Карезина Евгения Александровна : другие произведения.

Письма доктора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что знают ваши читатели о личной жизни доктора Айболита? Только то, что этот милый пожилой человек день и ночь занят лечением зверушек, а из родственников у него - одна только сестра, вредная Варвара. Думаю, что им будет интересно прочитать о другом докторе. Мой Айболит - мужчина весьма интересный и далеко еще не старый, да и доб-рым он был не всегда. Много испытаний пришлось на его долю, прежде чем пришли к нему доброта, любовь и настоящее человеческое счастье. Эта книга том, как вера в Бога, дружба, и любовь к прекрасной и нежной женщине сделали из человека, в общем - то хо-лодного и эгоистичного, настоящего доктора Айболита.


  
   Автор: Евгения Карезина.
   Жанр: Сентиментальная проза с элементами детектива. Повесть в письмах.
   Объем: 329 Кбайт.
   Целевая аудитория: женщины от 25 лет и мужчины старшего возраста, в особенности, верующие (православные христиане), а также врачи и больные.
  
   Аннотация: Что знают ваши читатели о личной жизни доктора Айболита? Только то, что этот милый пожилой человек день и ночь занят лечением зверушек, а из родственников у него - одна только сестра, вредная Варвара. Думаю, что им будет интересно прочитать о другом докторе. Мой Айболит - мужчина весьма интересный и далеко еще не старый, да и добрым он был не всегда. Много испытаний пришлось на его долю, прежде чем пришли к нему доброта, любовь и настоящее человеческое счастье. Эта книга том, как вера в Бога, дружба, и любовь к прекрасной и нежной женщине сделали из человека, в общем - то холодного и эгоистичного, настоящего доктора Айболита.
  
  
  
   ЕВГЕНИЯ КАРЕЗИНА
  
  
  
   ПИСЬМА ДОКТОРА АЙБОЛИТА К ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЕ
  
  
   Оглавление
  
   Письмо первое. Из жарких стран.
  
   Письмо второе. О пользе несчастий и обманчивости счастья.
  
   Письмо третье. О вреде пьянства.
  
   Письмо четвертое. Грустная и злая сказка о Снежной Королеве.
  
   Письмо пятое. Путешествия изгнанника.
  
   Письмо шестое. С той минуты, как увидел я тебя.
  
   Письмо седьмое. О грешнике, который не успел исправиться.
  
   Письмо восьмое. К совсем посторонней женщине.
  
   Письмо девятое. В невозвратную сторонку.
  
   Письмо десятое. Московскому адвокату
  
   Письмо одиннадцатое. Призраку интерната "Крутая горка".
  
   Письмо двенадцатое. Гениальному ученому.
  
   Письмо тринадцатое. Совсем нормальному сумашедшему.
  
   Письмо четырнадцатое, пока последнее. Любимой жене.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Письмо первое. Из жарких стран.
  
   Милая моя Полинька! Ты и представить не можешь, как за такой короткий срок изменилась моя жизнь. Не прошло и десяти дней, как ты провожала меня в дорогу. Мы бродили по Москве, я таскал тебя по боевым местам моей студенческой юности и болтал, не переставая, какую-то чушь. Мне казалось, что если я хоть на миг замолчу, то заплачу, как ребенок. Ты слушала мой треп с таким интересом, переспрашивала про концерты Окуджавы и Вознесенского, восхищалась, что я застал их знаменитые выступления в Политехническом. Как будто события тридцатилетней давности имели сейчас какое-нибудь значение! Я старался гнать от себя сомнения, правильно ли я поступил, согласившись на такой длительный отъезд, и оставив тебя одну со всеми твоими заботами и проблемами. Уговаривал себя, что так нужно, что я мужчина, и должен использовать этот невероятный случай заработать нам с тобой на достойную жизнь. Уговаривал, и сам себе не верил. А в Москве бушевала весна. " Еще не запыленная весенняя листва" дурманила голову сладкими запахами, на Поклонной горе работницы в одинаковых жилетках выкладывали узоры из пестрой цветочной рассады. Как немного нужно, чтобы из этой роскоши перенестись совсем в другое пространство, а иногда мне кажется, что и в иное время, лет этак на тысячу назад. Подписать контракт, собрать вещмешок, сесть в самолет, и через несколько часов приземлиться в совсем ином мире.
   Дорогая моя, как хорошо, что ты не видела, как живут здесь аборигены. Для твоего чувствительного сердечка это было бы невыносимо. Все наши страдания по поводу карьеры, нехватки денег, дурного жилья - ничто по сравнению с постоянной угрозой погибели от голода и жажды, разнообразных экзотических болезней.
   Кто знает, может я когда-нибудь и привыкну к виду полуобнаженных женщин, безнадежно пихающих пустую грудь заливающимся плачем младенцам с рахитичными землистыми ножками, отрешенному, безжизненному взгляду их огромных глаз, оживающему только при виде пищи. Но если я привыкну, то это буду уже не я.
   Каким безобидным и даже милым кажется отсюда мой сосед по коммуналке со своей белой горячкой и грязью в туалете по сравнению со львом-людоедом, почти не боящимся обессиленных людей, вооруженных карнавальными копьями. Друг мой, какие страдания терпят здесь люди от болезней, вылечить которые при современной медицине не составляет ни малейшего труда, были бы деньги. А денег у этих несчастных нет не только на лекарства, но и на кусок хлеба.
   Мы живем здесь в немыслимой по здешним местам роскоши, словно небожители, спустившиеся на землю. После изнуряющей тряски на джипе по саванне в облаках пыли, заползающей, кажется, во все складки и отверстия тела, обработки гнойных, кишащих паразитами ран, сотен инъекций в изможденную, не знающую воды и мыла плоть, я возвращаюсь в нашу миссию, обливаюсь теплой солоноватой водой из артезианской скважины. Потом валюсь в свою раскладную походную койку и наслаждаюсь жизнью так, как никогда не наслаждался в своем стерильном, обставленном антикварной мебелью и забитом современной техникой доме на взморье. На тумбочке у меня банка сока из холодильника, разогретый в микроволновке готовый ужин ( на вкус что-то вроде Whiskas), телевизор тихо бормочет по английски, кондиционер, урча, как кот, задувает прохладный воздух. Впереди часов пять полноценного отдыха, а на тумбочке твое письмо. Сейчас я закончу писать ответ, надеюсь, что мои россказни о здешней жизни заставят тебя несколько по-иному оценить то, что ты имеешь. Потом прочитаю твое письмецо еще раза два или три, поцелую пахнущую тонкими духами бумагу вместо тебя, и сладко усну, убаюканный воем песчаной бури и истерическим смехом гиен, целой стаей прибежавших на ревизию здешней помойки.
  
   Письмо четвертое. Грустная и злая сказка о Снежной Королеве.
  
