Порт. Узкая улочка, в которую протискиваться приходится боком. Куча мусора и труп на ней. Тело лежит давно и на жаре стало пованивать. Его изрядно обглодали крысы, а местные успели избавить от ботинок и штанов, пиджак не тронули исключительно потому, что тот был изгваздан кровью.
А вот бумажника не нашлось.
Зато был запах, по которому Кейрен ее и нашел.
Шлюха. Совсем еще молоденькая, с бледной чистой кожей, наивным взглядом и рыжими кудрями. Кудри рассыпались по остреньким плечикам, и девушка то и дело трогала их. Она смотрела на Кейрена с таким первобытным ужасом, что ему становилось стыдно и за себя, и за то, что придется ее повесить.
Она не пыталась запереться, но из глаз сыпались слезы. И губы ее так дрожали, что девушка не могла произнести ни слова, она лишь руки протягивала, украшенные россыпями синяков.
- Он тебя ударил? - Кейрен знал, что помочь ей не выйдет.
Девушка кивнула. И заговорила, быстро, запинаясь в словах, путаясь.
Ее звали Кейти, а убитый был ее сутенером. Он купил Кейти у родителей и приставил к работе, он требовал с нее денег, а когда не получалось добыть, избивал. И вчера тоже, нанюхался порошка, заявился на пристань и начал Кейти жизни учить. Она не хотела убивать... она просто защищалась.
И теперь ее повесят, да?
Кейрен смотрел в наивные голубые глаза и не мог собраться с силами, чтобы ответить.
- Уходи, - сказал он, поднимаясь.
В конце концов, не ему ли твердили, что такие убийства чаще всего остаются нераскрытыми? Девушка не заслужила смерти...
...двух недель не прошло, и он стоял над новым трупом, молодого парня в полосатых модных брюках, которые не успели стащить. К пиджаку же намертво прицепился знакомый запах. А Кейти, когда Кейрен нашел ее - прятаться она не думала - улыбнулась ему, как старому другу.
- Завтра я уйду, - сказала она.
- Он тоже тебя бил?
- Собирался, - в голубых глазах не было и тени сожаления.
- Ты ведь не остановишься.
Кейрен чувствовал вину, и перед ней, и перед этим незнакомым парнем, которому вздумалось искать приключений в опасном районе.
- Не я такая, - ответила Кейти, приспуская платье с острого плечика. - Жизнь.
- Я тебя не отпущу.
- А не боишься, господин хороший, что Кейти молчать не станет? Про наше-то прошлое знакомство.
Не осталось в ней ничего детского, наивного. Да и было ли?
- Раскроешь рот, точно на виселицу отправишься, - Кейрен перехватил руку с ножом. - А будешь молчать, сочинишь сказочку, глядишь, судью и разжалобишь.
- Умный, да?
- Какой есть.
Дурень. Наивный мальчик, который поддался на старую сказку о тяжелой жизни. И предупреждали ведь, а он...
...тот урок Кейрен надолго запомнил. Нельзя жалеть.
Не их, портовых крыс, живущих по своим законам. Они-то, воспользовавшись твоей жалостью, не упустят удобного момента, чтобы в глотку вцепиться.
Таннис...
Не исключение. Не стоит обманываться.
- Что смотришь? - она взъерошила короткие волосы, которые и без того торчали дыбом.
- Я не смотрю. Жду.
Ей нужны деньги? Кейрен заплатит. Триста фунтов. Четыреста. И тысячу. Столько, сколько нужно, чтобы привязать ее.
- Ты согласна поработать на меня?
Она покачнулась, плавно перетекла с носка на пятку, и с пятки на носок. Руки скрестила под грудью. Наклонилась, вздохнула...
Не верит.
- Если ты вернешь мне бумажник и чековую книжку, - Кейрен с трудом сдерживался, чтобы не отвесить девице затрещину. - Я прямо здесь выпишу чек. Если не устраивает сумма, то назови свою цену.
- Свою цену, значит.
Она оскалилась и отступила.
- Ты сама сказала, что тебе платили.
Злится. И он тоже.
Эта злость мешает думать здраво. Она иррациональна, поскольку ничего нового для себя Кейрен не услышал, но...
- Платили, - согласилась Таннис, не спуская с него насмешливого взгляда. - Только оценивали не меня, а работу.
