Аннотация: Автор предупреждает, что глава мрачная и очень недобрая по отношению к герою.
Глава 34. Подвалы
Вывернутые руки уже не ощущались, а вот спина горела. И каждый вдох давался с боем. Воздух был душным, спертым. Марево колыхалось над раскаленными углями, и пот выедал глаза.
- Жив еще? - могучая рука Ину вцепилась в волосы, дернула, выворачивая шею. И Янгхаар стиснул зубы, подавляя стон.
- Жив, змееныш... крепкий, - Ину плеснул воды в лицо. - Ну и надо было тебе со мною воевать?
В его голосе больше не было гнева, лишь мрачное удовлетворение. Тридуба поднес к губам чашку и позволил напиться.
- И гордости поубавилось...
Сам бы он отказался принять воду из рук врага.
И зря.
Главное - выжить. А там уже Янгар сочтется.
- Глазищами не сверкай, - Тридуба хлопнул по щеке, вроде бы легонько, но подзажившие губы лопнули, наполняя рот сладковатой кровью. - Сам виноват...
- Ты... - говорить было еще сложнее, чем дышать. Ребра натянули кожу, еще немного и треснут швы старых шрамов, сползет шкура, не дождавшись палача. - Ты... сжег мой дом.
- Было такое, - согласился Ерхо Ину.
- Дважды.
Воцарилось молчание.
Слышно было, как гудит пламя в камине, широком, на всю стену. И похрустывают, рассыпаясь угли. Железо поет, готовое боль причинить.
- И такое было. Признаю, - Тридуба отошел к столу, накрытому белой скатертью.
Стояли на нем чеканные кубки. И блюда с жареными куропатками, копчеными угрями, паштетом, ломтями темно-желтого сыра... возвышался в центре кувшин с высоким горлом.
- Виниться не стану, - хлопнула плеть по краю стола, и зазвенели кубки. - Но я рад, что ты не издох. Глядишь, и выйдет договориться... где Печать?
Янгхаар промолчал.
- Опять запираешься? Ну это не надолго... спрашивать-то по всякому можно. И я спрошу, не сомневайся.
Спросит.
Смерть не будет легкой, но Янгхаар не боится смерти.
Вот только маленькая его медведица зря будет ждать. Решит, верно, что Янгар вновь ее бросил...
- Ну?
Плеть Ину обожгла кожу.
- Ты... предатель... - Янгхаар заговорил не от боли, но потому, что должен был сказать, пока еще может. - Мой отец... тебе верил. Помнишь Сеппу Уто?
Помнит.
И не отворачивается, пряча тени в глазах, но прямо глядит, с улыбкой.
- Ты его убил?
- Я.
- За что? - Янгхаар смежил веки, позволяя себе глубокий выдох. Пальцы впились в скользкую веревку. Натянулись жгуты мышц, поднимая тяжелое тело. Вдох.
И медленный выдох. Ребра сжимаются, еще немного и треснут, осколками раздирая легкие.
- Змееныш, - Тридуба налил вина, но пить не стал, плеснул на огонь. И зашипели алые угли. - Ты на него не похож... глаза только, но мало ли черноглазых? А ты умер давно.
Ерхо Ину, разломив куропатку, медленно выбирал косточки, выкладывая на край чеканного блюда. Желтый жир полз по пальцам, и Тридуба пальцы облизывал, причмокивая. Черная его борода лоснилась, а щеки были красны.
- Но выходит, что не умер... приполз назад. Чего ж тебе тихо-то не сиделось? - он подхватил с блюда горсть моченой клюквы и, забросив в рот, зажмурился. - Кислая... хочешь? Да нет, тебе не положено.
- За что? - повторил Янгар вопрос.
- А какая разница-то? За то, что нагл был не в меру. Или за то, что думал, будто бы ему позволено больше, чем мне... или за то, что силой вашей пользовался безоглядно... земли мои забрал... и жилы золотые увел... да и мало ли. Змееныш, было бы желание, а повод найдется.
