Аннотация: В мире, где женщины молчат, одна заговорила. А вторая - рвала горло тем, кто не слушал. История о любви, которая убивает - и восходит на трон.
Без тебя жить не могу и поэтому убью.
Город - Хейм
Последний великий город на границе империи совсем рядом с морем. Это столица великих портов, что пожирают своих подданных. В нём смешано всё: грязная политика, изломанная вера и древняя алхимия, которой боятся, но которой верят поболее святой библии.
***
Записи о леди Ерсель Райнвуд и её Юродивой.
В тот год, когда на башне Святого Зефириона уже трижды гнездились враньи, в королевский дворец прибыла юная леди Ерсель. Бог любит троицу, не так ли? Девушка была рыжая, как деревня в пламени рассвета. Её отца, лорда Корана, казнили за чудовищную ересь, которой он, по словам обвинителей, даже не стыдился. Королевская гавань не прощает даже не дружащих с головой дурьё. За всё нужно платить. И он заплатил сполна, не заботясь о последствиях.
Лорд умер. Дочь осталась в благодарность за службу своего отца. На самом же деле как живое напоминание о предательстве для других лордов.
Новой куклой для Джейми.
Лорд умер, улыбаясь, как шут, и с тех пор во всех рыжеволосых в округе видят его отголосок. Отголосок дурного знака, слова - от того дочь безумца и цепляла внимание наследника. Веселье на кончика ножа, где-то под ребром. Колет.
Леди Ерсель поселилась в северном крыле дворца, где, говорят, стены всё ещё помнят крики и смех старого безумца. Поговаривают, дочь унаследовала часть безумия своего отца и громко смеётся из своих покоев, будучи во сне... Под покоями и множеством комнат были темницы, и лишь один бог знал, зачем рыжая ведьма поселилась туда. Может, чтобы быть поближе к отцу, - так говорили одни; а может, чтобы забирать тёмную силу из стен, душ пленников, что умирали в темницах от голода и холода.
Ерсель молчит - тихая. Хранит все сплетни, все слухи, чтобы сцерижвать их в смертельный яд. Однажды чуть не убившая посланника из её родного края. Якобы. Но с тех самых пор от её оставшейся родни не приходит и весточки, рыжая грива их рода более не показывает ярость и смелость. Теперь это цвет войны, предательств и безумия.
Джейми, впрочем, не возражал, он взял эту девчонку. Он вызывает эту безумную суку к себе каждый день, а та с гордостью идёт по холодным каменным коридорам. Босой. С поднятой головой. Слуги не оборачивались, но уже думали, когда сломается и эта девчушка.
Рыжая лишь смотрела вперёд, будто бы насквозь, не замечая никого и ничего. Оттого и пугала, - своими рыбьими, пустыми глазами.
За ней шла верная слуга - или, как шепчутся, - надсмотрщица, известная как Агата. Люди прозвали её Птицей. Не из грации, нет, а из-за того, что вечно висит над плечом леди, словно ворона над полем пепла. Кружит над местом будущей смерти, выжидая своего хлеба и зрелищ.
Её появление всегда было безмолвным, как похороны нищий, бездомных. Без имени, без титула, без биографии и хоть какого-то имения за плечами. Парой монет хотя бы на яму в земле. Птицу никто не трогал и не разговаривал с ней, если таково не было прямое желание Господина. Это развлечение служило только для него, остальным же приходилось считаться.
По дворцу до сих пор ходят слухи о том, что случилось с камердинером. Он задавал Птице слишком много вопросов, на пару она даже ответила, от чего узнано было имя. Агата. Око творца, что упало на землю и теперь смотрит в душу каждому. Видит всё и всех. После этого слуги узнали, что оплачено должно быть всё. На следующее утро крестьяне нашли камердинера на дне утёса.
Женщины шептались, священник избегал женщину как чёрную хворь, от чего слухи лились всё больше. Как ручей, что неизбежно превращался в реку. А бессердечный принц смеялся в голос, и смех его эхом раздавался по залам карканьем воронов.
Агата - демон из темных углов, что смотрит на тебя в темноте, когда ты ложишься спать. То, что живёт и растёт на пепелище войны, крови и боли - так поговаривали люди. И кто знает, правда ли Агата появилась как из-под земли?
Вопросы задавать перестали.
***
Красота в глазах смотрящего.
Птица не спит. Никогда. Прислуга видела, как она всю ночь стоит у камина, смотрит в огонь, будто ждёт, когда он заговорит.
Для неё никогда не выделяли покоев и даже койки в казармах, не приставляли никаких служанок в помощь. Руки, казалось, всегда были в толстых кожаных перчатках для меча, броня всегда на теле.
От Птицы удивительно никогда и ничем не пахло.