- Хорошо. Сколько ты хочешь за то, чтобы выступить свидетелем.
- Кем?
- Таннис, - Кейрен осадил живое железо, рвавшееся на волю. - Ты ведь прекрасно меня поняла. Ты даешь показания против тех, с кем работала, а я плачу тебе за это триста фунтов. По-моему, все очень просто.
- По-твоему, - она добралась до своего лежака и, скинув ужасные ботинки, нырнула под одеяло. Раздеваться Таннис не стала, что в нынешних обстоятельствах - единственная жаровня не в состоянии была обогреть всю пещеру, тем более что стояла она у клетки - было разумно.
- Что не так?
- Все не так. Завтра поговорим, - Таннис отвернулась к стене. - Считай, мне подумать надо. Приценится. А то вдруг продешевлю.
Невозможная женщина.
Он мерил камеру шагами.
- Угомонишься ты, наконец? - пробормотала Таннис, натягивая на голову одеяло.
Угомонится. Когда поймет, как связать воедино события.
Письма с угрозами, которые Кейрен до недавнего времени почитал безвредными.
Бомба в карете и то нелепое послание, считай, неприкрытый вызов. Работа своих, пусть бы Брокк и отрицал очевидное, но чужаков ни в доме, ни в загородном поместье не было.
Лига справедливости, о которой до недавнего времени никто ничего не слышал.
Таннис.
И еще одна бомба в попытке уничтожить груз... не вяжется. Ущерб будет, но не такой, чтобы из-за него рисковать. Создать заряд не так просто, а потратить его... на что?
Кейрен тряхнул головой.
Слишком многого он не знает, и его попытка разобраться - игра вслепую со зрячим противником. Но есть Таннис. Упрямая. Злая.
И вытянувшая его из воды.
Она принесла бомбу, но... в последний миг передумала? Бросила в колодец? Неужели надеялась, что вода остановит истинное пламя? Взрыв был, но были ли жертвы?
Сомнительно.
Кейрен вернулся к лавке и лег. Он смотрел в потолок, считал кирпичи и трещины в кирпичах. Сложный рисунок, в котором, в зависимости от желания, можно увидеть разное. Как и в этой истории.
Если хотели убрать Брокка, то к чему сунулись в Нижний город? Мастер там не появляется. А если нужны волнения, то зачем рисковать, пытаясь добраться до Мастера?
Таннис упоминала о листовках.
Заговорит ли она?
Свидетель и ценный. Но ему не доверяет, что, в общем-то, довольно логично. В Нижнем городе не любят полицию, а тем паче королевских ищеек...
...из трещины выполз паук. Выпустив тончайшую, невидимую глазом паутину, он спустился и повис, перебирая в воздухе суставчатыми лапами.
...почему Кейрена до сих пор не отыскали?
И ищут ли вовсе? С его-то везучестью может статься, что и отсутствие осталось незамеченным. Проклятье... выбираться надо. Убедить девчонку, что ничего ей не грозит, и выбираться.
Кейрен сам не заметил, как заснул. Во сне он вновь стоял в переулке, зажимая нос платком. Но тонкий батист не в состоянии был защитить от вони. Гнили рыбьи потроха, и серые крысы, ничуть не смущаясь присутствием чужаков, ползали по телу. Старый полицейский тыкал в крыс палкой, но они уворачивались и пищали, смеялись словно.
Потом появилась Кейти, рыжеволосая, с наивными голубыми глазами и почему-то в белом бальном платье, но босая. Она плясала, разбрасывая над головой банкноты, и крысы прыгали, хватали их, тащили в норы. Кейрен пытался остановить Кейти, но поймать ее не получалось, а когда он все-таки схватил ее за руку, Кейти вывернулась и вцепилась в ладонь зубами, длинными и желтыми, как у крысы.
И Кейрен проснулся.
Не Кейти - крыса. Серая. Толстая. С длинным лысым хвостом. Она вцепилась в руку и висела. А Кейрен, которого едва не выворачивало от отвращения, рукой тряс, пытаясь избавиться от нее. Молча. Зло. Крыса не отпускала.
- Тварь!
От звука его голоса крыса вздрогнула и разжала зубы, она шлепнулась на пол с мерзким звуком, но прежде чем Кейрен наступил на нее, нырнула в щель.
Тварь...