   Очень хотелось написать тебе что-нибудь интересное, но, увы, дни здесь, как чернокожие близнецы, похожи друг на друга. А тут ты в последнем письме просишь рассказать что-нибудь из моей прошлой жизни. Ты и впрямь хочешь узнать, как я познакомился со Снежной королевой?. Странно, но думать об этом мне совсем не тяжело, как будто выливая на бумагу свои самые грустные воспоминания, освобождаешь от них душу. Ну, что ж, изволь.
   Мне уже стукнуло тридцать пять, а я все продолжал блаженствовать в холостяках. Однако, с некоторого времени даже самые близкие друзья стали намекать, что дальнейшую мою карьеру положение неженатого мужчины может затормозить. Да и я не мог с ними спорить. Не иметь семьи после тридцати - это уже не очень нормально. К тому же вызывает не самые приятные предположения у начальства, как минимум, о легкомыслии, проблемах со здоровьем, а, может, и о чем понеприличнее...
   Как-то хорошим летним вечерком ко мне заскочил добрый знакомый, недавно разведенный, но нисколько не унывающий по данному поводу латыш. Появился не просто так, а с приглашением на праздник пива в свою родную деревню. С каким аппетитом расписывал он живописную местность на берегу озера и пиво с копченой рыбешкой, а главное, всерьез уверял, что красивее девушек, чем в этой местности, по всей Латвии не сыскать, да что там Латвии, по всей Прибалтике, а то и всему Советскому Союзу! Не обманул, ой, не обманул ни в чем веселый Валдис. И село раскинулось на пологом берегу чистейшего синего озера, украшенного полосой золотистого песчаного пляжа, прихотливо обставленного крошечными остроконечными елочками. И в уютном кафе на старом дебаркадере вкусно и тепло пахло хмельным пивом, свежим хлебом. Золотились жирным блеском копченые рыбешки, подвешенные на проволочной подставке по правую руку от сумрачного бармена. Белизне рубахи и длинного фартука, надетых на нем, позавидовал бы любой врач в моем санатории.
   Хор девушек расположился на небольшой сцене-плотике, сбитом из здоровенных бревен. Сильные голоса слаженно выводили напев, неспешно плыла над тихой гладью озера старинная песня. Чудо, как хороши были певицы в своих темно-зеленых сарафанах, вышитых белоснежных блузках, головных уборах, похожих на короны и перекинутых через плечо, как у античных статуй, тонких суконных накидках. Особенно приглянулась мне одна молодая блондинка с горделивой осанкой, тонкой талией и большими голубыми глазами. Я невольно отметил и точеный носик, и нежный румянец на белоснежной коже и тонкие лодыжки у края широкой юбки. Ничего не скажешь, приятная, породистая девица!
   Заметив мой взгляд, Валдис тут же наклонился ко мне и сообщил, что девушку зовут Инга, и она приходится ему дальней родственницей, "кузина трехступенчатая".
   Отзвучала песня, и девушка тут же была приглашена за наш столик. Держится скромно, пожалуй, даже скованно. Едва отхлебнув пива из глиняной кружки, вертит в тоненьких пальцах предложенную Валдисом сигарету, не решаясь закурить. ..
   Дальше все пошло по накатанной дорожке. От "кузена" я узнал, что ей 24 года (молода, но устраивать семью самое время), что живет со старенькой теткой, а мать с отцом давно уже развелись и уехали искать счастья каждый в свою сторону. Работает бухгалтером в ближайшем рыболовецком совхозе. Ни сама Инга, ни родственничек не стали просвещать меня на тему того, что у нее уже несколько лет тянулся роман с женатым мужчиной, законная половина которого от диких скандалов начала уже переходить к рукоприкладству.
   Не думаю, чтобы меня, современного мужчину, такая информация остановила, разве только, если бы узнал, кто же "герой" ее романа.
   А так партия показалась мне во всех отношениях подходящей. Тем более, что хозяйка мне тогда стала особенно нужна. Дело было в том, что я купил у муниципалитета по сходной цене двухэтажный, красного кирпича особняк, предназначенный было на слом. Принадлежал он раньше некоему коммерсанту Янису-Книжнику, прозванному так за то, что в молодости много лет провел на учебе за границей. Вернувшись большим специалистом в области искусства, продолжил дело отца - торговлю антиквариатом и старинными книгами. В конце тридцатых отправился в Штаты по делам, а когда пришли русские, само собой, возвращаться не стал. В доме сначала располагалось общежитие красноармейцев, после войны-строителей, а потом и вовсе какой-то склад. Однако, сложен был дом на совесть, да черепица на крыше сохранилась в лучшем виде. Ну, а все остальное - рамы, полы, отопление и всякая там сантехника требовало замены. Я с головой окунулся во все строительные мытарства. Жена сразу стала незаменимой помощницей: выбирала материалы, твердой ручкой держала бригаду рабочих. Потом раздобывала по комиссионкам мебель, подходящую по стилю к той, что осталась мне от родителей. Оборудовала современную кухню, развела целый сад экзотических цветов на утепленной светлой террасе. Для нее же заказала в деревне плетеную мебель, привезла собственноручно вышитые разноцветной гладью льняные скатерти и салфетки, плетенные из веревок панно. Дом оживал, становился родным. В суете этих творческих дел я как-то не особенно переживал из-за того, что жена слишком тяжело переносила первую беременность, и дело закончилось выкидышем. Не слишком рассердился, и когда нашел у Инги упаковку от снадобья, спровоцировавшего аборт. В конце концов, мы оба еще молоды, и будет более подходящее для детей время. Кто бы мог подумать, что это был наш единственный ребенок!
   Сдуру мне показалось, что вот теперь я имею все, о чем можно только мечтать. Настоящий собственный дом, вполне подходящая к нему хозяйка. Сам я заведовал неврологическим отделением престижного санатория. У меня поправляли здоровье резвые господа из министерств, "благородные" старцы из Политбюро, бравые соколы из КГБ со своими холеными, одетыми по каталогам супругами и боевыми подругами. В доме часто бывали гости, друзья или нужные люди. Гремела музыка из суперсовременного музыкального центра, привезенного мной из зарубежной командировки. Велись умные разговоры о медицине и литературе, приятели перекидывались шуточками и медицинскими анекдотами, от которых нормальные люди могут в обморок упасть. Неслышно скользила из кухни в гостиную Инга то с подносом деликатесов, то с прихотливо украшенными коктейлями. В дырочки платья ажурной вязки соблазнительно просвечивали белые плечи, постукивали каблучками по мраморному полу стройные ножки в модельных туфельках. И ни разу не стукнуло в мою тупую голову, что рядом со мной все эти пятнадцать лет, словно пружина, закручиваются чувства унижения, страдающего самолюбия, и что не за горами то время, когда эта пружина, распрямившись, с такой силой вышвырнет меня из этого уютного мирка!
   Я жил в Латвии почти всю свою жизнь, кроме самого раннего детства в Германии, да учебы в столице СССР, и никогда не задумывался о своей национальности. После смерти родителей редко наезжал в Москву, каждый раз удивляясь грязи и бестолковщине столичной жизни. В просторной дедушкиной квартире, как две тени, скользили по старому паркету постаревшая мамина сестра и совсем уже древняя нянюшка.
   Застелив для меня льняной простыней широкую кровать со спинкой, увитой резными виноградными гроздьями с пылью между ягод, тетушка присаживалась на пуфик, обшитый ветхой парчой и, вздыхая, допытывалась:
   -Егорушка, не обижают ли тебя там в Латвии? По телевизору чуть не каждый день показывают, как там русских притесняют. Перебирался бы к нам, квартира для двух старушек слишком велика. С уборкой уже не справляемся, квартплата все растет.
   -Да какой я русский, только что по паспорту.
   Я и вправду чувствовал себя скорее латышом, мои натура и воспитание не хотели принимать русской расхлябанности. От отца я вполне унаследовал и сдержанность, и любовь к порядку, да и внешность типичного прибалта. Я привык к подтянутым, культурным латышам и чувствовал себя одним из них, искренне считая, что и они относятся ко мне точно так же. А между тем, кто-то уже бросил в землю семена моих бед, и они потихоньку прорастали, набирая силу, чтобы свалиться на мою голову всей кучей.
   Началось все очень просто. Главврач, с которым я проработал уже лет двадцать, вызвал меня к себе в кабинет и, отводя в сторону взгляд, сообщил, что санаторий наш приватизируется.
   -Ну, и кто будет иметь основную долю? - все еще не чуя беды, спросил я.
   -Да несколько наших высокопоставленных пациентов. Только они теперь не члены Политбюро и коммунисты, а лидеры национальных движений и учредители совместных предприятий.
   -Да нам-то какая разница. Или лечить больных они доверят только стопроцентным латышам? Тогда у вас будут проблемы с кадрами!
   -Да, будут, и первая - как найти замену тебе.
   - И за что же так? - все еще не веря в самое плохое, я продолжал расспрашивать и получил ответ:
   -Тебя не хотят здесь видеть. По матери ты русский, а отец твой хоть и латыш, но Герой Советского Союза, а значит самый злостный пособник оккупантов.
   -Эдгар, это серьезно? Ты что, стал поклонником Адольфа Гитлера?
   -Да причем тут я, - досадливо сморщился главный, - это приказ новых хозяев.
   Не помню, как я сел за руль своего жигуленка и очутился возле своего особняка. Никогда раньше не делился я с Ингой своими неприятностями, да и были ли они раньше у меня? А сейчас вдруг захотелось уткнуться головой ей в плечо, услышать слова утешения, что все это пройдет, что эти дураки опомнятся и позовут меня обратно. А потом мы ляжем в постель, будем ласкать друг друга, и она скажет:
   -Не бойся, все наладится, главное, что мы с тобой вместе!
   Жена была не одна. В нашем госте, приземистом, сутулом и лысоватом мужике я с трудом узнал Якоба, бармена из того самого деревенского трактира, где когда-то пела Инга. Как странно было видеть на наборном паркете нашей гостиной его лапти грубой кожи и его самого, не в обычном длинном фартуке, а в щегольском джинсовом костюме, криво сидевшем на нескладной фигуре.
   -Как некстати этот гость, - с досадой подумал я и, попросив Ингу выйти на кухню, прошептал:
   -Что здесь делает этот монстр? У меня неприятности, не могла бы ты отправить его поскорее?
   Инга вдруг улыбнулась ослепительной, холодно-торжествующей улыбкой Снежной королевы.
   -Да, у тебя большие неприятности, а монстр, как ты его называешь, теперь хозяин этого дома.
   -Что ты несешь! Какой хозяин? Янис-книжник еще до войны уехал в Америку, да так там и остался. Говорят, что умер там еще в пятидесятых.
   -Ты что, никогда не слышал, что сейчас дома, конфискованные при Советах , возвращают законным владельцам или их наследникам? Таким, как Якоб.
   -Ой, я сейчас умру от смеха! Какой наследник, да он из своей деревни в первый раз в город кода выбрался лет тридцати от роду! Да Янис был из семьи банкира, изучал искусство и коммерцию в Лондоне и Париже. Он и в этом-то доме нечасто бывал, а уж про вашу деревушку вряд ли вообще слышал. Тоже мне, родственничек нашелся! Но ты не волнуйся, я эту шитую белыми нитками аферу живо прекращу.
   -А я и не волнуюсь. Ничего ты не прекратишь, а уберешься отсюда по-хорошему. А я останусь жить здесь с Якобом, потому что он наконец-то развелся со своей женой.
   Не знаю, откуда у меня нашлись силы разговаривать с ними спокойно.
   -Убить бы вас, гадюки болотные. Но такого удовольствия вашей сраной полиции я не доставлю. Завтра же беру адвоката и подаю на вас в суд!
   -Давай, давай! Бумаги у нас в порядке, а кто тебя слушать будет, оккупант проклятый!
   -Ну, ты и идиотка! Ты хоть помнишь, с какого я года, и когда война закончилась?
   -Если и не оккупант, так сын оккупанта !
   -Да, про оккупантов ты знаешь, а что вся советская власть с латышских стрелков началась, не слыхала? Так что, не известно, кто кому больше должен, Россия Латвии, или наоборот!
   В васильковых глазах Инги плескались злоба и недоумение. В истории она была не сильна, впрочем, как и в других науках.
   Я закрылся в своем кабинете и позвонил знакомому адвокату, еврею, прожившему в этом городе всю свою сознательную жизнь.
   -Боюсь, что ничем не смогу тебе помочь, - ответил он, внимательно выслушав меня.
   -Да ты понимаешь, что все их бумаги - полная липа!
   -Прекрасно понимаю, но дело не в бумагах, а в политике выдавливания из республики русских!
   -Да какой же я русский ! Столько лет здесь живу, язык знаю лучше любого латыша.
   -Понимаешь, новая власть играет беспроигрышно. Вот жил такой Яков в своей глуши, ни ума, не образования, так мелкая хитрость. Сидел в своем трактире, пускал слюни на вас, гостей из города - образованных, преуспевающих, приехавших на собственных жигулях отдохнуть в его заведение. И вдруг добрая половина из них стали людьми второго сорта, потому что, в отличие от него не чистокровные латыши. Зато он теперь сверхчеловек, можно и развернуться! Ничего тебе это не напоминает?
   -Еще бы! Только уроки истории мало кому идут впрок.
   После разговора с адвокатом меня охватило чувство, что все происшедшее было предопределено всей моей прежней жизнью, что эта самая жизнь внезапно так грубо оборвалась, и я ничего уже не в силах изменить.
   Сам удивляясь своему спокойствию, я позвал Ингу и бросил ей:
   -Я уезжаю. Живи со своим кабатчиком, если, конечно, он тебя не кинет. Как оказалась, Якоб и в самом деле развелся со своей законной половиной. На Инге он женится, но этот мой дом скоро заполнят его подрастающие дети. А на все протесты новой жены кабатчик будет отвечать, что детей он не бросит, и если бы она имела своих, то поняла бы его.
   А пока я поставил бывшей супруге условие, что уеду по-хорошему, но пока собираюсь, чтобы этого проходимца здесь не было.
   В состоянии какого-то душевного окаменения я стал собираться в дорогу. Увольнение с работы, выписка в паспортном столе, все произошло в немыслимо короткие сроки. В глазах моих бывших сограждан, даже тех, кого считал своими друзьями, я видел только одно чувство - глубокого облегчения от того, что чужак убирается подобру-поздорову. После того, как даже веселый Валдис, помаячив за неплотной шторой в оконном проеме, не открыл дверь на мой звонок я бросил попытки попрощаться с кем-либо из приятелей. Продав за бесценок новенькие "Жигули" соседу (ну, кто же откажется воспользоваться случаем!), я стал загружать в багажник раритетного "Виллиса" самое необходимое. Похоже, что это авто на ближайшее время останется самым ценным моим имуществом. Отец привез его из Германии, где служил после войны. Не знаю, правда или семейное предание то, что принадлежал автомобиль знаменитому асу, любимцу самого Геринга, которого мой папа сбил в воздушном бою, за что и получил потом эту самую машину. Она была великолепна от никелированных колес до откидывающегося кожаного верха, и работала, как часы, не требуя больших ремонтов.
   Собираюсь, почти как в отпуск, подумал я, укладывая в чемодан два деловых костюма, джинсовый и легкий полотняный, обувь и белье. Из комода, набитого постельным бельем, взял два комплекта попроще. Надувной матрас, спальник для ночевки в машине, дорожный несессер, из посуды - две фарфоровые пиалы и любимая чашка отца, большая, из саксонского фарфора. Инга, стоя на пороге гостиной, с жадностью наблюдала за мной, вздох облегчения вырвался из ее груди, когда я закрыл сервант, не тронув ничего из немецких сервизов и богемского хрусталя, которые когда-то так любовно собирала моя мама.
   Теперь в кабинет. Вынул из сейфа необходимые документы, сберкнижку с окончательно обесценившимся рублевым вкладом, немного валюты- остатки от зарубежных командировочных.
   А вот при виде книжных полок на душе у меня стало тоскливо. Отец любил читать, научил меня немецкому, а мама - французскому. На стеллажах кроме художественной литературы стояло множество редких книг по медицине. Увязав в тяжелую пачку самые необходимые в работе, а еще любимый мамин томик Бунина и отцовские "Воспоминания и размышления" великого полководца, вспомнил об одном человеке, кому можно было бы пристроить книги. Это был школьный учитель, когда-то преподававший историю в нашей школе. Местный уроженец, чистокровный латыш, он был великим поклонником русской и западной литературы и настоящим, из последних могикан, интеллигентом. Жил он на хуторе, не сильно удаленном от города, читал, записывал старинные песни и выращивал цветочки. Увязав в пачки самые ценные экземпляры, я решил попытаться навестить добрейшего Альгиса Эдуардовича. Когда, подъехав к его утопающему в зелени домику, я раздвинул ветки жасмина у калитки и ступил на дорожку, выложенную крупной речной галькой, то увидел, как навстречу мне спешит старенький учитель с улыбкой на морщинистом, обрамленном серебряной редкой бородкой лице. Впервые за эти несколько дней на душе у меня потеплело. Выслушав мою просьбу, он закивал белокурой головой:
   -Конечно, конечно, мой мальчик. Даже с удовольствием. Я помню библиотеку твоего отца, частенько одалживал почитать. А неприятности, да какие у меня могут быть неприятности от общения с тобой? В политике я никогда не участвовал, живу почти что натуральным хозяйством. Все мое достояние-эта хижина, а из близких - старушка Рута да кошка Васса.
   -Перезовите кошку, Альгис Эдуардович, хотя бы Вией, от греха подальше!
   И мы оба рассмеялись.
   Вернувшись домой слегка ободренным, я решил последний раз помыться в моей (или чьей теперь?) роскошной, утопленной в полу глубокой ванной. Глядя на себя в большое, обрамленное кованой медью зеркало, невольно усмехнулся.
   - Хорош экземпляр! Светлые волосы с идеальным проборчиком, голубые глаза в белых бровях и ресницах, твердый бритый подбородок с ямочкой. Ну, прямо Гунар Цилинский в известном фильме про легендарного разведчика. Да еще этот "милый" прибалтийский акцент! Рассказывай теперь всем, что ты русский.
   Вспомнился анекдот про еврейский погром, где Моню бьют не по паспорту, а по морде. Ну, да ладно, в Москве народ каких только кровей не пробавляется, авось и мне найдется местечко.
   Последний взгляд из окна машины на дом, увитый хмелем и лимонником, на июньскую роскошь ирисов и гардений посреди зеленой лужайки, последний вдох свежего морского ветерка. Вряд ли у меня будет когда-нибудь такой дом, да и будет ли вообще? Прощай, моя вероломная снежная королева. Не такой я великодушный, чтобы желать тебе счастья с этим недомерком. Только впервые за эти дни в голове у меня начала пробиваться смутная мысль, что во всем случившимся виноват и я сам.
  
   Письмо пятое. Путешествия изгнанника.
  
   Спасибо, моя дорогая, за то, что ты так высоко оценила мои литературные способности. Я бы загордился от похвалы такого тонкого знатока, можно сказать, профессионала. Но должен признаться, что в этом нет моей большой заслуги. В детстве я подолгу гостил с матерью у деда, а он был известным московским литературоведом, там же я провел свои студенческие годы, не забывая и о сокурсниках в общежитии института. В общаге я неплохо изучил диалекты народов СССР и студенческий фольклор, а в "дурке", где подрабатывал санитаром, самую изощренную ненормативную лексику. До кучи, тетушка моя служила редактором в литературном журнале, а мама никогда не пропадала целыми днями на работе, и имела достаточно времени заниматься со мной чтением и языками. Единственное, чему она меня не смогла выучить, так это музыка. Вроде бы слух у меня есть, и музыку слушать всегда любил, но при виде пианино руки у меня всегда немели, а сам я сразу впадал в какой-то ступор. Даже подростком гитару никогда в руки не брал. До сих пор, глядя, как твои пальчики порхают по фортепианной клавиатуре, я испытываю чувство какого-то благоговения перед этим чудом. Когда-то дедушка мой говаривал, что умение писать всегда было отличительной чертой образованного человека. Будем считать, что тест на образованность я благополучно прошел. Но ты, моя милая, нечаянно разбудила во мне графомана. В однообразии африканских будней я вдруг почувствовал удовольствие от возможности разговаривать с тобой хотя бы на бумаге. Так, что теперь держись, продолжаю свои сочинения.
   *********
  
