Аннотация: ћМы подожжём весь мир! Все государства, как бы далеко они не находились от нас, ощутят на себе огонь нашего сражения и сгорят на нашем пожареЋ.
Нью-Йорк Трибюн
Бакунин попал в офис газеты "Нью-Йорк Трибюн", которая позиционирует себя как первая массовая рабочая газета. В редакционной присутствовала некая Этель, американская суфражистка, активно вступившая в разговор. Дискуссия с основателем и главным редактором "Трибюн" Хорэсом Грили (Гораций Грили) и феминистской дамой быстро остудили пыл анархиста. Грили создал себе ореол деревенского паренька, который появился в Нью-Йорке с несколькими долларами в кармане (у Грили их было $25, столько же, сколько осталось у Бакунина в кошельке), разбогател, стал миллионером. Пришел, увидел, победил. Специфика Грили состояла в том, что свое состояние он заработал на пропаганде идей социализма. Биография его легко укладывалась в схему, которую система "паблик рилэйшнз" десятилетиями вырабатывала для основателей династий миллионеров. Особенно восторженно Грили разглагольствовал о социализме, когда разговор заходил об Уильяме Сьюарде, госсекретаре USA, который баллотировался и соперничал с Линкольном за президентскую номинацию. Грили называл его "революционером", хотя тот был крайним милитаристом! "Мы подожжём весь мир! Все государства, как бы далеко они не находились от нас, ощутят на себе огонь нашего сражения и сгорят на нашем пожаре". А надо было понимать, это было сказано на балу в Вашингтоне и относилось к другим имперским хищникам: "Мы готовы зажечь океаны, если вы поддержите конфедератов". Но в основном газета выступала против алкоголя, табакокурения, проституции и смертной казни, а более всего - против рабства, за равноправие женщин. Пропагандировалась теория патернализма. Патернализм (от лат. paternus - отцовский) - особая форма трудовых отношений, при которых власть лиц, руководящих производством, как бы уподобляется власти отца над находящимися на его попечении женщинами и детьми. Администрация в теории патернализма изображается как общественный орган, заботящийся не только о производстве и своих личных целях, но и о нуждах занятых в данном производстве рабочих. В Америке это ходячая истина - American way of life ("американского образа жизни"). Они сократили свой разум до голой расчетливости, а ее поставили на службу своей неуемной алчности.
После сооружения канала Эри в 1825 году и прокладки железных дорог, связавших Нью-Йорк с Олбани, Буффало, Бостоном и Чикаго, весь Северо-Восток стал для Нью-Йорка выгодным рынком сбыта. Город превращался и в крупный международный торговый порт, этому способствовали регулярное морское сообщение между Нью-Йорком и Европой и бурное развитие банковского и страхового бизнеса, благодаря чему нью-йоркские купцы стали влиятельными посредниками в экспорте хлопка с американского Юга в Европу. Годы перед войной отличались бурным развитием легкой промышленности в самом городе. В 1840-1850-х годах из Европы прибыло столько людей, что к 1861 году едва ли не половину горожан составляли выходцы из других стран. Самой многочисленной колонией была ирландская. Кроме того, много немцев обосновалось в Маленькой Германии в Бауэри. Землевладельцы Ирландии, в поголовном большинстве англичане, с началом капиталистического бума в Англии, согнали с земель мелких арендаторов, заменили поля пастбищами для баранов. Лишние люди были выброшены из экономической жизни. Разразился голод в Ирландии, умерло до миллиона ирландцев, что вызвало массовую иммиграцию в Америку.
Трения между старожилами и приезжими Нью-Йорка часто выливались в беспорядки и городские погромы. Росло число откровенно бандитских "братств", от них не отставали и "тайные" мистические общества. Конкуренция на рынке труда, планомерное подогревание национальных диаспор посеяли ненависть ирландцев к неграм. Экономическое положение последних заметно пошатнулось в связи с прибытием новых иммигрантов, и число афроамериканских нью-йоркцев заметно сократилось. Недовольство ирландцев вызывали и призывы к освобождению черных рабов Юга, ведь они часто брались за работу, за которую не брались даже негры.