Проклятье.
- Что случилось? - сонный голос Таннис унял дрожь.
- Ничего.
- Руку покажи, герой, - она встала и подкинула угля в почти погасшую жаровню. - Крыса?
На языке вертелась злая отповедь, но Кейрен сдержался. Не вина девчонки в том, что она пытается выжить, как умеет. Жалеть он ее не станет, но и злится на нее бессмысленно.
- Покажи руку, - буркнула Таннис, вытащив из кипы свертков мешочек. - Если крыса, то укус прижечь надо.
Кейрен высунул ладонь меж прутьев. Живое железо проступило над ранкой, стягивая края.
- Вот как оно... - Таннис смотрела на капельки, которые застывали, превращаясь в кожу. Минута, и от крысиного укуса не осталось следа. - А я прижигала...
Она стояла, взъерошенная, теплая со сна и терла щеку, не зная, что еще сказать.
- Больно было?
- Больно, - Таннис почесала левую ступню о ногу, на ней были вязаные носки из грубой шерсти, такие же, как на Кейрене. Шерсть кололась, и кожа зудела. - Но если не прижечь, то скопытиться можно. На крысах много всякой заразы.
Она вернулась к шкафу и убрала мешочек.
- Есть будешь?
- Буду, - согласился Кейрен.
Из шкафа появилась черная, заросшая копотью, решетка, которую Таннис закрепила над углями.
- Войтех учил готовить на костре. Овсянку?
- Как хочешь.
- Тогда овсянку. Честно говоря, повар из меня дерьмовый, это даже мамаша признавала, руки кривые. Поэтому извини, если что...
- Уже утро?
- А фиг его знает. Может, и утро. Какая разница?
- Никакой, - согласился Кейрен.
Таннис достала котелок, такой же черный, закопченный, как и решетка. Кейрен надеялся, что хотя бы внутри котелок чист, и завтраком его не отравят. Плеснув воды, Таннис поставила котелок на решетку.
- Вообще я овсянку не люблю, - призналась она. - Но мамаша ее готовит постоянно... готовила.
Эта оговорка заставила Кейрена замереть.
- Ты ведь всерьез вчера говорил? - она ворошила угли, поднимая тучи белого пепла.
- Да.
- Если я тебе помогу, то...
- Я заплачу тебе за помощь столько, сколько ты попросишь.
- Рискуешь, - Таннис усмехнулась, вот только как-то нерадостно. - Я ж и десять тысяч фунтов запросить могу...
- Мой род вполне способен выдержать подобные траты. Хотя я надеюсь, что ты проявишь благоразумие.
Пепел летел в котелок, но Таннис данное обстоятельство не смущало, она и вовсе словно забыла о том, что собиралась готовить завтрак. Таннис сидела на скамеечке, подтянув ноги и сгорбившись. Волосы ее падали на лицо, и выражение его было одновременно и растерянным, и упрямым.
- Оставь свои деньги себе.
- Отказываешься?
- Ты славный, - она потерла шею, на которую опустился серый лепесток пепла. - И наверное, привык, что если хорошо заплатить, то... много мне радости будет с этих денег на каторге?
Кейрен молчал.
- Я ведь тебе на пару лет наговорила, верно?
Он кивнул.
- И даже если на прошлых грешках крест поставить, то нынешние... меня ищут.
- Полиция?
- И полиция тоже. Найдут они - повесят. Найдут... не они - прирежут. В лучшем случае, просто прирежут.
Вода закипела, выплеснулась за края котелка, и разозленное пламя плюнуло искрами. Таннис же, сыпанув в воду щепоть крупной каменистой соли, встала.
- Из-за того, что ты провалила задание?
- Да нет. Грент, сволочь, давно меня на расход подписал, - она вернулась с холщовым мешком. - И вашим сдал, чтоб было на кого собак повесить.
Таннис сыпала крупу горстями, и часть летела на угли, сгорала, распространяя по залу невыносимую вонь. Кейрен, которому казалось, что к местным запахам он привык, зажал нос пальцами.
- Это не овсянка... не знаю, что, но не овсянка.
- Да нет, она вроде, - Таннис раскрыла мешок и заглянула внутрь, принюхалась и пожала плечами. - Могу масла добавить, вкуснее будет...
