В зале суда было очень душно. И людей собралось много. Кайя помнил это место другим, не таким красным. Он остановился в проходе, пытаясь разделить красноту на реальную и мнимую, точнее существующую сопряженно с человеческой массой.
Кажется, это было связано с памятью.
На стенах - полотнища. Логически размышляя, они существуют объективно.
Мантии на судьях - их больше сотни - тоже.
Высокие шапки.
А вот мгла, которая наполняет помещение, заслоняя лица, вероятно, видна лишь Кайя. Во всяком случае остальным она не доставляла явного неудобства.
И все-таки место изменилось.
Прежде синим было. А балкончики пустовали. Сейчас на них теснились женщины, которые свистели, плевали и зачем-то обнажали грудь. На груди и на щеках их виднелись красные полосы. Наверняка, этот символ имел значение, но у Кайя он не вызывал отклика.
Вот пустая стена заставила остановиться.
Здесь было что-то... особенное. Определенно, важное. Он стоял и смотрел. На стену и... кромка платья, лента кружев, выглядывающая из-под ткани, дразнящая.
Ласточка.
И еще паладин.
Они зимой приходят. Конечно, и Кайя разговаривает с паладином. Один день в году.
Пропустил.
Забыл.
- Вам следует сесть там, - сказали ему, и Кайя разозлился. Он почти вспомнил! Паладины и остров. И еще ночь стояла, зимняя, холодная. Он спешил... стало больно и все сломалось.
Тоже было много красного.
Злой цвет.
Неправильный. И марево, которое сгущается, выводит Кайя из равновесия. Он пытается удержаться на краю, но слишком много вокруг людей. Особенно те женщины, забравшиеся в гнезда балконов, стараются. Они кричат, свистят, плюют, но плевки падают на головы тех, кто сидит на лавках. Впрочем, эти головы надежно защищены шляпами.
И женщин поддерживают.
Кайя садится туда, где сказано.
Время тянется.
Все-таки очень душно. Весна ведь. Снег сошел. Солнце. Мухи кружат, ползают по полотнищам. И гудение их крыльев заглушает голоса толпы.
Громко ударяет молот о бронзовую поставку, и звук его заставляет Кайя морщиться: в камере было спокойней. Но вот воцаряется тишина. Ее требует человек в черной пелерине, наброшенной поверх камзола. Он выходит на середину зала, становится между зрителями и судьями, боком к Кайя.
У него громкий голос. И поставлен хорошо.
Человек смутно знаком, Кайя с ним разговаривал... он мастер. Точно, мастер.
Еще пергамент был и печати.
Человек говорит о долге перед народом. О предательстве. Кто и кого предал? Не понятно. Еще о нарушении закона. Попрании прав. Войне...
...война.
Черный храм. И мурана, которая тянется к лицу, желает ласки. Она проглотила алый цвет... когда?
...закон.
Кайя обвиняют в том, что он нарушил закон?
Невозможно. Кайя Дохерти не в состоянии нарушить закон. У него в голове... темнота. Там было что-то злое, чуждое, но оно исчезло. И вместе с ним исчез сам Кайя. Он есть и как бы его нет. Только осколки, которые не получается собрать.
Человек замолчал. И у Кайя спросили, не хочет ли он ответить на обвинения, выдвинутые Конвентом. Кайя не захотел: некогда.
Ему вспомнить надо.
Времени почти не осталось.
Вернули в камеру, но другую, чистую. И принесли еды, даже молока, только мало. Попросили признаться, Кайя отказался. Он не может признаваться в том, чего не помнит.
Это незаконно.
Ушли. Наверное, расстроились. Свечу вот забрали. А темнота зовет-зовет. Шепчет, пробуя на вкус его имя. Когда-то Кайя думал, что под кроватью прячутся чудовища. Он забирался на кровать с ногами и прятался под одеяло. Сразу становилось душно и жарко, но Кайя не находил в себе сил выбраться из укрытия, лежал, почти задыхаясь.
А потом все изменилось: ему подарили друга.
Как его звали?
