- Не надо делать больших глаз. Они тебе не идут, - сидящий напротив человек сделал замечание лениво и как бы нехотя, - На твоем лице они смотрятся непропорционально. Ты хотел пить? Пей и слушай.
Слушаю, сказал я, пью и слушаю.
- Да и шут с ними, с глазами... Так вот. Долгое время со мной ничего не происходило. Я прожил большую часть своей жизни так же, как и большинство людей. Я заботился о куске хлеба и старался, чтобы на этом куске всегда было масло. Скучно. Иногда я что-то делал для самого себя, понемногу и очень иногда. Во всем происходящим со мной чувствовалась какая-то обреченность. Я знал, что будет сегодня, знал, что будет завтра, послезавтра, через неделю, месяц, через год. Вру. Не знал конечно, но предполагал, а хрен редьки не слаще. Тебе не мешает, что я так много курю?
Нет, сказал я, не мешает.
- Не мешает? Тогда поехали дальше. Возраст Христа я благополучно перевалил, меня не распяли, жизнь продолжалась в том же русле. И вдруг... Да, вдруг, в один прекрасный день, я решил все поменять.
Для начала я объявил супруге, что ухожу. Ухожу навсегда, но с известной долей благородства: я оставил ей квартиру и все свои сбережения, которые, были вовсе не маленькие. Проклятый кодекс рыцаря плюс желание действительно начать все с нуля.
Я завербовался в космический десант и моим домом стал десантный корабль, а семьей - десантная рота. Я был почти в два раза старше остальных десантников и потеть мне приходилось раза в четыре больше. Чтобы хотя бы не отставать. Но я был старательным, у меня была мужицкая хватка, и уже через год мои плечи украсили сержантские шевроны и стал я вроде как старшиной роты. Но по боям ходил вместе со всеми, иначе было нельзя. В то время как раз шла очередная Бессмысленная война. Ты их помнишь?
Да, сказал я, помню.
- Хорошо. Нас сбросили на одну планетку. Война - как любая другая. Для солдат - суета, глупость командиров и постоянный, часто бессмысленный труд. Иногда бой, в котором теряешь своих товарищей и до следующего сражения удивляешься, почему ты выжил.
В одном из таких боев меня ранило в ногу. Так ранило, что я на несколько недель отправился в то место, про которое отцы-командиры думали, что там тыл. А на самом деле там была охраняемая база, где хранилось все что угодно - от патронов до тяжелых танков. Меня прикрепили к какому-то складу, где хранилось то, что нужно не каждый день и оставили выздоравливать.
Через три дня после моего приезда на базу напали. Ночью. Отбились мы, конечно, залезли в танки и отбились. Наутро на базу было страшно смотреть: все перепахано снарядами и гранатами. Мой склад только слегка зацепило: взрывной волной завалило одну из стен. Я навесил вместо стены кусок пластика от возможного дождя, а перед уходом все-таки зашел внутрь, посмотреть что да как. Ты знаешь, для чего это делается?
Да, сказал я, знаю.
- Больше для того, чтобы потом утвердительно отвечать на вопросы начальства: да, был, да, видел. Я покрутился там немного, собрался уходить, но услышал шорох ли, стон ли... Странный звук, он привлек мое внимание. А доносился он из-под завалившихся вместе со стеной тюков. Делать нечего, склад все-таки мой. Встал я на карачки и полез внутрь. Темно, запах незнакомый, странный. Я начал осторожничать, рукой впереди водить. А рука возьми и наткнись на что-то мягкое. Посветил я себе - а там лежит лицом вниз серо-черный пятнистый комбинезон. Враг, значит. То ли умер, то ли живой, не поймешь.
Но делать нечего. Схватил я его за ноги и выволок из этой темноты. Перевернул на спину и... Руки так и зачесались затолкать обратно и тихонько уйти, вроде как меня там не было. Можешь меня понять?
Не могу, сказал я, но продолжай, я слушаю.
- Я не затолкал ее обратно. А это была именно она - красивая, молодая девчонка с иссеченным осколками животом. Но - враг. Красивый враг. Раненый враг. Я не знаю, что на меня нашло тогда - я решил никому не говорить, что нашел ее. Соорудил прямо на складе удобную лежанку, перетащил ее туда. Потом полевым набором прооперировал, перевязал, вкатил дозу антибиотиков, питательного бульона в вену. Девушка заснула.
Она спала, тихо посапывая, и ее рука прижималась к животу в том месте , где ранений было особенно много. Я вколол ей дозу обезболивающего, которой должно было хватить до утра и еще минут тридцать сидел рядом. Просто сидел и смотрел на нее. Смею заверить - она была прекрасна. Ты веришь мне?
Верю, сказал я, верю.
- Я ежедневно приходил к ней, менял повязки, кормил, делал уколы. Она пришла в себя на пятую ночь. Ходить еще не могла, но ползать - вполне. Она и поползла, а когда разошлись незажившие шрамы - потеряла сознание. На полпути к пластиковой загородке. Там я ее и нашел. А когда нес обратно, то понял, что полюбил.
Не знаю... Все могут почувствовать разницу между обычной симпатией и любовью, но никто не сможет эту разницу объяснить. У кого-то получается лучше, у кого-то хуже, но ни у кого - так как чувствуешь. Вот и я не могу. Ничего?