Ерхо Ину снял с пояса кошель, который с тяжелым звоном упал на столешницу, отправил следом кинжал в узорчатых ножнах и палаш, в могучих руках Тридуба казавшийся игрушечным. Неторопливо расстегнул сам пояс, широкий, из толстой турьей кожи, которую срезают с хребта еще живого зверя, и пробежался пальцами по серебряным бляхам.
Взвесил в ладони.
- Говори, - приказал.
- Не могу, - Янгхаар попытался приподняться для нового вдоха. - Не помню. Мал был.
- Врешь.
Пояс отправился на стол.
И верно. Слишком он тяжелый, таким и зашибить можно с неосторожного удара. А Ерхо Ину не желает быстрой смерти.
Ему в радость упрямство Янгхаара.
Тридуба снял халат, оставшись в одной рубахе. Она обтягивала могучее тело его, пропитываясь потом, и под подмышками расцветали круги. Спереди на рубахе виднелась россыпь алых пятен, не то от клюквы, не то от вина. И Янгхаар с тоской подумал, что очень скоро эти пятна затеряются среди других.
- Глупец, - жирная ладонь Ерхо Ину пригладила всклоченные волосы. - Я ж все равно узнаю. Шкуру спущу, а узнаю.
- Спускай.
До него уже спускали...
- Больно будет, - Тридуба взялся за любимую плеть.
- Потерплю.
Терпел.
Сколько?
Долго.
Боль была рваной. Она отступала, позволяя почти выскользнуть из кровавого тумана, глотнуть воды, которую подносили к губам, осознать себя. То вдруг накатывала душной волной, из-под которой Янгхаар безуспешно пытался выбраться. Порой он вовсе проваливался в забытье, и тогда Великий Полоз нежно сжимал его в своих объятьях. Живая колыбель змеиного тела дарила прохладу и ощущение надежности. Янгхаар трогал крупные ромбовидные чешуйки, радуясь тому, что все на месте.
Ни одной не достанется Ерхо Ину.
Иногда Полоз отпускал его в тот, почти полустертый сон, где Янгар был счастлив. И он вытягивался на росистой траве, запрокидывал голову, любуясь небом. А кто-то близкий и родной расчесывал волосы.
- В них столько дыма, - жаловалась женщина с руками, покрытыми золотой чешуей.
- Выветрится, - Янгар ловил эти руки, а они не давались.
И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.
- Не спеши... еще срок не вышел, - просила она.
Его маленькая медведица?
Почему она не желает показаться?
- Видишь? - возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал, и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце. И сам он наполнялся ярким, горячим светом. - Теперь лето со мной.
- Глупый...
Ее смех звучал в ушах, даже когда забытье отпускало. Тогда Янгар вываливался в душный смрад подвала. Он наново ощущал изодранное тело, стискивал зубы, сдерживал стон и заставлял себя улыбаться.
Тридуба это злило.
- Где? - вопрос всегда один и тот же.
- Не... не... з-снаю, - его собственная речь становится похожей на змеиное шипение. Язык сухой, распухший, царапает изодранное нёбо.
И в кровавом тумане плавится разум.
Вот Ерхо Ину с любимой плетью, которая порой сменяется каленым железом. Над жаровней воздух дрожит, наверняка, ему тоже больно.
- Где?
Железо прижимается к коже, дарит огненную злую ласку.
- Где?
- Н-не...
Ожоги расползаются, скрывая шрамы. И поверх них танцует нож.
- Я же обещал, что шкуру с тебя спущу, змееныш... где?
...лицо Ерхо Ину плавится, с него сползает кожа. И Янгар с удивлением видит перед собой хозяина.
- Сбежать думал? - смеется Хазмат, скалит желтоватые острые зубы. Десна его побелели, а на клыках застряли крошки жевательного табака. - Куда тебе бежать, мальчик?
