Устойчивая психика - это когда жизнь, пиная вас, ломает себе ногу.
Из наблюдений штатного психолога.
У счастья рыжие глаза, веснушки на пятках и громкий голос, особенно, когда счастье недовольно. И голос этот слышу не только я.
Счастье не желает пустышку.
И погремушку.
И козу ему делать не надо - накал страсти в голосе достигает апогея. Но увидев меня, счастье замолкает и тянет ручки, попутно отбрыкиваясь от нянечек.
Счастье очень целеустремленное.
И хмурое: где это я ходила? Так долго? Бросила бедное дитятко... между прочим, приличные матери так не поступают. Счастье пока не разговаривает, полагаю, сугубо из врожденного чувства противоречия - уж очень окружающим охота услышать "мама" или "тетя", или вот "дядя" - но взгляд у него выразительный.
Щурится. Кривит носик. Всхлипывает на публику.
Манипуляторша.
- Насть, а я знаю, что ты притворяешься, - говорю шепотом, на ухо, и счастье не упускает момент вцепиться в кружевной воротник. - Чего капризничаешь?
Да и как не покапризничать, когда столько народа вокруг вьется? Я и Луиза, которая любую свободную минуту проводит с Настюхой. Кормилицы в количестве трех - молоко у меня и свое есть, но его мало, а на коровье и козье счастье высыпает. Нянечки. Помощницы нянечек. Донна Доминика. Придворные дамы. Служанки, которым очень хочется взглянуть, хотя бы одним глазком...
...Ллойд - сложно понять, за Настькой он присматривает или за женой.
...Гарт.
Вот уж кто - верный рыцарь двадцати трех лет отроду. Правда, ему больше шестнадцати не дашь. Гарт высокий и светловолосый, в мать. Волосы длинные, на семь косичек разобраны, каждую из которых Настька успела пожевать. Ей косички с бубенчиками интереснее погремушек.
Гарт носит серьгу в ухе и постоянно улыбается, ничуть не стесняясь щербинки между передними зубами. Он пытается отрастить бороду, но та растет плохо и кучерявится, ничуть не добавляя желаемой солидности облику. Впрочем, о какой солидности может говорить человек, который ползает на четвереньках, потому что так Настька его лучше понимает. Или же дразнит ее, показывая язык.
На нем даже узоры мураны выглядят гжелевской росписью.
Гарт приносит мне цветы, украденные в маминой оранжерее, и жалуется, что отец его притесняет.
С Ллойдом у них странные взаимоотношения. Достаточно взгляда, чтобы понять - эти двое любят друг друга. И терпят исключительно в силу любви.
Стоит им встретиться, и Ллойд инстинктивно прячет руки за спину, а Гарт словно подбирается. Проскальзывает в его облике что-то звериное. Настороженное.
Еще немного и зарычит.
Это не ссора. Не конфликт. Однако я нервничаю.
- В нас больше животного, чем в людях, - сказал как-то Ллойд. - Некоторые инстинкты сложно побороть. Гарту нужна своя территория. Вдали от меня ему легче.
Но Гарт, если и понимал, уезжать не спешил.
Он продолжал заглядывать по поводу и без, но всегда с цветами, пока однажды, протягивая растрепанный букет, не произнес:
- Наверное, последний. Извини.
- За что?
В этих знаках внимания не было ничего предосудительного.
- Папа прав. Я полез туда, куда не следовало. Мне просто хотелось сделать тебе приятное. А он разозлился...
- Отчитал?
Гарт мотнул головой, и бубенцы зазвенели.
- Пообещал выпороть...
- Тебе же двадцать три?
- И что? Думаешь, в двадцать три ремнем по заднице уже не больно?
Я попыталась представить себе эту картину и фыркнула.
С Гартом я вновь учусь смеяться. Не потому, что момент требует улыбки, но просто так. И цветы он продолжил таскать. Тайком. Подозреваю, не столько из желания меня порадовать, сколько наперекор Ллойду. Но эти мятые дружеские букеты были мне дороже иных, которые леди Дохерти получала с завидной регулярностью.
У нее были поклонники, порой весьма настойчивые.
