Капитанов Владислав Станиславович : другие произведения.

Мера Наказания

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    современная проза

  МЕРА НАКАЗАНИЯ
  
   Смеется...
  - Братушка, ты ли это!? Еханая хрень!!! - Венька срывается и рвется обниматься. В ответ Гога щарится во весь свой кривой рот оставшимися в нем редкими зубами.
  - Бляха-муха, Малой, в натуре! - кривой рот Гоги также выражает свой восторг Веньке. Вот и встретились. Откинулся два дня назад, добирался-мотался электричками и попутками, зайцем-автостопом. Сэкономил бабла на целых пятьсот государственных рублей, выделенных на дорогу. В натуре волю не узнать. Семь лет как не бывало. Солнце такое же, лужи те же, асфальт на улицах еще больше по кускам. Но что-то все-таки не так. В жизни не так. Только пока непонятно - что не так. Встречу нужно отметить. Непременно отметить. Вот так прямо с электрички.
  - Как жопой чуял, пойду, думаю, тусану на вокзал, авось пацанов каких-либо встречу, - захлебывается Венька, - сообразим что, а тут ты! Охереть! - и пытается успеть за быстро шагающим по весенней улице Гогой.
   Гога, слушая восторженный Венькин треп, вдруг ощущает в себе ранее незнакомую ему важность себя для другого человека, и от этого его высохшая сутулая фигура вдруг в один миг расправляется. Какие-то оттенки былой красоты и стройности мелькают в ней.
  - Забухаем? - стараясь растягивать слова на блатной манер, вальяжно предлагает Гога. Чувство важности и собственной значимости для Веньки начинают переполнять его, как первую траву апрельское солнце, - волю нужно отметить. Айда ко мне.
  - Айда, давай, - соглашается Венька, не решаясь уточнить, куда это "ко мне". Он живет рядом. Он знает, что в этом "ко мне" уже давно живут другие люди. Семь лет как не бывало. Но не решается уточнить.
   В ларьке два пузыря самой дешевой, сойдет.
  - Не пил-то охереть сколько. Там чефир только с бродягами, но это другое. Да дул несколько раз, - важно рассказывает Гога, засовывая приобретенный алкоголь за пазуху обвисшего пальто. Словно с чужого плеча и не по сезону. Тогда, помнится ему, был февраль. А значит, семь лет и два месяца. Слово "дул" почему-то неприятно отзывается в нем. И Гога морщится. Знал бы ты, как я там "дул". Блядь...
  - А где брали то? - удивляется-восторгается Венька.
  - Ты что в натуре! - растопыривает руки Гога, делая пальцами "козу", отчего исчезает неприятное слово "дул" и вновь появляется значимость, - Там своя житуха. Нормальным пацанам нормуль живется. Посылочки слали братухи, начки ныкали, да вертухаям заказывали!
  - Охереть! - вновь выражает свой восторг Венька и чувствует, что счастлив. Вот так просто идти и слушать Гогу. Он почти как отец. Свои собственные проблемы прячутся внутри и затихают. Из-за движения Гогиных рук полы пальто его распахиваются, и только что приобретенный ценный продукт падает в грязь. Хорошо, что не на асфальт. Цел. Гога громко ругается. Отчего шарахаются мимо проходящие прохожие. Поднимает, вытирает от грязи об пальто. И вновь за пазуху. Как хотелось ему и самому спрятаться у кого-нибудь за пазухой. Целых семь лет. И два месяца.
  - Бля, сеструхе забыл, - вдруг вспоминает он о сестре. Лезет в карманы, аккуратно, чтобы вновь не уронить. Пересчитывает оставшуюся сдачу. Сто семьдесят четыре. И уточняет:
  - Сеструхе гостинец.
  - Ага, - соглашается Венька.
   Они не возвращаются в ларек. Ведь на пути супермаркет. Блестит-сияет. Вспоминает Гога, что раньше здесь был пустырь. А теперь такая громадина. Сквозь стекло многочисленные прилавки с продуктами манят и завораживают. Что-то вновь начинает ломаться в нем, и становится страшно.
  - Ты это, сам сгоняй, покурю пока, - командует Гога Веньке, прогоняя собственный страх. Отпускает.
  - А взять то что? - услужливо интересуется Венька.
  - Ну, это, торт, наверно какой, - Гога и сам не знает, что взять сестре в качестве гостинца и говорит первое, что приходит на ум.
  - А какой? - не унимается Венька. Он не помнит вкуса тортов. Это было неверное в детстве. И не разбирается в них.
  - Малой, в натуре, ты на воле был или я, - злится в ответ и Гога. Он также, как и Венька не знаток в этом вопросе, - иди возьми что-нибудь. Пачку "Явы" еще, курнуть.
  - Ага, - безропотно соглашается Венька и бежит в супермаркет. Ему вовсе не хочется злить Гогу. Ведь он почти как отец. Через десять минут возвращается с коробкой в руках.
  - "Причуда" - вафельный, - поясняет.
  - Мудило, на хера ты его купил? Дятел вафельный! - неожиданно взрывается Гога, - На хера?
  - Ты же сам, ты это сам же сказал, возьми, какой хочешь...- оправдывается Венька, испугавшись непонятной ему агрессии Гоги. Гога бьет ногой по попавшейся по пути урне. Урна тоже боится и отзывается Гоге испуганным Венькиным звоном.
  - Ты знаешь, что такое вафля, а? Ты знаешь? А? - трясется Гога, - принес бы ты его в хату, там тебя бы и опустили за раз. Дятла. По кругу. Один раз в натуре, помню, чмошник один, просто слово неосторожно обронил, что вафли любит с чаем, так всей хатой его потом угощали. Понял? А?
  - И ты тоже? - охает-спрашивает Венька.
  - А я что. С пацанами наравне. Баб там нету, - рычит-смеется Гога, видя Венькин испуг. Но вдруг ему самому хочется плакать. Скрипит редкими зубами, сдерживается, успокаивается. - Ты это, аккуратней в следующий раз.
  - Хорошо, - соглашается Венька, - а вообще торт же не нам, а сеструхе твоей.
  - Лады, прощаю, - Гога вновь смеется - сеструхе по вафлюхе, а?
  - По вафлюхе! - подхватывает Венька. Ему не хочется ничего рассказывать Гоге о сеструхе. Он теперь уже боится злить его. Словно отца плохой отметкой в школе. "Как здорово, забухаем щас, все расскажет, как там", - одновременно думает Венька и восхищается Гогой, - "в натуре, блатным был. Хату строил. Верняк".
   Чрез пятнадцать минут Гоге и самому становится все известно.
  - Вы кто? - через полуоткрытую входную дверь удивленно таращится на них незнакомая Гоге женщина в полупрозрачном домашнем халате. И своим видом приводит Гогу и в бешенство, и в замешательство.
  - А ты кто? - рычит Гога, - Я вообще живу здесь. Где Светка?
  - Светка? - еще больше удивляется средних лет женщина, - какая Светка? - и добавляет: - Вы что-то перепутали, вообще-то здесь живем мы, здесь нет никакой Светы.
  - Мы? - мычит Гога, теперь он растерян. А Венька жмется к подъездной стене. Он вновь испуган. Нужно было все-таки самому все рассказать.
  - Люда, там кто? - доносится голос из квартиры, затем в проеме двери появляется двухметровый обладатель этого голоса, окидывает непрошенных гостей угрожающим взглядом, и продолжает: - что надо? Ну-ка валите отсюда, бомжи. Жратвы для Вас нет.
   Дверь свистит-захлопывается, и уже изнутри квартиры до непрошенных гостей доносится: "Сколько раз говорил, не открывай незнакомым. Глазок на что?"
   На улице Гога бьет Веньку в скулу коротким, злым и хлестким ударом. Как били его. Затем еще. Другой рукой придерживает полы пальто. Потом добавляет в бок ногой. И начинает задыхаться от такой физической нагрузки. Ему тяжело. Здоровье ни к черту. Оно осталось там, за решеткой.
  - За что? - скулит Венька, закрывается руками.
  - Ты знал, сука? Да? Знал? - кричит Гога и вновь пугает своим криком редких прохожих. Веньке хочется соврать, но что-то мешает. Он же словно отец. Он узнает, не поверит и будет еще хуже. Венька живет в соседнем доме, окна напротив, и, конечно- же, должен был знать.
  - Да, знал, но боялся, не хотел тебя расстраивать, - канючит Венька, смотрит на Гогу испуганным и преданным взглядом. Чувство нужности и значимости опять дает о себе знать. И Гога смягчается.
  - Порвал бы урода, нашел, блядь, бомжей. Я бы ему очко на зоне на уши нацепил, - грозит он. Венька понимает, что это уже не ему, а тому мужику из квартиры, - ладно, хату знаю, сочтемся скоро. Щас пока не буду, откинулся только, а то опять загребут, а я еще и водки не пил. Давай, выпьем что ли? - это уже Веньке.
   Они сидят на скамейке детской площадки и по очереди пьют "из горла".
  - Сначала отец твой паленкой траванулся, ну это давно, я еще мелкий был. А вот мать года три назад. Светка одна осталась. Связалась с каким-то хачом. Ну и как мамка мне говорила, квартиру приватизировала и продала. А сама к этому хачу вроде как куда-то на юг уехала.
  - Какого хера, я же там прописан! Это ни хера не законно! - орет-возмущается Гога. О смерти отца, сразу же после его посадки ему писала Светка, она же ему писала и о смерти от инфаркта матери, укоряла, что мать не выдержала из-за него, два раза инфаркт бил, а на третий добил. А вот о самой Светке он ничего не знал. Писем от нее не было действительно года два, - меня сюда после отсидки направили, я здесь, бля, должен жить! - Он лезет внутрь своего огромного пальто, вытаскивает оттуда справку об освобождении, желая продемонстрировать Веньке, что именно на этом государственном клочке бумаги закреплены не только срок и факт его освобождения, но и его жилищные права. Но вдруг осекается и прячет справку обратно.
  - А щас, говорят, что тех, кого посадили на больше, чем полгода, родственники могут спокойно через суд выписать, - сообщает ему осмелевший Венька, - наверно и сеструха с хачом тебя так и выписали.
  - Да ну на хер, - не верит Гога, - откуда знаешь?
  - Мамка сказала, - поясняет Венька, - она тоже меня грозится выкинуть, если меня посадят.
  - Да ладно, - опять не верит Гога, - есть тема?
  - Есть, - подтверждает Венька. Выпитая водка вызывает в нем жуткий аппетит. И ему теперь очень хочется есть. Пустая бутылка летит в детскую песочницу. У Гоги от выпитого начинает сильно кружиться голова. Он запьянел и тоже хочет есть. Сутки, кажется, не ел. Последний раз пирожок вчера на вокзале.
  - А что мы тут сидим, айда ко мне, - предлагает Венька. Благодаря разговору о Светке он вспомнил, что у него еще есть жилище, а в нем - мать, - пожрем хоть.
  - Ну, давай, пойдем к тебе, давай, - соглашается запьяневший Гога.
  
