Аннотация: Прошу прощения, но на коммы буду отвечать по возможности... сами понимаете )
Глава 40. Правила высокой игры
В пробоины окон смотрелась луна. Тянуло прохладой, но хотя бы дождь унялся, оставив на подоконниках грязные лужи.
Дом жил. Огромная трещина разрезала его на две половины, смяв одну так, что лишь лангеты металлических подпорок удерживали ее от падения. Левое же крыло осталось почти нетронутым.
Пригодным для жизни.
Вот только стекла все равно вылетели...
И Виттар стоит у окна, упираясь ладонями в подоконник, а лбом - в искореженную раму, словно боится, что без этой опоры упадет. Глаза его закрыты. Губы шевелятся, но Тора не слышит ни звука.
Ей страшно.
И за себя. И за него, но за него - больше.
Она ждала, уговаривая себя, что не следует мешать ему, но ожидание затягивалось, а его боль не ослабевала. И Тора решилась.
Это ведь не сложно: подойти и обнять, прижаться щекой к холодной спине. И слова не нужны, Виттар просто поймет, что она рядом.
- Завтра я отправлю тебя домой, - сказал он, покачнувшись.
И руки разжал, поднял ладони к глазам. Что он увидеть надеялся?
- Нет. Я... я останусь с тобой.
Сказала и замерла.
Ослушание вызывает гнев, но Виттар слишком устал, чтобы злиться. Он повернулся к ней лицом и, приподняв подбородок, долго, пристально всматривался в глаза.
- Почему?
У Торы нет ответа. Есть лишь ощущение, что место ее - здесь, рядом с ним.
- Я не хочу, чтобы тебе было больно.
Вот только вряд ли она способна хоть что-то исправить.
Его рубашка пропиталась потом и дымом, и рукава продраны, а манжеты - вовсе в крови. Брюки грязны и измяты. И на щеке пятно сажи...
Виттар забыл о том, что следовало бы переодеться. И вовсе, казалось, растерялся.
Тогда, выбравшись из экипажа, он просто стоял и смотрел на сад, на пепел и песок, на черные подпалины в траве, на белые простыни, которыми укрывали тела. На экипажи, куда эти тела сгружали. На людей - их было много и все чужие.
На покосившийся дом, который грозил упасть, но не падал, позволяя поставить подпорки.
Смотрел. Но видел ли хоть что-нибудь?
И Крайт, сунувшийся было с вопросами, отступил, отвернулся и покраснел. Ему было стыдно видеть райгрэ слабым. А хуже всего, что свидетелем этой слабости был не только он. И Тора решилась:
- Пойдем, - Тора взяла мужа за руку. - Тебе надо взглянуть на дом.
А ей - увести Виттара подальше от всех.
И он все-таки очнулся.
- Я... скоро, золотце, - Виттар поправил съехавший плед и повторил. - Я скоро...
Он оставил Тору на дорожке, укрытой пеплом.
Выжженный мир.
Серое небо.
Морось. И капли воды на шерсти пледа. Пить хотелось ужасно. И ноги замерзли: Тора вдруг поняла, что стоит босиком. И в грязной сорочке, которой под пледом не видно. Волосы растрепаны, а на лице - царапина. Доктор обещал, что шрама не останется, но сейчас Тора остро ощущала эту рану, не источником боли, скорее уж меткой. Она трогала и трогала царапину, уговаривая себя, что уже завтра та исчезнет. Да и она - вовсе пустяк.
И когда дождь усилился, Тора решилась. Она знала, где искать мужа: он стоял у уцелевшего флагштока, с которого грязной тряпкой свисало знамя.
Два десятка шагов отделяли Виттара от золотого пса.
Слишком мало, чтобы тот был спокоен.
- Он меня не узнал, - пожаловался Виттар.
И звук его голоса заставил пса подняться.
Жуткий.
Вода стекает по золотой чешуе. Вздыбились иглы вдоль хребта. И когти пробили травяной покров. Пес раскачивается, и змея хвоста мелькает то слева, то справа, оставляя глубокие следы на земле.
Он пока не рычит - воет.
Зовет.
И скалится, не спуская с Виттара взгляда.
- Я сказал, что хочу помочь. Ее надо перенести, но...
Пес стоял над грудой красного тряпья, заслоняя и от дождя, и от всех, кому случалось подойти слишком близко.
Не тряпья - куколка-невеста лежала на земле.
- А он меня не узнал. Едва не бросился... и бросится ведь, - эта мысль, казалось, была слишком нелепа, чтобы Виттар ее принял.
