- А я вообще не выйду замуж. Так спокойней, правда? Хочу пряники ем, хочу - халву
Девичьи беседы
У Меррон убежать не получилось. Точнее, она передумала, потому что, во-первых, здраво рассуждая, понятия не имела, куда бежать и чем заниматься, во-вторых, любое мероприятие требовало хотя бы минимальной подготовки. Меррон - отнюдь не глупая дурочка, которая бросается с головой в авантюру.
Свою авантюру Меррон хорошенько продумает.
Но потом случилось Ужасное Происшествие!
Так выразилась тетушка Бетти и, упав на диванчик, потребовала веер и нюхательную соль, которая была подана незамедлительно. Меррон тоже желала знать о Происшествии. А как узнать новости, если ее заперли, и глупая Летти молчала, лишь щурилась и вопросы игнорировала.
С падшими женщинами она, видите ли, не разговаривает.
Падшей себя Меррон никак не ощущала, скорее - незаслуженно обиженной. Подумаешь, невинность... в ее возрасте оставаться невинной девой уже как-то и неприлично. Тетушка сама так говорила! И ладно, если в тетушкином понимании потеря этой самой невинности, прочно связывалась с замужеством. Но у Меррон свой взгляд на вещи!
В общем, замуж она категорически не желала, а вот новости знать хотела.
Тем более такие!
Леди Дохерти зарезала Гийома де Монфора! Насмерть! Нет, нет, не та леди, которая супруга лорда-протектора, а...
Новостей у тетушки имелось столько, что хватило до самого ужина. И Меррон послушно выпила капустный сок, очень полезный для цвета кожи, ни слова не сказала о биточках из моркови и вареном сельдерее - тетушка надеялась, что у Меррон все-таки вырастет грудь. И даже ненавистные сырые яйца - смягчают голосовые связки и придают голосу нужную бархатистость - были употреблены залпом.
Выходит, вчера Меррон пропустила столько всего интересного!
И сегодня, пока сидела, раздумывая над своим поведением - чего над ним думать? Обыкновенное поведение...
Она видела ту самую леди Тиссу. Леди как леди. Обыкновенная. Маленькая. Беленькая. Вся какая-то... трепетная. Наверняка от малокровия - у половины местных дам Меррон симптомы малокровия отмечала. И явной дистрофии. Но дело-то не в болезнях, которые тетушка считала столь же пристойными, и даже приличествующими леди, как мигрень, а в том, что малокровная леди человека зарезала.
- Двадцать пять раз ударила! - Бетти, представив себе сие действо, вновь лишилась чувств. В обмороки она падала красиво, томно - сказывался немалый жизненный опыт. И в себя приходила быстро.
Но двадцать пять раз...
Нет, определенно, Меррон ничего не понимает в людях. Но двадцать пять раз кого-то ножом пырнуть - утомительно.
- Они любовниками были, - взяв стебель сельдерея, тетушка Бетти откусила кусочек. И даже это у нее получалось изящно. - И де Монфор решил все мужу рассказать...
...если так, то он идиот полнейший. Меррон видела того самого мужа. Тоже лорд как лорд, из тех, которые всех прочих людей заочно презирают. Он и глядит-то сверху вниз, с насмешечкой... впрочем, Гийом не лучше.
И странно все, если подумать. Но жуть, как интересно.
Тем более что Бетти решила посещать суды, вероятнее всего не из желания добраться до правды, а потому, что все общество собиралось быть.
Тетушка Бетти не могла себе позволить отстать от общества.
И Меррон с собой взяла. Не сразу, но после раскаяния - почти искреннего, если бы Меррон знала, что этот дурак жениться захочет, обошла бы десятым кругом. Еще пришлось обещать быть с женихом любезной. Договор договором, но тетушка явно опасалась, что сбежит.
Такая партия...
Какая - не понятно. Ведь не похож был на всех этих разряженных-надменных, думающих только о выгоде... да, определенно, Меррон плохо разбирается в людях.
Места им достались не самые удобные, все-таки тетины поклонники были ограничены в возможностях, но слышно было все или почти все. И Меррон слушала! Когда ей еще случится на настоящем суде побывать! И чтобы таком...