   Путь мой лежал в Москву, где дорогая тетушка после смерти няньки совсем, наверное, заскучала в просторной профессорской квартире на Пресне. Тетя моя, младшая сестра мамы, совсем не была похожа на нее. Родители назвали ее в честь какой-то родственницы странным для уха именем -Милица. Но вот уже шестьдесят с гаком лет все от мала до велика звали ее Милашей. В одежде, манерах, девичьей восторженности она словно застыла во временах своей студенческой юности. Бедняжка вечно была влюблена то в папиных студентов, то в женатых сослуживцев, но, как положено воспитанной девушке, держала при себе свои нежные чувства. Последней ее любовью был недотепа-аспирант, старый холостяк, помешанный на Гумилеве и Ахматовой. Не знаю, что больше влекло его в квартиру на Пресне, дедушкина библиотека или милашины пироги, но стал он там частым гостем и даже начал проявлять к профессорской дочке робкие знаки внимания. Все надеялись, что дело близится к свадьбе, но на скромного преподавателя положила глаз бойкая хохлушка- студентка. Утверждать не буду, но, возможно, понравились ей московская прописка и просторная, хоть и захламленная комната в коммунальной московской квартире. Увы, робкая нежность оказалась неконкурентоспособной против грубой сексуальности и откровенного заигрывания. Аспирант был окольцован, а бедная Милаша осталась, как казалось, навек с разбитым сердцем.
   Возможно, что все события последнего времени я пережил относительно спокойно потому, что, с одной стороны, не было у нас с Ингой настоящей семьи, а с другой подсознательно чувствовал я за спиной запасной аэродром под крылом любящей тетушки. Как же горько я ошибался!
   Когда , припарковав свое чудо германского машиностроения на просторной площадке возле сталинской высотки, я поднялся по слегка потертым мраморным ступеням и позвонил в тяжеленную дубовую дверь, дверь мне открыла незнакомая женщина. Неужели это моя дорогая тетушка Милаша? Густые волосы, раньше уложенные в старомодный пучок с выбивающимися седыми колечками, были подкрашены в темный каштановый цвет, подстрижены до плеч и завиты в тугие локоны. Прическа Милаше была к лицу, но кроме парикмахера ей явно не помешал бы и визажист. На увядшем личике грубо намалеваны были иссиня-черные широкие брови, на скулах цвел густой бордовый румянец, а на обычно бледных тоненьких губах неоновым блеском сияет ярко-розовая помада. Ничего себе, потрясающая женщина двойного бальзаковского возраста! В бледно-голубых, подведенных тушью глазах тетушки плескались легкое смущение и беспокойство.
   -Егорушка, неужели ты! - всплеснула она своими пухлыми детскими ручками. Но радость встречи испарилась у меня в один миг. В сумраке длинного коридора в проеме высокой двери появилась причина столь необычной метаморфозы, происшедшей с моей тетушкой. Она представляла из себя мужскую фигуру, показавшуюся мне чрезвычайно большой.
   -Познакомься, Егорушка, это мой муж Мирон!
   -Как я понимаю, Мирон недавно прибыл из ближнего зарубежья?
   -Правильно понимаете -, ухмыльнулся мужчина-, а что же в этом зазорного? Большая часть москвичей когда-то откуда-то приехала.
   Объективно говоря, этот Мирон был не так уж плох, не касайся дело моей тетушки. Лицо, не лишенное интеллекта, пристальный взгляд серо-голубых глаз. Длинноногий, пропорционально сложенный. Если бы не тяжелые, в черепашьих складочках веки, да съеденные передние зубы, говорящие о дурном питании и недоступности нормальной медицины, ему можно было бы дать лет 45, а со все этим, ну, 52-53 максимум.
   Как только Милаша отбыла на кухню ставить чай, Мирон совершил на меня основательный наезд.
   -Вы надолго к нам в Москву? - стараясь быть вежливым, поинтересовался он.
   -Хотел навсегда, но вижу, что теперь это проблематично.
   -Правильно понимаете. Милица Сергеевна добрая женщина, но мы с Вами вряд ли уживемся. Вы ведь считаете, что вот явился хохол охмурить и обобрать старую женщину и захватить московскую квартиру?
   -А что, дело обстоит по-другому? У Вас вспыхнула страсть к шестидесятисемилетней даме?
   -Может быть, и не страсть, но определенные чувства у меня к ней есть - симпатии, уважения, благодарности, наконец. Когда я появился здесь после заварушки в родных Бендерах, чудом избежав смерти, немного нашлось желающих мне помочь. Все друзья и знакомые сторонились меня, будто я прибыл из чумного края. По специальности я компьютерщик, а здесь пришлось заняться ремонтом квартир. Знаете, наверное, как здесь к нам относятся? Какая-нибудь тетя Тоня с восемью классами образования, всю жизнь в овощном ларьке гнилой морковью торговала, а куда там, коренная москвичка:
   -Понаехали тут, лимита проклятая!
   У Милы мы ремонт делали. Она сразу мне понравилась - добрая, чуткая, наивная, как дитя. Ко всем моим мазилам не просто вежливо, а со всей душой отнеслась, поила, кормила, одежку кое-какую по знакомым собрала. Ну, и мы постарались, работали на совесть, материалов со стройки натырили, чтобы не так накладно получилось. А потом почувствовал, что хорошо мне с ней, да и она ко мне привязалась...
   -Все это понятно, Мирон. Но я ведь тоже в положении беженца оказался. Здесь дом моих предков, я рассчитывал пожить здесь хотя бы некоторое время. У меня здесь даже своя комната была.
   -Комната занята. У меня там вроде мастерской, чиню компьютеры, детали закупаю для продажи в свое зарубежье. Но дело не в этом. Я первый, кто к ней в жизни, как к женщине, отнесся, и она мне поверила. А ты не веришь, и скрывать это не станешь. И она начнет сомневаться, мучиться начнет. Всю жизнь вы считали ее недотепой, так, бесплатным приложением к вашей семье, а ведь у нее теперь своя жизнь.
   Этот Мирон был неплохой психолог. Возразить ему мне было нечего.
   Спать мне тетушка постелила в зале, отделенной от ее комнаты застекленной тонкой дверью. Долго пришлось мне слушать скрип старинной кровати и любовные вздохи Милаши. Мирон честно отрабатывал свой долг.
   На следующий день я решил навестить подругу нашей семьи, потомственного адвоката Любовь Моисеевну. Отец ее, Моисей Израилевич назвал дочку в честь любимой актрисы Любови Орловой. Ей не пришлось много рассказывать, поскольку она была в курсе милашиных дел.
   -Должна огорчить тебя, Георг, дела твои плохи. Милочка влюблена в этого черепашку-нинзя по самые ушки. Они расписаны, квартира с мебелью завещана ему, тебе только книги и картины, да еще драгоценности твоей матери принесла ко мне, можешь их взять. Правда, она не знала, что ты бездомный. Я с ней попробую поговорить, но для этого нужен подходящий случай. А пока ночная кукушка дневную перекукует!
   - Что же мне делать, Любочка? Квартиру снять и попытаться устроиться в какую-нибудь клинику?
   -На высокооплачиваемую работу попасть можно только по великому блату. В противном случае тебе денег не хватит, чтобы даже комнату снять.
   -И что ж теперь придумать, Люб?
   -Ну, разве что на мне жениться, - хохотнула адвокат.
   -Да я бы с удовольствием, но, думаю, твой Зяма тебя за меня не отдаст!
   -Не скажи, дорогой, за последнее время в нашей семье многое изменилось!
   -Не знаю, что там у вас изменилось, но рыбу по-еврейски лучше тебя вряд ли кто научился готовить!
   -Ха-ха, на том и стоим. А знаешь что, Георгий, попробуй пристроиться в провинции. Там и народ так не избалован медицинским обслуживанием, и жилье снимать намного дешевле.
   Пара звонков по Москве старым студенческим приятелям вполне подтвердила правоту Любы. Зато первый же звонок в большой провинциальный город принес мне удачу. Ответил однокурсник, заместитель главного врача областной больницы.
   -Конечно, приезжай, нам как раз нужен "Доктор Айболит", то есть заведующий детским неврологическим отделением. Зарплата невелика, но есть возможность хорошо подработать, мой начальник зарегистрировал клинику семейного врача. С твоим-то европейским имиджем от богатых клиентов отбоя не будет! Ну, не сразу, конечно, не за один месяц, но со временем - наверняка. Вот с жильем не обещаю. Поживешь пока у меня, а там что-нибудь придумаем.
   Выбирать мне было не из чего, потому на следующий же день я пустился в дорогу. Прощаясь с тетушкой, отчего-то почувствовал смутную тревогу, в голове мелькнула мысль, что вряд ли мы когда еще увидимся. Выгнать бы вон этого Мирона, но прав у меня нет вмешиваться в ее жизнь. Бедная моя Милаша утирала с нарумяненной щеки слезы и виновато улыбалась.
   Чем дальше от Москвы, тем раздолбанней становились дорога и живописнее окрестности. Хороводы белоствольных березок сменяли то дурманные облака цветущих лип и диких яблонь, то геометрически четкие треугольники высоких темных елей. Ближе к месту назначения стало попадаться много погибших деревьев, скелеты их белели посреди ржавых болот, но дорога стала намного глаже. Во многих местах пыхтели дорожно-строительные машины, укатывая дымящийся свежий асфальт.
   Провинциальное гостеприимство пролилось бальзамом на мою порядком потрепанную душу. Удивительно, но не только мой однокашник, но и все его домашние встретили меня, как родного. Мальчишки-подростки показывали город, с удовольствием катаясь со мной на автомобиле, жена и теща закармливали домашними разносолами, советовались по медицинским делам (мало, видно, своего доктора!). В считанные дни решился вопрос с работой. Вот только с жильем дело было туго. В общежитии медиков мне предложили только койку в комнате на троих, а занимать гостиную в трехкомнатной квартире моего приятеля было уже неудобно. Поэтому, когда медсестра моего отделения сказала, что в их доме, совсем недалеко от больницы сдается комната, я сразу же после ночного дежурства поспешил туда.
   А что касается твоей просьбы... Милая моя, да ты у меня большая затейница! Одно дело, рассказывать человеку о себе, а другое - о нем самом, да еще и откровенно. Ты уверена, что тебе это надо?
  
   Письмо шестое. С той минуты, как увидел я тебя.
  
