Капля Алексей : другие произведения.

Парень в пластиковых ботинках

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


АЛЕКСЕЙ КАПЛЯ

Парень в пластиковых ботинках

ПОВЕСТЬ

  
   "Доверься мне в главном,

не верь во всем остальном."

(Аквариум Б.Г.)

  

1

   Да, это я... Парень в пластиковых ботинках... Ну, к моим ботинкам мы еще вернемся, а пока что давайте знакомиться. Меня зовут Алексей, или Божий человек, называла меня она. Моя девушка...
   О возрасте, думаю, говорить не стоит. Если накинуть себе пару лишних годков, - могут сказать что я великовозрастный болван. Если, наоборот, убавить, - могут заговорить о юношеском максимализме и переходном возрасте. Скажу так: мне чуть больше восемнадцати, но немногим меньше двадцати двух, - так что ищите золотую середину, если вам всерьез захотелось узнать сколько мне лет... Внешность описывать также не буду - пусть каждый представляет себе кого хочет, исходя из собственных предположений о том, как должен выглядеть такой парень. Одну лишь деталь моей внешности, о которой надобно рассказать, - это глаза. Серые, холодные, - смотрящие с немым упреком на мир, из-под козырьков надбровных дуг. "Глаза созерцателя", - как сказал о них один тип в переходе, после того как я просверлил его своим взглядом и твердо сказал, что десяти рублей у меня нет. Ну, натурально, он не сказал так, зато явно подумал или, еще точнее, мне бы очень хотелось, чтобы он так подумал. А насчет денег я ему соврал...
   Глаза созерцателя - уж не знаю повод ли это для гордости или нет, но, во всяком случае, за свои годы я перевидал много глаз и скажу вам, что глаза созерцателя это не самые худшие глаза из всех коими можно обладать. Бывает и лучше и хуже, смею вас заверить, друзья мои... Например, недавно в метро, я видел одного молодого человека с настоящими глазами-стекляшками. Его еще куда-то вели под руки двое милиционеров. Я даже остановился на секундочку, чтобы получше рассмотреть их, эти глаза... Кстати, а вы случайно не знаете, почему для того чтобы составить о ком-нибудь свое мнение, нужно обязательно посмотреть в глаза? Почему нельзя сфокусироваться, скажем, на носе, губах или на каких-нибудь иных частях тела? Впрочем, я не дорассказал вам о том парне, в метро. Так вот, мы тогда пересеклись взглядами, - мой "созерцательский" и его "остекленевший", - каждый из нас живо составил мнение друг о друге, и мы разошлись вполне удовлетворенные... Не знаю, правда, сумел ли он разглядеть во мне созерцателя при таких-то глазах, но зато я разглядел в нем достойный объект для созерцания, за которым стоило бы понаблюдать, ожидая, к примеру, вместе с ним поезда на платформе или же просто от скуки и нечего делать. Он был пьян в стельку и мне, помнится, стало немного жаль, что его куда-то уводят эти двое, в форме цвета неба в грозу. Выходит, я так и не увижу, как он будет кувыркаться на эскалаторе или свалится на рельсы, прямо под колеса приближающегося поезда... Уверен, зрелище было бы достойно созерцателя, то есть меня! Но мне не повезло, - я так ничего и не увидел.
   Зачем же лезть в драку, рискуя собственной физиономией которая, между прочим, отнюдь не казенная, если за той же дракой можно просто понаблюдать со стороны и получить от этого не меньшее удовлетворение, чем самому крушить чьи-то челюсти, размахивая кулаками как заведенный? Выходит вот что отличает действенного участника, со "стеклянными" глазами, от пресловутого созерцателя, в пластиковых ботинках... На теле одного тесно от ушибов и синяков, на теле другого ни царапины, зато приобретенный опыт и удовольствие, - распространяется на них обоих. Поэтому, милые мои друзья, не ждите здесь от меня ни действенных участников, ни лихо закрученного сюжета, ни, тем более, быстрой и, по возможности, "хеппи-эндовой" развязки. Я - всего лишь созерцатель, ни больше не меньше, испытывающий нездоровую тягу к литературным изыскам и бумагомаранию. И если без главного героя все же не обойтись, то я, как "писатель", решил на какое-то время заделаться "действенным участником", а вам как "читателям", предлагаю немного побыть в моей шкуре, от которой я также отказываться не собираюсь, так что, думаю, компромисс найден. Исходя из этого, хочу предупредить сразу, что вся нижеследующая история ни в коем случае не претендует на полновесное, литературно-художественное произведение, ограничиваясь лишь рамками психологического дневника, или (если угодно) исповеди. Исповеди парня в пластиковых ботинках. То есть, опять таки, меня...
   Итак, писатель - "действенный производитель", читатель - "созерцательный потребитель", а вместе они свалены в одну огромную кучу, носящую звучное название "Литература", где перемешаны и неразделимы... Уверен, особой беды не случится, если в этой самой куче еще немного прибавится от меня. Один черт, - конец света или еще какая-нибудь хреновина, рано или поздно спустит всю эту кучу (а вместе с ней и все остальные кучи) в унитаз небытия, да еще и побрызгает из освежителя... Но, тем не менее, сама идея создания романа или на худой конец повести, становилась для меня все более навязчивой. Ведь еще в детстве я испытывал страсть к этому виду творчества и начал кропать свои первые рассказики, едва научившись выводить буквы. Что и говорить, все мои литературные испражнения были встречены более чем одобрительно со стороны родителей и учительницы "Русского языка" и "Литературы" в школе, отсюда желание породить приятной толщины манускрипт, с хрустящими страницами, к шестнадцати годам, всецело завладело мной. Я постоянно видел этот манускрипт во сне; ощущал его тяжесть, перелистывал, пытаясь заучить наизусть наиболее понравившиеся мне отрывки, чтобы по пробуждении обязательно записать их. Но шло время, менялись ботинки на моих ногах, мысли в моей голове и ничего упорно не происходило. Или, еще точнее, я не хотел замечать ничего, из всего того, что происходило вокруг меня. Не хотел, пока не "переобулся"...
   А теперь пришло время вернуться к моим ботинкам. Произошло это несколько лет назад; должен признаться, что во всей этой истории немало нелепости и комизма. Мне тогда не исполнилось еще и восемнадцати, я только заканчивал школу, и впереди маячило поступление в вожделенный "Литературный" и карьера писателя, так, во всяком случае, мне казалось... Вокруг все выглядело тогда таким простым и доступным, что я поневоле удивлялся некоторым людям считавшим жизнь штукой тяжелой и обременительной. Но все изменилось, когда я, поддавшись всеобщему буму, купил те ботинки... Нет, пока еще не пластиковые, другие. Чтобы не рекламировать, не буду называть их марку, вы, поди, и так уже догадались, о каких ботиках я говорю. Такие тяжелые-тяжелые, на толстой рифленой подошве и со стальными "стаканами" на мысках. Их еще отличали на редкость "дубовые", безбожно натирающие на пятках, задники. Ну теперь-то вы, наконец, догадались, о чем я толкую? Вот-вот, эти самые и есть...
   Купил я их, как уже говорил, поддавшись всеобщему ажиотажу тогда, в конце 90-х. А что поделать, - стык эпох... В то идиотское время, наши юные умы одолевало дикое желание хоть как-нибудь возвыситься над своими сверстниками, ну а поскольку такие понятия как ум, честь и совесть уже вышли из моды, а на смену им не пришло ничего нового, то многие возвышались благодаря толстенной подошве, делающей их выше сантиметров, эдак, на три-четыре сразу...
   Как уже упоминалось, разнашивались они трудно и у меня на пятках, в первый день появились кровавые волдыри. Даже не знаю, от чего так случилось... Быть может, дело было в размере, а быть может сам перст судьбы указал мне мое место... Не помогал ни пластырь, ни молоток, которым я пытался искусственно размягчить кожу на задниках, так сказать "обстучав" ее, но, несмотря на все причиняемые неудобства, я продолжал носить их. Наверное потому, что другой обуви у меня все равно не было, а сами ботинки мне очень нравились, я терпел. Ну еще бы, они считались очень модными и крутыми, тогда, в конце 90-х... Мало кто из одноклассников мог позволить себе такое приобретение! И как только мои волдыри чуточку подживали, я снова выходил в них, цинично отшучиваясь при этом, что в таких-то ботинках можно отправляться куда угодно, хоть в ад, - к вечным страданиям...
   Ну а кончилось все довольно печально: заражение крови, гангрена и получилось так, что когда я обратился со своей проблемой к врачу, - было уже слишком поздно... Коновалы малость посовещались, в унисон вздохнули и, недолго думая, оттяпали у меня обе ступни. Мне об этом не сообщили, по причине, вероятно, моего тогдашнего несовершеннолетия, и все решили за меня мои предки.
   Приближающейся беды я не чувствовал, только, помню, за день перед операцией, ко мне в палату заглянул хмурый бородатый мужчина в халате, представившийся как врач-анестезиолог и долго расспрашивал меня о том, когда и какие лекарства я принимал за свою жизнь и о всякой прочей чепухе. Признаться, я плохо разбирался во всех тонкостях его ремесла (не разбираюсь и поныне), но, несмотря на это, отвечал по возможности правдиво и честно...
   Операция прошла удачно, и когда я, уже придя в себя, в палате, попробовал встать и сходить в туалет, то сильно удивился, обнаружив, что опереться более не на что. Ступни почему-то отсутствовали... Еще не вполне отойдя от наркоза, который дал мне тот бородач, я попробовал отыскать их у себя под кроватью, пошарил рукой в тумбочке, заглянул под кровать к соседу но, так ничего и не обнаружив, позвал медсестру и спросил уже у нее о предмете своих поисков. Она-то мне, без обиняков, все и выложила. Добрая душа...
   Представляете себе мое тогдашнее состояние? Представляете, насколько тяжело было свыкнуться с мыслью, что частичка тебя самого более не принадлежит тебе и гниет где-то на больничных задворках? Представьте хоть на минуту, разве вам не сделается жутко от одной только мысли, что вот вы, к примеру, просыпаетесь утром, - вроде все в порядке, все как обычно, - и вдруг замечаете, что у вас не хватает какой-нибудь части тела... Помнится я дико закричал и кричал до тех пор, пока не пришли врачи и не вкатили мне какой-то укол, от которого я заснул...
   В больнице я пролежал, в общей сложности месяца полтора, а то и больше, - врачи, вероятно, опасались, что гангрена не остановится и пойдет дальше. Меня, натурально, навещали сочувствующие мне родители, друзья из школы, еще какие-то люди, но только я почему-то никого не хотел видеть и всегда выгонял своих посетителей, после чего зарывался лицом в подушку и тихо-тихо скулил, пока соседи по палате вежливо не советовали мне заткнуться. И знаете что, друзья, - не было случая, чтобы я не внял их советам...
   Помню, при выходе из больницы, первое, что меня ожидало, - это встревоженное моей успеваемостью лицо классной руководительницы, новые ботинки, трость, инвалидность ну и, конечно, депрессия. Я тогда несколько недель кряду пролежал на диване, уставившись в потолок, и созерцал, созерцал... Чем только не представлялся мне этот потолок! То планом какой-то местности, - куда мне никогда не попасть, то запорошенной снегом равниной, то гигантским, подплывающим к какому-нибудь очередному "Титанику", айсбергом. А по вечерам, на него ложились тени от лампы, и я засыпал, глядя на эти тени...
   Безумие настигало меня... Оно день за днем подкрадывалось все ближе, так что я уже чувствовал его кислое дыхание в спину. К своему стыду, должен признаться, что единственные кому я был обязан тогда своим спасением, были мои родители. Если бы не они, - то, наверное, не сидел бы я сейчас за этими строками, милые мои друзья... Да, именно они, мои уважаемые предки, мои покровители, заставили меня подняться с дивана и закончить, наконец, школу. Удалось им это, правда, способом довольно простым, я бы даже сказал близким по своей простоте к гениальности, - то бишь, беспрерывным "капаньем" на мозги и нескончаемыми попреками в бездельи, но, несмотря на это, заслуга их нисколько не умаляется.
   Помню, я получил аттестат зрелости, пожал потную ладошку директора школы и удалился из зала под шушуканье соучеников... Я знал, что больше никогда не увижу их, но испытывал от этого факта только облегчение. Признаться, за десять лет совместного школьничества, мне порядком поднадоели их вечно прыщавые физиономии! Эта неуемная сексуальная озабоченность парней, их вымышленные от начала и до конца любовные похождения, это противное сюсюканье девчонок, несвоевременное и вульгарное кокетство, альковные разговоры, а также их тупость, завышенная самооценка, хамство и нещадные остроты в мой адрес...
   Кстати сказать, по моему возвращению в школу, у многих наших остряков, появился новый материал для своих острот. Теперь каждый считал своим долгом что-нибудь сказать насчет моих новых ботинок из пластика... Вообще-то, ботинки эти были не совсем из пластика, или даже совсем НЕ из пластика, - на самом деле они были изготовлены из какой-то труднопроизносимой пластмассы, - мои протезы... До сих пор не знаю почему я окрестил их "ботинками". Вероятно, виной тому послужил один фильм, который я смотрел когда-то; в нем тоже было что-то похожее. "Волшебные ботинки" - так, кажется... Там один парень именовал так свои протезы на ногах. Не помню, как назывался фильм...
   Что же, мои новые ботинки тоже оказались волшебными! Во всяком случае, благодаря им, я забыл, как пахнут мои ноги, да и носки мне приходилось теперь менять не чаще одного раза в неделю... Не то чтобы я перестал отличаться чистоплотностью, - просто отпала в этом необходимость, я имею ввиду и само мытье ног.
   Кстати, о моих прежних ботинках... Тех, что послужили поводом для несчастья. Если вы думаете, что я перестал ходить в них, то вы глубоко заблуждаетесь. Теперь я ходил в них еще больше чем прежде, - благо они больше не натирали. Натягивал я их прямо на свои "пластиковые" и, опираясь на трость, ковылял куда-либо... Правда мест, куда пойти, кроме школы и военкомата было немного. Вернее, их совсем не было...
   Да, пару слов о военкомате. Кто-то говорил мне, что во всем плохом, можно отыскать что-то хорошее, - можете не сомневаться, это так... Во всяком случае, перспектива загреметь с осенним призывом в солдаты, поджидавшая многих моих одноклассников - отпала для меня полностью. Помнится, когда я заявился в свой районный военкомат и разнагишался в кабинете хирурга, тот проявил нескрываемый интерес к тому, "как это меня так угораздило, блин". Мой ответ, натурально, совсем выбил его из колеи и хирург, что-то быстро начеркав у меня в личном деле, отправил вашего покорного слугу восвояси, обязав, правда, каждые три года являться к нему и доказывать, что утраченные ступни не выросли вновь...
   Я только едко усмехнулся тогда и поспешил домой, к тарелке с остывающими, кислыми щами, до смерти надоевшим предкам, любимому дивану, - на который, как вы понимаете, сразу же улегся, - и к депрессии, депрессии, депрессии.
  

2

   Не помню, сколько времени я уподоблялся Обломову, может месяц, а может и два. Пустая трата дней, - нисколько не тяготила меня и не оставила ничего в моей памяти... Помню лишь, когда сделал первую попытку подняться, - на дворе была осень. ОСЕНЬ. Выключил бы ее кто-нибудь или сделал потише! Однако осень не умолкала. О ее неумолимом приближении, мне уже сообщали изредка залетающие в окно листья, но они, большей частью оставались незамеченными на том красно-желтом ковре, что устилал пол моей комнаты. Тогда, право, мне было не до них и должно быть именно тогда я впервые осознал свое одиночество... Но не то чтобы я стал нуждаться в самих людях, просто мне нужно было к кому-нибудь приглядеться, не более. Может быть даже пообщатся, поговорить. Посозерцать... А где это было лучше всего сделать, как по-вашему?..
   Правильно, как вы догадливы, друзья мои! Итак, одним ранним осенним утром, я приладил к ногам свои пластиковые ботинки-протезы и, опираясь на трость, заковылял к ближайшей станции метро, кажется к "Тимирязевской"... В это невозможно поверить, но наружу я выбрался только спустя два года...
   До сих пор не знаю, почему я так полюбил метро! За что полюбил? Может, конечно, во мне проснулась некоторая ностальгия "по норе", теперь уж трудно сказать... Но, как бы там ни было, городская подземка стала моим вторым домом. Впрочем, нет, не вторым, - первым, потому как в той квартире где я до сих пор проживал со своими предками, находиться было более чем невозможно. Даже невыносимо... Стены все время выдавливали меня (оттого, вероятно, что спал я ногами к двери), как желтые от никотина пальцы моих сверстников пытаются выдавить прыщ у себя на роже... Обстановка вокруг меня, с каждым днем, накалялась - не проходило ни дня без ссоры. Нескончаемые попреки в бездельи, нежелании искать работу, иждивении (кстати, а вы не знаете, кто такой иждивенец?), навевали какую-то усталость и, - что мне особенно не понравилось - злобу, потому я и сбежал в метро от всего этого...
   Натурально, родители не испытывали ко мне никакого уважения, - я со своей стороны, тоже не давал им повода уважать себя. Высшего образования я более не желал, в работе особой нужды не испытывал (родители кормят, ну и ладно!), а людей просто чурался. Однако понаблюдать за ними мне всегда было очень любопытно, во всяком случае, это было не скучнее чем видеть их по телевизору, где, уверен, идет жизнь совсем другая, отличная от той, что медленно проползает по нашу сторону телеэкрана. Теперь-то вы понимаете, почему под землею я чувствовал себя как рыба в воде или, извиняюсь, как крот или крыса, в своих норах-тоннелях... Такого созерцания не встретишь нигде, - поверьте на слово, - и открылось мне многое...
   Первое открытие, которое я сделал, спустившись, одним ранним осенним утром, под землю, на станции метро "Тимирязевская", и методично объездив, все 11 линий, - что-то около 260 км. пути и 20-ти часов, - привело меня в сильное замешательство. Мне даже стало немного обидно за самого себя, как это я, в своей слепоте, дошел до того, что не замечал этого ранее. Это мое первое открытие, заключалось в том, что я вдруг обнаружил, что каждая линия нашего Московского Метрополитена, имеет свой запах... Индивидуальный, неповторимый, особый, свойственный только какой-то одной конкретной линии аромат. Или зловоние...
   Вот, к примеру, взять хотя бы мою "Серпуховско-Тимирязевскую"; знаете как она пахнет? По утрам она источает слабый аромат не шибко дорогого парфюма (в основном, - это "Nivea"), джина с тоником (конечно, "Очаковского"), растворимого кофе "Nescafe", а по вечерам накапливает в атмосфере неприятный пивной душок "Старого Мельника", запах сигарет "Pall-Mall", а также раздражение, усталость, разочарование в прожитом дне, ну и, конечно, отрыжку... И все это, изо дня в день, под тихое перелистывание страниц очередного бестселлера от Александры Марининой или, там, Пелевина... Ну чем не метафизика, в самом деле?
   А если сойти на "Чеховской" и, внедрившись в густую, пахучую толпу, перейти на "Пушкинскую" и прокатиться, скажем, до "Выхино", по "Таганско-Краснопресненской"? Особо приятных ощущений я вам не обещаю, зато шансов испортить себе настроение на весь оставшийся день, у вас точно прибавится... Начнем с того, что от "Пушкинской" до "Выхино", вся "Таганско-Краснопресненская", как я успел заметить, буквально провоняла потом, водочным перегаром и папиросами "Беломорканал". А также машинным маслом, бензином и еще чем-то промышленным и до крайности неприятным. В любое время суток, заметьте, друзья... Там, к слову, не редкость грубая, нецензурная брань, а уж ноги-то вам точно отдавят. Наступят грязным, нечищенным башмаком и будут молчать, отвернувшись, как будто ничего не случилось... И все это, опять-же, изо дня в день, под новые приключения "Бешеного", "Слепого" или какие-то ну очень замороченные учебники и конспекты, также с налетом чего-то индустриального...
   А когда я оказался на "Филевской"? Помнится, я долго и старательно водил тогда из стороны в сторону своим носом, но, - что странно, - не чувствовал никакого запаха, что несколько поразило меня тогда... Не знаю, конечно, но дело, наверное, в том, что из-за своей, так сказать, "оголенности", - голубой линии не удавалось, по примеру всех остальных линий, накопить в атмосфере никаких обонятельных особенностей, достаточного количества запахов, чтобы их можно было вот так запросто уловить носом. Какой-то нехитрый набор их, даже если и присутствовал, - фактически неуловим и быстро выветривался через открытые перегоны между станциями, отличающие "Филевскую". Выветривается как через форточку... Я склонен думать, что голубой цвет, которым она окрашена, символизирует небо, его голубую гладь, как бы напоминая этим об "эксбиционистских" наклонностях линии...
   Быть может, я мыслю несколько ассоциативно, и любой работник Метрополитена может запросто упрекнуть вашего покорного слугу в том, что он где-то преувеличивает или, напротив, преуменьшает то единственное, что творится на всех этих линиях, но картина моя, в целом, объективна и он не сможет с этим не согласиться...
   Зато знает ли этот работник как, например, по утрам пахнет "Сокольническая"? Признаться, я сильно удивился бы, если, в один прекрасный день, она вдруг перестала источать "Клинское пиво", дорогие духи, не менее дорогой лосьон после бритья, под мерное гудение зубрежки и перелистывание страниц учебников. Под вечер, правда, содержание духов и лосьона, в атмосфере этой линии, постепенно уменьшаются, а после чего и вовсе сходит на нет, содержание "Клинского", напротив, существенно возрастает, зато зубрежка и перелистывание страниц стихают полностью уже где-то к часам пяти вечера, заменяясь на хриплый и веселый гомон, добирающихся домой, студентов...
   А "Замоскворецкая"? А "Калужско-Рижская"? А "Арбатско-Покровская?" Или, наконец, эта феерическая "Кольцевая"?
   Поверьте, я мог бы часами говорить про линии Метрополитена и про то, какой аромат они источают в определенное время суток! Я даже начал писать эссе на эту тему, которое, правда, вскоре забросил... Я был не в состоянии отразить на листе обыкновенной писчей бумаги, всю ту разнообразную "обонятельную" гамму, с которой я поневоле сталкивался тогда, изо дня в день, из недели в неделю, из года в год, сначала на эскалаторах, потом в голубых экспрессах, далее на станциях-пересадках, и, наконец, в переходах, при выходе на поверхность! Там, в метро, она была естественна и неопровержима, а на бумаге выглядела сущей нелепицей. Чушью...
   Но вот "Кольцевая"! Как и свои глаза, я не могу обойти ее стороной, так и ничего не сказав... И чем только не несет - вот именно, не "несет", - от этой поистинне невероятной линии! Наверное, неспроста у нее такой характерный цвет... Эта линия мне почему-то представляется своеобразным фильтром, где оседают некоторые, так сказать, неперспективные элементы, исходящие ото всех остальных линий. Основной контингент ездящих по ней людей, - это, конечно, люмпены и созерцатели, являющие собой, между тем, удивительно сходный продукт, хотя бы в том, что и у тех и у других отсутствует конечный пункт их поездки. Так сказать, - цель...
   Я часами разъезжал по этой линии и всегда находил, что основной костяк едущих вместе со мной в вагоне, круг от круга, остается неизменным. Довольно редко, когда в нем появлялись новенькие, которые, проезжая вместе с нами несколько станций, исчезали бесследно, - не оставляя после себя ни пустых бутылок, мигрирующих по всему вагону, ни обертки от гамбургеров на сиденьях, ни тяжелого запаха мочи в воздухе... Как я уже говорил, люди, составляющие постоянную величину на "Кольцевой", - делились на две категории; если первые, завсегда пребывающие в объятьях Морфея и безжалостно изгоняемые из вагонов ментовскими дубинками, только и занимались тем, что портили, своим присутствием воздух а, заодно, и настроение окружающим, то вторые, - прямая противоположенность первым, - пребывали скорее в плену собственных мыслей и никого не стесняли, даже если вы их об этом попросили бы... Я, натурально, относился к разряду вторых, зато всякий раз, совершая очередной круг, внутренне поражался тому единству духа и понятиях о бесконечности, кои, без сомнения, сплачивали нас, созерцателей и люмпенов. Люмпенов и созерцателей...
   Именно там, на "Кольцевой", меня и поджидало второе открытие. С ним, кстати, у меня связан один забавный эпизод из жизни, но об этом позднее. Итак, как всегда я убивал свой досуг, мчась по кругу, под несмолкающий стук колес и вялое перешептывание пассажиров... Люди в вагоне были довольно скучны и не заслуживали моего внимания; я полуприкрыл глаза и, завершая уже восьмой круг, поглядел на схему, расположенную на стене вагона, напротив меня... Не то чтобы я обладаю особо пылким воображением, но, скажите, вам она случайно никогда не напоминала стилизованного осьминога, с коричневым туловищем-кольцом и разноцветными лапками-линиями?
   Помню образ гигантского, расположившегося под городом, осьминога, настолько поразил мое воображение, что я в ужасе выскочил на "Белорусской" и, поднявшись по эскалатору на поверхность, бешено заходил по вокзалу, поминутно останавливаемый местной милицией, для проверки документов. Ей Богу, туда-сюда, туда-сюда, как заведенный...
   Осьминог никак не хотел выходить у меня из головы, тревожил душу, и тогда я впервые усомнился в своей нормальности... Наверное, в тот момент, у меня была такая перекошенная физиономия, что прохожие как-то странно поглядывали на меня, а поглядывая, - обходили стороной... Не знаю, сколько времени я ходил так, из конца в конец по вокзальной площади, прежде чем привлек к себе внимание одного паренька, вероятно также бесцельно слонявшегося по округе, примериваясь к таким мрачноватым типам вроде меня. Как только я заметил этот пристальный интерес, к своей скромной персоне, поймал его взгляд, то покрепче сжал трость и приготовился к неприятностям. Он, как видно, ожидал этого и, поэтому, подошел, подчеркнуто ненавязчиво и осторожно, улыбаясь как старому другу...
   "Извините, можно задать вам один вопрос?" - обратился ко мне молодой человек.
   "Извольте..." - пробурчал в ответ я, не сбавляя шага.
   "Верите ли вы в Бога?.."
   Последовавшая засим пауза, дала мне возможность сориентироваться в сложившейся ситуации... На голубого парень явно не походил, на "asker'а" - наркомана которому не хватало денег на очередной дозняк, тем паче, - один значок, с надписью "Хочешь ли ты в Ад? Нет!!!", стоил немалого - скорее всего, это был очередной сектант, намеривающийся захватить вашего покорного слугу в свои сети. Должен сказать, что у меня всегда было однозначное отношение к любого рода сообществам, где подавляется индивидуализм, возможность самому принимать решения и навязывается чья-то чужая воля, но, поскольку молодой человек разговаривал со мной до омерзения вежливо - бывает такая вежливость, знаете - то зачатки воспитания не позволили мне отправить его по известному адресу, а оставить без ответа я уже не мог, раз согласился на разговор и не прошел мимо. Но, тем не менее, ответить ему положительно или отрицательно, предполагало навлечь на свои уши долгую религиозную мутотень, в которой я, признаться, разбираюсь довольно слабо. Единственное что мне оставалось, - это перехватить инициативу и позабавиться самому. Удалось это следующим контр вопросом:
   "А верите ли вы сами?" - спросил тогда я, уже заранее зная какого ответа мне ожидать.
   Помнится, я с пониманием выслушал всю ту несусветную чушь, которую порол молодой человек, клятвенно уверяя меня в своей любви к Богу и, задал очередной вопрос:
   "А верите ли вы, в то что я и есть Бог?"
   Вы бы видели тогда лицо этого бедного паренька... Описать появившееся на его лице выражение я не в силах, - это надо было видеть - и мне искренне жаль, дорогие мои друзья, что вас не было тогда со мной на "Белорусском". Густое, протяжное, утробное "Н-Е-Е-Е-Т!!!" - было мне ответом, и я чуть не рассмеялся.
   "А почему?" - невинным голосом спросил я, едва сдерживаясь от смеха, а молодой человек, тем временем, растерялся уже окончательно. Уверен, он успел пожалеть, что заговорил со мной...
   "Ну, тогда если вы Бог, -- выдавил, наконец, он - я хочу, что бы это дерево, впереди нас, засохло..."
   "Гм... А разве Бог когда-нибудь творил перед вами чудеса чтобы вы в него поверили но, тем не менее, вы верите. А когда встречаете на улице человека, который напрямую вам заявляет что он и есть Бог, вы почему-то начинаете сомневаться в его словах. Где же логика? - вполне резонно спросил тогда я.
   Паренек поскреб в затылке и понес уже такую чушь, что та, прежняя, и в подметки не годилась той ахинее, которую он понес сейчас. Нигде, говорит, ни в каком писании, не сказано, что Господь Бог вот так ходит по улицам и делает такие смелые заявления, - я точно не помню, что он там говорил... Однако, одно могу сказать с совершенной уверенностью, - в вопросах религии, молодой человек разбирался еще слабее меня, ну а мне, признаться, уже прискучила эта комедия...
   "Так вы не будете посещать наши собрания?" - спросил молодой человек, стараясь расставить все точки над "i", в нашей сумасшедшей беседе.
   Помнится, я сослался на дела, и он ушел, посрамленный...
   Но, как бы там ни было, настроения у меня существенно прибавилось, так что если вам, дорогие мои друзья, доведется встретить где-нибудь того молодого человека, передавайте ему от меня привет, ладно?
   Довольный собой, я тогда вновь спустился под землю и ездил по "Кольцевой" еще никак не менее часа, прокручивая про себя состоявшийся диалог, до того я себе в нем понравился...
   Третье же открытие, которое ожидало вашего покорного слугу в недрах Московской подземки, погрузило меня в состояние глубокой депрессии - еще более глубокой, чем тогда, когда я потерял ступни, - и способствовало тому, чтобы я, наконец, начал искать работу...
   Это произошло годом позже, когда я, уже не знаю в который раз, спустился по эскалатору под землю и, проехав несколько перегонов, сделал, уже не знаю какую по счету, пересадку. Помню, в то злополучное утро я, как птица, порхал с ветки на ветку, ни о чем не думая и никого не замечая. Как всегда я не задавался конкретной задачей куда-то добраться... Люди толкали, пихали меня, вслед, по моему адресу, неслись какие-то нелестные слова, а я смотрел себе под ноги и все куда-то ехал, ехал...
   Поменялось немало поездов, людей, станций, пересадок, немало стоячих мест заменилось на сидячие, а сидячих, в свою очередь, на стоячие, прежде чем я, наконец, оторвал взгляд от своих ботинок и, подняв голову, огляделся вокруг. И то, что я увидел, привело меня в ужас, друзья мои... Впрочем, нет конечно, - ничего особенного я не увидел, но одна мысль, одна страшная догадка, появилась у меня в мозгу, приводя, этим своим появлением, в ужас и содрогание...
   Неожиданно для себя, я вдруг обнаружил, что Московский Метрополитен, - с самого первого дня моего появления в нем, - никогда не стоял на месте и постоянно двигался и обновлялся, будто река, в которую нельзя войти дважды. Менялись и поезда, и вагоны и люди в них, и контролеры пропускных пунктов, и менты, и уборщицы и даже ступени эскалатора у меня под ногами тоже всякий раз были разные... И даже попив кофе в подземном бистро на "Третьяковской" и оставив на полу стаканчик или покурив на открытой станции и бросив окурок под лавку, - я уже никогда не находил всего этого на прежних местах, если возвращался туда еще раз. Похоже, что постоянной величиной оставался один только я, словно, выброшенная на берег реки, рыбешка. Это-то и пугало!.. Будто бы я никуда и не ехал весь этот год, а стоял все время на месте, глядя на отходящие поезда, в ожидании кого-то или чего-то! Без сомнения, жизнь протекала мимо меня, как вода в реке по отношению к той рыбешке, а я как памятник между станциями "Тверская" и "Чеховская" или где-нибудь еще, что, впрочем, не важно - замер на одном месте и глядел на все это...
   Помнится, с последним поездом я вернулся домой и, увидев оставленные на плите котлеты, впервые после долгого перерыва заплакал. Да, друзья мои, заплакал. Заплакал как малое дитя... Слезы скатывались у меня по лицу, но я даже не пытался сдерживать их. Мне вдруг захотелось прижаться к кому-нибудь, излить все, что накопилось у меня на душе, поделиться своей страшной догадкой, но никого рядом не было, и я уснул, зарывшись заплаканным лицом в подушку...
   На следующее утро я устроился на работу. И знаете кем? О, ни за что не догадаетесь! Дежурным у эскалатора.
  