- Вот увидишь, ничего ей не будет, - соседкой тетушки была леди Мэй, которая от тетушки отличалась разве что цветом глаз и пристрастием к искусственным цветам, которые леди Мэй вплетала в волосы в огромных количествах.
- А я слышала, что осудят.
- Ну да, а потом помилуют, - леди Мэй приносила на заседания кулек с орешками ли же сухариками, а тетушка - флягу с ледяным чаем. Обе - расшитые подушечки, потому что долго сидеть на казенных лавках было ну никак не возможно. - Вот, что значит, удачно выйти замуж!
Это говорилось для Меррон, у которой на пальце до сих пор не было колечка - и слава Ушедшему! Вдруг Сержант передумает? Мужчинам свойственно непоследовательное поведение.
С Меррон орешками делились, и чаем, и ей не хотелось огорчать тетушку и леди Мэй, однако и есть орешки, когда поиск истины идет, казалось неправильным.
И честно говоря, ей было жаль Тиссу Дохерти.
Меррон пыталась представить, как она каждый день идет мимо всех этих людей... и все смотрят, шепчутся, обсуждают, во что она одета и правильно ли держится, и почему муж до сих пор не бросил...
Жуть жуткая!
Но жалость жалостью, а закон законом! И по всему выходило, что лорд-канцлер прав!
Нельзя убийцу жалеть!
Разум должен восторжествовать над эмоциями. Иначе получится, что этак любого пожалеть и оправдать можно.
- Ваше имя... - с этого вопроса начинается выступление каждого свидетеля.
- Ллойд Макдаффин. Доктор медицинских наук.
Меррон вытягивала шею, чтобы рассмотреть доктора. Она и сама хотела бы стать врачом. У нее ведь талант, так говорил тетушкин давний друг, тоже доктор. Он и учил Меррон, несмотря на тетушкино возмущение - зачем приличной юной леди много лишних знаний? А он отвечал, что знания вовсе не лишние, выйдет замуж и будет мужа лечить... детей опять же... Меррон же, когда тетушка не слышала, говорил, что руки у нее хорошие, правильные, и глаз острый. Ей бы многое удалось, родись она мужчиной.
А женщин-докторов не бывает.
Несправедливость какая...
- Я проводил осмотр Тиссы Дохерти после... происшествия, - жаль, Меррон не видно выражения лица доктора, а если привстать, то сзади зашипят. - И могу засвидетельствовать, что леди не могла состоять в преступной добрачной связи с де Монфором, поскольку...
Ушедший, им и это обсудить надо?!
Меррон покосилась на тетушку, обычно готовая сомлеть при малейшем признаке непристойности, Бетти слушала выступление доктора жадно, словно бы ее жизнь зависела от понимания, когда именно леди Дохерти лишили невинности. И какими повреждениями это сопровождалось. А лорд-канцлер как назло не позволял скрыться за врачебными терминами, заставляя разъяснять каждый.
- ...то есть два синяка и несколько потерянных волосков по вашему мнению являются достаточным доказательством совершенного насилия?
- Не совершенного! Но попытки...
- Той самой попытки, о которой нам невнятно твердят. Насильник приходит на встречу. Читает стихи. Дарит цветы. Пьет вино, по утверждению доверенного лица Вашей Светлости, отравленное. И умирает...
Сегодняшнее заседание закончилось довольно рано, и Меррон подумала, что даже рада этому обстоятельству, хотя остаток дня придется провести взаперти. Но хотя бы тетушка уйдет - леди Мэй пригласила ее на чай. Иначе тетушка принялась бы обсуждать наряды и то, почему приличные девушки попадают в неприятные ситуации и как этого избежать.
Однако планам суждено было измениться: у тетушкиных покоев ждал гость. И Меррон была не слишком-то рада видеть его.
- Доброго дня! Я бесконечно счастлива, что вы, наконец, о нас вспомнили! - Бетти сделала реверанс, и Меррон последовала ее примеру: не надо ссориться с тетей, пока суд еще не завершен.
- Дела.
Какие у него дела быть могут? Меррон давно усвоила, что делами в Замке занимаются исключительно слуги. Или те, кто не способен себе слуг позволить.