   В обветшалой полуторке-хрущевке они крадутся на кухню. "Мать после смены спит, тихо, не разбуди", - предупреждает Гогу Венька. Поэтому и крадутся, стараясь не шуметь. Мать спит после ночного дежурства в сторожке, сутки-двое. А еще она уборщик подъездов. Поэтому после обеда ей вставать и на другую работу. Там пять штук и там пять штук. Итого десять. Минус коммуналка. В остатке семь. Минус лекарства. Мать уже полгода сильно болеет. Астма или что-то еще дыхательное, Венька точно не вникал в поставленный ей диагноз. Итого пять с копейками. А Венька нигде не работает. Нет, после девятилетки как-то работал почти с год на пилораме за городом. Лишился по неосторожности мизинца. Крик, шум, комиссии. Как так, несовершеннолетний на опасном производстве! Работодателя конкретно вздрючили, вроде как даже оштрафовали, хоть и не оформлял он официально к себе на работу Веньку. А Венька остался без работы и зарплаты за последних два месяца. Потом не работал. Расхотелось. А матери одной тяжело. Как-то периодами это понимал, терзался, но обида всегда одерживала верх. А уж совсем когда гнобила за тунеядство, или, когда невмоготу, и была необходимость помимо пожрать заменить единственные дырявые кеды - с пацанвой собирал и сдавал метал, весной и летом ошивался возле строительных магазинов, предлагая помощь грузчика закупавшимся материалами дачникам. И несколько раз даже холодно бросал перед матерью на кухонный стол мятые купюры. На мол, заработал, жри, только заткнись. Так без чувства или ощущения того, что полезен, лишь бы заткнулась и не орала. Потом спьяну на второй день восемнадцатилетия была тема - попался с пацанвой на краже, как лезли в разбитое окошко дачи - не помнит, зачем ему понадобился там найденный телевизор - тоже не помнит. Уж не для того, чтобы матери подарить на Восьмое Марта, это уж точно. Чего спьяну только не натворишь, тем более, что когда третий день подряд отмечаешь 18 лет. Вот и статья 158 часть 3 УК РФ, кража с проникновением в жилище. Дрожал-боялся. И даже впервые на работу захотелось по-настоящему устроиться. Пронесло: дали условняк 2 года с испытательным сроком в таких же два, обязали трудоустроиться, не пить и находиться дома с 23.00 до 06.00. Ну что касается "находиться дома", здесь он все ловко придумал, лишь бы в ночное время на улице ментам не попасться. А так приходил пару раз уишник, стучал - никто не открывал. Вызывали к себе и мать тоже, спрашивали, почему не открывали. Спал-не слышал. А мать? Мать на работе в ночную, вот справочка. И мать тоже подтверждала, прикрывала: "Да он у меня после девяти уже спит, а спит он у меня очень крепко". Дома ругалась, говорила, что в последний раз, но во второй раз тоже прикрыла. Уишники отстали. С "не пить" тоже как-то не напрягало. Без денег часто и не попьешь, а с пацанвой если, лишь бы ментов рядом не было, если что, за километр увидел - аккуратно деру. Вот с "трудоустроиться" пришлось по сложней. Встал на биржу. Иначе, если без работы или без биржи, отмена условного. Ну, там были вакансии всякие: грузчик, дворник, разнорабочий. Несколько раз направляли, охотно шел, но узнавали, что судим - отказывали. Потом и работать опять расхотелось.
   ...Поэтому в старом холодильнике "Орск" пустые, слипшиеся макароны, да вскрытая банка кильки в томате. Приправа-гарнир к макаронам. В пакете полбуханки черствого хлеба. Они рады и этому.
  - Ты знаешь, за что закрыли-то меня, а? - вкрадчиво интересуется Гога. Венька подносит палец к губам, мол тихо, не шуми, и отрицательно мотает головой.
  - Ну да бля, ты же еще малой был, а? Сколько это тебе было то? - интересуется Гога.
  - Двенадцать кажись.
  - Точняк, ну слушай, - приободряется Гога, да так, что плечи его вновь распрямляются, и начинает рассказывать: - Вечер был. Темно. Шел, слышу, девка кричит. Ну, я туда, на крик. А там двое девку держат, трахнуть хотят, раздели, прямо на снегу, февраль был. Она визжит-завывается. Ну, я это, помочь девке. На хер, говорю, отсюда. Они на меня. Ну, я же тоже не лыком шит был, помнишь? - Венька завороженно слушает и согласно кивает головой, конечно же, он помнит, - Одного уделал, второго. Пока бился, девка вскочила, убежала. А тут кто-то ментов вызвал. Примчались псы, в снег мордой, скрутили. А по результату. Один богу душу отдал, у второго тяжкие телесные, выжил. Да и мне самому чуть доспелось. Тот, кто живой остался, свою тему, что шли мол, никого не трогали, а тут я якобы сам конфликт затеял, и что никакой девки и в помине не было. Я следаку все как есть. А мне не верят. Девки то нет, найти не могут или не хотят, и подтвердить мою правоту некому. Труп налицо? Налицо. У второго тяжкие, а я так слегка. Думал, суд разберется. Хер. Закрыли почти по полной, только что хоть не убийство, а тяжкие телесные, повлекшие смерть по неосторожности, пришили. За труп восьмерку, за тяжкого четыре, по совокупности девятку. Ненавижу. Писал касатку, поправили, мол, не учли, что все произошло в результате обоюдной драки и что мне тоже были причинены повреждения. Скинули до семи и двух. Вот так-то.
  - А что суд так и не разобрался? - спрашивает Венька. От слова "суд" сжимается внутри.
  - Хер, я тоже думал, будет справедливость, разберутся, зачем мне на них без причины вот так на двоих нападать. Но хер. До сих пор этого в рясе помню, с щеками отвисшими. Сидел-улыбался мне, головой кивал. Будто верит. А потом, как серпом по яйцам: "окончательно назначить девять лет лишения свободы". Веришь? - Венька согласно и торопливо кивает головой. Да, он верит. Воспоминания из недалекого еще детского, а затем подросткового возраста мелькают перед ним. Образ Гоги, шибутного, крепкого, иногда даже задиристого, способного постоять за другого, и защищавшего, не дававшего в обиду его, Веньку, другим, всплывает перед глазами. Он верит. Увлеченный рассказом, запьяневший Гога распыляется, отчего говорит уже громко, на всю квартиру. И Венька вновь подносит палец к губам.
   За несколько минут опустошают сковородку, до блеска хлебом - банку с килькой. В животах приятно урчит, и половины второй бутылки водки как не бывало. Еще больше пьянеют. И жрать хочется по-прежнему. Венька вспоминает, что вроде как видел в холодильнике пару яиц, а значит можно пожарить яичницу. Неуклюже на табуретке пытается повернуться в сторону холодильника. Задевает пустую сковородку на краю стола. Та падает-звенит о кафель советской кухонной плитки. От этого очевидно и просыпается мать. Она в дверном проеме кухни. Водит носом и злыми, заспанными глазами.
  - Ма, Игоря помнишь, рядом вот жил. Через дорогу, - заплетающимся языком произносит Венька, глядя на мать.
  - Здрасте, - кивает матери Веньки Гога и даже привстает с табуретки, чтобы тем самым выразить ей свое почтение.
  - Это что такое? - кричит им в ответ она, - это кто такой? Ты с утра пьяный! Тебе что говорили в суде и инспекции? Тебе что говорили? Скотина не послушная! Посадят скоро, а тебе все равно!
  - Не ори! - кричит Венька в ответ матери. Ему хочется показать Гоге, что он вырос. За семь лет он стал взрослым. И поэтому он здесь хозяин, а не эта шлюха, одряхлевшая не по возрасту от болезни, - Пшла спать обратно.
  - Что? - от болезни и наглости сына мать начинает задыхаться, - что ты сказал? Подонок, кормлю, пою, от тюрьмы спасаю, сдох бы уже от голода или посадили бы. И мне такое? Мне такое говоришь?
  - Пшла, - смеется в ответ Венька, разглядывая трясущуюся от гнева рухлядь-мать. Когда-то она была красива. Очень красива, и ее любили.
  - Сам спать пошел, пьянь и тунеядец, а этот пусть убирается отсюда, быстро! - командует мать, словно хочет назло Веньке перечеркнуть его желание показать хозяина в доме.
  - Никуда он не пойдет, он мне, как старший брат, - Венька перестает смеяться, - ему пока жить негде.
  - Жить? - кажется, что мать сейчас буквально разорвет на части, - одного долбоеба кормлю, теперь двух буду должна кормить? Вон отсюда!
  - Мы работу-то поищем, - робко встревает молчавший до этого Гога.
  - Вон! - орет-хрипит мать, ей не хватает воздуха, осекается поэтому и уже шипит, - минута, все, вон, иначе к соседке пойду, вызывать милицию. Хватит, - уходит в комнату.
   Пьяный Венька тоже готов взорваться и порвать ее, свою мать, намереваясь с этой целью отправиться за ней в комнату. Как могла она так с ним перед Гогой. Сука, никогда не думала о нем, никогда он не был ей нужен. Обуза-сыночек. Сыночек, пойди погуляй, сыночек, сходи в магазин на полчасика, шлюха. И даже сейчас одной ногой в гробу, и даже сейчас она не может пойти ему навстречу.
  - Мне ментов не нужно, - дергает Гога Веньку за рукав, - пойду я, а то опять закроют. А мне еще рано, водку не допил. Бывай что ли.
  - Ты что это? - Венька сдувается и забывает о своем желании порвать мать, - я с тобой.
  - Да? - удивляется-радуется Гога, выпрямившись во весь свой рост, словно и не было этих семи лет.
  - Да, - подтверждает Венька, забирая со стола оставшихся полбутылки водки.
  
