Глава 6. Где в расследовании намечаются некоторые новые повороты
Если вам кажется, что жизнь ваша дошла до точки, приглядитесь, может статься, что это лишь многоточие.
Мудрая мысль, изреченная постоянным клиентом кабака "Русалочья ночь" Михашкой-алкашом, каковому случилось выиграть в лотерею двести тысяч злотней.
Аврелий Яковлевич, подхватив на руки обмякшее тело, лишь крякнул.
Прислушался.
- Пшел вон, - сказал он белесой тени, что металась в круге.
Тень заскулила, но послушно развеялась.
Руны, выжженные на паркете, гасли медленно, в воздухе пахло гарью, и Аврелий Яковлевич оглушительно чихнул.
- От же ж... никогда не знаешь, где найдешь... кого найдешь...
Коридорный, заглянувший, дабы убедиться, что многострадальный нумер, из-под двери которого тянуло белесым, но отчего-то холодным дымом, уцелел, лишь кивнул, не зная, что ответить на сии слова. Следовало сказать, что Аврелий Яковлевич, оставшись в одних незабудковых подштаниках, - халат свой он любил и портить не желал - производил впечатление гнетущее.
Меднокожий, грубый, поросший густым рыжим волосом, который ко всему курчавился, он выглядел истинным дикарем, из тех, снимки которых не так давно выставлялись в Гданьской академии. Разве что кольца в носу не хватало.
Зато имелось другое, в ухе, с красным самого зловещего вида камнем.
- Чего надобно? - поинтересовался Аврелий Яковлевич, укладывая на широкую постель человечка в грязной одежде.
Гостя коридорный узнал.
И вместо сочувствия к нему испытал глубочайшую профессиональную обиду: постель была чистой, а гость, явно пострадавший во время очередного ведьмачьего эксперимента, не очень. Однако возмущение свое коридорный при себе оставил. И губу прикусил, дабы ненароком не сделать замечания высокому гостю.
Еще нажалуется...
...гостиница была дорогой, и к прихотям постояльцев хозяева относились с пониманием.
- Ничего. Прошу прощения, - коридорный сделал попытку дверь закрыть, но был остановлен царственным взмахом руки.
- Подь сюда, - велел Аврелий Яковлевич, почесывая предплечье, которое украшала татуировка - пара синих русалок, слившихся в поцелуе.
Приближался коридорный с опаской.
- Раздеть помоги, - ведьмак указал на гостя, который по-прежнему не подавал признаков жизни. Коридорный оценил и мертвенную бледность кожи, приобретшей особый зеленоватый оттенок, более присталый свежему покойнику, и синюшные круги под глазами, и раззявленный, словно в крике, рот.
- Живой, живой, - разрешил сомнения Аврелий Яковлевич. - Давай, я приподниму, а ты штаны стягивай...
И приподнял же. С легкостью.
- Простите, а ботинки тоже снимать? - уточнил коридорный, который давно усвоил, что в ситуациях подобного рода надобно действовать исключительно по точной инструкции.
- А сам-то как думаешь?
Сам коридорный думал, что по-хорошему следовало бы полицию вызвать, но этого хозяева гостиницы точно не оценят.
Выставят.
А где еще найти место столь же доходное и в целом спокойное? То-то и оно... оттого и ботинки коридорный снимал аккуратно, бережно, как с любимого дядечки...
И штаны.
И грязную, вонючую рубаху...
- Ванну наполни, - Аврелий Яковлевич уложил гостя, который по-прежнему был без сознания на покрывало. - Ишь, тощенький какой... ничего, дорогой, мы тебя отмоем, мы тебя подкормим... будешь красавец всем на зависть.
И ладонью медной, искромсанной шрамами по волосам провел так ласково...
- Ванну с пеной? - бутыль с этой самой пеной, каковая, как и прочие ванные принадлежности входила в стоимость нумера - пятьдесят злотней за ночь - прижимал к груди.
- С пеной, с пеной... и с шампунью...
На человека, следовало бы сказать, очень тощего и заморенного даже, Аврелий Яковлевич смотрел с невероятной нежностью, которая коридорного привела в великое смущение.
Оттого и пены он плюхнул втрое против обычного.
