Капитанов Владислав Станиславович : другие произведения.

Мы были

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
  
  
  
   Врагам, друзьям, любимым,
   жившим, живущим, и будущим жить...
  
   МЫ БЫЛИ...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ 1. СЕРЕЖКА...
   За последней партой играли в карты, но делали это тихо, не с тем азартом и сопутствующими ему действиями, которые присущи подобным играм. Риск быть замеченным и возможные последствия этого обстоятельства заставляли весь увлекательный игровой процесс свести к примитивным молчаливым незаметным действиям "передал-убрал" и чуть заметным движениям головы, обозначающим "да" или "нет". Но даже Алик, называемый за глаза одноклассниками "отморозком", и его вечный соратник-прихлебатель Степка, стремившийся в своем поведении во всем подражать своему товарищу, на уроках истории всегда вели себя достаточно тихо, никогда не затевая на них какую-либо очередную клоунаду и не вступая в какие-либо дискуссии-отговорки с преподавателем. Разве вот маленькая шалость - поиграть немного в карты. Веру Ивановну побаивались и, побаиваясь, уважали в школе все, начиная от преподавательского коллектива во главе с директором школы, заканчивая даже самыми отъявленными учениками-хулиганами, к коим можно было смело отнести и Алика с его вечно задиристым, наглым и неудержимым нравом, и его соседа по парте - Степку, считающего себя верным другом Алика. Такой авторитет многими советскими годами ковался Верой Ивановной в данном учебном заведении и считался незыблемым и непререкаемым в преподавательской среде. Шутка ли: более тридцати лет преподавательского стажа, звания "Заслуженный учитель Московской области", "Заслуженный учитель РСФСР", не считая иных десятков почетных грамот и благодарностей. Да еще поговаривают, что лет пятнадцать назад что-то у нее не сложилось с начальником районного отдела народного образования, в результате чего данный начальник при вмешательстве высших партийных сфер был вынужден "уйти" в другие сферы деятельности "по собственному желанию". Когда, пять лет назад свой пост покинул предыдущий директор школы, заняв скромную должность учителя рисования в соседней школе, то, с учетом вышеуказанного обстоятельства, и это событие все без исключения прописали к козням Веры Ивановны. "А вы помните, что на педагогическом совете она прямо выступила против тех нововведений в образовательном процессе, которые бедная Мария Николаевна пыталась ввести с учетом веяний перестройки, заявив, что все это ахинея, не соответствующая социалистическим принципам воспитания и образования, заложенным еще самим великим Лениным и его соратником Луначарским".
   Перестройка перестройкой, но от знания и служения незыблемым социалистическим принципам она не освобождала. А в этих знании и служении скорей всего и состоял весь смысл духовной и материальной жизни Веры Ивановны. Поэтому даже высшие партийные сферы районного и областного масштаба, с которыми Вере Ивановне порой в силу своей преподавательской деятельности, а затем последовавших многократных побед и награждений приходилось общаться, достаточно хорошо были осведомлены о цели жизни этого замечательного в их глазах педагога. Разве мог кто-либо из них наизусть процитировать "Апрельские тезисы" и придать им тот смысл и ту актуальность, которые требуют прошедшие годы? А она могла... Что уж говорить о тех двух десятках неучей, которые по незнанию Великой социалистической истории и нежеланию иметь такие знания, благодаря Вере Ивановне были справедливо оставлены на второй год, двое из них, впрочем, были оставлены и на третий год, а троим из них даже пришлось покинуть учебное заведение досрочно, перейдя в вечернюю школу.
   Советская эпоха растсроилась перестройкой, перестройка же, также расстроившись, окончательно развалилась за последние четыре года, но молва, боязнь и уважение еще продолжали оставаться и железно охранялись Верой Ивановной. И поэтому Владу казалось, что сам процесс игры в карты на уроке истории интересен Алику и Степке не столько достижением результата "победил - не победил", сколько наличием в молодых организмах адреналина от того, что за этим процессом их может заметить Вера Ивановна.
   Владику было скучно. Нет, он любил историю. И даже считался в классе одним из лучших учеников по данному предмету. Более того, знание истории и другого преподаваемого Верой Ивановной предмета "Обществоведение" были необходимы Владу для грядущего поступления в ВУЗ, но ему было скучно. В последнюю четверть они детально изучали период с момента Великой Октябрьской Революции, переименованной вдруг года два назад в одночасье средствами массовой информации в переворот, до исторических событий последних лет. И всю эту четверть Вера Ивановна казалась Владику заезженной пластинкой, упрямо застревавшей на одном месте, все повторяя и повторяя фразу из припева песни, которая, увы, уже закончилась. Конечно, Вере Ивановне очень трудно было смириться с тем, что в последние два-три года все то, чем она жила и дышала, вдруг с таким цинизмом и страстью было истоптано и исковеркано газетами, телевидением, новыми политическими деятелями, да и просто людьми, которые, попав в этот поток нескончаемой информации, вдруг также стали активно и открыто обсуждать о то, что Сталин, оказывается, не Великий Вождь, а Великий Злодей, загубивший не один миллион жизней; что Лениным двигали вовсе не чаяния о простом народе, а всего лишь жажда власти, к которой он пришел во многом не по причине неиссякаемой поддержки крестьянских и трудовых масс, а из-за роковых стечений ряда обстоятельств; что благодаря еще одному вождю: любителю поцелуев и наград Советский Союз попал в застой, а затем и стал разваливаться, и многое, многое другое. Причину огромной трагедии последних лет Вера Ивановна объясняла отступлением руководства страны от истинных принципов и ценностей, которые были заложены в своих трудах великим революционером Лениным и его соратниками. Она смирилась с клеймом Великого Вождя Сталина, поскольку вырвавшийся на свободу поток информации, содержащий факты, факты и только факты, заставил ее сделать это, но и его политику коллективизации и репрессий она во многом объясняла отступлением от истинных Ленинских идей. Нет, она не могла и не хотела смириться с этим. И вот уже на протяжении всей последней четверти на каждом из своих уроков она объясняла ученикам одиннадцатого класса, которым вот уже скоро идти в большую жизнь, то, что все ошибки, проблемы, потрясения и трагедии связаны ни с чем иным, а именно с отступлением от тех светлых, вечных и незыблемых идеалов и ценностей, которые завещал Великий Ленин, по старинке продолжая засыпать класс цитатами из различных несгораемых произведений вождя революции. Но эти нескончаемые повторения, оправдания, объяснения и возвеличивания буквально до тошноты разрывали мозг учеников одиннадцатого класса на части. И Владик не был этому исключением. Борясь с пытающимся проникнуть в голову потоком казалось бы нескончаемых слов и вновь нахлынувшей на него скукой, он не нашел ничего лучшего, как бросать взгляды в окно, отвлекаясь, рассматривать своих одноклассников, периодически уходя в свои собственные мысли.
   За окном бежал март со своими первыми ручьями, осевшим снегом и борьбой не желающей уходить зимы. Сегодня было солнечно. И от этого настроение Владика несколько улучшалось. Он заметил, как с третьей парты чуть вперед потянулся его друг и одноклассник Паша, пытаясь незаметно передать записку обитателю парты второй. Обитателем парты второй была шебутная и веселая девочка Аня, считавшаяся подругой Паши, и по инициативе которой они ежемесячно второго числа дружно отмечали каждый прошедший месяц со дня начала их любви. Внешне их пара выглядела на первый взгляд достаточно смешно: невысокий - метр с кепкой, но коренастый Паша, и, напротив, худощавая, под метр восемьдесят два, Аня. Но пофигисту по всей жизни Паше и весельчаку по всей жизни Ане на это было наплевать. И скоро все в школе к их необычной паре привыкли. А они, напившись в очередной раз купленного в райповском ларьке Аней, которой смело по внешнему виду можно было присвоить уже наступившее совершеннолетие, разбавленного разливного пива, дружно отсчитали шестнадцатый месяц. Шестнадцатый месяц... Вспомнив об этом, Владик задумался: "А сколько же интересно было бы сейчас месяцев у него и Ленки со дня начала их Большой Любви?" Это было в феврале. Кажется, пошел бы тринадцатый месяц. Пошел бы, если бы эта Большая Любовь не закончилась в августе прошлого года. От этого воспоминания он поморщился, почувствовав, что его поднявшееся было из-за солнечной погоды настроение, вновь начинает ухудшаться. Ленка сидела рядом. Такая близкая, но вместе с тем уже далекая Ленка. Вместе за одной партой они сидели давно, по-моему, класса с пятого, еще задолго до начала их Большой Любви. Большая Любовь прошла, но эта парта и они вместе за ней по-прежнему остались. Да, это было в феврале. Хотя какие-то дружеские отношения начались между ними еще раньше. И, возможно, виной тому была эта парта, за которой они сидели с пятого класса. Дело в том, что в девятом классе Владик начал писать стихи. Первые протесты его переходного возраста и отношений "отцы и дети" почему-то захотели вылиться на бумагу в виде еще неумелых рифм по типу: "Для матери ублюдок, а для отца - козел, но все же кто ж я буду - наверно идиот". Конечно, в его отношениях с родителями не все было так плохо. Но протестное настроение переходного периода и неумело переводимые по словарю тексты одной из любимых американских рок-групп W.A.S.P. требовали крайности даже в его начинающейся поэзии. А потом это его увлекло, в голове рождались темы, к темам приходили мысли, а за мыслями следовали строки, которые он пытался доводить до критериев им же и установленного своего внутреннего совершенства. И тогда случайно замеченный на улице и просящий милостыню старый бомж; увиденный по телевизору репортаж о событиях в Приднестровье, услышанный разговор родителей о том, что сосед-негодяй после двадцати лет совместной жизни бросил свою жену, вдруг начинали преображаться в темы-мысли-строки-рифмы. Они приходили внезапно и во многом случайно. Но когда они появлялись, он уже не мог остановиться до тех пор, пока не обращал их в законченное произведение. Поэтому случалось так, что он, проснувшись ночью, хватался за ручку и листок бумаги и тихо, чтобы не разбудить родителей, пробирался на кухню, повторял про себя по дороге домой (только бы не забыть до дома), вдруг созревший в голове текст осмысленной рифмы. Писал он и в школе. Соседке-Ленке стало интересно, что же быстро выводит он на бумаге тогда, когда весь класс не пишет, а слушает урок, а иной раз, напротив, почему он задумчиво смотрит в окно тогда, когда все стараются успеть решить написанные учителем на доске примеры.
   - Слушай, что ты там все время пишешь? - как-то спросила она.
   - Любовные послания, - попытался отшутиться он.
   - Судя по частоте процесса у тебя или неразделенная любовь, или несколько объектов для написания любовных посланий, - парировала Ленка. - Ну а если серьезно?
   Он стеснялся показать ей плоды своих творений и поэтому на ее любопытство пытался отшутиться или перевести разговор на другую тему. Но все-таки она добилась своего. И однажды он, смущаясь и краснея, передал ей восемнадцатистраничную исписанную его неразборчивым почерком тетрадь, робко сказав: - Прочитаешь. Тетрадь не возвращалась неделю, а потом вдруг появилась вместе с вложенными в нее пятью листочками аккуратно и красиво написанного Ленкой-отличницей текста под названием "Маленькие критические заметки на творчество начинающего, но многообещающего поэта Владислава Капитанова" и подаренной ему хитро-озорной улыбкой Лены. Общая суть критических заметок сводилась к тому, что в его стихах уже начинает просматриваться определенный профессионализм, который автор в силу имеющихся у него задатков таланта способен довести до совершенства, если будет продолжать выбранный им путь, стихи лишены шаблонов и рифмоплетства по типу "красивая березка и голубое небо", они заставляют задуматься, осознать, понять, почувствовать, и это главное, но вот в общем контексте его произведения пессимистичны, грустны и печальны и от этого могут вызывать у читателя депрессивную тоску. Может быть, автору стоит несколько изменить свои взгляды на мир, который не так уж и плох, и тогда, тогда перед поэтом откроются новые более радужные поэтические тропинки на его большой дороге поэзии.
   - Я ведь тоже немножко пишу, - потом призналась она, - хочешь почитать?
   Так они сблизились и, можно сказать, стали друзьями. Они обменивались своими стихами, вместе их читали и обсуждали (в основном это касалось его стихов, Лена писала мало), говорили о русской литературе и поэзии. Выяснилось, что здесь у них есть общие предпочтения. Как же! Несравненный Булгаков с его "Дьяволиадой", "Роковыми яйцами" и "Белой гвардией", Пастернак с его "Доктором Живаго" и изумительными стихами. Все это они уже самостоятельно прочитали в девятом классе. Кроме того, Ленка была круглой отличницей, и их сближение попутно освободило Владика от проблем с мучившими его и так ненавидимыми им математикой, геометрией и химией. Ведь теперь самостоятельные и контрольные по ним ему незаметно помогала делать соседка по парте. На летних каникулах Владик, как он считал, научился играть на гитаре благодаря соседским дворовым пацанам. Обучение состояло в освоении им трех блатных и трех сопутствующих им аккордов, а также в трех элементарных аккордов баре, которые долго не хотели у него получаться. Но гитара пела!!! К своему счастью он также не был лишен музыкального слуха. Освоив же гитару, он, помимо стихов, стал писать еще и песни. На день рождения родители, зная о новом увлечении их сына, подарили ему купленную в кооперативном магазине гитару. Первая "презентация" случилась в октябре. Бесцельно шляясь вместе с Пашей по закоулкам городка (Аня заболела и была дома), в одном из дворов они встретили сидящих в беседке тех соседских пацанов, которые летом показали ему первые уроки игры на гитаре. Пацаны горлопанили под шестиструнку что-то из репертуара Цоя и ДДТ и в паузах между песнями пили из трехлитровой банки брагу.
   - Стащил у папаши, - пояснил главный гитарист и певец Толик, - а то скоро в самогон, и уже не попьешь, а самогон батя прячет. Будете?
   - Пропажу батя не заметит? - поинтересовался Паша
   - Хрена ему, там фляга литров пятьдесят, к тому же я туда воды добавил, - рассмеялся Толик. - Что, думаешь, это моя первая ходка-банка?
   - Фаршмачный самогон у бати твоего выйдет, с такими разбавлениями градусов тридцать не больше получится, - отозвался Владик, принимая из рук Толика банку мутной браги.
   Проорав пару песен и выдав соло аля-AC/DC на гитаре, Толик поинтересовался успехами Владика в освоении гитарных аккордов.
   - Хочешь, свои спою, - предложил Владик. Употребленная приторно кислая брага начинала давать свой результат появлением приятной расслабленности, а вместе с ней и возникшей смелости. И тогда он запел. "Ты приведи с собою ночь", "Свеча", "Прощай" понеслись еще неумелым перебором по двору, закружились по осенней улице, заставляя замолчать и прислушаться развеселившуюся до этого от выпитой браги компанию.
   - Слушай, здорово! - первым не выдержал все тот же Толик. - Ты это все сам в натуре написал?
   Владик ответил кивком и, обрадовавшись неожиданному успеху своего первого маленького концерта, сделал несколько больших глотков из банки.
   - Если это на две гитары наложить с соло, вообще будет отпад, - не унимался Толик, - плюс подпевки. "А это идея", - подумал Владик. На том и порешили. После уроков Толик, учившийся в соседней школе, стал приходить вместе со своей гитарой к Владику домой. Разместившись за кухонным столом, на котором Владиком был поставлен двухкассетник "Панасоник", купленный его отцом еще в советские времена в инвалютном специализированном магазине "Березка" по приезду из первой и одновременно последней командировки из-за границы, а также положены два листочка бумаги с текстом песни (один для Толика, другой для Владика), они начинали репетировать, подстраивая ритмы и тона своих гитар, подбирая вставки соло и обсуждая, в каком отрезке песни должен участвовать второй голос и уместен ли он там вообще. Репетиции прекращались около пяти часов вечера, так как вскоре родители Владика должны были возвращаться с работы домой. Доводить же до их сведения новый этап своего творчества Владику почему-то не хотелось. Результатом их репетиций явилось то, что к концу декабря на японском чуде "Панасоник" была записана шестидесятиминутная кассета с двенадцатью песнями Владика. Больше же песен он придумать и сочинить к этому времени просто не успел. На этом же двухкассетном японском чуде кассета была растиражирована в количестве четырех экземпляров, по два на каждого из соучастников "застолья", на что Владику пришлось потратить все свои накопленные за четыре месяца карманные деньги. Дело в том, что аудиокассеты в тот период времени еще оставались дефицитом и продавались в городке только в так называемом "кооперативном магазине", где стоили баснословных денег. Проблески первой предпринимательской не кооперативной торговли пришли в городок чуть позже. Месяца через три, весной, Владик обнаружил, что на рынке появился киоск с ярким названием "Звукозапись", где продавались записанные аудиокассеты с "Ласковым маем", "Комиссаром", "Аббой" и другими, в основном попсовыми исполнителями, по цене в три раза ниже, чем такие чистые кассеты покупались им в декабре в единственном в городке кооперативном магазине. Результат проделанной работы по записи песен воодушевлял и радовал его, ему казалось, что он (ну и еще, конечно же, Толик) сделали что-то выдающееся. Ведь теперь его песни в профессиональной (как ему тогда казалось) обработке на гитарах также, как и записи других музыкальных групп, можно было послушать на магнитофоне, пусть и не в совсем хорошем качестве. И посему этим радостным результатом ему хотелось поделиться, но поделиться с тем, кто способен это оценить по достоинству. И опять это были не родители, а все та же соседка по парте отличница-Леночка. Он помнил ее маленькие критические заметки. Кассета отсутствовала ровно один день. На следующее утро Ленка, как только вошла в класс, сразу же бросилась к нему.
   - Мон шер, - игриво пролепетала она (Ленка дополнительно занималась французским), - Ваше музыкальное творчество произвело в моей семье настоящий фурор. Вчера я с маман и сестрой посвятили целый вечер прослушиванию Ваших песен. Это было что-то. Передать словами я затрудняюсь. Скажу только, что несколько раз у своей маман я обнаруживала в глазах слезы, и она просит переписать эту кассету для нее, а также непременно желает с тобой поближе познакомиться и приглашает в гости с надеждой, что ты исполнишь эти песни для нас вживую.
   - Под одну гитару и только моим голосом они будут звучать иначе, - смущаясь, пробормотал он в ответ.
   Ну а потом действительно был февраль. Как-то в субботу он и Паша забрались в гости к однокласснику Сережке - их третьему другу - не разлей вода. Они любили ходить в гости к Сережке. К нему можно было придти практически в любое время суток и привести с собой любое количество людей, при этом, занимаясь там абсолютно чем угодно (в рамках, конечно же, более или менее приличного), не смотря на присутствие дома Сережкиных родителей. Именно там Владик попробовал свою первую сигарету, да и первые порции вина, а потом уже и водки были выпиты им именно там. Родители Сережки в тот период времени казались ему и Паше абсолютно своими в доску людьми. Их простое и равное отношение к ним (заходите, есть будете? Штопор для вина? Сейчас найдем, но в обмен на два бокала. Ой, ребята, давайте с нами, у нас годовщина свадьбы, но вам только по одной стопочке. Приходили соседи, жаловались на громкую музыку, я им объяснила, что до одиннадцати часов мы можем в квартире хоть на танках ездить); их беседы на равных и по свойски (по типу: ну не хрена он не прав, да пошли ты его на хер) вызывали у Владика и Паши восторг и восхищение.
   - Нам бы таких, - говорили они Сергею, - тебе с предками здорово повезло.
   Мать Сергея работала уборщицей в конторе дорожно-строительного комбината, отец был пристроен старшей сестрой Сергея грузчиком на хлебопекарню в райпо. Уже в последствии Владику стало казаться, что такое поведение родителей Сергея по отношению к ним было во многом обусловлено тем, что они очень любили выпить. Выпивая, имели в силу спокойных характеров радостное и умиротворенное настроение. В состоянии трезвости остатки радостного и умиротворенного настроения в силу опять-таки спокойных характеров также распространялись на них. Хотя, казалось, что навеселе они были чаще, чем находились в абсолютно трезвом состоянии. Объявленная борьба за трезвость, последовавший затем всемасштабный дефицит алкоголя, закончившийся введением талонов на спиртное, как и на другие, основные продукты питания (талоны фактически прировняли алкоголь к продуктам питания) не были тому помехой, и обходились поставленной брагой, подпольно выгнанным самогоном, изготовленным из растущей в деревне у тети Люды смородины домашним вином, а чуть позднее, во времена талонов, принесенными из райповского винного магазина старшей сестрой Сергея, работавшей в нем продавцом, списанными на бой бутылками бормотухи. В квартире кроме Сергея они обнаружили "умиротворенных" в стельку от выпитого алкоголя его отца, а также мужа старшей сестры, которые счастливо спали вдвоем на старом диване в зале. Сергей же был абсолютно трезв. Он в отличии от своих домочадцев безразлично относился к зеленому змию, с ними не пил, хотя такая возможность в силу существовавшего в семье равенства отношений имелась, выпивал только лишь тогда, когда это действо происходило в их компании, да и так, немного, никогда не напиваясь. У Сергея была серьезная, красивая девочка Нина, учившаяся в параллельном классе, с которой он начал встречаться с девятого класса, и которую ему порой, в отличии от его друзей, было стыдно приводить в свою квартиру. "Да, брось ты, Сережка, у тебя замечательные родители, - при этом говорила она, - ты моих не знаешь, посмотрел бы, сущие Церберы, шаг влево, шаг вправо - расстрел". Кто такие Церберы, Сережка не знал, и поэтому ему все равно было стыдно перед Ниной за иной раз очень веселое поведение его родителей. Да и был еще один нюанс, влияющий на безразличие Сергея к алкоголю. Он уже более двух лет серьезно занимался боксом.
   - Вчера водку талонную в райпо завезли, - пояснил друзьям Сергей, - вот они и затоварились, обналичили свои талоны. А мать ушла в контору убираться.
   - Осталось че? - шустро поинтересовался Паша.
   - Раскатал губу, они пока все не допьют, спать хрен лягут, - ответил Сергей.
   - Дай хоть пожрать тогда что-нибудь, - разочаровано протянул Паша, - в этот раз у нас наверно опять жареная картошка?
   С продуктами было плохо. Это объяснялось, как не парадоксально, вовсе не тем, что родители Сергея очень часто употребляли алкоголь. С продуктами было плохо в большинстве своем у всех как пьяных, так и трезвых семей городка. Основные продукты питания в городке в те последних три года были жутким дефицитом, свидетельством чему служили прилавки магазинов райпо, полностью заставленные в один ряд баклажанной икрой и консервными банками морской капусты. Вот и весь ассортимент магазина. Еще один раз в два дня в магазин завозили выпеченный в местной хлебопекарне пластилиновый черный хлеб и подгоревшие батоны. Потом пришли талоны, и основные продукты питания стали выдавать по талонам. Один член семьи - один талон на килограмм сахара, на килограмм гречки и им же подобное в месяц. Это касалось и алкоголя, один талон на бутылку вина, один талон на бутылку водки на взрослого члена семьи в месяц. Спасались многие семьи, в том числе и семья Сергея, своими огородами и садовыми участками, употребляя выращенную на них сельскохозяйственную продукцию. Эпоха талонов уйдет из городка с приходом рыночной драконовско-свободной торговли уже к лету 1992 года, но в феврале этого же года об этом еще никто не знал.
   Едва они разместились на кухне, подогревая оставшуюся от трапезы жареную картошку, как в квартиру буквально залетела старшая сестра Сергея - Вика.
   - Где эти суки, твари подзаборные!? - то ли вопросительно, то ли утвердительно закричала она, и ворвавшись в зал, продолжила, обнаружив названных ею лиц. - Нажрались, скоты! Светка же вам говорила вчера, что в субботу на пекарню муку привезут, чтобы вышли на работу, я же с утра вам, твари, это тоже напоминала!!!
   Со всего размаху она двинула по спящим телам сразу двумя руками. "По одной для каждого", -усмехнувшись, подумал Владик. Отец Сергея и Вики, промычав что-то нечленораздельное в ответ, не обратил на дочь совершенно никакого внимания и продолжил искать счастливые сны. Муж же быстро вскочил с дивана, протирая глаза, и на мгновенье показался Владику и Пашке отрезвевшим. Но только на мгновенье, поскольку незримая сила зеленого змия сразу же повела его куда-то в сторону, и он, взмахнув рукой, в попытке удержать равновесие, рухнул на покрытый старым оргалитом пол, после чего, пробормотав: "Где вы суки были, когда я в Афгане горел под БТРОМ", -перестал подавать какие-либо признаки жизни. Муж Вики, периодически напиваясь, и после этого заходя в комнату Сергея, где тусовались его друзья, частенько любил рассказывать ребятам о своих боевых подвигах и погибших друзьях в Афганистане. Все это постоянно заканчивалось тем, что он начинал плакать и, размазывая по щекам слезы, уходил из комнаты, монотонно бормоча: "Бляди, загубили всю жизнь, бляди". К этим выходкам Викиного мужа Паша и Владик довольно быстро привыкли и не обращали на них никакого внимания. К тому же со слов Сергея следовало, что он как-то случайно обнаружил военный билет мужа Вики и выяснил, что тот служил вовсе и не в Афганистане, а был простым водителем в стройбате в виноградной республике Молдавия. После чего друзья дружно окрестили Викиного мужа кличкой "Пиндабол", и всегда его так называли в его отсутствие. Пиндабол также как и отец Вики был устроен Викой грузчиком на хлебопекарню. Из быстрого, срывающегося на крик, нервного рассказа Вики выяснилось, что сегодня, в выходной день, на пекарню должны были из Москвы привезти муку. Что и было сделано в 11 часов утра. Об этом были предупреждены заранее валяющиеся пьяными в зале горе-грузчики, которые именно к 11 должны были выйти на работу. Поэтому вчера вечером, несмотря на отоваривание талонов, алкоголь в семье никто не пил, разве что Вика с мамой "уговорили" бутылку портвейна. С утра Вика, уходя, также напомнила горе-грузчикам об их рабочем долге, лицезрев их в абсолютно трезвом виде. Но грузчики не появились ни в 11, ни в 12, ни даже в час дня, при том, что тетя Дуся-заведующая пекарней все это время их ждала в надежде на их сознательность. И только в час дня, когда водитель, привезший муку, пояснил, что у него начинается простой, он ждет еще ровно час, а потом вместе с этой долбаной мукой возвращается обратно, так как сам разгружать он ее не намерен, тетя Дуся забила тревогу. В пекарне разгружать муку также было некому, поскольку предыдущая смена пекарей ушла, выполнив свою работу, а другая смена должна была заступать к работе только в 8 вечера. У тети Дуси были хорошие отношения с Викой, и поэтому первым делом она побежала к ней в магазин. Вика, за неимением времени, из магазина стала звонить в центральный магазин, где, по обыкновению, должны были находиться другие райповские грузчики и откуда их забирали для разгрузки товаров во все иные магазины райпо. Но грузчиков там не оказалось, был выходной, привоз иного товара в магазины не планировался. И вот тогда Вика прибежала домой. Ситуация осложнялась тем, что и Викин отец, и ее муж за предыдущий пьяный инцидент на работе висели на последнем предупреждении и были оставлены только лишь под личную ответственность и поручительство Вики.
   - Выпрут в понедельник на хер по статье, алкаши долбанные, хер куда потом устроитесь. Да и меня вместе с Вами, - голосила Вика.
   -Херня - война, - сказал пофигист Пашка, - людям надо помогать.
   И они втроем, нисколько не раздумывая, отправились на хлебопекарню, успокаивая по дороге заведенную Вику. Водитель уехать не успел, мука стараниями перепачкавшихся, запыхавшихся и надорвавших свои спины друзей была разгружена. За что тетя Дуся в благодарность выдала им огромный кекс с изюмом и присыпкой, а Вика, заведя в подсобку винного магазина, - бутылку портвейна, пояснив при этом, что ее муж и дорогой папа хрен от нее больше что-нибудь получат.
   - Весь бой теперь будет наш, - веселился Пашка
   - Губу закатай, - отвечали ему Владик и Сергей. - Машина муки - одна бутылка, если не загнемся.
   По случаю приобретения бутылки портвейна и огромного кекса возникла идея организовать вечеринку. К тому же, на следующей неделе наступало 23 февраля - негласный день всех мужиков. В связи с чем вечеринка была назначена на следующие выходные, как обычно в квартире, где проживал Сережка. Поскольку у двух из троих друзей к этому времени уже имелись объекты любви и ухаживания, они были также приглашены на это мероприятие. "Кто-то же должен съесть этот огромный кекс!" - смеялись друзья. Сам кекс был упакован в целлофановый пакет и помещен для сохранения в холодильник "Орск", а бутылка портвейна спрятана под кроватью (от родителей и Пиндабола подальше) в Сережкиной квартире.
   - Как-то неправильно получается, - заявил Владику в среду Пашка, - мы будем с подругами, а ты один. Начнем целоваться и прижиматься, а ты облизываться будешь.
   - Когда начнете, уйду домой, - ответил Владик. - Первый раз что ли?
   - Да я не к тому, тебе просто тоже нужно кого-нибудь найти.
   - Давай повесим мне на груди табличку, - рассмеялся Владик, - с объявлением: "ищу чиксу на одну вечеринку."
   - Слушай, а почему бы тебе Ленку не пригласить? - вмешался в разговор Сергей. - Мы вот тут с Пашей наблюдаем, ты в последнее время с ней очень дружелюбен. Только и видим хи-хи ха-ха, да постоянные перешептывания.
   - Нет, - смущенно стал сопротивляться Владик
   - Если не ты, давай мы с ней сами поговорим, - продолжали друзья, которым понравилась возникшая вдруг мысль пригласить на мероприятие Ленку-отличницу, - может потом будет за нас домашние работы делать, тебе же помогает.
   - Нет, - но уже не совсем уверенно продолжал отказываться объект маленьких критических статей.
   Лену на вечеринку он пригласил сам, набравшись смелости, в четверг.
   - Помнишь, ты говорила, что хочешь услышать мои песни вживую, мы тут с друзьями, Паша, Сережа, Аня и Нина из соседнего класса, собираемся у Сережки в субботу. Приходи.
   - Ой, мон шер, для меня это так неожиданно. А как отнесутся к этому твои друзья? Я же буду новичком в вашей компании.
   - Мои друзья тоже приглашают тебя, ты им всем очень нравишься, - отвечал Владик, не упоминая истинную причину такого приглашения, - у нас классная тусовка, и никто тебя там не съест.
   - Знаешь, а это здорово, поскольку моя маман в восторге от твоего творчества, я ей скажу, что иду в гости к тебе, а не к Сергею. А то начнутся вопросы, почему, зачем и куда, а также, где, кто и с кем. Я думаю, она мне разрешит. Одобрям? - согласилась Лена
   - Одобрям, - подтвердил Владик. Маман у Лены была действительно очень серьезной женщиной, работавшей заместителем председателя райисполкома, впоследствии перекочевавшей по причине окончания перестройки в заместители Главы Администрации района, и видевшей в будущем Леночки обязательно высшее экономическое образование, а также аспирантуру, полученные только в Академии имени Плеханова, которую она когда-то сама успешно закончила. Об этом ему как-то говорила Лена. Поэтому к воспитанию Лены маман относилась достаточно строго, ежедневно погружая ее помимо обязательной школьной программы в дополнительные занятия по нужным предметам, нанимая ей частных репетиторов, в том числе, почему-то и по французскому языку. В связи с чем Лена была очень редким гостем на всех классных и внеклассных мероприятиях класса, дискотеках, новогодних и иных праздничных огоньках и тусовках. А что уж говорить о возможном походе на непонятную вечеринку к однокласснику-троечнику Сережке, у которого родители... Но творчество Влада, пожалуй, действительно оказало на нее магическое воздействие. В гости к Владу маман Лену отпустила.
   Вечеринка началась ровно в шесть вечера. Помирившиеся Пиндабол и Вика смотались к кому-то в гости. Отец и мама Сережки скромно тусовались в спальне. Поэтому в распоряжение ребят была предоставлена практически вся, за исключением одной комнаты, трехкомнатная хрущевка Сергея. К заработанной бутылке портвейна была добавлена еще одна аналогичная емкость с таким же названием, принесенная Пашкой.
   - Что бы вы без нас делали, были бы совсем трезвые, одно вино на шестерых - это несерьезно! - сам себя, свою находчивость, а также подругу Аню нахваливал Паша. Отец Паши страдал каким-то сердечным заболеванием и часто болел. По данным причинам совсем не пил. Поэтому ежемесячно получаемые семьей талоны на водку и вино реализовывались родителями Паши по соседям по цене, равной половине стоимости алкогольной продукции. Под таким соусом Пашей дома было заявлено, что у мамы Влада день рождение, и, как сказал ему Владик (который на самом деле ничего такого не говорил), вся его семья ищет возможность затариться дополнительной алкогольной продукцией. Родителям Паши было неудобно продавать родителям друга сына талоны на вино, они даже выразили желание отдать их бесплатно. На что с полной серьезностью бастовал Паша, опасаясь, что его молчаливое согласие может привести к провалу операции. В результате чего два талона на вино перекочевали в карман к Паше, а мятые рубли, составляющие карманные расходы самого Паши, к его отцу. На вопрос же, а не нужны ли родителям Влада талоны на водку, Паша ответил однозначным отказом, пояснив, что на день рождения мамы Владика собирается исключительно женская компания, состоящая их подруг мамы, которые пьют только вино. Дело в том, что карманные деньги у Паши с приобретением талонов на вино закончились. А просить у друзей он не стал, намереваясь устроить им небольшой сюрприз. Ну а внешне совершеннолетней Ане не составило никакого труда отоварить полученные талоны в винном магазине у сменщицы Вики.
   - Придурок, - возмущался Владик, - нашел на кого свалить. А если твоя мамаша при встрече с моей поинтересуется, каково было вино?
   - По фиг, ты об этом ничего не знал, свалишь все на меня, - отвечал пофигист Паша, - да и подумай, как это будет выглядеть: здравствуйте, а вы купили вино на те талоны, которые мы вам продали? Мои родители не из таких чтобы задавать такие вопросы.
   - Вопрос может и не зададут, а вот с прошедшим днем рождения могут поздравить, - продолжал возмущаться Владик, не желавший иметь возможных неприятностей со своими родителями. День рождения его мамы был в сентябре.
   - Ну и что, - не сдавался Паша, - они, может быть, и поздравят ее с сентябрьским. Не будут же они говорить, поздравляем Вас с прошедшим днем рождением, которое было у Вас в феврале.
   Бутылки вина на столе были разбавлены еще не зачерствевшим кексом, жареной картошкой и маринованными помидорами, производства семьи Сергея, принесенной Ниной четвертью батона варенокопченой колбасы, которую ее папа приобрел по блату, а также торжественно положенной на стол Ленкой коробкой шоколадных конфет, которые в то время в магазинах также отсутствовали (папе подарили на работе на 23 февраля, а маман вручила их мне, сказав что в гости с пустыми руками не ходят). Застольная трапеза плавно перетекла в разговоры на общие темы, шутки и приколы. После того, как мужская часть компании дважды сбегала покурить на балкон, стащив из спрятанного Пиндаболом за шкафом в зале талонного блока пачку кубинского "Партогаса", именуемого за свою крепость "смертью под парусом", друзья обнаружили девчонок танцующими под скрипевшего на хромированной аудиокассете "Маленького принца", перешедшего в "Мираж" и закончившегося "Ласковым маем". Девчонки, танцуя и веселясь, хватали их за руки и пытались тоже вытащить на танцы. Паша, дурачась, схватил, найденную им где-то швабру, и пытался с ее помощью попеременно изображать певца Шатунова, а также неизвестного компании гитариста, используя ее как микрофон и гитару. Выпитый портвейн начинал оказывать на компанию свое влияние. Владик заметил, что Ленка совсем не теряется в его компании, хотя была она в ней впервые. Со стороны казалось, что она с ними уже давным-давно и является для них абсолютно своим человеком. И это обстоятельство восхищало его, равно как и кружившаяся в такте танца пластичная Лена, о чем-то озорно перешептывающаяся с Аней и Ниной, Лена, рассказывающая очередную смешную историю, вызывающую у компании бурю эмоций, Лена, закрыв глаза, выпивающая бокал портвейна, Лена, хватающая его за руки и тянущая в круг танцующих, - Лена, Ленка-отличница, Ленка-соседка по парте, Ленка-сочинитель критических заметок и оценщик его творчества, Лена, Леночка, Ленусик.
   Ну а потом он пел им свои песни, почему-то безумно волнуясь и от волнения, не всегда попадая голосом в такт, и ошибаясь пальцами по струнам, он пел, пел для НЕЕ. Пел для НЕЕ, словно загипнотизированный, не отводя от нее своего взгляда, окунаясь в бездонное тепло ее голубых глаз, которое, казалось, она дарит ему, он пел. О любви и ненависти, добре и зле, встречах и расставаниях, дружбе и предательстве и всех тех вечных ценностях, которые были неумело описаны им в бессонных и мучительных попытках самореализации переходного возраста, - он пел.
   В девять часов ей пора было домой: "Маман сказала, что не позже десяти, пока дойду, как раз".
   - Стоп, - не унимался развеселившийся от выпитого портвейна Паша, - сегодня выходной, твоя маман не обидится, если ты немного запоздаешь.
   - Нет. С вами так здорово, я хотела бы здесь остаться хоть на всю ночь, но я обещала, - отвечала она.
   - Тогда по причине окончания портвейна на посошок белый танец, все приглашают всех, - заявил Пашка и хитро подмигнул Владику.
   Клаус Майне затянул "Still loving you". И девушки, схватив своих парней, стали танцевать медленный танец. Лена подошла к сидящему на табуретке Владику.
   - Я вас приглашаю, мон шер, - прошептала она, близко наклонившись к его лицу, и он почувствовал тепло ее губ. ЕЕ руки, обнимая и притягивая к себе, ее тело, прижимаясь к нему, обжигали его, вызывая приятную дрожь. Все кружилось вокруг и перемешивалось, сияло и плыло, плыло еще не совсем ему понятно куда, но плыло вместе с ними.
   - Давай, эта песня, будет нашей с тобой песней, - шептала она ему, а он, он сладко погибал от этого шепота, прикосновений и движений, понимая, что погибает от нее.
   Ну а потом он провожал ее домой. На улице было как-то совсем не по-февральски тихо и спокойно. Мелкими хлопьями падал снег. А он, он чувствовал, что ему хорошо, хорошо рядом с ней, просто вот так идти, держа ее за руку и делясь впечатлением от прошедшей вечеринки, интересуясь, не заметит ли ее маман признаки употребления ею портвейна и, успокаиваясь от заверений, что она вовсе не пьяна, а запах заеден на кухне у Сережки семечками, слушая ее восторг от спетых им песен, ее утверждения о том, что у него огромный поэтический талант, который непременно нужно развивать и скромно возражая, что это всего лишь его увлечение. Возле подъезда ее дома она робко поцеловала его в губы, а он, вновь обжигаясь от тепла ее глаз, нежности рук и огня сладких от портвейна и конфет, а может быть и от рождающейся к нему любви губ, привлек ее к себе и стал целовать, целовать, не в силах остановиться.
   После вечеринки провожаю тебя домой,
   Падают снежинки, мне хорошо с тобой,
   Думаю о чем-то, слов не говоря,
   Чувствуя и зная, что полюбил тебя...
  
   Он вспомнил эти первые стихи, посвященные ей. Был бы тринадцатый месяц, если бы... Мысли об этом вернули Владика в окружающую его действительность класса. Он увидел, как Сергей почему-то не сидит, а стоит возле своей парты, и услышал его голос.
   - Вера Ивановна я упорно тяну руку, а Вы меня не видите или не хотите видеть.
   - Что тебе нужно Сердцов? - голос Веры Ивановны был похож на перетянутую басовую струну.
   - Я хочу выйти.
   - Ты же знаешь, что на своих уроках я никого не отпускаю, - и это было правдой: на уроках Веры Ивановны ни по нужде, ни покурить юношам выйти было нельзя. Исключение в силу своей физиологии составляли девочки, да и те, зная отношение к этому Веры Ивановны, очень редко заявляли ей такие просьбы.
   - Мне нужно, - упрямо продолжал Сергей. Класс удивленно насторожился. И даже за последней партой перестали играть в карты.
   - У тебя что, недержание? Сядь на место! До конца урока осталось двадцать минут, тогда и выйдешь, - приказы Веры Ивановны, как правило, не обсуждались.
   - Мне нужно, - еще раз упрямо повторил Сергей. Сидящий за третьей партой Паша удивленно покрутил пальцем у виска, вот, мол, придурок напрашивается. А соседка Ленка испуганно посмотрела на Владика.
   - А я сказала, сядь. Знаю ваше нужно: покурить в туалете, - Вера Ивановна была неприклонна, а это уже классу: - Вы должны знать историю нашей страны и всю правду о нашей истории. Через три месяца Вы, надеюсь, закончите школу, если же я каждого буду отпускать и отвлекаться на это, знаний у Вас, которых и так нет, не прибавится.
   - Тогда я выйду сам, - сказал Сергей и медленно направился к двери класса. Класс ухнул. Подобного на памяти класса на уроках Веры Ивановны еще не было.
   - Сердцов!!! - перетянутая басовая струна вдруг лопнула. - Только попробуй, я поставлю тебе два и до конца года больше не пущу на урок!!!
   "Промолчи, промолчи, осел," - пронеслось в голове у Влада.
   - Ставьте, только вот тогда я и не пойму, чем Ваши методы отличаются от методов сталинских репрессий, которые вы критикуете, как и не понимаю сейчас, чем красный террор отличается от белого и сегодняшних войн в советских республиках, чем продразверстка отличается от коллективизации или сегодняшней голодухи, - словно нарочно наперекор желанию Владика отозвался Сергей и покинул класс.
   Вера Ивановна растерянно села на стул и замолчала. Различные выходки нерадивых учеников были далеко не редкостью для учителей в школе. Один Алик чего только стоил. Но Веру Ивановну они не касались. И она, уверовав в свой непререкаемо-железный авторитет, и впервые за многие годы столкнувшись с этим, вдруг растерялась, не поверила и одновременно ужаснулась. Молчал и класс.
   - Так, запишите домашнее задание, параграфы двадцать восьмой и двадцать девятый на самостоятельное изучение, завтра опрос,- собравшись духом, минут через десять вновь перетянутой басовой струной произнесла она, - а на сегодня урок окончен.
   Сергея они обнаружили курившим в школьном туалете.
   - Ну ты и придурок! - констатировал Паша, вновь воспроизведя пальцем у виска. - Ты что, потерпеть не мог?
   - Хоть бы помолчал, - соглашался Владик, - а то нет, я не понимаю, что вы нам там за всякую хрень несете и ваших методов. Так хоть потом можно было объясниться, что в туалет до потери сознания хотелось. А теперь она сгнобит тебя.
   - А она это запросто может, - вторил Паша. А Сергей, Сергей улыбался.
   - Что ты лыбишься? У тебя и так у нее с двойки на тройку. С крышей дружишь? Или потерял? - не смотря, на, казалось бы, здравые рассуждения друзей Сергей продолжал улыбаться.
   - Хорош вам, все в порядке. Я не ссать вовсе хотел. С Ниной в раздевалке перед уроком тусовались. И она свою косметичку на подоконнике оставила. Я вспомнил и решил забрать, чтобы никто не стащил. Поэтому и надо было выйти. Не буду же я всем это объяснять.
   О существовании у Нины косметички и причинах ее появления друзьям было известно. Дорогую, импортную и купленную у кооператоров косметичку подарил Нине Сергей на восьмое марта. Куплена же она была им на полученную в результате победы в декабре на межрайонном чемпионате по боксу премию.
   - Ну и как, забрал?
   - Нет. Ни хрена, - Сергей театрально выждал паузу, видя, как от расстройства меняются лица друзей, - не успел. Нина забрала, она как только пошла на урок, сразу вспомнила и меня опередила. А я тут, не зная об этом, на уши всех уборщиц и гардеробщика поднял.
   В туалет зашли Алик и Степка. Алик, презрительно окинув взглядом Сергея, закурил.
   - Ну что, обоссался? - язвительно поинтересовался он. - Трусы поменял?
   Сергей нахмурился. В накуренном школьном туалете помимо табака запахло назревающим конфликтом. Алику не нравился Сергей. Алику вообще-то мало кто нравился, разве что его старший, вечно попадающий под криминал, брат Максим. Хотя даже и слово "не нравился" здесь было, наверно, неуместно. Алик с недавних пор ненавидел Сергея. И друзья это чувствовали. Причиной же возникшей ненависти послужило то обстоятельство, что Алик, как и Сергей, активно посещал районную спортивную секцию по боксу. Так уж получилось, что в декабре в финал проводимого между пятью соседними районами чемпионата по боксу среди юношей 1974-1977 годов рождения в их весовой категории вышли, посещавшие одну и ту же секцию, Сергей и Алик, каждый из них успешно победил до этого троих своих соперников. Руководству секции и представителям отдела по физической культуре и работе с молодежью, в принципе, было все равно, кто из них одержит победу. В любом случае кубок оставался в районе. Но у Алика и Сергея были на этот счет свои мнения. В набитом до отказа спорткомплексе Владик, Паша и Аня буквально охрипли, поддерживая своими криками Сергея. Нину на столь ужасное для ее восприятия мероприятие (моему мальчику больно) компания единогласно решила на финал не пускать, не смотря на ее решительные протесты. Решающим в этом оказался голос Сергея. По результатам набранных во время боя очков с большим отрывом победил Сергей. Да и смотрелся, если честно, он в бою гораздо лучше Алика, прущего в силу своего буйного нрава на Сергея как танк напролом. Сергей же легко уходил от танковых атак Алика, постоянно нанося ему точные контрудары. А к третьему раунду Алик, исчерпав весь свой запал, просто выдохся. Участники спортивной секции, да и просто районные болельщики, находящиеся в спорткомплексе, дружно приветствовали победу Сергея. И, казалось бы, все были рады его победе, все, кроме Алика, затаившего после этого на Сергея злость, которая в классе проявлялась в мелких подковырках и словесных издевках. На что Сергей и его друзья, в принципе, старались не обращать внимания.
   - Атас, прячь бычки, - вдруг закричал стоящий у входной двери Степка. Назревающему в туалете конфликту не суждено было разгореться. В туалет зашел Дмитрий Иванович - учитель начальной военной подготовки, прозванный в школе "А если завтра война" за то, что обучая премудростям НВП, частенько в обосновании необходимости этого предмета любил повторять данную фразу своим ученикам. Уроки НВП ученикам нравились. Где еще можно было поймать столько приколов, как не на уроках начальной военной подготовки. Рытье окопов на таящем весеннем снегу возле школы и застилка их старыми шинелями, чтобы лежа не промокнуть, внезапная общешкольная радиационная тревога, когда Владик с Пашей в ужасающих резиновых костюмах и противогазах с носилками ворвались в класс к перепуганным от их внешнего вида третьеклассникам, и на их глазах похитили одного из них, положив его на носилки и вытащив по-настоящему теряющего сознание от испуга мальчишку в коридор. Урок освоения основных приемов рукопашного боя, во время которого Сережка неловко бросил Пашу через себя на маты, отчего Паша, ударившись головой, закрыл глаза и замер, а перепуганный Дмитрий Иванович стал кричать: "Позовите медсестру!"
   - Мы здесь! - отзывались одноклассницы сестры-близнецы Марина и Ирина, назначенные на уроках НВП медсестрами.
   - Да не вас, дуры, - горячился Дмитрий Иванович, отчего Паша, не выдержав, расплывался в улыбке. И смоделированный Дмитрием Ивановичем БТР: два ряда по два соединенных стула, пятый стул чуть впереди для водителя-Алика, на последнем ряду обязательно гранатометчик: "Сердцов, будешь гранатометчиком. Кто сказал, что нет гранатомета?" И труба-футляр для ватмана становилась гранатометом. Все это служило яркими тому примерами. А еще Дмитрий Иванович действительно боялся, что рано или поздно может начаться война.
   - Накурили! Хоть топор вешай! - загромыхал Дмитрий Иванович, - Вам что, непонятно было сказано, что курить на территории школы запрещено?
   Конечно, это было понятно, но бегать за угол на улицу по морозу ученикам не хотелось.
   - А кто курит-то, - нагло отозвался Алик.
   - Ты Карпович, как я погляжу, слишком умный стал, - Дмитрий Иванович прищурился. - Ну-ка вытаскивай свою руку из кармана, дымишься уже весь, сейчас штаны загорятся.
   Недокуренную сигарету Алик действительно спрятал в карман. Во времена сигаретных талонов (десять пачек на взрослого в месяц) недокуренную сигарету выбрасывать было жалко, а затушить ее как следует, он просто не успел, отчего из кармана его школьных брюк тонкой струйкой стал просачиваться сизый дым.
   - Мне подбросили, - продолжал наглеть пойманный с поличным Алик.
   - Сейчас к директору пойдешь объясняться, - удовлетворенно констатировал Дмитрий Иванович. - Слоны двухметровые, здоровье свое губите, никакой совести, лучше бы полезное что-нибудь сделали. Вон бачок на соплях болтается, того и гляди упадет, как смывать тогда будете, а поправить никто не догадается. Бачок для слива на высоте двух метров действительно еле держался на стене на одном крепеже.
   - Ну-ка, Карпович, ты у нас самый длинный, поправляй, - приказал Дмитрий Иванович, оценив взглядом присутствующих в туалете.
   - К директору тогда не пойдем? - поинтересовался Алик
   - Не пойдем, - согласился Дмитрий Иванович.
   Встав на унитаз, Алик чуть приподнял бачок, пытаясь его зацепить за второй крепеж. Но сделал это расторопно неловко, отчего его правая нога соскользнула с унитаза, и Алик плюхнулся на пол. На данные движения Алика бачок отозвался плеском воды, вылившейся на него и окатившей Алика с головы до ног.
   - Вот у нас оказывается, кто обоссался, - произнес Сергей, и друзья, смеясь, вышли из туалета.
  
   На следующем уроке истории результатами опроса 11-го "Б" явились восемнадцать сияющих от синего цвета чернил "двоек" и одна "тройка" (отличнице-Леночке), аккуратно занесенные в классный журнал Верой Ивановной. Сергей на урок допущен не был, но двойка ему была также поставлена. Пошатнувшийся авторитет нужно было поправлять.
   - Параграфы тридцатый и тридцать первый на самостоятельное изучение. Не хотите слушать меня, изучайте сами, на следующем уроке повторный опрос, - удовлетворенно заявила Вера Ивановна. "Что этой дуре надо, она, что хочет, чтобы весь класс ползал на коленях и просил у нее за выходку Сергея прощение?" - думал Владик.
   11-й "Б" был дежурным по школе. В связи с чем на левых рукавах учеников красовались красные повязки. Длящееся неделю дежурство начиналось и заканчивалось в понедельник построением двух старших классов в коридоре школы, во время которого в присутствии директора и классных руководителей отдежуривший класс коротко отчитывался о результатах самого дежурства и случившихся в это время в школе происшествиях, а затем передавал красные повязки классу, к дежурству приступающему. Суть дежурства по школе заключалась в том, что старшие ученики должны были следить за порядком на переменах, пресекать беготню и "стояние на ушах", имевших место в младшей среде, не допускать бросания мусора на пол и рисования на стенах, проверять наличие сменной обуви, школьных костюмов и опрятность внешнего вида других учеников. В связи с чем помещение школы было условно разбито на сектора, которые закреплялись за отдельными дежурившими. Паша дежурил в правом крыле второго этажа, Владик - в крыле левом, Сергей находился на первом этаже. В длинной центральной части второго этажа дежурили Алик и Степка.
   - Иди сюда, я сказал! - Алик грозно поманил пальцем, бросившего бумажный самолетик на пол мальчишку, по внешнему виду учившегося в классе втором или третьем. Испуганный мальчишка попытался убежать, но был схвачен за воротник Степкой.
   - Подними, - приказал Алик пытавшемуся вырваться из плена пацану и показал на самолетик. Пацан послушно поднял бумажку с пола.
   - Ну и какое тебе за это наказание? Пиратский щелбан или волшебный пендаль? - продолжал Алик. - Выбирай, я сегодня добрый.
   Пацан молчал.
   - Он хочет и того, и того, - засмеялся Степка и отвесил мальчишке так называемого пиратского щелбана. На глазах пацана выступили слезы.
   - А теперь волшебный пендаль, - произнес Алик, примериваясь ногой к мальчишке.
   - Мудаки, - вдруг неожиданно отозвался пацан, отчего Алик от удивления замер в полу-позе, словно балерина, застыв на одной ноге и вытянув в сторону ногу вторую.
   - Мудаки? - протянул Степка. - Сейчас ты у нас полетишь в космос. - И схватил пацана за уши. Мальчишка заплакал.
   - Хорош вам, - вмешался Паша, забредший в центральную часть второго этажа и увидевший данную картину. В принципе, ему было бы все равно. Паша никогда не был рьяным борцом за слабых, за правду, справедливость и подобные критерии, в силу своего характера слывший в окружающей его среде пофигистом. Да и развязавшуюся и непослушную мелкотню он также иной раз учил и лечил волшебными пендалями и пиратскими щелбанами. Но данное вмешательство объяснялось тем, что заплакавший и, будучи схваченным за уши, болтающийся в воздухе пацан был родным братом Ани.
   - Пошел на хер, - отозвался Алик, в душе которого еще продолжало полыхать от пережитого им три дня назад унитазного унижения в туалете.
   - Сам пошел на хер, - ответил Паша и вырвал из рук Степки пацана, который, обретя свободу, бросился бежать.
   - Я пошел на хер? - переспросил Алик
   - Ты пошел на хер, - подтвердил Паша и тот час же упал на пол от молнеиносного удара Алика-боксера. Он попытался вскочить на ноги и броситься на Алика, но вновь был отброшен ударом ноги последнего на пол. Разность весовых категорий и боксерский опыт Алика делали свое дело. В голове загудело, а выступившие от удара в глаз слезы стали застилать видимость. Сквозь нарастающий в голове шум Паша услышал все тот же Степкин "атас!". По коридору шла зауч Елена Петровна...
  
   - Ты мой герой! - восхищенно лепетала Аня и целовала Пашу. Паша довольно улыбался и потирал огромный кровоподтек-фингал, полностью закрывший ему левый глаз.
   - Плохо, нас с Сергеем не было, - переживал и немного завидовал, видя непритворное внимание Ани к Паше, Владик, - уложили бы его на хер.
   - Трое на одного - это беспредел, - констатировал Паша, - нужно один на один. Сергей бы его точно уложил. А ты - не знаю, вряд ли.
   - Вот и посмотрели бы, уложил не уложил, - пробурчал Владик, раздасованный сомнением друга в его превосходстве над Аликом.
   - Мой герой! - продолжала лепетать Аня, многочисленными поцелуями покрывая лицо Паши. Они сидели на автобусной остановке. Дул холодный мартовский ветер. И эта трехсторонняя железная коробка спасала ребят от его порывов. Но все равно было холодно. Сергей и Нина остались у Сергея в квартире. А они, чтобы не мешать влюбленным, ушли шляться по весенним сырым улицам и вот, спасаясь от промозглого ветра, забрели на остановку.
   Сидя на остановке, Владик чувствовал себя третьим лишним и собирался уйти домой. "Когда-то и я вот так на остановке обнимался с Ленкой", - горько подумал он, вспоминая ту прошедшую весну, единственную весну их Большой Любви. Они любили вдвоем ходить по улицам, взявшись за руки, останавливаясь вдруг посредине тротуара, прижимаясь друг к другу и, целуя друг друга на виду у оторопевших от внезапности происходящего прохожих. Конечно, они могли проводить время у него или у нее в квартире (родителям Лены и Влада были известны их отношения). Он познакомился с мамой Лены и по ее просьбе устроил в квартире Лены вечер своих песен, волнуясь и для моральной поддержки захватив с собой почему-то Пашу, который, тоже выразив желание произвести на маму Лены благоприятное впечатление, и, видя висящую на стене в прихожей картину, с порога заявил: "Какой прекрасный прозаик написал эту картину!".
   - Прозаики не пишут картин, - одернул старания Паши Влад, почему-то добавив: - Они пишут поэмы.
   Песни Влада да и сам он произвели на маму Лены отличное впечатление.
   - Вы собираетесь поступать на юридический? Это очень хорошо и весьма престижно, - почему-то обращаясь к нему на Вы, говорила она, - а мы с Леночкой видим будущее Лены в экономике.
   Он несколько раз бывал у Лены в гостях, и она - один раз у него, познакомившись с его родителями. Вот только отца Лены он не видел ни разу. Как-то на его любопытство о том, где ее папа, Ленка ответила, что на работе. Больше таких вопросов Владик не задавал. Папа Лены, занимавший престижную должность директора строительного предприятия - Передвижной механизированной колонны, действительно мог быть на работе. Родители, как им казалось, поддерживали их отношения. Они также могли проводить свое время и в квартире-тусовке Сергея. Но они не хотели квартир и не хотели друзей. Им было хорошо вдвоем. Когда улицы городка были изучены вдоль и поперек, Ленка предложила совершить путешествие в весенний лес на предмет изучения очнувшейся от зимней спячки природы. Благо, что жила она на окраине городка, и лес был рядом. Первый поход в лес закончился мокрыми ногами и легкой недельной простудой Лены, поскольку они вдвоем провалились в спрятанный под тонким льдом и насыпавшим снегом ручей. Но оживающие набухающими почками деревья, поющие переливами воды ручьи, появляющиеся тут и там проталины и островки пожухлых, но переживших зиму осенних листьев и травы буквально сводили его с ума. Ведь с ними и здесь были Они.
   - Ты умеешь танцевать вальс? - игриво спрашивала она, и, убедившись, что не умеет, предлагала: - Хочешь, научу?
   И они медленно плыли в немом танце вальса под звуки окружавшего их тающего леса.
   - Для первого урока неплохо. Ты запомнил движения? - ее голос серебром разливался внутри его, и от этого Владик таял вместе с лесом,
   - Дома, для повторения, тебе придется танцевать с табуреткой, - серебро светилась искрами и кружило ему голову.
   И он, он готов был танцевать с табуреткой, со шкафом, да с чем угодно, делать все то, что скажет ему Она, ведь он любил... Первый раз в жизни любил безумно, задыхаясь от своей любви. А еще они писали друг другу письма и отправляли их по почте. Так, ни о чем и без необходимости. "... Ты уже наверное спишь, мое солнышко, а я вот решила написать тебе очередное письмо... Без тебя так одиноко... Знаешь, мне кажется, свобода - это такой подарочек, с которым люди часто не знают, что делать... Интересно, какими мы будем с тобою лет через десять, что ждет нас в этой жизни... Я буду любить тебя всегда... Спасибо за стихотворение, мон шер, я чувствую себя твоей Музой, иной раз мне кажется, что я недостойна твоих стихов и такого внимания. Но, представляешь, все уйдет и мы уйдем, а твои стихи, как в "Белой гвардии" Булгакова звезды, останутся в вечности, и я буду в них..." "Я счастлив быть с тобой, я впервые узнал, что такое счастье... Ты - мое дыхание, мой свет, моя жизнь, моя кровь..." Казалось, что им не хватает того времени, в котором они находились вдвоем, и вот, от такой нехватки они писали друг другу эти письма.
  
   Второй опрос на уроке истории происходил по аналогии с опросом первым. Смирнова урока не знает, не знает урока, Смирновой - два. Карпович тоже не готов, Карповичу - два. Тимофеева, старайся, не старайся, все равно будет тебе два, хоть ты и отличница. Метод устрашения и невозможности жертв устрашения исправить ситуацию заставляет уважать и подчиняться. Поэтому даже, если бы параграфы тридцать и тридцать один были выучены наизусть, это все равно не спасло бы отвечающего. Вера Ивановна умела задавать интересные дополнительные вопросы, на которых не находилось ответа.
   Первым возмутился Владик.
   - Вера Ивановна, я считаю, что Вы не правы, - он поднялся из-за парты. - Я, как и большинство других, ответили Вам на положительные оценки, а не на двойки.-
   - Да, - вслух согласилась соседка-Ленка, на глаза которой стали накатываться слезы. Неприятности по истории ставили под угрозу получение золотой медали.
   - Сердцов - мудак, - прошептали с последней парты. - Из-за этого козла теперь нас дрочут.
   - Если ты с чем-то не согласен, я никого не держу. Можешь проследовать вслед за Сердцовым, - отозвалась Владику Вера Ивановна, не услышавшая шепот последней парты.
   И тогда он понял, что все это его окончательно достало.
   - Да, не согласен, - подтвердил Владик и проследовал вслед за Сердцовым, который ранее также был не допущен на урок Верой Ивановной, а сейчас курил в туалете.
   - Еще есть несогласные? - оторопело поинтересовалась Вера Ивановна, удивляясь, что метод устрашения начинает не срабатывать.
   - А, по фиг, вместе - значит вместе, - пояснил классу сверкающий фингалом Паша и направился к входной двери.
   После уроков в классном кабинете собрался почти весь 11-й "Б". Лидером "партийного собрания" был Владик.
   - Она уже всех достала, - соглашались с ним одноклассники. - Хватит быть покорными баранами, нужно что-то предпринимать.
   - Необходимость красного террора была вызвана белым террором, развязанным и проводимым контрреволюционным движением, - язвил, картавя под Ленина, Паша. - Поэтому на террор белый пренепрейменнейше нужно ответить террором красным.
   - Все из-за тебя, Сердцов, - поглядывая на Алика, пытался обозначить истинного виновника происходящего Степка. На что Сергей и остальные одноклассники никак не реагировали. Но класс бурлил и кипел словно лава. Даже трус и чмошник в глазах одноклассников, рыхлый и вечно всеми обиженный Ленька по прозвищу "Батон", и тот выражал негодование. Методы красного террора после поступка Владика и Паши напрашивались сами собой. Было решено, что на следующий урок Веры Ивановны класс не пойдет, равно как и не пойдет и на другие ее уроки до тех пор, пока она не успокоится и не отменит выставленные ею двойки либо до тех пор, пока ее не поменяют на работающую первый год в школе молодую учительницу истории Светланы Алексеевну, с возбуждением называемую мужской половиной старшеклассников "Мисс большая грудь". Также договорились о том, что тот, кто нарушит объявленный Вере Ивановне бойкот и все же осмелится придти на урок, будет объявлен классом изгоем и прокаженным, с которым никто в дальнейшем не станет общаться и которого можно будет только лишь всячески чмырить. От принятого классом решения в глазах отличницы Ленки вновь появились слезы. Ей нужно было учиться и соблюдать школьную дисциплину. Маман. Но затеянная Верой Ивановной несправедливость, а также возможное порицание и отрицание Лены со стороны всего класса в случае несоблюдения решения "партсобрания" пересилили мысли о маман, и Ленка с принятым решением согласилась.
   Положенный по расписанию в среду урок истории у Веры Ивановны не состоялся за отсутствием 11-го "Б", равно, как и не состоялся урок истории у Веры Ивановны в пятницу.
  
   Мокрый от пота Батон пыхтел и извивался на турнике, словно толстый уж. Но турник не поддавался.
   - Овчеренко, опять ставить двойку? - Вера Константиновна, учитель физкультуры, потянулась за журналом, - что там у нас, пятая двойка будет, Овчеренко, и, похоже, за оставшихся полтора месяца ты вряд ли что исправишь. А с учетом двойки во второй четверти (тогда Батон бесполезно тонул, скользил и падал на лыжах) у тебя появляется возможность получить двойку и за год. Так что для кого-то выпускной, а для кого-то второй год.
   - Батон, давай, хотя бы раз, - ржала и поддерживала Батона мужская половина класса, еще оставаясь под впечатлением от перемены, на которой до тех пор, пока не попался на глаза возмущенному директору, незнающий Батон ходил по школе с воткнутым иголкой в спину его школьного пиджака и написанным кем-то крупными буквами объявлением: "Отдамся любому и по-всякому за три рубля".
   - Вера Константиновна, а если он хотя бы один раз подтянется, поставите ему тройку? - продолжал ржать класс.
   - Да я ему пять пятерок за это поставлю, - досадливо морщилась уставшая от "нефизкультурности" Батона Вера Константиновна, сомневающаяся, что этот один раз у Батона получится. С физкультурой в силу комплекции, трусости и забитости у Батона всегда были огромные проблемы.
   - Батон - один раз, Батон - один раз, - начал дружно скандировать класс. И Батон попытался. Непослушные руки отказывались подчиняться и под весом Батона дрожали, но постепенно, постепенно сжимались суставы и тащили подбородок Батона к столь нужной ему для засчитывания одного раза перекладине турника. Казалось, что еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть и у Батона все получится. Немного, еще немного, самую малость. Притихший чуть было от напряжения происходящего класс, вдруг грохнул диким хохотом. С висевшего и старающегося на турнике Батона подскочивший к нему Алик стянул спортивные штаны, подцепив их вместе с широченными трусами-семейниками. Полуголый и сверкающий белой мясистой задницей Батон грохнулся на пол, вскочил, упал, путаясь в спущенных штанах и трусах, рванулся в сторону Алика, вновь упал уже у ног Алика и, рыча и плача от бессилия и позора, укусил Алика за ногу.
   - Карпович - два за поведение, Овчеренко - пять по пять за старание, - подвела итог Вера Константиновна.
   В школьном туалете опять было накурено - хоть вешай топор. Набившаяся в туалет мужская часть 11-го "Б" и параллельного 11-го "А" классов жаждала зрелища. Мужской туалет был забит до отказа, так, что всем желающим в нем разместиться, не хватило места. Единственным свободным пространством в туалете был небольшой образованный толпой в центре полукруг, в котором находились Алик и красный, словно вареный рак, Батон. Батон вызвал Алика один на один. Данное обстоятельство вызвало у знающих Батона школьников шок. Батон, которого пинали все, кому не лень пацаны, начиная с учеников 8-х - 9-х классов, Батон, которому плевали в лицо, вешали на спину смешные записки, Батон, на котором ездили верхом, которым вытирали грязный пол в коридоре, забитый, задерганный, задроченный всеми Батон, которого не считали за человека, вызывал Алика один на один. Такое, как и байкот Веры Ивановны, случилось в школе впервые. Мнение на этот счет большинства толпы было однозначно: "чмошника нужно поставить на свое место". И только серая тихоня, невзрачная и неказистая девочка Инна, плача в соседнем женском туалете, догадывалась об истинной причине поступка Батона. Батон был влюблен в девочку Инну, увидевшую его позор на уроке физкультуры.
   - Батоша, прости меня, пожалуйста, бес попутал, не хотел тебя обидеть, - театрально закатывая глаза и простирая руки вверх, издевался Алик. - Хочешь, упаду на колени?
   Порыв решимости, появившийся в кабинете русского языка, когда он в присутствии одноклассников, в том числе и девочки Инны, подошел к Алику и сказал сухо и отчетливо, слышимое всеми: "Пойдем выйдем, урод", - у Батона закончился с пересечением порога мужского туалета. И Батон молчал.
   - Ну что, сука, совсем страх потерял? - голос Алика изменился и из издевательского стал угрожающим. - На колени, тварь, будешь прощен, может быть.
   И тогда Батон ударил, нерешительно, неумело и неловко ударил. Рука скользнула по щеке не ожидавшего удара Алика и оставила на ней царапину от грязных нестриженных ногтей Батона. Все закончилось предсказуемо быстро. Через минуту растрепанный, избитый и плачущий от невозможности повлиять на происходящее Батон валялся на захарканном полу туалета, а возвышающийся над ним Алик монотонно всаживал в мешкообразное тело Батона удары своих ног.
   - На, сука, раз, на, сука, два, на, сука, три, - Алик победоносным взглядом окинул толпу, которая, осознав наступивший финал, начинала постепенно покидать туалет, потер поцарапанное лицо рукой и продолжил: - Ты даже ударить не умеешь, как баба. А может ты и есть баба? А? Пацаны, давайте проверим? Будешь сосать у меня Батон, а? Прощение просить не хочешь, значит будешь сосать.
   То ли прикалываясь-издеваясь, то ли всерьез Алик стал расстегивать ширинку. Расходившаяся было из туалета толпа, остановилась, уловив, что у шоу, быть может, будет и вторая часть.
   - Хватит ему, - это был Сергей, - отхерачил и хватит.
   Толпа замерла. Алик обернулся и зло посмотрел на Сергея.
   - Это че, твой друган, Сердцов? А? Или братишка, а может твоя сестренка? А? - в толпе неуверенно захихикали. - Или ты Робин Гуд, Сердцов? Робин Гуд - правдолюб, истребитель историчек?
   - Ну уж не такой отморозок, как ты, - отозвался Алику Сергей и, схватив валявшегося на полу Батона, отбросил его из полукруга в толпу: - Вали отсюда, - это уже предназначалось Батону.
   - А может быть, ты мне Батона заменишь? - Алик вызывающе почесал по ширинке рукой.
   - Сейчас, заменю, - и Сергей, как и Батон, ударил Алика первым. Толпа загудела. Два финалиста межрайонного чемпионата по боксу вновь сошлись на ринге. Только вот не было привычного пространства и веревок-канатов, не было жестких, но одновременно смягчающих удары перчаток, не было отсчета длительности раундов времени, а тренеров и судей заменила клокочущая и удовлетворяемая второй частью шоу толпа... Алик хрипел, из разбитой брови и носа хлынула кровь. Кровь сочилась и по губам Сергея, правый глаз которого стал закрываться от пропущенного удара с левой, также как еще совсем недавно закрывался левый глаз друга - Пашки. Ограниченное пространство не предоставляло возможности вести бой по правилу дистанции боксерского поединка, уходить и уворачиваться от ударов, отсутствие перчаток не помогало блоками наглухо закрывать атаки противника. Руки хрипящего Алика схватили за горло Сергея и стали его душить.
   - Убью, блядь, - шипел Алик, усиливая свою хватку и с помощью этого пытаясь свалить Сергея с ног. Сергей стал задыхаться. Правила бокса в мужском туалете не существовали ... Но Алик ошибся, как и в том финале, где он неправильно избрал танковую тактику своего боя, Алик ошибся, слишком сблизившись своим лицом с лицом Сергея в попытках поддушить и завалить его на пол. Это длилось всего лишь несколько секунд. Но Сергею их было достаточно. Он ударил головой в лицо Алику. Душащие и держащие его шею руки противника ослабили силу удара. Но прямое попадание лбом в переносицу нокаутировало Алика, вдруг отпустившего Сергея и ставшего заваливаться на толпу. Толпа шарахнулась, и, потерявший координацию и окружающую действительность, Алик упал к писсуарам. В боях без правил есть одно только лишь правило - добить. И Сергей добивал: "А это тебе за Пашку, отморозок! А это тебе за "обоссался"!" Послушная голова обмякшего и потерявшего сознание Алика окуналась в писсуар...
   - Сергей!!! Сердцов!!! Хватит, хватит, ты что, сам что ли отморозок, - Владик, Паша и кто-то еще из параллельного класса оттаскивали Сергея от Алика.
   - Да достал он меня уже с января месяца, - сказал Сергей, приходя в себя и успокаиваясь. Толпа стала вновь покидать туалет. Вторая часть шоу закончилась. И только Степка, смочив носовой платок в раковине, пытался привести в себя мычащего Алика, растирая мокрым платком кровь по его лицу.
  
   То, что Сергей в последнее время изменился, было видно, но почему? - непонятно его друзьям. В спокойном и немногословном в компании Сергее появилась какая-то нервозность, которая стала выплескиваться в не замечаемую до этого у него друзьями агрессию. Хотя все последние поступки Сергея имели свое внешнее объяснение: забытая в раздевалке и дорогая ему и Нине косметичка породила конфликт с Верой Ивановной, сверкающий под глазом синяк у Паши явился последней каплей в терпении поведения Алика и заставил его поставить Алика на место. "По херу мне этот Батон, я за тебя его отхерачил", - объяснял свое вмешательство в конфликт друзьям Сережка. Все эти действия Сергея объяснялись... Но все равно было что-то не так. "Вроде бы и с Ниной у него все нормально, вон никак друг от друга не могут оторваться", - рассуждал про себя, поглядывая на влюбленных, Владик. Они сидели на трибунах городского стадиона. Владик с Пашей и Аней пили принесенное Аней в банке разливное пиво, а Сергей с Ниной целовались... С Ниной Сергей подружился и сблизился при достаточно романтических "киношных" обстоятельствах: герой спасает красавицу от хулиганов. И, может быть, именно это и послужило причиной появившейся вдруг после этого у Нины влюбленности в Сергея. Нина, затюканная строгими родителями, отнимающими свободу действий и заставляющими делать ее то, что хотят они, и поэтому редко выходящая на улицу и не знающая до этого шумных, веселых, а порой, и пьяных, компаний, похожая этим чем-то на Ленку-отличницу; Нина, которую чуть ли не с пятого класса родители готовили к поступлению на юридический и которой постоянно вдалбливалось, что думать о друзьях-подругах и мальчиках ей рано, "вот поступишь-закончишь-устроишься, тогда и появится свой круг общения", "твой будущий спутник жизни должен быть образован и обеспечен, как твой папа"; Нина после произошедшего "киношного" случая вдруг влюбилась в Сергея. Сергей ходил в городской спортивный комплекс на секцию бокса, а Нина по велению своей мамы ("девушка должна уметь красиво танцевать") посещала там кружок танцев. Как-то в октябре позапрошлого года Сергей возвращался с секции домой. По-осеннему рано стемнело, накрапывал мелкий дождь. "Отдайте сумку", - услышал он, проходя дворами по 2-й Советской. Так можно было срезать путь. На детской площадке подвыпившая компания, состоявшая из трех 15-ти - 17-ти летних недорослей, гогоча, перекидывала друг другу отнятую у Нины сумочку. "Поймай, га-га-га", "Оп, не хочешь, а че там у тебя в ней, может затычки? Посмотрим?". Нина решительно металась между хулиганами, пытаясь отобрать свою сумочку, сумочка перекидывалась по кругу и под хохот пьяной компании Нине не доставалась.
   - Отдайте сумку, - прервал веселье малолетних гопников Сергей.
   - Оп-па, а это кто у нас здесь такой нарисовался?- растягивая по блатному слова, выплыл из темноты на свет фонаря самый высокий из компании, на руке которого болталась брошенная до этого ему соседом сумочка Нины. "Лидер", - определил Сергей, росший в рабочем районе и имевший до этого определенный опыт дворовых драк, в которых первичная нейтрализация лидера в толпе давала возможный шанс того, что ведомая до этого повергнутым вожаком стая, спасует и разбежится. "Лидер", - подтвердил Сергей себе вновь, разглядев и выплывшую из темноты за высоким компанию. И Сергей ударил, стараясь прямым попасть высокому в подбородок, а затем, добивая, оседающего - двумя ударами в челюсть.
   - Эй, ты чего, тормози, мы же прикалывались, - гопники, видя участь упавшего в лужу лидера, сдулись.
   - На хер отсюда, - железно-спокойный голос Сергея, отскочившего от упавшего в сторону, вставшего в боксерскую стойку и ждущего возможной атаки, не заставил долго ждать. Погрустневшие хулиганы, захватив с собою поднятого из лужи вожака, которого шатало из стороны в сторону и который, матерясь, дал понять, что Сергей, возможно, сломал ему челюсть, исчезли в темноте.
   - Ты то чего по темным закоулкам шляешься? - поинтересовался Сергей, передавая Нине поднятую из лужи сумочку и одновременно разглядывая Нину ("А я ее знаю, учится в соседнем классе").
   - С танцев шла, решила срезать, - отозвалась она.
   - С танцев? - удивился он. Дискотеки посредине недели в городском доме культуры не проводились.
   - С кружка танцев, - поправилась дрожащая от пережитого Нина. И они, разговорившись, пошли вместе. Выяснилось, что время ведения уроков танцев практически совпадает со временем его секции по боксу: дни одни и те же, а разница во времени всего лишь полчаса.
   - Давай вместе что ли ходить, - шутя, предложил он ей, расставаясь с Ниной у ее дома.
   - Давай, - легко согласилась она. И Сергей вдруг понял, что ее согласие вызывает у него радость. Так и завязалась дружба Нины и Сергея. Сначала они вместе ходили в спортивный комплекс, потом они стали вместе проводить перемены между уроками, потом он стал провожать ее после школы домой и встречать, идя в школу, а затем они стали встречаться и проводить время после уроков. Он познакомил Нину со своими друзьями и, стесняясь и краснея, со своими родителями. Нина чувствовала себя в его компании и в среде родителей Сергея очень легко и просто. Ей казалось, что все они - это так нужный ей и появившийся вдруг у нее глоток свежего воздуха свободы, которой до этого у Нины не было. С ними можно было поделиться и рассказать им практически обо всем: о том, о чем переживаешь, чувствуешь, думаешь, знаешь, мечтаешь и желаешь. В отношениях со своими, доставшими ее постоянными нравоучениями, родителями у нее такого не было, равно как и не было у нее до компании Сергея каких-либо по-настоящему друзей и подруг. Этим Нина была также похожеа на Ленку-отличницу. В компании Сергея она ощущала себя весело-беспечно и надежно. А Сережка, милый, спокойный и немногословный Сережка, нежно ухаживающий за ней, дарящий ей тепло своих чувств Сережка, сводил ее с ума также, как сводила с ума Сережку она. По своей, еще детской наивности, да и потому, что ей было неудобно перед Сережкой за то, что с его родителями она уже несколько месяцев знакома, а он с ее - нет, она как-то привела в гости и познакомила Сергея со своими родителями. Одетый в потертые старые джинсы и свитер, не складно и не много говорящий Сергей не произвел на ее родителей хорошего впечатления. Честное признание Сергея о том, что учится он с тройки на четверку, и что его мама работает уборщицей, а отец с недавних пор грузчиком (о том, что отец до этого трижды увольнялся за пьянку, а грузчиком был устроен по слезным просьбам Вики перед руководством райпо, Сергей промолчал), не добавили бонусов сложившемуся о Сергее впечатлению родителей Нины. "Это мальчик не твоего круга... Что у тебя может быть с ним общего?... Через год Вы закончите школу и разбежитесь, тебя ждет учеба на юридическом в Москве. А что ждет его? Максимум, на что он способен - поступить в ПТУ... Нина, не увлекайся и не забивай им себе голову... Мы надеемся, что у тебя с ним несерьезно, ведь это так?... И вообще, ты слишком много времени проводишь в его компании... Тебе нужно учиться...". А потом уже более настойчиво: "Нина! Почему от твоей одежды пахнет табаком? Он что, курит?... Он плохо влияет на тебя, ты стала с нами замкнутой и неразговорчивой (о том, что она с ними была такой всегда, ее родители почему то раньше не замечали). ... Из-за этих гулянок у тебя в четверти четыре четверки, в том числе и по русскому и истории. Посиди-ка дома до тех пор, пока не исправишь ситуацию... Нина?! От тебя пахнет вином!!! Ты пила вино?! Это он тебя научил?! Две недели никуда, никаких прогулок..." В силу занимаемых должностей (папа - прокурор района, мама - заместитель председателя народного суда в соседнем районе) родителям Нины не составило труда навести подробные справки и о семье Сергея. То обстоятельство, что семья Сергея была пьющей, подкрепило опасения родителей Нины. После чего настойчивость родителей стала превращаться в беспрекословные запреты. И Нина терпела, Нина молчала, покорно отсиживая свои недели домашнего ареста, а затем вновь, словно на крыльях летя-спеша к своему Сережке, любимому Сережке, вешая родителям очередную лапшу о том, что она уходит на кружок осточертевших ей на самом деле уже танцев или дополнительно заниматься по русскому языку к несуществующей подруге, у которой мама-литератор, она летела к нему. И, казалось, мир уходил у них из под ног, когда они были вместе. Родители Нины морщились, замечая в окно стоящего у соседнего дома и ждущего Нину в школу Сергея, родители Нины кривились, когда классный руководитель Нины после очередного родительского собрания тет-а-тет докладывал им, что в школе Нина и Сергей продолжают встречаться. Но утешали и, внушая себе, успокаивали себя тем, что такие встречи и общение Нины с Сергеем уменьшаются и, возможно, скоро будут сведены Ниной "на нет". "Она у нас уже взрослая девочка, которая сама все поймет и сделает правильный выбор," - стали думать они.
   Пиво заканчивалось, любители-собаководы выгуливали своих чад по еще не до конца оттаявшему полю стадиона. И тут и там периодически раздавалось "гав-гав", это чада пересекались друг с другом и, натягивая в струну кожаные поводки своей несвободы, говорили что-то таким же собратьям по несвободе на собачьем языке.
   - Давай, я буду твоей собакой, - предложил Владику, допив из стеклянной банки остатки пива, Паша. Паша и Владик любили прикалываться, порой придумывая на ходу безобидные смешные выходки и, вызывая восторг у компании, шокируя ими людей. Как, например, тот недавний случай в универмаге, когда невысокий Паша схватил Владика за рукав куртки и заголосил на весь торговый зал: - Папа!!! Купи машинку!!!
   - Мы пришли за колбасой, - громко строгим голосом родителя отвечал Паше папа-Владик, - а не за машинкой.
   - Но здесь нет колбасы! Ее съели! Па-па ку-у-пи-и машинку!!! - на весь торговый зал не унимался Паша, начиная по настоящему реветь и устраивать детскую истерику. Покупатели шарахались, крутили пальцем у виска, удивлялись и смеялись.
   - Собакой? - переспросил, соображая как это будет выглядеть, Владик и согласился: - Давай.
   Они спустились с трибун. Под смех компании Паша прыгнул на четвереньки прямо на грязные остатки мокрого снега, а Владик, пытаясь соорудить собачий поводок, засунул Паше за ворот куртки один конец своего длинного шарфа, зажав рукой его второй конец.
   - Рекс, рядом, - приказным тоном начал "собаковод" Владик.
   - Гав, - сказал Паша, а затем уже смелее: - Гав-гав!!! Гав-гав-гав-гав!!!
   - Гав-гав, - отозвались оторопевшие от увиденного собаки.
   - Гав-гав, - дружелюбно знакомился с собаками и сородичами-собаководами Паша, высоко задрав на четвереньках "а-ля писаю" правую ногу. Компания укатывалась от смеха...
  
   После того, как к Вере Ивановне 11-й "Б" не пришел и на третий урок, всполошившимся директором школы, до сведения которого было донесено данное ЧП, был срочно созван педагогический совет. На педагогический совет вызвали также Сережку и его родителей. Сережка ждал родителей возле школы. Он то и дело нервно заходил в школу и посматривал на висевшие на первом этаже часы, затем вновь выходил на улицу. Родители опаздывали. Ему уже показалось, что родители и вовсе не придут в школу, и он уже собирался уходить, когда увидел, входящего в школьные ворота отца.
   - Не дрейфь, Серега, прорвемся, - отец был навеселе.
   - Ты зачем, хлебнул? - разозлился Сережка. - Ты же знаешь, что в школу вызвали. Не мог подождать?
   - Я это, для храбрости, - расплылся в пьяной улыбке отец. - Пойдем, наведем им шороху.
   - Я с тобой таким никуда не пойду, - решительно сказал Сергей, которому стало стыдно за пьяного отца. - Где мать?
   - На работе, пойдем, не дрейфь, - собственное состояние вполне устраивало отца Сергея.
   - Нет, - Сережка отрицательно покачал головой и, сплюнув, вышел за ворота школы.
   - Нет, так нет, - удивленно пожал плечами отец. - Пойду один.
   Семену Георгиевичу - директору школы, в принципе, ситуация была ясна. Из объяснений Веры Ивановны следовало, что распоясавшийся и обнаглевший Сердцов, кстати, в подтверждение своей наглости и распоясанности не явившийся на педагогический совет, сорвал заслуженному педагогу урок и оскорбил Веру Ивановну, после чего подбил весь класс бойкотировать ее уроки. Но все равно в этой очевидной, казалось бы, ситуации, что-то было не так. Случаев, когда целый класс покидал урок и отказывался посещать предмет в полном составе, на своей практике директор не припомнил. Такое было впервые. Потом эта драка в туалете (директору об этом уже настучали), где также участвовал Сердцов. Потом этот звонок из районного отдела народного образования: "Что у вас там творится, Семен Георгиевич? Вы хоть сами то в курсе? Заслуженному и уважаемому не только в нашем районе педагогу срывают уроки, а вы не предпринимаете никаких мер, - (руководству районо тоже успел кто-то об этом доложить-настучать), - вы там разберитесь, пожалуйста, в течение недели и нам доложите. Иначе придется навестить вас с проверкой. Не хотелось бы сомневаться в Вашей компетенции. Но относительно возглавляемого Вами учебного заведения это уже не первая в течение учебного года жалоба". От всего этого Семену Георгиевичу, не любившему неприятностей и дорожившему своей должностью, становилось не по себе. И он судорожно пытался найти выход из сложившейся ситуации, злясь на все и всех.
   - Слушайте, ну набедокурил, с кем не бывает, молодой же, кровь молодая, - дышал перегаром-свежачком на педагогический коллектив отец Сергея, - он и сам этому не рад. Придет-извинится, Давайте, э-э-э, об этом забудем, а?
   - Ребенка воспитывать надо, что бы такого не допускать, - презрительно отвечал ему пьянеющий от кислого запаха перегара Семен Георгиевич. - Только я вижу, что в Вашей семье это делать некому, Вас хоть самого воспитывай.
   - Меня то че? - удивлялся отец Сергея, а потом, понимая, к чему это было сказано, добавлял: - Так я это, для храбрости. В школе то Вашей ни разу до этого не был.
   - Вот и плохо, что ни разу, - продолжал вконец обозлившийся на все и всех Семен Георгиевич. - Прошу Вас провести со своим сыном соответствующую беседу и объяснить ему, что если еще раз он допустит подобную выходку, то, несмотря на то, что учиться ему осталось чуть больше двух месяцев, он будет исключен из школы. Вам это понятно? А сейчас можете быть свободны. Иначе мы тут все задохнемся.
   - Понятно, - бубнил в ответ отец Сергея, начинал пробираться к выходу, и облегченно (отмучился) выдыхал из себя очередную порцию перегара.
   - Какие будут по сложившейся ситуации предложения? - продолжал совет Семен Георгиевич, обращаясь к педагогическому коллективу.
   - Семен Георгиевич, может быть, временно, до конца четверти я заменю у 11-го "Б" Веру Ивановну, - предлагала молодой (сразу после института по последнему распределению) учитель истории Светлана Алексеевна, работающая в школе первый год и не до конца посему уяснившая железо-бетонность авторитета Веры Ивановны и определенные правила сложившихся в связи с этим между педагогами и Верой Ивановной отношений.
   - В этом нет никакой необходимости, - сверкала недобрым взглядом на Светлану Алексеевну Вера Ивановна. - Вы хотите, милочка, себе дополнительных часов прибавить?
   - Не нужны мне дополнительные часы, - смущалась Светлана Алексеевна, - я просто думаю, что смена обстановки, а в нашем случае временная перемена учителя, помогут разрядить ситуацию.
   - Вы бы лучше со своими пятыми-шестыми справлялись, мы тут с Ангелиной Васильевной во время Вашей болезни выборку-тестирование по истории у ваших подопечных проводили. И вывод был получен один и весьма неутешительный: Ваши ученики совсем не знают Вашего предмета, - ставила на место Светлану Алексеевну Вера Ивановна.
   - Нет, это не выход, - соглашался директор, не желающий переходить дорогу Вере Ивановне. - Сегодня они учителя поменяют, завтра захотят директора сместить, а послезавтра, их заведующий районо устраивать не будет. Так не пойдет. Сделаем так. С Сердцовым я переговорю лично. Он придет и попросит в присутствии всего класса у Вас, уважаемая Вера Ивановна, прощения. А вы, Ангелина Васильевна (Ангелина Васильевна была классным руководителем 11-го "Б") завтра же проведите собрание в классе. Тема и доводы такого собрания, я надеюсь, Вам понятны. 11-й "Б" в моем присутствии извинится перед Верой Ивановной и будет ходить на уроки. Послезавтра я жду от Вас конкретных результатов.
   Проведенное на следующий день Ангелиной Васильевной классное собрание ожидаемых директором конкретных результатов не дало, кроме того, что в конце такого собрания ей учениками класса был предоставлен исписанный красивым девичьим почерком листочек со следующими требованиями: 1. Отменить поставленные классу на двух последних уроках истории неудовлетворительные оценки; 2. заменить Веру Ивановну на Светлану Алексеевну или в случае, если это невозможно, сделать обязательным присутствие на каждом опросе Веры Ивановны (это придумала Лена) директора или зауча школы для того, чтобы не возникало вопросов к объективности оценок; 3. Допустить на уроки Сердцова (это было дописано уже почерком Влада).
   "Боже мой, это же сплошное унижение Веры Ивановны", - ужаснулась Ангелина Васильевна, до этого битый час объяснявшая своим подопечным то, что они были в этом конфликте не правы. Но молодое поколение, почувствовав фактическую безнаказанность своего отсутствия на уроках у Веры Ивановны, а с ней и уверенность в правильности выбранного пути борьбы и в справедливости своих действий, не собиралось сдаваться. "Сплошное унижение", - бессильно вздыхала Ангелина Васильевна, но требования класса все же передала директору школы, внутри которого уже все кипело от негодования на наглеца Сердцова, отловленного им на перемене и приведенного к себе в кабинет, но наотрез отказавшегося просить у Веры Ивановны прощения и больше не сказавшего Семену Георгиевичу ни слова. На намеченный по школьной программе на послезавтра четвертый урок истории 11-й "Б" также не пришел. А еще через день школу облетело неожиданное, но для кого-то печальное, а для кого-то радостное (да прости их всех, господи) известие: у Веры Ивановны (как показалось абсолютному большинству - от происходящего) случился инсульт...
  
   А еще спустя неделю друзья узнали причину изменившегося у Сергея, а затем, как заметил Владик, и у Нины поведения. Девочка Нина, красивая, хрупкая, добрая, ласковая Нина, Сережкина девочка Нина была беременна. Они долго думали, рассказывать или не рассказывать об этом друзьям, но потом вместе решили, что все равно все и так рано или поздно об этом могут узнать и решили открыться. Новость была сообщена друзьям Сергеем в его квартире, в отсутствии смущавшейся и теряющейся от неожиданно на нее навалившегося Нины.
   - Молодой папаша, - прикалывался Паша, - хочу быть крестным отцом твоего ребенка. Кстати, как мы его назовем?
   - Угу, будешь, - говорил Сергей, досадливо морщился и продолжал: - Если честно, мы не знаем, что делать.
   Он понимал, что Это произошло в конце января. Он и Нина после уроков были у Сергея в квартире. Родители, Вика и Пиндабол находились на работе. И они с Ниной, наслаждающиеся и друг другом, и предоставленной в полное распоряжение им квартирой, целовались и ласкали... Возбуждение от поцелуев и ласк кружило их головы и выплескивалось наружу расстегнутой судорожными движениями кофточкой, сброшенными тенями рук на пол рубашкой и юбочкой, упавшей впопыхах или от неизбежности происходящего за кровать заколкой, холмиками меленьких упругих грудей и в неге стонущих от жажды губ сосочков, частыми дыханиями, обдающих жаром тела, и шепотом, томительным шепотом Нины: "... Сережка... подожди... Сережа, не надо... Я боюсь... У меня еще не было мужчин... Я даже не знаю, как это делать... Сережка... Сережа... Сереженька...". А он, задыхаясь от страсти и любви к ней, не в силах сдерживать больше эту страсть и любовь, проникал и приникал к еще неизведанной ими тайне их любви, стараясь стать с ней единым целым... Потом, оглушенные от произошедшего, они молча и расслабленно лежали, глядя в глаза друг другу.
   - Сережка, ты мой первый мужчина, - нарушив успокаивающую тела тишину, решившись и краснея, произнесла она. - Прости, пожалуйста, я боялась, я не знала, что делать.
   Ее руки вновь заскользили по его груди.
   - Ты такой сильный и нежный, мне даже не было больно, - его пальцы, замерев было на ее шее, побежали дальше и спрятались в русых волосах Нины.
   - Ой, здесь испачкано в крови, родители увидят, - руки, изучив грудь Сергея, переместились на его живот.
   - Что-нибудь сейчас придумаем, - чуть привстав и также обнаружив на кровати пятна крови, прошептал приходящий в себя Сергей, для которого произошедшее также случилось впервые. - Ты знаешь, мне кажется, я не успел.
   - Все ты успел, - не придав значения словам или не поняв их значения, отозвалась ему Нина, наклонилась над ним и стала осыпать его тело поцелуями. - Милый... Единственный... Мне так с тобою, просто не знаешь как... С тобою я знаю, что такое счастье...
   И они снова любили друг друга...
   В феврале месячных у Нины не было. "Может задержка", - пыталась успокоить себя она, вспоминая, что в медицинском справочнике она как-то читала, что такое возможно в силу ряда физиологических причин. Хотя задержек до этого у нее не было никогда. Месячные, однажды появившись, приходили всегда точно в срок. Однако не было месячных и в марте. И вот тогда, проведя в раздумьях две бессонные ночи, она, тихо проревев в подушку, но, собрав всю свою силу воли в маленький и хрупкий кулачок, решила рассказать об этом Сергею.
   - Что делать, что делать, - на переживания друга откликнулся Владик, - рожать, конечно. Будете примерными супругами и родителями.
   - Да уж, - отозвался Сергей, внутри которого от того, что он открылся и поделился со случившимся с друзьями, наступало некоторое облегчение и некая расслабленность, но вместе с ними одновременно волной накатывалось теребящее душу смятение, - вы же знаете, что все не так просто.
   Друзья это знали. Когда Нина сообщила Сергею о своей беременности, задохнувшись от объятий и поцелуев, прижавшись лицом к его щеке, все-таки решившись и от этой решительности, заплакав, и обжигая его лицо своими слезами, прошептав: "Сереженька, ты только не волнуйся, но... кажется, кажется, я беременна...", он не поверив и поверив в это одновременно, замер-застыл, чувствуя как бегут по его щеке горячие слезы Нины и вместе с ее тихими всхлипами начинают проникать к нему в сердце. На какое-то мгновение он растерялся и утратил действительность, но, обжигаемое слезами и всхлипами Нины сердце, вдруг ожило и в ответ зашептало Нине его, Сережкиным уверенным голосом: "Не плачь, не плачь, зачем ты плачешь, я тебя люблю и всегда буду любить, мы что-нибудь сейчас решим..." В попытке впервые в жизни самостоятельно попытаться разрешить взрослую проблему клетчатый бумажный листок был разделен вертикальной линией чернил напополам. "Так, что у нас тут с тобой имеется, и какие варианты существуют". И, наигранно бодро: "Запишем?". Вариантов оказалось всего лишь два: рожать или не рожать. Третьего было не дано. Варианты ложились испорченным дрожью Нининым почерком в левую половину листка: цифра один и цифра два. "Рожать? У нас будет свой ребенок?!" Это плюс, поставим его в половину правую. "Закончим школу, я устроюсь на работу, буду зарабатывать деньги, а ты поступишь в институт, как хотели твои родители, потом возьмешь в институте отпуск (нужно узнать, дают ли в институте отпуск по случаю рождения ребенка, но мне кажется, что должны). Снимем квартиру, а если и не снимем, будем жить у меня...". "Сережка, милый, у нас будет своя семья!" Вот и плюс второй, отметим его тоже в правой половинке. "Стоп. А как же армия? Зимой у тебя день рождения, значит, попадаешь под весенний призыв. Два года? Ты не увидишь меня и ребенка два года?" Это минус. "А, может быть, в армии тоже освобождают от службы или дают отсрочку тем, у кого есть дети? Нужно узнать." Может это вовсе и не минус, а плюс. Поставим его пока в минусы условно. "Родители... Нина, твои родители, мне кажется, будут против". Сережка не знал все подробности отношений к нему родителей Нины, но догадывался об этом. И она соглашалась: "Да, мои будут против, скажут, что еще рано создавать семью..." Черт, это тоже минус... Дважды два - будет четыре. От осознания реакции родителей, по щекам Нины вновь побежали слезы. "Не надо, зачем ты опять плачешь..." Слезы капали на клетчатый листок бумаги и размазывали чернила. "Давай, посмотрим второй вариант... Так, не рожать, цифра два...". Плюсы от "рожать" превращались в "не рожать" в минусы, а минусы - почему-то в плюсы. Дважды два - опять четыре. "Аборт? Но это страшно... Хотя рожать тоже страшно... Родители.. Об этом все равно узнают мои родители... мне же только семнадцать..., об аборте наверно известят родителей. Хотя... (в надежде) об этом тоже нужно будет узнать..." "А если без аборта? А так можно??? Господи, страшно то как... Что же делать... что же делать... что же нам делать...".
   - Слушай, есть у меня тут одна знакомая, - вдруг встрепенулся, вспомнив что-то Владик, - она медсестрой работает. Выше нос. Я у нее хотя бы про Ваш вариант "не рожать" узнаю, как да что.
   - Она с этим в работе связана? - Сергей вопросительно посмотрел на друга, также вспоминая о некой медсестре Татьяне, о знакомстве с которой им однажды вскользь упомянул Владик. - Она про это знает?
   - Не знаю, связана или не связана, но работает в медицине. Поэтому если сама не знает, то, наверняка, узнает, - обнадежил Сергея Владик.
  
   С Танькой Владик случайно познакомился в конце декабря почти за два месяца до начала их с Ленкой Большой Любви. И так получилось, что случайность знакомства сделала Таньку его первой в жизни Женщиной. Двадцатидвухлетняя и в глазах десятиклассника Владика от этого взрослая, Танька в шумной компании медиков возвращалась с новогоднего банкета, проводимого в райповском ресторане "Колос". Ресторан в городке в то время был один. Поэтому очередь на проведение в нем новогодних банкетов занималась организациями, учреждениями и предприятиями района чуть ли не с начала года. А сами банкеты по той причине начинали отмечаться в ресторане ежедневно, с середины декабря, с разделением отмечающих и графика их посещения на две части: с 16.00 до 20.00 - один коллектив, с 20.00 до 00.00 - коллектив второй. В честь таких мероприятий и грядущего Нового года в ресторан ограниченными порциями поступала алкогольная (не талонная!!!) продукция, выставляемая на столы отмечающих по не талонно-ресторанным ценам; скромно и так же по ресторанно-не талонным ценам сервировался стол тем, что было в дефицитном запасе ресторана (ох, прелесть-то какая, шпроты и копченая колбаска!!!) и разбавлялся принесенными отмечающими из дома продуктами домашнего приготовления. Люди гуляли!
   Танька была пьяна, как и все пьяны были в ее шумной женской компании медицинских работников среднего звена, обратившей внимание на возвращающегося от Сергея домой Владика.
   - Молодой человек, пойдемте с нами, - раннее окончание в 20.00 мероприятия в ресторане требовало продолжения банкета. - С новым годом Вас! Молодой человек, давайте мы с вами познакомимся.
   Несколько рук подхватили его и увлекли за веселящимися, и, не дожидаясь ответа, завертели, и понесли по морозным скрипящим снегом улицам городка.
   - Ой, мороз-мороз!!! - неслось переливающемуся в свете фонарей снегу и продолжалось: - Ой, кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет...
   Его затащили на какую-то квартиру, где пьяная компания разбудила спящего бородатого человека, представленного одной из участниц веселья как "Васька - мой мужик, у нас где-то должен быть самогон". Ему налили в фарфоровую кружку приторно пахнущую и от этого запаха и крепости своей сбившую ему дыхание жидкость. Ему сказали несколько комплиментов: "Мальчик, а Вы, оказывается, еще такой юный. Вам говорили, что вы красивый?". Его попытались научить подпевать вновь затянувшиеся компанией песни. А потом о нем забыли, окунаясь в новую волну опьянения от употребленного самогона и разбредаясь по комнатам квартиры со своими душевными разговорами: "Манька, блядь... Васька, ты че хмурной такой, не рад нам что ли?.. Ты это, помнишь бабу из второй палаты... так вот, умерла", спохватившись о нем только тогда, когда женщине Таньке стало плохо. Таньку безудержно рвало в туалете.
   - Чаю, горячего чаю и спать, - решила пьяная компания, намереваясь напоить Таньку чаем и уложить спать в одной из комнат под молчаливое неодобрение хмурого и недоспавшего Васьки.
   - Домой пойду, - упрямо возражала ослабевшая от вырванного Танька, пытающаяся зубным порошком чистить зубы в ванной комнате. Порошок рассыпался и попадал Таньке на лицо и одежду.- До мой.
   - Замерзнешь по дороге, - не понимал упрямства Таньки кто-то более трезвый в компании, и, обращая свой все-таки пьяный взгляд на заскучавшего на кухне Владика, находил выход из сложившейся ситуации: - Молодой человек, проводите даму до дома.
   - Да, молодой человек, будьте в конце концов джентельменом, проводите даму, - подхватывал кто-то другой и пытался надеть на Владика куртку.
   На улице Танька немного пришла в себя.
   - Ты как с нами зачесался? - удивилась она, внимательно разглядывая Владика.
   - Как-то зачесали, - сам не понимая, как он с ними оказался, отзывался ей Владик, стараясь удерживать равновесие шатающейся из стороны в сторону Таньки и от того, прижимая ее к себе.
   - Мальчик, ты совсем еще мальчик, почти как малыш, - задумчиво продолжая разглядывать его в тусклом и промерзшем подъезде у входной двери своей квартиры говорила она. - Спасибо, что привел меня домой, в мое холодное от одиночества жилище. А затем неожиданно для него добавила:
   - Пойдем ко мне, а?
   И все так же, как и три часа назад ее пьяная компания, не дожидаясь от Владика ответа, увлекла его с собой. В однокомнатной Танькиной хрущевке они не включили свет. Горячее дыхание женщины Тани, ее глубокие поцелуи и неотвратимость происходящего будоражили кровь. "Иди, ко мне, мой малыш, мне холодно", - ее страстный на выдохе шепот смешивался с его неумелыми, судорожными движениями и нервной дрожью тел. "Ох... вот так, да... ох", - слышал он, вдруг сладостно ощущая, что погружается в Таньку, незнакомую ему еще три часа назад женщину Таню и понимая, что в этот миг становится мужчиной. Одинокая Танькина квартира, казалось, начинала оживать... А потом они курили, лежа на полу, где все это произошло, они курили одну сигарету на двоих и разговаривали. Родители Тани и ее младший брат погибли в автокатастрофе, когда она заканчивала девятый (в то время считавшийся восьмым) класс. Больше у нее из родственников никого не было. Добрые и сердобольные тетеньки из районо и комитета по воспитанию молодежи хотели направить обезумевшую от горя несовершеннолетнюю Таню в интернат. Но потом в их планах что-то изменилось, то ли поступивший из области план-разнарядка по устройству детей, оставшихся без попечения родителей, то ли еще что были тому причиной, - она не знала. Но однажды сердобольные тетеньки из районо приехали за ней на "Волге", позвонили в ставшую пустой без родителей и младшего брата квартиру и отвезли в Тверь, где находилось медицинское училище. Там с их помощью и на льготных государственных условиях окончившая к этому времени девять (восемь) классов Таня поступила учиться и стала жить в общежитии. После окончания медицинского училища она, уже будучи совершеннолетней, вернулась по распределению на работу в свой городок и закрепленную за нею покрытую годовой пылью без ухода однокомнатную квартиру. И вот, почти как уже четыре года, она находится здесь, вытирая эту пыль, что-то время от времени готовя для себя на потрескавшейся от старости газовой плите, высыпаясь между сменами на скрипящем диване, иногда - читая журнал "Работница", иногда - пялясь в черно-белый телевизор "Березка", но вольно или невольно делая все, чтобы не вспоминать когда-то однажды произошедшую трагедию. Владик не был еще знаком с трагедиями, но женщину Таню от рассказанного ею он понимал. Женщине Тане было одиноко до боли в сердце и воя души, ей было одиноко и безумно хотелось вырваться хоть куда-нибудь из душивших ее стен квартиры, из давящих ее стен городка, из беспощадных воспоминаний о той сладкой детской жизни до беды, вырваться и начать новую жизнь. Недолгие, случайные знакомства и связи, казалось бы, отпускали, но потом, все начиналось сначала...
   - А ты, я вижу, неопытный, - после второй сигареты, успокоившись от произошедшего, трезвея, делала она свои выводы. - Признайся, мальчик, я у тебя первая? А? Ну-ка, признавайся! Первая же? Так!?
   И начинала теребить Владика, а затем, доведя его до изнеможения, вновь привлекая и помогая проникать в нее, вскрикивала-шептала: "Я буду твоим учителем отношений между Мужчиной и Женщиной. Хочешь? Ох, да... не торопись, ох...".
   К женщине Тане, осваивая, как оказалось, интересные премудрости физической любви, десятиклассник Владик приходил почти два месяца до тех пор, пока тем злополучным февральским вечером к нему не пришла Его Большая Любовь, и он стал встречаться с Леной.
   - Мой мальчик, ты меня разбудил, словно спящую принцессу, - веселилась заспанная женщина Таня, открывая ему входную дверь. - Ну, заходи. У меня была тяжелая смена. Какой там у нас с тобой по счету урок?
   И он вновь и вновь прижимался к горячей под ночнушкой от уходящего сна и заменяющего сон возбуждения женщине Тане, растворяясь и растворяя в нее свое желание. С началом Большой Любви уроки любви физической прекратились.
   - Ты перестал меня навещать, и квартира моя опустела, - как-то случайно встретив его на улице, данную очевидность произнесла она ему задумчиво и поинтересовалась: - Ты почувствовал себя взрослым? Или у тебя появилась девушка?
   Владик признался. Городок был маленьким и не исключено, что рано или поздно, изучающие в то время улицы, Владик и Ленка, могли пересечься и с женщиной Таней.
   - Значит, ты действительно стал взрослым, - ему показалось, что Таня не расстроилась. - Но все же заходи, не забывай своего учителя, учителей люди должны помнить.
   И он, он заходил, иногда, совсем иногда, быть может раза четыре или пять за все прошедшее время, как например, на недавнее восьмое марта, принеся женщине Тане приобретенный на рынке у азербайджанцев букет красных тюльпанов и подарив этим букетом своему учителю физической любви неописуемую радость. Когда он к ней приходил, они пили чай и болтали о жизни на кухне, так о пустяках: что в школе, что на работе, что в личном плане. В два первых посещения женщина Таня, озорно поманивая его закрученными на пальцах белыми кудрями распущенных волос, томно вздыхая, интересовалась-предлагала: "Уроки не забыты? Может быть, пройдем повтор или освоим новую тему?". Он, будучи верным своей Большой Любви, не знающей о существовании женщины Тани, смущаясь, отказывался. После этого предложения вновь освоить уроки любви со стороны Тани прекратились.
   Вот и сейчас они сидели у Тани на кухне и пили ароматный индийский чай.
   - В общем-то, все понятно, как в кино, - после его рассказа о том, что у некоего друга, назовем его Н., залетела некая подруга, назовем ее С., отпивая из дымящейся фарфоровой кружки горячий чай, произнесла Татьяна. - Третий месяц, говоришь? Что ж, если рожать не хотят нужно срочно делать аборт. Аборты в нашей стране бывших Советов поощряются государством и в условиях разрухи и голодухи приветствуются населением.
   - Срочно? - переспросил он. - А что после трех месяцев?
   - А после трех месяцев аборты делать запрещено и законом, и медициной, - прервав его незаконченный, но понятный ей вопрос, продолжала Татьяна. - Мальчик, признайся честно, это не твоя подруга осчастливилась?
   - Не моя, я же тебе рассказывал, что у меня уже нет подруги, - его уверенный голос рассеивал Танькины сомнения в искренности рассказа Влада.
   - А я то уже стала сомневаться, что все мои уроки пошли тебе впрок, - честно признавалась ему она. - Мы же все с тобой это изучали. Вот что значит не сдавать итогового экзамена.
   - Запрещено совсем? - продолжал допытываться Владик.
   - Ну как совсем, есть исключения, например, если беременность наступила в результате изнасилования или возможные роды создают угрозу жизни женщины, т.е. рожать запрещено по медицинским показаниям, или если с плодом что-то не так. Но это же не ваш случай?
   - Не наш, - соглашался Владик, и рассеивающиеся было сомнения в искренности Влада, вновь наполняли Татьяну. - А если она несовершеннолетняя, то только с родителями? Родителей об этом извещают?
   - Не только извещают, но и берут обязательное согласие, - забивая гвоздь в его худшие опасения, подтверждала Татьяна. - Да ладно париться то, сделает аборт, дел то. Ну а родители, пожуют-поедят да и проглотят.
   - В том то и дело, что проглотят, ты родителей ее не знаешь.
   - Мальчик, это точно не твоя подруга? - сомнения наполнили Таньку до краев и с некой ревностью начали выплескиваться наружу.
   - Да нет же, я тебе говорю, - разозлился Владик, а затем, осознав, что начинает грубить, взяв ее руку в свою ладонь: - Извини, пожалуйста, но это правда не моя подруга. Просто всех имен назвать не могу.
   "Если бы это была моя подруга, - подумал он, - я бы вряд ли пришел к тебе. Интересно, как получилось бы в жизни, если бы Ленка от меня забеременела? Может быть, это обстоятельство сохранило бы наши отношения, и мы до сих пор были бы вместе? А ведь я с Ленкой ни разу и не переспал..." В конце июня прошлого года, они, успешно закончив десятый класс (он с четырьмя четверками: все те же химия, алгебра, геометрия, физика, а она с отличием), были вызваны на районный слет учащихся 9-х - 10-х классов. Слет проходил в живописном месте на берегу широкой реки, покрытом с одной стороны смешанным лесом, а с другой - украшенным песчаными барханами заброшенных строительных карьеров и появившимися на месте прерванной добычи песка небольшими озерами. Десять районных школ в течение недели душными от жары июньскими днями соревновались между собой, показывая спортивное мастерство своих подопечных. Эстафеты, марафоны, ориентирование на местности, волейбол, сборка-разборка палаток, лучший повар и многие другие конкурсы и задания, не замечая, съедали время, торопя его окончание. А вечерами и отдыхающими от уснувшего зноя ночами Владик и Лена были предоставлены друг другу... Лес манил и притягивал к себе, напоминая им о прошедшей весне и подаренных другим весенним лесом минутах хрупкого счастья. Завлекал хвойным ароматом и прячущей их от посторонних глаз зеленью листвы, полянками, начинающей уже пробиваться земляники, плывущим по кронам деревьев закатом и скользящими по траве от уходящего солнца и переплетающимися в таинственных движениях тенями, их тенями. Их звали , словно соревнуясь с лесом, и предлагали себя тихой гладью парной вечерней воды, остатками бликов лучей, прозрачностью золотого дна и наплывающим ночным туманом, песчаные карьерные озера. Казалось бы, вся окружающая их природа, радуется их отношениям и разделяет с ними их любовь. Освобожденное от одежд Ленкино тело возбуждало его и впервые увиденное сводило с ума. Ее грациозная гибкость и бархат гладкой кожи сливались с ощущением того, что все это принадлежит ему, перемешивались поцелуями, объятиями и ласками... И от этого слияния бешено билось его сердце, так, будто готово вырваться наружу и словно сердце Данко своим огнем и светом осветить в пришедшей темноте верный путь их Любви. И когда, когда окончательно сожженные своими ласками и не в силах больше сдерживать в себе изнемогающее и разрывающее их желание они вдруг остановились и застыли в незавершенном полудвиженье страстей, он услышал ее робкий шепот: "Возьми меня, я больше не могу... Я хочу, чтобы ты стал моим первым мужчиной..." и увидел ставшее вдруг серьезным ее лицо, зовущие осознанным желаньем и обдуманностью поступка голубые глаза, и, сам пугаясь услышанному, одновременно желая совершить, на его взгляд, настоящий мужской поступок, ответил: "Я хочу быть твоим первым и единственным мужчиной. Но не сейчас, потом, когда стану твоим первым и единственным мужем...". Незавершенное полудвиженье тел исчезло, растворив осознанность желанья и обдуманность поступка в голубых глазах и окончательно наступившей в лесу темноте.
   - Ку-ку, - нарушив тишину леса, о чем-то захотела им сказать проснувшаяся кукушка.
   - Ей тоже не спится, наверно любовь, - улыбаясь сказал Владик Лене, когда они стали собираться в палатку и, дурачась, обратился к проснувшейся птице: - Кукушка, кукушка, сколько лет отсчитаешь ты нам Нашей Любви?
   - Ку-ку, - отсчитала кукушка и больше не отзывалась.
   - Глупенький, - прижалась к нему Лена, - наша любовь будет вечно.
   - Дура, - обозвал он кукушку, - два года накуковала, - не зная тогда еще, что это означало два месяца. А потом, прижимаясь друг к другу и согреваясь друг другом, они счастливо засыпали в палатке: она, прошептав ему ласковое "люблю", и он - в сладостном ощущенье того, что сегодня совершил настоящий мужской поступок. Следующий день был последним днем слета, предназначенным для отдыха и собирания вещей и палаток. Конкурсы закончились. Их школа по итогам слета заняла третье место. Автобус за учащимися должен был придти в девять вечера. Но Владик знал, что Лена собирается уезжать сегодня в Москву, к своей старшей сестре Ольге-студентке третьего курса все той же Академии имени Плеханова, будущее в которой прогнозировалось также и для Лены. А оттуда вместе со своей сестрой и студенческим отрядом однокурсников сестры ей предстояло совершить полуторамесячное летнее путешествие в башкирские горы и степи. "Не переживай, солнышко. Я вижу, что ты очень переживаешь, но расставанья иногда очень нужны любви, они испытывают любовь на прочность. А пройдя испытание, любовь становится несокрушимой во всем. Не расстраивайся, у нас все получится, я ведь так тебя люблю, ты же знаешь. Мы будем писать с тобою друг другу письма и постоянно думать друг о друге, и время пролетит незаметно. Вот увидишь. А его (подаренного Владиком маленького и смешного плюшевого медвежонка) я обязательно возьму в путешествие с собой, в разлуке он будет постоянно напоминать мне о тебе, мон шер, а я буду говорить ему-тебе "Же ву зэм". Последний автобус в Москву уходил в восемь вечера, электрички же за отсутствием электрофикации железнодорожного пути до городка в то время не добирались, имея конечный пункт назначения, расположенный в пятидесяти километрах. Поэтому, отпросившись у учителей, руководивших их школой на слете, и заверив их, что все будет в порядке, Лена и Владик решили самостоятельно добраться до деревни, расположенной в двух километрах от места слета, откуда на рейсовом автобусе можно было доехать до городка. Когда же они дошли до деревни, выяснилось, что рейсовый автобус ушел двадцать минут назад, а следующий и последний ожидается ровно через четыре с половиной часа, то есть в 19.30.
   - Подскажите, а сколько по времени отсюда до райцентра на автобусе добираться? - поинтересовался Владик у сообщившего им вышеуказанную информацию деда.
   - Да минут тридцать, - подсчитал дед, и они понимали, что последний приходящий в деревню рейсовый автобус не поможет Ленке добраться до Москвы.
   - А вы че туристы что ли? - спрашивал в свою очередь дед, разглядывающий перепачканную от недельного пребывания на слете спортивную одежду и рюкзаки ребят, и, удостоверившись, что туристы, предлагал: - А вы вон по проселочной то идите, по ней и на большак выйдете, там автобусы чаще ходят. Да может, и попутку поймаете. Это у нас здесь только закуток и захолустье.
   - А до трассы долго пешком? - поинтересовалась Лена и получала от разговорчивого деда ответ о том, что километров десять-двенадцать, не больше.
   Подсчитав, что дорога до трассы займет у них не более двух-двух с половиной часов, и тем самым они сэкономят время, а там и автобусы чаще, а, может, и попутку поймают, Владик и Лена отправились в путь. Попуток на проселочной дороге, как назло, не было. Тридцатиградусная жара изнуряла, а отсутствие в торопях и по забывчивости не набранной в фляжку на слете, а затем и в деревне воды усугубляло положение. Дорога в названных наверно плохо считающим дедом двенадцать километров стала превращаться в непреодолимое препятствие. Владик тащил два рюкзака: свой и Лены. Но Лена с каждой сотней метров все больше и больше замедляла свой шаг.
   - Давай я и тебя на руках понесу, - стараясь ее приободрить, останавливаясь и дожидаясь отстающую Лену, предлагал он.
   - Нет, солнышко, тогда ты точно свалишься с ног, а опаздывать мне никак нельзя, давай-ка лучше ускорим шаг, - отвечала Лена, догоняя его, пытаясь придать себе неизмученный вид, а затем вновь отставала.
   "А что было бы в жизни, если бы мы тогда опоздали, и она не уехала бы из-за этого к сестре? Может быть, и было бы все по-другому, и мы остались бы вместе", - не понимая неотвратимость неотвратимого, думал в последствии он. А тогда они все же успели, собрав остатки своих юных сил, и, через не могу, дотянув до трассы, на которой их забрал рейсовый автобус. В семь вечера они уже были у Лены. Он сидел на кухне, разговаривал и пил чай с ее мамой, ожидая, когда Лена соберется в дорогу. Отца Лены дома по-прежнему не оказалось. "Лена, на автовокзале в Москве тебя будет ждать Оля, с автовокзала сама никуда, дождись Олю, если вдруг она запоздает, - доносились до находившейся в душе Лены последние наставления мамы. - Вы самый галантный и верный в мире кавалер, даже домой не зашли, а пришли провожать мою Леночку", - это уже предназначалось Владику.
   На маленьком автовокзале городка было немноголюдно.
   - Ну, вот и все, - не зная, что добавить, сказал ей он, понимая, что через пять минут ненавистный ему красно-черный "Икарус" унесет Лену на целых почти два долгих месяца в Москву, а оттуда - в неизвестные ему горы и степи.
   - Не грусти, грустинка, - Лена коснулась ладонью его лица. - Мы взрослые, мы справимся с нашей разлукой. Все будет хорошо, вот увидишь.
   А потом, пытаясь разрядить, охваченную хлынувшей в них и неизвестной им ранее тоской, обстановку, почему-то добавила:
   - Сегодня ночью ты во сне дрожал, и у тебя от холода так громко стучали зубы, что, мне думалось, что ты разбудишь всю палатку. Тебе снилась зима?
   - Не помню, - отвечал он, и ему казалось, что действительно наступала зима.
   - Ты, слышишь? Это наша песня, песня Нашей Любви, - через окутывающий его зимний ветер пробирался к нему голос Лены. Звуки начавшейся на открытой площадке летней дискотеки стали доноситься до автовокзала. Грустный Клаус Майне пел "Still loving you".
   - А давай потанцуем, давай?! - Лена прижалась к нему, и они медленно стали кружиться с его рюкзаком на спине и с дорожной сумкой Лены у него в руке под доносящуюся до них красивую мелодию этой прекрасной баллады: под песню их Большой Любви, не обращая внимания на сигналящий во всю "пора ехать" автобус и недоуменно уставившихся на них пассажиров, еще веря тогда, что пришедшая к ним разлука, не способна их сбить с пути и отнять друг у друга...
  
   - А можно это сделать как-нибудь без аборта? - возвращаясь к женщине Тане, спросил он.
   - Можно, - вновь, чувствуя, как испаряются сомненья в его искренности, согласилась Таня, - но это твоим друзьям к ветеринарам обращаться надо, у них есть такие препараты для животных. Хотя, - Татьяна задумалась, - и в медицине, они тоже есть. Только это рискованно очень. Могут быть очень плохие последствия, я бы твоим друзьям не советовала, лучше, пока не поздно, аборт.
   - Танюш, достань а, Танюш. Без разницы, каких: ветеринарных или медицинских, помоги, пожалуйста, - схватился за появившуюся спасительную соломинку решения проблемы друзей Владик, - отблагодарим, чем сможем.
   - Если только тобой, мальчик, отблагодарите. Ты думаешь, что у меня есть хоть один знакомый ветеринар или, что я дружу с медиками, у которых такие препараты валяются горстями по медицинским халатам? - Татьяна засмеялась, а затем, вдруг став серьезной, произнесла: - Последствия могут быть самыми ужасными, начиная от аллергии, заканчивая кровотечением, которое не остановишь без медицинской помощи, ты это им, пожалуйста, передай, даже если я и не достану этих препаратов. Вдруг, они захотят достать их у кого-нибудь еще. И еще, если же достану, то никому о том, откуда они у тебя взялись. Я это сделаю, мальчик, исключительно только для тебя. Тебе можно верить?
   - Ты же знаешь, - утвердительно ответил Владик, погладив ее по руке, и Татьяна почувствовала, что сомнения в его искренности у нее окончательно исчезли. - А таких последствий может и не быть?
   - Может и не быть, все зависит от организма человека, - согласилась она. - Давай так, завтра у меня смена, я попытаюсь что-либо узнать. Придешь послезавтра, только, пожалуйста, лучше вечером. После смены, ты знаешь, я отсыпаюсь. А просыпаться и не засыпать вхолостую, я, мальчик, не намерена.
   Через два дня полученные Владиком от Татьяны ампулы смерти перекочевали в карман потертой джинсовки Сергея. Сергей и Нина стояли на мосту реки, разделяющей городок на две части, и разглядывали эти маленькие, прозрачно-стеклянные с нанесенными на них черной краской буквами и с находящейся внутри такой же прозрачной жидкостью судьбоносные штуковины.
   - Владик сказал, что это может быть очень опасно, - говорил Нине Сергей, вспоминая воспроизведенные ему Владиком слова Татьяны, - может быть сильное кровотечение и сильные боли. Могут вводиться как внутримышечно, так и внутривенно. Принцип их действия таков, что они вызывают сильное сокращение матки и тем самым выбрасывают плод.
   - Плод? - будто в тумане переспросила Нина, вдруг с содроганием осознавая, что речь идет о ее ребенке.
   - Ну, да, плод или ребенок, - в замешательстве поправился Сергей. - Ты боишься?
   - Нет, мне не страшно, - боялась Нина. - У тебя дома никого?
   - Никого.
   - А шприц?
   - Шприц купил.
   - Ты мне сам это сможешь сделать?
   - Внутримышечно смогу.
   - Ты будешь со мной?
   - Да.
   - Не смотря ни на что?
   - Да, а что может быть? Тебе страшно?
   - Нет же, просто хочу знать.
   - Я тебя люблю и никому никогда не отдам. Я всегда буду с тобой.
   - Пойдем?
   - Пойдем... Куда?
   - К тебе. Мы с тобой решили?
   - Решили? Подожди. Мы же только думали, а окончательно не сказали. И там и там по два минуса и по два плюса. В армию с ребенком забирают, но могут оставить служить поближе к дому, я узнал...
   - А мне показалось, мы решили.
   - Нет же.
   - Тогда это зачем?
   - Что - это?
   - Это - это стекляшки, шприцы. Если мы окончательно не решили, они зачем?
   - Не знаю.
   - Давай тогда решим?
   - Давай.
   - А если решим, не передумаем? - их взгляды с ампул переместились на лица друг друга, встретились и замерли. Где-то там, за смотрящими пристально глазами проносились какие-то обрывочные мысли, звучали отрывки фраз, и разливались истерзанные переживаниями чувства. Где-то там, за глубиной не отрывающихся друг от друга взглядов томительно билась, волнительно дышала и неумолимо зарождалась новая жизнь. Ампулы-убийцы выскользнули из разжатой Сергеем руки, прокатились, пытаясь сопротивляться, по перилам, и упали в воду.
   - Вот теперь мы все решили, - с уверенностью сказал он, не видя, как в потоке апрельской реки борется и исчезает не выбранный ими путь.
   - Решили и не передумаем, - согласилась Нина, ощущая, что мальчик-Сергей в этот миг бесповоротно превратился в Сергея-Мужчину, ею навсегда любимого Мужчину, - у нас будет ребенок, наш ребенок...
  
   Инсульт Веры Ивановны расколол школьное сообщество на три части. Первой из них, в большинстве своем состоящей из учеников младших и средних классов, в которых Вера Ивановна не вела свои дисциплины, было абсолютно все равно, что случилось с этим выдающимся педагогом. Вторая часть школьного сообщества, включающая в себя педагогический коллектив школы, за исключением отдельных его лиц, была шокирована произошедшим, напрямую связывая причины недуга учителя истории с отвратительным поведением распоясавшегося в конец 11-го "Б" класса и зачинщика бойкота Сердцова Сергея. "Довели педагога до нервного срыва..., она очень сильно переживала и не выдержала..., распоясались до невозможности..., завтра они еще на ком-нибудь захотят отыграться, а послезавтра здесь баррикады соорудят..., чья у нас теперь очередь, кто следующая мишень?.., это нельзя оставлять безнаказанным...", - тонами возмущения звучало в кулуарах учительской. У третьей же части школьной среды, можно сказать, был праздник. Не желай зла ближнему своему... Но они его и не желали, они даже и предполагать не могли, что железная Вера Ивановна однажды пасмурным весенним вечером, вернувшись с не проведенного ею по причине отсутствия учеников урока, размышляя вслух о неизбежности времени и грядущих в жизни общества катаклизмах и потрясениях, уже пришедших по глупости, предоставленной государством обществу свободой-анархией, развалившей и саму перестройку и некогда такое же железное, как и она, государство; катаклизмах и потрясениях, уже активно топчущихся на осколках страны, в том числе и отголосками поведения Сердцова и его, 11-го "Б" класса, - вдруг пошатнется, захрипит и осядет на паркетный пол. Они не желали Вере Ивановне ржавой "буханки-скорой помощи", которая, заливаясь трелью противной сирены, через полчаса после приступа понесет ее в новый этап ее жизни, жизни, где ей вновь предстоит бороться, но уже не с противниками ленинских идей, а за свое собственное, ставшее в одночасье для нее самым главным, здоровье; они не хотели Вере Ивановне серо-белых палат, бездействия правой руки, волочения ног и невнятной, непонятной врачам ее речи. Всего этого они не могли увидеть даже в самом страшном их коллективном сне. Но они по-детски искренне были рады тому, что Веру Ивановну заменила молодая учитель истории, которая не грузит их бесполезными ленинскими цитатами, не долбит высшими идеями утраченного уже социализма, не срывает на них свое настроение и неудовлетворенность существующим, не отыгрывается в попытках укрепить авторитет двойками, а просто интересно рассказывает, отмечая и проводя параллели о том, что история - это бумеранг, который однажды возвращается обратно. А еще они были рады тому, что они победили, впервые в жизни преодолели барьер, казавшейся ранее незыблемой системы.
   "Все изменилось", - думал об этом и Семен Георгиевич, положив на аппарат трубку телефона после неприятного звонка из районо: "Как Вы это допустили!!! Заслуженный педагог находится в больнице, она прикована инсультом к кровати. И это произошло с Вашего попустительства, именно Вы не смогли вовремя пресечь этот конфликт, именно Вы!!! Еще одна жалоба, еще, одно, не дай бог, ЧП, и Вы...". "Действительно все изменилось, раньше стращали партией, а теперь вот говорят: "не дай бог". И досадливо-устало Семен Георгиевич морщился, с ненавистью глядя на телефон.
   Сегодня в школе был день выдачи заработной платы. Об этом свидетельствовали посветлевшие и от этого приветливо-добрые лица учителей, их поголовное столпотворение в учительской на большой перемене, отрывки, случайно услышанные учениками, их разговоров:
   - Вы, не забыли, милочка, о долге?
   - На рынке открылся частный магазин, там есть телесные колготки всех размеров...
   - Разве это деньги? - копейки, цены растут как на дрожжах...
   - В райповских магазинах все пусто, а у частников втри дорога. Совсем обнаглели. Куда смотрит государство?[Author ID1: at Fri Aug 23 20:39:00 2013 ]
   - А оно у нас есть?
   - Месяц назад присмотрела себе кофточку, а вчера захожу, а она уже в два раза дороже. Я возмутилась, а этот новый русский мне: инфляция, видишь ли...
   - Только и знают, что драть: за свет, за воду, за все, продукты-то как подорожали, раньше хоть талоны были, но по фиксированным ценам. А сейчас частная торговля - сам себе хозяин, что хочу то и делаю...
   Шел 1993 год, оставив в прошлом фиксированные цены и талоны, до неприличия пустые государственные и, в противовес им, появившиеся на короткое время частные толсто-дорогие кооперативные магазины, заменив их рожденной в муках бешеной инфляции и "сплошного кидалова", а затем и отстрела, индивидуально-предпринимательской торговлей, полностью отпущенными на все четыре стороны ценами, свободой рынка и повальной приватизацией некогда всенародного общего и от этого ничейного добра. Еще не было сплошных просрочек в выплате заработных плат, порой достигавших более года, повальных сокращений и нищеты-безработицы, повсеместных криминальных разборок и суицидов от безысходности. Все это стало приходить в городок в году следующем. Но уже, словно предвестники бед грядущих, на месяц - два начались задержки заработной платы, появились первые сокращенные, выброшенные за порог трудового бытия новыми хозяевами жизни, первые, закрывшиеся от безнадеги нереализации продукции или отсутствия поставок, предприятия, приватизировавшие на радостях свободы и также на радостях свободы пропившие свои квартиры бомжи, побирающиеся по рынку нищие, шикарные машины и загулы в ресторанах "малиновых пиджаков", их обожравшаяся вседозволенность и ненависть ко всему и всем тех, кто такой вседозволенности не имеет. Поэтому, не смотря на то обстоятельство, что полученные "деньги-копейки" через несколько дней уже полностью разлетятся по долгам, коммунальным платежам и частным магазинам, выплате в школе заработной платы за январь и частично февраль месяцы (пусть даже и в середине апреля) были очень рады все без исключения педагоги.
   Разделяла эту радость и Светлана Алексеевна - молодой учитель истории, обожаемо называемый подопечными "Мисс Большая Грудь". Светлана Алексеевна, имевшая свою родину в Рязанской области, попала в школу по распределению из педагогического института. Распределение в учебном заведении для его выпускников оказалось последним. Но оно освобождало от долгих неудач бесполезного поиска работы, с которыми стали сталкиваться, как и многие другие граждане России, студенты, закончившие педагогический институт годом позже. А еще распределение предполагало не только обязательное трудоустройство, но и возможное обеспечение хоть минимальными, но жилищными условиями. Такие вот остатки социального пакета благополучия молодого специалиста с ушедших в бытие времен советского союза, которые почему-то задержались в стране чуть подольше. Светлана Алексеевна вместе с еще двумя молодыми педагогами проживала в служебной двухкомнатной квартире. Энергия и желания молодости, помноженные на коэффициент инфляции и свободу рыночных цен, очень быстро съедали деньги обитателей фактически коммунальной квартиры. И от этого день получения заработной платы, как и сам процесс выдачи денег, были для нее, наверно, еще более желаемыми и радостными, чем для остальных сотрудников педагогического коллектива. От радости дня получки она совсем забыла о том, что две недели назад занимала деньги. И требовательно-вежливое: "Вы не забыли, милочка, о долге?", полученное ею в школьном коридоре от Екатерины Дмитриевны, заставили ее вспомнить об этом, и, не доходя до учительской, вернуться в свой класс, где она в женской сумочке оставила кошелек с деньгами. Но кошелька и, соответственно, денег в ее сумочке не было... "Нет, он должен быть здесь, я же точно его положила в сумку", - вспоминала она и, вновь порывшись в своей сумочке, но не найдя кошелька там, высыпала содержимое сумки на стол. По школе звенел звонок. Ученики 11-го "Б" класса, разбежавшиеся на перемене по своим делам, стали заполнять кабинет истории. Среди рассыпанных по столу помад, пудр, расчесок, салфеток, ножниц, ключей и зеркала кошелька, к повторному испугу Светланы Алексеевны, не оказалось.
   - 11-й "Б", повторите домашнее задание, я сейчас приду, мне нужно отлучиться, - стараясь сохранять самообладание, но упавшим голосом проговорила она и выскочила из класса. "Да, наверно, оставила в учительской, на столе, возле полки с классными журналами. Наверно там, я же там как раз и присела, когда пересчитывала деньги. Конечно же...", - проносилось в голове у Светланы Алексеевны, когда она бежала в учительскую. Но в учительской за столом, возле полки с классными журналами она обнаружила только лишь завуча, изучающего один из таких журналов. Кошелька в учительской тоже не было. "Может быть, кто-то нашел и убрал", - надежда не хотела сдаваться, но сразу же была убита выстрелом зауча: "Я после директора получала, и сразу же сюда села анализировать оценки, никакого кошелька на столе не было, никто из коллег о найденном кошельке в учительской не говорил. Да и Вы, насколько я помню, сразу же ушли после получения зарплаты, так как уже прозвенел звонок. Посмотрите у себя по внимательнее". Выйдя из учительской, Светлана Алексеевна стала судорожно вспоминать те события и действия, которые произошли уже после получения ею заработной платы: "Так, зарплату давали после третьего урока на большой перемене. Действительно, когда я ее получала, прозвенел звонок, и я так спешила, что, по-моему, не стала пересчитывать деньги, а просто убрала их в кошелек. Так. У меня был 9-й "а". Я пришла и сразу начала урок. А кошелек? Кошелек наверно положила в сумочку. Потом перемена. На перемене я пошла к Маргарите Евгеньевне, узнать насчет завтра, была у нее в классе. Сумочка? Сумочку не брала. Так. Потом хотела пойти в учительскую и заменить журналы. Ага. В коридоре встретила Екатерину Дмитриевну и вернулась обратно".
   - Вы так и не нашли? - оторвал от воспоминаний Светлану Алексеевну голос завуча, и она обнаружила себя стоящей посредине коридора.
   - Нет, не нашла, - в третий раз испугалась Светлана Алексеевна, и уже окончательно осознавая, что у нее пропала вся заработная плата за целых полтора месяца ее работы вместе с остатками денег, которые она заняла у Екатерины Дмитриевны, и что данное обстоятельство бесповоротно оставляет ее без средств для дальнейшего существования - от ужаса осознанного, сначала тихо и робко, а затем, не сдерживая себя, во весь голос, по-детски, зарыдала.
   Семен Георгиевич был сражен случившимся происшествием, но вместе с тем не растерялся, и, к своему удивлению, обнаружив в себе задатки следственной работы, стал дотошно опрашивать рыдающую Светлану Алексеевну, приведенную к нему в кабинет заучем школы. "Получила... Прозвенел звонок... Так спешила, что не пересчитывала... убрала в кошелек, кошелек в сумку в классе... был 9-й "а"... Потом перемена... Пошла к Маргарите Евгеньевне... Сумочка осталась в классе... Пошла после того, как 9-й "а" ушел из класса... От Маргариты Евгеньевны пошла в учительскую... Не дошла, вернулась за деньгами... А денег уже нету... В классе уже был 11-й "Б"... Не все. Кто точно, не помню, не обратила внимание... Пошла в учительскую... Но и там нету", - сквозь слезы покорно отвечала Светлана Алексеевна на вопросы директора школы, вновь прокручивая в своей голове хронику совершившихся действий.
   - Так, срочно пойдемте в класс. И перестаньте в конце концов реветь, как Вы сейчас будете выглядеть перед учениками? - задатки следственной работы продолжали развиваться у Семена Георгиевича, от услышанного им "11-й "Б" веяло подозрительностью.
   Одновременного прихода в класс учителя истории, завуча и директора школы сам класс никак не ожидал.
   - У Светланы Алексеевны пропали деньги, вся зарплата за два месяца, - чуть преувеличив сумму похищенного, ошарашил учеников с порога кабинета директор школы. Ученики посмотрели на Светлану Алексеевну и по ее внешнему, размазанно-зареванному виду убедились, что деньги у нее действительно пропали. А Семен Георгиевич продолжал: - Как я выяснил, то есть, мы выяснили, полученные Светланой Алексеевной деньги находились в ее кошельке в классе.
   - Они были в сумочке, - уточнила Светлана Алексеевна и с ранее уже убитой надеждой спросила: - Может быть, кто-нибудь из вас их нашел или видел?
   Семен Георгиевич недовольно посмотрел на мешавшую проводить ему следственную работу Светлану Алексеевну и продолжил:
   - Мы выяснили, что до перемены перед этим уроком кошелек оставался в сумочке Светланы Алексеевны, сама Светлана Алексеевна была в классе и вела урок у 9-го "а". Покинула класс Светлана Алексеевна на перемене только после того, как его покинул 9-й "а". А когда вернулась, денег уже не было. Но! При этом, в классе уже были вы. Не все, но некоторые из вас.
   Семен Георгиевич изучающим взглядом обвел съежившихся от неожиданности услышанного учеников и решил заканчивать свою речь:
   - Я предлагаю тому, у кого по какой-то причине оказались деньги Светланы Алексеевны, сейчас же вернуть их обратно. В этом случае я обещаю, что все произошедшее мы расценим как случившееся недоразумение без каких-либо возможных последствий. Мы будем считать, что тот ученик, который отдаст кошелек Светланы Алексеевны, просто его нашел на полу у стола учителя, а Светлана Алексеевна его случайно обронила. Ведь так мы поступим?
   - Да, да, - хором отозвались на вопрос директора школы завуч и Светлана Алексеевна. 11 "Б" никак не отреагировав на сказанное, молчал.
   - Тогда мы поступим по-другому, - выждав небольшую паузу, сказал Семен Георгиевич. Он уже и сам был не рад своим следственным действиям. "Черт бы ее с ее деньгами побрал, запихнут, не помня куда, а потом рыдают. Может и злополучный 11 "Б" здесь не при чем, сама где-нибудь посеяла. Вот потеха у них надо мною будет, если все это подтвердится", - подумал Семен Георгиевич, но все же решил закончить свои следственные действия: - Тогда мы поступим так. Каждый из вас покажет нам все содержимое своих карманов и сумок, а мы будем проверять.
   На жестяной карниз кабинетного окна с улицы уселся ослепший от апрельского солнца воробей и с любопытством стал наблюдать за происходящим.
   "Так, Смирнова, что у тебя тут? Хорошо, садись. Карпович, у тебя? Карпович, ты почему носишь в школу сигареты? Я поговорю с тобой отдельно, садись. Так, следующий. Некрасова, ты, что там прячешь? Ну-ка, доставай, сейчас же. Интимная тайна? Я тебе сейчас устрою интимную тайну! Доставай и показывай. Да... Хватит ржать! Вам здесь что, цирк? У Светланы Алексеевны трагедия, а Вам цирк. Успокоиться всем, я сказал! Овчеренко! У тебя что? Овчеренко, что же ты такой за неряха, кто тебя мелом измазал? Садись, Овчеренко. Капитанов, показывай свое добро. А в пакете что? Сменка? Почему не оставляешь в гардеробе? Воруют?! Капитанов! Перестань поясничать! В нашей школе не было еще ни одного случая воровства. Вы успокоитесь в конце концов!? Я же русским языком вам сказал, перестаньте ржать, как лошади. Никакой совести. Садись. Тебе, тебе Капитанов, садись. Тимофеева, у тебя что? Садись. Сердцов, показывай. Сердцов!!! Это что, Сердцов?!"
   Из потрепанного полиэтиленового пакета Сергея вперемешку с учебниками, тетрадями и пеналом на парту вывалился розовый кожаный женский кошелек. Класс застыл. Цирк оборвался. Десятки глаз недоуменно и ошарашенно смотрели на Сергея, переводя свои взгляды с Сергея на парту, фиксируя невинно лежащий на ней объект поиска и, не веря увиденному, вновь возвращаясь к Сергею.
   - Светлана Алексеевна, это Ваш? - поинтересовался директор.
   - Да, мой, - оторопело отозвалась Светлана Алексеевна, тоже не веря происходящему.
   - Сердцов!!! Ты можешь мне это объяснить?!
   - Я... Я не брал, - убитый Сергей отшатнулся от парты и директора школы, - я не знаю, я не брал!
   Объяснить нахождение кошелька в его пакете он не мог.
   - Хорошо, - вдруг успокоился Семен Георгиевич. - Мы с тобой друг другу объясним все завтра. В 14.00 я жду тебя и твоих родителей, А Вы (это уже завучу) к этому времени созовите, пожалуйста, внеплановый педагогический совет. Мы все объясним друг другу завтра...
   "Тук-тук", - ударил клювом по оконному стеклу воробей, которому все дальнейшее в судьбе Сергея стало понятно. "Тук-тук", - попытался сообщить он находящимся за стеклом увиденное только им одним и сам, ужаснувшись этому, улетел вновь ослепляться от апрельского солнца. Следственные действия окончились.
  
   "Тык-тык", - монотонно бьются настенные часы в кабинете Семена Георгиевича, отсчитывая умирающее время. Тык-тык. Они похожи на гроб, который издает монотонные глухие звуки. В гробу есть маленькая дверца для покойника-кукушки, которая также глухо один раз в час, убив очередной отрезок бытия, сообщает кабинету директора об этом и о том, что у гроба есть обитатель. Тык-тык.
   - Вы все прекрасно слышали на педагогическом совете, - обращаясь к маме Сергея, говорит Семен Георгиевич. - Педагогический коллектив в большинстве своем проголосовал за отчисление Вашего сына из учебного заведения. Я полностью разделяю это мнение. Прискорбно, что учиться Сергею осталось не более полутора месяцев. Но каждый сам управляет своей судьбой.
   "Тык-тык, - соглашаются настенные часы и спящая в них кукушка. - От судьбы не уйдешь, но управлять ею можно, даже чужой судьбой".
   - На предыдущей встрече я говорил Вашему супругу, - недовольно кривится Семен Георгиевич, вспоминая отвратительный запах перегара отца Сергея, - а затем и самому Сергею о том, что в случае повторного нарушения дисциплины к нему будут приняты самые жесткие меры, вплоть до исключения. Но, опять-таки, мне прискорбно, что и Вы, и Ваш ребенок этого не уяснили. Вот и результат. Но так больше продолжаться не может.
   Семен Георгиевич, собираясь с мыслями, делает паузу и смотрит на гроб-часы, а затем и на маму Сергея. "Тык-тык", - морально поддерживают Семена Георгиевича истребители времени. Молчит, съежившись, низко опустив голову и уставившись в пол мама Сергея. Семен Георгиевич продолжает: - Вы только посмотрите, в марте Ваш сын, вот объяснительная и докладная, сорвал урок заслуженному учителю, тридцать лет жизни отдавшему нашей школе. Более того, он подбил своих одноклассников и на дальнейшие срывы ее уроков. Вам известны последствия такого поведения Вашего сына? Вам известно, что учитель истории вот уже месяц парализованная не может самостоятельно встать с постели?
   -Нет, - отрицательно качает головой мама Сергея, еще больше опустив ее вниз и разглядывая пол.
   - По данному инциденту с Сергеем и Вашим супругом были проведены беседы. Сергею приказом по школе был объявлен выговор. Они говорили Вам об этом? Вот, посмотрите...
   Приказ об объявлении выговора Сергею вслед за объяснительной и докладной ложится на стол директора школы.
   - Да, говорили, - согласно кивает головой мама Сергея и от этого еще сильнее съеживается,
   "Тык-тык", - злорадствуют настенные паразиты.
   - После этого Ваш сын успел поучаствовать в драке и жестоко избить одноклассника. Вот полюбуйтесь, - заявление отца Алика и медицинская справка очередной порцией доказательств спешат к столу. - Одноклассник был избит так, что получил сотрясение мозга, был вынужден неделю находиться на лечении и отсутствовать в школе. Только благодаря тому, что сам он отказался говорить, кто это сделал, Вашего сына не привлекли к уголовной ответственности. Но я знаю, кто это сделал. Вот.- объяснительная Батона-Овчеренко присоединяется к ненужным маме Сергея бумагам.
   - Теперь дальше, - продолжает уставший (как все это мне надоело), но решившись все довести до конца, Семен Георгиевич. "Тык-тык, - поддерживают его уничтожители жизни, - нужно обязательно идти дальше. Тык-тык". Маме Сергея кажется, что сейчас она потеряет сознание и от напряжения хочется выпить.
   - Вчера Вашим сыном в помещении школы была совершена кража заработной платы учителя. Вот, можете ознакомиться, - последний и самый весомый штрих к доказательной базе в виде написанного Светланой Алексеевной под прессом давления педагогов во главе с Семеном Георгиевичем заявления, объяснительных завуча и самого Сергея, не приобщается к лежащим на столе аргументам, а настырно пытается с помощью руки директора школы добраться до глаз мамы Сергея.
   - Он не мог этого сделать. Я верю своему ребенку, - уверенно и твердо для сжавшейся и съежившейся женщины произносит мама Сергея и отворачивается от подсунутых к ее лицу доказательств. "Тык-тык", - не верят часы маме Сергея и удовлетворенно подмигивают Семену Георгиевичу.
   -Не мог это сделать? - ободренный подмигиванием соратника возмущается Семен Георгиевич. - А кто тогда мог? Как деньги оказались у него в пакете? Как, извольте мне у Вас узнать? Весь класс тому свидетели, я лично сам это видел. И на перемене, когда Светлана Алексеевна вышла, он некоторое время был в классе. Мы это тоже выяснили.
   - Он не мог этого сделать, - упрямо повторяет мама Сергея.
   - Знаете что, - злится Семен Георгиевич, - пусть тогда следственные органы и милиция выясняют, мог он это сделать или не мог. Вы этого хотите? А знаете, если они это выяснят, что Вашего сына ожидает? Я утром специально в книжный магазин зашел и купил, прочитайте.
   Семен Георгиевич достает из тумбочки стола УК РСФСР и трясет им перед отвернувшейся от него мамой Сергея.
   - Не желаете читать? Тогда я Вам сам почитаю! Вот. Статья 144. Тайное похищение личного имущества граждан (кража) наказывается лишением свободы на срок до двух лет или исправительными работами на тот же срок. Вы этого хотите своему сыну? Вы хотите, чтобы он попал в тюрьму?
   - Нет, - тихо произносит мама Сергея и пытается спрятать от настенных часов хлынувшие слезы. "Тык-тык", - вторят Семену Георгиевичу могильщики минут, приглашая маму Сергея и Сергея за дверцу в свой гроб.
   - Согласно статье 19 нового закона "Об образовании" и пункту 25 устава нашей школы, по решению органа управления образовательного учреждения за совершение противоправных действий, грубые и неоднократные нарушения устава образовательного учреждения допускается исключение из данного образовательного учреждения обучающихся, достигших четырнадцатилетнего возраста, - видя смятение мамы Сергея, чеканит Семен Георгиевич, не договаривая ей о том, что об исключении обучающегося образовательное учреждение в таком случае обязано в трехдневный срок проинформировать районо, - Поэтому мы поступим вот каким образом. Решение педагогического совета Вы слышали. На основании этого сегодня я издаю приказ об исключении Вашего сына из школы. После чего все собранные материалы о краже вместе с приказом об исключении мы направим в милицию. Пусть они там и разбираются. Вы довольны таким поворотом событий?
   "Тык-тык", - довольны настенные часы.
   - Нет, не надо этого делать, - говорит мама Сергея и, боясь того, что Сергея злые дяденьки милиционеры вместе с самым гуманным народным судом могут лишить свободы, начинает терять сознание.
   - Мне так Вас жаль, и Сергея мне тоже жаль, - приводит в чувство стаканом воды маму Сергея Семен Георгиевич. - Ребенку только семнадцать, а уже жизнь будет исковеркана, пятно на всю жизнь. Знаете что... Есть еще один выход. Согласно этой же статье нового закона "Об образовании" по взаимному согласию родителей и районо обучающийся, достигший четырнадцатилетнего возраста, может оставить образовательное учреждение до получения им основного общего образования. Напишите с мужем заявление... Мол, так и так, не хочет учиться, плохо учится, есть опасения, что не сдаст выпускные экзамены... Желает перевестись в вечернюю школу и закончить ее в следующем году... Просим отчислить из школы и вернуть документы. Муж же не будет против? Конечно, не будет. Судьба ребенка все-таки. А мы никому и ничего сообщать о краже не будем. Зачем ребенку жизнь калечить. Заберете документы, подадите в вечернюю школу. В следующем году и закончит. Может, как раз одумается, успокоится и изменит свое поведение. А с районо я договорюсь, объясню ситуацию... Вы согласны с таким вариантом?
   "Ку-ку, Тык-тык", - вылезает из дверцы гроба покойник-кукушка, извещая о том, что еще один час погиб и нужно соглашаться.
   - Согласна, - отвечает окончательно побежденная часами-гробом мама Сергея. А Семен Георгиевич про себя начинает размышлять, под каким соусом он представит в районо заявление родителей Сергея об отчислении Сердцова из школы. И, еще раз согласившись с тем, что это меньшее для него зло, чем сообщать районо об очередном в школе ЧП (да о каком!!! Краже!!!) и исключении по этой причине Сердцова из школы, а также, вспомнив недавний неприятный звонок из районо, принимает верное для себя решение.
   Через три дня Сергей был отчислен из школы по взаимному согласию своих родителей и районо.
   - Не дрейфь, прорвемся, - говорит ему отец и пьяно икает. - У меня вон у самого образование только восемь классов, а у мамки твоей семь с коридором. Люд, скажи?
   Мать Сергея молчит и также, молча, наливает себе в стопку.
   - Я тебе еще после девятого сказал: хорош учиться, пойдем работать. А ты все: нет, буду учиться, у меня там друзья. Ну и что? Причем тут дружба? Получил неполное среднее и хватит. Или ты профессором хочешь стать?
   Молчит и Сергей, не отвечая на вопросы отца. Ему противно и муторно до тошноты. Ему больно и от этого хочется выть, кричать и биться о стену, но он молчит. Он не брал этих денег, он не знает, но догадывается, как кошелек мог попасть в его пакет. Об этом догадываются и его друзья.
   - Убьем суку, - позавчера пообещал ему Владик, - это он, больше некому. Тварь.
   - Успокойтесь, а то еще и вас выпрут. Не надо, потом разберемся, я сам его закопаю, он скотина, теперь неделей больничного не отделается, - успокаивал друзей Сергей. - Я прошу вас, не надо, школу закончите. Потом разберемся. Я не хочу, что бы у вас появились такие же проблемы, как у меня. Тем более тебе, Влад, поступать надо.
   - Не надо было тебе с родителями заявления писать. Пусть бы доказывали, что это ты, - продолжал переживать Владик, - хрен бы они это доказали.
   - Это как посмотреть, - вздыхал Сергей. - Обнаружили у меня в пакете, фактически задержали с поличным, весь класс в свидетелях.
   - Снимали бы отпечатки пальцев, - возражал Владик, - а твоих там нет.
   - Ага, сняли бы через два дня, а что толку. Кошелек то за этих два дня Светлана Алексеевна наверняка весь замацала своими пальцами, хрен бы они там какие-либо другие отпечатки нашли.
   - Нужно было сразу, - продолжал гнуть свою линию Владик.
   - Нужно было, да все уплыло, - сокрушенно подытожил Сергей. - Короче, хорош париться. Я еще раз вас прошу, доучивайтесь спокойно, мы чуть позже с ним поговорим. Обо мне не беспокойтесь. В институт с моими оценками и так было бы не поступить, а в путягу или технарь - успею. Доучусь в вечерке, отслужу, поступлю. Мне мать было жалко, она за меня так боялась, что может быть уголовное дело. А потом, тут учиться-то полтора месяца осталось. Если бы я кочевырился и не забрал документы, пусть даже меня не исключили бы, как я после всего этого ходил бы в школу и смотрел всем в глаза. Мне что, каждому нужно было ежедневно ходить и объяснять, не коситесь на меня, это не я деньги стащил, мне их кто-то подбросил, я даже знаю, кто. Нет уж. Это не для меня. Что сделано, то сделано.
   - Херня-война, - соглашался с Сергеем пофигист Паша, - жизнь на этом не заканчивается.
   - Вот-вот, - возвращает Сергея из раздумий голос отца, - профессор из тебя не выйдет.
   - Доучиться все равно нужно, - прекращает свое молчание, выпив стопку самогона, мать Сергея. - Пойдешь в вечерку.
   - Пойду, - соглашается Сергей, - а потом в ПТУ или в технарь на пожарного.
   - А пока на работу устроишься, начнешь для себя деньги зарабатывать, - подхватывает отец
   - Где сейчас-то устроишься? Людей только увольняют, вон предприятия останавливаются, - беспокойно говорит мама, - а тут пацан семнадцать лет, работник какой.
   - Че вы тут все гундите. Разве это проблемы, какие это проблемы. Проблемы это когда молодые пацаны на войне гибнут, как у меня в Афгане было. Вот это проблемы. А у него вся жизнь впереди, сто раз еще закончит учиться и найдет работу. Давайте, наливайте, - подает голос ранее спьяну задремавший Пиндабол.
   - Не дрейфь, какой никакой, а работник. Смотри, какой он у нас красавец-богатырь. Да если че, Вика поможет пристроить. Нас же пристроила, - хмелея, не соглашается с супругой и отец, и уже обращаясь к Сергею: - Налить за новую жизнь, а?
   - Нет, - Сергей отрицательно качает головой, - не хочу, да и на секцию сейчас уже уходить.
   - Знаем-знаем, ты теперь, оказывается, Ниночку секцией называешь, - пытается пошутить отец, но неудачно. От воспоминания о том, как горько плакала Нина, услышав от него, почему он уходит из школы, Сергею окончательно становится плохо.
  
   - Что же ты наделала! Посмотри! Как же так можно? Господи! - голос отца доносится до Нины откуда-то издалека. Она почти не слышит его, находясь в непонятной прострации какого-то вакуума. - Светочка, Светочка, давай я вызову скорую.
   Отец бросается к телефонному аппарату, находящемуся в прихожей, но, не дойдя до него, бежит обратно, наклоняется над сидящей на ковре в зале, прислонившись спиной к стене, Светланой Валентиновной, и начинает ее трясти. Трясущаяся от рук отца мать напоминает Нине большую механическую куклу с лопнувшей пружиной, которую пытается завести отец.
   - Вы этого хотели? Этого?! Вот и получайте то, что хотели!!! - бьется в истерике Нина, понимая, что биться в истерике ей никак нельзя, и от этого еще сильнее начиная рыдать во весь голос. Кинематограф памяти откручивает пленку времени назад...
   Вечером, когда она вернулась домой от Сергея, увидев встречающую ее в прихожей мать, она сразу же поняла, что что-то не так, что сейчас может быть случится что-то страшное. Вышедший из своей комнаты-кабинета отец подтвердил ее ощущения...
   - Ниночка, нам нужно с тобой очень серьезно поговорить, давайте пройдем все в зал, - сказал он, пристально наблюдая, как Нина снимает и вешает весенний плащ. Нина догадывалась, О ЧЕМ СЕРЬЕЗНО ОНИ ХОТЯТ С НЕЙ ПОГОВОРИТЬ. Но насколько им известно это СЕРЬЕЗНОЕ, О КОТОРОМ ОНИ ХОТЯТ С НЕЙ ПОГОВОРИТЬ, она не знала.
   - Ниночка, - продолжал в зале отец, - мы очень долго и неоднократно говорили тебе о том, что мы с мамой не одобряем твои встречи с Сергеем. У вас нет и не может быть ничего общего. Ты у нас умная и красивая девочка, у которой впереди замечательное будущее. Через полтора месяца ты закончишь школу. Поступишь в МЮА. Твое направление в Академию из Генеральной прокуратуры мы получили. С нужными людьми поговорили. Я, конечно же, думаю, что в этом не было никакой необходимости. Ты у нас сильная девочка и со своими знаниями можешь поступить сама. Но времена сейчас очень трудные, случается, что одаренные люди остаются за бортом, а бездари поступают, учатся, а потом управляют государством. Поэтому мы сделали все, чтобы помочь тебе.
   - Спасибо мама, спасибо папа, - сухо отозвалась Нина, понимая, что это только лишь прелюдия. Она и сама до сих пор не знала, нужно ли ей это поступление в юридическую академию или не нужно, хочет ли она, как и ее родители, стать в дальнейшем юристом или не хочет этого. "Вот Владик, говорит, что он хочет, что это его осознанный выбор и что это нужно ему. Но мне непонятно, хочу ли этого я. Это прежде всего почему-то нужно моим родителям, которые за меня все решили и устроили, а не мне".
   - Так вот, - возвращался к теме разговора отец. - Ты начнешь учиться, будешь жить постоянно в Москве. Москва - прекрасный и не сравнимый с нашей провинцией город. Приезжать домой будешь разве что на выходные, да и то не всегда. Познакомишься с людьми своего круга общения. И поверь нам, приезжать сюда тебе вообще не захочется, разве что навестить только нас. Ваши пути с Сергеем разойдутся, Нина.
   - Это вы уже так решили? - поинтересовалась, готовясь к обороне, Нина. События последних недель натянули ее нервы до предела так, что взорваться она была готова в любую секунду, по любому поводу, но еще сдерживала себя. "Словно злой рок распростер свои черные крылья над нашими с Сережей отношениями, - печально думала она. - Казалось бы, у нас такая радость, у нас будет семья и ребенок, мы все решили. Но нам не дают это делать. Почему-то то, что решать и делать должны мы, за нас решают и делают другие люди. Разве это справедливо? Разве так должно быть в нашей жизни?" Счастье принятого на мосту решения лишь вскользь и на мгновенье коснулось ее, и затем безжалостно было растоптано уходом Сережи из школы. Переживания несправедливости случившегося, жалость и любовь к Сергею вновь поселили в душе тревожные ожидания дальнейшего. Она прекрасно понимала, что в их с Сергеем будущем стеной являются ее родители, которым, конечно же, все станет известно. Она ждала подобного разговора. Но надеялась, что это произойдет когда-то потом, чуть позже, не сегодня и не сейчас. А когда это произойдет, натянутые ранее до предела нервы ее и рыдающая от переживаний за Сережку душа, немного уже успокоятся. А разум ее родителей победит их эмоции и упрямые желания. И они все вместе, может быть даже через ссору, долгую дискуссию, аргументы и возражения, но придут к выводу о том, что у нее и Сергея будет семья. Она и Сергей любят друг друга, и у них будет ребенок. Поэтому иного человеческого и жизненного разрешения этой ситуации быть и не может, не смотря на нежелание этого ее родителей. Но они разумные люди, и они должны это понимать, и, в конце концов, согласиться с этим. Так думала Нина.
   - Нина, это не мы решили, это то, что произойдет у тебя в жизни в дальнейшем. Это то, что нужно, в первую очередь, тебе, - вмешалась в разговор мама. - Мы с папой обеспеченные и уважаемые в обществе люди, служим государству и достигли в жизни всего того, что необходимо достичь в жизни: любимая работа, хорошие должности, материальное обеспечение, почет и уважение. Тебе же это только предстоит достичь. И мы не понимаем, как ты сможешь это сделать с Сергеем, который тебе совсем не пара. Он человек не нашего, то есть не твоего круга. Поэтому он твоя дальнейшая бесполезная обуза, с которой ты чем раньше расстанешься, тем лучше.
   - Нет, - не согласилась Нина, - все-таки это вы все решили. Вы всегда все решаете за меня и без меня. А почему вы у меня не спросили? Хорошо ли мне будет от Ваших решений? Нужны ли мне Ваши решения? Буду ли я счастлива от них?
   - Нина! Как ты смеешь такое говорить! Нина! - от неожиданности сказанного Ниной повысил свой голос отец. Дело в том, что Нина до сегодняшнего дня никогда на памяти родителей не выступала с таким открытым протестом. Да, были иногда ссоры и непонимания, которые пришли в семью, когда их дочь стала встречаться с Сергеем. Но Нина редко о чем-либо возражала. Наказывали домашним арестом - она, молча, соглашалась и сидела дома, дожидаясь его окончания. Неоднократно уже намекали, а потом и в открытую говорили ей о том, что Сергей ей не пара, - она тоже, как правило, молчала, лишь обронив: "мне он очень нравится и с ним интересно". - Мы все делаем с мамой для тебя, мы живем тобой, Нина! Нужна модная одежда - пожалуйста, нужен магнитофон - пожалуйста, нужен репетитор - пожалуйста, нужны книги - пожалуйста, путевка на море - пожалуйста, поступление в институт - пожалуйста. Все - пожалуйста! Все для тебя - пожалуйста! А ты такое говоришь...
   - А хотите знать, чему я действительно буду счастлива? - прервала выступления отца Нина. - Заберите одежду, заберите магнитофон, книги, репетитора, поступление в институт, путевку на море - все заберите. Но оставьте мои отношения с Сергеем. Не трогайте моих отношений с Сергеем! Я вам говорила, что он мне нравится? Нет, мама и папа, больше - я его люблю и хочу быть с ним! Не препятствуйте мне в этом, пожалуйста!
   - Нина, а тебе известно о том, что твой возлюбленный - банальный вор, совершивший кражу кошелька? - это уже мама. Конфликт разгорался. - Один из таких негодяев-воров, которым твой папа утверждает обвинительные заключения и направляет их в суд, а я выношу от имени государства приговоры и направляю для перевоспитания в места не столь отдаленные? Нина, а тебе известно, что твой возлюбленный - отъявленный хулиган, который до совершения кражи умудрился довести до инсульта учительницу и избить одноклассника? Тебе это известно, Нина?
   - Мне все известно мама, но совсем по другому, нежели сорока-сплетница на хвосте принесла это вам! - взорвалась Нина. "Господи, как же я могла забыть. Вчера проводили годовое общешкольное, а затем уже общеклассные родительские собрания. Мама ходила одна, пришла очень поздно, и они с папой о чем-то долго шушукались на кухне. А сплетница-сорока - это моя классная". В школе по распоряжению директора не распространялись о произошедших событиях с Верой Ивановной и Сергеем, отвечая сухо на вопросы отдельных родителей, что причиной замены учителя истории явилась внезапная болезнь Веры Ивановны, а причиной ухода одного без пяти минут выпускника школы - его внезапное желание сменить учебное заведение. "Эта сплетница-сорока всегда и обо всем стучит после собрания моим родителям". Нина даже на мгновенье представила, как это происходит: "Да, Светлана Валентиновна, Нет, Светлана Валентиновна, а вы знаете, Светлана Валентиновна, скажу Вам по секрету, Светлана Валентиновна, и шу-шу-шу-шу..." Противно.
   - И ты собираешься с таким вором и хулиганом иметь отношения? Ты собираешься с ним погубить свою жизнь и нашу с папой жизнь тоже? Как замечательно, единственная дочь судьи и прокурора - подруга, а затем и жена уголовника! Нина!!! Если не хочешь думать о себе, подумай о нас, Нина. Наши профессия и этика норм поведения не позволяют в нашей семье иметь таких не только родственников, но и знакомых, пусть даже не у нас самих, а у наших детей. Ты это понимаешь?! Своими детскими и необдуманными поступками ты создаешь угрозу не только своего дальнейшего благополучного будущего, но и благополучного будущего всей нашей семьи! - мама разошлась не на шутку, разбрасывая искры своего праведного гнева по ковру, креслам, журнальному столику и полированной стенке. Искры рикошетили и попадали на Нину.
   - И что теперь? Очередной домашний арест? - упавшим голосом поинтересовалась она. Хрупкое крепление, сдерживающее натянутые нервы и рыдающую душу, треснуло и развалилось на части.
   - Все. Довольно, - твердым голосом остановил разошедшуюся маму папа, - хватит играть в демократию. От игры в демократию не только семьи, но и государства разваливаются. С завтрашнего дня, Нина, в школу и из школы тебя будет доставлять моя служебная машина. Я уже распорядился. И после школы ты будешь сидеть дома, готовиться к сдаче выпускных экзаменов и поступлению в ВУЗ. И никаких ни с кем прогулок. Захочешь вечером выйти, подышать свежим воздухом, мама составит тебе компанию. Если нужно будет охрану к тебе приставить, чтобы оградить от нежелательного общения - я приставлю. И все это не обсуждается. Тебе все ясно?
   В квартире наступила тишина. Раз-секунда, два-секунда, три-секунда, четыре-секунда, глубокий вдох... пора...
   - А рожать Вы меня тоже с охраной повезете? - выдохнула Нина, и взглядом затравленного и загнанного в угол волчонка посмотрела на своих родителей.
   - Что? - перепросил папа.
   - Что? - переспросила мама.
   - Да, мама! Да, папа! Вы так увлеклись моим будущим, что не видите мое настоящее. Вы даже не заметили, что я изменилась! Платье на выпускной, мне уже тесно, мама! Мне хочется много есть, и особенно яблоки, папа! А иногда у меня кружится голова, только не уверена, от этого или от вас! - загнанный в угол волчонок, из последних сил борясь за свою жизнь, бросился в последнюю контратаку, но оступился, поник и закончил, обволакиваемый непонятной прострацией какого-то вдруг охватившего всю его вакуума, - у меня будет ребенок, Я БЕРЕМЕННА...
   - Боже ты мой...- мама качнулась, вжалась в попытке спастись в оклеенную фотообоями стену и медленно сползла по ней на пол, превратившись в механическую куклу.
   "... наделала! ...смотри! ...так можно? ..оди!" - стучался в вакуум далекий голос отца. Нина, шатаясь, вышла из зала, прошла коридор, зашла в ванную комнату. На подставке, среди тюбиков с кремами, шампунью и зубной пастой лежала бритва отца. "Какая ты сильная и одновременно нелепая", - обратился вакуум к бритве, заставив Нину взять ее и повертеть в дрожащей руке. Бритва откликнулась злобным блеском, ей не нравилось такое сравнение. "Последний аргумент, последний", - пронеслось внутри заполнявшего Нину вакуума. Она вышла из ванной комнаты, прошла коридор и остановилась у входа в зал. "...веточка, ...очка, ...зову скорую", - возвращается стуком в вакуум голос отца.
   - Давайте и с вами мы сейчас все решим и не передумаем, - выплескивается из вакуума голосом волчонка-Нины. - Решим же?
   Вакуум рвется вместе с кожей на запястье руки, и вокруг Нины и внутри самой Нины наступает темнота.
  
   Конец месяца апреля и май пролетели в жизни Владика незаметно. Переживания за друга смешались с переживаниями за успешную сдачу выпускных экзаменов, успешную сдачу экзаменов вступительных, от которых, как он считал, в дальнейшем полностью зависел его жизненный путь, и постепенно стали уходить на второй план. Дни пролетали в установленном и от этого постоянно-нудном графике запланированных действий: школа, уроки, дополнительная подготовка к вступительным экзаменам, школа, уроки, дополнительная подготовка к вступительным экзаменам. И так изо дня в день. Перекуры на балконе, редкие посещения им друзей по принципу "я буквально на полчаса", некоторое успокоение о того, что Сергей вроде как нашел работу, сдал документы в вечернюю школу, куда в следующем учебном году его пообещали зачислить, но одновременно приходящая за друзей тревога от того, что о Нине, по прежнему ничего не слышно, отдельные школьные новости и приколы, изредка разбавляли эти минуты. Но время неслось неумолимо. И вот уже последний учебный день. Последний его учебный день в школе!!! И вот уже последний урок!!! И, как повезло им, это НВП!
   - Ну что ж, в честь последнего вашего занятия я отпускаю девочек домой и желаю им в их дальнейшей жизни только лишь все возможных успехов и благополучия, - проникновенно говорил Дмитрий Иванович. - Мне очень жаль расставаться с вами.
   - А мы, а нас? - вопрошала, находящаяся в эйфории от уходящей школы, мужская половина класса.
   - А с мальчиками мы в честь последнего урока постреляем в тире. А потом я вас тоже всех отпущу, - отвечал мужскому населению Дмитрий Иванович, и они дружно шли в здание тира, расположенное за школой. Мальчики стрелять любили. Там, открыв от замков металлические шкафы и вытащив из них пневматические винтовки, они начинали соревноваться на меткость поражения картонных мишеней. Мальчики радовали своими успехами Дмитрия Ивановича, вздыхавшего от очередного попадания в десятку: "Эх, какой замечательный класс уходит" и, окончательно расчувствовавшись этому, решившего произнести им торжественную и прощальную речь: "Дорогие мои. Вы покидаете школу. А вместе с ней покидаете юность и начинаете свою новую уже взрослую дорогу, дорогу в жизнь. На этом тяжелом взрослом пути вас ожидает множество препятствий, борьба, вы будете побеждать и терпеть поражения, совершать правильные поступки и ошибаться. Но я хочу пожелать вам, что бы на этой дороге вы всегда оставались мужчинами, настоящими мужчинами, способными отвечать за совершенное и защищать слабых. Пусть никогда не придет в ВАШ ДОМ война! На этом все, всем только успехов и до свидания". По щекам Дмитрия Ивановича катились слезы.
   - Спасибо, Вам тоже только успехов, - отвечали тоже расчувствовавшиеся от слез и проникновенной речи Дмитрия Ивановича ученики 11-го "Б" и медленно покидали помещение тира, оставив там печального учителя НВП убирать пневматические винтовки. На входной двери тира висел забытый Дмитрием Ивановичем амбарный замок.
   - А давай его, на хер, закроем, - предложил кто-то из покидающего школу 11-го "Б".
   - Давай, - поддержали предложившего, вступающие во взрослую жизнь, мужчины. Через минуту Дмитрий Иванович был наглухо закрыт в помещении тира. Спрятавшиеся за забором настоящие мужчины 11-го "Б" громко ржали, наблюдая за бесполезными попытками Дмитрия Ивановича выйти из тира через дверь, а затем, как учитель НВП с расстроенными криками: "Бляди, я к вам со всей душой, а вы..." вылезает из здания тира через единственное в помещении окно. То, что этот урок по причине исключения учебной дисциплины из школьной программы в следующем учебном году был последним уроком НВП в школе не только для 11-го "Б", но и для самого Дмитрия Ивановича, дико ржущие мальчики-будущие мужчины не знали.
   А затем пришла пора выпускных экзаменов. Обязательные "Русский язык" и "Математика" были сданы Владиком на четыре, так нужные ему "История России" и "Обществоведение" - на пять. Нужные предметы предназначались для сдачи для поступления на юридический. После смены Веры Ивановны на Светлану Алексеевну в преподавательской среде имелась некоторая озабоченность, а справится ли молодая учительница с распоясавшимся классом, а также сумеет ли должным образом довести до конца подготовку учеников к сдаче ими по данным предметам выпускных экзаменов. Светлана Алексеевна справилась. Из двенадцати сдающих историю и обществоведение лишь двое получили тройки, остальные -- заслуженные четверки и пятерки. Чему Светлана Алексеевна, чувствуя, что это и ее успех, была несказанно рада. Паша же сдавал экзамены, выбрав их по принципу меньшего сопротивления. Поступать в этом году он никуда не собирался. В школу Паша был отправлен родителями, когда ему уже стукнуло 7 лет. В конце октября ему исполнялось 18. И он решил до поступления "куда-нибудь", что было бы скорее ПТУ, отдать свой долг родине и отслужить в армии. А потом уже решать вопрос о своем дальнейшем будущем. "Ну, окончу я путягу за два года, а потом все равно в армию, лучше уж тогда раньше, чем позже", - рассуждал он, понимая, что поступление в ВУЗ ему не светит, а откосить от армии по каким-либо другим обстоятельствам не получится. Тем более, что какая-либо война в последнее время не намечалась. Поэтому помимо двух для всех обязательных русского языка и математики (сданных Пашей, кстати, на четыре и три соответственно) Паша сдавал НВП и немецкий язык. Выбор НВП был обусловлен тем, что данный предмет Пашей легко усваивался и ему очень нравился, что и подтвердил он, сдав дисциплину на пять. Немецкий же был выбран Пашей в связи с добротой и лояльным отношением к подопечным учительницы, ведущей данный предмет, и ставившей ученикам халявные тройки. "На экзамене значит, тоже поможет", - думал Паша, плохо знающий немецкий язык, как, впрочем, и большинство других предметов.
   - Моя мама есть папа, - утверждал он на немецком языке, рассказывая экзаменаторам о себе и своей семье. - Мне семьдесят один год.
   - Семнадцать, - поправляла Пашу на немецком учительница немецкого языка.
   - Да, да, - соглашался Паша и к неописуемому восторгу смеющихся экзаменаторов продолжал: - Семьдесят один год. Я люблю свой детский сад и немецкий язык.
   Любовь к детскому саду и немецкому языку была отмечена для Паши тройкой и еще долгими воспоминаниями членов экзаменационной комиссии над устроенной Пашей потехой. Подруга Паши -- Аня сдавала экзамены практически с таким же переменным успехом, как и Паша: две тройки, две четверки. Соседка-Ленка сдала все свои экзамены на "отлично" и завершила тем самым свой путь к золотой медали. Впрочем, это легко прогнозировалось. Нины же в школе не было, и о ее судьбе друзьям ничего не было неизвестно. Ничего не знал о Нине и Сергей, однажды осмелившийся, не выдержав, придти к ней домой и получивший сухой ответ ее отца: "Нины нет дома", открывшего и тут же закрывшего перед ним входную дверь. На телефонные звонки с уличного телефона-автомата, услышав голос Сергея, Сергею в квартире Нины не отвечали. Когда же о Нине поинтересовался у ее классного руководителя Владик, он также получил исчерпывающий ответ: "Капитанов, ты что, ее родственник? Нет. Поэтому что-либо говорить о Нине я тебе не обязана". Классный руководитель Нины прекрасно разбирался в том, кому и что она обязана. Владик в число таких лиц для нее не входил. Не знали ничего конкретного о Нине и ее одноклассники, сообщившие друзьям, что вроде как ходят слухи о том, что Нина по состоянию здоровья от экзаменов была освобождена.
   Ну а потом, потом наступил грустный праздник под названием "Выпускной". Директор школы очень долго произносил нудную речь о прощанье со школой, с детством, о новой жизни, о горечи расставанья, о надеждах и пожеланьях. И в этих словах Владику чувствовалась какая-то неискренность. Слушая их, он думал о директоре и Сергее: "Интересно, ему ты тоже такие слова говорил, выгоняя из школы. А? Также жалел о расставанье и желал счастливого пути? Лицемер". Затем с аналогичными долгими и проникновенными речами-пожеланиями выступили завуч и классные руководители 11-х классов. После чего все плавно перешло к вручению школьных аттестатов, одной золотой и двух серебряных медалей, цветов и подарков, а также обмену любезностями и ответным речам двух лучших представителей выпускников, одним из которых в 11-м "Б" была Ленка-отличница, и их родителей. Торжественная часть выпускного закончилась, сменившись частью неторжественной. На втором этаже в актовом зале была устроена дискотека, а на первом этаже в помещении школьной столовой -- накрыты праздничные столы, сервированные купленными в частных магазинах по новым, рыночным ценам копченой колбасой, сыром, помидорами, огурцами, различными сладостями и лимонадом "Буратино". Учителя же и приглашенные родители из родительских комитетов употребляли шампанское. Впрочем, выпускникам тоже не хотелось пить лимонад "Буратино" и они украдкой, спрятавшись от учителей и родителей, кто в закоулках школы, кто за углом школьного здания, заменяли данный продукт заранее припасенными и заныканными по этому поводу алкогольными напитками, ассортимент которых, начиная от пива, сухого вина, вина десертного, вина крепленого и заканчивая водкой, был весьма разнообразен. На части неторжественной Паше и Владику очень хотелось выцепить Алика, поймав его где-нибудь в школе подальше от глаз родителей и учителей. Но Алик, словно чувствуя это, углы и закоулки школы примерно не посещал и обходил. А затем в самый разгар части неторжественной незаметно ускользнул из помещения школы на улицу, где его поджидал приехавший его встретить по просьбе самого Алика в 21.00 старший брат Максим. Данное обстоятельство расстроило Владика, и он впервые в жизни захотел напиться, пытаясь успокоить себя мыслями о том, что с Аликом они все же еще встретятся и поквитаются, городок-то маленький, а Алик не иголка в стоге сена, чтобы затеряться в нем. В 22.00 закончилась и часть неторжественная. Опьяневшие выпускники под прощальные возгласы опьяневших учителей и родителей стали покидать школу. 11-"Б" фактически разделился на две части: часть выпускников собиралась продолжать грустно-праздничное мероприятие, затусовавшись у одного из одноклассников на свободной квартире. Другая часть, к которой относились Владик, Паша, Аня и примкнувшие к ним Батон с Инной и Ленкой-отличницей, а также еще четверо ребят и девчонок, заранее запланировали свое продолжение "банкета" походом в лес. С этой целью за день до выпускного в лесу, на окраине городка они соорудили подобие деревянных лавочек и стола, а также натаскали для костра веток. В общем-то, это была идея Ленки-отличницы, которую они поддержали. Идти же всей гурьбой на квартиру к однокласснику и чувствовать в малометражной двушке себя словно сардины в банке (23 выпускника на 35 кв.м.) им не хотелось. Поэтому, переодевшись в походную форму, заверив родителей, что они еще не совсем пьяны для того, чтобы остаться дома, в то время, как выпускной у них единственный раз в жизни, и больше таких выпускных в жизни не будет, друзья ближе к 23.00 собрались в лесу. Неторжественная часть выпускного, закончившись в школе, нашла свое продолжение на природе. Толстый Батон услужливо пытался за всеми ухаживать, особенно за девочкой Инной, разливая по пластиковым стаканчикам-диковинкам рыночной экономики вино и водку, неумело вмешиваясь в нарезание и раскладывание принесенной из дома ребятами закуски. В честь выпускного к Батону никто не приставал и ни разу за вечер, превращающийся в ночь, над ним никто не издевался. Отчего захмелевший Батон с удовлетворением впервые, может быть, за последних 5-6 лет почувствовал себя человеком среди одноклассников, фактически равным с ними человеком. Сережка идти с ними в лес вежливо отказался. "Это не мой праздник, я же еще школу не закончил. Не обижайтесь, давайте без меня. Лучше встретимся завтра вечером. Посидим, буду вас опохмелять", - спокойно ответил он возмущенным друзьям, стараясь не подавать своим видом, что очень сильно по этому поводу переживает, равно как безумно переживает от полуторамесячной неизвестности судьбы Нины. Как не уговаривали друзья, Сережка в лес не пришел. Языками огня освещая темноту, полыхал костер. Одноклассники пытались веселиться, травили анекдоты, вспоминали смешные школьные истории. В общем, ничего сверх обычного. Обыкновенная тусовка в лесу молодежи, решившей отправиться на ночной пикник. Ничего обычного, если бы не одно "но". Каждый из пришедших в лес понимал, что собираются вот так они со многими в последний раз. Конечно, еще будут встречи, забеги в гости, случайные оклики "привет, как дела" на улице, редкие звонки и ежегодные школьные встречи выпускников. Но это уже будет не то, они будут встречаться друг с другом уже совсем в ином качестве, перестав быть одноклассниками, будучи разбросанными по жизни: кто-то примерным или неудачливым семьянином, кто-то студентом или начинающим бизнесменом, успешным или не очень работником, либо еще не нашедшим себя человеком, постепенно забывая свои школьные для кого-то чудесные, а для кого-то противные годы. Поэтому в разговорах одноклассников сквозь искусственно создаваемое ими веселье периодически появлялись темы "кто, куда будет двигаться и чем заниматься дальше". Эти печально-веселые разговоры иногда разбавлялись спетыми Владиком песнями под принесенную им в лес гитару. Но по сути его песни внимательно слушала и даже пыталась подпевать ему только Лена-отличница. Активно подпевающие первых несколько песен, Паша и Аня, осушив по паре порций красного вина, скрылись, уединившись где-то рядом, в темноте. Больше же из класса за исключением Лены, да еще, наверно, преданно глядящего на Владика Батона, пытающегося все ближе и ближе пододвигаться к девочке Инне, песни Владика никто внимательно не слушал. Петь ему стало неинтересно. Незаметно для себя он перешел с вина на водку и достаточно быстро начал сильно пьянеть.
   - Владик, не надо мешать, - говорила ему Ленка-соседка по парте, теперь уже чужая ему Ленка, - с утра тебе будет точно плохо. Зачем ты столько пьешь? Спой мне лучше "Питерскую", ну, пожалуйста, это такая замечательная песня. Спой для меня. "Питерскую" ему петь не хотелось. "Питерская" напоминала ему о прошлогодней осенней поездке 11-го "Б" на трехдневную экскурсию в город Санкт-Петербург, где в самом большом номере из предоставленных им номеров гостиницы после активно-познавательного дня они пили купленное в коммерческом ларьке бутылочное (в то время дефицит для их маленького городка!) пиво. Хрипел привезенный кем-то магнитофон, перекрикивая веселье одноклассников и выплевывая вперемешку солянку из попсы и зарубежного рока, был выключен ненужный никому свет. Но вдруг магнитофон остановился и перестал знакомить окружающих с содержанием магнитной ленты, кончилась кассета, и сработал автореверс. И тогда в темноте и наступившей тишине гостиничного номера все вдруг услышали его, Владика, всхлипы. Последней песней в закончившейся кассете была "Still loving you". И, услышав в присутствии Ленки в четвертый раз эту Песню Их Большой Любви, вспомнив, как эта баллада счастливым для него февральским вечером стала их с Леной Песней, вспомнив, как второй раз под нее они танцевали на городском автовокзале, когда он провожал ее в Москву к сестре, а в третий раз - в Ленкин день рождения, ставший днем расставания их с Большой Любовью, вспомнив все это, он, еще не отошедший по прошествии лишь двух месяцев от своих переживаний и горечи прощанья с любимым для него человеком, он, опьяневший от выпитого бутылочного пива, не выдержал и заплакал, не заметив, как закончилась песня, и остановился магнитофон. В темноте гостиничного номера к нему подошла Лена.
   - Что с тобой? Не плачь, - стала шептать она ему и вытирать его слезы.
   - Ты знаешь, что со мной, - ответил он. - Уходи, мне не нужны успокаивающие.
   - Послушай, я хотела с тобой поговорить. Я виновата перед тобой. Уже сейчас я начинаю понимать, что поступила..
   - Уходи, - перебил он ее.
   - Я хочу тебе рассказать, что произошло в моей семье и почему я так поступила с тобой. Какая же я была дура, я ведь сейчас это только начинаю понимать, я ведь боялась...
   - Уходи, - вновь прерывая и не дослушав, отвечал ей он. - Мне не нужны твои рассказы.
   А потом, вдруг очнувшись и обнаружив себя зареванным, сидящим в объятьях Лены и тишины-темноты посредине гостиничного номера под тихое шушуканье обсуждающих его слезы одноклассников, он встрепенулся, сбрасывая с себя сковавшее его ранее оцепенение, а вместе с ним и руки Лены. "Что я делаю, придурок, я же пацан, я должен быть пацаном", - сказал он про себя и, оставляя и дальше шушукаться одноклассников, и застывшую с мольбою в глазах Лену, вышел из номера.
   - Привет, хлопец, - в коридоре он познакомился с девушкой, назвавшей себя Юлей. - Слышу весело там у вас.
   Юля показала ему на дверь номера их тусовки, откуда вновь зазвучала музыка. Кассету в магнитофоне, как и его память, перевернули.
   - Весело,- согласился он. - Хочешь, пойдем к нам, затусим?
   Хотя возвращаться обратно в номер ему очень не хотелось.
   - Не, ты шо, я там буду стесняться незнакомых, - растягивая на украинский манер слова, проговорила она, и, заигрывая, стреляя ему глазами, предложила: - Может ко мне или к тебе?
   Номер Владика был занят Пашей и Аней. Конфисковав у них за занятие номера три бутылки пива, они направились к Юле. В номере Юли мирно посапывал, видящий какой уже по счету сон, мальчишка лет десяти-двенадцати.
   - Племянник, - объяснила Юля Владику. - Поэтому давай тихо, а то настучит завтра тете с дядей.
   И они, не зажигая в ее номере свет, перебрались к ней на кровать и стали пить пиво. А потом Юля угощала его сладкой украинской карамелью и они целовались. В перерывах от поцелуев она успела нашептать ему о том, что вместе с дядей и тетей, спящими в соседнем номере, она приехала из Луганской области теперь уже независимой Украины посмотреть Питер, что ей недавно исполнилось 18, что пиво она не очень любит, больше вино, хотя, если Владик принесет еще пива, то она не откажется, что Питер ей очень понравился своими дворцами и прямыми парадными улицами, только вот погода дрянь. А он, слушая все это, вдруг разозлился на себя и свои не скрытые от других ранее слезы, и, разозлившись, вдруг вспомнил уроки женщины Тани, сжал Юлю в своих объятьях и придавил собой, не обращая внимания на ее сопротивление и протесты, раздевая и прижимая к скрипящей пружинами кровати. Злость на себя прошла, противно скрипела кровать, и нервно ворочался во сне Юлин племянник... На следующий день были загородные экскурсии в Екатерининский дворец и Павловск. Наслушавшись речей туристов-иностранцев всех мастей, Владик с Пашей тоже решили стать иностранцами. Они ходили по загороду, а затем уже и по Питеру и, не зная в полной мере необходимого для разговора иностранного языка, придумали себе для общения только им известный язык, услышав который, от них шарахались прохожие, в том числе и прохожие-иностранцы.
   - Косю мося, дырым пырым! - восклицал Паше Владик.
   - Изе мозя, зюзики музики! - радостно отзывался, понимая Владика, Паша. Вечером, накупив на оставшиеся после приобретения для родителей сувениров деньги бутылочного пива, вспомнив вчерашнее Юлино "пиво не люблю, но не против", он смело отправился к номеру с заветной цифрой 208. Дверь номера ему открыла какая-то крашеная и от этого еще более старая бабка, проворчав: "Молодой человек, вы ошиблись". Юли не было, она уехала.
   "Питерскую" ему петь не хотелось, и поэтому он не пел, а пил, все сильнее хмелея с каждой минутой. Уверенный разговор, вопросы и ответы превратились в обрывки отдельных фраз, веселящиеся и общающиеся одноклассники, стали непонятны, догорающий костер показался бессмысленным и только Ленка, Ленка-соседка, Ленка-отличница, Ленка-Его Первая Любовь не хотела отставать.
   - Интересно, что ждет нас впереди... - отдельные отрывки ее, обращенных к нему слов, проникали в разум сквозь пелену его опьянения, - ...уметь бы предсказывать или заглядывать в будущее... Как ты думаешь, это было бы интересно? Нет? Почему ты так считаешь? А мне кажется, это было бы не только интересно, но и нужно. Зная возможное будущее, человек может обезопасить себя от ошибок и неправильных действий в дальнейшем. Конечно, знать всю жизнь наперед, я с тобой согласна, не интересно, но хотя бы на полгода или год... Не пей больше, я тебя прошу, ты совсем уже пьяный... Хотя бы ради того, что вот так вот вместе с нашими одноклассниками, да и вдвоем друг с другом мы вряд ли когда-нибудь больше посидим. Мне послезавтра в Москву... Там у сестры буду поступать... А ты когда? ВУЗ уже выбрал? Слушай, а хочешь, я буду писать тебе письма? Помнишь, как раньше. Ты будешь писать мне о том, как у тебя успехи, а я буду писать тебе об успехах своих. Нет? Я все равно тебе напишу, заглядывай в почтовый ящик. Да и потом, может зря я все про последний раз, ты поступишь, я поступлю, будем жить в Москве, было бы желанье - всегда сможем встретиться. Зачем встречаться? Ну не пей же... Прошу... Когда мы с тобой в последний раз вот так вот сидели? Помнишь? Мне кажется, что сто лет уже прошло... Хотя бы ради этого, не пей. Поговори со мной... Я знаю, ты злишься и обижаешься на меня. Я принесла тебе боль. Но эту боль я принесла и себе тоже. Нет, Владик, я не мазохистка. Я виновата перед тобой. Еще ни перед кем-либо в жизни я не была виновата. Я виновата только перед тобой. Не хочешь слушать? Тебе неприятно? Прости меня, пожалуйста, прости меня. Я совершила тогда ужасную глупость. Я испугалась. Я не нахожу себе покоя и наверно не найду его, пока не откроюсь и не объясню свой поступок тебе... Помнишь, в Питере, я подходила к тебе и хотела все рассказать, а ты ушел... Нет? Послушай меня, пожалуйста... Подожди, ты куда, подожди же, не уходи...
   Пьяный Владик уходил из леса, волоча за собой ставшую вдруг тяжелой и неуправляемой гитару. Двое более трезвых одноклассников попытались усадить его на место, но он отмахнулся от них, твердо и уверенно заявив о том, что Капитану дальнего плавания пора спать и он намерен уйти спать. Вызвавшиеся было его проводить Батон, а также вернувшиеся из темноты Аня и Паша, также были безжалостно отстранены им от такого участия с пояснениями, что у него все замечательно и он добредет, как-нибудь сам, без чьей-либо помощи, а также с реальной угрозой, что в случае их непослушания, он разобьет о дерево свою гитару. На выходе из леса он неожиданно для себя наткнулся на Ленку, которая, оказывается, все это время шла за ним.
   - Не уходи, - видя, что замечена, еще раз взмолилась она.
   - Отпусти меня, отпусти от себя - я прошу, - услышала Лена уверенно не заплетающийся голос Владика, и на какое-то мгновенье ей показалось, что он стал абсолютно трезв, но его пьяная уходящая походка тот час же разбила ее иллюзию.
   Через какое-то время он нашел себя сидящим на ступеньках подъезда, у трехэтажки, в которой жила женщина Таня. И сам удивился тому, как он здесь оказался. Гитара, к его повторному удивлению, также была вместе с ним целой и невредимой. Данные обстоятельства вызвали у него буйное веселье.
   "Ну что ж, женщина Таня, учитель незабываемых уроков, спою тебе ночную серенаду", - весело подумал он и рванул по струнам полурасстроенной от ранее пьяной игры и таскания гитары:
   Расскажи мне, расскажи: о себе, о том, что было.
   Я устал от долгой лжи. Я напомню, что забыла.
   Напои своим вином, горьким, теплым и противным,
   Отведи меня в свой дом - в нем создам тебе картину.
   Разрыдайся на груди, упросив меня остаться,
   Умоли не уходить - я не буду улыбаться,
   Обогрей своим теплом, объясни любовь руками,
   Я напомню лишь о том, что когда-то было с нами.
   Пой, танцуй и веселись - я исполню все желанья,
   Но потом, как не бесись, вновь придут к тебе страданья.
   Уложи в свою постель быстро, трепетно и страстно,
   Изнасилуй и убей - я пойму, что ты несчастна.
   Я узнаю - ты несчастна, я запомню - ты несчастна.
   Я поверю - ты несчастна.
   Двор осветил ярким светом фар милицейский УАЗИК. То ли жильцы дома-злодеи, которым не понравилась Владькина песня о несчастной женщине, успели позвонить о ночном хулигане в милицию, и она так оперативно к удивлению позвонивших сработала, то ли патрулирующие ночные улицы городка стражи порядка сами забрели на УАЗЕ во двор, но Владик был ими уличен и обнаружен.
   - Ваши документы, - потребовал один из них с погонами старшего сержанта и поинтересовался: - Почему покой граждан в ночное время нарушаем?
   - Аттестат оставил дома, - беззаботно, не смотря на надвигающуюся на него опасность, отозвался Владик. - Все мои документы, как у Матроскина, только усы да хвост.
   - Ба, - протянул другой, - так ты вроде как еще и под шофе?
   - У школьников сегодня выпускные, - пояснил остальным просвещенный третий, и сделал предположение: - Наверно, один из них.
   - Один из них, из бывших в этой жизни, бывших для кого-то, бывших где-то, бывших с кем-то и когда-то, - опять беззаботно согласился Владик и в свою очередь также поинтересовался у постовых: - А не спеть ли вам песню о ментах? Я вот хорошую панковскую о милиции из репертуара "Чудо-юдо" знаю.
   - Будет сейчас тебе "чудо-юдо", садись в машину, - приказал Владику в погонах старшего сержанта.
   - Вау, на такси до дому, - засмеялся Владик.
   - Ага, в трезвяк до установления личности, - ответил Владику второй и вместе с третьим резво подхватил его под руки. Отчего выжившая до этого гитара, упала на асфальт и, взвизгнув, треснула.
   - Подождите, подождите, - услышал Владик почему-то очень сильно знакомый ему голос и увидел, как из подъезда в одной ночнушке и тапочках на босую ногу выскочила женщина Таня, которая сориентировалась в сложившейся обстановке и стала играть моментально придуманную ею в этой ситуации роль, обращаясь к Владику, а затем к милиционерам: - Нажрался, пьянь! Где тебя черти носят? Родители всю ночь валерьянку глотают. Быстро домой! Товарищи милиционеры, отпустите его. Он уже практически дома.
   - А ты кто ему будешь? - поинтересовался у Татьяны в погонах старшего сержанта.
   - Я его родная сестра, а родители дома ждут, тридцать восьмая квартира, - на свой риск и страх соврала милиционерам женщина Таня.
   - Ладно, забирай братца, и это, балалайку не забудьте, - после некоторого замешательства решил в погонах старшего сержанта, подтолкнул ногой в сторону Татьяны, валяющуюся на асфальте гитару, а его напарники отпустили Влада...
   Утром сквозь сон ему показалось, что кто-то пристально и неотрывно на него смотрит, разглядывая его. И от этого он проснулся, обнаружив себя рядом с обнаженной и рассматривающей его Татьяной на измятой и скомканной постели.
   - Доброе утро, мальчик, - сладко потянулась она и добавила: - Хотя может оно для тебя и не доброе вовсе.
   Голова гудела и словно колокольным набатом отзывалась нестерпимой болью. События прошедшей ночи обрывочными кадрами появлялись перед глазами.
   - Ну ты и зверь, - ласково сообщила ему Татьяна и прижалась к нему своим обнаженным телом, - затрахал меня до изнеможения. До сих пор вся горю. Я тебя так не учила. Ты где этому выучился, да и где напился-то? Расскажи одинокой девочке.
   - На выпускном, - буркнул болеющий Владик, до которого стали доходить отдельные картинки прошедшего сексуального общения с Татьяной. - А который сейчас час?
   - Полдвенадцатого, - отозвалась Татьяна все также прижимаясь к нему. - Разбудил бедную девушку, горлопаня среди ночи. На улице жара. Окно на ночь не закрываю. Только заснула, слышу сквозь сон, что-то больно знакомый голосишко под гитару орет. Проснулась, стало интересно, а тут и менты подъехали, тебя фарами осветили, я тебя и узнала. Ну, думаю, нужно спасать. Вот и спасла. А ты меня как отблагодарил, неблагодарный, затрахал всю.
   Владик смутился и, краснея, спросил:
   - А гитара где?
   - Раздолбанили менты твою гитару, в прихожке лежит, - расстроила Владика Таня и, видя его смущение от констатации затрахивания, добавила: - Хотя на самом деле было супер, аж дух захватывало. Со мною такое впервые. Чай будешь?
   "Родители меня повесят, - подумал Владик, узнав, что время близится к обеду. - Наверно все "на измене" сидят, как бы со мной, что не случилось". Почему-то он вспомнил и ту декабрьскую ночь, когда он впервые оказался у женщины Тани. Тогда он тоже вернулся домой для него и его родителей очень поздно и без каких-либо очевидных для них (ну а он то знал почему!) причин. Был жуткий скандал. Чая не хотелось.
   - А больше ничего нет?- поинтересовался он у Татьяны.
   - Ну вот, молодой, а уже алкоголик, - засмеялась она, накидывая на себя ночнушку. И в ночнушке, и без нее Татьяна была великолепна. - Спирт медицинский будешь? Имеется с работы по блату для дезинфекции.
   - Буду, - ответил он, думая, что спирт он еще ни разу не пробовал.
   Проходя на кухню, Владик заметил стоявшую прислоненной к стене в коридоре блестящую и длинную металлическую трубу.
   - А, это, шест, - пояснила Владику Татьяна, увидев его вопросительный взгляд, и уже сама, смущаясь, решилась ему рассказать: - Я, мальчик, тут одного молодого человека встретила. Весь из себя такой на пальцах, крутой. Мне он понравился. Хотя пока ничего серьезного. Если будет что-то серьезное, мальчик, я тебе обязательно расскажу, т.к. в этом случае трахаться так, как этой ночью мы с тобой больше уже не будем. Я верна серьезным отношениям. Так, о чем это я? Ах, да. У него хозяин первый ночной клуб в городе открывает. Нужны танцовщицы. Он мне и предложил, зарплата там в пять раз больше моей медицинской, ну и чаевые, и палку он эту притащил, чтобы я дома тренировалась. Только вот закрепить ее осталось. Одним словом, мальчик, у меня наверно будет новая жизнь, а я ведь так хотела новую жизнь, ты просто не представляешь. Что нужно одинокой девушке? Внимание и смена обстановки. Вот ты пришел и оказал мне внимание.
   - Да уж, - кисло отозвался Владик, почувствовав у себя ревность своего учителя физической любви к возможным обитателям ночного клуба, - там без внимания ты не останешься.
   - Мальчик, никак ревнуешь, - заметила это и Татьяна. - Не надо ревновать. У тебя своя жизнь, у меня -моя. Встречаемся - разбегаемся, потом вновь встречаемся. Если я предложу тебе сегодня жениться на мне, женишься? - и, видя молчание Владика, добавила:
   - То-то же, а здесь у меня есть реальная возможность сменить обстановку в своей надоевшей от монотонности происходящего жизни. Есть перспектива перебраться в Москву, если у хозяина пойдут дела, Максим сказал, что такой же клуб хозяин откроет в Москве. Ну и потом, признайся, я хороша собой и не обделена богом в своих данных. Может быть, повезет, и я встречу настоящего принца, который мною по настоящему увлечется. Кстати, как мое лекарство, помогло случайно залетевшим?
   - Помогло, - подтвердил Татьяне Владик, не став ее огорчать, что препараты оказались бесполезными, и обжегся разбавленным Татьяной налитым ему медицинским спиртом. Позже, часа через три, засыпая уже в своей квартире под занудливо пытавшиеся не давать ему спать нравоучения матери, он вдруг осознал, что грустный праздник прошел, а с ним ушла и школа: бесповоротно и окончательно, сменившись новой, еще неизвестной ему в жизни дорогой, такой же новой, как у женщины Татьяны, отличницы-Ленки, Батона, Паши и всех его одноклассников, неизведанной еще ими, но предназначенной только для каждого из них своей дорогой.
   "Вот и прошел наш первый грустный праздник,
   А впереди так множество дорог,
   Чернилами печаль ложилась,
   Бежала мимо этих строк..." - возникли в голове засыпающего Владика строки. "Только бы потом не забыть - записать", - подумал он и окончательно уснул.
  
   Черная служебная "Волга" отца несла Нину по раскаленному от яркого солнца шоссе. Сопротивляться было бесполезно. Она устала сопротивляться и перестала это делать. Рядом с ней на заднем сиденье находилась мать и пристально за ней, Ниной, наблюдала. Еще чуть раньше сопротивлявшуюся Нину отец и мать выволокли на улицу и насильно затащили в ненавистный ей автомобиль, заблокировав затем его двери. "Боже мой, что я делаю, мне нельзя это делать, ведь я же так могу убить или сделать калекой своего ребенка, - подумала она, - моего с Сережкой ребенка, ради которого за этих два месяца столько мною выстрадано и пережито". И успокоилась, предоставив свою судьбу на волю своих родителей и черной, словно ворон, "Волге". Черная "Волга" несла Нину в Мытищи, туда, где жила родная сестра ее матери. А если быть точным, не в сами Мытищи, а на их окраину под названием станция Перловская. "Там поспокойней, чем в самих Мытищах", - рассуждали на семейном совете ее родители, решившие отправить полнеющую Нину на проживание до родов под постоянный присмотр к сестре ее мамы и ее мужу. Тетя и ее супруг находились на заслуженной государственной пенсии и в силу этого имели необходимое для постоянного присмотра за Ниной время. Перловская, как уже было ранее сказано, являлась Мытищинской окраиной, несколько многоэтажек, два ВУЗА, общаги, техникум, за железной дорогой частный сектор. Конечно, здесь было гораздо оживленней, чем в том городке, где проживала Нина со своими родителями, но, в тоже время, гораздо спокойней, чем в больших городах. Кроме того, недалеко первая частная клиника, имеющая новейшее оборудование. Здесь, по замыслу родителей, Нине предстояло родить ребенка. От сплетен и глаз их маленького городка подальше. То обстоятельство, что в городке широкие массы могут узнать о беременности Нины, приводило ее родителей в расстройство. Этого они никак не желали и не могли допустить. Как же, уважаемые в районе люди, как же нормы морали и этики поведения, согласно которым они и члены их семьи должны быть кристально чистыми во всем и служить подражанием в обществе. А тут несовершеннолетняя и незамужняя дочь беременна. Да от кого? Было бы от кого. Такое событие, в том случае, если оно становилось в городке известным, могло повлечь за собой не только многочисленные сплетни-пересуды, но и возможные неблагоприятные последствия для будущего карьерного роста и мамы, метившей в председатели народного суда, и папы, ждущего обещанного по результатам большой областной проверки вызова-перевода для работы в Москву. Какие тут Вам повышения, Вы дочь свою не смогли нормально воспитать, родила вот от уголовника из семьи алкоголиков, а Вам повышения? Нет уж, подождем-с, посмотрим на других, более благопристойных кандидатов. Да, и еще одно, родители Нины буквально взбеленились против ее Сережки. Четырех же часовое расстояние от Перловской до городка, а также то, что ухажеру Нины будет неизвестно ее место нахождения, вселяли в родителей Нины все-таки определенную надежду, что о своем горе-друге их дочь начнет постепенно забывать. "А когда родит, то и вовсе не до него будет. Да он и сам к другой убежит, а мы приедем и все Нине про это расскажем: вот, доченька, полюбуйся, что мы были правы, а ты нас не слушала, - думали родители Нины. - А здесь, под постоянным присмотром у родных - это раз, все необходимые условия в трехкомнатной квартире, где для Нины уже создана отдельная комната - это два; рядом частная клиника, в которой обеспечат прием родов - это три; от городка подальше, и там никто и ничего в ближайшее время не узнает - это четыре; подальше от этого самца-хулигана - это пять. А там, родит, поживет в Перловской год-два -посмотрим. Может и у нас на работе все намеченные планы реализуются. В конце-концов, двухгодовалого ребенка можно будет представлять как родственника уехавшей в заграничную командировку, например, сестры. А почему без ребенка? Африка, опасно для здоровья. Однако предложили очень выгодный контракт, что-то с нефтью. Такие контракты один раз в жизни. Да и не вернется Нина в городок через два года - сама не захочет, перебесится. То, что не поступаем в этом году в МГЮА, это плохо. Направление и все старания псу под хвост. Но родит, через год и поступим. В конце концов, под боком в Перловке кооперативный университет, тоже достаточно солидный в направлениях экономики. Нужно только выяснить, есть ли у него юридический факультет. А так, ребенок рядом - есть за ним кому присмотреть, учеба рядом - учись - не хочу". Таким образом, указанные факторы в совокупности с радостным согласием бездетных, но всю жизнь желавших иметь своих детей, дяди и тети определили окончательное решение родителей отправить Нину в Перловскую. Нина же, узнав о таком решении родителей, испытав от него новый какой уже по счету за последнее время нервный срыв, и после срыва заставив себя уже в машине успокоиться и больше не создавать своим поведением угрозу будущему ребенку, про себя решила, что из Перловской будет писать Сережке письма, а он, узнав ее новый адрес, будет писать ей, и даже обязательно будет приезжать к ней в гости. Она-то знает своего Сережку и то, как безумно он любит ее! Разве, узнав о том, где она, сможет он остаться в городке и не приехать к ней? Конечно же, нет! А быть может, Сережка найдет где-нибудь здесь рядом работу и снимет квартиру? Вот это будет здорово! А это реально? А почему бы и нет? И как здорово, что здесь не будет ее родителей, и никто, теперь уже никто не сможет им помешать. А дядя и тетя? "Нет, они не похожи на моих родителей, они совсем другие, с ними можно будет договориться и они все поймут, и не скажут родителям. Это здорово! Ну а в крайности, я от них сбегу, сбегу вместе с Сережкой и нашим ребеночком. Сейчас же беглец из меня пока еще неважный. Интересно, получил ли Сережка мое письмо, где я позавчера написала ему свой адрес?" - успокаивая себя этими мыслями и укачиваемая дорогой, Нина стала дремать, не зная о том, что отправленное ею позавчера Сережке письмо с подсмотренным у мамы в записной книжке адресом тети, равно как и другие ее письма не дойдут до ее Сережки, а будут остановлены в почтовом отделении городка и переданы ее отцу, предусмотревшему и такую возможную лазейку общения.
   А еще чуть раньше отец Нины в приватном разговоре тет-а-тет с директором школы передал последнему короткую медицинскую справку и большое, на целую машинописную страницу, медицинское заключение, заверенное несколькими подписями и круглой гербовой печатью служителей, давших когда-то клятву Гиппократа, из которых в переводе на нормальный не медицинский язык, следовало, что Нина в силу отрицательного состояния здоровья, вызванного длительным и прогрессирующим нервным истощением, и, как следствие, последовавшим затем нервным срывом, не может сдавать выпускные экзамены и подлежит освобождению от них. О беременности Нины в данных медицинских документах не было ни слова.
   "Очень сильно переживала относительно выпускных и вступительных экзаменов. Вы же знаете нашу девочку, она такая впечатлительная и ранимая. А готовилась-то к поступлению как: и днями, и ночами ни минуты отдыха. И вот результат. Но Вы понимаете, что это весьма конфиденциально, речь идет о медицинской тайне здоровья нашего ребенка, и я не хочу, чтобы об этом кто-либо и когда-либо распространялся", - говорил отец Нины директору школы. Директор это так же, как и служебное положение родителей Нины, понимал, отвечая, что это будет известно только лишь самому узкому кругу лиц, непосредственно имеющих отношение к возможному освобождению Нины от экзаменов, а также, клятвенно обещая, что он посмотрит, что можно сделать. На следующий день, проштудировав новый закон об образовании совместно с уставом школы и правилами сдачи выпускных экзаменов, директор издал приказ, который затем согласовал с заведующим районо, также ранее посвященным отцом Нины в необходимость соблюдения тайны информации. Согласно изданному приказу Нина была освобождена от сдачи выпускных экзаменов, и ее родителями на следующий день после выпускного вечера был получен аттестат об общем полном среднем образовании Нины без сдачи таковых.
   А еще, еще чуть-чуть раньше, Нина, стыдливо раскинув свои стройные и красивые ноги на специальном кресле, краснела от копавшейся у нее между ног в белоснежночистом медицинском халате тетки среднего возраста. За два дня до этого Нина в этом же Московском частном медицинском учреждении была выжата на анализы и отсканирована на УЗИ. После осмотра на специальном кресле и повторном измерении окружности уже начинающегося появляться у Нины животика тетка среднего возраста попросила Нину подождать в приемной и пригласила в такой же белоснежный, как и ее халат, кабинет, вместо Нины ее маму. "Уже практически четыре месяца..., - доносились до Нины частично из кабинета слова тетки среднего возраста, говоримые ее маме. - На таком сроке аборт делать не только запрещено по медицинским показаниям, но и противозаконно... Плод развивается нормально и характерно для этого срока беременности... Каких-либо отклонений не обнаружено... По всем медицинским анализам, все замечательно... Радуйтесь..." Но мама не радовалась. Нина это видела по ее внешнему виду, когда они возвращались на черном вороне-"Волге" из Москвы. Надежда на возможный аборт у родителей Нины была отнята.
   Ну а еще, еще раньше Нина обнаружила себя лежащей на своей постели, заботливо укрытой одеялом мамой, сидящей тут же, у ее изголовья. "Девочка моя, - шептала ей, не заметив ее пробуждение, мама, нежно гладила Нину по голове и плакала: - Что же ты наделала, девочка моя." Она с удивлением посмотрела на аккуратно перебинтованное запястье левой руки и вспомнила, что виной тому непонятный вакуум, который ранее заполнил ее всю до остатка и не давал ей дышать, и который потом внезапно разорвался вместе с ней, Ниной, и ее левой рукой. Вспомнила, как в квартиру буквально ворвались люди в белых халатах, сделали ей какой-то укол, обработали и перебинтовали, когда она уже от укола засыпала, левую руку. А потом, потом снова приходили люди в белых халатах, врачи, кажется привезенные родителями из Москвы (однажды очнувшись, она слышала, как папа маме в комнате сказал, что едет за врачами в Москву) ей казалось, что врачей было много, и что приходили они к ней неоднократно. Они садились на стул рядом с ее кроватью, поодиночке и целыми группами. Они что-то спрашивали у нее, она не помнила, что; она же им что-то отвечала, что именно - она также не помнила. Они о чем-то разговаривали с ней, а она сжималась под одеялом и боялась, что вакуум может вновь заполнить ее, а, заполнив, опять разорваться и вместе с собой разорвать ее, Нину, на части.
   Нина дремала, уткнувшись матери в плечо, и впервые за долгое время улыбалась в наступающем сне, ей казалось, что теперь-то все самое страшное уже, возможно, позади и у них с Сережкой все будет хорошо, все должно быть хорошо...
  
