Дильдина Светлана : другие произведения.

Кто поверит эху? - Часть 4. Война

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Зима выдалась холодная и затяжная, но она подходит к концу; только что принесет людям весна, и все ли ее переживут?

   Часть 4
  
  
   9 с половиной лет назад.
  
  
   - Орехи поспели, - сказала старая Киин, вытирая мокрые руки о юбку. - Пора собирать.
   Муж ее, Сахи, хранитель моста, кивнул, сидя на пороге дома. Смотрел на закат - розово-оранжевое сияние разливалось по небу, меж кленовых листьев просвечивало, а сами листья делало черными. Орехи - это прекрасно, значит, будут паста и масло. Значит, вскоре можно полакомиться жареной рыбой в ореховом соусе.
   - Подумай, кому на деревья лезть, - продолжила Киин, - Опять все, что наземь попадают, успеют черви попортить.
   - Мальчишек с той стороны позову, - откликнулся муж, почесывая седой висок.
   - Они только все разворуют...
   - Пусть, - Сахи зевнул. - Нам много не надо.
  
   Хрустнула ветка. Старики обернулись - увидели мальчика, весен десяти-двенадцати. Близко он подошел, со стороны леса - и тихо-тихо. А сейчас будто нарочно на сухой сучок наступил, чтобы заметили.
   Стоял, светлым силуэтом среди черных стволов, и за спиной закатное пламя плясало. В штанах был и рубахе из небеленого льна, из какого погребальную одежду шьют. Только покрой - как у живых, и сшито, видно, на скорую руку, неумело - тут топорщится, там поджимает.
   Муж и жена за амулеты схватились невольно - да страх прошел сам собой. Что, в самом деле... мальчик, похоже, пуще того боится. И стоит на земле твердо, траву приминая - не как призраки. Мальчик, простой человек - может, заплутал в лесу.
   Незнакомый, в соседней деревне таких нет. Волосы длинные на лицо падают, взгляд из-под них быстрый, диковатый. А сам все молчит. Подошла к нему Киин - молчит, и вот-вот стрекача задаст. За руку взяла - вздрогнул, а кожа, как лед.
  
   - Кто ты? - спросил старик. Мальчишка только мотнул головой, да воздух втянул.
   - Ты немой? - Киин вступила.
   И снова он головой помотал:
   - Я... говорю.
   - Как звать-то тебя? Ты откуда? - ласково спрашивали, только он не ответил. Шагнул к дому, к открытой двери - и остановился.
   Киин с мужем позвали его за собой - заходи, гостем будь! - да про собственные вопросы ненароком и позабыли, будто неважен ответ.
   К огню подвели, погреться - впился зрачками в языки пламени, потянулся, будто к душе собственной. И не отходил от очага, на голос не откликался.
   Киин ему поесть собрала - так пришлось за плечо потрясти, только тогда обернулся. Смотрит из-под тяжелых прядей, а лицо загаром не тронутое.
   Ладонью над миской похлебки провел, будто не знал, что с такой пищей делать. И отстранился.
   - Ты ешь, ешь, - ласково произнесла Киин.
   А он будто не слышал, все на огонь поглядывал. Потом встал, обошел комнату немудреную - очаг, стол, скамья; в стене, что дальше от входа, ниша, одеялом завешенная. Глиняный пол, на окне деревянный ставень, потемневший от времени, рассохшийся. Бедное жилье, смотреть не на что. А какому быть у хранителя полузабытого мостика, гордо мостом именуемого? Давно все в обход ездят; дорога недалеко, да сюда гости редко сворачивают.
   Обошел мальчик комнату, вышел наружу.
   - Похлебка ж остынет, - заикнулась было Киин, но последовала за ним, не остановила. Там, за порогом, уже поблескивали крохотные огоньки, мерцали в траве, поднимались на ветки. Не то светляки, не то безобидная мелочь бесплотная. А чудо лесное замерло, глядя на дверной косяк, на прибитую к нему кедровую фигурку-шеа, защиту от злых сил. Протянул руку, пальцем повел над ней, не решился тронуть.
   Обернулся на женщину, удивленно, как ей почудилось.
   - Это зачем? - спросил.
   - Чтобы духи недобрые в дом не зашли и к дому не подступили, - объяснила она.
   - А как же... - начал мальчик, и замолчал. Поглядел на небо темнеющее - одна багрово-рыжая полоса осталась, гас костер западный.
   И, будто в холодную воду нырнул, на полувздохе, более не оборачиваясь, вновь зашел в хижину.
  
   Ночью старики проснулись от холода. Вроде друг к другу прижавшись лежали, вроде еще грела кровь, и на дворе была отнюдь не зима - а продрогли до самых костей. И жуть заструилась по полу дымкой туманной, почти различимая взором.
   - Что за дела, - прошептал Сахи, натянул одеяло на себя и жену, потом о госте вечернем вспомнил: тут, неподалеку ему ложе устроили... Только больше ничего не успел подумать.
   Пение за стенами послышалось - без слов, и будто без голоса, так, воздух звенел, ветви гудели, слаженно, то выше, то ниже, успокаивая, нагоняя сон.
   И страх прошел, и заснули оба.
  
   - Это нам подарок Заступницы, внуком будет, - сказала поутру Киин, глядя, как вчерашний гость пытается сладить с волосами с помощью подаренного ею шнурка. Тяжелая смоляная масса все время выскальзывала, и узлы вязать мальчик, похоже, не умел.
   Сахи кивнул согласно. Отвел мальчишку к ручью, учил силки на рыбу ставить. И снова позабыл спросить, откуда тот взялся и как имя его.
  
  
   Глава
  
  
   - Мне тут не нравится; словно болотная травка повсюду - зеленая, яркая, а под ней топь, - голос Ариму звучал хрипловато, доверенный слуга простыл по дороге.
   - Что делать, Хиноку Майя всегда был человеком двуличным, - Кэраи рассеянно отвечал, а сам, не отрываясь, смотрел в окно, приоткрыв затянутую шелком створку. На втором этаже комната, непривычно: так жил только в гостиницах, да первые пару лет в Столице, бок о бок с другими молодыми чиновниками. А сейчас рядом - только верный Ариму, остальные слуги в соседнем крыле. Светлейший господин Майя придумал десяток причин, почему удобней именно так, и Кэраи не стал спорить. Все равно за жизнь тут опасаться не приходилось. Пока.
   Из окна был виден заснеженный сад, не такой, как дома. Много-много плакучих ив, больше похоже на рощицу у протоки. Ивы навевали тоску, ей было трудно не поддаваться. В это дерево, говорят, часто вселяются души погибших красавиц... и, хотя оно бесспорно красиво, но в таком количестве-то зачем?
   А между стволами - причудливо расставленные большие камни разных оттенков. Как есть кладбище...
   - Долго вы будете ждать ответ? - спросил Ариму. Кэраи вздрогнул - задумался.
   - Я каждый день наблюдаю за лицом этого лиса в человеческом облике. Пока он еще и вправду не определился. Мне нет смысла сейчас уезжать.
  
  
   ...Назвались на границе, и вскоре их ждала торжественная встреча в двадцать всадников, легкий путь со всеми удобствами и подозрительные взгляды сопровождающих. В главном городе Мелен, Акатайе, к воротам в сопровождении свиты подъехал сам хозяин провинции - низкорослый полный мужчина с удивительно свежим цветом лица и юношеской подвижностью. А ведь ему уже сравнялся пятый десяток.
   Привычная в таких случаях маска учтивости, чуть изумления - искусно сделанного, за время, пока от заставы доехали, удивляться любой перестанет. Интересней оказалось то, что проглядывало из-под маски. Ожидал ведь, что явится гость, и, верно, знает, зачем. Сам ли додумался, или намекнул кто?
  
   Да, Мелен сейчас бедствует, подтвердил Майя - он не стал тянуть с разговором, видя, что и приезжий не рвется сперва как следует отдохнуть. Переодеться с дороги, перекусить - и можно говорить о серьезных вещах.
   Мелен нуждается, это верно. Урожай в провинции погиб... но как Хинаи, пострадавшая от наводнения, может предлагать немалые деньги за войско?
   - Пока не дошло до того, чтобы отдавать личные средства нашего Дома на закупку зерна и починку дорог. А вот на воинов их потратить самое время.
   - Интересно, интересно, - неопределенно сказал Майя. Правый глаз его чуть косил. С такой бы наружностью - в поэму о состязании обманщиков... - Я, разумеется, дам ответ.
   - Как скоро?
   В Столице Кэраи в жизни бы так в лоб не спросил. Да пошла она, эта Столица.
   - Разумеется, как можно быстрее, после тщательного обдумывания. Полагаю, вы хотите дождаться ответа здесь?
   "Уехав, я его и вовсе не получу", - подумал гость.
   С почетом Кэраи разместили в личном доме главы провинции, и... и всё. При новой встрече Хиноку Майя заверил - никто не намерен тянуть, надо лишь все обдумать. И еще раз. И так, судя по всему, до бесконечности.
   Не со Столицей же он решил связаться, в самом деле. Гонец доберется нескоро, а птицам не доверяют такие послания.
  
   Тут пытались подражать сердцу Золотой птицы, ее главному городу - куда больше, чем в Хинаи, где разве что диковинками привозными забавлялись. А тут и покрой нарядов, и убранство комнат, и даже стиль письма старались подделать под тот изящный, избыточно утонченный стиль, какими отличались придворные. И странно эта ломкая прихотливость ложилась на северную крепость и простоту - будто из гранитной скалы решили высечь хрупкую с виду статую. Нелепо вышло. Как с теми же ивами - в садах Столицы круглый год цветы, рядом с ними поникшие ветви не навевают тоску.
   По большей части гость оставался в городе, но посетил здешнюю гордость, пещерный храм в холмах. И озеро водопадов, сейчас замерзшее - странно было видеть застывшую в бурном течении воду.
   Любитель изысканного, Майя пригласил к себе поэтов, художников и звездочетов из Срединных земель. Но те, что соглашались ехать в глушь, терпеть суровые зимы, часто были не слишком талантливы, либо чем-то по мелочи не угодили Столице. Талантливых, но опальных не звал - боялся.
   Мелен казалась молодящейся красавицей, из тех, что гонят от себя мысли о возрасте. В этом смысле глава провинции был для нее достойным партнером.
  
   - Снег падает...
   На тыльную сторону ладони опустилась полупрозрачная звездочка.
   Ариму прокашлялся:
   - Не стоять бы вам у открытого окна. На что там смотреть, в этом саду.
   - Ты замечал, какие разные все снежинки? А с виду одно и то же. Как судьбы человеческие...
   Слуга не сдержал короткого смешка.
   - Если уж вас на такие разговоры потянуло, значит, совсем на душе погано.
   - Какой ты... я о судьбах и мироздании, а мне в ответ о поганом!
   - Да и голос у вас... - гнул свою линию Ариму, но отвлекся: - А вон, смотрите, за теми камнями близнецы по снегу круги нарезают. Смотрят на ваши окна. Все-таки что-то они здесь задумали...
   - Могу помахать им, раз смотрят, - улыбнулся Кэраи. - А ты бы отсюда их различил?
   ...А ведь Мелен могла бы, объединившись с Хинаи, помочь отстоять независимость севера. Если бы началось все раньше. А сейчас - уже нет, здесь не осталось тех жизненных сил, которые позволяют давать отпор превосходящим армиям. Проще подчиниться, сохранить насиженное место или хоть подобие оного. Ведь и сам он такой, и не одобряет брата...
   Закат над свободными землями севера. Остается любоваться его яркими красками. А немногочисленные сторонники прежнего мира погибнут в войне с рухэй, и Солнечная птица накроет Мелен и Хинаи своим крылом.
   А пока Мелен поскуливает от страха, что рухэй могут придти и к ним, но не смеет ослушаться приказа Столицы. Надеется, что захватчики на их земли не сунутся. И, что обидней всего, похоже, правы.
  
   Впервые ему не с кем было посоветоваться. Думал, возвращаясь на родину, что есть еще пара-тройка лет, но война началась раньше. Думал, сумеет закончить - а потом хоть трава не расти. Что останется на сердце, его личное дело, но долг свой он выполнит.
   С рухэй будет разбираться Столица...
   Отсекал от Дома Таэна верные семейства, как ствол обтесывают от веток, чтобы в час, когда сюда явится новый ставленник, север не вспыхнул бы. За братом пошли бы все, а помимо него поднять серьезный мятеж тут никто не способен. Побурлили бы и успокоились. Даже Нэйта, самые сильные, не смогли бы - их давно слушают только из страха, а одного страха мало, выступить против Золотого трона.
   Но война развязана, и неясно, что делать. Словно к рукам привязали веревки и тянут в разные стороны. Он не должен помогать брату - тогда Дом их падет наверняка. И он не может смотреть, как горит родина от рук чужаков. Только в случае мятежа она также сгорит, в костер затянет и причастных, и непричастных.
   Стиснул пальцами виски. Голова грозила лопнуть. Кажется, поговори с кем, и хоть немного станет легче - но говорить он мог только с Ариму, а от того ждать советов не приходилось. Не в этот раз. Как же все подступило близко, а он оказался слабее, чем думал.
   Рука замерзла, хоть не чувствовал этого - но снежные звездочки теперь таяли медленно, нехотя, и манжета словно отделана белым мехом, отдельных снежинок не различить.
  
  
  
   Около Майя часто появлялись Ируи и Ошу, сын и племянник, первенец любимой сестры. Их Ариму и прозвал близнецами. Молодые люди - невысокие, круглолицые, с не слишком выразительными чертами - до странности походили друг на друга, в сумерках их легко было спутать. А вот голоса - различались, как рожок и глуховатая походная труба. А еще один почти все время носил одежды сливовых тонов, а второй - морской зелени. Это даже сейчас забавляло, хоть и тяготило затворничество.
   Ируи казался образцом послушного сына, а вот племянник был из другого теста и даже публично позволял себе не соглашаться с дядей.
   - Уверен, он бы нам предоставил войска, - сказал Кэраи. - Честолюбив и не одобряет растущей тут власти Столицы. Только увы, избавиться от дяди у него нет ни возможности, ни желания.
  
   Вечером этого дня Хиноку Майя пригласил гостя к себе. Унизанные кольцами пальцы хозяина подрагивали, а глаз косил больше обычного. Решение принято, понял Кэраи. По крайней мере, хоть что-то по делу сейчас прозвучит.
   - Деньги, конечно, большое подспорье, - Майя поводил плечами, будто ежился от холода. - Но ведь если Столица выкажет недовольство... - он еще чуть помялся, и будто воспрянул: - А вот помощь родне - дело другое, совсем другое!
   Родне. Дочерей у главы Мелен нет, зато есть племянницы, из которых не замужем только одна...
   Как можно более искренним голосом Кэраи спросил:
   - Если вы имеете в виду моего брата, боюсь, что...
   - Нам будет достаточно и вашего имени, - заверил хозяин провинции. - Если вы согласитесь, дело будет за малым - слово ее родителей и договор с вашим многоуважаемым братом; надеюсь, заключить его не составит труда...
  
   Оставшись один, Кэраи погрузился в задумчивость. Сидел у изукрашенной медной жаровни, вертел в руках чашку из-под вина. Не заметил, как прибежал Юи, младший из спутников, и о чем-то переговорил с Ариму. Только когда затворилась дверная створка, и остались вдвоем, и старший слуга подошел, как следует откашлялся над ухом, - вскинул голову.
   - Он готов, если что, отказаться от племянницы, - сказал наконец. - Не верит, что все обойдется, но готов рискнуть из-за денег.
   - И вы согласитесь? - спросил Ариму.
   - Ради Хинаи? Да хоть на крысе жениться, - отозвался Кэраи. И прибавил: - Разузнай про эту девушку, не с тобой, так с другими слугами охотней поделятся всеми ее недостатками.
   - Может, она и вовсе их не имеет? - предположил слуга.
   - Ну конечно, так бы и попытались по-быстрому сплавить в обмен на войско! Да и не младшая она, если я правильно помню, свадьбы же чаще играют по старшинству...
   - А если совсем уродина? - участливо спросил Ариму.
   - Тянуть не надо было, подобрал бы себе невесту еще в Столице... вот и поделом, - прозвучало вроде и весело, а вроде с опаской.
   Свадьба... Тагари выйдет из себя, и весь договор к жабам болотным. А вот если сначала предоставить ему войско, может и согласиться. Только вот как бы так повернуть и убедить Хиноку Майя сделать то же самое, но наоборот?
  
   Недостаток у возможной невесты обнаружился один - хромота. В детстве оперлась на старые перила, упала и сломала ногу, врачи неудачно срастили кость. В остальном, по словам Ариму, девушка была вполне хороша. Но, видно, походка ее стала настолько непривлекательной, что до двадцати двух лет желающих не нашлось. А совсем уж очевидных карьеристов спроваживал дядюшка.
   А вот Ошу сестру, похоже, любил. Подумав, Кэраи попросил встречи с ним. Для разнообразия не пытался выверять каждое слово, избегая прямых толкований, а выложил все как есть. Мол, такое вот предложение - и очевидно, что не новость оно для тебя. Ради военной помощи, разумеется, я согласен, а ты готов ли к тому, что, возможно, сестра пострадает? Дом Таэна и без того не на лучшем счету у Столицы. А Майя, разумеется, глава Мелен, только девушка и ее счастье все-таки не ему важнее, а брату.
   Ошу, слушая эти слова, был мрачен, как сова, которую попытались днем достать из дупла. Что бы ни сказал ему светлейший родственник, убеждая в правильном шаге, видно было, как впечатление от разговора с дядюшкой стремительно тает. Насколько же они разные все-таки с двоюродным братом - прямо как он сам и Тагари, только этих с лица перепутать можно в два счета. Может, поэтому они выбрали себе цвет одежды и не отступают от него? Или как-то по-своему поняли столичные веяния?
   Тактика оказалась верной - начни гость просто отказываться, молодой человек обиделся бы за сестру. А если согласен, но опасается за ее будущее, тут можно и подумать как следует.
   - Договора о браке достаточно, чтобы иметь основания для военной помощи - платной, конечно, а там сами смотрите, имеет ли смысл отдавать свою родственницу нашей семье.
  
   Не сомневался - молодой человек сегодня же попытается увидеться с дядюшкой, поэтому назавтра сам намеревался встретиться с Майя. Но тот неожиданно срочно уехал, и к концу третьего дня Кэраи начал беспокоиться. Хотел было еще раз наведаться к озеру водопадов - без задней мысли, просто по сердцу пришлись бело-голубые застывшие потоки.
   Но прозвучала страшная весть - в округе, где находилась столица Мелен, и в самом городе моровое поветрие.
  
  
   **
  
  
   Орел, паривший в небе, привык, что поля - его охотничьи угодья - пересекает некая сухая река, по которой вечно что-то и кто-то движется, порой вполне себе добыча - фазанов везут, кур - но охотиться там нельзя. Сейчас он был голоден и готов был рискнуть, смотрел на небольшую вереницу повозок - но ничего привлекательного не нашел, и взмыл выше, почти невидимый уже для человечьего глаза.
   - Улетел, - сказал звонкий голосок, - А ты говорила, орел над дорогой - это к добру.
   - Он сверху нас видит и благословляет, - прозвучал женский голос.
  
   Девочки радовались, облазили изнутри весь фургончик, в котором ехали вместе с матерью. Истэ боялась, что им тяжко будет столько дней колыхаться в повозке, но позабыла себя восьмилетнюю. А то, что дочки никогда не бывали где-то, помимо соседнего с домом большого села да одной-двух деревенек, делало для них и пустую дорогу сказкой. То и дело отгибали край тяжелого войлочного занавеса, высовывали любопытные мордашки, впускали в повозку струю ледяного воздуха.
   - А ну, хватит уже, премерзнете! - без толку прикрикивала на них мать. Но чем дальше, тем меньше веселая возня двойняшек отвлекала ее от невеселых тревожных мыслей.
   Тяжело возвращаться на родину, от которой отказалась и которая всего лишь ответила тебе тем же. Вдруг - порой судьба любит шутить - встретится по дороге кто-нибудь из родни Истэ? И ладно еще, если не узнает беглянку. Хотя изменилась она несильно, но если не ждать, внимания не обратишь. А если узнает... Хорошо хоть никто не знает о рождении у нее близнецов, такая примета - не скроешь.
  
   Ее разрывали на части и страх, и любопытство, и необходимость присматривать за умными, послушными, но очень любопытными девочками, которые не желали все свое первое путешествие провести за опущенными занавесками, а на остановках безвылазно сидеть в гостиничной комнате.
   И самой Истэ было интересно, изменилось ли что? Смотрела, напряженно вглядывалась в новые лица, будто бы невзначай собирала новости, стараясь не привлечь лишнего внимания - в самом деле, с чего бы не слишком богатой гостье спрашивать о высших домах? Но о них и мало что знали тут, в дальнем округе.
   - Мама, эй, что с тобой? - потянули ее за руку, потом дернули сильнее.
   Будто очнулась, глянула во встревоженные темные глаза: младшая из дочек, Илин. И в полумраке повозки отличала, не спутала бы ее с Айлин, а ведь даже отец их порой...
   Ахнула, схватилась за сердце, огляделась испуганно, словно сонный кошмар вцепился когтями - что я тут делаю, зачем еду на верную смерть, на позор семьи, и еще везу дочерей?!
   ...И сама не заметила, как снова забылась, словно давно все решила, почему и зачем. А ведь ничего не решала - будто лист сорвало ветром и понесло...
  
  
   С детства она росла наособицу. Младшая, единственная выжившая дочь помимо троих сыновей. Не всегда родители рады появлению на свет девочки, но о ней, Истэ, просто мечтали. Потому и замуж не отдавали столь долго, не желали расставаться, продолжали баловать и искали подходящую партию. Жениха нашли - лучше и быть не может.
   Даже тогда она могла отказаться, но соблазнилась грядущим блеском...
   Той юной гордячки нет давно, ее место заняла женщина, счастливая куда меньшим, если подходить со старыми мерками.
   Только вот как ни любили ее родные в прошлом, урона чести семьи не простят. Кому она могла бы довериться? Пожалуй, в первую очередь среднему брату, Оюми.
   ...Он, немного неуклюжий, неловкий, чрезмерно увлекался поэзией, и зачитывал ей вслух куски любимых произведений. Когда-то, века назад, в родительском доме, Истэ посмеивалась над ним, говоря, что жить надо реальностью, а не красивыми словами, и уж она-то своего не упустит, увлеченная проплывающими мимо облаками...
   И впрямь не упустила сперва. А потом со звоном и грохотом выбросила.
   Никогда не любила Тагари, никогда его женой быть не хотела, но согласилась. И впрямь настолько глупой была, лестным казалось такое-то положение? Или все же чем-то привлек сам по себе? Теперь уж и не вспомнить, память любит обманывать, давая людям выставить себя в лучшем свете.
   Истэ раньше превосходно умела владеть лицом, ей это не раз пригодилось: и когда она честно играла роль всем довольной жены, и когда уже замышляла побег. Но сейчас, привыкнув к размеренной жизни с любимым человеком, она боялась, что потеряла искусство обманывать. И того боялась, что перестала себя понимать: всегда была отважной, но сейчас, возвращаясь, поступала не отважно, а глупо, только вот не могла остановиться, словно чужая воля вела.
  
   А тут, на родной земле, и не изменилось ничего - те же дороги, которыми покидала Хинаи, те же мосты, и стражники возле самых крупных из них в своей коричневой форме торчат, как унылые совы. И по обочинам дорог стены деревьев, словно северные леса с трудом согласились хоть так делить свою землю с людьми.
   Да, похож путь, хоть покинула Тагари осенью, а сейчас повсюду лежит неглубокий снег. Возле "их" скалы его еще меньше, в Окаэре темплле; а тут девочки норовят поваляться на мягком белом ложе, падают, руки раскинув, в ямки, туда, где намело побольше, оставляют отпечаток тела. И он, не белый уже, сине-голубой, долго еще помнит чужое прикосновение.
  
   - Куда держите путь? - спросил у развилка дороги - направо один округ, прямо другой - высоченный стражник. Со скукой спросил, видно, что мирные путешественники, не разбойники, не торговцы.
   - Госпожа?! - встрепенулся весь, когда Истэ выглянула из-за плеча возницы. Ой, Заступница, это ж...
   Был у ее отца конюх, а у того сын, не хотел оставаться при доме, все мечтал в земельные податься. Нипочем не узнала бы, если б не рост и не странные брови - одной чертой.
   - Мы незнакомы, - сказала Истэ, и поразилась, как уверенно голос звучит. Ровно, и самую чуточку удивленно, будто спрашивает. Так и надо, резкое отрицание больше внимания привлечет.
   - А вы разве... Кхм, - прокашлялся он, - А куда и к кому едете?
   - С дочерьми к мужу.
   - С дочерьми? - заглянул в повозку, смутился, когда девочки заулыбались ему.
   - Не страшно детей по холоду везти?
   - Они любят зиму, - улыбнулась Истэ, на сей раз искренне. Это, видно, решило дело. Стражник потерял к ней интерес.
   - Ну, раз так, проезжайте.
   Четверть часа, не меньше - уже и пост дорожный скрылся, и снег мелкий посыпал, скрывая следы колес, а Истэ сама теперь сидела у приоткрытого полога, все вертела головой, разглядывая себя в серебряном зеркале, сохраненном от прошлой жизни. Так опасалась, что узнают, а тут обида взяла. Благодарность Заступнице мешалась с опасливым недоумением. Неужто все-таки постарела? Даже как следует не расспросил...
  
  
   **
  
  
   Если путь к Трем Дочерям оказался тревожным и долгим, обратный вышел спокойным, но и вовсе бесконечным. Надо было вернуться как можно быстрее, но Лиани понимал, что три или четыре дня ничего не решат уже. Больше не менял лошадей, оставил ту, на которой увез Нээле из хижины лесорубов. И благодарность к своему скакуну чувствовал, да и деньги грозили закончиться. А раз лошадь одна, заботиться о ней приходилось куда серьезней.
   Горы вокруг не кончались, сизые, затянутые пасмурной дымкой: солнце пряталось в ней. Порой сомневался, может, сам он никуда и не движется? Но то деревушка, то столб-указатель, то мостик из щербатых камней говорили - нет, дорога несет его и коня, как ей положено.
   Деревушек он насмотрелся в пути. Летом они, верно, разные - где-то почти болото, и там мало что растет из-за сырости, а где-то, напротив, сушь и сплошные камни. Но сейчас все прикрывал снежок, мужчины и женщины кутались почти в одинаковые куртки на вате, и с опаской косились на любого приезжего. Хотя будь на Лиани прежняя форма, повязка со знаком - гораздо больше бы остерегались. А ведь земельная стража призвана крестьян защищать... и делает много для их спокойствия. Но не любят земельных. Грустно это как-то, неправильно.
   Да, деревушек он сейчас повидал много, куда больше, чем за годы службы - и не по числу, а по вниманию, с каким разглядывал. Раньше-то в голову не приходило интересоваться, как и чем в них люди живут.
   Не только на домики и заснеженные поля смотрел, еще и на следы, какие встречались - птичьи, звериные, а пару раз и вовсе попались какие-то странные. Не иначе барсуки-оборотни. Темные духи юношу не тревожили, хотя иногда отмечал, что из-за ветвей следит за всадником кто-то. Может, лесовики...
   Не до них.
   Голова стала как наковальня - тяжелая, гулкая, и по ней били горячим молотом. А все тело было бруском железа, его то в холодную воду помещали, то снова в огонь.
   Лиани никогда не болел, не сразу понял, что с ним. Осознал только, сняв комнату в придорожной гостинице, когда еле сумел спуститься вниз, чтобы поесть, но вся пища была на вкус, будто глина, да и глотать ее получалось с трудом.
   Плохо... Лишь бы за ночь удалось одолеть болезнь. И надеяться, что это от холода и усталости, а не что-то похуже.
   За плечом смех раздавался, будто много-много мелких птиц щебетало. Местная служаночка - а может, дочка хозяина - разносила гостям заказанное. Девушка была похожа на Нээле. Заметил ее, как только приехал: провела наверх, показала комнату, так же вот засмеялась, ушла.
   Вот теперь внизу ее видит. И она поглядывает, то кокетливо голову наклонит к плечу, то вроде ненароком руку о бедро обопрет, выгнется так, что отчетливо талия обозначится. Ходит-пританцовывает, волнуется коротковатая юбка. Интересно, правда, что ли, глянулся, или просто с виду добыча легкая? Но какие уж тут девушки, обратно бы в комнату подняться, не привлекая внимания слабостью. Больных не любят в придорожных гостиницах, мало ли какую заразу несут.
   А на душе все еще нежданно спокойно. Скоро Срединная... ехать туда? Или сразу к младшему Нара? Лишнего шума нельзя создавать... а что будет лучше?
  
   Наверх к себе он вернулся, все еще ничего не решив, а потом стало совсем не до этого. Неожиданно наступило лето, такое, что от жары не знаешь, куда деваться. Кровать то превращалась в груду бревен, на которых невозможно было лежать, то становилась облачным пухом, и тогда он проваливался вниз. Пришла Нээле, затворила окно; ушла - и ставни тут же опять распахнулись, впуская ледяной воздух, небывалый в такую жаркую пору.
   Нээле снова возникла рядом, что-то делала, что-то говорила. Лиани пытался подняться, сказать ей - зачем покинула монастырь? Пусть едет обратно! - но голова падала на подушку.
  
  
  
   Глава
  
  
   - Старшая сестра, у меня не получается ровно, - пожаловалась девочка лет десяти, склонившись над полотном с вышивкой.
   Нээле подсела к ней:
   - Смотри. Ты делаешь новый стежок, вонзая иглу около середины соседнего, вот так, чуть отступив назад, под нитку предыдущего стежка. У тебя листик, тут шире, тут скошено... направляй стежки так, чтобы повторить его форму.
   Ученица кивнула, и снова взялась за работу.
   Нээле украдкой потянулась. Так странно - самой не сосредоточиться, все время помогать и показывать другим. В ее маленькой комнатке тесно, когда все вместе, зато тепло.
   Гонг пропел, вот и полдень, скоро конец урока. Поглядела в окно. Вдали по двору медленно двигался монах, помахивая метлой - подметал каменные плиты.
   Одежда монахов коричневая, как у земельной стражи, но заметно светлее, окрашенная корой вербы - не спутать. В холодную погоду вниз надевают второе одеяние, из небеленого холста, как связь мира живых и мертвых. И никаких знаков различия нет: ни символов, ни полос-нашивок.
   И волосы у всех монахов совсем короткие, такие же у женщин-посвященных и у отшельниц.
   Она, Нээле, живет тут ради убежища, не ради служения - ей волосы срезать не надо.
  
   Слышится детский смех; странно, думала, в монастырях всегда тихо и благостно, только гонги и барабаны гудят, созывая на молитву, отсчитывая время. Но ведь воспитанники - дети, им не запрещают смеяться.
   Те, кого с младенчества отдали монастырю, намного сдержанней, а просто ученики - дети окрестных сел, они скоро вернутся в большой мир. И они не боятся огромного черного дерева на главном дворе, а ей до сих пор не по себе.
   Дело ей тут нашлось на другой день после приезда - учить проявивших интерес женщин и девочек вышивке. Таких набралось около десятка. Пару часов длился урок - самое простое, что могла показать; помимо этого Нээле прибилась помогать художникам.
   Не было в монастыре шелковых и золотых нитей для вышивки, не было тонких тканей, но роспись на стенах частично заменила их. Тут были все пять Опор, струились длинные тела диковинных жителей моря, птицы сплетали крылья в воздушном танце. А журавли танцевали и на земле.
   Художники обновляли один из залов, куда весной нахлынут паломники.
   Девушка не рисовала, лишь подносила то одно, то другое, порой помогала готовить краски, но работа увлекала ее.
   Судьба подхватила Нээле и несла, как щепку в половодье; но была ли цель в этом? Или просто осуществились ее мечты о тихом убежище, и вот он, конец пути. Здесь можно забыть о времени, не думать, как юность перейдет в зрелость, а затем сменится старостью. Может быть, вскоре и она примет священный обет. Что станет делать тогда? Ей не запретят вышивать, но изысканные шелковые узоры никому не нужны тут, разве что раздавать паломникам, если найдет деньги на материалы. А может быть, в благодарность судьбе и вовсе отказаться от вышивки. Научиться как следует смешивать краски, и в росписи стен будет и немного ее труда...
  
   Подоспело время обеда - неторопливого, под песни монахов из соседнего зала: так заведено, чтобы сами же они не увлекались едой, а думали о вещах более возвышенных. Простая пища - крупа, овощи, почти все выращено тут же на огородах, лишь малая часть закупается. Трапезы тут недлинные, не то что - по слухам - застолья в богатых домах.
   Вышла на крыльцо, вдохнула поглубже: воздух морозный, но уже чувствуется в нем горьковато-живое дыхание ранней весны. А ведь еще брести и брести ей небесными тропами...
  
   Всего ничего прожила в Эн-Хо, а возник уже собственный ритуал: сразу после обеда не прямо к себе идти, а мимо крыла, перед которым стоят каменные фигуры Опор. Замедлив шаг, привычно коснуться рукой лба четырехрогого быка, тронуть драконий чешуйчатый хвост, и совсем остановиться у ахэрээну. Скульптор изобразил диковинного зверя точь-в-точь как лесную собаку - мохнатую, остромордую, коротколапую - только с положенными крыльями. Взгляд каменных глаз казался умным и добрым.
   Ахэрээну. Любовь и забота...
   Легкие трещинки на камне сбоку сложились в лицо. Вот и еще загадка, почему человек, имени которого не посмеет назвать, поступил именно так. Ведь не живой ей следовало быть сейчас, а мертвой. Не считать же тот найденный в лесу цветок защитой. Да и не Нээле его отыскала, а удачу не передают.
   Вновь - неизвестно. И какой вопрос себе ни задай, ответ будет тем же. Полузабытый голосок зазвучал в ушах, Тайлин напевала себе под нос:
   "Кто же ты, ежедневно
   Глядящая из зеркала на меня?
   Кем бы ты родилась,
   Если б могла выбирать -
   Но что мне ответит зеркало,
   Если не знаю сама..."
  
   Покашливание прервало ее мысли.
   - Брат Унно просит у уважаемой гостьи дозволения поговорить с ней.
   - Нээле, гостья монастыря Эн-Хо, будет рада, - откликнулась девушка, исподволь рассматривая обратившегося. Если бы не монашеское одеяние, вылитый крестьянин, но не из таких нищих деревушек, где жила у Иммэ, а из деревень сказочных, благодатных. Коренастый, смуглый, очень земной, и не смиренной отрешенности полон, а деятельной, живой силы. Лет тридцати пяти, некрасивый, наверное, черты грубоваты, но веселый взгляд все исправляет. Как все же легко одеваются здесь монахи зимой... Нээле вот ежится, несмотря на теплую куртку и юбку.
   - В пристрое вам будет теплее, чем во дворе, - видно, легко было прочесть мысли девушки. Нээле согласилась. Пройти вдоль длинного храмового крыльца, и вот они уже на месте. Здесь по утрам учились монастырские воспитанники, сейчас пусто; хоть и открыты окна, и вправду теплее, и ветра нет.
   А вот сидеть не на чем, дети приносят с собой: летом - циновки, зимой - подушки. Что ж, можно и постоять. Монах улыбался одними глазами - небольшие морщинки расходились от их уголков.
   - Я готова слушать, - а любопытно ведь...
   - Юноша, который привез сюда вас, рассказал о встрече с некой опасной тварью. Брат Унно, - монах поклонился, - с младенчества воспитывался в монастыре - Милостью Сущего и Заступницы, его оставили, найдя подходящие знаки и получив одобрение звезд. Но у брата есть неподалеку сестра, она бедствует, и настоятель позволит недостойному уйти, если тот выполнит взятый обет.
   - И что за обет? - непонятно все же, зачем он пришел...
   - Отыскать помянутую нежить, - невозмутимо ответил мужчина. - Чтобы больше она не вредила людям.
   - Но... какое это отношение имеет ко мне? - встревожилась девушка. Вот уж не думала здесь, в святых стенах, снова услышать. А монах... наверное, он знает, как быть, но все равно страшно. И неужто пойдет искать этого неизвестно кого? Не зимой же.
   - Зимой выходцы из Нижнего дома слабее, - он вновь будто угадал мысли. - Лиани Айта рассказал кое-что из прошлого уважаемой гостьи. Но рассказ его тревожней, чем сам он думает. Не опишете ли семейную пару, с которой пришлось столкнуться в холмах?
   Накатил липкий ужас, и девушка отодвинулась к стене, будто не добродушный монах стоял перед ней, а те двое.
   - Я... не могу, - выдавила еле-еле.
   - Брат Унно не имеет права настаивать. Но по всем признакам обоим вам встретился тори-ай. И если тот, кого видел ваш друг, и убивший вашу подругу - одно лицо, если можно так говорить о нежити...
   - Невозможно, - Нээле почти справилась с собой, но нет, нет, да оглядывалась через плечо, - Лиани мало что говорил, не желая меня пугать, но та тварь убила бы его, а не спасла.
   - Если не преследовала бы иную цель... Так вы опишете его?
   - Да.
  
   Остальной разговор неожиданно вышел почти уютным. Вот не подумала бы. Но кроме первого всплеска ужаса - как рыба вынырнула из воды, так ночь в холмах - из ее памяти - не было ничего. Рыба ушла глубоко в омут, спокойна поверхность.
   - Считаете, ему не нужен был Энори, это всего лишь приманка, чтобы добраться до меня?
   - А вот этого ничтожный брат не знает. Кто может ведать мысли существа, столь чуждого людям? Но, выйди все так, как задумала нежить, Лиани увез бы вас из города. И, возможно, при погоне вернулся бы к тори-ай. Страх заставляет совершать поступки весьма неожиданные. Нет смысла гадать о том, что было бы, - монах солнечно улыбнулся; право же, теплее становилось от его улыбки, хоть и около часа уже находились в продуваемом ветром пристрое.
   - А Энори... он вправду может быть...
   - И этого не знает брат Унно, - монах широко развел руки. - Если судить по старым книгам, Забирающие души не любят скоплений людей. И в город придут, только чтобы найти ускользнувшую добычу - так худо-бедно можно спастись от них. Но Энори сам выбрал не просто город, а столицу провинции! Думаю, всем в монастыре Эн-Хо было бы интересно с ним побеседовать.
   - Беседы? - изумилась девушка. - Я думала, нечисть вы уничтожаете.
   - Только глупец не стремится к знаниям.
  
   На прощание он утешил Нээле, грустившую о безнадежном посмертии жертв этих страшных созданий.
   - Вряд ли мир устроен так несправедливо, ведь он создан во благо. Говорят, что души-жертвы Забирающих, хотя исключены из круговорота и на Небеса не попадают, в самом конце мироздания таки обретут свободу.
   Монах уже уходил, девушка его догнала. Попросила, опустив взор, и щеки заполыхали:
   - Я понимаю, дороги почти бесконечны, а дело у вас свое, но если вдруг вы встретите Лиани, передайте ему еще раз, как я благодарна.
  
  
   **
  
  
   Осорэи еще не оправилась от череды непонятных смертей. Подскочили доходы у продавцов амулетов и у заклинателей, в каждом кабаке припоминали зловещие истории о местных призраках и проклятиях. Не то когда-то утонувшая у моста красавица гневается, не то жильцы сожженного дома, помните, лет пятнадцать назад... Любой найденный труп, даже если свидетели были - человек убит в пьяной драке, - вызывал волну новых слухов. Так стоит дунуть на слежавшуюся пыль - она поднимется, окутает облаком.
  
   Камарен был в одиночестве на прогулке после театра, когда Энори вернулся. Был ли он все это время в городе или нет, посол не имел представления. Но времени подумать оказалось достаточно, и Камарен не сомневался - бывший советник, вероятно, воспитанник какого-то местного клана убийц. Может, и не местного даже, а вовсе Столичного, сюда же его прислали быть глазами и ушами своих наставников.
   Возвращение настораживало, уж лучше бы вовсе больше не появился...
   Энори выглядел сейчас, как здешние охотники, в темно-серой куртке мехом внутрь, и даже волосы сколол и спрятал под капюшон. Мороз никак не тронул его лица - оно даже не порозовело.
   Подошел к послу, пристроился рядом; так молча дошли до беседки на озере, куда вел только один мостик. Если что, убежать не получится, зато и подслушать не выйдет. И поди разбери, с каким таким охотником разговаривает северянин, опушка капюшона не даст разглядеть лица.
   - А вы не ожидали, что я снова приду.
   - Не ожидал. И гадаю, зачем ты явился.
   - Я обещал помощь, - удивление послышалось в голосе. - Обещал вернуться. За оказанную услугу - то, что смогу.
   - Не обойдется ли мне эта помощь дороже, чем ее отсутствие, вот в чем вопрос...
   - Раньше вы были готовы рискнуть.
   - Раньше.
   - Я помню каждое имя из списка. Люди Нара... Откажетесь?
   После долгого молчания Камарен выдохнул:
   - Нет, - и добавил поспешно: - Надеюсь, больше тебе не нужен мой дом?
   - Не нужен. Если захотите связаться со мной, оставьте чистый лист бумаги под зимней ивой.
  
   "Если захотите связаться"...
   Неясно, как погибли люди, названные для проверки - но видел: чужие смерти на глазах возвращали ему здоровье, и потустороннее сияние кожи сменилось шелковистым румянцем, и блеск в глазах окончательно стал из безумного - заинтересованным.
   Безобидное человеческое существо, любящее цветы, театр и пушистые шкуры. И для которого "освободить место" означает "убить", и сомнений при этом не больше, чем при смахивании пыли с одежды. Таких выродков полно на вершинах власти, но больно уж велик контраст в этом случае. Или тут много таких?
   Не отсюда ли их жестокие и на свой лад красивые сказки о нечисти и других демонах в людском обличье?
   Он говорил, что сделает все, что надо... И пусть вряд ли мог избавиться от тех названных ему людей - брр, вспоминать неприятно - сам, он причастен к этому. А странные смерти в городе - что это было, тренировка, месть? Почерк тот же...
   "Каково это - иметь при себе ручную тварь, способную в миг перервать тебе горло? Ручную... как бы не так! Генерал и не подозревал, каков он, кто он на самом деле... Я умею понимать людей - нет, он не подозревал. А если бы знал? Тщеславие бы взыграло, или страх? А у меня... похоже, тщеславие".
   Знать, что можешь отдать повеление, и он... оно исполнит порученное... Высшее блаженство - знать, что можешь приказывать твари. Хоть ненадолго. Именно что ненадолго...
   - Я сошел с ума, - произнес Камарен. Голос прокатился по комнате, испугав самого северянина. Нет уж, оставить демонов, призраков и прочую нечисть во плоти этим любителям ходить по волоску, натянутому над пропастью.
   Риэсте нужно золото соседней страны, а здешние - пропади они пропадом, с ледяными глазами, змеиными улыбками и умением убивать, не пользуясь ни ядом, ни сталью, ни иным орудием рук человеческих или дарованным самой этой землей.
  
  
  
   В тот вечер сразу двое видели Энори в доме господина Кэраи - служанка с кухни заметила его в саду, а слуга, наполнявший маслом светильники в коридорах - в личных покоях. Мужчина оказался менее пугливым и не убежал сразу, а рассматривал нежданного гостя несколько мгновений. Лишь когда тот повернулся к двери, кинулся прочь.
   - Клянусь благим перерождением родителей, видел его на расстоянии нескольких шагов. Он сперва что-то искал в ящичке стола, а после читал какую-то бумагу. Не стемнело еще толком, ни с кем не спутать!
   - Завтра позовем сюда святых братьев, пусть молитвы вознесут, изгонят призрака, - дрожащими губами говорили домашние. - Лишь бы темные часы пережить...
   В эту ночь соседка бросила Айсу и перебралась поближе к товаркам в боковое крыло. Пока не пришел монах, дрожали от страха. Айсу звали с собой, она заупрямилась - не хочу, чтобы потом меня наказали за ослушание. Ну, оставайся одна, может, утром найдем твое тело, в сердцах сказали ей и покинули.
   Энори пришел вскоре.
   - Неуютно у тебя тут.
   Осмотрелся по-хозяйски, вздохнул и уселся на холодный пол, хоть рядом был старый матрас, на котором спала девушка.
   - Вас видели. Зачем? - спросила она, устраиваясь на матрасе.
   - Надоело прятаться. Ты умеешь открывать замки на всяких ящичках?
   - Откуда бы я могла... Вам понадобилось что-то из бумаг господина?
   - А ты неглупая.
   - Он по-доброму поступил со мной. Пожалуйста, не делайте ему что-то во вред...
   - Мне кажется, ты слишком уж много и часто просишь. А ведь мы уже говорили о верности... у кого-то короткая память.
   Айсу молчала, уставясь в пол.
   - Я ведь больше не стану тебя спрашивать, - сказал гость. - Мы обо всем договорились. Или нет?
   - Да.
  
   Он ушел почти сразу, словно потеряв интерес или был разочарован, и девушка очень надеялась, что это так и есть. Но понимала - сама себя пытается обмануть. Связала пару поясов, подвинула скамью, с трудом перекинула пояса через балку под потолком. Примерила петлю, постояла и слезла.
  
  
   Глава
  
  
   Младшие слуги Кэраи жили отдельно, хоть видеться с ними и не мешали. Даже лучше, что отдельно - он-то уж точно никуда без надзора не выйдет, а они все же могли. В доме о поветрии говорили не слишком охотно, но кое-чем поделились со спутниками Кэраи: мол, с севера привезли болезнь, первой жертвой стала семья недавних переселенцев. Они на окраине жили, оттуда и пошло - и в Акатайе, и в предместья.
   Меньше недели нужно, чтобы сгорел заразившийся человек - сперва слабость, затем вовсе падает, мечется в лихорадке, кашляет кровью, и кровь сочится сквозь кожу. Такие болезни в городах - худшее бедствие. Деревню можно окружить и сжечь, а что делать с целым городом? Только прятаться за стенами жилья своего, пока ветер не сменится, не унесет заразу.
   - Не только этот дом - весь квартал охраняется, никто не входит и не выходит, - сказано было Кэраи. Вежливо, но жестко затем прозвучало - поздно куда-то ехать, и город, и пригороды опасны. Хинаи не простит, если высокий гость погибнет в Мелен, а может и привезет заразу на родину.
   Сам глава Мелен так и не вернулся - сказано было, что не успел и теперь воздвиг такую же прочную стену между собой и болезнью в загородном имении.
   Оставалось сидеть и ждать. Но просто сидеть Кэраи не мог - натура не та. Что-то не давало покоя. Вышел, поднялся на крышу - здесь они такими же были, наполовину плоскими; захочешь - смотри сверху, куда хватает взгляд. Пропустили, хоть и покосились. Дом правителя Мелен стоял на возвышенности, и глядел в сторону рукотворной цепочки озер. Посреди каждого из них на сваях построен был храм. Коричневые монахи казались отсюда муравьями.
   Видны были и другие крыши богатых домов, но там поди что разбери - вокруг все укрывали деревья. Особенно много было кедров, их мохнатые ветви и зимой оставались надежным заслоном. С умыслом возведено здание: над всеми, но ничто лишнее не потревожит взор.
   Стоял, слушал, раз смотреть не на что. Небо красивым было, в рваных перьях облаков, но не занимало. В отведенное время раздавались медные звуки гонга из храмов, колотушки в руках обходчиков отбивали время на улицах.
   Вернулся к себе изогнутыми коридорами, по дороге прислушивался. Со двора доносились веселые голоса конюхов, прачки затеяли перебранку. Жизнь идет, не то что в его крыле. Там все встречают с похоронными лицами.
   К ночи Кэраи послал за Юи - тот был весьма шустрым и цепким, мог обмануть и бдительных стражей дома. Велел ему пробираться в город; молодой человек молча поклонился, но видно было, что он испуган. Приказ не вызвал восторга и у прочих спутников его, даже Ариму хмурился, отчаявшись получить ответ.
  
  
   Юи вернулся ночью. Слуги для вида устроили пирушку, и долго не отзывались на зов господина. Мало кого удивило бы, что в конце концов он сам к ним явился. В комнате стоял запах винных паров, пол нарочно был залит вином, но все оставались трезвыми. Юи сидел у жаровни, такой бледный, что все конопушки и рябинки, обычно мало заметные, проступили на носу и щеках.
   - В городе тихо все, ни граничных флажков, ни стражи, ни факелов. Кое-где и вовсе празднуют то ли свадьбу, то ли еще что, - докладывал он. - А домашние мне ведь в глаза говорили...
   - Я так и подумал, - сказал Кэраи. - Если зараза убивает человека самое большее за неделю, никакие северные переселенцы сюда бы не добрались. По зиме уж точно, а чтобы еще успели в городе пожить...
   Обернулся в ответ на потрясенный вздох одного из слуг:
   - Ты думал, я отправил Юи на верную смерть, да еще сюда собирался притащить болезнь?
   - Но как же... зачем... - Ариму, знавший про почти состоявшийся договор, кажется, больше обрадовался бы поветрию.
   - Не кричи так. У вас, конечно, пирушка - кстати, местные слуги очень ее не одобряют, вы могли бы и выказать уважение к бедствию - но хоть голос сделай попраздничней. А я ухожу к себе.
   Еле слышно добавил:
   - Что-то, видимо, изменилось. Жаль, одно хорошо - вероятно, невеста больше мне не грозит.
  
   Уютные покои - голубые стены и занавеси, вышитые серебром листья, резная темная мебель из ореха, обитая мягким... кажется, все для отдыха сделано, для почетного гостя. Или уже не гостя, раз не покинуть дом без дозволения хозяина, невесть куда уехавшего?
   Впервые подумал - а что с его голубями? Отправлял письма: без подробностей, только бы знали помощник и брат, что все с ним в порядке. Ответа не мог получить, да и не стремился. Но если поветрия нет, послания с новостью о болезни никак не могли допустить. Вести о таком расходятся быстро, а если не разошлись, верно, нет и болезни. Только вот как перехватишь голубя? И стрела не поможет остановить - промажешь, и ищи его в небе.
   Вспомнил про соколицу аталинского посла. С помощью хищных птиц - можно.
   Два дня прошло, к концу подходил третий - ничего не изменилось. Разве что на крышу его больше не пускали. Разобрали кусок ее, с извинениями пояснив - незадача, древоточец какой-то завелся, так оставлять опасно...
   Снова пришел в соседнее крыло к своим людям, ладно хоть это не запретили, и не разделили их самих. Только рассмеялся на предложение слуг переодеться и бежать отсюда под видом одного из них, прихватив еще кого-нибудь для охраны и помощи. Но посмотрел на лица, и смех оборвал. Всегда знал - его люди, верные, мог рассказать о любом - жена, дети, слабости какие, но будто о свитках в библиотеке. На какой полке стоит, в каком футляре.
   А ведь тревожатся, не понимают - и кто бы на их месте спокойным был? Юи и вовсе едва сдерживается, сидит будто на паре ежей - вот-вот и побежит разбираться с охранниками, кто там у них заболел. Такое вранье, почти в глаза, одно означает - дело плохо.
   Никогда не объяснял слугам своих дел и замыслов - разве что Ариму порой, и то, если иначе никак. Незачем это. Но сейчас они не только слуги, в какой-то мере соратники.
   - Вы придумали план, но не знаете ведь, что кроется за всем этим. И я не знаю, - говорил тихо-тихо, чужой из-за двери ничего не услышит. - Если меня хотят всего лишь задержать, может быть что угодно. Даже этот клятый свадебный договор. Если бросить тень на мою репутацию, вам не угрожает ничего, напротив - будут сдувать пылинки и вернут в целости и сохранности, а вот мне ваш план лишь повредит. Но если меня и впрямь решили убить, то и вы проживете недолго, и мне никто не позволит добраться до дома. Здешние земли всем нам чужие, да еще по зиме. Смысл тогда в таком вот побеге?
   Вспомнил - присыпанные снегом холмы, и всадники несутся навстречу, и со стрелой в глазу падает человек в меховой шапке... И по лицу Ариму читал - верный слуга о том же думает.
   - Наш долг - служить вам и Хинаи, - раздалось сразу несколько голосов. Кэраи покачал головой:
   - А мой долг - заботиться о своих людях. Особенно на чужбине и когда их так мало.
   - Но оставаясь тут, вы по-любому проигрываете. Военной помощи нам не окажут...
   - Видимо, нет, хотя этот молодой Ошу небезнадежен.
   Кэраи вновь обратил внимание на младшего, Юи. Парень сидел, нахмурившись, и обводил глазами своих земляков.
   Ощутив взгляд, тот слегка покраснел, приоткрыл рот - и снова закрыл.
   - Ты возразить что-то хочешь? - удивлено спросил Кэраи.
   - Я не могу возразить, нечего. Но вы над нашей затеей смеетесь. А делать-то что?
   Дружный смех был ему ответом.
   - Да, ты прав, это главный вопрос, - произнес, все еще улыбаясь, на сей раз от души.
  
  
   Два человека разговаривали, сняв для беседы целое крыло гостиницы, лишь бы никто не подслушал. Странной вышла беседа: один, хоть в невзрачной дорожной одежде, и осанкой, и жестами выдавал привычку повелевать. Второй казался попроще, и одет был чуть побогаче, да и годов за плечами явно насчитывал меньше. Но указания шли от него.
   А если б кому удалось увидеть начало беседы, заметил бы еще кое-что: золотую пластину с выбитыми на ней знаками, и это указывало, что младший собеседник сам выступает чьим-то голосом.
   - Он не должен вернуться, - говорил посланник.
   - Я не самоубийца, - раздраженно отвечал старший. - И у себя-то его долго держать не могу, а тут еще "не вернуться"!
   - Это ваши дела. Мне было велено передать - за верность вас наградят доверием, оно коснется и членов семьи. Кому ни решите передать дела, когда подойдет время - сыну, ли, племяннику...
   Вновь блеснула золотая пластина - самый уголок, будто свеча мигнула, но свечу не спрячешь в рукав.
   - Твой хозяин-то далеко, а брат этого близко!
   - Разные способы есть, - голос посланника зазвучал глуше, будто разговор утомил человека. - И негодяй какой напасть может - да хоть в дороге, хоть в самом Хинаи уже, и всякие зелья небыстрые. Лишь бы он домой не доехал, а пресечет ли границу, дело десятое...
  
  
   Когда Кэраи проснулся с сильной головной болью, которую не снимали ни мята, ни липовый цвет, Ариму устроил разнос приставленным к нему людям Майя, и те добыли где-то острейший заморский перец, который в еду добавляют по крохам, с опаской. Но лучше не стало, поднялся жар, а потом гость и вовсе впал в забытье, и глава Мелен вынужден был вернуться в свой городской дом из загородного.
   Он затребовал к себе врача, который осматривал гостя, и о чем-то долго с ним совещался. Затем и сам, хоть и опасаясь заразы, заглянул к заболевшему - ему к тому часу стало хуже; хоть и пришел в себя, едва мог шевелиться и говорить, и по коже пошли красные пятна.
   В глубокой задумчивости покинул Хиноку Майя покои, и едва не сбил с ног Ариму, который в ожидании совершал круги по коридору, точь-в-точь сова-охотница над полем.
   - Что говорит врач?
   - Увы, ничего хорошего. Непростой случай, похоже...
   - И как же нам быть?
   - Твой хозяин настаивает на отъезде, - сказал правитель
   - Но он совсем плох.
   - Поэтому-то я не могу препятствовать.
   - Но в городе поветрие! Может, это уже...
   - Нет-нет, та болезнь протекает иначе. Да и пик ее миновал уже. Что делать, если я буду держать гостя силой, а он умрет здесь, наши провинции станут врагами.
   Голос его при этом звучал необычно - не то этот немолодой, уверенный в себе мужчина опасался чего-то, не то, напротив, испытывал чуть ли не облегчение.
   С таким трудом добираться сюда, чтобы вот так спешно покинуть город, и неизвестно еще, удастся ли довезти больного живым. Вот Небеса посмеялись, ничего не скажешь!
   - Не нравится мне, как глаза у этого господина Майя бегают, - сказал Юи, когда уже садились на лошадей.
   Хозяин Мелен вышел проводить уезжавших, но сам не отправился даже к воротам, выделил только охрану. Печальным выглядел этот обратный выезд, вместо улыбчивых всадников - закрытая повозка, провожатые в темных одеждах и слуги с мрачными лицами.
   - Велено вас проводить до границы, - сказал старшина охраны, сухой и молчаливый, как древесная ветка.
   Улицы были пусты, даже ставни в домах закрыты, будто народу и смотреть запретили. Не так, совсем не так их встречали. Лишь несколько цветных ленточек на чьих-то воротах: след чьего-то недавнего празднества.
   - Все надежды прахом, - сказал Ариму сквозь зубы, и, когда через ворота проехали, обернулся на город так, будто на прощанье грязно выругаться хотел. Но сдержался.
  
  
   **
  
  
   Нет разницы между дорогой по ту и эту сторону границы Хинаи, повозка по-прежнему катится. Вот она едет, бывшая первая дама провинции, одетая в шерстяную дорожную куртку, подбитую кроличьим мехом, вылитая жена какого-нибудь купца средней руки. Илин и Айлин затеяли веселую возню, Айлин пытается отобрать у сестры костяную пуговицу. Родись они в первом браке Истэ, пуговица была бы серебряной, достаточно, чтобы заплатить за достойный ужин и ночлег всех троих путниц.
   - Прекратите сейчас же! - прикрикнула Истэ на дочерей, и устыдилась, увидев непонимающие глазенки.
   А она еле сдерживала страх, почти ужас, с того часа, как услышала про загадочную смерть бывшего своего подопечного. Здесь не знали причин - то ли завистник убил Энори, то ли враг-лазутчик, то ли он отдал жизнь, защищая Тагари. А ей хотелось закричать вознице - поворачивай! - будто кони на всем скаку неслись к пропасти. Но не могла, так бывает в кошмарах, когда понимаешь все, но бессилен.
  
   Холмы становились выше и лесистей, порывы ветра, как бывает в месяце Икиари, все резче. Темно-сизые бугристые тучи непрестанно роняли снежную крупу. Чем меньше оставалось до Осорэи, тем все больше холодных пиявок присасывалось к сердцу Истэ. По ночам упорно снился бывший муж, хоть за все годы ни разу такого не было. А тут - смеется, так, что казалось, гром пробуждается, одним махом осушает чашу вина, седлает черного жеребца и уезжает куда-то. Всегда он во сне куда-то собирался и уезжал, совсем как в жизни, пока, наконец, не сбежала она сама.
   Чувствуя страх матери, притихли и девочки, не кувыркались больше по повозке, почти молча наряжали кукол в углу.
   Повозку остановили в предместьях. Неизвестные люди преградили путь - просто одетые, но аккуратные, на разбойников не похожи. О чем-то поговорили с возчиком, тот отъехал к обочине, пропуская остальных путников.
   - Что это значит? - Истэ выбралась наружу. Заметила молодого человека сбоку дороги; в охотничьей куртке с капюшоном, он стоял, прислонившись к стволу ольхи. Вроде просто любопытный прохожий, но вот только преградившие путь поглядывали на него. Опасались свидетеля или стоящий был одним из них? Лица его Истэ разглядеть не сумела. Во всяком случае, кажется, она этого человека не знала.
   - Госпожа, нам велено проводить вас в одно место неподалеку.
   Словно ледяные зубы куснули за сердце.
   - Вы знаете, кто я? - спросила она с запинкой. - И кто велел?
   - Не имеет значения.
   Оглянулась - никого на дороге, ближайшие домики шагах в пятиста. А впереди, совсем далеко, виднеются стены города.
   Ее пересадили на лошадь, взяли и девочек. Заметив, как рванулась к ним, успокоили - все вместе поедут. Дочери поначалу съежились, потом оживились - понравилось им верхом, дома так редко катались.
   - Ваши вещи доставят следом.
  
   Вскоре Истэ и дочерей привезли в один из домов, крыши которых разглядывала с дороги. На отшибе домик стоял. Тепло здесь было и чисто, и никого. Видно: совсем недавно тут жили, долго и с любовью обустраивали свое небогатое жилище, от занавески до резного ящичка.
   Где же хозяева?
   Вкусный запах пищи с порога: девочки затормошили Истэ, проголодались.
   - Отдыхайте пока, пользуйтесь, чем хотите, - сказал тот, что остановил Истэ. И, в очередной раз предупреждая вопросы:
   - Я сделал то, что мне поручили. Остального не знаю, и гадать не намерен.
   Вещи, как обещали, привезли и сложили в комнате. Истэ накормила дочек горячей мясной похлебкой, сама тоже не удержалась - проглотила несколько ложек. Интересно, готовил-то кто... Так точно рассчитать, через сколько они приедут, чтобы успеть все сделать - и скрыться.
   Обошла вокруг дома - пусто, ближайший такой же дом за овражком через белое поле. Никто не сторожит, и не уйдешь никуда - как, подхватив девочек и сундуки? А может и наблюдают за ними - попытается ли сбежать?
   Но кто все это затеял - Тагари ли, кто иной? Нет уже мочи гадать, словно с завязанными глазами ждешь, откуда ударят ножом. А может быть, это друг позаботился? Перехватил, чтобы она не попалась на глаза кому не следует... может, родня?
   Смеркалось уже.
   - Мама, сказку!
   Лампа горела, мягкий свет разливая на лица. Уютно, почти как дома.
   Некстати подумалось, может, стены нашептали: в бедных семьях в такие годы дети не просят сказок, а сами рассказывают их малышам...
   Присев на низкую скамеечку, обняв дочерей, женщина долго думала, испытывая их терпение. Наконец начала:
   - В незапамятные времена жила на свете добрая фея. Как-то спустилась она с гор, где собирала росу и солнечный свет, к людям, и те украли ее волшебное одеяние. Выбирай, сказали они фее. Либо ты навечно останешься без своего волшебства, либо дашь слово и станешь женой правителя нашей страны. Тогда все наши земли ждет вечное процветание. И фея, поплакав, дала согласие. Время прошло, и на свет появился ее маленький сын, но злая ведьма заколдовала мальчика, он родился слабым, болезненным. Но его отец обвинил во всем фею...
  
  
   Ступени скрипнули, кто-то шел. Подобралась, заспешила к двери, высоко держа лампу.
   Человек на пороге сбросил капюшон, стряхивая крупицы снега, улыбнулся ей. Вот ведь кого не ждала... и сразу узнала.
   - Давно не виделись, госпожа Истэ. Или теперь можно без "госпожи"?
   Страх ящеркой пробежал между лопаток.
   - Ты же умер! - вырвалось у нее.
   - Кто бы говорил! - отозвался он весело.
   Присел, с улыбкой глядя на девочек, протянул им руки ладонями вверх.
   - Как вас зовут?
   - Илин...
   - Айлин, - сказала другая, и робко приподняла руку, потянулась в ответном жесте.
   - Ты старшая?
   Она кивнула.
   - На четверть часа всего, - быстро вставила сестра, и тоже подала руку.
   - Пойдемте со мной, вы устали, и ваша мама тоже.
   Истэ удивилась легкости и простоте его тона, так обращаются к маленьким сестрам, которых знают давным-давно - без натужности, приторной заботы или игры в равного.
  
   Энори отвел девочек и вернулся; за четверть часа, пока его не было, Истэ успела испытать и отчаяние, и надежду, и много чего еще, странно, что не состарилась и не поседела. Он возник на пороге уже без куртки. Указал на оббитую мягким скамью, сел рядом. Истэ опасливо покосилась на дверь.
   - Они вовсю видят сны и не услышат, даже если мы заговорим во весь голос.
   - Но что все это значит? Слухи о твоей смерти... Ты встречаешь меня в пути, отвозишь сюда... Это он отдал такой приказ? - она подобралась: - Это он тебя прислал?
   - Нет.
   - Тогда кто?
   - Я сам.
   - Но почему... Он знает, что я вернулась?
   - Даже не думает о тебе.
   - А ты... что с тобой...
   - Это неважно сейчас.
   Отблески огня играли на лице; он показался ей немного осунувшимся, уставшим, хотя понятия не имела еще час назад, как он теперь выглядит. Взрослый. Затруднилась бы сейчас с его возрастом. Огонь то добавлял ему лет, то убавлял снова, порой казалось, что Энори не сильно младше ее самой.
   Как же он изменился... Разве что волосы такой же смоляной волной спадают на плечи, отчего-то не собирает их.
   Она помнила диковатого и не слишком-то доброго мальчишку, с интересом смотревшего на любую мелочь, жадно ловившего все объяснения. Он не знал простейших вещей... Но всегда был в себе уверен, и тогда, и сейчас. Жизнь в доме Тагари сделала с ним то, что вода делает с камнем - убирает острые выступы, добавляет блеска.
   И начала это - она, Истэ; ведь Тагари в голову бы не пришло заниматься тем, как выглядит его ясновидящий, и даже умеет ли он читать.
   - Так Тагари не отдавал приказа?
   - Вот уж нет.
   - Значит, это ты меня сюда притащил, - испуг постепенно уступал место гневу. Истэ боялась бывшего мужа, а не Энори; и, сколько бы его лесной найденыш ни снился ей, вживую он был совсем не страшен. Разве не она учила его писать, вести себя в обществе, одеваться?
   - И что ты затеял на сей раз?
   - Ты не соскучилась по родителям, близким? Не надоело скрываться? Я мог бы помочь тебе выйти из тени.
   - И только за этим ты вызвал меня сюда! О, ты не удивлен - значит, мне не просто так снились кошмары. Тебе мало было подставить меня под удар, чтобы выслужиться, ты хочешь снова...
   - Нет, - прервал, не дав договорить.
   Истэ смешалась. Сцепила пальцы:
   - Ты был не против, когда я учила тебя всему. Это ведь я настояла на том, чтобы тебя взяли в дом - когда все вокруг твердили, что ты либо мошенник, либо навлечешь беду на семью... Будь в тебе хоть на каплю благодарности...
   - Она есть. Ты много для меня сделала.
   - Но ты предал нас...
   - Разве я обещал тебе верность? Про твоего спутника и вовсе незачем говорить. Но послушай... - его ладонь скользнула по столешнице к сцепленным рукам Истэ, но не коснулась, - Я готов поддерживать тебя сейчас.
   - После того, как снова используешь словно вещь?
   - У госпожи Истэ всегда был ужасный характер, и он не смягчился в счастливом браке... Тебе так надо выговориться, сказать мне, какая я дрянь, или ты все-таки выслушаешь?
   - И чего же ты хочешь?
   - Хочу, чтобы все знали - ты не погибла.
   - Все рассказать? Опозорить себя?
   - О, нет, не настолько правду. Ты расскажешь... - он чуть подался вперед, на лице заплясали тени: - Например, что Тагари пытался тебя убить ни за что, а ты выжила чудом, и оставалось только бежать. Наверняка ты хорошая сказочница - я слышал, что ты рассказывала дочерям. Подробности можешь придумать сама, а я дам заготовку.
   - Зачем тебе это? - растерялась Истэ.
   - Все должно завершаться. Девочки побудут со мной, я умею обращаться с детьми.
   - Откуда?
   Он ответил неожиданно чистым, искренним смехом. Истэ смешалась, затем снова ощутила липкий холод.
   - Но... Тагари не знает про них. Ведь не знает?!
   Ничего не сказал. Ждал ее ответа... ее согласия.
  
   Да, он просто обязан был измениться за почти девять лет, но Энори сейчас был не просто неприятен ей - в нем ощущалось нечто не чужое даже, а чуждое.
   Ожидала встретить самонадеянного молодого нахала, каких было много в богатых семьях, а может, злого насмешника, подчеркивающего свою инакость. Однако в его голосе звучала приязнь, взгляд был открытым и чистым, почти дружеским, а голос мягким. Но неожиданно он чем-то напомнил ей и Тагари: случалось, видела его сквозь дверную щелку на советах со своими офицерами, когда речь шла о серьезных потерях на границе.
   Я на войне, подумала Истэ. Не знаю, с кем и ради чего, но я совершила большую ошибку. Я должна была просить о защите в храме или монастыре, раз не могла противиться зову - а теперь никто меня не защитит.
   - Если не ему, то кому ты служишь? - спросила она без надежды на ответ. Он и не ответил, чуть улыбнулся, словно хорошей шутке.
   - Значит, верность хранить ты все-таки не умеешь, - подытожила Истэ. Я дала тебе многое, мой бывший муж еще больше, но кто-то нашелся еще. Дай догадаюсь - это связано с Золотым троном, или с кем-то из метающих подползти к нему поближе? Может быть, даже... - она хмыкнула недоверчиво, - Уж не сам ли это младший братец Тагари? Я слышала, он вернулся...
   Ответом ей был смех. Затем Энори, расслабившись, словно уже получил ее "да", откинулся к стене.
   - Его сейчас нет в Хинаи, ускакал зарабатывать себе обвинение в измене. С двух сторон.
   - Что?!
   - А, забудь. Все сложилось удачно для тебя... для нас. Если все пойдет, как надо, ты его не увидишь даже по возвращении. Я помню, вы не слишком-то ладили. Как и мы. Да и с братом они еще чудом не поссорились окончательно.
   В голосе Энори ей почудилось сожаление - и что-то совсем непонятное, чуть ли не уважение, или скорее намек на него.
   - Я бы не удивилась, если бы вы напротив, стали друзьями, - сухо отозвалась Истэ.
   - Мы - нет. Хотя уж ему-то я ничего не сделал.
   Энори помолчал, явно подбирая слова.
   - Он словно лошадь с шорами на глазах, но, во всяком случае, он пытается действовать в том, что есть, а не в том, что должно быть в идеальном мире. Но что есть он не понимает и поэтому сам же подпишет себе приговор, - от легкого будничного тона ей стало не страшно уже - неприятно до крайности, словно коснулась гнилого плода.
   Она поднялась, намереваясь уйти, он удержал ее за запястье. Пальцы были теплыми, но почему-то ощутила холод, словно под кожу впрыснули яд.
   - Не трогай меня. Не смей.
   - Не забывайся, Истэ, - прошелестел голос, - Ты больше не первая дама провинции. И ты сама понимаешь, наверное - он твоим союзником никогда не станет, а я... по крайней мере тебе не враг.
   - Не враг, хотя притащил меня сюда скорее всего на смерть?
   - Но не ради нее.
   - Я смогу увидеть своего сына?
   - А уверена, что он жив? Слышала ведь, что он слаб здоровьем, все может случиться в любой миг... Сразу так побледнела... а ведь даже сейчас ты не первым делом спросила о нем. Не притворяйся, что беспокоишься. Но Тайрену жив, он в одном из монастырей. Лечится, можно сказать, - Энори поднялся, вытянул откуда-то куртку, надел, - Хватит о грустном. Ты и вправду устала. У тебя очень красивые девочки... Отдыхайте, здесь никто не узнает о вас.
   - Почему ты предал меня? - сорвалось, хотя из гордости спрашивать не желала.
   - Я бы это так не назвал, - ответил он медленно, глядя в огонь.
   - Именно так. Нет смысла играть словами - и без того ясно, что ты был обязан служить ему, и все такое. Но ты мог отказаться. И я знаю - заставить тебя было невозможно, ты не терпел указаний.
   - Он поначалу был в ярости и про меня забыл, да он про все на свете забыл, кроме вашего побега, - Энори по-прежнему говорил медленно, будто подбирая слова, но Истэ чувствовала - он не врет и не пытается увильнуть. - Если бы я куда-то ушел в тот день, случайно или скрылся намеренно, так и поскакали бы почти наудачу, вы хорошо подготовились, заметая следы. Но один из его людей - я не назову имени - обронил, седлая коня, что вам не уйти, разве что нечисть поможет, и увидел, что я стою и смотрю на него. И слепой бы прочел - начинает прикидывать, можно ли использовать мой дар, и я опередил, пришел к Тагари и сам предложил помощь.
   - Вот как, - сказала Истэ, кутаясь в накидку и пристально, цепко вглядываясь в лицо собеседника, - Я думала, скажешь, что тебе если не приказали, хотя бы спросили, можешь ли.
   - Это бы все равно случилось четвертью часа позже, или потом мне бы припомнили неудачу, даже отправься они без меня. Надо было думать о будущем.
   - Резонно... Мальчик из леса, которого поманила золотая лестница. Где же тут устоять. Чудесная сила не делает тебя каким-то особенным в помыслах и желаниях... И как, ничто не шевельнулось в душе? Мы ведь были обречены, нас спасло чудо. Только не пытайся сочинить, что это ты его уговорил отпустить нас, своего бывшего мужа я знаю прекрасно.
   - Нет, я тут ни при чем. Но не знаю, как поступил бы. Я тоже думал, он убьет вас прямо на месте, - признался Энори. - Может быть, я попробовал бы вмешаться. Не знаю.
   - Значит, не шевельнулось...
   - Это тебе так важно? Хочешь раскаяния и сожалений? Скажи, Тайрену стало бы легче, услышь он, что ты очень страдала, убегая от него с чужим человеком?
   - Жалею, что учила тебя, а не отравила тогда.
   - Ты всегда понимала меня лучше других. Потому мы так друг к другу привязаны...
   Шагнув к двери, сказал:
   - Иди спать, ты правда устала. Я буду утром, мы поговорим о дальнейшем.
   Не стал предупреждать - мол, бежать не пытайся, и подкупить охрану даже не думай. И ушел - не уехал, растворился в начинающейся пурге.
   Замерзнув стоять на крыльце, глядеть в никуда, Истэ вернулась в комнату, села. Сперва сидела неподвижно, потом начала метаться по дому. Случайно зимней тяжелой юбкой задела скамейку для ног, та опрокинулась. Стук отрезвил женщину: не хватало еще напугать детей. Но что-то придется делать...
  
   Девочки спали, одна свернувшись клубочком, другая вытянувшись на боку. Истэ вновь поклялась, что будет защищать их любой ценой, чем бы ни пришлось пожертвовать для этого. Только ведь... именно потому он и вызвал ее с дочерьми.
   Что ж, придется взять себя в руки и продолжать начатое. Она ведь сама явилась сюда.
   Когда-то она сумела переломить судьбу, отважившись на побег. Справится и на сей раз.
  
  
   **
  
  
   - О, ты ожил, наконец.
   Ей было лет семнадцать. С длинными косами, в темно-красной шерстяной юбке, какие порой носят служанки в гостиницах, в синей запашной кофте. Девушка и вправду походила на Нээле, только была ниже и крепче, и много смешливей.
   - Сколько я здесь?
   - Третий день.
   - О нет... моя лошадь.
   Девушка прыснула.
   - Все с ней в порядке. Мы присмотрели.
   Интересно, остались ли у меня деньги, подумал Лиани. Хорошо, если здешние хозяева честные люди, иные не ждут платы, сами забирают все и говорят - за заботу.
   - Меня зовут Кэйу, - сказала она, присела на край кровати, - Потому что я самая веселая. Рот у девушки был красиво очерчен, и необычно - будто всегда улыбается. Лиани, хоть самому усилие понадобилось, чтобы сесть, ощутил: ему только двадцать, и девушка эта, может, последняя, проявившая к нему интерес. Там-то, куда возвращается, совсем другое ждет.
   Жаль только, она так на Нээле похожа. Нечестно это как-то, неправильно. Ну да есть еще время подумать, пока не вернутся силы.
   - Я принесу тебе поесть, - протараторила она, и будто ее ветром смело - уже в дверном проеме мелькает красная юбка. Вскоре легкие ноги простучали по ступенькам, девушка вновь появилась, несла тарелку с пирожками и кружку с чем-то, судя по запаху, медовым; держала ее так, как держат горячее.
   - Да не смотри с опаской, сколько сможешь, столько отдашь, - засмеялась она, поняв сомнения. - Выздоровел - и хорошо, кому в гостинице смерть нужна? Потом гулял бы твой призрак по коридорам, пугал постояльцев из-за угла.
   Юноша представил это - и не сдержался, рассмеялся тоже. Чуть не уронил тарелку. В висках будто медные пластины загудели, но все это было ерундой. Ведь жив, и уже почти здоров, и пока еще есть немного времени.
   А Кэйу, сидящая рядом, тем временем что-то говорила, говорила.
   - А самое интересное-то ты пропустил!
  
   Сейчас времени было за полдень - а на рассвете в селе накрыли шайку бандитов. Те убивали и грабили на окрестных дорогах - грабили чаще, убивали редко, но и того хватало, чтобы заслужить славу отъявленных негодяев.
   Прятались где-то в холмах; говорили, главный у них на самом деле был барсуком и знал тайные тропы, а если совсем припекло, щелкал пальцами - и вся шайка в барсуков перекидывалась, уходили по норам.
   И вот изменила им удача, нагрянула земельная стража. Всех переловили, связанных, провели по главной улице.
   А тут эта девчонка...
  
   Лиани - то ли опять жар начался, то ли разыгралось воображение - будто сам все увидел, а не просто лился в ухо приятный, чуть хрипловатый голосок.
  
   Ей было столько же, сколько этой служаночке - лет семнадцать. Аянэ в селе знали как слегка тронутую - говорят, в детстве она заблудилась в болотах и невесть чего там насмотрелась, прежней больше и не была. А матери Аянэ что делать - любила и такую дочь. Ее и саму считали неудачницей: муж провалился под лед, в лихорадке сгорел за два дня, братья тоже не зажились: одного убили в драке, другой повздорил со старостой и был отправлен на выселки, там и остался навечно. Женщина плела корзины и кое-как перебивалась, согнулась до времени. А дочка повадилась уходить в холмы и там встретила красивого молодого разбойника. Так что в скором времени корзинщица ждала внука.
   Аянэ же... бродила по улицам, улыбалась, песенки напевала. Видно, что счастлива.
  
   Когда увидела любимого своего - в крови, полуживого, в окружении стражников, сперва просто пыталась пробиться к нему через толпу, молча, сосредоточенно, а толку-то - скорее рыба по песку проползет. Потом исхитрилась, у кого-то между ног пробралась. Почему на дурочку сразу внимания не обратили, неясно, только один из земельных ее разбойника по лицу ударил. Тогда она подскочила, рысью накинулась на главного и давай кусаться.
   Он так отшвырнул Аянэ... неудачно очень пришлось, на угол телеги, девушка разбила висок. И ведь намеренно с силой толкнул, видно, разгневался за укусы. Посмотрел, как она лежит, а под головой натекает красное, усмехнулся и дальше пошел.
   Тут и мать подоспела, то трясет дочку, то баюкает, но толку нет. А потом как закричит проклятие вслед... мол, чтоб тебе в жизни доброго слова не слышать. Только ведь, хоть и сила в материнских словах, разве это проклятие? Они-то, такие, привычны... А за добрым словом ходить далеко не надо, только двери веселого дома открой.
  
  
   После рассказа Кэйу на душе крысы попискивали. Девушка еще какое-то время покрутилась рядом, потом, сообразив, что они-то в гостинице эту историю сто раз меж собой и гостями перетерли, а Лиани только услышал, покинула комнату, пообещав ждать внизу. Заботливая - медное зеркальце ему оставила, а еще раньше принесла воду, умыться.
   Приведя себя в порядок, юноша снова уселся на кровати, глядя на затянутый бумагой оконный переплет. Он светился оранжевым - стемнело уже на улице, фонари бросали теплый свет. Сейчас проверить лошадь свою, а потом... В зал не хотелось; там, верно, снова и снова вспоминают сегодняшнее. Уже и разбойники те мертвы, а где-то в бедном доме, может, мать сидит у тела своей неразумной дочери.
   Нет, не хотелось в зал. Лучше и вовсе прочь со двора, пройти по снежку - Кэйу говорит, с полудня его много нападало.
   Пол под ногами ощущался еще несколько шатким, в остальном все вроде было в порядке. Лиани спустился, прошел через угол зала - а народу и вправду много сегодня, верно, пришли посидеть и местные. Сбоку, недалеко от входа, отгороженный грубоватой узорной решеткой, стоял небольшой стол - видно, для особых гостей. Человек с широковатым жестким лицом катал перед собой кружку, чуть прикрыв веки, будто надоело все на этом свете. И повязка головная - не со знаком отряда. А темно-синяя, с золотом вышитым жаворонком. Рядом с Нэйта-младшим сидели двое незнакомых юноше земельных стражников.
  
   Ох ты ж... Где бы встретить.
   Сразу заныла каждая косточка, напоминая о прошлой встрече. Горло сдавило, почудился запах крови, потрескивание пламени в жаровне, бесконечное солнце, от которого не укрыться, все так явственно - словно и не было ничего после. Вся недавняя слабость вернулась, не мог сейчас сделать ни шагу.
   Макори был пьян. Хоть и попробовал Лиани отступить, затеряться, юношу он заметил. Вскинул мутные глаза:
   - Я тебя видел.
   Поманил Лиани. Тот вынужден был подойти.
   - Так где я видел твое лицо?
   Лиани молчал, пытаясь придумать ответ. Голова гудела, мыслей не было ни одной. Макори вдруг ухмыльнулся, сказал собутыльникам "Пошли прочь" и велел юноше сесть напротив. Когда остались одни, произнес:
   - Гадаешь, как бы соврать? Не трудись. Я вспомнил тебя. Так что, снова попытаешься убежать?
   - Нет.
   - Отчего такой смелый?
   - Это не смелость. Тогда я не мог бросить одного человека.
   - Наверняка бабу, - рассмеялся Макори. - Мне рассказывал этот твой...Орни. Но я бы и сам понял...
   Тяжело было под его взглядом, потому еще, что он смотрел будто бы сквозь, на что-то одному видимое и неприятное. А ведь это про них говорила Кэйу, запоздало сообразил Лиани. И смерть девушки... а ведь вот он сидит напротив, тот, кто ее толкнул. О чем думает - о своей жертве? Или о прозвучавшем недобром, полном отчаяния пожелании?
   - Так что, сердечные дела завершились? Может, скажешь тогда, что за нежить тебе помогла? - снова смех, и снова - ни искорки веселья в глазах.
   - Один мой знакомый.
   - Так я и думал... байки все это, о призраках, - оглянулся; стражники сидели неподалеку. И в лучшем бы состоянии от них не ушел, а уж сейчас... Жаль только, Дом Нара поверил ему зря.
   - А все-таки страшно, белый весь, и пальцы дрожат, - с удовлетворением отметил Макори. Одним взмахом руки стребовал новую кружку, сделал длинный глоток.
   - Катись ко всем демонам. Прямо сейчас убирайся. Считай, получил прощение, и от службы я тебя освободил.
   Видимо, растерянность Лиани заметив, расхохотался:
   - Думаешь, я такой добрый? Нет. Тебя все равно проклинать будут потерявшие близких. А я... пусть меня хоть одна живая душа вспомнит добрым словом. Ты благодарный, ты вспомнишь.
   Лиани стало не по себе. Двинуться с места он не решался. Нехорошее было в словах и голосе младшего Нэйта, нетутошнее.
   - Проваливай, говорю, пока я так пьян... Протрезвею - слова своего назад не возьму, людей по следу не буду слать, но увижу - могу и убить. Сам знаешь, что заслужил.
  
  
   Глава
  
  
   Лайэнэ знала, что он придет. Еще после странного завершения истории с Кайто - после того, как заподозрила, кто к этому причастен - думала, что просто так не отпустит. Новых амулетов в своем доме не вешала, хотя снять старые рука не поднялась. Но день проходил, падал в красное марево на горизонте, и ничего не случалось.
   Подоспел последний месяц зимы, и слухи в городе поменяли окраску - забывались непонятные смерти, теперь все больше толковали о войсках рухэй у границы. От Лиани или о нем не было вестей. Ждала - чего угодно. Почти обрадовалась, когда среди ночи проснулась и увидела свет.
   Подсвечник, взятый, видимо, у служанки... жива ли она? - Энори поставил на стол, сидел и смотрел на трепетавшее в струйке воздуха пламя. Лайэнэ приподнялась на локтях; одеяло сползло, и сразу холодно стало - окно он открыл, следуя давней привычке.
   - Что ты сделал с моими слугами?
   - Ничего, спят.
   Нельзя говорить с теми, кто невероятно похож на недавно умерших родных - но ведь так трудно поверить, что перед тобой нежить, принявшая дорогое обличье... А тут и верить ни во что не надо, Лайэнэ знает, кто он; но, Заступница, почему так спокойно-то?!
   - Садись, что ли, поговорим.
   - Дай мне одеться, я не снежная дева, радоваться холоду.
   Хорошо, домашнее платье тут было, и с вечера осталась накидка, сама, без служанки справится. Оделась, опустилась на стул напротив. Глупо разговаривать с ним из угла, так хоть глаза видно. Коснулся ее запястья, молодая женщина отстранилась. Раньше, даже испытывая ненависть, все равно невольно рассматривала его. Сейчас не хотелось, будто сидело рядом что-то очень безобразное. Пересилив себя, подняла взгляд - не слишком-то почитаешь по его лицу, но хоть что-то.
   Ощутила запах холода, снега... а раньше была хвоя и зеленые яблоки. Но он живой, рука теплая, и у кожи, у губ - и при свечах видно - вроде, нормальный оттенок, не мертвенно-голубоватый или еще какой, не годящийся для человека. А, какое все это имеет значение!
   - На сей раз ты пришел без цветов.
   - Вокруг без того довольно белого. А тебе не нужен лишний знак внимания от меня.
   Неприятно стало от этих невинных в общем-то слов. Или привычка уже - искать задний смысл во всем, что он говорит?
   - Расскажи, как все было, - почти потребовала она, - Об этой... смерти.
   Под сердцем екнуло - а если сейчас согласится, и это будет последнее услышанное в ее жизни?
   - С удовольствием, и даже слова молчать с тебя не возьму. Сама никому не проговоришься.
   ...В начале зимы, увидев Энори на мостике ночью, она потеряла сознание. Но так страшно ей не было. А ведь он всего лишь выполнил ее просьбу-требование и рассказал. Свеча мерцала, казалось, не свет, а кровь разлита на столике. Что он сделал... не Энори, нет... что теперь будет с Хинаи...
   - Хватит, - в лицо Лайэнэ бросился снежный вихрь. Она задохнулась - и пришла в себя. Гость ее отряхивал снег с рукава. Окно было распахнуто - видно, наклонился и зачерпнул снаружи. Ощутила почти благодарность за такой человеческий способ.
   - Мы можем говорить дальше?
   - Ты прав, я никому не скажу... Но у меня остались вопросы. По слухам, тебя видели в разных местах. Но ты не призрак, и сквозь стены вряд ли пройдешь. Ты отводишь глаза?
   - Это нетрудно. Люди все равно видят то, что им заблагорассудится, а не что есть на самом деле...
   Она вспомнила, как белела на груди тонкая ниточка шрама - будто не так давно порезали кожу. Думала, на нелюдях не остается следов от ран. Хотя на горле нет ничего - верно, вскоре исчезло бы и то напоминание о стреле.
   - Каково тебе было умирать? - спросила неожиданно для себя. Он повел плечом:
   - Не слишком приятно. Тагари невольно поступил умно... когда из тебя вытекает вся кровь, остаться в живых трудно. Ударь он меня острием хоть в сердце - я дотянул бы до вечера, а там сумел бы поправить дело. Я могу жить и с большой кровопотерей, но не такой же! И дышать нечем.
   По его лицу мелькнула тень отвращения. Видно, и впрямь несладко пришлось.
   - А потом еще на костер... если бы не Тэни, я долго бы не сумел вернуться.
   - Значит, тогда, после крепости, ты и вправду к нему приходил... И если бы в Дни мертвых мальчика не охраняли...
   - Думаешь, легко восставать из мертвых?
   - Тебя так любит эта земля, что позволяет приходить снова и снова?
   - Может быть, наоборот. Я ей не нужен.
   Лайэнэ помолчала.
   - Ты, говорили, слышал, как травинки шевелятся в поле, умел видеть чужие сны. Как мог позволить ему полоснуть ножом по горлу?
   - Я привык читать его гнев... и, живя среди людей, потерял чутье, - в голосе сквозило недовольство, - Был занят другим - и не понял, что злость Тагари имеет отношение ко мне - настолько. Он часто на меня сердился раньше... я не придавал этому значения. Но сейчас нет смысла о прошлом. Скажи, это ты настояла на том, чтобы мальчика отвезли в Лощину?
   - Я.
   - Надо же, Кэраи тебя послушал...
   - Оставь ребенка в покое.
   - С какой стати? Он мой.
   - Он дитя человека, а не горной нечисти. И не твоя собственность.
   - По-твоему, я тварь, которая не имеет права существовать. Быть может. Так хочешь защитить мальчика... Но тянется он - ко мне, а не к родному отцу. От того за всю жизнь не услышал доброго слова. И от Кэраи - лишь то, что помогло бы завоевать доверие, Тайрену все же наследник Дома. Эти люди даже не знают, какой он и на что способен. Разве им был нужен больной ребенок?
   Повисло молчание. Пламя подрагивало, будто мерцанием пыталось разбить тишину.
   - В Лощину тебе хода нет, - наконец сказала Лайэнэ. - В сами храмы уж точно.
   - Смотрю, ты скоро устроишься нянькой в дом Таэна. Я не за этим сюда пришел, к тому же сделанное уже сделано. Тайрену увезли.
   Плохо, подумала молодая женщина. Очень плохо. Он не смиряется с поражениями. Сейчас в Лощине за мальчиком наблюдает ее человек, но лишь наблюдает издалека, не больше...
   - Что ты от меня хочешь?
   - Тебя рядом, как раньше.
   - Рядом? Охотничьих птиц подзывают свистом, привязывают за лапы и закрывают им головы колпачком. Но они и то свободней.
   - Только их никто не спрашивал, натаскивая на охоту. А я могу кое-что тебе предложить.
   - Что же?
   - Спокойные ночи для горожан - те, что я проведу возле тебя.
   - У тебя останется довольно других ночей. Да и дней.
   - Скажи это тем, кто мог бы спастись.
   Лайэнэ прикусила губу - сильно, почти до крови; лишь почувствовав боль, спохватилась.
   - Я думала, только люди возвращаются из Нижнего Дома чудовищами. Хотя с чего я взяла, что раньше ты обходился без убийств.
   - Не всегда. Но ты права, я мог это делать. Раньше... меня любили, - ей послышалась горечь в голосе.
   - Тогда странно, что вернуть ты пытаешься именно меня.
   - Что бы ты понимала, - ответил он довольно резко и как-то совсем уж по-человечески.
   - Да, я не понимаю. Ты сказал про любовь. Зачем тебе женщина, которая ненавидит тебя и боится?
   - Будь все так просто, мы бы не разговаривали сейчас, уж точно не так. И отношение меняется, ты должна это помнить.
   - Уж точно не к лучшему, - делано рассмеялась Лайэнэ. В голову пришла мысль, то ли испугавшая, то ли принесшая облегчение:
   - Ты ведь намеренно поступил так со мной и Рииши? Я и тогда была тебе нужна, не просто ради игры?
   Он молчал, ждал ответа; поразилась, что совсем не ощущает телесности его присутствия, словно не человек рядом, а отражение в зеркале, если бывают столь большие зеркала.
   - Твои условия... Не пытайся сделать меня виноватой в бедах целого города.
   - И не думаю даже. Я это делал уже, но не с тобой. А ты... то из прошлого, что может меня сдержать.
   - Не уверена, что ты сам хочешь этого.
   - Зачем иначе я бы пришел и рассказывал? Молчишь... Ну, придумай себе какое-нибудь объяснение, мне все равно не поверишь.
  