В то, что серую клейкую массу, в которой с трудом проворачивался черпак, в принципе можно сделать съедобной, Кейрен сомневался. Содержимое котелка уже не булькало, но шипело, и запах гари усиливался.
- Проклятье! - Таннис схватилась за ручку ладонью и тут же выпустила, сгорбилась, прижимая руку к животу. - Да что это такое...
- Дай сюда.
Она трясла рукой, упрямо поджав губы.
- Сюда дай.
Кейрен нащупал флягу, в которой уже был не ром - вода. И когда Таннис все же решилась сунуть руку меж прутьев, крепко сжал запястье. Отвернув крышку зубами, плеснул водой на белый рубец ожога.
- Терпи.
Терпела. Смотрела исподлобья, дышала мелко, часто, и по виску ползла капля пота, которую хотелось смахнуть. И вообще желания были странными.
Обнять ее.
И зарыться носом в волосы, стоять, вдыхая терпкий пряный аромат, от которого голова идет кругом. Не отпускать. Утешить.
И Кейрен, наклонившись, легонько подул на ладонь.
- Зачем?
- Просто так.
Мама дула на его ссадины, и боль отступала.
А ладони у Таннис узкие, с кожей жесткой, с трещинами и бляшками застарелых мозолей. Вот старый шрам между пальцами, белая нить, которую тянет смахнуть. И Кейрен, не устояв перед искушением, касается шрама губами. От рук пахнет дымом и паленой кашей.
- Прекрати.
Вид у нее растерянный. И одновременно с этим - несчастный.
- Пожалуйста.
Позже, когда изучит эту руку. Длинные сильные пальцы, ногти ребристые, криво обрезаны, а то и вовсе не обрезаны. Еще один шрам... и не один.
- Откуда?
Таннис больше не пытается руку забрать.
- Да... не помню уже.
Она краснеет, и краска заливает шею, вспыхивают щеки, уши становятся вовсе пунцовыми. А ресницы дрожат, словно Таннис изо всех сил сдерживает слезы.
- Все хорошо?
У нее получается выдержать взгляд.
- Дерьмово все, - отвечает Таннис. - Ты себе не представляешь, до чего все дерьмово.
- Не представляю, - Кейрен выпустил руку. - Расскажи.
Ночь прошла, а легче не стало.
Муторно.
Как в тот день, когда Войтеха повесили... обычный ведь день. Весенний. Солнечный даже. Таннис, выбравшись из убежища у старой колокольни, щурилась и терла слезящиеся глаза. Домой кралась, и лишь оказавшись в безопасной тишине подъезда, выдохнула с облегчением. По лестнице бежала. И дверь толкнула, а та отворилась беззвучно...
...мамаша встретила пощечиной. А потом, не сказав ни слова, за ремень взялась. Била по рукам, по плечам, по ребрам, на которых вспухали красные следы. Молча била. Остервенело. И Таннис, сжавшись в комок, прикрыв голову руками, терпела. А потом мамаша отбросила ремень и, обняв, разрыдалась. Она цеплялась за Танни, трогала щеки, шею, растрепанные грязные волосы, плечи...
- Дурочка, - шептала, - дурочка моя... в кого ты пошла такая только?
И от этих ее причитаний стало по-настоящему страшно.
Неужели приходили?
- Где ты была? - мамаша дернула за волосы, но не сильно, ее ярость уже догорела, сменившись жалостью. - Бестолковая...
Какая есть.
- Успокойся, - мамаша поднялась и заставила Таннис встать. - Никто тебя не ищет. Молчит твой...
Это было если не чудом, то почти.
Мамаша же спустилась за водой и, поставив Таннис в старый медный таз, сама поливала ее, натирала едким вонючим мылом, терла щеткой, пока кожу до крови не разодрала...
- Ну скажи хоть что-нибудь?
Вода была ледяной, и у Таннис зубы сводило от холода. Она вытиралась старой простыней, долго, оттягивая тот момент, когда чистая кожа вынуждена будет соприкоснуться с не очень чистой одеждой. А мамаша кинула отцовскую рубашку, тогда еще большую, до колен достававшую.
- Что с Войтехом?
- Повесят, - мамаша подобрала губы и отвернулась. А потом тише добавила. - Утром должны были. Одевайся!
Она отвесила пощечину, которая странным образом вернула Таннис в сознание.
Должны были.