   Спустя месяц мытарств по городку и бесполезного хождения в недавно созданную службу занятости, в которой почему-то вообще отсутствовали какие-либо вакансии, Сергей нашел работу. Причем, нашел ее случайно, обратив внимание на одиноко болтающееся на кирпичной стене магазина у рынка объявление, написанное кем-то не достаточно грамотным в русском языке. "Надо рабочаи на стройка", - гласило объявление и указывало адрес, куда следовало желающим работать "на стройка" обращаться. Место нахождение работодателя оказалось тут же, совсем рядом в деревянной торговой палатке, уставленной не известно откуда привезенными ранними для этого времени года овощами и фруктами. Неграмотность в русском языке объяснялась происхождением самого работодателя, имевшего глубокие азербайджанские корни. "Ахмед, бизнесмен, - представился Сергею невысокий, небритый и от того, кажущийся еще более волосатым, субъект, разглядывая-оценивая самого Сергея. - Да, будет стройка, новый рынок буду строить, работники нужны, знаешь где?"
   Бизнесмен Ахмед махнул куда-то неопределенно рукой, желая выяснить, знает ли он, Сергей, где новый азербайджано-российский предприниматель намеривается строить новый рынок. Сергей, смутно вспоминая расчищенную за старым рынком небольшую площадку, завезенный на нее гравий, песок и цемент, догадался, где его потенциальный работодатель желает строить новый рынок, и согласно кивнул головой. "Приходи завтра утром туда, сегодня работа много, некогда, приходи завтра. Да?" - закончил свою беседу с Сергеем бизнесмен Ахмед, и вновь получив кивок-согласие от Сергея, занялся своей торговлей. В городке бизнесмен Ахмед жил достаточно давно для того, чтобы не считаться в нем в настоящее время приезжим. В городке Ахмед всегда занимался торговлей. Одно время в период Советского Союза работал в колхозе главным заготовителем и помимо своей основной работы удачно для себя и председателя колхоза с его окружением распределял излишки заныканной от государства сельскохозяйственной продукции. Когда по допущенной единственной нелепости, он вдруг оказался под колпаком у ОБХСС, Ахмед был вынужден срочно уволиться из колхоза, намеревался даже уехать из городка, скрывшись от всесильного органа правопорядка на своей далекой родине. Но, к его радости, все обошлось и затихло, грянула перестройка, а скромный Ахмед устроился уже просто заготовителем в районную торговую организацию под названием "райпотребсоюз", также помогая потихонечку уже новому своему руководству не только заготавливать для магазинов и точек общепита, но и сбывать неучтенные излишки сельскохозяйственной и иной продукции. Когда же пришла пора первых кооперативов, Ахмед, накопивший к этому времени определенный личный капитал, нисколько не раздумывая, покинул "райпотребсоюз", переименованный уже в скромное "райпо", и открыл свой собственный первый в городке кооперативный магазин, а затем и несколько точек для торговли на райповском рынке. Война в Карабахе и последовавшие взаимные этнические чистки в Армении и Азербайджане, отозвались хлынувшими в Россию переселенцами, которыми стали в том числе и многочисленные дальние родственники Ахмеда, осевшие в Москве и зовущие его делать бизнес к себе. Но Ахмеду нравился городок, в нем он чувствовал себя уверенно и спокойно, ощущая, что начинает превращаться в маленького хозяина. С угасанием движения частно-кооперативной торговли Ахмед, переименовав свой магазин, и сам, зарегистрировавшись в местной администрации уже как индивидуальный предприниматель, видя спешащее восхождение рыночной экономики, решил расширяться. Благо, осевшие в Москве двоюродные братья очень быстро не совсем известными Ахмеду способами зарабатывали неплохие доходы и, в случае необходимости, были готовы с Ахмедом для такого расширения поделиться, не безвозмездно, конечно, а на равном участии в развитии бизнеса. Умаслив в местной администрации нужных чиновников, принявших решение о предоставлении ему возле старого райповского рынка земельного участка ("Хорошо для конкуренции, - думал Ахмед, - зайдут люди на рынок райпо, а там плохо, а-я-яй, а тут рядом другой рынок, мой рынок, зайдут ко мне, а у меня хорошо"), расчистив территорию и завезя необходимые строительные материалы, Ахмед приступил к строительству небольшого, но от этого весьма компактного рынка, состоящего, по замыслу бизнесмена, из двух рядов закрытых торговых павильонов, а также трех открытых рядов для торговли. Акционировавшееся к этому времени существующее в городке строительное предприятия под названием АОЗТ "МПК" от предоставленной ему рыночной свободы и отсутствия заказов на строительство молниеносно тонуло в пучинах рыночной экономики, произвело громадное сокращение своих работников, которым нечем стало платить заработную плату, распродавало львиную долю ликвидного имущества, в том числе и строительного оборудования и техники, чтобы хоть как-то попытаться свести концы с концами и погасить образовавшиеся и нарастающие словно ком долги. Поэтому вдруг появившемуся заказу на строительство рынка руководство новоиспеченного акционерного общества настолько обрадовалось, что сразу же заломило непомерную цену. Но Ахмед деньги считать умел. Здраво рассудив, что без знания строительного дела здесь не обойтись, и профессиональные строители с их специальной техникой ему все-таки нужны, он до минимума срезал по договору подряда объем работ, который им предстояло осуществить, включив в него только то, что без профессиональных строителей никак нельзя было сделать; полагая, что все остальные работы (в том числе погрузка - разгрузка строительных материалов, огораживание территории рынка, выполнение элементарных отделочных или укладочных и им подобных работ) могут быть выполнены и простыми не строительными людьми, нанятыми за небольшие деньги.
   - Какой-такой договор, не знаю никакого договора, - хмурился Ахмед на следующий день в ответ на предложение наученного сестрой Сергея заключить с работодателем трудовой договор. - Мой договор простой: ты - работу, я - деньги. Хорошая работа - хорошие деньги, плохая работа - плохие деньги. Тебе и 18 нет, как я возьму тебя по договору на тяжелую работу? Не нравится - уходи, придет другой.
   Деваться Сергею было некуда, уходить и вновь бесполезно искать работу ему не хотелось. И он остался. К тому же посоветовавшая днем ранее попросить у работодателя трудовой договор Вика, узнав о таком ответе, немного подумав, сделала заключение: "Хрен с ним, с договором-то. Работаешь без трудовой, а значит неофициально. Следовательно, имеешь право стоять на бирже труда и получать пособие. С нашего паршивого государства хоть шерсти клок. Так? Так. Тогда вперед. Кстати, а зарплату-то какую он тебе пообещал?" А зарплату Сергею щедрый бизнесмен Ахмед пообещал аж в целых 20 000 недеминированных в то время еще рублей, что более чем в четыре раза превышало получаемое им в службе занятости минимальное пособие по безработице и не намного отставало от размера заработной платы грузчиков - отца и Пиндабола. И Сергей приступил к работе, ежедневно с 9.00 до 18.00 с перекурами на обед, таская противный песок и цемент, кирпичи и деревянные балки, металлические трубы и бетонные блоки, суетясь и вместе с десятком таких же, как и он, разнорабочих, помогая строителям-профессионалам. Два-три раза в неделю на стройку заглядывал Ахмед, удовлетворительно или неудовлетворительно цокал языком, указывал на обнаруженные им недостатки, громко вальяжно отчитывал прораба, который, в свою очередь, после ухода Ахмеда, "спускал с цепи Полканов" уже на остальных рабочих. С работы Сергей приходил очень сильно уставшим, наспех поужинав, заваливался на кровать и в тишине своей маленькой комнаты слушал музыку на, жующей от истертости валиков кассеты, "Весне", мечтая купить себе настоящий импортный двухкассетник с накопленных от будущих заработных плат денег. Иногда его умиротворенные получением своего аванса или заработной платы денег родители предлагали ему принять участие в их начавшихся на несколько дней застольях, случалось, что выпить предлагали и на стройке, после тяжелого трудового дня. Но он отказывался. Иногда Сергея по старинке посещали Паша и Аня, но видя его отрешенность и уставшее состояние, как правило, долго не задерживались. Иногда с ними выходил на улицу и он сам, но, чувствуя в среде влюбленных себя третьим-лишним, так же долго не задерживался и уходил домой. Еще реже к нему забегал Владик, перекурив с ним на балконе, сообщив ему последние известные новости, тоже быстро убегал готовиться к своим вступительным экзаменам. "Жизнь изменилась, - однажды сделал для себя вывод он, чувствуя, как постепенно отдаляются от него друзья, бывшие когда-то с ним "не разлей вода", а может быть, он сам отдаляется от них. - Мы все взрослеем, и наши пути начинают не совпадать". А еще ему не давали покоя мысли о Нине. Мысли о Нине постоянно были с ним и пытали его. Случалось, что задумавшись о ней, он забывал, зачем и для чего он тащит очередной мешок цемента, носилки кирпичей или месит раствор, а затем вновь возвращался в окружающую его действительность чьим-то грубым окриком: "Сердцов, ты че уставился, баран, носилки перевернул! Обкурился что ли? Тащи давай сюда". Иногда она снилась ему во сне: такая прекрасная, нежная и любимая - его девочка Нина. Во сне с Ниной ему было очень хорошо, она казалась ему ангелом, с которым он парит и плывет по пространству от счастья, обнимая и целуя этого светлого ангелочка-человечка, и о чем-то разговаривая с ним. И тогда, проснувшись среди ночи в холодном поту и, понимая, что это был всего лишь сон, он громко скрипел зубами и ворочался на постели, стараясь не заплакать и понимая, что теперь уже не заснет до утра. Когда однажды в конце апреля она не пришла после уроков к нему, уже покинувшему к этому времени учебное заведение, а зашедшие вечером друзья сообщили ему о том, что Нины не было в школе - он вначале не придал этому какого-то особого значения, ведь и раньше случалось, что Нина по причине подхваченных простуд или поездок с родителями в Москву, отсутствовала на занятиях. Хотя, зная о беременности Нины, насторожился. После ухода друзей, он выскочил на улицу и позвонил Нине домой с телефонного автомата. "Нина больна, - услышал он в трубку, показавшийся ему могильным, голос ее мамы. - Просим больше ее не беспокоить и не звонить..." В телефонной трубке раздались короткие гудки. "Больна? Что случилось? Чем?" - встревожился Сергей. Он позвонил Нине на следующий день, надеясь, что ее родители на работе, и она одна болеет в своей квартире. "Я же Вам уже все сказала", - таким же, как и вчера, голосом мамы Нины, а затем и короткими гудками отозвалась ему телефонная трубка. Он позвонил ей и завтра, послезавтра и послепослезавтра. Но снимаемая на том конце провода телефонная трубка, слыша его голос, уже не разговаривала с ним и не хотела отвечать на его вопросы, а сразу же завершала его звонок короткими и ненавистными ему гудками сброса. И тогда он решился и пошел к Нине домой. "Нины дома нет", - сообщил Сергею ее отец и захлопнул перед ним только что открытую дверь. Он постоял возле подъезда, скурил полпачки сигарет и вернулся, чтобы сказать им, ее родителям, возникшую вдруг в голове речь, чтобы, может быть, расставить все точки над "и" и выяснить, где его Нина и что с ней. Издевательски блеснул дверной глазок, но дверь в квартиру Нины ему уже никто не открыл. И он с остервенением начал вдавливать и вдавливать кнопку звонка, а затем уже и стучать-дубасить по красиво обитой деревом входной двери, за которой находились ее родители, а, может быть, и сама Нина, в надежде, что они все-таки услышат его, Сергея. Вышедший на лестничную площадку сосед, пригрозил вызвать милицию, если он тот час же не уберется из подъезда. Он не обратил на него внимания и продолжал заставлять искусно изготовленную дверь отрыться. Сосед полез в драку, крича кому-то находящемуся за полуоткрытой дермонтиновой дверью соседской квартиры, что бы вызвали милицию. И Сергей, понимая, что драться с соседом вот здесь, в присутствии предательски вновь замелькавшего дверного глазка квартиры Нины, никак нельзя, отмахнулся от настырного соседа и ушел. Дверь в квартире Нины молчала. Он стал приходить к дому Нины по утрам, прячась, словно вор, за стеной пристройки к соседнему подъезду, наблюдать, в надежде, что вдруг однажды, входная дверь первого подъезда распахнется, и на улицу выйдет Нина. Но Нина не выходила. А он так и стоял, мучаясь до вечера, чувствуя себя похожим на побитую, бездомную собаку и бесполезно ожидая свою Нину, чтобы вновь с наступающей темнотой уйти, а назавтра вернуться обратно. В дом заходили и из дома выходили разные люди: спешащие на скамейку в ожидании очередных сплетен бабушки-старушки, развязные в "мат-перемат", малолетки, задира-сосед, желавший ранее драки с Сергеем, родители Нины, но самой Нины не было. А, со слов его друзей, в школе она также отсутствовала. Однажды утром, видя, как отец Нины подходит к приехавшей за ним на работу черной "Волге", Сергей вышел из своего укрытия и смело направился к нему. "Подождите, - попытался он остановить отца Нины. - Я прошу Вас, скажите, где Нина и что с ней случилось?". Отец Нины посмотрел на Сергея и тихо, но отчетливо произнес: "Нина далеко отсюда, и ты больше ее в ближайшее время не увидишь. Если ты считаешь себя мужчиной, смирись с этим и забудь ее. Она тебе не пара. А если ты будешь продолжать свои преследования нашей семьи, я приму соответствующие неблагоприятные для тебя меры". И сел в черную "Волгу". А потом Сергей устроился на работу и перестал приходить по утрам к дому Нины. Он надеялся, что однажды от нее придет письмо, где она расскажет ему о себе. Он по нескольку раз за вечер терзал изогнутый и исписанный кем-то почтовый ящик, но письма от Нины также не было. Он стал вспоминать их общих знакомых, встречаться с ними в надежде, что, может быть, им что-то известно о его любимой девочке. Но и всем общим знакомым и одноклассникам Нины о ней ничего не было известно, и лишь скупая информация о том, что Нина, кажется, по состоянию здоровья освобождена от выпускных экзаменов, а еще поговаривают, что она вообще перевелась в другую школу, в другом городе, была ему ответом. На кружок танцев Нина тоже не приходила. Он даже украдкой пришел к началу выпускного к территории школы, спрятавшись в кустарнике и желая верить, что Нина, быть может, будет отпущена и придет в школу хотя бы на вручение аттестатов. Но Нина в школу не пришла, как и не пришли в школу ее родители. "Нина, милая, добрая Нина, моя любимая Нина, разве могла ты забыть обо мне, разве могла ты разорвать наши отношения и скрываться от меня? Нет. Я же все это знаю, и этого быть не может. Ты где-то далеко или где-то рядом, но ты со мной, всегда со мной". Единственное успокоение от терзаний о Нине Сергей находил в посещении секции бокса. Он с каким-то появившимся у него ожесточением вонзал удары своих рук в боксерскую грушу, неистово кружился по рингу и выбивал партнеров из проводимых спаррингов, и казалось бы, на это время забывался. Ему хотелось здесь увидеть и убить своими ударами Алика. Но Алик секцию бокса после случившегося в декабре проигрыша забросил. Посещающие секцию, да и сам тренер заметили перемены, произошедшие с некогда всегда спокойным и уравновешенным Сергеем. "Сердцов, что с тобою происходит? Может поделишься? Ты становишься похожим не на боксера, а на кулачного убийцу", - как-то однажды, отозвав его в сторонку, сказал тренер. Но Сергей молчал, замкнувшись в себе. В один из июньских дней, когда он после работы, приняв душ и наспех попив чаю, прибежал на очередное занятие в спортивный комплекс, он увидел почему-то вдруг осунувшегося тренера и стоящих вокруг него с опущенными в пол глазами партнеров.
   - Все, ребята, секции больше в ближайшее время не будет, - чуть слышно еще раз произнес тренер.
   - Почему? - словно для опаздывающего Сергея, еще раз спросили у тренера юные боксеры.
   - Спорткомплекс закрывают. Комитет по работе с молодежью расформировывают, нет финансирования. Раньше все это за счет государственного бюджета финансировалось, все расходы и затраты, в том числе и на зарплаты тренеров, обслуживающего персонала и содержание имущества. С этого года из бюджета нас убрали. Нет больше денег у государства, - отвечал опоздавшему Сергею и юным боксерам тренер, - а что пять месяцев прожили, так это на остатки предыдущих вливаний. Меня то об этом, если честно, еще в начале года предупредили. А я не хотел вас расстраивать. Все думал, что одумаются и найдут деньги. Но, увы. Так что всегда будьте мужиками, не обижайте слабых и умейте постоять за себя. Может быть, все изменится, и мы опять с вами встретимся. Все, пока ребята. Да, если есть возможность, занимайтесь дома. Особенно это касается Иванова, Подхлебайко, Самойлова и Сердцова. У вас очень хороший уровень, постарайтесь его поддерживать. И еще, Сердцов, помни, ты не должен превращаться в кулачного убийцу, ты - боксер, а в первую очередь - человек.
   - А что же здесь теперь будет? - все еще не до конца верили услышанному от тренера его ученики, которым казалось, что такое огромное двухэтажное с бассейном здание не может просто так пустовать и быть без дела.
   - Кто его знает, может быть торгово-развлекательный комплекс, сдадут все к чертям коммерсантам в аренду или продадут, сейчас это становится модным, - отвечал ученикам тренер, который и сам не знал, что же здесь теперь будет.
   Это стало для Сергея очередным ударом, ударом, впрочем, от которого он сумел попытаться быстро оправиться. В начале июля Сергей получил свою первую зарплату. Ахмед заявился на стройку и, демонстративно напыщенно вертя своим толстым бумажником перед лицами разнорабочих, стал раздавать им денежные купюры. Рабочим-строителям заработная плата выдавалась в их акционерном обществе, в связи с чем ближе к вечеру они для получения таковой покинули территорию стройки. Вместо обещанных 20 000 рублей Сергей из пухлых и волосатых рук Ахмеда получил только лишь 8000.
   - А где остальное? - поинтересовался он, бледнея и помня об обещанном чуть более месяца назад Ахмедом размере заработной платы.
   - Слушай. Ты чего, а? - удивился вопросу Сергея Ахмед. - Какое остальное? Спасибо Ахмеду скажи. В городе вообще работы нет, и такие деньги мало кто получает. Не нравится - иди, ищи где лучше.
   Ахмед на несколько секунд замолчал, а затем, стараясь не переигрывать, добавил:
   - Вот павильон сдадите - будет и остальное. Работать надо быстрее. А там, посмотрим.
   Сергею хотелось нагрубить Ахмеду и послать его к нехорошей русской женщине. Но он сдержал себя, вспомнив почему-то прощальные слова своего тренера, и раздумывая над тем, стоит ли продолжать ему свою трудовую деятельность на стройке, стал собираться домой. По пути домой он решил заглянуть в магазин и что-нибудь купить для семьи, все-таки, как-никак первая пусть и неполная заработная плата. И вот в магазине он и встретил своего бывшего постоянного партнера по спаррингу на секции с фамилией Иванов.
   - Опа,- обрадовался Иванов Сергею, словно не виделись они с ним сотню лет и были неразлучными друзьями, - привет, Серега! - и даже попытался Сергея обнять. А потом, выйдя уже из магазина, они вместе пошли по пыльному июньскому тротуару в сторону дома Сергея. Иванов тоже жил где-то неподалеку.
   - Слушай, на бокс еще не забил? - поинтересовался по пути к дому у Сергея Иванов и, выяснив, что не забил, продолжил, - тут у нас частный спортивный клуб по кик-боксингу открылся. Я туда уже две недели хожу. Прикольно и со смыслом. Тот же бокс, только еще и удары ногами изучаем и отрабатываем.
   - Частная, - значит платная, - сделал вывод Сергей, вспоминая причину закрытия спорткомплекса.
   - Нет, - радостно разбил вывод Сергея Иванов. - Тоже так думал, а оказалось, что нет. Только туда не каждого берут. Чурбанам и на них похожим вход закрыт, это раз. Нужно иметь опыт в боксе или в других боевых, это два. Пройти определенное испытание по спаррингу с тренером, это три. Тренер - мужик зверь. Бывший афганец. Каждое занятие начинает с краткой политинформации на тему исключительности России и русских и необходимости общерусского единства. Очень интересно рассказывает, одна правда. Так что и говорю, что не только прикольно, но и со смыслом. Поэтому дураков и не умеющих слушать и понимать сюда тоже не берут, это четыре. А так все бесплатно. Придешь? Я думаю, что ты к чмырям, попадающим под эти несоответствия никак не можешь относиться. Вот увидишь: понравится. Видел бы ты, как Михалыч ногами махает, как бабочка крыльями, одно загляденье. Тоже так хочу научиться.
   Сергей решил придти. Так называемый частный спортклуб находился в трех километрах от городка в помещении бывшего склада, когда-то принадлежавшего колхозу. В 1992 году колхоз успешно акционировался в АОЗТ "Имени Великого Вождя". В связи с чем все работники колхоза стали в одночасье акционерами АОЗТ, расшифровываемого как Акционерное общество закрытого типа. Только вот вместо акций новоиспеченного субъекта рыночной экономики акционерам выдали написанные на не до конца пробивающей буквы печатной машинке листочки, в которых было указано, что они являются в этом АОЗТ владельцами имущественных паев на не совсем понятную денежную сумму. Кроме того, очумевшим от свалившегося вдруг богатства, с которым неизвестно что делать, акционерам общества "Имени Великого Вождя" в местной районной администрации предоставили также розовые свидетельства, удостоверяющие, что помимо написанных на листочках имущественных паев, они также являются и счастливыми обладателями паев земельных, каждый площадью по 5 га. Впрочем, и с этими паями превратившиеся в акционеров колхозники также не знали, что делать. Этого им в местной администрации не объясняли. Михалыч не относился к числу таких акционеров, акционером в бывшем колхозе была его мать. Но он смекнул, что из полученного добра можно что-то выжать. После долгой и продолжительной его беседы с новым руководством нового общества, которому, к слову, также было еще не до конца понятно предназначение выданных акционерам бумаг, они сошлись на том, что его мать выходит из АОЗТ и в счет стоимости замененных на паи акций получает в натуральном выражении заброшенный у дороги от городка бывший склад, а также полуразобранный автомобиль "УАЗ". Сказанное сквозь зубы Михалычем: "Я Вас тут всех раздербаню", - послужило значительным довеском в принятии такого решения. Бывший афганец, имевший боевые награды и ранение, раздербанить действительно мог. Полуразобранный автомобиль "УАЗ" был продан им на запчасти, вырученные от этого копейки в знак уважения ("Нужно, чтобы у русских все было по-человечески") отданы председателю Правления АОЗТ в личное распоряжение. Ну а заброшенный и местами полуразрушенный склад площадью в 100 кв.м. был переоборудован и отремонтирован Михалычем под свой собственный штаб. Дело в том, что Михалыч, увлекшись в конце восьмидесятых националистическими движениями, решил создать в городке свою маленькую партийную ячейку, которая бы объединяла людей, разделяющих с ним его взгляды на жизнь. Об истории приобретения склада он как-то поделился со своими приближенными учениками, которые однажды проявили свое любопытство на предмет того, как этот склад у него оказался. Нужно также добавить, что Михалыч никак не прогадал с вышеуказанным обменом, поскольку полгода спустя общим собранием все еще не понимающих что делать акционеров АОЗТ (но заверяемых руководством, что теперь-то они уж все точно заживут, получая девиденды! Да еще как заживут!) было принято решение о внесении своих земельных паев в счет долей в уставный капитал акционерного общества; в уставе АОЗТ было отражено, что при выходе из АОЗТ земельные паи возврату не подлежат, а подлежит выплате денежная компенсация их стоимости, равная в переводе указанной в уставе денежной суммы в стоимость товаров - стоимости пяти бутылок водки. Что касается паев имущественных, то спустя еще полгода пылающая в стране инфляция обесценила и их, превратив в сущие копейки. О самом же Михалыче его ученикам было мало что известно. Распространяться в деталях о себе он не любил. Посещавшие спортклуб знали только, что Михалыч в самом начале восьмидесятых воевал в Афганистане, был ранен и награжден, а сейчас, в это смутное время, является членом некоего политического движения, исповедующего православный русский национализм, верящего в особое предназначение русского народа и России перед Богом и выступающего за установление в стране русской национальной диктатуры на основе сословно-национального представительства. Что такое сословно-национальное представительство - было непонятно посещавшим спортклуб. И это им пытался объяснить Михалыч на своих спортивно-политических занятиях. После возвращения с войны ему долго снились бородатые душманы: обкуренные "воины Аллаха", вставшие во весь рост и не боящиеся смерти, шли на него, Михалыча, в атаку. Снилось, как он поливает их из раскаленного от жары и стрельбы пулемета, а они падают, поднимаются и опять идут, постепенно замыкая вокруг него кольцо и сжимая свободное пространство. Чтобы не дать замкнуть им кольцо окончательно, Михалыч просыпался. Но через несколько ночей все повторялось снова. Вернувшись с войны, Михалыч, относившийся ранее к советской дружбе народов безразлично, стал почему-то неприязненно воспринимать небритые лица из братских республик, вспоминая, как сослуживцы-таджики дрожали и плакали в окопе от свиста минометных мин, а он, Михалыч, в это время пел "Катюшу", как взятый в плен душман-узбек допрашивался на своем языке таким же узбеком, но уже советским узбеком, а самому Михалычу тогда казалось, что они похожи на братьев. Когда рожденные перестроечной гласностью и демократией, национальные движения с лозунгами отделения и действиями по изгнанию русских начали охватывать союзные республики, Михалычу впервые стали приходить в голову мысли о судьбе русского народа и неблагодарности к нему других национальностей, для которых русский народ столько всего сделал, но почему-то которые теперь стали считать русский народ оккупантом-захватчиком. "Чем Мы хуже их? И сколько Мы будем терпеть все это?" - задавал себе вопрос Михалыч. Однажды он познакомился с мудрым человеком, они разговорились, узнав, что оба воевали, человек был проездом и пригласил Михалыча к себе в гости в Москву. Михалыч приехал. Они долго беседовали в малюсенькой кухне о жизни, людях и о войне и пили водку. Мудрый человек дал Михалычу несколько брошюрок. "Почитай на досуге, но читай внимательно. Я думаю, тебе будет интересно, ведь, как я понял, наши взгляды совпадают", - сказал мудрый человек Михалычу и оказался прав. Михалыч полностью погрузился в политическое движение. Кольцо из окружавших его во снах моджахедов было разорвано. Сны о войне к Михалычу больше не приходили. Поиск в городке потенциальных спортсменов-единомышленников Михалыч начал еще год назад под вывеской открытия спортклуба (так он сам его называл) по кик-боксингу, которым Михалыч достаточно серьезно занимался сам на протяжении последних пяти лет. Поэтому к приходу в спортклуб Сергея в нем уже насчитывалось одиннадцать постоянных и проверенных участников, а также установились введенные Михалычем обязательные для всех правила. Сергей был двенадцатым.
   - Слава России! - по-командирски зычным голосом приветствовал Михалыч своих учеников.
   - Слава!!! - выдохнули Михалычу выстроившиеся в шеренгу ученики.
   - Новенький? - поинтересовался Михалыч, заметив незнакомого ему Сергея, и Сергей почувствовал на себе его цепкий изучающий взгляд.
   - Да, - отозвался за Сергея Иванов.
   - Кто привел?
   - Я, - опять-таки откликнулся Иванов.
   - Кто может поручиться?
   - Я, - это вновь был Иванов.
   - Ты? - прищурился Михалыч, переводя взгляд на Иванова, и лицо тренера затронула чуть заметная улыбка, - за тебя самого две недели назад поручались. Что умеешь по спорту?
   Это уже к Сергею.
   - Он со мной на бокс ходил, - снова встрял Иванов.
   - Иванов, из строя, - на этот раз тренер не улыбался. - Я тебе задавал вопрос?
   - Нет, - сжался Иванов, понимая, что совершил ошибку.
   - Из строя, я сказал! - Иванов послушно вышел из строя. - Тридцать прихлопов. Исполнять!
   Тридцатью прихлопами оказались отжимания, во время которых исполняющий их должен был успеть оторвать свои руки от пола и совершить ладонями хлопок. Иванов покорно принял позицию лежа и стал осуществлять отжимание с прихлопами.
   - Где занимался боксом? - Михалыч продолжал общаться с Сергеем.
   - В нашем спорткомплексе, - ответил Сергей.
   - Успехи?
   - Кандидат, межрайонный кубок прошлого года.
   - Еще что-нибудь из боевых изучал?
   - Нет.
   - Фамилия?
   - Сердцов.
   - Интересная фамилия. От слова "сердце"?
   - Не знаю, наверно.
   - А нужно знать, это же твоя фамилия. Родители по матери русские?
   - Наверно.
   - Фамилия?
   - Сердцов.
   - Матери девичья?
   - Антонова.
   - Русские, - констатировал Михалыч и продолжал: - С нашими правилами знаком?
   - В общих чертах.
   - Сейчас проверим. Бойцы, круг! - До этого полурасслабленная, следящая за разговором новичка и тренера группа, вдруг напряглась словно пружина и из шеренги попятилась в круг.
   - Елисеев, засекай, - произнес Михалыч, вступая внутрь круга, и движением полусогнутой в боевой позиции руки приглашая последовать за собой Сергея. - Полный контакт.
   Сергей вошел в образованный круг. Значение термина "полный контакт" ему было знакомо. Его КМ что-то все-таки значил. Уходящего плавно в сторону Михалыча он понял и на данное движение не повелся, ожидая резкого выпада с другой стороны. А когда это произошло, успел закрыться и ответил коротким прямым ударом в голову. Михалыч на удар отреагировал и снова стал уходить влево, но внезапно перестроился и опять атаковал. Получив скользящий удар в челюсть, Сергей сумел уйти от второго удара руки Михалыча. Но, разорвав среднюю дистанцию, тут же был настигнут летящей ему в голову ногой противника, еле успев смягчить удар поднятыми к лицу руками. После этого Сергей, не имея достаточного опыта защиты от профессиональных ударов ног, решил уйти в глухую оборону. В ней Сергей продержался минуты три, пару раз успешно контратаковав Михалыча и достигая своими ударами цели, но все же был сражен пробившей его двоечкой, а на отскоке добит ударом ноги. В голове кружилось и шумело.
   - Живой, боец? - услышал он голос Михалыча, и, преодолевая головокружение, поднялся с пола.
   - Живой. Пока что. - Михалыч похлопал Сергея по плечу. - Неплохо, а теперь "тройка"!
   Сергей подумал, что "тройка" является оценкой Михалыча его действий в поединке против тренера, но через несколько секунд понял, что ошибается.
   - Елисеев, Назаренко, давай и ты Иванов, - названные Михалычем вышли внутрь круга. - Полный контакт.
   И Сергей осознал, что теперь ему предстоит биться с тремя соперниками. Это уже походило не на бой, а на уличную драку. "Не будь кулачным убийцей, ты - боксер", - вспомнил Сергей слова предыдущего тренера. "Как же, будешь тут боксером", - подумал он и рванулся вперед. Через пару минут все было кончено. Сергей оказался в глубоком нокауте.
   - Ну что, понял отличия от того, чему учили в спорткомплексе? - словно издалека доносился до него голос Михалыча. - Нужно ли это тебе, отдохни, подумай, чтобы потом не жалеть. У нас все серьезно. Бойцы, привести новичка в чувство. Даю пять минут. Потом политинформация...
   На следующей тренировке Сергей перестал быть новичком для Михалыча, с удовлетворением заметившего, что Сердцов прошел испытание боем и начинает втягиваться с проводимые им спортивно-политические занятия.
  
   Поступать на юридический Владик решил сразу в два ВУЗА. Первым из них был Институт инженеров водного транспорта, вторым Университет землеустройства. "Интересно, зачем данным не профильным в области юриспруденции учебным заведениям юридические факультеты?", - думал Владик. Но факт оставался фактом: юридические факультеты в указанных учебных заведениях имелись. И объяснялось их наличие очень просто. В период зарождающейся рыночной экономики инженеры-технари оказались не у дел. О чем свидетельствовали в массовом порядке закрывающиеся производственные и промышленные предприятия, а также проводимые в связи с этим масштабные увольнения некогда ценных сотрудников, для которых какие-либо вакансии работы по специальности в службе занятости тоже отсутствовали. Будущие же работники, стоящие на распутье выбора своей дальнейшей профессии, также в массовом порядке и в один миг перестали хотеть быть инженерами и пожелали для себя экономических, юридических или финансовых дипломов. Молодой России экономисты, юристы, бухгалтера и финансисты, как им казалось, были нужны. Указанные тенденции повлекли за собой в последних три года многократное увеличение поступающих на экономические и юридические факультеты, и, напротив, резкое снижение спроса на факультеты технические. Воспользовавшись же таким ажиотажем на популярные профессии, непрофильные ВУЗЫ стали открывать и соответствующие непрофильные факультеты, пытаясь тем самым обеспечить себе приток студентов, в то время как профильные технические факультеты таких ВУЗОВ страдали от жуткого недобора. Доходило до того, что на отдельные специальности при положенном по программе ежегодном наборе потока в 50 - 100 человек, не набиралась даже и одна группа количеством в 25 студентов. Конкурс же на популярные у молодых граждан молодой России специальности, напротив, стал зашкаливать и достигать отметок до 20 человек на одно место. Система платного образования, способная несколько облегчить участь всех желающих поступить, но при таком диком конкурсе не поступивших на популярные специальности, в молодом государстве только-только начинала зарождаться и еще не сформировалась. Выбор же Владиком и его родителями вышеуказанных ВУЗОВ был обусловлен, казалось бы, здравыми размышлениями о том, что в профильных ВУЗАХ (например, в МЮА или Ленкиной Академии имени Плеханова) конкурс на популярные профессии был и того еще больше. А что уж говорить о ВУЗАХ, относимых гражданами к категории элитных. И это действительно было так. Года два назад Владик, еще не задумываясь серьезно о своем будущем, хотел быть писателем и намеревался поступать в Литературный институт. Однажды в газете он вычитал, что данный институт проводит среди молодых поэтов конкурс на лучшее произведение. Считавший себя молодым поэтом, Владик тот час же отправил туда свои избранные и казавшиеся ему лучшими стихотворения. Для этого его маме даже пришлось найти специалиста, который за деньги отпечатал его стихи на механической печатной машинке. Владику немного было жаль расставаться с впервые напечатанными, а не написанными от руки, плодами своего творчества, но в Литературный институт стихи были отосланы, в надежде, что пусть даже он не победит в этом конкурсе, но ему хотя бы ответят, сообщат результат и, может быть, даже напишут критику. Но Литературный институт ответил молчанием. В бесполезном ожидании ответа прошло полгода, и Владик поступать в Литературный институт передумал. "Что он тебе может дать? - здраво рассуждала его мама. - Ты посмотри, кому нужны сейчас все эти поэты и писатели? Никому. Это в середине века они были на высоте и считались элитой общества. А сейчас государству на них наплевать. Каждый сам себе писатель и поэт. Разве можно таким трудом заработать себе на жизнь? Мы с твоим отцом инженеры с двадцатилетним стажем и то никому не нужны, того и гляди ДСК закроют и останемся на улице. А где в городке еще найти нам работу?". В городке кроме как в Дорожно-строительном комбинате специалистам в области дорожного строительства где-либо найти еще работу по специальности было нельзя. И Владик с мамой согласился. Опять же в этот период ему очень нравилось читать остросюжетные детективы, особенно Чейза. Поэтому, выбрав близкую им сферу, Владик решил поступать в Высшую школу милиции. Местному ОВД сотрудники с высшим образованием были нужны, поскольку эпидемия общественных перемен последних лет сделала службу в милиции как и отношение к сотруднику милиции у граждан весьма непопулярным. Молодежь в лице зачастую далеко не лучших ее представителей шла работать в милицию только с целью "откосить" от армии, поскольку в то время на период службы в ОВД сотрудник призывного возраста освобождался от призыва в армию. Специалисты же, имеющие соответствующее образование и навыки, в милицию приходить перестали. Напротив, мизерность зарплат и скотское отношение общества и вышестоящего руководства заставляли и тех немногих, кто действительно считался профессионалом в своей работе, покидать органы внутренних дел, окунаясь в сферу коммерции, устраиваясь в службы безопасности как на дрожжах растущих частных банков и различных фирм. Поэтому направление для поступления в Высшую школу милиции Владику в отделе кадров ОВД предоставили без каких-либо проблем. Однако перед поступлением необходимо было пройти специальную медицинскую комиссию в ведомственной поликлинике МВД на предмет пригодности по состоянию здоровья. Медицинскую комиссию в ведомственной поликлинике МВД весной этого года Владик не прошел. Подвело зрение с параметрами "- 0,5". "Да ладно париться, - успокаивал друга пофигист-Паша. - У меня сосед вообще во внутренних войсках служил, зеков охранял. Вернулся с армии домой и решил как бывший краснопогонник в ОВД на работу устроиться. Тоже не прошел по состоянию здоровья. Прикинь? В армию, значит, годен, а в ОВД - нет. Вот тебе и прикол". Таких приколов Владику не хотелось. Немного порассуждав с родителями на тему дальнейших действий, они решили, что Владик вместо неудавшейся школы милиции будет поступать на юридический факультет какого-либо непрофильного вуза. "ВУЗ государственный, диплом, что в профильном, что в не профильном - государственный, образование одно и тоже, какая разница". В школе милиции он также получил бы высшее юридическое образование. Просто к нему еще в довесок полагались лейтенантские погоны. Владик ненавидел точные науки, хотя и не получал по ним никогда в школе ниже четверок, имел склонность к гуманитарным предметам. Особенно ему нравилась история, которую он старался воспринимать без "ленинской шелухи" Веры Ивановны и литература. Новым школьным предметом под названием "Обществоведение" он также заинтересовался. А знания по указанным предметам были как раз и необходимы для поступления на юридический. "С профессией юриста у тебя будет широкий выбор для трудовой деятельности: ты сможешь работать в правоохранительных органах, в адвокатуре, нотариате, быть государственным служащим, юрисконсультом в частных и государственных предприятиях. Одним словом, без работы не останешься, - говорила ему мама, - имея же какую-либо узкую специализацию, как у нас, найти работу очень трудно, поскольку к такой специализации имеется такой же узкий спрос, тем более, в провинции". Поступление же сразу в два ВУЗА было необходимо на тот случай, если в один из них по какой-то причине поступить не удастся. Таким образом, решение было принято.
   Даты экзаменов в выбранные ВУЗЫ, к счастью, не совпадали: в Институте инженеров водного транспорта они начинались чуть раньше, чем в Университете землеустройства. Конкурс на юридический факультет в институте равнялся 11 человек на место, а в университете соответственно 10. Еще наивный абитурент Владислав Капитанов вместе со своими наивными советскими родителями-инженерами опять-таки весьма наивно рассчитывали, что с проблемой поступления в ВУЗ они справятся самостоятельно с помощью знаний и аттестата Владика, не смотря на вышеуказанную конкуренцию. Владик действительно очень серьезно дополнительно занимался по необходимым для поступления предметам, начиная с января этого года. Вся дополнительная литература, касающаяся данных дисциплин и имевшаяся в школьной и в районной библиотеках, была досконально изучена, равно как были проштудированы все публицистические журналы на предмет проблем государства и общества; куплены в Москве и "проглочены" отдельные труды по истории Карамзина и Ключевского, обнаружены и исследованы смежные дисциплины, которые изучаются на первых курсах юридических факультетов: "История отечественного государства и права", а также "Теория государства и права". Владик научился сопоставлять, анализировать полученную информацию, выделять и запоминать самое необходимое, делать свои собственные выводы по результатам исследования той или иной темы различными авторами, имеющими на нее противоречивые взгляды. Впитывая в себя огромный поток различной информации, словно губка, он учил, учил и учил, порой вспоминая соответствующий лозунг Великого Ленина. Доходило до того, что он, обессиленный и уставший, засыпал за открытыми учебниками далеко за полночь, уткнувшись головой в кухонный стол. Иногда ему казалось, что его вот-вот вырвет от черно-белых строк летящей в него очередной порции знаний. От всего этого его в буквальном смысле слова начинало тошнить. Голова, будто "Дом Советов", была настолько напичкана различными нужными и ненужными по предметам сведениями, что он начинал ощущать, что она вот-вот лопнет от переизбытка информации. Но каждый новый день, собирая свою силу воли в кулак, мысленно давая себе установку на то, что это ему крайне необходимо, Владик вновь садился за учебники, заваливая себя новой мегатонной различных сведений и информации... Первым экзаменом Владик сдавал диктант. Через три дня на первом этаже главного корпуса института были вывешены его результаты. Напротив своей фамилии он обнаружил цифру "4". "Есть ли у нас дальнейшие шансы?"- спросила мама в приемной комиссии. "Продолжайте сдавать дальше, - уклончиво ответили ей, - все возможно". По результатам диктанта половина потока абитуриентов отсеялась. Владик с мамой порадовались, что он не попал в их число, и решили, что шансы у него все-таки есть. В дальнейшем предстояло сдавать историю и обществоведение, а это уже "его конек", который он должен продемонстрировать экзаменационной комиссии. Но осадок от того, что не "5", все же остался. Тем более, что в списке с оценками фигурировали некоторые абитуриенты с труднопроизносимыми фамилиями и напротив этих труднопроизносимых фамилий стояли пятерки. Хотя Владик и его мама воочию смогли лицезреть таких "граждан-отличников" по русскому языку в аудитории для абитуриентов во время второго экзамена и, слыша их гортанную речь, сделали для себя вывод, что на русском языке эти молодые люди с труднопроизносимыми фамилиями говорят гораздо хуже, чем пишут диктанты... Вопросы по истории не представляли для Владика какую-либо сложность. Первый вопрос касался реформ Александра 11, а второй - русской культуры 18 века. Вспоминая основные составные части данных вопросов, Владик быстро стал писать план своего выступления. Он знал, что писать, как это делают многие, подробный текст ответа либо, напротив, обрывочные мысли, пришедшие в голову, является неправильным. Тема должна быть изложена в ее логическом построении и взаимосвязанности событий и действий. В истории это получалось, как правило, так: событие - причины - развитие - последствия - выводы. За отведенные на подготовку 30 минут он намеревался изложить на бумаге основной план и тезисы своего выступления, а затем уже при ответе на вопросы, пользуясь отраженным на бумаге планом, воспроизводить имеющуюся у него в голове подробную информацию для раскрытия данных тем. Но вместо положенных на подготовку 30 минут ему предоставили почему-то только лишь минут 20, после чего один из экзаменаторов озвучил его фамилию. Владик еще не успел среагировать на голос экзаменатора, как его фамилия прозвучала дважды, но ко второму разу было добавлено, что если сейчас же Капитанов не выйдет отвечать экзамен, у экзаменационной комиссии будут все основания считать, что он не знает ответа на указанные в билете вопросы и ему будет поставлено "неудовлетворительно". Владик испугался. Адское нервное напряжение последних недель еще больше затряслось внутри его, и он, спотыкаясь на ходу, бросился к столу экзаменационной комиссии. "Спокойно, спокойно, все по существу, никакой воды", - успокаивал Владик сам себя, и, глубоко вздохнув, начал отвечать, как тут же был остановлен вопросом одного из экзаменаторов - плешивого обладателя толстых линз и буравящего Владика острого взгляда.
   - В чем состоят основные отличия русской культуры 18 века от культуры 15-17-го веков? - сверкнули на Владика толстые линзы. Владик, который начал отвечать по порядку с вопроса N1, т.е. со Столыпинских реформ, неожиданным перепрыгиваем на вопрос билета N2 был застигнут врасплох и несколько смутился от заданного ему вопроса. В голове судорожно понеслись и забились мысли: "Так, так, так, вспоминай, спокойно, вспоминай". И он, вспомнив, начал отвечать.
   - Архитекторы и дата постройки, а также назначение Воспитательного дома в Москве? - поморщились толстые линзы, понимая, что основные отличия культуры 18 века от культуры 15-17-го веков Владику известны.
   - Архитекторы Бланк и Казаков, Воспитательный дом предназначался для обучения детей-сирот и детей, которых не могли прокормить родители-разночинцы, открыт был Воспитательный дом в 1763 году, - выхватил из своей памяти Владик.
   - Конкретную дату открытия назвать можете? - не унимались линзы. Владик промолчал.
   - Дата открытия первого русского естественно-исторического музея Вам известна? - обладатель буравящего острого взгляда нашел слабину и пытался ее использовать.
   - 1719 год, - ответил Владик. - Музей был открыт в Санкт-Петербурге и именуется Кунсткамерой.
   - Конкретная дата открытия Кунсткамеры Вам известна? И можете ли Вы нам ее назвать? - на проплешине у экзаменатора выступили капельки пота.
   - Нет, - честно признался Владик, не понимая, зачем нужны экзаменационной комиссии и ему самому конкретные дни и часы открытия музеев и введения в эксплуатацию иных учебных и не учебных зданий. Конкретные даты основных, знаменательных, великих или переломных событий в истории России, как и полагалось, он прекрасно знал, и мог их воспроизвести, начиная от 9-го века, заканчивая современностью. Но конкретные дни открытия музеев и иных архитектурных зданий ему были неизвестны, поскольку в учебной литературе, такие даты, как правило, ограничивались указанием года.
   - Неизвестно, - удовлетворенно подтвердили толстые линзы и под молчаливое кивание остальных двух членов экзаменационной комиссии стали заканчивать: - Расскажите, пожалуйста, историю написания художником Матвеевым автопортрета с женой 1729 года.
   О том, что такой художник и такая картина существует, Владик знал, но история написания данной картины ему также была неизвестна, поскольку в учебной и дополнительной литературе он с нею не сталкивался.
   - Плохо! - радостно заключили вспотевшие уже и линзы и, полуобернувшись к остальным двум молчаливым членам экзаменационной комиссии, для соблюдения формальностей спросили: - Ваше мнение, уважаемые коллеги?
   - "Удовлетворительно", не более того, - впервые дали о себе знать молчаливые коллеги.
   - Абитуриент, Вам "удовлетворительно", Вы слышали? Можете быть свободны, - закончили линзы, поскольку нужно было успеть расправиться еще с несколькими десятками таких же, как и Владик "братьями и сестрами по несчастью".
   - А как же первый вопрос? Вы же даже не выслушали меня, - попытался возмутиться Владик.
   - С Вами и так все ясно без первого вопроса, - прошипели толстые линзы, - я же Вам сказал: свободны.
  
   - Ну, что? - встревожено спросила у Владика мама, ожидавшая его на улице у главного входа в ВУЗ. За те 20-30 минут, которые ее сын отсутствовал, она нервно ходила из стороны в сторону и в переживаниях кусала губы.
   - Пипец, - не выдержав, нецензурно ответил ей он.
   - Ты что? - от неожиданности услышанного ею из уст сына нецензурного слова, а может от надвигающегося осознания неудачи глаза мамы сделались большими- пребольшими.
   - Тройка, что, - назвал Владик свою оценку. Говорить, почему "тройка", как и вообще что-либо рассказывать, ему не хотелось.
   - Это точно? - вспоминая читающего ночами историю сына, мама попыталась не поверить.
   - Точнее не бывает, - Владик достал сигарету, дрожащими руками зажег спичку и нервно затянулся. - Поехали домой. На сегодня отпоступались.
   - Подожди, пойдем в приемную комиссию, - сказала мама, почему-то надеясь, что посещение приемной комиссии может что-то исправить, - нужно все узнать.
   Помещение, где располагалась приемная комиссия, было битком забито, как понял Владик, такими же неудачниками и их родителями, как и они.
   - Что, тоже не повезло? - вопросительно и одновременно радостно посмотрела на них подрабатывающая в приемной комиссии института на период сдачи вступительных экзаменов старшекурсница данного учебного заведения и по грустным лицам Владика и мамы, убедившись, что не повезло, стала выполнять отведенную ей роль. - Да вы не расстраивайтесь. Все не так и плохо. Посмотрите, не вы одни. Конкурс-то какой! - старшекурсница обвела рукой аудиторию. Вокруг них такие же старшекурсницы успокаивали опечалившихся неудачников, и продолжила: - В нашем Вузе имеются и другие, не менее престижные факультеты, на которые поступить гораздо проще, чем на юридический. Я не понимаю, зачем всем сдался этот юридический? Все только и сходят с ума от этого юридического. Я вот, например, учусь на судомеханическом факультете и нисколечки об этом не жалею. Знаете, как это интересно! Вы также можете спокойно перевестись на этот факультет.
   - Что для этого нужно? - поинтересовалась мама Владика, размышляя над предложением старшекурсницы.
   - Сущие пустяки, - еще больше оживилась та. - Сейчас напишем одно заявленьице, а на следующей неделе нужно будет всего лишь досдать математику. Сданный Вами экзамен по русскому засчитывается автоматом. Кстати, у вас какая оценка в аттестате по математике?
   - Четыре, - отозвался Владик.
   - Ну вот, что вы переживаете, обязательно сдадите. У нас даже троечники и то в основном все проходят, - заверила Владика и маму старшекурсница. - Ну что, пишем заявление?
   - Если этот факультет у вас такой престижный, то почему даже троечники на него поступают? -съязвил, начиная раздражаться от настойчивой рекламы перевестись туда, где полный недобор, Владик.
   - Потому что все ополоумели и хотят быть юристами, - парировала старшекурсница, начиная понимать, что ее агитация проваливается.
   Владик не представлял, как с дипломом инженера судомеханика или судостроителя он будет работать в своем маленьком городке или в соседних районах, где ширина протекающих рек измерялась длиной надувных резиновых лодок. "Прикольно, - грустно подумал он, - поехал в Москву поступать на юриста, а вернулся судостроителем. Возведу-ка возле моста в центре городка крейсер на диво проживающих". Его сначала удивило то легкомыслие, с которым работающая в приемной комиссии студентка предлагала им фактически в один миг переизбрать свой дальнейший жизненный путь. "Разве можно осознанно готовиться и поступать на юридический, знать об этой профессии и серьезно воспринимать ее, как свою будущую профессию, чтобы вдруг в случае неудачи, в один миг передумать, плюнуть на все и подать документы на факультет, имеющий к юриспруденции и гуманитарным наукам такое же отношение, как африканский слон к белому полярному медведю?". Но, видя, как многие другие неудавшиеся юристы и их родители начинают заполнять протянутые им старшекурсницами бланки заявлений, Владик уяснил, что можно. "Старшекурсницу можно понять, это ее работа. В институте жуткий недобор на технические специальности, не наберут хотя бы половину таких групп - урежут финансирование и самого института, и заработных плат преподавательского состава, который при такой тенденции в дальнейшем, возможно, придется даже сокращать. Но как понять тех, кто в один миг сдался и принял предложение? Разве серьезны были намерения этих людей поступить на юридический и посвятить свою дальнейшую профессиональную жизнь этой сфере деятельности? Нет, конечно. Ажиотаж мнимой популярности и разрекламированной престижности данной профессии, а не ее осознанный и серьезный выбор двигал такими людьми. Тогда зачем нужно было этим людям поступать на юридический и раздувать и так громадный конкурс?" - этого Владик не понимал, но свой выбор сделал. Мама вопросительно посмотрела на него, и он отрицательно покачал ей головой. Оставался Университет землеустройства...
   Первым экзаменом в университете писали сочинение. При этом, за сочинение абитуриентам ставилась только одна оценка, объединяющая в себе сразу и грамотность, и умение раскрыть избранную тему. На выбор абитуриентам были предложены три темы. Владик подумал, что ему повезло, обнаружив, что одной из таких тем является "Гражданская война в произведениях отечественных писателей". Это тема ему была близка. Он читал и "Конармию" Бабеля, и "41-й" Лавренева, и "Доктор Живаго" Пастернака. А уж "Белую гвардию" Булгакова он, влюбившись в это произведение, перечитывал, наверно, раз пять, каждый раз открывая в нем для себя что-то новое. Поэтому в избранной теме ему осталось лишь сопоставить образы главных персонажей, взгляды различных авторов на проблемы гражданской войны, их отношение к ней, проявляющееся в основных авторских мыслях этих произведений, ну и сделать свои собственные выводы. Сочинение писали в два потока в огромном лекционном зале. Владик видел лекционный зал впервые и вид лекционного зала Владика завораживал. Разглядывая профессорскую кафедру, трибуну для выступлений, поднимающиеся, словно в амфитеатре, вверх, полукруглые линии скамей слушателей, Владик представлял, как он сидит в этом зале и пишет лекцию по Гражданскому праву, а седовласый (и обязательно с бакенбардами) профессор-лектор медленно и степенно рассказывает ему о премудростях данной юридической дисциплины. Но горечь первой неудачи настораживала, а полученный в результате такой неудачи опыт, свидетельствовал о том, что иной раз от тебя и твоих знаний и умений мало что зависит, а также, что достигаемое далеко не всегда таковым является. К написанию сочинения он подошел со всей появившейся у него осторожностью. Сомнительные для него в правописании слова Владик заменял словами, на сто процентов ему известными; при возникновении вопросов, а нужно ли здесь ставить знак препинания, предложение заменялось другим, в котором у Владика такого вопроса не возникало. Суть своих мыслей он старался изложить доступно, но в тоже время так, чтобы у читавшего сочинение возникло понимание интеллектуальной развитости его писавшего. Написанный текст он перепроверил несколько раз и, убедившись, что все вроде бы правильно, сдал в комиссию одним из последних. Между рядов абитуриентов по лекционному залу ходили строгие преподаватели и тщательно следили за тем, чтобы никто не списывал. Раз пять за время написание того или иного абитуриента строгим голосом просили покинуть лекционный зал, и пойманный с опущенной головой был вынужден уходить. Один, вроде бы, даже возмутился, что он, мол, ничего такого не делал, а обнаруженные шпаргалки вовсе не его, а лишь лежали рядом. Но это ему не помогло. Видя такой жесткий контроль, собравшийся было уже сдавать свою работу Владик вдруг вздрогнул, когда почувствовал, что кто-то коснулся ручкой его плеча, чуть скосил свой взгляд вправо и обнаружил сидящую по соседству маленькую пухленькую девушку. Девушка чуть заметно улыбнулась, также чуть заметно показала шариковой ручкой на листок бумаги, предназначенный для черновика. На листочке все также косивший свой взгляд Владик увидел написанные аккуратным и таким же круглым, как девушка, почерком три слова. Видя это, девушка после каждого слова написала по знаку вопроса, и Владик догадался, что девушка сомневается в правильности написания указанных ею слов и просит его ей помочь. Правильность написания слов Владику была знакома, проследив взглядом за прошедшим мимо преподавателем, Владик написал данные слова на своем черновике и чуть-чуть подтолкнул его в правую сторону. Девушка чуть заметно кивнула головой и благодарно ему улыбнулась. Почему-то ее улыбка вызвала у Владика какое-то непонятное ему облегчение, облегчение от того, что данный экзамен уже позади. Он встал со своего места и уверенно направился к кафедре сдавать сочинение. Через два дня были известны результаты. В списках напротив фамилии "Капитанов" стояла "четверка". Вспомнив свой результат по русскому в институте и, начиная от этого предполагать, что и здесь все в результате обернется таким же образом, Владик расстроился.
   - Как у Вас успехи? - услышал он, все еще изучая списки на стенде. Девушка, сомневавшаяся, как правильно пишутся три слова, стояла рядом. И он почему-то ей обрадовался.
   - Четверка, а у тебя?
   - И у меня тоже, - сказала ему она, а он впервые ее внимательно разглядел. Ее маленькая полнота делала ее красивее, она была одной из тех немногих, которых полнота, считавшаяся в современном обществе недостатком человека, могла украшать. Они разговорились, и Владик почувствовал исходящую от нее и неизвестную ему до этого такую ауру жизнерадостности и любви к жизни, что, казалось бы, она не только переполняет эту маленькую пухленькую девушку, но и выплескивается наружу, охватывая и окружающих ее людей. Выяснилось, что ее зовут Валя, она коренная москвичка, что она, как и он, также поступает во второй раз, первый был неудачным в МЮА, где она срезалась сразу же на диктанте, получив тройку; но все не так уж и плохо, ее знакомая поступала на юридический два года подряд, по два института каждый год, на третий год все-таки поступила, поэтому нужно пытаться, пытаться и еще раз пытаться, и цель будет достигнута. Флюиды жизнелюбия буквально кружились вместе с Валей вокруг него. От них поднялось настроение и ему захотелось, чтобы он и Валя обязательно поступили в этот ВУЗ и учились вместе, в одной группе.
   - Так, пойдем, напишем апелляцию, нужно посмотреть, почему тебе поставили четверку, - голос подошедшей мамы отвлек Владика от размышлений о Вале.
   - Здравствуйте, - сказала Валя маме Владика.
   - Здравствуйте, - сухо ответила его мама, расстраиваясь от не совсем удачного написания ее сыном сочинения для столь большого конкурса, и опять, показывая на текст в конце списков о результатах сдачи сочинения, обратилась к Владику: - Пойдем, напишем апелляцию.
   Текст в конце списков гласил, что абитуриенты, желающие воочию ознакомиться с результатами своих письменных работ и не согласные с полученными по ним оценками, вправе обратиться в аудиторию за N278 для написания соответствующей апелляции. Уже идя по коридору, разыскивая аудиторию N278, мама добавила: "Не успел приехать, а уже знакомства развел. Нужно быть собранней и внимательней и не отвлекаться от сдачи экзаменов, а ты...". Она не успела договорить, т.к. аудитория N278 была ими обнаружена. Они вошли в помещение и написали соответствующее заявление. Апелляция состоялась через два дня.
   - Так, вот ваша работа, - демонстрировала Владику и его маме пожилая преподаватель то, что было сочинением Владика. - В работе допущена одна ошибка, очевидная ошибка. В результате чего абитуриент Капитанов и получил итоговую оценку "четыре". Вот, посмотрите. Есть возражения? "Очевидной" ошибкой было то, что Владик перепутал фамилию автора "Конармии" с фамилией германского социал-демократа 19-го - начало 20-го века, и вместо фамилии Бабель, написал фамилию Бебель. Больше ошибок не было.
   - Подождите, - попыталась начать качать права его мама, - разве за эту всего лишь одну ошибку полагается "4"? А как же раскрытие темы? Насколько я помню, за подобную ошибку, если она единственная в работе, в школе всегда ставили "5", даже на выпускных экзаменах.
   - Уважаемая, здесь вам не школа, а высшее учебное заведение, - поставила маму на место пожилая преподаватель, - и это совсем другой уровень. Вы разве не видите очевидность ошибки? Это почерк Вашего сына? Вашего. А как правильно должна быть написана фамилия? То-то же.
   Через три дня Владик сдавал историю. Мама с ним не поехала. В ДСК приехали какие-то люди, которые должны были пробыть в городке и на данном предприятии целую неделю, чтобы разобраться что к чему и, возможно, решить вопрос об инвестировании производства. Данное событие для начинающего задыхаться от неуплаты долгов предприятия было настолько значительным, что его директор, именуемый в связи с реорганизацией как генеральный директор ТОО, приказал всему управленческому персоналу, даже тем, кто находился до этого на больничном или в отпуске, под угрозой увольнения быть на работе, одеться опрятно, на вопросы потенциальных инвесторов отвечать вежливо, лишнего не болтать. Родители Владика, из последних сил держащиеся за свою работу, были вынуждены этому приказу генерального директора подчиниться. Поэтому в Москву под переживания провожающей его матери и ответы о том, что, в случае поступления в ВУЗ , он будет сам постоянно вот так вот добираться, Владик второй раз в своей жизни (а для его родителей - впервые) поехал один. Поездка не оказалась для него сложной. Выйдя из пригородной электрички, которая уже на постоянной основе ходила из городка до Москвы второй месяц подряд, Владик пешком сумел добраться до метро, разобраться в схеме самого метро, сделать переход на нужной станции и выйти наверх. На втором этаже главного корпуса ВУЗА, где сдавали историю, ощущалось дикое напряжение. Десятки абитуриентов вместе со своими родителями нервно шагали туда и сюда: кто-то, вспоминая свои знания по истории, шептал их, словно молитву, вполуслух; кто-то, уткнувшись в учебник, бубнил отдельные увиденные в нем фразы, пытаясь их запомнить; кто-то, напротив, пытался наигранно казаться беспечным, типа - прорвемся; кто-то ругался и постоянно выбегал на улицу курить. Люди вели себя по-разному. Но атмосферу нервов и психологического напряжения все они явно ощущали. В этой клокочущей и дрожащей от нервов толпе Владик заметил Валю. Она тоже увидела его и подарила Владику свою улыбку. Подарила так, что ему показалось, что Валя единственный излучающий тепло и спокойствие в этой серой аудитории человек, девушка, похожая на весну. "Так и буду ее про себя звать", - радуясь встрече с ней, подумал он, - "Валя - Девушка Весна". На сдачу экзамена вызывали по спискам. Они договорились о том, что дождутся в коридоре друг друга. Владик был вызван в экзаменационную аудиторию раньше Вали.
   - Ни пуха, - сказала ему она.
   - К черту, - отозвался Владик и рванул на себя ручку входной двери.
   На этот раз ему попался вопрос о НЭПЕ и вопрос о русско-турецких войнах конца 18-го века. Готовя план ответа, он вдруг обнаружил, что положенное для подготовки время полностью соблюдается, никто не выдергивает абитуриентов раньше времени. Кроме того, он заметил, что в аудитории вместо комиссии из трех человек сидит всего лишь один экзаменатор: седовласый старичок, с маленькой, такой же седой бородкой. "Почти как профессор в моем представлении, - подумал Владик, разглядывая старичка и вспоминая свою фантазию на сочинении в лекционном зале несколькими днями ранее, - только вот без бакенбардов." Когда время для подготовки вышло, Владик сам направился к преподавателю. В том, что седовласый старичок действительно профессор, имеющий и соответствующую профессорскую фамилию, заканчивающуюся на "ий", Владик убедился, заметив табличку на столе профессора.
   - Ну что, молодой человек, приступим, - предложил профессор. И Владик приступил. Профессор, в отличии от противных толстых институтских линз двухнедельной давности, не перебивал, слушая о причинах русско-турецких войн конца 18-го века, основных боевых событиях, результатах и последствиях таких войн. Профессор был внимателен и не перебивал также, когда Владик, закончив рассказывать о войнах, перешел к НЭПУ. Видя возраст достопочтенного профессора, Владик в своем рассказе о НЭПЕ решил рискнуть, периодически ссылаясь на работы В.И. Ленина и его цитаты о необходимости и значении НЭПА, такие, как "НЭП является обходным, опосредованным путем к социализму", "НЭП - это всерьез и надолго" и тому подобное. Профессор с удивлением раздвигал свои седые брови, осознавая, что сидящий перед ним молодой человек весьма неплохо знаком с работами В.И. Ленина, которого в последнее время настолько пинают все, разве кому не лень, что перестали подробно изучать как в учреждениях общего образования, так и в высших учебных заведениях, лишь вскользь и только при действительной необходимости упоминая Вождя Революции в учебной литературе. Профессор не знал, что учителем истории у Владика был ярый ленинист, прикованный в настоящее время тяжелым недугом к постели.
   - Молодой человек, откуда у Вас такие знания о работах В.И. Ленина, - не выдержав, полюбопытствовал профессор. И Владик рассказал ему о замечательном преподавателе Вере Ивановне и о том, как он всей душой любил ее предмет.
   - Похвально, весьма похвально, - оживился профессор. - Будете у себя дома, обязательно поблагодарите свою учительницу от имени профессора Эрденского за ее вклад в развитие у молодого поколения знаний истинной истории. Так и скажите, что от меня лично. Она должна знать мои труды. Я молодой человек, наверно, задам вам всего лишь один вопрос. Скажите, являлась ли тема и идеи НЭПА актуальными в современной России?
   Обрадовавшись, что не зря рискнул и угадал с Лениным (ужас, если бы оказался антиленинист, а такие в профессорской среде тоже были) Владик с энтузиазмом подтвердил, что идея НЭПА является актуальной и в современной России, и попытался объяснить, почему.
   - Молодой человек, достаточно, - впервые перебил Владика седой профессор, и от воспоминания о толстых линзах у Владика внутри похолодело: "Сейчас начнется". Но ничего не началось, просто профессор изъявил желание выразить свою собственную мысль относительно актуальности НЭПА:
   - Видите ли, я полагаю, что если бы наше советское руководство все назревшие реформы начало бы проводить не с внедрения в общество гласности и демократии, а с разумной, именно разумной и постепенно вводимой новой экономической политики, Союз Советских Социалистических Республик в настоящее время бы сохранился. Для любой демократии сначала необходимо создать благоприятные экономические условия и обеспечить сытость общества. Свобода голодных всегда и во все времена приводила к революции. Так, молодой человек, было и в 1917, так было и в 1991 году. Вы согласны со мною, молодой человек?
   Владик уже без каких-либо опасений согласился, видя как рука профессора выводит напротив его фамилии цифру "5", а дальше в скобочках пишет "отл.". Успех в сдаче истории настолько воодушевил его, что ему хотелось лететь, петь, кричать, смеяться, делиться своей радостью с другими людьми. Если бы в коридоре, куда он выскочил в бодром поднятии духа, оказалась бы Валя, он наверно, даже схватил бы ее в объятия и стал кружить. Но Вали в коридоре не оказалось. Она была в соседней аудитории и сдавала экзамен. Когда она вышла, по ее всегда жизнерадостному лицу невозможно было определить, положительную ли оценку получила она, а если и положительную, то насколько.
   - "Четыре", - сообщила она Владику.
   - А у меня "пять", - поделился он с Валей своим успехом, и спросил: - А "четыре" это проходная оценка?
   - Давай, узнаем, - предложила Валя, и они спустились этажом ниже в аудиторию, где располагалась приемная комиссия. Аудитория закрывалась на обед. Но им все же ответили, что "пять" и "четыре", равно как и две "четверки" с учетом того, что на сочинении отсеялись или получили тройки более половины всех поступавших, дают неплохие шансы, главное, последний экзамен нужно сдать на "пять". Ободренные ответом, они вышли на улицу. Было душно. От июльского солнца, казалось, плавился асфальт, и пыхтели цементные стены серых зданий. Проносившиеся по шоссе машины и бегущие по тротуару сплошным потоком пешеходы заглушали их голоса. И они, чтобы слышать друг друга, вынуждены были говорить громко.
   - Ты далеко живешь? - просил Владик Валю.
   - В центре, - ответила она.
   - Возле Кремля? - поинтересовался он, т.к. слово "центр" было ему не совсем понятно.
   - Почему обязательно возле Кремля? - рассмеялась Валя. - Скорее, ближе к зданию Верховного Совета. Наш так называемый Белый дом, хотя и Кремль тоже, можно сказать недалеко. А что?
   - Да так, - неопределенно ответил Владик, думая про себя, что за свои неполные семнадцать лет он если и был где-то, то только один раз в Питере, а также у бабушек и дедушек (когда они были живы) в деревне в Рязанской области, куда ежегодно он вместе с родителями направлялся в летнюю "ссылку" для оказания помощи пожилым людям в их нелегком, сельскохозяйственном труде. "Это наши родители, и им нужно помогать", - ежегодно говорила его мать отцу. И его каждое лето направляли туда до 10-го класса, пока вдруг в течение одного года бабушки и дедушки не умерли. Родители брали отпуска и тоже приезжали в деревню. А потом начиналось: сенокос, прополка, поливка, заготовка дров, а в конце августа, перед отъездом в городок, они даже успевали поучаствовать в уборке картофеля. Все эти работы, как правило, начинались с того, что какая-нибудь бабушка или дедушка, видя, что кто-то в деревне это уже начал делать, объявляла: "Пора! Вон Никитич с Манькой, уже вовсю заготавливают, а мы что, лодыри несусветные?" "Лодыри несусветные" отвечали: "Так точно" и бросались изо всех сил выполнять очередную работу, стараясь не допустить, чтобы сосед Никитич вместе с Манькой, не дай бог, не завершили работу быстрее их. Отголоском стахановцев в деревне все еще любили соревноваться друг с другом, не смотря на то, что жизненные силы постепенно покидали людей, и деревня пустела. Когда в прошлом году отец, поехав на Пасху навестить могилки бабушек и дедушек, вернулся обратно, от увиденного увядания деревни и наступившего уныния он пил три дня, выпив весь привезенный от крестного самогон. В некогда насчитывающей свыше 50 домов деревне осталось всего два дома: один из них был домом его крестного отца. Кроме однажды Питера и неоднократно - деревни на Рязанщине, Владик за свои неполные 17 лет нигде не был, даже в Кремле, не смотря на то, что городок располагался всего лишь в 150 километрах от Москвы.
   - Тебе нравится Кремль? - поинтересовалась в свою очередь Валя. И он признался ей, что Кремль он видел только на картинках. От такого признания Валя еще больше развеселилась и предложила провести экскурсию для Владика. До электрички в городок оставалось четыре часа, и он согласился. Кремль произвел на Владика огромное впечатление: до этого увиденные лишь по телевизору или на картинках учебников Колокольня Ивана Великого, Царь-Пушка, Царь-Колокол, Кремлевские куранты и крепостные стены, Собор Василия Блаженного и памятник Минину и Пожарскому, Вечный Огонь, а с ним и не шелохнувшийся почетный караул, а также многое и многое другое вызвали у него восторг и восхищение. "Разве может страна, в которой имеются такие реликвии, памятники, подчеркивающие ее величие и силу, развалиться и сделаться нищей? Никогда!" - воодушевленно думал он, сожалея, что с собою нет фотоаппарата, сразу же делающего фотографии. Фотоаппарат под названием "Полароид" и три кассеты с фотобумагой для него, стоящей по цене, как сам фотоаппарат, были приобретены его родителями в январе в частном магазине путем накопления для этой цели соответствующих денег. В Александровском Саду в коммерческом ларьке он купил для себя и для Вали выдавленное из специального автомата в вафельные стаканчики и политое сиропом мороженое, почему-то в простонародье называемое "кооперативным". И они, отдыхая от проделанного ими путешествия, минут двадцать просидели на скамейке, болтая о различных пустяках. После чего он, видя, что время неумолимо заканчивается, и до электрички он, того и гляди, не успеет, заспешил в метро. Возле метро они расстались, расставаясь, он поцеловал Валю в щеку и сказал: "Спасибо за экскурсию". От неожиданного поцелуя Валя покраснела и улыбнулась ему. До следующего экзамена? До следующего экзамена.
   Последний экзамен был через два дня. На него он также приехал без находившихся в суматохе от возможных инвесторов родителей. Ему быстро удалось отыскать в достаточно уже поредевшей толпе Валю. Она радостно схватила его за руки, и ему показалось, что они знакомы уже многие и многие годы. "Ни пуха", "к черту". Экзамен так же, как и историю принимали в двух аудиториях. На этот раз их вызвали в одной группе и в одну аудиторию. "Собраться, последний экзамен, ты должен это сделать, никакого волнения, все по существу, четко коротко и ясно", - давал сам себе установку Владик и ободряюще успевал переглядываться с Валей. Чем правовые нормы отличаются от иных социальных норм, а также основные принципы современной демократии и отличия демократического общества от общества авторитарных и тоталитарных государств, ему были известны, благо он успел дополнительно ознакомиться с прикладным юридическим предметом "Теория государства и права". Поэтому ответ на указанные в билетах вопросы не вызвал у Владика каких-либо затруднений. Принимающим экзамен в отличие от института в университете также, как и во время сдачи экзамена по истории, был один преподаватель. Преподаватель среднего возраста имел несколько лишнюю комплекцию, которая в отличие от красивой полноты Вали, не украшала его, а, напротив, доставляла ему определенное от жары беспокойство. В связи с чем преподаватель среднего возраста пытался слушать рассказ Владика, пыхтел, потел и вытирался и так уже мокрым насквозь носовым платком. Открытые настежь окна не помогали. На заданные полушепотом два дополнительных вопроса Владик успешно также ответил (во всяком случае, ему так показалось). Преподаватель среднего возраста на несколько секунд перестал пыхтеть, задумавшись о том, какую Владику ставить оценку. Наблюдавший за этим Владик, почувствовал, как бешено забилось его сердце. Тук-тук-тук-тук-тук-тук, решается судьба, тук-тук-тук, какая моя участь, тук-тук-тук, мне быть или не быть, тук-тук-тук, скажи же ну, не мучай. Преподаватель среднего возраста посмотрел на личные данные Владика и обнаружил там четыре и пять.
   - Историю сдавали у Эрденского? - с удовлетворением спросил и одновременно сам констатировал это преподаватель.
   - Да, - подтвердил Владик. Преподаватель среднего возраста, для которого имя профессора Эрденского пользовалось авторитетом, поставил Владику "пять", при этом, несколько тяжело вздохнув и, сообщив Владику о том, что ему будет очень жаль, если он, Владик, не поступит в это учебное заведение. Следом за Владиком экзамен сдавала Валя, и также получила у преподавателя среднего возраста "пять".
   "К черту тебя, толстяк! - вспомнив последнюю фразу преподавателя среднего возраста, прогнал его от себя и про себя Владик. - В приемной комиссии ясно же сказали, что даже с двумя четверками и одной пятеркой, как у Вали, шансы есть. А что говорить обо мне: 14 баллов из 15 возможных. Плюс аттестат только с пятью четверками, остальные пятерки. Перегрелся от жары, жирдяй. А профессора Эрденского все же уважает". Душа хотела праздника. Ему казалось, что он отмучился и без пяти минут поступил, самое страшное и трудное осталось позади. А еще ему очень сильно хотелось, чтобы с ним поступила и Валя, у которой шансы были несколько хуже. Недалеко от университета они обнаружили небольшой ларек, возле которого была установлена пара пластиковых столов с закрывающими их от возможного дождя и зноя зонтами. В ларьке продавалось бутылочное пиво, сигареты, американская газировка и пришедшее в российское общество чудо американской кухни - хот-доги, называемые в простонародье "горячими собаками".
   - Пиво пьешь? - спросил он у Вали. Валя согласно кивнула. Они купили три пол-литровые бутылки пива "Очаковское", добавив к ним четыре полусъедобных хот-дога, и стали отмечать сдачу вступительных экзаменов.
   - Как ты думаешь, мы поступили? - спрашивала у Владика Валя.
   - Думаю, что да. Ты же слышала, что нам в приемной комиссии сказали. А сегодня заметила, как поредели ряды поступающих? - беззаботно прихлебывая пиво, отвечал Владик. - Думаешь, им тоже, как и нам, пятерки поставили?
   - Здорово! - радовалась Валя. - Я так рада, что познакомилась с тобой. Представляешь, мы будем вместе с тобой учиться. Я этому очень рада, а ты?
   - Я тоже этому рад, - признавался ей Владик. - Даже не верится, что все позади. Как вспомню, кажется, лысеть от ума начинаю. У меня одни книги перед глазами. Я из них вот уже полгода не вылезаю. Ночью уже кошмары снятся. Будто бы я в огромной библиотеке, и на меня падают громадные стеллажи, уставленные книгами.
   От рассказа Владика Валя смеялась.
   - Впрочем, если, не дай бог, не пройду, запишусь на подготовительные курсы, поступлю в следующем году. Жизнь на этом не заканчивается, - говорила она, - можно также осенью поступить на заочный. Там конкурс поменьше, Но считается, что заочное образование все же хуже образования дневного. Знаний минимум, спрос максимум.
   - Да брось ты, поступили мы уже, - уверенно отзывался Владик, - все нормально.
   - У меня просто на один бал меньше, чем у тебя. Поэтому со мною всякое может случиться, - отвечала Валя, делала из стеклянной бутылки маленький глоточек пива и продолжала рассуждать: - А если поступили, это действительно здорово. Ты будешь жить здесь в Москве, в общаге? Я смогу пригласить тебя в гости. У меня такая классная мама, ты просто не представляешь. А как она готовит! Я у нее постоянно пытаюсь этому научиться, но у меня не получается.
   - Вот и посмотрим, как получается, - веселился Владик. - Надеюсь, когда ты пригласишь меня в гости, кормить такими хот-догами не будешь.
   Время летело неумолимо. До электрички опять оставалось совсем мало времени. А ему не хотелось расставаться с Валей. Впервые после расставания с Ленкой-отличницей (женщина Таня в силу особенностей их отношений была этому не в счет) в обществе девушки он чувствовал себя легко и непринужденно, ощущая, что Валя нравится ему. Из табачно-пивного ларька "Все, что было - рок мой жадный и слепой", - запела "Ария".
   - Мне пора, - сказал он Вале.
   - Ну вот, - вдруг загрустила она, - опять время пролетело незаметно.
   - Да, - согласился Владик, - но оно у нас еще будет. Мы же поступили? Поступили. Кстати, уже послезавтра встретимся. Обещали вывесить приказ о зачислении. Как раз все и узнаем.
   - Ты приедешь во столько, во сколько и сегодня? - спросила его Валя, и он согласно кивнул головой. - Тогда встретимся у стенда, как обычно. Хорошо? - Он вновь кивнул головой. - Да, на всякий случай, запиши мой адрес, - после вдруг наступившей минутной паузы предложила Владику Валя.
   - Зачем? - удивился он. - Мы же послезавтра увидимся. А потом, если мы поступили, то с сентября будем встречаться ежедневно.
   - Ты же говорил, что на зачисление приедешь с мамой. При ней сообщать домашний адрес мне будет неловко. А до сентября еще почти полтора месяца. Вдруг приедешь в Москву, будет время, зайдешь.
   - Хорошо, - согласился Владик, понимая, что рано или поздно, но домашний адрес Вали он все равно запишет, и записал у себя в блокноте, приписав рядом с адресом ласково "Валюша". Когда они расставались возле метро, на этот раз в щеку первой поцеловала его она и сказала ему: "Спасибо".
   Через день он вновь был в университете. На стенде объявлений гордо возвышался приказ о зачислении студентов на юридический факультет. Абитуриенты подходили и читали, кто-то быстро, кто-то медленно, кто-то вслух, а кто-то про себя, кто-то - выражая эмоции: "Бля!!! Ура!!! Я сделал это!!! Пусто... Ни хрена. Нужно будет разобраться...", а кто-то - с непроницаемым ощущениями лицом. Все люди, и все они были разные. Быстро пробежав глазами по указанным в приказе фамилиям, Владик себя не обнаружил. "Может, просмотрел", - решил он и принялся уже более тщательно исследовать приказ. Но в приказе его не было, как бы он и его мама документ не перечитывали. Напирающие за ними абитуриенты, которым из-за спин Владика и его мамы было плохо видно отображаемое в приказе, вежливо попросили их посторониться.
   - И что теперь? - упавшим голосом спросил он у мамы.
   - Как что теперь, пойдем выяснять, - решительно сказала она. - Вполне возможно, что в приказе может быть допущена ошибка. Ты разве не видел, что человек пятнадцать-двадцать абитуриентов с проходными баллами 14 в приказе присутствуют. Может быть, тебя не указали там ошибочно.
   - И куда мы пойдем? - все тем же, упавшим голосом, спросил он у матери, однако, начиная верить ее словам, что в приказе он может отсутствовать ошибочно, поскольку несколько абитуриентов с проходным баллом 14 в приказе имелись, в то время, как абитуриентов с проходным баллом 13 он в приказе не видел. Вали в приказе тоже не было.
   - Для начала в приемную комиссию, - все также решительно ответила ему мать. В приемной комиссии выяснилось, что это была вовсе не ошибка. Владик не попал в приказ, поскольку действительно в университет не поступил.
   - Проходной бал в связи с большим конкурсом 15, а у вас только 14, - объяснили в приемной комиссии.
   - Как же так! У Вас в приказе есть абитуриенты с проходным баллом 14, а не 15. У моего сына тоже 14 баллов, - возмущалась мама. - Чем он хуже этих студентов?
   - Не надо здесь шуметь, - пытались успокоить маму в приемной комиссии. - Если Вам что-то не нравится, можете оставить жалобу. Она будет рассмотрена в установленном законом порядке.
   - Сейчас мы посмотрим на ваш порядок, - угрожающе сообщила приемной комиссии мама. - Где у вас тут ректорат?
   Ректорат находился в соседнем корпусе на третьем этаже. Ректора в кабинете не оказалось, а испуганный буквально залетевшей в приемную мамой секретарь сообщила им, что ректор находится в отпуске, и по всем вопросам их может принять его заместитель Юрий Илларионович. Юрий Илларионович натиска мамы Владика вовсе не испугался, она была для него далеко не первым человеком, которому ему монотонно и заученными без эмоций фразами приходилось объяснять одно и тоже. Конкурс 10 человек на место, т.е. в переводе с арифметики, на поток в 75 человек желающих 750 человек. Из них пятнадцать медалистов, которые на отлично сдали первый экзамен и прошли вне конкурса, еще 15 человек проходят вне конкурса по другим, предусмотренным законом основаниям, например дети-сироты. А закон университет не пишет, а только лишь исполняет. Еще 15 человек также поступили вне конкурса по целевым направлениям от различных государственных министерств и ведомств. Поэтому все эти граждане с их проходными 14 баллов и были указаны в приказе о зачислении. А для остальных, как Владик, проходной бал 15. Между прочим, с проходным баллом в 15 тоже не все прошли. Все? Нет больше вопросов? Тогда извольте не мешать работать и покиньте кабинет.
   Разбитая в пух и прах ответами проректора мама не нашла ничего лучшего, как спросить: "Может мы сможем еще что-либо сделать для того, что бы как-то изменить ситуацию?" Поняв по своему смысл вопроса, проректор на этот раз ответил более честно: "Ранее нужно было думать. А сейчас уже все, поезд ушел. Всего доброго. Если не поступите в этом году, приходите в наш ВУЗ в следующем". В отличие от института водного транспорта перейти на другие факультеты Владику и его маме никто не предлагал. Вали у стенда по-прежнему не было. Пытаясь оттянуть время ухода и дождаться Валю, Владик предложил маме посетить университетскую столовую. НА что мама ответила ему диким взглядом: "Ты что ополоумел? Тут судьба под откос, а ты в столовую". Но в столовую они все же сходили. В горло ничего не лезло, выпив стакан компота, и оценив, что прошло еще пятнадцать минут, Владик сообщил маме, что хочет в туалет, а сам вновь бросился к стенду. Вали у стенда также не было...
   Раскачивающаяся из стороны в сторону электричка казалась ему мерзкой, а все вокруг - противным настолько, что он ничего не хотел видеть вокруг себя: людей, проносящиеся мимо поля, леса и остановки. Ему хотелось спрятаться от всех и закрыть глаза, чтобы никого и ничего не видеть. На перроне их встречал отец. "Инвесторы ДСК накрылись, - сообщил он матери, - отказали в финансировании, и уехали, а как у вас?". Дома Владика охватила настоящая депрессия...
  
   - Мы, русские, должны быть едины в наших целях и стремлениях, мы должны быть едины в защите наших семей и отчего дома, мы должны быть едины в защите наших многовековых православных ценностей, наших традиций и нашей культуры, мы должны быть едины в помощи друг другу. А все вместе это значит, что мы должны быть едины в борьбе за наше, русское государство. - Михалыч не блистал ораторским искусством, периодически делал паузы в своей речи, стараясь подобрать правильнее слова и более ясно сформулировать смысл сказанного предложения, но его 20-30 минутные политбеседы, проводившиеся каждый раз перед началом спортивной тренировки, воспитанники Михалыча слушали с нескрываемым интересом. В его словах они находили для себя правду. Михалыч не лгал и не лукавил в отличие от разношерстных политиков, вереницей замелькавших в последних два-три года на экранах телевизоров и страницах газет. В отличие от родителей и педагогов, Михалыч не грузил и не пытался в конфликте "отцов и детей" направить принудительно на единственно верный в жизни путь. Михалыч не раздражал, не подставлял и не кидал в отличие от работодателей, знакомых, подруг и бывших друзей. Речи Михалыча, подкрепленные примерами окружающей действительности, несли в себе видимую ими истину: - Если мы в ближайшее время не осознаем и не сделаем это, России и русских не будет. Посмотрите, что вокруг происходит: русских притесняют везде, русских гонят со всех сторон, русских насилуют и убивают, их жилище и имущество распределяют между собой. Более миллиона русских стали беженцами. Что сделали плохого им русские? Что плохого сделали русские Грузии, защитив ее от турецкого истребления? Что плохого сделали русские Прибалтике, освободив ее от фашистского ига и создав на территории республик развитую промышленность? Что плохого сделали русские Казахстану, Узбекистану и Туркмении, своей кровью и потом, построив там города, заводы и предприятия, научив нищих кочевников обходиться без кибиток, нормально жить и нормально работать? А теперь русских гонят оттуда, русских презирают и уничтожают, называя их оккупантами и колонизаторами. А разве это так? Вы когда-нибудь видели оккупантов и колонизаторов, которые вкладывают в развитие своих колоний больше своих сил и средств, чем в развитие своей исконной территории и своих родных земель, колонизаторов, которые не тянут из колоний, а, напротив, несут в них материальное благополучие и лучший уровень жизни?
   Воспитанники Михалыча таких колонизаторов не видели и согласно кивали Михалычу головой.
   - У меня родственники целину поднимали, а сейчас их казахи поперли, живут теперь у нашей бабки, - шепотом вспоминал кто-то в шеренге, а кто-то еще также шепотом добавлял: - А у меня дед Ригу освобождал, там и погиб.
   - Вы разве видели оккупантов и колонизаторов, которые готовы отдать жизни не только за захваченные земли, но и за проживающие на этих землях коренные народы? Что, американцы заботились о своих индейцах? Англичане о благополучии южноафриканцев или индусов? Им плевать было на это, они сами истребляли их. А нам, русским, нет. Мы помогали всем, кроме самих себя. И теперь за это оказались никому не нужны, даже самим себе. Посмотрите, что будет, если идущий по улице джигит, увидит, как кто-то бьет его земляка? Он, даже не зная этого земляка, рванется, чтобы ему помочь. Разве не так?
   - Так, - залпом согласились ученики Михалыча, и один из них, отслуживший в армии и вернувшийся в прошлом году на дембель, добавил: - На своей шкуре знаю, в моей роте духов процентов двадцать разных мастей было, так они всю роту держали и всех остальных дрочили. Если кого-то из них кто задевал - стеной шли биться, а наших херачили только в путь: одного бьют, все остальные наши в лучшем случае смотрят, а в худшем прячутся, лишь бы не их.
   - Вот, - подхватил поддержанный в своей правоте Михалыч, - а что происходит, когда на улице бьют русского? Другие русские редко за него вступаются, как правило, проходят мимо. Но знайте, что, не уважая и не любя своих ближних, мы, прежде всего, не любим и не уважаем самих себя. А за это, если мы не одумаемся и не объединимся, будет божья всем нам кара, а государству русскому - расплата. Мы даже элементарно помочь своим не можем. Посмотрите, как обивают пороги местной администрации наши беженцы, которых выгнали из Ингушетии? За городом недостроенный коттеджный поселок. Кому достались эти коттеджи? Изгнанным из своих домов русским? Нет.
   Вспоминая, что уже третий день несколько исхудавших, грязных и обветшалых граждан с плакатами "Помогите найти жилье и работу. Наши семьи умирают с голоду и от безысходности" с утра до вечера стоят у входа в здание районной администрации, в то время, как оставшиеся бесхозными после развалившегося колхоза коттеджи почему-то занимаются другими, но не русскими беженцами одной из солнечных республик, слушатели вновь согласно кивали Михалычу.
   - В других республиках тоже национальный кризис. Но разве вы можете найти армянскую или азербайджанскую семью, которую бы в беде не приютили такие же армянские или азербайджанские семьи? Нет. А ненужных никому русских тысячи...
   Слушал внимательно эти речи и Сергей. Первые две недели Сергей не придавал им какого-то особенного значения, выступления Михалыча, имя и фамилия которого в спортклубе была никому неизвестна, казались ему ничем иным, как чудоковатой выходкой тренера, превращенной Михалычем в необходимую церемонию: "Ну, хочет высказаться человек, хочет, может больше поговорить не с кем". Однако он начинал замечать, что к выступлениям Михалыча окружающие его внимательно прислушиваются и Михалыча в его речах поддерживают. Стал прислушиваться к произносимому Михалычем и Сергей. Притеснения русских; несправедливость, творимая по отношению к ним; радикальный национализм к русским со стороны других народов; разваливающееся государство, которое необходимо спасать; забытая вера в бога; призывы к объединению и борьбе - словами Михалыча постепенно стали проникать в Сергея. Вспоминая обрюзгшее лицо волосатого Ахмеда, вновь обманувшего его с заработной платой за второй месяц работы и откровенно пославшего Сергея достраивать уже второй павильон: "а потом уже посмотрим"; думая о нерусской фамилии Алика, из-за которого он возможно и был выгнан из школы, а потом все так нехорошо получилось с Ниной - Сергей также начинал находить в словах Михалыча для себя правду и верить им.
   - Дошло до того, что нас прогоняют и уничтожают не только бывшие братские народы бывших построенных нами союзных республик, но и лица иных национальностей уже в нашей стране. Посмотрите, что творится в Чечне, Дагестане, Ингушетии, Туве? Даже в Татарии и Башкирии уже начинают заявлять о своей независимости и гнать оккупантов-русских оттуда. Где справедливость? Более того, они и в Центральной России: нашей исконной России, начинавшейся с Владимирского и Рязанского княжеств, и продолжавшейся княжеством Московским, чувствуют себя полными хозяевами. Разве мало их в нашем городке? Мы - русские, мы всегда с добром и с уважением относились к другим народам. Но разве не плюют они на нашу культуры, презрительно горлопаня во весь голос на своем языке на наших улицах, презрительно глядя на нас и плюя нам вслед? Но так быть не должно. Если хотите жить у нас - говорите на русском, думайте на русском и относитесь к людям по-русски. Мы вас сюда не звали. А не хотите этого делать, нам придется Вас заставить. Так, бойцы?
   - Так, - в один голос отзывались бойцы, понимая, что "политминутка" заканчивается.
   - Слава России! - заканчивал свою речь Михалыч, ощущая себя настоящим вожаком в волчьей стае.
   - Слава!!! - хором отзывались волчата Михалыча, и он чувствовал, что они начинают превращаться в волков.
   С физической подготовкой у Сергея тоже все было в порядке. Довольно быстро он научился практически полностью садиться на шпагат, схватывал на лету и успешно отрабатывал новые для него позиции, стойки, движения и удары. По началу ему не хватало большей резкости и духа ярости боя.
   - Ты что в кино играешь? - рычал на Сергея Михалыч. - Забудь свой любительский бокс. Ты - боец, а не боксер. Боец, Сердцов, БОЕЦ!!! Быстрее, быстрее, резче, бей резче, я тебе сказал, вот так.
   И, понимая, что здесь он действительно боец, а при полном контакте и без перчаток до падения на пол по иному никак нельзя, от Сергея постепенно стали уходить слова прежнего наставника о том, что он не должен быть "кулачным убийцей". А затем Сергей их окончательно забыл. "БОЕЦ! РЕЗЧЕ! БЫСТРЕЕ!ДОБИТЬ!" - стало взамен отражаться в нем. Первый месяц посещения спортклуба Сергей постоянно возвращался домой в синяках, ссадинах и кровоподтеках. Охали, думая, что он с кем-то постоянно дерется, родители, опять вспоминал про рукопашные в Афгане Пиндабол, тонировала и замазывала боевые награды Сергея Вика, прикалывались: "опять наверно баба не дала" на стройке. Но он перестал обращать на все это внимание.
   - Занимаясь здесь, вы это делаете в первую очередь не для себя, а для ближних своих, таких же русских, как и вы, ибо НАШ ДОЛГ - будучи сильными, открыть глаза слабым и защитить их, - неоднократно говорил на "политминутке" Михалыч. И Сергей с Михалычем полностью соглашался. Синяки и кровоподтеки во время тренировок стали появляться значительно реже. Быть может, от того, что он быстро и успешно овладевал ранее новыми для него навыками боя, быть может, потому, что он из боксера начинал становиться бойцом.
   Как-то, первый раз зайдя к Михалычу в кабинет, которым служила небольшая подсобка в конце помещения склада, Сергея увидел на стене прибитую ткань, на ткани изображение, похожее на свастику.
   - Фашистская? - поинтересовался и одновременно презрительно скривился Сергей. Фашистов он не любил с детства, наслушавшись рассказов про их зверства от ныне покойного деда, а также насмотревшись советских фильмов про войну. После чего появившаяся ненависть была успешно закреплена патриотически-пионерским школьным репертуаром.
   - Ты это о чем? - Михалыч удивленно посмотрел на Сергея, а затем перевел взгляд на стену. - О коловрате? Давай просвещу, если не знаешь. Это древнеславянский символ, обозначающий солнцеворот или, по-другому, солнцестояние.
   - А для чего он, ну, это солнцестояние?
   - Этот знак - один из главных символов древних славян. У славян день солнцеворота соответствовал повороту солнца на прибыль, а ночи на убыль. Древнерусские славяне отмечали день солнцеворота, как праздник рождения солнца. А Бог Солнца - Даждь-бог, Хорос, считался одним из главных их богов. Сейчас для нас этот символ обозначает возрождение русских людей, возрождение и восхождение русской нации. Басурманская тьма будет побеждена нашим солнцем.
   - А Гитлеру то он был зачем? - заинтригованный услышанным, решил спросить Сергей. - Ведь он нас хотел раздолбать.
   - Гитлер был помешан на оккультизме и язычестве, - ответил Михалыч, - он изучал множество течений в этих направлениях. У других древних народов этот знак также встречается. Для Гитлера его свастика обозначала несколько иное, чем этот символ для древних славян или для нас. К тому же у Гитлера, если ты заметил, свастика выглядит несколько иначе. А потом, Сердцов, ты зачем меня о Гитлере спрашиваешь? Подумал, что я тут гитлерюгенд развожу?
   - Да нет, Михалыч, - замандражировал от погрубевшего вдруг тона Михалыча Сергей.
   - Давай над этим точку поставим. Группа о нашем символе знает, ты последний, кто - нет. Если Гитлер дышал воздухом, пил вино, рисовал картины и говорил по-немецки, то это не значит, что мы не должны дышать воздухом, пить вино, рисовать картины и изучать в школе немецкий. Согласен? Если бы Гитлер сейчас был жив, Сердцов, он был бы моим главным личным врагом. Эта сука уничтожила миллионы русских и других славянских народов. И могу ли я после этого подражать Гитлеру или восхвалять Гитлера? Гитлер и фашизм - это наши враги, запомни это, Сердцов. А если хочешь прочитать то, о чем я тебе говорил, более подробно, держи, - Михалыч протянул Сергею несколько отпечатанных тонких брошюрок. Эти брошюрки Сергей прочитал в первую же ночь и слова Михалыча запомнил. Боль о Нине стала затихать...
   К середине второго месяца посещения Сергеем спортклуба, Михалыч, видя упорство и старания Сергея, решился поставить его в дозор. До этого Сергею, как самому молодому бойцу, о дозоре без отмашки Михалыча никто ничего не рассказывал. Сам же дозор заключался в разработанном Михалычем патрулировании городка его подопечными. Группа разбивалась на шестерки, а шестерки, в свою очередь, разбивались на тройки. И каждые две тройки учеников Михалыча выступали в патруль по городку через день. Патрулирование осуществлялось тройками путем обхода ими специально отведенных для этого улиц. Целью таких обходов являлось слежение за порядком. Поскольку городок был небольшой, тройки расходились в центральном парке по своим улицам, а затем ровно через полтора часа вновь встречались в парке и обменивались увиденным во время патрулирования. Если же какая-либо из групп в обозначенное время не появлялась, другая группа сразу же направлялась на исследование улиц, вверенных не появившейся группе в целях ее поиска, поскольку причиной отсутствия группы могло быть произошедшее ЧП. Но такое случалось всего лишь дважды за прошедший год. Этакие новые дружинники, пришедшие взамен канувшим в лету вместе с советским союзом дружинникам народным. Но новые дружинники Михалыча приносили городку определенную пользу. За прошедший период им несколько раз удавалось пресекать вспыхнувшие было драки, утихомиривать выкатившиеся из квартир на улицу бытовухи, спасать от назойливых приставаний пьяных гопников девушек и припозднившихся граждан, дважды они участвовали в задержании карманных воров, а однажды, видя, как из частного ларька подозрительные типы вытаскивают продукты, группа вызвала милицию и предотвратила тем самым кражу. Особенное внимание в последнее время Михалыч просил уделять поведению лиц иных национальностей, объяснив это тем, что в связи с появлением в городе беженцев, спасающихся от конфликтов в кавказских республиках, лиц иных национальностей в городке появилось достаточно много, и ведут эти лица себя не всегда пристойно. Это тоже соответствовало действительности. Однако до конкретных драк с лицами других национальностей пока не доходило. Видя тройку высоких, по боевому подтянутых ребят, "лица", как правило, переставали громко горлопанить на своем языке, и переходили на другую сторону улицы, стараясь скрыться. "Иди сюда, щетина", - кто-то из тойки прикалывался им вслед. Несколько раз без мордобоя пойманным "лицам" громко и нецензурно разъясняли, как следует себя вести и, передав привет от русского народа, отпускали восвояси. Однажды, видя пьяное или обкуренное приставание двух джигитов к спешащей через центральный парк девушке, подошедшая после полутора часов дежурства на встречу тройка схватила таких джигитов за грудки. Дело чуть было не дошло до драки, но тут подоспела навстречу и вторая тройка. Видя значительный численный перевес, джигиты драться раздумали, а, напротив, под улюлюканье веселящихся от всей души "дружинников" были поставлены перед девушкой на колени, попросили у нее прощения и также отпущены восвояси.
   - Лучше бы мы морду им набили, - после этого сказал один из группы с сожалением.
   - Да хрен им морда, на ней ничего не видно. Для них на коленях стоять большее унижение и западло, - весело отозвался второй из группы. - Так что теперь мы их кровники.
   - Прав Михалыч был, твари они, - подтвердил третий.
   Молва о неких коротко стриженных и одетых в черно-серое тройках компактно общающихся между собой граждан иных национальностей облетела достаточно быстро. И молодые граждане таких национальностей в городке стали стараться вести себя тихо. Патрулирование начиналось в 21.00 и заканчивалось в 00.00. Итоги патрулирования доводились до сведения Михалыча перед каждым занятием руководителями троек. У Сергея это мероприятие также вызвало неподдельный интерес. Впервые за несколько месяцев он почувствовал себя действительно кому-то нужным. Он почувствовал, что тем самым он делает что-то нужное его городку и обществу, его населяющему. И сам поверил этому. Затихающая боль о Нине все еще появлялась, но уже реже...
   Как-то начинающим уже быстро темнеть поздним августовским вечером, во время очередного дозора Сергей вместе со своими напарниками наткнулись на сидевшего на скамейке у железнодорожного вокзала алкаша. Алкаш был сильно избит: по рассеченному небритому лицу струилась кровь и пачкала и без того заляпанную одежду.
   - Мужики, - обратился к ним, шипя и шепелявя, алкаш, - дайте на пиво, а то подохну, сил нет, а тут еще отхерачили беспредельщики.
   - Кто это тебя так разрисовал? - поинтересовался один из напарников Сергея.
   - Черти нерусские, звери подзаборные, - пояснил и одновременно выругался пострадавший. Помня об указаниях Михалыча более внимательно относиться к поведению граждан иных национальностей, услышав от алкаша о "нерусских чертях", тройка заинтересовалась произошедшим. При иной ситуации, не являясь очевидцами избиения патрулирующие, видя очевидный статус избитого, в лучшем бы случае вызвали мужику "скорую помощь", но не стали бы выяснять подробности и причины получения синяков.
   - Допился? Черти мерещатся? - тройка присела рядом с алкашом на скамейку. - Может это вовсе и не черти были, а ангелы, которые не хотели, чтобы ты пил?
   - Хрена вам, мужики, - снова выругался асоциальный элемент, - сегодня только похмелялся и то с утра.
   Мужик схватился за бок и зашелся в хриплом кашле:
   - Твари, ребра, кажись, поломали.
   - Так кто это был-то? - спросил у мужика Сергей.
   - Да хер их знает, даги, чечены, ингуши, азеры - они для меня все на одно лицо, - сквозь хриплый кашель прошипел мужик и его вырвало. Тройка отодвинулась от алкаша.
   - Из беженцев, кажись, что в коттеджах засели, раньше я похожих в городе не видел, - вновь пояснил мужик после того, как его перестало рвать. Расплывающаяся по одежде и стекающая по лицу кровь смешалась с блевотиной.
   - Молодые? - спросил один из напарников Сергея.
   - Молодые, - согласился познавший "чертей" и попытался привстать, - двое. Ох, что-то хреново мне, есть сигаретка?
   - Сиди, - приказал мужику Сергей, - сейчас "скорую" вызовем.
   Один из тройки был направлен к уличному таксофону для вызова медицинских работников.
   - Не надо "скорую", - запротестовал алкаш. - Хер ли от них толку, пивка лучше возьмите.
   - Сиди, сказали, - снова приказал мужику Сергей и снова спросил: - Точно из коттеджей, откуда знаешь?
   - Да не видел я их раньше в городе. Я здесь сто лет живу. А эти видно, что приезжие. На своем горлопанили, а потом, когда меня забуцали, за железную дорогу пошли, - утвердительно пояснил мужик, вновь закашлялся и стал блевать. Коттеджи, где расселились несколько семей беженцев, действительно находились за железной дорогой в трех километрах от городка.
   - За что хоть буцали? - спросил Сергеев напарник, поглядывая на площадь в ожидании, не появилась ли вызванная "скорая помощь".
   - Ни за хрен, спросил на пиво, а они сразу без разговоров в оборот, - после минутной паузы, во второй раз отблевавшись, пояснил мужик, не договорив дозору, что на самом деле он первый спровоцировал конфликт, наглым голосом окликнув проходящих и потребовав у них на пиво, а после получения отказа, обозвав уже отошедших от него метров на десять, не думая, что они это услышат, понаехавшими на Русь черножопыми шакалами и покрыв трехэтажным матом, связанным с нелюбовью к маме. Но уходящие это расслышали и вернулись обратно, - свиньей меня русской называли, говорили, что я буду жрать их дерьмо.
   - Ладно, мужик, разберемся, - заканчивая выяснять, что случилось с мужиком, и, видя въезжающую на вокзальную площадь "скорую помощь", тройка собралась уходить. - Как хоть выглядели?
   - Да хер их знает, все на одно рыло. Одного, кажись, Арби, звали. Второй ему все "Арби, Арби" говорил.
   На следующий день о случившемся было сообщено Михалычу. Видя возбужденные лица своих подопечных, Михалыч понял, что время для соответствующих более активных, нежели патрулирование улиц действий, настало. Волчата становились волками. Но без настоящей охоты быть истинными волками они не могли.
   - Я хочу выяснить ваше мнение, - сказал Михалыч волчатам-волкам, - оставим ли мы в обиде этого русского человека, или отомстим за него? Бесполезны ли мои слова о защите и объединении, либо они дошли до вас?
   - Да ладно, Михалыч, что надо, сделаем, только скажи, - отозвались ученики. Михалыч окинул присутствующих изучающим взглядом, пытаясь увидеть глаза своих подопечных. Безразличие, заинтересованность, возбуждение, согласие, решительность отражались в этих глазах. Но несогласия с Михалычем или трусости в глазах не было.
   - Группа, акция, - решил Михалыч и добавил: - Вместе!
   - Мы - сила! - зычным хором отозвалась группа.
   - Есть возражения?
   - Нет! - все также зычным хором откликнулись волчата-волки.
   Для проведения акции местонахождение коттеджей следовало тщательно изучить. С этой целью следующим вечером, подопечные Михалыча, также разбившись на тройки, вышли за город и подступили к коттеджному поселку с двух сторон. В сам поселок не заходили, чтобы не привлекать внимание проживающих в нем. Две тройки засели в лесу, другие две в зелени молодых кустарников, начинающих расти справа от леса, и стали наблюдать. Недостроенный коттеджный поселок располагался в трех километрах от городка и в километре от шоссейной дороги. Добраться до него на автотранспорте можно было только лишь в одном месте: на оборудованном для этого съезде свернув с шоссе и далее по полю. "Это хорошо, - заключал Михалыч, разбирая с группой результаты проведенной разведки. - На съезде поставим машину. Если вдруг менты или еще какие-либо гости, я постараюсь их минут на пять-десять под предлогом сломанной машины задержать. Свет фар с дороги увидите и успеете сориентироваться. Понятно?" Добраться же до поселка пешим ходом можно было беспрепятственно абсолютно со всех сторон. Вариант подхода с дороги по полю по причине видимости идущих сразу же был отметен. К поселку следовало подходить незаметно. А сделать это можно было только через лес, к которому примыкала окраина поселка, с другой от поля стороны, либо через молодую поросль кустарников, образовавшихся из-за неухоженности и длительной необработки некогда предназначавшейся для выращивания сельскохозяйственных культур земли. Поэтому входить в поселок и уходить из него было решено группами по шесть человек через этих два направления. Сам недостроенный коттеджный поселок представлял собой скорее пародию на новую советскую, но совсем не доведенную до ума деревню, нежели являлся таковым. В начале восьмидесятых колхоз, гремевший своими выдающимися показателями не только в районе, но и во всей области, на выделенные с этой целью деньги и благодаря указаниям вышестоящих партийных и сельскохозяйственных органов решил построить для тружеников села передовую советскую деревню нового образца. Планировалось, что поселок будет состоять из пятидесяти бетонных коттеджей, к которым будет проведен свет, вода и центральное отопление, магазина, здания клуба и почты. Предоставлять коттеджи для проживания планировалась семьям передовых тружеников колхоза и семьям молодых специалистов - бесплатно, на условиях служебного найма, а отработавшим более десяти лет - на постоянных условиях. Однако, великому проекту не суждено было осуществиться. Грянула перестройка, финансирование строительства резко сократилось, а затем и прекратилось вовсе. За перестройкой наступили рыночные реформы, и колхоз развалился, будучи растасканным на несколько крестьянских хозяйств и акционерных обществ, работать в новых условиях не желающих или не умеющих, но активно распродающих некогда колхозное имущество. С недостроенным коттеджным поселком получилась неразбериха. Дело в том, что, как уже было сказано, строительство поселка осуществлялось по указанию вышестоящих партийных и сельскохозяйственных органов, которые исчезли вместе с исчезновением Советского союза, финансирование строительства в большей степени также осуществлялось не из собственных средств, а из средств областного и республиканского бюджетов. Поэтому недостроенные коттеджи на балансе у колхоза не числились, быть поставленными на такой баланс в силу исчезновения вышестоящих партийных и сельскохозяйственных органов не могли, и, следовательно, колхозу не принадлежали. Стремившиеся урвать себе лакомые куски колхозного имущества, образованные из него крестьянские хозяйства и акционерные общества, как бы не хотели прибрать недостроенные коттеджи себе, но по указанным причинам тоже не смогли этого сделать. Поэтому поселок оказался бесхозным. Не относящиеся к категории молодых специалистов и передовых тружеников жители соседних деревень, ранее с завистью поглядывающие на передовую стройку районного масштаба, унюхав это обстоятельство, данной ситуации очень обрадовались, и потихоньку стали растаскивать то, что можно было из уже нескольких построенных коттеджей растащить. Прежде всего это касалось дверей, окон, полов и настила крыш. Но тут некстати в поселке появились пять семей беженцев не славянского вида и совсем не русской национальности, убежавших от кровавой бойни, вспыхнувшей в одном из субъектов Российской Федерации и попытавшихся найти здесь покой. Были ли предоставлены коттеджи этим семьям местными властями официально или заняты приехавшими непрошенными гостями самовольно - об этом жители окрестностей не знали. Но, видя, что таким же беженцам, но уже со славянскими чертами лица, местные власти ничего не предоставляют, и что активные из них бесполезно и ежедневно околачиваются с плакатами-транспарантами у здания районной администрации, жители окрестных деревень, утратившие одновременно и возможность стащить, невзлюбили первых жителей коттеджей и активно по этому поводу возмущались, даже написав в администрацию района коллективную жалобу с терминами "понаехали инородцы, а своим не даете, просим принять меры" и ждали на жалобу ответа, чтобы в случае чего обратиться в область, а может быть, даже к президенту за нужной справедливостью. Недостроенный коттеджный поселок к моменту его заселения пятью семьями беженцев состоял из семи коттеджей, ранее полностью достроенных, но уже к тому времени наполовину растасканных, двенадцати коттеджей недостроенных и состоящих только лишь из непокрытых крышей коробки стен, а также двадцати фундаментов и недостроенного здания магазина. Какое-либо отопление, электроосвещение или водоснабжение в коттеджном поселке, само собой, отсутствовало. Три из семи построенных коттеджей и были заняты пятью семьями беженцев, которые пытались восстановить в этих домах то, что было в них растаскано. Поэтому наблюдавшие за поселком охотники могли видеть, как живущие в коттеджах граждане дружно заканчивали разгружать машину, привезшую им строительные материалы для обустройства окон, дверей и полов; как машина после этого уехала, а стройматериалы были аккуратно складированы и распределены; как всеми этими работами руководил худощавый пожилой человек в причудливой и не нужной лету шапке, а остальные переговариваясь на своем, не известном наблюдавшим, языке, разбавленном отдельными русскими словами, беспрекословно подчинялись его указаниям; как путалась под ногами работавших, но пыталась тоже что-то помочь задорная ребятня. Наблюдавшие за беженцами охотники насчитали одиннадцать женщин различного возраста, девять мужчин, среди которых были и молодые лица, потенциальные "Арби". Детей наблюдавшие не считали. "Лица обязательно закрыть, чулками пидорками - не важно, но закрыть, - учил следующим после наблюдения вечером подопечных Михалыч. - Детей и женщин не трогать, остальных, если не сопротивляются, тоже, нам нужен только Арби, а там, посмотрим. Все делать быстро, на акцию не более десяти минут. Телефона в этом срачевнике нет, помощи им ждать неоткуда. Но все равно, не более десяти минут. Дальше -расходиться в лес и кустарник - группами, затем поодиночке по квартирам, встречаемся завтра. Если же начнется буча, все делать резко и жестко, в диалог не вступать, сразу гасить и уходить. Всем все понятно?"
   Темнело, а когда Сергей вместе со своей группой уже добрался до места назначения, стало совсем темно. Осторожно продираясь сквозь кустарник, он чувствовал, как внутри его азартное возбуждение перемешивается с адреналином, и от этого по коже пробегали мурашки. Чуть раньше ему пришла в голову мысль, а правильно ли он сейчас поступает, идя вместе со всеми остальными на запланированную Михалычем акцию, где, возможно, придется бить людей, и стоит ли сидевший тремя днями ранее на скамейке опустившийся алкаш этой акции и крови таких людей. Но коллективное единение с одноклубниками, слова Михалыча о защите слабых, какие бы они не были, его установки о не затрагивании остальных жильцов, кроме некоего Арби, прогнали эту мысль прочь и стали убеждать Сергея в правильности совершаемого поступка. "Найдем Арби, если он там, конечно, есть, дадим ему по морде, объясним, что так вести себя с русскими нельзя, и все. Все? Да, все", - думал и тем самым успокаивал себя Сергей. Но все получилось несколько иначе...
   Уже наступила ночь. На улице возле коттеджей никого не было. В двух из трех коттеджей еще отсутствовали в окнах стекла. В одном из них они были вставлены не до конца и в двух оконных проемах, в которых они отсутствовали, стекла заменял натянутый целлофан, в другом все оконные проемы были закрыты выставленными изнутри помещения деревянными щитами. Третий коттедж, в отличие от своих братьев, беженцами был застеклен полностью. Из закрытого целлофаном оконного проема первого коттеджа виднелся тусклый свет свечей или керосиновой лампы и отбрасывал тени. Там, наверно, не спали. Спали ли, во втором коттедже - атакующим было неизвестно, поскольку деревянные щиты в окнах второго здания не давали возможности разглядеть, есть ли в доме свет, а в третьем коттедже света не было. Пришедшие разделились. Четверо тихо встали у дверей третьего коттеджа и приготовились ждать. Четверо подошли к целлофановому окну первого коттеджа, четверо к деревянному проему второго. Где-то вдалеке, через поле дважды мигнули фары перекрывших съезд с шоссейной дороги "Жигулей" Михалыча. "Время пошло", - раздалось в темноте, и время побежало.
   Первая группа, разрывая целлофан, через оконные проемы рванулась в коттедж. Вторая группа стала выбивать деревянный щит в оконном проеме второго коттеджа. Третья группа у двери последнего дома беженцев продолжала ждать своего часа. Сергей был в первой группе и вслед за Ивановым, преодолевая разорванный целлофан и цементный подоконник, буквально ввалился внутрь дома. "Подъем! - гаркнул Иванов, - Где Арби? Нам нужен Арби!" Находившиеся в коттедже от страха и неожиданности происходящего дико закричали женским голосом. Тусклый свет керосиновой лампы погас. Сергей услышал удар, вскрик, еще удар, чье-то: "Заткнись, сука!", затем опять удар. По коттеджу побежали, затряслись и засуетились смутные очертания тел в лучах вспыхнувшего принесенного с собою атакующими фонарика. Кто-то хотел рвануться в окно, но был отброшен ударом ожидавшего таких действий. Выход через дверь был перекрыт Сергеем. "Есть здесь Арби, спрашиваю? Ну-ка морды все свои сюда, сюда все живо!" - не унимался Иванов, а третий напарник Сергея пытался высветить фонариком лица жертв охоты. В мелькающем по лицам луче фонарика отражались дикие страх и ненависть. И если бы молодые волки могли заглянуть в глубину этого страха и ненависти, они увидели бы в ней пылающие дома, изнасилованных и растерзанных женщин, перерезанные горла мужчин, четвертованных детей, и бегущих от всего этого ужаса людей. Но атакующие таким даром не обладали.
   - Зачем вы здесь? - раздалось испуганно старым голосом из темноты. - Уходите. Нет Арби. Не знаем Арби. Уходите, просим.
   - Может быть, это ты Арби? - поинтересовался, высветив фонариком молодое лицо, напарник Сергея. Молодое лицо сверкнуло на луч фонарика презреньем и получило удар в голову, затем еще и еще: - Ты Арби, да, сука? Не уважаешь русских, тварь? Сейчас будешь уважать, сосать у меня будешь!
   Две тени метнулись в сторону избиваемого, чтобы наверно помочь ему.
   - На, бля! - одна из этих теней, сраженная ударом ноги Иванова, глухо ударилась в пол. Другая опять заголосила женским голосом, также была отброшена ударом на пол, но упорно пыталась доползти до своей цели.
   - Да заткнись ты, сука! - глухие удары прервали женский крик и превратили его в хрип. Тень остановилась и начала содрогаться на полу.
   - Время! - предупредил кто-то. Это означало, что до завершения акции осталось три минуты.
   - Группы на выход! Нашли!!! - донеслось с улицы. Сергей с напарниками метнулись через окно обратно. Деревянный щит в оконном проеме второго коттеджа был выбит, и оттуда также высыпалась четверка атакующих. Входная дверь третьего коттеджа была открыта. Находившиеся в коттедже люди, услышав крики, доносившиеся из других домов, рванулись на улицу выяснить, что случилось и на помощь кричащим, но были остановлены и атакованы ожидавшей возле входной двери возможного такого поворота событий четверкой. Среди выбежавших из третьего коттеджа на улицу был молодой беженец, которого, как показалось одному из атаковавшей четверки, другой выбежавший назвал "Арби". Впрочем, тот, кто это услышал, был не до конца уверен в том, действительно ли выбежавшего назвали "Арби", либо, обращаясь к нему на своем языке, другой беженец произнес нечто похожее, но услышавший громко обозначил: "Вот он!". Предполагаемый Арби был свален на землю и двое из четверки стали беспощадно топтать его ногами. Остальные двое вместе с подоспевшими четверками били пытающихся спасти опознанного как "Арби" земляка. Через несколько секунд еще четверо вместе с предполагаемым "Арби" катались по земле, пытаясь спастись от ударов ног.
   - Что вы делаете! Что вы делаете! Не надо! У нас нет Арби! Не бейте! - силуэт худощавого метался между избивавшими и старческим голосом взывал образумиться.
   - Иди на хер! - отмахнулся кто-то из нападавших от старика, и старик упал на землю. Несколько женщин бросились нападавшим под ноги, пытаясь защитить собою избиваемых и катающихся по земле мужчин. В темноте разъяренные ноги не избегали их, и женщинам также не было пощады.
   - Время, - вновь предупредил кто-то, что уже обозначало окончание акции.
   - Слава России! - раздалось над поверженными жертвами. - Слава! За русских - навсегда!
   - А ты, сука, - произнес, склонившийся над изуродованным и предполагаемым Арби, Иванов, - запомни: еще раз тронешь русского - убьем.
   И группа скрылась в темноте также незаметно, как пришла из нее десятью минутами ранее.
   На следующей день подводили результаты акции. В группе каких-либо значимых физических повреждений не было. Пара поцарапанных бросавшимися женщинами и несколько небольших ссадин от неумелых ударов оборонявшихся мужчин были тому не в счет. Все успешно добрались до своих квартир. Однако выяснилось, что женщин все же пришлось успокаивать физическим воздействием. "А что делать? - оправдывались перед Михалычем успокаивавшие. - Они звери, сами лезут, с меня маску сорвали, орали на всю, бляди, за ноги хватались, пытались свалить". Данные аргументы привели к выводу, что успокаивать женщин физическим воздействием было необходимо. Группа уложилась в отведенное ей время. Потенциальный Арби был вроде бы найден и жестоко наказан. Посему акция была признана успешной. Но об этой успешной акции Михалычем было велено всем строго-настрого молчать. Переживания от произошедшего бурлили молодую кровь и выплескивались победными рассуждениями: "Так им, за наших, а ты, Михалыч, говорил, что они за своих на смерть идут, хрена, в следующий раз тоже порвем, не хер в нашем городе командовать; пусть знают свое место". Данное обстоятельство радовало Михалыча. Время акций пришло...
   То, что прошло все не совсем так, как думал Сергей, его расстроило. Первые два дня в ушах стоял визг обезумевших от страха женщин, а перед глазами - полные ужаса и ненависти, ослепленные фонариком глаза ночных жертв. Мысли о правильности поступка вновь предательски стали подкрадываться к нему. Но по городку поползли слухи о том, что беженцев, живущих в коттедже, кто-то очень сильно избил. Слухи множились и полнились придуманными фактами, "испорченным телефоном" бежали по улицам. Их можно было услышать в парке в разговоре гуляющих с колясками молодых мам, на облюбованных желающими выпить трибунах стадиона, остановках автобусов и скверах, на скамейках и лавочках около жилых домов, оккупированных бабушками-старушками: "Слыхали, говорят человек двадцать было, все с автоматами и в форме спецназа. Не двадцать, а тридцать, ну, может быть, и тридцать... Вышел командир и говорит им: "За наших русских, невинно убиенных вами, вам будет расплата"... А били-то, били-то как, троих в больницу повезли, все в тяжелом состоянии. Не троих, а пятерых, мне Петька говорил. Ну, если Петька, то верно, пятерых... А еще сказали им, уходя, что в следующий раз всех поубивают, если они не уедут... А я считаю, что молодцы, так им и надо... Правильно, понаехали, свои порядки начинают разводить... Наших вон у себя не шибко-то жалеют... Вчера по телевизору показывали, что с русской семьей сделали, ужас один... Гнать их отсюда надо, а то и нас скоро вырезать начнут...". Невольно слыша на улице данные разговоры вперемешку с тем, что ему рассказывали об услышанном на таких же улицах одноклубники, Сергей стал для себя понимать: то, что они сделали, одобряется обществом, а именно - жителями его городка, в большинстве своем, рассказывая друг другу сплетни о ночной акции, они поддерживали неизвестных лиц, ее устроивших. Даже его мать и отец в разговоре на кухне об услышанных сплетнях на этот счет выразили мнение, что понаехавшие, наверно, заслужили такого наказания за свое неуважительное к другим поведение. "Значит, то, что мы делаем, делаем не зря, поскольку люди нас поддерживают. Следовательно, Михалыч абсолютно прав," - решил для себя Сергей и поверил. Мысли о правильности поступка вновь были побеждены.
  
   Сигаретный дым немного успокаивал, но не прогонял депрессию. Куря сигарету за сигаретой на балконе, Владик пытался отвлечься от терзающего его внутреннего давления. Он пытался вспомнить какие-либо радостные моменты в своей жизни, смешные истории, связанные с ним. Например, историю о том, как родители ему разрешили курить. Борьба за свои права в 14 лет велась им с родителями по всем направлениям. Им не нравилась его музыка - но он слушал ее, еще громче включая магнитофон. Магнитофон забирали и прятали, затем вновь возвращали. И он опять назло родителям до изнеможения охрипшего динамика слушал хард-рок и хеви-метал. Им не нравилось его покрашенная гидроперитом челка, за которую он был лишен недельной прогулки. После этого он выкрасился гидроперитом весь. Им не нравился металлический перстень с изображением черепа у него на руке. Он купил еще несколько таких и парочку окисляющихся от дешевого металла цепочек. Им не нравилось то, что от него стало пахнуть сигаретным дымом, и за это его также не пускали гулять. Срок назначенного наказания заканчивался, и после первой же своей прогулки он приходил, принося в квартиру запах табака. "Я сам страдаю, бросить не могу, - говорил ему отец. - Поверь мне - эта такая гадость, что хуже не придумаешь. Она губит здоровье. Пока молодой, ты этого не замечаешь. Последствия придут потом, но они придут. Втянувшись, бросить курить очень сложно. Поэтому лучше вообще не начинать". Но он курил. В талонный и дефицитный сигаретами период они с Пашей и Сергеем бродили по улицам и "стреляли" закурить у прохожих, таскали сигареты из пачек курящих родителей и родственников, прятались за углом, растягивая одну на троих - по семь затяжек каждому, последнему, доставшему сигарету, везло больше, у него был самый смак и оставшиеся недосчитанными затяжки. Дело дошло до того, что он начал курить даже дома. Не хотите - а я буду. Дома в туалете курил его отец. Если Владику к тому времени удавалось добыть сигарету, он шел в туалет после отца и, с важным видом восседая на унитазе, словно взрослый, затягивался заныканной сигаретой. То, что в туалете уже было накурено отцом, и дым после отца из туалета уже проник в квартиру, спасало его. Так было и 31 декабря. Но Владик не учел того обстоятельства, что в туалете на трубе горячей воды висела половая тряпка, понадобившаяся его матери, проводившей в квартире уборку и не знавшей о его нахождении в туалете. А дверь на щеколду в туалет закрыть он забыл. Перед глазами матери и в его осознании предстала одна и та же картина под названием "Приехали". Главный персонаж картины все также по-взрослому восседал в неснятых штанах на унитазе и, задрав вверх голову, пускал по-взрослому дым в потолок, пытаясь придать ему форму колец. За что был нещадно бит истребуемой матерью половой тряпкой, но теперь уже использованной по другому назначению. На встречу Нового года к Сергею его не пустили. Попытки этому воспротивиться были прекращены несколькими оплеухами отца. Однако, после Нового года родители, видно устав бороться с его курением, посовещавшись между собой, позвали его на кухню и сказали: "Не хочешь заботиться о своем здоровье - кури открыто, чем бычки по улице собирать. Каждый месяц из полученных по талонам сигарет будет выделять тебе по две пачки". И отец протянул ему запечатанную пачку "ТУ-134". "Победа!" - ликовал Владик. Вспоминая это спустя более двух лет, ему было одновременно и смешно и неловко. Неловко за свои наплевательские на родителей поступки, которые не всегда с его стороны были правильными по отношению к его родителям, и которые он, уже повзрослев, спустя два года сейчас бы не совершил. Он начинал понимать, что своими дерзкими поступками он переходил грани, а родители, желая ему, понимаемого с их точки зрения добра, заботились о нем. Хотя и сами зачастую не желали слушать и слышать его точку зрения на этот счет. В то время как само "добро" и правильность того или иного поведения в силу возраста и различности взглядов и подходов к проблеме могли восприниматься не только его родителями, но и им самим по-разному. И, конечно же, такие проблемы должны были решаться на основе достигнутых, пусть и хрупких, компромиссов. Но компромиссов достигать стороны не желали. "Как хорошо, что сейчас это время уходит постепенно в прошлое," - думал Владик и, чтобы вновь отвлечься, доставал из пачки новую сигарету. Но отвлечься не удавалось...
   "Ты - неудачник, возомнил себя юристом, знатоком истории и обществоведения. Ха-ха! Думал, что тебе любые горы по плечу? Сопляк! Ты - никто и ничто в этом мире. И тебе это показали. Это несправедливо, видит бог, я старался и делал все от меня зависящее, чтобы поступить. Все зависящее? Наивный. Вызубрил школьную программу, побегал по библиотекам и думал, что этого достаточно. Это в школе ты хорошист. А в Москве в институтах - ты муравей, которого запросто раздавить, несмотря на то, что он пытается нассать на руку давящему. Уяснил? Кто ты такой, чтобы быть лучшим из десяти желающих? Никто. Тебе же, дурню, предлагали занять свое достойное тебя место кораблестроителя. Почему отказался? Вот теперь парься целый год. А в следующем, если не поступишь, пойдешь топтать сапоги," - мерзкие мысли, ссорясь друг с другом, кружили голову и не давали покоя. Он не хотел никого и ничего видеть, он не хотел ни о чем думать. Он курил, потом снова курил, чувствовал, что от сигарет уже буквально начинает тошнить, уходил с балкона, ложился на кровать, включал музыку (может быть, она поможет забыться). "Мне не нужен доктор, - словно издеваясь над ним, пел ему Блэкки из W.A.S.P. и, не унимаясь, продолжал следующей песней: - Я хочу быть, хочу быть хоть кем-то". Но быть хоть кем-то Владик не хотел и мысли о случившейся неудаче и грядущем будущем вновь начинали бороться друг с другом. Владик вскакивал, шел на балкон и снова курил. Родители не трогали в его переживаниях, они и сами переживали его неудачу. Так прошло несколько дней, когда вернувшаяся с работы мать вдруг с порога возбужденно заявила: "Завтра едем подавать документы в техникум, остался последний день". Оказалось, что у мамы на работе в техникум поступает дочь знакомой. Сам техникум находился в соседнем районе, километров 80-100 от городка. В советский период данный техникум назывался строительным, потом в конце перестройки, словно предчувствуя новые веяния грядущей популярности отдельных профессий, данное среднее специальное учебное заведение сменило профиль своей деятельности и стало называться политехникумом. В политехникуме обучали будущих юристов, бухгалтеров, коммерсантов (удивительная специальность - ни о чем, но!!! Она действительно существовала), программистов и, почему-то, архивариусов. Поступившие после окончания 9 классов, в техникуме учились 3 года, а окончившие 11 классов - 2 года. По окончании выдавался государственный диплом о соответствующем среднем специальном образовании. То, что можно получить среднее специальное юридическое образование, Владик до этого момента не знал, как и его мама, полагая, что юридическое образование обязательно является высшим, сродни образованию медицинскому. Тут же на пороге квартиры состоялась ожесточенная, но довольно короткая дискуссия на предмет, а нужно ли это делать. Претерпев двойную неудачу, в глубине себя Владик отчаянно боялся претерпеть неудачу и в третий раз. Поступать в техникум, как и куда-либо еще, ему теперь было страшно. Поступать он боялся. Он даже не представлял себе, как он будет себя ощущать, что он будет чувствовать, если вдруг случится очередной провал. "Бог любит троицу. Ты что, так ничего и не понял, неудачник? - ехидничал предатель в голове. - Ну что ж, попробуй в третий раз, юристичек. Сиди лучше на жопе ровно, пиши свои стишки, и тешь себя мнимой нужностью своего творчества". Поэтому первое, что он сказал маме, было слово "нет". Мама возмутилась, объясняя ему, что завтра последний день подачи документов, а если не получилось в этом году поступить в ВУЗ, то нужно попробовать хотя бы поступить в техникум, тем более, что по той же специальности, что и в ВУЗ. Поступая в техникум, он ничего не теряет: если поступит - отучится два года и получит среднее профессиональное юридическое образование, с которым не по всем юридическим специальностям, но все же можно работать, например, быть юрисконсультом (она узнала про это на своей работе в отделе кадров). Кроме того, даже поступив в техникум, он в следующем году может все равно попробовать поступить в ВУЗ. Если же в ВУЗ в следующем году он поступит, то техникум можно оставить, если же нет, то доучиться, а затем уже после техникума вновь попробовать поступить в ВУЗ, так даже, может, будет проще, он станет взрослее и наберется опыта в сдаче нешкольных экзаменов. Владик возразил, ссылаясь на то, что в техникуме скорее всего тоже дикий конкурс и без блата-взяток или льгот туда пробиться также бесполезно, неужели она не поняла про это из висевших на стенде отличников по русскому языку, плохо говорящих по-русски или из слов заместителя ректора о том, что нужно было стараться раньше. Делать же бесполезное в третий раз ему не хочется (то, что он боится это делать, Владику признаваться матери не хотелось); да и после техникума, если он туда поступит, поступить в ВУЗ он не сможет, т.к. его заберут в армию. Мама еще больше разошлась, напоминая ему его былое упрямство во всех их отношениях, но, чувствуя превращение дискуссии в очередную ссору, быстро сориентировалась и разумно ему пояснила, что в жизни нужно использовать все имеющиеся шансы и никогда не вешать нос, даже в случае неудач: жизнь на этом не заканчивается, за неудачами будут обязательно и удачи. Такая жизненная позиция не совсем была похожа на его маму. Но от сказанных мамой слов Владик вспомнил жизнерадостную Валю и согласился.
   Город, в котором находился техникум, был раза в два больше городка Владика. Ощущалось, что тысяч пятьдесят или шестьдесят жителей обязательно должны проживать в нем. Вместо трех единственных девятиэтажек - строительных достопримечательностей городка Владика, девятиэтажки города техникума высились в два проспекта. А про количество пяти и трехэтажек и говорить было нечего. Но этот город не понравился Владику. Городок Владика считался компактным. Выходя из автовокзала, через сотню метров можно было попасть на вокзал железнодорожный, дальше метров через триста - центральная площадь, административные и правоохранительные здания, справа начинался рынок, за ним еще ряд административных и государственных зданий, а также поликлиника, больница, почта, а слева продолжалась центральная улица со своими магазинами, универмагами и универсамами. Если, выйдя из железнодорожного вокзала, пересечь центральную улицу, а затем пройти мимо административных зданий, можно было попасть в центральный парк с фонтаном и памятником, погибшим в Великой Отечественной войне, за ним спортивный стадион со своим спорткомплексом и примостившимися рядом центральным домом культуры и кинотеатром. После них своими тремя девятиэтажками и тремя-четырьмя десятками пятиэтажек и трехэтажек начинался жилой сектор, разбавленный детскими площадками, мини-стадионом, тремя детскими садами и двумя школами, занимающий не более трех-пяти километров, а затем плавно переходящий в окончание городка в частные домовладения. Если же, выйдя из железнодорожного вокзала, повернуть в противоположную от центра городка сторону и пересечь железную дорогу, то за ней начинался так называемый промышленный сектор со своими складами, мясокомбинатом и молочным заводом, деревообрабатывающим предприятием и хлебопекарней. Все предприятия и организации находились в городке в другой стороне от жилого сектора, торговой улицы, социальных и административных зданий. В этом же городе все было настолько разбросано, что было очень трудно понять даже то, где находится его официальный центр. От автовокзала до железнодорожного вокзала нужно было добираться на городском автобусе со всеми остановками примерно минут 25-30. Можно было, конечно, пройти это десятикилометровое расстояние пешком, но уже за два с копейками часа. Многоэтажки сменяли частный сектор, затем вдруг неожиданно опять прекращались частными домами с их мини-садами и огородами, которые, в свою очередь, опять переходили в многоэтажки. Главное здание районной администрации, как и городской рынок, находились практически на отшибе города. Торговая улица как таковая отсутствовала. Магазины, словно грибы в лесу, смешивались со всеми остальными зданиями, равно, как делали это производственные и промышленные предприятия и организации. И еще город показался Владику грязным.
   Попав в город и переехав с железнодорожного вокзала на автовокзал, находившийся условно ближе к непонятной центральной части данного населенного пункта, они долго искали здание техникума, блуждая дворами и закоулками каких-то улиц, постоянно переспрашивая верность своего пути у встречных прохожих. Наконец-то техникум ближе к трем часам дня был найден. Здание техникума представляло собой одноподъездную, кирпичную пятиэтажку с балконами, за которой находилась такая же сестра-близнец пятиэтажка, но уже по статусу являющаяся общежитием данного техникума. Скорее всего, изначально оба этих здания строились в советские времена под жилье счастливым советским семьям, но потом, по чьей-то воле, были переданы для нужд образовательного заведения, реконструированы и изменили свой первичный целевой статус. На лавочке, у входа в технарь, сидел волосатый парнишка в замызганных джинсах и пытался с помощью гитары изобразить "Гражданскую оборону", правда, не употребляя нецензурных слов. Увидев проходящих мимо Влада и его маму, он перестал играть и вежливо поинтересовался, как им представляется эта шарашкина контора. На что Владик вместо скривившейся от не восприятия парнишки мамы ответил, что они еще здесь не были и идут сюда только в первый раз. Парнишка пояснил Владику с мамой, что это место самое клевое на свете, и если они сюда поступят, то не пожалеют, как не пожалел он, поступив в прошлом году.
   Первые впечатления от еще не исследованного техникума, но увиденного его студента у Владика были положительными. В приемной комиссии сидела молоденькая секретарь и уставшим голосом, в который уж раз объясняла толстой мамаше и не менее толстой, чем мамаша, абитуриентке:
   - Я русским языком Вам объясняю, приемная комиссия сегодня работает до пятнадцати ноль-ноль. Прием документов закончен.
   - Безобразие! - возмущалась мамаша абитуриентки. - Немедленно примите у нас документы или проводите меня к директору! Ваш рабочий день по правилам трудового распорядка, висящим на стенде, длится не до 15.00, а до 17.00!
   - Мой-то - это да, а председатель приемной комиссии уже ушел. Поэтому документы у Вас я принять никак не могу, - безразлично отвечала секретарь.
   - Что же вы тут вытворяете! - ободренная подошедшими Владиком и его мамой, а также еще одной парой, желающих подать документы в техникум, усилила тон мамаша. - Посмотрите, еще люди пришли! Вы нарушаете закон об образовании, не предоставляете нам наше законное право подать документы! Немедленно позовите директора или отведите меня к нему!
   Владик и мама не вмешивались в данный конфликт и принялись смиренно дожидаться его развязки. "Боги против моего поступления даже в техникум", - подумал Владик, понимая, что, возможно по причине ушедшего председателя приемной комиссии, документы у пришедших не примут. Но боги проявили свою благосклонность к отчаявшимся было использовать свой последний шанс. Документы у Владика, равно, как у еще трех абитуриентов после десятиминутного препирательства были все же приняты. Толстая мамаша победно трясла своим телом и, смягчив тон, уже практически миролюбиво внушала секретарю: "Вот видите, препирались почти двадцать минут, а принять заявления обошлось в десять минут, уже давно бы без всяких нервов все приняли". Сдавая документы в техникум, Владик и мама узнали, что на юридическое отделение данного учебного заведения набираются три группы студентов по трем специализациям: ПСО, что обозначало - "Право социального обеспечения", ПВС, т.е. "Право судебное" и ПВХ - "Право хозяйственное". На ПСО конкурс составлял 5 человек на место, на ПВС - 7 человек, а на ПВХ, считавшееся наиболее престижным из данных специализаций - 8 человек на место. Отличие в данных специализациях заключалось в различном количестве часов, отведенных на преподавание студентам по специальным юридическим дисциплинам. Так, в ПСО большее количество часов предназначалось "Трудовому праву" и "Праву социального обеспечения" нежели остальным юридическим дисциплинам; в ПВС - "Гражданскому процессуальному праву", "Уголовному процессуальному праву" и "Судебному делопроизводству"; а в ПВХ - "Хозяйственному праву" и "Коммерческому праву" соответственно. Практической же разницы в специализациях не знакомые подробно с данными сферами деятельности Владик и его мама еще не знали, поэтому они выбрали средний вариант, относительно популярности и конкурса данных специализаций - "Право судебное".
   Через неделю начались экзамены. Еще наивные Владик и мама пытались выяснить, а не могут ли быть зачтены при поступлении в техникум оценки Владика, полученные им при сдаче вступительных экзаменов в университет. Соответствующая справка о таких оценках у Владика имелась. Все-таки одна четверка и две пятерки должны были, на их взгляд, чего-то стоить. "Нет, - сказали им, - здесь вам не университет, по правилам и закону вы должны сдавать новые вступительные экзамены наравне со всеми. А со своими оценками идите и поступайте в свой университет". Полученные в университете оценки, выстраданные стараниями и нервами Владика, оказались никому не нужны, и все пришлось начинать сначала. "Несправедливый закон, - возмущалась Владику мама, - кто их придумывает-то? Я понимаю, если бы оценки были плохими, а у нас же практически все на отлично; я еще понимаю, если бы оценки были получены при поступлении в ПТУ, там все-таки не среднее профессиональное, а начальное профессиональное образование, а у нас же они получены в университете, который на целую ступень выше, чем техникум, при конкурсе 10 человек на место. А теперь выясняется, что они - это пустая бумага, с которой только в туалет. А как же твои старания, силы и нервы?". Владик хмурился и отвечал: "Закон есть закон, и вообще ты чего разошлась? Это же твоя идея еще раз попытаться поступить. Вот и давай теперь расхлебывать, будем ставить надо мною новые эксперименты. Как у нас теперь фишка ляжет? А если честно, то давай вообще ничего не будем делать, мне надоело". Трус и предатель, засевшие в голове у Влада, вновь начинали оживать и издеваться над ним. "Хрен вам, будь, что будет", - злился на них и отвечал им Владик и шел сдавать свой шестой вступительный экзамен. Шестой вступительный экзамен, диктант по русскому языку, он, к своему удивлению, без каких-либо проблем написал на "5". Хотя на данном экзамене, по обыкновению, отсеялась практически половина всех поступавших. "Значит, завалят на истории, - думал Владик. - Конкурс почти как в ВУЗ. А таких неудачников, как я, сам бог велел валить". Историю принимала пожилая преподаватель, по возрасту относящаяся к университетскому профессору Эрденскому. В связи с чем Владик сразу же вспомнил о данном профессоре и своем рискованном, но приведшем к успеху решении засыпать профессора ленинскими цитатами. Поскольку один из вопросов билета касался общественно-политических движений России конца 19-го - начала 20-го века, Владик вновь решил рискнуть, вставляя в свой рассказ усвоенные им с помощью Веры Ивановны мнения Ильича об эсерах, черносотенцах, центристах и прочих с ними. Преподаватель, несмотря на свой возраст не разделявшая, в отличие от Веры Ивановны и профессора Эрденского, ленинских взглядов и позиций, в тоже время была удивлена глубиной познания абитуриентом Капитановым вопроса и при завершении им ответа поинтересовалась:
   - Откуда у Вас такие знания ленинских фраз и работ? Насколько я помню, в последние годы система нашего образования в школе отошла от глубокого изучения трудов этого политического деятеля.
   - Вот и попал, - подумал Владик, не видя ленинского блеска в глазах преподавателя, и честно признался: - У нас в школе учитель истории была яростным поклонником В.И. Ленина, полагая, что он сумел сотворить новый мир, который мы сами же, не выполнив всех его заветов, и разрушили.
   - Вы тоже так считаете? - хитро поинтересовалась преподаватель.
   - Я? - Владик растерялся, предатель и трус в голове вновь противно захихикали, но нужно было что-то отвечать. - Я считаю, что мир всегда один и его создал бог, а мы можем в нем лишь что-то изменить, не более того.
   - Почему с Вашими знаниями истории вы не поступали в высшее учебное заведение? - получив ответ, спросила преподаватель.
   - Я поступал, - ответил Владик, еще раз решив: будь, что будет, от его рассказа его судьба в виде грядущей оценки по истории вряд ли изменится, и решил все рассказать преподавателю, - в университет землеустройства. Профессор по фамилии Эрденский по истории мне поставил пять, а всего я набрал 14 баллов из 15 возможных. Но не прошел по конкурсу.
   - У Вас принимал экзамен профессор Эрденский? - вдруг оживилась преподаватель.
   - Да, - подтвердил Владик, понимая, что с трудами данного профессора, оказывается очень известного в кругах историков, преподаватель, как минимум, знакома. В экзаменационном листе абитуриента Капитанова была поставлена вторая пятерка. Экзамен по обществоведению принимала все та же пожилая преподаватель. Она узнала его, и Владику повезло. Не дав завершить ему ответ даже на первый вопрос, преподаватель, помня профессора Эрденского и знание абитуриентаомистории вперемешку с ленинскими цитатами, также поставила ему пятерку. Через три дня на доске объявлений техникума был вывешен приказ о зачислении, в котором Владик и его мама обнаружили фамилию Капитанов. Обрадовавшись случившемуся, его мама буквально порхала: "Вот видишь! Я же тебе говорила, что нужно использовать любой пусть маленький, но шанс. И мы его использовали. А значит, все не зря. Я всегда была уверена в тебе. Завтра вечером по этому случаю устроим небольшой праздничный ужин, можешь пригласить своих друзей". Но Владик чувствовал вдруг навалившуюся на него физическую и душевную усталость и поэтому не испытывал какой-либо особой радости от свершившегося факта. Восемь пройденных им экзаменов, два месяца бесконечной подготовки и разъездов по учебным заведениям, переживания прежних неудач, копание в себе, борьба с трусом и предателем в голове измотали и опустошили его. Радоваться своему поступлению у него не было сил. Единственное, что вертелось у него в голове, так это навязчивая и укрепляющаяся в его сознании мысль о том, что своему поступлению он, скорее всего, обязан либо Вере Ивановне, либо профессору Эрденскому. Благодаря первой, экзаменатор понял глубину его знаний, благодаря второму - укрепил это понимание. Трус и предатель в голове, проиграв и умирая, пытались оправдываться перед его успехом. "Хоть иди к ней домой с цветами и благодари за это", - думал Владик о роли Веры Ивановны в его поступлении, только сейчас начиная задумываться о том, а правильно ли они поступили с ней весной, объявив беспощадный бойкот, и, приходя к этим мыслям, пытался успокаивать себя тем, что это была их революционная необходимость в ответ на ее террор, революционная необходимость, которую она сама оправдывала и внушала им из урока в урок, и что последствий своих действий в виде наступившего у Веры Ивановны инсульта они, конечно же, не желали.
   Решив вопрос с устройством Владика в общежитие, они поехали домой. Мама возражала и была против того, что ее сын будет жить в общаге вдали от дома, появляясь в городке только по выходным. Она полагала, что расстояние в 80-100 километров является не таким уж и большим, чтобы не ездить домой ежедневно. Словно любящая наседка она не хотела расставаться со своим цыпленком и отпускать его без ежедневного присмотра во взрослую жизнь. Владик же, почувствовав такую возможность, настаивал на своем, аргументируя, что ежедневно в технарь не наездишься, поскольку дорога на автобусе или электричке, как они убедились в этом, со всеми остановками до города занимает в среднем полтора часа, плюс еще как минимум полчаса по городу, итого: больше двух часов в один конец. К тому же, расписание автобусов и электричек, ходивших от пункта А. до пункта Б. ежедневно но редко, было составлено достаточно неудобно. Чтобы попасть вовремя на уроки в техникум, Владику необходимо было вставать засветло и садиться на пятичасовой автобус или такую же электричку, а чтобы вернуться обратно, по окончании лекций нужно было убить тройку свободных часов и уехать домой на семи или восьмичасном транспорте. Было действительно неудобно. И мама, в конце концов, согласилась.
   Дома его ждало письмо, присланное Ленкой-отличницей. "Я так по тебе соскучилась, ты не представляешь... - писала ему она. - Мне мама сообщила, что у тебя проблемы с поступлением в этом году... мне очень жаль..." - Владик морщился, проклиная маленький городок, где все про всех все знают и сороку-сплетницу, принесшую сообщение о его неудачах маме Лены, и продолжал читать дальше: - "Ты очень способный и талантливый мальчик, ты обязательно найдешь себя в жизни... Не отчаивайся, мон шер... А у меня все хорошо: я успешно сдала на "отлично" первый экзамен и как, медалистка прошла вне конкурса на экономический факультет... Москва меня завораживает: эти огромные здания, эти потоки людей и машин, эта новая жизнь, не похожая на жизнь нашего городка меня буквально будоражат и зовут за собой. Вчера была в историческом музее, а сегодня в театре... Вот вернулась и решила написать тебе... А еще, мон шер, я стала замечать, что мне пытаются оказывать внимание молодые люди... Ощущение того, что я им нравлюсь, не покидает и вдохновляет меня. Мне хочется красиво одеваться, ухаживать за своим лицом, менять прически, чтобы внимание ко мне не прекращалось. Оно дает мне эмоциональную энергию. После тебя мне никто не уделял такого внимания. А теперь... Одним словом, жизнь прекрасна! И я полностью на своем пути это ощущаю... Безумно хочется знать, как у тебя дела? Ты будешь теперь поступать в следующем году? Напиши мне. Обязательно напиши, я буду с нетерпением ждать... Если ты написал новые стихи, я тоже хочу с ними познакомиться, и если ты мне их пришлешь, буду очень рада... Еще раз, не отчаивайся, у тебя все получится, нужно только поверить... Целую (в щечку) Если буду в городке, я предварительно тебе напишу, очень хочется с тобою встретиться и поболтать обо всем..."
   Письмо он убрал в ящик своего письменного стола, но ответного письма изменившейся за одно лето Ленке-бывшей соседке Владик решил не направлять. Ответ Лене, Леночке, Ленке его стихами лег в исписанный блокнот...
   В дождливый летний вечер я напишу тебе
   О том, как дождь стучится в окно и по траве,
   О том, как туман бродит по плачущим лугам,
   О том, как лес смеется назло чужим дождям.
   В дождливый, тихий вечер я напишу тебе,
   Что говорят мне звезды о счастье на земле,
   Что шепчет в поле ветер, о чем шумит река,
   О путнике усталом, что шел издалека.
   О том, как люди мокнут и проклинают дождь...
   И ты прочтешь все это, наверно ты прочтешь.
   Не напишу другое, совсем не напишу
   О том, как я скучаю, люблю и очень жду,
   О том, как я терзаюсь, где ты и что с тобой,
   О том, как я пытаюсь убить в себе любовь -
   Не напишу я это. Все это ни к чему,
   Ведь мы теперь другие, и не гореть огню...
   Что ж, мы с тобой другие, пусть будет в строчках ложь:
   "Я счастлив, улыбаюсь и ненавижу дождь".
   Наблюдая за ручьями барабанящего по стеклу августовского ливня, Владик подумал, что о его ответе на свое письмо Ленка никогда не узнает, о нем будет знать лишь только он.
   Следующим вечером, как и обещала его мама, в семье был устроен небольшой праздничный ужин в честь его поступления в техникум. С этой целью родителями была приобретена бутылка пшеничной водки (для взрослых) и бутылка вишневого густого ликера (для Владика и друзей), совсем недавно появившегося в России чуда импортной вино-водочной продукции. Ликер отдавал химией и был приторно сладким, но неизвестность до этого и необычность вкуса у его попробовавших вызвали о ликере только лишь похвальные отзывы. Заесть все это предстояло также недавно появившемся в России чудом, но уже мясной американской продукции: огромными куриными окорочками, называемыми в народе "ножки Буша". Ножки Буша были профессионально запечены отцом Владика в духовке. На ужин Владиком были приглашены Паша и Аня. Причем, выцепил он их случайно у Ани в квартире, не найдя в жилище у Паши или у Сергея. Аня и Паша второй месяц проводили у Ани на даче с обоюдного разрешения их родителей. И в городке появлялись редко. До этого Аня успела поступить в имеющееся в городке профессионально-техническое училище на кондитера. Чем вызвала бурю веселья у Паши, прикалывающегося над тем, что, когда он через два года вернется из армии, Аня уже станет настоящим кондитером, они поженятся, и он ежедневно на завтрак, обед и ужин будет обязательно получать от нее, кроме, конечно же, любви, пирожки, пироженые и торты. Сам же Паша от всей души балбесничал и, как мог, наслаждался свалившейся на него временной перед призывом в армию свободой. Решив, что перед длительным периодом грядущего "заключения" нужно как следует отдохнуть, Паша уехал к Ане в деревню и целыми днями активно проводил там свой отдых: купался в реке, ловил рыбу, загорал, ходил в лес за грибами. Ну а вечерами, превращавшимися в ночи, они с Аней любили друг друга. Благо на дачу демократичные родители Ани приезжали лишь по выходным. Их физическая любовь была неистовой и безумной, она выжимала из них все соки их энергии и сил. Но через небольшой промежуток времени энергия и силы возвращались, и вновь приходило желание. Понимая, что еще немного, и они расстанутся на целых два года, они никак не могли утолить свою жажду любви и насладиться друг другом. "Паша, сладенький мой зайчик", - ворковала Аня и с ног до головы зацеловывала Пашу. Паша, представляя себя маленьким ушастым, но довольно-таки пушистым зайцем, млел от поцелуев, и ему было безумно хорошо. Вот и в этот день они, приехав в городок утром взять у родителей Паши кончившиеся у них деньги и закупить нужные продукты, собирались уезжать в деревню к Ане, как их застал у Ани Владик. Поездку в деревню Паша и Аня решили отложить до следующего утра и пришли к Владику в гости. Сергей также был приглашен Владиком, но вежливо отказался, поздравив Владика с успешным поступлением и пояснив, что у него сегодня какое-то обязательное дежурство, которое он никак не может пропустить. Занятый своими подготовкой к экзаменам и поступлением Владик в последние более чем два месяца очень редко встречался и общался с Сергеем. Аня и Паша ему сообщили, что с Сергеем в последнее время они также общаются очень редко, т.к. тусуются постоянно на даче у Ани, а когда приезжают в городок, то приходя к Сергею, как правило, его не застают дома, он то на своей работе, то на секции. Пару раз, когда Сергей дома оказывался, он постоянно куда-то спешил, извинялся и говорил, что не может с ними затусоваться, т.к. у него какая-то встреча, или секция, или очередное дежурство. Тоже самое произошло и с Владиком. О Нине друзьям по-прежнему ничего не было известно. "Да, лето разлучило нас", - думал Владик, глядя на веселых и загорелых Аню и Пашу. С Сергеем Владик дружил, начиная с детского сада. В детстве, до получения их семьями благоустроенных квартир, они жили по-соседству в деревянных бараках, называемых ПД-ушками, вместе бегали по улице, ходили в детский сад, играли в войну, собирали коллекцию цветных стеклышек, защищали друг друга и влюблялись в девочек. Вместе пошли в школу, оставались на продленке, ходили в кино и Дом пионеров. Вместе взрослели и решали свои подростковые проблемы начинающегося переходного возраста и были друг другу верными друзьями. Паша появился в компании Владика и Сергея позднее: в седьмом классе его родители приехали откуда-то с Севера, где ранее работали и жили. Но отцу Паши из-за больного сердца врачами было рекомендовано сменить суровый северный климат на более благоприятный. В городке у них жили какие-то друзья детства, они и посоветовали родителям Паши приехать сюда. На северные деньги родители Паши внесли паевой взнос и вступили в жилищный кооператив, приобретя соответствующую квартиру, устроились на работу и осели в городке. Когда невысокий ростом и скромный от незнания окружающих Паша пришел в их класс, мужской "актив", как это бывает везде, попытался прощупать, что из себя представляет этот новенький, и на первых порах всячески пытался Пашу задевать. Но Паша, быстро освоившись и растратив свою скромность, с честью выдержал все атаки издевающихся и прикалывающихся над ним новых одноклассников, пару раз даже вступая с самыми неугомонными из них в драки. Сергей и Владик, не одобрявшие наезды одноклассников на новичков класса, за Пашу также вступались. Актив понял, что Паша-орешек достаточно крепкий и отстал. Ну а они стали с Пашей дружить, постепенно превратившись втроем в товарищей "не разлей вода". Конечно же, и раньше друзья расставались летом: кто-то уезжал с родителями на период их отпусков к кому-то в гости, кто-то в деревню, кто-то по путевке в пионерлагерь. Но, как правило, расставания длились не больше одного месяца. А затем друзья вновь собирались все вместе: Паша, Владик и Сергей, а потом появившиеся в компании Нина и Аня. Этим же летом каждый был предоставлен сам себе: Владик решал свои проблемы с поступлением, Сергей пропадал на работе и неизвестной друзьям секции, Паша и Аня отдыхали на даче на всю катушку. Время летело вперед беспощадно и неумолимо.
   Аппетитно хрустели окорочка, а темно-вишневый ликер приятно разливался по телу.
   - Значит, ты теперь все законы знать будешь? - интересовался у Владика Паша.
   - Ну, может быть, не все, но какие-то знать буду, - отвечал Владик.
   - Слушай, так ты, наверно, сможешь стать судьей или прокурором как у Нины родители? - открыла для себя Аня.
   - Нет, - объяснял друзьям Владик, - для этого нужно высшее юридическое, а у меня будет только среднее специальное.
   - А кем ты тогда можешь быть? - не прекращали расспросы друзья.
   - Юристом, - Владик и сам еще точно не знал, кем он сможет быть после окончания техникума.
   - Все-таки непонятно, - принятый ликер вызвал у Паши непомерное на взгляд Владика любопытство, - вот Анька будет кондитером, т.е. сможет работать в пекарне и на хлебзаводе, выпекать всякие булки-пончики, пирожки-пироженые. А ты?
   - Владик сможет работать на предприятии и быть юрисконсультом, - вмешалась в разговор друзей мама Владика, - или судебным исполнителем, или, например, секретарем суда. Нам так в техникуме сказали.
   - А кто такой юрисконсульт? - не унимался Паша.
   - Юрисконсульт на предприятии разъясняет руководителям и работникам предприятия законы, их права и обязанности. Помогает составлять необходимые документы, защищает интересы предприятия в суде, - продолжала разъяснять друзьям Владика и своему сыну мама, - сейчас у нас в государстве все меняется, каждый день десятками принимаются новые законы, а люди просто физически не успевают с ними ознакомиться и часто не знают о своих правах. Поэтому работа юрисконсульта в ближайшее время будет очень нужна и популярна.
   - А где же Владик будет находить все эти законы? - Паша и Аня заинтересовались всерьез будущей профессией Владика.
   - Ну, не знаю, будет выписывать специальные газеты и журналы, - задумалась мама, - в библиотеку ходить. И вообще, что мы с вами все о будущем, давайте лучше о настоящем. Паша, ты почему в этом году никуда не поступал?
   - А зачем, теть Свет? - беззаботно отвечал Паша маме Владика. - Мне осенью в армию. Лучше раньше, чем позже. На университеты я не тяну. А если поступать в училище, то через два года все равно заберут. За время службы все то, чему учили, забуду. Лучше уж тогда сразу, чтобы потом не дергаться. Время все равно быстро пролетит.
   - Да, - задумчиво соглашалась мама Владика, - все логично, а время летит действительно незаметно.
   С этим, молча, соглашался и Владик, вдруг вспоминая, что вчера исполнился ровно год, как он расстался с Ленкой; а еще вчера у Ленки был день рождения, и ей исполнилось 18 лет.
  
   Лена, Ленусик, Леночка... Интересно, вспомнила ли ты вчера этот августовский день, когда я приехал к тебе? Время летит незаметно, но почему-то тогда оно тянулось так медленно, в разлуке с тобою мучая и терзая меня. В своих письмах ты интересовалась, как я провожу свое время, взахлеб восхищаясь красотами Башкирии, сплавами по реке и ночными кострами. А я не находил себе места. Ты просила меня не скучать, сообщала, что любовь твоя ко мне в разлуке только лишь стала сильнее. А я не чувствовал в себе покоя, бесцельно бродил по улицам городка и думал только лишь о тебе. Ты писала о том, что скоро вернешься, и мы вновь будем вместе, а я с облегчением и одновременной ненавистью каждый вечер зачеркивал на настенном календаре свой бесполезно прожитый день, веря в то, что это приближает меня к тебе. Мне было плохо, плохо без тебя. В начале августа я получил от тебя третье письмо, где ты сообщала о том, что через две недели вернешься в Москву, пробудешь там неделю у своей сестры в снимаемой ею квартире, а потом приедешь в городок ко мне и уже навсегда. Письмо жгло мои руки и я, бегая глазами по строчкам, ощущая в них твое тепло, все перечитывал и перечитывал его. Скоро, совсем скоро мы будем вместе. Я люблю, я люблю тебя, моя самая прекрасная на свете девочка. От этих мыслей мои терзанья и мои беспокойства, не дававшие мне жизни все это лето без тебя, чуть отпустили меня. А следующей ночью, Лена, мне приснился сон, странный и одновременно страшный сон, будто мы на высокой скале, порывы ветра пытаются сбить нас с ног, ты крепко держишься за меня и, перекрикивая ветер, восхищаешься: "посмотри, как здесь красиво!". Я смотрю вниз, и мне тоже кажется, что здесь очень красиво: далекая зелень земли, мелькающая сквозь плывущие под нами бело-голубые облака и твой голос, заставляют меня понимать, что ничего такого в жизни я еще не видел. Но на вершине скалы появляется и расходится вдруг, словно от землетрясения, трещина. Она неумолимо бежит к нам и ты, чтобы спастись прыгаешь в противоположную от меня сторону. "Не делай этого! - кричу тебе я, - Лучше держись за меня!". Но ты не слышишь меня, а трещина, превратившись в обрыв, разделяет тебя и меня, делая возвращение друг к другу невозможным. "Почему, почему так случилось?" - не понимаю я и просыпаюсь. После этого сна у меня появилось какое-то нехорошее предчувствие, Лена, предчувствие неотвратимости того страшного и неизбежного, что должно произойти в наших с тобой отношениях. Но почему, я не понимал и не знал, и не хотел знать этого. Моя вера в тебя и в твои чувства ко мне была настолько глубока, как и глубока она сейчас, что я не представлял и не представляю и теперь, почему такое смогло произойти и что явилось тому причиной. Но появившееся беспричинно-назойливое предчувствие страшного еще больше не давало мне покоя, и ложилось неумелыми стихами в этих строчках.
   Мой город спит, ведь снова ночь.
   И в отражении витрин,
   Играя с тенью и с собой,
   Брожу по улице один.
   Мой город спит, не видя снов.
   И некому спешить домой.
   Лишь слышен гул моих шагов,
   Лишь дикий ветер рвется в бой.
   И мертвой улицы лицо,
   И горький дым от сигарет
   Кричат мне: "Да!", зажав в кольцо,
   Но только сердце шепчет: "Нет".
   И вновь уходит злая ночь,
   В который раз с ней расстаюсь:
   То жду, то прогоняю прочь.
   Чего - не знаю, но боюсь.
   Мой город спит, горят огни.
   В их тусклом блеске бьется боль.
   Да что они... огонь любви
   Сейчас во мне, но не с тобой.
   И тени-тучи на луне,
   И этот мрачный, млечный свет
   Кричат мне: "Да!", прижав к стене.
   Но только сердце шепчет: "Нет".
   И страшный, странный, вещий сон,
   Души моей печальный стон
   Кричат: "умри, как жил - в бою!"
   Но сердце шепчет: "Я люблю".
   Их я написал после того непонятного сна. И я не смог дождаться тебя здесь, чувствуя, что от тоски и беспокойства своего уже начинаю лезть на стены и сходить с ума. Пусть и осталось ждать тебя чуть-чуть. Быть может, этим я и уничтожил все сам. Кто знает, как получилось бы, если бы я не приехал тогда к тебе. Хотя, знаешь, наверно нет, нельзя убежать от неотвратимого. Его можно задержать, но убежать от него нельзя, как нельзя убежать от смерти, которая рано или поздно, но придет к любому из нас. У тебя был день рождения. Я еще в июне после твоего отъезда купил тебе подарок. "Унесенные ветром" - ты ведь так любила эту книгу. И я, понимая, что свой день рождения ты встретишь в Москве, решил приехать к тебе и привезти свой маленький подарок и те стихи, которые я написал после того страшного сна, чтобы мы вместе с тобой посмеяться над ними. Первое свое письмо ты написала мне из Москвы, ты это помнишь? А на нем был обратный адрес твоей сестры. Я второй раз в наших отношениях почувствовал себя героем, представляя, как удивишься и одновременно обрадуешься ты моему неожиданному поступку приехать к тебе. Самостоятельно за сто пятьдесят километров, впервые через всю Москву, не сказав об этом родителям и только лишь по конверту зная твой предполагаемый адрес. Я ощущал, как искорки счастья от произошедшего блеснут в твоих глазах, как ты прижмешься ко мне и искренне скажешь "любимый...", как вдохну аромат твоих пшеничных волос и как заполыхает от долгожданной встречи желание нашей любви по незнакомой мне квартире. Но ты встретила меня другой... Какая-то безысходная грусть спряталась в твоем взгляде и непонятно щемящая душу печаль чувствовалась в твоих движеньях. И твой голос не был таким, как прежде, он был чужим, не твоим голосом.
   - Что-то случилось?
   - Нет.
   - Но ты не такая, как раньше. Ты какая-то грустная. Ты не рада, что я приехал?
   - Рада. Как ты сумел добраться?
   - Ну, я же волшебник, а это тебе, держи, я поздравляю...
   - Спасибо.
   - А что никого больше нет?
   - Нет.
   - А где твоя сестра?
   - Она вернется чуть позже, сказала, что поехала мне за цветами и встретить маму.
   - Ну, рассказывай, как ты была без меня, ты не представляешь, как я скучал...
   - Нормально.
   - Ты даже не хочешь меня поцеловать?
   - Не знаю.
   - Лена, что с тобой?
   - Не знаю.
   - Ты плохо себя чувствуешь?
   - Нет.
   - Это касается как-то нас с тобой?
   - Наверно.
   - Ты больше не любишь меня?
   И слезы, побежавшие по твоему лицу, мне все подтвердили. Я, не поверив, испугался.
   - Лена, Лена, я сглупил. Ты чего?
   Слезы не прекращаются, они беспощадно бегут и бегут, и ты уже плачешь навзрыд.
   - Ты больше не любишь меня? - Слезы, твои слезы, рвущие мое сердце, слезы.
   - У тебя есть кто-то другой?
   - Нет.
   - У тебя был кто-то другой?
   - Нет.
   - Так что же случилось, ты же писала...
   - Я не знаю, - и снова слезы, беспощадные, разрывающие всю нашу любовь, твои слезы.
   - Прочти, - говорю тебе я и протягиваю то, что написал после странного сна. Ты читаешь, идешь в комнату, возвращаешься и протягиваешь свернутый напополам листок мне. Я разворачиваю его и тоже читаю:
   "Простимся, друг,
   Вспомнишь - забудь,
   Стихи напишешь - порви,
   Мою любовь
   Сменила грусть,
   Несчастным не будь,
   Меня не люби..."
   И мы плачем уже вместе, обнявшись и, прижавшись друг к другу. А потом было тихо-тихо, квартира замерла и мы вместе с ней. Слезы устали и кончились. Мы стоим и молчим. Нам ВСЕ понятно. ГОРЬКО, НЕСЧАСТНО - ПОНЯТНО: твоя любовь умерла. А была ли она? Я верю, что была. "Помнишь нашу песню? - нарушаешь ты тишину своим шепотом, - С нее начиналась наша любовь. Давай, мы также красиво ее и закончим". Ты идешь в зал, включаешь магнитофон, и оттуда вновь звучит "SCORPIONS" своим бессмертным "Still loving you".
   "Время, нужно время, чтобы вернуть твою любовь", - объясняет Клаус Майне. "Пусть действительно будет красиво и пусть будет так", - думаю я, соглашаясь танцевать с тобой наш последний танец. "Может действительно нужно время, что бы вернуть твою любовь", - соглашаюсь я и с Клаусом Майне. А ты робко, наверно уже не веря сама себе и этим словам, мне подтверждаешь: "Давай пока побудем отдельно, просто друзьями, может быть, со временем во мне все изменится, и у нас все получится начать сначала. А пока я не могу". "Если бы мы могли пройти весь этот путь с самого начала, я бы попробовал изменить то, что убило нашу любовь", - поет Клаус Майне. Но как изменить то, что убило твою любовь - я не знаю, так как не знаю, что убило твою любовь. "Прости, я сделала нам больно, я сделала больно тебе, но мы всегда были честны в наших отношениях, и в своих чувствах к тебе я решила быть честной с тобой до конца", - все также робко говоришь мне ты. "Я буду всегда любить тебя", - обещаю я, понимая, что вдыхаю пьянящий аромат твоих волос в последний раз и, еще не зная, что всегда любить невозможно, потому что всегда только что-то заканчивается и что-то начинается. "Я все еще люблю тебя", - отзывается Клаус Майне... Через две недели, Лена, мы встретились в школе. Ты по-прежнему сидела со мною за одной партой, но уже была чужим, не предназначенным судьбой для меня человеком. Для чего я все это пишу тебе? Зачем? Я же знаю, что этого ты никогда не прочтешь. Я сам себе не позволю послать и дать тебе прочесть это письмо. Но почему-то решил написать.
   17.08.1993 год
  
   - Какие такие 36000? - нагло округлив темно-карие глаза, удивлялся Ахмед.
   - Те, которые за три месяца должны, - спокойно, стараясь сдерживать себя, отвечал ему Сергей. Хотя руки чесались. Сегодня, при расчете за третий месяц работы, Ахмед в третий раз забыл о своем обещании.
   - Может, я тебе этот рынок еще обещал? Жену свою обещал? Свой дом обещал? - вновь начинал возмущаться Ахмед, гневно окидывая взглядом Сергея и стоящих рядом с ним разнорабочих.
   - Ахмед Гусейнович, если обещали, то нужно слово держать, - осмелился кто-то поддержать Сергея. - Вы нам тоже обещали, а платите на 5000 каждый месяц меньше. А пацана вон вообще на 36000 кинули.
   - Где я обещал? - злился Ахмед, в то же время боязливо отступая на шаг назад. - Где это написано? Бумаги есть? Нет бумаг. Значит, и не обещал ничего. Не хотите работать - уходите.
   Стоявшие возле Сергея рабочие, понимая, что разговор с Ахмедом бесполезен, начинали расходиться. Терять работу, за которую почти вовремя платятся пусть мизерные и не совсем обещанные, но деньги, большинству не хотелось.
   - Вы говорили, что достроим второй павильон, тогда и расплатитесь полностью. Второй павильон достроен, - Сергей к большинству не относился, трехмесячная несправедливость Ахмеда ему надоела, и он хотел все окончательно выяснить с Ахмедом. А пройденное им в спортклубе еще больше укрепляло у него это желание.
   - Достроен? - видя, что большинство расходится, и чувствуя в этом свою победу, Ахмед стал еще более уверенным в себе. - Как это достроен? А штукатурка зачем там сыпется? А плитка для чего кривая?
   - Так это не мы, Вы с МПК спрашивайте, это они делали, - вновь осмелился кто-то из меньшинства оставшихся.
   - Все, все. Расходитесь, - замахал руками Ахмед, давая понять, что разговор закончен. И спрятал свой пухлый бумажник в барсетку. - От вас голова болит. Никого не держу, кто не хочет работать. Завтра у меня на вас очередь по пять человек будет.
   - Гнида ты черножопая, - пристально посмотрев на Ахмеда и встретившись с его блуждающим взглядом, все также спокойно сказал Сергей, - шел бы ты со своей стройкой на хер. - И, развернувшись, пошел в бытовку забирать свои вещи. Встретившись взглядом с Сергеем, Ахмед испугался, как боятся собаки взгляда волков.
   На душе у Сергея было противно. "Пошел он на хер, - еще раз подумал про себя об Ахмеде Сергей. - Найду я новую работу, но придурком, которого держат за лоха, обещая одну, а выплачивая совсем другую, самую маленькую среди всех зарплату - не буду. Пусть других лохов этот чурбан ищет". Плохое настроение Сергея и переживание по поводу потери работы было заметно. Не ускользнуло оно и от внимания Михалыча, увидевшего психологическую борьбу, отражающуюся на лице Сергея, и то, что его политинформацию Сергей слушает как-то отрешенно, а спортивные упражнения выполняет без особого энтузиазма. Это на Сергея было не похоже. "Останься", - коротко бросил он Сергею после окончания секции. Сергей не изъявлял особого желания делиться своим конфликтом с кем-либо, считая, что это его сугубо личное дело. Но у него за три месяца работы наболело, и он все рассказал Михалычу, полагая, что ему можно доверять. Михалыч внимательно молча слушал и сокрушенно качал головой. "А с другими он как? - задал Михалыч свой единственный вопрос, когда Сергей закончил рассказ. Сергей пояснил, что и других рабочих Ахмед, мягко говоря, тоже обманывает. "Хорошо, что мне рассказал, - подвел итог беседы Михалыч. - Давай до завтра, утро вечера мудренее, что-нибудь придумаем". Поняв, что Михалыч что-то начинает замышлять, Сергей, стал просить его ничего не предпринимать, убеждая: то, что случилось - это его личное дело. "Сердцов, твою мать, - выругался и разозлился Михалыч, - ты что, не уяснил мною неоднократно сказанное. Обида одного нашего человека - наша обида. Наших нужно защищать, а беспредельщиков зверей - ставить на место. Все. Свободен!"
   Следующим вечером Михалыч объявил собравшимся об очередной акции.
   - В нашем городке есть один гражданин из богатого нефтью государства, - начал объяснять он подопечным, - но почему-то жить в своей богатой нефтью стране он не хочет, а живет у нас. Бог бы с ним, мы всем рады, хлебом-солью встречаем, но данный гражданин в последнее время стал сильно беспредельничать и обижать русских людей. У него свой магазинчик возле рынка и четыре точки на рынке. Цены запредельные, как и у всех. Но вот только жалуются люди, что обвешивает он их. Арбуз на весах у него десять килограммов, а домой приходишь - до восьми почему-то сдувается, несешь обратно, а он "ничего не знаю" говорит, "это он у вас от жары по дороге похудел". Так и с другими продуктами. Люди у него также шмотки дешевые покупают, а они бракованные оказываются, сразу же краситься начинают или разъезжаться. Тоже "ничего не знаю" говорит, "неправильно носите, менять не буду". Но это еще цветочки. Русских торговок-соседок с такими же товарами притеснять начал, говорит, чтобы подальше к концу рынка от него убирались или за ограду уходили. Джигитами угрожает. А тут с весны повадился для себя новый рынок строить. Нанял русских рабочих, много денег каждому обещал, но третий месяц уже кидает, платит каждому в два раза меньше. "Скоты", говорит, "вы у меня и так работать будете".
   Сергей не знал, является ли все сказанное Михалычем правдой, за исключением последнего греха Ахмеда. Но Михалычу верил. Сказанное Михалычем заставило Сергея отказаться от своего первоначального желания выйти перед строем и попросить ребят не совершать из-за него акцию. Он заранее предполагал ответ своих братьев-волков: "О тебе разве Михалыч что-то говорил? Он говорил о других русских людях. А за наших мы в любом случае всех порвем, пусть даже за одного тебя, с тобой или без тебя".
   - Накажем? - поинтересовался Михалыч у собравшихся.
   - Накажем, - согласно ухнули борцы за справедливость в предвкушении сладкого адреналина новой акции.
  
   Старый райповский рынок, на котором находились торговые точки Ахмеда, располагался практически в центре городка, возле центральной площади. Центральную площадь периодически посещали патрулирующие город наряды милиции. Само здание ОВД находилось в 5-ти минутах езды от рынка. К тому же рынок был наполнен посторонними людьми. Поэтому сложность и опасность практической реализации акции по наказанию Ахмеда была несопоставима с предыдущим набегом на коттеджи. Группа это прекрасно осознавала и к подготовке акции отнеслась со всей необходимой предосторожностью и тщательностью, затратив на нее четыре дня. Рынок имел два входа: с западной и восточной сторон. С северной части рынка располагался прямой ряд крытых торговых павильонов, такой же ряд павильонов находился и с южной стороны. Между ними простирались открытые торговые ряды, а в центре рынка находилось административное здание с примерочной, разделочной, весовой, туалетами и самим руководством рынка. В административном здании был телефон. В случае чрезвычайного происшествия по нему, конечно же, позвонят в милицию. Но вот только как скоро? Две торговые палатки Ахмеда: одна с фруктами и овощами, другая с китайским и вьетнамским ширпотребом были расположены недалеко от западного входа. Две другие, аналогичные по своему назначению, - у входа восточного. Предприимчивый Ахмед полагал, что такое расположение его торговых объектов с точки зрения психологии покупателей является наиболее выгодным. Палатки невозможно было обойти, не заметив, как входящим на рынок, так и уходящим с него. И это, действительно, приносило Ахмеду определенный результат в виде удачно продаваемых товаров. В трех из четырех Ахмедовых палаток торговлю вели лица той же национальности, что и сам Ахмед, являвшиеся Ахмеду то ли земляками, то ли какими-то дальними родственниками. Две женщины и один мужчина неопределенного возраста. В одной палатке торговлю во благо Ахмеда вела почему-то славянского вида бабуля. Данное недоразумение для группы осталось загадкой. При первом посещении рынка разведчикам показалось, не ошиблись ли они с палаткой, может это вовсе и не палатка Ахмеда. Но вывеска над тендом о наименовании предпринимателя, ведущего здесь торговлю, свидетельствовала о том, что ошибки не было. Мужчину было решено сразу же нейтрализовывать во избежание его контрдействий, с женщинами было решено разбираться по ситуации. Группа помнила, как женщины активно бросались, защищая своих мужчин во время их ночного рейда на коттеджи. Такой же активной защиты товаров исключить было нельзя. Русская вряд ли полезет, на кой ей все это. Самая активная торговля и активное посещение рынка жителями городка происходили, по обыкновению, в выходные дни: субботу и воскресенье, когда свободные от работы люди, кто, решив что-то купить, кто просто поглазеть, с целью и бесцельно большими массами шлялись по территории рынка. Активным торговым днем также считалась пятница по причине массового приезда на рынок жителей окрестных деревень. Почему-то деревенским жителям нравилось приезжать на рынок не в выходные дни, а именно в пятницу. В понедельник у рынка был выходной. В остальные же будние дни торговля на рынке оживлялась, как правило, в обеденное время с - 12.00 до 14.00 или вечером, в период с 17.00 до 19.00, когда жители городка шли домой после работы. В 19.00 рынок закрывался. Учитывая данные обстоятельства, акцию было решено проводить в четверг в 11.00. Для поверки скорости реакции блюстителей порядка на возможный звонок о погроме из административного здания, во вторник, в 10.55, двое молодых и по-спортивному подтянутых людей из уличной телефонной будки, расположенной на окраине городка, позвонили по номеру "02" и гнусавым голосом сообщили опешившему дежурному милиционеру, что в одном из закрытых торговых павильонов рынка под угрозой применения оружия осуществляется открытое хищение денежных средств, т.е. грабеж. Двое других, также по-спортивному подтянутых, молодых людей как бы случайно в это время находились на самом рынке, прохаживаясь возле открытых рядов и примеривая у торгашей модные бейсболки с надписью "U.S.A.", но делая это так, чтобы павильон, являющийся мнимой жертвой ложного грабежа, не ускользал из их поля зрения. В 11.07 к двум входам на рынок, скрипя тормозами, прилетели по два милицейских УАЗА с каждой из сторон. Из них высыпались сотрудники в голубых рубашках. По двое милиционеров остались у входов на рынок, тем самым блокируя их. Остальные шестеро, побрякивая одним АКМ и расстегивая на ходу кобуры, где должны были находиться пистолеты, резво отправились в сторону павильона, не знающего о том, что его ограбили. Работающий в павильоне продавец, не ожидавший такой делегации и испугавшись ее, видимо, думая, что сотрудники ОВД пришли забирать его, выскочил на улицу и долго громогласно пытался втолковать непрошенным гостям, что все лицензии и иные необходимые для торговли документы у него имеются, установленные налоги он платит своевременно, его товар соответствует предъявляемым к нему требованиям о качестве. Узнав же о том, что в дежурную часть поступил звонок об ограблении арендуемого им павильона, продавец округлил глаза, бросился уже внутрь своего павильона, куда также зашли и сотрудники милиции, наверно, в надежде все-таки отыскать негодяев-грабителей. Но негодяев-грабителей в павильоне не было, товар и кассовый аппарат оказались не тронутыми. Сам же продавец, к разочарованию группы быстрого реагирования, упорно им объяснял, что он безвылазно находился сегодня в павильоне с самого открытия рынка и никто у него каких-либо денег не требовал и не крал, равно, как не крал его товара.
   "Отбой",- сообщил по рации кому-то сотрудник с автоматом. А старший группы, раздасадованный ложным вызовом, отвлекшим его от игры в "козла", предложил собиравшимся было уходить милиционерам: "Давайте тогда, что ли, документы на торговлю у него проверим", и, уже повернувшись в сторону продавца, спросил-приказал: "Говорите, все документы у Вас в порядке? Ну-ка, давайте-ка мы их и посмотрим!". Отчего продавец побледнел лицом и, тяжело вздыхая, побрел в подсобку павильона отыскивать необходимые документы. Выбиравшие до этого бейсболки молодые люди едва сдерживали себя от смеха, наблюдая за происходящим. Но, когда приехавшие по вызову сотрудники милиции удалились вместе с продавцом внутрь павильона, молодые люди потеряли какой-либо интерес к вьетнамо-американским головным уборам и не спеша стали покидать рынок. "Двенадцать минут", - еле слышно произнес один из них, а второй, соглашаясь с произнесенным, кивнул головой.
   - На акцию не более двух минут, не более! Иначе срисуют. Все делать быстро, - инструктировал вечером своих подопечных Михалыч. - Группа с запада, рассыпаетесь и уходите за железную дороге, к промзоне, там налево - к зеленке. Группа с востока, вам сложнее, фактически выход через центральную площадь. Но, повторяю, рассыпаться и на саму площадь не забегать. Бочком мимо магазинов в жилой сектор, там дворами и закоулками. Каждому свой маршрут разработать и пройти сегодня.
   Как топтать помидоры и давить арбузы, охотникам было ясно, но как привести за две минуты в негодность продаваемый Ахмедом в двух торговых точках, купленный ранее на вес вьетнамско-китайский ширпотреб, подопечным Михалыча было непонятно.
   - Со шмотками, что делать? Ну, порвем пару футболок за две минуты, и все? - поинтересовался у Михалыча Иванов, - Хрен ли ему это.
   Но находчивым Михалычем был сразу найден выход и на этот счет.
   - Есть у меня канистра с белой краской, - недолго поразмыслив, сообщил он своим ученикам, - для других целей была предназначена. Но хрен с ней. Разольем по банкам, будем из черного делать белого.
   Группа в предвкушении шоу заржала...
   Пасмурным сентябрьским днем, в среду, ровно в 10.55, к райповскому рынку с двух его противоположных входов друг за другом подошли четыре группы молодых людей по три человек в каждой. Войдя на территорию рынка, каждая из групп направилась к своему объекту атаки. В это время на рынке было немноголюдно. Натянутые козырьки бейсболок и капюшоны ветровок скрывали лица охотников. Сергей был в группе, которой предстояло атаковать точку, где славянского вида бабуля продавала от имени Ахмеда непонятное, видимо подпольного происхождения, дешевое барахло, называемое футболками, рубашками, джинсами и ветровками. Купленное Ахмедом у вьетнамцев на вес, данное барахло не отличалось, конечно же, хорошим качеством, но продавалось Ахмедом жителям городка за недорого и поэтому пользовалось популярностью. Подойдя к торговой точке, Иванов посмотрел на часы и вполголоса скомандовал: "Время!". Бейсболки мгновенно переместились в карманы ветровок, а на лица были натянуты маски.
   - Здорово, бабуля, - весело обратился к продавцу Иванов.
   - О господи, черти, о господи, - всерьез испугалась бабуля, увидев неожиданно возникшие перед ней черные маски, став креститься дрожащей правой рукой.
   - Это ты сама на черта работаешь, - заржал Иванов, - а мы ангелы, изгоняющие чертей.
   Двое из ангелов раскрыли полиэтиленовые пакеты и достали из них три литровые банки с белой краской.
   - Черное сделаем белым! - словами Михалыча гаркнул Иванов, и краска полилась на продаваемые Ахмедом вещи. С другого конца рынка раздались истошные женские крики. А в расположенной совсем рядом от атакующих палатке с овощами и фруктами стали переворачиваться лотки. Выпавшие из них помидоры и арбузы, словно спасаясь, покатились по асфальту и стали дружно давиться ногами второй тройки "ангелов" вперемешку с валяющимся на асфальте тут же виноградом, огурцами и прочими овощами и фруктами. Неопределенного возраста продавец мужского пола несколькими профессиональными ударами был также отправлен на асфальт с целью пресечения возможного сопротивления, которое он от сковавшего его страха оказывать, на самом деле, и не собирался.
   - Боженьки, боженьки, - зашлась бабка. - Что вы делаете негодные! Он же с меня все вычтет.
   Под термином "он" очевидно подразумевался Ахмед, и поэтому вошедший во вкус Иванов, все также продолжая поливать продаваемую одежду белой краской, радостно пообещал бедной бабке свое заступничество:
   - Ты ему передай, что мы тогда, если он тебя обидит, ему жопу на голову натянем.
   "Время", - снова произнес напарник Сергея. И они, бросив пустые банки на залитую краской безвозвратно испорченную одежду, рванулись к выходу. Убегая, Сергей успел заметить, как вторая тройка также бросилась вслед за ними, оставив на поле битвы лежащего на асфальте продавца вместе с перебитыми и раздавленными арбузами, виноградом и помидорами, а также двумя охающими случайными очевидцами произошедшего, то ли посетителями рынка, то ли продавцами соседних торговых точек, которые почему-то не спешили оказать какую-либо помощь поверженному продавцу, а резво собирали в свои полиэтиленовые пакеты остатки уцелевших овощей.
   На следующий день по городку вновь поползли разнообразные восторженные слухи...
  
   Борис Всеволодович в свои 45 уже много чего повидал в этой жизни. Увиденное и пережитое всегда говорило ему только о том, что во всех случаях нужно оставаться осторожным и, прежде чем принимать определенные решения, необходимо все тщательно просчитать, даже если предложение, на первый взгляд, заманчивое, и не влечет очевидных неблагоприятных последствий. Предложение, которое было озвучено безработным знакомым Иваном Анатольевичем, а в более узких кругах смотрящим северо-западных территорий области вором по имени Кошелек, неблагоприятные последствия повлечь, безусловно, могло. И поэтому к такому предложению следовало отнестись втройне более взвешенно. Что и делал Борис Всеволодович, имеющий в более узких кругах также свое собственное погоняло "Экономист", сидя за столиком недавно открытого им первого в городке ночного клуба и созерцая, как где-то найденная Максимом стройная и гибкая девочка по имени Таня красиво извивается возле шеста под усыпляющую его музыку. "Хоть танцуй, хоть не танцуй, все равно получишь...", - почему-то весело подумал Борис Всеволодович, разглядывая девочку Таню, и вновь вернулся к своим мыслям. Борис Всеволодович, будучи пойманным на подставной утке, которой ранее он доверял, поскольку такие успешные операции проводил с ней неоднократно, но которая сама оказалась на крючке у правоохранительных органов и, чтобы смягчить свою участь, сдала Бориса Всеволодовича, лет десять назад был осужден по ст.88 УК РСФСР с диагнозом "спекуляция валютных ценностей". Диагноз осложнялся полученной Борисом Всеволодовичем до этого в середине семидесятых судимостью по ст.153 и 154 все того же УК РСФСР, что обозначало уголовную ответственность за частнопредпринимательскую деятельность и спекуляцию. В связи с чем Борис Всеволодович на момент повторного диагноза считался в глазах у общества и государства отъявленным рецидивистом, которому отбытое наказание по первым статьям закона в виде пяти лет лишения свободы с конфискацией не пошло впрок. Поэтому самый гуманный в мире советский суд в целях государственной и социальной справедливости также отмерил Борису Всеволодовичу лишение свободы, но уже на семь лет. Отбывая свое первое наказание в местах, не столь отдаленных, Борис Всеволодович и познакомился с гражданином Кошельком, являвшимся профессиональным вором-карманником, неоднократно украшенным за это только одной статьей закона и имеющим достаточно солидный авторитет у отбывавших наказание. Впрочем, и сам Борис Всеволодович за свой проницательный ум и математические умения хорошо считать снискал у зеков определенную популярность и в качестве награды погоняло "Экономист". "Экономист, 230 на 48", - лениво раздавалось иногда со шконки, произнесенное очередным блатным. "11040", - также лениво в унисон блатному отзывался Борис Всеволодович. "Голова!" - восхищались зэки. Во время второго крещения судьба вновь дважды свела Бориса Всеволодовича с Кошельком, но уже на этапах. Дважды сводила Бориса Всеволодовича судьба и с неким молодым задиристым уркой по имени Максим и с погонялом "Пятно". Первый раз в межрайонном СИЗО, где Борис Всеволодович и тогда еще малолетка Максим дожидались своей участи, которая должна была быть им отмерена грядущими приговорами. Во второй раз уже в исправительной трудовой колонии, куда спустя несколько лет был с малолетки переведен ставший взрослым Максим-Пятно. Увидев во второй раз земляка, Максим безумно обрадовался и привязался к уважаемому зеками Борису Всеволодовичу, словно хвостик. Вернувшись несколько лет назад из мест не столь отдаленных, Борис Всеволодович, к своему удивлению, а затем последовавшим огорчению и некоторому испугу, вдруг понял, что то, чем он занимался ранее и за что тянул свои срока, уже не только не преследуется, но и, напротив, приветствуется и поощряется государством и законом. Молодые кооперативы, а затем частные коммерческие лавочки с девизом рыночной экономики "Купи-перепродай" стали расти, как на дрожжах, а вежливые неприметные мальчики, стоя у входа в банки или на рынке, ненавязчиво предлагали прохожим продать им доллары чуть подороже, чем по официальному валютному курсу. Но быть простым, пусть и законным спекулянтом, Борису Всеволодовичу уже не хотелось. И Борис Всеволодович, достав спрятанный ранее до отсидки в "кубышку" от возможной конфискации со стороны государства свой припас на черный день, стал думать. В прошлом году, когда на жителей городка внезапно свалились сулившие каждому по "Волге" цветные бумажки под названием "ваучер", Борис Всеволодович, в отличие от большинства населения понимая истинное значение этих бумажек, с помощью двух нанятых за водку алкашей и контролировавшего их Пятна-Максима, также освободившегося к этому времени и разыскавшего Экономиста, стал эти ваучеры у жителей городка активно скупать, предлагая за каждый из них от пяти до шести тысяч рублей, в зависимости от ситуации. На это предложение Бориса Всеволодовича народ сначала откликнулся неохотно. Молодое правительство в своих выступлениях приравнивало каждую из этих бумажек к стоимости одного чуда отечественного автопрома и даже указало на них их номинальную цену в 10 000 рублей. Но, видя, что "Волги" за полученные ваучеры никто на самом деле не предлагает, а само молодое правительство обещать их перестало, начинающий испытывать проблемы со своевременностью получения заработных плат и с ежемесячно растущими как на дрожжах ценами, народ сдался, охотно вручая "наемникам" Бориса Всеволодовича обесцветившиеся вдруг бумажки-ваучеры уже и за 3000 рублей. На приобретенные ваучеры Борис Всеволодович намеревался стать акционером одного из крупнейших заводов в области. И, вроде бы, все было им правильно просчитано и рассчитано, нужные люди в органах местного самоуправления, в области и на самом заводе задействованы и подогреты, первые необходимые документы подписаны. Но Борис Всеволодович не учел одного, самого главного: чужого интереса на завод. Чужой интерес был обозначен только тогда, когда механизм конвертации ваучеров в акции Борисом Всеволодовичем уже был запущен. Конечно же, на скупленные ваучеры он не мог быть единственным владельцем данного завода. Борис Всеволодович это прекрасно понимал еще в период разработки им соответствующей схемы приобретения акций. Но незначительная часть акций реорганизуемого в акционерное общество государственного предприятия подлежала, согласно закону, распылению по его работникам, которые должны были тем самым стать его мелкими акционерами. Эту часть акций Борис Всеволодович намеревался выкупить у новоиспеченных и юридически неграмотных акционеров-работников в дальнейшем, на втором этапе своей операции. Основная же часть акций подлежала приобретению иными, так называемыми инвесторами, такими же, как и сам Борис Всеволодович. Кусок пирога был достаточно огромен. И весь этот кусок Борис Всеволодович в одиночку осилить не мог и не собирался этого делать. Его первичный план заключался в приобретении хотя бы 20% акций предприятия. А там уже посмотрим. Но чужие интересы на оставшиеся акции светить себя с самого начала приватизации завода не спешили, а появились сразу и внезапно, когда "паровоз" Бориса Всеволодовича уже набирал свой ход, а сам Борис Всеволодович уже было поверил, что заводом, кроме него, на первом этапе никто, как ни странно, не интересуется. Во время первой встречи двое презентабельно одетых людей среднего возраста вежливо попросили Бориса Всеволодовича отказаться от своего участия в приватизации завода. На что Борис Всеволодович попытался пояснить, что он не собирается в одиночку приватизировать весь завод, а акций такого огромного предприятия хватит на всех его инвесторов. На слова Бориса Всеволодовича двое культурно ведущих себя людей также вежливо объяснили, что Борис Всеволодович их не совсем правильно понял, поскольку есть некие люди, имеющие на этот завод такой интерес, что даже не хотят, чтобы на это предприятие были пусть и мизерные, но интересы у каких-либо других лиц; и поэтому Борису Всеволодовичу участвовать в приобретении хотя бы одной акции завода не только не желательно, но и очень не желательно. Борис Всеволодович начал расстраиваться и пояснил своим оппонентам, что он уже вложил в приобретение акций завода определенные затраты и подписал несколько необходимых документов, и что ему в связи с этим необходимо подумать. Кроме того, он поинтересовался у представителей "чужого интереса", а готовы ли его конкуренты в случае, если он остановит свой "паровоз" по приобретению акций, хотя бы компенсировать стоимость уже израсходованного им угля. На что представители обозначенного интереса также пояснили Борису Всеволодовичу, что им нужно подумать и посоветоваться, и попросили его к следующей встрече обозначить свою цену вопроса, желательно со всеми необходимыми расчетами и документами, серьезные люди деньги считать умеют. На следующей встрече Борис Всеволодович, к своему удивлению, не обнаружил присутствие двух предыдущих переговорщиков, вместо них напротив него уселись "трое коротко стриженных крепких спортивных костюмов" и одно до боли знакомое ему пожилое худощавое лицо невысокого, чуть прихрамывающего человека. "Ба, Экономист!" - осклабилось знакомое Борису Всеволодовичу пожилое лицо и подтвердило вопросительным взглядам "спортивных костюмов", что Экономист является своим пацаном. После чего в данном лице Борис Всеволодович узнал Кошелька и немного расслабился от охватившего его чуть ранее увиденными "спортивными костюмами" напряжения. Обрадовавшийся встрече Кошелек, радостно вспомнил их общие зэковские будни, сообщил о трагичной судьбе одного общего по этапу знакомого, а затем, став вдруг серьезным металлическим голосом разъяснил ему, что он, Экономист, парень, конечно же, с умной головой, но на завод есть интерес у очень серьезного человека, еще с более умной головой, переходить этому человеку не то, чтобы дорогу, но и тропинку не только не желательно, но и нельзя, иначе можно умной головы наверняка лишиться; поскольку Экономист - хороший человек, то в порядке исключения человек с более умной головой предлагает в качестве компенсации затрат Бориса Всеволодовича выкупить у него все имеющиеся ваучеры по их номинальной цене и отойти от завода. Такое предложение в силу своей неимоверной щедрости обозначено сейчас и только один раз. Борис Всеволодович, понимая, что иного варианта у него просто не существует, а при таком раскладе он все равно остается в небольшой прибыли, согласился. На том и порешили. Обожгясь неудачей организации бизнеса в области, Борис Всеволодович решил от греха подальше за территорию района своего маленького городка пока не соваться, а начинать с малого: с освоения именно этого городка. В связи с чем на полученные от продажи ваучеров деньги он, продумав и просчитав пару недель, решил открыть ночной клуб. Магазинов в городке уже к этому времени хватало, а вот ночного клуба с баром, угарной дискотекой, сауной, ласковыми девочками-танцовщицами и азартными играми, не было ни одного. Следовательно, не было и соответствующей конкуренции. Расположение на географической карте городка в относительной близости от других районов и прохождение возле него федеральной трассы вселяли уверенность, что посещение клуба только жителями района не ограничится. После анализа возможных для приобретения под ночной клуб бывших государственных зданий, выбор пал на двухэтажное здание бывшего Дома пионеров. С конца восьмидесятых пионеры в городке перестали быть таковыми, поменяв свои алые галстуки и ленинские значки на жвачку и пепси-колу: разваливающемуся государству дети оказались не нужны, было не до них. Посему Дом пионеров, в котором раньше существовало до десятка различных кружков, проводились торжественные мероприятия, вечера и собрания, оказался закрыт. Потом местная администрация попыталась использовать данное здание под какие-то свои, неизвестные никому нужды, но через полгода отказалась от этого. После чего, на данное здание положил глаз один из молодых кооператоров, ставший затем молодым предпринимателем, полагая открыть там цеха по пошиву одежды, но и у него что-то не срослось. Дом пионеров вновь пустовал. Его расположение почти что в центре, но не в центре, от жилого сектора и возможных жалоб подальше, но совсем рядом со съездом в город с федеральной трассы говорили о правильности выбора Бориса Всеволодовича. Очередной, но уже более маленький "паровоз" был вновь запущен Борисом Всеволодовичем. В местной администрации его ждало активное, но не долгое сопротивление, связанное прежде всего с тем, что сам Дом пионеров не был включен в утвержденный Советом депутатов и районной администрацией список имущества, подлежащего отчуждению, т.е. приватизации частными лицами (в аренду - милости просим, а продавать нельзя), а само превращение некогда дома для детей в ночной клуб со шлюхами выглядело в глазах чиновников неэтичным. Борис Всеволодович, видя такое сопротивление, понял, что и здесь придется нести дополнительные расходы, которые он, конечно же, предусмотрел, но все же надеялся, что сможет обойтись и без них. Дополнительные расходы были осуществлены, здание Дома пионеров чудесным образом оказалось в списке имущества подлежащего отчуждению частным лицам, а изменение целевого назначения бывшего здания для детей уже не казалось необходимым для решения вопроса чиновникам аморальным, тем более, что сам Борис Всеволодович горячо заверил их на предмет того, что в новом клубе они станут самыми желанными вип-гостями. Процесс пошел... В течение последующего полугода бывшее здание Дома пионеров сменило свою вывеску, украсилось рекламой и огнями подсветки, было реконструировано, переоборудовано и введено в эксплуатацию. В качестве управляющего ночным клубом была нанята ушедшая из начинавшего потихонечку загибаться райпо бывший директор общепита, ею же был набран необходимый персонал. Заместителем управляющего Борис Всеволодович назначил Максима-Пятно, для полной комплектации заведения где-то отыскавшего для ночного клуба трех девочек-танцовщиц, в том числе и Татьяну, на которую, как заметил Борис Всеволодович, у Максима были свои собственные виды. В связи с чем посетителям ночного клуба Татьяна была недоступна. Решение о назначении Максима замом управляющего, в компетенцию которого входила не только работа по охране имущества клуба и организации азартных игр и сауны с девочками, а также и сам контроль за другими работниками клуба, в том числе и самим управляющим, далось Борису Всеволодовичу достаточно легко. Он давно присматривался и изучал прилипшего к нему еще с мест заключения Максима. Сын партийных работников не пошел по стопам своих родителей, а напротив, создал огромную проблему для своего отца, активно двигавшегося вверх по партийной лестнице, первый раз попавшись за разбой по малолетке. Первое дело Максима великими стараниями партийного функционера отца удалось спустить на тормозах, и Максим отделался невиданным по тому времени для разбоя условным сроком. Но тут же, подравшись на летней дискотеке и использовавши помимо кулаков еще и нож, Максим попал и под вторую статью, от которой отец его спасти не только не смог, но и сам в результате был отправлен еще более руководящими, чем он партийными работниками на заслуженную пенсию. А Максим за тяжкие телесные, несмотря на свой молодой возраст, получил на полную катушку. Вернувшись из мест лишения свободы, Максим повзрослел и поумнел, его молодой ранее "отмороженный" запал несколько иссяк и неподсознательного желания беспредельничать в открытую уже не было. Борис Всеволодович стал поручать привязавшемуся к нему Максиму осуществление различных отдельных поручений: привези, принеси, отдай, передай, а затем уже и контроль за скупкой у населения ваучеров. Все это выполнялось Максимом четко и беспрекословно с армейской не служившего в армии дисциплинированностью. Поэтому над кандидатурой Максима-Пятна Борис Всеволодович раздумывал недолго. Сам же Борис Всеволодович, в силу своего предыдущего советского опыта, светиться не любил, лишь изредка, как сегодня, захаживая в свое заведение, с удовлетворением замечая, что дела понемногу, но идут. Но свободные от оборота деньги у Бориса Всеволодовича стали заканчиваться. Неделю назад к нему, когда он уже собирался отдать себя сну, приехал встревоженный Максим и сообщил, что трое неизвестных ему и очевидно неместных лиц настойчиво хотят видеть Бориса Всеволодовича и просят-требуют обеспечить им соответствующую встречу. Двое из троих желающих видеть Бориса Всеволодовича, доверия у Максима своим внешним видом не вызывали, в связи с чем Максим имел основания опасаться, не хотят ли визитеры причинить Борису Всеволодовичу какого-либо вреда, и смогут ли, в случае чего, двое имевшихся в клубе охранников, он сам и Борис Всеволодович оказать им достойный отпор. "Может пугач прихватить Вседыч? - спрашивал у одевавшегося Бориса Всеволодовича Максим, имея ввиду спрятанный у Максима обрез, называя своего начальника Вседычем как всегда, поскольку отчество "Всеволодович" было для Максима трудно произносимым, - Хрен их знает, что они хотят. А вдруг у них волыны?" На данный вопрос Борис Всеволодович также ответил вопросом на предмет того, а не представились ли сами неизвестные гости. Максим немного задумался и пояснил, что один из них вроде бы обозначил себя то ли Бумажником, то ли Партмоне или Кошельком. Борис Всеволодович облегченно улыбнулся и сказал Максиму, что пугача не нужно. Действительно, это был Кошелек. Они вдвоем, оставив Максима и приехавших с Кошельком людей в общем зале глазеть на танцовщиц, разместились в отдельной вип-комнате. Борис Всеволодович распорядился накрыть на стол и их не тревожить. От шотландского виски и армянского коньяка и причитающихся к ним омаров Кошелек вежливо отказался, предпочитая им русскую водку и простую закуску в виде селедочки, огурчиков и картошки. Он не любил роскоши и в быту, как и в еде, был скромен и неприхотлив.
   - Да, неплохо ты тут разжился, - после того, как разговоры о пустом и воспоминания о былом закончились, то ли осуждая, то ли приветствуя принадлежность Экономисту ночного клуба, произнес Кошелек.
   - Все помощью божьей да трудом, - скромно отозвался Борис Всеволодович и, в свою очередь, спросил: - А вы как о моем заведении узнали, неужели оно пользуется уже популярностью и за сто километров?
   - Земля слухами полнится, - хитро подмигнул Кошелек, - а по поводу помощи божьей и труда можешь и не гнать. Проданными ваучерами кабак тебе обошелся, - и рассмеялся. Борис Всеволодович подумал, что Кошелек дает ему понять, кому он, прежде всего, должен быть благодарен полученным деньгам. А ведь иначе отстрелить голову действительно могли.
   - Я ведь к тебе с делом, - видя некое замешательство мыслей на лице у Бориса Всеволодовича, продолжал Кошелек. - Тут общался с серьезными людьми, твоими друзьями по заводу, вспомнили тебя, ну и подумал, дай-ка Экономисту предложу бабок срубить на постоянной основе. А то с заводом то осадок у него все равно остался. А Экономист человек хороший, хороших людей обижать нельзя, т.к. хороших людей на свете мало. С ними нужно дело вместе делать и бабки рубить. Серьезные люди со мной согласились.
   - И что за предложение? - с опаской, но заинтересовался Борис Всеволодович.
   - Время сейчас, Экономист, веселое, - издалека начал Кошелек, - Советы сдохли, туда им и дорога. И все все пилят. Одни распиливают власть, бывшие партийцы - партийное имущество, бывшие торгаши - торговлю, бывшие красные директора - свои бывшие красные заводы. Пришли еще молодые, им тоже что-то отпилить себе хочется. Мы вернулись, хоть и не молодые, но когда все пилят, почему бы и нам не попилить. Ты вот себе, например, кабак отпилил. Когда пилят, случается дерутся, щепки то летят, да и пилы тупеют. А значит, контроль за распиловкой нужен, что бы все по справедливости себе пилили и в чужой распил не лезли. Можно же и пораниться. Так ведь, Экономист?
   - Так, - согласился Борис Всеволодович, еще не совсем понимая, куда клонит Кошелек.
   - Видишь, как я красиво говорить научился, - оживился, щерясь, Кошелек, - а это как раз все из-за распиловки и контроля. Мы тут с серьезными людьми и братвой за несколькими соседними райончиками присматриваем, чтобы все по-братски, да по закону и справедливости было, конфликты разрешаем, с нужными людьми молодых предпринимателей знакомим, их бизнес от необоснованного распила охраняем, товар иной раз кое-какой для торговли подкидываем. И всем от этого только хорошо. Мы при деле и распиле, и зайцы под крылышком. А тут осмотрелись давеча, по карте области потыкали. Ба! А твой-то райончик без надзору пилится. Серьезные люди говорят, не может такого быть, за всеми все присматривают, а этот как остров необитаемый. Я говорю им, может, райончик то маленький, на самом отшибе области, все за большими бревнами погнались, про него и забыли. Проверили все, точно: ни славян, ни чертей, ни молодых, ни старых - никого. Пока никого. Вот и решили, нужно помочь району. Тут я опять серьезным людям объясняю, есть у меня человек, хороший человек. "Экономист" - погоняло. Один серьезный вроде как о тебе тоже только хорошее слышал. Хоть не блатной, говорит, но толковый. Порисовали мы, пообследовали и решили, давай-ка мы Экономисту это дело предложим, мы, конечно, и сами можем, но далековато тут у вас, каждый день не всегда набегаешься, а процесс требует на первом вхождении активного присутствия. А Экономист человек хоть и не блатной, но свой, баланду по серьезному хлебавший - это раз; человек Экономист местный, а значит и обстановку местную и людей местных лучше знает, ему проще и быстрее получится, пока еще кто не наехал,- это два; Экономист сам в бизнесе и деньги считать умеет, - это три. Как все выгорит, опять всем хорошо будет. Экономист при деле и с деньгами, да и в общак братве капает. Дело, конечно, серьезное и ответственное. В методической и практической помощи посодействуем: есть и бухгалтер у нас свой для Экономиста со своими расчетами; сам все подсчитаешь, встретитесь - сверитесь; есть у нас и пацаны, слова укрепляющие, много чего есть для содействия. А вот своего человечка в районе, который бы эти ниточки дергал, - нет. Ну как, ясно тебе наше предложение?
   - Ясно, - задумчиво ответил Борис Всеволодович, ощущая, что все сказанное ему Кошельком о мотивации выбора и вступлении Экономиста в дело одновременно и логично, и не логично.
   - Откажешься - не расстроимся, будем другие пути искать, - заканчивал Кошелек, - но не спеши отказываться, подумай хорошенько, посчитай. Ты же Экономист. Риски будут, но не большие. А кто не рисковал, Экономист, тот зоны не видал, а на воле чушкой на зарплату живет. Подумай, через две недели приеду. Время идет, нужно дело здесь делать, пока не поздно. Заметано?
   - Хорошо, - согласился подумать Борис Всеволодович, и они, приподняв рюмки, одновременно выпили до дна: он сладкий и жгучий армянский коньяк, а Кошелек - приторно горькую московскую водку.
   "Чем же интересен этот заброшенный в захолустье Подмосковья маленький район? - думал, распрощавшись с Кошельком, Борис Всеволодович. - Что тут у нас такого приметного?". И расположившись в кресле в зале своей скромной квартиры, взяв калькулятор, оставленные Кошельком расчеты его бухгалтера и чистый листок бумаги, начинал считать и записывать. А были в районе одно строительное и одно дорожно-строительное предприятия, которые уже акционировались и еле-еле сводили концы с концами, пара десятков бывших колхозов и совхозов, превратившихся в многочисленные крестьянские хозяйства и акционерные общества (здесь нужно будет посмотреть повнимательней: кому досталось мясо, кому - кости), работающие деревообрабатывающий и мебельный заводы (уже лучше); молочный завод и мясокомбинат, испытывавшие перебои с поставками сырья из-за развалившихся колхозов и совхозов, и пытавшиеся наладить такую поставку из других источников (не все так плохо). Был еще кирпичный завод и швейная фабрика, которые тоже себя чувствовали весьма неуютно. Но у Бориса Всеволодовича имелась информация, что на швейной фабрике штампуют подпольно неофициальную продукцию, снабжая ее ярлыками ведущих и знаменитых лейблов (тоже может быть определенная перспектива). Ах, да, был еще один действительно монстр, оставшийся от времен советов, под названием райпо, в состав которого помимо двух десятков магазинов, ресторана, столовой, кафе и кулинарии, входили хлебопекарня, собственные мясоперерабатывающий, рыбный и деревообрабатывающий цеха и старый центральный рынок. Вот уж, воистину, лакомый кусок. Но райпо, насколько знал об этом Борис Всеволодович, не акционировалось и не передавалось в частные руки, начиная также загибаться, по прежнему фактически оставалось под контролем государства в лице Мособлпотребсоюза, юридически кооперативной общественной, но практически еще государственной, структуры. В силу этого в райпо лезть было пока что опасно. И поэтому райпо Борисом Всеволодовичем было вычеркнуто из списка. Вот собственно и все, что было из более или менее крупного производства в районе. Заставив Максима выяснить количество работающих в данных организациях людей, по возможности, количество товара, лежащего на складах (нужны деньги на водку кладовщикам и сторожам - не вопрос), обратившись к чиновнику администрации, курирующему отдел статистики, и вручив по его странной просьбе отделу десять пачек печатной бумаги, встретившись с налоговиком, возглавляющим отдел налогообложения юридических лиц, и подарив ему презент в виде набора виски-коньяк-бренди-тэкила, обобщив полученную от названных лиц информацию и прикинув по результатам хотя бы минимальные обороты вышеуказанного производства, Борис Всеволодович записал первые цифры. Немного обнадеживало. Еще в районе появилось несколько десятков индивидуальных предпринимателей и юридических лиц, осуществляющих всевозможную торговлю и различного рода услуги. Видя резкое обнищание народа, которому жить с каждым месяцем становилось все хуже и хуже, Борис Всеволодович иногда сомневался, а приносит ли торговля данным лицам хоть какую-нибудь, но прибыль. Но, наблюдая, как количество таких предпринимателей и организаций не только не сокращается, но и, напротив, продолжает увеличиваться, а также сравнивая их со своим ночным клубом, который в отличие от них дешевую колбасу и водку не продавал, но тоже приносил небольшую, но прибыль, Борис Всеволодович понимал, что доходы у таких лиц также имеются. К тому же при нормальном раскладе получалось, что у серьезных людей Кошелька есть некая благотворительная общественная организация, которую сам Президент росчерком пера освободил от каких-либо таможенных пошлин и иных сборов за ввозимые на территорию государства импортные товары, в том числе на алкоголь и табак, и которая вместо того, чтобы заниматься действительно благотворительностью, этим активно пользовалась под неустанным контролем неизвестных Борису Всеволодовичу серьезных людей. Насыщение зайцев такими товарами могло приносить дополнительную прибыль. И Борис Всеволодович писал на листочке новые цифры. О предложении Кошелька Борис Всеволодович вкратце поведал Максиму. Максим загорелся: "Всевыч, это мысль, в натуре, я тоже думал над этим, у меня есть пара корефанов, они в соседнем районе бабки стригут и на наш посматривают, в масле валяются". Итоговые цифры свидетельствовали Борису Всеволодовичу о том, что предложение действительно может стоить денег, не огромных, конечно, но так, как говорил Кошелек: и себе на жизнь неплохо, и в общак для подогрева хорошо. Риск был. Но опора в виде невидимых серьезных людей Кошелька успокаивала. Делать нужно было все аккуратно и с умом. Для этого нужны были люди, желательно местные, крепкие духом и физически молодые люди. Не отмороженные, но с опытом силовых воздействий. Следовательно, либо спортсмены, либо понюхавшие тюремную баланду, но не беспредельщики. Кошелек обещал выделить таких людей, но они были не местными, а первоначальные действия могли требовать постоянного нахождения в городке и быстроты реакции. "Расскажи-ка мне поподробней о наших охранниках, ведь это ты их привел?" - обратился Борис Всеволодович к Максиму. Максим рассказал и, понимая, к чему задает такие вопросы Борис Всеволодович, сам же и подсказал вариант разрешения проблемы поиска людей: "Есть тут одни, вроде как националисты, карате или еще там чем таким занимаются, крепкие пацаны. Тут недавно на рынке погром был: четыре палатки одного азера разбомбили. Думаю, что это их рук дело. А еще раньше беженцев ингушей за городом отметелили похожим способом". Борис Всеволодович удивился осведомленности Максима: "А ты откуда об этом знаешь?". Максим хитро улыбнулся и пояснил, что городок-то небольшой, поэтому о погромах всем известно, а один из набранных им охранников ночного клуба как-то проболтался ему, что посещает некий спортклуб, где занимаются спортивной борьбой и не любят нерусских. Вот он все и сопоставил. Конечно, все может и не так, но с этими спортивными ребятами не мешало бы встретиться. "Тебе следаком надо работать, а не на другой стороне баррикад заседать, - засмеялся Борис Всеволодович и приказал: Поговори-ка со своим охранником, найди-ка этих ребят и встреться, коротко все обсуди, но без подробностей. Если заинтересуются, проверим на вшивость". Через три дня Максим сообщил Борису Всеволодовичу о том, что встреча состоялась; что руководит спортсменами некий Михалыч, который реальный мужик, ранее воевавший в Афгане и в совершенстве владеющий рукопашным боем; в подчинении у Михалыча двенадцать верных ему крепких пацанов, каждый из них также неплохо машет руками и ногами, дисциплина у Михалыча железная; после намека Макса о погромах, Михалыч послал его на хер и чуть ли не вышвырнул их своего спортклуба, то есть относительно погромов он не в сознанке; но предложение Макса Михалыча заинтересовало и он готов рассмотреть варианты сотрудничества на постоянной или периодической основе; единственное условие, чтобы не было беспредела по отношению к русским. Слушая рассказ Максима, Борис Всеволодович понял, что нужные для освоения района и городка люди найдены, их осталось только проверить на практике, чтобы окончательно убедиться в этом. "Значит так, все взаимодействие со спортсменами только через тебя, будешь у нас бригадиром, меня не светить. Понятно? - подводил итог Борис Всеволодович и, видя понятливое кивание головы Максима, продолжал: - Бабок я тебе за дополнительную нагрузку подкину в два раза, этого, как его, Михалыча, тоже в штат на постоянной основе поставишь, пусть определит еще с собою трех-четырех самых крепких своих пацанов. Остальным его орлам, если будем привлекать, будем платить пока сдельно, по договоренности с Михалычем. Если все пойдет так, как должно, пообещаешь, что всю бригаду его раскидаем в дальнейшем официально охранниками по нашим кроликам уже на постоянной основе". Решение Борисом Всеволодовичем было принято. И сегодня, сидя за столиком в своем клубе в ожидании встречи с Кошельком, он все окончательно сопоставлял, анализировал и приходил к выводу о том, что ему осталось найти нужного человека в правоохранительных органах.
  