3

   Трудно сказать, почему так вышло... Наверное, на поверхности для меня просто не нашлось места, которое я, согласно своему статусу, сумел бы занять. Но, тем не менее, я находил во всем этом какое-то горькое утешение, мстительное удовольствие, какую-то горькую усладу, и ни за что не променял бы свою нехитрую должность в столичной подземке, на что-нибудь более престижное и привлекательное, там, наверху...
   Работа, впрочем, была несложной, тупой и до ужаса однообразной, хотя, чего от нее можно ожидать еще... Я высиживал определенное время, а заодно насиживал геморрой. Подбирал различный мусор внизу, использованные карточки там, монеты, которые бросали некоторые не очень сознательные граждане, зачитывал в микрофон правила поведения на эскалаторе одергивая нарушителей, а рядом со мной, будто река, протекал никогда не останавливающийся бурный людской поток. Люди окружали меня и справа и слева, переодически вторгались в будку и задавали какие-то нелепые вопросы. В основном, это были заезжие провинциалы, спрашивающие дорогу к ГУМу, ЦУМу, к Красной Площади, Мавзолею, Арбату и ко всем прочим достопримечательностям столицы. Ваш покорный слуга, как правило, отмалчивался, небрежно кивая головой в сторону таблички с надписью "Дежурный справок не дает", и они сразу же исчезали...
   Мизантропия достигла своего зенита и придавала мне сил жить дальше. Мимо проезжали люди, а я сидел в своей будке и люто ненавидел их! Я ненавидел их отдаляющиеся спины, приближающиеся лица, но за то всякий раз мне хотелось оставить свой пост, покинуть будку и, устремившись за ними - не важно куда, вверх, вниз, - обрести новую жизнь, вместо казалось уже утраченной своей... Причиной тому, вероятно, была банальная зависть; что они, мол, куда-то едут, а значит живут; - занимаются любовью или мастурбируют, делают детей или аборты, читают книги или смотрят телевизор, сидят в интернете или ходят в театр, в кино, в ночные клубы, в бары, на концерты и дискотеки, наконец, работают, учатся, и всегда чего ждут, надеются, верят во что-то, а я сижу под этой дурацкой табличкой и смотрю на них сквозь стекло будки... А что делать, - приходилось смотреть! Отвлекаться от движущейся ленты "лестницы-чудестницы", - я не имел права, было запрещено инструкцией. Инструкцией созерцателя...
   Иногда я поневоле встречался с ними глазами, и не помню случая, чтобы кто-нибудь из пассажиров выдерживал мой взгляд более 3-х секунд. Вероятно, они понимали мое состояние, а быть может, в какой-то мере и разделяли его, во всяком случае, мне очень хотелось на это надеяться...
   Представляете, каково испытывать одиночество, когда вокруг тебя никогда не смолкают людские голоса; доносятся обрывки каких-то фраз, слышится чья-то перепалка, грубая, нецензурная брань или, напротив, признание в любви на фоне двух слившихся силуэтов - бывало и такое, - и постоянно звучит заливистый детский смех? От этого мое одиночество становилось еще более невыносимым, друзья мои... Помню, временами мне хотелось кричать от дикой, всепоглощающей тоски и, чтобы как-нибудь удержаться, я снова и снова зачитывал эти навязшие в зубах, правила. Правила поведения на эскалаторе...
   У всех на глазах я превращался в чудовище, в злобного, завистливого монстра, но никому не было до этого дела, - порой люди даже не смотрели на меня, скользя взглядом по будке и не замечая находившегося внутри нее существа. Временами у меня создавалось впечатление, будто я и не живу вовсе, а все топчусь на пороге какого-то нового мира, но боюсь открыть дверь и принять на себя ответственность стать частицей его и мне приходилось, - вот именно, приходилось, - смотреть на него со стороны, любоваться им и ненавидеть одновременно. Не знаю, можно ли это назвать трусостью или просто каким-то непротивлением, но, как бы там ни было, после десяти месяцев работы у эскалатора, я начал всерьез подумывать о самоубийстве...
   Конечно, друзья мои, конечно, все эти мысли были ничем иным, как дешевым фарсом перед собой, и говорить не о чем, - на самом деле я такой трус, что просто не отважился бы на такой шаг, - однако, сам факт появления их у меня в голове, согласитесь, тоже кое-что значил...
   Наиболее подходящей казалась гибель на рельсах, она импонировала мне более всего. А что? Взглянуть на прощание на все эти рожи и рухнуть ничком, прямо под колеса приближающегося поезда! Такое положение дел меня вполне устраивало...
   Пока не угасал этот порыв, мне хотелось немедленно выскочить на платформу и, прямо на глазах у сотен пассажиров, осуществить задуманное, но мысль о том, что они станут свидетелями того, как меня разрежет и разметает по полотну, - была неприятна... Потом еще детям, внукам будут рассказывать... И тогда, подумав еще немного, я решался немного повременить со своим уходом из жизни, хотя бы до ночи, когда все утихнет, и чтобы уж с самым последним поездом отправиться до "Конечной", прямо в объятья Смерти. В вечность... В небытие... Но, тем не менее, проходило дежурство за дежурством, проходил поезд за поездом, а я все оттягивал... Трусость или банальная лень были тому причиной? Лень или трусость?
   "Сколько же мы потеряли," - невольно думал тогда я, - "что не практикуем более дуэлей; не стреляемся из пистолетов, не деремся на шпагах или на чем еще они там дрались, эти наши достопочтимые предки... Какое упущение, какая потеря для общества! Практикуй мы дуэли, - глядишь и люди бы были много мягче, достойнее, вежливее, спокойней. Присутствовала бы какая-нибудь ну хоть самая завалящаяся мораль, и все эти понятия о чести и взаимоуважении не являлись для нас пустыми, ничего не значащими словами. Потому как одно неловкое слово, косой взгляд, небольшой прецедент, или еще что-нибудь в этом духе и все! Оскорбление! Дуэль!" - как это звучит! Право, благородно звучит! Еще точнее, - звучало когда-то давно, когда люди были именно теми, кем, собственно, им и полагалось быть. Людьми... Тогда бы, к примеру, я мог бы отдавить какому-нибудь типу ногу в общественном транспорте и, не извиниться, да еще и послать вдобавок по известному адресу... Оскорбился бы он, наверное. Вызвал бы на дуэль. А там дело не хитрое: пригласить в качестве секундантов пару бомжей с "Кольцевой", дать им на бутылку, подобрать место по вкусу... Мне кажется, для такого дела идеально подходит станция "Ботанический сад". Интим, полумрак, изыск; что-то от духа ТОГО времени непостижимым образом зародилось в атмосфере этой станции. Что-то Пушкинское... Что-то Лермонтовское... Отличное место для проведения дуэлей, ничего не скажешь. Смерти, как таковой, я не боялся... Ну может быть немножечко боялся той боли, которую мне придется испытать тогда, но и она меркла, казалась незначительной и жалкой, перед другим страхом. Страхом загробной жизни... Именно это и отравляло мой поистине благородный порыв и всегда удерживало меня на месте. Удерживало и отвлекало от дурацких фантазий...
   Да, я боялся! Боялся, что ТАМ действительно ч т о - т о есть!!! Ад или Рай, - неважно, потому как цель, которую я преследовал, бросившись под колеса поезда, - вовсе не подразумевала под собой попадания в ту или иную область... Для себя я желал только одного, - покоя, вечного покоя, ради которого можно было вытерпеть эти несколько секунд мучений. Только его я хотел и никакая загробная жизнь, - меня не устраивала. Я могу еще понять грешников, но, отказывая себе во всем, посвящать жизнь служению Богу, только лишь для того, чтобы в конечном итоге оказаться в компании каких-то занудных праведников, да к тому же еще евреев, - было бы для меня несколько странным поступком. Все эти ангелы, архангелы, херувимы, блаженные с праведниками, населяющие Райские Кущи - представлялись мне почему-то парнями настолько скучными и безынтересными, что, за все свои благодеяния, терпеть их общество вечность, - нет уж, увольте... Абсолютно никаких желаний, стремлений, словом всего того, к чему можно пристраститься за земную жизнь, - для них просто не существует, представляете? Никаких там развлечений, чудачеств, и прочего - НИЧЕГО! Пускай телесные радости, из-за отсутствия первопричины, в Раю уже не актуальны, но, положа руку на сердце, там ведь и поговорить толком не с кем! Прошу прощения Бог, но на это я не согласен...
   Ад казался мне куда более заманчивым, но и там жизнь не сахар... Конечно, в компаниии таких именитых личностей как, например, Чингисхан, Иван Грозный, Ленин, Гитлер, Сталин или, на худой конец, Чикатило, - можно было не скучно скоротать вечность, но духота, согласитесь, тоже штука малоприятная, ну а тут еще черти со сковородой носятся, - хотят на нее посадить и зажарить... Нет, милые мои, заявляю со всей уверенностью, - это не для меня!
   Но с другой стороны если жить не примериваясь ни к Раю, ни к Аду, и не совершать за свою жизнь никаких поступков за которые будешь либо поощрен, либо наказан, то оправдана ли она, такая жизнь?
   На мой взгляд, ни тех, ни других слушать не стоит, а жить свою жизнь так, как сам того хочешь, поступая по велению собственного Бога, там, или Дьявола, - в данном случае неважно, - что находится внутри тебя самого. Словом, исходя из собственных Законов, Заповедей, Уставов или блатных понятий...
   А посему, оставьте меня все и дайте одного, - покоя! Не хочу я ни Райских Кущ, ни Адских мучений. Ни ладана и ни серы! Реальной погоды я все равно не сделаю, а вам только лишняя головная боль, да морока... На рельсы! На рельсы!!! С закрытием метро...
   Конечно, друзья мои, конечно, все это было только минутной слабостью, но неизгладимая тоска, скука, бесперспективность, обессмысленность собственного существования и ненужность, - безусловно, подводили меня к тому. И неизвестно как бы все повернулось, если бы в моей жизни не появилась она. Моя девушка.
  

