Польша, Польша, Польша... Милая, гордая, загадочная. Сразу вспоминаются слова Бунина: самые хорошенькие женские лица у полячек и украинок. Именно полячек, а не полек, хотя последнее, правильнее.
Полячка, которая мне особенно дорога и любима - моя бабушка, Анна Иннокентиевна Прошутинская. Я помню ее всегда бабушкой, вкусно пахнувшей и очень доброй. На мой нехитрый детский вопрос: "Бабочка, ты в молодости была красивой?", она лукаво отвечала: "Красивой может и не была, а молодой была!". На старых фотографиях бабушка везде улыбается, одета аккуратненько и ладно. И еще моя бабуля была отличной хозяйкой. Жила она бедно, без излишеств, но чистота в доме была необычайная. К каждому празднику крахмалились салфетки, вязались новые половички, стирались ситцевые занавески. Кроме того, готовились вкусные котлетки, стряпались булочки и вафли.
Вся эта любовь и забота огромными пригоршнями доставалась близким.
Конечно, я всегда задавалась вопросом: откуда взялся такой феномен, как моя бабушка. Ответ давала она сама: из Польши.
Вот так так! Если верить моей бабушке, а ей невозможно не верить, вкупе с Буниным, полячки самые лучшие женщины на свете.
Как жаль, что я так мало знаю об этих женщинах, даже о моей бабочке я знаю очень мало. Теперь не спросишь ее о многом, не получишь ответа... Но наверное к нему можно приблизиться, съездив в Польшу, порывшись в архивах и приблизившись к корням, к далекой родне, к Прошутинским.
Несчастного прадеда, уж не знаю за что, но бабушка уверяла, что за революционные настроения и деяния, сослали в Сибирь. Позже я поняла, что деяния прадеда, в смысле революционного прошлого, слегка приукрашены, наверняка нашкодил на родине, вот его и спровадили подальше, пусть охолонет в краях отдаленных.
Иркутский край, после любимой Польши, куда был сослан Иннокентий Прошутинский, показался ему неприветливым и диким. Каждый сам за себя. Какие там революционные настроения, когда его шугались не только местные бабы, но и мужики. Высокий, рыжий и худой, выделяющийся не только своим видом, но и смешным произношением, он стал, своего рода, достопримечательностью деревни Кривошапкино.
На пшыкающего Иннокентия вообще смотрели с подозрением. Кто-то пустил слух, что он был замешан в покушении на царя, после этого и без того сторонившиеся жители Кривошапкина, начали обходить его издалека, едва заметив. Даже старый дед Алексей, у которого квартировал Иннокентий, иногда осенял себя крестом после разговора с постояльцем. Но не таков был наш поляк, чтобы сломаться под нависшими, как черная туча, обстоятельствами. Не родись, как говорится, красивым, а родись манким. Неравнодушный к женскому полу, Иннокентий, сам того не сознавая, в скором времени заслужил приязненное отношение женской части деревенского общества. Ну не мог он спокойно смотреть, как надрывается баба, неся огромные ведра или вязанку дров. Подскакивал, помогал, улыбался.
От удивления деревенские первое время отдавали поклажи без слов, где уж им было дождаться такой заботы и помощи от своих благоверных. Может, полячишка и замешан в чем неблаговидном, да и рожей не вышел, страшный, что твоя жизнь, зато всегда поможет, расцветет в улыбке перед любой панной.
За бабами к Иннокентию стали добрее относиться и мужики, а после того, как он не раз помогал им, так вообще за своего начали принимать.
В Польше парень работал подсобным у лавочника. Лавка была небольшая, и обслуживали ее двое: хозяин, да Иннокентий. Зато все работы от погрузки до учета товара, он знал назубок. У Иннокентия чесались руки и ныло что-то внутри от скудности продаваемого и неряшливости местных торговых заправил. Прежний хозяин перво-наперво, после получения товара, учил Иннокентия, как его правильно разложить, подать, так сказать. Столы и полки в помещении блестели, пол постоянно скребла жена хозяина, молчаливая Анна, она же вырезала из белой бумаги ажурные салфетки, которыми украшали полки. Ох, и заблестели бы местные лабазы, если б только допустили к ним Иннокентия.
И тут счастливый случай помог ему. На Рождество приказчик в одной из трех кривошапкинских лавок запил: товар надо бы расставлять, да расторопно его продавать, а мужичишка песни поет, да храпит дома. Может быть и прошел бы этот случай не замеченным, только, как на грех, явился из города купец, владелец лавки. Матерясь и ругаясь на пьяного негодяя, он случайно встретился глазами с Иннокентием, в ту пору находящимся неподалеку.
- Эй, полек! - гаркнул купец и поманил Иннокентия, - давай сюда, найму тебя на время, пока пьянь проспится!