   ...Их зовут Забирающими души... зря, что ли? Чудовище легче представить ужасным, отталкивающим всем своим обликом. Как просто было бы - уродливые, грубые, пахнущие кровью, вызывающие страх с первого взгляда. Увидел - беги, если успеешь. Смешно...
   Их красота - не более чем приманка. У них нет души, нет никаких человеческих чувств.
   Дети смерти... они все такие, или же он такой один?
   Будь это всего лишь маска, ее можно было бы сорвать. А тут и срывать нечего, как не снимешь верхний слой с воды - на смену тут же подоспеет новый.
   Что-то крутилось на заднем плане, мешало, как мешает гудящая невдалеке муха недостаточно опытным музыкантам. Он сказал "раньше я мог это делать".
   - Но легенды все говорят - такие, как ты, не нуждаются в людском обществе и не заходят под крыши.
   - А мне... Знаешь, кошка может играть с мышью, но ей не придет в голову явиться в мышиные норы, прикидываясь одной из маленьких серых зверушек. Мне - пришло, - он улыбнулся - слегка издевательски, и, как показалось Лайэнэ, эта издевка была не над ней. - Но ведь так и сам не заметишь, начнешь жить по правилам, которые диктует нора.
   Жест, остановленный в самом начале - рука его потянулась к горлу. Не будь так напряжена, не заметила бы.
   - Всегда пребывать под чужой личиной...
   - Все носят маски, все видят не то, что на самом деле. Я долго имел дело с актерами - что их игра, как не обман? Но как люди ценят такое искусство!
   - И ты никого не тронул, живя в этом городе? - не дышала, ждала, что он скажет.
   - Нет, я же сказал - не всегда, - ответил он после паузы. - Но душа - ведь не только жизнь или смерть. Это еще и чувства... я научился брать их.
   - Значит, тебе поэтому нравилось вызывать любовь горожан? И театр... тоже не просто так?
   - По большей части. Зачем убивать - весь город принадлежал мне, вся провинция. Выбирай, не хочу... И любовь - ее больше всего, и страх, и ненависть, и надежду - они все мне давали и так, стоило лишь повернуться в нужную сторону. Иногда я выходил ночью в город, на улочки, куда стараются без нужды не соваться, где не знают в лицо... Я выглядел легкой жертвой, - он оборвал сам себя. - Всего мне хватало.
   - Значит, если бы не твоя смерть... то есть...
   - Кэраи мешал мне, сильно мешал. Пришлось делать то, что просто так я не стал бы - зачем?
   Ребенок, подумала молодая женщина. Вот что в первую очередь встало меж ними. Смешно... чужое дитя...
   - Значит, если б не он, ты бы верно служил Хинаи?
   Не ответил. Но глаз не отвел. В самом деле, откуда он знает?
   Сова за окном заухала, и Лайэнэ спохватилась. Совсем потеряла рассудок - с кем она сидит уже больше часа, кого выслушивает? Она славилась умением разговорить человека, помочь ему раскрыться, выплеснуть боль - но тут что-то иное совсем.
   Почему он пришел? Почему говорит? Полные злобы призраки или тори-ай не рассказывают, они убивают. А этот сидит, играет с пламенем свечки, как будто все эти месяцы были только мороком, и лицо у него... непонятное.
   Не для того же, в самом деле, явился, чтобы рассказать про господина Таэна-старшего! Никуда Лайэнэ не пойдет с этим знанием, будет молча его нести.
   Или не хочет быть просто убийцей, бездушным, как оставляемые после его трапезы пустые оболочки? Это и есть то, что ему дали люди? То, что держит его среди них?
   Каждый, кто стал предметом его внимания, этого не забудет... если останется жив.
   - Мне нужен ответ, - напомнил он. Бросил косой взгляд на окно - небо светлело.
   Ах, да... его предложение. Он рассчитывал на согласие?!
   - Что ж, я готова. Но с моей стороны согласие будет сделкой, а не жертвой. А если хочешь теплых чувств от меня, тебе придется очень постараться, чтобы я забывала, кто ты, или это переставало иметь для меня значение.
   Ответа молодая женщина ждала долго. Обычно куда быстрее откликался на ее слова, какими бы ни были. Так и сидели оба, не двигаясь: у нее - многолетняя выучка, у него... камню или дереву и учиться такому не надо. Лайэнэ пыталась, но не могла понять, что он думает. Но ей было почти все равно, как ни странно.
   Встал, проговорил внезапно:
   - Тогда я подожду. Ты придешь сама, - и скрылся за дверью
  
   Хоть не сомневалась, что он сказал правду о ее домочадцах, все же взяла подсвечник - не хотелось дотрагиваться, только что металла касалась другая рука, - вышла, проверила, все ли в порядке. Спали.
   Опустилась на кровать, поставив подсвечник на пол. Ощутила, как мелко дрожат кисти, и пальцам передается дрожь. Сейчас не смогла бы не то что кисть - подушку удержать. Странно, а на душе вроде спокойно, или так кажется?
   Страшный его рассказ... что будет делать теперь? Господина Кэраи нет в городе, где он - неизвестно, да и будь здесь, не придешь с вопросом - правда ли, так ли все было?
   И все прочее - случайно поведал о себе больше, чем хотел, или намеренно поделился? Любовь как пища... Звучит пугающе. Хотя и обычные люди привязывают к себе ради собственного блага. Ведь это человечьи души породили демонов, а от тех произошли родичи Энори...
   Выходит, все годилось ему - и страстное обожание, и не менее страстная ненависть. Просто убивать - скучно; можно наскоро выпить кружку в дешевом кабаке, но что это по сравнению с наслаждением от хорошего вина? Чужая боль, чужое счастье, созданные ради забавы - чем не вино...
   Да уж, Лайэнэ много ему давала, и разного.
   Сам воздух казался горьким. Вспоминала их первые встречи, нелепую, безрассудную эту свою влюбленность... Да была ли она сама по себе хоть один день? Или чужая рука просто дергала за нужные струны, наперед зная, какие чувства обострены, какие сейчас отзовутся? Эх...
   - Не знаю пока, что ты задумал, - прошептала ашринэ, бросая взгляд на закрытые ставни. - Но слишком хорошо знаю тебя, и разочаровать или напугать меня ты уже не сумеешь. Как и заставить сходить от тебя с ума.
  
  
   **
  
   Солнце перевалило через полуденную черту; сейчас, в месяце Сойки-Икиари, оно в это время суток уходило за крышу соседнего дома. Потускнели голубые пятна на полу, потускнел и туго натянутый на оконные рамы шелк.
   Уже пятый час молодые помощники Айю перерывали палаты управления в поисках пропавших бумаг. Сам он, грузно опустившись в кресло, теперь только следил за мельканием фигур, кипами футляров, ловил обрывки фраз.
   Пропала часть отчетов о поставках зерна и оружия в крепости. За последние полгода и вовсе - как растворились, словно вот это почти поблекшее световое пятнышко на полу.
   И ряд важных писем исчез. Кое-что оставалось у него дома, кое-что, он знал, хранится у Кэраи Таэна... жаль, нельзя проверить, на месте ли те документы.
   За стеной один из помощников в голос ругался с чиновников казначейства. Хотелось сказать им, чтобы перестали так орать... но сегодня с утра все не в себе, с тех пор, как обнаружилась пропажа. Проклятье, чтобы сперва отыскать эти отчеты, а после аккуратно вынести... здесь работал кто-то свой. Или свои.
   Велел принести себе травяного отвара. С утра выпил уже немерянное количество, может, поэтому такая тяжесть в голове? Кости раздражающе ныли - в эту зиму давали о себе знать перед каждым снегом, раньше такого не было.
   Но когда же это несчастье случилось? Сегодня помощник обнаружил приоткрытой дверь в комнату, где лежали бумаги, и кинулся проверять. Все, кто имел доступ, в один голос заявляют - еще вчера все было на месте. Врут, скорее всего. Никто не осматривает полки так тщательно. Убирай по одной стопке сшитых листов ежедневно, и трудно будет заметить, что их все меньше и меньше.
   Наказать можно всех, самым суровым образом, но как искать виноватого?
   Снова голос помощника - кого-то пытается сюда не пустить. Грохот - похоже, молодого человека, вставшего на пороге, просто задвинули в стену на манер дверной створки.
   Вошедший растерянно огляделся, не сразу распознав хозяина в творившемся бардаке. Айю заговорил первым:
   - Добрый день, господин Нара. Простите, что не встаю. Устал...
  
   Он походил на орла, отвыкшего летать, но все еще норовившего взмахнуть крыльями. Столь же резкие черты, такая же неровная походка, если слова эти применимы к поднебесному хищнику.
   - Командир Черностенной устроил особую проверку вместо обычной - рухэй, можно сказать, на голове сидят, надо быть в полной готовности. Был вне себя, обнаружив, что такое ему поставляли все это время, - Аори Нара, сильно раскачиваясь, припадая на хромую ногу, ходил по комнате. - Не знаю, что там с провизией, но за оружие я отвечаю. Теперь он зол на меня - доверял. Куда девалось все остальное, вопрос. Клятый Мэнго с воинами бродит по ту сторону хребта, ждет теплых дней. Как с другими крепостями Ожерелья, как с Тремя Дочерьми, неясно пока. Это предательство, господин Айю.
   - Вы же не меня обвиняете, - немного испуганно сказал старик.
   - Да Сущий с вами, конечно нет. Но! - он рубанул рукой воздух, - Господин генерал в ярости. Мне он пока еще верит, а вот в своем брате уже сомневается. Давно сомневаться начал, после того, как он с верными семьями так поступил, а уж теперь... Куда того духи болотные понесли, если он в Мелен, почему нет вестей?! И у вас их нет - до сих пор?
   - И у меня. Тревожно на сердце...
   - Если б тревога могла помочь! Сколько голов полетит. Одно хорошо: поздней зимой и ранней весной горы непроходимы, есть время исправить содеянное. Месяца два... больше Мэнго ждать не станет. Мои люди будут работать целыми сутками. Лишь бы оружие, не дошедшее до крепости, к рухэй не ушло, хоть и дерутся на свой манер. И провизия...
   - Да вы сядьте, - не выдержал Айю. Сам он чувствовал, что встать не сумеет - на грудь будто присела огромная жаба, мешала дышать. Гость как раз о жабах заговорил:
   - У Тори... то есть у господина Аэмара я уже побывал. Он, как всегда, благодушен и ни о чем не подозревает. Наконец нашел какого-то жениха для старшей дочери, весь в предсвадебных хлопотах. Я ему пригрозил - будет тянуть с разбирательствами или выгораживать кого-нибудь из своих, это кончится плохо.
   - Думаю, с Аэмара разберется сам господин генерал...
   - Не сумеет, он не способен разговаривать со скользкими типами. Это у меня они при необходимости во, - поднял руку со сжатым кулаком. - Повел глазами:
   - А у вас тут, смотрю, свое бедствие.
   - И как раз с вашими словами связанное. Не хотите ли выпить?
   - Нет, благодарю. После заморского вина Аэмара до сих пор привкус металла во рту, и в глазах пятна скачут. Как можно пить эту дрянь! Вам я чем-то могу помочь?
   - Боюсь, что нет. Останется ждать возвращения господина Кэраи... Хоть бы он быстрее приехал и снялось недоразумение с ним.
   - Вот уж в ком я уверен, - Аори нахмурился, наклонил почти седую голову, - Вы ведь знаете, на днях умерли два моих человека - старший оружейник Хинаи не проснулся, похоже, сердце, и один из старших офицеров погиб возле Срединной. Его понесла лошадь, с обрыва упал. Теперь вот гадаю, случайности ли. Они-то как раз связаны были с поставками, если кто подменял по дороге, прознались бы, вывели бы на подлеца.
  
   Айю слушал, пытался связать воедино попавшие к нему лоскуты, и все горше становилось на сердце. Он не понимал. То ли старость наконец одолела, то ли попросту был недостаточно проницателен. Кто виновен в плохих поставках? Кто выкрал бумаги? Одному человеку такое не провернуть. Целому Дому - но какому именно, и зачем? Или виновников сразу несколько, каждый в своем?
   Господин Таэна-младший уехал в Мелен - и все, больше известий нет. Границу он пересек, затем прилетел голубь с письмом, что добрался до Акатайе - но больше ни слова.
   Тагари знает, куда брат уехал. А зачем, догадался, наверное, хоть Айю сумел не выдать. Как он был зол...
   Говорят, в доме Кэраи видели призрак Энори, как раз в его кабинете. Вот вернется, и ясно будет, пропало что-нибудь там, или нет. Но какой сильный соблазн свалить все на происки нежити! Только даже суеверному Айю понятно - ни одна нежить не организует поставки некачественного зерна и оружия в крепости. А если недоверие раскололо эту вековую скалу, дом Таэна, то все пропало. Пойти сейчас к генералу? И что скажет - я, мол, всецело верю вашему брату? А он в ответ - значит, и вы заодно.
   И самому от себя противно - растерянный трус...
  
   Когда Аори Нара ушел, Айю решил наконец встать. Пора прекращать все еще заполнявший палаты переполох - все равно ничего не найдут. Опираясь сперва на ручку, затем на спинку кресла, поднялся, почувствовал себя совсем хорошо. Собрал несколько лежащих на низком столике футляров: эту охапку сейчас сам разложит на полках, нет смысла снова звать помощников.
   Вроде не разжимались руки, а футляры полетели вниз, покатились по полу. Красиво легли, как гадальные камушки: еще бы понять, что означает выпавший узор.
   Помощники бросились поднимать, а он все стоял и смотрел, досадуя, что теперь смысл послания ускользнул навсегда.
  
  
   Глава
  
  
   Тяжелые серые тучи нависали над логом; ветер, придавленный ими, не летел - катился по снегу. Временами солнце разрывало край тучи, и снег становился золотистым, а с холмов стекали густые синие тени. Кедры на вершинах напоминали флаги, тянули ветви на юг. Но повозка и несколько всадников двигались на восток.
   - Просто отрада для глаз, - сказал Кэраи, выглядывая из-за полога. - Ивы Акатайе мне уже поперек горла...
   - По дороге к границе было много и других деревьев, - возразил Ариму, сидевший на козлах за возчика.
   - Но я их не видел из-за этих тряпок, - с отвращением тронул толстую темную ткань.
   - Они дают надежную защиту от ветра, - не соглашался слуга. - Все-таки польза.
   - Какое счастье, что можно наконец не пить эту гадость, - от души произнес Кэраи. - Думаю, дня через три смогу ехать верхом. Эта повозка мне уже снится в кошмарах, словно погребальные носилки. И медленно, до невозможности медленно!
   - Рано еще верхом. А все-таки зря вы так поступили, слишком опасно, - сказал Ариму не то осуждающе, не то восхищенно.
   - У меня, похоже, выбор был невелик. Судя по счастливой физиономии Майя, он рад был от меня избавиться...
   - Разве рад?
   - Еще как. Сплясать был готов!
   - Но... как же?
   - Вот и я подумал - как же? Сам не выпускает, а отъезд больного для него - праздник? Значит, что-то задумал. Или не сам, а приказали ему. Что-то такое, что моя вероятная смерть от заразы в пути предпочтительней. Так даже вернее, что приказали, я ему разом все сомнения разрешил. И он чист перед всеми. Ладно хоть не велел нас у границы прикончить, струсил, за что ему и спасибо.
   - Ну, этот... - Ариму от возмущения даже крепких слов не нашел.
   Рука потянулась, отдернула полог шире.
   - А небо-то какое красивое...
   - Нечего нагонять холод в повозку!
   - Поворчи, когда еще представится случай, - усмехнувшись, Кэраи откинулся на подушки. Что-то творится дома... С границы наверняка пошлют птицу - там будут ждать. Намеренно поехали более длинным, не самым явным путем. Если что, сплетни раньше них не помчатся. Зато и самим не собрать никаких слухов.
   Ну да ладно, пока нет смысла думать о невозможном. Но так уже устал от безделья, и даже книги какой нет - на тот свет книг не полагается. Хоть стихи начинай сочинять, самое время. Например, о цветочках... Спасибо той летней истории с травками, хоть и не хотелось снова пить лишающий сознания отвар, это был во всяком случае уже проверенный способ. И кое-чего добавил еще, для красоты полотна. Хорошо что у Майя не было своего Энори, или иного какого знатока безобидных травок. Да и подобной хитрости он не ожидал.
  
  
   На ночлег остановились в ложбинке у озера. Засветло успели поесть. Теперь смеркалось, все вместе сидели на бревнах у костерка. Закричал пересмешник, сухо, трескуче, подражая падающему дереву. Неприятно раздавался этот звук в сумерках.
   Может, то и не птица вовсе, а лесной дух, подумал Кэраи, и сам себе подивился. Еще недавно такое в голову бы не пришло.
   - Господин, свет, - произнес Юи. Кэраи приподнялся. И вправду... совсем близко, на другой стороне озера, меж высохших камышей пробивалось теплое сияние. Вроде бы домик, и лампа в окне. Одиночество накатило, будто один замерзал в лесу или в поле. А там... впереди, шагах в двухстах, светилась надежда. Повозка не пройдет по льду, а объехать трудно - корни деревьев мешают. Но можно дойти, он уже в силах.
   - Там тепло, - пробормотал он, не заметив, что говорит вслух.
   - Хотите добраться туда? - Ариму тоже глаз не сводил с окошка. На лице тоскливое выражение было, и жадное. Это и заставило усомниться.
   - Нет, пожалуй. Может, бандиты какие - хватит с нас приключений. И погасите-ка наш костер. Не замерзнем в повозке.
   - Господин, - послышался голос еще одного слуги, - Похоже, кто-то идет сюда.
   - Или стоит, - вполголоса добавил Юи; он напрягся, положил руку на поясной нож. За стволами виднелась фигура. Вот вроде двинулась в сторону, к домику... вот уже и не разглядеть ее.
   Ночь прошла тихо.
   С утра один из слуг вызвался проверить, что там за домик светил окошками; вернулся растерянный. Постройка оказалась полуразрушенным охотничьим шалашом, и не разжигали там огня по крайней мере с лета. Заодно и следы проверили там, где вчера бродила фигура, и вновь ничего. А ведь не шел ночью снег, не могло замести.
   - Чушь какая-то, - сказал Кэраи. - Огонь все видели.
   - Господин, лучше убраться отсюда. По свету. А то еще лесовик кружить станет... недаром вчера кричал пересмешник.
   Кэраи не успел отозваться.
   - О, еще один шагает, - заметил Юи, глядя на голый склон соседнего холма.
   - А может, вчерашний?
   - С другой стороны, и ты сам видел - не было вчера никого, следы-то где?
   Светло было, и на сей раз Юи за нож не хватался. А вскоре и он, и остальные рассмотрели гостя - монах это был.
  
   Вблизи монах оказался вылитым крестьянином - лицо широкое, руки грубые, сам жизнерадостный и здоровый, как вол. Два ряда молитвенных бус на груди казались связками ягод. Путников приветствовал не благостно, а как-то даже по-родственному. Одет довольно легко, а запыхался, видно, жарко ему. Спросил, не видали ли странного.
   Ариму, повинуясь кивку господина, настороженно рассказал. Больно уж кстати знает...
   - Не знаю, духи ли местные вам благоволят, разум ли помог, или нечисть оказалась по зиме слабой, не хватило ее усилий - но, сдается недостойному брату, что правильно никто из вас не пошел на огонь.
   Спутники Кэраи оживились, были бы зверями, точно уши бы насторожили.
   - Думаете, не люди там были?
   - Чего уж тут думать... конечно, не люди.
   - Воевать будете с нечистью, почтенный? - спросил Юи.
   - Война слишком суровое слово. Разобраться сперва придется.
   - Вероятно, святой брат уверен был в своих силах, раз пришел сюда один, и наша помощь ему не понадобится? - спросил Кэраи. Получив кивок, велел своим людям:
   - Запрягайте лошадей.
   Только вздохнул, наблюдая, как вытянулись лица слуг. На прощанье Кэраи распорядился дать монаху немного еды и денег, мало ли, вдруг и вправду святой человек.
   Только когда озерцо скрылось из глаз, пояснил:
   - Монах это прекрасно, только больно вовремя он появился, и слишком уж странно все остальное. Неважно уже, нечисть тут замешана или нет ничего загадочного. Если он тот, за кого себя выдает, придет в город и расскажет.
   - А не придет?
   - Ничего не потеряем и в этом случае.
  
  
   В некогда вырытой охотниками яме, прикрытой набросанными крест-накрест жердями, полной снега и льда, монах нашел пояс. Повертел в руках, погладил чеканку на пряжке.
   Подивился:
   - Эк ты запрятался-то...
   Сунул пояс в тайный внутренний карман куртки. Неудобно - жесткий, да и неприятно такую дрянь на себе носить, но иначе никак. В поясной мешок положи, так развяжется веревочка, и поминай, как звали. Тут сразу видно - не просто голодная тварь без рассудка, а кто-то поопытней. Тем интересней будет разобраться в монастыре. Еще бы добраться быстрей. В прошлый раз помогла молитва - подъехал в небольшом обозе торговца.
   Взвесил в руке кошелек с монетами. Теперь вместо молитвы деньги помогут, благослови Сущий и заступница встреченных нынешних путников. Впрочем, их, похоже, и так уже благословили, раз никто не пострадал после ночного соседства.
   Насвистывая, монах побрел обратно по склону, стараясь ступать в собственные следы. Хоть половину снега сдувает отсюда ветер, все-таки глубоко. А по низине совсем не пролезешь.
  
  
   **
  
  
   Утром она проснулась, когда в комнате еще стоял полумрак. Спала не раздеваясь на всякий случай. Прислушалась - тишина в доме. Девочки спали рядом, сладко посапывая, не шевельнулись, когда мать их сперва села в кровати, потом поднялась, прошла по комнате взад и вперед. Половицы были пригнаны хорошо, не скрипели, и тут было тепло - хороший, добротный дом.
   Истэ огляделась, обнаружила на столике подле окна гребень, умывальные принадлежности. Не ее, но все выглядело новым.
   Она могла бы распаковать и свои вещи, но опасалась разбудить дочерей. Они спали так же мирно, как дома, как и в повозке, и в придорожных гостиницах... Откуда такая беспечность, ведь судьба хранит детей не больше, чем взрослых...
  
   Выглянув в окно, впервые подле дома она заметила человека, охранявшего их. Поспешно вышла, опасаясь, что он уйдет, но тот был на месте, стоял, чуть покачиваясь, глазел по сторонам; Истэ даже усомнилась - может, случайный зевака? Но зевакам в такой час в такой глуши нечего делать, для вора же слишком открыт, не прячется.
   - Ты знаешь, кто я?
   Охранник мотнул головой и отвернулся. Истэ обошла его, снова взглянула в глаза.
   - Послушай, если бы ты согласился помочь... Я богаче, чем ты, может быть, думаешь. Я не пытаюсь бежать, ты же видишь, я не одна. Но кое-что рассказать мне... предупредить, когда надо...
   На сей раз охранник не стал отворачиваться, но глаза его стали бессмысленней оловянных. Может, глухонемой? Истэ коснулась его руки - не отбросит же! Не отбросил, стоял пень пнем, словно не женщина его касалась, а зябкий ветерок. Неприятно, но никуда не денешься.
   Так и не удалось ничего добиться. Постарела, наверное... женщины без денег и власти хороши только молодостью.
  
  
   Хоть давно уже вернулась с улицы в теплую комнату, холод не желал уходить из-под одежды, проникал еще глубже. Согрела над углями воды, разбавила пополам вином. Размешала с порошком из пряностей - то ли прежние хозяева оставили, то ли кто позаботился о новых гостях. Сидела, завернувшись в одеяло, тянула питье понемногу, разглядывала циновки и нехитрую утварь. Илин и Айлин играли в куклы за стенкой, высокие голоса были слышны отлично. Никогда не жила в доме, где стены как из бумаги...
   Как ни старалась, не могла толком вспомнить два года, проведенные с первым мужем. Отлично помнился дом, от расположения дверей до узора на столовых приборах, лица и голоса слуг, все те мелочи, которые вроде бы незаметны, а создают маленький мирок каждого человека. Но тот, из-за которого все началось и разрушилось, оставался скорее символом, туманной тенью, хотя могла бы перечислить его привычки до мелочей. Даже его прикосновения, объятия почти позабыла. Разве что помнила несколько шрамов на его теле, следы ран - наверное, сейчас их стало больше. Но какая ей разница!
   Ее настоящим мужем, ее родным и близким был другой, и всё, она так решила и это неизменно.
   Задумавшись, не услышала скрипа двери, шагов - или он появился бесшумно? Энори стоял на пороге комнаты, улыбался подбежавшим девочкам - враз побросали кукол, а Истэ словно не видел.
   - Ежик, Ракушка, рано проснулись!
   Назвал их не по именам - прозвищам; сами ли открыли, или подслушал? Но нет, в этом доме, да и по дороге, она была слишком неспокойна для милых домашних словечек. Значит, сами...
   Истэ ощутила почти ревность. Как быстро прониклись доверием! Со стуком поставила чашку.
   Энори обернулся, глаза его смеялись.
   - Кажется, все планы сейчас пойдут коту под хвост, у тебя слишком хорошие девочки.
   И после, когда уже осталась с ним вдвоем, что-то покалывало болезненно, будто в десне рыбная косточка: да, они малы и росли в любви, но зачем они так доверчивы...
  
  
   Она не предложила гостю ни выпить, ни даже присесть - но он преспокойно устроился сам подле нее. И явно наслаждался их новой встречей, разве что не мурлыкал от удовольствия, как кошка, когда ей в блюдце льют молоко. И это ее слегка разозлило и помогло успокоиться. Любопытно, сколько человек знают его тайну, знают, что он живой? Вряд ли она одна посвященная... чем меньше людей знают, тем хуже для Истэ.
   - Чего ты хочешь добиться?
   - Смуты, - сказал он прямо. - О твоем... бывшем муже ходят разные слухи. Если народ начнет говорить, что он сам тебя убил - пытался убить - в припадке гнева, а всем остальным потом преподнесли байку о трагической смерти, многие возмутятся, особенно твоя родня. И без того его Дом сейчас лишился поддержки многих верных семей. И Тагари не сумеет сдержаться, подогреет слухи еще сильнее. Знаешь, так сухая солома загорается от огня, и затем тот горит еще жарче, - видимо, заметив в ее лице сомнение, добавил: - Не волнуйся, твоя честь не пострадает - ты была ни в чем не повинна, лишь стала жертвой его подозрений и злобы. А то, что было потом... ну ты человек, в конце концов. Тебе захотелось тепла, нормальной семьи.
   - Если я чудом избежала смерти, зачем вернулась? Особенно столько лет спустя.
   - Увидеть сына, - ответил он быстро. - Люди часто совершают безрассудные поступки ради любви.
   - Какой любви, ты с ума сошел, я ведь сбежала и от мальчика тоже.
   - Не проговорись перед кем-нибудь еще. Не сбежала, а скрылась после того, как волей Небес спаслась.
   - Я в дороге вроде бы слышала о твоем театре, мне показалось странным подобное увлечение - для того, каким я тебя помнила, но теперь верю - ты, верно, и речи им сам сочинял... Так что насчет материнской любви? - сказала она как можно спокойнее, прогоняя картинку - Тайрену, которому всего лишь полгода, машет погремушкой и улыбается, и глядит на нее, Истэ. Погремушка была серебряная и отделана красной яшмой, "красноглазая", назвала ее нянька.
   - Никто не удивится, узнав, что ты решила проведать сына, который остался один после моей... смерти.
   - Я и об этом успела узнать в глухом углу, где жила?
   - Конечно, ты собирала все слухи о мальчике. По капле, как воду в засуху.
   - Сейчас расплачусь от умиления.
   - Согласись, это лучше, чем репутация матери, сбежавшей с любовником и бросившей больного младенца. И ни разу не вспомнившей.
   "Мои воспоминания - не твое дело", хотела отрезать Истэ, но промолчала. Какой сейчас смысл с ним препираться? Он только удовольствие получает, аж светится, тварь. Надо думать о девочках, их бы спасти, и самой уцелеть.
   - Хорошо, но как ты намерен показать меня людям? Или мне сейчас отправиться к родителям - уж они-то меня узнают?
   - Нет, нет, - он вскинул ладонь, перебивая. - Мне нужно несколько писем. Опасно было бы сразу отпускать тебя на встречу, мало ли что. А письма... помогут пережить радость от твоего возвращения.
   - И слухам тоже помогут, такие вести расползаются быстро, даже из-за закрытых дверей, - хмыкнула Истэ, опустила подбородок на костяшки пальцев. Как много лет назад ее начал наполнять азарт погони. Тогда они с Тагари уже не были союзниками, но игра была общая, смертельно опасная. Как и сейчас.
   Истэ напомнила себе - перед ней вовсе не тот мальчишка из пригорья. Она его не знает, а он помогал управлять делами Хинаи, одной Заступнице ведомо, сколько у него нитей в руках. Но сама Истэ - мать, ей есть за кого бороться, и, может, поэтому Небеса будут на ее стороне.
  
  
   Письма она написала. Не знала, кому Энори отдал их, но вскоре он вернулся и заявил, что договорился о встрече.
   - Поначалу все будет просто, все зависит лишь от тебя. И помни - шаг в сторону и тебя обнаружат. Хорошо, что Кэраи пока еще нет, но это счастье не будет вечным. И не забудь... по своей воле, или если тебя задержат, если хочешь, чтобы с девочками все было хорошо, не упоминай обо мне, - сказал без угрозы, как-то даже рассеянно. - Мне все равно особых проблем не доставишь.
   - Можно подумать, сейчас они не в твоей власти, а я могу тебе верить.
   - Мне нравятся дети. Про Тайрену ты не могла не узнать, но я и с другими умею.
   Истэ вспомнила его обращение с близняшками... они никогда не дичились посторонних, но тут слишком уж быстро приняли его.
   - В доме у генерала не было малышей, из-за Тайрену решили так, слуги держали своих отдельно; но я много ездил, видел разных людей, больших и маленьких, и детское сердце мне легко понять без особого дара.
   - Вряд ли ты отказывал себе в женщинах, у тебя, вероятно, и свои где-нибудь есть, - не сдержалась Истэ.
   Ответил с неожиданно кроткой улыбкой:
   - Нет.
  
   Все обсудили - где ее будут ждать и когда, о чем говорить, как себя вести. Немного краски изменит лицо - краску всегда можно стереть, если потребуется. Но еще вернее при встрече - память о мелочах, неведомых посторонним.
   - Если меня решат задержать, тебя рядом не будет, - напомнила женщина.
   Он поморщился.
   - Да не бойся ты. Делай, что говорю, и вместе с дочерьми вернешься домой навсегда.
   - После того, как покажешь меня половине провинции, мне никуда отсюда не деться.
   - Если все получится, как я хочу, никому ты не будешь нужна. Послушай... Ради того, чтобы встретить тебя и не перехватил никто другой я примчался сюда с севера, оставив очень важного человека, сама посуди, отдам ли я тебя просто так?
  
  
   Была готова отправиться до рассвета, здесь, в предместьях встретиться с человеком из ее прошлой жизни. Сейчас бы ложиться спать, но не было сна ни в одном глазу. Но и беспокойства не было отчего-то. Почудилось, что снаружи поет соловей, призывно и нежно. Немного странно звучала песня, звуки дробились и переливались, словно не исходили из одного места, а рассыпаны были вокруг всего дома. В первые мгновенья прислушалась, после опомнилась - какие соловьиные песни зимой? Но даже сейчас, в плену, без особой надежды на благополучный исход ей было почти уютно. Огонь в очаге потрескивал, снег за окном казался серым и посверкивал, и ни одного следа на нем. Вдалеке, шагах в пятиста, огоньки - другое жилье.
   Здесь мой дом, подумала Истэ. Любовь была там, в Окаэре, а дом здесь. Я отсюда сбежала, сюда вернулась.
  
  
   **
  
  
   Все-таки очень хотел Тори Аэмара отдать замуж старшую дочь. Той было почти семнадцать, к свадьбе уже исполнится - самое время, хоть вроде и незачем так спешить. Девушка понимала, что отец опасается чего-то, потому и торопится.
   Раз не вышло с Домом Иэра, нашелся другой жених, из соседней провинции, Окаэры. Про эту семью она знала только одно - на хорошем счету в Столице. Богаты, конечно, хотя ничего особенного. А жениху сорок лет. Отец говорит, мужчина в самом расцвете. Может, и правда, но думать про это не хочется, и не хочется покидать родню. В гости не наездишься - раз в несколько лет, если дети родятся...
   Мать долго беседовала с ювелиром, выбирала, какие заказать свадебные украшения. Остановились на драгоценных кораллах и розовом жемчуге, на севере ни у одной невесты таких не будет в уборе. Майэрин все это время сидела рядом; спрашивали - отвечала, образцы показывали - кивала. Какая разница, жемчуг ли, галька...
   Наконец отпустили.
   Довольная мать поцеловала ее на пороге спальни, отметила чуть озадаченно - лица на дочери нет, такой усталой выглядит, будто не украшения перебирали, а булыжники заставляли таскать. Радость же для девушки, свадьба.
   - Голова что-то болит, я лучше посплю, - сказала Майэрин.
  
   Две масляных лампы горели, как раз для отхода ко сну. Подоспевших служанок отослала - сама и разденется, и заплетет на ночь косы. Не сразу поняла, что изменилось в ее спальне. Потом осознала - на подушке лежал белый цветок, похожий на лилию. Осторожно коснувшись лепестков, девушка поняла - цветок сделан из тонкой бумаги, достаточно искусно, чтобы в сумерках обмануться.
   Но что это за шутка? Кто посмел?
   Словно половица под ногой провалилась - девушка осознала, что полгода назад отец ее дал согласие на брак Майэрин с Энори. Полгода - она запомнила день.
  
  
  
   Глава
  
  
   Воротник нового одеяния оказался слишком жестким; Кайто повертел головой, пытаясь освоиться. Что ж, зато заморская ткань, плотный шелк отливает металлом. Зеркало отразило юного щеголя, может, и не самого красивого в городе, но уж точно самого достойного. С сожалением потянулся к пуговице, расстегнуть - это наряд для предстоящей свадьбы сестры, в гости к приятелю все-таки перебор.
   Ровесников для времяпровождения у Кайто хватало, но давно уже не видел ни Макори, ни Рииши - все же наследники самых знатных домов. Равные, как ни крути. Порой с ними нелегко приходилось, слишком уж задавались, но, но...
   По правде сказать, и без Энори было скучно. А ведь раньше пытался - не при нем, правда, - задирать нос: мол, вот он нам не ровня... Странный он был, воспитанник генерала Таэна. Может, из-за волшебного дара слегка голова набекрень?
  
  
   Запах терпких, сладковатых смол ощущался уже на крыльце. В дом Нэйта Кайто всегда заходил, как в лавку продавца дорогих диковинок и ароматов. Он привык к роскоши, но жить тут ему было бы тесно. Огромный дом, да, но слишком всего чересчур, слепит и давит, нет места для самого человека.
   Оказавшись внутри, Кайто с наслаждением потянулся - тут, как в других богатых жилищах, пол подогревался снизу, не было нужды в постоянно горящем огне или углях. Приятно было не только нырнуть в тепло, но и сбросить тяжелую зимнюю куртку.
   Провожатый, похожий на гуся человечек, привел гостя в покои Макори, попросил подождать. Сказал - тот возится со своей любимицей хассой. Не в первый раз Кайто заставал приятеля за этим занятием, но сейчас слова человечка-гуся прозвучали сумрачно, и лицо было таким, словно неделю ел только еловые шишки. Может, больна дикая кошка? Или что в доме стряслось?
   Слуга покинул гостя, оставив за собой приоткрытую дверь; Кайто подошел и быстро закрыл ее. Мало ли кто там захочет подглядывать. Ничего особенного он делать и не собирался, смерил шагами комнату для гостей, в которой неоднократно бывал, подцепил ногой одну из положенных на пол атласных подушек. Ждать было скучно, и он прошел в соседнюю комнату, кабинет, полюбовался на две старинных сабли, висящие на стене. Тронул пальцем. Отполированные, острые, хоть сейчас в бой. Хлыст из темных кожаных полос лежал на столе, не для хассы ли? И его повертел в руке, примерился.
   Сюда Кайто заходить доводилось, а вот дальше, за тяжелой дверью, располагалась спальня. Отодвинув створку, гость заглянул и туда. Про себя хихикнул: вдруг обнаружит там девушку? Никого не было, убрано, как и везде; солнце подсвечивало угол остывшей жаровни - скалились гривастые кошачьи головы. Кайто, хоть уже чувствовал себя неуютно, не удержался, подошел рассмотреть.
   В жаровне валялся лист, присыпанный пеплом. Кто-то отвлек человека, который бросил сюда письмо, тот не проверил, сгорело ли. Кайто был любопытным - он наклонился. Неприятно пачкать пальцы, но раз уж никак иначе... Юноша достал обгорелый листок, опасаясь, что сейчас тот развалится прямо в руках. Не развалился, и можно прочесть буквы. Заслышав шаги, совершил невероятное - сунул письмо себе за пазуху, быстро вернулся в смежную комнату и закрыл дверь. Успел вовремя: на пороге появился Макори. Удивлен был таким визитом, но ничего не заподозрил - стоит Кайто, разглядывает самоцветный узор на столике.
  
  
   С уцелевшим клочком бумаги Кайто пришел к отцу. В другом случае начал бы издалека, описал в красках свои похождения, но сейчас молча выложил лист на столик, за которым Тори что-то писал.
   - Ты не можешь зайти попозже? - слегка раздраженно сказал глава Дома.
   - Сперва прочитай.
   Автор записки не откровенничал. Но слова "возвращается... уже близко... не удалось на пути в Мелен... попробовать еще раз", видно, очень не понравились Тори.
   Мало ли о чем там шла речь, если бы не название соседней провинции.
   - Где ты это взял?
   Слушая сына, задумался. Не сразу понял, что тот уже дважды о чем-то спросил.
   - Забудь, - сказал старший Аэмара.
   - Но я подумал, вдруг здесь говорится о...
   - Сказано тебе - забудь.
   И прибавил неожиданно желчно:
   - Не одни мы такие умные.
  
   Что разозлило отца, юноша не понял. Но очень не по-себе стало, притих, и даже не прикрикнул, как обычно, на Маалин, когда та прибежала на мужскую половину с развевающейся лентой в руках. Кайто было страшно. Что-то происходило... иначе почему отец сегодня говорил таким тоном? И лицо у него было недоброе, впервые видел таким. Будто людоед из сказок, слышанных от няньки-горянки в глубоком детстве. Людоеды эти как раз и живут в горах, облика своего не имеют, но при встрече с человеком надевают лицо его близких. Няньку прогнали вскоре, чтоб не пугала наследника... А Кайто тогда долго не мог спокойно спать по ночам.
   Что-то происходило. Иначе с чего бы отец так резко.. да пожалуй что зло поздоровался на днях с аталинским послом, с которым всегда любезничал? И смотрел ему вслед, сжимая пальцы в кулак.
   И потом еще разговор...
   Вспомнилось, как наяву. Кайто как раз вернулся с веселой дружеской пирушки, где были и танцовщицы Квартала. Наслушался новостей. Отец пожурил его - молодость, конечно, великая вещь, но пора бы и делом заняться. Рииши припомнил.
   "Говорят, старший Нара болен, хоть и гоняет своих оружейников как никогда, - Кайто, отвечая, издал короткий смешок. - Сейчас бы как раз Рииши в союзники взять, нелегко ему... Мало ли что с его родителем приключится, а он нам будет благодарен за помощь".
   Но Тори, кажется, слушал его вполуха:
   "Поздно... Возможно, я сделал глупость, но ее уже не исправить", - сказал он тогда первую непонятную фразу. Сегодня - вторую.
   Кайто стало не по себе. Впервые закралось сомнение, так ли всесилен отец и неуязвим их Дом. Но раз отец велел забыть, значит, ничего важного. Но такое лицо, и голос... и доходящие слухи о новых ставленниках Нэйта на важных постах. Неужто уступить им? А если отец ничего не сможет? И потом, господин Кэраи... До него Кайто дела не было, но как, оказывается, неуютно знать, что кто-то хочет убить человека. Знать, и сидеть просто так. А если предупредить... может, Аэмара получат еще больше могущества.
  
  
   Макори был озадачен пятном из пепла на манжете приятеля, неряшливости за Кайто не водилось. Хотел было со смехом указать, но пришла в голову мысль. Проводив гостя, осмотрел свою спальню, нашел щепотку пепла на полу возле жаровни. Все стало ясно.
  
  
   **
  
  
   Погоня висела на хвосте, какие-то сто шагов отделяли беглеца от верховых земельной стражи. Лиани заметил тропинку, что вела к овражку; рискуя сломать шею и себе, и коню, направился по ней, отчаянно надеясь - может, удастся все-таки оторваться. Преследователи скрылись из виду, заслоненные заснеженным склоном холма. Тропка оборвалась - впереди все тоже было белым. Юноша обернулся, пытаясь, понять, как дальше, и тут раздались голоса - кажется, его обошли с другой стороны...
   - Скотина ты недорезанная! - рыкнул один из земельных, громко, будто рядом стоял.
   Лиани распахнул глаза, увидел над собой темнеющий потолок. Сел, пытаясь совладать с дыханием. За стеной мастер Шу ссорился с кем-то - привычное дело в последние дни. Работают все как проклятые, и день, и ночь, тут не до вежливости...
   Прогрохотала тачка, груженая чем-то звонким, наконечниками, наверное. Голоса, напротив, отдалились, вот-вот наставник закончит ругаться и придет сюда за ним. Сам он, похоже, так долго трудился в оружейных, что тоже стал из железа, причем первоклассного. А Лиани себя ощущает мешком с камнями. Выпив воды, вышел во двор; над забором висело огромное красное солнце. Мимо дома, зевая во весь рот, брел молодой помощник другого мастера, явно еще не проснулся.
   В земельных куда легче жилось, хоть и порой приходилось вставать ночами, и не вылезать из седла. Но обратно не хочется.
  
  
   Рииши был доволен, когда беглец вернулся. Хоть и сухо, резко держался, все равно видно же. Историю Лиани проверили, на это не ушло много времени.
   А потом...
   - Отправляйся хоть к демонам, - сказал глава городской стражи. - Когда ты был нужен, тебя здесь не оказалось. Сейчас от тебя толку не больше, чем от прошлогоднего снега, никто не станет ссориться с Домом Нэйта из-за пустяка накануне войны.
   К демонам юноша не хотел, а желал он другого.
   Удивил, ничего не скажешь. Что явился, как обещал, хоть не мог надеяться на прощенье - но это ладно, это сдержал слово - но затем попросился в Срединную. Такой наглости от него точно не ожидали.
   "Я бы тебя не взял", - сказал тогда Рииши Нара - но решал, похоже, его отец, никак не он сам. Потом добавил, что за Лиани горячо заступался мастер Шу, да и другие оружейники высказались.
   А вот когда юноша вернулся в Срединную, мастер устроил ему разнос по первое число, хоть и не знал почти ничего о причинах недавних событий. Решил - просто нарушил некое повеление, самовольно отлучился надолго. Может, про ту красавицу думал, что наведывалась в крепость...
   Лиани сказал, что ездил выручать друга. Ложь, конечно, и все-таки не такая уж наглая.
   А теперь нередко просыпался, готовый то ли бежать, то ли обороняться - снились и горы, и бесконечная скачка, и лицо Макори Нэйта. Снилось, что тот передумал, и отправил людей по следу. Энори не приснился ни разу - Лиани ведь никогда и не видел его лица, но часто он был где-то рядом, в метели или невидимый в затененных расщелинах.
   Но сны - ерунда, и прекратятся со временем. А он... теперь все успеет. Услышит еще, как тростник шуршит у озера - вечный их, неизменный шорох, увидит, как стрекозы летают, серебряные над темной заводью. Увидит родных... хотя вот им пока непонятно, как на глаза показаться. Отправил письмо...
   И Лайэнэ написал, с горячей благодарностью. Вышло неловко, но как уж сумел... Оставалось надеяться, она поймет - и что он всегда теперь готов отплатить, чем может.
  
   От ворот, ведущих сюда, во внутренний двор, послышались возбужденные голоса. Лиани прислушался.
   - Господин Нара-старший, - сказал Шу, безуспешно отряхивая уголь с рук и кожаного передника. - Говорят, в оружейных мастерских Осорэи он и вовсе ночует, сюда все же сутки езды.
   - А говорили, болен...
   - Сейчас всем достанется, - проговорил один из кузнецов, черно-серая от угля головная повязка его была намотана кое-как. - Опять не успели. Он хочет, чтобы мы за месяц исправили то, что сами они натворили.
   - Не заговаривайся, - одернул его другой мастер.
   - Скажи, я неправ? Мы свою работу всегда выполняли. И где она? На сторону продали, или покидали в овраг? Не мы отвозим оружие, а убиваться, не отходя от горна... - он сплюнул, махнул рукой, отошел.
   - Нас обещали наградить, - неуверенно произнес подмастерье, слишком хлипкий на вид для работы в кузне. - Господин Нара всегда держит слово.
   - Станем калеками тут, нужна потом та награда, - пробурчал кто-то.
   Створки ворот распахнулись. Аори Нара, сильно хромая, появился во дворе, черный, как вездесущий уголь, и жесткий, как металл. Заговорил со старшиной, принялся обходить кузни. Тяжело двигался, в прошлый приезд Лиани запомнил его не таким. Сейчас Нара-старший еще бодрился, но видно было, как ему плохо. Но ведь не годы причиной, не так стар глава Дома.
   Лиани думал, хоть кто-то из недовольных выскажется, но нет - все молчали. И не из страха же, неробкие тут люди.
   - Вы хорошо потрудились, - голос был сиплым и зыбким. - К сожалению, придется еще. Но я повторю обещание - каждый... - господин Нара не договорил, согнулся, закашлялся и повалился на бок.
  
  
   **
  
  
   Снег с ветвей сосен мягко падал на всадника и его коня, добавлял пушистости оторочке капюшона, оттенял черноту волос. Кайто ехал медленно, наслаждаясь тишиной зимнего леса - недолго ему осталось быть таким, скоро сугробы посереют и опадут, появятся проталины. Лицо юноши разрумянилось от мороза, он, нечасто любовавшийся природой, сейчас удивлялся, как красивы деревья зимой.
   Поехал без сопровождающих; рассудил - ему, одному из лучших всадников провинции, проще будет добраться до нужного места и вернуться, никого не сажая себе на хвост. И не будет ненужных свидетелей.
   Сорока взлетела, осыпалась снежная пыль с ветки. Кайто сперва вздрогнул, потом поглядел птице вслед: хороша она все-таки, особенно зимой, черно-белая, как снег и темные стволы, и немного зеленого и синего отлива - как раз хвоя и тени. Но все-таки не хватает чего-то яркого, правы столичные модники, любящие по зиме носить красное. Хотя и его одежда хорошо смотрится в снежном лесу. Приосанился: жаль, не видит никто, а ведь картина достойна кисти художника: в глуши - всадник на великолепном гнедом, голубая куртка поблескивает вышивкой...
   По правде сказать, никакая это не глушь, так, лесок в предместье, через который удобно срезать дорогу. Господин Кэраи Таэна никак не минует селения Сон, от него самый короткий путь к городским воротам, а к селению сходятся другие дороги. Судя по обрывку письма, он должен быть там сегодня-завтра. Если вдруг чудом уже уехал, Кайто нагонит в пути. Нет - подождет.
   Облачко закрыло солнце, будто огромный зверь лапой. Юноша опасливо оглянулся , неуютно стало. Все-таки впервые в лесу один. День, да... но, возможно, он погорячился, не взяв ни одного провожатого. Как неприятно, будто следит кто из-за частокола сосновых стволов. Кайто завертел головой, затем осознал, что лошадь тоже испугана. Снова проглянуло солнце; страх не уходил. Но разбойников тут, в предместьях, не может быть. Люди Макори свое дело знают.
   Лоб стал влажным, несмотря на морозец, сердце сдавило.
   - Пошел, чего ползешь! - ударом направил коня в галоп. Прикинул, сколько еще ехать по лесу: по всему выходило, не больше четверти часа. Кто только прокладывал эту тропинку, не могли попрямее...
   Черное птичье тело разорвало воздух перед мордой коня, тот вскинулся на дыбы, заржал. Кайто почувствовал, что летит. "Ладно хоть стременем не зацепился", мелькнула мысль. Потом был снег, облепивший лицо, и острая боль.
  
   Очнулся, спиной ощутив жесткое, видно, камни и корни. Снег в овражке спас его при падении, но очень болела нога. Попытался сесть, в голове и колене словно разлетелся на части куст чертополоха. Лошади видно не было, Кайто ей посвистел, но без толку. Приподнявшись на локте, все-таки осмотрелся. Все тихо и мирно, потемнели деревья, закатное золото в воздухе, синие и золотые полосы на снегу... Провалялся тут не менее часа, спасибо, что не замерз. Крикнул раз, другой, третий, громче и громче - небольшой ведь лесок, люди должны быть недалеко. Никто не отзывался на голос. К боли немного привык, начало наползать неприятное чувство - и вправду один. Кричи, не кричи... Снова страх потянулся тонкими прозрачными пальцами.
   Конечно, Кайто найдут, всю провинцию поставят на уши, но... холодно ведь. Если бы лето... Скоро стемнеет, стволы придвинутся, протянут колючие лапы...
   Человек показался возле оврага. Сперва подумал - охотник, если судить по одежде. Серая куртка, полоса серого меха на капюшоне. Юноша радостно вскрикнул, хоть и вышел какой-то писк: надорвал голос. Потом разглядел лицо; несмотря на мороз, бросило в жар.
   - Ты!
   Человек наверху не ответил, он, похоже, решал, как лучше спуститься. Наспех прочитанная молитва не помогла - не развеялся, не направился прочь. У Кайто плыли перед глазами разноцветные пятна, и мысли были такими же пятнами. Смотрел на фигуру у края напряженно, как на подползающую змею, подмечал мелочи. Этот, наверху, не походил на призрака или мертвеца. Убрал ветку со своего пути - та хрустнула, стряхнул опавшие на плечо снежные хлопья. Вот и капюшон соскользнул, выбилась на волю длинная прядь. Вспомнилось - слухи ходили, что Энори видели не то в Осорэи, не то в предместьях, как обычного смертного видели. Что же, все ложь? Но зачем? А, он всегда был мутным типом!
   - Эй! - хрипло позвал Кайто. Все равно его уже заметили. - Помоги же!
   Энори, не отвечая, прошел к самому краю оврага, сел на выступающий корень, подогнув ногу, и молча смотрел на юношу.
   - Это... ты? - спросил тот с замиранием сердца.
   - Да, я.
   - Ты ведь...
   - Нет, я живой.
   - Слава Заступнице... - острая боль вновь прострелила, едва шевельнулся. - Послушай, мне больно!
   Но бывший товарищ не двигался. Кайто не мог даже злиться - сил едва хватило, чтобы приподняться, вглядеться в сидящего.
   - Ну что мне, тебя умолять?
   - Нет... помнишь, ты гордился тем, что мог перескочить через широкий овраг? Но не через все препятствия стоит пытаться прыгать.
   - Ты что, вспомнил про тот мой вызов? Нашел время счеты сводить! - вскинулся Кайто. Но голос предательски дрогнул, и юноша, откинув гордость, вновь стал просить о помощи.
   - Ты зря поехал, - слова звучали тускло, безжизненно. - Ничто не угрожало Кэраи, предложение напасть сочли глупым - пусть лучше братья сами перегрызутся между собой.
   - Но откуда... - ужас запустил под куртку уже не пальцы - зубы.
   - Незачем все, - тихо ответил Энори, и шагнул с обрыва. Кайто охнул - но бывший приятель не упал, скорее, слетел вниз, будто к невзрачной охотничьей куртке приросли невидимые крылья.
   - Что ты... - начал было Кайто, и задохнулся. Мелькнула мысль, что он рано обрадовался, и рано причислил товарища к миру живых.
   - Я могу дать тебе только совет. Не смотри.
   Лицо его окутало слабое сияние, и Кайто вскрикнул. Зажмурился, когда понял, что за знак проступил на лбу Энори, еще надеясь спастись - так ребенок прячется, закрывая глаза.
  
  
   Глава
  
  
   Три-четыре века назад, когда страна была пестрой, сшитой из лоскутов, как одежда последнего бедняка, предки Таэна клочок за клочком отвоевывали эту землю. Потом они стали подлинной силой, но продвинуться на юг не пытались, их устраивали горные леса. Отодвинув давних противников, Дом Нэйта, на вторые роли, всегда верны были трону. Но сам трон оказался не верен им.
   Только никогда не было в семье раскола, даже в неспокойные древние времена, не бывало, чтобы один брат пошел войной на другого или предал его, или хоть радовался его неудачам. Неважно, политики дело касалось, войны или женщин. Это был ствол огромного кедра, в противовес мелким сосенкам, порознь растущим вокруг. Но зараза подточила ствол изнутри.
   Тагари никогда не слушал советов о том, что касалось близких - если они, в свою очередь, не исходили от таких же родных людей. Не собирался делать этого и сейчас. Проявлять снисхождение тоже не собирался.
  
  
   Новости меж домами братьев разносились быстро.
   Его предупреждали - и помощники, которые все это время бессильно следили, как валун катится в пропасть, и даже слуги, хотя их мнения не спрашивал. Предупреждают - в расчете на что? На просьбы о прощении за самодеятельность? Не Кэраи довел провинцию до состояния "дунь, и развалится", за все эти годы. Все со всеми грызутся. Братец уперся, как бык рогами в стену, не желал слушать разумных доводов. Сидел в своих крепостях, и даже в делах вооружения позволил себя обвести вокруг пальца. И это пока Кэраи пытался добыть ему войско. Теперь бесится, что никому нельзя верить. Вовремя до него дошло, ничего не скажешь.
   Ариму, который с начала поездки в Мелен от господина почти не отходил, тревожился за двоих. Никогда не страдал отсутствием аппетита, а теперь, оказавшись наконец в желанных стенах дома, ни крошки не проглотил с момента, как шагнул за порог.
   - Он зол, как сотня демонов, как бы чего не вышло.
   - И что он сделает? - Кэраи добавил успокоительно: - Это мой брат, не запамятовал?
   - Но все, даже вы, господин, его подчинения.
   - А он - подданный Золотого Дома. И если Тагари об этом забыл, я напомню.
   - Не играйте с огнем!
   - Не до игр.
   Лицо у Ариму было - словно хотел головой о стену побиться. Это неожиданно развеселило. А в самом деле, что ты мне скажешь, дорогой брат? Говорить ты не мастер. Не за саблю же схватишься. Это хорошо против безродных, таких, как Энори...
   Веселье будто рукой сняло.
   - Вели приготовить Рубина. И пусть принесут что-нибудь подобающее надеть, ты мои предпочтения знаешь. А я пока... еще раз обдумаю, что к чему, - добавил, единственно из желания убрать из глаз доверенного слуги это встревоженное несчастное выражение.
  
  
   Охранники у ворот посмотрели на всадника странно, как и конюх, принимавший поводья. Любопытное чувство, приехать в дом, где вырос и где тебе теперь так не рады. Проводили Кэраи на сей раз не в покои брата, а в комнату для приемов. Как чужого - спасибо хоть не на заднем дворе дожидаться пришлось. Генерал уже был там - в кресле на возвышении, от малиновых стен и занавесей на лицо падал отсвет.
   Всего-то месяц прошел, а как переменился Тагари. Неожиданно чертами он стал очень похож на отца, только отец никогда не смотрел так на сыновей - никогда, пусть те даже отчаянно провинились.
   - Ну, добро пожаловать, раз соизволил вернуться.
   Глухо голос звучал, а ведь зал был специально построен, чтобы придавать глубину и величие словам говорящего с этого кресла. Справа от него, немного сзади, на лакированной черной подставке стоял меч основателя Дома. Прямой, широкий, тусклый, и тяжелый даже на вид. Такими давно не сражаются. В детстве Кэраи опасался даже стоять рядом - хоть не был склонен к фантазиям, слишком хорошо представлял, какие удары наносит подобное оружие в сильных руках.
   Брат, не дождавшись ответа, продолжил:
   - Я сам позвал тебя на помощь - не мне, но Хинаи. Если бы знал, что ты поведешь двойную игру! А ведь мог догадаться - хорошему, в том числе верности, не учат в Столице.
   Интересно, кто здесь в отсутствие Кэраи слагал такие песни. Много кто мог, и Тори Аэмара не из последних ... Но был готов к тому, что это случится, жаль только, именно сейчас.
   Тагари еще не знает про письмо якобы от имени его самого. И рассказывать об этом будет только полный болван - раз уж оно все равно не пригодилось. Письмо осталось там, в Мелен, оттуда можно не опасаться расспросов.
   - С этого дня ты больше не вхож в палаты управления.
   - Не сходи с ума, - Кэраи не выдержал, хотя намеревался молчать, пока брат не выговорится. - И на кого ты собираешься опираться? Айю теперь ведь тоже не доверяешь...
   - Мне предатели у дел не нужны, - отчеканил тот, приподнимаясь, будто готов был применением силы подкрепить сказанное.
   - Хочешь обеспечить свободу действий всем противникам Дома? И не только им - и все мелкие крысы ринутся к кормушке, чтобы успеть хотя бы кусок ухватить. Я же своей семье не враг.
   Лицо брата, и так смуглое от солнца и ветров, стало темно-серым, каждая черточка заострилась и потяжелела. А ведь он предпочел бы мою смерть, осознал Кэраи. Там, в Мелен. Или чтобы по дороге убили. Не сам, нет, упаси Сущий. Просто... отомстить за меня - это понятно и правильно. А что делать сейчас?
   Не хотелось больше смотреть в это чужое лицо. Отошел к окну, сел в стоящее там кресло. Весь злой задор схлынул, как не было.
   - Уезжай, - сказал брат, не поднимаясь. - Просто собирайся и уезжай. Наверняка сумеешь отыскать себе хорошее место, у таких, как ты, всегда найдется, за чью руку ухватиться в трудный момент.
   - И как же быстро ты хочешь, чтобы я покинул провинцию?
   - Не в день, не в два - я не хочу скандала и сплетен...
   - Скандал ты уже устроил. Последний конюх знает о наших делах.
   Кэраи прикрыл глаза. Там, за сомкнутыми веками, был целый мир. Любой на выбор. В Мелен он представлял себе дом. Сейчас... может, представить тот кладбищенский сад с ивами?
   Голос прозвучал ближе - над самым ухом, сгустился:
   - Если не желаешь, чтобы я арестовал тебя за измену...
   - О Небо, - Кэраи сам не заметил, как оказался на ногах. - Я всегда знал, что ты не слишком гибок умом, но не подозревал, что ты идиот!
   Только когда последний звук замер, осознал, что выкрикнул эти слова. Близко-близко стояли. Кажется, такая горячность слегка выбила почву из-под ног у Тагари. Он не привык, что кричат на него, да еще и младший, с малых лет славившийся своей выдержкой.
   - Я никуда не уеду.
   - Неделя, - помолчав, сказал генерал. - Ну хорошо, две. Предоставишь мне доказательства, что ты здесь ни при чем, во всех случаях, или я... не знаю, как поступлю. Но от дел отстраню точно.
   И эти две недели тебе будут со всех сторон петь в уши, что именно сейчас я особо старательно интригую и заметаю следы. Наверняка за мной выстроится целый хвост шпионов, причем от брата солидная часть. Надеюсь, хоть шпионы честные попадутся, не станут выдумывать.
   Без разницы.
  
  
  
   Дома стражники у ворот сообщили - его дожидался господин Айю. Еще не виделись с ним; через мальчика-посыльного он передавал приветствия и каялся, что не явился сразу, что не в силах оторваться от затеянной полной проверки. Подробно написал обо всем, винясь и готовый принять отставку, и, может быть, ссылку. Кэраи тогда решил ему не мешать, все равно не он эту проверку начал, и глупо влезать под конец. А вина... Айю хоть верный и честный.
   Ариму сидел на полу внутри у самого входа в дом, и, похоже, придремал - вскочил на ноги, заслышав шаги.
   - Кого это ты тут изображаешь? Учишься просить подаяние? - удивленно спросил Кэраи. Тот шутки не принял, лицо пошло пятнами:
   - Господин, госпожа Истэ прибыла в Хинаи. Бывшая служанка получила письмо... Сама Истэ где-то неподалеку.
   Кэраи крепко выругался прежде чем сообразил, что сказал, понял лишь по вытаращенным глазам слуги.
   - Этого еще не хватало... Зачем?!
   Ариму виновато развел руками.
   - Тагари знает?
   - Нет, господин мой. Только ваши люди.
   - Ну конечно, доблестный наш генерал всех лазутчиков, видно, направил за мной... Идем. - По дороге спросил: - Где она остановилась, виделась с кем-нибудь?
   - Я не уверен, - прокашлялся вестник, и тон его стал еще более виноватым: - Один из наших шпионов донес, что ее видели в предместье Осорэи, в повозке ехала. Но городская стража ничего не может сказать, похожая женщина у ворот то ли не появлялась, то ли ее не заметили среди прочих.
   - Надеюсь, сейчас на воротах дежурят?
   - Конечно, мой господин. Если она не призрак, ее задержат.
  
   Войдя в дом, Кэраи направился не туда, где ждал Айю. Если показаться прямо сейчас, в таком состоянии, тот навоображает невесть чего, например, что вражеское войско уже здесь, в коридорах. Зашел сперва в библиотеку, множество дремавших в шкафах футляров с книгами успокаивали, в них было столько мыслей и жизней, чужих забот, что о своих неловко и вспоминать...
   Едва не сбил локтем подсвечник, отклонился в самый последний миг - и со столика чуть не полетел свиток, Ариму успел его подхватить.
   - Да что с вами?!
   - Ничего, - заставил себя сесть, сцепил пальцы. - Просто не люблю того, чего не понимаю. Она знала, что возвращаться ей смертельно опасно. Зачем тогда? В запоздалую любовь к сыну не верю. Как бы то ни было, она пока не явилась к родителям или другой родне, и сюда не пожаловала. Сущий и демоны, это костер возле стога сена! Для всей провинции она мертва, эта примерная мать и любящая жена! А уж для Тагари...
   - Тогда, может быть... - слуга наклонился к самому уху Кэраи, проговорил еле слышно: - Чтобы не поднялась буря, пресечь ее в самом начале...
   - Прекрати, Ариму. Убийца нашелся. Сейчас все может вызвать эту бурю, любой скатившийся камешек приведет к лавине. Просто приведите их сразу ко мне.
   Тот, казалось, заколебался:
   - Я не то что бы... Но вы так не любите госпожу Истэ...
   - Жена, покинувшая мужа - позор на обоих, но еще полбеды. А мать, бросившая младенца?
   ...Что отец, тогда живой еще, что Кэраи ту женщину из Нижнего дома бы притащили, даже без помощи Энори, разве что позже... но Тагари сказал - пусть идет, куда хочет. Такая вот доброта. Зато враги трепещут при одном упоминании его имени. Знать бы...
   Поднялся, подошел к двери - и откинулся к стене, постоял так. Чудовищно захотелось спать - проклятый дурман до сих пор напоминал о себе приступами слабости. Пробормотал, скорее для себя, но не против был, если и слуга услышит:
   - Я совсем не буду против каких-нибудь приятных неожиданностей. Для разнообразия.
  
  
   Воистину, день этот был черным. Айю тоже принес вести неутешительные - Аори Нара тяжело болен. Еле живого привезли из Срединной, как когда-то из тех же мест - младшего сына. Все силы положил на то, чтобы исправить беду с оружием - и вот, надорвался.
   - Точно ли из-за этого?
   - Знать бы. Лекари говорят - плохо. Я не сумел с ним толком поговорить. Слаб... Он все твердил о заговоре, верно, о поставках и тех бумагах. Но вот сумел ли Аори Нара что-нибудь еще разузнать, загадка...
   - Он ничего не рассказал сыну?
   - Нет. По словам Рииши, отец не придал серьезного значения болезни, ждал вас, верил, что скоро вернетесь. А пока все силы бросил на работу своих оружейных. Считал, второй раз заговорщики не сумеют сыграть такую же партию...
   Айю вскоре ушел, сокрушенный, не услышав ни слова осуждения, ему и не надо было - все уже давно сказал себе сам.
   Хозяин дома окликнул Ариму:
   - Перестань прятаться за дверной створкой, иди сюда.
   - Я всего лишь хотел... - начал тот.
   - Перестань. Тебе я прощу подслушивание. Только, прошу, без самодеятельности по итогам. Что ты понял?
   - Все плохо, - немедленно отозвался слуга.
   - Да ты мудрец!
   - Тогда, если позволите, - Ариму тронул языком губы, словно опасаясь говорить. - Господин Айю не прав, как не прав и господин Нара. Они зря думают, что теперь никто не рискнет... если и впрямь сравнить с игрой на доске, я бы атаковал сейчас. Противник ведь думает, что я напуган и собираюсь с мыслями.
   Кэраи походил взад и вперед по комнате, хмуро сказал:
   - А у меня теперь связаны руки. Тагари надеется, что я уеду, но, может быть, остынет и передумает. Только если я начну что-либо всерьез предпринимать, все вспыхнет по-новой... И тут еще эта женщина...
   - Что будете делать?
   - Искать. Айю закончил проверку, теперь я начну свою.
  
  
   **
  
   Мелькнули в воздухе крапчатые крылья, по земле метнулся огненный росчерк. Птице не мешал кустарник на склоне холма: ястреб преследовал молодую лису.
   - Уйдет, - сказал темнолицый охотник, с сожалением глядя на обоих хищников. - Но какой злой и жадный. Не по нему добыча, так нет же!
   Он держал палку с перекладиной, на ней перевозили птицу: слишком велика, тяжела для руки. Гигант среди ястребов.
   - Уйдет, - согласился У-Шен. У молодого военачальника глаза были злыми, веселыми, шапка и куртка из белого меха. Лисица шмыгнула в нору; ястреб, раздосадованный, поднялся выше холма.
   - Позови его.
   Рухэйи засвистел; словно на этот свист откликаясь, с другой стороны холма вынырнул всадник на приземистой мохнатой лошадке. Протянул У-Шену сложенный кусочек полотна. Тот развернул, скользнул взглядом по кривоватым строчкам.
   - От Мэнго...
   Досадливо поморщился, скомкал послание.
   - Не верю, - сказал молодой человек подъехавшему спутнику. - Мэнго хитер, но и старый лис в капкан попадает. Нас бы туда же не затянул...
   - Что там? - спутник глазами указал на письмо.
   - Выступать скоро. Готово все. Говорит, жди сигнала. Но горы будут непроходимы еще около месяца. Потеряем людей. А, чтоб им всем... если ловушка, мы не оправимся долго. Этот оленерогий посол не достоин доверия.
   Ястреб кружил над поляной.
  
  
   **
  
   Лайэнэ была уже одета, готовилась выходить, но висок будто прошило иглой. Головная боль всегда некстати, хоть и учили преодолевать себя в любом состоянии. С порога вернулась к столику, порылась в одном из ящичков - еще оставались мятные шарики, приготовленные служанкой. Задела тыльной стороной ладони что-то холодное, потянулась достать - и вздрогнула, отдернула руку, будто большого паука обнаружила. Медленно, пересиливая себя, достала. Застежка. Подарок Энори, давний, еще начала знакомства...
   Думала, что продала все, о нем напоминавшее - что еще оставалось, ушло на помощь Лиани. А вот, затерялась вещица. Серебряная, с виду недорогая, не бросилась в глаза. А работа красивая - ракушка среди волн. Похоже на узор одного из ее платьев. Нашел такую случайно или велел ювелиру сделать?
   А ведь сейчас можно было бы и спросить, да...
   Со вздохом сжала застежку в руке. Просто металл, никакого ужаса или ненависти больше не вызывает.
   Сейчас другое тревожит - что происходит в Храмовой Лощине. Она уверена в своем соглядатае, но возможностей у него мало. Вот если уговорить следить и монахов... Но это может сделать только один человек.
  
  
   Застала его не дома - в казначействе, он сейчас из палат управления не выбирался. Женщину из квартала развлечений туда в жизни бы не пропустили саму по себе, пришлось уговаривать охранника и одного из секретарей передать просьбу. Вновь повезло - пригласили внутрь, в длинную скучную комнату для просителей.
   Кэраи нескоро, но вышел. Сидела, ждала, любопытные взгляды вызывали одно равнодушие - а ведь то один, то другой чиновник подглядывали в дверную щель, то якобы невзначай быстро-быстро проходили по залу. Раньше бы гадала, что все они думают.
   Вышел, собранный, холодный, как последний месяц зимы. Изменился - напряженное лицо, усталое, и вроде нездоровится ко всему прочему. Сторонний человек не заметит: очень старается не показывать уязвимости.
   - Снова ты... С чем на сей раз? - тронул застежку у горла, похоже, бездумно. Будто что шею сдавило.
   Лайэнэ быстро поднялась, поклонилась.
   - Идем, - провел ее в маленькую комнатку сбоку, там никого не было. - Я слушаю.
   - Мы разговаривали с... - запнулась - неуместно прозвучит имя здесь, среди бесконечных бумаг и чиновников, таких же одинаковых и бесчисленных. - Тем, из-за кого я приходила раньше. Разговаривали о Тайрену. Он... по-прежнему интересует... его.
   Тяжелый взгляд, под таким головы не поднимешь. И опять этот жест.
   - Я отослал мальчика, что ты еще хочешь? - спросил, явно сдерживая раздражение. Со стороны не заметить, но ее учили. - Думаешь, Энори проникнет в храмовый комплекс? Он, по-твоему, всемогущий?
   - Нет, он туда не войдет. Но ребенка можно выманить.
   - И об этом я думал. За Тайрену смотрят и не выпустят никуда.
   - Дети очень шустрые и умеют уходить от надзора.
   - Дворовые сорванцы, но не болезненные из богатого дома.
   - За нами, девочками, тоже был сильный надзор, и мы ухитрялись...
   - С него глаз не спустят и не выпустят с территории храма. И не дадут подойти к нему никому чужому вдобавок. Довольна?
   Лайэнэ замялась на миг, и Кэраи тут же заметил ее сомнение. Думала, велит уходить, но он все еще сдерживался, он спросил:
   - Я понял твой страх и услышал твои слова. Можешь объяснить внятно, чего ты еще хочешь?
   - Если вы поговорите с настоятелем, объяснив ему всё...
   - А настоятель мне ответит, что ни одна нечисть не сможет проникнуть в храм, и предложит сделать для мальчика ровно то, что уже предложил я, разве что молитв побольше прочтет, - в голосе Кэраи все еще звучало раздражение, но ей почудилась и насмешка. - Это всё?
   Собрать мысли воедино не удавалось.
   - Я не знаю, что еще сказать... Я уже просила поверить мне, но о такой вере, от сердца, не просят, она или есть, или нет. Именно вы, а не я, слабая глупая женщина, сможете понять, куда и как он захочет ударить. А он не простит, и вы, и я это знаем.
   - С чего ты взяла, что он опасен для мальчика? Все же Тайрену он можно сказать воспитывал, наверное, и любил, - в голосе Кэраи Лайэнэ почудились нехорошие нотки, словно вопрос был с подтекстом.
   - На это, господин, мне нечего ответить.
   - А он тебе не говорил, с чего бы вообще решил поселиться в городе? - вскользь спросил Кэраи, и сам себя оборвал. - Хотя это уже неважно...
   Разговор был окончен, настаивать на продолжении не стоило. Каким бы вежливым ни был человек перед ней, он опасен. Да еще и натянут, как струна, мало ли что может ее оборвать. Нет ему сейчас дела до племянника, долг исполнен, чего еще больше?
   Лайэнэ низко поклонилась. И без того злоупотребила терпением.
   - Подожди, - Кэраи удержал ее, чуть коснувшись рукава. - Ты очень испугана. Весь дом увешала амулетами? Я дам тебе охрану, если хочешь.
   - О, нет, благодарю вас, но нет, - краешком губ улыбнулась Лайэнэ. - Разве что пару монахов, но они и я несовместимы, а мимо остальных он пройдет легко, если захочет.
   Вновь поклонилась. Не поворачиваясь спиной, шагнула к порогу.
  
   В ушах зазвучали слова, голос, который мечтала бы позабыть; и слова эти были несправедливы и ядовиты:
   "Так хочешь защитить мальчика... Но тянется он - ко мне, а не к родному отцу. От того за всю жизнь не услышал доброго слова. И от господина Кэраи слышал лишь то, что помогло бы завоевать доверие, Тайрену же наследник Дома. Эти люди даже не знают, какой он и на что способен. Разве им был нужен сам мальчик?"
  
  
   Глава
  
  
   Оюми проснулся от стука в дверь - гонец доставил письмо. Это было... любопытно, а то и тревожно. Кому он нужен зимой в загородном поместье? Разве что плохо с отцом...
   На письме не стояло печати. Нехорошо стало. Среди ночи является вестник...
   Оюми поспешно развернул сложенный трубочкой лист бумаги.
   - Что-то с господином Ичи? - встревоженная жена, придерживая наспех запахнутое ночное одеяние, стояла в дверях.
   - Нет, не с отцом. Это... касается Истэ. Сестры...
   - Но она же... мертва...
   - Прочти, - подал жене листок. Пробежав глазами по строчкам, она спросила неуверенно:
   - Ты поедешь? Сам знаешь, сейчас неспокойно, и эти слухи...
   - Вот эта встреча их и развеет. Ты же не думаешь, будто я не смогу узнать сестру?
   Подумав, добавил:
   - Поеду к мосту через Черный ручей, так будет вернее всего. Она как раз доберется.
   - Ночью поедешь?
   - Уже скоро рассвет.
   Женщина подошла к мужу, положила ладонь на его руку, худую, привыкшую не к сабле, а к кисти:
   - Мне так жаль. Снова пойдут разговоры, так хотелось про это забыть...
   Оюми уже собрался, чересчур поспешно - жене пришлось поправлять ему воротник и перевязывать пояс; уже на пороге неуверенно обернулся:
   - Ты не веришь, что она может быть жива?
   - Нет, не верю, - женщина покачала головой. - Ты ее очень любил, я знаю, но столько лет... ее оплакала вся Хинаи, зачем бы нам всем так долго лгали?
   - Я ее очень любил, хоть мы были такими разными, - он приложил палец ко лбу, как всегда при глубоких раздумьях: - Но Истэ уродилась отчаянной... мне казалось, они подходят друг другу. И все же когда речь идет о моей сестре, я ни в чем не уверен.
   - Не дай себя провести, - повторила жена.
   - Об этом не беспокойся...
  
  
   **
  
   Теплая, слишком тяжелая юбка краем обмела ступени, бесшумно - это шелковые ткани шуршали бы. Жаль, что дорожная одежда ее не столь хороша, как зимние наряды городских модниц, Истэ не хотела бы показаться брату нуждающейся. Качнула головой - зато хороша прическа, первое, что красит женщину.
   Нет, чепуха, не о том она думает... о главном думать не хочется.
   Спустилась во двор, оглянулась - ни звука, ни огонька в доме, а небо еще пепельно-серое. Как тут обманчиво-мирно. К тому времени, как доберется до города, совсем рассветет. Дочери спали; как их оставить?! Уже были две встречи, и каждый раз сердце переворачивалось, тяжелело - не в последний ли раз видит? Энори привел старую женщину с добрым лицом, верно, какую-то няньку. Она в общем понравилась бы Истэ, в другое время - сейчас и сама Опора-Ахэрээну не пришлась бы по душе.
   Хмурые носильщики ждали, не слишком аккуратно одетые, всклокоченные, может, и вовсе бродяги, нанятые за гроши. Хотя вряд ли завезут в дурное место - для этого не стоило все это затевать.
   Но вот дочери...
  
   Миновали один квартал предместья, перед вторым скучала обычная стража. За их спинами вдалеке виднелись городские стены, вот уж куда не надо пока. Мимо Истэ по дороге тек ручеек народа, чаще с большими корзинами за плечами - собирались что-то продать. Одни оживленно болтали с попутчиками, другие шагали хмурые, но такие уверенные.
   Истэ же не дышала, пока проезжали мимо стражников, и не запомнила, что сказал им главный среди ее носильщиков. Натянуто улыбнулась, когда с беглой проверкой глянули внутрь. Ничего интересного - простой дощатый короб, грубо покрашенный, в таких ездят дочери и жены мелких чиновников или бедных торговцев.
   Стража позади... можно выдохнуть.
   - Стойте.
   Снова остановилось дыхание.
  
  
  
   Она почти не сомневалась, чьи люди ее задержали, хотя Энори говорил, что его нет сейчас в городе. С легким злорадством подумала - и он не всеведущ! - еще бы ее судьба не зависела от этой ошибки.
   Отчаянно размышляла, вертела кольца на пальцах; что бы такого сказать? По закону она преступница, но Тагари дал им уехать, хоть и запретив возвращаться. Лишь бы увидеть его, она сумеет уговорить. Про ее встречи с другими узнают наверняка, но тут ответ легкий: искала способ.
   Простые деревянные заборы сменились нарядными крашеными, затем начались каменные ограждения, сухие плети дикого винограда, вьюнок и плющ обвивали их, мрачно зеленели туя и можжевельник. Добрались до богатых кварталов. Тут возникла небольшая заминка в пути: на одной из небольших площадей собрался народ. Ритмичный металлический звон, рокот небольших барабанчиков, голоса. Истэ невольно выглянула в окно. Так и есть, представление. Верно, какая-то модная сейчас труппа, из дорогих - простонародье сюда не впустят, для них площадки попроще.
   Девочки-танцовщицы, видно, еще ученицы, кружились, и с ними кружились розово-алые юбки, на снегу - как цветы. И такие же уязвимые артистки были с виду, легко одетые, но, похоже не мерзли. Блестящие ножи с алыми кистями на рукояти взлетали слаженно, звенели бубенчики. Зрители были довольны, и сидевшие сбоку две женщины в черном и красном - наставницы, видимо - тоже кивали одобрительно.
   Танцовщицы порхали, будто не люди - куклы на ниточках, которым не обязательно стоять на земле. Истэ на миг ощутила и себя такой куклой, даже заболело запястье, словно врезалась в него нитка или веревка. Откинулась внутрь носилок, но слышала музыку все время, пока огибали площадку.
   Девочки танцевали.
  
  
   Высокий человек с неприятным рябым лицом помог ей выбраться наружу, провел по ступеням в полузабытый дом-ракушку. Плечом ощущала незримое присутствие стража. Малиновая повязка на голове, знак - рысь... Так и не научилась считать его своим, и, выходит, правильно.
   На щеках ее и на лбу кожу стянуло - обветрела в дороге. Лишь бы не покраснела, несмотря на осветляющие притирания. Решит еще, что кровь бросилась в лицо от стыда или страха.
   Провожатый мельком глянул на нее и велел глубже надвинуть капюшон, она поколебалась, но исполнила.
   Дверь отворил смутно знакомый мужчина... эти совиные глаза, рыжеватые волосы... напряглась, но он смотрел равнодушно, и равнодушие это не казалось деланным.
   Встречные слуги слегка кланялись Истэ, как незнакомой гостье, чье положение непонятно. Да, ее здесь не признали... может и к лучшему.
  
  
   Еще одна встреча, опять с человеком, которого рада бы вовсе не видеть. Знала - он не любит ее, никогда ей не доверял. Даже на свадьбе брата смотрел на невесту так, словно хотел вмешаться и немедленно прекратить обряд. Совсем молодой был тогда, а глаза уже ледяные.
   Если бы он не уехал, остался в Хинаи, вряд ли Истэ удался бы побег. Почему-то кажется, ни до какого побега просто бы не дошло, он бы избавился от жены старшего брата раньше. Нет, не обязательно убивать, но можно так опозорить, что в самой захудалой хижине не позволят ступить на порог. Он бы нашел, как, и был бы этому рад.
   Вдохнула глубже, задержала дыхание - издевка судьбы, в этом доме пахнет полынью и чабрецом, волей и ее, Истэ, юностью - выросла в загородном поместье...
   ...А может, она все это придумала - после того, как ее предал воспитанник, как повинуясь непонятному зову она вернулась на родину и оказалась в ловушке. Теперь вот смотрит в это ледяное лицо, полное ненависти, и кажется - так было всегда.
   А Энори иначе смотрел, ему-то с чего ненавидеть Истэ...
   Воистину, в эту поездку ей выпало не только вспоминать старое, но и удивляться новому. Сперва Энори, теперь вот Кэраи. В отличие от лесного найденыша, он изменился не так уж сильно, но словно всю душу выстудили у него зимние ветры. А ее страх понемногу сменялся злостью. Наваждение сюда привело, что же себя обманывать, - злая чужая сила; но теперь она просто обязана победить. Теряться нельзя, и нельзя быть робкой. Ради своих дочерей. Если погибнет мать, их в лучшем случае - если весьма повезет - ждет судьба тех танцовщиц.
  
   А Кэраи хорошо устроился, ей самой в прежние годы дом-ракушка нравился куда больше неуклюжего, массивного родового гнезда Таэна. Преувеличенно-напоказ осмотрелась, лишь бы не встречаться взглядом с хозяином. Неторопливо повернулась к окну, держась прямо - он не должен заметить ее страх. Запоздало сообразила - решит, что она лжет и прячет глаза, тогда посмотрела прямо на него с холодной улыбкой - дружелюбию все равно не поверит. Провела пальцем по головкам цветов - высокий букет из неизвестных ей бессмертников был сухим, ничем не пах.
   - Все такая же щеголиха, - сказал Кэраи, и ей почудилась насмешка в голосе. Поняла, убрала руку быстрее, чем успела подумать. Заметил дешевые кольца... Но что делать, если без них руки кажутся неухоженными, а те немногие дорогие, что были, не стоило брать в дальний путь?
   - Зачем ты приехала?
   - К сыну. И не поднимай бровь, я все-таки мать.
   Он может знать и про моих дочерей, подумала запоздало. Тогда все погибло, я буду воском в его руках.
   - Отойди от окна и сядь, - велел он.
   - Боишься, нарушу порядок в твоей комнате? Сразу видно, тут мало жизни. В снежном сугробе и то уютней. Будь у тебя дети...
   Она играла с огнем, но он не отозвался никак: то ли про девочек не знал, то ли решил ударить внезапно.
   Ожидаемые вопросы Кэраи, с кем она уже виделась, показались Истэ заданными лишь для вида - через своих людей он явно рассчитывал все разузнать быстрее. А вот кто помог ей устроиться и где, интересовало всерьез, и это уже было страшно. Уверенность, едва ли не надменность вновь показалась лучшей защитой:
   - Я могу многое рассказать, но не тебе. Будто не знаю, как у таких, как ты, делаются дела - виновным оказаться куда проще, чем оправданным.
   Вряд ли он посмеет что-то выведывать у нее силой. Хотя много воды утекло, и Кэраи не прежний, и она уже не первая дама провинции, защищенная своим положением. Но если вести себя униженно-робко, с ней и поступят, как с простой горожанкой.
  
  
   Свадьбу сыграли в конце месяца Хаши-Выдры, первого летнего. Невеста была бесспорно красивой, хоть Кэраи нравились девушки более утонченные. А жених... красавцем его от души не назвали бы, но выглядел он несомненно достойно, внушительно. Кровь поколений, правящих этой землей.
   Сильно пахло розами и левкоями, звенели височные золотые подвески невесты, переливались красно-белые свадебные одеяния молодоженов. Много добрых пожеланий звучало.
   Когда раскинули крашеные деревянные таблички, чтобы узнать, какая судьба ждет новобрачную, она так побледнела... А ведь в этой полушуточной забаве не было ни одного дурного знака. Ей выпала "любовь". Что выпало брату, Кэраи не помнил. Вскоре после этого он уехал в Столицу. А еще через два года сбежала сама Истэ. По взаимной любви.
   И вот стоит, как ни в чем не бывало, только дрожание пальцев выдает, что не так уж в себе уверена. Ах, да...Тагари тогда выпала "нежданная помощь". И даже, кажется, ясно теперь, кто был тем помощником.
  
  
  
   - Ты потеряла право войти в его дом, и брак ваш расторгнут.
   - Наш брак тебя не касается. Бывший или нет, но он мой бывший муж. Но я здесь не ради него. Я хочу видеть своего сына.
   - Обойдешься, - сказал Кэраи, не заботясь о вежливости.
   Сидящая напротив Истэ подперла кулачком подбородок, улыбнулась той ненавидяще-медовой улыбкой, которую так хорошо помнил Кэраи и насчет которой так долго заблуждался его брат:
   - Когда я видела тебя в последний раз, ты был еще почти мальчишкой, со столичным лоском и столичным же гонором, но все же в тени Тагари. Сейчас в тени оказался он - только понимает ли это? Пока рискует жизнью на границах, родной братец прибрал к рукам всю власть...
   Нет, она не подослана. Ничего не знает.
   - Я не собираюсь препираться с женщиной, - Кэраи поднялся. - Ты из этого дома не выйдешь, пока я не решу, что дальше.
   Заметил, как Истэ побледнела, а только что говорила так дерзко... чего же так испугало?
   - Даже если засадишь меня в самый глубокий подвал, есть люди, которые расскажут в городе, что я здесь. Вся ваша легенда рухнет.
   - Тебя первую завалит обломками.
   - Дай мне только увидеть мальчика. Я его мать! До меня дошли слухи, что его отправили на попечение монахов... и это первый Дом провинции? Больного ребенка убрали с глаз?
   - Что еще скажешь?
   - Ждешь, пока я наговорю себе на смертный приговор? - немного криво усмехнулась Истэ. Сразу будто десяток лет прибавила такой улыбкой.
   - Говори что угодно, это уже не имеет значения. Значит, ты приехала из соседней провинции, узнав о тяжелой судьбе маленького сына? И потому начала распускать слухи, назначать встречи?
   Молчит, глаза, как выражаются поэты, мечут молнии.
   - Ты же умная женщина, - сказал он почти примирительно. - Да, ты, допустим, могла раскаяться в том, что бросила ребенка, узнать, что его жизнь снова в опасности, еще чего-нибудь узнать... Но в этом случае ты понимала бы, что любые тайны играют против тебя... и против нашего Дома. Не веришь мне - обратилась бы сразу к отцу этого самого ребенка, раз он уже однажды тебя отпустил, да еще и с любовником, - сжал ладонь под столом, осознав, что начал повышать голос. Истэ дважды подавалась вперед, приоткрывала губы, словно желая опровергнуть его слова, но так и не произнесла ни слова.
   А может быть, лучше привести ее к брату? Тагари уже почти обвинил его в измене, в чем еще обвинит, в сговоре с бывшей женой? Ну уж нет, раз братец велел заниматься расследованием, вот и будет оно. Кто рассказал, кто и зачем ее вызвал... Хотя цель-то как раз понятна, поднять шума побольше, Тагари и без того с трудом понимает, что делает. И такой повод, просто подарок - услали больного наследника, может, хотят уморить. Самое то, что нужно после истории с Энори. Нет уж, пусть пока посидит под замком...
  
   Прическу Истэ украшали драгоценные шпильки с белым нефритом, золотые. Красивые: изогнувшиеся драконы. Тяжело им было держать густые локоны.
   - Ты забрала их с собой, когда убежала, - не спросил - сказал утвердительно. - Не по твоему нынешнему рангу этот камень и этот узор. Сними.
   Протянул руку; Истэ поколебалась, прикусила губу, и вынула шпильки. Не отдала в руку, бросила на пол.
   - Зря.
   Не глядя, отыскал в одном из ящичков стола маленький мешочек с золотыми монетами, положил на столешницу рядом с ней.
   - Возьми, как раз покроет их стоимость. Умрешь ты или нет, они не для тебя.
   Истэ глянула с ненавистью, придерживая волосы. Оставшиеся заколки не решалась вынуть - не хотела, видно, унизиться, окончательно предстать перед ним растрепой.
   - Если хочешь, я позову служанок, они помогут тебе с прической, - предложил равнодушно.
   Почему-то именно эти слова для Истэ стали последней каплей. Она разрыдалась.
  
  
   **
  
  
   Скоро все должно было измениться - о грядущей войне болтали уже судомойки и прачки. До Осорэи враги не дойдут даже при худшем исходе, на выручку подоспеют соседи - так говорили. Но беженцев будет много, бродяг, дешевой рабочей силы... воров и разбойников.
   - Научите меня защищаться, - просила она Энори. - Хотя бы глаза отвести.
   Только смеялся над ней.
   "Не понадобится..."
   Накануне половину ночи провел у нее, соседка спала мертвым сном. Это твоя сила? - спросила Айсу, Энори ответил с улыбкой - могла бы привыкнуть, это всего лишь травы. Сама же некогда помогала мне...
   Давно он не навещал ее дольше, чем на четверть часа: обменяться несколькими словами, отдать указания. И вот - пришел. В эту ночь ей было хорошо, как никогда в жизни, девушка почти позабыла, кто рядом с ней, больше не ощущала себя в ловушке. О соседке тоже позабыла напрочь, наверное, будь она мертвой, также не думала бы. А еще с Энори девушка не мерзла совсем, а ведь в обычные ночи и под одеялом стучала зубами. Сейчас же ледяной ветерок пробирался в щели, касался горячей кожи, и Айсу это нравилось.
   Когда раздался удар гонга, предвещающего рассвет, Энори велел собираться.
   - Далеко?
   - В предместье.
   - Но меня хватятся. И потом... вы поможете мне вернуться?
   - Я всегда тебе помогаю...
  
  
  
   Айсу привыкла уже выходить по ночам - но ни разу не покидала самого дома, не видела спящего города. Охранники у ворот скучали, без азарта играли во что-то настольное, устроившись в небольшой беседке. Ее со спутником, как и надеялась, не заметили. Дверь калитки легко отошла, пуста была улица. Сам город уже просыпался понемногу, и светлело: марево облаков затянуло небо, но лежащий повсюду снежок помогал одолеть темноту.
   Недалеко от ворот сонный человек держал за узду такую же сонную лошадь. Поедем верхом, поняла Айсу. Она побаивалась лошадей, в седле не сидела ни разу. Когда очутилась в нем, ощутила, как дышит большое животное, чуть подрагивают бока; согнулась, вцепилась в седло. Когда Энори оказался позади девушки, стало легче - он-то сумеет совладать с конем. Копыта негромко постукивали, снег приглушал звуки - никто из дома не проявил интереса к всадникам, проехавшим мимо ограды.
   Из города их выпустили свободно - ворота уже открылись, в город шли пока еще редкие путники, рабочие и торговцы-крестьяне с небольшими тележками, из города выезжали всадники-вестники с письмами, а также паломники выходили, направляясь в Храмовую Лощину.
   Айсу ни разу не была за стеной, она и город-то знала плохо, хоть родилась не в господском доме. Не очень удобно было сидеть, но любопытство все пересиливало, пока что готова была ехать хоть круглые сутки без остановок.
   - Около часа, - голос над ухом разбил ее мысли, как рыбка разбивает водную гладь, выпрыгивая наверх.
   В маленьком уединенном домике недалеко от обочины их встретила древняя с виду, полуслепая служанка с добрым лицом.
   - Больше ты не нужна, - сказал ей Энори. - Выходи к дороге, скоро тебя подберут, - вложил ей в руку холщовый мешочек: не то деньги там были, не то еще что.
   - Спасибо, добрый молодой господин, - прошелестела старуха, ковыляя, перебралась через порог, черным пятном заколыхалась на снежной дорожке.
   Айсу ощутила взгляд, направленный в спину, испуганно обернулась. Две девочки лет восьми стояли в дверях ближней комнаты, одинаковые, как половинки одной сливы, ухоженные, гладкие - балованные дочки. Держались за руки. Заулыбались, глядя поверх ее плеча; Айсу на миг подумала, что пришел кто-то, или та старая служанка - похоже, нянька - вернулась. Но нет, смотрели близняшки на ее спутника. А у него лицо было странным, так раздумывают, шагнуть ли на тонкий лед, или обойти лучше. Поманил девочек за собой - те охотно пошли, скрылся в глубине дома, дав Айсу знак ожидать.
   Надо же, подумала юная служанка. Видно, и впрямь он умеет с детьми... ведь маленький господин Тайрену был привязан к нему.
   Он вернулся один. Девушка рада была бы подслушать - частенько занималась этим в доме, но с ним... нет уж, себе дороже.
   Но спросила, когда вернулся:
   - Что вы хотите делать?
   - Ты, может быть, слышала сказки о том, как тори-ай, чтобы уничтожить, вселяют в какое-нибудь животное. Для обряда нужно дитя, только оно может позвать так, что нежить откликнется. Душа на душу - такой обмен я хочу провести. Ведь собака или иной зверь хороши тогда, когда хочешь избавиться от тори-ай... я же создам себе помощника.
   - Помощника?
   - Острозубая нежить куда опасней сабли или стрелы.
   - Вам для этого нужны девочки госпожи Истэ? - с опаской спросила Айсу.
   - Да.
   - Обе?
   - Хватило бы и одной, но... - Айсу почудилось сомнение в его голосе, а Энори уже заключил: - Пусть будут обе.
   - А в сказке... - девушка поколебалась, но спросила все-таки: - Я слышала разное. В некоторых дитя остается в живых, но во многих...
   - Тебя это не должно волновать.
   Прибавил задумчиво:
   - Пока я не увидел близнецов, я как-то не думал... Это ведь не просто два ребенка, их связь куда теснее, они почти одно целое. Да, я мог бы найти таких же и здесь, теперь и искать не надо.
   - А в чем моя роль?
   - Ты поможешь мне. В конце концов, их двое, с двумя испуганными детьми может быть очень непросто.
   Заметив, видно, что Айсу жаждет продолжения, улыбнулся краешком рта, совсем не так искренне, как обычно:
   - Пожелай мне удачи, что ли.
  