   Напряжена, противоречива и неспокойна была осень 1993 года. Солнечные лучи не хотевшего уходить лета сменялись проливными дождями и холодным ветром, но, сопротивляясь желтевшей листве, сырым туманам и слякоти, возвращались вновь, чтобы в очередной раз быть побежденными серым дождем. Солнечные лучи уставали от такой борьбы и постепенно стали сдаваться мрачному победителю, понимая, что всему свое время, что, спустя несколько месяцев наступит и их день, день, когда они прогонят холодные ветра, сырые туманы, серые дожди и непроходимую слякоть. Казалось, что от этой борьбы природных сил устали и люди, прячась от ударов стихии под ломающимися зонтами, отбрасываемыми порывами ветра капюшонами и робко радуясь редким просветам солнца. Люди, как и силы природы, боролись с ней и друг с другом. Одни уставали и начинали сдаваться, другие, чувствуя охватывающую противников слабость, наступали и наступали с еще более яростной решительностью. Оголтело гремели репортажами и новостями телевизоры, шипело речами выступлений радио, пачкалась черной краской-словами печать: "Сегодня президент России в связи с проводимым в отношении А.В. Руцкого расследованием, а также в связи с отсутствием поручений временно отстранил от исполнения обязанностей вице-президента, который в последнее время неоднократно выступал с жесткой критикой президента и правительства.... В 20.00 президент России выступил по телевидению с обращением, сообщив, что издал указ, которым предписано Съезду народных депутатов и Верховному Совету РФ прекратить свою деятельность... Конституционный суд РФ, собравшийся в ночь с 21 на 22 сентября, объявил действия Б.Н. Ельцина неконституционными, а принятый им указ - дающим основания для отрешения его от должности... Верховный Совет принял постановление о созыве чрезвычайного Съезда народных депутатов... В поддержку Верховного Совета к зданию Белого дома приходят и приходят многие граждане: москвичи, жители Московской области и иных регионов, чернобыльцы, шахтеры, участники общественных организаций, ряда организаций националистической, коммунистической и социальной направленности и многие другие ... Вокруг здания Верховного Совета в его поддержку начался многочисленный бессрочный митинг... Здание Верховного Совета во избежание провокаций со стороны вооруженных боевиков, засевших в нем, полностью блокировано сотрудниками милиции и внутренних войск..."
   27 сентября Владика и еще троих его одногруппников куратор их группы направила в Москву в специализированный магазин юридической литературы для приобретения студентам группы кодифицированных актов, а по-простому: кодексов. Магазин юридической литературы был закреплен за Московским юридическим институтом и находился недалеко от данного ВУЗА и станции метро "Баррикадная". В данном специализированном магазине все необходимые для изучения студентами кодексы (КЗоТ, ГК, КоАП, УК, УПК, ГПК, КоБС, УИК) в продаже имелись, в отличие от книжных магазинов города, где располагался техникум, в которых такие нормативные акты, как правило, не продавались, а если и появлялись на прилавке отдельные кодексы, то в единичных, не достаточных на всю группу, экземплярах. Проживавший в это время в общежитии Владик, как и его трое одногруппников свалившейся на них поездке развеяться в Москву обрадовались, со студентов были собраны деньги в сумме, предположительно, которой должно было хватить, и Владик с сотоварищами отправились в путь.
   Первые дни обучения в технаре захватили Владика. Здесь все отличалось от школы. Начитки лекций на парах, семинары, практические работы, дни самоуправлений, когда студенты сами готовили лекции, проводили уроки и осуществляли опрос одногруппников, тестирование, да и сами неизведанные ранее (разве что ТГП) предметы своей новизной увлекали его. В отличие от школы, он стал понимать, что знания по большинству из изучаемых ими дисциплин, прежде всего, необходимы и важны именно ему, как и другим его одногруппникам, для успешного освоения юридической профессии и поэтому со всем необходимым вниманием относился к изучению данных предметов. Проходных предметов, как правило, не было. Разве что физкультура. В техникуме в связи с конкуренцией поступления существовала жесткая дисциплина. Отсутствовать на занятиях без каких-либо уважительных причин допускалось не более 8 пар в месяц, т.е. фактически двух учебных дней. Если же данный лимит кем-то был перевыполнен, то на доске объявлений появлялся приказ об объявлении студенту выговора, после второго превышения лимита студента из техникума отчисляли. Несдача одного экзамена или зачета на сессии влекла за собой повторную пересдачу дисциплины в отведенные учебной частью для этого специальные дни. Повторная несдача влекла за собой последнюю попытку сдать свой долг по предмету, но уже экзаменаторам в комиссионном составе трех человек, предоставленную в также специально назначенные дни. Если же не удавалось и этого либо дни пересдачи пропускались, на доске объявлений также появлялся приказ об отчислении. Владик заметил, что к ним здесь, в техникуме, преподавательский состав, в большинстве своем, относится как к взрослым людям, чего он не замечал в школе, где все они считались для учителей детьми, которых нужно, нужно и нужно воспитывать. Огромный конкурс при поступлении помогал отсеивать не только таких неудачников, как Владик, но и многих бездарей и раздолбаев. Поэтому контингент обучающихся в техникуме по своему интеллектуальному развитию был, как правило, на соответствующем уровне. Конечно, были здесь и те, кто поступил в технарь по блату или связям, либо с помощью громких должностей своих родителей. Но таких в техникуме было немного, да и не все из них являлись откровенными забивалами на учебу или несоответствующими уровню получаемых знаний. С одногруппниками общаться было интересно. Сама же группа Владика была достаточно коммуникабельной и сплоченной, очень быстро все перезнакомились и сдружились друг с другом. Чего о его классе в школе, в котором все разбились по мелким группам, а на других им было в лучшем случае наплевать, сказать было также нельзя. Одним словом, Владик в душе благодарил все и всех за то, что он поступил сюда учиться. Первые недели учебы приносили ему только лишь удовлетворение...
   Выйдя из метро на станции "Баррикадная", метров через сто они столкнулись с огромной толпой людей, поток которых увеличивался буквально на глазах. Толпа представляла собой, в основном, граждан пенсионного возраста, но были в ней и взрослые трудоспособные мужчины и женщины. В руках у многих были плакаты и транспоранты с различными лозунгами в поддержку Верховного Совета и в поругание президента РФ. Владик и его одногруппники попытались пройти через толпу и выбраться из нее, но масса людей не хотела заканчиваться, поглотив в себе ребят вместе с другими случайными прохожими и расположенными возле метро коммерческими палатками, которые стали закрываться от греха подальше работавшими в них продавцами. Когда появились первые просветы в подхватившем ребят потоке демонстрантов, и им уже начало казаться, что они выбираются из толпы, вдруг раскатисто прогремел чей-то командный голос из громкоговорителя с требованием немедленно прекратить несанкционированный митинг и разойтись. И только тут Владик и его товарищи заметили, что они практически вышли на плотную цепь нескольких десятков сотрудников ОМОН, одетых в каски, бронежилеты и прикрывающихся щитами. Цепь сотрудников правоохранительных органов, извиваясь, словно змея, с трех сторон начала поддавливать и сдвигать толпу обратно в сторону метро. В ответ с передних рядов митингующих в милицию полетели различные предметы: пустые бутылки, палки, камни и плакаты с лозунгами. Стремясь пресечь такую активность толпы, ОМОН усилил давление, и вот уже дубинки замелькали в руках бойцов и вместе с алюминиевыми щитами обрушились на первые ряды демонстрантов. Толпа задрожала, люди стали падать, пытались увернуться от посыпавшихся на них ударов дубинок и пелены щитов. Позади же первых рядов митингующих народ, не совсем понимая ситуацию, продолжал напирать, отчего люди снова падали, и их буквально стали затаптывать позади напирающие другие демонстранты. "Твою мать! - выругался Владик, осознавая реальную угрозу быть раздавленным толпой или избитым милицейскими дубинками. - Уходим отсюда!". И они рванулись назад, в сторону метро, продираясь сквозь обезумившую толпу. С передних рядов во всю стали доноситься людские крики и шум борьбы. Чьи-то руки и ноги задевали их, били, толкали их обратно и мешали выбраться, но ребята, прижавшись друг к другу, буквально силой пробивали себе проход через весь этот людской водоворот. Когда же им все-таки удалось протиснуться к входу в метро, выглядели приехавшие за кодексами студенты удручающе. У Владика было поцарапано все лицо, у одного его напарника под глазом стал проявляться огромный кровоподтек, воротник куртки второго был напрочь оторван, был разорван карман куртки и ее рукав у третьего одногруппника. Две пустые дорожные сумки, предназначавшиеся для погрузки в них литературы, были безвозвратно оставлены в толпе. В самом метро Владик и его товарищи обнаружили появление большого количества милиционеров и практически отсутствие иных людей. Станция метро "Баррикадная" закрывалась в экстренном порядке, о чем им сообщил молоденький лейтенант милиции, стоявший у турникета и пояснивший потрепанным студентам, что если они хотят уехать, то им нужно поспешить, т.к. через несколько минут станция будет закрыта, и электрички перестанут останавливаться на данном участке пути. Куда же могли в этом случае разбежаться демонстранты, ребятам было неизвестно. Но они успели. И уже в вагоне поезда облегчению вздохнули: "Вот попали". Владик даже попытался пошутить насчет их внешнего вида, как осекся, увидев растерянный взгляд одного из товарищей, шарящего у себя по карманам. "Деньги пропали", - сообщил товарищ ребятам упавшим голосом. "Как?" - не поверили они. "Вот так, вместе с карманом", - отозвался товарищ и продемонстрировал разорванный нагрудный карман своей куртки, где ранее находилась половина собранной у группы на покупку кодексов денежной суммы. Теперь ее там не было. Вторая половина денег находилась у Владика и осталась в сохранности. "Кому война, а кто-то поживился", - сказал он. Поездка за кодексами была сорвана.
   Уже после на первом этаже в холле общаги Владик и еще с десяток проживающих в общежитии студентов вместе с вахтером несколько вечеров оккупировали старый черно-белый советский телевизор, из которого на них лился поток очередной информации о разрешенном, а затем запрещенном митинге на Октябрьской площади, о штурме мэрии, беспорядках на Крымском мосту, о введении в Москве чрезвычайного положения, о бойне возле телецентра Останкино, о прибывшей в город бронетехнике, о танках, обстреливающих Белый дом, о сдаче Верховного Совета, и о жертвах, многочисленных человеческих жертвах. Трупы лежали на асфальте улиц, сраженные пулями, в неестественных, словно не веря своей смерти, позах. Трупы выносили из полуразрушенных помещений, и репортеры, будто смакуя телевизионную удачу, ставили съемку погибших людей крупным планом. Смотрящим телевизор было страшно. То, что одни в борьбе за власть могут убивать других, не укладывалось в голове. Еще два года назад все они вместе выходили и защищали от попытки возродить советский режим свою демократию и данную перестройкой свободу, с которой так и не знали, что делать, кроме как защищать. Но почему, спустя два года, они били и убивали уже друг друга, также прикрываясь необходимостью защиты демократии, свободы и самого государства, Владику и окружавшим его студентам было не понятно. Владик думал только об одном: не одна власть не могла стоить жизни даже одного человека, грош цена свободе и демократии, ради которых проливается кровь. А была ли демократия? Быть может, ее лозунгами прикрывались те, кто во что бы то ни стало стремился узурпировать власть и не терпел конкурентов. А еще в эти дни смотрящие телевизор боялись возможной гражданской войны. Но в городе техникума в эти смутные дни было спокойно, как было спокойно и в городке Владика. Пару небольших самостийных демонстраций бабушек и дедушек с красными знаменами. Вот вроде бы и все. Напряжение чувствовалось только по увеличившемуся на улицах количеству постовых милиционеров. Сам же народ, выйдя в защиту демократии в 1991 году и будучи обманутым этой демократией, возможной войны боялся, но свою массовую активность в пользу кого-либо проявлять не стремился, а также, как Владик и другие студенты, в большинстве своем прильнул к телевизору и, матерясь и обсуждая, выжидал, чем же эта свора закончится. Были, конечно, и такие, кто с пеной у рта садился в электрички, поезда, самолеты и автомобили и, стуча себя в грудь кулаком, двигался в Москву, в самую гущу событий, полагая, что сможет доказать ту относительную правду, вертящуюся у него в голове. Но таких, к счастью, было меньшинство, да и не все из них добирались до гущи событий, ломаясь в пути или останавливаясь кордонами сотрудников правоохранительных органов. Иначе жертв на радость телеоператорам и циничным новостям телеканалов могло стать гораздо больше. Хотел отправиться в Москву на защиту Верховного Совета и Михалыч, захватив с собою своих волков, поскольку его партия выступила против президента. Но сделать это можно было только с отмашки куратора его общественно-политического движения, того человека, с которым однажды Михалыч случайно познакомился, а затем приехал к нему в гости и благодаря которому Михалычу перестали сниться душманы. Поздним вечером в конце сентября Михалыч с уличного телефонного автомата набрал известный ему номер и поинтересовался, что следует в данных неспокойных событиях делать его ячейке, и предложил поддержку. Куратор коротко ответил, что все инструкции Михалыч получит на свой новенький пейджер завтра утром. Инструкции действительно пришли и состояли в том, чтобы Михалыч и его волки никуда не выезжали, людей их движения в Москве и так достаточно, лишняя неразбериха ни к чему, а вот на месте, как и другим ячейкам на местах, им следует усилить бдительность, организовать дополнительные патрули, и если же на местах народ поднимется против деспота-президента, постараться не только поддержать, но и организовать, и возглавить данное движение. Самим же без поддержки народа провокации не устраивать, в стычки с милицией не лезть и отдельно не высовываться. Наблюдая пустые вечерние улицы и малочисленную демонстрацию из 10-15 трясущихся дедушек и бабушек возле здания районной администрации, патрули Михалыча понимали, что народ против деспота подниматься не спешит, и строго выполняли инструкции, полученные уже от Михалыча. Война не случилась. Свора закончилась победой президента и арестом руководителей его оппозиции, а также похоронами погибших в этой кровавой схватке. Телевизоры погрустнели...
   В связи с указанными событиями праздник Посвящения в студенты, назначенный ранее руководством техникума на 01 октября, был в спешном порядке перенесен на восьмое число. Само же время данного мероприятия в связи с прошедшим трауром было сокращено до скромных трех часов. С целью проведения праздника Посвящения в студенты на указанное количество часов был арендован городской Дом культуры. Но разве это ограничение для студента, живущего в общежитии? Конечно же, нет. Уже за два часа до начала официального мероприятия в комнате номер 25 была откупорена литровая бутылка спирта под названием "Рояль". Спирт был разбавлен холодной кипяченой водой, из чего получилось пять пол-литровых бутылок алкоголя по крепости своей напоминающего водку. Такой спирт до этого пробующим его студентам был неизвестен. Но то обстоятельство, что за цену двух бутылок водки их получалось практически пять, несомненно, радовало будущих юристов. Противная жидкость обжигала словно огнем и заставляла морщившиеся от этого лица шумно выдыхать воздух в попытках наладить сбитое дыхание. В комнате номер 25 набилось человек пятнадцать, из коридора был принесен дополнительный стол, из соседних комнат - дополнительные стулья. Те, кому места за столами не досталось, разместились на двух кроватях. В тесноте, как говорится, но не в обиде. Дешевый импортный спирт нужно было чем-то заедать. Поэтому на столе появились привезенные из дома соленья и вареная картошка. В общем, ко времени официального начала мероприятия добравшиеся до ДК первокурсники уже заметно повеселели и ощущали себя выпускниками своего учебного заведения. Сначала выступил директор, потом методист. Их речи по сравнению с речами школьных педагогов были короткими. Они поздравили студентов-первокурсников с успешным поступлением в техникум, пожелали им только успехов в освоении знаний. Пояснили, что для того, чтобы в жизни что-то достичь, им на данном этапе нужно, прежде всего, хорошо учиться и привели примеры положительного опыта, назвав фамилии своих бывших выпускников, которые в настоящее время занимают неплохие должности в различных органах и организациях, вспомнив и такие должности соответственно. После этого студентов первокурсников с поступлением в техникум поздравили студенты старшего курса, устроив им небольшой, но веселый праздничный концерт: сценки сменялись песнями и шуточными монологами. Испробывавшим "Рояля" было весело, и первый час пролетел незаметно. По окончании концерта на сцену стали вызываться студенты первокурсники и им под аплодисменты присутствующих в зале преподавателей, студентов старшекурсников и приглашенных гостей стали вручаться студенческие билеты. Обитатели комнаты N25 выходили на сцену слегка покачиваясь и от радости получения студенческого билета благодарили вручавших заплетающимися языками. Затем в оставшихся полтора часа была дискотека со светомузыкой и диджеем из ДК, который под "E-Type" и "Русский размер" загижал тут же, на сцене, активно призывая присутствующих двигать различными частями тела. В одном из ритмичных танцев Владик подхватил скромно стоящую у стены невысокого роста черноволосую девушку и, дурачась, закружил ее по партеру. Девушку звали Светланой, она училась с Владиком в одной группе и жила в общаге, кажется, в комнате N26. К слову сказать, в комнате N25 жил сам Владик и его одногруппник Алексей, приехавший учиться в техникум из Костромы, боготворивший группу "Алиса" и осенними общаговскими вечерами так вдохновенно выдававший под гитару творчество данного великого музыкального коллектива, что сам Владик, будучи поклонником тяжелого рока, стал вдруг ощущать, что песни этой группы, как никогда, близки и ему, как по духу текстовой нагрузки, так и по стилю их исполнения. В общем-то, с Алексея Владик и сам полюбил песни группы "Алиса", жадно став слушать имевшиеся у Алексея альбомы К.Кинчева и самого Алексея, взахлеб исполняющего песни группы и рассказывающего ему о ее творчестве и достижениях. До "Алисы" с 14 лет у Владика был сплошной хеви-метал. С тяжелым роком Владик познакомился также благодаря соседскому пацану-гитаристу Толику, с которым он в дальнейшем записал на кассете свои песни, а точнее, его старшему брату. Как-то во время летних каникул Толик привел Владика и Пашу к себе в гости, похвастался им приобретенным его родителями аудиомагнитофоном "Рига" (но Владик не позавидовал, у него к этому времени был японский двухкассетник, приобретенный его отцом пару лет назад в валютном магазине "Березка" после возвращения из заграничной командировки) и заявил, что сейчас он им поставит "офигенную музыку крутых чуваков". "Крутыми чуваками" оказались группа "Мастер", "Черный кофе" и "Ария", которые слушал старший брат Толика. Но само услышанное полностью поразило Владика. Дурачась, Толик и Паша под скрежет тяжелого рока прыгали с дивана на пол, трясли руками, имитируя гитары и микрофоны, и изображали из себя металлистов. Владик же слушал поразившую его музыку спокойно, положив голову на динамик новенькой "Риги" и теряя в гитарных рифах свой слух на левое ухо. Потом были длинные волосы, которые, впрочем, он перестал отращивать под воздействием неоднократных конфликтов со стороны родителей и жужжанья классного руководителя, вызвавшего маму за это даже один раз в школу, надписи на стенах подъезда, заклепки, снятые со школьных дипломатов и портфелей и перекочевавшие на джинсы-варенки, бандана с черепами, "Accept", "W.A.S.P.", "Helloween" и другие музыкальные коллективы, поражающие восприятие Владика. Впрочем, атрибутика в силу взросления и уходящего переходного возраста быстро ушла, но музыка осталась. И вот к этой музыке прибавилась благодаря Алексею еще и "Алиса"... Ритмичная песня сменилась медляком, и Владик, все также не отпуская девушку Светлану, стал танцевать с ней и медленный танец. От Светланы исходил какой-то дурманящий и так его уже пьяную голову аромат. Они не расставались до конца дискотеки, танцуя рядом и, о разном болтая друг с другом. Чего нельзя было сказать об Алексее, который за полтора часа дискотеки из поля видения Владика пропадал неоднократно, потом вновь появлялся, еще более пьяным, чем был. Дискотека закончилась ровно в девять. Все присутствовавшие стали разбредаться для продолжения банкета в общагу или по квартирам. Алексею тоже хотелось продолжения праздника.
   - У нас кончилась водка, - вспомнил он, выходя из ДК.
   - Тебе уже достаточно, - отозвался Владик, понимая, что дополнительная порция алкоголя свалит с ног уроженца Костромы. Познакомившись в день заезда в общагу с Алексеем, Владик никак не мог понять, каким образом проживавший в Костроме за несколько сотен километров, очутился в техникуме в Подмосковье, неужели в Костроме своих учебных заведений не хватало. Но потом, познакомившись с другими проживавшими в общаге и выяснив, что помимо костромича здесь живут и учатся ребята из Пскова, Твери, республики Карелия, Нижнего Новгорода и Казани, удивляться перестал. Алексей сдаваться не хотел, заявив, что он намерен на городском автобусе добраться до автостанции, где работает ночной магазин, он нетвердым шагом, но с пьяной уверенностью направился к автобусной остановке. Владик заметил рядом с собой Светлану и еще двух девушек, одна из которых также была его одногруппницей. "Пойдемте с нами", - предложила Светлана. Владик был бы и рад, но оставлять одного пьяного соседа по комнате ему не хотелось, мало ли, на какие приключения он может по дороге нарваться. Тащить же Алексея насильно в общагу тоже было непрактично, т.к. неизвестно, чем бы это насилие со стороны Владика могло закончиться. Владик пообещал Светлане, что они обязательно встретятся через час в общежитии, направился догонять уходящего одногруппника. В городском автобусе радостному Алексею приглянулась кондукторша, одетая не по сезону в выцветшую шубу толстая тетка-бабка лет шестидесяти. "Я Вас люблю", - объявил он кондуктору, когда та отрывала ему билет, отвечая на вопрос Владика, что студенческий не предоставляет право на бесплатный проезд на городском автобусе, но дает право на льготное приобретение проездного. "Я Вас люблю!" - вновь сообщил Алексей кондуктору, когда та взгромоздилась на свое рабочее место, и прижался к ее шубе. Очевидно, что Алексей не единственный, кто ранее признавался автобусному работнику во время рейса в любви, поскольку тетка-бабка никак не отреагировала на слова и ухаживание Алексея, а принялась пересчитывать находившуюся в сумочке мелочь. "Я Вас любил, любовь еще быть может ..." - стал цитировать кондуктору А.С. Пушкина осмелевший от ее безразличия Алексей и полез целоваться с теткой-бабкой. Пассажиры автобуса укатывались от смеха, тетка кондуктор молча и тяжело пыхтя сопротивлялась, а Владик краснел за своего напарника. Он перекрестился в душе, когда автобус подъехал к автостанции, где находился круглосуточный магазин. Владику удалось отговорить Алексея вновь купить "Рояля", мотивируя это тем, что пока они вернутся обратно, их приятели по общаге и сами будут выглядеть, как рояль, на двоих же им спирта будет очень много, лучше взять для девчонок вино или ликер. Как ни странно, но Алексей согласился, и они приобрели в ночном магазине бутылку "Кремлевской", какой-то голубой ликер и по настоянию Алексея две стеклянных бутылки "Жигулевского" пива. Когда же они сели обратно в автобус, и к ним подошел очередной кондуктор, Владик молча приготовился вновь краснеть за любовь Алексея к кондукторам, но краснеть пришлось за другое. Оказалось, что у них кончились почти все деньги. И на два билета им не хватало. "Останови автобус", - приказала водителю через открытую стеклянную форточку-окошко кондуктор и предложила безбилетным покинуть салон, пригрозив в противном случае вызвать милицию. Вызов милиции, учитывая состояние студентов, а в особенности Алексея, мог привести к значительным неприятностям. С кондуктором пришлось согласиться. В связи с чем пятнадцатиминутная дорога на автобусе превратилась в длительное пешее путешествие, во время которого Алексей, допив пиво, стал прикладываться к откупоренной уже и водке, дважды пытался заснуть на лавочках, чуть не нарвался, что-то невпопад ответив местным, бросил с криком "Фашисты атакуют!" пустой бутылкой из под пива в стоящий на площади танк Т-34 - памятник победы в ВОВ, писал посреди тротуара и вытворял много и много чего еще до тех пор, пока ребята к облегчению Владика все-таки не добрались до общежития. При этом Алексей был очень весел и казался абсолютно безобидным человеком, в поступках своих не проявляя никакой внешней агрессии. Но Владик для себя решил, что пить с соседом по комнате он больше не будет. Да, кто бы зарекался. Тетя Дуся - ночной вахтер, дежуривший в общежитии, их долго не хотела пускать в помещение и открывать входную дверь, поскольку времени было уже начало двенадцатого, а после одиннадцати вход в общежитие закрывался. Но потом, все-таки смилостивившись, зная, что у студентов сегодня праздник, входную дверь открыла, долго подслеповатыми глазами изучала их пропуска, прочитала длинную нотацию и пригрозила, что пускает их в неположенное время в первый и последний раз. Алексей не возражал, Владик облегченно улыбался. Вновь хлебнув из бутылки "Кремлевской" и вспомнив, что у них есть ликер, Алексей вознамерился пригласить в гости девчонок из соседней комнаты за N26 и смело отправился к соседкам, пока Владик хоть минимально, но пытался навести порядок от предыдущего загула в комнате пятнадцати человек, которые в данный момент для продолжения банкета очевидно также разбрелись по другим комнатам общежития. Алексей не возвращался. Вместо его в дверь комнаты постучала и робко заглянула Светлана, с которой Владик танцевал на дискотеке. "Там твой друг, кажется, заснул" - сказала Владику она и попросила забрать его в свою комнату. Когда же они подошли к комнате N26, комната оказалась закрытой изнутри, ключ от двери также остался в комнате. Очевидно пьяный Алексей, забыв о цели своего визита и, подумав, что он находится у себя в комнате или у себя дома, закрылся и окончательно уснул. Двадцатиминутное тарабаривание в дверь привело лишь к тому, что из соседних комнат дальше по коридору стали выглядывать пьяные студенты и приглашать Светлану и Владика к себе в гости. Но находившийся в комнате Алексей, никак не реагировал. "Пойдем тогда ко мне что ли, пока он не проснется", - предложил Владик Светлане, и они отправились к нему в комнату. "А где твоя соседка? - спросил Владик у Светланы, уже находясь в комнате и разливая в кружки голубой ликер. - Она то теперь тоже на ночлег никак не попадет". Из ответа Светланы следовало, что ее соседка отмечает посвящение в студенты этажом выше и сама, по собственной инициативе вряд ли скоро вернется в комнату обратно. Ее (Светлану) тоже пригласили, но она не любит шумных компаний, ей больше по душе одиночество, и поэтому она отказалась. "Со мной ,значит, это уже не одиночество, а значит тоже не по душе?" - поинтересовался Владик. "Нет, - вдруг неожиданно для Владика решительно запротестовала Светлана и добавила: - С тобой это с тобой, у нас здесь не шумная компания, мы здесь вдвоем". Владик согласился и предложил выпить за посвящение в студенты и получение студенческих билетов. А потом они говорили, долго-долго сидели на кровати и говорили обо всем, рассказывая друг другу о себе, о своих друзьях, родителях, школах, о переживаниях поступления, о радостях и неудачах. Владик во второй раз после Ленки, как и с Валей, в обществе девушки чувствовал себя легко и непринужденно, а к концу ночи им вдвоем казалось, что они уже все-все знают друг про друга и знакомы целую вечность. Иногда Владик вставал с кровати и уходил курить в коридор, а Светлана, постукивая в свою комнату, проверяла, не очнулся ли Алексей и убедившись, что не очнулся, возвращалась к Владику. Иногда разговор прерывался очередной порцией голубого ликера, но затем, затем продолжался вновь. Ближе к утру Светлана задремала, а затем, прижавшись к Владику, окончательно заснула у него на плече, а он, гладя ее черные вьющиеся волосы и слыша ее ровное тихое дыхание, поняв, что разговор завершен, сидел и о чем-то думал, попеременно вспоминая Ленку, женщину Таню и Валю, и ощущая, что ему очень нравится вот так сидеть и гладить спящую у него на плече девочку Светлану, и что помимо злосчастной Ленки есть на свете и другие девушки, с которыми интересно общаться и можно говорить практически обо всем, которых, наверно, даже можно полюбить и получать от них взаимную любовь. Ленка отпускала...
   Вторая поездка за кодексами в Москву состоялась тремя днями позже. Пропавшие деньги были вновь собраны с группы, которая понимала, в какой переплет попали ребята и каких-либо претензий относительно утраты денежной суммы к ним не предъявляла. Жирная и серая Москва встретила Владика и его одногруппников на этот раз спокойно. Митингов-демонстраций и наводящих ужас омоновцев не было. Все также валялся на тротуарах мусор, просили в подземке милостыню бомжи, сверкая бешеными глазами, куда-то спешили люди, торопились сигналами потоки машин и давили на психику своей высотой и непоколебимостью здания. Москва успокоилась. Кодексы были успешно приобретены, двух сумок не хватило, поэтому оставшиеся издания были распиханы по двум купленным в этом же магазине пакетам. У Владика под впечатлением его предыдущих ночных раздумий вот уже три дня в голове путалась мысль, которая не давала ему покоя и на реализацию которой он, открыв в метро свой блокнот, все-таки решился. В блокноте был записан адрес Вали. Ее голос, ее жизнерадостная улыбка стояли у него перед глазами, и он вновь и вновь вспоминал те встречи, когда они, впервые "нюхавшие порох" первых взрослых проблем, пытались вместе поступить в университет. Как мало прошло времени с той поры, но как он уже за этот промежуток успел повзрослеть, интересно, изменилась ли она, утратила ли свою жизнерадостность, а может, наоборот, стала еще больше любить эту жизнь, поступила ли в другое учебное заведение, и действительно ли ее мама самый лучший на свете кулинар. Размышляя над этим, Владик решил приехать к ней, как когда-то решил приехать к Ленке, неожиданно, наобум и не зная, что ждет его от такой поездки. Одногруппники были отправлены с двумя сумками и пакетом на электричку. С ними ехать в гости было неудобно, да и не хотелось. В гости к Вале Владик поехал один, намереваясь вернуться в город техникума на следующей электричке, благо, что в отличие от его городка, до города техникума электрички ходили достаточно часто и с небольшим интервалом времени. Через час искомый дом был им найден, обнаружилось, что Валя проживала в огромном (по меркам Владика) двадцати двух этажном доме и действительно в самом центре столицы. Обшарпанный лифт, исписанные стены... Так, вот она заветная кнопка двенадцатого этажа. Интересно, что она сейчас делает? Удивится или обрадуется встрече? А может быть, о моем существовании совсем забыла? Мало ли таких Владиков, которые тоже три дня назад просидели за разговором всю ночь с другими девочками. Ага, вот он и этаж. Так, квартира, квартира номер... Вот же. Как-то бешено бьется сердце, будто на этот двенадцатый этаж бежал, а не ехал на лифте. Ты что-то ждешь от этой встречи? Да нет. Просто прикольно просто узнать о просто хорошем человеке, с которым тебя летом объединяла общая задача, да и от общения с которым тебе просто было хорошо. Благодаря этому Ленка и стала понемногу отпускать. Так "да"? Или "нет"? Как это у Есенина, "глупое сердце не бейся", нет, "не бойся, все мы обмануты счастьем". Ну что звоним? Звоним. Сейчас скажем: здравствуй, Валя...
   На трехкратный звонок квартира Вали ответила Владику тишиной. Он позвонил в четвертый раз и уже собрался уходить, как услышал внутри квартиры какое-то движение. Дверь медленно приоткрылась и пред Владиком предстала похожая на Валю пухленькая женщина средних лет с осунувшимся от бессонных ночей и пролитых слез лицом и покрытым на голове черным платком.
   - А Валю можно? - спросил Владик, растерявшись от увиденного, в надежде, что ошибся номером квартиры.
   - Ее нет, - еле слышно ответила ему женщина.
   - А когда она будет? - все еще не понимая увиденного, но также растерянно спросил Владик.
   - Никогда.
   - Как это?
   - Ее убили, Валечка возле окна стояла, когда стрелять начали. Кто говорит, случайная пуля, кто говорит - снайпер, - похожая на Валю женщина попыталась заплакать, но все слезы за прошедшие дни были выплаканы и женщина только лишь всхлипнула. От неожиданности уже услышанного, Владик сел на лестничные ступеньки, чувствуя как у него онемели-отнялись ноги.
   - А вы ее бывший одноклассник? Я Вас что-то не припоминаю, наверно недавно в нашу школу перевелись? - продолжала женщина в черном платке. - Сегодня Валины одноклассники заходили, мы чай с ними попили, Валю вспомнили. Сегодня девять дней. Вы заходите, что же это я, пойдемте к Вале в гости.
   Убитая горем женщина попыталась собраться и стала приглашать Владика в квартиру. Ноги идти отказывались, и Владик отрицательно замотал головой, достал из кармана куртки сигареты и закурил. Женщина, похожая на Валю, села рядом, и стала что-то ему рассказывать о Вале и о себе. А он, находясь в прострации и ощутив пережитое, но по-прежнему блуждающее по дому горе, даже не понимал, о чем ему эта женщина рассказывает. "... Я так рада, что познакомилась с тобой. Представляешь, мы будем вместе с тобой учиться. Я этому очень рада, а ты? Если не дай бог, не пройду, запишусь на подготовительные курсы, поступлю в следующем году. Жизнь на этом не заканчивается... Ты будешь жить здесь в Москве, в общаге? Я смогу пригласить тебя в гости. У меня такая классная мама, ты просто не представляешь. А как она готовит! Я у нее постоянно пытаюсь этому научиться, но у меня не получается..." - кружились рядом летние слова любившей жизнь, но вырванной кем-то из нее Вали. И Владик, не выдержав, заплакал, еще не зная тогда, что скоро, совсем скоро ему придется плакать-рыдать вновь... А потом была холодная электричка, бьющий по стеклу окна мерзкий осенний дождь, оплакивающий Валю, или радовавшийся ее смерти, дошедшие до него слова женщины, похожей на Валю: "Вы нас с Валей не забывайте, приходите в гости, мы с Валей Вам что-нибудь вкусненькое приготовим, Вам обязательно понравится. Придете же? Обещайте мне, пожалуйста", его лживое обещание обязательно придти, но потом, когда не будут отказывать переступать порог квартиры ноги, и Валя, смеющаяся девочка Валя, радующаяся летнему солнцу и встрече с ним Валя, мысли о несправедливости судьбы и жестокости жизни, о ненависти к борцам за власть, нелепости рока, и снова слякоть-дождь, и мысли о Вале...
   А еще через неделю вновь была электричка. Владик приехал домой на выходные, чтобы проводить Пашу в армию. И Паша вместе с Владиком и Сергеем поехали в соседнее село, чтобы пригласить на проводы Паши каких-то знакомых его родителей. Друзья составили Паше компанию, благо ехать было всего две остановки и двадцать минут пути. За последних четыре с половиной месяца они впервые собрались все втроем, и от этого мысли о Вале немного ослабевали. "Жизнь есть жизнь, - сказал ему пофигист-Паша, когда Владик рассказал друзьям о трагедии. - Неизвестно, что будет завтра с нами. Поэтому жизни нужно радоваться, каждому ее дню. Не хрен тебе убиваться. Вы-то знакомы были лишь три дня. Что теперь поделаешь? Ничего". Сергей по своему обыкновению молчал, наверно думая о своем, а может быть, и об этом, в своем молчании соглашаясь или не соглашаясь с Пашей. Сегодня мама сообщила Владику, что она от знакомых узнала, что Нина живет где-то возле Мытищ, у родственников ее родителей. Данной новостью Владик сразу же поделился с Сергеем, предложив ему как-нибудь разведать, что такое Мытищи и обзвонить там в поисках Нины все квартиры. Но Сергей на это также никак не отозвался. Сергей понимал, что все огромные Мытищи обзвонить в поисках Нины практически невозможно, а сообщенная Владиком новость вновь как зубная боль пробежала по нему воспоминаниями о Нине, воспоминаниями, которые в последнее время все реже и реже приходили к нему: "Нина, солнышко мое, у нас скоро должен быть ребенок. Ты подаришь нам новую жизнь, продолжение нашей жизни. А я даже не знаю, где ты и что с тобой". Выглядел погрустневшим и Паша, несмотря на то, что он изо всех сил пытался казаться беззаботно веселым. С каждым часом осознание того, что он целых два года больше не увидит свой городок, своих родителей, друзей, Аню-Анюточку, с которой он так летает и с которой ему от этого так хорошо, все сильнее и сильнее проникало в него, и ему становилось тоскливо. И, скорее всего, чтобы хоть как-то спастись от тоски, он вспомнил об очередном приколе и решил здесь же разыграть его. Был конец октября, уставшие дачники, забрав свои последние пожитки и остатки собранного урожая, возвращались из своих многочисленных нор-дач в Москву. В 1991 и 1992 году район захлестнула земельная реформа. Чтобы хоть как-то спасти народ от голода, людям стали выделять в собственность земельные участки. В районе было много неосвоенных свободных земель. И поэтому помимо местных жителей земельные участки стали выделять также и различным московским ГУПРам, профсоюзам и иным коллективам трудящихся, которые сбивались в стаи под названием садоводческие товарищества, бросались на землю с невиданным первичным запалом и энтузиазмом, из всевозможных (кто что достанет) строительных материалов возводили свои коморки-домики и ограждения от других, ссорились с соседями, кляузничали друг на друга в попытках урвать лишний квадратный метр и гоняли со своих участков мелких дачных воришек. Весной дачный сезон начинался, а осенью - заканчивался. В эти периоды времени количество пребывающих в районе возрастало из-за новых московских дачников практически в два раза, особенно это касалось выходных дней. Дачники, словно голодные тараканы, огалтело оккупировали автобусные остановки с рейсовыми автобусами, железнодорожные вокзалы с обшарпанными электричками, местные коммерческие и райповские магазины и будто бы угорелые от неизвестного другим веселящего газа, расталкивая все и всех на своем пути, гремя тележками, баулами, сумками, досками, палками, лопатами и граблями, неудержимо неслись к своим заветным целям. Дачников местные недолюбливали. Вот и сегодня они битком набились в электричку, которая от этого была переполнена не смотря на то, что только что отошла от своей первой остановки. Между Пашей и Владиком втиснулся какой-то не по годам активный дед, пытавшийся на них же пристроить свой холщевый рюкзак и набитую луком авоську. Дед нахально, как бульдог, потихонечку и, не смотря на молчаливое сопротивления Владика и Паши, расталкивал ребят, освобождая для своего убранства необходимое ему пространство.
   - Помнишь как в "Приведении"? - спросил у Владика Паша.
   - В каком приведении? - не совсем понял друга Владик, возвращаясь из своих мыслей о Вале.
   - В кино, - уточнил Паша, - в лифте.
   Как было в лифте в фильме "Привидение" Владик помнил. Они с Ленкой-отличницей очень любили этот фильм и трижды ходили в кинотеатр, чтобы его посмотреть. И каждый из этих трех раз Владик видел, как в отражении последних кадров фильма на щеках Ленки мелькают слезы. "Любовь, мон шер, вечна, - говорила после каждого просмотра ему Ленка. - В этом и есть весь смысл картины". Только Ленка, Леночка, ты, наверно, ошибалась.
   - Ну чего, давай, - предложил Паша, поняв, что Владику стало ясно, о чем идет речь. Этого делать из-за мрачного настроения Владику не хотелось, но то ли от непрекращающейся настойчивости их вытеснить вертящегося между ними деда, то ли из-за уважения к своему другу, с которым он так любил прикалываться и которого теперь не увидит целых два долгих года, Владик согласился.
   - Ты был сегодня в больнице? - громко, чтобы услышал дед-сосед, начал Паша.
   - Да, - также громко и одновременно расстроено отозвался другу Владик. Сидящий напротив друзей Сергей чуть улыбнулся, чувствуя начало придуманного ими шоу.
   - Ну и что сказали тебе доктора? - перекрикивая шум электрички, продолжал Паша. Дед прислушался.
   - Да они сами не знают, что это за зараза такая. Ни один из анализов не дает точных результатов, - грустным и серьезным голосом ответил ему Владик. Дед перестал толкаться.
   - И как же теперь? - Паша так вопросительно и сочувственно взглянул на друга, что со стороны могло показаться, что Владик и вправду был болен какой-то неизвестной науке тяжелой болезнью.
   - Не знаю, - горько ответил Владик, - вот с родными отпустили попрощаться, теперь в Калантеевку на карантин еду, как бог распорядится, так все и будет, - возле маленькой деревушки Калантеевка в районе действительно находилось инфекционное отделение для заразных больных. Дед поежился и застыл.
   - Ты только близко ко мне не наклоняйся, - посоветовал Паше Владик, - а то мало ли что, на карантин в инфекционку не просто так отправляют. Врачи вообще пока посоветовали с кем-либо не общаться и до людей не дотрагиваться. Могу заразить.
   - Так чего ж ты на электричке тогда едешь? - попытался внести свою лепту в прикол сидящий напротив Сергей.
   - А не на чем больше до инфекционки добираться, "скорая" только одна, персонал везти боится. Своей машины нет, - отозвался Владик и как бы невзначай от тряски электрички облокотился на деда. Дед обмяк, но через несколько секунд спохватился и попытался отодвинуться от Владика к Паше.
   - Ой, извините, - заметив судорожное движение деда, обратился к нему Владик и громко чихнул, а затем закашлялся на дошедшего до нужной кондиции деда. Дед вскочил и изо всех сил рванулся к тамбуру на выход, расталкивая стоящих в проходе дачников.
   - Дед, куда, стой, рюкзак забыл! - заливался смехом Паша, демонстрируя друзьям оставленный у него на коленях дедом рюкзак.
   - Дед, иди сюда, больной еще тебе чихнет, - оживился и Сергей. Настроение у друзей начинало улучшаться. Жизнь продолжалась.
   Уже вечером они сидели в квартире у Паши, вместе с приглашенными на проводы гостями пили алкоголь и пытались приободрить уходившего на службу друга. Помимо родителей Паши, Сергея, Владика и Ани в квартире находились папа и мама Ани, а также шесть человек, состоящих из знакомых Пашиной семьи и соседей из квартиры напротив. Присутствующие потихоньку пьянели и, пьянея, все чаще и чаще давали Паше различные советы, как вести себя на армейской службе, а те, которым "посчастливилось" это сделать, вспоминали еще и свое славное боевое прошлое.
   "Ты сразу бей, если что, то сразу, предложат воротничок подшить или портянки постирать, бей, не давай слабину иначе зачмырят. Вот я помню... - доносилось из-за стола. - Ничего, время летит незаметно, раз и дембель... Ты, сынок, только пиши нам почаще, мы же с отцом скучать очень будем... На присягу приедете? Интересно, куда служить то определят? Вот бы в десантуру... Ой нет, там опасно... Да ладно Вам, женщины, опасно, мужиком вернется, подковы гнуть будет... Ага, и кирпичи башкой разбивать научусь, для чего мне еще башка, только чтобы кирпичи и разбивать... Тут я слышала, что Президент собирается указ издать о том, чтобы поближе возле дома все служили... Действительно? Владик, ты же на юриста учишься, о таком указе ничего не слышал? Нет. Плохо... С другой стороны, чем дальше, тем лучше, мир посмотрит, вот я служил на Черноморском Флоте, почти до Турции ходили, ты не представляешь, какая в Крыму красота! Где бы еще я это увидел, как не в армии... Страшно в армию то отпускать, время то какое неспокойное. Вон три недели назад что творилось, сколько и гражданских, и милиционеров, и военных побили... И Валю... Кого-кого, кто такая Валя? Владик, хорош, опять грузишься или водка не туда дошла. Мама, Валя это одна знакомая Владика, ты все равно ее не знаешь, ее там ранило... Вот раньше, если в армии не бывал, то и не мужик, девки на такого и не смотрели даже, а сейчас все наоборот: коль попал, то дурак. Неправда, дядя Витя, я же на Пашу вон как смотрю, и вовсе мой Пашуля не дурак... Да я не про Пашу, про жизнь... Вот вернется Пашка, свадьбу вам сыграем, а!? Как Анютка, дождешься суженого? Да что Вы, я навек его..."
   Очумев от перекрестных разговоров, друзья выходили в подъезд покурить.
   - Блин, достало все, - признаваясь друзьям и тяжело вздыхая, говорил Паша. - Скорей бы шесть часов. В шесть часов утра необходимо было явиться по повестке на призывной пункт в военкомат, - одни советы кругом, все знатоки, прям деваться некуда.
   - Да ладно тебе, - пытался успокоить друга Владик, - они же тебя подбадривают. Дядя Витя прав, время летит быстро, давно ли зима была, а скоро уже новая. Два года пролетит - не заметишь.
   Подъездный пролет наполнялся дымом, и в полумраке единственно горевшей на этаже лампочки мелькали три табачных уголька.
   - Да, - все также вздыхал Паша, растеряв остатки своего пофигизма, - что будет за этих два года? Мы и за полгода-то уже по разным углам разбежались. Ты за сто километров, Сергей вечно чем-то занят, и я вот сейчас в сапоги ухожу.
   - Смотри, - Владик рисовал угольком сигареты на посеревшей побелке стены две параллельные линии, - это наша общая дорога в жизни. Пусть будет так? Хорошо?
   - Хорошо, - отвечали заинтригованные рисунком друзья и, разглядывая его, ближе пододвигались к стене.
   - А вот это моя тропинка, которая началась у меня с сентября. Вот это, Паша, тропинка твоя, которая у тебя начнется с завтрашнего дня, - продолжал Владик, отрисовывая тлеющей сигаретой от правой параллельной линии прямой дороги одну изогнутую линию, а чуть подальше от левой параллельной линии прямой дороги - другую, а затем соединяя вновь эти линии с прямой дорогой. - Но наши с тобой тропинки закончатся через два года, и мы вновь вернемся на нашу общую дорогу жизни и чаще будем вместе. "Алису" слышали? Есть там у них тема: "Мы вместе!". Вот это про нас.
   - Прикольно и логично, - соглашался, успокаиваясь, Паша и задавал Владику вопрос: - А у Сергея то где тропинка?
   - У Сергея? - Владик задумался, посмотрел на Сергея, и между двух параллельных линий прямой дороги нарисовал извилистую линию. - У него пока еще нет своей собственной тропинки, он пока на большой прямой дороге в поисках, видишь, как виляет, чтобы найти свою тропинку. Но он обязательно ее найдет. Сережка, так же?
   - Тебе не юристом нужно быть, а философом, - ухмылялся Сергей и пускал в дорожку-тропинки сигаретный дым.
   - Слушай, Серега, - рисунок Владика успокоил Пашу и в его глазах загорелся бесовский огонек, - ты же видишь, у меня полный сабантуй, никого до шести не уложешь спать. А мне бы с Аней напоследок уединиться. Два года как никак.
   - Бром тебе поможет, - смеялся Владик. - Избаловала она тебя за лето.
   - Нет, я серьезно, - бесовский огонек превращался в пламя, - у тебя кто на квартире?
   - Пиндабол с Викой, мать и отец, все в сборе, - понимая, куда клонит друг, отзывался Сергей.
   - А чем занимаются?
   - Дрыхнут, наверно, - делал предположение Сережка, вспоминая, что когда он уходил на проводы, все его домочадцы были абсолютно пьяны. В последний месяц его родители выпивали как никогда, и Сергей даже начал побаиваться, как бы их всех не уволили за это с работы, и твердо решил в ближайшее время самым активным образом начать новые поиски работы для себя.
   - Выручай, дружище, - бесовский огонь вовсю уже выплескивался из Паши.
   - Чего для друга не сделаешь, - опять ухмылялся Сергей, доставая из кармана брюк ключи от квартиры. - Пойдем, провожу вас что ли, а то вдруг мои проснутся и спросонья не поймут, кто к ним скребется. На всяких случай для моих пузырь один захвати, если не спят, то им в качестве снотворного. Да, еще комнату не забудь на защелку закрыть, а то Пиндабол любит ночью заходить и про Афган рассказывать. Застрянешь еще от неожиданности в Аньке и не попадешь ни в какую армию.
   В комнате Сергея было темно и прохладно от неподготовленного на предстоящую зиму окна. Кровать предательски поскрипывала, поэтому Аня и Паша расположились на полу.
   - Пашенька, а вдруг кто-нибудь зайдет? - переживала Аня, гладя в темноте любимого.
   - Не зайдет, - шепотом отзывался Паша, отрывая свои губы от упругих грудей Ани. - Сережка же сказал, что все спят, а снотворное на кухне. К тому же я дверку на защелку закрыл. Не переживай. У нас времени чуть-чуть, а ты все переживаешь.
   - Да, - соглашалась с Пашей Аня в том, что времени у них осталось чуть-чуть, и привлекала его к себе. Тишину и темноту холодной комнаты нарушали частые дыхания, шум движений, всхлипы и шепот... От этого комната светлела и в ней становилось тепло, не смотря на неподготовленное на зиму окно. А потом, успокоившись и насладившись друг другом, они лежали на полу и смотрели в потолок.
   - Ты меня действительно дождешься? - спрашивал Паша.
   - Пашуля, сладенький, без тебя мне жизнь не жизнь. Ты своим вопросом хочешь меня обидеть?
   - Нет, просто спросил.
   - Не обижай меня и не задавай мне больше таких вопросов, я обязательно дождусь тебя. Я каждый день буду писать тебе письма, а ты почаще пиши мне. Мне никто, кроме тебя не нужен. Вернешься, мы сразу же поженимся. Слышал, что моя мама за столом сказала? Любимый мой... - и частые дыхания, шум движений, всхлипы и шепот вновь наполняли комнату...
   В пять тридцать из квартиры Паши вывалилась небольшая процессия проводить Пашу до военкомата. Провожающие за исключением совсем не пьющего по состоянию здоровья папы Паши и чуть-чуть выпившего Сергея, были пьяны: родители Паши шли, обнимаясь с родителями Ани, чуть впереди плелся Пашин сосед-дядя Витя. Вернувшийся от Сергея Паша к этому времени тоже успел поднабраться, несмотря на протесты родителей, глотая одну за другой и пьяно объясняя свои действия тем, что водку он в ближайшее время, увы, не попробует. Он шел, покачиваясь, обнимая Аню, а по бокам, с одной стороны также обнимая Аню, а с другой Пашу, шли Владик и Сергей. "По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед..." - на всю улицу затянул дядя Витя, и все подхватили. Вышедшие из переулка постовые к поющим не приставали, понимая, что сегодня ночь призыва-проводов. "Пашенька, мы все тебе собрали? - наверно уже в десятый раз спрашивала сына мама. - Пасту, щетку, бритву, носки, все положили?". "Да все, все, успокойся мам", - отмахивался от неоднократного вопроса Паша, напоминая маме, что она сама пять раз перепроверила его вещмешок.
   Недалеко от военкомата в освободившихся от листьев кустах послышался шум драки. "Придурки, - выругался дядя Витя. - Наши опять с деревенскими рубятся. Так каждые проводы. Ни разу без драк не обходится. Еще когда сам призывался, пятнадцать лет назад, и то такое было. То эти на колхозных автобусах понаедут, наших давай вылавливать. То наши в ватаги соберутся, давай колхозников крушить. Одного не понимают, что те, кого они провожают, может, вместе служить будут, а в армии крепче и надежней земы нет никого. А их друзья друг другу морды бьют". "Пусть только сунутся, всех ухерачим", - зло отозвался Сергей, отчего Владик даже вздрогнул. Но до военкомата к ним никто не докопался. У входа в военкомат образовалась пьяная толпа уходящих и их провожающих. Здесь уже никто не дрался, поскольку подступы к военкомату охранялись тремя нарядами милиции. В толпе друзья заметили знакомое лицо, пытающееся отстраняться от подходящих и занимать место с краю толпы. "Батон!" - в унисон обратились к знакомому лицу друзья. И узнавший бывших одноклассников Батон радостно бросился им навстречу. Оказалось, что никуда не поступившего, но, несмотря на свой вес, годного Батона, так же, как и Пашу, призывают в армию. Вышедшие из милицейских УАЗиков сотрудники оттиснули толпу от входа в военкомат и образовали кардон. Из двери выглянул заместитель военкома - прапорщик, в руках которого были листки бумаги, и стал зачитывать фамилии, уходящих в армию. Названные выходили из толпы и скрывались за дверью военкомата. "Коршунов!" - услышал Паша свою фамилию и посмотрел на друзей. "Помни, дорога одна, тропинки вернутся, - проговорил Паше Владик, - и мы все будем вместе". "Будь мужиком", - добавил Сергей. И трое друзей обнялись. "Братья! - выдохнул готовый расплакаться Паша. - Мы вместе, братья!". Заливаясь слезами, друзей от Паши оттеснили Аня и мама и вдвоем повисли на нем, потом крепко пожал руку Паше дядя Витя, обнял, проронив одинокую слезу, отец, и Паша скрылся за металлической дверью. Провожающая уходящих толпа видела, как с другой стороны здания к военкомату подъехал старый автобус, в простонародье называемый "скотовозом", и в автобус стали загружаться вышедшие из "черного" входа призывники. Толпа потянулась, но была сдержана кардоном милиции. Когда автобус был заполнен, в него последним сел прапорщик, и скотовоз рванулся на большой скорости мимо провожающей толпы. Толпа ухнула, закричала, засвистела и заголосила...
   В автобусе Батон сел рядом с Пашей. "Тебе не страшно?" - спросил он у Паши, и летящий вместе с автобусом в неизвестность Паша отрицательно покачал Батону головой. Страха он действительно не чувствовал. "Паштет, привет! - услышал он свою школьную кличку и обнаружил в темноте автобуса сидящего на соседнем сиденье бывшего ученика из параллельного класса. - А этот чамор то же что ль в армию? (Это уже предназначалось Батону) Водку будешь? (опять Паше)". Паша согласно кивнул, удивляясь, откуда у бывшего ученика из параллельного класса может быть водка, ведь в военкомате их пожитки на предмет наличия алкоголя тщательно проверяли и чувствуя, как Батон испуганно жмется к нему. "Держи, - призывник протянул Паше жестяную банку с надписью "Пепси-кола" и пояснил: - Шприцом накачал". Паша приложился к откупоренной банке, обнаружив в ней действительно водку. Автобус резко затормозил и остановился, в салоне вспыхнул свет. "Призывники, с вещами на выход! Всем построиться!" - зычным голосом прапора ухнуло на весь автобус. И будущие военнослужащие российской армии, пьяно покачиваясь и сонно шатаясь, стали выбираться из скотовоза. "Построиться, я сказал!" - гремел уже на улице прапор, подгоняя не достаточно активных и плохо понимающих пинками. Выйдя на улицу, Паша обнаружил, что автобус съехал с шоссейной дороги и стоит в чистом поле. "Вещи на землю, всем все вытрясти, бутылки, банки, термосы открыть! - скомандовал выстроившимся прапор и добавил: - Сейчас проверим, что вам пригодится в армии, а что вы закопаете в этом поле". И Паша понял, что его гражданка закончилась...
  
   Сидящий на капоте перекрывших проселочную дорогу "Жигулей" человек выглядел устрашающе. Он был обнажен до пояса и, несмотря на свою массивность, умещался на небольшом пространстве капота, поджав ноги по-турецки. Наколки-звезды на плечах и синие купола на груди переливались и сияли на теле человека в лучах пробивающегося сквозь тучи осеннего солнца.
   - Мужики, вы чего? - растерялся и одновременно испугался вышедший из грузовой автомашины пожилой водитель. Еще десять минут назад, свернув с шоссе, он спокойно вез с оптовой подмосковной базы товары для магазинов своего работодателя. Но сейчас, будучи отрезанным от возможности продолжить дальше путь как перекрывшими дорогу "Жигулями", на капоте которых сидел страшного вида незнакомец, так и подъехавшим сзади вторым таким же легковым автомобилем с заляпанными грязью номерами, пожилой водитель ощутил, что попал в сложное для себя положение. Из задних "Жигулей" вышел второй человек, одетый в спортивный костюм и в натянутой на голову с прорезями для глаз шапке-пидорке, из растущих у обочины кустов в таких же, скрывающих лица шапках, выскочили еще четверо.
   - Не, - протянул, поигрывая массивной, болтающейся на груди толстой цепью и висящим на ней шириной в два пальца крестом, человек в наколках, - ты попутал. Это ты - мужик. Понял? А я - Крест, хозяин этой дороги. А это мои контролеры. У тебя билетик проездной имеется?
   Билетика проездного у мужика не было, и пожилой водитель испугался еще сильнее, проклиная себя в душе за то, что он вышел из машины и видя, что путь назад в кабину уже заблокирован выскочившими из кустов людьми. В отличие от них сидящий на капоте своего лица не прятал. Он был не местным, а прикрепленным для координации "стрижки зайцев" Кошельком к бригаде Бориса Всеволодовича, повидавшим в жизни побольше, чем видел сам Борис Всеволодович и не желающим ни от кого прятать своего лица.
   - Значит проездного у тебя, мужик, не имеется, что ж тебе его хозяин твой не выписал? У нас не купил? А? Нехорошо бесплатно по чужой дороге ездить, - продолжал человек в наколках, поигрывая цепью и крестом. - Ты чушку-хозяину своему передай, что товар мы пока на время конфискуем. Два дня ждать будем, не более, чтобы он к нам за билетом пришел. Понял?
   Испугавшийся вконец водитель, согласно кивнул головой. Один из выскочивших из кустов в масках забрался в кабину грузовой машины и завел двигатель. Остальные прыгнули в стоящие позади грузовой машины "Жигули". "Жигули" развернулись и освободили грузовой автомашине дорогу назад.
   - Вот и баиньки, ты, мужик, оказывается, понятливый, - страшно улыбнулся водителю человек в наколках и спрыгнул с капота. - К ментам не спеши пешком бежать, для здоровья своего же и здоровья хозяина своего лучше сначала ему все слова наши передай. Он тебе потом еще за это спасибо скажет и премиальных выпишет. Бывай, мужик, надеюсь, больше без проездного билета не встретимся.
   Человек в наколках сел в свои "Жугули", и автомобиль рванулся по проселочной дороге, а вслед за ним дернулась и побежала по асфальту конфискованная грузовая машина с товаром. Пожилой водитель дрожащими руками стал шарить у себя по карманам в поисках оставленных в машине сигарет, затем, плюнув, сел на обочину, и только тогда почувствовал, что между ног у него стало мокро...
  
   - Молодцы, - похвалил оставленных после занятий своих четверых подопечных Михалыч, подводя итоги акции, - все четко, как и планировали. С меня причитается. Скоро заживем, всех черных держать будем.
   - Михалыч, а с грузом то что было дальше? - поинтересовался один из группы.
   - Гуманитарная помощь во благо российского народа пошла, - ляпнул любопытному Михалыч. Какова дальнейшая судьба похищенной грузовой автомашины и товаров в ней, Михалычу действительно было неизвестно. Три дня назад Михалычу на пейджер поступило сообщение от Максима, после чего они встретились, и Максим обозначил задание. Два же дня назад для выполнения акции Михалыч отобрал и оставил после занятий четверых своих бойцов, среди которых был и Сергей. Задача "охотников" состояла в остановке и изъятии автомашины с определенным номером, которая везла из Москвы какой-то товар и должна была проехать по определенной проселочной дороге, а также самого товара, находящегося в этой машине. Нейтрализации возможного сопротивления и в сопровождении машины вместе с товаром в некий отстойник, о месте нахождения которого было известно только Кресту. Поэтому "Жигули" Михалыча с его группой через двадцать километров сопровождения машины по приказу Креста свернули с проселочной дороги и направились в сторону городка. Из "Жигулей" же Креста вышел до этого никем не замеченный ранее, в том числе и ребятами Михалыча, Максим, пересел в грузовой автомобиль на место водителя взамен уехавшего Михалыча, и вместе с оставшимся в "Жигулях" Крестом продолжил дальнейший путь неизвестный группе Михалыча. "Значит, отстойник должен был находиться недалеко от того места, где Крест нам приказал повернуть назад", - рассуждал Михалыч. Выбранным для проведения акции спортсменам Михалыч до начала самой операции объяснил, что машина принадлежит одному не русскому бизнесмену (кому она принадлежала на самом деле, Михалыч также не знал), что в машине находится паленая подпольная водка и контрафактные сигареты, нелегально ввезенные на территорию РФ, а за это, по мнению Михалыча, травящего русских людей инородца необходимо было наказать и предупредить, что так делать нельзя. Объяснения своего наставника бойцы проглотили и с Михалычем согласились. В последнее время вопросов наставнику о необходимости акций верные подчиненные не задавали. Не задавали больше каких-либо вопросов они и сейчас. Поэтому Михалыч, удовлетворенно потрепав по очереди каждого из бойцов по плечу, сказал им: "На сегодня свободны, не забудьте о дозоре". Группа по привычке гаркнула: "Слава России!" и стала расходиться.
   Сергей вышел из помещения бывшего склада вместе с Ивановым. Сегодня им предстояло идти в дозор. В связи с чем напарники планировали придти домой, принять душ, поужинать, а затем встретиться, как обычно, группами в центральном парке. Сергей не успел отойти от штаба Михалыча и двухсот метров, как заметил стоящую вдалеке темно-вишневую девятку, из которой вышел какой-то худощавый высокий парень и направился в сторону их спортклуба. Парень показался Сергею знакомым. "Откуда-то я его знаю", - подумал он и обернулся, наблюдая, как незнакомый-знакомый заходит в обитель Михалыча и его волков. И тут Сергей вдруг вспомнил, почему ему знакомо лицо этого парня. Парня звали Максим, и был он родным братом Алика. Сергей раньше иногда видел этого худощавого вместе с Аликом, пару раз старший брат Алика заглядывал к нему в школу, несколько раз присутствовал на соревнованиях брата, когда тот вместе с Сергеем занимался боксом в одной секции. От воспоминаний об Алике лицо Сергея изменилось, он сжал кулаки, чувствуя, как заныло-забилось сердце. "Ты это, иди я догоню", - сказал Сергей Иванову, и повернулся обратно. "Забыл что-то? Может подождать?" - поинтересовался Иванов у Сергея. "Нет, Михалычу кое-что важное забыл передать, ты уж извини, тет-а-тет", - первое, что пришло в голову, на вопрос Иванова выдавил Сергей. Иванов недоуменно пожал плечами и направился в сторону проселочной дороги, напоследок напомнив Сергею, что бы тот не опаздывал в дозор. Внезапно возникшая в голове нелогичная мысль о том, что Максим, возможно, пришел к Михалычу насчет своего брата, желая его привести в спортклуб, не давала Сергею покоя. "Вот, сука, и поквитаемся тогда", - зло подумал Сергей, разом вспомнив все случившиеся по вине Алика беды и то, что Алик так и не получил от него по заслугам. Чтобы удостовериться в верности грызущей его мысли он осторожно протиснулся в оставленную Максимом полуоткрытой входную дверь. За дверью был предбанник, где спортсмены переодевались для тренировок, за углом предбанника начинался сконструированный Михалычем для занятий кик-боксингом зал, а в конце его - отгороженный фанерой кабинет Михалыча. Сергей также осторожно выглянул из-за угла предбанника. Михалыч и Максим были в зале, совсем рядом от него, но стоя к нему полубоком, не замечали Сергея прижавшегося к стене в полумраке пристройки.
   - Ништяк, твоими пацанами все довольны, - услышал Сергей голос Максима. - Держи, здесь штукарь зеленых. Тебе. С премиальными пацанам сам уже разберешься.
   - Хорошо, - отозвался Михалыч, принимая в свои руки вытащенный Максимом из-за пазухи бумажный сверток, в котором, как понял Сергей, находились деньги.
   - С машиной-то как? На место догнали? - спросил Михалыч, наверно, вспомнив о недавнем вопросе одного из своих подопечных.
   - Я же говорю, братан, все ништяк, - сказал Максим, - кролик наш уделался и сразу сговорчивым стал, проездной приобрел с неограниченным сроком действия. Ему шоферюга очевидно Креста подробно описал.
   И они с Михалычем засмеялись.
   - Через пару дней будет еще работа, - продолжал Максим, - твои-то пацаны как? Особенно не любопытствовали?
   - Мои пацаны - моя тема, за это можешь не думать, - вновь отозвался Михалыч. - Своим пацанам я все по правильному пока объясняю. Сработаемся, втянутся, сами все поймут, когда начнут бабки получать.
   - Верно, - согласился Максим. - Хрен ли ногами и руками без толку махать, если за это деньги дают. А?
   - Ты со своим базаром-то не очень, - напрягся Михалыч, которому очевидно не понравилась сказанная Максимом фраза "без толку". - Наша идея - это наша идея, а работа - это работа.
   - Да ладно, хорош, - миролюбиво ответил Максим. - Дело вместе надо делать, скоро на весь район жопой сядем, в том числе и на ваших идейных: черных, да еще за это бабки будем получать. Не напрягайся.
   Михалыч не ответил.
   Последние фразы уже плохо доходили до Сергея. Ужаснувшись услышанному, он попятился назад. Входная дверь предательски скрипнула. И Сергей бросился бежать без оглядки, напролом, сам не понимая, куда он бежит. В шуме бега своего и суете хлынувших мыслей он не слышал и не видел, как следом за ним выскочил Михалыч, как что-то кричал ему и пытался догнать, но, пробежав полкилометра, остановился, махнул рукой и повернул обратно к стоящему у входной двери Максиму. Сергей бежал, безудержно, стремительно бежал, а вместе с ним, так же, как и он, бежали его мысли: "Деньги... оказывается мы все делали из-за денег... Михалыч лгал, лгал всем нам... вчерашняя машина Михалычу проплачена... а, значит, погром на рынке и коттеджи тоже были проплачены Михалычу... Он использовал нас, как щенков... Говорил об идее, справедливости, защите русских... И все шелуха... Пелена, которой он застилал нам глаза...Он зарабатывал с нашей помощью деньги... Тварь... А я поверил, Я ВЕРИЛ ЕМУ! Во все его слова, во все его призывы, словно отцу, словно старшему брату своему по крови... Вот все и раскрылось... Как противно, меня как гандона использовали за чужие интересы и чужие деньги, и прикрывались идеей... Тварь... Кому же верить? Кому?" От этих мыслей, бьющих в нокаут, и бега своего Сергей стал задыхаться и остановился. Он обнаружил себя стоящим на тротуаре недалеко от центрального парка и, чувствуя, что силы бежать или просто идти больше нет, с трудом добрел до ближайшей скамейки и сел, обхватив голову руками. Он не помнил, сколько времени в одиночестве он просидел на скамейке, беспощадные мысли терзали и били его до тех пор, пока кто-то не присел рядом и пьяно не окликнул: "Молодой, ты что ли? Че пригорюнился?". Сергей приподнял голову и в свете зажегшегося над скамейкой фонаря различил двух бывших "коллег" по работе на стройке у Ахмеда. Одного, кажется, другие рабочие звали Огурцом. Как звали второго, Сергей не помнил. Присевшие рядом были сильно пьяны.
   - Точно - Молодой! - подтвердил Огурцу второй. Поскольку Сергей на стройке был младше всех, за те три месяца, которые он успел проработать у Ахмеда, старшие напарники разнорабочие прозвали Сергея Молодым.
   - Че такой мутный-то? Наверно работу найти не можешь? - заржала пьяная компания. Сергей сжался и ему безумно захотелось уложить Огурца на асфальт, но он сумел сдержаться.
   - Не гони, - видя, как напрягся Сергей, сказал Огурцу второй и уже обратился к Сергею: - Водку будешь? Если хреново, поверь, в натуре помогает, - и вытащил из полиэтиленового пакета чуть начатую литровую бутылку водки. Сергей кивнул головой, взял передаваемую ему бутылку и сделал большой глоток, затем еще и еще. Потом поперхнулся, закашлялся и стал сплевывать на асфальт.
   - Ты на закусь-то, - второй выудил из пакета и протянул Сергею надкусанный огурец.
   - А я и не гоню, - проявил себя после двухминутного молчания Огурец. - Ты, Молодой, обиду не держи. Просто зря ушел. Ахмед - мудак конечно еще тот и с деньгами всех работяг на хер кидает. Но с работой-то сейчас вообще херово, а тут хоть какая-то есть и деньги более или менее вовремя. Вот сегодня даже аванс нам дал. Поэтому и бухаем.
   - Ты сам-то нашел работу? - поинтересовался второй. Сергей отрицательно покачал головой, вновь сделал из предоставленной ему бутылки большой глоток, словно пытаясь с помощью глотка водки залить-затушить обжигающие сердце и душу страшные мысли, но мерзкая водка распыляла ноющее сердце еще сильнее. Сергей мало пил, а с тех пор, когда пришел в спортклуб к Михалычу не пил и вовсе, за исключением, разве что немного у Паши на проводах. Поэтому его голова, уставшая от не прекращавших в нее лезть настырных мыслей об открытой Сергеем истине, стала кружиться. Сергей начал пьянеть...
   - Эй, алкашня, разбежались отсюда на хер! - услышал уже пьяный Сергей, и из окончательно охватившей городок темноты на свет уличного фонаря выступили трое. Голос опять был знаком Сергею и в вышедших на свет он узнал дежурившую в дозоре тройку своих одноклубников, теперь уже бывших одноклубников. Огурец и второй засуетились, собирая в пакет разложенную на лавочке закуску.
   - Сердцов, ты-то тут какого хрена делаешь? - удивился подошедший вплотную к сидящим на лавочке Иванов. - Мы тебя обыскались, ты почему в дозор не вышел? Пришлось другим заменять.
   - Сидеть! - приказал Сергей встрепенувшемуся уходить Огурцу, с силой опустил его рукой на лавочку обратно и встал навстречу подошедшему к лавочке Иванову.
   - Ептыть, - еще больше удивился Иванов, - да ты же пьян. Ты охренел что ли? А Михалыч узнает, он же тебе башку оторвет. Че случилось-то?
   - Все случилось, - заплетающимся языком и чуть покачиваясь, отвечал Иванову Сергей. - Насрать мне на вашего Михалыча, тварюга он запредельная и лживая.
   - Ты чего несешь-то? - второй из тройки двинулся на Сергея. - Совсем страх потерял?
   - Давай, посмотрим, кто чего несет, - Сергей сделал шаг назад и принял стойку, - только прежде разборок я вам сейчас кое-что расскажу.
   - Э, хорош, - рукой за плечо остановил напарника Иванов, - еще между собой не хватало разборок устраивать. Не видишь что ли - он же готов, как свинья. Завтра и помнить ничего не будет. Вот поприкалываемся-то, - и, уже обращаясь к Сергею, добавил: - Иди, проспись, утро вечера мудренее, пьянь.
   Дозор развернулся и стал уходить в темноту.
   - За то, чтобы Михалычу не заложили, сто баксов готовь, - то ли всерьез, то ли в шутку раздалось из темноты.
   - Ну и хрен с вами! - еще больше разозлился все также стоящий в стойке Сергей уходящему дозору. - Не хотите слушать, не слушайте, сами все поймете, а если не поймете - пожалеете.
   Дозор ушел.
   - Бля, ты даешь! - заискивая, восхитился второй Сергеем. - Я уж думал абзда нам всем, - и протянул Сергею заканчивающуюся бутылку.
   - Да хер ли дает, - возразил второму вдруг пьяно осмелевший Огурец, - я бы их сам положил.
   Водка кончилась и из полиэтиленового пакета была вытянута вторая, но уже поллитровая бутылка.
   - Да куда тебе, - не согласился с Огурцом второй, - отхерачили бы только в путь.
   - Меня, блядь? Хер, хер, блядь, хер! - распылился Огурец. - Я, блядь, когда выпью, похеру мне все, вот блядь на спор, кого хочешь, блядь, завалю. Меня, блядь, либо убьют, либо я их сам всех ухерачу, блядь, мать их еб. -
   Видя прыгающего вокруг лавочки разошедшегося Огурца, второй пьяно начал ржать без остановки. Сергей молчал.
   - Да хер ли ты ржешь, мудак, смотри! - очумевший от водки Огурец махнул рукой в сторону парка, откуда также из темноты появилась припозднившаяся и от этого спешащая домой пара: мужчина и женщина.
   - Эй, иди сюда! - заорал Огурец и, раскачиваясь во все стороны, направился в сторону пары.
   - Стой! - закричал Огурцу Сергей, вскочил с лавочки и догнал его, когда тот уже приблизился к шарахнувшейся в сторону паре. В свете проклятого уличного фонаря на Сергея смотрело перепуганное и похожее на Нину, Ниночку, его светлую девушку Нинулю, лицо... ее мамы. А рядом с ней стоял отец Нины. "Не связывайся, я прошу тебя, нам нельзя!" - с мольбою в голосе говорила мама Нины своему супругу, схватив и, удерживая его под руку. И пьяному Сергею показалось, что глаза и форма губ у Нины такие же, как у ее мамы. "...Ниночка, моя Ниночка, я не дам тебя в обиду никому..."
   - Молодые люди, что вы себе позволяете, я прокурор района ... Сергей?... - вдруг осекся отец Нины, ставший было урезонивать пыл Огурца, но узнавший Сергея в огне предателя-фонаря.
   - Сергей, - выдохнула, тоже узнав Сергея, похожая на Нину своими глазами и формой губ, ее мама.
   - А мне по хер, что ... - начал, но не договорил Огурец, поскольку был сбит с ног ударом Сергея. Огурец попытался встать, но уже не боксер, а кулачный убийца Сердцов ударил Огурца второй, третий и четвертый раз. Огурец захрипел и стал содрогаться на асфальте. Когда Сергей оторвал свой взгляд от поверженного противника, мамы и папы Нины уже не было, не было на лавочке и второго собутыльника Огурца, увидевшего избиение и решившего отсюда ретироваться от греха подальше.
   Сергей подошел к лавочке, поднял оставленную убежавшим вторым почти полную бутылку водки, сделал глоток, присел, сделал вновь глоток и решил идти, но куда идти, он пока не знал. "Ну вот и все, - горько подумал он, бредя по тротуару в сторону окраины городка. - Деньги. Виной всему деньги... так же? Из-за денег потерял школу... да это так... из-за денег закрылся спортивный центр... из-за денег ушел с работы... А где это у нас огненная вода... Ага, в руке... противная, сволочь, а говорят, помогает... Так о чем это я? Ах, деньги... Из-за денег пришлось уйти с работы... и вот сегодня тоже все из-за денег... так же? Так. Ну, еще по глоточку, хрен с ней, пусть горит все, пусть горит... Ну, что там у нас дальше? А Нину? Нина тоже из-за денег? Потерял Нину? А думал ли об этом? Думал ли серьезно об этом? Нет, не думал. А ведь действительно потерял. У тебя и твоей мамы удивительно красивые глаза, Нина... Что же так жжет-то все... За тебя, Нина, Нинулечка, за тебя... Как это там у нас было? "Давай все решим, решим и не передумаем?" Давай все решим и не передумаем. Решим же? А где листочек-то? Плохо. Листочка-то нет и ручки нет. Ну, тогда так, по памяти. Слева плюсы, справа минусы. Так же? Да, так. Слева плюсы, справа минусы. Интересно, почему не наоборот? Ладно, пусть будет слева и справа. Да. Ну, Сердцов, начнем считать? Нет. Подожди. Нет, Сердцов, ждать не будем, решили же и не передумаем. Хотя сначала опять по глоточку, и будем считать... Плоды по осени пожинаем... Смешно? Смешно, но почему больно... Выть хочется зверем... А чтобы не выть еще чуть-чуть и будем с тобою считать... Какие тут у нас итоги: минусики-плюсы, крестики-нолики... Были друзья, теперь их нет. Один в общаге за сто километров, другой еще неизвестно где... Плохо, поговорить не с кем... Значит, минус один. Из школы выперли? Ага... Минус два. Боксером не стал... Еще один минус... С работой не получилось... Это тоже минус? Наверно. Да, что-то вас, минусов, слишком много у меня развелось... Спортклуб... Михалыч-Михалыч, тебе же верил, поверил... Смысл жизни и правду нашел... А ты вот так... Минус тебе, Михалыч, и мне минус тоже... Родители... А им все похрен, все минусы и плюсы похрен, была бы только водка... Может поэтому и привязался к Михалычу, как щенок... Кстати, где она, водка-то? Уже лучше... Лучше ли? Ага... Что тут у нас осталось? Водки все? Хрен с ней... Осталось то что? Признаться боишься? Тянешь - не договариваешь. Нет уж, признайся, решили же все и не передумаем. Нина... Ни "что", а "кто", так кажется по правилам великого русского? Нина - ты осталась... Куда же ты, солнышко, в минусы или плюсы? У тебя волнующие губы, такие мягкие и сладкие губы... Ты знаешь, что губы твоей мамы внешне похожи на твои... А тебя, Нина, нет... это минус... Где ты, солнышко? Хрен с ним, опять минус. Ага... Ребеночек... Будет ли он? А если будет, увижу ли его, а если увижу, буду ли отцом его и мужем твоим, Нина? Не увижу и не буду... Признайся же Сердцов себе, так ли это? Так - признался. Вот и все, одни вокруг минусы. Нет, не вокруг, а в правой половине листочка. Интересно, сколько их? Со счета сбился... Но плюсов-то не было ни одного... Левая половинка пуста и чиста". И на мгновенье остановившись, Сергей внезапно понял, как сделать так, чтобы все эти минусы исчезли из листочка, а исчезнув, превратились в один большой, но единственный для всех плюс, безвозвратный, неотвратимый, но действительно нужный чистой и пустой левой половинке листочка плюс, и шагнул на проезжую часть дороги...
   В свете фар проезжающего автомобиля мелькнул и затрепетался силуэт, пронзительным визжаньем отозвался скрип тормозов, глухим ударом о капот машины, понимая свою бесполезность. "Еб твою мать, блядь, блядь, блядь!" - истошно заорал кто-то в темноте и выскочил из машины, а за ним выскочил и второй.
   - Блядь, откуда он взялся!? Блядь!
   - Кажется, еще дышит.
   - Будь здесь, я за "скорой", нужно позвонить...
   - Поехали отсюда!
   - Блядь, но он же еще дышит.
   - Поехали, я сказал, полоумный, менты понаедут, проблем не оберешься.
   - Я-то при чем? Он сам выскочил. Нужно скорую, он еще живой.
   - Ты, что форменный дебил? В тюрьму хочешь? Едем, твою мать, быстро отсюда!
   - А как же он?
   - Подберет кто-нибудь, спасут, давай его на обочину...
   - Блядь. Блядь! Блядь!!!
  
   ..."Тык-тык, - монотонно бились настенные часы в кабинете Семена Георгиевича, отсчитывая умирающее время. - Тык-тык". Они были похожи на гроб, который издавал монотонные глухие звуки. В гробу была маленькая дверца для покойника-кукушки, которая также глухо один раз в час, убив очередной отрезок бытия, сообщала кабинету директора школы об этом и о том, что у гроба есть обитатель. "Бух-бух", - сонно вылезла из часов-гроба их обитатель-кукушка, поясняя, что начинаются новые сутки, но вдруг задохнулась и, не досказав-застыв, навсегда умерла. Часы в кабинете Семена Георгиевича остановились...
   Когда хоронили Сережу, падал мокрый октябрьский снег. Он ложился на свежий вырытый холмик земли и медленно таял, превращаясь в слезы. "Трук, трук", - глухо ударялись в гроб горстки земли, брошенные пришедшими проводить Сережку в его последний жизненный путь. А затем заработали лопаты. Бросалась на могилу и выла, обезумев от горя, Сережкина мама, из последних сил сдерживаемая руками плачущей Вики и еле стоящего на ногах Сережкиного отца. Отмахивался от падающего на непокрытую голову снега Пиндабол. Он тяжело вздыхал и что-то бубнил могильщикам и стоящему рядом Владику, который не в силах сдерживать себя, размазывал по посеревшему от трагедии лицу прилипающий снег вперемешку с хлынувшими слезами. А затем все разошлись, воткнув в построенное для Сережки жилище большой деревянный плюс, за неимением средств на большой плюс металлический, в горе, отложив заботы о плюсе металлическом на потом и, оставив замерзать Сережу под слоем насыпанной на него земли. Стало темнеть, а снег все продолжал и продолжал падать. На крышу нового Сережкиного дома прилетел-присел воробей и, желая познакомиться с новым жильцом свежей могилы, расчищая клювом снег, стал стучать по промерзающей крыше-земле так, как когда-то стучал по стеклу школьного окна весной. Воробью все было заранее известно... Где-то там, за пеленой падающего снега, в обшарпанной трехкомнатной хрущевке все также убивалась от горя Сережкина мать, расцарапав руками лицо и, теперь уже, ломая ногти о кирпичную стену Сережкиной спальни. Лежал в зале на полу упившийся вусмерть Сережкин отец рядом с такими же, упившимися вусмерть Викой и Пиндаболом, сидел на кухне, положив голову на стол и обхватив ее руками, не в силах от беды и алкоголя сдвинуться с места, Владик. Где-то там, за несколько сотен километров, в армейской казарме беспокойно ворочался от приснившихся во сне дембелей, ничего еще не знающий о смерти друга, Паша. Где-то там, за горизонтом, в приехавшую "скорую помощь" посадили дрожащую и плачущую от страха неизвестности и неизведанности того, что предстояло пройти, начинающую рожать Нину. Где-то там, за горизонтом суеты бытия томительно билась, волнительно дышала, пронзительно стремилась и неумолимо зарождалась на смену жизни ушедшей новая жизнь...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ 2. ПАША
  
   Вечер встречи выпускников - мероприятие, зародившееся еще в советские времена, когда государство не только приветствовало, но стремилось и в своей политике развивать коллективизм во всем, начиная от отношений в сфере образования, продолжая их трудовыми отношениями на предприятиях, заканчивая личными семейными неурядицами своих граждан, тем самым вынося на обсуждение, а затем и порицание партийных и профсоюзных собраний развод супругов Ивановых, а также недостойное поведение в быту слесаря Сидорова. Вечер встречи выпускников школ в лучшие времена также преследовал определенные цели коллективизма, выражающиеся в сплочении бывших учеников и их педагогов, не забывании школы как одной из основных ячеек советского общества, формировании и укреплении уважительного отношения к ней. Советский период жизни государства закончился, но вечера встреч выпускников продолжали проводиться в большинстве школ нового государства. Хотя столь некогда торжественное мероприятие зачастую упрощалось банальными сухими речами ведущих педагогов перед бывшими учениками, рассеиванием закончивших школу по "своим" классам и обыкновенной пьянкой в таких классах или иных помещениях учебного заведения, либо пьянкой, но у кого-нибудь на квартире или в кабаке. Принимая горячительные напитки, уже взрослые, но вечные ученики по жизни активно вспоминали свои школьные будни, радости и невзгоды, делились друг с другом, кто и кем стал, кто и как живет, вспоминали отсутствующих и поминали безвременно рано ушедших в мир иной. Не была тому исключением и школа, в которой учились Владик и его друзья. Вечер встречи по сложившейся традиции проходил в первую субботу февраля. Честно говоря, находящийся в городке на заканчивающихся зимних каникулах после успешной сдачи своей первой сессии и собирающийся уезжать в воскресенье в общагу, Владик на вечер встречи идти не хотел. Но виной тому, что он туда попал, оказалась Ленка, бывшая отличница, соседка по парте и бывшая его Большая любовь - Ленка. Негаданно и нежданно она заявилась к нему домой пронзительной трелью звонка, отвлекая его от прослушивания магнитофона и размышлений ни о чем, удивив таким неожиданным визитом не только Владика, но и его родителей, которые по случаю субботы всей семьей находились дома. Такого от Ленки он не ожидал. Их общение прекратилось в августе прошлого года после написания Ленкой ему из Москвы письма, на которое он так и не ответил.
   "Привет, - как ни в чем не бывало, с порога заявила она и уже добавила, обращаясь к родителям Владика: - Здравствуйте. Это вам от нашей семьи". Коробка конфет перекочевала в руки смущающейся мамы Владика. Под коротенькой приталенной турецкой дубленкой на Ленке оказалась умопомрачительная мини-юбка, выдающая красоту и стройность Ленкиных ног, и легкая меховая кофточка, также выдающая красоту Ленкиного тела, но уже в другой его области. Локоны покрашенных "под блондинку" Ленкиных волос игриво спадали ей на глаза, а умело обработанное тенями, помадой и тушью Ленкино лицо говорило Владику о том, что сама Ленка за прошедшие полгода изменилась до неузнаваемости. Внешне изменилась. Оставалась ли она прежней внутренне, Владику было еще непонятно. Но судя по внешним изменениям, вряд ли. Гостеприимные родители Владика тут же попытались усадить Ленку за стол и напоить чаем. Но Ленка вежливо отказалась, сообщив им, что они с Владиком сейчас пойдут на вечер встречи выпускников. "А у меня спросить забыла", - усмехнувшись, подумал Владик и уже в своей комнате сказал Ленке, что ни на какие вечера встреч он идти не собирался, при этом, поинтересовавшись у нее, какими ветрами ее задуло к нему в гости. "Мон шер, - игриво пролепетала в ответ Ленка, - я так соскучилась по общению с тобой, в последнее время я только и думаю о тебе. Приехала к маме на выходные, а тут вечер встречи с одноклассниками, дай думаю, зайду. Вот мы и встретились". Вечер встречи начинался в школе в 19.00. Но Ленка пришла в гости к Владику на два часа раньше. Находиться с ней в квартире в присутствии родителей он почему-то стеснялся. А на улице падал снег, и было безветренно, и совсем не морозно, как тогда, в том феврале. Два года прошло с того февраля...
   - А давай погуляем? - предложил Лене Владик.
   - О, мон шер, более того, у меня к Вам более интересное предложение, - все также кокетливо отзывалась Ленка, - позвольте Вас пригласить в одно увеселительное заведение, называемое ночным клубом. Я тут слышала, что в нашей дыре появился неплохой ночной клуб, хочется его проверить.
   Идти в непонятный ночной клуб Владику не хотелось еще больше, чем не хотелось идти на вечер встречи. Он не любил посещать подобные заведения, и за свою жизнь был в кабаках лишь пару раз, предпочитая собираться на алкогольные мероприятия у Сережки на квартире, либо на природе, ну а, учась в настоящее время в технаре, проводить застолья в общаге. Да и карманных денег у него в настоящий момент было "кот наплакал". Заработные платы родителей за последние полгода не только не увеличивались в отличие от съедающей деньги инфляции, но и стали выплачиваться им с задержкой на два-три месяца. Поэтому Владик на такое предложение бывшей одноклассницы отреагировал бурным протестом. Но реакция Владика не смутила Ленку и не умерила ее настойчивости. Уже на улице, схватив его под руку, она усердно потащила Владика по переулкам и дорогам в направлении ночного клуба, втолковывая ему о том, что в Москве очень много таких заведений. Она говорила ему по пути, что в таких заведениях очень интересно и хорошо, и что он ничего в этом не понимает, а она хочет сравнить уровень данного кабака с кабаками Москвы, да и насчет денег переживать не стоит, т.к. она сегодня богата и угощает его. Пить и есть за Ленкин счет ему хотелось еще меньше, чем идти в ночной клуб. Но, видя упорство и настойчивость Ленки, он понял, что его отказ вызовет у нее обиду, возможно даже приведет и к ссоре. Снег ложился на ее распущенные волосы и серебрился в свете фонарей. Было хорошо. И, сравнив про себя Лену со Снежной Королевой, Владик сдался, надеясь на то, что данное заведение может быть еще закрыто (ведь клуб-то ночной!), или, что их туда могут не пустить в силу их юного возраста. Но ночной клуб был открыт, а стоящий у входа охранник, облизнулся, разглядывая Лену и, не поинтересовавшись о возрасте молодых визитеров, распахнул Ленке входную дверь. И так плохое настроение Владика ухудшилось еще больше. Они заняли столик у окна. Мгновенно подошедшей официантке Ленка заказала какие-то фрукты, шоколад, два неизвестных Владику коктейля для себя и сто граммов виски для Владика, не обращая абсолютно никакого внимания на вновь озвученные Владиком протесты.
   - Это не обсуждается. Могу я, в конце концов, угостить свою бывшую любовь и своего самого дорогого для меня одноклассника? Думаю, что могу. А в государствах Западной Европы и в США, к твоему сведению, вообще считается дурным тоном платить за женщин. Женщины в подобных заведениях расплачиваются сами, - заявила Владику она.
   - А платить за мужчин дурным тоном не считается? - съязвил-поинтересовался Владик в ответ. Но на это Ленка также не обратила никакого внимания. Стараясь перекричать зазвучавшее техно, Ленка активно стала ему объяснять, что и для чего в этом заведении предназначено: "Вон там танцпол, видишь, какая клевая светомузыка, а это площадка для ди-джея. Ты хоть раз видел, как он зажигает с дисками? Нет?! Да, Капитанов, ничего ты не понимаешь. А вот там красивые девушки должны танцевать стриптиз, видишь шест? Но, увы, их там нет, наверно еще рано. А хочешь, я тебе сама вместо них станцую? Шучу, конечно. Кстати, попробуй, неплохой коктейль, называется "Ямайка", хотя в Москве его готовят лучше. Ну, чувствуешь, как покалывает на языке, а этот цитрусовый аромат? Нет? Не понравился? Да, мон шер, в этой дыре ты совсем отстал от жизни. Хотя, ты же не в этой дыре, ты же учишься в техникуме. Сюда часто приезжаешь? Раз в две недели? А я вообще и того реже. Ну и правильно. Что здесь делать? Другое дело, Москва - город больших возможностей. А в твоем городе, где ты учишься, есть ночные клубы? И ты там ни разу не был? Ну, это же интересно, затусить. Эх, ничего ты не понимаешь... Вообще мне жаль, что у тебя с институтом и Москвой не получилось. Все-таки высшее образование - это высшее образование, не уровень техникума. Ну, ничего, ты умный мальчик, надеюсь, что у тебя все впереди..."
   Принесенный виски показался Владику отвратительным самогоном, и он морщился, допивая его остатки. А когда к ним повторно услужливо подбежала официантка, набравшись смелости (ну что ж, Леночка, говоришь, угощаешь, значит угощай) поинтересовался у смазливой девицы, а нет ли в этом заведении обыкновенной русской водки. "Сколько?" - вопросом на вопрос ответила официантка, и Владик, ощущая на себе испытывающий взгляд Лены, заказал двести граммов, пояснив, что какой-либо закуски дополнительно не требуется. "Мон шер, обещай мне, что ты будешь в норме", - на мгновенье забеспокоилась Ленка, очевидно вспомнив их выпускной. Но Владик, к которому бумерангом вернулся заданный при встрече Лены самому себе в прихожей вопрос, а изменилась ли она внутренне, и который, сидя за столиком под мерцание светомузыки и ритмичные басы техно, получил на него ответ, этого обещать Ленке не мог. Мгновенное беспокойство Ленки было заменено третьим коктейлем с каким-то не выговариваемым названием и прежними ее рассуждениями о данном ночном клубе и жизни вообще. "А вот там, видишь зал? Это игровые автоматы, а чуть дальше покер и рулетка? Играл когда-нибудь? Эх ты, ничего ты не понимаешь. Сплошной адреналин и незабываемые ощущения гарантированы. Жаль, что крупье нет. Наверно рано еще. Хотя игровые автоматы постоянно работают, хочешь, рискнем? Ты только представь, забросим сто, а вдруг, выиграем миллион! Давай попробуем, а? Ну, чего ты такой кислый? Ты мне не рад? Рад? Ну, очнись же!" Слушая Ленкино жужжанье, Владик вдруг увидел, что через два столика от них сидит женщина-Татьяна, не сводящая с него и Ленки своего взгляда. А рядом с ней, смутно знакомый ему молодой человек лет двадцати пяти, который о чем-то беседовал с Татьяной, а затем поднялся из-за стола и вышел в холл. Женщина Таня осталась в одиночестве пить шампанское. Сколько же он не видел ее? Да столько же, сколько и Ленку. В последний раз он пришел к ней в июне в ночь выпускного и пьяно орал у нее под окном под гитару песню. А потом... Да, что было потом женщина Таня рассказала ему наутро, когда он мучился от жестоко-беспощадного похмелья и поправлялся заныканным Татьяной на работе медицинским спиртом. Увидев, что Владик заметил ее, Татьяна улыбнулась ему и чуть приподняла свой бокал, наполненный шампанским. Мол, здравствуй, мальчик, какими судьбами. "Интересно, а ты здесь какими судьбами? Тоже перед вечером встречи выпускников захотела развеяться?" - Владик внезапно понял, почему ему смутно знаком и кого ему напоминает, сидевший рядом с Татьяной, но ушедший парень. Парень был старшим братом Алика. "Вот уж действительно, вечер встреч, - горько усмехнувшись, подумал он, - сначала, свалившаяся, словно снег на голову, Ленка. Теперь Татьяна вместе с братом Алика. Интересно, что же еще будет впереди? Может, сам Алик сюда или в школу пожалует? Пришел бы Сережка... Я бы все отдал за то, что бы дверь этого мерзкого кабака распахнулась, и сюда вошел Сережка". Владик почувствовал себя нехорошо, в груди что-то так больно защемило. И он, стараясь пересилить эту боль, плеснул себе из графина в стопку водки и выпил залпом, затем еще. Ленка вновь замерла на мгновенье, а затем продолжила: "Ну, чего, созрел, пойдем, рискнем? Кто не рискует, тот не пьет шампанского, мон шер. Не хочешь? Ну и ладно, пойду сама, выиграю миллион - делиться не буду". От употребленных иноземных коктейлей Ленка захмелела, попыталась обидеться на Владика и красивой отточенной походкой направилась в сторону игровых автоматов. "Когда же ты успела научиться так ходить? - подумал, провожая взглядом Ленку, Владик, а затем встал из-за столика и направился к Татьяне, что бы поздороваться с ней.
   - Разве маленьким мальчикам можно посещать такие заведения? - женщина Таня как всегда была в своем репертуаре. - Сколько лет, сколько зим, мальчик. Я рада тебя видеть. Ты здесь как оказался?
   - Случайно, - признался Татьяне Владик, присаживаясь рядом, и в свою очередь поинтересовался у нее: - А ты здесь как оказалась?
   - Я?! - Татьяна засмеялась. - Я, мальчик, здесь работаю. Ты разве не помнишь? При последней нашей встрече я говорила тебе, что устраиваюсь танцовщицей в ночной клуб. Вот здесь я и танцую.
   - Здесь? - Владик махнул рукой в сторону площадки с шестом.
   - Здесь, - все, также смеясь, подтвердила Татьяна. - Ну а у тебя как дела? Вижу не один. Твоя новая пассия? Признавайся-ка мне?!
   - Да нет, бывшая одноклассница. Сегодня вечер встречи выпускников, вот и решили до него заглянуть сюда, посмотреть, что да как.
   - Рано вы что-то заглянули, - констатировала Татьяна, - сейчас здесь пусто. Самое интересное начинается после десяти вечера, ди-джей, стриптиз, покер и все такое. А сейчас здесь скукотища. Хочешь посмотреть, как я танцую? Мальчик, обещаю, тебе понравится, приходи после десяти - не пожалеешь. Специально для тебя исполню свой фирменный номер! - Татьяна продолжала веселиться. - Могу и сейчас, но правилами трудового распорядка во внеурочное время вертеться на шесте запрещено. Поэтому могут за такую выходку и зарплаты лишить. Хотя, для тебя, мальчик, я готова на все.
   - На все не надо, - ответил Татьяне Владик, вспоминая, что за сегодняшний вечер Татьяна после Ленки вторая, кто предложил ему продемонстрировать стриптиз. Действительно, загадочный вечер. Хэллоуин какой-то. А Татьяна продолжала:
   - Ну, все-таки колись, это твоя новая подруга? Ничего так девочка. Но признайся, мальчик, я была у тебя лучшей?
   - Для меня ты самая лучшая, и тебя ни с кем не сравнить, - улыбнулся, подыгрывая Татьяне, Владик, но вдруг стал серьезным и спросил: - А ты, я вижу, тоже не одна? Это твой друг?
   - Можно сказать и так, мальчик, - Татьяна хитро подмигнула Владику. - Но и для меня ты всегда был лучшим, особенно в последний раз, зверюга. - От мыслей о том, что брат Алика является другом Татьяны, и "танцует", гладит, целует эту девушку, проникает в нее, как когда-то проникал в нее он, Владик, а потом забывается в изнеможении рядом с ней, вдыхая аромат ее прекрасного тела и волос, Владик поморщился, и ему стало противно. Очевидно, перемены на лице Владика заметила и Татьяна.
   - Ты с ним знаком, у тебя с Максимом были какие-то неприятности?
   - Нет, не знаком, но знаю его младшего брата, - честно признался Татьяне Владик, - тот еще отморозок.
   - Ну, брат за брата не отвечает, - по-взрослому рассудила Татьяна. - Максим тоже бывает разным. Но в целом мне с ним крепко. В нем, мальчик, я чувствую ту стену, которая может защитить одинокую бедную девочку в этом неспокойном мире. Работа у меня специфическая, но поверь, ни один потный слюнтяй не пристает ко мне и даже попыток таких не высказывает. Все наши постоянные клиенты знают, что за мной ухаживает Максим. Меня это сейчас устраивает. А там посмотрим...
   - А сама работа как? - поинтересовался Владик.
   - Хочешь знать, нравится ли мне то, чем я сейчас занимаюсь? Знаешь, это гораздо лучше того, чем я занималась раньше. Эти трясущиеся под капельницами бабки и деды, ожидающие свои уколы, эти без пяти минут покойники, появляющиеся в палатах, эти четыре стены в моей пустой квартире меня бы когда-нибудь свели с ума. А здесь я чувствую себя свободной, мальчик, энергетика желаний и восхищений раскрепощает меня, - говоря все это, Татьяна перестала смеяться и тоже стала серьезной, и затем, нарушая образовавшуюся паузу, предложила: - А давай мы с тобой выпьем, выпьем за то, что бы у нас по жизни все было хорошо, всегда все хорошо.
   - Давай, - грустно согласился Владик, - только у меня все за моим столиком, сейчас захвачу.
   - Не надо, обойдемся моим бокалом. - Татьяна чуть привстала, потянулась к Владику, дотянувшись, чуть прижалась к нему, сделала глоток и передала ему бокал. Владик также сделал глоток и ощутил тепло и мятный аромат целующих его губ Татьяны.
   - За нас, мальчик!
   - За нас, - из зала игровых автоматов вернулась Ленка, уселась за свой столик, блуждая глазами по помещению в поисках Владика, покинувшего их место.
   - Твоя королева вернулась, тебя ищет, - Татьяна снова стала веселой. - Тебе наверно пора, мой мальчик. Но обязательно приходи на меня посмотреть. Обещаешь?
   - Наверно пора, - согласился Владик и, грустно улыбнувшись на прощанье Татьяне и пообещав ей придти посмотреть, направился к Ленке.
   - И кто это был? - с ревностью в голосе поинтересовалась Ленка, когда Владик уселся рядом с ней.
   - Да так, одна знакомая, - как-то неопределенно ответил он ей.
   - Знакомая ли? - продолжала допытываться Ленка, и огоньки ревности мелькнули в ее глазах. "Да ты у нас, Леночка, собственница, - подумал Владик. - Ревновать бывшего возлюбленного, с которым больше года как прекращены близкие отношения, это конечно очень интересно. А быть может, ты вновь заимела на меня виды, думая, что, если напоила в кабаке, то я снова твой?" Он долил в стопку остатки водки и выпил, а затем, стараясь сменить тему и погасить сияющую на лице Ленки ревность, спросил у нее, выиграла ли она миллион.
   - Нет, не выиграла, - ответила Ленка, у которой, то ли от проигрыша денег, то ли от увиденной Татьяны, целующей Владика, испортилось настроение. - В этой дыре и ночной клуб вместе со своими автоматами дырявый. Пойдем отсюда, скоро вечер встречи начнется.
   - А что в Москве выигрывала? - поинтересовался Владик, но данный вопрос остался без ответа. Ленка расплатилась, оставив ночному клубу сумму соизмеримую с размером двух стипендий Владика, и они вышли в холл, направившись к гардеробу, чтобы забрать свою одежду.
   На улице по-прежнему было хорошо, мелкими хлопьями продолжал падать снег и искриться в свете вечерних фонарей. От выпитых виски и водки в голове начинало шуметь и кружиться. Ленка подхватила его под руку, и они медленно побрели в сторону школы.
   - Как там Паша? - стала расспрашивать она Владика.
   - Нормально, служит помаленьку, письма пишет, - отвечал он ей.
   - А куда попал?
   - Я честно в этом не очень разбираюсь, но он писал, что в мотострелковые войска.
   - Это как? - заинтересовалась, тоже не разбирающаяся в этом, Лена. - Стрелки на мотоциклах?
   - Ага, - усмехнулся Владик, - и на велосипедах. Да нормально все у него, на дедовщину не жалуется, питание, пишет, хорошее, даже потолстел. Кстати, с ним Батон попал служить. Ну, Овчеренко наш.
   - Да? - удивилась Ленка.
   - Вот ему-то точно там достается, - вспомнив письмо Паши, говорил Владик.
   - А Анютка где?
   - Учится на кулинара у нас в городке, я вообще-то ее после проводов Паши два раза только и видел, сам же приезжаю сюда раз в две недели.
   - А про Нину ничего не слышно?
   - Нет, только слухи, что где-то у родственников, - в который уж раз за этот вечер Владик досадливо поморщился. - Даже не знаю, родила ли она?
   - Да, - задумчиво протянула Ленка, - бедные Сережкины родители, такое горе.
   "Эх, Ленка, Ленка, зачем ты теребишь мои раны, ну зачем? Почему ты спрашиваешь и говоришь об этом? И так уже от сегодняшнего вечера тошно, а тут еще ты о Сергее. Тебе интересно, что отец Сережки и Пиндабол после смерти Сережки опустились вконец? Что Пиндабол и отец Сережки выгнаны с работы за длительный прогул по пьяному делу и за появление после такого прогула на работе в состоянии "не стояния"? Тебе интересно, что грязные Пиндабол и отец Сережки шляются по улицам городка и просят у каждого прохожего сотку на очередной ежедневный опохмел, а иногда таскают сдавать найденный в окрестностях металлолом с той же единственной целью очередного опохмела? Что мать Сережки держится из последних сил, но тоже постепенно начинает окончательно спиваться, и возможно скоро также потеряет работу. И что Вика, видя, как вся их семья летит под откос, от своего бессилия это остановить постепенно начинает сходить с ума. Что в семье бывает не на что жить вообще. И что однажды, после сорока дней, я, посетив их в выходные, увидев, что в доме нет даже хлеба, оставил им всю свою месячную стипендию. Вряд ли Леночка, тебе все это интересно. И вряд ли это все может вызвать у тебя искреннее сострадание к ним. Ведь ты теперь другая: у тебя Москва и ночные клубы. Такая же другая, как, наверно, становлюсь другим и я. Но в отличие от тебя это действительно близкие мне люди, сострадание к которым у меня еще осталось".
   - А тех, кто сбил Сережку, ну, убийц его, так и не нашли? - продолжала задавать Владику вопросы Ленка. Мысли Владика ей были неведомы. И эти вопросы подавляли и терзали его. - Господи, такая трагедия.
   - Не нашли, - отвечал Владик, стараясь не взорваться и не нагрубить Ленке, и вновь уходил в свои раздумья.
   - Ты знаешь, их бог накажет, обязательно бог накажет тех, кто убил Сережку. Жизнь, как бумеранг, осуществленное человеком зло рано или поздно вернется к нему. Я тут интересную книгу прочитала... Кстати, ты веришь в бога?
   Владик молчал, он перестал слышать Ленку, стараясь уловить в своей хмельной от алкоголя голове частицы появляющихся воспоминаний о недалеком прошлом. О том, как пришла к нему навязчивая мысль, что если бы он, Владик, был рядом с Сережкой, трагедии с ним никогда бы не случилось, когда он словно остекленевший, не шелохнувшись, стоял у могилы и смотрел, как Сережку навсегда засыпают землей от мирской отвратительной суеты. О том, как эта навязчивая мысль развивалась и развивается в нем до сих пор, не давая ему покоя, приводя к размышлениям, что в смерти Сережки виновата не столько не установленная следствием автомашина, сколько другие люди, в том числе и он, Владик. Ведь он знал о свалившихся на друга несчастьях и о том, как трудно ему их перебороть, но где-то не договорил с ним, не поддержал его, не помог ему. А ведь если бы договорил, помог, поддержал, оказался ли бы Сергей, находящийся по заключению медицинской экспертизы в состоянии алкогольного опьянения, на этой злополучной дороге и попал бы тогда Сергей под удар скрывшейся автомашины? Это Владику было неизвестно, но почему-то он чувствовал и терзал себя тем, что Сергей не оказался бы и не попал. О том, как первые девять дней после смерти друга он ежедневно тупо приходил к нему домой, садился за стол вместе с его родителями, Пинадоболом и Викой, пил с ними горькую. Старался, как и они, горькой заглушить горечь внутри. Оставался у них ночевать, не в силах вернуться домой, а когда силы вернуться домой появлялись, заползал в свою квартиру и ночь напролет лежал без сна, уставившись в черный от ночи и горя потолок. О том, что его депрессняк из-за смерти друга был несравним с летней депрессией из-за не поступления в ВУЗ, а также с летней депрессией из-за расставанья с Ленкой. Тогда, в тех случаях ему казалось, что нет горя для него страшнее, но оказалось, что страшнее горе и беда в жизни все-таки есть. Это смерть близкого человека. О том, как сам и с помощью родителей, видевших депрессию сына, он пытался эту депрессию хотя бы заглушить, понимая, что совсем ее победить не получится. "Соберись, соберись, - говорил он себе, - нужно продолжать жизнь. Хотя бы ради Сережки нужно продолжать жить. Расставить все на свои места, попытаться доделать то, что не успел доделать Сережка, помнить о нем и любить его в своей душе. И если есть другая, потусторонняя жизнь, он, видя это, наверняка тебя простит, и ему наверняка будет легче и спокойней". О том, как вернувшись после своего двухнедельного отсутствия в технарь, он обнаружил, что уже подготовлен приказ о его отчислении за прогулы без уважительных причин. О том, как пытался он объяснить строгим педагогам, что уважительная причина у него все-таки была, и имя ей - смерть друга. Как на педагогическом совете над ним все-таки сжалились и в порядке исключения, видя его неплохую успеваемость, все же оставили в учебном заведении, хотя ему это уже начинало становиться безразличным. Обо всем этом, не слушая Ленку, думал опьяневший Владик, добираясь до своей бывшей школы... Потом снова были лекции, на которых он усиленно старался заставить себя вникать в тему и понимать ее, и хотя бы здесь не развивать в себе пришедшую ранее навязчивую мысль. Была общага, где по вечерам сосед по комнате Лешка устраивал гитарные концерты "Алисы". "Жизнь без Любви, или жизнь за Любовь - все в наших руках", - пел Лешка словами К. Кинчева. Пришедшие послушать Лешку с К.Кинчевым соглашались, хотя, может быть, и не до конца понимали смысл данных строк. Были еще пронзительные и огромно-голубые глаза одногруппницы Светланы, которая, затаив дыхание, не отрывая этих глаз от Владика, слушала его собственные песни, когда он впервые за полгода после разбитой летом гитары взял чужую - Лешкину гитару и начал петь. Задушевные, ночные разговоры со Светланой за жизнь в полумраке коридора общаги, возле широкого подоконника. Взгляды на мерцающие на небе звезды, на падающий на улице снег, ревущую метель. И ее робкий, совсем неожиданный для него поцелуй, слово "спасибо", вопрос: "За что?" и ответ: "За то, что ты есть". Потом была сессия, сданные зачеты и на "отлично" экзамены, радость группы от успеха преодоленных проблем, вылившаяся в общаге в грандиозную пьянку. Тетя Дуся, грозящая вызвать милицию и разогнать всех, кто не проживает в общаге, по домам, настучать коменданту на тех, кто в общаге живет (для принятия мер, вплоть до выселения). Тетя Дуся, затем успокоившаяся от полученной бутылки ликера и двух шоколадок, уходя, уже заискивающим голосом, попросившая не шуметь. Была, появившаяся в алкогольном тумане девочка Наташа, не проживающая в общаге, но тоже являющаяся одногруппницей Владика и также затесавшаяся на банкет в общежитие по случаю успешной сдачи экзаменов. Девочка Наташа, на которую Владик раньше не обращал никакого внимания, но с которой он в пьяном угаре стал кадриться, обниматься и целоваться. Девочка Наташа, утащившая его от веселых одногруппников в темноту душевой комнаты. Девочка Наташа, расстегнувшая ему брюки в охватившем их возбуждении, вставшая на колени перед ним, шатающимся и пытающимся удержаться за стену. Потом ее ехидное: "Ну, здравствуй", а затем опять туман, голоса и пронзительные огромно-голубые и почему-то печальные глаза девочки Светы...
   Школа была заполнена своими бывшими учениками. Торжественная часть вечера обещала начаться с минуты на минуту. Бывшие ученики в большинстве своем находились в разной степени алкогольного опьянения. Некоторые лица мужского пола уже во всю отмечали встречу, ныкаясь в школьных туалетах или закоулках школьных коридоров, там, где не горел свет. Дежуривший на первом этаже наряд милиции усердно старался не замечать такие проказы бывших школьников. К тому моменту, когда Владик добрался до актового зала, ему успели трижды налить водки: знакомые из параллельного класса, какие-то лица, учившиеся в классах на пару лет старше, но почему-то вдруг осознавшие во Владике своего "в доску" дружбана. Ленка по дороге до актового зала была им утеряна. Только вот при каких обстоятельствах он потерял ее, Владик почему-то вспомнить не мог. Но только в актовом зале плюхнувшись в кресло, Владик ощутил, что он уже достаточно сильно пьян. По сложившейся традиции Семен Георгиевич был первым из выступавших, но самым нудным из них. Он что-то торжественно бормотал в микрофон о нерушимой связи выпускников и школы, о незабываемых на всю жизнь мгновеньях школьной поры. О том, что все учителя помнят и любят своих учеников, и каждый выпускник живет в сердцах педагогов. О том, что стены школы приветствуют их и радуются своим бывшим ученикам и о том, как хорошо, что все они сегодня собрались. Звучали аплодисменты. Потом с такой же похожей речью выступала завуч, и снова звучали аплодисменты. Затем на большом ватмане, вывешенном на стене у сцены, бывшим ученикам был продемонстрирован диафильм, состоящий из школьных фотографий разных лет. На одной из них Владик даже успел различить свой класс: Сережку, Ленку, Пашу, Аню и его самого, Сережку, Сережку, Сережку... Снова звучали аплодисменты. На сцену выскочили девочки - одиннадцатиклассницы и спели пару песен о незабываемой школьной поре. Аплодисменты превращались в овации. После чего слово было предоставлено уже самим бывшим ученикам. Наверняка, все заранее было заготовлено и согласовано, и было спланировано, кто из таких учеников и какую скажет речь. Но навязчивая мысль замкнула свой круг, и пьяный Владик сам решил стать таким бывшим учеником, отправившись на сцену. Вышедшие вместе с ним на сцену двое "запланированных" бывших учеников в виде сухой тетки лет сорока и очкастого отличника, учившегося ранее на год старше, при виде Владика растерялись. Растерялся и Семен Георгиевич державший в руке микрофон. Владик был ими не запланирован.
   - Как я уже и сказал, - пытаясь прогнать свою растерянность, нарушил возникшую паузу Семен Георгиевич, - слово предоставляется нашим бывшим ученикам, которые пришли сегодня к нам в этот торжественный для всех вечер, - и посмотрел на Владика так, словно Владик и не был бывшим учеником этой школы. Мол, зачем ты здесь, недоразумение. Похожими взглядами его одарили и сухая тетка, и очкастый отличник. Но Владику было все равно. Замкнувшийся круг навязчивой мысли озарил его сознание, и он подумал, что придуманная за двадцать шагов до сцены выходка наверняка бы понравилась Паше. А Сергею? Хотя и Сергей бы ее оценил по достоинству. Владик решительно забрал из рук Семена Георгиевича микрофон, чувствуя, что эти руки подсознательно сопротивляются и не хотят ему отдавать сдувшийся от неожиданности "усилитель" голоса.
   - Перед тем, как все жаждущие осыплют Семена Георгиевича и других педагогов своими благодарностями, - начал Владик. Зал затих и уставился на него, - я хотел бы персонально поблагодарить Семена Георгиевича, а также передать ему привет и небольшой подарок от моего одноклассника, моего лучшего друга, замечательного и честного человека - Сердцова Сергея. Сергей не смог это сделать сам по причине ухода в мир иной, но за него это сделаю я!
   Владик повернулся к Семену Георгиевичу спиной, вручил стоящему рядом очкарику-отличнику микрофон, ставший теперь ненужным, расстегнул брюки, рванул их вниз вместе с трусами, нагнулся и продемонстрировал Семену Георгиевичу свою голую задницу. Обыкновенная жопа, начинающего превращаться в мужчину юноши, не толстая и не худая, покрытая редкими светлыми волосками и имеющая пару прыщей. Но при виде ее Семен Георгиевич не выдержал и заверещал, по-детски пискляво, протяжно и невразумительно. Зал, за исключением охреневших от произошедшего педагогов, грохнул и затрясся в припадке дикого смеха. Бывшие ученики смеялись до изнеможения. В агонии смеющейся толпы не в силах были сдерживать себя даже те, кто скромно пытался создать у себя на лице смущение и стыд от выходки Владика, и они предательски расплывались в улыбках. Потом кто-то в эйфории смеха захлопал в ладоши, хлопки подхватил кто-то еще, затем еще... Редко, а затем сильней и сильней, и вот уже зал задребезжал от свиста и оваций подвыпивших бывших учеников.
   - А ведь и правда все это жопа, - пробормотал то ли Владику, то ли самому себе, а, быть может, и верещащему Семену Георгиевичу, отличник в очках. И эта, вполне возможно, случайно произнесенная отличником фраза, окунулась в находившийся в его руке микрофон и глухим громом разнеслась по актовому залу.
   - Вся жизнь - сплошная жопа, - пояснил очкастому Владик, застегнул штаны, поклонился залу и отправился со сцены.
   - Милиция! Милиция!!! - очнулась-заголосила завуч. - Это хулиганство! Немедленно задержите его!
   Она вперед Владика бросилась из актового зала. На первом этаже его уже ждали.
   - Вот он, вот он! - победоносно кричала завуч, указывая на Владика пальцем.
   - Молодой человек, - окликнули его сотрудники милиции, - пройдемте с нами.
   Его взяли под руки и, заверив завуча о том, что негодяй будет доставлен в отделение и наказан по всей строгости закона, повели задержанного к раздевалке, что бы "негодяй" перед наказанием смог забрать из школы свою верхнюю одежду.
   - Дяденьки милиционеры, товарищи, господа милиционеры! - Ленка появилась в раздевалке, когда на Владика нахлобучивали зимнюю куртку, также внезапно, как он потерял ее получасом ранее. - Отпустите его, пожалуйста, он же ничего такого не сделал, не надо его забирать, отдайте его мне под мою ответственность, на поруки, я прошу Вас!
   Дяденьки милиционеры от неожиданности появления Ленки и ее искренней мольбы растерялись.
   - Как же ничего не сделал? Нам завуч сообщила, что, будучи в состоянии алкогольного опьянения, выражался нецензурной бранью и пытался сорвать торжественную часть вечера. Тем самым он грубо нарушил общественный порядок и совершил хулиганство, - облизываясь на Ленку, отрапортовал ей один из них, что был постарше.
   - Да нет же! - уже чуть не плакала Ленка. - Ничего он не выражался и не срывал, я сама там была.
   - И что же он сделал, гопака станцевал? - поинтересовался у Ленки второй.
   - Нет же! - выкрикнула Ленка, начиная заливаться слезами. - Он только директору жопу показал. Отпустите его, прошу Вас!
   - Жопу?! - не поверили блюстители порядка, и тот час же заржали.
   - Блин, не мое б дежурство, я бы ему тоже жопу показал, - заявил, смеясь второй, что был моложе. - Сам учился здесь, он действительно достоин жопы.
   - А ты кто такая ему, что на поруки просишь? - отсмеявшись, спросил тот, что постарше.
   - Жена я ему, - ляпнула почему-то Ленка, возможно, в надежде, что жене могут отдать мужа на поруки.
   - Бывшая, - буркнул до этого молчавший Владик и вдруг сам засмеялся.
   - Ладно, - миролюбиво произнес тот, что был постарше, - галочки на хулиганке в этом месяце уже срубили. А тут тащись с тобою, вызывай наряд, протокол составляй, объяснения бери, одна морока, так же? - это уже, обращаясь ко второму.
   - Так, - согласился молодой и спросил у Владика: - Жопа-то твоя ему понравилась?
   - Ему - не знаю, а зал аплодировал, - охвативший Владика истерический смех, не хотел его отпускать.
   - Все, свободны, - подвел итог тот, что был старше. - Только директору и завучу на глаза не попадайтесь, одевайтесь и валите из школы. Понятно?
   - Так точно, - отсалютовал Владик, которому было наплевать, что он тем самым ведет себя с сотрудниками правопорядка на грани фола. Милиционеры не придали значение выходке Владика, развернулись и направились на свой пост. А Ленка, ранее красиво накрашенное лицо которой от слез потекло и испортилось, всхлипывая, схватила его за руку и потащила из раздевалки в сторону спортзала.
   - Куда ты меня тащишь? - не сопротивляясь Ленке, поинтересовался он.
   - Не знаю, пойдем отсюда, мне нужно умыться, - отозвалась, все также, всхлипывая, она.
   - Мы что, будем заниматься спортом? - вновь он дал о себе знать, видя, что Ленка притащила его в спортзал.
   - Заткнись же! - не выдержала она. - Мне умыться надо, здесь в раздевалке раковина есть.
   - Ну вот, - не затыкался Владик, - из раздевалки да снова в раздевалку, но спортивную. Мы в какую, в женскую или мужскую?
   В спортивной раздевалке Ленка не включила свет, закрыла дверь на замок и толкнула Владика на лавочку, усевшись сама на прислоненную к стене школьную парту.
   - Зачем ты так? Зачем ты делаешь это? - слова Ленки обрушились на него. - Неужели ты не понимаешь, что Сережку этим не вернуть, ничего уже не вернуть? Все изменилось, мы изменились. Жизнь не остановилась, нужно жить, спокойно жить и наслаждаться тем, что дает тебе жизнь. Почему же ты этого не понимаешь?
   - Да мне по барабану, - отозвался Владик из темноты раздевалки. Очертания сидящей на парте Ленки постепенно стали проявляться ему во тьме. - Вообще-то ты умыться хотела, - напомнил он ей.
   - Ты думаешь, что одному тебе только так плохо? - продолжала Ленка, не обращая внимания на его слова. - Думаешь, тебе было только так плохо? Нет же. Но нельзя изменить то, что уже произошло. Нельзя вернуть то, что уже случилось. Хоть вой, хоть плачь, делай, что хочешь, но то, что случилось и произошло - обратно уже не вернется и не изменится. А если ты не поймешь этого, сделаешь себе только хуже. Я же вижу, это не просто твой пьяный бред и выходка, ты так жизнь свою можешь испортить.
   Ленка замолчала, переводя дыхание, пытаясь успокоиться. Молчал и Владик. Глаза постепенно привыкли к темноте, и вот уже он полностью ощущал очертания Ленки.
   - Когда мы шли сюда, ты спрашивала, нашли ли Сережкиного убийцу? Того, кто его сбил на машине, - задумчиво произнес Владик очертанию. - Я как будущий юрист тебе могу сказать, что убийца не тот, кто был за рулем, с точки зрения уголовного права это называется причинение смерти по неосторожности, а не убийство. А с точки зрения человеческой, убийцы Сережки - это все те, кто сделал жизнь Сережки невыносимый или способствовал этому. Это и та тварь, которая подбросила ему кошелек. Это и директор, который фактически выпер Сережку из школы. Это и родители Нины, которые скрывали Нину от него и обошлись с ним, словно с бездомной собакой. Это и его родители, которые, как я понимаю, не очень озаботились проблемами сына. Это, Леночка, если хочешь, и я, друг Сережки, который тоже был больше занят своими собственными проблемами и где-то не смог Сережке в чем-то помочь.
   - Ты что серьезно так думаешь? - очертания переводящей дыхание Ленки ожили, и Владик почувствовал их тепло. - А тебе не кажется, что все это только лишь твой бред, бред, увлечение которым может привести тебя к психическому расстройству или еще к чему-нибудь более страшному? Сегодня ты жопу всей школе показал, а завтра купишь ружье и начнешь отстреливать убийц Сергея? Владик! Ты из смерти делаешь романтику. Оглянись, все до примитивизма банально и просто. Шел очень сильно пьяный человек, не разбирал дороги и не понимал окружающую действительность. Почему напился? А разве это важно? От радости или тоски, от горя или удачи - какая разница. Не заметил машины, а водитель и сам не успел вовремя заметить его и остановиться. Вот и все. ВОТ И ВСЕ!!! Это судьба, Владик. Такое могло быть с каждым. И с тобой, и со мной, если так напьемся, но судьба выбрала его, Сережку. А от судьбы не уйдешь, мон шер. Подумай хорошенько над этим и успокойся.
   Очертания переместились с парты на лавку к Владику, и теперь уже он чувствовал их жар. Они горели и влекли, как горела и влекла его ранее Ленка. Любимый Ленусик, его Ясная Звездочка, его Муза и Королева Его Ночных Снов, Его Большая и Первая в Жизни Любовь, теперь уже - бывшая любовь, бывшая соседка по парте, бывшая одноклассница, во всем бывшая Ленка, Лена, Леночка, Ленусик...
   - Зря мы здесь, - сказал он ей, - да и зачем мы здесь? Зачем ты вообще пришла ко мне сегодня? Не нужно было этого делать...
   - Я же и вправду хотела увидеть тебя, я же и вправду скучала по тебе, - горячий и быстрый Ленкин шепот перебил его слова, обжег его лицо и закружился приятной дрожью по телу. - Знаешь, когда мы расстались... Нет, не так, знаешь, почему мы расстались? Все это время я при случае пыталась рассказать об этом тебе и попросить у тебя прощение. Помнишь, в Питере, а потом на выпускном... Но ты не хотел этого слушать. Я знаю, тебе было больно. Тебе, может быть, и сейчас от этого будет больно. Но позволь мне сказать, рассказать это тебе. Ведь это как раз и связано с тем, о чем мы говорили с тобой только что.
   Ленка, остановилась, снова перевела дыхание, а затем ее шепот вновь, но с еще большим огнем побежал по нему, проникая во все уголки его потерянной и истерзанной души.
   - Помнишь, ты никогда у меня дома не видел моего отца? Он всегда был на работе. И мы с мамой тоже так считали. Он приезжал очень поздно и нам с мамой говорил, что сейчас трудные времена, и для того, что бы организации выжить - нужно много и много работать. И мы верили ему. Оказалось, что ни на какой работе он не был. Оказалось, что у него есть женщина, с которой он и проводил все это время, которой дарил дорогие подарки, был у нее дома, водил в различные заведения, целовал, обнимал и любил ее. А за два дня до того, как ты тогда в августе приехал ко мне, он взял и рассказал нам с мамой об этом. Просто поставил перед фактом, приехал в Москву к сестре и вручил маме повестку в суд на дело о разводе. Он предал нас, хотя был для меня и мамы самым любимым и близким человеком. Он был для меня идеалом мужчины. Но оказалось, он лгал нам, бессовестно и подло обманывал, хотя, если не верить ему, кому еще кроме своих родителей я могла верить. А для него все было очень просто: "ты, Лена, взрослая девочка и все должна понять правильно, любовь приходит и уходит, так случилось и у нас с мамой". Для него все было просто и легко. А мама от горя чуть не умерла. И видя все это, Владик, мне стало страшно. До глубины души и замирания моего сердца страшно за то, что однажды и ты вот так придешь ко мне и, улыбаясь, просто скажешь, что мы с тобою взрослые люди и нужно понимать, что любовь приходит и уходит. Страшно за то, что потом и я, как моя мама, буду скулить и рыдать в подушку по ночам, рвать, а затем собирать как пазлы обрывки наших фотографий, звонить, унижаться, умоляя передумать и не уходить, и медленно умирать от этого горя. И я решилась сделать все сама, пока не пришла ко мне эта боль. От пришедшего ко мне страха я решилась прекратить наши отношения, твердо веря в то, что и ты рано или поздно сможешь поступить со мной так, как мой отец поступил с моей мамой. Я была полной дурой тогда. Я не понимала, что это всего лишь действительно жизнь и судьба, которая распорядилась так, что бы мой отец и мама расстались. И что от этого не могут зависеть и никак не зависят наши с тобой отношения. Если будет угодно судьбе, мы всю жизнь сможем быть вместе. Прошло время... И когда я это вдруг поняла, я не находила себе места. Я - сама в себе убившая любовь к тебе. Я - причинившая тебе и себе огромную боль. Но и тогда, осознав, спустя время я поняла, что все уже поздно. Что-то менять и возвращать уже поздно. Наверно, это тоже было угодно нашей судьбе. Придя к такому выводу, я успокоилась и стала просто жить и радоваться всему тому, что дает мне моя жизнь и ожидать то, что дарит мне моя судьба. Вот и ты не можешь успокоиться из-за смерти Сергея, совершая нелепые поступки. А когда ты поймешь, что поняла я, тебе станет проще и легче, поверь мне. Нужно просто спокойно жить...
   - То есть ты бросила меня из-за своего отца только потому, что твой отец бросил твою мать? - грустно подвел итог Ленкиному шепоту Владик. - Глупость какая-то.
   - Глупость, - согласилась Ленка. - Поэтому и я, пройдя через это, говорю тебе, что ты тоже совершаешь глупость. Не надо этого делать. И... пожалуйста, прости за эту глупость меня.
   Владик ничего не ответил и поднялся с лавочки. Вслед за ним вскочила и Ленка. "Глупость, глупость, - проносилось у него в голове, - как все просто и объяснимо. Из-за глупости и другой трагедии растоптать свою любовь, фактически отомстив за такую трагедию человеку в ней не повинному. Тебе себя жалко? Да нет, зато все очень просто и понятно. И даже как-то теперь легко".
   - Ты простишь меня? - снова Ленка, прижавшаяся к нему всем своим стройным телом Ленка. - Ответь же мне. Я прошу...
   - Я искренне любил тебя, - пытается ответить Владик, вдруг ощущая себя героем какого-то бульварного романа, но не находя для бульварного романа красивых и нужных слов, - я любил тебя и готов был за тебя все, что угодно отдать, быть может, и жизнь свою. Как же глупо... Зачем ты сейчас просишь у меня ненужного прощения? Хочешь, чтобы тебе самой стало легче? Ты сама, говоришь, что нужно просто спокойно жить. Так живи же, Лена, не надо терзать меня. И не терзай меня и себя саму.
   Он попытался освободиться от прижавшейся Ленки, но она еще сильнее прижималась к нему.
   - Помнишь весну, слет, я тогда так хотела, что бы ты стал моим первым мужчиной, я же тоже по- настоящему любила, но тогда судьбе было угодно, что бы это не случилось, - губы Лены стали зацеловывать его лицо. - Давай же теперь это изменим, хоть что-то у нас тобой в нашей жизни изменим, - она распахнула пуховую кофточку и его руками задрала блузку, под которой обнажилась грудь, красивая, упругая в возбуждении и желанная ему ее грудь, - иди ко мне, прошу, стань сегодня моим мужчиной.
   Очертания разъединялись и пытались поглотить его, окутав решимостью действий, очертания дразнили и влекли к себе, говорили, что сейчас он так же, как и тогда, прекрасной для него и на всю жизнь запомнившейся ему весной, может совершить один из двух предоставленных ему на выбор поступков. Но совершить их может только он и она, а не судьба.
   - Нет, Леночка, - хрипло пробормотал Владик и с силой оторвал свои руки от рук ее и груди, - все изменилось, мы изменились, и ничего уже не вернуть. Это же твои слова. Я все понял и осознал. Прощай, любимая, и не тревожь нас больше.
   Ленка рванулась и обвила его шею руками...
   - Не уходи, подожди! - Слезы, ее слезы заструились по его щекам так же, как тогда, в том злополучном августе. Но только сейчас он уже не плакал вместе с ней, а Клаус Майне не пел им о том, что он, Владик, все еще любит ее.
   - Прощай, - еще раз, но в последний раз, хрипло, убеждаясь в правильности своего решения, говорит Лене Владик, расцепляет ее руки, легонько отталкивает от себя, отчего опустошенная Лена неловко опускается на лавочку. Дверная защелка, словно пытаясь его задержать, никак не хочет открываться, и Владик, обдирая свои руки до крови, отрывает ее. В распахнутую дверь струится свет. Очертание Ленки в лучах хлынувшего в спортивную раздевалку лампового света разбилось на части и исчезло. Навсегда. А с ним горько, некрасиво и тяжело исчезла-умерла для Владика и сама Ленка. Там, за школьными коридорами его ждала уже другая жизнь, жизнь без нее...
   У входа в школу стоял Алик и курил. "Пошли", - сказал ему Владик, и Алик понял, о чем говорит ему, и куда его приглашает бывший одноклассник. Он бросил окурок, кивнул, сплюнул и следом за Владиком отправился за угол школы. Владик ударил первым. И все понеслось... Удар, вспышка, еще удар... Мелькающие руки и озлобленное лицо Алика... Крики заметивших драку... Кровь... Он на снегу, противный снег, проникающий ему за ворот и за спину задранной и разорванной куртки... Снова удары, почти поражение... Слова Паши о том, что с Аликом ему не справиться, вот Сергей бы - тот смог... Злость и ярость... Крик внезапно поскользнувшегося на льду и от этого упавшего Алика: "Блядь, кажись, ногу сломал! А-а-а!" И теперь уже он, Владик, сверху... Удары, удары и вновь удары, теперь уже в Алика удары, способные разметать по снегу обмякшего и переставшего сопротивляться противника... Чьи-то руки остервенело оттаскивающие его от Алика... "У-у-у", - рычит Владик, вырывается и вновь вонзает удары в распластавшегося на снегу, орущего от боли Алика... Чьи-то истошные крики, люди в милицейской форме: тот, что постарше и тот, что помладше, и спокойное одного из них: "Ну вот, опять ты, я же говорил, что от судьбы не уйдешь и от милиции тоже...". Вечер встреч закончен.
  
   - Ремень, шнурки, цепочку снять, деньги, часы, документы на стол!!! - приказывает Владику голос дежурного и подгоняет его чувствительным ударом дубинки по почкам. Конечно же, товарищи милиционеры, все будет сделано, как прикажете. Ведь я теперь все понял и осознал. И мне теперь все просто и легко.
   - Фамилия, имя, отчество! Дата рождения, адрес места жительства, род деятельности. Да не пачкай ты тут все кровью, - Снова удар дубинкой, будто бы от этого удара перестанет идти кровь из рассеченной брови и скулы. - Серпухов! Позвони в приемный покой, пусть медиков пришлют, а то с него кровь как с поросенка, да и освидетельствуют заодно. На хер пошлют? Я им пошлю на хер! Объяснишь, что машины свободной нет, бензин кончился, везти не на чем... Так, вот ручка, бумага, пишем, почему и при каких обстоятельствах причинил телесные повреждения гражданину Карповичу. Пишем, я сказал! Или научить?
   И Владик дрожащей, еще не успокоившейся от драки рукой, улыбаясь самому себе разбитыми губами (Паше бы понравилось. А Сергею? Сергею - тоже) аккуратно выводит на пачкающемся кровью листке бумаги: "Я, Капитанов Владислав, набил морду Карповичу Алику потому, что он отъявленный мудак и негодяй. Прошу учесть эти смягчающие обстоятельства и не судить меня строго". Глаза дежурного наливаются кровью: "Ах ты, скотина, прикалываться вздумал!" Объяснительная Владика оценена по достоинству очередным ударом дубинки, от которого он сгибается пополам и улыбка на его лице сменяется гримасой боли, но через силу вновь возвращается обратно. "Хрен с тобой, следак в понедельник выйдет, он с тобой подробно обо всем и поговорит. Встал, встал, я сказал, вперед!".
   Полумрак изолятора временного содержания. Железные лавочки по стенам, несколько двухярусных голых ржавыми пружинами кроватей, с которых свесилась от любопытства новому сокамернику пара оборванных грязных бичей. "Э, братан, тебя за что? Че молчишь-то? В падлу с нами поговорить, а?" "Да хрен ли с вами говорить", - думает Владик и, не обращая на угрожающие голоса бичей никакого внимания, валится на одну из кроватей, которая скрипит-свистит пружинами, и закрывает глаза. Все хорошо и спокойно, так и должно быть в его судьбе, хорошо и спокойно. "Капитанов! На выход!" - звучит через полчаса. Владика выводят из камеры, и в дежурке он видит приехавших людей в белых халатах, его осматривают, обрабатывают раны, умывают лицо, заглядывают в зрачки, заставляют пройти вперед с закрытыми глазами, коснуться пальцем руки кончика носа, приседать. "Тоже мне, клоуна нашли", - думает он, но, ощутив внезапно свалившуюся на него усталость, молча, выполняет все указания. Полумрак изолятора временного содержания... И опять голоса бичей. И он засыпает, пытаясь улыбаться во сне... В воскресенье новое пополнение, безвкусная баланда с плавающей капустой, пластилиновый черный хлеб. К вечеру камера заполняется так, что свободных мест практически не остается. Кто-то долбится в дверь и умоляет его отпустить, долбится настойчиво и, крича во все горло. Дверь распахивается, и дебошира бьют дубинками. Дебошир на некоторое время успокаивается, а затем, вспомнив, что безумно любит свою Машу, вновь начинает долбить по двери и призывать товарищей милиционеров выпустить его на свободу. "Его баба сдала, пришел домой подшофе, поскандалил, она не будь дурой, его ментам", - говорит кто-то осведомленный, и другие смеются от радости того, что дебошира сдала баба. Затем один из них тоже не выдерживает, спрыгивает со второго яруса, быстро приближается к дебоширу и наносит ему удар: "Да заткнись ты, тварь, достал уже!". Дебошир падает, отползает в угол и затихает, на этот раз уже окончательно.
   - В натуре, сколько еще нас здесь будут держать? - спрашивает у окружающих, старающийся казаться блатным, протрезвевший юнец, которого с разбитой физиономией поутру в стельку пьяного заволокли в камеру стражи порядка.
   - До понедельника, - отзывается кто-то. - В народном суде и у следаков выходной, а в понедельник выйдут на работу и раздадут нам пряники, каждому свой.
   Вечером вновь приносят какую-то баланду, от которой Владик отказывается в пользу тотчас же оживившего немытого и плохо пахнущего соседа. После ужина дверь в камеру снова открывается, и в нее заталкивают хрупкого чернявого юношу неславянского происхождения. Арестанты оживляются: "Абрек, а ты здесь как?", "Ну-ка лизгинку, а?", "Танцуй, сука!". Юноша что-то бормочет о том, что его задержали до установления личности, т.к. у него не оказалось при себе документов, жмется к бывшему дебоширу в угол и не хочет танцевать лезгинку. Старающийся казаться блатным, юнец вытаскивает чернявого юношу из угла, ставит на пол, делает два шага назад и ударом ноги отправляет его на заплеванный цементный пол: "Вот тебе, сука черножопая, лезгинка! Я таких, как ты, имел и буду иметь, в натуре!". Камера ржет и аплодирует. От шума падения и ржанья камеры вновь открывается дверь, в помещение врываются два дежурных милиционера.
   - Что случилось?
   - Абрек упал, худой он весь, от голода, покормите, а то загнется, - гогочет камера.
   - Заткнулись все!!! - орет дежурный. - Заткнулись, сказал, а то все сейчас попадаете!
   А затем обращается с вопросом к лежащему на полу юноше:
   - Упал?
   Юноша согласно кивает головой, размазывая по лицу кровь, вновь уползает в угол к бывшему дебоширу, которому сдавшая милиции Маша уже безразлична. Владик наблюдает, и ему все равно, он словно в прострации и медитирует...
   В понедельник с утра камера изолятора временного содержания начинает потихоньку пустеть. Дверь периодически открывается и сидельцы, чьи фамилии названы, покидают свое временное жилище. "Капитанов! На выход!" - слышит и Владик, выходит в коридор. Его ведут какими-то коридорами через какие-то переходы, по пути попадаются сотрудники милиции и оказавшиеся в отделении граждане. На втором этаже у первой двери он видит табличку "Старший следователь Аракчеев Н.Н." Его заводят туда. За столом сидит худощавый человек средних лет, который впивается во Владика цепким изучающим взглядом и, изучив его, задает вопрос: "Капитанов?". Владик согласно кивает.
   - Повезло тебе, Капитанов, пока что, повезло, - продолжает старший следователь, - никак не хочет потерпевший заявление о привлечении тебя к ответственности за нанесение телесных повреждений писать, хотя и лежит в больнице, но говорит, что сам ударился, упал, разбился. А по мне - хер-то с Вами, хоть совсем перебейтесь и ничего не пишите. Мир чище станет, и у нас геморроя меньше будет. Хотя, может быть, потерпевший и передумает. Мы еще с ним пообщаемся. Поэтому повезло тебе пока что условно, Капитанов.
   - Николай Николаевич, чего с ним делать тогда? - задают худощавому вопрос, приведшие Владика. - Там родаки его всю дежурку на уши подняли, еще с воскресенья обратились о том, что пропал без вести. А им Долматов, придурок, сообщил, что по журналу учета проходит как задержанный, подозреваемый в совершении преступления.
   Старший следователь задумывается.
   - Оформляйте по хулиганке и везите в народный суд, пусть там и решают, в ИВС же не должен он без каких-либо законных оснований находиться, вот и будет вам законное основание, - выносит он Владику свой вердикт.
   Владику вернули ремень, шнурки, порванную зимнюю куртку, серебряную цепочку, студенческий билет и пару мятых купюр, о чем он и расписался в журнале, подтверждая также своей подписью то, что каких-либо претензий к доблестной милиции он не имеет. Затем повезли к зданию народного суда. Ближе к обеду был суд. Будущему юристу, оказавшемуся первый раз в суде, было интересно, как происходят в этом случае судебные заседания.
   "Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, адрес места жительства, род деятельности, ранее привлекались?" - так же, как в отделении милиции ранее, стал устанавливать его личность пожилой человек в черной мантии, а затем зачитал ему его права и огласил составленный дежурными протокол об административном правонарушении.
   - Вину свою признаете? - на этот вопрос Владик кивнул головой.
   - Ну и что делать-то с тобой? Восемнадцати еще нет, через четыре месяца только исполнится, арест не применим, доходов нет, учащийся, а?
   - У меня стипендия есть, - отозвался Владик. Судья удалился в совещательную комнату, а затем, вернувшись из нее через пару минут, огласил постановление: "Признать виновным в совершении административного правонарушения, предусмотренного ст.158 КоАП РСФСР, и назначить наказание в виде административного штрафа в сумме..." А вот сумму Владик не расслышал. "Свободен", - сказал ему человек в мантии, и Владик оказался свободен, только сейчас задумавшись о том, что его бедные родители исчезновением с субботы сына не находят себе места, и чуть ли не бегом рванулся в сторону дома. Но свободен он был недолго... Скрип тормозов вылетевших из переулка серых "Жигулей" оторвал Владика от мыслей о несчастных родителях и грядущих объяснений с ними. Из "Жигулей" выскочили трое, среди которых он успел узнать бывшего сокамерника - юнца, пытавшегося казаться блатным, и затолкали Владика в машину. Владик, было, рванулся, пытаясь сопротивляться, но от моментально приставленной к боку финки похолодел от страха. В машине ему на глаза натянули черную вязаную шапку, и он не видел, куда его везут. Ехали по его подсчетам минут тридцать, затем "Жигули" снова скрипнули тормозами и остановились. Владика выволокли наружу и куда-то потащили. Загрохотала, судя по звуку, железная дверь. Владика толкнули, потом кто-то сорвал с него "пидорку", закрывавшую ранее белый свет. И он обнаружил себя в помещении, по виду, напоминающем гараж.
   - Знаешь меня? - спросил его один из находившихся рядом. "Конечно же, знаю, не иначе, как позавчера виделись", - подумал Владик и согласно кивнул головой брату Алика.
   - Что же ты, падла, брата моего так отоварил, а? - убедившись, что Владик знает его, продолжил Максим. - В палатку из-за тебя, гниды, слег.
   Владик молчал, вспоминая упершуюся в него злую финку и ощущая, как на него накатывается страх.
   - Ну и как с тобой будем разбор вершить? - глаза Максима были злыми, их взгляд колол и заставлял отворачиваться. - Тут менты все бегают, заяву написать упрашивают, что бы повысить им раскрываемость...
   - Не по понятиям это, - констатировал кто-то еще.
   - И я говорю, не по понятиям, - подтвердил Максим, - заяву писать западло. По-другому мы поступим, братва. Око за око, зуб за зуб. А?
   - Верняк, - согласился с Максимом кто-то еще.
   - Тогда долбите, - определил наказание - приказал Максим. - Только не убейте.
   И Владика стали бить, жестоко, беспощадно бить. Бьющих было трое. Он понимал, что сопротивляться им бесполезно, он не победит, а его сопротивление еще больше раззадорит нападавших. И поэтому от первых ударов он повалился на деревянный пол, сжался, пытаясь придать себе позу эмбриона и закрыть ладонями голову, а локтями рук - печень и почки. Но профессиональные удары избивавших разрывали его оборону. От терзающей со всех сторон боли он стал хрипеть, затем кричать, чувствуя, что постепенно начинает терять сознание, а затем, обессилев окончательно, уходя от рассудка, вспомнил "только не убейте" Максима и в надежде, что его все-таки не убьют, отключился от окружающей его действительности...
   Избитого и потерявшего сознание погрузили в багажник, куда окровавленный не хотел никак вмещаться, но куда его все-таки втиснули. Затем отвезли километров за пять от места расправы и сбросили у обочины дороги. Напоследок побили по щекам, пытаясь привести в чувство: "Ты слышишь? Живой? Живой. Ползи вперед, тут до города рядом, не замерзнешь - доползешь..." Очнувшись, Владик пополз, хрипя, отплевываясь, что-то бормоча самому себе, пополз вперед по дороге, пытаясь не останавливаться и не уходить в себя, не терять сознание, что бы не замерзнуть здесь в этом феврале и не остаться на этой дороге навсегда, как когда-то случилось с Сережкой. Ведущий пустой молоковоз старичок-водитель, сильно удивился, заметив ползущего по обочине дороги человека и, думая, что ползущий пьян, решил проехать мимо. Но затем, поразмыслив, что ползущий в февральский мороз алкоголик, может умереть от переохлаждения, сдал назад, остановился и вышел из машины...
   Когда в больничной палате Владык открыл заплывшие от гематом веки, первое, что он увидел, были глаза его мамы, заплаканные, испуганные глаза его мамы... И он, почувствовав в своих волосах, ее теплую, гладящую его руку, попытался ей улыбнуться...
  
   "Привет мое Солнышко! Со всеми наилучшими к тебе пожеланиями и с огромной к тебе любовью, твоя Анюта. Пишу тебе свое седьмое письмо. Я так по тебе скучаю, ты просто не представляешь, прошло всего четыре месяца, а для меня словно вечность. Мне грустно и тоскливо без тебя, мой зайчик. Еще днем мне удается как-то отвлекаться, а вот вечером так тоскливо, что даже пиво не помогает. Я всегда привыкла быть с тобой, и когда тебя нет рядом, я чувствую, что словно нет со мною частицы меня. Вот так я тебя люблю. А по ночам мне снятся сны, в которых я вижу тебя. Там нам с тобой так хорошо, как хорошо было летом. Твои сильные руки приводят меня в дрожь, я скольжу по тебе своими губами и чувствую, что ты хочешь меня, а ты поворачиваешь меня так, как мы любим, и мы... И от таких снов мне так хорошо, что ты просто не представляешь. Как будто я действительно в них побывала с тобой. А еще, когда я просыпаюсь, я думаю, что вот сейчас ты где-то на очередном посту и охраняешь мой сладкий, приснившийся только что сон. И я горжусь тобой. Девчонки в училище мне говорят, что сейчас только дураки идут в армию, но я им за это готова расцарапать лицо. Сами они дуры. Только слабаки и трусы армии избегают. А настоящие мужчины служат Отечеству и охраняют покой страны. Если бы не было таких настоящих мужчин, то у нас не было бы армии, и нашу страну уже давно кто-нибудь захватил. И всех нас могли поубивать или, как в Африке, отправить в рабство. Поэтому тем, что у нас светлое небо над головой, мы обязаны солдатам, таким, как ты. А они, сучки, этого не понимают. Поэтому, Паша, ты настоящий мужчина, и я горжусь тобой, и от этого люблю тебя еще больше. Ну а новостей каких-либо вроде бы и нет. Все по-старому. Сережку и Владика практически не вижу. Но я думаю, что они тоже пишут тебе, и о том, как дела у них, ты прочитаешь из их писем. А еще у нас в городке открылся первый ночной клуб! Вау! Там просто офигеть, как красиво и прикольно. Даже в рулетку поиграть можно, или на мужской и женский стриптиз посмотреть. Но и цены там тоже офигенные. Но ты не думай ничего такого. Я туда не шляюсь. Просто один раз с однокурсницами зашла, решила посмотреть, стоит ли нам туда сходить, когда ты вернешься. Шляться мне без тебя не хочется, да и некогда. Изо всех сил учусь кулинарному искусству. Тут научилась печь торт, называется "Наполеон". Пальчики оближешь. Вернешься, обязательно испеку. Тебе очень понравится. Но до этого я тебя так зацелую, как никогда еще не зацеловывала... Эх, плохо, что до тебя далеко добираться. Так хочется приехать и посмотреть, как ты там служишь. Хотя бы на денечек. Почему ты так далеко попал? И почему не могут сделать так, чтобы всем служить возле дома? Ну, вот на сегодня и все. Уже поздно, пора спать. Завтра у нас практическая. А еще, чуть не забыла, в училище сказали, что тот, кто закончит на отлично, того направят работать в новую кулинарную фабрику. В соседнем городе большая кулинарная фабрика открылась, там хозяева иностранцы, и оборудование иностранное. Мы там были на экскурсии. Вот бы мне туда. Поэтому я стараюсь учиться изо всех сил.
   Насчет моей верности не беспокойся. Я всегда буду верна тебе. Мне, Пашуля, нужен только ты. Поэтому ничем таким свою голову не забивай, служи достойно и честно, и вернись ко мне сильным и здоровым, что бы мы поженились и у нас появились детки. Давай, ты будешь хранить мои письма, а я буду хранить все твои? Когда вернешься, мы их все вместе перечитаем и создадим семейный альбом наших писем, что бы наши детки знали, как мы сильно любили и любим друг друга.
   Твоя навсегда, Анюта. Пусть тебе про нас приснится такой же сон, который снится мне, и тебе будет хорошо. Целую, целую, целую, целую, целую, целую всего, всего, всего, всего".
  
   "Здравствуй, брат!" Как там твоя служба? Выше нос!!! Время летит незаметно. Уже полгода, еще три раза по столько и на дембель. Вот забухаем-то! Так что, держись. Деды, как я понял из твоего письма, особо не гоняют. Это хорошо. Но если что - в обиду себя не давай. Мы никогда не давали всех наших в обиду. И ты себя не давай. Ну а с Батоном смотри сам. Чмо, он и на гражданке, и на службе - чмо. Если не умнеет, то и не вмешивайся. Пусть его уму разуму поучат. Может, и пойдет на пользу. А то будешь за него встревать, а толку никакого не будет, у самого только могут быть неприятности. Ты спрашиваешь, почему не пишет Сережка? Слышал только, что он устроился на работу вахтовым методом. Уехал куда-то на несколько месяцев на Север. Прикинь, ты на Юге, а он не Севере. Вот жизнь-то как раскидала. Может, когда уезжал, еще адреса твоей службы не было известно, поэтому и не знает, куда тебе писать. Да ты же его сам знаешь, он говорит-то у нас мало. А писать для него, наверно, еще труднее. Что касается Ани, то я ее видел-то раза два или три. Приезжаю в городок редко. Но, я думаю, у вас все будет в шоколаде. Она хорошая девочка и дождется тебя. Так что не переживай. Если бы с кем-то загуляла, мне наверняка бы стало известно, городок-то у нас, как деревня. Короче, не грузись. Анютка - супер! Хочешь, при случае зайду к ней и все аккуратно прознаю? Так, что еще? Да, извини, что долго не отвечал, тут захворал немного, лежал в больнице и писать не мог. Но сейчас вроде бы все нормально. Так, ничего страшного, можно сказать аппендицит. Еще прикол, был на вечере встречи выпускников, выцепил там Алика, ну и по полной программе его отхреначил. Знаешь, за что. У него нога даже сломана оказалась. А ты мне говорил, что я с ним не справлюсь. Нет, в самом деле, в сугробе валялся, если бы меня не оттащили, вообще бы наверно его закопал. Так что Алику мы отомстили. А самое, что прикольное, после того, как Алика уфигачил, я заболел и попал в больницу. И, прикинь, эта тварь со мной в одной палате оказалась. Спасибо медсестрам, нас по другим палатам потом разбросали, в разные коридоры, а то вообще убил бы его на хрен. Ну да ладно. Да, еще совсем забыл, на том вечере встречи выпускников я директору жопу показал, прикинь, тебе по приколу было бы, если бы ты все это увидел. Слово предоставляется благодарным ученикам. Ну, я пьяный и полез на сцену благодарить. Переклинило что-то. Думаю, сука ты, директор, Сережку из школы выпер, сейчас я тебя за это и отблагодарю. Короче, ржали все, кто был, даже учителя, кроме директора. Ему наверно моя голая жопа не понравилась. На следующем вечере встречи я ему еще что-нибудь обязательно покажу. Вот такие у нас приколы. Так что служи, друг, спокойно и уверенно, помни, что тебя здесь ждут и тебя здесь любят. Время не считай, так оно пролетит еще быстрее. Еще полтора года и ты будешь дома. А что такое полтора года для целой жизни? Капля в море. Прилагаю к письму свое стихотворение, посвященное твоей службе в армии. Может быть, вклеишь его скоро в свой дембельский альбом. Ну, все, пока. С нетерпением жду от тебя ответа. Мы вместе!!!"
  
   "Добрый день, мои мама и папа. В первых строках своего письма спешу сообщить Вам о том, что у меня все очень хорошо. И Вы зря волнуетесь обо мне. Питание у нас хорошее, я не то, что наедаюсь, даже порой, объедаюсь так, что потом на турник не могу залезть. Потолстел на пару килограмм. Честно-честно. Тут мне фотку с присяги обещали. Как сделают, обязательно пришлю. И сами в этом убедитесь. Жаль, что на присяге меня не видели. Ваш сын - настоящий воин. С одеждой тут тоже все в порядке. Все необходимые комплекты у меня имеются, все по размерам и все новое. Ты, мама, меньше читай всякие гадости про армию, которые пишут в газетах. Может это и есть где-то. Но у нас все не так. Мне-то Вам врать зачем? Да и погода у нас не такая, как у Вас. Здесь очень тепло. А еще места здесь очень красивые. Никогда не видел гор. Знаешь, какая красота. Скоро, кстати, поедем в горы на учения. Вот будет здорово. Может, удастся попросить кого-нибудь сфоткать меня на фоне гор. Пришлю фотографию. И сами во всем убедитесь. Насчет дедовщины я Вам тоже уже все неоднократно писал. Нет у нас никакой дедовщины. А Вы, наверное, опять газет начитались или телевизоров насмотрелись, и мне снова эти вопросы задаете. Еще раз Вам пишу крупными буквами: НИКАКОЙ ДЕДОВЩИНЫ У НАС НЕТ!!! Есть солдаты второго года службы, они опытнее и старше нас, и нам всегда и во всем помогают. Благодаря их помощи нам гораздо легче усваивать нелегкую армейскую службу. И они, и мы - солдаты Российской Армии, которая всегда и всем давала по башке. И если бы у нас были в армии гонения, подумайте только сами, разве могли бы мы справиться с врагом. Поэтому никаких притеснений у нас здесь нет и быть не может. Все мы единый, сплоченный и дружный коллектив. Вот, к примеру, недавно кросс бежали, один военнослужащий, очень большой комплекции, устал и не мог бежать дальше из-за большого веса. А бежать-то надо, выполнять норматив нужно обязательно. Так тогда, другие военнослужащие его подхватили и понесли на руках, чтобы помочь товарищу. А вы говорите, дедовщина. Мы здесь все как братья. Отдельное слово о наших командирах. В своем письме вы опять беспокоитесь и об этом. Наши командиры строги, но справедливы. Они лучшие наставники и учителя, с которыми я когда-либо встречался. И, благодаря им у нас воспитывается настоящая дисциплина и ответственность, все, как положено по уставу армейской службы. Так что, приеду, не узнаете, буду всегда вставать ровно в шесть, за сорок пять секунд одеваться и заправлять кровать, обязательно чистить зубы, умываться и строем идти на кухню. Шучу, конечно. Но раньше, вспомните, всегда ли я чистил зубы и заправлял кровать? То-то же. Ну ладно, что я все о себе и о себе. Как там у Вас дела? Как здоровье у папы? Папа, еще раз говорю, не волнуйся за меня, тебе вообще нельзя волноваться. А тут и причин нет. Как у тебя, мама, с работой? Владик и Аня мне пишут. Вот только Сережка почему-то нет. Видите ли Вы их? Особенно, не скрою, меня интересует Аня. У моих-то оболтусов всегда все будет в порядке. А вот Анютку я почему-то ревную. Хотя раньше и не задумывался об этом. Что у нас нового в городке? Пишите мне. Я по Вам всем скучаю, всех крепко целую и обнимаю. И еще раз большими буквами НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ ОБО МНЕ, У МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО. В конце письма сообщу одну радостную новость. У нас лучшим бойцам, отслужившим год, командование части предоставило отпуск. Я, кстати, тоже у командиров на хорошем счету. Так что, бог даст, и я в октябре-ноябре приеду к Вам на побывку. Вот там уж точно все сами и увидите. Ваш сын, рядовой (пока что) доблестной и непобедимой Российской Армии Коршунов Павел Антонович".
  
   "Рота-а-а!!! Подъем!!!" - летит зычным отработанным голосом по казарме. Паша вскакивает с кровати и спросонья озирается вокруг. Но время уже пошло. И нужно успеть за это крохотно отведенное и, неизвестно кем и когда придуманное время, одеться "во все пуговицы" и так ювелирно выровнять и заправить кровать, чтобы не дай бог, натянутая в случае проверки нитка, не показала твою неудачу. Руки дрожат, трясутся, а время неумолимо летит. Но нарушать отведенный на подъем норматив себе дороже. Впрочем, не только себе, но и окружающим тебя военнослужащим тоже. Вот Батон, да и еще несколько таких, как он, не успевали, в результате вся казарма, раз десять по сорок пять секунд отрабатывала свой подъем и отбой. Хотя и это тоже не помогло. Батон и еще несколько молодых продолжали не успевать. Отработка подъема и отбоя продолжались уже после самого отбоя вечерами как в отношении самих не успевавших, так и в отношении остальных военнослужащих, за исключением солдат второго года службы. Из-за этого военнослужащие очень сильно обижались на не успевающих по нормативу, и устраивали им затем небольшую темную, и иные профилактические мероприятия. В первые дни не успевал и Паша: новые, накрепко пришитые пуговицы предательски не хотели лезть в такие же новые, еще не разработанные петли, ремень не хотел застегиваться, а дрожащие от напряжения летящего времени ноги, сопротивлялись попасть в сапоги. Но Паша проявил смекалку, и вечером, в отведенное для личной гигиены время, подрезал-расширил узкие петли и ослабил пришитые пуговицы. Стало значительно проще. "Зоопарк, для чего это нужно", - как-то пробубнил один из молодых и тут же от услышавшего это сержанта получил сапогом по копчику. А на утреннем построении-осмотре старшина роты терпеливо и доходчиво разъяснял еще не совсем понимающим "для чего это нужно" военнослужащим, что необходимость уложиться в отведенное время не только при подъеме и отбое, но и при других мероприятиях формирует у солдата скорость, быстроту реакции и мышления, а в конечном итоге - дисциплину, что является одной из основных задач армейской службы, поскольку в бою может быть дорога каждая секунда, и каждая пропущенная секунда может стоить солдату жизни. Паша постепенно это стал понимать и изо всех сил старался успевать. Да и пинков-затрещин, а также иных неприятностей в этом случае ему доставалось меньше. Так, что у нас там дальше? А дальше у нас утренняя зарядка (особенно, товарищи военнослужащие, это касается бойцов первого года службы, "дедушка" у нас и так нарастил необходимые мышцы), утренний туалет и построение-осмотр, во время которого заместители командиров взводов выводят свои подразделения, а дежурный по роте докладывает старшине о готовности роты к боевой службе. Командиры, в зависимости от уровня их настроения, дотошно или не очень, но проверяют, соответствует ли внешний вид замерших в строю бойцов необходимым санитарно-гигиеническим нормам. Ох, недоразумение какое, подворотничок не достаточно бел у солдата, а у этого - пуговица болтается, вот-вот оторвется (невдомек командиру, что это результат деятельности "дедушки", рванувшего бойца за китель минутами ранее), а у этого - бляха как-то не так блестит. Плохо, товарищи солдаты, очень плохо. И летит во всю прыть нагоняй от старшины (если это заметил старшина) к заместителю командира взвода - дослужившемуся до сержанта без пяти минут будущему дембелю, а от него к командиру отделения - "дедушке" младшему сержанту. Ну а от самого командира отделения нагоняй бумерангом возвращается к болтающейся пуговице, грязному подворотничку, не достаточно начищенной бляхе и их несчастным владельцам. Трясутся от этого несчастные вечерами и старательно под подзатыльники сержанта пытаются научиться вовремя и правильно пришивать пуговицы, стирать и подшивать подворотнички, чистить на ремне бляхи не только свои собственные, но и других, более опытных военнослужащих. Дисциплина и порядок в Российской Армии должны быть во всем... А дальше строем шагают солдаты на завтрак, гадая про себя, чем почивать их будут на этот раз, и какое "изысканное" блюдо на сегодня приготовили им в армейской столовой. А самые робкие и слабые из них думают также о том, успеет ли им достаться такое блюдо (впрочем, как успеет ли оно им достаться на обед и ужин), или же его, как и вчера, в качестве своей добавки бесцеремонно захватит прикрепленный дедушка. Конечно же, это бывает не со всеми, но с некоторыми из них случается. Время завтрака тоже строго ограничено, ведь за ним уже спешат следом информирование и тренировка личного состава (а тут тебе в зависимости от дня недели: и строевая подготовка, и РХБ защита, и стрелковая подготовка), развод личного состава, а также следования на занятия. Занятия также бывают разными в зависимости от дня недели и времени суток, поскольку они продолжаются и после обеда. Бывают занятия практическими, и бывают занятия теоретическими. Вот, например, на занятии практическом недавно бежали кросс в пять километров, а Батон, этот кросс не выдержал и сошел с дистанции. Не могу, говорит, так больше, сил никаких нет. Раньше он хоть пешком шел или бежать пытался, но из-за несоблюдения им норматива по приказу командира бойцы его взвода были вынуждены еще пару лишних километров наматывать. А что такое бежать в полной боевой экипировке пару лишних километров, знает только тот, кто эти пару лишних километров бежал. С "кроссовочно-адидасовскими" спортсменами на гражданке это никак несравнимо. Ну а теперь, не выдержал и вовсе остановился, словно вкопанный Батон, даже идти отказывается. А командиры снова тут как тут. Беги, приказывают Батону, как можешь. Батон ни в какую. Младший лейтенант тоже не лыком шит. Остановил свой взвод и к другим бойцам обратился: "Товарищи солдаты, ранили вашего товарища, передвигаться не может. А российские солдаты своих в беде никогда не бросают. Запомните, бойцы! И по-человечески это, и по уставу не положено. А теперь приказываю Вам, товарищи рядовые, нести раненого однополчанина до финиша по очереди, меняясь каждые четверо через километр и так три километра подряд, а потом раненого в медсанчасть отнести". И бойцы понесли... Не может или не хочет один - страдают все. Такая вот простая армейская истина. Батона возненавидели... А еще, бывают занятия теоретические, на которых узнает Паша, чем российский БТР отличается от российского БМП, какова дальность стрельбы автомата "Калашников" и в чем его преимущество перед американской автоматической винтовкой М-16, а также, что по Уставу для выполнения воинского приветствия на месте вне строя с головным убором за три-четыре шага до старшего по званию следует повернуться в его сторону, принять строевую стойку и смотреть ему в лицо, поворачивая вслед за ним голову, и при этом правую руку кратчайшим путем следует приложить к головному убору так, что бы пальцы были вместе, ладонь была прямой, средний палец касался нижнего края головного убора, а локоть был на линии и высоте плеч. Как Вам это, не нюхавшие пороху, "косари" университетские, сможете ли запомнить к сдаче своей сессии? А военнослужащий Российской Армии это знать строго обязан. И многое-многое другое узнает от командиров на занятиях Паша. Занятия в школе ему, в большинстве своем, были безразличны, так, занимался для поддержания тонуса, чтобы не опускаться ниже своего уровня и не иметь угроз оставления на второй год. А здесь с безразличием к занятиям относиться никак нельзя. Безразличие ведет к тому, что из-за него страдаешь и ты, а из-за тебя достается всем остальным. Такая вот армейская круговая порука. Недоучил что-то, не понял, последствия могут быть различны, начиная от очередного пендаля или издевательского прикола смышленого и опытного на такие приколы (сам в свое время попадался) "дедушки" сержанта, заканчивая уборкой туалетов или нарядами вне очереди от офицера. Вот, не усвоил рядовой- "душара", что запрещает Устав курить в присутствии начальника и без его разрешения, и что срочник сержант: командир отделения - это тоже, хоть не офицер, но его "душары" начальник, так пришлось ему позавчера пачку сигарет съесть в присутствии своего отделения, а потом всем отделением недокуренный бычок торжественно провожать в последний путь строевым шагом и с песней, и хоронить в выкопанной могилке метр на метр. А в следующий раз не усвоит, может и пострашнее, что случится.
   Затем чистка обуви, мытье рук, обед, где тоже кому-то что-то могло не достаться. Обед, который в первые дни службы после домашних харчей выглядел очень уж не аппетитным, но который затем стал проглатываться практически без пережевывания до последней крошки в один миг. Но не помогало и это, так как постоянно хотелось есть, настолько, что даже по ночам Паше чаще снилась не обнаженная и ласкающая его Аня, а перепачканные в муке руки его мамы, лепящие самые вкуснейшие на свете пельмени. Тридцати минутка для личных потребностей после обеда, снова подготовка к занятиям и снова занятия, смена спецодежды, чистка обуви и мытье рук, подведение итогов и постановка задач, воспитательные мероприятия и спортивно-массовая работа, чистка обуви и мытье рук, двадцати минутка ужина, время для личных потребностей военнослужащих, просмотр по телевизору телепрограммы "Время", вечерняя поверка, туалетная десяти минутка и отбой, наконец-таки отбой. Отбой долгожданный...
   День солдата расписан буквально до минут. И он же тем самым настолько однообразен, что пофигисту-Паше, привыкшему чувствовать себя в своем поведении абсолютно свободным, поначалу хотелось выть от тоски, а потом, когда нервы были уже на пределе, хотелось послать все и всех на хер. Но, однако ж, все вдруг как-то надломилось, и спустя пару месяцев службы стал рядовой Коршунов достаточно безразличным к тому, как проходит его день. "День прошел - ну и хер с ним", - звучало в казарме по приказу "дедушек" после отбоя. И Паша с этим соглашался. Это сладкое слово "отбой" обещало Паше, что сейчас он, неимоверно уставший и обессиливший от всей этой дневной муштры и беготни, потока полученной информации, совершенных упражнений, тычков и затрещин, наконец-таки сможет замереть на кровати и, расслабляясь душой и измученным телом, заснуть. Но после отбоя солдатская жизнь вновь продолжалась, и уже не по Уставу. Услышанные Пашей на гражданке от прошедших службу знакомых "дедовские" приколы воплощались теперь наяву. Товарищ выключатель, разрешите Вас вырубить? Разрешаю. Сколько "дедушке" до дембеля осталось? Не знаешь, "душара", вот тебе за это в твою никчемную душу. А как "дедушка" домой поедет? А? Ту-ту. Песню запевай! Лося видели? А крокодила сушили? Сейчас будем. А почему у нас унитаз не блестит как бляха на ремне, ну-ка его зубной щеточкой-то. Все это и многое еще чего смешивалось после отбоя в казарме с разбором полетов прошедшего дня и наказанием что-то не успевших или не выполнивших, или неправильно исполнивших в дне прошедшем. Какое-то минимальное разнообразие происходило в редких выездных учениях, либо по воскресеньям, когда военнослужащим устраивался условный выходной день, посвященный культурно-спортивным массовым мероприятиям. Бойцы оформляли стенд-газету, готовились к грядущему КВН, играли в волейбол или футбол, ходили в библиотеку, ну а те, кому повезло особо, солдаты второго года - отправлялись в увольнительную.
   ...На распределительном пункте новобранцы Паша и Батон проторчали пять дней, спустив на дополнительное питание в столовой все свои дорожные деньги. Оно и к лучшему, поскольку по прибытию в часть те новобранцы, у которых деньги еще оставались, с ними распрощались. Их и их медицинские документы бегло осмотрели военные медработники по принципу "на что жалуетесь? Не жалуйтесь". Какой-то щуплый, похожий на цыпленка, новобранец бесполезно пытался служителям здоровья доказать, что у него врожденный порок сердца, который почему-то не заметили при его медицинском обследовании по месту жительства. Ему в ответ улыбались и объясняли, что здесь каждый второй с пороком сердца, воли, души, отдельных частей тела и других человеческих механизмов, и что армия эти пороки наверняка излечит. Остальные обреченно не сопротивлялись и о своих болячках не заявляли. На второй день на перевалку прибыли "покупатели". Они ходили по казармам, осматривали будущих бойцов, изучали их личные дела и медицинские документы. Распределительный пункт стал редеть. Те, кого выбрали, покидали свои кровати и освобождали прикроватные тумбочки, отправляясь навстречу избранной "покупателями" им судьбе. За Пашей пришли лишь на пятый день. Два офицера в неизвестных Паше званиях, поскольку знаки отличия он еще не научился различать, придирчиво разглядывали построившихся новобранцев. "Коршунов!" - назвал его фамилию один из них, и Паша сделал шаг из строя. Командиры обменялись взглядами и кивнули друг другу. Затем были названы еще несколько фамилий, и последней прозвучала фамилия Овчеренко. Батон суетливо вывалился из строя и отрапортовал:
   - Я!
   - Головка от ля-ля, - парировал один из офицеров. Строй робко захихикал.
   - Отставить! - приказал второй. Своей комплекцией Батон заставил командиров задуматься на несколько секунд, хотя о его медицинских данных им, скорее всего, было известно.
   - Он в БМП не поместится, - то ли в шутку, то ли всерьез сказал один из них.
   - Ничего, похудеет, - решил участь Батона второй, и Паша подумал, что он и Батон, возможно, будут служить в одной части.
   - Десять минут на сбор, - объяснил желавший похудеть Батону выдернутым из строя призывникам, и командиры вышли из помещения.
   "Паша, Паша, мы будем наверно служить вместе!" - возбужденно залепетал Батон, выгребая из тумбочки свои пожитки, и его глаза радостно заблестели. Батон очень переживал по тому поводу, где ему предстоит служить. Моря и неба он панически боялся, поскольку в первом случае он не умел плавать и полагал, что его будет сильно укачивать, а в случае втором от ощущенья высоты у него кружилась голова и подкашивались ноги. Еще Батон боялся холода и думал, что если его отправят служить на Север, то он может там что-нибудь себе отморозить. "Ты-то здесь как оказался? - спросил Паша у Батона, когда автобус нес новобранцев в перевалочный пункт. - Предки откосить что ли не смогли?" И Батон объяснил, что он завалил экзамены при поступлении в какой-то неизвестный Паше колледж, в который отцом уже были потрачены немалые деньги. Причем, завалил так, что даже и потраченные деньги, увы, не помогли. Отчего, тоже имевший огромную комплекцию, отец обреченно махнул рукой, высказал Батону все, что он о нем думает и то, что накопилось в нем о Батоне за последних пять лет, и подвел итог бесполезным попыткам родителей переделать Батона: "Хоть кол тебе на голове чеши, все бесполезно. Ну что ж, наверно ты очень сильно хочешь в армию. Может быть, там тебя перевоспитают". Конечно же, в армию Батон не хотел, как и армия не хотела Батона. Но поставленные медицинской комиссией ожирение второй степени и легкое плоскостопие от армии Батона не освобождали, а иной шанс в виде учебы в колледже Батон упустил. От неизвестности будущего Батону было страшно, и Паша, от которого ни на шаг не отлипал бывший одноклассник, прекрасно видел это. Разговоры и нытье Батона на тему "что там будет-то" настолько достали его, что однажды он не выдержал и пообещал бывшему однокласснику, что еще одно слово на подобную тему, и он настучит ему по башке. Батон, ощущая очевидность угрозы, скулить перестал, но мысли и переживания Батона так или иначе периодически все же продолжали вылетать из него словами. Уже здесь, на перевалке, на Батона обратили свое внимание будущие военнослужащие, прозвав его "жирдяем" и пару раз наградив пинками. Отчего, вспомнив свое школьное прошлое, Батон сжался и внутренне обмяк, стараясь постоянно находиться вместе с Пашей в надежде, что Паша в случае чего за него заступится. Но Паша не вмешивался. "Нужно было тебе, барану, в колледж поступать, - думал о Батоне Паша, - профукал родительские деньги, вот и расплачивайся за свое раздолбайство". Потом был железнодорожный вокзал, поезд, где они ехали в наполовину заполненном новобранцами плацкартном вагоне. На редких больших остановках их строем выводили на перрон покурить или просто подышать свежим воздухом. И они, глубоко затягиваясь табачным дымом, либо просто задумавшись или говоря друг с другом о чем-то, с завистью смотрели на бегущую вместе с их поездом осень и на высыпавших на перрон пассажиров других вагонов, которые в отличие от них, добираясь до своих мест назначения, были этой осенью свободны и беспечны. Ехали долго, более тридцати часов. И Паша, до этого только раз в жизни путешествовавший на такое дальнее расстояние, когда он вместе со своими родителями приехал из Севера в городок, от долгой поездки успел очень сильно устать, мечтая о том, что бы они наконец-таки приехали. А потом он впервые в своей жизни увидел горы, равнина кончилась, и из окна вагона открылся вид сначала на далекие, а затем все приближающиеся и увеличивающиеся в своих размерах горы. Увиденное приводило его в восторг. "Смотри, класс, вот здорово!" - возбужденно шептал он грустному Батону, показывая на мелькающие в окне горные пейзажи. Но Батону горы почему-то не нравились. Снова был железнодорожный вокзал, и Паша подумал, что их дорога закончилась, но он ошибался. Их вывели на перрон и строем перевели к другому поезду. Дорога продолжалась. Но на другом поезде она заняла что-то чуть более трех часов. А затем будущих солдат погрузили в армейские грузовики и повезли уже непосредственно в часть. Когда новобранцы прибыли в часть, их отправили в баню, забрав у них все вещи, в которых призывники приехали. После бани состоялись стрижка и получение комплектов обмундирования: х/б, портянок, сапог, ремня, головного убора, трусов, майки, кальсон и нижней рубахи, а также шапки и шинели, поскольку близилась зима. К удивлению Паши одежда ему и Батону досталась новая и не ношенная. Причем все, что Паше досталось, пришлось ему по размеру. А вот Батону с этим повезло меньше. Сапоги ему были тесны. "Попроси поменять", - посоветовал ему Паша. Но Батон что-либо просить боялся. О чем позже очень сильно пожалел. Сапоги зверски натирали Батону ноги, настолько, что через три дня Батон не только не мог бежать во время зарядки, но и даже просто ходить обутым. Кровавые огромные мозоли отзывались нестерпимой болью. Дело кончилось тем, что Батон, получив за свое разгильдяйство по башке от командира взвода младшего лейтенанта Заславского, был отправлен на замену сапог, обработку своих ран в медсанчасть и получил недельное освобождение от строевой подготовки и других физических упражнений. Батон радовался предоставленной ему неделе и жалел, что замененные сапоги ему в самый раз. Еще через пару дней Паша заметил, что новенькая зимняя шапка Батона чудесным образом превратилась в прожженный и достаточно изношенный головной убор. На вопрос Паши, каким таким чудесным образом изменилась шапка Батона, тот, грустно вздохнув, сообщил Паше о том, что своей шапкой он поменялся с одним старослужащим по его настоятельной просьбе. "Придурок", - поставил Батону диагноз Паша, к которому тоже поступало такое настойчивое предложение, но который, в отличие от Батона, вежливо и также настойчиво отказался совершать обмен. Паша принялся учить бывшего одноклассника основным правилам поведения в армии, которым во время проводов учил Пашу сосед: "Никогда не прогибайся и не чмырись, если заставят делать что-либо постыдное, отказывайся, не дерзи, но спокойно отказывайся. В худшем случае получишь несколько раз по морде, но потом отстанут и найдут других чмошников. Если же по мелочам: сбегать, принести, выполнить упражнение, то дедов слушайся. Это система и бороться с ней бесполезно. Так было всегда, год назад гоняли их, теперь они гоняют нас. Пройдет время, будем гонять молодых и мы. Но все должно быть в меру. Гонения бывают разными. И опускаться нельзя. Иначе до конца службы будешь в чмырях. Ты понял?" Батон, слушая Пашу, согласно кивал. Но понимать и слушать Пашу это было одно, а реализовывать сказанные Пашей истины на практике - совсем другое. За прожженную шапку на вечернем построении Батон вновь получил по башке от командира взвода Заславского, выписавшего ему за это наряд на уборку территории и заставившего отжиматься перед строем. Отжиматься Батон не умел. И поэтому выполняемое им упражнение перед взводом превратилось в клоунаду. Вместо того, чтобы работать руками, Батон вверх и вниз двигался своей толстой задницей. Взвод, команды "вольно" которому не поступало, расплывался в улыбке, а была бы команда "вольно", наверно бы ржал, держась за животы руками. "Что же ты, как бабу, плац трахаешь? - не выдержал младший лейтенант. - Разве так отжимаются? Или ты по бабе соскучился?" "Батон, следи за собой! Если будешь выглядеть чистым и аккуратным, то и приставать меньше будут. Неужели тебе непонятно? Посмотри на себя, ты как чушка, а не солдат Российской Армии. Да блин, если не получается что-то, то хотя бы старайся, делай вид, что изо всех сил жопу рвешь, что бы получилось. Командиры это тоже оценивают. А ты что? Вчера как сосиска повис и висишь не туда и не сюда. Весь взвод ржал. Не стыдно?" - продолжал учить Батона Паша в первые дни их совместной службы. Но Пашина теория Батону не помогала, практика для Батона выглядела иначе. И Паша, видя свою бесполезность, учить Батона перестал. Первые два месяца новобранцы проходили в части курс молодого бойца и были на так называемом "карантине", проживая в казарме все вместе отдельно от старослужащих. То ли для того, чтобы молодые привыкли к армии и осознали, где находятся, адаптировались, то ли для того, что бы лучше присмотреться к ним и сразу же не травмировать психику еще не привыкших, "деды" в этот период времени новобранцев особо не трогали, нет, напрягали, конечно, но не переусердствовали. Это же касалось и офицеров, во время проведения строевых занятий терпеливо пытавшихся по второму разу разъяснять и показывать что-то не понявшим или не сумевшим правильно выполнить будущим бойцам. Строевые занятия Паше не нравились. Часами, словно роботы, они маршировали по плацу, тренируясь правильно вышагивать и удерживать ноги на весу. Ноги нужно было поднимать синхронно с другими на определенную высоту, не задевая при этом впереди идущего и, не подставляя их под удар идущего сзади. К концу строевых, не привыкшие к таким движениям, ноги Паши тряслись и дрожали, отказываясь слушаться. Но все-таки к концу "карантина" Паша научился маршировать так искусно, что самому ему казалось, что с такой строевой он вполне мог бы находиться на посту у Вечного огня в Кремле. "Только вот ростом не вышел", - с иронией думал он сам про себя. Первые два месяца тянулись словно вечность, но однажды все-таки закончились. И перед самым Новым годом была присяга при Боевом Знамени части и Государственном флаге страны, с оркестром, в "парадке", с оружием в строю, со словами командира части о значении Военной присяги, о почетной и ответственной обязанности, которая возлагается на военнослужащих, приведенных к Военной присяге на верность своему Отечеству. "Раз, два, раз, два", - выходил, отточивший правильный шаг, Паша из строя, услышав свою фамилию, и начинал зачитывать текст Военной присяги: "Я, Коршунов Павел Антонович, торжественно присягаю на верность своему Отечеству, Российской Федерации. Клянусь соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно выполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество..." "Эх, жаль, что далеко служить попал, - проносилось у него в голове от гордости за себя и свой внешний вид, а также от торжественности самого мероприятия. - Так бы приехали родители и Аня. Вот бы посмотрели на меня. Были бы в восторге". Родители и Аня писали Паше достаточно часто, Владик чуть реже. Сережка не писал вовсе. Но, как объяснил ему в своем письме Владик, Сережка находился в какой-то длительной рабочей командировке и, возможно, не знал Пашиного адреса. То, что Сережа погиб и то, что родители Паши просили Владика и Аню пока не писать Паше об этом: "Паше и так сейчас нелегко, а тут еще о смерти друга узнает", Паше было неизвестно. На все полученные письма в первое время старался отвечать и Паша. Родители постоянно волновались и в каждом письме подробно расспрашивали его о службе. И он в который уж раз разъяснял в своих ответных посланиях о том, что у него просто все очень хорошо, и переживать им не о чем. Потом подробно отвечать на одни и те же вопросы он устал. Да и писать в монотонности и однообразии армейской службы было практически не о чем. Каждый день до неприличия был похож на день предыдущий. Ну не напишешь же, что вчера все молодые под неукоснительным присмотром "стариков" до мозолей и ссадин на руках драили казарму так, чтобы "как зеркало"; или о том, что позавчера они впервые по команде погружались в БМП и выгружались из этого чуда военной техники, да так неумело, что вовремя не успевали, и все приходилось десятки раз начинать сначала, а Паша от своего неумения даже повредил локоть, но еще хорошо, что только локоть, вот Батон, тот вообще... К чему было писать все это. Но, помня о больном сердце отца, Паша все же отвечал на каждое письмо своих родителей, хотя его ответы сократились совсем до нескольких строк и содержали в себе трафаретные "жив, здоров, все хорошо и просто замечательно". С Аней же переписка выглядела несколько иначе, на ее эротические фантазии, Паша, сладко вспоминая их "боевое" лето, не стеснялся отвечать своими фантазиями. "Девочка моя", - тоскливо, но возбужденно-ласково думал он об Ане, вспоминая ее очередное письмо. ...После того, как все молодые зачитали присягу и расписались, принявшим присягу зазвучали поздравления от офицеров, а затем был исполнен Государственный гимн. Вечером, теперь уже окончательно ставшим солдатами, показали документальный патриотический фильм про советский контингент, служивший в Афганистане. Торжественный и нерабочий для молодых солдат день прошел незаметно. Через несколько дней после присяги их снова выстроили на плацу. Вновь звучали оркестр и гимн, командирами и старослужащими произносились речи о боевом пути части, ее героическом прошлом, об успехах в боевой подготовке подразделений и о той почетной, ответственной обязанности, которая возлагается на военнослужащих. А затем молодых распределили по подразделениям. Батон, к удивлению Паши, вновь оказался вместе с ним. "Может быть, командиры, думают, что землякам вместе легче проходить службу? - рассуждал про себя Паша. - Но только вот не с таким земляком, как Батон". После распределения деды жили уже вместе с ними. Паша помнил, как в вечер распределения пришли они в казарму, заняли места, где им предстояло теперь спать, прозвучало очередное "отбой!", а через минут тридцать отбой сменился командой "подъем!" и пинками, сбрасываниями с кроватей тех молодых, кто успел после тяжелого дня уже заснуть и никак не мог проснуться. "Ну что, бойцы, теперь вы настоящие солдаты, дедушки вас чистосердечно с этим поздравляют, - сказал один из старослужащих, когда-то не доучившийся в университете "дедушка" Самсонов, разглядывая выстроившихся молодых солдат. - А в качестве наших поздравлений мы подготовили вам небольшой подарочек". Взгляд "дедушки" Самсонова не предвещал молодым бойцам ничего хорошего. "Короче, духи, вешайтесь!" - подтвердил опасения молодых второй дедушка, тот, кто, в отличие от сержанта Самсонова в университете никогда не учился, а попал в армию из Орловской деревни, и спрыгнул со своей кровати...
   И духи, чтобы не вешаться крутились, вырываясь из огня да в полымя, как могли. Днем их ждал устав, а вечером "наставники-деды". Помня, сказанные соседом заповеди, Паша пытался придерживаться своей линии поведения, отказываясь выполнять унизительные для себя поручения, и, выполняя то, что с его точки зрения было более или менее ему не принципиально.
   - Откуда ты, рядовой?
   - Из Московской области, - отвечал Паша. Москвичей, по сложившейся традиции, в части не любили, при этом, не особенно напрягаясь над тем фактом, что Московская область вовсе не является Москвой, а такой же разбитый перестройкой, а затем и победившей рыночной экономикой, регион России, как и множество других российских областей. Большой регион, где наряду с крупными промышленными городами существуют небольшие нищие городки и поселки, пустеющие деревни и заброшенные поля, где наряду с богатством живут-существуют бедные люди, пытаясь сводить концы с концами.
   -Значит - москаль, - резюмировал, услышав Пашин ответ, закрепленный за ним дедушка Бахшутин.
   -Что-то он не похож на москаля, - влезал в разговор другой старослужащий кавказской внешности. Кавказцев во взводе было несколько человек, они постоянно держались стайкой, но, в то же время, поддерживали отношения и с другими старослужащими. И, насколько слышал Паша, проживали эти военнослужащие до их призыва в армию где-то неподалеку.
   - Москва - жирная, а он не жирный. Это друг его на Москву похож, - тем временем продолжал дедушка с кавказской внешностью и показывал на стоящего тут же рядом с Пашей навытяжку Батона. Батон краснел, но пытался не шелохнуться.
   - Слушай, ты Москва, да? - обращался уже к Батону военнослужащий-кавказец.
   - Не совсем нет, - заикаясь, шептал в ответ Батон и покрывался пятнами.
   - Рядовой! - Бахшутин хватал Батона за шею и притягивал к себе. - Ты что, не знаешь, как положено отвечать? А? Это что за хрень такая "Не совсем нет"?
   Понимая, что влип, и от этого начиная дрожать всем телом, Батон, путаясь в словах, пытался объяснить старослужащим, что он, как и Паша, не из Москвы, а из Московской области.
   - Во, я ж говорил, - вновь резюмировал солдат из Кавказа, - вот это - Москва, жирный какой баран,- и причмокивал языком.
   - А что вы вместе всегда и неразлучны? - продолжал потешаться над Батоном и Пашей Бахшутин. Действительно, ища у Паши поддержку и защиту, а, может быть, и утешение словом, Батон постоянно старался не отходить от него и быть рядом с ним. - У вас любовь, да?
   - Вы что, пидоры? Да? Ай-ай-ай, - качал головой и сплевывал южанин.
   - Никак нет, - пытался исправиться правильным ответом Батон, - мы земляки, мы из одного городка.
   - Ба-а-а, - расплывался в улыбке от данного открытия Бахшутин и бил Батона в грудь. Батон сгибался пополам и начинал хрипеть, пытаясь восстановить утраченное дыхание, шумно хватал ртом воздух. Второй удар приходился в грудь Паше. В отличие от Батона Паша, отшатнувшись от удара, не сгибался пополам, а, приняв вновь стойку "смирно", старался перенести нестерпимую боль удара в таком положении.
   - Привет, земы! - продолжал Бахшутин и вновь устремлял свой взгляд на Батона. - Товарищ рядовой, разве была команда "вольно"?
   Все еще задыхающийся от боли, Батон отрицательно качал головой и вновь получал от "дедушки" удар, но на этот раз уже по затылку, и оседал на пол.
   - Встать, смирно! - командовал "дедушка" и за шиворот вытряхивал Батона на ноги. - Чудо природы - мешок с дерьмом. Москаль, а фамилия не москальская, насколько я помню. А?
   - Так точно, - рапортовал приходящий в себя Батон, - рядовой Овчеренко.
   - Москальский хохаль, - смеялся уроженец гор.
   - Хохол, - поправлял напарника Бахшутин. - Значит так, с сегодняшнего дня будешь у нас "Салом". Вопросы есть?
   - Никак нет, - Батон в испуге очередного удара сжимался, но пытался отвечать по уставу правильно.
   - А это за то, что нет вопросов, - и Бахшутин очередным ударом направлял Батона, переименованного теперь в Сало, в угол казармы.
   С этого дня позывной "Сало" чаще всех иных позывных гремел по казарме. "Сало! Иди сюда. Сало, упор лежа принять. Сало, ты че бычишься, кабан, на тебе. Сало в каптерку на раз-два-три! Сало, помоги сапогам дедушки. Сало, Сало, Сало..." Батон-Сало, как и другие "душары-карандаши" изо всех сил пытался вертеться и не попадать под раздачу. Но получалось у него это хуже всех. Отчасти виной тому был и сам Батон, вечно грязный, неопрятный, не следящий за собой, неповоротливый, трусливый, неумеха во всем, Батон. То обстоятельство, что Батон-Сало является его земляком, более пристальным вниманием негативно откликнулось и на самом Паше. Старослужащие, как думал Паша, полагали, что в его городке все такие же зачмыренные, как и Батон-Сало. И он, уже сам начиная ненавидеть не вразумившего его наставления Батона, своим поведениям пытался доказать старшим наставникам, уделявшим ему поначалу, как и Батону, более пристальное внимание, чем другим молодым, что это далеко не так. И от этого в первые месяцы он также страдал еще больше. "Дедушке нужно помочь", - разъяснял Паше старослужащий Самсонов и бросал ему на тумбочку потасканный подворотничок, что обозначало то, что подворотничок должен быть немедленно застиран, а затем и аккуратно пришит. Но Паша делал вид, что не замечает лежащего у него на тумбочке подворотничка. "Дедушке нужно помочь", - говорил, вновь обращаясь к Паше, Самсонов и бросал в его сторону свои нечищеные сапоги. Паша снова делал вид, что не замечает Самсонова, словно тот и не обращался к нему. Стирать, подшивать чужие подворотнички и чистить чужие сапоги он не собирался и не стал бы этого делать никогда. Старослужащие на Пашу начинали злиться и заставляли выполнять садистские, но придуманные задолго до них, упражнения. Паша покорно выполнял "сушить крокодила", "ловить лося", "трубить слона" и "поймать табуретку", ведь это, пожалуйста, хоть до потери сознания, а вот стирать и чистить - это нет. "Бурый, да?" - косились на Пашу старослужащие, после отбоя выводили в туалет и били, стараясь не оставлять на нем видимых следов побоев "не дай бог заметят командиры". Но Паша и после этого не замечал постыдных для него указаний. Дедушки продолжали злиться на Пашу... В качестве профилактики, чтобы было неповадно и самому Паше, и другим молодым, которые, глядя на него, могут тоже начать сопротивляться, старослужащие били Пашу после отбоя уже перед другими молодыми, заставляли и самих молодых бить Пашу, тем самым пытаясь посеять между ними и Пашей неприязнь. Старослужащим Паша не сопротивлялся и также, молча, и стойко переносил их побои. С молодыми дело обстояло несколько иначе. Лишь двое из них вызвались исполнить приказ своих наставников. Остальные, в лучшем случае принимали стойку и стояли на месте, стоял на месте и Паша. Так продолжалось до тех пор, пока не выдержавшие "деды" уже сами не начинали колошматить как самого Пашу, так и того другого, не решившего помериться с Пашей на кулаках. А с теми же двумя Паша решил драться, а не отказаться от сопротивления, как он поступал в случаях со старослужащими. И он дрался, стараясь тем самым донести до одолевающих его "дедушек", что субординацию и уважение к ним он все же соблюдает. Это же он пытался им показать, выполняя и иные, не кажущиеся ему постыдными, поручения и задания. Поделиться табаком, если есть, пожалуйста, сбегать в каптерку или в столовую, тоже можно, драить вместе с другими молодыми во внеурочное время казарму, чтобы не противопоставлять им себя, тоже, пожалуйста, но петь "дедушке" песню и показывать ему в какой позе на гражданке его встретит любимая телка - тут уж нет, извольте. Вот по таким своим принципам старался жить и держаться Паша. "Хрен, с тобой, - начинали понемногу успокаиваться Самсонов и Бахшутин наряду с другими старослужащими и бросали предназначавшиеся Паше подворотнички и сапоги Батону-Салу: - Солдат, ты его зема, а дедушке и земе нужно помогать. Все ясно?" "Так точно", - покорно отзывался Батон и также покорно принимался стирать и чистить все чужие вещи не только Бахшутина и Самсонова, но и всех других, пожелавших военнослужащих. "Так точно", - покорно соглашался Батон и не спал всю ночь, чтобы к утру сочинить дедушке в дембельский альбом любовное стихотворение. "Так точно", - покорно рапортовал Батон и с помощью принесенной швабры демонстрировал, как Бахшутину его подружка сделает на побывке минет. "Так точно", - в очередной, который уж раз, слетало с губ Батона-Сала, и он начинал рассказывать сказку на грядущую ночь, не желающему заснуть "дедушке". Так точно, так точно, так точно... А в редко появляющееся у него в силу многочисленных поручений "дедушек" свободное время Батон пытался спрятаться и скрыться от всех с глаз долой, лишь бы его никто не трогал, но его находили и снова начинали дрючить. За прошедшие месяцы Батон-Сало сильно похудел и осунулся. "Мамочка, - трясущейся рукой выводил он в воскресенье в свободное перед массовым просмотром очередного, привезенного в часть, патриотического фильма, время, - приедь, пожалуйста, и забери меня отсюда. Здесь так плохо, я не выдержу... Вчера нам давали суп и компот с червями... Я постоянно голодный... Здесь невозможно питаться... А сегодня один военный, выместив зло за то, что его не пустили в увольнительную, заставил меня.... Пожалуйста, мамочка, сделай что-нибудь... Пусть меня, что ли переведут... Если заберете меня, то я обещаю, что обязательно поступлю в колледж..." - старательно писал Батон и тихонько плакал, озирался по сторонам, боясь, что его самого и его слезы застигнут другие, и предназначенный ему ад примчится в комнату отдыха. Батон писал и изо всех сил на что-то надеялся, не желая понимать, что никто не приедет и не заберет его отсюда, что у него в этой жизни и в этой службе несколько иная судьба. Не зная еще, что и данное письмо не дойдет до адресата, а останется в части, будучи вовремя перехваченным предотсыльной проверкой, ляжет на стол командира части, а затем клочками разорванной бумаги - в мусорную корзину под столом. Командир части в негодовании вызовет командира роты, в которой служит Батон, и устроит ему по полной программе промывку мозгов на предмет низкого боевого духа военнослужащих и отсутствия правильной работы в этом направлении со стороны командного состава, а также на предмет возможных неблагоприятных последствий личного характера в случае вынесения "сора из избы". Командир роты, в свою очередь, такую же промывку мозгов, но с еще большим рвением и объяснением ситуации, устроит командиру взвода, молодому (недавно после военного училища) младшему лейтенанту Заславскому, который, полаская свои мозги не совсем печатными фразами комроты, будет зеленеть, бледнеть и стоять перед ним навытяжку по стойке "смирно", смутно ощущая, что младшим лейтенантом он, возможно, останется еще не один год. Ну, а он уже, чтобы поднять низкий личный боевой дух отдельного молодого военнослужащего и исправить сложившуюся ситуацию, вызовет к себе Батона и будет долго разъяснять неопытному солдату, что писать подобные письма это нехорошо и неправильно как по отношению к самой сильной в мире армии, так и по отношению к любящим его родителям. Что родителей и армию нужно уважать и беречь так, как любят и берегут Батона они, и что данные трудности являются для Батона временными. С обижающими его старослужащими он обязательно поговорит и примет к ним соответствующие меры, но все вопросы и разногласия должны в первую очередь решаться с ним, а не путем написания таких мерзких и отвратительно лживых писем, за ложь и клевету в которых относительно доблестной Российской армии возможна даже тюрьма, т.к. Батон давал присягу верно служить и не позорить Отечество. А потом, когда убедится, что мозги в нужном направлении промыты уже испуганному до коликов и вспучивания живота Батону, ласково предложит ему написать под диктовку своим родителям парочку, но уже совсем иного характера, писем. А послушный Батон сядет и начнет писать под диктовку офицера: "Здравствуйте, мои дорогие родители, пишет вам бравый солдат доблестной Российской армии и Ваш сын. В нашей передовой и лучшей по всем показателям части мне служится очень хорошо, я на хорошем счету у своих командиров. Руководит нашей частью мудрый и грамотный полковник..., который заботится о каждом своем солдате...". Два, написанных практически под копирку, но с указанием разных дат письма, скроются в кителе младшего лейтенанта и в разное время будут отправлены родителям Батона. А самому Батону с этого дня младший лейтенант строго-настрого прикажет каждое написанное очередное письмо для поддержания боевого духа приносить ему. И Батон, сначала облегченно вздыхая от того, что не был избит или наказан иным способом, а затем, вздыхая тяжело до слез, от понимания бесполезности своих воззваний, будет отпущен младшим лейтенантом, и уйдет в свою казарму. После этого младший лейтенант вызовет своего зама - сержанта Бахшутина и закончит на этом начатую командиром части промывку мозгов. Полученные же сержантом Бахшутиным от младшего лейтенанта разгон и указания выльются в отношении Батона после отбоя в очередные профилактические мероприятия "так, чтобы впредь неповадно было". Отлаженная система прекрасно справлялась с поставленными перед ней задачами...
   "Держись", - говорил самому себе Паша, видя все унижения Батона и, стараясь заглушить в себе к нему отвращение. "Держись", - произносил про себя словно молитву Паша, болью выдыхая очередной "привет" старослужащего, в изнеможении после "сушки крокодила" падая на кровать, стирая до крови от непонятной копки земли пальцы на руках или битый час тупо маршируя по плацу. "Держись", - скрипел Паша зубами в сотый раз, глотая в столовой опостылевший бигус, преодолевая очередную полосу препятствий, падая, вставая, падая и вставая вновь, слыша "Время пошло!" и, стараясь успеть в отведенное ему время. Держись... И Паша держался, однажды весенним утром проснувшись еще до подъема в казарме от ощущения того, что сегодня ровно полгода, как он продолжает держаться. А это значит, что теперь он не "дух" или какой-нибудь "салабон зеленый", а самый, что ни наесть, настоящий "шнурок", ну или "слон", если угодно.
  
   Огромный, покрытый зеркальными и светоотражающими пластинами в формах знака доллара США шар сопротивлялся, когда шестеро нанятых работников пытались закрепить его над танцполом, и никак не хотел размещаться на отведенном ему месте. Подвесить такую громадину над танцевальной площадкой ночного клуба было идеей Максима. По задумке Максима, внушительный своими размерами, переливающийся в свете многочисленных огней светомузыки и тем самым, разбрасывающий от отраженного света по всему просторному помещению ночного клуба и его посетителям крючки светящихся долларов, шар, должен был символизировать успех и процветание данного развлекательного заведения, коммерческое благополучие его хозяина, ну и, конечно же, тех, кто на него работает, т.е. и самого Максима. Борис Всеволодович отнесся к этой идее без особого энтузиазма, он был равнодушен к символам, не верил в талисманы, обереги и приметы, полагая, что коммерческое благополучие в условиях ведения современного бизнеса лучше уж скрывать, чем выставлять напоказ. Но установку шара-символа он все же разрешил, оговорившись, правда, что стоимость затрат должна быть возмещена из расчета 50% за счет клуба и 50% - за счет личных денежных средств Максима. Инициатива Максима в этом случае была наказуема рублем. Что, впрочем, Максим воспринял несколько иначе, полагая, что заявленные Борисом Всеволодовичем условия приобретения и установки шара являются реальными и справедливыми, поскольку тем самым хозяин объединяет с Максимом свой капитал на равных, а значит и партнерских условиях. И вот теперь Максим кружился около, как ему казалось, нерасторопных рабочих и матюгами подгонял их работу, периодически грозясь закатать установщиков в асфальт или замуровать в бетон, если с шаром что-нибудь случится. То ли на работников подействовали высказываемые угрозы Максима, то ли сам шар сжалился над ними, но после получасового пыхтения устанавливающих и криков Максима шар сдался и смиренно завис над танцполом. "Оп-па!" - радостно хлопнул в ладоши Максим и бросился к кнопкам управления, оборудованным на площадке ди-джея. Вспыхнули направленные на шар огни светомузыки и стали переливаться разными цветами. Шар медленно завертелся по часовой стрелке. И от этого разноцветные огоньки в форме знака доллара весело заплясали по стенам, потолку, полу, столикам и стульям помещения, стоящим рядом рабочими, и самому Максиму. "Круто, в натуре!" - возбужденно произнес Максим, удовлетворенный осуществленным результатом своей идеи, расплатился с работягами и направился на второй этаж, где в бильярдной должен был находиться Борис Всеволодович, чтобы похвастаться реализованной задумкой и привести посмотреть на это чудо своего шефа, который, как казалось Максиму, оценит его задумку по достоинству.
   Коммерческие дела в последнее время и вправду продвигались весьма неплохо. Причем, это касалось не только самого ночного заведения, но и освоения рынка "стрижки зайцев". Конечно же, на первых порах в этом направлении возникали некоторые трудности. Далеко не все "зайцы" стремились сразу же подчиниться их разводчикам, которые вежливо и детально-подробно объясняли им условия предлагаемого сотрудничества, убеждая, что от него новоиспеченные коммерсанты только выиграют, нежели потеряют. Да и принципы взаимодействия весьма просты и каких-либо головоломок не требуют. Вы нам ежемесячно деньги в оговоренной в проценте от выручки сумме или в строго зафиксированном размере (тут все зависело от вида бизнеса), мы вам - свою помощь, покровительство и защиту. А там уже и дополнительные бонусы вам, господа предприниматели, в виде безакцизных или "паленных" водки и табака, незаконно спиленного леса, контрафактного и нерастаможенного товара и иной подобной, весьма дешевой продукции, а также раздела прибыли от ее реализации. Ну, скажем, семьдесят нам на тридцать вам. Способны ли мы защитить? В натуре, кто бы сомневался. У нас свой новый БОП, что в переводе: "бригадно-охранное предприятие", ну, можете назвать его и ЧОПом, как желаете, но это у вас все частное, а у нас - принадлежит братве. Поэтому БОП, а не ЧОП. А кто у нас в БОПЕ-ЧОПЕ будет Вас охранять? Вы зенки-то разуйте, вот же рядом со мной богатыри-братаны какие, хрен сломаешь и пробьешь, одни спортсмены: не пьют, не курят, сплошные кандидаты и мастера спорта по поломке челюстей и других конечностей. Если не верите, давайте проверим. Не хотите? Шучу, шучу, все это лирика. А охранять-защищать от кого? Да, самый главный вопрос. Действительно, на хрена защита, если не от кого защищать. Но как же, а от воров-рецидивистов и грабителей-беспредельщиков, которые замки взламывают, магазины, склады и сейфы офисов обчищают, а то и просто в квартиры врываются, да еще потом и имущество поджигают, родственников захватывают и пытают. От неоплаченных другими лицами Вам долгов по сорванным сделкам, да и много еще от чего. Сейчас, господа предприниматели, сами знаете: время сплошных неплатежей и кидалова. Фирма Н. не может расплатиться за сырье с фирмой П., т.к. фирма Х. ей должна деньги за продукцию, на которые фирма П. очень рассчитывала, а фирма Х. не может расплатиться с фирмой П., т.к. ей самой должны, но не возвращают деньги. Кроме того, по этим же причинам и Н., и П., и Х. не могут расплатиться за потребленные газ, электроэнергию, за зарплату рабочим и, самое страшное, оплатить государству те налоги, которые уже начислены за еще не оплаченные, но прошедшие по бухгалтерскому и налоговому учету действия. Знакома вам такая ситуация, господа предприниматели? Говорите, что все эти долги взыщете в арбитраже? Весьма вероятно. Но это только на бумаге будет написано с именем Российской Федерации. А на деле и Н., и П., и Х. окажутся неплатежеспособными и неликвидными, и исполнять решение служителей Фемиды будет нечем. А если уж и есть чем, то исполнять его вы будете годами до тех пор, пока ваш миллион в инфляции не превратится в копейки стоимостью в спичечный коробок. Вот так-то. А у нас, знаете ли, свои методы, деньги на оплату долгов при наших убеждениях сразу находятся, ну или хотя бы какая-то их часть. Да и что же вы, глубокоуважаемые или не очень уважаемые, телевизоров не смотрите и газет не читаете? В этом акульем мире заниматься предпринимательством без охраны себе дороже. Люди бизнес без охраны теряют. Да что там бизнес - жизни на плаху кладут. Вот позавчера бизнесмена Н-ского в его джипе в центре Москвы взорвали так, что потом долго собрать не могли, да так всего и не собрали. Знаете, да? Тоже думал, что без охраны проживет. Однако ошибался. Хотя бизнесмен Н-ский по уровню своего бизнеса нечета вам, бывшим челночникам, в двадцати регионах свои предприятия имел, но о себе не побеспокоился. "Мы заботимся о вас", - это не рекламный слоган, а девиз нашей работы. Уж поверьте, о вас мы позаботимся. Ну а если не мы, так другие придут-наедут и еще худшие условия предложат, а то и вовсе без трусов оставят или закопают. Еще не было, говорите, и никто не наезжал? Придут, наедут - обещаем. Прибежите, а может, от безнадеги и приползете. Но тогда и процент стоимости услуг наших будет значительно выше. А так, пока на льготных условиях, земляки все-таки, может быть в один детский садик когда-нибудь со спортсменами нашими ходили. Так что думайте, думайте, два дня вам ровно на размышленья. Послезавтра в этом же месте и в это же время ждем от вас ответа. Не опаздывайте только, не по понятиям это - опаздывать, кто опоздал, тот и проиграл. Такой вот закон жизни.
   Спортсмены Михалыча очень быстро адаптировались и влились в новые, предложенные им Максимом и Крестом условия функционирования своей спортивной деятельности. Они работали по-спортивному профессионально и весьма дисциплинировано, беспрекословно исполняя все указания и никогда не задавая лишних вопросов. Усвоив, чем они занимаются в реальности и, занимаясь этим, каких-либо возражений по данному поводу волки Михалыча не имели. Тем более, что были они подогреты не только массовыми политбеседами тренера, рьяно разъясняющего им о том, что это крайне необходимо для защиты молодого российского предпринимательства от неславянских завоевателей, но и постоянными ежемесячными денежными выплатами в неплохих, по меркам района и городка, в которых уже вообще невозможно было устроиться на какую-либо работу, размерах. Получаемые деньги и полные страха глаза подчиняемых "зайцев" кружили молодые головы, заставляли ощущать свой успех и верить в правильность избранного пути.
   В назначенные "после раздумья" дни вновь происходили встречи, где в большинстве своем многие новые предприниматели молодой российской экономики, а также старые директора бывших государственных, но теперь приватизированных ими частных предприятий, с предложенными условиями взаимовыгодного сотрудничества соглашались. Были среди них и такие, кто предлагал несколько иные условия сотрудничества, жаловался на высокий процент или еще что-либо в этом сотрудничестве его не устраивающее, т.е. тем самым увиливал от первичной оферты и делал предлагающим оферту встречную. С такими "аферистами", по указанию Бориса Всеволодовича, работали индивидуально. Максим озвучивал шефу встречное предложение, Борис Всеволодович данное предложение анализировал и принимал свое решение. В каких-то случаях процент уменьшался, часть иных, отличных от первичного предложения, условий также принималась. В каких-то случаях Борис Всеволодович в ответ на контрпредложение передавал Максиму категоричное "нет", а в каких-то, не только встречную оферту отвергал, но и ухудшал условия первичного предложения. "Голова! В натуре, реальный экономист!" - восхищался Экономистом Максим, который никак не мог понять, по каким принципам и категориям Борис Всеволодович в одних случаях идет на некие послабления, а в других случаях - отказывает в этом, в случаях же третьих, напротив, увеличивает мзду.
   Но имелись и такие, кто отказывался принимать предложения, озвученные коротко стриженными, по спортивно подтянутыми, крепкими и молодыми наглецами с колючими, безразличными взглядами, упираясь на то, что бизнес у них чист, и наезжать на них и обижать их некому. Следовательно, в покровительстве они не нуждаются, как и не нуждаются в дополнительном ярме предлагаемых им затрат на свою защиту. В редких случаях пугали даже милицией. С "отказниками" работали также по индивидуальному подходу, в том числе и с привлечением имевшихся связей у серьезных людей Кошелька. В связи с чем, один из таких, занимающийся деревообработкой коммерсант вдруг однажды столкнулся с тем, что древесину из баз соседнего региона, откуда он поставлял ее постоянно, ему поставлять теперь наотрез отказываются. А в других вблизи расположенных местах сырье стоило гораздо дороже. "Дум-дум, - безразлично вежливо возникали на пороге его офиса молодые "покровители". - Мы слышали, у Вас возникли проблемы? Мы готовы их решить. Более того, у нас есть тоже свои собственные каналы, которые могут Вам поставить древесину по весьма привлекательным ценам. Вот и хорошо. Мы были уверены, что вы согласитесь. Только вот теперь наше первичное предложение, которое Вы по своему недоразумению ранее отвергли, стоит на 10% дороже". Коммерсант соглашался. Похожая ситуация возникла и у торговца продовольственными товарами, получившим отлуп от ряда подмосковных оптовых баз. У другого предпринимателя-торгаша пару раз автомашины с товаром не доходили до места назначения и разгрузки, исчезая в неведомом ему направлении. "У Вас проблемы? Сочувствуем. Но ведь мы предлагали Вам на вполне открытых и чистых условиях свое сотрудничество. А Вы отказались. Не отказались бы, этих негодяев, похитивших Ваше имущество, мы обязательно бы нашли и наказали, а имущество бы Вам вернули. За определенный процент, разумеется. На сотрудничество с нами уже согласны? Ну что ж, у нас и без Вас дел невпроворот, желающих много, но мы все-таки подумаем. Давайте встретимся послезавтра в этом же месте и в это же время, только не опаздывайте. Ну-ну, сами все знаете..." У третьего торговца, не смотря на поставленные после второй кражи металлические решетки и вневедомственную сигнализацию, один и тот же магазин трижды обчищали до нуля, вывозя из него весь товар вплоть до кассовых аппаратов, счетов, весов и коробков спичек. "Ну что, помогла Вам Ваша милиция? Так-то. А у нас определенные выходы на нужных людей в отличие от милиции имеются. Нет, нет, к этому мы абсолютно не причастны, просто слышали о Ваших проблемах. Если нужно, всех воров в округе перетрясем. Нужно? Ну, хорошо. Но только теперь за иные проценты". На работающую по ночам нелегально швейную фабрику будущие "покровители" ворвались чуть за полночь и устроили там "маски-шоу", положив всех работающих штабелями на пол, разметав по цеху ворох нижнего белья, маек, футболок и спортивных костюмов с только что нашитыми и наштампованными лейблами "Адидас", "Пума" и "Найк".
   - Кто хозяин? - рычал Крест, пинками заставляя отвечать лежащих с замкнутыми на затылках руками. Выдернутый из своей теплой постели от не менее теплой жены и привезенный на место "преступления", "хозяин" затравленно озирался и бегал глазами по цеху.
   - Ну что, кролик, а говорил, что у тебя все в порядке, - развлекался Крест, - будем дружить? Или весь твой контрафакт ментам сейчас сдать и под статью тебя отправить? А? Или ты думаешь, что менты с тебя меньше драть будут? А? В глаза смотри, сука. Расхититель экономики, твою мать...
   - Будем, - покорно блеял подпольный изготовитель популярной продукции, ощущая, что иного выхода у него просто нет.
   Директор и главный бухгалтер бывшего государственного, но ставшего теперь акционерным, молокозавода, скупив на двоих у неграмотных работников-акционеров 80% всех акций (поскольку работяги-акционеры не нашли существующим только лишь в списке акционеров напротив их фамилий акциям иного применения), стали в одночасье компаньонами по бизнесу и фактическими владельцами крупнейшего в районном масштабе изготовителя молока, кефира и творога. Приход на молокозавод крепких молодых парней не заставил почему-то их задуматься над озвученным предложением, которое они в один голос отвергли, порадовавшись тому, что истинные партнеры по бизнесу всегда и все должны решать вместе и, пригрозив незваным "молокососам" возможными неблагоприятными последствиями их дерзкого предложения уже для них самих. Но через три недели директор, он же владелец 40% всех скупленных у работяг акций, вдруг не пришел на работу и бесследно исчез, оказавшись отсутствующим дома, на даче, у друзей или у родственников. Милиция розыскное дело заводить не торопилась: "Может, сбежал к любовнице, или кинул Вас с выручкой, смотавшись за границу". Часть совместных денег компаньонов действительно хранилась у исчезнувшего директора дома в сейфе, который теперь оказался пустым. "Да какая любовница! - возмущались родственники и второй компаньон по бизнесу. - Ему уже под семьдесят. А уж честнее человека за всю жизнь мы и не видели". Еще через пару недель в кабинет главного бухгалтера - второго компаньона исчезнувшего директора вежливо постучали: "Добрый день, мы так рады Вас видеть. А то тут до нас слухи дошли, что и Вы пропали без вести. Мы не поверили, но решили проверить. Мы понимаем, как сейчас Вам одной без Дмитрия Петровича трудно справляться с таким огромным предприятием и очень Вам по этому поводу сочувствуем. О нем тоже никаких вестей? Жаль, очень жаль... Знаете, у нас есть один талантливый, молодой менеджер, только что из института современного бизнеса и российской экономики в новых условиях. Он обязательно бы Вам как раз пригодился и помог в этой нелегкой работе, да и присмотрел бы заодно, чтобы, не дай бог, и с Вами ничего не случилось. Но, конечно же, это временно, как только Дмитрий Петрович найдется и объявится, мы тот час же отзовем нашего менеджера и прекратим, если Вы изъявите такое желание, наше сотрудничество". Глядя в не моргающие и тяжелые своим взглядом глаза говорящего, главный бухгалтер вдруг осознавала, что пропавший Дмитрий Петрович больше уже никогда не вернется...
   На владельца двух автосервисов и сети платных автостоянок залетные бандиты из соседней губернии наехали прямо средь белого дня, свернув с шоссе на расположенную на съезде автосервисную мастерскую и, заглянув в находившийся в ней офис. "Крыша есть? Пацанов назвать можешь?" Крыша в автосервисной мастерской и в офисе, слава богу, имелась, но у владельца этого бизнеса, к сожалению, нет. Убедившись, что "крыша" у дрожащего лысого субъекта отсутствует, и пацанов назвать он не может, залетные выгребли из офисного стола и маленького сейфа всю имеющуюся у бизнесмена наличность, сообщив, что теперь они его "крыша" и, пообещав вернуться через пару недель за очередным платежом, но уже в двойном, по сравнению с изъятым, размере. Перепуганный коммерсант долго не мог найти номер пейджера, оставленный ему несколькими днями ранее Максимом, от услуг бригады которого он так опрометчиво отказался. А когда нашел, на радостях выпил полбутылки коньяка и слезно попросил по пейджеру встречи. "А ты говорил, что наезжать на тебя некому. Теперь, дятел, у тебя большие проблемы. За их решение пацаны башкой рискуют. А это стоит денег. Деньги есть? Хорошо, тогда разберемся". Стрелка с залетными была назначена в поле на пересечении границ двух соседних территорий, по понятиям и справедливости. По восемь человек с каждой из сторон степенно покинули свои автомашины. Девятый и десятый из бригады Максима, прячась в канаве, закрытой кустами, лежали для подстраховки своих пацанов метрах в трехстах от места встречи, вооружившись, привезенными Крестом автоматом Калашникова и автоматическим карабином. Лежали ли так же скрытно какие-либо, страхующие у залетных, Максиму и его братве было неизвестно. Но хотелось надеяться, что не лежали, и все обойдется. И действительно, все обошлось. "Негоже братанам-славянам из-за кроликов разборы устраивать и кровь друг другу пускать", - решили прибывшие на стрелку. "А этот пидор так бы сразу нам и сказал, кто его крышует. Тогда бы и не наехали. А так решили гоп-стопом обуть". "Не вопрос, братва, пидор - полных лох. Разъяснительную работу мы с ним провели. А за недоразумение с его стороны то, что вы у него взяли, пусть останется вам в качестве компенсации. Но имейте ввиду, этот район мы держим". "Базара нет". На том и порешили. А сам "пидор - полный лох" попал под опеку бригады Максима.
   Был еще один, который пытался поиграть с предлагающими помощь: "Говорите, долги можете эффективно возвращать без судов? Хорошо, давайте посмотрим. Был тут у меня партнер по бизнесу, но не сложилось, решили разделиться. А были раньше мы как братья. Все на доверии. На доверии и разделялись. Он себе имущество от общего бизнеса забрал, а мне денег обещал, немалых денег. Но уже полгода как не возвращает. Нет, говорит, средств, подожди чуть-чуть. А потом вообще в отказ пошел, ничего, говорит, я тебе и не должен. Я к своему адвокату. А он мне и разъяснил, что если нет договоров и расписок, то и в суды обращаться бесполезно. А их и не было, все же на доверии. Вот такая безнадега. Если вы такие правильные и реальные пацаны, как заявляете о себе, помогите моей проблеме, тогда и дружить будем". "Правильные" пацаны согласились помочь проблеме за 50% от возвращенной суммы. Зная бесперспективность официального возврата никак не закрепленного юридически долга и, еще не веря в возможность его возврата пришедшими к нему с предложением, бизнесмен согласился. Бывший компаньон, не желавший возвращать деньги, задолженность пришедшим молодым волкам во главе с Крестом и вежливо попросившим найти обозначенную ими сумму, поначалу признавать отказывался. "Ну, ну, - страшно улыбался, сверкая золотыми фиксами, Крест и, бесцеремонно, не спеша, выуживал из своего чемоданчика, раскладывал на офисном столе должника ножницы, кухонный нож, молоток и отвертку, сообщал не желавшему признавать долги: -Сейчас мы тебя стричь будем, а потом закручивать, если и это память не восстановит, то - подрезать и забивать". Через полчаса бывший компаньон о долге вспомнил. Еще через десять минут он признался в том, что должен своему бывшему напарнику сумму даже в полтора раза больше, чем ту, которую напарник ранее называл Максиму. Еще через пять минут должник выразил "ласковым" представителям истца свою готовность собрать все имеющиеся у него деньги и погасить объявленную ими сумму задолженности в размере 70%, рыдая, ползая на коленях и, уверяя взыскателей, что больше денег он найти не сможет. Крест было решил еще увеличить на ползающего перед ними и умоляющего о пощаде бесформенного субъекта нагрузку профилактических мер по отысканию денег, но, помня уроки Бориса Всеволодовича о том, что не все берется силой, Максим остановил своего напарника: "Подожди, берите его и едьте с пацанами собирать то, что он сможет собрать. А я пока с шефом пообщаюсь". Общение Максима с Борисом Всеволодовичем привело к тому, что должнику в последствии были предложены следующие условия: остаток долга ему прощают, с его кредитором эту проблему братва разрешит, но чтобы больше с ним не случалось таких передряг со стороны других лиц, ему нужна, конечно же, защита. А они, пришедшие к нему, и есть те самые его защитники и покровители, и с этого счастливого для него дня будут его защищать (не забесплатно, разумеется). Кредитору же, как и оговаривалось, было возвращено 50% от полученной с должника денежной суммы. "Но это не все", - попытался, было спрыгнуть кредитор. "Скажи спасибо, что это собрали. Или что-то не нравится? Если не нравится, давай бабло обратно, мы уходим". Этого делать заказчик не рискнул. "Ну что, кто-то говорил, что теперь мы дружить будем, а? А за слова ответ надо держать". То, что за слова нужно держать ответ, иначе получится так, что он сам останется должен этим бравым ребятам, возможно даже гораздо большую сумму, чем ту, которую получил, кредитор прекрасно понимал. И с этого дня бригада Максима стала "дружить" и с одним, и с другим бывшими компаньонами.
   Основному долевику и по совместительству генеральному директору строительного комплекса, именуемого ТОО "Промстроймаш", начинающему стареть, пузатому и добродушному дядьке очень нравились молодые девушки, хотя он был женат и имел уже двух взрослых дочерей. Он любил свою толстую жену и таких же пухленьких дочерей. Но молоденькие стройные девочки постоянно снились ему по ночам и не давали ему покоя так, что после этих снов взбираться на безразличную к плотской любви жену ему вовсе и не хотелось. По маленькому городку ходили слухи о таких особенностях пузатого директора и его ухаживаниях за молодыми девчонками. Но, любящая своего мужа, жена верить в это отказывалась. В один из солнечных расцветающей весной вечеров, возле конторы страдающего от своих тайных снов долевика, в коротенькой, открывающей точеные стройные ножки, мини-юбочке, как бы случайно, появилась Татьяна в то время, когда, чтобы сесть в служебную машину добродушный дяденька покидал свое рабочее место и выходил на улицу. Она величаво и грациозно проплыла мимо него, одарив прекраснейшим ароматом французского "Пойзон". Ночью долевику снился аромат Татьяниных духов, и даже переживания от пришедших несколько дней назад беспринципных бандюков ушли куда-то вглубь его души и затаились. Через день все повторилось сначала. На этот раз любитель молодых девочек уже долго не мог заснуть, и ему казалось, что пьянящий запах духов-весны блуждает по комнате и сводит его с ума. При третьей мимолетной встрече Татьяна, словно невзначай, проходя мимо, оступилась и чудесным образом попала в объятья, пытавшемуся не дать ей упасть хозяину стройкомплекса. "Вы - мой рыцарь, - минутами позже лепетала-ворковала она любителю девочек. - Спасли бедную девушку, не дали мне упасть и разбиться". А затем рассказывала оробевшему кавалеру, что недавно она устроилась на работу совсем-совсем рядом отсюда и поэтому по вечерам после работы она постоянно проходит мимо. Ночью начинающий стареть теперь уже вообще не смог заснуть, вспоминая ласковый голос Татьяны, представляя себе, как она выглядит там, под покровами кожаной мини и весеннего короткого пальто, облизываясь от этого, размышляя, насколько же ему осточертела храпящая по соседству жена и вся эта семейная бытовуха, связанная с ней. Еще через пару вечеров Татьяна и осмелевший в своем увлечении к ней директор очутились в райповском ресторане. Директор пытался бросаться деньгами и произвести на новую пассию впечатление вполне преуспевающего и респектабельного бизнесмена. Они пили вино, затем он перешел на водку, поскольку от разглядывания Татьяны и фантазирования, как она выглядит без ничего, желания это увидеть и ощутить, ему хотелось напиться. Где-то в мутном сознанье он слышал ее слова о том, что сегодня она совершенно одна и хотела бы пригласить его к себе в гости. Слово "жена" мелькнуло, но долго не задержалось в голове. Набрав в ресторане фруктов, шоколада и еще вина, директор качающейся походкой пошел в служебные помещения заведения, чтобы по имевшемуся там телефону вызвать служебную машину, которая бы донесла их до гнездышка возбуждающей его разум девочки. А уж там... Служебный водитель о случавшихся порой похождениях директора знал. И был в этом плане своим для директора человеком. Но когда директор вернулся обратно, Татьяна сказала, что машины не нужно, т.к. в это время она вышла на улицу покурить и случайно поймала проезжающего мимо частного извозчика. Машина стоит у ресторана и ждет, когда они выйдут.
   - Сладкая моя, - шептал директор Татьяне в свете ночника, освещавшего ее скромную однушку, - иди-ка к своему папочке, - и пьяно путаясь в одежде, раздевался.
   - Бегемотик мой, - отзывалась ухажеру Татьяна, - ложись на постельку, я сейчас, только в душ.
   Скинув трусы, директор полностью голый плюхался на Татьянину кровать. Кровать скрипела и плакала от его веса. Но он не обращал на кровать никакого внимания и, начиная ласкать то, что должно было сегодня познать Татьяну, с нетерпением ждал ее. Полуобнаженная Татьяна озаряла собой комнату, рвала на себе лифчик и трусики, до высшей точки желания возбуждая директора такими действиями, и ланью приникала к "бегемотику", матерясь про себя за то, что почему-то еще никто не пришел. А спрятанная на полке за горшками с цветами видеокамера бесстрастно фиксировала происходящее, на то она и камера, чтобы фиксировать, и ей было все равно. Дверь в комнату распахнулась и к еще не понимающему, что случилось и в чем дело, основному долевику стройкомплекса подскочил молодой и крепко сложенный парень.
   - Ах ты, сука жирная! - заорал он и за волосатую ногу стащил "бегемотика" с плачущей кровати на пол. - Мою жену задумал трахать, тварь!?
   - Я, не я, я не это, - забился от страха в угол ошарашенный директор и пытался чем-нибудь прикрыться, - она сама это...
   - Ты сама?! - обращал свой взор Максим уже на Татьяну и подскакивал к ней.
   - Милый мой, что ты, нет, нет, нет! - голосила Татьяна и начинала плакать. - Он изнасиловать меня хотел, мы познакомились, посидели в ресторане, а он до дома напросился меня провожать, в квартиру ворвался и набросился, - Татьяна падала перед Максимом на колени и начинала ползать по комнате: - Вот, посмотри, он трусики и лифчик мой даже порвал, которые ты мне подарил на годовщину нашей свадьбы.
   - Ах ты, тварь! - продолжал играть Максим, пинал несостоявшегося любовника Татьяны в трясущийся живот-холодец. - Я тут с друзьями вернулся пивка попить, а ты мою жену чуть не изнасиловал. Димка, вызывай милицию, свидетелем будешь.
   Из коридора в комнате оказывался еще один и ненавидящим взглядом упирался в очумевшего директора, говоря сквозь зубы:
   - Конечно же, буду, - подходил к долевику поближе и, разглядывая его, снова говорил "мужу" Татьяны: - А я, кажется, жену и дочек его знаю, может заодно и их пригласим, пусть на папулю-развратника полюбуются.
   - Нет, не надо, прошу вас, прошу вас, не надо, хотите, я вам денег дам, денег за то, что случилось, не надо милицию, никого не надо, - быстрым срывающимся голосом пищал любитель молодых девочек, превращаясь от страха в импотента. И Максим, понимая, что "плод дозрел", присаживался возле него на корточки и уже спокойным голосом импотенту с сегодняшнего вечера произносил:
   - А теперь поговорим...
   Снимающая происходящее видеокамера, оказывалась ненужной и незаметно отключалась Татьяной... На следующий день двое подстриженных наголо молодых ребят были зачислены в штат и приняты на работу генеральным директором стройкомплекса в качестве охранников его предприятия...
   Работы у бригады Максима хватало, и к своему труду она подходила разносторонне и достаточно творчески. И все вроде бы было успешно. В среде предпринимателей поползла соответствующая молва и слухи, и благодаря таковым, те, до кого еще не доходила очередь, сами шли к предлагавшим свои услуги. Деньги верным и постоянным полноводным ручьем потекли в руки контролеров, от них к Максиму, от Максима после выплаты пацанам зарплат - к Борису Всеволодовичу, а от него в части оговоренной ранее суммы - в общак к Кошельку. И все, казалось бы, были довольны. Но в покорении районных зайцев появилась одна, вроде бы незначительная проблема, имя которой было "Ахмед". Хозяин собственного магазина возле райповского рынка и четырех собственных на райповском рынке торговых точек, и он же - владелец недавно отстроенного и торжественно введенного в эксплуатацию (с разрезанием Главой района красной ленточки и распитием шампанского) рынка нового, никак не хотел идти на контакт с практически освоившими район, охотниками на зайцев. Несколько встреч и намеки-угрозы не принесли желаемого результата. Ахмед, слушая нагрянувших пацанов, молча кивал и цокал языком, но после встреч продолжал делать все по-своему и покровительства бригады избегал. Более того, после недвусмысленных намеков о возможном физическом воздействии Ахмед обзавелся охраной, состоящей из троих непонятного возраста его дальних родственников. Один из них был постоянно при жене, которая, к слову, занималась домашним очагом и редко куда выходила из дома. Двое же других, словно тени, всегда находились при Ахмеде. Несовершеннолетних детей у Ахмеда не было, были ли у него дети взрослые - братва не знала. Но то, что какие-либо дети Ахмеда в городке не проживают, это было им точно известно. У Ахмеда в районе имелись только дальние родственники. Но воздействовать на них бригада считала бесперспективным занятием, родственники-то дальние, "от исчезновения или шантажа одного таракана из их нескольких десятков ничего бы не изменилось". В каких-либо пороках, позволяющих обратить их в пользу бригады, Ахмед также замечен не был. Долги свои по бизнесу платил и особых проблем с кем-либо из контрагентов по предпринимательской деятельности не имел. Все это ставило бригаду в тупик. И хрен бы то с этим Ахмедом, одним больше, одним меньше - в полноводном ручье постоянного дохода не принципиально. Но его независимое поведение, полагала братва, стало служить примером другим "рыночникам", т.е. тем, кто имел свои торговые точки на райповском и Ахмедовом рынках. "Мы здесь не хозяева, мы за аренду рынка и торговлю на нем в РАЙПО платим", - говорили пришедшим одни. "Ахмеду платим, - говорили пришедшим другие. - Причем, деньги не малые. Сегодня мы здесь, а завтра там. А вот с них и спрашивайте, с хозяина, с ними и сотрудничайте". Когда же в отношении одного зарвавшегося рыночного торговца братва предприняла акцию физического устрашения-принуждения, последний, размазывая по лицу кровь, раскололся и сообщил им, что примером такого сопротивления "рыночников" является ни кто иной, как Ахмед. Глядя на него, зная, что платить "охотникам" он отказался и спокойно, независимо от них ведет свой бизнес, многие другие рыночные торгаши также начинают испытывать уверенность в своей безнаказанности и в отсутствии для них каких-либо последствий при отказе от сотрудничества с братвой. Такое сопротивление было похоже на молчаливый групповой саботаж по предварительному сговору. А уж этого позволить бригада никак не могла, полагая, что данное обстоятельство, бесспорно, влияет на ее авторитет, а в дальнейшем, в конечном счете, может и пошатнуть уже успешно освоенный ими район. Борис Всеволодович решил посоветоваться на эту тему с Кошельком. Проглатывая холодную водку и, захрустывая ее маринованными огурцами, Кошелек поведал Экономисту, что и у серьезных людей, которые стоят за ними, с чертями-зверями, т.е. с лицами кавказской национальности, также начались какие-то проблемы и непонятки, которые серьезные люди наверняка разрулят. "Упрямые черти, как ишаки, ничего понимать не хотят ни по-людски, ни по понятиям, - охарактеризовал Борису Всеволодовичу Кошелек таких лиц, - настырные и сами себе на уме, беспредельщики". Но относительно того, есть ли иные покровители у самого Ахмеда, у Кошелька и у неизвестных Экономисту вышестоящих серьезных людей какие-либо сведения отсутствовали. Посему все склонялись к выводу о том, что Ахмед - просто зарвавшийся, упрямый, настырный, как и подобные ему лица, торгаш, который неизвестно чем думает и неизвестно на что надеется: может быть, на своих проживающих в районе дальних родственников, а, может быть, берет братву на понты, полагая, что братва отступит. "Значит, нужно упрямство лечить, чтобы другим неповадно было", - заключили Экономист и Кошелек по результатам распития водки. На следующий день Борис Всеволодович вызвал Максима и дал отмашку на проведение в отношении Ахмеда акции устрашения. "Только аккуратно, без крови, но так, чтобы всем было наглядно и другим неповадно", - инструктировал Максима-Пятно Борис Всеволодович, помня о достигнутом результате встречи с Кошельком. В свою очередь Максим, с целью планирования и организации силового воздействия на Ахмеда встретился с Крестом и Михалычем. После часовой дискуссии и рассмотрения возможных целей и вариантов самой операции собравшиеся определили наиболее уязвимое и дорогое для Ахмеда место, с помощью воздействия на которое акция может быть признана успешной. Ну а средства устрашения как всегда пообещал достать Крест, обращаясь к Михалычу: "Фейерверк за мной, ты пацанов только потренируй, дело-то опасное". Тренировать пацанов Михалыч умел...
   Территория отстроенного Ахмедом нового рынка была огорожена и ночью охранялась двумя сторожами, будка которых была расположена при входе в рынок. В будке имелся телефон, откуда в случае чего можно было позвонить в милицию. Один раз в час сторожа совершали по территории рынка обход, затем возвращались в будку до следующего часа и пили чай, либо играли в карты и слушали радио. Водку во время дежурства сторожа распивать не рисковали, поскольку каждое утро перед открытием рынка Ахмед, или кто-либо еще из его дальних родственников приходили в будку и устраивали сторожам "ну-ка дыхни" освидетельствование. Будка во время нахождения в ней сторожей, по указаниям Ахмеда, закрывалась сторожами изнутри, и кого-либо из посторонних пускать в нее строго-настрого ночью запрещалось, равно, как и открывать кому-либо ворота от входа в рынок, пусть даже просящий умирал на пороге рынка или представлялся, что пришел от Ахмеда Гусейновича. "Если что надо будет, я сам позвоню или приеду, - инструктировал Ахмед сторожей, - А если кому помощь нужна, не пускайте, звоните в милицию или в больницу по телефону. Понятно, да?". В закрытых павильонах и на складе, набитых товарами, Ахмед, установив на окнах металлические решетки, поставил также и вневедомственную сигнализацию, которая тот час же трезвонила на пульте управления в отделе вневедомственной охраны в случае проникновения в помещения незваных посторонних лиц. Через пять-семь минут экипированные в бронежилеты и с автоматами наперевес сотрудники вневедомственной охраны уже были на месте. Ахмед после заключения договора на установку сигнализации сам пару раз проверял их бдительность и остался доволен результатами проверок. Обслуживание сигнализации стоило Ахмеду немалых денег, но, проверив ее эффективность, Ахмед убедил себя в том, что таких денег это все-таки стоило.
   Помахивая резиновой дубинкой и, что-то насвистывая себе под нос, сторож с простым русским именем Иван уже заканчивал свой очередной обход территории рынка, думая о том, как сейчас придет и вновь одолеет своего напарника в "дурака", когда услышал какой-то еле уловимый слуху шорох. "Может, собака бродячая опять бегает", - подумалось ему, поскольку бродячие собаки на территории рыночного комплекса ночью периодически появлялись, не смотря на глухой забор рынка, и сторожа подозревали, что несчастные животные прячутся на рынке еще тогда, когда он открыт и работает, а затем и появляются ночью. Но сторож Иван относительно возможного источника шороха чуть-чуть ошибался. Это были не бродячие собаки, а молодые голодные до адреналина волки. Такая "чуть-чуть ошибка" стоила сторожу Ивану ошеломляющего и сбивающего с ног удара по голове, от которого он на несколько минут потерял сознание. Когда сторож Иван пришел в себя, приведенный в чувство хлопками по лицу и холодной, грязной водой, набранной в луже, он обнаружил себя связанным с тряпкой во рту возле входа в будку. Таким же, связанным и только-только пришедшим в себя он увидел и своего напарника по охране и игре в "дурака". От раскалывающей череп головной боли напарник мычал. Рядом же с ними в полумраке сторож Иван разглядел нескольких посторонних людей без лиц, поскольку лица таких людей закрывали маски. Двое из них быстро и суетливо обыскали Ивана и его напарника, выгребли из карманов одежды сигареты, мелкие деньги, документы и ключи. "Какой от будки?" - глухим голосом поинтересовался один и продемонстрировал пленникам несколько связок ключей, в которых были и личные ключи сторожей от их квартир. Иван кивнул на правую руку спросившего. Через минуту связанные сторожа были перенесены в будку, открытую нападавшими ключом. "Ну что, еще анастезию?" - поинтересовался у сторожей тот, кто спрашивал про ключи. Сторожа испуганно отрицательно замотали головами, догадываясь о значении поставленного перед ними вопроса. "Тогда лежать тихо и не рыпаться, - приказал им спрашивавший, - скоро вас освободят". Телефонный провод был выдернут, а затем перерезан, дверь в будку закрыли снаружи, и связанные сторожа остались одни. Выйдя из будки, нападавшие разделились по двое. "Время пошло", - прошипело голосом Михалыча, и атакующие, понимая, что им на все и про все предназначено не более пяти минут, бросились к двум рядам закрытых торговых павильонов и к складу. "Брям, брям", - отозвалось в темноте разбитыми через металлические решетки оконными стеклами торговых павильонов и здания склада. "Ну что, сука черножопая, держи подарочек", - злобно прошипел Иванов, ожидая команды. "Давай!" - гаркнуло голосом Михалыча, и четыре гранаты полетели в разбитые оконные проемы торговых павильонов и склада. Иванов отработанным в течение недели в лесу на тренировках движением бросился на асфальт и закрыл голову руками...
   Такого за всю историю городка еще не было, даже во время Великой отечественной войны. Городок был оккупирован немцами, но правда, ненадолго, всего лишь на пару месяцев, а затем немецкие войска ушли, будучи разгромленными в битве под Москвой. Эхо же взрывов и боев минуло городок и далекими, чуть слышными раскатами грома, пронеслось в нескольких десятках километров от него. Четыре прогремевших взрыва ударной волной посыпались из павильонов осколками битых кирпичей, штукатурки, иной павильонной отделки и разбитых прилавков, рванулись наружу разорванными и истерзанными останками товаров и заполыхали пламенем огня. От прогремевших взрывов затрясся и проснулся весь городок. Где-то зазвенели оконные стекла квартир, где-то испуганно заплакал маленький грудной ребенок, где-то неистово, приняв услышанное за начало неведомой войны, стала креститься и молиться старая бабка. Кто-то прильнул к своим окнам в надежде разглядеть, что же случилось, а кто-то, одеваясь наспех, с этой целью выбежал на улицу.
   "Бежать!!!" - раздалось секунд через двадцать после разрывов гранат где-то рядом над головой Иванова, а ему показалось, что он даже и упасть на асфальт-то не успел. Но, понимая, что действительно нужно бежать, вскочил и изо всех сил рванулся вперед, к заранее намеченной цели, мотая из стороны в сторону оглушенной от разрыва гранат головой и, пытаясь тем самым восстановить баланс в заложенных от взрыва ушах. Поскольку входные ворота были заперты, через пять минут приехавший на территорию рынка наряд вневедомственной охраны еще две минуты потратил на то, что бы проникнуть на саму территорию рынка, в закрытых павильонах которого уже начал полыхать пожар. Ворвавшись через выбитую дверь в будку, наряд обнаружил в ней связанных и бегающих испуганными глазами по углам "горе - сторожей", которые в последствии так ничего толком и не смогли прояснить допрашивавшим их сотрудникам следственных органов, словно под копирку, рассказывая им постоянно одни тоже: "Шел, обходил территорию, вдруг внезапный удар, потерял сознание, очнулся связанным. Конкретно описать или опознать нападавших не могу, все были в масках, все роста выше среднего, возраст неизвестен, может, молодые, может, среднего возраста. Больше ничего не знаю". На территории рынка посторонние обнаружены не были. Старший по наряду, видя вываливающееся из павильонов пламя, по рации вызвал пожарных и сообщил также необходимую информацию дежурному по ОВД. Еще через несколько минут в районе, а затем и на территории области был введен так называемый план "Перехват". Поднятые по тревоге наряды милиции прочесывали улицы и дороги городка, останавливая и проверяя ночных прохожих, некоторых из них даже отвозили в отделение, но затем, убедившись, что те к произошедшему непричастны, отпускали. Автомобили ГАИ перекрыли выходящие из городка дороги, и останавливали для проверки все выезжающие из него автомобили. Поймали двух пьяных за рулем. Но, кто-нибудь, кто мог бы быть хоть как-то похож на метателей гранат, им не попадался. Драгоценное время на поимку преступников по горячим следам было упущено. Минут через двадцать после взрывов на территорию рынка примчался выдернутый случившимся из постели Ахмед. Он бегал вокруг своего уничтоженного имущества, расталкивал своих охранников, громко голосил женским голосом: "Ай, ай, ай!", взметал руки в небо, взывая к своему богу и проклиная негодяев это совершивших, пытался прорваться к горящим павильонам, но будучи отброшенным назад, не пускающими его туда сотрудниками пожарной части, снова начинал бегать вокруг павильонов и склада, взывать к богу и проклинать врагов. Слезы текли по его щекам. Ахмед знал, что настоящий мужчина никогда не должен плакать, слезы - для женщин, так учил его отец. Но плакать сейчас Ахмед не стеснялся...
   На следующее утро начальник районного отдела милиции пришел на работу в крайне дурном настроении. Чувствуя это, его подчиненные с внезапно возникшим рвением и стараниями стремились изо всех сил найти себе работу, исчезнуть из отдела, сообщив дежурному, что выезжают по вызову, на следственный эксперимент, на обход вверенного участка, на допрос, содержащегося в СИЗО обвиняемого и на другие, придуманные или отложенные на потом, но перепланированные теперь, мероприятия. "Где, блядь, Семенов?! - не стесняясь, в трубку гремело басом начальника милиции. - Я, блядь, ему устрою. Где Черненко? Я покажу ему вызов, он у меня поедет на вызов. Найти, срочно ко мне!". Бросив трубку, начальник районного отдела принялся изучать оперативные сводки и рапорты о ночном происшествии. За последний год преступность в городке и районе резко возросла, и количество преступлений по сравнению со статистикой предыдущих лет по всем направлениям увеличилось в разы. Данное обстоятельство послужило причиной неприятного, если мягко сказать, разговора с ним на областной итоговой годовой коллегии МВД, состоявшейся в январе. Если же сказать не мягко, то заместитель начальника управления внутренних дел по области с высокой трибуны, в присутствии десятков начальников районных ОВД и их заместителей, брызгая во все стороны слюной и, срываясь до хрипоты своего крика, чихвостил почем зря, его, стоявшего навытяжку столбом, бледневшего, красневшего и истекающего под кителем и рубашкой потом. "Вы что, не можете правильно работать, наладить мероприятия по пресечению и профилактике преступлений!? Это что за раскрываемость?! Ваш район, это прыщ на жопе по сравнению со всей областью и другими районами! И Вы не можете навести там правопорядок! Может быть, Вас зря назначили на эту должность? И Вы сидите не на своем месте? Штаны протираете?! Участковым пойдете, по квартирам бегать будете, чтобы не отрываться от народа. Я понимаю, Москва, или соседние районы, где в новых условиях развития нашего государства активизировался и криминальный элемент. А у Вас-то чему активизироваться? Тридцать тысяч населения..." - слова областного замначальника до сих пор, не смотря на то, что прошло уже несколько месяцев, звенели у него в ушах, а приказ об объявленном выговоре с предупреждением о неполном служебном соответствии стоял перед глазами. А тут теперь такое. В Москве, и то взрывали не каждый день, хотя и взрывали. Но Москва, по словам замначальника, это Москва, а его район - это всего лишь прыщ на жопе. "Уволят, как пить дать - уволят", - с горечью думал начальник районного ОВД, и ему, дослужившемуся до занимаемой сегодня должности с самых низов, начиная от простого постового патрульной службы, затем участкового, затем дознавателя, и так все по очереди, становилось от этого еще сильнее жаль себя. И ладно бы росла только бытовая преступность, это было бы еще объяснимо в условиях, когда полрайона сидит без работы, другая половина получает мизерные заплаты с огромными задержками, и от такой безнадеги люди воруют друг у друга, пьют, дебоширят и в пьяных скандалах совершают преступления. Но помимо "бытовухи" в районе появилась и иная преступность. Сначала прошлогодние погромы нерусских беженцев и торговых точек предпринимателя-азербайджанца, теперь вот взрывы на принадлежащем этому же азербайджанцу рынке, в результате которых им утрачена большая часть всего товара, а торговые павильоны и склад приведены в негодность, и нуждаются в капитальном ремонте. Это уже, смутно догадывался начальник ОВД, организованной преступностью на национальной почве может попахивать. А тут еще от ряда коммерсантов жалобы стали о вымогательствах поступать, правда им ход пока еще не дан (статистика его тогда уж точно окончательно убьет). Но это уже фактически опять организованная преступность. "Все против меня, - опять горько подумал начальник ОВД, понимая, что от полученных стрессов он теряет часть своего здоровья и жизни. - Но тонуть, так с музыкой. Я как "Варяг", просто так не сдамся".
   В кабинет начальника ОВД очень тихо постучали, и на пороге кабинета возник назначенный две недели назад по "протеже" из области на должность начальника следственного отдела вместо ушедшего на пенсию Назарова бывший следователь этого же отдела Аракчеев. Аракчеева начальник милиции недолюбливал, понимая, что такое отношение к своему подчиненному может быть косвенно вызвано у него определенной к Аракчееву завистью. Аракчеев, будучи ранее следователем, весьма профессионально справлялся с порученными ему делами, не волокитил следствие, имел меньше всех в отделе "висяков", оправдательных судебных приговоров или возвращенных на дослед уголовных дел. Но все же, было в нем что-то такое, что начальнику ОВД не нравилось. То ли имеющийся наверху блат, то ли вечная зализанность: костюм "не с рынка" с иголочки и дорогой парфюм, то ли богатый тесть и жена Аракчеева, занимающиеся в ближайшем Подмосковье игорным бизнесом, то ли что-то еще, но что-то отталкивало начальника ОВД от теперь уже начальника следственного отдела. И поэтому видеть бывшего следователя начальником следственного отдела он не хотел. Но, впрочем, его в области и не спрашивали, а словом "нужно" просто поставили перед фактом.
   - Вызывали? - поинтересовался у начальника Аракчеев.
   - Вызывал, - тяжело произнес начальник и окинул Аракчеева таким же тяжелым взглядом, - и не только тебя одного. Вызывал и начальника уголовного розыска, и начальника РУБОП, и начальника участковой службы. А их ни хрена нигде нет. Все, блядь, работают, только я штаны просиживаю. И хер ли сейчас без них с тобой совещание проводить и разговаривать? - Начальник милиции замолчал и уставился на своего подчиненного, размышляя о том, что Аракчеев и его рука-протеже, наверное, ждут - не дождутся, когда он окончательно протрет здесь свои штаны и окажется не у дел.
   - Так может мне их поискать? - предложил услужливо Аракчеев, не смутившийся тяжелого взгляда и баса начальника ОВД.
   - Поищи, - устало согласился начальник ОВД, - ты же, как-никак, у нас следак. Вот и ищи...
  