- Оставь его, - Тора опять не находила в себе сил отвести взгляд.
Красное платье... белое кружево... и волосы светлые... а лица не видно. Если подойти ближе... ближе не подпустят.
Пес, уверившись, что граница не будет нарушена, замер.
- Дай ему отойти, - рука Виттара была мокрой и холодной. И Тора боялась, что он оттолкнет ее, или ударит, велит убираться, не лезть, куда не просят. - Он знает, что делает.
В светлых глазах пса не было и тени безумия.
А Виттар позволил себя увести.
И уже в доме, в комнате, которая показалась Торе достаточно целой, чтобы провести в ней остаток вечера и ночь, вновь потерялся. Встал у окна, закрыл глаза и стоял, слушая надрывный громкий вой.
Торе пришлось самой заняться домом.
Как ни странно, ее слушали. Подчинялись.
И только Крайт осмелился задать вопрос:
- Что будет дальше?
Тора честно ответила:
- Не знаю.
Ночь бы пережить. Долгую. Темную. Она пришла вслед за дождем и осталась.
А Виттар словно и не заметил возвращения Торы. Наверное, заблудись она в темноте, исчезни навсегда, он спохватился бы не сразу. Но обиды не было, только жалость, и странно было жалеть того, кто еще недавно казался неуязвимым.
И только коснувшись его, Тора пожалела, что так долго медлила.
- Присядь. Пожалуйста.
Он послушно опустился на кровать.
В кувшине оставалась еще вода, пусть и холодная. И полотенце было почти чистым. Намочив его край, Тора провела по лбу, щеке, стирая то самое пятно, коснулась подбородка и губ, которые Виттар облизал.
- Хочешь пить?
Он посмотрел так, словно не понимал, о чем Тора спрашивает, но кубок взял, как ребенок, обеими руками. И пил нервными мелкими глотками.
- Надо снять это, - мягко сказала Тора, когда Виттар попытался оттолкнуть ее руку. - Я тебе принесу другую одежду...
...если ее получится найти.
Расстегнуть пуговицы, стащить жилет... и рубашку. У туфель шнурки запутались, и Виттар, мягко отстранив Тору, просто разрывает их. И туфли отправляются в угол. Туда же - мятые брюки. А он, вновь сделавшись беспомощным, протягивает ладони, испачканные не то грязью, не то кровью: в темноте сложно различить. И Тора отмывает их.
- Ложись, - она просит, и Виттар подчиняется, падает на спину и смотрит в потолок, прямо, не моргая, как смотрел в черноту ночи.
Нырнув под одеяло, Тора устраивается на плече и просит:
- Поговори со мной. Пожалуйста.
Сперва ей кажется, что он не слышит, но нет, Виттар поворачивается на бок и, неловко обняв, шепчет.
- Ты ведь останешься со мной?
- Останусь.
- Конечно, - у него горячий лоб, и сам он дрожит, но не от холода, скорее от лихорадки. - Останешься. Я тебя не отпущу. Не отдам.
Губы сухие и облизывает часто.
- Если даже захочешь уйти, все равно не отпущу...
- Не захочу.
- Ты просто не знаешь... ты ничего не знаешь. А узнаешь - будешь меня презирать. Я сам себя презираю.
- Это из-за... Одена?
Кивнул.
- Слышишь?
Нельзя не услышать. Его голос проникал сквозь дождь, когда тот еще шел, и сквозь выбитые окна, расщепленные двери, сквозь стены и, кажется, камни дома отзывались на вой.
- Я запретил ее трогать... думал, этого хватит. Ошибся. Не учел интересы короны... в прошлый раз мне тоже говорили про интересы короны. И про то, что риск минимален. Я ушел из разведки. Мне позволили...
Он выдохнул и, притянув Тору к себе, обнял ее.
Ребра хрустнули.
- Я знал, что никогда не сравняюсь с Оденом. Он лучше. Всегда и во всем. Я не завидовал, скорее гордился. И в разведку пошел, чтобы... чтобы не сравнивали. У него свой путь. У меня - свой... он отговаривал. Там много грязи... и вправду много, но кто-то должен и с грязью работать. У меня получалось. Наверное, если бы я остался тогда, то возглавил бы... Король предлагал, только я не хотел возвращаться.
Тора лежала очень и очень тихо, боясь неосторожным движением, вздохом оборвать этот рассказ.