   Он велел Айсу зажечь огонь в очаге, и, когда оранжевые язычки заметались, охватили поленья, поднес руку к ним. Айсу ойкнула, чуть не ухватила его за рукав. А он, похоже, забыл про всех них, и про то, что затеял - улыбался пламени. Девушка ощутила что-то вроде гордости, глядя на Энори. Да, он вызывает страх, но... он с ней. Говорит откровенно, делится планами, просит помощи. И он красивый, как снежные духи. Только те боятся огня...
   Закрыл ставни единственного окна, опустил занавеску - темно было бы, если б не пламя.
   - Что это? - Айсу, осмелев, достала из сумки легкий сверток. В нем что-то сухо хрустнуло, похоже на листья.
   - Кое-какие травы. Непросто оказалось достать, - в голосе появилась самая капелька яда: - В моем цветнике было лучшее, еще б его не сожгли. Хорошо хоть книга нашлась, по которой стало возможно отыскать замену.
   Уже привел девочек, о чем-то шепотом говорил с ними, держа каждую за руку. Они не казались испуганными, плохо понимали, что происходит - верно, дал им некое зелье.
   - Что велите мне делать?
   - Там, в сумке, найдешь амулет-коори, обмотай девочкам запястья шнурком, чтоб был на обеих и не свалился.
   Исполнила; Энори задумчиво оглядел девушку, сказал сесть в угол и помалкивать. Озадаченная, немного разочарованная, она отошла. А Энори бросил сухие листья в очаг, те вспыхнули оранжево-синим. Терпкий дым поднялся неприятным бесформенным облачком, пополз по углом. Девочки, которых позвал, зажгли свечи от очага, по одной на каждую. А угли... погасли. Будто ледяной ветер дунул на них.
   Девушка думала, Энори сам начнет что-то делать и говорить, но он только тихо - разобрать не могла - подсказывал девочкам, и они ломкими, звонкими голосками произносили слова. Этого языка - нет, наречия - Айсу не знала; угадывались знакомые контуры слов, смутно, как наощупь находишь вещи в знакомом доме.
   Ей стало тяжко, потолок давил на темя и плечи, пригибал к земле. С усилием подняла голову - нет, не настолько он низкий. Но как тяжело... темно. А вокруг костра ткется из воздуха, вьется молочно-белое, видимое скорее кожей, чем зрением.
   - Мне... плохо, - проговорила она, еле ворочая языком. Попыталась подняться. - Позвольте... я выйду... я не нужна.
   - Оставайся на месте, - такого тона не слышала у него. Негромкий голос железным штырем прибил ее к полу.
   "Сейчас упаду в обморок", - подумала девушка. "Лучше его ослушаться... он занят сейчас. Не станет меня останавливать".
   Айсу, собравшись, сдвинулась на ладонь в сторону. Потом еще на столько же. Потом еще и еще. Но до двери неожиданно оказалось так далеко, бесконечное темное поле их разделило.
  
  
   Энори достал из сумки резной костяной гребень, украшенный прозрачными камнями, повертел в пальцах, тихо сказал:
   - Не знаю, какой был у тебя, не могу заказать похожий. Но, думаю, этот подойдет. Раз уж ты сама выбрала себе предмет... пусть таким и останется.
   Воздух в комнате на миг чуть сгустился, струйка марева перетекла по зубьям.
   Свечи почти погасли, ободок гребня казался черным, только в нескольких камнях отражались искры, и казались холоднее, чем теплое пламя на фитилях.
   Девочки сидя приникли друг к другу, не двигались, с закрытыми глазами; Энори не было нужды проверять, но он коснулся пальцами шеи одной из них. Еле-еле, но билась жилка.
   Тело Айсу лежало на полу невредимое, но девушки больше не существовало - и самый сильный заклинатель не вызвал бы ее душу.
  
  
   **
  
  
   Кайто искали три дня, на вечерней заре его жеребца обнаружили во дворе одной из гостиниц. Хозяин клялся перерождениями всех близким и собственным, что скакуна на дороге нашел один из поселян, он и привел лошадь. И того, как и хозяина, допросили, не слишком осторожничая; перепуганный мужчина указал место невдалеке от леска. Там в овраге отыскали тело.
   "Моего сына убили", сперва сказал Тори, но смерть выглядела естественной - сломал ногу, не сумел выбраться и замерз. Человечьих следов рядом не оказалось, только лисьи да птичьи.
   За эти дни Тори, казалось, стал вдвое меньше. Всю ночь сидел около погибшего сына. Жена и старшая дочь были с ним. Тихо-тихо стало в доме, даже маленькая Маалин не раскрывала рта. Средняя сестра неотлучно была при ней.
   А Майэрин все смотрела на брата, боялась - ведь пройдет несколько лет, и забудет его облик. Не хотелось бы, жестоко это устроено, что память утекает, как вода.
   Лицо Кайто изменилось - не чертами, а выражением. При жизни Майэрин не помнила такого - удивленно-растерянного, чуть ли не обиженного. Даже смерть не стерла этого выражения - казалось, и с той стороны он пытается получить ответ. Странно было видеть брата таким.
   Тори тоже смотрел, но думал другое.
   - Вот наша ветвь и обломилась. А я ему все позволял...
   - У тебя остались любящие дочери, - пыталась утешить его жена.
   - Дочери...
   Майерин на миг испугалась, что сейчас отец спросит "Кто это?"
  
  
   Глава
  
  
   Подступающая весна пронизывала воздух, как солнечные лучи - горный хрусталь. Кэраи, хоть немного времени прошло после дальнего пути, успел соскучиться по верховой езде. Пусть не принято людям его ранга являться в Палаты управления в седле, какая разница. Велел оседлать Славу. В его отсутствии за ней смотрели великолепно, шерсть лоснилась, грива лунным светом текла по длинной темной шее.
   - Красавица ты моя, - сказал, гладя шелковую морду, с удовольствием слушал ласковое пофыркивание. Рубин в соседнем деннике тихо заржал, ревнуя. И ему досталась порция ласки, пока выводили Славу.
   Теперь Кэраи с удовольствием вдыхал легкий ветерок, к которому лишь изредка примешивались запахи дыма и каких-то пряностей - с седла воздух казался чище и легче, да и дорога эта была далека от ремесленных или бедных кварталов. С карниза дома у края дороги свисала большая сосулька, золотая на солнце. Горлица вспорхнула прямо из-под копыт лошади, напугав ее, Кэраи на миг отвлекся; показалось, что он снова в лесу.
   Но нет, вокруг расстилался родной, живой и шумный, вдруг показавшийся чужим и постылым город.
   Его почтительно окликнули из простых, но довольно дорогих носилок.
   - Что вам угодно? - отозвался излишне резко - тут никаких встреч не ждал, и потом заметил знак дома. Пожалел, что вовсе остановился.
   Синяя в серебре шторка была отдернута, снизу вверх на него смотрело еще довольно молодое и довольно приятное лицо, отмеченное печатью мечтательности и некоторой неотмирности.
   Сумел узнать человека в миг, когда тот всего наполовину представился.
   И, разумеется, он заговорил о сестре.
  
  
   - Я не дождался ее, она не пришла, но двое встречавшихся с ней утверждают - это была Истэ.
   - Так она обращалась к кому-то еще? - напряженно ждал ответа, немного успокоился, услышав - нет, ничего важного, хотя и эти люди могут разносить сплетни. Но если бы не случайная встреча, так бы и не узнал, что Истэ уже успела кое-с кем повидаться, и собиралась еще. Знал лишь о письмах. Но вытрясать из нее признания силой он бы не смог.
   Заметил, что Оюми смотрит на него выжидающе, наверное, удивленный молчанием, быстро сказал:
   - Кормилица немолода и очень хотела видеть свою девочку живой, и ваш бывший конюх тоже немолод. Почему она начала не с вас, не с родителей? Может, хотела убедиться в том, что ее не разоблачат?
   Старался случайно не встретиться взглядом с Оюми и надеялся, что тот не обратит на это внимания; жаль он не из низкородных, смотрел бы вниз.
  
  
  
   - Думаю, он ничего не заметил.
   - О чем ты еще, умник?
   - Боитесь, не поймет ли он, что слышал вранье. Не поймет, он мечтатель, а вы, уж простите, это дело умеете.
   Говорили тихо, в шаге не расслышать.
   - Отстань, - Кэраи остановил Славу, развернул поперек немноголюдной дороги. - Поезжай домой, ты мне не нужен. Понадобишься, вызову.
   - Но...
   - Ради всего святого, прекрати со мной препираться. То, что я тебе позволяю Сущий знает что, не значит...
   - Все, все, повинуюсь, - Ариму чуть поклонился, поднял руки вперед ладонями. Выпрямился и добавил:
   - Ваш брат отпустил бы их. Всех.
   - К несчастью, я - не он.
   - Найдутся те, кто будут говорить не о законе, а о мести.
   - Какая мне разница, - потрепал лошадь по шее, упорно смотря поверх крыш.
   - Но... - Ариму поколебался. - Меж вами сейчас пролегла трещина, и опасно ее расширять.
   - Опасно... А если я отпущу их, любой мусорщик скажет - он показал свое презрение к брату. Я позволил бы Истэ сразу встретиться с Тагари, но мне не нравится ее одержимость. Она не просто так приехала, и будь намерения чистыми, рассказала бы о них. Эта женщина держится хорошо, но врет мне в глаза. Кто рассказал ей о сыне? Где ее дочери? Кто и зачем помог спрятать, если поездка не готовилась загодя?
   - Где девочки, нетрудно выведать. Припугнуть, что все вытянем силой, только поубедительней...
   - Я этого делать не буду, и она знает. Надо бы. Не смогу...
   Ариму тронул повод, собираясь уехать, но вдруг сказал:
   - Слуги вашего дома тоже ее помнят, не все, но некоторые.
   - Да, знаю. Но они ее не видели.
   - А если вдруг... вода, как говорят, найдет дырочку даже в камне.
   - Истэ изменилась, - отозвался Кэраи, - Она сейчас выглядит усталой, испуганной, но все-таки видно, что расцвела. А ведь прошло много лет, женщины стареют быстрее. Значит, была счастлива.
  
  
  
   Мужа Истэ задержали, когда он в одной и гостиниц Осорэи расспрашивал о жене - имен не называя, но для осведомителей Кэраи весьма понятно. Если женщина с девочками ехали в меру неторопливо, этот, наверное, оседлал ветер. Пока Истэ была заперта в одной из боковых комнат, мужчину закрыли в подвале. Но для разговора выпустили, отвели наверх.
   Тут Кэраи к глубокому своему удивлению и узнал, что Истэ прибыла не одна, а с маленькими дочерьми. Мысленно обругал дураком себя и пообещал лишить жалованья всех шпионов. Потребовал найти девочек немедленно, это не казалось трудной задачей - но дочери Истэ словно растаяли.
   Пока оставалось расспрашивать мужа Истэ. Он ничего не знал - и, похоже, был искренним. Говорил о странной одержимости жены, о том, как вернулся с полдороги, почуяв недоброе, и никого уже не застал, только от слуг узнал, куда уехала Истэ. Надеялся догнать ее и вернуть, даже и возле Осорэи надеялся, пока его не схватили.
   - Потрясающая женщина, сбежала от двух мужей, - сказал Кэраи. Вновь неприятно царапнула мысль о заговоре - не потащится просто так через снега мать с малолетними дочерьми. Цель заговора как на ладони - чем больше опрометчивых поступков совершит генерал, тем лучше. Где-то на задворках сознания промелькнула еще одна неприятная мысль, обо всяких ночных голосах и реальности их, но это сейчас не имело значения.
   Так или иначе, семейка собралась в городе в полном составе, и слухи ползут, хоть пока и робкие, и он сам слишком уже много сделал, чтобы укрыться от внимания брата. Если тот, разумеется, даст себе труд глянуть по сторонам.
   Оставалось надеяться, что в личной встрече он не откажет. Пусть хоть доспехи предков на себя нацепит для важности, лишь бы выслушал.
   Незадачливого мужа вернули в подвал, оставив без внимания униженные просьбы рассказать про судьбу жены; Кэраи отправился к брату.
  
  
   У Тагари темнели круги под глазами, а заколка на волосах съехала набок - затылком о стену он что ли побился? На сей раз он не стал занимать кресло в малиновом зале. Но вся его фигура дышала недоверием - "уж не твоя ли это игра?", словно говорил он. Небо, когда же научится понимать, что для предательства нужны основания, что мне просто не могут пообещать во власть эту провинцию, если скину тебя. А если б пообещали, я бы рассмеялся им в лицо, думал Кэраи.
   Брат отказался увидеться с Истэ. Ну разумеется. Насчет же ее просьб о Тайрену сказал "делай, как знаешь".
   Струсил, подумал Кэраи. Все же боишься ее саму, не одних лишь волнений. Но если подозреваешь меня, то займись этим сам. Именно сам, всех остальных ты тоже подозреваешь. Кроме, вероятно, Аори Нара, но тому сейчас не до разбирательств. Еще и дела семейные, нельзя путать в них посторонних.
   Но один ты не сделаешь ничего; не сейчас, так в будущем придется выбирать союзников.
  
   Он решил отложить остаток разбирательства до утра. Уже заполночь собрался спать, как появилась одна из "девушек радуги", попросила срочно принять. Нашелся след Истэ в предместьях, место, откуда она выезжала, вот-вот наконец отыщут и девочек - и гостье было сподручней всего передать новости. Никто не удивится такому ночному визиту, зато удивились бы, что красотка лишь работала на Кэраи. И, к счастью, не походила на Истэ, ни обликом, ни манерами. Впрочем, дорогие девушки из цветочных домов мало похожи на простых смертных. Их обучают не просто изяществу и достойному поведению, но воплощению всех желаний...
   Выслушав, поблагодарил, словесно и денежно, девушка улыбнулась и упорхнула, сверкнув напоследок отблесками свечей на алом шелке.
   Вспомнилось, как сверкнули рубины в прическе Лайэнэ, когда она рассердилась... в чем-то досадно, что она так прочно была связана с Энори. Что бы ни говорила теперь, полностью ей нельзя верить.
  
  
   Утренние новости развеяли зыбкую дымку сносного настроения, которое осталось с ночи. Еще до рассвета к Тагари прибыл столичный гонец - и почти сразу, не отдохнув, покинул город, увозя ответ.
   Кэраи сидел за столом с кистью в руке - хотел написать записку секретарям, и так слушал вестника.
   От кого было послание, неизвестно, однако, если верно удалось разглядеть печать на футляре, отправил его военный министр. Вряд ли в свитке говорилось о том, что в этом году непривычно рано зацвели розы. Приближенный Тагари - он всегда был готов служить обоим хозяевам - рассказал, что генерал был зол, когда сочинял ответные строки, и сказал "не дождутся".
   - Чего не дождутся, чтоб ему провалиться! - не менее зло сказал Кэраи, бросил кисть на столик; она покатилась и упала бы, если б не поймал испуганный мальчик.
   - Иди, - велел вестнику.
   Нет, так нельзя. В метании молний с братом все равно не сравниться, как и в потрясании гор. Не хватало еще... Но Тагари, похоже, не понимает, что Столице отвечают не так. Или понимает, и совсем спятил в стремлении оставить за собой последнее слово. Спасибо хоть если письмо не с приказом от Благословенного... хотя нет, если судить по печати.
   Кажется, разговор о бывшей жене окончательно лишил брата рассудка. Встреча не состоялась, и слухи пресекли на корню, но она - если такая стояла цель - добилась своего все равно.
  
   Оставалось последнее с этой семейкой.
   Кэраи переоделся, словно намерен был отправиться с официальным визитом. Затем вновь велел привести мужа Истэ. Тот явно провел бессонную ночь, вероятно, не первую, судя по кругам под глазами.
   - У меня последний вопрос. Сколько вашим дочерям?
   - Восемь, господин... - бесцветный голос самую малость ожил.
   - В каком месяце они родились?
   Ответ не стал неожиданностью.
   Значит, вот почему Истэ сбежала так поспешно. Пока ее беременность не стала заметной. И жила она под крышей Тагари, уже зная... А он, этот человек - он-то чем думал? На что рассчитывал? Ведь чудом стало, что их отпустили тогда. Каким он был девять весен назад, чем привлек яркую надменную уроженку богатого дома?
   Совершенно обычный на вид. Не только внешний облик, в нем не ощущалось ни какой-то особенной силы духа, ни ума, ни даже заметного обаяния. Может, Истэ и нужен был как раз такой - неяркий, но, видимо, надежный? Верный. А ума и впрямь нет. Ведь его здесь никто толком не помнил, что стоило осторожней вести расспросы?
   А может, ее надменность была всего лишь защитой...
   - За связь с женой своего господина полагается смерть. А глава провинции - господин всем ее жителям.
   - Нас отпустили...
   - С запретом возвращаться, и этот запрет вы оба нарушили.
   - Ради всего святого, Истэ...
   - О ней сейчас речи нет и не будет, разговор о тебе. Я имею право решить это дело.
   Лицо только на миг изменилось, будто рябь прошла по воде. Он знал, понял Кэраи. Уже не надеялся, попав в этот дом. Может, потому Истэ в свое время и повезло, что она - тоже знала, однако не верила. Считала себя бессмертной.
   Мужчина склонился, будто благодарил. Потом снова, на этот раз с просьбой:
   - Прошу, позаботьтесь о девочках...
   - С какой стати?
   Когда его увели, опустился на стул, закрыл глаза и так сидел, как показалось, долго-долго.
   Потом встал, прошел в подвал, где лежало то, что недавно было полным жизни мужчиной. Масляная лампа висела на стене, пламя покачивалось, и тени на слабо освещенном теле качались. Но видно было на шее полосу от шнурка.
   - Приведите ко мне в комнаты Истэ, - велел, и поднялся наверх.
  
   У своих покоев обнаружил Юи, тот ходил от одной стены коридора к другой, и выглядел потерянным, словно позабытый лист на осенней голой ветке.
   - Тебе-то что здесь надо?
   - Я хотел... попросить за ту женщину. Знаю, такого права у меня нет, но... она и так уже пострадала.
   После Мелен стал по-другому относиться к помощникам в том пути, и они сразу почуяли - начали многое себя позволять. И знали многое. И что с ним делать? Юи, добрая душа... а красивой женщине сочувствовать просто.
   - Госпожа Истэ - мать вашего племянника...
   - Это уменьшает ее вину? По-моему, наоборот. Я бы с радостью отправил ее за мужем, - прошел мимо юноши, застывшего столбом в коридоре, добавил: - Но мне все-таки жаль этих девочек; их могла бы забрать родня, но родне о них знать нельзя. Одиноким сиротам в этом мире придется плохо. Пусть уезжает. Она уже разрушила, что могла.
   Истэ повела себя на удивление достойно, узнав о смерти любимого человека. Только взгляд ее был чуточку странным, будто бы не до конца понимает сказанное.
   - Я могу увидеть его?
   - Нет. Ваша связь была преступлением, продолжения не будет - даже прощания.
  
  
   **
  
   Больше всего Истэ боялась возвращаться в домик в предместье. Страх пересиливал горе, и становился сильнее с каждым поворотом дороги. Она ничего не сумела. Ни встреч толком не вышло, ни хоть возвращения в одиночку. Теперь и ее девочки будут мертвы. Не сомневалась - уж эту угрозу Энори осуществит.
   Провожатые не оставляли ее ни на миг - четверо всадников с лицами смерти, как на подбор. У каждого кровь на лбу и на волосах... ах, да, это повязки Дома... На них рысь готовилась прыгнуть, запускала когти ей в грудь.
   Доехали уже в густых сумерках - хоть недолго оставалось до весны, темнело все еще рано. Домик казался пустым. Истэ почти выпала из повозки, путаясь в юбке, пробежала остаток двора, на ступенях упала, вползла на порог. Ее подхватил один из провожатых, поднял. Может, из простого сочувствия остался во дворе вместе с остальными, а может, хотели понаблюдать, что дальше.
   Внутри было тихо, пахло чем-то тревожащим - густой травяной запах, сладкий и горький одновременно. Закричала, зовя по именам дочерей, но отклика не было. Забежав в спальню, увидела - лежали рядышком на кровати, неподвижные, с белыми лицами, держась за руки. Показалось - холодные. Кинулась их обнимать; тела были податливыми, не окоченевшими, но и только. С криком Истэ выбежала наружу, снова упала.
   Не сразу поняла, кто стоит на крыльце - черный силуэт в свете фонаря. Не провожатый. Она всхлипнула, протянула руку, не в силах подняться.
   - Что с ними? Что?
   - Уже ничего. Просто глубокий сон, скоро придут в себя. Удачно, что они близнецы - поделили все на двоих. Я не хотел им вреда. Не думал, что мне будет дело, но... хорошо, что так вышло.
   - Мори. Ты убил его, - сказала Истэ хрипло, почти беззвучно. Поднялась на тряпичных ногах, шагнула к Энори.
   - Я?! Это твой муж все испортил. Кто мог знать, что он, недоумок, заявится следом! Его я не звал! - вскинулся тот.
   Тяжелая звонкая пощечина была ответом.
   - Прости, - обронил он, с силой сжимая пальцами рейку перил - казалось, или пальцы сейчас сломаются, или деревяшка. И смотрел вниз.
   - Как вы все-таки схожи, - отметил с кривой усмешкой, вновь поднимая глаза на Истэ. - Только два человека... впрочем, неважно. Тебе не вернуть мужа, но отомстить ты можешь.
   - И тебе тоже.
   - Начни хотя бы с реальной цели.
   Прошел мимо нее, не оглядываясь. Уже миновав, остановился, произнес, по-прежнему глядя вперед:
   - А если ты готова смириться, простить... Никто тебя больше не караулит. Забирай девочек и уезжайте сегодня же. Они смогут перенести дорогу.
  
  
   **
  
   Кэраи доложили, что на людей, провожавших Истэ, напали вроде бандиты из предместий, судя по виду ран; но как-то уж очень слаженно; ни следов женщины и детей, ни их тел не нашли. Хорошая работа, наглая, издевательская, пожалуй, думал Кэраи, ни мига не веря, что Истэ мертва; велел всем шпионам быть начеку, только напрасно. Если она и покинула округ, то под чужой личиной. Если все еще оставалась, вела себя тише мыши.
  
  
   Глава
  
  
   Река звалась Золотая. Сейчас, скованная льдом, окруженная стражей из сухой осоки, она казалась обычной, но в теплое время берега поблескивали чешуйками слюды, и такой же блеск рассыпался по мелководью. Говорили, когда-то здесь жила мудрая золотая змея, и чешуйки эти слетели с ее кожи. Жаль, посмотреть бы... Ну, может когда-нибудь. Какие его годы.
   Брат Унно сделал небольшой крюк, возвращаясь к себе в монастырь - мог бы рвануть напрямик, как недавно, на розыски пояса, но предпочел лучшую дорогу.
   И прогадал.
   Не учел, что осенним наводнением размыло опору моста, на который рассчитывал. Следующий располагался заметно ниже по течению. Пришлось шагать до него, избегая общества других путников, к счастью, редких. Те удивлялись, но мало ли какой у святого человека был обет. А брат Унно отчаянно скучал без собеседника, он всегда отличался живым нравом, но вот только страшная вещь, которую нес на себе, не способствовала разговорам. Мало ли, ухитрится выскользнуть нежить, и снова погибнут люди.
   Одолев реку, монах поразмыслил, и на сей раз пошел напрямик. В себе он был уверен - не пропадет, и нежити сбежать не позволит.
   Пропасть не пропал, но уверенность вновь подвела - заблудился. Под снежными ветвями сидел в чащобе у костерка, печально обламывал и подбрасывал веточки в пламя, ощущал, как чуть шевелится пояс, перекатывается по нему недобрая сила. Любопытство проснулось, за которое его вечно ругал отец настоятель. А если снять пояс, позвать тори-ай - выйдет ли? За всю жизнь видел только пару призраков да одну мелкую водяную тварь, безобидную.
   Опасно. Но интересно. Но вдруг выпустит, да не удержит?
   Сам не знал, до чего бы додумался, только заметил нежный теплый отсвет между стволов - будто окошко горит. Очень это окошко походило на то, что видели недавно у озера высокородный господин со слугами, только вряд ли два тори-ай встретились на пути одному монаху. Значит, окно настоящее. И там, в доме, есть люди, и уж явно теплее, чем на снегу.
   Помолившись, побрел в ту сторону, то и дело проваливаясь в снег чуть не по пояс.
  
   Хижина - скорее, землянка - выглядела ровесницей самой Хинаи, пристроилась возле разлапистой ели, будто под защитой ее. На стук дверь приоткрылась; брат Унно успел заметить маленькую тонкую руку.
   - Кого там принесла непогода? - проскрипел голос из глубины.
   - Почтенная матушка, не соблаговолите ли дать приют недостойному служителю Заступницы? - спросил путник. Дверь приоткрылась пошире. Мужчина осторожно заглянул внутрь. Стоящая у порога девочка лет десяти посторонилась. Вся землянка - одна комната шириной в пять шагов. На лежанке возле очага ворочалось что-то темное.
   - Заходи уже, не впускай ветер, - просипело оно. Приподнялось. Огонь подсветил черным и оранжевым лицо, похожее на кору дуба, глубже обозначив морщины; старая женщина, видно, была не моложе своей землянки.
   - И правда монах. Сразу видно, лицо благостное, - скрипуче усмехнулась она. Брат Унно почувствовал себя неуютно. Вот уж точно, благостней некуда - обветренное, верно, в пятнах от мороза.
   - Садись, грейся и ешь... святой брат.
   - Да благословят небеса добрую матушку, - поклонившись, брат Унно осторожно принял миску, протянутую девочкой. В ней было негустое варево, и явно поделились своим, ладно если не последним... да, бедно живут здесь.
   Кусок в горло не лез, но старушка ободрила:
   - Да ты жуй, жуй. Тут вода талая да кора - такого добра полно.
   Насчет коры это она зря, похлебка была из проса, и с какими-то вкусными травками. Поблагодарив, осторожно начал расспросы. Хозяйка оказалась словоохотливой, и откуда только силы на разговоры в оболочке, похожей на сухой лист?
   - Муж мой охотником был, помер лет десять как. Сын помогал, ушел в прошлом году на заработки и пропал. Вот, внучка осталась. Старается, но толку с обеих нас - старый да малый. А я прихворнула что-то совсем, скоро помру.
   - А как же соседи? Не в одиночестве же...
   - Соседи-то есть, только муж всегда нелюдимом был, вот мы и жили отдельно. Они по одну сторону расщелины, мы по другую. Так и осталась - привыкла, и муж тут неподалеку схоронен. А нынешней осенью мостик вместе с оползнем и уполз... - она усмехнулась, длинными передними зубами напомнив старую белку. - По зиме и с той стороны не перебраться, до небес ближе, чем до людей.
   Внучка, как и положено, в беседу старших не вмешивалась. Сидела возле бабки на грубо сколоченном табурете. Тихая девочка, светлая, как зорька - и работящая, видно. И все улыбается. Вот ему бы такую дочку. Ну, когда-нибудь будет. Вот только обет исполнить.
   - Как зовут юную хозяйку? - обратился монах к девочке.
   - Она не говорит, - прошелестела старушка. - Как четыре весны исполнилось, упала в ручей, перепугалась - и все, ни звука с тех пор.
   - А к лекарям обращались?
   - Какие тут лекари... тот, что из деревни напротив, только глазами хлопать горазд. А другие сюда не захаживали.
   Кстати о глазах. В свете очага они у старушки были... интересные. Вроде бы густо-карие, но почему-то казались светлыми, так бывает с водой: темная глубина, а на поверхности блики. Чем-то монаха смущал этот взгляд, слишком живой для больной старой женщины. Верно, в молодости она была еще той сорвиголовой.
  
   Едва рассвело, монах выбрался из землянки и оглядел окрестности. Хозяйка была права - меж ней и деревенькой, которая угадывалась по далеким дымкам, лежала такая расщелина, что без моста не одолеть. А мост... Часть его виднелась на той стороне. Брат Унно содрогнулся, представив, как по этой хлипкой штуковине перебирались люди.
   Когда вернулся, его ждала очередная миска супа "из коры да хвои". Старушка была еще словоохотливей, чем вчера:
   - Тяжко тут одним зимовать, ой, тяжко... Я уж приготовилась помирать - но вот подарок судьбы нам с внучкой.
   Брат Унно насторожился.
   - Пока не стает снег, останешься с нами. Я совсем без сил, да и малышку ветром качает, меня-то не жаль, а ей жить бы да жить... - хозяйка настороженно, по-беличьи повела носом и вдруг запричитала: - Хотя что это я, окаянная, от дел отрываю святого человека, совсем ума лишилась. Топай, топай отсюда по воле Сущего, а мы тут уж как-нибудь.
   Вот зараза какая... замшелая! Но ведь права на свой лад.
   Что делать?
   Он пробурчал что-то невнятное, вновь вышел наружу, проветрить голову и обрести прозрачность помыслов. Обратился с молитвой к Заступнице, но никакого знака не последовало, и в мыслях яснее не стало. Если уйти, старушка точно не переживет морозный остаток зимы, да и самое начало весны теплом не радует. Девочка тоже слабенькая. Если остаться... проклятый пояс. Пока он на самом монахе, нежить бессильна что-либо сделать, но, если пряжка расстегнется случайно... Представилось, как упавший пояс быстро-быстро ползет к порогу, изгибаясь на манер дождевого червя.
   - Не уползешь, скотина, - пообещал брат Унно, на всякий случая придерживая пряжку рукой. - Уж недостойный брат позаботится.
  
  
   **
  
  
   Неприметный человечек с длинным носом прожженного плута доставил послание ночью. Главный посол Риэсты предупреждал Камарена: готовься покинуть Хинаи. Вероятно, сразу отправят на родину. Не стоит находиться здесь, когда начнется война. Тепло разлилось по венам, когда прочитал - наконец-то домой, к жене, к детям. Обнять их, выдохнуть, устроиться у родного очага... Устал чувствовать занесенный над головой клинок. Вчера генерал Таэна почти открыто обвинил в шпионаже в пользу Столицы... это было настолько нелепо, что Камарен искренне удивился, видимо, тем и спас положение.
   Но вот надолго ли спас?
   Он устал. Еще немного, и начнет совершать промахи.
   Перечитал письмо - золотистый шелк бумаги, стоит такой листок, как бусы для здешней крестьянки; бросил в огонь, позаботился, чтобы пламя как следует прожевало изящно выписанные знаки. Здешние школы письма сквозят, даже когда пишешь на своем языке.
   Пора уезжать, но еще закончил не все. Автор послания не учел неожиданного помощника, о нем не писал Камарен. Придется доделать начатое - да и, провались оно все, игра захватила.
   Как-нибудь потом он привыкнет снова спокойно спать, не ожидая, что на шее захлестнется шнурок. И сына обязательно нужно после себя оставить, хоть и жены, и дочери в Риэсте наследуют, не то что у этих птичьих отпрысков.
  
   Забавное Энори выбрал место для встреч - один из веселых домов. Камарен приходил туда к одной из трех заранее оговоренных девушек, поднимался наверх - и девушка уходила в другую комнатку, появлялся помощник. Казалось, его забавляют такие встречи, но стены здесь и вправду были толстыми, трудно подслушать.
   Когда разговор завершался, Энори исчезал за дверью, девушка вновь выходила, и только дурак тут же с нею бы попрощался.
   Сегодня была самая бойкая из троих, завивавшая волосы в кольца на южный манер, очень смешливая - не удивился бы, если бы все время, пока сидела за дверцей по соседству, хихикала.
   А вот Энори сегодня был непривычно задумчивым. И не только задумчивым - пожалуй, он был еще и недоволен и даже чем-то расстроен; интересно, не мог или не хотел скрывать свои чувства?
   - Наступление начнется вот-вот - только дайте сигнал. Как уже говорили, мне придется сперва отправиться в Ожерелье. На север...
   - Ты все же уверен, что не рано пока?
   - Уверен.
   - Но снег, лавины, а после сель...
   - Если рухэй согласны рискнуть небольшим отрядом-двумя, увидят все сами. Если нет... Крепости наведут у себя порядок, а генерал будет начеку. Ждите тогда другого удобного случая. Десятки лет.
   - Ты очень много на себя берешь, - сказал Камарен, и голос показался ему чужим. - Столь хорошо знаешь горы и Эннэ, и Юсен? Снова спрошу - откуда?
   - Какая вам разница.
   - Любой сказал бы, что ты хочешь погубить чужую армию.
   - Вот именно. Поэтому надеюсь на ваше - и их - доверие.
   - Среди рухэй тебе может грозить опасность. При первом же подозрении...
   - Надеюсь, завоевать горы Эннэ и крепость Трех дочерей они захотят больше, чем убить одного проводника.
   Камарен наконец понял, что его так тревожило в своем нежданном помощнике - помимо всего остального, конечно. Раньше... может, то была видимость, но прежде он казался беспечным, далеким от земных страстей и тягот. Свободным, если угодно. Сейчас это все исчезло, и что-то связывало его, лишало былой легкости.
   - Тогда вот тебе напоследок, - придвинул листок. - Пока рано, я назову тебе срок. Про мою птичью почту ты знаешь, так проверь тайник у крепости Черностенной, когда прибудешь туда.
   Энори быстро пробежал глазами значки.
   - Люди Тори Аэмара? Но разве... - он прикусил губу. Потом рассмеялся, и в этот момент мальчишкой выглядел, который веселится собственному глупому промаху. Так заразительно смех звучал, что Камарен едва не хлопнул его по плечу, как поступил бы на родине. Потом вспомнил, что перед ним не просто один из этих детей замороженной ящерицы, но убийца.
   - Ты не ошибся, это именно его люди.
   - Я был должен понять, что не захотите доводить их грызню до конца. Тогда я хочу кое-что у него попросить...
   Он прервался, глянул на красную занавеску, за которой таилась дверца.
   - Еще немного, и эта любопытная девица отодвинет дверную створку настолько, чтобы слышать наш разговор. Пожалуй, мне тут больше нечего делать.
   Уже поднимаясь, добавил:
   - Если к вам через пару недель, или вроде того обратится женщина... вы поймете, о ком я говорил. Помогите ей - она то, что вам будет очень кстати.
  
  
  
   **
  
  
   На совет в Хинаи приехали командиры всех крепостей, кроме глав Трех Дочерей и двух верхних Ожерелья - Черностенной и Северной, от них прибыли заместители. Ах, нет, еще один не явился...
   - Командир Сосновой, глубокоуважаемый Таниера передает нижайшие извинения за свою болезнь...
   - Знаем мы, чем он болен, - послышался голос. - Как завести себе молодую красотку, так для этого он в силе... Такая, говорят, ягодка, все при ней. А жена скрипит зубами со злости.
   - А может, его красотка и умотала?
   Смешки раздались.
   Созывался общий совет, не военный - поэтому и крупнейшие чиновники Хинаи были здесь. Тори Аэмара впервые не улыбался на подобном сборище, и выглядел плоховато, бледный чуть не в зелень. Понятно, с чего. Но не очень ясно, почему он так мрачно поприветствовал двоих Иэра, старшего, Хоиру, и младшего - не оттого же, что, хоть оба Дома потеряли сыновей, у Иэра все-таки остался наследник?
  
   И вот опять большой зал в доме Таэна, впервые за многие месяцы полон людей: справа железо, коричневая жесткая кожа, медные бляхи; слева многослойный тяжелый шелк. Справа сидят на отведенных местах военные, слева те, чье оружие кисть. Тот самый торжественно-красный зал, сейчас полыхающий, залитый солнцем, и древний меч на подставке... сможет ли Кэраи воспринимать его так, как привык с детства, или всегда теперь будет вспоминать о трещине, разделившей братьев? И меч... словно это он разрубил пол между ними.
   Тагари молчит. Хмурится, но выглядит спокойнее, чем в последние дни. Сидит, опустив на подлокотники тяжелые руки. Солнце стекает по железным пластинам доспеха. Две недели, выданные младшему брату, еще не истекли, и на совет вынужден был его пригласить - до того, как прозвучит окончательное решение, нельзя показывать семейный раздор посторонним.
   Хотя что тут показывать, все у старшего на лбу написано. Остается сохранять полнейшую невозмутимость, встречать любопытные взгляды с легкой улыбкой уверенного в себе человека. Четверть часа назад Кэраи выслушивал учтивые приветствия прибывающих, отвечал им - благожелательно, кому несколько свысока, кому почти на равных, а сейчас придется только слушать, смотреть и ждать. Тоже немало. Говорить же... любое слово может сыграть против него самого.
   Все также молча Тагари указал, кому говорить - первому, за ним второму, и дальше.
   Согласие было полным - никто не сомневался, что в середине или даже начале апреля начнется наступление. Подставу с оружием во многом поправить удалось, хоть и не до конца - мастера все-таки были людьми, а не сказочными умельцами. А вот с продовольствием туго - крестьяне и без того пострадали от наводнения, у них сейчас отбирали по сути последнее. И как прожить весну, неизвестно. То, что еще можно было употребить в пищу, но для воинов не годилось, раздали желающим...
   - Но эти скоты неблагодарные не больно-то рады, хотя могли и вовсе не получить ничего, - сквозь зубы сказал командир Глядящей Сверху, Атога.
   Все-таки очень он походил на Тагари, словно родной дядюшка, только ростом не вышел, и полнее был, кряжистей. Свирепая мощь. Жаль, что он выбрал себе Нэйта в друзья, думал Кэраи.
   Сам так и молчал, только смотрел и слушал. Делал вид, что просто сказать нечего.
   Командир Срединной, Асума, одними уголками губ улыбнулся ему. Помнит прежние разговоры и договоренности. Тут же сухое лицо командира вновь лишилось и намека на выражение. В свою очередь получив слово, он, поклонившись, отметил: если понадобятся ополченцы, придется действовать силой, особенно в северных областях. Сам народ не пойдет. Обвел глазами глав крепостей Ожерелья - возразят ли? Только согласное гудение было ему ответом.
  
   Провинция Ханаи напоминала неровную четверть круга, правую верхнюю. С севера и северо-востока ее прикрывали горы Эннэ, с запада - Юсен. Сейчас на севере стояли войска Мэнго, на востоке У-Шена. Ударят, скорее всего, одновременно, только вот пока неясно, где захотят прорвать Ожерелье. Разумней ближе к северу - если что, легче помочь друг другу. Но тогда и войска провинции выступят единой силой.
   Хотя отряды У-Шена - внизу Ожерелья, могут напасть и оттуда, попытаться захватить Осорэи. Отчаянной смелости шаг, но молодой полководец на это способен. Только средние земли им не удержать. Все разорят и уйдут, если не придет подмога. Ради того, чтобы навсегда укротить независимую провинцию, даст ли У-Шену это сделать Столица?
   - Я бы не тратил силы, - сказал пожилой темный глава Тай-эн-Таала. - Они могут надолго взять себе часть северных гор, зачем терять людей? Думаю, Ожерелье прорвут в верхней части. Племянник постоит тут, не давая расслабиться нам, а потом поспешит на выручку дяде.
   - Подниматься значит терять время. Сейчас У-Шену прямая дорога к середине провинции. Он не удержит ее, но...
   - Разграбит? Ему не дойти до богатых городов, самого окружат - а в бедных деревнях брать сейчас нечего.
   - Всякий хлам и отбросы поставляли во все северные крепости, это неспроста. На нижний конец никто нападать не будет, - перебил Асума, не дожидаясь позволения говорить.
   - Но если это лишь способ отвлечь...
   - Слишком дорогой способ!
   - Верно, - голос Тагари впервые за совет раздался над залом, прокатился ветром, пригибающим травы к земле. - Тот, кто выбрал его, знал, куда будет направлен удар... и позаботился также о том, чтобы лишить оружейников их главы. А сам, чтобы уйти от подозрений, на эти дни сделал вид...
   Воздух в зале сгустился до невозможности, в него будто подмешали глину и камни. Даже те, кто ничего не понял, напряглись. У одних на лице был страх, у других горячее любопытство. Звон раскатился по залу, отразился от стен и потолка.
   - Простите мою неловкость, - напевно, с глубоким поклоном произнес один из Иэра, младший, тенью сидящий за отцом. - Я не доглядел - отломилась застежка браслета.
   Хорошо отломилась, от души; серебряное зарукавье откатилось к стене и ударилось о напольную вазу. Кэраи быстро глянул на Тори - тот был даже и не бледным уже - нежно-зеленым, в цвет их родового флага и молодой травки. А Тагари смотрел в пол и не шевелился.
   - И я прошу прощения за неловкость моего сына, - поклонился старший Иэра. - Он, получив столь важное приглашение, так опозорил семью и больше не может здесь оставаться.
   И, дождавшись, когда торопливый слуга покинет зал, унося безделушку, а шаги его и сына стихнут в коридоре, продолжил:
   - Принимая к сердцу тяжесть сегодняшних новостей, я просто не могу остаться в стороне, и с глубоким сожалением, что не сделал этого раньше, предлагаю денежную помощь от нашего Дома.
   Судя по кислым лицам еще нескольких богачей, подобное предложение их не порадовало. Теперь и им придется раскошелиться, чтоб прослыть патриотами.
  
  
   Совет закончился, когда прозвучали все мнения, и, повинуясь кивку Тагари, слуга ударил в гонг. Медный тягучий звон проплыл по залу, словно стирая следы недавних голосов.
   Кэраи тоже направился было к выходу - вряд ли брат захочет с ним сейчас разговаривать. Уже в коридоре был, но прозвучало негромкое "Останься". Негромкое, но отлично слышное - все-таки голос у брата был поставлен отменно.
   Не успев еще вернуться в зал, увидел рядом с собой обоих из Охряного Дома. Обменялись поклонами - у Иэра длиннее и глубже, как по рангу положено, только глаза уж чересчур понимающие. Особенно у отца почтенного семейства.
   Ах ты... рыба изворотливая, неожиданно тепло подумал Кэраи. Кто же изобрел этот трюк с браслетом - старший, подтолкнув сына, или тот сам? Так или иначе, ничего непоправимого не прозвучало, навострившие уши выводов сделать не успели, а предложенные деньги... интересно, можно ли их расценивать как взятку господину генералу? Почему-то этот богатейший Дом, вечно сидящий в своей норе, вдруг сделал ставку то ли на самого Кэраи, то ли на обоих братьев сразу, если все-таки не передерутся.
   Ну, спасибо. Причем от души.
  
   Генерал выглядел так, словно уже находился там, в крепостях, и ненадолго вынырнул из сражения. Не было на нем ни крови, ни копоти, и в руках не блестел клинок, но война все равно стояла рядом, держала над его головой свое знамя.
   - И давно ты с ними сговорился? - неожиданно ровно спросил, и даже далеких раскатов грома в голосе не прозвучало.
   - Насчет чего? - спросил с видом полной невинности.
   - Насчет денег. И почему они, черви драные, до сих пор ускользали... Порой я думаю, что одна реальная власть и сила - не так уж плохо. Никаких тебе местных богачей. Захотел - дал денег, не захотел... Еще лучше в прежние времена. Надо - пошел и забрал.
   Даже на расстоянии чувствовалось, какой жар от него исходит. Не заболел ли? Очень неприятно усмехнувшись, Тагари спросил:
   - Интересно тебе, что за послание принесла столичная почта? Шпионы ведь не расскажут об этом.
   Разумней всего показалось молча кивнуть.
   - Это пока не приказ. Бывший друг юности уведомил, что господин военный министр Яната почти уже добился назначения на мое место некого своего родича.
   - А ты что ответил?
   - Пусть катятся в задницу. Если сюда пришлют человека, верну его обратно в упакованном виде. На первый раз - живым. А если сразу направят с войском, то здесь будет гореть каждая деревушка.
   Тагари витиевато выругался. Покосился на брата:
   - Я тебе по-прежнему не доверяю. Но если ты все-таки ни при чем... Мне нужно одолеть Мэнго, тогда не рискнут сместить победителя. Эту землю я никому не отдам. Придумай, как сделать, чтобы все, кто может держать оружие, захотели сражаться, - все те, кто бегут сейчас. Я могу набрать людей, могу заставить драться, но победить они должны сами. Ты не веришь в знамения и приметы - так используй их, сочини сам, что угодно, лишь бы ополченцы сами пошли ко мне. Моих солдат, верных, не хватит.
   Почему-то вот именно сейчас, заговорив о сражении, Тагари уже не выглядел грозным и устрашающим. Мрачным был, это верно, но привычно уже - с начала осени он и не улыбнулся ни разу. Незримое кроваво-угольное знамя над головой померкло; не то серьезная угроза, не то нежданное денежное подспорье заставило вспомнить родство.
   Кэраи глянул на старинный меч - отсюда, с расстояния в десяток шагов, лезвие кажется тускло-красным, так отражается на нем свет от занавеси. Тагари снова заговорил:
   - Думай, запускай своих шпионов, пусть они отправятся во все уголки. Мне нужно, чтобы это было сделано как можно скорее. Поднимай легенды, все, что угодно, - повторил генерал.
   Одну легенду ты собственноручно пришиб, подумал младший. Вот бы кого сюда - он управлялся с людскими страхами и чаяниями, как гончар с хорошей глиной. Неожиданно мелькнула веселая мысль - даже если Энори и впрямь воскресший нелюдь, как уверяла та красавица, сейчас точно не позвать на помощь: если вдруг и ответит согласием, потом лет сто расхлебывать. И не расплатишься... таким ведь не деньги нужны.
   Вспомнилась отчего-то давняя встреча возле ущелья, там, где строили мост. Как Энори встречали рабочие, с какими лицами! Не надо никаких флагов, хвалебных возгласов и внешних знаков почтительности. Если солдаты хоть на треть так верят своему полководцу и любят его, он сможет завоевать полмира.
  
  
   **
  
  
   Спускаясь по ступеням дома Таэна, Хоиру Иэра, хлипкий, разряженный, самого еле видно под золотым шитьем, поравнялся с Тори и возвел глаза к небу:
   - То, что господина Аори Нара сегодня не было между нами, это и вправду такая печаль. Надеюсь, он поправится. Все же один из столпов провинции, не какая-то мелкая сошка, имя которой назавтра не вспомнят - вы же со мной согласны?
   Тварь изворотливая. И сыночек сзади стоит, с постным видом поправляет браслет - застежка, видимо, уже починилась. Сама.
   Догадалась эта семейка или пытается укусить наудачу? Тори не даст им повода для радости.
   С лицом еще более постным, чем у собеседника, он рассыпался в сожалениях и пожеланиях больному скорее снова стать в их ряды. Распрощались. Остановился во дворе у носилок, поднял голову, приоткрыв рот - что-то защемило в груди, пить захотелось. Может, хоть снежинки, попав на губы, утолят жажду.
   - Домой.
   Тяжесть в груди не отпускала, будто каменотес трудился под ребрами. Так знают или не знают? Всегда был хорош в этих играх, мог одолеть любого. Но сейчас все как-то особенно муторно. И столько усилий напрасно, и посол все это время поддерживал Нэйта. Провели, как деревенского дурачка.
   ...Он был тогда в отчаянии и очень напуган. Одно дело устранить ту самую мелкую сошку, другое - собственноручно подсыпать яд главе равного по значению Дома. Но Аори Нара уже загорелся расследованием, этот человек не умел останавливаться на полпути. В молодости он возглавлял Северную крепость, вершину Ожерелья. Его настолько боялись бандиты, и хинайские, и рухэй, что покидали деревню, ничего не тронув, едва лишь узнавали о приближении отряда Аори.
   Но так сложилось - он умрет не от меча или стрелы, а от болезни, вызванной ядом. А все потому, что иначе смерть бы взяла весь Дом Аэмара, мужчин уж точно всех. Тори спасал не только и не столько себя, сколько сына. И вот, судьба все равно отняла его. А вот Аори пока еще жив...
   Было понятно - сильный организм сумел победить отраву, иначе трех дней бы хватило, отправить его к предкам. Но, видно, яд потянул за собой что-то другое, и лекари не обещают хорошего.
  
  
   Слишком много волнений было, и вечер Тори выбрал провести с семьей. Знал: решения лучше принимать на ясную голову, и желательно в добром здравии. А враги только и ждут, как он забеспокоится и допустит ошибку. Нет, сегодня только семья.
   Пошутил с младшими с дочками, поиграл в "Цветок дракона" с Майэрин - девочка вот-вот и обставит отца, не зря позволял ей столько читать. Обсудил с женой городские сплетни. И вот уже она ушла на свою половину, и почти все огни в доме погасли, а он все сидел за столиком подле кровати, не ложился. Тяжесть в груди никак не отпускала. Передвигал фишки по неубранной игровой доске. Прислушивался напряженно.
   Чутье на опасность у Тори было - другим на зависть. И сейчас очень уж не нравился ему вечер, половинка луны в приоткрытом окне поблескивала металлом, и во рту был привкус не то железа, не то яда - того, подлитого в питье...
   По его указанию слуги осмотрели все комнаты господина - ни следа присутствия постороннего, каждый сухой цветок своем на месте в напольных вазах. Но чутье во весь голос вопило - не оставайся тут, в своем собственном доме.
   Но после совета и перенесенного потрясения Тори не в силах был отправиться на ночь куда-то еще. Дом охраняют, приказать слугам остаться в его покоях с оружием - вот и все. Никто не отправится убивать казначея провинции, взяв с собой десяток человек. Очень уж много шума. А одного - перехватят.
   За прикрытыми веками проплывали картинки, и все они были малоприятными. Вот искаженное лицо генерала - он ведь хотел уже сказать непоправимое. Если бы не эти проклятые охряные угри-Иэра... Они не захотели поддержать самого Тори, и всегда трусливо прятались, а сейчас вылезли из своей глины, словно под ними костер развели. Они не сочли достойной его умницу Майэрин... и осмелились намекнуть...
   Но теперь вместо соратника получат врага. Кайто больше нет, но, по чести сказать, подмогой он не был. Может, чуть повзрослев... Эх, сынок. Запереть бы тебя, идиота. Ведь ясно, куда и зачем поехал в тот черный день...
   Годы и волнения взяли свое - Тори задремал. А когда проснулся, насторожила его тишина. Слуги-охранники были на месте, но бессовестно дрыхли. Погасли лампы, висящие возле окна и двери; оставались только две возле самой его кровати. Холодный белый и теплый оранжевый свет делили комнату: там, в дальнем углу, узор теней был причудлив, словно сплетенные ветви.
   А в узоре... нельзя не узнать.
   Небеленый холст - одежда мертвых - была на нем. Ткань эта... и такое же молодое, как у сына, лицо. Тори раскрыл было рот, но ни звука не вырвалось - словно у рыбы, выброшенной на берег. Сил позвать слуг не хватило. Под рукой не оказалось ни одного оберега - никогда не верил в их силу.
   - Доброго вечера, почтенный господин Аэмара, - прошелестела ночь. Почему он никогда не замечал, какой у этого человека был странный голос?
   - За... зачем ты пришел? - едва разомкнув губы, спросил хозяин дома.
   - За тем, что мне обещали.
   - Тебе... ничего...
   - Ваша дочь, - голос был тихим, лился, как лунный свет по сухим листьям. - Скольким еще женихам, после меня? Верните первому.
   Старший Аэмара забыл, что рядом сидят, прислонившись к стене, и спят еще три человека. Словно он сам и ночной гость были сейчас в ином месте, во сне или в мире умерших.
   Призрак не приближался к нему - оставался в полутьме, сам был ею. Судьба уже отняла у Тори сына... он не может потерять еще дочь.
   - Майэрин не для тебя, - прохрипел он.
   - Ни я, ни ваш Дом не взяли свое слово назад. Значит - моя.
   - Не получишь. Я сумею... защитить свою девочку...
   - Она сейчас спит, и рядом только служанка... Хотите взглянуть на них?
   Взглянуть? Спит? Или же...
   Холодом пронзило насквозь. Тело стало неимоверно тяжелым. Под кожей лица медленно начала разливаться багровая краска. Привстал, намереваясь и с призраком сражаться за дочь - и согнулся, сползая обратно в кресло.
   Многие думали, что у Тори Аэмара сердца не было вовсе, вместо него медный кувшинчик, в котором плескался хитрый и скользкий тритон. Но все-таки было, раз остановилось, не выдержав.
  
  
   Глава
  
  
   Поземка вихрилась у конских копыт, и казалось - ноги у лошадей в тумане, как у призраков. Всадники и были призраками: никто не должен был их узнать ни по дороге, ни здесь, в предгорье Эннэ.
   Войска рухэй ждали по другую сторону границы, и Энори сейчас ехал к ним. Доверенному слуге Камарена поручили важное дело: передать его одному из лазутчиков, офицеру У-Шена. До племянника было куда ближе, чем до дяди.
   В другом случае Ангет Пулан явился бы на эту встречу, а затем покинул страну, дожидаясь хозяина, который тоже готовился бы к отъезду. Но придется вернуться в Осорэи, и быть там какое-то время, хоть Пулан и считал задержку чистым самоубийством.
   Этот... провидец, которому никогда не доверял, пообещал - в дороге слежки не будет. А почему верный слуга на несколько дней пропал, хозяин сумеет объяснить всем любопытным.
   Отослать бы Энори к посланцу рухэй одного или с кем-нибудь из младших слуг Камарена, выдав оговоренный для встречи знак, тем более что дорогу указывает он. Только необходимо знать, слышать лично, что такого перебежчик наговорит дикарям загорным. А такие тайны не доверяют кому попало. Вот он едет довольный, лицо порозовело от мороза, глаза блестят, головой вертит по сторонам. Чему столь радуется? Капюшон сбросил, и черные пряди волос перемешались с белым мехом. Как есть сорока, только вместо яркого и блестящего тащит к себе чужие тайны.
   Холмы понемногу становились все выше, а овраги между ними шире и глубже. Никто на путников внимания не обращал. Предгорье Эннэ, еще сутки пути, и будет красавица Тай-эн-Таала, белая жемчужина Ожерелья...
   Вот и развилка - если прямо ехать, то попадешь к крепости, но им надо свернуть к востоку. Там ждет посланец У-Шена.
   - Этой дорогой я возвращался летом после того пожара, - сказал Энори, глядя вперед. - Сейчас заставу восстановили, но какая, в сущности, разница.
   Пожар... необъяснимый, охвативший заставу. Это было еще до приезда Камарена в провинцию, но слухи ходили и после. Почему же той ночью советник-предсказатель допустил промах, ничего не ведал о грозящем об огне?
  
   Личность Энори Камарен счел разумным перед рухэй не открывать, пусть думают - воспитанник тайных убийц и лазутчиков, кто-то из теней, скользивших коридорами палат управления, вдобавок к тайнам власти отлично знающий горы. У него есть причины для мести, заверял посол, сговариваясь. И, как посоветовал Энори, рекомендовал об остальном дознаться уже на месте у него самого. Рухэй не рисковали ничем - даже если к ним засылали лазутчика, толку с того, если и увидит их лагерь? Не поверят - убьют на месте.
   "Поверят, - сказал Энори: спокойно, только в уголках губ и на кончиках ресниц подрагивало веселье. - Вы же поверили".
   Камарен тот да, поверил, но не Пулан - только его спросить позабыли и советам не вняли.
  
  
   Под вечер двое путников остановились на постоялом дворе в местечке Красный камень - тут и была назначена встреча. Посланник уже был в гостинице; насторожился, увидев двоих, совпадающий приметами с описанием. Затем увидел и знак, показанный Пуланом, кивнул чуть заметно. Не сейчас. Никаких разговоров на людях - выедут поутру, и тогда...
   Когда северянин собрался уже устраиваться на ночлег в снятой комнате, спутник его направился вниз.
   - Куда ты? Никаких встреч в этих стенах...
   - Я хочу всего лишь проведать лошадей.
   - Не заметил, что ты так уж их любишь. Местный конюх о них позаботится, я хорошо заплатил.
   Энори качнул головой - резко, так, будто смахивал паутину из слов:
   - Не доверяете - идите со мной, но не надо меня останавливать.
   Не доверял. И пришлось тащиться за этим парнем, а тот, будто не провел столько времени в седле, почти слетел по лестнице - рассохшаяся, под его шагами она даже не скрипнула. Перед конюшней остановился, будто с размаху налетел на закрытую дверь.
   - Идите первым, - не попросил, потребовал.
   - Засада там, что ли, ждет?
   - Нет.
   Ангет Пулан бросил монетку прикорнувшему внутри у дверей конюху, зашел внутрь - все тихо, спокойно. Энори появился скоро, и выглядел непривычно, собранно-настороженно. А вот кони заволновались слегка; хуже всего повел себя черный злой жеребец. Конюх подскочил тут же; за еще одну монету ответил, кому принадлежит скакун. По описанию именно на нем чужак и приехал.
   - Что это с ним? - спросил Пулан у разволновавшегося слуги. А то: вдруг заболела скотина, собственной снятой шкурой не расплатишься.
   Энори протянул руку, что-то произнес напевно, и столь тихо, что северянин не понял. Конь испуганно захрапел, прижал уши. Голос звучал, и постепенно скакун успокоился, позволил поднести ладонь к морде почти вплотную. Пулан думал, юноша сейчас погладит коня, но тот убрал руку - будто устало и с облегчением даже.
   - Возьми и не говори лишнего, - протянул конюху третью монетку.
   Тот закивал, кланяясь; три монеты за то, что постояли возле чужого коня - да за это навечно готов позабыть, что видел их здесь. А Энори вдруг быстро и тихо сказал:
   - А о своих не тревожься, доедут: день будет ясным.
   И ушел, оставив конюха, смотрящего на него с полуоткрытым ртом, как на диво дивное.
   - Что это было такое? - спросил Пулан уже наверху.
   - Познакомиться с лошадкой захотелось, - ответил Энори с усмешкой, очень неприятной какой-то. - Нам ведь вместе потом ехать, и далеко. С хозяином я договорюсь, а вот конь мог и заупрямиться...
   - А с этим убогим?
   - Я слышал внизу через стену - с нему едут мать с сестрой, беженцы, он боится, собьются с дороги в метель - все ее предвещает. Но нет, развеется. - Доброй ночи, - в один миг оказался в своей комнатушке, захлопнул за собой створку двери.
  
  
   Черная важная галка восседала на дереве, под которым произошла встреча. Не иначе как птичий летописец - вот разъедутся, и она проскачет по снегу, впечатает в него знаки следов, повесть о том, что здесь было... Чудилась в происходящем некая издевка судьбы - на чужой территории двое посланцев своих господ, двое чужаков сговариваются о том, что делать с этой провинцией.
   Вэй-Ши был высоким и крепким, очень широкоплечим, среди более низкорослых рухэй, верно, казался еще внушительней. Охотничья одежда Хинаи ему шла - только такой охотник наверняка выслеживал кабана или медведя, никак не белок стрелял.
   Он так приветствовал собратьев по сговору, что ясно было - с куда большим удовольствием убил бы на месте, а еще лучше приказал бы сделать это своим подчиненным, чтоб самому руки не пачкать. В чем-то справедливо: Энори считает предателем, а Пулана с послом кем-то вроде гостей, за спиной хозяина покупающих наемных убийц.
   - Мэнго видел сон, - глухо сказал посланник. - Он верит таким предзнаменованиям, и, видно, не зря, раз одержал столько побед. У-Шен считает сны просто снами, но не он старший.
   - Что же вашему полководцу привиделось?
   - Мне о том не доложили, - буркнул рухэйи. - Только сам посуди - я здесь, и войско готово.
   - Еще не готово. Стоит не там, где надо, а потому для Хинаи безопасно, - обронил Энори.
   Вот уж кому все равно, кем его считают. Совести не больше, чем у той самой сороки. Улыбается, причем равно дружески и этому мрачному вояке, и его коню, сегодня смирному, но не менее мрачному - а те одинаково неприязненно смотрят на Энори. А ему это... нравится? И улыбка - никак не попытка и в самом деле завести дружбу, скорее, подчеркивание - ты уж никак не выше меня, головорез переодетый. Вот уж и правда странно. Отправляться к чужакам в военный лагерь, и при этом испытывать удовольствие от неприязни... Любой разумный человек, что бы он там ни затеял, постарается к себе расположить. А этот отвечает на вопросы с таким небрежным, едва не смеющимся видом... может, прав был хозяин, и Энори все же немного не в своем уме?
   - Что ты еще знаешь о наших войсках?
   - Так, как я, им тут никто не поможет, - юноша потрепал по шее своего скакуна, который настолько неподвижно стоял, будто заснул.
   - Веди себя повежливей, - проворчал Вэй-Ши. - К тому же ты слишком молод. Ты знаешь эти горы?
   - Не только горы. Все сильные и слабые места обороны тоже, и знаю, как вам получить желаемое.
   - Зачем ты это делаешь?
   Знал ведь, но все равно спросил.
   - У меня есть причины.
   - Кто-то обидел, и ты решил рассчитаться попозже, - поморщился Вэй-Ши. - Это всегда ненадежно, хотя порой месть придает сил.
   Энори вдруг спросил:
   - Тебя послал У-Шен, но ведь от Мэнго тоже есть поручение?
   - Ты знаешь? - воин опешил на миг, но тут же кивнул: - Тем лучше.
   - Я проходил проверку много лет назад, - задумчиво сказал юноша. - Тогда мне это оказалось полезным... Но ваш народ я не знаю. Не все готовы терпеть непонятное, особенно если это предатель и человек другой крови. Если я там, у вас, отвечу на все вопросы, что вы готовы сделать для меня лично?
   Рухэйи подумал и произнес неохотно:
   - Если сможешь все это, и то, что поручил Мэнго, ты нам нужен. А значит, за свое положение можешь не опасаться. Но вот уж тепло к тебе относиться никак не прикажешь.
   - Этого и не нужно, - Энори искоса глянул на Пулана, сказал ему: - Сейчас наше дело. Рухэйи кивнул. Пулан, пожав губы, отъехал недалеко, и навострил уши, но разобрать ничего не мог. Воин что-то говорил Энори, потом передал некий предмет. Тот подержал в руках и вернул, что-то сказал в свою очередь. Потом протянул руку - Пулан испугался, что сейчас коснется оружия этого дикаря. Такого они не прощают. Но нет, обошлось. Энори только добавил что-то вдогонку к первой своей фразе. Рухэйи казался потрясенным. Сунул первый предмет за пазуху и потянул длинный нож из ножен. Зрение у Пулана было лучше, чем слух - он увидел, как полыхнула на солнце золотая надпись, слов не разобрал, но увидел изображение - медвежью морду.
  
  
   - Он знал, что было в свертке, - задумчиво сказал воин подъехавшему северянину. - Мэнго поручил мне самому выбрать предмет, и чтобы никто не проведал. Конечно, про надпись на клинке мог и разузнать, но как? А уж сверток...
   Пулана так и подмывало сказать нечто вроде "вся провинция гадала, что такое этот парень на самом деле", но сдержался-таки. Не надо горным дикарям пока знать. А посланник продолжил, немного оправившись:
   - Мне он все же не нравится. Слишком себе на уме. Боюсь, приведет нас прямиком в логово хасс...
   - Сомневаюсь, что все так просто. У него действительно личные счеты, но они очень весомые. К тому же... - Пулан не договорил, сообразив, что перед ним человек У-Шена, поэтому слова "в крайнем случае, в ловушку попадет только часть войска" не порадуют одного из командиров этого самого войска. Сказал он другое:
   - Несмотря на это, и на то, что мой господин ему верит - при любом подозрении задержите и не отпускайте. Но пострадать он не должен, пока не станет ясно, что к чему.
   - Не обещаю ничего, это война, - сухо сказал посланник. - Кто хочет безопасности - пусть сидит в ваших садиках под розовыми кустами, всеми сразу. А на войне можно получить и стрелу в горло - в бою, и железо под ребро за попытку предать.
  
  
   Тут же на дороге они и простились. Северянин намеревался нанять провожатых, чтобы вернуться быстро и в целости, а Энори предстояло тайными тропами миновать посты воинов Ожерелья. Лицо его по-прежнему было довольным и даже радостным, как у мальчишки в предвкушении праздника, и снова возникло неприятное сосущее чувство - неправильно что-то, так не бывает. Что-то они с хозяином упустили... А Энори уже говорил слова, обычные при расставании, и прибавил, разворачивая коня:
   - Думаю, мы еще увидимся. Вряд ли господин Камарен так быстро покинет Хинаи... - он поспешно поднял ладонь: - Нет, это не угроза. Просто... зная его натуру. Ему тоже интересно досмотреть представление до конца. Ну а я на сей раз буду не в зрительном зале, и, наверное, даже не за сценой.
   - Мне все равно, - сказал Пулан. - Я никогда не доверял...
   - И к вам можно найти подход, добиться не просто доверия, но горячей симпатии. Но цели наши и так совпадают, поэтому... - он отбросил со лба упавшую прядь, и повторил: - Какая, в сущности, разница. Посол мне помог, а вы не смогли помешать.
   Воин-рухэйи ударом сорвал коня в галоп, вылетел из-под защиты ветвей, понесся по едва различимой среди белого лога, такой же белой дороге. Второй, конь Энори, отставал, а может, и не старался нагнать; Пулан смотрел вслед обоим с тем же сосущим чувством. Он делал все во благо Риэсты, но сейчас подумал, что нечто очень нехорошее у них с хозяином получилось, и отнюдь не награда их ждет в посмертном существовании.
  
  
   **
  
   Лайэнэ хорошо платила своему осведомителю в Храмовой Лощине - неприметный человечек, якобы мечтающий о тишине и надежном убежище среди молитв и небесного звона гонгов, жил во внешнем круге, но проникать наловчился и в места запретные. К мальчику он пройти не мог, но видел того на прогулке. Следил, рискуя скатиться по обледенелой черепице, с ловкостью белки цеплялся за украшение крыши. Ребенка охраняли надежно, а судя по количеству святости, разлитой тут едва ли не по земле, пропитавшей воздух, нечисть просто испарилась бы на подходе.
   Лайэнэ все-таки было тревожно. Она улыбалась через силу новым и старым знакомым, на одном из приемов безоговорочно отдала первенство в музыкальной импровизации одной из честолюбивых младших товарок - не это занимало мысли.
   Слишком хорошо запомнила прочитанные страшные сказки, а заодно рассказы очередного поклонника, заядлого охотника. Он говорил про куниц - игривый этот, изящный зверек преследует добычу и в норах, и на деревьях, пока не настигнет, не прокусит затылок, чтобы у живой еще пить горячую кровь. Он же способен убить всех обитателей птичника ради забавы, а полакомиться всего-то одним яйцом. Так похожи повадки... только куницам безразличны цветы.
   Энори не откажется от мести, раз уж вернулся в город. Как в прошлый раз сужался круг, в центре которого был помешавший ему человек, так и сейчас... Смерть Кайто, и служаночку из дома господина Тэна-младшего нашли мертвой, и смутные слухи про женщину, похожую на жену генерала... А ребенок - мишень великолепная.
  
   Лайэнэ решила поговорить с настоятелем, рассказать обо всем. Вряд ли святой человек, воодушевленный рассказом, начнет распускать слухи. Нельзя сказать, что она не боялась. Напротив, очень хорошо представляла, что ей грозит за такое вмешательство... от обоих братьев сразу, вопрос лишь, который первым успеет. Вероятно, младший, шпионов у него в городе и окрестностях наверняка не счесть. Оставалось подсмеиваться над собой - смерть в молодом возрасте мечта любой красавицы из Кварталов! А уж принять ее от первого Дома в провинции... настоящее благословение Небес.
   По дороге в Лощину думала также о том, что скоро, если в живых останется, привыкнет к путешествиям - то в Срединную, то вот снова... Может, поучиться ездить верхом? Легендарная Малиэн, говорят, могла... такое хрупкое чудо на широкой конской спине. А уж воительница-Тионэ и подавно - водила отряды в атаку.
   Дорога до Лощины показалась на диво короткой.
  
   Настоятель Главного храма принял ее. Конечно, не красота или слава молодой женщины послужили ей пропуском, а имя маленького храмового подопечного. Стоя на коленях в большом зале, среди темных ниш, алых занавесей и золотых лампад, вдыхая запахи сладких смол и можжевельника, она исподволь наблюдала за настоятелем, сидевшим на скромной циновке всего ступенькой выше просительницы. Крохотный седой человечек, смуглый и сморщенный, как печеное яблоко, он казался погруженным в какие-то невеселые мысли. Но, как выяснилось, Лайэнэ он внимательно выслушал, и вопросы задавал каверзные. Дрожащий высокий голос принадлежал человеку не просто старому, но умному и решительному.
   - Таким образом, прекрасная дочь решила пойти против воли родственников мальчика? - уточнил он.
   - Мне никто ничего не запрещал.
   - Если смиренный служитель Храма правильно понял, прекрасной дочери посоветовали заняться... другими делами. Но подобное беспокойство за судьбу ребенка отрадно и внушает несомненное уважение.
   - Вы мне не верите? - спросила Лайэнэ.
   - В мире много темного и жестокого; несомненно и то, что не все сущности, населяющие его, могут быть отнесены к роду людскому или животному. И Лайэнэ Голубая жемчужина может не сомневаться - ее слова услышаны. Однако сознает ли она, насколько опасны эти ее слова?
   В голосе настоятеля был слышен упрек. "Ты ходишь и сеешь сплетни о том, о ком тебе велели не упоминать, о том, чье имя может вызвать лишь волнения и новые слухи".
   - Но я только...
   - Забота о ребенке достойна всяческой похвалы, - мягко перебил ее настоятель. - Но только ли забота движет прекрасной дочерью?
   В красно-черно-золотом храме не видно было, как зарделись щеки Лайэнэ.
   - Я не ищу своей выгоды, - пробормотала она.
   - Разумеется. И с надеждой, что теперь покой поселится в твоем сердце, а молитвы о благополучии мальчика будут услышаны...
   Настоятель благословил ее, но Лайэнэ это едва заметила. Заученно поклонилась несколько раз, выскользнула из зала, умирая от сладко-терпких запахов и от стыда. Неужто она в самом деле всего-то пытается получить некую выгоду? Но какую же?
   К примеру, обратить на себя внимание светлейшего господина Кэраи Таэна. Хорошо внимание, еще немного, и он ее собственноручно убьет, хоть и не воин, и вряд ли привык делать это сам.
   Стояла на ступенях снаружи, с наслаждением вдыхала морозный воздух, не думая, что может охрипнуть.
   ...Или же, опасаясь таяния собственной славы, решила совершить нечто из ряда вон выходящее? Но ее имя пока восторженно повторяют на каждом углу, и зеркало не лжет - Лайэнэ хороша, как никогда раньше.
   ...Или она... просто не может простить Энори? Вот так - нет дела до мальчика, лишь до того, кто ее обманул?
  
   Мимо главного храма вела дорожка, выложенная разноцветными камушками. За ней следили, верно, и в метель не допускали сюда ни снежинки. Нечасто Лайэнэ бывала в Лощине, но смотрела сейчас только на эти камушки, не замечала ни прихотливо изогнутых крыш, ни цветастых колонн, ни скульптур, искусно расставленных перед святилищами.
   Но согнутая фигурка, застывшая перед статуей, показалась молодой женщине смутно знакомой. Древний скульптор изваял из белого камня диковинное существо - не то рыбу, не то девушку. Из местных духов, особенно чтимых по деревням. А рядом с ней...
   Теперь Лайэнэ узнала склонившегося человека. Родственник одной из наставниц-танцовщиц, он много лет служил в богатом доме. В том самом, где умерла девочка...
   Человек вскинул голову. Был он еще не стар, но, видно, в детстве много болел, вот и вырос таким - хрупким вроде подростка, и нескладным: одно плечо выше другого, шея, как у цапли. Узнал и он Лайэнэ, заулыбался.
   - И вы сюда ходите, барышня... А говорят - красавицам из Квартала неведомо, в какой стороне Лощина лежит...
   - Что вы тут делаете, холодно ведь, - сказала молодая женщина. Заметила на подставке перед статуей бумажные розы. Грубо сделанные, видно, сам изготовил; сюда приносят только изделия своих рук.
   Слуга проследил ее взгляд, улыбнулся:
   - Все верно, хожу вот... и матери ее спокойней, и сама, думаю, видит, радуется.
   Прибавил, поправив цветок:
   - Под слоем снега и дерна спит маленькая госпожа. Скоро порадуется настоящим цветам, много их будет вокруг.
   Мороз посильнее зимнего пробежал по спине Лайэнэ. Простившись наскоро, она поспешила прочь.
   Орэйин, так звали девочку. На каждом углу тогда шушукались о жестоких родителях, из-за которых погибли дети. Так много обрушилось на семью Нара... и она сама приложила к тем бедам руку.
   До самого дома думала о встрече в Лощине, о прошлом лете.
   Ни саму девочку, ни младшего брата Рииши не видела никогда. Он-то каким был? Судя по рассказам, совсем не похож на старшего. Солнечный, одуванчик... и вот ветер дунул.
   Дома, едва раздевшись, велела служанке принести вина, сидела и пила чашку за чашкой, но оно все никак не ударяло в голову. Умение пить и сохранять трезвый рассудок было необходимо таким, как она, и все-таки будто вода в кувшин налита, не хмельное зелье...
   Бездумно потянулась за ахи, пальцы побежали по струнам: одни серебром отдались, другие медью. Давно не писала песен, с тех пор, как Энори завладел ее сердцем, а после уже и не видела смысла в этом. Сейчас сама не сразу поняла, что поет нечто новое:
   Оплетает плющ и вьюнок стены дома,
   Половица не скрипнет, и свет не мелькнет в окне.
   Одинокая уточка сбилась с пути,
   И над домом кружит, и зовет,
   А в ответ тишина...
   Лишь в пруду отраженье птицы немое.
  
   Нет больше той пары. Пусть будет хоть песня о них...
  
  
   **
  
   Тайрену в этот миг плакал, неловко вытирая лицо кулаком. Рядом никого сейчас не было, и хорошо; ему, привыкшему к одиночеству, ужасно досаждало постоянное общество одного из домашних слуг, приставленного вместо няньки. Первые дни тот не отходил от мальчика, словно в самом деле стал его тенью. Но Тайрену отыскал способ избавляться от надоедливого внимания. Он попросту начинал кричать во все горло, и приступ кашля был тут как тут. Пытались успокаивать - не помогало. Не держать же ребенка все время одурманенным дымом трав и действием зелий! И охранник порой вынужден был уйти, оставлял мальчика одного в комнате, карауля по ту сторону двери. Сюда никто не проникнет, рассуждал он. Пусть посидит. Благо, оберегами что он, что комната обвешаны. А то, случись что со здоровьем наследника из-за крика, допустившего оплошность на кусочки изрежут.
   На прогулках подопечный, так и быть, смирялся с надзором - и между ним и слугой установилось молчаливое согласие.
   Разговаривал Тайрену, помимо охранника, только с монахами, не с паломниками - тех близко не подпускали. По храмовым дворикам ходить ему разрешали вдосталь, далеко и долго гулять мальчик все равно не мог.
   Сейчас он как раз вернулся с прогулки; уступая настойчивым просьбам слуги, съел несколько ложек супа и пирожок, и велел оставить его в покое.
   Только когда закрылась дверная створка, мальчик свернулся на постели и дал волю слезам. Беззвучно, понимая - услышать его не должны. Не только свидетелей, но и утешений ему не требовалось - это были слезы радости, а не горя. Уже почти отчаявшись, он все-таки получил весточку от старшего друга. Слуга-охранник не обратил особого внимания на монаха, который обменялся парой слов с мальчиком. Какой, из какого храма... Много их тут, всех не упомнить. И за руками монаха не слишком следил.
   Теперь Тэни знал - о нем не забыли. Сейчас Энори занят, но ни за что не оставит воспитанника. Пообещал и еще кое-что - рассказать важный секрет. А потом... "ты уже взрослый, ты поймешь, как поступить".
   - Ты же знаешь, я все сделаю для тебя, - беззвучно шептал мальчик. - Ты только вернись...
  
  
   ...Сперва Лайэнэ не верила в его нелюдскую сущность, потом, напротив, слишком привыкла помнить о ней. Тревожно гадая, каким способом Забирающий души сможет проникнуть на территорию, закрытую для зла, или выманить к себе мальчика, она позабыла кое о чем. Для того, чтобы передавать письма, не надо особенных ухищрений, лишь деньги и ловкость нанятого. А Энори давно научился думать, как люди - только в отличие от них мог точно узнать потом, было ли передано письмо.
   Все остальное он давно уже сделал.
  
  
   **
  
  
   Из седла почти не вылезали, хорошо хоть погода к концу зимы неожиданно смилостивилась и морозов не было. Вэй-Ши спешил скорее пересечь горную цепь и очутиться среди своих; в надежном укрытии еще по эту сторону гор его ждали несколько верных людей. Но до них еще предстояло добраться; сейчас вблизи Ожерелья повсюду усилены были патрули, причем не только земельной стражи, но и военных.
   - Слушайтесь меня, - сказал ему спутник. - Я выберу безопасный путь.
   Слушаться приходилось - он на своей земле, да и не заведет в ловушку, если рассудить здраво. Зачем ему один вражеский воин, хоть и не последний человек среди командиров? Так что пусть, пока можно и подчиниться.
   За несколько дней пути неприязнь к парню заметно поубавилась. Он оказался удивительно... уместным. Знал, что и когда сказать... да хоть на каком расстоянии ехать, чтобы и не мешать, и не вызывать подозрений. Словно с самим собой путешествовать, не считая пары раз, когда резко перебивал мысли Вэй-Ши, указывая, куда сворачивать.
   А скоро рухэйи поймал себя на том, что разоткровенничался и рассказывает о семье. Оборвал речь и до вечера ехал нахмурясь.
   Когда заалело небо, достигли очередной развилки. Спутник заговорил первым, указывая на придорожный алтарь и темнеющую за ним статую какого-то местного хранителя:
   - Мы поедем направо, но сперва я должен свернуть туда.
   - Это еще зачем? - и без того неспящие подозрения зашевелились пуще прежнего.
   - Там меня ждет послание... должно ждать. Весточка от вашего аталинского друга.
   - Он мне не друг, как и всему нашему народу, - поморщился Вэй-Ши. - Что еще за новости с письмами?
   Вблизи статуя оказалась выше: ее основание покоилось в небольшой ложбинке. Если тут и оставили письмо, то не в течение дня: новых следов не было, а старые поземка успела бы замести.
   К изваянию оказалось не так-то легко спуститься, и Вэй-Ши остался с лошадьми, пока Энори пробирался за весточкой. Глядя, как он, не видя под снегом и намека на тропу, серебристо-черной лисице подобный, ловко выбирает путь, офицер впервые подумал: толк от него будет. Как бы устроить все получше, когда на место явятся - хоть и ждут, но перебежчиков не любит никто.
   Тени не успели и самую малость сместиться, как Энори уже снова был на дороге, держал в руке плоский черный футляр.
   - Его принес голубь, и спрятали здесь...
   Явно с умыслом открыл только сейчас, а не там, у статуи - мол, мне скрывать нечего.
   Прочел письмо, рассмеялся негромко, обернулся на Вэй-Ши, который был - сама настороженность. Протянул руку:
   - Читай, если хочешь.
   - Я не умею читать по-вашему.
   - А...
   Пальцы разжались, листок, подхваченный ветром, сперва взлетел, потом нырнул к земле, его ветер погнал его по снегу. Захотелось догнать, взять с собой - мало ли, пусть прочтут свои, те, кто знает.
   - Казначей Хинаи, Тори Аэмара, умер. Мне больше нет дела до его людей - пусть сами решают, к кому перейти на службу и как изворачиваться. Сейчас им, наверное, очень страшно.
  
  
   **
  
   Против всех законов здравого смысла в предпоследний день зимнего месяца, Икиари, войско Мэнго пересекло северную границу и двинулось в наступление. До крепости Трех Дочерей ему было несколько дней ходу - армия не движется быстро. Отряды же У-Шена растаяли в снежных ущельях; разведчики Хинаи не сразу осознали, что оставшийся лагерь - видимость, непригодные к сражениям люди, а основная часть исчезла в одну ночь.
  
  
  
   Глава
  
  
   Лайэнэ снился цветущий луг. Она шла по нему, шурша подолом, приминая тяжелым шелком бутоны. Искала цветы для букета, но все было не то, не то... Одни слишком яркие - высокомерные цветы, их нельзя собирать вместе. Другие, покладистые, слишком бледны. Те казались растрепанными, эти - невзрачными. Лайэнэ так и застыла посреди луга, держа в руках единственный стебель, который решила сорвать. Это был...
   - Госпожа, проснитесь, - журчащий голос служанки просочился в дверной проем. Девочка любила ее, и обычно будила радостным, ласковым тоном. Сейчас в ее приветствии звучала тревога.
   - Вам письмо, госпожа...
   Лайэнэ села, путаясь в широком ночном одеянии и двух покрывалах - в комнате было прохладно, несмотря на жаровни. Велела поднять оконную занавеску. Солнце стояло уже высоко, времени за полдень... При закрытых ставнях что ночь, что день, все едино.
   Глянула на листок - ни печати, ни подписи, но один - самый дорогой - из видов бумаги хэйта, желто-зеленая, для дневников и личных посланий... Поняла, еще не читая.
   - Я знаю, откуда принесли письмо, - сказала она. - Знак рыси на повязке вестника, так? - Пробежала глазами скупые строчки, - Мне велено явиться сегодня к вечеру.
   - Это плохо, госпожа? Или хорошо? - осторожно спросила девушка.
   - Думаю, плохо. Я была чересчур любопытной...
   Написала записку с отказом в назначенной на сегодня встрече - неважно, что о той условились раньше; велела служанке отправить.
   Пока собиралась, гадала, к чему был сон. О том, как важно будет найти правильные слова? Но слов у Лайэнэ уже не осталось... А вот тревога проступала все явственней.
   То, что ее пригласили учтиво, некоторую надежду внушало, но это могла быть всего лишь формальная вежливость. Не потащат же ее из дома за подол. Но, даже знай наверняка, что беда ее ждет, пошла бы. Рады бы уклониться, но судьба уже подхватила и понесла. Раньше Лайэнэ слышала о попавших в руки судьбы, и гадала, как себя ощущает человек-щепка в бурном ручье. Теперь знала.
   Когда ступила на эту дорогу? В тот ли день, когда маленькую девочку навсегда увезли из дома, и она, еле дыша от страха, перешагнула порог, глядя на высокую женщину в красном? Или когда посмела влюбиться в наследника знатного Дома? Или, может быть, когда после зимней встречи с Энори не сбежала из города под защиту храмовых стен?
  
   Снаружи снег лежал плотно, темный внизу, розовато-золотой на скатах крыш. Последний день зимнего месяца, и дуновение весны уже чудится, несмотря на морозец.
   - Как скоро вас ждать? - спросила служанка, провожая молодую женщину до носилок.
   - Знать бы...
  
   И снова Лайэнэ направилась в этот дом - думала, никогда больше. Красиво здесь все-таки, даже сейчас тянет полюбоваться ажурной резьбой на воротах и стенах, нарядными ставнями. Причудливая морская ракушка, невесть как попавшая на земли севера.
   В кабинет ее провели как гостью, хозяин ждал там - нет, не ждал, что-то писал за столом. Серая безрукавка из мягкой шерсти, бледно-голубое полотно блузы, только нитка бирюзовой вышивки делает ярче домашний наряд. Куда проще облик, чем на людях; почему-то думала, он не умеет проще.
   ...В доме тепло из-за горячей трубы, проходящей под полом. Но он не ценит такую роскошь - приоткрыто окно, и не для того, чтобы впустить свет, уже смеркается.
   - Все пытаюсь понять, приближается ли весна, - сказал, проследив ее взгляд. - По всем приметам обещают долгие холода.
   - Мне сегодня почудилось что-то новое в воздухе... - ответила гостья.
   - А мне не удалось. Из-за этого, может быть, - кивком указал на стол, заваленный бумагами. Обычно, когда ее приглашали, убирали все, что могло бы отвлечь от отдыха.
   - Сядь. У меня есть к тебе дело.
   Сам поднялся, зажег свечи в светильнике - одинаковыми движениями, тратя на каждый фитилек равный отрезок времени. Замолчал - верно, подбирая слова. Четкое, строгое лицо человека, не умеющего отдыхать: тени то подчеркивали каждую складку и линию, то уходили, и лицо становилось моложе.
   Лайэнэ сидела, сложив на коленях руки, ждала. Теперь ей было спокойней - о чем бы ни пошла речь, хоть о провинности, это будет не худший разговор в ее жизни.
   - Мне нужна твоя помощь. Твоя, и, вероятно, тех женщин, которых ты выберешь. Шпионы еще могут сравниться с Веселым кварталом в умении добывать сведения, но вот их распространять...
   - Что вы хотите, чтобы я распространила? - спросила она с удивлением.
   - Если б я знал. Верну тебе твои же слова - с этим делом ты управишься лучше. Мне нужно нечто, во что люди поверят. Пускай не сразу, но должны быть уверены - Небо к ним благосклонно, победа их предначертана, несмотря на все жертвы.
   Он подробнее пояснил, чего хочет, все больше удивляя Лайэнэ.
   - Почему же вы обратились к женщине?
   - Ум женщины более изощрен. А та, которая обучена угадывать мечты и желания любого, вероятно, способна дать хороший совет.
   - Но почему... - на языке вертелось, и она решилась спросить: - Почему именно мне вы доверились? Ведь я была... - осеклась.
   - Потому что ты - лучшая? Каждый в городе знает это и назовет имя Лайэнэ, - напевный, медовый голос. - А лучшей в твоем деле не стать, если обладать одной только красотой, но не сообразительностью. Разве не так? - он улыбнулся и сказал совсем другим тоном: - Понятия не имею, насколько твоя слава заслужена. Иногда везение значит больше личных достоинств. Но ты проявила такой интерес к нашему семейству... полагаю, ты, по крайней мере, заинтересована в успехе.
   Лайэнэ ощутила, как волна жара заливает лицо. Доселе - за многие годы - только один человек мог заставить ее покраснеть. Хотя, если человек, то ни одного...
   А он - Кэраи - все знает про ее поездку в Лощину. Не говорит, но глаза почти смеются. И это непривычно. Может быть только из-за этого блеска в глазах она решилась спросить:
   - Тогда мне надо знать кое-что. Насколько все плохо?
   - За час до твоего прихода голубь принес письмо. Войска Мэнго двинулись к Трем Дочерям, сейчас, вероятно, уже перешли границу. Никто не ждал этого так рано, это выглядит полным безумием... - Лайэнэ привстала было, но взгляд Кэраи вернул ее на место, будто что тяжелое бросили на плечи. Теперь смеха в его глазах не было, а слова звучали скучно и буднично:
   - А вот это тебе для понимания, но не для сплетен.
   - Даже безразличная к собственной жизни, я не стала бы сеять панику в городе, - ответила молодая женщина. Кажется, он поверил, а она уже сожалела о том, что спросила. Смотрела в пол. Да, об этом знать надо, но как же страшно. И не из-за возможности наказания за неверный шаг - но понимать, что захватчики в самом деле уже на твоей земле, что война началась...
   - Десятки лет им не удавалось, не получится и сейчас, - раздалось совсем близко. Как раньше поразило выражение глаз, так сейчас непривычно было слышать сочувствие в этом голосе. Сочувствие - ей? От него? Но война вряд ли тронет Лайэнэ, она, если что, сможет просто уехать...
   - Согласна помочь?
   - Всем, чем смогу, - сказала она от души.
  
  
   **
  
   Палочка безнадежно мазнула по стенкам и дну коробочки - все, в этой не набрать краски даже на раз. Осталась только одна, маленькая, драгоценная: помада в ней не карминная, как обычно, а из смешанного с воском порошка красных водорослей. Морских, и оттого весьма недешевых. Но оттенок у них восхитителен, и пылинки перламутра придают губам особую красоту. Таким, как у Сэйэ, уж точно.
   Но сейчас в крепости Трех Дочерей, похоже, негде взять и кармина. Остановилась торговля, враг на подходе. Провизии пока много, а вот заморские диковинки по северным тропам давно не везут.
   Тонким ухоженным пальцем Сэйэ погладила серебристую крышечку. Последнее. Потом придется использовать неприятную взгляду краску на ягодном соке. А эта коробочка - память о былом достатке, о глупых надеждах.
   Расправив складчатую шерстяную юбку, надев шерстяную, не подбитую ватой кофту - даже в холода Сэйэ одевалась не ущерб своей красоте - девушка вышла из дома, отведенного труппе. Пошла вдоль улочки. Большой была крепость, настоящий город. Похоже на Осорэи, только дома другие, проще, много-много военных да с высоких мест, там, где крыши не заслоняют, горы виднеются.
   То тут, то там попадались неказистые фигуры крестьян, грязные головные повязки резали взор; звучал говор, к которому так и не привыкла - более отрывистый, грубый. В этих землях еще остались уроженцы старых лесных кланов, в них иная кровь, ближе к рухэй... Шла, гордо приподняв подбородок. Пусть видят: перед ними не какая-то девка. Хорошо шла, некоторые даже кланялись...
   Испугавшись подступающих войск рухэй, крестьяне побросали свои поля и домики и потянулись сюда, под защиту крепостных стен. Не все: многие беженцы с севера стремились миновать твердыню, уйти в более спокойные земли. Их не задерживали: чем меньше едоков будет, тем лучше. Провизию собирали, откуда могли. Крепость Трех Дочерей строили в расчете на долгую осаду.
   И все-таки было тревожно: все больше крестьянских рож, а провизии, шепчутся, не так много, и урожая не будет, если до начала лета не погонят отсюда захватчиков. Хотя это обязательно произойдет: сейчас, по морозу и снегу, им в горах не закрепиться.
   Сэйэ в последние дни напряженно прислушивалась ко всем разговорам военных, и понимала - до крепости рухэй дойдут. А что захватчики делают с людьми, лучше не думать. Взять крепость трудно. Но уж если она падет... Очень хотелось сбежать с теми, кто направлялся на юг, но остальные актрисы решили остаться под защитой стен, тем паче что и разбойников стало больше, и Сэйэ не отваживалась. Беззащитная красивая девушка даже если найдет попутчиков, будет ли среди них в безопасности?
  
   Чем выше поднималась по улочке, тем становилось свободней. Беженцы все больше толклись внизу, в эту часть города-крепости крестьян не пускали без важного дела. Ветер наконец перестал доносить запахи воловьего и конского навоза, теперь потянуло подгорелым хлебом. Чьи-то голоса вели вразнобой:
   "Рыжий конь от хозяина сбежал,
   Скачет, а народ кричит "пожар!"
   Сэйэ поморщилась. Только вчера выступали со сценкой, где такое поют. На малой площади крепости выступали - для простых солдат, ремесленников и крестьянских рож. Смотри-ка, запомнили слету. Еще несколько раз показать, и Акэйин потребует, чтобы актрисы разучивали нечто новое. Говорит - смех укрепляет душу. Только зачем новое этим людям, они одной шутке сто раз готовы смеяться...
   В крепости не было своей женской труппы, и даже конкуренты встретили их с любопытством, без неприязни. Представления хорошо проходили, лучше, чем первые дни здесь, но все больше от зрителей чувствовался страх, и он сильно давил. Про ведьму-свекровь ли, про надоедливого призрака выпивохи показывали - висело незримое облако над толпой.
   А вот о жадном генерале Акэйин больше пьеску не ставила. Думала, как переделать ее на новый лад, чтобы главаря рухэй высмеять.
   Сама Акэйин, надо сказать, устроилась более чем неплохо, нашла себе какого-то вдового сотника. Разумеется, жениться на актрисе он не собирался, но их труппе покровительствовал: взамен первой лачуги, где жили поначалу, помог снять неплохой домик за небольшие деньги, а теперь помогал достать, что требовалось. Только краска для губ была совсем уж не по его части, да и где ее взять?
   Устроилась госпожа труппы, и ладно. А Сэйэ здешние поклонники не нужны. Нос у них не дорос!
   Вспоминала жизнь в Осорэи - сказка, не жизнь. Что они сделали, чем провинились, что судьба повернулась спиной...
   ...Когда Энори лишь появился в их театре, то было восходом на звезды на вечернем небе - любуются все, но она ничья. Затем тогдашняя надежда труппы, Илаэ, белый лебедь, увлекла его под свои крылья, струящиеся прозрачные рукава. Ей тогда уже исполнилось... больше, чем Сэйэ сейчас, но, когда она умерла, говорили все же, что умерла молодой.
   Горячка в три дня унесла ее и несколько песен, которые были оставшимся актрисам не под силу. После, пока Сэйэ не утвердилась в своем первенстве, Энори делил свое внимание между ней и несколькими девушками труппы, но легко, не вызывая ревности. Тогда они даже помогали друг другу, пытаясь его удержать: не могли все же быть уверенными, театр сам по себе его интересует или все-таки женщины. Как она потом поняла, все-таки больше театр. Намного больше.
   ...И не знала, видела Энори на сцене в тот вечер или почудилось. Но кто иной то мог быть? Уж его-то изучила за время, пока были вместе. Голос, улыбка, движения... хорошая актриса не упускает из виду мелочи.
   Тиан так ничего и не вспомнила о том вечере. Не болела больше, и не понять, чем вызван был настолько глубокий обморок. Подруги по труппе испугались, вспомнили ту никчемную девицу-вышивальщицу, навязанную им в Осорэи - может, проклятье передалось? Захлопотали, приволокли какого-то "видящего злую тень" задохлика в цветастых лохмотьях. Сразу видно, что обманщик. Он вокруг Тиан помахал медной трещоткой и заявил, что теперь все в порядке. Получил от Акэйин деньги и скрылся. Если б не суровый взгляд госпожи труппы, куда больше бы вытянул...
  
   - И говорят еще, они вызвали себе на подмогу черный ветер, который летает везде, все видит, все тропы знает. Потому и напали по снегу. И крадутся их воины этими тропами...
   Прислушалась: группка бедно одетых мужчин, на корточках сидящих у входа в очередной проулок, пугает себя страшными сказками. О рухэй, разумеется. И как развлекать их, укреплять дух, если они предпочитают такие вот байки?
   Сэйэ дошла до верхней стены, до площадки, куда пускали простых горожан; прислонилась грудью к каменному зубцу. Облака плывут странные, узкие, похожи на стрелы. Внизу - человеческий рой; и, пусть он наполовину состоит из тех самых грубых крестьян, люди эти - свои. А камень надежный, за ним хорошо прятаться.
   ...Иногда ей хотелось стать совсем маленькой девочкой - только в первые два-три года жизни ее рядом был кто-то большой и сильный, кто всегда защищал. Кажется, старшая сестра, а может, подруга матери, умершей при родах, или еще кто... Человек был, но память его почти не сохранила.
   Потом пришлось пробивать себе дорогу, еще с младенчества, отпихивая ровесников от миски с едой и защищаясь от их побоев. Сперва девочка научилась драться, потом кокетничать. Потом забыла про драки - выросла слишком красивой для них, научилась добиваться успеха иными способами.
   И ведь, паленый демон, добилась... если бы не изгнание.
   Теперь молилась о том, чтобы светлейший господин Кэраи Таэна сдох поскорее. Но ведь скорее всего ничего ему не будет - он в безопасности, пока старший брат возглавляет армию Хинаи. Удобно устроился...
  
