Аннотация: Жизнь, выживание и дальнейшая судьба одиннадцатилетнего мальчика-сироты.
Меня зовут Клаус. И я ненавижу свое имя.
Начну сначала.
Мое полное имя Клаус Джулиан Фрайберг. Я предпочитаю, чтобы меня называли по моему второму имени. Во-первых, оно нормальное, во-вторых, его дали мне не родители и в-третьих, это имя звучит куда более благороднее для приютского мальчишки. Лучше бы мне имя дали приютские воспитатели или какая-нибудь администрация. А так у меня есть постоянное воспоминание, имя, о ненужности, забытости, моей убогости. Не хочу вообще знать себя и помнить. В приюте все только и делают, что дискриминируют и унижают. Ведь я чуть ли не единственный, которого сюда сдали хоть что-то помнящим о жизни в семье. Наверное поэтому меня здесь считают "чем-то" лишним, примером того, который не смог сохранить себя и целостность семьи. Звучит глупо, но это так. Также считают, что я разрушил это, не ценил и поэтому оказался здесь. В приюте свои правила и законы. Слова "семья" и "родители" здесь читают перед сном, как молитву. Я этого не делаю, а зачем? Глупо ведь, так как, если никто не пришел и тебя отдали, то и потом никому ты не будешь нужен. Поэтому меня ненавидят еще больше.
Так я живу в приюте, прячась и сбегая. Появляюсь тут только в обед, ужин и ночь, все остальное время либо в библиотеке, либо шатаясь по улицам, или на пустыре за приютом, там очень редко, кто появляется.
Хотя у меня есть вполне живой и здравствующий дед, которому я не нужен совершенно. Он один из тех богатых старикашек, которых заботят только они и их, нет, не деньги, хотя и они тоже; скорее всего это благосостояние и покой, так же свободное и необременительное существование. Нет, мой дед что-то наподобие ученого-археолога. Сейчас он где-то в горах, кажется, в Европе, что-то копает и даже что-то получил за все это. Потом, я все это подглядел по телевизору, когда воспитательницы вечером смотрели, он и его коллеги отправились еще дальше, куда-то в леса изучать аномалии, странности и вообще, ошибки природы, точно не помню куда. Я тоже ошибка природы, но об этом ниже. Одно я знаю точно, он крутится в жизни и живет, так сказать, совсем не плохо. И его совсем не заботит существование где-то меня, впрочем, мне он тоже не нужен совсем. Справляюсь и прекрасно выживаю, и ничто и никто не мешает мне их всех не ненавидеть, но испытывать глубокую неприязнь точно.
Родители. У меня их не было никогда. До пяти лет я считался воспитанником, не внуком, не родственником, а именно воспитанником в самых жестких этикетных и моральных рамках. О родителях я перестал спрашивать лет с трех примерно, так как понял, что бесполезно, что это не вызывает у деда ничего, кроме гнева и беспричинной злобы и поэтому это слово мне было совсем неизвестно. Однако я до сих пор продолжаю лелеять все это в своей темной и грешной душе. Но они меня бросили, поэтому я не испытываю к этому слову ничего, кроме безразличия. Такие вот во мне бушуют до сих пор противоречия. И я никак не могу решить, как мне ко всему этому относиться, что о них думать и думать ли вообще. Я не знаю и не совсем понимаю, что я чувствую, но безразличие точно, но с ним есть что то еще, и я не могу понять что это. Мне, да и слава Богу, не приходится вздрагивать от этого единственного слова, от сказанного вслух кем-то "мама" или "папа", хотя многие только так и реагируют. И я не могу понять, почему они поступают так, а меня это не трогает, неужели я настолько уже сейчас убог и черств? Наверное, потому, что они что-то помнят, как стали брошенными и ненужными, но ведь и я помню,но мне не говорили "прости, но так надо" и прочее. У меня был дед, и был дом, когда-то. Единственное, что я знаю, это именно он сдал меня в это убогое место "для моего блага", спасал от родителей, а может и не спасал, отбирал например, или поступал, как многие взрослые, потому что он что-то там решил в своей голове.