И шампуни.
И совершил очередную попытку ретироваться, но вновь был остановлен.
- Чего сладкого на кухне есть? - поинтересовался Аврелий Яковлевич, присев на краешек постели.
- Эклеры. Воздушные трубочки со взбитыми сливками и цукатами, шоколадный пудинг, пудинг аглицкий классический, медовая коврижка со сливочно-клубничной пеной, сливовые меренги...
Аврелий Яковлевич кивал головой, думая явно о чем-то своем.
- Но наш повар с радостью приготовит все, чего вы пожелаете... к примеру, на той неделе в нумере останавливались молодожены... - коридорный надеялся, что голос его не дрогнул, - и он самолично готовил для них "Сладкую ночь".
- Сладкую? Это хорошо...
- Коржи-безе с грецкими орехами и фисташками, сливочно-ромовый крем и белый шоколад... украшения из засахаренных роз и карамели.
- Очень хорошо... - Аврелий Яковлевич щелкнул пальцами. - Неси... эту твою ночь.
- Т-трое суток... белки должны закваситься... выходиться...
- Трех часов хватит, - отрезал ведьмак. - И передай повару, чтоб сахару не жалел. Пусть ночь и вправду будет... очень сладкой.
Сказал и засмеялся, и мышцы дернулись, толкая русалок в объятья друг друга.
Ужасно!
Оказавшись за дверью, коридорный перевел дух. Нет, работу свою он любил. И место, и постояльцев, которые представлялись ему этакими великовозрастными детьми, не способными обойтись без его помощи. А постояльцы, особенно постоялицы, ценили участие, благодарность свою выражая сребнями. И просьбы их были просты и безыскусны, и жизнь в гостинице текла своим чередом, неспешная и весьма благопристойная.
А тут вдруг...
Пожалуй, лишь сильнейшее душевное смятение, в котором пребывал коридорный, и оправдывало дальнейшие его действия. Нет, он, конечно, передал управляющему странную, почти невозможную просьбу. Пусть сам с поваром разбирается, который, как и все талантливые кулинары, мнил себя едва ли не главным в гостинице лицом...
После разговора, укрепившись в своих намерениях, коридорный покинул гостиницу черным ходом и свистнул мальчишку, из тех, что вечно вьются в поисках подработки. Короткая записка и монетка исчезли в широких рукавах мальчишечьего пиджака...
...угрызений совести коридорный, часом позже впустивший в святая святых молодого крысятника, не испытывал. Напротив, он почти уверился, что совершает деяние благое.
Спасает невинного...
...ну или что-то вроде того.
Очнулся Гавел в ванне.
В пене.
Под внимательными взглядами десятка пухлых крылатых младенчиков, которые сжимали в руках луки и целились аккурат в Гавела.
Пена пахла клубникой.
Романтично горели свечи, расставленные на широком ванны бордюре, и отблески огня их ложились на медную кожу Аврелия Яковлевича.
Гавел, тоненько взвизгнув, попытался было уйти под воду, но был остановлен.
- Куда? - грозно поинтересовался ведьмак, схвативши пятерней за волосы.
- Туда, - Гавел указал на воду, что проглядывала сквозь облака пены.
- Туда всегда успеешь.
И свечу под нос ткнул.
Огонек накренился, вытянулся нитью, но не погас. А Гавел замер, зачарованный переливами его.
- Руку!
Вытянул.
И провел ладонью по рыжему лепестку, который, против ожидания не опалил, но растекся дрожащим маревом по коже.
- И вторую, - куда как мягче произнес Аврелий Яковлевич. - Огонь и вода - первейшее дело, когда в себя прийти надобно... вода смоет чужое, а огонь раны зарастит.
Гавел поднял взгляд.
- Сиди.
Сидел, пока вода не остыла. И растворившаяся пена осела на стенках ванны серыми грязными хлопьями. Кожа сделалась белой ноздреватой, и Гавел опасался, что если тронет ее, то расползется она под пальцами. Свечи раскалили воздух, и Гавел пил его, горячий, обжигающий, но невероятно сладкий.
- Ну все, буде, - Аврелий Яковлевич, в какой-то момент исчезнувший, вновь появился. - Вылезай.