И не всегда получалось спрятаться от них в Настиной комнате, где много солнца и того особого волшебства, которое живет лишь в детских. Здесь хватило места легиону фарфоровых кукол, каждая из которых не похожа на другую. И живым деревцам с тонкими листочками, сделанными будто из сусального золота. Деревца источали пряный аромат и, по уверениям Ллойда, замечательно дезинфицировали воздух.
Мягкий ковер.
Резная кровать с кружевным балдахином.
Собственный замок в миниатюре, к которому Настя пока, к моей огромной радости, добраться не способна. Издали любуется башенками и флагами.
Маленькая принцесса.
Избалуют мне ее в конец.
Выплюнув кружево, Настька переключилась на брошь, слишком крупную, чтобы влезла в рот целиком. Но разве мою дочь остановить? Она крутила, вертела, но нашла то положение, которое позволило попробовать янтарь на вкус.
Я не мешала: пусть грызет, так оно тише будет...
- Вы должны позволить написать ваш портрет, - донна Доминика подала стул.
Все-таки от дел меня никто не освобождал. Вернее, дел мне, собственно говоря, никто и не навязывал, но оно само получилось. Не могу же я отказаться от участия в выставке цветов?
Или подвести Комитет помощи молодым матерям...
...не появиться на весеннем балу... я ведь обещала Луизе.
Появления Нашей Светлости ждут. И в моей бальной книге уже не осталось свободных строк. Не потому ли сама мысль об этом бале тягостна для меня?
Я не хочу притворяться веселой.
Но проявлять печаль прилюдно - крайне невежливо с моей стороны.
Эта зима была... странной. Я была счастлива и несчастна одновременно. Хотя счастья больше, оно родилось увесистым таким кусочком солнца, моим личным и невероятным чудом. И глядя на нее, я не понимала, неужели это чудо - часть меня?
Рыжий пушок на голове. Рыжие глазенки. Рыжие веснушки, покрывавшие Натюху от макушки до пят. Крошечные ручонки. И пальчики... и все вместе. Такая хрупкая, что на руки взять страшно.
Но я беру, потому что желание сильнее страха.
От Насти пахнет ребенком. Моим ребенком. Совершенно особый аромат, который я не спутаю ни с одним другим. И когда она рядом, я почти свободна, но...
...о Кайя все равно не получится забыть.
Я думаю о нем, пытаясь представить нашу встречу... и разговор, который состоится... и то, что придется принимать решение не за двоих - за троих.
А я не знаю, смогу ли.
Чем дальше, тем страшнее. Меня мучит ревность. И обида. И злость. И тут же - глухая, звериная какая-то тоска, словно меня и нет самой по себе, отдельно от него. От тоски прячусь в детской, понимая, что это - не выход. А где выход?
Не знаю.
Кольца вот ношу... зачем? Мое - на пальце. Его - на шее. И Настьке нравится играть с ним. В рот, что самое странное, не тянет, так, гладит камень, ворочает... смотрится. Когда-нибудь она спросит о том, где ее отец. Я ведь спрашивала. Долго, нудно, ходила и ныла, хотя и сама не понимала, зачем мне это знание. И как будет ответить?
Наверное, чтобы отогнать эти мысли, я продолжала занимать себя, продолжая учиться. Тысяча и одна мелочь, способная испоганить настроение леди.
Столовые приборы во всем их многообразии... и поведение за столом... как правильно входить в комнату. И покидать ее.
Вставать.
Садиться. Надевать перчатки. Держать зонтик. Подавать руку и разговаривать. Доносить до собеседника мысль не только словами, но и тоном, жестами...
...использовать веер.
Сложно быть женщиной в этом странном мире. Тысяча и одна мелочь для создания совершенной маски, за которой никто не разглядит правды. И удерживать ее неимоверно сложно. Но зато голова занята не теми мыслями, которые вызывают тоску.
А Настюха, оставив брошь в покое, полезла за кольцом.
...и все-таки надо позволить каждой участнице самостоятельно оформить стенд. Но при этом удержать дам, чья буйная фантазия искала точку приложения, в рамках...
Настюхино лопотание - она все-таки решила поговорить с родительницей - настраивало меня на мирный лад. И глухая далекая боль, заноза на сердце, утихала.
В конце концов, у меня есть почти все. И стоит ли желать большего?