Один из подмастерьев алхимика пытался подмешать порошок желания в вино Ерсель, просто и по приказу. Может, Джейми снова устроил свои игры, а может, ещё кто из лордов заплатил пару золотых? Впрочем мальчика вскоре нашли с стеклом в горле и вином в лёгких. Птица заявила, что не имеет к этому никакого отношения. И чёрт с неё станется, по ней ведь никогда не сказать, когда пургу несёт!
А как-то леди Ерсель спросила у мастера Геральта, как можно 'вызвать кошмары у человека'. Геральт - человек стойкий, переживший много дворцовых скандалов, но после пары трупов котов на кровати ушёл в монастырь. От греха стал зеркальным мастером.
И всё же, несмотря на страх, на холодные взгляды, на беззвучные угрозы в золотых стенах клетки Ерсель смеётся, она смеётся искренне. И Птица смотрит на неё в этот момент не как служанка, не как воин... а как человек, который впервые за долгое время увидел весну.
Пусть и за окном, где висят тела неугодных короне. Ерсель не страшно. Агата видит огонь в ней. И не может оторваться.
***
Отрывки дневников придворных.
Из анонимного письма клирику Лавенту:
'Ночью в покоях леди Райнвуд слышали стоны... Только вот никто не заходил, как и не выходил в тот день.'
Из показаний стюарда Серела Стюарда:
'Птица - не человек вовсе, а глиняный голем, ты видел её кожу? Уверенна, Господин Джейми заказал вылепить для этой рыжей ведьмы. Птица служит Ерсель, пока та жива. А если умрёт - закопает её и сядет сверху на могиле. Изваянием.'
Из дневника леди Веленды, благочестивой вдовы:
'Леди Ерсель снова сидела на балконе. Она говорила с зеркалом, а Птица стояла привычно подле. Я застыла тихо у входа в спальню, но видела: в отражении не было Птицы, хотя та стояла рядом. Больно жутко было...'
***
Агата не умела слушать сплетни. Не потому, что ей это было неинтересно, а потому, что их просто было слишком много, а у неё всего два уха. Да и смысла в них было, как в вине без мяса.
Но в последние дни слухи совсем не хотели утихать.
Люди не просто шептались - они выли, их голоса сочились сквозь щели в дверях, их россказни стекали как пена со рта проклятого.
'Даю руку на отсечение, Ерсель будет мертва не дольше чем через месяц.'
'Принц Джейми устал от её взглядов.'
'На балу ей подадут кубок с чёрным змеем.'
Агата стояла за ширмой ванной Ерсель и стирала пятно с перчатки, открывая серые руки. Птице казался запах металла на перчатках, хотя она была уверена, что это был соус. Ей уже не терпелось ощутить кровь, все вокруг воспевало о скорой бойне.
- Они говорят, ты скоро умрёшь, - бросила она, не поднимая глаз.
- Что? - из-за ширмы раздался плеск воды и голос Ерсель, как всегда немного запоздалый, как эхо по пустым коридорам. Заторможенный, будто бы и не ей было сказано.
- Говорят, у Джейми новая любимая игрушка. Что ты - слишком мрачная. Не весёлая. Не 'мягкая' как ранее была.
- Я не сломаюсь, если ты об этом.
- Знаю.
Ты уже сломана.
Но Агата этого не сказала.
Она подошла к окну, смотрела как багровел закат, словно сам небесный бог поранился о кованый шпиль золотых башен. В отражении стекла мелькнула Ерсель - в сорочке, мокрые волосы распущены, кожа тонкая, как папирус, просвечивая синие вены.
Она подошла сзади. Птица не дрогнула, но от чего-то хотелось.
- Ты думаешь, они и правда меня убьют? - спросила Ерсель тихо, почти игриво.
- Я знаю. Не думаю.
- А ты... остановишь? - и совсем невинной склонила голову на бочок, будто бы её это и не касалось вовсе.
Агата повернулась. Их глаза встретились. Женщине казалось, что в глазах напротив такая же сталь, как и у неё. Нечто твёрдое, но не предназначенное для этого хрупкого, стеклянного тела. Что хотелось взять, сжать в латах и посмотреть, как осколки звонко будут падать наземь.
- Я убью всех, кто дотронется до тебя. И всех, кто подумал.
- А если это будет приказ Джейми?
- Тогда сначала я убью тебя.
- Прекрасно, - усмехнулась Ерсель, - ты хотя бы мне не лжёшь.
Опустилось молчание.
Птица приблизилась. Взглянула на тонкое горло Ерсель, где бился слабый пульс, и почувствовала, как в груди в который раз вспыхивает тревога - не страх, нет. Не ярость. Что-то иное. То, чего не должно быть в ней. В ней, чьё сердце было наполнено ртутью. Агата не знала этого, чужой тонкой шеи хотелось коснуться, пусть и с болью - по другому она не умела.