Может, Сержант из их числа? Богатым он не выглядит. А сегодня так и вовсе вырядился по-простому: изрядной потертости штаны, кожаная куртка, застегнутая наглухо, высокие сапоги. Не то уезжает, не то вернулся. И главное, что при оружии. На поясе - короткий меч. А с другой стороны - рыбацкий нож с длинным лезвием.
- Вы тоже на суде были? Удивительное развлечение...
Дернулся, точно пощечину залепили. И во взгляде мелькнуло этакое, гадливое. Не по вкусу, значит, развлечения высокого общества. Меррон учтет.
- Я заберу Меррон. К вечеру она вернется. Я прослежу. Идем.
Очередная команда, и тетушка знаками показывает, что лучше бы Меррон подчиниться. Она и подчиняется. Мог бы, кстати, и руку предложить. Меррон бы, конечно, отказалась, но факт остается фактом - ее будущий муж хам и невежда.
- И для вас суд - развлечение? - спросил, даже не обернувшись.
- А для кого нет?
- Ну да...
И молчание. Можно подумать, Меррон это все затеяла.
- Куда мы идем?
- На конюшню, - ответил Сержант. И как выяснилось, не шутил.
Замковые конюшни были огромны и роскошны, пожалуй, более роскошны, чем тетушкины комнаты. В них, во всяком случае, полы не мраморные.
Пахло сеном, свежими опилками, хлебом...
- Это Снежинка, - Сержант открыл дверь денника, и Меррон убедилась, что если и есть на земле лошадиный рай, то он находится здесь. Столько места! Сюда пятерых лошадей вместить можно, а если таких, как Снежинка, то и семерых.
Она была маленькой, изящной и до невозможности очаровательной.
- Снежинка - это моя невеста. Ее зовут Меррон.
Сержант на полном серьезе представлял Меррон своей кобыле. И та, подойдя ближе, окинула Меррон ревнивым взглядом. Потянулась к волосам, коснулась губами и фыркнула.
- Одобряешь?
- А тебе ее одобрение надо?
Похоже, надо.
Интересно, а если он ненормальный, то получится ли у Меррон отказаться от брака? Но Меррон разжала кулак, предлагая Снежинке несъеденные орешки. И та брала их с ладони аккуратно, бережно даже.
- Я таких никогда не видела, - Меррон, осмелев, провела по шее.
- Таких больше нет. Снежинка - последняя.
И она не молода.
- Сколько ей?
- Двадцать.
Много для лошади. Но кажется, говорить об этом не стоит. Сержант смотрел на лошадь с такой нежностью, с которой никто и никогда не смотрел на Меррон.
И вряд ли посмотрит.
Ничего, Меррон обойдется. Она привыкла.
В деннике обнаружилась соломенная гора, на которую Меррон присела. Стыдно признаться, но ей всегда нравились конюшни. Здесь было свободней, чем дома, и главное, лошадям нет дела до того, как ты выглядишь и насколько соответствуешь ожиданиям. Лошади слушали Меррон, а она слушала лошадей. И ездить верхом научилась рано, по-дикому, если верить тетушке.
Сержант вышел и вернулся со скребками. Куртку снял, пояс с оружием. Он чистил и без того вычищенную до блеска лошадь, что-то приговаривая шепотом, точно пытаясь убедить. А Снежинка и кивала, и трясла головой. Спорила?
Наблюдать за ними было интересно.
И когда Сержант закончил, Меррон огорчилась: пора возвращаться. Тетушка спрашивать станет... и что ей соврать? Правде в жизни не поверит.
- Орехи откуда? Она их любит, - Сержант присел рядом. Теперь от него отчетливо пахло лошадью, но это было не неприятно.
- Угостили... многие приносят с собой.
- Развлекаться?
- Да.
- Там шестнадцатилетняя девочка, которая посмела вступиться за себя.
- И убила.
- Ну она же не знала, что следует уважать права других людей, - сказал как-то очень зло. А ведь ничего смешного в правах нет!
- Она нарушила закон! И по закону...
Сержант вдруг повернулся и, впившись в плечи Меррон, развернул к себе.
- По закону я могу многое с тобой сделать...
Когда он злой, то даже интересно. А что, если его поцеловать? Меррон попробовала. И укусить за губу. За шею тоже. Кожа сухая и жесткая.