Имя - это важно. Кайя не помнит. Он зол на себя. Ходит по камере. Упирается лбом в стену... нет, затылком надо. Колодец. Камень вокруг. И руки связаны. Или выбраться, или умереть. С размаху и затылком о стену. Камень хрустит. Крошится.
Что дальше?
Существо, чей вид вызывает страх.
Чужая воля... темнота. Двери. Чудовища. Его зовут, но откликаться не следует - случится плохое.
...Кайя... пожалуйста...
Нельзя верить темноте. И Кайя молчит, преодолевая себя. Стыдно признаться, но ему нравится слушать темноту, когда она перестает звать, но просто рассказывает.
О всяком.
...о том, что ближе к весне снег тяжелеет. И лапы елей провисают, а сами деревья скрипят, словно старухи, которые жалуются на боли в костях.
Артрит - смешное слово. Незнакомое.
...о том, что олени выходят к водопою, и оленухи нежны, а головы самцов украшают костяные короны. За зиму олени исхудали, и волки, которых в этом году особенно много, тоже.
...о том, что солнечных дней все больше. Хотя откуда темноте об этом знать? Но Кайя верит. И слушает о первом дожде, который плавил старые сугробы.
...и о дороге, лошадях, людях, которые должны быть ему знакомы. Темнота называет имена, но шепотом, расслышать не получается. Разве что, Кайя отзовется. Но ему нельзя. Он сожалеет...
Завтра суд.
Послезавтра.
День за днем.
Если бы мог, Кайя рассказал бы о том, что на суде ему плохо. Слишком много всего, а ласковый шепот темноты тает. Она тоже бросила его, как остальные. Обиделась?
Выступают люди, некоторые знакомы, но другие - нет. Они рассказывают о Кайя вещи, которых он не помнит. И поддерживают обвинителя.
Кайя был судьей. А обвиняли другого... другую. Девушку, которая его боялась и... и надо было ее защитить. От кого?
Но суды - это долго и утомительно. Кайя вздыхает с облегчением, когда ему сообщают, что опрос свидетелей закончен. Осталась заключительная речь обвинителя и собственно приговор. Кажется, людей возмущает его спокойствие. Они просто не слышат красноты, которая клубится вокруг.
И темнота не зовет их по имени. Она вернулась и подобралась совсем близко. Такая ласковая...
- Вы признаете себя виновным? - этот вопрос обращен к нему.
- Нет.
Ответ его не нравится собравшимся. Крики. Визг. Кто-то швыряет в Кайя вязальную спицу.
И суд удаляется на совещание. Это тоже передышка, Кайя не способен сказать, как долго она длиться. Приговор зачитывает человек в просторной красной мантии.
Его Кайя тоже знает...
...этот человек был среди тех, кто его предал.
Когда?
Когда приходили паладины и мир сломался.
- После обстоятельного и зрелого взвешивания всех данных и после рассмотрения общеизвестных фактов, касающихся обвинений, предъявленных ему... - голос разносится по залу, и притихшие зрители ловят каждое слово, - суд по разумному убеждению и по совести вполне удостоверился в том, что названный Кайя Дохерти виновен в том, что поднял против народа войну, поддерживал и продолжал ее...
Война. Кайя не способен поднять войну.
Он сам есть война.
Это врожденное. Но объяснять не хочется.
...сегодня ночью ему рассказывали о лете.
- Он был и является виновным в преступных намерениях и попытках... - судья делает паузу, которая нужна, чтобы отдышаться. - За все эти изменнические действия и преступления настоящий суд приговаривает его, настоящего Кайя Дохерти, как тирана, изменника, убийцу и общественного врага народа к смерти путем отсечения головы от туловища.
Кайя рассмеялся.
Они и вправду вознамерились его убить?
Это очень сложно сделать. У темноты не получилось, хотя она старается...
Она рисует, черным по черному, зачерпывая полные горсти мрака, высыпает его на руки Кайя. И он пытается удержать.
Зовет.
Всегда по имени.
- Пожалуйста... я знаю, что ты меня слышишь. Я знаю...
Дорога длиной в зиму.
Земли Дохерти. И пограничный вал. Из-за выпавшего снега он выглядит высоким, непреодолимым, и обындевевшие колья торчат из белых стен предупреждением: здесь нет места чужакам.