Утром.
Таннис натянула рубашку. Закатала рукава. Она была собой и кем-то другим. И этот другой заставлял Таннис двигаться. Дышать.
Это он сел за стол, проведя ладонью по липкой его поверхности. Он подмечал пятна, что оставались после отцовского пойла, или жира, который выплескивался со сковородки... черный отпечаток ее днища... и вот еще царапины - это сама Таннис ножом пыталась вывести свое имя.
Этот другой подтянул к себе газетный лист, который был мало чище стола. И он же взялся за вилку с тремя зубцами, четвертый был обломан. Этот другой заставлял сосредоточиться на вещах неважных, иначе сама Таннис разревется.
Или сделает глупость.
- Не думай даже, - матушка была согласна с тем другим и слова подкрепила подзатыльником. А потом поставила перед Таннис сковородку с холодной кашей, приправленной кусочками сала. - Ешь. И забудь.
Тот, другой, заставил ковыряться в каше. Он рукой Таннис цеплял куски и отправлял в рот, двигал челюстями, пережевывая резиновые безвкусные куски сала. Он глотал. И он же, когда желудок раздулся, отяжелел, вилку отложил.
- Пей, - мамаша сунула кружку с чаем, приправленным отцовским пойлом. - Пей и иди спать. Завтра станет легче.
И Таннис охотно поверила этому обещанию.
Завтра.
Сегодня она выпьет горький чай, который как лекарство, ляжет в постель, позволив укрыть себя старым одеялом. Ноги подтянет к груди, закроет глаза. Сон придет не сразу, и Таннис будет разглядывать стену перед своим носом, рисунок трещин на ней, и сальные пятна... она станет считать, вслух, до ста и дальше, с каждым счетом проживая одну секунду, которая идет без Войтеха.
И уговаривать себя, что завтра станет легче.
Не стало. Она проснулась в слезах и закусила руку, уговаривая себя успокоиться. Мамаша на эти слезы разозлится. Ей Войтех никогда не нравился и, наверное, она рада, что его не стало.
Смешное слово.
Вот был. А вот раз и не стало...
Повесили. И теперь Таннис придется жить без него. А она не умела одна. Не хотела.
Наверное, мамаша чуяла, что с Таннис неладно, и от себя не отпускала. Заставляла вставать. Есть. Давала какую-то мелкую, бессмысленную работу, которую никогда прежде-то не делали. Говорила, зудела, не умолкая. А отец возвращался с работы трезвым и, взяв Таннис за руку, шел гулять.
Просто так.
И это тоже было странно.
Она помнила, что очнулась лишь поздней осенью, и это пробуждение было внезапным. Таннис вдруг осознала себя, стоящей в переулке. Отец держал ее за руку и рассказывал что-то нарочито бодрым тоном. Таннис слушала хриплый надсаженный голос его, вдыхала запах табака и кисловатого эля - отец по пути завернул-таки в паб, принял для души. Она вдруг остро ощутила и холод, и сырость, что ботинки промокли, и куртка тоже, а по лицу ползут капли дождя. Он шел давно, и кажется, Таннис потеряла счет дням.
- Какое сегодня? - спросила она, и отец замер. Он до самого дома не произнес ни слова, а вечером напился, мамаша сказала, что на радостях.
О Войтехе больше не заговаривали. А Таннис не спрашивала. Только весной вернулась в убежище, навела порядок, так, на всякий случай. И возвращалась часто, словно чуяла, что пригодится местечко.
Она убрала за спину руку, боль в которой не прошла, но стала вполне терпимой.
- Рассказать...
Кейрен ждал.
Странный он. Чужой, но... родной как будто. Таннис фыркнула, отгоняя нелепую мысль, и отвернулась. Так оно легче. Котелок, с которого уже потянуло горелым, она сняла. В шкафу отыскались и жестяные миски, Таннис брала наугад, но вышло, что из шести вытянула свою и Войтехову.
Случайность.
И придавать ей значения не стоит.
Каша склеилась одним комом, какого-то тошнотворного зеленоватого цвета. Она была безвкусна и липла к зубам. Но Таннис упрямо жевала, запивая отстоявшейся водой. Кейрен свою порцию осматривал, кривился, подносил к носу и вдыхал запах, не самый, надо сказать, приятный.