   - Еще говорят, пока черный ветер не одолеешь, не совладать с чужим войском... А как его одолеть? Поднялся, и нет его...
  
  
   **
  
  
   По узкой, в рытвинах, улочке и в сухую погоду было непросто идти, а после дождя она становилась еще и скользкой. Здесь, в предместьях Осорэи, крупные улицы еще содержали в порядке, а на окраинах обустраивались, как придется. Шими спешил домой, опасаясь оставить без присмотра свою подопечную.
   Шагнуть на крыльцо - с тех пор, как заболела нога, оно словно бы выросло, потянуть дверную створку, ощутить дымно-горький запах, вызывающий желание кашлять. Никак не привыкнет к этим травам, но раз сказано - надо, так и будет жечь понемногу.
   Еще не успев заглянуть внутрь, услышал нежное пение. Женщина, скинув одеяло, сидела в углу, качала два чурбачка, словно куклы, порой спрашивая их, не знают ли, где сейчас их старший братик, ее первенец. Шими был глуховат и не особо вслушивался в ее бред, но даже обладай идеальным слухом и узнай что угодно невероятное, он бы сделал вид, что глух и нем. Ему не просто хорошо заплатили - того, кто это сделал, Шими обожал безмерно и столь же безмерно боялся.
   Когда женщину привезли сюда, тот был чем-то сильно озабочен и, пожалуй, расстроен. Шими предположил, что здоровьем больной, хотя особой приязни к ней от гостя не исходило.
   - Она мне нужна живой, - сказал он. Нет, приказал. - Я не могу обратиться к обычным врачам, но ты должен постараться.
   Отец Шими хорошо умел лечить, как и брат, но они оба умерли, не сумев помочь себе. А Шими, сквозь пальцы спустив все наследство, стал в итоге лишь мусорщиком - и считался немножечко колдуном, немножечко не от мира сего. Лечил животных и бродяг, и те выживали.
   Он не знал, кто его подопечная. Должен был лишь передать письмо, если женщина поправится. Болезнь затянулась: жар то спадал, то вновь поднимался, но хуже всего было с рассудком больной. Его пошатнуло какое-то сильное потрясение, и Шими не был уверен, что она придет в себя.
   А жаль.
   Она была еще довольно молода и даже сейчас довольно красива. Ему годилась, пожалуй, в дочери... или в очень младшие сестры.
  
   Она пришла в себя однажды вечером, когда Шими уже собирался лечь спать - в той же комнате, привычно уже на матрасе подле двери.
   Села, поджала колени, натянула одеяло на плечи, двигаясь не так, как прежде: осознанно. Так не женщины смотрят - больные голодные рыси, яростно и бессильно.
   - Где мои девочки? - скорее по губам понял, чем услыхал; более того, почти увидел слова, тяжелые, медленно падающие.
   Вместо ответа он протянул письмо. Спохватившись, поднес и свечу поближе, чтобы могла прочитать.
   Дрожащими от слабости руками она развернула бумагу, вчиталась, и вдруг рассмеялась сухо, лающе. Этот смех Шими очень хорошо расслышал и рад был бы тут же позабыть.
  
  
   **
  
  
   "В шестой день Месяца Угря-Шаанэ войска захватчика Мэнго сокрушили горные заставы и спустились на равнину Трех Дочерей, где его поджидали войска командующего Ируваты. Здесь удача изменила Мэнго: он не смог продвинуться вглубь долины и стал в предгорьях. Если Заступница будет милостива к Хинаи, то скоро подмога придет из Северной крепости Ожерелья и враг будет разбит. Но командир Северной пока медлит, опасаясь удара из земель рухэй. По этой же причине медлит и командир Черностенной. Таких сил еще не собиралось у Ожерелья, помоги Небо нам всем".
   Так десятого числа месяца Угря записал на сшитой в книгу бумаге хэйта секретарь командира Сосновой Яари Эйра. Увлеченный древними летописями, он уже несколько лет по собственному желанию записывал все, что казалось важным. А война была событием наиважнейшим.
   В эти дни многие в разных частях провинции видели белое облако, схожее с крылатой лесной собакой. Разным людям оно показалось сходящим Ахэрээну. Растерянность вызвал знак - Опора, символ любви и заботы никак уж не символ войны. Другие начали говорить - ошиблись, то, верно, был белый дракон, явившийся укрепить дух жителей Хинаи.
   Третьи толковали иначе - облако не коснулось земли, развеялось, и знак это самый плохой. Власть Ахэрээну не простирается более над провинцией, грядут темные времена.
   По деревням со списками ездили порученцы, уточняя количество мужчин, которых призовут в войско. Некоторых забирали уже сейчас. Приграничному региону, Хинаи разрешалось держать свою постоянную армию, но, если не хватит сил, оружие придется взять каждому, кто сможет его удержать.
   Тагари выступил к Трем Дочерям, забрав большую часть войска Срединной. Командирам ее и Сосновой поручено было в срочном порядке подготовить еще новобранцев.
  
  
   Там, где дома примыкают к дороге, и в городках и селах стоят люди, смотрят на проходящее войско. Женщины стоят, старики, калеки и дети. Нет молодых мужчин - опасаются, что заберут, хотя не станут воины из отрядов хватать людей на обочине.
   Не поднимается пыль от тысяч шагов, зато снег превратился в кашу; вскоре замерзнет опять, и долго еще по дорогам тяжко будет идти и ехать.
   Зеленые с желтым знамена Хинаи, а рядом малиновые - Дома Таэна. А знак одинаковый - рысь, хоть и по-разному изображена. Подобравшаяся для прыжка - правящего семейства, и уже прыгнувшая - самой провинции. Будет ли удачным ее приземление...
  
  
   Глава
  
  
   Свеча в лампе погасла, за ней вторая, погружая комнату в полумрак, но Рииши этого не заметил, лишь приблизил к глазам донесение, которое читал. Так много надо было успеть - отец, почувствовав себя лучше, дал согласие на его отъезд к войску. Рииши уже выбрал, кому передать дела. Ближайший помощник захотел отправиться с ним, его было не отговорить; приказывать не хотелось, и пришлось думать о новой кандидатуре. Но теперь все в порядке. Вот только письма доразобрать, от тех, кто еще не знает об его отъезде.
   И послание из Сосновой...
   Распечатывая последний свиток, заметил наконец, что совсем стемнело. Огляделся. Вероятно, эту комнату не увидит больше, а так привык; для помещений городской стражи она довольно большая, но простая совсем, не слишком уютная - а теперь расставаться жаль. Сюда полгода назад приходила Лайэнэ, яркий садовый цветок. А у него на столе - сухой букетик бессмертников, с лета стоят, с тех пор, как, краснея, подарила невеста одного из сослуживцев, когда повысили того в звании... Встретил случайно обоих на улице, она протянула букетик...
   Поймал себя на том, что улыбается.
   Так вот в Сосновую и отправился этот бывший его сослуживец. Нара-старший помог, теперь парень один из младших офицеров крепости и Дому Нара предан всей душой. Сейчас, когда поговаривают о заговорах и предательстве, чем больше своих людей, тем лучше.
   Всё.
   Зажег напоследок лампу, поднял - многорукие тени побежали по стенам. Придирчиво оглядел стол - лишнее убрано, сундучок с оставшимися бумагами прихватит его слуга.
   Коня брать не стал - любил пешком доходить до дома. Вышел на улицу, постоял за воротами, вдыхая морозный пока еще воздух. Больше получаса занимала дорога, и часть ее пролегала мимо узкого пруда, мимо каменных стен, летом увитых плющом. Провел рукой по шершавой кладке, вздрогнул, осознав жест - будто прощается. Нет уж. Если кто там пытается накаркать беду - обойдется.
   Невдалеке от собственных ворот заметил носилки с малиновой рысью на занавеске. Значит, когда придет, у них уже будет гость. В другие дни обрадовался бы такому визиту, но сейчас сердце сдавило. Наверняка ведь не ограничится простыми любезностями, а отцу бы сейчас не надо лишних волнений. Сдержался, не ускорил шаг - не мешать же им, в самом деле...
  
  
   Рииши напрасно думал, что его не заметили - но молодой человек так явственно приостановился, даже подался назад, что окликать его Кэраи показалось неуместным. Он продолжил путь, глядя по сторонам через приоткрытую занавеску.
   Настали "дни высокого неба" - первые весенние, когда небо словно приподнималось над землей, становилось бездонным, насыщенно-синим. Сейчас, вечером, эту сгустившуюся, бархатистую синеву еще сильнее оттеняли оранжевые фонари.
   Хоть и пришла весна, теплее не стало, напротив, зима словно старалась понадежнее закрепиться на землях Хинаи - но модники из местных богачей, невзирая на это, как и на войну, спешили сменить наряды. Оттенки молодой травы и розового странно смотрелись на снегу. Некоторые пытались даже одеваться в более легкие ткани, и между носилками и домом перемещались почти бегом. А в носилках стучали зубами от холода.
   В округе Осорэи, а также в округах более южных мало что поменялось, разве что нехватка ряда не самых нужных товаров. Ближе к северу было хуже, и земельной страже работы прибавилось - не вылезали из седел; простых беглецов особо не трогали, хотя глянувшиеся вещи могли прихватить, но преследовали бандитов. Их развелось, как мошкары на болотах. Не брезговали ничем - передник у крестьянки отобрать, и то добыча.
   А Макори Нэйта на днях оставил своих, ушел добывать себе боевую славу. По слухам, отец Рииши не одобрял его, но и не осуждал. А про сына сразу сказал - правильно, пусть отправляется к войску, тут ему нечего делать. На воротах уж кто-нибудь другой посидит.
   Да, сейчас самое время делать карьеру, кому в военном деле, кому в чиновничьем. И он сам приблизил к себе нескольких новых помощников, в основном молодых - они сейчас отчаянно хотят пробиться наверх, будут выворачиваться наизнанку. В городе тихо, но уже в предместьях все не столь благостно, не говоря о северных округах. Сети шпионов - слушать, что говорят и ловить очаги недовольства. Бурно недовольные и сеющие панику люди попросту исчезают. А нужные слухи бросают в народ его люди - то в кабаке, то на уличном представлении. Приметы, призывы к стойкости, сказки о том, как меняется время, о выпавших испытаниях ради скорого процветания. Жаль, нет того театрика Энори - и он пригодился бы. Кое в чем помогла красавица Лайэнэ... и кое что не понравилось бы Тагари. Потому что говорят - не о победе одной лишь Хинаи, а о том, что мир принесет Золотая птица. Благословенный был бы доволен, но он вряд ли узнает.
  
  
   Госпожа Нара встретила его на пороге - тоненькая, невысокая, в сумерках похожая на девочку. Желто-оранжевый свет фонарей не выделял ее морщинки, как бывает с другими, а сглаживал их. Одета совсем легко, в простое шелковое платье, даже без накидки вышла - а ведь сколько стояла на холоде, пока он шел к высокому крыльцу.
   - Я так рада приветствовать вас... тяжкие испытания выпали нашему дому, но, милостью Заступницы, надеюсь, что они позади - и скоро так же будет для всей Хинаи!
   На карнизе, как раз над ее плечом длинный флажок плеснул во внезапном порыве ветра, то ли в свою очередь приветствуя гостя, то ли подтверждая слова о скором конце испытаний.
   Хороший дом, нравилось ему здесь, хоть редко бывал. Тут обстановка не подавляла, как у Нэйта или некоторых других. И диковинок, как у Аэмара или Иэра, не водилось, разве что решетки на окнах причудливые, будто хоровод из земных и небесных тварей. А так - простота. И еще понятней, почему у Нара вырос такой сын - добровольно занять невысокую для его рода должность, чтобы набраться опыта и послужить городу...
   Кэраи навестил Аори Нара впервые после болезни пожилого главы Дома. Болезни! Как бы не так. Тори очень вовремя умер, хитрый тритон. И жалко вдову с дочерьми - они-то не виноваты ни в чем, а если все подтвердится...
   Не успел додумать, уже были в одной из комнат, где глава Дома решил принять гостя. Темная фигура, чуть нескладная из-за хромоты, поднялась навстречу:
   - Простите за полумрак - глаза до сих пор чувствительны к свету.
   Если жене Аори неяркое освещение убавило лет, то сейчас все было наоборот. Кэраи поразился тому, как он сдал - выглядел теперь не отцом Рииши, а дедом. Но глаза блестели, а лицо было решительней прежнего. И такая цепкость при этом во взгляде, кажется, даже сквозь ножны увидит, если ржавчина на клинке.
   Представил его в молодости - за таким легко идти хоть в ущелье, полное демонов, кажется, он их сам разбросает, а солдатам своим оставит так, на закуску. Жаль, что рана лишила его возможности воевать - с другой стороны, оружейные процветают.
   Пожелав здоровья хозяину дома, Кэраи удобно устроился на удлиненном сидении с мягкой спинкой. Слуга вынырнул из ярко освещенного коридора, принес поднос с вином и легкими закусками, расставил на столике и снова нырнул в свет.
   Аори меж тем поглядел на другой поднос, поставленный перед ним. Приподнял кувшинчик, от которого разносился запах мяты и меда, сморщился и поставил обратно.
   - Мне не разрешают пить вино, - полушутливо пожаловался он. - Говорят, пока сердце не позволяет. А на деле, видно, считают, что я уже стар и радости жизни пора оставить другим. Помню, когда-то мы с вашим отцом... - он прокашлялся, развел руками и улыбнулся. - Всякое бывает во время службы. Ну, выпейте сейчас за меня.
   Оказалось немного забавно сидеть в полумраке, словно в детстве, когда нянька читала сказку - или два заговорщика. Кэраи рассказывал о городских делах, о том, чего хозяин дома мог и не знать. Голос сам собой становился тише, как раз для неких тайных умыслов. Подумалось неожиданно легкомысленно - будь они в Столице, вот сейчас в самый раз нагрянуть страже с приказом арестовать обоих.
   Торопливые шажки раздались в коридоре, шелковый шелест. Вошла хозяйка, принеся аромат цветущего луга; извиняясь, улыбнулась, склонилась к мужу.
   - Рииши вернулся, - сказала негромко, но так, чтобы и гость услышал - секрета здесь нет.
   - Пусть заходит, но после, - велел Аори. - Сейчас у нас важный разговор.
   Женщина, чуть поклонилась, выскользнула за дверь с грацией юной девушки. Кэраи проводил ее задумчивым взглядом. Какая разница с действительно юной женой Суро. Та в самом деле робкая, эта же - видно - уверена в себе и знает, что любима. А мягкость ее, покорность - лишь рамка для сильной натуры. Иной спутницы у Аори быть не могло.
   - Вы посылаете сына на север?
   - Давно пора. Если бы я не свалился, он был бы уже в первых рядах. А я вас подвел - потерял столько времени, - огорченно сказал Аори. - Помните ведь наш разговор до того, как меня угораздило чуть не отправиться к предкам? Я ведь не просто валялся. Как смог, принялся расследовать делишки тех мерзавцев. Всё указывает на Тори - это он и его люди замешаны были в поставках всяких отбросов в крепости. Верно, хотел подкосить дом Таэна.
   - Я склонялся к этой же мысли, - согласился Кэраи. - Хоть и не успел еще получить всех доказательств. Но теперь он умер.
   - Да, или ему помогли - больно уж вовремя.
   Кэраи помолчал немного - нелегко было такое сказать, но он доверял этому человеку.
   - Буду честным - в вашем состоянии я тоже подозреваю Тори. Я не знаю, что делать. Брат оставил власть над чиновниками мне, а военную - командиру Срединной Асуме, с ним мы договоримся всегда - но сейчас будто стою на распутье, и все дороги плохие.
   ...Преимущество единой сильной власти хотя бы в том, что она не оглядывается на других крупных хищников. В этом же беда для тех, кто помешал ненароком - противиться ей невозможно. Солнечная Птица уже простерла крылья над некогда вольным севером, но когтями ей пока не дотянуться. А жаль, все было бы проще.
   - Нельзя оставлять предателей, некогда присматриваться и выжидать. Половину Дома Аэмара следует арестовать, и помощников Тори; возможно, других, на ком подозрение. Но действовать решительно я боюсь - сейчас, когда север горит. Слишком много в Хинаи сильных фигур, у каждой свое влияние. Вызывать ветер в пожар опасно - кто знает, какие разрушения он повлечет.
   Аори кивнул. Видно, тоже думал - призвать бы к ответу все семейство Тритонов... но в условиях войны затевать процесс против одного из самых могущественных Домов, хоть и потерявших главу, было рискованно. Постучал по столу костяшками пальцев, усмехнулся каким-то своим невеселым мыслям. На пару мгновений он напомнил Кэраи столичного покровителя - к министру финансов господину Тома всегда можно было придти со своими сомнениями. Только тот был склонен к едкой иронии, но это неважно, главное - помогал делом или мудрым советом.
   - Тори не планировал умереть, - сказал старший Нара. - Уж в этом-то я уверен. И, если его убили, то не ради воплощения в жизнь его планов. Его подельники будут сидеть тихо сейчас, они напуганы, как мыши возле кота. Сейчас лучше использовать оставшихся Аэмара, они постараются заслужить прощение. Выжмите из них все соки, они ведь богаты - а после победы будет окончательный расчет.
   Кэраи задумался ненадолго. Он и сам склонялся к такому решению. Для победы понадобятся большие траты. Иэра помогли сильно, эти деньги уйдут на закупки в Окаэре. Если Аэмара и впрямь раскошелятся, добавить свои и отправить письмо в Мелен - с благодарностью, будто ничего не случилось, и вновь предложить им союз - не идиот же господин Хиноку Майя, чтоб ему в посмертии стать ящерицей, у него у самого война на пороге.
   Подумал о войне, о севере, и перескочила мысль:
   - Пусть Аэмара хоть провалятся в Нижний Дом! Но возможно где-то там, рядом с братом, предатель. Тори знал, когда примерно начнется война, предполагал, как направят удар. Может быть, кто-то из глав крепостей или близких к нему офицеров. За верность командира Срединной я могу поручиться. Но вот остальные...
   - Наша северная твердыня? Ее командир мне давно знаком. Человек он умный и осторожный, и вряд ли пойдет на такое. Но он устал год за годом торчать на задворках провинции и страны. Мало ли что ему пообещали. А ведь он небогат, несмотря на высокую должность.
   - Нет, - сказал Кэраи. - Это не крепость Трех Дочерей. Он бы уже давно сдал ее.
   - Может, еще и сдаст, чтобы все выглядело нехваткой сил, а не предательством. Я повторюсь - он умен. Или кто-то из Ожерелья - коль пропустят войска У-Шена, то вся война на севере покажется нам пустяком, если рухэй доберутся до Осорэи.
   - Крепость Трех дочерей... не могу в это поверить. И в Ожерелье они так долго спали с мечом в руках, чтобы теперь открыть двери. Еще есть Атога, - подумав, сказал Кэраи. - Он слишком себе на уме.
   - А толку в нем? - спросил Аори, поморщившись. - Лаи-Кен далеко. Атога же водит шашни с этим сморчком Суро, они в жизни не сели бы с Тори за один стол в, так сказать, деле общем. Они этот стол распилили бы прежде, чем к нему подойти, и каждый старался бы урвать себе больший кусок. Попробуйте пока прижать Аэмара к стенке, а там видно будет.
   Даже в сумерках было видно - лицо пожилого человека побледнело и еще больше осунулось.
   - Я слишком долго занимаю ваше время, - Кэраи поднялся с легким поклоном. Спросить о самочувствии было бы невежливо, но уйти - самое время. Аори слабо махнул рукой, будто пытаясь удержать, но затем откинулся на спинку кресла.
   - Прошу извинить эту немощную оболочку, - насмешка над собой проскользнула в голосе. - К следующей встрече я буду уже молодцом.
   Пожелав ему всяческих благ и поблагодарив, гость покинул дом. С Рииши, поразмыслив, решил не встречаться - пусть тот побудет с отцом.
  
  
  
   Рано утром, едва небо порозовело, Аори собрался навестить своих подчиненных. Для начала городских мастеров, до Срединной сам понимал - сейчас не доедет.
   - Не стоит ездить, - встревожилась жена: ее не будил, сама встала, заслышав отзвуки сборов, - Ты еще нездоров.
   - Женщина, причем тут мое здоровье! Люди в оружейных не смыкают глаз, валятся без сил, а я буду прохлаждаться под родной крышей!
   - Пусть едет сын, его тоже уважают.
   - У него своя забота, его дожидается север или Ожерелье, куда повелят, вот-вот будет очередной голубь с приказом. И что ты так побледнела? Я много лет воевал с этими хорьками, теперь его черед.
   - Он теперь один у нас...
   - И это значит, должен исполнять свой долг еще усердней! Жена, не заставляй разочароваться в тебе на старости лет.
   Женщина быстро смахнула слезинку, улыбнулась деревянными губами. Ладно хоть не забираться в седло уговорила - так-то и носилки у Аори отвращения не вызывали, просто соскучился по езде верхом за долгие дни.
   Носильщики подхватили дощатый короб, колыхнулись лазурные занавески с сойкой-гербом. Направились по дороге в сторону южной стены, Нефритовых ворот, где неподалеку были оружейни Осорэи. Раннее утро было, иней укрыл дорогу, а в богатых кварталах немного ранних путников было - следы носильщиков и двух провожатых чуть ли не первыми легли на снежное полотно. А когда скрылись люди, с ветки слетела сойка, запрыгала по следам.
  
   Он не вернулся вечером, как собирался - остался ночевать в оружейных. А незадолго до полудня прибежал слуга со страшным известием. Так и не лег отдыхать Аори, всю ночь провел на ногах, будто наверстывая упущенное - хотя дела и без него шли неплохо. Глаз не сомкнул, чтобы утром навсегда их закрыть. Упал прямо на пороге кузни, как некогда во дворе Срединной - видно, сердце не выдержало.
  
  
   Рииши, готовый уже отправляться к Трем Дочерям или Ожерелью, вновь занял место отца, на сей раз и сам не представлял, как надолго. Это чуть отвлекло от потери, хотя на него все равно было страшно смотреть. Он, разумеется, не был таким опытным, как оружейники-помощники Аори, но ради имени Нара люди готовы были отдать все силы.
   Мать заикнулась было - поберег бы себя, но сын с тихой яростью, невесть на кого направленной, отвечал, что пусть не беспокоится - уж теперь он точно приложит все силы, чтобы Дом выстоял.
  
  
   **
  
  
   Лиани высыпал в ящик десятка три готовых наконечников для стрел, с железным шорохом они терлись друг о друга, не звенели: будто жесткие потерявшие цвет листья. Юноша поднял один - а ведь когда-то смотрел на них и думал уже, что похожи на листья. Представлял, какое было бы дерево...
   Бросил наконечник обратно. Поправил траурную головную повязку из небеленой холстины. Не сговариваясь, все такие надели в один день и с тех пор не меняли их на цветные.
   Мастер Шу теперь куда меньше смеялся и рассказывал байки, другие оружейники тоже посмурнели. Так было во всех дворах - теперь Лиани свободно мог ходить к соседям в свободное время, правда, времени этого было в обрез, только поесть и поспать немного. И тренировки забросил почти совсем. Его все равно теперь отправят на войну далеко не в первую очередь, а о раскладе, когда и оружейники могут понадобиться в войске, лучше было не думать.
   А останься он среди земельных - отправили бы? Часть передали под начало военных, в северных округах так почти всех, разбойников там теперь расплодится...
   И Макори с отрядом ушел на север Ожерелья...
   Когда вспоминал о нем, перед глазами вставал не тот властный и страшный образ, который навечно, казалось, впечатался в память в долгие часы допроса, а лицо пьяного человека, смуглое и бледное одновременно, с пунцовыми пятнами на щеках и выпавшими из прически прядями. Сам подписал приговор, сам и освободил от него.
  
   Сейчас было время короткого отдыха, за стеной разговаривали. Негромко, но он хорошо слышал. Говорили вечно хмурый оружейник с рябым лицом и еще один, из соседнего дворика, молодой, имя которого Лиани до сих пор забывал. Молодой накануне перекинулся словом с человеком-перекати поле, из тех, что вечно в пути и вечно все про всех ведают.
   - Вот мы тут сидим, горя не знаем, а они жгут деревни... - голос его понизился, становясь неожиданно звонким на особо ужасных подробностях. - И я тут сижу, - закончил он со слезой в голосе. - И ты. И этот... - в дверном проеме махнула рука, указывая на Лиани. - А ведь он драться умеет, и сильнее меня. Купили бы командиры оружие в Окаэре, денег им жалко? А нас - к войску. Меня, его...
   - Он не пойдет, не знаешь, что ли, - сказал рябой, понижая голос почти до шепота. - Что-то натворил там у них. Может, ограбил кого, или девку какую...
   Лиани прошел вглубь кузни. Со злостью ударил по железному бруску, словно заготовка была в чем-то виновата. Все понимал, но смириться не мог, хоть и стыдно было перед собой за такие вспышки.
   - Да ты, никак, расстроен? - мастер Шу подошел сзади тихо, хотя обычно походка его тяжелой была. - Плюнь да забудь. А не хочешь - так расскажи им, сам понимаешь - пока молчишь, всякое сочиняют...
   - Нет. Но, дядюшка, я ведь не потому, что они говорят, - в груди защемило, - Сам думаю каждый день - у Трех Дочерей от меня польза была бы заметней. Нас ведь и вправду учили держать оружие.
   - Ты для победы больше, чем можешь, делаешь. Хватит еще войны на твой век, а не хватит - так радуйся.
   Обошел, встал перед ним, подмигнул:
   - Я про твою красотку в капюшоне не забыл. Теперь-то свободен, вот победим - и она ли, другие ли девушки - выбирай!
   Шутка вышла натужно, Лиани улыбнулся скорее доброму сердцу наставника, нежели ей.
   Девушки... Думал о Нээле. Монастырь, где она, довольно далеко от границы, захватчики туда не дойдут, а вот беженцев наверняка будет много. Трудное время для тех, кто на севере; и, хоть немало запасов в монастыре, людям грозит голод. Была бы возможность забрать Нээле в Срединную... но нет. Сейчас его место здесь, в оружейных.
   Тут, в кузнице, впервые подумал, что будет, когда война закончится. Рано или поздно мир настанет. И Нээле... может быть, она захочет остаться среди монахов? Ничего не знает о ней, помимо того, что в беде она стойкая, верная. Ведь почти и не разговаривали. Несколько дней всего: когда спасались от погони в лесах и когда увозил от Энори. В обоих случаях страх и опасность заслоняли все прочее.
  
   Вновь ударил молотком по железному бруску, легкий звон раздался. Здесь его дело - так решила судьба. И нечего жаловаться. Пока враг, спотыкаясь, бродит по снегу в горах, а скоро освободятся ото льда реки - природа не на стороне чужаков. Справиться с ними, уж потом решать остальное.
   А Нээле в безопасности.
  
  
   **
  
   Язык рухэй и детей Солнечной птицы был схожим - не во всем, но нетрудно понять друг друга. Другой только выговор, порой сильно искажающий сами слова; но Энори ему научился, только, похоже, не всегда хотел пользоваться этим умением.
   - Вам надлежит идти через ущелье Сокола.
   - Любой дурак по обе стороны гор знает, что оно непроходимо зимой, - рухэйи с лицом, красноватым, как сухая глина, говорил со скукой. Он был разочарован. Ждал большего - любой неопытный юнец предложит эту дорогу, и любой старожил знает, что она лишь обманчиво легкая.
   - Все знают, - согласился проводник-перебежчик, откидывая капюшон, будто стало жарко. - И не следят за ним - если войско сунется в ущелье, не понадобится тратить стрелы. Только вот осенью здесь было необычно сыро, и часть склона сползла вниз, оставив тропу. В теплое время не советовал бы идти там, но сейчас земля замерзла и выдержит.
   - Откуда ты можешь знать?
   Энори ответил вопросом на вопрос:
   - Где самое опасное место - в начале, в середине, когда пройдут уже многие? Поставь меня туда.
   Командир-тысячник задумался. Ущелье позволяло срезать путь на двое суток, и выводило в распадок, удобный для обороны, если вдруг выследят. А само ущелье таково, что в нем опасность грозит только от склонов, не от людей.
   - Сперва я пошлю разведчиков - они знают секреты гор, и проверят.
  
  
   ...Бывает, человек с первого взгляда вызывает симпатию или неприязнь. Так вот этот весьма не понравился хмурому тысячнику. Если бы не рекомендация, почти приказ от У-Шена через Вэй-Ши ...
   - Ты слишком молод, - сказал ему при первой встрече.
   - Не слишком. И ребенок может быть проводником.
   - Я не потерплю дерзости.
   - В чем же она? В знании гор?
   - Кем бы ты ни был, ты - перебежчик. Таких не любят нигде.
   - Но я вам нужен, - сказал юноша. Не дерзко, но уверенно, словно его сюда пригласили, уговаривали приехать. Эге, а парень точно привык распоряжаться. И неказистая одежда не в счет.
   - А мы, похоже, нужны тебе, - угрюмо сказал командир. - Без этого к врагу не идут.
   "Разве что собираются этого врага уничтожить".
   - Рухэй не были моими врагами.
   - Ты полукровка? - спросил, присматриваясь. Этот разрез глаз, очертания скул...
   - Нет.
   - Велено тебя не расспрашивать, - неприязненно хмыкнул командир. - Ну, поглядим...
   Он был слишком... безобидный. Так у мягчайшего ковыля жесткие ости, которые впиваются в тело, оставаясь невидимыми. Они также ранят лошадей и коров, попадая в корм... За много лет жизни командир научился чуять подобный обман. Поэтому если и готов был поверить, то не до конца. Рано или поздно этот парень сделает что-то, думал он. Не знаю, что это будет - предательство или ошибка, ненамеренная оплошность из-за самоуверенности. Но мы должны быть готовы.
  
  
   До ущелья Сокола был день пути, и ночевать пришлось бы у выхода из него. Энори и спутники проехали мимо белой стены, вершину которой закат окрасил розовым. В конце спешились; распадок предстояло как следует осмотреть, понять, заходили сюда разведчики или нет. Следы на снегу попадались во множестве - лисьи, заячьи, птичьи. Ни одного человечьего.
   - Здесь не было никого, - сказал Энори - слегка отстраненно, будто вынужден был тратить время на пустяки. Две поджарые хищные тени следовали за ним, легкие даже в зимней одежде.
   - Наши следы скроет поземка; их можно будет найти, если как следует присмотреться, но все знают - ущелье непроходимо.
   - Возвращаемся, - велел один из рухэй. - Если нам придется ночевать возле этой трещины, я предпочту делать это на своей стороне.
   Другой ничего не ответил: ущелье пользовалось недоброй славой. По ночам здесь слышали плач - в горах он раздавался во многих местах, где лежали кости погибших и непогребенных, но тут голосов звучали десятки.
  
   Когда огонь охватил тонкие прутики, весело заплясал на сухих толстых ветках, ветер, и без того слабый утих совсем. Легкий звон почудился в воздухе, будто меж деревьями натянули тысячи тонких струн с мельчайшими колокольчиками.
   - Слышишь? - сказал один из рухэй. - Они просыпаются.
   - И мы не сможем заснуть всю ночь... Но что делать, если нас послали сюда.
   - Ты не боишься? - спросил первый у Энори.
   - Там никого нет. Ветер в ущелье.
   Мужчина прислушался, сказал чуть свысока:
   - Я не раз слышал плач погибших в горах. Нам еще повезло, что сейчас он не так близко отсюда...
   - Там никого нет.
   - Так или иначе, я замерз и выпью горячего, - пробормотал второй, зачерпывая берестяной миской бульон из подстреленного зайца. Товарищ присоединился к нему, то и дело прислушиваясь. Но оба были опытными воинами и убивали людей - то ли звон, то ли плач пугал и настораживал их, не мешая всерьез.
   - Пожалуй, я все же посплю, - сказал вскоре один, сооружая себе ложе в снегу. - Ты покарауль, разбудишь потом. Товарищ его согласился, и какое-то время противостоял лесу и ночи, но вскоре сон сморил и его.
   Энори остался один, и какое-то время с грустью смотрел на опадающие в пепел огненные языки. Потом достал и куртки женский гребень: вспыхнула россыпь камешков.
   - Выходи... Тебя не было слишком долго.
  
  
   Женщина склонилась к огню, нехотя подсовывая в него веточки. В аккуратной высокой прическе камни поблескивали искрами. Круглолицая, ухоженная, не понять, хороша или нет: сквозь мягкость черт просвечивало хищное, острое. Ей подходило платье - черные пионы на розовом.
   Не сразу вновь обратился к ней. А она сидела, то кутаясь в шелковый свой наряд, словно тот мог согреть среди снега, то едва ли не сбрасывала его с плеч - никак не могла понять, чувствует жару или холод, или совсем ничего. Тонкие пальцы с острыми ноготками впивались в кожу, оставляя быстро исчезающие царапины.
   - Мне неприятно возиться с огнем.
   - Придется. Теперь ты принадлежишь мне.
   - Это мое несчастье.
   - Поздно об этом думать - надо было проявить больше ловкости, не отпускать девочку там, в холмах.
   Женщина поджала губы; напоминание о неудаче, даже произнесенное мягким тоном, ранило - и то, что она не была живым человеком, помехой не стало. Она сказала другое, глянув через плечо:
   - Эти люди спят.
   - Да.
   - Убить их?
   - Зачем?
   - Я голодна.
   - Не настолько, и скоро получишь много. А с ними мы вместе вернемся в лагерь, они ничего не запомнят, кроме того, что я хорошо знаю дорогу.
   - Ты сделал так, что оба уснули.
   - Это легко. И лучше для них - пусть отдохнут, - Энори прибавил задумчиво: - Они пытались слышать голоса мертвых с той стороны, где тихо, но сейчас умершая сидит среди них, и они никогда о том не узнают.
   - Ты слишком многим позволяешь жить. Даже мне, - тускло рассмеялась женщина.
   Голос ее был пылью - слежавшейся, плотной, издали похожей на мягкую ткань.
   - Как тебя звать? - спросил.
   Она не ответила. Энори повторил вопрос, будто спрашивал в первый раз.
   - Мое имя давно мертво, - сказала она неохотно. - И тем более не тебе его знать.
   - Я же должен как-то обращаться к тебе.
   - Здесь нет других, и никогда не будет, пока мы наедине. Не пытайся изображать учтивость.
   - Как знаешь... Твое имя, наверное, часто называл муж, даже будучи мертвым?
   Ее лицо закаменело.
   - Я буду звать тебя Яаррин. Красный цветок...
   Она все-таки оставалась женщиной, и любопытство не вытравила даже смерть:
   - Почему?
   - Красота и кровь... все это ты.
   - Не ври, что считаешь меня красивой, - усмехнулась женщина.
   - Я видел многих гораздо лучше, - легко согласился он. - Живых. А еще... среди моих цветов были и хищные. Часть их - невзрачные, не привлекут внимания, но если вглядеться, насколько они совершенно устроены для убийства, понимаешь, как хороши.
   - Ты знаешь, что сказать женщинам. Но зачем они тебе? - тори-ай подкинула пару веток в гаснущий костер, но пламя их не взяло. - Ты не мог стать настолько человеком, чтобы находить удовольствие в чьих-то ласках. А управлять другими можешь и без посредниц.
   - Видела представления с марионетками? Как думаешь, зачем людям их помощь? Ведь можно сыграть самим... Но не только поэтому.
   - А почему?
   - Слишком многое пришлось бы рассказывать. Не тебе, да и любопытство твое уже остывает, как эти угли.
   Больше они не произнесли ни слова, и, когда костер погас, среди черных пятен и силуэтов ночи стало больше на два. К рассвету силуэт остался один - женщина вернулась в гребень. Энори с грустью посмотрел на кострище - где-то под слоем пепла еще теплилась красная искра - и устроился в снегу, будто спал.
  
  
   Глава
  
  
   Майэрин оставила служанку у входа - та побаивалась умерших. А сама, завернувшись в темно-серую шерстяную накидку, бродила по занесенным снегом тропинкам. Зимой траурные одежды носили только дома: попробуй выйди на мороз в платье из простого холста...
   А вот прическу ее скалывали шпильки из дерева, не покрытые даже лаком, не говоря о резьбе или драгоценных камнях.
   Единственное место, куда ее отпускали одну. Сейчас здесь было лучше, чем дома - там постоянный страх, шепоты по углам, но ей и сестрам не говорят ничего. Правда, она и сама понимает. А дядя обрывает все разговоры о будущем семьи...
   Никто не удивится, что Майэрин предпочитает бродить среди незримых теней.
   Сторожа следили за порядком здесь, на кладбище, предназначенном для богатых, счищали снег с вымощенных камнем дорожек.
   Ровные столбики из серого камня, пошире и поуже, посветлее и потемнее, с надписями на одной из сторон. Там были перечислены те, чей прах покоился под камнем. Памятники незамужним женщинам отличала выбитая ветка ивы. Слова молитв, знаки, означающие почет и уважение... многое можно было прочесть на каменной грани. Имя ее семьи нередко встречалось тут, в южной части кладбища, и все это были ее предки и их родня. Майерин знала историю большинства этих людей. Вот троюродный дед, замешанный в мятеже, но сумевший откупиться и остаток дней доживавший в изгнании. А вот бабушка; Майерин плохо ее помнила, только высокий рост и властный голос, которого боялся весь дом - кажется, даже отец не осмеливался идти поперек ее воли...
   И совсем новый камень, на котором два имени.
   А ее имени на этом надгробии не будет, она, если выйдет замуж, присоединится в иной жизни к мужу, если же умрет девицей, памятник ей поставят отдельно.
   Если, конечно, тело не унесет река, или не случится иной беды.
   Уже не в первый раз приходила сюда. Привыкла, даже как-то теплее было. Тут даже казалось - и Кайто ей радуется, хоть всю свою жизнь он мало интересовался сестрой. Да и другими сестрами тоже. А вот отец... он всех их любил. Может быть не всегда так, как ей самой бы хотелось, но любил безусловно.
   Что же теперь...
   Постояв, направилась дальше. Одинокая галка сидела на ветке, смотрела на девушку. Вдалеке сторож прошел, поклонился, заметив, что она его видит. Майэрин махнула рукавом: не приближайся, не нужна твоя помощь.
   Хотя... а может, спросить? Но стыдно было, неловко. Еще подумает что...
  
   - Госпожа Майэрин? - голос прозвучал тихо и мягко как снег, по которому ступала. Вздрогнула, но голос узнала, хотя и слышала-то его всего несколько раз и недолго. Незачем врать себе, хорошо запомнила, не спутала бы с чьим-то еще.
   Они почти не были знакомы, изредка видели друг друга на праздниках, куда допускали и девушек незамужних. Видели, но лишь обменивались приветствиями. И порой наблюдала, как он приезжал к ее брату. Отец не особо жаловал такие визиты; несмотря на вроде как дружбу, Дом Нара был ему поперек горла.
   Ох...
   Рииши изменился - похудел еще больше, и стал похож на ту самую галку, которая все не улетала. К тому же и в черном сверху, а манжеты и ворот нижнего одеяния - огненно алые. Огонь и уголь, как раз для главы оружейников.
   Раньше девушка, верно, смутилась бы, а сейчас, среди ровных столбиков и тишины, обрадовалась. Мимолетна была эта радость, сразу пришло сочувствие - понятно ведь, почему он здесь. Затем страх - и до нее дошли слухи, хоть и не верила им; о Небо, что он сейчас, наверное, думает... Заторопилась, ответив на приветствие:
   - Я не хочу задерживать вас, мне, верно, уже пора...
   - Я провожу вас, если позволите.
   Отказать не посмела, да и не хотела. Пошли рядом, медленно, то ли из почтения к месту, то ли спешить не желая.
   - Простите мой вопрос, но вы что-то искали, госпожа Майэрин? В этой части нет никого из семьи Аэмара. Может быть, я подскажу...
   Девушка ощутила, как кровь прилила к щекам, быстро помотала головой. Но спасибо, хоть не об отце своем заговорил. А спутник ее смущенно умолк, верно, поняв, что спросил лишнее.
   - Я просто бродила, смотрела... Там было настолько спокойно... Словно уже в другой мир шагнула, и нет печали.
   Замялась, думая, можно ли ему доверять, решилась:
   - Я только думаю... Разве пепел Энори Сэнны зарыли не здесь? Я ходила, смотрела, но нет... и дома сказать мне никто не мог...
   Она говорила так тихо, что, верно, едва можно было расслышать.
   - Не знаю, госпожа Майерин. Эта история очень темна... до меня доходили даже слухи, что он остался в живых. Правда, только очень невнятные слухи.
   - Я в это не верю, - сказала она еще тише. - Зачем бы ему тогда прятаться? Правда, был один случай... я нашла цветок у себя в комнате. Это было с месяц назад, полгода прошло со дня, как отец дал согласие на наш брак ... Я очень испугалась тогда. Но больше - нет, ничего.
   - И вы искали надгробие...
   - Я хотела... самой потом принести цветов. Ведь мне он не делал зла, а я почти обрадовалась его смерти...
   - Думаю, могилу мы никогда не найдем, ее скрыли намеренно. Слишком многие приходили бы к ней, прося его душу о чуде. Но здесь его нет.
   - Что же... вот и ворота уже. И... спасибо, что проводили и говорили со мной.
   - Мы с вами похожи, - уголок рта дернулся в невеселой усмешке. - Оба потеряли отцов и брата...
   Мягко сказал, без намека. Правду. И она ответила правдой, но половинчатой:
   - Но вы теперь - глава Дома, а я - никто. Имя переходит к моему дяде. Он уважает мою мать, мы пока будем жить, как жили...
   Как жили. Если не арестуют никого вскоре, не отнимут доброе имя. А состояние... его-то пусть забирают.
   До выхода они дошли молча, а там девушку ждали носилки.
   - Вы позволите как-нибудь вскоре увидеть вас? - спросил спутник.
   - Но зачем? - сказала и чуть не прикусила язык - мать вечно ругала ее за чрезмерную прямоту.
   - Просто так. Я был бы рад продолжить наше знакомство.
   - Не вижу такой возможности, но... если вы навестите нас, мать вряд ли будет против. Ей сейчас важно любое сочувствие. А от вашего Дома особенно, - она решила уж быть до конца честной, раз начала.
   - А вы не выйдете, если я приду? - спросил он почти весело.
   - Думаю, у меня это не получится - отсидеться за дверью, - Майэрин улыбнулась сама для себя неожиданно. И еще какое-то время в носилках отзвук улыбки сохранялся на ее губах.
  
  
   **
  
   Вороной жеребец красотой не блистал, но Макори именно его выбрал для дальней поездки за силу и выносливость. Огромный, злющий - его боялись все, кроме хозяина.
   Макори направлялся в Черностенную, крепость вблизи долины Трех Дочерей. Сперва предстояло дойти до крепости Шин в Ожерелье, и всех немного тревожили войска У-Шена на востоке. А ну как ударит в бок, пока все силы на севере?
   Макори, пожалуй, один в большом отряде своем знал, что все будет не так. Ехал мрачнее тучи, не ел и почти не спал, и того же от воинов требовал. Недовольство ходили слабыми волнами, но люди и сами спешили; только вот не обессилеть бы от такой дороги.
   Колыхалось над головой ультрамариновое знамя с жаворонком, как небесный просвет; всадник на вороном жеребце казался грозовой тучей.
   Не на помощь спешил, как все думали, а к назначенному сроку. Если вовремя не прибудет, рухэй могут и не дождаться, тогда весь план драной кошке под хвост, тогда не слава впереди, а один позор.
   А брат, Суро-младший, на войну не поехал. У них там своя война вскоре будет, но червячок сердце грыз: отец всегда больше любил младшего, а старший стал непокорным. Проще избавиться.
  
   ...Привычный, давно неощутимый запах смолистых курений стал поперек горла. Отец простился с Макори в комнатах, не стал выходить на крыльцо.
   "На тебя надеюсь, не подведи на сей раз", - веско сказал.
   Как хорошо, что до крепостей Ожерелья не дотянется вездесущая рука главы Дома Нэйта... хотя уже дотянулась. Не воином едет Макори - актером. И присматривать за верными людьми.
   Повоевать тоже придется, но исход предрешен. Разве что случайная стрела перечеркнет его жизнь - тогда, выходит, не было Макори в планах Неба.
   ...А брат провожать вышел, до самых ворот дошел и коню еще наказал беречь всадника. Никогда за ним такой заботы не водилось.
  
   Мысли не давали покоя, а, поскольку назад повернуть не мог, стремился вперед без отдыха, порождая осторожные слухи, что вселился в него дух войны, и вместо жаворонка на знамени людям мерещился другой силуэт - непонятный, но страшный.
  
  
  
   **
  
  
   "Обычно, чтобы выросло дерево, не нужно ничего особенного - просто падает семечко, и вскоре на его месте встает росток. Но порой необходимо, чтобы совпало множество мелочей: убери одну из них, и дерево не родится. Например, на голой скале, продуваемой всеми ветрами, где, казалось бы, даже неоткуда взять воду корням.
   Так и в этой войне - мы не были слабы или самонадеянны, и даже предательства не помешали бы нам победить, но все, что могло сыграть против нас, свелось воедино. И то, что для рухэй и для Дома-предателя это было последней возможностью, и небольшие отряды перебежчиков, в которых взыграла чужая, так и не усмиренная кровь, и даже погода, задержавшая таяние снегов.
   Казалось нелепым, что Мэнго разделит войска, но он сделал это. И еще более глупым казалось, что, разделив армию, он не ударит вторым крылом в центр Ожерелья, а повелит племяннику снова подниматься на север.
   В те холодные дни первого весеннего месяца мы в Сосновой еще не знали об этом и были уверены, что враг совершил ошибку..."
   Секретарь командира Сосновой Яари Эйра в личном своем дневнике.
  
  
   Ветер свистел в галерее, сильный, будто старался весь втиснуться между стеной и рядом деревянных столбиков. Здесь, в Лаи-Кен, на склонах возле великой реки Иэну, всегда было ветрено, однако сегодня день выдался особо промозглым. А копейщики-новобранцы внизу во дворе тренируются в одних рубашках...
   Офицер посмотрел на их черные ряды. Ветер даже команды относит в сторону.
   Сам, хоть и привык, уже все равно промерз. А командир Атога стоит неподвижно уже битый час, и ему хоть бы что. Глыба эдакая! Только выглядит медлительным на деле же хуже этого ветра.
   Похожи они все-таки с генералом Таэной, только Атога будет пониже и потяжелее - свирепая мощь. И лицо грубей, а так - словно братья двоюродные, Атога старший.
   - Голубь принес письмо, - проговорил тот. Голос всегда хриплый, но, когда надо, перекроет весь этот двор... - От Тагари. Трем Дочерям нужно подкрепление - наши вояки сильно сплоховали, недооценили хитреца Мэнго. А вдоль границ еще его племянничек бродит...
   - Готовиться к скорейшему выступлению?
   - Хм... а смысл торопиться? - он развернулся, и, наконец, направился с продуваемой всеми ветрами галереи в комнату, но офицер, шагавший следом, не заметил, что уже вернулись в тепло.
   Командир четвертой ступени Атога кем-кем, а трусом не был, и прозвучавшее заявление оставило помощника в полном недоумении.
   - Но приказ? - спросил он, когда остановились возле стола с лежащим немного смятым листком-письмом.
   - Приказ... Сейчас такое время, что имеет смысл сперва подумать, а лишь потом исполнять. Ну, хотя бы вот о таком: пока наши новобранцы-копейщики доберутся до севера, там уже закончится война. А лошадей у нас немного, нет смысла и посылать.
   - Но конница рухэй мала, и, чем больше мы выставим своих лошадей, тем быстрее справимся с ними!
   - Торопиться, гнать их туда по холоду через всю провинцию? Говорят, наши соседи с востока едят конское мясо. После такой гонки лошадки будут пригодны только для этого, - Атога аккуратно свернул лист, вложил в футляр, со всем почтением, едва ли не с поклоном положил футляр в ящик стола. Сдвинул брови: - Что так смотришь, ты верен мне или этим малиновым рысям? Нет, мы соберемся и пойдем неторопливо. Двинемся пока что к Срединной, а там разберемся.
  
   Да, разберемся, думал Атога, глядя в спину помощника, уходящего нетвердым шагом. От Срединной до Осорэи рукой подать, будет видно, куда направить отряды - все-таки на помощь Тагари, или же Суро, если он-таки отважится осуществить задуманное. Будет нелегко с этими олухами-солдатами, они все же чтят Дом Таэна. Даже верность своему командиру может пошатнуться, если поставить их перед выбором. Но им и не надо ничего знать. Мы охраняем город, и точка. От врагов и от заговорщиков. А в Срединной осталось мало народу, никто не окажет сопротивление. Не оружейники же, в самом деле.
  
  
   Глава
  
  
   Вестник из Лощины пришел в дом Лайэнэ как обычно, под видом торговца всяческой мелочевкой. Амулеты, резные фигурки Опор или мелких духов, масла, секреты изготовления которых якобы ведомы лишь монахам... Две трети подобного товара, продаваемого на городских улицах, не имели ни малейшего отношения к святости и даже к храмовому округу.
   Но никого бы не удивило - а шпионов в Осорэи было много - что невзрачный торговец пытается продавать подобные безделушки женщинам Квартала.
   Лайэнэ, как обычно, взяла у него флакончик с первым попавшимся ароматом - все равно что, отдать служанкам приятельниц - и получила письмо-донесение.
   С Тайрену по-прежнему все было в порядке. По-прежнему задумчивый, тихий, он словно чего-то ждал и порой улыбался собственным мыслям. Это тревожило молодую женщину. Умела понимать души людей, и по всему выходило - улыбке на губах ребенка неоткуда было взяться. Потеряв единственного друга, он не сумел бы так быстро найти покой и умиротворение в стенах храма, хоть три раза благословенных.
   И она не верила, что Энори так просто отступится, хоть и не слышно пока о нем. Может, черная птица кружит в Лощине, не в силах подлететь к священным стенам? Бррр...
   А ведь удалось поговорить о былом покровителе с господином Кэраи. О мальчике больше не отваживалась, а об Энори он сам спросил, думая, можно ли обратить его имя, людскую память о нем на пользу делу.
   - Ты знала его дольше, чем я. Что о нем думала?
   - Вряд ли смогу ответить. Долгое время я смотрела на него так, как он сам хотел - был либо прекрасным, либо отвратительным, порой сразу тем и другим, это самое тяжкое. Потом освободилась от наваждения... и не увидела ничего.
   "Только это не вся правда, но, сказав всю, я ведь выставлю себя дурой. Порой он напоминал мне ребенка, но совсем не такого, как, видимо, ваш племянник... Дети порой живут вне понятий добра и зла, лишь тем, что покажется интересным. Они так искренни... Ощущал все многоцветье этих чувств под собственными руками... но предпочитал он - любовь к себе..."
   Она рискнула, спросила тогда:
   - Вы не жалеете, что он стал вашим недругом? Ведь могли бы...
   - Ни в коем случае. Ты разве забыла о том, что пыталась доказать мне сама? Называешь его Забирающим Души - но долг любого человека постараться уничтожить подобных тварей, а не дружить с ними. Даже если бы он умел быть верным, все равно.
   - Вы в это все-таки не верите до конца, - вздохнула она, и добавила: - Вашему брату он был верен целых восемь лет.
   - Брат давал ему всё.
  
   Она начала скучать по встречам с господином Кэраи. Не в первый раз проводила время с мужчиной-интересным собеседником, ценившим ее ум. Но никогда такого не было раньше, чтобы разговоры были посвящены почти исключительно делу. А то немногое, что дел не касалось, не относилось и к ее женским чарам. Но Лайэнэ все же гордилась собой: он стал откровеннее, хоть и разговаривал с ней, как мог бы с доверенным слугой, например. И вот это было слегка обидно.
   Потому, что, если себе не врать, привлекали ее не только доверие и разговоры. Серьезное правильное лицо, увидеть на котором движение души было не легче, чем подо льдом рыбу. Облик, выверенный до стежка на манжете. Он наверняка знал обо всех своих преимуществах, он из тех, кто тщательно изучит свой расклад на доске, прежде чем сделать ход, и женщины ничем не отличались тут от прочих фигурок. Но в эти дни и недели явно думал о чем угодно, только не о том, как выглядит в ее глазах, да и прочих, пожалуй.
   Что же, ей хватает и нынешнего.
   Только вот мальчик, мальчик... если все обойдется, вряд ли кто-то узнает про эту слежку, а если и узнает, вина Лайэнэ будет невелика. Какая там вина, в самом деле!
   С памятью об Энори хуже.
   Женщины не стена, не преграда - они сеть, в которой легко запутаться, и вода, проникающая в любую щель. С ведома Лайэнэ многие красавицы Квартала вплели нужное в речи, которыми затуманивали слух и разум мужчин.
   Но имени Энори не было в ее наказах, его помнили и без того.
   О нем говорили - не умер, а вернулся в мир духов, чтобы, не скованным человеческой оболочкой, защищать родину. О нем говорили - его смерть это жертва ради победы. Если люди покажут себя достойными...
   Хранитель земель может быть любым, но если он молод и красив, это... пикантней.
   Упаси Небеса от таких хранителей!
   Утешала себя одним - верно, подобное бы его развлекло. Мог и сам вбросить байку-другую, не о себе, о каких-нибудь странных событиях... Но не звучат они, его стиль молодая женщина изучила отлично. Что-нибудь изощренное, неожиданное - он не стал бы тратить время на обычные истории о призраках или прогулявшихся у окна галках и крапивниках, чьи следы якобы сложились в слова. Нет. Либо он просто молчит, не проявляет себя, как и с мальчиком, либо отсутствует в городе.
   Как всегда, при мыслях об Энори стало неуютно. Быстро оделась - не как обычно, в броское и дорогое, а в неяркое сукно простых горожанок. Набросила темно-синий шерстяной шарф на связанные узлом волосы.
   - Я скоро вернусь, - сказала служанке, которая встретила госпожу уже в коридоре, удивленная, что не позвали помочь.
   Поспешила на рынок. Там самое место послушать сплетни, понаблюдать за людьми. Правда, уже скоро начнет смеркаться, и многие торговцы уберут свой товар, но останутся посетители маленьких кабачков, останутся артисты, любящие выступать при свете факелов, и просто зеваки.
  
   ...Обрывки реплик, обрывки чужой жизни. Казалось бы - что ей простой народ, даже торговцы средней руки? Не смешаются жизни, как ветер и вода не смешиваются, разве что соприкасаются иногда. Но с тех пор, как зашла речь о том, как сплотить север, Лайэнэ стало интересно. И некий дух соперничества взыграл - хозяевам провинции и без нее найдется, кому подать совет, но вдруг и она будет полезна! А это значит - надо слушать людей куда больше, чем она могла на приемах и на прогулках с избранными.
   Прислушалась: торговцы из соседнего округа, более северного, рассказывают покупателю о знамении - мол, скоро враз потеплеет, проснутся горы и реки, чтобы сразу уничтожить армию чужаков, а пока война эта - испытание. Кивнула невольно - хорошо говорят, как раз из тех баек, которые семенами бросали в народ. Сама бы поверила.
   - ...и когда он обманом одолел духа гор, тот сказал - ладно, ты будешь править долго и жить в почете, и дети твои, но рано или поздно Дом Таэна рухнет, как на меня этот камень...
   Это еще что такое?
   Рассказчик невзрачного вида, в потертой, но теплой куртке сидел на корточках у стены, собрав вокруг себя человек десять. Кто-то из них стоял, кто-то тоже присел. По виду простые ремесленники. Слушают настороженно и внимательно.
   Послушала и сама немного, но все было ясно. Таких разговоров не миновать, но сами ли она проросли, или рядом ходят другие сеятели? Надо об этом рассказать господину Кэраи, если сам он еще не знает.
   Расстроенная, побрела мимо торгового ряда с дешевыми украшениями. Еще не смерклось, но уже горели фонарики над прилавками, подсвечивая металл и грани прозрачных самоцветов. Не об украшениях думала, но взгляд все равно скользил по ним, привычно выхватывая вещь, если она вдруг отличалась изяществом или необычной формой. Немного замешкалась возле палатки с зеркальцами из бронзы и меди, наклонилась, рассматривая. Здоровенный разносчик орехов с корзиной на плече едва не сбил ее; Лайэнэ отпрянула и сама еле уклонилась: невесть откуда взявшаяся женская фигура стояла рядом. Так же, как и сама Лайэнэ одетая, даже странно немного, хоть и простые все вещи, могло и такое сходство случиться.
   - Простите, - извинилась ашринэ. - Я не заметила вас.
   Женщина приоткрыла темный шерстяной шарф, укрывавший голову и почти все лицо.
   - С огнем играешь, девонька. Думаешь, и смерть в тебя влюблена?
   Смуглое лицо, в мелких морщинках, и само маленькое, падают на лоб немодные давно завитки, а глаза - как у молодой лани. Показалось - это же ее тетка, та, что некогда привезла в Орсорэи. И словечко ее любимое просторечное - "девонька", не сумели от него отучить в Веселом квартале. Только уже четыре года нет тетки на свете.
   А та повернулась, шагнула за край палатки, и вот уже не видно ее.
  
  
   **
  
   Что по ту, что по эту сторону горной границы Эннэ весна не торопилась согревать землю. Это было на руку рухэй: хоть и шли пока по своей земле, оползни не стали бы разбирать, свои ли, чужие. Шли тихо и быстро, умелой скользящей походкой, избегая глубокого снега; разноцветные кисти на древках вместо знамен, гортанные глуховатые голоса. В теплые месяцы эхо с трудом выделяло их из звука осыпей и шума ручьев, но сейчас горы спали, даже бесконечная вереница человеческих муравьев не нарушала их сон.
   У-Шен вел войска на север Ожерелья, оставив на прежнем месте немного людей, самых непригодных к боям. В назначенный час они должны были создать видимость атаки около крепости Шин - и погибнуть. Шли разными тропами, как ручьи, которые сбегают с гор в одно озеро. Лошадей у них было совсем мало, и они, приземистые мохнатые, везли не людей, а поклажу. Далеко-далеко отсюда, в срединных землях Солнечной Птицы, подивились бы таким лошадям, маленьким и прытким, как козы.
   Энори был в отряде Вэй Ши. Часто уходил с разведчиками, хоть предполагалось - этих мест знать ему неоткуда. Но он умел слышать неслышимое; постепенно, неохотно подобную чуткость к миру начинали ценить.
   Эту ночь им подарили почти уютную - стоянку отряда от ветра закрывал горный отрог, и потеплело немного, и в стене обнаружился большой грот. Высшие командиры, проверив, как дела у солдат, переместились туда. Привыкли и день и ночь находиться под открытым небом, каменный свод давил немного, но ветра тут совсем не было, и костру подходящее место.
   Позвали Энори, с вопросами: территория застав крепости Тай-Эн-Таала близко. Еще день, два надо побыть здесь, разведать окрестности. Но тут становится опасно, на другой стороне лазутчики тоже не дураки.
   - Что, городской мальчик, не боишься нос отморозить? - добродушно спросил темнолицый сотник, глядя на расстегнутую куртку-кэссу Энори. Знал - тот долго жил в городе, и до сих пор дивился его умениям. Считал, горожане Хинаи не могли отличить сороку от галки.
   - Боитесь, что не смогу отыскивать тропы? - весело откликнулся Энори, прислонившись к стене грота у самого входа, невероятно легкий и светлый сейчас - и это против воли вызывало отклик в душе. Одежда и волосы его были в снегу, словно с веток нападало, хотя в лагере весь такой снег посбивали солдаты. Куртку все же запахнул, стянул поясом. Жадно посмотрел на огонь, который разводили дежурные, но близко не подошел.
   - Иди грейся, - сказал тот же сотник. Проводник помедлил, шагнул к огню. Протянул руки ладонями вверх, словно хотел принять в них язычок пламени.
   ...Первые дни что простые солдаты, что командиры рухэй смотрели на него очень косо, но было любопытно - и заговаривали. Не замечали, что после таких разговоров смотреть начинали чуть благожелательней. А потом Энори неожиданно оказывался неподалеку в момент, когда человек был не прочь снова что-то спросить или ответить. Слова чужака-перебежчика всегда приходились к месту. Так постепенно прорастало среди рухэй доверие к проводнику, как под землей прорастают нити грибницы. Но всему свое время - а его пока что очень мало прошло...
  
   Возле огня словно обо всем забывал, замирал так, что приходилось по два, три раза окликать. Вот и сейчас. Будто очнулся, встряхнул головой, отвечая на прозвучавший вопрос, и сам был уже не камень - горный ручей. О ручьях и заговорил, перебив другого сотника:
   - Слышите? Капли.
   - Не слышу. И что? - ответил тот грубо, недовольный помехой.
   - И влажного ветерка не чуете? Там, наверху, оттаял ручей, изменил русло и может прорваться сюда, если еще один день будет теплым и солнечным. А он будет таким.
   - Что нам с ручья?
   - Размоет камни, даст дорогу второму потоку - из глубины грота наружу. Посмотрите сами завтра с утра.
   Поутру следопыты и впрямь обнаружили ручей выше по склону, но он тек себе, угрозы не представляя. И в долину ему никак не свернуть. Над Энори посмеялись: верно, полдня отыскивал тот ручей, желая проявить себя знающим. Проводник отвечал на шутки чуть ли не радостно, только чем ближе к вечеру день клонился, тем больше ловили в его взгляде других смешинок, недобрых. А сам день снова хорошим выдался, теплым, наконец-то весна настоящая, хоть и снега еще полно.
   На закате из грота хлынул поток, заливая костер, унося продукты и вещи, захватил восточную сторону лагеря. Немного было воды - по колено, но ледяная, быстрая, с мелкими камнями и грязью. Часть провизии погибла, некоторые вещи; пришлось двигать лагерь и сушиться возле костров - та еще радость по холодному месяцу. Ладно хоть лошади не пострадали.
   Те, кто знал про слова проводника-перебежчика, помалкивали, но как-то само разлетелось. И видно, не только по людям, но и по воде с воздухом. Один из колдунов, шедших в соседнем отряде, в обозе рухэй, впервые увидел в дыму что-то, насторожившее его. Если до сего дня вестями о проводнике он особо не интересовался, сейчас стал прислушиваться, спрашивать дым и птиц.
   В отрядах же у Вэй-Ши колдуна не было.
  
  
   **
  
  
   Когда младший... нет, теперь уже новый глава Дома Нара наведался в Срединную к оружейникам, те все еще не сняли повязки в знак траура. Рииши мельком скользнул по ним взглядом, может, и не заметил вовсе, а может, хоть немного его утешило, что об отце помнят. Был он собран и деловит, никаких чувств на худом и словно еще более смуглом лице не отражалось.
   Когда прошел мимо Лиани, тот торопливо поклонился, а Рииши внимания не обратил. Юноше было немного не по себе, словно что-то могло угрожать - а ведь когда разговаривал с глазу на глаз в той беседке, куда спокойней себя чувствовал.
   Словно сто лет назад это было.
   Уже снова занял свое место у горна, уже мальчик-помощник потащил корзину с углем, как сам недавно, как другой мальчик явился, посыльный. Лиани снял запачканный кожаный фартук, старательно и почти безуспешно сполоснул лицо и руки - враз не смыть угольную пыль.
   - Да что ты как девица на праздник, еще повязку смени на шелковую, - проворчал мастер Шу, выпихивая ученика из кузни.
  
   Рииши ждал в домике возле ворот в оружейни, ходя по комнате взад и вперед. Даже не повернулся на неуверенные слова - "пришел по вашему зову..."
   - Поедешь в Сосновую, отвезешь два письма.
   Почему я? - спросил молча, одними глазами, зная, что все равно не увидит - но молодой Нара вдруг остановился, поймал этот взгляд.
   - У здешнего командира Асумы там свои люди, это его дело, как доставить весть и кому. А у отца были свои, к ним и отправишься.
   Непонятно было - вот уж кого посылать! столько неприятностей доставил, и до сих пор, кажется, Рииши его не простил. Это лишь вначале показалось, что не узнал - как же! Вот и хмурится, кстати.
   - Понимаю, ты удивлен. Находись я дома сейчас, послал бы другого. Но ни к чему тратить время, а ты был в тех горах.
   - Был, - откликнулся Лиани: недалеко от Сосновой проехал, после того, как оставил Нээле в монастыре.
   - За тобой долг. Вот и отправляйся теперь.
   Не поручение - детская забава. Но рад доверию, и неловко немного. Опустился на колено, склонил голову.
   - Смотри, не попадись с этими письмами, - голос молодого Нара чуть глуше стал: - Потому и посылаю тебя, ты уже побывал в переделках. И на допросе. Если что - не вез никакого известия. А ты к своей девушке едешь. Особенно осторожен будь на подходах к крепости и в ней самой, отдай только указанным людям.
   Добавил, словно с сомнением:
   - Скорее всего, поручение безопасно. Но в крепости - и здесь, и там - возможен предатель.
   Нет бы страх испытать, а ощутил почти счастье. Значит, и впрямь одарили его доверием.
   - Потом возвращаться?
   - И без тебя кузнецы справятся, а там каждый человек на счету, лучших отправили на север, остались одни новички.
   Кто-то на Небе услышал его просьбы!
   Жаль было оставлять оружейников, думал уже - здесь его путь, его долг, но... из Сосновой до врага было ближе.
  
   Юноше вернули коня, на котором вез Нээле в монастырь и ехал обратно. Когда вернулся в Срединную, хотел возвратить его Лайэнэ в счет долга, но молодая женщина отказалась наотрез. Тогда отдал его в крепостные конюшни - самому-то теперь зачем; а вот, снова свиделись.
   Как родному обрадовался, обхватил руками рыжую морду, прижался щекой к щеке. Пусть ничего не понял конь, но все же товарищем был по страшному тому пути, хоть и застал лишь самый конец. И таким же товарищем - в дороге с севера обратно, уже вовсе не страшной, но ведущей, как думал, к смерти.
   Конь стоял смирно, он, кажется, тоже был рад.
  
  
   **
  
  
   В монастыре Черного Дерева становилось все многолюднее с каждым днем. Беженцы шли, монахи кротко принимали всех, но скудность припасов становилась уже ощутима. Земли эти были безопасны, но люди не хотели уходить - не рухэй боялись, а голода в заснеженных предгорьях. Так рассуждали - наверняка в окрестных деревушках приветили уже всех, кого могли, и как долго еще придется брести на юг?
   Старосты и заезжие чиновники в северных округах пытались считать пришлых, но число их постоянно менялось, а преградить им путь было нечем.
   Монахи вздыхали, подзывали беженцев и вели за стены, собирать хворост, кедровые шишки. Без монахов ходили ставить силки на мелких птиц, пытались ловить рыбу в местном озере, но она дремала подо льдом, редко поднимаясь к поверхности.
   Нээле, как и все женщины, помогала в хозяйственных нуждах. Больше не рисовала - не до того было. У нее вырос нежданный хвостик, мальчик-сирота по имени Муха, черный и верткий. Следить за ним приходилось, чтобы рыбачить не убегал. И без того один несчастливец уже провалился под лед, достали, но умер вскоре...
   И брат Унно не возвращался. Может, где заплутал, а может, съела его та тварь из пояса, и святые знаки не помогли.
   Страшно...
   Молилась теперь с особым рвением - о Лиани, о брате Унно, о беженцах и о всей Хинаи. По-прежнему наведывалась к фигурам Опор, но они стояли, молчаливые, порою заснеженные, и, кажется, не очень-то слышали...
   - Я убегу на войну, - говорил Муха. - Вот только потеплеет.
   - Тогда война кончится, - отвечала Нээле, всё замирало в груди - кончится ли?
   Черный мальчик угрюмо замолкал. Он считал, что это будет несправедливо. Хорошо, конечно, для севера, но он сам так и останется ничтожным беглым крестьянином. И, когда все закончится, его вернут в родную деревню или отправят куда похуже.
   Нээле привиделось, что на стены, за которыми они находились, заброшены лестницы, и со всех сторон лезут коренастые проворные воины в темной, подбитой мехом одежде. Это не крепость, невелик труд пробраться в монастырь. Горы будто придвинулись, и дохнуло холодной влагой, словно большое озеро с севера тоже стало намного ближе.
   Повинуясь порыву, девушка обняла Муху, который как раз заговорил было - возмущенно и яростно доказывая, что он уже воин.
  
   В эту ночь ей снилось странное. Темный коридор, по которому она несла свечу, и сама была этой свечой. Потом ее, будто из тепла на мороз, выбросило на высокое поле, протяни руку - и неба коснешься. Бесчисленное множество глаз наблюдало за ней, и холодно было от этих взглядов, хоть и росла повсюду шелковистая трава. Спускаться, думала Нээле, а небо смеялось над ней - разве не сюда ты хотела? Дальше пойдешь?
   Пойду, сказала она. Только куда...
   А мы покажем, отвечали незримые глаза.
   Нээле проснулась от собственных рыданий, и долго не могла успокоиться. Ничего вроде страшного не было в этом сне, но хотелось забыть, какое оно, небо - не ласковое, полное добра и блаженства, а требовательное, всезнающее, жестокое.
   Лежала в постели, не решаясь пошевелиться - а одеяло слетело наполовину, и вскоре совсем замерзла.
   Но, только услышав под окном голоса, встала, прислушалась.
   Мэнго, железный вепрь, вновь победил - его войска заняли долину, окружили крепость Трех Дочерей.
  
  
   Глава
  
  
   Отряды Вэй-Ши прошли недалеко от крепости Тай-Эн-Таала, миновав все посты разведчиков. Несколько дней войско сопровождала стая волков - странным было такое поведение для зверей, но, видно, оголодавшие в холодную пору, волки надеялись хоть чем поживиться. Не удалось, напрасно выли, обращаясь к луне - ночное солнце услышать их не захотело.
   И когда злым местом прошли, руслом мертвой реки, где из нанесенного снега торчали валуны, на зубы похожие, рухэй тоже не потеряли ни человека, ни лошади. А ведь готовы были, что кто-то останется здесь, как случалось всегда. Давно высохшая река забирала свое - неважно, зверь ли на человека бросался, падал на голову камень или сердце прихватывало.
   Постепенно проводники из своих переставали иметь значение - места они знали лучше, но под снегом и льдом видел только один, чужой. Вскоре свои называли тропу, а он говорил, можно ли там идти, по сколько, какого края держаться. Часто ездил с ними и с разведчиками, и чуткостью разведчиков опережал.
   Гордость не позволяла его опасаться - довольно было взглянуть, как становилось ясно - хоть ловок и быстр, не противник он воину; что же до темных сил - поговаривали, с ними спутался - разговоры подобные были только в его отсутствие. Не потому, что хотели скрыть, просто одним словом, улыбкой умел развеять сомнения и неприязнь.
   Но не у всех.
   Несколько воинов рухэй ходили к командиром, просили образумиться - не с тем связались. Но что могли значить несколько человек, когда шли там, где отродясь не было пути, и ни один человек пока не погиб по воле гор или от рук неприятеля? А цель была ближе и ближе.
   Тогда решили действовать сами.
  
   Энори редко садился в седло: в отличие от людей, лошадям завоевателей он понравиться не сумел. Но иногда приходилось, когда отправлялись в дальнюю разведку. Он каждый раз выбирал печальную гнедую кобылу, которая его слушалась более-менее, хоть и порой вставала намертво, и сейчас ехал на ней в сопровождении молчаливого темнолицего спутника. Дорога, если можно назвать так нагромождение валунов, пролегала краем глубокого обрыва; лошадь в очередной раз заупрямилась, тогда и лопнул седельный ремень.
   Спутник Энори и сам почти вылетел из седла, подбежал к краю, зная, что увидит изломанное тело в снегу среди глыб.
   ...Юноша сидел на одной из них, там, внизу, опустив голову и прижав ладони ко лбу, и не так, как от боли: то ли прислушивался к чему, то ли думал. Сверху, к края обрыва на него сыпался потревоженный снег. Настолько дикой показалась картина, что воин не сразу набрался духу окликнуть. Когда тот поднял голову, разведчику стало нехорошо. Хоть не рядом стоял, поклялся бы, что вместо глаз - два черных провала.
   Но Энори заговори, соскользнул с валуна, пытаясь отряхнуть куртку. Тут же бросил это занятие - смысла нет, снег везде. Сказал - негромко вроде, но четко долетел голос:
   - Я сейчас поднимусь.
   Он быстро нашел тропку, пригодную, по всему, даже не козам, а ящерицам. Помедлив какой-то миг, принял руку, которую спутник ему протягивал, помогая выбраться.
   - Поезжай дальше один, я вернусь, - сказал Энори холодно и отстраненно. Пряди, перемешанные со снегом, падали на лоб и плечи.
   - Дойдешь? После такого? Ты вообще цел? - разведчик даже не пытался скрыть тревогу и недоверие. Будешь тревожиться тут! Вэй-Ши голову снимет и запустит в дальний овраг, если с его проводником что-то случится!
   Юноша на миг задержал на нем взгляд, и вздохнул еле слышно, и неприязни больше не было в голосе.
   - Доберусь. Но кобылу эту придется ловить тебе, мне она сейчас не позволит приблизиться.
   Пока напарник подзывал невесть чем испуганную лошадь, Энори стоял неподвижно. А когда тот наконец подошел, ведя тяжело дышащую беглянку в поводу, бросил взгляд на седло, которое валялось невдалеке, сказал:
   - Кто-то перерезал ремень до половины.
   - Вижу, - хмуро откликнулся спутник. "Этот кто-то готов рискнуть жизнью, чтобы о тебе начали думать хоть немного хуже".
   - Понятно, зачем... - Энори будто прочел его мысли. - Хотя они рассчитывали только сбросить меня, не убить. Случайность, наверное, что лошадь как раз шла у обрыва, могло быть раньше или позже. Молчи об этом...
   - Не буду, - еще больше нахмурился темнолицый разведчик - словно туча прикрыла небо ночное. - Еще меня обвинят. Надо мне это!
   - Как знаешь.
  
   Юноша вернулся на стоянку, сказав, что сбросила лошадь, не слишком вдаваясь в детали. Впрочем, его не особо расспрашивали, смотрели с некоторым снисхождением, некоторые посмеивались - знали, как у него не ладится с конями. Но не то, что упал, вызвало насмешки, а то, как рассказывал - будто обычное дело. Словно гордости нет у него, другой бы молчал, а на повторный вопрос от того же человека - ударил, метя сломать нос обидчику.
   Когда вернулся разведчик, узнали про подрезанный ремень. И то, что проводник все вокруг видел, а за такой малостью не уследил, вызвало разговоры. Некоторые засомневались - так ли уж он все знает? Командиры были разгневаны, но виновника не отыскали, признаваться же никто не спешил. А еще через день двоих из отряда нашли невдалеке от лагеря - с разорванным горлом и наполовину съеденными. Такое могла бы росомаха сотворить, будь она раза в три побольше. И следов нет, правда, ветер был сильный, могло замести.
   Слухи поползли - погибли те, кто подрезал ремень; стали расспрашивать, но часовые не заметили подозрительного. Энори же был в центре лагеря все те часы, видели его, разве что заходил ненадолго в палатку.
   Тогда слухи пошли, что звери его охраняют. Говорили даже, что у него самого тень звериная, потому лошади и боятся. Но при этом скорее гордость испытывали, не страх - такой вот у них проводник. И падение на пользу пошло - говорили, не просто так уцелел, будто упал не на камни, на стог лебединого пуха. Сила особая.
  
   Тогда и явился колдун из-за горных отрогов - еще не старый, коричневый, как сосновая кора, в одежде из кожаных и меховых лоскутов. Разноцветными были спутанные пряди волос - черными, серыми, белыми, а глаза - неспокойными, шарили по сторонам.
   Колдунов рухэй опасались, а про этого, именем Мэй-Си, слышали многие. Ему не было равных в умении вызвать дождь и разгадывать сны. Но сейчас дождь не нужен был никому, а сны тем более, так зачем пришел?
   Он потребовал встречи с Энори, удивив воинов. Сперва прилюдно хотел говорить с ним, но, увидев, вдруг передумал. Все же наедине сотник не позволил им разговаривать - земные ли дела, небесные, но, раз пришел в отряд, нечего уединяться. Привел в пустую сейчас палатку, которую делил с товарищами.
  
  
   - Отряд Вэй-Ши идет быстрее других, и тише других. Ты провел их ущельем Сокола, и по руслу мертвой реки. Отважные воины ничего не боятся, но каждый помнит: река берет свое всякий раз. Ты это знал?
   - Не с самого начала - это ваши истории, не мои. Мне рассказали потом.
   - Но вы не потеряли никого. Скажешь, волк или медведь живут там, и не отважились напасть сразу на многих? Ты ведь это сказал воинам. Они тебе поверили.
   - Как видишь, поверили не зря, - мягко легло в ответ.
   - Ты меня не обманешь, - застучали бусы на шапке, когда колдун вскинулся, резко вытянул шею: - Ты знаешь, кто там живет. Почему он не тронул ни одного человека?
   - Ты слишком многого хочешь, - ответил Энори. - Иди туда и спроси.
   - Погибли те двое насмешников, - сказал Мэй-Си, помолчав какое-то время. - Я все о тебе разузнал.
   - Может быть, это сухая река взяла плату?
   - О, нет, то было позже. Они умерли страшно... Ты похож на весеннее деревце, но корни твои глубже, чем зарывают кости.
   - Что ты от меня хочешь?
   - Посмотри мне в глаза.
   На короткий миг соединились два цвета: древесная кора и темная зелень. Под ветром всхлипнуло полотно стенок. Мэй-Си, белый до прозрачности, вытер лоб, поднялся на подгибающихся ногах.
   - Довольно. Я ухожу.
   Сотник, с любопытством следивший за разговором, шагнул к нему:
   - Эй, постой-ка. Так не годится: говори, что узнал.
   - Не вам допрашивать колдуна, - прошелестел голос Энори. - Хочет идти - пусть уходит.
   Сотник застыл, озадаченный. Проводник доказал уже свою пользу, а этого колдуна он не знал. С другой стороны, этот, в костяных амулетах - свой, а тот - перебежчик... Но он явно тоже не прост, а когда это колдуны легко признавали сильнейших?
   Мэй-Си добрел до палатки Вэй-Ши, едва не натолкнувшись на него, стоящего подле входа.
   - А, командир... Жаль, самого У-Шена здесь нет, он велик, но слеп, как и ты...
   - Что ты болтаешь? - резко спросил Вэй-Ши. - Наелся волчьих ягод сушеных?
   - Смело идите, - отвечал тот, будто не слыша, - Вы минуете горы, дорога будет легка и быстра. Вы, может, и победите даже, но я не хотел бы вам такой победы.
  
  
   Лунный свет скользил по шелку, казалось - пионы шевелятся. Такая сильная луна сегодня, круглая, все видно, как днем, только не двоих собеседников на прогалине.
   - Мне убить этого колдуна, как тех недоумков? Он будет говорить о тебе. Он понял...
   - Не знаю, всё или нет, но что-то и правду понял. Мне жаль, но его нельзя отпускать. Отгони его к руслу мертвой реки, и не трогай - его убьет местное зло. Не будет кровавого следа.
   - Он сам напомнил об этом месте, - женщина фыркнула, будто кошка. - И пригодилось. Но туда я не доберусь, далеко. Или расстанешься с гребнем?
   - Доведи его до начала ущелья, дальше дорога одна. Он рискнет пройти низом, не лезть по склонам. Верит в свою силу. Но, пропустив целый отряд, река голодна...
   - Почему не хочешь сам?
   - Не хочу.
   - Ахх... оставишь ему посмертие. Дело твое, - маленькие острые зубки блеснули. - Тебя начинают любить здесь, сами того не понимая. Даже если смеются порой. Ты знаешь, что они говорят? Шепчутся у костров, что это твоя сила отогнала тепло от ущелий, давая вам спокойно пройти. А ведь и в самом деле! Весна такая холодная, как твое сердце, - рассмеялась женщина.
   - Погода мне не подчиняется, - ответил Энори сухо. - Просто так получилось, это на руку всем. Я надеялся, но не мог знать наверняка за несколько месяцев.
   - Повезло тебе с этим стадом - сами предлагают пищу. Чувствуешь себя пастухом?
   - Тебя бы переименовать в Хайла, Ненависть.
   - А тебя тогда как? - со смешком женщина начала таять, дольше всего видны были черные пионы на платье.
  
  
   **
  
   Сигнальные вышки в ночи перемигивались огнями, а днем над ними поднимались столбы белого дыма. Несмотря на густой лес и неровные горные склоны, по всему Ожерелью вышки расставлены были так, чтобы дозорные видели поданный знак сразу и весть доходила без промедления. Тагари был между крепостями Черностенной и Шин, когда в сумерках увидел огонь, и отдал приказ двигаться к первой из них. Решение вызвало ропот среди офицеров - по всем донесениям, войска У-Шена были около крепости Шин, и добраться до Черностенной никак не могли.
   - Это какая-то ошибка, - говорили они.
   - Или ловушка, - мрачно добавляли другие. - Может быть, пара вышек захвачена, и нас намеренно отвлекают от места удара?
   Тагари никого слушать не захотел. В последнее время он был не просто быстрым и собранным, как обычно, но непривычно задумчивым.
   - Мне снятся дурные сны, - сказал он самому близкому из офицеров. - И я не понимаю, словно упустил что-то.
   Генерал никогда не говорил вслух о снах и сомнениях, и от такого признания офицеру стало неуютно, будто стужей дохнуло среди летнего дня.
   Ночью вдалеке рокотали военные барабаны. Эхо удваивало, утраивало команды, искажало их. Где-то и Черностенной шло сражение, но отследить ход боя не давало расстояние и блуждающие отзвуки. Тагари торопился, свернул с дороги, чтобы пройти напрямик, но по камням, по все еще снежному лесу идти двигаться было трудно.
   Он распорядился подавать сигналы - помощь близко. Когда начало рассветать, все вдали стихло. Когда стало совсем светло, миновали пустую заставу, где, видно, недавно тоже сражались; то тут, то там лежали тела убитых солдат заставы и рухэй. Но основная часть, видно, успела отступить. Тела сложили во дворе, своих ровно, с почтением, врагов как попало. До крепости оставалась пара часов пути, уже не было смысла срезать дорогу.
  
   Вскоре раздался стук копыт, ехал совсем небольшой отряд. Странной показалась такая беспечность, неважно, кто бы то ни был, воины крепости или чужаки. Дорога поворачивала; сквозь кедровые ветви видно стало огромного вороного жеребца. Флажок мелькнул, судя по навершию - командира второй ступени. Кто-то рядом облегченно вздохнул - свои.
   Тагари не сразу узнал всадника, за которым ехал человек с синим флажком. Был этот первый без шлема, молод и крепок, и смотрел на подходящий отряд с каким-то мрачным весельем. Над правой бровью алела широкая царапина.
   - У, демон его побери! - послышалось сзади. Тогда узнал.
   - Что тут у вас происходит? - резко спросил Тагари.
   Макори Нэйта чуть поклонился, придерживая коня - скорее насмешливым поклон вышел, нежели почтительным. Движения молодого человека были чуть более размашистыми, неуверенными, словно он выпил лишнего.
   - Мой генерал, сегодня ночью отбита атака на Черностенную. Враг ушел.
   - Сколько?
   - Пара тысяч, наверное... похоже, разведка боем, - рассмеялся Макори. Странно он все же выглядел. Может, его по этой самой голове без шлема чем-то ударили?
   - Как дела в крепости?
   - Прекрасно... Я и мои люди первыми вышли к ним. Как видите, и земельная стража на что-то годится.
   - А сейчас куда едете? - спросил один из офицеров Тагари.
   - К заставе... надо же отдать долг убитым.
   Не вязалось такое с Макори. Он скорее предоставил бы разбираться с этим солдатам крепости.
   - А с чего ты решил, что они не вернутся? - Тагари пристальней вгляделся в сына давних соперников.
   - С той стороны ущелья звучали сигналы отхода. Известно же - У-Шен сейчас возле крепости Шин. Решили, видно, что прорываться на север себе дороже, и лучше ударить в бок. Может, спустятся еще ниже.
   Он снова непонятно засмеялся. Тагари решил, что это все же следствие пережитого - земельным, конечно, приходилось участвовать в стычках с разбойниками, но самому Макори это никак не могло стать привычным. Да и разница велика - банда человек в десять-пятнадцать и тысячное войско.
   Генерал отрядил с ним десяток своих людей, еще два небольших отряда отправил в разведку. Конь мерно постукивал подковами по мерзлой дороге, а Тагари смотрел промеж его ушей, видя перед собой будто бы карту местности. Странная тактика у молодого командира рухэй. Будто решили взять с налету, сразу не получилось - ушли совсем. Восточные кочевники так воюют, у которых вокруг степь необозримая, смысла нет где-то надолго задерживаться. Зачем У-Шен так по-глупому положил своих? Солдат у него много, конечно, мог и попробовать...
   - Ниже они будут прорываться, как и боялись, - раздался над ухом голос старшего офицера. - Все-таки хотят, сволочи, добраться до срединных равнин. Не закрепиться, так хоть пограбить...
   В Черностенной уже выяснилось, что с офицером этим согласны все остальные. Тагари тем не менее опасался, что скоро последует еще один удар, и распорядился усилить караулы. Но все было тихо, никто не пытался атаковать. Только одни разведчики не вернулись из дозора, углубились до самой границы с рухэй. Их следы обрывались у пропасти - но тел внизу не было, и вокруг следов не нашли.
  
  
   **
  
  
   Кэраи установил слежку не только за многочисленной родней Аэмара и их доверенными людьми, но и за несколькими другими семействами на всякий случай. Нэйта входили в их число. Жаль, не хватало шпионов - Айю, не говоря о брате, этим не занимался, с нуля же трудно было создать целую сеть. Лайэнэ помогла своими девушками, у которых, в свою очередь, были еще знакомые ловкие особы, но ей нельзя было доверить по-настоящему серьезное.
   Хотя выводы она тоже наверняка делала: слухи о скором падении Дома Таэна ползли по городу и округе извилистым ходом дождевого червя. Почти сотню лет правили здесь его предки, их чтили в народе, и, чтобы пошатнуть эту верность, одних слухов было недостаточно. Но он и сам постарался с идеей блага Солнечной Птицы, и война сыграет на руку лишь победителям.
   Все чаще думал - ты же сам этого хотел, облегчить приход Столицы сюда. Но не такой же ценой! - возражал сам себе. А иной не получится. Уже не вышло. Не будет мирного договора с Тагари - либо падение Дома, либо смерть твоего брата в бою. Тогда, если захочешь, пытайся договариваться.
   Я все это знаю, говорил он незримому собеседнику. Но пока надо найти того, кто распускает слухи.
   Недавно на рынке для бедноты показали запрещенную некогда в Столице пьеску про падение одного древнего князя. Кукольную - и правитель этот походил на Тагари лицом и голосом. Подумал - не с Аталина ли ветер дует? Кукольные представления начали входить в моду не так давно, в Столице года два как, а здесь - с приезда посла.
   Задумавшись, сидел перед зеркалом. Смотрел на собственные черты. Лицо как лицо... как актеры делают из себя других людей? Как им вообще приходит это в голову, и откуда знают, что нужно так, не иначе? Подозвал Ариму:
   - Как думаешь, за кого я лучше сойду?
   - Ну, судя по вопросу, хотите податься куда-то в места не самые почтенные, - хмыкнул слуга. - Шпионов вам мало?
   - Мало, - вздохнул Кэраи, - Но мне с ними все равно не тягаться. Я устал только слушать донесения: мы тут, а они там. Все равно не годимся на роль небожителей.
   - Ну, одевайтесь бедным чиновником, а я солдатом пойду.
   - А почему ты не в армии? Дезертир?
   - Еще чего, - возмутился Ариму. - Я одноглазый! - и в подтверждение сдвинул головную повязку на половину лица. - На сей день в таких нужды не было.
   - А драться-то сможешь, если что, с одним глазом? Вдруг на меня нападет кто?
   - А тогда у меня второй вырастет, - нахально заявил тот, и хозяин наконец рассмеялся.
  
  
   В первый раз прогулялись они впустую, и Ариму уже думал, что господин угомонился. Но тот оставил дела и потащил слугу и на второй день по окраинам города, рынкам, пристани и забегаловкам. По толчее, среди всякого сброда. Часа два ходили. Порой казался мальчишкой, сбежавшим от учителя, а порой слугу поражал холодный и настороженный его взгляд. Развлекается? Как бы не так! Но что ему надо? Ведь ясно - все это лишнее, других занятий полно.
   - Это мое дело, - сказал Кэраи вечером. - Мой род, память его. Он бы мог тихо догореть, как закат, раз уж меняются времена, или вспыхнуть последний раз - но трепать его имя по балаганам я не позволю. И просто сидеть и ждать докладов... нет, даже если иное бессмысленно.
   На третий день они набрели на акробатов-канатоходцев, выступавших на отведенном для актеров пятачке возле пристани. Пара десятков зрителей, из них, может, половина бросит мелкую монетку, а то и вовсе впустую старались.
   Легкая одежда - сами постоянно в движении, не холодно им. Красное, черное, белое, желтое... от пестрых нарядов, увешенных лентами, рябило в глазах. Раскрашенные нарочито лица, к поясу прицеплены маски - верно, представляют и сценки. А пока лишь перебрасывались фразами, призванными рассмешить.
   Ничего так было, забавно, довольно ловко кувыркались на веревке, публика веселилась, не расходилась. Шутки резали слух, Кэраи морщился, но терпел - простой народ, ему грубость близка. Но, как говорят мудрецы, смех и слезы не ведают рангов...
   Один из парней якобы упал с каната, в самый последний миг ногу согнул, удержался. А другой ему бросил - что ты падаешь, олух, как Дом Таэна! - и в публике раздались отчетливые смешки.
   - Сходи-ка за стражей, - тихо велел Кэраи, а сам подошел поближе, вглядываясь в тех, кто смеялся, стараясь запомнить.
  
  
   Акробаты - двое молодцев под тридцать, и певица, похоже, сестра одного из них. Были сильно напуганы, когда поняли - увязли, как муха в смоле. На все вопросы отвечали более чем охотно, скороговоркой, надеясь отделаться малым. Сами не местные уроженцы, летом пришли из Окаэры, перезимовать решили в Осорэи. Выступали помаленьку, а за такие шутки им заплатили щедро - договорились на несколько представлений. Нет, не смогли бы назвать человека, он был в глубоком капюшоне, но, кажется, средних лет. Да, знали, что играют с огнем, но больно хороша была сумма - а взять и сразу сбежать не могли, им пригрозили расправой за стенами.
   Почему люди такие дураки, кто бы объяснил...
   Судя по всему, сказали правду - не знали того, кто им заплатил. Разумно, кто же покажется.
   ...А те кукольники успели исчезнуть, даже когда стража нагрянула посреди представления - видно, им помогли. Предупредили и вывели. Надо ждать, где снова появятся. Сочли ценными, не то что этих.
   Ему они тем более не ценны, разве что поведали бы имя заказчика. А раз нет, то и возиться незачем больше.
   Вернулся к себе, проходя мимо оставленного на столе зеркала на подставке - не убрали слуги, думали, может, понадобится; заметил в нем свое отражение. Снял, бросил серебряный овал в ящик стола.
   Мерзко все-таки на душе. В Столице ни одной жизни на нем не было, впрямую, по крайней мере, а тут...
  