Когда этот мир успел разломиться надвое?
Теперь Урфин держится рядом, и хорошо - мне спокойней.
- Мы принимаем всех, кто приносит клятву дому, - сказал он, когда мы остановились на гребне вала. Граница, отделяющая снег от снега, и серебро реки где-то у самого горизонта. - Сюда идут многие. Семьями. Иногда - родами. Началось еще в прошлом году...
Над валом подымаются дымы, серые нити, на которых держится по-зимнему тяжелое небо. И луна - она показывается рано, едва ли не в полдень, почти касается земли.
Словно яблоко на золотом шнурке.
В Палаццо-дель-Нуво на Зимний праздник ставили дерево из проволоки и лент. На ленты вешали яблоки, пряники и конфеты...
...хлопушки...
...и бумажные коробочки с "тайными дарами", милыми пустяками, которые преподносились анонимно этаким знаком симпатии. Я получила браслет со стеклянными колокольчиками и шкатулку для булавок...
- ...ресурсов пока хватает. У нас есть зерно, и мука, и возможность получить еще, поэтому голода не допустим. Но люди все равно боятся. И оказавшись за валом, начинают думать о войне с теми, кто остался по ту сторону. Им кажется, что еды не хватит на всех. Каждого, кто пришел позже, они ненавидят. Это эхо, Иза...
...мы спускаемся и пересекаем заснеженную равнину. Два десятка всадников. Слишком мало, чтобы воевать, но я верю Урфину.
- Войско завязнет. Да и людей потеряем немеряно. Дядя же проведет тропой...
...тропы Магнуса прокладывали другие люди.
Они не пытались заговорить или сделать вид, что рады услужить, скорее смотрели с интересом или же злостью, иррациональное, беспричинной.
Тоже эхо?
Тогда что же происходит в самом Городе?
Когда я озвучила вопрос, Магнус вздохнул:
- Там нечем дышать.
И я поверила.
Мы пробирались окольными тропами. Помню лес, по зиме выглядевший мертвым. Решетку из ветвей, сквозь дыры в которой падал снег. Помню болото - равнину с высокими грядами и синие зеркала озер. Невысокие сосны и голые стволы берез.
Помню плоскогорье, изрезанное реками, которые отказывались покориться морозу. И гранитную равнину гейзеров. Над равниной плыл дым, и земля время от времени вздрагивала, выпуская очередную горячую струю. Стойкий запах серы и грозный рокот.
Птичьи гнезда на земле.
И редкие синие цветы. Так странно видеть их зимой, но... здесь, наверное, зимы не было.
Я еще подумала, что обязательно вернусь сюда с Настеной. Мне так много нужно ей показать.
Еще были далекие города, подходить к которым было опасно.
И тракт, где нас ждала подвода.
Вдали виднелись стены Города, и запах его, тот самый, отравлявший воздух, ощущался на губах. Был первый месяц весны и первый же дождь, который я собирала в ладони, умывая лицо.
...Кайя...
Зову, хотя знаю, что не откликнется.
Он слышит меня. И молчит. Почему?
А перевозчик ждет. Нервничает. Ему хорошо заплатили, полагаю, вовсе не деньгами, а шансом убрать семью на Север. Но сейчас он боится за свою собственную шею, но не смеет поторопить.
На подводе - деревянные ящики. Длинные. Из темных досок, от которых несет формалином и рыбой. Я не сразу понимаю, что перевозили в этих ящиках, а когда доходит, то становится жутко.
Нет. Ни за что.
- Они чистые, - говорит Магнус. - Ласточка моя, так надо.
...Кайя, пожалуйста... я не хочу ехать в гробу...
Здесь нет гробов, но есть мертвецы, которых стало слишком много. Республика спешит наказать виновных в бедах народа. И на площади Возмездия каждый день случаются казни.
Тела вывозят за Город. Не только казненных, но и умерших от болезней или голода. Мертвецов ждут глиняные карьеры, в которых уместятся тысячи человек...
А ящики возвращают.
Зачем они вообще нужны? Почему просто не сгружать на подводы? Или вид мертвецов напоминает живым о бренности бытия?