   Может быть, права в чем-то Ленка? Может быть, действительно нужно просто жить и, не взирая ни на что, радоваться тому, что жизнь у тебя просто есть, а также тому, что она тебе дает? Или же всегда, не обращая внимания на предоставленные тебе жизнью условия, нужно стремиться в своих поступках к тому, что ты понимаешь под словами "любовь", "дружба", "честность" и "справедливость". Стремясь к осуществлению своего собственного понимания этих слов, пытаться в этой жизни даже что-то изменить в том случае, если предоставленные тебе жизненные условия таким пониманиям не соответствуют? Или же, действительно, в этой жизни ничего нельзя изменить, как бы ты этого не хотел, как бы ты к этому не стремился? Своя судьба тебе уже предназначена, и ее ты можешь только принять, но не изменить. Что-то всегда начинается и что-то всегда заканчивается. И то, что заканчивается, нельзя продлить и направить в другую сторону, оно все равно закончится. А то, что начинается, невозможно остановить, поскольку оно все равно начнется. Зависит ли от меня что-то в этой жизни и в этом мире? Или я сам завишу от них? Кто я и что мне нужно в этой жизни? Набор стандартных благополучных условий: хорошая профессия, прибыльная работа, квартира, дача, машина, отдых на югах, красавица жена, пару умных и послушных детишек, спокойная тихая старость, если так будет угодно судьбе? Или же мне нужны в этой жизни те высокие слова и борьба за собственные понятия о них? И можно ли совмещать борьбу за набор стандартных благополучных условий с борьбой за свои внутренние принципы и понятия? Совместимо ли это? Нужны ли были эти поступки, закончившиеся побоями, сотрясениями, переломами и месячным лежанием в больнице, приходами сотрудников милиции, которым все равно ничего не сказал, переживаниями родителей и ссорами с ними, нервной догонкой пройденной учебной программы в техникуме и такой же нервной сдачей сессии? Нужна ли мне эта девочка Наташа, которая похожа на похотливую шалаву? Наташка, приходящая ко мне в общагу и бесцеремонно предлагающая соседу Лешке погулять где-нибудь пару часов. Наташка, поступившая в технарь по великому блату, но совсем не желающая учиться, а желающая снимать с меня брюки, бросать меня на кровать, взгромождаясь сверху, либо садиться на стол и раздвигать свои ноги, заманивая обнаженной между ними кожей с коротко стриженным русым треугольником. Нужна ли мне она, и почему я с ней? Она никак не вписывается в тот необходимый набор стандартных благополучных условий. И нужна ли мне эта водка, которую я сейчас сижу и пью вместе с ней, Лешкой и еще одной подругой в гостях у Наташки на даче, водка, которую я для своего возраста пью слишком часто? Ведь это тоже возможная помеха для дальнейшего набора благополучных условий. Нужны ли мне друзья, которых, в принципе и нет, разве, что Паша, служащий далеко-далеко отсюда? Но вернется ли он обратно таким же другом ко мне, как был раньше, останусь ли я таким же другом ему, или жизнь и судьба все изменят, а мы же в силу предназначенной нам судьбы сами это изменить не сможем?
   - Не спи, замерзнешь, - толкает и выводит тем самым Владика из его раздумий Наташка. "А ты-то наверно думать вообще не умеешь", - размышляет о Наташке он и пытается ей улыбнуться. А Наташка, не замечая фальши в его улыбке, продолжает таратонить и хвастаться ему, Лешке и его подруге убранством и богатством своей дачи: - А вот это папуля из-за границы достал, а вот это папуля по блату где-то натырил. Вы просто не представляете, какой у меня папуля в этом плане заботливый и умелый, все всегда достанет, натырит, найдет, но только в этом плане, в плане другом..., - она делает паузу, поглядывает на Владика, а затем продолжает: - Он никакой, а вот что-нибудь достать клевое, так это да...
   - Классный у тебя отец, - хвалит Наташкиного папулю подруга Алешки, - почему у всех нас таких папаш нет?- и Владик невольно вспоминает о родителях Сережки.
   - А вот здесь у папули мини-бар, - продолжает щебетать Наташка, - фокус-мокус, оп и все, - Наташка нажимает на таинственную кнопочку, и двери мини-бара открываются, загорается подсветка, и круглая подставка с установленными на ней разноцветными бутылками, коробками дорогих иностранных шоколадных конфет и датского печенья начинает вращаться под тихую классическую музыку.
   - Ого! - восхищается Лешка, разглядывая не конфеты и печенье, а разноцветные бутылки. - Сейчас забухаем!
   Мимо них кружатся, завлекая, безумно дорогие шотландское виски, мексиканское текила, английское бренди, французский коньяк и испанское вино.
   - Нет, нет, нет, - протестует Наташка, - папуля меня убьет. Это знаете, все сколько стоит? Вашим предкам вместе за год не заработать. Поэтому нельзя, - и нажатием кнопки мини-бар закрывается. Однокашники возвращаются в просторную столовую, садятся за широченный дубовый стол, наливают себе водки и выпивают.
   Начавшаяся позавчера в четверг в общаге пьянка по случаю успешной сдачи летней сессии и окончания первого курса, продолжилась вчера на природе за городом на спонсорские деньги родителей более богатых однокурсников, и заканчивалась для четверых из них сегодня на Наташкиной даче, по приглашению самой Наташки. Утром она ворвалась в общагу и разбудила страдающего от боли в голове Владика, который собирался стоически, не смотря на эту боль, проспать в общаге до обеда, а затем, собрав все свои вещи, уехать домой. Он помнил, что в ближайшие два летних месяца, что бы хоть что-то заработать себе на дальнейшую учебу, ему вместе с отцом и его двумя друзьями по несчастью, отправленными в отпуск за свой счет вследствие простоя на предприятии, предстояло бегать по дачным участкам и предлагать себя в качестве помощников-строителей новоиспеченным дачникам.
   - Болит головка? - ехидно интересовалась Наташка, тормоша и расталкивая его на кровати.
   - Смотря какая, - иронизировал он.
   - Вставай, всю жизнь проспишь, - она скидывала с него одеяло и лезла руками в трусы. От такой Наташкиной бесцеремонности просыпался и начинал ворочаться даже сосед-Лешка, очевидно тоже страдающий от похмелья.
   - Я вам тут пивка принесла, - сообщала друзьям по похмелью Наташка и доставала из пакета жестяные банки крепкого пива "Амстердам". От слова "пиво" Владик и Лешка просыпались окончательно и вскакивали со своих кроватей.
   - Натулька, ты просто прелесть, - радовался пиву Владик, надеясь, что оно поможет снять мучавшую его головную боль.
   - Значит так, - говорила Наташка, наблюдая, как однокашники уничтожают принесенное ею пиво, - у меня на даче никого. Папуля смотался во внезапную командировку. Поехали ко мне, там и погуляем, тут от города недалеко, восемь километров.
   - Нет, Наташ, - возражал Владик, - у меня денег осталось тютелька-тютелька на дорогу. Гулять не на что.
   - Есть деньги, - хвасталась Наташка и доставала из сумочки мятые купюры, - папуля перед командировкой оставил на карманные расходы. Так что гуляем.
   У Наташки деньги, в отличие от Владика и многих других его однокурсников, водились всегда. Причиной тому, как понимал Владик, были обеспеченные Наташкины родители, балующие свою дочь. В частности, ее папуля. "Она же, сколько дважды два, не знает, - помня ее умственные способности, думал о Наташке Владик, которой всегда помогал ей во время письменных самостоятельных работ, на экзаменах и зачетах. - Сама бы даже в ПТУ не поступила. А уж как она устно отвечает, умрешь со смеху". Действительно, если зазубрить дословно у Наташки не получалось, что чаще всего и происходило, поскольку Наташка что-либо учить не желала, то Наташка попадала в ступор и ответить даже и не пыталась. Если же что-то зазубрить получалось, то нередко из зазубренного текста при ответе у Наташки выпадали отдельные фразы или слова, в связи с чем из ее пухленьких губок вылетала полная белиберда. Например, такого характера: "Гражданское право - это самостоятельная ______права, __________ которой является _______ имущественных и ____ связанных _______ отношений". Группа потешалась, интересуясь, чем это и кем "связанных", но преподаватели Наташке упорно ставили тройки. Учиться Наташке помогал и Владик, решая за нее юридические задачи и, предоставляя ей возможность списать. Владик вернулся в техникум в конце марта, после того, как полученные раны были им залечены и он после месячного лежанья в больнице был переведен на амбулаторное лечение, а затем по его же настоянию через неделю выписан и вовсе, вопреки воле родителей, опасающихся за здоровье сына, настаивающих обо всем очень честно рассказать им и сотрудникам милиции. Учебная часть была заранее предупреждена родителями Владика о нахождении его на больничном. И поэтому проект приказа о его отчислении за прогулы никто готовить не собирался. Но упущенное за полтора месяца нужно было срочно наверстывать, поскольку до зачетов и экзаменов оставалось чуть более двух месяцев. Вошедшая в учебную аудиторию Наташка так же, как и сегодня, бесцеремонно сообщила соседу Владика по парте, что теперь она будет сидеть вместе с Владиком, и действительно перебралась к нему за парту. От удивления Владик открыл было рот, но вдруг вспомнил зимнюю вечеринку в общаге, руки Наташки, расстегивающие его брюки в душевой, и понял, что Наташка желает продолжения этих отношений, а в их отношениях продолжение возможно и случится. Продолжение случилось через неделю, на берегу бегущей по окраине города речушки, когда Наташка смоталась с урока физкультуры (а Владик в силу полученных телесных повреждений от физкультуры был освобожден), догнала его у входа в общагу и предложила погулять по городу. Они долго слонялись по улицам, потом Наташка в коммерческом ларьке купила какую-то настойку под названием "Зубровка", батончик "Сникерса", и они забрели на берег этой речушки. Еще не совсем растаял снег, и было достаточно грязно, сыро и прохладно. Но после выпитой "Зубровки" Владику и Наташке было все равно... Когда страсти поостыли, перепачканные и мокрые они обнаружили себя совсем-совсем рядом от обрыва берега реки, еще буквально два метра и уже можно было свалиться в воду. А на том берегу двое малолеток, наблюдавших за происходящим соитием, хихикали и показывали на них пальцами. Но Наташке и ему все равно было все равно. С той поры Наташка стала периодически приходить к нему в общагу и предлагать "погулять пару часиков" соседу Лешке. Заметив неравнодушие к нему со стороны Наташки, группа окрестила его и Наташку кличкой "Твикс", что, исходя из рекламы данного шоколадного продукта, обозначало "сладкая парочка". Хотя Лешка иногда, называя своего соседа так, заменял в одном слове данной фразы всего лишь одну букву, и получалось "сладкая палочка". Владик на Лешку не обижался. А сегодня утром, допивая привезенное Наташкой пиво и, размышляя над ее предложением поехать к ней на дачу, он почему-то подумал, что "везет" же ему с подругами, из крайности да в крайность: одна была отличницей и всем всегда пример, мечтательным романтиком, желающим от него стихов и красоты их отношений; другая же, напротив, тупая, как палка, глупая реалистка, которой красивые стихи не нужны, но которая постоянно его хочет, словно ненасытное животное.
   - А я? - прервал мысли Владика Лешка. - Меня с собой возьмете?
   - Я же сказала "поедем", - подтвердила Наташка, что приглашает и его. Не зря же, наверное, он всегда слушался Наташку и смиренно уходил "погулять на пару часиков". И Лешка, напевая себе под нос "Красное на черном", направился умываться. Уходя из общежития, в коридоре Владик столкнулся со Светой. "Уже уезжаешь?" - грустно спросила она его, но, увидев вышедшую вслед за ним Наташку, осеклась и ушла к себе в комнату так, что Владик ничего не успел ей ответить. Вот таким вот образом они и оказались у Наташки на даче...
   Снова выпив водки, Наташка начинает нахваливать им дорогущий (ручной работы) итальянский кухонный гарнитур и демонстрировать его чудесные встроенные механизмы, состоящие из невиданных ее однокашниками ранее двухкамерного холодильника с автоматической разморозкой, электрического гриля и электрической вытяжки. А потом, наверно, вновь ощутив в себе желание, уже запьянев, Наташка заявляет, что сейчас она с Владиком пойдет в папулин гараж и покажет ему папулин "Мерседес", а Лешка и его подруга пусть остаются здесь и развлекаются, как могут, лишь бы ничего не сломали и ничего из показанного очень дорогого не выпили и не съели. Владик и Лешка переглядываются, им все понятно. В гараже действительно оказывается новенький белый "Мерседес", но автомашина неинтересна. Пролепетав Владику: "А вот и он", Наташка скидывает сарафан, забирается на багажник, раздвигает пухленькие ножки и притягивает Владика к себе. "Только бы машину не помять", - думает он, стоя прижимаясь к багажнику и, проникая в Наташку... Потом они возвращаются, допивают водку, и Наташка предлагает им искупаться в бассейне, расположенном во дворе. Летняя жара и послепохмельная водка размаривает Владика и Лешку, и идти на улицу им не хочется. "Идите, набирайте воду, мы сейчас придем", - отмахиваются они. Девчонки уходят.
   - Ну что парочка сделал палочку? - шутя, спрашивает Лешка.
   - А ты? - вопросом на вопрос интересуется Владик у приятеля.
   - А сегодня у меня красный день календаря, - тоскливо стихами отвечает Лешка, - а по-другому мы не хотим и не умеем.
   - А зря, - смеется Владик и решает поддержать приунывшего товарища: - Выпить еще хочешь?
   - Так все кончилось, - удивляется Лешка предложению собутыльника. Владик отрицательно качает головой, встает и направляется из столовой в сторону расположения таинственной кнопки.
   - Ты охренел! - констатирует факт, семенящий за ним следом, Лешка. - Это же знаешь, сколько стоит? Наташку предки поубивают.
   - А не хрен ей нам хвастаться, - поясняет соседу Владик, откупоривает виски и глотает его из горлышка бутылки. - Фу, дрянь какая, ничего оно не стоит.
   - Ты охренел, - Лешка говорит это уже обреченно и от протянутой ему бутылки с виски не отказывается.
   - Виски дрянь, давай-ка мы текилы попробуем, - Владик откупоривает уже бутылку с мексиканским напитком.
   - Да хорош тебе, - Лешка все еще переживает, - Наташку точно расстреляют. Но сначала она нас с тобою в бассейне утопит.
   - Не ссы, - отзывается Владик и протягивает бутылку Лешке. И Лешка снова не отказывается, заметив, что где-то слышал о том, что текилу пьют с солью.
   - Не знаю, как насчет соли, но чем закусить, тут тоже имеется, - теперь Владик открывает запечатанную металлическую банку с датским печеньем. И им становится все равно. После этого приятели пробуют бренди и закусывают его шоколадными конфетами, затем они решают открыть вино, но их застигают на месте распития вернувшиеся Наташка и подруга Лешки. Сделавшиеся огромными от увиденного, глаза Наташки и ее широко раскрытый пухленький ротик, вызывают у Владика дикий приступ смеха. И он еще долго пьяно ухахатывается, когда она, плача, пытается придать испорченным драгоценным напиткам их первоначальный вид, заливает в освобожденное у них пространство кипяток и заварку, склеивает обертки на пробках, а потом действительно хочет утопить Владика в полном воды летнем бассейне. От этой борьбы и остроты переживаний у Наташки вновь появляется желанье, и после бассейна она также никого не стесняясь, тащит его на второй этаж, на широкое ложе, на котором, как она объясняет Владику по дороге, спит ее папуля, которому она непременно должна отомстить. "Всем вам нужно отомстить", - соглашается Владик и, сдирая с Наташки купальник, валит ее на папулино ложе...
  
   Чуть-чуть... Еще немного, совсем чуть-чуть, и все получится. Получилось же тогда, в школе, подтянуться, и даже пятерку за это получил. И сейчас все получится. Противный ремень, ну почему ты все время соскальзываешь... Это не страшно, совсем не страшно. Раз и все. Страшнее жить... Существовать, как существую я... А умирать не страшно... Но почему же тогда страшно? Трус по жизни... Как же я ненавижу себя. Даже умереть без страха не можешь... Ну вот, вроде бы и закрепил... Будет им праздник, подавятся, твари, придут, а я уже вишу... Жалеть будут, что довели меня до ремня... Наверно, проверка приедет и всех их пересажает. И не будет тебе дембеля, сержант Бахшутин, а тебе новых звездочек, младший лейтенант Заславский. Не доглядели за солдатом, и пересажают вас всех. Так вам и надо. И вам, мои родители, пощады не будет... Не спасли меня, не вытащили из ада. И тебе, сержант тоже... Неужели жалко было корочки хлеба? Буратино и тот свою корочку получил. А ты, скотина нечеловеческая, из кармана у меня ее выудил. Проголодался, спрашиваешь? Да я жрать хочу безумно!!! Есть хочу, уже десять месяцев как, каждую минуту, хлебая эти помои. А тебе корочки хлеба было жалко. Так вам тогда всем и надо. И ты, Инна, узнав о моей смерти, тоже расстроишься. Знаю, что расстроишься. И будешь себя винить за то, что не отвечала на мои письма. Ведь, если бы отвечала, то я бы, возможно, и не повесился... Корочки им жалко, а процесс показательный устроили, жри, говорят, две буханки подряд. В вас бы, твари, эти две буханки запихнуть... Зачем жить в вечном страхе и униженье, в школе, теперь здесь. Света белого не вижу. Чмо, отсос, отбросок общества, огрызок блевотины. И так каждый день. Сил уже больше нет. Пусть сдохнут все с моей смертью. Это не больно, совсем не больно, наверное... Зато потом будет легко, если это потом будет... Говорят, что там есть другая жизнь... Если это правда, то боженька все видит и мне не причинит зла. В чем моя вина, что я родился таким? Это не я, а мои родители постарались. Вот пусть и страдают. А раньше, правда, говорили, что никакой другой жизни нет... Кому же верить? А вот и проверим. Ну? А еще говорят, что сводят счеты с жизнью только слабые и трусы. А я слабый и трус. Это, значит, как раз для меня. Но почему боишься? Даже этого сделать боишься, тогда ты трус и слабак втройне... Все, ненавижу себя. Хватит, хватит. Как тогда, на уроке физкультуры, получилось, и сейчас все получится. Давай! Пошли они все на хуй!!!
   "Сало, вот ты где! Тебя сержант обыскался", - дверь в туалетную кабинку распахивает "дедушка" Мирзоев и, видя в ней Батона, произносит эту фразу, а затем его взгляд обнаруживает прикрепленный к трубе бачка солдатский ремень, который с другой стороны петлей пытается натянуть себе на шею, сидящий на унитазе Батон. Мирзоев от неожиданности теряется и замирает. Батон съезжает своей толстой задницей с унитаза вниз, и накинутая на шею ременная петля начинает затягиваться. Батон хрипит. Но тугой, широкий ремень не затягивается настолько, насколько это нужно Батону, а небольшое расстояние от унитаза до кафельного пола мешают большому весу Батона помочь ремню. Мирзоев приходит в себя и первым делом с размаху бьет Батона по лицу, делом вторым он хватает Батона под руки и пытается втянуть эту хоть и похудевшую за восемь месяцев, но все же громадину, обратно на унитаз. Затем просовывает руку между ремнем и шеей Батона и ослабевает петлю. Батон откашливается, смеется и плачет. И Мирзоеву непонятно, что больше делает Батон: смеется или плачет, и он, от волнения углубляя свой кавказский акцент, изо всех сил орет на Батона: "Сука жирная, что задумал! А? Ай, ай, ай! Что задумал! Шайтан попутал. Ишак! Сейчас тебе морду бить за это надо". Отвалив смеющемуся и плачущему Батону пару оплеух и сняв его ремень с трубы, Мирзоев пинками гонит Батона из туалета в помещение казармы. Но Мирзоев не дурак, он понимает, что распространяться всем о том, что сейчас он увидел, нельзя. Дойдет до командиров, и ага. Всю роту затрахают, и с ближайшим дембелем некоторым дедушкам возможно придется попрощаться. Поэтому о случившемся он полушепотом докладывает только сержанту Бахшутину, которому тоже до долгожданного дембеля остается не больше двух месяцев. В сентябре выйдет приказ министра, лягут дедушки на кровать, "вытерпят", как положено, удары нитками по заду, "проорут от боли" за них духи, а там уже командир части раскидает всех дембелей по своим очередям. Ужаснувшись произошедшему ч/п, сержант выдавливает из себя: "Офигеть" и распоряжается другим обозримым им "дедушкам" пока не приставать к Салу, который теперь лежит, плачет и смеется на кровати. "После отбоя, - думает сержант, - разберемся после отбоя", и приказывает Мирзоеву находиться до отбоя рядом с Салом, что бы еще чего не произошло. После долгожданного сержантом отбоя затихшего от смеха и слез Батона стряхивают с кровати, и сержант вместе с другими без пяти минут дембелями начинает устраивать ему "разбор", протащив Батона-Сало в туалет мимо "ничего не видящего" на тумбочке дневального...
   То, что конкретно случилось вечером с Батоном, Паша не знал. Но в казарме обратил внимание на то, что Батон ведет себя как-то совсем уж неадекватно. Лежит на койке, плачет и смеется. Более того, ЛЕЖИТ НА КОЙКЕ и ЕГО НИКТО НЕ ГОНЯЕТ! Лежать на кроватях по вечерам позволительно только "дедам" и без пяти минут дембелям, и то не всегда. А таким как он, тем более чмошнику Батону, лежать на кровати до отбоя не только не позволительно, но и крайне запрещено для здоровья. А БАТОНА ЗА ЭТО НИКТО НЕ ТРОГАЕТ! Данными обстоятельствами в их совокупности Паша был ошарашен настолько, что решил подойти к Батону, не смотря на то, что общения с ним он старался избегать, что бы вновь не запятнаться его зачмыренностью в связи с их землячеством, от чего он только недавно успел очиститься в глазах старослужащих.
   - Рядовой, иди отсюда, человек отдыхает. Не видишь, да? - прошипел на него угрожающе, оказавшийся рядом с Батоновой кроватью, рядовой Мирзоев.
   - Батон, че случилось? - спросил Паша у бывшего одноклассника перед тем, как развернуться обратно.
   -Угум, бугум, - отозвался Батон и захихикал.
   - Какой такой Батон? - удивился Мирзоев. - Ты его так за вчерашний хлеб, да? Иди, говорю, отсюда, а то по кочану дам.
   "Еб твою мать", - на Батоново "угум, бугум" пронеслось в голове у Паши, и ему впервые за все это время стало искренне по-человечески жалко Батона. И поэтому, когда после отбоя Батона стряхнули с кровати и потащили на "что-то для него нехорошее" в туалет, Паша, помня его "угум, бугум" и свое "еб твою мать", вскочил с кровати и бросился к сержанту Бахшутину.
   - Товарищ сержант, - отчеканил он старшему по званию, - разрешите обратиться?
   Сержант окинул его удивленным взглядом и спросил:
   - Ты че, шнурок, разве команда подъем была, а?
   - Я по поводу Батона, т.е. Сало, ну рядового Овчеренко.
   - Ну и? - грозно насупился сержант.
   - Куда Вы его тащите?
   - Тебе-то какое дело? - вмешался еще один без пяти минут дембель.
   - Это, он тут был немного не в себе, может пусть пока отдохнет?
   - Рядовой Овчеренко сейчас будет выполнять одно важное задание, - отреагировал сержант. - Это так, рядовой Овчеренко?
   - Так точно, товарищ сержант! - отрапортовал Батон, посмотрев на сержанта и Пашу обычным затравленным и трусливым взглядом, и Паше показалось, что он вроде бы как ошибся, и Батон вполне адекватен.
   - А тебе, рядовой Коршунов, приказ: отбой, на раз-два, время пошло.
   Но Паша замешкался, соображая, действительно все ли в порядке с Батоном, за что получил удар от Мирзоева в солнечное сплетение, согнулся пополам, не в силах вобрать в легкие воздух. Пашу схватили, потащили и бросили на кровать: "Отбой, рядовой, я сказал".
   Через минут двадцать за Пашей пришли: "Подъем, заступничек, пойдем, на зему своего посмотришь. Может самому понравится", и также потащили в туалет "мимо ничего не видящего и ничего не слышащего" дневального. В туалете Паша обнаружил нескольких старослужащих, ощутив на себе их презрительные взгляды. И Батона...
   - А, зема Сала, - процедил Паше сквозь зубы сержант Бахшутин, - иди-ка сюда, помоги своему земе, а то он объестся сейчас и не сможет завтра выполнить полосу препятствий.
   Склонившийся на коленках над унитазом Батон-Сало ел дерьмо из этого же унитаза. Доставал его правой рукой и клал себе в рот, размазывая по лицу. От вони дерьма и увиденного Батона Пашу затошнило.
   - Тут дедушки покакать решили, а зема твой, голодный, кушать напросился. Ничего, говорит, вкуснее не ел, - стал разъяснять Паше один из "дедушек", - вот ему посылку и направили. Так рядовой Овчеренко?
   - Так точно, - отозвался Батон и облизнул пальцы на правой руке.
   - Батон, встань, встань, я сказал! - не выдержал Паша и уже к старослужащим: - Что же вы делаете, суки? А?
   - Мы? - удивился сержант. - Да ты че, охренел что ли? Мы с ним разъяснительную беседу проводить стали, мол, армию нужно уважать и не бояться ее трудностей, еще тройка месяцев и никто трогать не будет. А Мирзоев посрать сел. А этот чмошник к нему подлетает с унитаза сталкивает, и давай дерьмо жрать. У вас все такие там говноеды, московские, а?
   - Батон, это правда?! - не верит Паша.
   - Так точно! - хихикает Батон и снова опускает правую руку вглубь унитаза.
   - Встань же, что ты делаешь! - снова к Батону.
   - Никак нет, - отзывается из глубины унитаза и дерьма Батон. А Паша, Паша не выдерживает и чтобы прекратить этот кошмар, изо всех сил бьет Батона по лицу ногой, пачкаясь и сам от заляпанного Батона в дерьме...
   На следующее утро заболевший Батон был отправлен в медсанчасть, а оттуда по причине бессилия санитарной части вылечить "не способность понимать значение своих действий и руководить ими" - в военный госпиталь.
   На утреннем построении на вопросы старшины, а затем и на вопросы командира взвода младшего лейтенанта Заславского, а потом и на вопросы командира роты, сослуживцы Батона отвечали четко и уверенно одно и то же: "Рядовой Овчеренко после отбоя захотел по нужде и отправился в туалет. Где, очевидно, поскользнулся и ударился головой об унитаз, испачкавшись при этом в своих фекалиях. Озабоченные долгим отсутствием рядового Овчеренко, сержант Бахшутин вместе с сослуживцем и другом Овчеренко (они из одного города), рядовым Коршуновым, отправились в туалет, где и обнаружили рядового Овчеренко лежащим возле унитаза и совершающим неадекватные действия".
   На вопрос командиров: "Рядовой Коршунов, все было именно так, как сообщил сержант Бахшутин?" Паша четко отвечал: "Так точно!", поскольку той долгой ночью сержант Бахшутин популярно и подробно ему разъяснил, что в случае иных ответов на поставленные ему командирами вопросы, его карта ляжет так, что именно рядовой Коршунов ударил рядового Овчеренко ногой по голове, применив к нему тем самым неуставные отношения, отчего в результате полученной травмы головы у рядового Овчеренко появилось стойкое помутнение сознания, а попросту - поехала крыша. А чтобы его карта легла именно так, рядовой Коршунов Павел Антонович никак не хотел. Ну, а какие-либо основания не верить другу и земляку Овечернко у командиров отсутствовали.
   Спустя месяц командир части, рассматривая пришедшие из госпиталя документы на комиссование рядового Овчеренко по причине наличия у него психического заболевания, возмущался своему заместителю, ругаясь о том, что с каждом годом набор в армию все скуднее и скуднее, и доходит до того, что даже больных, которым здесь делать нечего, и тех призывают: "Куда только медики и военкоматы смотрят. У меня другу с училища в часть тоже молодого направили, а он на третью неделю во время кросса окочурился. Стали проверять, и выяснилось, что парнишку-то в армию с пороком сердца забрали, и бежать такие дистанции ему было никак нельзя. А этот что? Псих полный. В госпитале сначала думали, что очередной "косарь", а там, оказывается, по полной программе. Комиссия из Москвы приезжала и все подтвердила. Вот и доверь такому автомат, перестреляет же всех к чертям собачьим, весь взвод. А ты потом расхлебывай и отвечай погонами и свободой за то, что кто-то не доглядел и призвал этого придурка в армию". Заместитель командира части, слушая все это, кивал головой и со своим командиром во всем соглашался.
  
   "Ай, яй, яй", - сокрушенно вертели головами двоюродные браться Ахмеда, слушая его горький рассказ. А Ахмед изливал свою душу. Все сгорело, весь товар: и тот, что был им завезен совсем недавно, и тот, что еще не успел он распродать от предыдущей поставки. То, что не сжег огонь, было испорчено копотью, пеплом и осколками от разрыва гранат. Но это еще полбеды. Сами павильоны, в которые были вбуханы не только деньги самого Ахмеда, но и его двоюродных братьев, находились в полуразрушенном состоянии и требовали капитального ремонта. Осуществление же капитального ремонта по затратам фактически сравнивалось с новым строительством. Вот, Ахмед все до копеечки подсчитал. Ахмед считать умеет. Он протягивал братьям сложенный пополам листок бумаги, в котором были обозначены цифры причиненного ему и им убытка. Братья впивались в листок глазами, шевелили-причмокивали губами, изучая цифры, и вновь сокрушенно мотали головами. А где брать деньги на все это, когда весь товар испорчен и уничтожен, и в ближайшей перспективе выручки не ожидается? Попросить в банке кредит? Без залога единственного оставшегося не тронутым магазинчика кредит ему не дадут. Но рисковать с залогом в сегодняшних условиях он не хотел. Да и проценты по кредиту, и выставляемые банками комиссии на не существующие услуги были просто драконовскими, и свидетельствовали о том, что за полученную сумму придется расплачиваться суммой раза в три большей. Вот, Ахмед тоже все это подсчитал. Считать Ахмед умеет. Снова попросить денег у братьев? Но братья и так уже потеряли вложенные в Ахмеда деньги. Когда Ахмед строил рынок, они помогли ему, родственники всегда должны помогать друг другу, и вложили в строительство 50% всех затрат. Тогда же они и договорились с Ахмедом, что в этой же пропорции между ними будет распределяться и вся полученная от деятельности рынка прибыль, начиная от аренды торговых точек, заканчивая проданным Ахмедом на рынке товаром. И действительно, первые месяцы существования рынка так оно и было. Хотя для самих братьев рыночная деятельность Ахмеда какую-либо серьезную заинтересованность не вызывала. Его гордые горные братья были людьми более высокого полета. Ахмед подсознательно чувствовал это. Но он сам просил у них этих денег. И они дали ему эти деньги. И он сам предложил им эти условия, переживая, что братья могут опередить его и предложить ему свои, другие, более лучшие для них условия, или вовсе отказать ему. Но родственники всегда должны выручать друг друга. И братья, понимая, что без их вложений, начатое Ахмедом строительство не будет доведено до конца и останется "замороженным" на неопределенное время, согласились и выручили Ахмеда. А что же теперь? Как возвращать им и отрабатывать понесенные затраты? Этого Ахмед, как раз и боялся. Родство родством, а деньги врозь. Он беспокойно ерзал на кресле, размахивал руками, описывая им произошедшее и ожидая, что вот-вот сейчас его прервут и зададут один единственный вопрос, на который у него не будет ответа. А раз уж на вопрос у него нет ответа, то такой ответ ему подскажут сами братья, остался же еще один магазинчик, вот и переложим на него свою долю. А тогда Ахмед пропал и вовсе. Сам по себе магазин каких-либо солидных денег не приносил. Так, помаленьку, но если переложить на него долю братьев, то и этого "помаленьку", увы, уже не будет. Но братья вопрос не задавали, внимательно слушали Ахмеда и делали вид, что искренне разделяют с ним его и их общее горе. Но не только горе утраты имущества привело Ахмеда к родственникам. Конечно же, кто как не родственники помогут и утешат в беде. А беда грызла и терзала Ахмеда. Первые три дня после случившегося он не мог есть и не мог спать. Он, блуждая по своей квартире, не находил себе места, срывался на жену и охранников, разбил телевизор, когда в очередных новостях услышал, что у кого-то тоже где-то и что-то сгорело, а сгорело потому, что очевидно, подожгли. Он разметал об стену телефон, когда на четвертый день знакомый от общения ранее голос вежливо побеспокоился в трубку о том, как у него дела, как его здоровье и успехи в бизнесе, и вновь предложил неоднократно обозначенное раньше сотрудничество. И именно этот голос, и последовавший за ним страх, вырвали Ахмеда из прострации его переживаний. Он вспомнил, что у него в Москве есть двоюродные братья, вложившие в него свои деньги, перед которыми за это он должен держать ответ, и которые теперь подвязаны с ним их общей утратой. А, значит, его проблема, это и их проблема. И братья наверняка подскажут, помогут выбраться из сложившейся ситуации. Ведь родственники должны друг другу помогать. Иначе быть не может. Куда не крути. Пусть и не в силах теперь он платить им за их долю, но когда-нибудь он сможет все наладить. А вот если с ним что-нибудь случится, то тогда братья не получат ничего вообще. И вложенные ими в него деньги уйдут безвозвратно вместе с ним, если с ним что-нибудь случится. А то, что случиться что-нибудь с ним может, Ахмед, как никогда осознавал после произошедшего. Угроза и намерения были реальны, что и подтвердили четыре ночные гранаты, которые с таким же успехом могли быть брошены в него, Ахмеда. И не спасла бы его тогда никакая охрана. От осознания всего этого Ахмеда охватил страх, животный, панический страх. Как же так, раньше он, умеющий считать, не смог это оценить и воспринять серьезно? Думал, что его гордая независимость и вежливый отказ помогут ему самостоятельно справиться с этой проблемой и, что предложившие сотрудничество, это просто юнцы, пытающиеся играть в бандитов, а с Ахмедом, всю жизнь посвятившему торговле, такие игры не проходят? Вот и братья, выслушав его сбивчивый рассказ, спрашивали, почему же он, Ахмед, не обратился к ним сразу же, когда у него только-только появилась проблема, а довел дело до уничтожения имущества. Ахмед честно отвечал братьям, пытаясь придать своему ответу оттенки уважения к родственникам, мол, не хотел беспокоить таких серьезных и занятых людей по мелочам. "По мелочам, говоришь?" - начинали "кипятиться" родственники, а Ахмед пытался исправиться, говоря, что не правильно выразился и, принося им свои извинения. "Ты думаешь, это они?" - спрашивали Ахмеда, успокаиваясь, братья. "Больше некому", - утвердительно отвечал Ахмед. Была, конечно, раньше ситуация с нападением на его торговые точки на райповском рынке. Но это было похоже на хулиганство каких-то молодых отморозков, которых за прошедший год доблестная милиция так и не нашла. Но брошенные в павильоны и склад гранаты, это уже было очень серьезно. И последовало это, как раз после того, как Ахмеду трижды предложили сотрудничество, а он предложенное сотрудничество трижды проигнорировал. Поэтому Ахмед и был уверен в том, что это звенья одной цепи. Иных проблем у Ахмеда с кем-либо не было. И поводов для того, что бы с ним обошлись таким образом, Ахмед больше никому не давал. Братья поинтересовались, что же собой представляют обращавшиеся за сотрудничеством к Ахмеду, кто они и где они. Но кто они и где они - Ахмеду было неизвестно. Знал лишь, что обращались данные лица не только к нему, но и ко многим другим коммерсантам, а многие другие коммерсанты, в отличие от Ахмеда, оказались умнее, и стали с обратившимися дружить. Это и поведал братьям Ахмед, отвечая на заданные вопросы. "Не терзай себя, брат, - говорили, выслушав его, родственники. - В поступках нехороших людей нет твоей вины. Все уладится и встанет на свои места. Мы поговорим с этими людьми. Вот увидишь, если все было так, как ты нам сказал (а мы верим тебе, брат), нехорошие люди поймут, что совершили ошибку, извинятся и возместят причиненные нам убытки. Поэтому будь спокоен, брат, и не переживай ни о чем. Если попросят встречи раньше нас, от встречи не отказывайся, но обязательно позвони нам. И еще, брат, на решение проблемы нужно время, а время как песок - сколько его насыплет, не угадаешь. А деньги, брат, должны работать постоянно. Поэтому до того, как проблема будет решена и твой рынок снова восстановится, нашу долю перемести, пожалуйста, на свои торговые точки и магазин, что у тебя в другом рынке. Конечно, это совсем не те деньги, что были в твоем рынке, но мы понимаем, брат, что твоей вины в этом нет, и с такими деньгами согласны. Да поможет нам всем аллах". От услышанного Ахмед скрипел зубами, но понимал, что иного выхода у него просто не существует...
   "Я от Ахмеда Гусейновича", - представился Максиму молодой, лет двадцати, джигит и сообщил, что Ахмед Гусейнович очень просит встречи, чтобы оговорить все условия и аспекты дальнейшего взаимовыгодного сотрудничества. "Созрел, индюк упрямый", - с удовлетворением подумал Максим и назначил через посредника-джигита встречу назавтра в магазинчике самого Ахмеда ровно в 15.00. Вечером о проявленном Ахмедом интересе Максим сообщил Борису Всеволодовичу, поинтересовавшись, каковы будут условия "предъявы" к Ахмеду. После разгрома рынок Ахмеда был закрыт и временно не работал. Четыре торговых точки на другом рынке и магазинчик возле него не такие уж и сладости, чтобы с ним поднимать хорошие деньги. Но строптивого ранее Ахмеда нужно было учить и наказывать, чтобы не было повадно другим. И посему Борис Всеволодович после пятиминутных раздумий объявил Максиму условия дальнейшего сотрудничества с Ахмедом, которые вряд ли ему понравятся, но упертый баран сам во всем виноват. А еще, при объявлении Максиму условий Борису Всеволодовичу подумалось, нет ли в такой быстрой сговорчивости Ахмеда какого-либо подвоха, что-то в этом было не так, показалось ему. И своими ощущениями он поделился с Максимом. "Да не, Всевыч, - отмахнулся Максим, - я думаю, в натуре, все нормально, это раньше он как целка выделывался, думая, что на зеленых нарвался, и что мы отпрыгнем, а сейчас все понял и деваться ему просто некуда". Хотелось бы в это поверить и самому Борису Всеволодовичу, который попросил Максима быть осторожней и заранее подготовиться к назначенной встрече. С этой целью поздним вечером Максим, Михалыч и Крест собрались в кабинете на втором этаже ночного клуба и разработали план завтрашней встречи с Ахмедом, решив еще с утра поставить магазин Ахмеда под наблюдение, а во время самой встречи направить к магазину еще дополнительно пацанов, на всякий случай. Кроме того, Михалыч также заметил, что не плохо бы было "закрепить" пацанов за Ахмедом еще с сегодняшнего вечера: "Пусть возле квартиры заночуют, посмотрят, где он и кто с ним, а то вдруг к ментам побежит". В возможный подвох со стороны Ахмеда Крест и Максим не верили. "Как на войну, в натуре, - громыхал Крест. - Все нормалек будет, вот увидите". Но, как говорится, доверяй, но проверяй. Поэтому разработанный собравшимися план, был утвержден. После чего не пьющий Михалыч направился домой, по пути намереваясь отдать своим "волкам" соответствующие распоряжения, а Максим и Крест решили спуститься вниз, чтобы выпить коньяка и крутануть пару раз на удачу рулетку.
   - В натуре, выиграю десяток лямов, - говорил в приподнятом настроении Максим Кресту, спускаясь по ступенькам вниз, - обанкрочу Экономиста.
   - Мы тебя тогда на бабки поставим, - отзывался Максиму Крест и улыбался, настроение у него, как и у Максима, тоже было хорошее. Проблема с Ахмедом близилась к завершению.
   Был будний вечер рабочей недели, и поэтому в ночном клубе не было многолюдно. Несколько человек в игровом зале рубились в покер, двое застыли около рулетки, пристально наблюдая за крутящимся барабаном. В зале другом пять-семь посетителей расположились за столиками и, неспешно распивая алкоголь и также неспешно ведя свои разговоры, лицезрели Татьяну, которая, отрабатывая свою смену, эротично извивалась, медленно раздеваясь возле шеста под тихую, убаюкивающую музыку. "Телка моя", - подумал Максим, представляя, как сегодня ночью бросит Татьяну на пол и, разрывая ее кружевные трусики и чулки, войдет в нее и будет страстно мять, и терзать ее красивое молодое тело, которое сейчас она умело демонстрировала глазевшим на нее слюнтяям. От этого и так хорошее настроение Максима поднялось еще больше...
   - Подождите, я должен вас проверить, - сказал охранник, входящим в ночной клуб троим визитерам, и тут же осекся, чувствуя, как что-то острое, разрезая ткань на его одежде, больно уперлось ему под бок.
   - Ага, сэйчас провэришь, - с сильным кавказским акцентом произнес один, - тихо стой, жить будешь. Понял, да? - Внутри охранника все похолодело и что-то оборвалось.
   - Хозаин здэсь? - спросил-прошипел второй.
   - М.. м... Макс что ли? - заикаясь, попытался выяснить охранник, о ком идет речь.
   - Здэсь, - ответил за охранника третий, - уже два часа как здэсь.
   И охранник понял, что пришедшие до этого наблюдали за ночным клубом, а, может быть, следили и за самим Максимом. И от этого охраннику стало еще страшнее. Дар речи вообще покинул его, когда один из визитеров закрыл на замок входную дверь, до этого поместив с внешней стороны входа принесенную с собою табличку "Закрыто на спецобслуживание". От накатывающего страха пересохло в горле. "Что же делать, что же делать? Закричать, позвать на помощь, попытаться вырваться и предупредить, что же делать?" - судорожно проносилось у него в голове, когда что-то острое заставило его послушно следовать за одним из пришедших в сторону подсобки, а двое других направились в зал.
   - Ну, на что поставим на этот раз? - сам себя спросил Максим, когда подбежавшая официантка принесла им бутылку коньяка и мясное ассорти. Разлил себе и Кресту, приподнял стопку, сказал: - Будем.
   И они выпили.
   - Да, телка твоя знает дело, - Крест жадно разглядывал танцующую Татьяну, - трахать ее один кайф, наверно. Может, мне на ночь одолжишь?
   - Хрена с два, - шутка напарника Максиму не понравилась. - А трахать ее действительно в кайф, - добавил он, вспоминая стоны-крики и царапанья извивавшейся под ним Татьяны.
   - Ладно, найдем другую, - отозвался Максиму Крест и они снова выпили, когда заметили, что двое не славянского вида людей направляются в их сторону. "Опасность!" - вдруг промелькнуло в голове у Максима. "Опасность!" - также подсознательно пронеслось внутри и у Креста. И они, словно сговорившись между собой, одновременно вскочили со своих мест. Под малиновым пиджаком Креста висела кобура, в кобуре верный спаситель-пистолет. Но чтобы его достать необходимо распахнуть полу пиджака и расстегнуть кобуру... Раз секунда, два секунда, открывается шкатулка: малиновый пиджак, три секунда, четыре секунда, только б успеть, и вот уже рукоятка в твердой руке, пять секунд...
   - Прывэт от Ахмэда, - говорит им один, в его руке чернеет пистолет-автомат неизвестной Максиму системы, но то, что это именно пистолет-автомат, почему-то кажется Максиму. Черная смерть, оказавшаяся в руке ранее, чем выдернутый из кобуры пистолет Креста. Максим бьет-переворачивает столик, толкая его в сторону подошедших. Хотя это действие уже ничем не может ему помочь. "Ту,ту,ту,ту,ту", - глухо заливается черная смерть, брызгая в грудь и голову Максима свинец. "Не ошибся", - последнее, что успевает отразиться в его сознании, когда Максим, отброшенный проникающим в него свинцом, валится на стул, а затем вместе со стулом падает на пол. "Дух, дух" - дважды отвечает пистолет Креста, и черная смерть одного из нападавших замолкает. А второй рвется и прячется за барной стойкой. У него тоже есть своя черная смерть. "Дух, дух, дух", - вновь дает о себе знать спаситель Креста. Крест стреляет в сторону барной стойки, отчего хрустят и сыплются стеклянные бутылки, но не достигает второго и, понимая, что в обойме заканчиваются патроны, пытается убежать в сторону выхода, почему-то через танцпол. Орут-визжат немногочисленные посетители и в ужасе бросаются под столы, за углы или также бегут в сторону выхода вместе с Крестом. "Это нэ больно", - говорит охраннику первый, быстрым движением колет под ребра финкой, отталкивает обмякшего и падающего от себя, вытаскивая из-под полы кожаной турецкой куртки еще одну черную смерть, и направляется навстречу бегущему Кресту и мечущимся посетителям ночного клуба. На этот раз оба нападавших стреляют в Креста одновременно: один со стороны входа, другой, выкатившись из-за барной стойки. Но кувырок-выпад из-за барной стойки не получается, нападавший при движении цепляется за край стойки, от чего откатывается в другом, не нужном ему, направлении, и выпущенные длинной очередью пчелки-убийцы веером направляются в сторону танцпола, жалят стены, потолок и огромный переливающийся в огнях светомузыки зеркальный шар. От укусов пчелок шар не выдерживает и разваливается на куски, которые падают-рушатся на танцевальную площадку, завершая некогда достигнутый коммерческий успех. Падает Крест, обезображенный выстрелом ждущего у входа. Падает красивая девочка-женщина Таня, оставшаяся такой в своей жизни навсегда: беспощадные пчелки случайно настигают и ее, превращая в мясо ее стройное, гибкое тело...
  
   "Еб твою мать!!!" - хрипит, звенит, рычит, летит начальником милиции. "Ори, ори, - злорадствует-думает Аракчеев, - а пинка под зад ты теперь уже точно получишь". Присланная из области-главка следственная бригада докладывает, что в здании ночного клуба, в котором сейчас одновременно проводится обыск и фиксируются следы преступления и улики, полный пиздец. Извините, но вещи нужно называть своими именами. А для данной ситуации лучшей характеристики руководитель следственной группы придумать не мог. Пять трупов: танцовщица и охранник - сотрудники заведения, двое посетителей и один кавказской внешности нападавший. Личность трупа нападавшего (ересь какая-то) сейчас устанавливается. По показаниям свидетелей всего нападавших было четверо. Один ждал на неустановленной иномарке около клуба, трое вошли внутрь. Очевидно, сразу же зарезали охранника. Да, да, у охранника колото-ножевое. И после этого один из троих остался у входа, двое направились в зал. Целью нападавших, судя по показаниям свидетелей, были двое посетителей клуба, сидевшие недалеко от барной стойки. Один из посетителей был сразу же убит. Четыре огнестрельных. Личность установлена. Местный, двадцати восьми лет. Максим Карпович. Да, да, сын того самого Карповича. Ранее судим. Второй, пытался оказать сопротивление и, очевидно, убежать. При себе имел пистолет. Системы "ТТ". Экспертиза подтвердит, но очевидно, что из данного пистолета и был убит один из нападавших. Два огнестрельных. Сам же посетитель был убит уже у входа. Опять-таки, экспертиза подтвердит, но, судя по расположению трупа и характеру полученных ранений (четыре огнестрельных) второго посетителя застрелил нападавший, находившийся у входа. Личность потерпевшего также установлена. Небезызвестный в криминальных кругах, можно сказать, авторитет, нет, не вор, но блатной. Лиходеев Андрей Федорович, сорока четырех лет. Погоняло "Крест". Ранее неоднократно судим. Послужной список достаточно богат, статьи одинаковые: грабежи да разбои, начиная с семидесятых. Личности потерпевших позволяют выдвинуть основную версию о том, что данное преступление совершено на почве криминальных разборок. А вот дальше уже будем выяснять. После того, как установим личность убитого нападавшего. Надеюсь, что личность эту мы все-таки установим. Да и без него опера говорят, что наследили они там предостаточно. Девушка? Да, личность тоже установлена. Местная, танцовщица клуба, 24 лет. Родственников и семьи не имеет. В общем-то, как она была убита, никто из свидетелей не видел. Поднялась паника, все в этот момент прятались или убегали. Но первично, судя по показаниям свидетелей, целью нападавших были именно Лиходеев и Карпович. Когда нападавшие вошли, девушка танцевала стриптиз, они прошли рядом и не обращали на нее какого-либо внимания. В связи с чем, весьма вероятно, что девушка убита случайно, в суматохе стрельбы. "Да, жаль девушку, - думал начальник следственного отдела, слушая отчет руководителя следственной группы и, вспоминая изящное тело и красивое, застывшее в удивлении, лицо убитой танцовщицы, и три небольшие дырочки на этом прекрасном теле, оборвавшие его жизнь. - Как же все это несправедливо. Девчонка-то причем? Пусть сами бы себя перестреляли, отморозки. Но она-то зачем? Еще с утра не ждала, не гадала. Может, трахалась с кем-то, такая одна быть не может, наверняка кто-то есть, принимала душ, пила кофе, вечером шла на работу. Танцевала. А тут, на тебе - кирпич: три дырки. И абзац. Долбанная судьба. Дерьмовая жизнь". "Что еще?" - интересовался начальник ОВД, и руководитель следственной группы продолжал. По полученным оперативным данным, эти двое потерпевших не совсем обыкновенные посетители данного заведения. Можно сказать, его постоянные обитатели. Их видели там часто в различное время суток. Возможна какая-то взаимосвязь самого клуба, убитых и нападавших. Так что отрабатываем версию и в этом направлении. Личность владельца клуба установлена. Сейчас его разыскивают. Лицо без определенного места жительства, местный алкоголик, без гроша за пазухой. Очевидно, что владелец фиктивный. Но, выйдя на него, надеемся выйти на владельца реального. Сейчас там проводится обыск. Может быть, и его результаты нам что-нибудь подскажут. Еще нашли управляющую клубом, бывшая райповская работница. Сейчас с ней также беседуют. "Дерьмовая жизнь", - все никак не в силах отогнать от себя красивое удивленное лицо мертвой Татьяны, вновь подумал Аракчеев. На столе у начальника ОВД зазвенел телефон. Начальник вздрогнул и испугался, опасливо потянувшись к разрывающейся от звонка трубке. Сегодня ему уже звонили. Причем звонили неоднократно. И с нехорошим. Сначала был звонок из областного управления. Смысл услышанного сводился к тому, что ему будет окончательная крышка, если в ближайшее время не будет каких-либо конкретных результатов, а также к тому, что дело поставлено на особый контроль, и уже выехала экстренно созданная следственная группа, ч/п, можно сказать областного масштаба, в маленьком городке такое убийство, сразу пять трупов, а он, полный мудак, если мог допустить такое и не контролирует в своем районе ситуацию. "Конечно же, это не Москва", - вспоминая слова областного заместителя, кривился в кресле начальник ОВД, думая также о том, что ему, вероятно, и так теперь крышка независимо от результатов расследования, и что в этой жизни все несправедливо. Почему он должен за все и всех отвечать? Есть отморозки, которые совершают такое. И это может случиться абсолютно в любом районе, а не только у него в городке. Но почему-то случилось у него. А за результаты следствия должно отвечать само следствие, но почему-то, опять-таки несправедливо, спросят с него. Потом раздался звонок из областной прокуратуры, где ему также сообщили о том, что дело поставлено на особый контроль со всеми вытекающими из этого последствиями. Потом звонил прокурор района, который сообщил ему тоже самое и посочувствовал. "Себе сочувствуй, - подумал начальник милиции, - Тебя тоже выдерут по полной программе за отсутствие профилактики преступлений и плохую работу по контролю за эффективностью деятельности милиции". Потом был звонок из телевизионного канала, где кто-то тоненьким молоденьким голосочком ему сообщил, что сотрудники программы "Криминальные происшествия" уже в пути, и попросил дать интервью, прокомментировав произошедшее. Начальник не выдержал, выругался в трубку, послав телевизионщиков далеко и надолго. "Чертово воронье, - думал о телевизионщиках начальник ОВД, - Для людей такое горе, а для них - жареные факты. Нелюди, любящие рассказывать о смерти и смакующие в своих картинках смерть". Затем был еще один звонок, на этот раз опять из главка, где ему сообщили, что его отдел ждет внеплановая проверка, так что, пусть к ней готовится, в самое-самое ближайшее время "десант прилетит". То, что ему устроят соответствующую внеплановую проверку, было понятно начальнику и без этого звонка. "Жизнь - дерьмо", - думал начальник, вспоминая данную фразу из одного известного и любимого им голливудского фильма. Мнения о жизни у начальника ОВД и начальника следственного отдела совпадали. Но кое-что все-таки начальнику милиции не было известно в отличие от начальника следственного отдела, который одной маленькой тайной не спешил поделиться со своим руководителем. "Время пришло", - сделал для себя соответствующий вывод Аракчеев, закончив думать о жизни, а начальник милиции, вернув на положенное место телефонную трубку, сообщил присутствующим: "Нашли машину, точнее то, что от нее осталось, на пятидесятом километре у леса, сожгли. Эксперты уже выехали на место".
   Шмон в ночном клубе был устроен по полной программе. Шкафы открывались, ящики столов вытаскивались, и их содержимое вываливалось на пол или на стол. Открывались и сейфы, содержимое которых также оказывалось наружи. Из содержимого выуживались отдельные документы и откладывались в сторону. Так, что тут у нас, накладные, сейчас проверим. Деньги пересчитывались, сверялись с кассовыми документами, и тоже откладывались, но уже в другую от документов сторону. А самой управляющей, которая была здесь же, при обыске задавались неприятные для нее вопросы. Отвечая на них, управляющая бледнела, тряслась и периодически пила валерьянку. "Скажите, а почему у Вас отсутствуют сертификаты на вот этот алкоголь? Есть ксерокопии? Ну-ка, ну-ка. А подлинники где? А вам известно о том, что без подлинников торговать данной продукцией нельзя? Утеряли? Хорошо, так и запишем. А что Вы нам можете сказать по поводу вот этой продукции? Почему она у вас нигде не учтена? Забыли провести по учету? Ну что ж хорошо, так тоже и запишем. А про деньги нам вот эти, что скажете? По кассовым документам одна цифра, а наличности в три раза больше. От налогов уходим, или тоже не успели учесть? Да? Замечательно. И это запишем. Кто является владельцем столь замечательного заведения? Михопаров Алексей Алексеевич? Вы его-то сами хоть в глаза видели? Он, что, по-вашему, похож на реального владельца этого кабака? Мы спрашиваем Вас серьезно, кто является реальным владельцем этого заведения? Михопаров и никого другого Вы не знаете? Ладно. Не только запишем, но и запомним. Думаю, что скоро Вы нам по-другому заговорите. Да, да, когда мы все проверим и выясним. А за дачу заведомо ложных показаний, гражданочка, у нас, между прочим, уголовная ответственность. Ну, так возвращаясь к нашему вопросу...".
   Реального владельца столь замечательного и привлекательного заведения в городке не было. Случившееся бросило его в серебристый "Мерседес" и погнало по ночной шоссейной дороге в сторону столицы. Трехчасовая поездка тянулась словно вечность, в которой он неоднократно оглядывался, останавливался, таращился в боковые зеркала, проверяя, нет ли за ним хвоста. Но хвоста не обнаруживал. Облегченно вздыхал, а затем вновь начинал оглядываться и таращиться в боковые зеркала автомашины. Потом отвлекался, уже вздыхая сокрушенно о том, что не смог сберечь пацана и, вспоминая беззаботного, всегда преданного ему, помощника Максима. Все замыкалось на нем. Все звенья цепи замыкались на Максиме. Все общение братвы и координация действий. Борис Всеволодович себя не светил. И известно о нем было, разве что Максиму, которого не смог он сберечь, и Кресту, которого также теперь, увы, не было. Еще Кошельку, к которому теперь он, нарушая скоростной режим, так стремился доехать-попасть. Управляющая клубом знала о деятельности клуба, но официальной. Но соответствующие инструкции ей также были им даны этой же ночью, после того, как звонок от работников клуба прервал его беспокойный и теперь уже кажущийся ему вещим, сон, в котором Максим-Пятно куда-то уходил и звал его с собою. Борис Всеволодович идти с Максимом отказывался, говоря ему, что это опасно. Так и случилось. И вот звенья выстроенной им цепи были в один миг разорваны. Разорваны по беспределу неизвестными ему отморозками. Борис Всеволодович догадывался, кому вверенная ему братва перешла дорогу. Но что бы так поступать... Это было настолько не по понятиям, что не укладывалось у него в голове. По понятиям была положена стрелка, разборы-переговоры, возможные компромиссы, а уж хвататься за волыны, это самое крайнее средство, применяемое по понятиям только тогда, когда переговоры заходили в безусловный тупик, либо средство, применяемое в отношении отъявленных отморозков, с которыми какие-либо переговоры бесполезны. Но его пацаны не были отъявленными отморозками и вели себя по правилам. Почему же к ним такая немилость? Трое его пацанов. Да еще эта девушка, которую зацепили случайно. "Хоть танцуй, хоть не танцуй, все равно получишь...", - вновь пронеслось у Бориса Всеволодовича в голове от воспоминаний о Татьяне, и он горько усмехнулся. Суки подзаборные. Разве так делается? И самое главное, его Максим, который руководил работой братвы, и через которого осуществлялось взаимодействие с Михалычем и его бойцами. Цепь разрубили жестоко и беспощадно. И как ее восстанавливать, и что теперь делать, было не совсем понятно Борису Всеволодовичу, который с этой целью и хотел пообщаться с Кошельком. Кошелек тоже выглядел очень встревоженным, его потрепанное многократными отсидками лицо, еще больше сморщилось и постарело, глаза суетливо бегали вокруг и не попадали в цель. И видя Кошелька, Борис Всеволодович понимал, что и у него имеются какие-то неизвестные ему проблемы. Что подтвердил ему и сам Кошелек, выслушав о случившемся и прохрипев, что он сам ни хрена ничего не понимает, у серьезных, неведомых Борису Всеволодовичу, людей уже как месяц имеются затруднения, связанные с обнаглевшими и распоясавшимися в конец "зверями", которые не только осмелились переходить серьезным людям дорогу, но и откусывают не свои пироги. Были несколько стрелок, они не помогли. Два дня назад также пролилась первая кровь, и стороны конфликта понесли свои первые потери. В связи с чем Кошелек напрямую связывал произошедшее в ночном клубе Бориса Всеволодовича с начавшейся войной. Очевидно "звери", вынюхав, что у серьезных людей имеются в районе интересы и район контролируют их люди, решили по серьезным людям ударить и в этом направлении. Говорил Кошелек настолько убедительно, что и сам Борис Всеволодович начал думать о том, что Ахмед и случившееся, это возможно и совпадение, если только он сам не обратился к тем, кто сейчас досаждает неизвестным Борису Всеволодовичу, но очень серьезным людям. Еще Кошелек сообщил Борису Всеволодовичу, что серьезные люди договорились еще с одними другими серьезными людьми о совместных против "чертей" действиях, завтра на эту тему будет как раз очередная встреча. Объединившись, они порвут этих "зверей-отморозков" на части, и все разрешится. Поэтому Борису Всеволодовичу нужно отдать своим пацанам указания: спокойно, но очень-очень осторожно работать дальше, а самому до поры до времени пока следует залечь на дно, смотаться куда-нибудь отдохнуть на несколько недель. Там все и утрясется. Вторая часть указаний Кошелька была им выполнена, переночевав пару ночей в гостинице, Борис Всеволодович приобрел в туристическом агентстве двухнедельную путевку в солнечную Турцию. И уже на следующий день серебристый, как его "Мерседес", лайнер нес Бориса Всеволодовича за границу. Выполнить же первую часть указаний за отсутствием в цепи звена Борис Всеволодович просто не мог, полагая, что оставшийся теперь фактически за главного Михалыч, человек не глупый и сам сможет скоординировать действия пацанов. А там, вернемся, посмотрим... На тринадцатый день беспокойного валянья Бориса Михайловича на турецком пляже, черный "Ауди" Кошелька был взят в коробочку, и высунувшиеся из соседних машин заросшие щетиной джигиты открыли шквальный огонь. "Блядь", - последнее, что успел произнести его водитель, успевший перед смертью протаранить одну из машин нападавших. "Ауди" Кошелька слетела с дороги и была остановлена старой бело-серой березой. А Кошелек изо всех сил, словно в далекой загубленной молодости бежал в лес, оставив в машине два трупа своих пацанов и, слыша, как в след ему раздаются выстрелы. За лесом оказалась деревня. "Все блядь, все, все, все, нормально, нормально, живой", - сердечным ритмом отзывалось у него в голове. Кошелек забежал в первый же попавшийся на его пути деревенский дом и очумевшим от его вида жильцам приказал вызвать скорую, увидев, что вся его левая нога буквально залита кровью. После чего сел на лавку, прислонился спиной к стене и умер. Приехавшие по вызову перепуганных жильцов сотрудники милиции и скорой помощи, разглядывая полученную ныне покойным рану и констатируя, что, очевидно, смерть наступила от потери крови, долго удивлялись, как мог умерший Кошелек с таким ранением самостоятельно передвигаться и находиться на ногах. Так что из солнечной Турции Борис Всеволодович вернулся как раз к торжественным и пышным похоронам Кошелька, устроенным ему серьезными людьми. На серьезных людей нашлись еще более серьезные люди.
  
   "Видит аллах, я к этому непричастен. Знает аллах, я не хотел этого, не только не хотел, но даже и не думал никогда, что так может случиться. А если бы подумал, то ни за что не обратился бы к своим братьям за помощью. Платил бы лучше им деньги, и все было бы спокойно. Да... Гори все синим пламенем. Гори и пропадай все то, что нажито моими стараниями и непосильным трудом, долгими годами суеты и копошения в битве под названием жизнь", - Ахмед думал и переживал, переживал и снова думал. О произошедшей в ночном клубе бойне он узнал на следующее утро. "Ахмед Гусейнович, Вы слышали?" - поинтересовался пришедший за ним охранник. Ахмед услышал и ужаснулся, вдруг сразу подсознательно ощутив: то, что произошло, было непосредственно связано именно с ним. Самым прямым образом. Да, те самые... А нападавшие - лица, кавказской национальности. Но разве об этом он просил своих двоюродных братьев? Разве этого он хотел от них? Нет, не просил и не хотел. А что же хотел? Помощи и совета. Вот и получил совет и помощь в виде пяти трупов. Все это на твоей совести, Ахмед. Душа предательски стонала и не хотела успокаиваться, теребя его, осознанной Ахмедом виною за произошедшее...
   А городок гудел. Похороны Максима и охранника ночного клуба превратились в несанкционированный митинг, на котором молодые, коротко стриженные парни вперемешку с сухими активистками-бабулями требовали прогнать из города всех инородцев, а затем принялись громить окружающую действительность, переворачивая ни в чем не повинные урны и разбивая витрины магазинов. Милиция на этот раз сработала быстро и отлажено. Через полчаса все возмущавшиеся были разогнаны, либо распределены по предназначенным им "кутузкам". Очередной день бытия успокоился и прошел...
   Не волнуйся брат, но как же теперь, не волнуйся. Разве так можно? Сказали же, что только поговорим, объясним нехорошим людям, что они не правы и все. Все? Да, все. Но жизни зачем лишать? Может, не сумели договориться? Подробностей Ахмед не знал. Звонить братьям или ехать к ним боялся. Да и братья не выходили с ним на связь. А может, это вовсе и не из-за него произошло? Ахмед пытался себя обмануть и успокоить. Может, эти нехорошие люди еще успели кому-нибудь насолить и перейти дорогу? Наверняка, не только он был их костью в горле, которой они и поперхнулись. Нет, не лги себе, не лги. Ты и есть именно та самая кость. Душа продолжала предавать Ахмеда, и он снова не находил себе места... "Когда же это все пройдет и сколько нужно времени, что бы все это прошло? А время, время как песок..." - думал Ахмед и вдруг внезапно понял, что времени у него как раз и не остается вовсе. Времени у Ахмеда было совсем чуть-чуть. И если это чуть-чуть он сейчас упустит, идя на поводу у предателя-души и, грызя себя осознанной виной, то он сам потеряет жизнь. Свою жизнь. И станет в этой борьбе за нее шестым ни в чем не повинным трупом. Осознание этого настолько ударило по нему, что даже стонущая душа затихла и сдалась. Уезжать, немедленно уезжать... Скрыться и спрятаться, что бы никто не нашел, иначе убьют. Обязательно убьют. Очень уж все очевидно и для тех нехороших людей, и для его братьев. Бежать, непременно бежать. Но куда? А как же городок, как же его магазин и торговые точки, полуразрушенный рынок, долг перед братьями? Как же его деньги, которые он так долго и упорно зарабатывал и вложил во все это? Как же его годы, прожитые здесь, его полжизни, отданной этой земле? Квартира, загородный дом... "Убьют тебя, барана. И не нужно все это никому будет. Аллаху это точно не надо, ему нужна будет только я, твоя душа", - на этот раз душа Ахмеда не предавала и говорила ему правильные, разумные вещи. Оставлю, все оставлю им, в счет долга, всего этого хватит, что бы рассчитаться с долгами перед братьями. Пусть будет так. По воле аллаха и справедливости. А сейчас бежать, только бежать, если тебе дорога твоя жизнь... На следующий день Ахмед вместе с перепуганной и ничего не понимающей женой уже был в аэропорту в ожидании своего, предназначенного ему судьбой, самолета, который должен был спрятать его далеко-далеко от этого страшного места на далекой-далекой и теперь так желанной родине, откуда он уехал давным-давно еще в детстве, и куда теперь возвращался обратно... Выбившие в квартире Ахмеда входную дверь, коротко-стриженные ребята хозяина в жилище не обнаружили, а застали лишь полный беспорядок разбросанными по всем комнатам вещами и открытыми дверцами дорогой, когда-то приобретенной Ахмедом по спецзаказу, мебели. От отчаянья Иванов высморкался на пол, а затем найденным под ванной баллончиком с синей краской вывел на тесненных красивых обоях просторного зала зловещую свастику и дописал: "Сдохнешь, тварь".
  
   "На пол, на пол всем! Руки за голову!!! Лежать, я сказал!!!" - люди в черных масках и бронежилетах, с готовыми к действию модернизированными АКМ, ворвались в спортклуб Михалыча внезапно, с присущими такому мероприятию ужасающими криками и ударами по тем, кто замешкался и не смог во время упасть на пол. Психологическое воздействие в пресечении возможного сопротивления принесло свои результаты. Не ожидавшие такой атаки, присутствовавшие в клубе растерялись и подчинились, подгоняемые руками и ногами нападавших. Присутствовавших в клубе было шестеро. И теперь они, лежа на цементном полу бывшего склада и получая тычки берцами по телу, начинали жалеть, что впервые в своей жизни ослушались Михалыча, не "залегли на дно", как велел им он несколькими днями ранее, а собрались сегодня здесь, что бы все-таки окончательно решить, что же им теперь делать дальше. Инициатором "собрания" был Иванов, который сейчас также лежал здесь рядом, смиренно закинув руки за голову. Подошедший к нему омоновец, склонился над ним и профессионально побежал по Иванову руками, обыскивая задержанного. Жажда мести горела в глазах Иванова так же, как горела она несколькими минутами ранее, когда разъяснял он своим пацанам, что просто так затихнуть и переждать - это не по пацански и не по волчьи, так делают только трусы. Нужно обязательно отомстить, найти и отомстить, и продолжать работать дальше. Михалыч не прав. Да, бригадир убит, убили Креста и Кольку. Но они-то все остальные, слава богу, живы и здоровы. У них есть сила, сила способная отомстить и уничтожить. Да и что будет с зайцами, если сейчас они "залягут на дно"? Зайцы просто разбегутся. Зайцы, которых они целый год ловили и собирали в свою клетку. Теперь послушные им зайцы. А если они разбегутся, то потом, когда все утрясется, придется вновь их ловить и собирать, снова затрачивать на это свою энергию и силы, умасливать и угрожать, устраивать разборы и стрелки. Зачем же это, если все можно по-прежнему продолжать держать в своих руках и не упускать? Так считал Иванов и не соглашался с Михалычем, когда тот объяснял пацанам, что бригада осталась без руководства, что кто-то начал против них необъявленную войну, всполошились не на шутку и менты, и поэтому необходимо взять таймаут, на пару недель, на месяц, разойтись и не собираться, оглядеться и понять, что к чему, и уже потом решить, что делать дальше. Нет, думал Иванов, кто начал войну - всем понятно, и что делать дальше - тоже ясно, как белый день: найти и отомстить, а всем зайцам показать, что они в силе и продолжают контролировать ситуацию. Вот, что действительно нужно делать. А ты, Михалыч, оказывается, струсил и в кусты. Ну что ж, если не хочешь это делать ты, за тебя это сделаю я. Потому и собрал Иванов сегодня здесь поддержавших его пацанов, потому и решали они здесь свои производственные вопросы. И все вроде бы порешили, но не учли только одного, теперь оказывается, самого главного. Не учли ментов, которые ворвались, положили их, как щенков, мордами в пол, и все испортили.
   - Фамилия, имя, отчество? - деловито интересовался по очереди у каждого из лежавших на холодном полу старший. Лежавшие откликались. Нерасторопные получали по телу тупой берцей и вопрос задавался вновь. - Цель пребывания здесь?
   Входная дверь в спортклуб приоткрылась, и благоухающий дорогим французским ароматом, Аракчеев вошел в помещение, с удовлетворением разглядывая распростертых на полу, а старший продолжал:
   - Бондаренков Илья Михайлович Вам известен? Бондаренков Илья Михайлович? Я еще раз повторяю.
   - Это кто? - отозвался один из лежащих.
   - Хер в пальто, - пояснил омоновец, - хозяин этого сарая. Его место нахождения вам известно?
   Лежавшие молчали. А между тем, зашедшие в помещение вслед за Аракчеевым следователи, стали проводить в нем обыск, начав его с каморки Михалыча.
   - Николай Николаевич, - обратился к Аракчееву старший из омоновцев, - тут еще вот что при личном обыске нашли, - и указал рукой в сторону лежащего чуть поодаль на полу пистолета и выкидного ножа, - зафиксировать надо бы.
   - Зафиксируем, - пообещал Аракчеев и спросил: - И чье это добро?
   - Пистолет нашли у этого, - указал омоновец на третьего по счету от двери, - а выкидуху у этого, - омоновец ткнул на соседа третьего.
   - Откуда у тебя огнестрельное оружие? - поинтересовался у третьего Николай Николаевич.
   - Из лесу вестимо, - съязвил третий и получил от омоновца ногой по спине.
   - Откуда? - еще раз повторил вопрос Аракчеев.
   - Нашел, - скрипя от боли зубами, прошипел третий, - нашел, гражданин начальник, в натуре. Вчера шел и в лесу нашел. Хотел честно сдать находку доблестным сотрудникам милиции. Даже вот, заявленьице имеется, Вы у бугая своего, что меня шмонал, поспрашайте, он и подтвердит. Но сдать не успел, поскольку костоломы нагрянули и всех положили.
   Заявленьице действительно имелось, и чуть раньше было изъято омоновцем из кармана лежащего. Фишку с заявлением придумал когда-то Михалыч, логично решив, что гулять пацанам с пистолетом небезопасно, когда-нибудь могут попасть на ментов, а здесь вот тебе и заявление без даты, в котором указано, что я, такой-то, такой-то, сообщаю сотрудникам милиции о том, что вчера вечером в лесу нашел огнестрельное оружие, которое добровольно сдаю правоохранительным органам, находка к заявлению прилагается. "И хрен докопаются на незаконное хранение при таком раскладе", - пояснял своим волкам Михалыч.
   - Ну-ну, - брезгливо вертел листок бумаги Аракчеев, изучая его содержимое. - Вот мы почерковедческую назначим на предмет давности написания и посмотрим, вчера ли ты этот ствол нашел, или еще до этого бегал с ним.
   - Николай Николаевич, - донеслось из каморки Михалыча, - зайдите, пожалуйста, сюда, - и Иванов понял, что костоломы нашли еще один ствол. Это действительно было так. Тайник-схрон Михалыча, талантливо оборудованный им ранее в полу своего кабинета, обыскивающими был найден и разбит, и из него был вытащен замотанный в тряпку карабин, привезенный когда-то пацанам ныне покойным Крестом. "Суки, - выругался Иванов про себя на ищеек и подумал, как хорошо, что АКМ и два рожка к нему он успел перепрятать в совсем другом месте. - Это-то вы уже хрен найдете".
   - Тоже, очевидно, был найден в лесу, но донести не успели, - пошутил Аракчеев, разглядывая карабин. Настроение у него было настолько превосходным, что от этого Аракчееву хотелось петь. В созданной им картине не хватало только одного - хозяина данного сарая. Вот с ним бы он действительно желал бы пообщаться. Ну, ничего, бегай, не бегай, а от правосудия все равно не скроешься. А уж тогда пообщаемся. Аракчеев улыбнулся, представляя, как удивится начальник следственной группы из главка такой удаче. Практически полбанды одним махом. То, что это те, кто им нужен, какого-либо сомнения у Аракчеева не вызывало. Лежавшие под слоем пыли прошлогодние дела о нападении на беженцев и погроме на рынке получили второе дыхание. Что там говорили свидетели и потерпевшие, нападавшие были в масках, и лиц было не видно? Ну, ничего, свидетели и потерпевшие могли и ошибаться. Опознают, обязательно опознают, как пить дать, опознают. На этом пока и закроем. Да, ну и хранение огнестрела. А там попрессуем, вежливо поспрашиваем, спрашивать вежливо мы умеем, можно сказать, профессионально. Уж из шестерых, кто-то, но поможет. Сотрудничество со следствием зачтется. "Один, впрочем, кролик у нас уже имеется", - размышлял Аракчеев, вспомнив о старавшемся казаться блатным юнце, у которого казаться блатным так и не получилось. А там и на взрывы на рынке выйдем, глядишь и выясним, что и пять трупов это тоже из данной оперы. Аракчеев снова улыбнулся, думая о том, как руководитель следственной группы будет докладывать областному заместителю начальника, что при содействии и непосредственном участии начальника следственного отдела Аракчеева было установлено и раскрыто... "Утрем тебе нос", - это уже о своем начальнике ОВД подумалось ему.
   - Так, а это что? - Аракчеев заметил вываленные омоновцами на стол брошюрки, содержащие идеи русского национализма, брошюрки, которые когда-то были неоднократно прочитаны Сергеем, - Никак запрещенная экстремистская литература? Это тоже в лесу? - спросил Аракчеев у лежавших, выйдя из коморки Михалыча и демонстрируя им найденную печатную продукцию. - А известно ли вам, господа подозреваемые, что читать и хранить эти книжки никак нельзя? После октября 1993 года партия, их издававшая, объявлена государством запрещенной за свою экстремистскую, антигосударственную деятельность. А руководитель этой партии объявлен в розыск. И книжечки эти, следовательно, также являются экстремистскими. А, господа бандиты? Молчите? Ну, молчите, молчите. Это вам еще одна статья.
   Через час задержанных стали выводить из помещения спортклуба, чтобы посадить в приехавший с этой целью транспорт и отвезти в отдел. Иванова выводили последним. "Надолго, - тоскливо подумал он, вспоминая слова Аракчеева о статьях. - Закроют, суки, наглушняк закроют, навешают хрени всякой, чтобы в ближайшее время не выпустить, это уже точняк". О методах работы правоохранительных органов молодых волков ранее просвещал ныне ушедший в мир иной Крест. Поэтому с возможными методами такой работы бойцы Михалыча в теории были хорошо знакомы. Теперь им это предстояло познать на практике. "Хрен вам, - неожиданно почему-то подумалось Иванову, и в один миг он решился. - Хрен вам". Возле милицейского автобуса хватка, державшего Иванова омоновца, чуть ослабла, чтобы Иванов смог залезть в транспортное средство. Этим он и воспользовался, будто змея выскользнув из рук костолома, вырубив ударом второго (Иванов был примерным учеником Михалыча), и изо всех сил бросившись бежать в сторону леса.
   - Стоять, стоять сука! - опешившие наглостью Иванова омоновцы, пришли в себя и бросились в погоню. "Хрен вам, - на бегу опять подумал Иванов. - Бегать мы умеем. Бежать, бежать, бежать, БЕЖАТЬ!!!".
   -Стой, стрелять буду! - неслось где-то позади. - Стой, иначе будет открыт огонь на поражение! - раздавался предупредительный выстрел. "Хрен вам, стреляйте, суки, стреляйте, умру волком, но не сдохну собакой". Позади снова раздавались выстрелы. Были ли они повторно предупредительными, или уже предназначались в него - Иванов не знал, но со всех ног продолжал бежать дальше уже по спасительному для него лесу, бежать и бежать к предусмотренной его судьбой его собственной цели...
  
   Из-за полученных в феврале телесных повреждений Владику по решению медицинской комиссии была предоставлена отсрочка до следующего призыва, т.е. до весны. В июне ему исполнилось 18, а в сентябре к ужасу многих учившихся в технаре студентов мужского пола выяснилось, что государство почему-то решило временно отменить отсрочки от призыва в армию на период обучения студентам учебных заведений начально-профессионального и среднего профессионального звена. Отсрочки оставались только для счастливых студентов ВУЗОВ. Для пэтэушников, технарей и колледжистов отсрочки не предусматривались. Единственное, что разрешило им доброе государство, это взять академические отпуска на период службы в армии. Затем после службы вернуться доучиваться обратно, а если несчастный попадал под весенний призыв, начинающийся в марте, досрочно после получения повестки сдавать государственные экзамены, досрочно получать свой диплом (если не успеешь - вернешься и получишь) и вперед, на защиту, любящего тебя отечества. Такой непопулярный шаг со стороны государства не только вызвал у студентов мужского пола острое возмущение, но и, безусловно, встревожил их родителей. Родители понимали, что просто так государство такие штуки не выдумывает. Чувствовалось что-то нехорошее, то, что в ближайшее время, возможно случится. "А если завтра война?" - вспомнил Владик слова учителя НВП, возвращаясь из военкомата. Учитель НВП в чем-то был прав. Вот только воевать с кем? Внешней угрозы, способной на войну, не ощущалось. Или нам об этом умалчивают? Судя по сводкам телевизионных новостей, существовали определенные внутренние проблемы, связанные с активизировавшимся в последнее время сепаратизмом отдельных, уже открыто не подчиняющихся федеральному центру, регионов. Но, если верить словам полупьяного президента и лоснящегося от жира и самодовольства министра обороны, в данных регионах навести конституционный порядок - это раз плюнуть, вот совсем скоро приедут туда государственные посланники, с бунтарями все обсудят и переговорят, и все поймут, что отдельно без России никуда, а суверенитета в составе России и так, бери - не хочу, сколько угодно, президент сам же разрешил. И все станет на свои места, и не будет никакой крови. Все будет хорошо. Но все же, чувствовалось что-то нехорошее. И мама Владика активно оббивала порог военкомата. "Умоляю Вас, дайте доучиться моему сыну, мальчик отличник, идет на красный диплом, практически одни пятерки. А если сейчас заберут, что с него будет через два года, захочет ли он доучиваться, а если и захочет, сможет ли продолжать учиться также успешно, как учится сейчас? Два года - это большой срок. Все позабудет за это время, и все придется начинать сначала. Разве это нормальные условия?" - взывала она на приеме к военкому. "Не положено", - одно и то же неоднократно разъяснял ей в ответ военком, ожидая, когда же эта надоедливая и прилипшая к нему тетка, наконец-таки уйдет. Тетка была не первой и не последней, кто прибегал к военкому с такими просьбами и проливал в его пыльном кабинете свои слезы. Но ничего поделать здесь военком не мог. Закон, есть закон. Сказали - выполним. План призыва и так последние пять лет не выполняется, хоть и урезается ежегодно. А за невыполнение плана военкому доставалось от начальства по голове. "Где я Вам их найду? - спрашивал он у ругающих его командиров. - Пойду по улице паспорта проверять и ловить приезжих? В районе тридцать тысяч, из них лиц призывного возраста вот столько-то. Из них освобождены от армии по состоянию здоровья вот столько, имеют, предусмотренные законом отсрочки от призыва вот столько. А это уже то, что остается. Все. Все. Все!!! И ни человеком больше. Где же искать остальных, чтобы насытить этот придурочный план?" "Хоть в жопе своей ищи, - приказывало военкому начальство, - но план выполняй". В этом месте у военкома, конечно же, призывники отсутствовали и находиться не могли, в принципе, но мудрое решение отменить отсрочки студентам училищ, колледжей и техникумов вселило в военкома определенную уверенность, что спущенный сверху план впервые за пять лет может быть все-таки выполнен, а там глядишь, и премию дадут. Но "спасенье" для Владика пришло с той стороны, о которой за прошедшие полгода он уже и позабыл. Изучив его медицинские документы и, обследовав молодой, растущий организм, медицинская комиссия сделала вывод, что данному призывнику необходимо предоставить от греха подальше временную отсрочку до весны, поскольку последствия полученных им телесных повреждений все еще могут сказаться на его организме. Хотя Владика внешне и внутренне ничего не беспокоило. Раны зажили, кости срослись, почки восстановились. И вновь можно было бросаться в бой. "Было бы несчастье, да несчастье помогло", - сделал он сам для себя вывод опять же по дороге из военкомата, намереваясь сообщить радостную весть своим родителям, собрать сумку и поехать на учебу. Теперь, хотя бы на время, он был спокоен, зная, что до весны он точно доучится, а там, может и успеет досрочно сдать ГОСЫ, и получить диплом. Уже сидя в автобусе, он вспомнил, что забыл сделать кое-что намеченное им ранее. Он хотел сходить на кладбище, к Сережке на могилку, заодно и попытаться найти там могилку Татьяны. Но замотался с этим долбанным военкоматом и медкомиссией и совсем-совсем забыл. Да и, честно говоря, в дневное время из-за этой суеты и некогда было. А по вечерам на кладбище не ходят, не положено. "Значит, в следующий раз, но только обязательно", - решил для себя он и, задремывая, стал вспоминать, как узнал о смерти Татьяны...
   - Тут у нас такое творится! - говорили ему родители, когда в середине сентября после двухнедельного отсутствия он приехал на выходные из технаря домой. - Сначала рынок взорвали, а потом в ночном ресторане побоище устроили: пять жертв.
   То, что взорвали рынок, Владику было известно, так как произошло это в конце августа, когда он еще не уезжал на учебу. А вот о расстреле в ночном клубе он слышал впервые и сначала даже не поверил этому, поинтересовавшись у родителей, где они наслушались очередных сплетен. Вон, по технарю тоже байка ходила, что бородатый боевик ворвался в электричку и перестрелял весь вагон, а оказалось, что это чушь собачья.
   - Да, да, - утверждали его родители, - даже по телевизору в криминальных хрониках и новостях показывали. Ворвались какие-то кавказцы и стали по всем посетителям палить, пятерых убили. Алика Карповича помнишь? Одноклассник твой.
   - И чего? Карповича тоже, что ли застрелили? - снова не поверил Владик.
   - Нет, не его. У него старший брат был, вот его. Охранника еще, тоже наш, местный, молодой. Еще девушку танцовщицу, тоже местная. Раньше, говорят, в больнице работала. А год назад уволилась. Больших денег наверно захотелось. Лучше бы и не увольнялась...
   - Кого-кого? - все внутри похолодело, а горло стало першить. - Кого? - в третий раз он не поверил родителям.
   - В смысле "кого"? - не поняли Владика и родители, но он уже не слышал их, а буквально летел по лестничным ступенькам обшарпанного подъезда...
   Дверь в квартиру Татьяны открыла какая-то пожилая тетка, удивленно разглядывая неизвестного ей визитера.
   - А Татьяну можно увидеть? - робко все еще на что-то надеясь, поинтересовался у незнакомой тетки Владик.
   - Нет здесь таких, - сообщила ему тетка и сделала предположение: - Вы наверно квартирой ошиблись?
   Да нет, не ошибся, перепутать квартиру Татьяны он, заходивший в нее далеко не один раз, никак не мог.
   - Здесь раньше девушка жила, Татьяна, - пояснил тетке Владик.
   - Может и жила, - согласилась тетка, - но теперь, как неделю живем мы. Квартира муниципальная, и нам ее администрация по очереди выделила. А здесь действительно до нас кто-то жил. Женщина, по-моему. Она умерла. У нее не было вроде бы никого, потому что все ее вещи сотрудники муниципалитета вывозили, когда мы заселялись. Они их на временное хранение в коммунальное хозяйство сдали. Может, объявится кто из родственников. А Вы случайно не родственник, а то Вам тогда туда. Или просто знакомый?
   - И тот и тот, - ответил тетке Владик, и от сказанного ею "у нее не было вроде бы никого" ему захотелось тетку разорвать на части. "А как же я? У нее был я". Входная дверь захлопнулась, а Владик сел на лестничные ступеньки. Точь-в-точь как тогда, в Москве, у двери квартиры девочки Вали, он сидел, обхватив голову руками, тихо плакал и думал о своем. Только тогда, в Москве, он сидел не один, с ним была Валина мама. А сейчас вот один, ведь у Татьяны действительно больше никого и не было.
   "Я, мальчик, здесь работаю. Ты разве не помнишь? При последней нашей встрече я говорила тебе, что устраиваюсь танцовщицей в ночной клуб. Вот здесь я и танцую... Ну а у тебя как дела? Твоя новая пассия? Признавайся-ка мне?!.. Приходи после десяти - не пожалеешь. Специально для тебя исполню свой фирменный номер... Для тебя, мальчик, я готова на все... - всплывали в памяти слова Татьяны, сказанные ему при последней встрече, - Максим тоже бывает разным. Но в целом мне с ним крепко. В нем, мальчик, я чувствую ту стену, которая может защитить одинокую бедную девочку в этом неспокойном мире... Меня это сейчас устраивает. А там посмотрим... Нравится ли мне то, чем я сейчас занимаюсь? Знаешь, это гораздо лучше того, чем я занималась раньше... Четыре стены в моей пустой квартире меня бы когда-нибудь свели с ума. А здесь я чувствую себя свободной, мальчик, энергетика желаний и восхищений раскрепощает меня... А давай за то, что бы у нас с тобой по жизни все было хорошо, всегда все хорошо... За нас, мальчик..." "Да, Танюша, за нас, но уже без тебя..." "На меня посмотреть обязательно приходи, придешь же? Обещаешь?" "А ведь я так и не пришел, и не посмотрел, как она танцует. Господи, почему все это, за что, за что, ее-то за что? Валю, Сережку за что? Почему вокруг меня все умирают? Мои друзья, близкие и дорогие мне люди, хорошие люди, не сделавшие в жизни никому никогда и ничего плохого, умирают? Если ли ты на свете? А если есть, то почему все это так несправедливо? Почему ты допускаешь это?". В тот вечер Владик безумно напился до полной одури, напился сам с собой, купив на оставшиеся от поездки деньги водку и пиво, все это смешав и, употребив в одиночестве в начинающем желтеть осеннем сквере. Когда его уже начинал покидать трезвый рассудок, он заметил для себя, что в последнее время слишком уж часто для своего возраста употребляет алкоголь. "Но что такое употреблять алкоголь по сравнению с потерянной жизнью?" - пьяно спросил себя он и сравнил, а, сравнив, решил, что нужно еще выпить, обязательно еще нужно выпить...
   Учиться по-прежнему было интересно, также интересно было жить в общаге, куда пару раз в неделю заглядывала, соблазняя его, девочка Наташа. Привезенные Лешкой из дома после летних каникул харчи, были уничтожены ими в первые же две недели. Особенно им нравилось готовить консервированную, но очевидно, чуть-чуть подпорченную домашнюю свинину. Нестерпимый запах прогорклого и приторного витал по общаге. "Леша, ради бога, перестань, пожалуйста, готовить", - умоляли стоящего у плиты на кухне Лешку девчонки и наглухо закрывали двери своих комнат, чтобы не дать отвратительному запаху просочиться к ним. Но нестерпимый запах находил лазейки и беспощадно сводил с ума окружающих повара Лешку соседей. "Леша, пожалуйста... Давайте мы вас лучше сами накормим", - снова раздавалось девичьими голосами. И приятели, не забыв, впрочем, съесть и приготовленное ими мясо (голод не тетка), шли питаться к предложившим их накормить девчонкам. Денег было катастрофически мало, и денег катастрофически не хватало. Мизерные стипендии, плюс полученное раз в две недели от родителей Владиком (и то, не всегда, по причине усугублявшегося безденежья на работе), да редкие денежные переводы Лешкиных родителей - это то, чем они жили. Что бы улучшить свое материальное обеспечение, приятели пытались устроиться на подработки. Пару месяцев Лешка проработал курьером, разнося рекламные буклеты и прочую мишуру, предлагавшей свои услуги фирмы, по предприятиям и организациям города. Но затем ему сообщили, что больше в услугах курьера фирма не нуждается, поскольку носи рекламу, не носи, но клиентов у фирмы от этого никак не прибавилось. Несколько раз ребята подрабатывали в качестве грузчиков, а однажды даже помогали одной разговорчивой и щепетильной до всего бабуле выкопать картошку, растущую у нее за городом, за что были вознаграждены целым мешком данного продукта. Картошкой они и питались после того, как кончились Лешкины деревенские харчи. Для разнообразия они также покупали дешевые, серого цвета макароны и варили их. Дешевые макароны разваривались и слипались, превращаясь в кашу. Каша-макароны сдабривалась томатной пастой и, поглощающие данное блюдо приятели, ощущали себя настоящими итальянцами. Им было прикольно. Прикольно было и общаговскими вечерами, в которых Владик на пару с Лешкой устраивали концерты под гитару, либо ходили к соседям в гости и играли с ними в карты "на интерес", на желание или на раздевание. Бегущий в полумраке коридора в одних трусах студент или студентка, кричащий на подоконнике "Ку-каре-ку!", делающий на коленях предложение руки и сердца вахтерше-бабушке Дусе - все эти персонажи были следствием таких карточных игр, а точнее, проигрыша в них. Но песни и игры Владик прекращал, когда к нему приходила девочка Наташа. Она не любила звука гитары и логических размышлений возможного следующего хода. Карты и песни ей были неинтересны. Ей нравилось иное, за чем она к нему и приходила...
   - Так, пишем, - говорил преподаватель Административного права группе, и группа принималась писать конспект.
   - Что-то мы медленно работаем, - задумчиво произносил Лешка.
   - Медленно? - удивлялся преподаватель. - Ну что ж, по инициативе жаждущих давайте писать быстрее. Уставшие от постоянного писания конспектов за предыдущие три пары одногруппники, грозили Лешке кулаками.
   На практической работе по Гражданскому праву решали задачи. Через полчаса после начала работы Лешка неожиданно для всех заявил, что те три задачи, которые дал преподаватель каждому студенту для решения, он уже успел решить и делать ему теперь совсем нечего. "Хорошо, - сказал преподаватель, - а я думал, что не успеете. Тогда всем еще дополнительно по две задачи". Кулаки одногруппников снова мелькали перед Лешкиными глазами. На праве Хозяйственном Лешка успел напомнить, забывшему об этом и начавшему новую тему преподавателю, о том, что сегодня они, вроде бы как, должны были писать самостоятельную. "Точно!" - вспоминал преподаватель, приказывал группе закрыть свои конспекты и достать чистые листочки. Но на Лешку, не смотря на все эти недоразумения, всерьез никто не обижался. На него и обидеться за что-то было просто, наверное, невозможно в силу добродушного Лешкиного характера. Один раз Владика и Лешку даже выгнали с урока по Трудовому праву. Дело в том, что летом Лешкины родители подарили ему "говорящие" китайские часы, которые при нажатии кнопочки объявляли существующее в действительности время, при повторном нажатии кукарекали петухом, ну а при тройном нажатии - отзывались кукушкой. Данное обстоятельство очень нравилось Лешке, и он периодически заставлял свои часы "разговаривать". В этот день Наташка в техникум по каким-то, не известным Владику причинам, не пришла. И поэтому Лешка перебрался к нему за парту. "Ку-ку" - раздалось со стороны их парты через пять минут, "кукареку" - минут через десять, затем снова было "ку-ку". Строгий преподаватель, называемая студентами за глаза Бабой Ниной, уловив источник звука, сделала третьей парте замечание, предупредив о том, что в случае очередного "ку-ку" они будут "кукарекать" в коридоре. Но ровно через минуту часы ожили и послали Бабе Нине это очередное "кукареку". "Я не специально, - оправдывался перед Владиком в коридоре Лешка, - блин, будильник был заведен, а отключить забыл". "Докукарекаешься на самостоятельной теперь", - говорил Владик, зная жесткий характер Бабы Нины. "Юристом можешь ты не быть, но Трудовое знать обязан" - эту поговорку студенты придумали еще до них, и она из года в год от выпускников техникума перекочевывала к новым студентам. Это и было, как раз про Бабу Нину. А еще Баба Нина жутко не переносила запахи перегара, даже если они были еле уловимы. На перегар у Бабы Нины был какой-то особенный, присущий только ей, нюх. "Так, кто это тут у нас вчера согрешил?" - обращалась она к группе, когда кто-то находился в аудитории с бодуна после вчерашнего. Появившаяся в продаже жевательная резинка с различными наклейками, "нагрешившего" не спасала. А Бабу Нину лучше было не злить. Поэтому "провинившийся" поднимался и, молча, покидал аудиторию, а успокоенная Баба Нина начинала свой урок. Данное обстоятельство, по рассказам студентов, объяснялось тем, что и сама Баба Нина была когда-то большой любительницей "заложить за воротничок". Тяга к зеленому змию стоила ей некогда успешной следственной работы в милиции. После этого из-за зеленого змия она лишилась и должности юрисконсульта на одном из предприятий города. Так Баба Нина оказалась в техникуме и стала его преподавателем. Но и здесь поначалу она продолжала пить. Случалось, что приходила в бодром алкогольном настроении и непосредственно к студентам на лекции. Кто-то даже поговаривал, что она в таком настроении пела им народные песни. Теперь уже и в техникуме над Бабой Ниной нависла угроза увольнения. Вызвавший ее директор, сообщил Бабе Нине, что еще один раз и еще один запой, карьера преподавателя для нее будет тоже закончена. И тогда Баба Нина собралась духом, и решила закодироваться. И по слухам, в связи с этим не пила уже года три и на дух не переносила запаха и вида спиртного. Это смогли на себе непосредственно ощутить и сами Владик, и Алешка. Однажды в техникум преподавателям с помощью одного из родителей какого-то студента привезли в мешках сахарный песок по ценам, значительно ниже, чем в магазине. В связи с чем мужская часть группы была снята с урока, и ребята помогали разгружать привезенные мешки, и заносить их в помещение техникума. Поскольку это случилось на последней паре, молодые грузчики после окончания работы отправились в общагу, где их ждало день рождение одного из проживавших, а с ним и разбавленный спирт "Рояль". Тем временем, после окончания всех занятий преподаватели стали делить привезенный им сахар, и при подсчете мешков вдруг выяснилось, что одного мешка почему-то не хватает. Баба Нина, очевидно, вспомнив свое милицейское следственное прошлое, принялась за собственное расследование. Так, кто разгружал? Капитанов и Захаров? А еще кто? Где они? Живут в общежитии. Ну-ка туда, благо, совсем рядом. В общежитии перед бабой Ниной предстала нерадостная ей картина. Пятеро бывших грузчиков были очень пьяны настолько, что заплетались в своих несвязанных ответах, а двое из них умудрились уснуть и сладко посапывали. "Мешок похитили, продали, а на вырученные деньги приобрели алкоголь. Кража, т.е. тайное хищение чужого имущества - налицо", - вынесла свое обвинительное заключение Баба Нина. Но до того, как это случилось, от блуждающего по комнате аромата алкоголя и вида, стоявших на полу бутылок, Бабе Нине сделалось плохо, она резко побледнела и ее стошнило, прямо тут же в комнате, на глазах у пьяных студентов. Проживавшие в комнате потом смеялись, решив устроить в ней музей с одним единственным в таком музее экспонатом под названием "Блевотина Бабы Нины". Но Баба Нина насчет тайного хищения чужого имущества ошибалась. Оказалось, что один из мешков кто-то впопыхах разгрузки отнес не в тот кабинет. Мешок был найден, и все обошлось, только жильцы комнаты, в которой распивались спиртные напитки, были наказаны за такое распитие строгим выговором. Больше же никто не пострадал. А Владик и Лешка, понимая, что спирт "Рояль" мог бы быть распит в комнате и у них, радовались тому, что этого не случилось, и их пронесло.
   В ноябре в том же ДК, где год назад Владика посвящали в студенты, техникум проводил КВН. Традиция проводить КВН существовала в данном учебном заведении еще с советских времен, посему такое мероприятие устраивалось в технаре ежегодно. Соревнование, по сложившейся традиции, поводилось среди старших курсов. Это было логичным. Только что поступившие группы еще притирались друг к другу, а их старшие товарищи уже выглядели сплоченным коллективом. И поэтому, придуманное старшекурсниками сообща, смотрелось бы более интересно, чем то, что попытались бы показать первокурсники. О проведении КВН приказом по техникуму объявлялось в сентябре. Вместе с ним обозначалась и тема грядущего соревнования, а также предоставлялось на подготовку время. На этот раз тема данного мероприятия звучала так: "Место встречи изменить нельзя". По названию одноименного популярного в народе фильма. Такое название предоставляло готовившимся обширную сферу для творчества, поскольку в обозначенной теме какой-либо конкретики не существовало. Этапы конкурса включали в себя: приветствие команд, т.е. заявление о себе, как о группе; разминку, т.е. подготовка остроумных вопросов и ответы на такие же остроумные вопросы своих соперников; музыкальный конкурс, т.е. исполнение песни или танцевального номера; и домашнее задание, включающее в себя заранее подготовленную сценку касательно обозначенной темы КВН. В конкурсе участвовало шесть групп: будущие юристы (ПВХ, ПВС и ПСО), бухгалтера (БУиА), коммерсанты (К) и архивариусы (А). Само мероприятие настолько увлекло Владика, что практически весь октябрь он вместе с проживавшими в общаге одногруппниками и одногруппниками, в ней не проживавшими, но приходившими сюда по вечерам, только что и делали, как придумывали и репетировали. Поэтому к конкурсу ПВС-2 подготовилось основательно, и до самого последнего его этапа шла ноздря в ноздрю с основными конкурентами: ПВХ и БУиА, то, опережая их на полбала, то этих же полбала проигрывая им. На кону помимо металлических медалей и жестяного кубка победивших, а также занявших второе и третье места, ждали небольшие денежные премии, на которые, конечно же, не разгуляешься, но отметить свою победу и участие в конкурсе можно было вполне неплохо. Студентов ПВС, в большинстве своем до этого ни разу не выступавших со сцены перед большой аудиторией (разве, что Лешка, ранее бренчавший на гитаре у себя на родине со сцены сельского ДК), охватывал полный мандраж, отчего, как у алкоголиков, тряслись и потели руки, и заплетались придуманные за долгие репетиции слова. Бороться с мандражом решили при помощи бутылочного "Клинского" и баночного "Очаковского", только-только появившихся в продаже в городе. Благо, что у одной из одногруппниц был обеспеченный местный ухажер, держащий пару ларьков с данным напитком на железнодорожном и авто вокзалах. Ухажер был лет на восемь постарше кэвээнщиков и в подогреве мероприятия, а также в борьбе с мандражом принимал самое непосредственное активное участие. Пиво пили в подсобке и в предоставленной для переодевания гримерке. Молодая куратор группы Наталья Алексеевна волновалась не меньше своих подопечных и состояние их, вероятно вполне понимала, поэтому пиво в перерывах между выступлениями пить не запрещала, беспокоясь только о том, как бы ее студенты это пиво не перепили и не запалили себя тем самым перед находящимся в зале руководством техникума. "Да не переживайте Вы, Наталья Алексеевна, все будет путем, - успокаивали куратора, побеждающие мандраж, подопечные, - Мы люди взрослые, и Вас не подведем, выпейте лучше с нами". Поскольку негодный мандраж был изгнан выступавшими, которым после выпитого пива становилось уже ничего не страшно, а, будучи выгнанным, не нашел ничего лучшего, как вселиться в Наталью Алексеевну, она не выдержала и приняла из рук спонсора мероприятия протянутую ей банку с золотистым напитком. Конкуренты не хотели уступать друг другу, и когда мероприятие дошло до своего последнего этапа, всем было очевидно, что заготовленные группами домашние сценки, как раз и расставят все на свои места. "Ну, ребята, давайте, не подведите, соберитесь, сейчас все решится", - возбужденно настраивала своих подопечных, раскрасневшаяся от пива Наталья Алексеевна, когда группа, переодеваясь и накрашиваясь, готовилась к выходу на сцену. Подвести лучшего на свете куратора ребята никак не могли. Сама сценка была полностью придумана Владиком, открывшим в себе, к своему удивлению, не только "поэтический талант", но и задатки сценариста. Он не спал полночи, ворочаясь на постели, раздумывал, чтобы такое придумать, чтобы было смешно, интересно, в тему, и с какой-нибудь, отличной от конкурентов, изюминкой. А, придумав, не взирая, на спящего и сладко посапывающего во сне, Лешку, вскочил со своей кровати, включил свет и быстро-быстро принялся писать. Через два часа сценка была готова. На следующий день после пар придуманное было озвучено Владиком участвовавшим в КВН и Наталье Алексеевне. Задумку приняли "на ура". Один из однокашников даже не поверил, что это написал сам Владик, и поинтересовался, откуда он все это слизнул. Но Владик не обиделся. Пусть думает, что хочет. Главное, что дело наполовину сделано. Оставалось лишь найти того, кто исполнит роль "изюминки", но и здесь все разрешилось очень быстро. "Изюминка" в виде толстого, ленивого и чрезвычайно любимого всеми домочадцами питомца одной из одногруппниц была также найдена. А группа принялась активно репетировать по вечерам в коридоре общежития, отгоняя, пытавшихся подсмотреть, лазутчиков из стана своих конкурентов. В самой сценке, по мнению Владика, не было ничего такого уж чересчур выдающегося. Главное, ее просто нужно было хорошо исполнить. Выглядела, придуманная Владиком сценка, так:
  
   БРАЗИЛЬСКО-МЕКСИКАНСКО-РОССИЙСКИЙ СЕРИАЛ "ПРОСТО ВИКТОР".
   Действующие лица: Шарапов (Захаров А.); Жеглов (Самарин Д.); Мария Лопес (вечно небритый и с чрезвычайно волосатыми ногами - Медведев А.); Леонсио (Цымляков А.); Горбатый (Суворов С.); Карлсон (Капитанов В.) и кот "Майк" в роли Виктора.
   Необходимые аксессуары: картонные вывески, стол, макет пистолета, косметика, парик, вата под груди, лифчик и мини-юбка для Марии Лопес-Медведева, стакан, два стула, ручка, блокнот, кусок твердого шнура (в роли проволоки), картонный пропеллер, широкая клетчатая рубашка, подушка под живот и подтяжки для Карлсона, бутылка с водкой (дописано кем-то: "желательно, с настоящей"), картонная коробка с надписью "Пурген", холщевый мешок (для Виктора).
  
   СЦЕНА 1. (Жеглов, Шарапов, Мария Лопес)
   Стол, два стула. Вывеска на стене "Частное сыскное агентство "Ангелы Правосудия". За столом Шарапов и Жеглов. Шарапов спит, облокотившись на стол. Жеглов потягивается и зевает, положив "по-американски" ноги на стол, затем снимает с ноги ботинок и чешет им затылок.
   Из-за кулис слышен крик: Пропал! Похитили! Помогите!.
   Жеглов вскакивает со стула и бьет ботинком по голове Шарапова: Подъем! Шарапов! Клиенты!
   Шарапов. Что? Где? Когда?
   Выхватывает из-за пазухи пистолет и пытается спрятаться под стол.
   Жеглов. Шарапов! Назад!
   Вытаскивает Шарапова из-под стола. На сцену выбегает Мария Лопес.
   Мария. Похитили! Пропал!
   Громко кричит и падает на пол без чувств.
   Жеглов. Шарапов! Воды!
   Шарапов хватает стакан и исчезает за кулисами. Жеглов поднимает Марию и ставит на ноги.
   Жеглов. Гражданка, успокойтесь и расскажите все по порядку.
   Отпускает Марию и тянется за стулом. Мария медленно падает на пол (бедный Шурик Медведев, репетируя падения Марии, он отбил себе все бока). На сцене появляется Шарапов со стаканом воды.
   Шарапов. Глеб! Умерла!
   Жеглов. Дурак! Потеряла сознание.
   Они вдвоем поднимают Марию с пола и сажают ее на стул.
   Шарапов. Может искусственное дыхание ей сделать?
   Жеглов (задумчиво). Не поможет.
   Шарапов (возбужденно). Может ей кофточку снять, воротничок расстегнуть, легче дышать станет гражданочке. (Наклоняется над бесчувственной Марией и пытается расстегнуть блузку).
   Жеглов. Шарапов!
   Слышна оплеуха. Шарапов отпрыгивает в сторону.
   Мария. Подлец! Украли! (Закатывает глаза и снова пытается потерять сознание).
   Жеглов. Гражданка, спокойно, не терять сознание. Дорога каждая минута. Рассказывайте все по порядку. (Достает ручку и блокнот).
   Жеглов. Шарапов! Записывай.
   Шарапов, потирая щеку и боязливо косясь на Марию Лопес, садится за стол и начинает записывать.
   Жеглов. Ваше имя?
   Мария. Мария Лопес.
   Шарапов вслух удивленно. Неужто Хосе Игнасио сперли?
   Жеглов. Имя пострадавшего?
   Мария. Виктор.
   Жеглов. А теперь по существу. Когда украли? Где украли? Как украли?
   Мария. Сегодня, утром. Покушал он хорошо. Я ему "Вискас" разогрела. Потом стал мяукать, гулять проситься. Я и отпустила.
   Шарапов, записывая. Вот до чего мужика довела, даже мяукать начал. (Невзначай пододвигается к Марии).
   Жеглов. Что было дальше?
   Мария. А потом смотрю в окно, а там двое на черном самокате, (начинает плакать), Виктора моего колбасой подманивают.
   Шарапов. Значит, плохо накормила. Где это видано, что бы мужика "Вискасом" кормить? Что бы накормить мужчину... (Прижимается к Марии).
   Жеглов. Шарапов! Не отвлекаться! Что было дальше и приметы Виктора?
   Мария. Уехали они и Виктора забрали. А он такой, такой ... (рыдает) пушистенький, глазки зеленые...
   Шарапов. Так и запишем - волосатый.
   Мария. Такой нежный, пухленький...
   Жеглов. Испанец?
   Мария. Такой черненький...
   Шарапов. Так и запишем - негр, то есть афро-негро-американец. (Гладит Марию по волосатой ноге). Слышна оплеуха. Шарапов отодвигается в сторону.
   Жеглов. Что можете сказать о преступниках?
   Мария. Один такой ужасный, беспощадный, злой и кровожадный...
   Жеглов, (хватаясь за голову). Шарапов! Это - Горбатый!
   Мария падает на пол в обморок.
   Шарапов. Неужели он?
   Жеглов. Я сказал: "Горбатый!!!" Вперед, у нас мало времени!
   Шарапов разглядывает лежащую без чувств Марию. А может все-таки ей искусственное дыхание сделать?
   СЦЕНА 2. (Леонсио и Горбатый)
   Два стула сдвинуты между собой. Леонсио, радостно держа мешок, прыгает на стуле.
   Леонсио. Сперли! Сперли!
   Горбатый (злобно). Если Горбатый сказал, значит сделает. Я кровожадный? Кровожадный. Я беспощадный? Беспощадный. Я злой разбойник Бармолей!
   Леонсио. Приеду к Изауре, скажу, вот видишь, из-за тебя у Марии Лопес Виктора украл, выйдешь за меня замуж - освобожу его, а не выйдешь - отправлю на фарш для "Педи Грипала.
   Горбатый, (прыгая на стуле). Я кровожадный? Кровожадный. Я беспощадный? Беспощадный. Я злой разбойник Фреди Крюгер.
   СЦЕНА 3. (Жеглов, Шарапов)
   Жеглов и Шарапов ползают по сцене.
   Шарапов. Глеб! Нашел!
   Жеглов. Что нашел?
   Шарапов. Волосы Виктора нашел. Вот здесь его и взяли. (Демонстрирует кусок твердого шнура).
   Жеглов. Дурак. Это проволока.
   Шарапов. Глеб! Нашел!
   Жеглов. Что нашел?
   Шарапов. Пропеллер нашел! У них вертолет был! ( Демонстрирует картонный пропеллер).
   Жеглов. Дурак. Это Карлсон потерял... Понял, придумал! Здесь был Карлсон! (нюхает пропеллер) Совсем недавно. Он, возможно, все видел. Вперед, Шарапов! (На четвереньках уползают за сцену).
   СЦЕНА 4. (Карлсон, Жеглов, Шарапов)
   На стене вывеска: "Стукач и шпион, неуловимый разведчик Карлсон". Стол, на столе бутылка с водкой (оказалась настоящей!!!) и стакан. На стуле в стельку пьяный Карлсон (после принятого пива это выглядело весьма правдоподобно, и Владику хотелось в туалет). Карлсон громко икает, наливает в стакан водку и выпивает, морщась (без запивки это - действительно гадость). На сцену выходят Шарапов и Жеглов.
   Жеглов. Хозяин дома?
   Карлсон. Се, се, сегодня не принимать... (кладет голову на стол) се, се, сегодня (громко икает) выходной.
   Жеглов. Очень срочно по важному делу.
   Карлсон нечленораздельно ругается.
   Карлсон. Я сплю - у меня ночь. Спокойной ночи. (Падает со стула и пытается уползти под стол).
   Шарапов. Глеб. У него и вправду ночь.
   Жеглов. Я ему сейчас покажу ночь. (Лезет за Карлсоном под стол).
   Карлсон. Штирлиц устал. Борец с мафией хочет спать. Каждый имеет право на сон, право на отдых. Я разведчик Исаев, я (громко икает) ...
   Жеглов. Я тебе покажу спать. (Вытаскивает Карлсона из-под стола).
   Карлсон. Я б-б-буду жаловаться в Международный суд по правам Карлсонов.
   Жеглов. Молчать! Мы обвиняем тебя в соучастии в похищении Виктора!
   Карлсон, (наливая в стакан). Я не похищал, я только видел.
   Шарапов. И потерял пропеллер. (Демонстрирует Карлсону пропеллер).
   Карлсон, (сползая со стула, жалобно). Они в меня арбузами из рогаток стреляли, еле-еле ж-ж-живым ушел. П-п-пришлось аварийную посадку делать.
   Жеглов. Где они?
   Карлсон. Мне еще жить охота, не с-с-скажу.
   Жеглов. В последний раз, Карлсон, спрашиваю: "Где они?"
   Карлсон, (смеясь). Меня Крокодил Гена пытал, меня Чип и Дэйл американской водкой спаивали. Им не сказал и Вам не скажу.
   Шарапов. Глеб! Уже, оказывается, ФБР подключилось, во дают.
   Жеглов. Будем пытать!
   Шарапов. Глеб! Это противозаконно, это запрещено международной конвенцией...
   Жеглов. К черту, Шарапов. Давай пурген.
   Шарапов достает из-за пазухи большую коробку с надписью "Пурген" и насыпает из нее в стакан.
   Карлсон. Пурген? Это тоже водка? Наверно, германская. Все равно не скажу. Я не преступен и не доступен.
   Шарапов. Глеб, это же доза для целого слона.
   Жеглов. Быстрее похудеет.
   Карлсон. Упаду, но не скажу.
   Жеглов. Пей, шведский буржуй.
   Карлсон пьет.
   Карлсон. Не скажу. (Наливает и снова пьет. Хватается за живот).
   Карлсон. Бурлит что-то. Ой, даже сильно бурлит. Ой, даже очень сильно бурлит! Ой, уже течет!!! Ой!!! (Вскакивает со стула, хватается за живот, бежит за сцену, на ходу расстегивая штаны).
   Карлсон кричит из-за кулис. Ой, не могу! Ой, я все знаю! Ой, все расскажу! Только остановите это!!!
   СЦЕНА 5 (Леонсио, Горбатый, Жеглов и Шарапов)
   Горбатый с мешком за плечами и Леонсио едут на самокате (два соединенных стула).
   Горбатый. Я кровожадный? Кровожадный. Я беспощадный? Беспощадный. Я злой разбойник Толстопуз!
   С другой стороны по сцене ползут Шарапов и Жеглов.
   Шарапов. Глеб, пора.
   Жеглов. Ползи, Шарапов, ползи.
   Шарапов. Глеб, пора.
   Жеглов. Ползи, Шарапов, ползи.
   Шарапов. Глеб, может гранату кинуть?
   Жеглов. Рано, Володя, рано.
   Горбатый. Леонсио, машина заглохла.
   Леонсио. Черт, наверно Изаура мотор сперла.
   Жеглов и Шарапов вскакивают с пола.
   Жеглов. Я сказал, Горбатый! Он же, Федька Крюгер, он же, Бармолей и он же Толстопуз. Леонсио, он же Франциско, он же Садам Хусейн! Именем закона вы арестованы!
   Голос из-за кулис. Чип и Дэйл, Черный плащ, Человек паук и Бэтмэн спешат вам на помощь! Вы окружены американскими морскими пехотинцами, сдавайтесь!
   Леонсио, поднимая руки вверх, бросает мешок. Из мешка выбегает черный кот.
   Шарапов. Черт, а я думал, что он негр.
   ЗАНАВЕС
   Зал встречал и провожал чуть пошатывающихся от напряжения и пива, выступавших диким смехом, бурными аплодисментами, перешедшими в овации. И даже директор техникума, прослезившись от смеха, прошептал сидевшему рядом с ним заму: "А Карлсон-то как сыграл, а? Настоящий артист! Так натурально сыграть пьяного героя!" Да уж, что-что, а Карлсона сыграть у Владика получилось превосходно, выпитое пиво вперемешку с опробованной на сцене водкой в этом ему прекрасно помогли. Единственное, за что он беспокоился, это была спрятанная под широкой не по размеру рубашкой, подушка, имитирующая живот Карлсона, точнее за то, что как бы она не вывалилась наружу, когда он убегал со сцены, расстегивая штаны. Покрытые "шерстью", кривые ноги Марии Лопес многим зрителям тоже не давали покоя, ну а разукрашенный во все цвета радуги и специально за день до этого принесший себя в жертву ради искусства, подстриженный под "ирокеза" Бармолей, он же Горбатый, он же Федька Крюгер также наделал среди присутствующих немало шума. "Карлсон, Карлсон! Лопес, Лопес! Федька Горбатый!" - поочередно скандировали они, вызывая "артистов" на сцену. И ребятам было понятно: победа за ними. И это действительно было так. Радости от происходящего у ПВС не было предела. Да и наблюдавшему из-за кулис "спонсору-держателю палаток" настолько понравилось увиденное, что он, не считая собственных убытков, поехал к своим ларькам и привез оттуда еще несколько упаковок с пивом, а также с десяток пачек с соленым арахисом, который и попробовал Владик впервые в своей жизни в этот чудесный для него и озаренный их общей победой вечер. Единственным, кому не понравилась сценка под названием "Просто Виктор", а также сами выступавшие и рукоплескавшая им, ржущая до оглушения аудитория, был черный кот Майк, просидевший все выступление в холщевом мешке, обессилевший от бесполезных попыток вырваться из темноты своего плена, а затем вдруг неожиданно выпущенный на ослепляющий свет десятка прожекторов и на сотню смотрящих на него взбудораженных действом глаз. Кот Майк в качестве артиста, да и на самой сцене был также впервые, валерьянку или пиво до этого, в отличие от выступавших, не пил и свой собственный мандраж прогнать не сумел. И посему Виктор-Майк со всей своей кошачьей прыти рванулся со сцены туда, куда смотрели его зеленые хищные глаза, сам при этом, не понимая, куда же несут его быстрые лапы. В связи с чем кота Майка еще долго искала в ДК встревоженная не на шутку хозяйка вместе со своими одногруппниками после того, как все завершилось, и вечер КВН был закончен. А когда, наконец, его все-таки отыскала, облегченно вздохнула. От пережитого стресса кот Майк беспокойно посапывал в оркестровой яме. И, может быть, в это время ему снились свои собственные, кошачьи сны, в которых его успеху тоже радовались и рукоплескали...
  
   А Вы его мама? Ничего себе! Как Вы сюда смогли добраться? Если бы я был бы министром обороны или президентом, я бы обязательно присвоил Вам звание Героини России... Но, видите, я никакой не президент и даже не министр обороны, и даже не рядовой... Я теперь просто калека... Да ладно, не обращайте на меня внимание... Переживем... Да, я знал... то есть, знаю Вашего сына. Мы с ним одного призыва и поначалу служили в соседних взводах. Где-то до года какого-то близкого общения мы не поддерживали. Ну, то есть знали друг друга, но тесно не общались, так, по необходимости... Как-то сблизились мы только после того, когда нас перевели в конце сентября в "черпаки". Что значит "перевели в "черпаки"? Ну, как это Вам объяснить... Это ритуал такой армейский, то есть означает, что теперь мы отслужили год и поднимаемся на ступеньку выше. Двенадцать раз бляхой по ягодицам, вот, собственно, и весь ритуал. Я-то Вам все по-своему рассказываю, по-армейски. Вы поэтому, если что-то не понимаете, переспрашивайте, я постараюсь по-другому, попонятней объяснить. Ну вот, значит, перевели нас в "черпаки", потом дембеля стали увольняться. А молодых почему-то в часть не завозят. Мы даже удивились, каждый призыв молодые были, а тут почему-то пока нет. Неужели, думаем, призывать больше некого, или армию вообще отменили? Но, если бы армию, ну, то есть, призыв по срочной службе отменили, нам бы об этом командиры обязательно бы сказали. А так нет. Значит, думаем, либо первое, либо что-то не так. А потом вместо молодых другие военнослужащие в часть прибывать стали. Наши практически погодки, отслужившие по году или полтора. И их вместо молодых по нашим взводам и раскидали. Они сами удивлялись и ничего не понимали. Одним, направляя к нам, говорили, что в Новороссийск, по-моему, для дальнейшего прохождения службы направляются, другим говорили, что еще куда-то в Краснодарский край, третьим еще что-то, но оказались все у нас. А молодых не было. А тут, понимаете, какая ситуация, у нас же свои порядки и правила в части сформированы, свои устои и авторитеты сложились, ну, то есть, лидеры. А тут, новые и тоже "дедушки", и "черпаки", ну, то есть опытные военнослужащие второго года службы, со своими характерами и порядков наших еще не знающие. Вот у нас конфликты всякие и стали с ними случаться. Потом командиры наши нас немножко из-за этих конфликтов перетрясли, и я оказался в Пашином взводе. Так мы с ним и сблизились. Ну вот. А однажды нас построили, это, по-моему, уже в ноябре было, да, да, в ноябре. Выстроили в торжественной обстановке, и командир части нам сказал, что большая часть нашей части через два дня отправится на какие-то важные учения в горы, что нам этими ученьями оказана большая честь самим министром обороны и президентом, которые будут за ученьями наблюдать. Но нам-то от этой чести, если честно... День прошел, ну и бог с ним. Ну да ладно. Я покурю, Вы не возражаете? На ученья мы и так уже несколько раз выезжали. Для нас это было не в диковинку. Мы с Пашей были "пехота", ну, то есть, десант для БМП. Вы знаете, что такое БМП? Нет? Хотите чуть-чуть расскажу? БМП - это боевая машина пехоты, предназначенная для транспортировки личного состава к месту выполнения поставленной боевой задачи, повышения его мобильности, вооруженности и защищенности на поле боя, в первую очередь, для огневой поддержки и прикрытия пехоты в бою, ну и еще для совместных действий в бою с танками. БМП может быть даже приспособлена к ведению боевых действий в условиях применения ядерного, химического и бактериологического оружия. Так нас учили... Ничего не понятно? Я по глазам Вашим вижу. Давайте, попробую попроще, ну, то есть, это бронированная боевая машина, в ней есть две пушки, пулеметы и экипаж: командир, механик-водитель, наводчик-оператор, а также десант - одно мотострелковое отделение, семь-восемь человек, ну, то есть и мы, в том числе, с Пашей. Ну, так вот, на ученья мы уже и раньше выезжали неоднократно. Но обычно учения наши в самом конце весны, в самом начале осени или летом проходили. А тут тебе ноябрь, зима на носу, а нас на ученья. Тоже как-то стало всем, кого на ученья направляют, непонятно. Что-то мы ничего не понимали, сначала молодых нет, погодок почему-то понагнали, а тут еще и в зиму на ученья отправляют, в горы. Ну, поехали, значит, мы с Пашей на ученья. Приказ, есть приказ. А приказы не обсуждаются. Основные силы части растянулись на несколько километров. Мы за ними как обоз тащились, ночевали в палатках, наша палатка протекала, и в ней постоянно было сыро. Да и тесно, как селедки в банках. Топиться тоже было нечем, ну, мы солярку жгли, этим и обогревались. Потом снег пошел. Питались тоже по-походному. Еду нам два раза в день привозили. Но, я Вам говорил, что силы части растянулись на несколько километров. Поэтому пока машина с едой до нас с Пашей, ну, то есть нашего взвода, доезжала, каша была уже холодная. А воды не было. Поэтому мы свои котелки снегом после еды протирали. Потом мы поднялись на перевал. Там все в снегу было. Днем туман, вечером метель, ни черта не было видно. Извините. Мы даже не понимали, где находимся. А горы, видели, красотища-то какая?! Паше тоже очень горы, как и мне, нравились, ну, то есть, нравятся... Извините. Мы даже с ним на метель эту ругались, что ни черта ничего и гор не видно. А еще жалели, что не художники и фотоаппарата нету. Так бы мы, когда метели не было, нарисовали бы или сфотографировали... А командиры нам еще ничего не говорили. Вообще поначалу какой-то бардак был. У нас у соседей-танкистов танк даже взорвался. Не знаю почему, но взорвался. А в медроте, ну, то есть, в медицинской роте однажды ночью палатка загорелась. Отчего, тоже не знаю. Но все, кажется, обошлось без жертв. А мы с Пашей все думали и гадали, куда мы направляемся, и что это за такие учения? Шли, ехали мы долго, сколько дней, мы и не считали. Да, с перевала мы спустились. Потом начались населенные пункты. Ну, то есть, местные деревни. И только тогда нам командиры все и объяснили. Выстроили в поле со знаменем и объяснили, что честь нам высокая предназначена, но уже не на ученьях, что идем мы выполнять указ президента и приказ министра обороны, наводить в Чечне конституционный порядок, это уже в декабре было. Даже, по-моему, что-то зачитали нам всем. Что тут началось... Как наводить этот порядок, нам же тоже ничего не сказали. Сначала, якобы ученья, а теперь порядок. Конкретных задач перед нами не ставили, но успокаивали, что мы ненадолго, выполним задачу, о которой мы не знаем, и вернемся в часть. Все опять гадать начали, что это за конституционный порядок такой? Наверно война. Командиры отшучивались или ругались, боевой дух, так сказать, нам поднимали. Интересно, знали ли они сами до этого о том, что мы не на ученья едем, а идем порядок наводить, ну, этот, как его, конституционный? Может им тоже после только сообщили? А может, и нет. Если это так, то, я думаю, здесь они грамотно поступили. Потому что, если бы еще в части сказали, многие бы, может быть, испугались и стали бы симулировать. А у нас еще местные, ну, то есть кавказцы служили, не так много, но достаточно. Если бы они тогда узнали, то вообще бы, может быть, в отказ пошли, на губу или в дисбат, чем наводить порядок. Или бы дезертировать стали. А здесь после перевала, уже особенно не задезертируешь, не забунтуешь... Да, извините, я закурю, хорошо? Да, про "губу" и дисбат Вы тоже же ничего не знаете. Ну, это, как Вам объяснить, места, где содержатся наказанные за нарушения устава и закона или неповиновение военнослужащие. Все зависит от тяжести нарушения, если так себе, то это "губа", если что-то серьезное, то это дисбат. И иди потом, дослуживай. Ну вот, значит, появились деревни. Мы их колонной обходить старались. Но там, где нельзя было обойти по дороге, приходилось через них проходить. А там, значит, местные нам совсем не рады были, наверно не хотели, что бы мы порядок наводили. И хитрые все такие. Перекроют дорогу детьми, стариками и тетками. Тетки галдят, орут, старики в папахах кулаками машут, ну, мол, чтобы мы убирались, а детям техника наша интересна. Так и лезут под гусеницы и колеса, на броню пытаются карабкаться. Того и гляди, чтобы не раздавили. А у командиров, очевидно, задача, о которой мы не знаем, по времени расписана. А тут паралич движения полный, срывается задача. Командиры наши с ними беседовать начинают, успокаивают, объясняют, что учения у нас и просят не препятствовать прохождению колонны. А они командирам на своем, знай, больше, чем по-русски, лопочут, уступать никак не хотят. Но как-то все же командиры с ними договаривались. Один раз дорогу за станицей вообще завалили. Пришлось техникой расчищать, чтобы дальше двигаться. Еще знаете, что заметил, русских там я и не видел. Может, они и жили там, но дороги нам не перекрывали. Да, а еще один раз стрелять для острастки пришлось. Там уж совсем что-то на нас обозлились. А так, все вроде бы ничего. Двигались и двигались потихоньку. Мы с Пашей даже как-то свыкаться начали с тем, что порядок этот, конституционный, защищаем. Думали, что если вся защита и состоит в том, что бы двигаться, а потом назад вернуться, ну и хорошо... День прошел, как у нас в армии, ну и бог с ним... Только вот мы с ним ошибались... Вы только не плачьте, пожалуйста. Зачем Вы сейчас заплакали? Если будете плакать, я Вам рассказывать больше ничего не буду. Все. Пока не успокоитесь, я буду молчать. Не надо плакать, я с детства слез не переношу. Нет, нет, я это серьезно. Ну вот, уже лучше. Хотите, лучше я Вам расскажу, как Паша героический поступок совершил и человека спас? Если бы я был министром обороны, я бы обязательно его за это наградил. Плохо, да, что я не министр обороны? Вы бы Героиней стали, а Паша от меня бы медаль получил. Ну вот, уже совсем хорошо. Вы лучше улыбайтесь, чем плакать. Улыбка здоровье укрепляет. Мне так мама говорила. Ну вот, значит, я как раз до этого дошел. То есть, думали мы с Пашей, что, если это и есть защита порядка, то пусть так и будет. Где-то, ближе к концу декабря проходили, значит, мы колонной мимо одной деревни. А там все спокойно, никто нас не встречает. Ну, то есть, никто дороги не перекрывает, а из окон даже руками машут, то есть, даже, приветствуют вроде бы как. У нас комвзвода был, лейтенант Заславский. Мы когда с Пашей начинали, он еще младшим лейтенантом был, а перед самой отправкой его в звании повысили. Ну, так, он на броне сидел, да и мы многие. День ясный был, солнышко пригревало, чуть подмораживало. Это, кстати, хорошо. Потому что было, что одна сплошная слякоть, и транспорт наш по самую жопу, ой, извините, ну, то есть, застревал в грязи. А это тоже движению нашему препятствовало. Тут погода такая интересная, таких сильных морозов, как в России, нет, снег, да слякоть. Бывает, правда, что и подмораживает немного. Вот и тогда так было. А еще солнышко. Вот наш лейтенант и на броне сидел, может, солнышку радовался. А потом, когда из деревни уже выходили, вдруг упал. Сначала и не понял никто ничего. Даже, кто рядом был, показалось, что поскользнулся, или еще что, ну, в общем, на броне не удержался. Даже думали, хорошо, что под колеса не попал. Ну, значит к нему, а он мертвый, прямо в голову, говорили, между верхней губой и носом. Ой, извините, пожалуйста.... А никто и не слышал выстрела. Двигатели гудят, может, и раздавался выстрел, но никто не слушал. Снайпер был, с расстояния наверно стрелял. А у нас суматоха. Я не знаю, почему, но командиры наши часть колонны остановили, всем с брони показали и обратно в деревню, мол, стрелявшего искать, деревню прочесывать. Дурость какая-то, мы же из деревни уходили, когда Заславского убило в лицо. Значит, и стреляли не из деревни. А нас туда обратно, искать. Потом спохватились наши командиры и наш, значит, взвод за деревню отправили, там лесочек такой небольшой был. Ну, мы и пошли. И вот идем мы, значит, с Пашей по этим кустам, Заславского жалеем, а самим страшно стало. Как-то до этого о том, что кого-то и убить могут, не задумывались. Все хи-хи и ха-ха, а потом, конечно, немного тревожно было из-за неразберихи и непоняток, куда же нас все-таки везут, но о смерти никто и не думал. А тут такое. Идем, думаем, сидит где-нибудь он, этот гад-убийца и нас также подстрелить может, и от нас ничего здесь не зависит. В общем, страшно стало и Заславского жалко. Особенно Паше, он-то у него с самого начала командиром был, у меня-то только тогда, когда нас раскидали и меня в Пашин взвод перевели. Вот Паша мне о нем потихонечку и рассказывает, ну, что нормальный мужик вроде бы был. Вдруг, слышим шорох где-то рядом и шепот какой-то, и вроде как стон. А там справа овраг, его и невидно-то было. Если бы не шорох и шепот, мы бы и не заметили, наверно. А там наши, ну, то есть бойцы, трое, и смотрим, старик какой-то на дне оврага валяется. Мы сначала не поняли, кто это, потом спустились и разглядели, что старик. Лежит, стонет, а у самого кровь из бока течет. Ну, мы с Пашей стали выяснять, что случилось. А оказалось, эти гаврики правее от нас шли и внезапно на старика этого нарвались, он из оврага-то и выскочил, а они перепугались, думали, что боевик, но вот непонятно, почему, но этого старика ножом, а не автоматом один из них и долбанул, ну, то есть ударил. Я так понимаю, что если испугался, что это боевик, нужно было автомат применять, прикладом там или стрелять. А у этих придурков, извините, конечно, с головой что-то не в порядке было или недоучили их в части. Автомат, значит, болтается, а нож наизготовку. Спецназовцы хреновы... Извините, волнуюсь. Я еще покурю... А эти оказывается, сами в овраге попрятались, совещаются, что же теперь со стариком делать. Оружия у него нету, он стрелял или не он - никто точно не знает. Какой черт его сюда занес? Может и вправду, боевик, может, и нет, старый уж очень. А тут мы некстати их обнаружили. Мы по глазам их это поняли. А один там, он "дедом" был, ну, то есть отслужит еще полгода и на дембель весной, ну то есть домой возвращаться был должен. Ну вот, он и предлагает, давайте старика добьем, закидаем, никто и не заметит. Мы когда с перевала спустились, и нам командиры сказали, что идем не на ученья, а порядок устраивать, командиры же и разъясняли, что с мирным населением нужно обращаться дружелюбно и никого не обижать. А тут тебе ножевое ранение неизвестно кого и неизвестно за что. Они наверно и испугались, что если командиры об этом узнают, то не сдобровать им. А Паша им говорит, что вы делаете, так не по Уставу, нужно командирам о ч/п, ну, то есть, о случившемся обязательно сообщить, а старику помощь первую оказать, он же кровью истекает. А старик в сознании был, лежит, постанывает и все слышит. А для них-то это вообще все плохо. Ну, этот "дедушка", он, я думаю, старика-то ножом и долбанул, на нас глазами как начал зыркать, валите, говорит, отсюда. Мне вообще страшно стало, черт его знает, может, у него от неопределенности наших движений и случившегося крыша поехала. А Паша не растерялся, автомат вскинул и ну очередью в небо. Это он не устрашать "деда" делал, а чтобы сбежались на выстрелы те, кто рядом. Так и получилось. Выстрелы услышали, и через пару минут в этот овраг уже целая толпа набежала вместе с лейтенантами и капитаном. Мы с Пашей им все и рассказали, ну то, что эти гаврики старика за бандита приняли и случайно ножом поранили. О том, что вообще его добить хотели, конечно же, не говорили. Я это Вам в первый раз рассказываю, что бы Вы знали, какой у Вас сын герой. Ну, опять Вы... Я же говорил, чтобы не плакали. Не надо больше... А старик этот, когда его наши бойцы из оврага вытаскивать начали, что-то сказать пытался и вроде бы как Паше рукой махнул, мол, подойди. Паша рядом был, ну и подошел. А тот ему какую-то монетку в руку сует, ну или даже не монетку, не знаю даже, что, но похожее на монетку. Кругленькая такая, металлическая, мне Паша потом показывал, на одной стороне у нее лев с саблей, а надо львом солнце, а на другой - буквы какие-то непонятные не на нашем языке, ну это, как его, вязь, вот, вспомнил, арабская вязь, да. Паша взял эту монетку, конечно. Что хотел этим старик сказать, может, отблагодарил его так? Интересно, сколько она стоит? Вот вернется Ваш сын, вы ему скажите, чтобы сходил к специалистам, как их, нумизматики, по-моему. Может она больших денег стоит, все-таки, мы старику, возможно, жизнь спасли. Вот тогда заживете! А может и не стоит ничего. Но пусть проверит обязательно, если, конечно, не утеряет ее где-нибудь... Старику этому первую помощь оказали и в деревню отправили, там местные уже должны были его в больницу или еще куда отвезти. Это уже дело не наше было. Ну а этих, ну то есть тех троих, когда уже мы к месту расположения и назначения прибыли, перед самым Новым годом в штаб забрали для разбора полетов. Больше мы их и не видели. Я вот думаю, что мы с Пашей и им тоже, возможно, жизнь спасли. На штурм с нами они-то не попали... Нас командиры с Пашей тоже все о случившемся спрашивали, но наверно поняли, что мы не были очевидцами, а пришли только потом, и никуда направлять не стали. Вот так... Ну что Вам еще рассказать? В самом конце декабря мы дошли до места назначения. Оказалось, что подошли к самому Грозному. Расположились, окопались. Тут уже погода поспокойней была, ни метелей, ни снега. Командира взвода нам заменили, другого лейтенанта назначили. А до Нового года совсем ничего оставалось. Мы думали с Пашей, что в наших новых окопах Новый год-то и встретим. А еще у нас там один капитан был. Не помню фамилию. Он нас блиндаж себе отдельный заставил копать, тоже Нового года ждал и хотел в нем его отметить. Мы и копали ему все последние дни, чтобы к празднику успеть. Его тоже потом убило, когда в город вошли. Так что отметил Новый год. Еще покурю... Тридцатого декабря нас по команде из окопов в БМП раскидали, в колонну построили, распределили и по паре кругов проехать приказали. Это наши командиры так репетировали наше движение, мы потом это поняли. А потом в шесть утра уже тридцать первого по команде всех подняли и опять в колонну. Ну, думаю, снова круги нарезать начнем. А оказалось, нет. Колонна вперед в сторону города выдвинулась. Еще темно совсем было. Дорога плохая была, овраги да рвы, БМПэшки наши периодически застревали, колонна поэтому притормаживала и иногда останавливалась. Потом уже перед самым городом деревню какую-то проехали. Там все спокойно и тихо было, и никто нам не мешал двигаться. В город вошли, перестроились в колонну по два. Да, я забыл Вам сказать, мы с Пашей в разных БМП были. Мой чуть впереди шел, а Пашин в замыкающие попал. Поэтому, когда мы утром в колонну построились, я Пашу больше и не видел. Вот и все, что я могу Вам о нем рассказать... О себе? Как я спасся? Нет, Вы неправильно спрашиваете, спасаешься, это я понимаю, когда бежишь в панике изо всех сил. А мы не спасались, мы выходили. Ну, хорошо, давайте Вам и про себя и что дальше было, расскажу, если только плакать не будете. Не будете же? Ну, так вот, въехали мы в город, тоже все было тихо и спокойно, даже где-то из окон и балконов нам руками махали, то есть, приветствовали, встречали нас так, мы на броне сидели. Потом некоторые говорили, что нас до вокзала вообще почти без сопротивления пропустили. Но у нас не так было. Ехали-ехали, затем улица сужаться начала, слева частный сектор был, по-моему, а справа многоэтажки. Мне показалось, что мы долго уже едем, и уже наверно чуть ли не полгорода проехали. И вот тогда справа со стороны многоэтажек по нам и ударили. Я так понимаю, они хитро поступили, сначала нас заманили и тишиной успокоили. Я тут пока в госпитале лежал, все раздумывал над их тактикой и вспоминал, как, да что случилось. Там улица, я Вам говорил уже, сужаться начала, а начиналась она с поворота и заканчивалась тоже поворотом, или перекресток там был, точно не помню. Ну, вот они и ударили сначала по хвосту нашему, который на повороте в начале улицы был и по ведущим машинам, что к другому повороту или перекрестку уже подходили. Вроде как западню нам такую, котел устроить решили. А потом по остальной технике бить начали. Мы с брони соскакивали и за БМП начали прятаться, в ответ стрелять. Только куда стрелять, сами поначалу не понимали. Ужас, какая неразбериха стояла. Потом наши сориентировались. БМП, что не подожгли, по этим многоэтажкам бить стали, оттуда же нас накрывали. С нами танки Т-72 в колонне шли. Они тоже по многоэтажкам стреляли. Ну и прорываться начали. Подбитую технику объезжали или танками, если объехать было невозможно, сталкивали. Мою БМП не задело, я за ней постоянно прятался, а потом уже на выходе мы в нее залезли, ну, то есть не на броню, а в саму БМП, те, кто со мною за ней остался. Там все перемешались, и из моего отделения, и из других отделений, кому как повезло, те забрались. Вот так и вырвались. Потом уже на привокзальную площадь и вышли, ну те, кто прорвался. Там, я помню, в центре двухэтажное здание с двухэтажным выступом было. А мы же рядом, в одноэтажном крыле расположились и рассредоточились. Оборону занимать начали. А БМП у крыла здания на площади оставили. Там вообще техники нашей, которая прорвалась, много было. И солдат тоже, на самом вокзале. А чечены стали по вокзалу стрелять, как будто со всех сторон лупили, и из автоматов, и из гранатометов, у них даже танк свой собственный был, или два. Сам не видел, но слышал, как он или они по нам лупцевали. Сначала не так сильно стреляли, но вечером понеслось. Они как бы волнами, побьют-побьют и затишье, потом снова. Технику, что на площади мы оставили, тоже жечь и подбивать стали. Мы в ответ стали отстреливаться, огневые точки противника подавлять. И я тоже стрелял, куда правда, не знаю, ну, то есть, как не знаю, не знаю, попадал или нет. Вспышки мелькают - я по ним. Особенно по нам из одной двенадцатиэтажки били, вот в ту сторону я и стрелял. Потом какой-то лейтенант, не мой, я своего больше и не видел, на нас ругаться начал, что патроны не экономим, а стреляем неизвестно куда, и учить стал, что стрелять нужно только при самой крайней необходимости. Но мы-то думали, что сейчас наши подойдут, вот-вот, и всех их уродов положат, ну то есть, нам помогут... Извините... А наших не было. Вообще не понятно было, где и какой взвод, кто, чего, откуда, со мною рядом ребята из другой части были, с Волги откуда-то, тоже отстреливались. А вечером я на вокзале даже гражданских видел, старухи какие-то и женщины. У нас прятались, наверно, защиты искали. Кто бы нас самих защитил... Перед курантами обстрел затих. Сосед мой банку тушенки открыл, мы ее на четверых и съели. А после двенадцати как дали снова по нам. Салют такой новогодний. Так Новый год и встретили. Уже ночью они в отдельных местах вокзал захватить пытались, а днем уже во всю повылезали. Подолбят, подолбят, а потом в атаку начинают перебежками или ползком. С разных сторон пройти пытались. Ну а мы опять отбивались. Жуть, как страшно было. Раньше войну только в кино наших про немцев видел, еще один фильм американский перед призывом смотрел. "Рота" или "Взвод", как-то так называется, про Вьетнам. Не смотрели? Хороший фильм... А тут сам на войне оказался... Не подумал бы никогда... Вот оборонялся и думал, что сейчас нас накроют или на вокзал прорвутся, и все, конец... А в жизни то, что еще видел? А рядом пацаны погибали... Как-то все не по настоящему, никак в этих фильмах, было. В них оно как-то все по героически получалось... А здесь, раз и все, только что рядом был, там, сигареты, допустим, спрашивал, а уже на куски или очередью посекло... Простите, пожалуйста... Но Вы же сами правду спрашивали... Вот и правда. С соседом мыслями своими поделился, сержант был, Андреев, кажется, фамилия. А он мне, ты говорит, думать перестань, стреляй лучше, так проще будет. Ну я и перестал... Оборонялся, как нас в части учили. В общем, у них ничего не получилось. Только у нас тоже все очень плохо было. Техники много пожгли, здание все расколошматили: укрыться - не укроешься, били со всех сторон. Еще снайперы их по нам работали. Погибло много, и раненых много тоже было. А наших все не было. Командиры, правда, пытались порядок навести, оборону организовывали. Но все равно неразбериха полная стояла. Один солдат к нам прибежал и все кричал, что боевики с другой стороны уже в вокзал ворвались, наших режут. Не знаю, правда это было, или нет, может солдат с перепуга и от нервного напряжения. Но с той стороны, где я был, они в вокзал не прорывались. До территории доходить удавалось, до отдельных построек, но мы их отгоняли обратно. Этому солдату по башке дали, что бы панику не разводил... Потом нам, кто в этом крыле был, офицеры самим прорываться из вокзала приказали, уходить. Наверно поняли, что помощи не будет. А нам все сложней и сложней уже было. Мы вечером прорываться стали, решили по темноте. Но вокруг вокзала все горело, так что темнота сначала не очень помогала. Мы по железнодорожному полотну уходили, ну, то есть, по железной дороге, ведь она как раз нас из города и должна была вывести. Перебежками, по очереди, по сторонам стреляли, одни идут, другие прикрывают, потом менялись. Потом у меня патроны заканчиваться стали, а мы там, около полотна, на БМП нашу подбитую наткнулись. Как она там оказалась, в нескольких километрах от вокзала, не знаю, мы-то с другой стороны на привокзальную заходили. Может, заблудилась, или от колонны отбилась, когда прорывалась. Возле нее наших двое были мертвых. Наверно из машины выскочили, когда ее подбили, их и положили. Вот у них я патроны и нашел. Когда из вокзала прорывались, долбили по нам во всю, ну а мы вперед, знали, что если останемся, то лучше не будет, что так бьют, что так. Потом поняли, что вырвались все-таки, по нам целенаправленно уже не стреляли, так, если случайно только, ну а мы и пробирались, перебежками, кто ползком, кто как, раненых тоже тащили. Так до края города и добрались. Капитан с нами был. Он сказал, что нужно сориентироваться, куда нам двигаться дальше. Мы остановились, залегли. Ту-то все и случилось. Откуда она взялась, прилетела, может, дух рядом, какой прятался. Нет бы из автомата стрелять, мы же уже здесь без техники были. Те БМП, что удалось с привокзальной забрать, при прорыве сожгли. А он, очевидно, из гранатомета почему-то решил долбануть. Я-то не понял сначала ничего, лежал, а тут как рвануло, меня куда-то понесло, а потом отпустило. Я сначала даже ничего и не чувствовал, только подумал, что, не дай бог, засада, тогда все нам. Но слышу, что поблизости больше не стреляют, а из наших кто-то орет-спрашивает, у кого промедол и ИПП есть. Тут я уже и потерял сознание. Мне потом рассказывали, что наши на наш блокпост затем вышли, и меня с собой тащили. Там БТР был. Вот меня и других еще раненых, которых вытащить смогли, на него и погрузили. Вот так я и оказался здесь. Очнулся, а уже здесь... Ну вот, рассказал все Вам и легче стало... Выговорился... Тут особенно и не поговоришь ни с кем, медсестрам и врачам слушать некогда, а наши, ну то есть, раненые бойцы, почему-то о себе рассказывать или слушать тебя не хотят. Я тут пытался как-то с одним сержантом, а потом с танкистом, ну тот, что обожженный был, у входа, Вы видели его, поговорить, так они меня матюками покрыли... Вы сами-то особенно не переживайте, если его здесь нет, то, может быть, где-нибудь в санчастях на наших позициях возле Грозного. Сюда же только тяжелых или средних, наверное. Тех, у кого царапина, или чирей выскочил, на месте лечат. Поэтому, может, Паше повезло больше, чем мне. А может, вообще цел и здоров. Я же говорю Вам, там полная неразбериха была, все перемешалось. Кто, с какого батальона, роты или части - вообще непонятно было, все со всеми. Может, он с другими вышел, и где-нибудь сейчас перегруппировываются. А может, и в Грозном сейчас воюет, там же еще штурмуют. Пусть отомстит духам за меня. Все образумится... Не переживайте, едьте домой, а то, пока искать будете, может он и сам вернется, а вы и знать об этом не будете... Мои тоже должны за мной скоро приехать. Хотя положено сопровождение, и меня и без них довезут. Но они сами едут, тоже за меня тревожатся, как Вы за Пашку... И еще... Спасибо Вам...
  
   - Добрый, добрый, добрый день. Я так рад, что Вы все-таки соизволили откликнуться на мой звонок. И, так сказать, без мер принуждения решили ко мне зайти. К чему эти меры, если самим можно и так все по-человечески обсудить. Не находите? - Борис Всеволодович не находил, но внимательно слушал говорившего. - Я вот по какому поводу хотел бы с Вами потолковать... ТОО "Вечерняя звезда" Вам что-нибудь говорит?
   - Только то, что это ТОО "Вечерняя звезда".
   - Неужели? Наверно запамятовали Вы что-то. Бывает-бывает. Но я Вам постараюсь напомнить. ТОО "Вечерняя звезда" принадлежит единственный в нашем городе ночной клуб, а само ТОО "Вечерняя звезда" принадлежит Вам. Не так ли?
   - Нет, не так. Какого-либо юридического отношения я к названной Вами организации не имел и не имею.
   - Ну-ну, - Аракчеев развеселился, - знаете ли, мы тут обыск проводили. Событиями нехорошими все это вызвано было. Пять жертв в клубе. При этом два Ваших сотрудника. Ну, что я это Вам все рассказываю. Вам и так все это известно...
   - Я еще раз Вам повторяю, что какого-либо отношения к ТОО "Вечерняя звезда" я не имею, данное название мне вообще незнакомо. Поэтому мне непонятно, зачем Вы мне все это рассказываете.
   - Полагаете, что рассказывать Вам про это незачем? Но я все-таки, позвольте, продолжу, что бы пояснить Вам, почему я все это Вам рассказываю. Так вот, на очень интересные факты мы при том печальном обыске наткнулись, даже и сами не ожидали. Искали следы преступления, так сказать, способствующие раскрытию тайны, почему были отправлены на тот свет эти несчастные, а тут и другие следочки других преступлений обнаружили, напрямую касающиеся ТОО "Вечерняя звезда" и ее, так сказать, владельца. Хотя, может быть, все это и есть звенья одной цепи. Эти жуткие убийства и обнаруженные нами факты. Мои сотрудники, я думаю, во всем в дальнейшем разберутся. Знаете ли, у нас очень грамотные и высокопрофессиональные сотрудники служат. Они всегда и во всем разбираются. Правильно, как нужно, разбираются. Но давайте к фактам. Вот, посмотрите только. Алкоголь и табак неучтенные. Раз. Более того, целую партию без акцизов отыскали. Контрафакт, так сказать. Два. Печати неизвестных структур. Мы тут проверили, а структуры-то эти нигде и никем и не зарегистрированы. Не существующие фирмочки, так сказать. Но печати-то почему-то в сейфе ночного клуба у управляющего пылятся и договорчики с фирмами-мертвецами заключаются. Три. Да, и денежки почему-то в такой кругленькой-кругленькой сумме тоже неучтенными оказались. Ничьи денежки. Это уже на уклонение от уплаты налогов в крупном размере похоже. Вот и четыре. Юридически мои сотрудники уже более полную квалификацию дадут и картину обрисуют. Но, как бывший начальник следственного отдела и как руководитель теперь уже ОВД, я все-таки навскидку, не заглядывая в наш самый гуманный в мире Уголовный кодекс, Вам скажу: ст.ст.162.2, 162.5, 162.10 УК РСФСР. Там всего понемножку, конечно, но по совокупности, так сказать, достаточно будет. Может и еще, что в картине дорисуем. Ну и что Вы мне теперь на это скажете?
   - Только то, что сказал Вам раньше. Я не понимаю цели Вашего со мной разговора. Я пришел к Вам только лишь потому, что уважаю правоохранительные органы и подчиняюсь требованиям закона. Поэтому я готов помочь Вам в том, что знаю и к чему имею какое-либо отношение. Но к тому, что вы мне рассказали, я какого-либо отношения не имею.
   - Ну-ну. Как же. Это я, наверно, что-то сам запамятовал. Действительно! Савельников Захар Семенович. Вы же это не он? Да, конечно же, Вы не похожи. Печально, печально, что Вы это не он. Савельников Захар Семенович, 1960 года рождения, безработный, без определенного места жительства, поскольку полтора года назад пропил свою квартиру и был зарегистрирован риэлторами в "резиновом" доме, от которого на сегодняшний день осталась только кирпичная печка. Разведен, детей и иных лиц на иждивении и содержании не имеет, состоит на наркологическом учете, неоднократно привлекался к административной ответственности. Вот же кто у нас истинный учредитель и единственный владелец ТОО "Вечерняя звезда"!
   И это действительно было так. Привыкший по советской старинке не светить себя ни в чем, Борис Всеволодович оформил свое заведение и принадлежащий ему ночной клуб на имя Савельникова Захара Семеновича. Он же был и генеральным директором созданного под ночной клуб ТОО. Данного субъекта нашел ему Максим, охарактеризовав его, как послушного и надежного мужика, который все, что надо, всегда подпишет. Ну а оформить решение о создании ТОО, разработать его устав и отвезти мужика, подписавшего такие документы, в местную администрацию для регистрации создания ТОО не составило никакого труда. В непростых условиях современной экономики это казалось Борису Всеволодовичу вполне логичным и правильным решением. И это действительно было, скорее так, чем не так. Подписи в липовой бухгалтерской отчетности, сокрытие истинного учета и контрафактных товаров, заключение не существующих договоров на не существующие услуги, товары или работы с несуществующими фирмами для того, чтобы уменьшить налогооблагаемую базу, наличие черного нала и многое другое - не сулили владельцу бизнеса при определенном раскладе ничего хорошего. А такой расклад сейчас как раз и наступал. Но в тоже время, оформление бизнеса на подставное лицо, с другой стороны, также могло нанести удар по такому бизнесу. Это тоже прекрасно понимал Борис Всеволодович. Что бы обезопасить себя от такого удара, генеральный директор и единственный учредитель до того, как произошла трагедия, находился под постоянным контролем Максима и его ребят. Ему сняли дешевую квартиру, его поили и кормили, постоянно следили за ним, несколько раз в месяц "директору" привозили документы, он их подписывал, не вникая в подробности, что он делает, раз в месяц получал положенную ему зарплату и всем был доволен, и никогда не задавал лишних вопросов. Борис Всеволодович перед мужиком не засвечивался, все движение происходило только через Максима и его братву. Так все и было до тех пор, пока не случилась эта трагедия, после которой мужик исчез. Было еще у Бориса Всеволодовича какое-то нехорошее предчувствие, связанное с этим обстоятельством, и как-то раздумывал он найти подставное лицо все-таки понадежней, но не успел. Расстрел в клубе спутал все карты и поломал все звенья одним махом.
   - Да, Вы явно не он, - между тем продолжал Аракчеев. - Ну что ж, извините, бес попутал, старость, как говорится, не в радость. С этой работой запамятовал что-то. А то я, было, хотел Вам как владельцу предложенье одно сделать, от которого невозможно отказаться. Но теперь-то Вы меня убедили, что я не по адресу. Я тогда это предложение лучше настоящему владельцу, Савельникову Захару Семеновичу, сделаю. Мы тут, к слову, задержали его на днях в связи с обнаруженными обстоятельствами. В КПЗ пока разместили, сейчас вопрос о дальнейшей мере пресечения в прокуратуре решать будем. Но я думаю, что до суда ему придется все-таки под стражей остаться, прокурор, полагаю, будет не против. Все-таки преступления очень серьезные, против государства как-никак. А еще побоище в его заведении жуткое устроили, вдруг и ему самому грозит опасность, может, это его расстрелять пытались, но не нашли. Кто знает, кто знает. А мы у него это и узнаем, заодно и спасем его. Только вот сам он себя в камере что-то неуютно чувствует, на волю все просится. Чай не сахар-то там, сами же знаете. Знаете, да? Поэтому я уверен, что предложение ему мое понравится, и от него он не откажется. А Вас, извините, не смею больше задерживать, - внутри Бориса Всеволодовича все перевернулось: "Ублюдок, вот значит как, вот он твой главный козырь, оказывается, какой. А что поделаешь? Ни хрена. Что тебе стоит этого алкаша несчастного попрессовать или денег посулить, все что угодно подпишет. Мне же подписывал. А тут еще фотки Макса с места происшествия покажут. Он, спросят, тебе деньги платил, и документы привозил подписывать? Так ты не бойся, скажут, нет больше его, свинцом накормили и закопали, свободен ты теперь на все четыре стороны, полноправный владелец всего бизнеса, садись и подписывай, если действительно хочешь быть здоровым и свободным. Вот тебе и дарение всего моего бизнеса. А ведь как-то повлиять на это я и не могу. Действительно, какое я имею отношение к помещению ночного клуба и ТОО? Никакого. Он и есть юридический хозяин. Блядь".
   - Какое предложение? - выдавил из себя Борис Всеволодович.
   - А Вам-то зачем? У меня, может быть, так сказать, коммерческая тайна, - уже во всю потешался Аракчеев, понимая, что полностью переиграл своего оппонента, - а коммерческая тайна не разглашается посторонним, не имеющим отношение к бизнесу, лицам. Поэтому еще раз не смею Вас больше задерживать, спасибо за сознательность и содействие правоохранительным органам.
   - Какое предложение? - уже рычал Борис Всеволодович, жалея, что нет у него теперь пацанов, а то надавали бы этому уроду в темном переулке так, что ссался бы потом постоянно и никого не помнил, хотя, если бы пацаны у него теперь были, то этого разговора не было бы вообще.
   - Значит так, - Аракчеев внезапно стал серьезным, - есть тут люди одни серьезные, игорным бизнесом тоже занимаются. Приглянулся им твой кабак, хотят предложение сделать о его покупке, по умеренным и разумным, конечно же, ценам, тем более с учетом обозначенных мною Вам, глубокоуважаемый, обстоятельств. Можно куплей-продажей здания, можно продажей доли в ТОО, поскольку оно у Вас пока чистое, а найденные недоразумения мы, конечно же, ликвидируем, зачем новым людям и прежним честным владельцам старые проблемы, они ни к чему. Как пожелаете, так и будет.
   - Это и есть то предложение, от которого невозможно отказаться? - глупо спросил Борис Всеволодович.
   - А разве в Вашей ситуации от такого предложения отказаться можно? - впился в него колючим взглядом посерьезневший Аракчеев, - Вы, попробуйте, конечно, у нас по закону и новой конституции каждый свободен в своем выборе. Просто я Вам вообще мог ничего не предлагать. Вы кто? Никто. А тот, кто - кто, у нас имеется, и с предложением согласится. Но не по-человечески это как-то будет, Борис Всеволодович, согласитесь. Все мы с одного поля: и Вы, и я, и они. Поэтому лучше все по-человечески. И овцы целы, и волки сыты, так сказать. Разве не так?
   "Вот и стал волком, серьезным человеком. На каждого серьезного еще серьезнее нашлись. Сначала те, кто был еще серьезней, не дали приобрести акции, потом постреляли-разогнали пацанов, теперь херят весь официальный бизнес, "по умеренным ценам и по-человечески". Кролик ты, самый настоящий, а не волчара, Экономист", - морщился и сжимался Борис Всеволодович.
   - У Вас есть какие-либо иные предложения, пожелания или варианты? - поинтересовался у Бориса Всеволодовича Аракчеев. Иных предложений и вариантов у Бориса Всеволодовича не наблюдалось, поскольку от подобных предложений, действительно, не отказываются...
  
   - Сашенька, а ты кем хочешь стать, когда вырастешь?
   - Я хочу стать нефтяником.
   - Это почему же, Саша?
   - Потому, что мой папа работает на вышке. Я, когда буду большим, тоже буду работать на вышке.
   - Дети, а вы знаете, кто такие нефтяники и для чего они добывают нам с вами нефть? Саша, расскажи нам, пожалуйста, об этом.
   - Нефть нужна для того, что бы делать бензин для автомобилей и заправлять топливом самолеты и пароходы. И мой папа эту нефть добывает на вышке.
   - Правильно, Саша, молодец, присаживайся на свое место. Теперь понятно ребята для чего нужна профессия нефтяника? Светочка, а ты, кем хочешь стать, когда будешь взрослой? Светочка, ну не стесняйся, выйди и расскажи об этом своим ребятам. Или ты еще не решила? Вот Саша уже решил, и Катя решила, и тебе, солнышко, тоже пора решить, кем ты хочешь стать, когда будешь большой.
   - Когда я выласту, я хочу стать чукчей.
   - Чукчей!? Светочка, нет такой профессии. Это, Светочка, народность такая, люди такие, а не профессия. Но все-таки интересно, Светочка, почему ты хочешь стать чукчей?
   - Чукчи пасут оленей. А я очень люблю оленей. У меня есть свой иглушечный олень.
   - Дети, тех людей, которые пасут оленей, называют оленеводами. Поэтому Светочка у нас, наверное, хочет стать не чукчей, а оленеводом. Это так, Светочка?
   - Да, оленеводом.
   - Молодец, Светочка, иди на свое место.
   - Пашенька. Ты там у нас еще не заснул? Нет? Расскажи-ка нам всем, кем хочешь стать ты? Пашенька, ау.
   - Я не знаю еще...
   - Пашенька, наш Саша хочет стать нефтяником, Светочка - оленеводом, Катенька - врачом, Юра - водителем. Видите дети, сколько разных и нужных профессий. Если Паша еще не решил, кем он хочет стать, давайте мы вместе ему сейчас поможем...
   - Не надо, Эмиля Васильна, я решил сейчас, я хочу стать солдатом.
   - Замечательно, Пашуля, просто умничка, быть солдатом, дети, это тоже очень необходимо в нашей Советской Родине. Защищать свою страну долг каждого настоящего мужчины. И наш Паша, когда вырастет и станет настоящим мужчиной, будет защищать покой нашей огромной и великой страны, наш мирный сон и нашу жизнь. Теперь вы понимаете, дети, как много на свете разных профессий, нет ни одной ненужной профессии. Все профессии нужны и все профессии важны...
  
   "Ма-ма, ма-мочка, больно, больно, ма..." - неужели это я, неужели это мой голос? Нет, не мой. Рядом кто-то... Как же раскалывается голова. Один туман вокруг. Кто же рядом? У-у-у. Голова... Повернуться, посмотреть. Ох... А так не слышу никого. Блядь. Одним ухом слышу, одним не слышу, вообще не слышу. И гудит все, все как в тумане. А, это ты стонешь, рядовой. Нужно встать и идти. Куда только? Блядь, куда же идти? И по уставу тебя, рядовой, тащить придется. Военнослужащий обязан оказать раненому первую помощь и принять все меры к его безопасности, кажется так. Как же я тебя потащу? Сам еле пошевелился. Черт, кровь из ушей и носа шла. "Рядовой, эй, солдат, идти можешь?" Блядь, я и голоса-то своего, оказывается, не слышу. Как же так, а стоны слышал. У-у-у. Было-то что? Ехали, да. По городу, медленно. О Новом годе рассуждали. Мама, как обычно приготовит на стол самый вкусный на свете рыбный пирог, она всегда, еще с того времени, когда жили на Севере, готовила на Новый год огромный, хрустящий поджаристой корочкой, рыбный пирог. Куда ехали? По-моему, на какой-то вокзал, наводить правопорядок. Потом взрыв позади и еще один, по замыкающей машине. Удар по броне. С БМП повыскакивали... Где-то должен быть рядом автомат, я же из него, кажется, стрелял. Блядь, весь в крови. Неужели, столько из ушей и носа натекло? Нет, это не моя кровь, не вся моя. Симоненков рядом был, ему же голову оторвало, все и забрызгало... А вот и ты, рядовой Симоненков, точнее то, что от тебя осталось. Как же так? Бэхи наши горят, и кругом трупы. У-у-у. Но уже лучше, коль на карачки встал, значит, ползти-идти можешь. Можешь? Да, рядовой Коршунов, нужно идти, не смотря на убивающую головную боль и отсутствие слуха в одном ухе. Иначе сдохнешь здесь. Рядом с рядовым Симоненковым. "Ма-ма, ма-мочка, больно..." Опять ты. Мне тоже больно. Хочешь, завою. У-у-у. Ладно, не стони, а то повернусь к тебе другим, не слышащим ухом. Сейчас подползу и посмотрю, что там у тебя. Ой, блядь, бэ-е-е-е, уэ-е-е-е. Вся утренняя каша из-за тебя вышла, ну и ухерачило тебя тут. Ой, блядь, бэ-е-е-е, фу-у. От тебя меня так что ли или от контузии...Куда же ползти. Где наши? Неужели всех положили? Не может быть. Колонна-то какая здоровая была. А здесь не так уж и много БМП подбитых стоит. Да вон, два танка, кажется. Нужно посчитать. Е... мать, что же делать? Голова, голова, у-у-у. Вон еще пацаны лежат... Где же остальные, ушли дальше, думая, что нас похерачило? А как же устав? Надо же проверить было... Или всех здесь? Но не похоже... Ой, у-у-у. Кто-то, кажется, идет, да, точно, кто-то крадется. Наши вернулись! Наши... Нет... Это не наши, пацанов шмонают и стреляют, кажется, по ним. Блядь! Е... мать. Что же делать? Что делать? Симоменков, я не хочу, слышишь, не хочу быть с тобой... Счастливый ты, Симоненков, лежишь, и по херу тебе все, хоть и без головы. А я от страха обоссался. Серьезно, засмеяли бы, увидев. Не хочу... Нет... Что делать... Баран же ты, блядь, последние минуты живешь, а в голове херня какая-то несусветная. Точно, не наши... Двое бородатых. У наших таких бород не видел. И наши наших не добивают. Абзац, тебе, рядовой Коршунов. Полный абзац. Вот и слезки после мочи потекли. Встретил Новый год, вернулся домой... Поел рыбного пирога... Блядь. А ведь девять месяцев осталось. Как в беременности. Надо было Аньку так затрахать, чтобы ребенка родила, потомство бы было. А ты все: "после армии, после армии". Привезут тебя в цинке, если вообще привезут... После армии... Придурок ты, Коршунов. Хоть обоссысь, хоть обстонись, хоть обрыдайся, что изменится-то? Они же рядом, надо что-то думать. Сдохнуть, лежа и плача, никогда не поздно. Очнись, боец, очнись, у тебя два решения. Два? Да, два... Точно, третьего не дано... Умереть героем. Или попытаться притвориться мертвым, пока твою жизнь не заметили. Выбирай, боец, скорее выбирай, иначе будет поздно. Что же делать? Автомата рядом нет. Точно, рвануло, сначала Симоненкову в голову. Если бы не он, это все мне бы досталось. Спасибо тебе, Симоненков... Пару лишних минут пожить дал. У-у-у, голова. Молчи... Блядь, скрипи зубами, но молчи. Потом что? Да, бэху ухерачили. За другую броню прятаться начали. Потом уже как рвануло совсем рядом, и об броню так долбануло, что и все, пришел туман. Даже каска с башки куда-то подевалась. И автомата нет... Героем без автомата не получится, да и с автоматом тоже не спасет, убьют, ничего не успею. Сколько их? Трое, пятеро, шестеро...Тогда притворяйся, притворяйся, умри понарошку, пусть подумают, что умер, лежи, лежи тихо, на животе чтоб дыхания и глаз не видели... Боженька, помоги, пусть пройдут мимо, или что живой - не заметят, прости за все меня, боженька, я приеду, обязательно крещусь, матом ругаться не буду, пить перестану, помоги мне, боженька, если ты есть, прошу тебя. Хочешь, даже в монастырь уйду, вместе с Анькой, в монахи, тебе служить будем, свечки там ставить, помоги мне, помоги, рано сдыхать, рано же еще, не надо... не надо...
   Люди в маскировочных камуфляжах двигались осторожно, пригибаясь и озираясь по сторонам. Они осматривали сожженную технику, подходили к лежавшим на земле и обыскивали их, забирая уцелевшее оружие, боеприпасы, медальоны и военные билеты, и, одиночными выстрелами или ножом добивая тех, кто подавал еще признаки жизни. У девятого владельца военного билета был разорван осколками живот, он лежал на боку, и внутренности его молодого организма вывалились на асфальт, смешались с грязью, дерьмом и кровью. Девятый владелец был без сознания, но еще жив. Умирая, он громко стонал и произносил отдельные, не связанные слова или их обрывки. "Совсем мальчишка еще, - подумал Аслан, разглядывая умирающего, - не жилец". И добил девятого владельца военного билета одиночным выстрелом. Боковым зрением Аслан заметил, как от прозвучавшего выстрела вздрогнуло лежащее рядом с добитым, на животе, лицом вниз, тело десятого владельца военного билета, который, как полагал до этого Аслан, был мертв, поскольку не подавал каких-либо признаков жизни. Прозвучавший совсем близко выстрел, очевидно, испугал его или заставил очнуться, если он был без сознания. Или ему, Аслану, это только показалось? "Эй, вояка, живой что ли?" - по-русски произнес Аслан, рванул лежавшего за ворот камуфляжа, переворачивая его на спину, а затем ударил перевернутого на спину ногой по голове. От удара солдатского ботинка кожа на щеке лежавшего треснула, голова мотнулась в сторону так, что Аслану показалось, что у лежавшего сломана шея. Но лежавший застонал протяжно: "у-у-у" и открыл глаза. "Жив, свинья, пока что", - подтвердил то, что секундами ранее ему показалось, Аслан. Камуфляж десятого владельца военного билета был весь перепачкан в крови и какой-то, тут же вызвавшей у Аслана отвращение и тошноту, массе, то ли в блевотине, то ли в чем-то подобном дерьме. И поэтому Аслан, брезгливо разглядывая лежавшего, поначалу решил не обыскивать его, а просто застрелить. И он уже было намеревался исполнить свое решение, направив ствол автомата в не закрытую каской голову русского вояки, как подумал, что руководивший отрядом Хизри за каждый собранный медальон и военный билет обещал отдельные премиальные, особенно, если они принадлежали офицеру. Но лежавший на офицера явно не тянул. Когда Аслан навел на него автомат, он закрыл-зажмурил глаза и задрожал всем своим телом. "Русские трусы, - презрительно подумал, глядя на трясущуюся от страха жертву, Аслан, - зачем вы только пришли. Чтобы вот так умереть? Настоящий нохчо, в отличие от вас, не боится смерти и всегда умирает с открытыми глазами". Мысли о словах Хизри заставили Аслана преодолеть появившееся у него внутреннее отвращение от вида перепачканного и окровавленного молодого русского солдата, и он решил его обыскать. Среди личных вещей дрожащего не было ничего необычного: военный билет рядового, медальон, маленькая шариковая авторучка, фото какой-то русской девчонки, улыбающейся во весь рот и позирующей фотографу в кулинарном халате на фоне искусно украшенных и разрисованных тортов, блокнот, два исписанных листочка, очевидно письма - все, как и у других, обысканных ранее владельцев теперь уже ненужного им имущества. Вот только одна вещица вызвала у Аслана определенную заинтересованность: медный кружочек-монетка с арабской вязью, с гордо стоящим львом, с саблей, зажатой в вытянутой вперед лапе, взошедшим надо львом солнцем и семью единичками, обозначающими цифру "7". "Мужчине обязательно знание своих семи предков, семь - это цифра мужчины", - подумал Аслан и задержался на несколько секунд, разглядывая находку и, любуясь красотой, очевидно отчеканенной вручную, монетки.
   - Уходим, - услышал он голос тихо подошедшего и незаметно оказавшегося рядом Шамиля.
   - Смотри, - протянул Шамилю он свою находку.
   - Откуда? - спросил его Шамиль, и Аслан кивнул головой на трясущегося, как баран перед забоем, русского вояку, который так и не открыл свои глаза. Шамиль сверкнул глазами, склонился над трясущимся и чуть приподнял его за воротник камуфляжа.
   - Откуда это у тебя, а? - спросил он у лежавшего на разбитом асфальте. И только тогда лежавший открыл глаза и затрясся еще больше, от страха начав стучать уже зубами, раскусывая ими в кровь свои губы.
   - Гдэ ты это взал? - не выдержав, крикнул Шамиль, показывая одной рукой находку своей жертве и, коверкая русские слова от волнения усилившимся акцентом. Холодные и безразличные глаза бородача говорили Паше о собственной скорой смерти, он уже практически не соображал ни о чем, мозг и разум отказывались подчиняться ему, когда он ударом ботинка понял, что обнаружен и его ожидает такая же судьба, как и того, кто стонал: "Ма-ма, ма-мочка, больно, больно, ма...". Но, уходящие от Паши соображение и сознание, вдруг заметили в этих ледяных глазах, смотрящего на него палача, промелькнувшее что-то, благодаря чему в застывшем льду блеснула капелька тепла и, еле услышав одним своим ухом вторично заданный ему вопрос, Паша, собрав остатки жизни и разума в себе, изо всех сил закричал:
   - Мне старик подарил!!! За то, что я его спас!!!
   От неожиданного громкого крика Паши Шамиль отпрянул от него, отпустив ворот камуфляжа, отчего Паша ударился головой об асфальт.
   - По...ри, - донеслось до Паши из тумана мешавшего ему слышать вакуума, и Паше показалось, что ледяные глаза попросили его повторить сказанное.
   - В деревне, в деревне деда ранило, его спас, спас, помощь вызывал, помощь пришла, вызывал, спас, он монету, спас, монету мне дал, за это, помощь, спас, благодарил, не надо, прошу вас, спас, монету!!! - до срыва голоса и уничтожения своих голосовых связок безумно кричал Паша, но ему казалось, что его никто не слышит. Крича это, он попытался привстать, но удар солдатского ботинка первого пришедшего закрыл ему один глаз, вновь разорвав кожу на лице, отбросив обратно на асфальт.
   - Не надо, - сказал Шамиль на чеченском Аслану и отвел в сторону нацеленный на Пашу автомат. - Пойдет с нами.
   -Зачем он нам? Обуза только, - удивился Аслан. Лежавший и залепленный каким-то дерьмом трусливый баран, не желавший посмотреть в глаза своей смерти и трясущийся до этого от страха всем своим телом, а теперь уже и во всю содрогающийся и катающийся по асфальту в истерике, вызывал у Аслана полное отвращение, но Шамиль был старшим, а старших следовало уважать. И поэтому слова Аслана не были каким-либо возражением, он просто удивился поступку Шамиля и подчинился этому.
   - Узнаешь потом, уходим, - все также немногословно отозвался Шамиль и стал бить по лицу русского ладонями: - Идти можешь, можешь идти?
   - А? А? - Шамиль, слыша это в ответ, подумал, что несостоявшийся воин был контужен или от страха вообще потерял всякий рассудок, а если это так, то действительно придется добить, но в последний раз уже криком решил повторить свой вопрос.
   - Да, да, да!!! - все также трясясь, отозвалось и закивало то, что когда-то было солдатом.
   - Вставай! - громко приказал Шамиль, только сейчас заметив, что за это время вокруг них успела собраться остальная часть вышедшей на сбор трофеев группы, за исключением двоих прикрывавших, которые находились в начале и в конце дымившейся от сожженной техники улице.
   И Пашу повели, периодически сопровождая пинками его шатающееся из стороны в сторону тело. Иногда заставляя ударами вместе с пленившими его залегать на асфальт, проверяя неизвестную ему дорогу, после чего - вновь подниматься и идти. "Идти, идти, идти", - проносилось в его ополоумевшей от пережитого голове, а еще там были слова: "Жив, жив, не надо, боженька", и больше ничего, сплошная пустота. Мертвыми глазами смотрели на них зияющие и дымящиеся пробоины полуразрушенных домов, ненужным грузом жаловалась когда-то бывшая в них жизнь, изуродованная теперь уже в бесполезные развалины. Все то, что было когда-то парками, детскими площадками, аптеками, заправками, магазинами и иным, так нужным миру беспечного от благоустройства городского человека, теперь было отвергнуто и растоптано самими людьми и, умирая вместе с ними, ненавидело их за это. Периодически попадалась сожженная, подбитая и брошенная военная техника. Она тоже, догорая и умирая, корила своих бывших владельцев за предоставленную ей участь. Возле техники лежали трупы, иногда попадались трупы и без какой-либо рядом с ними военной техники. На трупах были камуфляжи, на которых, если они не были запачканы и растерзаны, просматривались знаки российской армии. Может быть, это были и трупы тех людей, которые вдруг стали не желающими подчиняться российской законности и правопорядку врагами. Многие из таких людей тоже носили подобные камуфляжи так, что и отличить их было, порой, невозможно. Но эти люди в начавшейся предновогодней бойне в большинстве случаев трупы своих бойцов убирали. В то время как те, кто пришел наводить конституционный порядок, в первые часы такого "мероприятия" оказались брошенными, разделенными и заблудившимися в этом горящем, дымившемся и ненавидящем их мертвом городе. Отчего им, живущим, было совсем не до трупов, лишь бы не стать еще одним из них... "Трупы словно трубы", - внезапно озарилось в опустошенной голове Паши, когда он, подгоняемый борцами с конституционным порядком, споткнулся на вытянувшееся от пришедшей смерти в струну тело некогда высокого и стройного при жизни человека. Слова "идти, жив, не надо, боженька", растворяясь новой мыслью внутри, исчезли, и наступило безразличие, заполняемое опять возникшим в голове гулом и нестерпимой болью, от которых, казалось, что мозг его вот-вот лопнет и разорвет его череп на части так, как недавно это произошло с рядовым Симоненковым... Но ополоумевший от пережитого Пашин мозг ошибался: не все трупы были похожи на трубы. Все они, как и обладатели их при жизни, были разными: скрючившийся в позе эмбриона от огня танкист; танкист второй, словно плеть вывалившийся из люка подбитого танка; застрявший крючком в БМП механик; разорванный на две равные части пехотинец; сверкающий дырой в перерезанном горле и кровавыми отверстиями вместо глаз капитан - все они находились в разных формах и позах, в тех, в которых каждого из них застигала собственная смерть. Но всех их, как и живущих людей, объединяло Одно, имеющее лишь разное название: для живущих - жизнь, для мертвых - смерть. В отличие от мертвого города трупы не знали, кого им винить за свою собственную смерть: собственную ли недостаточную выучку и беспечность, своих ли командиров, пославших их в этот последний путь, политиков ли, пославших в последний путь их командиров. Направивших в этот мертвый город, ненавидящий их всеми фибрами своих разрушенных домов, подвалов, коммуникаций, построек, дорог и иных сооружений. Тех ли, кто отказался подчиниться пришедшему конституционному порядку или тех, кто не жил здесь никогда, но, почувствовав близкую кровь, как воронье слетелся на безумный пир. Либо винить в этом собственную судьбу-злодейку, забросившую их сюда, когда до дембеля было чуть-чуть, до отпуска было немного, документы были готовы для увольнения или перевода в иную часть... Кого винить, трупы не знали, поскольку винить в смерти можно было всех, а можно было никого. Впрочем, это уже было трупам неинтересно и безразлично так, как стало теперь безразлично смотреть на них еще живому Паше. Они были мертвы: мертвые - в теле, живые - в душе, и ничего уже было не исправить...
   Потом был черный подвал полуразрушенной пятиэтажки. Подвал, имеющий крепкие двери и отдельные помещения, предназначенные как для обороняющихся, так и для их пленников. Попав в него, Паша ощутил, что непокорные порядку оборудовали подвал заранее. Их здесь ждали заранее, а отступать, бежать или сдаваться не собирались. Паша споткнулся о бетонную арматуру и больно ударился ногами о цементный пол, затем, очнувшись от падения, чуть отполз, чтобы найти себе место. В подвале было темно, и с улицы глаза не сразу привыкли к окружавшему их мраку, болевшая голова все также продолжала плохо слышать происходящее вокруг, если только громко не кричали или не стонали где-то рядом. Поэтому в первые часы своего нахождения в подвале Паша не знал, сколько же вместе с ним здесь таких же, как и он, братьев по несчастью. Но то, что они здесь были, он ощущал, чувствуя далекие отголоски чьих-то вопросов, чьи-то движения и пытающиеся растормошить его руки. Но ему было плохо настолько, насколько у него не было никаких сил в первое время пытаться общаться с окружающими его пленниками. И Паша, закрыв глаза, вновь погрузился в тяжелую и давящую всю его сущность пустоту...
  
   Шамилю снилось самое-самое начало лета, праздник благочестивого Селы и он, маленький нохчо на пыльной улице, встречающей праздник и взывающей к громовержцу, большой деревни: "Села, сбереги людей от бед, вреда, сбереги наши посевы от града, потопа, дай нам богатый урожай". И дедушка Рамзан в своей мастерской что-то вновь таинственно колдует. А ему, маленькому Шамилю, очень интересно, что же на этот раз придумает дедушка Рамзан и, слыша, как в мастерской идет работа, он изо всех сил бежит босыми ногами по рассекающей деревню пыльной дороге, а затем по сочной траве, в мастерскую своего дедушки Рамзана. Он очень любит быть в мастерской дедушки Рамзана и наблюдать, как из некогда бесполезного и бесформенного кусочка железа умелые и сильные руки дедушки постепенно и, не спеша, создают что-то интересное и, имеющее смысл. Во все, что создает из железа, дедушка Рамзан вкладывает свой особый смысл, а потом дарит созданное своим родственникам или односельчанам. "Поймете", - отвечает он одаряемым, если кто-то осмеливается задать дедушке вопрос о назначении скачущего в поле коня, замершего на скале орла, скошенного колоска и других изображений, появившихся на его таинственных работах. И только маленькому Шамилю он иногда рассказывает, что же обозначают отчеканенные им на железе знаки и фигурки. А Шамиль с замиранием сердца, не отрывая своих глаз от работающих рук дедушки Рамзана, слушает его, зная, что рассказ дедушки обязательно закончится какой-нибудь поучительной притчей. Маленькому Шамилю очень нравится слушать рассказы дедушки Рамзана. У входа в мастерскую он останавливается и переводит дыхание, он не должен выглядеть перед дедушкой торопливым и несдержанно возбужденным, и только затем входит в маленькое, чуть покосившееся от старости, помещение. Дедушка замечает его, но продолжает свою работу. "Нужна ли моя помощь, большой отец?" - приветствует своего дедушку маленький Шамиль, стоя у входа. И ему кажется, что глаза дедушки чуть-чуть улыбаются ему. Дедушка приглашает его присесть рядом, и Шамиль, не спеша, присаживается и видит, как на квадратном кусочке меди появляются радуга и молния. "Небо часто заставь греметь. Заставь солнце целительно греть. Пролей дождь маслом, взрасти посеянное. Осенью не дай дуть быстрому ветру, - чуть слыша, шепчет-поет дедушка, завершая свою работу, а затем уже говорит Шамилю: - Это я оставлю нашей семье. Сегодня так надо". И Шамиль понимает, что сейчас дедушка Рамзан расскажет ему, что же обозначают, отчеканенные дедушкой молния и радуга, и почему дедушка это сегодня оставит в их семье, а не подарит кому-либо из односельчан. "Односельчане могут подождать. Дедушка еще много сделает различных чеканок и обязательно научит этому меня, и я тоже буду делать людям подарки", - по-детски думает Шамиль, вспоминая, что дедушка Рамзан рассказывал как-то ему о том, что этому ремеслу научил его отец, а его отца - отец отца, а отца отца - отец отца отца... А на улице тем временем вовсю начинает греметь гром, и маленькому Шамилю кажется, что светлый и чуткий Села услышал песню дедушки Рамзана...
   Кто-то сильно трясет его за плечо, и Шамиль просыпается. На улице действительно гремит, но это не гром, это звучит канонада идущего где-то неподалеку боя. Пыльная деревня, мастерская и дедушка Рамзан исчезают в темноте, сон уходит. "Хизри сообщил, что на Советской русских накрыли, - говорит ему Аслан, - но упертые, десантники, помощь нужна, с фланга будем обходить". Шамиль поднимается со своего лежака и начинает собираться...
  
   Сколько уже времени, как он находится здесь, Паша не знал. В подвале одинаково было темно в любое время суток, а часов у него не было. "Счастливые часов не наблюдают", - как-то сказала ему Аня. Вот он и не наблюдал, но только совсем не выглядел счастливым. От полученных ударов солдатских ботинок и удара при взрыве о броню БМП его лицо сильно распухло, из рассеченной кожи постоянно что-то текло, по запаху он чувствовал, что это гной. Слух постепенно полностью вернулся к нему и на второе ухо, но звуки продолжали слышаться будто бы где-то вдалеке, и периодически острыми вспышками боли давала о себе знать голова. "Контузия! - кричал ему один лейтенант, тоже оказавшийся здесь. - Тебе еще повезло, бывает так, что перепонки рвутся, и люди вообще слух теряют, а у тебя так, все со временем пройдет". Но главное, что руки и ноги у него были абсолютно целыми, какие-либо иные ранения, ощупав себя, он на себе не обнаружил. Разорванная кожа на плече была тому не в счет. Тот дикий животный страх, который затмил его разум после услышанного рядом с собой выстрела и увиденного направленного на него дула автомата, постепенно ушел, уж слишком долго он сидел с закрытыми глазами в небытие. Страх остался, но уже другой, смешивающийся с одновременным безразличием к окружающей действительности. Безразличие и страх дополняли друг друга и приводили его организм в нужное, позволяющее избежать паники, истерии и других человеческих крайностей, состояние. Спустя какое-то время Паша понял, что в этом холодном и темном помещении помимо него находятся человек пятнадцать-двадцать военнопленных. В этом же подвале, но в других комнатах, как понял он, были и их враги. Кто-то из них постоянно был в этом подвале. Очевидно, сторожили их или отдыхали в промежутках боев. Когда у одного из плененных не выдержали нервы, и он стал биться о тяжелую дверь, пытаясь вырваться наружу, дверь тот час же была открыта, стремившийся к свободе был избит двумя ворвавшимися боевиками. Но и это ему не помогло, а они, окружающие его товарищи по несчастью, не смогли его уберечь от дальнейших опрометчивых действий. Хотя, говоривший с Пашей о контузии, лейтенант пытался успокоить не выдержавшего, какое-то время его держал возле себя, не позволяя ему передвигаться по помещению, но затем потерял свою бдительность наступившим смирением и покорностью сумасшедшего. А желавший свободы, спустя какое-то время после того, как клятвенно пообещал лейтенанту больше не бузить и не нарываться на свою собственную смерть, вновь вскочил в темноте, подхватился и стал бешено орать, и барабанить в закрытую дверь, неся в адрес пленивших какую-то ахинею. Очевидно, у рядового от пережитого просто "съехала крыша", что и проявлялось в перепадах его действий и настроений. "Только бы такое не случилось со мной", - с ужасом подумал про себя Паша, но тут же прибежало безразличие и сказало внутренним голосом: "Да по херу все это". Те, кто был поближе к двери, бросились к сумасшедшему, пытаясь оторвать его от двери и успокоить. И все бы закончилось через пару минут, если бы те, кто охранял их, не были где-то совсем уж рядом. Не прошло и нескольких секунд, как дверь распахнулась. "Не понимаешь, да?" - раздалось по ту сторону открытой двери, и стремление к свободе было пресечено короткой автоматной очередью. Сумасшедший отлетел и повалился на бетон, а вместе с ними тот, кто был позади него и пытался оттащить сошедшего с ума от двери. Пуля также досталась и ему. Дверь снова захлопнулась. В углу, рядом с Пашей кто-то протяжно застонал и стал голосить-ругаться матом. "Заткнитесь, придурки! Сейчас всех постреляют!" - закричал лейтенант. И испуганные послушались команды, а голосивший снизил частоту своих стонов. Оказалось, что отрикошетившая от стены пуля попала ему в ногу. Лейтенант и еще двое стали пытаться остановить раненому бегущую кровь и оказать ему первую помощь. Дверь вновь распахнулась.
   - Трупы есть? - послышалось из черноты дверного проема.
   - Есть, - отозвался кто-то более смелый, поскольку сошедший с ума и один из спасавших его были действительно мертвы.
   - Двое выносить поодиночке! - приказала чернота дверного проема. Находившиеся рядом с трупами подчинились и вынесли мертвые тела боевикам. Так их стало на двоих меньше.
   - Что с этим-то делать? - не мог решить безымянный для Паши лейтенант, которому никак не удавалось остановить кровь раненому. - Может этим уродам сообщить, что бы помощь оказали? У нас тут ни хрена ничего нет, блядь.
   - Сообщи, окажут, башку отрежут, - отозвался из темноты кто-то. - Меня, когда брали, напарнику моему, механику кисть оторвало, но еще жив был, так они ему голову при мне отрезали.
   Такая участь, возможно, ожидала и раненого, начинающего терять сознание от потери крови. Стучать же снова в дверь также было опасно. Охранявшие могли и не понять причины их вызова, и вновь открыть стрельбу. "Нет, нужно сообщить, - решил все-таки лейтенант. - Шанс же все-таки есть, может и не убьют его. Здесь же он точно загнется".
   Но стучать в дверь после произошедшего боялись. Один постучал, вот и итог: двое убитых и один умирающий. Стали надеяться, что скоро охранявшие придут и откроют дверь сами, вот тогда они им и расскажут о раненом. Охранявшие действительно иногда приходили сами, бросали в камеру пленных пластиковые бутылки с отдающей ржавчиной водой, буханки черствого хлеба или еще какую-нибудь скудную снедь, чтобы находившиеся в плену не сдохли с голоду. Пару раз такой снедью были банки с тушенкой. "Жрите, свиньи свинью, трофейная, как и вы", - пояснил пленникам свою щедрость бросающий в них жестяные банки. "Они свинину не едят, - сообщил остальным лейтенант после того, как дверь закрылась. - Была бы говяжья, хрен бы дали". Но сейчас им всем казалось, что охранявшие должны совсем скоро придти, не смотря на то, что они приходили очень и очень редко, было ли это хотя бы один раз в день, Паша сказать затруднялся. Они верили в это, а может быть и молились в душе, надеясь, что потерявший сознание будет еще жив, и бог даст, что ему окажут помощь. Но когда дверь в очередной раз распахнулась, раненый был уже мертв, не подавая каких-либо признаков собственной жизни, своего дыхания, биения пульса и сердца. "У нас труп", - сказал пришедшим лейтенант, и находящихся здесь стало еще одним меньше. "Надо было сразу им, когда выносили наших ребят, сказать, блядь, но думал, что кровь остановлю", - винил себя лейтенант. После произошедшего долго молчали, потом первым заговорил лейтенант, выясняя у остальных, кто, в каком звании и приказывая рассчитаться. Оказалось, что в этом цементном гробу их осталось пятнадцать вместе с самим лейтенантом. Помимо лейтенанта был один старший сержант и один сержант, остальные были рядовыми.
   - Беру командование взводом на себя, - сообщил лейтенант. - Если что-то со мною произойдет, за командира остается старший сержант.
   - Так точно, - отозвалось лейтенанту несколько голосов.
   - Слушать мою установку. Всем без паники. Сами видели, это звери. На пустом месте три двухсотых. Поэтому спокойно сидим и не рыпаемся. Отсюда не убежишь. Да и некуда бежать. Придут наши, освободят. Или будет обмен пленными, поменяют на ихних. Поэтому спокойно, - продолжал лейтенант, - и без истерии, вы бойцы Российской Армии. Это не пустое слово. И не хер кипятком ссать, и слюни-сопли размазывать. Наши всегда всех делали, от монголов до душманов. Поэтому и с этой бедой справятся. Вопросы есть?
   На этот раз лейтенанту не отозвался никто, все промолчали. Промолчал и Паша, услышав установку лейтенанта. Но паники больше не было, все старались вести себя тихо. Кто-то переговаривался, рассказывая друг другу, где и с кем служил, как принял бой и попал в плен, кто-то вспоминал о гражданке, кто-то тихо скулил о том, что теперь им хана. На скулившего приказы лейтенанта не действовали, поэтому за ним наблюдали, кабы не случилось похожее с тем сумасшедшим, которого застрелили ранее, но больше заткнуться не приказывали и не требовали, пусть себе тихо плачет, лишь бы не буянил. Но большинству, как и Паше, разговаривать не хотелось, большинство молчало, сраженное своей трагедией, воспоминаниями и неизвестностью будущего. А наши все не приходили... Потом было так, что снова открылась дверь, но на этот раз им ничего не кидали с порога цементной тюрьмы, а зашли трое, сами освещая пленников фонариком, и с автоматами наизготовку. "Слушать сюда, - сказал один из вошедших в "гроб". - Сейчас каждый из вас будет выходить на беседу поодиночке, после возвращения предыдущего, будет выходить следующий. Если пересчитаем и поймем, что кто-то не вышел, отправится к предкам". И их стали выводить из помещения поодиночке. "Как рассчитывались ранее, так и выходить будете", - скомандовал лейтенант остальным пленникам. Когда дошла очередь до Паши, его вывели из помещения и повели по темноте куда-то вперед, двое, один шел впереди, а другой позади, Паша был между ними. Проход в подвале оказался узким, от головной боли и голода его шатало от стены к стене, один раз показалось, что даже упадет, но подгоняемый тычком сзади, Паша не упал, а очутился в другом помещении, в котором горел свет от двух керосинок, был стол и две лавки. Его посадили на одну из них напротив троих сидящих, которые несколько минут разглядывали его, прежде чем задавать свои вопросы. Вопросы задавал тот, кто сидел посередине, на нем был камуфляж, как понял Паша, российского производства, но плечо было перевязано зеленой лентой. Такая же зеленая лента обрамляла шапочку-пидорку, надетую на голову задающему Паше вопросы бородачу. "Фамилия, имя, отчество, часть, батальон, рота, звание, срок службы, когда вошли в Чечню, какие были задачи, когда был взят в плен", - вот собственно и все, что интересовало задающего вопросы. Паша все честно рассказал, понимая, что скрывать что-то не имеет какого-либо смысла, рассказал все, за исключением того, какая конкретно у него была задача здесь, в этой мятежной земле и этом, захватившем его в плен, городе. Конкретная собственная задача Паше была неизвестна, может быть, она была известна его командирам, но не ему, поэтому Паша на повторный вопрос "зеленой повязки" сообщил все как есть, что шел наводить конституционный порядок. Ответ Паши вызвал у спрашивавшего смех.
   -Какой порядок? - переспросил он у Паши.
   -Конституционный, - ответил Паша и охвативший его за такой ответ страх оттого, что сейчас его за это убьют, стал перевешивать успокаивающее безразличие.
   - Коран - вот наш порядок, - отсмеявшись, сообщила Паше "зеленая повязка" и спросила: - Ну что, навели порядок? - Паша промолчал.
   - Домой хочешь, к маме хочешь? - снова спросил у Паши тот, что был в центре.
   - Да, очень, - это было тоже правдой.
   - Будешь вести хорошо - будет хорошо, будешь вести плохо - будет плохо, - пояснил задававший вопросы. - Скоро на вас посмотреть придут, веди себя хорошо, а то маму больше не увидишь, - и приказал уводить. Когда Паша стал подниматься, из-за стола друг встал и подошел к нему тот, что сидел слева от спрашивавшего.
   - Откуда это было у тебя? - спросил он Пашу, протягивая близко к его лицу свою руку. И в свете керосиновой лампы Паша разглядел лицо того, кто ранее решил его не убивать, а забрать с собою сюда, и ту монетку, которую отдал ему возле деревни раненый старик, и начал рассказывать.
   - Если то, что сказал - правда, будешь жить. Если нет - умрешь! - пообещал тот, кто решил не убивать Пашу. И Пашу увели.
   Потом снова была темнота и пустота, холод и нестерпимая вонь от опорожнения в их цементном гробу. Время шло, как и длилась неизвестность дальнейшей судьбы попавших сюда. И от этого у некоторых из них вновь начиналась проявляться истерика. Лейтенант пытался поддерживать боевой дух своих подопечных, но затем и сам устал, махнул на все рукой, залег в угол и замолчал. История попадания в плен была практически у всех одинакова: шли по городу, внезапная атака, приняли бой, прорвались или отступили, кто не успел, замешкался, тот и оказался здесь. Четверо укрылись в полуразрушенной трехэтажке и пытались оказать сопротивление. Когда их обложили и долбанули в оконный проем из гранатомета, оборонявшихся осталось только двое. Им предложили выйти и сложить оружие, пообещав оставить в живых. Что они и сделали. Жизнь им действительно сохранили, но сильно избили, так, что одному сдавшемуся сломали челюсть и нос, а другому несколько ребер. Отчего тот, что был со сломанной челюстью, не мог есть, а только лишь пил брошенную им захватчиками воду. Ему разжевывали пищу и пихали в рот, он пытался глотать, изо всех сил пытался глотать, понимая, что иначе наверняка загнется здесь от голода. Двое других на БМП в суматохе боя рванули из колонны, попали на соседнюю улицу, оторвались от своих, поколесили по городу, поняв, что потерялись. А затем были остановлены выстрелом из гранатомета. Тяжело раненому механику отрезали голову, а его напарника, которому повезло больше, взяли в плен... Все это слышал Паша, лежа на цементном полу. Тот, которому повезло, оказался срочником из Ростова-на-Дону по имени Евгений. Он лежал рядом с Пашей и пытался наладить с ним диалог, что-то рассказывая о себе и задавая Паше свои вопросы. Но Паше отвечать не хотелось, было пусто, и нестерпимо болела голова. Как попал в плен лейтенант, никто не знал, поскольку об этом лейтенант своим подопечным не рассказывал...
   - Да, да, больше света сюда, вот так, да, - лучи нескольких фонариков и яркая вспышка чего-то еще разбудили пленных.
   - Да, да вот так, что бы на солдат наших, вот. Вот и наши солдаты, - говорил кто-то, скрываемый ослепляющим светом прожектора.
   - Это солдаты? Какые это солдаты? - отзывался сопровождающий и сплевывал на пол. Заснувшие и задремавшие не понимали, что случилось, спросонья протирали глаза, некоторые вскакивали на ноги и пытались разглядеть, что же это на них так светит. - Соплаки.
   - Господи, мальчишки еще, - сказал тот, что руководил прожектором и отвернулся, зажимая нос от нестерпимой вони комнаты.
   - Какые малчышки? По нашым женщынам ы старыкам стрэлать нэ малчышки, а здэс малчышки? - вновь ответил с угрозой сопровождающий и затем добавил: - Вот всэ, кто у нас есть.
   - Солдаты, мы из телевидения, - решился наводчик прожектора, вдыхая воздух ртом, - мы приехали сюда, на эту войну, чтобы показать всем правду, мы хотели бы помочь вам и взять у вас интервью.
   Очнувшиеся прожектором, проснулись окончательно, многие вскочили на ноги, и из темноты в сторону освещающего видеосъемку прожектора полетели вопросы и просьбы отчаявшихся: "Вы, правда, из телевидения?", "Вы за нами приехали?", "Помогите нам!", "Позвоните по этому номеру, скажите, что..", "Заберите нас отсюда!", "Помогите!", "За что?", "Мы ничего здесь не хотели и не хотим", "Мы сдохнем, если не Вы", "Вы нам поможете?", "Нас отпустят?" И даже успокоившийся было лейтенант, который ранее пытался навести порядок, но который теперь смирно лежал в углу, и тот теперь уже был на ногах и, озираясь на луч прожектора видеокамеры, пытался сформулировать свои слова.
   - Вы же не причините им никакого вреда? - еще раз осмелившись, поинтересовался работник телевидения, одновременно отвечая на вопрос очнувшихся и, задыхаясь в этом "гробу": - Да, мы из центрального телевидения, приехали, чтобы помочь всем вам, эта бойня никому не нужна. Мы хотим показать всю правду нашим правителям, что бы они отозвали войска...
   - Вот она, правда!!! - заорал один из отчаявшихся, но теперь вдруг поверивший и, схватив под руки, стал поднимать на луч прожектора того, кто был со сломанной челюстью и уже не мог встать сам и, умирающий от голода, выглядел сущим скелетом. Прожектор камеры пополз в противоположную сторону и захватил бороду небритого уже сколько дней лейтенанта.
   - Вот он, - сказал сопровождавший телевидение, тыкая в освещенного и сжимающего скулы, закрывшего глаза от яркого света лейтенанта, - отдавал прыказ на унычтоженые мырных сел, погыбло много мырных граждан. А Вы говорытэ, малчышкы.
   - Но им, очевидно, приказало командование, они сами не знали, что делают, - в третий раз осмелился, проклиная себя в душе и, заверив самого себя, что это в последний раз, командир видеокамеры и затем обратился к видео-оператору: - Чуть левее, так, вот, хорошо, снимаем. Ребята, вы хотите, что бы кончилась эта война, вы хотите вернуться домой? Сейчас у вас всех есть прекрасный шанс, что бы ответить своему государству на этот вопрос...
   - А что, война уже началась? На нас немцы опять напали? - то ли издеваясь, то ли от своей истерии поинтересовался кто-то из темноты. Интервьюер растерялся и замолчал на несколько секунд.
   - Война? - отозвался за него сопровождавший. - Война? Она нэ прэкращалась, Аллах Акбар, в руках всэвышнэго правда. Все, уходытэ. - Это уже предназначалось телевидению.
   - А можно у них взять интервью, хотя бы у некоторых? - спросил у сопровождавшего работник неизвестного центрального телевидения.
   - Да, конэчно, оны саамы вам всэ расскажут, - с торопливой поспешностью отозвался сопровождавший. - Нэ всэх, их много, саамы позовэм, а сэйчас уходым, - и стал подталкивать репортера и снимающего на видео к выходу, - сэйчас прывэдем.
   - Не уходите, не надо, - воспрянул кто-то из темноты, покинутый прожектором видеокамеры, - заберите нас, пожалуйста.
   - Ребята, держитесь, - уже прошептал, окончательно проклявший свою смелость, телевизионщик, не в силах больше вдыхать в себя смрад зловонной комнаты, - с нами депутат и правозащитник, они вас вытащат.
   Дверь захлопнулась. "Война, какая война? А как же правопорядок?" "Это, значит, мы военнопленные, как по уставу..." "Заткнитесь же, бляди!!!" - доносилось из окончательно наступившей темноты, - "Вы что тупые, не слышали, да!?" "Сказали же там с ними депутат и защитник", "Нас спасут", "Придут и освободят!!!", "Депутаты, они всегда освобождают!", "Придурки, тупые..." - цементный "гроб" загудел, и только лейтенант, продолжая ходить желваками, молчал. Через несколько минут дверь в помещение для пленных вновь открылась, и из темного проема ближайшей свободы прозвучали фамилии: "Вышнаков, Забуйтдынов, Нэкрасымэнко, ыдты сюда". Названные поднялись, среди них оказался молчавший лейтенант и двое рядовых, те, у кого нервы были натянуты до самого предела, как и у убитого сумасшедшего, рвавшегося на свободу несколькими днями ранее. Лейтенант и двое тех, кого он пытался, но не смог успокоить, бесполезно в результате махнув на них рукой, забившись в свой, очерченный черными гранями несвободы, угол. Их не было не так, что б уж и долго, затем они вернулись. Лейтенант вновь занял окрестности своего угла. А те двое, что ушли вместе с ним, сели в угол противоположный, и на вопросы надеющихся на свободу, то ли с ними, то ли между собой стали перешептываться: "Спросили, зачем мы сюда пришли? Мы ответили, что не знаем. Спросили, тот, что в зеленой повязке на камеру, раскаиваемся ли мы в содеянном? Мы сказали, что очень. Мы тоже спросили, почему и за что мы здесь, и как скоро нас отпустят, ведь мы никого не убивали. Нам сказали, что скоро все разрешится, как только наши войска уйдут из города, нас освободят. А я спросил, когда войска уйдут из города. А они, то есть тот, что был в повязке, как всех перестреляем, говорит, так и уйдут. Потом сказали, что бы мы что-нибудь попросили у наших мам, то есть родителей. Мы и попросили, чтобы они нас забрали отсюда, сказали, что мы их любим и дороже них нет никого на свете... Потом сказали, чтобы мы что-нибудь сказали нашему президенту и министру обороны, на ту тему, правы ли они были, отправляя нас сюда... Мы тоже честно ответили, что они не правы, мы не знали, что будет война, а если бы знали и, если бы знали об этом наши родители, мы бы никогда здесь не оказались. И еще раз попросили прекратить эту войну и вернуть нас домой... Нас никто не бил. Все было спокойно. Вот только потом стали нашего лейтенанта спрашивать. Он молчал до этого. Ничего не говорил, а мы все сами отвечали. А они у него спросили, не кается ли он за то, что мирных граждан убивал? Не кается ли он за то, что нас на верную смерть повел? Не проклинает ли он своего бога и правителей, которые его предали и оставили здесь умирать? А если кается, проклинает и осознает, то они ему прямо сейчас предлагают отпустить всех нас, а его оставить с ними, в их армии, чтобы он теперь им служил, их богу и их солдатам помогал, их обучал, так как правда на их стороне, и нет больше правды, кроме ихнего бога. Мы даже замерли. Я подумал, что спасет нас лейтенант, отпустят всех, а он сам потом как-нибудь убежит. Он же лейтенант, он же хитрый должен быть, придумал бы что-нибудь. А камера все записывала и записывала. А лейтенант молчал и молчал, а потом и говорит: "Да пошли вы все на хер со своими богами, целуйте меня в жопу, я служу своему народу и своим пацанам, а в ваших мирных баранов я никогда не стрелял, если не верите, целуйте меня в жопу еще раз, овцеебы поганые". Если бы не камера, тот, кто был в повязке его сразу бы порешил, он даже за пистолет схватился, глазами сверкал как молнией. Репортер тот тоже, ссыкун, весь испугался, говорит тому, кто в зеленой повязке, что Вы нам безопасность и некровопролитие гарантировали. А он ему, будет Вам некровопролитие. Ну и вывели нас обратно. Так что теперь все, хана всем нам, никого не спасут. Тот, "зеленый", злой как черт, сейчас этих отпустят, и нас в расход, блядь, пожили, спаслись..." На этом рассказ двоих, вернувшихся с лейтенантом, закончился, они также забились в свою темноту, откуда затем стали доноситься всхлипы, тяжелые дыхания и обрывки слов. Но рассказывавшие ошибались, никто не пришел и не пустил всех пленных в расход, постреляв их в бетонном гробе, или перерезав поодиночке юную упругую кожу на шее. Нет, захватчики действительно пришли, посветили фонариком, назвали фамилию, но, не тронув других, вывели наружу лишь одного лейтенанта, отправив его в окончательную и долгожданную для оставшихся свободу. Назад лейтенант больше не возвратился. Что с ним стало, никто не знал, но все, не желая верить, догадывались... Так их стало еще одним меньше...
  
   "Спаси, Господи, и помилуй раба твоего, Павла, и всех православных христиан. Избавь его от всякия скорби, гнева и нужды, от всякия болезни душевныя и телесныя. Прости ему всякое согрешение вольное и невольное и душе его полезная сотвори", - так было написано на клочке бумажки, который трясся в непослушных руках, и так все повторяла и повторяла она, стоя на коленях перед алтарем. Слезы застилали глаза, отчего написанный на бумажке текст молитвы становился глазам невидимым. Но это и не нужно было глазам, молитва от многократного повторения была заучена уже наизусть. "Спаси, Господи, и помилуй раба твоего, Павла, и всех православных христиан. Избавь его от всякия скорби, гнева и нужды, от всякия болезни душевныя и телесныя. Прости ему всякое согрешение вольное и невольное и душе его полезная сотвори", - снова шептала она и смотрела плачущими глазами на иконы алтаря. Служба кончилась, разошлись прихожане, а она, пришедшая сюда впервые, осталась. Робко оглядываясь по сторонам в боязни, что сейчас ее попросят тоже покинуть божий дом, подошла к алтарю, встала на колени, достала мятый с написанной молитвой клочок бумаги и начала молиться. Но никто не просил ее покинуть храм, появлявшиеся периодически служители церкви, казалось, не обращали на нее никакого внимания, занимаясь в храме предназначенными им делами. Наверно, такие как она, не в первый раз приходили сюда впервые, боялись и робели, отчаявшись, просили, неумело молились, поклонялись и крестились также неумело, как и молились. Как правильно вести себя здесь, она не знала. Сорок пять лет говорили ей, что бога нет, что все это обман и мракобесие попов, выжимающих таким образом соки из трудящихся и учащих их слепой покорности эксплуататорам. Она не была крещеной, она не крестила своих детей и даже не задумывалась об этом ни разу. Жизнь проходила в своей суете и без этого. Потом стали говорить, что бог все-таки есть, а то, что говорили о боге раньше, и есть истинное мракобесие и бесовщина, сами большевики и есть порождение зла. И она снова не обращала на это никакого внимания, а просто жила, не задумываясь над новыми дискуссиями, и без них забот хватало. Но вчера после долгих бессонных и проплаканных ночей она вдруг решилась, приехала сюда, чтобы самой обратиться к Всевышнему и, если Он есть, получить от Него ответы на терзающие ее душу и сердце вопросы. Заученный текст рассказанной соседкой молитвы сменялся вопросами, на которых она сама не могла найти ответа. "Господи, прости меня, прошу Господи. Если ты есть, верни мне моего сына, забери меня, если я в чем-то виновата перед тобой, но верни мне сына. Я очень прошу тебя, Господи. Почему ты так жесток ко мне, моей семье, что сделали мы такого, что бы так разозлить Тебя? Почему и за что ты всех забираешь у меня, в чем их и моя вина перед тобой, ответь мне, Господи. Сначала Димочка..." Перед заплаканными глазами проносилось сухое северное лето двадцатилетней давности, лето ее Первой Беды. Забежавшая в строительную бытовку растрепанная и перепуганная соседка, с порога выпалившая страшно и больно в эти заплаканные глаза: "Валентина, твой Дима утонул!". Она, бегущая не зная куда, и от внезапно нагрянувшей беды не соображающая ничего... И ее Димулечка, маленький шестилетний Димулечка, ее первенец и единственный на тот момент ребенок, весь мокрый и уже начинающий синеть, ее сыночек, лежащий возле дамбы с широко раскрытыми голубыми глазами, с удивлением смотрящими на нее, словно не веря своей собственной смерти. Чьи-то слова: "На глазах утонул, мы за ним, вытащили, но, увы, не успели, простите, простите, простите..." И бесконечное горе, которое, казалось, не кончится никогда, но которое отступило и спряталось глубоко внутри после того, как у нее появился Паша. "За что мне это, Господи, почему, если ты есть, ты забрал у меня Димочку, мою светлую головушку, мою голубоглазую кровинушку? В чем тогда он, еще дитя, света не видавшее, провинился перед тобой, в чем перед тобой была виновата я? То, что была некрещеной и о тебе не думала? Прости меня за это, прошу, прости грешницу. Нас всех так учили, а если бы учили по-другому, разве я не думала бы и не знала бы о Тебе? И разве можно только за одно это так жестоко наказывать? Ты наказал меня один раз, но на всю жизнь хватило. Но зачем повторять это дважды? Зачем и почему ты забрал у меня теперь уже Антона?..." Вторая Беда нагрянула также внезапно, как когда-то пришла Беда Первая. С той лишь разницей, что тогда было лето, а сейчас стояла зима. Беда Вторая пришла длинной трелью квартирного звонка и переминающимся с ноги на ногу на пороге квартиры, отводящим в сторону глаза, сотрудником военкомата. "Коршунова Валентина Дмитриевна? Вы только не волнуйтесь, пожалуйста, мы с сожалением и глубокой скорбью вынуждены Вам сообщить, что Ваш сын героически погиб, выполняя свой воинский долг..." "Только не волнуйтесь", - словно от этих слов, сказанных трусливым носителем погон, она действительно перестанет волноваться, и словно эти слова смогут ей действительно помочь, какая глупость и ужас от пустоты и бессмыслицы этих слов. Приближающийся медленно пол, и она на полу лежащая, вышедший из кухни и застывший от услышанного, муж, также сползающий вниз по стене. Вконец обделавшийся от неприятности своей миссии, сотрудник военкомата, что-то бубнивший о том, что послезавтра доставят тело, поэтому они решили подготовить их к этому заранее, вчера им сообщили из воинской части, все хлопоты и затраты с похоронами государство берет на себя, вот только нужно место на кладбище будет согласовать; а их сына за проявленный героизм, возможно, даже представят к государственной награде, они должны гордиться тем, что у них был такой замечательный, не пожалевший своей жизни сын... БЫЛ, СЫН... Вновь она, поднимающаяся на ноги с расплывающегося перед глазами пола, она, бросившаяся на носителя погон так, как не бросалась никогда ни на кого, она, проклинающая пришедшего и все это ей сказавшего, сбившая его головной убор и, рвущая на нем и так уже редкие волосы. "Кто, кто вернет мне его? Да хороните вы, твари, сами себя, а не моего ребенка! Кто, зачем?! Убийцы, УБИЙЦЫ!!!" Вечер, скорая помощь, задыхающийся от нестерпимой боли в груди муж на носилках, и она, бегущая полураздетой в морозную улицу за этими носилками, чтобы проводить мужа в его последний прижизненный путь. Ночь в больнице. Слезы, горе, слезы. Пустота квартиры. Последнее письмо, полученное еще в ноябре, вновь перечитанное последнее письмо от сына. Нужно все рассказать Ане. Но Ани нет дома, а рассказывать это ее родителям она не решается. Но они понимают, что просто так она никогда бы к ним не пришла. И уже в их квартире она снова падает на пол. Ночь, пустота, горе и слезы. "Инфаркт, Ваш супруг перенес инфаркт, сейчас уже лучше, но ему нужен полный покой, приходите завтра". Завтра, завтра, завтра, если оно наступит. Опять длинная трель дверного звонка. И тот, что был ранее, ею поцарапанный, в погонах. Убийца ее сына. Теперь-то уж точно за это она убьет его самого. Но, может быть, он привез ей ее сыночка, ее сынулю, Пашеньку, любимого Пашеньку? ГДЕ ОН??? "Простите, пожалуйста, у нас для Вас радостная весть. Произошла досадная ошибка, там не разобрались, а нам сообщили. Но погиб не Ваш сын. Это абсолютно точно, погиб другой военнослужащий..." ГДЕ ОН??????? ГДЕ-Е-Е-Е О-О-О-Н? "Нам, к сожалению, неизвестно, Ваш сын пропал без вести, числится пропавшим без вести. Там сейчас полная неразбериха. Вы смотрите телевизор? Сами наверно знаете про Чечню". Г... ДЕ... ОН... "Скоро все наладится, даст бог, все образумится, и сын Ваш вернется целым и здоровым. Ну что Вы, разве не рады? Это же лучше, чем быть точно мертвым... Бог даст...". Убийца. И вот она пришла сюда искать этого Бога, который может ей что-то дать. "Мне же, боженька больше ничего не нужно. Прошу тебя, лишь верни мне моего ребенка. Больше ничего, только это. Это же не так много для тебя. Что это для тебя? Совсем ничего. А если не можешь сам, прошу, помоги ему, помоги ему вернуться ко мне или помоги мне вернуть его к себе. Антошу забрал, пусть, что же теперь сделаешь. Димочку, Антошу забрал, но не забирай, прошу, Пашу..." Теплые, влажные руки мужа. Руки, которые, обнимая, когда-то сводили ее с ума. Руки, от которых она таяла и млела, нежные, ласковые руки, умирающего на глазах любимого человека. "Антон, Антошенька, держись, ты сможешь, не надо, не уходи, Пашенька жив, все образумилось, он скоро вернется, в военкомате сказали, что он живой и здоровый, уже едет домой, Антошенька, не умирай, дождись сыночка, не надо, не умирай..." Муж не послушался, но слышал ее и за несколько мгновений до конца поверил ей, умирая у нее на руках, через боль пытался ей улыбаться. Его улыбка до сих пор вместе с ней. Она всегда будет помнить эту улыбку. Но она обманула его, и это ей не помогло. Это не вернуло мужа обратно. Пропавший без вести... Для всех и для нее, ее сыночек. "Прости меня, боженька, верни Пашу обратно. Подскажи мне, что делать мне дальше и как быть? Как найти и вернуть моего сыночка, где он, что с ним, жив ли он, здоров ли? Не убивай его, не отнимай у меня последнее, что есть. Что у меня осталось. Я слышала, что ты милосерден и никогда не отнимаешь последнее... Не отнимай же и подскажи..." Но молчала Божья Матерь, молчал святитель Николай и великомученица Варвара, молчали свечи, потрескивая о ком-то и о чем-то в полумраке храма, с тоскою смотрели на молящуюся облупившиеся фрески и тоже молчали, и даже огромный позолоченный крест также молчал и не находил для молящейся и просящей ответа. И снова была пустой почерневшая от горя квартира, в которой теперь она осталась одна. Ненужная работа, на которую она перестала ходить, но на которой, зная о случившемся в семье несчастье, все-таки нашли в себе совесть начальники и вернули ей все долги перед ней и ныне покойным мужем по зарплате. Ненавистный и пустой телевизор, бренчащий попсовые концерты, мыльные сериалы, выступления лживых политиков вперемешку с произошедшими за день кошмарами. Телевизор, а не тот, кому она молилась, подсказал ей ответ, что же теперь делать дальше. Бездушный диктор безразличным голосом в который уж раз сообщал ей, что Грозный находится практически под полным контролем российских войск, наведение в республики законности и правопорядка идет своим чередом и вполне успешно, как тут же предыдущая торжественная картинка сменялась перекошенными и плачущими лицами каких-то русских женщин, обнимающих, сжимающих изо всех сил своих чумазых, ободранных, грязных и исхудавших сыновей, заливающими их своими горючими слезами, слезами от хлынувшего счастья, и говорящими, что больше никому они не отдадут своих детей в обиду. И вновь бездушный голос безразличного к происходящему диктора, сообщавшего смотрящим, что эти мамы приехали в Чечню, разыскивая своих детей, и, слава тебе, Господи, нашли их, живыми и здоровыми, теперь же им предстоит счастливый путь домой. Вновь новая картинка, рассказывающая о том, что вчера между сепаратистами и российскими войсками при непосредственном участии известного депутата Государственной думы и не менее известного правозащитника состоялся первый обмен военнопленными. Скрюченная морда этого правозащитника, призывающего Россию прекратить кровопролитие и вывести из Чечни войска. Самодовольное хлебало упитанного моджахеда, царским голосом поясняющего, что возврат военнопленных это ни что иное, как проявление гуманизма молодого Чеченского государства к матерям мальчишек-солдат и, красуясь перед камерой, рассуждающего о том, что если каждая русская мать приедет сюда и заберет своего ребенка, то и войска выводить русским воякам не придется, войско кончится само собой: "Если вам дороги ваши дети, приезжайте и заберите их, спасите их от пролитой крови, видит Аллах, мы не хотим, но если не заберете, будем вынуждены их убивать". И тогда, тогда она поняла и решила, что же ей следует дальше делать. "Прости меня, Господи, и спасибо Тебе за то, что Ты мне это подсказал". Проданные за копейки стенка, шкаф и стиральная машина, занятые у соседки несколько тысяч на месяц, заложенное в ломбард (тоже на месяц) семейное золото. Она знала, что теперь будет делать. Она точно об этом знала. И одинокая, оставленная вместо нее в квартире, записка на кухне на тот случай, если их дороги вдруг разминутся (Боженька это не позволит, но на всякий случай): "Любимый мой сыночек, если ты читаешь эту записку, значит - я счастлива, значит, что ты уже дома. А больше мне ничего и не надо. Я не смогла дождаться здесь тебя и решила сама поехать за тобой. Если же ты вернешься раньше меня, и мы где-нибудь разойдемся, то не волнуйся, значит, я тоже скоро приеду. Оставляю немного денег на первое время. Крепко-крепко целую и сильно-сильно люблю, твоя мама".
  