О именах моих родителей я не имею ни малейшего понятия, он - дед - мне не говорит. Хотя мы с ним разговаривали о них всего-то два раза в моей коротенькой,одиннадцатилетней жизни. Может он не считает нужным это, чем-то важным для меня. А это важно, я хотя бы тогда смогу найти их и посмотреть им в глаза. Знаю, звучит по детски и слишком сентиментально, но я ребенок, и... Просто хочу узнать ту причину, что двигала ими и уйду, я ведь тогда, наверное, когда их найду, буду взрослым и они будут мне не нужны. Как когда-то им был не нужен я.
Как я уже сказал: с дедом о них мы разговаривали, точнее я пытался, а он либо орал, либо говорил спокойно и холодно. Первый раз, когда он меня в пять лет сдавал, и в девять, когда я случайно поджег спортивный зал школы и сбежал, а ему надо было уладить что-то с "наследством", этими копейками, что оставили мне родители. Из этого я сделал вывод, что именно в девять я стал самым обыкновенным приютским настоящим сиротой, до этого я хотя бы знал, что у меня кто-то есть и тому подобное, но и одновременно знал, что никто меня отсюда не заберет. А у некоторых детей не было даже и этого знания.
Подобными философствованиями я занимаюсь довольно часто. Обычно - от скуки, или когда сижу в сухом заваленном колодце на другой окраине городка. Это довольно безопасное место, и я точно убежден, что здесь никто не появится. Здесь, кстати, хорошо прятаться от старших ребят, которые хотят потренироваться на живых людях, или просто за то, что я "тут шатаюсь". Сейчас я как раз этим и занимаюсь, унизительно прячась. Я, конечно, мог бы дать им отпор, подраться, но потом бы пришлось валяться в больнице, а этого я допустить не могу, ненавижу врачей. Проще скрыться и отсидеться пару дней, хотя, сколько дней мне придется голодать из-за этого "замечательного" дня, я не имею ни малейшего понятия.
Все из-за того, что меня перевели в более продвинутую школу, с более углубленным изучением истории, а также математическим уклоном. Скажете - круто, да любой ребенок, тем более живущий в приюте, мечтает о такой школе в таком элитном районе. Где есть возможность реально учиться, не страдая от "внимания" своих же одноклассников, большая библиотека, более профессиональные художественные классы и так далее. Это считается очень престижно и первое, что я услышал от директрисы, что я должен быть благодарен, ведь подобный выбор для нашей школы очень большое везение, что так же на меня возлагается большая ответственность... И прочее. Я даже не дослушал. Нет, это ,конечно, здорово и я всегда о таком мечтал, но, когда я вспомнил лица своих одноклассников... Что-то мне теперь не комильфо такой "престиж". А что я мог поделать? Кто виноват в том, что за это меня теперь ненавидит все старшее поколение приюта, не считая совсем маленьких и воспитательниц? Да, я люблю учиться, обожаю учитываться до потери рассудка историческими книгами, погружаться в древние события, в эпические битвы, и в политические интриги. А математика? Я просто хорошо ее понимаю, ничего не учу вообще, но понимаю, это ведь просто, главное уловить суть. Про рисование и говорить нечего - моя первая и единственная любовь! И когда я узнал, что документы готовы, и я( о Господи!) буду ездить, хотя, скорее всего, добираться пешком, в совершенно другой более элитный район недалеко от Литлл Уингинга, я... Кратко говоря - сбежал.
Прекрасно понимая, что за это карьерное повышение поплачусь, нет, не жизнью, а клоками волос, малой долей потери крови, переломами, ушибами и проч. И поэтому я уже второй день сижу в этом колодце, хорошее начало лета, ничего не скажешь. И буквально пару минут назад, как на зло, я вспомнил, что уже в августе я должен буду появиться там, чтобы удостоверить свою личность, написать пару контрольных и пройти медосмотр. Как я буду добираться до школы, я не знаю. Я даже не знаю, когда смогу выбраться отсюда. Наверное, ночью надо попытать счастье, особенно учитывая тот факт, что последнее время мне жутко "везет". Чем заняться до этого времени я не знаю. Именно сегодня я решил не брать никаких книг и тетрадей, поэтому заняться мне сейчас было нечем. Солнце нещадно припекало мне мою "седую" макушку, морило, было душно. Свернувшись креветкой на сухом песке, я прикрыл глаза. Усталость сковала меня и я, кажется, задремал.