В Саммершир он прибыл по первому снегу. Дорога заняла больше времени, чем Сержант предполагал, отчасти потому, что по пути ему случалось делать остановки или же сам этот путь менять в угоду новым обстоятельствам.
На дорогах становилось неспокойно.
Лошадь Сержант оставил в конюшне при трактире и до усадьбы шел пешком. Четыре мили. Приличная дорога. Сумерки и снег, на котором остаются следы, правда, ненадолго. В отличие от "Дубов", "Кленовый лист" был жив. Ворота. Сторожка без сторожа и собаки, которые взвыли было, но тотчас заткнулись, ощутив нечеловечность чужака.
Яблони, те самые, о которых рассказывала Меррон.
Сержант узнал их. Ему так хотелось думать.
Он шел по саду, касаясь влажной холодной коры, знакомясь с деревьями наново. И те молчали, не спеша предупредить хозяев о незваном госте.
Дом был темен.
За исключением, пожалуй, одного окна, но и там отблески света были столь слабы, что Сержант не сразу их заметил.
Комната. Столовая, судя по тому, что удалось разглядеть.
Длинный стол. Камин, в котором огонь горел еле-еле. Тройка сальных свечей в канделябре. Слишком мало, чтобы отогнать темноту. И люди боятся.
Женщины - точно.
Незнакома. Сидит в пол-оборота. Ссутулилась. Склонилась над тарелкой. Неподвижна, точно не женщина - восковая фигура. Изредка отмирает, устремляя взгляд на кого-то, кого Сержант не видит. Но видит ее лицо, дергающееся веко и неестественную улыбку, которую изображают, потому что кто-то хочет, чтобы эта женщина улыбалась.
Девочка рядом с ней вжалась в спинку стула.
У девочки узкое треугольное лицо с плоскими скулами.
И знакомый разрез глаз.
Завыли-таки собаки, и Сержант отступил от окна.
Он вернется в дом перед рассветом. Поднимется по лестнице, не отказав себе в удовольствии коснуться широких отполированных до блеска перил. Заглянет в черное зеркало, но не увидит себя. Оставит влажные следы на ковре.
Задержится у клавесина.
И перед дверью, похожей на многие иные двери.
Откроет. Заглянет, переступив расчерченный тенью порог. Вдохнет застоявшуюся смесь запахов, разделяя их на нити. Дым сигар. И коньяк. Яблочный сидр, который перебродил... пот... человеческий и конский. Рвота.
Сержант подойдет к кровати и убедится, что нашел именно того, кого искал. Скулы и глаза у Меррон от него. А вот губы наверняка от матери достались... и нос тоже. Не южный, плоский, с вывернутыми ноздрями. Другой.
Прижав клинок к горлу, Сержант дождется, когда Торвуд ощутит это прикосновение и откроет глаза. Он поймет, что не надо кричать. Но Сержант все равно приложит палец к губам.
Люди спят.
Не следует их беспокоить.
Впрочем, в трактире сказали, что новый хозяин "Кленового листа" прежних слуг выставил, но рисковать не стоит. Сержант заставит Торвуда встать. В длинной рубахе, в ночном колпаке тот смешон. И домашние тапочки с кроликовой опушкой вызывают улыбку.
Возможно, эти тапочки Сержант оставит себе. На память.
- У меня есть деньги, - скажет Торвуд шепотом. - Я заплачу.
Да, деньги Сержанту предлагали часто. Но зачем ему?
- В подвале... который при кухне.
Подвал - хорошее место. Тихое. А тело и по частям вынести можно. Сержант на подвал согласился. Торвуд успокоился. Шел, с каждым шагом вспоминая, что именно он здесь хозяин.
- На кого ты работаешь? - он осмелел настолько, чтобы обернуться. - Учти, я могу заплатить больше, чем тебе дают...
На кухне перед тяжелой дверью, стояла та самая, незнакомая женщина, которая отчаянно пыталась дверь открыть. Булавкой. Сунула в замок и ковырялась.
Бестолковая.
Услышала. Обернулась. Побледнела.
- Ах ты ж тварь, - сказал Торвуд. - Мало тебя учил?
Много. Левый глаз женщины заплыл. Губы и нос распухли. Но она стала перед дверью, выставив единственное свое оружие - никчемную булавку.