   Ну, что ж, если тебе это действительно нужно, то изволь.
   Квартира, в которую привела меня медсестра, приятно удивила чистотой и тишиной, царившей вокруг. Возле подъезда выстроились рядком настоящие лесные ели в окружении густых зарослей дикого шиповника. По близости не наблюдалось дорог, под окнами на просторной площадке не было ни одного автомобиля. Вот только хозяйки мы не застали. Шустрый черноглазый мальчуган в джинсиках, явно пошитых из старых отцовских, охотно объяснил мне:
   -А библиотекарша здесь не живет, но к ней на работу можно зайти, это рядом. Только она откроетcя в десять часов. Хотите, покажу?
   До десяти оставалось еще больше часа, но я согласился.
   Мальчишка в восхищении прилип к моей машине.
   -Ух, ты, как в кино у Геринга! Откуда она у Вас?
   -Геринг подарил !
   -Смеетесь, думаете, я не знаю, что его после войны расстреляли!
   - Молодец, с патриотическим воспитанием у вас, видно, все в порядке. Не обижайся, будет время, расскажу.
   -А порулить дадите?
   -Обязательно, как только на права сдашь, а вот покатать - пожалуйста.
   Относительно новые кирпичные пятиэтажки, такие же, в каком находилось мое будущее пристанище, быстро закончились. Мы спустились с горки в район двухэтажных, желто-серых облупленных домов, окруженных высокими пыльными тополями. На одном из таких, над окном, расположенном почти что на уровне земли, красовалась небольшая вывеска "Библиотека им. Мичурина". Хохотнув про себя, что здесь, видимо, выводят новые породы книголюбов, я присел на скамейку, грубо сколоченную из двух обрезков неструганных бревен и широкой доски. Мальчишка умчался покупать себе эскимо на полученный от меня гонорар, а я сидел, курил и думал, как бы мне убить время до открытия библиотеки. Надумал прогуляться по поселку, и это решение, как оказалось, круто изменило всю мою жизнь.
   Я миновал угрюмые двухэтажки, вышел к частному сектору. В отличие от моих родных краев, дома здесь были, в основном, одноэтажными и неухоженными, на многих от времени и дождей выгорела и облупилась краска, кое-где в палисадниках вместо цветов рос бурьян.
   Вдруг дома закончились, и я как-то разом очутился перед старинной каменной изгородью, окружающей большой храм. В чистое утреннее небо устремилась высокая колокольня, ярко сверкали на солнце белоснежные колонны и золоченые купола. В каменной стене была широко открыта чугунная витая дверь. Какая сила заставила тогда меня, человека к вере вполне равнодушного, зайти в эту калитку? Скука, любопытство или, все-таки, желание успокоить душу? Не знаю, но очень ей благодарен. Во дворе было чисто выметено, на зеленых лужайках пестрели цветы и деловито жужжали пчелы. Тут же располагалось небольшое кладбище с тяжелыми плитами, сплошь покрытыми славянской вязью. Я неумело перекрестился и вошел в открытую дверь храма. В этот непраздничный день народу в церкви было совсем немного. Несколько старушек молились перед старинными иконами, одна переставляла свечи. Мужчина в обычной одежде нараспев монотонно читал толстую книгу. Священник в длинной черной рясе встряхивал перед иконами кадилом, наполняя храм нездешним волнующим запахом. Внезапно он повернулся и увидел меня. Как ты поняла, это была моя первая встреча с отцом Виктором.
   -Какой молодой,- мелькнуло у меня в голове,- лет тридцати пяти, не более, на вид простоватый, неужели в его силах спасти душу, снять грех, приобщить к бессмертию?
   И тут молодой священник подошел ко мне и позвал следовать за ним за колонну храма, где стояла невысокая, покрытая парчой кафедра.
   -Вижу, что в храм Вас привели какие-то жизненные переживания. Крещены ли Вы в православную веру?
   Я ответил, что да, моя московская бабушка в свое время позаботилась об этом.( К слову сказать, доблестный ас и коммунист Карл Арвидович ничего об этом не знал). Однако, в церковь никогда не ходил, разве что только на экскурсии.
   -Не могу предложить Вам исповедоваться, так как это таинство требует особой подготовки, но выслушаю, если пожелаете рассказать о своих невзгодах, а может быть, и смогу дать совет.
   Слушал он меня внимательно, не переспрашивая и не перебивая. Потом задумчиво промолвил:
   -Да, Господь Бог послал Вам нелегкие испытания. Но, поверьте мне, в них заложен глубокий смысл. К тому же беды Ваши хоть и тяжелы, но вполне преодолимы для человека трудолюбивого, образованного и довольно молодого. А чтобы переживания по поводу собственных невзгод не были бы столь тяжки, могу посоветовать Вам одно очень действенное средство.
   -Какое же?
   -Помочь тем, кому гораздо хуже вашего. Поверьте, таких людей много, а с вашей профессией это сделать просто. Вы свободны в эту субботу? Приходите сюда к храму к 10-ти часам, будет возможность поучаствовать в богоугодном деле.
   -Я постараюсь.
   На том мы и расстались с отцом Виктором, и я поспешил в библиотеку. Она была уже открыта, и я толкнул обитую грубым дерматином дверь. Неожиданно над ней бойко тренькнул колокольчик, очевидно, возвещая о моем приходе, а я очутился в большой сумрачной комнате, заставленной стеллажами с книгами. Навстречу мне из соседней комнаты спешила худенькая женщина. Рассказываю свое первое впечатление так, как ты просила, как будто, о незнакомой женщине. Неопределенного возраста, невзрачной внешности:
   прозрачно- карие, удивленно выпуклые глаза, бледно-розовые, едва тронутые помадой губы широковатого рта, тоненький птичий носик, слегка обрызнутый конопушками. Вьющиеся рыжеватые волосы заколоты сзади в небрежный хвост кожаной заколкой. Длинная юбка, темная, в мелкий цветочек. Белоснежная блузка с кружевным воротничком. На черной вязаной кофте ярко пылают вышитые многоцветной гладью цветы. При взгляде на их плавно переходящие от ярко-малиновых к нежно-розовым цвета, сердце мое сладко заныло. Уж больно похож был этот наряд на повседневную одежду все еще дорогих моему сердцу латышек.
   -Ничего себе наряд, - подумал я ,- скромненький и со вкусом. Вот только белые носочки, не по возрасту наивные, старомодного фасона с отворотом, какие носили маленькие девочки во времена моего детства, несколько портили общее впечатление. Зато кулон из эмали, висевший на кожаном ремешке на тоненькой шейке, был настоящим произведением искусства. На фоне серо-голубого неба с розовой полоской заката сплетались ветвями крошечный дуб и совсем уж миниатюрная стройная рябинка. Что-то в этой женщине напоминало птичку, робко присевшую на веточку и готовую вспорхнуть и улететь при первом же неосторожном движении человека. Эта робость, некоторая сутуловатость худых плечиков навевали мысли о старой деве и синем чулке.
   Услышав мою просьбу, женщина заметно оживилась:
   -Сейчас придет заведующая, я отпрошусь у нее и покажу Вам комнату.
   Минут через десять мы шагали к уже знакомому мне дому. Библиотекарша вынула из плетенной из веревки вместительной сумки связку ключей и открыла сначала крошечный, отгороженный от общего коридора тамбур, а потом и дверь в комнату. Комнатка была очень недурна. На бежевых обоях с тисненым рисунком прекрасно смотрелись несколько написанных маслом пейзажей и керамические кашпо с причудливо вьющимися растениями. Ровный деревянный пол покрашен краской в тон обоев, только немного потемнее. Обставлено жилище было румынской мебелью, модной в начале семидесятых- сервант с небольшим количеством посуды, деревянная неширокая кровать, узкий платяной шкаф и круглый стол в окружении стульев с гнутыми спинками. Необычным было только пианино - старинный инструмент в прекрасном состоянии.
   -Комнату я сдаю с мебелью, и пианино мне забрать некуда, - подала голос хозяйка.
   -Обещаю инструмент не трогать и собачьих вальсов не играть!
   - Я еще должна Вас предупредить, что сосед слева примерно раз в квартал напивается и буянит. А так он тихий, на кухне и в ванной почти не бывает.
   -Ну, это не страшно. Я умею успокаивать таких субъектов, все-таки студентом подрабатывал санитаром в психушке.
   На бледном лице женщины отразилась неподдельная радость. Я спросил цену, она оказалась существенно ниже, чем я рассчитывал.
   -Завтра я заберу свои вещи, и можете переезжать. Кстати, меня зовут Полина.
   Возле двери стояли небольшой чемодан и дорожная сумка.
   -Георгий. А можно мне переехать прямо сегодня? А вещи я Вам отвезу, когда освободитесь. Мне на работу только завтра.
   -Хорошо, - пожала плечами Полина, - вот ключи.
   Обо всем договорились, за комнату заплачено за месяц вперед. Самое время съездить за вещами, остаться, наконец, одному, завалиться на кровать, да и отоспаться после ночного дежурства. Но почему-то не хотелось, чтобы женщина сейчас ушла. И я чтобы поддержать разговор, спросил:
   -А это Вы играете на таком прекрасном инструменте?
   -Да, и даже давала уроки музыки и пения. А сейчас у меня серьезно заболела мама, и мне пришлось переехать к ней. Потому и комнату сдаю.
   Неожиданно для себя я попросил:
   -А сыграйте что-нибудь и спойте!
   -Прямо сейчас? А что именно? У меня ведь обширный репертуар, я, как чукча, могу петь обо всем, что вижу.
   -А спойте об этой розе! - и я показал на большой цветок, красовавшийся своими винно-бархатными лепестками в вазочке посреди стола.
   -Пожалуйста, хоть о двух сразу!
   Женщина открыла крышку фортепиано, привычно пробежалась по клавишам.
   -Какие у нее красивые руки, большие, с длинными, чуть узловатыми пальцами! А голос, профессионально поставленный, звучный, грудной. Да ведь это же романс о двух розах, который когда-то в Москве пели моя мама с Милицей! Милаша так чувствительно, а мама с этакой легкой усмешкой. В самом деле, нельзя же всерьез воспринимать песенку, где о розах поется, как о двух женщинах.
   Одна из них алая-алая
   Была, как мечта небывалая,
   Другая же белая-белая
   Была, как надежда несмелая
   ***
   И обе манили и звали
   И обе увяли.
   -Боже мой, она даже улыбается в том же месте, где моя мама! Глаза с заметной косинкой, бледные щечки разрумянились. Пожалуй, насчет синего чулка я погорячился.
   -Вы поете эту песенку с некоторым юмором, розочек-то не жаль?
   -Что же делать, у красоты всегда недолгий век. А что касается юмора...Мне кажется автор песни, известный сочинитель патриотических маршей, просто не мог написать это всерьез. Однако, мне уже пора, начальница обо мне уже, наверное, скучает. Работу я заканчиваю в семь.
   Вот уже четвертый день я живу на новом месте. И хотя времени провожу здесь не так уж много, в те часы, когда я отсыпаюсь между дежурствами и подработками, или готовлю себе нехитрый ужин на пустынной обычно коммунальной кухне, чувствую себя превосходно. Сегодня воскресенье, день у меня свободный, и я вспомнил о приглашении отца Виктора. Быстро умылся, побрился, и, с наслаждением постояв под холодным душем, отправился на кухню завтракать. Овсяная кашка, яйцо всмятку, кусочек постного бекона. Чашка кофе, черного, крепкого. Ну вот, теперь любые богоугодные дела мне по плечу.
   В назначенный час я уже слушал деловитое жужжание пчел в залитом утренним солнцем церковном дворике. А где же отец Виктор? В раскрытые ажурные ворота лихо зарулил канареечного цвета потрепанный "москвичок", притормозил рядом со мной, и в распахнутой дверце возникло простоватое, обрамленное реденькой бородкой лицо моего знакомого священника.
   -Загружайтесь, Георгий Карлович, сейчас заедем еще за одной помощницей, и за дело.
   Минут десять мы ехали среди отделанных осыпающимися мелкими камушками серых хрущеб, таких одинаковых, что казалось, машина кружит на одном и том же месте. Когда отец Виктор посигналил возле одной из таких пятиэтажек, и из дверей подъезда возникла Полина с огромной джинсовой сумкой в руках, я даже и не очень удивился. Только подумал, что шитье из старых джинсов, похоже, является здесь самым популярным видом рукоделия.
   Промчавшись через большой мост над непомерной ширины и глубины оврагом, по склону которого лепились все те же деревенские дома с огородами, мы заехали во двор старого пятиэтажного дома, зашли в подъезд, изрядно загаженный кошками и поднялись по лестнице на пятый этаж. Полина открыла дверь своим ключом, и из квартиры потянуло запахом старости и болезни.
   -Анна Васильевна, это мы, - крикнула Полина в глубину квартиры. Сама она прошла на кухню, очевидно, разгружать свою необъятную джинсовую сумку. А мы зашли в комнату и поздоровались с хозяйкой - лежащей на диване старушкой, сразу же с любопытством уставившейся на меня ясным взглядом голубых глаз.
   -Вот доктора к Вам привез, - показал на меня отец Виктор, - расскажите ему, что у Вас болит.
   -Ох, батюшка, да вся старушка уже болит. От старости да смерти лекарства еще не придумано! Да грех жаловаться, все терпимо, слава Богу. На телегу свою еще забираюсь, и до туалета доезжаю, и поесть себе сготовить еще в силах. Вот только на балкон боюсь выезжать, как бы дверь не захлопнулась, а как погулять хочется.
   Возле дивана стояла примитивная инвалидная коляска.
   -Сейчас доктор Вас осмотрит, и погуляете.
   Паралич обеих ног, последствия травмы позвоночника, ревматоидный артрит, небольшая аритмия. Никаких проблем с головой, здоровая психика на редкость добродушного человека.
   -Я привезу Вам витамины, обезболивающие, нужно бы еще уколы и капельницы, но кто их поставит?
   -Не беспокойтесь, доктор. Уколы я себе сама делаю, а капельницу медсестра из соцзащиты поставит. Она ко мне все время заходит. Я сама почти что сорок лет в райсобесе проработала, все людям помогала, и меня теперь не забывают, вот и отец Виктор с Полинушкой навещают, дай им Господь здоровья и близким их.
   -Племянник-то появляется?
   -Как же, был на праздники, на майские. (На дворе догорал месяц июнь).
   Старушка, отказавшись от нашей помощи, ловко перевалилась на коляску, и отец Виктор выкатил ее гулять на балкон, а сам, подоткнув рясу, начал мыть шваброй пол в комнате. Полина пошла готовить ванну, а мне досталось чистить овощи для борща. Потом мы со священником погрузили хозяйку в ванну, усадив на подвесное пластмассовое кресло, и оставили на попечение библиотекарши. Спустя полчаса счастливая Анна Васильевна, сидя на диване в свежем халате и рубашке, исповедовалась и причащалась у отца Виктора. Господи, какие у нее грехи-то могут быть?
   Оставив на кухне кастрюли с борщом и пирожки из своей волшебной сумки, и загрузившись грязным бельем, Полина оглядела квартиру, полила фикус и герань, и сказала, что можно ехать. Дело близилось к обеду, и отец Виктор предложил:
   -У меня матушка вчера тесто поставила, прошу к нам отобедать.
   Не желая расставаться с доброй компанией, я охотно согласился.
   Деревянный домик священника, живописно расположенный на холме недалеко от церкви, прятался в тени кудрявых яблонь и кустов сирени. На грядках небольшого огородика вперемешку росли овощи и пестрели роскошные шапки разнообразных цветов. Присев на лавочку под тенью плетистой розы мы отдыхали, наслаждаясь ароматами цветов и свежей зелени. А из домика к нам уже спешили хозяйка с сыном.
   -Матушка Таисия, а это наш Пантелеимонушка!
   Едва взглянув на матушку, я подумал, что более подходящей жены для священника и вообразить невозможно. Тонкое лицо, гладко зачесанные волосы под белым платочком. В лучистых светлых глазах бесконечная доброта и страдание. И причина тому была. Мальчик лет пяти, так похожий на отца простым, чисто славянским личиком и серьезным взглядом, был инвалидом. Правая ножка вывернута наружу от самого бедра под углом чуть ли не в девяносто градусов, и ребенок передвигался, тяжело опираясь на маленький костыль.
   Мы познакомились и сидели на скамейке, пока женщины и хозяин накрывали обед.
   Чтобы поддержать разговор, я спросил малыша:
   -Ты уже решил, кем станешь, когда вырастешь и получил серьезный ответ:
   -Доктором Айболитом. Буду лечить детей и зверей.
   -Вот как? Значит будущий коллега. А кого же все-таки ты больше хочешь лечить, детей или зверей?
   -Кто сильнее заболеет.
   Мальчик смотрел на меня небесными глазами, и, наконец, решился спросить:
   -А правда, что Вас прогнали из родного дома и страны, и теперь Вы беженец?
   -Правда, в общем-то.
   -Но Вы не переживайте, папа говорит, что Господь Бог никогда не оставит своих детей, у нас тоже жить неплохо.
   -Спасибо, Пантелеимонушка, кажется, я начинаю это понимать.
   Я был потрясен. Несчастное дитя, с рождения обреченное на страдания, пытается поддержать и утешить здорового взрослого дядьку!
   После обеда, состоявшего их наваристых щей, картошки с малосольными огурчиками и румяных пирожков со щавелем, зеленым луком с яйцами, сопровождаемом чарочкой домашнего смородинного вина, мы отдыхали с батюшкой в тени яблони, и я решился спросить:
   -Что у мальчика с ногой, пытались Вы его лечить?
   -Родовая травма. Необходима сложная операция, делают их только в Москве или за границей. Очередь огромная, или плати деньги, для нас недоступные.
   -Но ведь можно что-то придумать, спонсоров привлечь, в приходе же есть богатые люди!
   -Это невозможно, в приходе несколько десятков детей-инвалидов, и мне не пристало пользоваться своим положением. Я должен сам заработать мальчику на лечение.
   Я промолчал, но про себя подумал, что при удобном случае постараюсь кого-нибудь из пациентов расколоть на деньги, я не такой щепетильный.
   С этого дня у меня больше не возникало желания страдать по поводу своих несчастий, да и времени на это не было. Дежурства в больнице, разъезды по больным в качестве домашнего врача и поездки с отцом Виктором и Полиной отнимали все мое время. Только очень скоро я заметил, что с нетерпением жду встреч с этой женщиной, и придумываю для них повод. Зачастил в библиотеку, брал по одной книжке, чтобы скорее получить из рук Полины новую. Но короткие встречи в присутствии читателей и заведующей уже перестали меня удовлетворять. Я не знал, что мне делать, ведь библиотекарша не была женщиной моего типа, красивой, уверенной в себе королевой. Не знал как себя вести, и боялся своими ухаживаниями оскорбить скромную и благородную особу, явно не склонную к кокетству. Но желание более близкого общения вскоре пересилило мои сомнения, и я решил устроить для нее вечеринку. Вскоре нашелся и повод. Я сидел за столом в библиотеке и лениво рассматривал журнал "Здоровье". За столиком, где стояли ящики с карточками, в которые записывались выданные книги, две читательницы и заведующая библиотекой Галина оживленно обсуждали журнал мод. Речь шла о платье для коктейля, что в нем должно быть такого особенного. К разговору присоединилась вышедшая из хранилища Полина.
   -Помню, в самом начале семидесятых попался мне в руки эстонский журнал "Силуэт". Вот там подробно было расписано, что это такое и модели были с выкройками. Если говорить по существу, то это праздничный наряд, но не такой торжественный, как вечернее платье, не длинный. Фасоны там были оригинальные, некоторые в стиле "ретро", много красивой бижутерии.
   Когда читательница ушла, а Галина скрылась в хранилище (мне уже было известно, что в глубине его находятся кухня и туалет), я набрался смелости и предложил Полине:
   -Прошу прощения, я невольно слышал ваш разговор. Могу похвастаться, я большой специалист по коктейлям, предлагаю завтра устроить у меня вечеринку, я все приготовлю, а Вы что-нибудь сыграете. Коктейльное платье не обязательно.
   -С удовольствием. А то я уже соскучилась по своей шарманке. У меня завтра как раз выходной ( а то я не знаю!), только мне нельзя слишком задерживаться. А подходящее платье найдется. Правда, наверное, уже старомодное, по тому самому журналу и сшила.
   -Уверен, что оно превосходно. А соберемся, давайте, в обед, как раз никто не помешает - все соседи на работе будут. Часа в два.
   Полина согласно кивнула. Я поспешил из библиотеки. Нужно было съездить в центр города прикупить закусок, шейкер и формочки для льда. Алкоголя всех видов в холодильнике у меня имелось в избытке. В моей больнице благодарность докторам выражалась исключительно в жидком виде. Казалось, ночное дежурство сегодня не закончится никогда. Придя домой, я попытался поспать, но, проворочавшись часа два, оставил эту затею. Протерты бокалы из хозяйкиного серванта, изготовлены затейливые крошечные бутерброды, помыты и нарезаны фрукты. Первый коктейль ( мартини, лимонный и апельсиновый сок, немного водки и очень много льда) должен быть готов к приходу гостьи. А вот и она сама, легкий стук каблучков слышится за дверью. Неужели это моя робкая библиотекарша? До чего же может изменить женщину красивая одежда ! Атласное платьице сливового цвета едва прикрывает стройные коленки, обнажает тонкие округлые руки и шею, плавно переходящую в покатые плечи. Длиннейшая нитка жемчуга, перехваченная посередине узлом, свисает ниже пояса. На ногах туфельки мягкой кожи необычного серо-розового цвета на тоненьком невысоком каблучке. А вместо белых детских носочков - мама моя - прозрачные, почти невидимые колготки! А еще и слегка подвитые рыжеватые волосы, серебристые тени на веках и помада на губах.
   Полина близоруко щурилась и улыбалась, довольная произведенным впечатлением.
   -Вас и не узнать! - воскликнул я довольно бестактно.
   -Так ведь праздник, - ответила она, нисколько не обидевшись.
   -Давайте за стол, первый тост за Вашу красоту!
   Мы сидели за столом, пили коктейли, закусывая бутербродами и фруктами, и непринужденно разговаривали. В общении появилась некоторая легкость, она больше не была похожа на испуганную птичку. Когда я попросил спеть, охотно согласилась.
   Она села на круглый табурет у пианино, нога в розовой туфельке энергично нажала на педаль, руки с длинными пальцами, словно пара лебедей, широко взлетели над клавишами. Возможно ли было выбрать другую мелодию, чтобы привести меня в такое волнение? Сколько раз я слушал эти волшебные звуки у себя дома, и уже перестал их замечать. Ни разу не слышал их здесь, в России. Нет, Паулс здесь все еще очень популярен, но, в основном, крутят его песни в исполнении Аллы Борисовны. А известный мюзикл и Ольгу Пирагс сейчас никто и не вспоминает. Вернее, почти никто.
   Люблю я Вас так нежно,
   Но что нас ожидает...
   На картах судьба гадает,
   Гадает, и все молчит!
   Голос певицы поднимался от вкрадчивого с придыханием почти шепота до звенящих , отрывистых вскриков. Джазовые ритмы сотрясали старенькое пианино. Едва она закончила, как я стал просить еще и еще. Полина только послушно кивала.
   Нет, не забыть нам наше вчера
   Наступает иная пора.
   -Я совсем Вас замучил, пора выпить еще по коктейлю. Предлагаю любимый коктейль Хемингуэя "Дайкири". В мою студенческую бытность в Москве он был популярен не меньше, чем книги папаши Хэма. Тем более, что спиртное тогда было достать гораздо легче, чем книги.
   -А не крепковато будет? Ведь, помнится там основной ингредиент - это ром.
   -В самый раз. К нему положено много-много льда.
   Я быстро смешал коктейли. Когда предложил перейти, наконец, на "ты", Полина не стала возражать.
   -Тогда на брудершафт!
   Осмелевшая от музыки и вина, женщина только кивала. Но когда, отпив из бокала, я коснулся ее нежных губ, она сжалась всем телом, мне на миг снова стало страшно спугнуть ее. Но замешательство длилось только одно мгновение. Полина посмотрела мне прямо в глаза сверкающим взглядом и медленно положила мне руки на плечи. Какой там брудершафт! (братская дружба, нем.) Поцелуй длился, казалось, целую вечность, словно два человека пытались глазами, губами, языками проникнуть в самые сокровенные тайны души и тела друг друга. Единое желание уже захватило обоих так, что никакая сила в мире уже не могла бы нас остановить. Коктейльное платье, сверкнув сиреневой молнией, успокоилось на спинке стула... Кокетливый розовый бюстгальтер прикрывал только самое начало идеальной формы грудей, а такие же трусики - маленький треугольник внизу живота. То, что я принял за колготки, оказалось чулочками на широкой кружевной резинке. Полина наклонилась, чтобы отстегнуть перепонки розовых туфель, и медовые волосы скользнули с ее спины почти до самого пола. Все еще не веря своему счастью, я лихорадочно сбрасывал с себя одежду, а она медленно, словно во сне, снимала с постели пикейное одеяло и взбивала небольшие мягкие подушки. В голове у меня мелькнула мысль, что она не слишком смущена таким оборотом дела, и сразу же исчезла. Никаких больше мыслей не было в моей голове. Все растворилось в одном только мощном желании слиться с этим прекрасным телом, ворваться в его пылающую глубину и биться с ним в одном ритме любовных движений по пути к неслыханному наслаждению...
   Очнулся я, как мне показалось, через несколько часов, и почувствовал страшную тревогу. То ли я так постыдно заснул после любовного акта, то ли потерял сознание. А может, мне вообще все это приснилось?
   Полина лежала на боку, повернув ко мне разрумянившееся личико, подпирая рукой рыжую гриву волос. Она улыбалась мне припухшими розовыми губами, прозрачными глазами и, кажется, каждой веснушкой на тоненьком носике. Из одежды на ней были только эти потрясающие чулки.
   -Извини меня, хорош кавалер, накинулся на тебя, как дикарь, а потом сразу спать отрубился.
   - Зачем извиняться, ведь можно все поправить, - хихикнула она, - а спал ты всего минут двадцать.
   -Правда? А мне показалось, что несколько часов, таким свежим и сильным я себя чувствую!
   -Я тоже чувствую такой прилив сил. Это потому, что мы с тобой обменялись энергией, которая так подошла каждому из нас, - на полном серьезе объяснила Полина.
   -И откуда такие глубокие научные познания?
   -Из журнала "Наука и жизнь", естественно.
   -Ну, тогда по науке начнем все сначала, но сперва выпьем шампанского, за нас с тобой.
   -Мне чуть-чуть. Я хочу наслаждаться каждым мгновением с тобой, и ничего потом не забыть.
   Бедная , она словно заранее чувствовала , что недолго нам придется предаваться любви, что разлука уже не за горами.
   Но сейчас мы были вместе. Полина наклонилась надо мною, и ее тело стало плавно извиваться, словно совершая диковинный танец из ритуала жрицы любви. Атласные грудки скользили по моей груди и животу, пальчики порхали над моим телом, легко касаясь самых чувствительных мест. И я вдруг вообразил себя старым роялем, бесполезно пропылившимся много лет в темном углу, и из которого талантливая пианистка неожиданно извлекла прекрасную мелодию любви, на какую он, казалось, никогда не был способен. С трудом удерживая новую вспышку желания, я покрывал поцелуями все ее точеное тело. Губы мои пылали так, что, казалось, их прикосновения оставляют ожоги на ее нежной коже...
   Когда отхлынула волна желания, и мы умиротворенные лежали, едва касаясь друг друга пальцами рук и ног, Полина, вздохнув, сказала:
   -Не хочется вставать, но нужно сходить в ванную, пока не пришли соседи.
   Она набросила мой халат, обернув его вокруг тела чуть не два раза, и выскользнула в дверь, а я остался лежать, мучаясь вопросом, откуда у такой робкой, застенчивой женщины этакие познания в искусстве любви? Не из библиотечных журналов же, на самом деле!
   Когда Полина свеженькая, с сияющими капельками воды в волосах, вернулась в комнату, я не удержался, и спросил ее об этом.
   Откуда? Так за десять лет замужества чему-то научилась.
   Поистине, сегодня день великих открытий! Полина замужем?
   -Извини, но я как-то об этом не подумал. А где твой муж?
   -Три года, как его нет, погиб. Он был военным, летчиком. Отметился во всех, наверное, горячих точках. Афган, Ангола, Латинская Америка. Ранения, контузии. Видались мы, в основном, в госпиталях да санаториях, где он долечивался. Даже ребенка не успели завести. Потом его демобилизовали, он устроился на работу в таможню, только начали нормальную жизнь, квартиру ждали, и тут эта нелепая история.
   -Если тебе об этом тяжело вспоминать, не надо, не говори.
   -Да что там, расскажу, раз уж начала. Ты имеешь право знать обо мне все. Злая насмешка судьбы - погиб он в мирное время по собственной дурости. Есть у нас тут популярный пляж - песчаная коса на том берегу реки. Так вот, после пикничка вся компания возвращалась домой по мосту, а он решил покрасоваться, и отправился вплавь. А там ширина не меньше километра и подводные течения. Достали его через неделю далеко от города. Опознала я его только по шрамам да татуировкам.
   И она замолчала, очевидно, представив вновь эту жуткую картину. А может, видела сейчас, как ее муж, полный жизни, загорелый, мускулистый прыгает в воду, и некому его остановить. А, кстати, почему некому, где была она сама?
   -Он у тебя был любителем развлечений? Вы не очень-то подходили друг другу, верно?
   -Ты рассуждаешь так же, как его многочисленные поклонницы. Каждой казалось, что ему скучно со мной, а хорошо будет только с ней. А ведь у нас с ним было много общего. Не всегда я была такой...-она поискала слово, - пришибленной. Закончила на "отлично" музыкальное училище. В консерваторию, правда, не прошла по конкурсу, и потом больше поступать не пыталась. Как мне объяснили мои же сокурсники по училищу, шансов у меня не было никаких - ни блата, ни денег, ни еврейской крови. Пошла работать в библиотеку, потом поступила заочно на библиографический факультет. Но музыку не бросала - давала уроки, да еще аккомпанировала на концертах в Доме офицеров, я там еще в детстве с папой на праздниках выступала. Однажды на дне рождения боевого генерала самому Муслиму подыгрывала, даже подпевать он меня заставил. Очень милый человек, правда, хмельнее, чем солнцем, опьяненный собственной славой. Там-то мы и познакомились с Валерой. Он приехал в отпуск, геройский летчик, записной танцор и певец. Это был человек-фейерверк, из любого дня мог сделать праздник. Как сейчас, вижу его на сцене, в фирменной битловке, гитара сотрясается в руках, прыгает, как мальчик, напрочь забыв о всех своих ранениях и контузиях. И знаешь, мне это нравилось, и я от него ни в чем не отставала. И все бы было хорошо, если бы не его бабы. Вроде бы и не бегал он за ними, но как-то так относился, что чуть ли не каждая вторая, воображала, будто он влюблен в нее по самые уши. Чего я только от них не наслушалась, то, что я серая мышь, и живет он со мной из жалости, то жаловались на его неверность, поливали грязью соперниц, и требовали прекратить такое безобразие. На все мои претензии он преспокойно отвечал, что ничего серьезного у него с этой дамой и со всеми другими не было и нет. Правду говорил, или нет, Бог ему судья. Но на том злосчастном пикничке был он с женщиной, а мне сказал, что у них мальчишник. Так что, светлая память о моем муже оказалась несколько попачканной. После его смерти я с мужчинами не только не общалась, смотреть на них не могла. Пока не встретила тебя. Ну что ж, теперь ты обо мне все знаешь.
   ******
   Вот, Полинька, ты хотела знать, как я тебя воспринимаю, и что я помню из нашего первого близкого общения. Рассказал, как умел, прости, если что не так, очень уж волнуют воспоминания о том дне.
   Целую. Твой Георгий.
  