   На улице весна и оставшаяся водка кружат окончательно. И уже памяти нет, да и осознанья тоже. Допивают, закусывают вафельным тортом, ломая руками, бредут куда-то, кого-то задирают по улице, ржут. И менты уже ни по чем. Им не страшно. И что-то еще. Очевидно, было что-то еще. Но только Венька этого не помнит. Помнит только, что снится ему детство: мать, мужики и Гога, крепкий, сильный, мужественный словно отец, Гога. Он не знает своего отца. Он не знает, был ли вообще когда-либо рядом с ним отец, кто он такой, где он, что с ним. Может быть, он и сейчас где-то рядом, а может быть, он был одним из тех многочисленных мужиков, которые постоянно приходили к его матери. Только он, Венька, ничего не знает об этом. Мать не рассказывала об этом ему. "Сыночек, солнышко, пойди, погуляй, на улице так хорошо, а мы с дядей Женей пока приберемся в комнате". Ага, как же, прибрались мятой простынью и скинутым на пол одеялом. "Сыночек, это дядя Антон, хочешь, он будет твоим папой?" Может он и был папой? "Сладкий мой, вот тебе денежка, сходи в магазин, купи себе мороженого. А мы с дядей Сережей пока пельмени варить будем, поэтому быстро не приходи, чтобы пельмени успели свариться". Мерзкие, склизкие пельмени. Он ненавидит их. Малыш, пришедший не вовремя домой, дрожащий от страха, вызванного неизвестными ему стонами и охами. Осторожно выглядывает из-за дверного проема в комнату. Там непременно должно быть Чудовище, которое обижает маму. Теплые струйки бегут по детским ножкам, на шортиках спереди появляется мокрое пятно. Но он спасет ее, он должен спасти свою маму. Чудовища, заметив его, вскакивают с измятой постели. Одно - растерянное, впопыхах натягивает штаны. Другое - неудовлетворенное, кричит и злится ему: "Ты что здесь делаешь? Ты должен быть на улице!" "Попить пришел", - оправдывается-плачет малыш, на улице жарко. Потом уже позже, на кухне, когда первое Чудовище ушло: "Дядя Семен просто делал мне массаж, мы так с ним в доктора играли, он меня лечил". Доктор, твою мать.
   Потом был Гога. Венька точно не помнит, как познакомился с ним. Это было давно, и он был еще мал. Очевидно, что на улице. Взрослый Гога и маленький Венька. Гога-заступник, гоняющий пристающих к Веньке дворовых пацанов. Пацаны боялись и Веньку больше не трогали. Обходили стороной. И даже, наверное, завидовали тому, что у Веньки есть Гога. Защитник. А у них его нет. Еще был велосипед. У Гоги. И Гога катал на нем Веньку. По городу, весело и задорно, по этим дорогам, по которым они шли вчера. Были две самодельные удочки, они с Гогой сами смастерили их. И они ловили на городском пруду рыбу. Какую-то мелочь, похожую на кильку, которую ели вчера на кухне. А бывало, что уходили за город, на озеро, и там уже попадалась рыба покрупнее. А еще там Венька научился плавать. Гога научил его этому. Затащил сопротивляющегося на самую глубину и отпустил. И Венька поплыл, по-собачьи, неловко истерично барахтаясь, захлебываясь водой, но поплыл. Сам. Что еще было? Да, вот, Гога любил травить всякие байки. И много рассказывал маленькому Веньке обо всем, за жизнь. О людях-мудаках, о нищете в своей семье, о несправедливости и безработице, о пацанах-бандитах, и даже, кажется, о зоне. Дядька сидел там, говорил. Венька слушал с открытым ртом и старался все запомнить. Дома мать не вела с ним таких разговоров и ни о чем ему не рассказывала, а больше рассказывать было некому. Только Гога. Венька рос, менялся и Гога. Где-то работал, потом - нет. Был период, когда Гога стал пропадать. Венька тосковал и искал Гогу по городу. У Веньки больше не было друзей, только он. Затем все прояснилось. Оказывается, у Гоги появилась девушка. Он даже познакомил ее с Венькой. Девушка проживала в соседнем районе и училась в последнем классе. Она сразу не понравилась Веньке. Юбка до трусов и глаза блядские, как у его матери. Венька ревновал, когда они вместе ходили по городу. И понимал, что он для них лишний. Это понимали и они, и старались избавиться от Веньки. Венька злился, ему хотелось убить эту девушку с пшеничными волосами, и в голове опять мелькало: "Солнышко, пойди, погуляй, на улице так хорошо, а мы с дядей Женей пока приберемся в комнате; сладкий мой, вот тебе денежка, сходи в магазин, купи себе мороженого". Потом девушка пропала, а Гога стал пить. Пить по-черному. Несколько раз Венька даже таскал его до квартиры. Позвоночник трещал. Но Венька был счастлив. Гога вернулся! Один. Без нее. Венька не спрашивал, он сам понял. Пшеничная юбка до трусов бросила Гогу. Или как-то так. Гога поэтому и запил. Он сам догадался, ведь ему тогда уже исполнилось двенадцать лет. И вот в этот период он и научился у Гоги курить, а еще впервые попробовал алкоголь. А потом пропал и Гога. Как-то резко и внезапно. Еще вчера расходились, договаривались на послезавтра, на лавочке, вечером. А послезавтра лавочка была пуста, без Гоги. Пуста она была и в следующие дни. Венька приходил каждый день, как послушная собачка, потерявшая хозяина. Нюхал ноздрями воздух, словно по запаху хотел отыскать Гогу. Но Гоги не было. Бродил по улице в надежде отыскать, заходил в ближайшие магазины и даже кабаки. Может опять запил? Из кабаков выгоняли. Но Гогу не находил. Может опять кто-нибудь с блядскими глазами? Осмелился, сам пришел к той квартире, откуда вчера их выгнал бугай, пообещав вызвать милицию. Позвонил, дверь открыла сестра. Та, которая потом с хачиком.
  - А можно Гогу? - спросил робко.
  - Его нет, - ответила сухо.
  - А где он? - чуть осмелев.
  - Сидит, - пояснила.
  - Где сидит? - не понял.
  - В тюрьме-где, - рассмеялась и захлопнула дверь.
   Так и пропал Гога, самый дорогой и близкий для него человек. Его друг, защитник, наставник, покровитель, авторитет, словно отец. Человек, заменивший ему отца. Венька плакал, помнит, что шел по улице и плакал. А еще был дождь. И Венька не знал, дождь ли это, или так много слез на его лице. Не верил, бродил-искал по улицам. И даже убежал из дома, хотел поехать в соседний район, может быть, Гога там. Поймали сотрудники, вернули домой. Так впервые в жизни и познакомился с милицией. А мать впервые в жизни выпорола его. До крови на жопе. Орал дуриком и даже кусался. Ходил опять к Гоге домой. Снова сестра. Спрашивал, где сидит и как попасть к нему в тюрьму. Опять в ответ смеялась, говорила, что далеко и надолго, и советовала, как попасть: "Ограбь кого, или кирпичом по башке". Учеба стала совсем безразлична. Он и раньше забивал. Но Гога советовал, что нужно учиться, без учебы никуда, будешь нищим как он и его семья. Поэтому, слушаясь, пытался учиться. А теперь, без него забил окончательно. Мир сузился и завертелся. Все стало неинтересно. Еле девятилетку. Все как собачка в поисках нового хозяина. Нового отца, который бы заменил Гогу. Подсознательно. Искал-не находил. Потом друзей. Знакомился, тусовался. Похожие пацаны, обездоленные, не согретые. Чешущиеся постоянно от нехватки чего-то в жизни. Почти одной крови. Оказалось, что он не один такой. Пил-гулял с ними, дебоширил, колымил, таскал цветмет, окончательно забил на мать. Потом по пьянке глупость с телевизором. А потом вот и еще. И стало страшно. Вот так и целых семь лет, как одним долгим днем. А теперь Гога вернулся. Очевидно, где-то там, на небе смилостивились над ним никчемным и вернули ему Гогу. Но уже совсем не того Гогу, каким он был в начале этого долгого дня, да и его самого - совсем не того. Но он счастлив. Счастлив сегодня.
  - Бля, башка трещит, - стонет-жалуется. И Венька просыпается от голоса Гоги. У него тоже раскалывается голова. А еще сухо во рту. Целый бы пруд выпил, на котором когда-то рыбачили.
  - Как мы здесь оказались? - удивляется и оглядывается в темноте. Оказалось, что уже ночь, а они где-то за городом, валяются в перелеске. То-то было холодно сквозь сон. А еще рядом дорога железная. Поезд шумит, и земля чуть подрагивает.
  - Хер его знает, не помню ничего, - отзывается.
  -И я тоже, - соглашается Гога, - конечно, литруху уговорили, на голодняк почти.
   Слова напоминают о голоде. В животе скребется. Но лежат-разглядывают звезды.
  - Давно звезд не видел, - сообщает Гога, - лет сто. Яркие какие-то, аж глаза слепят.
  - Камера очевидно с потолком была, - пытается шутить Венька, но Гоге не смешно. "Герой! - думает-восхищается Гогой Венька, вспоминая его вчерашний рассказ, - Шмару от изнасилования спас, а сам пострадал. Несправедлива жизнь. Ужасно, как несправедлива. Заступился за человека, и посадили на семь лет".
  - И что теперь? - спрашивает Гога.
  - А давай желанье загадаем, - не понимает вопроса и предлагает Венька, наблюдая за падающими звездами. Звезда падает и он успевает про себя первое, что приходит в голову: "Хочу, чтобы он был со мной".
  - Так что теперь? - повторяет Гога.
  - Есть мысля!- вдруг оживает Венька, ему хочется быть полезным Гоге. Ему нравится быть ему полезным.
  