   - Смотри, - говорил ему брат, - новая жизнь, теперь мы свободны и заживем по-новому, без чьих-либо указок! Разве не праздник это, брат?
   "Нет,- думал Шамиль, - не праздник. Жили - не тужили, а теперь все разрушили и растащили, порядка никакого, каждый сам себе хозяин. Молодежь к словам старших уважение теряет, старших не слушается. А это уже не праздник".
   -Смотри, - опять говорил ему брат, - как люди радуются свободе! Разве это нехорошо?
   Люди действительно пели и танцевали на площадях и, опьяненные нагрянувшей свободой, стреляли из автоматов в воздух. "Но нет, - думал Шамиль, - это не праздник. Праздник это тогда, когда радуются все люди, а когда кто-то плачет, то это уже не праздник".
   А плакали сотни русских, живущих в республике, которые вдруг оказались здесь не только никому не нужны, ни своим, таким же соплеменникам, ни своим правителям, бросившим их на произвол опьяненных свободой, ни людям иной веры и иного племени, веками жившим здесь, но и находились в опасности.
   - Разве это праздник? - вторя своим мыслям, спрашивал у брата Шамиль. - Почему вчера семью русских нашли зарезанную, почему неделю назад еще одних русских выгнали из собственного дома и поселились там, почему мою соседку перестали пускать на работу только потому, что она русская и ходит с непокрытой головой?
   - Ты обращаешь на неверных свое внимание? - удивлялся брат словам Шамиля. - Каждому да воздастся по заслугам его. А разве не эти русские нас сотню лет пытались поработить и подчинить себе, сами как варвары ворвались на нашу исконную землю, сжигали наши дома, убивали наших мужчин и насиловали наших женщин? Разве не эти русские, не спрашивая нас, установили здесь свои порядки и заставляли нас жить по своим законам? Мы даже жениться по своему обычаю не могли, ты же милиционер, знаешь, что в законе статья была, считающая это пережитком, за который полагалась уголовная ответственность. Разве не эти русские вывозили нас насильно на эшелонах из нашей родной земли только за то, что мы есть, а мы от холода и голода умирали? Вот теперь им, пусть и воздастся, брат.
   - Нет, брат, - возражал Шамиль, - и мы люди, и они люди. Нужно жить по-людски и по законам.
   Но, увы, жить по-людски и законам не получалось. Все, что работало, перестало работать. Все, что когда-то удерживало и заставляло, удерживать и заставлять также перестало. А русских, русских гнали отсюда, продолжая все еще больше растаскивать и разваливать, и ухудшать положение.
   - Смотри, - снова обращался к Шамилю брат, - какой у нас мудрый и гордый президент, настоящий нохчо. С ним-то мы точно заживем. А всех русских он поставит на свое место, пусть убираются отсюда за Терек, к себе в свою страну и забудут о нас. У нас и без них будет на что жить. У нас есть нефть, у нас есть земли, у нас есть...
   - Ума у нас и у нашего президента нет, - не соглашался с братом Шамиль, - все есть, а ума нет, ссориться со слоном нельзя, слон раздавит. А без русских мы со своей нефтью долго не протянем, даже порядок сами навести не можем, а ты про нефть... - и это казалось Шамилю правдой. После армии он вернулся из села в город, его брат остался жить с родителями, родители были на нем. Так положено, один сын обязательно должен жить с родителями. А мудрый дедушка Рамзан сказал Шамилю: "Хочешь стать большим человеком, нужно идти на государственную службу. Остальное не сделает из тебя большого человека, только служба государству". И Шамиль послушал мудрого совета своего дедушки и чтобы стать большим человеком поступил в Высшую школу милиции, с отличием закончил ее и попал по распределению в уголовный розыск в Грозный, получил квартиру, и более двадцати лет успешно занимался оперативной работой. Шамиль был на хорошем счету у начальства не только в своем городе, но и в самой республике. Шамиля уважали коллеги по работе. Шамиля уважали и односельчане в деревне, каждый раз приходя, чтобы побеседовать с ним и увидеть его, когда он приезжал в отчий и братов дом. Для односельчан Шамиль действительно стал большим человеком. Все закончилось в один миг, когда свершилась революция распада Союза, и людям предоставили полную свободу-анархию. Отдел был расформирован, и Шамиль остался без работы. Советские погоны носить стало опасно. Молодые чеченцы яростно возненавидели все, что хоть как-то было связано с советским, ставшим для них синонимом со словом "русским". Вместо расформированных органов стали создаваться органы иные, и Шамилю, а он был уважаемым человеком, предложили вновь вернуться, но уже на службу новым органам молодой и, старающейся казаться независимой, республики под названием Ичкерия. Шамиль пробыл на новой работе ровно неделю, чтобы понять: то, что было утеряно - утеряно уже навсегда, новая милиция, это совсем не та милиция, которая следила за правопорядком и охраняла закон. Да и закона как такового тоже уже не было. Советское и российское законодательство не действовало, свое же законодательство в той мере и четкости, которые были необходимы, не принималось, а главный кодекс молодой республики - Коран трактовался каждым по своему усмотрению и по собственному восприятию. Охрана правопорядка заменилась ночными набегами на русские села, переделом собственности и борьбой между кланами. Шамиль плюнул и ушел. Полгода он жил спокойно в своей деревне, и его никто никуда не звал, а брат же, напротив, уехал в город. Но время, как вода, течет неумолимо. Прошло и этих полгода. Брат вернулся, и от происходивших в республике событий брата буквально будоражило.
   - Брат, - говорил он Шамилю, - хитрые, упрямые русские не уходят, а вновь хотят захватить нас. Если мы все не объединимся, то они нас раздавят. Нужно всем вместе дать им отпор. Наш президент создает новое подразделение. Я туда тоже устроился. Тебя там хорошо знают и зовут к нам. Приходи, все будут рады.
   - Да нужны мы русским этим, жили бы спокойно, свой хлеб выращивали, и все было бы спокойно, - отвечал брату Шамиль. - А на службу я больше не пойду, там один беспорядок, а не служба. Когда это было, чтобы сотрудник милиции с полуметровой бородой не по форме одетый ходил, да еще с автоматом Калашникова наперевес? Где это видано, чтобы сотрудник милиции машины этим автоматом останавливал и грабил? Русских же бояться не стоит, но и воевать с ними тоже нельзя.
   - Вот, слышал, в соседней деревне русский чеченца застрелил? А ты говоришь, русские мирные, - то, что в соседней деревне русский застрелил чеченца, Шамилю было известно, равно, как известно и о том, что русского этого потом разделали по кусочкам, и никакая вновь созданная милиция молодой Ичкерии бедняге не помогла. А застрелил-таки русский чеченца за то, что тот неудачно попытался его ограбить, угрожая ножом.
   Брат приехал в деревню во второй раз. "Смотри, - говорил он Шамилю и показывал цветные фотографии, снятые на "Полароиде", - ты говоришь, что русские на нас сами не пойдут, тогда это что?" С пахнущих химией фотографий на Шамиля смотрел сгоревший танк и два скрючившихся в агонии смерти танкиста со славянской внешностью. "Вот, - между тем продолжал брат, - из Таманской дивизии, документы нашли. Они, русские, нас сами специально ссорят. Думаешь, почему Гантимиров против Джохара пошел, на Грозный пошел? Почему, а? Это все русские. Это они его купили. Вот это и есть доказательство. С Гантимировым русские на Грозный на танках шли. Но, слава Аллаху, у них ничего не получилось. Поэтому нам не ссориться, а объединяться нужно. Важные люди, знающие самого Джохара, попросили меня, чтобы я передал тебе, что они просят тебя вступить в наше новое подразделение: Полк специального назначения республики Ичкерия. Пойдешь, подумай, брат?" - Шамиль отрицательно качал головой, возвращая брату фотографии.
   Брат приехал и в третий раз.
   "Шамиль, - обратился к нему он, - русские уже сами идут. Границу республики перешли. Долинский, Толстой-Юрт атаковали, два села бомбами с землей сравняли, детей и стариков поубивали. До Грозного дошли, город бомбят, людей убивают. Скоро штурм начнется. Шамиль, настоящие мужчины сейчас там, к обороне готовятся. Все или ничего. Пойдем".
   То, что российские войска вошли на территорию республики, и уже пролилась первая кровь, Шамилю было известно, как было известно и то, что войска подошли к Грозному и начали его обстрел из артиллерии и с помощью самолетов. Об этом свидетельствовал большой поток тех чеченских родственников односельчан, которые проживали в городе, но бросились укрываться от ада начинавшийся войны к своим родственникам в деревню. Русским же жителям города укрываться было негде. И Шамиль вновь отрицательно покачал головой, расстраивая своего брата.
   Но брат приехал и в четвертый раз.
   - Шамиль, беда, - сказал Шамилю он и понуро опустил голову, - Ису в плен захватили, а Зуру застрелили.
   - Как застрелили? - не поверил Шамиль своему брату и вскочил из-за стола.
   - Иса на машине ехал с Зурой, а в багажнике оружие было для ребят. Зура же беременная, у нее схватки начались. Он рожать ее повез, а оружие оставить, по-видимому, забыл, а на дороге русские стали останавливать. Он наверно подумал, что проскочит, но не проскочил, машину расстреляли. Зуру насмерть, а его забрали...
   Как давно и недавно все это было... Горящий дом, выскочивший на улицу вместе с сыном и женой Ваха. Выскочивший только для того, чтобы помочь выбраться из пламени своей жене и сыну, а затем вновь бросившийся в огонь обратно, чтобы найти и спасти свою дочь. Она была где-то там, в соседней комнате, быть может, от страха пожара спряталась под кровать и ждала его, своего отца, который непременно должен был придти и помочь. И Ваха пошел, но не успел и не вернулся. Треск обгоревших балок и рухнувшая крыша похоронили Ваху и его дочь... Открытые настежь ворота соседей, и идущие со своими соболезнованиями в дом люди, в подтверждение того, что в семье случилось непоправимая беда... Как давно и недавно все это было... Не выдержавшая горя, тяжело заболевшая, и теперь уже умирающая от съедающего изнутри недуга, сестра. И Шамиль, вместе с братом у ее изголовья держит ее холодную, иссохшую от болезни руку. Ее грустные, затухающие глаза и последние слова: "Мне не страшно. Побеспокойся об Исе". "Я обещаю тебе", - это уже говорит сестре он, Шамиль, но она уже не слышит его, выгибается, хрипит, выгибается снова и умирает. "Я обещаю". Маленький, сжавшийся от трагедии и плачущий у себя в комнатушке, Иса, и он, гладящий плачущего мальчишку по голове, не проронивший не единой слезинки, Шамиль. Если ты не ведешь себя как мужчина, не носи усов. А к тому времени Шамиль уже носил усы и не должен был плакать от горя, смеяться от радости или убегать при какой-либо угрозе. А Иса... Иса стал для него словно сыном. Шамиль забрал его в город, и Иса жил в его семье, ел за одним столом, спал в одной комнате, ходил в школу и играл вместе с его детьми. Многие, не зная, что Иса его племянник, думали, что ребенок тоже является его сыном. Но Иса, наверно, был ему больше, чем сын. Шамиль всегда откликался на его просьбы, если такие вдруг возникали. Он мог отказать в чем-то своим детям, но Исе никогда. Он мог не обратить внимания и не взять на руки тянущегося к нему сына, но при этом подхватить, раскачивая и подбрасывая вверх, смеющегося от захватывающего духа, Ису. "Я обещаю". Как давно и недавно все это было... Войлочный ковер и веник на пороге дома. Что же сделает сейчас Зура: перешагнет или уберет? Но мудрая не по своему юному возрасту Зура плавно останавливается, чувствуя напряжение и волнение гостей, ожидающих решение задачи, изящно наклоняется и убирает... "Повезло Исе с женой", - бежит радостным и удовлетворенным шепотом по гостям. А вот уголок и свадебная занавеска у окна. Это почетное место Зуры. Ей дают на руки чужого ребенка: мальчика-первенца, желая тем самым, чтобы у нее и Исы родились сыновья. Зура ласкает ребенка и дарит ему подарок... Как давно и недавно все это было... Проклятая революция все разбила в прах. Он уехал из города. Уехал в деревню со своей молодой женой и Иса. Они редко виделись в последнее время, но достаточно для того, что бы он мог знать, что у Исы все хорошо, в какой-либо помощи он не нуждается. Иса достроил дом и живет там вместе с Зурой, и они счастливо ждут ребенка, которого, как и Зуры теперь уже больше не будет. "Я ОБЕЩАЛ..." Шамиль вышел во двор и глубоко вдохнул холодный воздух. Тускло светило декабрьское солнце, и пронизывающий ветер продувал до костей. Он зашел в мастерскую дедушки Рамзана. Там, под рабочим столом была незаметная выемка, подцепив и открыв которую, можно было обнаружить выемку вторую, а подцепив и открыв ее, специально оборудованную в земле пустоту. Но оборудованная пустота была заполнена промасленным свертком. Шамиль достал автомат и вернулся в дом.
   - Пойдем, - сказал он брату, - я готов.
   В полку специального назначения МВД Ичкерии случилось пополнение...
  
   Ну, здравствуй Сережка. Наконец-таки я к тебе добрался. Извини, брат, я виноват, но все никак не мог сделать этого раньше. Жизнь кружит, метет и заносит, как этот мерзкий февральский снег. Вот, могилку еле твою нашел. А сколько трудов мне стоило, что бы протоптать по сугробам сюда дорожку, ты не представляешь. Чувствовал себя настоящим трактором. Кладбищенские работники работать не хотят. Или зимой сюда никто не приходит? Хотя, как же не приходит. Людей все-таки хоронят. Люди умирают независимо от времени года. Значит, не хотят работать. Давай-ка я тебе стопочку налью. Держи. Ну, брат, за тебя. Пусть земля тебе будет пухом. Что еще в таких случаях говорить, не знаю, ты уж извини. Смотрю, ничего у тебя тут не изменилось. Все так же, и крест тот же. Покосился только. Но ты подожди немного, скоро техникум закончу. На работу устроюсь и помогу твоим заменить тебе крест. Твои-то тебя посещают? Наверно редко. Я тут на твою годовщину к ним заходил. Ты знаешь, жизнь у них изменилась. Пиндабол совсем спился, в дурку попал. Крыша у него окончательно съехала. Никого не узнает, все о войне рассказывает, про Афганистан. Буянить стал, все в квартире крушить и пропивать, Вику и родителей твоих мутузить. Ну, они и сдали его в дурку. А потом Вика не выдержала и с ним развелась. На кой, говорит, мне такой, вернется, вообще всех поубивает. А это вполне возможно. Крыша-то у него реально съехала. Они мне тут порассказали про него страстей. В общем, развелась она с ним, пока он в дурке был. Теперь Пиндабол на полном гособеспечении, не нужен никому. А еще, отца твоего парализовало. Тоже на фоне беспробудного пьянства. Теперь и двигаться почти не может. Под себя ходит. Вот такие вот дела. Ты же знаешь, они и до этого хорошо пили. Как придешь к тебе, а они всегда налить готовы. Где только денег брали? А тут ты умер. Ну, они с катушек и слетели. Окончательно. Но ты не вини себя в этом. Знаешь, ты даже им помог. Я тут думал, и ведь действительно, твоя смерть им помогла, и все изменила. Они тебе спасибо за это должны сказать. Вика и полгода разведенной не проходила, подцепила себе какого-то кадра при деньгах. Предприниматель молодой, "челночник", товары в больших сумках из Турции возит, на рынке сам и продает, поэтому таких и прозвали "челночниками". Я тут как-то недавно с ними на улице случайно столкнулся. Представляешь, Вика со своим новым кадром и мама твоя по магазинам ходят, продукты, значит, покупают. А он маму твою "мамой" называет. А Вика вся такая-такая счастливая рядом с ними. Отошли мы с ней в сторонку, поговорили. Видишь, говорит, как у меня все в жизни повернулось. Отец теперь парализованный, пить поневоле не может. Мать тоже поняла, что остановиться нужно, иначе и ей хана. Да и за отцом постоянный уход нужен, особо здесь не попьешь. Она с этой целью даже работать перестала, сидит с отцом дома, старается не пить, за ним ухаживает, пособие какое-то государственное получает. А Вика и ее новый кадр - кормильцы семьи значит теперь твоей, работают и деньги домой зарабатывают, мать и отца твоих содержат. То Вика одна все тащила, а теперь они вдвоем. Вике легче. Поэтому, Сережка, они тебе и должны сказать "спасибо". Ну, давай, еще по одной что ли... В жизни много чего, Сережка, после тебя изменилось. У Паши тоже целая трагедия произошла. Паша наш без вести пропал, представляешь. Его, оказывается, в Чечню перед Новым годом отправили. А родители ничего и не знали. Там ужас, какая бойня ни за что, ни про что. И самое обидное, что все молчат, как быдло. Нет бы, на улицу всем выйти и возмутиться, что же вы делаете, государи наши. Всем по барабану, не нас и ладно. Только по телевизору показывают: мы одним полком их разобьем. Ага, разбили, как же. Детей своих, наверно, на смерть не посылают. А Пашу нашего послали... Последнее письмо от него в ноябре получил, там он вообще ничего такого, что на войну собирается, не писал. И все. Потом приходят к ним из военкомата и говорят, что погиб Ваш сын, мужайтесь. Придурки недоделанные. Ошиблись они, оказывается, с другим погибшим перепутали. А пока все выяснилось, у отца инфаркт, затем повторный. У него же сердце было больное, ты помнишь. Вот и умер он. Да ты, наверное, сам это знаешь. На одном кладбище, как-никак, похоронены. Если есть жизнь другая, то ты об этом знаешь. Но я все равно тебе рассказал. Теперь о Паше ничего неизвестно. Но это еще не все, мать его тоже пропала. На работе не появляется, квартира закрыта. И никто не знает, где она. По городку даже слухи поползли, что чеченцы приезжали, и за то, что Паша в Чечне воевал, его мать в плен забрали. Но это дурость какая-то. Не может этого быть. Мне мама рассказывала, что ее в церкви знакомые видели. Может быть, в бога ударилась, в монастырь ушла. Или еще что-нибудь... И обидно, что тоже ничего не поделаешь и не узнаешь. Вот тебе, Сережка, и жизнь. Сказал бы мне года два назад о том, что у нас все так будет, ни за что бы не поверил, даже в самом страшном сне. Тебе-то наверно там спокойно. Лежишь и проблем уже никаких. А здесь полная кутерьма у людей. Да что же это я. Прости, пожалуйста... О Нине тоже ничего неизвестно. В городке ее не видно. Да я и сам здесь редко появляюсь, от силы, два раза в месяц. Но с кем вижусь, те говорят, что в городке ее не встречали. Поэтому, конечно же, и тебе здесь лежать не спокойно. Но, я думаю, все образумится, рано или поздно все станет ясно. Если что-то узнаю, сразу же приду, расскажу, что бы тебя успокоить. Вот тогда и проблем у тебя уже точно никаких не будет. Ну, что тебе еще рассказать? Знаешь, Ленка меня отпустила. Уже год, как отпустила. Больше не снится и не тревожит. Так, вспоминаю иногда. Может, я где-то с ней и поступил неправильно, может, все еще можно было собрать. Тем более, что мне все понятно стало. Но не стал этого делать. У меня, Сережка, теперь другая подруга появилась. Полная противоположность Ленки. Вот так меня из крайности в крайность. Ей от меня стихов, красивых слов и романтики ухаживаний не надо, только трахаться. Как зверь. Любви, Сережка, нет. Одни инстинкты. Знаешь, я тоже как-то сам изменился. Более черствым или циничным, что ли, стал. Я сам это чувствую. Может, взрослею так. Раньше, помнишь всегда за справедливость. Всегда за честность. Всегда помочь кому-то. Помнишь, как котят-утопленников по пути в школу спасали? Перемазались и намочились все, в школу пришли. Классная нам по башке и в угол. А мы ей, мы, мол, октябрята, совершили героический поступок, жизнь животным спасли. А она, кому, говорит, эти животные теперь нужны? Вам только? Вот и вся жизнь, Сережка, в этом. Кто, кроме тебя, и кому, кроме тебя, ты нужен? Никому. А бабке дрова как помогали переносить, тоже, наверное, помнишь? Тогда уже пионерами были. Нам тогда за длительное отсутствие и наш грязный вид от родителей тоже досталось. И опять, кому это было нужно? Только бабке. Да и нам - борцам за внушаемые нам идеалы. А те идеалы, Сережка, теперь вообще отсутствуют. Вот, как у моей девочки Наташи: потрахаться, и точка, ну и немного ласки. А как же чувства? А что такое чувства, она у меня спрашивает. А я теперь и сам уже не знаю. Теперь другие идеалы: пожрать, сожрать, набить, забрать. Или вообще их нет. Но ладно, поживем, увидим. Вот собственно, и все. Пойду, наверно. Мне тут еще одну могилку отыскать нужно. Я сам себе обещал, что тоже обязательно найду, зайду и поговорю. Помнишь, у меня знакомая была, та, что Вам с Ниной лекарство от беременности достала. Так вот, убили ее. Ни за что и ни про что. Бандитская разборка в ночном клубе была, а она там танцовщицей работала. Вот ее под горячую руку и застрелили. Да, Сережка, у нас теперь тут и бандиты в городке, оказывается, свои завелись. А еще и брата Алика вместе с ней в придачу. Он то и был, скорее всего, бандитом. Жаль ее, как и тебя, ты просто не представляешь. Она близка мне была, очень-очень. С ней обо всем можно было поговорить. И даже о чувствах. Она знала, что такое чувства. И вот теперь ее тоже нет. Как и тебя. Ты тоже, Сережка, знал, что такое чувства, поэтому так рано и умер. Вот только больно мне, брат, нам о чувствах нужно было с тобой друг с другом чаще при твоей жизни разговаривать, сообща пути искать, а мы только поступки и те по отдельности совершали, может быть, и не умер бы ты тогда. Вот отчего, Сережка, мне больно. И отпустить пока не может. Ну хорош... О чем я тебе? Да, о Татьяне. Я себе обещал, что найду ее могилку и тоже поговорю с ней. Поэтому пойду я, Сережка, ты уж извини. Да и холодно что-то становится. И водка не помогает. Но ты не скучай, я обязательно вернусь. Вот только потеплеет чуть. Обязательно. Вот увидишь, и с хорошими для тебя вестями о Нине. Я чувствую это... Бывай, брат.
  
   "Эй, бараны, просыпаться, просыпаться, я сказал!" - лучи фонарей вновь замелькали по бетонному гробу. И обессилившие от холода и голода, военнослужащие неохотно стали приподниматься с цементного пола. Сколько они здесь, Паша по-прежнему не знал, но, судя по словам соседа из Ростова, у которого имелись наручные часы, уже более одного месяца. После телевизионщиков, за ними никто не пришел, никто не спас, не отпустил и не освободил. Да и сами охранявшие дверь в их холодный ящик стали открывать значительно реже, раз в два или три дня, все так же бросая им черствый хлеб, реже консервы и воду. Совсем в минимальном количестве. Брошенную еду и воду стали разделять на несколько раз, хотя съесть это все и выпить за один прием, и этого было бы очень и очень мало. Но никто не знал, когда охранявшие откроют дверь снова и вообще, откроют ли. С улицы все громче и громче доносилась отголосками канонада идущих боев. А бросающие им воду и еду с каждым разом становились все злее и злее. Раньше - шутили и издевались словесно. Потом - угрожали. Затем, пару раз врывались трое и или четверо, а двое с автоматами наизготовку у входа, и били по лежащим и сидевшим на полу телам без разбору, выкрикивая ругательства, жестоко и беспощадно били. Потом еду кидали уже молча, не произнося никаких выражений. Даже не издевались словесно. Дверь открывалась, и из мрака проема летели бутылки, буханки или банки. Их физическое и психическое состояние было на пределе человеческих возможностей. Боязнь темноты, смерти, побоев, боязнь уснуть и не проснуться, психические травмы от пережитого, воспаления от холода и истощения организма - это лишь малое, что было подарено им за их участие в наведении конституционного порядка. Совсем-совсем малая расплата за их большой, но невинный грех. Но то, что их еще не убили, тем более, после лейтенанта, у многих еще оставляло надежду на спасение. Видя изменившееся поведение охранявших, слыша гул уличных боев, они все же продолжали жить надеждой, что скоро их мучения закончатся. Все когда-нибудь заканчивается. И когда что-то заканчивается, то что-то обязательно всегда начинается. А в этом они как раз и были правы.
   "Вставать всем, бараны недорезанные! Строиться, строиться, я сказал! В вашей армии вас, что не учили строиться? Вставать!!!" - что-то действительно для них заканчивалось, а что-то начиналось. Вот только что - испуганные, изможденные, посеревшие, исхудавшие и осунувшиеся лица не знали. Шатаясь и дрожа, засуетились, спотыкаясь, качаясь, подгоняемые криками и ударами пришедших, попытались выстроиться в шеренгу. Двое не вставали и остались на полу. Один тот, что был с переломанной челюстью. Он уже практически не приходил в себя и находился в постоянном забытье, иногда, что-то несвязанное бормоча себе под нос. Несколькими днями ранее пленные сказали об этом пришедшим. "Сдохнет, сообщите", - вот и весь был ответ. Второй не выдержал совсем недавно. Очевидно, на фоне истощения организма подхватил пневмонию. У него был сильный жар, натяжное и хриплое дыхание, сильный кашель. Он не терял сознания, но, обессилев, самостоятельно встать также уже не мог, хотя и попытался, хватаясь за холодную, царапающую ладони в кровь стену. А когда это не получилось, вновь сполз на пол, что-то прохрипел и стал дожидаться своей участи, сидя у стены на полу.
   - Это что? - проорал один из пришедших и пнул ногою того, кто лежал со сломанной челюстью.
   - Они не могут встать, - произнес кто-то из строя.
   - Остальные могут, да? Идти остальные могут? Могут идти? Кто не может - выйти сюда, выйти, кто не может, я сказал! - но шатающийся строй остался на месте, и никто из стоявших в нем не вышел.
   - Слушать меня сюда! - вновь проорал Аслан. - Сейчас уходить будем, все уходить будем. Мы и вы вместе с нами. Мы вас вести будем. А вы идти будете туда, куда мы скажем. Кто будет убегать и не слушать, того будем убивать. Понятно, да? Понятно, свиньи русские, я спрашиваю, а?
   - Да, - тихо отозвались несколько человек из строя.
   - Тогда по одному на выход, на выход, я сказал! - трое вышли из строя и попытались поднять того, кто был в сознании и сидел, прислонившись к стене, очевидно, желая забрать парня с собой.
   - Назад! - рыкнул Аслан и ударил одного из них автоматом, отчего пленный повалился рядом с сидевшим у стены. - Тоже тут остаться хотите, да?
   - А как же они? - спросил кто-то, но вопрос остался без ответа. И те, кто был в строю, поодиночке потянулись к выходу. Паша в силу своего небольшого роста выходил предпоследним. Он уже шел, шатаясь по длинному подвальному коридору, когда в помещении, из которого их только что вывели, раздалось два одиночных выстрела. Паша все понял. Теперь их осталось двенадцать. И к ужасу своему ощутил, что страха от чужой смерти он уже не испытывает. Смерть бывает разная, но для всех одна. Он вспомнил далекое жаркое лето, когда впервые в жизни услышал слово "смерть". Внезапно похудевшая и пожелтевшая лицом бабушка, лежавшая в маленьком гробу. Плачущая в черном мама, еще какие-то дальние родственники, цветы... Открытое настежь окно, и приторно сладкий до тошноты, не знакомый ему до этого, запах. Запах смерти. Бабушка лежала в гробу смиренно, с закрытыми и впавшими в глазницы глазами, с перевязанным белой лентой подбородком для того, что бы ее рот вдруг не открылся и ничего не смог сказать, оставшимся жить людям. Иногда на губах и под носом у нее появлялась сукровица, и тут же вытиралась заботливой дочкой. Казалось, будто бы даже бабушка улыбается мертвой, словно и не против того, что умерла. А маленькому Паше, запомнившему бабушку ранее совсем другой - живой, стало очень страшно за нее и за самого себя. Настолько страшно, что ночью он не мог спокойно заснуть - перед глазами стояло мертвое лицо, улыбающейся бабушки, а когда все-таки засыпал, мертвая бабушка приходила к нему во сне с перевязанным белой лентой подбородком, улыбалась и манила его за собой скрюченным пальцем. "Нет, нет!" - кричал во сне Паша, убегал от бабушки и просыпался... Но сейчас же чужая смерть почему-то перестала страшить его, что-то сорвалось и в нем сломалось, может быть, от того, что за прошедший месяц он столько увидел чужих смертей, сколько никогда и не мог бы увидеть за все прожитые им жизни, даже, если бы у него их было несколько. Но вот страшна ли своя собственная смерть? - ответить на этот вопрос Паша самому себе не успел, поскольку его уже вывели на улицу. На улице оказалась ночь или поздний вечер, было темно, но после длительной темноты холодного подвала темнота уличной ночи показалась настолько светлой, что от этого ослепились и стали щуриться глаза. И совсем другой, уличный воздух закружил Паше голову. Его повело, и он бы, наверное, упал, если бы кто-то рядом не придержал от возможного падения его исхудавшее тело. Их разделили по шесть человек и выстроили у панельной стены полуразрушенной пятиэтажки. Толпа боевиков человек в тридцать - сорок окружала и разглядывала пленных.
   - Идти могут все? - снова поинтересовался один из них. Прозвучавшие секундами ранее в подвале одиночные выстрелы заставляли поверить в то, что идти могут все, даже тех из них, кто это делал с трудом.
   - Слушать сюда, - вновь сказал один из разглядывающих пленных, и Паша узнал в нем того, кто ранее спрашивал у него про монету. "Интересно, где она теперь?" - почему-то при этом подумалось ему, - никто вас стрелять не будет. Мы уходим отсюда и вас забираем с собой. Поэтому идти тихо, слушать все команды, где нужно ложиться - ложиться, где нужно бежать - бежать, где нужно ползти - ползти. Будете слушаться - будете жить. Нет - умрете. Выйдем - обменяем на наших. Всем все ясно?
   Молчавшим было ясно. Иного выбора они для себя и не знали. Но выбор всегда, впрочем, для них существовал. Остаться и умереть здесь, как остались те, кто не смог выйти из подвала. Жизнь или смерть - вот и весь выбор. Но если желаешь жизнь, то иного, кроме, как идти, ползти, из последних сил, но подчиняться, в надежде что повезет, больше ничего и не оставалось. Был выбор и у тех, кто был по ту сторону баррикады, а сейчас в полной боевой готовности, с ненавистью или безразличием, с презрением или безразличием, со злобой или все с тем же, заменяемым в противовес, безразличием, разглядывал своих жертв.
   - Оставим здесь, - высказал свою точку зрения днем ранее, когда уже было принято решение уходить из города, Джабраил. - Там мальчишки все еще, какие они солдаты, желторотики, пусть живут.
   У Джабраила были несовершеннолетние дети, три мальчика и две девочки. И плохой судьбы своим детям он не хотел, как и не желал по этой причине плохой судьбы и этим, еще совсем зеленым пацанам. До пришедшей войны Джабраил знал многих русских, с некоторыми из них даже тесно общался в силу своей работы и какой-либо неприязни к ним не испытывал. Война все перевернула. Но одно дело, когда убиваешь в бою, другое дело, когда расстреливаешь безоружного человека. То же самое, что стрелять человеку в спину, а стрелять в спину было плохим поступком.
   - Нет, - не соглашался Аслан. - Эти желторотики вчера пятерых моих бойцов положили пока мы их не обошли и гранатами не закидали. Ты трупы их видел, такие же желторотики, как и эти, а у меня на пятерых хороших бойцов меньше стало. Отпустим, значит снова, собаки, будут наших убивать. А собакам - собачья смерть. Хотели крови - пусть получат. К стенке их, вот и все решение вопроса.
   И Аслан был в этом тоже по-своему прав. Вести пленных с собой было в зависимости от ситуации обременительно и опасно. Оставлять в живых, в глазах многих, потерявших своих товарищей или родственников в результате боевых действий, и жаждущих теперь за это крови, тоже выглядело плохим решением. "Хорошо, что в бригаде арабов и талибов нет, - подумал Шамиль, слушая предложения своих ближайших помощников, - те бы уж точно задумываться не стали, что делать, отрезали бы головы и уши себе на память, вот и все решение вопроса". О зверствах отдельных, находящихся в Грозном иностранных наемников даже среди их союзников по боевым действиям ходили нехорошие, не одобряющие таких поступков, разговоры. А сам Шамиль относился к ним с отвращением, не понимая, что делают они здесь, хоть и союзники, помогающие отбиться от русских, но все-таки на чужой для них земле. То, что делают его соплеменники, и почему они это делают, Шамилю, относившемуся до недавнего времени к данным событиям и действиям с нейтралитетом, было понятно: это их земля, их дома, их родственники, родители, жены, дети, племянники, они будут их защищать ценой своей собственной жизни. А вот кого защищают здесь прибывшие из Афганистана, Пакистана и Саудовской Аравии, не знающие их языка, традиций и культуры, Шамиль не знал и не понимал. Уж лучше бы они защищали свои собственные земли и дома. И без них они смогли бы как-нибудь разобраться.
   - Нет, - слушая размышления своих помощников, сказал Шамиль, - пленные пойдут с нами. Мы разобьемся на группы, и на такие же равные группы разобьем пленных. Они могут нам помочь. Если столкнемся с русскими, то стрелять в своих, а значит и в нас, русские не станут. Кроме того, мы сможем в дальнейшем обменять пленных на наших бойцов, которые в плену у русских.
   Я ОБЕЩАЮ...
   - Наши в плен не сдаются, - ответил Аслан.
   - Но все же почему-то попадают, - парировал Шамиль и сверкнул на Аслана глазами. Шамиль в бригаде был старшим, и поэтому последнее слово осталось за ним.
   Я ОБЕЩАЮ...
   Так и была решена судьба тех двенадцати, что подгоняемые боевиками, разделенные на две равные группы, уходили из февральского мертвого города, озаряемого следами трассирующих пуль, вспышками разрывов мин, гранат и снарядов... После провала первого штурма Российская группировка, зализывая свои раны и подсчитывающая свои огромные людские и материально-технические потери, несколько сменила боевую тактику, забыв о раструбленной некогда браваде одного полка, и став наступать на город с большой осторожностью, захватывая территории поквартально, с предварительными, массированными авиаударами и артподготовкой. Обороняющиеся стали нести значительные и ощутимые для них потери. Теперь уже и бравада разгрома русских, царившая первые дни после Нового года в головах многих полевых командиров, стала постепенно вытесняться осознанием, что город удержать все-таки не удастся. Как не крути, но группировка русских была мощнее. "На что же они надеялись, - подумал Шамиль, - на самоотверженность и высокий боевой дух своих бойцов, знание местности, боевой опыт, прибывших сюда наемников?" Но одних лишь этих факторов в борьбе с российской машиной было недостаточно. Расчет на то, что российская армия, получив по зубам, подожмет хвост и в условиях полной неразберихи, как в среде политической, так и в среде высшего военного руководства, покинет свои позиции, оказался неверным. Тактика призвания на свою сторону общественности, в том числе международной, заманиваемая зверствами русских, массовой гибелью мирного населения в результате штурма, также не принесла желаемого результата. Западные сочувствующие пищали и шумели, но не более. Картинки зверств русских крылись картинками таких же зверств, но уже других лиц, да и трупы мирных граждан, очень часто были со славянскими чертами лица. Ставить же ультиматум русской атомной бомбе из-за маленького, восставшего гордого народа на западе не хотел никто. Это было не в их интересах. Гораздо лучше, когда раны на теле гниют как можно дольше, разнося гной по крови организма и заражая другие участки тела, чем попытаться такой ране оказать всю необходимую и полную медицинскую помощь. Вот это уже другой, заслуживающий внимания, интерес. Призыв же к самой российской общественности в надежде на массовые протесты и выступления тоже не был оправдан. Русские шли по земле оборонявшихся с какой-то озлобленной, упертой настойчивостью, для достижения своей цели, не считаясь, порой, с "пушечным мясом", судьбой своих пленных и многим другим тем, с чем в условиях цивилизованного ведения войны положено считаться. Но на то она и война, что бы не вести ее цивилизовано. Цивилизация и война для двух противоборствующих сторон были несовместимы. Да, приезжали и призывали к скорейшему миру отдельные депутаты и правозащитники. Рыдали обезумевшие матери в поисках своих детей. Плакали, моля о пощаде на камеру, захваченные в плен девятнадцатилетние солдаты, отказывались выполнять приказы командования отдельные офицеры. Во всю радовались как успехами армии, так и успехами боевиков, смакуя картинками обезображенных трупов, сводки телевизионных новостей. Бегали по заснеженным российским улицам с плакатами о прекращении войны отдельные, редкие субъекты, представляющие в основном собой лиц пожилого возраста или все тех же несчастных матерей. Но большинство молчало, то ли тем самым - плюя в свое государство, то ли тем самым - поддерживая его. Большинству, также разделенному баррикадой, но не национальной вражды, а голодной, безработной, безденежной бедности и напыщенного до отрыжки распальцованного малинового богатства было не до них, пропадающих и погибающих здесь... Уже был захвачен Президентский дворец, войска Восточной и Северной группировки наступающих русских встретились в центре Грозного, сломав фактически в центре города какое-либо организованное сопротивление. В связи с этим очаги сопротивления постепенно переместились на окраины. Было нарушено единое централизованное командование боевиков и организация обороны города. Защищающих город становилось все меньше и меньше, и выступать единым и организованным фронтом, как в первые дни, они уже не могли. В этих условиях Шамилю пришел единственный за последние три дня и единственный, на его взгляд, верный в этих условиях приказ: выводить своих бойцов из города в заранее запланированные места отхода.
   Шли долго: перебежками по команде от дома к дому, от развалин к развалинам, от тротуара до тротуара. Периодически ползком, периодически останавливаясь и залегая в ожидании, периодически меняя намеченный ранее маршрут. На несколько минут раньше в неизвестном Паше направлении ушла первая группа боевиков вместе с другими шестью пленниками. Затем пошли они. Впереди шла разведгруппа: трое бойцов. Она также ушла на несколько минут ранее основной группы и, очевидно, передвигалась от нее на небольшом расстоянии где-то впереди, проверяя возможность беспрепятственного пути и, координируя движение основной группы выходивших из города боевиков. Периодически рация Шамиля оживала, и оттуда доносилось слово "чисто", основная группа поднималась с занятых позиций и передвигалась вперед, затем спустя какое-то время вновь залегала, дожидаясь сообщения по рации. Следом за разведгруппой двигались шестеро пленных, охраняемые боевиками: двумя по флангам, двумя позади пленных, остальная группа боевиков человек в пятнадцать-двадцать шла сзади в метрах тридцати-пятидесяти от них. Они уже подошли к окраине города: впереди замаячили мрачные силуэты складов какого-то промышленного предприятия, слева и справа уже закончилась вереница многоэтажек. Вновь пискнула рация фразой "на месте", обозначающей, что первая группа успешно вышла из города. И Шамилю уже показалось, что и у них все заканчивается благополучно, за что он даже успел в душе поблагодарить Аллаха, как вдруг по ним ударили со стороны приближающихся складов, а затем сразу же и слева, со стороны последнего трехэтажного дома. "Назад! - закричал Аслан. - Всем назад!". Пленные и четверо их сопровождавших упали на землю и стали расползаться по сторонам. Идущая чуть позади основная группа попятилась назад в сторону спасительных стен какого-то ранее обойденного ими административного здания. "Назад!" - снова прозвучал, перекрикивая автоматные очереди, голос Аслана, предназначавшийся пленным и сопровождавшим их боевикам и те, словно очнувшись, стали отползать к административному зданию в сторону основной группы, оставив неподвижно лежать на земле три тела. Были ли это тела боевиков, либо его товарищей по несчастью, Паше, отползшему и укрывшемуся за остатками кирпичных ворот, и только тогда обернувшемуся и успевшему заметить, что трое не ползут - трое остались: двое у столба, один у канавы слева, в темноте было не видно. "Контакт", - прохрипел в рацию Шамиль, находившейся где-то впереди и наверняка услышавшей выстрелы, разведгруппе, которая чуть ранее, не заметив никакой опасности и, не предупредив о ней основную группу, спокойно прошла это место. Разведгруппа могла вернуться и, неожиданно ударив огнем по складам с противоположной стороны, отвлечь на себя на какое-то время русских, что бы основная группа, пользуясь этим, смогла прорваться и уйти. Но это было бы логичным и правильным решением только в том случае, если русские сами не заметили ранее прошедших мимо них троих бойцов. Если же они пропустили их специально, чтобы затем заманить их основные силы в засаду, возвращение обратно разведгруппы означало ее стопроцентную встречу и гибель. Шамиль еще не успел решить, что же стоит предпринять им дальше, как новый шквал автоматных очередей обрушился на них уже справа со стороны второго административного здания. Огонь был настолько сильным и плотным, что распластанные и укрывшиеся, кто и где успел, боевики вместе со своими пленными не могли приподнять головы и совершить хоть какое-нибудь движение. "Чужие не убили - свои убьют", - тоскливо пронеслось у Паши в голове, которая вновь начала гудеть от боли. Кирпичная крошка и осколки кирпичей от вонзающихся чуть выше головы в кладку пуль, сыпались Паше на голову. Кто-то сильно дернул его за ногу, так, что стоявший до этого на коленях и прижавшийся к кирпичной кладке забора Паша, проехав лицом по рвущим кожу кирпичам, распластался на животе. "Бежим, бежим, там наши!" - услышал он голос соседа из Ростова. Бежать?! Куда??? К своим, которые, не разобравшись, постреляют в темноте. Бежать от тех, кто тоже начнет стрелять в спину? Паша пнул соседа ногой и, стараясь перекричать треск автоматов, гаркнул: "Лежи, придурок, поубивают на хрен!". И это было сущей правдой, вереница автоматной очереди прошла совсем рядом, но не найдя себе жертву, глухо застукала по стене находящегося позади них административного здания, со стороны которого к ним бесшумно подполз Аслан, давая понять невольникам, что не смотря, на обстрел, он еще контролирует ситуацию, т.е. и их самих. "Господи, только бы этот придурок бежать не бросился", - взмолился Паша, начиная бояться, что ростовчанин не видит Аслана, а если вдруг побежит, то этот свирепый чеченец сразу же положит не только его, но и Пашу. Но ростовчанин не побежал, а, уткнувшись лицом в перемешанный грязью снег, замер и больше не шевелился. Минут через пять обстрел прекратился также внезапно, как и начался. "Изучают ситуацию, или перегруппировываются, чтобы обойти и окончательно зажать в кольцо", - подумал Шамиль, чувствуя, как нечеловеческая злоба начинает вскипать внутри. Умирать сейчас, не завершив свое предназначение, он не собирался и не хотел. Я ОБЕЩАЮ... И тогда, пользуясь наступившей вдруг тишиной и, молясь в душе, чтобы сейчас не открыла огонь его разведгруппа, наверняка уже занявшая свою позицию у складов, либо не открыл огонь кто-то из его основной группы, Шамиль, набрав полные легкие обжигающего февральского воздуха, во всю свою мощь закричал:
   - Не стреляйте!!! Кто командир??? У нас ваши бойцы!!! Своих всех положите!!!
   После громового крика Шамиля несколько секунд длилась тишина. Затем кто-то из ближайшего здания склада не менее громовым голосом, но голосом без акцента, отозвался:
   - Сейчас яйца свои жрать будешь, чича черножопая!!! Ссышь тварь!!!
   - Эй!!! - опять Шамиль, - Я знаю, за что буду умирать! Но вот за что вы своих же молокососов сами сейчас положите? А? Уже положили! А? За что они будут умирать, а?
   И снова несколько секунд тишина...
   - Брешешь, чича!
   - Нет, не брешу, иди, забери, возле столба валяются. Двое, один еще шевелится, кажется. Иди, не будем стрелять, мамой клянусь!
   - Хер тебе, жопой своей клянись, гнида! Знаем мы ваши клятвы.
   - Нет, значит, нет, - не выдержал Шамиль оскорблений невидимого им переговорщика, - пусть умрут.
   Но снова стрелять никто не стал, а вновь наступившая пауза, затянулась.
   - Чем подтвердишь? - прервал затянувшуюся паузу голос неизвестного Шамилю переговорщика, но уже тише и менее агрессивно. - Тех, кто у столба, разглядеть невозможно.
   - Они тебе сейчас сами назовутся, - ответил Шамиль, а подползший уже совсем вплотную к Паше Аслан прорычал: "Фамилию называй, фамилию!".
   - Рядовой Коршунов! - закричал Паша, которому стало казаться, что сейчас все и закончится. Еще несколько минут назад он думал, что его убьют свои же, а теперь, как казалось ему, складывается так, что их захватчики обменяют их на свой беспрепятственный выход.
   - Рядовой Орехов!
   - Рядовой Епифанов!
   - Рядовой Наймутдилин! - отозвались о себе пленные вслед за Пашей. Их было шестеро, но двое молчали. "Не врет", - подумал Паша о словах Шамиля, и чуть было, не забыв о том, что высовываться из-за стены смертельно опасно, приподнял голову, чтобы попытаться разглядеть, кто же это все-таки лежит там, впереди, у столба, в метрах двадцати от него. Но тот час же, оглушенный от своей появившейся было забывчивости парализующим страхом, нырнул за кладку обратно. "Лежи, сука!" - это уже рявкнул, заметив попытку его движения, Аслан и больно ткнул в ногу стволом автомата.
   - Да хер мне твои фамилии, я тоже бригадный генерал Абу Докар! И рядом со мной все Абу Докары! - вновь о себе дал знать переговорщик. Со стороны здания склада послышался нервный смех. - Если у вас наши ребята, отпустите их. Пусть выйдут к нам, а вас, гниды черножопые, так уж и быть, пропустим.
   - Твое слово - не слово! - не согласился Шамиль. - Сейчас пропустите, потом в спину стрелять начнете. Всех не отдам. Один придет и еще одного с собой заберет, что у столба. Он живой кажется, раненый, шевелится. Уйдем от вас, остальных отпустим.
   Со стороны складов не отозвались. "Неужели переговорами обманывают, а сами обходят?" - неприятно поморщился Шамиль, но успокоил себя надеждой, что где-то рядом, с той стороны склада засела его разведгруппа, которая должна, обязательно должна была бы заметить подозрительные движения русских и сообщить ему. Разведгруппа же молчала.
   - У меня их двенадцать, еще бригада есть, там тоже десять, всех отпустим. Нет - своих положите, и другой группе передать по рации успею, они их за нас расстреляют. Выбирай, - продолжил Шамиль, понимая, что противник в своей решимости поплыл, - одного отдадим, придет и мои слова подтвердит. За городом других отпустим.
   "Врет, сука, - думал, скрипя зубами, Паша, - здесь не двенадцать нас. И про другую группу тоже неизвестно".
   - Пусть идет, - наконец-таки отозвался переговорщик.
   "Только бы я, только бы я, убьют же, вдруг убьют, только бы я, меня, я, я! - частым сердцебиением застучало в голове. - Вот оно, спасенье, вот он - счастливый билет, дойти к своим, и все, все кончится, убьют, все, все кончится..." От такого желания Паша вновь высунулся из-за кирпичной кладки, намереваясь ползти, идти, бежать, нестись к своим, забыв даже о том, что нужно еще подобрать того, кто лежа, стонет и дергается у столба. Но тут же повторным больным тычком в ногу дула автомата и рычаньем Аслана: "Лежи, сука!" мысли о скором спасенье разбились вдребезги, и Паша, не выдержав, заплакал. Из-за укрытия поднялся тот пленный, что лежал рядом с Шамилем. Вероятно, сам Шамиль выбрал первого пленного, кто попался ему на глаза, и приказал идти к своим, чтобы подтвердить тот факт, что у залегших здесь и у еще одной группы боевиков действительно имеются в плену российские солдаты, которым в случае не выполнения озвученных Шамилем условий грозит смерть. Счастливчик шел медленно, качаясь из стороны в сторону, сгорбившись, будто бы в ожидании предательского выстрела в спину, и прихрамывая. Возле столба он остановился и, словно еще не веря выпавшему ему счастливому билету, обернулся назад и махнул рукой туда, откуда на него не отрываясь, с неимоверной завистью, страхом и немым упреком смотрели три пары уставших и опустошенных глаз. Но быть может, это так он прощался с ними, выражая все свое сожаление, что вместо них выбор пал на него, хотя от него в таком выборе ничего и не зависело. Что побудило уходящего махнуть им рукой, смотревшие на него не знали. Уходящий склонился над одним из двух, лежащих у столба тел, а затем вновь приподнялся и потащил того, над кем он ранее склонился, за собой. Изможденный организм не имел достаточных сил не только для того, чтобы тащить кого-либо еще, но и для того, чтобы передвигаться самому. Поэтому тот, кому повезло, отпускал раненого, падал лицом в грязь и снег, вновь приподнимался на колени, переводил дыхание и опять пытался тащить за собой раненого уже ползком, снова падал, от бессилия лежал, глубоко и хрипло дыша, приподнимался, хватался, тащил несколько метров, и все начиналось сначала. Шамиль не выдержал и крикнул: "Заберите же их! Не будем стрелять!" "Пошел на хер, гоблин недобитый! Иди, сам приведи!" - отозвались ему. Бойцы Российской армии, опасаясь подвоха со стороны боевиков, выходить на помощь ползущему к ним не решались. На то, на что понадобились бы секунды, ушло несколько минут. И только тогда, когда тот, кому выпал счастливый билет, уже окончательно не нашел в себе сил не только тащить раненого, но и передвигаться самому, в десяти метрах от склада уткнулся лицом вниз и больше совсем не поднимался, вынырнувшие из темноты силуэты подхватили и молниеносно уволокли во мрак и самого его, и того, кто был ранен и еще подавал признаки жизни. Прошло еще какое-то время, после чего голос переговорщика со стороны склада своей ненавистью и бессильной злобой разорвал напряженную тишину: "Проходите, если пацанов наших не отпустите, мы вас найдем...". "Найдете, как же", - зло подумал Шамиль, отдал своим бойцам команду передвигаться левее от складов, а затем связался по рации с бойцами из разведгруппы: "Оставайтесь на месте, пока не уйдем". Данный приказ предназначался на тот случай, если русские вдруг надумают пустить следом за его основной группой своих солдат. Разведчики должны были проследить за тем, что хвост за ними отсутствует. Шли еще медленней, чем шли до обстрела, в результате которого бригада Шамиля потеряла двух бойцов убитыми и троих ранеными. Один был ранен легко, и после оказания ему первой необходимой помощи передвигался сам. Двоих других несли бойцы, как и подобранные тела своих мертвых собратьев. Поэтому движение замедлялось, группа периодически останавливалась, менялись носильщики и перегруппировывались бойцы. Выйдя из города, пошли в полный рост, передвигаться перебежками от дома к дому, от дороги к дороге уже не имело смысла. Рация прохрипела Шамилю дважды: один раз о том, что первая группа продолжает их ждать в обозначенном месте, второй раз о том, что русские не пошли следом за ними. Стало рассветать, чернота ночи сменилась серостью утра, а группа, шипя и спотыкаясь, взбиралась на гору. С высоты горы, если обернуться, были видны окраины покинутого страшного города. Город пылал, пуская в серые краски наступающего утра столбы черного дыма, пламя огня и шум, начавшегося где-то в глубине разрушенных построек, дорог и улиц боя. За горой, в километрах двух он нее, начинался редкий лес. Он казался Паше таким же грязным и серым, как и скрывшийся за вершиной горы город. Он был таким же мертвым и холодным, как и окоченевшее, уставшее тело Паши, но в мертвости этой еще пыталась теплиться жизнь. Жизнь отозвалась движениями слева и справа, и чуть впереди: замаскировавшиеся в лесу в ожидании второй группы боевики, заметив приближающихся к ним и опознав в них своих, стали подниматься со своих позиций, тем самым, обнаруживая и себя. "Привал", - распорядился Шамиль. Им нужно было отдышаться, поменять повязки раненым, дождаться оставшуюся на окраине города разведгруппу и привести себя в порядок после стычки с русскими. По подсчетам Шамиля на это до подхода разведгруппы у них было пятнадцать - двадцать минут. Выведший первую группу Джабраил подошел к Шамилю, доложив, что из города группа вышла беспрепятственно и без каких-либо стычек с российскими войсками. Единственная проблема, с которой столкнулась группа, оказалась неспособность одного из пленных передвигаться самостоятельно. Первые несколько километров он все же шел, потом, когда идти самостоятельно уже не мог, его пытались тащить на себе другие пленные, что плохо получалось и замедляло движение всей группы и, кроме того, возня с обессилившим в те моменты, когда по открытой и простреленной местности нужно было двигаться перебежками, могла повлечь раскрытие всей группы. Поэтому пленного Джабраил приказал оставить на одной из улиц, запретив его добивать своим бойцам. Даст Аллах, выживет, и подберут свои, а если не даст - на то воля Аллаха. Сев на снег и прижавшись спиной к дереву, Паша закрыл глаза. Из красно-коричневой пелены появилось лицо улыбающейся ему Ани, затем грустное лицо мамы, мелькнул Владик и где-то внутри прозвучали прощальные слова Сергея, сказанные у военкомата: "будь мужиком". "Значит, жив, я еще жив", - подумал Паша, как чей-то жестокий и ломающий зубы удар в миг разметал его виденья. От удара Паша завалился на бок и покатился. Он попытался приподняться, чтобы понять, что же случилось, и за что его бьют, как новый удар превратил в месиво его губы и перевернул навзничь. "Уйти хотел, да, русский шакал!" - Аслан ударил Пашу и в третий раз. "Не-е-е-е", - жалобно вырвалось из Паши, он беспомощно схватился руками за лицо, пытаясь хоть как-то защититься, чувствуя, что голову вновь заполняет пелена тумана. "Уйти хотел! Я видел, все видел, два раза видел!" - Аслан пинал беспомощное и уже никак не реагирующее на удары тело. "Будь мужиком", - где-то далеко в глубине вновь отозвалось внутри Паши перед тем, как он начал терять сознание. К Аслану подошел Шамиль и что-то резко гаркнул на чеченском. Аслан ударил по телу в последний раз и отошел. На склоне горы появились быстро спускающиеся в сторону леса трое бойцов из разведгруппы. Шамиль, заметив приближающуюся разведгруппу, отдал приказ бригаде на сбор. "Т-с-с-с-с-у-у-у-у", - вдруг протяжно и противно, закладывая уши, зазвучало откуда-то сверху и тот час же отозвалось взрывом на склоне горы. "Т-с-с-с-с-у-у-у-у-брух", - второй взрыв прогремел уже ближе к лесу, за ним сразу же, но уже на окраине леса, метрах в двадцати от собиравшейся уходить бригады, последовал третий взрыв. "В лес, все в лес!!!" - закричал Шамиль, хотя это было бесполезно для укрытия от минометных снарядов. Взрыв четвертый разметал на ошметки двоих, взрыв пятый, шестой и седьмой слились в один сплошной грохот и продолжили начатое четвертым. Кто-то побежал вглубь леса, кто-то остался лежать, пытаясь спастись здесь, кто-то катался и выл от боли на снегу, кто-то безумно орал то ли от страха, то ли от своей беспомощности противостоять накрывшему бригаду минометному удару. Комья земли и куски деревьев смешивались с осколками мин и фрагментами разорванных тел, взлетали вверх и возвращались обратно, засыпая бежавших и лежавших. Паша очнулся от того, что ударило где-то совсем рядом, да так, что он вновь перестал на какое-то время слышать, ориентироваться в действительности и опять потерял сознание...
   Кто-то бил его по лицу, сильно и больно бил по лицу. Паша открыл глаза, и постепенно из пелены окружавшего его тумана перед ним появилось лицо Джабраила. "Живой, целый? - кричал ему Джабраил. - Вставай! Идти можешь? Вставай!". "Могу ли я идти? Нет, не могу. Нет больше никаких сил. Хочется сдохнуть здесь и прекратить все мучения. За что мне это? Зачем мне это сдалось? Все равно, когда-нибудь убьете, вы или другие, сдохну от голода или побоев, от пули или ножа, от мины или снаряда, все равно рано или поздно сдохну. Так не лучше ли сдохнуть здесь и сейчас, что бы все закончить? Не лучше ли... Но, хер вам! Хер вам! Хер!!! Я, Коршунов Павел Антонович, сын Антона и Валентины, я не могу идти, но я пойду, я обязательно пойду, ради них, ради самого себя, ради мертвых моих пацанов, ради жизни за них я пойду, из последних сил, землю буду грызть, кричать от боли буду, выть от беспомощности своей, но пойду..." Минометный обстрел прекратился. Вероятно, русские все же проследили за ними или же обнаружили их уже здесь, в лесу, передав затем их координаты минометчикам, не имея под рукой достаточных сил, чтобы вступать в боевой контакт, или не решившись вступать в непосредственный бой, опасаясь, что до подхода основных сил обнаруженные успеют уйти. Итогом минометного обстрела было пятеро погибших и столько же раненых, среди них трое очень тяжело, настолько, что вероятно могли не выжить, а отдать душу Аллаху в самое ближайшее время. Тех, кого лишь чуть задело и поцарапало, Шамиль не считал, проклиная себя за то, что решил здесь сделать привал в ожидании разведгруппы. Ждали троих, а потеряли в три раза больше. Кроме того, погибло трое пленных. Двоих разорвало минами. Один, судя по словам бойца, пытался во время минометного удара убежать, но был им застрелен. Оставшиеся пятеро были подняты пинками из разных мест, где они успели залечь во время обстрела, и построены в шеренгу. Собирались и его бойцы, приходя в себя после случившегося, оказывая помощь, получившим ранения и, собирая разбросанную ими во время панического укрытия от обстрела амуницию и оружие. "Уходить, нужно срочно уходить отсюда, иначе положат всю оставшуюся бригаду", - судорожно проносилось в голове у Шамиля. Он ругался, подгоняя своих, еще не отошедших от минометной атаки и оттого заторможенных бойцов, понимая, что место их нахождения обнаружено и уже пристрелено русскими, а значит, в самое ближайшее время, в ближайшие минуты или даже секунды минометный удар может повториться заново.
   - Расстрелять? - поинтересовался у Шамиля Аслан и кивнул головой в сторону выстроившихся пленных. - Зачем они нам теперь?
   - Нет, - ответил Шамиль, - ведем с собой, обменяем на своих, а расстрелять никогда не поздно.
   Аслан недовольно поморщился и отошел в сторону.
   - Шамиль, - это уже был второй его помощник, - что делать с убитыми? Нести все тела вместе с ранеными будет тяжело.
   Тащить на себе четырнадцать тел оставшимся двадцати пяти с учетом их боевого снаряжения было действительно непосильно тяжело, дохлые военнопленные были в этом также не помощники, их хоть самих тащи, и поэтому в отношении мертвых тел Шамиль принял трудное для него, но единственно правильное решение...
  
   Черт их дернул со своей бравадой "не слабо", вот теперь и расхлебывай. Не заснуть бы только. А вообще все началось с того, что они играли на желание, пара на пару, в карты. Желания были разными. А карточный долг нужно было исполнять к великой потехе победивших. Петухом на подоконнике уже кукарекали, бабе Дусе в любви признавались, к девкам в соседнюю комнату, имитируя между собой нетрадиционные сексуальные отношения, врывались, в женские одежды переодевались, на спирт скидывались и за ним уже бегали, "паровозиком" по коридору общаги ползали. Все это и многое другое, как пройденный этап, уже было не интересно. И вот дернуло же его соседа Лешку заявить, что если они проиграют решающий кон, то отправятся пешком вокруг общаги и будут во время ходьбы в две глотки орать веселую песню.
   - Слабо вам, - смеялись их карточные противники.
   - А вам не слабо?
   - Нам нет, а вам?
   - И нам тоже.
   - Ну, посмотрим, посмотрим, - вот и посмотрели. На последнего короля у Владика оказалась не в масть дама, и он был вынужден взять. А теперь вперед и с песней. Победители в ожидании уличного шоу позвали соседей из другой комнаты и распахнули в коридоре общаги форточку, чтобы слышать, как весело и задорно будут петь на улице песню Владик и Лешка, маршируя вокруг общаги. А проигравшие, выпив для храбрости по сто граммов спирта, пошли отрабатывать свой карточный долг. "Если сейчас уйдете, обратно не пущу, - предупредила разбуженная проигравшими и поэтому чересчур сердитая вахтерша баба Дуся, - достали уже".
   Они, однако, ей не поверили. И это стало их ошибкой. Отмаршировав и отпевшись, под доносившийся сверху из форточки смех, начавшие замерзать от февральского холода, Владик и Лешка попытались было вернуться обратно. Но дверь баба Дуся не открывала. Не помогли и попытки помочь им со стороны тех, кто выиграл, но, увидев, что ребята не возвращаются, спустился за ними вниз. Разошедшаяся не на шутку баба Дуся была неприступна, заявив, что если сейчас они не разойдутся, то она тот час же вызовет милиции и сообщит о дебоширах завтра утром в учебную часть. "Они же там замерзнут", - говорили бабе Дусе те, кто был внутри. "Мы же здесь замерзнем", - вторили им те, кто был снаружи. Но баба Дуся открывать дверь наотрез отказалась, спрятав в своей кофте ключ, сама закрылась в своей каморке. Попытки влезть в общагу через окно по связанным простыням тоже не привели к желаемому результату. От холода руки скользили, а ногам не удавалось закрепить тело на болтающихся на ветру материях. "Черт с ним, пойдем ночевать где-нибудь в подъезде", - решили, оказавшиеся на улице. Шел первый час ночи. В поисках места ночевки ребята забрели на одинокую ночную палатку и, обнаружив в своих карманах предназначавшиеся на проживание деньги, решили с тоски и холода купить два литра пива. "Так спать будет в подъезде лучше", - сделал вывод Лешка. Подъезд был найден, они разместились на лестничном пролете между вторым и третьим этажом, да так, что испугали какого-то случайно вышедшего из квартиры на третьем этаже мужика, который, увидев их, сначала ломанулся в дверь обратно, а затем, опять открыв дверь, бросился по ступенькам вниз из подъезда. В полумраке ребята успели заметить руку в женском халате, закрывающую за мужиком входную дверь. "Оп-па! - развеселился Лешка. - Любовника застукали". Владик возразил, что этот мужик, может быть, принял их вначале за хулиганов. "Ага, и удрал как сайгак в час ночи", - засмеялся Лешка. Но все же, появившееся опасение того, что заметившие их, могут вызвать милицию, не покидало ребят. Оставаться в этом подъезде им расхотелось. Выпив по бутылке пива, они вышли в морозную ночь.
   - Ну что, пойдем в другой подъезд? - поинтересовался у товарища Владик.
   - Эх, сейчас бы лето, - мечтательно произнес, вспоминая что-то и ежась от холода, Лешка, - да к Наташке бы твоей на дачу, там бассейн, виски, бренди. Круто зажигали, да?
   - Пойдем тогда к Наташке, - с дуру почему-то брякнул, запьянев от выпитого, Владик. Была суббота, и он знал, что Наташка уехала со своим папулей на дачу.
   - А что, слабо? - оживился Лешка.
   - Не слабо, - повторно дернул Владика черт своей бравадой.
   - Если не слабо, тогда пошли!
   - Да ладно тебе, - опомнившись, пошел на попятную Владик, - туда идти километров восемь-десять по такому морозу, да и время-то уже скоро час ночи.
   - Слабо, слабо, - не унимался Лешка, - а вот если бы дошли, я бы тебе ящик пива на спор поставил, а если тебе слабо, то ящик пива с тебя.
   - Откуда у тебя деньги на ящик пива? - спросил Владик.
   - На следующей неделе "черепа" (Лешка имел в виду родителей) перевод пришлют. Ну, так что, забьем на спор? - совершавший и раньше на пару с Пашей порой безрассудные и нелепые поступки, Владик не выдержал:
   - Забьем, с тебя точно ящик пива!
   И они пошли к Наташке на дачу. Когда кончился город, Лешка все еще не верил, что Владик пойдет дальше, но Владик, помня летнюю дорогу, упорно шел по шоссе, пряча лицо в обмотанном шарфе от обжигающего ветра.
   - Слушай, а если она там не одна, а с родителями? - на попятную пошел теперь уже Лешка.
   - Да и хрен с ними, - отзывался сквозь шарф Владик, - она же сама нам растрезвонила, что ее папуля просто супер, папуля то, папуля се. Вот и найдут нам там местечко, дом большой, не выгонят же обратно.
   - А если не найдут?
   - Что, теперь тебе уже слабо?
   - Да нет, я просто переживаю.
   -Пивка лучше глотни и переживать перестанешь, - оставшееся в бутылках пиво стало превращаться в лед.
   - Какое тут пиво, я уже сам окоченел весь, - заканючил Лешка, - хорош тебе, уже ног не чувствую, пойдем обратно.
   - Нет уж, сказал - значит сделал. Пацан сказал - пацан сделал. Это мое кредо! - издевался над товарищем Владик. - Ладно, не дрейфь, сейчас попутку какую-нибудь поймаем. Тут недалеко.
   Но попуток как назло на проселочной дороге не было. Да и откуда ж им взяться во втором часу ночи? Ко второму часу пути Лешка замолчал, заледеневшее пиво было выброшено в кювет. Замерзшие зажигалки не хотели давать возможность прикурить, одеревеневшие от холода руки невозможно было согнуть и пошевелить пальцами, а окоченевшие и ставшие железными ноги, уже передвигались с трудом. И почему-то сильно захотелось спать, так, что, упал бы в сугроб и закрыл глаза. "Минус тридцать, не меньше", - думал Владик, борясь одновременно с охватившей его усталостью, пришедшим сном и дрожью в теле. Еще через полчаса он уже сам начал жалеть о том, что принял такое безрассудное решение. Но возвращаться обратно было уже поздно, поскольку, по его подсчетам, они уже успели пройти больше половину своего пути. Поэтому возвращаться обратно было еще хуже, чем идти дальше. Оставалось только дойти или заснуть здесь и замерзнуть. "Дуракам ума не надо, дуракам закон не писан, спать не будем, мы не спим, тара-рара-тыры-рым", - вслух бубнил Владик, стараясь передвигаться вперед. Шедший чуть позади Лешка вдруг остановился и сел в сугроб на обочине дороги. "Эй, ты чего, давай вставай, вставай давай, говорю!" - Владик стал бить друга по щекам. "А, чего, чего? Тьфу блин", - очнулся Лешка и стал растирать себе снегом лицо. Владик понял, что его напарник успел на ходу заснуть. "Какие же мы дебилы, - пронеслось у Владика в голове, - сами на свою жопу приключение нашли. Так и находят на жопу приключения, после которых крестики да могилки. Нормальные люди жить стремятся, а такие дураки, как мы - умереть на ровном месте, выкопав сами себе могилу". Ему вдруг за себя и Лешку стало страшно. Неизвестно, чем бы закончился для них этот поход, но судьба была на их стороне. На проселочной дороге мелькнули далекие фары подъезжающей грузовой машины. "Только бы остановилась, только бы остановилась", - как "отче наш" повторял про себя Владик. А увидевший возможное спасение Лешка, встрепенулся и, отталкивая товарища, бросился на середину дороги и замахал руками. Заскрипели тормоза, и старенький ЗИЛ остановился.
   - Д-д.-до К-к-константин-н-новки д-д-довезете? - стуча зубами и заикаясь от холода, обратился к высунувшемуся из машины водителю средних лет, Владик. Водитель согласно кивнул и махнул им рукой. Включенная в машине печка не спасала, замерзшие тряслись так, что Владику казалось, будто бы от этого трясется и вся кабина автомобиля.
   - Вам что дома не сидится, или случилось что? В такой-то мороз ночью только полоумные по дороге пешком ходят, - произнес, косясь на своих попутчиков, шофер. - Я вообще думал поначалу не останавливаться. Черт его знает, кто тут идет. Может, бандюки какие. Дадут по башке, выкинут из машины, и сам замерзнешь. Нормальные в это время дома спят. Потом думаю, а вдруг у них что стряслось, а не остановлю, так замерзнут на хрен. Что у вас случилось-то?
   - М-м-мир н-н-не б-б-без д-д-добрых людей, - простучал зубами свое "спасибо" спасителю Владик.
   - М-м-мы в г-г-гости ш-ш-ли, - ответил на вопрос водителя Лешка. И водитель, поставив своим странным попутчикам свой собственный нецензурный и не по медицински звучащий диагноз, больше с ними не разговаривал до самого конца их пути.
   - Речь приготовил? - ехидно поинтересовался чуть согревшийся ранее в машине Лешка, стоя у ворот Наташкиной дачи.
   - Сейчас серенады начну петь, - ответил Владик и изо всех сил забарабанил руками и ногами по воротам. После десятиминутной атаки ворот в окнах большого Наташкиного дома стал загораться свет. Товарищи услышали, как кто-то вышел на улицу и с той стороны подошел к воротам.
   - Кто там? - спросил неизвестный.
   - А Наташа дома? - невинно поинтересовался Лешка. - Мы к ней в гости.
   - В гости? - без какой-либо агрессии, но с огромным удивлением в голосе спросил неизвестный. - А вы кто вообще такие будете?
   "Трахатель я ее", - про себя подумал, Владик, но вслух сказал:
   - Мы ее одногруппники, друзья, у нас тут машина неподалеку, в километрах трех сломалась, -нужно же было что-то придумать, чтобы не выглядеть перед ее родителями полными идиотами. Массивные двери огромных ворот распахнулись, и перед ними предстал пожилой, худощавый и сморщенный лицом человек в дубленке, с не покрытой шапкой и, начинающей лысеть, головой.
   - А Вы наверно, ее папа? - вежливо поинтересовался Лешка у открывшего дверь в долгожданное тепло. - Наташа столько про Вас рассказывала! - это уже для того, чтобы умаслить открывшего, а то вдруг прогонит прочь. Тогда уж точно им капут.
   - Я вообще-то Наташин муж, - представился открывший им дверь, и Владику захотелось тот час же зарыться в сугроб.
   - Муж?! - удивленно протянул Лешка и с отрытым, словно заледеневшим на морозе ртом обернулся и уставился на Владика.
   - Муж, муж, - подтвердил сморщенный лицом с появившимися в ответе нотками обиды. - Заходите, вы своими стуками и Наташеньку разбудили.
   Находиться у Наташки Владику расхотелось, но заботливый Наташкин "папуля", видя состояние дрожащих от холода приятелей, тот час же поставил чайник, распорядился сонной и с ужасом таращившейся во все свои глазища на Владика, Наташке приготовить ее нежданным одногруппникам баню. На часах пробило четыре часа ночи, когда они с Лешкой отправились в сауну, где пропарились полчаса и вышли одеваться в предбанник. В предбаннике сидела Наташка и без стеснения разглядывала их своими невинными кошачьими глазами.
   - Папуля заснул, мы вам на первом этаже приготовили, Леша, как зайдешь, сразу после кухни направо, - Лешка понял прозвучавший намек и, быстро одевшись, выскочил из предбанника.
   - Сладкий мой, давай здесь, а? Это так романтично. В бане. Ни разу не пробовала. Давай, а? Папуля же спит, - как ни в чем не бывало, залепетала Наташка, закрыв за ушедшим Лешкой дверь на засов, и попыталась стянуть с Владика уже надетые им брюки.
   - Пошла ты на хер, - не выдержав, отправил по своему назначению Владик Наташку, открыл дверь и вышел на улицу. Настроение было препоганое и спать, не смотря на то, что он согрелся, и уже наступало утро, ему совсем не хотелось...
  
   - И что теперь?
   - Ничего.
   - Совсем ничего-ничего?
   - С тобой ничего.
   - Значит все, как прежде?
   - Ага, только без тебя.
   - Слушай, ну что это меняет, тебе разве со мной не хорошо?
   - Вообще никак.
   - Да забудь ты это все. Хочешь, я вину свою заглажу. Сладко, сладко так заглажу...
   - Не трогай меня, я же сказал. Иди к своему "папуле".
   - Не хочу, хочу с тобой.
   - Слушай, ну и шлюха же ты. У тебя есть муж, а ты тут со мною больше года трахалась...
   - Муж объелся груш, а потом и говорит у меня уж не стоит.
   - Не надо было замуж тогда выходить.-
   - Что ты об этом знаешь...
   - Только то, что есть.
   - Ничего ты не знаешь.
   - Короче, достала ты уже. Еще раз для слабослышащих: у тебя есть классный "папуля", а рога наставлять мужьям нехорошо, и мне трахаться с тобою, зная, что ты замужем, тоже не в кайф. На месте твоего "папули" мог оказаться и я. Может ты еще с кем-нибудь, кроме меня и "папули" общалась? А? В среду и субботу ко мне, в пятницу и вторник еще к кому-нибудь, а потом к папуле?
   - Нет, нет же, только с тобой. Больше ни с кем. Тогда, помнишь, год назад сессию отмечали? Запьянела я, с тобою танцевать и обниматься стала. А от тебя такое притяжение необыкновенное. Так и тянуло, как магнит. Все, думаю, этот мальчик станет моим. А потом с тобою так было... Больше ни с кем так не было. Хотя, что я это все сравниваю. У меня, кроме папули и тебя никого и не было. Но ты как магнит. С тобою просто все... А с папулей, папуля никакой в этом плане...
   - Вот и разводилась бы тогда с "папулей". Если не устраивает человек в каком-либо плане, зачем с ним жить? Зачем его обманывать? Зачем меня обманывать? Зачем саму себя обманывать? Ты же сама себя этим обманом, прежде всего, обманываешь...
   - Ничего ты не знаешь. Меня саму обманули... Поэтому я и обманываю. Сигарета есть? Дай зажигалку... В гробу бы я видела этого "папулю", если бы меня саму не обманули...
   - Ну-ну, до "папули" был "дедуля"...
   - Зря ржешь, как раз так все и было. До папули был дедуля, который вместе с папулей в министерстве экономики, так, кажется, называлось, работал. Они дружили, я еще совсем маленькой была. Папуля у нас частым гостем был. Потом дедуля умер. А папуля по старинке с моими родителями продолжал общаться, в гости друг к другу ездили, праздники вместе отмечали. Тут перестройка, реформы. Папуля из министерства в областное правительство перебрался, еще бизнес свой собственный завел. В общем, в деньгах и должности купаться начал. Приезжал к нам и все бахвалился, а родители завидовали...
   - Понятно, ты на деньги и повелась. Охмурила папулю, потанцевала, пообжималась, как тогда со мной, ширинкой подергала, притяжение почувствовала...
   - Ничего ты не знаешь, все не так было. Я его вообще никак не воспринимала. Мне пятнадцать лет было, у меня еще куклы из головы тогда не вышли. Какой там папуля. А тут Новый год. И мои его по старинке в гости пригласили. Сами-то беднота, стол нормальный накрыть не на что. А папуля, если приезжал, то стол ломился: балыки, икра, колбасы всякие... Он и приехал... Усадили меня рядом с ним, вина наливать стали. Родители мои... Я первый раз в жизни вино попробовала. Боялась сначала, но родители сами все наливали и наливали. Это потом я поняла, что все специально они подстроили. А тогда... Дурочка. Ну, одним словом, напоили меня папа с мамой, и папулю тоже они напоили. Меня спать в комнату отвели, не помню как. А потом папулю в эту же комнату для отдыха отправили, а сами ему, это он мне потом рассказывал, сообщили, что должны будут отойти на часок, знакомых с Новым годом поздравить. Вряд ли, конечно, они туда ходили. Наверно по улице пошлялись немного для виду. Проснулась я, что-то тяжело и больно стало. А папуля на мне кряхтит уже, рубашку ночную задрал. Я девочкой была. Страшно было, кричала, сопротивлялась, вырваться пыталась. Куда там... Папуля-то уже на мне кряхтел. А тут мои в комнату... "Ой, Эммануил Иннокентьевич, что же Вы натворили! Мы Вас другом нашей семьи считали. А Вы доченьку нашу единственную, ребеночка нашего испортили, снасильничали над ним, обесчестили. Как жить-то теперь? В милицию заявление писать будем об изнасиловании и вступлении в половую связь с заведомо несовершеннолетней". Папуля на коленях перед ними с голой жопой стал ползать. Ноги целовать. Не губите, кричит, все погубите, карьеру мою и меня пропащего. Бес попутал. Я, как дура, на кровати рыдала. Больно и стыдно было. А тут еще кровь, думала, что поранил меня он, и кровью истекаю. В общем, решили они все. Женись тогда, говорят, на дочке нашей. А то посадим иначе. А меня никто и не спрашивал... Так и стал он жить со мной. Год прожили, а потом как-то в ЗАГСЕ выхлопотал, расписались... Притерлись, смирились. Деньги делают свое дело. Он теперь моим каждый месяц башляет деньгами, шмотками или продуктами. Меня тоже не обижает, ни в чем не отказывает. Учиться устроил, потом в институт меня поступать собирается. А мне, мне иной раз противно становится, что все так получилось... Я молодого хочу, понимаешь?
   - Вот и мстишь?
   - Вот и мщу.
   - Выговорилась? Да? Мне много, кто выговаривался. Я можно сказать, исповедник душ человеческих. Только вот это выговаривавшимся не помогало. И тебе не поможет...
   - Значит, все?
   - Значит - все.
   - И никаких вариантов?
   - Варианты всегда есть. Если противно тебе и молодого хочется, что ж жить-то с камнем таким? Разводись с ним, ты девочка теперь совершеннолетняя и сама за свою жизнь решать должна, а не родители и папуля твой...
   - А если разведусь?
   - Вот тогда и посмотрим...
  
   Через три дня после ночного покорения Константиновки Владика свалила высокая температура. У него хватило сил для того, что бы дойти до жившей на втором этаже общаги знакомой из одного с ним городка и попросить, чтобы она в выходные зашла к его родителям и сообщила, что он простудился и приехать на выходные не сможет, ну и, по возможности, взять у них денег на его дальнейшее проживание, если, конечно, они у них есть. А потом он добрел до своей комнаты и вырубился тяжелым больным сном. Следом за Владиком свалился и Лешка. Ночные похождения в лютый мороз дали о себе знать. Так они и провалялись в общаге почти две недели. К ним приходили заботливые соседки по проживанию и приносили какие-то лекарства, поили их горячим чаем с домашним малиновым вареньем и медом. А однажды, задремав на полчаса, а затем, проснувшись, он увидел, что рядом с ним на его кровати сидит, улыбается ему и гладит его по голове хрупкая девочка Света. "Выздоравливай, - слышит он ее тонюсенький голос, - Я тут тебе мандаринов принесла". Она робко целует его в лоб и уходит. А он, закрывая глаза, и все еще слыша внутри себя отголоски сказанного Светой и, вспоминая ее улыбающееся, но в тоже время грустное лицо, также в ответ улыбается ей и вновь засыпает... Когда чуть отошло, Владик добрался до медицинского кабинета техникума и сообщил о своей простуде фельдшеру. В отличие от Лешки, зарегистрированного на время учебы в общаге и посему обратившегося через два дня в местную поликлинику, Владик был зарегистрирован в своем городке и по данной причине обратиться за медицинской помощью в местную поликлинику не мог. Чтобы его отсутствие на занятиях не было засчитано за прогулы с последующим отчислением, ему пришлось придти к фельдшеру техникума, которая спустя восемь дней выписала ему справку, подтверждающую его болезнь и двухнедельное в связи с этим освобождение от уроков физкультуры. Когда он вернулся в техникум, то узнал, что Наташка на протяжении всего этого времени вообще не появлялась в учебном заведении. "Может тоже заболела", - безразлично предположил он, но и через месяц, и через два, когда до ГОСОВ было уже рукой подать, Наташки в техникуме по-прежнему не было. Наташка не развелась и не вернулась свободной, но сделала свой собственный взрослый выбор, избрав иной вариант... А до ГОСОВ оставалось чуть-чуть, время летело неумолимо. А тем, кого призывали на службу в армию в весенний призыв, до государственных экзаменов оставалось и того еще меньше. Программу производственной практики, которая должна была начаться в середине марта и закончиться в середине апреля, для будущих защитников Родины сократили на две недели. Весенние призывники должны были в начале апреля вернуться с практики, а уже в середине апреля досрочно сдать государственные экзамены, через неделю после этого получить диплом и затем отдаться на растерзание радостным военкоматам. Таких "счастливчиков" в их группе была практически половина мужского коллектива, в том числе Лешка и Владик. Четверо ребят учились уже после службы в армии, еще четверым удалось стать негодными по состоянию здоровья, чему они несказанно были рады. Напряжение, вызванное досрочной сдачей государственных экзаменов, возросло еще и потому, что в конце прошлого года законодатель принял первую часть нового Гражданского кодекса, перечеркивавшую большинство правовых положений старого Гражданского кодекса РСФСР, в то время, как Гражданское право до этого значимого момента студенты изучали по старому кодексу. На ГОСАХ же по Гражданскому праву в свете новых, коренных изменений гражданского законодательства ожидались вопросы но кодексу новому. В связи с чем за оставшееся время студентам помимо других предметов приходилось изучать уже изученное ими Гражданское право практически заново. Сам же Владик, изучая юридические дисциплины, сделал для себя вывод о том, что в последние два года законодательство РСФСР настолько перелопатили, что студенты порой не успевали вклеивать в купленные ими в начале первого курса кодексы вырезки из газет с новыми изменениями правовых положений записанных в них статей. Пережившее свое время законодательство нуждалось в срочной перекодификации в соответствии с той действительностью, которая уже существовала в общественной, экономической и политической жизни. Первой ласточкой на этом пути и стала первая часть нового Гражданского кодекса РФ. Еще же, как слышал Владик от преподавателей, планировалось также "выпустить в свет" и часть вторую нового Гражданского кодекса, но уже в 1996 году. В связи с изложенными обстоятельствами досрочно сдающим экзамены студентам приходилось нелегко. А тут еще побочные дисциплины доставали. Ну не сдал он своевременно скорость письма по "Машинописи", поскольку в результате полученных год назад побоев был сломан палец на правой руке. А сейчас, забытый было всеми должок, всплыл. И принципиальная Антонина Андреевна заявила, что если он этот должок не сдаст, то мало того, что удостоверение "Секретаря-машинистки" не получит, но и вообще не будет допущен до ГОСОВ. Корочка дополнительного образования "Секретаря-машинистки" Владику была по барабану, пусть девчонки эти удостоверения получают. Мужик - секретарь-машинистка, прикольно, почему не "машинист". Но в едином справочнике должностей должность "секретарь-машинист" отсутствовала, так же, как и должность "врачиха". Залететь перед ГОСАМИ Владику не хотелось. И вот корпел он над печатной машинкой, пытаясь без ошибок уложиться в установленный норматив. Специфика работы на машинке заключалась в том, что печатные машинки были двух видов: электрические и механические. Для того, чтобы буква полностью отразилась на засунутом в механическую машинку листе, нужно было с силой нажимать на соответствующую кнопку-букву на устройстве. Иначе буква отпечатывалась очень плохо, либо совсем не отпечатывалась. На электрической же машинке было все наоборот, стоило чуть прикоснуться к кнопке, и буква тот час же появлялась на печатном листе. А если уж вдруг палец на кнопке задерживался хотя бы на секунду, либо нажатие было чуть более сильным, чем это требовалось электронному чуду, на печатном листке вместо одной буквы появлялась сразу строчка из ее близнецов. Что тоже считалось ошибкой. Владику, на его взгляд, повезло, и для сдачи скорости письма ему досталась механическая машинка. Лучше уж долбить по кнопкам, зная, что выскочит одна буква, чем прикасаться еле-еле, опасаясь лишнего пробития, замедляя тем самым скорость письма. "Машинопись" была одолена им на "четыре". Но тут же замаячил Дмитрий Федорович - преподаватель физкультуры. Он сообщил Владику и Лешке о том, что итоговой оценки они не получат, а значит, не будут допущены и до ГОСОВ, если не сдадут ему трехкилометровый кросс на лыжах, который уже сдали все остальные одногруппники, когда они с Лешкой валялись с температурой в общаге. Опомнитесь, Дмитрий Федорович! У нас была уважительная причина! Да и какие лыжи? Март на дворе, снег уже вовсю тает. Но Дмитрий Федорович, вероятно, очень любил бег на лыжах, и уступать не собирался. Делать нечего, пришлось бежать. Только вот сам "любитель лыж" бежать всю дистанцию с ними не захотел, добрался только до того места, где начиналась лыжня, сообщил сдающим бег на лыжах, что он останется ждать их на финише здесь и уже засекает время. Таймер заработал, и время пошло. Трехкилометровая лыжная дистанция представляла собой петлю протоптанной зимой лыжни. При этом в полукилометре от старта, за небольшим пригорком, лыжня, ведущая вперед, практически пересекалась с лыжней, ведущей к финишу, проходя в метрах пятидесяти от нее. Забежав за пригорок, обернувшись и, заметив, что преподавателю они уже не видны, приятели остановились.
   - Фу, дыхалка уже не та, совсем скурился, вот в школе бегал, вот это да, - сказал, отплевываясь и шумно дыша, Лешка.
   - Это, а ну его, а? Смотри вон лыжня обратно идет. Давай не побежим, здесь потусуемся, а потом на другую лыжню перейдем и обратно, - предложил Лешке Владик.
   -И точно! - обрадовался Лешка, - Федорович все равно не заметит.
   Довольные своей задумкой они присели и закурили, начав травить друг другу смешные анекдоты. Как вдруг Владик осознал, что они не учли в их хитром плане одного, но самого главного.
   - Лех, а норматив на три километра какой?
   - Чего? - не совсем еще понял приятеля Лешка.
   - За сколько нам три километра на "четверку" или "пятерку" пробежать нужно?
   - Не помню...- до Лешки стал доходить заданный ему напарником вопрос.
   - И я не знаю, - засмеялся Владик. - Что делать-то будем?
   - Может тогда, побежим вперед? - робко предложил Лешка.
   - Ага, мы с тобой здесь сколько уже сидим? Сейчас побежим и вообще не уложимся. Давай уж тогда еще пару минут побудем и на обратную лыжню, а там будь, что будет, - Лешка согласно кивнул Владику головой...
   Когда должники вынырнули из-за пригорка и, пыхтя как паровозы, проваливаясь в тающем снегу, стали приближаться к Дмитрию Федоровичу - он не поверил своим глазам и своему секундомеру. "Ребята!!! - возбужденно закричал он лыжникам на финише. - Да вы же норму ГТО превзошли! Вот это да!!! Теперь-то я точно знаю, кто побежит на районной эстафете к юбилею Победы!" "Не получится, - отвечали преподавателю физкультуры приятели, понимая, что он не заметил подвоха, от этого стараясь скрыть свои ехидные улыбки и придать себе запыхавшийся после трехкилометрового бега внешний вид. - Нас в армию досрочно к этому времени заберут". Но бежать на эстафете у Владика не получилось совсем по другой причине, хотя и она тоже была связана с призывом в армию...
  
   "Так мы ничего о них и не знаем, - говорил Владику Пашин сосед дядя Витя и разливал в стопки остатки водки. - Квартира закрыта. Никто за все это время так и не появлялся. Почтовый ящик пуст. Я тут участкового вызвал, попросил вскрыть дверь, мало ли что, вдруг она там померла? А он мне говорит, что если запаха нет, то и причины полагать наступившую в квартире смерть тоже отсутствуют. Вот так-то. Запах им подавай. А в чужие владения по закону без санкции суда вторгаться нельзя, неприкосновенность жилища Конституцией гарантирована. Поэтому постоял он, подергал входную дверь, да и ушел, и мне самому вскрывать квартиру запретил. Понесете, говорит, ответственность за самоуправство. А мне это надо? Я тут с дури для храбрости булькнул, ну и в суд поперся, как участковый говорил, санкцию просить. На меня там глазами дикими посмотрели. Вы, говорят, кто им будете? Сосед? Ну и соседствуйте тогда. Ваше какое дело, почему квартира закрыта. Были бы родственником, тогда другое дело. Короче, и оттуда меня тоже выпроводили. Жалко Пашку, семью его жалко. Отец - золотой мужик, царство ему небесное, таких еще поискать нужно. Днем с огнем не найдешь. А все из-за этой долбанной войны. Уроды форменные. Прикинь, что творится: наши с ними воюют, а деньги в бюджет от наших же к ним до сих пор идут. Или вот в газете, что читал, новые автоматы только выпустили, они еще к нам в армию не успели попасть, а у них уже имеются. Это как? Не понять мне этой войны. Я вот когда служил, все понятно было. Кто враг и почему. А здесь? Своя территория или не своя? Хрен его знает. Только рапортуют, что еще чуть-чуть, еще немножко. Их, мол, мало, не больше нескольких сотен. Ага, как же. Одним батальоном победить уже грозились. Победили... Еще обидно-то что, захватывают наши село их, пацаны гибнут. А потом приказ: освободить свое присутствие от села. Наши уходят. А они, как тараканы снова в селе. Новый приказ: опять брать село. И снова наши пацаны погибают. Как это называть? Сплошное блядство. Такое впечатление, что кому война, а кому мать родна. Кто-то воюет, а кто-то деньги на этом наживает. Говорят, все из-за нефти. Не знаю. На мой взгляд, тут много всякого намешано. И иностранные интересы, и денежные, и борьба за власть. Но об интересах простого народа никто и не думает. Ладно. Что-то я разговорился. Утомил наверно. В общем, никаких о них вестей. Давай, за них, даст бог, все утрясется..."
   В середине марта Владик вернулся домой, поскольку по распределению был направлен для прохождения преддипломной сокращенной на две недели практики в районную прокуратуру по месту своего жительства. Повестка в военкомат, с издевкой улыбаясь, ожидала его на тумбочке в прихожей. А с ней тревожные глаза его родителей. Сыну в это тяжелое и охваченное войною на Кавказе время предстояло идти в армию, досрочно закончив техникум. Сам Владик с этим успел уже смириться и старался об этом не думать. Будь, что будет. Хотя идти в армию ему, честно говоря, не хотелось. Он полагал, что таким образом из его жизни будет бесполезно вычеркнуто целых два года, за которые он смог бы найти себе работу, поступить учиться в ВУЗ, да и много чего успеть сделать. Они нужны были ему, эти два года. Но государству его жизнь и тело на ближайшие два года были также необходимы. И все ничего, если бы в этом государстве был порядок. Как будущий юрист Владик понимал, что закон есть закон. И его, каков бы он не был, нужно соблюдать. Вот только само государство, призывая своих граждан соблюдать закон, такой закон не всегда соблюдало. Насмотревшись телевизора, наслушавшись радио, начитавшись газет, от всего этого становилось противно. Где же этот закон, когда в той же самой Чечне на протяжении четырех последних лет государство позволило унизить и выгнать большинство русских жителей, закупить тонны оружия и боеприпасов, вывести оттуда свои военные части, отдав их вооружение будущим сепаратистам, провести махинации с миллионами по липовым авизо, и многое-многое еще что. А потом вдруг, вспомнив, что закон все-таки есть, направить расхлебывать последствия своих действий ни в чем не повинных девятнадцатилетних мальчишек, пороху еще и не нюхавших, жизни еще совсем и не знающих? Этого Владик понять не мог. Но, успокаивая себя, о грядущей службе в армии старался не думать. Поэтому слова Пашиного соседа дяди Вити, к которому он зашел в надежде, что может быть, есть какие-либо известия о Паше и его маме, неприятно возвратили его к вышеуказанным размышлениям. Выйдя на пахнущую весной, но еще по-зимнему морозную улицу, он закурил, посмотрел на часы и решил навестить Аню. Может быть, у нее была какая-либо информация о Паше и его маме. Ани дома не оказалось, а открывший ему дверь ее младший брат, "по секрету" сообщил Владику, что Аня пошла в ресторан, так как у какой-то ее подруги день рождения. "Но только "по секрету", и Ане не выдавай". Каких-либо их общих с Аней знакомых девушек, у которых сегодня мог быть день рождения, Владик не припомнил. "Жизнь идет, появляются новые друзья и новые знакомые", - грустно подумал он, размышляя, идти ли ему домой, или все-таки попытаться найти Аню в ресторане. К ресторану говорливый Анин младший братишка мог отнести и ночной клуб, и новый пивбар, и старый райповский ресторан. Больше питейных заведений в городке пока еще не было. "Пойду все-таки, прогуляюсь. Отзову ее на пару минут, если найду, расспрошу о Паше, и все. Так хоть душа будет спокойней. А вдруг у нее какая-нибудь информация о нем есть? Тогда вообще будет здорово", - подумал Владик и решил в первую очередь посетить райповский ресторан. И он не ошибся, Аня была там. В том, что некогда носило громкое имя ресторан "Колос", было сильно накурено, так, что казалось, будто это плотный туман застилает мрачное помещение. Стоял резкий запах перегара и спертого от своей несвежести воздуха. По сути, от самого ресторана здесь осталось только название. Теперь это был обыкновенный кабак, дешевый своей суррогатной водкой, нехитрой к ней закуской и порошковой запивкой. Кабак, который, как оказалось, полюбился молодому поколению, тем, кому до тридцати и у кого еще нет таких денег, чтобы, блатуя, посетить ночной клуб с его игровыми автоматами, бильярдом и стриптизом. Ночной клуб за прошедшее время стал еще более привилегированно-элитным заведением. В нем, как слышал Владик, совсем недавно сменились хозяева, которые тот час же переоборудовали одно из помещений клуба под бильярдную, а также стали дополнительно пристраивать к зданию сауну с бассейном. Вход в ночной клуб, который когда-то однажды он посетил вместе с отличницей Ленкой, и в котором была убита Татьяна, стал теперь платным. И просто так, захватив и принеся туда с собою дешевого алкоголя, посидеть, поглазеть на полуголых девушек или оторваться на танцполе у "не золотой" молодежи не получалось. Вот и выбрали они то, что когда-то именовалось рестораном, а сейчас в силу своей неконкуренции и непрестижности вынуждено было сводить концы с концами и, чтобы обеспечить себе хоть какую-то прибыль, скатиться до рядовой закусочной. Аня сидела у входа. Причем, сидела не на стуле, а у кого-то, кого Владик не знал, на коленях и весело чему-то смеялась, еще не заметив его. Аня была пьяна, как и пьяна была вся ее компания, состоящая из трех девиц и трех незнакомых Владику молодых людей. Один из них в ответ на выпущенную Аней в него струю табачного дыма, гогоча, плеснул на нее из бокала газированной водой. И компания дико заржала. Попавшая на нее вода не смутила и не разозлила Аню, захохотавшую этому в такт своей компании. Заметив Владика, растерявшегося увиденному и застывшего у входа, Аня соскочила с колен одного из парней и замахала Владику руками.
   - Привет! Иди к нам! Ребята, я вас сейчас с одним прекрасным человеком познакомлю! - как ни в чем не бывало, закричала она. Хотя Владик стоял совсем-совсем рядом, и кричать было необязательно. Владик отрицательно замотал головой и вышел из помещения ресторана на улицу. Аня догнала его уже на перекрестке.
   - Ну, куда ты? - схватив Владика за руку, улыбаясь ему, произнесла она. - Пойдем к нам. У нас весело. Я тебя сейчас со всеми познакомлю. Пойдем.
   - Иди, обсохни, - нагрубил в ответ он, вырвал из ее руки свою руку и быстрыми шагами пошел в направлении своего дома.
   - Да что ты понимаешь! - слышал вслед он голос Ани, постепенно затихающий с его отдалением. - Мне, что погулять с друзьями теперь уж и нельзя? У меня одна жизнь! Одна! Что я такого сделала?
   "Ничего ты не сделала, кроме как плюнула в Пашу, - ответил ей мысленно он. - Неужели вы все такие твари?".
   Через два дня утром, встав со своей постели и собираясь на практику, Владик вдруг почувствовал неизвестную ему до этого тянущую боль в верхней части левой ноги. Боль тянула ногу и отдавала в спину так, что от этого он вынужден был прихрамывать. Заметив, что сын хромает, мать сделала вывод, что ночью он спал в неправильном положении и поэтому, наверно, потянул ногу. "Пройдет, расходишься", - ободряюще сказала ему она, отправляя Владика на практику, где ему воочию впервые предстояло ознакомиться с работой юриста.
   - Добрый день, - вежливо поздоровался Владик с прокурором района, робко войдя в его кабинет после услышанного разрешительного "войдите".
   - Добрый, - отозвался прокурор, нехотя отрываясь от лежащей на столе папки с бумагами.
   - Капитанов Владислав, студент второго курса отделения "Правоведение" техникума Экономики и права, направлен к вам для прохождения двухнедельной преддипломной практики, - представился отцу Нины Владик, размышляя о том, узнал ли его прокурор района. Ранее он несколько раз видел Владика вместе с Ниной и Сергеем на улице. - Вам должны были документы направить...
   - Знаю, знаю, - прервал Владика прокурор, - приказ на той неделе подписывал.
   Он окинул взглядом Владика, из которого Владик так и не понял, узнал ли его прокурор или нет, снял телефонную трубку и, набрав номер, сказал: - "Кислицын, зайди".
   Через несколько секунд в кабинете прокурора появился неизвестный Владику Кислицын, который, оказалось, являлся помощником прокурора и был назначен им в качестве руководителя Владика по практике.
   - Поэтому все вопросы, которые у Вас могут возникнуть, пожалуйста, к Дмитрию Дмитриевичу, - объяснив все это Владику, завершал районный прокурор. - Ну и все задания, которые Вам поручит Дмитрий Дмитриевич, прошу Вас выполнять неукоснительно.
   - Да, конечно, - отозвался, чуть осмелев, Владик.
   - Дмитрий Дмитриевич, займитесь, пожалуйста, сейчас нашим практикантом. Посмотрите, что ему нужно для прохождения практики, и какие документы необходимо предоставить.
   - Хорошо, - отозвался помощник прокурора и раскрыл дверь кабинета, приглашая Владика за собой.
   - Извините, пожалуйста, - у порога помещения уже совсем осмелел Владик, видя, что Дмитрий Дмитриевич покинул кабинет своего начальника, - можно у Вас спросить? У меня вопрос личного характера...
   - Личного? - удивился прокурор, который уже было вновь уткнулся в лежащие на его столе бумаги, но опять был вынужден оторвать свой взгляд от них. - Ну, хорошо, слушаю.
   - Как там Нина? Я давно ее не видел. Вот, хотелось о ней узнать. Мы с ней в школе вместе учились, - скороговоркой выпалил Владик и замер в ожидании реакции и ответа.
   - Нина? - переспросил прокурор, на несколько секунд задумался, теперь уже пристальней, чем ранее разглядывая пришедшего в прокуратуру на практику студента, а затем произнес. - У Нины все хорошо, она сейчас живет и учится в Москве у наших родственников. Я так понимаю, что Вы желали бы передать ей привет?
   - Да, обязательно, передайте ей, пожалуйста, привет от ...
   - Я помню, помню Вашу фамилию, - прервал его прокурор, - обязательно передам, - и вновь углубившись в бумаги, дал своим видом Владику понять, что разговор между ними тем самым закончен.
   "Так, практикант, - начальственным голосом произнес Дмитрий Дмитриевич, - со всеми твоими бумажками мы потом разберемся. Сейчас тебе будет задание. Вот эти документы: возражения на кассационную жалобу осужденного с сопроводительным отнесешь в канцелярию суда. Знаешь, где суд находится?" "Еще бы, уже там бывали", - про себя подумал, а помощнику прокурора согласно кивнул головой, Владик. "Не забудь, чтобы на нашем экземпляре сопроводительного расписались и дату поставили, - продолжал инструктировать Владика куратор по практике. - На обратном пути зайдешь в приемную районной администрации и так же под роспись передашь им вот этот запрос. Все понятно?" Так для Владика и начался его первый день преддипломной практики. Разнося по инстанциям бумаги из прокуратуры, к концу рабочего дня Владик почувствовал, что его левая нога не только не расходилась, как утром предполагала мама, но и, напротив, стала болеть еще сильнее, отзываясь нестерпимой болью в спине. Да так, что от этого передергивало все его тело, и невозможно было выпрямиться в полный рост. Не прошла, а еще больше усилилась эта нестерпимая боль и на второй день. Ночью он плохо спал и постоянно ворочался, поскольку более или менее мог спокойно лежать только на правом боку. Все остальные его положения отдавались жуткой болью в левой ноге и спине. Засыпая на правом боку, он забывал об этом, переворачивался на другой бок или на спину во сне, отчего затихшая было боль, вновь пронзала его тело. От боли он просыпался, и все начиналось сначала. Не выспавшийся и сильно хромающий, с перекошенным от такой хромоты левым плечом Владик выглядел на второй день своей практики совсем удручающе, так, что это заметил Дмитрий Дмитриевич. "Ты что в ДТП попал? - поинтересовался он и, получив от Владика ответ, что никакого ДТП с ним не произошло, пошутил: - Это значит, прокуратура тебя вчера загнала. Привык, наверно, за партой постоянно сидеть. Да? Ладно, сегодня бегать ты не будешь. Давай свой дневник практики, посмотрим, какие тебе для отчета документы нужны". Второй день практики Владик полностью провел в прокуратуре, оформляя проекты прокурорских протестов, представлений и запросов. На третий день он выглядел еще хуже. Боль пронзала так, что от этого он постоянно морщился и кривил-кусал губы. Заботливый Дмитрий Дмитриевич оставил его на целый день в прокуратуре и на этот раз. Более того, ближе к концу рабочего дня он даже зашел в кабинет к прокурору и, сообщив о том, что студент-практикант по внешним физическим признакам выглядит неважно, получил от отца Нины разрешение на предмет того, чтобы Владик до конца недели отлежался дома и не появлялся на практике.
   - Нет, нет! - запротестовал Владик, поблагодарив своего непосредственного руководителя за проявленную заботу. - У меня-то всего лишь и так две недели. А тут, если неделю пропущу, то, что я для себя нового вообще узнаю?
   Сегодня ему дали на изучение два, готовящихся к отправке в суд, уголовных дела. И ему, еще не сталкивавшемуся с этим ранее, было безумно интересно.
   - Ну, смотри сам, - удивился помощник прокурора протесту Владика и тому, что у него такая сокращенная практика, - как знаешь, а вообще-то к нам раньше на целый месяц практиканты приходили.
   - Меня в армию забирают, - пояснил руководителю Владик.
   - Какая тебе армия? - еще больше удивился помощник прокурора, - Ты как инвалид передвигаешься.
   Это было сущей правдой. "Что же это у тебя такое? - уже серьезно беспокоилась его мама, видя, что боль и хромота не только не проходят, а все сильнее и сильнее терзают ее сына. - Я тут мазь одну импортную купила, говорят, помогает. Давай-ка попробуем". Импортная мазь на некоторое время несколько приглушала боль, но затем все возвращалось обратно. За пролетевшую неделю Владик окончательно очумел от своего внезапного недуга. И уже практически совсем не мог спать по ночам, скрипя от боли зубами и никак не понимая, где же он успел так удариться или подвернуться, что же такое с ним смогло случиться, что нежданно и негаданно к нему пришла эта злая физическая боль. Была боль душевная, которую год назад ему удалось залечить. Но откуда и почему она взялась, было известно и понятно ему. А вот почему появилась боль физическая, он, мучаясь, даже и не предполагал. "Все, хватит, сегодня идешь в больницу! - первой не выдержав, категорично заявила ему мама. - Сегодня никакой практики. Я сама в прокуратуру позвоню и все объясню". Владик терпеть не мог пахнущую химией и стариками поликлинику, к своей радости лишь иногда попадая туда. Но замучившая его боль, говорила о том, что поликлинику посетить все-таки нужно. Да и с родителями вступать в дискуссию на эту тему не хотелось. К тому же, помощник прокурора был прав. Как он поковыляет с таким перекошенным лицом и телом в армию? И он пошел в поликлинику. Отстояв, корчась от боли, полдня в очередях в регистратуру и на прием, уже перед самым обеденным перерывом он попал в кабинет участкового терапевта, откуда после беглого осмотра со словами "Вы не по адресу" был отправлен к невропатологу. К невропатологу он попал уже после обеда. Пожилая с немытыми и крашеными волосами тетка, осмотрев своего пациента и изучив его медицинскую карту, поставила Владику свой диагноз: "В армию, значит, тебя призывают, а тебе не хочется. И поэтому опять заболел. У тебя же уже была отсрочка. И призывная комиссия, судя по записям, через неделю. Вот тогда и придешь на обследование. Там и посмотрим. Думаешь, ты такой один, кто сейчас забегал? Нет. Далеко не один. Много вас таких вдруг заболевших. Ну, а если действительно побаливает, я тебе сейчас мазь выпишу, повтирай утром и вечером. Может и поможет". В глазах крашеной тетки он выглядел очередным забегавшим от армии "косарем". Но ведь это же было не так! Поэтому возмущению матери не было предела: "Я сама завтра пойду! Я им устрою "в армию не хочется и поэтому опять заболел"! Что они себе позволяют?!" Идти назавтра вновь в поликлинику, но уже вместе с ней, Владик, чувствуя грандиозный скандал, наотрез отказался. Это, в свою очередь, стоило ему скандала с родителями. Но мать была непреклонна и направилась в поликлинику одна, устроив там разнос невропатологу, добилась приема у главного врача. Главный врач, услышав от матери Владика угрозу обратиться с жалобой в прокуратуру, где "сейчас мой сын проходит юридическую практику", заверила, что данное небольшое недоразумение будет устранено, пусть только Владик вновь придет на прием. Его полностью и тщательно так, как полагается, осмотрят, а при необходимости отправят на сдачу нужных анализов и назначат все необходимое лечение. "Есть все-таки справедливость, - победным голосом рассказывала мать вечером дома Владику о результатах своего похода. - Завтра ты, хочешь или не хочешь, но пойдешь со мной в больницу. Пусть обследуют и делают все так, как полагается, а не посылают на призывную комиссию. На призывной комиссии обследовать будет уже поздно. Дай им волю, они и безногих в армейские сапоги обуют".
   На этот раз крашеная тетка была более приветливой и тщательно изучала обнаженную Владиком левую ногу и его спину, что-то записывала в его медицинской карте, задавала вопросы о характере мучавшей его боли и предложила лечь на более тщательное обследование в стационар: "Все равно, если до призывной комиссии боли не прекратятся, придется пройти в дальнейшем обследование в стационаре". То, что Владик действительно болен, а не "косит" от армии, невропатолог, очевидно, так до конца полностью и не поверила. Так же теткой были выписаны направления на сдачу анализов, в связи с чем она попросила Владика придти на повторный прием через два дня, когда будут готовы их результаты. Через два дня ему был поставлен предварительный диагноз со знаком вопроса "остеохондроз". В этом невропатолог была также не совсем уверена, сообщив ему, что возможно мучавшие его боли как-то связаны и с его позвоночником. Но для этого ему нужно будет пройти соответствующее медицинское обследование в областной клинике, так как в районе необходимого для этого обследования оборудования просто нет. "Из необходимого оборудования в местной больнице имелись только лишь пружинные кровати для стационарных больных и предназначенные им в нагрузку бинты с таблетками "аспирин", - так решили для себя его родители. Итогом хождения по медицинским кабинетам явилось направление в центральную областную клинику для прохождения соответствующего обследования, ну, а до этого, выписанная ему пока в помощь, плохо пахнущая мазь, и до кучи ко всему назначенные почему-то массаж и прогревание. Преддипломная практика закончилась. От назначенного массажа и прогревания становилось еще хуже, так, что после таких процедур он еле-еле с постоянными остановками через каждые несколько метров ковылял до своего жилища. В тот день, когда было нужно возвращаться для подготовки к досрочным ГОСАМ в техникум, Владик по направлению из районной больницы вместе с мамой поехали в областную клинику. Там тоже оказалось не все так просто. "Да, такое оборудование у нас имеется, его только что завезли. Полностью сканирует все внутренние органы, поэтому, если у Вас действительно имеются какие-либо скрытые повреждения позвоночника или суставов, такие повреждения будут обнаружены. Но оборудование совсем новое, только-только на нем стали работать, а направлений на обследование на нем выписаны уже по всей области сотни. Поэтому Вам придется подождать месяца три-четыре". "И тем временем в ожидании загнуться", - подумал Владик, морщась от боли и слушая приятную, средних лет, даму в медицинском халате. А дама в то же время продолжала: "Есть еще один альтернативный вариант. Дело в том, что до закупки этого оборудования наша клиника сотрудничала на постоянной основе с одной частной медицинской клиникой, она здесь рядом располагается, через пару остановок на метро. Всех своих пациентов мы направляли на обследование туда. Там тоже работают высокопрофессиональные специалисты. И все обследование вместе с заключением делают за один день. Поэтому и долго ждать не приходится. Так что выбирайте, что вы будете делать в дальнейшем. Если заинтересуетесь, я вам напишу адресочек. Правда, клиника, сами понимаете, частная, и услуги там платные..." "Сколько?" - решительно спросила мама. И приятная дама, почему-то не сказала вслух, а написала на пустом листочке, показав маме Владика, ответ на ее вопрос. "Ну, это до недавнего времени так было, - почему-то засмущавшись, пояснила Владику и его маме, приятная дама, убрав затем листочек, - там вам уже на месте более точно цену назовут. Сами понимаете, инфляция, все дорожает..." Необходимой для обследования на современном оборудовании в частной клинике денежной суммы у родителей Владика, которые в последнее время чаще вследствие простоя организации находились в вынужденных отпусках, чем работали, не было. Но ждать три-четыре месяца, загибаясь от назначенного массажа и прогревания, по мнению его мамы, тоже не являлось выходом из сложившегося положения. Тем более, она продолжала опасаться, что, не смотря на недомогание и поставленный под знаком вопроса первичный, но очень ранний для молодого организма диагноз, на призывной комиссии ее сына могут признать годным к службе в армии. Деньги были собраны взаймы по знакомым. И еще через несколько дней Владик уже находился в блестящей от белизны стен и своей чистоты частной клинике, без запаха и присутствия очередей из бабушек и дедушек, где весь встречающий их персонал, был просто любезностью и чуть ли не кланялся им, начиная с порога данного медицинского учреждения. "Вот бы тебе так научиться относиться к пациентам", - подумал Владик о крашеном районном невропатологе, залезая в какую-то капсулу, напоминающую ему саркофаг. Крышка саркофага закрылась. Внутри Владику показалось очень тесно, он лежал на спине, поскольку должен был лежать именно на спине, и от этого боль пронзала своими импульсами все его тело, и так хотелось повернуться на правый бок. От нестерпимых импульсов боли он стал дергаться и ворочаться в саркофаге. "Молодой человек, Вы можете лежать неподвижно? - произнесли где-то там, за саркофагом, недовольным и уже без какой-либо любезности голосом, очевидно обращаясь к нему. - Ваши движения мешают работать и получить качественные снимки. Или Вы хотите посетить туалет? Скажите только, тогда прервем процедуру". "Знала бы ты, какой тут у меня туалет, - подумал грустно Владик, - хотя откуда тебе это знать. Бегаешь наверно, как лошадь. А я еле хромаю". Чужая боль другим безразлична и непонятна. Это он тоже за свою еще небольшую жизнь начинал понимать. И поэтому, никак не отреагировав в ответ на недовольные слова медицинского работника, сжав до другой боли зубы, изо всех сил старался теперь уже лежать в капсуле, не шелохнувшись, не смотря на не унимающуюся боль. "Доктор твоего тела, доктор твоего тела", - выплыло в голове "Наутилусом", и Владик, чтобы хоть как-то отвлечься от нестерпимых болевых ощущений, попытался петь эту песню про себя. Через пять минут процедура была закончена. Еще через пятнадцать минут люди в белых халатах им вручили снимки его позвоночника вместе с их описанием и неутешительным диагнозом: "межпозвоночная грыжа". А молодой в очках врач мужского пола с вновь заскользившей в голосе любезностью стал подробно доступными терминами объяснять, что это такое и в чем это у Владика выражается: "Вот, посмотрите, здесь второй и третий позвонок практически стерты, а вот здесь произошло ущемление нерва, последствиями чего и являются боли, отдающиеся в левой ноге Вашего сына...". "Ну вот! - обрадовался Владик про себя неизвестно чему, - Крашеной утерли нос, а то все "остеохондроз", да "остеохондроз". Мать, слушая консультацию врача, периодически охала и сокрушенно кивала головой, а уже после того, как врач закончил свои объяснения, поинтересовалась, откуда и почему это могло произойти. На что был получен ответ о различных возможных причинах, начиная от последствий полученных травм, заканчивая индивидуальными особенностями каждого организма. А когда мать сообщила врачу, что действительно ее сына год назад очень сильно кто-то избил так, что он долгое время находился на лечении, врач подтвердил, что, вполне возможно, появившаяся грыжа и есть последствие того самого злополучного избиения. "Вот и показал жопу... И Алика отмутузил... И теперь сам на всю жизнь - калека... Жалеешь? Жалею ли? Хрена! Ни о чем не жалею. Что было - то было. Что будет - то будет. И Алик, и директор этого стоили, пусть даже через грыжу на позвоночнике. Каждому свое, и каждому воздастся. Мне - свое, другим - свое. Тому, кто инициировал мое избиение, тоже уже воздалось... Пусть земля ему будет пухом. А живущие - еще поживут и тоже получат свое. Все, кто живет, и я в том числе...".
   В областной клинике, изучив представленные снимки, их описание и заключение частной клиники, диагноз также подтвердили, выписали для районной больницы необходимые бумажки и направили проходить лечение по месту жительства, сообщив при этом, что болезнь очень опасна, и может случиться так, что станет еще хуже, а если уж будет совсем невмоготу, то нужно будет приехать и встать на очередь на операцию, но это только-только на самый крайний случай, если уж действительно станет совсем плохо, и начнут отказывать ноги, поскольку операция на позвоночнике тоже может быть чревата самыми различными негативными последствиями. В районной больнице представленные Владиком документы только что не обнюхали, но все равно заявили ему о том, что он должен пройти призывную медицинскую комиссию и в связи с поставленным ему в области диагнозом лечь на пару недель на обследование в стационар. "А это-то зачем? - удивился Владик. - Мне учиться нужно, и так, сколько времени со всеми этими больницами потерял. Разве все и так не понятно? Все же написано". "Такой порядок и правила, - зло отозвалась ему тетка с немытыми волосами. - Не я это придумала. Если бы не призывная комиссия, то и... А так - такой порядок. Если будешь выступать, то дождешься, что и хромого заберут". Так, спустя чуть более года, Владик вновь оказался в больничной палате...
   Палата имела несчастливый и зловещий своей магией номер 13. В палате, включая Владика, было пятеро. И все, так называемые "косари", лежавшие на обследовании. Первый чаще молчал и постоянно читал какую-то книжку. На чем он "косит", никто не знал. Он носил на голове голубую бандану с надписями на английском языке и огромную серьгу в левом ухе с символикой хиппи. Хотя своей угрюмостью и молчаливостью вовсе не походил на ту категорию лиц, которым близко движение американской безграничной свободы и братства. Когда с ним в коридоре сталкивались шаркающие своими ножками и пускающие от старческого недержания во время ходьбы невкусный воздух больные бабули, некоторые из них испуганно крестились, некоторые крестили его самого, а оставшиеся интересовались: "Мальчик, у тебя наверно головка болит, да?". Первый ничего не отвечал и шел, молча, дальше. Второй, напротив, не стесняясь, рассказывал остальным, что с целью избежания службы в армии с 14 лет стал имитировать ночные недержания, а по медицински: "энурез". Доимитировался настолько, что врачи ему поверили и положили сюда. Врал ли это он им, скрывая тот факт, что с детства ссытся по ночам по настоящему, либо действительно только притворялся, что ссытся, остальным было также неизвестно. Но на вопрос, а будет ли он ссаться по ночам здесь, "имитирующий" ответил утвердительно, пояснив, что в противном случае его обман раскроется, и его загребут на службу. "Мы твоим ссаньем здесь все провоняем!" - стал возмущаться третий. Но второй успокоил его, пообещав, что ссаться он будет только под утро, а утром медсестры, хочешь, не хочешь, будут вынуждены менять его постельное белье. И второй действительно по ночам стал ссаться.
   - Море! - кричал по утрам четвертый, скидывая со второго одеяло и обнаруживая расползшееся по простыне мокрое пятно.
   - Сестра, утку, срочно утку! - вторили четвертому третий и Владик.
   - Зассанец, - недовольно ворчали санитарки, меняя постельное белье, - давай твой кран жгутом, что ли перетянем.
   - Не положено! Чем детей рожать тогда буду? - довольно улыбаясь своим ночным пакостям и ворчанью медицинских работников, не соглашался второй на перетяжку краника жгутом.
   - Да каких тебе детей рожать, всю "рожалку" зассышь, а туда не ссать надо, мальчик, - проявляли свое чувство юмора и санитарки с медсестрами. И теперь уже ржала вся палата. Третий говорил, что у него больное сердце. Больное по медицинским показателям ЭКГ, хотя его самого оно не беспокоит, только бывает, что иногда забьется так сильно и часто, что становится трудно спокойно дышать. Но бывает это совсем-совсем редко. Но поскольку ЭКГ постоянно показывают нарушение каких-то сердечных ритмов, его и положили сюда на обследование. Четвертый же рассказывал им, что у него не болит ничего и он абсолютно здоров, просто "папан забашлял определенным людям денег" и ему поставили нужный для откоса от армии диагноз, который теперь предстоит подтвердить. Папан вновь забашлял нужным людям денег, и его диагноз будет подтвержден. Нужно только соблюсти все необходимые процедуры, в том числе и это никому ненужное стационарное обследование. Врет ли им четвертый, остальные также не знали. Но то, что он "косит" от армии за деньги, четвертый говорил им открыто, всем своим внешним видом даже бахвалясь этому. Вот, мол, посмотрите, какой я тут пуп земли. За деньги все умею. То, что деньги в семье четвертого водились, было заметно. У четвертого был дорогой японский плеер, массивная золотая цепочка и самодовольный вальяжный вид. Каждый день предки приносили ему богатые различными фруктами, овощами и соками передачки, которыми, впрочем, он, совсем не жадничая, делился со всеми. Но все равно четвертого недолюбливали. Ну а пятым и был сам Владик. Левая нога и спина продолжали невыносимо болеть. Хотя ему уже начинало казаться, что боль немного затупилась и бьет его не так сильно, как это было вначале. Но, может быть, это только ему казалось, а он сам просто успел уже привыкнуть к ней и смириться с болью...
   Все четверо были младше его на год. Троих из них он не знал, они ранее учились в другой школе. Тот, кто был третьим, был шапочно ему знаком, он тоже учился на год младше Владика, но в его школе. И когда Владик впервые переступил порог палаты, третий сразу же бросился к нему с приветствиями, словно являлся его близким другом, а остальным при этом сообщил:
   - Господа "косари", пред вами звезда и герой школьной сцены, впервые на ней прилюдно оголивший самую сокровенную часть своего тела... Как там тебя, зовут-то, блин, забыл...
   - А ты откуда знаешь? - удивился такому представлению третьего Владик, понимая, что речь идет о его выходке на вечере встречи выпускников.
   - А я тогда в одиннадцатом классе учился, и мы для выпускников на вечере выступали, вот все и видел. Было по приколу! - пояснил третий, и спросил: - А сейчас так можешь?
   - Нужно будет, смогу, - буркнул Владик, а третий взахлеб принялся рассказывать заинтересовавшимся, как Владик осмелился показать свой голый зад директору школы...
   На улице во всю шумела весна. И поэтому лежать в палате было скучно. Не спасали игры в карты, шахматы, домино и полученный из дома вторым тетрис. Подковырки медсестер и санитарок тоже не помогали от скуки, всем хотелось на улицу. Но их не пускали, грозя тем, что за самоволку они будут с позором выгнаны из стационара, как не соблюдающие больничный режим, а там уже прямая дорога в армию. Поэтому в будни они не нарушали установленный режим и запрет. В будни по утрам к ним в палату приходил врач, заученно интересовался о состоянии здоровья, на что все отвечали, что они очень больны, но самый больной из них - второй, который опять за ночь успел обоссаться. Врач осматривал "косарей", что-то записывал в своем блокноте и уходил в другие палаты. Потом им приносили какие-то, как они понимали, выписанные им в соответствии с их неармейскими диагнозами лекарства в виде порошков и таблеток. Лекарства приносили также и вечером. Но их никто не пил, за исключением молчуна первого. Когда медицинская сестра уходила, таблетки и порошки тот час же исчезали в глубине голубой раковины, которая не умела разговаривать и тем самым сообщать об увиденном обмане. Четыре раза в день их кормили. Завтрак, обед, полдник и ужин. "Блин, как в детском саду прямо!" - прикалывался четвертый и воротил от больничной еды нос. Еще бы, принесенные ему предками передачки были несравнимы с больничной трапезой. Остальные, неприхотливые в еде ели, хотя качество и однообразное скудное меню оставляли желать лучшего. Курили тайком, по очереди в туалете. Официально курить в больнице было нельзя. Но на выползающий из туалета в коридор табачный дым никто не обращал внимания. Разве что несколько иссохших от своей старости бабок, которые начинали задыхаться от такого дыма. Помимо них в туалете курили и остальные курящие больные. Стоящий в коридоре телевизор был постоянно оккупирован стариками, которые с утра до вечера, отрываясь только на медицинские процедуры и прием пищи, смотрели по ящику новости, развлекательные передачи и пустые "ни о чем" заморские сериалы. Поэтому телевизор, уважающие старость "косари", не смотрели. Им он был недоступен. Да и, честно говоря, телевизор молодым организмам был по барабану. В субботу и воскресенье врачи не приходили. И поэтому они, уболтав своим нытьем дежурную медсестру, все же выходили на весеннюю улицу, сидели недалеко от больницы на лавочке, глазели на проходящих мимо людей, травили анекдоты, а если проходили мимо девчонки, то пытались их задирать какими-то иной раз пошлыми колкостями. Они вдыхали воздух весны, и от ласкового, пригревающего лица и плечи весеннего солнышка они забывали о своих внутренних и внешних проблемах, болячках и переживаниях, и им было хорошо. Просто и хорошо... В воскресенье второй недели четвертый не остался с ними на лавочке, а хитро подмигнув, сообщил, что собирается смотаться на пару часиков домой. "Смотри, запалят", - предупредили его. "Обойдется", - беззаботно отозвался он и скрылся за зеленью кустов. Через два часа он так и не вернулся, поэтому ужинать они отправились без него. Четвертый явился только поздно вечером. Был он слегка пьян и сообщил товарищам по палате, что взял у предков деньги и купил пиво, которое ему удалось под видом сока протащить сюда. И действительно, в двух двухлитровых пачках из-под апельсинового сока вместо данного продукта оказалось пиво. "Давайте, мужики, за нас с вами и за хер с армией!" - провозгласил четвертый и стал угощать их принесенным пивом. "А вдруг запалят?" - не решался второй. "Если только еще больше ночью обоссышься, - смеялся четвертый. - Не паникуй, нас завтра и так выписывать будут. Все, две недели прошли". И они пили пиво. Вспомнив о Паше, Владик пил за него, пить "за хер с армией" из-за друга ему не хотелось. Потом они уже все вместе перед сном ходили курить в туалет, щупленький мужичок из соседней палаты, жалуясь на постоянные боли в груди, попросил у них огоньку. Вышел, мол, покурить, а зажигалка не работает. "Вот спасибо вам, ребятки, помогли, а то так курить хотелось, просто жуть, а никого и нет". Ночью их разбудил жуткий крик из соседней палаты, они выбежали в коридор и увидели, как засуетилась и забегала ночная смена. В соседней палате кому-то было плохо. А еще через несколько минут оттуда вынесли того мужичка, который несколькими часами ранее просил у них огоньку. Мужичок был мертв. "Хрен ли наша медицина, - констатировал четвертый, - без денег хрен вылечат". "Вот тебе и покурил напоследок", - грустно сказал третий. "Пацаны, а ведь и мы все так, когда-нибудь", - испуганно произнес второй. Первый промолчал, как промолчал и Владик, вспомнив о Сережке, Вале и Татьяне... В понедельник их выписали. Желая себе больше сюда не попадать, Владик в книге жалоб и предложений старательно вывел: "Мы, пациенты палаты N13, чумели от вас!" Второй, третий и четвертый, громко смеясь, расписались напротив написанной Владиком, но непонятной им, фразы. В течение следующих нескольких дней он прошел в городке призывную медицинскую комиссию. После чего, для подтверждения своей негодности к службе в армии уже другой медицинской комиссией, был отправлен в один из областных городов, в котором находился распределительный пункт для призывников. В автобусе, принадлежащем военкомату, помимо Владика было человек двадцать таких же, как и он "негодных", в том числе и те четверо, с которыми он находился на обследовании в стационаре. Медицинскую комиссию проходили полдня. В результате поставленные диагнозы и окончательная "негодность" врачебными медиками для большинства из них были подтверждены. Лишь одного завернули для дополнительного обследования, а двоим предоставили временные отсрочки до осени. Те, кому посчастливилось оказаться "негодными" в ожидании других от радости нашли неподалеку коммерческий ларек, и на выделенные родителями на питание в дороге деньги накупили пива. Поэтому на обратном пути автобус периодически останавливался по просьбе напившихся пива и наполнивших пенной жидкостью до отказа мочевые пузыри "негодников". "Негодники", громко гогоча и разговаривая, шатаясь, выходили помочиться на обочину, а заодно и покурить. "Была бы моя воля, я бы вас всех к белым медведям на Север отправил! - не выдержал их наглости и беззаботности сопровождавший их прапор из военкомата. - Там, в Чечне сейчас настоящие ребята гибнут, а вы - "косари" и "уклонисты" только и знаете, что пиво жрать, да обоссать все вокруг. Больные, мать вашу". Подвыпившие "косари" и "уклонисты", видя гнев недовольного прапора, ржали и разговаривали еще громче, и вели себя в автобусе еще более развязано, полагая, что прапор вместе с его военкоматом им теперь вовсе не указ. Еще через два дня в военкомате Владик получил военный билет, в котором было написано: "Не имеющий военной подготовки, годный к нестроевой службе", а затем, на странице N14 уточнялось: "На основании гр. 1 ст.__ Расписания болезней (постановление Совета Министров - Правительства РФ от 1987 года N260) 28 апреля 1995 года признан годным к нестроевой службе. Подлежит переосвидетельствованию 28 апреля 1998 года". В техникум в связи со всеми этими обстоятельствами он попал только в начале мая. Когда, сильно хромая и ковыляя, он наконец-таки добрался до своей комнаты в общаге, то обнаружил, что место соседа Лешки пусто, и вещи его в комнате отсутствуют. "Лешка досрочно сдал ГОСЫ и был призван в армию", - понял Владик и грустно вздохнул. Ведь Лешку он больше никогда теперь не увидит, а они, не зная, что произойдет с Владиком в период прохождения практики, полагая, что он тоже вернется в технарь для досрочной сдачи экзаменов, так и не попрощались...
  
   "Дядя Аслан, можно нам сегодня с русскими поиграть? Спасибо..."
   "...Как барашек говорит? Говори, я сказал! А то дядя Муслим тебе опять палец отрубит! Вот молодец! А свинья русская как хрюкает? А? Ну-ка, давай! Ай-ай-ай! Как нехорошо хрюкает русская свинья. Ползи ко мне, ползи, я сказал, на четвереньках. Свиньи русские ползать только умеют. Вот так. Сейчас я тебя землей кормить буду. Свиньи русские едят землю? Дядя Аслан говорил, что вы земли нашей хотели. На вот, жри. Жри!!! Не нравится наша земля? Жри, я сказал..." "Ты на каком поедешь? Я на том, что в прошлый раз. А этот дохлый такой, на нем неинтересно, он не перегонит..." "Раз, два, три! Поехали! Давай, давай, давай! Хоп,хоп,хоп, беги, шайтан быстрей, а то голову зарежу!" "Я первый, первый!!!" "Баран бесполезный, сейчас я тебя проучу. На тебе, получи, на тебе еще, и еще на тебе. Ты что перегнать их не мог? А? Из-за тебя опять проиграли. Зачем тебя кормят? А? Зачем ты тогда кушаешь? А? Дяде Муслиму скажу, что бы тебя больше не кормил..."
   "Шамиль, зачем они нам здесь нужны? Лишние рты и глаза. Давай их в расход". "На наших обменяем. Ты же знаешь, у меня племянник у русских. Я ищу его. Найду, обменяем. Поэтому пусть живут. В подвал к Зелинхану отведите. Там будут жить. Аслан, за их жизни ты лично отвечаешь. Да и кормите чем-нибудь, чтобы совсем от голода не сдохли, от буханки хлеба не обеднеем". "Пусть работают, нужно бункеры здесь организовать, на подступах боевые позиции оборудовать. За деревней в лесу схроны сделать. Поедем на место, покажу. Вот пусть этим и занимаются. Джабраил, будешь старшим, руководить работами будешь". "Если их, Шамиль, обменяем, они же все эти схроны русским и выдадут". "За деревней повязки на глаза одевайте и до места назначения не снимайте. Вы что, мальчишки что ли, всему вас учить надо?"
   "Так, копаете все по периметру, пять метров, глубина два метра. Два дня на все. Не сделаете, зарежу как баранов. Все понятно?" "Кто так работает, шакалы? Идти сюда всем, сейчас учить буду. Больно, да? Больно? Будешь хорошо работать, будешь хорошо работать? А? Через день не сделаете, молитесь своему богу". "Тащи, тащи, кто упадет, тому яйца отрежу. Тащить, я говорю, работать, работать всем!" "Не можешь, значит... Слушать не хочешь. Гордый, да? Детей не любишь, работать не хочешь. Наказать надо. Сейчас я тебя накажу. Палец давай, палец свой, говорю, давай, а то всю руку отрублю. Держи, Аслан, руку его держи! Вот так..."
   "Не надо, пожалуйста, не надо, не надо, люди добрые не надо!!! А-а.а-а-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а-о-э-э-э-у-у-у..." "Да уж, добряки, нашел добряков... Кровь как со свиньи. Один палец, а все забрызгал... Настоящая русская свинья. Кто еще гордый, кто еще работать будет плохо? А? Иди сюда ты, ты тоже плохо работал. Зачем тебе пальцы, если работать не хочешь? А? Иди, говорю, а то голову отрежу..."
   "Можете снимать. Вот здесь блиндаж делать будете, Джабраил покажет. Кто будет плохо работать, того накажу..." "Рыжий, иди сюда, ты сегодня работал хуже всех. Тебя наказывать буду. Шамиль говорит, пальцы рубить нельзя. Калечить нельзя. По-другому наказывать буду. Сегодня ты своим богом станешь. Как вашего бога зовут? Иисус? Иисусом будешь. На кресте. Что стоите? Вон крест. Вкапывайте, быстро!!! Рыжий Иисус сейчас отдыхать здесь всю ночь будет. Да? С богом своим общаться будет, да?"
   "У. У-у-у. У. У-у-у. О-о-о...."
   "Шамиль, радостная новость у меня для тебя, брат: Иса отыскался!" "О, слава Аллаху! Аллах всемогущ и милосерден! Рассказывай же..." "У русских он в Ханкале. У Доку там наш человек. Он и отыскал. У русских там что-то типа фильтрационного лагеря. Собираются дальше переправлять: в Моздок или еще куда, пока неизвестно. Но то, что это именно твой Иса - это точно". "Я могу выйти на этого человека?" "Это опасно, брат, мы, чтобы человека не светить, по-другому поступим. Он прямые координаты нам даст. А с русскими уже сами договариваться будем..."
   "Интересно, наши взяли Грозный, или еще нет?" "Кто их знает, может совсем ушли..." "Если бы взяли, сюда бы уже точно наведались и весь этот коровник расхреначили..." "Может, они и не знают, что здесь повстанцы". "Повстанцы? Ублюдки они недоделанные, а не повстанцы, посмотри, что они с моей рукой сделали, а что с твоей рукой сотворили, а?" "Тихо, ребята, услышат..." "В этом погребе хрен кто что услышит, твари черножопые. Я понимаю - воевать, но издеваться зачем, хуже фашистов..." "Ага, будто ты видел, как фашисты издевались". "Видел, в кино показывали. А еще у меня дед воевал, рассказывал..." "Нас наверно убьют скоро, если наши не придут..." "Да хорош вам, живы и это самое главное. Сколько нас было, а? А сколько осталось? Если бы хотели убить, то уже бы убили. Держаться нужно, а не ныть..." "Тебе пальцы не рубили, хорошо говорить. А если завтра руку или ногу вообще отрубят? А? Лучше бы вообще убили..." "Придурок ты, живешь - радуйся, не распускай нюни, палец это еще не жизнь. Даст бог, жить останемся" "Только где этот бог-то?".
   "Ай, молодец! Ай, русский свинорылый воин, давай-давай бей его, бей сильнее!" "Ты что стоишь, как баран? А? Драться не умеешь? Я на тебя сто долларов поставил, если проиграю, ухо теперь тебе отрежу. Зачем тебе ухо, если слушать не умеешь... Вот-вот, да, вот так, ай да Тайсон, настоящий Тайсон! Добей его, добей, чтобы не вставал, я сказал! Все, Джохар, давай сто баксов, бой окончен, мой шакал твоего победил..."
   "Блядь, уроды, блядь, ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы.... Твари долбанные, убил бы, твари... Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы..." "Витек, я не хотел... Ты же сам все слышал, если бы мы с тобой не бились, они бы нас зарезали". "Ну все, тихо, тихо, это пройдет, пройдет. Ты что никогда по башке не получал? У нас в Ростове знаешь как, улица на улицу ходили. Вот месилово было..." "В следующий раз не бей так сильно, и так каждый день нас херачат. А тут еще сами себя. Посмотри, на нем места целого не осталось..." "Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы...." "На мне тоже места целого нет и на тебе нет, еле ноги двигаем и губами шевелим, что вы окрысились, они бы сами нас так уделали..."
   "Пить хочешь? Хочешь пить, да? На колени, все на колени. На тебе. А ты что, гордый, да? На колени не хочешь? Руку давай, резать буду... Хочешь уже? Вот так-то. Вы у меня ползать будете. Скажу на колени, значит на колени. Скажу ползти, значит ползти. Скажу дерьмо свое русское жрать, значит жрать... Пить хотите? Сейчас я вас напою. Рты открыли! Все рты открыли!!! Сейчас я Вас напою... Аслан, дай нож. Он рот открывать не хочет, я ему дырку во рту сейчас сделаю..." "А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!" "Говорил, рот открыть, говорил, да? Не хотел по хорошему, не хотел да?" "Вот вам водица из родника! Вкусно, да? Вкусно? Вкуснее молока мамкиного, да? Га-га-га, га-га-га!"
   "Твари... это же не люди, это же не люди..." "Звери..." "Нет, звери так не делают..." "По истории в школе, помню, проходили: кавказцы - гордый, смелый, но честный и справедливый народ... А это кто, посмотрела бы моя историчка на них..." "Это не кавказцы, у ублюдков нет нации". "Блядь, живым останусь, пацаны, перед всеми клянусь, перед вами, перед богом, перед всеми, я долбить их всех буду везде, где только увижу. Ловить и долбить, блядь, чтобы кровью своей захлебывались, дерьмо свое жрали, убью их всех на хер, твари..." "Пацаны, терпеть-то не могу больше. Боюсь, что сорвусь, пацаны, убьют меня и вас из-за меня положат... Но терпеть больше не могу уже..." "Успокойся, мы же мужики, успокойся, надо выстоять нам, ради хотя бы тех пацанов, которые погибли, ради родителей наших и близких. Мы же русские, а русские народ терпеливый и не сдаются..." "Они сегодня нам в рот нассали, а завтра сосать заставят. Сосать будете, да? Все сосать будете?! Причмокивать?" "Да заткнись ты, блядь, заткнись, урод! Когда заставят, тогда и посмотрим..." "Я, блядь, ему тогда точно его обрезанный откушу, чтобы таких ублюдков, как сам, не нарожал! Паш, а ты откусишь, если сосать заставят? Вот, пацаны, Пашка тоже откусит! Вот и выход из положения нашли, а ты все "причмокивать", мы им причмокнем по самые яйца..."
   "Эй! Утро пришло! Спим - работать не хотим? Вставать всем! Шамилю блиндаж понравился, сегодня другой делать будете... Держите премию. Га-га-га! Завтрак ваш. Есть говорю, есть всем, а то сам через жопу все это вам запихаю. Не нравится? Кишки и яйца барашка не нравятся?! Ай, ай, ай... Это же деликатес. Сейчас свои кишки и яйца есть тогда будете. Выходить наверх по одному, быстро..."
   "У меня есть ваши солдаты... Несколько... Да, Зараев, Иса Зараев. Мне нужен Иса Зараев. Я знаю, он у вас. Поменяю на ваших... Что? Что, что? Плохо слышно... Мамой клянусь, зачем мне лгать. Все честно, я не умею лгать. Пацанов не жалко? Молокососы еще совсем. Вот и согласовывай с командованием своим... Что, что? Опять плохо слышно... Списки? Какие такие списки? Пленных? Хорошо, будут тебе списки... А встреча зачем? Списки передать и обмен согласовать? Это подвох? Зачем согласовать, все и так ясно: ты мне Зараева, я тебе твоего солдата. На выбор. Всех? Посмотрим... Встречи хочешь, давай встречу. Нет, русский, к тебе не приду. Я что, себе враг? Тебе - враг, себе - не враг. На нейтральной территории встречаться будем. Гарантии будут, будет встреча... Ты согласовывай, согласовывай, но побыстрее, я с тобой позже свяжусь..."
   "Девочка моя сниться перестала. Плохо. Раньше хоть это успокаивало. А сейчас не снится. Наверно нас все же убьют... А тебе снится что?" "Мне - мамка иногда, братишка, собака наша домашняя, Чарли." "Собака - это к друзьям." "Ага, это про нас снится." "А я вообще спать не могу, тяжко что-то совсем." "Спать нужно, иначе свалишься вообще, ты глаза закрывай и до ста считай, или там, представь мостик через речку, и прыгай туда-сюда..." "Пацаны, а я город свой во сне видел: весна, цветет все..." "Большой-то у тебя город?" "Ростов-на-Дону? Больше миллиона жителей. И Дон, вы просто не представляете, как там красиво. Я так люблю Дон: купаться, рыбалка... А рыба у нас какая, в гости приедете, закоптим, пальчики оближите..." "Замолчи лучше, желудок сводит, а ты о жратве..." "Нам училка по истории рассказывала, что раньше до революции у нашего города герб красивый был: на голубом поле башня. Это символ, значит, изображающий преграду от набегов на город других народов и победу над ними. А еще оружие на красном поле, это, значит, трофеи, как будто бы в боях против тех, кто на город набегал, захваченные..." "А кто на вас набегал-то?" "Не знаю, училка не рассказывала, а может и рассказывала - не помню..." "Чехи наверно. Они далеко от Вас?" "Нет, не совсем..." "Тогда точно, чехи..." "Значит, мы их долбили. И сейчас раздолбим, нужно подождать только..." "Сил уже ждать нет больше, меня колбасит всего, крыша скоро поедет или просто сдохну..." "Вот бы уснуть и не проснуться, так спокойней бы было..." "Блядь, опять вы..." "Да чего опять? Сейчас землянок им нароем, а потом не нужны станем, вот увидите. Расстреляют или бошки отрежут". "Бежать надо, пока не ухерачили, реально пацаны, бежать..." "Гений, твою мать, а как и куда бежать, может тоже подскажешь?" "Не знаю, но это лучше, чем так, как мы медленно подыхать..."
   "Эй! Русские, ловите жратву! Жратву ловите! Что нюхаете-то? Это мясо, ха-ха-ха, мясо говорю, жрите, не бойтесь. Жрите, барашек это. У нас принято сегодня скотину досыта кормить, вот и жрите, говорю, не бойтесь. Завтра такого не будет. Десять минут вам и на работу...."
   "У них праздник, что ли какой сегодня, заметили?" "Это ведь настоящее мясо было..." "Нашего пленного зажарили и прикалываются..." "Да иди ты, блядь, хлеб-то тоже был, свежий. Тоже из пленного?" "Нет, ну правда праздник какой-то, нас, когда по деревне вели, видел, что у дворов всю посуду старую железную на улице выставили..." "Это не железо, медь..." "Одна хрень, традиция какая-то значит..." "А щас костер разожгли, через огонь прыгают, точно праздник..." "Может победу над нашими отмечают?" "Достал уже со своим пессимизмом, это у них, похоже, что-то вроде нашей масленицы, сегодня какой день?" "Что получше спроси, хрен его знает, март наверно..." "Точно масленица..." "Дебилы, это они костер для нас разожгли, жарить будут, а другим скормят". "Заткнись, нет здесь других, кроме нас..." "Накаркал, слышите, идут..."
   "Эй, эй, эй, давай, давай, прыгай, ай, молодца, горячо, да? Горячо? Прыгай, давай, давай, скотина, трус, не бойся, не больно жжет, смотри, как настоящие нохчи прыгают! Видишь, а?! Давай, давай, слабаки, оп, оп, оп, оп, ай, да!!!"
   "Аслан, успокойся, Аслан, остынь, прошу, куда ты?" "Убью, убью свиней, всех убью, как Джабраила убили. Они Джабраила убили, всех убью!!!" "Аслан, это не они, они не причем, они пленные, это другие русские, ты же сам все видел, Аслан, это война..." "Уйди с дороги, уйди, аллахом клянусь, убью, зарежу как скотину, всех зарежу..." "Спите, да, спите, свиньи? Вставать всем, сказал, сейчас резать вас буду, стрелять вас буду, за Джабраила буду, всех буду... Выходить, на улицу всем, выходить, стрелять вас там буду!!!" "Не надо, пожалуйста, не надо, не убивайте, мы вас любим всех, не надо, за что, за что, пожалуйста-а-а-а-а-а!!!" "А, а, а-а-а, у-у-у-у-у-у, ой, ой, у-у-х" "К стене, к стене становиться, молитесь своему несуществующему, шакалы, молитесь..." "Аслан, остынь, что Шамиль скажет, он же приказал.." "Аслан!!!" "Аллах акбар, Аллах акбар!!!" Тру-ду-ду-ду-ду-ду... "Сссыте, да? Обоссались, да... На коленях валяетесь, сопли размазали... Бога видели своего, да? Не видели, нет его, вашего бога... Ненавижу... Ненавижу вас... Джабраил как мужчина умер, с автоматом в руках умер... Двоих неверных в ад ваш успел отправить... А вы от страха обоссались, валяетесь тут, прощенья просите, нет вам прощенья, нет..." "Пойдем, пойдем Аслан, успокойся, все, успокойся, все уже, не трогай их, Шамиль же приказал. Что с них взять, покойники ходячие... Горе у нас, пойдем, Джабраила провожать надо, пойдем, Зура ждет. Зелинхан, веди их обратно к себе, давай... Пойдем, Аслан, мужчина не показывает своих чувств..."
   "Герой, блядь... Дай мне автомат, и поставь его к стенке, я тоже так могу геройствовать... Что молчите, пацаны, а?" "Я думал все, пипец, молиться начал, не умею, а начал... Что молчите-то, а, пацаны?" "Убьют нас, бежать нужно, пусть не получится и сдохнем, но не так. Мы ведь точно так в скотов превратимся..." "Мы уже и так скоты, для них, для наших, для всех..."
   "Шамиль, они уже не работники, толку от них мало, лопату поднять не могут, молоток держат чуть-чуть. Какой от них прок? Отпустить их или расстрелять надо, Шамиль..." "Я все вижу, ты же знаешь, что скоро мы их на наших бойцов обменяем, через три дня я с русским на связь должен выйти, там обо всем окончательно и договоримся. Убить никогда не поздно, а вот договориться может быть поздно, если кровь прольем, и менять не на кого будет..." "Может тогда на работу их пока не гонять, они падают на ходу, не доживут так до обмена. Да и Аслан тут все усиливает. Он говорит, что Доку сумел троих русских продать, выкуп взять, пятьдесят тысяч долларов, чем мы хуже, говорит, почему их не можем продать, выкуп взять, говорит. Люди слушают, многие соглашаться начинают..." "Пусть работают, схрон доделать нужно, а с Асланом я поговорю, это моя проблема, Зелинхан... Три дня, шесть дней, не больше, я все решу, все решу..."
   "Что-то мне хреново, пацаны. Кровью гажу, внутри все болит. Может почки отбили, или с желудком что..." "Как нас вчера отхерачили, поэтому и болит, у меня тоже, кажется, ребра сломаны..., дышать тяжело, видишь, кровью харкаю. Разве я виноват, что сил это бревно тащить больше не было..." "Из-за этого бревна нас и ухерачили, из-за тебя, блядь..." "А ты бревно не ронял, у тебя, смотрю, силы остались, ты все делаешь правильно, только стонешь и жопу им подставляешь, дяденьки не убивайте?.. Ладно, забудь... Прикольно, ты кровью срешь, а я кровью харкаю..." "Смешно, да, смешно, ты совсем охерел?! Смешно, урод? Нашел над чем смеяться, блядь..." "Успокойся ты, нужно же жизненный тонус поддерживать..." "Поддерживай, весельчак, только смотри: остальные вообще уже разговаривать перестали, только мы вдвоем, молчат все круглые сутки, поддержал им тонус, да?" "Стараюсь, как могу, только заткнись, говорить больно, а то я тоже разговаривать, как и они, совсем перестану..."
   "Шамиль, это ты Шамиль? Тебя зовут Шамиль? Хорошо. С тобою говорит полковник Антонов. Наши ребята еще у вас? Сколько их? Сколько их, твою мать, я спрашиваю?.. Блядь, связь отключил..." "Зря вы так, товарищ полковник, они насчет этих ругательств обижаются очень, если говорить, то по другому..." "Рот закрой, соединяй заново, учить будешь, я их уродов выебу и высушу". "Шамиль, это ты, Засраев тебе твой нужен, нужен, я спрашиваю?! Вот и хорошо... Да, все так, все оговорено. Если приведешь на место к пятнице двоих, помимо Засраева твоего вернем еще одного, о ком разговор был, приведешь троих, троих отпустим. Не хочешь говорить, сколько, не надо. Хер, тьфу, блядь, гоподи, черт с тобой, берем троих, Засраева твоего в первую очередь, и ты всех, кто есть... Только, что бы без дураков, понятно? Я? Слово русского офицера даю, что пакости не будет, обмен на обмен, а от вас вот чего угодно ожидать можно... Ладно, без обид, я чувствую, ты тоже слово имеешь, вот и посмотрим..."
   "Ребята, сколько мы здесь, кто знает? А? Ну что молчите-то? Весна во всю, уже май, знаете, как я понял, что уже именно май? Видели на улице, дед в папахе ходил с палочкой? Тот, кто раньше нам хлеба подкидывал. У него на груди медали болтались. Раньше без медалей нам попадался. А тут медали нацепил. И ходит гордый такой. Я и подумал, что сегодня 9 мая, иначе, зачем он с медалями по деревне гордый шляется. Ребята, что молчите-то? Я вот тут думаю, не все они такие уж и плохие. Дед вот этот, все нас хлебом... Этот, как его, которого убили, ну, из-за которого нас к стенке ставили, тоже нас все защищал и не сильно гнобил. Идешь по деревне, смотришь: люди как люди со дворов выглядывают. Женщины, дети, хозяйство свое, своими делами занимаются. Все как у нас. Люди разные. У нас тоже своих тварей хватает. Помню, маленький был, у бабки в деревне жил. Так там, трое алкашей девку молодую поймали, в хату затащили и три дня над ней измывались по всякому, живого места не оставили. А затем, чтобы свидетеля не оставлять, убили и в реку бросили. Им-то, уродам этим, что нужно было? А здесь война. Ненависть, горе, злоба - они все закрывают, все перечеркивают, все хорошее и доброе. Как пелена, глаза застилают. Вот они и превратились в зверей... Ребята, молчите-то что? Ребята..."
  
   У прокурора района с утра было прекрасное настроение. Впечатления от вчерашней встречи с Ниной, охватившие его вдруг хлынувшим переизбытком чувств и нежелающими никак уходить, мелькавшими перед глазами, образами: задорного карапуза, хватающего его за руку и по-детски искренне-ярко улыбающегося ему, своему деду; грустной дочери, во взгляде которой он видел все тот же немой укор, но уже чуть-чуть разбавленный появившимся в ее глазах едва заметным теплом; суетящихся родственников жены, заверяющих, что у них все просто замечательно, "растем ни по дням, а по часам". Все это мелькало и кружилось перед глазами прокурора, и он впервые за последние месяцы почувствовал в себе какое-то внутренне облегчение, от которого хотелось жить и радоваться жизни. "Все наладится, теперь уже точно все наладится, в июне заберем Нину с ребеночком обратно. Вот дураки-то, господи, взрослые дураки. Жизнь одна, а мы все со своими принципами, кому они нужны, эти принципы, если разрывают отношения между близкими людьми? Глупость какая. А внук-то, а?! Каков?! Тот еще пострел. Чем-то даже похож на меня. Нужно все поменять. Обязательно поменять. Все с чистого листа. Заберем в июне, обязательно. Дочь уже успокоилась, отошла. Оно и хорошо. И нам успокоиться тоже необходимо. Заберем и все с чистого листа. Это мое решение, и супруге моей тоже пора остыть и его принять". Не умеющая читать чужие мысли, супруга чмокнула в прихожей мужа в щеку, пожелав ему хорошего дня, пролепетав вдогонку о том, что и за ней сейчас тоже должна подъехать служебная машина. Они по утрам всегда желали друг другу хорошего дня. Это стало их семейной традицией, желать друг другу хорошего дня. И он, выходя из мрачного подъезда на солнечную весеннюю улицу, вдыхая ароматный майский воздух, подумал, что этот день для него действительно должен быть хорошим. Он так решил, так все и будет. Отошли на второй план и скрылись где-то в глубине его сознания переживания последних дней, обусловленные непонятными и таинственными звонками. Угрожающими ему звонками... Первый звонок раздался в его кабинете месяца два назад, когда он решал вопрос о продлении срока содержания под стражей по уголовному делу в отношении пятерых молодых националистов, подозреваемых в целом букете совершенных ими преступлений. Причем сотрудники следственных органов расходились с ним во мнении относительно состава такого букета, изначально даже намереваясь прекратить уголовное дело в отношении задержанных за отсутствием состава преступления, то есть, доказательств, подтверждающих их виновность. И все вроде бы гладко было в представленном ему постановлении следственных органов: молодые ребята занимались спортом в частной спортивной школе, организованной неким Бондаренковым Ильей Михайловичем, который в настоящее время объявлен в федеральный розыск. Приходили и занимались по расписанию восточными единоборствами. И совершенно ничего не подозревали о том, что их тренер незаконно хранит по месту их спортивных занятий огнестрельное оружие и запрещенную литературу, призывающую к национальной ненависти и свержению конституционного строя. Бондаренков - вот истинный злодей, в отношении которого дело следует выделить в отдельное производство и приостановить до розыска подозреваемого. А ребята тут ни при делах, они сами жертвы этого злодея. Что касается нападения на беженцев и погромов - подрывов на рынке, то и здесь против них отсутствуют какие-либо улики. Два свидетеля: один беженец и сторож рынка, вроде бы в начале, опознавшие в них нападавших, теперь сомневаются, найденные отпечатки пальцев в сторожке, не пригодны для исследования, оперативные данные и разработки тоже практически ни о чем не говорят. Но чувствовал прокурор нутром, что это только лишь гладь, а за гладью есть глубина и тайна воды. И поэтому "зарубил" постановление следаков, и направил дело на доследование. Вообще-то дел было два. Второе, возбужденное по ст.102 УК РСФСР относительно побоища в ночном клубе находилось под контролем областной прокуратуры, которая постоянно дергала его необходимыми для такого контроля отчетами. А о чем отчитываться-то? Второе дело было наглухо приостановлено за установлением неизвестных лиц, совершивших тройное убийство. В том, что этих лиц в ближайшее время найдут, прокурор очень сомневался. Но благодаря неустанным запросам областного руководства периодически постановление о приостановлении производства по уголовному делу прокурор отменял и выдумывал новые указания по проведению отдельных по данному делу следственных действий, как то: установление связей убитого нападавшего, опрос жителей близлежащих домов и владельцев близлежащих помещений и тому подобное. Дополнительные следственные действия не приносили никакого результата, и дело вновь приостанавливалось до очередного областного контроля. Дело же по факту убийства одного из нападавших, того, которому не повезло, было также выделено в отдельное производство и прекращено в связи со смертью подозреваемого, являвшегося одновременно и потерпевшим, имевшим в блатном мире погоняло "Крест". Здесь все было однозначно: проведенные баллистическая, дактилоскопическая и судебно-медицинские экспертизы однозначно определили, что смерть нападавшего наступила в результате причинения ему огнестрельного ранения из оружия, находившегося в момент причинения смерти в руке Креста. Однако, после того, как первое дело было направлено на доследование, вдруг двое свидетелей перестали сомневаться и уверено начали заявлять следствию о том, что опознают троих из пятерых задержанных. Один из задержанных не выдержал и выругался на опознании: "Брешешь, сука черножопая, мы в масках были, и опознать ты меня никак не мог!". Что тот час же было запротоколировано в присутствии понятых ведущим опознание следователем. "Поплыл" ли заявивший, или по глупости сгоряча сболтнул, прокурору было неизвестно. Но это уже было что-то. Повторно проведенная дактилоскопическая экспертиза вдруг признала пригодным для исследования один из отпечатков пальцев, оставленных нападавшими в сторожке, а затем определила, что такой отпечаток был оставлен одним из находившихся под стражей. Зная такие результаты, прокурор почувствовал, что одержал маленькую победу. Тому, что из маленьких побед формируются победы большие, его научила сама жизнь и опыт работы в правоохранительных органах. Поэтому такую победу он воспринял с огромным удовлетворением и нисколько не сомневался в необходимости продления срока содержания под стражей в отношении пятерых молодых арестантов, решительным росчерком определив их ближайшую судьбу в соответствующем постановлении. Вот тогда-то и раздался первый звонок. Гнусавый и хрипящий в трубку голос пробормотал не ожидавшему это услышать прокурору: "Зачем ребят невиновных на нарах держишь, освободи их, они ни в чем не виноваты". А затем раздались гудки. Первому звонку он не придал какого-либо значения, поскольку звонок был вскоре им забыт, затуманен хлопотами грядущего юбилея жены. Второй звонок раздался после того, как, не утвердив обвинительное заключение, он вновь вернул уголовное дело на доследование. В этот раз причиной возврата как раз и послужило расхождение во мнении насчет "букета" вменяемого состава. Следствие предъявляло обвинение по ст.ст.112 и 149 УК РСФСР, т.е. нанесение потерпевшим побоев, повлекших кратковременное расстройство здоровья и умышленное уничтожение личного имущества граждан, совершенное общеопасным способом. Самой "тяжелой" в данном обвинении была статья 149, предусматривающая до восьми лет лишения свободы. Но прокурору это показалось пока недостаточным. Бегают тут два гражданина-предпринимателя, кляузами на бездействие следствия всю прокуратуру завалили, в областную пожаловались, а там обратно в район указания спустили: провести проверку фактов и доложить. А граждане-кляузники между тем не унимались, дойти до самого президента грозились. И выходило по жалобам предпринимателей, что некие рэкетиры на протяжении полугода деньги у них вымогали, заставляли ежемесячно платить дань, добившись этого путем нападения на их предприятия и вывоза в неизвестном направлении имевшегося там оборудования, а затем похищения самих уже этих граждан и их многодневного избиения. А после того, когда сломленные бизнесмены согласились, заключили с ними контракт от имени частного охранного предприятия на охрану территории и поставили в качестве "крыши" под видом легальности действий своих мордоворотов-охранников, которые следили за каждым шагом потерпевших. Так вот, четверо из тех пятерых задержанных, судя по жалобам потерпевших, и были теми "охранниками-мордоворотами", которые сейчас находятся под стражей по другому уголовному делу по ст.ст. 112 и 149 УК РСФСР. Это точно известно потерпевшим. Поэтому, узнав об этом, они неоднократно обращались в милицию с целью принятия соответствующих мер по возбуждению в отношении задержанных новых уголовных дел. Однако сотрудники милиции их посылают далеко и надолго, т.е. бездействуют. Такая категория приставучих граждан-жалобщиков была не по душе прокурору, который никак не мог понять, каким же образом этим кляузникам стало известно о том, что именно те четверо из содержащихся под стражей по другому уголовному делу и были их обидчиками, и что именно они в настоящее время находятся в СИЗО. Но в тоже время, данное обстоятельство следовало проверить путем совершения соответствующих следственных действий: официального допроса потерпевших, подозреваемых, очных ставок с теми, которые, как утверждали жалобщики, в настоящее время находятся под следствием по другому уголовному делу. Если же факты подтверждались, то тут уже в довесок к предыдущим статьям по забракованному прокурором обвинительному заключению однозначно шла ст.148 УК РСФСР, предусматривающая уголовную ответственность за вымогательство, ну а при самом удачном раскладе могло попахивать и ст.77 УК РСФСР, т.е. бандитизмом, ответственность за которое от трех до пятнадцати лет лишения свободы с конфискацией имущества. В этом случае в связи с тяжестью статьи 77 УК РСФСР уголовное дело в дальнейшем становилось подсудным не районному, а областному суду. И за такое дело, если бы оно прошло в областном суде без сучков и задоринок, бдительному прокурору от руководства полагалась как минимум благодарность и всяческие рукопожатия. Не нравилось прокурору также и то обстоятельство, что следствием по уголовному делу не была проведена работа по установлению, или хотя бы попыткам установления того, каким образом в руках обвиняемых оказались гранаты, с помощью которых и были уничтожены павильоны на новом рынке. Не удовлетворяло его и то, что ст.218 УК РСФСР, предусматривающая уголовную ответственность за незаконное хранение боевых припасов и взрывчатых веществ сроком наказания до восьми лет лишения свободы, почему-то следствием обвиняемым не вменялась. "Да какой тут бандитизм, у нас бы дело в районном суде устояло, а Вы на областной замахнулись. Дело громкое, под особым контролем в областном управлении. Если повторно вернете, с нас голову снимут, - пытались возразить прокурору на неформальном совещании начальник ОВД и начальник следственного отдела. - У нас с "терпилой" по 149-й целая проблема, вот о чем голову ломать нужно, как бы статья в суде не отвалилась, а Вы про бандитизм...". "Проблема с потерпевшим?" - удивился прокурор и получил разъяснения от сидящих рядом сотрудников милиции о том, что потерпевший по подрыву павильонов на рынке юридически, конечно же, имеется, но фактически отсутствует. Хозяин уничтоженных павильонов после произошедшего скрылся в неизвестном направлении и по данным оперативных работников в настоящее время находится где-то в солнечном Азербайджане, возвращаться в Россию не намерен. Следствие тщетно пыталось найти с ним связь до тех пор, пока в ОВД не заявился некий адвокат, предоставивший удостоверение, ордер на защиту потерпевшего и заверенную московским нотариусом доверенность. К величайшему изумлению следаков адвокат-представитель заявил, что потерпевший каких-либо моральных или имущественных претензий к обвиняемым не имеет и по ст. 149 УК РСФСР желает прекращения дела. "Не просто сказал об этом, но и потребовал, чтобы от него приняли соответствующее письменное заявление, а также, чтобы все запротоколировали, оформив протоколом его допроса, - продолжал начальник следственного отдела. - Потом и сам этот представитель пропал, где их теперь искать, черт его знает. А тут дело в суд направлять". "Тем более, - решил и вслух произнес после некоторого раздумья прокурор, - одна статья отвалится, другая прилипнет", - и повторно вернул дело на доследование. Тогда-то и прозвучал второй звонок в его кабинете. Голос говорившего был все таким же: хрипящим и гнусавым. На этот раз прокурор почувствовал, что хрипота и гнусавость вызываются говорящим искусственно. Почему-то ему показалось, истинный голос принадлежит достаточно молодому человеку. "Тебе же звонили, просили за ребят, - прохрипело в трубке, - а ты не слушаешь. Тебя что, хачики купили? В последний раз прошу, не копайся в дерьме, ребята ни за что страдают, отпусти пацанов, они ни в чем не виноваты, ни в подрывах, ни в другом. Иначе плохо тебе будет. Очень плохо". Опешившему от звонка прокурору почему-то захотелось объяснить угрожающему, что это его работа, все не так просто, он не может просто вот так сам взять и отпустить кого бы то ни было без каких-либо законных на то оснований, и на самом деле здесь от него не так уж много, что и зависит, он всего лишь винтик в этом огромном механизме, который, если винтик начнет давать сбой в работе, тот час же открутят и заменят другим. Но в телефонной трубке раздались гудки... Второй звонок испугал, и прокурор, вспоминая, что в подобном случае велит делать служебная инструкция, вечером обратился в начальнику ОВД и рассказал о случившемся. "Да больно Вам переживать, - как-то легко отнесся к опасениям прокурора Аракчеев. - Такое у нас впервые, но поверьте, это просто какие-нибудь хулиганы из родственников или знакомых обвиняемых, поскольку странная закономерность, как дело к Вам, так Вам звонок. Не улавливаете? Но я думаю так, припугнуть, не более того. Давайте, знаете что сделаем, санкцию на прослушку и пеленгование Вашего служебного телефона оформим по Вашему заявлению, что бы все как по закону. Будет звонок - запеленгуем, найдем мерзавцев, да и следствию дам поручение с обвиняемыми соответствующую разъяснительную беседу провести без имен и фактов, конечно же, но на предмет негативных последствий давления на следствие и иных сотрудников правоохранительных органов. Уж они-то свиданки со своими родственничками и друзьями получают и наверняка поделятся. Так что не переживайте. Больше, я думаю, звонков не будет". Но начальник ОВД ошибся. Третий звонок раздался три дня назад, в пятницу вечером, но уже не на работе, а в квартире прокурора. Постановка на прослушку служебного телефона оказалась бесполезной. Тот же голос, та же искусственная хрипота и гнусавость, те же угрожающие оттенки произношения. "Это последнее предупреждение, если к понедельнику ребята не будут отпущены, о ком речь, ты знаешь, тебе будет плохо...". И снова гудки, противные, короткие гудки. Аракчеев ошибся дважды. Третий звонок раздался тогда, когда уголовное дело еще находилось на дополнительном следствии и не поступило в прокуратуру. Занимаясь в последние три недели иными проблемами, прокурор даже не был в курсе, насколько продвинулось следствие в том направлении, в котором он указал ранее в постановлении о направлении дела на доследование, и продвинулось ли вообще. Прокурор бросился звонить начальнику ОВД.
   - Еб твою мать! - выругался начальник ОВД. - Надо было и Ваш домашний телефон на контроль поставить.
   - Я по-настоящему начинаю опасаться. Что толку от того, что Вы ограничились контролем моего служебного телефона? Где результат? Опять угрозы. А я, между прочим, Вам написал об этом соответствующее заявление еще месяц назад. В понедельник я вынужден буду написать аналогичное заявление в областную прокуратуру, которое по инструкции должен был написать сразу же после первого звонка, но понадеялся на Ваши успокоительные разъяснения, - раздраженно чуть ли не прокричал в трубку прокурор.
   - Не переживайте, сегодня пятница, завтра выходные, в понедельник с утра сразу же решим вопрос с выделением Вам охраны и выдачей оружия, если уж так Вы серьезно опасаетесь.
   В выходные этим заниматься Аракчееву, который также прекрасно знал свои собственные служебные инструкции и их бюрократическую рутину, не хотелось. Впрочем, не было это и в планах самого прокурора, который в субботу вместе с женой собирался впервые за многие месяцы навестить свою дочь.
   - Хорошо, - согласился с Аракчеевым прокурор, - до понедельника, в понедельник примите все необходимые меры.
   Вернувшаяся с работы жена, услышала только эту последнюю фразу, положившего на аппарат телефонную трубку мужа. "Что-то случилось?" - задала вопрос она. "Да так, с ОВД разногласия", - отмахнулся прокурор. Об угрожающих ему звонках прокурор супруге не рассказывал, чтобы не вызывать у нее какого-либо беспокойства. Ну а потом были суббота и воскресенье: озорной и шустрый мальчуган, не слезающий с его рук, смеющийся от щекоток во весь свой звонкий детский голос, покусывающий его за щеку и называющий его "папой". Грустная и молчаливая дочь с печально-мокрыми от проступающих слез глазами, но глазами, в которых он заметил появляющееся тепло. Возникшая решительность начать все их семейные взаимоотношения с чистого листа. Прекрасное настроение, прогнавшее на второй план беспокойство от угрожающего звонка, и проснувшееся в нем, благодаря появившейся решительности начать все с чистого листа, а может и благодаря крохотному карапузу, который раньше казался ему совершенно чужим для него ребенком. Прекрасное настроение, которое переместилось с выходных и на понедельник, жило и пело в нем сегодня утром, когда он вышел из подъезда и легко, свободно в полную грудь вдохнул в себя ароматный майский воздух кудесницы-весны. "Доброе утро", - вежливо поприветствовал его выскочивший из служебной автомашины водитель и услужливо распахнул дверь с пассажирской стороны. "Доб...", - хотел в ответ поприветствовать своего водителя, но не успел прокурор. Короткая автоматная очередь превратила его голову в кровавое месиво, бросила тело прокурора на асфальт и оставила там лежать неподвижно. Ошеломленный, но не успевший ничего понять, водитель замер, словно статуя, в услужливой полупозе, полусогнувшись, так и держась еще рукой за открытую для прокурора дверцу служебного автомобиля. Серые "Жигули" с заляпанными номерами, противно взвизгнув колесами по асфальту, рванули прочь, унося стрелявшего от его жертвы и от замершего в шоке, но не пострадавшего водителя...
  
   - Иванов! Сопротивление бесполезно! Вы слышите, Иванов! Не усугубляйте свое положение, выходите с поднятыми руками! Вы окружены и находитесь под полным контролем правоохранительных органов. Добровольная сдача смягчает наказание! Иванов, даем Вам десять минут на раздумье. После этого мы будем вынуждены применить в отношении Вас силу. Вы слышите меня, Иванов? - старался изо всех сил в рупор переговорщик.
   - Хер Вам, хер, - дрожащим голосом шептал присевший под подоконником в веранде деревянного дома-дачи Иванов, чуть приподнимал голову и затравленно стрелял испуганными глазами во все стороны, просачивающейся в появившееся оконное пространство улицы. Затем быстро прятал голову под спасительный подоконник и прижимал к груди автомат "Калашникова".
   - Иванов, выходите! Попытки бежать и сопротивление бесполезны. Выходите, это смягчит Вашу участь! - не унимался где-то впереди за деревянным забором переговорщик.
   - Коленька, прошу тебя, открой! Сдайся ты им, господи! - истерично вторила переговорщику, заливаясь слезами в жилой комнате, запертая им снаружи сестра. "Не пройдут, не пройдут", - блуждал затравленными глазами теперь уже по убранству дома Иванов и еще крепче прижимал автомат. "Если через огороды к окнам, положу всех, как пить положу, сколько патронов только осталось, блядь, начнут вышибать дверь, тоже положу, всех, насколько хватит этих патронов. Пусть только сунутся" - проносились грязные мысли в голове не желавшего понимать свою обреченность Иванова.
   - Иванов! - снова затянул доводивший его до околения переговорщик.
   - Россия для русских!!! - не выдержав переговорщика, заорал во весь голос Иванов, высунулся из своего укрытия и короткой очередью направил свинец в ту сторону, откуда доносился ненавистный ему голос...
   Территория садоводческого товарищества "стояла на ушах" от внезапно нахлынувших разношерстных сотрудников правоохранительных органов: ГАИ, ОМОНА, спецназа, прокуратуры и районного ОВД. Попавших под раздачу, дачников выводили-эвакуировали из их домов подальше от оцепленного дома. Ближайшие удобные позиции к оцепленному дому занимали крепкие ребята с короткими автоматами, в бронежилетах и касках. Экстренно созданный штаб операции, не смотря на протесты и возмущения владельца дачи, разместился в новом, еще во всю пахнущем обработанным деревом и краской бревенчатом доме, метрах в трехстах от дома, в котором засел окруженный и обложенный со всех сторон преступник. Выбор места для оперативного штаба был удачен, как с точки зрения безопасности, так и в плане одновременно хорошей видимости со стороны этого дома всего происходящего вокруг оцепленного здания.
   - Иванов Николай Вадимович, 1975 года рождения, один из тех спортсменов, кто активно посещал спортклуб находящегося в настоящее время в федеральном розыске Бондаренкова Ильи Михайловича, - слушал доклад, находившийся в оперативном штабе Аракчеев, и морщился, словно от зубной боли. - При попытке задержания в помещении спортклуба бежал, впоследствии также был объявлен в федеральный розыск.
   - Ни чего себе розыск! - гремел и усиливал мимику на лице Аракчеева, примчавшийся из Москвы и по указанию сверху возглавивший оперативный штаб, полковник. - Более полугода в розыске! А сидит под боком, у сестры на даче, в двадцати километрах от ОВД! Это что за розыск, как его искали, я спрашиваю? - продолжал горячиться полковник. - Раздолбаи, из-за вас прокурора ухлопали, очередное ЧП областного масштаба. Будет вам разбор полетов, подождите!
   - Может он случайно сюда заскочил... - попытался кто-то возразить полковнику, - мы ведь эту дачу тоже на первых порах отрабатывали.
   - Отрабатывали, вашу мать, отработали прокурора на тот свет. Почему наружку не выставили, а, почему?
   - Да кто ж знал, что пацаненок на такое способен? - влез местный оперативник ФСБ, защищая розыск, отчего только усилил гнев заезжего полковника. - Может это еще и не он.
   Полковник багровел и бил кулаком по столу:
   - Слушайте, слушайте, "не он"!" - а докладчик, получив соответствующую отмашку, между тем продолжал:
   - Гражданин Антропенко, зарегистрированный в Москве, но постоянно проживающий в своем садовом доме на территории соседнего садоводческого товарищества "Рассвет", шел на рыбалку к озеру Верхнее. Решил срезать путь не по шоссейке, а через лес. В лесу за съездом от дороги заметил стоявшие на поляне серые "Жигули" и подозрительного гражданина возле автомашины, который облил автомобиль жидкостью из канистры, а затем его поджег. Антопенко показалось это подозрительным, и он решил незаметно проследить за данным гражданином...
   - Вот! - вновь встрял полковник, взмахнув правой рукой и направив в сторону потолка указательный палец. - Какая бдительность! Если бы все были такими бдительными, в том числе, и сотрудники местного ОВД, преступность бы закончилась. А вы мне тут, лапшу... "Может случайно забрел". Раздолбаи....
   Аракчеев вновь неприятно морщился.
   - В общем, Антропенко удалось проследить за подозрительным гражданином до выхода из леса. Дальше он не рискнул идти за ним по открытой местности, но заметил, что подозрительный гражданин свернул на тропинку не в сторону города или СТ "Рассвет", а в сторону садоводческого товарищества "Приозерное". После чего гражданин Антропенко вышел на дорогу и на попутке добрался до ОВД, где все и сообщил сотрудникам милиции. К этому времени на пульт ОВД и в пожарную часть также уже успел поступить сигнал о неизвестном пожаре в лесу, а также о том, что ночью у гражданина Евстюнина были угнаны "Жигули" пятой модели серого цвета. По описаниям и гражданина Антропенко, и водителя прокуратуры цвет и марка увиденной ими автомашины совпадали, также совпадали описания в части внешнего вида подозреваемого, т.е. ростом выше среднего, коренастый, по-спортивному сложен. Это все, что они смогли разглядеть. Кроме того, по описанию гражданина Антропенко подозреваемый по внешним признакам являлся молодым человеком в возрасте до 30 лет. Соответственно на территорию садоводческого товарищества "Приозерное" под видом проверки паспортного режима, для установления возможного нахождения подозреваемого лица выехали сотрудники ОВД. Когда они вошли на территорию земельного участка N13, там их встретила гражданка Иванова Ольга Вадимовна, старшая сестра подозреваемого, представившись и сообщив им, что здесь она находится одна, дача принадлежит ей, и какие-либо посторонние лица на территории ее участка отсутствуют. Когда же сотрудники ОВД попытались с целью проверки показаний Ивановой пройти в дом, со стороны веранды раздались выстрелы, предположительно автомат "Калашникова". В результате был тяжело ранен старший сержант Никифоров, спасая свою жизнь и раненого, сотрудники были вынуждены покинуть территорию земельного участка N13. При этом владелец дачи Иванова Ольга успела забежать в свой садовый дом. И в настоящее время находится в этом доме вместе с подозреваемым.
   Полковник махнул рукой, и докладчик замолчал.
   - Предположительно, автомат "Калашникова". А по экспертизе прокурора, что? Насколько знаю, тоже "предположительно автомат "Калашникова". Преступник - дилетант!!! И вы все дилетанты, вам не преступников ловить, а за тараканами бегать! - вновь стал кричать руководитель из Москвы, сокрушаясь. - Как же так, ну неужели после того, как один из той банды при задержании убежал, но личность его была установлена, было трудно поставить внешнее наблюдение за его родственниками? Чем вы думали, а? Аракчеев, это твои сотрудники, а? Прежде всего, с тебя спрос будет! Тебе это понятно?
   - За весь розыск я отвечать не могу, - кисло отзывался Аракчеев, думая о том, что зря, что полковнику неизвестны его покровители из главка. Иначе сидел бы сейчас этот полковник из Москвы и помалкивал бы в тряпочку, не унижая его перед подчиненными. - У уголовного розыска есть непосредственные руководители, а я лишь только организую и координирую работу всего ОВД, в котором с десяток отделов, и в каждом свои руководители...
   Полковнику действительно ничего не было известно о таинственных покровителях Аракчеева из главка. Зато полковник знал о другом:
   - Говоришь, только работу организуешь и координируешь?! А что же ты тогда предпринял и организовал по заявлению прокурора, пухом ему земля, о том, что ему угрожает неизвестная личность, а? Организатор, твою мать!
   Копия такого заявления месячной давности на имя начальника ОВД была обнаружена в ящике рабочего стола погибшего прокурора при осмотре его служебного кабинета следователями из области. Аракчеев сжался, ничего не ответив, и отвел свой взгляд в сторону. Напряженную, угрожающую конфликтом тишину, вновь прервал докладчик:
   - Ну а дальше вы все знаете. На территории района был оперативно введен план "Капкан", территория садового товарищества была полностью оцеплена. По фамилии владельца участка N13 были установлены ее родственники, в том числе и наличие у нее брата Иванова Николая Вадимовича, 1975 года рождения. То, что это именно тот самый Иванов, который находился в розыске и ранее состоял в спортклубе Бондаренкова, какие-либо сомнения отсутствуют. На данный момент сотрудники полностью готовы к штурму здания и задержанию подозреваемого. Кроме того, в радиусе обзора оконных проемов веранды дома, откуда подозреваемый осуществляет выстрелы, скрытно расположен снайпер, готовый в случае приказа, при обнаружении подозреваемого, осуществить его нейтрализацию. Переговоры с подозреваемым ведутся более часа и носят односторонний характер, так как на предложения переговорщика подозреваемый отвечает лишь националистическими лозунгами и периодическими выстрелами. Преступник, исходя из того, что он подозревается в убийстве прокурора и успел также тяжело ранить сотрудника ОВД, особо опасен. Одним словом, нужна команда.
   - Команда вам нужна, - на этот раз кисло поморщился уже сам полковник. - Мне тоже команда нужна. Нам всем нужна команда. Там помимо этого ублюдка еще и его сестра. В этом вся и сложность. Случись с ней что при штурме, кто будет отвечать?
   "Тот, кто все организует и координирует: мудак-полковник из Москвы", - ехидно пронеслось в голове у Аракчеева на слова полковника, и его до этого поганое настроение стало улучшаться.
   - Мне нужно связаться с Москвой, - сделал заключение полковник и поднялся, чтобы выйти из помещения.
   - Товарищ полковник, тут мать подозреваемого привезли, может это поможет, - сообщил руководителю штаба, столкнувшийся с ним следак по особо важным делам, также присланный вместе с полковником из Москвы.
   - Хорошо, организуйте переговоры преступника с матерью, а я с Москвой сейчас... - не договорил полковник и вышел из помещения.
   "Эх, Михалыч, Михалыч, где же ты? Навели бы мы сейчас с тобой вдвоем шороху. Еще бы пацанов сюда наших, тогда уж точно всех положили бы и ушли. Куда-нибудь на юг, в Сочи, на море. Нет. В Сочи нас бы нашли. Да и делать там не хрен. Одни чурбаны. В Сербию, к братьям славянам. Там мы оказались бы нужны. Точно. Что же я раньше об этом не подумал? Долбил бы сейчас албанцев обрезанных и делал бы благое дело. Может и прокурора бы не завалил. Нет. Эту паскуду еврейскую за пацанов нужно было валить. От него все зависело. В кодексе же читал, что он может пацанов освободить, дело прекратить или на дослед развалить. Не захотел по-хорошему - получи. Другой придет, бояться станет, пацанов, глядишь, отпустит, или наказание просить меньше будет, помня, что тоже может быть под прицелом. Нет. Поэтому ради пацанов все сделал я правильно. А вот теперь можно и в Сербию". Иванову впервые за полгода жутко захотелось покурить. Год назад он бросил эту вредную привычку, а вот сейчас организм вдруг первый раз за полгода потребовал от него сигареты, да так, что внутри буквально все выворачивалось наизнанку. Страха не было, была непонятная ему самому злоба на все и на всех. Еще была ярость, засевшая где-то внутри, и периодически своими всплесками пытающаяся вырваться наружу. В такие мгновения он как раз, забыв об осторожности, и вскакивал из-за своего укрытия, стреляя в сторону ненавистного ему переговорщика, вопя во все горло о свободе России и защите русских людей. Эти два мерзких чудовища, появившиеся в нем пару лет назад, а затем укрепившиеся в нем и руководящие им, не позволяли Иванову понять, что все то, что он и его пацаны делали под предлогом защиты русских, вовсе не приводило к какой-либо их защите, что защита русских заключается совсем в другом, в том, что неведомо и никогда не будет ведомо ему и таким как он. Слепая ярость и непонятная злоба никогда не дадут им этого узнать и найти тот верный путь, который ведет к истинной помощи русским людям, ибо тот путь с яростью и злобой несовместим. А еще была у Иванова надежда, надежда на то, что сейчас вдруг окажется так, что ненавистные ему волкодавы исчезнут в один миг, снимут расставленные для его поимки флажки, и он останется один. Свободным волком. И тогда, тогда он сможет уйти, убежать, уехать в неизвестную ему, но близкую для него Сербию, где непременно станет героем в борьбе за права славянского народа. Мысль о Сербии появилась внезапно час назад и стала активно развиваться в нем, перемешиваясь с блуждающими по пространству веранды иллюзиями, что все будет именно так. Он не должен умереть или быть захваченным здесь, чтобы потом бесславно оказаться на нарах. Ведь ему суждено стать героем. Он должен стать героем. А готов ли он действительно умереть, Иванов не знал, так как никогда не думал об этом. Как серьезно не думал о смерти вообще. Даже тогда, когда находящийся у него в руках автомат, залил кровью и обезобразил голову прокурора, и тогда, когда, встав в воскресное майское утро, он понял, что для того, чтобы начинать становиться героем, он должен сделать именно это. Казалось, все очень просто, как в известной компьютерной игре: бежишь, стреляешь, стреляешь и бежишь. Не отвлекаясь на всякие побочные, мешающие достижению цели, размышления, в том числе и размышления о смерти. Лишь бы успеть и не промазать, иначе придется проходить уровень сначала. Он успел и не промазал, заново уровень проходить теперь не придется. Игра заканчивалась, поскольку все предназначенные ему уровни он уже прошел. Но об этом Иванов тоже не думал, полагая, что все еще впереди, и у игры есть продолжение.
   "Коленька, Колюшка, сыночек, ты слышишь меня? Колюшка, отзовись!" - что-то дрогнуло внутри Иванова, когда он услышал этот голос, до боли родной и любимый ему голос. "Мама", - судорожно дернулось у него в голове. Колюшкой называла его только она, с самого-самого детства, с которого он себя помнил. Больше никто. Колян, Николай, Колька, Коляныч, как угодно, только не Колюшкой. А Колюшкой только она, одна-единственная, даже тогда, когда он уже стал взрослым, и ему исполнилось восемнадцать лет. И он не обижался, поскольку понимал, что для нее он всегда останется ее маленьким ребенком, сколько бы ему не исполнилось лет. "Колюшка, Колюшка, сыночек, выходи, они ничего тебе не сделают, ради меня, выходи, я прошу тебя, Колюшка..." - стучало и било его, проникая в сердце, мучительно терзая сердце так, что ярость и злоба внезапно испугались и запаниковали. Сколько же не видел он ее? Три-четыре месяца или полгода, быть может, больше. После того, как сломя голову бежал по лесу от омоновцев, не слыша позади себя выстрелы. После того, как весь грязный и разодранный вернулся домой и, не успев еще отдышаться, безумно спешил, понимая, что дорога каждая минута, и скоро сюда нагрянут. После того, как впопыхах собирая вещи и, вытаскивая из-за шкафа свои накопления от работы в бригаде, пытался объяснить ей, что у него новая работа, и он срочно прямо сейчас в эту же минуту уезжает в командировку. Он даже не помнил, куда именно он ей сказал, что уезжает, а ведь она наверняка его спрашивала об этом. И он ей что-то говорил. То, что он прячется здесь, матери было неизвестно. Об этом знали только его сестра и он. Только они вдвоем. Даже тогда, когда к его сестре заявлялся любовник, приходили на дачу друзья, знакомые, соседи, он был вынужден отсиживаться в погребе, чтобы о его присутствии здесь никто не знал. Только она и он. Больше никто. "Колюшка..." "Мама, мамочка, мамуля моя", - сердце, отпущенное запаниковавшими яростью и злобой, не выдержало, и Иванов по велению этого кровяного насоса, в котором еще, оказывается, остались непобежденными жалость, сострадание и любовь, высунулся из-за подоконника веранды, чтобы разглядеть ее, чтобы что-то ответить ей, своей маме, самому близкому для него человеку, с которой он так и не вспомнил, сколько же не виделся...
   В перекрестке снайперского прицела все выглядели одинаково бездушно: фанерные силуэты, отработанные на полигоне, картонные и жестяные мишени, отстреленные в тире, и этот человек, появившийся в проеме окна. Холодные линзы не умели отличать ярость и злобу от любви и жалости, их не учили находить грани и выявлять пограничные состояния людей. Такие человеческие качества и особенности были неизвестны искусственным предметам, поскольку они были предназначены совсем для другого.
   - Контакт, - прохрипел в рацию хозяин прицела.
   - Контакт, - тот час же утвердительно отозвалась ему рация, словно только что и делала, что все последнее время ожидала от него этого заветного слова.
   - Нет!!! - закричали пришедшие в себя ярость и злоба, заставив своим криком рвануться Иванова назад, под спасительный подоконник, чуть влево и вниз, так, что в самый-самый последний миг голова, а не плечо, дернувшейся обратно в укрытие мишени, оказалась в перекрестке прицела.
   - Блядь, - выругался стрелок, понимая, что своим выстрелом он не ранил, а впервые в своей жизни убил человека...
  
   На пышные и торжественные похороны прокурора района пришли несколько сотен людей. Были здесь и приехавшие из области представители вышестоящей прокуратуры, коллеги и сотрудники из многих районных прокуратур региона, чиновники районной администрации, сотрудники районного суда, ОВД и прокуратуры, нотариусы и адвокаты, просто люди, хорошо знающие прокурора и знающие его не очень, люди, которым он в своей жизни сумел когда-то помочь, а также и те люди, которых он когда-то, обладая на то государственной властью, наказывал, друзья, знакомые и не совсем, да и вовсе зеваки, которым было просто интересно посмотреть. Учитывая обстоятельства, при которых наступила смерть прокурора, а также то, что на похороны прокурора собрались всевозможные высшие чины как районного, так и представители таких чинов областного масштаба, были приняты все необходимые меры предосторожности и охраны данного мероприятия. С этой целью главная улица городка, по которой проходила траурная процессия, была оцеплена сотрудниками ОВД и перекрыта. Постороннее движение по ней приостановилось на целый час, пока огромная вереница сотни людей не прошла вслед за гробом прокурора к окраине городка, а затем покинула и город, направившись в сторону единственного городского кладбища. На подходах к кладбищу умелые кордоны людей в форме и в штатском отделили тех "простых смертных", которые еще не свернули по дороге и продолжали идти вслед за гробом, от "смертных непростых", и не пустили дальше, уменьшив количество провожавших прокурора до нескольких десятков человек. Был среди "простых смертных" и Владик, увидевший где-то там впереди в толпе возле гроба девушку в черном, похожую на Нину, и кажется, даже и ребеночка на руках у этой девушки. Может быть, все это только показалось ему, он не понял и не успел осмыслить или убедиться в этом, поскольку приблизиться к гробу ему так и не удалось. Люди в штатском и в форме, да и масса впереди не пускали дальше, а возле кладбища развернули и заставили идти обратно, дав понять, что шоу под названием "похороны прокурора" для "простых смертных" закончено. Но если бы Владик был "не простым смертным", он смог бы убедиться, что это действительно была Нина, и на руках у нее был Сережкин сыночек. Он смог бы заметить наверно и то, что умело заштопанное, замазанное, обмотанное материей и приведенное в более или менее приличный, скрывающий страшную рану, вид, восковое лицо прокурора чуть посветлело, когда дочь склонилась над поставленным на табуретки у могилы сверкающем своей дороговизной гробом отца . И Владику, наверно, могло бы показаться, что на этом лице появились едва заметные грустная улыбка и освежающий мертвый, желтый воск румянец. Все это могло бы быть также, как могло бы быть все иначе в жизни решившего, но не успевшего начать все с чистого листа, прокурора. Если бы он вышел на работу чуть раньше, если бы он приехал на работу не в понедельник, а во вторник, запланировав еще на сутки остаться у дочери, если бы ранее убийцу не упустили при задержании, если бы к убийце не пришла за день до этого та роковая и страшная мысль, если бы он не поссорился с дочерью, если бы принципы были иными, если бы другие принимались решения и другие совершались действия, если бы, если бы, если бы... Но все случилось так, как случилось, и ничего уже было не вернуть. И не исправить. Звучали торжественные и пафосные своей официальностью речи, убивались, бросающиеся на гроб, а затем вслед за гробом и в могилу, жена и дочь, звучали неуместные ружейные залпы, оставлялись цветы, венки, букеты, и ждал богатый разнообразными яствами и напитками поминальный обед в ресторане. Через день на этом же кладбище похоронили Иванова. За простым дешевым деревянным гробом помимо водителя нанятой "газели" и могильщиков, одновременно выполняющих также роль и носильщиков гроба, шли всего лишь три человека: обезумевшая от горя и чувствовавшая свою вину в смерти сына, мать, старшая сестра, только что отпущенная после допроса из ОВД под подписку о невыезде, и ее любовник. Больше не было никого, ни пацанов-соратников по "борьбе за русских", ни самих русских, за которых пацаны-соратники боролись. Да и все это: количество провожающих, торжественность похорон или отсутствие такой торжественности, дороговизна или дешевизна гроба, убранства, венков и цветов неважны были закопанным в землю. В земле перед богом они были равны и одинаковы. Смерть приравняла всех: и убийц, и убитых.
  
   Поводок дернулся, давая понять о поклевке. Тот час же леска, словно натянутая струна, рванулась вперед, увлекаемая своей жертвой. Бывший начальник районного ОВД умело подсек, а затем осторожно потянул на себя, стараясь не дать пойманной рыбе уйти за корягу, ощущая в своих руках ее активную борьбу за жизнь. "Здоровая, килограмма на три-четыре будет", - подумал он, чувствуя это сильное сопротивление и, подтаскивая свою добычу к берегу. В данном случае все зависело только от его умения и крепости его снастей. Ну, быть может, от толики случайности: поскользнись сейчас он, ударь его в этот миг молния, случись с ним в эту секунду инфаркт, и все: рыба уйдет. От самой же жертвы не зависело практически ничего. "Сейчас, сейчас, чуть тебя вверх, воздуха хлебнуть, и ослабнешь", - ему показалось, что эту фразу он сказал вслух. Бывший начальник милиции улыбнулся, подводя щуку уже к самому берегу и, подцепляя ее сачком. "Ух, действительно здорова", - убедился в своей правоте он, разглядывая трепещущуюся в сачке добычу. Чуть раньше на тройном крючке в качестве приманки сидел окунь, которого он поймал на червя, и на которого теперь покусилась здоровая хищница-щука. А уж на щуку покусился он сам. "Так и в жизни, - почему-то в этот миг подумалось ему, - все хищники. Только мелкие охотятся на более слабых, а более сильные хавают мелких. Совсем сильные едят тех, кто их слабее, но ест мелких. Все кого-нибудь едят, всегда. И если ты сегодня способен съесть и съел кого-нибудь, то это не значит, что завтра не съедят самого тебя. Вот такой закон природы. Вот и с Аракчеевым такая же муть. Съел, собака, меня, но и самого тоже съели". От этих мыслей бывший начальник милиции улыбнулся еще шире во весь свой чернеющий прокуренными зубами рот. Ему было хорошо...
  
   Все могло быть иначе и в жизни истерзанных, замученных пленом, посланных на бойню, но забытых своим государством, пятерых девятнадцатилетних мальчишек. Если бы не много различных "если бы". Почему, решивший справить малую нужду, Доку небрежно прислонил к дереву свой автомат, потянулся, зевнул и повернулся к оставленному им оружию спиной, расстегивая ширинку штанов цвета хаки? Быть может потому, что на протяжении последних нескольких месяцев он практически ежедневно вывозил, а затем вел этих жалких, дрожащих от холода, побоев и голода пацанят на работы по обустройству схронов и уже успел привыкнуть к их безропотному повиновению. Быть может потому, что в этих исхудавших, едва живых телах и затравленных испугом возможной смерти лицах он перестал ощущать потенциальную опасность. Почему, рядом с ним в этот миг оказался рыжеволосый уроженец Ростова-на-Дону, который в это время должен был в десяти метрах слева копать очередную землянку? Почему этот ходячий мертвец рванул на себя оставленное "воином аллаха" оружие и, ни секунды не сомневаясь, направил его в упор на Доку, вдавив трясущимися пальцами курок? Быть может потому, что на старинном гербе родного города рыжеволосого изображалось оружие на красном поле, что означало трофеи, добытые в боях против тех, кто на этот город нападал. Или быть может потому, что не выдержали нервы мальчишки всех тягот четырехмесячного плена, в беспросветности и безысходности заточения потеряли всякую надежду, заставив совершить этот безумный поступок. На эти вопросы теперь уж не ответит никто. Но тогда все случилось в несколько секунд... Короткая автоматная очередь в упор бросила Доку в траву, орошая ее теперь уже не только его мочой, но и кровью. Никак не ожидавшие такого поступка, и охранники, и их жертвы повели себя по-разному. Каждый день на протяжении последнего месяца пленников рано утром везли, а затем долгой дорогой в час пути вели сюда. Возможность проехать заканчивалась у склона покрытой сплошным кустарником горы. Пленников выгоняли из ранее бывших милицейскими УАЗОВ, и машины уезжали обратно. После чего в сопровождении охранявших пленники поднимались в гору сквозь, казалось бы, непроходимый кустарник, затем кустарник сменялся лесом, а они все шли и шли куда-то вперед, на ощупь, с закрытыми черными повязками глазами, подгоняемые пинками сопровождавших. Они настолько привыкли к этой дороге, что ощущали ее фактически вслепую и могли идти, практически не падая, не застревая и не спотыкаясь. Через несколько минут уже в глубине глухого леса повязки снимались, и до места своего назначения невольники шли дальше, имея возможность видеть трудно проходимые заросли, окружавшие их. Расчет был верен, что это за лес, где и в какой стороне он находится, пленники не знали и не могли ориентироваться. Вечером, часа за два до того момента, когда резко начинало темнеть, они прекращали работать, и их вели обратно, все в том же порядке: сначала с открытыми лицами, а затем с повязками на глазах. У склона горы их ждали два проржавевших от своей старости УАЗА, которые везли пленников обратно, в деревню. Мысли о побеге, конечно же, были, периодически кто-либо из пленников заводил о нем речь, кто-то в таком случае говорившего о побеге поддерживал, кто-то ему возражал. Но никогда они не готовили детальный план своего освобождения из плена, поскольку даже предлагавшим бежать это казалось нереальным: куда, когда и как бежать - они не знали. Безропотное же подчинение и забитость охраняемых расслабляли и их сторожей, которые также полагали, что сопротивление им вряд ли возможно...
   Раздавшаяся автоматная очередь животным страхом самосохранения толкнула Пашу в яму, которую для оборудования землянки он только что копал вместе с другими невольниками. Не поняв и не увидев, что случилось, но услышав автоматную пальбу, он интуитивно свалился в нее ничком, лицом вниз, закрыв свою голову руками. Сверху на него свалилась лопата, а затем вслед за ней долговязый Санька из Тамбова, владелец собаки по кличке Чарли. "Санька-обрубок", - так он с горечью называл сам себя, периодически "любуясь" своей рукой, на которой частично отсутствовали фаланги пальцев, ранее отрезанные их губителями. Упав на Пашу, Санька что-то истерично закричал ему на ухо, придавив своим телом его лицо в земляную грязь. Если бы Паша не упал в яму, а остался бы снаружи ее, он мог бы увидеть, как рухнул на траву мгновенно убитый Доку, как метнулся затем стволом автомата в сторону другого бородача, но не успел, ростовчанин Женька. Две пули из автоматной очереди, успевшего сориентироваться Шади, прошили ростовчанину правую руку, третья и четвертая привели в негодность его автомат, но не попали в Женьку. Обжигающая Женьку боль, а также парализующая от ощущения содеянного все его тело слабость заставили выронить превратившееся в бесполезную железку оружие. И Женька то ли от разрывающей все его тело боли, то ли от охватившей его душу бесполезной невозможностью что-либо еще сделать ненависти, закричал. Крича, схватился левой рукой за повисшую плетью правую руку и тоже повалился на траву рядом с убитым им Доку. Самый слабый из них и душой, и телом, тот, кто в последние два месяца испорожнялся кровью, а во время их экзекуций всегда молил о пощаде, Витек из подмосковного города, названия которого Паша так и не запомнил, подгоняемый своим собственным страхом, как только раздались первые выстрелы, бросился бежать в заросли леса. Но и он не успел, вторая очередь из автомата Шади разворотила ему спину, сломав позвоночник, искромсав в капусту внутренние органы. Нелепо взмахнув руками, он тоже упал, извиваясь предсмертными судорогами, захрипел-затрясся, несколько раз дернулся, вытянулся в струну и умер. В отличие от Витька, у сибиряка Мишки, которому пару месяцев назад перестала сниться его девчонка, страха не было. Страх ушел тогда же, когда он совсем перестал видеть во сне свою девочку и смирился с мыслью, что это не к добру, и его возможно убьют. Мишка зарычал, рванулся к самому ближнему из охранявших - Аслану, вцепился в его автомат, пытаясь вырвать оружие из рук врага, и в пылу борьбы они завалились на землю. Аслан, лежа под Мишкой, что-то шипел и ругался на чеченском, стремясь одной рукой отвести ствол автомата в сторону, а другой отжать от себя склонившегося над ним противника. "Загрызу, тварь долбанная", - хрипел Мишка и впивался еще оставшимися у него во рту, но редкими зубами, в щеку Аслана. Правая рука, пытавшаяся отжать Мишку, перестала оказывать ему сопротивление и откинулась куда-то в сторону. Мишке на миг показалось, что Аслан дрогнул, что еще чуть-чуть, и он сможет завладеть автоматом. Но силы боровшихся были неравны, крайне неравны. Некогда пышущий сибирским здоровьем молодой, высокий и крепко сложенный человек, за время своей неволи успел превратиться в полупустой, обветшалый мешок, который внезапно почувствовал, что начинает слабеть, очень быстро слабеть. "Пацаны! Пацаны!" - не своим тонким голосом закричал Мишка, призывая на помощь других, чтобы справиться с Асланом. Но пацаны не отзывались. Нащупав правой рукой рукоятку, висевшего на поясе ножа, Аслан выдернул его из ножен и коротким тычком всадил нож в бок, зовущему пацанов. Мишка ухнул, выдохнув, а затем всхлипнул, вздохнув, и обмяк на Аслане. Когда Аслан сбросил тело Мишки с себя и вскочил на ноги, блуждая звериным взглядом и черным дулом автомата вокруг себя, в попытках уловить ситуацию и уяснить, нет ли еще какой-либо опасности, перед ним предстала, приведшая его в бешенство картина. Так ничего и не успевший понять, мертвый Доку, лежавший у дерева с приспущенными штанами, рядом с ним его убийца, стонущий от полученного ранения и катающийся от боли и истерики по траве. Чуть поодаль, метрах в пяти, еще один вытянувшийся в предсмертной агонии мертвец. Слева, стоящий Шади, который затравлено направлял свой автомат то в сторону стонущего от ранения, то в сторону ямы, но не стрелял. Не было еще двоих. Где они? В бешенстве Аслан бросился к яме и увидел, что те, кого не хватало, находятся в ней. "У-у-у!" - теперь уже зарычал он, только сейчас осознав, что несколько секунд назад, возможно находился на волосок от смерти. Ярость затмила его разум, и он нажал на курок, направив свой автомат в сторону лежащих в яме людей. Автомат затрясся, плюясь свинцом в тело "Саньки-обрубка", отчего то, принимая в себя вестников смерти, стало дергаться, словно под напряжением тока, и дергалось так до тех пор, пока ослепленный яростью Аслан не был остановлен схватившим его в охапку, испугавшимся бешенства напарника, Шади.
   - Стой, стой, стой, стой, успокойся, успокойся, успокойся!!! - скороговоркой кричал Шади и трес Аслана. Разум стал возвращаться к Аслану.
   - Убью, всех убью! - пытался вырваться он из объятий Шади.
   - Нельзя, нельзя!!! - протестовал Шади. - Подожди, сейчас свяжемся с Шамилем, ты же знаешь его указание, у него послезавтра встреча, ему нужны живые, хоть кто-то нужен живой!
   А таких осталось двое. Истекающий кровью, рыжеволосый ростовчанин, в своем помутнении затеявший всю эту смуту и сам же теперь испугавшийся содеянному, и Паша, лежавший под изрешеченным Санькой, который своим телом, принял в себя всю свинцовую ярость обезумевшего Аслана, и тем самым невольно спас Паше жизнь. Санькина кровь стекала с убитого вниз, попадала-мочилась на Пашу, местами расплываясь пятнами на нем, а местами струйками заливая его лицо и тело, стремилась пробиться вниз дальше, в самую землю. Там, где кровь оставалась пятнами, она начинала застывать и липла на телах и одежде лежавших, словно скрепляя Пашу и Саньку, давая тем самым понять, что теперь-то уж она навсегда собою связала их друг с другом... Сколько он пролежал вот так под Санькой: долго ли, мало ли, он не понял. Пережитый им ужас дал о себе знать вновь пришедшей, разрывающей мозг, головной болью, болью от которой он переставал что-либо слышать, ощущать, начинал задыхаться и терять сознание. О чем думал он тогда, он тоже не помнил. Лишь обрывки мыслей о том, что сейчас он умрет, и жалость к самому себе, замелькавшие в тот миг, когда вновь зазвучали выстрелы, и на нем от разрываемых тело пуль затрясся Санька, обрывки мыслей о смерти и жалость, продолжавшие оставаться в нем, когда чьи-то грубые руки оторвали от него тело ставшего ему кровным братом Саньки, а его самого выволокли из ямы, напоминали ему, что тогда он о чем-то все-таки думал. Его бил Аслан. С глухим остервенением руки и ноги бьющего врезались в тело Паши, уродуя его. В тело, которое за прошедшие месяцы настолько привыкло к побоям, что совсем на них уже и не реагировало. В мертвое тело, которое никак не хотело отпускать от себя еще живая Пашина душа. Головная боль разрывалась внутри, достигнув своего апогея, и Паша терял сознание. Аслана своими сильными ручищами вновь обхватывал и оттаскивал Шади, пытаясь успокоить, говоря ему о том, что он связался по рации с Шамилем, что скоро бойцы прибудут сюда, что Шамиль приказал оставшихся не трогать, оставить в живых, что раненого нужно перевязать и дождаться Шамиля, а там уже они решат, что с ними делать, что Шамиля тоже нужно понять, ему позарез нужны на послезавтра пленные для обмена... Паша окунался в море тумана, выплывал из него, приходил в себя и вновь терял сознание. "Клянусь богом, - где-то совсем далеко-далеко от него раздавался голос Аслана, снова бросая Пашу в пелену тумана, - Сегодня, в этот день ты пожалеешь, что не умер сейчас!" И это оказалось правдой...
   Он пришел в себя от чьих-то грубых криков на непонятном ему языке. Стоявшая перед глазами, пелена стала развеиваться, и Паша обнаружил, что он сидит на траве, прислоненный спиною к дереву. Боль, волнами проникающая в мозг и охватившая его тело целиком, вновь дала знать о себе. Он попытался повернуть головой, но едва не сошел с ума от этой боли, оставив такую попытку бесполезной. Казалось, что на нем нет живого места. Но, пытаясь повернуть голову, он все же успел обнаружить сидящего с ним рядом также, как он, прислоненного спиной к дереву, Женьку. Тот стонал, бессильно свесив свою голову на грудь. Губы его были разбиты прикладом автомата Аслана. Рука же ростовчанина была ранее перебинтована Шади и перетянута туго материей, но кровь полностью не остановилась, продолжая просачиваться сквозь набухшие повязки. Ранение само по себе не выглядело опасным для жизни, если бы вовремя была оказана медицинская помощь и остановлено кровотечение, но Женька потерял слишком много крови и от этого совсем-совсем ослаб. Впадал в забытье, не обращая на окружающую действительность какого-либо внимания, лишь периодически давая о себе знать становившимися все тише и короче стонами. "Жив, - разум Паши оказался еще способным что-то соображать. - Жив, боженька мой, спасибо". Рядом с ними на месте недостроенного пленниками схрона, ставшим в одночасье местом побоища и их судьбы, расположились с десяток боевиков, примчавшихся после сообщения Шади по рации о ч/п. Здесь же был и Шамиль. Паше слышалось, что окружающие его, судя по интонациям в их голосах, о чем-то спорят. Но язык говоривших на повышенных тонах, был ему незнаком, поэтому, о чем конкретно говорят эти люди, он не знал, мог лишь только догадываться. И он догадался. Окружающие его люди решали их судьбу.
   "Хватит, время пришло, - собравшись духом и отойдя от бешенства, решил для себя Аслан, когда они с Шади ждали Шамиля и других бойцов. - Старший - пусть, уважаемый - пусть. Но за ошибки нужно отвечать. Я тоже - уважаемый, и не по возрасту, а по силе своей могу быть старшим. Не я один терпел и не соглашался, есть другие, кто поддержит. И не только в этих сопляках дело. Если бы не они, был бы жив Доку. Люди Доку поддержат. Я, Аслан, говорил, что их нужно в расход. А Шамиль был против. Вот результат. Если бы не Шамиль, приказавший направить бойцов в Вертеево, был бы жив Джабраил. А ведь я, Аслан, был против такого решения, не нужно было соваться в эту деревню, ох, не нужно, видит Аллах. Если бы не Шамиль, не сидели бы сейчас мы на одном месте, периодически совершая одиночные и не приводящие к каким-либо значимым результатам вылазки, а смело и гордо, как бригада Мовсара, дрались бы и резали русских под Ведено. И были бы, как они, героями. Получали бы деньги, а не клянчили у Асланбека в соседнем селе боеприпасы. Да и щенков этих не дострелянных, если уж и не пускать в расход, так можно было продать за выкуп. Вон, тот же Алсанбек продал двух пленных, хорошие деньги за них получил, бойцам раздал. А мы, словно оборванцы".
   - Это он? - кивнул Шамиль головой в сторону забывшегося в бреду Женьки после того, как Шади закончил доклад.
   - Да, - отозвался Шади.
   - Он еле живой, и второй такой же, - констатировал вслух данный факт Шамиль, разглядывая ожидавших своей судьбы. - Второй тоже пытался убить или бежать?
   - Нет, он в яме прятался, Аслан его наказал, - признался Шади, стараясь не глядеть в сторону Аслана.
   - Зачем? - спросил Шамиль, поворачиваясь к Аслану. Перепачканное кровью и перебитое лицо Паши, в котором нельзя было что-то разглядеть, смутно показалось ему все же до боли знакомым. "Где, где, где... Дедушка Рамзан, чеканка дедушки Рамзана... Послезавтра встреча, обмен, все оговорено, но кого теперь вести на обмен? Кого? Иса, что будет теперь, Иса? Что будет с тобой, если обмен не состоится. Я ОБЕЩАЮ, Я ОБЕЩАЮ...".
   - Зачем? - вновь повторил свой вопрос Шамиль, обращаясь к Аслану. - Я же просил не трогать, мне живые нужны. Все же знают. Обмен скоро. Племянник у меня в беде, выручать нужно. Все же знают, и ты, Аслан, знаешь. Кого я теперь на обмен возьму? На них же смотреть страшно.
   И тогда, Аслан, помня о своем решении, выпрямился в полный рост и сказал, сказал Шамилю все то, о чем он думал, ожидая его и бойцов. От начала до конца, зло и жестко, пусть все слышат.
   - Вы тоже так считаете? - прервал наступившую паузу Шамиль. Бойцы молчали, потупив головы.
   - Но вы - это не все, - продолжил он, не получив ответа от находившихся здесь бойцов, - соберем совет. Если решите все, большинство, найдете себе более достойного чем я командира и согласуете с командованием, на то воля ваша и воля Аллаха. Я уйду. А пока вы будете слушать меня. И я прошу, не требую, прошу вас как братьев, дайте мне возможность вернуть моего Ису. Для этого мне нужны они, или хотя бы один из них, тот, кто способен передвигаться и осознавать. Отдайте мне их, умереть им никогда не поздно. Но если они не умрут, то тем самым не спасут одного из нас.
   - Шамиль, ты уважаемый человек и хороший командир, - нарушив вновь наступившую паузу, произнес один из бойцов, - но Аслан прав в том, что, отдавая русским хотя бы одного из них, мы рискуем. Мы не знаем, что смогли заприметить и запомнить каждый из них. Что они смогут рассказать своим о нас, нашем местонахождении, наших схронах и оборонительных сооружениях. Доку тоже думал, что они щенки ни на что не способные. Доку умер, и сегодня его придется оплакивать родственникам и хоронить. Также и с ними. Отдадим русским, русские придут к нам, а они смогут им помочь и показать то, что строили нам и укрепляли. И нам в этом случае будет очень нелегко. Мы рискуем, Шамиль. Не нужно было тогда ставить их на работы, сидели бы в подвале. Тогда все было бы проще... - это был Зелинхан, всегда спокойный, рассудительный и за это уважаемый другими, Зелинхан, к голосу которого при разрешении спорных ситуаций прислушивались многие.
   "Я ОБЕЩАЮ..." - вновь вспомнил, не дающую ему покоя, свою давнюю клятву Шамиль, обводя взглядом окружающих его бойцов и, ощущая начало назревающего между ними раскола.
   - Я обещаю! - сказал он уже вслух твердо и уверенно, так, что бы они почувствовали его уверенность и решительность, - Не будет такого, чтобы кто-то из них рассказал русским о нас. Они будут молчать, помня только, что сидели в подвале, но неизвестно где. Иначе их рассказ будет против их самих, он убьет их, сделает то, что не сделаем с ними мы.
   Решение пришло внезапно, словно вспышка молнии озарило его мозг. Так, что Шамиль сам испугался его жестокости. Таких мерзких решений он еще никогда не принимал в своей жизни. Но оно показалось ему единственно верным, способным удержать нить его замыслов, спасти Ису и погасить назревающий раскол. "Я ОБЕЩАЮ..." - было ответом в его голове правильности такого решения. - "Да простит меня Аллах". Шамиль склонился над пленными, разглядывая их. Приподнял за подбородок упавшую на грудь голову раненого. Раненый тихо застонал, подбородок его съехал с пальцев Шамиля, и голова вновь приняла прежнее положение. У второго в отличие от раненого глаза были открыты, и в них Шамиль увидел страх и непонятную ему пелену, обволакивающую испуганно дрожащие зрачки. Рукавом Шамиль стер с лица пленника кровь, пытаясь еще что-то разглядеть в нем, и почувствовал его реакцию на свои движения, определившись, спросил на русском:
   - Встать можешь, говорить и идти можешь?
   - Да, - глухо отозвался второй, затем закашлялся и сплюнул кровью.
   - Тогда вставай, вставай, говорю! - Шамиль рванул пленного вверх, поднимая его на ноги. Земля под ногами плыла и ходила ходуном. Чтобы не упасть, Паша ухватился за ствол дерева, да так и повис на нем.
   "Что ему нужно, что? Зачем? А... Сейчас будут убивать. Все решили: начнут с меня. Боженька мой, помоги. Что же мне сделать? Теперь уже точно убьют. Не поможешь. Под новый год не убили - спас, из города уходили, не убили - спас, в яме сегодня не убили - тоже спас. Бог любит троицу, где-то слышал. Сейчас значит убьют. Жалко как. Родители, Аня - не будет больше ничего. Сейчас уже не будет. Только бы голову не резали, больно. Застрелили бы и все. Без головы некрасиво. Жалко как. Себя жалко. Не кричать, только бы не кричать. Будут ржать надо мною. Хрен вам, только бы не кричать..."
   - Жить хочешь? - услышал Паша вопрос поднявшего его на ноги и, не поверив вопросу, промолчал. "Только бы не измывались, убили бы сразу, и все, только бы не больно, не кричать, только не кричать, ничего не сделаешь...".
   - Жить хочешь? Глухой, да? Жить хочешь? - нет, это действительно был вопрос о том, хочет ли он жить. Настолько глупый, что не нуждался в ответе. Или от него хотели услышать, что он, как японский камикадзе за императора заорет сейчас в ответ, разрывая на груди своей отрепье некогда бывшей тельняшки: "Нет, не хочу! Умру за родину, стреляйте!" Но Паша этого не закричал, все еще не веря вопросу, уставился на Шамиля и, почувствовав леденящий душу холод его взгляда, прохрипел в ответ:
   - Да.
   - Будешь жить, - услышав нужный ему ответ, подтвердил Шамиль, - слово даю, будешь жить. Через два дня к своим отпустим, молчать будешь, жить будешь.
   - Да, да, конечно, помогите, пожалуйста, отпустите меня, я никогда больше в армию не пойду, автомат не возьму, пожалуйста, не надо, отпустите, я же ничего не сделал, никого не убил, не обидел, - не удержалось и потоком мыслей вырвалось наружу из Паши, почувствовавшего, что возможно, в нарушение всех заповедей, он будет спасен и в четвертый раз. Разбитые губы и рот коверкали слова, делая их труднопонимаемыми для окружающих, и Паша, схватившись за соломинку жизни, давясь и захлебываясь, повторял их снова, боясь, что его не поймут и не расслышат. "А быть может, это все ложь, он лжет и издевается надо мной, хотят увидеть, как сейчас я обоссусь, зарыдаю от страха, буду ползать, молить о пощаде, хотят..." Все оборвалось: и поток мыслей, кружащийся в его голове, и поток исковерканных слов, выброшенных им наружу. Паша вздрогнул и замолчал, еще сильнее прижавшись к дереву. Он увидел, как стоящий возле него и только что уверяющий о даровании ему жизни, достал из висевшей на поясе кобуры пистолет, вытащил из него обойму и стал выщелкивать из обоймы маленькие, тупые, но зловещие блеском близкой смерти, патроны. Оставив в обойме единственный патрон, Шамиль вернул ее в пистолет.
   - Убей его, - сказал он Паше и кивнул головой в сторону сидящего рядом у дерева Женьки, - и жить будешь, молчать будешь, и жить будешь.
   - Что? - вновь не поверил вопросу Паша. - Что?!
   - Убей его, он и так не жилец, и я сдержу свое слово, или мне придется убить тебя, - Шамиль передернул затвор и протянул Паше пистолет. Молчавшие и наблюдающие за происходящим бойцы, напряглись, несколько автоматов тот час же были направлены в сторону Паши. Протянутая Шамилем рука с пистолетом не нашла ответа. И тогда он силой оторвал Пашу от дерева и, разгибая его непослушные пальцы, вложил в его руку пистолет.
   - Убей, слово даю, жизнь оставлю. Если нет - умрешь вместе с ним как собака. Через минуту умрешь, минуту даю, время пошло, - Шамиль сделал шаг в сторону, оставив Пашу у дерева с пистолетом в руке, посмотрел на часы, секундная стрелка которых начала неумолимый отсчет.
   "Господи, твари... Делаете что же вы, делать же что, что же... Брешешь, скотина, хочешь кровью меня... А потом самого... А если нет, если и вправду в живых оставит... Женек, Женька, ты слышишь меня, почему ты молчишь, очнись, скажи мне, что делать... Что бы ты сам сделал, Женька? Нас и так убьют... Выбора нет, нет, или есть... Какой выбор... Сдохнуть сейчас, как последний мерзавец, убив тебя... Или сдохнуть героем, отказавшись... Какая разница, как сдыхать... Все одно... А если и вправду... Останешься жить... Вдруг это так... Как же хочется... жить, дышать, пусть так в дерьме, но жить... Не будет ничего... А если его самого, один патрон, он рядом. Повернуться вполоборота и стрелять... Успею? Вряд ли, они все видят, и он тоже с автоматом... Не дадут... А если и вправду... Что же делать, прости меня, простите, простите все... Почему это мне... А если... Спастись, спастись, спастись..."
   Вместе почти пять месяцев плена, а они так мало знали друг о друге. Что знал он о нем? То, что он из Ростова-на-Дону, там богатая рыбой и широкая своим раздольем, река Дон, свой, заслуживающий уважения, старинный герб, то, что в рабочих кварталах ходили биться стенка на стенку, улица с улицей... Вот собственно и все. Да, они что-то рассказывали о себе, когда еще были силы подолгу говорить, сидя в темноте сырого подвала, поддерживая себя надеждой, что скоро будут спасены. Они что-то рассказывали о себе и тогда, когда надежды такой уже почти и не осталось, а дни слились с ночами, работа - с мрачностью подземелья, побои и издевательства - с беспокойностью коротких снов, куски черствого хлеба - с сосущим внутренности голодом. Ибо, рассказывая о себе, им все же хотелось верить, что когда-нибудь каждый из них вернется к себе домой: к озорной собаке Чарли, умопомрачительному запаху домашних пельменей, тающим во рту, приготовленным на даче шашлыкам, к реке, кишащей рыбой, в лес, усеянный грибами, к своим ласковым девочкам, преданным друзьям и любящим родителям. Санька из Тамбова, сибиряк Михаил, ростовчанин Женька, Витька и Паша из Подмосковья... Но все же так мало они знали друг о друге, ведь слушая рассказы других, каждый из них вспоминал свою собственную жизнь: своих родных и близких, свой родимый край. Волны своих собственных воспоминаний отбрасывали и забывали чужие слова, и чужие истории...
   Рыжеволосая голова, словно ощущая происходящее вокруг нее, вздрогнула и приподнялась. Женька застонал и впервые за все это время открыл глаза, посмотрев вверх на стоящего напротив него Пашу угасающим, мутным взглядом. Их взгляды встретились. Тоска обреченности и надежда спасения, усталость от безысходности и стремление к жизни боролись в этих глазах, так и не понимая, что в этой борьбе не будет победы, и все они обречены. "У-ка", - что-то силился сказать Женька, увидев направленный на него пистолет-убийцу, но так и не смог от слабости своей выговорить членораздельно, и сухими губами прошептал только лишь это: - "ук-а", когда тишину свидетеля-леса нарушил глухой одиночный выстрел...
  
   - Вы - живодевы! Убивцы! Я не буду с вами дужить! - кричит Пашенька и изо всех своих детских сил пытается успеть добежать к заветной двери подъезда кирпичной пятиэтажки, за которой скрывается его квартира. А в ней его добрые и сильные родители, которые наверняка спасут Пашу от этих плохих мальчишек, надрав им уши по первое число. Только бы успеть. Все еще стоящий перед его заплаканными глазами вид растерзанной от искусственного надутия, а затем лопнувшей лягушки, заставляет ежиться его хрупкое тело, и еще быстрее бежать от тех, кто минуту назад так жестоко обошелся с этой лягушкой.
   - Иди сюда! - орет Паше вслед "живодев" Гога - мальчишка, старше его на пару лет, и делает вид, что хочет догнать убегающего Пашу. - Я тебе тумаков сейчас дам!
   Остальные друзья-прихлебатели маленького дворового авторитета Гоги ржут Паше в след. Вот она, спасительная дверь, за которой уже ничего не страшно. И, схватившись за ручку двери, повернувшись к злым мальчишкам лицом, уже чуть смелее Паша вновь кричит этим маленьким негодяям:
   - Убивцы, плохие!!! Я не буду таким как Вы!!!
  