Принудительный характера государственной власти богачей, которым занимались "авторитарные революционеры", был придавлен густым слоем сапожной ваксы национализма, ту же роль играл социально-охранительный характера самого механизма государства. Государству щедро приписывались всякого рода социальные функции, чтобы создать впечатление, что оно необходимо. С того времени развитие пропагандисткой истерии шло ретроградным путем, вплоть до всепоглощающей и всем управляющей идеи мирового государства. Пучивший организм капиталистического государства, производящего наименьшее количество полезного труда с наибольшими издержками, раздувал и без того громоздкую и бесполезную государственную машину, с её постоянно растущей огромной бюрократией и милитаризмом. Все говорили о "рабочем" механизме управления обществом. На "демократических" выборах кандидаты говорили о своей трудной "работе" в законодательной и исполнительной ветвях власти, о грядущем "всеобщем процветании", о социальной справедливости в государстве, и своей отцовской заботе о пока малоимущих, о патриотических ценностях "отцов-основателей". Все это сопровождала постоянная опасность войны и удушения нормального хода экономической жизни в сторону повсеместной власти капитала и печатного станка, необоснованные обещания "всеобщего процветания".
Бакунин с брезгливостью относился к воинствующему буржуазному национализму, проникнутому государственными стремлениями и государственным строительством. Национализм стремился только к размножению государств, Бакунин же стремился к ассоциации и федерации, признавал право на самоопределение и автономию и отрицал право завоевания. Грили как ярый аболиционист говорил, что Уильям Ллойд Гаррисон, главный идеолог движения аболиционистов, неоднократно заявлял: "Ради ликвидации этого позорного института можно пойти на разрушение единства штатов". Долго расценивавшие Американский Союз как "соглашение с дьяволом", радикальные аболиционисты активно выступали за раздел страны. Это борьба не с самим рабством, а с отделением от его институтов на Юге. Ничего Грили не хотел слышать о превращении войны в социальную революцию и только затем - переход к обсуждению интеллектуальных условий человеческой свободы. Когда власть государства над личностью была бы сломана путем уничтожения организованного угнетения в интересах монополии и привилегии. Социальное недовольство могло быть рычагом для этой цели, но его нужно было бы возбудить, а если бы исторические события вызвали его, то его нужно было бы защитить от принесения его в жертву "новым" господам - новым политическим и социальным порабощениям силами авторитарной организации, механизмом государственных социалистов.
Бакунин не присоединял себя ни к одной из социальных систем, разрабатывавшихся в тиши кабинетов, дружественно относился к либертерам и всегда чувствовал отвращение к авторитарным социалистам, особенно к Марксу, который не довольствовался тем, что предлагал и отстаивал свое личное понимание социализма, а провозглашал и вбивал в головы своих сторонников, что сама эволюция - причина всего человеческого развития, будет развиваться в направлениях и по правилам, которые Он открыл. Эта худосочная тактика постепенно устраняла марксистов от борьбы за подлинно социалистические чаяния и заставляла их примыкать к существующему политическому и социальному механизму, прежде всего к государственной машине и к парламентскому или диктаторскому управлению.
Бакунин знал, что социальная революция не может быть избегнута, обойдена, устранена марксистским диалектическим фокусничеством и что гордость и жадность правящих классов не допустят мирной эволюции. Для него разрушительный период был жестокой необходимостью, а народные массы - его неустранимыми действующими лицами.
Национальные вопросы попали в руки государств и государственных деятелей и оказались связанными с государственными и капиталистическими интересами, которые, вероятно, во все время были настоящими вершителями подобных вопросов. Бакунин увидел, кроме того, что национальные чаяния без социального содержания не привлекали к себе народ и что национальные вожди, бывшие чистыми буржуа и антисоциалистами, не могли стать двигателями революции даже тогда, когда они обладали огромным престижем Гарибальди и Мадзини.