И сам же Гавела достал, подхвативши в подмышки. Поставил на коврик и полотенце махровое мягчайшее, сердечками и голубками расшитое, на плечи накинул.
- Терпи. По первости кости всегда ломит... я-то помню, думал, что меня мачтой вовсе раздавило... помирать собрался... лежал, стонал... и ни одна падла водички не поднесла. А наш боцман, та еще крыса, прими душу его, Вотан, все приходил да посмеивался, мол, упертый я, не желаю с очевидным примириться. Так какое ж оно очевидное? От как на пятый день-то крысы ко мне вышли и водицы принесли, тут-то я и понял, что не в мачте дело...
Он растирал тело Гавела, которого и хватало лишь на то, чтобы поскуливать под крепкими ведьмачьими пальцами. Они тянули, крутили, сжимали, словно наново лепили.
- Вот так... еще немного и на человека похожим станешь.
Полотенце полетело под ванну, а Гавелу протянули халат, тоже махровый, розовый и с голубочками.
- Ну извини, - Аврелий Яковлевич хохотнул. - Какой нумер, такие и халаты... погоди, через пару годочков будешь сам выбирать, которые по вкусу. Идти-то можешь?
- Д-та... - из горла вырвался сип.
- Ага... ну тогда пошли, - ведьмак приобнял Гавела. - Давай, давай, не ленись. Ты парень крепкий, даром, что тощий... припозднился, конечно... да и ладно... сколько тебе?
- Сорок семь...
- Ну... я в тридцать девять очнулся... говорят, чем позже, тем оно и крепче... а в тебе силы изрядно... иные опытные после мертвяцкого круга сутками пластом лежат, ты ж ничего... стоишь... и вон, сейчас накормим тебя, глядишь, легче жить станет.
Гавел шел.
Он слабо понимал, что с ним происходило и происходит, но стоило закрыть глаза, как вставало перед ними лицо женщины, столь прекрасной, что...
- Не торопись, - одернул Аврелий Яковлевич, - до нее мы еще доберемся. Сначала тебя в порядок привести надобно.
Он усадил Гавела за стол.
А на столе возвышалось нечто огромное, щедро украшенное белыми бантами и сливками.
- Сладкое - очень полезно, - ведьмак отрезал кусок и поставил перед Гавелом. - Ешь.
Ел.
Поначалу потому, что надо есть. Потом пришел голод и такой зверский, что Гавел вяло удивился - никогда-то прежде, даже перебиваясь с овсянки на постный кисель, он этакого голоду не испытывал.
- Вот и ладно... вот и умница, - Аврелий Яковлевич сгребал масляные розы ложкой, и Гавел только и мог, что рот открывать.
Голод не утолялся. И Гавел испугался, что сейчас лопнет, но так и останется голодным...
- Пройдет. Потерпи.
От торта осталась едва ли половина, когда Гавел ясно осознал, что не способен больше проглотить ни кусочка.
- Все? Ну ты... - Аврелий Яковлевич, сняв сахарного голубка, сунул его в рот и захрустел. - Слабый... замученный... рассказывай давай...
- Что?
Голос вернулся.
А с ним усталость, даже не усталость, а престранное ощущение, что его, Гавела, пропустили через мясорубку, а после собрали по кусочкам.
- Все, дорогой мой... с самого начала...
И Гавел, сонно моргнув, - комната вдруг сузилась до глаз Аврелия Яковлевича, которые, вот диво, были разного цвета. Левый зеленый, а правый - карий... или наоборот? Как ни силился Гавел разглядеть, не удавалось...
Но говорить он говорил.
Про детство свое... про старуху, тогда она еще не была старухой, а матерью... про отца, слабого и пьющего... про братьев своих, которые появлялись на свет, но жили недолго, вскоре переселяясь из старого дома на местное кладбище... про скандалы... про то, как хирела, приходила в запустение отцовская лавка... про соседок, с которыми матушка перессорилась, а били Гавела.
Не соседки - дети их, сбивавшиеся в стаю.
Он пытался давать отпор, но не получалось...