   P.S.
  
   Перечитал свое письмо. Да, насчет писательского дара ты мне явно польстила. Какая- то синтементальная порнушка получилась. А впрочем, кто из писателей умеет правдиво и ярко рассказывать о самом сокровенном в любви? Кроме Бунина никто и в голову не приходит. Здесь есть компьютер, а в нем такая система доступа к разной информации, куда там твоей библиотеке, называется "интернет". Открыл вчера там Мопассана, прочитал "Жизнь" по-русски и по-французски. Как-то не слишком впечатляет эта голая физиология, начисто лишенная душевного, а тем более, духовного притяжения. Наверное, я заразился от тебя. Помнишь, ты как-то сказала, что имеешь большой недостаток - для тебя невозможен секс без любви, а с точки зрения сексопатологов - это почти что болезнь.
   А я обожаю твои недостатки еще больше, чем достоинства!
   После того дня я объездил несколько банков, чтобы получить ссуду под залог моего музейного автомобиля. Молодые прилизанные банкирчики предлагали за него совсем уж смехотворные суммы. Наконец, мне повезло встретить пожилого управляющего, знающего толк в раритетах. Ссуды, по моим подсчетам, должно было хватить на земельный участок, фундамент и коробку двухэтажного дома.
  
  
  
  
   Письмо седьмое. О грешнике, который не успел исправиться.
  
   Спасибо, дорогая моя, за то, что тебе так понравились мои откровения. А больше всего меня радует то, что после них ты по-новому оценила себя. Надеюсь, что твоя, как ты выражаешься "пришибленность" навсегда останется в прошлом.
   А теперь я расскажу тебе о том, что было дальше, и как, и почему я попал сюда.
   После того коктейля я окончательно убедился, что ты та самая единственная женщина, предназначенная мне свыше. Сам удивлялся себе, как можно было прожить столько лет, и ни разу не испытать настоящей любви. Я был просто одержим тобою, да почему был? И до сих пор, где бы я ни был и чтобы не делал, я не забываю о тебе ни одной минуты, мечтая слиться с тобой в нашей невероятной близости, дыша одним дыханием и переживая одни и те же чувства. А тогда я искал любую возможность встретиться с тобой. В библиотеке, уткнувшись в так и не прочитанный журнал и ревниво слушая, как ты разговариваешь с читателями, в твой обеденный перерыв, когда ты прибегала ко мне на полчаса, и в великие праздники, когда совпадали наши выходные дни. Иногда ты стала приходить и поздно вечером, но никогда не оставалась ночевать, боясь надолго оставить больную мать. Очнувшись от безумных объятий, я открывал глаза и видел свисающую со спинки стула твою темную, в мелкий цветочек юбку, белые носочки на полу возле кровати (я уже знал, что ты носишь их, спасаясь от пыли, которой местный кирпичный завод щедро усыпал все окрестности), и думал о том, что же мешает нам быть вместе? И скоро мне пришлось давать ответ на этот вопрос. Приближалось время исповеди, назначенное мне отцом Виктором. Как православная церковь относится к внебрачным отношениям, было мне известно. Однако, я оправдывал себя тем, что оба мы свободны, и чужой жены я не возжелал. Отец Виктор не какой-то фанатик или аскет, возможно, отнесется ко мне с пониманием. Еще смущало меня и то, что нетрудно будет ему догадаться, о какой женщине идет речь, и не ошибся. Вот что я услышал от него:
   -Не обманывайте себя, Георгий Карлович, без Божьего благословения связь мужчины с женщиной всегда греховна. Голая страсть, не скрепленная взаимными обязательствами и заботой друг о друге, добром никогда не закончится. А что мешает Вам повенчаться, если возлюбленная Ваша свободна и принадлежит к православной Церкви? Ваша бедность и бездомность? Да полно, все это преходяще. Сегодня Вы живете в ее доме, а завтра построите новый или поменяете квартиру, практика у Вас, как я знаю, идет в гору. Оставьте свою гордыню и берите с благодарностью ту, которую посылает Вам Господь. Не уверены в своих чувствах, боитесь, что жарко вспыхнувшая страсть быстро отгорит? Опасаетесь, что заставите страдать женщину, и без того много пережившую? Вот это уже серьезно. Хотите испытать себя? Говорят, разлука, как ветер, маленькую любовь она погасит, а большую раздует в большой костер. Так вот, я скоро уезжаю на два года работать в Африку в православную миссию. Господь Бог дал мне редкую возможность, исполняя свой христианский долг, заработать еще и неплохие деньги. Сами знаете, для чего они мне нужны. У нас нет врача, недавно ему отказали в загранпаспорте, потому что раньше он работал в секретной медсанчасти. Видно побоялись, что расскажет африканцам о геморроях засекреченных ученых! А для Вас, я полагаю, этот паспорт не проблема. Если ответите "да", я готов дать Вам рекомендацию, ответ надо дать завтра.
   В который раз после отъезда из Латвии меня охватило чувство, что все за меня в этой жизни уже решено, и мне осталось только исполнять предначертанное.
   Я уговаривал тебя и себя тем, что, перетерпев два года разлуки, мы сможем достойно жить вместе всю оставшуюся жизнь, и что счастье быть с тобою мне надо заслужить. Но страх и тревожные предчувствия двумя когтистыми кошками уже царапали мою душу.
  
  
  
  
   Письмо восьмое. К совсем посторонней женщине (оставшееся без ответа).
  
   Госпожа Каскина! Мы с Вами не знакомы, поэтому не буду распространяться, каким потрясением стало для меня известие о смерти Полины. Целый год не могли мы получить друг от друга никаких вестей. Здесь вспыхнула междоусобная заварушка (мало этим людям природных катаклизмов, эпидемий и беспросветной нищеты!), прекратили работу и аэропорт, и железная дорога. Гуманитарные грузы и все, необходимое для работы миссии , с великим трудом доставлялись на грузовиках из соседнего государства. Когда, наконец, я получил почту, там были полные тревоги за меня письма Полины и Ваше страшное письмо. Себе я все время задаю вопрос, почему у меня не было ни малейшего ощущения, что ее уже нет в живых? Да, я скучал, беспокоился за нее, но не более того. Мне бы очень многое хотелось спросить у Вас. Отчего так скоропостижно умерла молодая женщина, не имевшая, в сущности, никаких серьезных заболеваний? Что за странное для православной христианки завещание о кремации, да еще о похоронах в деревенской глубинке! Что-то я не припомню, чтобы она вообще упоминала о каких-то родственниках. Где сейчас ее мать, и что за нужда заставила Полину продать комнату? Почему она ни о чем таком мне не написала?
   Прошу Вас, расскажите, то, что Вам известно, особенно о месте захоронения. Мысль о том, что я даже никогда не смогу навестить ее могилу, приводит меня в отчаяние.
  
   С уважением доктор Крауминь..
  
  
  
   Письмо девятое. В невозвратную сторонку.
  
   Наверное, я безнадежный грешник и тупой болван. Почему я не оценил того счастья, которое послал мне Господь, не уцепился двумя руками за эту женщину, не прижал к себе, не заботился и не оберегал такое хрупкое существо? Прав был отец Виктор, это гордыня погнала меня на край света, прочь от моего счастья на целых два года.
   Когда я, не веря своим глазам, в третий раз прочитал страшное письмо этой странной
   дамы, то понял, что окончательно погиб. Казалось, адская бездна разверзлась подо мной, и я лечу по спирали, со страшной скоростью падая в черный мрак. Странное чувство охватило меня. Это была невыносимая боль, болело везде, и непонятно где. Теперь я знаю, что душа человека не живет в каком-то одном месте, она пронизывает все его тело. И почему никто из медиков до этого не додумался! Это был бы настоящий переворот в медицине. Я не знал, что делать, чтобы хоть немного ослабить эту боль. Выпил стакан спирта, как настоящий русский, не помогло. Принял несколько болеутоляющих таблеток, рискуя создать в крови дикий коктейль из них и спиртного, никакого эффекта. Но, видно, алкоголь все же подействовал. Я увидел на столе тетрадку, из которой когда-то вырывал листы для писем к тебе, взял ручку, и начал писать. Бог мой, что я там нес! Жаловался тебе на тебя, почему ты оставила меня одного, почему не была со мной откровенной, плакался, как мне тяжело сейчас. Спрашивал, где ты сейчас, и встретимся ли мы когда-нибудь. Удивительное дело, но скоро мне стало легче, и я забылся тяжелым сном. Наутро я прочитал свои сочинения, и подумал, что если мне не довелось увидеть тебя мертвой, то почему бы не считать, что ты жива и писать тебе письма? Все же хоть какое-то облегчение. Буду писать тебе, как и раньше. Только вот листки из тетрадки уже не надо вырывать.
   Сегодня мы выезжаем на вакцинацию. Власти наконец-то навели порядок в одном из районов, вытеснив далеко в пустыню босоногих повстанцев. На обратном пути навещу отца Виктора, как-то он продержался почти год без гуманитарной помощи?
   Оказалось, не только продержался, но и достиг невероятного. Еще до отъезда он со свойственной ему обстоятельностью изучил книги про разведку подземных вод, и, не без Божьей помощи, открыл возле своей деревни водоносный слой. Я застал его на большом зеленеющем огороде, где он учил туземцев подкармливать овощи навозом. По-моему, его Бог признан здесь главным божеством, а сам отец Виктор не менее, чем пророком. Приняв душ из поднятой на высоту бочки, укутанной от жары старым ватным одеялом, мы зашли в его прохладную церковь-хижину. В полумраке тихо горела лампада перед иконой Казанской Божьей Матери. Ласково глядела она на меня с потемневшей иконы огромными карими глазами, словно стараясь утешить и поддержать. Так заныло сердце, вдруг захотелось домой, к тебе.
   Мне не пришлось ему ничего рассказывать, матушка Таисия обо всем мужу написала.
   - Мужайтесь, Георгий Карлович, и не вините себя. С таким же успехом и я должен угрызаться совестью, ведь это именно я предложил Вам уехать. Но нам не дано предугадать последствия наших поступков. Не может доброе дело, на которое Вы решились быть причиной этого несчастья. У Господа Бога иное, чем у людей понимание блага и беды. Я думаю, что в ином мире Полина вкушает и мир, и покой, которых ей так не доставало в жизни.
   -А я подумал, что и на том свете душа твоя болит о матери, и может быть, обо мне, а вслух сказал:
   -А как же я, почему я снова так жестоко наказан?
   -Почему наказаны? Вы жили без нее много лет, потом узнали ее любовь, пусть и ненадолго. Вспоминайте о ней, молитесь, продолжайте ее добрые дела. Найдите, когда вернемся, ее матушку. Живите так, как будто она всегда незримо с Вами. Да так оно, в сущности, и есть.
  