- Не отдам!
- Не отдаст. Слышишь? Она мне не отдаст? Да я в своем праве...
Торвуд не злился - смеялся.
И женщину с пути отбросил играючи, она неловко ударилась боком о край стола, зашипела, ринулась было к двери, но была остановлена.
- Ну иди. Девки сейчас в цене. Не гляди, что тощая, зато ученая. Смирная.
Он сам выволок девочку, которая сидела за дверью - Сержант мог бы поклясться, что просто сидела, смиренно ожидая любого исхода. И так же спокойно, как не бывает с живым человеком, она перешла в руки Сержанта.
Девочка была маленькой и хрупкой. Угловатой. И с возрастом эта угловатость не исчезнет. Красивой в обыкновенном понимании красоты, девочке никогда не стать.
- Все законно, - добавил Торвуд, точно полагая, что Сержанта останавливает именно это. - Я могу сделать с нею все, чего захочу.
А глаза зеленые. Не карие.
И Сержант, отдав девочку матери, взглядом указал на выход. Женщина верно все поняла. Исчезла быстро... стражу позовет?
Какая разница.
В подвале оказалось достаточно места. А человек, который собирался продать собственную дочь, до последнего не понимал, за что умирает. Наверное, поэтому и умирал долго. Или Юго прав был и Сержант постепенно набирается опыта?
Главное, что когда он вышел из подвала, его встречала не стража, а та самая женщина.
- Д-думаю, - на ней была шляпка с густой вуалью, которая, впрочем, не способна была скрыть некоторых следов. - Его стоит отнести к реке. Течение бурное. Найдут лиг через двадцать... если найдут. У него много врагов.
Это был хороший совет.
К возвращению Сержанта в подвале царили чистота и порядок. Возвращаться вообще не следовало, потому как женщина сказала:
- Вы не имеете права бросить нас сейчас. Мы просто не переживем зиму!
Она боялась, и его, и голода тоже, и объединенный, страх этот оказался слишком большим, и женщина решилась остановить Сержанта. Он мог бы ее убить, но почему-то послушал. И впервые за много месяцев Сержант ночевал в кровати. Комнату он выбрал сам. Женщина не стала возражать.
Здесь все еще остались вещи Меррон.
И запах тоже.
Ее присутствие ощущалось остро, как никогда прежде, и поэтому зимовка получилась удачной. Приходили трое. Двое - за девочкой, которая была обещана им. Третий - с листовками.
Их смерть не доставила обычного удовольствия.
А Торвуда не искали. Верно, и вправду хватало врагов.
Время замерзло. День сменял ночь. Сержант отмечал эти перемены скорее по привычке, чем из необходимости. Зима тянула жилы. И мышцы ныли, деревенели, как случалось после долгих переходов или тяжелой работы, которой здесь просто не было. Приходилось разминать.
Отвлекало.
Как и зуд, то появлявшийся, сводивший с ума, то вдруг исчезавший, словно его и не было.
Вспоров вены, Сержант убедился, что кровь по-прежнему красная. Темная, до черноты, но все же красная. И следовало признать самому себе, что глупо искать иную причину всех нынешних странностей, кроме той, которая очевидна. Отвлекая себя, он что-то делал, поддерживая в доме жизнь, иногда представлял себе, что это - его собственный дом. И знал, что если захочет, то сможет остаться здесь хозяином.
Женщина - ее имя упорно вылетало из головы - не будет против.
Она держится наособицу, наблюдая за Сержантом издали, но с каждым днем страх ее тает, сменяясь любопытством. Девочка проще. Она с первого дня ходит по пятам. А стоит оглянуться и убегает, прячется за ближайшим углом. Ненадолго.
Однажды Сержант отдал девочке куклу.
Все равно та потеряла запах.
- Спасибо, - ответила девочка, прижав куклу к себе. И не стала убегать. - Ты здесь жил раньше?
Сержант покачал головой.
- Я тоже. Здесь жила моя сестра. И ее тетя. Они обе умерли. Ты знаешь?
Знает.
- Их там похоронили. В склепе, - она махнула рукой на окно, затянутое морозными узорами. - Он меня там запер. Было страшно. Я боюсь мертвецов. А ты?