4

   Произошло это в самом начале осени, в сентябре... Именно тогда я обнаружил, при спуске в метро, фотографический плакат с изображением пожелтевших листьев и дурацкой подписью "Хорошая погода - в любое время года", под всем этим. Должен признаться, что такого рода самореклама всегда действовала мне на нервы или мне просто хотелось, чтоб действовала. Виной всему, конечно же, была меланхолия, всегда актуальная в это дождливое время года, о неумолимом приближении которого, я, на сей раз, узнал по внешнему виду пассажиров, спускавшихся, мне навстречу, по эскалатору. По ним, да разве еще по листьям, приносимых ими в складках одежды; в основном за воротниками плащей, на полях шляп, но, чаще всего, на подошвах ботинок... Кстати, об одежде: она всегда сообщала мне о том времени года, что правит бал сейчас, там, на поверхности, где я так давно не бывал. Иногда мне казалось, что не столько природа, сколько сами люди меняют времена года, по собственному усмотрению, простой сменой одежды, а та только следует очередным их капризам... Дело, впрочем, было не в цене одежды и не в ее качестве, а исключительно в цвете. Цвете и выражении лица того, кто в этой одежде шел...
   К примеру, если я замечал, что едущие по эскалатору пассажиры были поголовно одеты во что-то сине-черно-серое и имели красноватое дополнение на лице, впридачу, - понимал что Старушка-Зима серьезно взялась за дело и спуску от нее не жди. Если к этой же цветовой гамме прибавлялись еще цвета, - абсолютно новые, - которые появлялись в прорехах расстегнутых пальто или шуб, - как правило, уже порядком заношенных, - а лица, в свою очередь, приобретали естественность, - то все это означало капель и весну. Минимум одежды и самого разнообразного цвета, на фоне беспечных и идиотически-радостных лиц, - свидетельствовал о наступившем лете, жаре и актуальности пива. Впрочем, тут я ошибаюсь, пиво всегда актуально, не только летом... Ну и, наконец, если преобладал цвет коричневый, со всеми своими оттенками, а одежда была такой длинной что ее полы нередко застревали при сходе с эскалатора, добавляя, в свою очередь, озабоченности на лицах, - то все это говорило о том, что опять подошла осень, и меланхолия полностью завладевала мной...
   Тогда тоже была пора этой самой "коричневой" осени, - обилие воды в желобах между рельсами, грязно-желтые листья, мокрые плащи, забрызганные обшлага брюк, зонты и прочие ее атрибуты... В тот вечер, - точнее, в ту ночь, - я как обычно сидел в своей будке и рассеянно созерцал уже ослабевавший людской поток, гонимый туда-сюда, естественными привязанностями: к дому, к жене, к детям, к работе. К ЖИЗНИ... Мерно гудели уборочные машины, увеличивались интервалы между поездами и электронное табло, перед въездом в тоннель, высвечивало начало первого. В такие минуты, вся Московская подземка концентрировалась на одном сплошном ожидании... Ожидании поезда, с которым некоторые припозднившиеся пассажиры смогут разъехаться по домам; к остывающим на плите котлетам, картофельному пюре, стакану холодного чая вприкуску и сонному ворчанию потревоженной жены... Не хочу показаться шовинистом, но, согласно моим наблюдениям, женщины старались не ездить в метро без сопровождения, в темное время суток. А посему, торопившиеся домой мужья были более чем узнаваемы на фоне всей остальной, преимущественно мелко-уголовной массы: бомжей, попрошаек, наркоманов, пьяниц, "asker'ов" и всего прочего сброда. Мужей, в частности, отличали широкие шаги, озабоченное лицо, болтающаяся на одном плече и купленная где-нибудь на развале возле метро, сумка, а также частое, - чересчур частое, - поглядывание на часы. Глядя на эту их показную озабоченность и суетливость, я начинал думать что одиночество не такая плохая штука... Именно это отсутствие кого-нибудь, - с лихвой компенсировалось избытком времени, затраченного исключительно на самого себя и во имя самого себя! Впервые поймавшись на этой мысли, я невольно упрекнул себя в эгоизме, хотя нельзя сказать, что эта мысль не пришлась мне по вкусу... И дело тут было не в самом слове, не носящем, кстати, ни позитивных, ни негативных оттенков, а в том, что впервые в жизни я попробовал упрекнуть себя в чем-то, делая, одновременно, себе же и комплимент. Да, я эгоист, но мне нравилось, - вот именно, нравилось, - быть им, и в открытую заявлять миру об этом факте!..
   Но, закончим это лирическое отступление, друзья мои; пока я делился своими наблюдениями относительно припозднившихся мужей, их полусонных половин, размышлял об одиночестве и эгоизме, - столичная подземка начала отходить ко сну. Останавливались эскалаторы, контролеры пропускных пунктов поторапливали малочисленных полуночных граждан, чтобы поскорее закрыть за ними двери, а притомившиеся за смену машинисты, вместе со своими верными экспрессами, отправлялись домой, на отдых, в депо... Метро замирало, в той затопившей его тишине, сквозь толщу которой не смог бы пробиться ни один звук, - до того она была вязкой и загустевшей. Иногда мне даже казалось, что в ней можно запросто захлебнуться, если не успеть выскочить на поверхность, до начала второго ночи!
   Помню, отсчитав положенные десять минут с момента ухода последнего поезда, электронное табло, мигнув, погасло и время остановило свой ход... Я еще усмехнулся тогда, поймав себя на мысли, что все это очень напоминает то самое небытие, тот самый покой, - что надеялся обрести бросившись однажды под поезд, к которым все это время стремилась моя душа. Это сильно смахивало на начало (или конец?) времен, когда еще ничего нет, ничего не началось, все только созидается или, наоборот, когда все уже было, все произошло, закончилось и утилизовано, - тут не поймешь... Это показалось мне настолько забавным, что я поневоле представил себе Господа Бога, - не важно до сотворения мира или уже после его краха, - повисшим в дурацкой позе, во Вселенской Пустоте, и радостно потирающего руки. Конечно, ему ничего не стоит насоздавать всего этого наново; заново наводнить моря и океаны, заново наполнив их морскими обитателями, заново напустить в небо птиц, заново насадить леса, заново населив их зверями, и, поставив над всем этим человека, заново запустить ход времени, однако ничего из этого завтра уже не будет тем прежним, что было создано или уничтожено Им вчера! Все много раз изменится... И тот людской поток на эскалаторе, и те грязно-желтые листья на воротниках плащей или шляп, и вагоны с рельсами и шпалами, поездами и машинистами, словом, все-все...
   Так, помнится, размышляя над этим, я повернул рычаг эскалатора, остановив его, и уже начал собираться к себе в "дежурку", как тут, в стекло моей будки, тихонько постучался чей-то наманикюренный ноготок. Не берусь в точности воспроизвести этот звук, но выглядело это примерно так: "Дынь-дынь! Дынь-дынь-дынь!" Это, знаете, было слишком... Я повернул голову и уже хотел сказать что-то грубое и не лестное, но не смог. Да, друзья мои, не смог... Казалось, я позабыл не только те слова, коими владел до сих пор, а все, что только существуют на свете, в одно мгновение, утратили для меня всякий смысл и, за этой ненадобностью, заставили позабыть о них. Я буквально онемел тогда... Сердце подскочило к самому горлу и бешено заколотилось там, никак не желая возвращаться на исходную позицию. Судорожно сглотнув, сначала один раз, потом другой, я внезапно почувствовал что краснею... А сквозь стекло будки на меня смотрела она. Моя девушка...
   Довольно трудно передать словами, то первое впечатление, что ей удалось произвести на меня. Скорее это был испуг, причем я и сам толком не знаю чего же это я так напугался тогда, но, если бы не моя будка, в которой я сидел словно в яйце, то я наверняка бы шарахнулся в сторону, настолько испуг этот был силен... Такое вторжение в мой мирок к которому я, разумеется, подготовлен не был, - привело меня в ужас. А она (о, безжалостная!) продолжала смотреть на меня сквозь стекло и, как мне казалось, наблюдать за мной и моим поведением. Наши взгляды пересеклись, делая эту минуту еще более невыносимой... Уж не знаю насколько она сумела заметить этот вызванный ее вторжением испуг, - надеюсь, что нисколько не заметила, - ну а мне каким-то образом удалось взять себя в руки. Я отвернулся и, глядя только перед собой, обронил эту глупую фразу:
   "Вам чего?..." - нарочито погрубее спросил тогда я.
   "Привет," - услышал я смеющийся голос девушки. - "как дела?"
   "Простите, ЧТО???"
   Не могу сказать, что голос ее хоть как-нибудь изменился после этого моего идиотского и дико вопросительного "ЧТО", - напротив, он был более чем уверенным, даже нагловатым, - однако, боковым зрением, я все же не мог не заметить, как девушка переминается с ноги на ногу, в каком-нибудь полуметре от меня, все еще не решаясь ничего ответить. Ясно, она была удивлена и, наверняка, ожидала любого другого ответа... Ее глаз, в тот момент, я не видел, - если вы помните, я отвернулся, - но готов поклясться, в них было смущение, вызванное, конечно моим "ненатуральным", (с ее точки зрения) поведением по отношению к ней как к девушке. Я, конечно, не мог предположить, что она имела в виду, спросив о моих делах, но чувствовал, каких усилий ей стоило подойти и заговорить. Быть может, - и скорее всего, - никаких особых усилий это ей и не стоило, но я невольно ставил себя на ее место, ибо никогда, за всю свою сознательную жизнь, не мог заговорить с девушкой первым. Мысль-же о том, что девушка обозналась, приняв меня за кого-то другого, почему-то не пришла мне в голову и, помню, изобразив на своем лице смертельную усталость и скуку, я опять повернул голову и посмотрел на нее еще раз... Посмотрел, друзья мои, ПОСМОТРЕЛ...
   К своему стыду, должен признаться, что всегда испытывал некоторые затруднения в общении с женским полом. Не знаю даже, чем вызвана такая закомплексованность, такая боязнь его, - противоположенного пола, - неправильным половым воспитанием или чем-то еще. Но, сколько себя помню, я всегда избегал девушек, и когда все мои одноклассники завели себе подружек, я по-прежнему предпочитал одиночество, и меня это, ни в коем разе, не тяготило и не смущало, милые мои друзья. Девушки не апельсины чтобы их заводить... Не знаю, нужно ли вам говорить, но о том, что я еще девственник, - думаю, вы и так уже, поди, догадались... Хорошо это или плохо, - вопрос риторический. Я полагаю, что скорее хорошо, чем плохо, но многие мои сверстники, - по своему врожденному скудоумию, не иначе, - утверждают обратное. И словом и делом, кстати... Помню, еще в школе, когда мне и моим одноклассниками было лет эдак по 13-14, то в мужских туалетах, где мы курили на переменках, только и разговаривали что о девушках. Обсуждения той или иной нашей одноклассницы, чье поведение нам казалось череcчур вызывающим, что ли, - считалось в порядке вещей. Мнимые альковные похождения, о коих я уже упоминал в начале, - рассказывающий, как правило, либо скрывал имя своей партнерши, что, бесспорно, делало ему честь как мужчине, либо представлял ее в таких туманных выражениях, что поневоле усомнишься в фактическом ее существовании, - а потом юмор "ниже пояса", - кстати, когда кто-то из моих одноклассников острил, то до меня позднее всех доходила острота, а потому я и смеяться начинал позже всех, однако, прекращал раньше, первым понимая насколько она тупа, - и, наконец, прыщи, делали нас чуть ли не героями-любовниками, в масштабах школьного туалета, конечно... Должен признаться, - опять же к своему стыду, - что и ваш покорный слуга, в то время, мало чем отличался от своих сверстников, разве что количеством тех же самых прыщей, обилием которых я, порою, шокировал, мам своих одноклассников и учителей, да разве еще стеснительностью превосходящей все разумные границы. И когда другие, брызгая слюной и пуская сигаретный дым из всех возможных отверстий, щеголяли фразами типа - "...ка-а-к я засадил ей тогда" или "...ка-а-к она охнула", и все такое, - я предпочитал оставаться в тени но, тем не менее, слушал, слушал... Скорее механически, чем мне действительно было интересно. Наверное, в то идиотское время нам было свойственно прилюдно опошлять себя через эдакое ухарство... Разумеется, я никогда не воспринимал всерьез всю ту околесицу, что несли порой мои одноклассники, но наврать с три короба самому, не то чтобы не хватало фантазии, просто я опасался того, что усомнятся и не поверят. Не поверят и опустят еще на одну классовую категорию, как это обычно бывает... Знаете, в каждом школьном классе есть такие категории-касты, как например, своя Признанная Красавица и ее "свита", свой Лидер и его "команда" (о Лидере и Красавице, порой ходят всякие сплетни), далее идет свой Аутсайдер, - как правило, это глупый, затюканный человек, вроде меня, - подходящая ему пара из девушек-дурнушек, а также свой зануда-отличник, - он же стукач-подхалим, - и незначительное число его друзей - "четверочников-посередочников", из тех, кто остался. Материал вообще не котирующийся ...
   В свое время я значился среди приближенных классного Лидера, - о коем все говорили чуть ли не с придыханием, - но занимал там, однако, самую низшую подкатегорию. Такого, знаете, парня, над которым все обычно подшучивают и подшучивают весьма жестоко. Как говорится, "Без лоха, - и жизнь плоха"... Вообще быть вторым или третьим, - унизительно, в том случае, если не можешь быть первым, но тогда я не понимал этого. Равно как не понимал и много другого... Я не умел быть первым, но открыто встать в противовес Лидеру, - у меня просто не хватало духу. Впрочем, место Аутсайдера уже и так было давно занято. Попробуйте угадать кем? Мною, конечно! Тогда я не понимал этого, - но зато понимали все, кроме меня... Вероятно, из-за того отношения, что мне приходилось терпеть ото всех этих ублюдков, коих я считал своими друзьями, у меня и сложился тот самый мешающий нормально общаться с девушками, комплекс неполноценности. Ну а тут еще эти мои ботинки надежно закрепили за мною статус полного неудачника. Словом... Словом, все что касалось женского пола, - я всегда страшно стеснялся и комплексовал. Молчал, насупившись, и покраснев до корней волос, даже когда речь шла о том, чтобы перекинуться с малознакомой девушкой, - скажем, из другого класса, - парой ни к чему не обязывающих фраз... С этим комплексом я и пришел к своему двадцатилетию, и ситуация, как вы сами понимаете, ни на йоту не изменилась и более того, у меня уже не осталось надежды на то, что она вообще когда-либо изменится. От любого косого взгляда или случайного прикосновения, я по-прежнему заливаюсь краской, стараюсь поскорее отвернуться и смотреть куда-нибудь в угол, мечтая спрятаться туда, затихнуть и не вылезать никогда...
   Уже знаю, о чем вы хотите спросить меня... Натурально, вопрос о том, как я решаю свои сексуальные проблемы, заботит вас больше всего на свете. Что ж, попробую удовлетворить ваше нездоровое любопытство, и поведаю обо всем без тени смущения, - заметьте, ведь я не вижу ни ваших масляных глаз, ни снисходительных улыбок завзятых ловеласов, а потому могу быть с вами абсолютно честным. Но, должен, однако, заметить, что раз уж вы задаетесь таким вопросом, уверен, вы такие же неудачники как и я, и свои проблемы привыкли решать все тем же известным способом, благо МастерТурбации Онан, готов протянуть руку помощи абсолютно каждому...
   Теперь, друзья мои, смотрю, настал ваш черед смущаться, прятать глаза и заливаться пурпуром. О, не стоит, милые мои... Между прочим, это совершенно естественно и пусть тот, кто без греха первым бросит в меня камень. Повторяю: это также естественно как, например, отправления потребностей организма, процессу тоже считающегося неприличным но, тем не менее, присущего абсолютно всем, хотя и не афишируемого... Так что не стоит, друзья мои, не стоит... И как профилактика венерических заболеваний, лучше не придумаешь, и полная невозможность приревновать не только себя к себе, но даже и одну руку к другой и потом универсальность этого метода, поистине поражает! Никогда не перестану говорить об исключительной его пользе!!! Когда угодно, где угодно, с кем угодно, - то есть, я хочу сказать, кого вы себе представляете в процессе такого "автономного акта", - все зависит только от вас, вашей фантазии и самому отношению к предмету. Как ни крути, но это во сто крат лучше чем "подключаться" к розетке какой-нибудь потаскухи и, после пары интенсивных толчков бедрами, закатывания глаз и долгого, протяжного вздоха, лечить сифилис или гонорею, - право, не стоит. Я уже не говорю об угрозе СПИДа... Здесь, правда, оговорка, - мы говорим только о возможных вариантах снятия сексуального напряжения, а не о "большой и чистой", которая, как известно, бывает только на сеновалах... Увы, друзья мои, - действительно, увы, - таковой я еще не познал, но раз уж речь зашла о потери невинности, то, на мой взгляд, следует отложить расставание с ней до лучших времен. Хотя бы для того, чтобы не разочароваться в сексуальных взаимоотношениях в целом, потому как любовь и секс, - вещи хоть и совместимые, но абсолютно разные. Словно два полюса на одном магните... Две радиально противоположные крайности... Необходимо испытывать хоть какие-нибудь нежные чувства к своему партнеру, а не относится к нему как к бездушному куску мяса, годному исключительно для плотских утех. С другой стороны, если кто-то испытывает пусть даже сиюминутные чувства к той косеющей твари, той потаскушке, которую он сейчас имеет в каком-нибудь грязном подъезде, избавляясь от сексуального напряжения и прыщей, получая взамен дурные болезни - то, не знаю как вам, а мне его жаль... На мой взгляд, он даже не заслуживает упоминания в беседе таких высококультурных и в высшей степени нравственных личностей, коими, несомненно, являемся мы с вами, милые мои друзья. "Облико морали", если хотите. Да и вообще; Любовная инфляция, - свойственная всем Дон Жуанам и всем прочим лицам ведущим беспорядочную половую жизнь, - представляет на мой взгляд конечный результат "сексуальной революции" в у нас, в России... Не понимаю я всех этих "Дон Жуанов" и продолжаю радоваться что Любовь не потеряла для меня свою ценность и всего того, чего жду от нее и по настоящему счастлив что сумею сохранить себя для одной, сверх ценной Любви когда-нибудь в будущем, благодаря могучему Любовному потенциалу не растраченных вхолостую чувств к Женщинам, сберегая себя для одной единственной Женщины, с которой cмог бы не только засыпать, но и просыпаться, и которую не променял бы даже на Мону Лизу.... Быть может, кто-нибудь из вас и упрекнет меня в несовременности и в том, что сейчас, мол, все по другому, но я рад, искренне рад, что хоть где-то отстал от времени и не попаду в какое-нибудь очередное болото, следуя этим вашим, так называемым, "продвинутым" взглядам...
   Взглядам, коим, бесспорно, следовала та девушка, что поставила меня в тупик одним, казалось бы, простым вопросом. Вопросом о моих делах... Особенно это стало заметно, когда я повернул голову и посмотрел на нее еще раз, фокусируясь уже на самом ее внешнем виде в целом и, одновременно пытаясь не пересечься с ней взглядом, но мне это не удалось...
   Что же, бесспорно, она была симпатичной или, даже, красивой, - с этим никак нельзя было поспорить, но вот лицо ее было тщательно запомаженно и заштукатурено, и единственное что мне запомнилось, - ее глаза. Запомнились потому лишь, что когда девушка впервые посмотрела на меня, мне показалось будто девушка уже была виновата передо мной в чем-то, быть может думала что отвлекает меня от работы, пытаясь завязать разговор...
   Ну а в остальном, - по шаблону... Черная сумка из кожзаменителя через плечо, зеленое драповое пальто в клетку, туго обтягивающий бедра "клеш" и тяжелые "ортопеды" на ногах, - довершали картину. Росту девушка была не высокого. Лет приблизительно двадцати. В руках у нее был зонт...
   Как я уже говорил, ничего особенного или необычного во внешнем облике девушки, не было, однако само ее появление в ту ночь, на опустевшей станции метро, у поста дежурного по эскалатору, - не казалось случайностью. Или мне просто очень хотелось чтоб не казалось... Вот так, просто, за глаза (!), я уже тогда был готов на самый громкий эпитет по отношению к ней, - потому как она была первая из числа всех остальных девушек, проявившая толику интереса к моей скромной персоне и только за это ей можно было простить абсолютно все!.. Словно сама судьба заметила, наконец, меня и подошла в образе этой девушки, с "виноватыми" глазами... И я знал это, и она это тоже знала... Помнится, я повернул голову и снова встретился с нею взглядом. И тогда, милые мои, я уже со всей уверенностью мог признаться себе, что влюблен...
   "Что вы хотите?" - нерешительно спросил я, глядя на девушку.
   "Да так.... Увидела тебя, решила подойти. - просто, без обиняков, ответила та.
   "Понятно..."
   На самом деле, конечно, мне ничего не было понятно. Я не знал эту девушку и, уверен, никогда не встречал ее прежде, иначе бы обязательно вспомнил, благо память на лица у меня отменная. Быть может, поэтому я так не хотел отпускать ее, эту девушку, задержать подольше у своей будки и, как дурак, продолжал надеяться на чудо. Словно ребенок, у которого появилась новая игрушка, так и я не желал расставаться с нею. И чудо, между тем, не заставило себя долго ждать... Не знаю, правда, насколько осознанным можно было назвать мой следующий поступок, но я оставил свой пост, закрыл будку и, позабыв обо всем на свете, устремился следом за девушкой. Помнится, я даже оставил пальто в "дежурке". И знаете что самое смешное, друзья мои, еще на эскалаторе, который к моему удовольствию оказался очень длинным, мы, как-то незаметно, перешли на "ты", - на "вы", между тем, обращался к ней только я, - а выбравшись на поверхность, болтали уже как давние друзья...
   Она многое рассказывала о себе... Да чего там, - она не умолкала всю дорогу, пока мы шли по каким-то темным, безлюдным улочкам, спокойствие которых лишь изредка нарушалось проносившимися автомобилями. Я не знал куда мы идем, но, признаться, мне не хотелось думать об этом... Мы просто шли, не замечая ни луж под ногами, ни шуршания листвы, ни накрапывающего дождя, ни пьяных воплей раздававшихся, попеременно, то из одной, то из другой подворотен. Положа руку на сердце, я мало что понимал из ее слов, и дело тут было не в молодежном сленге, коим изобиловала ее речь, а в том, что я и вовсе не слушал трескотню своего объекта поклонения, большей частью думая о чем-то своем... Я почти не перебивал ее, ограничиваясь лишь короткими, лаконичными фразами, машинальными поддакиваниями да киванием головы. Мне нечего было сказать ей, да и не особенно-то и хотелось... Согласитесь, для человека, выпавшего на два года из реальной жизни, - весьма непривычно пользоваться различными словами и сплетать из них рассказы о чем-то, даже о прошлом... В самом деле, не рассказывать же мне, почему у меня в руках трость и почему я немного прихрамываю при ходьбе? Ну а все остальное, в свою очередь, было для меня настолько сокровенным и личным, что я не мог вот так запросто поделиться этим с кем-нибудь, даже с ней.
   Наконец, после долгих плутаний по каким-то улочкам и закоулкам, - мы подошли к длиннющему белому дому, казавшемся в темноте серым. Я даже запомнил его номер: номер "1" и корпус, тоже, кажется, был "1"... Обыкновенный, много подъездный, с припаркованными внизу автомобилями, облепленными листвой, и типовой детской площадкой с качелями и каруселью. Мне показалось немного странным, что ТАКАЯ необыкновенная девушка, - может жить в ТАКОМ обыкновенном доме, но, тем, не менее, жила, и, судя по ее рассказам, - жила уже не один год. Не знаю, но по дороге сюда, мне, почему то, рисовалось огромное, архитектурное сооружение, - напоминающее скорее дворец, чем жилой дом, - с балконами, украшенными затейливыми орнаментами, массивными карнизами, узорчатыми мансардами и чердачками, нечто со шпилями и башнями, разбитыми во дворе клумбами, бассейном на крыше, подземной автостоянкой и прочими прибамбасами. А тут на тебе: обыкновенная восьмиэтажка, хоть и под первым номером! Хотя причина была вполне объяснима и крылась она в моем идеализме. Уж очень быстро я начал идеализировал ее, эту девушку и все что с ней связанно и соответственно, не мог вообразить, чтобы она могла жить в хибарке сродни моей... Изумлению моему не было предела, но я все же спросил:
   "Ты здесь живешь?"
   "Да." - подтвердила моя спутница, поднимаясь по лестнице, к подъезду. - Спасибо что проводил. Извини, но я не могу пригласить тебя к себе... У меня, видишь ли, правило, - я никого не вожу к себе в первый день знакомства."
   "Мудрое правило!" - заметил я.
   Она молча кивнула, но уходить не торопилась, как будто ждала, что я скажу ей еще что-нибудь, но я молчал как рыба, и это мое молчание все более затягивалось.
   "Как тебя зовут," - спросила, наконец, она. - "можно узнать?"
   "Алексей..." - назвал я свое полное имя.
   "Божий человек..." - задумчиво повторила она.
   "Что?"
   "Я говорю, - Алексей, - Божий человек, понимаешь?"
   "А... Понимаю..." - протянул я и уже собирался спросить ее имя но, почему-то, не стал. Не знаю почему не стал... Быть может я ожидал что она сама назовет мне его и, тем самым, избавит меня, от этого, казалось бы ни к чему не обязывающего вопроса, но, вместо этого, она произнесла следующее:
   "У тебя есть деньги на такси? Домой добраться сумеешь?"
   "Да-да, все в порядке, у меня есть..." - поспешно ответил я, похлопав себя по карману, в котором, признатся, ни черта не было...
   "Ну тогда вот, держи..."
   Она вытащила какую-то карточку, в которой я безошибочно определил карточку для прохода в Метрополитен и, что-то быстро начеркав на обороте, протянула ее мне. Та далекая минута, - когда она стояла и черкала что-то на карточке, - до сих пор стоит у меня перед глазами, вероятно не в силах затеряться среди всего прочего хлама воспоминаний и все время, оказываясь на виду...
   "Мой номер телефона." - пояснила она. - "Позвонишь?"
   "Позвоню..." - машинально ответил я, опуская карточку в карман.
   "Ну, тогда пока... Cпасибо что проводил."
   Я молча пожал плечами, как бы говоря, что для меня это было совсем не трудно, а где-то, может быть, и приятно, да и вообще не стоило благодарности и, словно желая произвести впечатление, нужный эффект, а быть может просто выпендриваясь и дурачась, - взял ее руку в свою и поцеловал...
   "У тебя руки холодные..." - заметила она, с некоторой иронией в голосе.
   "Я знаю..." - Мои ладони и впрямь были ледяными...
   "Слушай", - спросила она вдруг, -" а ты знаешь что ты симпатичный?" - и, будто заметив мое замешательство, продолжила, - "Тебе кто-нибудь говорил об этом?"
   "О-ба! Ну и ну... Такого ты, наверное, никак не ожидал, да??!"... - усмехнулся бы Сатана, а у меня даже челюсть отвисла от удивления... Разумеется, никто, никогда не говорил мне ТАКОГО. Я поднял на девушку глаза, пытаясь понять, шутит ли она или нет, но лицо ее оставалось вполне серьезным...
   "Не-е-е..." - честно ответил я, но, похоже, что девушка не поверила, - уж слишком удивленным показалось мне в тот момент ее лицо...
   Тут она улыбнулась чему-то и, недоверчиво покачав головой, быстро скрылась в подъезде, но я еще долго стоял на улице, перед ее домом, бережно ощупывая карточку с номером телефона, во кармане своей рубашки. Не знаю даже, на что я надеялся, стоя там под проливным дождем, в половине третьего ночи, без зонта, в насквозь промокшей одежде и с давно потухшей сигаретой в зубах. Право, не знаю... Нет, я не питал никаких иллюзий, относительно того, что эта девушка, - чье имя я, увы, так и не спросил, - вернется за мной, пригласит все-же к себе, - нет, друзья, не допускал и мысли об этом. Даже если бы это вдруг и случилось, то скорее всего я отказался от приглашения и остался стоять внизу, у подъезда, уж будьте уверены. И я стоял, стоял...
   Быть может, настал момент, когда я впервые почувствовал себя по настоящему счастливым и надеялся как можно дольше растянуть этот самый момент, момент счастья, наслаждаясь каждой его секундой, долей секунды. Я всегда считал счастье прерогативой прошлого, но никак не настоящего и, уж тем более, не будущего, но тогда, той промозглой осенью, у поъезда ее дома, впервые усомнился в этом и поэтому я продолжал стоять... Стоял, стоял, пока не промок окончательно... И тогда я задрал голову вверх и увидел, что где-то там, на верху, очень-очень далеко от меня, на другой планете, в другой галактике и в абсолютно другом мире, в одном из окон, - на мгновение, зажегся и сразу же погас свет... И вдруг почувствовал, как какая-то неведомая сила, волной, подхватила меня, выброшенную на берег рыбешку, и ввергла обратно, в бурный, никогда не останавливающийся, людской поток, вроде того что я наблюдал на эскалаторе, аки в реку. Я не знал радоваться этому или огорчаться, - беззвучно разевая рот... Но как бы там ни было, не смотря ни на что, даже на календарь, я, неожиданно для самого себя вспомнил, что у меня сегодня день рождения. Праздник, о существовании которого, я успел давно позабыть.
  