   Письмо десятое. Московскому адвокату.
  
   Дорогая моя Любовь Моисеевна!
   Полгода дожидалось меня твое письмо. Почти в то же время, что и Милашу, я потерял самого близкого мне человека, женщину, которую видел уже своей женой. Видно судьба все же немного сжалилась надо мной, хотя бы в том, что я узнал о смерти моей последней на земле родственницы намного позднее. Не знаю, выдержал бы мой рассудок сразу два таких удара.
   Бесконечно жаль мою бедную тетушку . Грустно и стыдно сознавать, что ту немногую частицу счастья и любви дал ей какой-то проходимец, который ее же и погубил. Представляю, как ей, женщине благородной и романтичной, было терпеть наглость этого Мирона, разграбление и разврат в собственном доме. Однако, я думал об этом человеке лучше. Жениться по поддельному паспорту, не разведясь с законной супругой, водить в дом потаскушек на глазах у жены, это все-таки глупо. Хотя, он знал, что Милаше с ее чистотой и наивностью мысль об обмане и в голову не придет, а о тебе не подумал. Спасибо, что не дала совсем разграбить дедушкину квартиру и помогла тетушке переписать завещание. Через месяц я приеду в Москву, чтобы все оформить, так, как ты скажешь. Что касается моих планов на будущее, то в столицу я переезжать не собираюсь. Квартиру продам, деньги мне нужны на лечение одного мальчика, сына моего самого близкого друга, да еще дом надо достраивать. Дом для меня одного теперь тягостно велик. Однако, я подозреваю, что пустым он будет недолго. Друг мой, православный священник отец Виктор живет с семьей в маленьком домике, принадлежащем церкви. Из-за своей честности и откровенного осуждения некоторых своих коллег за склонность к роскоши и сребролюбию, нажил он немало врагов, и в любой момент может загреметь в какой-нибудь приход на краю географии нашей области. А мальчику нужно постоянное наблюдение врача, ему уже сделали одну операцию в Москве, а предстоит еще не менее двух. Ты, наверное, удивлена, что я теперь живу для вроде бы посторонних людей. Не удивляйся, вера в Бога делает с людьми и не такое.
   Есть у меня и еще одна причина оставаться здесь. В обстоятельствах смерти Полины многое для меня кажется странным. Начальница ее со мной об этом разговаривать не пожелала, а вот уборщица из их библиотеки рассказала, что Поля продала комнату, чтобы покрыть какую-то просто чудовищную недостачу книг. Это при ее-то просто патологических честности и аккуратности! Еще более странным кажется ее завещание (и когда только успела, ведь умерла скоропостижно от инсульта!) о кремации и похоронах в какой-то никому не известной деревне. Я разговаривал с отцом Виктором, он подтвердил, что Полина, как и положено православной христианке, кремацию осуждала и говорила, что у них есть семейная могила на самом старинном кладбище города. Если ты сможешь, как человек опытный и просто мудрая женщина, посоветовать, с чего мне начать распутывать этот клубок, буду тебе бесконечно благодарен. А в качестве гонорара возьми себе драгоценности моей матери. Мне их больше некому подарить.
  
   Письмо одиннадцатое. Призраку интерната "Крутая горка".
  
