Она была некрасива. Некрасива какой-то странной, цепляющей взгляд ассиметрией лица, слишком круглого для такого худого маленького тела. Нос несколько скособочился влево, правый глаз, зеленый, яркий, чуть раскосый, расположился чуть выше левого, совершенно круглого, серого и почему-то абсолютно бессмысленного. Мышцы на левой щеке были натянуты сильнее, чем на правой, притягивая глаз ко рту и сглаживая, спрямляя щеку. Если бы она закрыла правую сторону своего лица, то ее приняли бы за симпатичную простушку, левую - за яркую красавицу. Но никогда, ни при каких условиях ее бы не назвали красивой, посмотрев на тело.
Ее могли бы назвать анорексичкой, если бы она не прятала тонкие, как палка, конечности и уродливые узловатые суставы под свободной одеждой. Ее тело казалось злой карикатурой на глянцевые фотографии ведущих моделей мира: слишком плоский живот, будто провалившийся под ребра, выпирающие кости, локти и колени страдающей артритом старухи и кожа оливкового цвета, вся в трещинах и складках.
Она всегда была такой, с самого детства. Носить черную одежду, хоть чуть-чуть отвлекающую взгляд от кожи, она научилась еще в школе. Волосы, редкие, прямые и тусклые, какого-то непонятного серого цвета, она всегда собирала в маленький пучок на макушке, щедрой и какой-то дерзкой рукой открывая на всеобщее обозрение свою некрасивость. Она привыкла к всеобщему вниманию, и, прекрасно понимая, чем оно вызвано, не пряталась и не отводила разноцветных глаз. В общественных местах она выбирала себе жертву - обычно того, кто более всех выражал свое мнение, смотря на нее, и разглядывала в упор, пока несчастный с проклятиями не уходил. Однажды кто-то пробормотал ей вслед "Ведьма" - ей понравилось, и с тех пор она культивировала в себе поведение, подходящее по ее мнению для ведьм. Расшила непонятными знаками одежду и вплела в тусклые пряди несколько черных нитей. Научилась бормотать, еле шевеля губами. Врожденное умение двигать ушами и скашивать глаза довела до максимально возможного совершенства: могла двигать только одним ухом или одним глазом. Совсем немного, так, еле заметно, но у страха глаза велики, верно? И некоторые слабонервные отпрыгивали с криками, увидев, как ухо страшной ведьмы дергается в их сторону. А она наслаждалась: если уж ей не суждено привлекать внимание как красивой девушке, так хоть как ведьма она будет по собственному желанию привлекать и отталкивать внимание окружающих.
Она хорошо зарабатывала: ей легко давались языки, а работа переводчика в крупном издательстве от внешности не зависит. Благодаря хорошей усидчивости и трудолюбию она выполняла работу достаточно быстро и могла себе позволить тратить на отдых не выходные, а три-четыре дня в неделю. Денег же вполне хватало и на ежедневные нужды, и на приличный отпуск. Отпуск она традиционно проводила в каких-нибудь старинных европейских городах, предпочитая Прагу и Эдинбург. Она любила ездить осенью - меньше народу, воздух же, прокаленный летней жарой и ласково остуженный холодными ночами, чист и прозрачен, как слеза младенца. Солнце и пляжи ей были не нужны.
Она никогда не задумывалась о семье. Ее родители, с радостью освободившиеся от опостылевшей обязанности присматривать за необычной дочерью, остались где-то в далеком детстве - она не искала с ними встреч, как и они с ней. Мужчин она, понятное дело, не привлекала, друзей у нее не было, и ее душа, никогда не знавшая целительного прикосновения тепла другой души, свернулась клубочком и уже не искала чьей-то компании. Ей были не нужны другие люди. Как и вообще кто-то другой: она была кошкой, которая гуляет сама по себе, и любое живое существо, попадавшее на ее территорию, автоматически воспринималось ею как враждебное.
Она никогда не считала себя одинокой. Ей были непонятны стенания окружающих ее людей о том, что они засыпают и просыпаются одни, что никто их не поддерживает, что никому нет до них дела. Она усмехалась про себя, выслушивая, как девушка за соседним столиком в кафе ругается подруге на своего парня, и чувствовала себя этакой старой, умудренной опытом ведьмой, окруженной детьми.
Она никогда ни к чему не испытывала сильных чувств - да и ни к кому, если на то пошло... Все ее предпочтения и неприятия были сглажены легким покровом равнодушия и хладнокровности. Разумеется, она любила свой дом, свою жизнь, свои отпуска, но она легко и спокойно обошлась бы и без них. Как обошлась бы без всего остального: ведьминской наружности, умения дергать ухом, черных нитей в тусклых волосах. Она никогда не улыбалась во весь рот, и наверно, это было к лучшему. Она никогда не плакала, даже когда в детстве ее затравливали в школе. Она никогда не смеялась свободно и в открытую. Она не прятала своих чувств - их просто не было.