5

   Метро уже было закрыто и мне пришлось отправляться домой пешком... Пешком, через весь город, представляете?.. Безбожно натирали протезы, вымокшая одежда липла к телу, вызывая озноб, а трость размеренно постукивала по асфальту, чем-то напоминая стук моего сердца, растревоженного как улей. Ни о чем ином, ни о каких иных вещах я и думать тогда не мог, друзья мои, ибо впервые в жизни, столкнулся с тем, с чем еще сталкиваться не приходилось. Разумеется я не был готов к такому повороту событий... Это было настолько неожиданно для меня, что по началу я несколько растерялся. Резкая смена курса, направление движения, - привели меня, человека не терпящего никаких перемен, в крайнее замешательство и вызвали даже легкое чувство досады, в глубине души...
   "Это что же получается," - думал я, - "выходит теперь придеться отказаться от столь полюбившейся мне роли созерцателя, с печальными глазами, упивающегося своим одиночеством мономана и превратиться в обычного человека, действенного участника, рядового обывателя, калеку, в пластиковых ботинках?" Но с другой стороны то, что я приобретал взамен, было несоизмеримо выше всех моих прежних, местами даже откровенно циничных взглядов и убеждений, коими обуславливались мое тогдашнее положение в обществе. И, подумав еще немного, я приходил к выводу, что отказ от всего этого, мог оказаться не такой уж большой платой за случайную (или своевременную?) встречу с этой девушкой... Да, друзья мои, я готов был пойти на это и заплатить такую цену, даже если бы эта встреча с нею оказалось единственной, никогда более не повторилась и ничего не сулила! Готов! Как пионер!..
   Придя домой я долго не мог заснуть... Помнится, я ворочался с боку на бок, не в силах отойти от своих внутренних переживаний, связанных, конечно, с этой девушкой, которую мне за чем-то понадобилось провожать домой и которую я, в дальнейших главах своего повествования, буду именовать просто: "моя девушка". Как ни странно, совесть моя была абсолютно спокойна, относительно того, что я так легкомысленно оставил свой пост и ушел вместе с нею и, уверен, также спокойно сделал бы это еще раз, если, конечно, представился такой случай. Нет, друзья мои, причина такого непонятного бодрствования таилась в чем-то совсем другом. И я даже знал в чем именно... В том, что в период полового созревания пачкало мои простыни, в том, что заставляло мое сердце биться так сильно, что, уверен, стук его был слышен даже на улице и в том, наконец, что в ту ночь, я так и не смог заснуть...
   Порой я поднимал к потолку глаза и бродил по нему долгим, немигающим взглядом; по его равнине, запорошенной известкой, где мне была знакома каждая трещинка. Наверное, всякий раз, я хотел отыскать на белесой поверхности своего потолка нечто новое, покуда остававшееся незамеченным, но напрасно я тешил себя такой надеждой, друзья мои! Уж будьте уверены: все, что касалось моей комнаты, мне было известно до последнего миллиметра: от пылинок под кроватью и заныканного за шкаф окурка, до того красно-желтого листочка, - предвестника осени, - что когда-то залетел ко мне в окно, да так и остался покоиться на ковре, маленьким, едва заметным глазу, пятнышком...
   Ночь, между тем, уже подходила к концу, исполняя свои заключительные аккорды и по мере того, как солнечный свет проникал в мое единственное окно и завладевал все большим пространством комнаты, - я переводил взгляд на другие предметы, очертания которых были уже вполне различимы... Черная настольная лампа, а-ля КГБ, старенький магнитофон, горшок с покосившемся кактусом на подоконнике, пыльное зеркало, а также высившиеся до самого потолка книжные полки, шкаф, диван и письменный стол в углу, над которым, на двух жвачках, была прикреплена схема линий Московского Метрополитена, позаимствованная мною в одном из пустовавших вагонов, по "Люблинской" линии. Родные, милые моему сердцу вещи и предметы обстановки! В них было что-то такое, чего никак не хотелось предавать, попробовав взглянуть на них под несколько иным углом зрения, сместившимся у меня за минувшую ночь на несколько незаметных градусов...
   Не в силах больше лежать, я поднялся с постели и, осторожно, стараясь не потревожить спящих за стеной предков, прошелся по комнате. Хотелось курить. Выйдя в прихожую, я нащупал пачку "Pall-Mall'а" в одном из карманов формы и уже полез было за зажигалкой, как тут заметил карточку с номером ее телофона, вставленную прямо под прозрачную обертку пачки. Подслеповато сощурившись, я поднес карточку к глазам и, перечитав про себя заветные цифры, вернулся обратно в комнату. Первым моим желанием было немедленно позвонить ей, этой девушке, - вторым, подождать еще немного, хотя бы пару часов, когда моя голова несколько прояснится, и я не буду, выражаясь этим ее молодежным слэнгом, "тормозить". Подавляя, одновременно, и первое и второе свое желание, я нервно закурил и посмотрел на карточку еще раз...
   Что ж, это была самая обыкновенная карточка, расчитанная на десять поездок, последняя из которых, десятая, осталась неиспользованной. Правда, назвав карточку "самой обыкновенной", - я несколько поторопился, друзья мои. На самом деле она, - эта карточка, - являлась своего рода дневником, на оборотной стороне которого, были скрупулезно отмечены все визиты моего ангела, в то подземное царство, где обитал ваш покорный слуга... Стоявшие на обороте даты и время, - ясно свидетельствовали, когда и в котором часу, это происходило...
   "Ангел! Сущий Ангел!" - пробормотал я и, поднеся карточку к носу, осторожно вдохнул исходивший от нее аромат. Едва уловимый запах ладана, - ее духов, - только подтверждал мои предположения, относительно ангелоподобности девушки. Хотя, возможно, мне просто хотелось считать так...
   Но почему? Почему? Почему она подошла ко мне? Чем я мог заинтересовать ее? Неужели, вся эта история с провожанием и карточкой с номером телефона, - была только прихотью, шуткой?
   Эта мысль поразила меня. Мое сердце, всколыхнувшись, забилось в несколько раз сильнее обычного и кровь отлила у меня от лица... Неужели у этой девушки, этой принцессы, этого ангела, - наверняка, привыкшего получать все по первому требованию, властным движением руки и простым мановением пальца, - неужели, среди ее ангельского окружения, не смогло найтись куда более достойного провожатого, чем ваш покорный слуга? Почему именно на мне она остановила свой выбор? Почему мне отдала предпочтение? Почему? ПОЧЕМУ?..
   Не в силах терзать себя более, я отшвырнул карточку в сторону и бешено заходил из угла в угол по комнате, то и дело затягиваясь сигаретой. Схватив в полки какую-то книжку, с закладкой посередине, я пробежал глазами несколько строк, точно пытаясь возобновить прерванное с месяц назад чтение, но опять взволновавшись, - тут-же с отвращением захлопнул... Опрокинувшись на диван, я резко выдохнул и прикрыл веки... Не знаю, сколько времени я пролежал так, всеми силами перебарывая окутывающую меня дремоту и пытаясь всеми силами не заснуть. Время мучило, пытало меня своей тягучей, вязкой медлительностью, а мысли продолжали крутиться у меня в голове никак не желая оставлять в покое. Вы легко поймете мое тогдашнее состояние, если вам когда-нибудь доводилось заваривать крупнолистовой чай. Даже после того, как такой чай остынет, и все чаинки медленно осядут, то одна из них, - самая неприкаянная, - все равно останется на поверхности, норовя угодить к вам в рот. При этом, что характерно, - с какой стороны вы не попытались бы пригубить, развернув чашку, - чаинка все равно будет оказываться у самых ваших губ, словно нарочно пытаясь испорить вам все чаепитие... Точно также и моя мысль-чаинка об этой девушке не хотела оседать на дно моего сознания. Просыпающиеся за стеною родители, работа, необходимость завтрака и даже отправления естественных потребностей организма, - ничто не беспокоило и не волновало меня в ту далекую минуту, так сильно! Скверная, неприкаянная чаинка все время оказывалась где-то поблизости, никак не желая оставлять в покое...
   Вновь открыв веки, я принялся шарить глазами по комнате и обратил взгляд на зеркало, поверхность которого, уже порядком запыленная, и почти сливавшаяся из-за этого со стеной, почему-то никогда не привлекала моего внимания прежде... О, друзья мои, это было что-то новенькое! Вы, самовлюбленные Нарциссы, любующиеся на свое отражение несколько раз на дню, наверняка не поверите и до крайности удивитесь, если я доверительно сообщу вам, что не видел своего собственного отражения в зеркале, примерно с тех пор, как на лбу у меня образовался первый вулканический нарост, - прыщик, отбивший всякую охоту к его дальнейшему созерцанию. Словно желая наверстать упущенное, я медленно поднялся с дивана и, приблизившись к зеркалу, провел по нему пальцем, на фаланге которого тот час остался толстый слой пыли, а на самой зеркальной поверхности, - проступила узкая полоса моего отражения: зарывшиеся глубоко в череп и спрятавшиеся под брови, стального цвета глаза... И тут словно что-то нашло на меня! Рукавом рубашки, я принялся быстро водить им по зеркалу, очищая зеркальную гладь, от покрывавшего его, многомесячного слоя пыли. Как одержимый, я тер и тер по нему рукавом, в поисках самого себя, точно также запылившегося и, казалось бы, давно сданного в утиль, парня... ПАРНЯ В ПЛАСТИКОВЫХ БОТИНКАХ... Черта, ублюдка, упрятанного под землю, подальше от людских глаз!
   Когда-то, еще в самом начале нашего с вами знакомства, в первых строках своего повествования, я намеренно обошел стороной подробное описание моей внешности, для того чтобы не испорить впечатление о себе, в дальнейшем, но зато теперь, обойти его, считаю никак невозможным...
   Из зеркала на меня смотрел давно не брившийся, длинноволосый парень, с узким, продолговатым, чем-то напоминающим треугольник лицом и пронзительными, правда, немного грустноватыми глазами... Хватило одного его взгляда, чтобы по коже у меня забегали мурашки, - до того холоден и, в тоже время, обжигающим был этот взгляд! Правильные черты лица, высокий лоб, ямочка на подбородке и мертвенно-бледная кожа - видимо, от недостатка свежего воздуха, - на которой не осталось и намека на прежнюю ее проблематичность, - все это было настолько не применимо ко мне, что поначалу, я несколько испугался и растерялся даже... Если бы не щетина и эти давно не стриженные, черные как крыло вороны волосы (нужно сказать, парикмахерская уже давно плакала), то мне в целом, понравилось мое отражение. После продолжительного разглядывания самого себя в зеркале, я отправился в ванную где, завладев бритвой, привел себя в идеальный порядок, в моем представлении, конечно... Словом, друзья мои, смотревшего на меня из зеркала двойника, вполне можно было назвать симпатичным, или, даже, простите за нескромность, красивым, - выходит девушка не солгала мне, - если, конечно, ограничиться детальным созерцанием внешней стороны, но отнюдь не изучением оборотной, изнаночной...
   "Изнаночная..." - начал было размышлять я, но тут-же осекся на полу-мысли от неожиданной оплеухи, - полученной от своего зеркального двойника, - резкой и отврезвляющей... Читающееся справо-налево зеркальное отражение, - напомнило мне о своей вполне понятной противоположности. То есть смотревший на меня из зеркала парень, - являлся, по своей природе, моим полным анти-подобием! У него не было внутри всей этой гнили и червоточины, каковая, безусловна, присутствовала у меня, да и мысли, текущие у него в голове, текли в совершенно обратную сторону, не впример моим мыслям, ну и наконец, сама его внешность, его лицо, - ни в коем разе не походило на мою уродливую физиономию, читавшуюся аккурат слева-направо, то есть наоборот...
   Я тихо застонал, отворачиваясь от зеркала и, одновременно закрываясь руками, перенесся на диван, всхлипывая и причитая.
   "Чет возьми! Черт возьми!!" - завертелось у меня в голове. - "Ну почему так, почему, ПОЧЕМУ?!!" - твердил я до тех пор, пока с кухни не донесся запах традиционной утренней яичницы, и вялое переругивание уже проснувшихся предков - видимо уже нашедших повод для очередной перебранки, - не достигло моих ушей...
   "Чего ты там бормочешь, Алексей?" - спросила мать, заглядывая ко мне в комнату, заслышав вероятно, мои стенания.
   "Ничего..." - хмуро пробормотал я, в который раз, уставившись в потолок, чтобы не встретиться с нею взглядом. Однако, боковым зрением я все же заметил, как мать неспеша оглядела комнату и, наморщив нос, укоризненно покачала головой.
   "Ты бы хоть форточку приоткрыл." - сказала она. - "А то у тебя тут запах, как-будто прокисло что-то... Или кто-то..." - со значением добавила мать, не сводя с меня взгляда...
   "Знаю... Сейчас открою..." - также хмуро, не вставая с дивана, ответил я, в тайне надеясь что мать сейчас покинет мои, с позволения сказать, аппартаменты и уйдет обратно на кухню. Но мать почему-то не торопилась уходить. Немым упреком, она застыла в дверях комнаты, ожидая, вероятно, когда я, наконец, встану и выполню просьбу и мне, друзья мои, пришлось поступить по ее велению. То есть подняться с дивана и, подойдя к окну, растворить его настеж, как бы выказывая этим свое недовольство, свое "фи", что меня так варварски потревожили. А мать продолжала следить с порога за каждым моим шагом, так что я мог физически ощущать ее липкий взгляд на своей беззащитной спине...
   "Завтракать будешь?" - спросила, наконец, она сверкая глазами. - "Яичница стынет..."
   Я молча кивнул в ответ и уныло поплелся на кухню, старательно сохраняя на лице прежнюю мину, недовольного человека...
   Завтрак протекал почти в той же атмосфере что и обычно... Мать постоянно искала повод, чтобы попрекнуть меня в чем либо, сделать какое-то замечание, ну а отец, по-прежнему, хранил глухое молчание, уткнувшись носом в газету, как-бы ограждаясь с ее помощью от окружающей его действительности, и не обращал никакого внимания на нас с матерью. На мое утреннее приветствие он никак не отреагировал, сделав вид что сильно увлечен чтением. На самом-же деле он просто скользил глазами по строкам и, с замиранием сердца, прислушивался к нашим с матерью перессудам, опасаясь вставить хоть слово... Он уже давно привык к ним и желал только одного, - чтобы эти наши стычки ни коим образом не коснулись его самого, именно поэтому он словно щитом, и прикрывался своей газетой. Это я уже давно заметил... Об этом не слишком приятно рассказывать, - но мой отец благоговел перед матерью и, по возможности, старался не возражать ей, как-будто был чем-то обязан. И если нам с матерью доводилось крепко повдзорить, - все-равно из-за чего именно, - то отец, по своему обыкновению, - не становясь ни на чью сторону, - забивался поглубже в кресло, тупо уставившись в экран телевизора или "читал газету", справедливо опасаясь распространить гнев матери и на свою персону. В такие минуты, он выглядел настолько жалким, испуганным и беспомощным существом, - что поневоле вызывал у меня презрение и даже какую-то брезгливость... Бывало, что он изредка принимал сторону матери, но, как я успел заметить, это происходило только тогда, когда правда целиком и полностью была на моей стороне и поэтому, видя суть дела, он старался хоть как-нибудь угодить ей... Нельзя отрицать также и того, что за прожитые вместе годы, мои предки настолько слились в одно единое, концептуальное существо, с переплетенными телами и конечностями, так прочно, что та старенькая тахта, на которой они спали, - уже давно перестала скрипеть и раскачиваться. Правда, большая часть вышеупомянутого "существа" отводилась моей матери, ну а отцу приходилось довольствоваться лишь тем, что осталось. По сути, мать и являлась главой семейства, что, впрочем, не встречало никаких возражений со стороны отца. Иногда мне даже казалось, что его нисколько не тяготила отведенная ему роль тряпки, о которую могли вытереть ноги все кто угодно, включая даже меня...
   "Работаешь сегодня?" - спросил вдруг отец, не отрываясь от газеты.
   Я промолчал, в свою очередь, сделав вид, что занят яичницей.
   "Отец спрашивает тебя работаешь ты или нет!" - гневно спросила мать, пораженная этим моим хамским, по отношению к отцу, молчанием.
   Я и тут промолчал... Хлебнув было чаю, я обвел родителей долгим, исполненным презрения и неудовольствия взглядом и, демонстративно швырнув пустую тарелку в раковину, отправился к себе в комнату, обронив на ходу:
   "Да пошли вы все!"
   Гром и молнии неслись мне вслед еще, по крайней мере, минуты три или четыре, - пока я не лег опять на диван и не уставился в потолок; если точнее, на уже знакомую, вам, милые мои друзья, трещину. Последнее что я услышал по своему адресу, - слово "хамло", - несомненно, принадлежало отцу, чему я, кстати, искренне удивился и даже усмехнулся как-то невесело...
   Потом послышался шум воды, звон тарелок; родители окончили трапезу и засобирались на работу... Услышав как за ними захлопнулась дверь, я снова присел на диван и, возрадовавшись вновь обретенному одиночеству, тупо уставился в пространство перед собою, не зная что предпринять дальше и чем заполнить сегодняшний день. Пресловутая чаинка все время оказывалась возле губ, раздражая все больше и больше... Я не знал как поступить с нею; либо всосать внутрь и проглотить, либо подождать пока она наберется сил (или влаги?) и сама осядет на дно, прямиком за своими собратьями. Я и сам вдруг представил себя такой вот чаинкой, которая, по каким-то причинам не может (или не хочет?), присоединиться ко всем остальным и стать, таким образом, одною из большинства... Отождествляя себя с нею, - с этой неприкаянной чаинкой, - вставая на ее место, я предпочел бы скорее застрять у кого-нибудь в глотке, чем опуститься на дно, как это сделали остальные...
   Помнится, взял со стола сигареты и, закурив, выпустил в потолок узкую струйку дыма. Сомнения одолевали меня. Я мучился, терзался одной только мыслью о ней. Не о чаинке-же, конечно... Нет... О ней... О девушке.... Хотя, в моем положении, было бы куда разумней подумать о родителях и о том насколько по хамски я веду себя с ними, но эта мысль была из числа "остальных", - чаинка из того, столь противного мне большинства мыслей, что предпочли отправиться на дно, вместо того чтобы застрять в чьей-то в глотке.
   Последний раз глубоко затянувшись, я с силой вдавил окурок в одну из окружавших меня многочисленных пепельниц и, полуприкрыв глаза, попытался вновь целиком отдаться сладостной, одолевавшей все утро дремоте, откинувшись, для большего удобства, на спину. Однако, и на сей раз, заснуть мне не удалось...
   "Почему она подошла ко мне вчера?" - снова начал терзаться я. - "Только лишь потому, что ей потребовался провожатый или же за этим кроется нечто большее... Нечто большее, похожее на... Похожее на..." - Я покачал головой, не в силах даже предположить этого... - "Но тогда зачем она оставила мне свой номер?" - новая мысль, неожиданно пришла ко мне в голову, так, что я даже протянул руку к телефону, но тут-же отдернул, боясь обмануться... Потом протянул еще и опять отдернул. И еще протянул. И опять отдернул...
   Взглянув на карточку, я перечел давно выученные наизусть цифры. Помню, в какой-то момент мне вдруг захотелось разорвать ее, сжечь над пламенем зажигалки, смять, спустить в унитаз, побрызгав на всякий случай из освежителя, однако, природная моя бережливость не позволила так обойтись с карточкой, на которой сохранилось одна не использованная поездка... К тому же, - это все-равно ничего не дало бы, потому как последовательность семи цифр намертво засела у меня в памяти. Словно заоноза...
   И тут опять понеслись все эти: "Зачем? Зачем?? ЗАЧЕМ??? Зачем она сделала это? Зачем я понадобился ей?" Зачем она оставила мне свой номер? Мне, первому встречному парню, о котором она, ровным счетом, ничегошеньки не могла знать, кроме того что работает дежурным у эскалатора и не растается со своей "Байроновской" тростью? "Байроновской!" Тьфу! Она даже не знает что ты калека... Она даже не заметила во что ты, с позволения сказать, "обут"... Но зачем? Зачем? Зачем?"
   "Ну а зачем, скажи на милость, она понадобилась тебе?" - спросил бы меня Сатана из своей преисподнии. - "Ты ведь не спал всю ночь и виною тому она! Чем она тебя так взбаломутила, чем взволновала? От чего ты так мучаешься сейчас и терзаешься, мой мальчик? Я скажу тебе: ты настолько привык к своему одиночеству и к своему-же крохотному мирку, что просто боишься потерять его и выбраться, из своего кокона... Но с другой стороны не от него ли все твои мучения? И плюс ко всему, ведь ты так устал быть все время один! Согласись, что в глубине души ты всегда хотел видеть кого-нибудь рядом. Любимую девушку например... А? Что ты можешь мне возразить? Еще вчера ты был готов расплатиться своим одиночеством, своей "созерцательской" ролью и стать обывателем, а ты опять за старое, да?"
   Я выложил перед собой на стол карточку, оборотной стороной наружу и долго глядел на нее, будто ожидая что накарябанные на ней цифры сами собой исчезнут и, тем самым, перестанут вводить меня в искушение. Впрочем, даже если это и произошло бы, то мало что изменилось, - как я уже говорил, я помнил всю последовательность цифр наизусть, - но, тем не менее, все смотрел на нее, смотрел... Смотрел пока цифры не замигали у меня в глазах и не слились в одну единую полосу...
   Не помню как я взял в руки трубку, зато прекрасно помню, как весь дрожа от нетерпения, принялся набирать ее номер, сбиваясь и путая цифры. После нескольких неудачных попыток, мне все-же удалось набрать правильно. Потом возникла небольшая заминка с ее именем, - я не знал кого спрашивать, - но девушка узнала меня и опять-таки не помню кто первый заговорил о встрече...
   "Когда?" - в сильном волнении спросил тогда я.
   "Давай сегодня."
   "А где?"
   "Где хочешь..."
   "Мне все-равно..."
   "Тогда давай на "ВДНХ"... На "ВДНХ" в половину седьмого, в центе зала, идет?"
   "Идет..." - сказал я и посмотрел на часы. Господи, до времени "Ч" оставалось совсем немного...
   "Половина седьмого, половина седьмого..." - безустали, словно боясь забыть, повторял я.
   "Половина седьмого" - когда одевался.
   "Половина седьмого" - когда спускался по лестнице.
   "Половина седьмого" - когда выходил на улицу.
   "Половина седьмого" - когда закуривал сигарету.
   "Половина седьмого" - когда шел к метро.
   "Половина седьмого" - когда спускался по эскалатору.
   "Половина седьмого" - когда заходил в вагон.
   "Половина седьмого" - когда приехал на место и посмотрел на часы.
   Выйдя на середину зала, я выбрал свободную скамейку, сел на нее и принялся ждать, поминутно оглядываясь по сторонам. Ждать пришлось долго... С каждым новым поездом мое сердце начинало биться в несколько раз быстрее и, помню, я замирал, пристально вглядываясь в толпу пассажиров, пытаясь разглядеть в ней ее... Ах, друзья, о чем я только не передумал в эти долгие и томительные минуты ожидания, и чем больше проходило времени, тем тревожнее делалось у меня на сердце! С каждой пройденной минутой, с каждым прошедшим поездом. Помню, я даже начал испытывать некоторую неловкость перед теми людьми, что тоже ожидали кого-то, сидя на той же скамейке что и я или просто стоявшими поодаль.
   Я посмотрел на часы... Без пятнадцати минут семь. Господи, как же медленно и, в тоже время быстро, проходит время. Я не знал как мне поступать с ним. То ли начать растягивать, чтобы предоставить девушке несколько лишних минут успеть ко мне, то ли напротив, начать торопить, чтобы поскорее прекратить эту невыносимую пытку, - пытку ожиданием...
   Прошло еще пять минут, а потом еще столько же... Все кто кого-то ожидал там, в центре зала вместе со мною, - уже давным-давно дождались встретились и разошлись, оставив после себя смену, а я продолжал сидеть. Подперев подбородок сложенными на трости руками, не поворачивая головы и насколько позволяли глаза, - я с тоской водил ими по сторонам, уже мало на что надеясь... Скороспелое, произошедшее вчера чудо, - теперь представлялось мне какой-то дурацкой и злой шуткой, не понятно кем и с какой целью сыгранной надо мной, и помню, ровно в пять минут восьмого я медленно встал со скамейки и, решив, что более ждать не имеет смысла, - зашагал прочь, проклиная в душе весь женский пол, да и себя впридачу. И уже представляя, как вернувшись домой, неразуваясь, улягусь там на диван, и предоставлю полную свободу Сплину, как тут... Вынырнув словно из ниоткуда, словно матеариализовавшись из воздуха, навстречу мне, держа в руках свой неизменный зонт, бежала запыхавшаяся она. Девушка...
   "Извини, опаздала немного." - с трудом переводя дыхание сказала она и, не дожидаясь ответа, быстро проговорила. - "Ну, куда пойдем?"
   "Наверх." - выдохнул я и застенчиво улыбнулся.
   Девушка взяла меня за руку и повела к эскалатору, с той почтительной осторожностью как будто вела к алтарю... И, помню, солнце радостно встретившее на поверхности, ласково обняло нас, а на мой ботинок медленно опустился грязно-желтый осенний лист...
  

6

   Я отлично запомнил наше первое свидание...
   Я запомнил и ТОТ лист, и ТО Солнце и, впоследствии, мне даже казалось что все произошедшее, произошло вовсе не со мной, а с кем-то другим, занявшим мое место и, нахально принявшимся направо и налево раздавать мои неизрасходованые улыбки... Ну а она, - ангелоподобная, - тоже озарялась улыбками и продолжала держать меня за руку, не смотря на все мои попытки выдернуть свою холодную ладонь из ее грациозной лапки...
   "Ты что, боишся меня?" - спросила она наконец.
   "Нет, почему я должен тебя боятся?" - пробормотал в ответ я, чувствуя что и в самом деле очень боюсь ее.
   "Ах, Боже мой, ну зачем я согласился на ЭТУ авантюру?" - спрашивал себя я, глядя КАК смотрят на нас прохожие, словно не понимая какого черта делает ТАКОЙ ублюдок рядом с ТАКОЙ девушкой, поскольку разность наших форматов была более чем заметной. Натурально, она летела а я нехотя полз вслед за нею и наши соединенные вместе руки, - наверное, казались этим прохожим чем-то из ряда вон выходящим. И, помню, я заливался краской и потел под этими взглядами, ну а она, - ни на кого не обращала внимания и все летела, и летела куда-то, увлекая меня за собою, взмахивая невидимыми крылышками...
   Я отлично запомнил наше первое свидание!
   Помню, мы уселись на какую-то лавочку в сквере, закурили и, повисшее в воздухе молчание, с каждой сигаретной затяжкой становилось все более и более неестественным...
   "Ну, пожалуйста, не молчи!" - молил я ее про себя. - "Скажи хоть что-нибудь. Расскажи, к примеру, о своих знакомых ангелах, о чем угодно, не молчи только..."
   Не зная чем занять и ее и себя, я принялся пускать изо рта кольца дыма и мы смотрели на эти кольца, словно в них было нечто такое, что помогло бы разрешить это неловкое молчание. И тут... она положила руку мне на плечо...
   Дернувшись как от удара электротоком и внутренне поджимаясь, я невольно отодвинулся от девушки, и весь сжался в комок, подобрав под себя колени. Я чувствовал исходивший от ее руки жар, от которого, тем не менее, мурашки бегали у меня по коже, и тут вдруг почувствовал, как что-то стремительно растет и напрягается у меня ниже пояса, делая мои джинсы еще более тесными. Я стиснул зубы и утер рукавом выступивший на лбу бисер пота...
   "Ты чего?" - недоуменно спросила девушка.
   "Ничего." - пробормотал я.
   "Тогда от чего дрожишь?"
   "И вовсе не дрожу, с чего ты взяла?"
   Впервые, за все время нашего знакомства, я назвал ее на "ты", и это сближение вынудило меня достать из пачки следующую сигарету и прикурить ее от предыдущей, которую я небрежно кинул в стоявшую неподалеку урну, но не попал...
   Я отлично запомнил наше первое свидание!
   И я действительно боялся ее, нервничал, оттого и дрожал. Я просто не знал как мне вести себя с нею. О, если бы была какая-нибудь инструкция, - тогда, наверное, чувствовал себя гораздо увереннее, но поскольку никакой инструкции не было и в помине, то я продолжал стискивать зубы и всем телом вибрировать...
   Я также не знал чем занять свои руки. Я убирал их в карманы, - но ненадолго, - вытаскивал и клал ладонями вниз себе на колени, - но опять ненадолго, - складывал на груди и соединял в замок, прятал за спину, - чего только я не выделывал с ними! Ну а ее рука продолжала покоиться у меня на плече, прижимая к лавке, не давая встать и уйти... Но девушка казалось нисколько не замечала исходившего от меня волнения, или может быть и замечала, но руку не убирала, как будто ей нравилось мучить меня, а в глубине души даже наслаждаться этим... Еще, помню, у нее постоянно звенел мобильник и был даже рад, что за все то время что она отвлекалась на звонки своих знакомых ангелов, - мое молчание выглядело оправданным... Но всему приходит конец. "Кончился" и ее мобильник. На на втором или третьем звонке она отключила его и, спрятав обратно в уже знакомую вам сумочку из кожезаменителя, извиняюще улыбнулась.
   "Пошли к черту!" - сказала она.
   К кому сие относилось? Признаться, я не понял и сам... Помню, я посмотрел на нее, словно желая найти найти ответ на ее личике, но за толстым слоем косметики нельзя было разобрать никаких черт, не то что увидеть ответа, и это открытие, в очередной раз, заставило меня призадуматься...
   "Она явно готовилась!" - не без удивления заметил я. - "Готовилась! Пудра, губная помада и все это для того, чтобы выглядеть красивой. Да, именно ВЫГЛЯДЕТЬ, вместо того чтобы просто БЫТЬ ею!" - подумал я, продолжая изучать ее лицо.
   Да, друзья мои, наверное, ей действительно хотелось произвести на вашего покорного слугу хорошее впечатление, нужный эффект, для чего, собственно, и пришлось накраситься, но, если вдуматься, последнее лишний раз доказывало, что в плане внешности девушка ничем особенным не отличалась. Я давно заметил, что все красивые, ПО НАСТОЯЩЕМУ красивые люди, в отличие от не красивых, не уделяют своей внешности должного внимания и даже зная о своей красоте, - либо не осознают вовсе, либо воспринимают как нечто само собой разумеющееся, и им в голову не придет начать стараться выглядеть еще краше. На мой взгляд, нанесение на лицо косметики делается с целью сокрытия недостатков внешности и отнюдь не подчеркивания ее достоинств и служит своеобразной маскировкой, для не уверенных в своих внешних данных представительниц слабого пола...
   Я отлично запомнил наше первое свидание!
   Как уже говорилось, - мобильник был убран, но разговор по-прежнему не клеился. Минуты две или три мы еще проболтали о разных пустяках, но все мои односложные, "рубленные" фразы, - на корню губили любые, пусть даже самые перспективные темы для разговора. Наверное, я нарочно портил все дело, в глубине души надеясь, что попросту надоем ей, и она уйдет, но девушка не понимала моих "намеков" и уходить не торопилась. Я тогда еще не знал, какое секретное оружие имеется у нее на готове и когда все надежды, что разговор, наконец, завяжется, провалились, она вдруг спросила:
   "А что ты куришь?"
   "Pall-Mall." - просто ответил я. - "А что?"
   "Да нет, просто. А может покурим мои?"
   "А что у тебя?"
   Девушка загадочно улыбнулась, полезла в сумочку и, немного покопавшись в ее недрах, вытащила оттуда какую-то странную папиросу и продемонстрировала ее мне.
   "Это что? Беломор, что-ли?" - недоверчиво покосившись на папиросу, спросил тогда я.
   "Думаю, это как раз то, чего тебе сейчас так не хватает." - усмехнулась девушка. - "Покурим?" - и подмигнула.
   "А что это, что?"
   "Марихуана! Будешь, Божий человек?
   Я вздрогнул и начал с беспокойством оглядываться по сторонам, опасаясь, что ее последние слова могли быть услышанными, но рядом никого не было, и наша скамейка находилась в самой глубине сквера и была почти полностью скрыта под ветвями старого, как мир, каштана, разглядеть нас под которым было весьма затруднительно...
   Нужно сказать, что о марихуане как таковой я слышал еще в школе, но сам никогда не пробовал. И хотя плод был действительно запретным, - сладостным он мне почему-то не казался и, сколько себя помню, никогда не стремился к тому, чтобы вкусить его. Признаться, я никогда не осуждал наркоманов и даже отчасти понимал их. Тот мир, который они вкалывали, вдыхали или просто проглатывали, был, конечно, куда более привлекательным, чем тот, что каждое утро наплывал на меня под вялую перебранку предков. Отсюда желание наркоманов оставаться жить во "вколотом", "вдохнутым" или "проглоченном" мире, - казалось вполне понятным. Нет, действительно, что такого в их стремлении хоть чуточку улучшить мир, изменить его, пусть даже и для самих себя?
   Я, натурально, слышал что все наркоманы и начинают так, и как раз с этого, но подумал, что особой беды не случится если разочек попробую. Хотя бы для того чтобы не выглядеть глупо в этих ее глазах и именно по этой причине принял из рук девушки уже дымившийся "косячок" и, приставив его к губам, как следует затянулся, стараясь перебороть страх и унять некоторую дрожь в пальцах...
   Я отлично запомнил наше первое свидание!
   Дым отличался от сигаретного, немного напоминал хвою и был в целом малоприятен. На мгновение я даже подумал что девушка собирается подшутить надо мною и моей неразборчивостью, начинив папиросу не марихуаной, а просто напихав в нее сосновых иголок, однако, мысль эта моментально рассеялась, когда девушка вынула папиросу из моих дрожащих пальцев и сама хорошенько затянулась...
   "Ну как тебе?" - спросила она, возвращая мне папиросу.
   "Нормально..." - ответил я, снова затягиваясь.
   "Торкнуло уже?"
   "Что?"
   "Ну зацепило?"
   "Чем зацепило?"
   Девушка расхохоталась. Глядя на нее рассмеялся и я... С миром происходило что-то странное. Он начал восприниматься в полном объеме, появилась не виданная ранее перспектива и листья, - и те что на деревьях и те что были равномерно развеяны ветром по асфальтовой дорожке сквера, - вдруг стали казаться гораздо более желтыми, как-будто кто-то специально подкрасил их желтой краской...
   "Началось." - подумал я и прислушался к своим внутренним ощущениям, привлеченный стуком своего сердца, удары которого участились...
   Какая-то страшная тяжесть рождалась в теле и отдавалась в каждом его члене отзвуком каких-то гигантских струн. Она возникла где-то в районе сердца, потом подступила к горлу, а затем тяжело рухнув куда-то вниз, запульсировала, и начала перекатываться от одного бока к другому... Сравнение, конечно, ни к черту, но я мог таскать в себе эту тяжесть словно беременная баба ребенка. Мог перемещать ее в себе, двигать, ворочать, - именно ворочать, - как какие-то страшно тяжелые камни... Нет, мне не было хорошо... Одежда тряслась на мне и дрожала. Ее слои как бы отслаивались друг от друга и находившийся в этих прослойках воздух, был спертым, в чем я нисколько не сомневался, как будто самолично побывал там и мог дышать этим воздухом... Помнится, я закурил сигарету. Огонек вспыхнул на кончике и задымился. Странно, но я совершенно не чувствовал вкуса, вернее нет, - чувствовал, но как-то не так чувствовал. Он был несколько терпок, что ли... А потом я засмеялся и если бы вы, милые мои друзья, спросили меня тогда о причине этого самого смеха, то, честное слово, я бы затруднился с ответом... А потом... потом я не помню что делал... Когда пямять, наконец, вернулась ко мне, то обнаружил себя ходящим вокруг той самой лавочки, на которой сидел несколько минут назад. Сделав так несколько кругов я сел, потом опять встал и сел снова. Место не могло найти меня, или я место... Девушка что-то сказала мне, но, из-за внезапно подувшего ветерка, смысл сказанного так и не успел дойти до меня, потому как этот ветерок развеял слова девушки и, словно листья, разметал по округе. Я посмотрел на часы. Господи, прошло всего десять минут, с того момента как мы покурили, а мне казалось что прошло никак не менее получаса. Девушка объяснила это тем, что под воздействием марихуаны, мозг начинает работать в несколько раз быстрее и успевает обрабатывать гораздо большее количество информации, чем в обычном своем режиме. Не знаю уж что там на самом деле творилось с моим мозгом, но меня вдруг стало напрягать абсолютно все. Страшное беспокойство всецело завладело мной. Меня беспокоила эта лавочка, на которой мы сидели, этот каштан под ветвями которого она находилась, эти птицы которые пролетали над нашими головами и разрезали загустевший вечерний воздух острыми как бритвы крыльями. Меня беспокоили эти носившиеся по округе по воле осеннего ветерка, листья, эти немногочисленные прохожие, проходившие мимо и эти сумерки, уже сгущавшиеся вокруг и со всех сторон облепляющие этот поистинне невероятный вечер...
   Сигарету я уже докурил. Я понял это потому, что посмотрев на свои пальцы, - не нашел ее между пальцев, и как бы мне не хотелось тогда курить, почему-то не решился брать следующую. Все во рту ссохлось и прилипало к чему-то.
   "Воды бы..." - подумал я. Может быть даже не подумал, а сказал вслух, потому как девушка, сразу же после этого расстернула свою волшебную, сумочку и, достав оттуда бутылку "Aqua minerale", протянула ее мне.
   "На." - сказала она, отвинчивая с бутылки крышку.
   Горячо поблагодарив девушку, я с жадностью припал к горлышку. После нескольких глотков, сразу же полегчало; язык перестал царапаться, и прилипать к небу, прежняя сухость во рту исчезла и мысли в моей голове несколько прояснились. Еще раз поблагодарив, я вернул ей бутылку и снова посмотрел на часы... Прошло всего двадцать минут. Тут я почему-то снова подумал о своем мозге и о том как нелегко приходится ему сейчас и эта мысль слегка переполошила меня и я опять утер со лба капли пота...
   Опять захотелось курить, только я никак не мог отыскать зажигалку. Может и не было никакой зажигалки, а прикуривал я так: высасывал через сигарету температуру воздуха, - благо на улице было еще довольно тепло, - во рту эту температуру концентрировал, доводя до нужного градуса, потом выдувал, прогоняя его назад к основанию сигареты, и этот "горячий" воздух сам воспламенял табак. Мысль почему-то не показалось мне такой уж абсурдной; когда я втянул через сигарету воздух, сконцентрировал температуру и погнал обратно, - то сильно удивился тому обстоятельству, что сигарета так и осталась неприкуренной. Я повторил попытку раз, другой, третий, и так пока девушка не протянула мне зажигалку. Но курить к тому времени мне уже расхотелось. Я сунул сигарету обратно в пачку, и та вошла туда с легким скрипом. Пачка была новая, только что вскрытая, и я не без удивления отметил, насколько плотно сигареты в ней прилегали друг к другу, и, помнится, проникся глубоким сочувствием по отношению к ним...
   "Что с тобой?" - спросила девушка.
   "Не знаю, что-то беспокойно." - ответил я, пряча пачку обратно в карман.
   "Расслабься..." - сказала она. - Если тебя действительно что-то напрягает, то постарайся не придавать этому значения, иначе обломаешь весь кайф, причем, не только себе." - и ее рука снова оказалась у меня на плече...
   Я отлично запомнил наше первое свидание!
   Прошло, наверное, еще никак не менее получаса, прежде чем марихуана начала "отпускать". Я перестал дрожать, мысли стали ясными, исчезла прежняя спутанность. Потом мы как-то незаметно разговорились, а когда наркотик "отпустил" полностью и вовсе пошли прогуляться по занесенной листьями асфальтовой дорожке сквера, держась за руки и, помню, тот факт что мы опять стали держаться за руки, как давеча в метро, - перестал напрягать меня...
   Не помню, о чем мы говорили тогда, - вероятнее всего опять о каких-то пустяках, - но, как бы там ни было, разговор перестал прерываться, паузы становились все меньше, и от моей прежней скованности не осталось и следа. Не знаю, конечно, может быть это было последствием выкуренной марихуаны, но язык у меня развязался, и я начал болтать без умолку, старясь хоть чем-нибудь развлечь эту девушку и начать казаться умным и интересным собеседником в ее "виноватых" глазах. А потом девушка о чем-то спрашивала меня, а я отвечал ей, потом она курила, а я писал номер своего телефона в ее записной книжке, ну а потом пошел дождь и она укрылась зонтиком, а я вляпался в говно...
   Я отлично запомнил наше первое свидание!
  