  
   Вечером прислал Лайэнэ приглашение. Дел к ней сегодня не было совершенно, разве что пожаловаться на жизнь и на то, что их план кем-то подхвачен и развернут уже другой стороной? Жаловаться глупо, об остальном не раз говорили...
   Голубая Жемчужина явилась в назначенный час - ровно с ударом гонга, отбивающего время. Всегда поражался ее точности, хотя и сам не любил опозданий. Не вошла - вплыла в комнату, будто коридор был рекой, а она - водной птицей. Тяжелый расшитый серебром шелк, мех белой лисы, капли-сапфиры качаются у висков на серебряных цепочках. Настоящая знатная дама, и фасон довольно узкого платья как у знатных дам, не распашной. Интересно, неужто она всегда одевается так? Не ко всем же является побеседовать о делах!
   А она сидит на уже привычном месте подле светильника - при дыхании на груди переливается серебристый узор; улыбается уголками губ и чуть ли не изгибом ресниц, будто знает, что он думает всякую чушь...
   Лайэнэ стала частой гостьей в его доме. Женщин из Веселых кварталов всегда использовали, чтобы выведать то или иное или, напротив, внушить нужное. Не каждую - выбирали умных. Кэраи сам пользовался их помощью в Столице, но мало, там охотник сидел на охотнике. И здесь у него были в Кварталах доверенные женщины. Но мало, сложно успеть меньше чем за год.
   Лайэнэ оказалась сокровищем. Особо ей не доверял, но не сомневался - сейчас она вывернется наизнанку, чтобы принести пользу. Ее покровителем был Энори, он бы не потерпел конкурентов в тайнах. Вряд ли она работала на кого-то еще. А сейчас ей важно не сойти с корабля, именуемого славой.
   Задерживал ее в своем доме чуть дольше, чем было необходимо. Пусть думают, что увлекся ей, это вряд ли кого удивит. Говорить с Лайэнэ всегда было приятно, и немного досадно, потому что знал - все это выучка. Нет бы принимать как должное эти умения - почему-то искренности хотелось.
   Разговор сегодня не клеился. Со стороны беседа, наверное, казалась плавной и оживленной, но оба были достаточно умны, чтобы понимать - все это шелуха, фальшивка. И у него выучка не хуже, чем у нее, только в другом. А она, верно, недоумевает, стоило ли звать ее сегодня...
   Остановившись на середине очередной гладкой фразы - кажется, что-то о торговле, сам он не вдумывался в то, что говорил - заметил тревогу в ее глазах, они сейчас казались черными. Лайэнэ чуть подалась вперед, словно спрашивала - все ли в порядке? Как-то очень искренне это у нее получилось, можно подумать, и впрямь беспокоится. Хотя почему бы и нет? Она - флюгер, а он - ветер, надо же понимать, куда он подует.
   Жаль все-таки, что ей можно верить только с оглядкой.
   Сапфиры качнулись, при свете свечей в них заплясали алые искры. Как рубины тогда, во время встречи, которой она так настойчиво добивалась.
   Спросил неожиданно для себя:
   - Тебя не пытались выкупить из Квартала, пока ты еще не освободилась?
   - Мне предлагали. Но никто из них не привлекал настолько, чтобы я согласилась стать чужой игрушкой надолго и с неясным концом. Так что мне удалось их убедить - на самом деле им это не нужно, - она поколебалась, потом продолжила: - Один человек не спрашивал, он просто явился к нашей хозяйке с деньгами и предложением. Этого я совсем не хотела. Говорить такое негоже, но я была рада, когда дела неотложные и неприятные сорвали его с места, и он покинул провинцию. Я была очень рада.
   - Ты, когда отказывалась от будущего с теми людьми, уже надеялась сама собрать деньги?
   - Скорее, я мечтала об этом. Ведь мы, пока не свободны, имеем право лишь на те подарки, которые идут сверх отданного "наставнице". И, если этих подарков много и они дорогие, их попросту отберут - кто ж пожелает терять девушку, приносящую большой доход? Остается дешевка или один-два дорогих, это придает особую ценность красавице, когда надевает...
   - Вот как. Не знал.
   - Увы, это правда. Мне просто повезло в итоге, и я умела прятать свои сокровища. И нашелся помощник, - она вздохнула, - Но ведь многие годами не могут накопить нужной суммы, и, даже если все идет хорошо, они могут заболеть или родить ребенка.
   - Я думал, у вас не оставляют детей при себе.
   - Чаще всего да. Но порой родить его все же приходится... чтобы потом отдать.
   - Что ж, зато теперь ты знаменитость провинции.
  
   ...И будет сиять еще лет десять, если повезет. В Столице, скорее всего, даже ей бы выпал меньший срок - там слишком много юных красоток, а ценителей настоящего не так уж часто встретишь.
   Настоящего ли? Чего бы сейчас ни потребовал, она так же улыбнется, будто счастлива это слышать, и тут же постарается угодить. Так почему бы и нет? Не он первый, не он последний. И не следует забывать - она помощница лишь потому, что старается для себя.
   Ощутил почти злость на Лайэнэ, а она приподнялась, чуть растерянной стала улыбка: перемену настроения ощутила, но еще не поняла. Замерла, и, кажется, перестала дышать.
  
   Вежливый, но настойчивый стук в дверь будто выдернул его из темного и тесного колодца. Показалось - все свечи лишь теплились, а теперь вспыхнули разом. Ариму, всегда ловкий, теперь чуть не оборвал занавесь над входом, и возвышался на пороге сине-красной сигнальной башней, разве что дым и огонь из него не шел.
   - Донесения из Ожерелья. Из крепостей Шин и Северной. Сразу два голуби принесли.
   Прокашлялся, выразительно посмотрел на гостью.
   - Говори при ней.
   Ариму помялся пару мгновений, и заявил от души, уже не обращая внимания на присутствие женщины:
   - Ваш брат и остальные позволили этому проходимцу У-Шену обвести их вокруг пальца. У крепости Шин окружили рухэй, только там на убой оставили небольшой отряд, а остальные, видно, проскользнули мимо Черностенной, в драку не ввязываясь, и взяли нас за горло. Ожерелье прорвано, Северная пала.
  
  
   Глава
  
  
   "В последние дни месяца Угря-Шаанэ войска У-Шена, захватив Северную крепость, соединились с войсками железного вепря Мэнго, и вместе полностью захватили север гор Эннэ и половину долины Трех Дочерей. Саму крепость окружить им не удавалось, как ни старались. Ценою больших потерь проход в долину оставался свободным.
   Со дня на день все ждали помощи - отрядов генерала Таэна. Но они замешкались, отвлеченные обманным маневром У-Шена.
   И человек с генералом было меньше, чем хотелось бы - большая часть и так уже сражалась на севере. Ждали и новобранцев из Сосновой и Лаи Кен, а от Ожерелья больше ждать было некого - не оставлять же восток провинции совсем без защиты. И без того заслон был подобен нитке, дерни посильнее - порвется.
   Мэнго привел свою конницу; поговаривали, что ездят рухэй на мохнатых горных духах, потому что лошади эти были неутомимы и бегали по снегу так, словно крылья росли из их копыт. Будь сейчас сухие теплые дни, наши кони в скорости превзошли бы чужих, но не мы выбирали, когда начаться войне".
   Яари Эйра, летописец Сосновой.
  
  
   Если в крепости Трех Дочерей поначалу надеялись на быструю победу, сейчас начали опасаться уже не просто затяжной войны, но самого худшего. Если вдруг у клятых рухэй найдутся силы таки прорвать Ожерелью сбоку и двинуть на столицу провинции, помощь может и не придти, развернуться обратно к Осорэи.
   Так говорили тайком, но часто. Пойманных за подобными речами ждало суровое наказание.
   Акэйин не менее сурово пресекала такие слухи среди своих подопечных, хоть и без смертных приговоров:
   - Чтобы генерал отдал север, отвоеванный его предками? Да он скорее позволит разграбить Осорэи, все равно чужаки там не задержатся, негде им закрепиться.
   - Там и его дом, - как-то заикнулась было одна из девушек, но хозяйка труппы ее прервала:
   - Дам можно другой построить. И золота нажить. А вот потерянную землю трудно вернуть.
   - Толку от той земли, раз умирают люди, - угрюмо возразила Сэйэ. - Ради чего это всё? Отдали бы долину, стране земель хватит.
   - Если не противостоять врагу, то и вовсе последней нитки лишишься, и свободы, и жизни в конце, - неожиданно мягко сказала Акэйин. - А вот чтобы и крестьяне могли без опаски сеять, и женщины детей рожать, и мы выступать... поэтому не бежит наше войско, напоследок ворота врагам открыв.
  
  
   Хоть и ждали подмогу, верили в силу и счастливую звезду генерала Таэна, все-таки настроения мрачнели день ото дня. Новых беженцев почти не приходило, а те, что добирались до крепостных ворот, рассказывали страшное. Захватчики никого не жалели, убивали и младенцев, и женщин, как следует позабавившись. Вместо деревень оставались горелые развалины.
   Даже Акэйин вздыхала порой - хорошо бы все же поскорее подоспела помощь, а то рухэй хорошо подчистую разорять округу, а когда свои подоспеют, им с провизией туго придется. Не заниматься же грабежами в свою очередь. Хотя раньше такое часто водилось - деревень новых настроят, крестьяне новые народятся, а победить надо сейчас...
  
   Актрис не миновали общая тревога и ожидания. Даже покладистая приветливая Юмиэ приуныла.
   - Толку от наших представлений, - говорили, когда выдавались пустые часы и собирались в маленьком своем, но уютном жилище. - Никому не нужны. И в сказки о знамениях больше никто не верит. Какая уж тут вера, если вон - глянешь со стен, а чужие кони на горизонте.
   Когда в очередной вечер сидели, нахохлившись, как пестрая стайка птиц при свечах, и чесали языки, Сэйэ не выдержала. Сама не знала, что нашло на нее - как-то сразу все накатило, и дрянная краска для лица давно была меньшей из бед.
   - Идиотки, - Сэйэ взмахом рукава сбросила со столика флакончики и коробочки с притираниями. - Мозги куриные. Ты, Айрин, страдала, помнится, что женщина, а так бы хотела серьезные пьесы играть. Легенды! Вот вам легенда, курицы щипаные! Даже если возьмут крепость - вернут ее рано или поздно, и надолго запомнят про эти дни!
   - Наших-то имен там всяко не будет, - обронила бледная тихоня Тиан, отодвигаясь от разгневанной товарки.
   - А вы сделайте, чтоб были! А уж если устоит крепость - а я верю, что устоит - то и подавно! Хороша была бы история про глупых баб, которые только сидели и ныли!
   Услышала хмыканье. Госпожа Акэйин стояла в дверях, скрестив на груди руки, и странно смотрела.
  
  
   **
  
   Так быстро между ветвей скользнул ястреб, словно дротик бросили в цель. Утка махнула полосатыми крыльями, поднялась с воды, и полет ее кончился в когтях хищника. Двое всадников остановились у берега озерца - скорее, лужи; лед с него уже сошел, но кое-где по краям снег еще оставался.
   Ястреб на суше разделывался с тушкой утки.
   - Зря она ушла с воды, там бы ее не достал, - сказал один из конных, в сером, с мехом серебристой лисы у ворота, с волосами, поднятыми от висков и связанными на затылке. Хоть и просто одетый, он отличался от спутника, лохматого, в стеганом доспехе, как серебро отличается от глины.
   - Так ты за утку? Я за ястреба, - засмеялся второй. - Он хорошо потрудился, письмо кому надо доставил. А она? Глупая, жирная.
   Ординарец Вэй-Ши, Ка-Ян, был маловат ростом, но на коне словно родился. Если представить на конском хребте взъерошенную мышь-полевку, это бы хорошо отразило, как выглядел - только мыши не умеют ездить верхом.
   К Энори его подтолкнул сам Вэй-Ши, ценивший наблюдательность и ум ординарца. Пока шли в горах Эннэ, мимо Ожерелья, было не до того - и сам командир был вечно занят, и Ка-Яна отпускал редко, а за проводником смотрели другие надежные люди. Сейчас в его помощи такой нужды не было, и напряжение тайного похода схлынуло, сменившись багровым маревом боев.
   Но покуда Ка-Ян лишь мечтал отличиться в сражениях, а приходилось передавать приказы да исполнять иные поручения. Энори был одним из таких поручений.
   Со стороны могло показаться, что они почти подружились. Ка-Яну, шустрому и любопытному, интересен был этот чужак с волшебным даром; немного опасался этого дара, но, как и большинство, несколько даже гордился им, свидетельством, что прародители-предки на их стороне.
   Один из величайших полководцев в истории, его достойный наследник, и тайная сила - кто против них устоит?
   Для армии, что ведет войну на своей территории, ее положение выгодней: местность известная. Даже более сильный противник может сесть в лужу, разве что его численное превосходство совсем уж бесспорно. Поэтому ценились лазутчики, долго прожившие среди местных, и перебежчики. А уж если один из них еще и колдун...
   Тутошних жителей, конечно, тоже захватывали и расспрашивали, иногда им даже соврать удавалось, но по мелочам. Один раз офицера поймали, из него долго пришлось выбивать, где ставка отряда и как пробраться к ней через болото с теплыми ключами - незамерзшее, значит. Сказал наконец, а тут Энори случился, только глянул и сразу объяснил, что пленник врет. И что если Вэй-Ши охота вести своих людей в топь, то он сам с удовольствием покажет трясину поглубже.
   А когда ему предложили присутствовать на таких вот допросах, послал подальше предложившего сотника. Хоть и вежливо, но любому понятно.
   Кто-то еще в Эннэ назвал его саарна-элэй, "хозяином горных троп", так и прижилось.
   Еще вел бы себя, как нормальные люди.
   Пожалуй, только эта странность и мешала окончательно проникнуться к нему почтительным трепетом, как к знаменитым колдунам. Ладно бы поначалу, многие начинают с того, что опасаются и комара рассердить, но уж потом голову поднимают. Ух как поднимают! Энори, правда, с самого начала ни перед кем не заискивал, словно был уверен в собственной неуязвимости, но все равно - Ка-Ян не понимал.
   Поражался этому. Спросил как-то: почему ведешь себя так, будто тебе последний слуга в обозе ровня?
   А тот удивился, кажется. Сказал, весело поблескивая глазами - чего я должен добиваться важным или грозным видом? Страха? Вот уж счастье, находиться в окружении сотен вооруженных вояк, которые тебя боятся. Такие от испуга не бегут, а за меч хватаются. Уважения? А куда ж больше, раз железный ваш вепрь Мэнго решил, что я ему нужен.
   Ка-Ян отметил тогда с некоторым удовлетворением - ага, все-таки тщеславие ему не чуждо. И командиру Вэй-Ши об этом донес, тот только хмыкнул - тоже мне, полезные сведения...
  
   Никогда Энори не был среди сражения - да и не пустили бы его, берегли. Потом приходил, когда уже никого не оставалось. Когда видел тела, догорающие развалины, смотрел вроде спокойно, а с неприязнью. Прощали ему и это - подумаешь, нос от крови воротит, лишь бы вел, куда надо. Говорят, некоторые колдуны обеты дают - не только мяса не трогать, но и растения не срывать, солнцем и дождем питаются. А этот всего лишь не любит видеть смерть и разруху.
   Бывает.
  
   Сейчас Ка-Ян и проводник возвращались из одного лагеря в другой. Стояло временное затишье, скоро эху вновь повторять боевые кличи и крики. Горы, недавно нависавшие над завоевателями, уступили место высокой холмистой равнине, здесь не приходилось опасаться лавины - или, что больше уже годилось ко времени года, селя.
   - Эх, тишина-то какая, - говорил молодой рухэйи, наблюдал за ястребом, насвистывая что-то немудреное. - В лагере поди о таком вспомни. Так и свистеть разучишься, все равно себя толком не слышно. Всё стучит, лязгает, все шумят...
   - Я думал, вы к этому привычны, - отметил Энори.
   - Еще скажи, мы рождаемся с дротиком в зубах.... Ну, Мэнго с У-Шеном и вправду так на свет появились, и еще некоторые, Вэй-Ши вот тоже, но я - нет.
   - И как ты попал к такому великому человеку?
   Голос прозвучал так невинно-искренне, что Ка-Ян покосился было, но тут же с азартом принялся объяснять:
   - Моя мать была женщиной одного из его лучших воинов...
   Сорока пролетела перед всадниками, мелькнули черные и белые пятна.
   - У нас говорят - сорока была когда-то очень глупой девицей, - хмыкнул Ка-Ян. - А у вас?
   - Даже не знаю. Но сороки уж точно не глупы.
   - Тебе что, сказок в детстве не рассказывали? Мы любили слушать, жил один такой старикан в деревне... А потом я брату много пересказал, когда тот появился. Он у меня маленький, ждет с победой. Эх, приеду к нему... Ну да тебе, верно, не интересно о детях и сказках, - заметил Ка-Ян, видя, как застыло обычно выразительное лицо спутника.
   Свистом подозвал ястреба на руку - тот уже разделался с уткой. Вот забавно: Энори не раз пытался его подзывать, но бесполезно - птица раньше даже к хозяину не шла, если тот рядом, сейчас наконец привыкла.
   - Жаль, что ты не умеешь стрелять, - сказал, перехватывая ленту на его лапах. - Тут дичи навалом, даже наши солдаты все распугать не могут. Поохотились бы.
   Сам он без небольшого лука не ездил.
   - Умею, не люблю просто. Ваших лучников мне не превзойти, но и незачем. Раньше, когда я жил... - оборвал рассказ, будто спохватился, что сейчас скажет лишнего.
   - Чтобы совсем стать своим среди нас, тебе не хватает ловкости с оружием управляться, и умения ездить верхом. Если не ладится с лошадьми, может, хоть лук...
   - От ваших колдунов не требуют этого.
   - Но ведь ты - не они.
   Какое-то время ехали в молчании, только стук копыт и редкие всхрапывания лошадей были слышны.
   - Я тебе кое-что покажу, - сказал Энори. - Сам все поймешь.
   Въехали в черноельник, Энори придержал коня. Нехорошо тут было: сыро, и как-то затхло. А деревья хоть чахлые, редкие, на вид неприятные. Ка-Ян не раз и не два проезжал тут один, и постоянно чудилось - кто-то сверлит спину взглядом. Сейчас взгляда не было вроде...
   - Зачем остановились? - спросил.
   - У вас совиные перья - к удаче. Здесь гнездятся пестрые совы. Хочешь?
   - Где ж ты возьмешь сову днем, полезешь проверять дупла?
   - Сама вылетит. Только и останется - выстрелить.
   Спрыгнул наземь, сделал несколько шагов, и бросил сучок в сплетение ветвей; буро-пестрое тело, взявшись невесть откуда, неслышно скользнуло в сторону, под еловую лапу, а Энори что-то крикнул по-птичьи, и не по-совиному вроде, а неизвестно как. Птица развернулась, скользнула к Ка-Яну. Тот не выстрелил, хотя лук держал наготове. Сова исчезла, будто еловые лапы ее вмиг растащили по перышку.
   Так быстро все - словно почудилось.
   - Что же ты? - спросил Энори, возвращаясь.
   - Не ожидал. И... жаль стало, - признался молодой рухэйи. - Летела на меня, прям как в глаза заглянула.
   Опустил лук, убрал его за спину, спросил:
   - А ты, выходит, так можешь добычу приманивать, что и особой меткости не надо уже?
   - Вроде того... Не то чтобы приманить, но сделать могу, чтобы полетела, как надо. Ну и знаю, где искать. Странно было бы хвалиться стрельбой...
   - А если в мишень? - не отставал Ка-Ян, когда уже тронулись с места; так увлекся, что и про неприятный ельник забыл, вспомнил, когда уже миновали.
   - Толку от той мишени, стоит себе... Но если знать ветер, трудного тут немного.
   Уже были на подступах к лагерю, когда лошадь Энори заартачилась, отказывалась идти, даже попробовала всадника сбросить; он сумел удержать своенравную скотину, а Ка-Ян все это время сильнее прежнего ощущал на себе чей-то взгляд через ветви. Неуютно было, словно кто-то примеривается кинуть нож.
   - Лесовик, - сказал проводник, совладав с конем. - Мелкий, но вредный.
   - Это его лошадь почуяла?
   - Можно сказать и так...
   Весь остаток пути Ка-Ян ехал, вроде беспечно посвистывая, но кожей, какое там - курткой чувствовал внимание теперь уже спутника, и было оно удивительно к месту, будто мысли читал. Потому что сам в очередной раз задумался еще об одной странности Энори, глядя, как тот управляется с конем и поводьями. Проводник, конечно, тяжелой работой не занимался, но вроде и не берегся особо, одолев столько переходов по горному бездорожью. И хоть бы царапинка на руках. Пыль, глину видел на них, но хоть бы малейший красный след, ссадина или синяк. Нет - всегда гладкие, как у статуи их местной Заступницы в храме. Святилище уже разграбили, когда подоспел Ка-Ян, деревянная фигура валялась во дворе, и руки ее были такие же - узкие, ровные, безупречные. Но так то дерево. А этот живой.
   Хоть и давно, как и все прочие, уважал его тайный дар, почему-то именно эта мелочь тревожила каждый раз, как о ней вспоминал.
  
  
   **
  
  
   В таком красивом месте бывать Лиани еще не доводилось. Красивом, и жутковатом немного. Повсюду тянули лапы длинноиглые сосны и мохнатые кедры, тот тут, то там серые кости скал обрывались ущельем или поднимались неодолимой стеной. И такой же стеной крепость закрывала спуск в низины, к разбросанным среди холмов деревням. Пройти тут постороннему было непросто, а провести войско почти невозможно. Одно плохо: летом ущелья заполнял туман от бесчисленных ручейков - и сыроватый воздух, и хуже видно.
   Но сейчас лишь немногие ручьи журчали, протекая в снегу.
   ...Только оказавшись снова в пути, понял, как не хватало этого. С совсем юных лет привык к воле, и служба такая была - неспокойная. В заключении о воле лишь тосковал, но простился с ней, как с самой жизнью, тогда как у оружейников вроде был доволен новой судьбой. А выходит - нет, не доволен.
   Торопился, но все же не мог не глядеть по сторонам, смеялся, когда видел ссору ворон, а когда пускал коня шагом, чтобы тот отдохнул, порой хотелось петь. Давно такого желания не было, с прошлой весны, когда попал за решетку. Сейчас голос пока не очень слушался, но Лиани знал - скоро все станет, как прежде. Если, конечно, не случится беды.
   В дороге, останавливаясь на ночлег, мало с кем разговаривал. Послания берег, как зеницу ока.
   Дозорные на подступах Сосновой его, со знаком от главы оружейников, легко пропустили. Они выглядели ладно, неопрятных не было, но позы, движения просто сквозили небрежностью - вот сейчас скроется гость за поворотом, и усядутся играть в камешки или кости. На севере-то война, а тут очень давно были мирные земли, а Сосновая стояла еще тех времен, когда воевали с соседней провинцией Мелен. Да что там - еще с тех времен, когда толком ни Мелен своим именем не звался, ни Хинаи, а у каждого древнего владыки свое войско имелось.
   Вот и крепость, массивная, толстые бревна и круглые серые камни. Завидев флаги на ее стенах, придержал поводя. Ощутил неуверенность. Возможно, предатель в крепости... но кто? Не те двое, к которым письма. Но самому главе твердыни Рииши не писал. Неужто подозревает? А если он ошибается, и неверен кто-то из тех, кому послание адресовано?
   Как жаль, что и знаний у Лиани мало, да и вряд ли хватит ума распознать измену, если она прокралась за эти стены...
   Въезжая в неширокие, обитые металлом ворота, он внимательно глянул на стражников. Нет, простого воина не приняли бы в расчет. Это кто-то не меньше сотника, или вовсе чиновник при крепости.
  
  
   Глава Сосновой, командир третьей ступени Таниера оказался крупным статным мужчиной за пятьдесят, с заметной сединой в волосах и печатью забот на лице. Двигался он важно и медленно, и казалось, что в сражении он нечто вроде утеса, о который разбиваются волны. Когда Лиани увидел командира, тот был не в форме, а в кожаной куртке, но она сплошь и рядом поблескивала медными чеканными накладками. Прямо доспех настоящий.
   Не таким его представлял - в Срединной много говорили о его молодой красивой подруге, взятой несмотря на недовольство жены. А сам Таниера, садясь в этот миг на коня, лишь скользнул по Лиани взглядом, уже доложили ему, что к другому вестник.
   Одно из писем от господина Нара было к заместителю командира. Прочитав, тот лишь хмыкнул, и на угловатом лице не отразилось ничего. Письмо сунул в огонь, равнодушно, словно дров подбросил. Что бы там ни значилось, Лиани знать об этом не полагалось.
   А второе он передал молодому офицеру по имени Эйли Амая. Вроде бы раньше видел его лицо, но не мог вспомнить где. Высокий такой, черноглазый, живой, и, похоже, еще важности не научился. Похоже, офицер тоже вспомнить не мог, послание взял, но постоял какое-то время в задумчивости, потер лоб; отпустил наконец Лиани, но у самой двери догнал его одним прыжком, ухватил за плечо.
   - Подожди ты! Я же тебя знаю!
   Четверть часа спустя, сидя вместе за столиком в компании кувшинчика сливового вина, юноша не мог поверить, что ему не снится сон. Слишком уж нереальным было подобное - Амая еще в начале лета служил в городской страже Осорэи, и видел заключенного раз или два. Еще более странным поначалу казалось Лиани, как ему обрадовался этот молодой человек, но тут все легко разрешилось - он боготворил Дом Нара и рад был встретить того, кто Рииши видел недавно, а про то, что случилось с господином Аори, знал из надежных рук.
   - Кто бы мог подумать, что твоя судьба такая причудливая, - оживлено говорил он, порой взмахивая чашкой так, что вино едва не выплескивалось. - Я рад, что дело это закрыто. Тебя многие жалели среди городской стражи, хоть, прости уж, считали полным болваном.
   Рассмеялся так искренне, что вызвал ответную улыбку. Рассказывать о прошлом пришлось уклончиво, но молодой офицер не заметил умолчаний.
   Нет, он точно не мог быть предателем...
   - А что к чему здесь, разберешься скоро. Командиры всех рангов у Сосновой что надо, - уверенно сказал Амая, как будто мысли прочел. И принялся рассказывать - и по всему выходило, что таких верных и умелых людей, как здесь, еще поискать. И никто из них тоже на роль предателя не годился. Но слова словами, а прием тут Лиани встретил радушный, никто не собирался его хватать и вытрясать секреты, который он, впрочем, не знал все равно. Сам не понимал, рад или немного разочарован. Не то что по опасностям соскучился, просто... самые зеленые и мирные лужайки, как известно, скрывают под собою трясину. А в людях еще поди ее разгадай.
   Вино было вкусным и терпким, а собеседник, чуть старше годами, держался так просто, что на какое-то время Лиани позабыл о заботах. О своих: о заботах провинции проговорили полвечера.
   - Что будет? - спросил. - Удастся ли их одолеть?
   - Трудно сказать. Может, части гор Эннэ и лишимся. Долину они не удержат, для этого надо держаться за обе горных цепи. Юсен они не знают, - Амая осушил чашу вина.
   - Не жалеешь, что здесь, а не на войне?
   - Жалею, конечно. Только ведь обучать солдат тоже кому-то надо, крестьяне только мотыгу держать умеют, а с Мэнго одним числом не сладить. Хитрый он очень. А ты, выходит, теперь в мое ведение поступаешь...
   Лиани кивнул. Завтра все будет иначе, молодой офицер станет его начальником, а сегодня можно сидеть вместе, как с Орни когда-то. Где тот сейчас... может, уже убит давно на войне. Он бы не струсил, не стал отсиживаться, разве что прямо прикажут.
  
   После короткой, но нелегкой проверки Амая убедился, что у вестника острый глаз, зверей и птиц он знает и по облику, и по голосу, умеет читать следы. Ну и боец не из самых последних.
   - Можно и лучше, но еще наверстаешь, - заверил молодой офицер.
  
   В крепости сейчас были почти сплошь новобранцы - обученных уже отослали к Трем Дочерям. Лиани поставили младшим помощником Амая. Он заикнулся было, что это никак не возможно, тот лишь отмахнулся.
   - Уже никому не важно, что у тебя в прошлом. Сейчас наши войска принимают даже бандитов с большой дороги. Они хоть драться умеют. И ты уж точно обучен лучше, чем новобранцы из деревень.
   Новую форму выдали - тоже коричневую, как у земельных, но темнее, и с алой, а не песочной поддевкой. И на головной повязке был знак Сосновой, а на рукаве - полоска с отметкой ранга.
   Теперь влажный, уже потеплевший ветер доносил запахи хвои. Порой горное эхо множило голоса или стук упавшего камня. В это место Лиани влюбился сразу и теперь уже не огорчался, что вернуться в Срединную не придется.
  
  
   Командир Таниера крепость свою тоже явно любил - пусть и не имела она уже давно военного значения, содержалась в полном порядке, хоть сейчас обороняйся от врага. Это полезно было для новобранцев - привыкали к должному еще до места службы. В обычные дни тут готовили мечников и лучников для Ожерелья, а сейчас приходилось по-быстрому натаскивать угрюмых перепуганных крестьян хоть как-то держать в руках оружие. Они в большинстве своем драться с кровожадными чужаками совсем не хотели и пришли сюда против воли. Тут Лиани пригодились навыки службы в земельной страже; там, если нужно было уговорить, а не применять силу, у него выходило неплохо.
   Жаль было этих людей - скоро начало весенних работ, а они покинули свои наделы и пойдут умирать. На земле останутся работать женщины и старики, которым сейчас толком нечего есть - провизию забирали для армии. И, если победа не будет быстрой, волнения могут начаться по всей провинции, как случалось еще не в самые давние времена.
   Ладно хоть пока ненависть к захватчикам пересиливает. Вопрос, надолго ли ее хватит, когда свои тоже ведут себя как враги?
   Как-то там его близкие... У них деньги были, семья не бедствовала, но мало ли. А сестра замужем где-то на севере, не так далеко от долины Трех Дочерей.
   Эйли Амая к нему привязался. Часто вызывал к себе, в свободное время возил показывать окрестности. Погоди, говорил, вот зазеленеет все - поймешь, какое тут место. И в большое село в предгорьях собирался ему показать - говорил, там куда свободней и веселей, чем в крепости. Опять же, девушки. А свободное время как ни странно и вправду было теперь: это оружейники работали, не разгибаясь, а новобранцев хоть гоняли нещадно, все отдыхать им давали. А иначе какой прок в обучении?
  
   ...Защелкал клест, отрывистые звонкие звуки потекли меж застывшими темными соснами. Молодой офицер ответил ему схожим свистом, а Лиани, улыбнувшись, вспомнил старую детскую песенку про птицу, спел пару строк.
   ...Ветер влюбился в перепелку и поддерживал ее в полете, повсюду носил с собой, показал разные земли, но птица становилась все грустнее. Что с тобой, спросил ветер, и она ответила - я хочу есть и пить...
   - Славно умеешь, - отметил Эйли
   Лиани смущенно, чуть растерянно улыбнулся.
   - Может, не знаю. У нас товарищ был, вот его бы слушать и слушать... Когда пел, голос то будто девичий, то словно сама земля ожила, и перекликаются горы.
   - А он где?
   - Остался в земельных... сейчас, наверное, где-то сражается.
  
   Когда возвращались, встретил возле казарм тонкого острого человека в коричневом и темно-красном, но иных оттенков, не форменных; сперва показалось - ровесника, потом, заметив легкие морщинки у глаз, Лиани накинул ему лет десять. Яари Эйра, секретарь командира Таниеры и летописец, подробно расспросил юношу об оружейниках, о том, что слышал о прочих делах в Срединной. Лиани насторожился - к чему расспросы? Людей, которые стараются сохранить для потомков ход времени, он уважал, но не зря же было предостережение. Отвечал сдержанно, ровно то, что мог любой узнать без труда.
   Если разговоры с Амая были приятны, то этот секретарь, наверное, в родне имел нечисть, нагоняющую тоску. Сразу сердце заныло - вот спрятался здесь, в мирной крепости, и помощником сделали только по стечению обстоятельств, спасибо Дому Нара. Вернуться бы в кузни, а еще лучше отпроситься вместе с новобранцами к Трем Дочерям. Только бы старший товарищ, он же начальник, не воспротивился. Но Лиани постарается его уговорить.
   Охваченный тревожным и тяжелым раздумьем, поднялся на крепостную стену, вглядывался в другую стену, древнего хвойного леса, будто мог через тысячи стволов, через горные отроги увидеть север.
   Там его место. Он все-таки может хоть что-то сделать для своей родины, пусть даже убьют в первой же схватке.
   В стычках с бандитами ему раньше участвовать приходилось, убивать - нет. И звание десятника получил за дело бескровное - когда нашли и задержали изготовителей фальшивых монет. Так странно, всегда служил порядку в родных землях, мечтал делать это лучше и лучше, а никогда не задумывался, что не всегда блестящим и светлым останется лезвие сабли. Говорят, клинок помнит все души, которые забрал, и они видны, если всмотреться.
   Здесь, в крепости, большинство тоже не знали, что такое схватка с врагом. Даже солдаты, отслужившие много лет, не бывали за пределом мирных гор Юсен, что уж говорить о новобранцах.
   Ветерок донес запахи кедра, сырого мха. Вдохнул полной грудью - раз пока его место здесь, надо использовать это. Красота-то какая, а уж летом, наверное, или осенью, когда красное золото листьев оттеняет темную хвою...
   Стало полегче. Сам не заметил, как снова начал напевать с детства знакомую песню; от той, про перепелку и ветер, перешел к другой, о лотосе и красавице.
   Услышал - девичий голос ему подпел несколько слов, а потом раздалось хихиканье. Обернулся - вздрогнул сперва, показалось... После сообразил - вот эта невысокая, в синей шерстяной накидке, слишком короткой для холодов, не Нээле, а вовсе даже та девушка из гостиницы, где его угораздило свалиться больным. Имя вспомнил, похожее на песню клеста - Кэйу. Ей бы в холмах восточнее быть, а она стоит здесь, придерживая конец накидки, голову чуть склонила и смеется беззвучно.
   - Узнал...
  
  
   **
  
  
   Долг сына или дочери - чтить своих родителей, быть послушными их воле, радовать их душу. Я не была хорошей дочерью, думала Майэрин, бесцельно бродя по серому саду: сейчас, в конце месяца Угря, он и в лучшие времена не сильно бы радовал взор, теперь же садовники и вовсе работали спустя рукава.
   Шелковые туфельки промокли от тающего снега: не по погоде обувь, но какая разница. Домашняя простая одежда - ткань отяжелела от сырости, тонкие пальцы в пятнах от туши, и сама не помнит про это, и служанкам не до того. Хорошая тушь, дорогая, трудно смывается...
   Я была плохой дочерью, думала девушка, бродя по сырым галечным и песчаным дорожкам, среди плотных, погребальных кустов можжевельника. Садовые фигуры-звери смотрели ей вслед печальными неживыми глазами.
   Надо было соглашаться, когда отец впервые заговорил о свадьбе. Тогда ничего бы не было, все бы жили. Все трое... нет, четверо - не надо забывать об отце Рииши, то есть господина Нара-младшего.
   А ведь ей самой отец все позволял, хоть и посмеивался - что за девушка, больше времени проводит в обществе книг и писчей бумаге, чем среди подруг и сундуков с нарядами.
   Теперь даже плакать нет смысла.
   И нет смысла думать о прошлом - будущее бы достойно принять.
   Представляла, как возникнет-воздвигнется на пороге человек с указом из далекого золотого города, имя семьи будет опозорено, а всех женщин сошлют куда-нибудь в глушь, где дом едва виден из зарослей камыша и крапивы. И день за днем, день за днем потянется безотрадно. Она молода, и долго будет смотреть, как рядом растут, а потом и стареют одинокие сестры...
   В такие моменты ей хотелось умереть, а потом было стыдно за подобные желания. Отца она продолжала любить, за всю жизнь не слышала от него резкого слова. И от имени Дома не отказалась бы ни за что, предложи ей кто-нибудь. И в душе царило смятение - а то, что она допускает вину, почти уверена в ней - это уже предательство семьи или нет?
   Нет, не зря все же думает день и ночь - плохой была дочерью, и ей остается...
  
  
  
   Очень трудно Рииши было в роли нового главы Дома. Рад бы никогда им не становиться... Сперва немногочисленные родственники - привыкли видеть его наследником, учтивым молодым человеком, которому еще расти и набираться опыта. Теперь из них кто-то пытался поучить уму-разуму, кто-то соблюдал все положенные правила обхождения, старательно не мешая ему ошибаться, и толку от всего этого было, как от телеги яиц на ухабах.
   Ладно хоть нашлась пара дядюшек-тетушек, которые просто по-человечески сочувствовали ему и выказывали готовность помочь или хоть не сбивать с толку непрошенными наставлениями.
   С другими Домами было куда сложней. Темной слыла история со смертью Аори и Тори, в болотной трясине и то вода чище. Не хотел ее касаться сейчас - пусть бы казался кротом, что забивается в нору поглубже; не хотел, но приходилось. От каждого из равных теперь глав Домов хоть намек, да услышал.
   А правильно держать себя не умел. Ладно хоть не приучен был показывать истинные чувства: очень удивился бы, узнав, что говорят за спиной - наследник, мол, попался тот еще кремешок, не знаешь, как подступиться.
   Все ночи были полны глухого отчаяния. Спал мало, больше сидел за книгами или бумагами Дома. Но толку от того, что он так сидит? Бросить бы все, и уехать на север, в гущу сражения... Нельзя. Долг не велит.
  
   И тот же долг требовал, чтобы он сам - как младший - нанес визиты равным, и принял тех, кто стоит ниже. Война, не война, особого значения это не имело. Может Рииши и рад был бы пропадать в оружейных, что Срединной, что Осорэи, но отказ увидеться с кем-то служил намеком на неприязнь.
   Спасибо хоть матушка, отложив в сторону горе, давала советы. Только сейчас оценил ее ум - привык, что немногословная, добрая, всю себя отдает семье. А она, оказывается, и наблюдать умела, и знала, как повести речь.
   - Мама, тебя бы советником! - вырвалось как-то.
   Нэйен так улыбнулась...будто скинула пару десятков лет. А ведь ей всего сорок шесть, запоздало подумал. Да, кажется... говорили ведь - родилась в год, когда пролетела звезда с хвостом, и ночные светила встали в ряд на ее пути. Почему-то не думал никогда о возрасте матери. А ведь у нее и морщинок-то не особо много, в сумерках кажется молодой... Даже смерть мужа не прибавила лет.
   Хоть и тяжко было, но пока все шло довольно гладко: к нему приглядывались - не каждый в столь молодом возрасте становится главой Дома, и вместе с тем никаких неожиданностей не ждали. Почтительный молодой человек, правильный, старших слушает, решать все будет не он, а родня, вот на нее и стоит направить внимание.
   Только Хоиру Иэра, глава охряных угрей, всерьез заинтересовался им самим. Откуда-то проведал, рыба сушеная, что Рииши целых два раза уже посетил вдову Тори, и, кажется, что-то подозревает.
   Он якобы случайно встретил Рииши у Нефритовых ворот, когда тот возвращался от оружейников - пешком, как любил. Окликнул из носилок красного дерева, самых дорогих во всей провинции. Молодой человек знал, что этот Дом неожиданно выделил на нужды Хинаи крупную сумму, что поддержал господина Кэраи, но все-таки Хоиру остерегался. Как и его ныне единственного сына. Могли бы дружить - отталкивала вечная полуулыбка глиняного изваяния и внимательный, затаенный прищур. Погибший меньше года назад Ариеру был куда проще. Эх, судьба несчастливая...
   Рииши еще раз оценил особенности своего нового положения: глава Иэра при виде него выбрался из носилок, с тонкой улыбкой отметил, как рад встрече, предложил идти дальше, а сам рядом поплыл. Честное слово, если отец ходил резко, а Тори слегка вразвалку, этот будто земли не касался: ни одна складка драгоценного бархатистого одеяния не сминалась.
   Но, отвлекшись на походку, Рииши не сразу сообразил, что говорят с ним уж точно не как с главой семейства. А как с несмышленышем.
   - Пользуясь преимуществом своего возраста и давних теплых отношений с вашим почтенным отцом, осмелюсь поступить невежливо и дать совет. Этот Дом, Аэмара... они сейчас кажутся слабыми, и, что бы ни двигало вами, вероятно, искреннее сочувствие, все же не стоит иметь с ними дела. Тори мертв, но его родня - люди очень зубастые. Они сделают все, чтобы не потерять положения.
   - Что, даже вдова и дочери? - спросил молодой человек, рассеянным тоном стараясь показать малый интерес к этой теме. Может, и получилось...
   - Женщины - наша погибель... Я не поручусь за подлинную наивность даже средней из дочерей Тори, а ей ведь, кажется, нет и пятнадцати. Что до вдовы, она подобна тихому омуту, в котором, как известно, очень легко утонуть. Но, вижу, с советами я навязываюсь, - добавил он чуть более оживленно, чем было бы при искреннем тоне. И добавил совсем другим голосом:
   - А господина Нара я и впрямь весьма уважал. Кремень был, а не человек. В наши лицемерные дни таких, почитай, не осталось.
   Развел руками, улыбкой отметил конец беседы, и уже собрался отойти, как вдруг Рииши остановил его:
   - Подождите... - быстро и немного сжато он проговорил: - Я ничего не забыл, и не собираюсь. Надеюсь, вы не думаете, что я... - не то поклонившись, не то дернув головой, отошел сам.
  
  
   **
  
   Все эти долгие и одновременно стремительные дни месяца Угря Камарен провел как в яме с ежами. Он выполнил свою миссию с блеском, готов был уехать в любой момент, но без разрешения верховного Дома сделать этого не мог. Разве что из Столицы пришел бы приказ или вызов от главного посла Аталина... сам не заметил, что родную страну начал называть так, как местные.
   Не просто готов был уехать - мечтал это сделать, понимая, что шансов уцелеть все меньше и меньше, Суро Нэйта осмелел после смерти давнего противника и свидетели ему не нужны. Его идея с куклами и пьесой тоже была хороша, только косые взгляды местная знать кидает на северянина. Еще немного, и люди попроще тоже станут косо смотреть, а там и до случайного пожара недалеко, или до налетчика с ножом - разумеется, бандита поймают...
   Но разрешения на отъезд все не было. Больше того, после падения Северной прозрачный намек поступил, что его и не будет.
  
  
   **
  
  
   "Мне пришлось временно оставить город. Ты еще сможешь уехать, если захочешь простить и забыть, или если боишься. Но если останешься, проси помощи у посла Аталина. Он про тебя знает и свяжет, с кем нужно, у вас во многом общие цели. Не пытайся увидеться лично - за ним следят".
   Оторвавшись от неровных строк, Истэ попыталась вспомнить, как выглядит указанное в письме место с тайником. Беседка недалеко от городских стен, мостик из камня, сложенный нарочито-грубо, красные клены у ручья раскинули многопалые лапы... Когда-то она там бывала и вряд ли заблудится, если все же придется идти самой.
   В приоткрытое окно доносились звуки и запахи окраин - кто-то стучал молотком, какая-то женщина визгливо бранила мужа, варился суп из закисших бобов, вдали плакал ребенок.
   И никаких беседок и кленов, за окном лишь грязная стена, обломки досок, какая-то ветошь. Передернув плечами, Истэ вновь взялась за письмо, держала его почти с приязнью: хорошая бумага, и человек, написавший эти строки, был все же из ее мира, а не из мира мусорщиков и углежогов.
   Как трудно ей оказалось выздоравливать в грязной полутемной комнатке, под надзором хромого неряхи... Но все-таки она выжила.
   "Вся ваша семья теперь под надзором, но слухи уже пошли, и твоя родня не откажет во встрече. Напиши сразу нескольким и постарайся собрать всех сразу. Они тебя во всяком случае увидят, трудно будет сделать вид, что ничего не было. Письма поможет передать северянин. И будь осторожна, я тебе уже ничем помочь не смогу".
   Помочь! Истэ смяла листок. Вот же мразь. Но пусть проваливает в бездну, и навсегда. Хотя его советом, пожалуй, стоит воспользоваться. Она тут одна, если не считать этого мусорщика. Раньше в ее распоряжении были десятки людей, готовых ради нее на все...
   Энори не советовал обращаться к ним, лишь к семье, но теперь-то Истэ будет решать сама.
   И помощью того чужака воспользуется, хотя и совсем не хотелось - она презирала аталинцев, и неважно, что видела лишь торговцев - шумные, глупые, жадные, они не умели себя вести и гортанный, быстрый говор их был неприятен. Но все же, если он враг Дома Таэна...
   ...Вчера к ней привели дочерей, они все это время были где-то в предместьях. Люди этой твари, Кэраи их не нашли, все же бывший воспитанник вырос ему достойным противником. Думала, расплачется наконец, но нет, с тех пор, как пришла в себя, так и не выкатилось ни слезинки из глаз. Ничего не рассказала, только что болела, теперь здорова, они и не поняли... Смириться, простить? Чтобы девочки навсегда, может быть, остались в этой дыре, вышли замуж за грубых неумытых парней с руками-лопатами?
   Стало зябко, и не кисловатый дым - теперь запах поздней осени сочился к ней из окна. Так странно, ведь и зима миновала...
  
  
   **
  
  
   Частым гостем в "цветочных павильонах" Кэраи не был ни тут, ни в Столице. Но после веселой вдовушки Лиэ хоть сколько-то постоянную связь себе позволить не мог - сомнительное счастье каждый раз гадать, на кого работает красавица и не подпустил ли ее слишком близко, сам того не заметив. А в собственных помощницах не женщин видеть приходится, лишь инструмент.
   Что же до "павильонов"... Он хорошо запоминал не только лица, но и разные мелочи, потому и детали представления и одежды откладывались в голове сами собой. Потом легко мог описать ту, что заинтересовала, если еще не знал ее имени. Имени той, что ждала сегодня, не запомнил - в памяти отложилось лишь, как она звонко пела весеннюю песню в гостях, куда заглянул недавно. И глаза у нее были в цвет горечавки.
   Легкий стук в дверь отвлек от мыслей о девушке, Кэраи обернулся - увидел силуэт в поклоне, уже исчезающий, и положенное на столик письмо. Ах, да, велел же не беспокоить, значит, что-то важное.
   Торопливо развернул бумагу, скатанную в тонкую трубочку. Один из шпионов прислал новости: Истэ опять объявилась, то ли вернулась, то ли не покидала город, и успела снова наведаться к кормилице и на сей раз к старику-каллиграфу, учившему ее красивому почерку. Тот нежно любил свою ученицу, говорил, что такой мечтал видеть внучку. И еще говорилось, что сплетни вновь поползли: шептались кумушки на рынке, и на гостином дворе обсуждали, так как же все-таки умерла госпожа, и умерла ли? И означает ли ее возвращение то, что над Домом Таэна и вправду больше нет милости Неба?
   Кэраи зажег свечу, скатал письмо в трубочку совсем уж тугую и сжег. Совсем не обязательно было это делать, но тянуло уничтожить все, связанное с этой женщиной.
   Значит, она взялась за свое. Родня Истэ то ли молчала, то ли и впрямь не получала новых известий. Еще вернее, к родне пока обратиться боится, хочет поддержки, верно, и на встречу с семьей этих двоих потащит. Чего боится, гнева отца и братьев или шпионов его, Кэраи? А он ведь уже снял постоянную слежку, уверился, что Истэ нет в Осорэи.
   Наивный дурак.
   Но ведь не подумал бы, что женщина способна так затаиться, даже когда ее потеряли, начал думать - может быть умерла вместе с дочерьми.
   Плохо, ко всем знакомым Истэ не приставить шпиона, а ее родственники и так были возбуждены до крайности, теперь и вовсе непредсказуемы. Одним демонам известно, о чем сейчас шепчутся былые союзники. Если кто-то напишет брату...
  
   Велел принести вина, но пить не мог. Да и обдумать нужно слишком многое, лучше делать это на совершенно трезвую голову. Сегодня его не дождутся в домике с голубыми цветами на занавесках, с подсвечниками в форме лотосов - нет, не будут и ждать, он передаст весточку, и куда-то еще уйдет синеглазая девушка, или встретит кого-то другого.
   Все равно, женщины одинаковы, и одни беды от них...
   Мимолетно испытал чувство вины - в самом деле, Истэ, как злой дух, вилась вокруг их семейства, но виноваты ли другие в том, что она встретилась на пути?
   Может, его свадьба сняла бы это заклятье и все стало, как встарь; он даже попробовал было, но не удалось, и пока не до новой попытки.
  
   Даже безрукавку не надел, так и вышел из своих комнат, остановился на ступенях; тонкая шерсть рубашки пропускала ветер, словно была соткана из паутины. Ветер налетал на него, на деревья, накалывался на черные ветви и отступал ненадолго, и снова атаковал, будто пытался стереть с лица земли этот сад.
   Он позабыл, как тут холодно не только зимой, но и ранней весной, ночами особенно. В Срединных землях снег выпадает нечасто и тает через день, самое большее через неделю, чтобы вскоре снова напомнить о себе. Тут не надо напоминать - вот он, повсюду, неглубокий, но бесконечный, никак не сойдет.
   В Столице барышни и мальчики-подростки любят играть в снежки. А здесь? Не вспомнить...
   А холод проникает даже в богатый дом, крестьянам в глуши, наверное, вовсе невыносимо. Хотя они привычны, привыкнет любой, если выбора нет. К чему угодно...
   Словно мог прогнать холод, сделав вид, что его нет, он спустился в сад, остановился у заледеневшего пруда; тут совсем недавно еще играл Тайрену, отправлял в путешествие парусную лодку. Сейчас лед даже не хрустнул под каблуком; где-то в самом сердце пруда, возле дна спят его любимые красные рыбы. Спят глубоко, будто мертвые, но, скорее всего, по весне будут плавать как ни в чем не бывало...
  
  
   Глава
  
  
   На деревушку вышли случайно, когда искали удобный холм для новой ставки. Тут и местному нетрудно было заблудиться, если идти без дорог: одинаковые возвышенности, поросшие лесом, узкие петляющие ручейки, да глинистые проплешины с торчащими корнями - следы оползней.
   Энори поехал с отрядом не потому, что в нем нуждались сейчас - просто так. Ка-Ян, который оставался с командиром, подозревал, что хуже горькой редьки надоели проводнику эти сражения, маневры и переходы. Для рухэй, не для него имело значение, что с каждым днем все тесней сжималось кольцо вокруг крепости, что уже две реки долины их трех воины Мэнго и У-Шена держали под прицелом своих лучников. Ему было надо что-то другое.
   Что именно, молодой ординарец подозревал, но не был уверен, правильна ли его мысль. Все разрешится скоро, а пока пусть лучше ездит - а то, когда Энори в таком настроении, хоть и не говорит ничего, но кони волнуются, когда он проходит поблизости. Такая плата за волшебную силу...
   А пока проводил взглядом пару десятков всадников на приземистых, горбоносых, мохнатых лошадках, и вернулся к командиру Вэй-Ши. Тот в последние дни был мрачен - не одобрял слишком радостных настроений в войске.
  
  
   Деревушка выглядела скучной, невзрачной - такая же безликая для стороннего взгляда, как холмы и деревья вокруг. Была такой, пока с гиканьем не налетели на нее двадцать всадников, убивая людей и поджигая крыши домов. Амбары не трогали, припасы еще пригодятся войску. Напали с разных сторон, а жителей было всего раза в три больше, чем воинов - никто не ушел. Кто увернулся от сабли, того догнала стрела.
   Вскоре клубы дыма потянулись вверх между холмами, верный сигнал, что еще одной деревне конец. Холмы уже почти позабыли такие свидетельства темной людской природы: больше полусотни лет тут царил мир.
   - Уходим, - сказал старшина, морщась, когда горький дым потек в его сторону; добыча уже была погружена на лошадей. И взять-то оказалось почти нечего, видно, солдаты Хинаи тут уже побывали, оставив крестьянам едва-едва на прокорм.
   Один из рухэй, здоровенный и плосколицый, краем глаза заметил движение - будто огромная крыса шмыгнула.
   - Что еще за... - не шагнул - скорее, прыгнул ей вслед, и тут же сплюнул разочаровано. Девчонка почти ползком пыталась пробраться за обрушенной изгородью.
   Сгреб ее за шиворот, поднял на ноги - она и не весила ничего. Лет шести-семи, испачканная сажей и пеплом, еще недавно, видно, ухоженная, неплохо одетая - может, дочь старосты. Юбка до колена разорвана, а само колено разбито.
   Здоровяк был слегка раздосадован - у такой даже взять нечего, и сама ни на что не годна. Некоторые и от подобной мелочи не отказывались, но ему бы кого постарше. Саблю занес, прикончить на месте...
   ...Смерть ледяным порывом дохнула в лицо; как если бы вместо лепешки, которую уже приблизил ко рту, в руке оказалась ядовитая змея, словно вместо пола, ступая, ощутил пустоту с торчащими кольями.
   Сердце остановилось на миг, клинок не успел опуститься, - а под ним уже не было никого.
   Энори - взялся невесть откуда, за околицей же решил подождать - стоял в шаге от воина, держа перепуганную девчонку на согнутой руке, и выглядел разъяренным диким котом. А воин продышался уже, только где-то под ребрами будто ветер через дырочку сквозил.
   - Да ты чего? - спросил старшина, мигом подоспев. - Что она тебе? Не первая, не последняя.
   - Знаю...
   Опустил руку, будто стряхнув ребенка на землю. Упала удачно, и сразу села, сжавшись в комочек. Что уж там думала, неизвестно, но, когда случайный защитник сделал было шаг в сторону, ухватила его за полу куртки. Вряд ли он казался перепуганной девочке безопасным, но других не было вовсе.
   Собралось кольцо любопытных - темные, в волчьих куртках, на лицах недоумение - это что за малек тут остановил лодку?
   Энори не двигался, будто не знал, как поступить. Никогда раньше не интересовался судьбой жителей деревень и мелких северных городишек, которые тут, в долине, лепились к торговым путям и рекам. Ни ценностями, ни женщинами; все, как и положено колдунам. Трупы уж тем более его не смущали, ни сгоревшие, ни безголовые или располовиненные. Проедет, посмотрит, если уж путь пролег - и ничего. Кто его укусил? - подумал старшина. Но сказал:
   - Уходить нам пора, еще нагрянут хорьки эти зеленознаменные.
   - А ее куда же?
   - Толку оставлять? В постель рано, а тут все равно сдохнет.
   - Толку...
   Огляделся, прислушиваясь, сунул девчонку в руки одному из подоспевших зевак, велел так стоять, а сам исчез за полусгоревшей стеной. Несколько мгновений спустя позвал; замер у открытого подпола. Нагнулся, поднял упавший полог; под ним пряталась полуживая от страха женщина. Волосы распущены, одета в одну рубашку: верно, в кровати была, когда налетели.
   - Помешанная, - сказал кто-то, встретив неподвижный и дикий взгляд. - И больная какая-то, может, заразная.
   Энори его оборвал, велел вытащить женщину: от привычной мягкости ничего не осталось, и его послушались прежде, чем сообразили, почему это делают. Она не сопротивлялась, и оставалась в скорченной позе, будто не до конца ожила древесная колода.
   - Не заразила бы, - заикнулся тот самый здоровяк, из-за которого все и началось. - Огня бы...
   Проводник его, кажется, не услышал, присел рядом с женщиной, взял ее руки в свои и что-то говорил еле слышно. Она, поначалу неподвижная, шевельнулась, голову подняла. Почти явственно было видно, как страх разжимает погруженные в нее когти, отступает, блекнет. Пепелище вокруг, и сабли сверкают? неважно...
   Энори поднялся, и женщину за собой поднял.
   - Знаешь ее? - указал на девочку. Женщина закивала; но и без того было ясно - знакомы, ребенок выскользнул из рук державшего, совсем почти спрятался в складках ее широкой длинной рубашки.
   - Дай куртку свою, - велел здоровяку, набросил на плечи женщине.
   - Возьми, и уходите в холмы.
   Подумал один миг, выхватил метательный нож из валявшегося рядом тела - не успели еще подобрать, - тоже вложил ей в руку. Женщина обвела собравшихся темным взглядом, сжала пальцы на рукояти. Но то ли раздумала, то ли невольно удержала девочка рядом - спрятала нож, побрела прочь, за плечо обнимая ребенка, прижимая к себе. По всей ее фигуре было видно - еще не верит в спасение, если вообще до конца осознает, что произошло.
   - Пожалел? - спросил крепыш со шрамом на поллица, - Их волки в холмах догрызут уже вечером.
   - Их дело, - сказал проводник до того равнодушно, будто и не задели его только что эти две жизни.
  
   Говорят - попал в волчью стаю, своих порядков не ставь, только не все поговорки верны. Чужаку бы подобного вмешательства не простили, но он уже не был чужаком, и о случае рассказывали с уважением. Сами нашли объяснение и поверили в него: будто, убив тех двоих, навлекли бы на себя беду.
   А с настоящими волками вышло занятно, хоть об этом в отряде никто не узнал. Спасенные поначалу не думали, куда бредут - вдруг в округе и вовсе никаких деревень не осталось? - а ближе к ночи неподалеку услышали вой, и все забирали в сторону, забирали... Поутру вышли к нетронутому селу. То ли защитила лесная хозяйка, то ли иная сила - беглянкам не до того было.
  
  
   **
  
   Крепость Трех Дочерей стояла в отрогах гор Юсен, возле реки именем Приемная Дочь. Эта река да часть озера, куда впадала река, еще были свободны, когда подошел большой отряд генерала Таэна. Он сумел оттеснить врага на северо-восток, теперь половина долины стряхнула с себя чужаков.
   Те оставили за собой выжженный след, но мелкие поселения Тагари волновали мало. Спасать каждую деревушку - воинов не напасешься. Зазеленеет трава, отстроят новые. А пока успеют люди сбежать - их счастье. Не успеют... сейчас иных дел полно.
   Было важнее выгнать рухэй из стратегически важных точек, но два их полководца тоже были не дураки, к этим точкам не подпускали, кружили по долине стаей злых шершней, кусали со всех сторон.
   Но все-таки удавалось понемногу отодвигать их к границе. Важно было продержаться, пока не придет подмога из Лаи-Кен.
   Пересилив свою гордость, обратился в Мелен за помощью, как некогда брат, но ответа пока не получил. Войска соседей стояли возле западных рубежей Хинаи, готовые сражаться за себя, если что, но не за других.
  
   В крепость Тагари и не заглянул, как появился в долине; Ирувата с офицерами сам выезжал к нему в походный шатер.
   - Я разделался бы с У-Шеном, но Мэнго понимает - это его последний шанс, - сказал генерал на военном совете. - Он не отступит, пока жив. Он хочет стать основателем новой династии, сместив этого их старика толона - а такое можно сделать, лишь победив.
   Ради победы Мэнго спутался с нечистью, а то и с самими демонами - об этом ночами шептались солдаты в палатках. А как иначе объяснить то, что происходило? У армии Хинаи была конница, но лошадям - целыми десятками - временами будто снился кошмар - они храпели, дрожали и порывались убежать. Часть из них не могла оправиться вовремя и из сражения выбывала.
   Другая напасть - исчезали гонцы. И ладно бы враг их захватывал, так нет же - пропадали на пути меж своими отрядами. Плохо это сказывалось на войске, поначалу лишь поговаривали, что лазутчики Мэнго повсюду. А затем начали находить разорванные тела... Простых солдат тела, не офицеров, но страху это не поубавило. Теперь говорили - на стороне захватчиков некая темная сила. Ладно если так, хуже, когда доносили сплетни - поговаривали у некоторых костров, что это от Хинаи отвернулось Небо. Или от самого генерала.
   Любители слухов украсили собой деревья, но что делать, если таких становится больше и больше?
  
  
   После совета Тагари отослал всех, даже своих личных слуг. Там, за плотными холщовыми стенами шатра, стояла весенняя ночь, звездная и безветренная. А ему казалось - каждая звезда это костер чужаков. Впервые в жизни задумался о поражении. И это после удачи в Долине! Скажи подобное кто из его офицеров, даже из высших, был бы сурово наказан.
   Но самому себе сложно запретить мысли. Тагари защищает свою землю, родину, имя предков; Мэнго рвется к власти, к новым землям для своего народа. Пожалуй, что Небесам Тагари угоднее. Почему же так уверенно брат говорил о том, что прежние времена миновали? Неужто и вправду - Столица вложила ему другую душу?
   Или он прав, и видит что-то, недоступное самому генералу...
  
   Устал, как последняя кляча, но никак не мог опуститься на походное ложе. Сидел, смотрел на доспех, стоящий на подставке напротив.
   С нагрудной бляхи скалилась рысь, но она была серебряной и слепой. Свечу приподнял - пламя заблестело в зрачках зверя, но отсвет упал так, что почудилось - полморды в крови.
  
  
   **
  
  
   В эту же ночь Мэнго было не до звезд, даже в обличье вражеских костров. Он понимал, что, если подойдут еще силы, их оттеснят в горы Эннэ, а там... ну, будет удачей, если отвоюют и оставят себе пару отрогов. Не за этим он положил столько своих воинов - рухэй нужна была земля, скал у них своих хватало.
   Он давно задумал смелый шаг, такой смелый, что изумил даже молодого племянника - а уж тот, казалось бы, не в меру дерзок в желаниях.
   Обойти бы эту проклятую крепость, да закрепиться в горах Юсен. Тогда оттуда сама их Заступница не выманит. И можно будет подумать о договоре - мы вам мир, вы нам часть долины. Плохо одно - горы Юсен - не Эннэ, там придется идти пусть не вслепую - были все же лазутчики - но кривым на один глаз.
   - Хочешь, уважаемый дядюшка, приставить к делу это свое диво дивное? - спросил У-Шен без особой почтительности, широкими тяжелыми шагами меряя походный шатер. Он, хоть и прошел с Энори вдоль Ожерелья, колдуну этому до сих пор не верил. Хотя что уж не верить - вот она, долина, теперь все зависит не от проводника, а от войска и полководцев.
   - Если это не наш шанс, то что же?
   - Шанс, - согласился У-Шен. - Я первый готов туда отправиться. Или нас вышибут из долины, как хозяйка выливает помои. Я очень даже готов. Но предпочту на своих людей полагаться.
   - Что с тех людей... Горы там страшные, и месяц будет дождливый, и после таких снегов потесчет все. Охота лишиться отряда, так берег озера близко - сходи к Тагари, он поможет с радостью.
   В свете десятка свечей лица дяди и племянника очень казались похожи. Хотя Мэнго был некрасив, даже страшен - из-за шрама во многом, племянник же внешностью не был обижен. Все равно - два волка, вепря, две хищных птицы: пусть не во всем согласны, но понимают друг друга.
  
   Энори, предатель, диво дивное, или, как его называли, "саарна-элэй"...
   Сам Мэнго уже говорил с ним, и остался в задумчивости. Неизменное чутье на людей, помесь природного дара с уроками жизни, молчало.
   Но не рискнуть полководец не мог - больше не выпадет подобного случая. Сейчас равнину Трех Дочерей им не удержать, надежда лишь на часть горной цепи на севере и востоке. Изначально и то было бы неплохо, а теперь так удачно сложилось... если сам и запретит выступать, У-Шен поступит по-своему. У него впереди вся жизнь, он хочет славы.
   А Мэнго... желает большего.
  
  
  
   Пришел, как обычно, ясный и светлый, на лице оттенки выражений меняются, будто рябь на воде - то насмешка, то радость, то ласковое внимание. Только страха никогда не видел на этом лице.
   - Готов провести мои отряды под оползнями?
   - Я смогу это сделать. Может быть, кто-то погибнет, но основную массу людей я доведу в целости. А обратно идти будет проще, все высохнет.
   - Значит, хочешь покинуть ставку, - протянул полководец, - Вэй-Ши вчера с пеной у рта утверждал, что ты наш. Это он-то, который родной матери не доверяет. Что ты с ним сделал такое?
   - Мы говорили мало. Но он смотрит на дела, не на происхождение.
   - Я тоже смотрю на дела... Еще когда аталинец упомянул о тебе, это звучало интересно, и я был готов принять твою помощь. Но к тому, какой ты силой владеешь, какие о тебе слухи пойдут... - он провел пальцем по костяной рукоятке большого ножа, висевшего на поясе.
   - Знаешь, что здесь изображено?
   - Волчья охота.
   - Не просто охота. Когда-то предок рухэй, дикий кабан, был маленьким, и на него охотились волки. Но кабан быстро бегал. И тогда главный волк сказал - я обернусь оленем, сделаем вид, что стая ловит меня, пробежим мимо, а потом набросимся. Так и поступили волки и олень-оборотень... Знаешь, чем все завершилось?
   - Знаю, - рассмеялся проводник, - кабан притворился камнем, а свой облик придал валуну... Но все будет по-честному. Я зашел так далеко, что нет смысла перекидываться в кого-то еще.
   - Хорошо, - ответил Мэнго, продолжая поглаживать рукоятку.
   - Мне нужно время - все подготовить.
   Только бровь дернулась, выдавая удивление:
   - Что подготовить? Я думал, ты проведешь нас в горы...
   - Чтобы вскоре вас взяли в клещи? Нет. Дайте мне отряд, и он разрушит Сосновую. Сейчас там всякий сброд, они не опасны. Идти в Юсен и оставлять эту крепость нетронутой смысла нет.
   - Но узнав о разорении, не подтянутся ли туда?
   - Будете наготове, успеете первыми - сил Хинаи не хватит заделать все дыры. Без опоры повиснут в воздухе.
   - Звучит... дерзко, - Мэнго тронул пальцем полуседую бородку.
   - Сейчас первый день месяца Кими-Чирка. Если продержитесь тут, недели через полторы-две пойдем на Сосновую. Разрушив ее, надежно закрепитесь в Юсен.
   - Ты успеешь так быстро? Не лететь ли собрался?
   - А если и так? - вскинул глаза, почему-то сейчас почти прозрачные, пугающе-светлые.
   - Иди, я не собираюсь так скоро отдавать эту долину, хоть бы сюда пришли войска еще двух провинций, - улыбнулся Мэнго.
  
  
  
   Костерок почти догорел, караульные спали, не ведая, что виновники их сна сидят у огня: молодой человек и молодая женщина, с виду чуть старше годами. Если бы кто наблюдал за этой парой не в первый раз и не знал, что тори-ай остаются в том облике, в каком умерли, и могут выглядеть только хуже, сказал бы - ее лицо округлилось, и тело тоже, как бывает с обеспеченными женщинами в праздности. Она была сыта, довольна, и с виду временно смирилась с несвободой.
   - Ты позвал меня просто так, поболтать, или снова надо кого-то загрызть? - почти промурлыкала женщина, - Но мне сегодня не хочется...
   - У меня... к тебе новое дело. Я должен покинуть войско, а ты останешься и будешь защищать Мэнго.
   Красавица расхохоталась беззвучно.
   - Что ты задумал?
   - Не считай меня дураком, - почти кротко попросил Энори, - Понятно, что ты сделаешь, стоит лишь отпустить цепь. Я не могу взять с собой гребень, иначе он и тебя прихватит. Но я могу... - он выхватил нож и ловко отрезал прядь волос женщины.
   - Ах ты дрянь, - прошипела она, подхватывая выскользнувшую заколку, - Что делаешь?? Волосы у меня не растут!
   - А красивой быть нужно даже сейчас... - кивнул он, наматывая локон на палец. - Ты можешь разорвать глотку Мэнго и сбежать, но теперь я тебя найду. И стоячая вода не поможет.
   - Чего тебе надо еще?
   - Для начала костер, - кивнул на гаснущие угли, - Хворост я собрал. Несправедливо, тебе не важен огонь, а я его люблю, но не могу прикоснуться. Помочь с прической? - юноша потянулся к ней.
   - Убери лапы, - прошипела женщина, уворачиваясь, сама кое-как закрепила заколку. Подбросила веток на костровище так, будто в лицо ненавистному существу напротив. Он больше ее не трогал и не заговаривал, пока тори-ай не успокоилась немного. Тогда рассказал, чего хочет - довести войска до Сосновой.
   - И эти черные олухи приняли твои россказни за чистое золото? - с презрением спросила женщина.
   - Но я и в самом деле намерен показать им дорогу и сделать ее безопасной.
   - Ты не врешь никогда. Но только безумный поверит тебе и доверится, - рассмеялась названная Яаррин.
   - Беспокоишься за войска Хинаи?
   - Мне безразлично, я мертвая! Но это и твоя земля тоже, ты прожил тут годы, прикидываясь человеком - неужто совсем все равно?
   - Кто и когда приведет войска на эти земли, будут ли стоять города... - кивнул он. - Мне было все равно.
   - Было?
   - Не жди, что стану с тобой откровенничать.
   - Почему бы и нет, - фыркнула женщина, - Тебе нужны собеседники. Сейчас ты в этом больше человек, чем я. Жалеть тебя я не собираюсь, а смеяться опасно, но иного ты не заслуживаешь. Искать благосклонности у этих немытых убийц! И не говори, что они только пища - так для меня, а ты вынужден побираться...
   - А вот мне сейчас жаль, - ответил он, отрываясь от созерцания ползающего по углям жара, - Ты и вправду мертвая, и сколько ни бесишься, взять у тебя нечего. Будь ты живой... не угли, был бы целый костер из ненависти.
   - Тебе придется уйти, - сказала женщина, кривя четкие губы. - Ты не сможешь быть с ними всегда. И вот тогда... привязь потянет больно, ты еще узнаешь это чувство. А если и сумеешь ее разорвать, прошлое, как и несбывшееся тебя не отпустит. Мне даже не грустно, что этого я не увижу - потому что хорошо знаю, так будет.
  
  
   **
  
   Второй месяц весны наступил, в небесах потянулись птицы - ленты и косяки, пока еще робко и молча; скоро их станет больше, и птичья песня будет раздаваться из-под каждого куста.
   Пока они только осваивались в рощах и на лугах, и с собой принесли молодую вдову по имени Лиэ, как в сказках приносят небесных фей. Во всяком случае об этом верный Ариму сказал Кэраи, уведомляя его, что гостья пожаловала. А настроение было на редкость паршивое, и поэтическое сравнение пришлось как раз кстати, чтобы на лице отразилось не только отвращение к миру.
   Про госпожу Лиэ он забыл. Она, как и положено цветам и перелетным птицам, осенью исчезла и, по слухам, уехала в загородное поместье. Верно, Тори Аэмара был недоволен ей. А сейчас, после его смерти, осталась ли молодая вдова без покровителя?
   Лиэ выглядела такой же ухоженной и нарядной, но побледнела, поблекла: легкая краска на лице, дозволенная зрелым женщинам из почтенных домов, была словно отдельно от черт. Сидела, теребила низку нефритовых бус на манжете, на сей раз не в любимом розовом, а в зеленом - неожиданно под цвет его собственного одеяния. А узор - серебряная рябина, контуром листья и ягоды. Символ женщины-хозяйки, верной жены и матери. Почему?
   Вдовам не запрещено носить такой узор, он мог бы говорить о верной памяти, о жизни в детях - но не у Лиэ.
   На сей раз кокетства в ее взгляде не было, скорее, что-то похожее на чувство вины. И тревога. Не стал начинать с расспросов, просто принял ее как гостью; женщины всегда сами рассказывают, если дать им время. Лиэ понадобилось всего полчаса, чтобы приступить к делу.
   - Вы считаете меня недостойной доверия, так?
   - Этого я не говорил. Можно просто быть верным кому-то другому.
   Все-таки она очень волновалась, подогретый сок со специями едва отпила, и то бралась за чашку, то снова ставила ее на столик. Движение это почти завораживало, красивые у нее пальцы и форма кисти... А в кольце - камень, который он подарил когда-то, узорная яшма, не спутать рисунок.
   - Я была человеком Тори. Увы, не секрет... Вы, верно, думаете, он был подлым и лицемерным? Мне он помог после смерти мужа, когда меня едва не выкинули на улицу родственнички. И когда обвиняли...
   Не дождавшись ответа, молодая женщина чуть прищурилась:
   - Раньше вам не очень мешало то, что говорят обо мне и о почившем супруге. Да, я вышла замуж только ради денег, и это было не так-то просто. Но я не сделала ничего, помогая ему отправиться в Нижний дом. И Тори не сделал. Просто так получилось, а я благодарна судьбе за то, что брак мой продлился всего полгода!
   - Меня это не слишком интересовало, верно, и сейчас ничего не изменилось. Хитрый тритон Аэмара - дело другое, иметь дело с его ставленницей у меня желания не было.
   - Сейчас это все уже в прошлом... Я уехала в имение на границе округа и долго жила там.
   Картинка в голове у Кэраи сложилась только в этот миг, но произнес он с видом как можно более безмятежным:
   - Говорят, недавно нынешний глава Дома наведался в те края?
   Госпожа Лиэ прикусила нижнюю губу, да так, что, когда лицо уже снова приняло беспечное выражение, ярко-алый след был отчетливо виден.
   - Дом Аэмара хотел не столько вашего падения, сколько удержаться самим. Но если Нэйта обретут силу, попытки будут уже бесполезны. И потом... - она снова потеребила нефритовую низки, и сказала с неожиданной яростью: - Я не собиралась так говорить, но буду искренней до конца. Я думаю, это Суро убил моего покровителя. Использовал - и убил. Следите за Нэйта, господин. Сейчас их последний шанс восстановить былое величие Дома. Они очень долго жили в вашей тени, но смирялись с этим, потому что это и их земля тоже. Чтобы завоевать и удержать ее, они приложили не меньше усилий когда-то.
   - А солнце встает на востоке... Все это верные, но слова.
   - У меня есть еще кое-что. Я знаю, что Макори Нэйта хотел отправиться на войну к Трем Дочерям, но отец ему запретил. Велел оставаться в Ожерелье. Якобы для защиты восточной границы.
   - Макори сейчас в Черностенной, - задумчиво обронил Кэраи, исподволь пристально наблюдая за гостьей. - И что это по-вашему значит, помимо желания уберечь наследника?
   - То же, что и сношения с кем-то в Сосновой. С кем, я не знаю, но гонец от Суро туда ездил исправно. А вчера он созывал какой-то совет у себя дома, со многими членами семейства и верными людьми.
   - Эти женщины... Чтоб мои шпионы так хорошо работали, как милые вдовушки в уединенном поместье!
   - У меня остались связи от Тори, - поспешно сказала Лиэ, и щеки даже сквозь слой защитного и отбеливающего притирания стали пунцовыми. Но ресницы не опустила, похоже, не врет.
   ...Никак не мог отделаться от странного чувства, что разговаривает не с той. Но понятно ведь - женщины в его дом приходили нечасто, и очень редко для разговора о делах. Поэтому в круглом личике Лиэ невольно пытался увидеть точеные черты Лайэнэ.
   Подумалось неприятное - знает ли Лайэнэ о том, что Нэйта, возможно, затевают переворот? Вряд ли поставляет им сведения, но она так любопытна. А вот с Аэмара точно связана не была, иначе несчастный этот Кайто не бегал бы с глазами теленка на выпасе за ее юбкой.
   - Все-таки женщины - это непостижимые создания, - сказал вслух. - Казалось бы, одни веера и вышивки в голове, а красавица уже сплела сети и ловит в них слухи со всего города. Тогда скажите, уважаемая госпожа, вам-то зачем меня предупреждать?
   - Я боюсь, - сказала она просто. - И говорить боюсь, и молчать. Если господина Тори все же убили, и Дом Нэйта возьмет власть, верных сопернику людей он не оставит в живых. Вашей смерти я не хочу, но только ради вас я не пришла бы.
  
  
   Вечером через боковую калитку дома Кэраи пожаловали два гостя - не вместе, с разницей в час. Первый был человек из тех, лицо которых не вспомнишь без подсказки. Он держался учтиво и с тем обособленно, словно и не особо ему и дело было до окружающих. И не подумаешь, что уличные бездельники дрожат при звуке его голоса, и готовы исполнить любой приказ. Когда он ушел, и точно не мог уже встретить в дороге, следы успели остыть, явился другой - тоже из тех, кого по особой милости пускают в дом лично. Этот второй был, напротив, дороден и располагающ с виду, его, раз увидев, ни с кем бы не спутали. Ему принадлежали несколько лавок и большая гостиница в городе, а доход он получал еще с десятка других. На Дом Таэна он работал никак не по нужде, а из чувства давней семейной признательности.
   Если эти два человека и знали друг о друге, они старательно об этом не думали, чтобы случайно никто не подслушал и мысли.
   Сейчас обоим предстояло не сводить глаз с самих Нэйта, их людей и тех, кто мог быть верен этим людям. Не так, как раньше - присматривать; и мыши теперь нельзя было пропустить без того, чтобы не донести об этом.
  
  
   **
  
  
   Второй месяц весны тоже холодным выдался, и еще туманным. Ручьи оттаяли, кружили в тумане между горными склонами, звенели. Широкие, уже не ручьи, а речушки, были поспокойней, мелкие журчали отчаянно, как ни пытался туман заглушить их песню. Огибали камешки, несли скопившийся на берегах сор.
   Весна заявляла о себе во весь голос - не только ручьями, но и запахом сырой земли, пока еще робкими ростками на проталинах. Хотелось на волю, за стены Сосновой; пусть ненадолго - долг призывает, - но побродить под колючими темными ветвями, или оседлать Рыжего...
   Лиани проводил глазами проехавшую краем двора молодую всадницу, за ней следовал угрюмый охранник. Хоть сам юноша только что мечтал снова поездить по здешним красотам, но женщинам в такую погоду лучше бы сидеть в тепле.
   Отчаянная она все-таки...
   Словно ощутив, что на нее смотрят, повернула голову, сверкнула улыбкой - так, никому отдельно и всем сразу. И дальше лошадь направила.
   Одета, как обычно женщины-всадницы - в средний между мужским и женским наряд, в штанах, но их скрывала широкая накидка с прорезями для рук.
   Нарядная, по блекло-туманному утру особенно яркая.
   Про нее тут все говорили, хоть и таясь от начальства. Начальство, впрочем, тоже говорило, таясь уже от главного командира. При жене взять себе молодую подругу - это дело обычное у богатых, бедные, может, тоже бы рады, но содержать-то на что? Разве что втайне захаживать, а не так, официально. Но чтобы эту подругу возле крепости поселить - что-то новенькое. Обычно такая барышня живет в купленном для нее доме, или, что много реже, вместе с женой.
   А тут мало что дом для нее обставлен в горах, от крепости в пяти часах небыстрой езды, но она еще и наведывается верхом в эту самую крепость.
  
   До сего дня Лиани видел ее только раз, но знал - она иногда приезжала в Сосновую, жила по нескольку дней. Тут все были в нее немножко и несерьезно влюблены, как ... как его младшие сестры в пушистого котенка.
   Странная маленькая всадница, как-то щемящее, до боли хорошенькая, словно брошенный на снег полевой цветок - может, потому что в этой крепости ей было совсем не место, а может, невольно желал ей другой судьбы. Хотя она смеялась и всегда выглядела довольной - да и десятки, сотни ровесниц завидовали бы ей.
   Лиани проводил ее взглядом - изящная, умело держится в седле. Вот уже повернула к воротам, и не видно ее, только стук подков еще различим.
   - Хороша, правда? - раздалось над ухом, теплое, самую малость ревнивое - даже эта малость удивила юношу. Стояла рядом - легко одетая, волосы надо лбом слегка растрепались, щеки еще горят от жара кухни... Совсем другая.
   Кэйу приходилось племянницей одной из здешних поварих. Не покинула бы гостиницу - сейчас, хоть народ стал заметно беднее, чем раньше, и путников поубавилось, место все равно оставалось прибыльным. Но хозяин заведения слег, передал все дела родичу, а тот не поладил с бойкой служанкой.
   Она не стала ждать развязки, отправилась в крепость и теперь трудилась наравне с прочими. Теперь вот стояла, смеялась, блестя жемчужными зубами, одна рука на боку...
   Эта девушка волновала, и уже не понимал, сходством ли с Нээле, или различием, или сама по себе. Но всерьез сравнивать смешливую, бойкую, насквозь земную Кэйу с тихой, не слишком уверенной в себе Нээле. Только когда ехали к монастырю, та ожила, тоже смеялась, шутила - так нередко ведут себя избежавшие смерти.
   - Не бегай от меня. Я же вижу, что нравлюсь тебе.
   - Простудишься ведь, - сказал он, делая шаг к лестнице.
   - И опять ты пытаешься убежать. Не нравится, что я так... открыто себя веду?
   - С открытыми проще, - ответил он честно, - Не надо гадать, что у них на уме.
   - Тогда потому, что я простая служанка? Я вижу, как тебя ценят офицер Амая и другие, ты не останешься на низшей должности.
   - О чем ты, сейчас война.
   - На войне и выдвигаются, - она вздохнула. - И такая, как я...
   - Да что ты говоришь, в самом деле!
   - И вправду. Ты не такой. Тогда... у тебя есть кто-то?
   - Этого я и сам не знаю...
   Она рассмеялась.
   - Вот глупый, так не бывает.
   - Бывает и не так...
  
   Как ей объяснить, что просто не знает, как поступить? С девушками в веселых домах все легко и понятно, словно есть договор, и обе стороны его соблюдают. А Кэйу... как к ней относиться? Никогда не пытался кружить головы девушкам, думал - придет время, и у него будет невеста...
   Но Кэйу, похоже, и это не нужно.
   Она неожиданно подалась вперед, обняла, и оказалась, не горячей, как выглядела, а прохладной. Замерзла все-таки. Притянул к себе поближе, согреть.
   Что уж там думала Кэйу, неизвестно, но сперва уткнулась в плечо, потом подняла лицо, прошептала:
   - Побудь со мной. Она все равно не здесь, а сейчас война... я ни о чем не прошу, ты сам разберешься потом. Но мне так страшно и одиноко, хоть я улыбаюсь все время.
  
  
   Днем, как обычно, занят был с новобранцами. Пока оружия им не давали - палок достаточно. Попадались среди новобранцев ловкие парни, но, видно, большинство лучших уже забрали на войну - а из этих чуть не каждый держал палку свою, как лопату. Одни боялись и руку с ней поднять - воздух, что ли, поранить, или соломенное чучело? - другие махали как ненормальные.
   Управляться с луком их и не пытались учить, только трата стрел. Чуть позже выдадут копья, самым способным сабли. У Мэнго же - все бойцы, хоть их меньше почти вполовину.
   - Отдыхайте четверть часа, - распорядился, и отошел в сторону, выпил теплой воды. Равнодушно глядел, как во двор въехал гонец - средних лет, уставший и пыльный; спешился, с поклоном подошел к командиру Сосновой Таниере, который наблюдал за тренировкой. Передал узкий футляр, в каких возят письма.
   Ни одного знака на футляре, потрепанная бурая кожа. Подумаешь, вестник. Если бы не лицо всадника: неприметное, для Лиани оно было подобно раскрашенному воздушному змею, что запускают в небо на праздник. Видел этого человека с Макори, когда тот приезжал с проверкой, и во время допроса видел. Мельком, но запомнить хватило. И какой еще Дом пришлет такого гонца, кроме Нэйта?
   Как прошли оставшиеся часы тренировок, Лиани не помнил. Наверное, хорошо, раз никто ему ничего не сказал.
   Все подозрения ожили - а ведь совсем почти позабыл, с чем прислали сюда.
   Вечер провел у Кэйу, но был как на иголках, и немного обиженная девушка сказала ему уходить раньше, чем явно сама хотела того.
   А он уйти-то ушел, но не знал, что делать. Не в казарму же возвращаться - не поможет. Во дворе заметил гонца. Остался, значит...
   Было уже совсем темно, и еще похолодало к ночи; из казарм местных солдат доносился смех и громкие выкрики, у новобранцев было заметно тише. Над двором повисла луна, такая же яркая, как факелы на стенах небольших открытых галерей внутренней башни. Сказывалась давняя мирная жизнь - башенный пристрой был довольно новым, куда удобней для жизни, но не для защиты от врага. Хотя сюда, во внутренний двор, надо было еще пробраться...
   На второй, верхней галерее располагались комнаты старших командиров, младших офицеров - на нижней. Может, к Амая зайти? он приглашал - никак не желает видеть в бывшем оружейнике лишь подчиненного. Но, поднявшись, уже почти у двери, Лиани заметил, что глава Сосновой стоит у лестницы наверху. Большая его фигура, чуть подсвеченная факелом сбоку, и отсюда была узнаваема. Командир спустился на нижнюю галерею, завернул за угол. Медленной и размеренной была походка, слишком медленной - верный знак, что погружен в раздумья.
   Лиани заметил, что часовой отвлекся, поправляя что-то в обуви, и скользнул мимо, вверх. Сам не знал, зачем, не надеялся же найти подробно расписанный план заговора. Добрался почти до самых покоев Таниеры, нерешительно остановился. Тут было пусто, но и с галереи, и со двора Лиани увидеть могли. Просто заметив, вряд ли кто-то спохватился бы: подумаешь, вестник кем-то посланный. А вот что он торчит тут, не зная, куда себя девать, уже хуже.
   Шаги снова послышались.
   Поднимался...
   Юноша застыл, мог бы, вжался бы в столб-опору: уже успел узнать, как чуток слух этого грузного, немолодого уже человека. Не просто мышь под полом услышит, еще и отличит среди других таких же.
   Казалось бы, ну, увидит Лиани - рассердится, накажет как-нибудь, но совсем на серьезный проступок это не тянет. Все-таки не рядовой, а помощник офицера. Только очень уж хорошо помнил разговор двоих в селе, где Нээле хотели убить - и все, что вышло потом.
   Не дышал; ветер его пожалел, помог - налетал, свистел, с силой толкался в стены, пытался погасить факелы. Пламя пригибалось, едва не отрываясь от рукоятей.
   А командир вернулся к себе, видно было, как перемещался по комнате свет - верно, прошел с лампой, сел возле окна, приоткрытого. Рама закреплена была, чтоб не хлопать от ветра.
   Лиани оставался на месте. Страшно было. Очень - в прошлый раз ведь чудом уцелел, и вся жизнь перечеркнута. Но какой-то вредный дух принял форму комарика, залетел в ухо и оттуда жужжал - ты ведь тут в некотором роде за этим, так иди, приглядись получше. А заметят - ну, придумаешь что-нибудь... Уж после всего, что было, опасаться в окно заглянуть?
   И заглянул.
   Но ничего не увидел - хоть рама была приоткрыта, стол стоял немного сбоку, и глазам открывался только его край. Еще немного, и Лиани часовой заметит; будь он хоть десять раз свой, то, что у окна замер, весьма подозрительно.
   Злой дух, сидевший комариком в ухе, решил то ли помочь, то ли еще посмеяться - выпорхнул и, похоже, влетел в ухо командиру Таниере. Тот резко встал - слышно было, как стул по полу стукнул, - и вновь вышел, не заметив любопытную тень, заскрипели доски под удаляющимися шагами. Видно, тяжкими были размышления. На сей раз не спускался вниз, свернул за угол галереи. Лиани, не долго думая, вынул подпорку, толкнул раму, и не запрыгнул - почти втек в окно.
   Письмо лежало прямо перед ним, подписанное Суро Нэйта - юноша дважды пробежал глазами ровные строчки, но ничего не понял. Речь шла о каких-то родственниках, каких-то покинутых женщинах и ожиданиях. Совсем не то, что глава могущественного Дома может написать командиру крепости.
   Пока размышлял, пытаясь вникнуть в смысл, уловил отдаленные голоса. Успел выбраться, оставив за собой все как было. И сердце, кажется, чуть не потерял по дороге, настолько оно колотилось. Казалось - не менее часа прошло, но лунная половинка совсем не сдвинулась от ветки, над которой висела.
   Командир Таниера разговаривал со своим помощником, но в комнату вошел один. И тут же Лиани ощутил запах горящей бумаги. Теперь уж точно не перечитать письмо...
   Юноша успел, ухватившись за перила, скатиться по наклонному карнизу, спрыгнуть на нижнюю галерею. Сильно ударился, но встал будто ничего не бывало
   Так помощник командира, сойдя по лестнице, его и увидел.
   - Ты что здесь делаешь? - всмотрелся в лицо: - Тебя забыли предупредить, что без важной вести вам в эту сторону вход закрыт?
   Лиани быстро опустился на колено - боль отдалась во всем теле, - склонил голову:
   - Я виноват. Шел к офицеру Амая, свернул не в ту сторону.
   - Как тебя пропустил дозорный?
   - Верно, отвлекся.
   - Оба завтра будете наказаны, - сказал то раздраженно, но слышно было - он занят своими мыслями, и проступок Лиани уже почти выкинул из головы.
  
   Отделались легко - сутками тяжелой и грязной работы. Сколько Амая не пытался назавтра расспрашивать, зачем юношу понесло в другую сторону от его комнаты, тот так ничего внятного и не сказал. Отвлекся, задумался, и сам не понял, куда идет.
   А гонец утром уехал, Лиани этого не застал, но подтвердили товарищи на воротах. Не сомневался: увез ответ, а иначе зачем бы он тут оставался на ночь, не постоялый двор.
  
   **
   В монастыре Черного Дерева в эту ночь Нээле пришлось несладко. Девушке снился кошмар.
   ...Светляки над поляной, красиво, она бежит за ними, светляки кружатся вокруг, и звучит чей-то голос - человек говорит так, будто гладит кошку.
   А потом светлячки начинают кружится, вот уже только одно огненное кольцо, и оно смыкается у нее на горле.
   Нээле просыпается и едва может дышать. Лежит на узкой кровати в своей крохотной комнатке, откинув одеяло, и не сразу понимает, как без него холодно. Ставня приоткрыта, видимо, ее распахнул ветер.
  
   **
  
   ...И другие люди говорили, и зеркало: глаза-обманки, то карими казались, то темно-синими, то были томными, то искрились лукавством. Хорошенькая, как цветы ландыша, и такая же маленькая. И так же чувствовала себя живущей в тени. Никто в крепости не видел ее недовольной, кроме личных служанок, но уж тем были знакомы и ее слезы, и приступы глухой безнадежной тоски, от которой не спят всю ночь.
   А наутро снова выпархивала на галерею или во двор, вызывая у солдат не почтение, не затаенную страсть, а умиление.
   В крепости она начала появляться недавно - с осени, скучно ей было жить в горном селе, хоть и довольно крупном. Выросла в городке в двух сутках пути от Сосновой, там поначалу и оставалась - но жена командира Таниеры ее со свету сживала.
   Вот командир и нашел выход, устроивший его больше всех, Сайэнн средне, а жену совсем никак, но ее не спросили - поселить молодую подругу к себе поближе. Жена тут обосноваться не могла, слабое здоровье мешало, и годы были уже не те, скакать по горам. А Сайэнн никто больше не обижал, и дом - полная чаша, но она умирала от скуки.
   От этой самой скуки и полюбила ездить верхом, о чем раньше не могла и помыслить, передвигаясь только в носилках. Здесь, в горах, на женщину в седле смотрели проще, хотя даже в Осорэи водились чудачки, любящие такие прогулки.
   - Жили б в Срединных землях, никаких штанов и седел тогда, - ворчала Минору.
   - Воительнице Тионэ было можно не только в штанах, но и отряды водить в атаку, - беспечно отвечала Сайэнн, - И она помогла установить власть Солнечной Птицы!
   - То были давние времена, - непреклонно отвечала служанка, - А вы и так живете, словно, словно...
   - Не я придумала тащить меня в крепость. Могли бы и там поселить, вот бы ты вся кипела и шипела, стараясь оградить от взглядов солдат!
   - Да вы и так... Зачем ездите туда самовольно? Надо дождаться, пока приглашение будет, и подобающая охрана...
   На этом месте Сайэнн всегда хмурилась. Господин Таниера очень был недоволен, что она ездит в сопровождении всего лишь одного вооруженного слуги да девушки-наперсницы. Места здесь было безопасны - какие разбойники под боком у пары сотен воинов? - но все-таки горы, мало ли что. Несколько раз он брал с молодой подруги слово не делать так больше, или грозился приставить к ней человек десять неотлучно. Но она, вновь приехав, заявляла, что соскучилась, не могла усидеть на месте в разлуке, и сердце его таяло. И он превращался в полного идиота, считала Минору.
   А Сайэнн нравились эти моменты непослушания. Могла ведь просто кататься по лесам вокруг, но нет. Так веселее было.
  
  
   Статуя местной хранительницы, почти слившейся в сознании сельчан с Иями, стояла в полутемном святилище, окутанная дымками курений, на подставке, заваленной весной и летом - цветами, в холодное время сушеными плодами. Хранительница покровительствовала женщинам, заботилась об их благе.
   У статуи было медовое выражение лица, а край покрывала блестел, отполированный прикосновениями сотен просительниц за долгие годы. Она бы, наверное, с радостью помогла и еще одной жизни появиться на свет, только вот Сайэнн об этом не просила. Находясь тут, и не молилась вовсе, а со скукой снова и снова разглядывала давно знакомое.
   И ворчливая, но верная Минору, которая ее, считай, вырастила, знала, что она тут не молится; зато в селе молодую женщину считали мечтающей о ребенке. Это дополнительно вызывало почтение. Знали бы...
   Нет уж, тогда вмиг закончится ее и так невеликая свобода. И ничего взамен, подарков же ей хватает и так. Хорошо, что Минору искусная травница.
   Снаружи, неподалеку от выхода, его и заметила. В селе новые люди бывали нередко - торговцы, вестники, порой бродячие актеры - но в теплое время года, и не походил он ни на кого из названных. Верно, чей-то гость.
   Стоял, рассеянно глядя по сторонам. Тут, возле беседки над источником, нередко назначали встречи... вот и он, кажется, ждет. Прошла мимо, украдкой разглядывая из-под ресниц.
   Среднего роста, движениями легкий, как шелковые нити, сперва он показался совсем юным. Потом Сайэнн решила - пожалуй, он будет постарше нее на несколько лет. Лицо его напоминало о солнечных бликах на поверхности ручейка: изменчивость неуловимая. Пожалуй, такую внешность не передаст и самый искусный скульптор.
   Вот и прошла мимо.
   Тревожное чувство возникло, словно пиявка присосалась к сердцу или к желудку. С чего бы... Очень хотелось оглянуться - не стала, подчиняясь неприятному этому ощущению. И почему-то была уверена: он-то ей вслед посмотрел. Хотя бы из любопытства, не каждый раз в предгорье увидишь молодую красивую даму в невесомых мехах и шелках, расшитых золотой нитью.
  
