Журнал "Контр@банда" N%1 (2008)
--------------------------------------------------------------------------
Красноярск, разлегшийся вдоль огромного Енисея - город серьезный, длинный и зимой очень, 
очень белый. Мы сидим на тесной кухне трехкомнатной квартиры, я осторожно прихлебываю 
растворимый (зато с коньячком) кофе и гляжу в окно, где все тоже белое. Старенький кассетный 
диктофон трудится бесшумно: стоит нам умолкнуть, и в квартире опять тишина. Где сейчас папина 
гордость, полуторалетний Ян, не спрашиваю: у детей свои дела, поважнее наших. Но поскольку 
взрослые глупости нам, взрослым, все же дороги, а обмен глубокими мыслями о плюсах и минусах 
ненастоящего кофе уже закончен, беру наконец быка за рога: 
 
- Рустам, зачем вообще пишете стихи? За них ведь нынче не платят. 
 
Рустам улыбается: 
 
- Лет в двадцать пять хотел было бросить. Но тут случайно познакомился с редактором 
электронной версии журнала "День и ночь". Он показал стихи поэтессе Марине Саввиных, она 
дала ободряющую рецензию. Вот я и решил с завязыванием подождать до пенсии. 
 
- Так и будете писать? До самой пенсии? 
 
- Буду. И не только стихи. Осенью вышла антология Андрея Лазарчука, "Предчувствие Шестой 
волны" - там и мой рассказ есть, "Принцесса". 
 
Опять смотрю в окно, в белый туман, вспоминая строку, которая когда-то привлекла мое внимание 
к стихам Рустама: "крик ворон и запах снега". Хорошая строка, правильная, настоящая. За ней 
вспоминаются еще две, в тему разговора: "Как будто посланный кем гонец, Живу, сам себя гоня". 
Читаю их вслух, в очередной раз с обидой отмечая мысленно, что мог бы и сам о себе так 
написать, только вот не додумался. 
 
- Рустам, а все-таки, кто Вас гонит - жить, писать? Или это так, для красного словца? 
 
На этот раз Рустам вполне серьезен: 
 
- Я родился, как Суворов - слабым и хилым. Настолько хилым, что сначала сказали, что я не 
выживу, потом записали в дебилы и предложили усыпить. Мама из больницы просто сбежала - 
дала мне, можно сказать, второе рождение. Это обязывает. 
 
- Ничего себе, в дебилы, - впечатляюсь я. - И как, сбылось пророчество? 
 
Теперь мой собеседник откровенно хихикает. 
 
- Мне в школе было очень скучно, особенно про маму и раму читать. На уроках закрывал глаза и 
смотрел мультики в воображении, а потом честно получал двойки. Я вообще ужасно ленивый. 
Раньше это меня сильно беспокоило, но однажды мне на астрологических курсах составили 
гороскоп. По нему выходило, что рожден я тютелька в тапочку под сожженным фаэтоном, и 
поэтому вся моя энергия обратно в космос выливается. На курсы я больше не ходил, но и по 
поводу лени комплексовать перестал. 
 
- А читать когда начали? Лень не мешала? 
 
- Читать я сам научился, по телевизору - по АБВГДейке. В пять лет прочел "Робинзона Крузо". 
Все дети гении, и я тоже таким был. 
 
Тут меня одолевает пафос - по счастью, молчаливого рода. Пытаюсь представить себе эту 
картину: рождается ребенок, маленький, голенький, слабый. Врачи говорят: уморить. Мама говорит 
"не дождетесь". Ребенок растет и становится поэтом. Врачей хочется обозвать нехорошей 
кличкой, но тут вспоминается еще строфа, и ее смысл вдруг доходит до меня по-настоящему (и 
как раньше-то читал, боком?) - "Ну, что ж такого, когда нам любо, Как жизни дрожь - Поймаешь 
слово, вливаешь в губы, И жадно пьёшь." Вот уж действительно, высшая форма алкоголизма, 
слова пить. В наше бескультурное время вполне тянет на "страсть дебила"... кстати, о страсти 
тоже стоит поговорить. 
 
- Рустам, но почему у Вас столько стихов о любви? Тема сложная, измученная поколениями 
поэтов, зона риска, так сказать. Почему не боитесь, зачем не избегаете? 
 
- Я всегда был очень влюбчивым, - серьезно отвечает Рустам. - Мама рассказывала, как я 
однажды из садика пришел и говорю: "Мама? Ну почему, когда Павлик разговаривает с Олей, мне 
хочется подойти к нему и ударить?" Может, потому и специализируюсь на лирике...  
 
