Самую большую надежду на весну выражают в середине зимы воробьи своим простым чириканьем. Хотя и холодно, но уже с сосулек капает на кустарник у стен бараков. Вот уже две недели длится пьянка на Бурьяновке, идет смена власти. Шевченко пьяный, Иваншан - пьяный, Лёха - пьяный. Но, приехавший в Бурьяновку, где заповедник снимает штаб-квартиру у БТФа для своих егерей, директор Храмцов застает только невменяемого Шевченко с местными бичами, бормочущего ему спьяну, чтоб тот не вез его к жене, которая старше его на тринадцать лет и бьет по голове помойным ведром, если он, Шевченко, пропивает зарплату. Василий Сергеевич, его, маленького, берет подмышку, кладет в машину и везет в контору лесничества, в которой живет Делюков с семьей, протрезветь к утру, и уезжает в Центральную контору заповедника в Лазо, с приказом появиться у него в кабинете назавтра. Проходит "завтра", телефон лесничества не отвечает, и Храмцов через день снова приезжает в Соколовку за сто пятьдесят километров, там никого нет, он едет на Бурьяновку, дверь настежь распахнута во двор бараков, замок сбит, стойкий запах многодневной пьянки так и не выветрился. Храмцов застает Шевченко на Лянгуевке в состоянии абстиненции, ничего ему больше не говорит, просто заносит в "уазик" и везет его домой, в Беневское, к жене. Шевченко пропил не только свою зарплату, но и деньги за три месяца моториста с катера заповедника, живущего в Преображении, и зарплату за два месяца Александра Ивановича, хромого, самого старшего из наших егерей с дальнего кордона в бухте Тачин-гоузе.
Валера Делюков старался не попадаться ни пьяным, ни трезвым на глаза директору, нагадил, паршивец. Вся граница Преображенского лесничества со стороны поселка оголена. Единственно кто охраняет ее, это сам Храмцов, разъезжающий на "козле". Он то и застал на дороге в бухту Тасовая браконьера, который выволок убитого оленя на обочину, и проголосовавшего "козлу", "довези", мол, "мужик, до поселка". Из "уазика" вышел высокий "мужик", достал ПМ, пистолетом указал, что бы тот положил ружье в сторону, загрузил оленя и браконьера в машину, и привез все это в контору лесничества в Соколовку, дожидаясь Делюкова с машиной лесничества. Оказалось, что под пьянку, длившуюся с Нового года, продолжившуюся на "Старый новый год", и дальше, Делюков с начальником милиции, прокурором поселка, Файнбергом, со штатными автоматами охотились в заповеднике. Факт браконьерства даже не получил огласки.
Но все изменилось, лесничим поставили Юваншана из Судзухи, местного таза, уже бывшего в заповеднике лесничим, но проштрафившегося в "долине лесничих" в Беневском в свое время, и ушедшего тогда из заповедника по собственному желанию. Делюков, учившийся, уже скоро десятилетие, заочно в Иркутском лесном институте, проиграл в должности, он остался помощником лесничего у Юваншана, человека с четырьмя классами образования.
Первым делом Юваншан занялся укреплением границы, были обновлены аншлаги заповедника, вспаханы противопожарные минеральные полосы. Егерей, собрав их вместе, за дополнительные по нарядам деньги, стали возить на очистку заросших просек, что было вовремя, обнищали они перед весной, зарплаты нашей на все советские праздники явно не хватило.
Если события не закончились и не выяснены отношения между людьми, они продолжаются. Если люди исчерпали себя, а события нет, ищи других людей и обстоятельств, способных вывести события на новый уровень.
Это был красивый мужчина, крупный, высокий, он не походил ничем на своего брата Иваншана, маленького, черного азиата с беззубым ртом пьяницы, потерявшего зубы, словно зацепившись за бутылку. Если бы не широкое лицо, то он со своими черными кучерявыми волосами походил бы на представителя богоизбранного народа, не того народа, о котором вы подумали. Я никогда не видел, чтобы он пил, кроме случая на кордоне острова Петрова.
Это было уже летом, меня и Иваншана послали на покосы кордона острова Петрова. Луга низины в густом разнотравье с крупными лиловыми пространствами цветущего ириса. Место это тихое, открытое только со стороны моря напротив острова. Маленький уютный домик кордона под прибрежной сопкой, рядом огородик, где вызревает виноград и дальневосточные арбузики, похожие на детские мячики, - что особенно удивительно, но здесь почти никогда не бывает прибрежных холодных летних туманов, что затягивают берег до Преображения, а по Сяухе поднимаются до аэродрома в глубине долины.
На острове Петрова реликтовая тисовая роща и остатки капища древних Бохайцев. Тис растет до тысячи лет, это реликт третичного периода, переход от голосеменных к покрытосемянным, судьба людей даже близко не сравнится с древностью этого дерева. Красного цвета плотная древесина, голая кора, как у сосны, а иголки, как у пихты, а веточки расположены, как у ели, семена в красной съедобной оболочке. Иголки широкие и плоские, мягкие, как у лиственных деревьев, похожи на кожистые листья сливы, яблони. Корневая система тисов связана между собой, как у берез, прекрасно размножается вегетативно, прорастают ветви, опущенные к земле.