- Та моя жизнь... нечем особо гордится. Но и стыда не было. Я знал, чего ради служу. Интересы короны... из-за них Оден застрял на границе. А твои родители - на Побережье. Твой отец чувствовал неладное, но его успокоили. Войны не будет... альвы стягивали войска, а мы делали вид, будто верим, что войны не будет.
Зажмурившись, Тора сжала кулачки.
Интересы короны?
И отец хотел уехать?
У него получилось бы... он бы вернулся домой и остался жив. И мама тоже.
И Торе не пришлось бы выбирать.
Не было бы той страшной ночи... многих ночей, которые ее изменили... Макэйо... Королевы... Хильды... и Виттара тоже.
- Это так просто - строить планы... схемы... на бумаге. Или в голове. Разницы особой нет, главное, не задумываться о тех, кто... потенциальные потери. Есть такое выражение. Я не задумывался. Напротив, было интересно. Азарт... игра... как шахматы... я когда-то их любил. Одну партию так и бросил незаконченной... презираешь?
Тора бы хотела.
Презирать. Или ненавидеть. Или найти в себе силы и ударить его, а лучше бы убить, сейчас он бы позволил, но... что от этого изменится?
Война уже случилась. Виттар ее развязал?
Стальной Король?
Или Королева Мэб?
Альвы? Псы? Люди? Почему вдруг все разом обезумели?
- Я опомнился, когда Оден пропал... как будто вдруг выпал из игры. Или наоборот, в игре оказался. Растерялся, как щенок. Он ведь должен был отступить... по плану. По схеме. По логике... а Оден остался... и все пошло не так.
Виттар все же позволил Торе отстраниться, наверное, вовсе выпустил бы. И несмотря на все уверения, не стал бы задерживать, появись у нее желание уйти.
Желания не было.
И дотянувшись, Тора погладила мужа по щеке.
- Гримхольд он бы простил... или попытался бы понять, - Виттар перехватил пальцы и прижал к губам. - А сегодня... сегодня все повторилось. Или раньше? Когда я опять взялся планы строить... решать за кого-то. За Одена.
- Потому что она - альва?
- Полукровка... вымесок... и просто ему не подходит.
- А я... я тебе подхожу?
Ладонь Виттара легла на затылок, широкая, с сильными пальцами. Спустится чуть ниже. Пальцы сдавят шею. Или горло.
Убьют.
Гладят нежно, осторожно, словно Виттар догадывается об этих ее мыслях. И Тора, сглотнув, продолжила: ей нужно знать.
- Ты ведь тогда сказал, что... не можешь на мне жениться. Но тебя заставили, потому что будет ребенок. И я просто хочу знать, что со мной станет, когда он родится? Ты меня отошлешь или...
Большой палец замер под горлом.
- ...или со мной тоже что-нибудь случиться?
Ему сложно смотреть в глаза, особенно, когда эти глаза темнеют.
- Если с тобой что-нибудь случится, - очень спокойно ответил Виттар, - я сойду с ума. Не так, как Оден... я убивать начну. Я ведь почти начал. К самой грани подошел... тогда, в лесу. А все, что я наговорил, забудь. Откуда я мог знать, насколько ты мне нужна?
И Тора, подумав, согласилась.
Ее муж так и не заснул. А когда небо стало бледно-серым, волглым, поднялся.
- Отдыхай, - сказал он, когда Тора открыла глаза. - Я... просто посмотрю как Оден.
Вой-плач по-прежнему тревожил небо.
И Тора знала: золотой пес не подпустит Виттара. Сегодня. Завтра... целую вечность, которую следовало прервать. И дождавшись, когда муж уйдет, Тора выбралась из кровати. Одевалась она быстро и тенью выскользнула в коридор.
Предрассветный час принес туманы.
И росу.
Холод.
Пес лежал на прежнем месте и, задрав голову, выл. Он был огромен, раза в полтора крупнее Виттара. И Тора разглядывала мощные лапы с полукружьями чудовищных когтей. И золотую чешую. И четырехгранные острые иглы, что вздыбились вдоль хребта.
- Я... - она заставила себя сделать шаг. - Принесла одеяло. Здесь очень холодно...
Повернувшись к ней, пес оскалился.
- Она ведь жива, верно?
Тора отражалась в белых его глазах.
- И ты хочешь, чтобы она жила...
Еще шаг.
- Но она замерзнет... ты не чувствуешь, насколько холодно...
Утробное ворчание было ответом.
- Ты не подпускаешь других, потому что не доверяешь. Думаешь, что они хотят ее... убить.
И на два шага ближе.
- Если бы ты позволил Виттару...