7

   Домой я вернулся поздно... Часу в десятом или даже одинадцатом, - точно не помню... Родители уже спали и я, чтобы не обеспокоить их сон, тихо, как мышь, прокрался к себе и еще раз посмотрелся в зеркало, словно желая удостовериться, что все произошедшее, произошло именно со мной, а не с каким-нибудь другим парнем. В зеркале ДЕЙСТВИТЕЛЬНО отражался кто-то, но полной уверенности что в нем отражаюсь именно я, - не было.
   Занятый этими мыслями, я разложил диван, отстегнул на ночь протезы и забрался под одеяло, обдумывая прошедший день, столь переполненный разными событиями... Я припоминал каждую его мелочь и никак не хотел расставаться на ночь с минувшим, наперед зная, что завтра, с наступлением дня нового, - день вчерашний померкнет и уже ни за что не заиграет так ярко, как он играл, когда еще был в правах. Я уже давно заметил, что день новый, - зачастую презирает своего старшего брата и все делает по своему, не прислушивается к нему, старается все всем перещеголять, но, так или иначе, при рождении руководствуется исключительно теми событиями, что "завещал" ему его "предок"...
   На этом, помню, я закрыл глаза и, минуя традиционный счет, вырубился. И, знаете что, друзья, - в эту ночь я спал настолько крепко и безмятежно, что день прошедший, - которому, вероятно, тоже успел приглянуться, и который точно также не желал расставаться со мной как и я с ним, - презрев все законы, плавно перетек в день следующий, тем самым, надув своего нетерпеливого приемника. Я лишь на секунду закрыл глаза, а когда вновь открыл их, - то утренний свет уже заливал комнату... Эта мысль, натурально, вернула меня к моей девушке, ибо она тоже представилась мне таким утренним светом, волею судьбы проникшим в мою комнату и осветившем ее стены, радуя глаз и наполняя сердце безграничной любовью. Я боялся осквернить мою девушку: греховной мыслью, неосторожным прикосновением, дурным словом или чем-то еще и мне не оставалось ничего другого кроме как смотреть и любоваться... Смотреть и любоваться...
   Вы, конечно-же спросите: "Ну а что было дальше?" И тогда, заметив этот маслянистый блеск в ваших глазах, тяжело вздохну, в очередной раз уверившись, что вас, пошляков интересует более всего альковная сторона дела, но я опять вас несколько разочарую и, в очередной раз, посоветую набраться сил и терпения и начать ждать. И раз уж интересующую вас тему, обойти невозможно, - рано или поздно мне все равно придеться столкнуться с ней, - клятвенно заверяю, что еще вернусь к этой теме на страницах своего повествования... Но, в отличии от вас, друзья, меня волновало совсем другое и я, пожалуй, снова воспользуюсь имеющимся у меня правом рассказчика, дабы отнять у вас еще толику времени, прежде чем, наконец, решиться вознаградить вас за ваше долготерпение...
   Итак, что же было дальше? А дальше... Дальше, милые мои друзья, было еще несколько встреч, которые хоть и не запомнились так хорошо, как первая наша встреча, но, зато послужили "отправной точкой", чтобы я начал глядеть на Мир под несколько иным углом зрения, сместившимся у меня на несколько незаметных градусов...
   Я не особо старался навязываться ей со звонками, - ведь каждый мой телефонный звонок по-прежнему был для меня настоящим событием, - поэтому звонила в основном она и в основном по вечерам, когда липкие осенние сумерки сгущались и одиноко стоявший фонарь под моим окном зажигался и начинал светить себе под нос...
   Случалось мы ходили в кино, на концерты каких-то групп, случались и дискотеки, где я по обыкновению сидел в углу, выкуривал одну сигарету за сигаретой и, задыхаясь от царивших в атмосфере запахов мужского и женского пота и постепенно одуревая от бьющей отовсюду музыки, смотрел как она двигалась на танцполе. Но чаще всего, мы отправлялись в памятный нам сквер, возле станции метро "ВДНХ", где, по обыкновению держась за руки, подолгу гуляли до темноты, а потом я провожал ее до дома, что никогда не наполняло меня мыслями о возможном грехе...
   Сейчас, сидя за этими строками, я как бы заново переживаю все это и не могу не отметить одну интересную тенденцию, как, свидание за свиданием, изменялось мое душевное состояние, мое отношению к Миру и насколько быстро я стал привыкать к мысли что у меня появилась девушка... Теперь, идя, например, по улицам, я, неожиданно для самого себя, стал находить, что уже нисколько не отличаюсь от других молодых людей моего возраста и это подавление моей холеной и лелеянной индивидуальности, - почему-то перестало пугать меня... Все то, что окружало меня раньше, всего за несколько вечеров в компании моей девушки стало преображаться и преобретать новые формы, сохраняя, при этом, свою первоначальную суть. Я замечал эти метаморфозы, но, нисколько не дивясь им, продолжал наблюдать. Временами, мне даже казалось, что они, - эти метаморфозы, - происходят не просто так, не сами по себе, а как будто я сам прикладываю к ним руку. Я открывал все новые и новые двери, находил все новые и новые маршруты, возможности и уже нисколько не боялся окружающего Мира, который, как мне прежде казалось, был готов безжалостно обрушиться на меня, стоит только потяжелее ступить. Он перестал казатся враждебным и чуждым мне. Он начал улыбаться и, заключая меня в объятья, устраивал все новые и новые экскурсии по самому себе... Я мог улавливать все малейшие колебания этого Мира: слышать его вдохи и выдохи, чувствовать его пульсы, отмечать как поднимается или повышается его настроение и даже наблюдать как дрожат у него по утрам руки...
   Нужно сказать, что когда я впервые осознал появление в моей жизни девушки, осознал, что она тут, рядом, то начал испытывать радость даже от самого факта пробуждения в ненавистную мне реальность. Ранее оно мне казалось каким-то глупым недоразумением, которое должно было вскорости разрешиться, но новый день брал меня в оборот и против моей воли начинал мне что-то навязывать и я досадовал что именно я был виновником своего пробуждения... Теперь же был рад, - нет, - скорее счастлив, просыпаться в реальность, потому что в ней существовала моя девушка, что значило для меня очень многое. Очень многое...
   А еще с ней я был совершенно естественен, именно таким, каким явился на свет, и совершенно не "рисовался" желая произвести благостное впечатление... В моих отношениях с ней "поза" видилась мне излишней, хотя бы потому что как мне порой казалось моя девушка знала меня много лучше, чем я знал себя сам. И пусть я сгорел бы как спичка, но зато отдал все тепло и свет тому человеку что идет со мной рядом, рука об руку, и с кем я смогу заснуть на одной линии горизонта а если у нас с этим человеком когда-нибудь появилось желание изменить друг другу, то пускай этот человек станет изменять мне со мной, - а я, в свою очередь, стану изменять ему с ним...
   Продолжать в том же духе можно довольно долго. Я извел бы еще море бумаги, не передав вам и десятой доли своих ощущений... Но я, пожалуй, опять немного отвлекся и совсем позабыл о вас, милые мои друзья, и совсем позабыл о том, что у вас, нетерпеливых, нет возможности остановить меня, увлеченного и заставить вспомнить о том, что мог уже порядком наскучить. Лишаться вашего внимания я ни в коем случае не хочу а потому, считаю своим долгом начать рассказывать о чем-нибудь таком, что смогло бы сразу заинтересовать вас, милые мои друзья... О чем бы таком начать рассказывать? О чем же?.. Да вот хотя бы об этом...
   Однажды, я как всегда провожал мою девушку до дома. У подъезда мы попрощались... После этого она обычно поднималась к подъезду по лестнице и, как я успел заметить, никогда не оглядывалась в конце маршрута, у входной двери. Когда я спрашивал ее об этом, моя девушка отвечала, что оборачиваясь после прощания с кем-то, у нее создается впечатление будто она видит того с кем попрощалась, в последний раз. Я уверял мою девушку, что это глупости, но она ничего не хотела слушать и продоложала подниматься к подъезду, и не оборачиваться.
   Тогда она тоже уже поднималась к своему подъезду по лестнице, но прежде чем она схватилась за дверную ручку, я окликнул ее. Моя девушка обернулась и застыла на месте, положив на перила руку. Я поднялся к ней и встав так близко, как еще, наверное, не стоял никогда, сказал:
   "Я люблю тебя!"
   И поцеловал мою девушку... Я не помню, как это произошло, как мои губы прильнули к ее губам, не помню этого неуловимого движения к ним навстречу, но отчетливо запомнил ихнее воссоединение в одной точке. Точке, - которую можно было на тот момент назвать центром созидания какой-то новой Вселенной, точке, - изначального отсчета нового времени и я был уверен, что от соприкосновения наших губ в этой самой точке, где-то новая возникла жизнь, мы жили эту самую жизнь, жили вдвоем, одной жизнью, зарожденной нами в нашем же поцелуе, никто кроме нас двоих не жил ею и, наверное, вообще не предполагал о ее внезапном возникновении, в этой точке... Я нежно обнимал мою девушку, прижимал к себе, целовал, гладил по волосам, блуждал руками по пока еще прикрытому одеждой телу, потом целовал снова и, когда боковым зрением увидел, что в одном из горевших окон появился чей-то силуэт, - скажу честно, друзья, - мне было все равно... Я так любил ее! Не знаю, что происходило со мной в ту секунду и откуда взялся такой мощный порыв к тому, чтобы я столь бурно начал выражать свои чувства; скорее всего, - само прикосневение к ней растопило лед в моем сердце и оно ожило и забилось, пробуждая всю невысказанность, дремавшую в нем доселе... Я что-то шептал ей на ухо, называл своим ангелом, прижимал к себе, опять целовал, и даже не заметил, как мы очутились у двери ее квартиры и как я впервые переступил порог Эдема, все еще опьяненный ею...
  

8

   Знаете, друзья, я когда-то заметил, что самое первое впечатление от незнакомой квартиры, - целиком и полностью, зависит от стоящего в прихожей запаха, по которому сразу можно узнать о количестве жильцов в этой квартире проживающих, в каких отношениях они между собой находятся, узнать также все об их характерах и здоровье, о материальном их положении, о работе, об успеваемости любимих чад в школе, и даже не говорю о таких мелочах, как о наличии домашних животных и численности тараканов... Во многих квартирах я побывал, и всякий раз подмечал эту ихнюю "обонятельную" индивидуальность, которую впору коллекционировать: например запах кислых щей, - говорит о том, что супруги живут без ссор и уже много лет, клеем "Момент" и прогорклым маслом, - о том, что у них неурядицы, бинтами и йодом, - означает что в кваритире живет спортсмен, жженой резиной, - наркоман, хорошим вином и марихуаной, - люди творческие, дорогим коньяком, - преуспевающие, шерстью - торгаши, серой - шаловливые дети, а если к запаху серы добавлялся еще и запах жвачки, - то по всему выходит что эти дети еще и "двоечники", запах мочи и пота, -свидетельствует о присутствии больного, а запах газа о наличии хитрых старушек...
   Первый запах, который я уловил оказавшись в ее прихожей, - был запах топленого молока, запомнившийся еще с "простудного" детства. Он был настолько силен, что перебивал запах пыли на лампе в прихожей, который тут же дал о себе знать, едва моя девушка щелкнула выключателем. Немногим слабее был запах старых газет и журналов, сваленных прямо под вешалкой, перед которым, в свою очередь, мерк доносившийся из комнат запах лампового телевизора и уж совсем не ощущался, - клопомора, из кухни... Гамма была настолько широкой и разнообразной, - что не наталкивала ни на какие мысли о быте моей девушки, из чего я немедленно заключил, что квартира съемная и содержит в себе запахи настоящих своих хозяев, а запах ладана, - еще не успел войти в атмосферу квартиры, из чего также выходило, что квартирантка занимает ее недавно...
   Мы с шумом ввалились в прихожую, сослепу натыкаясь на какие-то шкафы, ну а потом она включила свет, повесила пальто на вешалку и... взяла с пола тапочки, надела их, после чего скрылась в комнате и оттуда позвала меня... Я стоял как громом пораженный... Легкое опьянение, вскружившее мне голову словно бокал шампанского, - мигом слетело, сменившись тяжким похмельем. Помнится, я стоял там, на коврике, и чуть не плакал, все еще не в силах поверить, насколько обманулся. Господи, да я ведь совсем забыл, ЗАБЫЛ!!! Еще минута, и я бы выскочил из квартиры, добежал до первого лесничного пролета и, выбив стекло, вылетел бы наружу, чтобы уж там, внизу, на мокром асфальте, найти то спасительное забвение, в котором можно было раствориться и навсегда забыть о своей ущербности, словно о дурном сне...
   Моя девушка снова позвала меня из глубины комнаты, но я стоял не шелохнувшись, и тогда, видя что я не отзываюсь, вернулась обратно в прихожую, и, увидев что я по прежнему в стою пальто и с тростью, раздраженно спросила:
   "Ты чего до сих пор не разделся? Может ждешь тапочки? Так они у меня одни, - проходи прямо так..."
   Медленно, словно во сне, я стащил с плеч пальто, повесил его на вешалку и снова посмотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова.
   "Я все знаю, Божий человек, проходи прямо так..." - вздохнув, повторила она и быстро ушла в комнату.
   "Но откуда???" - прокричал я ей вслед.
   "Догадалась..." - раздалось из комнаты.
   Представляете?.. Господи, сколько же настоящей благодарности я почувствовал к ней в тот момент и, если бы она не ушла, то в ту же секунду, рухнул бы перед ней на колени, обнял за ноги и, орошая их своими слезами, принялся целовать ей руки, за то, что она избавила меня от унижений, - да чего там; снова спасла мне жизнь! Как же она была великодушна, друзья мои... Я, правда, не помню, что бы когда-нибудь говорил ей о своей инвалидности; поначалу я просто не мог принять этот факт, бежал от него, потом дико стеснялся и комплексовал, ну и наконец, благодаря ей, и вовсе забыл об этом и теперь никак уж не мог понять, - откуда она могла узнать о моей беде, тем более, что трость у меня в руках совсем ни о чем не говорит... И за это я полюбил ее еще больше... А она будто бы боялась выражения этой моей признательности к ней, к ее словам и, наверно, по этой причине, - так быстро ушла в комнату, позволив мне пройти следом не разуваясь, что, после минутного колебания, я и сделал...
   Пройдя в комнату, я огляделся... Да, я нисколько не ошибся в своих предположениях и квартира действительно была съемной. Об этом говорило многое; не только убогость обстановки, и что в ее атмосфере чувствовалось незримое присутствие настоящих хозяев, но и ряд других причин, из которых напрашивался такой вывод... Я вспомнил, что когда наши отношения еще только завязывались, то моя девушка как-то обмолвилась, что живет вместе со своими родителями, а когда спросил, чем ее родители занимаются, - она смутилась и перевела тему...
   Квартира была однокомнатной и кроме выцветшего дивана с обивкой "в цветочек", книжного шкафа, письменного стола без ящиков, лампового телевизора с пыльным экраном, да пары стульев, - в самой комнате больше ничего не было, и проживать в такой конуре да еще вместе с родителями, было, по моему разумению, никак не возможно. В книжном шкафу, - к которому я подошел в первую очередь, - кроме детективов в мягкой обложке и каких-то дамских романов, не было почти никаких книг. Ценных вещей и сувениров на полках также не наблюдалось, а с кухни то и дело доносился рев старого холодильника, и я был готов поспорить на что угодно, что этот холодильник не размораживался ой как давно!
   "А где твои родители? Ты же говорила что живешь с родителями?" - случайно вырвалось у меня.
   Моя девушка бросила на меня быстрый взгляд:
   "Видишь ли, на каждый мой день рождения, родители выполняют одно мое желание, - думаю, это не очень много, если учесть что день рождения бывает только один раз в году, - и вот, на последний, я пожелала чтобы они оставили меня в покое."
   "Неплохо." - немедленно оценил я. - "Но где они теперь?"
   "В отъезде..." - сказала она, но в голосе ее нельзя было не уловить фальшь.
   "Ты уверенна?" - осторожно спросил я.
   "Уверенна в чем!!? - взвилась моя девушка. - "В том что они не вылезут сейчас из шкафа или из под кровати? В чем я должна быть уверенна!!?
   Я понял всю бестактность своего вопроса и решил более ни о чем не спрашивать... Казалось, мы оба испытывали некоторую неловкость: она за свою ложь о родителях, я, со своей стороны, испытывал не только неловкость, но и стыд. Я стыдился того, что ТАК отплатил ей за ее великодушие... Помнится, я сел на стул, слегка скрипнувший под моими чреслами и закрыл лицо руками, не представляя как можно загладить свою вину...
   "Извини, пожалуйста, извини..." - бормотал я, раскачиваясь на стуле.
   "Да ладно... Не бери в голову." - сказала она и, как ни в чем не бывало, добавила. - "Чай будешь?"
   Я кивнул. Моя девушка ушла на кухню а я остался сидеть, все еще не в силах простить себе эту свою бестактность... Глупая, досадная ошибка, - никак не давала мне покоя и я уже хотел было идти к ней на кухню и начать снова извинятся, но подумал, что это уже будет слишком. Стараясь хоть чем-нибудь отвлечься, я встал, сделал несколько кругов по комнате, подошел к окну и, отдернув занавески, увидел что оно было открытым почти настежь. Я и раньше заметил что в ее квартире было довольно прохладно, но почему-то не обратил внимания, списав это на то, что отопительный сезон еще не наступил. Сезон действительно еще не наступил, - у меня дома стоял холод не меньший, - но, помилуйте, открывать еще и окно, - это нелепо... Закрывать его я, тем не менее, не стал, быть может, у моей девушки были какие-то свои причины, чтобы держать окно открытым, даже в такой "дубняк". Было ли это ее прихотью или чем-то еще, - у меня не было никаких предположений, да я и не хотел уже ни о чем спрашивать, из опасений сказать новую глупость...
   "Иди, чайник вскипел!" - позвала из кухни моя девушка.
   Чай пили в молчании... Моя девушка уставилась в одну точку и лишь изредка подносила чашку к губам и, сделав маленький глоточек, сразу же отставляла и все это время не переставала думать о чем-то, как будто ей предстояло принять какое-то важное решение, и чай был только помехой. Несколько раз она поднимала на меня глаза и тогда мне казалось, будто моя девушка хочет сказать что-то, но то ли не решается, то ли просто не может найти подходящих слов. Я же смотрел в свою чашку, поверхность которой, кстати, была абсолютно чистой, без чаинок и, хоть в этой малости, находил для себя какое-то утешение.
   "Божий человек, я должна кое-что сказать тебе." - вымолвила, наконец, моя девушка.
   "Я слушаю..."
   "Нам надо расстаться... Ты пока не понимаешь, но так надо..."
   "Ты появилась так внезапно," - с горечью сказал я. - "и теперь также внезапно исчезаешь. Зачем тебе вообще понадобилось связыватся со мной? Или ты думала..."
   "Ты не знаешь кто я такая..."
   "А кто ты такая?"
   "Не важно..." - отмахнулась моя девушка.
   "Но почему?" - снова возмутился я. - "Почему??? Почему ты хочешь покинуть меня?"
   Моя девушка невесело усмехнулась:
   "Ну во-первых я не твоя собственность. А во-вторых..." - тут она осеклась и, посмотрев на меня долгим взглядом, продолжила, наставительно. - "Ты еще найдешь себе другую и будешь вполне с нею счастлив. Быть может найти ее будет трудно, но запомни, Божий человек, при наличии желания абсолютно все наши мечты осуществимы, только желать нужно душою, а не руками.
   "Послушай, мне не нужная другая," - резко возразил я. - "мне ТЫ нужна!
   Уронив голову на руки, я уставился на свое отражение в чашке...
   Моя девушка посмотрела на меня, встала из-за стола, взяла за руку и увлекла за собой в комнату, которая стала в ТУ ночь для нас огромным Райским архипелагом, поскольку в ней не было никого кроме нас двоих да и не могло быть...
   Я уже вижу как у вас от удовольствия текут слюни, в предвкушении моего рассказа... Но нет, друзья! Никакого рассказа не будет... Я никогда не раскрою перед вами границ интимного, и то, что произошло между нами ТОЙ ночью, навсегда останется между нами... Скажу лишь что через несколько минут после того как мы извлекли друг друга из одежды, она перестала быть "девочкой" (да-да, друзья мои, она тоже была девственна как одноразовый шприц), а я - "мальчиком"... Нет, все это ерунда, конечно... На мой взгляд, девочка перестает быть девочкой, а мальчик - мальчиком, когда они оба перестают верить сказкам о деде Морозе и интимная близость тут совершенно не при чем... И в тоже время ощущать исходившее он нее тепло, сливатся с нею, переплетатся, смешиваясь запахами наших тел и изучая их географию, наблюдая при том, как флюиды летают по комнате... Я согревался этим теплом, и она полностью отдавала мне его без остатка, не требуя ничего взамен, ну и наконец, помогла мне узнать что такое "преждевременное семяизвержение"...
   Проснулся я от незнакомого ощущения чужого тела рядом с собой. И моя девушка проснулась, вероятно, по той же причине... Мы долго глядели друг на друга, словно испытывая себя, и желая также понять, не ошиблись ли мы, поддавшись инстинкту, минувшей ночью. Какая-то неловкость может и имела место, но только за сам инстинкт, за сам факт случившийся близости, а не за ТУ Любовь, которой мы так рьяно занимались, на этом старом, пыльном диване, с пружинами наружу, поэтому, неловкость, исчезла также внезапно как и появилась... Надеюсь, вы понимаете о чем я? Когда-то я уже делился своими мыслями, относительно разницы между Любовью и Сексом и только по этому, мы могли глядеть друг другу в глаза, не испытывая при этом стыда и неловкости...
   Утро было тоскливым и мрачным, дождь лил не переставая, и я был более чем уверен, что скоро под этим дождем окажусь. Зонта у меня с собой не было, но я был даже рад этому обстоятельству. Дождь, затянутое тучами небо, - все это настолько соответствовало моему настроению, что я не видел ничего плохого в том, чтобы как следует под ним вымокнуть, а потом получить воспаление легких и, глядя в потолок, тихо-мирно подохнуть, лежа на своем любимом диване и самому не заметить как...
   Я лежал, думал об этом, а дождь хлестал за окном, выл ветер, и, наверное, было еще что-то, чего я не хотел замечать и также не хотел, чтобы это "что-то" заметило и меня...
   Моя девушка тяжело вздохнула, потянулась под одеялом и, к моему ужасу, сказала, поварачиваясь на спину:
   "Господи, что я наделала!"
   Я встревожился:
   "Ты жалеешь?" - спросил я. - Жалеешь о том что произошло?"
   Она повернулась ко мне, долго-долго смотрела на меня и, наконец, сказала:
   "Самое удивительное, - что нет!"
   Отбросив в сторону одеяло, она медленно, словно желая чтобы я смог лишний раз насладиться ее наготой, поднялась с дивана и добавила:
   "Боюсь, тебе уже пора, Божий человек."
   Я не помню ни того, как выбрался из под одеяла, ни того, как встал, ни того, как одевался, ни того, как ополаскивал лицо в ванной. Не помню также и того, допил ли свой вчерашний чай или нет, не помню о чем думал когда стоял у окна, - которое все также было открытым, - и курил сигарету и лишь только в прихожей, натягивая пальто, я отчетливо помню как спросил ее:
   "Мы еще встретимся?"
   "Не знаю..."
   С этими словами моя девушка вытолкнула меня на лестницу и быстро захлопнула за мной дверь.
   Помнится, я вернулся домой, лег на свой любимый диван и так в тоске и апатии пролежал до самой зимы. Единственным моим желанием на тот момент, - было желание умереть, и всякий раз закрывая глаза, я мечтал никогда не открыть их более, но помимо моей воли глаза все равно открывались, едва наступало утро. По началу я еще ориентировался во времени а потом перестал и мне было безралично во сколько закрывал глаза, во сколько открывал их вновь, сколько держал открытыми, сколько закрытыми... Бодрствуя, мое жизненное пространство ограничивалось площадью моего дивана, а во сне... впрочем, снов я не видел.
   Первые недели меня никто не тревожил, но вскоре видя мое состояние, родители стали приставать ко мне с расспросами, но я не хотел ни с кем разговаривать и если они заходили в комнату и пытались что-то сказать, то ваш покорный слуга всегда отварачивался и родители обратились к врачу. Так я оказался в больнице.
  