   Тонька живет за городом. В километрах десяти. В деревне на тридцать дворов. В старом, завалившемся на левый бок доме. Еще есть маленький огородик. Одна. Родаки давно на том свете. Смотрят, наверное, из-за звезд и из-за солнца и переживают за нее. Есть еще младший брат. Через него Венька и знает Тоньку. С братом познакомился в охоте за цветметом. Потом несколько раз бухали у него в деревне. Оставался ночевать. Так и познакомился с Тонькой. Но брат уже года два как сидит за грабеж сразу с первой ходки. И Тонька одна. Ей под сорок, она доярка. Запивает периодически по страшному. На пару недель. С работы гонят, но затем берут снова. Работать доярками некому, тем более за четыре штуки. Одно радует Тоньку, молоко можно тырить. Иногда им приторговывает на рынке в городе. А так все больше себе. С молоком уже не так голодно. Венька все это знает. Он с пацанвой несколько раз приходил к Тоньке, когда ее брата уже посадили. И они снова бухали. К Тоньке можно приходить и ночевать, она рада, когда сама бухает. Но когда в завязке - злится гостям, поскольку опять придется развязываться. Они долго идут по проселочной дороге, почти часа три. Уже светло, и приходит день. А Венька задумался и гадает, в каком состоянии Тонька. Вот бы хорошо, если бы бухая, ведь, если трезвая, то развязывать им ее нечем.
   Тонька пьяная и добрая. От нее пахнет дымом печки. Сначала не узнает, Венька напоминает ей о его предыдущих к ней походах с пацанвой. "А, это ты тогда на стол нассал", - вспоминает Веньку она и приглашает в хату. Венька смущается, ему стыдно перед Гогой, хотя, действительно ли он ссал на Тонькин стол, Венька не помнит. Пьют самогон, запивают молоком и закусывают вареной картошкой. Хорошо! Благодать теплом по телу. Из-за вчерашнего быстро пьянеют.
  - Тонь, это, поживем чуть у тебя, а? - спрашивает Венька,
  - Поможем че, по хозяйству если, - добавляет Гога.
  - Или коров доить, - смеется Венька.
  - Ты на стол больше не ссы только, - предупреждает пьяная Тонька, она засыпает, но успевает разрешить: - живите.
  
   Следующих два дня они толком и не помнят. Все как в один. Тонька варила прошлогоднюю из погреба картошку. Бегала куда-то за самогоном, а они в - в сельпо за куревом. Запивали молоком и орали песни. Крутится, вертится над головой. Судили парня молодого. Терялись в пьяном беспробудном сне и падали под стол.
  - Я, говорит мне, смотрящий в этой хате, а ты будешь пидором, - рычал-рассказывал Гога, на губах выступала пена.
  - Так и сказал? - охала Тонька.
  - А ты чо? - замирал в ожидании дальнейшего развития событий Венька. Слушал Гогу с открытым ртом, как в детстве.
  - А я ему по хлебалу сразу, он со шконки брык и все, - продолжал хвастаться Гога и размахивал руками, демонстрируя, как в театре.
  - И все?
  - Не, тут еще пару блатных подорвались, но я то тоже не лыком шит. Помнишь? - Венька согласно кивал и любовался Гогой, словно и не замечал наступивших в нем перемен.
  - Ну, короче, дернул я их. Одного хлебалом в парашу даже. А мужики не полезли. Сидели, радовались. Блатняк их совсем зашугал. А тут я. Короче, говорю им, теперь я тут буду смотрящим.
  - А они?
  - Чо они? Быдло-мужики, согласились. Поэтому можно там жить, если правильно себя вести и не давать в обиду.
  - Молодец! - восхищался Гогой Венька, разливая остатки по стаканам. А Тонька строила Гоге глазки. А потом вновь пелена тумана и беспробудный сон.
   Проснулся как-то. День или ночь - не понял. За стенкой скреблись, и кровать скрипела. Замотал головой, чтобы прийти в себя. За стенкой пьяно смеялась Тонька. "Огуречик-корнюшончик! Пиписюнчик! Ха-ха-ха-ха..." - ее голос, точно. И сразу же кто-то по-звериному зарычал, словно ранен и в загоне. По флажкам красным. А потом хрясь чем-то звонким об стену. И что-то разбилось. Венька очнулся окончательно. Вскочил с лежанки возле печки, споткнулся, упал, поднялся и в соседнюю комнату. "Ты чего, сука! - оттуда уже вновь Тонькиным голосом. Только теперь не смеется, а зло так, словно курица-наседка, спасающая цыплят: - посуду в моем доме бить! Хер обрезанный!" И Гога ему навстречу в коридоре, сшиб в темноте. Венька об косяк, аж искры из глаз. Но быстро очнулся, помотал головой. Вроде как тишина. Может приснилось все? Осторожно в комнату, из-за дверного проема, как тогда, в детстве. В ожидании Чудовищ. Свет горит. Тонька спит на полу. Полуголая. Груди обвисшие на один бок скатились, прилипли друг к другу, как два полупустых мешка. Тихо так, все. Может и приснилось. Только скулит кто-то рядом за печкой и хлюпает носом. Гога, такой маленький и беззащитный. Сложился, обхватив руками голову и ноги. Скулит. "Брат ты чего? Брателла, ты чего?" - тормошит его Венька. А Гога в ответ уже воет. На кухне Венька находит остатки самогона. Несет за печку. "Ну его на хер, давай выпьем, а?" - а потом опять пелена тумана и беспробудный сон...
   А когда вновь проснулся, словно и не было ничего. Только Тонька злая. Дверьми постоянно хлоп и хлоп. "Я на работу!" - орет уже с улицы. Но трезвая она всегда злая. И Гога не за печкой, а за столом. Остатки вчерашней трапезы подбирает. Такой, как раньше. При виде его, Веньки, крепкий и подтянутый с расправленными плечами. Только задумчив чуть. "Приснится же такое", - думает Венька и присоединяется к завтраку.
  - Какое число сегодня? - хмуро спрашивает Гога и старается не смотреть на Веньку.
  - Хер его знает, - не знает Венька. Гога задумчиво пялится в стену, подсчитывает. Хлопает себя по лбу.
  - Дней пять уже наверно, ептыть, - роется по карманам валяющегося на полу пальто. Вытаскивает оттуда мятые бумажки, - мне же на учет вставать! Совсем забыл. Опять посадят! - руки трясутся с похмелья или от страха.
  - Куда вставать? - не понимает Венька.
  - На учет, в ментовку, после освобождения, - непослушные руки не попадают в рукава, - а я срок прошляпил. Пипец.
  - Это всем так? - спрашивает Венька. От слова "посадят" у него тоже холодеет внутри.
  - Нет, не всем, мне, - бурчит в ответ Гога и тоже зло хлопает дверью.
  