  
   Гремучий ПАЗик, ветеран отечественного автостроения, громыхает по разбитому шоссе, унося нашу благотворительную команду все дальше от города. Наша цель сегодня - неврологический интернат для инвалидов "Крутая горка", затерянный где-то в излучинах реки Пьянки. Мой главврач организовал этот выезд по просьбе директора интерната, своего старого приятеля. По его словам, живут там больные среди самой распрекрасной природы, на здоровой деревенской пище и молоке, да вот только специалисты-медики в этой глухомани не задерживаются, и с аппаратурой напряженка. А посему везли мы аппарат для ЭКГ, подарок благотворительного фонда, и должны были научить тамошних врачей им пользоваться. Ни сделать, ни прочитать кардиограмму никто из них не мог.
   Пыльные деревья неизвестной породы, щебень фонтанчиками из-под колес. Пригородные усадьбы с большими, ухоженными огородами, сменяют небогатые деревеньки. Что за манера у нас строить дороги по самому центру селений! От выхлопных газов почернела большая часть домов, а некоторые осели в землю, а то и вовсе стоят с проваленными посередине крышами, словно с перебитыми хребтами. Под дорожную тряску я думаю о своем. Похоже, что Полину угробили вполне сознательно, и сделала это та самая новая заведующая. По совету Любы Моисеевны я навестил местный нелегальный книжный рынок, так называемую "плешку".. На небольшом плоском пятачке на крутом берегу реки под тенью заброшенного трамплина собирались местные книголюбы. Потолкался среди продавцов, в надежде найти книги со следами библиотечных штампов. Через несколько заходов заметил, что на рынке имеется свой неформальный лидер. К нему часто обращаются покупатели и продавцы за советом, где что можно купить, и какова настоящая цена того или иного издания. Я познакомился с Александром Гавриловичем, так звали знатока, и на мой самый главный вопрос он ответил сразу и с видимой охотой. Чувствовалось, что для него тема тоже больная.
   -Как не быть, полно здесь библиотечных книг. И не то чтобы зачитанных отдельными читателями, а в отличном состоянии.
   -Из какой библиотеки, знаете? - с замиранием сердца, как охотник, напавший на след, спросил я. И получил долгожданный ответ.
   -Есть тут такая библиотека, им. Мичурина. Года два назад появилась там заведующая, все книжники в городе ее прекрасно знают. Работала завсекцией в большом книжном магазине, тырила почем зря, пока продавщицы не взбунтовались. У них же коллективная материальная ответственность, надоело за нее деньги вкладывать. Ее бы от книжек гнать поганой метлой, так нет, предоставили козе новый огород. Говорят, что крышует ее какой-то высокого ранга милиционер, и, судя по тому, как ее подельник Аркашка себя чувствует, похоже это на правду, - и он показал на тучного мужчину, восседавшего в раскладном кресле перед таким же столиком с разложенными книгами. Живот, обтянутый фирменной засаленной майкой, опоясывал широкий ремень с внушительной сумой для денег.
   -Скажите, а примерно год тому назад не было у него больших предложений дефицитных книг?
   -Да, как раз и были, самые в ту пору популярные, новые детективы, Солженицын, Гинсбург, "Кремлевские жены", да много всего, каждая в 3-5 экземплярах. А Вы не из милиции?
   Я разочаровал словоохотливого книголюба, сказав, что нет, и поспешил к толстяку.
   Книжечки у того были, в основном, новые, но, порывшись хорошенько, нашел я парочку с небрежно вытравленными библиотечными штампами. Тут же отдав за них запрошенные деньги, я обратился к Аркадию. Представился немцем, вернувшимся вместе с родителями на историческую родину, и спросил, не может ли он достать в подарок моим старикам собрания сочинений классиков издания шестидесятых годов, ностальгия, мол, замучила.
   Купец распялил в широкой улыбке сальные губы, и пообещал к следующему базарному дню товар предоставить. И Александра Гавриловича, и Аркашу я записал на диктофон, а к назначенному времени еще и одолжил у своего пациента, частного детектива, кинокамеру для скрытой съемки. Так что, запечатлел исторический момент передачи Аркадием библиотечных Алексея Толстого и Федора Достоевского.
   Следующий мой поход был в Полинину "хрущебу". Дверь мне открыла молодая женщина, весьма напоминавшая лицом госпожу Маскину, за подол ее махрового халата цеплялся кудрявый упитанный ребятенок. На мой вопрос, могу ли я увидеть Елену Федоровну, молодая мамаша довольно грубо ответила, что она здесь больше не живет, а куда переехала, неизвестно. Я стоял перед захлопнутой дверью, размышляя, куда податься дальше, когда из лифта вышла невысокая женщина и стала отпирать ключом дверь соседней квартиры. Увидев меня, она дружелюбно кивнула и спросила:
   -А Вы к кому ?
   Услышав о моем неудачном заходе, она посочувствовала:
   -Как же, расскажут они. Не знают где! Да сами же соседку в дом престарелых упекли, а теперь обхаживают, чтобы квартиру им отписала. Да только тетя Лена из ума еще не вышла, фигу им показывает. Говорит, что Полиночку они и угробили. Откуда знаю? Да от самой тети Лены и слышала, когда навещала ее в приюте, в Зеленом Бору. А в квартиру они самовольно заселились, ключ у Полиночки стащили.
   Итак, круг замкнулся. Теперь мне есть, с чем идти к госпоже Маскиной.
   От размышлений меня отвлек пейзаж за окном. На фоне длинного коровника на невысоком постаменте крепко стояла на толстеньких ногах гипсовая девушка. В одной руке у красавицы был сноп сена, а другую она положила на холку такого же упитанного бычка. Большой указатель гласил " Ордена Ленина скотооткормочный совхоз имени 22- го съезда КПСС ". От огромных куч навоза поднимался нестерпимый запах . Жилые двухэтажные блочные коробки стояли совсем рядом с коровником.
   -Как эти люди тут живут, до сих пор не задохнулись! Привыкли что ли?
   Я посмотрел на своего водителя. Он, никак не реагируя на скверный запах, мурлыкал песенку, блестя лысиной и устрашающего вида стальными зубами.
   -Вы местный поинтересовался я .
   -Да, крутогорский?
   -Ну, и как живется у вас нынче на селе?
   -Да у нас-то в Горке хорошо, не то, что в других деревнях. Там денег месяцами не видят. Что в своем хозяйстве вырастят, продают за бесценок спекулянтам. А у нас зарплата хоть и небольшая, а дают вовремя, лук, картошку в приют сдаем, рыбу ловим. Обедаем на работе, еды всем остается, много ли психам-то надо!
   -А почему психам, разве интернат не неврологический?
   -Нервные, психи, какая разница!
   Я замолчал, озадаченный такой своеобразной диагностикой. Но, очевидно, такого подхода придерживался здесь не только водитель. А он в это время показал мне в окно на рослого пожилого мужчину, выходившего с пыльной проселочной дороги на шоссе. Одет мужчина был в кокетливое крепдешиновое платье с крылышками по моде пятидесятых годов, туфли на высоких каблуках и соломенную шляпку с линялыми цветами.
   -Это наш Володя в райцентр в библиотеку подался. Умнущий, между прочим, мужик, инженером работал, пока не случился с ним такой заскок, в бабьи платья рядиться.
   Мы свернули на тот самый проселок, и автобус закачался по глубоким ямам. Однако, виды по краям дороги открылись просто потрясающие. Зеленые ивы мочили свои косы в прозрачной воде Пьянки, золотые пески правого берега спорили красотой с украшенными слоями разноцветной глины обрывами левого. По коврам из лилий и кувшинок, казалось, можно было пешком перейти на другую сторону реки.. Пожалуй, для нервнобольных обстановка здесь подходящая. Не знаю, как для психов.
   Пансионат оказался длинным двухэтажным зданием, вольготно раскинувшимся в тени старых берез и буйных сиреней. От загороженной подгнившим штакетником территории к реке вела деревянная, крутая и тоже сильно обветшавшая лестница. С другой стороны приют был защищен от ветров пологим зеленым холмом. Бабочки, шмели, теньканье всевозможных пташек, одуряющий запах луговых трав...Не верилось, что в этом райском уголке поселилось столько человеческих боли и трагедий.
   Здоровенный парень с целой шапкой золотых кудрей на голове и добродушной улыбкой на широком туповатом лице, услужливо помог нам разгрузить аппаратуру. Навстречу уже спешил главврач, крепкий краснолицый мужик. По его до отвращения жизнерадостному лицу видно было, как мужественно переносит доктор страдания ближних своих.
   -Значит, электрик уже ждет, подключайтесь, покажете Алеше, - он кивнул на тощенького рыжего врача, - что и как. А в 15-оо собираемся на бережок, на лодку и в луга. Уха уже будет готова.
   Алеша оказался парнем на редкость сообразительным, так что к назначенному часу мы с ним не только сняли кардиограммы, но и успели осмотреть немало особо сложных больных. Я спросил, не скучно ли ему в такой глуши. Он ответил, что скучать здесь некогда, да он и в городе немного развлечений видел - учеба и работа занимали все время. А здесь и рыбалка, и лес, и условия после детдома и студенческой общаги неплохие. Но чувствовалось, что парень что-то недоговаривает.
   Сняв белый халат, я ,не спеша, шел по коридору пансионата в предвкушении нечаянного отдыха на природе. Вдруг мое внимание привлекла больная. Высокая худая женщина двигалась впереди меня по коридору мелкими шажками, передвигая ноги толчками, словно стреноженная лошадка. На миг мне показалось, что я схожу с ума. Нет, я мог бы узнать эту фигурку из сотен тысяч других женских фигур! Эти узкие покатые плечики, хрупкая талия, поникший стебелек тонкой шейки... Хоть я и стал верующим человеком, но не верю в призраков, тем более разгуливающих среди белого дня по коридорам пансионатов. Я обогнал женщину и резко повернулся к ней лицом. Сомнений больше не осталось. Это была Полина. Но как она изменилась! На синевато-бледном лице совсем не выделялись такие же бледные губы, заострился и без того тонкий носик, а в огромных, в пол-лица глазах застыли страдание и страх. Я подошел к ней вплотную, не решаясь обнять ставшее таким хрупким тело.
   -Что с тобой, как ты сюда попала?
   Она пожала плечами, еще ниже опустила голову и обеими руками судорожно сжала вырез застиранного синего халата. Что прятала она от меня? Стыдилась серой больничной рубахи или пыталась прикрыть крестик на груди, который я подарил ей перед отъездом? Он по-прежнему висел на тонкой шейке, только не на платиновой цепочке, а на розовой ленточке, какими завязывают коробки конфет. Как будто я мог не узнать ее без этого крестика!
   -Что ты молчишь, не можешь говорить?
   Она кивнула и отвернулась от меня. Я видел ее профиль, медленно стекающую по щеке слезу, выбившуюся из-под линялого старушечьего платка прядь волос, неровно обкромсанную каким-то горе - парикмахером. Было бесконечно жалко ее, но в глубине моей души росло ощущение восторга от этого чуда : она ожила для меня, она меня узнала!
   Когда потрясение от неожиданного воскресения Полины немного улеглось, я усадил ее рядом с собой на низкую скамейку в коридоре, взял за руки и не терпящим возражения тоном приказал :
   -Через пятнадцать минут приходи в кабинет главврача, и не вздумай от меня прятаться! Раз уж я тебя нашел здесь, то больше никогда не оставлю!
   Я поспешил на берег, все оглядываясь на оставшуюся неподвижно сидеть на скамейке Полину. На берегу уже дожидались главврач, завхоз с корзиной всякой снеди и уже знакомый мне Алеша. Не вдаваясь в подробности, я сказал, что никуда не еду, потому что мне необходимо осмотреть еще одну больную.
   -Ты, Карлыч, поаккуратнее с нашими пациентками, они ведь могут быть непредсказуемыми. Одна тут недавно в заврайздравом чернильный прибор метнула, еле увернулся.
   Проигнорировав панибратское обращение, и не вдаваясь в подробности, за что чиновник чуть не получил по ушам, я попросил:
   -Мне нужна будет одна история болезни.
   -Конечно, возьмите в регистратуре, скажите, что я разрешил.
   Через пять минут я уже сидел в кабинете главврача и листал историю болезни Полины.
   Обширный левосторонний инсульт, нарушение двигательной функции, полная потеря речи. Инвалидность первой группы. Лечение... Да, насчет лечения здесь явно не перетруждаются. Тромбо-Асс, изредка энап и аскорбинка. Странно, а это что такое ? Несколько уколов, которые назначают при тяжелейших психических расстройствах. Помню из моей практики в психушке, применяли их как наказание самым буйным психам. Переносятся крайне тяжело.
   В коридоре послышались уже знакомые неровные шаги. Я открыл дверь, схватил это ставшее совсем легким тело и перенес Полину в кабинет.
   -Ты совсем не можешь говорить?
   Она только помотала головой.
   -Язык не слушается ? Не помнишь слова?
   Пожала плечами мне в ответ.
   - А читать и писать можешь?
   Не может.
   -Тебя обижали здесь? Главврач, больные?
   Молчание и никаких движений.
   -Кто тебя сюда поместил? Не госпожа ли Маскина?
   Глаза Полины загорелись, а руки сжались в кулачки.
   -Не переживай. Она свое получит. Но для этого ты должна выздороветь и заговорить. Придется тебе, моя дорогая, во всем слушаться меня. Я тебя обязательно вылечу, иначе какой же я. на фиг, доктор Айболит!
   Она подняла на меня тревожные глаза и впервые улыбнулась бледной тенью улыбки.
   -Ты хочешь что-то спросить? Быть может, о своей маме? Не беспокойся, с ней все в порядке. Она сейчас тоже в пансионате, но скоро будет дома, ты уж мне поверь.
   Мы просидели в кабинете главврача до самого вечера, я рассказывал, обо всем, что было со мной в эти два года, стараясь не волновать Полину подробностями. Она реагировала очень живо: ахала, вскакивала с места, мучительно пыталась что-то сказать. Наконец я с трудом отправил ее на ужин, сказав на прощанье:
   -Через пару дней я улажу кое-какие дела, приеду и заберу тебя отсюда. Сначала в больницу, а там и домой. А сегодня не показывай, что мы с тобой знакомы. Что-то мне не нравится ваш главный. Кстати, не знаешь ли, кто тут из женщин запустил в райздравского чиновника прибором и за что?
   По загоревшимся злостью глазам и сжавшимся до белых косточек кулачкам стало понятно, кто была эта женщина.
   На обратном пути в автобусе я попросил своего шефа сесть на заднее сиденье, мол, есть разговор не для чужих ушей.
   -Не показалось ли Вам, что не все в порядке во владениях Вашего друга.
   -Какое там, показалось, - ответил он прямо, - Шурка обнаглел до последней степени. Он тут на пикничке хвастался, каких высоких гостей принимает, ну, и они его не забывают, получил особнячок в районном центре, съездил во все возможные заграницы. Нет, чтобы заведению помочь. Хозяйство в полной разрухе, лечения никакого. А он пирушки устраивает. Кстати, с девочками. Вот и сегодня приготовил для нас двух красоток, весьма сочных, но с явными признаками дебилизма.
   -И вот есть же, судя по всему, охотники на таких!
   -Не сомневайтесь. Беззащитность женщины многих ущербных мужиков очень возбуждает! А некоторые из этих девочек весьма активны в любви, оно и понятно, тормоза-то отсутствуют начисто!
   -Кстати, о больных, я ведь встретил там свою знакомую, да что юлить, невесту.
   -Вот как? И как же она сюда попала?
   -А вот с этим мне придется разобраться. А сейчас у меня к Вам великая просьба, перевести ее к нам.
   -Нет проблем. Одноместные палаты у меня, правда, в дефиците, но после ремонта оборудовали мы комнату для отдыха персонала как раз в вашей неврологии. Ее пока и займите, там есть все необходимое. Заболевание, конечно, тяжелое?
   -Да, тяжелейший инсульт.
   -Я в свое время познакомился с одним ученым из Екатеринбурга, он разработал прекрасное средство для рассасывания гематом. Результаты опытного использования просто поразительные. Но до промышленного производства дело так и не дошло, как это у нас часто случается. Так, выпускают опытные партии под заказ за большие деньги.
   -Вы должны дать мне его адрес, денег я найду.
   -Вы сначала сделайте полное обследование, да прочитайте литературу, я завтра же найду. Посмотрите, посмотрите, подойдет ли лекарство в вашем случае, а связаться с ним нетрудно. Да, и возьмите пару дней отгулов, чувствую я, что они Вам, Георгий Карлович, очень понадобятся.
   Отгулы мне ой, как пригодились. На следующий день у меня было запланировано два дела, оба трудных, но по-своему приятных.
   В библиотеку к госпоже Маскиной я ввалился в полной боевой готовности. Прошел на кухню, где она сидела над вместительной салатницей и задумчиво смаковала курочку со сложным гарниром. Запах пряностей просто дразнил нюх. Никогда еще в жизни мне не было так приятно испортить человеку аппетит! Дама подняла на меня горящие гневом выпуклые рачьи глаза:
   -Кто Вам позволил сюда зайти? Я же сказала, что ничего больше не знаю о Полине!
   -Ой, ли? И про недостачу ничего не знаете, и про Аркашу, который книжки из этой самой библиотеки на плешке толкает. А может, и правда не знаете, может Вам кино про него показать? Как он Толстого с Достоевским немцу продает, штампики, кстати, неаккуратно свели, халтурите! И про квартиру Полинину ничего не знаете, и не Ваша дочка ее самовольно захватила!
   -Убирайтесь, все равно ничего не докажете!
   -А вот это вы зря! Доказательств у меня целый мешок. И кино, и книжечки, и свидетели.
   -Какие еще свидетели?
   -Да разные. Начиная с книжников с плешки, матери Полины и заканчивая ею самой. И не надейтесь, что Ваши крышняры и на этот раз Вас отмажут. У меня тоже знакомых ментов предостаточно. С заместителем прокурора области хотите, познакомлю?
   -Врешь ты все! Ничего не сможет рассказать твоя Полина! Она же немая и парализованная!
   - У вас устаревшая информация. Она уже и ходит, и начинает говорить!
   -Как же так, ведь он обещал мне, что она и года не протянет - невольно вырвалось у негодяйки.
   -"Он", это, конечно, главврач "Крутой горки"? Ну не расстраивайтесь, кинул он Вас, такое бывает между вашим братом. Просто я ему побольше денег предложил. Ненадежный человек, к тому же под следствием находится, телефоны все прослушиваются, связи устанавливаются. Ну, это так, между нами.
   А про себя подумал:
   -Похоже, что пикники с девочками - из самых безобидных делишек главного. Он еще и заказы упрятать, а то и угробить больных принимает. Интересно, почем берет с души этот киллер в белом халате? Надеюсь, после моих слов госпожа Маскина к нему не сунется! Но на всякий случай Алеше позвоню, пусть приглядит за Полей. Да, надо мне поторопиться в этот "райский" уголок.
   -Сколько Вы хотите? - процедила заведующая сквозь зубы, криво сидящие на далеко выпирающей вперед и слегка прикрытой вспотевшими усиками верхней челюсти.
   -Немного. Квартиру освободить, за ключами я приду через три дня. Деньги за комнату отдадите Полине, когда она выпишется из больницы, через месяц примерно. И не вздумайте крысятничать! За сколько Вы ее продали, я знаю.
   -А ...
   -А вот книги и кассеты останутся у меня на память о такой деловой женщине. Что-то Вы так медлите? Вам бы ухватиться за мое предложение, пока я не передумал. Честно говоря, жаль мне, что так легко отделаетесь. Статей-то на Вас...и за хищение, совершенное группой лиц по предварительному сговору, и мошенничество, вымогательство, вторжение в частное жилище. Лет на десять поедете дышать свежим лесным воздухом, рукавицы шить научитесь. Не хотите? Тогда жду через три дня.
   Когда я выходил из кухни, от ближайшего стеллажа шарахнулась знакомая мне уборщица. Подслушивала, но это даже кстати.
   Вторым моим делом было посещение магазинов. Два комиссионных, которые я приглядел заранее, "Березка", где уже не торговали на чеки, но за приличную сумму "деревянных" можно было приобрести импортные вещи.
   Спортивный костюм из синего велюра, махровый халатик на молнии, тапочки с лебяжьим пухом, легкие кроссовки для прогулок, белье- дорогое, уютное, но не слишком эротичное, колготки с хлопком, и, конечно, кружевные белые носки с оборочкой и смешными помпончиками. Нужно что-то на голову, прикрыть безобразную стрижку. Ага, вот этот легкий беретик с полосками зигзагом подойдет. Немного косметики, крема, шампуни. Покупая все это, я надеялся, что у моей больной, замученной девочки снова проснется желание нравиться, все эти женские чувства, о которых она за этот страшный год стала забывать. Никогда еще покупка дамских вещей не доставляла мне такой радости и не вселяла таких надежд. Это же дополнительный лечебный фактор! Что еще? Сладости, фрукты, абрикосовый и гранатовый соки, баночка икры, масло и хлеб для бутербродов.
   На следующий день я поднялся до рассвета, проверил свою верную колымагу, и покатил из города. Настроение у меня было прекрасное, ведь я ехал за своим счастьем. Что-то в душе подсказывало мне, что если Господь Бог воскресил для меня Полину, то уж вылечить ее он мне уж точно поможет! Всего два дня прошло, как ехали мы по этой дороге, а как изменилось все вокруг! Умылись дождичком и зазеленели чахлые деревца по обочинам дороги, реже попадаются ямы и колдобины. А гипсовая девушка с бычком кажутся такими симпатичными, что я даже помахал им рукой, словно добрым знакомым. Не чувствуется и запаха навоза, видно, ветер разделяет сегодня мою радость и относит смрад в другую сторону. Я еду к своей любимой, и скоро мы будем с ней вместе навсегда. Чем дальше от города, тем реже посты гаишников, и я выжимаю из своего музейного экспоната максимальную скорость. И вот мы с ним уже выруливаем на площадку возле интерната.
   Полина робко спускается по деревянным ступеням крыльца, тяжело опираясь на крашеные перила. На лице ее радость и бесконечное удивление. Не верила, бедняжка, что я все-таки вернусь! Вряд ли капитан Грей со своими алыми парусами имел в рыбачьем поселке такой успех, как я с допотопным "Виллисом" в интернате "Крутая горка"! Моя Ассоль, в синем потертом байковом халате, впервые за долгое время обнимает своего суженого, на радость своим, теперь уже бывшим, товарищам по несчастью. Что и говорить, если и были в их жизни сказки, то только очень страшные.
   -Подожди здесь, пока я оформлю документы, - обратился к Полине.
   Хозяин интерната сумрачно посмотрел в бумаги, и без звука оформил направление. НаНа прощанье я сказал ему:
   -Ну, спасибо за Полину говорить не буду, разве, что за то, что не угробили совсем. Поймите, Ваш беспредел не может продолжаться здесь бесконечно. Не такая уж тут и глухомань. Найдутся в конце концов проверяющие, которые не любят уху и дебильных девушек. Поимейте совесть, вспомните, что Вы врач. Да и перед Богом отвечать придется, не Вам, так Вашим детям. От этих слов он дернулся, словно от электрического разряда. Потом сник, и как будто сдулся, разом потеряв всю свою тупую жизнерадостность. Позднее я случайно узнаю от своего главного, что совсем недавно, после пяти лет бесплодных ожиданий он наконец стал дедом. Ребенок дался его дочери настолько тяжело, что она была на грани смерти. Так что я совершенно случайно попал в его самое уязвимое место.
   Я приглядел в коридоре пожилую медсестру с лицом подобрее, и попросил ее нагреть воды, помочь Полине помыться и переодеться. Она охотно откликнулась на мою просьбу, подкрепленную хрустящей бумажкой.
   А перед домом за это время собрались, кажется, все без исключения обитатели интерната.. Женщины помоложе поглядывали на меня с кокетством, старушки с сочувствием, а мужчины- с искренним удивлением. Верно, отсюда никто еще не возвращался в большой мир, да еще с таким эффектом.
   Вот ко мне подходит тот самый мужчина, которого мы два дня тому назад встретили на дороге в женском платье. Четкие черты мужественного лица, грустные голубые глаза, да порыжевшие под солнцем темные волосы. Одет он был в клетчатую юбку до колен и белую блузку. В этом наряде он походил на шотландца, и ничего дурацкого не наблюдалось в его внешности.
   -Владимир, - представился он мне, - хочу сказать, что Вы сделали прекрасный выбор. Полина замечательно мужественная женщина. Когда ее привезли сюда, она почти не вставала. Ей предстояло лежать и умирать, а она привязала пояс от халата к спинке кровати и стала подтягиваться, а потом потихоньку вставать и ходить с табуреткой. А знаете, - наклонился он ко мне, - она ведь умеет читать, только не книги и газеты, ведь у нее сильно испортилось зрение, а очков нет, а вот это, - он извлек из-за пазухи что-то вроде матерчатой папки с вырезанными из картона засаленными буквами в кармашках. Передайте ей, пожалуйста.
   -Спасибо Вам большое, что помогали ей. Что я могу для Вас сделать?
   -Только одно... У меня в городе выросла дочь, ей уже двадцать четыре. Не могли бы Вы зайти к ней и рассказать обо мне. Вряд ли она помнит меня, и, наверняка, считает настоящим сумасшедшим. А ведь у меня никаких отклонений нет, кроме тяги к женским нарядам. А появилось это после контузии. Я работал испытателем в КБ автозавода. Однажды на полигоне рванул мотор, нас с товарищами разметало в разные стороны. Меня швырнуло на бетонный забор, оглушило, кровь пошла из носа и ушей. Физически я почти не пострадал, переломов не было, ушибы скоро зажили. Но с тех пор появилась у меня навязчивая идея, что смерть ходит за мною, и что мне надо спрятаться от нее, замаскироваться. Как-то после работы, когда я был дома один, увидел я брошенный на кресло халат моей жены. Он был красивый, из японского шелка, на кремовом фоне цвели ветки вишни, на них сидели разноцветные попугайчики. Я подобрал халат и машинально накинул на себя. И вдруг испытал такое! Почувствовал себя защищенным, таким красивым и уточненным. Будто я это, и вовсе не я. С тех пор я стал наряжаться тайком, но скоро жена меня засекла. Что она делала, застав меня в блузке и юбке колоколом! Хохотала, как гиена, визжала и каталась по полу, сама, как безумная. Вскоре она подала на развод, а потом упекла меня сюда, и вот уже двадцать лет, как я здесь. Привык, и к моим чудачествам все привыкли. Читаю, гуляю по окрестностям, чиню автомобили и всю другую технику. Видите, там над котельной, это мое изобретение, солнечный генератор. Вот только о дочке все время думаю, даже представить не могу, какая она выросла. А может, у меня уже и внуки есть!
   Я записал данные и пообещал разыскать девушку, как только определюсь с лечением Полины.
   А вот и она сама. Поддерживаемая медсестрой, спускается с крыльца. Ничего, что все ее вещи уместились в небольшом пакете. Зато сама при полном параде - стройная фигура в бархатистом костюме, легкие белые кроссовки. А как идет ей этот полосатый берет! Бледное лицо оживляют перламутровые тени и помада.
   Ну что ж, порадуем зрителей. Целую ручки, широким жестом распахиваю дверцу машины, устраиваю ее на переднем сиденье. Полина оборачивается и машет всем рукой. Множество ладоней колышется ей в ответ. Я замечаю, что Володя вытирает глаза кончиком голубого шарфа. Прощайте все, больше она никогда сюда не вернется, я уж об этом позабочусь.
   Полина сидит возле меня и пристально смотрит то вперед, то в боковое окно автомобиля. Ей интересно все, деревья по сторонам дороги, встречные автомобили и автобусы, грибники с полными корзинками, прикрытыми ветками берез.
   Незадолго до выезда на шоссе я сворачиваю на едва заметную в сочной зеленой траве дорогу, ведущую в лес.
   -Сейчас будем завтракать, ты, наверное, есть хочешь, да и я проголодался.
   Расстилаю брезент в тени деревьев, поверх него плед и бумажную скатерть. Усаживаю ее у ствола старой березы. Расставляю пластиковые тарелки и стаканчики, открываю коробки с соком, раскладываю фрукты и бутерброды. Наполнив стаканчики абрикосовым соком, предлагаю Поле выпить сначала за нашу встречу, потом за ее здоровье. Она пьет, берет в руки бутерброд с икрой и дольку апельсина, и, не решаясь отправить в рот, смотрит на них, словно на чудо. Бог мой, что она перенесла за год в этом приюте? Постоянную боль, унижения, и, похоже, что и голод! Она ест, откусывая по крошечному кусочку. Потом аккуратно собирает крошки с салфетки, отправляет их в рот, откидывается спиной к березе и закрывает глаза. На лице ее выражение умиротворенности и блаженства. Я ей не мешаю, говорят, что некоторые деревья способны делиться с человеком своей энергетикой. Береза дает положительный заряд, а осина вытягивает все дурное. Заряжайся, моя девочка, впереди у тебя еще немало испытаний. Инсульт вылечить не просто. Но вот она открывает глаза и показывает на коробку с гранатовым соком. Я наполняю стаканчики, она берет свой, и касается рукой моего плеча.
   -Что, что ты хочешь сказать?
   Губы Полины кривятся, но ни звука не удается ей произнести. Я вытаскиваю из пакет азбуку, и лицо ее радостно оживляются. Она быстро складывает из затертых букв:
   -За тебя.
   -Спасибо, давай, выпьем, повысим твой гемоглобин. А теперь скажи, что у вас за отношения с Володей, он, кажется, даже плакал, когда ты уезжала. Она насупилась.
   -Друг. Помогал. Гулять выводил.
   Ну хорошо, хорошо, не обижайся. Вот смотри, связь в твоем мозгу между словами и буквами есть. Теперь нужно восстановить между словами и звуками. Попробуй прочитать, что ты написала. Она напряженно всматривается в буквы, но изо рта у нее вырывается какое-то бессмысленное "ур-ур".
   -Не переживай, для начала неплохо, на "друга" немножко похоже. Тренируйся почаще. Ну, а сейчас нам пора. Полина с сожалением оглядела нашу полянку, погладила березовый ствол и пошла к машине. Через час я уже устраивал ее в больнице. Комнатка была уютная, со свежим ремонтом, туалетом и душевой кабинкой, старенький телевизор показывал целых три программы. Оставив Полю на попечение дежурной сестры, я поспешил к главному, посмотреть, что он мне приготовил из литературы.
   -Я тут подобрал, все, что смог, о том лекарстве, да и сам, признаться, заинтересовался. У доктора Гвоздилкина не только лекарственное средство изобретено, а целая система лечения и восстановления после инсульта. А знаете что, Георгий Карлович, слетайте-ка Вы в Екатеринбург, да и разузнайте все лично. И лекарство побыстрее привезете. Гвоздилкин сейчас на месте, готов Вас принять. Я уже созвонился. Так что заказывайте билет и оформляйте командировку.
   Он посмотрел на меня, стоящего истуканом и улыбнулся:
   -Нет, нет, благодарить не надо, я тоже надеюсь извлечь пользу из Вашей поездки.
   -Спасибо, поеду в самое ближайшее время. Только с Вашего разрешения заеду в Москву, надо разжиться деньгами в счет наследства.
  