9

   Помнится, я стоял у окна палаты и смотрел на улицу. Там шел снег... Зима выдалась на редкость ласковой, холодами практически не отличалась, впрочем, это был только внешний взгляд на вещи, поскольку на улицу меня не выпускали, и проверить свою догадку самому, увы, не представлялось возможным.
   Было уже довольно темно... Я смотрел на снежинки, отражающиеся в свете уличного фонаря и думал о том, как должно быть обидно, тому большинству снежинок, что по каким-то причинам не смогла отразиться в свете этого фонаря, а ведь, положа руку на сердце, именно они и делали зиму - зимой. Но, с другой стороны, отразившиеся снежинки наводили красоту этому удивительному времени года, и я все думал об этом несоответствии, думал, продолжая глядеть в окно...
   В больнице я находился уже третий месяц, но надежд на выписку не было по-прежнему никаких. Впрочем, я не особо и старался быть выписанным, потому как твердо знал, что ничего хорошего, - равно как и ничего плохого, - дома не ожидает. С другой стороны я видел, что все усилия врачей, остаются тщетными, но не хотел расстраивать этих милых людей и, на обходах, всегда говорил, что со мной все хорошо. Все хорошо... Но они мне почему-то не верили и продолжали пичкать таблетками, в тайной надежде, что однажды все таки займу подобающее место в обществе. А я, в свою очередь, не хотел лишать их этой надежды и поэтому продолжал твердить что со мной все хорошо... все хорошо... все хорошо... И улыбаться... И улыбаться...
   Нужно сказать, что меня всегда забавлял и, одновременно, ставил в тупик, тот коварный вопрос, зачастую задаваемый мне врачами, особенно в первые дни моего пребывания в больнице, а именно: не замечал ли я, что чем-либо отличаюсь от своих сверстников? Когда я слышал этот вопрос, то со всей уверенностью заявлял, что задающий мне его человек является либо полной посредственностью либо, в глубине души, и сам видит свои собственные отличия и превосходство над остальными и продолжал: "Например, сколько ваших одноклассников избрали себе профессию психиатра? Думаю, что немногие, может быть даже вы один и избрали," - заключал я, отмечая то выражение лица что появлялось у человека задавшего мне его и, внутренне наслаждаясь тем, что поставил в тупик своего оппонента, и опять наступал: "в то время когда ваши одноклассники избирали себе иной, отличный от вашего путь самореализации, ощущая свое превосходство над вами, - как и вы над ними, - в той или иной области..." Конечно, друзья мои, можно было ответить, что отличаюсь умом, внешностью, телосложением, что никогда не встречал парня похожего на меня как две капли воды, но не хотел и, наверное, отвечая так, я тем самым еще больше усугублял свое и без того печальное положение душевнобольного но, тем не менее, смолчать не мог, ибо в жизни не встречал вопроса глупее.
   Впрочем, это был далеко не единственный, раздражавший меня вопрос. Врачи задавали и другие вопросы, на мой взгляд отличавшиеся гораздо большей по отношению ко мне антигуманностью. Один раз меня спросили о моем вероисповедании. Помнится, я ответил что "Бог произошел от обезьяны", после чего просидел неделю на аминазине... Вероятно, врачи придерживались иных взглядов...
   И вообще, как я успел заметить, основной отличительной особенностью настоящих психиатров, является неспособность к метафорическому восприятию своих пациентов. Специфика их профессии обязывает понимать все слишком буквально. Хороший психиатр не умеет вообще воспринимать метафоры, посредственный психиатр, - не должен уметь воспринимать метафоры с девяти до пяти, ну а плохой психиатр, - сам свой собственный профильный пациент...
   Все мои многочисленные соседи, почему-то вызывали у меня глубочайшее чувство жалости, вместо моего обычного и вполне уместного здесь презрения, отчужденности и прежней моей холодности ко всем незнакомым. Да, все эти маленькие, лысенькие, худенькие, и вечно дрочащие попрошайки, - не вызывали у меня никаких иных чувств, кроме того, о котором я уже упомянул... Я с нескрываемым интересом и отвращением наблюдал за ними, порой, и не переставал ощущать свое внешнее и внутреннее превосходство над ними. Вы только посмотрите на них, друзья: на пижаме остатки утренней каши, что они, давясь, запихивали в себя за завтраком, всегда сопровождаюший их запах давно не мытого тела, хотя ванна у нас открыта ежедневно и для всех желающих с семи до половины девятого, легкий пушок на щеках и над верхней губой, который они почему-то не брили хотя "брадобрейка" приходила к нам каждую среду, и сама пижама, на несколько размеров больше чем требовалось, хотя для того чтобы подобрать нужный размер, надо было всего лишь попросить об этом сестру- хозяйку.
   А их разговоры? Представлю, к примеру, вот такой диалог, услышанный мною как-то в палате:
   "Дай мне этот журнал."
   "Этот??? Да ты мне еще по тому сперму не сдал!"
   Однако самое отвратительное зрелище я наблюдал в дни посещений, когда все это сучье племя вместе со своими ублюдочными родственниками собиралась в нашей столовой и начиналась колоссальная оргия массового истребления продуктов питания, которые они запихивали в себя и, чавкая, пожирали. Кого-то уже рвало, кто-то давился, не мог прожевать, перхал, но это никого не останавливало; судорожно оглядываясь по сторонам, все продолжали жрать. Глядя на это, мне делалось не по себе, как будто совершал что-то плохое, гадкое, предосудительное, словно подглядывал за кем-то в замочную скважину и тогда я с брезгливостью отворачивался... И дело было даже не в том легализованном поедании продуктов, что называется "в одно рыло", и не в том, что уничтожив все что им принесли родные сегодня, - завтра они пойдут попрошайничать и подворовывать по тумбочкам, а в том страшном неуважении самих себя... Но все равно я жалел их... Ведь помещением в это скорбное заведение, они лишались самого святого, что быть может было у них, а именно возможности что-то планировать. Многие даже не осознавали сего, не замечали этой своей потери, и мне делалось еще хуже. Ведь самое страшное, - это неопределенность... Человеку нужно быть уверенным в своем будущем на какой-то неопределенный, но и не столь отдаленный срок. Человека едва ли заинтересует его дальнейшая будущность вплоть до исхода, но в каком-то сроке он должен быть уверен, хотя бы для того, чтобы иметь возможность что-то планировать. Тюремное заключение ограничивается сроком, и это дает надежду узнику и опять же располагает его к каким-то планам, после прохода определенного отрезка времени. Воинская повинность тоже ограничена сроком и это дает служащему возможность плана. Но только помещение в психиатрическую лечебницу напрочь лишает этой возможности и заставляет верить в отсутствие самого течения времени, как такового. Человек в данной ситуации напоминает маленького ребенка, для которого естественный отсчет времени также не существует. Если мать этого ребенка выходит, например, из комнаты, - то ребенку кажется, будто она ушла насовсем, из-за чего становится понятен весь его ужас. Точно также и пациент психиатрической больницы утрачивает возможность определять время и дожидаться какого-либо исхода, который, если сгущать краски, может оказаться летальным. Все это, конечно, если человек при попадании в вышеозначенное заведение сохраняет способность мыслить, осознавать себя и рассуждать вполне здраво, в следствии чего, его вынужденное заключение становится еще более невыносимым и, разумеется, нескончаемым... Он утрачивает веру в свое дальнейшее существование, ограниченное теперь стенами палаты и больничного коридора, - "улицы". Человек ни в чем не может быть уверенным, и это вводит его еще больше в пучину тоски и внутренних переживаний. Неизбежно начинает стираться прошлое человека, но он даже не замечает этого, из чего можно заключить, что естественное течение времени все же существует, просто становится незаметным. Наш человек попадает в мир без прошлого и без будущего и живет исключительно в настоящем, которое пусть и непрерывно, но наполнено кошмарами, тоской и витанием в гнилостно-сладких таблеточных грезах.. А теперь представим, во что может превратиться живое существо в таких вот условиях, после, опять же неопределенного пребывания в оных? Однако, человек удивительное создание, способное приспосабливаться ко всему, даже к тому, чтобы лишить его двух времен сразу и намертво зафиксировать посередине, безо всяких дальнейших надежд. Невольно вспоминается пытка, описанная Солженициным в его знаменитом "ГуЛаге", когда человека запирают в нишу в стене, где он еле-еле сможет уместиться и оставляют так на несколько суток, разумеется, не сообщая ему о конечном сроке его заточения. Что, он заперт навечно? Замурован? Нет, друзья мои, их было за что пожалеть!
   Помню, однажды, в один из Четвергов, ознаменованный рыбным деликатесом, поданным нам на завтрак и казалось бы ничем более, произошло то, чего я никак не мог ожидать, по крайней мере в ближайший месяц. Моя успешная адаптация в стенах "Канатчиковой Дачи" и которой многие из моих врачей искренне удивлялись, не высказывая, впрочем, этого удивления вслух, была нарушена следующим событием. Помнится, я "орлом" сидел на унитазе и курил по своему обыкновению сигарету как вдруг услышал:
   "Какие у тебя ботинки!" - уважительно произнес в туалете какой-то тип с длинными волосами и неряшливой бороденкой. Надо сказать, что я уже встречал его прежде "на улице" и, насколько слышал, он был послушником в каком-то монастыре а потом... Впрочем, то, что случилось с ним "потом" мне было наплевать и, помнится, я даже ничего не ответил на это его замечание относительно моих ботинок.
   "Наверно тяжелые?" - спросил он опять.
   Я промолчал снова.
   "Сатанинские..." - сказал, наконец, бывший послушник после минутного созерцания моих штиблет. - "Наша молодежь обувшаяся в такие ботинки, не спасется от пришествия Сатаны, потому как у нее будет тотальное расширение вен на ногах в старости, из-за того, что в юные годы они носили их, и она далеко не убежит, наша молодежь." - пророчески заключил он.
   С этим можно было поспорить, но у меня не было желания ввязываться в этот спор, тем более, что тот прогноз насчет нашей молодежи был вполне обоснован и, я бы даже сказал... логичен, не смотря на бредовое оформление.
   Завершив гигиенические процедуры, я натянул штаны, спрыгнул на пол и, сплюнув бычок в унитаз, вышел из туалета, где почти сразу же наткнулся на одну из своих врачих, всегда относившуюся ко мне подчеркнуто с сочувствием, за которым, как могло показаться, угадывалось нечто большее. Да, чисто внешне мне она тоже нравилась, но я никак не выражал этого, потому как знал, что обычно представляют из себя молодые, с амбициями люди, только что сошедшие с институтской скамьи. За их приторной любезностью таился такой откровенный и ничем не прикрытый цинизм, от которого, порой, делалось не по себе даже видавшим виды психиатрам. Впрочем, я всегда относился настороженно к людям, что пытались найти ко мне подход при помощи такого банального инструмента как вежливость, дружеское расположение и чисто показушное участие, всегда провоцировавшее на душевный стриптиз, неопытных в общении с психиатрами, людей. И именно по этой причине я так остерегался эту врачиху, которую все звали Наталья Михайловна, если мне не изменяет память.
   "Как чувствуем себя, Алексей?" - осведомилась Наталья Михайловна, отрепетировано улыбаясь.
   "Хорошо." - пожал плечами я, по опыту зная что психиатру важен даже не сам ответ, сколько выражение лица и тон отвечающего, поэтому поспешил добавить как можно непринужденнее. - Все хорошо, спасибо..."
   "Как настроение?"
   "Хорошее настроение..."
   "Тогда завтра выписываемся." - сказала Наталья Михайловна и выжидательно посмотрела на меня, заинтересованная, вероятно, как я отреагирую на такое ее предложение.
   "Хорошо." - опять сказал я, стараясь придать своему голосу некоторую будничность и повседневность, словно каждый день выписывался из психиатрических больниц.
   Наверное, мой ответ, несколько обескуражил Наталью Михайловну, ожидавшую, по всей вероятности, более сильных эмоциональных проявлений по поводу самого факта выписки. Стараясь не выказать разочарования она, на всякий случай спросила меня как я сплю - "Хорошо сплю" - и, задав еще пару таких же идиотских вопросов, мигом улетучилась, вместе с запахом своих тошнотворных духов, от которых как я успел однажды заметить, у многих наших дураков случалась эрекция, когда эта самая надушенная Наталья Михайловна проходила иной раз по коридору. Проводив ее взглядом, я вдруг обнаружил, что испытываю сильное внутреннее ликование где-то глубоко внутри себя и, как ни старался подавить его после состоявшейся беседы с Натальей Михайловной, оно все равно лезло наружу, прямо мне на лицо. Я был рад, что снова вернусь домой, в свою маленькую, уютную, вытянутую коридорчиком комнату, увижу вновь своих предков, найду новую работу и снова обрету так называемую внешнюю свободу, которой можно распоряжаться по всякому, а главное снова почувствовать, что полностью располагаю этой свободой, пусть даже ни на что и не трачу. Но свобода как деньги, - ею тоже надо уметь пользоваться...
   Занятый этими мыслями я зашел в палату и улегся на койку, вперившись в потолок глазами. Взяв какую-то книгу с тумбочки, я повертел ее в руках, и отложил в сторону. Читать не хотелось... Некоторое время, прикрыв глаза, я молча лежал на спине, стараясь ни о чем не думать и поймать себя, одновременно, на мысли что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ни о чем не думаю, но этого мне не удавалось. Не знаю, сколько времени я пролежал так, прежде чем до моего слуха донеслось какое-то странное пыхтение, заставившее меня очнуться от своих грез и, открыв глаза, оглядеться по сторонам... В палате никого не было за исключением какого-то тощего, лысенького паренька, откликавшегося на имя Илья, так что найти причину заинтересовавших меня звуков, особых трудов не составило. Внимательно приглядевшись к нему, я с каким-то внутренним удовлетворением обнаружил, что лежа под одеялом, Илья мастурбирует, нисколько не стесняясь моего присутствия в палате. Впрочем, он был настолько поглощен своим занятием, что мог и не заметить, как я вернулся. Не могу сказать какие картины вставали перед мысленным взором Ильи, но взгляд его был рассеян и устремлен в никуда. Я даже попытался представить, какие эротические образы проносятся сейчас перед его глазами, и мне, на какое-то мгновение стало немного завидно... Трудно сказать, сколько времени я наблюдал за "рукоблудной деятельностью" этого придурка, прежде чем тот, наконец, заметил, что находится в палате не один. И вы думаете, он смутился, друзья? Ничуть не бывало... И когда наши взгляды встретились, то в глазах его я не увидел решительно никаких чувств, кроме какой-то смертельной усталости, навеянной, вероятно, даже не самой мастурбацией, а еще чем-то. Словно он хотел поделиться со мной чем-то важным и давно мучавшим его, но то ли не мог найти подходящих для того слов, то ли опасался что не поймут, то ли дал кому-то клятву ничего не рассказывать, но я понял его и без слов. Илья и так во многом был обделен природой, а теперь врачи лишали его последнего, маленького отростка не пока увядшей их заботами плоти, пожалуй, единственного его друга. Друга, с которым можно общаться и который мог скрасить больничный досуг Ильи, подарить ему толику удовольствия, пока не стал рудиментом. Мне захотелось как-то подбодрить Илью, но тот обошелся и без моей поддержки, увеличив частоту движений, после чего издав поистине звериный рык, достиг конечного результата, забившись в сладостных конвульсиях наступившего оргазма, прямо под тоненьких, с больничным клеймом, одеялом.
  