- Женщина, что ты творишь?
Меррон пока не уверена, но идеи у нее есть. В конце концов, она неплохо ездит верхом, и конюшни ей нравятся... вот только платье, похоже, крепко пострадает. И да, без него определенно лучше.
Сорочка тоже лишняя.
Но странное дело, впервые Меррон не испытывает стыда за собственное такое несовершенно тело...
- Теперь ты на мне точно не женишься, - она выдыхает это в сжатые губы Сержанта.
По словам тети, мужчины избегают развратных женщин. А этот только рассмеялся.
- Нет, дорогая. Так не пойдет. Ты меня завлекла в укромное место. Обесчестила... развращаешь... а теперь еще и замуж идти отказываешься?
Похоже, тетушкин жизненный опыт следовало признать неполным.
- Выйдешь... куда ты денешься.
Проклятье, а она уже почти согласна...
Тисса не плакала. Не кричала, требуя немедленно все прекратить. Не обвиняла, опять простив за все и сразу. Не оттого ли было невыносимо тяжело смотреть ей в глаза.
Урфин смотрел.
Заставлял себя улыбаться, говорил какие-то глупости, которые придумывал на ходу. И повторял раз за разом, что не надо бояться. Он не позволит ее тронуть. Все получится. А если нет, то... Гавин и Долэг на корабле Аль-Хайрама. Кайя уберет Изольду, а остальных не жаль.
Разве что дока, который не выдержался и все-таки сорвался на крик, пытаясь дозваться. Правда? А кому она нужна. Вот вывернуть чужую жизнь наизнанку, убедиться, что тот, кто рядом, ничуть не лучше тебя и твоего соседа - это да... док попытается бороться и погибнет. Этого не оценят. Привыкли к чужим жертвам.
И еще тот паренек, проводивший вскрытие. Он и вправду умеет разговаривать с мертвецами.
Паж Изольды... другие дети... детей в Замке немного и они не виноваты.
Как и люди, живущие за стенами Замка. Чуму стены не удержат.
А Урфина не удержат люди.
И лучше бы у него получилось все так, как он задумал. Ждать уже недолго, но выдержит ли Тисса? И сумеет ли простить потом, когда все закончится?
- Назовите, пожалуйста, ваше имя.
- Амелия. Леди Амелия Андерфолл.
Сегодня на ней строгий наряд, даже чопорный. Достойная юная леди, чья репутация сверкает, как свеженачищенное серебро, или скорее посеребренная латунь.
- Зачем она здесь? - Тисса не шепчет, но голос ее стал очень тихим.
И разговаривает мало, сама не замечая, как гаснет.
Это еще не смерть, но близко. И Урфин сходит с ума от бессилия, и еще потому, что действительно с ума сойти нельзя - безумие означает проигрыш.
Слишком многие следят за каждым его шагом.
Ждут, когда оступится.
- Она пришла мстить.
- Мне?
- Нет, Тэсс, мне.
Ладони сухие, холодные. И на левой уже проступает красное пятно. На шее появилась сыпь, однако Тисса ее словно и не замечает. Но уже завтра сыпь поднимется на щеки, потом коснется лба. Кожа набрякнет и сделается жесткой, шелушащейся.
Если бы был другой выход...
- Расскажите, что вы видели? - Кормак весьма любезен.
Вчера он так искренне выражал сочувствие по поводу неудачного брака. Надеялся, что Урфин сорвется? Ударит? Даст повод себя запереть?
Разочарован ли? Или просто усилит нажим?
- Я... присутствовала на Зимнем Балу, который был совершенно чудесен! - восторг леди Андерфалл неуместен, но понятен. И ей прощают восторг.
- И там вы познакомились с мормэром Дохерти и его невестой?
- Да! Я была так рада, что отец представил меня!
- Она говорит неправду, - Тисса сжала пальцы, и Урфин не устоял перед искушением - поцеловал их. Смотрят? Пускай.
- Конечно, она говорит неправду. Но она хорошо управляется с собой. И Кайя не видит, что ложь - это ложь.
- И что было дальше?
Вздох. Поникшие плечи. Дрожащие руки прижаты к груди. Амелии не хочется рассказывать, но она осознает, сколь важно помогать суду.