От рыка Тора оглохла. А пес вскочил...
- Стой! Я ухожу. Вот, - она заставила себя наклониться, пусть бы сердце колотилось, как безумное. - Это просто одеяло и... и если не хочешь им пользоваться, хотя бы в дом ее перенеси. Там теплее.
Она попятилась, не спуская с пса взгляда. А он смотрел на нее...
И когда Тора достигла дорожки, на которой еще оставались сухие бутоны вчерашних роз, очертания пса поплыли. Даже в пограничном обличье он был чудовищем.
Но жену свою нес бережно.
Он вошел в дом и в комнату, первую, которая попалась по пути. Гостиная. Но есть диван, достаточно большой, чтобы уложить девушку. И сама комната почти не пострадала.
- Платье следует снять, оно промокло...
Острые когти разрезали алую ткань.
- ...и растереть...
Тора принесла полотенца.
Одеяла.
И воду, которую пришлось отпить, показывая, что в ней нет отравы. Она предложила сварить бульон, но пес, вновь одевшийся в золотую броню, покачал головой.
А после отвернулся от Торы, словно ее не было, и завыл.
- Не знаю, - за дверью Тору перехватил Виттар. - Выпороть тебя или расцеловать. Он мог тебя убить, понимаешь? Нечаянно... взять и...
Она сама поцеловала мужа.
Возможно, девушка выживет, и тогда у Виттара появится шанс объясниться с братом. Ради этого стоило рискнуть.
- Золотце ты мое...
Что ж, Тора согласна. И еще ей нравится, когда ее на руках носят.
Я шла... протяжный собачий вой летел следом.
Мучил.
Умолял вернуться.
Но я шла. Упрямо. По узкой тропе, поросшей вереском. Было в нем что-то неправильное, и, остановившись, я коснулась лиловых цветов. А они рассыпались. И родник, скользнувший было в ладони, вдруг отпрянул. Вода не была ни холодной, ни теплой, да и вовсе, была ли она водой?
На ладонях осталась пыль.
- Здесь все ненадежно, - раздался знакомый голос.
Передо мной на тропе встала Мать-Жрица.
Белое платье. Красная кровь. И нож в руке.
- Не бойся, я лишь хочу вернуть его, - она и вправду протянула нож рукоятью вперед. - Возьми.
Отступаю. Пячусь, не спуская с нее взгляда.
- Эйо, Эйо... упрямая ты девочка. Снова бежишь? Куда? Оглянись.
Больше нет тропы, только вересковое море, по которому расползается белый, рыхлый туман.
- Я...
...я слышу собаку.
- Забудь о ней. Скоро она замолчит...
Наверное.
Но сейчас я все еще слышу эту растреклятую собаку. Ей так плохо...
- А разве тебе хорошо?
Здесь? Не знаю.
Ни холодно. Ни жарко.
Я как та вода, которая пыль. И смотрю на собственные руки, пытаясь поймать тот миг, когда они решат рассыпаться. Но ничего не происходит.
Только собака воет... пусть бы замолчала, мне стало бы легче.
Он ведь остался там.
А я - здесь.
И Перевала на сей раз не будет. Надо смириться. Сделать шаг... а потом еще один... и много-много шагов по вересковому полю, залитому туманами. Они подбираются ближе ко мне, не то ластятся, не то оплетают белесой творожистой сетью.
Шепчут, что я сама сделала выбор.
Сделала.
Отдала все, что имела. И жалеть - не жалею.
Разве что самую малость о потерянных днях, когда мы были рядом, но не вместе. О несказанных словах. И прикосновениях, которых больше не будет.
Собака воет.
И голос ее зовет вернуться. Он будто ближе стал... показалось? Нет.
Вот же... бестолочь.
Ему нельзя сюда. И я отступаю. Сначала нерешительно, и каждый шаг, который приближает меня к невидимому псу, лишает сил. Это место не желает отпускать меня. Но я не собираюсь слушать место.
- Зачем возвращаться, Эйо? - Мать-Жрица не пытается меня остановить. Она просто идет следом. И вереск громко хрустит под ее ногами, будто не стебли травяные - кости ломаются. - Кого ради?
Пес плакал.
- Ты ушла из Храма, испугавшись боли, но разве ее в твоей жизни стало меньше? Вспомни...
...помню.
...прятки на крышах и чужой враждебный город, где каждый человек виделся мне предателем.
...ворота и дорогу за ними, призрак свободы. И голод, отупляющий, выматывающий. Дожди и грязь... первые заморозки и белые пальцы. Подводы. Костры. Я пробиралась ближе.