   До города добираются пешком где-то к обеду. Гога сильно сдает к концу пути. Сильно устал, не слушаются ноги. И пот градом. А Венька лишь чуть.
  - Ты это, не ходи со мной, - говорит Гога возле отделения милиции и отводит глаза. А от усталости своей вроде бы как и обмякает даже, - ты говорил, что и сам под криминалом? Нельзя, чтобы нас вместе в ментовке.
  - Ага, - соглашается Венька, - я тогда это, до дому пока. Давай на лавочке, где обычно, через час.
  - Заметано, - кивает Гога и пытается отдышаться после трудного пути.
  - А тебя точно опять не посадят? - уже уходя, спохватывается Венька. И опять холодеет внутри. А вдруг, как тогда, лавочка будет пуста. И Гога не вернется.
  - Шли бы они. Мне жить негде, так и объясню. Какой им на хер учет, по какому адресу?- Гога кажется Веньке вновь решительным и смелым, как тогда, в детстве, а потом зачем-то не в тему: - не знаю. Будь что будет.
   Матери дома нет, на дневной смене. Венька жадно набрасывается на еду, хрустит крекерами вперемешку с остатками жареной картошки, запивает рассолом из банки с маринованными огурцами. В животе все радостно урчит и отзывается. Потом бежит в зал, роется в обшарпанной стенке. Пусто. К матери в комнату, копается в ее вещах, переворачивает подушки и постельное. Пусто. Где же теперь она заныкала? Находит в прихожей, в шкафу, под стелькой прохудившегося десятилетнего зимнего сапога. Десять по сто. Целая штука. Подпрыгивает от радости. Похмелья словно не бывало. На лекарства копит или на похороны. Но ему все равно. Не в первый раз. "Йес!" Чувствует, как обрадуется деньгам Гога. И от этого почти счастлив. Но почему почти? Представляет, как сунется в облезший сапог мать, а там пусто. Как изменится ее лицо. Наверное, опустится-сядет на кровать, обхватит голову руками и даже заплачет. Настроение меняется. Злится-скрипит зубами, показывает стене грязный кулак, будто там мать. "Ну тебя, пусть долбари твои бывшие о тебе беспокоятся, лечат или гроб покупают!". В квартире внезапно становится тесно, что-то душит его снаружи и изнутри. Но ему больше нет необходимости оставаться здесь. И он выбегает на улицу.
   На лавочке беспокойно, как тогда, в далеком детстве. Сидит, вертит головой, высматривает Гогу. "Неужели закрыли? Учет какой-то, херня полная. Вышел человек на свободу и опять в тюрьму". Холодок внутри, аж до мошонки. Не дожидается, идет к ларьку. Покупает пиво и сухарики. Возвращается на лавочку. Чуть отпускает. Хрустит-глотает. Собирается за второй, когда появляется Гога. Гога угрюм, но заметив на лавочке Веньку, а затем и бутылку из под пива возле него, меняется и становится похожим на того самого Гогу: Гогу-рассказчика о своей житухе на зоне.
  - Ну как? - Веньке снова хочется броситься к Гоге и обнять его, как несколько дней назад.
  - Хер им в сраку! - гогочет Гога. Его тоже отпустило. Страх шел за ним по пятам до самой лавочки. А теперь отпустил, - прихожу значит в дежурку. Так мол и так. ЗК Љ248, осужденный по статье 105 УК РФ, прибыл. Обшмонали, потом в ОУП. Там пальцы гнуть, разводить. Закроем мол, срок нарушил. А я им, щенкам позорным, в квартиру меня сначала вселите обратно. Жить негде. Бомжую по вокзалам да по кустам. Где государство, которое меня социально реабилитировать должно? Где помощь в реабилитации и в возвращение к мирной жизни на свободе? Президента на вас нет. Короче, разошелся. Они сами в удивлюхе: "Как так? Без хаты остался". Пробили по базе, точняк, выписан я из квартиры. Побегали, посовещались. Бумаги на подпись сунули. Говорят: "Ничего не знаем, будешь стоять на учете по старому адресу регистрации. Проверять там тебя будем. И отмечаться один раз в месяц к нам. Да по административке чтобы не попадался, да на биржу чтобы встал и работу нашел". Пипец короче. А я им: "Как же вы меня там проверять будете, если хата не моя, и я оттуда выписан? Придете, не найдете, закроете? Европейского суда на Вас нет". Это меня один кореш на зоне подучил. Чуть что, писать про Европейский суд. Это напрягает их реально. Мы, говорят мне в ответ, учтем это, пиши, что тебе жить негде, если найдешь, где жить, обязательно сообщи свой новый адрес, но все остальное должен исполнять, иначе опять станешь ЗК. Хер им, а не ЗК!
  - Тоньку не запалил? - напрягается Венька, предположив, что Гога мог рассказать о месте своего фактического нахождения.
  - Ты что в натуре, меня за лоха держишь? - Гога как молниями сверкает глазами. Гнев древнегреческих богов сыплется из них на Веньку. И тот обжигается. - Они же зашмонают потом Тонькину хату с проверками. Я что на лоха похож, а? Всех Вас подставлять, а?
  - Да нет, нет, хорош. Я просто это, - бормочет в оправдание Венька, и чтобы успокоить товарища вытаскивает из кармана и демонстрирует ему девять мятых купюр.
  - Оба на! - удивляется-радуется Гога, - где забрил? Банк накрыл?
  - Ага, - подтверждает Венька.
  - Ништяк, живем, - кивает на деньги Гога, - только это, пока в городе, давай может на биржу. В ментовке обязали. Там, говорят, работу тебе найдут или пособие платить будут.
  - Предложат там тебе, как же, помойки разгребать, если только, - вспоминает о своих похождениях в службу занятости Венька.
  - Сами пусть гребут, откажусь. Пособие лишь бы платили. Нам чуть на бухло и табак. А? - отзывается Гога, а потом замолкает, идет, о чем-то думает, а затем чуть слышно, словно сам с собой: - а так, с другой стороны, хоть какую-нибудь работу. Чтобы на жратву и житье. Может, бабу найду. Семья там, все шуры-муры. Чтобы был ЗК, да стал СК".
  - Что это: "СК"? - Венька недоумевает, ему кажется, что это не похоже на него: Настоящего Гогу. И он реально не хочет, чтобы Гога нашел себе бабу.
  - Свободоключенный, - все также в полголоса расшифровывает Гога.
  