- Их Светлость отвлекли, а леди Тисса не пожелала говорить со мной. Наверное, я ей не понравилась. Она ушла... а мне было так неудобно. И я пошла следом.
- Что вы увидели?
- Мне неловко... - совершенно неловко и румянец на щеках - лучшее тому подтверждение. Теперь каждому видно, что Амелия - невиннейшее существо, помимо воли втянутое в чужие интриги.
Сожри ее чума!
- ...но я видела, как леди Тисса говорит с другим мужчиной. И он целует ей руки...
- Вы узнали мужчину?
- Да... я видела его на турнире. Гийом де Монфор.
- Вы слышали, о чем они говорили?
- Да, но...
Кормак хмурится: леди должна понимать, что в месте, подобном этому, неуместны тайны.
- Леди Тисса сказала, что сегодня встретиться не выйдет, но вот завтра она придет в условленное место и... и исполнит обещание.
- Какое?
- Я не знаю!
Сколько печали, обиды, возмущения. В это и вправду легко поверить.
- Благодарю вас, леди Амелия. Леди Тисса, - голос-хлыст. Кормак - хороший оратор, и опытная сволочь, которая знает, как и с кем говорить. - Не ответите ли, что же вы пообещали Гийому?
- Ничего. Я ничего не обещала.
- Неужели? - Кормак протянул руку, и секретарь подал ему папку. - Или вы попросту запамятовали? Например, о письмах...
- Я...
- Моя жена воздержится от комментариев.
- А вы? Вы, Ваша Светлость, - Кормак соизволил поклониться, но сделал это так, что всем стало ясно, насколько издевательским и несправедливым он считает факт наличия титула. - Вы читали эти письма?
- Читал.
Тисса замерла под рукой. Неужели думает, что Урфин поверит в эту ерунду? Глупая беззащитная девочка, которую угораздило выйти замуж за бессильного идиота.
- И что вы думаете?
- Думаю, что письма леди Амелии куда как откровенней. Хороший слог. Богатое воображение. И такой, знаете ли, опыт чувствуется... жаль, что она никак с выбором не определится.
- Вы лжете! - а вот ярость вполне искренна. И Кормак морщится: ему не по вкусу люди, которых легко вывести из равновесия.
- А вы так небрежны к поклонникам, что оставляете им столь компрометирующие бумаги. Учитесь у леди Лоу, она письмами не разбрасывается. Предпочитает личные беседы. Но да, письма у меня есть. И при необходимости буду рад их предоставить...
Невесомая ладошка ложится на руку, заставляя замолчать. Спасибо. Еще немного и Урфин позволит больше, чем должен бы.
- Подделка!
Именно так и скажут: подделка. Урфин желал опорочить светлый образ леди, дерзнувшей сказать правду на суде.
- Не важно, - Кормак жестом прерывает словесный поток, который готов низвергнуться на голову Урфина. - Это отношения к делу не имеет...
А красных плащей в башне стало вдвое больше обычного.
Суд подходит к логическому завершению, и Кормак пытается перекрыть путь к побегу. Их пропускают, но расступаются нарочно медленно и держатся на расстоянии удара. Но все еще не смеют подняться выше третьего пролета.
Там - территория Хендриксона.
Его люди предпочитают скрываться в тени, но достаточно самого факта их присутствия.
- Их стало больше, - Тисса нарушает молчание, лишь оказавшись за запертой дверью. И засов на ней она задвигает сама. - Почему?
- Кормак показывает силу.
Кивок и просьба:
- Помоги мне раздеться. Пожалуйста. Душно очень... там. Оно все... еще надолго?
- День-два - опрос свидетелей. Осталось немного. Слуги там... те, кто тебя видел или Гийома. Потом перерыв. Приговор...
Она истончилась, сделавшись до того хрупкой, что прикасаться страшно.
- Меня не могут оправдать, - Тисса проводит ладонью по шее, неровной, покрасневшей коже, которая уже начала подсыхать. - Что ты задумал?
- Больно?
- Нет. Но... это опасно. Для тебя.
Теперь ее волосы пахнут этим местом - старым, обреченным. И потускнели от горя. Позволяя себя обнимать, Тисса замирает на его руках, и дыхание ее настолько слабо, что Урфин поневоле прислушивается к каждому вдоху.