   Ужасающий грохот подбрасывает Пашу вверх, а затем снова кидает на холодную землю сырого подвала. Потом вновь. Да так раскатисто громко, резко и больно, что Паша, очнувшись ото сна, вскакивает на ноги, но тут же корчится от пробежавшей по его избитому, измученному телу боли, и падает на колени. Снилось ли ему что-то - он не помнил. Где-то там наверху что-то протяжно и страшно гудит, да так, что от этого гула закладывает уши и выворачивает наизнанку. Вновь взрыв, затем еще и еще. Паша испуганно отползает в угол подвала, словно именно там он может спастись. В голове снова начинает шуметь и рваться. "Только бы опять не потерять сознание", - с ужасом успевает подумать, пожелать самому себе он, понимая, что там наверху что-то случилось и происходит что-то страшное. Возможно то, от чего зависит его дальнейшая судьба, и поэтому терять сознание ему, ни смотря ни на что, сейчас никак нельзя. Последний грохот раздается настолько сильно и где-то совсем-совсем рядом от него, что на этот раз его швыряет из угла к противоположной стене подвала, он слышит разрушительный треск и ощущает, как там, наверху дом начинает рушиться и ходить ходуном. Трещат над ним половые доски и лаги, трещит люк, сквозь щели половиц сыпется пыль, труха и проникает дым. Но в окружающей его темноте он не видит этого, но чувствует, как запах гари и чего-то еще удушающего начинает заполнять подвал. Люк трясется и рвется наверх. "Уходи, уходи, горим!!!" - слышит Паша из внезапно открывшегося для него проема подвала истошный женский крик, еще не совсем понимая, что крик обращен к нему. Крик срывается и исчезает в новом, разрывающем окружающую действительность, разрыве. "Уходить, уходить" - жадно мелькает в голове, взгляд устремляется в открытый просвет сорванного кем-то люка. И тут же из просвета внутрь подвала уже вовсю рвется дым. Но Паше путь наверх кажется свободным. Только бы вылезти, успеть, только бы успеть. К спасительному проему люка, туда, наверх, скорее. Не знает Паша, многого чего не знает. Практически не помнит он события последних двух дней своего заточения. Да и что тут можно было помнить: то, как после всего случившегося плюнул ему в лицо Аслан, а он, скорчившись в траве и закрыв голову руками, после этого плевка ждал своей участи-смерти, но не дождался ее. То, как в недовыкопанную яму, в одночасье ставшую безымянной могилой, были сброшены тела убитых пацанов. То, как, не имея каких-либо сил, шел и полз он из леса, периодически падая и вновь вставая, но окончательно перестав о чем уже либо соображать. То, как после очередного своего падения он так и не смог подняться, и его бесцеремонно схватили за руки и потащили волоком бородатые боевики в зеленых повязках. Или то, как уже очнувшись в деревне, он обнаружил себя лежащим в старом корыте, наполненном горячей водой, и две пожилые чеченские женщины пытались вымыть его, а затем пришел еще один мужчина без бороды, но с чемоданчиком, и вместе с женщинами стал обрабатывать ему раны, а все это время человек, однажды спасший его, но теперь убивший его, был рядом, отдавая какие-то распоряжения мывшим и обрабатывавшим его раны людям на незнакомом ему языке. Не знал Паша, что делалось это тогда не из каких-либо человеческих побуждений к нему, а лишь только потому, что он нужен был человеку-спасителю-убийце для сугубо личных целей. Целей, в которых он должен выступать живым товаром в обмен на другой живой товар. Ну а товар должен был иметь хоть минимально приемлемый вид. Потом был вновь сырой и темный подвал, в котором теперь он остался один. Без Витьки, Женьки, Саньки, Мишки. Но тогда он и об этом не думал, а, будучи спущенным в проем, забылся, замутнел, потеряв от телесной и душевной боли сознание. Очнулся, неизвестно, сколько прошло времени, затем забылся вновь. Очнулся еще раз, и уже хотелось выть и кричать, стонать и кататься, рвать себя и все вокруг. Но так уж устроен человеческий организм: чтобы не сойти окончательно с ума - блокирует память, мысли и сознание, и тяжелым, но беспробудным тоской-сном приходит забытье. Так случилось и с ним. Сколько прошло времени в тех пор: сутки, двое, трое - он не знал, когда очнулся от ужасающего грохота наверху. Не знал он и того, что сутки спустя после всего случившегося с ним, федеральные войска внезапно для сепаратистов блокировали и атаковали соседнее село, расположенное в километрах двадцати от места его заточения. Так в кольце оказалась бандгруппа численностью до ста человек. В связи с чем Шамилю, вооруженная и организованная бригада которого была ближе всех от блокированной бандгруппы, от командования поступил приказ скрытно выдвинуться к окруженному селу и ударом с тыла помочь прорвать блокаду, чтобы зажатые в селе боевики смогли вырваться из огненного мешка, а затем уйти и раствориться по своим скрытым в лесах и горах лагерям. Была надежда, что о расположенной в соседнем селе бригаде Шамиля федеральным силам ничего неизвестно. Поэтому удар с тыла должен был застать федеральные силы врасплох. В связи с чем поднятая по тревоге бригада Шамиля была разделена им на три части: три десятка бойцов вместе с ним выдвинулись на помощь своим соратникам, еще с десяток человек для обеспечения пути отхода после прорыва окружения был направлен ближе к лагерю, оборудованному в лесу, в километрах пятнадцати к северо-западу отсюда. Последняя часть бригады в десять человек осталась в селе, спешно собирая провизию и готовясь по команде Шамиля тоже уйти в лес, либо, по ситуации, если что-то пойдет не так, также выдвинуться к окруженному селу и поддержать огнем отступающих при прорыве кольца. Но не знали тогда все они, как и Паша, что о бригаде Шамиля уже было известно федералам, и на полпути к осажденному селу ее накрыли плотным артиллерийским огнем, а затем рассеянных таким огнем по лесу боевиков, тех, кто уцелел, стали атаковать рассредоточенные в лесу десантно-штурмовые подразделения, стараясь их окончательно уничтожить. За прошедшие неполные полгода федеральные войска методом проб и ошибок, удачных и трагических действий стали обрастать необходимым для успешного ведения войны боевым опытом. Страх и скованность, глупость и тупость командиров, неразбериха и несогласованность действий первого периода стали постепенно вытесняться появляющимся профессионализмом. Так было и сейчас... Отправившаяся ранее на прорыв окружения с тыла, группа Шамиля перестала существовать как сплоченная и организованная боевая единица. Сам Шамиль был тяжело ранен и не мог самостоятельно передвигаться. Но верные ему Шади и Алхан, которые были с ним рядом, Шамиля не бросали. К великому сожалению находящегося также с ними Аслана. После артудара, а затем вспыхнувшего, казалось бы, со всех сторон в лесу боя, по воле Аллаха, они оказались рядом друг с другом вчетвером. Так и продолжали уходить. Скольким из бригады посчастливилось уцелеть еще, они не знали. Но то, что немногим, было уж точно и подтверждалось оставленными позади трупами, а также слабой канонадой редких автоматных очередей. Аслан, продираясь сквозь кусты, пригнувшись и озираясь по сторонам, шел чуть впереди и проверял безопасность их пути. Следом за ним Шади и Алхан тащили побледневшего от потери крови и боли в правом боку Шамиля. От боли хотелось выть, но Шамиль даже не стонал, до ломки эмали скрипел зубами, но не стонал. Мужчина не должен показывать свою слабость. Где-то часа через три они остановились, скатившись в глубокий овраг. Силы несших Шамиля ослабли настолько, что организмы требовали отдыха. Кроме того, Шамилю необходимо было сделать перевязку, развалились носилки, наспех сооруженные ранее из веток и масхалата, и их необходимо было восстановить. "Зелинхан, Зелинхан!!!" - шипел в рацию Аслан, взывая к командиру оставшейся в родном селе группы. Шамилю хотелось жить. Ведь он еще не исполнил свое обещание. И поэтому им требовалась помощь. По замыслу еле шептавшего от боли Шамиля, оставшаяся в селе группа должна была выйти им навстречу и встретиться с ними в заранее обусловленном на подобные случаи месте. Только бы ответили. "Зелинхан, Зелинхан!!!" - выполняя волю Шамиля, вновь шипел в рацию по-чеченски, но матерясь про себя по-русски, Аслан. Но Зелинхан не отзывался. И тогда пронесшийся над ними часом ранее гул, а затем мощные раскаты взрывов, прозвучавшие с той стороны, откуда они ранее еще целехонькой группой шли на помощь своим, зародили внутри Аслана смутные опасения, что и в селе тоже случилось что-то страшное. Опасения Аслана оказались верными. То ли в назидание и наказание вышедшей из села темной ночью бригаде Шамиля, то ли, обнаружив в ней оставшуюся часть его бригады, а, быть может, не имея достаточного представления о том, сколько еще боевиков осталось в деревне и с целью упреждающего удара по ним, оберегая от ненужных потерь своих, но увеличивая другие человеческие жертвы, федеральные силы нанесли по деревне авиаудар. От него и очнулся в подвале Паша. И не знал Аслан, как не знал и Паша, что после того как гул авиации и первые взрывы нарушили деревенский покой, все мгновенно понял рассудительный пятидесятилетний Зелинхан, к голосу которого прислушивались многие в отряде, и приказал жене своей бежать и открывать подвал, чтобы укрыться там от смерти, а сам бросился в ту половину дома, где находились его старики-родители, чтобы привести в подвал и успеть спасти и их. Но не успел... Попавшая как раз в родительскую часть дома бомба разметала все вокруг, бросила его взрывной волной на полуразрушенную стену, искромсав все тело еще крепкого мужчины осколками металла, дерева и кирпича и, закончив свое гнусное дело громадным куском стены, упавшим уже на труп Зелинхана. Жена же его была настигнута этим взрывом у самого подвала. Волна швырнула ее на пол возле самого люка. И когда она смогла привстать на колени и подняла голову, то поняла, что вокруг творился сущий ад: все рушилось и горело. Бесполезным был теперь подвал, который если и мог понадобиться кому, то только в качестве склепа. И тогда, ничего не соображая от ужаса случившегося и, не видя ничего окровавленным лицом, она, собрав в себе остаток сил, рванула на себя еще не заваленный и не деформированный люк входа в подвал, закричав сидевшему в нем пленнику, тому, кто еще мог спастись: "Уходи, уходи, горим!!!" А сама поползла обратно, ничего не видя вокруг себя, к выходу на ощупь, уткнулась лицом в разметанные на полу остатки домашней утвари, да так и осталась здесь, задыхаясь и умирая в них. Если бог действительно есть, то она непременно попала бы в рай, ведь за свою жизнь она не сделала ничего такого, за что он мог бы гневаться на нее. И даже теперь, умирая, она спасла чужого для нее человека. Но сейчас она не могла думать об этом, поскольку тихо и смиренно умирала.
   "Держись, соберись, Коршунов, ползи, еще чуть-чуть, немного, вот так, ну, еще. Вот же. Предатели руки и ноги не слушаются, не хотят оставить тебе жизнь. Лучше бы вас отрубили, никчемные. Нет же, вы будете меня слушаться, будете делать то, что я хочу. Через не могу, через не хочу. Дышать нельзя, или совсем немного, маленький глоток, и больше нельзя, никак нельзя, задохнешься... Еще, вот так, чуть-чуть, как тогда в школе на турнике Батон. Как в карантине, на строевой, на спортивной, как с "дедами", как в Грозном держался. Держись и сейчас, соберись и держись, еще чуть-чуть. Вот уже..." - потерявший человеческий облик, но еще человек вывалился из подвала наружу, карабкался, барахтался и полз по полуразрушенному, пылающему дому туда, где, как интуитивно казалось ему, виднеется проблеск оконного или дверного проема, борясь и сопротивляясь идущей к нему смерти, через дым и огонь, через руины и баррикады остатков дома и домашнего скарба, падая в них лицом, спотыкаясь и заваливаясь, разрывая кожу в кровь, обжигаясь пламенем и, теряя сознание от угара. Он не ошибся - это действительно был оконный проем, ну или то, что от него осталось. И вот, когда, казалось, смерть уже облизала его, заманивая своим умиротворением в сети пленительного и успокоительного сна, неведомо откуда появившаяся внутри его сила, подняла Пашу на ноги и швырнула в окно. "Нет!" - сказала она смерти. И Паша, хрипя, захлебываясь и падая от головокружения, стал судорожно и глубоко вдыхать в себя свежий уличный воздух. Воздух своей свободы. Смерть удивилась его рвению: "На кой это тебе? Вернись, и все твои беды пройдут. Все твои боли и страдания исчезнут. Со мной будет спокойно и хорошо". "Нет! - еще раз сказала неведомая сила и показала смерти кукиш. - У него есть свой крест. И с ним он будет идти. Он умрет, но не сейчас. Сейчас ему суждено нести этот крест". Паша встал на ноги, озираясь вокруг. Его шатало и рвало. "Бежать, нужно бежать, только куда?" Сделав несколько шагов, он обнаружил лежащее в нескольких метрах от него растерзанное взрывом тело боевика с оторванной ногой и вывалившимися наружу кишками. Но лежащий рядом автомат мертвого владельца к удивлению Паши оказался цел. Паша схватил оружие и развернулся наизготовку, переведя его в боевое положение. Автомат действительно работал. И неведомая сила позволяла ему сейчас твердо держать в руках это оружие. "Убью, сволочи. Всех убью, насколько хватит патронов. Идите же сюда, ну!" - прокричал он. И в данный момент он действительно был готов убить всех, кто захотел бы воспрепятствовать его свободе. Но находящимся в деревне людям было не до него. Они, еще не отошедшие от шока бомбардировки, хаотично метались по улице, пытаясь спасти свое имущество, оказать помощь раненым, потушить огонь и вытащить из завалов тех, кто не смог выбраться сам. И тогда он пошел, качаясь и шатаясь из стороны в сторону, с автоматом в руках, окровавленный и обожженный, покрытый тряпьем рваной и обгоревшей одежды, пошел, уходя из деревни. И только на самой окраине ее страх того, что сейчас его могут убить, вновь пришел к Паше. Он остановился и оглянулся назад, словно всматриваясь, не идет ли, не бежит ли кто за ним, чтобы выстрелом в спину прекратить его путь. Но никто не бежал и не шел за ним. Оставшаяся позади деревня дымилась и пылала огнем. И все еще не веря этому обстоятельству и своей свободе, все еще боясь выстрела в спину, Паша, вновь охваченный неведомой ему силой, побежал, побежал неизвестно самому куда, но только лишь как можно дальше от этого страшного места, где его могут поймать вновь, бросить в подвал или убить. Он не помнил, сколько длился его бег: полчаса, час, может больше. Голые предгорные холмы сменились лесом, и он бежал, продираясь сквозь кустарники и деревья, задыхаясь и хрипя так, что легкие, сердце и мозг, казалось, готовы выпрыгнуть из него от этого бега. Быть может, он бежал бы и дольше, если бы не споткнулся и не упал, а когда попытался встать вновь, вдруг понял, что неведомая сила вновь покинула его, и больше он бежать уже не может. В голове вновь очнулась боль, и стало закладывать уши, а перед глазами появился туман. "Только не сейчас, пожалуйста, подожди, - молил Паша очнувшуюся боль, - нужно идти, подожди". Пытаясь перебороть ее и отдышавшись, он попытался идти дальше, проходил несколько десятков шагов, останавливался, старался медленно и глубоко дышать, чтобы собрать в себе остатки энергии, затем шел вновь и опять останавливался. "Вперед, идти, не падать, только идти. Спасен, неужели спасен? Еще нет. Но сейчас на свободе. Нужно выйти к своим. Обязательно куда-нибудь выйду, но только куда? В деревни, в села нельзя, там могут вновь взять в плен или убить. А куда можно? Как найти своих, как узнать, где свои, где чужие? Что же придумать?" - вернувшийся разум судорожно искал ответы на эти вопросы, но не находил их. "Зелинхан, Зелинхан!!! Ты слышишь меня?" - вдруг раздалось где-то совсем рядом, так неожиданно для него, что Паша, вздрогнув, упал в траву. Прозвучавший голос с кавказским акцентом до боли знакомым показался ему. И он точно знал, что обладатель его не был "своим". Панический ужас бросил тело в нервную дрожь. "Вот и конец короткой свободе, теперь уже точно убьют. За что же мне это все? Убили бы сразу тогда, в Грозном. И не мучился бы. За что мне это?! Я сойду с ума. Лучше уж самому застрелиться. Как же я дурак об этом раньше не подумал", - Паше захотелось заплакать, по-детски громко и навзрыд. Пережитый кошмар плена заплясал, замелькал перед глазами, так, что боль в голове и туман тоже испугались и предпочли затаиться внутри. "Вот видишь, я же говорила тебе, - промурлыкала смерть, - от меня не уйдешь, иди-ка ко мне, и прекратим твои мученья". Но вновь в трясущемся от страха человеке очнулась неведомая ему сила. Она практически уже исчерпала весь свой потенциал, но собрав в себе его остатки, отрицательно покачала смерти головой: "Не в этот раз, мы еще можем бороться". "Неужто? - удивилась, не поверила смерть. - Ну, ну, давай, давай, сейчас мы это и посмотрим". "Посмотреть, нужно посмотреть, где он, обладатель этого голоса, а потом уже решить, что делать дальше. Быть может, удастся незаметно обойти", - появилось в голове решение проблемы, и Паша осторожно пополз в ту сторону, откуда прозвучали слова. Перед ним открылся глубокий овраг, и все было видно как на ладони: лежавший раненым Шамиль с серым лицом и открытыми глазами, перед ним, пытающиеся наложить на его рану новую повязку, Шади и Алхан, а в конце оврага, в метрах десяти от них, обладатель до боли знакомого голоса - Аслан с бесполезной рацией в руке. Мучители, его мучители. Они были здесь, совсем-совсем рядом. Он вновь вернулся к ним, но только сейчас они об этом еще не знали. Затаившийся на склоне оврага, Паша не был виден из-за кустов. "Дилетанты", - окрестил бы его мучителей приехавший ловить Иванова полковник из Москвы за проявленную непредусмотрительность остановиться в просматривающейся со склона низине оврага. Но в этом бы полковник оказался не прав, поскольку не учел бы совокупность других факторов: усталость бойцов, еще не пришедших в себя после боя, их уверенность в отсутствии преследования, предположение, что остановка будет недолгой, развалившиеся носилки, неспособные удерживать раненого Шамиля, и многих других. Но все это только теория, практика же заключалась лишь в том, что они остановились там, где остановились. А почему они остановились именно тут - никто из них так и не смог бы наверно объяснить. Не мог объяснить и Паша, почему и он оказался именно здесь, а не прошел от них в паре сотен метров стороной. То, что случилось именно так, была не их, а иная воля. Мелькнувшие мысли: "незаметно уйти, не видят, отползти незаметно, бежать", мелькнувшие мысли: "а вдруг обнаружат, что же тогда", и Женькины прощальное слово "у-ка", что же хотел он сказать этим "у-ка", мелькнувшие мысли: "решай, здесь и сейчас, только здесь и сейчас решай". Вот и все, что было за несколько секунд в боровшемся с самим собой человеке, который сделал свой выбор, как и тогда, пару дней назад, выбрал и принял решение. "Как там учили тебя, рядовой Коршунов, боевой стрельбе командиры? Вспоминай, ты был талантливым учеником. Вот только стрелять в человека "у-ка" тебе пришлось один только раз. Но мы это исправим, обязательно исправим. "У-ка", что же он хотел сказать? Ну, давай. Кажется так. Поставить переводчик на автоматический огонь, если автомат находится на предохранителе, правой рукой за рукоятку отвести затворную раму назад до отказа и отпустить ее. Но это уже было сделано в деревне. Что же дальше? Для установки прицела надо, приблизив автомат к себе, большим и указательным пальцами правой руки сжать защелку хомутика... Нет, не то, не годится. Они совсем рядом. Для прикладки автомата надо, удерживая автомат левой рукой за цевье или магазин, а правой рукой за пистолетную рукоятку и не теряя цели из виду, упереть приклад в плечо так, чтобы ощущать плотное прилегание к плечу всего затыльника, указательный палец правой руки наложить на спусковой крючок. Наклонив голову немного вперед и не напрягая шеи, правую щеку приложить к прикладу... Теоретики, еб вашу мать. Вы стреляли сами когда-нибудь в боевых условиях? А? Локти при этом должны быть поставлены на землю в наиболее удобное положение, примерно на ширину плеч при стрельбе из положения лежа. Для прицеливания надо зажмурить левый глаз, а правым посмотреть через прорезь прицела на мушку так, чтобы мушка пришлась посередине прорези... О чем-то говорят, ну говорите, говорите, абздец вам сейчас будет, всем, кого успею... А вершина ее была наравне с верхними краями гривки прицельной планки... За Мишку, Женьку, Витьку, Саньку, за рядового Симутенкова, за лейтенанта Заславского, за себя самого: свой страх, трусость и предательство, мерзость унижения, за все рассчитаюсь... Задерживая дыхание на выдохе, подвести ровную мушку к точке прицеливания, одновременно с этим нажимая на спусковой крючок первым суставом указательного пальца правой руки... Чушь, а если я левша? Не страшно тебе, рядовой Коршунов? Нет, уже нет. Страх умер во мне. Несколько минут назад, и, кажется, навсегда. Наиболее выгодные моменты для открытия огня: когда цель можно поразить внезапно с близкого расстояния, когда цель хорошо видна, когда цель скучивается... Все так, как у меня... Радовались бы моим знаниям командиры, эх, лейтенант Заславский, пухом тебе земля... С кого, кто первый? Ты - с рацией? Или вы - на корточках у раненого? Если с этих двоих, как там "скученные цели", полягут сразу за раз. Заманчиво. Но ты, "с рацией", дальше всех, в конце оврага и автомат наизготовку, начну с двоих, можешь успеть вылезти и укрыться. Тогда мне хана... К тому же у "рации", кажется, "бронник"... А эти двое... Автомата у одного невидно, положил где-то. У второго на плече... Для спуска курка надо, прочно удерживая автомат левой рукой за цевье или магазин, а правой прижимая за пистолетную рукоятку к плечу, затаив дыхание, продолжать... Если начать "с рации", то те двое тоже могут успеть выскочить, прыгнут на меня и все, блядь... С кого же? Патроны, не проверил магазин, сколько там, вообще не смотрел, а если пустой... Нет, тот покойник не должен быть дебилом, чтобы прицеплять пустой магазин к автомату. А если там только на пару выстрелов? Страх умер во мне, и кажется, навсегда... ...Плавно нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока курок незаметно для автоматчика не спустится с боевого взвода, т.е. пока не произойдет выстрел..."
   Короткая автоматная очередь размозжила Аслану голову, тело несостоявшегося бригадного командира тяжелым мешком рухнуло на землю. "После каждой очереди быстро восстанавливать правильность прицеливания. Групповую цель, состоящую из отдельных, отчетливо видимых фигур, обстреливать очередями, последовательно перенося огонь с одной фигуры на другую..." Внезапная короткая автоматная очередь произвела на Шади и Алхана ошеломляющее действие. Они не смогли сориентироваться за одно мгновенье, что же произошло, а растерянно бросили свои взгляды на упавшего Аслана, а затем в ту сторону, откуда раздались выстрелы. Всего на три-четыре секунды замешкались бойцы, но стрелявшему этого было достаточно. "Огонь по цели, движущейся под углом к плоскости стрельбы, ведется способом сопровождения цели или способом выжидания цели...." Шади рванулся в противоположную от Паши сторону, пытаясь выбраться из оврага. Алхан следом за ним, по пути наклонившись за ранее оставленным на траве автоматом, но не разогнулся обратно, так и уткнулся лицом в траву, сраженный в спину второй короткой автоматной очередью и, не успев подобрать свой собственный автомат. Он завыл, вцепился, ломая пальцы, в землю руками, затрясся и забился в предсмертных конвульсиях. "При ведении огня способом сопровождения цели автоматчик, перемещая автомат в сторону движения цели, в момент наиболее правильной наводки ведет огонь короткими или длинными очередями в зависимости от дальности стрельбы и от скорости движения цели..." Шади повезло больше, он успел выскочить из оврага, развернулся на ходу, снимая с плеча автомат, длинной очередью полоснул в ту сторону, откуда раздавались выстрелы, и прыгнул-упал в спасительные кусты. "После произведения выстрела с целью избегания ответного огневого поражения необходимо сменить боевую позицию..." Паша перекатился в сторону, и это спасло ему жизнь. Убийцы-пули кучно вошли в землю совсем-совсем рядом от него. "Не успел, не успел, блядь, что же теперь делать..." Уже лежа в кустах, Шади двумя очередями вновь "пропахал" то место, откуда, как показалось ему, ранее раздавались выстрелы, и стал вслушиваться в наступившую тишину. С противоположного края оврага молчали. Не было ответного огня или каких-либо заметных ему движений. "Попал? - спросил про себя Шади. - Сколько их? Один, верно, стрелял один. Было бы несколько, не лежать сейчас бы мне здесь. Или они стреляли по очереди? Исключено. Может сейчас обходят меня с фланга?" Шади жадно до боли в глазах стал всматриваться вперед и вокруг себя. Но наступившая в лесу тишина и отсутствие хоть минимально видимых движений говорили ему, что это не так. "Где ты, шайтан, выходи? Или попал?" Алхан перестал трястись и тоже затих. "Умер", - констатировал Шади и перевел свой взгляд на Шамиля, о котором ранее успел забыть. Шамиль уже не лежал на спине, а смог самостоятельно перевернуться на живот и пытался ползти, чтобы вылезти из оврага или добраться до автомата Алхана. Но это не удавалось ему. Он ожесточенно скреб траву и землю под собой руками и ногами, бился головой, шипел, но продолжал оставаться практически на одном месте. Сил, чтобы выполнить настоящее движение, у него не осталось. "Жди, жди, жди, жди..." - гулко билось остатками спасительной неведомой силы в Пашиной груди. И Паша, чувствуя это своей интуицией, покорно ждал, стараясь не шевельнуться и, моля про себя о том, что лишь бы не ушла эта сила от него до того момента, когда он сумеет дождаться. "Какой неудачный сегодня день", - подумал Шамиль, оставив свои бесполезные попытки доползти до автомата. Его силы иссякли, а разум постепенно угасал. "Я ОБЕЩАЮ... Я ОБЕЩАЮ... - где-то там уже далеко отдавалось в нем. - Иса, мой Иса. Неужели я не смогу спасти тебя? Неужели я тебя не увижу? А ведь я обещал твоей матери хранить тебя. Как же так? Почему все несправедливо? Война... несправедлива... война... не может быть справедливой... Я ОБЕЩАЮ... Но это, Иса..." Шамиль ощутил, что начинает забываться и, не найдя иного выхода, в попытке вернуть угасающее сознание, хрипло и слабо позвал: "Шади. Ты где, Шади, ты жив?". Шади не решился отозваться и молчал, разглядывая из спасительных кустов умирающего Шамиля.
   "Небо часто заставь греметь. Заставь солнце целительно греть. Пролей дождь маслом, взрасти посеянное. Осенью не дай дуть быстрому ветру, - чуть слышно шепчет-поет дедушка Шамилю, завершая свою работу, а затем уже говорит ему: - Это я оставлю нашей семье. Сегодня так надо". И Шамиль понимает, что сейчас дедушка Рамзан расскажет ему о том, что же обозначают, отчеканенные им молния и радуга, и почему дедушка это сегодня оставит в их семье, а не подарит кому-либо из односельчан. "Односельчане могут подождать. Дедушка еще много сделает различных чеканок и обязательно научит этому меня, и я тоже буду делать людям подарки", - по-детски думает Шамиль, вспоминая, что дедушка Рамзан рассказывал как-то ему о том, что этому ремеслу научил его отец, а его отца - отец отца, а отца отца - отец отца отца... А на улице тем временем вовсю начинает греметь гром, и маленькому Шамилю кажется, что светлый и чуткий Села услышал песню дедушки Рамзана и сейчас идет за ним... "Шади..." - в последний раз позвал он и закрыл глаза...
   "При ведении огня способом выжидания цели автоматчик прицеливается в точку, выбранную впереди цели, и с подходом цели к этой точке на величину полутора-двух табличных упреждений, прочно удерживая автомат, производит длинную очередь..." "Все-таки попал", - не выдерживает длительного, напряженного ожидания Шади и решается. Для верности вновь длинной очередью из автомата очертив место предположительного и возможного нахождения невидимого врага, осторожно приподнимается и ползком подбирается к краю оврага: "Я здесь, Шамиль, подожди чуть-чуть, сейчас помогу..." "Только бы остались патроны", - молится Паша, увидев появившуюся из-за кустов голову Шади и, забыв о правилах стрельбы, изо всех сил нажимает на спусковой крючок. Голова и тело Шади исчезают в зелени травы и кустов, орошая их хлынувшей кровью. Паша ждет, долго ждет уже сам, как ждал ранее, не решаясь высунуться и Шади. И потом также не выдерживает, чувствуя, что и его окончательно покинула неведомая ему сила, а жуткая боль вновь начинает закладывать уши, туманить глаза и раскалывать мозг. Он встает, опираясь на ставший уже ненужным автомат. "Хер с вами, стреляйте теперь", - говорит Паша, обращаясь к трупам Алхана и Аслана и еще к одному, тело которого исчезло в зеленке леса. Но никто не стреляет, и трупы молчат. "А ты, тварь, слышишь меня? - обращается Паша теперь уже к Шамилю. - Узнаешь ты меня, тварь? Почему ты не убил меня тогда, в Грозном, почему позволил жить? Лежал бы сейчас в своем лазарете, и я бы сдох - не мучился". Но и мертвый Шамиль ничего не отвечает Паше. "Им хорошо, они в одном состоянии: мертвое тело, мертвая душа, - думает о покойниках Паша. - А у меня только тело осталось, а душу свою потерял..." "Ук-а" - подтверждает ему. Он садится на землю рядом с мертвым Шамилем и, обхватив голову руками, по-детски громко и навзрыд плачет, исполняя свое еще совсем недавнее желание....
   Примерно через полчаса разведгруппа десантно-штурмовой бригады, возвращаясь с успешной операции, наткнулась на глубокий и протяженный овраг, в котором находились три трупа боевиков, четвертый труп был обнаружен ими в кустах возле самого оврага. А еще в овраге лежал без сознания изможденный, окровавленный и обгоревший человек, по отсутствию бороды и славянским чертам избитого лица у которого бойцы сделали вывод, что он, скорее свой, чем чужой, и решили забрать его с собой...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ 3. НИНА...
  
   "Рамамба-хара-мамба-ру!" - задорно доносилось из динамика голосом Макса Покровского. "Рамамба-хара-мамба-ру!" - весело и пьяно подпевали Максу вчерашние студенты, но сегодняшние выпускники техникума, заводясь в угарном танце. Владик не танцевал, куда уж ему танцевать хромому, а сидел за оставленным танцующими столом, пил вино и грустно наблюдал за веселящимися одногруппниками. "Рамамба-хара-мамба-ру - как и вся моя жизнь", - думалось ему. Группа значительно поредела, до сегодняшнего выпускного фактически дотянуло пятнадцать человек, т.е. почти половина тех, кто поступил два года назад. Не было здесь бросившей учиться Наташки, Лешки и других, забранных в армию, пацанов, а также еще четверых, которые были отчислены за неуспеваемость и прогулы. По причине армейского призыва, из оставшихся пятнадцати выпускников одиннадцать были девушками, и только четверо вместе с Владиком - парнями. В связи с чем меньшинство волей не волей пользовалось огромной популярностью у большинства, и было у них нарасхват. К Владику то и дело подходили, подсаживались разрумянившиеся от вина одногруппницы, кокетничали с ним, шутили, звали танцевать и оказывали иные знаки внимания. Может быть, он и танцевал бы, но уж очень сильно болела нога, отдаваясь начинающейся со спины болью. Ему даже успели сообщить о том, что некогда девочка Наташа по секрету рассказывала о его выдающихся сексуальных способностях, и что сообщившая Маринка сама бы не прочь это проверить чуть позже и пойти с ним по номерам. Владик смущенно улыбался Маринке в ответ и вроде как напрямую не отказывался от прозвучавшего недвусмысленного предложения. Но ему было грустно. И еще он чувствовал в себе какую-то огромную, разом навалившуюся на него, усталость последних дней. Позади были бессонные от не проходящей боли и перечитанных в подготовке к ГОСАМ учебников ночи. Позади была нервотрепка государственных экзаменов. Ты хочешь быть высококвалифицированным специалистом, ты хочешь быть лучшим? Будь. И он был, до изнеможения "грызя гранит науки" так, что правовые положения Гражданского кодекса и понятия Теории государства и права отскакивали от него, как от зубов. И он действительно стал одним из лучших в этой группе. Всего лишь трое из них, включая его, по итогам своего обучения получили дипломы с отличием. Хотя какие у них были дипломы: красные или синие, большинству из оставшихся было безразлично. Вот, например, тому же Семену, едва не завалившему сдачу ГОСА по предмету "Гражданское право", а вместе с тем едва не подставившему под удар саму Бабу Нину. Дело в том, что "любимый" всеми преподаватель и борец с алкогольной зависимостью Нина Васильевна руководила в техникуме процессом сдачи государственных экзаменов и находилась в составе государственной экзаменационной комиссии. Помимо Бабы Нины и еще одного преподавателя в состав государственной комиссии были включены "светилы" районной юриспруденции со стороны: председатель районного суда и председатель районного филиала областной коллегии адвокатов. Конечно, в интересах техникума, ежегодно рапортующего о своей статистике в областное управление образования, было политически выгодно, чтобы все дошедшие до ГОСОВ студенты сдали их успешно, чтобы все, претендующие на дипломы с отличием, такие дипломы получили. И ради этого принимающие ГОСЫ преподаватели могли закрывать глаза на определенные недочеты в ответах своих подопечных, либо тянуть "на тройку" совсем уж тонущих. Но так уж было положено по всем государственным правилам, чтобы в составе экзаменационной комиссии были и профильные специалисты со стороны. Конечно же, их всех по итогам ждал богатый яствами и напитками стол, призванный как бы заранее смягчить их отношение к знаниям трясущихся от страха студентов. И, конечно же, принимали участие они в таком мероприятии далеко не в первый раз. Правила всем были известны. Но данные люди порой все-таки отличались своей принципиальностью. И случалось, что нерадивому экзаменующемуся, который, то ли от нервов своих, то ли от незнания попавшегося билета не мог связать между собой даже двух слов и не находил ответов на дополнительные вытягивающие "на тройку" вопросы, они своим решением ставили твердую "двойку". Что обозначало только одно: ГОСЫ завалены, и теперь, чтобы получить диплом данному неудачнику придется поискать своего счастья лишь через год. Такое действительно тоже случалось. Поэтому ГОСОВ боялись как огня не только студенты, но и их преподаватели. Наиболее "одаренных", которым могло не повезти в группе, было двое: грузный, неповоротливый тугодум Семен и девочка с толстыми очками Ира. Учиться и понимать прочитанное у них получалось очень трудно. Но данные лица, как казалось Владику, относились к категории "блатных", имея богатых высокопоставленных по меркам района родителей. И поэтому в техникуме, не смотря на полное отсутствие у данных студентов необходимых знаний, их тянули изо всех сил. Достаточно было явиться на экзамен и зачет, что-то промычать нечленораздельное, и "тройка" уже стояла в зачетке. На ГОСАХ же в силу присутствия в комиссии посторонних лиц все выглядело гораздо сложнее. И вот на Гражданском праве - самом сложном из них, Баба Нина, проявив свою находчивость, ворвалась в аудиторию, в которой сидели ожидавшие своей участи, трясущиеся от нервов студенты, и сообщила, что какой бы билет не вытянул Семен, номер его билета двадцать пять, а у Иры, какой бы билет не вытянула она, билет будет за номером пятнадцать, вытянутые билеты они должны сдать именно ей из рук в руки, а не кому-либо другому из членов экзаменационной комиссии. И тут же продиктовала им вопросы, содержащиеся в этих билетах. "У вас есть два часа, пойдете последними, - уходя, сказала она "одаренным" студентам. - Поэтому читайте, запоминайте ответы на свои вопросы и смотрите, ничего не перепутайте". Семен и Ира действительно вошли в экзаменационную аудиторию последними.
   - Билет номер пятнадцать, - отчеканила свою роль девочка Ира, протянула Бабе Нине билет за номером девять и торопливо села за парту, готовясь к ответу.
   - Пятнадцать, - такой же номер назвал и вошедший следом за Ирой Семен, в руках которого действительно оказался билет за номером пятнадцать.
   - Какой? - вздрогнула и икнула Баба Нина, и дурным взглядом угрожающе посмотрела на Семена. Пятнадцать, - как ни в чем не бывало, продолжал "клинить" Семен, все перепутавший то ли от своей тупости, то ли от охватившего его волнения. Он даже было намеревался продемонстрировать свой билет окружавшим его членам экзаменационной комиссии, но Нина Васильевна молниеносно опередила его от непоправимого.
   - Подождите, пятнадцатый билет был у предпоследнего, у девушки, - удивленно заметил председатель районного суда.
   - Семен, дай-ка мне сюда билет, - Баба Нина проворно выхватила билет из рук растерявшегося Семена, до которого только начала доходить допущенная им оплошность. - Какой это "пятнадцать", ты что, читать не умеешь? Билет номер двадцать пять, - ответила она за Семена, махнула билетом перед носом так и не успевшего еще ничего понять председателя районного суда и тот час же спрятала-положила его к себе на стол, от греха и глаз остальных подальше, под лежащие на столе документы.
   - Да, да, - торопливо забубнил, потея от ужаса Семен, - двадцать пять, двадцать пять, извините, это я от нервов.
   Члены экзаменационной комиссии заулыбались, а у бабы Нины на лбу выступила испарина... А в остальном ГОСЫ были сданы группой ПВС без каких-либо эксцессов. Сдать экзамены удалось всем, и все трое, кто претендовал на дипломы с отличием, такие дипломы также получили. Через пять дней после последнего экзамена, т.е. сегодня утром им торжественно вручили их первые в жизни документы о среднем специальном юридическом образовании. Данное обстоятельство, несомненно, требовало праздника. И если бы не богатые предки девочки Иры с билетом номер пятнадцать, то праздник, скорее всего, состоялся бы очередной групповой пьянкой в общаге под протесты вымогателя шоколада вахтерши тети Дуси, либо, по ситуации с погодой, выходом за город к реке на природу. Иных вариантов было не дано. Но так уж получилось, что щедрые родители девочки Иры почему-то решили снять им всем на целые вечер и ночь Дом отдыха, расположенный в километрах двадцати от города в живописном месте, в лесу, на берегу огромного, словно море, озера. Более того, продукты питания были закуплены тоже за счет раскошелившихся родителей Иры, нанявших также для их доставки и доставки к месту назначения студентов микроавтобус. В связи с чем выпускникам осталось закупить только лишь алкогольную продукцию. Свалившейся на них халяве студенты-выпускники были несказанно рады, за исключением лишь одного из них - "ботаника" Веньки, прозванного однокашниками "зимой и летом одним цветом" за то, что в любое время года ходил в техникум в одних и тех же штанах, а также в одном и том же свитере. "Буржуи с жира бесятся", - угрюмо констатировал он и отказался ехать на вечеринку в дом отдыха. "Придурок", - поставили ему диагноз оставшиеся, загружая в микроавтобус коробки с алкоголем и продуктами питания. Хотя в чем-то "ботаник" Венька был все-таки прав. Социальное расслоение населения достигло в последние два года своего апогея. Стояли-простаивали заводы, фабрики и другие предприятия, некогда передовые громадные колхозы и совхозы были разбиты на мелкие крестьянские хозяйства, кооперативы и акционерные общества, а те, в свою очередь, в большинстве своем, разбазарив, растащив и распродав переданное им колхозное и совхозное имущество, также переставали работать. Достигли своего пика неплатежи зарплат, просрочка в выплате которых, имевшая изначально свой старт два-три месяца, стала достигать в отдельных случаях от полугода до года. Да что уж зарплаты, ведь само государство также оказалось неспособным исполнять свои социальные обязательства, в связи с чем пенсионеры и безработные месяцами не получали своих пенсий и пособий, а мелкие чиновники на местах - своих зарплат. Отчего таким чиновникам вовсе не хотелось грамотно и качественно работать. Что еще больше осложняло ситуацию. Метавшиеся во всей этой неразберихе люди судорожно пытались для своего выживания и жизнеобеспечения найти подработки и устроиться туда, где хоть сколько-нибудь, но платят своевременно. Не были тому исключением и родители Владика, да и большинство родителей его одногруппников, в том числе, и мать-одиночка Веньки. Последние копейки и продукты забирались из дома, чтобы все-таки доучить Владика, и он, видя это, экономил, как мог, сделав своими ежедневными коронными блюдами отварные макароны, залитые дешевым томатным соусом, или привезенную с дачи картошку, пожаренную на дешевом, вонючем растительном масле. Собственные расходы на пиво и прочие слабости в последние два месяца были забыты им, а сигареты стали приобретаться более дешевой марки. "Ничего, отучусь, найду работу, буду им помогать", - утешал он себя надеждой в предвкушении получения диплома и трудоустройства по специальности. Но попытки найти места, где сколько-нибудь, но платят своевременно, зачастую заканчивались тем, что в найденных местах также переставали платить, сетуя на долги со стороны контрагентов, финансовый кризис, наезд бандитов или налоговиков и прочие обстоятельства. Люди, слушавшие все это, понимали, что из одной кабалы они попали тем самым в кабалу другую. И вновь начинали искать работу. Но работы не было. А там, где была и не платили, как правило, существовал один и тот же принцип: "не нравится, уходите, придут другие". Отчаявшиеся люди возвращались обратно и смирялись с многомесячными задержками оплаты своего труда, скудными ежемесячными подачками-авансами, понимая, что лучшей участи в развалившейся системе им уже не найти. Казалось бы, в условиях всеобщей разрухи существовала и процветала только лишь торговля: нищета магазинов, дефицит на все, талоны на продукты, километровые многочасовые очереди-давки и драки за батон колбасы, бутылку водки, ночевки у дверей магазина за пару обуви - в одночасье остались в прошлом. Теперь же магазины буквально ломились от разнообразия своих товаров, рынки наперебой зазывали граждан купить все, что хочешь и не хочешь. И действительно, купить можно было все, что угодно, заканчивая африканским слоном, только что по заказу пойманным и привезенным из далеких сафари. Были бы только деньги, которых у большинства населения не было. Но парадокс заключался в том, что торговля, не смотря на безденежье большинства россиян, продолжала существовать. Второй парадокс заключался в том, что в обстановке всеобщего хаоса, нищеты, безработицы и неплатежей вдруг стали появляться люди другие, покупающие дорогие вещи, устраивавшие загулы в дорогих ресторанах, летающие на выходные за границу, скрипящие тормозами иномарок последних моделей, отстраивающие себе четырехэтажные особняки, в которых вполне бы комфортно могли расселиться все шестьдесят семей стандартной хрущевской пятиэтажки. И нет бы в условиях всемасштабной разрухи таким людям вести себя поскромнее, не кичиться своим достатком и довольством жизнью, так напротив, они словно жирные индюки, бахвалясь и упиваясь своим богатством, важно и вальяжно демонстрировали его. Вот мы, мол, какие. Как там насчет Мальдивов на завтра? Ой, а я тут подруге прикупил брюлик за пару сотен тысяч долларов. И тому подобное. Обнищавшему и отчаявшемуся в своей нищете и безнадеге населению в условиях этой всеобщей разрухи было непонятно, откуда вдруг у вчерашних равных с ним появилось такое немереное богатство. Ведь заводы и фабрики стоят, поля зарастают, а в магазинах мало кто и что из-за безденежья покупает. Да и не заработаешь таких денег на заводах, фабриках, в полях и магазинах. "Значит - воруют", - делало вывод население, еще больше зверея и ожесточаясь на все и всех. Назревал социальный взрыв... И поэтому "ботаник" Венька был конечно же в чем-то прав. Но большинство его однокашников халява, обеспеченная им на неизвестно как заработанные деньги, абсолютно устраивала. И вот уже заселенные в Дом отдыха к обеду одногруппники во главе со старостой и куратором группы стремительно резали салаты и сервировали столы, а затем, когда кутерьма подготовки заканчивалась, садились за стол, открывали алкоголь, произносили первые тосты, поздравляя и желая всевозможных жизненных успехов друг другу. Вспоминали случившиеся с ними смешные истории, свои переживания и проблемы, совместные мероприятия, в том числе и КВН, в котором они безоговорочно победили. Потом был перерыв на купание. На улице стояла прекрасная июньская погода, не то чтобы было совсем жарко, но очень тепло. И вода казалась парным молоком. После купания застолье продолжалось, и так незаметно наступил вечер, а затем стемнело. Начались танцы. А ему, Владику, вдруг стало грустно, и еще почувствовал он, что сильно устал.
   - О чем грустим? - услышал он, находясь в пелене своих раздумий о том, что что-то когда-то заканчивается и что-то начинается вновь. Вот и они разъедутся, разойдутся завтра каждый по своим местам в этой огромной стране, чтобы после завершения очередного пути искать в своей жизни новый путь, новую дорогу к своему будущему. И не встретятся наверно больше друг с другом никогда. И неизвестно, как сложится их судьба. И даже предполагать нельзя, что будет с каждым из них дальше. Где сейчас Лешка, и что теперь с Пашей? Неизвестно. А ведь еще пару лет назад он совсем не знал Лешку, даже и думать не мог, что погибнут Сережка, девочка Таня и отец Нины, что пропадет без вести Паша вместе со своей мамой. "Вот и вся жизнь, обрывки целей, но если жить, то можно верить, мечтать, идти, творить стараться, чтобы затем лишь разбиваться". Он повернулся на голос и увидел Светлану, которая присела возле него.
   - Почему не танцуем? - продолжала она, отвлекая Владика от его грустных мыслей.
   - Да какой уж из меня танцор, - усмехнулся он, - танцор - хромоножка. Хочешь вина?
   - Наверно, - согласилась она, и Владик, найдя на столе чистый бокал, налил в него пахнущую земляникой "Изабеллу", протянул Светлане.
   - Грустно, - сказал он, - разъедемся завтра и все, больше никогда друг с другом не увидимся, поэтому грустно. Еще бы учился и учился.
   - Я тоже, - подтвердила Светлана, отпивая вино. - А вот насчет "не увидимся", ты, мне кажется, не совсем прав, было бы только желание, всегда можно найти возможность приехать друг к другу.
   - Может быть, - ответил он, - но жизнь такая штука, что постепенно все начинает забываться и меняться другими декорациями. И ты в этих новых декорациях забываешь о своем прошлом и потом вдруг понимаешь, что его больше нет. И возврата к нему тоже. У меня были друзья, лучшие друзья, мы были "не разлей вода". И так, казалось, будет всю жизнь. Но теперь их нет, и у меня жизнь совсем другая, без них... Так и мы все завтра с утра начнем клятвенно друг другу обещать, что ежегодно в определенный нами день будем приезжать и собираться возле техникума, чтобы встретиться и пообщаться друг с другом. Будем оставлять друг другу свои адреса и заверять, что непременно приедем в гости. А потом начнется жизнь другая, и все эти обещания уйдут на второй план, постепенно затрутся и забудутся.
   - Нет же, все зависит от человека! - возразила Светлана. - Нужно только не забывать и желать этого. Вот ты, например, завтра уедешь в свой городок и решишь навестить своих старых закадычных друзей. Ты вернешься к ним, и дружба ваша вновь будет продолжаться. Может же быть такое хотя бы теоретически при твоем желании делать это?
   - Нет, не может, - покачал головой он, - даже теоретически. Друзей больше нет.
   - И где же они? - не сдавалась не понимающая Светлана.
   - Один в могиле, другой пропал без вести в Чечне, - тяжело вздохнул Владик и одним глотком осушил бокал с вином.
   - Прости... - после нескольких секунд молчания робко и совсем тихо произнесла Светлана, - Я же не знала и не хотела...
   - Да ладно, - сказал он, хотел что-то добавить, но не успел.
   - Вла-а-а-а-дик, - вынырнувшая из танца, Маринка оказалась рядом, наклонилась над ним, пьяно растягивая его имя и обхватив за шею своими руками, - я пришла за тобой, пойдем-ка со мною в одно интересное место, - и уже прижавшись к его уху губами, горячо возбужденно зашептала: - У меня есть ключик от номера, кто-то мне что-то обещал...
   - Марин, подожди, у нас со Светланой разговор, - отмахнулся он и, схватив за руку, остановил, намеревавшуюся было подняться и уйти Светлану, которая в один миг стала выглядеть грустнее и печальней, чем выглядел он. - Иди еще потанцуй, я скоро, поговорю только...
   - А о чем это вы тут говорите? - не отставала Маринка, игриво поглаживая его по голове. - У вас, что есть секреты от одногруппников?
   - Иди же танцуй, тебе же сказали, - решилась Светлана.
   - Ну-ну, - обиделась Маринка, - вот пойду и потанцую, - и покачивающейся походкой, нарочно виляя своими крепкими и красивыми бедрами, мол, смотри, у хрупкой малютки Светки таких нет, отправилась танцевать.
   - Слушай, а давай исчезнем, - предложил он Светлане, провожая уходящую Маринку своим взглядом, - ведь не отстанет, вернется.
   - Давай, - с готовностью согласилась она, - а куда только?
   - Пойдем на озеро, на улице тепло, комаров еще нет. Пойдем? - и они, захватив со стола чуть початую бутылку "Изабеллы" и один на двоих бокал, незаметно выскользнули из помещения.
   Трелью заливался ночной соловей, и еще какая-то неизвестная Владику ночная птица подпевала ему. Было спокойно-преспокойно, даже не ветринки. Еле слышался плеск волны, да изредка обитатели озера давали о себе знать, колыхнув плавником поверхность воды. Лишь доносившаяся из Дома отдыха музыка и шум веселящихся одногруппников нарушали эту ночную идиллию. Они спустились к самому озеру и, обнаружив в темноте увиденную днем у причала лодку, отвязали ее, решив, что лучшей романтики, чем ночное катание по спокойному и тихому озеру им и не найти. Благо, что весла от лодки лежали в ней. Через несколько минут они были уже далеко от берега, и Владик перестал грести, мысленно успокаивая вновь взбунтовавшихся от физической боли ногу и спину.
   - Ой, - заволновалась Светлана, - а мы назад-то сможем вернуться? Вдруг нас течением унесет.
   - Сможем, какое тут течение, это же не река, - успокоил ее он, - не переживай. Так о чем мы с тобой говорили?
   - Мы? А любовь у тебя когда-нибудь была? - вдруг неожиданно для него спросила она. - Настоящая. Любил ли ты кого-нибудь по-настоящему? Так, что ради этого человека жизнь свою мог отдать, все, что угодно сделать. Так, что не спал ночами, думал о нем, радовался, когда видел его и разговаривал с ним. И не желал себе большего счастья, чем увидеть его... - испугавшись своей решительности, Светлана осеклась и замолчала. "Плеск, плеск, была, была", - билась волна о борт деревянной лодки.
   - Была, - подумав, ответил он, - но теперь ее тоже нет.
   - Наташа? - предположила Светлана.
   - Нет, нет, - рассмеялся он, никак не представляя ненасытную Наташку в роли своей настоящей любви. Наташку, о которой он и забыть-то уже успел совсем, - вовсе не Наташка. С чего ты решила, что это была она? С Наташкой так, от нечего делать. Это был совсем другой человек. Еще в школе. А потом новая жизнь, новые декорации. Все стерлось и забылось. Поэтому я и говорил тебе свою теорию об этом. Она проверена временем и собственным личным опытом.
   - Разве можно стереть и забыть настоящую любовь? - не поверила Светлана. - Значит, она была у тебя ненастоящей. Настоящую любовь никогда не забывают.
   - Не знаю, - пожал Владик плечами, - настоящая - ненастоящая, но я любил, как ты спрашивала. Мог ради этого человека совершить абсолютно любой поступок, постоянно думал о нем, радовался, когда видел его и разговаривал с ним. И не желал себе большего счастья, чем увидеть его. В любви все очень сложно. Радость, умиротворение, беззаботное счастье, и все так, что хочется жить и дышать. А затем боль, горечь, отчаяние и разочарование. И жить-дышать уже не хочется...
   - Нет, - не согласилась она, - все как раз и зависит от человека. Ты поступил вот так, например. Заменил все это, как ты говоришь, другими декорациями. И, забывшись ими, забыл. Но есть люди, которые, не смотря на так называемые "новые декорации", да и вообще, не смотря ни на что, продолжают любить, пусть даже и не взаимно. Пусть даже и тех людей, кто об этом и не догадывается ...
   - Я еще не встречал таких людей, может они и существуют, - отозвался Владик. - Все равно время проходит, время лечит. Любовь рано или поздно заканчивается. А потом, когда-нибудь приходит новая любовь. А любить так, чтобы не догадывались те, кого ты любишь... Это, наверно, очень тяжело. Нет, таких людей я не встречал. А ты?
   - А я встречала, - после некоторого молчания сказала Светлана, - и ты тоже знаешь такого человека.
   - И кто же этот человек? - шутливо спросил он, протягивая Светлане налитое в бокал вино.
   - Я, например, - снова решилась она, и на этот раз уже она, а не Владик, за несколько глотков осушила полный бокал.
   - Ты? - не поверил он. - Любила кого-то, кто об этом даже не знал? Наверно в детстве? В детском садике или в первых классах мы все вздыхаем и любим кого-то, кто об этом не знает. Но это же ненастоящая любовь. Это влюбленность.
   - Нет, - тихо прервала его она, - нет, я и сейчас люблю... Тебя...
   От неожиданности он буквально задохнулся и не поверил. "Да, да", - бились о борт старой лодки волны озера. "Тебя, тебя..." - подтверждала неизвестная Владику ночная птица. И тут же воспоминания проведенных в технаре двух последних лет хлынули потоком и закружились в голове. Скромно стоявшая у стены хрупкая черноволосая девушка, которую он подхватил и, дурачась, закружил в ритмичном танце в Доме культуры на вечере Посвящения в студенты... "Светлана", - робко представилась она... Ритмичный танец сменился каким-то красивым медляком, кажется это были "Танцы вдвоем" "Технологии". От хрупкой, черноволосой девушки исходил какой-то пьянящий и так его уже пьяную голову аромат... И они не расставались до конца дискотеки, танцуя рядом и, о разном болтая друг с другом... Затем "веселый" поход с Алексеем за алкоголем... Ночь в общаге... И вновь Светлана, в обществе которой он чувствовал себя легко и непринужденно, а к концу ночи им вдвоем казалось, что они уже все-все знают друг про друга и знакомы целую вечность... Ближе к утру она задремала, а затем, прижавшись к Владику, окончательно заснула у него на плече, а он, гладя ее черные вьющиеся волосы, слушая ее ровное тихое дыхание, сидел и о чем-то думал, попеременно вспоминая Ленку, женщину Таню и Валю, ощущая, что ему очень нравится вот так сидеть и гладить спящую у него на плече девочку Светлану, и что помимо злосчастной Ленки есть на свете и другие девушки, с которыми интересно общаться и можно говорить практически обо всем, которых, наверно, даже можно полюбить и получать от них взаимную любовь. И Ленка тогда отпускала... А затем, нестерпимая боль от потери Сережки, чувство своей собственной вины в этом ... И убивающие его терзания от всего этого. Но словно лучик света в них пронзительные и огромно-голубые глаза Светланы, которая, затаив дыхание и, не отрывая этих глаз от него, слушала его песни, когда он впервые за полгода после разбитой летом гитары взял чужую - Лешкину гитару и начал петь... Задушевные, ночные разговоры с ней за жизнь в полумраке коридора общаги, возле широкого подоконника, взгляды на мерцающие на небе звезды, на падающий на улице снег, ревущую метель, и ее робкий, совсем неожиданный для него поцелуй, слово "спасибо", вопрос "за что?" и ответ "за то, что ты есть"... И боль, как и Ленка, тоже тогда отпускала... А потом опять кутерьма учебы и студенческих загулов, ехидное Наташкино "ну, здравствуй", вновь туман, голоса и пронзительные огромно-голубые, но почему-то уже печальные, глаза девочки Светы...Свалившая их с Лешкой после похождения в Константиновку простуда, в результате которой две недели они с температурой провалялись в общаге... Однажды, задремав на полчаса, а затем, проснувшись, он увидел, что рядом с ним на его кровати сидит, улыбается ему и гладит его по голове хрупкая девочка Света. "Выздоравливай, - слышит он ее тоненький голос, - я тут тебе мандаринов принесла". Она робко целует его в лоб и уходит. А он, закрывая глаза, и все еще слыша внутри себя отголоски сказанного Светой, вспоминая ее улыбающееся, но почему-то грустное лицо, тоже в ответ улыбается ей и вновь засыпает... И болезнь также, как и боль, также, как и Ленка, тогда отпускала...
   - Знаешь... Может и не поверишь, но я полюбила тебя с того первого момента, когда ты подошел ко мне... Помнишь, на Посвящение в студенты? - слышит он ее голос. Помнит ли он? Конечно же, помнит. Только как же так могло случиться, чтобы другой человек вдруг полюбил его в один миг, еще не зная ничего о нем. Полюбил ни за что, просто так, без какой-либо взаимности. Разве может такое быть в жизни?
   - Я тогда, почти еще никого не зная, жутко стеснялась, а ты... Ты подбежал, обхватил меня и мы стали танцевать... И вот тогда, что-то вдруг дернулось во мне... Внутри, словно током ударило, зажгло... Ты был как магнит... А я еще никогда никого не любила... Потом, в общаге, я кажется заснула у тебя на плече. А утром, когда проснулась, то поняла, что это неизвестное мне ранее чувство еще живет во мне и не проходит. Меня все также жгло и било током... И я поняла, что люблю...
   - А как же, за что? Мы ведь тогда и не знали, собственно говоря, друг друга, - произнес он.
   - Не знаю, - честно призналась Светлана. - Разве можно любить за что-то? За что-то можно уважать, человек за что-то может нравиться. Но это не любовь... Я поняла, если любишь, то нет этого "за что-то". Просто любишь человека, и все. Любишь его, потому что он есть...
   - И ты до сих пор любишь меня? Просто так, любишь и все? - вопросы, вырвавшиеся из него, ему самому показались глупыми. Настолько, что задав их, он готов был выпрыгнуть из этой лодки и нырнуть глубоко-глубоко, лишь бы его не видела Светлана. Но было темно, и они не могли разглядеть лиц друг друга и те переживания и сомнения, которые мечутся сейчас на них. Лишь очертания, такие близкие и манящие друг к другу очертания, и слова, всколыхнувшие их души и сердца, подтверждали им то, что в этой жизни может быть и так, а не иначе... "Да, да..." - плескались о борт волны, "тебя, тебя", - продолжала заливаться неизвестная ночная птица.
   - Мне тогда казалось, что ты заметишь это. Что мое новое чувство сможет обжечь и тебя. Оно настолько огромно и ярко, что его не возможно не заметить. И его должно было хватить на двоих, даже если бы у тебя не появилось такое же чувство ко мне. Может это все и наивно сейчас. Но так мне казалось тогда. И я не хотела ничего большего, лишь бы ощущать тебя рядом с собой, видеть тебя и слышать твой голос. А потом появилась Наташка... И чувство мое породило и новую для меня боль, которую я тоже еще никогда не испытывала ранее. Мне казалось, что чувство умрет, боль победит. Но оказалось иначе. Чувство стало еще сильнее, не смотря ни на что...
   - Прости меня, - Владик пересел к Светлане и обнял ее за плечи, прижав к своей груди, - прости, я и вправду не знал...
   - А если бы знал, что-то могло измениться?
   - Могло. Почему ты мне не сказала раньше об этом? Наташка, она и мизинца твоего не стоит...
   - Знаешь, дело не в ней. Я это тоже поняла, любя тебя. Значит так суждено мне и тебе. Если бы было суждено по-другому, было бы все по-другому...
   Почему же все так происходит в жизни? Почему ты живешь и не задумываешься о том, что рядом с тобою есть человек, который искренне и преданно полюбил тебя? Ни за что. Просто так. Просто потому, что ты есть. И эта светлая и чистая любовь живет совсем-совсем рядом с тобой. Оглянуться бы только, окунуться в ее волны. И все могло в жизни стать по-другому. Что стоят все они: красивые и не очень, смазливые и не совсем, умные и глупенькие, молчаливые или тараторки, которые тянутся к тебе за твой талант писать стихи и петь песни, за твое крепкое молодое тело, за твой ум, юмор, симпатичное лицо или еще за что, что притягивает их к тебе? Что стоят все они по сравнению с этим безвозмездным, не требующим обязательной взаимности, чувством? Чувством, которое ты так и не смог разглядеть. Мы все ищем в жизни любовь, а сами и не замечаем, что она совсем-совсем рядом, здесь. Посмотреть бы, очнуться, снять пелену с глаз, почувствовать. Увы. Не видим и не замечаем, а когда приходим в себя, оказывается, что все очень поздно. И то, что могло быть с тобой - ушло, то, что могло бы спасти - не спасет. Не вернуть, не поправить и вновь не найти...
   - Спасибо тебе, - вновь голос Светланы.
   - За что? Ведь я причинил тебе боль...
   - За то, что я испытала это чувство к тебе. Стала больше понимать... Очистила им свою душу. Мне легко, сейчас мне легко, поскольку оно живет во мне и помогает мне жить...
   - Ты знаешь, и я только сейчас это понял. Понял, что не знал, но чувствовал подсознательно твою любовь. И она мне очень сильно помогла. Она многое успокоила и отпустила в моей душе. То, что никак не хотело отцепляться... Только как же нам дальше?
   - Никак. В твоей теории будут "новые декорации", завтра мы разъедемся по домам и начнем искать новую жизнь. Мое чувство, судя по твоей теории, еще будет жить какое-то время. А я буду сопротивляться "новым декорациям" и стараться сохранить его изо всех сил. Но "декорации" все же будут сильней. И оно уйдет, или будет заменено новым чувством... Наверно, ты прав... А сейчас, поцелуй пожалуйста меня, я хочу запомнить твои губы и наш последний вечер...
   Следующим вечером на пыльном перроне душного железнодорожного вокзала он провожал ее домой. Две дорожные сумки - вот и весь ее нехитрый общаговский скарб, который предстояло увести Светлане в свою родную Тверь. Подъехал состав проходящего поезда, и голосом объявляющего было сообщено провожающим и уезжающим, что время остановки пять минут. Через пять минут равнодушно шипящий локомотив навсегда увезет любящую Владика девушку от него. Но тогда они не думали об этом, у них осталось всего лишь пять минут, и думать об этом не было времени. Они, крепко обнявшись, прижавшись друг к другу, целовались на зависть выпрыгнувшим из тесного вагона проводницам и проводникам, на зависть спешащим в вагон его новым пассажирам и их провожающим, на зависть всем тем, кого еще в этой жизни никогда и никто не любил просто так и ни за что, на зависть всем им, еще не познавшим, и неизвестно, познающим ли в будущем это огромное, светлое, как и сама от своей любви Светлана, чувство. И только тогда, когда бездушно-равнодушный локомотив своим пронзительным сигналом предупредил, что время поцелуев прошло, когда прокуренная проводница, вскочив на подножку, заверещала во все свое горло о том, что поезд отправляется, и она не отвечает за то, что Светлана сейчас опоздает и останется здесь, Светлана оторвалась от его губ и бросилась в тамбур. А он на своем несуразном и хромом "через боль" бегу за уже тронувшимся поездом передал ей ее нехитрые пожитки. А еще он успел передать ей тетрадный листочек бумаги, исписанный им рано утром в Доме отдыха, когда затихли нагулявшиеся одногруппники, поднял рябь на озере пришедший утренний ветер, замолчала ночная птица, вернулась к причалу старая лодка, а Светлана рядом-рядом с ним спокойно и тихо спала, счастливо и блаженно улыбаясь во сне.
   - Я буду помнить о тебе, - пообещал ей он, оставляя свой хромой бег и взмахнув на прощание рукой.
   - И я, всегда, всегда, всегда, - отзывалась ему Светлана стуком колес и ударами в сердце.
  
   Все, что было - в прошлом, и мы не придем
   На далекий остров наших старых снов.
   Все, что будет - где-то, и уже без нас...
   Я не жду ответа... Мы в последний раз...
   Дай руку мне, дай руку мне
   И загляни в глаза.
   В твоем огне, в твоем огне
   Вдруг погибаю я,
   Поверив сказкам ни о чем,
   Вчерашним дням.
   Поверив в то, что обречен
   Я потерять тебя.
   И я держу в своих руках ту каплю счастья,
   Что с тобой уходит в вечность навсегда,
   А ты кричишь себе: "Постой!".
   Уходишь ты другой тропой:
   Судьба хитра и очень зла.
   И мы встречаемся с тобой,
   Что бы проститься навсегда...
   Но сколько б не было разлук -
   Я буду помнить о тебе.
   Прости за то, что я не смог
   Отдать себя твоей душе...
   Дай руку мне, дай руку мне
   И загляни в глаза.
   В твоем огне, в твоем огне
   Вдруг погибаю я,
   Поверив сказкам ни о чем,
   Вчерашним дням.
   Поверив в то, что обречен
   Я потерять тебя.
  
   "Тык-тык", - попытались пойти заново, но не смогли настенные часы. Мертвая кукушка, застрявшая в их открытых дверцах, не дала, ожившему было организму, двинуться дальше. Услышав это, Семен Георгиевич оторвал свой взгляд от лежащих на столе бумаг и с любопытством уставился на стену. "Вот черт, - подумал он, разглядывая погибшие часы. - Как же я забыл? Я же новые купил. Тут же в столе, электронные. И совсем забыл. Сколько они так стоят-безмолвствуют, интересно? Год или два? Совсем замотался. Купил новые, а заменить забыл, нужно исправить", - решил он, достал сияющие своим серебром новенькие электронные "Касио", встал и потянулся к стене, чтобы убрать забытую им кукушку вместе с ее умершим гробом-домом. "Новые часы - новая жизнь. А значит - начинается новая жизнь", - почему-то подумалось Семену Георгиевичу, когда он производил замену счетчика времени...
  
   Когда-нибудь вы пробовали впервые в жизни, без "блата", "протеже", ранее завоеванной репутации и похожих с ними факторов поступить на работу по специальности, да еще в небольшом двадцати пяти тысячном городке? Если да, то, что испытывал в этот период своей жизни Владик вам должно быть до боли знакомо и малоприятно. Если же нет, то, скорее всего, вам еще предстоит с этим столкнуться. И пусть вам, в конце концов, повезет. Но Владику не везло...
   - Алло, добрый день, Вам не нужен юрист?
   - А это кто такой? Нет, не нужен.
   - Алло, добрый день... -
   - А на кой он нам, законов и так тьма тьмущая, и с юристом не разберешь. Как обходились все времена без него, так и дальше обойдемся...
   - Нет, извините, в услугах юриста мы не нуждаемся.
   - Нет, извините, у нас уже есть Мария Федоровна. Она у нас и юрист, и кадровик, и ревизионная комиссия в одном лице, с ней не забалуешь.
   - Может и нужен когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас нет работы, вообще. Мы работяг всех своих в отпуска за свой счет отправили, посокращали. Стоит предприятие, только директор на работу выходит. Ну и зачем нам, скажите, молодой человек, в таких условиях юрист? Чтобы помогать директору выходить на работу?
   - А что умеешь-то? Знаешь гражданское законодательство. Ну, это ни о чем. Вот, ты мне скажи, грамотей гражданского законодательства, как вернуть НДС, да так, чтобы налоговая не просекла? Не учили этому? То-то же. Поэтому такой юрист нам не нужен.
   - Нет, мы если что за консультациями в адвокатуру обращаемся. А так, на постоянной основе юрист нам не нужен.
   - Нет, работникам и так платить нечем, а тут еще дарьмоедов корми.
   - Здравствуйте, я по объявлению, Вам был необходим юрист...
   - Был, а что закончили-то? Техникум? Нет. Нашим учредителем было заявлено, что у кандидата непременно должно быть высшее юридическое образование и опыт работы. У нас на носу многомиллионные контракты намечаются. Извините, Вы не соответствуете требованиям...
   - Опыт работы по специальности имеете? Тогда извините, до свидания. Красный диплом еще ни о чем сам по себе не говорит.
   - А английский на каком уровне? "Читаю перевожу со словарем" нам не годится.
   На третий день после приезда домой Владик встал на учет в районную службу занятости в качестве безработного. Поскольку он искал работу впервые, не имея доходов с предыдущего места работы, светило ему здесь лишь пособие в минимальном размере, на которое, экономя на всем, худо-бедно можно было прожить лишь тройку-пятерку дней. Не более. Да к тому же и само пособие по безработице государство в данный период времени перечисляло в городок с трехмесячным отставанием. Так, что однажды обозленные вконец безработные устроили у дверей службы занятости стихийный митинг, требуя немедленного погашения задолженности. На увещевание директора службы занятости, что это не его вина, и нужно еще немного подождать, оголодавшие безработные покрывали руководство матюгами, упреками о шикарном здании службы занятости и поездках за границу. Действительно, служба занятости населения была новой структурой в новой капиталистической России. Россия социалистическая безработицы ранее не знала. Напротив, в советской России действовал принцип "не умеешь - научим, а не хочешь - заставим". В связи с чем в прежней Конституции труд являлся не правом, а обязанностью советского гражданина, а в уголовном кодексе имелась статья, предусматривающая ответственность за тунеядство. Поэтому трудоспособные и совершеннолетние лица без определенных занятий привлекались государством к труду уже принудительному, отбывая свои наказания по этой статье мудрого Уголовного кодекса в специально созданных трудовых лагерях. Так решалась проблема с безработицей тогда. Ну а сейчас это была уже не та Россия, и труд в ней превратился из обязанности в право. Вот только реализовать такое право в условиях всеобщего финансового, экономического и политического кризиса удавалось далеко не всем. Безработица с начала девяностых начала носить массовый характер. По указанным обстоятельствам государством и была создана служба занятости населения. А на создание такой структуры на первом этапе были брошены громадные бюджетные средства, которые тратились на постройку зданий для размещения службы занятости и заграничные командировки молодых специалистов, чтобы перенять опыт борьбы с безработицей у зарубежных коллег, где такая проблема в отличие от России существовала десятилетия. Шикарные здания были возведены в установленные договорами сроки, счастливые специалисты вернулись из заграничных командировок. И деньги на новую структуру у государства закончились... Спустя три дня после забастовки безработных у дверей службы занятости из Москвы примчался грузовик с банками американской тушенки "Монтано", а также пачками риса и гречки в качестве оплаты задолженности по пособиям. По всему зданию службы были развешены объявления о том, что те безработные, просрочка в выплате пособий которым составляет три и более месяцев, могут вместо денежных средств в счет погашения такой задолженности отовариться привезенными продуктами. От набившихся на первом этаже, где был организован раздаточный пункт, людей просторное помещение Центра занятости готово было лопнуть. Народ, ощутив на себе и вспомнив радостное советское прошлое длиннющих очередей, ругался и давился в попытках достичь заветного товара. Когда подходила долгожданная очередь, то измотанный длительным стоянием человек вдруг обнаруживал, что стоимость предлагаемых ему в счет погашения задолженности продуктов раза в полтора превышает их среднерыночную стоимость в магазинах. Люди плевались, ругались, трясли руками и ногами, но от товара не отказывались. Что толку от тех начисленных денег, которых не было в условиях все еще растущей инфляции? А есть хотелось каждый день. И хорошо еще, что такому гражданину повезло. Вот, например, Сидорову, бывшему в очереди девяносто пятым, вообще ничего не досталось. Продукты закончились перед самым его носом... Так государство или отдельные его должностные лица сразу убили двух зайцев, несколько разрядив напряженную социальную ситуацию брошенной оголодавшим подачкой и, заработав на этом дополнительные деньги, которые в условиях рыночной экономики за почти что просроченный и залежавшийся товар им вряд ли бы удалось заработать. Поскольку Владик к тому времени на учете в качестве безработного состоял только второй месяц, то его в числе отоварившихся счастливчиков не оказалось. Но не пособие по безработице привело его сюда. Он действительно наивно с помощью службы занятости хотел найти работу по специальности. Впрочем, наивность была быстро им утрачена в момент второго посещения данной структуры, где ему четко и внятно объяснили, что служба занятости это орган, который не ищет работу, а содействует безработным в их трудоустройстве. И это две большие разницы. Искать работу он должен сам, хотя вряд ли у него в этом направлении что-то получится. А так какие-либо вакансии по его специальности в банке данных службы занятости отсутствуют. Есть, например, сторожа, грузчики, уборщики и продавцы, но юристов не наблюдается, причем не наблюдалось юристов и ранее за трехлетнее существование районной службы. Но поскольку он поставлен на учет после окончания среднего специального учебного заведения, то предлагать ему не профильную работу ниже его квалификации служба не имеет права. Он может сам добровольно воспользоваться такими вакансиями. А так, если бы не это обстоятельство, то два отказа от предложенной работы, например, грузчика за копейки и в двадцати километрах от поселка, повлекли бы для него приостановление выплаты пособия по безработице. Так что, можно сказать, ему еще повезло. Поняв, что от "содействующей" службы занятости толку мало, Владик самостоятельно начал поиск работы. С этой целью в книжном магазине был приобретен районный телефонный справочник, и он, заручившись согласием соседей, имеющих в квартире телефон, строго в алфавитном порядке стал обзванивать районные предприятия и организации. "Нет, не нужен", - отвечали ему. Спустя несколько дней телефонный справочник закончился... "Что такое звонок? Ничего. Они тебя не видят и не ощущают. И не исключено, что своим звонком ты отрываешь человека от насущных дел, и ему в этот момент не до тебя. Ты лучше попытайся лично обойти все эти организации, - успокаивала и советовала мама, - Встречают по одежке, а провожают по уму". И он пошел, приведя в более или менее приличный вид, купленный к выпускному, но уже заношенный за последних два года в технаре и ставший тесным, костюм. Денег на обновление гардероба не было. Хромая и скрипя зубами от не проходящей боли, изнывая от июльской, а затем уже и августовской жары, он с утра до вечера обходил всевозможные организации и предприятия. Где-то уже с самого порога ему говорили "до свидания", где-то все же внимательно слушали и даже иногда "на всякий случай", несколько обнадеживая, предлагали заполнить анкету и оставить свою контактную информацию. Но указанный в качестве возможного контакта соседский телефон молчал. "Десятый", - сказали ему однажды в одной из организаций. "Что?" - не понял сказавшего он. "Вы десятый юрист, который с целью поиска работы приходит к нам за последние два месяца, - уточнили ему, - Причем, у приходивших до Вас было высшее юридическое образование..." Руки опустились, а ноги отказывались идти. В правоохранительных структурах, муниципальных и государственных органах района вакансии, в том числе и по смежным специальностям, также отсутствовали. Еще чуть ранее они с мамой придумали на печатной машинке с помощью маминой знакомой напечатать и размножить два десятка объявлений на тему "Молодой, перспективный юрист ищет работу...". Объявления были размещены Владиком во всех доступных для прочтения местах скопления народа. Но контактный телефон соседей по-прежнему молчал. Владик отчаялся, чувствуя, что его вновь, как и два года назад после неудачных поступлений в ВУЗЫ, начинает охватывать депрессия. "Два года учебы, бессонные ночи в учебниках, один из лучших в техникуме - и все это зря. Для чего учился, зачем учился? Два года, выброшенные на ветер", - думал он, и хотелось выть от безнадеги. Мир казался сплошным серым пятном. А еще ему было очень неудобно перед своими родителями. Он чувствовал перед ними свою вину. Здоровый девятнадцатилетний лоб, а сидит у них на шее, не имея возможности сколь либо помочь. Мать после закрытия Дорожно-строительного комбината из инженера с высшим образованием переквалифицировалась в дорожного рабочего коммунального хозяйства, ежедневно, а точнее каждое утро, собирая мусор на тротуарах и обочинах дорог городка и, умудряясь при этом подрабатывать еще и на разноске почты в почтовом отделении. Хотя денег и там, и там вовремя не платили. Отец также переквалифицировался из инженера в разнорабочего, но уже на кирпичном заводе, который, не успев заработать, тоже стал постепенно "накрываться медным тазом", и где в качестве оплаты долгов по зарплате предлагали кирпич. "Я его что, есть что ли буду, семью свою им кормить буду?" - возмущался и отказывался отец. "Продадите кому-нибудь, - советовал ему работодатель, - Вон, в соседнем районе в "Спичмаше" спичками зарплату выдают, и ничего, люди получают". И это действительно было так. Примером тому служили появившиеся на рынке граждане из соседних районов и даже областей, наперебой предлагавшие не имеющим денег, но исправно посещающим рынок, фарфоровую и хрустальную посуду, столовые приборы, платки, носки, тапочки, мягкие игрушки и прочую дребедень, полученную продавцами или членами их семей в качестве оплаты за свой труд у работодателя. Склады предприятий, выпускающих такую продукцию, ломились от ее переизбытка, поскольку она не пользовалась каким-либо спросом у контрагентов, а если уж ее и приобретали оптовыми партиями, то исключительно на условиях реализации и последующей оплаты. От безденежья и отсутствия спроса производители такой продукции шли и на эти условия, но приобретенная у них их контрагентами на реализацию продукция, последними не реализовывалась. А, следовательно, деньги не возвращались. Но за работу нужно было платить, как нужно было платить за потребленную электроэнергию, использованное сырье и начисленные государством налоги. В результате, не имеющее возможности платить предприятие, останавливалось, а на требования вернуть долги, разводило руками и предлагало кредиторам, в том числе и своим работникам никому не нужную, залежавшуюся на складах продукцию. Как говорится, чем можем. Такой вот натуральный обмен... Отец Владика также еще продолжал подрабатывать на "шабашках" по строительству новоявленным садоводам на выделенных им земельных участках домов и иных построек. Но ажиотаж земельно-садовой реформы, начавшийся в начала девяностых, к 1995 году в районе спал. Те, кто имел для оплаты работ деньги, в большей степени выделенные им земельные участки освоили и застроили. Те же, у кого таких денег не было, так и продолжали оставаться без них, по крупицам своими силами и без привлечения строителей со стороны, пытаясь обустроить и обработать свой садовый участок. От такого безденежья стройка "курятников" растягивалась на десятилетия, а несчастные садоводы за неимением лучших условий так и продолжали от выходных до выходных приезжать на свои участки с котомками и тележками, ночуя в такие дни у более удачливых соседей, либо в наспех сооруженных ими сараях, недостроенных постройках, ну а наиболее романтичные покорители земли - под открытым небом. Было много и таких, кто от своего безденежья, или иных сваливших его забот, так и не смог познать радость дачного освоения, забросив полученное в местной администрации свидетельство о праве на землю и, напрочь забыв о том, что такая земля где-то в каком-то садовом товариществе у него имеется. Садовые участки таких "горе землевладельцев" стали зарастать травой, а затем и кустарником, постепенно превращая неосвоенную территорию в непроходимый лес. К слову сказать, желающих подработать у дачников-москвичей на строительных "шабашках" местных было более, чем предостаточно, поскольку в первые два года дачной реформы такие "шабашки" порой приносили своевременные и неплохие деньги. В связи с чем и конкуренция между "шабашниками" в этом направлении была очень велика, и случалось, что доходила до разборок и дележей строительных территорий. Но по всем вышеуказанным обстоятельствам к середине девяностых такие подработки перестали приносить людям нормальные и своевременные доходы, найти такую подработку становилось все сложней и сложней. А если уж она и находилась, то "хозяин" так же, как правило, своевременно платил достаточно короткий промежуток времени, а затем начинал задерживать оплату, сетуя на всеобщую проблему неплатежей на работе или в бизнесе, экономил на всем, дотошно придираясь к качеству строительства, зачастую заставляя неоднократно переделывать уже выполненную работу. Все это коснулось и отца Владика. Семейные застолья с французским коньяком и испанским ликером, умасленные финской или итальянской копченой колбасой, возникавшие ранее от полученных в результате "шабашек" доходов, сменились тихой и скромной радостью от тех копеек, которые получались сейчас, их детальным распределением по назначению (квартплата, газ, свет, питание, бытовая химия) до получения следующей подачки, дата которой была никому неизвестна. Ну а на другие человеческие "материальные радости", в том числе и на замену уже порядком изношенной одежды, таких денег семье не хватало. По причине отсутствия денег накрылось и возможное поступление Владика, не смотря на его диплом с отличием, на заочное отделение какого-либо ВУЗА в Москве. О его дневном обучении в таких условиях думать и не приходилось. Для того, чтобы попытаться поступить на заочное отделение также необходимо было ехать в Москву, сдавать документы и экзамены, а потом, в случае удачи, приезжать на сессии и по полтора-два месяца в год проживать в общаге. На все это денег в его семье просто не было. Отчего ему становилось вдвойне больнее. Мало того, что зря два года учился, и родители впустую его все это время тянули и содержали, так теперь не можешь найти работу и сидишь у них на шее, думая, что хорошо бы поступить и получить высшее образование, а они и так еле-еле сводят концы с концами... На работу не по специальности устраиваться Владику не хотелось, да и не было толком такой работы. А если и была, то в силу состояния своего здоровья справиться с ней ему в данный период времени было невозможно. Какой из него, хромого и беспомощно волочащего левую ногу, грузчик, дворник или курьер по срочной доставке корреспонденции и заказов? Никакой. В лучшем случае отработает пару дней и будет уволен, в худшем, видя его хромоту, ему также скажут "нет", а до этого еще потребуют всевозможные медицинские справки о состоянии здоровья. О состоянии его здоровья тоже весело говорить не приходилось. Он не то, что еле ходил, лежать на кровати или повернуться нормально не мог так, чтобы не почувствовать очередную вспышку боли. Он намучился с ней настолько, что и сам теперь не знал, что же лучше было для него: спокойно доучиться с таким диагнозом, либо пойти в армию, но совершенно здоровым. Наверно, второе. А теперь к тому же, в ближайшей перспективе (как только дойдет очередь) ему предстояла бесплатная операция на позвоночнике в областной клинике, на которую они все-таки встали на очередь и на которую также нужны были деньги. А денег не было, как и не было работы... Соседский телефон молчал, молчали и безразличные холодные взгляды "много вас здесь таких" сотрудников Центра занятости, вежливо говорили "нет" потенциальные работодатели, ныла и болела спина, отдаваясь болью в левой ноге, не спалось-переживалось ночами, а из ночи переживания переходили в день, не было друзей, любимых, разве что Сережка на кладбище, но и тот молчал. Было тоскливо и серо, и уже даже от всего этого не хотелось и выть... Просто укрыться, закрыть глаза и спрятаться, словно нет тебя в этой жизни, а потом очнуться, когда все вокруг тебя и с тобой будет уже хорошо...
  
   - Ты кто? - удивился и спросил Паша, разглядывая безобразное маленькое чудовище.
   - Я - твой Бес, - радостно сообщило ему чудовище и противно захихикало: - Бес, Бес, твой маленький Бес.
   - И на кой ты мне? - поинтересовался, испугавшись, Паша.
   - Что бы мучить тебя до конца твоей жизни, - отрапортовал ему Бес и забрался на Пашину макушку.
   - Ты не нужен мне! Я не звал тебя! Уходи на хер отсюда! - запротестовал и выругался Паша, пытаясь сбросить Беса с себя. Но тот проворно проник к нему внутрь головы и уже, похихикивая, отзывался оттуда.
   - Нужен, нужен, еще как нужен. Прохерачил душу свою, а теперь говоришь "не нужен". Там, где потеряна душа - Бесы как раз и появляются. Вот я и пришел. Но ты не переживай, тебе со мной будет прикольно, пока не помрешь. Много, что сотворим...
   - Потерял душу? - переспросил Беса Паша, соображая, о чем это он говорит ему. "У-ка", - отозвалось и подтвердило вместо Беса в его сердце, - "у-ка". И Бес вновь захихикал, но на этот раз его смех не был противным, он был очень страшен своей зловещей пустотой...
   Паша вздрогнул и открыл глаза, чувствуя, как, не переставая часто, бьется его сердце. Белый потолок тяжестью завис над ним. "Я очнулся рано утром, я увидел небо в открытую дверь... - строчки из "Наутилуса" почему-то всплыли у него в голове, - это не значит почти ничего, кроме того, что возможно я буду жить...". Действительно, стояло утро. Но уже было жарко и душно настолько, что он был мокрым от пота. Или это все из-за Беса, пришедшего к нему во сне? "Нет, - подумал он, - просто очень жарко". Днем в Моздоке температура превышала тридцать градусов в тени. Не помогали даже открытые окна в палатах госпиталя. Долгожданный ветер, издеваясь, приходил в проемы окон сухими и горячими порывами, отчего становилось еще жарче. Ночью же, накалившееся от дневной жары, выстроенное из красного кирпича здание госпиталя - бывшей мебельной фабрики, начинало отдавать тепло. И было настолько душно, что даже при большом желании, было очень трудно заснуть.
   В связи с военной операцией в Чечне военный госпиталь в Моздоке был срочно создан весной этого года. Госпиталь был развернут в четырехэтажном здании бывшей мебельной фабрики на самой окраине города по соседству с кладбищем (радуйтесь выжившие), мясокомбинатом (на зависть голодным) и кирпичным заводом (будь он неладен вместе с красным кирпичным зданием). Еще Паша помнил, что когда его привезли сюда и несли на носилках в кирпичное здание, он видел бетонный забор, исписанный предупреждающими надписями: "Стой, стреляют без предупреждения!", какие-то хозяйственные постройки и палатки уже на территории самого госпиталя. По нескольку раз в день в Моздок прилетали "вертушки" и доставляли раненых, в большинстве своем из Ханкалы, где в развернутом медицинском батальоне им ранее была оказана первая необходимая медицинская помощь. Не был тому исключением и сам Паша, в бессознательном состоянии доставленный в десантно-штурмовую бригаду нашедшими его разведчиками. В бригаде он как раз и пришел впервые в себя... О произошедшем с ним его пытался расспросить какой-то офицер, вроде бы капитан, он сбивчиво что-то отвечал ему, а медики десантников обрабатывали его раны и пытались привести в чувство. Но наверно это плохо удавалось им, поскольку события того периода он почти и не помнил по той причине, что вновь терял сознание и впадал в беспамятство. Потом он очнулся уже в самой Ханкале... Его тоже что-то спрашивали офицеры, медики обрабатывали раны, делали уколы, чем-то натирали и что-то пытались ввести внутрь. Отчего он вновь отключался, терял память и отсчет длившемуся времени. В третий раз он очнулся уже на борту "вертушки", заваленной штабелями раненых, где сопровождавшие сообщили, что их везут в Моздок. Что такое Моздок и для чего их туда везут, Паша не знал, но ощущение того, что рядом свои и возможно все для него закончено, успокоило его, и на этот раз он уже не терял сознание, а просто крепко заснул.
   По прибытию в Моздок его тщательно обследовали и стали основательно выхаживать, проводя различного рода терапию, пичкая таблетками и вкалывая какие-то лекарства. Выглядел он на первом этапе своего лечения просто ужасно, так, что не узнавал сам себя в зеркале. В сияющем холодным светом отражении был не он, а какой-то незнакомый ему седоволосый старик, покрытый рубцами шрамов, с перекошенными подбородком и носом, левым глазом, который постоянно заходился в нервном тике. Осколочных, огнестрельных и колото-резаных ранений у него не было. Поэтому по сравнению со многими другими окружавшими его "братьями по несчастью" он считался просто счастливчиком. Но врачи установили у Паши контузию головного мозга средней степени, последствия которой проявлялись у него частой и сильной головной болью, раздражительностью, периодически накатывающим внезапным беспричинным страхом, головокружением и вегетативными расстройствами в виде повышенных потливости, сердцебиения и сонливости. К тому же иногда при разговоре у него начинала нарушаться речь, в связи с чем выговариваемые им слова переставали поддаваться нормальному произношению и к его удивлению начинали растягиваться или наоборот проглатывались им, и пропадали где-то в глубине его сознания, так и не выскользнув наружу. Врачи пообещали все это исправить. Как объяснил ему мудрый эскулап в белом халате, самое страшное, что его может ожидать в позднем периоде из-за полученной контузии и вовремя не оказанного медицинского лечения, это эптилептиформные припадки и психическое расстройство. Но вероятность этого, как пояснил ему все тот же, лечащий его эскулап в белом халате, крайне низка, поскольку в настоящее время пациент Паша таких признаков не проявляет, хотя с момента контузии прошло уже почти полгода. Обрадовал, что говорится. Когда наступит "поздний период" и что такое "эптилептиформные припадки", Паша уточнять не стал. Ему хватило осознания термина "психическое расстройство". "Вот он я, - периодически подтверждал понятную Паше терминологию Бес. - Каково тебе живется теперь со мной, "у-ка"?" "Что же мне он хотел сказать этим "у-ка" или "ук-а"?" - мучительно думал Паша, перед глазами всплывало лицо ростовчанина, и Пашу начинало трясти... Помимо контузии у Паши были сломаны и неправильно успели срастись ребра, нос и челюсть, а во рту отсутствовала половина зубов. "Путем операционного вмешательства это тоже поправимо, - пообещал ему уже второй лечащий Пашу знаток медицины. - Челюсть вообще заменить можно, будет искусственная, зато, хоть проволоку перегрызай". Тоже, как говорится, обрадовал. Перегрызать проволоку искусственной челюстью Паше не хотелось. Ну а в довесок ко всему этому: воспаление легких, отбитые почки и печень, язва желудка и всеобщее истощение организма. "Что впрочем, в настоящее время тоже для тебя не смертельно, - говорили добрые медики. - Главное - живой, курилка, ноги руки есть, голова цела на месте, а все остальное до свадьбы заживет". "Голова была цела, но была ли она на месте?" - сомневался про себя Паша, гоняя внутри себя Беса и пытаясь избавиться от него. "Не-е-е-е-т", - противного хихикал и затягивал Бес. И не отбитые внутренние органы и головные боли беспокоили тогда его мысли, а этот мерзкий, поселившийся в нем Бес, да еще обезображенное кривыми шрамами от побоев лицо и проседи седых волос. "Как же меня теперь узнает Анюта, а родители как, друзья...?" - десятки раз спрашивал он сам себя и по-детски расстраивался. Когда ему разрешили вставать с постели и самостоятельно передвигаться, первое, что он сделал - написал им всем письма: родителям, Ане, Сережке и Владику. Руки его дрожали, и аккуратно разборчиво писать не получалось, искореженные, как и он сам, буквы прыгали в разные стороны, сливались друг в друга или растягивались во всю строку. "Спешу сообщить вам, что со мною все в порядке, я жив и здоров. В настоящее время нахожусь в госпитале в Моздоке, а оттуда уже, скорее всего, вернусь домой. Но не переживайте, ничего страшного, обыкновенная простуда..." - пытался выводить он не слушавшейся правой рукой, многое чего еще не зная...
   Когда он стал самостоятельно передвигаться по территории госпиталя, он в полной мере смог ощутить, что по сравнению с многими другими ему действительно все-таки повезло. Калеки с оторванными или ампутированными конечностями, калеки с удаленными внутренними органами, калеки с обезображенными до неузнаваемости человека лицами, калеки, потерявшие навсегда слух, зрение или возможность говорить, окружали его. Сотни раненых находились здесь, каждый день разбавляясь новыми десятками. После оказания первой необходимой медицинской помощи самых тяжелых из них, которым требовались наисложнейшие операции и длительный срок реабилитации, направляли в Ростов, Ставрополь, Волгоград, Москву и другие города. Их места тот час же занимали другие. Некоторым дожить до дальнейшей транспортировки так и не удавалось, и они умирали прямо здесь, по прибытию в Моздок. Не выдержав последствий своего ранения, умирали и те, кого и не планировалось куда-либо переводить, и кто должен был остаться на лечение здесь... И так было почти каждый день, почти каждый день здесь кто-то умирал. А те, кто держался и еще жил, выглядели по разному... Кричали и стонали от боли навсегда потерявшие покой, бились в бреду и забывались в горячке. Боялись и старались избегать общения и всего вокруг навсегда испугавшиеся, те, в чьих душах до конца жизни поселился страх. Понуро молчали, безразлично блуждая вокруг себя взглядом, навсегда опустошенные. Что-то искали, терзались, копались в себе, но не могли найти что-то навсегда потерявшие. Кисло улыбались и пытались истерично радоваться жизни, навсегда осчастливленные своим спасением...
   Самый ближайший к кровати Паши сосед по палате казался Паше как раз одним из таких, "навсегда осчастливленных своим спасением". Он постоянно о чем-то говорил, травил анекдоты, ежедневно радовался погоде, даже в изнуряющую весь госпиталь жару, пытался подтрунивать над другими, не понимая, почему большинство из них такие угрюмые и немногословные. "Какого хрена ты сегодня такой понурый? - интересовался он у Паши. - Смотри какое солнце, а ты опять как старый апельсин. Жизни радоваться нужно. Ты откуда будешь, мне говорил? Ага... Я тут вот, что вспомнил, пару месяцев назад, когда я еще совсем тяжелый был, зему кажется твоего сюда на вертушке доставили. Крепкий мужик был, представляешь, без двух ног по яйца и по локоть без руки, но в сознании. На мину попал противопехотную, вот его и покромсало. "Михалычем" назывался и тоже говорил, откуда родом. Название у вашего городка необычное и редкое. Я вот и запомнил. Контрактником сюда пришел воевать. Навоевался... Представляешь, контрактником! Меня миллионом "зеленых" сюда не заманишь. А этот за копейки... Но уважуха ему. Крепкий мужик. Без ног и руки, а еще в сознании. Был здесь несколько дней, потом дальше куда-то отправили... Вот ему-то как раз и нужно переживать. Куда он теперь, обрубок? Кому он теперь нужен, калека? А тебе то, что переживать?" Ближайший от Паши сосед шел на поправку... Но Паша, не будучи калекой физическим, не мог как сосед радоваться своему спасению, относясь уже спокойно-равнодушно к нему, равно, как и к своему везению, поскольку был он калекой иным, калекой с ампутированной душой...
   Когда Паша стал передвигаться по госпиталю самостоятельно, он также невольно смог изучить и всю структуру основного здания госпиталя. На первом этаже находился холл, служащий сортировочной площадкой при поступлении раненых, имелось место для регистратора, были расставлены подставки для носилок и скамейки для ходячих. Налево из холла можно было подняться на второй этаж, где размещались диагностические кабинеты, кабинет начмеда и ординаторская хирургического отделения. Попасть же на третий и четвертый этажи можно было по другой лестнице через коридор, справа от холла, пройдя мимо приемного отделения, лаборатории, перевязочной, комнаты телефонистов и санпропускника. На третьем этаже размещались хирургическое отделение, реанимация, перевязочные и оперблок. На этаже четвертом находилось терапевтическое отделение.
   Работающие в госпитале медики еще больше чем раненые изнывали от охватившей город жары, поскольку в отличие от раненых все свое рабочее время находились в постоянном движении. К концу смены медицинский персонал буквально валился с ног от усталости. Но отдых на работе, даже длинною лишь в несколько минут, зачастую был просто невозможен, поскольку мог привести к чьей-то смерти, ухудшению состояния больного или несвоевременно оказанной ему помощи. Порою, счет человеческой жизни шел на секунды. Лишь нервные перекуры несколько отвлекали и успокаивали, да еще пару глотков медицинского спирта после смены и молчаливая внутренняя радость-удовлетворение от очередного спасения чьей-то человеческой жизни, от того, что обреченный выкарабкался и пошел на поправку. А затем, на следующий день вновь в этот ад, состоящий из человеческой крови и плоти, перевязочных материалов и медикаментов, медицинского оборудования и инструментов, стонов и криков, запахов страха и смерти, и находящихся в их руках чужих судеб, и борьбы за спасение... Медикаментов крайне не хватало, снабжение шло с огромными перебоями, порою заканчивалось даже самое необходимое. Не хватало оборудования, а то, которое было, порою, устав не переставая работать, начинало давать сбои... Было скудным питание, и их и находящихся в госпитале раненых. Не хватало и голов высококлассных профессионалов, которые в том или ином случае могли бы помочь принять правильное медицинское решение. Не всегда хватало медицинской практики для серьезных операций и дополнительных рабочих рук, которые могли бы помочь со всем этим управиться. Не хватало денег. И много чего еще, заканчивая простым человеческим счастьем свободного гражданина, им не хватало. Но все они ежедневно, находя в себе последние силы, не сдавались, а вытаскивали, помогали и спасали...
   В один из жарких уже июльских дней, недели за две до отправки Паши в Москву, к нему в палату неожиданно пожаловал капитан из ФСБ, сверкнув своим удостоверением и сообщив, что желает пообщаться с Пашей. "У-ка", - дернулось в его голове, и Паша, холодея в жару от накатывающего ужаса, на некоторое время потерял дар речи. "Узнали, все узнали... Теперь заберут, и к стенке, как предателя. В условиях военного времени. Или посадят пожизненно". "А что ты хотел? Ходить и улыбаться после всего тобой содеянного?" - вопрошал Пашу Бес. "Что же он хотел сказать этим "у-ка"?" - пытался отгадать загадку последних слов Паша, и про себя отвечал Бесу: "Мне по хрен на себя, я уже устал от этого, со всем согласен и за себя не боюсь, родителей и Аню жалко, ребят своих. Не увижусь больше, так и не успев увидеться вообще. А еще скажут им, что их сын, жених, друг был мерзким предателем и трусом, убившим...". "Вы только не волнуйтесь, - пытается успокоить Пашу капитан из ФСБ, видя проявляющееся нервным тиком глаз и дрожью тела Пашино смятение. - Я все понимаю. Через какой ужас и тяготы Вам пришлось пройти. Но все уже позади, не волнуйтесь. У меня к Вам лишь несколько недолгих вопросов, так сказать, в порядке выполнения своего служебного поручения, для уточнения и подтверждения некоторых обстоятельств. Это займет лишь несколько минут". "Да уж, ужасней не бывает, такого ужаса никому не пожелаешь, и тебе, капитан, тоже", - думает Паша, пытаясь успокоиться. Не понимает капитан истинную причину Пашиного смятения и потери дара речи, не понимает. Это чувствует Паша и приходит в себя. А капитан из ФСБ начинает спрашивать. Интересует его не фамилия Паши, не звание и часть, в которой он служил. Все это уже давно установлено, еще там в Ханкале, где Паша тоже отвечал на вопросы, и где путем соответствующей проверки информации было подтверждено, что действительно рядовой Коршунов Павел Антонович участвовал в новогоднем ночном штурме города Грозный. Среди выживших или в списках погибших не значился, а посему был зачислен в списки пропавших без вести. Не исключено, что одним из десятков неопознанных и переправленных в Ростов для экспертизы с целью опознания трупов и был рядовой Коршунов. Но пока это не подтвердилось, все равно такого рядового, как и многих других, отсутствовавших в списках живых и мертвых, следует считать пропавшими без вести. Лицами, находящимися, так сказать, в переходном периоде, между жизнью и смертью. Но когда в Ханкале информация о Паше подтвердилась, он из списка переходного состояния перекочевал в список живых, и был уже таковым к моменту его прилета в Моздок... Интересовали же капитана иные обстоятельства, обстоятельства его попадания в плен, нахождения в нем, а более детально, побега из плена. Отвечает Паша аккуратно, стараясь вспомнить все, отвечает. Почему-то вспоминается ему, что он перед самым призывом смотрел по телеку документальный фильм о Великой Отечественной, где рассказывалось, как бежавших из фашистского плена советских солдат специальные подразделения чуть ли не пытали на предмет возможного предательства и вербовки врагом, а затем ссылали уже в плен советский. И снова начинает холодеть Паша в эту несусветную жару. Не знает Паша, что усвоивший строгую дисциплину командир разведгруппы, вытащившей его на себе, по прибытию в часть, как и положено, оформил соответствующее донесение о том, что в таких-то координатах были обнаружены трупы четверых боевиков, при троих из них имелись документы, удостоверяющие личности; рядом же был обнаружен, находившимся без сознания, солдат, который, как следует из обстановки, скорее всего и вступил с этими боевиками ранее в бой, уничтожив их в таком боестолкновении; очнувшийся солдат впоследствии назвал себя рядовым Коршуновым и подтвердил эту информацию, рассказав об обстоятельствах боя с боевиками. И вот направляется донесение разведчика вместе с прилагаемыми к нему, обнаруженными у боевиков, документами, к командиру батальона, далее еще выше по назначению. Проверяется у разведчиков все, как и положено. И вот тебе результат: личности двоих их четверых убитых известны, поскольку успели засветить себя в соответствующих картотеках. Только вот парадокс, прямо с противоположных сторон. Полюбуйтесь, Гариев Шамиль - бывший советский милицейский оперативник, служивший в Грозном и ушедший со службы в период распада СССР. Исходя из послужного списка, достаточно профессиональный и успешный сотрудник, которому служить бы еще и служить, собирая звезды на погонах. Но ныне - командир бандгруппы, входящий в состав бандформирования, принимавшего непосредственное активное участие в боях за Грозный под руководством некоего Хизри, личность которого до сих пор не установлена. Бандгруппа Шамиля была практически полностью уничтожена во время войсковой операции, произошедшей неделю назад. А о нем не было ни слуху, ни духу. И вот теперь, похоже, Шамиль тоже мертв. Так, ну а что второй, "опознанный"? Аздоев Аслан, не доучившийся в школе, сын мирных колхозников. Служил еще в советской армии. Впрочем, это и не важно. Важно несколько иное. Аздоев причастен к вооруженному нападению с целью ограбления, за что и был объявлен еще во всесоюзный розыск. Также подозревается в вооруженном нападении на военные склады в 1992 году, когда уже бывшие советские вооруженные силы, расформировываясь и передислоцируясь, покидали территорию бывшей Чечено-Ингушской республики. За что был объявлен уже во всероссийский федеральный розыск. В советском мире Гариев и Аздоев были по разные стороны баррикад, но хитрая штука война их свела вместе и объединила. Так, проявив ранее себя, и один и второй оказались в чудом сохранившейся милицейской базе данных, благодаря чему их личности и были установлены. Государство распалось, но некоторые картотеки остались. В свою очередь, бандформированием неизвестного Хизри интересовалась и ФСБ. В связи с чем вся установленная информация по данному случаю была направлена и туда. Таким образом, капитан, которому было поручено непосредственно перепроверить указанные факты и при возможности получить показания у прямого участника этих событий, и оказался здесь, радом с Пашей. Не знал и не мог знать этого Паша. Не знал он также и того, что это обстоятельство может повлиять и на кое-что для него в дальнейшем. Ведь это будет в дальнейшем, а это было сейчас. И вот он рассказывал внимательно слушающему и записывающему за ним капитану обо всем, о чем мог вспомнить... Пришел в себя, очевидно после контузии. Очнулся, а вокруг уже боевики добивают раненых и собирают снаряжение. Хотел оказать сопротивление, но из-за последствий контузии не успел. Был захвачен в плен, сопровожден в подвал жилого дома, где помимо его находилось еще около двух десятков пленных солдат. Где конкретно находится этот подвал, назвать не может, равно, как не знает, сколько конкретно пленных находилось вместе с ним. Конкретных фамилий и подразделений, где служили "братья по плену", тоже не помнит. Извините, было не до этого. Знает, что четверых, кажется, в подвале расстреляли. Еще с ними был лейтенант, настоящий герой, фамилию свою не называл. Его тоже, кажется, расстреляли за то, что он отказался сотрудничать с боевиками. Точно он не знает, потому что лейтенанта увели и все, больше он не возвращался. Сколько был в подвале, тоже не знает. Потом их стали выводить из Грозного. Во время выхода нарвались на федеральные войска. Тоже, кажется, из пленных в перестрелке кого-то убили. А их в обмен на двух пленных федералы пропустили дальше. Свои побоялись стрелять в своих. Но за городом почему-то накрыли минометами. Тоже погибли пленные, сколько, он не знает. В результате их осталось пятеро: Санька из Тамбова, сибиряк Михаил, ростовчанин Женька, Витька и он, Паша, из Подмосковья... Их вели, а затем везли и привезли в какую-то деревню. Какую, он тоже не знает. В деревне они тоже находились в плену. По приказам боевиков строили для них в деревне и за деревней оборонительные сооружения, схроны, укрепления и тайники. Однажды не выдержали и решили бежать. Даже не решили, а как-то все спонтанно получилось... "Ну-ка, ну-ка, с этого момента поподробней", - злорадствует Бес. Паша морщится и продолжает. Побег не удался, т.к. смогли захватить только один автомат и убить одного боевика, а ответным огнем охранявших трое из находившихся с ним в плену были убиты, один тяжело ранен, а затем добит. "А кем, позвольте узнать?" - опередив капитана, задает вопрос всезнающий Бес. И Паше хочется кричать. Но капитан не спрашивает, не уточняет эту деталь, а продолжает внимательно слушать. Его по неизвестной ему причине за попытку побега не расстреляли, оставили в живых. Главный из них ему сказал, что через несколько дней он будет отпущен. Поэтому он только предполагает, что может быть за него они решили получить выкуп. "Кому ты нужен? - удивляется Бес. - На погань такую деньги только тратить. Вот на того лейтенанта из подвала денег не жалко. А ты - мразь". Или может его хотели обменять на какого-либо боевика, находившегося в плену у федералов. В общем, он точно не знает. Приволокли обратно в деревню, он потерял сознание. Очнулся от бомбардировки. В дом, в котором он находился в плену, попала бомба. Он смог выбраться наружу, подобрал валявшийся на улице возле убитого боевика автомат и сумел бежать. В лесу наткнулся на четверых боевиков из их же деревни. Среди них был и их главный, и еще тот, кто больше всех издевался над пленными. Решил вступить с ними в бой, отомстить за погибших ребят. "За ребят ли только? Ну, ты и лжец", - вновь влезает противный Бес. Поскольку боевики не успели его заметить, и у него была более выгодная позиция, ему удалось их уничтожить. Дальше он опять потерял сознание. Очнулся уже у своих. Вот собственно и весь рассказ. Да, главного звали Шамиль, он это точно запомнил. Его, кажется, все слушались. Того, кто больше всех издевался, как-то на букву "а", Арсан, Архан или Аслан, кажется. Еще в деревне он запомнил и другие их имена, был там Джабраил и Муслим, еще Зеинам, Зелинам, или Зелимам, как-то так. Больше их имен он не знает. Нет, арабов или других иностранцев: азиатов, негров и прочих в деревне он не видел. Где находятся за деревней схроны и тайники, точно сказать не может, т.к. их туда возили на машинах, а затем вели с повязками на глазах. А эта местность и так была ему до этого совершенно не знакома. Он бы и без повязки на глазах вряд ли сумел сориентироваться...
   После рассказа Паши капитан задал ему еще несколько вопросов относительно того, как выглядел Шамиль и другие боевики, имена которых Паша запомнил, еще о том, сколько приблизительно было боевиков в деревне, поблагодарил Пашу за проявленное мужество и стойкость, крепко пожав на прощание руку и пожелав скорейшего выздоровления. "Ну ты и герой! Просто некуда деваться, какой герой!", - захохатывался после ушедшего ФСБэшника Бес, а Паша, не выдержав, заплакал...
   Спустя две недели рядовой Коршунов, так и не дождавшись ответных писем от своих родных и близких, для дальнейшей реабилитации был направлен самолетом в Москву, помещен в один из московских военных госпиталей, где и находился еще целый месяц до начала сентября. В начале сентября рядовой Коршунов с документами, подтверждающими установленную в отношении его инвалидность третьей группы, справками и выданными под роспись денежными средствами был комиссован и на все четыре стороны отпущен из рядов доблестной Российской Армии, не дослужив до своей почетной демобилизации всего лишь один месяц.
   Чистенькая и по размеру форма, выданная ему еще в Моздоке, сверкала на сентябрьском солнце, которое пока никак не хотело уступать осенним дождям. Если бы не Бес, Паша чувствовал бы себя морально и физически гораздо лучше, чем он был еще пару месяцев назад. Медики, да хранит их господь, многое смогли сделать в отношении его здоровья. Конечно, шрамы никуда не делись, по-прежнему периодически прихватывала голова, и дергался левый глаз, а седину волос можно было только лишь скрыть гидроперитом, но все же это был уже не тот, периодически теряющий сознание, скрученный болью старик с покрытым сморщенной кожей черепом. На этот раз зеркало позволяло Паше узнать самого себя, пусть и отдаленно. Дембельского альбома в его скромных пожитках не было, не болтались на форме изготовленные "духами" парадные аксельбанты, а все захватывающие окружающих рассказы об армейской службе могли уместиться в одном исчерпывающем русском слове "пиздец". Но, маршируя по улице, стоя на эскалаторе в метро, держась за поручни в трамвае, он чувствовал внутри себя подъем и огромное воодушевление. Ведь впервые за два последних года он был свободен. И это пьянило его. Сердце билось внутри и жило. Еще каких-то четыре-пять часов, и он будет дома. А там мамка и папка, как же он зацелует свою маму, маму, мамулечку, прижмется щекой к отцу. Блин, до слез. Как же он соскучился по ним. Мама наверняка что-нибудь приготовит, что-нибудь очень, преочень вкусненькое. Пальчики оближешь. Плакать еще будет. Почему они не писали ему писем? Может, их письма не успели дойти? Начмед говорил, что почта работает отвратительно. В Москве он тоже написал им всем письма. Они-то их наверняка уже успели получить... Здесь же не война. Просто он не успел получить их ответы. В этом Паша был отчасти прав. А вечером, вечером он соберет своих друзей, и они в честь его дембеля обязательно напьются! На все эти его деньги, которых как раз и хватает только на то, чтобы один раз хорошо напиться. Нет, стоп. Это будет не совсем правильно. Нужно купить родителям торт, огромный-преогромный, а еще букет маме, тоже огромный-преогромный. Анютке что-нибудь. Обязательно. Только что? Анютке тоже букет. Вот! А на оставшиеся уже точно можно будет напиться. А потом друзья разойдутся, и он останется с Анюткой... Держись, Анютка!!! Три ночи, три дня держись!!! Ребенка делать будем. Блин, опять до слез. Нет, стоп. Пьяным ребенка делать нельзя. А если еще напьешься, то и вообще делать что-то может не получиться. А очень хочется, аж зубы скрипят. Тогда так, напьемся, но не очень, пусть лучше Сережка с Владиком в его честь напиваются, а он, рядовой Коршунов, напьется, но не очень. И первую ночь будет трахаться с Анюткой просто так, не для ребенка. "Друзья-то спрашивать о службе начнут, и что ты им интересно расскажешь? Про приключение в лесу сказанешь все без утайки? А?" - поинтересовался вдруг вновь очнувшийся внутри Паши Бес. "Пошел на хер!" - вслух выругался на Беса Паша так громко, что идущие Паше навстречу прохожие отшатнулись от него. Стараясь заглушить в себе вновь ожившего Беса, Паша, уже почти что выйдя к пригородному вокзалу, свернул к замызганному ларьку и купил бутылку пива. Тут же у ларька он выпил ее почти залпом. Бес не отпускал. "Хрен с тобой, я буду все равно счастливым. И мою радость ты не испортишь", - пригрозил Паша Бесу и купил вторую бутылку. "Тебе-то радоваться и счастливиться нечем, - в ответ констатировал противный Бес, - то, что может быть радостным и счастливым - у тебя ампутировано". Но третья бутылка заставила Беса замолчать и затаиться. "Так-то тебе", - злорадно произнес Паша и отошел от ларька. Впервые выпитый за последние два года алкоголь сначала приятно, а затем неимоверно сильно ударил в голову. "Если бы сейчас закурить, тогда точно пьяным вдрызг стану", - подумал Паша, но курить не хотелось, за время своего плена он, не имея возможности курить, невольно победил в себе эту пагубную привычку. Отойдя от ларька пошатывающейся походкой, Паша вернулся к своим мыслям о родных и близких. Так о чем это он? О цветах и торте. Интересно, в городке цветы и торты продаются? Два года назад не было там ничего, хоть шаром покати. Блин, целых два года! А как все изменилось! А сейчас там цветы продают? А вдруг нет? Уж лучше здесь купить, в Москве, чтобы наверняка. Да и приедет он уже поздно, магазины в городке будут закрыты. "Сколько теперь это все стоит?" - подумал Паша, вспоминая о двухгодичной инфляции и, подсчитывая, что выпитое им сейчас пиво, два года назад стоило примерно раза в три-четыре дешевле...
   Возле метро еще с советских времен располагался небольшой рынок, а впереди через шоссейную дорогу уже виднелся, кажущийся сейчас ему родным, пригородный вокзал. "Так, сейчас на рынке все быстренько посмотрю, и бегом на вокзал", - решил для себя Паша и направился в сторону рынка. Сентябрьский рынок жил-торговал. Дотошные зазывалы-продавцы в основном кавказского происхождения наперебой предлагали собранные на чужих полях урожаи, увесистые тетки - "челночницы" с поставленных тут же на земле огромных сумок-баулов рекламировали привезенные из Турции задешево купленные там, но в три дорога продаваемые здесь, шмотки. В поисках цветов Паша со злостью обратил внимание на то, что большинство продавцов сельскохозяйственной продукции по своим внешним признакам, скорее всего, не являются жителями близлежащих деревень или дач, вырастившими такую продукцию на своих участках и огородах. Приятные, добрые деревенские бабули на рынке отсутствовали. "Уроды", - зло подумал о торговцах на рынке Паша. "Вот, вот, - подтвердил ему вновь оживший, но вдруг ставший его соратником, Бес, - пацаны кровь там проливают, воюя с этими уродами, а они оказывается не только там, но и здесь вовсю хозяева. Вон посмотри, один этот торговец арбузами чего только стоит". Торговец арбузами, сверкая золотыми зубами и размахивая кепкой-грузинкой, приставал к проходящей мимо девушке, предлагая купить у него арбуз.
   - Дэвушка, дэвушка, такой арбуз, сладкый, как ты, купы, за нэдорого отдам, за поцэлуй отдам еще дэшэвле.
   - Да пошел ты, урод, - вторя Пашиным мыслям, беззаботно отмахнулась от торговца смелая девушка, - тебя целовать что ли, чудовище волосатое? - и прошла мимо.
   - Э, ты кого чудовышэм назвала? Э, давай ызвыныс, - возмутился-потребовал от уходящей девушки золотозубый торгаш. И все бы ничего, но...
   - Рот закрой и торгуй, молча, - это уже был Паша. В голове что-то замкнуло, и накатывающий адреналин стал захлестывать его сознание. "Молодец, так держать!" - похвалил оживившийся Бес.
   - Ты чо, ыды суда! Проблэм хочеш? - не ожидавший такого исхода своей шутке, разозлился на Пашу торговец арбузами. - Ыды отсуда пока цел!
   Но Паша не ушел, а коротким ударом в пах заставил золотозубого согнуться пополам, а затем следующим ударом уже в голову отправил его прямо на груду валяющихся на асфальте арбузов.
   - Проблем, блядь? Сейчас будут тебе проблемы, овцееб долбанный! - не слыша сам себя, кричал Паша, бил валяющегося на асфальте торговца ногами и кромсал его арбузы. "Бей, бей, бей, гуляй!!!" - вовсю поддерживал его, веселился Бес.
   Соплеменники "арбузного короля" повыскакивали со своих торговых мест и бросились ему на помощь. Первого из них Паша ударом руки успел отправить в глубокий нокаут, после чего и сам был сбит с ног, завалившись рядом с поверженным торговцем на раздавленные вдребезги арбузы. И неизвестно, чем бы все это закончилось для него, если бы не подоспевший на шум потасовки и крики наряд милиции, прогуливавшийся по рынку. "Стоять, стоять!" - кричал молоденький сержант и для острастки толпы разъяренных торговцев размахивал табельным оружием. А второй подхватил Пашу и потащил к выходу из рынка в сторону служебной машины. Бросаться на вооруженных сотрудников милиции и отбивать у них Пашу торговцы не решились. Дежурная часть, в которую был доставлен Паша, находилась практически рядом с рынком. В комнате было накурено так, что у отвыкшего от табачного дыма Паши запершило в горле, и он начал кашлять.
   - Ну и на хрена ты с ними связался? - спрашивал у Паши среднего возраста лейтенант, бывший в данный момент в дежурке за старшего.
   - Не знаю, - справляясь с кашлем, отвечал Паша, - перемкнуло что-то.
   - Перемкнуло и замкнуло, - лейтенант, изучив Пашины документы, приподнял голову, разглядывая задержанного. - С войны?
   - С войны, - подтвердил Паша, - был в госпитале, сейчас еду домой.
   - Вот и ехал бы, нет же, нужно потасовку устроить, арбузы расколошматить, - встрял второй сотрудник милиции. - Ты хоть знаешь, с кем связался? У них тут крыша азербайджанская. Весь рынок под ними ходит. Зарезали бы и глазом не моргнули.
   И словно в подтверждение его слов в дежурку с улицы вошел третий с сержантскими погонами и сообщил, обращаясь к лейтенанту: "Алексеевич, там у входа целая толпа собралась. Отдать задержанного требуют для компенсации причиненного вреда. Уходить не хотят".
   - Вот видишь, - второй вновь обратился к Паше, - теперь они тебя пасти будут, думая, что мы тебя отпустим, а они тебя перехватят.
   - Иди им скажи, что задержанного посадим на сутки, пусть на хер валят отсюда, его они не дождутся, - отдал сержанту распоряжение лейтенант, и уже к Паше: - Что делать-то с тобой будем? По уму тебя действительно как минимум нужно на пару суток за хулиганку упечь, а как максимум пригласить дознавателей, снять побои с потерпевшего и заводить уголовное дело...
   - Я домой хочу, товарищ милиционер, отпустите, - только сейчас до Паши стало доходить, что произошедшее с ним может повлечь для него очень большие неприятности, из-за которых он, возможно, в ближайшее время не встретится ни с родными, ни с близкими ему людьми. "Проклятый Бес, все из-за тебя", - выругался про себя Паша. Бес молчал.
   - Говорю же, замкнуло что-то, сам не знаю, почему. Увидел, как эта морда к девчонке пристает, ну и вмешался, - сказал Паша вслух лейтенанту.
   - Это у него наверно "вьетнамский синдром" после войны, - пояснил лейтенанту второй.
   - Какой синдром? - переспросил-удивился лейтенант.
   - Вьетнамский, - стал разъяснять всезнающий второй. - В газете статью читал, что у многих америкосов, воевавших во Вьетнаме, после возвращения на родину крыша при виде азиатов съезжала, и они на них бросались, считая своими врагами.
   - Но почему вьетнамский-то? - все еще не въезжал лейтенант.
   - Потому что впервые, так сказать, в научных и медицинских целях такой синдром был изучен после вьетнамской войны. Поэтому так его и назвали, - заканчивал разъяснять второй. Паша молчал.
   - Ни хрена, - не соглашался лейтенант и ставил Паше собственный диагноз, - это не вьетнамский, это у него чеченский синдром.
   - Не хотят, бараны, уходить, - сообщил вернувшийся с улицы сержант, - все разъяснил, а они по-прежнему у входа пасутся.
   - Короче так, - решил лейтенант и отдал сержанту новое распоряжение, - воина будем спасать. У нас второй вход есть. Позвони на вокзал, узнай, во сколько пригородная электричка. Машину со двора подгонишь, мы его через черный вход и выведем. До самого перрона довезешь и в электричку посадишь. А то хрен их знает, этих баранов, выследят еще. И точно зарежут. А трупы нам на территории не нужны. Понятно?
   - Так точно, - отрапортовал сержант и принялся исполнять распоряжение.
   - Чаю хочешь? - спросил у Паши лейтенант и подмигнул ему. - Расслабься, скоро будешь дома. А в следующий раз старайся дружить со своей головой. А то потеряешь ее.
   - Спасибо, - поблагодарил Паша лейтенанта.
   Через час Паша был тайно вывезен из дежурки и посажен в пригородную электричку сержантом, пожелавшим ему на прощание счастливого пути. Уже сидя в отъехавшей электричке, Паша вспомнил о цветах и торте, которые он так и не купил. И ему стало грустно. "Ничего, может, и в городке что-нибудь найду", - стал успокаивать он сам себя, полез в карман, чтобы проверить возвращенные ему в дежурке документы и пересчитать деньги. Но денег среди документов в кармане не было, не было денег и в других его карманах, и в полиэтиленовом пакете, где лежали его нехитрые пожитки. Денег не было вообще, поскольку за оказанные услуги необходимо было платить...
  
   "Любимый мой сыночек, если ты читаешь эту записку, значит - я счастлива, значит, что ты уже дома. А больше мне ничего и не надо. Я не смогла дождаться здесь тебя и решила сама поехать за тобой. Если же ты вернешься раньше меня, и мы где-нибудь разойдемся, то не волнуйся, значит, я тоже скоро приеду. Оставляю немного денег на первое время. Крепко-крепко целую и сильно-сильно люблю, твоя мама". "Мама, мамочка... Как же это так? Где ты, мамочка?" Покрытый толстым слоем пыли стол, свидетельствующий о том, что в квартире уже давным-давно отсутствуют жильцы, в траурной рамке фотография отца, подтверждающая слова соседа-дяди Вити. И Паша, сидящий за кухонным столом, обхвативший свою голову руками и уже, наверное, в десятый раз перечитывающий прощальную записку от мамы. "Зачем же ты уехала искать меня? Я же вернулся, вот же я. А где теперь ты? Зачем. Там же война, там же смерть. Зачем, мама?" - вновь не выдержав, Паша плачет.
   - Пойдем, что теперь сидеть, плачь не плачь, слезами горю не поможешь, и ничего теперь не поделаешь, - тормошит его стоящий позади дядя Витя. - Пойдем ко мне. Я как раз картошечки жареной сварганил, огурчики соленые есть. Только огородом и спасаюсь. Не платят ни хрена. Пойдем, жрать небось хочешь...
   Еще полчаса назад, разбуженный трелью длинного звонка, холостяк сосед сразу не смог узнать стоящего перед ним молодого, но такого уже старого человека в военной форме. "Дядя Витя, что случилось?" - голос Паши срывался от волнения, и он кивал головой в сторону опечатанной кем-то двери своей квартиры. "Паша! Еханный бабай! - наконец-то признал Пашу дядя Витя. - Вернулся!", - и бросился обниматься. Что случилось... Случилось, многое чего, Пашенька, случилось. "Вот тебе я и вернулся, лучше бы не возвращался", - пронеслось в голове у Паши, и то, что происходило в этот вечер дальше, он уже плохо понимал и осознавал. Была кухня в квартире дяди Вити, пропитанная сизым дымом. Жареная, чуть подгоревшая на сковороде картошка, соленые огурцы. Литровая бутылка, хитро подмигивающего "Распутина". Паша, впервые закуривший за полгода и быстро пьянеющий, периодически плачущий навзрыд. Дядя Витя, что-то рассказывающий ему и пытающийся его успокоить: "Все будет хорошо. Главное, живой вернулся. И мамка твоя сыщется. Я-то по милиции бегал, меня посылали, мол, не родственник, заводить розыскное дело не имеем права. Теперь-то ты вернулся. Отоспишься, пойдешь завтра в милицию, напишешь заявление о розыске. В военкомат зайдешь, тоже сообщишь. И вообще тебе и так на учете в военкомате отметиться нужно. На-ка выпей, давай, давай, и спать, утро вечера мудренее..."
   А ночью вновь приходил, блуждал по комнате и веселился Бес: "Ну и каково тебе теперь быть дома? А что ты за грехи-то свои хотел? Тортов и праздничных свечей? Что заслужил, то и получил, ха-ха, хи-хи..." "Родители-то причем, они причем??? Это мой крест, я сам за него должен расплачиваться!" - кричал Бесу Паша, бросался и бился об стену. Отчего просыпался и тревожился за стеной сосед дядя Витя. "Вот ты за свой крест и расплачиваешься", - констатировал, издевался Бес...
   "Паша? Паша. Пашка!!!" - это случилось уже следующим утром. Еще не отошедший от водки и ночных кошмаров Паша, пришел к своему другу. И Владик, разглядывая его у порога своей квартиры и, не веря еще своим собственным глазам, крепко-прекрепко сжал друга в своих объятьях. Господи, как же ждал он этого момента!
   - Я тут только недавно от тебя письма получил, ответы отправил. А ты уже вернулся... - от радости встречи он никак не мог наговориться, и все рассказывал и рассказывал Паше о произошедших за два года событиях: о городке, общих знакомых, о себе самом. Не решаясь упоминать лишь об Ане и Сережке.
   - Пойдем, - прервал его Паша. - Ты же знаешь, мать у меня пропала. Отец умер... Пойдем на кладбище, помянуть нужно. За Сережкой, Аней только зайдем.
   - Нет больше Сережки, - оттягивать уже больше не имело никакого смысла.
   - Как нет? - не поверил Паша. И тогда Владик, решившись, все ему рассказал. "Лучше бы и не возвращался, - проснулась в голове вчерашняя мысль. - Из ада в ад. Может это всего лишь только сон? Я сплю, и мне это только снится? Не может же быть все сразу так плохо". "Может, может, - подтвердил Бес, - еще как может!"
   - Пойдем, и Сережку тогда тоже помянем, - на глазах у Паши выступили слезы. - Анютку только захватим.
   - Знаешь, с ней тоже как-то не все хорошо, - признался Владик и окончательно убил этим друга, решив, что лучше уж тогда все сразу, чем оттягивать на потом.
   - Как это? - от всего услышанного Пашу шатало и мутило.
   - Да видел я ее тут несколько раз по компаниям различным. Короче, тусуется со всякими. Официанткой в кабак устроилась. Как ты пропал без вести, так и стала загуливать. Поэтому не знаю, насколько она тебя ждала. Давай лучше пока без нее, а там потом сам с ней поговоришь.
   - Пойдем, - тяжело выдохнув, в третий раз произнес Паша.
   На оставленные Паше мамой деньги они купили бутылку водки, порошок "Юппи" для разведения с водой и запивки, хлеб и полбатона вареной колбасы, и отправились на кладбище. Паша молчал, да и Владик, который, казалось, уже выговорился, был теперь немногословен. На кладбище было тихо, и пошел дождь. И только постоянные обитатели этого места - вороны своими беспокойными криками периодически нарушали эту тишину, недовольные вторгшимися в их покой чужаками. "Ну, здравствуй, папка, - сказал Паша, встав на колени у могилы отца, и обняв холмик мокрой от дождя земли, прижавшись к ней и пачкаясь лицом, горько заплакал. - Вот я и вернулся. А тебя больше нет. И мамки нет. И неизвестно где. Как же так, почему все это так несправедливо. Папка, папка...". Паша плакал, а Владик молчал, нервно куря сигарету одну за одной. Да и что тут можно было сказать? Вернулся человек с войны, спасся от горя. А здесь уже с ним другое горе. Горе вокруг. Ни родителей, ни любимой девушки, ни друга Сережки. Только он, Владик, единственный, кто у него теперь остался. Он обязательно поможет ему. Только чем он сможет ему помочь? Утешением? Успокоением? Нужны ли Паше его слова утешения и успокоения? Могут ли они что-то изменить для него? Нет же. Они бесполезны. "Знаешь, у Сережкиной Нины тоже отца не стало, - словно стараясь облегчить участь друга тем, что не у него одного есть такое горе, все же произнес Владик. - Убил отморозок один, вон там в соседнем ряду оградка с памятником. Отморозка этого при задержании тоже убили. У них там банда, говорят, целая была задержана. А он сбежал и угрожал Нининому отцу. А потом застрелил. А банду эту все же всю пересажали. Всех, кого задержали. От пяти до восьми лет лишения свободы пораздали. Вот так вот. А о Нине ничего и не слышно. Я был на похоронах. Показалось, вроде как ее увидел. Но там такое оцепление милицейское было, что и не пробиться к гробу. Так что точно и не знаю, она это была или нет. Ребеночек еще на руках был. Может и она..."
   Холодная водка обжигала и мутнела в пластиковых стаканах. Но она не помогала Паше и не отпускала. Горе и Бес, сейчас живущие в нем, казалось, этой водке только рады. И еще больше веселятся и колдуют над ним...
   - Почему ты мне обо всем этом не написал? - хмелея, спросил он у друга. - Про Сережку, про Аню, про моих.
   - Про Сережку не писал по просьбе твоей мамы, - отзывался друг Паше. - Мы не хотели тебя расстраивать. Ты же только служить начал. Мало ли, что у тебя в голове бы возникло. В общем, мама твоя попросила, я и не писал. А потом ты пропал без вести. И с твоими так все случилось. И куда писать-то было, если никто не знал, где ты находишься?
   - Почему же ты мне про все это не написал? - пьяно вновь спрашивал Паша. - Почему? Не было бы мне так сейчас больно. Пережил бы уже все, успокоился. Почему?
   - Паш, ну я же тебе ответил, - говорил Владик, - не мог я тебе написать. Ты был пропавшим без вести.
   - Я и сейчас пропавший, - отвечал и вновь начинал плакать Паша. - Почему ты не написал?
   "Да, да, это враг, он только притворяется твоим другом. Хотел все скрыть от тебя специально, что бы потом больно за раз ударить и убить. Вот и убил. Друзья так не поступают", - выговаривал Паше Бес.
   - Друзья так не поступают, - говорил Паша Владику.
   - Как не поступают? - не понимал его друг. - Паша, успокойся. Я понимаю, горе. Ты просто сейчас пьян и не совсем соображаешь, что говоришь. Расскажи лучше о себе, как ты там был. Расскажи, может легче станет.
   - Ничего ты не понимаешь. "Легче станет..." Хрена с два, что ты знаешь, а? Что? Там такой был кошмар, и здесь такое горе, лучше бы не приезжал... Почему ты мне не написал? Я бы и не приехал...
   "Ну-ну, расскажи-ка ему о себе, станет легче. Как же", - смеялся Бес, и окончательно доводил Пашу до остервенения.
   - Я пойду, мне нужно побыть одному. Мне плохо. Настолько плохо, что ты и представить не можешь. Все, давай, не иди за мной. Я хочу побыть один. Потом, потом, все потом, потом поговорим. Я сам к тебе зайду, все, - Паша вставал и уходил, не смотря на попытки Владика его остановить, и протесты друга. "Куда ты? Подожди, успокойся!" - неслось ему вслед, но Паша не слушал, не слышал и уходил. Судьбы, судьбы, кресты и могилы, памятники и оградки, венки и цветы, деревья-воронье, судьбы, судьбы, горе, горе...
   Очнулся он уже вечером в своей пустой и одинокой без родителей квартире. На улице темнело, и ужасно раскалывалась голова. "В военкомат и в милицию так и не сходил", - вспомнил обрывки вчерашнего разговора с соседом Паша. Дверной звонок трещал без умолку. Кто-то пытался найти его. Может Владик, может сосед. Но видеть их и открывать им ему не хотелось. Как же будет он теперь здесь один, в этой пустой и холодной квартире, в этом пустом и холодном мире? Что же делать теперь? Что делать? "Аня, Аня, Анютка, нужно пойти к тебе. И с тобой все точки расставить. Правда это или нет, выяснить. Уж если быть убитым, так до конца", - решил Паша и стал собираться, вновь перестав узнавать себя в зеркале. "Купить цветы, даже, если и правда, все равно цветы. Расстаться красиво. Нет, сначала нужно купить пиво, может, голова болеть перестанет, Бес уйдет", - путались мысли в голове. Купленное пиво пьянило, но не помогало.
   - Вам кого? - поинтересовалась, не узнав его, Анина мама. А ведь еще два года назад они все вместе весело галдели на проводах об их скорой свадьбе после его возвращения. О ребеночке, о том, как все они: его родители и родители Ани породнятся, когда он вернется домой и когда они с Аней поженятся. Анютка, Анютка... Перед глазами всплывала Сережкина квартира, и последняя ночь их любви в ее полумраке. Нет больше Сережки, а Аня вроде бы как есть, но и ее тоже нет. Для него - нет.
   - Аню можно увидеть? - спросил он у ее мамы, окатив ее кислым перегаром.
   - Ее сейчас нет дома, - сообщила мама Ани ему, так и не узнав, не разглядев Пашу в тусклом свете подъездной лампы, и морщась от запаха его перегара.
   - А когда она придет? - не хотел сдаваться Паша.
   - Да кто ж ее знает, - честно призналась ее мать и закрыла перед ним дверь. Он достал из полиэтиленового пакета пластиковую бутылку с недопитым пивом, положил цветы на почтовый ящик, уселся на ступеньки и решил дождаться Аню в подъезде...
   - Это ты? Глазам не верю...
   - Не верь, но это я.
   - Господи, как ты изменился...
   - Вот, держи, тебе.
   - Мне? Цветы? Зачем?
   - Так решил... Пиво будешь?
   - Нет, я такое не пью. В пластике бодяга одна.
   - А какое ты пьешь?
   - Настоящее, чешское или немецкое, лучше в розлив или в стекле.
   - А ты повзрослела, еще красивее стала...
   - Спасибо. Ты здесь давно?
   - Не знаю.
   - Ко мне заходил что ли?
   - Ну.
   - А мы тут с подругами тусовались, я же и не знала ничего, что ты вернулся. Когда пришел?
   - Вчера. Как у тебя дела?
   - Нормально, а у тебя?
   - У меня хреново. Хреновей не бывает. Да вижу, что и ты мне не очень-то рада. От этого еще хреновей.
   - Нет, почему, рада. Просто все так неожиданно. Ты же был пропавшим без вести...
   - Вот и отыскался. Целоваться будем?
   - А надо?
   - Ты какая-то чужая. И губы холодные...
   - И ты тоже...
   - Владика видел, он сказал, что ты ждать меня перестала, по компаниям, тусовкам с пацанами гуляешь. Это правда?
   - А как ты сам думаешь?
   - Думаю - да, если губы такие холодные и безразличные. Только ответь, почему? Мы же любили, жениться собирались. А сегодня твоя мать меня даже не узнала. Неужели я так сильно изменился?
   - Паша, Паша. Я же не знала, что все так будет. Ты пропал, родители твои пропали. Письма без ответа. Живой, не живой. Ты думаешь, мне легко было? А? Сколько я подушек по ночам проревела? Ты не знаешь, Паша. Как мне тяжело было. Я бога месяцами молила, чтобы он мне весточку о тебе прислал. А он не присылал. А потом, понимаешь, мы же молодые с тобой. Жизнь одна, Паша. И что я как черная вдова? Есть парень, и в тоже время нет парня. Мне и подруги говорили... Вот и закружилось все... Иначе бы сошла с ума... А так, друзья, подруги, на работу устроилась... На кондитерскую фабрику не получилось. Накрылась медным тазом кондитерка эта. Так хоть официантом. Деньги, какие-никакие хоть, чаевые, внимание обеспеченных клиентов...
   - А еще, какое внимание?
   - Всякое, Паша, внимание, человеческое внимание. Не захотела я оставаться черной вдовой без похоронки. Не захотела, понимаешь? Я жить хотела, радостно и беззаботно, как другие...
   - Получилось?
   - Получается, Паша, получается. Ты уж прости. Такие мы женщины.
   - Ты за всех-то женщин не отвечай, моя мать моего отца всю жизнь любила, со школьной скамьи.
   - Ну это твоя мать, а это я... Кстати, о ней-то что-то слышно?
   - Нет.
   - Вот видишь. А была бы она такая как я - не пропала бы без вести, как ты. Сидела бы сейчас дома, и тебя бы дождалась. А я, как она, от тоски по тебе пропадать не захотела. Понимаешь?
   - Ну и дрянь же ты, если про мою мать такие слова говоришь.
   - Зачем ты меня оскорбляешь? Я же тебе честно все говорю, как думаю, хвостом не виляю. А ты оскорбляешь...
   - Извини. Пора действительно заканчивать. И что теперь?
   - В смысле, что теперь?
   - Дальше-то что с нами?
   - Ничего
   - Совсем-совсем?
   -Совсем-совсем.
   - У тебя появился другой?
   - Можно сказать, что и так. Можно сказать, что и я себя самой последней дрянью почувствую, если после чужих постелей к тебе опять прибегу. Ты не достоин такой участи. Устройся на работу, найди себе девушку, и все наладится. Хорошо? Да не молчи ты! Паша, ну это же жизнь! Понимаешь? Тогда была любовь, потом так получилось, что все изменилось. Что будет завтра - я тоже не знаю, и ты не знаешь... Ну, ладно, давай, Пашулька, поздно уже, а завтра на работу рано вставать. А за цветы спасибо, красивые... Давай, может что-то изменится, и свидимся еще...
   "У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!" - выл Паша в чужом для него подъезде Аниного дома, и пугал его обитателей. "У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у! - поддерживал Пашу Бес. - А ты как хотел-то, а?"
   Очнулся он сидящим на ступеньках только лишь утром, когда какой-то, очевидно спешащий на работу, толстый мужик, пнул-задел его ногой, и поинтересовался, не пора ли ему отсюда убираться. "Пора, наверно пора", - подумал Паша и медленно побрел в сторону своей, но уже тоже ставшей ему чужой квартиры...
   В отделении милиции ему посоветовали пойти-проспаться. Но после того, как Паша вышел из себя, расталкивая дежурных в попытке прорваться на прием в кабинет к начальнику милиции, заявление о пропаже матери все-таки приняли, пообещав провести необходимую работу по розыску, попросив донести ее более или менее свежие фотографии и, покрутив вслед уходящему Паше пальцем у виска. Оставался еще военкомат, в который идти ему почему-то было страшно, но в который он, выпив для храбрости, все-таки пошел. Его возвращение безразлично зарегистрировали, приняли необходимые документы, разъяснив, что для получения ежемесячной пенсии по инвалидности он должен обратиться с заявлением и зарегистрироваться в местном пенсионном отделе, а также холодно поблагодарив за службу родине.
   - У меня мать пропала, в Чечню меня искать поехала, - сказал Паша военному комиссару, - более полгода назад, и не вернулась.
   - А мы причем? - удивился комиссар. - Это не по нашей части. Обращайся в милицию. В милицию обращался? Вот пусть и ищут.
   - А через военкомат никак нельзя? - пытался выяснить Паша.
   - Нет, через военкомат никак нельзя, - разочаровывал и злил его военком. - Мы другим занимаемся.
   - А запишите меня тогда в контрактники, - решился Паша, - обратно в Чечню. Боевой опыт у меня имеется. И мать сам найду. Мне здесь все равно не жить.
   - Да какой ты контрактник, - отмахнулся комиссар от начинавшего ему надоедать мальчишки, - ты же теперь инвалид третьей группы, комиссован из армии. Тебя медкомиссия не пропустит. Иди, давай, не мешай, дел хватает, очередной призыв на носу. Иди, успокойся, все наладится.
   - Ах ты тварь! - перемкнуло в Пашиной голове, и он схватил военкома за китель, притягивая к себе. - Нажрал морду на пацанах, тварюга, помочь не хочешь. Как в армию брить, похоронки разносить, так это вы первые. А помочь мать отыскать, хрена с два. Не наша беда, пошли бы вы со своим на хер?
   Военком, не смотря уже на преклонный возраст, резво оттолкнул Пашу от себя и выскочил из кабинета, зовя на помощь сотрудников, а Паша на какое-то время остался в кабинете один, начав крушить все, что попадалось ему под руки. "Бей, бей, бей, гуляй, - поддерживал Бес. - Так им, тварюгам". "Здравствуй, портрет товарища президента Ельцина, сейчас тебе абзац будет. Вот так, вот тебе. Был бы сам, и самого убил бы на хер. Чтоб знал, как пацанов на бойню, жизни отнимать, семьи рушить. Здравствуй, портрет товарища министра обороны, и тебе тоже за причиненное людям горе всю морду сейчас расхерачу. Не снятся цинки тебе, товарищ министр? А зря, может и перестал бы ломать человеческие судьбы. Здравствуй, знамя российское, и тебя тоже на хер. Где ты, государство, которого нет? Так на хера ж тебе тогда знамя? Так, кого еще накажем?"
   Вбежавшие в кабинет военкома служащие, скрутили Пашу, повалив его на пол, а прибывший по вызову наряд милиции забрал его в отделение.
   "Опаньки, вот тебе и раз. Ты же был у нас уже сегодня! Что, мамку в военкомате искал? Думал, по призыву забрали?" - ржали, удивлялись сотрудники милиции, решая, что же делать с ним дальше. Вон, военком все телефоны уже оборвал, лютует, привлечь к ответственности за осквернение символов России требует. "Да, пацан, совсем у тебя крыша съехала. Одно оправдывает - на войне был, - кто-то в тумане говорил ему. - Посиди-ка сутки лучше в камере, успокойся. А то не ровен час еще натворишь что-нибудь. Да и военком глядишь, отойдет-успокоится, названивать перестанет. А то, видишь ли, святыни ему испортили. Нашел тоже, святыни. Завтра новый министр и президент заявятся, новых повесит, а старых сам в мусорку повыкидывает".
   Из КПЗ Паша вышел ровно через сутки. На этот раз "добрые" дяденьки милиционеры не стали отнимать у него за свои услуги деньги, а вернули все сполна. По дороге домой Паша зашел в магазин, купив несколько бутылок хитро улыбающегося "Распутина", консервы, хлеба и колбасы... И вновь его не ждал его холодный дом, о чем-то трещал без умолку бездушный телевизор, накапливалась многомесячная пыль, периодически длинными, долгими, но безуспешными трелями оживал дверной звонок. Он поднимал голову, запрокидывал в себя очередную порцию спиртного, зажевывал и запивал горькую водку, пялился на телевизор пустым взглядом, разговаривал с Бесом, иногда начинал плакать. И так продолжалось до тех пор, пока от водки он не переставал что-либо соображать и в пьяном бреду засыпал. А когда просыпался, то все начиналось сначала. Оставленные заботливой мамой деньги кончились через неделю.... "Мама, мама, мамочка, где же ты, где?".
  
   Добрый день. Но добрый ли? Вам юрист не нужен? Нет, не нужен. А вам не нужен? И нам не нужен? А вам? И нам. Никому ты ни хрена не нужен. Дзынь, дзынь, открой же Паша, открой, дзынь, дзынь. И Паше ты не нужен. Не открывает Паша. Одно радует, исцеление как в сказке. Подошла очередь к операции. Приехали в Москву. Мать долго и долго крестила напоследок перед врачебным кабинетом. Зашли, а тут Вам, здравствуйте, на Ваше место срочного экстренного больного положили. Придется еще подождать три недели. Как же, экстренный больной. Блатарь очередной, скорее. Ну ладно мы-то подождем. И вот тебе чудо, нога через неделю болеть перестала. Проснулся утром и понял, что крепко-крепко спал, еле проснулся. И чего-то еще не хватает. Словно отвалилось от тебя что-то. Долго не мог понять, чего же не хватает. А потом вдруг понял: боли, не хватает зудящей боли. Нога перестала болеть, и не стреляет уже в спину. Только хромота от многомесячного протягивания больной ноги осталась. Никак привыкнуть к нормальной походке не дает. Но не болит уже больше. На хрен операция. Не поедем ни на какую операцию. Сами оперируйтесь. Да и деньги сэкономили. Гуляем, мама, гуляем, папа. Да не бойтесь вы, есть, оказывается, чудеса на свете. Не болит больше нога. Давайте на сэкономленные деньги жратвы хоть какой-нибудь купим, бате ботинки на зиму, а то эти еще советские десятилетние совсем у него дырявые стали. А мне? Мне не надо ничего. Я сам зарабатывать должен. Только пока вот не получается. Уже и не по специальности рад. Да и такой работы нет. Грузчиком и разнорабочим не возьмут с грыжей-то позвоночника. А больше вакансий в службе занятости нет. Вот и пляшет каждый день по кругу: добрый день, Вам юрист не нужен? Все умею, даже ботинки Вам почищу, лишь бы взяли. Не хотите? Ну да ладно. Пойдем к другим, хоть и бесполезно. А вечером к Паше. Ау, друг, открой, почему не открываешь? На что обиделся? Я то что в твоей судьбе не так сделал? Не нужно в себе замыкаться, не нужно, ой как не нужно. Сережка вот замкнулся. И все, нет больше Сережки. Дядя Витя, Пашу не видите? А? Живой он хоть? Вам тоже не открывает? Но все же видели? Это хорошо, значит живой. Пьет только запоем, это уже плохо. Спасать Пашу нужно, иначе сгинет Паша. Только вот как спасать-то? Советом, словами? Нужны они ему, эти слова? Не нужны, если не открывает. Ушел Паша в себя. А делом, и не знаешь, каким его спасти бы делом. Кто бы самого меня спас. Тоже тоска накатывает от всей этой безнадеги. Вот и сэкономленные деньги у родителей закончились. А ты тут еще нахлебник. Кстати, хлеб и мясо только по праздникам. Денег на них нет. Один окорочек, привет из Америки, на два супа и еще на второе разделить нужно. А какой у нас сегодня суп? Такой же, как и вчера, и позавчера тоже: бульон из трети окорочка, и немножко макарон для виду плавает. А на второе вареная картошка из огорода, которая пока еще не кончилась, с запахом другой трети окорочка. А хлеба нет, сахара тоже нет, круп нет, масла нет, денег на продукты нет. Вот и тянем до очередной зарплаты родителей, которая будет неизвестно когда и сколько. А вот если когда-то зарплата будет, так это праздник: ливерная или дешевая вареная колбаса на столе, бутылка водки, хвост селедки, хлеб, печенье, карамель. Но назавтра уже прежний обычный рацион, нужно экономить, ведь неизвестно, когда будет следующая зарплата. Ну и мне - дарьмоеду чуть-чуть после заплаты на карманные расходы: как раз на одну пачку сигарет, на одну банку пива, на один пакетик с турецкими или китайскими солеными орешками. Брать деньги стыдно. И не брать не хочется. Зато, какое это удовольствие ходить по замерзшему предзимнему парку и растягивать сладкое холодное пиво, обсасывать его солеными орешками и мечтать, что когда-нибудь все обязательно наладится. Когда-нибудь будет новая зарплата и вновь это сладкое пиво. А потом все опять на круги своя. И так каждый день. Тоскливо и противно, да еще и одиноко. Так, что даже футбол от нечего делать полюбил, теперь ни один матч не пропускаю. Вроде как отвлекает. Эх, найти бы работу, а то квалификацию совсем потеряю. Все меняется, законы меняются. Год без практики пройдет, и все, какой ты теперь на хрен юрист. Да хотя бы хоть какую-нибудь работу найти. И вот тебе, вдруг удача!
   - Да, нам безусловно нужны молодые, перспективные и активные люди. Конечно, приходите. Это настолько увлекательная работа, что вы не пожалеете. Обязательный карьерный рост. Зарплата от миллиона рублей и выше. Причем, заметьте, потолок не ограничен. Все зависит только от Вас. От Вашей энергии и желания работать. Приходите завтра, в доме культуры состоится собрание нашей организации, на котором вам все и расскажут. Приходите, не пожалеете....
   - А что делать-то конкретно нужно? - все еще не веря своему счастью, спрашивает Владик.
   - Все узнаете завтра, - таинственно обещают ему. И он, одевшись по теплее (уже первые заморозки) идет с надеждой и охватившим его вдохновением. На собрании пара десятков таких же, как и он, лохов из отчаявшихся людей разного возраста. Зализанный лысый дяденька средних лет на трибуне долго-долго им рассказывает о новых продвинутых американских технологиях, о передовой европейской системе экономики, то и дело, поливая их многочисленными незнакомыми иностранными словами. Так, что все они и не понимают, о чем это он им сейчас говорит, но то, что о чем-то солидном, то это уж точно, наверняка. Затем дядьку сменяют прыщавый юнец и рано постаревшая своим лицом тетька, представленные ушедшим со сцены, как молодые сотрудники их организации, которые успели уже добиться значительного успеха. И вот уже эти двое битых полчаса распинаются окружающим о том, как за не полных полгода они успели много заработать в этой успешной новой фирме: он - на новенький "Мерседес" (если не верите, стоит на стоянке у ДК, можете лицезреть), а она - на двухкомнатную квартиру (вот, полюбуйтесь, ее фотографии). И все они, если будут стараться, то тоже заработают так, как они даже еще больше. Слюни надеждой и желанием текут по подбородкам слушающих. Только вот, что конкретно им нужно делать, они не понимают. А затем, в последние пять минут все и выясняется. Пишем заявление, вносим каждый в фирму по миллиону, это взнос, так сказать первоначальный. А затем ваша задача привести в фирму как можно больше вкладчиков, за каждого приведенного с миллиона триста тысяч твои, а остальные на развитие фирмы, т.е. в карман руководства, состоящего из этого лысого дядьки и его сообщников. Задача же тех, кого мы будем приводить, тоже будет состоять в том, что бы привести других. И так до бесконечности. Чем больше приведем-заманим, тем больше наш доход. Всеобщий лохотрон. Владик не выдерживает и начинает ржать до истерики. Наивный, шел с надеждой. Нет уж, извольте. Он смеется так громко и неистово, что заканчивающий свою пышную речь толстый дядька, замолкает, и все с недоумением смотрят на него. Пардон, простите, попала смешинка. Владик встает, и все, также смеясь, уходит. Пусть ищут себе других лохов. А он никого обманывать не будет. Пашу вот обманул только раз насчет Сережки, и тот вон как обиделся. Хватит. Кстати, о Паше. Нужно бы еще, что ли попытаться зайти. И он идет к другу, даже не надеясь, что на этот раз тот откроет ему дверь. Но Паша к его неимоверному удивлению на этот раз дверь открывает. Хмурной и опухший, с трясущимися от многодневной пьянки руками.
   - Заходи, пить будешь? Тут мне дядя Витя работу сторожем на складе нашел, деньги более или менее вовремя обещают платить. К тому же первую свою пенсию получил. Вот все и решили отметить, - говорит Паша Владу и они проходят к нему на кухню, на которой уже восседает чуть захмелевший дядя Витя со своими домашними огурцами и жареной картошкой.
   - Еханный бабай! - приветливо машет Владику он рукой. - И тебе открыл? Мне все никак не открывал. А тут всех и запустил. Здорово. Значит, жизнь постепенно налаживается.
   - Поработаю, накоплю деньги, поеду мамку искать в Чечню... - обещает Паша, разливая по стаканам водку. Они чокаются и пьют за здоровье Пашиной мамы, и желают ему всяческих успехов...
  
   Звенит-заливается дверной звонок. Владик, протирая спросонья глаза, медленно бредет в прихожую и открывает дверь. Родители на работе. Он же, безработный неудачник, дрыхнет дома один, мучаясь во сне от безделья и угрызения совести. А тут еще кого-то принесло. На пороге пожилая соседка, с согласия которой летом он указывал в расклеенных по городку объявлениях о поиске работы ее домашний телефон, номер которого оставлен был им и в службе занятости.
   - Владик! Тут тебе звонили, какой-то молодой человек, просил перезвонить, оставил номер своего телефона. Говорил насчет работы, - ошарашивает Владика соседка с порога, так и не дав ему еще придти в себя. Но "насчет работы" отражается и заседает в голове. Хотя он уже этому не верит, ничему не верит. Безуспешный пятимесячный поиск работы по специальности поставил на его вере, надежде и любви к труду жирный крест. Тоска и безнадега, отсутствие жизненного тонуса - вот это настоящие друзья. А "насчет работы" - опять для издевки предложат очередную аферу: приведи с собой троих друзей и получишь приз, или еще что-нибудь из этой оперы. "Очередная пирамида, - думает он, одеваясь и направляясь к соседке, - Кому он нужен со своим красным дипломом и багажом бесполезных знаний? Никому".
   - Добрый день, - говорит он в трубку телефона неизвестному собеседнику. - Я, Капитанов Владислав. Вы несколько минут назад звонили, оставили номер своего телефона и просили перезвонить меня насчет работы.
   - Да, да, да. Добрый день. Я тут просматривал в службе занятости анкеты безработных юристов, пока что остановился на Вашей кандидатуре. Там мне дали телефончик, по которому я Вам и позвонил. Вы по-прежнему ищете работу по специальности "юрист"?
   - Да, да, конечно, - волнение от услышанного настолько внезапно и сильно охватило Владика, что него задрожали руки, да так, что он чуть не выронил телефонную трубку, а срывающийся голос никак не хотел казаться спокойным, - я, я еще ищу, ищу еще работу по специальности.
   - Вот и славно, - чему-то развеселились на том конце провода. Может быть, почувствовав его волнение? - Тогда не могли бы Вы подойти или подъехать ко мне для беседы, по итогам которой возможно я сделаю Вам предложение. Скажем, в 15.00. Пролетарская, 8, увидите офис с вывеской "Сюзанна" в центре у автомобильной стоянки, напротив здания райповского универмага, хорошо?
   - Да, да, конечно, - вновь пробормотал ошарашенный Владик.
   - Ну, тогда до встречи, - сказали ему на том конце провода, - и только не опаздывайте. Не люблю, когда опаздывают. Пунктуальность - первый шаг к успеху!- и повесили трубку.
   Часы показывали десять утра. "Собираться, собираться, - судорожно билось в его голове. - Как там "встречают по одежке, провожают по уму"? Значит, начнем с одежки. Погладить старый костюм. Блин, он мне совсем мал стал. Что же придумать? Другого нет. Ладно, бог с ним. Нет и нет. Что еще? Ботинки почистить тряпкой. Блин, сейчас бы крема или гуталина, чтобы стертости замазать и чтоб блестели. Где их только взять? Еще бы парфюм, чтобы аромат. А вдруг ему не понравится аромат? Да и какого хрена. Парфюма тоже нет. Бомжа..." Крем для обуви и какие-либо одеколоны в квартире в связи с безденежьем ее домочадцев отсутствовали. Владик метался из комнаты в комнату, пытаясь придти к какому-то знаменателю, как же все-таки он должен выглядеть перед потенциальным работодателем, который возможно сегодня, оценив его внешний вид, предложит или не предложит ему первую в жизни работу по полученной специальности. Хотя его хаотичные метания по комнатам были бесполезны, поскольку альтернативы, кроме как одеть заношенный и ставший ему тесным костюм, белую рубашку, которая от многократной стирки по факту превратилась в рубашку серую, вместе с истертыми, истоптанными ботинками и таким же, как все эти вещи, старым, облезшим китайским пуховиком, у него и не было. Но из-за охватившего его волнения он еще долго не мог данное обстоятельство осознать, а когда все-таки осознал, то вспомнил, что провожают все же "по уму", и испугался того, что неизвестный ему телефонный собеседник при встрече для проверки его профессионального потенциала, возможно, начнет задавать ему различные хитрые вопросы, касающиеся юриспруденции. "Засыплюсь, я же ничего не помню. Блин. Начнет спрашивать, а я ни в зуб ногой. На кой ему такой нужен буду. Блин. Начну мычать что-нибудь невразумительное. Посмотрит: приперся, одет как бомжа, а тут еще и ничего не знает. И скажет: "давай, до свидания". Вот обидно-то будет..." На этот раз, забросив мысли об одежде, Владик метнулся в свою комнату, вывалил на стол груду уже успевших запылиться от своей ненужности кодексов, учебников и конспектов и попытался что-то в оставшееся до встречи время читать, чтобы освежить себе память. "Юридическая психология" - на хрен, "ТГП" - тоже, так, ага, Гражданский кодекс, часть первая. Черт, вторую же скоро обещали принять, там договорное право. А я не знаю - приняли уже или нет. Блин, вдруг спросит. Твою мать. "Гражданский процесс". А вообще, он кто? Для чего я ему нужен? Вот баран, не спросил. Да и неудобно было спрашивать. А так, если бы сказал, то хоть сейчас знал бы, что мне читать. Все равно нужно что-то почитать". Мысли путались и перемешивались в голове, строчки сливались в глазах и не поддавались осознанию. За этим занятием и застала его вернувшаяся с работы на обед мама. Услышав от него "новость дня", она заволновалась не меньше Владика, так, что забыла даже выключить стоявшую на плите кастрюлю с разбавленным водою картофельным пюре. От чего дно в кастрюле почернело, картошка подгорела, и в квартире еще долго пахло горелым. Квашеная капуста с огорода, полагавшаяся в качестве гарнира к сгоревшей картошке (вот и весь обед), также никак не хотела попадать в рот и жеваться. "Ну, с богом, с богом, дай бог тебе удачи", - все никак не могла она уйти на работу, перекрещивая, кажется, его уже в сотый раз, своего сына. "Верующая какая-то стала", - невольно подумал Владик, косея от маминых крестообразных движений правой руки и вспоминая, что такого он за ней ранее не замечал до того, как они приехали в областную клинику на его несостоявшуюся операцию. Одним словом, если бы кто-то равнодушный смотрел на всю эту глупую комедию, происходившую в квартире Владика с 10.00 до 14.00, то наверняка бы вдоволь проржался бы, да не один только раз. Но час икс неумолимо приближался...
   И вот уже, стараясь унять дрожь в непослушных ногах, прокашляться и прочистить горло, чтобы восстановить потерянный от переживаний голос, без трех минут пятнадцать Владик стоял у здания бывшего советского Дома бытовых услуг, в котором в настоящее время располагался офис неизвестной ему компании под названием "Сюзанна". "Сюзанна"... "Не с ошибкой ли? Где-то он уже читал такое имя, и, кажется, оно писалось как "Сюзана". Хотя, может быть это два разных имени, как Тимур и Тимофей?" Металлическую дверь открыла незнакомая ему девушка, окинув его равнодушным взглядом и, услышав от него, что ему здесь назначена руководством встреча, повела в кабинет к неизвестному ему собеседнику. Очевидно, в советские времена, данный кабинет также предназначался для начальства Дома бытовых услуг, поскольку, как показалось Владику, был отделан по модному в совке стилю лакированным деревом и выложен паркетом. Массивный, деревянный стол, шкафы и кресла из той же эпохи. Не хватало только бюста Ленина и красного знамени.
   - Владимир Ильич, но не Ленин, - представился ему, сидевший за массивным столом, молодой человек, на взгляд, тридцати с небольшим лет, и махнул в сторону кресла рукой, предлагая присесть. Владик узнал этот голос. В десять часов утра таким же голосом приглашала его на беседу телефонная трубка соседки. И, сглатывая застрявший в горле комок, осторожно присел на кресло. Снять пуховик ему так и не предложили. "А я о костюме, дурак, переживал", - подумал он и робко взглянул на собеседника.
   - А ты, как я понимаю, Капитанов Владислав? - продолжал "не Ленин" и, убедившись, что это так, сказал: - Я являюсь генеральным директором и одновременно единственным учредителем ООО "Сюзанна". Занимаемся в основном торговлей, арендуем несколько магазинов и кафе у РАЙПО, ну и сами сдаем в аренду часть этого, принадлежащего нам помещения. Сейчас строим также собственный магазин. Аренда арендой, но бесконечной она быть не может. Пора приобретать и собственную недвижимость. Ну и для полной картины, в последние два года активно развиваем новое, пользующееся спросом, направление - продажу компьютеров. Пока мы не расширялись, вроде как, и сам не дурак, справлялся без юриста. Но сейчас со всей этой стройкой и компьютерами не всегда успеваю во все вникать. К тому же появились несколько юридических дел, разрешение которых требует тщательной и неотлагательной работы. Вот и решил найти себе молодого, хваткого помощника по юриспруденции.
   Владимир Ильич изучающим взглядом посмотрел на Владика. Тот молчал, мелкой дрожью отстукивая и покрываясь потом под китайским пуховиком.
   - Раньше по разовым услугам, когда было необходимо, обращались в местную адвокатуру, но там, во-первых, загибают колоссальные расценки, а деньги я считать умею. И потом такие договорные отношения меня, с точки зрения дальнейшего развития моего бизнеса, уже не совсем устраивают. Мне нужен постоянный сотрудник. Мой сотрудник. А не человек со стороны, который сегодня, не смотря на всю мою срочность, может быть занят в другом деле, либо который одновременно может осуществлять юридическую помощь другим лицам, имеющим противоположные моим интересам интересы. Я надеюсь, понятно и доходчиво объясняю?
   Владик сглотнул и активно закивал головой.
   - Признаюсь, есть у меня и другие кандидатуры. Например, бывший юрист лопнувшего банка, или уволенный начальник милиции, - Владимир Ильич почему-то рассмеялся. - Но там меня либо возраст, либо иные сторонние характеристики таких кандидатов не устраивают. Одним словом, покопался я тут в анкетах безработных юристов и пока остановился на тебе. Мужик, поэтому в декрет, надеюсь, не побежишь, на больничном с детьми сидеть не будешь. Возраст тоже перспективный, я сам примерно с этого возраста, можно сказать, бизнесом стал заниматься. Диплом не советский с отличием, значит, знания какие-то имеешь, причем знания свежие. Плохо конечно, практики нет. Но это дело, при наличии соображающей головы и желания работать, наживное. Вышка мне ни к чему, я сам бизнесмен без высшего образования. Это мне, впрочем, не мешает, хотя знаю таких, кто имеет по нескольку высших образований, но дубы дубами. Но если надумаешь в дальнейшем заочно учиться, препятствовать не буду, лишь бы успевал выполнять мои поручения. Вот тебе, Капитанов Владислав, и весь расклад. С хозяйственным правом дружишь?
   - Да, в техникуме и по гражданскому, и по хозяйственному были твердые пятерки, - заспешил ответить Владик, думая, что пришла очередь профессиональных вопросов.
   - А кто вел, пердуны небось старые?
   - Нет, нет, - Владик отрицательно замотал головой, чувствуя в этом вопросе некий подвох, - у нас были квалифицированные преподаватели, в основном средних лет, не старые, многие из которых помимо преподавания еще и работали в разных организациях. Поэтому мы проходили право и с точки зрения теории, и с точки зрения практики. К тому же они давали нам знания в ногу со временем. Вы же знаете наверно, законодательство сейчас интенсивно меняется, вот и мы все проходили с учетом последних изменений. Например, изучали старый Гражданский кодекс РСФСР, а в конце прошлого года первая часть нового вступила в действие. Так мы ее в срочном порядке до ГОСОВ всю отштудировали так, что от зубов отлетала... - Владик замер.
   - Это хорошо, - после некоторого раздумья сказал ему Владимир Ильич, не став к удивлению и одновременно облегчению Владика задавать ему профессиональных вопросов. - Значит так, приступаешь с завтрашнего дня. Принесешь паспорт, диплом, напишешь заявление, трудовой книжки, я так понимаю, у тебя еще нет. Сюзанна все оформит. Пойдем, покажу тебе твой рабочий кабинет и познакомлю с Сюзанной. Это, кстати, моя жена.
   Сюзанной оказалась та самая девушка, которая открыла ему входную дверь в офис. Еще Владик был познакомлен с находившимися в офисе двумя бухгалтерами - женщинами средних лет, после чего отведен в кабинет, где для него предназначалось рабочее место.
   - Вот и весь мой управленческий персонал. Сюзанна - и за управляющего в мое отсутствие, и за помощника переговорщика, и за секретаря-делопроизводителя, и за кадровика. Наталья Петровна - это наш главный бухгалтер и кассир одновременно. Виктория Вячеславовна - ее первый и единственный помощник, по совместительству товаровед. Есть у нас еще экспедитор, но сейчас он в рейсе за товаром. Вот теперь для полной комплекции штатов будешь, если справишься, надеюсь, еще и ты. Я не сторонник раздутого персонала. Чем меньше людей, тем больше их ответственность и сплоченность команды. Согласен?
   Владик активно утвердительно закивал головой: "Да, конечно". Еще бы, был бы он не согласен.
   - А потом, лишние люди, лишние рты, лишние деньги. Все это ни к чему, зачем иметь штат из двадцати дарьмоедов, если с этой работой смогут справиться пять человек, - продолжал Владимир Ильич, заводя Владика в кабинет, в котором ему предстояло работать. - К тому же есть такая интересная штука, как компьютер, которая значительно упрощает и облегчает работу. Знаком с этой чудо техникой? - спросил Владика Владимир Ильич, похлопывая по монитору стоящий на рабочем столе аппарат.
   - Немного, - теперь уже холодея от боязни того, что его из-за незнания компьютера не возьмут на работу, ответил Владик. И сердце его забилось так громко и часто, что ему казалось, что сейчас он задохнется. Обманывать в этом потенциального работодателя не имело никакого смысла, поскольку здесь путем проверки компьютерных знаний на практике его обман мог сразу же и раскрыться. Да, что-то проходили на "Информатике" в школе в 11-м классе. Но там информатик был такой, которого самого нужно было учить. Какие-то алгоритмы, МС-ДОС, иная непонятная хрень. Еще и в технаре полгода была соответствующая дисциплина. Там чуть получше, но все же совсем недостаточно. Вот и весь багаж его компьютерных знаний.
   - Я, зато очень быстро и хорошо умею печатать, даже корочка "Секретаря-машинистки" имеется, - попытался спастись и защититься Владик.
   - Машинистки? - переспросил и засмеялся "не Ленин". - Значит ты прямой конкурент Сюзанны. А она конкурентов не любит, впрочем, как и я. Ладно, освоишь. Я когда наш офис компьютеризировал, Наталья Петровна и Виктория Вячеславовна тоже не в зуб ногой были. За километр подойти к компьютеру боялись. Уволить пригрозился, так сейчас только так шпарят. Вот это, кстати, будет твой компьютер. Работать захочешь, освоишь. Нужные диски с правовыми программами и законодательством в Москве на развале на следующей неделе куплю. Потом периодически будем обновлять, чтобы тебе по библиотекам за подшивками не бегать, лишнее рабочее время не тратить.
   От сердца у Владика отлегло, и дышать стало значительно легче.
   - Очень удобная штука, - продолжал нахваливать компьютеры, очевидно, неравнодушный к ним, Владимир Ильич, - у девчонок там все, что нужно для их работы забито: накладные, приходники -расходники, перечни товаров, отчеты, приказы. Меняешь при необходимости только фамилии, цифры, даты и все. Вот себе тоже набьешь базу и будешь потом при необходимости менять. У Петровича - председателя РАЙПО двенадцать бухгалтеров в конторе с советских времен юбки просиживают. А чем занимаются? Ни хрена. Все свои объекты в районе по арендам раздали. Торговлю практически не ведут, производство тоже. Им там и считать-то теперь уже не хрена, разве что арендную плату. А они все сидят, талмуды ручками выписывают, на счетах деревянных что-то подсчитывают, книги учета от руки заполняют. Да еще повышения зарплаты требуют. Поэтому и сдохнет скоро с таким персоналом и не эффективностью использования денежных средств РАЙПО. Я тут ему предложил, купи парочку компьютеров у меня, бухгалтерские программы необходимые поставим. И все, человек восемь можно сокращать. А он говорит, они меня на вилы поднимут, кляузами закидают, пайщиками кислород перекроют, и так уже всю плешку проели. Совки они, одним словом, работать не умеют. Вот поэтому и рушатся все эти передовики советского производства кругом. Согласен?
   Владик в очередной раз поспешно согласился новым послушным киванием своей головы.
   - Хотя думаю, все-таки клюнет Петрович на мое предложение. Заходил тут до кризиса в отношениях за арендной платой. Я ему игрушку одну на компьютере показал. Видел бы ты его: слюни текут, глаза сверкают, оторваться не мог. Так что, наверняка как минимум один для себя закажет, - Владимир Ильич, очевидно вспоминая вид неизвестного Владику председателя РАЙПО, вновь развеселился. Но уже буквально через несколько секунд опять был серьезен.
   - Ладно, все это лирика. Теперь по ситуации. Беру тебя, так сказать с испытательным сроком. Есть две проблемы. Первая, Петрович, точнее РАЙПО. В последний год за аренду трижды поднимали плату. Я понимаю, инфляция, но и они, думаю, борзеют. Короче на два последних повышения я плюнул и плачу им вот уже три месяца по старинке. Хоть я с Петровичем вроде как "вась-вась", помимо аренды еще и на лапу денег подбрасываю, но тут Облсоюз - их вышестоящая еще с советских времен структура влезла, требуют, со слов Петровича, принять все меры по взысканию со всех арендаторов образовавшейся задолженности и освобождению должниками арендуемых помещений, чтобы передать их новым арендаторам, которые станут послушными и будут платить вовремя ту плату, какую им укажут. Может здесь и не в Облсоюзе вовсе дело. Может это и Петрович сам перед своими пайщиками лебезит, эффективность работы показывая, или меня мутит. Скорее всего, последнее, иначе не заявлял бы мне, что если я дам ему на лапу для передачи нужным людям в Облсоюз, то и иски возможно отзовутся. Тот еще жук. Только до хрена уж он просит. А я не проститутка, чтобы всем давать, сколько они просят. Но факт есть факт, дело о расторжении договора, освобождении помещений и взыскании задолженности в арбитраже. Через полтора месяца новый год, самая торговля. Не хотелось бы по решению арбитража вылетать из арендуемого добра перед самым новым годом. Посмотри, что там можно придумать, чтобы оборзевшее РАЙПО немного урезонить, или хотя бы протянуть время до февраля-марта месяца. Там, надеюсь, строительство собственного магазина закончу, часть товара туда переведу. Все документы у Сюзанны. Теперь второе, это уже про компьютеры. Тут такая хрень получилась. Когда в начале прошлого года начинал эту тему, связался с одной фирмой, сделали мне три поставки по, как потом оказалось, бешеным ценам. Часть смог продать, расплатился. Часть осталась, и никто не покупает. А тут к тому же нового контрагента-поставщика нашел. Не поверишь, у него тоже самое "железо", но в два раза дешевле. Сам сначала не поверил. Но факт есть факт. Так вот, на нового переключился, беру теперь товар у него, и он у меня влет расходится, поскольку цена, по которой продаю, в полтора раза дешевле по сравнению с предыдущей стоимостью получается. А эти так на складе и валяются. Короче, как я понял, в условиях только лишь начинающегося спроса на эту технику первые мои поставщики меня за лоха держали, цены накручивали. Но я не лох. Пытался договориться, непроданную партию обратно вернуть. А они мне, на кой, говорят, они нам нужны, сами можем тебе такого добра подкинуть. Денег требуют, тоже в арбитраж обратились. Хрен бы с ними. Но на фирмочке моей, которая себя с ними засветила и теперь ответчик по делу, кое-что еще болтается, вывести от долгов надо. А потом пусть с "пустышки" и взыскивают. Но для этого время нужно. А времени уже нет. Делу полгода, дважды не являлся, арбитраж откладывался. Через неделю очередное слушание, позвонили, сказали, что если опять не явлюсь, примут решение заочно. А мне, как минимум еще месяца полтора-два нужно. Поэтому вот тебе и второе задание. Все документы тоже у Сюзанны. Ну а остальное по мелочам, договорчики проверишь, с юридической точки зрения может, что подскажешь. Там еще один раздолбай машину нашу разбил, денег должен за ремонт остался. Уволили, так он не только деньги возвращать отказывается, еще и с иском в районный суд обратился о восстановлении на работе. Тоже посмотришь. Я деньги считать умею, лишнее не плачу и свое всегда забираю. Вот тебе первые задания. Справишься, будешь работать дальше. У меня на весну определенные планы, задумки имеются. Вот там работы как раз будет очень и очень много. Но до весны тебе еще зарекомендовать себя нужно. Все понятно?
   - Да, конечно, - задания Владику были понятны, но как достичь желаемого "не Лениным" результата он, конечно же, еще не знал.
   - Тогда до завтра, - закончил Владимир Ильич. - Рабочий день с 9.00 до 18.00. И помни, не опаздывать. Пунктуальность - начало успеха.
   - Да, конечно, - в который уж раз за последний час согласился Владик и, поняв, что разговор закончен, засобирался уходить из кабинета.
   - А о самом главном, почему не интересуешься? - остановил своим вопросом Владика у двери Владимир Ильич.
   - О самом главном - это о чем? - не понял "не Ленина" Владик.
   - О зарплате своей, - рассмеялся работодатель, - или ты у меня на общественных началах трудиться будешь?
   - Неудобно как-то, да и забыл, - честно признался Владик.
   - Значит так, пятьсот тысяч в месяц на первое время, а там посмотрим, - барским голосом сообщил о вознаграждении Владимир Ильич, понимая, что стоящий перед ним молодой работник готов трудиться и за меньшую сумму, и опять добавил: - Деньги я считать умею.
   "Кто бы сомневался", - подумал о последней фразе своего работодателя Владик, а сам уже на морозной ноябрьской улице принялся, вспоминая азы математики, сравнивать размер своей будущей заработной платы с другими денежными величинами. Конечно же, это были не ахти какие большие деньги. Заработные платы, работавших на нескольких работах его родителей, были больше. Но они-то сами их практически и не видели, получая минимальными и редкими подачками так, что в условиях все продолжавшейся инфляции полученные деньги обесценивались. Но этот-то занимается торговлей, деньги в обороте водятся, а он, Владик, не просто будет каким-нибудь рабочим, а войдет в число управленческого персонала организации. Следовательно, надежда получать обещанные деньги вовремя, ну или почти вовремя, была не просто надеждой, а подкреплялась данными обстоятельствами. По подсчетам Владика выходило, что размер обещанной ему заработной платы был в восемь раз больше его минимального пособия по безработице, а также равнялся приблизительно 110 долларам США. Да и хрен-то со всем этим. Главное, теперь у него была работа, настоящая работа по специальности!!! Работа, за которую он вцепится всеми своими силами и энергией, чтобы только ее не потерять, а доказать, что он не зря учился и чего-то стоит как юрист. Обо всем этом думал Владик, на радостях несущийся домой, и даже в своих мыслях не заметивший, как оказался у дверей своей квартиры. Ну а дальше все завертелось и понеслось...
  
   Владимир Ильич, но "не Ленин", а очевидно "Сюзаннин" в начале восьмидесятых, отдав долг советской родине двухлетней службой в армии, вернулся в родной городок и устроился в Дом бытовых услуг слесарем-ремонтником замков, ключей, зонтов и прочей дребедени. Благо, что возглавляла Дом бытовых услуг его родная тетя, только что пережившая развод с капитаном дальнего плавания. Тетей он и был устроен на эту непыльную и, порой позволяющую калымить на стороне, работу. Слесарем Владимир Ильич честно и под неустанным оком любимой тети отпахал три года, не задумываясь о своем дальнейшем будущем, пока не грянула перестройка, а с ней свобода кооперативной, а затем и предпринимательской деятельности. Тетя, очевидно не выдержав грянувших изменений в советский уклад жизни и длительных судебных тяжб с капитаном дальнего плавания относительно нажитого ими совместного имущества, вдруг сильно заболела и умерла, угаснув буквально за пару месяцев. Она, не имея своих собственных детей, оставила любимому племяннику в наследство отвоеванные у своего капитана японские видеомагнитофон и двухкассетный аудиомагнитофон, привезенные им из загранплавания за пару месяцев до развода. Стоило такое богатство на черном рынке по тем временам огромные деньги, и имелось в наличии редко у какой советско-перестроечной семьи, поскольку в свободной продаже вообще отсутствовало. Семья - обладатель такой техники по своему достатку и возможностям могла причислять себя к категории зажиточных или привилегированных членов общества. К слову сказать, данная аппаратура в своем нулевом состоянии в начале восьмидесятых годов на черном рынке практически равнялась стоимости новенького "Запорожца", а при удачном торге и самих "Жигулей". И вот на всем этом добре смекалистый в ногу с перестроечным временем Владимир Ильич и заработал свой первый капитал, открыв соответствующий кооператив под названием "Аленка", разместив его с согласия необходимых на то чиновников тут же, в одном из помещений здания Дома бытовых услуг. Название кооператива было обусловлено влюбчивостью Владимира Ильича и наличием у него в тот период времени пассии с аналогичным именем. Открытый Владимиром Ильичем кооператив в лице его единственного учредителя занимался записями на аудиокассеты популярных музыкальных исполнителей, их тиражированием и продажей здесь же, в этом помещении. Коллекцию музыкальных альбомов Владимиру Ильичу удавалось доставать-покупать на соответствующих полулегальных рынках в Москве. И народ пошел, поклонницы "Ласкового мая", "Бонни М", "Миража" и прочих попсовых исполнителей "писали от радости кипятком", приобретя в кооперативе Владимира Ильича очередной альбом любимой музыкальной группы. Впрочем, это касалось и любителей рок-музыки, ставшей в одночасье столь популярной вместе с пришедшей в страну перестройкой. Тоже самое обстояло и с видеомагнитофоном. Только здесь, в этой части бизнеса Владимиру Ильичу пришлось долго искать потенциального напарника, а затем, найдя второго счастливого обладателя видеомагнитофона, делиться с ним прибылью, полученной от продаж записанных видеокассет. Дело в том, что для перезаписи видео был нужен второй видеомагнитофон. Делиться Владимир Ильич, научившийся считать деньги, не хотел. Но приходилось, в том числе и с соответствующим чиновником из местной исполкомовской администрации, который разрешил ему разместить в государственном Доме бытовых услуг свой кооператив. Впрочем, данное обстоятельство имело двойные для него последствия, поскольку спасало Владимира Ильича от наезда потенциальных залетных рэкетиров из соседних районов или регионов, которые периодически, как татаро-монголы, проездом наскакивали на городок и "обували" начинающих кооператоров. "Кооператив государственный при государственном Доме бытовых услуг, - разъяснял и врал залетным Владимир Ильич, - Вы же видите, где располагаемся, и безо всякой аренды. Все деньги от выручки идут государству. Хотите, вот заместителя председателя райисполкома приглашу, он вам тоже подтвердит". Общаться с заместителем председателя райисполкома и связываться с государством налетчики не решались и ни с чем убирались восвояси. Коллекция музыкальных альбомов и видеофильмов росла, и скоро отпечатанный на печатной машинке перечень музыкальных исполнителей и видеофильмов, записи которых можно было приобрести у "Аленки", составлял два десятка страниц. Железный занавес рухнул, а с его падением в страну хлынули все сливки иностранной буржуазной медиакультуры, которые стали пользоваться безумной популярностью у изголодавшегося по разнообразию жизни советско-перестроечного общества. Но Владимир Ильич, ощущая такую популярность, пошел еще дальше. Поскольку распространение видеофильмов по причине еще очень маленького количества у населения видеомагнитофонов приносило ему ничтожные доходы по сравнению с доходами от распространения аудиопродукции (в продаже появились советские аудиомагнитофоны "Весна", "Рига", "Электроника", которые были более доступными населению для приобретения, чем видеомагнитофоны), Владимир Ильич, также договорившись с необходимыми чиновниками городского Дома культуры и исполкома, три раза в неделю: в пятницу, субботу и воскресенье переносил чудо японской техники в помещение Дома культуры и за плату демонстрировал жаждущему населению популярные видеофильмы. Заблаговременно по городку развешивались плакаты с указанием наименования очередного фильма и времени сеанса. Посмотреть на экране маленького телевизора Брюса ли, Рэмбо, Шварцнеггера, мультики Уолта Диснея и прочие творения американской киноиндустрии в Дом культуры набивалось более сотни человек, зачастую плохо видя и слыша то, что демонстрировал им телевизор. Большинство аудитории было людьми молодого поколения: 16-20 лет. Разгоряченные очередным боевиком молодые "рэмбо" и "шварцнеггеры" вываливались на улицу, цеплялись к прохожим, крушили детские площадки, переворачивали урны, ломали деревья и подъездные двери. Но что уж тут поделать: у нас перестройка и свобода во всем, в том числе и в безголовых головах молодого поколения. Безголовые дети Блэкки Лоуэса... И счастливы были все: и сговорчивые чиновники, которым от Владимира Ильича периодически перепадало для повышения жизненного тонуса, и любители популярной музыки, и мечтающие стать супергероями видеоманы, и сам Владимир Ильич, и парящая по иному миру покойная тетя, где-то там сверху наблюдая за успехами предприимчивого племянника. Но время шло, Владимир Ильич расстался с девушкой Аленкой, рухнул Советский союз после предательского Беловежского соглашения, устал работать и сломался видеомагнитофон, а рынок аудиопродукции оказался заполнен изготовленными массовым, штамповочно-профессиональным производством польскими аудиокассетами. Бизнес нужно было менять и корректировать. Новое направление, как ни странно, подсказал ему владелец второго видеомагнитофона. Такое направление заключалось в покупке одежды на вес в Турции, и ее дальнейшей перепродаже поштучно, но уже за другую цену на местном рынке. Так Владимир Ильич на некоторое время превратился в "челночника", мотаясь через распахнутую настежь границу с огромными баулами, купленного на вес товара, складируя, отглаживая, выветривая и приводя его в более или менее приличный вид у себя дома, а затем до хрипоты в голосе стараясь впарить-продать на местном рынке. Вскоре у него появилась девушка Сюзанна, ставшая Владимиру Ильичу женой. И уже она вместо него осуществляла продажу такого товара, а он стал заниматься исключительно его поставками, по совместительству, впрочем, все еще продолжая числиться слесарем-ремонтником Дома бытовых услуг. Грянула приватизация и ваучерное благоденствие для народа. Не стал здесь исключением и Дом бытовых услуг, работники которого к этому времени за поиском другого счастья в большинстве своем уже успели уволиться. Но оставшиеся, благодаря принятому новыми районными властями постановлению, были вправе на базе Дома бытовых услуг создать акционерное общество, которому в порядке приватизации и следовало передать занимаемое предприятием здание. "Не проморгай, это твой шанс", - сказала Владимиру Ильичу ночью пришедшая во сне покойница-тетя и ласково потрепала по светлым волосам. И он понял, и не проморгал. Так много сделавшую для него тетю подводить было никак нельзя. Акционерное общество закрытого типа "ДБУ", что обозначало "Дом бытовых услуг", было оформлено и зарегистрировано им всего за один месяц благодаря старому знакомому чиновнику исполкома, но теперь уже ставшему чиновником новой, не советской власти. Еще полгода понадобилось ему на то, чтобы всеми правдами и неправдами выбить у недавно созданного банка кредит и, собрав недостающие деньги, проведя соответствующую работу, скупить у десяти акционеров АОЗТ "ДБУ" принадлежащие им в результате приватизации Дома бытовых услуг акции. Он был последним, одиннадцатым, который в результате скупки таких акций остался единственным участником АОЗТ, а, следовательно, и единственным собственником принадлежащего АОЗТ здания. Работа по скупке акций, казавшаяся ему практически невозможной, на практике оказалась не такой уж и сложной. Достаточно было найти нужную ниточку в душе человека, заверить его необходимыми обещаниями, умаслись разговорами, напугать последствиями, ну и наконец, договориться о цене. Большинство из таких акционеров толком-то и не знало, что делать им с принадлежавшими им только по бумаге бездокументарными акциями. Их невозможно было съесть или выпить, либо пойти и продать на рынке, чтобы также на вырученные деньги съесть или выпить. А кушать и выпить, как и кормить свои семьи, многим хотелось. Продать бездокументарные акции другим потенциальным покупателям, не решив вопрос об их преимущественной покупке другими акционерами АОЗТ, т.е. и самим Владимиром Ильичем, в силу статуса закрытого акционерного товарищества они тоже не могли. Да и неизвестны им были все эти тонкости. А тут молодой, предприимчивый "без мыла в жопу" их коллега предлагает им живые деньги, обещая, что если они продадут ему акции, а до этого выберут генеральным директором, он обязательно наладит работу в одночасье оставшегося без спроса Дома бытовых услуг, повысит им всем заработные платы и сделает многое-многое еще чего. Вот даже с этой целью он и кредит в банке получил, взгляните, если не верите. Люди верили и продавали. Так Владимир Ильич в 1992 году стал единственным собственником АОЗТ и его имущества. АОЗТ вскоре было переименовано в честь обожаемой им супруги, принявшей непосредственное активное участие во всех этих мероприятиях. Продавшие акции, бывшие "горе-акционеры", за исключением бухгалтера Натальи Петровны, навыки которой ему были крайне необходимы, были уволены по сокращению штата, либо ушли сами, не имея в чужом уже для них акционерном обществе работы, а, следовательно, и заработных плат. Банк, который предоставил Владимиру Ильичу кредит, вскоре лопнул, приказав долго жить как розданным кредитам, так и привлеченным вкладам. В связи с чем пришедшие в один из октябрьских дней 1992 года к офису банка вкладчики и клиенты обнаружили на двери офиса железный замок, который в последующие дни до вскрытия его сотрудниками правоохранительных органов, так и продолжал висеть, не пуская в офис за деньгами. Выяснилось, что все руководство банка вместе с деньгами банка исчезло в неизвестном никому направлении, а остальные немногочисленные банковские клерки до этого были направлены этим же исчезнувшим в последствии руководством в отпуска без сохранения заработных плат. Также было установлено, что учредителями этого банка являются два московских бомжа: дядя Ваня и дядя Петя, один из которых к тому же успел к данному времени уже уйти в мир иной, очевидно, для создания с помощью собственного имени нового банка, но теперь в потустороннем мире. Таким образом, банк перестал существовать, и кредит возвращать не пришлось, да и деньги, которые Владимир Ильич грамотно успел вложить в акции, к этому времени уже очень сильно обесценились. Часть среднего размера одноэтажного здания бывшего Дома бытовых услуг Владимир Ильич отдал в аренду мелким предпринимателям под их торговые точки и офисы, что также стало приносить ему определенную прибыль. Другую часть занял сам под собственный офис. Но и этого оказалось Владимиру Ильичу недостаточно. Дело в том, что к 1993 году ранее всесильный и всемогущий монополист в районной торговле - районное потребительское общество (коротко РАЙПО) в новых экономических условиях, не справившись с ними и не сумев перестроиться под новые правила, которых, впрочем, и не было (одно только правило - никаких правил) стало постепенно загибаться. В советские времена в отсутствие частной собственности в сфере торговли существовало два направления: торговля государственная и торговля кооперативная, которая, впрочем, означала тоже самое, что и торговля государственная, поскольку формально кооперативные общества и союзы находились под полным реальным контролем и руководством со стороны государственных органов. Коопторги и госторги наделялись всей необходимой материально-технической базой, поскольку для улучшения материальных условий советских граждан государство нет да нет, но пытаясь не уступать буржуям-капиталистам, строило универсамы, универмаги, кафе, столовые и рестораны, которые затем для дальнейшего их использования передавались на баланс торговых государственных или кооперативных предприятий. В районе же 90% всех таких торговых объектов принадлежали именно РАЙПО. В связи с чем данный монополист в районе был владельцем более двух десятков магазинов, рыночного комплекса, нескольких универсамов и универмагов, кафе и одного ресторана, нескольких столовых, кулинарии, кондитерского цеха, рыбного и мясного цехов, хлебокомбината и цеха деревообработки. Во времена жуткого дефицита работники торговли чувствовали себя богами, хотя считалось, что бога нет. Доступ к дефицитному товару и его распределению позволял либо самим приобретать продукт, желанный всем советским населением, либо незаконно перепродавать его за большие деньги на сторону, что приносило значительные дополнительные доходы, либо по "блату" продавать такой товар нужным высокопоставленным людям, что, в свою очередь, позволяло иметь от таких людей нужные связи и необходимое покровительство. В большинстве случаев работники торговли умудрялись совмещать все три вышеуказанных направления такой деятельности. Тоже происходило и во времена перестройки с ее жуткой голодухой и товарами по талонам. Только речь на этот раз уже шла не о бытовой технике, мебели или одежде, а об элементарных продуктах питания. И вновь товар по другим ценам на сторону, товар нужным людям или себе любимым и своим родственникам, и вновь не прекращающееся чувство, что ты, словно бог, владеющий несметными, но обмельчавшими по своему назначению, богатствами. Но прошел и этот период жизни торговых работников. И вот уже нет никакого дефицита, и нет никаких талонов, покупай, что хочешь, были бы только деньги, которых у многих не было. Молодые кооператоры, а затем предприниматели нарушили незыблемый монополизм, забросали рынок всевозможными товарами и услугами, стараясь найти дешевых поставщиков, всеми возможными способами уклоняясь от уплаты налогов, не показывая действительную выручку, кидая своих контрагентов и кредиторов, экономя на персонале и иных рабочих издержках, приватизируя за бесценок государственные предприятия. Неповоротливое же РАЙПО преобразоваться под новые экономические условия не смогло: по-прежнему производя плановые закупки товаров у закрепленных Облсоюзом поставщиков по их дорогим ценам, отчего дальнейшая их перепродажа населению становилась неконкурентоспособной. Все также до копейки отражались произведенные операции в бухгалтерской и финансовой отчетности, и честно начислялись налоги, все также содержался не по потребности раздутый штат работников. Все также РАЙПО несло огромные затраты на содержание некогда построенных государством огромных площадей универсамов, универмагов, торговых центров, кафе и ресторанов, которые перестали приносить за это какую-либо взаимную отдачу. Денег в РАЙПО на содержание и обеспечение товарами и сырьем своих торговых точек и производств катастрофически не хватало, а честно начисленные налоги и затраты на содержание имущества под угрозой штрафных санкций, отключения света, приостановления водоснабжения и отопления съедали последнее. Магазины, особенно на селе, стали обеспечиваться только лишь самым необходимым для населения товаром: хлеб, крупы, алкоголь и сигареты, да и то не всегда. На закупку остального товара денег, на радость конкурентам предпринимателям "автолавочникам", как правило, не было. В связи с отсутствием денег на приобретение сырья встали и принадлежавшие РАЙПО цеха, кулинария и столовая. Жители деревень, где альтернативой райповского магазина была лишь автолавка предпринимателя Пупкина, и то не всегда приезжающая в деревню, забросали руководство РАЙПО и новые районные власти жалобами о том, что они ничего не могут купить в райповских магазинах, иной раз, даже самого необходимого, а то, что есть, зачастую по большим ценам и плохого качества. Как же так, на старости лет, а хуже, чем в советские времена дефицита! А ведь все они, жители деревни, являются бывшими пайщиками этого РАЙПО, поскольку в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые (каждый по-разному), когда строился на деревне магазин, вступили в качестве пайщика в РАЙПО и отдали государству на такое строительство часть своей зарплаты, внеся ее в РАЙПО в качестве паевого взноса. Уж если торговать не умеют, то пусть лучше отдадут магазин предпринимателю Пупкину, который со своей автолавкой через раз приезжает в деревню, а так хоть постоянно в ней торговать будет. Не имеющий возможности построить свой собственный магазин, предприниматель Пупкин радостно потирал свои руки. Социальное возмущение сельских жителей дошло до того, что главе администрации района пришлось в срочном порядке созывать совещание с участием руководства РАЙПО и районного отдела торговли.
   - Да где мы деньги возьмем на обеспечение всех магазинов? - возмущался на совещании председатель РАЙПО. - Вам всем только дай! На день города дешевую торговлю на центральной площади организуй, на новый год столы накрой, школы и детские сады дешевыми продуктами без наценки обеспечь, налоги заплати, за свет заплати, за воду, отопление заплати, рабочих не вздумай сокращать, и так в районе безработица одна из самых высоких в области, а тут "градообразующее" предприятие. Всем только дай, а нам никто ничего не дает, даже кредит под залог выбить не можем, банк и тот отказывает. Нет у нас денег на полное насыщение всех магазинов. А на Облсоюзовских базах давать товар на реализацию тоже перестали.
   - Ты это не горячись! Это тебе не партсобрание, на котором командовал, - прерывал Василия Петровича глава администрации района, знавший его еще с советских времен. Как-никак в райисполкоме вместе работали. - Наша новая партия "Выбор России" выдвинула нам всем задачу: перейти на рельсы рыночной экономики, напрочь искоренить советскую проблему дефицита. А отчего же мы ушли? К этому же благодаря твоей торговле и возвращаемся. И так кругом трудности переходного периода, так и ты со своим РАЙПО тут проблему создаешь! Вот, полюбуйся, сколько тут мне граждане жалуются, в газету даже местную написали и в областное правительство пожаловались. В магазине райповском ничего не купишь, а другие магазины в деревне отсутствуют, до райцентра за тридевять земель, и по состоянию здоровья за продуктами также невозможно добраться. Это что? Почему у предпринимателя Пупкина в его автолавке есть все, а у тебя ничего нет?
   - Потому что он никому не дает и воровать умеет, - все еще горячился председатель РАЙПО, - а мы не умеем, наоборот, с нас только все вокруг и высасывают. Вчера вон последние деньги со счета для оплаты твоего, кстати, местного налога сняли. И на что мне теперь закупать товар?
   - Ты это зря, - глава района бил кулаком по столу, отчего начальник отдела по торговли подпрыгивала со своего места, - "никому не дает", "воровать не умеем"! Не можешь сам торговать, дай возможность другим! Продай магазины или в аренду сдай, но все магазины товаром обеспечь! А желающие, молодые и ушлые, найдутся, их хоть пруд пруди. Придут и обеспечат товаром твои магазины. Я тут перед совещанием председателю вашего Облсоюза звонил, мы с ним еще с комсомольских времен знакомы, ситуацию изложил. Так вот, он не против. Сам тебе позвонит и об этом скажет. Не захочешь по-хорошему, найдем меры, как твои никчемные магазины работать заставить или тем, кто хочет работать, передать. Давно тебя отдел защиты прав потребителей и отдел торговли не проверяли? А? А пожарные с милицией на предмет соблюдения всех необходимых норм? Лучше закроем их всех к чертям, твои магазины, чем с такой торговлей позориться...
   Не знал Василий Петрович, что не столько чаяния сельского населения беспокоят главу района, сколько заманчивые предложения молодых предпринимателей братьев Семеновых, неизвестного ему "автолавочника" Пупкина, ну и подсуетившегося, и вовремя оценившего обстановку, Владимира Ильича, которые буквально оббили пороги шикарного кабинета районного хозяина. Молодые предприниматели убедили главу района в том, что развитие частной торговли - одна из главных задач его новой партии "Выбор России", а развитию частной торговли в районе во многом мешает советский монстр-монополист РАЙПО, имеющий для этого, но бездарно использующий всю необходимую материально-техническую базу. У них же, молодых предпринимателей, для создания собственной базы, т.е. строительства и покупки своих магазинов и постоянной торговли, свободных денежных средств пока нет. Вот и не могут они торговать постоянно на селе или в городе наравне с РАЙПО и развивать тем самым частную торговлю. Вот если бы РАЙПО уступило им часть своих магазинов, скажем, в аренду или, продав за умеренную плату, тогда другое дело. Локомотив частной торговли побежал бы полным ходом. И партия "Выбор России" районным отчетам о развитии торговли была бы довольна, да и с них, молодых предпринимателей, безусловно, главе района за старания и содействие причиталось бы в белых конвертах... Долго не мог заснуть этой ночью председатель РАЙПО, постоянно ворочаясь и, шепотом ругаясь на главу района матом: "Всю жизнь подо мною бегал, а тут хозяином заделался, указывает, что делать, проверками грозит..." Но затем к утру успокоился, вдруг осознав, что зря он обо всем переживает, главе района еще спасибо за идею сказать нужно. "Какого хрена каждый день на работе мучиться, деньги искать, товар завозить, торговать, отчитываться и проверять, перед налоговой, энергетиками, коммунальщиками, иными кредиторами и многими другими пыхтеть и краснеть, если можно большую часть с себя в аренду сбросить и ничего не делать, только лишь раз в месяц считать и принимать арендную плату, ну а потом еще платить с нее налоги. А торговлей пусть все эти "Пупкины" и занимаются, все издержки за магазины оплачивают, перед кредиторами и покупателями краснеют. Более того, если уж глава - хозяин района, то он - хозяин районной кооперации, поэтому пусть все эти "Пупкины" помимо аренды и ему за предоставленную им возможность торговать в его магазинах приплачивают, скажем, так, десять процентов от размера арендной платы ежемесячно. Не мало? Нет, с одного десять процентов, с другого, копейка рубль наскребет". Утром, не смотря на бессонную ночь, Василий Петрович был не по возрасту бодр, созвав уже свое собственное совещание Правления РАЙПО, распорядившись на нем своим замам составить список предпринимателей, которые занимаются в районе торговлей, а также составить список торговых объектов, которые в первоочередном порядке могут быть переданы, по их мнению, в аренду. Так в истории района этот день начала 1994 года стал фактически судьбоносным днем для некоторых торгашей-"челночников" и "автолавочников", которые не имели финансовой возможности построить или купить помещения собственных магазинов для развития своей торговли, но которые такую возможность получили благодаря мудрым решениям "хозяев" района и районной кооперации. Торгуя первые два-три года в райповских магазинах и, платя за это, даже с учетом белых конвертов "хозяевам", весьма умеренную из-за галопирующей инфляции арендную плату, такие молодые предприниматели смогли накопить свой собственный капитал, необходимый для дальнейшего развития бизнеса и приобретения уже своей собственной материальной базы...
   В число таких "счастливчиков", как уже было сказано, попал и Владимир Ильич благодаря своему платному покровителю еще со времен жизни кооператива "Аленка". С челночной торговлей к неимоверной радости Сюзанны было покончено. Три магазина: один в городе, два в сельских центрах, да кафе, арендованные Владимиром Ильичем у РАЙПО, были постепенно насыщены всем необходимым товаром. Торговля пошла в гору. За магазины каждый месяц исправно в сроки установленные договором аренды в кассу РАЙПО им вносилась арендная плата. "Арендная плата в конверте" также платилась им полностью и вовремя. Но в этом году в арендных правоотношениях между ним и РАЙПО вдруг "пробежала черная кошка". Действительные причины ухудшения отношений были не до конца понятны Владимиру Ильичу. Началось все с того, что в феврале, уже после того, как в начале января был заключен новый договор аренды, ему вдруг позвонил Василий Петрович и сообщил, что Правление РАЙПО с учетом инфляции приняло решение повысить с первого марта размер арендной платы по договору аренды на 30%. Позвонил и позвонил, бог с ним. О звонке, увлеченный своим новым проектом, заключавшимся в торговле компьютерами, Владимир Ильич как-то сразу же и подзабыл. В марте и апреле арендная плата была оплачена им в прежнем размере, так же, как и арендная плата Председателю РАЙПО. В начале мая из РАЙПО в офис вдруг пришла письменная претензия о наличии задолженности с одновременным уведомлением о том, что по решению правления РАЙПО с 01 июня арендная плата по договору в связи с царящей в стане инфляцией также увеличивается еще на 50% процентов. "Охренеть, совсем зажрался! - возмутился научившийся к этому времени считать деньги, Владимир Ильич. - Черным налом в конверте каждый месяц заношу, хоть бы совесть поимел". Но у Василия Петровича были свои собственные понятия о совести. Поэтому встреча с ним Владимиру Ильичу ничего не дала. Напротив, на такой встрече ему прямо намекнули, что хочешь, не хочешь, но платить нужно, поскольку за ту арендную плату, которую РАЙПО получает от всех арендаторов с учетом проклятой инфляции, увеличения тарифов и налогов РАЙПО уже вновь не способно содержать само себя. "Я подумаю", - сообщил Василию Петровичу Владимир Ильич, перестав после не понравившейся ему встречи заносить Василию Петровичу белые конверты. Но пока он размышлял о своих дальнейших действиях, в начале сентября АОЗТ "Сюзанна" получило по почте исковое заявление о взыскании задолженности по арендной плате и расторжении договора аренды в связи с неоплатой арендной платы. А еще через две недели пришла и повестка из арбитражного суда. С этим-то всем Владику в первую очередь и предстояло разобраться.
   - Ты что, совсем взбрендил? Я же сказал, подумаю. Зачем суд? Тебе денег от меня мало что ли перепало? - не выдержал и стал возмущаться Владимир Ильич, добившись очередной встречи с Василием Петровичем. - Давай лучше договариваться. Зачем рубить сук, на котором сидишь?
   - Ты тут не ори, сам виноват. Я тебе, что мальчишка, чтобы за тобой с протянутой рукой бегать? Обнаглели вконец, хозяевами себя в моих магазинах почувствовали. Я тут хозяин. Договориться хочешь? Вот мои новые условия, платить лично мне за аренду будешь в два раза больше, чем платил, и на 50% больше в РАЙПО вносить станешь. И долги закроешь, бухгалтерия их уже по своим проводкам все провела, налоги на них начислены. Вот тогда иск и отзову. А нет - других, более умных найду. Думай, пока еще есть время, - в ответ разбушевался Василий Петрович.
   Таким образом, по предложению Василия Петровича его доля в конверте увеличивалась до 20% от арендной платы, в то время, как официальная арендная плата подлежала увеличению не на 80%, как это следовало из февральского и майского решения Правления РАЙПО, а только на 50%. В данном предложении председателя РАЙПО Владимир Ильич выигрывал по сравнению с официальным увеличением арендной платы на 80%, но не много. "Может и хрен то с ним, кто танцует, тот заказывает музыку", - подумалось ему, но затем почему-то показалось, что данная ситуация - это дело принципа, и сейчас, не поборовшись, уступать нельзя. Сегодня он на 50% увеличит, прогнешься - почувствует слабину, завтра еще на 50%, и тогда никуда не денешься. Строительство своего собственного первого магазина, начатое полгода назад, было завершено только наполовину. Сдача объекта в эксплуатацию, если не подведут подрядчики, намечалась на май следующего года. "Нужно постараться как можно дольше протянуть срок и не освобождать арендуемые магазины", - решил Владимир Ильич, и в том числе и с этой целью стал подыскивать себе помощника, который помог бы юридически разрулить сложившуюся ситуацию.
   Таким помощником и оказался Владик. Неделю понадобилось ему, чтобы при отсутствии еще соответствующей юридической практики досконально изучить данную проблему на предмет ее правового урегулирования. И чудо для него! Все оказалось гораздо проще, чем казалось ему, когда в первый свой рабочий день он принял из рук Сюзанны папку с документами. По правилам нового Гражданского кодекса следовало, что РАЙПО в лице своего самодура и хозяина в правомерности и обоснованности своих исковых требований глубоко заблуждалось... Это был первый его судебный процесс, поэтому охватившее его волнение зашкаливало и трясло. Он чуть не опоздал на заседание, поскольку, выйдя из метро, долго петлял в поисках места нахождения областного арбитражного суда. Не помогли в этом и проходящие мимо прохожие, отрицательно пожимавшие на его вопрос плечами, и дежуривший у входа в метро наряд милиции, который почему-то тоже не знал, где находится арбитражный суд, оказавшийся в итоге практически совсем рядом. В последний раз он так долго бегал Москве, когда ездил за кодексами для своих одногруппников, и ему было больно вспоминать об этом. Недавняя поездка на несостоявшуюся операцию была не в счет, поскольку областная клиника находилась недалеко от железнодорожного вокзала, да и переживающий за будущее своего здоровья Владик Москву не разглядывал. А два года назад... Лицо жизнерадостной девочки Вали и ее убитой горем матери в таких воспоминаниях постоянно вставали перед его глазами, и удушливо от этого сжималось сердце. Два года назад... Много это или мало, но прежняя Москва за прошедший период времени узнавалась с трудом. Вонючие бомжи и попрошайки в метро и возле метро. Кругом грязь и мусор. Серый и бесконечный поток озлобленных на все и всех людей, снующих в различных направлениях. Такой огромный поток, что, кажется, попади в него и пропадешь в этом бесконечном водовороте. Заполонившие тротуары машины, бегущие по шоссе нескончаемой вереницей машины, количество которых, как и поток серых людей, увеличилось в разы. И шум, постоянный от всего этого шум. Да еще вывески сверкающих реклам, офисы, банки, торговые центры повсюду... Когда он все-таки смог найти нужное ему здание и, предоставив на входе дежурившему наряду свои документы и повестку, запыхавшись, вбежал в указанный в повестке кабинет, судебное заседание уже началось.
   - Молодой человек, Вас разве не учили, что опаздывать некрасиво? - сделала ему замечание судья, проверяя его полномочия по оформленной АОЗТ "Сюзанна" доверенности.
   - Извините, - пролепетал Владик в ответ, переводя дыхание.
   - Это кто? - удивился, разглядывая Владика, его оппонент Василий Петрович, который в арбитражный суд заявился не только лично, но и притащил сюда своего главного бухгалтера. - А где сам генеральный директор АОЗТ?
   - Это представитель по доверенности, - объяснила непонимающему судья.
   - Я против, - заявил председатель РАЙПО.
   - Против чего? - не поняла его судья.
   - Против представителя, хочу, чтобы генеральный директор ответчика лично присутствовал на заседании, - стал возмущаться Василий Петрович.
   - Это право стороны, кого ей направлять в суд, - судья недоуменно сквозь толстые линзы своих очков сверкнула на председателя РАЙПО глазами. - Есть доверенность, в ней все полномочия на ведение дела.
   Владик облегченно выдохнул, поскольку данную доверенность он оформлял сам, и это был первый документ, который он самостоятельно оформил. И с ним все было в порядке.
   - Я все равно против, - бубнил Василий Петрович, но судья уже не обращала на его возмущения какого-либо внимания. Был объявлен состав, заключавшийся в единственной судье среднего возраста с крашенными волосами и огромных на пол-лица очках, вкратце разъяснены права, ну а затем, убедившись в том, что ходатайств и отводов участники процесса не имеют, суд приступил к рассмотрению дела пор существу. Слово было предоставлено представителям истца.
   - А что тут рассказывать? - удивился Василий Петрович. - Все в иске указано. Вот договор, перезаключенный с января этого года, вот решение правления РАЙПО об увеличении арендной платы с первого марта, оно после принятия вместе с уведомлением было направлено ответчику. Вот решение Правления РАЙПО о новом увеличении арендной платы с июня этого года, которое также было получено ответчиком. Но ответчик все это проигнорировал, и возникла задолженность, которую он погашать отказывается. Вот расчет. Пожалуйста. Тут все подсчитано. Поэтому просим суд взыскать с ответчика эту задолженность вместе с неустойкой по договору, а за нарушение условий договора расторгнуть с ним договор аренды и обязать освободить арендуемые помещения в срок до первого января 1996 года.
   - Чем Вы обосновываете увеличение арендной платы? - задала вопрос судья.
   - Как это чем? - опять удивился Василий Петрович. - Инфляция, вон какая! Вы что, не в этом мире живете? Каждый месяц цены растут, как на дрожжах. То, что вчера тысячу рублей стоило, сегодня две тысячи стоит. Тарифы растут, все растет. И сумма той платы, которая изначально указана в договоре, обесценивается каждый месяц. Вот и решили. Причем не я, а Правление, так сказать, коллективный орган...
   - А чем предусмотрена возможность одностороннего увеличения арендной платы можете пояснить? Законом, договором? Если да, то назовите такую норму, - решился и встрял в процесс своим вопросом Владик, за что получил от судьи замечание, поскольку право задавать вопросы ему еще не предоставлялось.
   - Как это чем предусмотрено? - закипел Василий Петрович. - А рост цен и тарифов чем предусмотрен? Мосэнерго плату за электричество увеличило, коммунальщики плату за отопление и вывоз мусора увеличили, с первого января. Прислали нам уведомления, и будьте любезны исполнять. Мы что хуже? Чем мы отличаемся? Мы собственники нашего имущества и имеем право распоряжаться им, в том числе и решать вопросы об увеличении арендной платы. По уставу это компетенция Правления РАЙПО. Вот Правление и приняло такие решения. Будьте любезны исполнять.
   Василий Петрович бросил на Владика победоносный взгляд, мол, учись, юнец.
   - Пожалуйста, Вам слово, - сказала судья, обращаясь к Владику. - Признаете ли Вы исковые требования истца?
   - Да, то есть, нет, - спохватился Владик. Волнение вновь захлестнуло его. Весь вчерашний вечер и полночи он готовил свою речь, мысленно прокручивая ее в голове. "Он начнет с того, что скажет вот это, затем вот это, ну а потом, вот это, и завершит вот этим". Но сейчас заготовленная и выученная наизусть ранее речь, вдруг затерялась где-то в голове и пропала.
   - Так да, или нет? - уточнила, усмехнувшись, судья, очевидно, видя волнение молодого представителя ответчика. - Если да, то оформим признание иска и быстренько разбежимся, у меня помимо Вас еще десять дел.
   - Конечно да, что тут, и так все ясно, давайте оформлять, - на этот раз уже встрял Василий Петрович. И ему также было сделано судьей замечание.
   - Нет, не признаем, - собрался духом и начал свои пояснения Владик. - Дело в том, что размер арендной платы и порядок ее оплаты был оговорен сторонами в договоре аренды от 01.01.1995 года. Пункт 5 договора. Ответчик, соблюдая условия данного пункта договора, в установленные в нем сроки и в предусмотренном им размере ежемесячно вносил и вносит в кассу арендодателя такую арендную плату. О чем свидетельствуют имеющиеся в материалах дела копии приходных ордеров истца. Таким образом, какой-либо задолженности по условиям договора аренды ответчик перед истцом не имеет...
   - Как это не имеет, ты это о чем? Научись считать! - не выдержав, вновь вмешался председатель РАЙПО.
   - Я делаю Вам последнее замечание, - осекла его судья. - В следующий раз будете удалены.
   - Что касается одностороннего увеличения истцом размера арендной платы, то в данном случае речь идет об изменении условий заключенного договора аренды, - продолжал Владик, чувствуя, что побеждает свое волнение. - Самим договором аренды не предусмотрено право истца в одностороннем порядке изменять условия относительно размера арендной платы. Не предусмотрено такое право истца и законом. Напротив, согласно ст.450 ГК РФ изменение договора возможно по соглашению сторон, если иное не предусмотрено законом или договором. Так вот, в данном случае иное, как раз и не предусмотрено. При этом, согласно ст.452 ГК РФ изменение условий договора осуществляется в той же форме, что и сам договор, то есть путем оформления и подписания к договору соответствующего дополнительного соглашения. Следовательно, для того, чтобы условия договора аренды относительно размера арендной платы были изменены и вступили в действие, истцу и ответчику необходимо было заключить соответствующее дополнительное соглашение об этом. Такого соглашения заключено не было. Кроме того, ответчик не совершал и каких-либо фактических действий, свидетельствующих о признании им условий договора измененными, поскольку платил аренду строго в размере, установленном в договоре аренды...
   - Нет, я что-то не пойму, - опять не выдержал, умолкнувший было до этого, председатель РАЙПО. - Цены растут, все растет. А мы что бесправны? И не имеем какого-либо права с учетом изменения экономических обстоятельств менять размер платежей за пользование нашим же имуществом? Чушь какая-то. Товарищ судья, он несет полный бред. Всю жизнь право устанавливать платежи имели, а теперь не имеем.
   - Я Вам не товарищ, - отозвалась Василию Петровичу судья, размышляя о том, удалять его или нет за очередное нарушение порядка в судебном заседании, но решив все-таки оставить.
   - Одностороннее изменение условий договора в связи с изменением каких-либо существенных обстоятельств возможно, - стал разъяснять Владик председателю РАЙПО.
   - Вот, я и говорю об этом! - воскликнул председатель РАЙПО. - А ты тут ахинею какую-то несешь...
   - Но возможно только по решению суда, о чем гласит ст.451 ГК РФ. С таким иском РАЙПО в суд не обращалось, и решение суда об изменении размера арендной платы отсутствует. Следовательно, одностороннее изменение истцом размера арендной платы является незаконным. Поэтому в удовлетворении иска о взыскании незаконно начисленных арендных платежей, неустойки и расторжении договора аренды прошу отказать, поскольку такие требования истца являются незаконными и необоснованными, - закончил свое выступление Владик, окончательно победив в себе волнение и внутреннюю дрожь.
   - Все понятно, - сказала судья, - исследуются материалы дела.
   Для вида пролистала имеющиеся в деле бумаги, выяснив, что каких-либо дополнений участники процесса не имеют, попросила их удалиться из ее кабинета, поскольку она остается в нем одна для принятия решения. Через пять минут они вновь были приглашены судьей в ее кабинет, где она и огласила им принятое судом решение: в удовлетворении иска отказать.
   - Купили судью, как пить дать, купили, он может, он знает, как деньги заносить, - ругался и разъяснял промолчавшему все заседание главному бухгалтеру Василий Петрович, когда они вышли из кабинета. - Мы это так не оставим, будем жаловаться. У, молокосос! - это уже предназначалось вышедшему вслед за ними Владику.
   - Еще какой, - дерзко ответил и улыбнулся Владик в ответ, а про себя подумал: "Жалуйтесь на здоровье, нам это только на руку". Душа пела и цвела. Это был первый в его жизни судебный процесс. И он его выиграл! От охватившей его радости и пережитого ранее волнения ему безумно захотелось чего-нибудь выпить. И на остатки своих командировочных денег, врученных ему днем ранее Владимиром Ильичем, он купил по дороге к вокзалу пиво. И уже, сидя в электричке, наслаждался им, медленно попивая, казавшийся в данный момент ему самым наивкуснейшим на свете, этот янтарный напиток. Владимир Ильич озвученному Владиком результату был также несказанно рад.
   - Утерли нос, - констатировал он своему подчиненному. - Пусть знает свое место. Вот только срок аренды через месяц и так заканчивается. Он все равно требовать освобождения имущества начнет, если уж у нас такая война пошла. А нам бы до апреля-мая протянуть.
   - Пусть требует, что-нибудь придумаю. Добровольно освобождать магазины не будем. Ему заново в арбитраж придется обращаться. А там на рассмотрение месяца два, плюс кассация еще столько же. Вот и май Вам будет, - обнадежил и успокоил Владик своего работодателя.
   - Молодец, - похвалил его Владимир Ильич. Теперь Владику предстояло разобраться со второй проблемой, связанной с задолженностью за поставку компьютеров. Продажей компьютеров, открыв в бывшем Доме бытовых услуг соответствующий отдел, Владимир Ильич начал заниматься с год назад. При этом, развивать данную сферу своего бизнеса, можно сказать, он начал случайно, благодаря звонку все того же давнего исполкомовского покровителя, ставшего теперь уже его покровителем в муниципальной администрации района. Дело в том, что на компьютеризацию молодых органов местного самоуправления новой России государством были выделены соответствующие денежные средства, причем, значительного размера. В связи с чем из областной администрации в районную администрацию пришли указания в течение шести месяцев обеспечить администрацию района и сельские администрации компьютерами и принтерами, и, как обычно, отчитаться о проделанной работе. По подсчетам местных чиновников выходило, что необходимо приобрести двадцать компьютеров: десять для администрации районной и десять для администраций сельских, а также два десятка принтеров к ним. Из областного бюджета были выделены и соответствующие деньги, которые необходимо было освоить в течение шести месяцев. Иначе денежные ресурсы ушли бы обратно в областной бюджет для перераспределения. Но в маленьком районном городке компьютеры в продаже отсутствовали. Да и из чиновников мало кто знал еще о том, что собой представляет эта заморская техника, и как с ней бороться. Ведь компьютеры предстояло не только приобрести, но и установить, наладить для работы, а также обучить персонал элементарным навыкам нажатия необходимых кнопок. Оставался один выход: искать поставщиков компьютеров в Москве. Но и этим нужно было кому-то заниматься. И вот тогда глава района и вспомнил бывшего кооператора, а сейчас предпринимателя Владимира Ильича, который занимался торговлей. Кроме того, расходование бюджетных средств на такое благое дело при умелом подходе могло принести чиновнику личную выгоду. А в решении данного вопроса требовались надежные, проверенные и уже связанные с ним люди. Поэтому выбор главы района и пал на Владимира Ильича, которому своим административным ресурсом он неоднократно ранее помогал, и который за такую помощь отвечал ему денежной взаимностью. "Сможешь закупить и установить?" "Без проблем", - нисколько не задумываясь, согласился Владимир Ильич, и уже через неделю нашел в Москве соответствующую фирму, осуществляющую поставку компьютеров. Поскольку на приобретение компьютеров выделялись бюджетные деньги, которые Владимиру Ильичу можно было не считать, и поскольку рынок компьютерных продаж был совсем-совсем молодым направлением в торговле, Владимир Ильич каких-либо финансовых анализов средних рыночных цен на данный товар толком и не осуществлял, сразу же согласившись с предложенной поставщиком ценой. По заключенному с поставщиком договору созданное для этих целей Владимиром Ильичем ТОО "Прогресс", в котором единственным учредителем оказался никому неизвестный восьмидесятилетний ветеран войны Пахомыч, приобрело двадцать нужных компьютеров и двадцать принтеров к ним. Приобретя данное имущество, ТОО "Прогресс" в свою очередь заключило соответствующий договор купли-продажи с администрацией района, согласно которому такие компьютеры продавались муниципалитету уже в два раза дороже по сравнению с их закупочной ценой. Но о данном обстоятельстве знали только три человека: покровитель Владимира Ильича, сам Владимир Ильич и его главный бухгалтер, оформлявший соответствующие бухгалтерские проводки, перечисление и получение денег. Разница в стоимости после обналичивания денежных средств была поделена между покровителем и Владимиром Ильичем пополам, а главному бухгалтеру была выписана небольшая премия. Для установки компьютеров и обучения на них работе Владимир Ильич больше месяца искал нужного специалиста до тех пор, пока его не осенило обратить свой взгляд на среднюю школу, в которую недавно учителем информатики на смену незнающему учителю информатики был принят молодой специалист, недавно закончивший ВУЗ. Над его предложением перейти к нему на работу молодой информатик, получавший в школе гроши, да и то с трех-пяти месячной задержкой, также нисколько не раздумывал и согласился. Между администрацией района и ТОО "Прогресс" был заключен новый договор, только теперь уже на оказание возмездных услуг по обучению работе на компьютерах и установке компьютеров, который также принес Владимиру Ильичу неплохую прибыль. Сделка удалась и принесла ему чистый доход в значительном размере. Поэтому воодушевленный результатом Владимир Ильич и прежнего поставщика вновь осуществил закупку партии компьютеров для их распространения уже в частной среде. Продажа также фактически получилась и принесла ему определенный доход. Но вот с третьей партией, которая была предоставлена ему поставщиком как уже постоянному партнеру с отсрочкой платежа на один месяц, все обстояло иначе. Компьютеры продаваться не захотели. К тому же выяснилось, что закупочная цена таких компьютеров у фирмы-поставщика гораздо выше, чем стоят такие же компьютеры у других поставщиков. И выходило, что купить данное имущество у таких поставщиков непосредственно в Москве практически в два раза дешевле, чем приобрести его пусть даже по закупочной цене без наценки у Владимира Ильича. Неудачная партия грустно пылилась на складе, а фирма поставщик требовала оплаты задолженности по договору вместе с начисленными за просрочку платежа процентами. Умеющему считать деньги Владимиру Ильичу, платить за теперь уже неликвидный товар не хотелось. В связи с чем о фирме-пустышке под названием ТОО "Прогресс" ему предстояло забыть. Пусть с никому неизвестного ветерана войны - ее единственного учредителя и по совместительству главного директора в одном лице, и спрашивают. Но не просчитавший такого развития событий, Владимир Ильич уже успел засветить ТОО "Прогресс" еще в одном из своих проектов, из которого теперь, чтобы окончательно сделать данную организацию "пустой", ему предстояло выйти, а на это необходимо было время. В связи с чем по бесспорному по документам долгу Владику каким-то образом и предстояло потянуть дело в арбитражном суде, которое и так уже дважды откладывалось по причине неявки представителя ТОО "Прогресс". Врать не хорошо - так его учили с детства родители. Но здесь это пришлось сделать, иных законных способов затягивания процесса не существовало.
   - Истец вводит глубокоуважаемый суд в заблуждение, утверждая, что ТОО "Прогресс" имеет перед ним задолженность, - говорил он на судебном заседании. - По нашим данным задолженность была оплачена истцу в полном объеме, что подтверждается соответствующим платежным документом.
   - Вы можете предъявить данный документ суду? - удивленно спрашивали его и судья, и представитель истца.
   - К сожалению, в данный момент нет, - тяжело вздыхал Владик, плюясь в самого себя в душе из-за необходимости говорить ложь, и добавлял: - По уважительным причинам. Вчера в офисе ТОО "Прогресс" произошла авария отопительной системы, в связи с чем работа офиса была парализована. Ликвидация последствий аварии происходила целый день, осуществляется также и по настоящее время. Платежное поручение об оплате хранилось в бухгалтерской документации в офисе, и поэтому представить его к сегодняшнему заседанию не представилось возможным. Вот, пожалуйста, - и Владик предъявлял судье липовую справку, раздобытую вчера неизвестным ему образом Владимиром Ильичем в МПКХ о том, что действительно по адресу места нахождения ТОО "Прогресс" произошел прорыв отопительной системы, в связи с чем офис был закрыт, и МПКХ целый день осуществляло в помещении ликвидацию последствий аварии.
   - Это ложь. Наглая ложь! Не было никакой оплаты. Сказанное не соответствует действительности, не слушайте его! Он лжец! - возмущался его процессуальный оппонент. "У-у-у, еще какой!" - думал про себя Владик и заканчивал свое выступление:
   - В связи с изложенным, у меня ходатайство об отложении слушания дела для предоставления ответчиком доказательства оплаты истцу истребуемой им задолженности.
   - Я возражаю! - кричал оппонент. Но не проверить данное обстоятельство судья не мог и с учетом графика своей загруженности откладывал дело на конец декабря, обязав ответчика предоставить суду доказательства отсутствия задолженности. На новое судебное заседание у Владика уже было заготовлено очередное ходатайство, о котором ни его процессуальный оппонент, ни арбитражный судья даже и не могли в настоящее время догадываться. Так, с первыми профессиональными успехами к нему пришел и первый опыт говорить окружающим ложь...
  
   Паутина под потолком. Странно. На улице уже зима. А паутина. Пустая квартира. И все в ней пустое: посуда, холодильник, шкафы. Даже кровать и та пустая. Если не считать на ней, конечно же, его, Пашу. Но и он сам пуст внутри себя. Бес не в счет. Бес это не он, хотя уже порядком достал. Да и эти периодически возникающие головные боли. И еще загадка, что же это он хотел ему этим сказать "у-ка"? Постепенно съезжает крыша. Хочется зыбиться где-нибудь в углу и забыться. Но в углу пусто и холодно. А крыша съезжает. Проклятое зеркало, что разбил вчера, не давало узнавать себя самого. Так ему и надо. Нет больше зеркала в прихожей и не нужно на себя теперь смотреть. И бояться. Вот еще в ванной нужно зеркало разбить. И тогда полный порядок. Дни такие же серые и пустые, как и ночи. Что ночью? Холодная квартира, бессонница и головная боль. Что днем? Холодная квартира, или холодный склад, в котором дежуришь на смене, но тоже бессонница и головная боль. И склада теперь нет, поскольку уволился со сторожей. Зачем уволился? Так кто ж знал, что склады кавказцу принадлежат. Приехал, важный такой, весь в цепях, где тут мой товар. Как только сдержался, не дал ему в рыло? Опять что-то переклинило. Ненавижу их. Армянин был, кажется, одна хрень. Всех ненавижу. Поэтому и уволился, не хочу на него горбатиться. Дядя Витя говорит, что дурак, тут хоть какие-то деньги вовремя были, а теперь без денег. Только пенсия по инвалидности. И на поиски мамки не накопить. Может оно и так конечно. Но, если бы не уволился, кто его знает, приехал бы вновь за товаром, замкнуло бы у меня что-то опять и точно бы морду начистил. Хуже могло быть. Посадили бы. А так будем искать новую работу. Грузчиком, но не берут, инвалидность. Разнорабочим на стройку к частнику, тоже на хер послали. Инвалидность. Твари. Куда теперь с инвалидностью? Только в сторожа. А оттуда уже ушел. И водка не помогает, сначала чуть отпускает, боль уходит, Бес хихикать перестает, а затем только все хуже становится. Крыша еще больше съезжает, а боль сильнее становится, и Бес гуляет. Вот вчера зеркало разбил. Найти бы бабу какую, тоска. Как Владику завидую. Прибегает, глаза горят. О работе взахлеб рассказывает. Интересно ему работать, и родители вместе с ним дома. А ты, как бревно, пуст и один. Аню на той неделе опять видел, с холеными на тачке катается. Жизни хорошей захотела. Вот и получает удовольствие от жизни, блядь. Блядище. Сколько денег-то осталось? Кажется, вчера у дяди Вити занимал до пенсии. На то и водка куплена была, сопьюсь. Но не отпускает. Ага, еще осталось. Владик ушел, ему завтра рано вставать, в арбитраж какой-то ехать нужно, совсем тоска. Один и пуст. Бес поганый, уходи, уходи, не цепляй. И так тошно. Скотина я и предатель. Знали бы вы все об этом. Вообще бы со мной общаться перестали: и ты, Владик, и ты, дядя Витя. Что я скотина, убийца и предатель. Может, ремень на люстру? И все. И ни беса, ни головной боли. Одним махом. Страшно? Нет, не страшно. Но нельзя. Папка умер, мамка пропала. И ты тут повиснешь. Получится, что зря они это все для тебя сделали, если и ты руки на себя наложишь. Поэтому нельзя. Бабу бы найти. Аня, блядь. А ведь любил, любил. До хруста. Паутина под потолком. Странно...
   Паша, шатаясь, встает с кровати, выходит на кухню и допивает остатки водки. Курит в туалете и думает. Еще не ушедший со вчерашнего хмель, вновь начинает накатывать. Идет в прихожую, одевается и выходит в подъезд, а затем на улицу. На улице по декабрьски морозно, и хрустит под ногами снег. Тускло светят фонари, и в них переливаются падающие снежинки. На улице тихо и пустынно. И он идет, сам еще не зная куда. В центре в ларьке покупает пиво и пьет тут же, не отходя от ларька. От принятого алкоголя и голодухи организм пьянеет еще больше. Покупает вторую бутылку пива и сигареты. И снова пьет тут же, у ларька. Ледяное пиво холодом обжигает горло. Завтра будет ангина, но ему все равно. Потом снова идет, вновь не зная куда. Со стороны центрального Дома культуры раздается музыка. Там, очевидно, воскресная дискотека. И он поворачивает туда. "Молодой человек! За проход нужно платить", - говорит ему контролер у входа на танцевальную площадку. "Пошла на хер", - отвечает он, отталкивает контролера и теряется в толпе танцующих. Танцуют в основном девчонки, а пацаны стоят у стен и по углам, болтают и глазеют на противоположный пол. Пацаны на съеме, либо пришли сюда со своими подругами и хвастаются ими перед своими друзьями. А он, совсем, совсем один. Паше становится обидно видеть их всех таких радостных и веселящихся здесь. "Гуляй!" - кричит ему оживший Бес. Он хватает одну из них и, не смотря на ее активное физическое сопротивление, как клоун неумело пытается с ней танцевать под звуки "Русского размера", хватает за груди и сквозь материю одежды пытается их кусать. "Эй ты, чмо, охерел совсем, это моя телка!" - слышит он где-то позади себя. Интуитивно резко приседает. И не зря. Предназначенный ему удар кулаком попадает в незнакомую ему девушку. Та, цепляя кого-то еще и визжа, валится на пол. Паша отвечает точно и жестко. И вот уже владелец упавшей "телки" и сам оказывается на полу. Вокруг визжат и кричат уже все. "Дум, дум, дум" - несутся ритмы рэйва. "Бей, бей, гуляй!" - гогочет Бес. К Паше через визжащую толпу стремятся друзья владельца "телки". Еще чуть-чуть и они его достанут. Но Паша не дурак. И Бес его тоже не дурак. "Уходим!" - подсказывает ему Бес. И Паша, как и от контролера, вновь скрывается в толпе. "Пам, пам, пам", - разгоняют мрак огни светомузыки. В туалете Дома культуры он курит. Кто-то предлагает ему выпить, и он, давясь противно-кислым самогоном, пьет эту гадость. И с незнакомцем выходит из туалета вновь на танцпол. Песня кончилась. Черноволосый с горбатым носом юноша платит диджею за заказ песни, затем берет у него микрофон и убивает Пашу. "Следующую песню я хотел бы посвятить своим братьям, воющим сейчас в Чечне!" - просто и уверенно и достаточно громко говорит черноволосый юноша в микрофон. Толпа свистит, смеется и радостно машет ему руками. А диджей забрасывает в музыкальный центр принесенную юношей кассету, и оттуда вырываются звуки лезгинки. Паша, словно не веря происходящему, трет лицо руками. Но юноша по-прежнему остается возле диджея и не исчезает. Напротив, словно издеваясь над ним, "Асса!" - начинает танцевать под лизгинку. Толпа ржет от души. Им всем смешно и весело. Но не Паше. "Вот урод", - говорит Паша об охамевшем юноше своему незнакомцу. Но незнакомца уже нет рядом с Пашей. Он куда-то ушел и тоже затерялся в толпе, в этих ржущих, самодовольных и самовлюбленных лицах. "Там пацаны гибнут, а ты, тварь охеревшая, тут такое устраиваешь", - проносятся в голове Паши мысли о заказавшем песню юноше. Он взбирается на место диджея и, что есть силы, бьет обнаглевшего черноволосого заказчика песни. Тот падает на пол. Паша прыгает на него. И вновь бьет, бьет, бьет и бьет... Снова визжат и орут все вокруг. Музыка останавливается. Кто-то сзади хватает Пашу за плечи и оттаскивает от окровавленного и распростертого на полу юноши. "Атас!!! - вопит еще кто-то рядом. - Менты!!!" Через дискотечную толпу продирается наряд милиции. "Уходим, быстро! - говорит ему тот, кто схватил его сзади за плечи, и тащит за собой в сторону выхода. - Быстро, быстро давай..." Голос кажется Паше знакомым. Так же оттолкнув от себя у входа тетку контроллера, они выбегают на улицу и уже бегут куда-то вперед, подальше от Дома культуры и центра городка. "Как славно! - заливается в Паше возбужденный Бес. - Бей, бей, бей, гуляй!!!". Но в переулке скрипят тормоза, и фары двух автомобилей высвечивают беглецов. Им перекрывают путь отступления. Из машин выскакивает человек восемь, таких же, как и тот юноша: молодых, черноволосых, с горбинкой на носу и, горлопаня на своем, стремятся к ним навстречу. "Абзац, сделай им абзац!!! Убей их всех!" - призывает Бес, и Паше кажется, что он вновь попал на войну. И он, встав в стойку, готов к бою, может и последнему для него бою. "Стоять, овцеебы!!!" - вдруг кричит тот, чей голос показался Паше знакомым, и раздается выстрел. В руках у знакомого голоса пистолет, и он повторно стреляет под ноги разгоряченным черноволосым юношам, утихомиривая их боевой запал. "Стоять, я сказал!!! Положу сейчас всех на хер! Лезгинку танцевать хотели? Сейчас будете. Танцуйте суки, танцуйте, иначе постреляю всех, мудачье поганое!" - дико орет знакомый Паше голос. Испугавшиеся джигиты пятятся назад, бросаются в свои машины и, взвыв моторами, уезжают от греха, а может, и от своей смерти подальше. Пашу охватывает истеричный смех, он садится на снег и не в силах успокоиться, смеется, пытаясь придти в себя. "Ну, привет, братан. Сколько лет, сколько зим", - говорит ему обладатель знакомого Паше голоса. Он поднимает голову вверх, и только сейчас, как следует, рассматривает своего напарника в тусклом свете фонарей. Алик стоит перед ним и склабится ему своей фирменной школьной улыбкой...
  