Сержант пожал плечами. Наверное, нет.
- Тебе нравится моя мама?
Такого вопроса он не ожидал. И понятия не имел, что ответить.
Он не помнил лица этой женщины.
- Нет, - сделала собственный вывод девочка. - А я? Я уже взрослая. А скоро совсем взрослой стану. Хочешь, я выйду за тебя замуж?
Безумная идея. Но у нее темные волосы и треугольное лицо. Узкие глаза... через пару лет... это лучше, чем то, что у него есть сейчас. Поддавшись наваждению, Сержант коснулся ее волос. Жесткие. И если представить, что... запах другой. Все другое. Похожее, на другое.
Накатило так резко, что он едва успел убрать руку.
Дверь.
Закрыть. Спрятаться. Содрать одежду. Лечь, пропуская приступ сквозь себя. Не скулить не получалось. Но больше всего Сержант боялся, что кто-нибудь войдет в комнату. Закрыв глаза, он позвал Меррон, пусть бы и понимал, что туда, где она, не дотянется. Но теплые руки легли на шею, скользнули по плечам, снимая судорогу, и кто-то рядом отчетливо произнес:
- Ну вот что ты с собой вытворяешь?
Ничего.
Наверное.
Это разум играет с Сержантом. Он же подбросил совершенно бредовую идею. Только воплотить ее до весны не выйдет.
Шрам на шраме. Рисунок на продубленной темной коже, и Тисса изучает его наново, хотя ей казалось, что она уже запомнила все, даже крохотные детали этого странного узора.
- Ребенок, - Урфин переворачивается на спину и запускает пятерню в Тиссины волосы. - Я у тебя кое-что спросить хочу... и только, пожалуйста, ответь честно.
Конечно. Как ему соврешь-то?
И зачем?
Но косичку не надо заплетать! Тем более сбоку!
- Скажи... если бы получилось так, что я тебе изменил... ну вот просто получилось... обстоятельства такие... ты бы смогла меня простить?
Наверное, Тисса слишком привыкла к спокойной жизни, и к тому, что мир перестал переворачиваться под ее ногами, что все хорошо и... и вдруг вот.
И значит, Лотар был прав, но...
...но зачем спрашивать?
Смотреть так, выжидающе, словно от ее ответа что-то зависит?
- Я... понимаю, что... - говорить сложно, но Тисса умеет справляться с собой. - У мужчин есть... потребности. И не буду вас... ни в чем винить.
- Так... - Урфин сел. Как-то нехорошо он глядит. Разве Тисса дала неправильный ответ? - Ну-ка посмотри мне в глаза?
Серые. Темные. Недобрые такие... и Тисса чувствует себя виноватой.
- Ребенок, я просто спросил. Я тебе не изменял и не собираюсь, - он сгреб Тиссу в охапку. Она выставила локти, пытаясь сопротивляться, как будто это когда-то помогало. Не помогло и сейчас. Урфин просто не заметил сопротивления. - Кто вложил в твою голову эти нехорошие мысли?
Не будет Тисса отвечать.
Из упрямства.
- Драгоценная моя, - когда Урфин говорил таким шепотом на ухо, Тисса цепенела. - Я все равно выясню, кто тебе жизнь портит. Поэтому лучше сама и честно. А я тебе скажу, почему вопрос задал. Идет?
Никогда не заключайте сделок с драконами!
- У меня есть потребности. Вот например, потребность в тебе... - он ухватил губами мочку уха. - И в твоей родинке... я в нее влюбился и не собираюсь терять из-за какой-то глупости.
Отпускало. Очень медленно, словно таял внутри кусок льда.
Как так бывает, что одна фраза и внутри лед? А чтобы растопить - нужно говорить долго и много, не только говорить.
- А если серьезно, - Урфин гладит спину, как-то так, что становится жарко и неудобно. - То потребности некоторые, конечно, есть. Но я ведь не животное. Я понимаю, что для меня важнее. И мне нужен дом. И нужна ты. А остальное... это так, мелкие неудобства, не более того.
- Прости.
Кожа на шее жесткая, продубленная солнцем и ветром. Даже на вкус солоноватая.
- Не прощу, - Урфин падает на спину, увлекая Тиссу за собой. - Пока не расскажешь, в чем дело.