Ящик достаточно просторен, чтобы вместить меня и Урфина. Крышку закрывают. И сверху ставят другой... третий... темно. И жутко. Я вдруг чувствую себя погребенной заживо.
- Спокойно, Иза, все хорошо, - Урфин не позволяет панике взять верх. - Зато никто не сунется их проверять. Мы без проблем доедем до места.
Скрип колес. Покачивание. Дорога неровная, и телега кренится то влево, то вправо.
Ее и вправду не останавливают. И путешествие длится, длится...
- Спи, - мне предлагают край плаща и плечо вместо подушки.
Я засыпаю, но во сне продолжаю играть в прятки. В темноте легко спрятаться, но я найду тебя, Кайя. Я не позволю тебе остаться там одному.
Из ящика меня вытащили, поставили на ноги, которые изрядно затекли.
- Не смотри, - прошептал Урфин и, понимая, что эта просьба вызывает желание совершенно обратное, набросил на голову плащ. - Не надо это видеть.
Вонь.
...так пахнет на мясном рынке в жаркий день, ближе к полудню, когда и свежее мясо начинает портиться.
Скользко. Урфин крепко держит, не позволяя оступиться. А я не хочу думать, по чем ступаю.
Звуки. Скрежет. Скрип какой-то. Плач и шелест.
- Мы уже почти на месте. Потерпи.
Ступеньки, которые кажутся бесконечными, но мне, наконец, позволено избавиться от плаща. И Урфин подает свечу на серебряном подсвечнике-блюде.
- Что там было? - голос звучит хрипло.
- Мертвецкая, - после секундной паузы ответил он. - Под открытым небом теперь... но среди мертвецов нас не станут искать. Я знаю это место.
Мы спускаемся. И спускаемся. Ниже, ниже... наверное, так до самого центра мира дойдем.
- Старый город. Он горел. И были обвалы. Просто перестраивали, - Урфин говорит тихо, но здесь каждое слово звучит громче, чем наверху. - Здесь много тайных мест.
Коридор. И сводчатый потолок. Кладка древняя, заросшая известняковой корой. Сквозь нее просачивается вода и собирается мутным ручьем. Каждый шаг наш отзывается всхлипом.
Снова лестница. Путь наверх короче прежнего. И мы оказываемся в подвале, заставленном бочками. Я стучу по темному боку, убеждаясь, что бочки пусты.
Имеется кровать, пусть и без матраса и белья, но всё удобства. Теплый плащ заменит и простыню, и одеяло. А Урфин, разломав бочку, складывает в каменном кольце костерок.
Ботинки можно будет просушить.
А связи нет... слишком глубоко под землей? Или покрытия нет? Но я ложусь, сворачиваюсь клубком и включаю запись нашей последней беседы.
Настюхин смех - лучшее лекарство.
Волосы отрастают и завиваются. А веснушки стали ярче...
...ресницы вот рыжие и короткие, как у Кайя.
...почему ты меня не слышишь?
Я снова задремываю - дорога обессиливает - и пропускаю появление Магнуса. С ним еще двое, а где остальные, мне знать не следует. Я и не спрашиваю.
Все равно.
Меня зовут к костру. И Урфин заставляет съесть кашу. Повар из него, честно говоря, отвратительный, и каша выходит клейкая, с твердыми комками, которые приходится долго и тщательно разжевывать. В последнее время я стала на редкость неприхотлива в еде.
- Завтра начинается суд, - молчание нарушил Магнус.
- Над кем?
- Над Кайя.
Я перестаю жевать. Мятеж. Революция. И суд. Над Кайя? И он позволит? Позволит. И приговор примет как данность.
- Иза, они не смогут его убить, - Урфин не позволяет миске выпасть из рук. - Попытаются, конечно, но не смогут.
...потому что он неуязвим?
Уязвим. Я помню. И ту ночь. И звук, который расколол небо. И то, как Кайя упал на меня. И его боль. И алое марево.
Его можно убить.
И если у них получится...
...пожалуйста, откликнись! Не смей и дальше от меня прятаться! Слышишь?
Слышит. Молчит.
Почему?
- Суд - это даже хорошо. Он будет открытым. Пустят всех... по билетам, - почему-то Урфин отводит взгляд. Небось, живо воспоминание совсем о другом судебном процессе.