Дважды просить не было нужды! Птицей полетел парень на помощь. Из саней перетащил ящики с провизией в жалкие сараи, что были за магазином, живо расставил что куда: здесь хлеб, здесь конфеты, фляги с маслом, ящики с водкой. Одного взгляда на прилавок хватило, чтоб понять какого товара не достает, а какого в избытке, что нужно давно с глаз убрать, а что можно и просто перевернуть другой стороной. Хозяин хитро щурился, курил папиросу и смотрел, как ладно Иннокентий орудует.
Позже он отвел его в сторону и сказал:
- Ты у себя там, в Польше, видно время зря не терял?
- Я работал в магазине, у нас в городе их было много, - улыбнулся Иннокентий, - хотите вам буду помогать?
Это видно добило купца, потому он пожал руку поляку и ответил:
- Беру тебя, Иннокентий!
На его немой вопрос о своем положении, добавил:
- С урядником сам переговорю, не бойся. Работай, не пей и не воруй - это главное, а уж я не обижу.
Карелин Николай Петрович, так звали купца, имел не только несколько лавок по деревням, но содержал еще и почтовую станцию. Потому немалое хозяйство требовало постоянного внимания, таких сподручных, как Иннокентий, у купца было раз два и опчелся. Потому вскоре парень уже присматривал и за лавкой в соседней деревне.
Время шло, Карелин расширил свою торговлю, пристроил к старой лавке новый зал, торговал там тканями, посудой. Иннокентий теперь был за главного помощника. Раз в месяц, Николай Петрович позволял себе напиться. Он тряс пальцем перед лицом сидящего напротив Иннокентия и говорил:
- Вот, Кешка, когда будешь такой же величиной, как я, - палец теперь упирался в могучую грудь Карелина, - тогда и ты себе будешь позволять выпить, а пока ни-ни! Я этого не терплю! Потому и доверяю тебе, что не пьющий. Нам, Кешка, по уставу гильдии положено раз в месяц напиваться, а ты в гильдии купеческой не состоишь, потому и взять с тебя нечего.
Разомлевшего Николая Петровича Иннокентий к вечеру сгребал в сани или коляску, кутал в одеяло, чтоб не раскидывался по дороге и спроваживал с кучером Ленькой домой, в город.
Ленька был подвижным худеньким старикашкой, знавшим Карелина с детства.
- Ох ти мнешечки, - повизгивал кучер, - нализался-то как... Э-эх! Сейчас Марья Федосьевна вломит сердешному и мне достанется, что не доглядел.
О суровости хозяйки Иннокентий уже был наслышан. Сам Карелин о жене старался не болтать, но вот Ленька был главным поставщиком сведений о хозяине и его домочадцах. От него парень знал, что у купца дом - полная чаша, три девки-дочки, жена злющая, да зятья пьющие.
Однажды, закладывая после очередной попойки Николая Петровича в сани, Иннокентий услышал от него:
- Ей богу, Кешка, нравишься ты мне! - загорелся вдруг глаз купца, - знаешь, у меня два зятя и оба - Иннокентии! Ты у меня, Кешка, третьим зятем будешь, хоть повезет моей Верке с мужем! - откинулся в повозке и захохотал над своей шуткой.
Так с хохотом и поехал домой.
Через две недели, когда Карелин приехал с очередной оказией в Кривошапкино, Ленька отозвал Иннокентия за угол и, подмигивая, сообщил:
- Готовься к свадьбе, Кеша!
Иннокентий раскрыл от удивления рот. Понятное дело, что пьяные слова Николая Петровича из головы не вылетели, но и помыслить, что обещания сбудется, он не мог.
- Чего это ты? - только и смог спросить Иннокентий.
Ленька поведал следующее: в тот вечер протрезвевшему Карелину не захотелось ехать домой, желая надрызгаться побольше, он велел Леньке двигать в кабак, где и встретил своих дружков. Во хмелю он приятелям заявил, что нашел третьего зятя, и тоже Иннокентия. Может дело и обошлось бы шуткой, только на другой день, к Карелину, у которого после вчерашнего раскалывалась голова, завернул городовой. Местное начальство, хоть и числилось в родственниках, требовало уважение. Карелин из последних сил расстарался встретить и облобызать дорогого гостя, пряча глаза и стараясь дышать через раз.
Начальство покачало головой и поведало, что намедни в публичном доме был учинен скандал, в котором замечены некоторые известные персоны.
- Твои зятья скудной девки не поделили! - развел руками городовой, - ты б, Николай Петрович, приструнил их.
Хмель вышибло мгновенно! Злость на паршивых родственников, жалость к родным дочкам, а главное досада на себя, что выдал их за непутевых, заставили Николая Петровича пересмотреть положение дел. Врезать бы этим двум Иннокентиям, отстранить от общего дела, всучив по паршивой деревенской лавчонке, да девчонок жалел, ведь у каждой уже было по двум ребятишкам.
- Ладно, касатики, - думал он, - попомните вы меня, я над вами такую палку поставлю, которая не даст вам шляться где попало, а ко мне будете только плакаться приходить.