* * *
Я заснул. Вот ведь идиот. Конечно, я считаю, что сон - самая лучшая трата времени, когда тебе скучно, но не в столь открытых, хоть и довольно защищенных местах, потому что, ни один здравомыслящий человек не додумается сидеть в старом и пыльном колодце. Но кто говорил, что я мыслю здраво? Хмыкнув себе под нос, я растер нывшие ноги от долгой лежки в позе креветки.
Озираясь вокруг, медленно выглянул на поверхность. Вроде бы никого. Обычно бывает, когда кажется, что никого нет, ты выходишь и попадаешь в ловушку. Поэтому лучше проверить несколько раз. Мне не хочется терять это надежное убежище.
Мне следует аккуратно вылезти, чтобы не дорвать последние кроссовки. Я отряхнулся и огляделся.
Никого. Это просто замечательно. Темень, ни одного фонарика и света в окне. Никаких насекомых, дуновения ветерка. Полная ночная тишина. Только звезды в небе и месяц, убывающий, кажется. Я не очень хорошо разбираюсь в астрономии.
Самое главное, что на улице совершенно темно, тихо и никого нет. Пора пробираться через небольшой, редкий лес на пустырь и к приюту. Уж там точно все спят и можно будет там еще отоспаться, чтобы утром опять убежать. Медленно огибая кусты и маленькие деревца, я даже не замечал, как крутились мысли в моей голове. Они просто шли за мной своим ходом, не сильно заставляя работать мой мозг. Я думаю о том, что я буду делать, зачем мне опять убегать. Как я даже не заметил, как превратился в совершенно дикого, не приученного к благам цивилизации, уличного оборванца. Черт! Честно признаюсь, иногда бывает стыдно за самого себя. Но меня сделали таким, а моя хрупкая детская психика сама лепилась на основе моего окружения, точнее одиночества, как пластилин. Я иногда даже ночую в колодце, ем не чаще одного-двух раз в день, боюсь столкновений с людьми, тем более с полицией. Работающие там люди быстро, даже не разобравшись, могут сдать в какую-нибудь организацию по борьбе с малолетними преступниками, так как именно на одного из них я сейчас и похож. Им даже и не придет в голову мысль, что я могу где-то жить. До ужасного смешно! Но особого выбора у меня не было никогда. Если не скрываться, то в приюте мне просто не дадут спокойной жизни, а с этой новой школой и подавно. Почему они это воспринимают в штыки, я решительно не хочу понимать. Что им мешает учиться и выживать, что бы получить достойное образование и существование в будущем. Хотя многие так и делают, но скрывают свои стремления. По крайней мере не я один чуть ли не ночую в библиотеке. Не скажу, что я заядлый ботаник, но художественную литературу и учебники считаю самыми адекватными и нормальными собеседниками. Так как в приюте орудует так называемая группа главарей, которые морально унижают кого только им вздумается. Таких, как я они ненавидят и притесняют больше всего, а что они подразумевают под громким эпитетом: "такие, как я", вообще не понимаю. Хотя может у них принято быть невоспитанными обезьянами. За это вольнодумное выражение, помню, меня крепко побили. Но тут я сам виноват, не надо было распускать мой длинный язык. Этого я тоже не собираюсь понимать, может быть и не хочу. Я считаю, что это, по меньшей мере, глупо. И поэтому держусь подальше от них, и как можно чаще, подальше от приюта. У нас не любят тех, кто может высказать свое мнение и проявить волю.
Таким образом я добрался, иногда чертыхаясь колючек и корней, торчащих из земли, до приюта. Свет горел на первом этаже в комнате сторожа, отвратительного человека, не знающего меры в азартных играх. Он, то проигрывал, чуть ли не все свои деньги, то приходил богатый, словно барон. И так по кругу. А в адекватном виде, то есть более или менее трезвым, мог даже одолжить денег, а потом благополучно забыть, кто же ему должен. Однако, свой сторожевой пост он нес исправно и многие попадались именно в его дежурство. Сейчас было бы не желательно встречаться с ним. Дверь в приют скрипела и поэтому придется обходить с заднего двора и по дереву, своими толстыми и длинными ветвями, чуть ли не полностью влезавшими в окно влезать на покатую крышу, а потом в окно уборной. Я до сих пор молю по ночам в туалете, чтобы это дерево не срубили, это я как то подслушал, как зам по воспитательной части об этом обмолвилась. Иначе моей, да и многих других тоже, более или менее спокойной жизни придет конец.