Подводная гряда ведет от песчаного бона на остров, размытая морем древняя дорога, соединявшая в прошлом остров с материком. Краевой туристический маршрут выходит к берегу залива, и в тот раз появилась группа туристов из Владивостока, среди которых две девушки, и Юваншан не смог устоять. Съездили в Преображение за водкой и аквалангами, инструкторов Юваншан знал, так как маршрут проходил и через Судзуху, где в заводях устья реки росли реликтовые водяные растения и лотосы. Инструктора слазили под воду и достали крупных раковин морского гребешка, хорошая закуска под водку. Дальше со слов очевидцев, так как нас, с младшим Иваншаном, старший отправил в Киевку за мерином и конной сенокосилкой, приказал доставить к утру. А утром на Петров остров нагрянул директор Храмцов на "козле". Подошел к кордону, оттуда появился помятый Юваншан с растрепанной шевелюрой и расстегнутой рубахой, встал в дверях, загородив тому проход, и твердо сказал: "Василий Сергеевич, на кордон не пущу, уезжай". Раскрасневшемуся, злому Храмцову, считавшему все в заповеднике своей "епархией", и по большому счету бывшего - номенклатурным самодуром, пришлось развернуться и убраться восвояси.
Юваншан снисходительно смотрел, как Лёха Кузменко открывает пачку "Беломора", словно обойму карабина, сбоку. Он говорил: "Лучше бы ты пил, чем курил", - я тогда не понимал, о чем это. Не курил и его старший брат Иусан, живший на Судзухе, и Делюков, появившийся в Соколовке из соседнего Сергеевского района после темной истории, о которой никто не знал, и ставший "примаком" у местной женщины с двумя детьми, работавшей крановщицей на причалах в Преображении, и Храмцов, говорят, он - из староверов, хотя и партийный.
Юваншан завез егерей под Оленевод, на старую просеку по границе заповедника, и уехал, попросив у нас карабин на два часа, начальство ходило с ПМами. "Уазиком" теперь пользовался он и Иваншан, лесотехник, Делюков пересел на личный "Урал", и с егерями уже не ездил. Юваншана я редко видел рядом с Делюковым, он относился к последнему, как пес к кошке, вынужденный жить у хозяина под одной крышей.
Это красивое место, жаль было рубить даже кусты на просеке, не говоря о стройных, молоденьких деревцах бархата и ореха манджурского. Светило яркое весеннее солнце, в густой пожухлой прошлогодней траве тепло и уютно, по ключу из земли зеленые копья сочных растений чемерицы. В дубняках желтые фиалки по склонам, белая лапчатка, анемоны и джефферсония сиреневая. Появились первые черные шмели и первые бабочки порхают на солнцепеке. Прорубив метров пятьдесят, Лёха сказал "довольно", Иваншан не возражал, а мы, молодые, Саня, Серега, я и Женька, не задумываясь, побросали мачете. Лёха достал бутылку вермута, порезали закуску, поели, и разбрелись отдохнуть по вырубке.
"Уазик" Юваншана, качая кабиной и бортами, пробрался за нами снизу из распадка, Иваншан сел в кабину, остальные - в кузов на брезент. Когда выехали за Бурьяновку, пересекли заросшие травой пустыри у поселкового аэродрома, въехали под своды сырого ольхового леса, где дорога подошла к перекату брода на Лянгуевку, машина остановилась посреди реки. Из машины, открыв дверку кабины, показалось веселое лицо Юваншана. "Эй, лесники, выбросите в воду все из-под брезента". Открыли брезент, а там две свежих кабаньих шкуры, вот так Юваншан! В нижнем течении Сяухи от пионерлагеря, где вода большая после слияния с Канхезой, до моста в Соколовке в устье, под камнями реки водились миноги, "семидыры", приходящие на нерест из моря, и маленькие хищные рачки, грызущие даже волоски на ногах, когда долго стоишь в текущей воде. От шкур кабанов через неделю ничего не останется. Он выследил, подстрелил и разделал их за два часа! Кабаны ходили на поля корейцев в Оленеводе, и доставляли им массу хлопот весной после посадки картофеля и осенью во время созревания кукурузы.
У Юваншана тринадцать детей, а у него ни одного седого волоса в шевелюре. Старшая дочь еще и внука принесла, муж ее, Украинец, с Бурьяновки. Иусан, занимающийся огородничеством на хуторе на Судзухе, и Юваншан, - братья от первого мужа их матери, маньчжура, китайцев и корейцев из Уссурийского края еще при царе несколько раз выселяли за границы России, не говоря уж о предвоенных и послевоенных годах при Сталине. Юваншан, с ошибками пишущий по-русски печатными буквами, читает и пишет китайскими иероглифами! Иваншан, младшенький из братьев, родился в Сучане в сорок шестом от японца, военнопленного, а младшая сестра, живущая в Бурьяновке в уютном частном домике, - от последнего отца, местного таза, который вечно сидел на корточках у магазина в Судзухе, и когда его спрашивали: "Иван Иваныч, ты какой национальности будешь? - Он отвечал, вытаскивая изо рта длинную курительную трубку, говорят набитую опиумом. - "Однако, моя, - украинец".
Потом мне Юваншан объяснял, как надо стрелять зверя в тайге: "Стреляй всегда не по силуэту, а заметь какую-нибудь светлую волосинку на шкуре зверя, туда и бей, никогда не промахнешься",- и добавлял, - " также и с людьми, находи, куда и когда надо бить, лучше в пуговицу. В тайге никого не бойся, человек самый страшный зверь, не лезь напролом грудью, не пропадешь тогда".