Он был маленьким мальчиком, светленьким, солнышком для окружающих. Он родился у пьяной мамаши, которая даже не знала, кто его отец. Мамаша сбежала в тот же день, а он попал в дом малютки, а оттуда в детский дом. Несмотря на это, он почти никогда не плакал, почти всегда улыбался. Он был удивительно светлым, он светил всем окружающим, щедро раздавая тепло и радость. Глаза, удивительно взрослые, как у каждого сироты, горели лукавством, заставляя поверить, что он способен на какую угодно шалость - но только добрую. Он не ходил пешком - либо бегал, либо прыгал, либо, на крайний случай, подпрыгивал. Он был смел и дерзок, но его неизменное дружелюбие и широкая искренняя улыбка постоянно извлекали его из под нависшей карающей длани, защищая от праведного гнева воспитателей и учителей на нарушившего правила мальчика.
В пять лет его сфотографировали в костюме мушкетера: круглое детское лицо, светящееся под широкополой шляпой, веселые, дерзкие глаза, бросающие вызов всякому, кто попробует противостоять его молодости, красоте, жизнелюбию. Фотограф попросил разрешения использовать этот снимок для рекламы собственного искусства. Директор детского дома посмеялся и выразил мнение, что тут скорее отражено искусство модели, а не фотографа, но впрочем ладно, используйте. Через полгода фотограф открыл пару филиалов своего ателье.
В семь он впервые влюбился. Это была молоденькая воспитательница, восхитительно красневшая всякий раз, как ее что-то смущало, а смущало ее многое. Это было незамедлительно обнаружено и использовано всеми обитателями детского дома. Он рыцарски взял на себя обязанность ходить всюду с воспитательницей - при нем языки в общем-то придерживали, а особо интересующиеся способностью кровеносных сосудов обеспечивать прилив крови к лицу обычно не могли перенести его улыбки и мягкой просьбы больше так не делать без ответного смущения. Один, правда, сумел, и даже не прислушался, и после этого на него в течении недели вылилось порядка 15 ведер воды, причем всякий раз случайно и абсолютно без злого умысла.
Трогательная детская влюбленность продолжалась полгода, пока воспитательница не вышла замуж и не уехала в другой город. Потом была еще одна... и еще... но все они были уже короче и менее насыщенными.
У него не было родных, к нему никто не приходил. Этот недостаток он возмещал тем, что сделал своими друзьями всех обитателей детского дома. Куда бы он ни пошел, он нигде не был один. Он был общительным, во время разговора превращаясь во внимательного и чуткого собеседника. Ему можно было рассказать все - он никогда не выдавал тайн и секретов. И он действительно умел слушать. Он брал под свое крылышко новеньких в детском доме, помогая им освоиться и прижиться. Некоторые из них так и оставались под его покровительством.
Он никогда не выходил из дверей детского дома, только на экскурсии, на которые их водили шефы или воспитатели. Он обожал такие экскурсии, но ходил редко: у детских домов не так много денег, чтобы часто баловать своих подопечных. Он обожал лето, потому что летом можно было получить путевку на море. Он обожал плавать, самостоятельно научившись некой разновидности собачьего стиля и весьма уверенно держась с его помощью на воде. Он обожал вечерние посиделки у костра и даже ранний отбой не мог поколебать его уверенности, что такие вот поездки - самое лучшее, что есть на свете.
Он не любил серые тона: если выкладываться, то полностью. Если любить, то всей душой, если радоваться, то всеми силами, если смеяться, то всем телом. Он был необыкновенно ярок во всех своих чувствах, не считая нужным прятать их или скрывать. Он был искренен - всегда, во всем.
Этот день начался, как любой другой для нее и как один из самых радостных для него.
Она ехала на работу, сдать очередное произведение и взять новый материал. Как обычно - встала в 9, неспешный завтрак, газеты и журналы, легкое любопытство по поводу погоды и легкое негодование по поводу туч: придется взять с собой зонтик. Вышла из дома, пара остановок на метро и автобус, который должен был довезти ее до самого издательства.
Его взяли на экскурсию. Только его из всего детского дома - его лично пригласил директор музея, чей сын считался шефом его детского дома. Его сердце пело: музей, маленький и довольно бедный, но все же музей - и потом прогулка по городу. Он так радовался, что даже не заметил пасмурной погоды: в его душе было достаточно тепло, чтобы чувствовать лучи солнца сквозь тучи. Как всегда, экскурсия ранняя. Затем - пятнадцать минут прогулки и автобус, который должен был довезти его до детского дома.
... А теперь о происшествиях. Сегодня днем на ... улице Мицубиси Паджеро врезался в автобус, следующий по маршруту номер 25. Водитель джипа не справился с управлением, машина вылетела на встречную полосу и буквально протаранила бок автобуса. Погибли водитель внедорожника и двое пассажиров автобуса: ведущий переводчик издательства "...", известный по таким книгам, как "Белый клык" и "Дети капитана Гранта", и воспитанник детского дома.