- Просто поверь, что я тебя не брошу. Что бы ни случилось, я тебя не брошу, - он целует пальцы, такие тонкие, что странно, как они вообще удержали нож. А если бы не удержали?
- А если тебя убьют?
- Не посмеют... ты потерпи, уже недолго осталось. Пожалуйста. Ради сестры, если не ради меня.
Приносят ужин, и снова приходится следить, чтобы Тисса ела. Она устала, но изо всех сил пытается казаться бодрой. Садится у камина и закрывает глаза.
Ее шкатулка с гребнями здесь, и халат из мягчайшей шерсти, и платья, и круглое зеркало в кованой раме, шкатулки с украшениями и лентами, книги... Урфин не знает, что еще принести, чтобы ей стало легче.
Хотя бы ненадолго.
И сегодняшняя корзинка, оставленная в углу, лишь попытка отвлечь.
- Зачем? - Тисса задает этот вопрос каждый раз, и уже знает ответ.
- Просто так, - в гребнях и шпильках нет ничего сложного, и Урфину нравится расчесывать ее волосы, хотя сейчас он ощущает себя предателем. - Я ведь так ничего не подарил тебе на день рожденья.
В корзинке - белый кучерявый барашек, игрушка, которую покупают детям. И Тисса улыбается, по-настоящему улыбается. Вот уж действительно - ребенок. И проведя пальцем по кожаному ошейнику, читает:
- Мальчик.
Ее смех согревает. И Урфин целует светлую макушку.
- Чтобы ты не скучала, когда меня не будет. На следующий год я что-нибудь получше придумаю.
Повисает неловкая пауза. Тисса не уверена, что этот год будет. Но несчастного барашка прижимает к себе так крепко, что становится завидно.
- А... у тебя когда день рожденья?
- Не знаю.
Костяной гребень скользит по шелковым прядям. И наверное, надо говорить, но сегодня как-то тяжело придумывать что-то.
- Тогда еще не было такого строгого учета. Детей не отмечали. Разве что количество, когда продавать случалось. Ну или вообще по дюжинам. На хозяйстве дети не нужны, вот их и отдавали задешево.
- Куда?
- На фермы. Там уже доращивали. Ребенок, я этого ничего не помню. Случалось просто говорить с людьми, да и вообще разбираться... в вопросе. Обычно продавали тех, что постарше, но мне повезло уйти года в два... примерно.
- И ты... не знаешь, кто твои родители?
- Это не имеет значения.
Не для Тиссы. Она оборачивается и смотрит с таким ужасом, что Урфин прикусывает язык: думать надо, что говоришь. Девочка не привыкла к тому, что людей выращивают на фермах, и родители - не самая нужная в жизни вещь.
- Смирно сиди. Косу плести буду.
- Ты же не умеешь.
- Научусь.
Отворачивается и вправду замирает, но ненадолго.
- Ты... не любишь, когда тебя жалеют.
- Не знаю. Но меня жалеть незачем. Мне не было плохо. Меня никто не бил, не унижал, не морил голодом. Нарочно, во всяком случае. У меня были учителя, которых не каждый себе позволит. И Кайя. Видишь, получилось. Я талантливый?
- Очень.
Краснота добралась до уха.
- Расскажи еще... пожалуйста.
Расскажет. О Ледяном замке и Мюрреях. О возвращении и страхе, который вызывал отец Кайя. Об ошейнике, что стал вдруг значить куда больше, чем Урфину хотелось.
А вот о Фризии и дороге с крестами ей знать незачем.
И о коконе.
И цепи, на которую Эдвард его посадил.
О тренировках Кайя и сломанных костях, крови через горло и ненависти к тому, кто мучит обоих. О том, каким возвращался Кайя и как он забыл, что умеет рисовать... нет, не стоит.
О Магнусовой библиотеке, пожалуй, можно. Пыльные полки и книги, каждая - как дверь в другой мир. И о Ласточкином гнезде, которое Тисса скоро сама увидит. Железный камень в короне скал... дорогах... глупостях... Урфину никогда не хотелось рассказывать о себе. Но Тисса готова была слушать.