10

   В коридоре сестра прокричала мою фамилию... Я сдал постельное белье сестре-хозяйке, пижаму и переоделся в принесенные из коптерки личные вещи. "Прощальная" беседа с врачами была уже позади, а в "предбаннике" меня уже ожидали предки...
   Оглядев на прощанье свою палату, я ни с кем не прощаясь, вышел в коридор и, подойдя к двери, кивнул санитару. Тот немедленно достал четырех-гранный ключ, вставил его в замочную скважину и провернул в ней. Что-то лязгнуло, дверь открылась, и я сразу же увидел своих родителей, встречавших меня на выходе...
   Не могу сказать, чтобы я испытал тогда радость от этой встречи. Нет, радости особой не было, поскольку если я когда и представлял себе этот день, то представлял именно так и никаких отклонений от нормы моих представлений о нем, - не наблюдалось. Мать счастливо улыбалась, помнится, даже слезу пустила, из чего я немедленно заключил, что цветы в ее руке, предназначались моим врачам. Отец же протянул мне руку которую я вяло пожал и более не проронил ни слова, как, впрочем, и он сам. Ну, а врачи неплотной стайкой стояли в углу и принимали благодарности матери с таким видом, будто действительно совершили какой-то подвиг, хотя, уверен, в душе они сильно сомневались в успехе моего медикаментозного перевоспитания и маскировали, таким образом, мои неутешительные прогнозы на будущее... Хотя, возможно, мне просто казалось так...
   "Ну если что, наш телефон у вас есть." - прощебетала, наконец, Наталья Михайловна, тоже находившаяся здесь и одной рукой уже прижимавшая к себе цветы, принесенные моей матерью.
   Мать согласна закивала в ответ, а отец вытащил какой-то конверт и передал этот конверт Наталье Михайловне, которая тут же покрылась красными пятнами, как будто кто-то надавал ей по физиономии, и неловко оглянулась на своих коллег, также здесь присутствовавших. Те сразу же расплылись в понимающих улыбках и в свою очередь благодарно закивали отцу, как будто между ними состоялась какая-то сделка, условий которой я понять не мог, из-за того, наверное, что пришел слишком поздно. Но никто, похоже, и не собирался посвящать меня в ее тонкости... И все просто улыбались друг другу как улыбаются люди, между которыми установилось полное взаимопонимание...
   Потом мы вышли на улицу... Я шел окруженный с обоих сторон своими родителями и не мог не почувствовать весну, правившую бал на улице. Выходит, всю зиму я провел в больнице и она так и не смогла дохнуть на меня своим холодным дыханием и, едва затеплившаяся повсюду жизнь, привела меня в какое-то умиротворенное состояние души и я улыбнулся...
   Когда на станции метро "Тульская" я спустился с родителями под землю, то сразу же обнаружил, насколько сильно изменилась сама сущность Московского Метрополитена за время моего отсутствия... Было около двенадцати часов дня и сопровождавший всю "Серпуховско-Тимирязевскую" ветку запах, разительно отличался от обоняемого мною прежде... Едва уловимый запах свежесваренного кофе со сливками, сопровождался выдыхающимся ароматом зубной пасты "Blend-a-med", которой наиболее частые и, замечу, чистоплотные пользователи этой ветки, по утрам чистили зубы. Они также сменили и сигаретную марку и вместо "Pall-Mall'а", теперь присутствовал вкус сигарет "Parlament", из чего я немедленно сделал вывод, что дела у них пошли в гору... Что же касается Очаковского алкоголя имевшего место быть прежде, - так он исчез вовсе, видимо пассажиры более не нуждались в допинге, что не могло не радовать, а Пауло Коэльевские притчи, и произведения Харуки Мураками, которые они в основной своей массе читали теперь и вовсе поразили меня. Неутешительный "постсоциалистический сюрреализм" Виктора Пелевина видимо уже вышел из моды и показавшийся на мгновение свет в конце туннеля, окончательно изменил пассажиров серой ветки, моих старых знакомцев что даже на лицах появились новые черты и их губы ранее только выгибавшиеся, отныне могли прогибаться и в обратную сторону, добавляя разнообразия в повседневный, присущий им, "горизонтальный" нейтралитет... Ангелоподобные девушки окружали нас со всех сторон и дело было даже не в антидепрессантах, что я должен был принимать и при выходе из больницы, а в чем-то еще, словно пока я находился там, с Миром произошла какая-то перемена, - может быть даже случилась война, - затронувшая самые отдаленные его точки и даже, - не побоюсь этого слова, - элементы фундамента... Я ехал и думал, насколько эта самая, замеченная мной перемена, применима к моей персоне, но довольно быстро пришел к мысли, что эта самая перемена произошла вовсе не с Миром а со мной, словно бы изменилась призма, через которую я смотрел на Мир и кого мне благодарить, - не знал... Тут я вспомнил о моей девушке... Вспомнил? Но это, пожалуй, не совсем то слово, ибо я помнил о ней всегда, поскольку те изменения, что она привнесла в мою жизнь, - стали фатальными... Нет смысла перечислять их, они вам и без того известны, эти изменения, но, тем не менее, судить о чем-то и уж тем более делать какие-то прогнозы на будущее, было еще рановато. Не то чтобы я боялся, ведь отчетливо понимал, что первые кто заметит их, будут ни кто иные как мои собственные родители, которые, бесспорно, укажут на них, просто боялся думать о том, что никаких перемен в моей нынешней жизни не будет вовсе, чего и страшился... Ведь именно лишенная каких бы то ни было изменений жизнь, наглядно свидетельствует об остром дефиците позитивных и негативных вмешательств из-вне, что и хорошо и плохо, единовременно.
   Размышляя об этом, я вместе с родителями вошел в подъезд дома, поднялся по лестнице к двери нашей квартиры и тут они предоставили мне почетное право самому открыть ее, что, не колеблясь ни минуты, я и сделал...
   В моей комнате мало что изменилось. Точнее, совсем ничего не изменилось. Это я заметил, едва войдя туда... На окне все также стоял покосившийся кактус-переросток, купленный мной когда-то, зеркало, поглядевшись в которое, я нашел что выгляжу очень даже, с этой отросшей за последние несколько месяцев бородой, не убранный диван с несвежим постельным бельем, настольная лампа на заваленном книгами столе и, уже известная моему читателю, схема линий Московского Метрополитена над ним... "Родные, милые моему сердцу вещи и предметы обстановки!" Что тут скажешь еще?
   Я медленно прошелся по комнате, трогая свои вещи и лаская их пальцами. Глядя на меня со стороны, наверное, можно было предположить, будто ищу что-то, но я ничего не искал, за исключением тех воспоминаний, с которыми связывали меня эти предметы да и вся комната в целом. Я был искренне рад тому, как она приняла своего хозяина... Стены комнаты словно обнимали меня, что не могло прийтись не по вкусу, и я еще раз поразился тем изменениям, произошедших в моем сознании. Я вспомнил, как эти же самые стены, выдавливали меня как прыщ и, смотрев на них, мне в это даже не верилось...
   Потом позвали обедать... На обед были щи из кислой капусты и меня вновь чуть было не стошнило, но я стоически доел все, что мне положили и, помнится, даже поблагадарил накормившую меня мать, от чего та едва не расплакалась от внезапно нахлынувших на нее материнских чувств. А ведь когда-то я даже не предполагал что она тоже умеет плакать.
   Первые дни после больницы, прошли в обстановке полного взаимопонимания между мной и моими уважаемыми предками, строжайшим соблюдением этикета, норм правил приличия и дисциплины что, впрочем, в комплексе обозначают одно и то же. Родители старались ни в чем не ограничивать моих внешних и внутренних свобод, не ущемлять в правах но, в то же время, продолжали зорко следить за всеми производимыми мною действиями и, по возможности, систематизировать мои передвижения по квартире... На улицу я не выходил, хотя нельзя сказать что меня туда не тянуло, а я так хотел пройтись мимо хорошо вам известных, то ли гаражей, то ли лачуг, то ли еще чего похуже, по также небезызвестным улочкам и закоулкам, к длиннющему белому дому, казавшимся в темноте серым. К обыкновенному, многоподъездному, с припаркованными внизу автомобилями, и типовой детской площадкой, с качелями и каруселью... Не знаю, что я хотел найти там, но дом тянул меня к себе словно магнит, и в то же время я осознавал, что находящаяся в нем квартира могла запросто погубить все старания моих врачей, не терявших надежду на мое выздоровление в течении двух с половиной месяцев... Но как я ни старался забыть о волновавших меня чертогах, мне это не удавалось. В своих снах, я продолжал ходить по комнатам, - вернее комнате, - этой квартиры и всегда ждал, что вот сейчас откроется дверь и на пороге возникнет моя девушка со своей волшебной сумкой из кожзаменителя, с зонтиком, в зеленом драповом пальто в клетку, туго обтягивающих бедра джинсах - "клеш", тяжелых ботинках и страшно при том уставшая. И невольно представлял себе как секундное удивление в ее глазах при виде столь неожиданного визитера, тут же смениться радостью от встречи с оным, и тогда я, наконец-то, сольюсь с ней в одно целое при помощи долгого, зятяжного поцелуя, такого сладкого, такого прекрасного... Однажды, спустя время, ноги сами привели меня к ее дому и, помнится, я едва не умер от радости, когда задрал голову и увидел в знакомых окнах тот долгожданный свет! Нужно ли описывать, друзья, с какой фантастической быстротой, перескакивая сразу через пять, нет, - через десять ступеней, я взлетел на нужный этаж и позвонил в дверь. После нескольких секунд невыносимого ожидания, показавшихся мне вечностью, дверь открыла какая-то старуха, в клеенчатом фартуке и с косынкой на голове. Изумлению моему не было предела. Улыбка медленно сползла с моих губ и я, на мгновение потеряв дар речи, продолжал смотреть на эту старуху, не в силах поверить что моя девушка так внезапно постарела, а старуха, в свою очередь, на меня и тоже не говорила ни слова. Судя по всему это была хозяйка квартиры...
   "Вам кого?" - спросила, наконец, старуха.
   "Простите..." - срывающимся голосом начал я. - "Тут жила... девушка..."
   "Да," - подтвердила старуха. - "Было дело, жила. Съехала. А тебе то, что до нее? Ты ей кто будешь?"
   "Да я, собственно... Вы не знаете где она теперь? Она ничего вам не говорила? Адреса не оставила?"
   "Нет. Ничего. Не оставляла. Да ты кто сам такой, говорю, будешь?"
   "Никто... Я так... Просто... А давно она съехала?"
   "Вообще-то она съехала три месяца назад." - снизошла до объяснений старуха. - "Она на полгода снимала, срок прошел..."
   "И вы ее видели? Ведь она должна была передать вам ключи?" - все еще на что-то надеясь спросил тогда я.
   "Нет." - покачала головой старуха. - "Не видала. Она оставила ключи под ковриком. Ведь что тут брать? А? Что брать?" - и старуха невесело оглянулась на свою квартиру.
   "А вы... Вы случайно не знаете ее имя?"
   Имени своей квартирантки старуха не знала...
   Но это было уже потом, спустя время, а пока я оправлялся после больницы приспасабливаясь к домашним условиям. Нужно сказать, что это оказалось не так легко, как могло показаться в начале, ибо заново привыкнуть к тому обстоятельству, что окружающие меня люди, теперь отнюдь не являются дураками, с которыми всегда можно было найти общий язык, а представляют на самом деле, собой персон в общении туговатых... Всякий раз, закуривая сигарету, я долго отвыкал от мысли, что сейчас ко мне может подойти кто-то с просьбой оставить ему покурить и это отсутствие широко известных и принятых в больничных кругах слов: "дай", "оставь", "угости", - теперь почему-то исчезли из лексикона окружающих меня по выходу из больницы людей, а на смену им не пришло никаких других слов, что, согласитесь, друзья, несколько настораживало. Я даже не говорю о таких вещах как больничная питательная субстанция, абсолютно лишенная жира аморфная масса, вместо которой, на моей тарелке теперь дымилась аппетитная готовка матери... Когда я заходил, - прошу прощения за столь деликатную подробность, - в туалет, и поднимал с унитаза крышку, то невольно хотелось усесться на него, что называется "орлом" и, помнится, мне стоило немалых усилий подавить в себе эту привычку. Я также не мог лечь спать позже оговоренного в больничном режиме срока и не мог не проснуться по той же причине. И лишь только расписание приема лекарственных препаратов в моей после больничной жизни осталось прежним что, конечно-же, облегчало мои аклиматизационные процессы и именно по этим причинам я снова улегся на свой диван, не испытывая при этом никаких чувств опять предался бездействию, делая исключение для тех немногих и близких мне удовольствий как еда и мастурбация, вернувшая свою актуальность...
   Не стоит думать, что объектом удовлетворяемой мною таким способом похоти, являлась моя девушка обращенная моими стараниями в женщину, в одном из вышеописанных эпизодов. Нет, я не давал полета одолевавшим меня фантазиям о ней и руководствовался исключительно женским телом вообще, не концентрируясь на конкретных его обладательницах. Дело, наверное, было в том, что я боялся осквернить одного из адептов. Особых усилий это от меня не требовало и мои стесненные жилищным кризисом "детки" рвались наружу и без помощи отдельных персон, которые, могли бы поспособствовать в этом. Я, при всем желании, не мог никак втолковать "деткам", их полную безрезультативность попыток освободиться из плена моей мошонки и выйти наружу, где бы их могла встретить она... Желанная и прекрасная яйцеклетка. Но они, с завидным упорством, продолжали рваться из меня прочь, в очередной раз надеясь, что выход не окажется напрасным и они не обманутся в своих ожиданиях. И, тем не менее, раз за разом я обманывал их, а они, - о, легковерные живчики! - ничего не могли поделать с постоянными ложными вызовами "отца", и продолжали траурно засыхать на моих простынях, наивно полагая при этом, что потомкам повезет больше... Бедные дети! Иногда я с ужасом представлял себе что однажды, один из них, самый активный и пробивной, встретит свою яйцеклетку и как он тогда отомстит за своих погибших за зря собратьев, что у меня волосы вставали дыбом, при одной мысли об этом. Так вот, оказывается, где кроется причина появления на свет "трудных детей", вот где собака зарыта; в нескончаемых онанистических актах в лице своего папаши, вызывающих их понапрастну в период своей юношеской гиперсексуальности...
   Однако, после недели полнейшей социальной пассивности, порядком мне наскучевшей, я решил приступить к действию, ибо дальнейшее плевание в потолок влачило за собой новую депрессию, причем, надо заметить, еще более лютую, чем уже пережитая мною. Я начал искать работу...
   Многие профессии были забракованны сразу, из-за отсутствия определенных навыков, образования и конечностей, да и выбирать как-то не приходилось. Ассортимент был не слишком широк и тогда я впервые пожалел, что не пошел дальше учиться, однако, сожаление это, было сиюминутным, поскольку, в таком случае, никогда бы не встретил мою девушку, обучаясь в Заведениях разным наукам, а не работая дежурным у эскалатора. Впрочем, очень возможно, что и там бы я тоже встретил мою девушку правда, в несколько другой ипостаси, обремененную, например, тяжелым багажом знаний, без особого восторга мною тогда встреченного. И так, я неминуемо приходил к мысли, что каким бы ни был мой путь из магазина, где я купил ботинки моя девушка все равно возникла у меня на пути и образ ее, зависил бы только от тех обстоятельств в каких я был обнаружен ею. Она была одна на всю жизнь, - это я знал твердо и решил что уже ни за что не пропущу мою девушку, если устроюсь работать в кондуктором, в наземный транспорт курсирующий на каком-нибудь из маршрутов столицы. Основная цель, какую я преследовал, этим трудоустройством, было желание никогда не стоять на месте, быть все время в движении, но и в то же время продолжал надеяться повстречать ее снова, и именно по этой причине в скором времени начал менять маршруты, на коих работал, переходить из автобуса в троллейбус, из троллейбуса в трамвай, не теряя надежды однажды продать ей билет, который обязательно принесет счастье, поскольку будет выдернут из общего мотка всех остальных билетов, моей любящей рукой и, тем самым, явит собой знак, по которому моя девушка обязательно узнает мой оригинал, легко отличив последний от копии...
   Работая, таким образом, было не трудно отделаться от мысли, что я не стою на месте как когда-то в метро, тем более, что, как уже говорилось, мне довольно часто приходилось переводиться с одного маршрута на другой и зачастую казалось, будто на самом деле двигаюсь только я, а само время вне автобуса, троллейбуса или трамвая, - что, впрочем, неважно, - стоит на одном месте и очень скоро, окончательно укрепился в этом... Примерно тогда же я сделал очередное свое открытие, после систематизированного изучения всех маршрутов наземного транспорта, берущих начало от ближайшей к моему дому станции метро, кажется "Тимирязевской". В это невозможно поверить, но я обнаружил, что каждый из этих маршрутов имеет собственное музыкальное сопровождение. Дело, наверное, было в том, что рядовой обыватель пользуется в основном только одним конкретным маршрутом, - от дома до работы и в обратном порядке, - и уже переставал замечать тот саундтрек, что сопровождает его всю дорогу, в то время как ваш покорный слуга, менявший вид транспорта как хирург перчатки, не мог не услышать и не начать их сравнивать, как когда-то обонятельные особенности линий Московского Метрополитена, которые уже имел честь описать выше... Это звуковое сопровождение складывалось из звуков издаваемых автомобилями, - причем каждая тональность звука зависили от марок автомобилей наиболее часто встречающихся различных частях города, - урчания моторов, раздающихся гудков, завываний сирен, воплей сигнализаций, визгов тормозов так напоминающих гитарное соло, а также состояния дорог и автомобильных покрышек. На всю эту "музыку" накладывались обрывки фраз пассажиров, все это микшировалось, и в конечном итоге напоминало какую-то песню, ну а если приобщить сюда возникающие ассоциации с местом мимо которого я проезжал, то уже абсолютно точно мог бы сказать, какая именно композиция, выглядела уместной этой части маршрута... Далее я специально, в свои выходные, стал брать с собой диктофон или записную книжку с шариковой ручкой и, выбираясь в центр, садиться на любой вид функционирующего наземного транспорта чтобы записать саундтрек того или иного маршрута. Очень увлекательным мне казалось тогда мое занятие, которое, кстати, отняло у меня не один месяц, и на которое я извел не одну диктофонную кассету, не одну шариковую ручку и не одну записную книжку... К своему стыду, должен признаться, что я мало что сохранил из всех этих сделанных мною записей, надиктованных на пленку или зафиксированных шариковой ручкой на страничках записной книжки и не в силах привести их здесь в полном объеме, но то немногое и самое основное, что сохранила память, все же попробую, понадеясь на вашу снисходительность. Но поскольку маршрутов было великое множество то вы, друзья, наверняка заскучаете, если я начну описывать те, о существовании которых вы никогда не слыхали и которые не являются такими именитыми как, например, "Аннушка" или "Букашка", с маршрутами пересекающимися в районе "Павелецкого вокзала". Даже у приезжего, и никогда ими не пользовавшегося человека, проскальзывают какие-то ассоциации поскольку оба этих маршрута уже давно успели стать нарицательными, а потому ими мы ограничимся. Но для начала небольшое вступление... Если принять во внимание тот факт что кондуктором на "Букашке" я никогда не работал, то для меня всегда было загадкой где начинается и заканчивается ее маршрут, ибо тот магический круг по которому она, логичнее всего сказать "ползает", напоминает о какой-то ловушке, в которую "Букашку" загнали два школьника и теперь развлекаются на уроках глядя на ее попытки понять ту самую бесконечность, что пусть и обозрима, но не подвластна "Букашкиному" разумению. Отсюда весь маршрут "Букашки" почему-то вызывал у меня какую-то жалость, к бедному насекомому, над которым издеваются. Но, я отвлекся... Из-за того, что точки отсчета я не знаю, то возьму на себя смелость предположить что маршрут ее начинается от "Таганки" и на ней же заканчивается а почему именно так, - не спрашивайте, друзья...
   Если где-то в районе полудня сесть в "Букашку" на "Таганской площади" и поехать по часовой стрелке мимо "Народной" и "Краснохолмской" улиц в сторону "Валовой", то весь отрезок пути будет слышен "Динамовский вальс" Чижа, причем в концертном исполнении, сменившийся к "Павелецкому вокзалу" таким безобразием как "Сектор газа" и малоизвестными записями "Ленинграда" изобилующими ненормативной лексикой, так что женщинам и детям порекомкендую заранее запастись берушами и немедленно воспользоваться ими как только водитель объявит "Шлюзовую набережную". Вынимать из ушей беруши можно где-то минут через семь-восемь после того, проезжая мимо "Житной", взявшую почему-то музыкальную паузу, к "Крымскому валу", откуда будут доноситься старые и некачественные записи Владимира Высоцкого, преимущественно из, так называемого, "военного цикла", которые продлятся вплодь до "Смоленского бульвара", где тут же вступит Булат Окуджава, едва путь троллейбуса пересечет улица "Новый Арбат". "Новинский бульвар" сможет порадовать группой "Queen", в частности такой вещицей как "Show must go on" которая аккурат закончится на "Садовой-Триумфальной", аккомпанемировать которую возьмется "ДДТ" песней "Дождь", чей последний аккорд прозвучит ближе к "Цветному бульвару". Там начнется небольшое адажио в духе Энио Мариконне, сопровождающее всю "Мещанскую" вплоть до "Сухаревской", где его тут же сменит "Unforgiven" от группы "Metallica", доносящейся из дверей магазинчика "Рок-культура"... "Садовая-Черногрязская" же ознаменуется ранним "Аквариумом", точнее вещами из альбома "Треугольник", а на "Землянном валу" возьмет микрофон Константин Кинчев, иполнивший "БлокАдную" "Солнце встает", после чего уже вполне можно перематывать пленку... Считаю своим долгом заметить, что саундтрек маршрута может варьироваться в зависимости от времени суток следования по нему "Букашки", но в целом набор песен стилистически останется неизменным и будет способен удовлетворить требования любого меломана, вне зависимости от его IQ, его возраста, пола и сексуальной ориентации, разве что такая вещь как музыкальная обработка вышеперечисленного, поимеет место, что, впрочем, относится и ко всем остальным маршрутам наземного транспорта, чей аккомпанемент приводить здесь не буду из экономии места, не испытывая при том ваше дружеское долготерпение...
   "Аннушка" казалась мне не менее привлекательной для описания чем "Букашка", вероятно из-за присутствия вполне очевидного женского начала в самом названии маршрута, в котором чувствовалось нечто доброе и ласковое, какими, например, бывают матери в благополучных семьях. Такая Аннушка была воплощением всех женщин, что сопровождают человека от его рождения на "Калужской площади" до его смерти на "Чистых прудах", являясь, одновременно, и любящей матерью и доброй сестрой и верной женой... К ней можно было вернуться в любое время, наперед зная, что она всегда примет, обласкает, обогреет, накормит, выслушает и мне всегда было немного жаль, что случай с "Аннушкой", - случай единичный. Впрочем, очень возможно, что он и должен быть единичным, как первая Любовь, и в душе я всегда радовался за того, кто нарек ее этим именем, избавив, тем самым, от множества неудобств с этим связянных, ибо Аннушка всегда спешила представиться первой, да и вообще была особой незакомплексованной и свободной в общении, так что я невольно противопоставлял ее моей девушке и разница между ними не казалась существенной...
   От "Калужской площади" до "Шаболовской" уместны "Ночные Снайперы", которые к "Серпуховскому валу" сменятся тихими аутотренингами, доносящимися из "Клиники Неврозов", что на 1-ом "Донском", и полностью утихнувшие где-то к "Свято-Даниловскому" монастырю на этот раз, сменившись церковными песнопенями сопровождающими прямо до самой "Дубининской" улицы, откуда немедленно вступит группа "Ва-Банкъ" со своим "Эльдорадо", полностью отыгравшим уже к "Павелецкой", где на пересечении с маршрутом "Букашки", снова зазвучат мелодии "Ленинграда". Всю "Новокузнецкую" и до "Садовнической", - будет актуальным что-нибудь из "Тайм-Аут'а" а дальше при переезде "Москворецкой набережной" войдет в моду песенка "Москва" от "Монгол-Шуудан", закончившуюся на "Казарменном переулке" и, одновременно положившей начало, композициям "Москва-Вокзальная" от "Ногу Свело" и "Ели мясо мужики", "Короля и Шута", на чем, собственно, саундрек к "Аннушке" будет прерван в связи с окончанием ее маршрута на "Чистых прудах", откуда он заиграет в обратном порядке...
   Как уже говорилось, я часто менял маршруты, дабы не привыкать к какому-нибудь одному из них и не превращать свою жизнь в его подобие, по примеру тех многих, что действительно отождествляли себя с каким-то конкретным маршрутом и не мыслили свое существование без него, настолько силным было это их привыкание. Мне также не хотелось, чтобы часть моей, еще только начинающейся жизни, была проведена на одном и том же отрезке пути, ежеутренне и ежевечерне и, в попытках разнообразить свою нехитрую должность кондуктора, мне и приходилось постоянно переводиться с одного маршрута на другой, где я, поневоле, становился частичкой жизни всех этих пассажиров которых сопровождал в дороге, ибо как только они залезали на своей остановке, то тут же начинали выискивать глазами меня, чтобы оплатить проезд... И боюсь, если бы я вдруг занедужил, то не обнаружившие меня в салоне пассажиры, сразу почувствовали некоторый дискомфорт, из-за которого у них могло снизиться настроение и - не побоюсь этого слова - упасть рабочий коэффициент, настолько мое присутствие было необходимо. И помню, по прошествии еще какого-то времени, даже стало нравиться кому-то быть нужным...
   Я много думал, и когда мне предоставлялась возможность насладиться зрелищем влюбленной пары, оказавшейся на маршруте, то мои мысли сразу же устремлялись в нужном направлении и, порой, в голову приходили удивительнейшие вещи... В частности о Любви и страсти... Например, я когда-то заметил, что никак не удается заснуть если торопить сон, ожидая его скорейшего наступления. Сон приходит только тогда, когда ты не беспокоишься о нем и ситуация вроде той, что, мол, завтра трудный рабочий день и тебе никак не удается заснуть, - не актуальна... И тогда мне в голову пришло в голову одно забавное сравнение: что если начать сравнивать ожидание сна в постели, с ожиданием Прекрасного Чувства, то разница между ними будет не велика. Я давно ждал свою Любовь, но она пришла только тогда, когда описанная выше ситуация была не актуальна. И едва лишь я забывал, - забывал лишь на миг, - то в этот миг, в эту маленькую лазейку она с превеликими трудами протискивались, и будто сон завладевал мной, долгий прекрасный сон, сон перед трудным рабочим днем... Из этого следует, что постоянно думая о возможности возникновения в нас Любви, мы никогда не оставляем ей никакого шанса придти и всецело завладеть нами, как бы завладел сон. А страсть? Испытывал ли я ее когда либо? Нет, я только любил... Но если воспользоваться возникшей терминологией и зайти в своих сравнениях дальше, то можно предположить, то Страсть есть так называемая "синтетическая влюбленность", - неестественное засыпание, - дающееся посредством приема внутрь каких-либо препаратов стимулирующих сон, как то "Фенозепам" или "Азалептин", однако и в таком случае факт "естественного" остается преобладающим ибо если в те моменты я начинал опять торопить сон, то опять же, заснуть мне удавалось с большими усилиями, если вообще удавалось... После такого краткого анализа, проведенного мною на одном из маршрутов когда народу в салоне было немного и вобщем от скуки и нечего делать, разница между Любовью и Страстью более-менее прояснилась, равно как и их сила воздействия на Человека и его Душу. Однако, что касается Страсти, - позиция довольно предположительна, поскольку я пока еще таковой не испытывал и в своих записках, рассуждал исключительно по аналогии, уже имея счастье познать как и саму Любовь так и некоторые проблемы со сном. Но, тем не менее, я, наконец, понял всю невозможность стимуляции счастья, вернее его преднамеренного ожидания и всякий раз, лежа при погашенном свете в своей комнате и, глядя в окно, я выбирал на ночном небе какую-нибудь звезду, - любую, - и думал, что та, которую люблю находится ко мне гораздо ближе чем эта самая выбранная звезда, находя утешение в этом... Оказывается, мы смотрим на одну Луну, одно Солнце, ходим по одной тверди под одним небом, да и вообще я находил многое, что могло бы связать нас и стать, таким образом, одним на двоих. Более того, мы были абсолютно синхронны в своих движениях, из чего выходило, что и наши жизни совпадают секунда в секунду, не опережая и не запаздывая и уже это было для меня счастьем осознавать. Осознавать, что живу в резонанс с нею, в одной и той-же секунде! В той, в которой мы бы вполне могли опять обрести друг друга когда-нибудь. Не знаю, конечно, хотела ли она этого или нет, но только те призраки, которыми мы друг для друга стали, не могли оставить в покое ни меня, ни ее, в этом я был уверен. Сами того не осознавая, мы то приближались, то отдалялись, но я продолжал верить в наступление той счастливой секунды, когда расстояние между нами окажется минимальным и мы вновь увидимся, но шло время а эта секунда так и не наступала и, чем больше времени проходило, тем меньше оставалось надежд на то, что она ВООБЩЕ наступит когда-либо. Не знаю как моя девушка, но я оставлял место надежде и всякий раз, завидя очередную чем-то на нее похожую на нее представительницу слабого пола, испытывал короткий миг счастья и неминумое разочарования следом, и это все повторялось и повторялось; изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц... Но моя урбанистическая сказка не являлась бы таковой, если бы мы так и не встретились, что также было бы несправедливо и к вам, милые мои друзья... Только, на фоне старых декораций наша встреча была, разумеется, невозможна, да и мы изменились... Не то чтобы сильно, но... я не мог не встретить ее. Нужно сказать, что сначала у меня даже возникли некоторые сомнения относительно оригинала, однако, я забежал, малость, вперед, в то время, когда так важно рассказывать не спеша, и обо всем по порядку.
  