И не отступит теперь.
Но ему - можно, хотя бы для того, чтобы Тисса перестала бояться и думать всякие глупости. Только в глаза смотреть немного стыдно.
- Все хорошо, радость моя. Все хорошо... сильно испугалась? Не волнуйся, я сам с ним поговорю. Он больше к тебе и близко не подойдет.
Лед в груди совсем растаял.
- А спрашивал я... мне надо понять, есть ли у Кайя шанс. Я знаю, куда он идет и во что вляпывается. И кем станет, представляю. Видел уже. Сам он вернуться не сможет.
Тисса вздохнула.
О том, что произошло в Замке она знала от Урфина. И еще от Шарлотты, которая рассказывала вдохновенно, словно бы историю из книги. Тисса еще не могла поверить, что эта история о людях знакомых, близких.
- Я ведь тоже виноват в том, что случилось, - Урфин рассеяно перебирает пряди. - Тяжело признаваться самому себе, что был идиотом. Занимался всем, чем угодно, кроме того, чем должен был бы. Я только и думаю о возможностях, которые упустил. Представь, передо мной открыты миры. Они как люди - разные. У каждого свой характер и свой талант. Своя структура. Система...
Тисса сползает под бок и устраивается на плече, жестком и в шрамах, которые не понятно где и когда получены.
- А я, вместо того, чтобы перенимать полезный опыт, носился, как щенок по лужайке... драконом был... или вот на дно океана нырял, смотрел, как розовые кораллы растут. Красиво... бесполезно. Здесь тоже. Турнир этот глупый... хотел на тебя впечатление произвести. А в результате столкнул с Гийомом... и покатилось.
Урфин взял руку Тиссы и, раскрыв ладонь, поднес к глазам, словно в переплетениях линий желая увидеть подсказку.
- Если бы не моя глупость, Кайя убрался бы из Города много раньше.
...до убийства. До суда.
До того выстрела, о котором Урфин рассказывал отстраненно и сухо. До мятежа - Тисса ни на секунду не поверила, что его подняла Изольда. До этой свадьбы - в нее Тисса поверила сразу и трусливо обрадовалась, что находится далеко от Замка. Она и прежде боялась леди Лоу. А теперь та... наверное, счастлива, ведь добилась желаемого.
- А теперь мой друг выворачивает себя наизнанку, превращаясь в чудовище. Как все исправить?
Тисса не знала.
- Если есть хоть малейший шанс помочь... - Урфин поцеловал пальцы. - Ты женщина. Ты должна ее понимать. Или хотя бы думать так же. Похоже. Скажи, ты бы приняла меня назад?
Она думала обо всем этом много раз, особенно по ночам, когда оставалась одна. И честно пыталась примерить случившееся на себя, но было слишком больно и...
...и непонятно.
Урфин нашел женщину, которая умерла за Тиссу. И пусть бы она заслуживала казни, но все равно приняла не свою, чужую вину.
Это плохо или хорошо?
А если бы та женщина была не виновна? Если бы ее заставили?
Или вот то, что он собирался чуму выпустить? Погибли бы многие, как виновные, так и нет. И невинных было бы больше... это как?
Кайя Дохерти никого не убивал, но почему-то Тиссе казалось, что если бы он убил, а не сделал то, что сделал, всем было бы легче.
Наверное, это очень эгоистично - желать кому-то смерти, но... но Тисса не знала, как ответить на заданный вопрос. Приняла бы она?
Да. Скорее всего.
Или просто да.
- Только, - у нее хватило духу посмотреть ему в глаза. - Как раньше уже не было бы. Я бы... я боялась бы, что все повторится и я снова тебя потеряю.
Урфин сам хотел знать правду.
А Лотара Урфин не стал вызывать на поединок. Просто избил. Ударил в лицо, и в колено, и потом даже, когда Лотар упал, заставил подняться и снова ударил. Бил долго. Спокойно.
Не убил.
Отступил, позволив Шарлотте поднять брата.
- Пусть выметается, - сказал, вытирая руки куском полотна. - Следующего, кто рискнет обидеть мою жену, я скормлю собакам.
Собак в Ласточкином гнезде не было. Но все поверили.