   Шелка эти она скинула, вернувшись домой. Почти с отвращением - толку в нарядах? Кедры и дятлов очаровывать? Или сельчан, что немногим лучше...
   - Я проедусь верхом! - заявила после обеда. - Пусть оседлают Песню.
   - На полный-то желудок ездить, придумали, тоже. А если отдохнуть после обеда, уже вечереть начнет, - сказала служанка. Сайэнн вздохнула, глядя на ее темное, без возраста, лицо - другим хозяйкам подчиняются беспрекословно, ей же приходится все это выслушивать!
  
   Смирилась все-таки Минору с неизбежностью прогулки своей подопечной. Поворчала немного на слишком весенний по цвету наряд: теплое, распашное верхнее платье без рукавов - цвета абрикоса, под ним травяная зелень шерстяного нижнего платья, и воротник-стойка, бледно-желтые манжеты самого нижнего.
   - Только деревенщина не разбирает, что и когда уместно! Вот через две недели и надевайте.
   - Я устала от зимних красок. Уже второй месяц весны, а вокруг, погляди! Хоть наряд будет посолнечней.
   - Рано еще!
   - Мы в глуши, захочу - в оттенки середины лета оденусь, - беспечно ответила Сайэнн. - Кому тут понять все эти тонкости? Старосте с женой, или их дочке, которая мои платья глазами ест? А в крепости и вовсе мне любой рады.
   - Вы же не поедете сейчас в крепость, - встревожилась Минору. - Парня я отпустила сегодня, он, верно, в кабаке надирается...
   - А Мирэ?
   - Да приболела она! А остальные в седле не удержатся!
   - В крепость не поеду, - задумчиво сказала Сайэнн, - служанка облегченно вздохнула, - Но и дома сидеть не буду.
   - Одной-то не дело. До рощицы и обратно поезжайте, чтоб видели вас.
   - Какая же это прогулка, у всех на виду? И не хмурься ты так, кому я нужна в этой чащобе!
   - Так то оно так, только если случится что, от нас и кусочка целого не останется.
   На это девушка не нашлась что ответить, но взялась за гребень, заколоть волосы.
   - Если людей не боитесь, хоть про горную нечисть подумайте! - почти взвыла служанка.
   - Слышала я много раз эти сказки...
   - А кого вы осенью видели? То-то, лесовика!
   - Это Мирэ так сказала, не я, - девушка поджала нижнюю губку. - Я обещаю, что доеду до моста и обратно, тебя устроит? Или будешь цепляться за мое платье?
  
  
   Разумеется, слово она нарушила. Не нарочно, просто туман рассеялся, солнышко выглянуло, так хорошо. От дома теперь отделяла пара часов пути, а вдвое ближе находилась застава. Еще немного, и пора сворачивать, если Сайэнн не хочет попасться дозорным. Они-то молчать не станут, передадут ее повелителю.
   Девушка фыркнула, поехала берегом, намереваясь добраться до второго, маленького моста. Он, полуразрушенный, весь зарос мхом, а над ним кедры почти смыкали ветви.
   Как хорошо... всегда бы ездить одной. Никогда не боялась; только выросшая среди еще трех сестер может оценить одиночество!
   Эх, если б не сестры, родители, может, и не уговаривали бы так - согласиться... Первый год был ужасен, потом ничего. А сейчас ее обожает целая крепость.
  
   Река здесь делала резкий изгиб, журча среди камней, а берег слегка поднимался. Сайэнн заслушалась, как поет клест, выпустила поводья - и зря. Что-то испугало ее скакуна, он встал на дыбы, выбросив девушку из седла, та прокатилась по мокрому глинистому склону и оказалась в воде.
   Было больно, а камни, ледяные и скользкие, не давали подняться, а еще тяжелая намокшая одежда мешала. Барахталась, и обида была сильнее боли и холода - и досада, что так нелепо упала и глупо выглядит. Видела бы ее сейчас жена командира! Вот бы посмеялась, сказала - так и надо этой разряженной глупой кукле.
   Послышался оклик - Сайэнн вскинула голову и увидела силуэт всадника неподалеку, и человек и лошадь показались ей черными, будто против солнца. Или у нее в глазах уже все темнело и переливалось?
   Человек соскочил с коня, устремился к ней прямо по камням, не тратя времени на обход по берегу. Не добежал, скорее, долетел: ухитрялся выбирать только глыбы, торчащие из воды, и ни разу не поскользнулся.
   Вот он уже и рядом.
   - Вставайте!
   Девушка ухватилась за протянутые руки, он ее поддержал.
   - Осторожней! Наступайте сюда, - вскоре они были на сухом месте. Сайэнн, хотя все тело ломило от холода, узнала нежданного помощника:
   - Это вы...
   - Потом, - перебил ее. - Вы не пострадали?
   - Кажется, нет... ушиблась, но это пройдет.
   Бросила взгляд на камни, между которыми только что барахталась. Ей показалось, что в струйках, огибающих гладкие бока валунов, промелькнуло тело рыбы. Вот кому хорошо...
   - Вы одна? Где ваша лошадь?
   - Убежала. Не знаю, где она.
   Плечи девушки окутала теплая куртка, это было лучшее, что случилось в ее жизни.
   - Идемте. Я отвезу вас домой.
   Вскоре он уже подсаживал ее в седло своего скакуна. Сайэнн, хотя чувствовала себя промерзшей и избитой, поразилась: лошадь словно спала, порой вздрагивая от плохих снов.
   - Может быть, лучше будет добраться до заставы? - робко спросила Сайэнн, пытаясь сесть поудобней, чтоб не ныли ушибы. - Там обо мне позаботятся и переправят в крепость...
   Молодой человек взял повод, собираясь вести животное.
   - Нет. Ваши служанки в селении, а на заставе могут позаботиться о лошади, не о девушке.
   - Но до села далеко...
   - Нет, - глядя на нее снизу вверх снова ответил он, на сей раз с улыбкой, совсем мальчишеской. - Не беспокойтесь, тут есть тропа...
   Потянул повод, и конь послушно направился прямо в заросли сухого болиголова. Шагов через десять они действительно оказались на звериной тропе, совершенно невидимой с дороги. Порой приходилось резко сворачивать, иногда спускаться со склона, довольно крутого для коня. И от ветвей надо было уклоняться, ладно хоть лошадь шла шагом. Без проводника девушка никуда бы не добралась, осталась умирать в зарослях, но молодой человек будто родился и вырос в этих местах. Сайэнн решила расспросить его - но после, пока у нее зуб на зуб не попадал, хотя без куртки совсем бы пропала. Жаль, что он не поднялся в седло сам, она бы позволила... а было б теплее.
   Хотя, если б увидел кто... не надо лишних расспросов. Но ведь никого нет...
   До селения добрались действительно быстро.
   Вот и дом - и даже Минору не караулит у входа. Совсем бы некстати было.
   Спаситель Сайэнн помог ей спуститься, ударил молоточком в медную пластину, висевшую у ворот.
   - Отогревайтесь, - сказал с лаской в голосе, будто давно относился к девушке с большой приязнью. Так посмотрел... тепло стало.
   - Вы не зайдете?
   - Сейчас они должны думать только о вас.
   - Я... так благодарна вам.
   - Ерунда. Ну вот, за вами идут, - заметив, что открываются ворота, пристально посмотрел на нее - уже с седла, и тронул повод; лошадь сразу побежала быстрой рысью, исчезнув за поворотом.
   Только тут спохватилась Сайэнн - куртка осталась у нее. И имени не спросила.
  
  
   **
  
   За стенкой ругались слуги из местных. Совсем распустились, поняв, что приставлены уже не к почетному гостю, но почти пленнику. В глаза ничего поперек не говорили, веления исполняли, хоть и с видимой неохотой, но стоило им шагнуть за дверь, начинали вести себя, как хозяева. С личными прислужниками Камарена все чаще не могли поделить какие-то мелочи. Спасибо, речь у Детей Солнечной Птицы довольно-таки мелодичная, если отрешиться от слов, звучание не раздражает.
   Правда, все равно хоть волком вой - толком некуда выйти, только ждать день за днем, вспомнят ли о нем сородичи в Столице, договорятся о возвращении на родину или к ним, снова в золотые чужие сады - но в большую безопасность.
   Все чаще снился дом, но как следует разглядеть лица близких что-то мешало, они являлись перед внутренним взором как бы полустертыми или подернутыми туманом.
   - Что, подруга, найдешь дорогу, если я тебя выпущу? - спросил он соколицу, которая мрачно смотрела на него с вершины клетки. Почтовые птицы находят дорогу, но Гуэйя никогда не улетала далеко. Хотя охотилась там, на далекой родине, среди лугов и озер...
   - Если будет все плохо, придется тебя выпустить, - с легким вздохом сказал северянин. - Хотя здесь тебя бы ценили, да...
  
   Топот бегущих ног в коридоре, испуганные быстрые реплики - слуги кидали их друг другу, как риэстийские дети тряпичный мяч в игре. Еще од того, как слуга с известием возник на пороге, Камарен уже понял, кто пожаловал в гости.
   Обрадовался, и будто вдохнул свежего воздуха: всяко лучше, чем ожидание едва ли не взаперти. Поспешил во входной двери, но не успел.
   Кэраи Таэна появился в коридоре сразу за слугой, хотя вроде не спешил, а весть о его приходе прозвучала только что. Ах ты, ящерица зеленая, восхитился посол. Давно знал, что вся ваша предписанная неторопливость такая же настоящая, как герои в театре.
   - Рад приветствовать, чем обязан такому приятному визиту? - спросил посол, приглашая гостя в лучшую комнату. Распорядился принести вино и закуску. Понял: мог и вовсе ничего не сказать, и без того бы все принесли.
   Со слуг - местных уроженцев - будто шквальным порывом ветра смело всю небрежную самоуверенность. Жутковато стало от зрелища, как в один миг живые, хоть и довольно нахальные люди превратились в домашнюю утварь вроде подсвечников или столиков. Господин Тэна-младший так на них и смотрел. Но уж лучше так, чем взгляд, который достался послу.
   Впервые в жизни брат хозяина Хинаи выглядел живым человеком, а не воплощением правил этикета, впервые лицо его выражало что-то, помимо сдержанной вежливости - и по этой причине посол понял, что ему самому, простонародно выражаясь, крышка.
   Прошелся по комнате, в которой ни разу не был, разглядывал вещицы, привезенные с родины посла, остановился возле клетки с соколицей. Она смотрела на гостя вполне благосклонно, не то что на Энори.
   - Красивая птица. Соколами ваш край тоже славится, не только оленями?
   Ты прекрасно знаешь все о моем край, подумал Камарен. Вслух, разумеется, не сказал.
   - Шпионами тоже славится?
   - Не понимаю вас.
   - Да, верно... шпионы, слух о которых идет повсюду, непригодны к своему делу. Как и заговорщики. И если первых я потерпел бы - все мы пользуемся чужими ушами, то заговорщиков мне хватает своих.
   - О чем...
   Гость опустился на стул, стоящий возле окна, указал Камарену на другой, стоявший напротив.
   - Сразу было понятно, что все, что вы сделаете здесь, будет с ведома нашей Столицы и, вероятно, Благословенного. Мне было интересно, что именно. Сейчас я хочу знать.
   - Это не слишком похоже на предложение побеседовать, - ответил посол, чувствуя, как по телу разливается холодок пугающе-азартного предвкушения..
   - Я не имею права вам угрожать... за вами поддержка не только Аталина, но и моей страны, которой очень хочется объединить земли под одним крылом. Но есть одна малость - здесь моя родина. И для нас игры кончились. Поэтому либо вы сейчас выкладываете все, что известно, либо не сходите с этого места.
   - Прямолинейно, - поразмыслив, сказал Камарен. - Но могу я хотя бы узнать, что случилось?
   - Нет. Не собираюсь помогать вам улизнуть.
   Он на грани, подумал посол. Если уж так заговорил, отбросив в сторону все привычные их иносказания...
  
   Упираться было бы глупо. Война развязана, Риэста получит золото, он исполнил свое поручение. Здесь сказали бы - долг. Перед кем, непонятно; перед судьбой, разве что?
   Так что почему бы и не рассказать все как есть. Напоследок еще раз побывать игроком, а не фишкой.
   Говорил не торопясь, особо ничего не скрывая, но фразы привычно обдумывал. Чувствовал себя весьма неуютно под взглядом неожиданно посветлевших глаз. Это не был свет доброты и понимания - скорее, выпавший снег, окончательно закрывающий дверь за летом.
   - И для Нэйта, и для Аэмара я был обещанием помощи Риэсты и снисходительности Столицы, - закончил посол. - Оба семейства старались ради войны, но потом власть должны были получить Жаворонки, а не Тритоны.
   - Почему?
   - Тори был слишком умен и готов двигаться сколько угодно, лишь бы сохранить богатство. А положение - он не сомневался - сумел бы потом вернуть, пусть руками сына или внука. Но Тори умер, и все стало еще проще.
   Подумав - в душе все протестовало - он назвал и женщину, чьи послания так и не передал; такая маленькая тайна, и увы, запоздавшая. Ее все равно вот-вот отыщут, она прячется лишь чтобы посильнее разжечь пожар и сама в нем сгореть.
   Только про Энори не сказал. Собственно, его помощь уже не имела значения, но природное чутье вопило в голос - упомянешь о нем, и в самом деле не встанешь с этого стула. Господин Таэна-младший пришибет тебя собственноручно. А откуда-то из самых глубин рассудка пробивалось еще более странное - подспудный ужас, словно подошел к самому краю и вот-вот сорвешься. Прямая угроза Кэраи казалась рядом с этим почти ерундой.
   А тот поднялся, бросил взгляд на клетку с соколицей. Произнес задумчиво, почти доброжелательно:
   - Если бы вдруг вам удалось вернуться на родину, вас бы считали героем? Или убили - ведь Аталин не собирался ссориться с нашей страной, и человек, способный все рассказать, опасен?
   - Понятия не имею, - честно сказал Камарен. - А не все равно ли? Я служу своей стране, вы - не знаю.
   Гость ушел, ничего не сказав напоследок, оставив полную неясность, пронеслась гроза над головой или ее еще не было. Терять все равно уже было нечего, и Камарен велел приготовить любимое домашнее блюдо из оленины - такое, как не пробовал уже много месяцев. Старался проникнуться здешней едой, как и прочим.
   Подумал, что, пожалуй, если возникнет нужда, выпускать соколицу опасно: она доверчива, может попасть незнамо в чьи руки. Завещать ее Кэраи, пусть заботится - не худшие руки. Если, конечно, он сам на своей жердочке усидит - а это вызывает сомнения.
   Оленина удалась отменная, даже все нужные травы нашлись; глаза закрыть - и прямо как жена приготовила.
  
  
   **
  
   Истэ снова была в его доме. Молчаливая, безразличная ко всему - да с ней и не пытались говорить. Она сидела, сложив руки, в маленькой комнате под замком, и почти никто не знал, кто эта женщина - а он, изменив всей выучке, метался по своим покоям, Ариму следовал за ним, как тень.
   - Она мать, в конце концов! Она не должна была возвращаться... Пускай хотела мести, но не такой же, не так! Пускай бы успела устроить смуту, но неужто не волнует жизнь дочерей? Может, она повредилась в уме? Лезть в клетку с хассой... - сказал, мимоходом вспомнив девочку-вышивальщицу из уже такого далекого лета. -
   - Может, Истэ искала смерти? - предположил Ариму.
   - Искала бы, нашла бы раньше... Но теперь у меня выбора нет, придется сделать так, чтобы никто больше о ней не услышал.
   - А ее дочери?
   - Позаботься о хорошей семье для них.
   - А может, все-таки... - нерешительно начал Ариму, и замолчал.
   - Родным их нельзя отдавать, это означало бы наше признание. А сами девочки еще слишком малы и родились не здесь, они не знают о прошлом матери.
   - Вы сможете... отдать приказ о ее смерти? Брат ваш не смог даже в ярости. Дважды...
   - Я, увы, не в ярости, совсем даже наоборот. Когда велел ей уехать, еще был зол на Истэ, сейчас уже нет.
   - Ради Тайрену... - нерешительно начал Ариму.
   - Не проси, ты же знаешь - это последнее, что мне сейчас хотелось бы делать. Я пытался дать ей шанс. Она им не воспользовалась.
  
   Здесь, на севере, родственные связи - не нитки, а толстые корни, просто так не перерубить. Даже не кровная родня, даже, можно сказать, бывшая... все равно не так просто.
   Может, зря он вернулся. Надо было умирать в Мелен. И пошло оно всё в выгребную яму.
   ...Был в роду Таэна один клятвопреступник, затесался среди достойных людей. С ним бы поговорить любопытно - у него, наверное, тоже оправдания для себя находились.
  
   Сбежал, не мог находиться с ней под одной крышей. Бесцельно бродил по дому, в котором прошли его детство и юность, не мог сосредоточиться ни на одной мысли - ворохи докладов и прошений, принесенных по его приказу в библиотеку, так и лежали впустую.
   За весь день даже не заглянул в бумаги - и мимо библиотеки прошел только раз. Там неподалеку был коридор; оказавшись в нем, ощутил пряный, тревожащий запах погребальных курений. Но в доме все были живы... и все-таки словно невидимый дымок струился из-под закрытой двери, за которой полгода назад пролилась кровь, много крови...
   Больше не заглядывал в то крыло, а под вечер пришел Ариму.
   Он враз почернел и ссохся.
   - Вернемся завтра, - сказал Кэраи.
   Теперь в обоих домах не будет покоя.
  
   Не обращался к Ариму с поручениями два дня, вообще не заговаривал, словно и не замечал, но и не отсылал от себя.
   Затем - был поздний вечер, и Ариму зажигал лампы в комнате и одну свечу на столе - все же спросил:
   - Она что-то сказала?
   - Нет, ничего.
   - Хватит врать, - такая тишина наступила, что, кажется, было слышно, как потрескивают горящие фитили.
   - Она сказала, господин, что слухи все равно поползли, их уже не удастся сдержать. Что когда мертвые возвращаются, это не сулит живым ничего хорошего. И что ваш Дом теперь всегда будет отмечен убийством - жены одного и родственницы другого.
   - Ей позволили все это сказать?
   - Я не решился...
   - Понимаю, ты помнишь, кем она была.
   Прикрыл глаза, но пламя свечи все равно плясало перед ними.
   "Когда мертвые возвращаются..."
  
  
  
   Глава
  
  
   Когда Рииши в третий раз навестил дом Аэмара, ему впервые после встречи на кладбище довелось поговорить с Майэрин наедине. Этого не полагалось, но госпожа Аэмара, спохватившись о чем-то своем, поспешила в дом из убранной для гостей беседки, и служанку с собой прихватила.
   В таких беседках принимали посетителей, которые предпочитали больше времени провести в саду, чем под крышей. А в стены этого роскошного дома он сам не стремился.
   Майэрин была тише обычного, и еще более сосредоточенная. Лицо стало едва ли не прозрачным, а глаза совсем огромными.
   Как только хозяйка покинула беседку, Рииши и Майэрин вышли тоже. Не хватало еще, чтоб потом начали плодиться какие-то слухи.
   Брели по сырой аллее; искусно тут все было устроено, даже сейчас, когда все выглядело темно-промокшим, а остатки снега стали серыми, сад радовал глаз.
   Им всегда было, о чем поговорить - о прочитанных книгах, о войне, о делах человеческих. Личное далеко обходили стороной. Обычно, но не теперь - смысл тянуть?
   Остановился под деревом. Синица зацвиркала над головой, сбивая с мысли, и он снова пошел вперед. Назойливая птица следовала за ними. Ну нет, раз собрался...
   - Выходите за меня, госпожа Майерин, - и добавил с грустной полуулыбкой: - теперь я, как глава Дома, сам имею право просить об этом вашего дядю, если вы согласитесь.
   - Я... - она помолчала, не сбившись с шага, по детски потерла переносицу. - Можно, я буду искренней?:
   - Разумеется.
   - Сейчас я всего боюсь и ни в чем не уверена. Но я благодарна, и если вы... ведь наши отцы были противниками, почти врагами.
   - Сейчас это не имеет значения. А может, и раньше бы не имело.
   - Но как же... - она прикусила губу.
   - Об этом не мне судить. Только что бы ни оказалось, вы ни к чему не причастны.
   - Тогда я еще спрошу, вы позволите? - теперь она остановилась, разглядывая камешки под ногами. - Я знаю, что сорвалась ваша свадьба. Вы... любили ту девушку?
   - Я уважал ее, и сейчас это чувство не изменилось.
   - А меня вы жалеете?
   - Раньше так было. Но теперь испытываю все большее восхищение.
   Она по-прежнему не поднимала головы, но медленно пошла, придерживая скользкий шелк, норовивший соскользнуть с волос. Рииши уже выучил этот ее жест. Заколкой бы пристегнуть, но не делает так почему-то. Зато другое делает, не столь очевидное - спрашивает и отвечает с почти непозволительной прямотой. С каждым разговором все более странным казалось - неужто и впрямь перед ним сестра Кайто, легкомысленного, самовлюбленного? Тори Аэмара, напротив, был весьма умен, но уж чего, а прямоты за ним не водилось.
   - Я согласна, - сказала она. - Постараюсь быть вам хорошей женой.
  
  
   **
  
  
   Мужская половина Дома Аэмара была пуста, и занавеси висели траурные - небеленый холст. Но траур закончился, и женскую половину украшали занавеси нарядные, в вазах стояли цветы из оранжереи. Понемногу все оживало, словно после зимы. Сестры уже смеялись, особенно младшая. Мать пока еще не улыбнулась ни разу, но... у нее были причины для этого.
   Майэрин вертела в пальцах кроваво-алый цветок гибискуса, еще дрожала после разговора с матерью - а та до этого говорила с Рииши, дала предварительное согласие на брак дочери.
   - Молодец, ты понимаешь, что нужно для блага семьи, - произнесла, целуя девушку в лоб и смахивая слезу. - Теперь осталось получить согласие твоего дяди - это будет нетрудно, нынешний наш покровитель человек разумный.
   Стало очень-очень страшно.
  
  
   - Он-то всегда тебе нравился, - сказала сестра, по детской привычке забравшись на диванчик с ногами. - Не понимаю, правда, чем. Сосна сгоревшая черная!
   - Слезь, мама будет ругать. Ты же сама невеста почти.
   ...Вот чего нет в Майэрин, так это веселого очарования, как в средней сестре. Завидовала бы, если б умела - но себя с такой кокетливой живостью и представить не получается. А, верно, при ней и красоты не надо... Робко глянула в зеркало - нет, не утешает.
   Анэ чуть изогнулась, что должно было означать перемену позы, продолжила:
   - Ладно, пусть нравился, вкусы у всех... Но ты разве сама не боишься? А если он с тобой решит рассчитаться за гибель отца? Всякое ведь болтают. Да, чушь, но ведь верят некоторые!
   - Он не из таких.
   - Ты вообще какая-то странная. Отказалась от Энори - на него ведь мельком посмотреть и то была радость! - а теперь вот возьмет и отправит тебя куда-нибудь в глушь, запретив общаться с семьей. И, между прочим, никто ему не помешает. Или еще что похуже. Самой в такие руки идти...
   - Помолчи уже, - прикрикнула было Майэрин, но голос вышел предательски-тоненьким. - Сестра ты мне или кто, зачем пытаешься напугать? - сказала уже совсем по-девчоночьи.
   Анэ спрыгнула с диванчика, кинулась ее обнимать, позвякивая височными подвесками и браслетами - и дома украшалась, как на праздник. Хоть и простое сейчас на ней было, молочный камень да бронза - негоже иное сразу после траура.
   - Ты же моя драгоценная, чудачка-тихоня, как же я тебя отпущу? Подумаешь, старшая! Я бы тебя защищала, как маленькую... ты ведь жизни не знаешь совсем.
   Льнула к Майэрин, и сердилась, и чуть не мурлыкала, пытаясь отговорить.
   - А мама-то хороша - согласна! - прошептала недовольно, и все-таки совсем вслух не решаясь высказать осуждение.
  
  
   После смерти Тори Дом Аэмара ощутил себя в утлой лодке: богатства и влияния хватило бы, чтобы снова подняться, уже с другим главой, но слухи о сомнительных делах умершего поползли. Поэтому предложение Рииши приняли - как он потом узнал, не без раздоров в семействе, но дядюшка Майэрин и ее мать рассудили верно. Репутация Дома Нара безупречна, а Рииши на хорошем счету у обоих братьев Таэна.
   И свадьбу назначили почти сразу.
   Ясное дело, зачем такая спешка. Любой, кто был в курсе дел, не сомневался: хотят заручиться поддержкой, расследование смерти Аори и подлогов еще не закончено. Позволить, чтобы родных твоей жены осудили... всегда можно найти лазейки, или хоть оказать помощь.
  
  
  
   Кэраи был бы скорее доволен, если бы не сомневался - свадьба не подспудная интрига самих Аэмара. А это меняло все дело, и утро, когда принесли известие, показалось весьма скверным. Рииши всегда был прямым как дротик, и таким же простым. Если знать, как взяться, и вертеть им так же легко. Но придти, посоветоваться - нет, это ниже нашего достоинства...
   Вот так и начинаешь подозревать... каждый пень.
   После смерти Истэ он какое-то время был словно в тумане. Знал, конечно, о визитах Рииши в дом Аэмара, но последнее, о чем всерьез думал, это о делах Соек.
   Звать молодого человека не пришлось, он явился сам. Сообразил - сразу, как о свадьбе договорятся, Кэраи об этом узнает. Договорились вечером, известие принесли на рассвете, а Рииши прискакал к воротам чуть раньше полудня.
   Застал хозяина дома за написанием распоряжений. Ради гостя тот не спешил отложить тушечницу и кисть; почерк у Кэраи всегда был безупречным, сейчас же знаки, наверное, достигли совершенства в глазах Небес. Жаль, чиновники, к которым поступят эти бумаги, красоты не оценят. Еще ровная линия, поворот, и еще - черные мазки расцветают. Какая жалость, что этой самой кистью и тушью нельзя изобразить что-нибудь на напряженной физиономии гостя.
   - Как понимаю, это дело решенное?
   Настороженное, смущенное молчание было ответом. И неудивительно - молодой Нара знал его достаточно, чтобы понять - хозяин дома в бешенстве. Хорошее парень выбрал время, ничего не скажешь. Война, заговорщики, смерти загадочные - а детишки уже сговорились. Разумеется, сами, всё сами, никто не подталкивал. Хуже дурака только дурак с инициативой...
   - Ни я, ни даже мой брат не могут запретить этот брак... Одна из немногих оставшихся привилегий окраинных провинций - могущественные Дома организуют семейные связи, как им угодно...
   Лицо у Рииши такое было, словно сейчас и третью невесту отнимут. Кэраи это неожиданно развеселило - ненадолго, но и сухая ярость улеглась, пришло спокойствие.
   - Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь?
   - Приношу вам верность Дома Аэмара. Хотя бы временную, но сейчас и это полезно.
   - О да, пока они будут верными, они и мечтать не могли о таком подарке. Но ты держал когда-нибудь тритона в руках? Скользкие твари. Даже если Майэрин вправду милая девочка, остальные своего не упустят, а они посильней в интригах, чем все Нара вместе взятые.
   - Самоуверенным дураком никогда не был, и, надеюсь, не стану. Очень трудно доверять тем, из-за кого, возможно, погиб мой отец. Думаете, я об этом забуду? Даже если и захочу, не получится. Так что... я готов слушать и слушаться вас.
   - Пока делай, что собрался. Потом уедешь в Срединную, к оружейникам. Там до тебя не доберутся так сразу, а мне не придется ломать голову, чем тебя еще соблазняют Аэмара.
   - А Майэрин?
   - Хочешь, бери ее с собой. Если тритоновский курятник всполошится, оставь, хотя я бы не рисковал - мало ли что ей нашепчут к твоему возвращению. И еще... я обязан довести до конца расследование смерти твоего отца. Если он был отравлен, это не просто рядовое убийство. За такое весь род самое меньшее отправляется в ссылку. Подобное преступление и Столица без внимания не оставит.
   - Я и сам помогу следствию, если нужно, - спокойно ответил молодой человек. - Но Майэрин не отдам, она будет уже моего Дома.
   - Вот даже как...
   Интересно, что же за девочка там, подумал - но не сказал, разумеется. Вряд ли писаная красавица, об этом бы городские слухи давно разносились. Что-то другое в ней есть, и хорошо бы не отцовское коварство.
   И самому Рииши верил не до конца. Нет, сейчас парень на его стороне полностью, но вот надолго ли? Лучше ему быть в Срединной.
  
  
   **
  
  
   Когда идет битва, звуков так много, что голос командира не будет слышен, вместо него звучат барабаны. Одна барабанная россыпь - команда на выдвижение, вторая - сигнал к атаке. А гонги указывают остановку и отступление.
   С Небес, наверное, и военный лагерь, и поле боя выглядят довольно пестро, оттуда не видно грязи под ногами, на лицах и на одежде. Зато видно разный цвет знамен, флажки командиров, - и головные повязки у воинов разные, чтобы скорее собирать своих.
   На снегу еще ярче, но его время ушло. Снег тут остался только в ложбинах и затененных овражках, все остальное либо растаяло пол блеклым еще солнцем, либо вытоптали.
  
   Сейчас лагерь генерала Таэна отдыхал после очередной стычки. Конники рухэй немного спустились вниз и напали с юго-востока, отчаянная атака - почти прорвались к самой крепости. Пришлось перебросить туда воинов с запада, и атака захлебнулась. Но вражеский отряд, хоть и понес потери, не был разбит, он внезапно отступил, будто передумал.
   - Это признак бессилия, - говорили некоторые офицеры. - Еще немного, и мы вытесним их из долины в горы Эннэ.
   - Торопитесь, - хмурился Тагари. По обширной долине Трех Дочерей они могли еще долго гоняться друг за другом, окончательно погубив надежду на весенний сев. Прошлогоднее наводнение уничтожило много запасов, а теперь во всем северном округе наверняка будет голод.
   Как бы там ни думали простые воины и офицеры, все равно ему не было.
   Ставка Тагари располагалась сейчас на северной стороне озера, здесь не деревья росли - кустарник, и не было нагромождения причудливых скал, как подле самой крепости. Совсем рядом лежала темно-синяя гладь воды, тихая, равнодушная к битвам. Если бои начнутся на берегу, кровь потечет в озеро, будут на мелководье качаться тела, может, и возмутится оно, выплеснет волны, смывая всех без разбора?
   А пока тут даже птиц было мало. Какие-то еще не вернулись из более южных земель, каких-то распугали воины. Мало радости вить гнездо под ногами или копытами.
  
  
   Завершил обход лагеря - дело небыстрое, но самим Тагари для себя установленное. Надо видеть лица солдат, говорить со своими людьми, а не отгораживаться стенами шатра. А вот и он самый... Ветер стих, и рысь на его навершии, на малиновом флаге поникла, растеряла боевой задор. За шатром играли на флейте, верно, кто-то из солдат. Хорошо играл, звук далеко разносился, и сейчас это было неважно, не в засаде сидят.
   Опустился на стул у стола, велел подавать обед. Или уже ужин? Неважно...
   Подумалось - надо бы написать сыну. Известия из Осорэи получал достаточно регулярно, в том числе и от брата, о мальчике там упоминалось всегда одной строчкой. И этого хватало - жив, сперва был дома, теперь в Храмовой Лощине, что еще надо?
   Но, может, самому черкнуть что-нибудь... все-таки раньше наведывался каждый раз, возвращаясь из разъездов, а теперь еще невесть когда.
   Но сам написать не успел, пришел вестник с другим письмом.
   Стал снаружи, почти на пороге шатра. Гонец был лет тридцати с виду, необычные волосы - с рыжинкой - в закатном солнце казались еще ярче. Сам в добротном доспехе, со значком первой ступени на рукаве и головной повязке.
   - Известие от правого крыла, - поклонился, протягивая свиток.
   - Проходи, давай сюда.
   Этого офицера Тагари близко не знал, хотя тот уже несколько лет служил в Черностенной. Так, видел изредка. Бывают такие люди, вроде все при них, и на службе успешны, а нелюдимые.
   - Разведчики говорят, У-Шен готовится перебросить конницу к северу.
   - Это еще зачем? - Тагари удивлено вскинул глаза, открывая футляр со свитком. Крышечка была намертво запечатана.
   - Да что вы там, золото что ли от разбойников прячете.... - дернул крышку сильнее, и в этот миг что-то ударило в правый бок, меж пластин; от боли перед глазами все покраснело. Был ранен не в первый раз, и все понял. Сумел вскочить, отбросив руку, занесенную для другого удара. Ткань на боку промокла - чувствовал и под доспехом.
   Тут же в шатра стало очень много народу и нечем дышать, и заблестело очень много клинков. Тагари успел увидеть злое и растерянное лицо вестника, и то, как он уклонился в сторону от охраны. На один миг, но хватило ему, чтобы тем же ножом - длинным - ударить себя в горло.
   Что-то мне это напоминает, подумал Тагари, повисая на руках приближенных. И что там в футляре, все-таки письмо или какая-нибудь издевательская штука?
   И кто...
  
  
   **
  
  
   Ка-Ян, ординарец, бродил у шатра командира, извелся весь. Глядел на небо, нет ли ястреба с письмом? То, что после обманного нападения другого отряда рухэй - отвлечь внимание, открыть им проход к Юсен - чья-то рука нанесла удар вражескому командиру... Да кто ж этот добрый человек-то?? Ни Мэнго, ни У-Шен убийцу не посылали, и вообще, по слухам, это был кто-то из тамошних. Заговорщики в их стане, так получается.
   Вышло только ранить, но есть надежда.
   После его смерти, конечно, войска Хинаи вряд ли свернут лагерь, отдавая север, но всяко придут в смятение.
   Вдыхать сыроватый свежий ветерок было одно удовольствие, но, больше часа уже бродя по лоскуту земли возле шатра, молодой рухэйи начал мерзнуть, и носом зашмыгал. Скорее бы уж...
   Простучали копыта, приехал Вэй-Ши. Бросил ему поводья, а ординарец быстро их сунул мальчишке-конюху.
   Новости, новости-то какие?
   - Жив пока, - буркнул Вэй-Ши, заходя в шатер. Ка-Ян тоже сунулся было за полог, но командир так на него зыркнул из-под насупленных бровей, что ординарец сразу же подался назад. Что командиру не нравится, интересно? Что жив вражеский генерал? Ну так ранен, по слухам, серьезно, руководить войском пока вряд ли сможет. А тем временем пара отрядов и проскользнет дальше по отрогам Юсен, тропами, которые рисовал Энори.
   Где он сейчас, интересно... и не ждет ли ловушка? Ведь именно люди Вэй-Ши должны взять Сосновую...
   Но, если все честно, сейчас в ставке генерала не до них. Может, еще умрет?
   По слухам, нападавшего схватить не смогли. Но если бы и схватили, никакой разницы. Это уж местным тем заговорщикам надо было придумывать, как не дать ему заговорить. Наверняка наготове был еще один человек с ножом.
   Эх, погода-то какая, ветерок свежий...
   Заговорщики, конечно, хорошо подгадали, сейчас Тагари показал свою слабость; хоть и людей почти не потерял, все ж не разгадал хитрость рухэй. Самое время его знамя поменять на другое... Что ж, теперь будем с заговорщиками драться.
   Если, конечно, умрет.
  
   Вспомнил разговор не сильно давний, с Энори. Тогда ординарец подумал, и высказал вслух - раз поговаривают о колдовстве проводника, может, сумеет он генерала того, прикончить? Ну или волков натравить, или иную силу...
   Энори эту речь оборвал непривычно резко. Впервые видел, чтобы у него стало злое лицо. Вот-вот и укусит. Ничего не сказал больше, только головой дернул. Тогда Ка-Ян усомнился, а точно ли помощник на их стороне? А может, он настолько генералу предан, что, что... тут воображение отказало.
   Что помог захватить север провинции и направляет отряд к еще одной крепости?
   Хороша верность.
   Но все-таки, если умрет вражеский генерал, то победа, считай, им рукой помахала. А тогда Ка-Ян домой вернется, к семье, к братишке, награду получит, и лошадей пару купит, и женится...
  
  
   **
  
  
   "В лощине, носящей название Красный камень, в пятый день месяца Кими-Чирка генерал Таэна получил предательскую рану в бок. Мнения, кто послал предателя, разделились - его непосредственный командир был в отчаянии, не зная, как ответить за измену доверенного офицера. Но расследование, тщательно проведенное, не выявило его причастности. В Черностенную также послали людей. Большинство, однако, сходилось в том, что предатель был подкуплен рухэй.
   Тем временем здоровье генерала было в большой опасности, и скорее не из-за раны, хоть и тяжелой, но из-за его непременного желания быть на ногах и сражаться. Лекарям стоило большого труда с ним совладать. Будь он не столь слаб, сел бы на коня, и тогда, вероятно, все бы свершилось иначе..."
  
   Летописец Сосновой Яари Эйра.
  
  
   Воздух в горах Юсен пахнет туманом и хвоей, иногда в нем проступают травяные оттенки и он теплеет, принося надежду, что скоро кончится надоевшая промозглая сырость. А рядом с домом совсем не было хвойных деревьев, разнотравье покрывало холмы. И вот, когда ветер теплеет, кажется ненадолго, что это привет из дома.
   Всего один раз написал родным, и ответ получил, очень сдержанный, почти как чужому. О прежних его "подвигах" уже были наслышаны. Хорошо хоть не отказались от Лиани вовсе.
   Ладно, вот кончится война, приедет сам.
  
   Вечерело уже, свободное время для всех, кроме караульных и части обслуги. В уголке хозяйственного двора собрались несколько человек; голоса их услышал Лиани, который бродил возле кухни, дожидался Кэйу. Сидели на чурбачках, которые еще не отправились на растопку. Подошел поближе, видел их, полускрытый кухонным пристроем. И старожилы крепости здесь - те, что считали себя солдатами, гордились службой, но и в мирные дни пришли бы в ужас от мысли, что их могу перенаправить, к примеру, в Ожерелье. И новобранцы были, куда менее уверенные, которым вовсе тут ничего не сдалось. Сидели, толковали о чем-то.
   - Это не просто холодная весна, - донеслось до Лиани, - это все тварь, которую рухэй выхвали себе на подмогу. Он заморозил землю.
   - Да ну! - не поверил совсем молодой новобранец.
   - В Ожерелье они скрылись от взора разведчиков, потому что прошли по льду, под козырьками снега. Как удалось бы? Это их колдуны призвали помощника, или еще как привадили горную тварь.
   - Ее хоть кто видел?
   - Видели... Серая тень, лица толком не разобрать. А голос сладкий, как девичья песня, заслушаешься и не заметишь, что уже волю его исполняешь. А если все же пойдешь поперек, он разорвет тебя на много кусков. Рухэй сами не любят помощника этого, опасаются. "Открывающий горные тропы" прозвали его.
   - Я слышал, он спал под огромным камнем, - вступил еще один парень. - Валун откатили, горный дух спросонья угодил в ловушку. Пока не исполнит желание, как на привязи теперь. А желание - победа в войне. Ему все равно, кому служить, лишь бы наконец отпустили.
   - Сказки все это...
   - Вот погоди, отправят нас к Трем Дочерям, там и убедимся, какие сказки. Сейчас генерал оттесняет рухэй к горам, но в горах-то самая сила этой твари...
   - Хватит, - сказал Лиани, выступая из-за угла. - Про Мэнго рассказывали, что конь его дышит огнем - тоже верите?
   - Так ведь... им явно нечисть помогает. Без нее бы не справились!
   - Свою слабость легко объяснить злыми силами. Просто враги наши понимают - сейчас или никогда, вот и отчаянные такие. А мы... если подобные разговоры ведутся и в Трех Дочерях, неудивительно, что война все идет.
   - Так это... - начал было кто-то.
   - Хватит, - повторил Лиани, на сей раз жестко. - Хотите быть наказаны? Такие разговоры могут приравнять к измене. Верьте во что угодно, но не смущайте других, которые, может быть, искренне готовы защищать свою землю.
   Люди притихли.
   Давно, подумал Лиани. Давно не приходилось приказывать... да и десятником-то в земельных - редко. Но уж лучше он, чем старшие офицеры услышат. А если продолжат разговоры свои... да, может, и правду говорят, он сам видел болотную нежить.
   Но иногда надо жить так, будто все это глупые сказки. Иначе страх пересилит, а с ним совладать куда труднее.
  
  
  
   Глава
  
  
   Сайэнн ночью никак не спалось. То вставала она, то садилась на кровати, и, хоть вела себя тихо, все-таки нечаянно разбудила верную Минору, спавшую в комнатке рядом, за тонкой стеной.
   - Госпожа? Что же вы так? - прибежала, едва набросив длинную кофту на ночную рубаху. - Случилось что?
   - А как бы ты на моем месте, я вся в синяках, - огрызнулась молодая хозяйка: не хотела быть грубой, но служанка сейчас оказалась лишней.
   - Да не так уж вы и ушиблись, мы ж вас хорошо осмотрели, - удивилась Минору.
   - Значит, я простудилась. Ну, иди уже.
   - Жара нет, - тревожно пощупала лоб, - Может, травок вам отварить?
   - Иди, говорю...
   Ушла, бормоча что-то.
   Сова за окном ухала. Никак не удавалось понять, справа или слева доносится голос, к беде или к счастью.
   Сайэнн задремала уже на рассвете, но ненадолго, а проснувшись, велела все разузнать о нежданном спасителе.
   - Должна я ему куртку вернуть, или нет? Недешевая вещь, - сказала довольно резко, и пожалела о тоне.
   - Да я ж разве спорю? - удивилась Минору. - А вам вот послание от господина, просит приехать завтра. Не знаю только, не приболеете ли...
   - Я на днях была в крепости. Зачем мне туда снова?
   - Так это... его день рождения скоро. Забыли?
   - Как же ему уже много лет... Гонец еще здесь?
   - Где ж ему быть, дожидается.
   - Пусть передаст, что я нездорова.
  
   Поутру Минору поила ее медовыми отварами, приговаривая, что больше одну верхом не отпустит.
   - Надо будет - заплачу сыновьям соседа, пусть сопровождают!
   - Этим болванам?
   - Да уж поумнее вас! В начале месяца Чирка купаться в горном ручье!
   - Уже почти середина, - улыбнулась Сайэнн. - Как, удалось что-то узнать о... том человеке?
   - Пока нет, госпожа. Верно, он из разбойников.
   - Да-да, и живет в пещере под камнем... Брось молоть чушь. Просто поселился у кого-то из местных, а не в гостинице. И заметить его здесь не успели.
  
  
   Сидеть дома было невмочь, а к лошадям сейчас не подпустили бы даже погладить - вдруг обманет конюха, уговорит оседлать? Поэтому от надзора Минору улизнула в вишневый садик в богатой части села. Все как положено, староста постарался, вдохновленный некогда виденным в ближайшем городке - берега маленького пруда обрамляет камень, через пруд перекинут ажурный мостик, под деревьями скамейки стоят... Скоро, наверное, тут очень красиво будет. Вот все зацветет...
   Тоска сердце сдавила. Разумеется, зацветет. И разумеется, увидит Сайэнн розоватую пену лепестков, и опадание их увидит. Куда ей деться отсюда? Не как в родном доме, где любила смотреть на весенний сад, а скорее, как сосланные на выселки женщины она тут живет.
   И никто не будет говорить ей на ухо слова, которые говорят девушкам теплыми вечерами, когда сверху звездные россыпи, а на плечи и волосы падает цветочный шелк.
   Командир Таниера, верно, мог бы и сказать, если б она очень-очень попросила, да еще и написала, что говорить - но она не попросит, а он, к счастью, сам не пытался, лучше пусть дарит подарки. И самый лучший подарок это смешная ее свобода - проехать несколько часов верхом по горной дороге...
   И даже сейчас не одна - у выхода ждет слуга. Спасибо хоть согласился не ходить по пятам, а то ведь Минору ему страшнее хозяйки.
   Стылой была скамейка, на которой пристроилась, глядя на пруд. Нет, зачем себя обманывать - ни красоты здесь сейчас нет, ни уюта. Собралась уже встать, как не то услышала, не то угадала легкие шаги.
   - Госпожа, рад видеть, что ледяная вода вам не повредила.
   Стоит, касаясь ладонью ствола; темно-серая запашная рубаха, как у охотников, плотная шерстяная; другая под ней - видно края рукавов и ворот - цвета талого снега. У ручья не успела рассмотреть, как и у святилища. Он, похоже, не из богатых, ничего на замену отданного не надел, но одежда добротная, новая.
   - Это вы... - голос подсел, будто глотнула ледяного питья.
   И что в этом человеке так зацепило-то... Если разобрать, то в крепости пара офицеров будет красивей, да и старший сын старосты - они как раз того типа внешности, что нравится ей, другие совсем. Но ни разу при встречах с ними не бросало то в жар, то в холод. Все-таки простудилась, наверное...
   - Куртка ваша... я позову слугу, пусть принесет.
   - Оставьте ее за воротами. Сейчас нет смысла устраивать беготню... и тепло, - улыбнулся так, что уж точно солнце выглянуло и согрело - не только Сайэнн, но заодно, кажется, и скамейку.
   - Я искала, кто вы, хотела поблагодарить.
   - Снова? Ваши слова слышать приятно, но я не заслужил столько. Придется сделать что-то еще, - стоит, смеется, и поглядывает на пруд, будто хочет скинуть ее туда, чтобы опять вытащить. И Сайэнн не удержалась, засмеялась тоже.
   - Но кто вы?
   - Я здесь по делу. Но сегодня не хочется ничем заниматься...
   Ветерок поднялся, принес далекий рокот барабана и надрывный всхлип дудки. Заметив, как молодая женщина удивленно повернулась на звук, пояснил:
   - Готовятся к представлению. Ваше село посетили актеры.
   - Мне никто не сказал.
   - Пришли на рассвете, их четверо, не знаю, что покажут. Обычно такие маленькие труппы умеют многое, чтобы всем угодить. Вы любите бродячих артистов?
   - Я? Нет... то есть не знаю, господин Таниера всегда говорил, женщинам негоже глядеть на такие вот представления. Шутки там грубые, да и сюжеты сценок... В городах, в театрах для знатной публики другое, но здесь...
   - Грубые? Может быть... Но они близки людям, они о том, что составляет их жизнь.
   - Жизнь простых земледельцев, ремесленников.
   - Которые сами как земля, без нее никуда ... Но зато ведь такие актеры свободны на представлении и дарят эту свободу другим. У них нет долга, который обязывает - только зрители и их любовь. Но вам, госпожа, все это незачем слушать, неинтересно...
   - Нет, говорите! - Сайэнн подалась вперед, и сразу назад: - Ох... за мной идут, кажется... может, я и приду на представление. Может быть, я просто ошиблась.
   - Тогда почему бы не составить свое собственное мнение? Они начнут вскоре - после полудня, и с перерывами будут работать до вечера, - теплой насмешкой блеснули глаза. Необидной, не как у господина Таниеры - мол, маленькая глупая женщина, тебе ничего не понять. Нет, он сам предложил - смотри, и реши...
   - И вы придете туда?
   - Да, часа через три.
   Слуга появился на дорожке, а с ним служанка Мирэ, верная, но далеко не такая близкая, как Минору.
   - Сейчас мне пора, - Сайэнн нехотя поднялась. - Может быть... мы увидимся.
   Ничего не сказал, только наклонил голову в знак прощания, а взгляд из-под упавшей челки снова блеснул весельем.
   По дороге не выдержала, оглянулась - его уже не было.
  
  
   То ли слуга, то ли Мирэ, разумеется, рассказали Минору. Женщина хмурилась.
   - Негоже это - вот так заводить знакомство.
   - Ты думаешь о нем что-то плохое?
   - Я его не знаю, госпожа. И вы не знаете.
   - Он спас мне если не жизнь, то здоровье точно.
   - Любой мужчина помог бы выбраться из реки красивой девушке.
   - Вряд ли он мог с берега разглядеть, красива ли я. Думаешь, бросил бы меня обратно в ту лужу, окажись я страшна, как демон кошмаров?
   - Ну, ладно, ладно... и все же ведите себя разумно.
  
  
   ...Идти, не идти? А если придет, как полная дура, а его там не будет? С другой стороны, не ходить - это заранее расписаться, что прав был ее покровитель, и зачем глупой женщине составлять свое мнение о чем-то, помимо нарядов?
   В комнате было прохладно - окно приоткрыто. Сидя в одной нижней рубашке, оставлявшей руки открытыми, Сайэнн на столике выстраивала игральные комбинации из сушеной айвы. Медовое питье осталось нетронутым и остывало, стыли и лепешки.
   - Да что ж вы творите! - вошедшая Минору хлопнула узорным ставнем, нависла над подопечной, несмотря на невысокий рост.
   - Так уж вам хочется заболеть! - набросила ей распашное домашнее платье на плечи, сурово проследила, чтобы руки были вдеты в рукава. Продолжила хмуро:
   - И что за игры с едой? Что творите-то, госпожа! Их есть надо - через весь округ, через всю провинцию везли, а вы по столу гоняете!
   - Пфф...
   Девочка предупреждающе кашлянула за дверью, принесла платье.
   - Вот, госпожа, какое вы пожелали...
   - Куда это вы? - Минору прищурила и без того чуть удлиненные глаза.
   - Посмотреть представление...
   - Давно ли вас площадные шуты интересуют?
   - В этой глуши я скоро граблями и прялкой заинтересуюсь, - Сайэнн смахнула в миску айву, - На, убери, не хочу.
   - И он там будет?
   - Мне почем знать...
   На всякий случай лицо отвернула - и вовремя, к нему прилил жар. И к плечам, и к шее.. да что ж такое, верно, сейчас вся пунцовая.
   - Иди пока лучше... согрей мне питье. Это совсем остыло.
  
  
   Платье выбрала темно-синее с поддевом цвета голубиного крыла, неброское. Еще не хватало стать центром этого самого представления. А вот украшения можно и подороже. Хм. Вдруг украдут в толпе? Неважно, ей делать нечего получить новые, даже просить не придется, только вздохнуть горестно.
   Вот подойдут - бирюзовые подвески и ожерелье. Застывшие цветы небесных фей, которые они роняют с неба под ноги смертным...
   - Госпожа, не делайте этого, - Минору подкралась так тихо, что молодая женщина, как та самая фея, уронила подвеску.
   - Чего "этого"?!
   - Я же не слепая. И знаю вас.
   - Тогда ты знаешь и какая жизнь у меня была.
   - Очень хорошая жизнь, госпожа.
   - Неужто? С человеком, который годится мне в отцы, на положении почти изгоя?
   - Как вы можете подобное говорить! - рассердилась Минору. - С вами носились, как с золотой вазой! Нет бы в благодарность ребенка ему подарить!
   - Не хочу. Я и так не свободна, а буду связана совсем. И что этот ребенок получит? В семью ему не войти, госпожа костьми ляжет, а не допустит.
   - Своих-то нет у нее, так что все еще возможно...
   - Невозможно! - резко ответила Сайэнн. - И отстань от меня. Если кто и ведет себя неразумно, то это он, связавшись с Нэйта. И не хлопай глазами, мы это обе знаем.
   - Ничего же не решено еще, - пробормотала служанка. Пыл ее поутих. И вправду - случись что, не пожалеют и Сайэнн. - Идите, если хотите, но возьмите девушку, хоть Мирэ, и осторожней все-таки, помните, кто вы.
  
  
   **
  
   Шимара никогда раньше не слышал, чтобы Суро так, простонародно выражаясь, орал. Изливал гнев в воздух, не заботясь, что поблизости не только пара верных людей, но и слуги за стенами его покоев тоже, считай, рядом. Не слышал, и сейчас поддерживал его полностью: просто взять и придушить наследника не получится, хотя, может, все-таки стоит?
   Макори не захотел ждать.
   Конечно, этот удар ножом Тагари был запланирован. Но, демоны его задери, не сейчас! А когда свершится переворот, когда Отряды Атоги подоспеют и возьмут Срединную, а сам он отправится на север на замену убитому генералу.
   Макори решил, что отец преступно тянет, родина в опасности, а его самого задвинули в глухую крепость. Не менее преступно.
   - Я ему башку сверну, - рычал Суро, опираясь о стол и наклонившись вперед.
   Шимара грустно поддакивал.
   Этот... молокосос вправду, что ли, надеялся возглавить войско взамен Тагари? Или что Атога туда резво на крыльях перелетит? Или еще что-нибудь?
   Или... или произошло то, о чем Суро сейчас не подумал. Кто-то сбил с толку Макори, страдающего без дела, подал ему неверный сигнал. И этот кто-то живет с ними в одном городе и суть будущей интриги неплохо себе представлял.
   Так что может не Макори шею свернуть, а послу?
   Или... досмотреть это представление до конца, не влезая?
  
  
   **
  
  
   Жизнь в монастыре Черного дерева, Эн-Хо, легче не становилась, и продуктов оставалось все меньше, но беженцы теперь приходили реже, а весенний, сладковато-свежий, хоть и холодный пока ветер все чаще вызывал улыбки на лицах. И вести долетали обнадеживающие - войска генерала оттеснили чужаков от стен крепости и понемногу отодвигают к горам Эннэ. А там и крепости Ожерелья, хоть сейчас и полупустые, и граница недалеко.
   Нээле тоже теперь нередко улыбалась, хотя сны опять начали ее тревожить. После недавнего, странного, каждую ночь стали приходить короткие видения - то кровь на камне прямо перед носом - казалось, и проснувшись могла дотронуться; то чужие голоса в тумане...
   Монахи, которым рассказывала, советовали пить больше успокаивающих отваров, а меж собой - как-то Нээле случайно услышала это - толковали, попала к ним просто девушка впечатлительная или сновидица с неразвитым даром, может и вовсе не случайно ее сюда привела судьба. И как бы проверить это, раз пока им никакого знака.
   Монахи были всюду, как воробьи - такие же невзрачно-коричневые и такие же неинтересные взгляду; он соскальзывал с фигур в широких одеяниях. Вот оно, истинное служение - становиться совсем незаметным для мира, но при этом делать для этого мира все, на что способен...
   Жаль только для Нээле не могли сделать одного - избавить ее от тревог.
   Но, какими бы ни были ночи, дни проходили довольно радостно. Только не для Мухи, страдавшего, что захватчиков победят без него.
   - Я бы хоть к обозу войска пристроился, - говорил он.
   - Пока в одиночку доберешься до Трех дочерей, будет лето, и, даст Заступница, уже все закончится, - терпеливо отвечала Нээле. Когда беседовали так, обычно чистили какие-нибудь корни, или мыли полы: девушка уже привыкла к маленькому помощнику.
   - Можно дойти до Сосновой, - возражал Муха. - Оттуда новобранцы уходят воевать.
   - Оттуда тебя точно прогонят. К отряду, который спешит, хвостиком не пристроишься.
   Для Нээле эти беседы были чем-то вроде ритуала, подтверждающего храбрость мальчика. Для Мухи - она не знала.
   Сейчас закончили нарезать коренья-приправы для супа - монастырским поварам приходилось готовить много. Работали на кухонном дворе, пристроившись у большого стола. Раньше за ним только готовили пищу, а сейчас и кормили беженцев.
   Корзина, объемная, оказалась довольно легкой - девушка отослала Муху, решив, что сама донесет.
   У порога кухни играли дети, несколько маленьких девочек. Ждали обеда. Одновременно подняли голодные глаза на нее - и снова вернулись к игре. Немудреные куклы, из одетых в лоскуты деревянных чурочек. У Нээле в детстве была похожая, но разряженная, как принцесса - мать постаралась, подбирая ненужные кусочки тканей и расшивая их.
   Девочки играли в Небесных красавиц, из тех, что летают на облаках и украшают одежды радугой. Играли, чумазые, в криво залатанных кофтах и юбках не по размеру. Хотя... кто их видел, тех красавиц, на самом деле? Поэты? Они могут воспеть любую невзрачную с виду мелочь так, что станет ясен ее истинный смысл и очарование. Может, девочки эти куда ближе к Небесам, чем придворные прелестницы...
   Нээле, задумавшись, чуть не наступила себе на юбку, переступая порог; вовремя успела подхватить подол. Куклы...
   Раньше бы, верно, мысль ее ушла в сторону девушек, красоты и нарядов, но сейчас ясно представились небожители, сидящие на облаках, и со смехом двигающие деревянные чурочки, изображающие человечков. Нет, сама Заступница так не играет, и Опорам не до игр, а вот небесные дети, или еще какие-нибудь добрые, но беспечные сущности, рожденные среди бесконечного блага...
  
  
   У одной из беженок, смуглой неразговорчивой женщины, было необычное прошлое - она в юности служила в лавке аптекаря, который увлекался изобретением лекарств. Женщина плохо умела читать, но память у нее оказалась цепкой. Порой беженка помогала Нээле разбирать корни и травы, и разговорилась понемногу; поведала в числе прочего, как аптекарь давал ей некое зелье, после которого она то ли спала, то ли грезила наяву, но во время этого точно посещала небесные сады. До сих пор помнит нефритовую листву разных оттенков - настоящие каменные пластины, тончайшие, и то, как они звенели-шелестели под ветром. Ветер же в тех садах разноцветный.
   Небожителей женщина увидеть не успела: ее хозяина арестовали за какое-то жульничество. Но уверяла, что к зельям дела эти отношения не имели.
   Рецепт бывшая служанка запомнила, раньше мечтала снова слетать на Небеса, но сперва не могла достать всё нужное, а потом и не до того стало.
   Нужное... не такие уж редкие травы она назвала, у монахов водились и большие редкости.
   Нээле в монастырскую кладовую проникнуть могла - к девушке привыкли и особо не глядели, куда она идет.
   "Я должна посмотреть, что видно сверху о нашем будущем", - думала она, пока, вздрагивая от каждого шороха, перерывала полки со склянками, горшочками и связанными в пучки корешками. Полагалась больше не на описания женщины, и уж точно не на знания свои, хоть и подучилась немного в монастыре, а на дар, о котором говорил Энори. Если, конечно, он не утерян... и если он был.
   Нужные травки и корешки поманили - словно золотистой росой спрыснули их, и руке тепло, когда мимо проводишь.
  
   На вкус отвар оказался довольно горьким, будто жуешь еловые почки и закусываешь ивовой корой. Девушка сомневалась, правильно ли сготовила зелье, но спрашивать беженку побоялась. Если что-то пойдет не так, сама Нээле и ответит, а у женщины дети.
   Выпить отвар залпом не получалось. Морщилась, прихлебывала, когда прибежал Муха. Что-то возбужденно заговорил, но очень уж громко, а в голове зазвенело. Нээле вяло отмахнулась - хорошо, иди, мол. Потом... Удивилась немного, когда мальчишка кинулся к ней обниматься, но решила назавтра его расспросить подробней, что все же случилось, а то очень хочется спать.
   Не заметила, как сомкнулись глаза.
  
  
   Перед ней снова было плато с травой. Никаких нефритовых деревьев - только поле и ветер. Среди травы стояли игрушки - сперва девушке показалось, что это виденные недавно чурбачки-куклы, но нет: на них были вырезаны знаки Опор. Да это они сами, грубо сделанные, но узнаваемые! Вот Бык с четырьмя рогами, вот Черепаха, стоящая на задних ногах... да, все пять Опор тут. И вроде не деревянные они, а глиняные - не успела как следует рассмотреть, послышался детский смех. Оглянулась - а никого, только ветер шевелит траву.
   - Ищи меня! - крикнул кто-то, но не ей.
   На плато дети играли в прятки: смеялись, бегали. Нээле не видела никого, только слышала голоса, и порой кто-то проносился мимо нее, почти касаясь.
   Она обернулась к Опорам, те по-прежнему стояли среди травы, но немного иначе, будто кто передвинул. Теперь нарушен был ровный круг, фигурка-Ахэрээну сдвинулась к центру, а Бык слегка завалился на бок.
   Снова кто-то пробежал, засмеялся. Стало немного жутко. Одна, трава, ветер - и невидимые дети... да дети ли?
   Нээле потянулась было, поправить фигурку, но не смогла шевельнуться.
  
  
   - Неизвестно, что было в чашке, - говорил пожилой монах, местный лекарь. - Неразумная дочь уничтожила все остатки растений, которые приготовила.
   - Возможно ли что-то сделать, ученый брат? - спрашивал помощник настоятеля.
   - Она спит второй день... ее душа далеко. Остается молиться и надеяться, что она захочет рассказать, что видела, и вернется.
   - Эта девушка всегда была странной, - помощник настоятеля глядел в окно, стоя у кровати Нээле, а пальцы привычно перебирали глиняные бусы на поясе. - Есть люди, которым Небеса не дают жить спокойно, как весна и осень велят перелетным птицам лететь.
   - И от брата Унно вестей никаких, - вздохнул лекарь. - Может, если проснется девушка, расскажет о нем...
   Перевел взгляд на лавку, на которой стояла чашка; запах горького зелья почти уже выветрился. А по лицу спящей неясно было, снится ли ей хоть что-то. Лицо белое-белое, и дыхание еле заметно.
   Поздно хватился служитель при хранилище трав; пока распутали, что к чему и кто кого видел...
  
  
   **
  
   Мохнатые лошадки, привыкшие к горным тропам, осторожно переставляли копыта, порой фыркали, вдыхая влажный туманный воздух. Вэй-Ши и его подручным, отважным в родных горах и в долине Трех Дочерей, тут было не по себе. Разумеется, у них и помимо Энори были проводники - двое неприметных мужчин, давно выдававшие себя за местных, но все равно - нехорошие это были горы, опасные. А сейчас, когда все таяло, пласты глины сползали по склонам, когда на свободу устремились горные речушки, вести отряд было просто безумием.
   Тем более что Энори их покинул - он-то говорил временно, только кто знает... Правда, он дал строжайшие наставления, как и куда направляться, несколько листов бумаги исчертил картами. Нарисованные с виду небрежно, они были удивительно точными; казалось невероятным, что память человека вмещает нужное количество шагов до каждой приметы.
   Энори велел идти как можно быстрее, расстояние, какое предстояло отряду проходить каждый день, он обсудил с командиром: если не миновать до разлива пару речушек, может быть плохо. Советы эти - о скорости, о направлении - порой противоречили словам других двух проводников
   Вэй-Ши слушался молодого перебежчика, к неудовольствие провожатых, которые чувствовали себя теперь лишними - а ведь годы жили, притворяясь своими, почти не надеялись, что Мэнго и впрямь решит послать отряд в Юсен. Про Сосновую тогда и не думали.
   Не только проводники испытывали недовольство: некоторые офицеры Вэй-Ши начинали роптать и не хотели ждать возвращения Энори. Сейчас, на расстоянии его влияние ослабело, а тяжкая дорога усилила недоверие.
   Все чаще глубокая черта перерезала лоб Вэй-Ши. Что лучше - соблюдать осторожность или понадеяться на внезапность и скорость? Отряд - не семейство землероек, не бестелесные духи ущелий. Старались не трогать жителей Юсен, вели себя тихо-тихо, но одну деревушку пришлось уничтожить. Наткнулись на лесорубов оттуда...
   Следопыты помогали отыскать возможных свидетелей, но смысла не было себя обманывать - скоро их всех обнаружат. К тому бы моменту дойти до крепости, будет уже все равно.
   - Он обещал вернуться к середине Луны, - говорил Ка-Ян; сам не знал, почему, но словам Энори верил.
   - А если и вправду - ловушка? - командир никогда не делился мыслями с ординарцем, но тревога развязала язык.
   - Сами ж говорите - толку-то от нее. Ну, прикончат всех нас, у Мэнго в Долине много солдат.
   Командир так вздохнул, что ординарцу стало ясно - тот не местных войск опасается. А того, что военачальник рухэй их просто использовал, теснимый к границам. Вот сейчас прознают про отряд Вэй-Ши, и устремятся к Юсен, а Мэнго с племянником опять отвоюют долину. И ту большую крепость захватят.
   Теперь и Ка-Ян загрустил. Просто драться с врагом, еще проще подозревать в предательстве чужаков, но вот когда свои жертвуют тобой ради победы... как-то не очень. Даже если бы сам с радостью согласился отдать жизнь, отвлекая внимание. Так ведь не спросили...
   - Слетал бы ты к нему, что ли, - бормотал, протягивая ястребу кусочки мяса на палочке, - Ты, верно, его бы смог разыскать... только ты ведь его не любишь. Нам бы до Сосновой добраться, победить там...
   ...А то бесславно сгинуть в этих туманных горах будет глупо. И песен не сложат...
  
  
   **
  
   Свадебный гадальщик был довольно молод, худ, как щепка и очень в себе уверен. Его пестрая одежда одновременно вызывала улыбку и пробуждала почтение.
   - Я буду рад возвестить о будущем счастье вашей семьи, господин, - он встряхнул маленьким деревянным бочонком, глухо загремели гадальные кости.
   Те времена, когда жениха и невесту подбирали по множеству знаков, уже миновали - во всяком случае среди знати. Куда больше имели значение имя рода, его доход и связи. Звезды и приметы кое-что могли подсказать, а на долю гаданий оставалась самая малость - предсвадебный ритуал.
   Рииши не помнил, чтобы хоть кому-то перед заключением брака было предсказано зло или хоть неурядицы. Наверное, и с его предыдущей невестой... впрочем, они не успели.
   - Мне не нужны твои услуги, - ответил он преувеличенно ровно.
   Гадальщик смутился. Он думал - это читалось по его острому сухому лицу - что кто-то уже опередил. Но как же могло так выйти? Ведь его звал распорядитель...
   - Ты думаешь, мы уже пригласили другого. Но нет, никого не надо. И товарищам своим передай, если захочешь...
   Пестрая фигурка побрела прочь от ворот.
   Возможно, родичи Майэрин будут против. Но раз все эти гадания неправдивы, зачем?
   Правдивые, откровенно говоря, он тоже слышать не хочет.
  
   Свадьбу сыграли тихо - даже без учета ползущих слухов, смерть отцов жениха и невесты, война - куда уж тут праздновать. И лица молодоженов трудно было назвать счастливыми, у невесты - задумчивое и немного испуганное, у жениха - чуть смущенное и слегка виноватое. Но многие отмечали, кто раньше видел Майэрин - эта серая уточка неожиданно выглядит почти хорошенькой. Красно-бело-золотое платье звенело подвесками, такие же, качаясь у висков и надо лбом, придавали блеск глазам.
   На третий день после свадьбы Рииши уехал в Срединную, пока без жены - все должны были подготовить к ее прибытию.
  
  
   Лайэнэ в эти дни написала несколько песен, будто все пережитое стремилось от нее оторваться и улететь. Пела, много играла, сидя в беседке среди рябин, алевших над оставшимися в тени островками снега. Пальцы мерзли, но почти не замечала этого. Думала - хоть бы остался в крепости с оружейниками, не отправился на войну. Еще думала - если бы полтора года назад она все же не поддалась чужим чарам...
   Наверное, поэты выбрали бы для него первый путь. Загореться страстью, оставить прежнюю, безбедную жизнь и выстроить новую... Он сильный, он бы сумел. Только вот был бы счастлив? А страсть... она могла и пройти.
   На втором пути у него будет достойная спутница, близкая по устоям и воспитанию, и прежнее положение. Они справятся с нависшей над Домами тенью. Скорее всего, со временем придет и любовь - не звезда, но свеча, а может и теплый очаг.
   Кто знает, что лучше...
   Только бы Небеса сохранили.
  
  
  
   Глава
  
  
   У вина в последнее время почему-то был отчетливый привкус крови, словно она поднималась из земли и пропитывала всё. Солнце над долиной Трех Дочерей снова садилось в длинные багряные облака. Бездействие казалось убийственным - а ведь и доклады выслушивал, и сам отдавал приказы. Что сталось бы, свались он полностью без сил?
   Рана оказалась тяжелее, чем вначале подумали. Но Тагари запретил об этом говорить - пусть солдаты думают, что царапина. Военные советы, хоть и короткие, собирал в своем шатре. Врачи заверяли в один голос: это лучший способ завершить то, что не удалось убийце.
   И верно - вскоре едва затянувшаяся рана открылась, спасибо хоть не прилюдно. И еще два дня он не мог приподняться с постели, и едва говорил, сил не хватало.
   Но мыслил ясно: в голове сама собой рисовалась карта, на которой пульсировали, наливались угрожающе-алым светом флажки. Это были опасные, уязвимые места в обороне Долины. Сказал - следите за Юсен, и ждите еще нападения на крепость Трех дочерей. Из-за слабости толком не смог объяснить, как выглядел рисунок, образованный флажками, и даже самые опытные офицеры усомнились - зачем Мэнго с племянником восточная горная цепь? И крепость вряд ли в опасности, после недавнего поражения конницы рухэй не сунутся.
   Это обманный маневр, сказал генерал. Мэнго очень хитрый и умный, опасно видеть в нем только наглого предводителя горных бандитов.
   Только это сумел сказать, и мир снова уплыл.
   Да, некстати открылась рана, и Тагари оказался не при делах, а захватчики, точно угадав время, ударили с запада полукольцом, войска Хинаи оттеснили к югу и востоку.
   Окружить крепость рухэй не смогли, но под предводительством У-Шена атаковали ее западное крыло. Теперь был вопрос времени, успеют их оттеснить оттуда или они прорвутся за стены, перережут всех защитников и тогда древняя твердыня, считай, сменила хозяина.
  
   ...В ночь, когда напали на крепость, генералу приснился странный сон. А может, это был бред из-за открывшейся раны? Будто вошла в его шатер женщина, никем не замеченная. Молодая, красивая, легко одетая - будто разгар лета, а не холодная весна. Села на сундук, расправила подол, розовый с черными пионами. Смотрела зло, и широко улыбалась. Чем-то она походила на Истэ, но жена предпочитала выглядеть дамой приятной, эта же - не старалась.
   - Ах, как бы я хотела тебя убить, - сказала она, - Но, раз уж тебя тогда не прирезали, вынуждена охранять - не хочу, чтобы он получил все, что пожелает. Думаешь, одним ударом все ограничилось? Тот, кто пытался подмешать тебе яд в питье, уже умер, больше пока никто не отважится. Будь осторожен, а я снова уйду... к своим, - она рассмеялась до того неприятно, что по коже Тагари побежал мороз.
   Больше он ничего не запомнил, а утром нашли мертвым одного из его слуг - и горло было разорвано, как у тех, других.
   Про сон он не рассказал никому - сам ни в чем не был уверен. И были заботы поважнее видений.
  
  
   **
  
  
   Как ручная хасса металась по клетке, так и Макори в Черностенной не находил себе места. Он уже знал о неудачном покушении. И отец, наверное, знал, и сделал выводы. Но ему сюда не напишет - письмо могут перехватить. Так что пусть бесится там, в богатом благополучном городе, в доме среди драгоценных занавесей и удушающих ароматов. Сюда его рука не дотянется.
   Но свобода... ее и здесь не было. Макори подчинялся командиру крепости. Немного здесь осталось солдат, и никто не верил уже, что враги ударят в спину еще раз - все войска там, в северной долине.
   А они все равно зачем-то сидят, выжидают.
   Где-то по дорогам и бездорожью, жидкой холодной грязи, идут отряды крепости Лаи Кен, чтобы помочь отцу захватить власть. После переворота старший сын, которому больше нет доверия, окажется лишним.
   Макори и сам не знал толком, что им двигало, когда подсылал убийцу к генералу. Ведь сомневался тогда, что присланный знак - истинный! Но не жалел о сделанном. По крайней мере, отец и брат теперь будут опасаться его.
   Одно только вызывало тоску-сожаление. Отец наверняка выместил гнев на хассе. Никогда не была ему нужна медово-золотая горная кошка, привезенная издалека... Мог бы, забрал бы с собой, но любимице не было места в крепости.
   Теперь наверняка ее нет в живых. Может, как раз в его покоях кровать застелили золотой шкурой?
   Что ж... время сведения счетов еще придет.
  
  
   **
  
   В малом зале Совета стоит полумрак; обычно Благословенный любит видеть лица своих доверенных ставленников, но сейчас ему безразлично, что они выражают.
   - Мы так потеряем север, - угрюмо говорит Яната, военный министр.
   - Нет, - тяжелые веки сами собой закрываются. Болит голова, и хочется спать.
   - Дом Таэна всегда был вам верен, и младший из братьев особенно - неужели с ними все кончено? - это Тома, министр финансов.
   - Да.
   После этого можно ничего и не говорить. Сановники слишком нетерпеливы, а его рождение в Золотом доме научило ждать. Пожалуй, больше, чем кого бы то ни было - у них никогда не было на кону целой страны.
   - Пусть сделают еще один шаг. Они получат послание... Яната, я согласен с тем человеком, которого вы предложили. Скоро будет приказ. Войска в Окаэре готовы? Прекрасно... А пока у Тагари есть время сложить полномочия... если он и вправду мне верен.
  
  
   **
  
   Первый день после череды пасмурных выдался солнечным, теплым. Словно весна спохватилась, решила наверстать упущенное. Никак невозможно было сидеть дома или гулять в огороженном садике, а возле пруда с мостиком... в общем, тоже нельзя. Мало ли кто там ходит.
   Минору умерла бы на месте, но больше не отпустила бы подопечную без охранника на прогулку верхом. Поэтому Сайэнн смирилась с присутствием слуги, тот молчал и держался на расстоянии, так, что они с Энори могли разговаривать свободно.
   Хотя для него-то охранник вряд ли хоть что-то значил.
   После выступления бродячих актеров виделись каждый день. Он сократил ее имя до "Сай", маленький лесной цветок. Так сразу и так просто, будто им обоим было не больше десяти лет... хотя ее и в десять уже учили быть маленькой барышней. Теперь же рядом с ней - воплощенная жизнь, даже не сметающая все барьеры - просто не замечающая их. Смешно... Минору уже думает про них невесть что, хоть пока и позволяет видеться; а Энори к ней прикоснулся только в день, когда помог выбраться из ручья и отвез домой. И не то чтобы Сайэнн большего не хотела, но не самой же делать шаги навстречу, она и так... Хотя на него только смотреть - и то счастье.
   И разговоры у них на редкость невинные, хоть и не совсем подобающие достойной молодой женщине; она даже не думала, что может с таким азартом спорить о чем-то. Ей вообще спорить не полагалось, только смеяться и щебетать.
   А слуги домашние наверняка болтают вовсю, но они ее не выдадут, они побоятся господина.
   Девушка глянула на яркое небо, защищая рукой глаза. Хорошо здесь, в горах, на воле; журчит вода, словно поет...
   Спутник был в трех шагах; даже если отвернуться, его присутствие ощущалось - как солнечное тепло.
   - Иди сюда! - позвал, склонившись над углублением в ручье: чаша, словно выложенная плоскими камнями. Девушка с любопытством глянула через его плечо.
   В воде носились маленькие темно-серебряные стрелки - мальки. Она немного знала про рыбу от отца. Верно, икринки отложены осенью, перезимовали в пруду, а сейчас вместе с ручьем устремились вниз.
   Не удержалась, присела, опустила палец, пытаясь тронуть крохотную рыбку; не удалось, мальки рассыпались в стороны. А вода была совсем не такой холодной, как недавно, поймав Сайэнн в ловушку. Правда, до той речушки они сейчас не доехали...
   Энори обернулся и с улыбкой посмотрел на спутницу.
   - Здесь им трудно будет вырасти большими, придется плыть вниз, - метнув лукавый взгляд, теперь и он опустил руку в лужицу - серебряные стрелки снова метнулись врассыпную. Но он поднял ладонь - на ней лежала рыбка.
   - Отпусти, - попросила девушка, и он тут же повиновался.
   Вот так во всем будто бы для нее. Видимость только, но в эту видимость веришь, как если бы умирающий от жажды встретил мираж-озеро, и напился из него, и нашел силы продолжить путь.
   Не хочу быть, как мальки в луже, думала Сайэнн, пока поднималась, расправляла накидку. Им некуда плыть... а эти спасутся, если успеют, пока летом не пересохнет ручей.
   - Пора, госпожа, - охранник приблизился - от валуна, что ли, отлепился? - и Сайэнн будто очнулась. - Мне велено привезти вас не позднее...
   - Едем.
   Не хочу возвращаться, думала девушка. Там снова запоры и стены, пусть и незримые, снова быть готовой в любой момент играть роль благодарной беспечной дурочки. А сейчас поворот, и охранник ненадолго выпустит их из виду, и можно еще немного побыть наедине. Ведь кто знает, когда кончится терпение Минору?
   Охранник отстал - отчего-то замешкался, а спутник, словно прочитав ее мысли, оказался рядом, совсем рядом, и...
   Малька она попросила отпустить, а вот ее - напротив, лучше бы никогда не надо.
  
  
   Минору была не суровой - встревоженной, и в этот вечер, и на следующий день. Бродила по дому, переставляя разные мелочи - совсем на нее не похоже.
   - Вы отказались уже от двух настоятельных просьб приехать.
   - И что же? Здесь мне лучше. Уверена, он поймет.
   - Госпожа, все это плохо кончится.
   - Что ты такое говоришь, - глаза Сайэнн блестели. - В конце концов, могу я позволить себе небольшое развлечение.
   - Я на все смотрела сквозь пальцы. Как вы попираете всяческое уважение к господину Таниера. Но честно ответьте себе - для вас этот человек все еще маленькая прихоть, недолгое приключение? Вам простилась бы даже неверность. Но что вы будете делать с глубоким чувством?
   - Ты начинаешь меня раздражать. Разве кто-то просил тебя об этой заботе?
   - Ваша мать. И моя искренняя привязанность к вам. Вы готовы перечеркнуть всю свою жизнь?
   - Да, готова. Ты это хотела услышать?
   - А он этого хочет? Что ему нужно от вас, помимо красивой оболочки?
   - Мужчины, которых в женщине интересует только тело, иначе себя ведут.
   - Так что же его интересует? Ваша душа, которую он бросает в водоворот?
   - Тебе не понять. Это первый человек, который... - она запнулась. Ну как объяснить? - Он с интересом слушает, что я говорю, и не усмехается снисходительно, видя лишь ту самую "красивую оболочку"! Говорит со мной, как с равным, без скидок на "она женщина, она не поймет, а я знаю лучше, что нужно ей". А, и это не всё. Я рядом с ним живу, понимаешь? Я порой... как будто и не было этих двух лет, и у меня еще все впереди.
   Слова эти Минору не успокоили.
   Служанка - будто по ногам ее ударили - бросилась на пол, ухватилась за юбку Сайэнн.
   - Госпожа, поезжайте в крепость. Все забудется...
   - Забудется? Ведь меня с детства растили как товар, и сбыли подходящему человеку.
   - Отец устраивал ваше будущее...
   - Прекрасное будущее! Нет, я не протестовала, потому что не знала, что можно как-то иначе. Я даже была почти благодарна. Но меня никто никогда не спрашивал, чего я хочу на самом деле, если, конечно, не считать платьев и украшений - их у меня полно!
   - И чего же вы хотите?
   - Счастья, чего же еще.
   - Он вам сумеет - и главное пожелает его дать?
   - Я не знаю... но это уже неважно.
   - Думаете, он в вас влюблен?
   - Я же не полная дура.
   - А если однажды - или даже вскоре - он просто уедет, может, и не простившись?
   - Я буду с радостью вспоминать, что он был.
  
  
   Не думала, что можно так быстро начать доверять человеку, будто они выросли вместе, или вдвоем прошли через трудные испытания. Может, просто устала одна... хотя ее-то одной никто не навал бы.
   В юности - да и порой здесь, в горах - мечтала не о таком, как он: ей рисовался кто-то сильнее, значительней, богаче. Что ж, значительность и богатство были у командира Сосновой. Он даже был на свой лад недурен. Сайэнн думала, соглашаясь, что этого хватит...
   Но Энори - как и сказала служанке - казался ей самой жизнью.
  
  
   Минору умела писать. Она вообще много чего умела, но сейчас не могла самого важного - уберечь собственную воспитанницу. Сайэнн была упрямой, но упрямство это всегда казалось сродни утренней росе - есть, а через четверть часа уже высохла. Но сейчас молодая хозяйка уперлась всерьез, и как помешать ей?
   Запирать ее служанка права не имела, да и не сделать бы хуже. А потакать - навлечь на всех них беду.
   Вздыхая, она выводила кистью довольно ровные знаки - почерк, достойный дочки какого-нибудь состоятельного торговца. И слова ложились гладко, не зря всю ночь обдумывала их.
   ...Госпожа приболела, но не хочет тревожить известием. Только она сильно скучает, вся извелась, да и лучше ей быть рядом с любящим человеком. Поэтому недостойная служанка берет на себя смелость уведомить...
   - Скачи, - женщина передала письмо охраннику Сайэнн. - Передашь в собственные руки господину. - Только попробуй замешкаться!
   На небе еще висели звезды, по-утреннему блеклые. После полудня должны явиться провожатые. Доставят упрямицу в крепость со всем почетом. А там уж никаких похождений.
  
  
   Минору немного не рассчитала - посланцы прибыли ближе к вечеру, когда солнце уже постепенно тускнело. С собой у них были носилки: раз приболела молодая госпожа, не верхом же ей скакать по горам.
   Сайэнн при виде их ощутила такой ужас, словно ее собирались заживо замуровать в крепостной стене. Сбежать теперь точно не выйдет, и не уговорить задержаться. Мелькнула даже мысль умереть, но она была мимолетной - не до смерти сейчас, когда только поняла, что значит дышать полной грудью.
   Проще сбежать из крепости.
   Если он... если не покинет село, пока здесь не будет Сайэнн. Вот тогда и придет пора думать, что дальше.
   С обреченной решимостью она начала собираться. В Сосновой у нее было все нужное и даже много сверх того, но ей доставляло удовольствие перевозить с собой некоторые вещи. А теперь - когда еще выпустят.
   Так и думала - "выпустят", словно узницу, а не любимицу, которой позволено почти всё. Почти, самого-то главного не получить.
   На Минору не рассердилась: что с нее взять, если женщина выбрала служить другому человеку, а не своей подопечной. Жаль, что больше нельзя на нее полагаться, и только.
   Отдавала распоряжения. И это платье велела взять... и эту шкатулку... и вон ту книгу не забудьте, самое время ее перечитывать. Бродила по дому, пока старший над провожатыми вежливо не намекнул - солнце все ниже, а им велено доставить госпожу до ночи. Тогда поняла, что бессмысленно тянет время.
   - Едем, - вздохнула, и вышла во двор, к носилкам.
  
   Солнце касалось крыш, наливалось оранжевым. Нет, до темноты не успеть. Хорошо бы на горной дороге напали разбойники...
   Чушь это все. Приедут ночью, как ни в чем не бывало. Будут гореть факелы, а не фонари, как здесь, караульные распахнут тяжелые ворота...
  
  
   Деревянный короб, обитый изнутри мягким. Шкатулка для драгоценности... Недаром так полюбила ездить верхом, вещи этого не умеют. Завозилась, устраиваясь, расправила платье.
   Что-то виднелось из-под сиденья - свернутый кусок полотна, завязанный черной тесьмой. Сайэнн подняла, развернула его, на колени упал лист бумаги.
   Странно написано, прихотливо-неровно, но ей было уже все равно, хоть бы он и вовсе не был обучен грамоте.
   Другие не знали, что он не зовет ее полным именем. Значит, не подделка в утешение. А как подбросил... неважно.
   Не тревожься, говорилось в письме. Я знаю, что тебя забирают в крепость. Так лучше, поверь. В Сосновой увидимся.
  
  
  
   Глава
  
  
   Сэйэ всегда представлялось, что война это черное и серое. Но в реальности все вокруг оказалось очень пестрым, от постоянной сумятицы разно одетых людей в проулках до многоцветья флажков на поле битвы, алой крови и неожиданно очень синего неба. Серый и черный тоже были, конечно - грязь, столбы дыма; и цвет крыла горлицы - там, где дым растворялся в небе.
   Впервые Сэйэ просто смотрела на разные оттенки мира вокруг, воспринимая их как есть. Цвет костюма, грима и декораций скажут за себя сами - плохому актеру этого хватит, чтобы создать персонажа, и Сэйэ, как всех детей подмостков, тоже учили этой премудрости; но реальности было наплевать на то, что там себе придумали люди. Хотя все это тоже было одним большим представлением - как для небожителей, так для потомков.
   Все было разным, хоть одинаково тягостным. Даже на одной из площадей, куда клали раненых под наспех сооруженные навесы, человеческая боль и усталость были несхожи между собой.
   И всегда толчея - за крепостные стены, похоже, сбежались люди со всей провинции. И голоса, голоса, голоса... Высокие, низкие, грубые, жалобные - внутри пчелиного улья, наверное, много тише.
   Спектакли они показывали по-прежнему, словно и не бродили чужие войска под самыми стенами, то отдаляясь под натиском солдат Хинаи, то приближаясь. Только теперь не пьесы представляли, а короткие сценки - у раненых особо не было сил смотреть, а у защитников - времени. Но смех оказался нужен и тут, даже больше, чем в мирное время.
   Потом рухэй отогнали к самому краю долины, и казалось - победа близка. А потом темные фигуры в шлемах, украшенных полосками меха, оказались под самыми стенами и ударили, и тут уже стало не до актерских талантов. Теперь все подопечные госпожи Акэйин помогали чем могли, как и другие женщины, вместе со всеми уповая, что западная стена выстоит до тех пор, пока чужаков не разобьют или хоть не отгонят снова. Но подмога все медлила - доносились тревожные слухи каких-то обманных маневрах, а то и вовсе измене. Шептались даже, что убит генерал Таэна.
   - Если и правда, нам это сейчас без разницы, - говорила Акэйин, разрезая на длинные полосы старые занавеси: пойдут на повязки. - Жив, убит, ранен... и так, и так Три дочери могут и пасть, и устоять.
   Она в эти дни приблизила к себе Сэйэ, которую прежде строго держала в узде. Раньше бы это и польстило молодой актрисе, и вызвало законное удовлетворение - наконец-то! - но сейчас благосклонность хозяйки труппы означала лишь больше работы. И возню с девицами вроде Тиан, которая норовила хлопнуться в обморок. Спасибо хоть не все оказались такими неженками.
   И трусихами: боялись не только головорезов под стенами, но и таинственную нечисть, а то и демона, который по ночам то ли пьет кровь, то ли разрывает тела на куски. Эту тварь не удержат и стены, так поговаривали.
   Командир Ирувата велел обходиться по всей строгости с теми, кто распускал подобные слухи. Но не Тиан же выдавать, и не других дур!
   Сэйэ пару раз удалось увидеть его - один раз совсем издалека, и она мало что разобрала, только очень высокий рост, темный доспех, который все же не до конца скрывал худобу, и волосы с заметной издалека проседью - он был без шлема. В другой раз видела его на стене, снизу, шагах в пятидесяти всего - он о чем-то говорил с офицерами меньшего ранга. Странно было - от этого не слишком выразительного, худого как жердь, немолодого уже человека во многом зависит судьба тысяч людей, собравшихся в крепости. На подмостках ему бы придали значительности...
  
  
   Давно уже не удавалось отдохнуть в одиночестве, даже спали теперь в сарайчике на той же площади, где помогали раненым - идти до своего дома было далеко, да и небезопасно. И держаться лучше всем вместе, если вдруг чужаков не сдержит стена.
   Разрезали на бинты старые тряпки, принесенные местными женщинами. Стирали использованные - в холодной воде от этого было немного толку.
   Руки Сэйэ много дней как потеряли ухоженный вид, были они в мозолях и ссадинах. А сейчас сорвалось полотно, содрало едва начавшую подживать кожицу на пальце. Девушка зашипела, но сдержала крепкое слово, потянулась за мазью. Эх, руки, которыми так гордилась, лучше, чем у иной барышни из богатого дома... Толку в этом теперь немного, но все-таки жаль. А где-то в шкатулке еще лежит пара дорогих колец, не все продала, покупая по совсем уже заоблачным ценам пищу и краску...
   Эх, а совсем недавно...
   Ветерок пронесся над площадью, заглянул в уголок сараюшки, где занимались бинтами. Хороший такой ветерок, с запахом травы, а не крови: наверное, с небес прилетел, вокруг не осталось свежих весенних лугов. И этого стало куда жальче, нежели рук и краски.
   Не знала, каким странным стало ее лицо - хмурое, напряженное, злое - волчица голодная! - а взгляд неожиданно мягким, тихо-печальным.
   - Ты любила кого-нибудь? - спросила наставница.
   Вопрос был внезапным, странным и неуместным одновременно. Вероятно, поэтому Сэйэ честно ответила:
   - Почти. Мальчика с флейтой, который заглядывал к нам, когда я была еще ученицей.
   - Помню его... Лет пятнадцать ему сравнялось тогда, а тебе...
   - Всяко меньше, чем сейчас, - Сэйэ дернула уголком рта. - Только ведь всех не он занимает, верно? И вас, госпожа Акэйин.
   - Ну, насчет Энори я была спокойна, - ответила женщина. - Хотя поначалу боялась, да. Не хотелось бы лишиться лучшей актрисы.
   - Лучшей? Это когда вы меня хвалили?
   - А зачем? Чтобы нос задрала? Это сейчас можно, - женщина огляделась.
   - Потому что мы все умрем?
   - Да если и выживем, голова у тебя уже заработала. Хоть и характерец... скверный на редкость. Но это тоже на пользу, одной лаской девиц не построишь.
   Сэйэ перестала ее понимать, только молча смотрела. Акэйин же усмехнулась, подстегнула словами:
   - Чего застыла? Руками, руками шевели!
  
  
   **
  
  
   Звуки довольно чистые, но равнодушные. Юная флейтистка старается, и у нее такие черные живые глаза, но мелодия сама по себе, она скучает; мечтает, обернувшись змейкой, шмыгнуть под камень и там поспать вволю.
   А учитель стоит рядом, кивает, доволен...
   Лайэнэ учили куда строже. За такое исполнение она бы давно получила по пальцам, и неважно, что очень старается.
   Тяжко было на душе, и что делать, неясно. А здесь... когда-то ее наставляли, говорили, что делать, и, хоть не баловали, поддерживали в трудностях.
   Вот и пришла.
   Каменная белая изгородь, фонарики в узорном обрамлении, резные ворота, через которые так любят подглядывать городские бездельники. Место, где из обычных неуклюжих девочек делают облачных фей. Самые земные, мало пригодные для того, чтобы скользить по облакам и превращаться в цветы и ветер, остаются обычными женщинами. А судьба обычной женщины... Кому как повезет, если коротко. Но чаще - не повезет. Прочие порой вдохновляют поэтов, пусть даже местного пошиба и за неизменной чашкой вина...
  
   Сейчас, утром, фонарики не горели. Лайэнэ привратник впустил с поклоном; во дворе, просторном, вымощенном каменными плитами, находились всего несколько девочек, и еще несколько - в садике сбоку. Остальные либо слушали урок в комнатах, либо занимались своей одеждой и разными мелочами.
   Ученицы носят белое с нежными оттенками голубого, розового и желтого. Они еще не умеют скользить, как солнечные лучи, они жизнерадостно бегают, получая за это взбучку от наставниц.
   Ее самой близкой наставницы тут уже не было - немолодая, она доживала век где-то в соседнем округе, вместе с подругой купив там маленький дом. Другие еще были на месте: одни улыбались Лайэнэ, гордились ей, другие хмурились - считали, что она чересчур вознеслась и забыла их.
   Это было обидно - молодая женщина действительно редко появлялась в школе, он никогда не отказывалась помочь, и давала уроки некоторым способным девочкам, и даже вызволяла однажды из лап судейских девушку, обвиненную в краже и попытке опоить клиента.
  
   Вот, пришла...
   Все приготовленные слова вылетели из головы, остались одни заученные приветствия.
   Ее встретили радостно. Попросили показать ученицам свое мастерство - сослалась на занятость: урок не проводят второпях. Сидела в комнате хозяйки школы, пила легкое вино, закусывала тонким слоеным тестом, похожим на розовые лепестки.
   И снова слов не было, не спросить совета, не рассказать о том, как смутно и сумрачно на душе. Кого это интересует?
   Поднялась, с разрешения главной наставницы прогулялась по школе; в классы заглядывала, стены которых украшали знакомые с детства картины. Все неизменно, все можно найти в собственной памяти; чего же она хотела еще?
   Девочки, как всегда, смотрели с восторгом; девушки постарше с ревностью. "Скоро придет мое время", читалось в глазах каждой из них. И ведь правда, придет. Сейчас им примерно пятнадцать... еще через пять лет у некоторых из них будет успех и достаток, но не у всех, к сожалению. И те, что сейчас первые и верят в благосклонность Небес, иногда ошибаются.
   Будто дымка на миг заволокла взгляд - когда-то у Лайэнэ была соученица, черный алмаз, ласковая песня. Теперь, верно, она бы ярче всех сияла в городе, да что там, во всей провинции. Но... пепел ее развеян рад рекой вблизи Срединной. Влюбилась - ах, как долго Лайэнэ судьба хранила от подобного! - и, зная, что не сможет быть вместе, решила хоть ребенка оставить. Но умерла при родах. Ей было семнадцать...
  