...про свой побег из отчего дома в пятнадцать лет... про Познаньск и грузчиков, среди которых подвизался... про университет, куда попал случайно, но остался, одержимый новою мечтой - стать ученым человеком. Про мытье полов и подсобные работы на кухне... про учебу, что Гавелу нравилась, хотя и давалась непросто...
...про первую его статью, пустую, о работе попечительского комитета и приютах сиротских... о том, что отметили ее... и про статьи иные, за них платили гроши, но Гавел собой гордился.
Про то, как вернулся в отчий дом, желая похвастать тем, чего достиг...
Не перед кем.
Отец умер, а мать, уже как-то в старуху превратившаяся, вцепилась в Гавела клещом. Пришлось лавку продать за гроши, а дом и того дешевле... она же жаловалась на здоровье... и услал лечиться на воды.
Мать все-таки.
Рассказывал и про "Охальника", где платили прилично, и про собственные вялые попытки жизнь обустроить хоть как бы... и про то, что устал он...
- Вот оно как, - Аврелий Яковлевич подсунул очередной кусок торта, который Гавел принялся есть руками. Он снова был голоден. - Ничего...
- Что вы со мной сделали? - спросил Гавел, потому как устал уже бояться.
- Я? Помог силе выбраться.
- Какой силе?
Аврелий Яковлевич сел, скрестивши руки на груди.
- Обыкновенной, - он дернул себя за бороду. - Той, которая тебе от матери досталась... колдовка она... а ты - ведьмак.
Колдовка?
Ведьмак?
Странное он говорит.
Аврелий Яковлевич поднялся.
- Дар, он разным бывает, особливо у женщин... люди говорят про светлый и темный, но это неверно. Свет и тьма в каждом имеется, и только от человека зависит, чего в нем больше будет. А дар же... это сила. Много ее, мало - дело третье... но одна сила рождается от собственной души человеческой, сути его, а другую он от мира берет. И ладно, ежели от солнца или воды, от земли, огня. Но такую силу взять умение надобно. Куда как проще из иной живой твари вытянуть.
Гавел потрогал себя за руку.
Он - ведьмак?
- Вот она и тянула. Скандалить любила, это верно... ей-то с криком сил прибывало, а вот от иных людей, так напротив... отец твой, верно, язвою мучился? И почечными болями? Печень пошаливала? Да и сам весь больным был?
Гавел кивнул.
Он ведьмак. А старуха - колдовка... странно... она просто старуха. Склочная. Занудная, но...
- Не веришь? - Аврелий Яковлевич уселся напротив и пальцы в сахарной трухе облизал. - Это зря... такая колдовка - навроде упыря. Частенько она и сама не понимает, чего делает. Точнее понимает, что когда рядом кому-то плохо, то ей, напротив, хорошо. Вот и пытается делать так, чтобы все время плохо. А главное, примучают они человека, заморочат, вот бедолага и терпит, день за днем, год за годом, пока вовсе в могилу не сойдет. Тебе еще повезло.
- В чем?
Везучим Гавел себя не ощущал.
Выходит, что мать его... и дети... братья, которых хоронили... и отец с его постоянными жалобами, кашлем кровавым...
- Живой остался, - жестко произнес Аврелий Яковлевич. - И правильно мыслишь. Прочих-то она высосала...
Гавел обнял себя, пытаясь справиться с дрожью.
Ложь.
Зачем ведьмаку врать?
- Тебя вот оставила... - Аврелий Яковлевич премерзко ногтем по столу постукивал. - Сила в тебе немалая, да только матушка твоя не давала ей подняться... и до самой бы смерти не дала бы. А там, глядишь, и новую жертву нашла.
- После смерти?
- После твоей, дорогой мой, смерти. Ешь, давай. А то глядеть тошно, кости одни... но ничего, как говаривал мой наставник, были бы кости, а мясо уже нарастим.
И Гавел, отбросив стеснение, снял масляную розу, сам удивляясь, куда в него столько-то лезет.
- Самая крепкая магия на крови оттого, что через кровь чужую жизненную силу вытянуть проще простого. Одно, что у голубя каплю возьмешь, у кошки - две, а вот с человека крепко поиметь можно. Ему богами бессмертная душа дадена, и ежели исхитриться, добраться до этой души, то и обретет ведьмак или колдовка источник собственный, не то, чтобы вовсе бездонный, но такой, которого надолго хватит. К счастью, связать душу очень непросто...