- А они тебя прогоняли. Люди трусливы, верно? Сколько раз в тебя швыряли камнями?
...случалось и такое. Камни - не самое страшное, что встречалось на дорогах войны.
- Тебе приходилось обирать мертвецов... воровать...
Творожистый туман был влажен. Он оседал на ткани, пропитывая ее, делая тяжелой. Особенно шлейф. Волочившийся хвостом, он сделался неподъемен, и прочно осел на острых копьях вереска.
- Тебе лгали. Тебя использовали. Пытались убить.
- Нож!
Рукоять была в крови жрицы, но меня волновало не это. Лезвие застряло в ткани.
- Так зачем ты бежишь, Эйо? Кто тебя ждет?
- Брат.
- Неужели? Разве он не обещал, что защитит тебя? Но чего стоило это слово?
Я режу, пилю, и металл со скрежетом раздирает шелк. Тяжело. Но если не справлюсь, останусь здесь навсегда.
- Король приказал и... - туман отступает перед Матерью-Жрицей. - И он отдал тебя. И отдаст снова, Эйо. Ты больше не нужна. Не женой. Любовницей - возможно. Игрушкой. Твой брат сам подыщет нужные слова, уговорит...
Отбросив нож, я цепляюсь за края разреза и рву шелк.
- Неправда. Брокк любит меня.
...и любил всегда.
- Ты так уверена? - Мать-Жрица облизывает узкие губы.
- Уверена.
Я ведь только сейчас поняла, что его бросили. Отец умер. А мать ушла, предпочла новую семью. Дед... дед был ворчливым и упрямым, наверняка, требовательным. И Брокку вряд ли приходилось легко.
Он мог бы возненавидеть меня.
А вместо этого - полюбил.
...он искал, там, за Перевалом. И когда нашел, прятал в доме, пусть бы и думал, что разведка идет по пятам. Или не думал о разведке вовсе.
...он сохранил ту мою, детскую комнату. И создал новую, такую, которая понравилась бы мне, с большими окнами и подоконниками, на которых хватило места гиацинтом.
...он сделал для меня дракона.
- Но пойдет ли против воли Короля? - Мать-Жрица протягивает туману руки, позволяя целовать длинные мертвые пальцы.
- Не пойдет. Я не позволю.
Долги рода надо отдавать.
- Это очень благородно, маленькая Эйо... но надолго ли хватит твоего благородства? Одно дело принять решение, и совсем другое - исполнять его... изо дня в день... ты готова?
Ей-то какое дело?
Еще надеется отговорить меня? Не выйдет. Иду. Сквозь туман, который становится вязким, плотным. Сквозь шепот, который стоит в ушах, заглушая голос пса.
Он все-таки приближается... идет навстречу.
- У меня есть Оден.
- Неужели...
Туман съедает обрывки ткани. И я, споткнувшись в сотый, наверное, раз, снимаю туфли, бросаю их туману, как кость собаке... той самой собаке, которая воет, умоляя вернуться.
- Сколько раз он ранил тебя? Его обещания, чего они стоят, Эйо?
Вереск ранит.
Здесь нет боли, но я чувствую, как стальные стебли режут ноги. И туман норовит зализать эти раны. Он мягок и нежен. Стоит ли бежать?
Бегу.
- Снова и снова... - туман говорит со мной голосом Матери-Жрицы. - Ты отдала ему все.
Это был мой выбор. А теперь я хочу вернуться.
Мы столько всего не успели... и не важно, что ждет впереди, но я хочу жить.
Вой перешел в скулеж.
И где-то рядом, совсем рядом... ближе, чем был еще мгновенье тому.
Эта собака бестолковая следом идет, и не отступит.
- Ты больше не нужна там.
Нужна. Иначе меня бы отпустили.
- Остановись, глупая девочка! Разве тебе мало было боли?
Боль?
Я буду помнить о ней, но... не только о ней.
Еще о солнце, которое пробивается сквозь полог листвы. И запахе хвои. О весне с ее первыми дождями. О грозах и молниях.
Родниках.
О настоящем, живом вереске, запах которого дурманит. Пчелах... жаворонке, гадюке и что там еще было? О травинке, щекочущей нос. И светлых, почти бесцветных глазах, которые научились видеть.
Обо всем, что было, и еще о том, что могло бы быть.
А боль... не такая высокая цена.
Я бегу по колючему вереску, по камням и туману, боясь одного: не успеть.