   До службы занятости они добираются почти к концу рабочего дня. Но успевают. Венька послушно ждет Гогу на ступеньках. На прием очередь. Очевидно, не все так просто в городе с трудоустройством. "Последних пятерых приму, - кричит из окошка приемной тетка, - остальные не ждите". Гоге везет. Он пятый - последний. Те, кто за ним, возмущаются, ругаются, но делать нечего, уходят на улицу и уже ругаются на ступеньках. Через полчаса в таком же состоянии на ступеньках появляется и сам Гога.
  - Твари долбанные, суки позорные, козлы конченые, - перечисляет.
  - Тоже не успел что ли? - не понимает Венька.
  - Успел. Только говорят мне: "Уважаемый, а не пошли бы Вы на хер".
  - В смысле? - снова не понимает Венька.
  - Во всех.
  - Ваш, говорят паспорт. Пожалуйста. Справку с последнего места работы и документ об образовании. А я им, что нет такой справки. Давно это было. Уже больше семи лет не работаю. А где же были, спрашивают. В местах не столь отдаленных. А они и рты пооткрывали. Еще, говорят, тогда справку с места жительства из ЖЭУ о проживании. Какую, на хер, справку, говорю, выписан в период отбытия наказания. Вот и поговорили. Обрадовались, говорят, Вы не наш клиент, на учет в службу занятости граждане становятся по месту жительства, а у Вас нет места жительства. Пипец полный!
  - Да уж, - соглашается Венька.
  - Чей тогда я клиент? Может ты объяснишь? - Гога серьезен и смотрит на Веньку, словно действительно Венька может это ему объяснить, объяснить, что же все-таки изменилось за эти семь лет и два месяца, - есть человек, а вроде, как и нет человека.
  - А как же с ментами? - пугается Венька, - они же обязали.
  - Хер им, - злится Гога и, словно вспомнив свою роль перед Венькой, вновь расправляет свои плечи, - скажу, что ходил, на хер послали. Пусть сами, если что, запросы делают.
   В супермаркете покупают две бутылки водки, хлеб, батон вареной колбасы и сигареты, да по бутылке пива на дорожку. Остается сто пятьдесят. Уже вечер и пахнет будущим летом. Идти десять километров лень. "Да и Гоге тяжело", - думает Венька и находит решение, все-таки это его деньги, пусть и стыренные у матери.
  - Айда на такси до Тоньки? - предлагает он Гоге и тянет его на центральную площадь города. Там стоянка такси.
  - На такси? - переспрашивает Гога, словно впервые слышит незнакомое ему слово.
  - Да, да, на такси.
   И вот уже они там. Садятся вальяжно, заказывают, словно богатые клиенты с деньгами, набитыми в карманах. "Шеф, короче, в натуре, туда, да, махом, почем, сотка за город до десяти км? Херня-война, там как раз 9 километров 999 метров". Выезжают из центра, сидят на заднем сиденье и пьют пиво. На повороте вдруг Гога что-то замечает и меняется в лице. Бледнеет и начинает трястись. "Сука", - шепчет. Замечает и Венька, еще не понимая, что заметили они одного и того же человека. В черном кроссовере, у которого незатонированы стекла.
  - Шеф, давай-ка за этим черным джипом! - командует внезапно Гога.
  - Каким джипом? - не понимает водитель.
  - Черным блядь, вот же перед тобой! - ругается Гога.
  - Так это не джип, - поясняет водитель и поворачивает за японским кроссовером.
  - Да хер то с ним, едь за ним, - шипит Гога.
  - Мы так не договаривались, - напоминает таксист.
  - Доплатим, - обещают. Кружат по городу минут десять. Останавливаются вслед за черным в жилом секторе. Возле девятиэтажки с табличкой: "Советская, 10". Сидят-смотрят. Из иномарки выходит начинающий лысеть мужчина, ближе к пятидесяти. За ним девочка, еще школьница. Открывают багажник, забирают пакеты. О чем-то весело разговаривают, смеются. Мужчина наклоняется и целует девочку в макушку. Она в ответ смотрит на него любящими глазами. Они похожи, очевидно, отец и дочь. Подходят к домофону. Набирают номер и исчезают за металлической дверью.
  - Всю жизнь наперекосяк из-за него, - шипит Гога, - всю жизнь, падла.
   Веньке кажется, что Гога сейчас расплачется. Это совсем не тот Гога.
  - Ты его знаешь? - спрашивает он Гогу.
  - Знаю, - подтверждает Гога.
  - И я тоже, - сообщает ему Венька.
  - Да ну на хер? - удивляется Гога.
  - Знаю, - подтверждает. Вот только не понимает, зачем они ехали за ним. Что такое вдруг их охватило одновременно.
  - А что мы за ним поехали-то? - спрашивает старшего товарища.
  - Не знаю, - не знает и Гога, но поясняет: - вспомнил просто, сначала думал, что показалось, а потом что-то перемкнуло, хотел убедиться.
  - Вы это, на полтос уже накатали, едем или стоим? - вмешивается в разговор водитель.
   Оказался козлом. За город на пять километров. А дальше везти отказался, узнав, что у них только 170 рублей. Мелькнуло у Веньке в голове отбуцкать таксиста за это, но, вспомнив предстоящее себе и Гогин учет, от такой мысли отказался, ограничившись длительной нецензурной бранью. До Тоньки добрались, уже стемнело. Гога задыхался и кашлял. Тонька была зла и ругалась. Ее в очередной раз за предыдущие прогулы выгнали с работы. Но, увидев пакеты с водкой и колбасой, подобрела, и даже поцеловала их в щеку. Гога от поцелуя отстранился, словно прокаженный. Потом что? Потом пили-ели, разговаривали.
  - Ненавижу, это ведь он меня посадил, убил бы, - слышит Венька захмелевшего Гогу и тоже вспоминает, что хотел все рассказать.
  - Так это он тебя судил? - спрашивает у Гоги.
  - Да, вся жизнь из-за него наперекосяк, семь лет и два месяца, - подтверждает Гога, - я ему все как есть, как было на духу. Адвокат соловьем заливался, а он чушкаря-прокурора послушал, не поверил. По полной впаял. Нет доказательств Вашей невиновности, говорит. А какие доказательства? Мое честное слово о том, как было, разве не доказательства?
  - Наивный, - смеется Тонька, - разве сейчас верят честным словам?
  - Ты знаешь, он же ведь тоже меня судил на условняк, - рассказывает Венька, - поэтому я его тоже сразу узнал. Строгий дядька.
  - Да ну на хер? - удивляется Гога, - вот те раз. Мир тесен. Или у нас в городе только один судья?
  - Не один, их там штук десять, - вспоминает городской Дворец правосудия Венька. По телу бегут мурашки. А он - вслед за ними. Пытается догнать, - у меня, кстати, послезавтра тоже суд.
  - Точняк! - спохватывается Гога. Он взбудоражен. От выпитого алкоголя или от неожиданной встречи, или от своих воспоминаний, - ты что-то говорил уже об этом.
  - Да, я же под условным сроком за кражу по пьяни ходил. Как раз тот, что и тебя, меня осудил. Не поверишь, месяц условного из двух лет остался. А тут мы с корешем одним забухали. Случайно как-то все получилось. Встретились случайно, как с тобой несколько дней назад. Раньше вместе на пилораме работали. Он старше, как ты. В Чечне воевал. Я и не знал, что у него крышу после этого рвет. Короче, под утро водка у нас кончилась. Ну а нам мало. А у него идея, вспомнил, что тетка в пригороде самогоном торгует. А до нее километров пятнадцать. Херня, говорит, прокатимся до тетки с ветерком. А я дурак пьяный за ним, как хвостик. И про условняк свой забыл. Там возле дома его стоянка была. Жигули какие-то задрипанные. Он стекло разбил, дверцу открыл. Что-то там пошаманил, повозился. А я рядом стою на шухере как бы. Завел он мотор, ну и поехали. А потом не помню...
   Что было потом, Венька действительно не помнит. Да, песни орали, что-то про войну пел Артем. А еще Артему моджахеды вокруг мерещились. Когда шли к стоянке, урну по пути запинал, думал, что это боевик с РПГ на них целится. Это Венька помнит, как и то, что рассказывал ему Артем, как дважды горел в своем БМП и один из всего экипажа спасался. Вот только очнулся потом Венька в машине всей покореженной. Кто-то вытаскивал его. А вокруг одни мигалки, яркие такие, словно инопланетяне прилетели. Только это вовсе не инопланетяне были. Скорая и менты. Потом выяснилось, что в столб Артем въехал. Он на глухняк. А ему, Веньке, повезло. Только сотрясение мозга. Отчего и сознание потерял. Вот так на ровном месте и нарисовалась очередная. Пункт "а" части второй статьи 166 УК РФ. Угон группой лиц по предварительному сговору. До семи лет лишения свободы.
  - Да, до семи лет, плюс условняк не отбытый, - задумчиво тянет слова Гога, - как пить дать закроют, - и тут же удивляется: - Так, а что ты все на воле-то? До суда почему не закрыли? Меня, когда забрали, в СИЗО с пацанами сидел, многие из них в период условного или УДО по кражам опять кражи совершали, их сразу же закрывали-арестовывали. До суда по несколько месяцев парились.
  - Не знаю, - пожимает плечами Венька, - мне адвокат тоже вроде рассказывал, что раньше меня бы до суда на воле не оставили. А сейчас вроде как либерезация какая-то закона в сторону смягчения. До суда арестовывают только тех, кто по наркоте или против жизни, или БОМЖ, или опасный рецидивист, или скрыться может. А я под эту категорию не подхожу.
  - Да куда уж каждого арестовывать, - встревает Тонька и вновь разливает по стаканам, - все клетки и так переполнены. Вот и не арестовывают больше, - уж Тонька знает, у нее у самой брат сидит, на свиданки ездила неоднократно.
  - Это точно, - соглашается с Тонькой Гога и заключает, - за семь лет-то оказывается многое, что изменилось.
  - А я вот и думаю, - все о своем наболевшем продолжает Венька. Мурашки по-прежнему бегают, но становится легче, словно камень с души. Все рассказал. Ему, Гоге, все рассказал. А он обязательно что-нибудь придумает, поможет. Ведь он же ГОГА. Он раньше всегда ему помогал, - если не закрыли до суда, и эта, как ее, либерезация, может, и снова не посадят, опять условняк дадут, простят мою дурость. Глупо как-то из-за ржавого корыта садиться, к которому бы по трезвяку за сто метров и не подошел. Да и не хотел я на нем никуда ехать. Водка все это. - Венька опасливо косится на стоящую на столе бутылку. Та словно смеется над ним. А ему хочется заплакать.
  - Ага, как же, разбежался, добряки, не посадят. Закроют, как не хер делать, - разрушает надежду Гога, и Венька не выдерживает, и хлюпает носом.
  - Ты че, в натуре, не дрейфь, - Гога хлопает его по плечу, - я же говорил, что там нормальным пацанам ништяк как нормально живется. Главное правила воровские знать. А им я тебя обучу, - и начинает учить: - первым делом никогда не проявляй слабину. Там, если, например, вещички твои кто-то захочет, или шконками поменяться на получше. Или жратву без спроса попытается взять. Ну и тому подобное. Сразу в рыло тому. Иначе, дашь слабину, все, пипец потом будет. Опускать начнут, чушкарем делать. Во-вторых, за словами следить. Меньше болтать, больше молчать, на разводки всякие не вестись. В третьих от актива дистанцироваться, самому по себе быть, к блатным уважение проявлять, но и держать себя независимо. В четвертых ... В пятых... Вот я например еще, когда по этапу... А он мне... А я ему сразу в шнобель, срубил наповал, второй подскочил, я его тоже. После этого уважать стали. Потом актив завербовать пытался, чтобы стучал. Я их на хер. Меня по беспределу в карцер. Знаешь, каково там? А? Ни хера ты не знаешь. Но мне и карцер по хер. Не сломали. Еще больше уважуха пошла. Так и чалился гордо человеком... А вот еще...
   Обрывки фраз Гоги долетают до Веньки и забираются внутрь, смешиваясь с мурашками. То ли он пьян, если не может полностью уловить все сказанное Гогой, то ли думает и пугается о своем.
  - Мне адвокат сказал, что если признаю вину, сознаюсь обо всем, и этот, как его, порядок какой-то особый заявлю, то и мне снисхождение будет. Не более четырех с половиной лет смогут дать, а может быть даже и условно, - пытается возродить надежду Венька.
  - А ты что? - интересуется Гога.
  - Я согласился, все признал и подписал, - подтверждает Венька.
  - Вот ты дятел! - возмущается Гога, - у тебя какой адвокат? По назначению? Денег то на оплату нет ни хера? - Венька молча соглашается и кивает головой, а Гога продолжает, - они тебе напоют. Им работы меньше с тобой будет. И не хер с тобой возиться. Государство все равно трудодни за тебя заплатит. И суду проблем меньше. Было бы бабло у тебя на адвоката, и работал бы он на тебя за твои деньги, он бы тебе совсем все по-другому пел. Советовал бы идти в отказ. Вот ты дятел, в натуре. Сам себе срок подписал. Так сказать добровольно.
  - Это точно, - соглашается Тонька. Она-то это знает, брата же все равно посадили.
  - И что теперь? - все внутри Веньки холодеет. Хотел как лучше для себя, а вот оно, оказывается, как выходит, - я же не хотел ее угонять, это же водка, Артем блядь с катушек съехавший! - Веньку начинает истерить.
  - Не ори! - кричит уже Гога, - никогда ничего не поздно. Свидетели были, когда машину вскрывали и заводили? Не было. Один другалек твой-соучастник, и тот на том свете. А за рулем кто? Ты за рулем был?
  - Да откуда, у меня и прав-то нет, - словно следователю оправдывается Венька, - там, кажется, камеры нас засветили. Они со стороны банка стояли, камеры эти.
  - Камеры, это видео что ли? - уточняет Гога и продолжает: - а что там они показали, ты видел? Что они могут показать? Только то, что ты в машину садился. Больше ничего. Вот и легенда теперь твоя: да, пили, да, другалек твой, как его, Артем, кажется, предложил съездить в пригород. Ты согласился. Только он тебе, другалек этот твой, сказал, что это его машина. И ты ничего не знал о том, что он совершает угон. Ты - пассажир, просто пассажир! Понял?
  - П-п-понял, - заикаясь, подтверждает Венька, - а к-к-как же стекло разбитое и клемы?
  - Там что, на камерах этих видно, как ты видел, что друг твой стекло в машине бил и клемы соединял?
   Венька судорожно вспоминает, что было на этом проклятом видео, которое ему показывал следак. Нет, кажется, этого не было. Черно-белое немое кино, снятое издали. Сначала к машине подходит один. И что-то там делает, что конкретно - не видно, далеко. Венька под обзор не попадает, т.к. стоял в стороне, на шухере, вне зоны достигаемости видеонаблюдения. Потом этот один, царство ему небесное, садится в машину, и только затем появляется Венька, спьяну падает возле машины, поднимается, открывает переднюю пассажирскую дверь и исчезает внутри машины. Машина несколько минут стоит. Это Артем пытается ее завести с помощью соединения проводов. Но, что происходит внутри машины, опять же не видно. А затем уезжает. Вот и все черно-белое кино.
  - Точняк! - Венька оживает. Гога, такой восхитительный Гога! Словно отец! Он помогает ему и кажется, нашел верное решение.
  - Ну вот, а ты раскис, - самодовольно улыбается Гога.
  - Вот только бумаги я эти все подписал, - мурашки проникают в голову и превращаются в рой в голове у Веньки.
  - Ну и хер с ними, придешь послезавтра, судья спросит, признаешь ли ты себя виновным, согласен ли на этот, как его, особый порядок, а ты ему скажешь, что нет, не признаешь и на особый порядок не согласен. Судья поинтересуется, с чем это связано, а ты ему скажешь, что следователь угрожал тебя закрыть, то есть, выйти с арестом, если ты не признаешься и пойдешь в отказ. Вот ты и испугался. А на самом деле было совсем все по-другому и расскажешь, как это было на самом деле.
  - Ты думаешь, получится? - Венька безумно хочет услышать от Гоги положительный ответ, но ответ получается несколько иным.
  - Честно? Хер его знает. Мне не поверили, закрыли по полной. Но есть кассация, там точно поверят. А еще вот что, насколько знаю. Если скажешь, что в особом порядке не согласен, то послезавтра тебя все равно при любом раскладе не посадят.
  - Почему?
  - Сам не сталкивался, но пацаны на зоне рассказывали, что так время тянули, так как в таком случае суд всегда откладывает рассмотрение дела, потому что необходимо приступать к рассмотрению дела в другом, общем порядке.
   Не смотря на такой ответ, Веньке казалось, что все должно получиться. А еще, послезавтра его уж точно не посадят. И он как минимум несколько дней вновь будет вместе с Гогой. И, быть может, впервые за всю свою еще небольшую жизнь он спал счастливым спокойным сном. И в это счастливом сне, конечно же, ему снился Гога...
  