Аврелий Яковлевич замолчал, явно раздумывая о чем-то своем. Он водил заскорузлым пальцем по скатерти, по вышитым на ней сердечкам и розам, а Гавел жевал, не смея прерывать его, наверняка, важные мысли.
- Ты спрашивай, спрашивай, а то ж изведешься весь от любопытства, - разрешил Аврелий Яковлевич, распрямляясь.
- Я... и вправду ведьмак?
- Ну... не ведьмак пока, ведьмачок недокормленный.
- А как вы... откуда... - Гавел замолчал, кляня себя за косноязычие.
- Оттуда... вона, твоих рук дело? - на стол лег "Охальник" с последнею статьею и снимками.
- М-моих...
- Чего краснеешь, как монашка в мужской бане? Сам знаю, что твоих... и ведь не первая статейка-то...
Гавел голову в плечи вжал, морально смиряясь, что и ведьмаки биты бывают.
- Экий ты... затюканный, - с непонятною печалью произнес Аврелий Яковлевич. - Совсем она тебя выела. Я ж не о том, бедолажный. Мне бы еще того разу, когда ты в саду моем прогулялся, задуматься, как это у тебя вышло... удачливый ты больно. И в каждую-то дыру пролезешь, и охрана тебе не помехою... и полог мой пробил...
- Я... амулетом.
- Амулетом он, - Аврелий Яковлевич хмыкнул. - Знаешь, куда амулеты свои засунь? Вот, вот, именно туда... это я фигурально выражаясь. Плох тот ведьмак, чье колдовство на амулет взять можно. А я, чай, не из недоучек...
- Я не...
- Стихийный выброс силы. Бывает такое в минуты душевных волнений. Поверил, что амулетик тебе поможет, вот и... помог на твою бедовую голову, - тяжелая рука Аврелия Яковлевича пригладила взъерошенные волосы Гавела. - Ничего. Теперь-то я за тебя возьмуся...
Прозвучало как-то не сильно обнадеживающе. И Гавел, жалобно вздохнув, указал пальцем на челюсть, которая по-прежнему лежала на краю стола.
- А...
- Бэ, - ответил Аврелий Яковлевич. - Еще один упрямец... был ведьмаком при дворе Миндовга... и пропал. Так оно редко бывает, чтобы ведьмак пропал бесследно. Мы-то народ беспокойный, сам увидишь... и не живым, так мертвым... а этот исчез, будто и не было никогда.
Он взял кость на ладонь и погладил.
- В серебряном гробу похоронили... а это, я тебе скажу, уважение.
Гавел кивнул, соглашаясь, хотя сам он бы от этакого уважения предпочел бы отказаться.
- Но по серебру я его и нашел. Этакий-то клад, да чтоб без сторожа? Невозможно, - Аврелий Яковлевич кость баюкал на ладони. - Вот и открыл мне... правда, поначалу все горшки с монетами норовил подсунуть, хельмово отродье... но потом и к серебру непокойному вывел.
Он говорил и гладил.
И почему-то вид кости, какой-то желтовато-бурой, с темными осколками зубов более не вызывал отвращения. Напротив, в той бережности, с которой Аврелий Яковлевич с чужой челюстью обходился, было что-то очень правильное, чему Гавел пока не находил объяснения.
А ведьмак и без слов понял, кивнул.
- Тоже чуешь... с мертвыми-то оно по-всякому бывает. Иных принуждать приходится, но под принуждением особого толку не добьешься и сил истратишь немеряно. Лучше, чтоб по-хорошему... его вот сожгли живьем. И она до последнего не позволяла ему умереть...кости с мертвоедами похоронили, небось, думала, что ничего-то не останется.
Аврелий Яковлевич бережно положил кость на блюдце и белой салфеткой укрыл.
- Осталось... немного, конечно, но хватило.
- И я...
- Ты в руки взял предмет, на котором не одно заклятье лежит, вот силу к силе и потянуло. Молодец, что выстоял.
- А мог бы...
Гавел вспомнил черноту под ногами.
- Мог бы, - спокойно ответил Аврелий Яковлевич.