С газетой "Нью-Йорк Трибюн" вот уже десять лет сотрудничал Карл Маркс, написал сотни статей о своем понимании социализма, собираясь перенести в Нью-Йорк штаб-квартиру Интернационала. Его аудитория - волна иммиграции из Европы после разгрома революций 1848-49 годов.
Марксисты напускают туману мистического, скрывая вполне прагматические цели захвата власти над социумом, под щелкающими фразами о "всеобщем равенстве и братстве". Коммунисты возникли как одна из масонских, цеховых корпораций, эксплуатирующих идею Сиона, "избранного народа", чтобы нести корпоративный, политический интерес, а точнее захватить власть над рабочими для укрепления этой власти. Коммунисты и социалисты активно следуют интересам капиталистических магнатов в завоевании мирового господства. Внешне это выглядит идеологически красиво, и девизом на своих красных знаменах они пишут об уничтожении собственности, а на самом деле пропагандирую ее захват, - не кажущееся освобождение пролетариата, а его численное увеличение в ходе индустриализации, порождающее власть над ними выращенных в тиши кабинетов "социальных революционеров".
Побудительным мотивом социальной борьбы Бакунина была ненависть к деспотизму. Маркс же хотел уничтожить старый правящий класс только для установления нового деспотизма, какого мир еще не видел. Глубокое различие между взглядами этих двух людей вызывает вопрос о руководстве мировой революцией. Анархизм - враг любого насилия и, прежде всего - государства, как воплощения власти над обществом. Коммунизм, наоборот, представляет собой обожествление всесильной государственной власти. Идеалом Бакунина было организовать борьбу против угнетения, а главным угнетателем, в его глазах, было государство.
"Государство не есть общество, оно только его историческая форма, столь же жестокая, как и ненужная. Во всех странах оно рождалось исторически из смеси насилия, грабежей и лжи, другими словами, из войны и завоеваний, ... оно всегда было и останется божественным оправданием грубой силы, торжествующего неравенства. Государство - это авторитет, это - власть, это - упоительное наслаждение силой власти".
Именно такое государство намерен построить Маркс, используя интернациональное революционное движение, и при том - построить мировое государство. Бакунин убежден, что в революции анархисты нашли орудие для уничтожения тирании. Он предвидел возможность того, что государство, созданное на обломках конфискованной частной собственности, лишь восстановит тиранические свойства частного капитала в гигантских размерах. Он искал наибольшего ослаблением власти государства, в конечном итоге вплоть до его полной отмены. Другими словами, он был полной противоположностью Карлу Марксу, который хотя и проповедовал общественную собственность на землю и капитал, но мыслил это лишь как средство для установления одной мощной сверхтирании вместо многих мелких бесов. Маркс, готовый пустить в ход самые прямые разрушительные методы, примирился с необходимостью постепенной эволюции, в ходе которой прямое тоталитарное законодательство народа было бы мостом от распада существующего общества к "обетованной земле" будущего.
В извращенном мире капитализма правильным считается то, что поддержано пропагандой, близостью к власти, и авторитетам. Приобщение к богатому торговому "бренду", на основе доминирования в Социуме. Деньги и информационные ресурсы, затраченные на утверждение "истины", являются для публики единственным критерием правильности общественного мнения. Маркс, работающий на основе словесно-социальных спекулятивных теорий, заведомо ставил себя в более выгодное положение, занимаясь настырною пропагандой, а не созданием реальных условий для подготовки революции. Марксистам активно помогают деньгами капиталисты, главное, чтобы были в русле их интересов - направлять и возглавлять "бедняков". "Революция" по Марксу, это возврат к началу движения, а в политике это - смена собственности с целью вернуть старый порядок, но во главе с собой любимым. Сначала закрепить захваченную власть, а потом - поделить захваченную собственность.