Он каждый вечер пишет письма. Когда-нибудь, возможно, они дойдут до адресата, но важно не это, а робкая ниточка связи. И надежда на возвращение.
Я тоже хотела. Взяла бумагу. Перо и... поняла, что не представляю, что сказать.
- Мы подберемся ближе. Возможно...
...возможно, Кайя не отзывается, потому что не хочет меня видеть.
Но как бы там ни было, я использую этот шанс.
Встаем затемно.
Переодеваемся. Я не спрашиваю, откуда взялся этот наряд. Шерстяные чулки. Уродливое платье из серой ткани. Чепец, под который волосы убираю тщательно, закалываю булавками.
Урфин натирает мне лицо какой-то мутной жижей, от которой кожа идет пятнами.
- Извини, но женщине лучше не быть привлекательной, - остатки снадобья он втирает в руки.
Заматывает шею алой тряпкой.
Магнус в драном пиджаке поверх камзола смешон и уродлив. Он сбрил бороду, а на голову нацепил парик с длинными брылами. У него получается раствориться в толпе, которая тянется к Замку. Я же не узнаю Город. В нем и вправду нечем дышать. Канализация забита, и сточные воды разливаются по улицам лужами грязи. Смрад стоит невыносимый. И по примеру многих, я подымаю тряпку-шарф, закрывая лицо.
Но все равно, дышу ртом.
На мосту я едва не потерялась. Люди теснят друг друга, спеша пробиться к воротам: кто-то пустил слух, что билетов продано больше, чем есть мест и всех не пустят. И в какой-то миг толпа в едином порыве подается вперед. Кто-то падает. Кто-то кричит, тонко, сдавленно, но крик смолкает быстро.
- Я здесь, - Урфин держится рядом. И не только он. Меня окружают люди из охраны, еще мгновенье тому неотличимые от толпы. - Держись.
Держусь. Иду. Позволяю себя нести. Сквозь ворота. По парадной лестнице, мраморные плиты которой успели разбить. Зачем? Не понимаю.
Внутри тоже многое переменилось. Исчезли картины. И гобелены. Статуи. Шпалеры. Обои. Зеркала. Лепнина и та обвалилась кусками. И я трогаю стену, пытаясь утешить Замок - эти раны заживут.
Мне больно за мой разрушенный дом.
И за треснувший витраж... за стекла, которые выбили из рам. Сорванные шторы... а вот это черное пятно, словно от ожога. Я не боюсь выделиться: многие смотрят, трогают, отковыривают куски на память. Главное - слезы сдержать.
...Кайя, как ты мог такое позволить?
Наше место - на балконе, и не только наше. Здесь десятка два вмещается, люди толкают друг друга, кричат, огрызаются. Ссоры вспыхивают по пустяку.
Это тоже эхо?
Или они изначально такие?
Смеются. Визжат. Плюют. Сморкаются, вытирая сопли о балюстраду.
А зал Совета, измененный согласно новой моде - его нарядили в алых тонах Республики - наполняется зрителями. Скамейки стоят тесно, и узкий проход между ними становится лишь уже, когда появляется стража. Много железа. Оружие.
Кайя.
Его опутали цепями. Ошейник одели. И к скобам прикрепили пару железных штырей. Их держали особо доверенные лица, выбранные, видать, за физическую силу. Они и вправду - редкое явление - были выше и массивней Кайя. И к поручению отнеслись ответственно.
Я закрыла глаза.
Не могу смотреть на это.
Почему он позволяет? Цепи. Ошейник. Люди. Это же все - не преграда. Так почему же он позволяет?!
Урфин сдавил мою ладонь.
- Все хорошо, - шепотом сказала я, не зная, кого из нас успокаиваю. Нужно взять себя в руки. Я ведь училась притворяться. Соседи по балкону кричат и размахивают алым полотнищем. Надо хлопать. Надо славить Республику...
...Кайя, сволочь ты рыжая, чтоб тебя черти побрали, отзовись же! Или хотя бы дай знак, что слышишь. Обернись.
Обернулся. Скользнул по балконам рассеянным взглядом... и ничего.