Он тянется к Янгару, и в руках его - ошейник.
- Нет, - Янгар пытается отстраниться, но он связан, опутан по рукам и ногам.
- Да.
Раскаленная полоса обвивает шею. И громко щелкает замок.
- Никто не уходил от Хазмата! - хозяин весел. Он запрокидывает голову, и на горле его виднеется бурая линия шрама.
- Ты мертв!
- Ты тоже, - возражает Хазмат, трогая рубец руками. - Ты умер рабом. Моим рабом. И теперь принадлежишь мне...
- Нет!
- Тише, - смуглая ладонь Хазмата с внезапной нежностью касается щеки. От нее пахнет цветочным маслом. И Янгар тянется за этой ладонью, умоляя не оставлять его.
...не мужская - женская.
- Тише, - повторяет Пиркко, сменившая Хазмата.
Она без маски.
И лишь красная краска лежит на губах ее, яркая, словно рябина зимой.
- Зачем ты себя мучаешь? - Пиркко наливает в чашку вино и подносит к губам. Она без страха и отвращения касается грязных волос Янгара. Гладит его щеки, вытирает белоснежным рукавом испарину. - Пей.
Она держит чашу осторожно.
Терпелива.
Янгар пьет, пытаясь отрешиться от боли, которую испытывает его несчастное тело.
- Пей, бедный сын Полоза, - в синих глазах искреннее сочувствие. - Мне жаль, что так вышло.
Она наклоняется и шепчет на ухо, так, что никто больше не слышит.
Да и есть ли кто-то в подвале?
- Ты... поможешь? - слова даются с трудом. И голос сорван.
- Конечно, я помогу. Я пришла, чтобы помочь тебе.
- С...спасибо.
- Не спеши, Янгар, - Пиркко отставляет чашу. - Я не смогу тебя вывести отсюда. Как не смогу удержать руку отца. Он... сложный человек.
Она кладет пальцы на пятно свежего ожога, и поднимается на цыпочки, заглядывая в глаза.
- Скажи ему то, что он хочет знать.
- Нет.
- Скажи, - Пиркко нажимает, и тонкая корка сукровицы лопается. - Тогда тебя помилуют. Позволят жить... ты ведь хочешь жить?
Да. Кто не хочет жить?
- Конечно, я по глазам твоим вижу. Мой муж готов простить тебя...
Она улыбается уголками губ. И в глазах ее Янгхаар видит жадное животное желание. Пальцы же Пиркко раздирают раны.
- Ты хорошо выносишь боль, - признает она, вытирая руку о тот же, измаранный его потом рукав. - Но зачем, Янгар?
- Нет.
- Подумай. Отец не отступит, пока не узнает, где спрятана печать... и с каждым днем он будет все более и более настойчив.
- Нет.
- И Вилхо, глупый, думает, что папа старается для него... он позволит сделать с тобой все, что ему вздумается, - Пиркко не без труда поднимает железный прут, раскаленный добела. - Но если ты проявишь благоразумие, то...
Он пропадает в забытьи раньше, чем прут касается кожи.
- Потерпи, - ласковые руки лета забирают боль. И Янгар дышит.
Снова трава в россыпях ранних рос. И небо.
Жаворонок.
Аану.
- Ложись, - просит она, и Янгхаар подчиняется. - Все пройдет, мальчик... все пройдет... и боль забудется.
Ему все-таки позволяют обернуться.
Не Аану, но женщина с золотыми длинными косами. И глаза незнакомки желты. А тело ниже пояса змеиной золотой чешуей покрыто, тяжелой и прочной.
- Когда-то Великий Полоз полюбил смертную женщину, - сказала она.
- Тебя?
- Меня. Это было давно. Он украл мою юность. И разделил со мной зрелость. Выпил старость до дна, а сделав последний глоток, поймал душу, - она раскрыла ладонь, и Янгхаар увидел, что та почти прозрачна. Кожа женщины отливала серебром.