   Визит ничего не дал. Зря пыталась искать опору в прошлом. Даже самым близким наставницам открыться бы не смогла, да и что открывать? А утешать ее они тут не нанимались, Лайэнэ одна из них, а не посетитель.
   Девочка в беседке возле ворот играла по-прежнему, теперь она была одна. Интересно, ее оставили упражняться - или она хочет сама? Лайэнэ подошла, постояла рядом. Потом подхватила стоящую в нише вазу с бессмертниками, поставила перед юной музыкантшей:
   - Попробуй представить, что через флейту идет тепло или холод. Что ты можешь согреть эти цветы или заморозить. Или даже оживить...
  
  
   Был почти полдень, когда вернулась домой - время яркое, полное сил; но Лайэнэ казалось - прошло много часов, и устала, будто кожаными мешками носила воду. Вошла в калитку грустная и задумчивая, такая же прошла коридорами, и холодок в комнате отметила лишь краем сознания. Потом заметила наконец: ее уже поджидал гость; и задумчивость, и грусть слетели мигом, в сердце впились тонкие острые льдинки.
   - Давно тебя не было...
   Энори обернулся, блеснув короткой улыбкой: рассматривал сухой букет на подставке.
   - Наконец-то! Я заждался, и пришлось прятаться от служанок.
   Скользнул к ней, как ни в чем не бывало, поцеловал мимоходом и устроился на своем любимом месте, на кушетке возле окна. Приоткрытого, разумеется.
   Не изменился, только одет иначе: теперь совсем непонятно, к какому рангу и роду занятий его отнести. И те же цвета, он, верно, уже не в состоянии выбрать другие, хоть никому теперь не важно, что он носит. Темные ветви деревьев, клочья тумана, серый снег последнего зимнего месяца.
   Капюшон оторочен мехом серебристо-черной лисы, но дорожная куртка распахнута, и под ней только рубашка из тонкого полотна: наконец миновали холодные дни. Ему, наверное, и куртка эта была сейчас не нужна, он-то холода никогда не боялся.
   Зачем он пришел?!
   Знает... или не знает? И если да, то о чем...
   Краем глаза отметила - будто мелькнула фигурка мальчика. Ну уж нет, не затем охраняла, чтобы отдать!
   Ощутила тяжесть в ногах. Села на стул напротив Энори, как часто бывало, и только потом поняла, что сделала. Привычка не исчезает, что бы ни думала про него. Спрашивать, с чем пожаловал, было бессмысленно, но он и не дал ей такой возможности, говорил быстро, будто стосковавшись по собеседнику:
   - Какие же все-таки беспокойные люди! Я и не думал, связываясь с ними, что мне так скоро захочется убежать от них в глушь...
   - Что ж не сделал этого раньше? - а ее голос словно ватой обернут, подивилась, как чуждо звучит.
   - Раньше все было куда тише. И у меня был дом, где я мог отдыхать. Вы посмотрите со стороны, в чем живете! Это помесь речного потока и ямы со змеями...
   - Но сейчас ты отнюдь не в глуши, что же мешает?
   - Неважно...
   Гость приподнялся, потянулся было к ее руке; Лайэнэ качнулась назад вместе со стулом, чудом не упав, так не хотелось, чтоб коснулся не только руки - хоть краешка платья.
   - Чем я обязана новой встрече?
   - Трудно сказать, - откликнулся, будто жалуясь, снова устроился на кушетке, будто и не было короткого бесполезного жеста: Отвечу - соскучился по твоей красоте, это будет тебе лестно слышать, но к себе все равно не подпустишь. Скажу - со злым умыслом, разговора и вовсе не выйдет. Что там еще... или мне хочется новостей?
   - Почему бы тебе в самом деле не уйти куда-нибудь в глушь! - воскликнула она.
   - И питаться там душами дровосеков? Или - на север, к границе? - Энори рассмеялся, тоном передразнивая ее возглас; Лайэнэ похолодела. Ведь сама помогала Лиани скорее добраться на север! Знает и это?
   Но он не упомянул о той зимней погоне, если и впрямь знал об участии молодой женщины:
   - Я бы сказал, что вся Хинаи моя, но границы придумали люди. Земле все равно, как ее называют. Все же, чем дальше я от родных гор, тем меньше у меня сил. Жить в человеческом обличье... например, у моря я не смогу. Буду летать черной птицей - и превращаться только чтобы убивать.
   За его плечом на стене висела картина - лодочка на волне. Вспомнила: он любил море. Но там свой свет и своя тьма; может быть, далекие родичи Энори превращаются в белых чаек?
   Пока говорил, присматривалась, позабыв про собственные ощущения от его нынешней близости. Выглядел он... неожиданно. И одежда тут ни при чем. Всяким видела Энори, и безупречно-изысканным, и в небрежно-домашнем виде, но впервые таким, словно вовсе не знает, каким ему быть. Если прежнее можно было сравнить с прихотливой мелодией, то сейчас он будто не решил, что же играть - более того, даже не мог понять, за какой инструмент взяться. Так бывает, когда людям сильно не по себе, но они не желают этого показать... и не получается.
   Полно, уж он-то прикинется кем угодно.
   - А у вас тут весело, хоть и война, и смерти, - сказал он, и пояснил, заметив ее удивление: - Я говорю о союзе Домов Нара и Аэмара. Хоть на этот раз бедняге удалось заполучить невесту. Поэтому так и торопился со свадьбой? Но его, я слышал, сразу услали из города... ладно хоть пару ночей успел провести с женой.
   Молодая женщина похолодела. Сейчас не смогла бы отшатнуться, захоти он ее обнять, а не только мимолетно коснуться. Тишина повисла, гнетущая и ледяная. Энори нарушил ее:
   - Не молчи. Как же долг хозяйки?
   - Как ты поступишь с... с ними?
   Если он скажет прямо, это будет правдой...
   - Мне все равно, - сказал он. - Сейчас не до них. Да и после.
   - Но ты... так хотел зла семье Нара... И девушку когда-то обещали тебе.
   - И что мне с ней делать сейчас? Пусть эта серая мышка живет, как хочет, она была полезна когда-то. А Рииши... он поступил умно, теперь его бывшие враги на какое-то время станут союзниками. Неглупые люди всегда были мне интересны. В нем я ошибся - правильность не отменяет умения думать. А может, просто жизнь научила...
   Он сейчас говорил чуть протяжно, будто лениво, опустив ресницы, и Лайэнэ много бы дала, чтобы узнать, прячут они холод или огонь. Или же пустоту - может ему и вправду уже безразлично.
   Это, но не другое.
   И... прямо он не ответил. Значит, и эти двое в опасности.
  
   На воротнике Энори что-то блеснуло; Лайэнэ заметила серебряную застежку. Даже сейчас не мог себе изменить, хотя для его простой одежды больше подошла бы медь или бронза. А вот форма была не из тех, что любил, да и скорее женская - круглый цветок. Вспомнила, как похожей давно, в юности сильно наколола себе палец и неделю не могла играть. Небо, какая чушь лезет в голову, хотя рядом такое... существо.
   Но, раз вспомнила про игру... какую он затеял на сей раз? Лицо его меняется с каждым мигом - будто бросает то в жар, то в холод; только ведь он пришел с какой-то целью! Неужто просто ради нее?
   Слишком самонадеянно думать так.
   Или все же? Не хочет оставлять ей иллюзию, что ему можно отказать, и это будет покорно принято? Но он не пытается хоть как-то намекнуть на желание близости, если не считать того жеста с рукой...
   - Зачем ты пришел? - повторила настойчиво.
   В конце концов, порой прямые вопросы - самые лучшие.
   - Тебе будет легче, если я уйду? Но тогда ведь начнешь метаться, гадать, не затеял ли я какую-нибудь очередную гадость бедным людям, - засмеялся гость.
   Вот и весь толк от прямых вопросов.
   - А ведь пока меня любили, вам жилось хорошо, - сказал Энори неожиданно резко, будто колючий ветер ворвался в приоткрытое окно, совсем распахнув ставни.
   - Это не так даже со мной. Что говорить о тех, кто, по несчастью, был близок перешедшим тебе дорогу...
   - Ты не знаешь, о чем говоришь.
   - Уж я-то знаю лучше других. Но я не удивлена - так многие поступают, тут ты совсем человек. И с женщинами... пока они угождают, ими довольны.
   - Если бы ты в свое время не полезла, куда не надо...
   - ...ты бы здесь не сидел, верно? Покорив очередную красотку, можно заняться следующей...
   - Не ревнуй, мне не интересны такие победы. И то, чего обычно хотят от красоток. Пусть я и совсем не то же, что трава, вода, ветер, у меня больше общего с ними, чем с людьми.
   Лайэнэ коротко вздохнула, самую малость чувствуя себя в очередной раз обманутой: не поняла, не догадалась.
   - Просто представь, что я - волна или ветер, или огонь. Вода так же обнимет твое тело. Огонь так же не оставит тебя равнодушной. Но им... нет дела до страстей человеческих.
   - Если огонь охватит все существо, человек погибнет, - тихо сказала хозяйка дома.
   Энори только плечами пожал.
   - Сжигаете себя вы, без нашей помощи. За этим порой интересно смотреть. Нам бы такое в голову не пришло.
   - Нам? Ты знаешь много себе подобных?
   - Иногда я встречал их следы. Давние... Но свежих мне и не надо.
   - Других таких сейчас в провинции нет?
   - Таких - нет, - он рассмеялся, откидывая со лба упавшие волосы. - Но, как бы сказали вы, есть мои братья и сестры... ищите. Если вам мало войны.
   Лайэнэ слушала, и картины возникали в ее голове: недобрая, пульсирующая сила, похожая на звезду, чужая всему, болезненное порождение мира. Через этот злой сгусток проходил дождь, сквозил ветер, травы стонали испуганно, но росли там, где он был - а черная звезда то замирала, то принималась двигаться, и непонятно, по каким законам она избирала путь.
   А ему... казалось, он испытывает потребность говорить, все равно что. У молодой женщины мелькнула мысль - вот разоткровенничается сейчас, а потом решит не оставить свидетеля этой словоохотливости. Немного передвинула стул, чтобы сидеть возле стола. Нашарила ручку ящичка в столе, отодвинула его слегка, вытащила длинную острую шпильку. Не его, упаси Небо - она и не успеет, да и не сможет. Себя, если поймет, что вот он, конец.
   - Я вижу, - сказал он, глядя не на хозяйку - на незажженную лампу.
   - Я все думала - ведь такие, как ты, должны бояться огня, - сказала Лайэнэ, шпильку не убирая. Знает? Пусть!
   - Вот уж чушь несусветная! - от возмущения он даже вскинулся. - Зажги огонь ночью в горах или степи - и тори-ай или мстительный призрак не тронет тебя, но кто-то из нас может придти, привлеченный пламенем. Мы не умеем только разводить огонь, он умирает у нас в руках.
   Голос неожиданно дрогнул; кажется, еще немного, и сорвался бы, но прозвучал только короткий смешок, совсем неестественный. Что она там гадала, может ли такое случиться, что ее страшному гостю не по себе?
   Не по себе - это мягко сказано, он был как натянутая струна, впервые видела его таким. Жизнь бы поставила в споре, что нет, не играет сейчас. Будь кто другой, постаралась бы доискаться до причин, успокоить. Но за ним только с недоумением наблюдала.
   У него-то нет человеческих страстей? Ну, как понимать...
  
   Доводилось по-разному - и готова была вцепиться ему в лицо в том летнем саду, и дрожала от страха, узнав, кто он, и отвечала холодно и высокомерно... Сейчас не понимала ничего, только сердце толкалось из-под ребер гулко и тяжело: что-то случилось... или скоро случится.
   Готова была перечеркнуть всё, в прошлый раз сказанное, удержать - но он не за этим пришел. А за чем?! Рассказать ей о Забирающих души? Через третьи руки поздравить Рииши со свадьбой?
   В глаза ему смотреть опасалась, разглядывала лису на воротнике. А он вдруг стянул куртку, бросил ее на пол:
   - Так уставилась... забирай, если нравится! - и будто его ветром вынесло за дверь.
   Лайэнэ побежала следом, но разве ветер догонишь. Вернулась, присела возле брошенной вещи, тронула пушистый мех. Прекрасно. Ну хоть не белые цветы... теперь серебристо-черные лисы.
   И что это было?
   Ах, да... на сей раз испугаться так и не успела. Не странного этого поведения, а его самого. Теперь уже смысла нет.
  
  
   **
  
   Ветер, ветви качаются, души никогда не виденных предков возмущены тем, как она общается с такой страшной нечистью
   А перед ними не оправдаешься
   Ночью пришел вестник, торопился - она была дома, ворочалась в постели, не находя себе места, и аж подскочила, когда служанка ее тихо окликнула. Сперва рассердилась на этого своего человека - зачем так прямо явился? опасно, вдруг проследят. Но известие важное, из Лощины.
   Мальчик, похоже, получил некое послание, или сумел с кем-то встретиться, говорил вестник. Неизвестно все остальное. Но Тайрену очень-очень взволнован. Что бы то ни случилось, было это вроде бы прошлой ночью, если можно судить. Нет, хуже ему не стало. Только не мог успокоиться с рассвета и сильно за полдень... тогда гонец поспешил сообщить.
   - Сейчас заполночь, отчего же так долго! - в сердцах сказала Лайэнэ, чувствуя, как руки и ноги дрожат. - На закате запирают ворота!
   - Так я же... спешил, ног не жалея, пешком-то не один час, - растерялся вестник, привыкший к наградам, а не к порицаниям, - А потом отдыхать пришлось, а ведь вам, госпожа, все равно никого ночью из города не послать.
   - Никого...
   В самом деле, что она бы сумела, приди он раньше?
   Но встреча и вправду была, и дорого бы заплатила, чтобы узнать, о чем говорилось на ней. Ясно ведь, с кем. Только ведь не один мальчик не находил себе места. Тот, другой, тоже.
  
  
   **
  
  
   С того дня, как Лайэнэ преступила порог дома Кэраи, он поручил приглядывать за ней - что делает, с кем видится. Красивая женщина всегда угроза, женщина опытная тем более.
   Шпионы выполняли свою работу, а она как ни в чем не бывало появлялась в этих стенах, всегда нарядная, по-весеннему светлая, и обсуждала с ним дела города и провинции, пусть в малой мере - сколько ему было надо от такой соратницы, - но умно и обстоятельно.
   Постепенно стал ловить себя на том, что знает как-то слишком уж много, слишком пристальное внимание проявил к ее жизни. Будто в окно подглядывает...
   Кто приходил к ней, в какие дома ходит она - почти все это не имело ни малейшего отношения к возможному заговору. А доносили не только об этом - каждый день мог проследить с точностью до четверти часа; даже когда в одиночку бродила по саду или по рынку, за ней следовал тайный свидетель.
   Постоянным покровителем она так и не обзавелась, из поклонников ни с кем не сближалась больше других. Охотней всего принимала приглашения на общие праздники, а не личные.
   Думал, что узнал о Лайэнэ все, уже хотел уменьшить слежку, как вдруг громом с ясного неба прозвучало известие о ее собственной слежке за наследником Дома Таэна. Хорошо устроила, умно - за себя не слишком-то беспокоилась, тут же надежно скрыла свой интерес, не сразу шпионы прознали, что за торговцы амулетами или просящие милости бедняки к ней приходят
   Обвела вокруг пальца, несмотря на запрет.
   Неожиданно это возмутило его до глубины души, больше, чем возможная игра на два Дома, чем заговор - он сам удивился такому сильному чувству. И чувство это, видно, было написано у него на лице - с предупреждающим стуком заглянувший слуга чуть не уронил челюсть, и повинуясь взмаху руки, сбежал, пятясь.
   Было это именно возмущением, а не яростью - не примерно наказать нахалку хотелось, а, позабыв про их возраст и положение, сгрести за шиворот и высказать все, что о ней думает, и как она посмела...
   К счастью, их дома находились от друга так далеко, что шансов это исполнить у него не было.
   Залпом выпил чашу вина, надеясь, что хмельное зелье вернет душевное равновесие. Но нет: еще в юности, только приехав в Столицу, ходил по веселым пирушкам, и даже тогда не умел таким немудреным способом прогонять неприятные мысли.
   Глянул на небо - солнце едва пересекло полуденную черту, она может еще спать, проведя сегодняшнюю ночь с... Ах, да, сегодня было женское сборище, несколько учениц достигли полного звания. Вряд ли участницы праздника напились там или чересчур утомились. Хотя Лайэнэ в любом случае могла еще спать.
   Не все ли ему равно?
   Велел привести ее сразу, хоть бы она была в ночном одеянии. Наряд женщины - это ее доспех. К тому же, пока прихорашивается, успеет обдумать, что говорить.
   Уже отдав приказ, пожалел о нем - слишком живо представил, как всему городу известную красавицу заворачивают в одеяло и пихают в носилки, а из свертка свисают длинные неуложенные волосы.
  
  
   Волосы она все-таки уложить успела, как и одеться, но все-таки была в домашнем - любимом голубом, сейчас бледном, почти без узора, и нижнее платье из тонкого шелка сливочное, а накидка, которую успела захватить - шерстяная, темно-синяя. Зря надеялся, что она лишится главного своего оружия - так выглядит еще лучше, моложе, искренней. И нет на лице краски, только немного подведены глаза, огромные, распахнутые в немом вопросе. Без страха. Получив разрешение, села, сложила на коленях гибкие руки - точь-в-точь два цветка, а кисти - бутоны. Ни одного кольца - и других украшений не надела Лайэнэ.
   - Хочешь? - неожиданно для себя спросил, указав кивков в сторону чашки.
   - Похмелья после вчерашнего у меня нет.
   Не успел ничего сказать, как она продолжила:
   - Не знаю, о чем пойдет речь, господин, но, кажется, мне лучше сохранить совсем трезвый рассудок...
   - А какой он у тебя был, когда ты устроила слежку за наследником Дома?
   - Самым ясным в моей жизни, - сказала она, но пальцы рук напряглись, сжались плотно.
   - А сейчас ты в своем уме? - спросил он с некоторым удовольствием, больно уж хорошо она держалась.
   - Совершенно. Если позволите, господин, я хочу кое-что прояснить.
   - Ну, давай.
   - Нет нужды играть в игры. Вы обо мне многое знаете, что я делаю, почему и зачем. На любой вопрос я отвечу. И, думаю, ответов этих вы хотите больше, чем видеть испуганную женщину, которая униженно извиняется за то, что забыла свое положение.
   - Я... - он не сразу нашел, что ответить. На его глазах красотка из Квартала - умная, разумеется, но все-таки женщина, сознающая свое положение, превратилась в конного бойца с копьем руке, который несся в атаку. И при этом даже пальцем не пошевелила, хоть они совсем побелели.
   Этот признак волнения, когда заметил, ему, напротив, вернул уверенность. Как мячик, перебросили ее друг другу. Что она там говорила об играх? Потянулся к столику, налил себе вина. Демонстративно чуть приподнял, словно собирался выпить за гостью.
   - Ну, говори уже.
  
   ...Это были старые песни на новый лад. Энори якобы вновь посетил ее. И он явно как-то видится с мальчиком. Не стоило и упоминать, что шпионы Кэраи никакого гостя ни у нее, ни в Лощине не видели.
   Но злость прошла, осталось некоторое разочарование. Он-то придумал себе, может, Нэйта пытаются навредить Тайрену... С нечистью куда проще - довольно монаха и амулетов. Если, конечно, Лайэнэ не врет и это все же не козни противников Дома. Если и так, мысли свои показывать не обязательно.
   Подвел ее к карте, разложенной на столе. Флажками отмечал там перемещения войск, а игральными фишками - местонахождение людей, которым не доверял.
   - Смотри, - повел рукой над картой, - Ты ведь хорошо знаешь, что здесь и как; я далеко не всем делился с тобой, но ты умна, и выводы делать умеешь. Вот здесь, - палец скользнул к самому южному округу, - зреет недовольство беженцами. И в соседнем с ним округе тоже. Неурожай сказался на всей провинции, и надо кормить армию, а здесь толпы безземельных крестьян - многие уже занялись разбоем. В других округах чуть полегче, но недовольных и разбойников много и там. Земельные с ними не справятся, к тому же половина их ушла на войну, а из оставшихся многие верны другому Дому и поднимутся по их велению. Что делать?
   - Я... не знаю. Но какое это имеет отношение...
   - Прямое. Думаешь, если я был занят и не заметил, что ты затеяла в Лощине, то и никто не заметил? Хочешь посеять еще сплетни о нашем Доме? Нэйта и Столица тебе скажут большое спасибо, стараешься ради этого?
   Словно со стороны услышал свой голос - сухой и холодный.
   - Я не... - смешалась она. Растерялась, похоже.
   - Ты думаешь, что женщина из Квартала святее монахов и с нечистью справится лучше?
   Сказал - и понял, что намеренно желал ее уколоть. Лишнее ведь... А она, кажется, тоже поняла: только что бледная, вспыхнула, подобралась.
   - Подумайте не о моем проступке, о мальчике, - вскинула опущенную голову, выпрямилась, и Кэраи показалось, что молодая женщина одного с ним роста.
   - Я как раз и думаю о племяннике. Мой брат очень любит своего ребенка, и, может быть, не вина, а беда, что эту любовь он показать не умеет. Ради Тайрену он отдаст все, что угодно, не задумываясь. А ты... я вижу, тоже готова вцепиться мне в горло, думая, что мы хотим зла мальчишке. Что он тебе?
   - Можете считать, что это говорит желание наконец завести собственного, - сухо отозвалась Лайэнэ.
   - Допустим. Но почему ты выбрала именно его? Когда-то ради нашей семьи верные люди отдавали жизни, но это время давно миновало. Разве что среди близких слуг еще найдутся такие... - он на миг глянул в окно: за приоткрытой узорной решеткой был мир, в который деды не захотели бы верить. Снова повернулся к женщине, спросил: - Так почему? Привлечь к себе еще больше внимания Дома? Не лучшая затея, а ты умна. А также молода, красива, и не думаю, что бедна, можешь оставить прежнее, уехать и спокойно жить где-нибудь. Или мальчик - временная игрушка, раз нет своих?
   - Игрушка? Сын хозяина Хинаи - для гулящей девки? - она засмеялась, и зрачки расширились, будто в комнате сгустились сумерки. - Если бы он хоть взрослым был! А детей... нет, я не рвусь иметь. Не для нас.
   - Или это забота о том, кто был дорог твоему бывшему покровителю? - в лоб спросил Кэраи.- И бывшему ли, раз уж он так опасен, держится неподалеку, а ты жива?
   Лайэнэ побледнела.
   "Я был прав", - с легким огорчением подумал Кэраи.
   - Отпустите меня, или я так уйду, - почти потребовала Лайэнэ, отступая на шаг. Пришлось удержать ее за руку: с удивлением ощутил, как она дрожит. Неужели настолько испугана? Да она Забирающих души не боится, а ему заявляет в лицо невесть что.
   И с таким вызовом смотрит... только глаза блестят совсем уж не вызывающе, и слезы вот-вот покатятся по щекам. Только этого не хватало.
   Совсем близко была, в своем бледном платье, такая нежно-домашняя и такая воинственная. И не удержался, притянул к себе ближе. Ощутил, как она вздрогнула, подалась навстречу, будто давно этого хотела, раскрылась, как под солнцем бутон. Промелькнула в мыслях тень сожаления - как жаль, что это лишь видимость, выучка... поэтому и никогда не пытался упрочить связь с такими красавицами.
   А, ладно, это потом.
   Губы соприкоснулись; аромат меда наполнил комнату.
   - Могу ли я надеяться на большее? - спросил тихо, опасаясь спугнуть явление медового луга.
   - Более чем, - прошептала она, и последняя преграда пропала, а может, ее и не было.
   Однако он впервые ощутил сожаление - ему нечего предложить этой великолепной женщине. Ничего, что не выглядело бы, не являлось... торговой сделкой.
   Но эта мысль была мимолетной - не до того.
  
  
   **
  
  
   Не теряйте контроля, учила наставница. Главное, о чем должны помнить всегда. Вы должны понимать, что нужно собеседнику вашему, прежде чем он сам это поймет. И должны понимать, что сами намерены делать.
   Если бы узнала она, как опозорилась лучшая ученица... не смогла бы жить дальше, наверное.
   А ведь и то, что Лайэнэ сейчас едет домой, как ни в чем не бывало, воля случая, или Небес, у которых хорошее настроение.
   Знала ведь, давно знала, каково ему сейчас, а вместо признания вины - сорвалась. Проникнуть в клетку хассы Макори и отобрать у нее кусок мяса из пасти и то было бы разумней.
   ...Так удивился, насколько нагло вела себя девица из Квартала... но ведь не мог догадаться, что за гость наведался к ней накануне; и весть из Лощины, непонятная, но угрожающая - и после этого жесткий разнос, и строгий запрет. Неудивительно, что Лайэнэ совсем потеряла рассудок. Повела себя с ним, будто с... да ни с кем себе такого не позволяла!
   Не это ли неожиданно вызвало отклик? Он ведь тоже живой, только сам об этом не помнит. А она и не пыталась никогда прорваться через каменные доспехи, зачем бы?
   И вот вся наука к демонам покатилась. Остались мужчина и женщина, как Сущим задумано. И она спокойно едет домой, и возможно, он даже не лишит ее своего доверия... если не поймет, что и его потеря контроля для Лайэнэ как на ладони. А ведь может понять.
   Или ему все равно - ну кто она, в самом деле?
   Неловко повернулась, а тут качнулись носилки - молодая женщина чуть вскрикнула, стукнувшись локтем о стенку. Нет, наставница точно сгорела бы со стыда, глядя, как ученица места себе не находит. А ведь когда расставались, еще полчаса назад, была веселой. И вот заметалась в носилках, будто рыбу из пруда выловили и в корзине несут на рынок.
   Опозорилась - так давай, наверстывай. Будь отныне такой, как положено, и ошибок не повторяй, слишком много их у тебя, ошибок - за два года накопилось столько, сколько у доброй половины женщин за всю жизнь не наберется. Будь чуткой, внимательной, умной, беззаботной... какой там еще? Разберешься, не в первый раз.
   ...Но он все-таки запретил ей слежку. А продолжать надо, визит Энори очень дурной знак... и бессвязное его поведение, и глаза, то пустые, то шальные, то жестокие.
   Нельзя пойти поперек запрета - и нельзя сложить руки и ждать. И главная беда в том, что ей отчаянно хочется соблюсти оба этих условия.
   Уже повернули на дорогу, прямо ведущую к дому Лайэнэ. Та, не глядя, нашарила спрятанный в рукаве листок.
   Все-таки не совсем забылась, когда потянулся к ней, успела увидеть выброшенное в ящик для бумаг скомканное письмо-распоряжение. Уже заверил написанное, но так и не отослал. Передумал, похоже. Или нужда отпала. Такие вещи уничтожают сразу или поручают это доверенным слугам, он хозяин дома, кажется, не успел до ее прихода, а потом забыл о письме.
   Места на листе еще оставалось достаточно, а у Лайэнэ было довольно ловкости. Пока еще оставались в его кабинете, листок незаметно похитила.
   Вряд ли он хватится.
  
  
   Глава
  
  
   Когда Нээле очнулась, рядом никого не было, но на полу дымились какие-то смоляные курения, а на скамье стояла наполовину пустая чашка с теплым отваром. Девушке очень хотелось пить, и она опустошила чашку, кем-то, видно, ненадолго оставленную.
   Почти сразу открылась дверь, и появилась одна из монастырских женщин, всплеснула руками.
   - Очнулась наша красавица!
   Как девушке рассказали, ее не могли разбудить три дня, а настоятель сказал, что она беседует с духами.
   - Ничего не помню, - пробормотала Нээле, растирая виски. Ей было совестно - заставила всех волноваться. Но, кажется, на нее не были сердиты; поглядывали с уважением и некой опаской, будто она и впрямь слетала на небеса.
   Настоятель велел ей явиться, но не сейчас - пока он был занят молитвой, длящейся сутки.
   Жизнь эти три дня шла своим чередом, новость была только одна, но плохая для Нээле - Муха сбежал. Нашел попутчиков од села близ Сосновой...
   "Я помню, он заходил... верно, хотел попрощаться, но я тогда мало что поняла..."
   Тревога добавилась к угрызениям совести - могла же остановить. Возможно, мальчик дойдет до Сосновой, но от крепости его прогонят наверняка. Какой бы он ни был шустрый, там он не нужен.
   А вот она, кажется, стала нужна монахам... отец-настоятель некий знак получил, и теперь к Нээле присматриваются особенно пристально.
  
  
   А Муха эти три дня был счастлив, шагая меж сосновых склонов. Увидел как-то с обрыва: они высились причудливо, словно бросили наземь зеленое мохнатое одеяло, и складки легли как попало. Влажный и серый от тумана воздух был насыщен запахами хвои. Все радовало мальчишку, выросшего в куда более сухих и открытых местах. Попутчиками его стали двое - крестьянин с сыном-подростком. Они немного знали эти края, но шли не к самой крепости, вскоре собрались сворачивать к востоку, к холмистым низинам.
   Муха сказал, что пойдет дальше один.
   Ему говорили - а одиночку сгинешь в здешних горах! Не люди, так волки, не волки, так нечисть, оголодавшая после зимы. Но мальчишка уперся, как стадо волов.
   Волки боятся огня, от нечисти есть амулет с благословением самого настоятеля.
   - Мне говорили - дорога одна. Вон та зеленоватая звезда стоит над Сосновой, значит, я знаю, куда идти. Через неделю уже буду там.
   Да, пожалуй, через неделю... по прямой было бы вдвое меньше, но тропа петляет по горам, присаживается отдохнуть возле каждого склона.
   Мужчина с сыном переглянулись, отдали Мухе холщовую сумку-мешок с провизией. Второй оставили себе.
   - Мы-то не пропадем, и деревни встретим быстрее, чем ты.
   В сумке - немного лепешек, сушеных кореньев, и кусок вяленой рыбы. На неделю негусто, но хватит. Не в первый раз голодать.
  
  
   **
  
  
   Волки начали часто выть возле Сосновой.
   - Зимой, когда гон, их почти не слышно, и в конце весны тоже притихнут - будут щенков выводить, - говорил Лиани старожилы.
   В земельных ему редко доводилось встречать в пути многоголосные заунывные волчьи песни. Серые стражи леса нечасто заходили в срединные округа Хинаи. А тут с каждым днем все ближе подбирались к стенам, вой мешался с промозглым туманом.
   Как ни странно, юноше нравилось слышать эти тоскливые переливы - в них была своя жизнь, своя история. Он мало что знал о волках, но уважал их, и они были понятны - такие же обитатели гор, как и люди. Куда понятней, чем горные духи. Тех в крепости не боялись, но порой, находясь в дозоре, Лиани замечал то подвешенную на ветку тесьму, то иной мелкий дар.
   Это все было обычным делом и началось задолго не до его прибытия в Сосновую даже - а до его рождения. Хуже оказались новые, упорные слухи, вызванные войной: о нечисти, которая помогает рухэй, разрывая на части солдат Хинаи. Она появлялась не каждую ночь, и жертв было куда меньше, чем в сражении, но страху - много больше.
   Часто говорили и о неведомой горной твари на стороне противника, той, которая помогла людям У-Шена перейти вдоль хребта Эннэ. Одним колдунам такое не под силу, недаром они столько лет сидели тихо. А ей подвластны тепло и холод, вода и камни... многие верили в это.
   - Просто их шпионы хорошо знали горы, тихо сидели, а между тем разведали, - предположил один из давних обитателей крепости.
   - А кто их отряды в Долине связывает меж собой и направляет, когда вот-вот и ловушка должна бы захлопнуться? Для того, чтобы всюду успеть, крылья нужны, или чары какие. Нет, пленные говорили - это та горная тварь.
   Могло ли такое быть? Сам Лиани давно решил, что поверит, если увидит невероятное своими глазами. Знал уже, что бывает по-всякому: и вздорная вроде бы выдумка оказывается правдой, и наоборот.
   К этим разговорам привык; тренировал новобранцев, которые уже понемногу начинали походить на солдат, проводил время с веселой Кэйу и своим начальником Амая, который видел в юноше скорее товарища, чем подчиненого.
   Но все чаще звучали другие речи, расползавшиеся, как туман по ущелью. Толковали о том, что отряд чужаков вроде бы видели в северной части Юсен. Но пока это были смутные слухи: то вроде бы кто-то из беженцев заметил чужого солдата, а то крестьянин наткнулся на невесть чей след.
   Но перепуганные люди ничего толком сказать были не в состоянии, да и те, кто добрался до Сосновой или ее окрестностей, передавали все с чужих слов.
   Тем не менее слухи и в крепости множились. Лиани старался их пресечь, но не мог. И старшие командиры не могли: от них таились, с виду выражая покорность. И не очень ясно было, кого наказывать всерьез, а Лиани выдавать никого не хотел.
   Офицер Амая как-то учинил ему полушутливый допрос, понимая, что старожилы и новобранцы вряд ли стихают при появлении юноши, уже показавшего, что сердце у него доброе; но что ему были те расспросы! Молодой командир уж никак не Макори, он, даже рассерженный, не выглядел грозным.
  
   Особенно часто говорил на запретную тему один из солдат - лет около тридцати, проворный и крепкий, он прихрамывал; службе в крепости это не мешало, но на войну его не отправили. И больше всего он боялся, что война теперь сама к нему явится.
   - Это было бы умно, закрепиться в Юсен, - соглашались с ним товарищи. И возражали тут же:
   - Но одно дело в начале хребта - а вглубь горной цепи идти по незнакомым тропам, опасаясь половодья и оползней? Зачем? Разорить еще пару деревушек, запастись провиантом? Нет, они сидят где-то недалеко от Трех Дочерей, выжидают момент - зайти нашим войскам в тыл... -
   - Мне снятся вещие сны, - не сдавался хромой, и волосы его на солнце отсвечивали рыжим - видно, текла в нем кровь восточных соседей. - Снилось, что напали на нас... что эти стены горят, то, что в них есть деревянного.
   - Пить меньше надо, - пробурчал кто-то.
   - Кто-нибудь ждал, что они зимой попрут? То-то. А они, сволочи, напали в самые мерзкие дни, когда в горы соваться опасно. Хотя ведь тоже не козы, скакать по обледенелым и шатким камням.
   - А теперь талые воды, сель... И провианта негде добыть, наши солдаты само все деревни обобрали для севера.
   - Если и впрямь вызвали себе нелюдского помощника, пройдут там, где и намека на тропу отродясь не бывало, а начнут отступать, догонять бесполезно - дорога будет отрезана.
   Эту речь слышал Лиани, как и ранее - ей подобные; но сам задумался о том, чьей помощью моги заручиться враги, и прервать не успел. Заместитель командиры Таниеры уже шагал в сопровождении четырех солдат, его худое лицо было как зимняя туча; схватили всех участников беседы, и Лиани заодно, за то, что стоял рядом.
   Его отпустили вскоре, строжайше выговорив за снисходительность. Остальных ждало наказание, а рыжеватого сновидца - смерть за попытку подорвать боевой дух.
   Лиани вместе с Амая наблюдал за тем, как он умер - и, хоть на сердце лежал здоровенный камень, с приговором был согласен. Еще полгода назад выступил бы в защиту... только успел понять, как подобные речи влияют и на без того испуганных, не желающих сражаться людей. Покажи им какой-нибудь зловещий силуэт в тумане - разбегутся ведь, и сдержать будет некому.
   - Попомните еще мое слово, - сказал сновидец перед тем, как навсегда замолчать. Если хотел напоследок посеять побольше страха, своего добился.
   - Он не последний, - сумрачно сказал Амая, когда расходились. - Помяни мое слово, скоро еще найдутся, и никакими казнями их не проймешь.
  
  
   В ту же ночь не вернулись разведчики - должны были придти на заставу к северу от Сосновой, доложить обстановку. Тогда отправились на поиски пропавших. Небольшой отряд из крепости зашел довольно далеко, отыскивая следы их или вражеские; полил дождь, несколько человек едва не попали под оползень, пытаясь разведать дикую тропу - но безрезультатно, ничего отыскать не сумели.
  
  
   **
  
  
   Сайэнн послышалось: кто-то кашлянул в коридоре; гость ее кивком подтвердил - не одни. Стены и двери здесь, в Сосновой, сделаны были на совесть, даже в подсобных помещениях говорить можно было спокойно, не опасаясь, что подслушают. Получше, чем в иных богатых домах. Но Сайэнн оставила чуть приоткрытой дверь. Считала это безумием, но Энори настаивал, а идти поперек его воли оказалось совсем невозможно, как против наступающего рассвета: улыбается, а ты уже исполняешь сказанное.
   Вот и услышала. Подскочила, набросила на плечи домашнее шерстяное платье; всего несколько шагов - и она уже в коридоре. Шагах в пяти от двери замерла служанка - в напряженной позе, немного согнувшись, она, видно, прислушивалась, а то и подкрадывалась, и не ожидала такой прыти от молодой госпожи. Заметив хозяйку, низко склонилась. В юбке и кофте цветов серого камня и мха - так одевались здешние слуги - женщина показалась Сайэнн ожившим духом здешних гор. Мелким, но недобрым духом.
   Этой служанке - пронырливой, с хитрым лицом - она никогда не доверяла. Никогда не брала ее с собой в селение, да та и не стремилась - тут обхаживала какого-то солдата. Помимо нее, в Сосновой неотлучно жила еще одна женщина, которую наняли прислуживать Сайэнн, и разумно им было оставаться здесь, всегда поддерживать порядок и уют к ее приезду. Чтобы не кидаться сразу же стряхивать пыль и проветривать покрывала.
   - Что ты здесь делаешь? - недобро спросила девушка, и голос прозвучал почти грубо из-за старания не выдать свой страх.
   - Госпожа, - служанка склонилась, едва не коснувшись пола широкими рукавами верхней кофты, - Мне послышалось, вы говорите с кем-то.
   - С кем я, по-твоему, могу тут разговаривать, если рядом нет никого?
   - Я подумала...
   - Это была бабочка, дура. Просто ночной мотылек прилетел на мое окно, привлеченный светом! А ты почему здесь? Я не звала.
   К радости Сайэнн, отведенные ей покои были устроены так, что служанка за стенкой зова все равно не услышала бы. Приходилось в коридоре ударять в подвешенную медную пластину. Многих бы сердила такая необходимость, а Сайэн видела в этом еще кусочек свободы.
   - Пошла прочь, - сказала она, прикусывая губу, - Иначе пожалуюсь, что ты шпионишь за мной.
   Женщина, пятясь, дошла до лестницы, и только тут отважилась немного развернуться, стала спускаться боком. Сайэнн дождалась, пока она скроется, и тень ее, большая, черная, исчезнет со стены. Вернулась в комнату, нырнула меж протянутых рук.
   - Если она вернется...
   - Не вернется, - его слова всегда успокаивали, хотя как бы проведал, что собирается сделать служанка?
   - Но вдруг она слышала...
   - Вряд ли что-то успела понять, слишком далеко стояла.
   - Я так испугалась... если бы она попыталась войти, или привела стражу...
   - Не успела бы, - ответил Энори так спокойно, словно находился в собственном доме, в полной безопасности.
   - Она, может быть, и раньше шпионила... Я разберусь с ней, - пообещала девушка, чуть вскинув подбородок. И, помедлив, добавила:
   - Но дверь... может, все же лучше закрыть?
   - Оставь.
   Это бы могло быть приказом, если б не ласковый тон, не смеющиеся глаза, в которых свечи отражались почему-то голубоватыми, не прикосновения, от которых Сайэнн теряла голову. Еще недавно она думала, что знает все о себе, как о женщине. Теперь понимала, как наивна была та уверенность. Она родилась заново, была вылеплена из иного материала, из глины стала ветром и серебром. Ради этого стоило рисковать.
   Чувство опасности стало приправой, иногда слишком острой, и лучше бы без нее; но сейчас - лишь разогрело кровь, к тому же она поверила, что больше никто к двери не подойдет. Всегда верила, что он знает, как лучше...
  
   Пару вечеров назад она, как обычно в крепости, стояла на верхней галерее и смотрела на небо, вдыхая пахнущий хвоей воздух. Уже было темно, только край неба оставался тускло-багряным. Внизу порой мелькали пятна света - порученцы с фонарями пробегали по каким-то делам или шла прислуга, то тут, то там раздавались голоса и смех, приглушенные - ее покои выходили на каменный дворик, который обычно был пуст. Галерею заливал оранжевый свет от факелов, и она отходила в самый конец, где было немного темнее и огонь не мешал видеть звезды. Казалось, будто она стоит одна - темная фигура часового у лестницы не мешала, Сайэнн привыкла к ней, как к столбу, даже не слишком заботилась одеться как следует.
   Обычный был вечер, красивый и тихий.
   Но в комнате ее поджидал гость.
   Мало сказать, что Сайэнн удивилась, когда он оказался в крепости, да еще в ее личных покоях. Изумление было, и страх, и восторг. Ни одному человеку не под силу вот так пробраться внутрь Сосновой, и там миновать несколько постов стражи, и незамеченным пройти к госпоже, которую стерегли как зеницу ока.
   На вопрос, как все-таки удалось, он отвечал уклончиво, и видно было - он ничего не боится, уверен в себе. Это не влюбленный, пошедший на отчаянный риск и обо всем позабывший, не лазутчик или вор, вздрагивающий от каждого шороха, а человек, который твердо знает, что здесь и как и сколько у него времени. И тут без сообщника - или некоторых - не обойтись. И сообщники эти - не рядовые солдаты или прислуга.
   И ушел он спокойно: как именно, Сайэнн не видела, велел ей остаться в комнате; но стражник на лестнице ведь не слепой, он не мог не заметить.
   Тогда она уверилась окончательно - тут замешана проклятая интрига между Домами. Пришел Энори от Нэйта, которые не доверяют командиру, или он с другой стороны? Безразлично, ей все равно, кто из этих давних родов будет править Хинаи, пусть хоть все перегрызутся и власть получит Столица - об этом тоже поговаривали.
   Неважно, лишь бы он не пострадал. Он поначалу казался таким невинным, ни к чему не причастным... но нет. Что же, тем лучше. Ее сердце покорил не малоприметный человек низкого звания... хотя и это безразлично. Пусть хоть крестьянин, сбежавший с выделенного клочка земли. Или разбойник.
   Лишь бы уцелел между этими жерновами - Домами, грызущимися за власть.
  
  
   Утром, уже одна, сидела подле открытой ставни, ловила зеркальной поверхностью солнечный свет.
   Хорошее зеркало, серебряное, очень дорогое. Служанки говорили, такие зеркала отражают человека лучше, чем он в жизни - правда, тут же спохватывались и прибавляли, что барышня так хороша, что зеркалу нечего улучшать.
   А на деле...
   Порой - раньше - Сайэнн нравилось рассматривать свое отражение, она наслаждалась увиденным. Порой становилось все равно - толку во всех этих прелестях? Ее будут, наверное, любить и нерасчесанной, и чумазой...
   Сейчас пристально разглядывала каждую черточку. Достаточно ли хороша, чтобы на самом деле привлечь внимание красивого молодого человека? Или она всего лишь орудие? Ведь уже много в чем помогла. Командир делится планами и заботами с наивной и встревоженной дурочкой, утешает ее. И где лежат нужные бумаги Сайэнн уже знает, добыть их нетрудно...
   Но еще не сейчас. А пока другая забота.
  
  
   Командир Таниера был сильно смущен. Он привык, что Сайэнн только смеется и щебечет, и видеть ее в гневе и слезах было непривычно и почти пугающе. Сотня врагов не испугала бы этого крепкого человека, но что делать с плачущей девушкой? От жены, которая любила всего добиваться слезами, привычно сбегал на свою половину дома, пока еще жили вместе; но Сайэнн огорчать не хотел.
   - Позовите служанку, как ее там...
   - Эрэйэн, - подсказала Сайэнн, вытирая глаза краем шелкового пояса. - Имя-то хорошее, а под ним...
   - Дорогая, ты уверена? Может, твое зеркало затерялось?
   - Пусть обыщут ее вещи, пока она здесь и ничего не подозревает!
  
   Обвинение в краже обрушилось на женщину, как камень с горы. Сайэнн слушала удивленные оправдания - скоро они стали растерянными и несчастными, когда под тюфяком служанки нашли то самое зеркало.
   Было жалко и неприятно слушать отчаянные просьбы и заверения - если бы речь шла об одной Сайэнн, она бы сдалась, наверное, согласилась считать все чьей-то злой проделкой. Но она была не одна, и настояла, чтобы женщину немедленно выгнали.
   - Пусть ей дадут сколько-нибудь платы, и... не наказывайте, только пускай убирается!
   Вслед с галереи посмотрела - темная фигурка, согнутая, семенящая в сторону ворот. Не смогла проследить до конца, вернулась к себе. Позвала двух других прислужниц, затеяла подготовку нарядов к теплым дням. Тут подшить, тут подновить, а это забери себе, я закажу новое...
   День тянулся бесконечно.
  
  
   Когда Энори снова пришел - точнее, возник на пороге комнаты, невесть как миновав стражу - Сайэнн пристально всмотрелась в его лицо. Живое, выразительное, и в печали и в радости привлекает, но... насколько правдивым было то, что показывало это лицо? Ах, как хороша бабочка, как выразителен рисунок на крыльях, однако человек никогда не прочтет ее мыслей. А то, что видит, истолкует неверно.
   Так и не смогла прогнать неуютные размышления - даже совсем рядом с ним. И еще это клятое зеркало...
   - О чем задумалась, ласточка?
   Он смотрел на нее с легкой и доброй улыбкой, полулежа на подушках, волосы рассыпались по плечам - любил давать им свободу.
   Странным казалось, что этого человека она встретила у горной речушки. Тот выглядел проще, не то охотником, не то мелким торговцем. А этот новый Энори напоминал о самых богатых домах, о "рожденных в золоте", носящих шелк и атлас куда свободней, чем груботканое полотно.
   Каков он на самом деле?
  
  
   ...Минору, разумеется, знала. Не все - но о многом подозревала, воедино связывая случайные мелочи, оговорки. Только выдать воспитанницу - обречь на смерть и ее, и себя - не сможет старая верная служанка жить после такого. Пыталась вразумить Сайэнн... теперь наконец-то поздно, еще немного, и у него будут все карты, все планы дозоров.
   - А если господин проведает обо всем? Не только об этом человеке, но и... обо всем, к чему это было.
   - Постараюсь, чтоб не узнал. Или убегу. Или еще что-нибудь.
   - А ну как обернется все это плохо? Совсем плохо, для всех?
   - Значит, такова воля Неба!
   - Уж Небом-то не прикрывайтесь, все под ним ходим! Неужто вам ни капли не жаль человека, который все для вас сделал? - безнадежно спросила Минору, в ее посветлевших глазах сквозила горечь, как среди палых листьев в лесу.
   - Он сам впутался в заговор. И уж наверняка сумеет выйти из него без потерь. А если нет... сам виноват.
   "Я рискую гораздо большим", хотела она добавить тогда, но не стала. Словно гордится этим, пытается смерить возможные жертвы.
   - Ну, что себя вам не жаль, я давно вижу... - голос Минору был подстать ее взгляду, и Сайэнн испугалась. А вдруг верная служанка подсыплет ей чего-нибудь, спасая честь госпожи? Она может. Но избавиться от Минору... на это духу точно не хватит.
   - И вы готовы к тому, что вас просто выбросят, как ненужную вещь? - голос прервал ее мысли.
   - Разумеется, не готова! - резко ответила девушка, - Как к такому можно быть готовой? Но я знаю, что так может случиться, если ты хочешь услышать именно это. Только я решила - лучше уж поживу так, как мне хочется, пусть недолго, чем прозябать долгие годы.
   - Что ж вы... не ушли от командира-то, раз все так плохо? - голос служанки стал еще тише, и словно трещина пошла по нему.
   - Я никогда не думала... никогда не смогла бы... это такой скандал, порвать со всеми...
   - Проще о себе позаботиться чужими руками?
   - Проще, - вздохнула Сайэнн, опустилась на пол и зарылась лицом в ее юбку. - Если бы я была умной, не купилась бы на богатство. Если бы я была сильной... Что ж, теперь ты оставишь меня?
   - Не оставлю, - рука, как в детстве, погладила ее по волосам, - Все-таки вам я служу, а не командиру, не этой стране. Раз уж так сталось... что же теперь.
  
  
   **
  
  
   Ветви клена, еще не зазеленевшие, только покрытые набухшими почками, касались узорной оконной рамы, будто стремились проникнуть в комнату, прочесть письма, лежавшие на столе.
   Два футляра, оба цвета запекшейся крови, оба кожаные и немного потертые. Письма в них от разных людей, на разной бумаге, но одинаково неприятные главе Дома Нэйта. И глаза у него сейчас, как эти футляры - кровавые и тусклые.
   Шимара, хоть давно ничего и никого не боялся, все же старался не слишком бросаться в глаза, раз уж ему оказали честь и поведали содержание писем. В последнее время Суро многое ему доверял. Не сумел прознать, что именно Шимара не дал убить генералова брата. Почему не дал? Всегда полезно иметь запасного коня.
   Сейчас хозяин дома сидел за столиком, обложившись листами, держал кисть над черно-золотой тушечницей в виде головы хассы, то опуская, то поднимая руку. Суро, хлипкий, ядовитый, меж струек ароматного дыма, окутанный шорохом бумаги и шелковых одеяний, расшитых золотом. Казалось, он читает письма и пишет одновременно.
   А сколько ему лет? - подумал Шимара. Привык считать пожилым человеком, все-таки двух жен пережил. Но ведь Суро, похоже, не больше пятидесяти, хоть сухое темное лицо все в морщинах.
   Командир Сосновой вроде бы старше его, и уж точно солидней выглядит. А вот - оказался трусом... или разумным человеком? Одно из писем пришло от него, зашифрованное, будто бы речь идет о семейных делах.
   Накануне запланированного переворота передумал поддерживать Нэйта, остался верным прежнему Дому.
   - Не ожидал, что он струсит. Но, видно последний рассудок потерял с этой девкой. Надеется жить спокойно. Ха! Война, сразу видно, его не беспокоит ничуть - самому в бой не идти, - сквозь зубы ронял Суро, и Шимаре казалось - яд с этих зубов капает. Но что тут ответишь - устраивать переворот, имея за спиной верную не тебе крепость...
   Да, хоть и сплошь новобранцы сейчас в Сосновой, и не смогут они противиться силам Лаи Кен, а все-таки... Но убить командира нельзя - так, может, еще промолчит, если увидит - Нэйта сильнее. А его помощник уж точно землю перевернет, доискиваясь до правды. Нельзя же все начальство в крепости поубивать!
   Хотя Суро, похоже, рад бы.
   А ведь Таниера, как бы ни старался отсидеться, вынужден будет выбирать. Хотя... может, и отсидится. У него и впрямь сейчас почти нет воинов, новобранцы не в счет. Куда им против солдат Лаи Кен? Только положить впустую, а ведь сейчас на севере люди нужны. Может и не так глуп.
   Если победят Нэйта, места он, конечно, лишится, но граница с соседней провинцией близко, подхватит свою подружку в охапку - ищи его!
   В Мелен примут, а Суро не станет ссориться с соседями из-за такого человека.
  
  
   ...И второе письмо, к которому так ласково тянутся кленовые ветви - оно не лучше. От драгоценного наследника, сына давно умершей первой жены. Макори снова рвется на войну, не подозревая, что отец знает о его "подвиге" - подосланном к генералу убийце. Или подозревает? Макори не дурак.
   И снова Суро вынужден промолчать, утереться этим письмом, сделать вид, что не было ничего. Только запретить дорогому сынку покидать Ожерелье.
   Шимаре захотелось на волю, куда-нибудь в холмы, где просыпается зелень. Да хоть на войну, куда не попасть Макори. Хоть и не всей провинции угрожает беда, только северу, все равно - в настоящем сражении куда больше бы себя уважал, чем в таком, с помощью писем, пропитанных ядом.
   Всегда был азартен, был игроком, но сейчас... пошли бы все эти сильные мира сего подальше.
   Только нельзя, его самого убить - раз плюнуть. А этого никак нельзя допустить.
  
   И это наша страна, да, - пришло Шимаре на ум - не в первый раз уже, и не во второй. Потомки будут читать летописи и, возможно, завидовать - как интересно предкам жилось! Будут, куда же денутся - и потомки, и летописи. Солнечная Птица своего не упустит, и когти у нее побольше орлиных... У него самого нет сыновей - тех, о которых бы знал, но если вдруг появились на свет, пусть попрочнее запомнят, какой Хинаи была когда-то. Их дети застанут лишь единые земли.
   А пока... Можно и послужить кому-нибудь.
  
  
   **
  
  
   В низинах и затененных местах снег еще лежал, но большую часть земли уже покрывала травка. А на полянке возле дороги, ведущей к Сосновой, одна из сельских девушек нашла первоцветы, голубые колокольчики. Молодежь собралась на праздник - среди простого народа отродясь не было той строгости, когда дочерей держат почти взаперти.
   Человек десять резвились на полянке, как дети, танцевали под звуки флейты и барабанчика, играли в жмурки. Все еще стояли холодные дни, но сегодня солнце не жалело своего золота.
   - Где-то наверняка растут и белые, - сказала первая девушка, вплетая в косы цветы. Все знали легенду: первоцветы - знак примирения весны и зимы, снега и голубой воды.
  
  
   ...Молодой человек заметил белые венчики на склоне оврага. Большинство людей сочли бы их остатками снега. Но большинство людей и не оказались бы тут - среди бездорожья. И уж точно не стали бы подниматься на склон, рискуя сорваться. Но у этого все получилось ловко и быстро, и цветы доверчиво потянулись к ладони, не зная, что их сейчас сорвут.
  
  
   - Ты кто? - спросила девушка, заметив человека на краю поляны. Смеясь, подбежала, вгляделась; был он немногим старше собравшихся, и смотрел... странно, словно не мог сделать выбор. Девушка на миг призадумалась. Кажется, встречала его в селе, но уверена не была.
   Он, чуть склонив голову набок - напомнил ей птицу - протянул цветы-колокольчики.
   - Ой, белые, - обрадовалась девушка, - Я как раз не могла их найти. Смотрите, - она обернулась к друзьям, увлеченным игрой. А когда вновь повернула голову, человека уже не было.
  
  
   **
  
  
   Всю ночь в голове Лайэнэ в полусне вертелась мелодия, которую очень хотелось запомнить, но под утро от нее остался лишь хвостик из нескольких звуков. Сейчас, завернувшись в голубую шерстяную накидку с широкими рукавами, молодая ашринэ сидела на кровати, поджав ноги, и смотрела, как девушки распаковывают подарки, плату за вчерашний праздник. Увидела серебряные колпачки для пальцев, играть на ахи, вновь пожалела о забытой мелодии.
   Странно, что хозяин праздника остался доволен; она даже не помнит, что говорила и делала, спасибо хоть выучка не подвела. Что-то пела, как-то развлекала гостей... сама все думала о двоих, из которых один был человеком, а второй лишь на него походил.
   Кажется, за последние дни выставила себя полной дурой перед обоими, хотя без разницы, кем она выглядит в глазах Энори: понять бы, что он затеял!
   А вот выглядеть плохо в глазах господина Кэраи не хотелось очень.
   Лайэнэ не взялась бы сказать, состоится ли их следующая встреча. Еще недавно ей казалось - и это не уставало удивлять - что он относится к ней с некоторым уважением. Не то чтобы подобное отношение было в новинку молодой женщине, но - от людей иного круга, иных занятий. А у господина Кэраи порой проскальзывало и еще что-то, она не могла назвать это чувство, потому что не очень его понимала. Будь она мужчиной, пожалуй, сочла бы это за дружескую привязанность. Раньше.
   Но теперь, когда она вызвала серьезное недовольство, вмешалась в дела первой семьи провинции... и стала причиной того, что человек, способный сделать с ее жизнью что угодно, не смог удержаться в самому себе назначенных рамках...
   И знает, что она поняла это. Такое никому не понравится.
  
   Лайэнэ, все еще устроившись на кровати, как раз примеривала на пальцы колпачки, когда принесли приглашение. Девушка, передавшая его, сияла, как солнце в медном тазу.
   - Вы ведь не ждали следующего зова так скоро?
   Бездумно взяла письмо, подивилась, почему не ощущает шелковистой бумаги, потом сообразила - надо снять колпачки.
   Быстро, да. Но к добру ли...
  
  
   Пока одевалась, ехала, все пыталась понять, как быть. Предположим, какое-то новое дело - тогда все в порядке, исполнит с усердием. Но если он снова заговорит о мальчике? Старые способы не годятся, хотя больше она пока не сделала ничего, а новые еще предстоит выдумать, но сможет ли она солгать в лицо, что перестанет следить за Тайрену?
   Не сможет. И не перестанет.
   Мысли путались, как нити у неумелой вышивальщицы. Некстати вспомнилась та девочка, которую Энори как-то привел к Лайэнэ - она, говорят, хорошо вышивала, и тоже была у господина Кэраи. Но она там жила, как подобранная из милости пташка-подранок, ее искренности и чистоты не хватило, чтобы вызвать его доверие. Так бывает только в историях, сложенных мечтательницами. Где-то девочка сейчас...
  
   О делах не говорили, и хозяин встретил ее легко и радостно, и ей самой стало радостно и легко. Пусть ненадолго - хорошо знаешь такие встречи-обманки, но этот дом, похожий на дивную раковину: будто долго смотришь на нее в лавке редкостей, а потом она вдруг твоя, держи в руках сколько хочешь.
   И комната эта, и место среди мягких подушек, уже привычное ей...
   - Знаешь, далеко в море есть чужие острова, а на них живут ныряльщицы за жемчугом. Тот, кто назвал тебя Голубой Жемчужиной, не ошибся - это не просто красиво; каждый такой шарик добыт почти чудом на большой глубине, в полумраке.
   - Женщинами?
   - Да.
   - Мне... жаль их.
   - Наверное, им тяжело - но их уважают. А они гордятся своим мастерством...
   Лайэнэ вздохнула. Картинка представилась ей - далекие острова, согретые солнцем, почти волшебные, и хрупкие женские тела в ледяной, темной толще воды. Ее передернуло невольно, словно ворвался в комнату зимний ветер. Если уж служить красоте, то так, как они - достойнее.
   - О чем ты думаешь? - угадал, похоже, ее сомнения.
   - О том, что я по сравнению с такими ныряльщицами - просто кукла в дорогом платье.
   - Не сравнивай - это другая судьба. Ты очень талантлива, у тебя чудесный голос и песни...
   А он разве слышал?
   - Слышал, - ответил на невысказанный вопрос, - В саду Кленов во время праздника листьев, и в доме городского судьи этой зимой - я не хотел, чтобы обо мне знали гости, мы лишь переговорили с хозяином. Ты сидела возле картины с изображением лотосов. И пела про далекие острова, где они растут и где люди бессмертны...
   - Но... вам никогда не хотелось, чтобы я сыграла или спела здесь, в этом доме.
   - Мне не хотелось, чтобы ты ощущала себя... приглашенной артисткой. А ты была гостьей.
   - Я была уверена, что вы не любите музыку, - сказала Лайэнэ.
   - Люблю. Но не на бегу, а у меня никак не выходит выделить время и послушать ее как следует.
   Никогда так с ней не говорил. У него сейчас было очень хорошее лицо, не чертами - они никогда и не казались плохи, а ясное, словно заботы ушли, и можно порадоваться. Но почему-то страшно.
   - Ты ведь давно знаешь, что не просто случайная женщина для меня, и не просто временная помощница. Ты наверняка поняла это раньше меня, а я... тебе доверяю. Хотя долго пытался убедить себя, что не должен.
   - Напротив, я никогда не думала...
   Замолк ненадолго, и видно было, что его огорчили слова. Не попытался скрыть это...
   - Вот как. Но ведь всем женщинам свойственно наблюдать и оценивать, и тебе, думаю, не в меньшей степени. Ты очень умна и замечаешь любую мелочь. Значит... Неужели я в твоих глазах настолько... лишь печать, заверяющая указы, в человечьем облике?
   - Это хороший образ, но он неверен. Печать сама ничего не решает.
   - И тебе не нравится, что я могу решать? - взял ее за руку, легко так, и будто привычно.
   Лайэнэ упорно смотрела в пол. Если сейчас ей будет велено поднять лицо... как жаль, что она почти не пользуется краской, та скрывает следы волнения.
   - Если ты захочешь остаться со мной... - едва уловимая пауза, но говорил он уверенно, - То все остальное сможешь делать, как пожелаешь. Выступать... устраивать праздники...
   - Это слишком много. Слишком большая свобода. Такое бывает, но не прощается, и очень часто кончается плохо.
   - Почему?
   - Потому что женщина не может быть яркой и независимой, даже если она принадлежит одному человеку. В таком случае ей надлежит развлекать его одного, иногда, может быть, появляться в обществе, но покинуть Квартал. Или даже иметь одного главного покровителя, но не отказываться от других встреч.
   - Как ты и жила?
   - Да, так. Никто не может одновременно бежать по двум разным тропам.
   - А просто остаться со мной ты не хочешь? - спросил очень тихо, и очень отчетливо - так мастер рисует кистью знаки. А ведь ему не ставили голос, как артистам, откуда умение им владеть?
   Если она согласится... у нее будет другой дом, уже не в Квартале, скорее всего - и больше, дороже. Можно будет устроить сад, как всегда хотела - чтобы он был равно красив и зимой, и летом, нанять искусных садовников; можно будет носить любимые цвета, не отстаивая каждый раз в душе это право, и в пруду выращивать водяные лилии. Белые. Ведь это растение, не более того. И человек, который ей все это обеспечит... что уж скрывать, он ей нравится. Такая уж она удалась - слабая. Но он бы нравился многим, если б хоть чуть-чуть захотел, и вовсе не из-за денег и положения...
   В голове словно взорвался хор голосов. "Ты дура!" - кричали они, перебивая друг друга. Верно, все, от портовой девки до небесных дев, покатились бы со смеху, если б узнали. Но Лайэнэ решение приняла. Слишком хорошо понимала, почему он сделал ей такое предложение. Так получилось - она волей случая стала соратницей, она удобна, и, если связать ее покровительством, лишних тайн она точно не выдаст.
   Он, похоже, не верит женщинам. Жаль... Предложение сказочное, но... ей скоро придется идти против его воли, зачем ему снова обман? И все-таки между ними была искренность, была пусть едва намеченная, но истинная приязнь. Пусть она дура, пусть потеряет все, но прошлого уже не отнять.
   И... даже если она слишком много о себе возомнила, пока жив еще кое-кто, ей не будет покоя. И никому рядом с ней. Это Майэрин не была по-настоящему интересна... счастливая.
   - Это очень большая честь, господин. Но я не могу.
  
  
   **
  
  
   Лотосы возле берега, нарисованные легкой и быстрой кистью... У него был похожий рисунок, может, набросок того же художника? На картине он не заметил подписи, а в живописи разбирался не столь хорошо, чтобы точно сказать.
   Когда остался один, прошел в библиотеку, достал большой деревянный ларец. Рисунки лежали там, наклеенные на тонкие деревянные пластины.
   Вот этот... похож. Цветы над водой в утренней дымке. Нежно-розовое и голубое, как тогда платье Лайэнэ и ее украшения, и сама она как лотосовый бутон на озерной глади... но смысл придумывать то, чего нет? Просто ей не идет красное.
   Там, на другой картине, еще плыла уточка, здесь никого.
  
   Кэраи вернулся в кабинет. Положил перед собой бумагу, расправил, обмакнул в тушечницу кисть.
   Снег сошел, скоро окончательно просохнет земля, придет время чинить мосты и дороги. Раз в южных округах много беженцев, пусть задействуют их, но нельзя начинать с силы. Главам округов надлежит прикинуть, сколько они могут выделить средств. Остальное найдем... В Окаэре и Мелен беженцам не рады, им лучше работать и после вернуться домой с деньгами, чем под конвоем отправиться на выселки соседней провинции и трудиться там за скудную еду.
   Черные знаки ложились на зеленоватую бумагу ниили, изготовленную специально для указов. Поэты и влюбленные выбирают другую бумагу, мраморную шитека, шелковистую, иногда с рисунком в углу - символом настроения или приметой времени года.
   Наверное, она привыкла получать такие послания.
   Конечно, она еще молода и красива, смысл ей связываться с человеком, положение которого под угрозой? Война не затронет ее. А Дом Таэна еще как затронет. И кем она окажется тогда? Обратно не так-то просто вернуться, обожатели превратятся в насмешников.
   Всегда знал, что она умная женщина.
  
  
   Известие от господина подручного министра финансов пришло в полночь, и голова у Кэраи была занята другим, поэтому он не сразу сумел собраться с мыслями. Писал один человек, но голос за знаками был - другого; сам начальник воспользовался верностью подчиненного, и при этом никак не был связан с посланием.
   Выбран то, кто сменит вашего брата, гласили строки. У вас еще есть время успеть...
   Успеть. Ничего не сказано, никаких повелений, но все понятно. Только есть ли в том смысл? Если падаешь с высокой горы, бесполезно подстилать солому у ее подножия.
   Значит, преемник избран, и помимо здешних на время ему отдадут войска соседней Окаэры - сразиться с захватчиками, не допустить волнений; а потом подоспеют другие, если понадобится. И, возможно, ему отдадут и саму провинцию - а может, так и оставят командовать солдатами, а главным сделают другого, верного трону сановника.
   Говорят, утро помогает сделать правильный выбор, но до утра оставалось еще много часов - рассветало уже быстрее, чем в зимние месяцы, но все-таки, все-таки...
   Кэраи в слабом свете настенных ламп бродил по дому, порой пугая слуг, задремавших в коридорах. Вспоминал разговор с Лиэ, ее слова о заговоре; рассказ посла. Сейчас заговорщикам самое время, если узнают о назначении...
   По здравому разумению, сидеть бы им тихо и не высовываться. Тори Аэмара так бы и поступил. Нэйта - нет.
  
   Еще не рассвело, как велел оседлать коня. Взяв верного Ариму и двух других, бывших с Кэраи в Мелен, ускакал в Срединную. Не заметил, как серый полумрак вокруг посветлел, наполнился золотом - настолько мрачными были мысли.
   Тагари не сложит свои полномочия - не данные Столицей, а давным-давно завоеванные предками. Тогда всему их Дому конец. И самому Кэраи, и дальней родне, и тому мальчику, которого так смешно оберегает Лайэнэ.
   Смерть Тагари могла бы стать выходом. Но дальше думать не мог. Разве что молиться о молнии, которая ударит в его доспех? Глупо. Трудно выбрать между семьей, родными землями и благом страны.
   Ариму не раз и не два сбивал господина с мысли, не говоря, а почти крича ему, что тот едет совсем не туда. Спасибо конь сам знал дорогу, а где не знал, следовал за другими; нечасто приходилось отвлекаться.
   Чуть не загнав лошадей, добрались поздно вечером.
  
  
   Командир Срединной Асума был у оружейников, туда Кэраи и заявился, не в силах ждать, не отдохнув после скачки и четверти часа. Там же, у оружейников, заметил и Рииши Нара, но лишь кивнул ему. Верен, но слишком молод, не с ним советоваться.
   Одно хотел знать - ждать ли поддержки здесь, и какой? Семья командира Асумы всегда была верной, еще родителей связывала прочная дружба; но Кэраи все-таки чужой, а Тагари - свой. Только вот Дом один у них, и он вот-вот рухнет.
   - Мы с вами гораздо меньше знаем друг друга. Но если... если придется выбирать, что вы решите - поддержать наш Дом или позволить ему упасть?
   - Очень двойственно можно посмотреть на вещи, - сухо сказал Асума, более хмурый, чем обычно - они уже уединились в комнате с толстыми стенами, никто не подслушал бы. - Что считать падением.
   - Поэтому я и задаю вопрос, которого брат бы мне никогда не простил.
   - И насколько далеко вы намерены зайти?
   - Не знаю. Надеюсь, что не настолько. У меня не очень хорошо с даром убеждения, - честно говоря, довольно паршиво, - но я буду стараться.
   - Ничего не могу обещать, - задумчиво произнес Асума. - Даже то, что сохраню этот разговор в тайне. Разве что, в свою очередь, буду надеяться, что не найдется причины о нем упомянуть.
   Потому что одни уговоры скорее всего будут напрасными...
  
  
   **
  
  
   Если недавние письма довели Суро до белого каления, то от этого он едва не приплясывал. Особенно когда шпионы донесли, что Кэраи уехал - и, похоже, отправился на север. Известие у них явно было одно и то же, хоть и написали разные люди.
   Долго он ждал, очень долго, но вот, наконец, подошло время. И какое хорошее время: свежий весенний ветерок ворвался в окно, какая-то птаха защелкала... может, жаворонок, что у них на гербе? Возвел глаза к небесам - спасибо всем покровителям, и радуйтесь предки. Еще рано ликовать, но своего он уже не упустит.
   Немного тревожило краткое посещение Срединной Кэраи, но ее так и так приходилось учитывать. Зачем ездил, время терял? Суро на всякий случай утроил свою охрану: если придут арестовать, а то и убить, обломают зубы.
   Но любые жесткие меры, когда самого нет в городе... вряд ли Кэраи на это пойдет. А до Трех Дочерей далеко, и весенняя распутица не сильно лучше метели и холодов. Великая вещь - семья, да будут благословенны братские узы Таэна! Нет бы убийцу отправить - поехал сам, наверное, еще надеется уговорить.
   Разумеется, Суро не был столь глуп, чтобы не сообразить - два их Дома намеренно стравливают из Столицы. Но сидеть, сложив руки - проигрыш верный, а так, может быть, и выгорит дело, особенно если этот ненормальный Тагари выкинет финт. К примеру, объявит, что не намерен подчиняться Столице, и Хинаи отныне - земля отдельная.
  
   Суро почти добежал до стола, написал несколько поручений. Суро-младшего отправил к Атоге, пора выдвигать войска Лаи Кен; а Шимару отослал к генералу - следить за ним и братом.
   Пусть мчится, как вихрь, он всадник, отмеченный Небесами.
   А сыновья... Что ж, Суро-младший был умнее, но предпочитал наблюдать, а не действовать. Если делать ставку на обоих наследников, то, пожалуй, сейчас глава Дома поставил бы на Макори, несмотря на его своеволие. Пора вызывать его в Осорэи, на подмогу отцу. Но вот когда все успокоится, он будет опасен. Впрочем, Суро-старший не сомневался в способности управиться с сыном.
   Пребывая в отличном расположении духа, он даже купил дорогой подарок жене, височные подвески и кольца с рубинами - и своим благодушным визитом напугал ее куда больше, чем пренебрежением.
  
  
  
   ...В далеком монастыре Нээле в это утро расспрашивала мечтательного горожанина, пару лет живущего при монастыре и мечтающего стать монахом, как играть в сложную игру с фишками на нескольких уровнях. Азартные игры здесь запрещали, подобные - для ума и сердца, не для наживы - всего лишь не поощряли. Но ей невзначай посоветовал один из братьев, а он никогда не давал советов без указания отца настоятеля. Мол, твой разум ищет что-то особенное, что ему пока осознать не под силу, молитвы пока не могут его направить, а этой игрой, говорят, порой забавляются и небожители...
   Как-то получилось, что одна фишка оказалась лишней - видно, попала из другого набора, и учитель не сразу понял это, расставив в сложном порядке. Сам он давно не играл, лишь хранил коробку в своей маленькой комнате - подзабыл правила. К тому времени, как выяснилась ошибка, он успел уже запутаться в партии.
   А Нээле и не знала, как полагается.
  
  
   Глава
  
   На нос села то ли бабочка, то ли муха, выдернув брата Унно из состояния без мыслей и чувств, когда человек одновременно не существует и вместе с тем может стать той самой бабочкой, волной или камнем. В монастыре у него не очень получалось подобное, а сейчас, кажется, отец-настоятель был бы им доволен... или брат Унно просто заснул? Под ветвями сосны, на пригорке...
   Позорище, так перепутать.
   Потирая затылок широкой жесткой ладонью, монах со вздохом поднялся, собрал просыпавшийся из вязанки хворост.
   Поди, заждались старушка с внучкой... Сколько он тут сидел, привалившись к дереву? На весеннем солнышке хорошо, после морозной зимы особенно.
   Взвалил хворост на плечо, зашагал по едва заметной тропинке. Вот сейчас и хижина за поворотом...
   Хижины не было; не было даже полянки. Кусты невысокие, да два деревца, старое и молодое.
  
   Бросив хворост, брат Унно еще часа два искал место, где провел месяца полтора - развлекая немую девочку игрушками и рассказами, слушая скрипучий голос хозяйки и ее вечные причитания. Тут он растапливал снег на огне, поддерживал чахлое пламя, резал в похлебку какие-то корешки из запасов старухи.
   Все будто приснилось...
   Но, рассуждая здраво - засни он в снегу, уж никак не проснулся бы, когда все вокруг зазеленело. Разве что его и впрямь превратили в дерево, а прочее мерещилось его духу.
   Вот был бы доволен отец-настоятель...
   Остается перебраться в деревушку, дымки которой брат Унно видел не раз на другой стороне ущелья. Теперь-то можно пройти. Странно, что раньше не сделал этого - а ведь собирался, как только подсохнет.
   Пояс!
   Монах в ужасе схватился за собственное одеяние, едва не запутался в нем, пока не нашарил за пазухой недобрую вещь. За прошедшие дни и недели пояс молчал и будто бы съежился, но несколько раз порывался удрать. Однажды ему это почти удалось: вещь брату Унно вернула старушка, рассказав байку невероятную.
   - Сижу, вижу - змея ползет, мерзость. Я ее кочергой, и еще, и еще... А она и блеснет пряжкой. Подняла вот: держи, твое, небось. Совсем старая ослепла и помешалась, ай-яй, не могу пояс отличить от змеи...
   После ударов кочерги вещь совсем притихла. Только вот не ползают предметы, в которые вселились тори-ай - перемещаются так, что глазом не уследишь, и тем более не совладать с ними какой-то старухе.
  
   Перебираясь через глубокий овраг - нет, все-таки небольшое ущелье - к деревушке на той стороне, пришлось попотеть. Склоны покрывал нежно зеленевший, но густой и жесткий кустарник, а под ним прятались переплетенные корни, за которые наверное удобно было бы хвататься, но очень неудобно ступать. И намека на тропу не нашлось. Зато селение оказалось на месте, маленькое, унылое после зимы - оголодали люди за долгие морозы.
  
   Монаха приняли со всем почтением, хоть и переглядывались - может, спятил святой человек? Упал, например, со склона, померещилось невесть чего...
   Никто отродясь не жил напротив деревни, ни старушек, ни ее сыновей, ни внучек. Ну да монахи, они дело известное, в горние выси устремлены, а земные приметы путают. И год могут спутать, и место, и мало ли что им в странствиях духа привидится.
   Загрустив, брат Унно отказался от предложенной скудной трапезы и поспешил-таки к монастырю, по дороге все проверяя пояс. Что ни делается, все смысл имеет, но это уж слишком. Вот и думай теперь, то ли, исполнив обет, вернуться в мир, то ли, насмотревшись на чудеса, служить еще с большим рвением?
  
  
   **
  
  
   Девушка в крохотной комнатке монастыря Эн-Хо сидела одна за игральной доской, задумчиво трогая то одну, то другую деревянную фишку. В окно влетал теплый ветерок, но девушка отчаянно мерзла, и не помогала шерстяная накидка на плечах. Странно и неприятно, ведь холода наконец оставили эти места: уже не только монахи, и крестьяне-беженцы ходят в легком.
   Но почему же сейчас такое? И фишки как изо льда... Задев пальцем очередную, вздрогнула, будто укололась. Посмотрела в окно - серый каменный двор, чуть потрескавшиеся плиты, столбики изваяний; все привычно, пусто, как всегда под вечер...
   Вскочила, опрокинув доску, со стуком разлетелись фишки.
   Раздался звон монастырского гонга, созывающего на молитву - он будто подхватил тихий стук, усилил его многократно. Возвестил на весь монастырь об опасности, которую пока ощутила лишь одна девушка.
  
   Не сразу Нээле удалось пробиться к святому настоятелю - во время молитвы он был занят, а сразу после принимал братьев-просителей. И лишь потом пришел черед других нуждающихся в совете.
   - К чему такая спешка, юная дочь? - спросил он кротко, ни словом, ни взглядом не укорив за неподобающее поведение, когда она пыталась пробиться через заслон вежливых, но непреклонных сторожей, не желающих открывать двери, слишком тяжелые для нее, а теперь предстала перед его взором растрепанная, позабывшая поклониться.
   - Монастырю грозит большая опасность. Я играла сама с собой, согласно вашему совету, святой настоятель, и ощутила...
   Что она ощутила, сказать не смогла. Осознав это, смешалась; цель была достигнута, перед настоятелем Нээле предстала и предупредила его, но знание покинуло девушку. Ей проще было бы силой мысли вернуть на доску рассыпавшиеся фишки, чем вспомнить, что же привиделось.
   Впрочем, вспоминать оказалось не нужно.
   Через два часа в монастырь пришли сборщики хвороста, задыхаясь от бега, рассказали о страшном: отряд чужаков идет к монастырю. Людей столько, что бесполезно обороняться, святое место не крепость, стены невысоки.
  
  
   **
  
  
   Жучки-красноспинки повыползали из зимних укрытий, грелись на солнышке. У Лайэнэ дома так и звали эти дни второго весеннего месяца - дни красноспинок. Может, и тут крестьяне предместий именуют их так, а горожане мало обращают внимание на жучков...
   Молодая женщина сидела в открытой беседке в саду, на легком столике перед ней лежали листы бумаги. Узкая рука, уверенно держащая кисть, выводила какие-то каракули, рядом с которыми те самые жучки казались образцом изящества. Будто Лайэнэ враз разучилась писать; еще бы взять кисть по-другому, как держат люди малограмотные, и впечатление будет полным.
   Сторонний наблюдатель немало бы удивился, что случилось с ашринэ - для солнечного удара еще недостаточно жарко...
  
   Она всего-то пыталась скопировать почерк Энори. Кто бы мог подумать, каким трудным заданием это окажется! Разные школы написания в свое время дались ей не в пример легче. Извела уже с десяток листов, но толку чуть.
   Не отважилась довериться кому-то еще: мало ли, у Энори было много самых странных знакомых, вдруг кто-то задумается. К счастью, подделывать подпись господина Кэраи Таэна не было нужды. Чудом добытый листок у нее - настоящий.
   Везение? Или приготовленная судьбой ловушка?
   Но он уехал... такая возможность!
   Снова екнуло сердце. Уехал. Поспешно, отдав распоряжения, говорящие, что вернется нескоро. У Лайэнэ тоже были верные люди, они передали. Только вот куда направился, тайной осталось для молодой женщины. Может, на север, где самое сердце грозы, может, в Мелен за подмогой, как не слишком давно, или в Окаэру, а может, в саму Столицу... Нет, это долго, ему нет смысла.
   А в Мелен... он как-то отметил вскользь, что готов был добыть войска любыми средствами, даже свадьбой. Тогда сказал об этом, как о шутке...
   И еще раз нет. Из Мелен он вернулся не слишком радостным. Что-то произошло там, не до женитьбы.
   О чем она только думает... А надо - о том, как проникнуть к мальчику, завоевать доверие юного наследника.
   О том, как еще раз ослушаться - на сей раз прямого приказа.
  
  
   Очередной лист был смят и отброшен.
   Прокляла все на свете, пытаясь добиться сходства. Казалось бы, возьми любого малограмотного человека и попроси его написать под твою диктовку. Подходящий почерк получится, все знаки вразнобой. Но нет, выходило не так - легкими были у Энори линии, без всякой натужности. Для того, кто читать умел хорошо, разница в написании просто бросалась в глаза. А мальчик... он мог и знать. Другой возможности не представится.
   Но этот кошмар... как его воссоздать? Воистину, если б Энори решил посмеяться над всеми школами почерка сразу, это бы не вышло лучше!
   Лайэнэ отложила кисть, задумалась. Вспомнила, каким увидела недавно - натянутым, как струна, - и каким видеть привыкла.
   Вспомнились его слова:
   "Границы придумали люди... Просто представь, что я - волна или ветер, или огонь"...
  
   Он не мог играть на флейте, не мог одеваться, как все... Считала - это из-за того, что ему дано меньше. А если наоборот? Перевела взгляд на бумагу. Показалось - сухие стебли травы в беспорядке, ветер качает их...
   Поспешно взялась за кисть. Скопировать его почерк нельзя. Не бывает двух одинаковых стеблей, низок птичьих следов или облачного узора. Но можно понять...
  
  
   **
  
   "Ступай, попробуй предупредить воинов Сосновой", - сказал отец-настоятель одному из жителей монастыря, хорошо знавшему эти края. Спокойно сказал, будто и не произошло ничего, только морщины на лбу стали гораздо глубже.
   Затем собрал людей во дворе, обратился с короткой речью.
   Это святая земля, говорил. Здесь нет оружия, да оно и бессмысленно. Поэтому те, кто верит, что монастырские стены станут ему защитой - могут остаться, прочим разумней уйти.
   Про монахов речи не шло - им в любом случае оставаться. Среди них были и совсем молодые, и постарше, недавно принявшие обет, и у многих во взгляде сквозило недоумение - вот это оно и есть, то самое служение, которое принял?
  
   Когда возвращался, увидел девушку - ту, что недавно едва не заблудилась во снах. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, бледная до синевы.
   Настоятель улыбнулся ей, пытаясь утешить - подумал с горечью, что вот ей-то уж точно стоило бы уйти. Красивая, молодая...
   - Если неразумной дочери будет дозволено... - произнесла она каким-то младенчески-тоненьким голоском, качнувшись вперед. - Не отсылайте людей, монастырь устоит. А по дороге они могут погибнуть - враги идут неизвестной тропой, они не оставят свидетелей.
   - Здесь не слишком много ценностей и еды, но все же добыча, - сказал один из монахов-провожатых, суровый, выше Нээле на две головы.
   - Монастырь устоит, - повторил она, и настоятель увидел, как слеза катился по ее щеке - от бессилия сказать что-то более связное.
   Монах от нее отмахнулся, а настоятель прислушался: нет, ему Небеса ничего не желают сказать. А эта девушка... кто-то из высших сил отметил ее, но ее вещий дар - новорожденный птенец в гнезде, а может, еще и не вылупился из яйца.
   - У недостойного служителя нет власти приказывать, - ответил он, помолчав. - И будущее ему неведомо. Люди выберут сами.
   Вскоре монастырь покинули человек пятнадцать, они, почти ничего с собою не взяв, устремились той же дорогой, какой недавно шел Муха со спутниками.
  
  
   **
  
  
   - Гроза идет сильная, - сказал Ка-Ян, ежась и поглядывая на небо. Ветви над тропой, по которой двигались, почти скрывали его. Ординарцу было немного не по себе: и грозу не любил с младенчества, и в паре часов находился большой монастырь, по слухам, богатый - в отряде рассчитывали поживиться.
   Свернут, не свернут?
   Тут глушь...
   Но командир пока ничего не сказал.
   Шума не будет, убеждали Вэй-Ши. То есть будет, конечно, но это уже не имеет значения - до Сосновой осталось меньше трех дней пешего хода по картам Энори, их разведчиков удалось устранить вовремя, отряд до сих пор не раскрыли, а скоро все равно застава, которой не миновать. И никакая помощь подойти не успеет, разве крестьяне с мотыгами?
   Вэй-Ши - он один из немногих ехал верхом - поглаживал пальцами хвост куницы, пришитый к плечу, и молчал. Если дать людям волю, они потеряют время; а, взяв монастырь, не сразу снова станут послушны. Если пройти мимо, будет зреть недовольство - трудно день за днем красться потайными еле видными тропами, опасаясь любого шороха. Но тем злее они окажутся в схватке возле Сосновой. Ведь никто не знает, имеет ли еще смысл эта атака. Если рухэй больше нет в долине Трех Дочерей... если Мэнго уже отступил...
   Нет, невозможно. И он, и его племянник - под рукой высших сил.
   Но как быть сейчас?
   Не обольщался - на обратном пути на монастырь уже не напасть. Отряд сильно поредеет, а ценности монахи наверняка сумеют припрятать.
   - А это еще что за... - голос ординарца прервал его мысли. Сбоку от тропы высилось зловещее дерево: без коры, черное, острые ветви направлены были в небо, словно рога. Темно-багряный лишайник рос на ветвях и стволе.
   - Я слышал, монастырь этот носит название черного дерева, может, оно? - предположил кто-то из воинов.
   - Я слышал про такие деревья, - сказал Вэй-Ши, подъезжая поближе. - Говорят, это молнии, которые не смогли вернуться на небо.
   Вдали пророкотало, по вершинам деревьев пронесся шелест, словно пробежало много-много мышей.
   Само по себе дерево ничего не значит, думал Вэй-Ши. Выглядит неприятно, и только. Но схожее имя носит сам монастырь, и его священная реликвия схожа с этой. И гроза близко - рухэй всегда внимали ее голосам, с тех пор, как гром и молния помогли их народу появиться на свет.
   Снова прошелестели ветви, одинокая капля нашли дорогу промеж листьев и упала на щеку Вэй-Ши.
   - Мимо идем, - сказал он угрюмо. - Не затем нас послали.
  
  
   **
  
  
   Нээле всю ночь стояла под ливнем в монастырском дворике, неподвижная, как тамошние изваяния; остальные обитатели Эн-Хо постарались укрыться под навесами, еще с вечера обреченно ожидая атаки, но слышно было лишь гром и порывы ветра.
   Сперва отдельные капли с силой ударялись о плиты, словно хотели пробить их насквозь; злясь на свое бессилие, они соединились в потоки. Молнии разрисовывали небо, не оставляя нетронутого уголка, а потом остался один только дождь.
  
  
   Посланник вернулся утром другого дня, запыхавшийся и донельзя обрадованный тем, что монастырь невредим, и все люди целы - ожидал найти обгоревшие разграбленные развалины.
   - Я не смог ничего, - повинился он отцу-настоятелю. - Думал, они чужаки, мест здешних не знают, а я напрямик, срежу по склонам... А они, видно, разведали все. Уже недалеко от заставы Сосновой - когда я до короткой тропы добежал, на ней вовсю следы были. И... похоже, убили каких-то людей, в овраге тела лежат, прикрытые ветками. С десяток, не меньше. Смотреть не отважился, но, вроде, крестьяне...
   - Значит, с десяток... возле короткой тропы, на востоке? - что-то изменилось в мягком тягучем голосе, будто треснула ветка.
   - Ну да, оно самое. Страху-то! Подумал - дальше-то нет резона идти, попадусь только. Струсил я, не хочется пропадать...
   - Но ты все же вернулся, - мягко отметил настоятель. Его лицо было, как и всегда, безмятежным, и пальцы привычно поглаживали подвешенные к поясу молитвенные фигурки. Но на спокойном, благожелательном этом лице поселилась тень, сделала резче морщины, обозначила складки. - Отважный сын говорит о себе столь резко, но ведь он знал, что здесь может натолкнуться на мародеров или запоздавших чужих солдат.
  
   - Я... видел, что никого нет в округе, - смущенно начал было посланник, но глава монастыря лишь покачал головой. Зачем думать о себе хуже, если поступок свидетельствует об обратном? И без того слишком часто мы поступаем не так, как стоило бы, чтобы еще отнимать у себя заслуги.
   - Гроза прошла мимо Эн-Хо, остается молиться, что она обойдет и Сосновую, - обронил настоятель.
   Когда посланник ушел отдыхать, немного успокоенный, заговорил один из братьев монастыря; он слышал беседу:
   - Может быть, снова случится чудо? Может быть, враги вновь пройдут мимо, заплутают в горах, если читать молитвы без перерыва?
   - Или если просто отправить в крепость ту девушку, ее уже кое-кто из крестьян считает посланницей Неба, - ответ прозвучал тихо и тускло, и стукнулись друг о друга фигурки на поясе, когда пальцы сбились с ритмичного движения. - Нет, это были всего лишь слова утешения; над Сосновой гроза прогремит, либо же Эн-Хо надо искать другого настоятеля - прежний перестал различать иллюзии и реальность. Но Сосновая может выстоять - вот о чем молиться можно и нужно.
  
  
   **
  
  
   - Ну а если понадобится срочно вас найти, госпожа?
   - Кому понадобится, тот найдет, - вздохнула Лайэнэ, приглаживая туго стянутые волосы частым гребнем. - А те, кто не сумеет, не так уж важны сейчас...
   Как долго будет отсутствовать? Кто бы заранее знал... Праздник цветения садов точно пропустит, и, может, праздник начала лета, когда юные ее товарки впервые займут взрослое место. Это хорошие дни - и заработать можно немало, и показать себя в выгодном свете... Ей это не помешает сейчас - после Энори так и не обзавелась столь же весомым покровителем. Есть, конечно, несколько человек на особом счету, но ведь надо и большее...
   Надо. Не хочется.
   Отдала распоряжения старшей служанке - в отсутствие госпожи все должно идти, как заведено. А сама она для всех почитателей временно недоступна, поправляет здоровье вне городских стен. Пускай гадают, вправду ли заболела, ожидает ребенка или уединилась с каким-нибудь новым поклонником, которому не хочется ни с кем делить ее внимание.
  
  
   ...В широких холщовых юбке и кофте темно-синего цвета она похожа на крестьянку-вдову, уже не носящую траур, но ворота мужчинам закрывшую. Нижняя, линяло-охряная одежда довершает сходство. Довольно удобно, хоть и не под ее движения покрой, но как плохо сидит... Криво вшитый рукав, и в плечах широко.
   Ну, давай еще подгони по себе наряд, и красный цвет не забудь, и украшений побольше.
   Как же неистребима привычка блистать!
   Придирчиво оглядела себя в зеркале. Немного жаль сейчас, что так мало пользовалась помадой, румянами, лишь слегка подводила глаза. Некоторых красавиц умоешь - и совсем иное лицо. А ее очень легко узнать.
   Ну, ладно, платье и ожидания тоже решают многое. И немного орехового сока - у простых женщин не бывает столь светлой, ровного тона кожи, как у ашриин. И природная красота ни при чем, все дорогие красотки Квартала немножко искусственные, лунный жемчуг и шелк...
   К счастью, волосы ей срезать не пришлось - до того, как получила драгоценную бумагу, опасалась, понадобится, чтобы наверняка выдать себя за другую. Скромной одежды, иной прически, отсутствия краски будет довольно, чтобы кого угодно ввести в заблуждение. Отец-настоятель, наверное, поймет, но у нее есть приказ господина Кэраи - никто не догадается о подлоге.
  
  
   Маленькое святилище недалеко от реки. Сюда чаще приходили женщины из Веселого квартала, удобно им, недалеко. И она наведывалась порой, и молодой стражник - Лиани Айта - был здесь в ту ночь, когда отправлялся на север за девушкой. Теперь и Лайэнэ покидает дом. Зажгла палочки на подставках, две загорелись сразу, две запоздали; но вот от всех потянулся тонкий дымок.
   Давно уже отмечала - тут как-то по-особому пахнет, не смолистыми курениями, тяжелыми, сладковато-терпкими, как в других храмах - а цветами и домашней выпечкой. Будто в детстве на ярмарке ей купили свежую булочку с медом...
   Показалось, что с постамента глянула на нее статуя - не осуждающе, скорее, с недоумением, чуть ли не с любопытством женским:
   "Ты уже просила охранить одного, потом еще одного... теперь хочешь сказать слово еще за двоих?"
   "Нет... надо бы, но я не решусь".
  
   И благословения попросить не решалась. Ей не было страшно приступать к задуманному - пока что бояться нечего, Дому Таэна прямо сейчас нет дела до городской красотки, а нечисть не придет в Храмовую Лощину. Но горько было, словно напилась зелья, известного всем женщинам в Веселом квартале. Такого, чтобы не подарить новую жизнь.
   Она ее и запрещает сейчас - свою.
   Не боялась идти поперек другого запрета, но многое бы отдала, чтобы не делать этого. Потому что... нечестно она поступает. И с ним - с тем, кого очень хочется назвать по имени, но невозможно, и с собой. Поддержкой бы стать хотела, а не очередным человеком, которому нельзя доверять.
   Прав был - ей верить нельзя.
   А она... если свернет с дороги, запутается совсем. Но уже не свернет.
   Вот Хранительница смотрит на Лайэнэ сквозь дым курений, ласковое лицо, мудрое. Словно и не из дерева выточена, а живая. С какими только просьбами к ней ни приходили женщины, а порой и мужчины. Тоже надо бы что-то попросить, что-то пообещать взамен... Здесь не торговый ряд, но негоже только просить, ничего не давая.
   Но толку с того, что она может пообещать? Золото неумно предлагать за жизнь, отказ от чего-то, дорогого Лайэнэ - Хранительница не требует жертв. Даже песню написать и то не в воле молодой женщины, мелодия и слова приходят сами.
   Почудилось, что кто-то стал рядом, и сквозь запах храмовых курений донесся горьковато терпкий аромат полыни, какой бывает на солнечном пригорке в середине лета. Вздрогнула: но нет, скорее Энори появится здесь, чем тот, чье присутствие померещилось.
  
   ...В юности многие соученицы выбирали себе идеал, на который хотели бы походить. У нее никогда не было такой путеводной звезды, только по мастерству - петь или играть как такая-то. Громких имен знала много, только смысл равняться на прославленных красотой или любовными победами? К тому же почти не было среди этих женщин счастливых.
   Не воительницу же Тионэ брать за образец! Да и той, похоже, выпало не то чтобы много счастья... Хотя уважение она снискала со стороны многих. Но она убивала...
   - Я совсем заблудилась, - прошептала молодая женщина, - Помоги мне разобраться, какая я все-таки.
   А что делать, все равно уже решено.
  