- И вы специально!
- А то!
- А если бы я...
- Похоронил бы с почестями. Могилка. Памятник. Поминки опять же...
- Шутите?
- Шучу, - Аврелий Яковлевич руку подал. - Пошли, дорогой мой. Не надо думать о том, чего было бы, кабы да если б... оно так совсем до дурного дойти можно.
- Куда это вы меня ведете?
- К кровати...
Кровать под розовым балдахином заставила Гавела вспомнить ту давешнюю сцену, подсмотренную им через окно.
- Я... я не хочу к кровати! - он слабо трепыхнулся, но ведьмак держал крепко.
- Конечно, хочешь. Спать-то где-то надо... или ты на полу собрался? На коврике у двери?
Кровать приближалась. А халат, к слову, женский, почему-то сползал.
- Ну не упрямься, - продолжал увещевать Аврелий Яковлевич, оный халат стягивая. - Нельзя спать в одежде...
И попросту вытряхнул Гавела из одежды, в постель засунул и подушечку поправил. Одеялом укрыл по самые глаза.
- Отдыхай. Завтра у нас с тобой непростой день будет.
Гавел послушно закрыл глаза. Что бы ни было завтра, до него еще дожить предстояло...
...Евдокию украли прямо у старых конюшен.
Глупо получилось.
Да она и не занята на съемках, и вообще пребывает в статусе весьма сомнительном, и всякий раз, когда ловит на себе взгляд Клементины, об этой неопределенности вспоминает и смущается, но смущение Евдокия преодолевает.
И намеков, что, дескать, ей бы иное занятие найти, к примеру, в парке прогуляться, не слышит... прогуляется, потом, когда вся эта мутная история с зеркалами и призраками разрешится, а пока Евдокия будет за сестрицею приглядывать.
А то больно осмелела эта сестрица.
До конюшен Евдокия дошла. Перехватили на входе, мальчишка подлетел, сунул записочку, что, мол, ждут Евдокию с очень важной информацией по одной интересующей ее персоне. Кто сунул? А дядька какой-то... какой? Обыкновенный.
В общем, испугаться она не испугалась.
И любопытство неуместное проявила, понадеявшись на револьвер, с которым не расставалась... оно, конечно, револьвер - всегда аргумент веский, но тот, кто похищение затеял, оказался личностью продуманной.
До револьвера Дусе дотянуться не дали.
Стоило за конюшни завернуть, на старый каретный двор, который после перестройки так и остался каретным двором, но уже подновленным, как Евдокию окликнули.
Она и обернулась.
А в следующий миг в лицо вдруг дыхнули белой ванильной пылью. Евдокия чихнула... и голова вдруг кругом пошла. Ноги сделались мягкими, и Евдокия упала бы, но не позволили, подхватили на руки, захлопотали... она понимала, что ее похищают, но ничего-то не была способна сделать.
Евдокия видела черный экипаж, самого обыкновенного виду, подобных на каретном дворе было несколько. Видела четверик лошадей и человека в ливрее, дверцы распахнувшего.
Хотела закричать, но губы онемели.
Ее бережно уложили на диванчик и прикрыли плащом.
- Так оно лучше будет, панночка Евдокия, - раздался смутно знакомый голос. - А то больно вы прыткая.
В экипаже пахло все той же ванилью. Или это Евдокия просто утратила способность иные запахи различать? Она закрыла глаза, велев себе успокоиться и досчитать до десяти.
- Не притворяйтесь спящей, панночка Евдокия, - ее легонько шлепнули по щеке, и удар этот несильный, но весьма обидный Евдокия ощутила. - Я точно знаю, что пыльца болотной лилии лишает человека сил, но не разума. Вы пребываете в ясном сознании... достаточно ясном, чтобы Ирженин камень не потемнел.
Ирженин камень? Значит, везут в храм.
Зачем?
Ясно, зачем... жениться будут. Евдокия вспомнила первое похищение и того, неудачливого похитителя, который остался лежать на мостовой. Он, помнится, тоже о женитьбе говорил...
- Удивлены? - Евдокию рывком подняли. - Мне кажется, так нам удобней будет разговаривать. Ах да, вы говорить не способны, но это ненадолго... погодите минут десять...