Забраться на дерево просто, такую комбинацию я проделывал сотни раз. Иногда, конечно, страшно залезать в окно с дерева, но это только после дождя и зимой, когда все мокрое и скользкое, один раз я даже чуть не свалился. Шуму тогда было... С тех пор я начал замечать за собой боязнь высоты. Как не прискорбно это заметить, но теперь лазанье по деревьям, особенно таким высоким, как это, представляло для меня настоящую пытку.
Глубоко вздохнув, медленно подтянулся на своих тонких руках к нижней ветки, закинул ноги и перевернулся вниз головой. Замутило. Затем выровнялся и ухватился за ветки, что росли выше. Там уже было проще, ветви росли гуще. Таки образом, медленно подтягиваясь, я добрался до середины своего пути.
В старых зданиях, коим был наш приют, были невероятно высокие потолки и этажи соответственно. И забираясь "всего лишь" на третий этаж я временами чувствую себя альпинистом.
На уровне второго этажа, где был кабинет директрисы бледно светил ночник. У меня засосало где-то под ложечкой. Вот с кем не хотелось встречаться вообще. Помниться, когда я убегал, вслед мне неслось много разных слов, "наказание" фигурировало точно.
Я, проклиная свое любопытство, подлез ближе к концу ветви, где она становилась опасно тонкой, и заглянул в окно. Кажется никого. Но если горит ночник, это точно означает, что она не спит, так как она никогда не оставляла ничего включенного на ночь. А это означает, что она, скорее всего, совершает сейчас ночную прогулку по приюту и ловил курильщиков в туалетах и иных потаенных уголках. Залезая в уборную, мне следует быть осторожнее.
Выдохнув, я потянулся к следующему суку над моей головой. Схватился за него и начал подтягиваться, зависнув на мгновения, оттолкнулся и перекинул ноги на другую ветку. Облегченно стал тянуться к следующей, и тут я почувствовал своим тревожным нутром, что-то неладное. Подо мной что то предательски трещало.
Ветка обломилась. Среди ночи звук был таким громким, что сродни выстрелу. Сердце, от ужаса, закатилось куда-то за желудок и глухо отбивало чечетку о позвоночник.
В спальне директрисы зажегся свет.
Поминая всех чертей, я успел схватиться о нижние ветви, повиснув на них. Наверное, именно это и сгладило падение. Что ж, я всегда подсознательно знал, что когда-нибудь, добром мое лазанье по ночам уж точно не кончится.
Со всего духу, уже не скрываясь и производя кучу шума, я припустил за пустырь, за колодец, вообще в другой конец города, подальше отсюда. Я, кстати, слышал, что у сторожа есть ружье, мне что-то не хотелось попасть к нему на мушку.
Быстро, быстро, не чувствуя ног, главное добраться до леса, там уж я смогу залечь, а потом в убежать подальше.
Уже близко, впереди, показалась чернота, темная и мрачная. Лес.
От резкого и быстрого бега сбивалось дыхание и кололо в боку, еще нестерпимо горела правая нога, будто бы ее сунули в костер. Перепрыгивая через выступающие корни и мелкие кусты, я, держась за бок, подбежал к оврагу: за ним следовало маленькое поле и заброшенный колодец. Я перепрыгнул через какое-то бревно и понял - на моей несчастной ноге не осталось ни одного живого места, она горела в прямом смысле. Охнув, повалился на землю и перекатился к дереву.
Одного взгляда хватило мне, ничего не смыслящему в медицине, что бы понять: перелом. Голень и немного лодыжка, опухли и, наверное,покраснели и отекли, так как в темноте совершенно ничего не было видно. Надо ее хотя бы перевязать. Левой рукой порылся в кармане и вытащил старую бандану, правой рукой с трудом приподнят и подтянут к себе ногу и скинул кроссовок. Рука плохо подчинялась мне: упал я именно на правый бок и удар пришелся на руку и ногу и странно, что рука не сломалась, но зверски болела.
Вот где пригодились уроки бойскаутов. Схватив первую попавшуюся ветку, я, тихо похныкивая от боли, прижал ее к ноге. Затем ,непослушной кукой все это сооружение прижал и закрепил, а левой начал заматывать бандану.
Закончив эту болезненную процедуру я позволил себе откинуться на дерево и вволю поплакать.
Проклиная свою трусость, неспособность за себя постоять и вообще полную невезучесть.