- Джейми сказал, что я пригодна к коронации, но не к утехам. - Ерсель откинула волосы назад. - Я спросила, можно ли мне хотя бы стать вдовой на его похоронах. Он посмеялся. Сказал, я первая, кого сожгут, если с его головы падёт корона.
- И он прав, - отрезала Агата.
- Я знаю. Но всё равно... - Она протянула руку и коснулась лица Птицы. Агата видела в глазах напротив лишь своё отражение. - С тобой мне не страшно. Даже если ты и есть моя могила.
Агата не отстранилась, но глаза её остались пустыми, как всегда. Непривычно по пальцам прошлась дрожь, рука съехала с ножен.
- Скажи, - прошептала Ерсель, - если я попрошу тебя остаться. Не убивать. Не меня защищать. Просто быть рядом - ты сможешь?
- Нет, - ответила Агата.
- Жаль.
- Я не создана быть рядом. Я создана быть последним, что видит твой враг.
Ерсель вздохнула. В уголке губ горькая улыбка.
- Тогда, возможно, я могла бы стать врагом для самой себя, как ты думаешь?
Вопрос риторический. Она встала ещё ближе, руку с щеки Птицы не убрала. Их лбы соприкоснулись. Ни одна из них глаза закрывать не хотела, упрямо.
И, только когда Агата наконец-то прикрыла веки, не из страха, из чего-то иного, нежного, невозможного для неё, Ерсель поцеловала её в висок. Как отпечаток. Как проклятие, что навсегда останется на серой коже.
- Пусть многие слухи про меня нечестивая ложь, - прошептала она. - Но я хочу, чтобы хотя бы одна из них была правдой.
Агате впервые захотелось не сжать тонкую шею в своих перчатках, а просто заправить локон за ухо. Нежно, мягко, для Ерсель. Но она промолчала и не сдвинулась, но позволяла нежно водить рукой по своей щеке и по раскрытой бронёй части шеи.
***
Когда Агата вернулась, Ерсель уже танцевала в тронном зале, гости кутили и смеялись в голос. Хлопали, улюлюкали. Джейми купался в этом внимании и глинистых, завистливых взглядах. Принц держал Ерсель крепко, слишком крепко для её тонкой руки. Его пальцы напоминали железные оковы. Его голос - цепь, которой душат шею.
- Ты ведь знаешь, - шептал он ей на ухо, - что я не прощу бегства. Даже мысленного. Даже взгляда в сторону. Даже мечты о другом. Я казню каждого, к кому ты отвернёшься.
- Тогда у тебя длинный список для казни, милорд, - отозвалась она, и кто-то в зале усмехнулся, не поняв, что подписал себе приговор.
Принц имел глаза и уши везде, другие лорды и слуги будут бороться за шанс кого-то сдать под лезвие топора королевского палача. Будут смеяться и распивать вина в первых рядах казни вместе с будущим королём. Пресмыкаться перед ним, ползать на коленях. Предавать даже близких людей и семью. Агата стояла у колонны снова тенью. Но Ерсель видела её. Она всегда её видела.
Взгляды женщин встретились. Джейми спокойно смотрит на это взаимодействие и грубо покидает свою даму прямо во время танца для очередного веселья. Просто чтобы сделать ей больно, поданные же поддерживают своего принца и смеются. Будто бы это самая смешная шутка в их жизни.
Его куколка обзавелась големом. Холодным, мраморным существом, что не имеет сердца и по венам которого течёт ртуть. Джейми забавит это.
Ерсель не улыбнулась. Но чуть приподняла бровь на это ребячество, а потом снова посмотрела на Птицу.
Вопрос. Безмолвный.
Агата чуть склонила голову. Ответ.
Женитьбе не быть. Птица не отпустит. Не позволит Ерсель дожить до свадьбы. Не с ним. И без неё.
***
Бал закончился поздно.
Кто-то пропал в винном погребе. Возможно, с концами.
Агата проводила Ерсель до покоев, привычно. Молчала. Но рука её легла на плечо девушки - впервые сама, без приказа, без необходимости.
- Ты уже моя королева.
- А ты - мой меч.
Они остановились. Прямо посреди коридора.
Не было ни лишнего стука сердца, ни сомнений - всё кристально ясно. Чисто. Птица не хочет убивать Ерсель, а Ерсель не хочет расставаться с Птицей. Даже если та станет последним, что она увидит.
Происходит поцелуй - тихий, запретный, опасный, - ни в коем случае не в губы. А в шею, туда, где бьётся всё ещё живое сердце. Это не признание в любви.
Это признание в преданности. В готовности быть преданным.