Ничего, сказал я, не можете, не надо.
- И не буду. Получиться может грубо, а чувство это было очень нежным. Последнюю неделю мы часто с ней разговаривали. Просто сидели и болтали о том и о сем, ни о чем конкретно. То она рассказывала мне про себя, то я ей - про себя, то мы поднимали какие-то вечные вопросы мироздания. Ее звали Лина и ей было всего девятнадцать. Я стал просто странным. И мне очень повезло, что среди персонала той базы не было ни одного человека, который бы знал меня раньше.
Мои три недели пролетели незаметно. Я выздоровел и о ране напоминал только свежий рубец шрама. Наступил мой последний день на этой базе. И в этот день она ушла. Оставив на лежанке записку, состоящую из трех слов. Ты знаешь, какие это были слова?
Нет, сказал я, не знаю, но догадываюсь.
- Да. Она написала: "Я люблю тебя". Думаю, что ей было тяжело: ее раны еще не зажили, все ж таки я не профессиональный лекарь. Но она ушла, и мне осталось прошептать те же три слова: "Я люблю тебя", только с ударением на "Я".
А потом я вернулся в свою роту, снова начались бои. Война не прекращалась. Лина потихоньку уходила куда-то далеко, только мне было тяжело стрелять по противнику: почему-то о каждом солдате с той стороны думалось, что это - она. Но я справился. Человек со всем может справится, не правда ли?
Правда, ответил я, правда, я знаю.
- С той планеты я ушел еще с двумя ранениями и лейтенантскими погонами. После военная судьба кидала меня довольно крепко - где я только не служил! Года через четыре, уже в чине капитана, я осел на должности начальника шифровального центра десантного корпуса.
И именно там они на меня вышли. Дали послушать фрагменты моих разговоров с Линой, каждый из которых тянул на смертную казнь. Они предложили работать на них, для начала выдав все коды, которыми мы пользовались.
Они, спросил я, это враги, да?
- Да, враги. Я гордо отказался. Они стали настаивать, обещая сделать так, что эти разговоры станут известны моему начальству. Я уходил от разговоров с ними, понимая, что это мне ничем не грозит: никто в здравом уме не будет расстреливать офицера, на которого получен компромат от врага. Ты хочешь спросить, откуда у них эти записи?
Да, сказал я, хочу.
- А эти звери всем своим солдатам и офицерам сделали зубные имплантанты с записывающими устройствами. Это уже после войны стало известно. Тотальный контроль. У меня зло на Лину только после войны прошло - вызнал, что солдатам не говорили, почему всем поголовно ремонтируют зубы перед отправкой на фронт. Просто потешались: мол, похоронная служба любит, когда у мертвецов красивая улыбка. Шуточки, блин!
Но они меня подловили. Они пообещали вместе с записями передать нашим и Лину, дабы, так сказать, она смогла подтвердить достоверность и рассказать все, что не вошло на пленку. Я не мог изменить присяге. И поэтому пошел к командиру и во всем признался. Дальше не так интересно... Ты хочешь знать, чем все закончилось?
Да, сказал я, хочу, теперь уже хочу.
- Наши контрразведчики провернули неплохую операцию, получили ордена и медали, меня не расстреляли только потому, что учли чистосердечное раскаяние и помощь в проведении операции. Но разжаловать разжаловали. Лишили всех наград и выкинули из армии без пенсии и без ветеранского звания. Но что мне их пенсия? У меня есть голова и руки растут откуда надо. Да и друзья помогли: я открыл собственное дело и мне повезло. Я поднялся на ноги, стал обеспеченным человеком.
Тут и война закончилась. Наши и не наши смешались, войну объявили ошибкой, кого надо - расстреляли, кого не надо - тоже. Меня же амнистировали, вернули все регалии, снова призвали и отправили на эту курортную планету.
Где-то через месяц я нашел недорогой ресторанчик. Он тогда только открылся, про него мало кто знал, не то, что теперь. И обслуживали клиентов хозяева, а не наемные официанты. Уютная домашняя обстановка, одним словом. Черт, к чему это я?
Не знаю, сказал я, может к еде?
- Ах да... Так вот, подошла жена хозяина принять у меня заказ, я поднял глаза от меню и... "Лина!" - вырвалось у меня. У нее не изменилось только лицо, то лицо, которое я когда-то полюбил. Она не узнала меня, что не мудрено: прошло около пятнадцати лет, я сильно постарел, поседел, обрюзг. Пришлось напомнить. Мы разговорились. Оказалось, что она после возвращения из моего плена попала в руки своих Больших Братьев, из нее выжали все, что могли и отправили на гражданку, работать на военном заводе. Там она вышла замуж за своего одноклассника, лишившегося на войне всех пальцев на правой руке, к моменту этой встречи у них было шестеро детей, они живут хорошо, чего она желает и мне. А то, что было, то было. И нечего это ворошить.
Я согласился. Но попросил разрешения иногда приходить и смотреть на нее. Разрешение она мне дала. И вот уже шесть лет раз в неделю я прихожу вечером, сижу, пью кофе и жду, когда она покажется... Ты понимаешь меня?
Почти, сказал я, почти.
- Ну и ладно. А слушай, пойдем жить ко мне? Семьи у меня нет, живу один, да и ты, похоже, не при делах. Так ведь? Так. Ну что, пойдешь ко мне жить?