   - Вот здесь теперь и живу, в этой однушке. Брателла себе купил. Бандитствовал немножко, и деньги водились. Не знаю, что там они не поделили, но "черти" его убили, а квартира мне осталась. Да еще вот это, - Алик демонстрирует Паше "Макарова". Они сидят в зале маленькой однокомнатной квартиры, прямо на полу, на усеянном мусором ковре, по-турецки скрестив ноги, и разговаривают.
   - Черти? - не понимает Паша, вспоминая о живущем в нем Бесе.
   - Черные, кавказцы то есть, - разъясняет Алик. - С тех пор ненавижу тварей, всех бы пострелял.
   - Я тоже, - соглашается Паша, - после Чечни вообще не могу на них смотреть, крышу сразу сносит. Водка даже не помогает, только хуже еще. А тут такое, даже ушам своим не поверил...
   - На войне был? - интересуется Алик.
   - На войне, на войне, - кивает и морщится Паша, а Бес ехидно подхихикивает и предлагает рассказать Алику о том, как "геройски" воевал он на этой войне, может быть, тогда Алик объяснит ему, Паше, что же все-таки обозначает это "у-ка".
   - Если честно, то я тебя сначала вообще не узнал, ты что-то теперь на Фредди Крюгера смахиваешь. А я в натуре от тебя этого не ожидал, вижу на танцпол лезешь, чурбана этого с ног и прыгать по нему, глазам своим не поверил, - смеется Алик. - Ты же в школе пофигистом слыл, и ни во что не вмешивался, только по самой-самой крайней необходимости...
   - Был да сплыл, теперь другой, - обрывает его смех Паша. - Смотрю, и ты по-другому теперь выглядишь.
   - Да уж, исхудал и высох, - соглашается Алик, - одни кожа да кости, худею от одиночества и света не люблю, как вампир.
   - Один живешь?
   - Один, совсем один. Брателлу родители похоронили, я к нему сюда и перебрался. Предки достали, но потом согласились. Хрен, говорят, с тобой, живи в квартире своего брата. Хороший брателла у меня был. Видишь и о моих жилищных условиях невольно позаботился.
   Алик тяжело вздыхает и поднимается на ноги.
   - А Степка твой неразлучный где? - вспоминает о школьном друге Алика Паша и задает ему вопрос.
   - Нет больше Степки, - как-то просто и без сожаления отзывается Алик уже с кухни. Гремит, грохочет дверцами шкафов, словно что-то там ищет.
   - Как нет? - не верит Паша смертям вокруг.
   - Так нет, - вновь отзывается с кухни Алик. - Перебрал немного, и нет.
   - Перебрал... - задумчиво шепчет Паша, не понимая значения этого слова в случае со Степкой.
   Алик возвращается с кухни и предлагает:
   - Вмажем? - теперь в руке у него вместо пистолета шприц.
   - Вмажем? - глупо переспрашивает Алика Паша. - Ты про это?
   - Ну, - подтверждает Алик и встряхивает иглу.
   - Не-е, - не соглашается Паша, - не надо. Ты что, наркоман что ли?
   - Так, балуюсь по чуть-чуть, - подтверждает его догадки Алик. - Точно не будешь? Добротная дрянь. Денег стоит хороших. Я тебе по дружбе нахаляву в честь встречи...
   - Спасибо, не нужно, - отказывается Паша и задает Алику вопрос: - А тебе не страшно? Это же смерть. Читал там, что ломки всякие, привыкание, крыша едет и прочее...
   - Ну, крыша у тебя едет и без дури, сам говорил, - смеется в ответ Алик, присаживается рядом, задирает штанину и оголяет ногу. - А это добро у меня всегда имеется. Так что ломки мне не страшны.
   Опустевший шприц катится с ковра на пол к углу комнаты. На несколько секунд они замолкают.
   - Раньше в руку ширяться вставлял, смотри-ка, - прерывает тишину Алик, и на этот раз уже задирает рукав своей водолазки, демонстрируя Паше следы от уколов. - Ничего же, не помер. При рассудительном подходе все в меру хорошо. Вот и я так. На, хоть покури тогда что ли. Тебя водка не берет, а меня уже это брать перестало, - из кармана брюк Алик вытаскивает на ковер массивный железный портсигар, а оттуда папиросу.
   - Что это? - спрашивает Паша. - Тоже наркотик?
   - Дурь, - подтверждает Алик. - Да не ссы ты, от нее нет никакого привыкания. Без последствий. Бля буду. Хотя, как хочешь...
   - Давай, - соглашается Паша. - Может, Беса прогоню.
   - Кого, кого? Бе-е-е-с-а? - Алик смешно растягивает слово и сам смеется этому. - Прогонишь, водка не помогает, а это поможет. Бля буду.
   Паша раскуривает беломорину, кашляет от попавшего в легкие дыма, а Алик продолжает смеяться:
   - Да не так, это же тебе не сигареты. Дай, покажу, - он берет из рук Паши папиросу и начинает учить...
   - А ты хороший ученик, - вновь смеется Алик через некоторое время. - Все, кажется, дует, дует, дует...
   Он подползает к причудливо изрисованной краской стене комнаты и садится, прижимаясь к ней спиной. Этому же следует и Паша, чувствуя, как незнакомые ему ранее ощущения возникают и начинают кружиться в голове.
   - А эти черти, их откуда столько в городке? - вспомнив о том, что хотел об этом спросить Алика, он задает Алику вопрос.
   - Понаехали, - мягко нарасплыв и тихо отзывается Алик, закрыв глаза и нелепо закатив свою голову лицом вверх. - Несколько семей у нас и раньше в районе жили. А тут война началась, так к этим семьям целый табор родственников жить примчался. В школу зайди, там каждый пятый сейчас ученик - лицо национальности. На... цион... нальности... Ты это, думай в следующий раз, что делаешь. Их тут много, беспредельщики, друг за друга горой, башку напрочь могли снести... Мы... Мы... не такие, всем по барабану, как на дискотеке. Поэтому все их и боятся, стороной обходят. Не... свя... зывают... ся.
   - Спасибо тебе, - говорит Паша и тоже закрывает глаза. - Значит ты меня спас.
   - Не. За. Что, - еще тише отзывается Алик. - Ненавижу их. А пистолет это сила. Только такую силу и боятся. Брателле спасибо. Царство ему... Все, тишина... Тишина... Я плыву...
   Пугается и прячется куда-то Бес, так, что даже и не попискивает. Становится легко и свободно, как-то просто и весело, словно и не было каких-либо с ним бед... А что было то? Ничего! Дурачок, дурачок, дурашка, дурачочек. Все же по-другому. Ха-ха-ха, ха-ха-ха, все же по-другому. Мышка ходит писк, писк, писк. Мышка бродит, гав, гав, гав. А почему гав, гав? Это же мышка. Мышка-бульдог... Паша закатывается и дергается от смеха, поворачивается к Алику, чтобы рассказать ему о мышке. Но Алик не слышит его, он плывет где-то там в другом, неизведанном Пашей мире. Тогда Паша начинает разговаривать сам с собой, и от этого, катаясь по грязному ковру, смеется еще сильнее и громче...
  
   - Ну что, представитель ответчика, где Ваш документ об оплате долга? - интересуется у Владика судья с уставшим лицом. У судьи четвертый процесс за день.
   - Вот, - к растущему на лице у оппонента удивлению Владик кладет на стол перед судьей две платежки. Судья начинает их изучать.
   - Ваша честь! - обращается к ней вконец удивленный оппонент. - Разрешите ознакомиться с предоставленными суду документами?
   - Пожалуйста, - позволяет судья и протягивает платежные поручения об оплате за поставку компьютеров.
   - Так кто ж с этим спорит! - вдруг начинает смеяться и веселится представитель истца. Удивление на лице сменяет радостная гримаса. - Вы уж извините, но представитель ответчика тут комедию нам разыгрывает.
   "Еще какую комедию", - соглашается про себя Владик и тоже улыбается в ответ.
   - Да, это действительно платежи за поставку компьютеров, которые отражены и в нашем, прилагаемом к иску, расчете. Это - платеж за первую партию, а это - за вторую. Мы же просим суд взыскать задолженность за третью поставку, которая ответчиком не оплачена.
   - Что скажете? - судья, которому эта комедия также порядком уже надоела, внимательно смотрит на Владика. Но все только еще начинается.
   - За какую третью поставку? - неожиданно для судьи и представителя истца удивляется он. - Извините, мне непонятно о чем идет речь.
   - Не понятно? Сейчас будет понятно, - продолжает радоваться представитель истца и достает из своей папки документ: - Пожалуйста, Ваша честь, вот оригинал накладной поставки товара, копия имеется в материалах дела. Вот она, третья поставка. Пожалуйста: количество товара, стоимость одной единицы, общая стоимость, подписи поставщика в передаче товара, подпись ответчика в его приемке...
   - Ваша честь! - на этот раз удивленным выглядит уже сам Владик. - Позвольте мне тоже ознакомиться с данным документом.
   - Вообще-то Вы это могли сделать еще три месяца назад, - бурчит и злится на Владика судья. - Копия этой накладной изначально имелась и имеется в материалах дела.
   - Простите, не знал, - сокрушенно вздыхает Владик, но, тем не менее, берет со стола оригинал накладной.
   - Не съешьте только, - язвит представитель истца, - а то будете отвечать за умышленное уничтожение доказательств по делу.
   "Смейся, смейся. Хорошо смеется тот, кто смеется последним, а последним будешь не ты", - думает про своего оппонента Владик и начинает доигрывать свою роль.
   - Ваша честь, ТОО "Прогресс" не получало указанного в данной накладной товара. О существовании такой накладной нам стало известно только сегодня, в данном судебном заседании... - ошарашивает окружающих он.
   - Это как это? - не понимает и икает от нового удивления представитель истца.
   - А вот так это, - в унисон ему отзывается Владик. - Ваша честь, обратите, пожалуйста, внимание на фамилию, имя и отчество лица, подписавшего накладную и его подпись.
   -Ну и чего? - тоже не понимает Владика судья.
   - Да, Федоров Григорий Никонорович действительно работал в ТОО "Прогресс" сторожем склада. Был уволен за недостачу. Вот, пожалуйста, приказы о приеме и увольнении, прошу приобщить к материалам дела, а также приобщить к делу копию устава ТОО "Прогресс" и решение единственного учредителя о генеральном директоре...
   - Нам-то какое дело за его недостачу? - начинает уже по-хамски кричать представитель истца и получает от судьи замечание. - Сами и разбирайтесь с ним...
   - Согласно уставу ТОО и правовым нормам закона, - сообщает Владик, уставившимся на него лицам, - все сделки без доверенности от имени ТОО вправе совершать только его генеральный директор. Остальные лица от имени ТОО вправе совершать какие-либо сделки только на основании доверенности генерального директора. Как следует из представленных суду документов, Федоров Григорий Никонорович генеральным директором ТОО не являлся и не является, а был всего лишь сторожем склада. Поэтому он не имел права без доверенности подписывать данную накладную и принимать товар. При этом, сам товар на склад ТОО не поступал. Обращаю также ваше внимание, что уволен данный гражданин был за недостачу имущества, хранящегося на складе. Вполне возможно, что компьютеры из третьей партии товара, переданные по неосмотрительности истцом Федорову, были им присвоены себе, поскольку до ТОО такие компьютеры не дошли...
   - Что Вы себе позволяете! - бушует оппонент. - Представитель ТОО сам звонил в наш офис и просил привезти очередную партию компьютеров на склад Вашего "Прогресса"! Мы это и сделали, более того, пошли Вам на уступки, предоставили отсрочку платежа!
   - Да, действительно, представитель ТОО звонил и просил, - подтверждает судье Владик. - Однако товар до ТОО не дошел.
   - Ну и что Вы хотите этим всем сказать? Действительно, сами разбирайтесь со своим сторожем, - у судьи от всего этого начинает кружиться голова.
   - В соответствии с частью 1 статьи 183 ГК РФ при отсутствии полномочий действовать от имени другого лица или при превышении таких полномочий сделка считается заключенной от имени и в интересах совершившего ее лица, если только другое лицо (представляемый) впоследствии прямо не одобрит данную сделку, - приводит Владик выдержку из Гражданского кодекса. - Таким образом, не имея на получение товара полномочий, но получив такой товар и, не предоставив его затем в ТОО, в соответствии с изложенной нормой гражданин Федоров, а не ТОО становится обязанным по оплате такого товара. В связи с изложенным, с целью установления данного обстоятельства у меня ходатайство о привлечении к участию в деле в качестве третьего лица гражданина Федорова Григория Никоноровича, вот его адрес проживания, и об отложении по этой причине судебного заседания по данному делу.
   - Вот как значит, - расстраивается судья, намеревавшийся на этот раз уже закончить данное дело, и обращается к поникшему представителю истца: - Ваше мнение. У вас имеется копия доверенности, подтверждающая полномочия Федорова на получение компьютеров?
   - Нет, - признается оппонент. - Какая доверенность? На доверии же все. Первый раз поставили - оплатили, второй раз тоже, в третий сами позвонили, просили привезти, что мы и сделали. Какая тут доверенность.
   - На доверии, - передразнивает представителя истца судья. - Вот Вам и доверие. А первые две накладные, интересно, кто у нас подписывал? - Маленькая соломинка для представителя истца спасти и закончить сегодня рассмотрение данного дела. Но Владик просчитал и данную ситуацию. Первые две оплаченные накладные, по которым спор отсутствовал, были подписаны Сюзанной, а не Федоровым Григорием Никоноровичем.
   - Вот видите, - улыбается он. - Это дополнительно подтверждает то обстоятельство, что ответственным за приемку товара у нас является совсем другой сотрудник, а не Федоров, не имеющий на то полномочий. Судья листает собственный ежедневник и с учетом грядущих январских праздников и других, уже назначенных в новом году дел, откладывает судебное заседание по делу на конец января. Большего Владику и не нужно, и он окрыленный, изо всех ног мчится-бежит, чтобы успеть на электричку...
   "Ну, ты и мастер, голова! - веселится на следующий день Владимир Ильич, заслушав отчет своего подчиненного. - Класс, утерли им нос. А на следующее заседание мы вообще не поедем, пусть рассматривают, как хотят. Я как раз к середине января с "Прогрессом" уже закончу. Нужно только Никонорыча предупредить, а то повестку из суда получит, кондрашка от испуга и незнания хватит". Владимир Ильич разваливается на своем массивном кресле и продолжает смеяться: "Да, молодец. Классно все придумал. К Новому году получишь зарплату". За замерзшим стеклом окна, метрах в пятидесяти от бывшего Дома бытовых услуг в своей подсобке мирно посапывает и кряхтит сторож Федоров, не имея никакого представления о том, как с помощью его скромной фамилии его работодателю удалось в очередной раз оттянуть рассмотрение судебного спора... Конечно же, в связи с отсутствием Сюзанны и Владимира Ильича, по указанию последнего он принял привезенный товар и подписал накладную и, конечно же, впоследствии его никто пока еще на самом деле не увольнял и никакой недостачи он, упаси, господи, не допускал. Вот только компьютеры он исправно и, как полагается, оставил на складе, ведь даже, если бы он и захотел, что либо стащить из всего пылящегося на складе добра, то это были бы точно уж не эти огромные картонные коробки, назначение которых так и осталось ему непонятным...
   С третьим поручением работодателя у Владика также не возникло каких-либо проблем. В восстановлении на работе нерадивому водителю, разбившему машину АОЗТ "Сюзанна", районным судом было отказано. Год завершался для него удачно. И он, полон энергии и вдохновения, летал и парил, как на крыльях. Составить проект договора аренды на следующий год? Нет проблем. Просмотреть договор поставки с потенциальным поставщиком? Конечно же. Обжаловать постановление надоедливой своими проверками пожарной службы? И это сможем. Работа захватила его целиком, и он, копаясь в нормативных актах в поисках нужной его работодателю истины и зацепок, составляя нужные ему документы, от получаемого морального удовлетворения буквально упивался такой работой. Где-то за неделю до Нового года к нему в кабинет зашла Сюзанна и пригласила в кабинет к Владимиру Ильичу. Тот как обычно, сидел, развалившись в своем массивном кресле, и не мигающим взглядом смотрел куда-то чуть выше входной двери. В кабинете был еще один, незнакомый Владику, человек средних лет.
   - Я так понимаю, все, что я тебе поручил, ты уже сделал? - поинтересовался у Владика Владимир Ильич.
   - Да, - ответил Владик и вдруг похолодел от ужаса, начиная почему-то думать о том, что поскольку все основные поручения он выполнил, то больше уже не нужен Владимиру Ильичу, и сейчас его уволят. А может сидящий напротив незнакомец: это новый, более опытный юрист, заменить которым Владика планирует его работодатель? Владика охватила нервная дрожь.
   - Расслабься, ты чего такой напряженный? - развеял его опасение Владимир Ильич, и Владик шумно выдохнул страх из себя.
   - Познакомься, Андрей Савельевич, предприниматель и мой товарищ, - продолжал между тем его работодатель. - Тут у него небольшая проблема. Собственная фирма создана в форме акционерного общества закрытого типа еще по старому законодательству. Так вот, не может получить лицензию для торговли алкоголем, поскольку лицензирующий орган требует привести устав в соответствии с законодательством действующим, т.е. внести в него соответствующие изменения и зарегистрировать их. Правильно я понял? - Владимир Ильич повернулся к незнакомцу.
   - Да, - ответил тот и добавил: - Я в принципе договорился с ними о том, что если изменения в устав на регистрацию успею закинуть в администрацию до Нового года, то лицензию мне дадут. Поэтому мне срочно нужно за два-три дня успеть их оформить.
   - Поможем товарищу? Осилишь? - обратился Владимир Ильич к Владику. - Заодно и по нашему уставу пробежишься, у нас же тоже еще АОЗТ, хотя нам не так к спеху, как Андрею Савельевичу...
   И Владик, не имея иного варианта ответа (слово работодателя - закон для подчиненного) согласно кивнул головой. Через два дня, после несколько часовой сверхурочной работы вечером, изменения в устав АОЗТ "Парус" были подготовлены. "Спасибо огромное. Там точно все как надо? Пройдут на регистрации?" - благодарил и одновременно спрашивал пришедший в кабинет Владика Андрей Савельевич. И Владик успокаивал его, говоря о том, что все, что он написал в изменениях, полностью соответствует новому закону об акционерных обществах. Получив заверения, Андрей Савельевич согласно кивал головой, суетливо копался в своей барсетке, вытаскивая из нее денежные купюры, и клал на рабочий стол Владика 500 000 рублей. "Е-е-е! - проносилось в голове у последнего. - Целая моя одномесячная зарплата!". Но тут же: "Стоп, это было задание Владимира Ильича. Нельзя. Иначе уволит".
   - Нет, нет, Вы что, заберите! - протестовал Владик. - Мне же Владимир Ильич дал поручение Вам помочь.
   - Любой труд должен быть оплачен, - отвечал Андрей Савельевич. - Это Вам за работу. Вы мне очень сильно помогли.
   И не смотря на протесты Владика, уходил из его кабинета, оставив там деньги. Ну не драться же с ним, в самом деле. Но что-то нужно было делать, боязнь увольнения захлестывала с новой силой. Схватив денежные купюры, Владик мчался к Владимиру Ильичу.
   - Тут вот такая ситуация, - выпаливал он с порога кабинета начальника и начинал рассказывать.
   - Ну и что? - Владимир Ильич улыбался в ответ. - Андрей прав. Любой труд должен быть оплачен. Поэтому забери деньги и успокойся. Просто он тут мне как-то при встрече обмолвился о проблеме, ну я и сказал ему, что у меня юрист толковый есть, все может сделать. Он и пришел. Так что с тебя за посредничество причитается.
   - Сколько? - глупо спрашивал молодой юрист. А Владимир Ильич только смеялся в ответ:
   - Да расслабься ты.
   - Подождите, - вдруг, вспоминая требования действующего законодательства, осознавал Владик и кивал не деньги. - Их же как-то оприходовать нужно.
   - А зачем? - удивлялся его работодатель.
   - Ну, чтобы официально все было, по закону с них нужно заплатить подоходний налог, - разъяснял ему Владик.
   - Чего, чего? Налог? - Владимир Ильич всем своим массивным креслом начинал трястись за столом от смеха. - Ты что, не только грамотный юрист, но еще и самый честный юрист? Нет. После того, что ты учинил в арбитраже с поставкой компьютеров, ты не самый честный юрист. Ты - двуликий Янус. Как-нибудь уж разберись в себе. А то раздвоение личности получится. Тогда точно уволю. Забирай деньги и не пудри мне мозги.
   Из всего сказанного фраза "точно уволю..." напрочь засела в его голове, и Владик очень плохо спал в эту ночь, переживая об этом и, боясь, что завтра, придя на работу, он получит приказ о своем увольнении. Но приказа об увольнении не было, зато было другое. На улице у входа в офис ему посигналили из новенькой "БМВ", и вышедший из машины Андрей Савельевич, попросил его сесть в машину. На заднем сиденье находился кто-то еще, кого он не сумел разглядеть.
   - Привет, юрист, - словно своего давнего знакомого приветствовал его Андрей Савельевич. - Тут такая тема, у моего напарника, - Андрей Савельевич кивнул головой в сторону сидящего на заднем сиденье человека, - такая же проблема. Поможешь? За ценой не постоим.
   Владик растерялся.
   - Извините, тут три рабочих дня до Нового года осталось, - неуверенно начал он. - Да и у Владимира Ильича разрешение спросить нужно.
   - Ты у него, что, всегда разрешение спрашиваешь? Даже, когда девушку куда-нибудь ведешь? - попытался пошутить бывший клиент, но увидев, как сжался Владик, махнул рукой: - Ладно, иди, советуйся, скажи, что я очень просил. Хотя, хочешь, сам сейчас зайду?
   Выслушав Владика, Владимир Ильич вновь, как и вчера развеселился: "Смотри-ка, Янус двуликий, а ты у меня начинаешь пользоваться популярностью. Короче, мысли тут у меня возникли. Давай так, чтобы каждый раз тебе за моим разрешением не бегать. Если к тебе со стороны клиенты приходить начнут, то сразу же направляй их ко мне, я с ними сам о цене договариваться буду и тебе потом отстегивать. Твой юридический бизнес пополам делить будем. Ну а с меня техническое обеспечение и реклама тебя, как лучшего юриста, в близких мне кругах. После Нового года намечается у меня пара важных проектов с твоим активным участием. Закончим, и если к этому времени и посторонние клиенты к тебе попрут, то тогда над открытием легальной юридической конторы подумаю. Так что старайся, рви одно место и для меня, и для себя любимого. И еще. Первое, никогда не забывай, что ты работаешь только на меня, мое слово - решающее слово. Скажу "нет" - значит - нет, скажу "да" - значит - да. Если есть противоречия в интересах, или из-за заказа не успеваешь выполнить мое поручение, значит мое поручение и мои интересы на первом месте. Второе, между нами только, копии всех документов, с которыми работать будешь, или которые будешь сам оформлять, оставляй себе и мне будешь отдавать. Чем больше информации о других, тем лучше для себя. Кто знает, может такая информация, нам еще приходится. Лады?". Слово работодателя - закон для подчиненного, как в армии, в которой не был, иначе можно лишиться работы, а потом вновь бесполезно и долго до нервного и физического срыва ее искать. Поэтому, конечно же, лады. Андрей Савельевич вместе со своим напарником были препровождены в кабинет Владимира Ильича, и после недолгой там беседы Владик получил новый заказ на изменение устава акционерного общества. В предпоследний рабочий день года заказ был выполнен, и уже из рук Владимира Ильича он получил вторую добавку к своей официальной зарплате в 200 000 рублей. Если исходить из предыдущей, полученной им за аналогичную работу денежной суммы, то Владимир Ильич, как минимум половину суммы оставил себе. Но об этом Владик даже и не задумывался, поскольку был окрылен своей востребованностью и успехом. К тому же, судя по обещаниям работодателя, сегодня ему предстояло получить свою первую в жизни зарплату за полтора отработанных месяца. Где-то за час до окончания рабочего времени к нему в кабинет зашел Владимир Ильич. "Собирайся, - сказал он Владику. - Я тут для нашего управленческого персонала банкетный зал в ночном клубе на часок заказал. Новый год все-таки. Нужно отметить". Через двадцать минут они уже были в банкетном зале, где Владик обнаружил сервированный легкими закусками, фруктами и нарезкой стол, в центре которого возвышалась маленькая искусственная елка, и ожидавших их экспедитора, двух бухгалтеров и Сюзанну.
   - Так, поехали, время у нас ровно один час, - распорядился Владимир Ильич, умеющий не тратить на ненужное деньги. - Поэтому быстренько разливаем шампанское и вино. И слушаем меня. Я буду краток, не утомлю.
   Подчиненные покорно выполнили распоряжение своего хозяина и, преданно глядя ему в глаза, придали себе вид внимательно слушающих тост начальника.
   - Послезавтра Новый Год, сегодня еще год уходящий. Поэтому я хотел бы поднять свой бокал за уходящий год. Год был трудным, но принес нашей компании успех, мы наплаву и развиваемся в нужном нам темпе. И все это было достигнуто благодаря нашим с вами усилиям. Усилиям нашей сплоченной команды, в которой, кстати, успели появиться, а также крепко прижиться и новички, - Владимир Ильич, улыбнувшись, подмигнул Владику, и продолжил: - Пусть и следующий год будет таким же для нас успешным. И пусть и в следующем году мы останемся единой командой, способной эффективно выполнять нужные нашей компании задачи. За единство команды и успех!
   - За единство и успех! - согласились подчиненные и через стол стали тянуться к Владимиру Ильичу, чтобы чокнуться с ним своими бокалами.
   - Ну и в честь грядущего Нового года маленькое послабление, - после отгремевшего звона хрусталя продолжил Владимир Ильич. - Сейчас Наталья Петровна вам всем выдаст заработную плату. Она уже в курсе, мы с ней в сговоре заранее. Ну а завтра, в последний рабочий день на работу можете не приходить. Режьте салаты...
   Таким же окрыленным и чуть под хмелем от выпитого вина Владик по морозной вечерней улице через час несся домой, чтобы своей первой зарплатой обрадовать своих родителей. О полученном им три дня назад калыме они ничего не знали. Владик, боясь не получить к Новому году зарплату, хотя бы этими деньгами хотел им сделать предновогодний сюрприз.
   - Радость-то какая! - обрадовалась его сюрпризу мама, встречая Владика у порога и, не выдержав, заплакала. - Мы то с отцом только по 100 000 аванса получили. Вот сидела и думала, что лучше, долг за свет заплатить, а то тут с Мосэнерго приходили, отключить грозились, или что-нибудь на Новый год к столу купить. Полностью этим авансом долг не покроешь, а купить-то на эти деньги на стол тоже практически ничего не купишь. Сыночек, спасибо тебе...
   - Мам, ты чего, - сердце дрогнуло, и он сам готов был разреветься вместе с ней. - Не надо. Вот же деньги, целый миллион двести тысяч. На стол хватит и за свет останется...
   "Деньгам радуется, словно рождению долгожданного ребенка, - с горечью подумал он. - До чего же людей смогли довести, если они при виде зарплаты начинают плакать..."
   - Сволочи, какие же все сволочи, - вторила его мыслям, всхлипывала и не могла успокоиться мама. - Руки, ноги есть, голова на плечах. Горбатишься, горбатишься месяцами на двух работах, а они подачки... Денег у них нет... И ничего не поделаешь, сволочи... А как жить-то?
   Вспоминая о позавчерашнем супе с тремя макаронинами и запахом американского окорочка, Владик соглашался и до боли стискивал зубы. Ему тоже было безумно обидно. Но теперь-то он стал работать и ему почти вовремя платят. Разве две недели, это задержка? Нет, конечно. Теперь-то он обязательно поможет своей семье, обязательно поможет. И они не будут больше жрать ежедневно этот суп с запахом курицы, или эту мелкую, как грецкий орех, сваренную "в мундире" картошку, запасы которой также подходили к концу. Поэтому, с другой стороны он чувствовал себя настоящим героем, спасающим свою семью.
   - Ладно тебе, перестань, - по-взрослому серьезно сказал он матери. - Давай собирайся, пойдем в магазины за продуктами к Новому году. Пока еще не закрылись. Завтра некогда бегать будет. Завтра все будем готовить и убираться.
   Через пару часов они затаренные до отвисания рук продуктами счастливые вернулись домой и стали загружать давно пустой, удивившийся своему заполнению холодильник. Старый холодильник кряхтел и не мог поверить своему богатству. Отец тоже был с ними на кухне и суетился, помогал укладывать продукты.
   - Мам, пап, а можно я Пашу на Новый год приглашу? - спросил Владик, хотя ответ своих родителей он и так уже знал.
   - Конечно же, о чем речь, - смешно вместе в один голос и одинаковыми словами ответили родители. И они все вместе рассмеялись.
   - Как он там, ты нам ничего же не рассказываешь? - спросила мама.
   - Да ничего вроде бы. Ты же знаешь, через день к нему бегаю. Сидим у него по вечерам. Хмурной только постоянно какой-то, словно все о чем-то думает и думает. И голова периодически болит. А так ничего, отошел более или менее. Вот работу бы ему еще как мне найти.
   - Будешь тут думать, - ответила мама и тяжело вздохнула. - Семью отняли, приехал весь покалеченным и никого не осталось. Сам-то уж заходил бы к нам. Ты ему скажи. Почему он не заходит?
   - Мам, я думаю, больно ему, своих родителей нет. А на чужих ему смотреть больно. Я уже ему говорил. А он отнекивается. Ты вот тут из-за денег недавно плакала. А ведь все относительно. В мире много есть еще что, о чем можно плакать.
   Мать пристально и задумчиво посмотрела на него:
   - Ты уже вырос. Действительно взрослым стал, когда только успел...
   Еще через час Владик был уже у Пашиной квартиры и во всю звонил в дверной звонок. Но никто не открывал. "Так, это уже в пятый раз, - подумал он. - И не говорит же, где шляется. Молчит как партизан. Не иначе, девку себе завел. Завтра на Новый год поднапою и обязательно расколю". Он было собирался развернуться и спуститься вниз по ступенькам к выходу, как вдруг заметил, что входная дверь в квартиру не заперта и чуть, на несколько миллиметров, приоткрыта. Владик толкнул дверь вперед, и она полностью открылась. "Странно", - подумал он и зашел в Пашину квартиру. В зале и спальне никого не было, как не было в туалете, на кухне и в ванной комнате. Но дверь на балкон, выход на который был через кухню, была распахнута настежь, настолько, что падающий на улице снег ветром заносило на кухню, и метало по полу. На балконе лежал и о чем-то нечленораздельно мычал его друг...
  
   Маленький Петя плачет, тихо и всхлипывая, по-детски растирая слезы кулачками своих худеньких рук. У Пети пропала машинка, которую еще несколько часов назад он с гордостью и взрослой важностью демонстрировал своим друзьям. Металлический корпус, открывающиеся дверки, капот и багажник, вращающиеся колеса. Все, как по-настоящему. Маленький шедевр, произведенный на фабрике детских игрушек в одной из союзных восточно-европейских стран социализма. Друзья облизывались и смотрели на машинку горящими от зависти глазами. И все старались дотянуться до нее и потрогать, все просили у Пети дать ее в руки и немножко поиграть. А глаза маленького Петеньки в отличие от его друзей струились неимоверным счастьем, и, подражая повадкам своего папы, он вальяжно и не спеша отказывал тому или иному просящему: "А помнишь, ты мне конфетку не дал? И тебе не дам. А ты меня вчера обижал, поэтому тебе тоже не дам. Это мое, я сам в нее буду иглать". И вот теперь машинка пропала... Понимая, что игрушка не могла исчезнуть за пределы помещения группы, поскольку детей в силу плохой погоды не водили гулять, нянечка и воспитатель тщетно ищут пропажу в игровой, спальне, санузле, боясь гнева Петиного папы. Им пытаются помогать дети, которые на самом деле только мешают, постоянно путаясь под ногами. Но машинка не находится. Остаются не осмотренными только лишь детские шкафчики с одеждой. Поиски перемещаются туда. Видя это, Паша, сильно испугавшись, начинает плакать вместе с Петей. Теперь в группе плачут двое. "За Петю переживает, как же ранима детская душа", - думает о Паше воспитатель и... находит пропавшую машинку в Пашином шкафчике.
   Вечером дома Паша наказан. Он, послушно отбывая наказание, стоит в углу своей комнаты, и его ругает мама, говоря о том, что брать чужие вещи нехорошо, это плохой поступок, а за плохие поступки взрослых людей сажают в тюрьму, если бы он был взрослым, то сейчас бы тоже сидел в тюрьме. Паша не понимает, что такое тюрьма, но ему кажется, что это что-то ужасное, и ему становится страшно. "Я не хотел забилать чужое, - плача, говорит он. - Я хотел толко поиглать машинкой и отдать. Почему у него есть такая машинка, а у меня нет? Почему он такой гадостный? Я тоже хочу быть гадостным как он и иглать в машинку". Но мама Паши не знает, как объяснить четырехлетнему ребенку, что такую машинку не купишь в универмаге или другом магазине, она просто там не продается, что такая игрушка наверняка привезена важным и успешным партийном работником, коим является Петин папа, из-за границы. И уже перед сном, смягчив свой гнев и, в душе жалея своего ребенка, мама рассказывает засыпающему Пашеньке сказку о другом, далеком волшебном мире, где есть прекрасный волшебный город, в котором живут добрые волшебные люди, у которых есть все, что они захотят, и поэтому они очень счастливы, беззаботны и радостны. Мама ласково гладит Пашеньку по голове. "Я тоже хочу быть счастливым, беззаботным и радостным. Я обязательно найду этот другой волшебный мир, и стану таким", - думает, окунаясь в мамины слова, Паша и сладко засыпает... Мама, мамочка...
   "Дри-и-и-и-нь, др-и-и-и-нь", - протяжно и нудно заливается дверной звонок. Что-то уж слишком часто в последнее время звонят Паше в его пустую и серую квартиру. Он открывает глаза и обнаруживает себя лежащим в одежде и обуви в коридоре. "У-у-у", - громко стонет он и морщится от пронзающей голову боли. "Дри-и-и-и-нь, др-и-и-и-нь", - не успокаивается за дверью кто-то. "Убил бы", - думает Паша, тяжело и с трудом поднимается на ноги и, не глядя в глазок, распахивает входную дверь. На пороге стоит молодая и симпатичная девушка в ярком пуховике. Он вопросительно смотрит не незнакомку, судорожно пытаясь вспомнить, не является ли она одной из тех двух, которые были вчера. "Нет, не является", - понимает он, вспоминая, что те двое были не такими: блядищи, а эта вроде как выглядит скромно.
   - Вы Коршунов Павел Антонович? - робко спрашивает девушка и подтверждает, что она не из тех. Паша согласно кивает головой.
   - Ой, как здорово, что я Вас застала! - вдруг оживает девушка. - Я секретарь из военкомата, мы уже третий день Вас ищем, не можем найти. Повестку даже в ящике оставили. Вы ее не видели?
   - Я в ящик не смотрю, - выдыхает из себя Паша, которому из-за охватившей его головной боли трудно говорить.
   - Очень Вас просим, приходите сегодня к нам к 14.00, - продолжает ошарашивать его незнакомая девушка-секретарь. - Обязательно приходите, мы Вас приглашаем...
   - Опять в армию что ли? - он сам не понимает, шутит ли он или говорит в серьез. - Я уже вроде как того, все долги Родине отдал, даже с избытком.
   - Нет, нет, что Вы, какая армия, - смеется-оживает девушка и начинает Паше нравиться. - У нас для Вас очень приятный новогодний сюрприз, радостная новость.
   "Мама...", - проносится у Паши в голове, и у него начинают подкашиваться ноги.
   - Какая радостная? - еле слышно выдавливает он из себя вопрос. Но девушка хитро улыбается ему:
   - Придете, тогда все и узнаете! - разворачивается и быстрыми шагами начинает спускаться по лестнице.
   - Стой, стой, - шепчет он ей вслед. - Скажи.
   Хочет догнать, остановить и все узнать, но не может - не слушаются ноги, а прижавшись к дверному косяку, так и продолжает еще стоять несколько минут после ухода девушки. Затем паралич отступает, и Паша, скидывая с себя на ходу одежду, медленно идет в ванну, чтобы привести себя в порядок. В зеркале ванной комнаты он вновь не узнает себя и начинает злиться: "Говорил же, надо было тебя тоже тогда ухерачить". "Да,да", - подтверждает сквозь головную боль Бес. Пластиковой мыльницей Паша изо всех сил бьет по ненавистному ему отражению. Мыльница разбивается вдребезги и режет ему руку. Изображение улыбается в ответ. "Ха, ха, шизоид, ха, ха, - приветствует результат Бес. - Не опоздай в военкомат. Там хотят услышать о твоем ратном подвиге". "Мама... А вдруг они нашли маму, может этим хотят обрадовать? Какая еще у них может быть для меня радостная новость? Только это..." "Разве? - не утихомиривается Бес. - А как насчет задержания и привлечения к уголовной ответственности за ратный подвиг?" "Хер тебе! - кричит Паша. - Этим не военкомат занимается, тогда бы пришли и забрали, а не приглашали". Мама... Под струей холодной воды он постепенно приходит в себя и чтобы справиться с Бесом начинает вспоминать о том, что было вчера. Кажется, это было вчера. Но он плохо помнит все детали произошедших с ним вчерашних событий, лишь отдельные отрывки попеременно всплывают перед глазами.
  
   ... Бутерброд... Ему кажется, что он, Алик и зажатая между ними двумя, полностью раздетая девка, похожи на американский двойной бутерброд - сэндвич с хрустящей булочкой сверху и снизу, и с аппетитной начинкой посередине.
   - Бутерброды!!! Мы - бутерброды!!! - кричит и пытается он объяснить Алику и тяжело дышащей, вьющейся между ними замызганной черноволосой девке.
   - Хоп, хоп, хоп!!! Бутерброды!!! Мы - бутерброды!!! - соглашается с ним и ржет в ответ Алик.
   "Страшилище" значит... "Не стоит"... Сейчас ты узнаешь, сука, какое я "страшилище", и как у меня "не стоит", - Паша обращает свой взор на извивающуюся между ними на полу, тяжело и прерывисто дышащую "начинку". - "Сейчас..."
   .... -Ты кого, падла, страшилищем назвала, а? Моего дружбана, а? Он за тебя, блядь, врагов на войне убивал, тебя защищал, убью на хер, - бушует Алик и бьет по лицу рыжую.
   - Хер с ней, это же баба, не бей ее, - пытается успокоить Паша Алика. Черноволосая испуганно визжит.
   - Уходи, падла из моей квартиры! - командует рыжей Алик, открывает входную дверь, хватает ее вещи и обувь и выбрасывает в подъезд, а вслед за ними тычками и пинком отправляет туда и рыжую, лицо которой заливают слезы и кровь. - Дружбана моего оскорблять.... Падлюка...- Входная дверь закрывается.
   - А ты что развизжалась? - злобно спрашивает Алик у оставшейся в квартире, второй черноволосой. - Что визжишь-то? Я что не прав, а?
   - Прав, прав, - быстро и испуганно отвечает черноволосая и перестает визжать, забившись в угол дивана.
   - Вот так-то. Пашуль, нам с тобой и одной хватит, а? Ты как? Думаю, что так даже романтичней. Давайте только дунем еще для кайфа, а? Дунем? - Алик уже спокоен и улыбается им, как ни в чем не бывало.
   - Да, дунем, - тихо отзывается черноволосая и смотрит на Алика и Пашу испуганными, но преданными им глазами...
   ...- Ну что матрешки, как насчет того, чтобы испытать настоящий оргазм? - Алик одновременно обнимает черноволосую и рыжую своими руками и тянет к себе.
   - Мы только за! - смеется в ответ рыжая и глупо хлопает в ладоши.
   - Хоп, хоп, хоп. Будешь с Пашулей. А мы с тобой прогуляемся на кухню. Лучшая комната гостям!
   - Я хочу с тобой, путь лучше Юлька с ним... Он такой страшилище, весь в шрамах. У него и не стоит-то наверно, - капризно протестует очумевшая от пива и дури рыжая и пытается поцеловать Алика. А Паша смотрит на них и смеется, не зная чему, ему свободно и просто, и он смеется...
   ... Они, сидящие на ковре Аликовой квартиры вчетвером, скрестившие по-турецки ноги, как тогда, когда он впервые попал сюда, кажутся Паше ромбом, таинственной фигурой "ромб", не квадратом или четырехугольником, а именно ромбом. Не простым, а таинственным ромбом. Эта мысль будоражит его, и он начинает думать о том, почему же все они похожи именно на ромб, и что же такого таинственного в этом ромбе. В данный момент он не хочет больше ни о чем думать, только об этом. Ромбы. "Бульбулятор" плавно и медленно перемещается из рук в руки по ромбу. Вдох, пых, у-у-у-у, вдох, пых, у-у-у-у, вдох, пых, у-у-у-у, и находит мыслителя, думающего о ромбе. Он мыслитель! Вдох, пых, у-у-у-у. Он настоящий философ...
   ... Вишневая "девятка", ревя изо всех сил мотором, мчится по ночному городку, высвечивая фарами унылые серые здания, рекламные афиши, жмущихся к стенам прохожих и уходящие от столкновения встречные машины. "День прошел, а ты все жив!" - констатирует факт из охрипшего динамика "Черный обелиск" во главе с Толиком Крупновым. "Хоп, хоп, хоп!" - пытается вставить оттенки рэпа в трэшевые нотки Алик и в разные стороны, словно заправский автогонщик, вертит рулем. Машину заносит и бросает из стороны в сторону. Девки визжат от восторга, плюются и бросают пустые пивные банки в открытые дверные окна. "День прошел, а ты все жив!" - подпевает Толику Крупнову Паша, который въезжает в обозначенную Толиком тему, и она ему нравится... Они вчетвером, обкурившись и натанцевавшись вдрызг, едут к Алику домой...
   ... Огни светомузыки подхватывают, завлекают, кружат и растворяют его. Он танцор. Танцор диско, техно, рэйва, танцор, танцор, танцор... Он и сам удивляется тому, насколько он хорошо танцует, и ему хочется танцевать еще больше и еще лучше, бесконечно и всегда, дрыгая руками, ногами, головой, дрыгая, дрыгая, дрыгая... Он и не подозревал о таком своем таланте, выпрыгнувшем вдруг наружу. Рядом танцуют Алик и те две "матрешки", снятые ими в туалете ночного клуба. Хоп, хоп, хоп! Весело. Хоп, хоп, хоп! Еще как. Хоп, хоп, хоп! Смешно до коликов. Хоп, хоп, хоп. Еще как. Обниматься, целоваться, ржать, смеяться и толкаться, прыгать, дрыгать и беситься, веселиться, веселиться!!! Бес! Где ты, тварь? Молчишь? Так-то. Легко, легко и далеко. О!!! Он не только танцор, но еще и поэт...
   ...В блестящем кафелем туалете Алик настраивает причудливый аппарат, состоящий из разрезанной на части пластиковой бутылки, наперстка и еще какой-то шняги.
   - Это бульбулятор, - объясняет он Паше и "матрешкам".
   - Не учи ученого, знакомы, - отзывается черноволосая и раскатисто не по-женски смеется басом. - Пыхнем? Пыхнем! Улетим!
   Очередная посетительница "дамской комнаты", отрыв дверь и, увидев в женском туалете странную четверку, тот час же исчезает обратно, так и не справив свою нужду. Да им-то что до чужих нужд, коль у них имеются свои собственные нужды... И они все вместе дружно ржут вслед неудачливому посетителю туалета.
   ... - Матрешки! Как насчет долбежки? - знакомится Алик.
   - Запросто, - отвечают "матрешки" и интересуются: - А вы при "лавэ"? Чем угощать-то будете?
   - Шустрые какие "матрешки", - вступает в диалог и Паша.
   - Шустрее не бывает!
   Они заказывают девкам пиво, потом еще, затем какие-то коктейли.
   - А сами-то что не пьете? - спрашивает захмелевшая рыжая.
   - Мы из общества трезвенников-язвенников, - поясняет Алик любопытной, и они с Пашей смеются...
   ... - Так, так, в полвинта, ух, - говорит-бормочет Алик и, введя дозу, облегченно откидывается на сиденье. - Ух.
   Несколько минут они молчат, а потом Алик интересуется у Паши:
   - Ты там как?
   - Охерительно, уже накрывает, - подтверждает свое замечательное состояние Паша, вдыхая в внутрь последнюю порцию "дури". Из-за наглухо закрытых дверей машины дым остается в салоне и режет глаза.
   - И я, - бормочет ему Алик. - Не обкурись только, у нас весь вечер впереди. Я и себе только в полдозы ширнулся, а то отъеду и не погуляем. Ух.
   ... - Ну вот и приехали. Ну что, вмажем для начала? Тебе как, "винта" или пыхнешь?
   На слово "винт" Паша отрицательно мотает головой. Алик смеется:
   - А зря, незабываемые ощущения. А это так, дрянь-дурь для баловства, меня уже без ширялова она практически не цепляет.
   - И что же там незабываемого? - спрашивает у Алика Паша, наблюдая за его приготовлениями.
   - Попробуешь - узнаешь. Там совсем иной мир. Сказка. Если только по нужному цепанет, полный отпад. Я раньше и не подозревал, что есть иной охерительный мир, а не это дерьмо вокруг. Понимаешь? Вмажешь, и мир иной. Если по правильному, отъезжаешь и улетаешь в параллель. А она существует, и там незабываемо интересно. Не то, что здесь, в этом дерьме. Веришь, нет?
   - Не знаю, - говорит Паша и принимает из рук Алика папиросу.
   ... Оттопыримся? Ну что молчишь, плачу-приглашаю. У меня сегодня сделка удачная была. При бабле. Айда, загуляем. Да не ссы, плачу за все, хер ли тебе дома одиночкой сидеть. Такси подано, давай в ночняк поедем, девок снимем.
   - Ты нашел работу?
   - Я ее и не терял.
   - А что за работа-то?
   - Так, по чуть-чуть приторговываю. Фигаро здесь, Фигаро там.
   -Торговлей занимаешься? Ты предприниматель? Что ж не сказал?
   - Да, да, да, предприниматель-коммерсант, у-у-у-у, супер- предприниматель, без которого многие никуда . Охерительный просто предприниматель, ха, ха, ха. Короче, две минуты на сборы.
   - Е-е-е, и тачка у тебя. Тачка-то откуда?
   - Из лесу, вестимо. Шучу. Брателлина, царство ему... Хата, ствол и тачка - вот и все наследство... Ну, погнали!
  
   В приемной его встречает сам военком, лезет почему-то обниматься, интересуется его здоровьем и проблемами, обещая в случае чего похлопотать о военном госпитале. Там такие профессионалы, любую болячку залечат, мертвого оживят! "А душу лечить они умеют, Бесов прогонять?" - спрашивает про себя у военкома Паша и, вспоминая свое предыдущее посещение военкомата, морщится уже не только от не проходящей головной боли. Военком интересуется, как обстоят дела у него с трудоустройством? И получив ответ, сокрушенно качает головой и принимает мимику сочувствующего, обещая и на этом фронте всевозможную помощь. Не дядька, а сама любезность, готовая помочь во всем. И даже о разбитых портретах почему-то не помнит. Пашу все это бесит, как бесит и его Беса. "Вы нашли маму, да? Где она, что с ней? Маму?" - интересуется он, пытаясь прервать пустословие ненужных и неисполнимых военкомовских обещаний. "У нас для Вас радостная новость, Вы просто не представляете какая, прошу за мной, - меняет тему и уставший обещать всевозможную помощь военком. - Лизочка, пойдемте с нами, будете стенографировать". Это уже военком обращается к симпатичной девушке, которая чуть ранее звонила в дверь Пашиной квартиры, а сейчас тут же, в приемной разглядывает и изучает его своими добрыми предобрыми глазами. Его ведут по коридорам и заводят в актовый зал комиссариата. В актовом зале ничего не понимающий Паша обнаруживает шумно галдящих о чем-то своем несколько десятков молодых лиц мужского пола, очевидно, старшеклассников, согнанных сюда со всех городских школ. Шипящих на них в попытках прекратить шум, четырех пожилых теток, очевидно классных наставников. Дядьку-фотографа, вставшего со своим аппаратом наизготовку. Еще какую-то тетку с микрофоном и бумагами. При входе их в зал, присутствующие замолкают и обращают на Пашу свои взоры. Ему становится неудобно, и он жутко начинает смущаться так, что потеют руки. Пашу провожают за стол-трибуну, за который он садится рядом с военкомом и симпатичной Лизочкой. "Ну, дорогие гости, можно начинать, герой торжества прибыл", - командирским голосом говорит комиссар и начинает. Паше кажется, что сейчас из-за висящих за спиной кулис актового зала выйдет его мама, самая лучшая в мире мама, и он бросится к ней, обнимет, прижмет к себе, и они вместе расплачутся. Пусть и так, у всех на глазах. И он больше не отпустит ее никуда-никуда, никогда-никогда, и они, как прежде станут жить вместе в их квартире, которая перестанет быть для него серой, пустой и чужой... Но мама не выходит, а военком почему-то начинает рассказывать замолчавшим и глазеющим на них о самом Паше, о том, как он добровольно и без каких-либо откосов принял решение отдать долг родине и пошел служить в армию, о том, что, служа в армии, Паша был у своих командиров на хорошем счету, выполнял все положенные нормативы и был лучшим в своей части. "Специально наверно хвалит, а потом позовет маму..." - все еще верит Паша. А военком все говорит и говорит. О том, как началась Чеченская кампания, и Паша в числе многих других солдат изъявил желание защитить свою родину от распада и террористов, и вызвался добровольцем на войну. "Зачем он врет, все же не так, был бы Сережка, тот точно бы плюнул, встал и ушел. Уйти? А вдруг все-таки что-то о маме?" - думает Паша. Согнанные поневоле сюда, старшеклассники разглядывают героя-Пашу, и в их глазах он видит поставленный старшеклассниками ему от восхвалений военкома диагноз: "придурок". И ощущает себя таковым. Он - придурок, самый настоящий. Зачем он сюда пришел? На эту клоунаду. А военком, не зная о его мыслях и диагнозе старшеклассников, все продолжает говорить. О том, как во время боя контуженый Паша попал в плен и пробыл в неволе, героически перенеся все тяготы и издевательства, почти пять месяцев, а затем, набравшись мужества, бежал из плена, уходя из плена, отважный солдат в лесу столкнулся с превосходящими силами противники, но мужественно решил принять бой, и в ходе героического и неравного боя уничтожил четверых бандитов, из них одного главаря бандгруппы и его заместителя. "Ай, ай, ай, - тревожится Бес. - Он что-то еще сказать забыл. Не поможешь вспомнить?" Паша не выдерживает и пытается встать, чтобы уйти. "И вот за личное мужество и отвагу, проявленную при исполнении воинского долга, защите Российской Федерации и конституционных прав граждан в условиях, сопряженных с риском для жизни, - продолжает военком, - рядовой Коршунов приказом министра обороны и ...". Паша замирает в полупозе встающего и ошарашено пялится на военкома. "Награждается медалью "За отвагу". Награда, спустя семь месяцев нашла своего героя, аплодисменты товарищи!" Зал начинает Паше аплодировать: безразличные старшеклассники, не хотя и жидко, но уже в их глазах начинает просматриваться зависть Пашиной побрякушке; охраняющие их тетки-наставницы и симпатичная Лизочка бурно и восторженно; а военком - профессионально, отбивая такт. Щелкает затвором дяденька-фотограф и ослепляет фотовспышкой, а комиссар тем временем нацепляет на грудь ничего не понимающему и все также стоящему в полупозе Паше полученную им награду, всовывает в его вспотевшие руки коробку и удостоверение от нее. "А как же мама?" - растерянно спрашивает Паша у военкома и окружающих. "Слово предоставляется нашему герою", - торжественно произносит комиссар и, подбадривая, хлопает Паше по плечу. Аплодисменты, как по команде, замолкают. Паша выпрямился и растерянно стоит, не зная, что же ему сказать ждущим в актовом зале.
   - Как там, на службе? - кричит кто-то из зала, в любом классе всегда есть отвязанные и любящие выделиться активисты.
   - Никак, - произносит Паша. "Нет, нет. Расскажи им о своем подвиге, геройчик. Медальку получил, а парнишка в земле гниет, сгнил небось уже весь, расскажи им про его "у-ка", пусть узнают истинного героя", - грохочет в голове Бес и начинает дергать Пашино сердце.
   - Как воевал? - не замолкает кто-то из зала.
   - Мне нечего рассказывать, - говорит Паша и ему хочется плакать.
   - Да, все это очень тяжело, - поспешно встревает военком. - Человеку, прошедшему войну, тяжело говорить о войне. Я по себе знаю, Афган прошел. Сегодня, дорогие старшеклассники - будущие солдаты нашей Родины, мы всех вас собрали для того что бы вы увидели, что служить в армии это ответственно и почетно, что есть в нашей стране и в нашем городке настоящие герои как Коршунов Павел, которые, не щадя своей жизни, защищают нашу родину. И что бы вы, ребята, не с американских третьесортных боевиков, а с таких героев, как Коршунов Павел, брали пример, пример настоящего мужества, стойкости, отваги и любви к родине.
   "А-у, е-хо-хо! - щарится Бес и нервной дрожью дергает Пашу. - Берите пример с убийцы, друг друга перестреляете, и мир станет свободней! Геройчик, и не стыдно? Засунь себе в жопу эту железку. Или ты ее заслужил? Завоевал любовью к родине и городу Ростову?" Ему вручают букет, Пашу мутит и шатает, головная боль зашкаливает и рвет его мозг. Одна из пришедших теток начинает повествовать поскушневшим старшеклассникам об истории медали "За отвагу", которая берет свои корни со времен Великой Отечественной Войны. А Паша, Паша чувствует, что сейчас, если он не встанет и тотчас же не уйдет, у него произойдет срыв, опять съедет крыша, и тогда он опять начнет все крушить вокруг и душить военкома.
   - Мне плохо, - хрипит он военкому. - Мне нужно уйти, мне очень плохо.
   - Подождите еще полчаса, скоро мероприятие закончится, - шепчет в ответ непонимающий военком и по-дружески улыбается Паше.
   - Мне плохо, я ухожу, - озвучивает ему свое окончательное решение Паша и поднимается из-за стола. Военком пытается подняться следом за ним, но видя это, Паша громко рычит:
   - Сидеть! - и смотрит на военкома ненавидящими глазами. Крыша начинает съезжать... Рассказывающая об истории медали тетка, слыша рык Паши, замолкает и недоуменно оборачивается на него. "Придурок", - вновь ставят Паше диагноз сидящие в зале старшеклассники. А Паша, уже не обращая внимания на их взгляды и не помня как, уходит из зала. В голове на несколько секунд появляется какая-то пелена, туманящая его память, но не найдя дальнейшего продолжения, растворяется в нем, чтобы вернуться вновь, когда настанет нужное время. Паша приходит в себя и обнаруживает себя на улице у входа в военкомат.
   - Подождите, подождите! - кричит вслед ему и догоняет девушка Лиза, - Вы же коробку и удостоверение забыли, и цветы. - И догнав, переводя дыхание, засовывает коробку с удостоверением в Пашино истрепанное, короткое и тесное ему школьное пальто, а цветы пытается всучить ему в руки.
   - Не нужно, - говорит Паша девушке и слабо пытается сопротивляться.
   - Как же "не нужно"! Вы - настоящий герой, Вы своей кровью заслужили! - протестует симпатичная секретарь из военкомата. - Держите же.
   "Герой!!!!" - покатывается от смеха Бес и звенит в Пашиной голове колоколами.
   - Тогда оставьте их себе. Вы их тоже заслужили, - говорит Паша девушке о цветах. - А то я их в сугроб сейчас выброшу.
   - Мне-то за что? Я-то чем заслужила? - букет после слабой борьбы остается у Лизы в руках.
   - За то, что Вы есть, а меня нет, - отвечает он девушке и уходит, оставив своим ответом ее в недоумении стоять у входа в военкомат и смотреть ему вслед. Он уходит... Возле подъезда своего дома Паша расстегивает пальто и снимает медаль, разглядывая ее. В верхней части лицевой стороны рельефные изображения трех летящих самолетов. Под ними вдавленная, покрытая красной эмалью надпись в две строки "За отвагу", ниже рельефный танк. На оборотной стороне номер... "Да уж, проявил отвагу и героизм, трус поганый, ничтожество", - издевается Бес. И Паша, взмахнув рукой, бросает медаль в снег, роется в большом, затертом кармане пальто, вытаскивая из него коробку и удостоверение, и отправляет их вслед за медалью. Подходит к подъезду и открывает дверь.
   - Дяденька! - слышит он позади себя и оборачивается. - Вы обронили.
   Маленькая девочка, лет семи-восьми стоит перед ним, держа в своих руках и протягивая ему то, от чего он только что пытался избавиться.
   - Ты ошиблась, - говорит он девочке. - Это не мое, это чужое.
   - Ничего я не ошиблась, я сама видела, как Вы только что в снег уронили, - отвечает девочка и смотрит на него чистыми и честными глазами, такими, какие могут быть только у детей. - Держите, это Ваше, и не теряйте больше. А врать нехорошо, Вам разве мама не говорила?
   "Вот, вот, врать не хорошо, прежде всего, самому себе", - подтверждает Бес. Мама, мамуля, где ты? Паша засовывает липкие снегом медаль, удостоверение и коробку в карман, заходит в подъезд, но не доходит до двери своей квартиры, а садится на ступеньки и начинает плакать, шепча своей медали, всем вокруг, Бесу и самому себе: "Ненавижу"...
   Серый лицом и помятый Алик открывает ему дверь. Алика трясет.
   - Ох, ну и дали мы вчера, до сих пор не отойду, колбасит, - сообщает он Паше. - Ну, заходи, чего стоишь, как пень?
   Паша заходит, разувается и проходит в комнату.
   - Я над тобой херею, - вспоминает вчерашнее Алик. - Девку всю задрал, гигант. Ей теперь месяц в раскоряку ползать.
   Алик ржет и заливается смехом, долго-долго, а потом продолжает:
   - Ни хрена не помню, куда ты подевался и почему ушел. Очнулся, тебя нет, только эта черная "матрешка" лежит и жалуется, что у нее там все горит. Ну, я ей для обезболивания тоже пару раз вставил, ха-ха-ха-ха-ха. Ну, ты что как не живой-то? А?
   - Плохо мне, - признается Паша, - очень.
   - А-а-а-а, тоже не отошел, - не понимает Алик.
   - Водки глотнул с соседом, башка еще сильнее болеть стала. Дай, что ли что-нибудь дунуть, а то сдохну у тебя в квартире.
   - Неужто и шмаль так цепляет и подсаживает? - удивляется Пашиному состоянию Алик. - Не верю.
   - Да нет. Просто плохо. Может человеку быть просто плохо?
   - Может, - соглашается Алик и задумчиво смотрит поверх Паши.
   - Ну дай же, а?
   - Дунуть кончилось. Вчера все выдули, и для бульбулятора не осталось, - расстраивает Алик Пашу, желающего прогнать своего Беса и унять головную боль. - Есть только винтик, винтик, винтик, винтик будешь?
   "Не вздумай!" - протестует Бес и еще кто-то внутри Паши, может быть, и сам он. "Боишься, что исчезнешь? - спрашивает Паша у Беса: - Вот хрен-то тебе, я тебя убью сейчас, и ты исчезнешь". "Ты себя убьешь", - дрожит Бес, и Паше кажется, что Бес лжет, Бес испугался умереть и исчезнуть.
   - Хер с ним, давай, - решается он, ведь он же мертвый, мертвым все равно, а мучащего его Беса он сейчас убьет, непременно убьет, и обо всем забудет. Все будет хорошо, легко и хорошо, как в сказке, далекой, волшебной сказке-мире, приснившимся ему давным-давно однажды в детстве.
   - Ты это точно? - уточняет Алик.
   - Точнее не бывает, миры, говоришь, параллельные живут, сейчас и проверим.
   - Хорошо, - соглашается Алик, - твое решение - мое решение, тем более и мне поужинать пора, а то ломать начнет, пусть уж лучше колбасит...
   Через десять минут, когда все кончено, они лежат друг возле друга на по-прежнему грязном ковре в темной без света комнате и пытаются разговаривать.
   - А это не больно.
   - Не больно. Мы теперь с тобою братья, - шепчет ему Алик и смеется.
   -Братья? - удивляется Паша. - Почему?
   - Вчера братья-однодырочники, сегодня братья-торчки, а значит по жизни теперь братья, - объясняет Алик, и теперь уже они смеются вместе. Волна накрывает и захлестывает Пашин мозг, голос Алика постепенно удаляется от него и закрывается приятным, теплым светом. Перед глазами, словно мультики, начинают хаотично мелькать какие-то картинки. Но какие же они интересные, эти картинки! И ему легко, и любопытно посмотреть их. Ах, ах, ах, как интересно! Волна накатывает с новой силой, еще чуть-чуть и он уйдет в ее нирвану. Но нет, нет, чуть позже, нужно успеть еще задать Алику так мучавший его после первой встречи с ним вопрос, вопрос, который он не задал ему ранее. Сказочный город подождет, пусть подождет...
   - А помнишь, тогда с Сережкой, его из школы из-за кошелька выперли... Это ты был?
   - Я.
   - А почему? Почему... Ты же жизнь ему... Жизнь сломал...
   - Мудаком был, му-да-ком-м-м-м.
   - А сейчас?
   - А сейчас я не мудак.
   - Не мудак?
   - Не мудак. Нет, не му-у-у-у-д-а-а-а-а-к...
   - А кто?
   - Не зна-а-а-ю, но не му. да. к.
   - Не мудак.
   - Не мудак.
   - Можно я тебе помогать буду?
   - Помогать?
   - Помогать.
   - Помогать?
   - Ты же говорил, что предприниматель, возьми меня в помощники, помогать буду...
   - Пред.. Предпри... Предпринима...
   - Возьми, вдвоем больше заработаем, заработаем, заработаем, да, да, заработаем...
   - Заработа... Зачем тебе, я не мудак, тебе зачем?
   - Мне на поиски мамки накопить, мамка пропала... Пропала... В Чечню за мной... И пропала... За ней поехать искать деньги нужны... Деньги...
   - Деньги нужны... Всем деньги...
   - Для мамки.
   - Для мамки - это хорошо.
   - Мамка - это свя... святое, да...
   - Святое это хорошо.
   - Возьмешь?
   - Завтра, все будет завтра, все, я еду, уже еду, завтра, давай...
   - Ты знаешь... Я человека убил.
   - Уби-и-ил, ха-ха-ха, уб...
   - На войне. Еще никому не говорил, только тебе...
   - На то и война, чтобы убивать, убивать, я их тоже всех бы убивать, убил, все, торкнуло, ох, торкнуло, да...
   - Никому не скажешь, что расскажу тебе, тебе, раска... Никому?
   - Я не му...
   Но Паша ничего не успевает рассказать Алику, поскольку волна кумарит, окунает и полностью накрывает их...
  
   - Очнись же, твою мать! - истошно кричит на Пашу Владик и пытается привести его в чувство, трясет и бьет по щекам. - Если бы не я, замерз бы на балконе на хер!
   Но привести в чувство Пашу не получается, он по-прежнему мычит что-то нечленораздельное. Владик тащит холодного и промерзшего Пашу в ванную комнату, бросает в ванну и включает горячую воду.
   - Он - не мудак, - уже членораздельно и понятно произносит Паша и барахтается одетым в воде, пытаясь вылезти из ванны. - Теперь - не мудак!
   "На пьяного не похож, перегара не чувствуется", - размышляет Владик о состоянии своего друга. - "Крыша что ли съехала, или...". Догадка пронзает мозг, и он ужасается, желая верить, что на самом деле он ошибается. И крепко-крепко своими руками держит Пашу, не давая ему выскочить из ванны.
   - Сейчас скорую вызову, - угрожает он Паше. - Приедут и откачают.
   - Не-е-е-е, - протестует Паша и чуть приходит в себя. Через полчаса они вдвоем сидят на кухне за столом, друг напротив друга.
   - Что с тобою? Ты что, обкурился? - спрашивает Владик у друга и с тревогой смотрит на него. Паша, закутанный в большое махровое полотенце, молчит, только дрожит от охватившего его озноба и стучит зубами. Свистит-кипит на газовой плите чайник. Владик открывает дверцы кухонного гарнитура в поисках заварки и сахара, но не находит их. Холодильник и хлебница тоже оказываются пустыми.
   - Ты чем питаешься-то? - он вновь обращается к другу. - У тебя пусто вообще, хоть шаром покати. -
   Паша по-прежнему молчит и ничего не отвечает.
   - Я с тобою разговариваю! - не выдерживает и повышает голос Владик. - Что ты как пень, сидишь и молчишь? Что случилось-то? Обкурился, обнюхался, или еще что?
   - Или еще что, - выдавливает из себя Паша и просит друга. - Уходи, что-то нездоровится, спать хочу, уходи, давай до завтра, спать пойду.
   Владик недоуменно смотрит на него.
   - Я тут пришел тебя на Новый Год пригласить, а ты в невменяемом состоянии на балконе валяешься. Если бы не я - замерз бы и окочурился. А теперь вместо того, чтобы сказать "спасибо", говоришь "уходи"? Вот она, благодарность человеческая.
   - Влад, мне и впрямь херово, видишь, трясет же. Дай посплю, иди, завтра приду, все расскажу.
   -Уверен? - переспрашивает его Владик. - На балконе больше спать не будешь?
   - Нет, не буду, - обещает Паша.
   - На вот, хоть хлеба себе купи и сахар, - Владик кладет на кухонный стол, оставшиеся у него после магазинов 50 000 рублей и уходит, так и не услышав от друга "спасибо".
   Весь следующий день и вечер он помогает родителям убираться в квартире, готовить и сервировать стол. Ничего особенного: салаты "Оливье", "Селедка под шубой", копченая скумбрия, финский сервелат и сыр. Манят ароматом специй из духовки "цыплята табака" - фирменное блюдо его папы, ждут своей участи в холодильнике мандарины и торт. Ах, еще забыли, есть шоколадные конфеты. Жареная картошечка на гарнир. Бутылка шампанского, литровая бутылка водки для мужчин и бутылка грузинского вина для мамы. Домашний компот вместо сока. Ничего особенного, но жившим в последнее время впроголодь все это вместе взятое кажется настоящим богатством и непомерным изобилием. И вот уже минуло одиннадцать. Они все ждут Пашу, уже пора провожать старый год. Владик заметно волнуется, боясь, что друг не придет, и даже, как только пробило одиннадцать, намеривается одеться и сам пойти за другом. Но тот час же звенит дверной звонок. Паша приходит. Он выглядит подавленным, и кажется Владику каким-то серым, никакой радости и никакой улыбки. Пустой взгляд и тихие слова: "Здравствуйте, с Новым Годом, спасибо, это вам к чаю". Коробка шоколадных конфет водружается на стол, а Владик понимает, что это Паша купил на оставленные им ему вчера деньги. Приходить "пустым" Паше было неудобно. Потом они провожают старый год, едят и пьют, слушают по телеку нудную речь осунувшегося президента, а отец с боем курантов пытается успеть откупорить шампанское и разлить его по бокалам. Шампанское стреляет и брызгается, и родителей Владика охватывает какая-то детская радость. А он, глядя на них, ловит себя на мысли о том, что впервые за долгое время он видит на их лицах улыбки, впервые за многие месяцы им в этот вечер и ночь как-то легко и беззаботно. Отец рассказывает анекдоты, мама пытается ему помогать, также вспоминая смешные истории, вспоминает о смешных ситуациях в своем технарском прошлом и Владик. Разговоры и смех периодически прерываются обращением к тарелкам и алкоголю, взглядами в телевизор, откуда встречающих новый год уже дурманят пошлым попсовым концертом "всех звезд". Молчит только Паша, иногда что-то коротко и не впопад отвечая на заданные ему вопросы. Молчит, не смотря на то, что и сам Владик, и его родители пытаются втянуть Пашу в их разговоры. "Совсем как Сергей, тот тоже молчуном был, а Паша, напротив, приколистом и пофигистом. А сейчас совсем другой. Совсем изменился за два года. Но что-то у него не так, совсем не так, нужно поговорить", - думает о Паше и его молчании Владик. Потом они все вместе идут на улицу, где, по сложившейся еще с детства Владика семейной традиции, жгут бенгальские огни. Время для Владика проходит незаметно. И на часах уже третий час, когда его родители отправляются на отдых. Владик и Паша остаются вдвоем. Он предлагает Паше допить оставшуюся водку, но Паша отрицательно качает головой, ссылаясь на головную боль и на то, что от лишней водки у него может опять съехать крыша. Владик выпивает один, понимая, что наступает время для их серьезного разговора.
   - Паша, ты мой друг. И я, как твой друг, вижу, что с тобою происходит что-то не то. Что-то у тебя не так. Это из-за родителей?
   - Может быть...
   - Ты можешь пересилить себя, Паша? Ты же на войне был. У тебя закалка должна быть не то, что у меня...
   - Может быть...
   - Или ты из-за Аньки? Так девок туча тучная вокруг, бери, не хочу. Найдешь еще. У меня с Ленкой тоже, если помнишь, любовь какая была... Горы готов был свернуть. И где сейчас она, эта любовь? А? Но я же живу и не замыкаюсь...
   - Может быть...
   - Да что ты все заладил "может быть". Если говоришь, что едет крыша и голова болит, давай к докторам обратимся, сам стесняешься, я вместе с тобой пойду. Давай? Посмотри на себя, ты как тень, тебя как будто нет вообще...
   - Я и есть тень, мы изменились Владик, и ты и я. Или ты думал, что мы по-прежнему будем как в школе, веселыми и беззаботными? Там тоже своих проблем хватало, и здесь свои проблемы, но уже взрослые...
   - Но проблемы нужно решать, а не ходить мрачнее тучи, Паша. Вот, что у тебя с работой? Ничего. А ты делал что-нибудь для этого? Тоже ничего. Ты же с голоду вообще загнешься, а тебе после всех твоих мытарств питаться нужно нормально. Так же? Отца, Паша, не вернешь, а мать, даст бог, жива и здорова, ты только верь, что она жива и здорова...
   - Да уж, почти год как жива и здорова, только нет нигде...
   - Значит ты все-таки из-за родителей. Паша, она вернется, обязательно, ты только верь...
   - Наивный ты - вернется. Почти год нет. Я сам поеду искать, может она в плену.
   - Хорошо, поедешь. Но на какие деньги, а? Поэтому для этого, Паша, сейчас нужно искать работу, а потом усиленно работать. Я тоже ходил, и жизнь казалась не мила, но теперь все по-другому. И ты найдешь работу, отвлечешься, начнешь зарабатывать, заниматься иными делами, а не сидеть один в четырех стенах или шляться, непонятно где. И у тебя постепенно все наладится. Понимаешь?
   - Нет, не понимаю...
   - Ты специально издеваешься, да? То "может быть", то "не понимаю". Кстати, объясни, пожалуйста, что с тобою было вчера? Ты не пил - это точно. Но ты был в невменяемом состоянии. А в последнее время я вообще редко застаю тебя дома. Прихожу, тебя нет. Где был, тоже не говоришь. Ты можешь мне это все объяснить?
   - А почему я должен тебе что-то объяснять?
   - Потому, что я твой друг и беспокоюсь за тебя...
   - Неужели? Смотрю, как все обо мне беспокоятся, только вот зря...
   - Паша! Хорош тебе, я же действительно за тебя...
   - А тебе не кажется, что у меня своя жизнь, а у тебя - своя? Школьные годы кончились, Владик, или ты это еще не понял? Почему я должен тебе что-то объяснять? Только потому, что ты мой друг? А если я не хочу никому ничего объяснять?
   - Значит, ты что-то не договариваешь, а недоговариваешь потому, что боишься сказать. Это так? Что молчишь? И еще, кому ты можешь что-то объяснить сейчас и рассказать, как не мне? Были бы родители, сказал бы им, была бы своя семья - поделился бы наболевшим с семьей. Но у тебя же нет никого сейчас здесь, кроме меня. Или не так?
   - Нет никого... Нет никого... Хватит, загрузил ты меня. Голова еще больше раскалывается. Домой пойду, давай.
   - Подожди, ты вчера обещал, что мы поговорим. А разговора, как такового с твоей стороны не получилось. Подожди.
   - Хорош, я сказал, нечего мне разговаривать. Нет настроения. Будет - тогда поговорим.
   - Подожди. У меня мысль. Хочешь, я со своим работодателем поговорю, может он с работой тебе поможет. Он - классный мужик. Благодаря ему я себя хоть настоящим юристом почувствовал. И деньги вовремя платит, и работой моей доволен. Может и тебя пристроит. Наверняка пристроит.
   - Не надо, Владик. Мне уже пообещали работу...
   - Вот тебе и раз, а что же ты молчал? Скромница ты наша. Так рассказывай тогда, кто и где? А то все "ухожу и ухожу".
   - У Алика, он предприниматель вроде как...
   - У кого-кого?! У Алика?! У Алика?! Нашего одноклассника?!
   - Ты чего так орешь, родаков своих разбудишь... Да, у того самого Алика.
   - Паша... Ты совсем что ли... Лучше бы сторожем по-прежнему работал... Ты где с ним снюхался?
   - Жизнь снюхала. Ты же сам что-то о непредсказуемости жизни недавно мне втирал. Вот непредсказуемость жизни меня и снюхала. Да так, что он еще и из беды меня вытащил, да так, что и все это окружающее меня ежедневное дерьмо забыть помогает...
   - Значит, это вчера ты с ним "назабывался"? Понятно... А то, что из-за него Сережку из школы выгнали, и у него жизнь после этого наперекосяк пошла? Это ничего? А? А Сережка ведь друг наш. Или уже для тебя нет Сережки? Закопали и ладно? Хорошо. Ничего не скажешь. А то, что из-за него меня бандиты покалечили, мог бы и сдохнуть тогда на дороге, на морозе? Тоже ничего?
   - Праведный ты, какой-то. И война у тебя праведная на всю жизнь получается... А имеет человек право на ошибку? По-твоему получается, что нет. Совершил ошибку, значит негодяй до самого конца жизни... Плохо... Если так, то и я негодяй до самого конца жизни... Пойду, нельзя тебе с негодяями... Все, давай, нет разговора и не надо, лучше потом, когда будет...
   Паша ушел, догорела новогодняя свеча, утонув в своем воске, кончилась водка, а от вида салата "Оливье" начинало тошнить...
  
   Вишневая "девятка" скрипит тормозами и останавливается. Алик гасит свет фар. Они выходят из машины в январскую холодную ночь, и Паша ежится от пронзающего его ветра. "Ну что, помощничек, работаем?" - щарится и расплывается в улыбке Алик. В темноте Паша не видит его улыбки, но чувствует ее. И улыбается в ответ. Они под кайфом. Чуть-чуть. Догонят потом, а сейчас предстоит первая для него работа. Метров двести-триста они идут по темному переулку, а затем останавливаются на углу облезшей от своей старости трехэтажки. Это окраина. Алик вертит во все стороны головой, пытаясь определить, нет ли еще кого-нибудь здесь, на улице, рядом с ними, в эту позднюю и темную ночь. Но никого не находит. Потом он смотрит на часы, лезет под пуховик, вытаскивает пистолет и вручает его Паше. "Значит так, - говорит Алик, - стоишь здесь, и не светись. Обращаться со стволом, надеюсь, умеешь, из армии и с войны как-никак?" Паша утвердительно кивает головой. "Я иду вон туда, к фонарю. Видишь? - Алик показывает рукой то место, куда сейчас направится он. - А ты стоишь здесь, чтобы тебя не видно было. Ко мне подойдет человек. Мы с ним обменяемся, он - деньги, я - товар. Потом я поверну вон туда, ты аккуратно идешь за мной, и меня не теряешь из виду. Понял? В том переулке через метров сто поворот направо, по этому повороту как раз и выйдем к машине. Вот и все как просто. Но если вдруг что-то пойдет не так: человек на меня бросится, или еще другие подбегут, бить начнут, либо я начну убегать или отмахиваться, ну, по обстановке, увидишь, тогда ты и начинаешь то, для чего я тебя беру с собой. Палишь в воздух, орешь и пугаешь этих уродов. Помнишь, как я тогда с "чертями" возле Дома культуры? Вот. Только в этом случае тоже самое должен делать ты. И тогда уходим вместе. Ну, если уж совсем будет хреново, тогда шмаляй по ногам. Готов для такой работы?" Паша вновь утвердительно кивает головой, а Алик снова смотрит на часы. Скоро придет клиент, поэтому нужно заканчивать инструктаж. "Еще, главное: если начнут мутузить, наскакивать, то это отморозки, которые хотят нахаляву гоп-стопом забрать товар. Поэтому в таком случае ты и делаешь все то, о чем я тебе говорил, прикрываешь меня, и помогаешь отбиться и уйти. Если же вдруг услышишь, что-то типа того: "Мордой вниз, руки за голову, лежать", то это менты. В этом случае в передрягу с ментами не вступаешь, это бесполезно, все равно повяжут и меня, и тебя, поскольку это значит, что они нас вели до этого и наверняка все заранее оцепили, а покупатель подставной. А это, Пахан, дополнительные охерительные сроки за группу лиц, незаконное ношение оружия и вооруженное сопротивление сотрудникам правоохранительных органов. Дополнительные статьи мне не нужны. В этом случае, видя, что меня вяжут и принимают, тихо и незаметно уходишь. И выполняешь другое задание, о котором я тебе расскажу чуть позже. Если за тобой будет погоня и попытаются остановить, скидываешь ствол и притворяешься случайным прохожим. И так до конца, как бы тебя не кололи. Понял? Ни ты меня, ни я тебя не знаю. Хоккей?" "Футбол", - отзывается Паша, Алик вновь улыбается, кивает головой "пора", не спеша, выходит из-за угла дома и направляется к одинокому фонарю. А Паша, до боли в глазах всматриваясь в место предполагаемой встречи, прижавшись к холодной стене дома, остается ждать, ощущая, как его начинает захлестывать и будоражить знакомое ему чувство адреналина. Как тогда, в новогоднюю ночь, чуть более года назад, когда на "броне" он входил в Грозный. Через пару минут к стоящему у фонаря Алику подходит торчок, Паша напрягается, но даже не успевает заметить, как Алик и "торчок" чем-то друг с другом обмениваются. Вся происходит в считанные мгновения, все отлажено до автоматизма. Через пару секунд Алик и торчок расходятся: один - в темноту, другой - в сторону нужного переулка. Паша осторожно и, не спеша, идет следом за Аликом, стараясь не потерять его из виду и, озираясь в попытках пресечения возможной опасности. Но все спокойно. И вот уже они в машине, которая несет их к новому месту встречи. "Ну как?" - интересуется Алик. "Адреналин схватил, - признается Паша, - как в Чечне". Алик смеется: "Теперь мы точно с тобою повязаны: не только братья-торчки и однодырочники, но еще и компаньоны". А затем он становится серьезным и произносит: "Месяц назад знакомого зарезали. Вот так, как и я, на сделку пошел и не вернулся. Один отморозок в ломке и без бабла решил дозу срубить, взял и зарезал. Всего-то за одну никчемную дозу, за один чек зарезал... Понял теперь, почему мне компаньон нужен?" Паша согласно кивает головой и закуривает сигарету. Остальные две ночные сделки все также проходят спокойно. Паша расслабляется, и адреналин отступает. Они возвращаются домой к Алику, но перед этим "девятку" нужно поставить в гараж, который находится в гаражно-строительном кооперативе на другом конце города. "Послезавтра за товаром уже сами поедем, будешь там меня тоже подстраховывать, - сообщает Паше Алик, открывая металлическую дверь гаражного бокса. - Там тоже все не всегда гладко у людей бывает. Только наоборот: ты с деньгами и по чесноку хочешь кайф получить, а тебя норовят на деньги обуть, а кайф не отдать". Алик - дилер районного масштаба, покупает наркотики на отлаженной точке в Москве, а затем перепродает их местным торчкам с наценкой. Этим и живет, но на жизнь хватает, хватает и на то, чтобы практически ежедневно вмазываться и самому. "Держи, твоя доля, - он сует Паше в руки мятые купюры и забирает пистолет. - Все по чесноку, компаньон. А теперь иди сюда. Кое-что покажу, последняя часть задания, если меня вдруг примут менты. На хату мою не ходи, там сто пудов может быть шмон или засада. Ключ от гаража перед тем, как уходить навстречу, буду отдавать тебе. Так вот, если меня примут, сразу бежишь сюда, забираешь товар и перепрятываешь туда, где хер кто найдет. Смотри". Алик демонстрирует Паше хитро обустроенный в гараже тайник и лежащий в нем сверток, и объясняет Паше смысл его действий на случай такой чрезвычайной ситуации: "Когда примут, в хату сразу же с обыском нагрянут, я же там после смерти брателлы прописался. Поэтому товар там хранить нельзя, а до гаража им еще додуматься нужно. Пока додумаются, и то, не факт, что додумаются, у тебя будет время. А если додумаются, а ты скинуть успеешь, то, соответственно, останутся ни с чем. Понял? А дополнительные чеки - дополнительные сроки. Дополнительные сроки нам не нужны. Понял?" "Да понял, понял, нормально все, - успокаивает Паша Алика, и задает вопрос: А гараж тоже от брата достался?". "Нет, - отвечает Алик. - Гараж папашин. У него их было два. Одним пользуюсь я. Поэтому не факт, что здесь шмонать будут, но на всякий случай. А случаи бывают разные". Алик смеется чему-то своему, незнакомому Паше, весело хлопает его по затылку и предлагает: "После работы и отдохнуть господь велел, ну что, оттопыримся?"
   Через пару дней они уже сами едут за товаром в сторону Москвы, где при выезде с кольцевой сворачивают в чистое заснеженное поле. Через него идет плохо прочищенная от снега проселочная дорога. Паше кажется, что сейчас они застрянут, уткнутся в нечищеный снег и навсегда останутся здесь, в этом белом поле. Но "девятка" ревет, буксует и все-таки движется вперед в сторону постепенно увеличивающегося в своих размерах заброшенного ангара. Они на месте. Паша остается сидеть в машине, а Алик уходит к ангару. Паша чувствует напряжение, мелко трясется правая рука с зажатым в ней пистолетом, а от волнения почему-то хочется спать. Да еще издевается вновь оживший внутри Бес: "Знакомая штучка в руке? А? Пах-пах, и в дамках. Может и компаньона своего пах-пах? А он тебе на прощанье скажет "у-ка". Ну же, давай! Ты же можешь...". Паша вслух нечленораздельно мычит Бесу что-то в ответ, морщится и думает, скорей бы все это закончилось, и они вернулись бы домой. А там, там он сможет прогнать и заглушить издевающегося над ним Беса. Оказывается, что Алика уже ждут. Очевидно, с другой стороны заброшенного ангара тоже стоит машина, просто ее невидно из-за стены. Конечно же. На проселочной дороге был свежий след. С другой стороны здания выходят двое и подходят к Алику. Все происходит почти так же, как и позапрошлой ночью. Несколько секунд, и Алик, не спеша, идет обратно, а те двое сворачивают за стену ангара. "Все путем", - сообщает Алик Паше. На этот раз денег от сделки Паше не предвидится, поскольку в ней они не продавцы, а покупатели. И для того, чтобы получить деньги им еще предстоит самим сбыть купленный товар. Но это не беда, в подаренной когда-то маме на восьмое марта фарфоровой вазе уже лежат несколько купюр. Если все так пойдет и дальше, то через несколько месяцев, максимум через полгода, он сможет накопить необходимую по его подсчетам денежную сумму, и уехать ее искать. Он найдет ее, обязательно... Вечером на кухне в квартире Алика Алик учит Пашу готовить эту дьявольскую смесь под названием "доза". Бес внутри трещит и верещит изо всех сил, понимая, что скоро вновь будет временно побежден Пашей. "Сейчас, сейчас", - говорит Паша Бесу и в предчувствии близкого параллельного мира улыбается.... Еще несколько сделок, и он уже совершенно спокоен, не напрягается и не трясется как раньше, не ловит адреналин. Он знает свою задачу, он всегда просчитывает, что будет делать, как будет делать, и куда будет уходить в случае чрезвычайной ситуации. Но таких ситуаций не происходит. Все достаточно просто и отлажено. В связи с чем иногда он начинает бояться того, что из-за этой простоты и не наступления чрезвычайных ситуаций он станет Алику ненужным, и тот перестанет брать его на сделки и делиться деньгами. "Слушай, какого хрена ты один в квартире тусуешься, и я один тусуюсь, охота тебе шляться туда и сюда? Переезжай ко мне на постоянку, братья должны быть рядом", - развеивает его опасения Алик. И Паша соглашается с ним. Еще два с половиной года назад он никогда бы и не подумал о том, что его жизнь так может перевернуться, и что он будет общаться с человеком, который был для его компании прежде врагом, и даже жить у него на квартире. Да и о чем он мог тогда подумать? О том, что умрет отец? Нет. Пропадет без вести мать? Нет. Что его несколько раз чуть не убьют? Тоже нет. Что волей судьбы и неведомой ему силы он все же останется жить, чтобы постоянно бороться со своим Бесом и головной болью и мучиться от них? Нет, нет, нет. Но жизнь есть жизнь. Этот человек теперь не враг. Они помогают друг другу. И этого для того, чтобы быть вместе, ему достаточно. Есть только одна проблема, которая периодически гложет его. Владик... Он не понимает его и пытается разрушить его параллельный мир, убедить в необходимости прекращения общения с Аликом. Несколько раз после их неудачного новогоднего разговора Владик приходил к нему, когда он еще жил в своей квартире. И вновь были разговоры. Разговоры ни о чем для Паши, где он в большинстве своем отмалчивался. Зачем Владик влезает сюда и пытается теребить ему душу? Наивный, думает, что он не выдержит и откроется. Нет уж. Он - черепаха, с огромным преогромным панцирем. Зачем чужому человеку влезать в этот панцирь? И Владику зачем? Ведь он, если влезет - ужаснется и вообще перестанет с ним общаться. А может ему все-таки все рассказать, чтобы это и произошло, и чтобы Владик отстал? Нет же. Может, и поэтому он окончательно решил переселиться к Алику в квартиру. Интересно, приходил ли Владик еще потом к нему домой? "Дзынь, дзынь". А квартира-то закрыта, хозяин живет теперь по другому адресу. Теперь-то ты не пристанешь. Ты не знаешь теперь, где я. Оно и к лучшему. Лучше бы не вмешивался, наоборот поддержал бы и не напрягал своими разговорами. Глядишь, и отношения не изменились бы. А то все пытается убедить, что с Аликом общаться нельзя. Но он же, Паша, не указывает ему, что делать. Если он начнет втирать Владику в мозги, что работа юристом его тоже отдаляет от Паши. Занимает много времени, настолько, что их последние встречи были редки и то, по вечерам. Даже по выходным Владик часто был чем-то занят днем. И что все эти рассказы о юридических успехах, проблемах и ситуациях ему просто неинтересны и далеки от него. Разве от этого Владик бросит свою работу? И ради него будет постоянно с Пашей, и они вместе придумают какое-нибудь общее дело, благодаря которому он сможет бороться с Бесом и копить деньги на поиски мамы? Нет же. Владик не бросит свою работу, и общего дела у них не будет. Почему же тогда он хочет этого от Паши, если с Аликом у Паши все то, что нужно ему, Паше, и с Аликом у него получается, и его ничто не напрягает? Ультиматумы ставит: "Ради памяти Сережки у тебя есть выбор: или я, или Алик". Словно жена или любовница. "Выбор? У меня есть выбор? - переспрашивает Владика Паша и взрывается. - Выбор!!! Да что ты знаешь о том, что такое выбор?! Что ты знаешь о ситуациях, когда нужно выбирать, чтобы говорить мне все это?!" "Да, да, - подтверждает Бес. - Он ни хрена не знает о том, что такое выбор. А вот тебе, отважному герою, это знакомо. Не правда ли "у-ка"?" "Что же все-таки он хотел этим "у-ка" сказать?" - тревожится и все думает, и думает Паша.
  
   Работа захлестывала и окунала Владика в свой круговорот целиком. И он отдавался ей без остатка. Помимо поручений Владимира Ильича через него же, как и было оговорено ранее, приходили и заказы со стороны. Не то, чтобы валом, но достаточно для того, чтобы помимо основной зарплаты ежемесячно получать равную ей денежную сумму. Денежный поток от сторонних обращений контролировал Владимир Ильич, сам выплачивая Владику за исполнение чужих заказов деньги. Очевидно, видя дополнительный доход своего подчиненного, он и не повысил ему в отличие от других сотрудников своего управленческого аппарата заработную плату с февраля месяца. Сколько же денег от заказов оседало в кармане у самого Владимира Ильича, Владик и не знал, мог только предположительно догадываться. Но он полагал, что так и должно было быть. Ведь Владимиру Ильичу он был обязан всем: и наличием любимой работы, и успеху у других обращающихся за помощью лиц, и необходимому для достижения эффективных результатов такой работы материально-техническому обеспечению в виде компьютера, принтера и электронной подборки нормативных актов. Владимир Ильич был для него спасителем и кормильцем, за которого ему стоило молиться и за здравие ставить в церкви свечи, если бы он туда ходил. Чтобы было в его жизни, если бы он по воле Владимира Ильича не оказался в АОЗТ "Сюзанна"? Бесполезные поиски работы, нищета и отчаянье от невозможности самореализации, а затем потеря квалификации и тоска от безысходности. Все это Владик прекрасно осознавал, и поэтому Владимир Ильич был для него полнейшим авторитетом и словно вторым отцом, которого необходимо всегда слушать, слушаться, беспрекословно ему подчиняться и неимоверно уважать, и даже, как такого отца, по-своему любить. Ну а сама выполняемая им работа была разносторонней и многогранной. Составление исков и претензий, проектов различных договоров и дополнений, изменений к ним, оформление учредительных документов и их изменений, обращений в государственные и муниципальные органы, представление интересов при регистрации сделок и в судах, а также многое, многое другое. С каждым днем он, словно губка, впитывал в себя новые профессиональные навыки и набирался опыта. И, конечно же, учился не только искусству юриспруденции, но и определенным правилам поведения в окружающей действительности.
   - Проработай ситуацию с зачетом затрат и НДС, - давал указания работодатель, - а также подготовь мне договор на оказание консультационных и информационных услуг между ТОО "Сфера" и нашей фирмой на вот эту вот сумму.
   - ТОО "Сфера"? - удивлялся Владик, не припоминая, чтобы юридическое лицо с таким названием собиралось им оказывать или уже оказывало какие-либо консультационные или информационные услуги, да и зачем, ведь для таких услуг в фирме имеется он. Эти мысли по глупости он и озвучил своему работодателю.
   - Ты что, что-то не понял? - разозлился Владимир Ильич. - Я тебе что-то должен объяснять? Не задавай лишних вопросов, иди и работай.
   Не задавать лишних вопросов, а делать то, о чем было сказано, даже если что-то не допонимаешь - вот вам еще одно правило современных трудовых отношений. После этого лишних вопросов Владик старался не задавать. В свете привязки к НДС и возмещению расходов ему и так вскоре все стало понятно. Не задал он лишнего вопроса своему работодателю и тогда, когда однажды, в конце января, Владимир Ильич сообщил ему о том, что он вместе с Владиком и еще одной авторитетной жительницей Н-ского сельского округа с сегодняшнего дня состоят в предвыборном штабе Дмитрия Дмитриевича, а посему на территории Н-ского сельского округа, самого многочисленного по населению из всех районных сельских округов, начнут заниматься активной агитацией за выборы этого самого Дмитрия Дмитриевича в главы района. Кто такой Дмитрий Дмитриевич, Владику было известно - действующий глава района, перевыборы на должность которого должны были состояться в марте этого года, на три месяца ранее выборов президента Российской Федерации. Но вот какое отношение к главе района имеет его работодатель, и почему он решил оказать ему такую помощь, да еще именно путем агитации в сельском округе, а не в городке - Владику было непонятно. Но наученный собственным опытом не задавать лишних вопросов, он откозырял работодателю слово "есть" и активно принялся изучать избирательное законодательство. Конечно, вряд ли бы Владимир Ильич разъяснил своему подчиненному о том, что между ним и его высокопоставленным районным покровителем еще с перестроечных времен первого кооператива имеются определенного рода деловые доверительные отношения, благодаря чему один покровительствует и протежирует, а другой платит за это деньги. И что за такое участие, в случае победы Дмитрия Дмитриевича на выборах, фирме Владимира Ильича гарантированы все муниципальные заказы на поставку продуктов питания для районных школ, детских садов и медицинских учреждений. Еще с советского периода до настоящего времени такие заказы продолжали оставаться в руках РАЙПО. Данные заказы при нормальном подходе к их выполнению гарантировали долгосрочную, стабильную и значительную прибыль. Во-первых, поставки не зависели от спроса и установления поставщиком размера цены на свои товары. Они были постоянны, поскольку указанные учреждения и организации для обеспечения питания обучающихся, воспитанников и больных не могли не приобретать соответствующее продовольствие. В масштабах района и по сравнению с объемами товарооборота магазинов и кафе АОЗТ "Сюзанна" поставка таких продуктов имела огромные объемы. Шутка ли, обеспечить ежедневную поставку продуктов в четыре больницы, два десятка школ и два десятка детских дошкольных учреждений с общим количеством питающихся более тысячи человек. И как-никак, а оплачивались они из бюджета, и в отличие от частных контрагентов, даже не смотря на частое отсутствие в бюджете денег и посему длительные задержки в выплатах бюджетных расходов, региональные и муниципальные власти от уплаты долгов не отказывались, не увиливали и такую оплату хоть и с просрочкой, но гарантировали. Кроме того, данное направление деятельности гарантировало также и прекрасный сбыт залежавшейся в собственных магазинах продукции, срок хранения которой подходил к концу, и которая в противном случае по данной причине подлежала списанию. Что также обеспечивало минимизацию потерь. Но, не смотря на всю выгоду от этого, начавшее хиреть РАЙПО, не справлялось со своими обязательствами по обеспечению муниципальных учреждений и организаций продуктами питания, поскольку зачастую РАЙПО просто элементарно не хватало денег для закупки такого объема продукции у оптовых поставщиков. Поступавшие же из бюджета за поставку товаров деньги в большинстве случаев автоматически списывались с расчетного счета РАЙПО в счет оплаты задолженности другими кредиторам, в том числе и налоговой службе, которые буквально заблокировали расчетной счет исполнительными листами и платежными требованиями. В связи с чем из организаций и учреждений в районную администрацию полетели жалобы о частых перебоях со стороны РАЙПО с поставками продуктов. В связи с чем на совместном совещании Совета депутатов и районной администрации было принято решение в ближайшее время сменить поставщика, ну а выбор главы района сразу же пал на Владимира Ильича. От добра - добра не ищут. Конечно же, с определенными условиями поделиться, ну и помочь в предвыборной кампании, поскольку не факт, что Дмитрий Дмитиевич после марта месяца останется рулить районом и сможет протежировать АОЗТ "Сюзанна", переоформленное Владиком в ЗАО, при решении вопроса о новом поставщике. Вряд ли бы разъяснил Владимир Ильич Владику и то, что выбор сельского округа обусловлен двумя факторами, первый из которых заключается в том, что и сам Владимир Ильич в декабре этого года собирается от этого округа баллотироваться в районный Совет депутатов, опять-таки, по протежированию и совету своего районного покровителя. Свои люди в Совете депутатов исполнительной власти были необходимы как воздух. Поэтому и хотелось Владимиру Ильичу предварительно изучить данный округ и опробовать на нем свои предвыборные технологии и тактику предвыборной борьбы. Второй фактор состоял в том, что в иных многочисленных по населению округах у Дмитрия Дмитриевича для предвыборной борьбы уже были расставлены свои люди, в том числе и из административного аппарата районной власти. Здесь же, как назло, две недели назад отдал богу душу восьмидесятилетний глава сельской администрации, который и должен был заниматься данной работой и агитацией населения. Но если бы и не ушел он в мир иной, то вряд ли бы что изменилось, поскольку местное население жутко ненавидело его за полное безразличие к местным проблемам и пустое отсиживание рабочего места. "Дерьмократ!" - поставили диагноз ныне покойному бывшему главе сельского округа его местные жители. Таким же "дерьмократом" в глазах местных жителей был и сам Дмитрий Дмитриевич - сторонник действующей власти, состоявший в ее политическом объединении "Демократический выбор России". А современная власть в настоящее время не пользовалась какой-либо популярностью у озлобленного и обнищавшего народа, ее авторитет был ниже плинтуса. Более того, на передний план вновь вышли коммунисты во главе с господином Зюгановым, которые стали биться за власть не только на федеральном, но и на региональном и местном уровнях. А народ их вновь стал активно поддерживать, не смотря на административный ресурс власть имущих. "Голосуй или проиграешь!" - летел с экранов телевизоров, радио-динамиков, газетных и журнальных строк лозунг демократов. "Над Россией нависла опасность, угроза коммунистической чумы! - расходилась миллионным тиражом агитационная грязь из административного и олигархического ресурса власть имущих чиновников и поддерживающих их миллионеров. - Если власть возьмут коммунисты, они уничтожат все гражданские, экономические и политические свободы, завоеванные демократией, арестуют и расстреляют всех инакомыслящих, отнимут все нажитое, коллективизируют, национализируют и отправят в ГУЛАГ". И так далее, и так далее, и так далее. Ельцин и его помощники активно светились по телевизору, выступали с гневными речами в адрес коммунистических конкурентов, обещали мгновенное после выборов улучшение социально-экономической ситуации и новую жизнь. Ельцин пел и плясал на телекамеры, целовал и обнимал маленьких детей, жал руки почетным и заслуженным гражданам, награждал военных, признавая трагической ошибкой войну в Чечне и обещая ее вскоре закончить, рекламировал и обещал доступность образования студентам, новые рабочие места и достойную зарплату - трудящимся, повышение пенсий - пенсионерам, и многое, многое другое. Но простые люди не верили, наученные своим горьким опытом и, помня о неисполнимых президентом ранее обещаниях, в том числе, и обещании, лечь на рельсы, если вдруг поднимутся цены. Впрочем, тоже самое обещали и конкуренты-коммунисты: улучшение социальной ситуации, налаживание работы экономики, ликвидация безработицы и долгов по зарплатам и государственным платежам, увеличение зарплат, пособий и пенсий, прекращение войны в Чечне, доступность образования и улучшение качества медицины. Но с той лишь разницей, что на это у них был свой собственный путь, а административный и олигархический ресурс не давал коммунистам светиться в средствах массовой информации, которые не рекламировали их лозунги и проделанную в этом направлении работу. А действующая же власть старалась изо всех сил. И даже вроде как чуть затихла война в Чечне, во всяком случае о ней перестали постоянно сообщать средства массовой информации, со всех сторон полились восхваления достигнутых демократией успехов, а также "прожекты" того, что еще предстоит сделать для благополучия российского народа, ежедневно отчитывались министры и ведомства о положительных результатах своей работы: вот, смотрите-ка инфляцию почти обуздали, не то, что в прошлом году, кредиты стали доступнее, выплаты с пенсиями и пособиями налаживаются, а размеры их в ближайшее время будут увеличены, проблема с длительной задержкой зарплат начинает разрешаться. Одним словом, власть работает, не покладая рук и, не жалея своих сил. И действительно, пенсии и пособия стали платить почти вовремя, по прокуратурам полетели указания провести глобальные проверки всех предприятий-должников по заработной плате и привлекать их руководство к ответственности. Должники-работодатели не на шутку испугались и тоже, чтобы не попасть под раздачу от государства, стали стараться сокращать свои долги перед работниками... Но коммунисты не сдавались. Не сдавался и конкурент Дмитрия Дмитриевича - Эдуард Генрихович, бывший, впрочем, как и сам глава района, партийный работник, ставший затем директором огромного совхоза, а после его развала-приватизации оставшийся не у дел. Теперь же ему казалось, что сама жизнь дает ему еще один шанс, который нельзя было упустить...
   В середине февраля агитбригадой был разработан план своих действий. И началось... Отпечатанные в местной типографии агитки по типу: "Коммунисты - голод, война, разруха, тюрьма!", "Враги не пройдут!", "Скажи "да" свободному будущему и "нет" возврату в тюремное прошлое!" заполнили почтовые ящики домов местного населения, которое тем самым перестало испытывать нужду в туалетной бумаге. К ним же в почтовые ящики прибавились и одностраничные выпуски спешно созданной по указанию муниципалитета временной газетенки, официальным учредителем и издателем которой являлся главный редактор районной газеты. Он же был и автором всех ее статей, правда, под псевдонимом "Свободный". Иного выбора у главного редактора не оставалось, поскольку в случае своего отказа он мог быть "почетно" отправлен на пенсию с должности главного редактора районной муниципальной газеты, а так, хоть деньги дополнительные подзаработает. Главными тезисами такого "чтива" являлись начало гражданской войны в случае прихода к власти коммунистов, начало массовых арестов и расстрелов, голод. Сами коммунисты на ее желтых страницах зачастую сравнивались с гитлеровскими пособниками. "Клевета!" - возмущались в предвыборном штабе Эдуарда Генриховича и строчили иск в суд, требуя опровержения, закрытия газеты и привлечения ее учредителя к ответственности. На судебном заседании Владик, направленный туда Владимиром Ильичем с позволения главы района, по доверенности от желтой газеты, поскольку юристу районной администрации, официально не имеющей отношения к газете, светиться в этом процессе никак было нельзя, расплывался перед судьей в улыбке, заявляя о свободе слова, средств массовой информации и политических взглядов. "Мне непонятно, в чем здесь какая-либо клевета в отношении Эдуарда Генриховича и его помощников? Разве о них конкретно что-то сказано в газете? Нет. Ну а любить или не любить коммунистов вообще, писать о них хорошее или плохое, выражая свои собственные взгляды на политику, это право каждого. Уважаемый Эдуард Генрихович может также учредить свою газету и поливать почем свет стоит ошибки демократов без указания их имен". "Именем Российской Федерации", - соглашался с доводами Владика районный суд и отказывал конкурентам-коммунистам в удовлетворении иска. К "желтой" газетенке в ящики будущих избирателей прилагалась также и районная муниципальная газета, которая в отличие от своего спутника коммунистов никоим образом не хаяла (судебные тяжбы с официальной прессой были ни к чему), но всячески восхваляла старания и труды местной власти во главе с Дмитрием Дмитриевичем. Полюбуйтесь, вот он выступает со своей изумительной предвыборной программой. Вот он на встрече со своими избирателями. Вот он посещает детский садик и школу и интересуется нуждами детей. Вот он на совещании в администрации, где устраивает разнос своим подчиненным за недостаточное качество проделанной работы. А здесь он мило гладит буренку, посещая крестьянское хозяйство, здесь грозит проверкой предприятиям-должникам по заработной плате, а здесь - увольнением начальнику МПКХ за поднятие коммунальных тарифов (то, что тарифы поднимались решением Совета депутатов, а не начальником МПКХ, простому население невдомек, поэтому проглотят). Здесь он - прилежный и заботливый семьянин со своими детьми и верной супругой. А вот тут он - на совещании у самого губернатора, который, кстати, объявил ему благодарность за успешное развитие района в этот не простой для государства период. А еще он здесь, здесь и здесь... Иногда в официальной газете мелькали и конкуренты-коммунисты, но строго по отведенному избирательным законодательством лимиту печатных строк и, как правило, не на первых страницах и мелким шрифтом. Помимо официальной бумажной агитации в сельском округе появилась и агитация неофициальная, можно сказать подпольная. Листовки были состряпаны Владиком на компьютере по указанию Владимира Ильича в офисе ЗАО "Сюзанна", умело обработаны на сканере с соединением их при необходимости с фотографиями, а затем растиражированы на ксероксе. Тексты и темы Владимир Ильич и Владик сочиняли совместно. Идеи же Владимиру Ильичу подбрасывал сам Дмитрий Дмитриевич, хорошо знакомый со своим бывшим партийным соратником. Очумевшие от легальной агитации жители, выйдя на работу или по иным своим делам утром, несколько раз в неделю обнаруживали на досках объявлений, заборах, стенах и дверях магазинов, электрических столбах и иных, широко и доступно обозримых местах, наклеенные или приклеенные скотчем листовки, на все лады поливающие грязью коммуниста Эдуарда Генриховича. От грязи придуманных текстов Владика тошнило. Но работа оставалась работой. "Обрюхатил секретаршу - обрюхатишь весь народ!" Владимир Ильич долго ржал над этой темой, после чего разъяснил ничего не понимающему Владику о том, что еще в советский период времени одинокая совхозная секретарь Эдуарда Генриховича однажды забеременела, и в народе упорно поползли слухи о том, что непосредственной причиной тому является сам директор совхоза. "Немецкое имя - доверие фашистов!" На самом деле от немецкого у Эдуарда Генриховича только что и было, как похожее отчество. Но народу вновь было невдомек. "Верни разваленный совхоз!" Это тоже было в точку, поскольку сам совхоз, в котором работало практически все трудоспособное население округа, накрылся медным тазом и был растаскан на затем также развалившиеся крестьянские хозяйства и акционерные общества тогда, когда его председателем был Эдуард Генрихович. Но неизвестная народу правда заключалась в том, что вовсе не Эдуард Генрихович был основной причиной распада совхоза. Наоборот, он крайне противился его реорганизации всеми возможными способами, вплоть до того, что из-за этого чуть не схлестнулся со своим будущим конкурентом в его служебном кабинете. Но, увы, был закон, и был указ самого президента о реорганизации колхозов и совхозов, которые местная власть принялась рьяно исполнять и исполнила, не смотря на протесты таких, как Эдуард Генрихович. Народ, впрочем, в такие подробности также не вдавался: "Ты был начальником, значит - ты виноват в том, что почти все население округа из-за распада совхоза осталось без работы", а жалкие попытки бывшего директора совхоза оправдаться и объяснить, только лишь еще больше укрепляли правильность такого убеждения. "Дом на деньги партии?", а чуть ниже фотография двухэтажного особняка Эдуарда Генриховича. Откуда взялись у честного, а затем и ставшего безработным, коммуниста деньги на такую, по сравнению с хибарами местных жителей домину, никто не знал, даже сам Дмитрий Дмитриевич. Об этом могли только догадываться и предполагать о возможных нечестных путях накопления денег. Но и это по данным обстоятельствам также было "в яблочко". Было и еще очень много разных листовок подобного характера, воспроизводить текст которых просто не имеет никакого смысла. Одуревший от официальной пропаганды народ, резвился теперь уже от агитации неофициальной, найдя себе в ней дополнительное развлечение. И по вечерам в магазинах, квартирах, да и просто на улице то и дело слышалось: "А ты читал, что про Эдьку опять написали? Да? Вот умора, ха-ха-ха. Ну, молодцы, прокатили!" Конкуренты-коммунисты бросились в прокуратуру и ОВД, требуя поймать клеветников и возбудить в их отношении уголовное дело, но получили отказные: "Вам нужно, вы и ищите. Нам что, теперь у каждого столба и забора постового ставить? Всей милиции не хватит. Да и, в конце концов, у нас - свобода слова". Конкуренты-коммунисты бегали по улицам и срывали грязные листовки, но на следующее утро они появлялись вновь. Тогда, уставшие от какой борьбы и измазанные в дерьме по уши, коммунисты решили сражаться тем же способом и стали придумывать и расклеивать свои собственные листовки, очерняющие действующего главу. То и дело по ночам у одного и того же столба встречались бойцы из противоположного лагеря, разбегаясь, при виде друг друга, а иногда, напротив, бросаясь друг на друга с кулаками. Встречные листовки также возымели у развеселившегося народа определенный эффект, но, увы, время было коммунистами упущено, до выборов оставалось совсем чуть-чуть.
   "Так, Елизавета Васильевна, организуй мне встречу с нужными мужичками", - распоряжался Владимир Ильич. "Местный авторитет в юбке" из их предвыборного штаба хорошо знала, что обозначает данное распоряжение, и за два-три дня такие встречи были ею организованы и прошли почти во всех деревнях округа. "Нужные мужички" представляли собой местный деревенский актив, который был у всех на виду в силу своего поведения и активной общественной позиции и деятельности: Иваныч - замечательный гармонист, завсегдатай всех деревенских свадеб и иных торжеств, Петрович - мастер на все руки, Федорович - пьяница и дебошир, которого за это окружающие побаивались, но, побаиваясь, уважали, Анатольевич - горлопан и юморист, каких свет не видовал, и так далее, и тому подобное. "Мужики! - обратился к местному активу Владимир Ильич. - Россия на пороге выбора: вернуться ли назад в голодное и тюремное коммунистическое прошлое, либо отстоять завоевания демократии. Все зависит от Вас. От простых деревенских тружеников!" Далее Владимир Ильич долго, но ярко разъяснял собранным мужичкам о том, как изменится ситуация в деревне, если Дмитрий Дмитриевич останется у власти еще на четыре года. И дороги будут построены, а детский сад и фельдшерский пункт вновь откроют, местный Дом культуры и водонапорную башню наконец-таки отремонтируют, председателя-ворюгу из местного СПК уволят и привлекут к уголовной ответственности, и про многое-многое другое, что наболело у жителей, говорил Владимир Ильич. Все эти актуальные местные проблемы были озвучены Владимиру Ильичу и Владику ранее все знающей "активисткой в юбке". Насущных и злободневных проблем, требующих решений со стороны местной власти, было настолько много, что у Владика устала рука от долгого воспроизведения их ручкой на бумаге, а "активистка в юбке" все говорила и говорила. "Да, - задумчиво протянул после этого Владимир Ильич, - тут даже регионального бюджета, чтобы все это залатать, не хватит". Проблемы были отфильтрованы, самые основные, горячие и злободневные из них - напечатаны на компьютере. Мужички о проделанной в этом направлении работе ничего не знали и поэтому, открыв рты, с удивлением начинали отмечать, что незнакомым им людям об их наболевших нуждах известно практически все, начиная от прекратившего функционирование ночного освещения улиц и загрязненного колодца, заканчивая необходимостью из-за удаленности от районного центра восстановления медицинского обслуживания с помощью ФАПОВ. В глазах мужичков по отношению к Владимиру Ильичу стало появляться уважение.
   - Так это нам и коммунисты обещают, все исправить и наладить, только еще и Димку вашего посадить, - сказал недоверчиво один из них.
   - В этом и отличие, коммунисты обещают, но не могут, импотенты тоже много чего обещать умеют, но, увы, не стоит и не дано, - стал разъяснять недоверчивому Владимир Ильич на примере сексуальных отношений. - А действующая власть может.
   - Так откуда ж она может-то? Четыре года сидел у власти, только карманы набил, а для села ни хрена не сделал. Вон, через месяц все таить начнет, и опять бездорожье, на бульдозере из деревни не выехать, а пешком - утонуть, - не сдавался тот, кто еще не верил.
   - Мужики, - начал Владимир Ильич, но замолчал, задумался, какое же ему найти объяснение бездействию нынешней власти, и посмотрел на Владика. А тот быстро-быстро стал делать пометки в своем блокноте так, чтобы их увидел его работодатель. Выход был найден. - Кто у нас губернатор? Демократ. Большинство голосов в областном парламенте - Думе, у кого? У демократов. Выиграет выборы коммунист, деньги из областного бюджета приходить перестанут. Факт? Факт. На хрена губернатору конкурентам помогать? Чтобы они потом себя в грудь били и о бюджетном финансировании строительства вам дороги как о своих собственных трудовых заслугах отчитывались? Факт?
   - Факт, - соглашались мужики и внимательно слушали.
   - Время-то было непростое, разруха сплошная, а сейчас все потихонечку налаживаться начинает. Долги-то по пособиям, пенсиям и зарплатам за последних полтора месяца уменьшились?
   - Уменьшились, - вновь соглашались мужики. А взбодрившийся согласием мужиков, Владимир Ильич продолжал:
   - Губернатор деньги большие в район из бюджета обещает, сам на встрече с ним вместе с Дмитрием Дмитриевичем слышал. Появились в области деньги по итогам прошлого года, теперь распределять их начнут. Придут в район коммунисты - не получим денег. Так и останется ваша дорога не построенной, башня не отремонтированной, детский сад не открытым. Поэтому от вас многое и зависит, не подведите.
   Уважения в глазах мужичков чуть прибавилось.
   - А потом, - продолжал Владимир Ильич, - вот я, собственно говоря, человек не бедный. Денег своих не на нефти, или крови народа и воровстве заработал, а начинал простым слесарем. Из трудовых масс. Я тоже желаю этими деньгами поделиться и нужды ваших деревень частично профинансировать. Думаю, что и другие, такие, как я, найдутся. А если придут коммунисты, которые всех посадить и раскулачить грозятся, буду ли я им помогать ваши деревни восстанавливать? Нет. И другие такие, как я, не будут. У Ельцина свои миллионеры, которые тоже об этом заявляют и грозятся в случае победы коммунистов прекратить финансирование государственного бюджета из своих компаний. Про обращение к народу Гусинского и Березовского слыхали? То-то же. У нас же - свои, такие, как я.
   - Ты что, наш районный Березовский? - попытался пошутить "горлопан и юморист".
   - Я его двоюродный брат, если что, - так серьезно ответил Владимир Ильич, что и сам Владик посмотрел на него с удивлением, неужели это правда. Конечно же, это было неправдой. Но глаза мужичков уже ярко светились уважением. - Плачу каждому по пятьсот тысяч в случае, если в его деревне пройдет Дмитрий Дмитриевич. Ваша цель - активная агитация остальных жителей проголосовать за него. Вы в силу различных причин в своих деревнях у людей пользуетесь популярностью, жители к вам прислушиваются. Поэтому напрягитесь, проведите соответствующие разъяснительные беседы, кричите на всех углах о том, что коммунисты - негодяи, и в случае успеха получите бабла. Ну а в качестве предоплаты, пожалуйте - угощайтесь. Из подъехавшей "газели" выгружалась водка и по пять бутылок на душу вручалась "мужичкам". "На кой мне, не пью", - сообщал "мастер на все руки", но вовремя спохватывался, вспоминая, что водка в деревне - не только товар, который можно выпить, но и товар, за счет которого можно совершить различного рода сделки, и забирал предоплату. "Пьяница же и дебошир", напротив, желал получить премию по итогам работы не деньгами, а ящиком водки, поскольку такая же дебоширка и скандалистка, но не пьяница жена все равно бы отобрала заработанные деньги. Владимир Ильич заверял, что такое вполне возможно.
   - А как же ты узнаешь, проголосовала моя деревня за него, или нет? - спросил "гармонист", рассовывая водку по карманам пропахшей печным дымом телогрейки.
   - У меня везде свои люди, в том числе и на всех избирательных участках, они будут отслеживать и сообщать, - вылил последнюю порцию лапши на уши своих слушателей Владимир Ильич. Из глаз мужичков уважение выплескивалось наружу...
   Через два дня такая же беседа-агитация была проведена их предвыборным штабом и с "нужными тетками", представляющими собой уже женский деревенский актив, к чьему мнению и словам многие жители также прислушивались. С тем лишь отличием, что в качестве предоплаты теткам предлагалась не водка, а пачки с рисом, гречкой, макаронами, мукой и бутылка подсолнечного масла. Ну и само собрание длилось несколько дольше из-за дополнительно задаваемых любопытными тетками вопросов. И деревни, словно ульи, загудели... Дискуссии о выборах ежечасно возникали и тут и там: в магазинах, на улицах, в очередях за пенсией, собесах и сельских администрациях. "Нужные" мужички и тетки с пеной у рта рьяно отрабатывали свои будущие деньги, да так, что порою вступали с несогласными в активную конфронтацию, заканчивающуюся потасовками. Пронюхав обстановку в округе, коммунисты решили провести общенародное собрание в сельском, центральном Доме культуры, чтобы попытаться с помощью уже своей агитации перетянуть, начинающее уползать от них одеяло, на свою сторону. И тут же был подключен административный ресурс. "Никаких собраний, у нас на месяц вперед ежедневные репетиции детского фольклорного ансамбля", - ответила отказом заведующая муниципального Дома культуры. Коммунисты переметнулись в центральную сельскую школу, но также получили отказ со ссылкой на ежедневные внеклассные мероприятия. "Это нарушения!!! По закону имеем право!!!" - возмущались конкуренты и в очередной раз собрались бесполезно жаловаться во всевозможные инстанции. По закону же власть действительно была обязана предоставить помещение для такого собрания. "А что мы теряем? - вдруг осенило Владимира Ильича и Владика после одного из вечерних совещаний. - Мы от этого только выигрываем. Как же раньше об этом не подумали?" И дали отмашку проведению собрания конкурентов. Но перед самым собранием Владимир Ильич вновь встретился с "нужными" мужичками и тетками, дал им необходимые инструкции и осуществил за их старания новую предоплату прежним товаром, заверив, что это никак не скажется на размере обещанных им гонораров. В пятницу, в конце февраля центральный сельский Дом культуры был забит до отказа. Послушать оппозиционера-коммуниста Эдуарда Генриховича помимо жителей сельского центра собралось множество жителей и из близлежащих деревень.
   - Товарищи, - начал уверенно свое выступление Эдуард Генрихович, пытаясь вкратце рассказать о самом себе, своей предвыборной программе, после чего перейти к активной критике действующей власти.
   - Китайский волк тебе товарищ! - съязвил с места "горлопан и юморист". - У меня две коровы, раскулачивать будешь? Себе одну заберешь?
   - На что ему твоя корова, - отозвался второй "нужный" мужичок. - У него "Мерседес" и двухэтажный особняк. Ему и без коровы хорошо.
   Зал засмеялся.
   - Товарищи, - чуть смутился, не ожидавший такой прыти от граждан, Эдуард Генрихович, - я не "китайский волк", "китайский волк" это у нас нынешний глава района, который ничего не делает, а так и норовит убежать от проблем села в лес. Я же, напротив, вырос в селе, знаю трудности деревни, и пришел к вам как друг и человек, который собирается в случае, если вы его поддержите, вам также помочь...
   - Ой, да неужели? - засмеялась-заголосила "нужная" тетка из зала. - Ты с одной уже дружил и помог, расскажи нам лучше, как девку обрюхатил. Поматросил и бросил. Теперь и нас поматросить хочешь?
   Зал засмеялся уже громче. А Эдуард Генрихович еще больше смутился. Двое его помощников вскочили со своих мест, крича в микрофон, что в зале собрались провокаторы, которые хотят сорвать собрание и, требуя от находившихся у входа для обеспечения порядка двух милиционеров, вывести провокаторов из помещения. Милиционеры равнодушно пожимали плечами: "Хотели собрания? Вот и получите. На каких основаниях мы их выводить из зала будем? Не хулиганят, матом не ругаются, не пьяные, не дерутся и не дебоширят. А что вопросы вам нелицеприятные задают, так это у нас свобода слова. На то оно и собрание". Покрасневший Эдуард Генрихович жестом остановил своих помощников, пытаясь все-таки переломить ситуацию и взять ее под свой контроль. Но, увы, это ему не удалось.
   - Меня вывести из зала?! - возмутился "забияка и дебошир". - Я - провокатор?! А сам ты кто, не фашист ли случайно? Твой папаша не со свастикой под Сталинградом бегал? Рот затыкаешь. Я тебе сейчас сам заткну рот.
   Милиционеры напряглись, но, помня свою роль, "дебошир" не лез с Эдуардом Генриховичем в драку, все-таки не жена, а продолжал:
   - Это почему же ты своим будущим избирателям на их вопросы не отвечаешь? Али в листовках и газетах неправду пишут? Тоже провокация? Это что же получается, что все мы вокруг тебя - провокаторы? А кто же ты, разваливший совхоз, тогда после этого? По-вашему, по коммунистически и сталински, тебя за это к стенке или в лагеря как вражеского подрывника отправлять надо!
   - Я предлагаю всем успокоиться, в развале совхоза я совсем невиноват... - Эдуарду Генриховичу перестало хватать воздуха. Он не имел ранее опыта такого общения с населением. Бывший партийный, а затем председатель совхоза за длительное время своего постоянного руководства привык к тому, чтобы окружающая его людская масса беспрекословно и молча слушала его, заглядывая в рот и, не имея по сказанному им каких-либо разногласий. А здесь же было совсем все по-другому, и впервые для него. Конечно, он уже успел услышать некоторые нелицеприятные высказывания на собраниях в свой адрес, объезжая с предвыборной агитацией населенные пункты и встречаясь с избирателями. Но такого, чтобы его стали поливать откровенной грязью и фальшивками с самого начала, даже не дав выступить вообще, ранее с ним не случалось. Но зал уже не слушал самого Эдуарда Генриховича и его помощников, а разделился на непримиримые лагеря.
   - А нынешние чем лучше? Тоже ничего не делают! Их всех одной метлой гнать нужно! - стали выкрикивать со своих мест те, кому было в равной степени наплевать и на демократов, и на коммунистов.
   - А чем вам коммунисты не угодили? Зарплату, небось, при них вовремя получали и при деле всегда были. А сегодня что? Разруха сплошная! - это уже давали о себе знать сторонники Эдуарда Генриховича, которых в зале тоже было не мало. Но громче всех и сильнее всех получалось у "нужных" мужичков и теток, которые старательно выполняли заранее для них запланированную роль, перекрикивая всех остальных вместе взятых.
   - Не слушайте его, он хапуга, ничем не лучше, хоть и коммунист, дворец себе отгрохал, не работает сейчас и в ус не дует!
   - А зачем ему работать? Деньги совхозные потырил, совхоз на хозяйства развалил, на это и живет! Сыночка-то своего в армию не направил, на иномарке катается, а все власть критикует.
   - Это как же он программу свою выполнять будет? Неужели особняк свой с торгов продаст?
   - Ага, и "мерина" в придачу.
   - Нет, у него деньги партии спрятаны! Клад найдет!
   - Худшее пережили, к худшему и придем, развалит весь район, как совхоз. Обещалкин, пустобрех, хапуга, вор и негодяй!
   Эдуард Генрихович стал совсем пунцовым, потеряв дар речи. Собрание, так и не успев начаться, было сорвано...
   "Блеск! - резюмировал после сорванного собрания Владимир Ильич. - Опустили ниже плинтуса, теперь уж точно в нашем округе не отмоется. Ну а сейчас, очередь за нами". Через неделю после неудачного собрания Эдуарда Генриховича, в центральный сельский Дом культуры вновь был созван местный народ, но навстречу уже с другим кандидатом - действующим главой района Дмитрием Дмитриевичем. Однако, инициаторами такого собрания ошибки конкурентов-коммунистов были более чем учтены, поскольку расстроенные своей неудачей конкуренты вполне могли попытаться им отомстить тем же способом: провокацией и срывом собрания. В связи с чем на входе в ДК дежурили четверо рослых милиционеров, а рядом с ними, выполняя роль сканера неблагонадежных, стояла "активист в юбке" - Елизавета Васильевна и еле заметными жестами отсекала возможных провокаторов. Милиционеры, следившие за мимикой и движениями "активиста в юбке", которой Владимир Ильич платил деньги отнюдь не зря, не пускали в зал потенциальных бунтовщиков, крикунов и провокаторов под предлогом подозрения их нахождения в состоянии алкогольного опьянения или отсутствия документа, удостоверяющего личность. И доводы о том, что совсем-совсем не пил или не пила, а также вопросы, а почему у других документы не спрашиваете, никоим образом не влияли на решимость милиционеров, напротив, грозившихся для самых активных из тех, кто пытается проникнуть внутрь местного ДК, вызвать наряд милиции с целью установления личности или проверки на наличие алкогольного опьянения. Угрозы всевозможных жалоб также не помогали. Да и куда в этом случае жаловаться-то, в правоохранительные органы? Так вот же они, следят за порядком и изо всех сил, как могут, обеспечивают его. Зато "нужные" мужички и тетки собрались в зале в наиполнейшем составе и оббили от бурных аплодисментов свои руки уже тогда, когда действующий глава района еще и не успел начать свое выступление. Конечно же, и ему задавались нелицеприятные вопросы, которых тоже было очень много, а двое "диверсантов", все-таки в обход кордона проникших на собрание, даже попытались устроить то, что с коммунистами здесь устроили неделю назад. Но товарищи коммунистов были быстро выведены погреться на мороз без возвращения обратно сотрудниками милиции, на этот раз беспрекословно подчиняющимся командам выступающих. Да и на "нехорошие" вопросы Дмитрий Дмитриевич умело и профессионально отвечал, засыпая множеством цифр различных показателей и статистики, вставляя умные фразы с неизвестными простому люду терминами, так, что в результате его ответа никто и ничего не понимал, но создавалось впечатление, что раз бойко и уверенно говорит, то дело свое знает. К тому же "нужные" мужички и тетки то и дело своими выкриками и поддержкой с места переводили неприятные для выступления темы на нужный лад, заступаясь за Дмитрия Дмитриевича. Одним словом, размеренное, но в то же время весьма уверенное выступление Дмитрия Дмитриевича и его общение с местными жителями сводилось к тому, что сейчас Россия начинает подниматься с колен, уже видны просветы, а впереди сияет светлое будущее различных районных, региональных и федеральных программ развития села и сельского хозяйства, а также улучшения условий жизни жителей деревень. А дальше цифры, цифры, цифры, планы, планы, планы, проекты-"прожекты", проекты-"прожекты". Да так, что кружится голова. Нужно только выбрать его вновь на пост главы района и чуть-чуть, совсем немного подождать этого светлого будущего, а лучше даже и самому постараться приложить посильные усилия для его ускорения. А вот с коммунистами никак нельзя, они вновь все разрушат до основания, ведь и Советский Союз рухнул тоже из-за них, из-за трусости Горбачева и его соратников. Ну а затем, никто не знает, что они устроят людям дальше, но по опыту истории и вечно голодной Северной Кореи известно, что ничего хорошего. А с ним, Дмитрием Дмитриевичем, и другими демократами никакого разрушения больше не будет. Ну а то, что не сразу светлое будущее возникло после 1991 года, так это опять история - великая наука. После войны, сразу жить лучше начали? Солому и толь на крышах шифером сменили, от продуктовых карточек избавились тоже сразу? Не сразу. А здесь в чем отличие? Распад СССР - это тоже война. А придут коммунисты, так они вам вспомнят довоенные и послевоенные, забыли, как без паспортов жили, из деревни выехать никуда не могли? Придут-напомнят. Но сегодня, в отличие от того времени, выбор за вами и только за вами!
   Ничего полезного для себя народ на встрече так и не узнал, хотя одурманенный уверенным выступлением главы района, в большей части своей бурно провожал его громкими аплодисментами.
   - Весьма конструктивно пообщались с народом, прямо так и чувствуется поддержка, - сказал Дмитрий Дмитриевич на улице Владимиру Ильичу. - Молодец, хорошо с народом работаешь.
   - Стараемся, - скромно отозвался последний.
   - А это твоя команда? - Дмитрий Дмитриевич вопросительно посмотрел на Владимира Ильича и перевел взгляд на стоящего рядом с ними Владика. - С Елизаветой Васильевной мы знакомы давно, - это он, как понял Владик, про "активиста в юбке", - а вот с молодым человеком...
   - Это мой юрист, я Вам про него рассказывал, - ответил Владимир Ильич и представил своего подчиненного: - Владислав.
   - А, тот самый юрист, который разбил коммуняк, защищая свободу прессы, - протянул Дмитрий Дмитриевич и потрепал Владика по плечу. Заряженный позитивом собрания, он был в хорошем настроении. - Наслышан, наслышан о Вас, молодой человек, и Вашей хватке. Так продолжайте и дальше. И совет, держитесь Владимира Ильича, благодаря ему Вы многому чему в жизни полезному научитесь, в том числе и зарабатывать себе на хлеб насущный, а талантливых подчиненных, насколько я знаю, Владимир Ильич никогда не подводит и не бросает.
   - Спасибо, - почему-то побормотал в ответ Владик, смущаясь от похвалы и от того, что он, двадцатилетний, вот так вот просто может стоять и беседовать с руководителем целого района и жать ему руку, а тот еще и говорит ему комплименты. "Что бы я без Владимира Ильича делал? - вновь, словно верный пес, подумал Владик и преданно посмотрел на своего работодателя. -Благодаря ему меня даже сам Глава района теперь знает и имеет обо мне хорошее мнение".
   - Мне-то за что спасибо? - отозвался на "спасибо" Владика Глава района. - Это вам всем спасибо за проделанную работу. А ведь действительно, еще немножко осталось, совсем чуть-чуть.
   И вправду, выборы уже выходили на свою финишную прямую...
   Со всеми этими предвыборными работами их штаба, поручениями Владимира Ильича по юридической работе, периодически появлявшимися от него или от посторонних клиентами, наслышанными о молодом талантливом юристе, свободного времени практически не оставалось. В восемь утра он уходил из дома на работу, а возвращался позже семи вечера. Сил хватало только на то, чтобы наспех поужинать и тупо валяться на диване, пялясь в телевизор, или, воткнув в себя наушники от магнитофона, слушать музыку. Уставшая за день работы, голова требовала отдыха. Выходные также были практически заняты предвыборной или юридической работой. Клиенты приходили и приносили дополнительные доходы и ему, и его работодателю, который в целях более широкого развития данного направления деятельности пообещал Владику после выборов создать новое юридическое лицо с видами деятельности: оказание юридических, плюс риэлторских услуг, получить лицензию на указанные услуги, и уже на официальном уровне оказывать такие услуги посторонним клиентам во главе со своим молодым юристом, а также набранными в качестве помощников ему еще парочкой молодых специалистов. О большем Владик не мог и мечтать. Самостоятельная юридическая фирма во главе с ним, руководящим собственными подчиненными, была такой вершиной, о которой он еще несколько месяцев назад никогда бы и не подумал. "Поэтому, в ближайшие пару месяцев тщательно изучи жилищное законодательство и правовые нормы, регулирующие отчуждение недвижимости, - давал ему наставление его работодатель. - Я тут прикинул, в условиях всеобщего пьянства и разброда, даже в нашей дыре в массовом количестве начинают появляться люди, готовые продать свою недвижимость по весьма доступным ценам, либо по таким же доступным ценам ухудшить свои жилищные условия. Пока на этой нише не появились конкуренты, готовые скупать, перепродавать и оказывать подобного рода иные услуги, нужно воспользоваться данной ситуацией". Такое будущее для Владика выглядело безоблачным и вселяло в него огромный дополнительный стимул для его работоспособности.
   - Я тебе говорил, чтобы ты после нового года из моих магазинов и кафе выметался? Говорил! - гремел - негодовал в кабинете Владимира Ильича лично приехавший к нему навстречу, поскольку сам Владимир Ильич личных встреч старался избегать, председатель РАЙПО. - Все! Побаловались и хватит. Не захотел по-хорошему, выметайся! Срок аренды истек!
   - Да будет Вам, Василий Петрович, - лисой растекался в ответ Владимир Ильич, - сядьте-ка лучше, кофейку попьем, у меня, знаете, какой кофе замечательный, бразильский, не то, что в Ваших магазинах. Ах, да забыл, Вы же практически не торгуете, все в аренду раздали, - и как ни в чем не бывало, распоряжался: - Сюзанночка, приготовь мне и гостю кофе с лимончиком и коньяком, а еще пригласи, пожалуйста, Владислава. Нам с Василием Петровичем кое-какие юридические проблемы обсудить нужно.
   - Я устрою тебе проблемы! - багровел Василий Петрович. - Срок тебе - один день! Не освободишь помещения, сами магазины вечером закроем и опечатаем, замки сменим!
   - А вот это уже серьезно. - задумчиво тянул Владимир Ильич, наслаждаясь собственной ролью, и уже обращался к пришедшему на вызов начальника Владику: - Владислав, объясни, пожалуйста, уважаемому гостю всю юридическую тонкость наших арендных правоотношений.
   - В соответствии со статьей 279 ГК РСФСР, если наниматель продолжает пользоваться имуществом после истечения срока договора при отсутствии возражений со стороны наймодателя, договор считается возобновленным на неопределенный срок, и каждая из сторон вправе в любое время отказаться от договора, предупредив об этом другую сторону за один месяц, а при найме строений или нежилых помещений - за три месяца. Аналогичная правовая норма содержится в статьях 621 и 610 части второй ГК РФ, которая вступает в действие через месяц, - чеканил юрист. - Поэтому поскольку в течение действия договора аренды Ваше предприятие каких-либо требований о прекращении арендных правоотношений по истечении срока аренды к ЗАО "Сюзанна" официально, т.е. письменно не направляло, мы полагаем, что наши арендные правоотношения с 01 января 1996 года возобновлены на неопределенный срок. В связи с чем Вы вправе расторгнуть такой договор, предупредив нашу фирму об этом письменно, т.е. за три месяца до фактического расторжения договора.
   - Нахаленок! - выходил из себя Василий Петрович. - Ты мне и судье все мозги в арбитраже засрал, а теперь еще и здесь выпариваешь. Хватит тут разглагольствовать! Мы уже писали вам претензии о расторжении...
   - Те основания, по которым вы писали претензии и обращались в арбитраж, признаны судом несостоятельными, что не иначе, как позавчера было подтверждено и судом второй инстанции, - не смотря на крики председателя РАЙПО, невозмутимо отвечал Владик.
   - Короче-длиннее, - перебивал всех разом Владимир Ильич, - по-русски говоря, пиши претензию о расторжении, через три месяца после получения письма съедем. А не нравится - обращайся в суд. Опыт уже имеешь. А попробуешь закрыть магазины сам, таких убытков из-за порчи и пропажи товаров насчитаю вместе с упущенной выгодой, что твои магазины в счет долга бесплатно сам у тебя заберу.
   Окончательно вышедший из себя Василий Петрович, вскакивал и опрокидывал стул, намереваясь выскочить из кабинета.
   - Постой! Не горячись, говорю, - Владимир Ильич тоже вскакивал вслед и хватал председателя РАЙПО за рукав. - Присядь. Предложение у меня к тебе есть, весьма перспективное и дельное. Дружба сквозь зубы лучше всякой доброй ссоры. Послушай сначала, мне кажется, тебе будет над чем подумать.
   Василий Петрович, шумно дыша, грузно плюхался на поднятый с пола стул. А Владику тем временем работодатель жестом давал понять, что в его дальнейшем присутствии в кабинете нет какой-либо необходимости...
  
   Все люди были разными. Но все торчки казались Паше одинаковыми. Высохшие, бесцветно-серые лица, суетливые движения, а порою, чуть заметная трясучка и чуть заторможенная растянутая или, напротив, чересчур быстрая речь. "Неужели и я буду выглядеть так, как они?" - однажды подумал он, но тут же отогнал от себя эту мысль, успокоившись тем, что хуже выглядеть, чем выглядит он, вернувшись из плена, вряд ли возможно. Разбитые в собственной квартире зеркала укрепляли успокоение. В квартире Алика зеркала имелись в целостном состоянии, но взгляда на них он старался избегать, помня изуродованное кривыми шрамами свое собственное лицо, да еще слово "страшилище", сказанное в отношении его вида одной из снятых им с Аликом шалав. Вели себя торчки при встрече тоже практически всегда одинаково: в основном молча за пару секунд обменивались деньгами на товар и исчезали в подворотнях, сутулясь и горбясь плечами, редко перебрасывались с Аликом парой слов, но все также затем пытались незаметно исчезнуть. Были такие, кто приходил на сделку в приподнятом и возбужденном состоянии. Они двигались словно на шарнирах и почти не останавливались на месте. Пару раз Паше удавалось разглядеть их блестящие с расширенными зрачками покрасневшие глаза. И он понимал, что такие сейчас вмазаны и находятся под кайфом. Другие вели себя более или менее спокойно, не дергались, словно от тока, не тряслись и не суетились. Это были начинающие, либо те, у кого до ломки еще оставался запас времени. Третьим, которых тоже было не мало, очевидно, было очень плохо. Их трясло и крутило так, что порой, они сгибались пополам, приседали на асфальт или в снег, тряслись, коверкались, захлебывались непонятной речью и пытались хвататься за Алика, словно за спасительную соломинку дрожащими руками. У них была ломка. И это был самый опасный для сделок контингент, который ради дозы-убийцы был готов пойти если не на все, то на очень многое. Однажды Алику в счет оплаты один из таких вручил золотой браслет, перстень и цепочку. "Пойдет, - констатировал после сделки Алик, любуясь желтым металлом. - Сдам в ломбард. Или может, тебе подарить?" Но Паше этот дорогостоящий металлолом был не нужен. В другой раз средством оплаты послужили дорогие швейцарские часы, которые тот час же были нацеплены Аликом на руку. Один бесполезно пытался всучить Алику в счет оплаты аудиомагнитолу. Получив молниеносный отказ, попытался увязаться следом, но был припугнут вышедшим из-за своего укрытия Пашей с пистолетом в руке. И словно побитая бездомная собака, матерясь и извиваясь от боли, побрел в очередную подворотню. Те, у кого не было денег, ради спасительной дозы приносили различные ликвидные и неликвидные вещи, надеясь с помощью натурального обмена получить губительное для себя зелье. Откуда у них такие вещи, Алик у приносящих никогда не спрашивал, и так все было понятно. В лучшем случае личные, купленные этим некогда благополучным и, может быть, счастливым человеком тогда, когда он еще не сидел на игле, либо принадлежавшие членам его семьи. В худшем случае, похищенные в результате совершения преступления. Рабская зависимость заставляла совершать и такие деяния. В таких случаях Алик взглядом и мысленно быстро оценивал принесенную вещь на предмет ее нужности или возможности перепродажи за деньги и принимал решение: менял, либо уходил, отвечая отказом и, оставляя торчка ни с чем жалко выть от своей безнадеги. Был случай, когда и у них товар попытались взять взаймы, но на самом деле бесплатно. Ведь, как правило, о займах торчки забывали. Сначала на месте встречи появился один. Его конкретно ломало и, борясь из последних сил со своим состоянием, он принялся канючить у Алика дозу взаймы, хотя бы "на впрыснуть", мотивируя это тем, что обязательно вернет долг, ведь Алик его давно уже знает. Алик понял, что оплаты не будет, и быстро попытался уйти, отмахнувшись от канючившего. Тут же с другой стороны переулка появился другой, выглядевший не менее ужасно, чем первый, и быстро засеменил навстречу Алику. Поняв, что настал момент его работы, Паша выскочил из-за угла. "На хер отсюда, положу сейчас, падлы!" - громко крикнул, чтобы услышали и один, и второй, и продемонстрировал им оружие. Торчки сникли, "скуклились" и побрели в свою подворотню. После этого случая Алик, окончательно убедившись в правильности когда-то принятого решения о совместной работе, весь вечер расхваливал своего напарника и даже выделил ему премиальные. А позавчера пришел еще один, на котором они с Аликом чуть не запалились. Даже не пришел, а прибежал, задыхаясь то ли от бега, то ли от мучавшей его ломки. "Возьми, возьми, бабла нет, это прокатит, продашь, денег стоит, бля буду", - хрипел, задыхался прибежавший, постоянно оглядывался по сторонам и пытался вручить Алику фотоаппарат и небольшую в окладе икону. Видя состояние клиента, Алик насторожился, намереваясь уйти. Насторожился и Паша, приготовившись к возможной агрессии со стороны пришедшего. Но предлагаемая нариком икона вызвала у Алика интерес и на несколько секунд задержала его в раздумьях. Он слышал, что такой товар у антикваров и любителей старины может пользоваться огромным спросом и иметь хорошую цену, вот только как бы узнать, стоит ли она сколько, или штамповка для массового моления. В течение этих нескольких секунд раздумий Алика произошло совсем непредвиденное ими обстоятельство. С противоположной стороны улицы выскочили без верхней одежды пожилая женщина и молодая девушка с криками: "Стой, стой!!! Задержите его, задержите!!!" Опешивший от такого поворота событий, Паша на "автомате" с пистолетом в правой руке рванулся вперед, словно пытаясь защитить Алика от нападающих на него наркоманов, поскольку иных посторонних лиц в данный момент он никак не ожидал и не был готов встретить. Но тот час же, опомнившись, спрятал оружие за пазуху, замечая при этом, что пистолет в его руках выбежавшие, слава тебе, не успели заметить. Алик в одно мгновение "сбросил" икону на снег. "Помогите, остановите его!!!" - кричали бегущие к ним женщины, а несостоявшийся продавец иконы бросился почему-то бежать от них не влево, а навстречу Паше, который умелой подсечкой повалил его в снег, а затем взгромоздился сверху, выкручивая руки. "Никогда так больше не делай. Не вмешивайся ни во что, кроме того, что угрожает нашей опасности! - отчитывал его впоследствии за это Алик. - А вдруг подстава? И повязали бы тебя со стволом за пазухой, придурок". Сам же Алик мгновенно скрылся в другом направлении, оставив Пашу и торчка, а также подбежавших к ним женщин разбираться друг с другом. "Ой, спасибо, ой, спасибо, - запричитала девушка, благодаря Пашу. - Подержите его, пожалуйста, немного, сейчас машина подъедет, я сейчас за ней только, сейчас...". А женщина пожилая упала на колени на снег возле сброшенной Аликом иконы, подхватила ее и, смахивая с нее снег, принялась ее неистово целовать. Наркоман предпринял слабую попытку вырваться из Пашиного захвата, но, поняв, что это не удастся, обмяк и затих под ним. "Вы кто такие? - крикнул Паша целующей икону. - А то вляпаюсь тут с вами черт и во что". О пистолете за пазухой, к слову сказать, он забыл. "Я мать его, а Ника - жена, - отозвалась Паше пожилая женщина сквозь слезы. - Вылечили, полгода держался. А потом опять... Неделю под замком сидел, на стены лез, никуда не пускали, думали - пройдет, а ему только хуже, озверел совсем. Решили опять на лечение, с клиникой договорились, машину вызвали, вещи собрали, одели, машина должна была вот-вот подъехать, расслабились, а он позвонить нужно, говорит, позвонил, а потом поесть захотел, обрадовалась дура, аппетит появился, что к лучшему это, к поправлению, на кухню, а он, пока я на кухне, а Ника ему вещи собирает, к двери и бежать, мы за ним. Господи, за что же мне это все, а за что?" "А мне за что? - подумал Паша. - Вот и вам за что-то". Подъехал микроавтобус, приведенный убежавшей до этого за транспортом женой наркомана. Двое крепких мужичков подняли со снега торчка и бережно погрузили в салон, успокаивая заливающихся слезами женщин, которые затем также исчезли в глубине автотранспортного средства, еще раз, на прощание, поблагодарив Пашу за оказанную им помощь. "Неужели это и со мною может случиться?" - подумал он, бредя пешком к дому Алика по еще заснеженным, не смотря на наступивший март, улицам. "Может, может, уже случилось, - подтвердил Бес. - Хоть и пытаешься ты меня этим гонять, но делаешь только лишь для себя еще хуже". "А что может быть страшнее того, что со мною уже случилось и того, что случилось с моими родителями?" - спросил он у Беса вслух. Но Бес не ответил, поскольку отвечать было нечего. И, убеждая себя в том, что самое страшное, что с ним могло в этой жизни произойти - с ним уже произошло, Паша успокоился. "Хоп, хоп, хоп!" - стал веселиться Алик после того, как отчитал Пашу за опрометчивый на его взгляд поступок, и в очередной раз предложил ему вмазаться. Помня о заданных только что себе вопросах, а еще, почему-то вспоминая пожилую женщину без пальто на снегу, неистово целующую икону, Паша отказался. "Ну, ну, - Алик, казалось, обрадовался. - В завязке? Ну-ну". Еще с час Алик, уже вмазанный, веселился и глумился, как мог, блуждая и прыгая по квартире, а затем, окончательно потеряв пространство и действительность, ушел в свой параллельный мир. Паша с грустью пялился в пустой телевизор, борясь с усиливающимся с каждым часом желанием, которое из состояния психологического вдруг стало принимать физиологическую потребность. Словно голод, когда изначально мысленно начинаешь ощущать, что хочется есть, а затем ощущение все больше и больше усиливается не только мыслями в голове, но и физическими ощущениями, начинает подсасывать и ныть в желудке, а потом возникают рези, переходящие в спазмы, и уже крутит, крутит и крутит до боли и одури. Чувство бесконечного голода Паше, пережившему плен, было знакомо. Как радовались по-звериному они брошенной краюшке черствого или заплесневелого хлеба, грызя и обсасывая его, собирая оставшиеся крошки и запихивая их в рот... До трясучки, до нервного срыва, до очередной подачки еды, которая неизвестно когда могла произойти в следующий раз. Это тоже было что-то с родни пережитому им чувству голода, только гораздо сильнее, в десятки раз острее и больнее, так, что и он, в отличие от Алика, не вмазанный, от волн подступающих спазмов начинал терять пространство и время, и кажется, сходить с ума. Так продолжалось до следующего вечера пока он, не выдержав, взмолился у пришедшего из магазина Алика вмазать его. "Хоп, хоп, хоп, будет сделано! - радостно согласился Алик. - Только в полвинта, у нас еще сделка, или забыл?" Забыл, забыл, забыл, забыл... Десятки торчков приходили на сделки. Старые, молодые и уже не определенного возраста. Начинающие, бегущие и уже конченые. Запомнившиеся Паше лица менялись новыми. Место переставшего в силу лечения или смерти не пустовало, и занималось тем, кому только предстояло все это пройти.
   - А ты сам-то как начал? - еще не успев войти в окончательный кумар, поинтересовался Паша как-то однажды вечером у Алика.
   - Как-то начал. Ты как начал? Дай, говоришь, тоже хочу. Так и я, - как-то неопределенно ответил Алик, а затем добавил: - Все когда-нибудь, что-нибудь, как-нибудь и где-нибудь начинают. Как и мы... Мы корабли, по морю, по морю, по бескрайнему морю... "Не хочешь говорить - не надо, - беззлобно подумал он об Алике. - Не помнишь наверно ни хрена, все мозги дрянью засрал. А я вот помню, значит еще не совсем... Я из-за Беса, поисков мамки и пустоты внутри. Где ты, душа?" Бес пугался, параллельный мир давил его, и в нем Бесу не было места, и тогда Бес отпускал... Ваза в родительской квартире в редкие посещения своего жилья Пашой постепенно наполнялась сэкономленными им деньгами... "Наступит лето, уеду в Чечню", - согревал и утешал он себя надеждой, и в очередной раз вмазывался, либо шел вместе с Аликом на сделку, или в угаре зависал в кабаке. Боль за мамку тоже отпускала... Но внутри оставалась темнота, а душа была по-прежнему пуста, вернее сказать, ее вообще у него не было, поскольку он не ощущал ее внутри самого себя. С того самого момента, с того... "у-ка". Что же этим ему он хотел сказать? Что же? Что? Что-то самое последнее в своей жизни, что-то самое главное для него... С Владиком он за все это время после встречи Нового года встретился лишь несколько раз. Однажды, под легким кайфом и в отсутствии Алика, он сам приперся к нему домой. Владик, разглядывая его, встревожился, говоря, что Паша внешне изменился и выглядит как-то не очень. "Работы много, как у тебя самого. Устал", - объяснил ему Паша и долго-долго громко ржал своим собственным, только что сказанным словам. Потом он начал ржать над недоуменно смотрящим на него Владиком. "С тобою все в порядке?" - поинтересовался последний, с беспокойством разглядывая друга. "Да какая на хер разница тебе, да и всем вам. В порядке - не в порядке. Мне прикольно, значит - в порядке. Ладно, без обиды, да не бычься, давай лучше на гитарке что-нибудь сыграй. Уже не играешь? Плохо. Вот и я уже не тот, ржу без причины каждый день. Раньше ржал вместе с тобою над придуманными нами приколами, а теперь без тебя и беспричинно каждый день". Когда кайф прошел, вспоминая о произошедшем, Паше стало стыдно перед Владиком, и он сам для себя решил больше не приходить к нему под кайфом. Да и вообще, зачем приходить? Разговоры ни о чем? Разговоры, разговоры... Еще пару раз Владик сам приходил к нему да так удачно, что заставал Пашу дома как раз тогда, когда он сам возвращался домой, чтобы очередную порцию денежных купюр, отложенных им на поиски мамы, положить в копилку. Домой Паша заходил достаточно редко, в месяц лишь несколько раз, чтобы пополнить копилку и проверить, а нет ли от мамы вестей, вдруг она вернулась, а он об этом не знает. На всякий случай рядом с ее запиской на кухне он тоже оставил свою собственную записку с указанием адреса квартиры Алика, где его можно найти... И вот Владику дважды и удалось застать Пашу в его собственном жилище. И вновь разговоры, разговоры...
   - Все там?
   - Да, все там.
   - Так нельзя!
   - Но почему же, можно...
   - Все с ним?
   - Все с ним.
   - Зачем, ведь он же гад?
   - Работаю, работаю, а гад - понятие относительное, я тоже гад, и что?
   - Ты? Почему?
   - Все потому, что начинается на "у", а заканчивается на "ка".
   - Хрень какую-то несешь.
   - Несу.
   - Что хоть делаете-то?
   - Услуги оказываем, но не юридические, ха-ха-ха...
   Еще несколько раз они случайно пересекались на улице, как хорошо, что Алика в эти моменты с ним рядом не было. Интересно, как бы повел себя Владик? Нет, лучше об этом не думать... Однажды Владик, встретив его на улице, пригласил в кафе. Он плохо помнил, почему, так как был обкумареный. Вроде, как какое-то событие у него. В кафе, к его удивлению, они оказались за столиком одни. "Мы вдвоем? - удивленно спросил он у Влада. - А где же остальные твои друзья?" Владик долго, молча и пристально смотрел на него, а затем хрипло сказал: "Вы - мои друзья. Ты и Сережка... А больше друзей у меня нет и не будет". Пиво не цепляло, а только давило на мочевой пузырь. И поэтому, улизнув для опустошения организма в туалет, он забил там косяк, пыхнул, а потом, вернувшись обратно, долго и долго громко ржал над сказанным Владиком. Друзья, Сережка - мертвый друг, где ты, ау, тебя не слышно! Вот умора...
   В параллельном мире Сережки не было. Сережка пришел к нему только один раз в мире не параллельном, и то потому, что у них с Аликом кончилась дрянь. Распродали и использовали. А поехали за закупкой - продавцов на месте не оказалось. Было странно. Все оговорено, но на месте не оказалось... Долго-долго и бесполезно они колесили по обозначенному московскому переулку, а затем Алик пытался у метро дозвониться с телефона-автомата. На том конце провода не отвечали. Было очень странно. Вернувшись обратно в городок, Алик вновь пытался созвониться со своими поставщиками. Но вновь бесполезно. А запасов у них самих никаких и не осталось. Стало ломать, сначала Алика, а затем и его самого. Сбегав в аптеку, Алик принес какие-то таблетки, объяснив, что это поможет. Таблетки проглотили, и вроде бы на некоторое время отпустило, и даже появился определенный кайф. Но, спустя несколько часов все началось заново, только еще хуже и сильнее. Опять таблетки, затем еще. А в перерывах звонки, звонки поставщикам и поиски двух других районных дилеров. "Помимо меня в городке еще двое, - объяснил ему Алик. - Между нами все распределено и разделено. Поэтому друг другу не мешаем, и на территорию друг друга не суемся. Нужно их найти, купим дряни, временно перебьемся, а там, глядишь, наши продавцы обнаружатся". На четвертый раз Алику в продаже таблеток отказали в обеих аптеках, в одной, пригрозившись вызвать милицию, а в другой, пояснив, что и так уже дважды без рецепта продали ему эти "колеса", хотя по закону он должен предъявить на них врачебный рецепт, а случись что, сидеть за него они не хотят. Больше аптек в городке не было. А местные дилеры, как назло, тоже засели почему-то на дно и себя не обнаруживали. Стало еще хуже. И вот тогда, когда Алик рычал и хрипел, катаясь по ковру, а он метался по дивану, бросаемый то в холод, то в жар, охваченный ознобом и залитый потом, а стены качались вокруг и грозились его раздавить, а потолок то сужался, то разжимался, открывая черные звезды, выворачивало всего наизнанку, и кости, ему казалось, ломались и хрустели, Сережка и пришел к нему. Он увидел Сережку стоящим в дверном проеме зала и удивился.
   - Ты что здесь делаешь? - сквозь непрекращающуюся боль попытался он спросить его, увидев знакомые ему очертания человека и, узнавая в них своего школьного друга.
   - Да так, посмотреть на тебя, - да, это был его, Сережкин голос, он говорил тихо и медленно.
   - А хрен ли смотреть?! - зарычал от боли и охватившей почему-то его злости Паша. - Вот он я! Смотри!!! Вот он! Весь наизнанку! Абсолютно весь! Тебе там, небось, хорошо, не паришься ни о чем, а я тут дохну!
   - Не ходи той дорогой, Паша, не ходи. Я когда-то пошел, а меня никто не предупредил... А ты - не ходи. Я тебя предупреждаю...
   Очертания силуэта и лица друга стали растекаться и, в конце концов, расплылись, исчезли окончательно, а для Паши все слилось в один сплошной кошмар...
   Наутро его растормошил и привел в сознание Алик: "Нашел, дилера нашел. Потерпи чуть-чуть, сейчас дрянь принесу, сейчас". И все началось сначала. Хоп-хоп-хоп! День прошел, а ты все жив... Хоп-хоп-хоп! Эй, телки, ком цу мир! Хоп-хоп-хоп! Дует, дует! Отхожу... Лишь в перерывах продолжал попискивать Бес, и иногда ему все же хотелось понять значение сказанного ему когда-то слова "у-ка".
  
   На избирательном участке Владик наряду с теткой "активистом в юбке" были заявлены наблюдателями в составе предвыборного штаба Дмитрия Дмитриевича. В общем, роль наблюдателей была на первый взгляд весьма незамысловата. Сидеть на избирательном участке в день выборов от звонка до звонка, что включало в себя не только период открытия и закрытия участка для голосования, но и период подсчета голосов избирательной комиссией, период занесения результатов в итоговый протокол и направления такого протокола в городок в районную избирательную комиссию. В течение всего указанного периода времени наблюдатель должен был не просто просиживать штаны на подотчетном ему участке, но и тщательно следить за тем, чтобы кто-либо из конкурентов не допускал нарушений установленных законом правил такого голосования, не агитировал пришедших людей проголосовать за того или иного кандидата, не допускал иных провокаций, да и чтобы сама избирательная комиссия правильно считала бюллетени и заносила результаты в итоговый протокол. Впрочем, как нашептал Владику Владимир Ильич, в их избирательной комиссии были свои люди, поэтому сомневаться в неправильности действий со стороны избирательной комиссии вроде бы как не приходилось, но, как говорится, "доверяй, но проверяй". С утра в округе поднялся целый ажиотаж со стороны конкурентов-коммунистов. Причиной тому послужили развешанные по всему центральному селу неизвестными лицами ночью листовки с очередной порцией грязи в адрес Эдуарда Генриховича. "Провокация! - вопили конкуренты, срывая деревенское чтиво со столбов и заборов. - Это клевета и нарушение правил "дня тишины"! Мы будем жаловаться!" "Жалуйтесь на здоровье, - сладко улыбался, видя всю их суету, приехавший на избирательный участок, чтобы раздать своим подчиненным необходимые поручения, Владимир Ильич. - Толку-то что". И действительно, не пойманный, как говорится, не вор. После обеда Владик вместе с наблюдателем со стороны коммунистов и членом избирательной комиссии, державшей в одной руке компактную "выездную" избирательную урну, а в другой - пачку с бюллетенями, отправились по деревням к "невыездным" избирателям, т.е. старикам, которые в силу своего возраста, состояния здоровья или дальности избирательного участка не могли сами придти и проголосовать, но желали принять участие в таком голосовании. По мудрой и молодой российской Конституции избирательное право - неотъемлемое право каждого совершеннолетнего гражданина независимо от возраста и состояния здоровья, которое необходимо было тщательно соблюдать. Таких "невыездных" избирателей в округе оказалось несколько десятков.
   - Нам это на руку, - пояснил Владику утром Владимир Ильич, отдавая ему необходимые указания. - В соседнем округе есть "резиновый" дом, там, в случае чего, голоса доберут за счет "резины". А у нас такой "резины" нет, иначе и не парились бы. Поэтому необходимо все усилия приложить при выездном голосовании. Этот контингент одной ногой на том свете и плохо разбирается, за кого поставить крестик. Твоя задача, умаслить и помочь.
   - "Резиновый" дом в соседнем округе? - не понял и переспросил Владик.
   - А, ты не в курсе, а еще юрист, - засмеялся Владимир Ильич. В предчувствии победы, в которой он не сомневался, у него было замечательное настроение. - Объясняю. Это дом, в котором никто не проживает, но прописано с сотню человек.
   - А такое возможно? - вновь удивился Владик.
   - Так, не огорчай меня, - Владимир Ильич то ли в шутку, то ли всерьез погрозил ему пальцем. - Это я должен тебе, как юристу, задавать вопросы, возможно такое или нет. А ты, если грамотный юрист - отвечать на них. Кому я дал задание с целью открытия будущей юридическо-риэлторской конторы изучать жилищное законодательство и законодательство в сфере недвижимости? Но поскольку вижу со всеми этими выборами нашу всеобщую запарку, сейчас тебе, так и быть, объясню. На несколько долевиков покупается пустой дом, сейчас их в деревнях хоть пруд пруди. Долевики там прописываются, а затем продают свои доли другим лицам, но остаются быть прописанными. А те, в свою очередь, тоже прописываются и перепродают следующим лицам. Вот тебе и сотня голосов. Поэтому говорил я тебе, что риэлторские услуги весьма перспективное направление? То-то же. Ладно. С выборами закончим, свою контору откроем, чтобы залетных не пускать...
   - Со мною же еще наблюдатель с конкурирующей стороны будет, при ней же нельзя агитировать, иначе по жалобе голос не признают, - выразил свои опасения Владик своему работодателю, зная, что с целью соблюдения равного права на контроль за голосованием с ним обязательно поедет и наблюдатель со стороны коммунистов.
   - Расслабься, - настроение Владимира Ильича никоим образом не менялось. - Это наш тайный агент. Короче, тот наблюдатель от коммунистов, который поедет с тобой, наша со всеми потрохами. Капитал - великая сила. Как у Маркса. Она будет "молчать в тряпочку" и не станет вмешиваться. Ну а из избиркома тетка тоже знает, что почем. Все-таки дочь, как-никак, в районной администрации работает. Поэтому работа у тебя - не бей лежачего. Все, бывай.
   Владимир Ильич распрощался с Владиком и вместе с теткой "активисткой в юбке" направился выполнять свою часть работы, состоящую в окучивании и заманивании интересными предложениями определенную "активисткой" часть населения, которая еще не пришла на голосование. Владимир Ильич оказался прав. Бабулям и дедулям, в которых еле теплилась жизнь, по большому счету было абсолютно все равно, за кого отдать свой голос. В большей части они, как дети, радовались тому вниманию, которое было оказано им самим посещением со стороны людей, являющихся в их глазах представителями власти. Не забыли все-таки, пришли, здоровьем и проблемами интересуются. "Чайку не хотите, с вареньицем? Сейчас, сейчас, не уходите, не обижайте старуху. Я Вас обязательно должна напоить чаем. А проблемы... Вот печь совсем обвалилась, труба не тянет. Дров не запасли, колодец не пробить, свету нету, а починить некому, дорогу развезло, до магазина далеко, а автолавка не заезжает, прибавку бы к пенсии, до больницы далековато, хотя бы выездного фельдшера придумали". И так далее, и так далее, и так далее. "Дочка, а за кого галочку поставить? Я и не разбираюсь, кто там. А кто хороший-то? За кого надо-то? Вы подскажите. Я-то неграмотный три класса и коридор". И вот тут Владик начинал свою работу: "Вот за этого, уж он-то обязательно, если выберете, и дровами обеспечит, и печку отремонтирует, свет проведет, и колодец пробьет, дорогу расчистит, автолавку организует, пенсию прибавит, до больницы довезет, и сам вместо фельдшера приезжать будет". Наблюдатель-коммунист при этом скромно отводила глаза и молчала. Молчала и член избирательной комиссии с безразличным взглядом "скорее бы все это закончилось", уставившись в окно. Конечно, были и такие, кто имел активную позицию. Они не задавали вопросов, ругали власть или коммунистов, в зависимости от такой позиции, и ставили галочку в документе напротив выбранной кандидатуры. Были и такие, кто вообще никак не хотел проявить свою волю избирателя, отказывался голосовать, не пускал на порог, прогонял со двора. Но все они составляли меньшинство по сравнению с растаявшими от внимания одинокими старыми людьми, которых Владику было искренне жаль. Никто к ним не придет и не починит... А они с чистой совестью сделавшего свой выбор будут этого ждать... Было противно, но это была его работа и, помня первые профессиональные заповеди, с которыми он успел познакомиться за четыре месяца своей юридической деятельности, он тщательно старался ее выполнять. Перевес в "выездной" урне как минимум на три десятка голосов был обеспечен. И вот наступил и сам "час икс". Нервно курил одну за одной в тревожном ожидании Дмитрий Дмитриевич. Пил горькую в своем предвыборном штабе, не выдержавший напряжения, Эдуард Генрихович. И даже уверенный в победе в округе Владимир Ильич перестал шутить и улыбаться. Победа в округе не означала победы в районе. И даже при победе в округе можно было запросто пролететь по голосам всего оставшегося района. А это повлекло бы для него не только то, что все его затраты оказались бы бесполезными, а сулимые выгодные контракты не заключенными, но и возможные проблемы взаимоотношений с избранной властью в лице конкурентов-коммунистов. Ведь он засветился, сделав свой выбор. А власть, какая бы она не была, всегда злопамятна. И он об этом прекрасно знал. Предвыборные экспресс опросы, сделанные за три дня до голосования, показали, что и у одного, и у второго кандидата шансы практически равные, не смотря на включенный Дмитрием Дмитриевичем на полную катушку административный ресурс, дошедший до крайней степени идиотизма, выражающегося в том, что все муниципальные бюджетные работники и служащие по внегласному приказу своего руководства должны были обязательно придти на выборы и отдать свои голоса за действующую власть, а затем, утром в понедельник, отчитаться об этом своему начальству под угрозой увольнения. Полная разруха в масштабе как района, так и страны, и бездействие нынешней местной власти все-таки имели огромное значение, чтобы сладким словом вспоминать не такое еще далекое советское прошлое, когда все было спокойно и обеспечено, чтобы проголосовать за тех, кого еще пять лет назад согнали с трона.
   К полуночи голоса в округе были подсчитаны. Победа! Это сладкое слово "победа", расслабляющее слово "победа", удовлетворяющее тело и дух слово "победа". Дмитрий Дмитриевич выиграл в округе с разницей в сто тридцать восемь голосов. Узнав данные результаты, Владик из избирательного участка позвонил в офис Владимиру Ильичу, который был там. "Класс! - возбужденно задышал тот в трубку. - Попроси ксерокопию протокола на всякий случай. Сейчас пришлю за тобой машину". Прошло еще полтора часа, прежде чем Владик из села был доставлен в офис ЗАО "Сюзанна". Он устал, и ему жутко хотелось спать. Но Владимир Ильич возбужденно бегал по кабинету, размахивал руками и тряс его за плечи: "Победа! Мы сделали это!" К тому времени, когда Владик попал к своему работодателю, уже стали известны предварительные результаты выборов по всему району. Дмитрий Дмитриевич победил своего конкурента с перевесом в сто сорок голосов. Возбужденное настроение начальника передалось и самому Владику, услышавшему из уст Владимира Ильича такие результаты. Сон, как рукой сняло. И еще через двадцать минут они втроем: он, Владимир Ильич и Сюзанна пили коньяк в кабинете Владимира Ильича, заедая пахучую и обжигающую жидкость кислым лимоном и горьким шоколадом. "Класс! - все никак не мог успокоиться его, начинающий хмелеть, работодатель. - Мы молодцы! Везде шли практически поровну, а в городе вообще коммуняки обогнали на пятьдесят с лихом голосов, и только у нас такой отрыв. И он знает об этом. Вот послезавтра посмотрю в его честные глаза. Настало время платить по счетам. А мы - молодцы! Мы - одна команда! А?!" "Да! Одна команда!" - преданно соглашался Владик, он тоже начинал хмелеть от коньяка, усталости и бессонницы...
  
   Уже как два месяца они были покупателями. Как все интересно все-таки в жизни получается: сначала ты на коне, затем конь на тебе. Еще пару месяцев назад Алик смотрел на приходящих за дозой-чеками свысока и отвращением, мог послать на хер, забраковать принесенные в качестве оплаты вещи и никогда не давал взаем. Все они были для него и Паши одной сплошной серой массой, быдлом, приносившим деньги, быдлом, благодаря которому они получали доход и могли спокойно жить, не переживая о завтрашнем дне и очередной для себя дозе. Теперь же и они сами стали зависимы от других, а конкретно - от того лысого с короткой бородкой неопределенных лет дилера, которому Алик периодически названивал, договариваясь о встрече, и к которому шли на очередную встречу со страхом того, что товара не будет, или сам дилер не придет. И тогда опять аптеки, "колеса" и непрекращающаяся ломка, от которой меркли все цвета жизни, а самой жизни было не видно. Теперь и они походили на сплошную серую массу тех "торчков", которым до зарезу необходимо получить, во что бы то ни стало, свое. И полученная от дилера "дрянь" доставляла им двойное удовольствие: принес - значит живем. Теперь, сами являясь покупателями, и они были вынуждены, как когда-то у них, закупать "дрянь" по цене в два раза дороже, чем та цена, по которой приобретали наркоту для перепродажи. "Гад, - возмущался Алик Паше на лысого дилера. - Она не стоит столько", забывая при этом, что еще буквально совсем недавно и сам продавал этот товар торчкам по практически такой же цене. Единственное, чем отличались они от других торчков, так это то, что деньги на покупку кайфа у них пока еще были в необходимом количестве.
   - Интересно, сколько в районе таких как мы? - как-то задал вопрос Алику Паша. - Я тут невольно пока в засаде тусовался десятка три разных, а то и больше твоих клиентов насчитал.
   - Там три десятка, там три десятка и здесь три десятка - вот тебе уже и сотня, - отозвался Алик, натягивая жгут. - Хрен его знает, я не считал, но то, что много - это точно. Тебя это не радует?
   - Меня? - удивился Паша. - А почему меня это должно радовать?
   - Как же почему? - голос Алика был искренним. - Это значит, что мы не одни. Далеко не одни. А это обнадеживает.
   Обнадеживает...
   - Вообще не помню, чтобы раньше кололись у нас в городке, - задумавшись, сказал Паша. - Ну, до армии вообще не слышал никогда, чтобы такое было. Откуда же тогда за два с лишним года их столько появилось?
   - Их?! - Алик засмеялся. - Их...Они были всегда, просто не сталкивался, как и я, вот и не знал. Меня ими в девятом классе еще мамка, работая в исполкоме, пугала. Мол, районное ч/п: наркомана милиция обнаружила. Значит, все-таки они были. Хотя, действительно, раньше их было у нас гораздо меньше чем сейчас. Когда Союз накрылся, и войны начались, ты же знаешь, сколько к нам беженцев с югов понаехало, вот они и завезли, и рассеяли всю эту заразу, насколько я знаю, а потом все пошло-поехало. Дурное дело - не хитрое. За это их тоже ненавижу - "чертей", да и за брателлу своего...
   Их - нас...
   К концу второго месяца заветный номер телефона вдруг ожил, и Алик, уже не веря своему счастью, даже как-то растерялся, шумно дыша в трубку городского автомата. Но тот час же опомнился, ужаснувшись тому, что из-за его молчания на том конце провода трубку могут повесить и больше не поднять, и произнес кодовое слово. На том конце провода ему также ответили кодовым словом. От охватившей его радости Алику хотелось прыгать и кричать, но Алик сдержал свои порывы и условными фразами принялся договариваться о месте, времени встречи и размере партии закупаемого товара. Ему предложили больше, чем он закупал ранее. Он же попытался сойти на прежний объем, но, получив твердый отказ, вынужден был согласиться.
   "Брат, гуляем!!! - тормошил Пашу возбужденный Алик, вернувшись домой. - Поставки наладились!!! Все, пошел он на хер, этот лысый урод, сами теперь торговать будем. Хоп-хоп-хоп! Айда в кабак, телок снимем! Нет, давай сначала вмажем, от вчерашнего же еще осталось. Давай, давай!!! Блядь, вот праздник-то, как Новый Год!!!" И опять... Дуем, дуем... Петляющая по успевшим просохнуть от растаявшего снега и первых дождей апрельским переулкам вишневая "девятка", "нам по хер милиция..." Сизый дым кабака, и кумар в голове... Липнущие бляди, готовые за стакан или за "пых" на все, хоть и не красавец, хоть и не знакомы... Бляди малолетки, юные бляди, уже формирующиеся в молодых женщин, бляди среднего возраста и бляди, кому уже за... Как много блядей, выбирай - не хочу, были бы деньги... И они выбирали, тиская, дергая, кусаясь и прикалываясь, посылая одних на хер и, присаживаясь к другим... "Скотина, опомнись!" - истошно орал, вновь побеждаемый волнами дурмана, Бес. "Давай, до свидания! - вслух ржал Паша Бесу, а окружающие его не понимали. - Сегодня прошло, да здравствует завтра!!!". Хоп-хоп-хоп! Водка вперемешку с пивом, облизывания и слюнявые поцелуи... Пойдем, потанцуем? Пойдем, вот только с координацией не все, как надо. Да хрен-то с ней, с координацией-то, у кого она есть, эта координация?! Смотри, все вокруг летают! Да-а-а, прикольно. Ха-ха-ха-ха-ха! Все летают! Прикольно, прикольно, летают!!! Шабаш! Шабаш! А что это такое? Небо - голубое, вода - мокрая, жизнь... Небо голубое? Вода мокрая? Ха-ха-ха-ха. Дергай, дергай, двигай, двигай, хоп-хоп-хоп-хоп. А земля, интересно, какая? Сухая! Ха-ха-ха-ха, сухая! Голубая! Кто, земля? От педиков что ли? В ней морей и океанов много, из космоса она голубая... Дура, она круглая! Рвущиеся руками черные колготки и заношенные трусики в мужском туалете, хрипы животного желания, вскрик и хлюпанья от проникновения в плоть. Так, так, да, еще, еще, трахни меня, трахни меня, вдуй, вдуй, дуй, дуй, дуй, дуй, д-у-у-у-у-уй, а-а-а-а-а-а-а-а.... Рык мужской разрядки. Вот и хорошо. Всех бы трахал. Трахал бы всех вокруг. А то твари, меня все только трахают или норовят трахнуть. А я тоже трахать умею. А? Хорошо? А? Может еще? Давай на колени, вот так, вот так, ух, давай, давай, перейдем на повтор... Потом снова водка, противная, башка раскалывается, и крыша начинает съезжать.... Твари, убил бы всех, твари... Дайте мне гранатомет. "А что он этим хотел сказать "у-ка", "у-ка", "у-ка"?" "Бес, опять ты, проснулся?" "Конченый ты, задрот..." "Я?" "Да,да,да! Сдохнешь скоро. В зеркало на себя давно смотрел?" "Если я сдохну, то и ты со мной сдохнешь. Так что зря радуешься". "Хренушки, я к другому переселюсь. Таких, как ты, навалом". Отпускает... Плохо... Вмазать бы еще, да нет ничего, все на квартире у Алика осталось. На квартиру, на квартиру, едем, Алик, на квартиру. Куда везет нас паровоз? Вперед, вперед, вперед!!! А дальше... Дальше новая пелена дурмана, заволакивающая сознание и разум, погружающая в желанный, параллельный мир... И только последние мысли в витке уходящего осознания: "Небо - голубое, вода - мокрая, земля - круглая, а жизнь... Жизнь-то - какая?".
   Он приходит в себя только к обеду. Его вновь расталкивает Алик. После вчерашнего он хмур и сер. "Такой же и я", - думает про себя Паша, пытаясь сфокусировать свой расплывающийся взгляд на приятеле. По квартире, словно зомби, блуждают две полураздетые шалавы, которым тоже еще очевидно трудно придти после вчерашнего в себя. На одной из них отсутствуют трусы, ее голую, сморщенную задницу лишь чуть прикрывает длинная, полурасстегнутая блузка. При виде ее в голове у Паши начинает почему-то мелькать заплеванный и вонючий туалет в кабаке. Но почему? - он никак не может вспомнить. Хмурый Алик вынимает из кармана несколько банкнот и отправляет шалав в магазин со словами: "Купите что-нибудь наопохмел и пожрать, только быстро. Нога здесь, нога там!" Шалавы исчезают за дверью.
   - Ага, купят, кинут сейчас тебя с деньгами, это же шалавы, - сомневается в честности ушедших Алику Паша.
   - Я им кину, найду и так кину, что матку на сиськи надену! - обещает Алик наказать шалав, если они не вернутся. Паше становится смешно. Хоть чувствуется плохо, но жить уже прикольно.
   - Давай обсудим, пока лишних ушей нет, - Алик становится не только хмурым, но и серьезным. -Завтра за товаром. Помнишь?
   - Помню, - подтверждает Паша.
   - А на партию денег не хватает, - ошарашивает Пашу Алик такой простой по голосу констатацией факта.
   - Как не хватает? - не верит Паша.
   - Вот так. Во-первых, условия изменились, размер минимальной партии вырос, а уменьшать они отказываются наотрез. Не хочешь - не покупай....
   - Нет, покупать надо, - Паша вспоминает свое мучительное состояние двухмесячной давности, беготню Алика по аптекам, поиски дилера, бесконечные пустые звонки и мерзкого лысо-бородатого типа.
   - И я про тоже, иначе бизнесу нашему каюк. Это мы ждем, а те долго не ждут. Чуть что не так, в лучшем случае вообще исчезают, в худшем делают так, чтобы ты сам исчез. Ищи потом других поставщиков. И так уже два месяца на мели сидим. Или нас, пропавших без вести, - продолжает серьезный Алик, видя, что Паша соглашается с ним. - Нужны деньги.
   - Что, совсем ничего? - жалобно скулит Паша и пытается верить, что у Алика хоть что-то, но осталось.
   - "Совсем ничего..." - передразнивает его Алик. - А два месяца дрянь на что постоянно втридорога покупали? На твои? Нет. Как раз на это, что для товара было предназначено. А жрали - пили на что?
   - Да... - вновь соглашается Паша.
   - Вот, все, что осталось, - Алик бросает мятые купюры на пол. - Но там только в лучшем случае на четверть товара.
   Несколько минут они молчат, тупо уставившись на валяющиеся на полу бумажки. Не решается и Алик, не решается и сам Паша, хотя оба понимают, к чему шел разговор, и кому-то из них нужно решиться.
   "Ты мне как брат стал, - хрипло нарушает длительную тишину Алик. - Веришь?" Не получив ответа от Паши, продолжает: "Я знаю, ты на святое копишь, в следующем месяце мамку искать должен был ехать..." Глаза Паши наливаются кровью и слезами. Мама, мамочка, мамуля, где ты????????? "Я знаю, мать - это святое. Мне поэтому трудно у тебя просить. Но нам нужны деньги, сейчас нужны деньги. Иначе все, и сами загибаться будем, как еще недавно загибались. Понимаешь, брат, понимаешь? Мы отобьем, все отобьем, обязательно, - темп речи Алика увеличивается с каждой секундой, и вот уже он говорит быстро-быстро, словно стреляя из автомата: - Торговлю наладим, торчкам всем, клиентам своим сообщу, что товар появился, как тот лысый, гнать за три цены будем, никуда не денутся, падлы, бля буду, вот увидишь, за месяц отобьем, за мамкой поедешь, и я с тобой, если захочешь, буду тебя, как ты меня, подстраховывать, чеченов, если что - отстреливать, у нас ствол есть, Паша, Паша, а?"
   Мама, мама, мамулечка, прости, прошу тебя, прости меня, прости, умоляю тебя, прости. Я приеду чуть попозже, но обязательно приеду и найду тебя. Обязательно. Клянусь. Найду тебя. Ты только будь живой и здоровой. Где бы ты ни была - я приеду и найду. Прости меня...
   На краю пыльного кухонного стола стояла некогда красивая и полная своих надежд фарфоровая ваза... Но теперь она осунулась и была пустой. Такой же пустой и одинокой была и кухонная обстановка, окружающая вазу, и сама квартира, где ваза жила. Очнувшаяся от спячки муха, наглея от пустоты квартиры и чувствуя себя единственным хозяином на кухне, приставала к вазе, периодически пачкая ее своими грязными лапками и оставляя на ней следы своих нечистот. Затем проснулась вторая, потом третья, и вот уже с десяток мух облюбовали грустную и беззащитную вазу, которая, не выдержав постоянных атак вредных насекомых и, устав одиноко и пусто стоять, пошатнулась, упала на старый паркетный пол с края стола и разбилась, разлетевшись мелкими осколками по углам...
   Это были другие, не те, что прежде, поставщики. Хотя они на месте обусловленной встречи ожидали увидеть своих старых знакомых. Данное обстоятельство очень сильно напрягало Пашу, поскольку это могло быть подставой. Он молниеносно прокручивал в голове варианты возможных действий и пути отхода в случае, если что-то пойдет не так. Если менты, то тогда бежать, скидывать ствол и бежать, как инструктировал Алик. Алик сам будет разбираться, может, повезет, успеет в "девятку" прыгнуть и уйдет. А он, Паша, метнется вот туда, затем повернет направо, там, кажется пустырь, ну а потом, куда ноги вынесут. Даст бог, повезет, свинья не съест - менты не возьмут. А если, отмороженные, на "гоп-стоп"? Тогда так, того, который в солнцезащитных очках валю первым. Уж больно подозрительно у него пиджак оттопыривается. А этот второй в джинсах и рубашке с коротким рукавом наверняка бросится в этом случае за бетонные плиты. Оружия у него при себе, судя по одежде, нет, если только не спрятал где-нибудь рядом. Хрен то с ним. Всех валить вовсе необязательно. Вот этого подозрительного, а дальше в "девятку" с Аликом, и по газам. А завалить не слабо? Нет. Опыт есть, как раз почти год назад. Завалю за свои будущие бабки на поиски мамы. Как пить дать, завалю...
   "Порядок", - Алик успокаивающе машет ему левой рукой. Еще несколько секунд и они уже в "девятке". "Порядок, - еще раз повторяет Алик. - Как эти объяснили, те прежние точки базирования сменили, были какие-то проблемы. Сейчас нет. А нам один хер, какая разница. Лишь бы товар всегда был и качественным тоже. Товар есть, качество проверим". Алик демонстрирует Паше партию приобретенной наркоты, затем прячет ее в оборудованный в машине тайник, и еще через несколько минут они уже мчатся по федеральной трассе, максимально выжимая скорость, в сторону родного городка. "Хоп-хоп - все тип-топ! - поет и дурачится Алик. - Теперь пойдет бодяга, вот увидишь, за месяц отобьем. Я тебе больше половины от выручки башлять буду. А потом за мамкой. А, брат?". Паша молчит, слушая слова Алика. О чем-то сосредоточенно думает и молчит.
  
   Владик, слушая указания Владимира Ильича, не может поверить своим ушам. Еще несколько месяцев назад ЗАО "Сюзанна" и РАЙПО разругались вдрызг до арбитражных судов и взаимных оскорблений. Типа, "нахаленок". Еще несколько месяцев назад он и Василий Петрович были по разную сторону баррикад. И он, как мог, оборонял свою баррикаду под названием интересы ЗАО "Сюзанна". А тут и май на подходе, а магазины никто не отнимает, претензию о расторжении договора так и не прислали, да и Ильич, но не Ленин перестал суетиться с завершением внутренней отделки своего собственного магазина, куда планировалось перемещение товара ... То-то, казалось, подозрительное затишье. А сегодня, так вообще Владимир Ильич ошарашил. Говорит, уж больно ты понравился Василию Петровичу, хочет тебя взять в юристы с таким же окладом, как в ЗАО "Сюзанна". "Шутка", - думает Владик, и с утра не обращает на сказанное Владимиром Ильичем какого-либо внимания. Но шутка находит свое продолжение уже ближе к обеду, когда Владимир Ильич вызывает его в свой собственный кабинет. "С агентством, оказывающим юридические и риэлторские услуги, придется пару месяцев подождать. Наметился еще один глобальный проект. Ты даже не представляешь какой..." Владик сама внимательность, полусогнувшись в кресле в услужливой позе, он изо всех сил делает вид, что ему безумно интересно и, что он тот час же готов все слушать, запоминать и исполнять. И тут как гром среди ясного неба. "Придется тебе временно перейти на несколько месяцев юристом в РАЙПО. Петрович, кабан старый, все-таки созрел над моим предложением, или кредиторы его окончательно доконали..." "Как? Перейти временно работать юристом в РАЙПО? За что? Почему? В чем я провинился? Я не нужен больше Владимиру Ильичу?" Все вокруг как в тумане, и он никак не может понять, почему его любимый и обожаемый им работодатель направляет его в стан злейшего врага последних месяцев. Ему кажется, что Владимир Ильич так от него хочет избавиться. Потом приходит в голову мысль, что это просто глупость. "Захотел бы избавиться, уволил бы в один миг, сказал бы, что в услугах больше не нуждается, иди за трудовой и расчетом, и все, гут бай. Это только в трудовом кодексе увольнять без оснований запрещено. А в жизни все наоборот. И хрен что докажешь, восстанавливайся или не восстанавливайся. Нет, тут что-то не так. Просто как-то все неожиданно, как мешком по голове. Мешком или кирпичом? Какая разница, все равно неожиданно. К Петровичу юристом, да он порвет на сотню маленьких медвежат. Нет, нужно действительно внимательно слушать. Сейчас все станет ясно, что к чему". Откуда-то из глубины голос Владимира Ильича вновь возвращается к Владику.
   - С частной практикой и клиентами пока приостановим. Не до них будет. На кону очень серьезный проект. Только им и будешь заниматься, пока не закончишь. РАЙПО на гране банкротства. Не сегодня - завтра кто-нибудь из кредиторов в арбитраж с заявлением о банкротстве обратится. А что такое РАЙПО, ты знаешь? Десятки магазинов, свой рынок, ресторан, кафе, производственные цеха и десятки других объектов по всему району. Некогда - гигант! Да и сейчас гигант, только уже на глиняной ноге. Петрович, хоть и старый пердун-психопат, но то, что кресло под ним и его структурой уже во всю шатается, тоже прекрасно понимает. А у меня мысли взять РАЙПО под контроль уже давно были. У самого Петровича силенок, решительности, мозгов, да и своих собственных средств на это не хватает. Поэтому с моим предложением на "пополаме" и согласился. Помнишь, когда за расторжением аренды пришел, бушевал, а ты его на место поставил. Ты тогда ушел, а я ему предложение сделал. Глупо воевать, если вместе можно делать дело. Он обещал подумать, теперь созрел. Одним словом, нужно сделать так, чтобы все ликвидные активы, а это в основном недвижимость, из РАЙПО в другую структуру перешли. В чистую, новую структуру без долгов. Так, чтобы потом никто и оспорить законности действий не мог. А на этот период времени с угрозой банкротства РАЙПО постараться потянуть, с кредиторами пободаться, чтобы сделку под удар не поставить. А потом, когда все утрясется, банкротство РАЙПО нам только на руку будет. Только уже банкротить там будет нечего. Все, что нужно - заберем. Мысль понял? - Теперь-то понял.
   - Понял, - ответил Владик и спросил: - А почему мне для этого обязательно в РАЙПО юристом устраиваться на работу нужно?
   - Дурья башка, - разозлился Владимир Ильич, и Владику действительно стало ясно, насколько этот проект важен для его работодателя. Не так уж и часто он видел его таким разозленным, разве, что, когда с Сюзанной серьезно поцапается. Но это бывало очень редко. А, делая свой собственный бизнес, он никогда не злился возникающим в нем проблемам. Даже как-то говорил Владику, что проблемы нужно решать, а не злиться на них. - Во-первых, тебе предстоит разработать всю правовую сторону проекта. Детально. Каждый шаг всех юридических действий. Я вот тут тоже набросал кое-чего, схемы перекачки активов, на вот, посмотришь. Свои соображения скажешь. Но они сырые, во все юридические тонкости их законности я не вникал. Просто нутром чую, что так можно. А ты должен просмотреть, изучить и одобрить, либо забраковать, если риски большие. Тогда о других схемах думать будем. На это тебе две недели, не больше. Но имей в виду, простые купли-продажи здесь не пройдут. Хотя заманчиво все объекты из РАЙПО перетянуть куплей-продажей за бесценок. Но в РАЙПО все решают пайщики и Облсоюз. Крупные сделки одобряет либо бракует общее собрание пайщиков. А простые купли-продажи они забракуют, как пить дать. Смысл продавать имущество за бесценок, если счета все арестованы, и деньги с продажи автоматом кредиторам уйдут, а воз и ныне там останется. Пайщиков нужно заманивать чем-то другим, более перспективным. Так, чтобы все поверили: то, что делается - совершается на благо и во спасение РАЙПО. На защиту интересов РАЙПО и их интересов, как пайщиков, направлено. Чтобы собрание пайщиков такие сделки по отчуждению активов одобрило. Чтобы все законно и неоспоримо с любых сторон было. Понял? А до этого полный юридический анализ о ситуации дел в РАЙПО нужен, о возможных угрозах, долгах и кредиторах, о количестве пайщиков и их настроениях, уставных документах, о ликвидных активах и их балансовой стоимости, да до хрена еще, о чем. Для этого ты там непосредственно находиться должен, а не здесь ошиваться. С кредиторами бодаться, по арбитражам разъезжать, банкротство оттягивать. Одновременно и с пайщиками работу соответствующую поводить, с коллективом, чтобы тоже при случае чего, не забузили, с уставными документами РАЙПО, с правоустанавливающими документами на нужные нам объекты. Работы будет непочатый край. Поэтому, чтобы не бегать туда и сюда и для того, чтобы было все официально, ты там и будешь все это время работать. К тому же... Психологию изучал? Так вот. Кому будут верить больше: своему собственному юристу, пришедшему с горящими глазами спасти РАЙПО или наемнику со стороны, сидящему в другой компании? То-то же. Насчет нашей "Сюзанны" не переживай. Официально ты будешь уволен, чтобы трудовую в РАЙПО передать и чтобы сомнений каких-либо не было, но неофициально останешься на все это время в штате. И будешь каждый месяц получать от меня зарплату, плюс то, что будет положено тебе в РАЙПО. Я с Петровичем договорился, чтобы он, не смотря на все его долги, именно с моей аренды зарплату тебе каждый месяц платил вовремя. А сам Петрович тебе такой же оклад, как и у меня, обещал. Так что материально ты ничего не теряешь. Только не подведи. Все это очень важно. Поэтому все изучи и продумай так тщательно и досконально, как никогда еще не изучал и не продумывал...
   Бессонная ночь... Сигареты одна за одной, сизый дым, окутавший балкон. Ворчание сквозь сон недовольных родителей, мол, хватит, бегать курить, иди спать, что там у тебя случилось, что заснуть не можешь. Что случилось... Да, собственно говоря, ничего. Не спится, и голова от раздумий раскалывается. Кухня... Схема Владимира Ильича, и краткие наброски фраз вокруг крестиков и стрелочек. Бумажная кипа из нормативных документов. И свои собственные записи относительно возможной схемы. Двадцать лет. Это много или мало? В семнадцать лет, в одиннадцатом классе, казалось, что много. Двадцать лет - это уже взрослый. А сейчас как кажется? Как-то никак. Но за пять месяцев работы чувствуется, что опыта набрался на целых десять лет вперед. Многие вещи уже осознаются и оцениваются совсем по-другому, чем раньше. Оказывается, профессиональная деятельность тоже накладывает огромный отпечаток на личность и характер человека. Даже и не знал. Теперь знаю. Значит, все-таки стал гораздо взрослее. За полгода, буквально за полгода. А если уж поручают такое ответственное дело ценой в миллион, а может, и в несколько миллионов долларов (это предстоит еще подсчитать) - значит и воспринимают тебя как взрослого и ответственного человека, который не способен подвести. Такой ли он? Такой. Итак, господа присяжные, совокупность предоставленных доказательств свидетельствует о том, что гражданин Капитанов действительно стал взрослым человеком, а двадцатилетний возраст, не смотря на кажущуюся арифметическую незначительность, является тем самым возрастом, когда человек должен и может брать на себя всю полноту ответственности взрослого лица. Справишься ли? Громадная ответственность напрягает. Но уверенность присутствует. Справлялся же со всем, что было до этого. Начиная с проблем поступления, армией, состояния здоровья, поисков работы, заканчивая уже профессиональными задачами. Значит, и с этим справишься тоже. Иного выхода у тебя просто нет. Если отказ или сомненья, Владимир Ильич однозначно уберет не только из проекта, но и из своей команды вообще. Такие правила корпоративных отношений: нужен, пока без сомнений и дрожи в ногах тянешь воз, начнешь дрожать - снимут с упряжки и заменят, не вспомнив даже о былых заслугах. А этого никак не хочется. К тому же он многим обязан своему работодателю. Поэтому, он вдвойне не должен подвести Владимира Ильича. Итак, что там у нас намечается?
   А намечалось следующее. Сама операция должна была включать в себя несколько этапов. На первом этапе РАЙПО, обратившись к имеющему соответствующую лицензию независимому оценщику, должно было произвести переоценку своих основных средств, т.е. недвижимого имущества. Цель рыночной переоценки - значительное уменьшение стоимости активов по сравнению с их предыдущей балансовой стоимостью, а, следовательно, в конечном счете, изменение и самой балансовой стоимости такого имущества. Отчуждать ликвидные активы по цене ниже их балансовой стоимости никак нельзя. Это, как минимум, сомнения в отсутствии преднамеренного сговора между представителями сторон сделки, оспоримость такой сделки, а как максимум - повод, чтобы такой сделкой заинтересовался ОБЭП. А так, все четко, не прикопаешься. Поясните, на каком основании рыночный комплекс был отчужден за, ну скажем, пятьсот тысяч долларов, а не за миллион, как он стоил ранее? Пожалуйте, отчет независимой оценочной компании о его действительной рыночной стоимости и справка о новой балансовой стоимости такого объекта в связи с его переоценкой. К Вашему сведению, согласно этим документам это имущество стоит четыреста пятьдесят тысяч долларов. А мы сработали даже в прибыль на пятьдесят тысяч. Утерли нос? Утерли. К тому же оценочная деятельность только начинает развиваться, и конкретные общие методики оценки, обязательные для всех, отсутствуют. Это тоже узнал и прояснил. Как это сказали? "Никогда не увидите двух одинаковых отчетов о стоимости одного и того же объекта". Что верно, то верно... Есть три общих подхода в оценке: доходный, затратный и сравнительный. Во всех этих подходах цифры разнятся, причем значительно. По итогам выводится нечто среднее. И вот это среднее в отсутствии обязательных государственных установок может варьироваться с вилкой в десятки тысяч долларов. Так, здесь все решили. Формальным и благовидным объяснением переоценки имущества для всех заинтересованных лиц может быть необходимость уменьшения налогооблагаемой стоимости активов и возможная в связи с этим минимизация налогов, поскольку на основании переоценки объектов изменяется и их балансовая стоимость. Следовательно, со следующего года размер налога по этим объектам подлежит исчислению с их новой уменьшенной в разы балансовой стоимости. А это уменьшает для РАЙПО бремя содержания имущества на неплохую в результате сумму. Так оно и есть. Схватят на ура, поскольку какая-либо рыночная переоценка имущества РАЙПО с постсоветских времен не проводилась, балансовая стоимость, казалось бы, внешне одинаковых по своим техническим параметрам объектов порой отличалась в разы. Что-то имело копеечную стоимость, что-то, напротив, показывало заоблачные цифры. В настоящее время РАЙПО буквально задушено драконовскими налогами. Жулики-предприниматели все уже умудрились переоценить свое имущество, либо оформить на льготников-инвалидов и пенсионеров и несуществующие пустые фирмы. А РАЙПО, как послушный слон, отпущенный на все четыре стороны из зоопарка, но постоянно пытающийся в него вернуться обратно. Вот вам и законное объяснение блага РАЙПО. Одновременно с работой по переоценке и оформлению недвижимости проводим работу по расторжению договоров с арендаторами. Нужно будет просмотреть все договора и их сроки. Интересно, еще недавно сам с ЗАО "Сюзанна" в роли арендатора, которого пытаются выбросить, находился. Теперь уже самому придется выбрасывать других арендаторов. Так, проехали. На втором этапе нужное переоцененное имущество уже по его новой оценочной стоимости предполагается внести в другую организацию. Здесь тоже все имеет законное и формально благовидное объяснение для пайщиков и Облсоюза. РАЙПО погрязло в долгах и верно тонет. Кредиты из-за долгов банки не давали. Да если бы и дали, то это не спасло бы РАЙПО. Счета закрыты долгами, новые открывать не разрешают. Следовательно, деньги на развитие пойдут вовсе не в развитие, а на погашение долгов. При этом образуются уже новые, более драконовские долги перед банками-кредиторами со всеми их убийственными процентами за пользование кредитом и неустойками за просрочку платежа. Облсоюз тоже дышит на полвздоха, денег на льготные ссуды не имеет. К тому же, как оказывается интересно, по закону о потребкооперации, Облсоюз в настоящее время в отличие от советских времен - пустая формальность, не имеющая какого-либо обязательного участия в судьбе РАЙПО, поскольку является общественной организацией, некой ассоциацией добровольного объединения потребительских обществ, призванной защищать их общие интересы перед другими лицами. И больше ничего. Выйти из этой ассоциации и наплевать на мнение Облсоюза вполне законно и не составляет никакого труда. Это по старинке Петрович и все его Правление все в рот Облсоюзу заглядывают и козыряют-отчитываются, да еще взносы платят. А по закону могут этого и не делать. Так, с Облсоюзом тоже решено. Поиграем в поддавки, а если что, пошлем подальше. Не исправив ситуации и что-то в структуре РАЙПО не изменив, спасти РАЙПО и его имущество нельзя. Цифры, цифры, отчеты о долгах и возможных угрозах банкротства - это все на собрании. А там, оглушенные цифрами и потенциальными угрозами, поймут, что иного законного и разумного выхода не существует, и проглотят. Создается новая, абсолютно чистая структура, например ООО, в состав которой входят два учредителя. Допустим, ЗАО "Сюзанна" или сам Владимир Ильич, может еще кто, вместо него, как пожелает. Второй участник - РАЙПО. Первый вносит деньги в качестве оплаты доли в размере 51% от уставного капитала. Второй - нужные активы на стоимость в 49% от уставного капитала. Контроль остается у нас. Внеся в новую структуру имущество в качестве уставного капитала, РАЙПО юридически теряет на него все свои права. Такое имущество становится собственностью новой структуры. Вот вам и сделка по отчуждению имущества. При этом все долги РАЙПО перед кредиторами на новую структуру не распространяются. Это вам не реорганизация. Долги остаются у РАЙПО, а ликвидное имущество - у новой структуры, не имеющей каких-либо долгов. Бедные кредиторы, берите теперь, что хотите, только вот ничего нет. Единственный момент, когда у РАЙПО может возникнуть право на такое имущество, точнее право истребовать имущество обратно, так это при выходе из новой структуры по своей инициативе, либо в силу банкротства. Да, да, поскольку при выходе из юридического лица его участник вправе требовать от юридического лица компенсацию стоимости своей доли в деньгах в размере стоимости внесенного имущества, либо таким имуществом в натуре. Это уже риски. Так... Прописываем в уставе новой структуры, что при выходе участник вправе получить стоимость своей доли только в денежном выражении. Такое возможно? Сейчас посмотрим... Вполне, вот же в законе сказано "в порядке, предусмотренном учредительными документами общества". А уставом как раз это и будет предусмотрено. Все, клетка закрыта. При выходе из новой структуры РАЙПО получит только денежную стоимость ранее внесенного в уставной капитал имущества, как бы кто не хотел по-другому. А получит ли? Вообще ничего не получит... Третий этап. Самый сложный. Да, Владимир Ильич, жук еще тот. Все нахаляву хочет прибрать. Конечно, будут расходы на оценщика, причем немалые, поскольку нужно оценить имущество так, как хочет того заказчик. Будут расходы на регистрацию новой организации, инвентаризацию имущества РАЙПО и регистрацию перехода права собственности на такое имущество на новую структуру. Учитывая, что речь идет о нескольких десятках объектов, расходы тоже немалые. Но все это необходимость. А вот платить РАЙПО стоимость имущества даже с учетом его переоценки никак не хотим. Озадачил... "Сделай так, чтобы потом РАЙПО вышло из новой структуры, но без имущества и денег". Вот тебе и третий этап. Какие варианты? Оплатить при выходе векселями? Сомнительно, и может вызвать множество вопросов, в том числе и у ОБЭП, "а намеривались ли вы в дальнейшем обналичить эти векселя, и чем это подтверждаете?" Конечно, не намеревались. А это уже мошенничество. Да... Закидать РАЙПО долгами? А это мысль... Так, так, так. Деньги на оценщика и регистрацию имущества нужны? Нужны. Причем, немалые. А у РАЙПО их просто нет. А мы им заем со стороны другого учредителя новой структуры. А потом в счет оплаты займа, который, конечно же, РАЙПО не оплатит, сделаем взаимозачет стоимости доли при выходе РАЙПО из ООО. Стоп. Но размер займа на организационные расходы вряд ли достигнет суммы стоимости доли. И потом, эти все расходы в большей степени будут произведены на начальном этапе, когда решение о создании новой структуры еще не будет принято. Возникнут вопросы. Тут не благими намерениями пахнет: переоценкой для минимизации налогов, а тем, что изначально все это было запланировано с целью внедрения в имущество постороннего лица. Во всяком случае, может создаться такое впечатление. Так не пойдет... Что же еще? Заем - это верно, но как... А если, если, если... Вот!!! Несколько десятков объектов, которые должны будут заработать. Их нужно насытить товаром и сырьем для производства. Где-то сменить оборудование, произвести косметический ремонт. Вот это уже деньги. И деньги тоже немалые. А что если, первый и второй учредитель примут решение о внесении на все это развитие в новую структуру дополнительных денежных средств. У РАЙПО денег, конечно, не будет. Поэтому все деньги на восстановление торговли и производства фактически внесет первый учредитель, скажем "Сюзанна", но половина от всей этой суммы будет официально предоставлена "Сюзанной" РАЙПО в качестве займа для внесения РАЙПО своей половины денег в качестве финансирования. Ни хрена себе загнул. Намерение благое? Благое. Пайщики съедят и обрадуются, особенно если рассказать им о том, как на зависть буржуям-предпринимателям будет восстановлена вся кооперативная торговля, а сами они в магазинах как пайщики РАЙПО будут иметь постоянные и значительные скидки. Так, возможно ли такое без внесения денег в уставный капитал? Смотрим, смотрим... Возможно! Вот же, способ имеется. Увеличение уставного капитала без его стопроцентной оплаты невозможно. Полная оплата уставного капитала должна быть произведена согласно закону в течение одного года с момента регистрации ООО. На момент регистрации необходимо оплатить уставный капитал только в размере 50%. РАЙПО при создании ООО внесет имущество. Это уже 49% Первый участник, условно "Сюзанна", доплатит деньгами еще один процент. 50% со стороны "Сюзанны" останутся неоплаченными. Следовательно, два участника после создания ООО принимают решение о его дополнительном финансировании без увеличения размера уставного капитала, поскольку полностью уставной капитал еще не оплачен, но с последующим зачетом данных сумм в счет увеличения уставного капитала, после его полной оплаты "Сюзанной". Да, опять загнул. Но это возможно, поскольку законом не запрещено, и ограничения отсутствуют. А что не запрещено, то разрешено. Так учили, кажется. При этом размер финансирования будет составлять размер стоимости всего уставного капитала ООО, предусмотренного уставом. В связи с чем, один вносит половину суммы на такое финансирование, а другую половину дает второму в заем, скажем, на полгода, для того, чтобы и второй внес свою часть. Все эти деньги идут на сырье, товар, оборудование и ремонт, т.е. остаются тем самым у новой структуры и выполняют нужную ей и, прежде всего, ее первому учредителю, функцию. Структура начинает работать и приносить прибыль. А РАЙПО через полгода не может вернуть заем. Не может. Посему, принимает решение о выходе из ООО и в счет оплаты своей задолженности по займу первому участнику ООО производит взаимозачет причитающейся РАЙПО денежной компенсации стоимости доли участия в ООО. Вот вам: и имущество в ООО остается, и деньги остаются тоже. Более того, деньги работают и приносят доходы. Ну и последний этап. Поскольку "Сюзанна" свою часть уставного капитала в деньгах в размере 50% так и не внесет в ООО, то по закону положено принять решение об уменьшении размера уставного капитала. Что и будет сделано. Размер уставного капитала будет уменьшен единственным оставшимся в ООО участником до стоимости полученной от РАЙПО в счет взаимозачета доли плюс тот один процент, который "Сюзанна" внесет в ООО при его создании, а решение о последующем увеличении уставного капитала на сумму осуществленного финансирования будет "Сюзанной" отменено... РАЙПО останется ни с чем. Петрович, судя по замыслу, получит в новой структуре должность зама генерального с хорошим окладом и неплохой откат. А новая структура - практически бесплатно имущество на несколько миллионов долларов. Бессонные ночи... Сизый дым... Горечь от сигарет во рту... Ворчание сонных родителей... И все-таки, не зря...
  
   "Ну ты и голова! - нахваливает Владимир Ильич. - Не по возрасту голова! Я бы до такого не додумался". Он вручает Владику трудовую книжку, зарплату за месяц, плюс такие же премиальные. Потом копается у себя в шкафу, достает оттуда початую бутылку коньяка, зовет супругу. Сюзанна приносит лимон, шоколад, колбасную и сырную нарезку. "Ну, команда, с богом, за начало!" - произносит Владимир Ильич, поднимая стопку и, чокаясь с Владиком и Сюзанной. "Не зря я все-таки тебя отыскал. Ох, как не зря", - Владимир Ильич искренне улыбается Владику, и тот чувствует, что его работодатель безумно доволен своим подчиненным. "Вот еще что... - вспоминает Владимир Ильич, и копается в ящике своего рабочего стола и достает оттуда предмет, кажущийся Владику портативной рацией с длинной трубкой: - Держи. Сейчас научу пользоваться. Поскольку с завтрашнего дня ты будешь в РАЙПО, а нам нужно постоянно поддерживать между собой связь, даю тебе эту штуковину во временное пользование. По ней будешь сообщать мне ежедневные отчеты. Берет в радиусе десяти километров от стационарной телефонной станции. Так что в городке всегда будешь доступен". "Что это?" - удивленно разглядывает Владик громоздкий предмет с длинной антенной, переданный ему Владимиром Ильичем. "Радиотелефон. Не слышал о таком? Вчера в Митино по случаю приобрел две трубки. Эх ты, деревня", - куражится над Владиком Владимир Ильич и раскатисто громко смеется...
   На следующее утро Владик идет устраиваться на работу в РАЙПО. Тяжелый радиотелефон лежит в портфеле вместе с трудовой книжкой и паспортом. Владик без труда находит большое кирпичное и двухэтажное здание конторы РАЙПО. "Да, - протягивает он вслух, останавливаясь у входа, - ни хрена себе офис, тут в футбол играть можно, десять офисов ЗАО "Сюзанна" вместятся как минимум". Предстоящая встреча с Василием Петровичем в свете их последних юридических конфликтов продолжает напрягать. И, постояв на улице несколько минут, пытаясь придать себе уверенный и независимый вид, а также успокоиться тем, что все оговорено, а Петрович теперь "на мази и свой человек", открывает входную дверь...
   Несколько незнакомых людей попадаются ему на лестнице и в коридоре, когда он пытается отыскать приемную председателя РАЙПО. Приемная, хоть и выглядит по-советски обшарпано, но в тоже время светла и просторна. За огромным деревянным столом, на котором взгромоздилась старая печатная машинка и полка для бумаг, сидит хрупкая невысокая девушка, отщелкивая на клавишах пишущего инструмента текст какого-то документа. За спиной девушки находится дверь, табличка на которой извещает, что там, за ней кабинет руководителя РАЙПО. Услышав шаги вошедшего в приемную, она перестает печать и приподнимает голову, чтобы увидеть посетителя и выяснить у него, по какому вопросу он пришел к Василию Петровичу, и назначена ли у него с ним встреча. Но замирает, так ничего такого у посетителя и не спросив. Замирает и сам посетитель, чувствуя, как бешено начинает биться его сердце, а ровное дыхание учащается и начинает сбиваться. Несколько секунд они смотрят друг на друга, не в силах отвести свои взгляды. Ее красивые, но грустные глаза начинают темнеть от проступающих слез. "Не надо... Не плачь", - хрипло и робко вырывается из него, и он пытается проглотить подступивший к горлу ком. Дверь позади девушки распахивается, и в проеме кабинета появляется Василий Петрович.
   - Ба, какие люди! - с наигранной искренностью в голосе говорит он, увидев оторопевшего Владика. - Нина, ты почему не проводила гостя ко мне? Я уже его с самого утра дожидаюсь.
   Василий Петрович сурово смотрит на не менее оторопевшую, чем Владик, девушку. А Владику безумно хочется ее защитить от сурового начальника.
   - Нет, нет, - вновь собираясь мысленно духом, быстро говорит он. - Я только-только зашел. Нина еще даже и не успела ничего у меня выяснить.
   - Тогда ладно, - суровость Василия Петровича сменяется не менее наигранным, чем его искренность, добродушием. - А то я думал, что секретарь у меня такой нерасторопный. Это - Нина, мой секретарь и делопроизводитель. Хотя, мне кажется, что вы уже знакомы.
   - Да, Василий Петрович, - поспешно отвечает начальнику Нина, пытаясь спрятать выступившие слезы и придти в себя, - мы с Владом вместе учились в одной школе.
   - Так, Нина. Ты как разговариваешь? - Владику кажется, что Василий Петрович хочет с самых первых секунд показать ему, кто в этом доме хозяин. - Он для меня может быть Владом. А для тебя Владислав, по отчеству, кажется, Ярославович. Так?
   - Да нет, что Вы, - снова заступается за Нину Владик, - можно и без отчества. Молодой еще.
   - Молодой, да прыткий, - констатирует Василий Петрович, вновь натягивая на себя добродушие. - Это, Нина, теперь наш новый, хотя старого у нас никогда и не было, юрист. Зови Марью Федоровну, пусть оформляет.
   А потом все как будто в тумане и не с ним. Приходит грузная лет под семьдесят кадровичка Марья Федоровна, берет у Владика трудовую книжку и паспорт, снимая с него ксерокопию. Он пишет заявление о приеме, а она одновременно диктует Нине приказ о приеме на работу. Сама, видите ли, печатать не умеет. Он пишет, слышит диктовку кадровички и думает о Нине. Как же все неожиданно. Никогда бы не подумал. А сначала и не узнал даже. Сколько же прошло? Три года, кажется, с тех пор, когда они в последний раз виделись и общались. Разве, что тогда, на кладбище издали он тоже один раз видел ее, если это была, конечно, она. Он заканчивает писать и смотрит на Нину. Она тоже не может сосредоточиться. К недовольству Марьи Федоровна допускает в тексте ошибки. Листок летит из каретки в мусорную корзину и заменяется чистым печатным листком. "Нина! Ты что, не грамотная?" - рычит Марья Федоровна, не умеющая печатать, но умеющая учить работе других. Желание защитить Нину возникает у Владика в третий раз, и вопросом ни о чем он отвлекает внимание кадровички от секретаря. Нина печатает, но, то и дело тоже поглядывает на него. Как же она изменилась. Хрупкая девушка с честными детскими глазами и маленьким носиком, но одновременно взрослая женщина с грустным взглядом и серьезностью лица, сложившейся фигурой, пропорционально-аккуратной грудью, точеными ножками и изменившейся строгой прической. Нина, Ниночка, как бы нам наговориться, рассказать друг о друге и узнать друг о друге. Но сейчас им не дают этого сделать. Еще не время. Сначала оживает трелью мелодии его портфель. От неожиданности Владик даже привскакивает со стула. От неожиданности дергается и кадровичка, а тоненький пальчик Нины попадает не на ту клавишу и во второй раз допускает ошибку. "Черт, это же радиотелефон", - ругается и вспоминает про себя он, открывает портфель и достает аппарат. Марья Федоровна с удивлением и кажется, даже завистью "а у меня, почему такого нет", пялится на него.
   - Проверка связи, - раздается сквозь помехи в трубке голос Владимира Ильича. - Как успехи?
   - Оформляюсь, - коротко отвечает куратору Владик.
   - Ну, успехов тогда. Отбой до вечера, - голос Владимира Ильича выдает Владику радость, вызванную приобретенной "игрушкой-телефоном".
   Наговориться бы, Нина, наговориться... Но затем Василий Петрович тащит его по коридорам и кабинетам, представляя и знакомя с сотрудниками РАЙПО. Так, это у нас плановый отдел. Планы сдохли вместе с Союзом. А отдел остался и чем-то пытается заниматься. Это, отдел финансовый. Это бухгалтерия. Помним, помним, Владимир Ильич при знакомстве о двенадцати бесполезных рассказывал. Это товароведы. Это отдел производства. Так и производства-то уже никакого не ведете. Чем отдел занимается, интересно? Это ревизионная комиссия. Это отдел заготовок. А это, это, это... И много чего еще "это". В одной только структуре административного аппарата Владик насчитал более двадцати работников. "Прав был Владимир Ильич, - думает он. - На работу, по силам пяти - десяти сотрудникам сидят более двадцати нахлебников. Вот вам и долги по зарплате, которую начисляют за просиживание штанов. Ладно, может людей жалко. Но с зарплаты начисляется налог, взносы в медицинский, социальный и пенсионный фонды. Вот вам и долги перед государством за просиживание штанов. Таким макаром РАЙПО эффективно никогда не заработать". На знакомство и представление уходит больше часа, а Владик все никак не может отвлечься от мыслей о Нине. Ему так хочется вернуться к ней обратно, что он мысленно начинает ненавидеть Василия Петровича и скользкие, липкие руки его сотрудников, которые тянутся в его ладонь. "Вот, будешь сидеть здесь, в отделе ревизионной комиссии", - говорит Василий Петрович и сажает Владика за пустой и пыльный стол. "А где же компьютер? - думает Владик, вспоминая об уюте своего собственного кабинета в ЗАО "Сюзанна". - Нужно сказать Владимиру Ильичу, чтобы договорился с РАЙПО о продаже компьютера. Без него, как без рук". Вспоминая этапы схемы сделки, он только сейчас начинает понимать, что "несколько месяцев" в РАЙПО возможно обернется для него целым годом. И ему становится грустно. "Нина, господи, конечно же, Нина. Нет худа без добра. Как здорово, что я встретил ее. Светлый лучик в темном царстве". Грусть проходит, и на душе становится легко. И он уже сам, пытаясь казаться искренним, улыбается Василию Петровичу. Знакомство закончено. Василий Петрович вызывает главного бухгалтера и просит принести для Владика документы. Та, радостно улыбаясь неизвестно чему, скрывается в своем кабинете, затем, появляется вновь и тащит несколько увесистых папок с бумагами. Затем еще и еще, так, что только что пустой стол полностью заполняется этой макулатурой. "Вот, - довольно говорит Владику его новый официальный начальник. - Работай. Здесь все претензии от кредиторов и иски, определения, решения судов. Раньше этим наш главный бухгалтер занимался, ну поскольку ты у нас юрист, теперь твоя очередь". Владик садится за стол, пытаясь начать систематизировать документы хотя бы по их датам. Но через полчаса его вновь отвлекают. На этот раз уже дядька из планового отдела. Он тащит несколько папок с договорами аренды. "Василий Петрович попросил, чтобы Вы посмотрели", - объясняет дядька из планового отдела, сгружает папки на уже заваленный стол и уходит. "Да, конечно", - думает про себя Владик, вспоминая, что с арендаторами предстоит в ближайшее время расторгать договора. Еще через полчаса из бухгалтерии ему приносят папки с правоустанавливающими документами на недвижимые объекты, какие-то бухгалтерские выписки и справки. Хотя он об этом пока не просил. Петрович - козел. Стол скрипит от тяжести своего груза, часть папок, не помещаясь на нем, отправляется на пол возле стола. А Владик от всех этих бумаг постепенно начинает сходить с ума...
  
   Господи, ну наконец-таки мы одни... Можно я тебя хоть сейчас обниму... Как ты изменился, взрослый такой стал, солидный, серьезный. Сколько мы не виделись? Три года? А время, как один миг. Пролетело время... Я здесь уже полгода... Приехала с Сережкой. С Сережкой? Да. У меня сыночек. Сережкин. Я его в честь папы и назвала. Внешность - вылитый папа. Только по характеру другой. Озорной и балаболка, не по возрасту размышляющий и разговаривающий. Многие думают, что ему уже больше четырех... Сережка же, напротив, молчун больше и тихоня был. Нет, нет, я не плачу, тебе показалось... Нам уже два с половиной годика. Он тогда же и родился, когда Сережка погиб. Только я об этом еще не знала... Письма писала, надеялась. Надеялась... Любила... Хочешь, я тебя с ним познакомлю? Обязательно познакомлю. Он тебе понравится, вот увидишь, вылитый Сережка. А узнала... Узнала случайно. Все письма писала без ответов. А тут вдруг ответ. От сестры его. Пишет, что письма раньше к ним никакие не приходили, поэтому никто и не отвечал... И... что... Сережка... Нет его больше... Я с ума сходила, а тут, узнав, сошла... окончательно... Умереть пыталась второй раз в жизни. Первый, когда с Сережкой разлучали... А второй тогда... О сыне, дура, и не подумала... Потом лечили меня в "дурке"... Думала, совсем залечат... Родителей еще больше возненавидела... К тетке вернулась... А жить не хотелось... Совсем... И не смотреть ни на кого... Потом прошло... Не сразу, но прошло... Спасибо тетке, богу спасибо... Глаза открыли, что есть ради кого жить... Есть же у меня сыночек, ради него, ради памяти о его отце, ради Сережек жить... И я стала жить... А родителей ненавидела. Они долгое время вообще не приезжали... Только потом, несколько раз, незадолго до смерти отца... Я смотреть поначалу на них не могла, виновными их во всем считала. Если бы не они, все могло быть в нашей с Сережкой жизни по-другому. Наверняка, все и было бы по-другому... Но время лечит, это правда... И смотреть на них научилась... А потом отца убили... Ты наверное знаешь... Смерть отца помирила нас с мамой... Ей тоже было тяжело... Может, сама почувствовала, каково быть в этой шкуре... И как бывает тяжело... Примирились... Но не простила... Я ее не простила... И не прощу... Курсы секретарей-делопроизводителей в Мытищах закончила... Тетка все уговаривала у них остаться, но я решила вернуться... Чтобы здесь, рядом с Сережкой и отцом быть... Решила вернуться... Приехали, месяц жили у матери... На работу в РАЙПО устроилась... Думаю, что по блату, благодаря тому, что мама судья... А так нигде и никуда не присунешься со своими курсами... Василий Петрович хоть и самодур, но зарплату мне вовремя старается платить... Тоже наверное из-за мамы... В других отделах завидуют и волком на меня смотрят... Вроде бы все налаживается в душе понемногу... Но с матерью жить не могу, не могу жить с ней... Хоть смерть отца и примирила... И боль притупила... Но жить рядом не могу... С ребенком гулюкает, тот смеется, радуется в ответ... И ничего не знает... А я сижу, смотрю на них и все знаю... И мне больно и противно... Двуличие это... Поэтому решилась, все подсчитала и однушку на окраине сняла... Конечно, хрущоба каких бог не видывал. Но цена умеренная, и еще чуть на питание остается... На двоих с Сережкой кое-как перебиваемся... Теперь он в детский сад вторую неделю как пошел... А с матерью опять кризис, да он и не проходил никогда... Не пущу, говорит, ни на какую съемную квартиру, или иди сама туда, а ребенка не отдам... Что было... Ты не представляешь... Но ушла и Сережку забрала... И знаешь, легче стало... Правда... Камень не тянет... Поэтому не жалею, как-нибудь справлюсь... Что я все о себе, да о себе? А ты молчишь... Загрузила наверно? У тебя-то как все по жизни? Ну-ка рассказывай... Нет, нет, я не плачу... Честно-честно... Просто безумно рада нашей встрече...
  
   "Уважаемый арендатор! РАЙПО на основании п.5.1. заключенного между нашими сторонами договора аренды извещает Вас о том, что по окончанию срока действия данного договора он не будет возобновлен на новый срок. В связи с чем просим Вас в срок до "___" _______ освободить арендуемое помещение и направить в наш адрес своего уполномоченного представителя для составления и подписания соответствующего передаточного акта". Ага, еще дописать: "Приносим извинения за доставленные неудобства". Порвут на клочки. Бегут арендаторы, дверь в кабинет Петровича ногами пинают, кричат, возмущаются. Не все, правда, но многие. Как же, через три месяца хлебные места отнимут. А торговать больше негде. Нужно было о себе заблаговременно, как Владимир Ильич, например, побеспокоиться. Магазинчик собственный построить. Хотя его-то как раз расторжение договора и не касается. Телефон у Петровича разрывается, звонят арендаторы, просят передумать. Хренушки. Все решено, и процесс пошел. Даже глава района, покровительствуя некоторым, вмешаться пытался. Но у Владимира Ильича с ним все на мази. Встретились - договорились. Глава больше не вмешивается. Помнит выборы наверно, да и проценты с поставок продуктов питания в муниципальные учреждения тоже не забыл. А это у нас кто? Это у нас оценщик, щупленький, усатый, словно таракан, усики дергаются, глазки бегают. В бумажках копается, пишет, листает, пальцы облизывает. Шустренький, шустренький. И в правду -таракан. А вот и первые проблемы на носу. Главбухша со своей сворой восстала. Как же это, аренду расторгаем, а жить на что сами будем? Долги кругом, своими силами магазины товаром не насытить, не открыть. Сук рубим, на котором сидим. А размер официальной суммы, подлежащей оплате за оценку, окончательно ее доконал. Да, Владимир Ильич деньги считать умеет. Нет, чтобы полностью и официальную, и неофициальную часть профинансировать. Хрена. Пусть РАЙПО с официальной стоимостью оценки само разбирается, а он только черный нал сверху за нужную оценку "таракану" заплатит. Ну, Василий Петрович, говоришь в этом доме ты хозяин? Давай-ка, покажи нам хозяйство-то. "Недовольны, значит... Я вам сейчас напомню, кто вас поет и кормит. Капитанов! Готовь приказ о сокращении всей бухгалтерии к едреной матери. Предупредить за два месяца? Так предупреждай! И через два месяца, чтобы духу этих возмущающихся у меня больше не было!" Молодец, Петрович. Все прилюдно, с битьем посуды и хлопаньем кнутом. Как я тебе сказал, так и сыграл. Не плачьте тетеньки, сами виноваты, нечего рты открывать было, в Облсоюз жалобы писать. Совесть-то поимели бы двенадцать мосек, от "ничего неделания" жиреющих и юбки отирающих там, где на это вполне хватило бы и трех человек. И другим неповадно будет. Тут весь аппарат как минимум наполовину сокращать необходимо. Идите-идите к Петровичу с покаянием. Авось и простит. Ух... Переводим дух... "Тук, тук, твою мать, деньги будем отдавать?" - а это у нас кредиторы. Претензиями забросали, исками засыпали, банкротством угрожают. Да, дело нешуточное три десятка проблем как минимум. Отсортировать. И как можно дольше водить за нос и тянуть время. Опыт соответствующий уже имеется. На претензии - убедительно просим подождать еще три месяца, намечается кредит, и все оплатим сполна. Так, так, так, стоп. А где подтверждение? Василий Петрович, срочно в банк, да не в один, а сразу в несколько, нога там - нога здесь! С заявлением о предоставлении кредита, скажем вот в такую сумму. Да, чтобы отметочка на твоем экземпляре была проставлена о приеме документа. Не дадут кредита и долбанулся? Нет, не долбанулся. Понятно, что кредита по сумме, даже в десять раз меньше заявленной твоему дырявому корыту никто и не даст, разве, что под залог имущества. А имущество нам само нужно. Это для дела необходимо, Василий Петрович, для дела. Кредиторы-то могут клюнуть и подождать. Вот видишь, так оно и есть. Из двадцати претензий только трое в арбитраж побежали. Остальные, получив от тебя копии твоих ничего не стоящих заявлений в банки, ждут кредита твоего воздушного и исполнения обещаний. Теперь по государственным структурам: в пенсионный, медицинский (создали же фондов различных), в налоговую (тоже основной кредитор), с такими же письмецами и всевозможными обещаниями полной оплаты с лихвой через три-четыре месяца, с приложеньицем копий заявлений в банки. Чтобы и государственные кредиторы раньше времени с банкротством не сунулись. Но эти, скорее всего, не сунутся, не свои же деньги, государственные. И презентики руководителям не забудьте. Презентики чиновники любят. Где деньги брать на презенты? Ну, уж это не наши проблемы. Вы, Василий Петрович, об этом сами с Владимиром Ильичом, который считать деньги умеет, договаривайтесь, кто из вас ради общего дела на презентики разорится. Вот так-то. Молчат чиновники, угрозы позабыли. Действительно, деньги не свои, а государственные. Поэтому и подождать возможно, тем более за презентики. Ух... Пошли дальше. Теперь с арбитражем. Двое все-таки умудрились иски о банкротстве закинуть. Срочно, срочно, работаем с ними, срочно. Так, мировое предлагаем на условиях полного погашения задолженности в момент подписания и отказа от иска о банкротстве. Деньги немалые? Ищите, ищите, вашу мать, Владимир, но не Ленин и Петрович, но не Сталин. Ищите!!! Это важно, иначе процедура о банкротстве арбитражем возбуждена будет, наблюдение первично будет введено, руководство отстранят. Третьи лица вмешаются и всю сделку нашу похерят. Это реальная опасность! Нашли? Вот и славненько, а мое дело договориться. А договариваться мы умеем. Худая дружба с синицей в руках лучше всякой доброй ссоры с журавлем в небе. Суд определил: "Утвердить мировое соглашение на условиях, определенных сторонами спора, согласно которым..." Замечательно. Но крыша от всей этой напряженки начинает съезжать окончательно. Следующие. Что хотите? Взыскания долга? Ну-ну. Просим отложить судебное заседание до такого-то числа, поскольку имеются разночтения в сумме задолженности и с целью предоставления доказательств ее частичной оплаты. Возмущайтесь, возмущайтесь! Мы еще и через месяц об отложении дела попросим, а не получится, так вынесенное решение обжалуем. Потом к исполнительному производству докопаемся. Полгода-то вы уж точно законность своего долга не подтвердите и реализовать взыскание никак не сможете. А нам больше и не нужно. Скоро, скоро...
  