  
   **
  
  
   Если бы кто еще два дня назад сказал Мухе, что он может заблудиться, имея перед носом тропу, мальчишка бы высмеял бы его так ядовито, как только сумел. Но опасны туманы в горах Юсен, а может, та нечисть, о которой упоминали спутники, зло подшутила над юным крестьянином. В тумане Муха умудрился свернуть на соседнюю тропку и не заметить, что она куда уже той, что ведет к Сосновой. Так и брел, пока не стемнело, потом запалил костерок, переночевал в самодельном шалашике, постукивая зубами от промозглой сырости. Ночью никто не тревожил. Утром туман поднялся, распался на клочки и утек вверх; но солнце пряталось за облаками, и мальчик не сразу сообразил, что идет в обратную сторону от цели пути.
   Леса он не боялся, но к горам не успел привыкнуть, и, когда наконец осознал, что заблудился, находился уже далеко от Сосновой.
   Шел, сам с собой рассуждая, старался не унывать. Ногою камешки подбрасывал по дороге.
   Крепость стоит на склоне, она высока, и яркие флаги на стенах, значит, если подняться на одну из вершин, все это можно заметить.
   Вершин поблизости было - выбирай любую, они переходили одна в другую наподобие волн: издалека вроде бы отдельно каждая, а начни подниматься по склону, и уже непонятно, где ты. Людей тут ходило немного, а дикие звери не слишком старались прокладывать ровные тропы.
   Так и кружил, сам вроде зверька.
   На вторую ночь разразилась гроза - укрылся под скальным навесом. Смотрел, как молнии вонзались в макушку горы - двойные, тройные, лиловые, белые. Битва небесная. Затаил дыхание, даже мерзнуть забыл...
  
  
  
   Ястреб взлетел над мохнатым склоном; с завистью мальчишка смотрел ему вслед. Вот кому повезло с рождением, и, пусть не человек, зато в своей округе хозяин. Интересно, куда устремился, вроде бы не так эти птицы охотятся...
   Глянул вниз, на прогалину, с которой взлетел ястреб, и не сразу понял, что видит - по тропе, полускрытые нависшими ветками, шли темные фигуры, одна за другой. Если не присматриваться, заметишь не сразу: опытные, видно, лес укрывал их, принимал, как своих. Охотники? Да вроде не ходят за добычей такой толпой, кого ловить-то?
   А, это, верно, отряд из Сосновой вышел, или в нее возвращается, догадался мальчишка; прикинув расстояние-направление, поспешил вниз по склону.
  
   Едва снова не сбился с пути; торопился, порою катился кубарем по корням и камням, и был уже весь в синяках. Отряд не по тропе шел, и внизу Муха снова его потерял. Но не успел огорчиться, как услышал негромкие голоса - выходит, выбрал верное направление, и, хоть сам перестал понимать, где находится, добежал, куда надо.
   Вскочил было, побежать навстречу, но зацепился поясом за корягу. Пока выпутывался - рвать жалко, хороший пояс, без дыр - услышал тихие голоса.
   Не сразу понял, что слышит, и не двигался, как та коряга - может, это его и спасло. Уже когда люди мимо прошли, осознал - на чужом языке они говорили, и выглядели, как чужаки. Не духи, как было подумал. Сероватая дымка их окружала, но то были остатки тумана после ночного ливня. Люди. С оружием.
   Лица недобрые, темные, и видно - здешний лес пришлым не доверяет, а они лесу.
   Один, последний, остановился, вгляделся пристальней в его сторону, но не заметил мальчишку. А Муха все сидел под корягой, вдыхая запах сырой древесной трухи, когда уже голоса стихли.
  
  
   Глава
  
  
   На полнеба красное зарево,
   Улетает в закат мотылек,
   Словно в костер,
   Но огня он там не найдет...
  
   Так некогда писал потомок знатного рода, сделавший неплохую карьеру при дворе; но уже тогда он был прославлен своими стихами, а на склоне лет удалился в свой загородный дом. Теперь жил в тихом, благословленном Небесами месте - темные заводи, плакучие ивы, узорные мостики, похожие на игрушечные.
   Поэзию не оставил, и слава его не прошла - а на стенах дома висели картины, подписанные только чужими стихами. Не звучало больше прежнее, семейное имя, лишь то, которое ставил под своими строками - "Рожденный во время ливня".
  
   Господину министру финансов Тома было тут хорошо. Дружили долгие годы, и по служебной лестнице поднимались вместе. Кому еще доверять, как не старому другу, который никогда уже не станет твоим соперником?
   Наведывался редко, но всегда отдыхал здесь душой. Вот и снова сумел пару дней выбрать - а в Столице помощники не подведут, справятся со всем. Жаль, что лучшего меж ними нет уже почти год.
   Ветер залетал и расплетал ветви ив, играл с молодой серебристой листвой. Хорошо сидеть возле протоки и пить... нет, не вино, бодрящие травяные настои.
   Хорошо говорить с человеком понимающим, а может, даже и мудрым.
  
  
   "Рожденный во время ливня" больше слушал, чем говорил.
   - И вот... я ошибся, - заключил гость, - Эту оплошность вполне могут обернуть против меня. Не стоило тогда отпускать; уехал бы самовольно - дело другое. А он бы уехал.
   - Но с чего ты взял, что он больше не верен тебе и трону? - умышленно поставил слова в таком порядке, но реакции не получил, Тома ничего не заметил.
   - Все свидетельствует об этом. У него было столько времени... Он и вправду вернулся на север лишь поддерживать брата. Я послал ему весточку, последний шанс... Если все останется, как было, мне придется отступиться от этого Дома.
   - От Кэраи; это его ты знаешь, а не северную родню Таэна.
   - Он - часть своей семьи. Солнечный готов был дать шанс... именно ему, но так устоял бы их Дом. Я считал, что мой ученик и помощник умнее, - министр поморщился, отхлебнул из чашечки со стрекозами на ободке. - Не ради личной корысти, ради всего их рода. А теперь всем им что? Немилость, забвение.
   - С забвением ты погоди. Как бы старшему не обратиться легендой, если верны слухи, что до меня доходят.
   - Легенды переписывают, мой прекраснодушный друг. Даже поэты не в силах этому помешать.
  
  
   **
  
   Умение развести бездымный костер из безнадежно сырых дров - еще один навык, за который Ка-Яну прощалась излишняя болтливость и любопытство. Не каждый разведчик мог и поддерживать пламя буквально в луже.
   После недавнего ливня лес больше напоминал наполовину осушенное болото. Если бы не деревья повсюду, сходство стало бы полным.
   Энори держался подле огня, весь привал не отходил от него, молчаливый и злой. Вот уже несколько дней он был с отрядом, порой отлучаясь разведать окрестности; когда прошли мимо монастыря, его тоже не было, но, едва кончился дождь, возник как из-под земли и заявил о паре десятков беженцев, которые намеревались спуститься в предгорье. Такое совсем было не нужно Вэй-Ши, и он послал следом нескольких солдат. Они прошли тропой, скрытой в зарослях папоротника - там, где указал проводник.
   Порой командиру казалось, что он и впрямь сам создает эти тропы, а в отряде все давно были уверены в этом.
  
  
   Когда Энори вернулся после расставания недалеко от Трех Дочерей, Вэй-Ши был сердит на него:
   - Ты очень долго. Мы шли со скоростью кротов, нас могли увидеть все окрестные жители...
   - Я не могу переправить вас на облаках!
   Ответил дерзко, но передал новые карты - с отметками о дозорах, заставах, планах укреплений Сосновой. И слабых мест - крепость давно не была боевым оплотом, уязвимых точек хватало. Рассказал, где сколько людей.
   Это немного насторожило Вэй-Ши. Сведения неоценимы, но... если недавно сетовал на промедление, тут впору тревожиться, откуда узнал.
   - У подружки командира крепости, - ответил на незаданный вопрос проводник. Рассказал подробности с видимой неохотой; ординарец, вертевшийся тут же, только восхищено присвистнул:
   - И знакомы не были раньше? Ну ты даешь. Но, думаю, только ваши женщины такие податливые. С нашими бы ничего не вышло.
   - Ловко и быстро, - похвалил и Вэй-Ши.
   - Тут бы любого хватило, - откликнулся Энори, как показалось командиру рухэй, слегка раздраженно. - Когда женщине плохо, она цепляется за любую соломинку... Когда возьмете Сосновую, оставьте ее мне. Я опишу, как выглядит, не перепутайте.
   Ка-Ян присвистнул, губы расплылись в широкой улыбке.
   - Так хороша?
   Проводник внимания на него не обратил.
   - Крепость уже близко. Сколько времени вам понадобится, чтобы дойти?
   - Вряд ли нас подпустят вплотную. Говоришь, на ближайшей заставе народу мало... Возможно, уже на закате попробуют остановить, если ими командует полный дурак. А нет - так укроются за стенами... тогда еще пара дней, если удастся пройти ближайшим мостом.
   - Хорошо...
   Проводник явно думал о чем-то своем.
   - Не так важно, кто из отряда вернется на север, - обронил Вэй-Ши. - Но все же поостерегись шальной стрелы - тебе вести оставшихся, если не захочешь нас бросить.
   Заметил вещицу, которой не было раньше - застежка со знаком Дома Таэна, рысью в прыжке, причем не абы какой, а той, что на знамени.
   Хмыкнул; вроде, если обычаи их верно запомнились, он прав не имеет такое носить? И если демонстрация верности, то как-то не вовремя, а если наоборот...
   Ничего не сказал. Энори уже все сделал, теперь разве что отравит весь их отряд - только это позволит Сосновой выстоять.
  
  
   **
  
  
   В храм, при котором находился Тайрену, молодую женщину пропустили без малейших препятствий. Если бы мальчика поселили на половине, предназначенной для монахов, и приказ самого генерала не помог бы ей туда попасть. Но наследник Дома жил там же, где селятся только решившие дать обет - и не с паломниками, и не со святыми людьми.
   - Почему господин прислал женщину? - спросили и охранник Тайрену, и врач семьи Микеро, теперь следивший за здоровьем ребенка.
   - Потому что мужчинам мальчик вряд ли поверит, и правильно сделает, - сказала она чуть раздраженно, как могла бы опытная нянька тем, кто пытается ей помешать.
   - Не слишком ли ты молода? - у Микеро был острый глаз, небольшое количество орехового отвара, затемнившее кожу и создавшее круги под глазами, не обмануло его.
   - Во сколько лет тебя родила мать? И неужто никто из старших сестер или братьев в твоей семье не возился с малышами? - усмехнулась Лайэнэ, - А впрочем, отошлите меня назад, обрадуйте господина.
   На это никто не решился.
  
  
   - Смотри, он весьма недоверчив, не любит излишней заботы и неразговорчив, - в полосатой одежде врачей Микеро сильно отличался от монахов, но удивительным образом подходил этому месту. Хотя и врачи живут не для себя - не в этом ли сходство?
   Накануне он все уши прожужжал Лайэнэ, как себя вести, и теперь, ведя к подопечному, повторял все по новому кругу.
   Няньку Тайрену пока отпустили в город - Лайэнэ не без колебаний решилась прописать и это в подложном приказе. Но, кажется, мальчик ее не любил... а обмануть ее было бы трудно. Сама пока вместо нее побудет. Вот уж карьера лучше некуда - из "девушек радуги" в няньки к наследнику первого Дома провинции! Есть чем гордиться, да... но уж очень смешно.
   Микеро покосился на нее - заметил, видно, что посланница витает в облаках. А она уже вновь собралась - как учили еще в детстве, перед выступлениями, и, как тогда, испытывала веселое возбуждение..
   - "Дни красноспинок" влияют на здоровье таких, как Тайрену, не лучшим образом: хоть расцветает природа, они слишком ослабели за зиму. И, чувствуя свое несоответствие миру, в эти дни пациенты особенно мрачны...
   - Я поняла,- кротко сказала Лайэнэ, и не удержалась от шалости, уже на пороге комнаты: - Вы или ваши родители ведь не из города родом? У нас тоже так называют...
   ...Узнал ее или нет? Если и да, что с того? У нее приказ, и она была доверенным лицом господина. Мало ли что затеяли.
  
  
   Впервые его видела, представляла совсем не таким. Хоть и знала, что мальчик с рождения был болен, все же невольно ожидала найти в нем черты отца... или дяди. Но он, верно, унаследовал внешность матери, и на братьев Таэна не походил бы даже здоровым.
   Маленький, тонкий, полупрозрачный... Сероватая кожа, тени под глазами - такими представляют духов тумана, из тех, что заманивают путников на болота.
   Настороженно смотрит, почти враждебно.
   Ничего, на этот случай у нее есть письмо. И не только.
   Перед появлением здесь пошла еще на одну хитрость. Это для нее Энори давно уже - запах мороза, снега, речного тумана. Но ведь была и едва ощутимая сладость зеленых яблок, и свежесть хвои. Воссоздать это она не смогла бы, но хоть что-то похожее. Люди так редко понимают, что порой может их побудить довериться незнакомцу - а дело всего лишь в сходстве, в отголоске чего-то привычного или любимого.
   Мальчик еще не понял, кто она и зачем, а враждебность сменилась некой заинтересованностью.
   - Оставь нас теперь, - велела врачу.
   Когда стукнула, закрываясь, дверная створка, приложила палец к губам, показательно оглянулась по сторонам - вдруг кто подслушивает? - и достала из рукава исписанный листок.
  
  
   Стоило ей показать письмо, якобы написанное Энори... Лайэнэ готова была поклясться, что лицо мальчика осветил солнечный луч - и кожа зазолотилась, и болезненные тени куда-то пропали.
   - Ты его видела, да? Он говорил обо мне? Он скоро придет? Чем-то занят сейчас? Я готов ждать, сколько надо...
   Врать стоило осторожно. Лайэнэ не очень умела это делать, но покажите хоть одну женщину в Квартале, которой совсем никогда не приходилось говорить не то, что есть!
   Говорила, благо, заранее подготовилась.
   Врать ей пришлось не только голосом, не только едва уловимым тревожащим ее ароматом - но и движениями; она была женщиной, да и не умела двигаться так, как он, но многие мелкие жесты могла повторить, и они неосознанно внушали мальчику - перед тобой свой человек.
   Не могла читать мысли, но видела в чертах наследника Дома все, что ей было нужно.
  
   Принесли завтрак; мальчик лишь отмахнулся, но она уговорила поесть, обещая сразу продолжить рассказ. Тайрену покладисто упихал в себя целых три пирожка - если верить Микеро, обычно едва осиливал один.
   Доедая последний, вдруг испугался, поперхнулся даже:
   - Но как же тебя пропустили? Никто ведь не знает?
   - Мне разрешил... твой дядя. Он... знает, да, и понял, что твой наставник для тебя значил.
   Недоверчивым был взгляд мальчика - верно, ему говорили иное. Пришлось будто невзначай коснуться письма, лежащего на столике, разгладить его. Волшебное действие - всего-то напоминание о том, кому доверял.
   - Значит, уважаемый дядя все-таки лучше, чем я подумал о нем, - признался Тайрену. - Он сперва мне понравился, но потом...
   Мальчик запнулся: привычка к осторожности перевесила радость. Ясно стало - об этом сейчас больше не скажет.
   - Теперь нам пора на воздух, - произнесла Лайэнэ. Странно было ощущать себя нянькой. Живой ребенок совсем не то, что девочки-воспитанницы ашриин. Впрочем, и Тайрену назвать обычным нельзя.
   Мальчик кое-как собрал волосы в хвост, перекрутил жгутом, оставляя свободный конец, скрепил заколкой. Сооружение еле держалось. Да уж, прическам Энори его никак научить не мог.
   - Не люблю, когда меня чужие трогают лишний раз, - пояснил мальчик, заметив ее любопытный взгляд. - Няньку едва терпел, она все стремилась поправить. А сам никак не научусь. Ну не вижу я, что там и как на затылке!
   - Помочь тебе? Научу, чтобы всегда мог сам, и хорошо. Ты не смотри, что у меня волосы так просто лежат, я умею.
   Заколебался, но ответил:
   - Потом.
  
  
   Довольно милым был монастырский садик, и в Храмовой Лощине ценили красоту. Тут она была вневременной, свободной от мишуры моды, уравновешивала здешнюю строгость жизни. Жаль, так мало цветов... только жасминовые кусты, но на них пока нет даже почек.
   Тайрену направился к скамеечке в углу сада, устроился, покачивая ногой; Лайэнэ не столько видела, сколько ощущала, как из-за угла на них смотрит охранник мальчика. Подошла, присела на землю подле скамьи. Неудобно, холодно, только что делать - служанки не садятся рядом с хозяевами, даже если хозяева - дети.
   Разговорились. Мальчик оказался неглуп, начитан, не так уж и молчалив - с тем, кого он счел достойным разговора. А с чего бы ему быть иным? Он все-таки сын хозяина всей Хинаи... да и Энори вряд ли стал бы возиться с ребенком, который не может связать два слова.
   Мог, и прекрасно. Только третьим все время становилось имя, которое рада бы никогда больше не слышать.
   - Он очень скучает по тебе. И вот еще что...
   Ступала на скользкую почву. Собиралась спросить о том, о чем едва знала. Ей бы побольше времени, чтобы мальчик научился ей доверять. Но что-то подсказывает: времени этого крайне мало. Достаточно было увидеть лицо Энори, и брошенная на пол куртка... Есть вещи, которых он не делал никогда. Мог насмехаться над сильными мира сего, дерзить им в глаза, грустить, не скрывая этого - но он никогда не выходил из себя. Раньше.
   - Я знаю, он ведь недавно... связывался с тобой?
   Паузы Тайрену не заметил, стосковавшись не то что по Энори, хоть по собеседнику, с которым можно о нем говорить. Даже страшно было, насколько сразу поверил, доверился полностью - ей, незнакомой, только назвавшейся присланной старшим другом...
   - Он мне писал, велел ждать следующего письма... Я жду.
   Так вот как все было. Значит, сам не сумел проникнуть за эти стены. Хоть что-то отрадное...
   - Он... что-то такое сказал тебе?
   - Нет, - мальчик помотал головой, прядь выпала из кое-как сооруженной прически, - Но обещал... о том, почему пришлось покинуть город. Сказал, я пойму, что делать. Я всегда его понимал, - добавил Тайрену с гордостью.
   - Что ж, раз обещал, значит, напишет, - ответила молодая женщина, стараясь, чтобы голос звучал ровно и даже весело, - А мы пока будем жить, как жили... или нет, как-нибудь получше устроимся.
  
  
   **
  
  
   Когда Муха перестал слышать тихие голоса, и перестали качаться ветви, скрывшие чужаков, и птицы снова запели - тут выглянуло и солнце. Наконец-то, словно и впрямь не людей видел, а сумрачных духов. Боязливо мальчик вылез из-под коряги, прошел дальше по оставленным следам, и вскоре выбрался на открытое место.
   Теперь он понимал, где находится: справа, на краю обрыва рос приметный кедр. Его видел раньше со склона, и дерево это описывали попутчики - мол, увидишь его, а оттуда и стены крепости видно. Вот это круг отпахал...
   Но сейчас, выходит, рядом совсем.
   Будто кто укусил, так резко охватила тревога: а монастырь-то, он цел? Ведь оттуда пришли...
   И сразу второй укус, и едва не взвыл, осознав - а ведь они в крепость идут.
   Решение не пришло, не созрело - оно просто в нем было. Чужие солдаты таятся, шагают осторожно, а он побежит напрямик, и всяко быстрее окажется у заставы. А там уже доберутся до крепости.
   Сперва почти катился по склонам, но сообразил - если тут разобьется, толку от него никакого не будет. Беречь себя надо. И если, задохнувшись, без сил упадет, а сердце сгорит - тоже.
   Сбавил немного скорость, порой позволял себе отдохнуть. Из-за каждого ствола стрелы опасался, но нет - чужаки двигались иной дорогой. И тропка снова нашлась, вела в нужную сторону.
   Легкий дождик прошел, не закрывающий солнце - отдал остатки воды после грозы. Двойная радуга встала над верхушкой горы - оттеняла ее, темную, мохнатую.
   Радуга - предвестник удачи, это с детства знает любой. Муху она окрылила; так и смотрел бы, не отворачиваясь, но пришлось повернуть, скальная стена заслонила пестрый небесный мостик.
   А еле видная тропа петляла, петляла...
   Вскоре выбежал на дорогу, по которой из монастыря шел, и с которой сбился. Не обмануться - вот те самые ели-двойняшки, вершины у них приметные, будто друг с другом шепчутся. Солнце уже опустилось за них, ели стояли черные. Еще немного, и смеркаться начнет. В темноте будет куда страшнее, и снова можно сбиться с пути.
   Дорога вышла к обрыву, начинала спускаться, огибая гору.
   - Куда ты идешь? - прошелестело сзади; Муха резко обернулся; какой-то человек стоял у склона, возле одной из елей; ветви скрывали лицо. Неблизко стоял, шагах в десяти, но веяло от него угрозой, и мальчик, решив не вступать в разговор, со всех ног припустил по дороге.
  
   Холодные пальцы обхватили его запястье, мальчишка попытался вырваться - не тут-то было. Задыхаясь, он пытался сопротивляться - но боль в вывернутой руке не давала этого сделать, да и сил не осталось, все потратил в пути. Ощутил себя слабее котенка. Махнул ногой раз и два наудачу, надеясь попасть в того, кто держит - толку-то...
   Гордость не позволяла кричать; а может, это разумней было бы, поднять шум? - промелькнуло в мыслях.
   Неожиданно его отпустили; едва не упал на траву, рукой шевельнуть не мог. Поднялся, покачиваюсь, обрыв был совсем рядом.
   - Я спросил тебя, куда ты идешь?
   Только сейчас, повернувшись, он смог увидеть того, с кем говорит... хотя нет, не его - только глаза. Угольно-черные, страшные, как яма для могилы на пепелище.
   - Можешь не отвечать. Я знаю.
   Затем перестал видеть эти глаза, человек отвернулся - и Муха ощутил, что летит.
  
  
   **
  
  
   Сверчки спорили друг с другом по обе стороны дороги, половинка луны светила достаточно ярко, чтобы человек с острым зрением четко видел пучки травы на склоне. Холодно было после дождя, хоть днем солнце уже пригревало. Звездная сеть раскинулась на все небо, и от нее тоже веяло холодом.
   Лиани вслушивался в голоса леса, но часть его сознания была занята другим. Исчезновение следопытов, тревога, охватившая всех в крепости, странные звуки, слышанные одним из крестьян - будто перекликался кто. Поспешил рассказать на заставе, где был Лиани с проверкой. Сам туда вызвался, чтобы отвлечься, и с разведчиками пошел сам. Не должен бы, но уже столько раз нарушал порядки; а в лесу он как дома. Не бесполезен. Эх, не застава тут, одно название. Давно уже для вида, чтобы задерживать путников, предупреждать о них в Сосновой, если что.
   И вот он в дозоре, пережидает ночь, чтобы утром двинуться дальше - в темноте следов не увидишь. Где-то неподалеку, ближе к границе с Мелен, живет сестра. А еще ближе - монастырь, где он оставил Нээле. Тревожно за них.
   Все чаще снился дом, братья и сестры, и младшие, и старшие, которые уже завели свои семьи - будто бы все под одним кровом, как когда-то. Сны не были ни тревожными, ни особо радостными - просто жизнь, и просыпаться каждый раз было странно, словно ему добавили несколько лет или, напротив, стерли их из прошлого.
   - Тут кто-то прошел... точнее, бежал.
   Начали спускаться по склону.
   - Посмотри-ка туда! - шепнул ему один из дозорных. В траве на склоне, почти у подножия, лежало что-то темное.
   - Осмотри все наверху, а мы спустимся, - распорядился Лиани.
  
   Находка оказалась совсем уж печальной. Мальчик лет десяти, бедно одетый; еще дышал, когда подошли дозорные, осторожно перевернули. Не жилец, голова разбита о камень.
   - Он не сам упал, его скинули, - сказал следопыт, осмотрев место наверху. - Бросили с силой; если б сам потерял равновесие, куст помешал бы скатиться.
   - Безнадежно, не донесем...
   Лиани вспомнил, как целую вечность назад столкнул с обрыва девушку, чтобы спасти... но там было гораздо ниже, пологий склон, и густые заросли трав внизу. Тот, кто сделал такое с мальчиком, не хотел, чтобы он выжил. Не было бы этого камня, все равно легко шею сломать на склоне. Впрочем, может и наверняка убить не хотел; только нашли мальчика чудом, в одиночку и раненому - та же смерть...
   Вот он пошевелился.
  
  
   ...Не сразу понял, что за темные пятна над ним нависли, но не испугался. Страх, спутник в дороге, от удара выскочил, рассеялся пылью. Перед глазами прояснилось немного, и ночь была яркой - Муха различил головные повязки, знаки на них. Свои. Еще ему что-то говорили, но слов он не разбирал.
   В рот тоже набилась словно бы пакля, и не очень уверен, что именно говорит он сам, но надеялся, что поймут.
   - Они обходят Сосновую с запада, - это сказать получилось лучше всего.
   Встали перед внутренним взором страшные черные глаза без белков. Не хотел бы я еще раз такое увидеть, подумал Муха, и это была его последняя мысль.
  
  
  
   Глава
  
  
   На заставу они возвращались, словно по болоту - любой миг может стать последним. На всякий случай сошли с тропы; следопыты знали округу, как свои пять пальцев. Сова в отдалении ухала, протяжно и глухо; не охотилась, тосковала о чем-то. В траве по-прежнему потрескивали сверчки, шмыгали мыши - все, как и час назад, словно и не появилось в горах свежей могилы, словно не таился где-то рядом чужой отряд.
   Не говорили, обменивались знаками - широкими, мелкие в темноте не увидишь даже под яркими звездами, а уж когда под сень деревьев вошли, тем более.
   Леса тут были непростые, куда суровей, чем на холмах. И там-то Лиани разъезжал больше по дорогам, а тут поди еще разыщи хотя бы тропу, если сбился. Когда была зима, казалось светлее, просторнее; а теперь зазеленели орешник, ольха и клены, меж большими стволами вставал молодой подлесок: в нем за три шага мог спрятаться кто угодно.
   Но, пока не начали приходить тревожные вести, любил этот лес, сейчас же всякое дерево таило угрозу.
  
   - Надо увести людей с заставы, - сказал Лиани почти беззвучно.
   - Приказа нет, - ответил другой следопыт.
   - Я отдам как помощник Амая, мне отвечать.
   - И мост, - так же почти одними губами добавил еще один спутник, - Разобрать надо. Если переправятся, плохо придется.
   На рухэй наткнулись неожиданно. К счастью, и для них тоже; а вторым везением было встретить не весь отряд, а такую же группу разведчиков.
   Если бы не слова мальчика, тут же следопыты Сосновой и остались бы, а так шли настороже, ловили малейший шорох. Как и те, другие. Столкнулись в ельнике, его было не обойти - слева обрыв, справа нагромождение валунов, и днем-то шею свернешь. Чужакам повезло меньше; они оказались ближе к валунам, там под ногами валялось камней в изобилии.
   Но, верно, и вправду в предках у рухэй были рыси и росомахи, быстрые, хищные; одному из следопытов Сосновой лезвие тесака разрубило плечо, а другому едва не снесло полчерепа. Солдат, полуослепший от крови, сражаться больше не мог.
  
  
   Чужой разведчик был высоким и гибким, он пригнулся, пытаясь обойти Лиани, прижать к каменной гряде его самого; клинок в руках был прямым, немного короче и шире - скорее тесак, а не сабля. Короче - это хорошо, но управлялся с ним сын росомахи лучше недавнего земельного стражника. Привык убивать.
   Сперва Лиани только уклонялся, почти вслепую отбивая удары; железо лишь чуть поблескивало в темноте. Звенело. Под ногами трещали ветки, со всех сторон хвоя сыпалась. Кто-то сбоку вскрикнул - ранен или убит.
   Удар, и еще, и еще. Колючая ветка хлестнула по щеке, ладно не по глазам.
   Выбрались из ельника, стало светлее, немного свободнее.
   Да, чужак был высоким, почти на голову выше Лиани - но он поскользнулся на камне, и их лица оказались рядом. Белки глаз блеснули, остального не успел разобрать - сабля Лиани прошла сверху вниз наискось, по шее. Чужак взмахнул руками, падая, и юноша тоже потерял равновесие, поскользнувшись на влажном мху, покрывающем камень.
  
   Лиани не сразу понял, что своего противника он убил; чуть отдышавшись, поднялся, оглянулся.
   Еще один разведчик рухэй получил по ноге саблей и свалился куда-то в щель между глыбами, в темноте не увидеть толком.
   Двое против двоих.
  
   Оставив раненого, чужаки растворились в ельнике; за это никто бы их не упрекнул. За помощью кинулись; некогда было ждать, пока подоспеет еще человек пятьдесят. Так что Лиани с товарищем подхватили своих раненых и поспешили к заставе.
   Если мальчик не напутал со страху, врагов идет столько, что все равно не удержишь, крепость куда важнее и люди нужны там.
  
  
   Сабля была в ножнах, но не привешена к поясу, на коленях лежала. Лиани смотрел на молочно-белый рассвет: снова поднялся туман. Тусклое все, в дымке, сумерки не хотят уходить; но все же туман помог. Чужие солдаты спешить не отважились.
   Какой-никакой власти помощника офицера Амая хватило, чтобы увести людей - меньше десятка - с заставы. И на то, чтобы помогли перерезать веревки, связывавшие бревна моста.
   Тут, в Сосновой, действия его одобрили. Выслали людей окончательно уничтожить мост.
   А один из раненых умер еще на заставе...
   Своего-то раненого рухэй забрали из ельника, или как? Забрали, наверное, им каждый человек важен. Как и в Сосновой. Не стоит обольщаться, что один к одному. Следопыты были опытными, а Лиани просто повезло, хотя и он лучше новобранцев держит саблю.
   Теперь командиры собрались, решали, что делать, ворота закрыты, солдаты на стенах - ждут. Хотя прямо сейчас чужаки не появятся, им еще долго обходить ущелье. Разве что летать умеют, или вроде тумана, подниматься в воздух и плыть седыми клочьями.
   Все готово на всякий случай, Лиани сидит, ждет приказа, хотя мог бы пойти отдохнуть после бессонной ночи, пока есть время. Или к молодым солдатам пойти, поговорить с ними. Но слов сейчас нет для них, потом, может, найдутся.
   Подошел десятник, немолодой уже, успевший побывать в схватках в крепости Ожерелья. Он всегда обращался к юноше покровительственно - и без разницы, что того поставили выше на статусной лестнице.
   - Слыхал, ты раньше служил в земельных?
   - Было, - коротко ответил Лиани.
   - Это ведь ты укокошил ихнего разведчика?
   - Я.
   - Не приходилось тебе еще убивать? - спросил десятник с некоторым сочувствием.
   - Нет.
   - Привыкнешь.
   - Придется...
  
   Не доводилось, хотя были стычки с бандитами. Но мало кто из них сопротивлялся всерьез, быстро сдавались - кроме того, темного, с носом как клюв. Его потом долго "вороном" промеж себя называли, когда вспоминали. Этот разбойник дрался как бешеный, сперва ножом, потом выхватил у одного из земельных саблю. А потом, в сарай загнанный - вилами. Его тоже не убили, ранили только - но не довезли живым. Рана оказалась серьезной. Но ее нанес другой, не Лиани.
   А десятник неправильно понял.
   Об убитом он подумать и не успел - торопились к заставе, потом разбирались с мостом. Раньше бы, наверное, места себе не находил...
   А теперь все словно в туман кануло.
   Другое на ум приходит; смотрит на запад, туда, где в молоке невидимое солнце, но думает о севере.
  
   Монастырь... Чужаки уже миновали его. Но не было беженцев, которым разумно устремиться в Сосновую, и это значит... либо святое место не тронули, либо уже некому было бежать. Может быть, если даже монастыря больше нет, Нээле жива... спряталась где-нибудь, или ранена. Или как тот мальчик...
   И ей можно помочь, но некому.
   Пальцы так сжались на рукояти, что казалось странным, как та еще цела. Ворота рядом, бери коня и скачи, может, еще успеешь. Никто не остановит.
   Никто, кроме... долга.
   Даже если это лишь первый отряд, и монастырь пока цел, и к нему идет еще одна банда рухэй... у Лиани больше нет права срываться с места и решать свои собственные дела.
   ...И сестра где-то недалеко, и кто знает, сколько еще таких отрядов отправлено в Юсен.
   Нет, им нужна Сосновая. Сестра в безопасности, а вот монастырь...
   Дождаться бы наконец атаки или вылазки за стены, чтобы не сдохнуть прямо тут, во дворе.
  
  
   **
  
  
   Задевая юбкой и рукавами стулья, напольную вазу, Сайэнн ворвалась в покои командира Таниеры. По дороге сюда, на второй этаж, перепрыгивала через ступеньки, чуть не падая, чуть не отрывая себе подол; никогда не ходила так.
   - Что случилось?! - почти прокричала с порога.
   Глаза Таниеры провалились в глубокие тени, а белки почти скрыла багровая сеточка. Сам он за ночь постарел лет на десять. Но кивнул он приветливо; сказал собравшимся возле стола офицерам, что отлучится ненадолго, и, подхватив Сайэнн под локоть, увел в соседнюю комнату.
   - Дорогая, это военный совет... отправляйся пока к себе.
   - Я слышала, что войско рухэй возле крепости!
   - Всего лишь один отряд, - он поглядывал на дверь и ушел бы, если б Сайэнн не вцепилась в его рукав.
   - Отвечайте! - потребовала, - Вы говорили мне сами, что у нас мало людей!
   - Не сейчас, - разжал ее пальцы, кивнул подоспевшей Минору - мол, не дай ей снова ворваться, куда не звали.
   И скрылся за дверью, плотнее задвинул за собой створку. Может еще и закрепил ручку чем-нибудь для надежности.
  
  
   - Что ж вы творите, барышня! - выговаривала Минору, бродя за Сайэнн, которая сама ходила кругами по комнате.
   - Последний солдат... последний уборщик уже все знает! И я... я должна!
   - И узнаете, вот как господин покончит с делами...
   - Что мне до его дел?!
   - Да вам-то, барышня, как раз и...
   - Молчи!
  
   Только на один вопрос хотелось ей знать ответ - кто на самом деле подходит к Сосновой? Север далеко, случайные дезертиры или отколовшиеся от войска бандиты не пройдут так далеко... и так тихо. Разве что захотели мирной жизни в новой стране, но тогда им проще затеряться в одном из северных городков или осесть в деревне.
   ...А в Сосновой - почти одни новобранцы... обученных уже отослали к Трем Дочерям, и об этом-то в войске рухэй знать могли, шпионов довольно. Сейчас крепость обороняют слегка натасканные земледельцы, половина уже дрожит - неужто перепугались совсем малой горстки? И оружия хорошего пока нет, с ним ушли на войну, а тренируются пока с чем попало, в реальном сражении от него мало толку.
   А крепость, хоть и содержится хорошо, старая, стены разрушены кое-где, не так уж и сложно преодолеть...
   Все это глупой девице знать не положено, да. А она знает вот. Потому что именно этого от нее и хотели... и еще много чего. Про караулы, заставы, про мост...
   С яростным шипением сбросила со стола тушечницу, за ней полетела дощечка для разглаживания бумаги.
   - Госпожа?! - перепугалась Минору.
   - Клянусь Нижним Домом... если он продолжит говорить со мной так, я... я не знаю, что сделаю!
  
   Она продолжала бушевать, и в соседней комнате грохот явно услышали, хоть и прочные, толстые тут были стены и двери. Вскоре отодвинулась створка, Таниера шагнул к Сайэнн, темный и озадаченный. Она вытянула вперед руки, расставив полусогнутые пальцы на манер когтей.
   - Закончен совет? Никого уже нет, я вижу? Так говорите! И попробуйте только... Все плохо?
   Какие бы вести ни принесли ему ночью, поведение Сайэнн стало задачей не менее легкой.
   - Дорогая, это не женское дело, и я тебя уверяю... - начал он неловко - всегда был неловким, когда пытался говорить ей что-нибудь ласковое.
   - Или вы говорите правду, или я... спрыгну со стены! - выпалила она первое пришедшее в голову.
   - Скажите уж все, как есть, - вздохнула Минору, обычно молчавшая при командире. - Вон как она беспокоится, а все равно ведь узнает, что будет.
   Таниера еще поколебался какое-то время, потом сдался:
   - Тебе пожалуй и впрямь лучше знать, дорогая. Только возьми себя в руки. Все не так плохо. Их не слишком много, но это отряд, не бродяги; у нас больше людей, но меньше сил.
   - Не так плохо? - усмехнулась Сайэнн деревянными губами.
   - Я послал голубей в Лаи Кен и Срединную, надеюсь на помощь, но скорее всего рухэй подойдут раньше. Лаи Кен далеко, а в Срединной мало людей... До тех пор придется их сдерживать нам. Здесь тебе оставаться опасно.
   Скорее всего? Разве что налетчики надолго лягут спать в ближайшей канаве!
   Мир треснул и обрушился. Кажется, она что-то кричала, куда-то падала. Таниера ее удержал, и был лицом вроде снега в конце последнего месяца зимы - серо-белый. Известие о врагах возле крепости он принял куда спокойней, чем поведение Сайэнн сейчас.
   Он что-то говорил, непривычно для себя много, что-то уговаривал выпить. Усадил на обитую мягким скамью. И снова что-то сказал.
   Придя в себя, Сайэнн поняла, что убеждает ее как можно скорее уехать.
   Наотрез отказалась. С некоторым озлоблением поняла, что он тронут до глубины души - как же, не хочет его покидать...
   Но если он - дурак, то она кто?
   - Пока рухэй будут заняты крепостью, проходы на юг останутся свободны, даже если перекроют восточные тропы, - убеждал он. - Пока еще не одолели ущелье...
   - Я остаюсь, - сказала она, пряча руки в рукавах и сжимая до боли пальцы.
   - Мне некогда с тобой спорить, - вздохнул командир. Наклонился, поцеловал ее в лоб, - Через полчаса уедешь отсюда со своими служанками, Минору присмотрит, и еще я дам человека. И... вот, - положил на столик тугой кошелек, - Возвращайся к родным.
   Минору, оставив хозяйку, поспешила следом за ним.
  
  
   Сайэнн сползла со скамьи на пол; все равно слишком высоко, второй этаж, и фундамент высокий. Лечь бы на землю, прижаться к ней плотно-плотно. Самой стать землей.
   А ведь он - не командир, другой - не соврал ей ни словом. Она сама придумала, на чьей он стороне - готова была принять любую, кроме той, что оказалась на самом деле.
   Во рту был горьковатый привкус хвои, и сухость - словно наелась сосновых опилок.
   А перед глазами - Энори, каким он был еще недавно в ее комнате. Устроился на подушках, уютно ему тут, словно не тайно пришел к чужой женщине. Красивый. Живой. Вот так он глянул чуть искоса, тяжелая прядь упала на лоб, но не ее потянулся убрать - а прядку с лица Сайэнн. Ласковый жест, и такой... почти родной, словно давным-давно они одно целое.
   И снова поднялась рука перед внутренним взором, и снова...
  
   ...Где эта клятая Минору, когда она нужна? Хоть бы прислала кого-нибудь вместо себя. А ведь она обо всем догадалась...
   Обещала не бросать, и вот она, верность.
  
   Минору так и не пришла. Сайэнн поднялась, одернула платье, направилась в свои покои.
   - Один только вопрос...
   В коридоре, скрестив на груди руки, возвышался первый заместитель командира. Темный; одежда, головная повязка, лицо; только шитый золотом знак на повязке ярко блестел.
   - Я вас слушаю?
   - Твой приятель из этих мерзавцев, или тебе попросту заплатили?
   - Не понимаю, - холодея, сказала Сайэнн.
   Всегда был к ней почтителен, хоть и сух - но так он вел себя со всеми. Да, недолюбливал молодую веселую женщину, боялся, что ее прихоти командир поставит превыше всего. Но при себе держал недобрые мысли, если они и были. А сейчас довольно грубо развернул, втолкнул ее обратно в комнату, будто провинившуюся служанку, сказал с неприкрытой враждебностью:
   - У меня нет уверенности, иначе бы я доложил. Но я думаю, это ты помогла.
   - С ума вы сошли, по-моему, - ответила Сайэнн, подчеркнуто не замечая неуважения, жуткого от человека, всегда поступающего как предписано.
   - Кто-то к тебе приходил ночами... мои люди следили, но не сумели его поймать. И ты читала бумаги командира. Если попробуешь уехать, сбежать...
   - Если я попробую, то уеду, - ответила Сайэнн спокойно и неожиданно для себя почти весело. - Но я уже отказалась, хотя господин Таниера намерен отослать меня силой. Так что вы сейчас мой союзник - спрячьте меня где-нибудь, и доложите, что я покинула крепость.
   Мужчина не сводил с нее недоверчивого взгляда.
   - Так это не ваших рук дело?
   - Не кажется ли, что я была бы последней дурой, до упора оставаясь в Сосновой? Только смотрите, теперь не откажитесь мне помогать! Иначе... так и будете мучиться сомнением, виновна ли я. Даже в Нижнем Доме, - Сайэнн коротко рассмеялась.
   Все они скоро окажутся там. И она - точно без права выхода очень и очень долго.
  
  
   Собственные покои казались чужими, незнакомыми. Занавеска - вышитые уточки, символ семьи. Пальцем погладила атласные спинки. Селезень хорош, а его подружка слишком уж блеклая. Грустная. И на сундуке уточки вплетены в резной орнамент - надо же, не замечала. Зачем так много их? Семья у нее тут, что ли, была?
   Бродила, разглядывала. Думала.
   Можно во всем признаться, только зачем? Пусть уж Таниера до последнего считает ее чистой и верной. Этот человек ее любил, и не его вина, что невзаимно. И как она подойдет, скажет? Кому другому бы могла в глаза посмотреть - уже смотрела четверть часа назад, - но не командиру Сосновой, не мужчине, которого она предала и лишила всего.
   - Я обещала о вас позаботиться, - голос сзади был тусклым и пыльным, он не мог принадлежать Минору. - Вернемся в деревню, в город...
   - Поедешь одна. Ты ведь... все поняла. Он увидит, как ты уезжаешь, меньше будет вопросов.
   - И не просите...
   - Да я и не прошу, я приказываю.
   - А командир-то мне говорит - береги, мол, ее; я и не думал, что она остаться захочет, а у нее сердце-то золотое...
   - Нет у меня сердца совсем. И поэтому ты уедешь, а я останусь.
   - Думаете, он - тот - заберет вас отсюда?
   - А ты дура, похоже, - сказала Сайэнн, какое-то время не мигая глядя на служанку; ту испугали до странности большие и прозрачные глаза. - Но за мою ошибку не тебе отвечать. Уедешь, будешь меня помнить. Может, расскажешь кому, что я сделала - как пожелаешь. А будешь настаивать, что меня бросить не можешь - я все расскажу командиру. Порадуй всю крепость тем, как меня убьют за измену. Нет? То-то.
  
  
   Крепость покинуло какое-то количество женщин; могли уйти больше, но опасались засады по дороге. Мужчин не отпускали.
   Уехали носилки, в которых была одна Минору; носильщики тайну хранили, иначе им бы тоже не уйти. "Госпожа расстроена и не может ехать верхом", - сказала служанка.
   Сайэнн не захотела проститься. Еще не хватало разреветься, тогда вся решимость полетит к демонам. Она была не веселой и кроткой, как думали - злой и самоуверенной, пусть такой Минору и вспоминает ее.
  
  
   Голуби улетели; многие в Сосновой надеются продержаться до подхода людей из Срединной. А там может подоспеть отряд Лаи Кен.
   Но птицы напрасно потрудятся. Чужаки наверняка знают, откуда будут ждать помощи, и постараются управиться раньше. А о том, сколько защитников в крепости, каковы ее слабые места, они знают точно - Сайэнн сама помогла.
   Смеркалось, но шум во дворе не стихал, как обычно к закату. Сайэнн не уходила с галереи, спрятавшись за столбом. С такой силой ухватилась за перила, что пальцы свело; смотрела вслед голубям, когда уже и небо забыло о них.
  
  
   **
  
   Замер лес ночной,
   Серебрится круг луны,
   Там, на небе, воет волк,
   Морду обратив к земле,
   А с земли другой ему в ответ...
  
   Не здесь бы, на храмовой земле, среди молитвенных гонгов и песнопений, такому звучать. И не весной - в стужу, среди заиндевевших стволов, хрустких сосновых игл.
   Сама не знала, что подталкивает ее выбирать не милые, ласковые, а немного страшные, немного печальные песни. Но мальчик слушал, опустив подбородок на руки, смотрел сперва на певицу, а потом куда-то внутрь себя, и лицо его то темнело, то прояснялось.
   Имя его - "осенний лист", прозвище - Тэни, "дымка". Ни в том, ни в другом нет надежды и радости.
  
   С каждым днем все лучше понимала этого мальчика, у которого на первый взгляд было все, кроме здоровья, а на деле с ним местами вряд ли поменялся бы крестьянский мальчишка из любящей семьи. Энори заменил ему весь мир, намеренно ли, случайно.
   Не стоит приписывать бывшему советнику генерала Таэна всеведение, поначалу лесная нечисть вряд ли могла знать, к чему приведет ее интерес к человеческому ребенку. А потом... потом он мог продолжать, уже осознавая, что делает.
   Но вот песен ему точно не пел. Тут у нее была хоть небольшая возможность заинтересовать Тайрену - если обычные детские напевы мальчик скорее всего слышал от нянек, то окраинных колыбельных, полных мрачной готовности ко всему, слышать не мог. А у нее в запасе были еще песни-истории, как своих земель, так и чужих - из тех, что исполняют в народе зимними вечерами, или в долгой дороге, но не в богатых домах.
   В конце концов, вкусы Энори она давно изучила, и представляла себе, какие предпочтения он мог вызвать у мальчика. И самой немного менять их, шажок за шажком, если те оказывались слишком уж странными.
  
   Только все ее усилия мало что значили, если не выяснить, как Тайрену получает весточки от старшего друга.
   Как бы они ни связывались, делали это нечасто, иначе кто-нибудь да выследил бы. Но на территорию храма Энори путь закрыт. В саму Лощину нет - ездил же он на праздники; только мальчика на встречу не вызвать - шустрый юный бродяга еще мог бы попытаться обмануть привратников или перелезть через стены, но не домашний ребенок, за которым присматривают неотступно. Нет, из храма Тайрену не выходил...
   Да и сам Энори, суд по его виду, не все время проводит в городе. Иначе не заявился бы в той лисе, это одежда охотников, и не весенняя.
   Ветром бы стать Лайэнэ, или хоть птицей, а так - не узнать. И слишком много вопросов нельзя задавать, нет у нее здесь союзников.
   Хотя бы врача Дома взять - человек он прекрасный, бесспорно, и верен своему призванию - спасать людей, а не поделишься с ним. Подозревает. Казалось бы, воспользуйся силой письма, и его обведи вокруг пальца! Опасно. Кто знает, о чем говорили они с господином; вдруг есть что-то, о чем лучше не упоминать.
   Худой, молчаливый, ходил вокруг нее, словно вокруг игральной доски со сложной партией. Сам не играет, не может тронуть фигуры, но так любопытно, что происходит и чем закончится!
   Не доверяет ей. А мальчик вчера спросил Микеро - "А она останется, когда я вернусь домой? Я бы хотел". Лайэнэ подслушивала за дверью. Только в первые годы обучения так поступала, все это делали. Надо же, где и как в юность вернулась!
   Не стоит обольщаться: мальчик немного привык к ней, даже заинтересовался, но пока она - лишь "посланница Энори". К самой Лайэнэ он почти равнодушен. Вот за это "почти" удержаться бы... но хватит ли времени?
   Ведь не только Энори что-то задумал, еще и господин Таэна-младший может вернуться. Так и не ясно, куда он направился; даже если на север, вдруг повернет обратно. Тогда Лайэнэ он скорее всего к себе позовет, и довольно быстро. Или хоть заинтересуется, куда это она пропала...
  
   Наступил седьмой вечер ее пребывания здесь. Тепло было, в храмовом дворике пахло цветами, медом, и на небо кто-то плеснул меду, он стекал к горизонту, густел. Тайрену сидел на лавке, задумчивый; в толстой куртке - легко одеваться вечерами ему еще не разрешали - казался меньше, но лицо выглядело старше обычного. Лайэнэ прогуливалась неподалеку, чаще смотрела на мальчика, но порой отвлекалась на цветы, яркие крыши храмов и других построек Лощины.
   Хороший тут воздух, свежий, и сладкий, как в Квартале, только благовоний больше, чем аромата цветов. Но, может быть, летом...
   Тихий стук услыхала; мальчик поднимал что-то с каменных плит. Увидел, что Лайэнэ смотрит, что-то сжал в кулаке. Молодая женщина быстро глянула на невысокую стену: нет, никого. С той стороны могли быть паломники или местные служки, перебросить что-нибудь - дело одного мига.
   Подошла, заговорила, но Тайрену не слушал ее. Пару раз вскидывал на нее глаза, приоткрывал рот - и замолкал. Намеки и уловки не помогли; решил не делиться секретом.
   Мальчик исподволь оглядывался по сторонам, вздрагивал, чего-то ждал. Но почти сразу согласился вернуться в свои покои.
   Сегодня, поняла Лайэнэ. Что-то будет сегодня. Придется все же поговорить с Микеро. Два сторожа лучше, чем один.
   Но пока что врача не застала: он пошел осматривать какую-то паломницу из семьи богатых торговцев. Как рассказали Лайэнэ, его уговаривали почти со слезами - такая должность, не обычный городской лекарь! Но до города ехать - время, и за другим врачом посылать - оно же. Согласился отлучиться ненадолго - лишь пару дворов миновать.
   А Тайрену, верно, все же простыл; еще бы - кутаться в теплое, когда солнце и так пригревает. Только вернулись - устроился читать подле окна, в уходящем свете, но почти сразу закашлялся, попросил горячего. Нельзя ему было кашлять, и Лайэнэ немного испугалась - отправила за Микеро, распорядилась согреть питье. Сама на кухню не пошла - как оставишь?
   - И принеси книгу про травы, вчерашнюю, - добавил Тайрену; книгу эту он брал у врача. Глянул нетерпеливо.
   - Но хозяина нет.
   - Думаешь, не разрешил бы? - впервые в болезненных, не слишком правильных чертах проглянуло что-то общее со старшими Дома. И в голосе.
   Ненадолго отлучилась из комнаты мальчика; когда вернулась, его уже не было. И куртка валялась на полу возле двери, синяя, с вышитыми стрекозами. Вспомнилась другая куртка, вот так же брошенная на пол; Лайэнэ едва не уронила поднос, лишь долгая выучка не позволила этого, сама направила тело к кровати, велела рукам опустить ношу. И уже тогда бежать, искать подопечного.
   Нерадивая нянька...
   Но далеко ему не уйти, не выпустят.
   Охранник, который обязан был находиться неподалеку, тоже куда-то делся. Верно, и его отвлекли - а тут скучно, бдительность потерял.
   Один коридор, другой, и вот она во дворе: там уже полумрак, фонари украшают его, не развеивают.
   Мальчик сидел на той же лавке, что и час назад. Ровно-ровно. Не шевелился, смотрел вверх, где наползала туча, съедала густую синеву. Голова вскинута, руки опущены.
   И ничего не случилось вроде, а сердце оборвалось: беда.
  
  
   **
  
  
   Дым от костра поднимался причудливыми узорами, которые так любят толковать колдуны. Теперь можно было не таиться, напротив - чужие костры помогут подавить дух защитников крепости. Ну и пусть считают, что отряд расположился не совсем там, где находится, и воинов больше.
   Ка-Ян поглядывал на дымящий костерок от своего, бездымного, и с пламенем таким прозрачным, что его можно было опознать лишь по жару да искаженному, будто в слюде отражение, воздуху.
   - Жаль, ты не умеешь читать по таким вот петлям и кольцам, - изрек ординарец, немного заискивающе поглядывая на Энори. А ну как что-нибудь хорошее напророчит? Хотя бы что живым вернуться получится.
   Командира сейчас не было с ними, он разговаривал с солдатами. На Энори и смотреть не хотел, похоже - все еще был очень зол. Вдруг не удержится.
   Проводник взял и исчез на сутки почти - именно в эти часы нарвались на дозорных. Ранили вроде двоих их них, но, жаль, никого не убили, а дозорные будто растворились, сбежали к себе на заставу - и уж конечно тревогу подняли. Отошли в крепость, попутно разрушили мост, для атаки самый удобный. Теперь придется или идти по обходному, а его будут ох как защищать, и далеко он. Правда, еще, по словам проводника, есть неудобный такой, подвесной. Лишь бы местные и к нему не успели! Да некстати ливень прошел, короткий, но бурный, а по грязи и скользкой траве куда хуже передвигаться.
   ...Когда Энори все же заявился - без верхней рубахи, с травой и сухими листьями в волосах, самоуверенный, как месяц на небе, - Вэй-Ши сгоряча едва не обвинил его в предательстве. Неизвестно, что удержало - может, то, что сами они потеряли лишь одного воина, и это за всю дорогу, и только один был ранен. Действительно предал бы - лишились бы всех разведчиков.
   Если командир едва не дышал огнем, проводник всё смеялся. Я, мол, выдал вам все тропы, все караулы, а вы не сумели его удержать и убить горстку дозорных, которые не ждали нападения! Может, повернете обратно?
   И в глазах шальной блеск, словно все это - игры ему. А накануне был сам не свой, на людей чуть не кидался, пойми тут...
   "Если бы ты оставался на месте, они не ушли бы", - сказал тогда Ка-Ян.
   "Но меня не было. Может быть, вы рассчитываете, что я и Сосновую разберу по камешку?"
   Сейчас вот сидел, смотрел на огонь, к пламени не тянулся - даже странно, обычно не упускает случая: огонь для него как вода, словно и не обжигает.
   - Нас так мало, - сказал ординарец, - Большой отряд заметили бы в горах, только их втрое против нас...
   - В крепости вчерашние возделыватели огородов.
   - Драться с ними, конечно, немного чести, но...
   - Боишься их, что ли? Лучше бы против вашей горстки головорезов вышли отборные войска?
   - Нет, но... - Ка-Ян поморщился, но это не согнало с лица тревогу, - Они ведь теперь предупреждены. А нам, командир говорит, осаду устроить никак нельзя, надо сразу.
   - Нельзя, - согласился проводник, не шевельнувшись, ни одна черточка не поменялась - будто изваяние отвечало.
   - Командир тоже считает - они крестьяне. Хочет предложить им сдаться. Мол, уйдете живыми. Как думаешь?
   - А никак я не думаю. Они не воины по духу, как у вас говорят. Но кое-чему их могли научить; если не разбегутся, то сдаться и в спину ударить сообразят.
   - Но Сосновая будет уже разрушена. Мы ведь... знаю, что нас сюда умирать послали. Исполнить порученное, а там неважно. Только...
   Сойка села на ветку над головой Ка-Яна, затрещала, будто насмехаясь.
   - Не могу, - сказал вдруг Энори, словно прочитав мысли ординарца, - Ничего тебе пообещать не могу. Делай то, что считаешь нужным, раз уж ты здесь. А потом...
  
  
   Глава
  
   Рухэй под защитой своих лучников спускались по камням проворно, будто меж стволами текли узкие дорожки черных злых муравьев. Стремились к мосту, прячась за деревьями и рассеянными по склону глыбами. Пока хорошо укрываются, но для переправы им придется выйти на открытое место...
   Некто примостился на валуне, в стороне от людских ручейков. Лица отсюда не рассмотреть, но сложение, гибкость выдавали человека еще молодого. Сидел свободно, будто угловатый этот валун не нависал над краем ущелья, а место, на котором устроился незнакомец, не было крохотной наклонной площадкой. Ветер то стихал совсем, то вдруг просыпался, трепал длинные пряди, складки легкой одежды, грозил сбросить нахального гостя - но безуспешно.
   - Ишь как угнездился... - пробурчал кто-то сзади Лиани.
   - А не та ли это тварь, что тропы указывает?
   Десятник возник, едва приподнимаясь над землей, будто гриб вырос:
   - Что за байки снова? Ну-ка, сбейте его.
   Лучники выпустили несколько стрел, порыв ветра подхватил их, относя в сторону.
   Десятник выругался - словно и духи ущелья на стороне чужаков! Или они с собой своих привели? Может, и впрямь...
   - Поправку на ветер!
   Вновь неподвижным стал воздух. Сидевший повернулся к залегшим между глыб воинам Хинаи, помахал рукой в знак приветствия. Лиани заметил, что несколько солдат сделали охранный знак. А этот, на камне, похоже, с интересом наблюдал, как в него снова прицелились, и опять стрелы не долетели.
   - Хватит, - сказал десятник, - Только теряем их зря.
   - Нечисть просто так не убить и не ранить.
   - Еще раз услышу про нечисть... - сдвинул брови, голос его загустел. Продолжать не понадобилось - смерть рыжего любителя страшных баек у всех была в памяти.
   - Они все же надеются перебраться? - пробормотал один из солдат.
   - Не перейдут, не пустим, - прозвучал еще голос.
   - Их словно меньше стало, - отозвался Лиани; он хорошо укрылся за большом пнем, глядя из-под изогнутых аркой корней, но шальные стрелы пару раз свистели рядом, падая сверху.
   - Кто убит, кто прячется...
   Переговаривались не все, только сидящие близко; пара десятков человек рассеялись по склону невдалеке от моста.
   Сюда направили лучников, от которых был толк; многие новобранцы до сих пор могли поразить только кроны деревьев, и их оставили в крепости. На стенах они еще пригодятся, а тут, когда надо целиться и одновременно не слишком высовываться из укрытия, стали бы первыми жертвами. Жертвы уже были и так, и по ту сторону ущелья тоже.
   Самоубийство переправляться вот так небольшим отрядом; за кустами и валунами обе стороны могут прятаться долго, но, стоит чужакам выйти на мостик, их тут положат всех.
   Зачем?
  
  
   Три часа назад он с несколькими разведчиками вернулся в Сосновую после короткой вылазки - убедиться, что рухэй идут именно так, как и ожидалось. Уже не таились, шли по дороге, темные, к кожаным доспехам с медными бляхами приделаны были меховые клочки. На удивление тихим был шаг чужаков, вот что значит горные жители. Привыкли вести себя осторожно.
   Пересчитать их удалось - оказалось меньше, чем опасался, но больше, чем надеялся. Нет, на осаду они не отважатся.
   Став ненадолго ящерицами и змеями, разведчики отползли по кустам в сторону и поспешили в Сосновую. Разрушенный мост задержал врагов, но тот, на который сейчас направлялись - почти весь каменный, два выступа соединили с помощью нескольких длинных бревен. Убери их - вмиг другие положат, даже под огнем лучников. И все же этот мост не настолько удобен, переходить его придется самое большее по двое, и на склоне есть много хороших мест, чтобы спрятаться.
   Тогда, только вернувшись за стены крепости, Лиани понял, что очень рад оказаться внутри. Хотя, если разобраться, чему радоваться-то? Командир отправил голубя, но от Срединной неблизко, и тоже некого отсылать.
   А Лаи Кен... на них больше надежды по силе, но они еще дальше. Лиани слышал разговор командира Таниеры со своим заместителем, и слышал "они не успеют".
   Готовились; осмотрели крепость, проверили оружие, и поставили котлы для горячего вара, распределили людей по местам. Ворота здесь хороши, не вышибить их; разве мощным тараном, но такого у чужаков нет. А с бревнами пусть пытаются.
   Во дворе Лиани остановил его непосредственный командир. Амая с самого утра был не мрачным даже - непривычно тихим. Еще утром он высказался против попытки задержать врагов у моста.
   "У нас мало хороших лучников, - сказал он другим офицерам и Таниере, - потеряем людей напрасно. Лучше уж в крепости встретить". Словам этим не вняли.
   На просьбу Лиани отправить его вместе с засадой на склон Амая сперва ответил отказом.
   - Ты чего там забыл?
   - Я не самый худший стрелок.
   - С саблей ты управляешься лучше; не волнуйся, там их не остановим, сюда припрутся. Хватит еще тебе.
   Потом отпустил все-таки...
  
  
   Да, словам Амая не вняли; сперва Лиани казалось, и правильно, хорошее место выбрали, не перейдут чужаки - а теперь все больше тревожился. Рухэй было мало, становилось все меньше, и тел не видно. Где остальные?
  
  
   ...А накануне вечером они поговорили немного, как давно уже не было - в комнате за кувшином вина.
   - Зря я оставил Срединную. Очень уж не хочется умирать, - сказал молодой офицер, и прибавил: - Считаешь, я трус?
   - Нет, с чего бы.
   - В такие часы не положено думать о том, что желал бы оказаться где-нибудь в другом месте...
   - Все мы люди. Но рановато себя хоронить. На меня посмотри.
   - Буду рад ошибиться. Но я кое-что слышал... для нашей семьи это весть, и недобрая.
   В теплом свете лампы Амая выглядел настолько живым и настоящим, что Лиани стало не по себе - впервые настолько остро ощутил, как это бывает, когда сегодня - человек, а завтра - воспоминание.
  
  
   Стрела чиркнула по головной повязке, прорвала ее, немного задев кожу. Несильно, только голова теперь гудела, словно монастырский колокол, а ткань повязки наполовину промокла от крови. Снял ее совсем, вытер лоб, приложил рваные листья конского щавеля, тут же выдернутые.
   У Кэйу наверняка есть в запасе что-то получше, но это потом... Ах, да, она, верно, ушла вместе с женщинами. Не простился...
   А на той стороне - мог бы поклясться - всего человек десять осталось. Стреляют, перебегают и прячутся, словно их больше. И тварь с камня исчезла, вряд ли свалилась.
   Ползком добрался до десятника, успевшего сменить место. Выложил сомнения свои. Тот нахмурился:
   - Да, есть еще мостик, подвесной, но он древний, канаты и бревна гнилые. Не починить. По нему и крестьяне давно не ходят, и старик-смотритель умер. Если прознали о том мосте... да пусть все в ущелье попадают!
   - А если нет? Если выдержит?
   - Иди, - решил тот, - Дам тебе с помощь двоих; остальные этих мразей пока сдержат, а если ты прав, от большого числа здесь толку все равно нет.
  
   **
  
  
   "Вестей с севера нет, и, вероятно, это неплохо - о поражении нам бы сообщили одними из первых. Но и радоваться пока нечему, о победе мы знали бы тоже. А пока нас ждет испытание куда более тяжелое, чем ожидание новостей. Отряд рухэй подходит и к нашим стенам, и, по словам разведчиков, он довольно велик. Многие из нас мечтали отправиться на войну, а не отсиживаться в безопасной Сосновой; но многие, силой оторванные от своих огородов, еще больше мечтали вернуться домой. И вот война сама стучится в наши ворота.
   Разумеется, все в крепости надеются разбить врага, в котором, видно, течет кровь не только росомахи, но и змеи; в худшем случае надеются дождаться подмоги. Иные настроения пресекаются весьма жестко.
   Но как бы то ни было, эти дни сохранятся в истории; моя задача лишь поведать обо всем как можно подробно. Чего я не смогу, так это писать беспристрастно, как меня пытался наставлять когда-то учитель. Тот, кто будет читать эти строки, пусть помнит об этом, если захочет".
  
   Яари Эйра, летописец Сосновой.
  
  
   - Не бойтесь идти через подвесной мостик, он выдержит, - сказал Энори. Часто перед важным делом, решающей схваткой люди становятся резкими, замкнутыми - а он, еще недавно ведший себя как хозяин земли и неба, стал мягче, внимательней. Таким Вэй-Ши видел его во время перехода в горах Эннэ. Что ж, там это никому не повредило.
   - Идите по одному, но сперва изобразите переход через второй, надежный. Не стоит всех посылать туда, но пусть идет половина.
   - Нас встретят лучники и перестреляют на склоне.
   - Ответьте своими стрелами, а соваться на мост вам не надо. Пусть видят вас, поверят, что перейти вы хотите именно тут, а потом оставьте немногих и отходите...
   - Мы не можем терять людей, - возразил командир.
   - Придется кое-кого потерять. Сосновая лишится большего...
   - Откуда в тебе все это? - спросил Вэй-Ши. - Змеи меняют кожу, но остаются змеями. А ты... Иногда я уверен, что ты предатель, и готов убить на месте. У каждого в отряде возникало такое желание. Но в другие часы все мы верим тебе, как не должно верить никому на этой земле.
  
  
   Шатра над ними не поднималось уже очень давно - только небо и ветви, усеянные то иглами, то листьями. Порой от дождя натягивали полог, но не сейчас. И вместо стола был большой старый пень, неожиданно ровный. На такие нередко кладут приношения мелкой лесной здешней нечисти, а сейчас положили карту, и Ка-Ян опасался немного, что нечисть сочтет рисунок за приношение.
   Ка-Яна отослали было - нечего ординарцу делать на военном совете; но он прокрался обратно, стараясь держаться за широкой спиной одного из десятников. Прекрасно понимал, что сейчас их всех слишком мало, чтобы проступок был признан серьезным.
   К тому же все это уже обсуждалось не раз, и сейчас лишь повторялось тем, кто поведет людей.
   Лица Энори он не видел сейчас, тот стоял боком, но видел руку над картами окрестных земель и крепости. Проводник их сам рисовал, новые заместо старых, отданных еще в начале пути, и потом еще раз, самые точные. Рука - уже привычно взгляду, и все же нечеловечески гладкая, ухоженная - в лесу-то, на переходе! - походила на птицу; словно взмывала, очерчивала круги, опускалась на зубчатые стены. Ка-Ян видел их вдалеке со склона горы. Крепость не выглядела грозной, но ей и не надо было - сами горы постарались сделать ее почти неприступной.
   - Вот здесь и здесь, - рука летала над картой, но голос звучал будто издалека, и проводник, похоже, мыслями был не здесь, - Стена выглядит прочной, но кладка держится на честном слове. Там раньше был ход, но бревна в нем обвалились, и снаружи его кое-как заложили камнями. А вот этим путем сможет подняться лазутчик, если будет достаточно цепким. Все в крепости отвлекутся на штурм, его - или их - никто не увидит. И не опознает, если он будет переодет в форму Сосновой - не зря вы ее везли.
   - Штурм надо начать перед самым рассветом, - сказал Вэй-Ши, - Лучники у них хороши, хоть и мало их. В темноте не прицелятся толком, а с зарей мы будем уже во дворе.
   - Пусть убьют командиров.
   - Их в первую очередь, - кивнул Вэй-Ши. - Но оставлять никого нельзя.
   - Я буду во дворе, и покажу цель.
   - Оставайся лучше снаружи; доспехи и знаки отличия мы и сами увидим.
   - Я буду внутри.
   - Ты столь кровожаден? Тебе неприятно было разорение деревень, - сказал один из десятников.
   - Не стоит меня беречь. Если я готов что-то увидеть... значит, мне это нужно.
   Еще день назад ответил бы, насмехаясь. А сейчас - почти грустно. Пойми его...
   - Помните про ту женщину, - сказал Энори. - Чтобы и пальцем никто не тронул.
   - Она, верно, давно уже сбежала из крепости, - ответил Ка-Ян, хотя его никто не спрашивал.
   - Если я хоть что-то понимаю в людях, она осталась.
   - Ради тебя?! - восхитился ординарец.
   Энори посмотрел на него... странно посмотрел. Никогда у него не замечал такого взгляда. И сказал по-простому:
   - Дурак ты, Ка-Ян.
   И вздохнул отчего-то.
  
  
   **
  
  
   В это время брат Унно умиротворенно брел обратно к монастырю. Взятый обет был исполнен - осталось лишь обезвредить нежить, и можно оставить за спиной привычные стены. В этом своем походе, можно сказать, потренировался в вольной жизни.
   Если бы не сестра, может, никогда бы и не решился покинуть Эн-Хо. "Монастырские" дети нечасто уходили в свет: привыкали к служению и мало что знали о жизни снаружи.
   Хотя он-то всегда был неугомонным. Смиренным, конечно, только очень уж любопытным.
   Вот и сейчас рассуждал, блаженно щурясь под солнышком - еще не слишком жаркое, меж кедровых ветвей оно пятнами падало на дорогу.
   - Вот кто ты есть, душа, сидящая в этом поясе? Говорят, что мужчина. И вроде бы достаточно молодой. Злобный старикашка... да простят недостойного предки за такие слова - это понятно, когда уже сил нет и на свете всего ничего осталось. Но молодой, сильный, и сам добровольно становится нежитью? Проклятье берет на себя?
   Похрустывали иголки под деревянной обувью - старые иголки, прошлогодние. А новые на ветвях вспыхивали зелеными огоньками... что еще за чудеса?
   Брат Унно сообразил, что, заговорившись с поясом, незаметно вошел в то состояние, когда вроде и бодрствуешь, и делаешь все, как надо, а мысли при этом не здесь. Еще не выход из тела, но шаг в пограничный мир: чуть-чуть, и начнешь видеть духов и всякую лесную нечисть. Опасно; можно и впрямь случайно вызвать обитателя пояса. Это на твердой земле он не противник монаху, а там как знать.
   Но розетки из светло-зеленых иголок - все на нижних ветвях - и в самом деле мерцали, звали на еле заметную тропку.
   Брат Унно подумал - и зашагал туда. Если уж полтора месяца просидел то ли под снегом, то ли в жилье лесной хозяйки, сейчас ему вряд ли причинят вред. Куда-то зовут? Ну, посмотрим...
  
  
   **
  
  
   В последние недели Айю перестал одеваться в малиновое, ни светлого оттенка его, ни темного более не носил - привычный за годы цвет слишком часто стал всплывать перед глазами сам по себе. Лекарь говорил - это кровь стала гуще, из-за возраста, постоянной усталости и лишнего веса.
   Теперь главный помощник правящего Дома носил темно-синее, и старался избегать золотого шитья - золото слепило глаза. Он даже в своих покоях сменил обстановку на более простую. Родня беспокоилась: на Айю держалось благосостояние семьи; хоть остальные и побочные ветви, но он - главный мужчина среди множества женщин и нескольких мальчиков.
  
   В последние недели воздух над столицей провинции отдавал гарью даже после дождей, и причиной тому была не война - про нее тут думали гораздо меньше, чем следует. Все жалобы приходились на недостаток и дороговизну многих товаров, роскоши для богатых, продовольствия для бедных.
   Но захватчиков тут никто не боялся.
  
   Айю вызвал юношу по имени Юи; только тем слугам, которые были с Кэраи в Мелен, он мог полностью доверять. Смотрел на него, любуясь и сожалея. Молодым-то он был и сам, а таким порывистым - никогда. Всегда опасался чего-то, старался всегда поступать, неся благо...
   - Поедешь за господином, - сказал Айю, теребя перстень на пальце. Давно уже сжился с ним, и снять бы не мог, наверное. А когда волновался, вот так выдавал себя. Но этому мальчику можно знать... - Ты быстрый и шустрый, умеешь действовать быстро. Веди себя тише мыши, ты должен предупредить господина, а не ввязаться в неприятности сам, понял?
   Тот кивал, привлекательное открытое лицо его немного портили рябинки, как на перепелином яйце. Айю пересилил себя, поняв, что сперва теребил кольцо, теперь разглядывает гонца, но не решается перейти к делу.
   Страшно говорить о возможном заговоре, даже если всецело уверен в том, кому говоришь.
   - Я знаю, зачем господин отправился на север к брату; твоя задача не уговорить его вернуться - знаю я вас, молодых, господа ли, слуги! - а лишь передать весть. Он сам решит, что делать дальше, - заключил Айю.
   - Почему мы так долго терпели Нэйта? - горько спросил Юи.
   - Потому что они - такая же соль этой земли, как и Дом Таэна. Им бы объединиться... но чего нет, того нет. Поспеши. Если и впрямь Лаи Кен идет не на подмогу генералу, а сюда и со злом, надо быть готовыми к этому. Где не доскачут гонцы, долетят птицы.
  
  
   Юи собирался недолго; привык быть посыльным, и дальняя дорога его не пугала после пути в Мелен и обратно. А для господина он готов был в огонь и в воду. И ревновал немного к Ариму - почему тот поехал на север, в гущу событий, а его оставили?
   Юноша взял лучшего коня; когда пришел в конюшню за ним, хозяйская Слава покосилась глазом-сливой, шумно вздохнула. Она тоже тосковала по господину, и Юи потрепал ее атласную шею.
   - Тебя я взять не могу...
   Помимо Рубина, только Слава из лошадей этого дома была не для него даже в таком важном задании. Но вороной, которого ему оседлали, тоже годился для долгого и трудного пути.
  
   Юи ехал быстро, намереваясь оставить коня в надежных руках в округе Золотой реки и купить другого на смену. Не знал, что несколькими месяцами раньше этот же путь проделал другой молодой человек, но тот ехал не просто быстро, а и вовсе не отдыхал.
   Юи же, когда останавливался на отдых, позволял себе насвистывать песенки - силы на это вполне оставались; мечтал наконец увидеть долину Трех Дочерей, знаменитое птичье озеро и каменные изваяния. И военный лагерь, разумеется - бесчисленных солдат и флаги над шатрами. Возможно, удастся принять участие в сражении и ему самому?
   Посланник же Айю был достаточно скор - заговорщики, отправленные Суро Нэйта, его догнали не сразу. Но все-таки оказался слишком медленным - и настигнуть его смогли.
   Юного гонца убили в гостинице на границе с округом Золотой, ножом, будто бы при ограблении. Письма при нем не нашли, Юи вез послание на словах.
   Вороной так и остался в гостинице, хозяин долго держал его, опасаясь, что вернутся родственники убитого, но потом продал.
  
  
   **
  
  
   Один из спутников стал провожатым; он много лет уже служил в Сосновой, сроднился с этими горами так, как Лиани и не снилось. По годам был уже не молод, не столь проворен, и Лиани и второй солдат, совсем мальчик, беспокоились, поспеют ли вовремя.
   - Поспеем, - успокаивал тот, - Этим склоном короче, а они идут по другому.
   Короче - сказано сильно, конечно. Дорога растянулась неимоверно; но никто бы и не стал сооружать мосты один подле другого. Оставалось надеяться, что чужаки вовсе заблудятся, что вряд ли, раз уж дошли.
   На редкость дикими и мирными казались эти места, словно и не летели стрелы в часе ходьбы отсюда. Голова Лиани все еще болела, и кровь потекла снова. Вспомнил про повязку, опять надел ее, на ходу засовывая под ткань листья подорожника.
   Стрекотала сорока, пощелкивал дрозд. Черный; вот он вспорхнул с куста, перерезал дорогу перед тремя идущими. И еще раз, и снова.
   - Проклятая птица, так и мельтешит, - проворчал старший солдат. А младший, недолго думая, швырнул в нее камнем. Не попал, кажется.
   У развилки старший засомневался.
   - Овражек тут скоро, - пояснил он, - Вот думаю, размыло его и лучше нам обогнуть, или напрямик? Вот что, гляну-ка я, а вы за тропой смотрите.
   Вернулся он скоро, и был... одно слово, странным. Глаза непонятные, будто спит на ходу.
   - Идем, - поманил за собой.
   С полсотни шагов спустя Лиани почуял недоброе, больно уж место глухое было; младший тоже заикнулся - мол, а туда ли идем?
   Проводник не ответил, головой только дернул, будто отгонял муху.
   - Вот тут и спускаемся...
   Ухватился за корни, наклонился к овражку. Лиани ахнул, заметив, как по земле ползет трещина. Старший очнулся, завертел головой по сторонам, но поздно, со склона овражка сорвался пласт земли, увлекая разведчиков за собой.
   Лиани ударило камнем в висок, придавило тяжелым - показалось, что треснули ребра. Он попытался выбраться, но со склона сорвался еще один пласт, закрывая голову и лицо, не давая вздохнуть.
   ...В детстве ему всегда было любопытно узнать, как выглядит гора изнутри, теперь представилась возможность это узнать. Жаль, уже никому не расскажет.
  
  
   **
  
  
   Тайрену не шевельнулся, когда Лайэнэ его окликнула, и вряд ли ее услышал. Листок белел возле скамьи; был бы ветер сегодня - унесло бы его. Молодая женщина подняла письмо, снова позвала мальчика; нет, не в этом он находился мире, отрешенности позавидовали бы иные монахи.
   Спрятала письмо в рукаве - и этого не заметил. Приобняла за плечи, заставляя подняться, и он встал, по-прежнему не сознавая, что происходит. Больше всего хотелось прочесть послание прямо сейчас, понять - но темнота надвинулась на Лощину. Пока Лайэнэ будет разбирать строки, Тайрену может и придти в себя.
   Отвела его в комнату, по дороге встретив растерянного охранника, зашипела на него злой кошкой. Никогда не жалела зла людям, но сейчас если б его наказывали - не вступилась. И сама заслужила кару, ничем не лучше.
   Вот и покои Тайрену, подвести его к кровати, усадить.
   - Ты совсем замерз, сейчас принесут горячее...
   - Уходи.
   - Тебе нельзя сейчас...
   - Уходи, - повторил мальчик ровно, - Оставь меня.
   Может, в письме про нее говорилось? - испугалась Лайэнэ. Лампы на стенах горели, свет отражался в глазах мальчика... и как будто не было там ничего, кроме этого отражения. Ни души, ни мыслей.
   Если я останусь, несмотря ни на что, стану его врагом, подумала молодая женщина.
   - Я буду здесь, рядом, - тихо сказала, и вышла, оставив дверь приоткрытой. Мальчик этого не заметил. И про письмо не спросил.
  
   Из коридора - в щелку, но явственно - Лайэнэ видела его, сидящего на кровати. Так и не шевельнулся. Тогда она развернула листок, приблизив его к щели - света хватало, чтобы прочесть.
   Нет, она не ошиблась...
  
   "Я обещал тебе все рассказать..." - так начиналось. И последние строки "Твой отец забыл о том, кому и чем он обязан, как следует поступать, но ты знаешь".
  
   Прислонилась к стене, дрожала мелко, будто озноб ее бил.
   "За что?" - одна мысль была в голове. Никогда не причинял детям зла, и самого малого. Пусть врагами стала семья, он нашел бы множество других способов - против старших. Если бы захотел...
   Не находила ответа. Вновь и вновь бросала взгляд на письмо, на знаки, похожие не то на птичьи следы, не то на паутину в зарослях репейника. До боли знакомый почерк.
   И этим почерком, который Лайэнэ недавно так удачно подделала, было написано много строк. Для нее история не была новостью; Энори рассказал ей тайну своей... пусть будет смерти, понимая, что она ни с кем не поделится, иначе придется платить слишком дорого. И не от него придет наказание, он бы лишь улыбнулся, сожалея о том, какой женщина оказалась глупой.
   Она знала - но мальчик не знал.
   Все было написано с той беспощадной честностью, которая была присуща Энори; как ни странно, и честность тоже. Если уж решал говорить правду, а не использовать тысячу уловок, чтобы уйти от темы, сбить с нее собеседника. Он не все рассказал, разумеется, умолчаний было достаточно. Как бы мог объяснить свое воскрешение? Но любой, прочитав, решил бы, что Энори человек, как и все, и сумел чудом выжить - и лишился всего. И пепел, которым, как считают, стало его тело, не обрел даже достойной могилы.
   Расскажи он все мальчику сразу в приступе злобы, она поняла бы. Но он выжидал, выбирал время, и жертву свою подготовил, похоже, обещав рассказать нечто важное. Чтобы не помешал никто, чтобы письмо было прочитано в тайне.
   Ах, как хорошо знала, как он умеет подбирать нужный час, нужный миг, - время, когда человек наиболее беззащитен, - и какие верные находит слова.
   Но с ней Энори развлекался, а своего бывшего воспитанника задумал убить. И не просто - а так, чтобы позор навсегда запятнал имя Дома.
   Почему сейчас? - думала Лайэнэ, и не находила ответа. Потому что нет сейчас рядом ни отца, ни дяди? Но они и не захотели по-настоящему стать защитой. Потому что без их присутствия слухи поползут, как селевый поток с гор, неостановимо? Возможно...
   Дождаться удобного часа - скорее всего.
   Энори не очень любил игры на досках, предпочитал забавляться с живыми людьми.
   Но хватит о нем. Такими мыслями можно заниматься бесконечно. А потом винить себя за то, что ничего не смогла.
  
   Прислушалась: тихо. Чуть пошире открыла дверную створку. Тайрену сидел неподвижно на том же месте. Сейчас он не сделает ничего, раз не успел там, во дворе. Не успел, потому что не ждал признания, оно придавило, лишило возможности думать - осталось чувствовать, но боль вмещалась лишь до какого-то предела.
   Сейчас он не сделает ничего, но пройдет еще полчаса, или час, или сутки, и за ним уже не уследить. Хоть Тайрену совсем ребенок, власть у него есть.
   Показать письмо врачу, охране? Дом Таэна ее поблагодарит, несомненно. И прочитанные строки сразу же выветрятся у мальчика из головы, о да.
   Стало куда страшней, когда поняла, что будет дальше. А будет вот что: зачем она так отчаянно рвалась к наследнику Дома, проникла к нему? Не она ли убийца, или в сговоре с ним?
   Письмо... никто не позволит ей говорить о письме.
   Но если все же ей повезет, выпадет сказочная удача, и жизнь сохранят, будущее погибнет навсегда.
   Лайэнэ захотелось бежать, оставив и мальчика, и паутину, куда она упорно пыталась попасть.
   Попала вот, радуйся!
   Но бежать-то и некуда, если рассуждать здраво. Микеро знает о ней. И остальные... сообразят рано или поздно. У Дома Таэна есть люди, способные разыскать песчинку на дне реки.
  
   Лайэнэ прижала ледяные пальцы к вискам. В окна коридора влетали далекие песнопения; но усилий всех монахов не хватит, чтобы Тайрену забыл.
   Воистину, Энори научился поступать по-человечески. Только люди настолько жестоки...
  
  
   **
  
  
   Сайэнн в эту ночь не спала. С ней никто не разговаривал - никто не заподозрил, что она прячется в одной из каморок - но она слышала куски разговоров и понимала, что завтра, скорее всего, будет штурм крепости. Еще до того, как укрыться от взоров, она оделась в лучшее. Разглаживала бархатистую зеленую ткань верхнего, узкого платья, теребила нежно-розовый шелк нижнего. Заря над лесом, розовый бутон среди листьев...
   Энори говорил, что цветы нередко несут смерть - и самые опасные выглядят куда безобидней, чем роза с шипами, которая всего лишь колется.
   Память стала тяжелой, как надгробный камень, и покрылась мхом. Наружу не могло пробиться ничего - ни близость их, ни разговоры, да и лицо с трудом представляла. Знала, что так пытается защитить саму себя от осознания, что произошло, и не понимала, зачем.
   Большую часть ночи она просидела в темноте, только свет, проникавший в щелку из коридора, согревал ее. Один человек в крепости мог бы ее найти, но, возможно, он решил, что она все же уехала, хоть сам выпустил носилки с одной Минору.
   Да, он мог считать, что Сайэнн передумала - перестал подозревать ее, и незачем было за ней следить. А дел хватало помимо выслеживания женщины.
   В крепости никто не спал, то и дело кто-то проходил или пробегал по коридору, стук шагов передавался соседним доскам, и Сайэнн ощущала их все. И голоса; ближе к рассвету стало тише, все были во дворе и на стенах. Где-то вот так же, едва дыша, сидели другие женщины, если хоть кто-то из них остался под ненадежной защитой стен. Некоторые наверняка остались, ради мужа или возлюбленного.
  
   В тишине Сайэнн слегка задремала; ее разбудил дальний шум, тот, который не раздражает слух, а тревожит его, угрожающий и непонятный. Путаясь в платье - от долгого сиденья затекли руки и ноги - она выбралась наружу, добралась до галереи, с которой был виден двор.
   Еще не рассвело, повсюду горели огни - сильно больше, чем в обычные дни, всюду метались факелы и тени.
   Начался штурм.
   По ночи? - удивилась Сайэнн, но сообразила - темнота послужит какой-никакой защитой от лучников.
   Из темноты прилетали стрелы - а другие улетали в темноту, казалось, что это одни и те же. Из темноты целиться было удобней; как подходили чужие солдаты к воротам, она не видела, но они должны были соорудить себе какую-то защиту. Может, щиты из тонких стволов - один на нескольких человек, Таниера упоминал о таких еще в прошлые, мирные дни.
   Она завертела головой, ища его на стене - крупная фигура в доспехе, отливающем оранжевым огнем, отыскалась почти мгновенно. Он, во всяком случае, был жив. Знакомых офицеров разглядела не всех, но это не значило ничего. Сумятицы не было, хоть нападения ночью не ждали.
   Не совсем ночью - восточный край неба над кедрами слегка посветлел, Сайэнн видела его лучше других - возле нее не было факелов, и стояла она ближе всего к стороне, откуда приходит рассвет.
   Командир Сосновой поднял руку, отдавая какой-то приказ. В этот миг ощутила гордость за то, как он спокойно и уверенно держится. Нет, любить его и теперь не смогла бы, хотя постаралась бы научиться, но уважать, отдать всю свою жизнь и верность - с радостью.
   С ним ничего не может случиться, осознала она. Кучка каких-то головорезов... Они разобьются о стены, их накроет дождем из стрел и огненным варом. Остатки рассыплются по лесам, и долгие дни солдатам придется охотиться на разбойников...
   Командир Таниера упал. Тяжело, скатившись с лесенки; казалось, звон доспеха долетел и сюда. Во дворе воцарилась сумятица; темные подвижные фигуры рассыпались по нему, перепрыгивали через тела, стреляли из маленьких луков. Уже не промахивались; там, среди факелов, было светло, да и рассвет поднимался все выше.
   Сайэнн вцепилась в перила, ощущая вкус крови во рту. Ей не надо было думать о том, почему они здесь, раз целы ворота.
   Во дворе творилось что-то невообразимое, не понять было, командует ли кто воинами Сосновой. Стреляли и со стен, внутрь, но опасались попасть в своих же. Лазутчики проникли сюда, верно, переодевшись в форму Хинаи, сообразила она. Господин Таниера ранен или убит, и еще кто-то из офицеров, может быть, все.
   А потом первым рухэй подоспела подмога - и эти уже не прятались.
   Распахнулись ворота, и враги ворвались во двор, с кличем, который не могли заглушить другие возгласы и крики умирающих. И вместо тьмы с ними был рассвет.
   Сайэн на галерее будто сама превратилась в столб, смотрела, почти безучастно выхватывая взглядом кусочки чужих жизней. Вот верзила в черном никак не убьет одного из воинов крепости, тоже здоровяка - раз за разом ударяет лежащего своим тесаком, а тот все пытается отползти. Вот молодой офицер Амая поскользнулся в чьей-то крови - и клинок рассек его горло. Вот какая-то женщина с воплем бежит по двору, вслед ей летит тяжелый обломок доски, попадает в затылок - она падает и затихает. А вот один из чужих переворачивает чье-то тело, деловито отстегивает пояс с ножом, надевает на себя.
   Факелы все еще горели, но поблекли и были почти не нужны. Тогда она и увидела.
  
   Узнала бы его из тысяч и тысяч, хотя не было в стоящей возле стены фигуре ничего особенного. Разве что поза на диво спокойная, свободная - хоть и не сыпались больше стрелы, во дворе продолжалась схватка, солдаты в десятке шагов, а у него никакого оружия с виду.
   Ничего не боится.
   И не убивает. Все-таки он не воин.
   Хотя... он уже убил больше, чем каждый из чужих солдат в отдельности. Все погибшие в Сосновой - на нем.
   Стоит, смотрит, и неподвижность эта пугает. Словно его на стене нарисовал искусный художник.
   А ведь она может к нему спуститься сейчас. Лестница рядом не занята, а во дворе краем удастся проскользнуть, может, и не заметят - им пока не до женщин. Хотя могут и убить, как ту - кажется, прачку. Спуститься... Что сделать потом? Был бы хоть нож у Сайэнн! Попробовала бы ударить. За всё, за всех. И за себя тоже.
   Энори поднял глаза. Знала, что видит ее, смотрит сейчас на нее. Словно мысли прочел...
   Сейчас страшными были и свои, и чужие, он - нет. Был бы нож у нее... все равно бы не пригодился.
   На какой-то миг, глядя на Энори - на почти силуэт, солнце не успело еще высветить больше - готова была с ним пойти, несмотря на все, невзирая на то, что уже сама себя осудила. Если захочет ее спасти, хоть своей пленницей взять...
   Но он отвернулся, и стало легче.
  
  
   Прислонившись к столбу, Сайэнн глядела, по-прежнему не опасаясь ничего - стрел уже не было, а схватка внизу стихала. И только когда люди с кусочками меха на шлемах побежали к лестнице галереи, она испугалась.
   Но от страха было очень просто избавиться; подобрав тяжелый, шитый золотом подол, она пробежала половину этажа, добралась до стены над обрывом. Кое-как вскарабкалась на зубец, благо, не гладкими, шероховатыми были камни. Не зря любила бродить по горам и ездить верхом, сил хватило; привстала - и прыгнула вниз.
  
  
   **
  
  
   Воздух во дворе крепости сходил с ума, пронизанный кровавыми и дымными нитями, переполненный запахом крови и душами, которые метались во все стороны, еще не осознав, что не живы; еще хуже, чем перед грозой, когда неразличимые капельки пара сталкиваются с такими же крохотными искрами.
   Еле мог тут находиться, но не время сбегать. Смотрел, как добивают раненых, потом - как разрушают то, что можно было разрушить, обливают горючим варом, поджигают балки и бревна. Сдвинуть камни отряду Вэй-Ши не под силу, но крепость не должна остаться невредимой.
   Мог бы проверить все тщательней, но слишком хотелось исчезнуть отсюда; понадеялся, и без того злые потерей половины своих, они сами справятся.
   Тела, что валялись во дворе и свисали со стен, разрубленные, иногда обгоревшие, не волновали, но воздух был переполнен - эти, незримые, пока не поняли, что мертвы, но потом увидят его. Они не опасны, но кому хочется слышать проклятия, пусть и немые, посмертные?
  
   Ка-Ян пришел к нему с алой полосой на лбу, пьяный от схватки, но немного растерянный, сказал, что женщины, про которую говорил, уже нет в живых.
   Хрустнула веточка - оказывается, зачем-то вертел ее в руке. Ка-Ян отшатнулся и вздрогнул, будто не веточка упала на камень двора, а факел на сухую солому.
   Спросил, не хочет ли увидеть - ответил, что нет.
   ...На галерее она стояла нарядная, прямая, как деревце, и от стрел - правда, редких - не пряталась. Какое-то время смотрела на него - прожигая в воздухе взглядом дорожку, таким же огненным, как заря на ее платье; а потом его отвлекли - а она уже больше не повернулась. Занятый штурмом, вновь перестал следить за ней, потом понял, что ее нет на прежнем месте.
  
  
   Больше к нему не подходили, и он мог бродить, где вздумается. Поднялся на галерею - с другой стороны от места, где стояла Сайэнн, глянул на горы. Здесь, наверху, было немного легче, души остались внизу. А скоро тут все сгорит, дерево же. Прошелся по комнатам - здесь, видно, жили командиры. Дорогая мебель, хоть и не такая роскошная, как у богачей Осорэи, приборы для письма, иногда книги. На одном из столиков лежала черно-красная флейта. Хороша была, не бесполезный тростник, на котором играть может только ветер.
   Взял ее, вышел, опустился на доски возле столба галереи, щекой к его поверхности, раскрашенной в белый и красный. Повертел в пальцах тонкое полое тело, приложил к губам, вспоминая, как давно, в прошлой жизни его учили играть.
   Цепочка тонких звуков полилась, замирающая, похожая на змеящуюся поземку. Души, привлеченные звуками, поднялись, закружились, не отваживаясь приблизиться. Хоть во дворе их меньше останется...
   Опустил флейту, испытывая непонятное смятение - впервые перестал понимать, кто он сам. Он заиграл снова, вспоминая людей, которых встречал когда-то - флейтиста, актрис, Лайэнэ, мужчин и женщин, детей и взрослых. Играть получалось - он сам это осознавал - плохо, но он старался, сворачивал собственное восприятие в их узкий непонятный звукоряд, нелепый, но почему-то такой притягательный. На несколько мгновений вышло почти как надо, это был уже не свист птицы или журчанье ручья, а музыка. Но нить, на которую он сумел насадить звуки, порвалась, и все снова рассыпалось.
   Умерла музыка.
   И его смерть, которую смертью и нельзя называть... Надежная ниточка, что вернула его в мир быстро и прежним - росток жизни в теле человеческого мальчика, все то, что он сам получал в дар много лет подряд. То, что он сам и создал.
   Если этого ростка не станет, сам он - ощутит ли что либо? Услышит звук от разрыва? Может быть, нет... и все свершилось, как он хотел. Или еще не свершилось?
   Теперь уже поздно что-то возвращать.
   Руки разжались, светлая стрелка флейты упала с галереи, покатилась по плитам двора.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"