   Послезавтра получается все так, как говорил Гога, изумительный провидец - Гога. Он не идет с Венькой в суд. Чтобы не сломать малину, объясняет, а то вдруг его, Гогу вспомнят там и на Веньку разозлятся, хуже только получится. Но Веньке на мгновение кажется, что Гога боится, просто боится. Суд-то большой, и времени сколько прошло. Но потом он забывает, ведь Гога оказывается прав.
  - Имеются ли у сторон ходатайства? - после установления личности Веньки, объявления состава суда, разъяснения прав и отводов спрашивает судья и выжидательно ждет ходатайства.
  - Да, Ваша честь, - спохватывается адвокат по назначению, - подсудимым после ознакомления с материалами дела и консультацией со мной на стадии предварительного расследования было заявлено ходатайство о рассмотрении данного уголовного дела в особом порядке судебного разбирательства.
  - Подсудимый, поддерживаете ли Вы данное ходатайство в судебном заседании? - интересуется у Веньки судья. Тот самый, из кроссовера, с девочкой, которую поцеловал в макушку. Тот самый, который не так давно отмерил ему, Веньке, условный срок. Тот самый, в отношении которого "убил бы, вся жизнь наперекосяк" высказался Гога. "Здесь их десять человек, а он тот самый, оказывается, как тесен мир", - думается Веньке, когда он встает со скамьи подсудимых и чувствует, как у него дрожат коленки, и ему не хватает воздуха. А затем, пытаясь сохранить в голосе уверенность отвечает:
  - Нет, не поддерживаю! Я не признаю себя виновным.
   У адвоката от удивления потеют очки, а судья почему-то невозмутим, но кажется Веньке, что его прямо сейчас он расстреляет.
  - Подсудимый, чем вызвана такая позиция? - задает вопрос судья и буравит его жестким взглядом, от которого Веньке хочется спрятаться под пол, - ведь на стадии предварительного расследования, насколько мне известно, Вы полностью признавали себя виновным в совершенном преступлении и заявили соответствующее ходатайство о рассмотрении дела в особом порядке, что в случае, если суд признает Вас виновным, позволит несколько смягчить Вашу участь.
  - На меня гражданином следователем оказывалось давление, - поясняет Венька, как учил его Гога.
  - В чем такое давление заключалось? - продолжает свой допрос судья.
  - Обещал закрыть до суда, если я не признаюсь, у меня же условный срок, - на несколько секунд Венька начинает сомневаться, а правильно ли делает он. Но Гога, Гога ошибаться не должен. Судья отводит свой взгляд от Веньки на материалы дела, а затем, словно далеко не в первый раз, начинает разъяснять Веньке правовые последствия как заявленного им ранее ходатайства о рассмотрении дела в упрощенном порядке, так и отказа от него. Но Венька вдруг всем своим нутром ощущает, что судья не был готов, совершенно не был готов к такому повороту событий. "Утерли нос, это тебе за мой условняк и за Гогу", - злорадствует про себя Венька и не слышит разъясняемых ему правовых последствий.
  - Ваша честь, может имеет смысл объявить перерыв для общения подсудимого с адвокатом, чтобы еще раз подсудимый окончательно взвесил последствия своего заявления, - вмешивается в процесс молчавший до этого помощник прокурора.
  - Безусловно, - поддерживает адвокат, вытирая вспотевшую лысину.
  - Хорошо, - соглашается судья, - перерыв десять минут, судебный пристав обеспечьте условия для общения подсудимого с адвокатом.
   Веньку ведут в комнату для адвокатов, что этажом ниже, пристав открывает дверь, но остается в коридоре, а Венька с адвокатом оказываются в небольшом, без окон, помещении. Венька ни разу не был в комнате для адвокатов и поэтому с опаской озирается по сторонам, думая, что это какая-то камера. Но нет, все относительно хорошо: стол, диван, шкаф, два кресла.
  - Ты в своем уме? - начинает адвокат, - уже рассмотрели бы все, получил бы максимум не более двух третей от максимального наказания, и с чистой совестью, так сказать, на...
  - Куда? - прерывает Венька, ему хочется плюнуть в этого назначенца, - на зону?
  - Почему обязательно на зону?
  - У меня условный был в период совершения, или Вам это неизвестно?
  - Ну и что, закон позволяет в этом случае также дать тебе еще один шанс на исправление, и вновь получить условный срок, - врет или не врет адвокат, не знает Венька. Но ему кажется, что врет, - а даже если, и реальный срок, то минимальный, с учетом раскаяния. За свои поступки надо отвечать. Даже если реальный срок, то не более двух третей, тебе что это не понятно, а еще если сильно плакать будешь, то и ниже низшего запрошу для тебя, может и это выйдет. Ты разве это не понимаешь?
  - А не признание вины, - ухмыляется в ответ Венька, - позволит мне получить оправдательный приговор. Без всяких если-хересли. Где доказательства? Где на видео, что я там что-то делаю? Я не знал, что Темка машину эту угонит, он говорил мне, что это его тачка, - Венька уже и сам верит, что именно так все и было.
  - Ты в это-то сам веришь? - пытается разрушить крепнущую веру адвокат. Конечно же, он профессионал и это его работа, - в оправдательный приговор веришь? Там же все четко, сначала твой подельник машину вскрывает, а ты чуть поотдаль стоишь. С какой интересно целью? И свидетель один в деле есть, что мимо проходил.
  - И что с того, стоял ждал, пока машину свою Темка откроет, - парирует Венька, - что с того?
  - А потом, уже сидя в машине ждал, пока твой приятель приборную доску вскроет и клемы соединит? Вы три минуты до отъезда вместе в ней сидели, а ты до этого заполз в машину сразу после своего приятеля. Не видеть, как он заводит автомобиль, ты просто не мог.
  - Не было такого. Где видно, что я видел, как он что-то там вскрывает и соединяет? А все неустранимые сомнения трактуются в пользу обвиняемого! - вспоминает Венька слова Гоги и начинает злиться на адвоката, он ему надоел, - или Вы не адвокат, если не знаете всего этого? А, нет, Вам просто на меня плевать? Деньги страна Вам все равно заплатит за мою защиту, зачем же ее усложнять? А у меня денег для Вас нету. Иначе заливались бы тут совсем о другом, о моей невиновности, случайности произошедшего со мной!
  - Ты сам в это веришь, в свою невиновность? Глупый ты, - Венька тоже надоел адвокату, и разговор заканчивается в своей бесполезности, - все доказательства против тебя, если все сопоставить по времени. Пусть я и плохой адвокат в твоих глазах, но я это вижу. А вот непризнанием своей вины ты собственноручно убираешь из данного дела и своей судьбы по нему все смягчающие твое наказание обстоятельства. В деле больше нет смягчающих обстоятельств, которые бы позволили назначить тебе минимальное наказание.
  - Будут Вам смягчающие обстоятельства, - все еще горячится Венька, - не здесь, так кассация на Вас всех будет. Задумали, осудить невиновного!
  
   В зале судебного заседания их ждут судья и помощник прокурора. По лицам зашедших Веньки и адвоката все понятно без лишних вопросов.
  - Поскольку подсудимый отказался от заявленного им ранее ходатайства о рассмотрении дела в особом порядке судебного заседания, заявив, что не виновен во вменяемом ему органами предварительного расследования преступлении, - монотонно объявляет судья, - суд постановил: назначить данное уголовное дело в общем порядке судебного разбирательства, в связи с чем уголовное дело отложить по причине неявки на судебное заседание потерпевшего и свидетеля на... -
  "15 мая сего года на одиннадцать ноль-ноль", - продолжает в протоколе за судьей секретарь судебного заседания.
  
   От пережитого напряжения Веньке хочется напиться, но денег больше нет, как их нет и не было у Гоги, который все это время ждал его на той самой лавочке. До Тоньки добираются пешком только к позднему вечеру. По дороге Гога все расспрашивает, слушая Венькин рассказ, веселится, смеется взахлеб: "Да, молодца, хер им, утер нос! Молорик! Пусть теперь чайники свои поломают с этим делом".
  - Думаешь, выгорит? - все еще чего в самой-самой глубине своей души опасается Венька, слова адвоката об отсутствии смягчающих обстоятельств не отпускают.
  - Выгорит! Не у них, так в касатке! - голос Гоги кажется Веньке уверенным, и опасенья тают, - уже бы ехал на автозаке в СИЗО. А так еще со мной, почти три недели. Или ты не хочешь быть со мной еще почти три недели, братан?
  - Без базара, пошли они все на хер! - соглашается Венька. Как он мог сомневаться? И, конечно же, он хочет быть с ним, со своим Гогой, родней которого, кажется ему, у него нет никого на свете. У него нет родных, кроме Гоги.
  