Вечером он заявил своей половине, чтоб готовила младшую дочь Верочку к свадьбе.
Половина взревела супротивные слова, но была повержена рассказами о пьяных проделках мужей двух старших дочерей. Бедную Веру вообще никто не спрашивал, пойдет она замуж по отцовскому выбору или нет.
Виделись будущие муж и жена всего один только раз, как-то на Пасху, когда Иннокентий, будучи в городе, сопровождал купца до дома. Верочка, темноволосая, зеленоглазая, показалась ему сказочной красавицей. Сама девушка оглядела поляка скучным взглядом, не уловив его мягкости и обаяния.
Как бы то ни было, на удивление, в первую очередь, самому Иннокентию, был назначен день свадьбы. Почти не слышал парень в предсвадебном круговороте, что говорили вокруг кривошапкинские жители, как шептал Ленька, что Верочка днями и ночами плачет и что купец повезет ее в церковь связанную, не воспринимал даже злых взглядов будущих родственников, своих "братьев". Действительность ошеломила вечером после свадебного обеда: покорная Верочка, сидевшая рядом, только руку протяни, без любви в глазах, без тепла.
Здесь снова счастливая натура Иннокентия помогла ему. Нет любви, значит будет!
Через год родился их первый сын, названный в честь деда Николаем. Потом хороводом потянулись: Нил, Евлалия, Графида, Елена, Анна, Галина.
Жить бы да радоваться, если бы не страшные времена, названные "революционными". Несколько мгновений и налаженная жизнь полетела в темноту. Тенью ушли в иной мир Николай Петрович и его жена, исчезли из жизни родственники Верочки. Все это Иннокентий пережил стойко. Плакал он, когда его лавку растаскивали по частям, называя все это экспроприацией. Не от того горько рыдал, что товар растаскивали, а от того, что раскулачивать его пришел старшенький сын Коля. Потом обливались слезами Верочка и дети, потому что богатея Прошутинского посадили в тюрьму.
В тюремных стенах Иннокентий провел год: как посадили без вопросов, так и выпустили без ответов.
Вернувшись в Кривошапкино, Иннокентий еле застал угасающую Верочку, узнал, что Николая партийное начальство перевело в Якутск, туда уже уехали Нил и вышедшая замуж Евлалия.
Умерла Верочка тихо, будто уснула. На похороны приехали все дети. У могилы к серому от горя Иннокентию жались маленькие дочки, Анна и Галина, худенькие, заплаканные. Горе примирило отца и старшего сына, уже через месяц после смерти Верочки, Прошутинские уехали в Якутск. Здесь все и обосновались.
Дети росли незаметно, также незаметно старел Иннокентий. Он пережил войну и умер через пять лет после ее окончания. До последних своих дней исправно ходил по очереди домой ко всем своим девчонкам, помогая им, и в старости оставаясь все таким же высоким, худым, быстрым, только совсем седым.
Аня очень переживала смерть тяти, ночью плакала, зарывшись в подушку. К тому времени она уже потеряла на войне первого мужа, похоронила маленького сына, вновь вышла замуж и родила трех девочек, крутилась, как белка в колесе.
Однажды ночью, она, с мокрым от слез лицом, вдруг почувствовала сквозняк. Боясь, что девчонки могут простыть, Анна соскочила с кровати и побежала закрывать окно в сенях. Открыта было не окно, а дверь. По двору дома тихо ходил Иннокентий. Он долго смотрел на заплаканную дочь.
- Собирайся, Аня, пойдем со мной, - просто сказал он.
Сердце кольнуло и замерло:
- Нет, тятенька, я не могу, у меня же дочки маленькие, - едва выговорила Анна.
Иннокентий оперся об угол дома, снова долго смотрел на нее.
- Оставайся, я тебя еще долго ждать буду... - промолвил он и исчез, словно в тумане растворился.
Анна очнулась в сенях, дрожа от холода, она дергала закрытую дверь.
После этого ей стало покойнее. Жилось также трудно, но помогали сестры. Вообще все девочки Прошутинские были удивительно хозяйственны: Евлалия и Галина - страшные чистюли, заботливо украшающие свое жилище салфеточками, ковриками и безделушками, Графида - знатная стряпуха, она делала удивительный хворост, добавляя в него снег, отчего он хрустел и рассыпался и вправду как снежный затейливый клубок. Но Анна, казалось, вместила в себя все таланты, включая главный - доброту.
Такой бабушки, как у меня, не было ни у кого. Тая в своих детях и внуках, она готова была отдать им все, защитить, закрыть от бед и несчастий.
Даже сейчас, когда ее долгое время нет со мной, я вспоминаю ее каждый день. Бабочка, баба, бабуля, я люблю тебя...
Слетать бы птицей в те края, которые ты так и не увидела, в Польшу, милую, гордую, загадочную...