- Небесный кузнец сделал это тело. А мой муж отдал за него десятую часть всех подземных жил...
Волосы ее были холодны. И не волосы - металлические нити, тонкие, звонкие, но живые.
- Золото, - рассмеялась женщина, - Полоз подарил его мне. Ты храбрый мальчик... мы слышим зов твоей крови. Нашей крови.
В желтых очах змеедевы вспыхивает ярость. И гаснет.
- Потерпи, маленький змей. Все закончится.
- Я умру?
- Ты боишься?
- Нет. Не за себя...
- За ту девушку? У нее свой путь, но идет она ради тебя. В этом весь смысл, - золотые руки, покрытые узором мелкой чешуи, заставляют раны затянуться.
Во сне нет боли.
- И ты будешь жить ради нее.
- Мне не позволят.
- Позволят, - возразила змеедева. - Они слишком жадны, чтобы дать тебе умереть, не получив ответа на свой вопрос. И когда поймут, то...
...она не успевает сказать.
Золотые косы вдруг обвивают Янгхаара, словно пытаются защитить золотым же коконом от реальности. Но слишком зыбок его сон.
Вновь камера.
Каменная стена.
Вонь.
И пламя, что гудит в камине.
Кресло, которого прежде не было. И Вилхо, в нем сидящий.
- Он очнулся? - капризный голосок причиняет новые мучения, и Янгхаар открывает глаза. - Очнулся... вы должны были привести его в порядок. От него воняет.
И от кёнига тоже. Кисловатый запах болезни пробивается сквозь смрад, царящий в камере. Вилхо стал еще толще. Роскошный халат его, подбитый горностаем - Вилхо мерзнет, и руки кутает в горностаевой шали - не скрывает очертаний грузной его фигуры. Ткань забивается в складки тела. Опухшие ноги обернуты белым полотном. Мягкие руки лежат на животе. Ладони раздулись, словно у утопленника.
Лицо заплыло.
И глаз почти не видать.
Пиркко подает мужу кувшин с розовым маслом, но кёниг отмахивается.
- Почему он не говорит?
- Где Печать? - голос Ину доносится из-за спины. И Янгхаар успевает сжаться в преддверии очередного удара. Боль такая яркая.
...рыжая, как пламя, которое карабкалось по стенам его дома.
- Где?
Уйти не позволяют.
- Где?!
- Он должен заговорить...
- В д-доме... - получается расцепить спекшиеся губы. - В доме...
- Что он сказал? - кёниг подается вперед, едва не опрокидывает кресло. Он так увлечен и не видит, сколь брезгливо кривится нежная его супруга.
Еще один глупец, который верит, будто Ерхо Ину старается ради него.
Вилхо предначертано умереть.
И трон в Оленьем городе будет свободен.
- Он солгал, - отвечает Тридуба. - Тайника не было в доме.
- Т-ты н-не...
- Знаю. Твоя матушка была столь любезна, что рассказала правду. Туро Уто ушел с печатью и тобой в Белую башню. А вернулся уже без печати.
Мама... мама любила драгоценности и наряды. Зеркала.
Она не была злой.
И наверное думала, что может откупиться от беды. Отдать Печать кёнигу и получить взамен тихую, спокойную жизнь. Ей ведь обещали, что не тронут.
- Она не... з-снала...
- Зато ты знаешь, - спокойно отвечает Ерхо Ину и повторяет вопрос: - Где?
Боли слишком много.
И Янгар уходит от нее в теплые надежные объятья Великого Полоза. Его чешуя горяча, а глаза темны. В них Янгар видит сожаление.
Великий Полоз не способен помочь.
Пока.
Еще не время.
Но он придет... обязательно...
Янгар будет ждать.
И жить будет. Не ради мести и Полоза, но потому, что в Горелой башне ждет его маленькая медведица, которая обещала подарить сына.