Не выдержав, смеюсь, и хозяин смеется вместе со мной. Серьезное получается интервью... 
мультик какой-то. Сидят два дурака на кухне и ржут во весь голос. Но я действительно не знаю, как 
можно глаза в глаза обсуждать любовную лирику, да еще такую, как у Карапетьяна - интимную по 
самое немогу, искреннюю до мурашек по коже. Это же все равно что в чужую спальню 
заглядывать. Такие стихи нужно читать в одиночестве, а если обсуждать, то либо со 
специалистом-стиховедом, либо, еще лучше, с любимым человеком. Вот вы, уважаемый читатель, 
смогли бы бесстрастно разобрать на части строфу: "Я становлюсь жаден (Жаден - не значит скуп) 
До от ногтей царапин, До перемятых губ"? Нет, правда, смогли бы? "До глубины зелёных Глаз, где 
струит грех. Досыта, до стона, Рвущегося вверх." Если да, значит, лучше бы вы брали это 
интервью. А я смущен и ищу, куда сбежать. 
 
- А... это... тут курить можно или лучше не надо? 
Выясняется, что лучше не надо, зато есть выбор: любоваться в подъезде на мусоропровод или у 
подъезда - на парк. Выбираю редьку послаще. 
 
Парк оказывается, на московский взгляд, просто замечательным: в нем деревья растут! На 
мрачное замечание, что в микрорайоне, где я живу, деревья попадаются лишь по оплошности 
застройщиков, Рустам отвечает, что застройщикам пришлось насадить здесь парк, поскольку где-
то под землей в трубах бежит речка с дивным названием Паниковка, и строить на ней сверху 
ничего нельзя. 
 
Разговор неизбежно сворачивает на судьбы цивилизации, а я щурю глаза от снежного блеска и 
рассматриваю Рустама. На резком, ярком свету, в обрамлении снежных хлопьев на толстых ветках 
он смотрится еще более экзотично - ни дать ни взять, заблудившийся во времени и пространстве 
монгольский воин с почему-то армянской фамилией. От этой мысли становится смешно, и 
политкорректность куда-то улетучивается. 
 
- А откуда у Вас такая фамилия и такой разрез глаз? Если не секрет? 
 
- По линии папиной мамы мои предки - армяне. Во время турецкой резни бежали на территорию 
России. Прадед был учитель, даже в Париж ездил... 
 
- Зачем? 
 
- Чего не знаю, того не знаю. Может, просто на башню посмотреть. 
 
- А глаза? 
 
- По другой линии у меня дед китаец. Оказался тут сразу после войны, целую толпу их прямо на 
границе пачками ловили и привозили сюда - надо ж было кому-то работать. А здесь его уже 
бабушка, мамина мама, и присмотрела. 
 
Кажется, я попал в волшебную сказку. Хочется спросить что-нибудь вредное. Назло. 
 
- И что у нас в результате? 
 
- В результате я - русский. Сибиряк. Хотя зимой очень холодно. Наверно, потому что предки 
такие. 
 
Опять хохочем. Нет, все-таки серьезного интервью не получится. Слишком все вокруг волшебно и 
сибирско, слишком добр и обаятелен "мой" замечательный автор. И слишком часто улыбается. И 
я уже совсем замерз. Запихиваю столичный окурок в полупустую пачку (нехорошо речку Паниковку 
обижать, бросая ей бычки на темя), и мы возвращаемся на ставшую привычной кухню - к теплу, 
кофе и коньяку. Впереди у нас рассказ Рустама о любимой жене, красавице, оперной певице, о 
случайной встрече в Интернете, обмене телефонами, первом "живом" разговоре, длившемся всю 
ночь... Впереди добрых полсотни моих вопросов о стихах, на каждый из которых Рустам ответит 
одновременно серьезно и лукаво, постоянно подшучивая над собой. А потом - прощание, добрые 
пожелания и долгий путь обратно - в менее холодную, но совсем не сказочную Москву. 
 
PS. Чуть не забыл предупредить: на самом деле я, конечно, к Рустаму не ездил, интервью наше 
было полностью виртуальным. От Красноярска до Москвы, говорят, четыре тысячи километров - 
дистанция огромного размера, здесь только Сеть выручает. Но действительно ли только она? Еще 
легче любые расстояния преодолеваются стихами. 
--------------------------------------------------------------------------
Михаил Майгель (с) 2008