   - Сережа, это дядя Влад, познакомьтесь.
   - Дядя Ват?
   - Ну, можно и так сказать. Привет, ну-ка держи руку. Как мужчины здороваются, знаешь? Вот так, смотри. Вот так.
   - Нет, нет, Сережа, учись говорить правильно. Не дядя "Ват", а дядя Влад.
   - Дядя Влад.
   - Вот так, молодец. Что у тебя нового в детском садике, расскажи-ка нам с дядей Владом.
   - Маинка куклу пинесла, никому не дает, жадина. Мы лепили домик. Кисель кушали... Дядя Ват, а ты десь живешь? А почему я тебя не видел?
   - Сережа, ты у меня "почемучка" оказывается.
   - А "почемучка" кто?
   - Такой человечек, который постоянно говорит "почему".
   - Я не "почемучка", я "не почему". Дядя Ват, давай еще как мучины подововываемся!
   - Давай, держи. Вот так, умница.
   - Здовово.
   - Не "здовово", а здорово.
   - Мама, моно я тебя сплошу, чтобы дядя Ват не слышал? На ушко...
   - Это, какие же у тебя секреты от дяди Влада? Так не культурно, Сереженька. Где больше двух, говорят вслух.
   - Это как? Больше дух.
   - Нина, ладно, ладно. Я не буду подслушивать.
   - Мамочка, т-с-с-с-с. Это мой папа?
   - .....
   - Так... Я предлагаю в честь нашего знакомства пойти в детское кафе, купить мороженое и пироженое.
   - Ула! Ула! Я согасен!
  
   "Зимний, Зимний, это Смольный на связи. Как успехи? А я чувствую, что международная революция не за горами. Давай ко мне вечерком в офис, итоги обсудим. Заодно и зарплату получишь. Скажем, часиков в семь".
   - Ну, и что мы теперь имеем? С оценкой знаком?
   - Знаком.
   - Признаться, сам таких результатов не ожидал. Думал, процентов на пятнадцать-двадцать дороже будет. Но оценщик свое дело знает. Недаром кучу бабла получил. По карманам не уместится.
   - Теперь бухгалтерия переучет имущества по произведенной оценке осуществляет. Главбухша все осознала и успокоилась. Ей деваться просто некуда.
   - Но гниды где-то рядом все-таки еще имеются. Будь внимательней и осторожней.
   - Да. Налоговая неспроста засуетилась, с проверкой прибежала: "Это на каких основаниях переоценку балансовой стоимости осуществляете?". Вот вам основания. Отчет долго мурыжили, даже по моим данным в область направляли...
   - И что? Хрена им. Все в порядке.
   - Да. Отстали. Кто-то в Облсоюз также накапал. Уже и оттуда делегация приезжала: "Что это у вас тут такое творится?" Отчет тоже со всех сторон обнюхивали. Пришлось про минимизацию налогов и затрат долго-долго объяснять. Вроде тоже успокоились.
   - О чем это свидетельствует? Только о том, что у нас на руках железный аргумент в виде оценки, к которой не прикопаешься, и с которой все согласились. Как кредиторы?
   - Где можно - дырки заткнули. С остальными тянем время. Посему реальных угроз банкротства в ближайшей перспективе не предвидится. Арендаторы тоже начинают съезжать потихоньку. На бунтовщиков и непослушных иски в арбитраж заброшены, с ходатайствами о принятии обеспечительных мер в виде приостановления функционирования спорных объектов. Судьи с обеспечением стараются не связываться, отклоняют. Но в трех случаях ходатайства удовлетворили. Судебные исполнители подключены, в ближайшее время эти магазины будут закрыты и опломбированы. Да еще, два ближайших процесса через неделю.
   - Изо всех сил их нужно ускорить и положительный результат по первой инстанции получить. Чтобы другие осознали - сопротивление не только бесполезно, но и несет дополнительные убытки. Молодец, Капитанов, быть тебе Генераловым. Вот тебе за это и твоя зарплата.
   - Спасибо, но меня и моя фамилия устраивает.
   - Это же шутка, расслабься, смеяться после слова "лопата". Лопата!
   - Ха-ха-ха. Смешно, смеюсь.
   - Что-то ты совсем затраханным выглядишь.
   - Дел кругом в этом РАЙПО, еле успеваю, "Фигаро здесь - Фигаро там". Голова кругом.
   - Капитанов! Ты же Капитанов! Выше нос! Ты за полгода стал лучшим юристом в районе. Клиенты ко мне с заказами до сих пор постоянно бегают, а я их потихоньку собираю, если не совсем срочные. Говорю, подождите пару месяцев, мы вам позвоним. А сейчас светило юриспруденции районного масштаба очень сильно занято. И знаешь что?
   - Что?
   - Они готовы ждать. Поэтому расслабься. Первый этап прошел, и при этом успешно. Завтра выходной. Отметь его. На хер РАЙПО на завтра. Сходи куда-нибудь, съезди, отвлекись...
   "Да, действительно нужно... Только куда бы съездить или сходить?"
  
   - Зоопак! Зоопак! Мама, мамочка, сон, босой соник! У-у-у-х! Какой у него босой нос!
   - Нос слона называется хоботом, Сережа. А вот там смотри, смотри быстрее, видишь? Это жирафы. - Живафы? Ух ты! Живафы, дынные такие... Моезаное, это мне?
   - Тебе, держи, если конечно, мама не против.
   - Не против, не против, только не откусывать кусочками, а то заболит горло. Помнишь, как весной у тебя горлышко болело?
   - Я не буду кус-кус, я облизываю.
   - Жарко сегодня.
   - Это лучше, чем дождь. Был бы дождь, так не походили бы, да и звери все по своим домам от дождя бы попрятались.
   - Это точно.
   - Ой, обязяны, обязяны, мама, мамочка, Ват, Ват, мотите, обязяны, обязяны!!!
   - Спасибо тебе...
   - Мне? За что? Не за что, это тебе с Сережкой спасибо, я и сам отдыхаю с вами. Ты не представляешь, как мне с вами хорошо и спокойно.
   - А нам с тобой, Владик... Посмотри, какие у Сережки эмоции. Он так и светится весь восторгом и радостью. Я и не припомню, когда его таким видела.
   - А значит, сегодняшний день прожит не зря, правда?
   - Правда, самая настоящая правда. Знаешь, признаюсь, я и сама в зоопарке ни разу не была. За двадцать лет своей жизни. Казалось бы, у родителей машина, два часа и в Москве. И я любимая, и единственная дочь, которую они в моем детстве всяческими способами облизывали и лелеяли. А вот в зоопарк почему-то ни разу не свозили. Да и вообще никуда не возили. Только в Сочи каждое лето, в пансионат, по путевке. Матери или отцу каждое лето давали на работе бесплатную путевку на всю семью. И мы на три недели ехали на море. Скукота...
   - А почему скукота?
   - Нет, на самом деле там очень красиво и здорово, а скукота от организации этого пансионата. В восемь завтрак, с десяти до двенадцати какие-то лечебные процедуры: грязи, души, массажи. В час обед. С трех до четырех опять процедуры. И ни минутой опоздать нельзя, иначе нарушишь график. Затем ужин, вечерний киносеанс, книга на ночь. И так каждый день. С редкими забегами на море. Поэтому и скукота...
   - А я на море вообще ни разу не был. Да и в зоопарке тоже. Два года назад впервые на Красную площадь попал. Неизгладимое впечатление. А так тоже каждое лето в отъезд, только не как ты в Сочи, а к бабушке в деревню... А давай, если все сложится с работой успешно, в сентябре втроем рванем на море. А? Дикарями. Говорят, так многие ездят. Без всякой скукоты, сами себе хозяева. И полная свобода. Когда захотел, тогда и проснулся, куда захотел, туда и пошел.
   - Мечтатель ты, Владик. Петрович и тебя, и меня не отпустит, это раз. Ты еще одиннадцать месяцев не отработаешь, и отпуск тебе не положен. А у меня хоть одиннадцать месяцев и наступят, но по графику отпуск в декабре. Да и денег немало нужно, это два. С нашими-то зарплатами...
   - Мишка, мишка!!! Мама, моно я мишке буочку дам?
   - Нет, Сережа. Видишь табличку? Там написано, что кормить зверей нельзя.
   - Но он же гоодный, мамочка.
   - С чего ты решил, что он голодный?
   - Он худой и облезалый.
   - Нет, Сережа, нельзя. И никакой он не худой. Просто он так выглядит летом. А зверей здесь кормят только сотрудники зоопарка.
   - А девочке вон мозно, она буку свою ему кинула, а мне незя. Почему?
   - Сережа!
   - Холосо, не буду.
   - Вот и скажи, что ему еще трех нет.
   - Да... О чем мы говорили, ах да. Мечты сбываются, Нина, если приложить к тому усилия и веру. К сентябрю в нашей работе произойдут перемены. Только я о них тебе пока заблаговременно не скажу. Не обижайся. Это пока коммерческая тайна. И вот, если перемены произойдут, я думаю, что в отпуск нас с тобою сто процентов отпустят. А деньги я найду, у кого занять. С этим тоже разберемся.
   - Давай не будем загадывать. Загадывать страшно, боюсь, не сбудется. Только тоже не обижайся... - Хорошо, но на ближайшую перспективу загадать можно?
   - Можно, только осторожно.
   - Прекрасно, загадал. В следующую субботу мы едем в Парк Горького или в Сокольники на карусели! Только попробуй сказать мне "нет"".
   - Владик, ты с ума сошел. Совсем нас с Сережкой избалуешь.
   - Это что, слово "нет"?
   - Нет, это не "нет". Неудобно просто, ты...
   - Так!
   - Ой, подожди, а где Сережка, заболтались, Сережа... Сережа. Сережа!!!
   Оставленный без внимания буквально на несколько секунд маленький Сережка умудрился поднырнуть под низкий проем ограждения вольера с какими-то парнокопытными, и вот уже вовсю стремится познакомиться с этими животными поближе. Побледневшая, цветом лица словно мел, Нина бросается вслед за ним, в миг, словно заправский скакун, перемахнув через полутораметровое ограждение. В следующую секунду она настигает своего сынишку и подхватывает его на руки. Все происходит настолько быстро, что Владик, еще не успевший ощутить в себе страх грозящей Сережке опасности, вдруг чувствует хлынувшее внутрь облегчение. И он не знает, то ли плакать ему, то ли смеяться...
  
   "28 мая в Москве завершилась встреча российской и возглавляемой Зелимханом Яндарбиевым ичкерийской делегаций, в ходе которой удалось договориться о перемирии с 1 июня и обмене пленными, а также о возможном заключении соглашения о выводе российских войск с территории Чечни, разоружении отрядов сепаратистов и проведении в республике свободных демократических выборов. Сразу же после окончания переговоров президент Борис Ельцин вылетел в Грозный, где поздравил российских военных с победой над "мятежным дудаевским режимом".
   -Во как загибает, - Алик вопросительно смотрит на Пашу, а затем вновь пялится в экран телевизора. - А то, что Дудаева ракетой отоварили, интересно, тоже лапша?
   - Ты это какой раз уже слышишь? - отзывается Паша, и просит: - Да выключи ты его на хер. Мозг разрывает. Ненавижу слушать про Чечню.
   - Какой раз? - Алик задумывается. - Хрен его знает, десятый-двадцатый. У них через день перемирие, а потом опять война. В том году поприжали тварей. Так нет тебе, Буденновск. И все в откат. Ты объясни, ты же воевал. Как так может быть? Берут наши село или поселок, пацаны гибнут. Кровь льется. А потом у них перемирие, и поселок вновь под контроль этих шакалов отходит. А завтра война, и опять на этот же поселок с танками и кровью. А?
   - Тебя что, отпустило? Или на умные мысли прорвало? Хорош уже. Нашел вояку. Меня это каждую ночь, если не под кайфом, трахает, спать не могу. А тут еще ты. А что телек, так выборы на носу. Вот Ельцин и светится со всех сторон, как бы коммунисты не скинули, боится. Вот и объявляет перемирие.
   - Ладно, забудь. Я это так, - миролюбиво соглашается Алик с Пашей, - нам же скоро за мамкой твоей ехать. Вот и думаю, как искать ее будем. Придем в село, там - наши. Заночуем, а наши уйдут и "чехам" село сдадут. Может такое быть?
   - Все может быть, - Паша морщится, откидывается спиной на диван и разглядывает бесцветный потолок квартиры. - Я сам поеду. Тебе не о чем беспокоиться.
   - Хрена, я обещал тебя прикрывать. Вместе поедем, - не соглашается Алик. - Здесь все обрыдло уже. Партию оставшуюся только допродадим. И с собой, чтобы прикольно было, чуть-чуть захватим. Поэтому это не обсуждается. Мы с тобой как в Маугли. Ты и я.
   Ты и я... По бесцветному потолку блуждают бесцветные тени и своими движениями привлекают Пашино внимание. Тень Сережки, похожая на камень-гранит. Безымянный лейтенант из подвала, лицо которого он так и не успел запомнить, словно снаряд. По форме он словно снаряд. А еще тот бородач, который на зимней улице Грозного оставил его жить, жить дальше и мучиться-страдать. Он напоминает ему грозовое облако. Убитый ростовчанин, бесформенный и одновременно тянучий, будто паутина. И мама-мамочка - свечечка-свеча. Тени скользят по потолку, но молчат и ничего не говорят ему. А он все думает о том, как интересно, выглядит Бес, который периодически в дни возвращения сознания в реальность тревожит его. Но не хочет показываться изнутри. Кто он? Снаряд, камень, свеча, облако или может быть кто-то еще?
  
   Статья 116 Гражданского кодекса РФ. "Правовое положение потребительских кооперативов, а также права и обязанности их членов определяются в соответствии с настоящим Кодексом законами о потребительских кооперативах".
   И что же нам говорит закон? Вот и закон 19.06.1992 года. Абсолютно пуст... Оно и к лучшему. Чем больше правил, тем меньше пространства для маневра, и наоборот...
   "Потребительское общество является юридическим лицом. Потребительские общества могут быть сельскими, поселковыми, районными, городскими и любыми другими... Высшим органом потребительского общества является общее собрание пайщиков (или уполномоченных), которое принимает устав, при необходимости вносит в него изменения и дополнения, определяет размер вступительного и паевого взносов, избирает распорядительные и контрольные органы потребительского общества, заслушивает отчеты об их деятельности, устанавливает средства на их содержание, решает вопросы о создании союзов, ассоциаций и других объединений, о вступлении в них и выходе из них, о делегируемых союзам правах, а также иные вопросы, отнесенные к его компетенции настоящим Законом и уставом общества. Решение общего собрания пайщиков (их уполномоченных) считается действительным, если за него проголосовало более 50 процентов всех пайщиков. Уполномоченные могут быть допущены к голосованию при наличии доверенности пайщиков. Выборы распорядительных и контрольных органов потребительских обществ осуществляются тайным голосованием. Потребительские общества по решению пайщиков могут объединяться в союзы, ассоциации и другие объединения, имеют право свободного выхода из них с получением своей доли имущества и соответствующей долевому вкладу части имущества, приращенного за время совместной деятельности. Решение вопроса о вступлении в союз или выходе из него принимается на общем собрании пайщиков (их уполномоченных) тайным голосованием, если за него проголосовало более 50 процентов пайщиков (их уполномоченных). Собственность потребительских обществ образуется за счет взносов пайщиков, дохода, получаемого в результате хозяйственной деятельности, и иных источников, не запрещенных законодательством Российской Федерации и республик в составе Российской Федерации. Собственность потребительских обществ охраняется государством. Она может быть отчуждена только по решению пайщиков, а также изъята в случаях, предусмотренных законодательством Российской Федерации и республик в составе Российской Федерации..."
   Вот и все, собственно, что нам нужно... И в уставе тоже самое, практически один в один. Интересна только декларация: "Собственность потребительских обществ охраняется государством". А как она охраняется? А? Посмотрим-посмотрим, как она охраняется...
  
   - Вот здесь мы с Сережей и живем. Ну, Сереженька, чем будем угощать гостя?
   - Дядя Ват, мама вчеа для тебя толт ипекла. Вкусный-вкусный.
   - Ну вот, Сережа, гость не успел еще зайти в квартиру, а ты уже разглашаешь все наши секреты и сюрпризы. И кстати, почему ты решил, что торт вкусный-вкусный? Ты что, пока я встречала дядю Влада, его успел без разрешения попробовать?
   - Нет, нет. Ты нам ланьше такой пекла, вкусный-вкусный.
   Маленькая, квадратная прихожая, в которую только и вмещается, что открытая вешалка для верхней одежды и маленькая тумбочка с зеркалом. Зал метров пятнадцать. Он же и спальня одновременно. С черно-белым телевизором, старой, зацарапанной чешской стенкой, диваном и раскладывающимся под одноместное спальное место креслом. Весь этот нехитрый набор мебели оставлял в единственной комнате пространство для прохода не более одного метра. Но и это пространство было занято маленьким Сережкой вместе с его солдатиками-машинками. И малюсенькая, метров шесть квадратных, кухня с советским, однокамерным, рычащим холодильником "Орта", с кухонным столом, покрытым новой бежевой скатертью, с проржавевшей газовой плитой и духовкой, полкой для посуды и, словно угадали, тремя скрипящими табуретками. Ржавый кран в совмещенном санузле, где Владик моет руки, и крахмально-чистое свежее полотенце на полотенцесушителе. Нина смущается и краснеет.
   - Все убранство от хозяев, приказали ничего не менять. Но нас с Сережей все устраивает. Правда, Сережа?
   - Неплавда, - огорчает сынуля маму, одновременно пытаясь забраться к Владу на руки. - Мама говолила, что о длугой, о нашей, большой квалтиле мечтает.
   - Что ты такое говоришь! - Нина всплескивает руками и краснеет еще больше. Владик чувствует, что она стесняется перед ним всей этой убогости данной квартиры, которая открылась перед его глазами. Не зря же, больше месяца как встретились, а попал он сюда только в первый раз. И то, по настоятельной просьбе разговорчивого и размышляющего не по возрасту Сережки, который явно привязался к нему, а также потому, что и сам на просьбы ребенка придти в гости без какой-либо скромности ответил твердым обещанием и согласием. Нине, присутствовавшей при этой сцене их общения, просто деваться было некуда. И она пригласила. Сама. "Все убранство от хозяев, а полотенце, скатерть, занавески и постельное от тебя. Они свежи, чисты и красивы, как и ты", - думает про себя Владик, мысленно разговаривая с Ниной и, разглядывая ее. Она, смущаясь, отводит от него свой взгляд. Они располагаются на кухне. Из полиэтиленового пакета Владик достает бутылку молдавского полусладкого вина, яблоки и груши, к нескрываемой радости Сережки - шоколадные конфеты, а в завершении, к бурному восторгу ребенка - пластмассовый китайский военный автомобиль с сидящими в нем солдатиками и закрепленным пулеметом. "Это мне?!" - Сережка делает свои глаза огромными, изображая удивление. Хитрец, хитрец, ты же все знаешь... Конечно это тебе. Твоя детская радость, словно бальзам на сердце. Ее хочется видеть каждый божий день. Держи. И ничего взамен, только покажи мне свою радость... Медовый торт, приготовленный Ниной, действительно вкусен, настолько, что Владику кажется, что вкуснее тортов он раньше и не ел. Вино же немного горчит, и горечь портит послевкусие. Он сокрушается про себя за то, что не купил другого. Но Нина, кажется, этого не замечает, она постепенно успокаивается, видя, что Владик не обращает какого-либо внимания на убогость снимаемой ею квартиры. Единственное, чему он удивился, так это тому, что за все это она платит каждый месяц такие огромные деньги, практически две третьих своей зарплаты. "Это еще дешево. Совсем дешево", - заверяет Владика Нина, вспоминая о своих поисках свободного жилья и заявляемых ей хозяевами размерах оплаты ежемесячного найма. "Ты действительно мечтаешь о собственной квартире?" - почему-то спрашивает он ее, допивая из бокала вино. Она с минуту молчит, словно не услышав его вопроса, а затем тихо произносит: "А ты сам разве не хотел бы жить в собственной квартире?". Да уж... Если честно, то об этом он еще ни разу и не задумывался даже. Живет с родителями, приносит им своевременно пусть не огромные, но деньги, которых хватает семье на проживание и питание в условиях, когда сами родители получают зарплату копейками, хоть и сократившимися перед выборами, но с задержками. Родители готовят, мама стирает и гладит. Он помогает с уборкой, ходит за продуктами в магазины. И его в данный период времени все это устраивает вполне. Так же, как и его родителей. У него нет с ними какого-либо конфликта или значительных расхождений в чем-либо. Поэтому о собственном отдельном жилье он даже и не думал ни разу. Да и некогда ему об этом, отвлеченном, думать, других забот хватает... Отведав фруктов, конфет вперемешку с маминым медовым тортом, довольный Сережка, гудя подаренной машинкой, изображая ее езду и выстрелы из пулемета, перебирается в комнату. А они остаются вдвоем.
   - Нужно к Сережке на могилку сходить, - говорит Владик Нине. - Давно уже не был. Замотался что-то совсем.
   - А я две недели назад ходила, как раз на его день рождение, - совсем-совсем тихо отвечает она. -Там кто-то до меня в этот день тоже заходил. Цветы свежие стояли. И видно, что могилка убрана, сорняки вырвали.
   - Может Вика, может мать его, - предполагает Владик, и тут вдруг к нему приходит одна мысль, и он спрашивает Нину: - Нина, а они знают, что Сережка это Сережкин ребенок? И что он живет в одном с ними городке?
   - Кто - они? - не понимает Нина или делает вид, что не понимает.
   - Вика - сестра Сережки, и мать Сережки. Они знают о том, что у них есть племянник и внук? - уточняет Владик.
   - Нет, если только не читали моих писем, - признается она, смотрит в пол и грустно спрашивает: - А зачем?
   - Как это зачем? - а Владика уже прет от охватившей его идеи и от развития пришедшей к нему мысли. - Ты не представляешь, как они обрадуются. Они так любили Сережку, а тут его сын! Ты что, Нина! Молчать, это как-то не по-человечески. Сережка сам на том свете порадуется, если он, конечно, есть "тот свет". Да и ребенок тоже должен знать всех своих родных. В одном городке живем, а они не знают. Так нельзя, Нина. Им нужно обязательно рассказать и познакомить их с Сережкой.
   - Не надо, - слабо и чуть слышно протестует она. А он уже увлечен: - К тому же, насколько помню, когда видел Вику в последний раз, она говорила, что с каким-то богатеем сошлась, и у них все серьезно. Если так, то и с квартирой, может, вам с Сережкой помогут. Да и не в квартире дело, а в человеческом отношении...
   Эх, все это прогорклое молдавское вино...
   - Дядя Ват, мама! - несется голос Сережки из комнаты. - А мы еще на калусели как недавно поедем?
   - Непременно, Сережа, мы скоро вновь поедем на карусели, как в прошлые выходные, - обещает Владик ребенку и спрашивает его: - А тебе понравилось?
   - Очень-очень, - искренний колокольчик звенит из зала-спальни, а на глазах у Нины выступают слезы...
  
   -Хоп-хоп-хоп! Все - лады. Все - ништяк! - веселится Алик и, периодически отрывая свой взгляд от дороги, смотрит на Пашу сидящего на пассажирском сидении "девятки". "Девятка" скрипит тормозами на поворотах, ревет мотором, выйдя из очередного поворота на прямую, и мчится вперед по переулкам и закоулкам городка. Паша молчит, ему что-то не нравится. Только что - он не поймет сам.
   - Что я говорил, а? Месяц-полтора, и все отобьем? А? - продолжает Алик. Он "заправлен", но не на много. Так, чтобы суметь спокойно провести эту сделку, на которую сейчас они едут. - Ну, чуть подзадержались. Ну, на две недельки. Два месяца, хрен с ним. Но все-все, все! Прикинь только, сейчас дрянь скинем. Весь остаток. Для себя только на дорогу оставим, и все, за мамкой твоей поедем. Порвем всех тварей, кишки из жопы вытащим, а мамку твою найдем. Бля буду! Хоп-хоп-хоп! Ты что такой нерасторможенный? Или мало принял? Сейчас, погодь, через часик еще вмажем. Девок снимем и на хату, сделку отмечать будем, хочешь, в сауну с девками поедем? А? Тут сауна открылась, единственная в нашей дыре. Не. Погодь. Круче придумал. Только без обиды. Помнишь, чиксу одну из соседней школы неделю назад пердолили, она все про Аньку твою бывшую рассказывала, что мол, тоже такая же блядь, как и она, за деньги трахается. А? Помнишь? Я знаю, где эта шаланда живет. Давай мы после сделки ее найдем, а она нас к Аньке сведет. Аньку твою бывшую снимем. А? Отпердолим вдвоем за бабки, а? Отомстим за тебя по полной! Вот умора будет! Как тебе моя идея, Паштет?!
   - У тебя совсем крыша что ли съехала? - Паша злобно смотрит на Алика, и, видя взгляд своего напарника, тот несколько усмиряет свой пыл.
   - Так я это, чтобы тебя как-то растрясти. Ты что такой кислый, а? Все пучком же.
   - Что-то не нравится мне все это, - признается Паша Алику. - Предчувствие какое-то нехорошее.
   - Да ты что! Торчок проверенный. Уже больше года как в постоянных клиентах числится. Я как раз начинал приторговывать, и он нарисовался. Можно сказать, постоянный вип-клиент. Ему еще за это скидки полагаются, - Алик смеется и резко выворачивает руль направо. Машина свистит, проносится по огромной грязной луже и обливает ею прохожих на тротуаре. Алику весело.
   - Сколько он у тебя обычно брал? - спрашивает у Алика Паша про заказчика-торчка. - На раз-два и все? Так?
   - Так, - соглашается Алик.
   - А сегодня заказал - на три десятка доз хватит. Тебе не странно?
   - Странно, - вновь соглашается Алик. - Ты что думаешь, я соображать и считать не умею? Умею. Но, говорю тебе, торчок проверенный. И мне по херу, сколько он у меня возьмет, одну дозу или сто. Были бы бабки. Мы этот остаток с тобою еще пару недель продавать будем. А тут за раз сбыть можно. И за мамкой твоей. А? Я о тебе забочусь, в натуре, дурень. А ты тут еще панику нагоняешь. Предчувствие у него. Ты в армию когда шел, было у тебя предчувствие, что на войну попадешь? А? Или когда с войны возвращался, предчувствовал, что мамка пропала? А?
   Паша отрицательно мотает головой.
   - То-то же! - убеждается в правоте своих слов Алик. - А тут предчувствие у него... Конечно риск. Да тут каждый день риск, что одна доза, что две, что десять, не было бы риска, на хер ты мне со стволом тогда бы сдался... Мамка твоя тоже рисковала, когда тебя искать поехала. Она что этого не понимала? Понимала. До сих пор рискует. Ты главное не дрейфь, смотри в оба, прикроешь, если что. Полгода вместе работаем без тормозов, а тут сопли у него потекли.
   - Все, забудь, нет соплей, - Паша пытается успокоить Алика. Но тот внезапно успокаивается сам:
   -Все, приехали, кажется. Смотри сюда, выходишь здесь, идешь в беседку. Там обзор хороший со всех сторон. Помнишь? Только тихо, и не светись. Я же машину ставлю за тем домом, а сам иду вон туда, видишь знак? Клиент пойдет оттуда, как в прошлый раз. Одна минута, и все дела. И в дамки, паникер. Давай, хоп-хоп-хоп! Давай!
   Паша прячется в беседке, стоящей на горке между двумя пятиэтажками. Беседка - все, что осталось от некогда детской дворовой площадки построенной в семидесятые годы. Алик прав: из нее все очень хорошо видно. И тот знак, возле которого остановился вышедший из-за угла панельной пятиэтажки Алик, и тот переулок, из которого должен выйти клиент. А вокруг никого, ни души. Может, и зря все это он? Нервишки, нервы... К Алику подходит торчок. Все как обычно: быстро, горбясь, с накинутым на голову капюшоном от ширпотребовского китайского балахона с американскими лозунгами. Еще несколько секунд, и они разойдутся. И все. Все как всегда. Но нет же...
   Из ближайшего к знаку подъезда панельной пятиэтажки выбегают двое. Со стороны переулка, из которого только что вышел торчок, визжа тормозами, вылетают синие "Жигули", откуда, распахивая двери на ходу, выпрыгивают и также бегут к Алику двое других коротко стриженных, молодых парней. Один остается в машине. Еще двое выныривают из-за того самого угла дома, откуда вышел ранее сам Алик. Все его пути к отходу перекрыты. Паша теряется лишь на пару секунд, чтобы сообразить, что это не "гоп-стоп" со стороны "торчков" и это не отмороженные конкуренты, это все гораздо серьезней. Это - "контора". "Мордой вниз! Руки за голову! Быстро! Порву на хер!" - угрожающе страшно гремят отрепетированные голоса так, что даже самому отважному покажется, что сейчас действительно его "порвут на хер". Голоса подтверждают догадку Паши. Паша видит, как Алик пытается скинуть товар, но те, первые двое, выскочившие из пятиэтажки, валят Алика на асфальт вместе с несостоявшимся покупателем и заламывают руки за спину. Паша судорожно вспоминает инструкции Алика на подобный случай. Он уже не прячется в беседке, а пытается, чтобы не привлечь к себе внимания, аккуратно и тихо уйти. Но что это? Еще два человека, выскочивших с другой стороны улицы, бегут в его сторону. Сколько же их? Твою мать! Знают они, о нем знают. Пашу трясет. Подвалы его чеченского заточения проносятся перед глазами. "Хер Вам, хер!" - рычит Паша, но все еще надеется, что те двое не за ним. "Стоять, сука, на месте, мордой вниз!" - нет, все-таки за ним. Он бросается назад. Есть один шанс, есть один выход, всего один и то, если не перекрыт. Под ветровкой кобура, там "ствол". Нужно скинуть, непременно за углом нужно скинуть. Нет, не за углом. Если найдут "ствол", там его отпечатки. Хана. Нет, дальше, дальше, дальше, в речку. Он бежит. У арки и под аркой между домами нет никого. И Паша изо всех сил бросается туда. Сердце бьется громко-громко, часто-часто, но он слышит, что где-то позади, не отставая, бегут за ним. "Стоять! Урод долбанный, стрелять буду!" Это ему, больше некому. "Не успеешь стрелять, хер тебе". Еще с зимы пути возможного отхода продуманы. Все до автоматизма, если повезет. Вот, если бы перекрыли арку между домами, то тогда бы не повезло. А так единственный выход в данной ситуации, путь к спасению, и он свободен. Значит, ему пока везет. Паша бежит... Сделки по продаже торчкам дряни осуществлялись Аликом в заранее обозначенных для наркоманов местах. Таких точек и в самом городке, и в районе было семь штук. Во всех из них неоднократно побывал и Паша, как и во время сделок, так и до них, планируя с Аликом пути возможных отходов на случай чрезвычайно ситуации. Не было исключением и это место. Здесь было два варианта возможного отхода. Паша свернул за угол, затем еще и еще, петляя по переулкам как заяц. За ним продолжали бежать. Он чувствовал это. Всем собой он чувствовал это. Где-то совсем рядом раздался звук мотора легкового автомобиля. Вероятно, упаковав Алика и того торчка (интересно был ли он подставой, или сам, как и Алик, стал жертвой) "контора" бросила все свои силы на поиски Паши. Паша начинал задыхаться. Он понял, что второй вариант уже исключается, он просто не успеет: его догонят, либо подстрелят, но все равно "примут" до реализации второго варианта. Оставался единственный вариант. "Хрен вам, хрен". Вот он подъезд, долгожданный подъезд кирпичной трехэтажки полувековой давности. Туда, теперь туда, только бы все так, как было... У данного жилого дома, как и у других многоквартирных домов, имелись два входа-выхода в подвал. Но специфика его состояла в том, что один вход в подвал находился под лестничной площадкой в первом подъезде дома, и был незаметен и неизвестен незнакомому с этим домом человеку. Другой же вход в подвал, как и у всех остальных домов, находился с внешней противоположной стороны дома. Поэтому, когда Паша забежал в первый подъезд кирпичного дома, преследующие его оперативные работники были очень удивлены данному маневру, посчитав, что бегущий либо полный придурок и идиот, который пытается спрятаться на чердаке, или, взобравшись наверх, перепрыгнуть на крышу соседнего дома. Что, впрочем, бегущему также ничего не давало, т.к. с соседнего дома уже однозначно пришлось бы спуститься в руки оперативников. Либо, что бегущий пытается спрятаться от них в одной из знакомых ему квартир данного подъезда дома. Но и это "бесполезняк", поскольку все квартиры в поисках подозреваемого в добровольном или принудительном порядке будут тут же прочесаны. Но Паша не побежал на чердак или крышу дома, не спрятался в одной из девяти квартир, а буквально рухнул в подвальный проем под лестничной площадкой первого этажа. Навернувшись пару раз в темноте подвала, перепачкавшись в каком-то дерьме, разбив колени в кровь, через несколько секунд Паша уже выскочил наверх, со стороны второго входа в подвал, расположенного снаружи дома на его противоположной стороне. Если бы входная дверь в подвал была закрыта на замок - Паша бы пропал. Обязательно пропал, поскольку оказался бы в ловушке. Но все свои места сделок они с Аликом неоднократно проверяли и отмечали присущие им особенности. Так вот, на протяжении всего периода его работы на двери данного подвала никогда не висели какие-либо замки. Впрочем, как не висели они в большинстве случаев и на подвальных дверях других домов. Замки, глухие решетки, забитые наглухо двери подвалов, и даже дежурившие возле них жильцы дома - все это будет потом, через три года, после страшных и кровавых терактов, унесших десятки человеческих жизней. Сейчас же все было по-другому. Пара минут понадобилась оперативникам, чтобы понять свою оплошность и то, что преследуемый ушел не в квартиру, не на чердак или на крышу, а скрылся в проеме подвала и вышел на улицу через другой подвальный выход, но уже с противоположной, наружной стороны дома. Пара минут. Еще минута ушла на беготню туда-сюда и "лестные" слова в адрес проектировщиков и строителей данного полувекового дома. Всего этого Паше вполне хватило, чтобы оказаться на соседней улице, скинуть ствол, выбросить в мусорку свою ветровку. А затем, пробежав еще с километр, Паша оказался возле кинотеатра и, переводя свое дыхание, мучительно думая о том, как же ему быть дальше, вместе с толпой побрел на вечерний киносеанс. Паша понимал, что здесь его вряд ли будут искать, а когда кино закончится, уже стемнеет, что ему на руку, поскольку сейчас, в светлое время суток ему на улице лучше не появляться. Мама-мамочка, свечечка-свеча, спасибо тебе...
   Уже сидя в кинотеатре и, тупо пялясь в мелькающие картинки какого-то фильма, не понимая его сути и, не слыша сказанных актерами фраз, он вдруг вспомнил, что выполнил инструкцию Алика не до конца. Оставался гараж. У него ключи. В гараже остатки не взятой на сделку дряни, предназначенной им в дорогу, и пара коробков конопли. Их следовало убрать. Лишние граммы - лишние сроки. Так, кажется, говорил ему Алик. Алик, Алик, что с тобой? Спотыкаясь об чужие ноги, Паша стал пробираться между рядов к выходу их кинотеатра, уже не думая о том, что ему при свете дня лучше и не высовываться на улицу пока, что еще не стемнело. Мысли путались и хаотично бежали-терялись одна за другой. "Говорил тебе, к добру не приведет!" - это уже Бес. Возрадовался Бес. Как давно он его не слышал. "Пошел на хер", - вот тебе ответ. "От меня убежать хотел? Да? - злорадствует гаденыш. - От себя не убежишь. От самого себя - никогда..." Он не помнил, как очутился на окраине городка возле гаражей, как отыскал нужный ему гараж, как осторожно минут пять блуждал около него, пытаясь определить, не устроена ли ему там засада, как аккуратно открыл замок, нашел тайник и вытащил оттуда дрянь: дурь и героин, и пачку "Беломора". Всего этого он не помнил. Боль в голове, которую он перестал чувствовать в последний месяц, вновь вспыхнула яркими и скручивающими организм до спазмов всплесками. Уши заложило так, что ему казалось, что он перестал слышать. Он очнулся только тогда, когда действительно уже стемнело, и обнаружил себя в придорожном лесу за городком. Как он туда попал - Паша тоже не помнил. Алик, Алик, что с тобой? Паша сел на траву, выдул от табака папиросу, забил ее дурью из коробка и закурил. Пых, пых, пы-ы-ы-ы-ы-ы-х. "А Алика дурь не берет... Что же делать теперь?" И только сейчас он окончательно осознал, что всего того, чем и как он жил в последние полгода, уже не будет. Его прежняя полугодичная жизнь перечеркнута и убита коротко стрижеными парнями, завалившими Алика на асфальт и заломившими ему руки. Нет больше Алика. Во всяком случае, в ближайшие несколько лет. Нет больше Алика для него. А как же быть? И не поедут они вдвоем искать его маму. Не поедут. И за дрянью больше не поедут. И не будет больше он, прячась за углом, за деревом, забором, в беседке или в подворотне, подстраховывать своего напарника, разглядывать несчастных "торчков", дрожащих от возбуждения при передаче им спасительной дозы. Не будет пересчитывать вместе с Аликом полученные в результате сделки деньги, зависать в кабаках, вмазываться или кумарить на двоих и трахать "легких" девок. Все это для него закончено. Убито другими людьми. Жизнь с Аликом, материально обеспеченная, практически беззаботная, спасающая от Беса, копания в самом себе, самотерзаний и мучений, жизнь закончена. Как когда-то на ночной улице пылающего огнем и истекающего кровью города была закончена для него его первая жизнь, а потом, в весенней зелени леса, обагренной кровью ни в чем не повинных молодых судеб - жизнь вторая. Жизнь третья была перечеркнута оставленной на кухне запиской с греющим сердце почерком, черной лентой на фоторамке с портретом отца и разговором в мрачном ночном подъезде с человеком, который так же, как и его родители, был для него дорог и любим. Жизнь четвертая также осталась в истории его судьбы. А будет ли жизнь пятая? Будет ли? Пых, пых, пы-ы-ы-ы-ы-ы-х. Мышки, мышки, прыг-прыг-прыг. Почему-то забивает именно на мышек. Каждого по-разному. А его именно на мышек. Почему не на слонов? Может он сам мышка по этой жизни? Серенькая-серенькая мышка. Пых, пых, пы-ы-ы-ы-ы-ы-х. Куда б пойти, куда б податься, кому бы сдаться и отдаться? Алик... К нему теперь нельзя. Там наверняка пасет контора. Блядь. Плохо. В квартире Алика часть денег. Хорошо еще, что половину своей доли он унес к себе домой две недели назад. Кажется так. Фарфора больше не было. Битая ваза... Куда же он их положил? Черт, не помнит, был под кайфом. Где-то в зале. Мышка? Серенькая мышка. Прыг-прыг-прыг, пи-пи-пи, уходи, Бес, уходи. У-ка. Твою мать. Они знают о нем, и наверняка начнут Алика прессинговать, кто был с ним и где его искать. Алик... Алик... Кошелек... Сережка... Алик... Если Алик расскажет, хана, пропал. Личность установят, объявят в розыск. За квартирой слежку или засаду. К себе тоже нельзя. Там его могут ждать. Алик... Долго он так не затусует. Круг замкнулся. Лабиринт без выхода. И хочется ржать. Да, да, да, да, да!!!! Смеяться, смеяться, мышка смеется! И вообще, кто сказал, что он мышка? Покажите этого негодяя. В куски. Жаль, нет ствола. Опрометчиво как-то он от него избавился. Покромсал бы негодяя. Негодяя? Да. Себя самого. Что же делать? Извечный русский вопрос... А вообще-то он коршун, только летать разучился... Что же делать?..
  
   - Пятьсот сорок пайщиков по списку членов РАЙПО? Охренеть.
   - Это еще немного. Я тут провел анализ. На момент приведения организационно-правовой формы в соответствии с законом в 1992 году пайщиков райпотребсоюза в районе насчитывалось чуть более тысячи человек. Когда структура реорганизовывалась в РАЙПО, хитрый жук Петрович каким-то макаром умудрился триста человек не включить в новый список поданный вместе с уставом на регистрацию в районную администрацию. При этом, этой аферы, как я понимаю, никто и не заметил. Все исчезнувшие из списка были бывшими работниками РАЙПО, прекратившими свою трудовую деятельность задолго до реформы. Сам Петрович объяснил мне это достаточно просто: меньше народу - больше кислороду.
   - Баран он. Если уж исходить из этого принципа, то вообще нужно было убирать по максимуму.
   - Нет. Большинство из оставшихся по состоянию на 1992 год работали в кооперации. И о реформе так или иначе им могло быть известно. Здесь он побоялся рисковать. Далее, когда с Петровичем мы стали обсуждать этот список, выяснилось, что некоторые из пайщиков за четыре прошедших года отдали богу душу. Пришлось подключать органы ЗАГС и сельские администрации, чтобы выудить все эти сведения. Только этим неделю и занимался...
   - Да уж, цена рыночных реформ. Короче, все это лирика. Ты мне совсем мозги запудрил. Сейчас каково конкретное количество членов РАЙПО, имеющих право голоса на собрании?
   - Я же сказал, пятьсот сорок пайщиков.
   - За минусом умерших?
   - Абсолютно верно. Все справки о смерти имеются.
   - Но по списку 1992 года их семьсот с хвостом. Другого-то зарегистрированного списка нет. Где кворум?
   - Владимир Ильич. С точки зрения закона, правом голоса обладают живые на момент собрания, а не мертвые. И кворум подсчитывается от количества живых. Наследники умерших, к слову, за их принятием в число пайщиков также не обращались. Поэтому количество пайщиков - пятьсот сорок человек. Все. Следовательно, кворум для правомочности собрания двести семьдесят один человек.
   - Железно?
   - Железно. И неоспоримо. Для подстраховки первым вопросом повестки собрания сделаем вопрос о приведении списка пайщиков в соответствии с требованиями действующего законодательства, на котором и утвердим новый список за минусом умерших.
   - Смотри, твоя ответственность.
   - Я знаю.
   - Получается, что у нас при любом раскладе, как для правомочности собрания, так и для принятия нужных решений должно быть не менее двухсот семидесяти одного голоса?
   - Абсолютно верно.
   - Но всех собрать или убедить проголосовать как нужно нам - это очень трудно. Риски огромные. Явятся двести семьдесят без одного. И пиши: "Все пропало". Собирай заново.
   - Здесь тоже есть мысли. По закону участвовать на собрании и голосовать можно как лично, так и через уполномоченных, предоставив им соответствующую доверенность.
   - Ты предлагаешь попытаться собрать доверенности?
   - Это будет самый верный способ. Собрав нужное количество доверенностей, мы при любом раскладе имеем нужное количество голосов. И не зависим от каких-либо обстоятельств.
   - Разумно. Только с какого хрена люди начнут выдавать доверенности первому встречному? Мне или тебе, например, если они нас вообще не знают.
   - Тоже разумно. Я думал над этим. Во-первых, пайщиков буду объезжать вместе с Петровичем или другими членами Правления, которые с людьми знакомы. И все вместе будем разъяснять людям, для чего это нужно и как важно это для РАЙПО и их личного благополучного будущего...
   - Смотрю, уроки избирательной компании пошли тебе впрок.
   - Вы же знаете, я учусь налету. Во-вторых, сам Петрович тут о некой тетке вспомнил. Бывшая председатель райпотребсоюза в советские времена. Достаточно авторитетная тетка среди пайщиков. Ее работу и руководство многие помнят, а советское благосостояние кооперации доперестроечного периода связывают с ее именем. Сам Петрович говорил, да и в трудовом коллективе ее частенько добрым словом вспоминают. В период перестройки не поделила что-то с Облсоюзом и ушла с должности председателя, но в кооперации осталась, стала возглавлять отдел общепита. То есть все объекты общественного питания были под ее контролем. А вместо нее на должность председателя как раз и вместился Петрович.
   - И где же эта тетка сейчас?
   - Несколько лет назад из РАЙПО ушла. Работала на частника. Помните, первый в городе ночной клуб? Вот, была там администратором. Потом хозяева заведения сменились, и она опять ушла. Сейчас в городке без определенных занятий.
   - Тебе ее сам Петрович предложил для агитации? Не странно ли?
   - Петрович предложил тогда, когда я сам спросил у него, а нет ли на примете какого-либо независимого авторитетного человека, в тоже время, имеющего отношение к РАЙПО. А так вообще-то это была моя мысль. Вспомнил предвыборную сельскую "активистку в юбке". К действующему руководству пайщики могут относиться настороженно. Типа, что-то замышляют и хотят опять с нашей помощью и нашими доверенностями набить карманы. А тут равномерный баланс в лице постороннего к руководству человека, который от руководства РАЙПО не зависит, ничего сейчас с РАЙПО не имеет, но который пользуется определенной популярностью и авторитетом, хорошо знает систему РАЙПО и реалии, искренне и бескорыстно желает РАЙПО восстановления и былого, как ранее, процветания. Люди поверят.
   - Блеск, господин Капитанов, все-таки станешь Генералом. Уроки избирательной кампании тебе действительно пошли впрок. Кстати, о птичках, Ельцин-то наш во второй тур вышел. А по всем раскладам должен был еще в первом Зюганову проиграть. А? Вот тебе и предвыборные технологии только уже не районного, а всегосударственного масштаба. Согласен?
   - Согласен. А почему о птичках?
   - А потому что "птичка" Лебедь ему сейчас нужные для победы голоса сольет.
   - Это точно. И нам тоже голоса нужны. Иного выхода для того, чтобы все было железно, я пока не вижу. А время идет.
   - Хорошо. Мне твоя идея нравится. Устрой мне встречу с этой теткой, я ее материально заинтересую, еще как заинтересую. Кстати, сколько ей лет-то?
   - К шестидесяти.
   - Жаль. А то заинтересовал бы еще чем-нибудь. Хорошо, что Сюзанна не слышит. Шутка. Поехали дальше. Итак, как я понимаю, Правление РАЙПО созывает внеочередное собрание пайщиков. Мы до него собираем с помощью тетки и Правления доверенности для участия в собрании по максимуму. В идеале нам необходимо двести семьдесят одна доверенность. Так?
   - Так. Но это в идеале. Вряд ли каждый второй нам даст доверенность. Многие по советской старинке захотят сами придти и послушать, погалдеть.
   - Значит остальных, тех, кто лично пожелает принять участие, тоже обрабатываем на полную катушку обещаниями и заверениями. Программу ты знаешь.
   - Да, конечно. В этой связи у меня еще пару мыслей.
   - Смотрю, ты прямо кладезь мыслей сегодня. Давай, выкладывай.
   - Есть на отшибе района здание бывшей столовой принадлежащее РАЙПО. От городка километров тридцать. От остальных населенных пунктов, где проживает большинство пайщиков, тоже порядочно. А что, если собрание мы устроим там?
   - Молодец, понимаю. Многие не смогут добраться или не захотят приезжать из-за дальности расстояния. А как же тогда кворум? Это риск.
   - В этом и суть. Дополнительный аргумент выдать доверенность. Мол, самим далеко, а мы вместо вас, и всем хорошо.
   - Вопросы будут, почему не в центральной конторе.
   - Вопросы будут. Ответы найдем. Главное, законом не запрещено. Выбор места за нами, хоть в чистом поле.
   - Принимается. Вторая мысль?
   - Тех, кто доверенность выдать не захочет, а лично принять участие пожелает, нужно как-нибудь материально простимулировать. Продуктовыми наборчиками, например. Как на выборах. Не всех конечно, но десятка три-четыре, для верности. Я потом по итогам общения с людьми более точно подсчитаю.
   - Все повторяется точь-в-точь. Так и денег не напасешься. Ты затраты по доверенностям считал? Двести семьдесят одна штука - нотариус просто озолотится. Кстати, о нотариусе...
   - Здесь тоже все проработал. Предварительно договорился. За дополнительную плату он готов и на выезд на дом, и на вне очередь.
   - Хорошо договариваться за чужие деньги.
   - Работа у меня такая, Владимир Ильич. Единственное, чем могу помочь сэкономить, тем, что доверенности пайщиков, работающих в настоящее время в РАЙПО, может заверить печатью сам Петрович. А по сельским округам, чтобы нотариусу не мотаться, обратимся к сельским администрациям. У них тоже полномочия на заверение доверенностей имеются, поскольку в сельских округах нотариальные конторы отсутствуют.
   - Нет, стоп. Лишние знающие нам не нужны. Никаких администраций. Появятся лишние вопросы и разговоры. Давай остановимся на одном нотариусе и Петровиче. Доверенности от работников и одновременно пайщиков, заверенные работодателем и одновременно лицом, участником которого ты являешься, это по закону?
   - Закон не запрещает, значит - по закону.
   - Хорошо, по остальным - нотариус. Дашь мне его координаты. Сам пообщаюсь. Деньги считать я умею, но куда деваться. Придется в этом случае раскошелиться. Оно того стоит. Еще вопрос, доверенности на кого будем оформлять?
   - Идеальный вариант - на Вас.
   - Понимаю, но как-то не очень. Во-первых, в РАЙПО я официально никто. У людей будут лишние вопросы и сомнения. Во-вторых, не забывай, в той структуре, которую мы создадим, я стану генеральным директором. При этом, я являюсь также и генеральным директором ЗАО "Сюзанна", которая станет соучредителем новой структуры. Как-то скользко все это, да? Там директор, там директор, да еще и доверенности от пайщиков РАЙПО все на себя для нужного голосования оформил. Опять вопросы. И такое мнение, что все сразу заранее мной и планировалось, чтобы откачать мне чужое имущество. Так?
   - Ну не знаю. Я тоже думал над этим вопросом. Формально нарушений нет. Закон не запрещает. А фактически...
   - Хорош тебе, "не запрещает". На меня не нужно, все слишком очевидным становится. На чужих или подставных тоже. Береженого бог бережет. Доверенности будешь оформлять на себя. Появятся вопросы, есть логичный ответ - официальный юрист РАЙПО, обеспечивает организацию собрания и его законность. Поэтому, кому выписать доверенности, как не ему? А? Логично? Логично. Ну а с другой стороны медали, с нашей уже стороны. Мы одна команда? Одна. Кому мне доверять, как не тебе...
   - Спасибо.
   - Все тогда, работаем. Давай отмашку. Пусть Правление созывает собрание. Разумный срок только прикинь, сколько тебе времени на работу с пайщиками нужно будет до даты собрания. Но по мне, чем быстрее, тем лучше. Параллельно учредительные документы по новой структуре готовь. Вперед?
   - Вперед.
   - Вот и славненько...
  
   "Фамилия, имя, отчество? Фамилия, имя, отчество? Ты чего, гнида, молчишь, я спрашиваю. Отвечать! Ну, хорошо. Мы и без тебя тебя знаем. Карпович Алик Константинович. 1976 года рождения. Зарегистрированный по адресу... Фактически проживающий по адресу... Холост, несовершеннолетних детей не имеет. Образование: общее среднее. Не работающий, не учащийся. Лицо призывного возраста, но уже откосившее от службы в армии, скотина. Папка или мамка по старым связям помогли? А? Нет, Автюхов, он меня просто выводит из себя. Сидит, сука, ухмыляется и молчит. Ты где находишься, душара, ты понимаешь? А? Попал ты, падла! Суши сухари. Ты чего лыбишься-то, а? Абздец тебе пришел. Не будешь больше травить людей. Сейчас протокол задержания оформим и с постановлением к прокурору за санкцией на арест. И все, все, закроем тебя на полную катушку. Ты хоть знаешь, что тебе светит, а? Число тринадцать тебе знакомо? 13 июня, а? Смотреть на меня, на меня смотреть, сказал. Автюхов, дай ему по роже, чтобы не лыбился. Вот так-то. Только без синяков. Смотри сюда. Книжку видишь? Читать после школы не разучился? А? Уголовный кодекс называется. Свеженький-пресвеженький. 13 июня испеченный. Статья 228. Я тебе ее сейчас зачитаю. Обоссышься от страха и лыбиться перестанешь. Пункт "в" часть третья. Незаконный сбыт наркотических средств в крупном размере наказывается лишением свободы от пяти до десяти лет с конфискацией имущества или без таковой. Все тебе. И не хер мне тут в несознанку играть. Автухов, что там у нас по количеству получается? Вот, предварительно на крупный размер сто пудово тянет. А там уже экспертиза более точно покажет. Может, и на четвертую в особо крупном перейдем до пятнадцати лет. Опера еще с твоей квартиры не вернулись и по адресу родителей твоих. Может и там клад какой найдут. Но при любом раскладе уже лет восемь себе реальных ты обеспечил. Реальных! Хер теперь на солнышко посмотришь, девок потрахаешь, если только тебя из зэков кто-нибудь самого не трахнет, как целку. Ты еще целка? А? Вот зэки и проверят. Не любят они торговцев дрянью. Ох, как не любят. И гулять будешь выходить только в тюремный коридор. Не ширнешься больше. На стены лезть от ломки будешь, а хер тебе, не ширнешься. Дерьмо каждый день жрать будешь, и то, если дадут. А не дадут, сам просить станешь, на коленях ползать начнешь. И так каждый день, восемь лет подряд. Если проживешь... А может там и загнешься от "тубки", заточки или непомерного зэковского хера. Что? Перестал ухмыляться? А? Вот так-то. А теперь пиши, кто был с тобой в момент задержания, какова была роль напарника, у кого ты сам покупал дрянь, кому ее сбывал. Все пиши. Пиши, я сказал. Тебе деваться некуда, баран. Ты знаешь, сколько я таких, как ты за последний год закрыл? Так же ухмылялись. А потом слезы крокодильи в судах от полученных сроков лили. Но были и разумные, сотрудничать желающие... В твоем случае тебе только это и поможет. Глядишь, за полезную информацию, пару лет и скостим и хату с тачкой конфисковывать не будем. Пиши. Первым делом меня интересует, что это за хрен был с тобой в группе, который уйти сумел..."
   Заваленный папками с документами стол, на котором ухитрилась также вместиться и настольная дешевая китайская лампа. Рядом, цвета ольхи, шкаф, в таком же, как и стол, беспорядке заваленный, но уже книгами. У другой стены огромный железный сейф с двумя дверцами. На стене президент и министр внутренних дел собственными персонами. Безразлично и равнодушно пялятся на Алика: "Попал, дескать, и хрен с тобой. Не первый, не последний". На стене противоположной от окна - двуглавый орел, символизирующий герб родного государства. Несколько старых стульев, на одном из которых сидит Алик в мешающих ему писать наручниках. Рядом с ним, дышащий перегаром, оперативник Автухов. А за столом, бросающий на Алика злобные и пугающие взгляды "так бы и съел и не подавился", непонятных лет, сухой следак, волосы которого уже начинает покрывать седина, но лицо которого в силу сухости своей еще выглядит молодым. Вот и все убранство прокуренного как дымовая труба кабинета следователя, включая присутствующих в нем. "Восемь лет, восемь лет сидеть, абздец, пиши, сядешь на полную катушку и не выйдешь, пиши, закроем по полной без снисхождения, или пиши, ты просто не представляешь, что тебя там ждет, не сидел ни разу, вот сядешь и узнаешь, будет ад, или пиши, у тебя просто нет иного выхода..." - слова следака, словно гипноз, одолевают Алика, пронизывают холодным страхом и покорностью и заставляют подчиняться: "Пиши, пиши..." Увлеченный обработкой методом запугивания, только сейчас седовласый следователь обращает внимание на то, что наручники на руках у Алика застегнутые хоть и спереди, но мешают ему писать. И приказывает Автухову снять с Алика "браслеты". Щелкает замок. Но, захлестнувшие было Алика, наваждение и гипноз вдруг уходят с этим щелчком замка наручников. "Хер тебе, гражданин начальник, - впервые отзывается он следователю, откидывается на спинку стула, измеряя "гипнотизера-устрашителя" своим фирменным наглым взглядом. - Ничего не знаю, никого не видел, был один, заканчивай свою канитель, вызывай мне адвоката, без него общаться с тобой я не буду". Глаза ошарашенного следователя сужаются до еле заметных щелочек, из которых фонтаном начинает бить огонь ненависти. "Адвоката захотел? Американских фильмов насмотрелся? Будет тебе адвокат, подонок!" - следователь приподнимается из-за стола и, что есть силы, бьет прямым и тяжелым ударом Алика в лоб...
  
   Плюгавенький, маленький, годам к семидесяти адвокат "по назначению" так же, как двумя днями ранее на стене президент и министр внутренних дел, безразлично смотрит на Алика.
   - Просил адвоката, пожалуйста, адвокат нашего филиала областной коллегии адвокатов Соснинский Петр Вениаминович, - представляет адвоката Алику следователь.
   - Не "Соснинский", а "Соснинский", - обидчивым голосом поправляет ударение на своей фамилии адвокат и дует губки.
   - Откуда такой нарисовался? - нагло интересуется Алик. - Я, может быть, Березинского или Ельнинского желаю.
   Но к его удивлению, его наглость не оказывает какого-либо влияния на следователя. Напротив, тот добродушно улыбается ему и терпеливо разъясняет, на этот раз, правильно ставя ударение на фамилии адвоката.
   - Адвокат Соснинский на этой неделе дежурный защитник и поэтому назначен Вам по постановлению следственным органом, т.е. мною, с целью обеспечения Вашего права, предусмотренного уголовно-процессуальным законодательством, на защиту в период предварительного расследования по делу. Вы же просили вызвать Вам адвоката? Не так ли? Вот мы его Вам и назначили. Распишитесь, пожалуйста, об этом. Так же разъясняю Вам о том, что если Вы имеете необходимые материальные средства на самостоятельную оплату услуг адвоката, то Вы вправе заключить соглашение об оказании Вам юридических услуг с любым, на Ваш выбор, адвокатом. В этом случае Вашу защиту в деле будет осуществлять адвокат по заключенному между ним и Вами соглашению, а адвокат Соснинский к своей радости будет отстранен от его фактически бесплатного участия в данном деле. Хотя, здесь и участвовать-то долго не придется. Все ясно как божий день. Не так ли, Петр Вениаминович?
   Петр Вениаминович согласно кивает головой и вопросительно смотрит на Алика.
   - Так, на чем мы с Вами позавчера остановились? Ах, да. Алик Константинович, следствие очень хочет, что бы Вы оказали нам содействие и честно ответили на все интересующие нас вопросы. Сотрудничество со следствием однозначно смягчит Вашу участь. Во-первых, мы хотели бы узнать о том человеке, которому удалось скрыться, но который, как полагает следствие, оказывал Вам содействие при сбыте наркотических веществ...
   Алик молчит и не обращает никакого внимания на подвинутые ему шариковую ручку и пожелтевший листок писчей бумаги. Сухой вновь пытается ему что-то втирать, но не как позавчера - грубо, с угрозами, а напротив, вкрадчиво и очень-очень мягко. "Хрен тебе, опять гипнозом взять хочешь, ни хера у тебя не выйдет", - думает о следаке Алик и старается его не слушать.
   - Карпович, в Ваших же интересах все рассказать. То, что Вы совершили, карается очень строго законом. Об этом я Вам уже говорил, вновь называть возможное наказание не буду. Думаю, что с памятью у Вас все в порядке. Если Вы полагаете, что в суде прикинетесь белой овечкой, и Вас оправдают, либо Вам помогут старые связи Ваших родителей, то это тоже зря. Не оправдают и не помогут.
   "Не будет мне никто помогать", - думает про себя и своих родителей Алик, вспоминая себя со шприцом у вены и случайно вошедшую в комнату мать, белое лицо полупарализованного от неблагополучности своих детей престарелого отца, его дрожащие губы, выговаривающие Максиму: "Ты мне больше не сын, если не прекратишь этим заниматься". Аналогичные слова, сказанные уже ему, Алику, его матерью. И свой уход из дома в квартиру Максима. Что он там наплел Паше про своих родителей и переход в квартиру брата? В принципе это было правдой, но только отчасти. Тарелка с надписью "Отцы и дети" в его случае была разбита вдребезги.
   - Ваша вина в полной мере подтверждается имеющейся в материалах дела совокупностью доказательств. Пожалуйста, ознакомьтесь. Вот протокол осмотра места происшествия, протокол изъятия наркотических средств, даже понятых пригласили, которые подтвердят, что наркотики не подброшены Вам плохими дяденьками милиционерами, а именно были изъяты непосредственно у Вас. Все как положено. Вот заключение эксперта о том, что то, что у Вас изъяли, вовсе не пшеничная мука, сахар соль или манка, а самое, что ни на есть наркотическое вещество в крупном для части 3 статьи 228 УК РФ размере. А вот, господин Карпович, протокол допроса того самого наркомана, которому Вы пытались сбыть наркотики в момент Вашего задержания. Так вот, Федиатулин Ренат Иванович дает подробные и признательные показания, полностью изобличающие Вас в совершении данного преступления.
   "Сука, блядь, гнида подзаборная, - думает Алик о подставном стукачке-торчке. - Какой же я баран. Прав был Паша, словно жопой чувствовал. А я не послушал". Холод страха и обреченности вновь проникает в него, и Алика начинает трясти мелкой дрожью.
   - Поэтому, не смотря на то, что Ваш товар еще не успел оказаться у него в руках, а застрял в Вашем кармане, сбыт в данном случае налицо.
   - Покушение на сбыт, - встревает адвокат Соснинский и вытирает платком вспотевшую от июньской жары лысину.
   - Какая разница, - отмахивается как от надоедливой мухи от адвоката следак. - Санкция одна и та же. Только хвостик в виде статьи 30 добавляется, - и продолжает, вновь обращаясь к Алику:
   - Более того, я Вам открою одну огромную преогромную тайну. Мы Вас ведем уже почти два месяца. С момента Вашей закупки товара в Москве. Помните? Вы туда тоже приезжали вдвоем. С лицом, личность которого мы надеемся установить с Вашей помощью. Так вот, продавцом Вам наркотических веществ выступал наш сотрудник в рамках оперативной разработки, поскольку канал, через который Вы ранее приобретали эту отраву, до этого был полностью нами ликвидирован. Единственное, в чем нам с Вами тогда не повезло, так это то, что у нас сломалась по дороге автомашина, и мы не сумели довести Вас до конца, т.е. до пункта Вашего прибытия. И Вы смогли на какое-то время исчезнуть из нашей видимости. Но по номерам автомашины мы все-таки Вас нашли. Приобретение Вами наркотиков также зафиксировано надлежащим образом в установленном законом порядке. Пока это закрытая информация. Но, это пока. А к моменту направления Вашего дела в суд мы ее рассекретим и сможем сделать так, чтобы вместо одного эпизода по сбыту в крупном размере, к Вам и Вашему делу прилип и эпизод второй, но уже по приобретению Вами наркотических средств в крупном размере. А по совокупности преступлений, мой дорогой, это уже пойдет на десятку. Думаете, я пугаю? Спросите у адвоката. Он подтвердит.
   - Подтверждаю, - подтверждает адвокат Соснинский и согласно кивает головой.
   - Вот Вам и весь расклад того, что Вас может ожидать. Мне все равно, выбор себе такой участи за Вами. Но есть и другой расклад. Вы сотрудничаете со следствием, называете своего подельника, иных известных Вам лиц в данной преступной сфере деятельности, в том числе продавцов и покупателей, пишите явку с повинной. И все это мы засчитываем в смягчающие вину и Ваше наказание обстоятельства. Выходим в суд и в прокуратуру с ходатайствами о том, чтобы в связи с оказанием Вами огромной помощи органам следствия суд освободил Вас от ответственности за совершение преступления на основании примечания к статье 228 УК РФ, согласно которому лицо, добровольно сдавшее наркотические средства и активно способствовавшее раскрытию или пресечению преступлений, связанных с незаконным оборотом наркотических средств, изобличению лиц, их совершивших, обнаружению имущества, добытого преступным путем, освобождается от уголовной ответственности за данное преступление.
   - Да и сами могли бы при таком раскладе освобо... - во второй раз пытается встрять в монолог следователя адвокат, но пресекается говорившим: - Вы же знаете, что сами мы не можем, но все, как полагается, оформим. Если даже суд на прекращение не согласится, то максимум, что, подозреваемый Карпович, Вы получите, так это условное наказание. Помните, Петр Вениаминович, как с Кислым было? Раскаялся, всех других негодяев сдал и из суда своими ногами домой пошел с условным наказанием. Живет сейчас и жизни радуется. А этот упрямый, Вещегуров, который отказался сотрудничать со следствием? А? Помните? Тоже Вы по назначению в деле участвовали. Тот фактически на полную катушку. Вот так-то.
   - Да, было дело, - соглашается адвокат и вновь утвердительно кивает Алику и следователю головой.
   - Каждый сам кузнец своего собственного счастья, - заканчивает следователь. - Поэтому и твоя судьба в данный момент в твоих руках. Подумай, Карпович, хорошенько. Пообщайся с адвокатом. Я вас для этого на несколько минут наедине оставлю. Думаю, что ты примешь верное решение...
   Следователь подмигивает то ли Алику, то ли адвокату и выходит из кабинета, оставляя Алика один на один с плюгавым. "Бежать, взять этого попугая в заложники, и на хер отсюда, - размышляет Алик, разглядывая свои "браслеты". - Да, с ними далеко не убежишь. Только дополнительную статью или яму в земле заработаешь".
   - Что молчите-то? - прерывает его размышления адвокат Соснинский. - Следователь, хоть и редкий пакостник, преследующий свои собственные интересы, но в данном случае он прав. На Вашем месте я бы действительно дал признательные показания и ответил следствию на все интересующие вопросы. В Вашем случае у Вас нет иного выбора. Все доказательства, как я понимаю, налицо. Поэтому препираться бесполезно. А Ваше содействие и активная помощь действительно по закону смягчат Вам наказание. Уж насчет прекращения дела не уверен, не такие уж они и добряки, и палочная система мешает, а вот условным сроком можете обойтись вполне реально. Такие случаи на моей практике были и неоднократно. Об одном из них Степан Витальевич сейчас, как раз, и вспоминал.
   Алик по-прежнему молчит. Перед глазами проносятся отрывки двадцатилетней жизни и всплывающие в них лица: детский сад, школа, выпускной, Степка, царство ему небесное, родители, брат-брателла Максим, пухом ему земля, первый укол, бородатый дилер, которого он при желании также может сдать, и ему зачтется, Паша, Паша, Паша...
   - А у вас действительно нет денег для оплаты защиты? Я беру недорого. Вот... - разбивает отрывки двадцатилетней жизни противный адвокат Соснинский.
   - Были бабки, сплыли, менты все посшибали, - обрывает его Алик.
   - Значит, придется по назначению, - грустно вздыхает Соснинский. - Но учтите, какой гонорар, такая и защита. Только я Вам этого не говорил. Поэтому, подумайте, может деньги и найдете.
   - То есть без денег ты - не адвокат, а пугало лысое, послушно кивающее головой? - Алик начинает смеяться, безудержно, навзрыд смеяться.
   - Без оскорблений, пожалуйста, оскорблений я не потерплю! - обиженно чмокает губами адвокат.- Я Вам советую только, как лучше сделать.
   - Знаешь, советчик, - Алик наклоняется к адвокату так близко, гремя своими наручниками, что тот испуганно отшатывается от него и съезжает со своего стула на пол, - я тебе вот что скажу: Алик Карпович не мудак, теперь не мудак. Запомни это. Зови своего следака, разговор окончен.
  
   Стены камеры приближаются и падают на него. Затем отскакивают и начинают давить. Тусклый свет единственной лампы больной жжет глаза. Мозг разрывается на части... Началось... Алика трясет и кидает из стороны в сторону. Небритые лица мелькают перед ним и с удивлением смотрят на него. Ему плохо. Наизнанку, до выворачивания наружу, плохо... Кто-то барабанит в железную дверь и вызывает охрану. В камеру заходят трое. Здоровенный бугай в камуфляже бьет его по щекам и обещает отвести к медикам. Охрана уходит. Но к медикам его никто не ведет. И Алика колбасит уже вовсю. Он рычит, стонет, скрипит зубами, до крови прокусывает губы, катается по бетонному полу, не в силах найти себе место. "Ломка у пацана", - с сочувствием говорит кто-то из подследственных. Небольшая камера донельзя забита людьми, словно селедками в банке. Так, что воздуха на всех мало. Так, что мест на шконках всем не хватает, и они спят по очереди. В ожидании своей участи и суда. В камере нет блатных. И все, два десятка человек, в основном шелуха. Украл, выпил, в тюрьму. Есть и такие, кто по своей дурости попал сюда не в первый раз, откинувшись совсем недавно, на радостях забухал, а в бухом состоянии, без каких-либо видимых причин набил собутыльнику морду, порезал или задушил его. Есть и такие, кто опять-таки спьяну вновь проникнул в чужой дом, дачу, сарай, утащив оттуда по мелочи бытовые инструменты, соления-варения и прочее, что в трезвом состоянии не сделал бы никогда. Впрочем, есть и такие, кто сделал это по трезвяку и сознательно, поскольку работать западло и лень, а кушать хочется, но вот больше ничего, кроме как воровать, делать и не умеет. На воле - не жизнь. На воле для них жизни нет. А здесь накормят, оденут, крыша над головой, шконка под боком, однокамерники для общения. Что еще нужно для простого человеческого счастья лица, потерявшего человеческий облик или забывшего о нем? Двое по бытовухе отправили на тот свет своих благоверных. Но ведут себя по-разному: видно, что одному все ни по чем, будто муху прихлопнул и забыл, а второй очень сильно переживает и терзается. Зэки опасаются и присматривают за вторым, как бы руки на себя не наложил, голову о стену не разбил, на одежде не вздернулся. А то будет им шмон тогда по полной программе. Несколько таких же, как и Алик, попавших сюда впервые. Испуганные, задерганные и молчаливые. Но все вместе они - тюремная шушара. "Мальчик, мальчик, терпи, - заботливо говорит кто-то и гладит его по голове, растирая пот. - Сейчас к медикам тебя отправят. Терпи. За что ты сюда?" Алик содрогается в конвульсиях и не может говорить. Ему кажется, что он сейчас умрет. Он потерял счет времени и поэтому не знает, сколько же его прошло, когда за ним наконец-таки пришли и вывели из камеры. Но ведут его вовсе не к медикам, а в комнату для следственных действий и общения с адвокатом. "Добрый день", - седой улыбается ему, словно желанному другу. Алика усаживают напротив следака. Но он не может сидеть на одном месте, его болтает, кидает из стороны в сторону так, что двое сопровождающих насильно удерживают Алика на скамье. "Я вижу, Карпович, Вам плохо? Очень плохо? Так сказать, издержки Вашей профессии. У сварщика глаза болят, у водителя спина не гнется, у прачки руки не слушаются, а у Вас все вместе взятое, очевидно. Опасная у Вас была работа. Карпович!!! - интонация голоса следователя меняется, и вот уже из мягкого вкрадчивого он превращается в железно убеждающий: - Хочешь помощи, да? Хочешь? Мне тут о твоем состоянии сообщили, я сразу по доброте душевной к медикам. Смотри-ка, пилюлю тебе выписали. Держи, глотай. Полегчает. Но это пока только одну. Полегчает, но не очень и ненадолго. А хочешь, чтобы совсем полегчало? А? Сейчас отпустит, укольчик сделают, медики ждут тебя. От тебя-то, что и требуется, так совсем чуть-чуть. С кем был, кто он и где проживает? Хотя бы это, а? И станет легче. А потом уже с другими вопросами разберемся..." "Пошел на хер!" - рычит, выдавливает из себя Алик и его начинает рвать на следака... Опять камера... И вновь заботливый голос, шепчущий на ухо: "К следаку водили? Помощь на показания. А что тебе, мальчик, делать остается? Ты бы лучше ему сознался, они помощь окажут. Ты же совсем молодой. Загнешься иначе..." "Утка подсадная", - думает о заботливом Алик и пытается его задушить, но его трясет, бьет и кидает из стороны в сторону, и задушить заботливого не получается. Тот испуганно жмется у параши и больше не проявляет к Алику своей заботливости. А Алик теряет сознание. Через какое-то время его приводят в себя. Сколько был он без сознания и в бреду, он не помнит, а может это только ему казалось, что он без сознания и в бреду. Его вновь ведут по длинному коридору, потом направо, затем еще. "Тряск, тряск", - щелкают замки железных дверей. "К стене, руки за спину". Хорошо вам командовать, а как к стене и руки за спину, если в силу физического состояния стоять на одном месте неподвижно он не может. Может, может. Несколько чувствительных ударов по почкам пытаются заставить его организм слушаться. На этот раз не следак, а медики. Двое медиков ждут его. Его осматривают, потом колют ему что-то в вену. Затем обратно ведут в камеру. Чуть позже понемногу начинает отпускать. Но он знает, что это ненадолго. На несколько часов, а затем все сначала. Через какое-то время в комнате для следственных действий опять тот же самый следак. "Плохо тебе? - констатирует-спрашивает он и обещает: - Будет еще хуже. Смотрю, и в камере тебе вольготно живется. Я тут завидовать начал и договорился. Тебя завтра в другую камеру к беспредельщикам переведут. Они нариков не жалуют. Заботы о них не проявляют. Напротив, как педофилов и насильников, в попку норовят поиметь за то, что детей отравой губят. Это же могли быть и их дети или близкие родственники. Вот к ним и пойдешь завтра. Пусть и с тобой пообщаются, а то у них давно, как мне сообщили, свеженькой девочки не было. Если, конечно, не образумишься и не ответишь мне на ранее заданные вопросы. Сроку тебе на раздумья до завтра. Если созреешь, постучишь в дверь, вызовешь охрану, потребуешь встречи со следователем. Они в курсе, а я сразу же прибегу, даже ночью. Что ради тебя и твоего спасения только не сделаешь...". Обещание перевести в другую камеру действительно исполняется на следующий день. "Будь, что будет, - думает Алик, зажмурив глаза, стоя у стены перед железной дверью нового места обитания, - но живым хер дамся. Порву всех, пока сил хватит". Бряцают замки, скрипит дверь, и его заводят в камеру. Здесь посвободней, даже есть воздух и места, и не так много "жильцов". Дверь закрывается. А он продолжает стоять, не зная, что ему делать дальше, словно затравленный зверь, переводя свой взгляд с одного на другого обитателя этих четырех стен и, ожидая от них всего, что угодно.
   - Ну ты чо, как столб? - с нар приподнимается один и с любопытством рассматривает новичка. - Не знаешь, как в хате себя вести и представляться?
   Алик в подтверждении своего незнания отрицательно мотает головой. И видит перед своими глазами лицо Макса. Брата-брателла. Вот кого здесь не хватило. "Лучше молчать, когда не знаешь, как себя вести, - говорит ему брат. - Неосторожное, неправильно или не в тему сказанное слово, и все - ты пропал. Разведут, как липку. И будешь чмырем".
   - Статья? - интересуется тот, что приподнялся с нар.
   - Двести двадцать восьмая, - выдавливает из себя Алик.
   - Какая-какая? - не совсем понимает задающий вопросы.
   - Это по новой библии, - разъясняет второй. - Двести двадцать восемь. Наркота.
   - А на хера его тогда к нам? Нарика такого. Попутали граждане начальники или для затравки? -удивляется задающий вопросы, но не получает ответа. Алик стоит.
   - Короче, будем тогда представляться и обживаться, - голос четвертого груб, а сам он раздет по пояс, и весь в наколках выглядит устрашающе. - Поглядим, кто ты, как ты.
   - Погоняло есть? Что-то рожа мне твоя кого-то напоминает, - это уже пятый. От перекрестных фраз или от страха у Алика кружится голова. Ему кажется, что сейчас он упадет на пол. Нельзя. Падать перед ними никак нельзя. Иначе все.
   - Нет, я не "крещеный", - подбирая правильные слова, пытается ответить он, понимая, что дальше продолжать молчать тоже становится опасным. - У брата погоняло было. Может, с ним и попутали. "Спасительная соломинка, брат-брателла, Макс".
   - У брата? И какое же?
   - "Макс - Пятно", - насколько он помнит, брат был в определенном авторитете в этой среде, и его могли знать. И невероятно, но он оказывается прав. Свободного воздуха становится больше, и уже не кружится голова. Напряжение, витающее по камере, спадает.
   - Точняк, в натуре, - пятый возбужденно бьет себя ладонями по коленям, - "Макс-Пятно". Знаю пацана. Правильный пацан был, пухом ему... Там твое место, - и кивает Алику на свободную в самом углу камеры шконку.
  
   - У тебя сейчас последний шанс. Последний!!! Что, не понимаешь? Через неделю дело в суд. Последний!!! Ну, хорошо, молчи, молчи, баран бестолковый. Мы сами о твоем напарнике все и без тебя узнали. Ты себе только все хуже делаешь. Он к нам сам с явкой с повинной приперся. Смотри, вот она. Он твоего возраста. Так? Так. Живет тоже здесь. Так? Так. И знакомы вы давно. Так? Так. Можно сказать, были друзья, не разлей вода, по своей загубленной юности...
   - Мы? Друзья по юности? - переспрашивает у следователя Алик и, не смотря на боль во всем теле от вновь пришедшей ломки, начинает громко-прегромко смеяться так, что выводит седого из себя.
   - Ну что ж, - рычит тот. - Сейчас по-другому запоешь. Я тут тебя с ребятами на пару минут оставлю, может они тебя убедят.
   В кабинет к следователю заходят двое в камуфляже и в масках, а седой, словно на прощание, помахав Алику рукой, уходит и закрывает дверь. Алика бьют профессионально и больно, стараясь не оставлять на теле видимых следов. Руками и резиновой дубинкой. Он, не в силах сдержаться, пытается кричать от пронзающей тело боли, но не может этого сделать, поскольку скотчем заклеен рот. "Созрел?" - минут через десять экзекуции интересуется один из них. Но получив в ответ только нечленораздельное мычание, они вновь продолжают. Затем Алика приковывают к батарее и делают ему "ласточку". Хрустят и трещат готовые сломаться кости и порваться суставы. Алик хрипит и несколько раз теряет от боли сознание. Каждый раз его тут же приводят в чувство. И все повторяется вновь. "Созрел?" "Хер Вам, хер". Потом на него натягивают противогаз и перекрывают кислород. Он задыхается и вновь теряет сознание. На этот раз так, что привести его сразу в чувство людям в масках не удается. И один из них даже начинает паниковать, выбегает из кабинета и зовет следователя. И только тогда Алик приходит в сознание и обнаруживает себя, мокрого от пота, лежащим на полу. Степан Витальевич с помощью людей в масках поднимает его и усаживает на стул, срывая с губ въевшийся в кожу скотч. Люди в масках исчезают.
   - Хватит уже, а? - уставшим голосом говорит ему следователь. - Себе же могилу копаешь. Твое упрямство мне не понятно. Ради чего?
   Несколько секунд они, не отрываясь, смотрят друг другу в глаза. И следователю вдруг как никогда становится очевидна бесполезность всех его попыток заставить Алика говорить.
   - Я не мудак... - Алик хрипит и сплевывает на пол, набирая в легкие долгожданного воздуха, подтверждает осознание следователя: - Теперь не мудак.
  
   Девяносто семь доверенностей за две недели. Плюс пятьдесят четыре доверенности от пайщиков - действующих работников РАЙПО, выданные ему под натиском сурового Петровича и угрозой возможного увольнения непокорных. На этих есть административный ресурс. И им просто некуда деваться. История с непослушной поначалу бухгалтерией всем им яркий пример. Уж если главного бухгалтера и ее команду обломали, и те как шелковые стали, то их-то и подавно обломают. Поэтому, Василий Петрович, "все будет исполнено, так точно, как скажете, где нужно поставить подпись - поставим, да, да, непременно". Плюс двадцать четыре доверенности, которые выданы Ольге Владимировне. Некоторые пайщики пожелали выдать доверенности, но не ему, Владику, поскольку его они не знают, а именно Ольге Владимировне, бывшему председателю райпотребсоюза, которой они безгранично и во всем доверяют. Такое не предполагалось, поскольку было железно обусловлено, что все доверенности выдаются строго на его имя. Но эти наотрез: "или сами придем, или доверенности, но только на Ольгу Владимировну, мы ее любим и ей верим". Вот и весь сказ. Риск? Риск. Но Владимир Ильич после встречи с теткой и ее материального стимулирования заверил, что Ольга Владимировна теперь "свой в доску человек". И если уж некоторые пайщики пожелали выдать доверенности на участие в собрании на ее имя, то так тому и быть. Напротив, это также формально подтверждает прозрачность и искренность происходящего. А она, Ольга Владимировна, не подведет. Смысла ей подводить, просто нет. Вообще-то, тетка явно деловая, пайщики ее слова слушают больше чем Петровича со всеми его членами Правления вместе взятыми. Видно, что как руководитель РАЙПО в советские времена пользовалась у пайщиков авторитетом. Неисповедимы пути... Осталась бы сейчас в председателях, глядишь, и РАЙПО бы не разваливалось, работу бы наладила... Ссора с Облсоюзом, будь он не ладен. И здесь тоже Облсоюз засуетился, представителя на собрание направить собирается. Пошлем, если что далеко и надолго. Участие в союзе добровольно? Добровольно. Вот и сидите в тряпочку. Поехали дальше. Что там у нас с "итого"? Итого: сто семьдесят пять. Нужно двести семьдесят один. Больше половины. Еще двадцать три человека оказались вполне лояльными, все понимают и обещают проголосовать как нужно, но только сами, без каких-либо доверенностей на кого бы то ни было. Сами желают на собрании поучаствовать. Риск, что не придут или придут, но проголосуют не так, имеется? Имеется. Но он минимизирован. Продуктовые наборчики вместе с обещаниями таких же презентов, но уже вдвойне и после самого собрания, ими получены. Автобус, который их соберет и привезет на собрание, уже заказан. Поэтому с большей долей вероятности их тоже можно считать. Итак, сто семьдесят пять плюс двадцать три получается сто девяносто восемь. Не хватает семидесяти трех. Владимир Ильич жутко напрягается, весь нервный в последнее время, названивает по радиотелефону по несколько раз на дню, будь этот телефон не ладен. Только от работы отвлекает. Итак, запыхался. Нина и родители говорят, что похудел даже сильно. Еще бы, с восьми утра до девяти вечера ежедневный объезд, уговаривание и оформление, включая выходные. А тут еще арбитражи с непокорными арендаторами, да и некоторые кредиторы вновь засуетились. Регистрация права собственности в БТИ на те нужные объекты, права на которые не были дооформлены самим РАЙПО... Время начинает поджимать. А "не Ленин" слюной уже брызжит. Дело всей его жизни, уже кучу бабок вбухал. А деньги считать умеет. Хорошо командовать из своего офиса по радиотелефону, а ты сам попробуй каждому объяснить для чего все это, да так, чтобы все гладко было, каждого уговорить, умаслить, а до этого еще и найти. Тук-тук, а дома нет, и по соседям. Где работает, если работает, когда приходит, если приходит. А тут еще и соседи отсутствуют. Да... Но нервы у Ильича, но не Ленина действительно на пределе. Волнуется. Не дрейфь, сколько можно - за оставшиеся две недели успеем собрать. Все, что от нас зависит, сделаем. Еще сорок один - ни рыба, ни мясо, "и доверенности никому не дадим, и сами приедем на собрание или не приедем - не знаем, и как голосовать будем или не будем вообще - сомневаемся, много тут проходимцев всяких от простого люда чего-то желают, поэтому шли бы вы, люди добрые, куда подальше". А они действительно правы, молодцы. Лапшу на уши не намотали. Но для нас это плохо, хотя не критично. И последняя часть, двадцать два человека, заявили о своей твердой решимости самостоятельно явиться на собрание без каких-либо доверенностей, а уж там проголосовать по обстоятельствам "за" или "против", как убедят, если вообще убедят. Тоже подход, заслуживающий уважения. Хотя для нас это тоже риск. Но пока опять не критично. Итого, объезжен и обработан двести шестьдесят один пайщик из пятисот сорока. Почти половина. Осталось две недели. Как же успеть остальных или большую часть? Как хочешь, так и успевай, а через пятнадцать дней общее внеочередное собрание, созванное по инициативе Правления РАЙПО. Все объявления развешены, в местной газете опубликованы, письменные уведомления каждому разосланы. Чтобы были доказательства надлежащего извещения, и не дай бог, не отменили результаты на ровном месте из-за несоблюдения процедуры созыва. Нет уж, не отменят. Не прикопаешься. Все, как нужно и с полной, не подлежащей изменению, повесткой дня:
      -- Приведение списка пайщиков в соответствии с требованиями действующего законодательства.
      -- Вступление в качестве соучредителя в ООО "Кооператор".
      -- Внесение в качестве вклада в уставный капитал ООО "Кооператор" недвижимого имущества.
      -- Избрание Правления и председателя Правления РАЙПО.
   ООО "Кооператор" - так будет называться наша новая структура, которая и поглотит ликвидное имущество районной потребительской кооперации. Выбор названия обусловлен в большей степени человеческой психологией и воздействием такого наименования на умы пайщиков. Кооператор, кооперация, кооператив - все это для них близко и им знакомо. И наименование "Кооператор" еще раз подсознательно подчеркивает связь новой структуры с кооперацией и то, что новая организация создана во благо развития кооперации, имея такое созвучное имя, и во благо их самих, пайщиков, поскольку они и есть никто иные, как самые настоящие пайщики-кооператоры. То, что юридически, как участники они, пайщики, к новой структуре иметь какого-либо отношения уже не будут - им невдомек. Неизвестны им все эти юридические тонкости и закорючки. Да и не нужны они, коль сердце так и греет знакомое им имя, и слова о спасении кооперации в районе... Вопрос четвертый повестки дня изначально не планировался. Но при изучении документов выяснилось, что полномочия Правления и Петровича, как руководителя данного исполнительного органа РАЙПО, заканчиваются уже через два месяца. Поэтому для выборов нового состава Правления и его председателя пришлось бы опять созывать новое собрание. Такой очередной геморрой был не нужен никому. К тому же за два месяца могло произойти все, что угодно. К примеру, "прозревшие" пайщики могли отменить свои доверенности и на собрании об избрании председателя Правления проголосовать против Петровича и за иного кандидата. Риск, пусть даже минимальный, необходимо было исключить. Петрович, как председатель Правления РАЙПО на ближайших полгода, а то и больше, ох как нужен был новой структуре. Кто, как не он, действующий сейчас с ними в одной упряжке, будет исполнять волю пайщиков и подписывать акты передачи недвижимого имущества от РАЙПО в новую структуру, а затем принимать решение об инвестировании новой структуры, заключении необходимых договоров. После чего вновь, но уже формально созывать общее собрание с целью решения вопроса о выходе из состава ООО "Кооператор". Да, Петрович. В этом деле тебе тоже отведена значительная роль. И ты ее сыграешь до самого конца. Поэтому для подстраховки мероприятия было принято решение форсировать также и выборы нового состава Правления, и самого председателя Правления. Тем более, что закон не ограничивал право пайщиков переизбрать новые органы управления за два месяца до истечения срока действия предыдущего исполнительного органа. Была бы только их воля, этих пайщиков.... Протяжно бренчит в портфеле радиотелефон и отзывается глухим звуком. "Опять звонит..." - Владик морщится, вспоминая о том, что последний звонок был всего лишь несколько минут назад, отвлекается от своих раздумий и открывает портфель в поисках орущего и уже доставшего его телефона.
  
   Если бы была зима, он непременно бы замерз насмерть или до обморожения и ампутации конечностей. Хотя, впрочем, зимой можно ночевать на вокзале. Нет, не пойдет, там периодически появляется милиция, заинтересуются личностью. А если он уже объявлен в розыск, то и труда особого его тем самым поймать им не составит. Нет, на вокзале зимой ночевать нельзя, как и летом, пусть даже и в другом городе. Тогда по подвалам. Если зима, то по подвалам. Сколько он в этом городе, в тридцати километрах от дома? Неделя, две недели? Неизвестно. Он потерял отсчет времени. Кажется, действительно, около двух недель. После того, как протусовавшись всю ночь в зарослях у гаражных боксов и, обкурившись дури, наутро побоялся возвращаться домой и принял решение куда-нибудь из городка на время уехать. В первые дни было терпимо. Стояло жаркое лето с редкими проливными дождями. Еще не беспокоили комары. И ночевать спокойно можно было за городом, в поле или в лесу. Еще были определенные деньги, которые тратились на хлеб, сигареты, кильку в томате, минералку или молоко. Пусть голодуха, но к ней он во время плена абсолютно привык. Поэтому было сносно. Была пара коробков. И дурь неплохо вставляла так, что даже ломка от отсутствия "по вене" немного успокаивалась. Но теперь деньги кончились, кончилась дурь. Начинало нестерпимо ломать. А ведь где-то там, в тридцати километрах отсюда, спрятанная им дрянь, из которой можно изготовить неплохое порево и освободить себя от мучений. У-у-у-у-у-х, как плохо. У-у-у-у-у-х, невыносимо. И Бес, вновь долбанный Бес. Ему казалось, что он убьет его дрянью. Но не получилось, сволочь Бес, оказывается, только лишь прятался при виде атаки мозга. Но не исчезал совсем. А сейчас и так тяжко, и не выносимо, а тут еще тварюга-Бес просит сходить на могилку, разгадать слово "у-ка", дать в морду хачику на рынке, застрелить военкома и покаяться во всем и всем. Тварь, ненавижу. Сколько ненависти, оказывается, в нем. И сколько злобы. А ведь он не был таким. Но что же теперь делать? Соседний город изучен вдоль и поперек. Денег нет и дряни тоже. От ломки его начинает колбасить уже вовсю. Пришли затяжные дожди, на улице уже не заночуешь. А в подвалах, оказывается, свои местные бомжи и отморозки-малолетки. Наглая, подзаборная рвань. Такая, что пришлось пару раз вступать в бои, ломать носы и выбивать зубы. Иначе, все. Зеленая розочка от бутылки из-под портвейна до сих пор мелькает перед глазами. Как только повезло. Наверно, ангел хранитель у него все-таки есть, если он есть. Свечка-свечечка-свеча, спасибо. А вообще-то его самого нет. Он помнит, не забывает об этом. Он просто тень. Так, Бес? Так, так, так. Радуешься? Радуйся, радуйся. Он грязен, не брит, он зарос, и от него жутко воняет. Путаются мысли, и раскалывается голова, сила ломки увеличивается с каждой минутой. Скоро будет совсем, скоро совсем... Но тридцать минут зайцем на автобусе, если не выкинут, и ты уже дома. А если выкинут, то в следующий автобус, все равно доберешься... А там, в квартире, где-то в зале спрятаны деньги. А еще, в лесу за рекой закопана дрянь, которую можно приготовить, и освободить себя от всего этого, освободить. Но домой опасно. Вдруг его там ждут? Вдруг Алик... Алик, как ты там, Алик? Но и здесь уже все... Невмоготу, боль, и путаются мысли. Скоро будет совсем... Нужно возвращаться, будь что будет, а прятаться он устал. Будь что...
  
   Черт его дернул с этим предложением. Проклятое прогорклое молдавское вино. Да нет, вино здесь не причем. Это он совсем уже, со всей этой инициативой. "Ребенок должен знать родственников"... Наивный... Кто же знал, что так все получится... Он же хотел только как лучше. Только добра и ничего больше. Благими намерениями... Вот и сиди теперь, смотри на ее слезы и переживай... Неужели за такое короткое время люди так могут измениться? Оказывается, могут. Кафе, в тени которого прохладно и приятно. Заказанный сок. Смущающаяся и робеющая Нина. Хорошо еще Сережку из детского сада не забрали. А то бы продемонстрировали, на потеху... И, напротив, важная вся из себя, напыщенная, надухаренная Вика, с тоненькой сигареткой в ярко накрашенных губах, с модной под каре прической и иномаркой за углом. И он дурачок, пытающийся раскрыть одну маленькую тайну, которая "перевернет для Вики весь мир", и услышать которую она будет безумно рада... Наивный глупец... Кто же знал, что все так меняет время... И холодные слова в ответ, словно острая сталь, режущая сердце и душу:
   - Мне, конечно, все это приятно слышать. Нину я помню. К Сережке приходила. Письмо ее читала, ответ однажды писала. Ребеночек, говорите, у нее его. Это хорошо. Память о себе оставил, если все так, как говорите. А у нас папка мой умер, теперь уже и мамка заболела. Парализованного папку тянула-тянула и сама заболела. Все последствия от алкоголя. Заговаривается периодически. Пришлось в специальное медицинское учреждение отправить. Ой, ну да ладно. К чему вам это все. Все, что поросло, то... А ребеночек - это хорошо. Поздравляю. Пусть растет крепким и здоровым. Только не совсем понятно, мне с какой целью об этом говорите? Может, денег нужно? Так я не рожала его и не отец, и не мать ему. За что же я тогда должна платить вам деньги? Хотя, если нужно денег, я с Ромой, это муж мой, поговорю, он добрейший человек, не откажет. Он любит детей и не откажет. Хотя своего ребенка мы пока не планируем...
   - Не надо нам денег! - вспыхивает Нина, подхватывает свою сумочку, встает из-за стола и, не смотря на попытки Владика ее остановить, уходит.
   - Нина, - кричит он ей вслед, - подожди, не уходи, я сейчас! - и обращается уже к Вике: - Вика, ты о чем? О каких деньгах? Мы же по-человечески, хотели, чтобы ребенок знал всех своих родственников...
   - Извините, - удивленно пожимает плечами Вика и тонкой струйкой выпускает сигаретный дым ему в лицо. - Сразу и не поняла, не разобралась, ошибочка вышла. Всем и нужны только лишь, что деньги. А вы, оказывается, по-человечески, так давайте и пообщаемся тогда...
   Но все уже испорчено, безвозвратно и навсегда... Он тоже уходит, убегает, чтобы догнать исчезнувшую за поворотом Нину... И вот сейчас она, сидя в парке на скамейке, плачет тихо, беззвучно, пытаясь ладонями спрятать от него свое заплаканное лицо.
   - Прости меня, - просит и за себя, и за бездушную Вику Владик. - Это моя глупая идея. Просто Вика неправильно поняла. В этом мире всем нужны только деньги. А муж у нее деньги имеет, вот она и подумала, что и мы такие...
   - Все она прекрасно поняла, - прерывает его сквозь свои слезы Нина. - Актриса... Просто мне обидно стало. Как-то все накопилось... Никому, оказывается, мы с Сережкой не нужны. Ни матери моей двуличной, ни сестре Сережкиной циничной, а у матери Сережки, которая теперь в дурке, уже и не узнаешь...
   - Не надо, Нина, не плачь, не нужно. Вы мне нужны. Ты и Сережка, вы мне нужны. Честно-честно, я клянусь. Я так к вам... Что и не знаю, как теперь без вас..., - Владик обнимает и прижимает Нину к себе. Ее мокрое от слез лицо касается его щеки, и он чувствует боль и соль этих слез. До скрипа в зубах, забивания в сердце и крика души... Он ощущает это, равно как и то, что какое-то новое, неизведанное ранее чувство, а может и изведанное, но позабытое им (он еще и сам не поймет) появляется и оживает в нем...
  
   В квартире его никто не ждал. К великому облегчению. И, судя по ожиревшему и не тронутому многослойному налету пыли, расположению находящихся в комнатах вещей, кто-либо в квартиру без него также ранее не заходил. К неимоверной радости. Чему только радоваться, придурок? Тому, что в квартире не было никого? В том числе и мамы? Радость сменилась щемящей грустью, переходящей в боль. Нет же. Он хоть и мертвый, но не сволочь. Радуясь тому, что в квартире никого не было, он думал о ментах. Если бы в квартире оказалась мама, он забыл бы об этой радости, забыл бы обо всем и стал бы наисчастливейшим на свете человеком. А так никого нет, т.е. ментов нет, квартиру не шмонали, значит можно облегченно вздохнуть. На улице возле дома он тоже ничего и никого подозрительного не заметил. Ф-у-у-у-у-х. Вздохнули. Зайти к соседу, разузнать, нет ли каких-либо новостей, не искал ли его кто, не интересовался ли им? Нет, не стоит. На всякий случай не стоит. Если бы искали, наверняка бы в квартире устроили шмон. А значит, Алик его не сдал... А там... Будь, что будет. Он устал, он просто устал. От всего этого... От жизни... Своей никчемной мертвой жизни... Нужно что-то менять... Хотел менять вместе с Аликом - не получилось... Теперь заново нужно что-то менять... Или прекращать. Совсем. О чем это ты? От ломки и жары окончательно мозги сплавились? Адреналин от входа в неизвестность собственной квартиры поутих, и Паша вновь всем своим телом почувствовал, как его продолжает ломать от отсутствия успокоительного. Успокоительное... Вот смешно было бы, если бы в квартире оказались менты. Здрасте, а вот и я со свертком расфасованных чеков, которые пару недель назад сам же и закопал, а теперь, как Буратино в Стране Дураков, в поисках успокоительного раскопал обратно, прямо тепленький, прямо в ручки к вам собственной персоной. Вам звезды за поимку, а мне срок за хранение. Обошлось. Свечка, свечечка, свеча... "Заладил, какая тебе тут свеча, если только по убиенному тобою..." "Опять Бес, тварюга Бес, если бы не ты, может и не кололся бы никогда, не ломало бы, жил бы спокойно, работал, как Владик. Где он, как он теперь? Сколько уже не виделись-то? Пропала дружба... Худо, ох, как худо". "Проблемы не во мне, а в тебе". "Если бы, если бы". "Если бы не стрелял, а умер, как мужик, без трусости своей, не ища себе оправданий предательства, не цепляясь ими за ненужное спасение, лежал бы сейчас спокойно вместе с тем, убиенным, и не был бы я сейчас в тебе. Было бы тебе, наверно, хорошо..." "Да пошел, ты. Что ты знаешь о моих мыслях и оправданиях? Сволочь! Тебе бы лишь сгнобить кого-нибудь. И к другому заселиться. А он, он и так уже умирал, его все равно бы убили. А я, я жить хотел! Жить!!! Ради родителей своих, ради Ани!!! Я..." "И что? Получилось? И сейчас тоже жить хочешь? И на убийство другого невинного ради жизни своей готов?" "Сейчас? Да пошел ты... Достал, паскуда..." Боль в голове раскалывалась колокольным звоном, набатом, бьющим тревогу и заупокойную одновременно. Сейчас, сейчас. Нужно вспомнить, как это делается-то. Раньше все дозы готовил Алик. Он только наблюдал за процедурой. Алик его учил, рассказывал и показывал, а он наблюдал. Он был плохим в этом направлении учеником, поскольку никогда не задумывался, что когда-нибудь готовить дьявольскую смесь ему придется самому. Теперь пришлось. Так, кажется, так. Еще вот это. Пропорции, какие пропорции? Блядь! Вспоминай, а вдруг передоз. Хер-то с ним. Семи смертям не бывать. А три или четыре из них у тебя уже были... Теперь так. А потом... Сейчас, сейчас, нужно лишь немножко потерпеть. Две недели терпел, даже больше. А тут-то чуть-чуть осталось. Чуть-чуть. Совсем немножко, отведаешь и ты горошка... Черт. Шприца-то нет. Е... твою, твою... В аптеку, тут рядом. Совсем рядом. А деньги? Паша стал судорожно вспоминать о том, куда же он ранее вместо разбившейся вазы спрятал деньги. Кажется, где-то в зале. Точно. Вот же они. Ф-у-у-у-у-х. Снова вздохнули. И выдохнули. Может посмотреть по карманам? Может еще что, может шприц где? И в аптеку тогда не надо... Скорей бы, а то невмоготу. Вот и зимнее пальто. Спички, да, спички как раз и нужны. Что еще? А это что? Из кармана пальто в ладонь переместилась и сверкнула в ней фразой "За отвагу" железка-кружочек, монета-медаль. Обожгла руки, сильно-сильно и нестерпимо зажгла сердце. Как когда-то та чеканка с грозным львом и саблей. Интересно, где она сейчас? Лежит ли вместе с забравшим ее у него покойником? Зарастает травой? Забытая им чеканка, очевидно, однажды спасшая ему жизнь... И медаль, тоже забытая... Медаль, оставленная им в кармане с зимы... Больше, чем полгода назад. Забытая им медаль, которой он не достоин. Которая не должна предназначаться ему. Другим, оставшимся закопанными в зеленке чеченского леса, тем смелым парням, не струсившим и принявшим свою смерть, как подобает настоящим мужчинам, но не ему. Издевайся, Бес, ну же, издевайся!!!!! Медаль, которую нацепили на него, как на клоуна в военкомате, а он думал тогда, что мамка нашлась, и поэтому его и вызывают... Медаль, которую он выбросил, но которая вновь вернулась к нему неподкупной честностью маленькой девочки. Медаль, о которой он совсем забыл, но которая опять спустя время напомнила ему о себе, как и это "у-ка", брошенное из пузырящихся кровью, умирающих губ, "у-ка", которое тоже временами приходит к нему... Паша сел на пол и в бессилии своем засмеялся, сначала тихо, затем громче, громче и громче... И вот уже от своего истеричного смеха он буквально катался по полу, пачкаясь неубранной пылью комнаты очнувшейся от тоски квартиры.
  
   "Дядя Ват, а ты мой папа?" Нина вновь смущается и краснеет. Ей опять становится неловко. Они молчат. А в глазах Сережки застыл озвученный им вопрос. "У всех папы, и у меня папа. Ты со мной - поэтому ты папа", - начинает рассуждать он. Без трех месяцев три года... А размышляет и так чисто говорит совсем не по возрасту. Даже воспитатели в детском садике и все окружающие удивляются. Кто-то, как говорила Нина, даже напророчил, что быть ребенку "вундеркиндом". Есть же такие, кто школу умудряется заканчивать в тринадцать лет, а ВУЗ к семнадцати-восемнадцати годам. Но это кажется Владику каким-то извращением. Всему свое время, и его не нужно торопить. Теперь-то уж он наверняка об этом знает. Был бы просто хорошим по жизни и довольным этой жизнью человеком. А большего и не надо. Всему свое... Однажды при первой встрече Сережка уже задал ему подобный вопрос и не получил на него ответа. И сейчас задает его вновь. Когда-нибудь ему все-таки придется ответить. Почему же не сегодня? Чтобы прервать неловкое молчание, Владик подхватывает маленького Сережку на руки и плавно-плавно кружит его по комнате. "Прыг, прыг, прыг, получился кенгурых!" Что такое "кенгурых" - никто, кроме Владика не знает, это вымышленное слово, и Владик его придумал сам для рифмы, когда в первый раз закружил Сережку на своих руках. У Сережки захватывает дух, и от своих ощущений он радостно смеется. Солнце оживает в глазах у Нины, и ослепленная солнцем неловкость уходит. Наблюдая за дурачествами Владика и Сережки, Нина начинает улыбаться. И вот уже: "Не урони! Только не урони!" - слышат они ее волнующийся, но одновременно и спокойный голос. "Да!!! Прыг, прыг... Я твой папа!!! Прыг! Я буду твоим папой!!! Получился кенгурых! Самым настоящим папой на свете! Прыг!" - кружит Владик Сережку по комнате, затем, переводя дыхание, прижимает к себе и шепчет в его сладкое-сладкое маленькое ушко: "Я твой папа, всегда, всегда..." "Папа, мой папа!" - Сережка обнимает Владика за шею и прижимается лицом к его рано колючей, небритой щеке. Теперь уже вместе с ними нежность и искренность детских чувств кружатся и светлячками порхают по комнате. В глазах у Нины в который раз за последние несколько дней появляются слезы... И ему, Владику, тоже почему-то хочется плакать... Нет, нет, совсем не от боли, тоски или грусти... Совсем не от плохого, как плакал он когда-то раньше. Это другое... Ему впервые хочется плакать от радости и какого-то еще, теребящего его душу, нового чувства. Ему хорошо, впервые за долгое время так хорошо и спокойно, что за такое ощущение своей духовной удовлетворенности он отдал бы все, что его попросили. Но никто и, ни о чем его не просит взамен. Лишь только это, но это САМОЕ ГЛАВНОЕ "ПАПА - ТЫ МОЙ ПАПА. ДА - Я БУДУ ТВОИМ ПАПОЙ". А больше им ничего и не нужно. ИМ - ТРОИМ. Сережке, Владику и Нине.
   Чуть позже, возбужденный Сережка долго не может заснуть, он беспокойно ворочается на разобранном диване и никак не желает отпускать из своих рук руку Владика. "Ты завтра придешь?" - все спрашивает он. Получает от Владика положительный ответ. Улыбается. Трясет Владика за руку. А затем спрашивает вновь, но уже у мамы: "Папа завтра придет?". Нина согласно кивает сыну, успокаивая его, гладит по светло-русым волосам и целует. Наконец, все-таки успокоившись и устав вертеться, он медленно, но верно засыпает с едва заметной и спокойной, сладкой улыбкой на устах. Нина накрывает Сережу легким покрывалом, от летней жары в комнате душно. Наклонившись, вновь целует в щечку, и они с Владиком уходят на кухню.
   - Он же и вправду поверит, что ты его папа, - говорит на кухне она. - Зачем?
   - Ну и пусть, я сам этого хочу. У ребенка должен быть отец, - отвечает Владик.
   - Это же не шутки, Владик, это же не твой "кенгурых". Завтра тебя не будет, ты уйдешь, найдешь себе девушку, женишься, заведешь свою семью. И что я скажу ребенку? Все, папы нет? Папа ушел? Он не простит нас с тобою тогда за обман. Ты же видел, как он обрадовался. Целый час уснуть не мог. Он же мне в последнее время только и задает все эти вопросы: "Мама, а это папа? А почему у других папа есть, а у меня нет? А где мой папа, а когда он придет?" А я не знаю, что и ответить. А тут ты: "Я твой папа". И что теперь? Это же не шутка. Он же все помнит. Что я ему скажу завтра?
   - Так и скажешь, что папа ушел и придет после работы. А я действительно приду после работы, и мы вместе пойдем гулять. Жара на улице. Может, вечером искупаться на речку сходим?
   - Владик... Ты еще сам ребенок, или ты не...
   - Я - да. Я все понимаю, Нина. Пусть у ребенка будет радость. Я принял решение, я хочу быть его отцом. За последний месяц многое, что изменилось. Вы стали моей семьей. Но ты права... Я ошибся. Я не подумал о твоем мнении. Я поспешил и не выяснил, а не против ли ты... Быть может, память о Сергее настолько сильна, что всю оставшуюся жизнь тебе не справиться с этим. Действительно, ты права. Ведь, может быть, дело и в другом, а не в памяти. Со временем у Сережки вместо меня может появиться другой папа, а у тебя - молодой человек. И нам тогда, а точнее тебе больше всего придется перед ребенком выкручиваться. Всего этого я не учел. Но, что сделано, то сделано. Жизнь одна. У всех нас. Пусть до этого периода у него будет папа, то есть я. Это не только мое, но и его чувство. Ты же видишь...
   - Может появиться другой папа? - удивленно и, не совсем понимая, переспрашивает Владика Нина.
   - Ну, со временем. Все может быть, - Владик уже обувается в прихожей. - Нинуль, мне пора. Завтра фактически решающий рывок перед собранием. Рано вставать. Нужно выспаться, чтобы со свежей головой окучивать оставшихся пайщиков.
   Он целует ее на прощание в уголок теплых губ. Они касаются друг друга руками. Совсем чуть-чуть, и этого достаточно, чтобы понять возрастающую силу обоюдного желания того, чтобы он остался. Но Владик уходит... До завтра, все будет до завтра.
  
   ... Вдох, вдох, выдох. А кто сказал, что медаль не моя? Я? Нет, она - моя. Вдох, вдох, выдох. Это - мое воспоминание, моя память. Есть в любом человеке и черное, и белое. Так и во мне... Вдох, вдох, выдох. Так и во мне. Черное осталось в лесу вместе с "у-ка" и одиночным пистолетным выстрелом. А белое валяется в овраге четырьмя наборами костей трупов, не похороненных, как полагалось по их обычаю, в тот же день. Куда же вы попали? В свой ад или в рай? Нет, в рай вы попадете вряд ли. Впрочем, как и я. Вдох, вдох, выдох. Если есть эти субстанции... Я отомстил, за все им отомстил... За пацанов, за себя. Как мог, так и отомстил. А это не каждому дано. Быть палачом и мстителем одновременно. Поэтому сияй, блести на мне, моя медаль... И память обо всем... Будь они не ладны. Вдох, вдох, выдох, выдох, выдох, выдох, выдох, выдох, выдо..., выд..., вы..., в...
  
   Двести тридцать пять вместе с доверенностями, оформленными на Ольгу Владимировну. Еще в союзниках сорок три лица, одаренные продуктовыми наборами взамен на заверения проголосовать как нужно. Итого: двести семьдесят восемь. Кворум имеется. Все, выжали максимум. Похудел на несколько килограммов. Брюки спадают, а рубашки на ветру болтаются как паруса. Но Владимиру Ильичу этого недостаточно. Он боится проиграть. Он боится, как бы не случилось форс-мажорных обстоятельств. Чем ближе к часу "икс", тем сильнее он боится. А вдруг, кто-нибудь за оставшиеся восемь дней доверенности отменить захочет. Глупость же. Люди дали и забыли. Так нет же. Срочно к тому нотариусу, что удостоверял. Денежку в карман за причиненные хлопоты и упущенную выгоду. И нотариус на больничный, а его нотариальная контора закрыта ровно на восемь дней. Фишка ведь в том, что выданная доверенность может быть отменена в том же порядке, в котором выдавалась ранее, т.е. через того же нотариуса путем соответствующего извещения об этом лица, на имя которого такая доверенность была выдана. Все действия, совершенные по доверенности до такого момента, будут считаться правомерными. А нотариус на больничном. Да и Петровичу приказано ни под каким предлогом не отменять те доверенности, которые он заверял от своих работников. А если же такие требования возникнут, немедленно сообщать о них Владику. "А вдруг кто-либо из тех сорока двух, затесавшихся в союзники, передумает, не придет на собрание или проголосует "против"? Почему, Капитанов, ты не смог собрать двести семьдесят одну доверенность? А? Ты что, зря получаешь зарплату? Срочно Ольгу Владимировну в охапку и заново объезжай не определившихся". "Да меня уже тошнит от всего этого. В буквальном смысле слова. А пайщики, те, которые не определились, на меня как на врага народа смотрят и на хер посылают". "Ничего не знаю - объезжай. Головой за итоги отвечаешь!" Интересно, что он мне сделает, если вдруг что-то сорвется? Действительно голову отрубит? Хрена, посадят. Максимум, что будет, так это крах моей профессиональной деятельности у него. Хоть и люблю я тебя, "не Ленин", но ты жестокий человек. Будешь тут жестоким, когда столько денег в проект вбухано, и на кону столько поставлено. А работу потерять страшно. С любимой работой и материальным достатком я, благодаря Владимиру Ильичу, царь, бог и герой. А тут еще собственное юридическое агентство открыть пообещал, предел моих мечтаний. А без Ильича и работы ты, Капитанов - никто, ноль без палочки. Так-то. Поэтому рви свою жопу, Капитанов. Изо всех сил рви. Дрожи, как осиновый лист за благополучие осуществляемой операции. Ведь это и твое благополучие в целом. И даже не только твое... Нина, Нинуля, Сереженька...
  
   - Как славно провели время! Просто здорово... А вода была, словно парное молоко.
   - Через две недели купаться будет уже нельзя. По народным приметам. Поэтому, пока погода позволяет, нужно пользоваться случаем. А вообще хочу увидеть море. Ты когда мне о детстве своем и о пансионатах в Сочи рассказывала, я загорелся. Но хочу увидеть Крым, читал, что там очень и очень красиво, много исторических достопримечательностей...
   - Я тоже об этом читала. Но сейчас это вроде как заграница.
   - Вот и здорово. Поедем заграницу.
   - Ты и нас с собой возьмешь?
   - Безусловно. Папа без сына никуда, как и сын без папы. Ну а в нагрузку мы прихватим и маму, если только она не будет все время жужжать нам на уши, как муха.
   - Не буду, не буду. Честно-пречестно. Я буду только тихо порхать от счастья, как бабочка. Можно?
   - Как бабочка?
   - Как бабочка...
   - Самая-самая красивая в мире из всех бабочек бабочка?
   - Ну, если вы так посчитаете...
   Владик подхватывает не ожидающую этого Нину и поднимает на руки. Она кажется ему легкой, словно пушинка. Такая родная, родная, нежная пушинка, которую необходимо оберегать.
   "Ой, - от неожиданности вырывается из нее. - Ой!" Слыша мамино "ой", маленький Сережка изо всех сил из комнаты стремится на кухню. И, видя, как Владик кружит на руках его маму по кухне, неловко опрокидывая мешающие под ногами табуретки, радостно смеется, хлопая в ладоши и подпрыгивая на одном месте: "Кенгуых, кенгуых!"
   Проходит и этот вечер. И уже чуть позже Сережа, как и вчера, держа в своих маленьких ладошках руку обретенного им папы, вновь засыпает с чуть заметной, по-детски сладкой улыбкой на устах. А они, Владик и Нина, укрыв ребенка легким покрывалом, перед тем, как Владик собирается уйти, снова беседуют на кухне.
   - Спасибо тебе, - благодарит его Нина и долго-долго, не отрываясь, смотрит в глаза. - За все спасибо. За заботу о нас. За радость, подаренную ребенку и новую жизнь, вселенную в меня. Ты будто луч света, озаривший наше с Сереженькой существование. Подумать только. Еще полгода назад мне такое и представиться не могло. А теперь я действительно начинаю ощущать себя порхающей от счастья бабочкой.
   - Мне с вами хорошо, - признается Владик. - Вы просто не представляете как. Я с вами и сам меняюсь. Чувствую, что начинаю становиться действительно взрослым человеком, у которого появилась своя семья. Вы - моя семья. А для меня все это ново. Бюджет, совместные расходы, планирование совместного свободного времени, уход и забота о ребенке... И меня это захватывает. Но в тоже время я ощущаю всю ту ответственность и серьезность, которые здесь необходимы.
   - Я хочу тебя спросить, - после некоторого молчанья и блуждания в себе произносит она, - зачем тебе все это?
   - В смысле, все это?
   - Зачем мы тебе?
   - Я же тебе объяснял... Мне с вами... вы моя...
   - У тебя может быть другая семья. А мы - твоя обуза. Найдешь девушку, женишься, родишь своих детей...
   - Нина, помолчи, пожалуйста.
   - Нет, Владик, нет. Это очень важно: остановиться, пока не поздно. Ты и так со своим "я - папа" уже очень далеко зашел. Остановись, прошу. Потом будет очень поздно и больно. Во всяком случае, для нас с Сережей. Человек очень быстро привыкает к хорошему. Вот и мы с Сережкой к тебе... А чем дальше, тем только хуже для нас.
   - Ты боишься? Ты мне все это говоришь только по одной причине, потому, что ты боишься?
   - Да...
   - И только поэтому? Не потому, что ты не хочешь, чтобы я был рядом вместе с вами. А только потому, что ты боишься?
   - Мы хотим, чтобы ты вместе с нами... Мы привыкли... Нам с тобой очень хорошо... Надежно, уверенно... Но я... Я... Я боюсь... Привыкать к хорошему... Боюсь, что однажды ты... Ты... перестанешь быть таким... Уйдешь... Мне кажется, что ты сам еще не до конца понимаешь, что делаешь... Как игра... А потом, когда поймешь, все это пройдет... И ты уйдешь... А мы останемся, как брошенные котята... У меня уже была боль, ты знаешь... С ней я боролась больше трех лет... Когда узнала о смерти Сережи, сама чуть не умерла и не сошла с ума... Но бог спас... Я только стала приходить в себя, и появился ты... И я очнулась окончательно... И теперь снова боюсь, что мне опять станет больно...
   - Нельзя всю жизнь бояться. Жить - вообще страшно, но бояться жить нельзя. Иначе, зачем тогда жить, Нина? Я с вами и буду с вами до тех пор, пока ты сама не попросишь меня уйти. А если попросишь, то и мне будет очень и очень больно, сильнее, чем было когда-то, при потере прежней любви...
   - Но это же не любовь? У тебя к нам скорее жалость и сострадание. Воспоминания о дружбе, может, чувство дружеского долга перед умершим Сережкой. А жалость и чувство долга слепы, они...
   - Не говори мне о том, что такое жалость. Я знаю. Может быть, ты и права, но то, что есть внутри меня к вам сильнее, чем то, что было когда-либо и к кому-либо. Может, это и не любовь. Но это сильнее, чем то, что я испытывал ранее...
   Кажется, что в полумраке маленькой кухни переливаются звезды. Искорки вспыхивают тут и там. И две тени-души плывут по стене и светятся во вспыхивающих огнях. Сияют рубинами-изумрудами, счастливые донельзя в своем дыхании и движении, но в то же время тревожатся и пугаются своего собственного счастья. Плывут-летят окутанные нежностью, найденные в ощущении, спасенные в осознании и согретые в своем томительном желании. А с ними рядом-рядом, еще незаметно, но уже совсем близко ВЕРА, НАДЕЖДА и... ЛЮБОВЬ...
  
   - Капитанов Владислав? - его окликают на улице из медленно проезжающей мимо иномарки. Коротко стриженный молодой человек с квадратной челюстью, очевидно спортсмен, разглядывает Владика из открытого бокового стекла. Иномарка плавно останавливается буквально у его ног.
   - Да, это я, - настороженно говорит Владик и не понимает, в чем дело.
   - С Вами желают побеседовать, - вежливо сообщает ему квадратная челюсть. - Садитесь, пожалуйста, в машину.
   Вроде бы как без угрозы, но внешний вид говорящего все равно вызывает у Владика опасение.
   - Я не девушка, но обычно не сажусь в машину к незнакомым людям, - отвечает Владик и пытается обойти автотранспортное средство. "Очевидно спортсмен" широко улыбается во весь свой огромный рот так, что его челюсть становится еще квадратнее.
   - Это не тот случай, - сообщает он Владику. - Никто Вас трахать не собирается. Но в машину придется все-таки сесть. Иначе придется ехать без удобств в багажнике. - Сверкающие на июльском солнце фиксы подтверждают сказанное...
  
   Предложение, от которого нельзя отказаться. Или можно? Шестьдесят тысяч долларов. Цена вопроса. Сколько ты должен проработать, что бы получить такие деньги у своего работодателя? Десять лет? Или больше? Здесь, все "по чесноку". "Тридцать сразу предоплатой, тридцать после регистрации результатов. При этом, заметь, промежуточных результатов, заключающихся в слове "контроль". А что будет дальше - уже не твоя проблема". Огромнейшие деньги. С чего это за такое платить огромнейшие деньги? Это тоже не твоя проблема. "Есть цена, которую человек, в силу своей природной скромности или воспитанности, личной недооценки, либо в силу привязанности, обязанности или еще каких-то факторов озвучивает и называет. А есть и цена, которая стоит реально. Тебе известно, сколько это все вообще стоит реально? Более полутора миллионов долларов. И это только средняя оценка. Шестьдесят тысяч это 4% от этой суммы. Ну и как? Огромнейшие ли это деньги в масштабе реальной стоимости вопроса? И реальна ли такая цена стоимости этих услуг?" Да уж... Вот откуда интересы... "Интерес был давно. И даже определенные действия начинали осуществляться. А тут вы вклинились. И так все быстро, агрессивно, что получается и интерес по боку. А интерес терять не хочется. Поэтому, увы, придется что-то передумывать, если не согласишься. Все "по чесноку". Конкретное предложение, конкретный ответ: "да" или "нет". Без личных последствий в случае отказа. Никто никого не напрягает. Единственное что, рот на замок, и никому ни гу-гу, если дорог собственный язык. В этом разговоре только двое: ты и я, и больше никого быть не должно. Но подумай, можно ли отказываться от такого предложения. Хорошенько подумай: шанс ли это твой, и нужен ли он тебе. Что важнее тебе, в силу своей обязанности человеку горбатиться за копейки и получаемые подачки, либо срубить неплохие деньги по более реальной цене вопроса и не зависеть ни от кого". Каждый от кого-то зависит. Поэтому "не зависеть ни от кого" не может быть. Это верно. Но в данном случае внесем поправку: получив хорошие деньги, не зависеть от кого-либо определенный период времени, пока деньги не кончатся. Вечер и ночь на раздумья, время жмет. Больше нельзя. Завтра ответ. "Утром у твоего дома тебя будет ждать эта же машина". Но, есть масса "но". Ольга Владимировна, например. Улыбка. "О ней не беспокойся". Пайщики остальные, союзники, которые обработаны и согласны. Учредители, которые в проектах документов уже определены. Имя озвучено. Бюллетени готовятся. И другие документы на оформлении... "А вот это уже и есть твои проблемы. За то, чтобы ты все это разрулил, тебе и платят шестьдесят тысяч долларов..."
  
   "Нинуль, я сегодня не приду. Хорошо? Мне нужно побыть одному. Тут навалилось как-то все разом. Нужно все переосмыслить и понять, что же делать. Да нет, ну ты что, нет же, не в тебе дело, не во вчерашнем разговоре. Никаких слез. Ты же сама говорила, что ты сильная девушка, а плачешь по каждому случаю и с поводом, и без повода. Ну вот, так лучше. Можно я тебя поцелую? Не в вас дело. Тут все гораздо сложнее. Голова кругом, подумать надо. Предложение одно поступило, от которого, не знаю, можно ли отказаться..."
  
   Разговоры, разговоры... Тишина, сиянье, свет... Туман и пелена во мраке... Пришедший опыт прежних лет... Сигареты, сигареты, и ответы - не ответы... Что же делать, плюнуть разом, или честным до конца. Тварь ли дрожащая, или право имею? Так, кажется, у Достоевского. Что-то в последнее время часто казаться стало. Если кажется - крестись. Крестись... В церковь-то не ходил ни разу, как крестили в детстве, так и не был... А Достоевский азартный игрок был, любил рисковать. И рисковал. Эка, махнул на имя. А ты? А мы... Мы - одна команда. Так, кажется? А если по-другому, то это предательство. Самое, что ни на есть, настоящее предательство. На всю жизнь...
  
   - Вы Капитанов Владислав? - симпатичная, среднего роста девушка стоит перед ним. Примерно, одного с ним возраста, плюс-минус пару лет. Конечно же, это он. Кто же, как не он, может быть Капитановым Владиславом. И Владик утвердительно кивал девушке головой, не стесняясь, разглядывая скрытые голубой футболкой бугорки грудей незнакомки.
   - Кто там, Владик? - доносился с кухни голос мамы. Они собирались на работу, когда раздался звонок в дверь.
   - Не знаю, - пожимал плечами Владик и продолжал разглядывать незнакомку. Он провел бессонную ночь, он не спал. Он скурил почти две пачки сигарет, он не мог найти себе места. Разговоры, разговоры, все с самим, самим собой. В голове от одурения самокопания и саморазмышления сплошной туман. И бугорки незнакомки под голубой футболкой почему-то всплывают в этом тумане. Да. Он одурел окончательно.
   - Я - Лиза. Я работаю в районном военкомате, - представляется незнакомая девушка, слыша вопрос его мамы. - У меня к Вам разговор. Можно войти?
   - Конечно-конечно, - начинает суетиться Владик и пропускает девушку в прихожую.
   - Павел Коршунов Ваш одноклассник? Друг Ваш? - спрашивает девушка, переступая порог квартиры.
   - Да, - он оторопело смотрит ей в лицо, не понимая, чем вызван ее вопрос. Бугорки под голубой футболкой исчезают перед его глазами.
   - Дело в том, что с ним случилась беда, - начинает объяснять ему симпатичная девушка и вдруг всхлипывает. - Его нашли на улице без сознания. Без каких-либо документов, только медаль "За отвагу" в кармане брюк обнаружили. Отвезли в больницу в реанимацию. Там врачи установили, что он принял какие-то сильные наркотики. Передозировка. Сообщили в милицию. А документов при нем нет никаких. Только медаль. Ну, они нам в военкомат и сообщили о случившемся, чтобы выяснить, не проходила ли через наше ведомство эта награда и установить личность. Мы подняли документы и по номеру и определили.
   - Что с ним??? - Владик медленно сползает по стене. "Паша, Пашенька, прости, как же я так. Сережку не доглядел. И вот тебя, кажется, тоже не доглядел. Слишком много кажется".
   - Откачали еле-еле, но еще в тяжелом состоянии. Я, как только узнала об этом, сразу же в больницу помчалась. К нему никого не пускают. Уж очень еще плох. Но врач сказал, что приходил в себя и даже на некоторые вопросы смог ответить. А еще он назвал Вашу фамилию и адрес, сказав, чтобы Вам передали привет и что Вы его единственный друг, единственный близкий ему человек, живущий в городе, - всхлипы девушки превратились в рыданья. И к удивлению удержавшего все-таки свое равновесие Владика, уже плачет и сама незнакомка, словно сам Паша родной для нее и близкий ей человек. В проеме кухни памятником застыла мама. Ноги, словно ватные, отказываются лезть во вьетнамские кроссовки. - Вот я к Вам и пришла. У него же, насколько я знаю, больше нет никого, отец умер, мать пропала без вести. Никого...
   Никого, кроме... Через минуту, забыв обо всем: об оставленной на пороге квартиры девушке, о застывшей в проеме кухни матери, о вышедшем из ванной с пеной на лице отце, о работе, о встрече с человеком, сделавшим оферту, от которой возможно ли отказаться, он уже бежит по улице. В больницу, в больницу, в больницу... Как же так... Забыл, потерял, упустил. Как тогда, с Сережкой. Он не простит себе больше этого. Никогда...
   - Молодой человек! У вас утренняя пробежка? - совсем рядом скрипят тормоза, и "квадратная челюсть" одаряет его своей широченной бульдожьей улыбкой. - А я Вас тут высматриваю. Куда это Вы так разогнались? Садитесь в машину. Вас ждут на прежнем месте.
   - Некогда, скажите, что приду вечером, часов в семь. Все и обсудим, - задыхаясь на бегу, выдает Владик "квадратной челюсти".
   - О, нет, - не соглашается "очевидно спортсмен" и продолжает медленно ехать за ним. - Так не пойдет. Хозяин время назначает сам. Вы, вероятно, забыли об альтернативной доставке в багажнике?
   - Да пошел ты на хер со своим багажником!!! - срывается Владик. Ему становится все по барабану, все по херу и до херу, все, кроме одного, нет, кроме трех. Все по херу, кроме трех... От удивления у "квадратного" отвисает челюсть, и теперь она становится прямоугольной. Он в недоумении тормозит и, молча, провожает взглядом убегающего от него человека, пытаясь сообразить о том, как же теперь отмазываться за недоставку перед своим шефом.
  
   - Если говорить не по медицински, то обыкновенная передозировка. Еще бы чуть-чуть, и все, спасти было бы уже невозможно. А так, слава господу, вытащили, - белые стены, призванные своим цветом расширить пространство и успокоить, почему-то давят. И сильно трясет от волнения. Врач успокаивает: - Не беспокойтесь. Самое страшное уже позади. Организм молодой, хоть и достаточно изношенный. В военкомате сообщили, что парень прошел чеченскую войну. Но молодость организма, не смотря на его изношенность, все-таки борется и пока вытягивает. Будем надеяться, что поправится. Но сейчас к нему нельзя. Придете дней через пять, когда ему станет легче.
   - Это точно передозировка, а не какое-либо иное отравление? - тупо спрашивает Владик, вспоминая Пашу, лежащего на балконе без признаков каких-либо чувств, Пашу, которого он тащит в ванну и пытается привести в себя с помощью воды, Пашу, Пашу, Пашу...
   - Точнее не бывает, - морщится пожилой врач. - Четвертый за последний месяц. Одного не успели. Посмотрели бы Вы на его тело. Сами все поняли бы. Там следы от уколов. Очевидно, уже длительный период времени принимает наркотики внутривенно. Сколько точно, сказать не могу. Но, похоже, что не месяц и не два.
   Наступает неловкое молчание.
   - Что же это я Вам все рассказываю? - вдруг спохватывается врач. - Молодой человек, есть такое понятие, как медицинская тайна. Вы же ему не родственник.
   - Я больше, чем родственник. Нет у него никого здесь, кроме меня, - отзывается врачу Владик, белые стены давят еще сильнее.
   - А если так, то могу Вам сказать, что за пострадавшим нужен контроль да контроль. Вчера успели - откачали. Завтра можем не успеть. Если Вы, как говорите, больше ему, чем родственник, смотрите внимательно за ним. У него, поскольку по всем внешним признакам длительное время принимает тяжелые наркотики, уже развилась зависимость. Поэтому не исключено, что после выписки он примется за старое. А там вновь может быть все, что угодно.
   - А Вы разве не вылечите его от этого? - Владик вновь задает очередной тупой вопрос, сам при этом догадываясь, каким будет на него ответ.
   - Мы не лечим от этого. В наших силах привести его в более или менее надлежащее состояние и облегчить на некоторое время нуждаемость. Но не более. От наркотической зависимости районная больница не лечит. Впрочем, как и частные медицинские учреждения в ближайшей округе. На это есть частные специализированные клиники в Москве. Они периодически сбрасывают нам свои реквизиты. Хотите, посмотрю? Но это дорогое, платное, молодой человек, удовольствие. И, на мой взгляд, бесполезное.
   - Почему бесполезное? - на этот раз собственный вопрос уже не кажется Владику тупым. Он действительно не понимает и не знает на него ответа. Так же, как и Паша.
   - Все очень просто, - роясь в ящике рабочего стола в поисках адресов и телефонов частных клиник, объясняет человек в белом халате. - Для того, чтобы излечиться от этой зависимости, нужно не только желание, но и очень мощная, непоколебимая сила воли. А такая сила воли ко времени лечения уже убита у наркомана принимаемой им дрянью. Поэтому бывших наркоманов не бывает. Достаточно порою двух-трех доз и ты на всю жизнь уже наркоман...
  
   "Вот видишь, я пришел. А ты не верила. Думала, что все из-за того разговора? Глупенькая. Вы мне дороги, очень и очень дороги. За последний месяц я так привязался к вам. Я не могу к вам не придти". Тепло губ манит и обжигает. Аромат кожи лица хочется вдыхать и вдыхать в себя бесконечно. Тепло и аромат человека, который вдруг стал для тебя самым близким и дорогим. Хрупкого, беззащитного, нежного и добрейшего человечка, которого безумно хочется защищать и поддерживать во всем. Помогать ему. Он просто обязан это делать. Ради себя самого и своего успокоения, ради ребенка, ради... "А где мой сыночек? Он ждет мня? Посмотри, что я тебе сегодня принес..." "Тихо, тихо. Он уже спит. Все ждал тебя. Места себе не находил, даже "Спокойной ночи" смотреть не стал. Я тут на кухне суетилась, захожу в комнату, а он уже спит. С твоим плюшевым медвежонком в руках. Так и заснул. Я его уложила аккуратно, а вытаскивать из рук медвежонка не стала, чтобы не разбудить. Так и спит, посмотри". "Не дождался, мальчик мой. Завтра я обязательно приду пораньше. Совсем-совсем рано. Все скоро кончится. И я буду приходить очень рано". На разобранном диване, вновь сладко улыбаясь, спал маленький Сережка, прижав двумя руками к своей груди коричневого, плюшевого медвежонка, подаренного ему Владиком. Прижав его вместо руки Владика, которую с момента обретения своего папы он так любил прижимать к себе перед сном. Маленький человечек, соучастником убийства которого он невольно мог стать ранее. Ампулы-убийцы, унесенные рекою в пустоту, не достигшие своей цели по воле других лиц, принявших иное решение. Решили и не передумаем. Маленький человечек, которому он теперь пытается заменить отца, и которого он за короткое время успел полюбить все своим сердцем, словно собственного ребенка. От любви до смерти, как от любви до ненависти... Шаги, шаги, шаги...
   По подоконнику забарабанили первые капли дождя. Заканчивался июль, начинался август. Как и в этой жизни, что-то заканчивалось - что-то начиналось...
   Наш малыш спит, а за окном ночь,
   Осень грядущая, ветер и дождь.
   Наш малыш спит, во сне зная о том,
   Что все спокойно, когда мы втроем.
   Что все вокруг и живет, и поет,
   И не прервет его детский полет,
   Детское счастье - прозрачный хрусталь,
   Детскую радость - сияющий свет.
   Эти мгновенья сильнее, чем сталь,
   Ярче, чем опыт всех прожитых лет.
   Наш малыш спит, прижимая к груди
   Все, что нас ждет где-то там, впереди,
   И материнскую веру-покой,
   Нашу заботу и нашу любовь.
   Где-то вдали путь в мир взрослых проблем,
   Бури, преграды и зов перемен -
   Все это будет когда-то... Сейчас
   Ночь отбивает свой следующий час,
   Лето танцует листвою в окне,
   Наш малыш спит, улыбаясь во сне...
   Под шум пришедшего дождя они пьют ароматный чай на кухне. Владик интересуется, что это за чай с таким непонятным и необычным вкусом. Нина от смеха чуть не давится чаем и начинает ему рассказывать о том, что данный чай с "бергамотом", а она, не зная, что такое "бергамот", купила такой чай в первый раз и, в первый раз попробовав, не поняла своих ощущений, решила, что в чай каким-то образом случайно попали духи или одеколон. Хотя, как они могли попасть в закрытую оберткой упаковку - она не знала, но все-таки решила попытаться высушить чай, чтобы избавиться от незнакомого вкуса. И поэтому высушивала чай на подоконнике, но все оказалось бесполезным, незнакомый вкус не проходил. И только потом ей рассказала одна мадам, что вкус у подобного чая такой необычный потому, что он с добавкой некого "бергамота". А она-то, дурочка, прочитать на упаковке не удосужилась. Вот так-то. Владик смеется в такт Нине и хвалит испеченное ею домашнее печенье. Он заметил, что Нине очень нравится печь. Только вот не в такой старой духовке, в которой постоянно что-то или подгорает или, напротив, недопекается. "Будет новая духовка, обязательно со временем будет", - думает он и, любуясь Ниной, хрустит песочным печеньем. Теперь она молчит и долго, пристально смотрит на него. А ему кажется, что они уже совсем-совсем взрослые, не такие, как были раньше два-три года назад. Настоящие взрослые, и даже не юноша и девушка, а уже мужчина и женщина не только физически, но и духовно. Дождь стихает, темнеет и пора уходить...
   - Я забыла спросить, - произносит она, - ты вчера оставался один, чтобы что-то подумать и решить. Все решил?
   - Да, - отвечает Владик, - я все уже решил.
   - А мы? Мы все решили?
   - И мы, думаю, что все уже решили.
   - Решили и не передумаем?
   - Решили и не передумаем.
   ...Ей помнится, что тогда была весна, а еще они стояли на мосту, и внизу текла река, поглотившая убийцу; и где-то там за глубиной ее течения, за глубиной не отрывающихся друг от друга взглядов томительно билась, волнительно дышала и неумолимо зарождалась новая жизнь, когда Она и Он вот также все для себя решили, решили и не передумали, а решив, изменили для себя свою собственную судьбу и окружающий их мир...
   В тусклом свете прихожей шнурки непослушны и не желают завязываться. Что-то не получается в его движениях. Владик злится, дергает на себя непокорный шнурок, и он рвется. Видя его потуги, Нина смеется, склоняется к нему, присевшему у двери, и уже серьезно-серьезно говорит: "А разве папа и глава семьи уходит на ночь из дома?" Владик отрывается от своей возни с кроссовками, приподнимает голову и смотрит Нине в глаза. Долго-долго. В них бесконечность. Бесконечность Любви и Жизни, Добра и Страдания, Свет, озаряющий его решение и его дальнейший путь. Пусть будет так, с ним и с ними всю оставшуюся их жизнь. Пусть будет так. Владик приподнимается, подхватывает Нину и поднимает на руки. И держит крепко-крепко, прижимая к себе. Он мужчина, сильный, решительный, ответственный и настоящий во всем мужчина. Она обязательно почувствует и поймет это. Однажды она поймет... Он не уронит... Он не отпустит ее и не ослабит свои объятья. Теперь никогда... У него хватит сил, чтобы вот так, на этих руках держать, нести и оберегать свое успокоение, свое спасенье, радость и вновь обретенную любовь, любовь - не такую, как раньше. Теперь навсегда... Ведь это его Предназначенье. А она, обвивая-обнимая его ногами и руками, всей собой жмется к нему и растворяется в нем. Он чувствует, как бьется его сердце, их сердца. Часто-часто, шумно-шумно. Их биение сливается в один такт, один звук. И вот уже оно воспламеняется горячими дыханиями, поцелуями, шепотом ласковых слов, касаниями-ласками рук, всхлипами-стонами, нежностью тел и всепоглощающим желанием. Не только физическим, но и духовным... Новое чувство, которого не было никогда у них ранее. Два тела, две души сливаются в единое, в то, что в блаженстве и страсти парит по комнате, озаряя ее, а затем замирает от наслаждения и хлынувшего с наслаждением счастья. То, что своим ослепительным светом прогоняет суету проблем и переживаний, мрак тоски и неудач, прошлые разочарования и пессимизм, и заставляет жить, верить в жизнь и любить ее... На какое-то время мир, головокружительно мелькая, взрывается, теряется и уходит из под ног, из сердец и из их сознанья, а затем возвращается к ним вновь, но уже совсем другим миром...
  
   - Мариночка, Мариночка, солнышко, выручай, прошу, очень-очень прошу. Устав зарегистрировать нужно. За два дня. Клиенту позарез через два дня нужно. А я, осел, совсем забыл...
   - Да, Капитанов, совсем совесть потерял. Мало того, что врываешься без очереди, так еще за два дня зарегистрируйте устав. Ты случаем ни откуда не падал с утра?
   - Не падал. Но край, как нужно, прошу тебя...
   - А как же по закону "месячный срок" и правовая экспертиза предоставленных документов?
   - Не нужно никакой правовой экспертизы. Ты же знаешь, что юридически там все в порядке. В первый раз, что ли приношу тебе подобные документы? Все по стандарту...
   - Наглость второе счастье? Вон, посмотри на стол слева. Видишь? Два десятка дел на регистрацию, таких, как ты страждущих и желающих. Ты чем лучше? А потом, как я Главе на подпись документы понесу, что ему скажу? Врывается некий молодой наглый юрист позавчера, и я растаяла? Он же на даты посмотрит и сам поинтересуется, почему это в нарушение порядка и вне очереди я документы ему на подпись подпихиваю всего лишь через два дня после их поступления, в то время, как еще два десятка дел исправно ждут своей месячной очереди. Что я ему скажу?
   - Мариночка, солнышко. Глава, насколько мне известно, сейчас в отпуске. Обязанности по регистрации возложены на зама, который не совсем в этом разбирается. К тому же, если что, я уже все придумал. Скажешь, что документы поступили четыре недели назад, а ты закрутилась с работой и забыла поставить на них входящий. А тут спустя четыре недели клиент заявился, только не говори, что я. Хочу быть инкогнито. И требует свидетельства о регистрации. Вот ты и вспомнила. Следовательно, свой месячный срок как раз и выдержишь...
   - Офигеть! Ты совсем что ли? То есть ты предлагаешь мне подставить саму себя? Типа, раздолбайка я и плохо работаю. Так, что документы у меня теряются и месяцами без учета валяются, пока сами клиенты о них не вспоминают. Офигеть. Глава из отпуска вернется и меня уволит. Точно уволит. Нет, Капитанов, хоть я женщина и податливая иногда, но не выйдет по Вашему.
   - Мариночка... Т-с-с-с-с, вот здесь в случае твоего увольнения твое двухмесячное выходное пособие. Так сказать, за содействие, понимание и переживание.
   - Ты что? Совсем?
   - Тихо-тихо. Зачем шуметь. Все мы люди. Ты мне - добро, я тебе - благодарность. При этом за действия, совершенные в рамках закона. Ничего противозаконного...
   Конверт исчезает под папкой сунутых Владиком на регистрацию бумаг. Лицо Мариночки становится невозмутимым и в тоже время податливо согласным.
   - Ну, наглец, - медленно и, томно растягивая буквы, произносит она, - выметайся вон отсюда, пока я не пришла в себя и не передумала. Придешь послезавтра минут за десять до окончания рабочего дня...
   Владик шутливо отвешивает регистратору поклон и тот час же спешит убраться из кабинета, действительно, пока не передумала... "Вот сучка, вся моя зарплата за два месяца, - думает он, выходя из здания районной администрации. - Но чего только ради благополучности мероприятия не сделаешь. Мы - одна команда. Даже собственными деньгами пожертвуешь. Команда... Как же".
  
   Двадцать первый год... Много это или мало? Если жизнь у тебя будет длинной - то почти ничего. Четверть, может чуть больше. Если же короткой, то значит, что очень много. Но это, если прожитые годы мерить по критерию длительности отведенного времени жизни. А если по поступкам, достижениям и полученному опыту? Давай-ка посмотрим, что у нас есть. А есть у нас определенный багаж из взлетов и падений, побед и неудач. Чего только больше? Багаж духовный и материальный. И достаточный, чтобы самому самостоятельно принимать те решения, которые считаешь правильными. Не пожалеешь? Может быть, и пожалеешь, поскольку все возможно. Знать бы, где завалишься - обойдешь стороной. Только как бы знать? Подлость и коварное предательство - на чаше одной. Честность до конца и преданность - на чаше другой. И что же перевесит? Смешно, не поверите, но и сам еще не знаю. Поскольку Нине в части своих раздумий солгал и для себя еще не определился. Издержки профессии - умение лгать. Хочешь быть всегда честным - будь математиком или физиком, поскольку правильное решение в точных науках только одно. И выбора нет. Здесь же выбор всегда присутствует. Но очень важно остаться самим собой. И в этом выборе не растерять свои лучшие человеческие качества, не продать свою душу. Не поддаться соблазну и искушению, не превратиться в духовного негодяя. Пусть даже и в рамках закона. Это очень важно, прежде всего, для себя самого. Ради ощущения себя человеком, настоящим, порядочным человеком. А если ради других? И ради других быть человеком необходимо тоже. Нет, ни о том. Наоборот. Ради других пожертвовать собой и стать негодяем? Переступить... Ради других, но не самого себя... Но, стоп, ради достижения добра, пусть даже и для других - нельзя пользоваться злом. Нельзя... Оно вернется... А мы - одна команда, кажется, так. И это было так? Действительно, так. Двадцать первый год... Так много это или мало?..
  
   Здравствуй, Сережа... Здравствуй, брат... Давно я не приходил к тебе. Мы с Ниной через выходные навестить тебя собирались. Но я решил сам до этого к тебе придти. Чтобы одному поговорить с тобою. За последнее время столько всего произошло... Хотя, наверное, нет смысла тебе все это в подробностях рассказывать. Если действительно есть тот другой мир, другой свет, и ты находишься в них, ты и сам уже обо всем этом прекрасно знаешь. В вашем мире в отличие от нашего мира живых есть одно большое преимущество или же один большой недостаток. Это, с какой стороны посмотреть. Знать обо всем, что происходит у нас. А я вот не знаю, осуждаешь ли ты меня, или нет. Переживаешь ли за случившееся, или, напротив, одобряешь... Значит, я еще живой. Но я знаю одно, что это не предательство тебя с моей стороны. Ты любил Нину, и сейчас, знаю, любишь ее больше всего, что у тебя есть и было. Но ты в мире другом. И ничем, даже своей искренней, безграничной и чистой любовью не сможешь ей помочь, обогреть, защитить, успокоить ее и вашего ребенка в нашем мире живых. А без этого в нашем мире живых никак. Без ощущения любви, тепла, защиты, надежности и спокойствия человек пропадает, Сережа. А я могу. Могу и хочу их любить, защищать, делать для них окружающий мир спокойным, радостным и счастливым. Могу вместо тебя. И я должен это делать, ради них, ради себя самого, ради тебя, Сережа, и нашей с тобой дружбы, искупая то, что я когда-то не доглядел, не остановил и не предотвратил... Я понял и осознал это. Это - мой крест. И я буду делать это. До тех пор, пока я живу, я буду всегда рядом и вместе с ними. Они станут моим дыханьем, моей кровью, моим сердцем и моей душой... И я обещаю тебе: до тех пор, пока я сам не приду к тебе в твой мир, у них все будет в порядке. Когда ты все это поймешь, Сережа, если ты осуждаешь меня, то перестанешь это делать. Ты осознаешь, что это не было предательством тебя. Напротив, это было обязанностью и ответственностью перед тобой. И ты порадуешься за Нину и Сереженьку, и будешь спокоен за них. А сейчас прости меня... Вот так-то друг, вот так-то...
  
   "Убили вчера, под утро, под утро...
   И вечностью длилась из жизни минута",
  
   - Я, наверное, теперь умру?
  
   "И кровью багрилась трава на рассвете..."
  
   - Умрешь? Нет, нет, нет. Ты будешь жить. Я обещаю тебе, ты будешь жить. Но не так, как жил раньше. По-другому. Я сделаю все, что для этого необходимо.
  
   "Они веселились, смеялись, как дети..."
  
   - Тоже мне, спаситель нашелся. Сам себя лучше спасай...
  
   "Игрушкой я был не любимой, противной",
  
   - И себя спасу, обязательно. Всех вас спасу и себя самого. Спаси других - спасешься сам...
  
   "А может добычей военно-спортивной",
  
   - Нет, я все-таки наверно скоро умру. Четыре раза умирал... А бог, он не дурак, он в пятый раз наверняка все делает...
  
   "А может - врагом ненавистным и пленным..."
  
   - Заткнись о боге. Ты в церкви когда в последний раз был? О боге тут разглагольствуешь...
  
   "Наотмашь ударили снизу коленом",
  
   - Честно? Ни разу.
  
   "Пинали, катали, плевали, тащили".
  
   - А я давно. И только один раз. Обещай мне, что когда выпишешься, вместе со мною пойдешь в церковь.
  
   "Затем: надоело, и взяли - убили".
  
   - А это так важно?
  
   "В мятежной земле, на лугу безымянном"
   "Крестьянин-старик, плача, вырыл мне яму".
  
   - Очень. Покаяться нужно, обязательно. И Бесы твои пройдут. А еще... Если сдержишь обещание, то в первый раз подтвердишь, что действительно хочешь жить по другому.
  
   "Он мне говорил: "У меня тоже дети"
  
   - Не Бесы, а Бес. Он один у меня. Единственный. Но его мне хватает, поверь. А что касается покаяния, то я уже и так покаялся... Тебе...
  
   "Войною убиты на этой планете".
  
   - Этого не достаточно. Нужно самому себе, в первую очередь, покаяться.
  
   "И как я хотел бы найти их могилы..."
  
   - Страшно - каяться.
  
   "Не верю я, думаю, что они живы".
  
   - Еще страшнее не делать этого.
  
   "Он мне говорил... И мы вместе рыдали",
  
   - А знаешь... Тебе все рассказал, и по-другому стало. Бес затих. Без наркоты... Только нужно проверить, надолго ли. Я однажды пытался рассказать. Только однажды, но меня не поняли... А потом, потом все понеслось и завертелось. Что же теперь делать? Может, в милицию, и им все рассказать? Им покаяться? Принять наказание, какое бы оно не было? Посадят лет на десять - пятнадцать... А зато потом с чистой совестью... Может, совсем легко станет...
  
   "Он - тихой слезой, я - дождем. Оба знали":
  
   - Почему ты мне сразу об этом не рассказал? Кому, как не мне тебе нужно было все рассказать? У тебя же здесь больше никого и не осталось, кроме меня. Думаешь, я не понял бы? Или осудил? Оттолкнул бы? Но ты же видишь, что это не так. Я здесь, Паша, я с тобой. Мы люди, Паша, люди, не смотря ни на что. Ты - живой, и я - живой. А значит, чтобы ни случалось - нужно жить. Пусть и с этим тяжким крестом. Это твой крест, Паша. И твое Предназначение: нести его. Но не просто нести. А, делая хорошее, искупать то плохое, что произошло. Только так. И тогда не будет никаких Бесов. Ты победишь их, обязательно победишь. А что касается милиции и наказания, думаю, что ты и так за все это уже несешь свое наказание. Тюрьма душу не очистит. Только ты сам сможешь это сделать. Все, что случилось - тюрьмой не исправить и не изменить. А себя самого за это губить тюрьмой не надо. Это не поможет. Совсем легко тебе не станет...
  
   "Я мертв, и они, где-то тоже убиты",
  
   - Ну и сказочник же ты, Владик, и философ. Давно я таких сказок не слышал. С самого детства... И философские высказывания твои голову кумарят посильней, чем конопля...
  
   "Закопаны, брошены, всеми забыты",
  
   - А давай попробуем, а? Что нам мешает? Ты кто, Паша? Тряпка, грязь, пыль, дерьмо неубранное, или Коршунов Павел Антонович - сын своих родителей, человек с высоко поднятой по жизни головой, железной силой воли и гранитом в желании достижения цели?
  
   "Хоть тоже молились, молили и выли".
  
   - Мне страшно... Мне снятся кошмары... Мне нельзя пить... Бес сводит с ума... Съезжает крыша... Хочется забыться и больше не просыпаться... Я - мышь. Серая, мертвая... Пи-пи-пи, прыг-прыг-прыг. Я - никто... А теперь... Сейчас... А, давай! Я обещаю. Сердцем матери клянусь. Слышишь меня? Клянусь тебе! Я - Коршунов Павел Антонович - сын своих родителей. Я стану им, буду им, обязательно буду, убью на хер в себе мышь и Беса на хер убью! Если же нет - сам умру, но умру не тварью дрожащей, а человеком с высоко поднятой по жизни головой, сыном своих родителей, КОРШУНОВЫМ ПАВЛОМ АНТОНОВИЧЕМ.
  
   "Убили вчера нас. Убили, убили..."
  
   Внеочередное собрание пайщиков РАЙПО, как и было запланировано, официально началось ровно в 18.00, в сельском населенном пункте, километрах в тридцати от городка, в помещении бывшей столовой, принадлежавшей РАЙПО, но сейчас не функционировавшей в силу известных причин. Неофициально же Владик, Владимир Ильич, Ольга Владимировна, Нина и Василий Петрович и главный бухгалтер РАЙПО прибыли в столовую еще за два часа до собрания. Их роли были заранее распределены. В связи с чем необходимо было провести соответствующую подготовительную работу. Чтобы не затрачивать на это время на собрании, главным бухгалтером Владику и Ольге Владимировне были отсчитаны и вручены двести тридцать пять бюллетеней для голосования по повестке дня, которые они распределили между собой согласно имеющимся у них доверенностям на голосование. О чем доверенные лица и расписались в реестре о получении бюллетеней для голосования. Бюллетени, как и реестры об их получении, и список лиц, присутствующих на собрании, были заранее разработаны Владиком. Бюллетени были размножены на копировальной технике ровно по количеству имеющихся в РАЙПО пайщиков - пятьсот сорок штук. Плюс двадцать запасных, на случай непреднамеренной порчи. Чтобы все, как полагается, было чисто и прозрачно. А с чего это вы решили, что проголосовало именно столько, что на собрании участвовало именно столько? Где ваши доказательства? Пожалуйста, вот вам бюллетени, вот вам и список присутствующих на собрании, и все с личными подписями пайщиков, или их доверенных лиц. Утерли любопытство? Утерли. На что понадобилось немалое количество бумаги и порошка для громадного, словно слон, ксерокса. Владимир Ильич, уставший уже тратить деньги на все эти организационные вопросы, был вынужден, скрипя зубами, приобрести и ксерокс, и бумагу, и порошок для заправки аппарата. Перебрасывание шаров в сторону РАЙПО на этот раз не получилось, поскольку две третьих арендаторов к этому времени уже успели освободить арендуемые объекты. Само РАЙПО какой-либо деятельностью, приносящей деньги в кассу, не занималось. А часть, имеющихся в резерве запасов, ушла на срочное частичное погашение долга очередному всплывшему и грозящему банкротством кредитору. Остатки же резерва были направлены также на частичное погашение задолженности, но уже по зарплате перед работниками. Чуть-чуть умаслить, чтобы, не дай бог, не явились на собрание и не подняли незапланированную бучу. А так, получили сегодня и рады, скорее после работы по магазинам, да по соседям и знакомым, раздать свои долги. И уже не до собрания. Плюс один. Получив бюллетени, Владик и Ольга Владимировна принялись записывать в список присутствовавших на собрании фамилии пайщиков, выдавших им доверенности, и расписываться напротив таких фамилий. На что понадобился еще практически час. За это время заказной автобус дважды успевал доставлять к зданию столовой нужных пайщиков, решивших самостоятельно принять участие на собрании. Некоторые, те, кто не вошел в состав продуктовых наборов, добрались сюда своим ходом. Все они по настоятельному увещеванию главного бухгалтера вместе с помогающей ей Ниной также расписывались напротив своей фамилии в списках, присутствовавших на собрании и реестре получения бюллетеней. Получали по бюллетеню, а также шариковую ручку в подарок и для использования при голосовании. А Владик тем временем пытался им разъяснить, как пользоваться полученным бюллетенем: сначала будут обсуждены все вопросы, а потом по ним будет проведено единое, но тайное голосование. Напротив каждого вопроса три варианта ответа: "за", "против", "воздержался". Напротив одного из вариантов ответа необходимо поставить галочку. Где именно? Ну что вы, как велит сердце. У нас же демократия. Выбор за вами. При голосовании по последнему вопросу необходимо вписать фамилии пайщиков, которых вы решили избрать в Правление РАЙПО, а также фамилию пайщика, которого вы избираете председателем Правления. И не забудьте в конце бюллетеня поставить свою подпись. Иначе бюллетень будет признан недействительным. Запомнили? Впрочем, перед голосованием еще раз всем подробно объясним. Ф-у-х. Так незаметно пролетели полтора часа. Без десяти минут шесть вечера Владику и Владимиру Ильичу главный бухгалтер доложила, что всего вместе с доверенностями на собрании уже присутствует триста восемнадцать человек. Не исключено, что некоторые могут опоздать и придти чуть позже. Ф-у-х. Значит, кворум у нас уже имеется. Плюс два. А? "Ильич не Ленин", а ты все переживал. "Где остальные доверенности? Не сносить тебе, Капитанов, в случае провала головы". Расслабься. Рано еще тебе напрягаться. Получив такую информацию, Владимир Ильич действительно расслаблялся. Отлегало от сердца. И охватывал пьянящий азарт. "Владик, Владик! - возбужденно шептал он своему подчиненному. - Триста восемнадцать минус двести тридцать пять, получается восемьдесят три. При любом раскладе голосования, даже если все они против, мы все делаем как нам нужно". Владик согласно кивал головой и тоже в ответ улыбался, широко-широко, чувствуя себя стопроцентным американцем. Нет, "Ильич не Ленин", не буду тебя напрягать дополнительно, тебе и так хватит. Поэтому, улыбнусь и промолчу. Но вся заковырка заключается в том, что решение, принятое на собрании пайщиков, по буквальному чтению строк закона, правомочно, если за него проголосовало более половины пайщиков. Вот только не указано в законе, как это понимать: более половины от присутствовавших на собрании (при наличии кворума), или более половины от всех членов потребительского кооператива, будь он не ладен. Если первое, то тогда можно действительно и расслабляться. Если второе, то расслабляться еще рано, ох как рано. Но у нас же все должно быть чисто и прозрачно, не так ли? А значит, при любом раскладе нам необходим двести семьдесят один голос. А уж тут нужно постараться. Ох, как нужно. Еще через пять минут пришла другая информация о том, что четырнадцать человек из ранее выдавших Владику доверенности, да четверо из тех, кто выдал доверенности на имя Ольги Владимировны, лично явились на собрание. Следовательно, восемнадцать доверенностей перестали играть какую-либо роль. Владимир Ильич вновь напрягся и шепотом начал считать, смешно при этом шевеля своими узкими губами: "Двести тридцать пять минус восемнадцать минус восемьдесят три получается... сто тридцать четыре. Все равно за нами, а?" Он беспокойно толкал Владика в бок локтем, и тот согласно кивал ему головой. Да успокойся ты, в конце концов. Тоже исхудал и посинел весь, как я. Я - от беготни и суеты работы, а ты от чего? Ясно же, от переживаний и нервов. Что-то дрогнуло внутри. И Владику стало жаль своего работодателя, искренне жаль, до самых слез. Жалость - какое чувство? А? То-то же. Чтобы отвлечься от этого, он посмотрел на бурлящую в зале толпу. Помещение столовой было забито до отказа. Все окна распахнуты настежь. Но все равно было душно и невозможно дышать. "Интересно, если бы явились все пятьсот сорок, где бы они здесь все разместились? Пришлось бы большую часть поместить на травке, на улице, там и голосовать", - подумал Владик, разглядывая колышущуюся перед ним многоликую толпу стоящих и сидящих в помещении людей. "Товарищи, дамы и господа, дорогие наши пайщики, - откашлявшись и прочистив холодной минералкой горло, ровно в 18.00 начал собрание Петрович, - позвольте мне начать наше торжественное внеочередное собрание глубокоуважаемых наших пайщиков по обозначенной повестке дня, согласно которой ...." Петрович стал озвучивать заявленную повестку дня. Кто-то засвистел из зала. Кто-то начал кричать о том, почему именно такая повестка дня стоит перед данным собранием. Но Петрович терпеливо продолжал объяснять, что выбор обозначенной повестки дня обусловлен теми факторами и обстоятельствами, которые сложились в деятельности РАЙПО в последнее время, теми задачами, которые встали перед организацией, и теми угрозами, от которых необходимо уйти. Спрашивающие упокоились, перестали галдеть и начали вслушиваться в слова. И даже свистун перестал свистеть. Пока все, как запланировано. А это значит... Плюс три. Предполагаемая речь Петровича Владиком была также заготовлена заранее, равно, как и возможные ответы на те вопросы, которые могут прозвучать из зала. Одним из таких вопросов и был вопрос по повестке дня. А еще агрессивный и не всегда обузданный в своем нраве, Петрович ни при каких обстоятельствах не должен был сорваться. Пусть даже его в лицо назовут дерьмом. Данная задача была поставлена перед ним и самим Владимиром Ильичем, и по его напоминанию, Владиком. Петрович божился и клялся, что он будет шелковым насколько это только возможно при всех возможных ситуациях развития событий. Хотя один имеющийся на этот счет у Владика замысел, должен был свести до самого, что ни на есть минимума роль Петровича в общении на собрании, что позволяло минимизировать риски его возможной агрессивности. Но заявлять об этом было еще пока рано. Всему свое время. Всему свое...
   - А где же члены из Облсоюза? - снова поинтересовался кто-то, вновь будоража внимание только что успокоившейся толпы. - На всех наших собраниях ранее обязательно присутствовали делегаты из Москвы. Или вы их не приглашали? С какого-то это времени без них теперь со всеми решениями управляться стали?
   Здесь также Петрович повел себя подобающим образом:
   - Почему это мы не приглашали? Конечно же, приглашали. Вот полюбуйтесь, - он продемонстрировал заинтересовавшейся толпе две бумажки. - Это письмо, направленное в адрес Облсоюза три недели назад, а это телеграмма-напоминание о собрании, где все указано, в том числе и само приглашение принять участие в нашем собрании. Очевидно, большим людям из Облсоюза не до нас... - здесь голос Петровича стал осторожным, и он говорил уже не спеша, словно боясь нарваться на мину на минном поле. - Вероятно, у них есть другие, более важные дела, чем приезжать к нам за сто пятьдесят километров от Москвы.
   - А что, неужто теперь не помогают? - никак не мог успокоиться кто-то.
   - Нет, не помогают, - искренне подтвердил Петрович. - Только мы им все время взносы за членство платить должны. А они - никакой помощи. Можете, если не верите, у главного бухгалтера спросить, она подтвердит.
   Главный бухгалтер моментально вскакивала со своего места и в подтверждение согласно кивала головой.
   - Тогда и без них разберемся, - все-таки успокаивался любопытный. Сказанное Петровичем об извещении Облсоюза о проведении собрания было правдой, но не до конца. Облсоюз о дате и времени собрания был действительно письменно извещен, и на такое собрание делегированный представитель ассоциации действительно приглашался. Но вся заковырка заключалась в том, что конкретное место такого собрания указано не было. А приехав в контору РАЙПО, представитель Облсоюза мог обнаружить на ней только лишь замок. А вот теперь попробуй, поищи, где же это у нас собрание. Даже если разузнаешь, найдешь и доберешься, минимум пройдет от получаса до полутора часов. А уж за это время мы все-таки постараемся без всякой смуты, лишних вопросов и протестов принять нужные нам решения. Формально приглашались? Приглашались. Хотя по закону и не обязаны. Только вот такая досадная помарка и оплошность вышла. Конкретный адресочек мероприятия не уточнили... Печатавшая приглашение, Нина по этому поводу очень переживала, поскольку сразу же обратила внимание на данный недостаток такого документа. "Нина, так надо, но все подробности потом, - железно отрезал ей Владик. - Ты-то здесь причем? Это не твоя оплошность. Петрович в курсе, что приглашение должно выглядеть именно так. И, в конце концов, именно он, а не ты подписывает документы и несет за них ответственность". Затем из толпы был задан вопрос, а почему на собрании нет кворума, поскольку их здесь всех вместе взятых не более сотни. На этот раз Петрович начал запинаться, пытаясь объяснить, что кворум все-таки имеется, поскольку выданы доверенности. С юридическими терминами он явно не дружил. Прошло уже десять минут, а собрание по существу все никак не могло начаться. Видя, что Петрович начинает путаться, Владик взмахнул рукой. Заметив это, Петрович торжественно провозгласил, что на данный вопрос интересующимся пайщикам ответит профессиональный юрист, работающий в РАЙПО.
   - Ой, как хорошо, у нас свой юрист появился, - обрадовался кто-то из толпы. - Вы мне наследство оформить поможете?
   В зале засмеялись.
   - Поможет, поможет, после собрания он всем желающим поможет, - заверил, начинающий выходить из себя, Петрович. - Давайте все-таки по существу собрания, а то нам до утра придется заниматься пустой болтологией.
   - Какая это болтология? - пытался возмутиться кто-то, очевидно тот, кто хотел оформить наследство. Но Владик не дал ему договорить, ловко вклинившись в выступление Петровича и, прекратив тем самым начинающую развиваться перепалку. Несколько минут понадобилось ему, чтобы опять-таки с помощью подсчитывающего голоса главного бухгалтера и списка присутствовавших разъяснить пайщикам о том, что необходимый кворум на собрании все же имеется. Пайщики вновь успокоились и перестали задавать вопросы. Время продолжало неумолимо бежать вперед. И теперь уже начал напрягаться и сам Владик. Далее перешли к обсуждению вопроса о выборе председателя собрания, секретаря собрания и счетной комиссии. Все, как полагается. Комар крылья не перегрызет. Так, главного бухгалтера и ее зама, они же и сами пайщики, в счетную комиссию, главбухша будет ее председателем. Считала тех, кто явился? Считала. Записывала? Записывала. Бюллетени выдавала? Выдавала. Вот и будешь в счетной комиссии председателем итоги голосования считать. Секретарша в РАЙПО имеется? Имеется. Секретарь он и на Чукотке секретарь. Поэтому, Нина, быть тебе секретарем собрания. Все единогласно. А кто же у нас будет председателем собрания? По всем правилам и это очень просто, поскольку председателем собрания в большинстве случаев на практике оказывается руководитель исполнительного органа организации, т.е. в данном случае председатель Правления РАЙПО - Василий Петрович. От важности тот потирал свои потные руки и ими же вытирал пот со лба. Но тут из толпы снова выступили. Но на этот раз запланировано. Только вот кем?
   - А почему именно он? Он у нас и там председатель, и здесь председатель, везде председатель. Замозолил глаза. Неужели даже на собрании председателем его не может быть простой пайщик, а не Васька?
   - Я тебе не Васька! Для этого необходим опыт ведения таких собраний, - возмутился Петрович. - Среди вас имеется такой человек, который имеет опыт и может выставить свою кандидатуру?
   Василий Петрович победоносно обвел толпу своим суровым взглядом.
   - Имеется, - продолжили из толпы, - Ольга Владимировна, например, которая до тебя десять лет РАЙПО руководила. И при которой у нас дешевые товары в магазинах продавались.
   Ольга Владимировна встает и смущается:
   - Это великая честь для меня, если конечно народ меня поддержит.
   Петрович недоумевает. Ох, Петрович, плохая примета.
   - Слушай, давай прекращай этот балаган, - шепчет на ухо Владику Владимир Ильич, он тоже, как и Петрович, начинает потеть, и нервничает. - Блокируй своими доверенностями эту инициативу. Петрович - председатель собрания. Все должно быть так, как запланировано.
   Только вот кем?
   - Подождите, - волнуясь, шепчет Владик в ответ своему работодателю, - есть мысль. Какая разница, кто из них будет председателем собрания и вместе с секретарем подпишет итоговый протокол с принятыми решениями. И тот и та - свои в доску. Верно? Или Вы ее материально не достимулировали?
   - Да нет, все путем, - отзывается Владимир Ильич. - Только уже задолбали они своими заковырками, никак с места сдвинуться не можем.
   - Так вот, - продолжает Владик, - начнем сейчас бучу за Петровича, уже заведомо против нас настроим часть пайщиков. Нам это нужно? Нет. А так Петрович до своих выборов посидит тихо в сторонке, помолчит. Лишний раз за его необузданный нрав напрягаться не придется. А все собрание проведет Ольга Владимировна. Да и ей-то говорить много не нужно. Напротив, люди ей больше доверяют, чем ему...
   - А это мысль, Капитан-Генерал, - соглашается Владимир Ильич. - Действительно, какая разница? Давай дерзай.
   Какая разница... Стройный лес рук, плюс двести тридцать пять доверенностей выбирают секретарем собрания Ольгу Владимировну. Плюс четыре.
   - Что это такое? - возмущается и одновременно спрашивает у Владика и Владимира Ильича, ушедший с самодельной трибуны и, присевший на скамейку у трибуны возле них, Василий Петрович. - Все же было оговорено. Что председателем собрания буду я. Три раза собрания проводил, всегда председательствовал. А тут такое.
   - Да успокойся ты, - шипит ему Владимир Ильич. - Какая тебе разница. Наш юрист прав, зачем злить определенную часть пайщиков и настраивать против себя. Захотели, чтобы собрание провела Ольга Владимировна, пусть проведет она. Она - свой человек. Она в курсе всей ситуации в РАЙПО. И сможет людям все обрисовать. Имеет авторитет, и ей поверят.
   - А я? - обижается и пыхтит Петрович.
   - И ты тоже авторитет, успокойся только. Топчемся на одном месте, а нужно ехать дальше. А то не ровен час - гости из Облсоюза заявятся, смуту наводить примутся. Придется и от них еще дополнительно отбрыкиваться.
   Свой человек... Свои человечки... Маленькие такие, незаметные и одновременно большие... А Ольга Владимировна тем временем, взяв бразды правления в свои руки, уверенно ведет собрание дальше.
   На разъяснение вопроса о необходимости приведения списка пайщиков в соответствии с требованиями действующего законодательства у Ольги Владимировны уходит не более пяти минут. Вопросов у пайщиков не возникает. "А теперь к самому главному", - продолжает она и начинает рассказывать о той кризисной финансовой и материальной ситуации, которая к настоящему времени сложилась в РАЙПО: о закрытых магазинах и складах без товаров, о законсервированных производствах, арестованном пустом расчетном счете и невозможности кредитоваться, о кассе без копейки денег, об увольняющихся от безысходности работниках, многочисленных долгах перед всеми, кем только можно, и многих-многих других проблемах. Как и запланировано, после председателя собрания ее речь дополняют и поддерживают главный бухгалтер, забрасывающий пайщиков многочисленными цифрами, подсчетами, экономическими и финансовыми показателями, свидетельствующими о том, что еще пара месяцев, не более, и РАЙПО окончательно сдохнет. А затем выступает Владик, пугающий возможным скорым арестом службой судебных приставов всего имущества, банкротством со стороны кредиторов и распродажей всех материальных активов РАЙПО задешево с торгов. Поскольку вместо Ольги Владимировны с ее речью выступать на собрании должен был Василий Петрович, но выступала Ольга Владимировна, то и ему в конце для подтверждения апокалипсиса в РАЙПО также предоставляется слово. Петрович своим громовым басом подтверждает. "Довел РАЙПО до ручки!" - несется из зала в его адрес. Владимир Ильич кивает Владику, окончательно согласившись с правильностью реализации его мысли о том, что председателем собрания должна быть Ольга Владимировна. Петрович вспыхивает и стремится ответить обидчику. А Ольга Владимировна, опережая возможность ненужной склоки, вновь несется вперед, убеждая присутствующих в том, что без изменения ситуации РАЙПО в ближайшее время просто погибнет, и сегодняшнее собрание будет для всех них последним. Люди верят. И Владик тоже. Она права. РАЙПО в любом случае крах. Да и собрание это для них, очевидно, при любом раскладе, последнее. Только они об этом не знают еще. И не должны знать. "Ну и что нам даст вступление в "Кооператор"? - задают из зала нужный вопрос Ольге Владимировне. Все отрепетировано. Владик напряжен как пружина, но в тоже время пытается улыбнуться, любуясь Ниной и тем, как аккуратно и старательно она старается успеть все записать. Нина. Его женщина - секретарь собрания. Его прекраснейшая и лучшая на земле женщина, которую он обрел совсем-совсем недавно, и которую вечером он зацелует и заласкает всю-всю-всю, с головы до ног, а затем, изнемогая от нежности и страсти друг к другу, они взорвутся и на какое-то время забудут обо всем, даже об этом собрании... Неисповедимы жизненные пути... Его напряженность ослабевает. Тебе нужно всем казаться американцем, стопроцентным с белыми зубами и во весь рот улыбкой. Будь им. Пока будь. Ольга Владимировна, услышав нужный вопрос, разгорается с новой силой: "Кооператор" - это спасение имущества РАЙПО от продажи с торгов за копейки и от ареста, это законный уход от всех гнетущих и не дающих нормально работать долгов, это новые огромные инвестиции, это отремонтированные, открытые заново и забитые дешевым, но качественным товаром магазины, это расконсервированные производства молока, мясных, кулинарных, хлебобулочных изделий, восстановленный цех деревообработки, и многое, многое другое. После Ольги Владимировны вновь выступает главный бухгалтер, а затем и Владик, поддерживая и обосновывая необходимость принятия положительных решений по вопросам N2 и N3 повестки дня как с финансово-экономической, так и с юридической точек зрения. "А что это за спонсор у нас такой объявился? Что за меценат-то, которому денег на нас не жалко?" - интересуются из толпы. "ЗАО "Сюзана" вместе с РАЙПО будет одним из соучредителей ООО "Кооператор", - поясняет Ольга Владимировна. - У нас на собрании присутствует представитель данной организации, который вам все подробно расскажет и ответит на все интересующие вас вопросы". Владимир Ильич поднимается со своего места и идет к трибуне. Артистка... Представитель данной организации... На Владимира Ильича внимательно смотрят десятки лиц. Впервые он чувствует на себе такое многочисленное внимание. "Так это, наверное, тоже буржуй-предприниматель", - догадывается кто-то. "Буржуи бывают разные, как и все люди: плохие и хорошие. Владимир Ильич - замечательный коммерсант и, помогающий людям, прекраснейший человек", - представляет его Ольга Владимировна, стараясь сгладить очередной угол. Владимир Ильич волнуется, он напряжен, но в тоже время уверен в себе и своих словах. Он чувствует, что все идет по плану. И начинает говорить. Еще через десять минут общее собрание без каких-либо лишних вопросов переходит к последнему пункту повестки дня. Заскучавший было Петрович, оживает. Идет к трибуне и вслед за Ольгой Владимировной начинает объяснять пайщикам необходимость переизбрания Правления РАЙПО во главе с ним в прежнем составе, поскольку срок полномочий Правления и председателя заканчиваются через пару месяцев.
   - А почему в прежнем составе? - вновь возмущается кто-то из толпы. - Почему опять тебя? Из-за тебя вон, РАЙПО, как нам обрисовали, все сдохло. Так и могли бы не обрисовывать, и сами все видим. Тебя именно почему? Привык к кормушке-то, а?
   Петрович негодует и брызжет слюной.
   - А если Ольгу Владимировну вместо тебя? В члены Правления и в председатели! - подхватывает второй.
   - Точно, давайте выдвинем и ее кандидатуру! - вторит третий.
   - Что вы, что вы, - скромно сопротивляется Ольга Владимировна, - я только на председателя собрания была согласна. Не нужно таких инициатив. Василий Петрович и сам прекрасно со всем справляется...
   Ей не дают договорить и перебивают одновременно.
   - Вот видите! Она взяла самоотвод! - орет толпе Василий Петрович.
   - Никакого самоотвода, предлагаю внести ее кандидатуру для голосования о выборах в Правление и на должность председателя Правления!
   Все, как и должно было быть. Владимир Ильич вновь нервничает, с этим собранием он уже потерял лет пять своей жизни, и вопросительно смотрит на Владика. Тот шепчет ему: "Расслабьтесь. Доверенности у нас. Большинство за нами. Сама за себя Ольга Владимировна голосовать тоже не будет. Выберем Петровича, как и договаривались. А пустую инициативу отдельных крикунов можно и удовлетворить в надежде, что по остальным вопросам повестки они прибавят нам голоса. У нас же демократия..." Владимир Ильич машет Петровичу рукой. Красный, как рак, горящий и пышущий словно печь, он подходит к ним: "Это все вы, да? Вы так придумали, да? Петрович не нужен уже? А как же договоренности и обещания?" "Успокойся ты, ослиная башка. Кто же знал, что тут особо тебя не любящие найдутся и возникать начнут. Успокойся, а то, судя по твоему виду, тебя сейчас кондрашка хватит. У нас же доверенности на руках. У нас большинство, проголосуем за тебя, как нужно. Пусть хоть черта лысого вместо тебя предлагают. А выберем тебя", - быстро-быстро говорит Петровичу Владимир Ильич. Тот постепенно начинает приходить в себя. Между тем инициатор Ольги Владимировны требует от юриста объяснений, можно ли внести кандидатуру Ольги Владимировны на голосование. Владик встает и отвечает, что это вполне возможно, поскольку любой пайщик в органы управления РАЙПО может выдвинуть как собственную кандидатуру, так и кандидатуру другого пайщика. Поэтому в бюллетени для голосования в последнем вопросе о выборах состава Правления и председателя Правления как раз специально и не написаны заранее фамилии, поскольку по закону заранее вписывать определенные фамилии нельзя, т.к. это будет нарушением права пайщика голосовать за иного кандидата или за себя любимого. Тоже самое Владик долго-долго объяснял три дня назад самому Петровичу, настаивавшему на том, чтобы в бюллетень были заранее записаны фамилии членов Правления и председателя Правления, за которых пайщики будут голосовать. Петрович ругался почем зря, швырял стулья и топал ногами. Чувствовал видать одним местом. Пришлось подключать Владимира Ильича, которому также до этого он достаточно долго рассказывал о том, что вписывать заранее состав Правления в бюллетени нельзя, поскольку это свидетельствует о намеренной предрешенности вопроса и нарушении тем самым избирательных прав... Следовательно, пайщик желающий проголосовать за Петровича, вписывает в бюллетень его фамилию напротив кандидатуры на должность председателя, а пайщик, желающий проголосовать за Ольгу Владимировну - соответственно фамилию ее. Все согласились. Плюс пять. Затем еще раз несколько минут Владик подробно разъяснял толпе о том, как правильно проголосовать с помощью бюллетеней, как их заполнить, чтобы счетная комиссия, состоящая из главного бухгалтера и ее зама, признала бюллетени действительными.
   Минуты "икс" пришли. Приступили к голосованию. Владик посмотрел на часы, было десять минут восьмого. А он рассчитывал, что все разъяснения по существу решаемых вопросов могут затянуться часов до восьми. Все прошло гораздо быстрее. Да уж, долго запрягаем - быстро едем. Скоро-скоро, очень скоро.
   - Пойду, присяду за стол, - сказал он Владимиру Ильичу, махнув рукой в сторону стоящего у входной двери бывшего обеденного стола и, ослепительно улыбнувшись своему истинному работодателю. - Неудобно на весу оформлять двести бумажек.
   - Ты разве заранее не отметил? - удивился работодатель.
   - Не все успел до собрания, - пояснил Владик и, получив кивком головы, согласие от Владимира Ильича, встал со своего места и направился к столу. Подальше, подальше... Проголосовавшие, т.е. отметившие свои бюллетени, пайщики вереницей или поодиночке подходили к столу счетной комиссии и сдавали ей подписанные ими бумажки. Так продолжалось с полчаса. Затем, когда бюллетени сдали все, был объявлен перерыв. Для подсчета голосов. Петрович по-прежнему был пунцовым и обиженно дул губы, хотя, кажется, и поверил, что беспокоиться ему не о чем, и в председатели выберут именно его. Ведь у Владика большинство по доверенностям... А они сейчас - одна команда. "Ну, с богом", - Владимира Ильича трясло. В глазах азарт, по телу дрожь, по коже пот, и даже началась икота. "В-все как за-запланировали? Все по-нашему, а? Ты там все отметил? А?" - наверное, в десятый раз он спрашивал у Владика. Задергал совсем. И так уже все на пределе. Хреновый из меня американец. Нервы, как струна, того и гляди, порвутся. А сердце, еще чуть-чуть, и выскочит из груди. А тут еще ты соль на боль... Знал бы ты... Скоро узнаешь... Очумев от неоднократно повторяющихся вопросов Владимира Ильича и своих собственных размышлений, Владик протиснулся через толпу и вышел на улицу, чтобы перекурить. Ну вот и все... Выбор сделан... Назад дороги нет... Оказывается, как это трудно и легко одновременно все решить и не передумать... Как и с Ниной... Все решили и не передумаем... А ведь это ее фраза... На улице, возле здания столовой курили еще с десяток человек. Пайщики, вышедшие во время перерыва на перекур, горячо обсуждали уже фактически прошедшее собрание. Стоял заказной автобус, в котором дремал водитель, ожидая окончания мероприятия, чтобы развезти ранее нужных, а теперь уже ненужных пайщиков по домам. Умеющий считать деньги Владимир Ильич обычно, когда это было в его интересах, исполнял свои обещания... Предательски пискнул в кармане пейджер. Владик вздрогнул и чуть не уронил закуренную им сигарету. От всех переживаний чуть не забыл. Да, пора, сейчас уже пора. Все ждут развязки. Пайщики, задремавший водитель, Петрович, Ольга Владимировна, Владимир Ильич, уставшая писать протокол Нина, и даже запищавший пейджер. Уж он-то - больше всего. Владик ответил "пискуну". С этого момента стопроцентный американец умер в нем. Пора, пора, пора... И направился к входу в помещение столовой, тем более, что оттуда уже доносились крики, приглашавшие пайщиков занять свои места, поскольку результаты голосования уже подсчитаны счетной комиссией, и нужно подводить итоги. Да что уж тут считать-то? Двести тридцать пять доверенностей - все одно, как под копирку. Их можно не считать, а автоматом записать двести тридцать пять голосов. Остается восемьдесят три плюс двое опоздавших. Восемьдесят пять голосов. На их обработку и ушло почти полчаса. Уже у входа в столовую он услышал шум автомобиля и обернулся. Белая "Волга" хрюкнула, уткнувшись в обочину сельской дороги и, подняв облако пыли. Из машины выбежал лет шестидесяти солидный дядька, одетый не по жаре в строгий классический костюм с рубашкой и розовым галстуком. Он растерянно замотал головой, захлопал глазами, а затем, решившись, поинтересовался у заходящих в помещение пайщиков: "Уважаемые, собрание членов РАЙПО здесь проходит?" "Уже прошло, - усмехнулся ему в ответ кто-то. - Идем пожинать плоды". "А Василия Петровича, где я могу увидеть?" - вновь задал вопрос солидный дядькя. "Где-где, - чуть не съязвил, отозвавшись, один из пайщиков. - Зайдите в столовку, он там где-то возле трибуны горевал". Да уж, погорюешь... "Вот и Облсоюз объявился", - догадался Владик, представил лицо Петровича, пытающегося объяснить представителю Облсоюза, почему все так вышло, и ему стало смешно, и одновременно очень жаль Петровича. Пусть и самодура, но очень жаль. И Владимира Ильича жаль тоже. Разве заслуживали они всего этого? Хотя, как посмотреть. Любому поступку есть оправданье. А жалость... Уж о ней-то он знает теперь. Будь она не ладна.
   Главный бухгалтер, как избранный председатель счетной комиссии, почему-то пошатываясь, словно от выпитого алкоголя, вышла к трибуне, чтобы огласить результаты голосования. Ее действительно шатало, а голос срывался и дрожал. Уж он-то, Владик, знал, почему было так, а не иначе. Владик остался стоять у входной двери. Подальше, подальше, пока подальше от всех их. Он мог предугадать и то, что сейчас счетная комиссия устами полупьяного от неожиданности одного результата председателя сейчас озвучит. Но почему-то напрягался сильнее, чем это было на самом собрании, когда обсуждались вопросы, и необходимо было убеждать. Владимир Ильич, напротив, был спокоен. Вероятно, все-таки убедил себя сам в том, что все прошло практически гладко и так, как было запланировано. Чего переживать-то, если большинство при любом раскладе у них. И это очевидно. Но у них ли? Петрович, напротив, при виде нашедшего его представителя Облсоюза стал еще пунцовее, активно размахивал и жестикулировал своими, похожими на крылья мельницы, руками, и громко что-то представителю объяснял. Представитель тоже не молчал в ответ и говорил с Петровичем на повышенных тонах. До Владика долетали отдельные фразы их "увлекательной" беседы. Очевидно, они объясняли друг другу, почему же все так произошло, и Облсоюз остался не у дел. То ли еще будет. Ой-ой-ой... Пейджер вновь предательски пискнул. А это означало, что...
   "В голосовании приняло участие 320 пайщиков, т.е. все, присутствовавшие на данном собрании, в том числе и по 235 доверенностям. Четыре бюллетеня, не смотря на все неоднократные разъяснения как их правильно оформлять, остались неподписанными. И поэтому признаны счетной комиссией недействительными. Таким образом, по всем вопросам повестки дня проголосовало 316 голосов, которые принимаются за основу при подсчете итогов голосования..."
   Ну не томи же, а...
   "По первому вопросу о приведении списка пайщиков в соответствии с требованиями действующего законодательства единогласно все пайщики проголосовали "за". Таким образом, решение о приведении списка пайщиков в соответствии с требованиями действующего законодательства и утверждении его в новой редакции принято на собрании единогласно".
   Давай, давай, не трясись, не мямли, все ждут и пейджер тоже...
   "По второму вопросу о вступлении РАЙПО совместно с ЗАО "Сюзана" в качестве соучредителя в ООО "Кооператор" из 316 голосов, 6 голосов воздержались, 20 голосов проголосовали "против", 290 - "за". Таким образом, большинством голосов на собрании принято решение вступить совместно с ЗАО "Сюзана" в качестве соучредителя в ООО "Кооператор".
   Владимир Ильич приподнимается со своего места, глаза его горят, он сверкает и сияет, словно до блеска начищенные ботинки, ищет взглядом по помещению Владика и, найдя его, машет ему рукой и показывает ему жестом "о,кей". Владик в ответ кивает головой и улыбается своему работодателю. Но уже не как стопроцентный американец. Говорил же я, что положительное решение будет принято. Только вот для кого положительное? Для полного отсутствия каких-либо рисков, в том числе и избегания различных трактовок закона, необходим 271 голос. У них же - 290. Поскольку вопрос второй и третий взаимосвязаны между собой, тоже самое будет и при голосовании по третьему вопросу. Послушайте только...
   "По третьему вопросу о внесении в качестве вклада в уставный капитал ООО "Кооператор" недвижимого имущества согласно прилагаемому перечню, и утверждению Устава ООО "Кооператор" из 316 голосов, также 6 голосов воздержались, 20 голосов проголосовали "против", 290 - "за". Таким образом, большинством голосов на собрании принято решение внести в качестве вклада в уставный капитал ООО "Кооператор" недвижимое имущество согласно прилагаемому перечню, и утвердить Устав ООО "Кооператор".
   Аплодисменты. Если бы Владимира Ильича было много, он наверняка разразился бы многочисленными и продолжительными аплодисментами. Но он один, хотя от радости своей и хлынувшего внутрь облегчения не может сдержать своих эмоций, прыгает и дрыгается от возбуждения на одном месте, а затем спешит почему-то к Петровичу, который продолжает еще что-то объяснять ненужному визитеру из Облсоюза. Очевидно, обниматься и поздравлять. Хорошо, что не к нему, Владику. А то так бы и прилип навечно через минуту в засосе. Так бы их тогда и похоронили вместе: одного с навсегда прилипшими к щеке другого губами. Прилипшими не от радости победы, а от внезапно ее смешившей неожиданности...
   "По вопросу четвертому воздержавшихся при голосовании не было, - и тут голос главного бухгалтера окончательно проседает и отказывается ей подчиняться. Несколько секунд она молчит и борется с ним, пьет стоящую на трибуне минералку прямо из бутылки, а затем, все-таки, очевидно собравшись духом и победив саму себя и не восприятие неожиданности, продолжает: - Из 316 голосов 271 голос проголосовал за выборы Правления РАЙПО в следующем составе..."
   Надо же. Ровно столько, сколько необходимо. Ни голосом больше или меньше. Сегодня мой день. Бог со мной - я герой. А-у, Петрович! Ты где? Почему-то тебя нет в этом составе, зато есть... Ольга Владимировна.
   "45 пайщиков проголосовали за выборы Правления РАЙПО в следующем составе..."
   А вот и ты, Петрович, появился с 45-ю голосами. Но это для тебя уже ничего не значит, кроме одного, что теперь в РАЙПО ты никто. А в зале тем временем тихо-тихо. Вообще никто почему-то не бормочет, не скребется, не переминается с ноги на ногу. Замерли все. Или это ему только кажется? И даже на улице гробовая тишина. Только слышно, как к зданию столовой подъехала еще одна машина. Может это второй представитель Облсоюза, не успевший на собрание? Сейчас, сейчас, мы скоро все узнаем.
   "Таким же образом, распределились голоса при избрании председателя Правления РАЙПО. 271 пайщик проголосовал за избрание на должность председателя Ольгу Владимировну, 45 за Василия Петровича. Следовательно, на собрании большинством голосов принято решение избрать Правление РАЙПО в составе ..... во главе с председателем Правления Корецкой Ольгой Владимировной...".
   Плюс шесть.
   "Этого не может быть! Это какая-то ошибка!" - нарушает тишину голос Владимира Ильича, но не Ленина. "Владик! - изо всех сил кричит он. - Что это за шутки! Я не пойму ничего. Счетная комиссия, пожалуйста, пересчитайте голоса по последнему вопросу!". Конечно, пересчитайте, поскольку 235 должно было проголосовать за Петровича, а не иначе. А это значило бы, что за Петровича не 45, а 280 голосов. Вот только бесполезно, все пересчитано... И ничего уже не поможет...
   "Все уже пересчитано", - подтверждает переводящая дыхание главбухша-председатель счетной комиссии.
   Как хорошо, что сейчас я в противоположном конце зала и у меня есть несколько секунд, чтобы сориентироваться. Где ты, пейджер? Где ты, заветная кнопка, жму, жму, жму, пусть даже и сломаю...
   "Сволочи, сволочи!!! Все заранее придумали! - быком орет Петрович, отталкивает от себя ничего не понимающего представителя Облсоюза и бежит навстречу Владимиру Ильичу, вполне возможно, чтобы подраться. Ох уж этот необузданный нрав самодура. - Как щенка выкинули. Падлы! Как ты мог! Заранее все, да? Использовали Петровича, оттрахали во все дырки и на улицу, а?!" На его лице гнев и, как не странно, и слезы. Сам же Владимир Ильич теперь уже не стремится навстречу к Петровичу. Теперь-то уже не до объятий и поздравлений. Напротив, он резко разворачивается от Петровича и бежит от него в сторону, в ответ на проклятья и нецензурную брань охреневшего и кинутого человека крича о том, что произошло какое-то недоразумение, Петровичу необходимо успокоиться, этого не может быть просто потому, что не может быть, свои слова он всегда держит, сейчас он все выяснит у своего юриста, и они все переголосуют, пайщиков нельзя отпускать, пусть сидят на месте, все они сейчас переголосуют, хотя может и не будут переголосовывать, переголосует только Владик... Переголосует, как же. Была команда. Одна. Была. Петрович бежит за Владимиром Ильичом, а тот - к Владику. "Паровоз какой-то получится, если еще я от них убегать начну", - думает Владик и жмется к входной двери, приоткрывая ее на улицу. Владимир Ильич уже рядом.
   "На хрена? На хрена ты это сделал? - спрашивает-кричит он. - Я ничего не понимаю. Все решения, какие нужны, приняты. Все здорово и замечательно. Работа сделана. Да, Ольга Владимировна хороший человек, свой человек, помогла нам. Но я обещал Петровичу! Я обещал оставить Петровича! Ты это понимаешь? Получается, что ты его кинул. Нет, не ты, а я благодаря тебе. Зачем? Ты, что, на него зуб имеешь или какие-то личные обиды? Личные счеты с ним сводишь? И этим решил воспользоваться? Отомстить за что-то решил?"
   Ничего ты еще не понимаешь. Абсолютно ничего... Петрович в случае его избрания председателем собрания и на должность председателя Правления не подпишет итоговые протоколы, а также документы о передаче имущества, поскольку он - твоя команда. А Ольга Владимировна подпишет. Еще как подпишет... Ведь она - команда не твоя. Да и я уже тоже. Поэтому, ничего ты еще не понимаешь. Абсолютно ничего...
   Владимира Ильича настигает Василий Петрович и пытается за воротник рубашки развернуть лицом к себе.
   "Давайте выйдем на улицу, - устало произносит Владик. - Там и поговорим обо всем. К чему прилюдные разборки. Здесь много тех, кто ничего не знает. Слишком много". Действительно, не в курсе всех закулисных и подковерных интриг, собравшиеся было уходить и живо обсуждающие сенсацию с не избранием Петровича на новый срок, пайщики смотрят на них с удивлением и огромным любопытством. На улице у самого входа в здание столовой стоит черный пейджер-джип. Возле него двое молодых, подтянутых, с квадратными челюстями парней, тоже одетых не по жаре в классические костюмы, но так, чтобы пиджак распахнут, и из-под полы виднелась кобура. А с ними еще один, лет, наверное, под пятьдесят, среднего роста, такой же усредненности в плечах, средний внешне во всем за исключением решительного и стального взгляда.
   - Добрый вечер, - говорит он Владимиру Ильичу и Василию Петровичу. - Хотя, для кого-то, может быть, и не совсем добрый.
   - Вы кто? - оторопело пялится на него Владимир Ильич. И даже Василий Петрович при виде незнакомцев-визитеров перестает держать его за воротник рубашки.
   - Я? - словно заданному вопросу и самому себе удивляется незнакомец со стальным недобрым взглядом. - Генеральный директор и единственный учредитель ЗАО "Сюзана", принявшего решение создать совместно с РАЙПО ООО "Кооператор".
   У Владимира Ильича и Василия Петровича от шока услышанного непроизвольно открываются рты. Пистолетные кобуры под полами пиджаков спортсменов-парней выделяются еще яснее. Владимир Ильич недоуменно переводит свой взгляд с незнакомцев на Владика.
   - Это о чем он? А? Это же моя фирма.
   - ЗАО "Сюзанна" - Ваша, а ЗАО "Сюзана" принадлежит Борису Всеволодовичу, - коверкая непривычное отчество незнакомца, в последний раз поясняет все юридические тонкости совершившегося кидалова теперь уже бывшему работодателю Владик. - Имя Вашей жены в свидетельстве о рождении, а затем и в паспорте написано неправильно в одной букве. Оно указано с двумя "н", но оно не с двумя, а с одной "н" пишется. Также и в названии Вашей фирмы. От этого у Вас все и проблемы.
   - А в повестке дня, протоколах, бюллетенях? - догадываясь, холодеет от ужаса Владимир Ильич.
   - А там все без ошибки. С одной-единственной. Русский язык нужно знать и любить, даже при написании иностранных имен, - это уже Борис Всеволодович. И только теперь до Владимира Ильича доходит, и только в эту секунду он все понимает окончательно. Все становится на свои места. Плюс семь. Мое любимое число семь. Подсчет окончен... Театральная пауза... И... занавес... Все по Станиславскому... И если бы Бориса Всеволодовича было много, то зал бы, выждав такую паузу, наверняка разразился бы бурными, переходящими в овации, аплодисментами.
   - Ну ты и негодяй! Ну ты и сука, - констатирует Владику очевидное Владимир Ильич и медленно, схватившись за сердце, оседает в придорожную пыль.
   - У-у-у, еще какая! - подтверждает его бывший подчиненный. Ему легко и свободно, хочется смеяться и выть...
  
   Борис Всеволодович отрывает свой взгляд от подписанного Ольгой Владимировной и Ниной протокола и смотрит на Владика.
   - Хороший ты юрист. Жаль, что не будешь у меня работать, - говорит он. - Не по моим это правилам брать в команду тех, кто когда-то кого-то кинул, даже если и кинул в твою пользу. Кинувший кого-либо однажды, обязательно кинет и во второй раз. Но думаю, что голова на плечах у тебя имеется. И без работы ты не останешься. В качестве компенсации за сокращение к обещанному добавляю тебе еще пять штук. Все равно твой бывший начальник от частичного возмещения ему понесенных расходов отказался. Гордый или дурак. А может, и то, и другое. Ты в курсе, что он тем же вечером дома жену отмутузил и с нервным срывом в прединфарктном состоянии в больничку попал?
   Владик кивает головой, он в курсе.
   - Но ты себя не вини, - продолжает Борис Всеволодович. - Все в жизни кого-то кидают, и кидающих тоже кидают. На каждого волка находится более зубастый. По себе знаю. Он сам лопух. На доверии... Молодость-глупость. А на доверии в наше время никак нельзя. Держи. А в остальном, как обещал. После регистрации еще тридцать штук в обмен на документы. Слова держать я тоже умею, когда это в моих интересах, - Борис Всеволодович протягивает Владику конверт с проклятыми и ненавидимыми им бумажками, но так необходимыми ему бумажками.
   - У меня к Вам еще одна просьба, - решается Владик, - Ольга Владимировна сказала, что только с Вашего согласия.
   - Ольга Владимировна? - железный взгляд Бориса Всеволодовича теплеет. - Мой серый кардинал. Вот уж преданный мне человечек. Еще в ночном клубе со мной начинала, управляющей была. Теперь-то, что уж скрывать, это она, когда вы всю эту возню с РАЙПО начали, мне песенку об этом напела. Совет дельный дала. На путь верный наставила. И то я с ней без какого-либо доверия. Учись по жизни, юрист. Давай, что у тебя за просьба?
   - В системе потребительской кооперации есть свой ведомственный ВУЗ - Университет потребительской кооперации. Платный, но деньги у меня, благодаря Вам, теперь есть. Но плата там весьма умеренная, а ВУЗ престижный, и поэтому конкурс при поступлении имеется. На этом я уже обжигался. А по направлению от РАЙПО можно спокойно вне конкурса поступить, поскольку ВУЗ системы кооперации. А я и... - Владик немного смущается, - Нина, секретарь РАЙПО, если Вы ее знаете, хотели в августе на заочное отделение на юридический поступить.
   - Так тебе нужны направления от РАЙПО для поступления? - понимает его просьбу Борис Всеволодович. - Не вопрос. Ольга Владимировна у себя? Иди тогда к ней, скажешь, что я разрешаю. Учиться никогда не поздно, и нужно всегда. Только каждый по жизни учится по-своему. У каждого свои учебные заведения...
  
   Простая арифметика. Настолько простая, что хочется напиться. Вдрызг, до чертиков. Как давно он не напивался. С этой работой. А работы теперь нет. Поэтому можно и напиться. Но напиться нельзя, поскольку у него теперь Сережка и Нина... Хотя, если один раз?.. Впервые в жизни он полностью самостоятельно готовит обед, состоящий из первого, второго и третьего. Конечно же, была общага, но там соления-варения и полуфабрикаты, приготовления пищи на скорую руку, на пару с соседом или в компании с такими же жильцами, как и он. Здесь же все по-другому. Его первый обед для своей собственной семьи. Поэтому к данной процедуре он подходит весьма и весьма тщательно. Изучив кипу кулинарной литературы и советов как бы не пересолить или не досолить, не переварить, не пережарить, выбрав те блюда, которые должны у него не только получиться, но и понравиться Нине и Сереженьке, Владик мечется по кухне: режет, перемешивает, доливает, засыпает, закрывает и открывает крышки. Пот льет с него градом, и ему тесно одному в этой ущербной и душной от парки-жарки пятиметровке. Уже три недели, как он живет вместе с Ниной и Сережкой. Теперь ими снимаемая квартира является и его тоже жильем. Они - одна семья. И это завораживает Владика мыслями о его полной, безоговорочной самостоятельности и независимости от своих родителей, возмущение которых сменилось смирением. Как-никак, а он уже взрослый. И у него своя собственная жизнь, как бы они не хотели и чтобы не говорили. "Познакомь нас тогда что ли. А то живешь, а с кем - не знаем". Познакомлю, обязательно познакомлю. Они вам понравятся. Впрочем, мне все равно. Будут они нравиться кому-либо или нет, в том числе и вам. Главное, что они моя семья. И я люблю их, и дорожу ими. А на мнения других мне по барабану. Совсем скоро придет на обед Нина, поэтому нужно успеть. А потом он все уберет и помоет посуду. Может пару часов послушает музыку. "Красное на черном", у "Аэробика"... А затем в детский сад за Сережкой. У него теперь есть свободное время. Даже много свободного времени. И все это время он должен посвятить своей семье. Обязательно. Скоро Нине в отпуск, и они поедут на море. Впервые в его жизни он увидит море. Для поездки необходимо купить фотоаппарат. Как бы только не забыть. Ну а потом он изо всех сил начнет искать себе новую работу, а своей семье - новую, но уже их собственную, квартиру. Он обязательно найдет и то, и то. У него уже есть опыт и даже какое-никакое, но имя. Он знал, на что шел в этой простой арифметике. И ее возможную цену он тоже знал. А все расчеты просты. Шестьдесят пять тысяч. Двадцать из них на просторную двушку в кирпичном, теплом доме. Не угловую, и чтобы на втором или третьем этаже, и с телефоном. За эту сумму можно найти запросто. Может, еще и останется. Он все узнавал. Десятка на хороший ремонт "так, как захотим", новую мебель и бытовую технику. Здесь тоже все просчитано. Пятнадцать - на лечение Паши и его поездку в Чечню на поиски мамы. Ох, как он не хочет, чтобы Паша ехал туда. Какой смысл? Где и как он будет ее там искать? Если она и так объявлена в розыск, и ее до сих пор не могут найти. Но Паша неумолим в своем решении. Беспокойна его душа. Он ощутил свою душу впервые за долгое время. И ему нужно ехать, чтобы ее успокоить. Пусть так и будет тогда, лишь бы он свою душу не потерял вновь. Пусть так и будет. Это его решение и его выбор для успокоения души. Только бы вылечился... Десятка на заочную учебу в ВУЗЕ. Остается десять тысяч, на которые можно безбедно прожить всей семье год, даже не работая... Простая арифметика. Но что-то нужно ей взамен: его профессиональный успех или его собственная душа. И все-таки хочется напиться...
  
   На солнце купола сверкают и переливаются золотом. Их торжество, как и проникающий в душу колокольный звон, влекут к себе и завораживают. А внутри все прохладно, тихо и полумрак. Только робкий треск горящих свечей плачет воском о чем-то. Только строгие и грустные иконы пристально глубоко-глубоко смотрят на пришедших и изучают-лечат их души, да шепчут о чем-то своем таинственном фрески. И ощущается - вечность. Чувствуется - святость. Млеет душа и замирает сердце. Хочется все рассказать самому себе и им, очиститься и открыться...
   "Покаянием мы исправляем все новые и новые грехи наши. Дар покаяния дан нам потому, что после крещения нет иного способа призвать нас ко спасению, кроме подвигов ко Христу и слез, кроме исповедания прегрешений и удаления зла".
   ... Аналой, на котором находится Крест и Евангелие... Покрытая епитрахилью голова... Молитва и слова... Исповедь должна быть искренней, в ней раскрывается Ваше сердце, которое полно горького раскаяния за содеянные грехи... Отбросьте свой стыд и страх признаться в своем несовершенстве. Ваши искренние чувства: горькое раскаяние и вера в то, что Всевышний услышит и простит Вас - вот что Главное... Не утаивайте грехов своих, даже если они кажутся Вам чересчур постыдными, даже, если это смертные грехи, те, которые особенно сильно поражают духовный организм, глубоко ранят человека, делают его душу мертвой, ибо, утаивая свои грехи, Вы тем самым совершаете новый грех... Следствием смертного греха является "окамененное нечувствие", убийство чувства Бога, неспособность к молитве, к переживанию Бога, к покаянию... Искренне покаявшись, и будучи прощенными, Вы будете спасены, поскольку очиститесь от смертного греха и своих духовных ран...
   Слова и слезы льются изнутри, бегут, спешат наружу, все, все, все, чтобы успеть... Они превращаются в ручеек, а затем в полноводный ручей, и вот уже в речку-реку, текут, бурлят и льются, и в бесконечности своей становятся бескрайним океаном. Всепоглощающим, смывающим различные цвета, океаном. Но в нем нельзя утонуть, в нем можно только спастись, не иначе. Он пришел, а значит - спасет и очистит... Молитва о прощении грехов... Два долгих, светлых-светлых взгляда, и разрешительная молитва...
   На солнце купола сверкают и переливаются золотом. Их торжество, как и проникающий в душу колокольный звон, влекут к себе и завораживают. А внутри все прохладно, тихо и полумрак. Только робкий треск горящих свечей плачет воском о чем-то. Только строгие и грустные иконы пристально глубоко-глубоко смотрят на пришедших и изучают-лечат их души, да шепчут о чем-то своем таинственном фрески. И ощущается - вечность. Чувствуется - святость. Млеет душа и замирает сердце. Хочется все рассказать самому себе и им, очиститься и открыться...
  
   На стоянке, у церкви их ждет такси. В нем помимо водителя - девушка Лиза. Завидев, спускающихся с горки друзей, она машет им рукой и выходит из автомобиля.
   - Смотрю, спутник до Москвы у тебя уже есть, - замечает Владик. - Но я все равно с тобой тоже поеду. Посмотрю, что да как, и где ты там будешь проходить все эти процедуры...
   - Не веришь, думаешь, убегу по дороге с деньгами на лечение?
   - Верю. Особенно сейчас, когда ты выполнил свое первое обещание. Но не смогу успокоиться, пока сам лично не передам тебя из рук в руки. Так что можешь обижаться, можешь не обижаться, а я все равно поеду с тобой.
   - Обижаться - грех. Мне священник сказал. Нужно быть милостивым и уметь прощать, но не держать обиду...
   - А что не грех? По-моему, в жизни все грех.
   - А я теперь верю. Ты не представляешь. А скажу - не поверишь... Когда там стоял, маму увидел. Мама пришла. Глаза закрыл, рыдаю, молюсь, а она передо мной. Стоит, смотрит на меня, такая воздушная, прозрачная, легкая, как пушинка. И говорит: "Это хорошо, что ты сюда пришел и все рассказал. Я здесь тоже была, когда не знала, что делать, и за тебя молилась. Теперь у тебя все будет по-другому. Все будет хорошо"... - Паша, не выдержав, всхлипывает и останавливается на полпути к машине.
   - Подожди, - говорит Владику он. - Не хочу, чтобы Лиза мои слезы видела. Подумает, что не мужик.
   - Это другие слезы, Паша, - друг обнимает его за плечи. - Их не нужно стыдиться.
   - Интересно, что она во мне нашла? - спрашивает то ли у самого себя, то ли у Владика Паша, успокаиваясь и приводя себя в порядок. - После плена урод уродом.
   - Ты знаешь, в жизни по-разному бывает. Случается, что люди любят других людей в силу разных причин: из-за сострадания, умопомешательства, чувства ответственности, совсем не зная почему, или вообще - просто так. Вот и выбирай свой вариант.
   - Просто так? А разве так бывает?
   - Бывает, Паша, бывает. Девочка Света тебе бы подтвердила.
   - Света? Влад еще, подожди, пока не дошли, еще, что хочу сказать. Я тут, пока в церкви был еще вот, что решил. Помимо мамки я в Чечне ту деревню разыщу. Где в плену держали. Там же сейчас вроде как перемирие. Слышал про Хасавьюртовский мир Лебедем подписанный? Вот, поэтому не переживай. Войны уже нет. Нет, в деревню входить не буду. Она мне для ориентира нужна. Постараюсь найти то место, где ребят закопали, где человека убил. Обязательно найду. И посижу-поразговариваю-помолюсь-поплачу. Мне так нужно... И я это сделаю...
   Через несколько шагов к машине Паша вновь останавливается.
   - Да еще, чуть не забыл, последнее и пойдем... А то никак не дойдем все. Представляешь, я вдруг понял, что он мне пытался сказать. Тогда, в лесу... И мне теперь совсем-совсем легко стало. Бесов больше не будет. "У-ка". Умирая, он сказал мне "сука"...
   Владик замирает и несколько секунд, молча, смотрит на друга, а затем вдруг начинает смеяться, громко-громко, истерично, взахлеб, так, что никак не может остановиться.
   - Ты чего? - не понимает Паша.
   - Ты и я. Мы оба с тобой - суки. У-у-у, и еще какие...
  
   Вечером Владик читает им свои новые стихи. Он забросил и забыл. Но теперь опять начал писать. Не понимающий стихов, маленький Сережка вертится и прыгает рядом, хлопает ему в ладоши. А Нина задумчиво смотрит в окно... Это про них, все про них. До глубины, до дрожи внутри...
   Жизнь - очень странная игра.
   Мне редко в ней кричат "ура!".
   Все больше лгут и сильно бьют,
   Бросают пряник или кнут,
   Кидают, давят или жмут -
   Я огрызаюсь: тоже плут,
   И зубы есть еще пока,
   Да пострашней, чем у волка.
   А, в общем, жизнь моя легка,
   Когда играю в дурака.
   Жизнь - непонятная тропа.
   Ее смести бежит толпа
   Тех мелких, жалких нелюдей,
   Что принимал я за друзей.
   Их сплетни, словно снежный ком
   Мою тропу со всех сторон
   И заметают, и грызут,
   Слюной, захлебываясь, льют.
   А, в общем, Бог тем жалким - суд.
   Мне - все равно, ведь я их шут.
   Жизнь - интересные слова.
   Они пусты - она пуста,
   Они полны - и вот тогда
   От полноты схожу с ума.
   И забывает голова,
   Что есть реальности права.
   Она придет и разобьет
   Мой счастья призрачный полет,
   Мой быстрый взлет и не поймет,
   Когда моя душа умрет,
   Затихнет, плача, замолчит
   И превратится вдруг в гранит,
   Чтоб позабыть когда-нибудь
   Былые раны и их суть.
   Чтоб загореться вновь мечтой
   И обрести опять любовь,
   Взлететь, летать
   И падать вновь...
   Ну а как ты? И у тебя
   Жизнь не была еще сладка.
   Я начал все издалека.
   Жизнь - очень быстрая река.
   Мы проплывем, так черт-то с ней.
   Я стану крепче и мудрей,
   Я буду выше и смелей.
   Пока ты рядом - мир огней
   Все ж победит страну теней.
   Пока ты рядом - мир тепла
   Способен не придумать зла.
   Смотри, в наш дом пришла весна!
   Так не печалься ни о чем,
   Я рядом - значит, мы втроем.
   Ты рядом - значит, мы сильны
   Прожить в дыхании весны...
  
   Это была другая любовь. Не та, что была с Ленкой-Ленусиком-Леночкой-отличницей. Это было совсем иное чувство. Не ослепляющее сознание и веру, не рвущее сердце на части и, не сводящее с ума голову, а, напротив, успокаивающее, отрезвляющее, заставляющее принимать взвешенные решения и совершать просчитанные наперед поступки, чувство. Чтобы оберегать и охранять его. Это не было и любовью "просто так, за то, что ты есть", которая была к нему у Светланы. Оно не возникло и внезапно, в один миг, при виде друг друга и в сиюминутном общении. Оно появилось постепенно и плавно. Сначала мыслями о помощи, ощущением ответственности, долга и заботой. Затем сопереживанием, тихой нежностью и привязанностью. А дальше духовным желанием и зарождающейся страстью. Словно цветок, постепенно оно распускало свой бутон. И вот уже, слившись всеми своими красками в один поток, оно засияло, зажгло, словно радуга, и стало освещать им совместный их путь. Может, это и вовсе не было любовью, а было каким-либо иным чувством? И, называя это любовью, Они ошибались в словах? Может, это не было любовью и у Нее по отношению к Нему. Ведь когда-то Она поняла, что навсегда, на всю жизнь полюбила другого человека. И, очевидно, любила этого человека и до сих пор, к Нему же испытывая не любовь, а какое-то иное чувство, вызванное благодарностью. Но то, что это обоюдное чувство к ним пришло, охватило, закружило в волшебном танце, заставляя верить, надеяться и стремиться жить - было в Их отношениях самым главным. Главным, ради чего и стоило собственно жить...
  
   Тем, кто ложится спать - спокойного сна. Спокойная ночь... Как и Виктор Цой он любил ночь. Время, когда затихает суета бытия, и можно спокойно обо всем подумать... Сладко и спокойно посапывал на разобранном кресле Сережка. Ему снился огромный-огромный голубой слон, которого он должен увидеть, когда они приедут на море. На голубом слоне сидели мама и папа и махали Сережке рукой, пуская из трубочек мыльные пузыри. Что такое море - Сережка не знал. Но ему казалось, что это такая большая-пребольшая река, намного больше, чем та, которая течет в их городке. Спокойно спала на диване и Нина. От ее горячего, гладкого и красивого тела исходил необыкновенный аромат, которым Владик, любуясь спящей Ниной, никак не мог надышаться, его хотелось вдыхать и вдыхать в себя вновь и вновь. Нине снилась новая просторная квартира, высокие, светлые потолки, не напрягающие глаза обои, и новая духовка, в которой можно печь абсолютно все, что захочешь. Она обнимала Владика за шею, прижималась к нему всем телом и, тая, страстно-страстно целовала его во сне и шептала: "Спасибо тебе, любимый". Борису Всеволодовичу тоже снились сны. Он был на коне и ощущал себя Александром Македонским. Приснится же такое, но все-таки не зря, поскольку ранее он дважды проиграл, и его съели. А на этот раз он сам съел менее зубастого. А еще Борису Всеволодовичу снилось, что у него два лица. И это тоже действительно было так. После продажи своего ночного клуба он на некоторое время залег на дно. Но серьезные люди разыскали его и сделали очередное предложение, от которого невозможно было отказаться. Занять место покойного Кошелька... Так он вновь стал лицом неофициальным, черным кардиналом, дергающим для серьезных людей за нужные нитки. А теперь, законным способом получив в свои собственные руки и имущество РАЙПО, возглавив как личную структуру ЗАО "Сюзана", так и ООО "Кооператор", он приоткрыл свою собственную тень своей нелегальности. И имел уже второе лицо, вполне официальное. Беспокойно ворочался во сне на больничной кровати частной клиники тот самый "съеденный и менее зубастый". Он перестал уметь считать деньги. Во сне он проклинал свою жену и ее неправильно написанное в паспорте имя... Сон мамы Нины тоже был беспокоен. Ей чего-то не хватает в нем. Какая-то пустота, которую чем-то обязательно нужно заполнить. Только чем? - она не может понять. Поэтому она просыпается среди ночи, чтобы, обхватив свою голову руками, мучительно думать об этом, сидя на краю кровати, а затем заснуть вновь. Спал и Петрович, напившись вусмерть. Он никого не ругал и своих снов не помнил, поскольку в силу своего опьянения был не способен в данный час ругаться и помнить что-либо, даже свои собственные сны. Ворочаясь на нарах несущего на этап спецвагона, что-то бормотал и махал руками во сне Алик. Два дня назад "именем Российской Федерации" он получил почти по минимуму 6 лет лишения свободы, но еще не понимал, радоваться ему этому или огорчаться. Ворочается на нарах, но не спецвагона, а следственного изолятора и Аракчеев. Ему снятся его, обещающие помочь, московские покровители. Он тоже хотел быть по жизни волком. И даже много, кого съел. Но всему свое время, и съели его. Да так, что из начальника районного отдела милиции он превратился в обвиняемого по делу о служебном подлоге и получении взятки, а снящиеся покровители не помогают. Скоро суд... Где-то в московской подземке стонал, храпел и хрипел во сне и "обрубок" Михалыч. Его сегодняшний сон, как и предыдущие все сны, был об одном и том же. Будто у него вновь выросли ноги. И он может бежать, садиться на шпагат, делать ласточку и мавашу. Но ноги не росли, а завтра ему предстояло вновь с висящей на шее табличкой просить в переходе милостыню, чтобы вечером за пачку сигарет, кусок хлеба и бутылку паленой водки отдать ее своим крышевателям. Получить пару тычков за не выполненный план, а затем опять доползти и скрыться в темноте своей берлоги в подземке, чтобы вновь заснуть и увидеть во сне, как у него выросли ноги. Закрыв голову подушкой, чтобы не слышать противного храпа очередного залетного и, пересилив не проходящее жжение в промежности, на заляпанной пятнами такой же грязной, как и сама барачная квартира, кровати, наконец-таки заснула и Аня. Ей снилось, что она принцесса и живет в огромном, хрустальном замке, по своей форме похожим на торт, а все ее трахатели, в том числе и самый первый - когда-то любимый Паша, прислуживают ей. "Будет у меня дворецким", - думает о Паше она и во сне своем манит его к себе рукой. Снился Паша и девушке Лизе, которая никак не могла забыть, как они поцеловались, расставаясь у дверей частной специализированной клиники. И вот снится теперь ей, что Паша вернулся, и они вновь целуются. А перешедшей на четвертый курс студентке Леночке-Ленусику снилось море, но не как большая река у маленького Сережки, а море самое настоящее - Средиземное. Ведь завтра она со своим богатым спонсором улетает на пару недель в Испанию. Она много успела, где побывать в Европе, но в Испании еще не была. И поэтому ей очень хочется. Ради этого богатому спонсору можно доставить и дополнительное удовольствие, а может, и выйти за него замуж. Вике же снилась парикмахерская. И это сон в руку, поскольку туда она записана назавтра. А там маникюр и педикюр. Родителям же Владика снился их рано ставший совсем взрослым сын. В последнее время он редко приходит к ним, поэтому они дополнительно общаются с ним в своих снах. Они по нему скучают... Спят и видят сны и мама Сережки, и Вера Ивановна. Волей судьбы они вместе оказались в одной больнице, в той, где лечат психические расстройства. И теперь им вместе снятся сны о далекой-далекой безоблачной юности. Батон же, напротив, только что вернулся из подобного учреждения. Ему стало легче, и он может наблюдаться на дому. Во сне он видит себя гавкающей на всех и вся собакой. А завтра он пойдет гулять и обязательно расскажет всем, как геройски воевал в Чечне, как из большущего и длинного автомата "Крокодил" расстрелял целую сотню боевиков. А Семен Георгиевич в своем сне видит старые настенные часы с замершей на полпути кукушкой. Они оказались правы, началось новое время, и он уже теперь ни директор школы, а самый настоящий заместитель начальника районного отдела народного образования. Крепко спит, повернувшись спиной к своему старому "папуле", Наташка. Ей снится будто она Красная Шапочка, весело прыгающая по цветочному лугу. А подлый папуля, вырядившийся волком, крадется за ней. Нет, нет, нет, она убежит от серого волка, когда-нибудь все же она от него убежит. Спит в ожидании скорого дембеля Лешка, еще несколько дней и приказ. Ему повезло, он был без войны. Спит и видит во сне картины Шагала, обретшая свою новую любовь, девочка Света. С каждым днем она все меньше и меньше думает о Владике, ведь в ее жизни сменились декорации, и появился молодой человек, о котором теперь можно думать. На далеком, иностранном юге, вдыхая ночную прохладу гор, задремал и Ахмед Гусейнович. Ему почему-то снится маленький-маленький городок в покинутой им России. Бизнес здесь - тоже нелегкий труд, и идет с переменным успехом. Поэтому и во сне его спокойствие меняется тревогой, но затем возвращается вновь.
   Долго не мог заснуть с непривычки на новом месте и от ломки своей, и все еще не уходящего желания уколоться, Паша. Потом пришла медсестра, выполнила необходимую процедуру, и он все-таки заснул. Ему снились купола церквей, и он сам, парящий вместе с мамой, легкие, как пушинки, между этими куполами. И им было так хорошо вдвоем и спокойно, что казалось, будто они и есть те самые, зовущие на вечернюю молитву, колокольные переливы. А вот маме Паши сны не снились. Мертвые не видят снов. Они знают о снах живых, но собственных снов не видят. Но зная о снах живых, они тревожатся и радуются в них вместе с ними. Поэтому спят, но не видят сны, мечтавшая для себя о другой жизни, девушка Таня; не испытавшая радости в ней - девочка Валя; заблудившийся в ней и в самом себе - Иванов; не выдержавший ее - Сережка; погибшие на войне, так и не начавшие еще жить - безымянные пацаны, у которых все-таки имена имелись; безбашенный Крест, которому теперь не нравится собственное погоняло, и который вспомнил, что и у него тоже было когда-то собственное имя; тоскующий по стройному Татьяниному телу и прочим мирским удовольствиям - Максим; успокоившиеся за детей своих - отцы Нины и Паши, и многие-многие другие мертвые. Когда-нибудь и живые тоже превратятся в мертвых, и им перестанут сниться сны. Все исчезнет, что было у них, и уйдет вместе с ними. Станут ненужными деньги и вещи, заботы, работы и вся остальная, затихающая ночью, суета бытия. Растворятся страдания-умиротворения, переживания-облегчения, радости-печали, ненависть-любовь. Все, все, все, что было у них, уйдет, когда им перестанут сниться сны. Но разве может быть такое, чтобы ушло совсем все? Все, что было у них. Ведь что-то же все равно после них обязательно должно остаться. А иначе, зачем тогда жить, и кто вспомнит о них? Но нужны ли кому эти воспоминания...
   Он все решил и теперь уже точно не передумает. Осторожно и тихо, чтобы не разбудить и не прервать пришедшие сны, он крадется на кухню. Берет ручку, открывает толстую в клетку тетрадь и выводит первое, что вместо снов приходит к нему: "МЫ БЫЛИ...".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   413
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"