  
  
  
   Письмо четырнадцатое, пока последнее. Любимой жене.
  
  
   В начале весны светает пока еще поздно. Я просыпаюсь в нашей широкой деревянной кровати (наследство из московской профессорской квартиры) от ощущения пустоты. Так и есть. Ты снова украдкой, чтобы не разбудить меня, выскользнула из постели. Встаю, открываю окно и стою перед ним, наслаждаясь теплым весенним ветерком из сада. Так каждый день, вот уже три года радуюсь я первым минутам нарождающегося дня. Сегодня свежо пахнет подтаявшим снегом, землей от первых проталин, набухающими почками и мокрой хвоей. Это от трех голубых елочек, собравшихся в хоровод на лужайке перед домом. Твоя идея, посадить их здесь и наряжать на праздники, чтобы не губить живых деревьев. Так они и красуются в праздничном уборе от Нового года до старого Нового, на одной до сих пор вьются под легким ветерком остатки серебряной мишуры.
   Несколько дыхательных упражнений, прохладный душ и бритье окончательно привели меня в форму. А снизу, из столовой уже поднимается дивный аромат свежемолотого кофе, готовить который ты такая мастерица. У нас правило - кофе натощак не пить Поэтому сначала будут овсяная или манная кашка. Интересно, какая? Может быть, моя любимая, с кедровыми орешками? Ан, нет, сегодня манная на яблочном соке, а еще салат из сырой морковки с пряными травами, которые ты собственноручно собираешь в лесу или выращиваешь в саду на клумбе вперемешку с цветами, отчего они пахнут еще сильнее. А вот и шапка кофе поднимается на плите из турки, погруженной в медный поддон с раскаленным песком. Я сижу напротив тебя, мы пьем кофе, наслаждаясь каждым глотком, и улыбаемся друг другу. Легкий поцелуй, и каждый расходится по своим делам. Второй завтрак в девять, до него мне нужно подготовиться к визитам, просмотреть истории болезней, проверить, есть ли лекарства и все необходимое для процедур. Я оставляю открытыми двери своего кабинета, чтобы, не отрываясь от работы слушать милые сердцу звуки родного дома. Шумит вода в раковине на кухне, где ты моешь посуду. Звенит плошкой по кафельному полу кошка Фишка. Где это курносое чудо перекантовалось тот год, когда вашу квартиру оккупировали родственники госпожи Маскиной, остается тайной, покрытой мраком. Но как только я привез тебя домой из больницы, она тут же явилась, с впалыми боками, свалявшейся шерстью, гноящимися глазами, и надрывно мяукала под дверью, пока ее не впустили. Сколько ей лет, никто не помнит, но когда она вихрем проносится по этажам, скользит по плиткам пола, словно по льду, кажется, что это резвится беззаботный маленький котенок, а не почтенная, много пережившая особа из семейства кошачьих.
   Я слышу, как ты подходишь к пианино, открываешь крышку и легко пробегаешь пальчиками по клавишам. Звучит "Серенада" Шуберта. От тягучей мелодии медленно нарастает волна любовного томления, захлестывая все мое тело горячим желанием. Сейчас не выдержу, и утащу тебя наверх, на нашу широкую кровать, с идеально вычищенными, без единой пылинки, резными виноградинами на спинке. Но тут раздается скрип колес (замучился их смазывать, Фишка что ли слизывает масло?) Дорогая тещинька пожаловала к завтраку на своей коляске. Хлопает крышка пианино, струны издают стонущий звук, словно недовольные, что их бросили на самом пике любовного возбуждения.
   Снова звяканье посуды и недовольный голос:
   -Что-то сегодня кофе не такой ароматный, как вчера!
   Твои робкие оправдания:
   -Но, мама, все то же самое, что и вчера. Какой аромат у кофе с молоком! А натуральный тебе нельзя.
   -Нет, нет, что я, по-твоему, уже ничего не соображаю? Может, молоко простое, не топленое?
   -Топленое, такое же, как всегда. Может, только жирность пониже, коровкам уже кормов не хватает. Подожди, снег растает, травка подрастет, и молоко вкуснее будет.
   Наконец, старушка отбывает в свою комнату смотреть доктора Малахова по огромному, самому лучшему в доме телевизору. Грех злословить, но год, проведенный в приюте для престарелых пошел ей скорее на пользу, чем во вред. Когда надеяться не на кого, поневоле приходится мобилизовать все силы организма. До того, как ты заболела, она была чуть ли не при смерти. А сейчас вполне бодренька, учится ходить с ходунками.
   Ты снова моешь посуду и напеваешь вполголоса:
   -Давай забудем навсегда,
   Что время есть на свете,
   Что есть минуты, дни, года,
   Есть старики и дети.
   Пусть нелегко, ох, нелегко
   Вообразить такое,
   Зато оставим далеко
   Мы время непокоя...
   Странная песенка. Так, набор слов, или же своеобразная философия? Если хочешь быть счастливым, то не надо думать о быстротечности времени, а как об этом не думать?
   Говорят, что счастливые часов не наблюдают. Наверное, я неправильный счастливчик. Сколько всего хорошего было за эти три года! Твое чудесное исцеление, переезд в новый дом, окончательное выздоровление Пантелеимонушки, венчание в церкви. Твои золотые глаза и волосы, мерцаюшие под сеточкой фаты в тихом свете свечей. Золотое кольцо, старинное, узкое, но все же такое тяжелое для твоего тоненького пальчика. Слова отца Виктора о том, что еще ни одной пары с такою радостью он не соединил священными узами брака, о том, что многими испытаниями и благими делами заслужили мы свое счастье. Любовь, успешная работа, тихие семейные радости жизни. Ты практически здорова, и в ближайшее время я собираюсь свозить тебя на знаменитый европейский курорт, Баден-Баден или, может быть, Виши. Отчего же страх и тревога леденят мою душу? Все чаще посещают мысли о быстротечности времени и неизбежности смерти. Мне уже пятьдесят четыре, а ты моложе меня на шесть лет. Мне ли, врачу не знать о хрупкости человеческой жизни! Да и ты, наверное, не забыла, как еще недавно стояла на краю гибели.
   Когда я на исповеди поделился своими тяжелыми мыслями с отцом Виктором, он не слишком удивился и неожиданно показал мне на женщину, стройно стоящую у иконы Казанской Божьей Матери и углубленную в безмолвную молитву.
   -Друг мой, Вы еще не достигли той глубины веры, которая позволяет с радостной надеждой ждать встречи с Господом . Посмотрите на эту старушку. В свои восемьдесят лет она всецело занята приготовлением к жизни вечной. Молитвы, служения во храме, благие дела заполняют все ее время. Она призналась мне, что если за день не сделает ни одного доброго дела, то чувствует себя как бы больной. Но взгляните на нее, посвятив свою жизнь Богу, отнюдь не чурается она радостей жизни здешней, ведь и сам Спаситель их не избегал. Как благообразна ее внешность, опрятен и к лицу скромный наряд.
   Я посмотрел. Слова отца Виктора о восьмидесяти годах показались мне шуткой. Высокая статная фигура и черты лица беломраморной античной статуи. Аккуратный суконный пиджачок и длинная темная юбка подчеркивают безукоризненные пропорции фигуры. Поистине, время не властно над некоторыми людьми! А может ей не восемьдесят, а восемь тысяч лет, а может, она была и будет всегда?
   -А знаете, какие угощения она сюда нам приносит! Пирожки, разносолы, и, причем, все строго вегетарианское. А мысли о быстротечности времени не Вас первого посетили. Еще в Ветхом Завете есть притча о долгожителе старце Мафусаиле. Прожил он на свете, по некоторым сведениям около семисот лет. Когда Господь призвал его к себе, то спросил, долгой ли показалась ему жизнь, на что тот ответил, что настолько краткой, будто только вошел он в одну дверь комнаты, и тут же вышел через другую. Как это понять? В писании сказано, что у Господа Бога один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. И это, наверное, главная разгадка тайны времени. Нам отмерено ничтожно мало по сравнению с вечностью, но за этот срок можем мы своими делами эту вечность обрести. И если день Ваш наполнен добрыми делами и светлыми мыслями, считайте, прожили целую тысячу лет. Кстати, о добрых делах, Полина настаивает снарядить миссионерскую экспедицию в Крутую Горку.
   Я был поражен. Неужели ей не тяжело вспоминать, что она там пережила?
   -Супруга ваша в своей стихии. Что ей до собственных переживаний, если знакомые ей люди страдают и нуждаются в помощи!
   Что ж, будем стараться жить так, чтобы каждый день превратить в тысячелетие.
   А вот звякнул колокольчик у двери, звонкий мальчишеский голос наполнил первый этаж. Да это Пантелеимонушка пожаловал к Полине на урок музыки и вокала. За последние пару лет он сильно окреп и возмужал. Прекрасно учится в школе, легко перешагивая через классы. По-прежнему охотно помогает отцу в храме, поет в церковном хоре, но готовиться в священники твердо отказался. Только доктором, причем хирургом. Перечитал у меня массу медицинских книг. Недавно в мое отсутствие консультировал больного по телефону. И хотя я строго-настрого делать это запретил, должен сказать, что медицинские советы, которые мальчик дал маявшемуся похмельем бизнесмену, были весьма дельными.
   Снова зазвучало пианино. Сначала прекрасная мелодия русской песни, звучный голос Полины. Потом робкие аккорды и звонкий голос мальчика. Почему-то он больше всего любит хиты пятидесятых, на мой взгляд, своей простодушной чувственностью мало подходящие для ребенка его возраста. Когда я сказал об этом отцу Виктору, то он только пожал плечами.
   -Сынок выбрал жизнь светскую, следовательно, не может прятаться от всех ее проявлений.
   А мне все же больше по душе, когда маленький певец выводит ангельским голосом песни из репертуара почти забытого теперь Робертино Лоретти. Но сейчас, слушая, как Пантелеимонушка старательно выводит:
   "Мы в глаза друг другу глянем, руки жаркие сплетем", я не выдерживаю, и беззвучно хохочу, упав головой на истории болезней.
   Ну, хватит, хватит. Пора успокоиться. Сейчас будущее светило хирургии поднимется ко мне и будет задавать вопросы по тем толстенным книгам, которые он взял неделю назад и уже прочитал от корки до корки. А Полина пока приготовит завтрак, суфле из телятины и рагу из овощей, как я вчера просил.
   На улице уже ярко светит весеннее солнце, любуясь своими отражениями в покрытых тонким ледком чистых лужицах.
   Здравствуй, долгий день добрых дел и нашего счастья!
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"