Нельзя плакать. Слезы привлекут внимание.
Нельзя не быть счастливой.
Нельзя не разделять народного гнева, который вот-вот обрушится на голову виновных...
...время тянется.
...выступление обвинителя.
- Мастер Визгард, внук мэтра Эртена, - подсказывает Магнус, и взгляд его неотрывно следует за человеком в черной мантии. Не ворон, скорее уж вороной масти мартышка, которая скачет по помосту, кривляясь и рассыпая бисер слов.
Кажется, мастеру Визгарду осталось недолго жить.
И я согласна.
Мэтр Эртен подарил мне ожерелье. И медальон, который должен был бы хранить Кайя. Не сохранил. Сейчас не могу отделаться от мысли, что я сама виновата.
Не ждала.
Не верила.
Забыла.
...свидетели. Свидетель.
Женщина в черном платье. Я не узнаю ее, хотя голос кажется смутно знакомым.
- Лоу, - снова приходит на помощь Магнус.
Лоу? Невозможно. Она... она не похожа на себя. Мы сидим далеко, но все равно я вижу, насколько эта женщина отличается от той преисполненной презрения к окружающему миру красавицы, которую я знала. Она и говорит иначе, глядя не на обвинителя, но на пухлого человека, что держится словно бы в стороне от происходящего. Однако, не забывает одобрительно кивать.
Не он ли готовил этот спектакль?
А Кайя, задрав голову, разглядывает потолок. Кажется, ему все равно, что происходит вокруг.
...Кайя...
Зов в пустоту.
В какой-то момент у меня получается поймать его взгляд. И я понимаю, что Кайя Дохерти потерялся. Я тянусь к нему и растворяюсь в темноте.
Сама становлюсь темнотой, но... ничего.
Уже в подвале я позволяю себе швырнуть глиняную миску в стену. Ненавижу!
- Иза, - Магнус собирает черепки. - Тебе больше не стоит там появляться.
- Почему?
Процесс затянется. На неделю? Две?
У них множество свидетелей, которых следует выслушать. Но дело не только в свидетелях. Им надо решиться на убийство. Одно дело - отправлять на площадь Возмездия рыцарей, баронов, танов... их множество. Кайя - один. Удобный заложник при определенном раскладе.
Опасный враг.
Или символ.
- Потому что завтра будет также, как сегодня.
Возможно. Или случится чудо, и Кайя очнется. Хотя бы на секунду выглянет из раковины, и услышит меня. Он ведь должен знать, что я рядом и...
- Слишком многие во дворце тебя видели. Если кто-то узнает... - Урфин придерживается того же мнения, что и Магнус.
- А вас?
- Неравнозначная потеря.
Ну да. Два ферзя и одна королева. Множество пешек не в счет. Их роль - быть расходным материалом.
- Да и... на суде нам тоже делать нечего. В Городе остались наши люди. Если повезет, подойдем ближе.
- А что делать мне?
Ответ известен, но как же я ненавижу ожидание!
...Кайя... ты знаешь, что наступила весна? У нас с тобой никогда не было весны, чтобы на двоих и вместе. Немного лета. Неделя осени. И та зима, которая закончилась слишком быстро. А весны вот не было. Ты не отзываешься? И ладно, просто послушай. На самом деле я никогда раннюю весну не любила, вечная сырость и вечный насморк, постоянно ходила простывшая, чихала. Зато потом вдруг менялось все и сразу. Солнце. Трава зеленая, яркая, летом такой не бывает. Первые бабочки... помнишь, ты говорил, что бабочки мне к лицу? Со мной Урфин и дядя... Урфин пишет очередное письмо Тиссе, каждый день, как ты мне когда-то. Я не взяла с собой те твои письма и теперь безумно жалею. Как ты думаешь, уцелело хоть что-то?
Суд и вправду затянулся надолго.
День за днем.
Неделя за неделей.
Переезд. И снова. Каждые несколько дней - новое место. Магнус никому не верит настолько, чтобы долго оставаться на одной точке. Урфин вовсе исчез.
Зато появился Юго.
А с ним - рыжий мальчишка, слишком похожий на Кайя, чтобы мне не было больно.