11

   Произошло это весною; в самом конце Марта ли, начале Апреля, или в середине Мая, - точно не помню, поскольку был поглощен работой и мало что замечал, из того многообразия, творившегося вокруг меня. Что же касается того, что творилось внутри, - тоже никак не фиксировалось и дни шли сплошной чередой, один за другим и настолько похожие, что когда одна раскрашенная "матрешка", предьявила мне проездной на Май, то до я крайности удивился и, посмотрев в окно, понял что зима осталась далеко позади... Это было так неожиданно для меня, что поначалу я хотел даже растеряться но, восстановив в памяти всю хронологию произошедших со мной событий, был несколько удивлен почему времени не прошло еще больше. Честно говоря, я уже давно забыл о временах года и их справедливом чередовании, поскольку то настоящее в котором я существовал раньше, - было лишено прошлого, будущего и являлось непрерывным, а следовательно, в нем не отводилось места такому понятию как время. Правильнее будет сказать, что оно растягивалось как резина, из за чего и складывалось впечатление о его непрерывности, что также наводило на мысль о какой-то страшной ловушке, в которую я попал. Но как только я увидел этот проездной и посмотрел в окно, то сразу почувствовал облегчение и понял, что живу и живу наравне с теми, кто точно также живет наравне со мной. Их время года, было и моим временем года и, помню, впервые осознав это, я вдруг увидел, что какое все-таки счастье, - сама возможность совместного существования...
   Я не знал одного; где мне опять доведется встретить мою девушку. Этот вопрос продолжал оставаться открытым и единственное что оставалось, так это никогда не стоять на месте и находиться в постоянном движении, подпитывая в минуты усталости себя надеждой, что однажды мы окажемся настолько близки друг к другу и что я смогу узнать ее и окликнуть. Ведь наша памятная встреча в метро каким-то образом состоялась, так почему, - думал я, - невозможна наша вторая встреча, также замаскированная под случайность...
   К этому самому времени, мною были скрупулезно изученны почти все автобусные, троллейбусные и трамвайные маршруты столицы и я не мог поверить что за все это время моя девушка не воспользовалась ни одним из них и придумал оставлять ей записки, сначала пальцами, на запотевшем изнутри стекле потом, в связи с потеплением, пришлось использовать маркер, а когда и просто процарапывать какие-то значки ключом на стенах салона, все еще продолжая надеяться что моя девушка САМА отыщет меня на улицах города, благодаря им. Но это было утопией, ибо я понимал что мне самому надобно затратить толику сил и энергии на поиски, поскольку она могла не прочесть всех оставленных для нее записок и написать отзыв. Я знал, вернее я чувствовал, - какая-то сила противится нашему скорейшему воссоединению, и осознавал надеяться на аналогичные с ее стороны действия - бесполезно...
   А записок, надо сказать, и впрямь было множество... Когда во мне иссякала возможность выражать свои чувства в краткой словесной форме, то, как уже говорилось, я просто оставлял какие-то знаки, которые никто кроме моей девушки не смог бы прочесть и понять, эти самые зашифрованные и адресованные ей послания. Но поскольку они предназначались сугубо для нее, я, пожалуй, не буду приводить здесь аналогов; вы все равно не поймете их, милые мои друзья, пусть даже затратившие время на прочтения всего вышеследующего и, подгоняемые элементарным любопытством, добрались до этого места и собираетесь читать дальше...
   В одну из весенних ночей, отработав смену, я не стал ехать домой и решил немного развеяться небольшой прогулкой по городу. Время приближалось к полуночи, а меня всегда затрагивала красота ночной Москвы и я не спеша шел по "Садовой-Спасской", в сторону станции метро "Сухаревская". Нужно сказать, что я довольно часто совершал такие вот пешие прогулки, чтобы ненадолго забыть о своей ущебности и походить хотя и на подгулявшего, но обычного прохожего и тогдашняя моя прогулка также не была исключением. Я просто шел вдоль по улице, никуда не сворачивая и внутренне любовался разноцветными рекламными щитами, тусклым светом от фонарей, что освещали проезжую часть, по которой проносились машины с играющими на их поверхностях такими-же разноцветными, то и дело переливающимися, бликами... Не смотря на поздний час, на улицах было довольно тепло и многолюдно и, уже давно исчезнувшая под ногами слякоть, больше не вынуждала замедлять шаг и осторожно проходить по ней, стараясь не замочить ног. Более того, идя по тратуару, не приходилось прижиматься теснее к домам из опасений, что слишком близко проезжающие машины могут обдать фонтаном грязевых брызг. Словом, все вокруг говорило о красоте земного и даже мусор под ногами, и тот казалось, украшал улицы, а порожние, валявшиеся там и тут, пивные банки, - поблескивали в темноте жестяными боками, как драгоценные камни...
   Помнится, я достал сигареты и, закурив, уселся на троллейбусной остановке, продолжая любоваться, открывающимися мне красотами ночного города. Трудно сказать, сколько времени я просидел так, пуская дым, поскольку как только сигарета в моей руке истлевала до фильтра, то я немедленно закуривал следующую, а уходить с насиженного места мне не хотелось. Пару раз возле меня останавливалось такси но, видя что я не собираюсь никуда ехать, водители снова нажимали на газ, не в состоянии понять что держит меня в столь поздний час на остановке, ибо городской транспорт уже прекратил работу. Потом, с просьбой закурить, ко мне подошел бомж, который, получив от щедрот моих сигарету, горячо поблагодарил но, видя мою доброту, попробовал также разжиться деньгами, на что получил категорический отказ и, понурившись, убрался опять во тьму, опустив плечи, пробормотав ругательство. Далее мое внимание привлекли две девушки, "голосовавшие" на противоположной стороне дороги, но их почему-то никто не хотел везти, это было видно по тому, с какой силой они хлопали дверями останавливаемых ими машин... Нужно заметить, они "голосовали" еще до того как я присел на троллейбусной остановке, но привлекли мое внимание почему-то только сейчас. И не то чтобы мне стало любопытно куда собрались эти две девушки но по каким-то, неведомым мне причинам я перешел дорогу и, встав немного в стороне, продолжил свои наблюдения. После того, как возле них остановилась очередная машина, я расслышал часть диалога между одной из девушек и того кто сидел за рулем и вздрогнул от неожиданности... Девушки были "маманями", предлагающие проституток и мне стало немного досадно почему я не понял этого раньше. Оказалось, я нахожусь прямо на "точке" а, за углом, на "Коптельском", стоит строй путан, продающих себя всем, кто распологает финансами... Нужно сказать, что проституток я видел только по телевизору и, разумеется, никогда не имел опыта в общении с ними и такая суррогатная Любовь почему-то всегда вызывала во мне глубочайший протест, но не сами проститутки были противны моему естеству, - нет - мне было гадко за тех, кто не брезгует их услугами, ради удовлетворения своей, поистинне животной, похоти.
   Немного стыдясь своего интереса, я не замедлил свернуть в том же направлении куда указывали "мамани" останавливащимся машинам и, пройдя несколько метров, тут же наткнулся на них. Не видя во мне потенциального клиента, проститутки не обращали на меня никакого внимания, пока я следовал мимо, и тоже не допускал мысли о том, чтобы примерить их на себя. И тут, не знаю что заставило меня остановиться, я вдруг воззрился на одну из "ночных бабочек", которая хоть и не выделялась на фоне остальных товарок, но почему-то заинтересовала меня... Как громом пораженный стоял и смотрел на нее до тех пор, пока наши взгляды не встретились и я чуть было не закричал от захлестнувшей меня боли, узнав мою девушку, в строю, занимающего половину переулка представительниц "первой древнейшей"! Не знаю, как я сподобился разглядеть ее черты за толстым слоем дешевой косметики на лице, но глаза оказались прежними, именно такими, какими я видел их раньше, - "виноватыми" - и, потому как моя девушка смотрела на меня, я понял что и она не обозналась, увидев перед собой своего "парня"... Спрятавшись за своих соседок, моя девушка что-то сказала им и, увидев что я сделал несколько уверенных шагов по направлении к ней, быстро развернулась и побежала. Я побежал следом... Трудно сказать, чего я добивался, преследуя ее по всему "Коптельскому" переулку но, тем не менее, продолжал бежать; скорее от отчаяния, нежели по каким-то иным причинам. Трость я подхватил под мышку, но бежать и не отставать от моей девушки не мог, не смотря на тот факт, что она сама была на каблуках и даже под "шафе" малость, что было заметно по ее координации. Должен также признаться, что я весьма смутно представлял себе те слова, которые если догоню я скажу ей, и также смутно представлял себе то, что, в таком случае, мне ответят...
   Моя девушка была уже далеко впереди, а я отставал все больше и больше, но каким-то шестым чувством знал где в случае чего найти ее и не потерять и что если она свернет куда-то с "Коптельского" то я сверну следом, подчиняясь этому самому чувству. А моя девушка все бежала, бежала... Скорее всего, она также не представляла куда несут ее ноги, которые не менее моих подчинялись какой-то силе и подсказывали куда бежать и где сворачивать, если что...
   Уже давно потеряв мою девушку из виду, я забежал в какой-то супермаркет и, после непродолжительного петляния по лабиринтам полок с товаром, сразу увидел ее в небольшой, из двух человек, очереди, ведущей в кассу. Она стояла последней. Я встал за нею... Видя как дрожат ее плечи, я стащил пальто, которое продолжал носить, полностью игнорируя погодные условия и, не раздумывая, набросил на нее сзади. Все еще не зная чего сказать, я просто смотрел на ее спину, прикрытую моим пальто и думал о каких-то совершенно посторонних вещах а не о той отвратильной сцене, представшей моему взору всего несколько минут назад... Не знаю, конечно, но, наверное, это и принято называть шоком, но мне вдруг захотелось смеяться, смеяться дико и без улыбки, хотя понимал что сие совершенно не к месту... Очередь между тем продвигалась и моя девушка оказалась у кассы с пустыми руками и, наклонившись, что-то зашептала кассирше, которая как то по особенному взглянув на меня, подозвала охранника, одиноко стоявшего у стеклянных дверей супермаркета... Пропустив девушку с моим пальто на плечах вперед, охранник подошел ко мне и, в руках его, я увидел резиновую дубинку.
   "Молодой человек, задержитесь-ка ненадолго". - обратился ко мне охранник, сгибая свою дубинку.
   "В чем дело?" - с вызовом, спросил я.
   "Девушка говорит что вы ее преследуете." - ответил охранник и добавил. - "Пройдемте, пожалуйста, со мной".
   "Куда?"
   "Пожалуйста вот сюда, в кабинет". - и он указал дубинкой на дверь с вывеской: "Посторонним вход воспрещен".
   И тут я заметил, что пока проходил весь этот диалог, моя девушка воспользовавшись представившимся ей случаем успела куда-то скрыться, ибо нигде поблизости ее, не было. Где теперь искать ее я не знал, но все равно мне хотелось немедленно оттолкнуть охранника и выбежать вслед за нею из магазина, но тот преградил собой выход и, взяв меня под локоть, повел к указанной им двери. Осознав, что дальнейшие препирания с ним бессмысленны, я молча повиновался...
   Что произошло дальше описывать, право, не стоит... Приехала милиция, у меня проверили документы, спросили почему преследую одиноких девушек на улицах, на что я даже не помню чего ответил. Помню лишь, что когда меня, наконец, отпустили, - занимался рассвет и, едва очутившись на улице, я забрался в первый попавшийся мне троллейбус и куда-то поехал...
   Едва его маршрут в один конец был закочен, - я поехал в обратную строну, дабы не стоять ни секунды на месте и заглушать дорогой, заоконными видами и саундтреком, душевную боль, что разрывала меня на части. Так я катался несколько часов к ряду, пока опять не подъехал к "Коптельскому". Досконально исследовав весь переулок от начала и до конца я решил вернуться туда ночью, когда будет темно, не столь многолюдно и только после этого отправился домой, спать. Но как и когда-то заснуть не смог... Лежа с закрытыми глазами, ворочаясь с боку на бок, я скрипел зубами, постанывал. Трудно описать словами все, о чем мне пришлось передумать тогда, но изредка прерывающееся сознание, позволяло на какой-то непродолжительный промежуток времени, забвением занавесить увиденное, поскольку я просто не мог поверить в реальность увиденной ночью сцены. Но, тем не менее, ворочаясь, скрежеча зубами, постанывая, все-же не мог не признать что был готов даже к ТАКОМУ образу моей девушки и был согласен увидеть ее "виноватые" глаза на любом фоне, - лишь бы только снова увидеть! - и любой фон, пусть самый ужасный фон, мог в таком случае превратиться в самый прекрасный на свете, фон. Осознание сего обезболивало, в противном случае, я бы ни ворочался, ни скрежетал зубами, ни постанывал; от муки у меня бы разорвалось сердце...
   Когда я поднялся, был вечер. Выкурив сигарету, я подумал, что уже можно смело отправляться на "Коптельский", но все же что-то удерживало меня... Мне казалось, будто отправляясь туда, я забыл какую-то важную необходимость, но никак не мог вспомнить какую именно. И тут меня осенило... Молоток! Как же я мог забыть о собственной безопасности, в то время, когда всегда сопутствующая мне трость являлась оружием неважнецким и пострадать от нее можно было только случайно... Пошарив немного в отцовских инструментах, я без труда нашел искомую вещь, попробовал на руку и, оставшись вполне довольным, начал прикидывать куда бы ее лучше всего запрятать... Самым удобным местом оказался рукав моего пальто и чуть высовывающейся наружу верхний конец молотка, оказалось вполне удобным придерживать внутренней стороной ладони, что также позволяло немедленно достать молоток и применить если что. Ни дать ни взять, нео-Раскольников...
   На вполне адекватный вопрос моих родителей о том, куда я отправляюсь, мне пришлось пробормотать в ответ что-то невразумительное и, как можно быстрее выскочить из квартиры, дабы избежать пленения. Грохоча ботинками по ступеням, я вывалился на улицу, оглянулся на предмет возможной погони и, не обнаружив таковой, торопливо зашагал в сторону метро, кажется "Тимирязевской"... "Почему торопливо?" - спросите меня вы. Объясняю... Я знал что раньше одиннадцати в переулке никто не появится но, на всякий случай, решил перестраховаться и успеть на "Коптельский" раньше чем туда слетятся "ночные бабочки", с целью занять наиболее выгодную позицию для наблюдения за моей девушкой.
   Этим местом оказалась детская площадка, супротив которой и стояли путаны, и откуда все они были видны как на ладони, в то время как меня самого почти полностью скрывали сумерки, да пара деревьев, за стволами которых я чувствовал себя еще более незаметным...
   Нужно сказать, я немного ошибся в расчетах и, когда попал на "Коптельский", все находились в сборе, за исключением, той, ради которой приехал но, тем не менее, чувствовал, что рано или поздно она должна появиться и не развернулся, и не поехал обратно. Закурив сигарету, я сел на край песочницы и приготовился к долгому ожиданию, сравнимому разве что с ожиданием Весенней капели, в Январский холод... Однако, вопреки моим ожиданиям, довольно скоро увидел, как возле девушек остановилось такси, из которого выпорхнула моя девушка и, оглядевшись по сторонам, сразу же заняла свое место в строю проституток. Я быстро выбросил сигарету и уже хотел подойти к ней, но вовремя сообразил, что если поступлю так, то неминуемо стану объектом насмешек ее "подружек" и никакого разговора у нас, увы, не получится и остался сидеть на месте, искоса поглядывая на противоположенную сторону переулка, где стояла она. Моя девушка... Помнится, я скрежетал зубами при виде каждого, свернувшего в переулок автомобиля, и сердце мое замирало от страха, что сейчас выбор остановят на ней, но за полтора часа никто не заинтересовался телом моей девушки и я уже начал было успокаиваться, когда из окошка очередной сверкающей иномарки не указали на мою девушку, после чего, та безо всяких колебаний, уселась на заднее сиденье автомобиля, мотор которого сразу же заурчал и он рванул с места. Не теряя ни секунды, я бросился к автомобилю, но увидел лишь задние огни и даже не запомнил номера. Разрезая темноту фарами, он направился в сторону института Склифосовского, грозя вот-вот раствориться в оживленном потоке других машин, но я, подчиняясь какой-то неведомой силе, почти сразу остановил такси и, усевшись рядом с таксистом, указал ему следовать за той иномаркой, на которой уехала моя девушка. Таксист оказался парнем понятливым и, не задавая лишних вопросов, не менее стремительно рванул с места и очень скоро мы уже сидели у них на хвосте, держась, правда, в некотором отдалении, - вероятно, он уже имел опыт в подобных вещах, - чем не выражали свою крайнюю заинтересованность в ихнем автомобиле... Наконец, где-то после получасового преследования по темным улицам, иномарка в очередной раз свернула в один из переулков и остановилась возле какого-то дома, вида далеко непримечательного. Остановились и мы... Однако, пока расчитывался с водителем, моя девушка и купившая ее мразь, скрылись в одном из подъездов дома и захлопнули за собой, с кодовым замком, дверь и сколько я не дергал потом за ручку, дверь не поддавалась. Едва не плача от нахлынувшего на меня отчаяния, я колотил в нее с такой силой, что в некоторых окнах уже зажегся свет и в оконных проемах появились темные силуэты жильцов, разбуженных непонятным шумом. Помнится, я обернулся тогда и, увидев автомобиль этой мрази, понял, что надо делать. Молоток, выскользнувший из рукава пальто, сам лег в руку. Я медленно обошел вокруг автомобиля, прикидывая с какой стороны лучше приступить к экзекуции, и остановил выбор на лобовом стекле, которое после первого же удара, покрылось тонкой паутиной трещин, а после второго и вовсе ввалилось внутрь салона. Примерно та же участь постигла и все остальные стекла. Истошно вопила сигнализация, все больше зажигалось в доме окон, а я продолжал наносить удары, равнодушно и с серьезностью животного, выбивая фары, стекла, сигнальные огни, деформируя и калеча кузов, никак не в силах остановиться... Вполне возможно, что окончание этой ночи я встретил в реанимационном отделении того же "Склифа", если бы не сила, управлявшая мною, не остановила меня, предоставив возможность ретироваться. И во время! Убегая, я на мгновение обернулся и увидел, как дверь подъезда открылась и эта мразь, хозяин машины выскочил, в чем мать родила, на улицу и с воплем кинулся к ней, сотрясая кулаками воздух и грозя кому-то, - надо полагать мне, - невидимому.
   Отныне я каждую ночь приходил на "Коптельский" и, прячась за деревьями, наблюдал как моего разжалованного в проститутки ангела, покупали разные ублюдки, на сверкающих иномарках, а повторять вышеописанный эпизод с автомобилем первой, купившей ее у меня на глазах, мрази, не мог по двум причинам, первая из которых была финансовая. Я не мог всякий раз пользоваться такси и следить за теми, кто решил попользовать мою девушку. Вторая причина заключалась в том, что я боялся как бы за порчу своего имущества, на моей девушке не отыгрались его владельцы, потому как, через несколько ночей после описанного мной инцидента, моя девушка появилась на "Коптельском" с огромным синяком под глазом, увидев который я едва не заплакал от собственного бессилия.
   Когда кто-то покупал мою девушку, она в ту ночь более не возвращалась и, соотвественно, я не мог поймать тот момент, когда она закончит работу и отправится куда-нибудь отсыпаться. Я также не знал, с какой стороны моя девушка появляется на "Коптельском" и пытался контролировать все близлежащие станции метро, троллейбусные маршруты, от нечего делать исследовал все прилегающие к "точке" дома, но никак не мог добиться успеха. Порой, от постоянных неудач, я приходил в отчаяние, продолжая наблюдать, как моя девушка стоит "на панели", готовая уйти с каждым, но не со мной. И тогда, с небольшим, правда, запозданием, мне и пришла в голову эта мысль... Я подумал, почему бы не воспользоваться создавшимся положением, купив благосклонность моей девушки за деньги, и посмеет ли она тогда отказать мне в беседе, если поступлю так. Я тогда еще не понимал всю низость этого поступка, но мною двигало простое желание поговорить с нею правда, заплатив деньги, я бы еще глубже утопил бы ее в той самой грязи, в которой моя девушка уже находилась. Но, тем не менее, оставить все как есть, я не мог, ну а поскольку моя девушка упорно избегала меня, мне и пришлось снять с книжки несколько пенсий по инвалидности, обменять деньги на доллары и, раздираемый противоречиями, снова прийти на "Коптельский" уже под видом клиента... Если бы вы знали, друзья, как я ненавидел себя в ту минуту когда отсчитывал ихней "мамане" деньги и указывал перстом на своего ангела, не сводившего с меня взгляда... Что я прочитал в ее глазах, - лучше не вспоминать, поскольку они смотрели на меня словно два дула, готовых в любой момент дублетом выстрелить. И только тогда я, наконец, понял чего наделал, но отступать было некуда и, стараясь никому не смотреть в глаза, подвел свою "избранницу" к обочине и вяло "проголосовал", неловко взмахнув рукой... Когда остановилось такси, я усадил мою девушку сзади, сам сел спереди, назвав свой домашний адрес и, пока мы ехали, ни она, ни я, - не проронили ни слова. Помнится, я затеял разговор с шофером, но из этого также ничего не вышло, как будто шофер знал что за девушку он везет и был в высшей степени человеком моральноустойчивым, презирая в душе как самих проституток, так и их "покупателей", внутренне конфликтуя с тем фактом, что именно они были наиболее частыми его пассажирами в темное время суток и что именно благодаря им, он обязан своему заработку...
   Подъехали к дому... Войдя в подъезд и поднявшись по лестнице на несколько этажей вверх, мы оказались перед обитой черным дермантином дверью моей квартиры, возле которой я, немного перевел дух, после чего осторожно просунул ключ в замочную скважину и не менее осторожно повернул в ней два раза, дабы не огорошить предков поздним визитом молодой дамы, которую привел с собой. Не знаю, какой следовало ожидать реакции если бы в тот момент кому-нибудь из них захотелось бы в туалет или на кухню, и действовал на свой страх и риск, никак не предполагая задействовать своих родителей в роли гостеприимных хозяев... Скинув верхнюю одежду в прихожей, я проводил мою девушку к себе комнату и, войдя следом, на всякий случай запер дверь изнутри, жестом предлагая ей сесть на диван. Она, ни издав ни звука, послушно села. Я тут-же уселся рядом...
   Некоторое время мы молчали... Да, друзья мои, нам было о чем помолчать! Мы не сводили друг с друга взгляда и то она, то я, - не выдерживали, отводили взгляд в сторону, и это говорило за нас лучше, чем сотни, - нет - тысячи слов произнесенных в радости, горе, разлуке, встрече, потери, обретении, ненависти, любви, и всего-всего, что только могло быть выражено словами присутствовало тогда в нашем молчании... И здесь мне бы очень хотелось чтобы вы оставили нас ненадолго вдвоем.
  

12

   Не знаю, милые мои друзья, насколько вы сумели проникнуться этим нашим молчанием но, надеюсь, скучали недолго... А я в это время взял ее руку в свою и сильно сжал, так что моя девушка дернулась от испуга и на ее изрядно постаревшем лице, с глубоко означенными морщинками под глазами, которые не смог бы скрыть ни один грим, вдруг проступила такая боль, что я ужаснулся... Помню, я пал перед ней на колени, заплакал, щедро окропляя слезами юбку и тогда она осторожно положила мне на голову свою руку и также осторожно погладила. Ощутив ее прикосневения, я заплакал еще горше и та боль которую мы оба испытывали тогда, была настолько сильна для нас, что ее можно было разделить на весь свет. И я твердо знал, что в эту ночь, не было более близких людей чем мы с моей девушкой и она видимо тоже ощущала это, поскольку, когда я поднял голову и увидел ее лицо, то заметил маленькую слезинку, немного напоминающую бриллиант, с трудом пробирающуюся по щеке, от правого глаза, вниз, к подбородку.
   "Прости меня, прости!" - весь затрепетал я, глядя как за первой слезинкой, в уголке глаза медленно набухает вторая.
   "Тебе не за что извиняться." - сказала моя девушка. "Это был мой выбор и твоей вины в этом нет. Посмотри на меня." - добавила она и когда опять я взглянул ей в лицо, то будто бы одержимый обхватил мою девушку за плечи и крепко прижал к себе, в полной мере прочувствовав исходившее от нее тепло, которое было эквивалентно сразу тысячам Солнц, топившего льды где-то на Севере и понял истинную причину глобального потепления, столь взволновавшего в последнее время синоптиков... Да-да, милые мои друзья, причина таилась в ней и то тепло, которым она обогрела меня той ночью, хватило бы не на один отопительный сезон и было пускай умеренным, зато постоянным и предназначалось именно мне и никому более... Именно мне... И никому более...
   "Божий человек,".- наконец сказала моя девушка. - "Эти извинения... Зачем? Извинения уместны только в том случае если ты, к примеру, отдавишь кому-нибудь ногу, причем сделаешь это непреднамеренно, случайно. Случайность всегда сообщается с извинениями, преднамеренность - нет. Но ты не волнуйся, тебе не за что просить у меня прощения. Если кто-то и должен просить у кого-то в данный момент прощения, так это я, а нас в комнате только двое."
   Признаться я не совсем понял что именно она хотела сказать этим, но выяснять не стал, ну а поскольку моя девушка снова умолкла то вообще посчитал что все слова сказанные мною, в ТОТ момент, в моей комнате будут излишни и, уверен, моя девушка полностью разделяла мою точку зрения. Да и о чем было говорить? Все что должно было быть сказанным между нами, - мы уже давно сказали и отныне только обоюдное наше молчание показалось бы актуальным на ТОТ момент, в моей комнате, где составляя собой прекрасную пару и, идеально гармонируя друг с другом, сидели разжалованный ангел и доморощенный черт.
   "А как же слова о Любви?" - спросил бы Сатана. - "Ты ведь любишь ее, милый мальчик, скажи хотя бы об этом ну а потом молчи сколько душа пожелает."
   В ответ на это я бы лишь усмехнулся... Слова о Любви, говорите? Вы лучше меня знаете что таких слов не бывает поскольку никакие чувства словами не выразимы, ведь слова состоят из букв. Любовь выразима состоящими из дел поступками, вызванными химической реакцией происходящим в головном мозгу человека, если, конечно, верить нашим новым алхимикам. Я уже давно понял, что ничего высокого, никаким словам доверить нельзя - они лишь канонизированный инструмент для передачи информации... Слова кружаться в воздухе словно снежинки в завьюженный месяц Февраль, словно отошедшие от спячки мухи в Мае, словно тополиный пух в первом месяце лета, словно листва, облетающая с деревьев - по осени. Круглый год... Круглый год... И поэтому я никогда не выносил диалогов, понимая что сигналы, идущие из уст собеседника сильно искажаются и не могут передать того что собеседник в дейтвительности хочет сказать мне. Буквы - вообще материал... Их можно рапределять в любой последовательности, состоявляя из них как научные статьи, так и надписи на заборах и даже странно, что и те и другие "составители" пользуются одним материалом, настолько материал этот универсален. И поэтому мы молчали... В ТОТ момент, в моей комнате...
   Сколько прошло времени, - я не знаю... Для красного словца можно было сказать что прошла вечность, но я не буду. Во-первых действительно не знаю, а во-вторых даже если и прошла вечность то я не в силах вообразить будто мы вечно роняли слезы. Как мне кажется, ни она, ни я, не заслуживали такой участи страдать вечно. Это было бы не справедливо по отношению к нам... Но с другой стороны, должен признаться, что я никогда в справедливость не верил, но в то же время сказать что не хотел бы в нее поверить, - было не правдой. Да! Я уповал на нее как, впрочем, и многие другие, но не сталкивался ни разу. Наверное, оттого что справедливость одна и на всех ее не хватает. Но разве только лишь справедливость находится в единственном числе? Разве только лишь к ней одной единственное число применительно? Однако если есть слово, то должен быть и предмет которое это слово обозначает и отсюда сказать что справедливости нет, большая ошибка, или мы просто толкуем неправильно само слово, и под ним подразумеваеться нечто совсем другое... Но тогда что? Я также не исключаю что слово "справедливость" мы понимаем верно, но опять же вопрос: а вдруг это слово просто пустышка и что мы сами выдумали его, составили из буковок, с целью упования, взывания, требования к нему? Но мне все же хотелось верить, что эта самая справедливость есть, в противном случае я просто не заговорил бы о таковой. Впрочем, я как всегда отвлекаюсь и поэтому предлагаю вам, милые мои друзья, снова вернуться в ТОТ момент, в мою комнату...
   Помнится, я смотрел на нее, она, в свою очередь, - на меня что было вполне справедливо, даже если это происходило совсем при других обстоятельствах, а не в ТОТ момент, в моей комнате...
   Повторюсь... Я не знаю сколько прошло времени прежде чем моя девушку начала приходить в себя и оглядывать комнату. Внимательно наблюдая за глазами моей девушки покуда они изучали внутренне убранство, не могу сказать что моя девушка была ошарашена интерьером, а я был готов провалиться сквозь землю когда в ее глазах отражалась то неубранная постель со следами эякулянта на простыне, то заполненные окурками пепельницы, то пустые пачки от сигарет, то валяющиеся там и тут предметы одежды, и все, что отражалось в этих глазах словно в зеркале, выглядело ужасно, однако не в пример зеркалу - ее глаза не могли лгать! Но моя девушка казалась и не замечала окружающего убожества, почему-то воспринимала как должное и тут у меня возникла одна догадка, поразившая до глубины души и эта самая догадка заключалась в том, что моя девушка уже, наверное, успела свыкнуться с тем, что ее могли привести во сколько угодно, куда угодно и убирать помещение необязательно. Я не могу оспорить тот факт, что моя девушка всегда являлась желанной гостьей, однако "желанной" надо понимать буквально, ну а "гостьей", - в доме далеко не каждом. Перед ней не распахивали дверей, потому как захлопывали, так что причин удивляться моему беспорядку у нее не было никаких...
   "Падший ангел... Падший ангел... Падший ангел..." - забормотал про себя я, по-прежнему стоя перед моей девушкой на коленях, глядя на ее слезы, не в силах сдержать свои.
   Как уже говорилось, время вновь обрело власть над нами и момент "вечности", - миновал. И нужно ли повторять, что ее глаза исследовали каждый миллиметр комнаты и, едва заглянув в эти самые глаза, я устыдился не меньше. Вероятно, и в моих глазах она сумела прочитать то же самое, но не покраснела как девица, ибо ей это уже было не свойственно но, помнится, после того как огляделась вокруг, моя девушка остановила свой взгляд на мне и быстро отвела в сторону, конечно угадав мысль...
   "Что, Божий человек, теперь ты знаешь КТО я такая?"
   "Ты - ангел..."
   И моя девушка мне все рассказала. Ее рассказ, наверное, стоил того чтобы разрыдаться опять, однако, сделать этого я уже не смог, ну а если разрыдалась бы она, то от слез сказать ничего не сумела... Мне не хотелось прерывать ее монолог и внутренне подготовился выслушать все, чем она хотела поделиться со мною, что скорее походило на исповедь перед причастием, нежели на объяснения.
   "Вот, КТО я такая..."
   "Этого не может быть!"
   Но, тем не менее смогло... Да, моя девушка была проституткой, причем еще задолго до нашего знакомства, которое, впрочем, не помешало ей оставаться на прежнем уровне как встречаясь со мной, так и уже разорвав отношения. Словно опасаясь за меня она не стала говорить о причинах вынудивших торговать собою, а я не стал спрашивать опасаясь, в свою очередь, за нее. Я слушал и мучился от боли которую она причиняла себе этим своим рассказом, но не просил пощады и моя девушка тоже не щадила себя рассказывая, однако каждый из нас тогда сострадал другому... Если рассказ ее прерывался, то я вздыхал облегченно но, делая паузу, моя девушка лишь набиралась сил перед очередной атакой, и каждый из нас испытывал сострадание и жалость к другому, люто ненавидев себя. Мы оба берегли наши силы, поскольку это было далеко не все, чем моя девушка хотела поделиться со мною и далеко не все, что мне предстояло выслушать.
   "Но ведь ты же была невинной... тогда, со мною..."
   "Но ведь я же была и "ангелом"... тогда, с тобою..."
   Факт, который мы не смогли опровергнуть ни тогда, ни сейчас... Она действительно была ангелом, но один лишь я знал об этом, а этим ангелом, моя девушка, хотела быть только для меня одного, что мы оба прекрасно знали, и чего нам обоим хотелось и тогда и сейчас...
   "Мне показалось что я у тебя первый..."
   "Ты действительно у меня первый, Божий человек..."
   Конечно, дорогие мои друзья, конечно...Как вы уже, наверное, догадались, сказав это она имела ввиду невинность отнюдь не медицинскую а совсем другую, которую по словам моей девушки теряют в первую брачную ночь невесты, но без кровопролитий. На том старом диване с обивкой в "цветочек" и выпирающими наружу пружинами, мне была оказана честь насладиться ее Душою, переплестись с нею, слиться воедино и улететь вместе с этой Душой туда, где Адам впервые познал Еву, Ева - Адама, и там совокупиться, словно в первую брачную ночь. Я понял, что такую невинность потерять невозможно если продолжать Любить своего Человека и до конца хранить ему верность, одаривая теплом и лаской. Она говорила, что ЭТО произошло с ней впервые, что в ее жизни, - практике, - подобного еще не было. Отдаваясь кому-то за деньги телом, моя девушка безвоздмездно отдалась мне Душой, и я не знал в чем таилась причина такого расположения, а когда спросил, ответила что я знаю...
   Моя девушка замолчала, и как-то по особенному посмотрела на меня. Продолжая смотреть на нее, я понял что означает этот ее взгляд, ибо на свете было только одно слово, которое бы он означал, но произнести его почему-то не мог. Моя девушка догадалась, что за слово мне так хочется произнести, почему не могу сделать этого, и тогда она сама подтолкнула меня к тому, чтобы я, наконец, сам произнес это слово... Одно слово... Одно единственное слово... И чтобы я произнес это слово, - ради самого слова, так необходимого нам обоим.
   "А ты ведь даже не знаешь моего имени. " - как бы невзначай, сказала она.
   "Знаю..." - невозмутимо ответил я, мысленно поблагодарив за помощь. - "Любовь."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

- 32 -

  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"