- А можно мне то, что было вчера? - он все-таки отставил миску и, присев у решетки, протянул к жаровне руки. - И тебе рекомендовал бы это... не есть.
- Волнуешься?
Жевать кашу становилось все сложнее.
- Переживаю. Ты моя свидетельница.
- Кто?
- Таннис, - он скрестил ноги и, сняв носок, поскреб ступню. Поморщился и пальцы торопливо вытер о штаны. - Послушай, давай поговорим серьезно. Я понимаю, чего ты боишься.
- Того же, что и все. Болезни. Смерти. Каторги, - Таннис облизала ложку. - Да, каторги, пожалуй, больше, чем смерти.
Он кивнул. А смотрит так, что каша растреклятая в горло не лезет. Она и в принципе не очень-то лезет, но Таннис всегда отличалась упрямством. И завтрак она съест.
- Если я привлеку тебя за соучастие, тогда каторга, а то и виселица, неминуемы. Но мы можем заключить сделку. Ты выступишь свидетелем, а я...
- Скостишь мне срок. И добрый суд вкатит не двадцать лет, а только десять.
- С тобой сложно.
- Как есть.
- Суда не будет. Не над тобой.
Он всерьез это?
Всерьез.
- Я понимаю, что у тебя нет оснований мне верить, но, Таннис, я готов поклясться, что не позволю причинить тебе вред. Мое слово - слово рода. И если я обещаю защиту, то...
Поверить хотелось.
- Сколько ты собираешься прятаться? Неделю? Две? Три?
- Столько, сколько понадобится.
- Не выйдет, - Кейрен поднялся. - Я не хотел тебе говорить, но меня будут искать и найдут.
- Здесь?
В подземном городе не так-то просто кого-то найти. Здесь сотни тысяч нор, выгрызенных в каменистой породе еще на заре существования города, помнящие его иным, принадлежащим людям. И сотворенные позже. Галереи и подземные реки, целые озера черной воды, огромные залы, куда больше нынешнего, и своя, запретная жизнь, о которой живущие на поверхности знать не знают.
- Здесь, - подтвердил Кейрен. - Я не человек, Таннис. Мой след... иной. Не запах, но... в управлении есть нюхачи, которые довольно точно определят мое месторасположение. А остальное - уже проще. Эти подземелья велики, однако где-то наверняка имеется план их, да и без плана...
Он был убедителен, ищейка-Кейрен.
Проклятье.
И убежище, такое надежное, разом перестало быть убежищем.
- Скоро здесь появятся нюхачи. И от того, до чего мы с тобой договоримся, будет зависеть и мое поведение, и твое будущее.
- Осмелел, да?
Таннис злилась. На себя. На него.
На скотскую жизнь эту, в которой все шло не так, как должно бы...
- Не грозись, - Кейрен был совершенно спокоен. - Ты не убийца и меня не тронешь. Можешь, конечно, попытаться убежать, но ты ведь прекрасно понимаешь, что бежать тебе некуда. На поверхности тебя ждут и ищут, и кто бы ни нашел, дальнейшая твоя судьба незавидна.
Правду говорит.
Нет, можно попробовать выскользнуть, добраться до папаши Шутгара, заплатить ему, благо, хоть деньги у Таннис имели, а у папаши наверняка есть знакомые в порту. И Таннис спрячут на корабле... отвезут... куда?
На побережье?
А там-то что?
- Побег - не выход, Таннис, - Кейрен опирался на решетку. - Я не позволю тебе сбежать. Да и... представь, что всю оставшуюся жизнь ты проведешь, скрываясь. Каждый день ты будешь ждать, что тебя поймают. Дергаться от малейшего шороха. Вздрагивать, поймав на себе чей-то взгляд. И гадать, как надолго еще хватит твоей свободы.
Он снова прав.
Таннис уже случалось ждать, и она не готова повторить тот свой опыт.
- Поверь мне. Пожалуйста, - Кейрен протянул руку. - И я о тебе позабочусь.
- Свидетельницей?
Таннис коснулась его пальцев, тонких и белых, как у девицы.
- Свидетельницей.
- И ни тюрьмы, ни каторги, ни виселицы?
- Именно.
Холодные. Опять он мерзнет, и надо бы угля подбросить, а жаровню еще ближе придвинуть, хотя она и так вплотную к прутьям стоит.