Замолчал.
И пальцем отодвинул шторку, впуская какой-то чересчур уж яркий дневной свет. Евдокия зажмурилась и застонала: больно.
- Хорошее средство. Жаль, что дорогое. Но для вас, панночка Евдокия, мне ничего не жаль. Выпейте, - флягу прижали к губам и наклонили. Евдокии пришлось глотать горький травяной отвар, чтобы не захлебнуться.
Но как ни странно, полегчало.
- В-вы... в-вам...
- Видите, говорить уже способны.
Губы онемевшие, язык тяжелый, распухший, еще немного и Евдокия им подавится. Она трогает этим чужим языком зубы и щеки, но прикосновений не ощущает. Руки бессильны. И ноги ватние. И сама она, словно кукла, мокрой шерстью набитая.
- Если... вы думаете... что вам... - говорить тяжело, но Евдокия говорит и пытается пальцами шевелить, кровь разгоняя.
- Сойдет с рук? - подсказал пан Острожский. - Конечно, сойдет. Вы, панночка Евдокия, при всем моем уважении, в некоторых вопросах на удивление наивны. Когда брак будет заключен, я получу полное право распоряжаться как вашим имуществом, так и вами...
Он выглядел весьма довольным собой.
Мерзкий человек.
Не зря он Евдокии с первого взгляда не понравился.
А выглядит почти порядочным. Одет по моде: полосатые штаны, до того узкие, что еще немного и лопнут, полосатый жилет из кармана которого свисает толстая цепочка с дюжиной брелоков, широкий пиджак с чрезмерно длинными рукавами, вновь же полосатый. На ногах - узконосые белые штиблеты. На голове, прикрывая раннюю плешь, которой пан Острожский несколько стеснялся, шляпа с узким шнурочком.
Волосы уложены.
Усы напомажены.
Бачки подстрижены аккуратно, а подбородок выскоблен... но чем-то, быть может, этой вот полосатостью, напоминает пан Острожский крупного колорадского жука.
- Что ж вы упрямая-то такая, а Евдокиюшка? - поинтересовался он, когда Евдокия отвернулась к окну. И потянулся, вцепился узкими пальцами в щеки, сдавил так, что рот сам собою некрасиво открылся. - Мы бы могли поладить... я ведь пытался...
И вправду пытался.
Приносил хризантемы и шоколад. Шутки шутил. Ручки целовал... Евдокия же о шахтах думала.
- Шахт... нет?
- Вот что вас интересует, - он руки убрал и платочком пальчики отер, не скрывая брезгливости. - Вы совершенно неправильная женщина, дорогая моя. Но вы ошибаетесь, шахты есть. Только вести разработки на них - полнейшее безумие... увы, Серые земли - не то место, где можно делать бизнес.
Это он зря, при должном подходе бизнес можно вести везде.
- Вы... мош-ш-шенник, - выговорила Евдокия не без труда. И кажется, ей удалось пошевелить мизинцем.
- Как грубо, дорогая. И нет, разве я бы обманул вас? Вы бы получили свой пай... я - деньги... но вы оказались столь упрямы, что и свою маменьку переубедить сумели, а она - иных моих клиентов. И это очень нехорошо. Просто-таки непорядочно с вашей стороны. Я так много потратил, готовясь к нынешнему делу... а что в результате? Появилась какая-то наглая девка, которая...
Он стиснул платок в руке и Евдокию одарил улыбкой, от которой к горлу тошнота подкатила. А может, не от улыбки, но от понимания, что с этим ничтожеством Евдокию вот-вот узами брака свяжут?
Нет, развод получить возможно.
Особенно в нынешнем случае, когда будет иметь место факт принуждения... и маменька не останется в стороне, и Лютик...
Лихо...
- Вы меня очень расстроили, Евдокиющка. Поначалу. А после я взглянул на это дело с другой стороны. Вы не замужем, я холост... чем не партия? Объединяем судьбы, а заодно и капиталы, но вы вновь изволили упрямиться. Пришлось брать дело в свои руки.
- И надеетесь, что у вас получится?
- Уверен, что получится.
Он выглядел до отвращения самодовольным. И Евдокия не удержалась.