   Тонька очень зла, и ей нет никакого дела до произошедшего. Хотя и ей все это взахлеб пытается рассказать Венька. Но водки нет, да и со жратвой совсем туго. Праздник закончился.
  - Я Вас теперь что, вечно кормить нахаляву буду? - бормочет Тонька, собирая остатки трапезы на стол, - на хер Вы мне такие уперлись.
  - Тонь, да мы это, в натуре, что-нибудь придумаем, сварганим, - пытаются успокоить Тоньку. Ведь если прогонит - им идти некуда.
  - А чо тут думать-то, посевная, дачники в деревню понаехали, вот Вам и работа, вот Вам и калым, - сообщает Тонька, и в ее голосе ощущается приказ.
   Венька долго ворочается за печкой и не может заснуть то ли от пережитого за день, то ли от того, что завтра не хочется работать.
  
   На следующий день рано утром все вместе бредут по деревне. Тонька впереди, словно атаманша. Открывает калитки, стучит в двери: "Мы это, к Вам, помощь нужна какая? Забор поправить или установить, грядки вскопать, картошку посадить, или еще чего". Многие шарахаются от их внешнего вида и за забор не пускают, ограничившись дежурным: "Мы сами, без Вас как-нибудь". Но вот удача, и вовсе не от дачников, а от старой, забытой богом и уехавшими в город сыновьями, одинокой бабки. "Сыночки, дочурка, господь Вас послал! Я ж совсем уж без сил, а дети далеко, а забор завалился, видите вон, так повадились уличные собаки и кошки сюда кур моих таскать, я ужо и кур сеткой у сарая огородила, а толку. Да и картошечку бы посадить надо. Самой тяжело стало. Я давеча к соседям собралася помощи просить. А тут Вы пришли". "Вовремя мы!" - радуется удаче Венька. "Денежек только нету у меня почти, - предупреждает бабка, когда договариваются о работе, - рубликов двести дам. Но вот яички есть, картошечка с того года осталась, соления какие посмотрю, беленькой своей бутылочку дам". Ну что ж и на этом спасибо. Обещают вскоре вернуться, ведь обход деревни еще не завершен. А в самом конце еще две халтурки: навоз завтра привезут, разгрузить и перетаскать надо. Договариваются на пятьсот. И дачнику одному канаву для стока прокопать и просыпать. Вот тебе и еще пятихатка. Также договариваются назавтра и возвращаются к бабке.
   На улице май, и пахнет расцветом, жизнью и грядущим летом. Но им не до запахов. Нужно все успеть сделать бабке за день, чтобы не сорвать завтрашние калымы. Долго возятся с забором. Оказывается, что ни Венька, ни Гога не умеют и не приспособлены строить забор. "Работнички, блядь! - злится Тонька, видя их жалкие потуги, - Ни ночью в хате, ни тут на подхвате!" От этой Тонькиной желчи сутулится и стихает вдруг Гога, до этого травивший Веньке байки о блатной тюремной жизни. И уже молчит, монотонно долбит молотком по гвоздям, то и дело попадая себе по пальцам. "Поверни, сюда тащи, держи вот это!" - принимает на себя командование Тонька-атаманша, и работа начинает потихоньку спориться. Забор готов к обеду. И безумно хочется жрать. Жрать нечего, а бабка ничего не предлагает. "Вот и дети от тебя поэтому уехали, - злится на бабку Венька, - скряга, хоть бы яичницу какую сварганила". Уныло ползут сажать картошку. Потеют от майского солнца. Оголяются по пояс, а Тонька до лифчика, большого, не по размеру грудей. "Брыц, брыц", - в такт движенью лопаты бьются в грязном лифчике обвисшие Тонькины груди, и Венька вспоминает ту недавнюю странную ночь, когда за стенкой скрипела кровать, смеялась Тонька, а потом за печкой скулил и хлюпал носом Гога. А Гога совсем поник. Думается Веньке, что еще чуть-чуть и Гога упадет, начнет таять на земле словно последний снег под палящим майским солнцем, и исчезнет совсем. "Тьфу, бля!" - отгоняет от себя Венька такие мысли и начинает размышлять, что это все из-за зоны, все-таки семь лет, человек отвык за семь лет работать. Про работу на зоне Гога ведь ему ничего не рассказывал. Да и здоровье чуть потерлось. Где там на зоне так потусуешься под палящим солнцем и на свежем майском воздухе? Его размышления прерывает, выползшая из дома скряга-бабка, которая тоже включается в работу. Чертов бабкин огород. Соток десять, но кажется, что ему нет конца и края. До темна не успевают. Осталось чуть меньше трети огорода, но работа не доделана. "Завтречка придете, доделаем, тогда и расплата", - заявляет бабка и снова оставляет их ни с чем. "Будет тебе, сука старая, расплата", - бормочет Гога, он буквально валится с ног. Они все валятся с ног, но Гога особенно, будто и нет у него этих ног. Уходят злые и голодные, расползаются по своим углам в хате и мгновенно от усталости засыпают мертвым сном. И кажется Веньке, что только закрыл глаза, а уже вот сразу тормошит его Тонька: "Подъем работнички херовы! А вы как хотели, бухать и ничего не делать?" Все болит, руки, ноги, особенно спина, и Венька даже стонет, когда встает с постели, его шатает из стороны в сторону, а от голодухи сводит желудок. "Не пойду, не могу встать", - слышит за стенкой голос Гоги. "Я тебе, блядь, не пойду! - орет дуриком на Гогу Тонька, - Быстро давай с Венькой копать траншею, я с бабкой сама закончу". Хочется курить, даже больше чем есть, но и сигарет у них тоже нет. Гога долго ворочается, охает и стонет, пытаясь встать с постели. И Венька ждет его, пытаясь прийти в себя. Тонька уже ушла к бабке. На улице не так жарко, как было вчера. И это единственное, что радует. Бредут вдвоем к уже ожидавшему возле ворот дачнику. "Думал, не придете, - сообщает дачник и начинает давать указания: - Вот здесь так копаете, потом вот сюда, потом вот сюда ведете, на два штыка уровень". От вида лопаты Веньке хочется блевать, он с опаской смотрит на Гогу, как бы тот вообще не завалился. "Хер-то, - вдруг злится на все и вокруг, - Хер! Мы сделаем это! Я сделаю это! За себя, за братана Гогу. Сделаю..." К обеду появляется Тонька и сообщает, что с бабкой закончено, и в оплату десяток яиц, бутылка самогона, ведро прорастающей прошлогодней картошки, банка квашеной капусты и банка помидор. Но вот с деньгами, сучка, просила подождать, до пенсии через неделю. "Тварь", - ругается на бабку Гога. "А хер ли делать? И этому рады", - парирует Тонька. Гога совсем не помощник, лопата постоянно валится из рук, то и дело останавливается и переводит дыханье, и земля под лопатой совсем не слушается его. "Что и говорила: ни ночью в хате, ни тут на подхвате!" - шипит на Гогу Тонька и отнимает у него лопату. "Убил бы суку", - то ли Тоньке, то ли всему окружающему миру бормочет Гога, садится на траву и безжизненными глазами смотрит куда-то вдаль. У Веньки сбиты до крови руки, и ему тоже хочется сесть рядом с Гогой на траву. Но он должен помочь ему и сделать работу за Гогу. Спустя какое-то время, уже под конец работы Гога приходит в себя и идет к дачнику за лопатой. Еще через час работа окончена, и дачник придирчиво исследует ее результаты, а они волками смотрят на дачника. "Если как бабка скажет про пенсию и про денег пока нет, вот лопатой суку забью", - проносится в голове у Веньки. И он вдруг чувствует, что действительно готов это сделать. "Лады, - то ли так их взгляды подействовали на дачника, то ли сам по себе он оказался неплохим мужиком, - держите, что обещано". Пятьсот рублей скрывается в лифчике у Тоньки. Но уже вечер и на разгрузку навоза они не успевают. Орет, матерится на них клиент, сам вместе со своей женой и с приехавшим водителем уже как три часа перетаскивающий привезенный навоз. "Да и сам ты пошел на хер", - гогочет Венька, рассматривая перепачканного в дерьме мужика и его престарелую бабу. От ожидания ужина у Веньки поднимается настроение. Ползут до Тоньки.
  - Пятьсот рублей накрылось, - огорчается Тонька по дороге, - из-за Вас долбодятлов обессиливших.
  - Сутки не жравши, обессилишь тут, - возражает Венька, а Гога молчит, ему по-прежнему очень и очень плохо. За три дома до Тоньки их кто-то окликает. Тонька здоровается с каким-то дедом, тоже очевидно, не дачником, подходит и о чем-то с ним разговаривает, а они, чуть пройдя дальше, ждут ее у калитки соседнего дома. Через минут пять Тонька подходит, а на лице улыбка: "Не поверите, тоже любитель навоза. Завтра привезут. Увидел, что я с Вами двумя замухранами иду, попросил помочь. Денег нет, не дачник, но на соленья, сало и литр самогона я сговорилась. А самогон у него отменный. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Только сука попробуйте завтра в семь не встать. Тогда точно из дома попру!" И теперь она уже смеется, смеется и Венька, и даже оживший Гога. Они все смеются громко и в один голос...
   В доме Веньке кажется, что Гога вовсе и не уставал, он вновь активный балагур и авторитет, травит Веньке о порядках на зоне, и о том, как он там все держал с остальными нормальными пацанами. Суетится, накрывает на стол Тонька, и вот уже лежат в тарелках отваренные яйца и картошка, открыта банка с квашеной капустой. Но чего-то не хватает, очень сильно не хватает.
  - А где? - спрашивает веселый и уже совсем-совсем бодрый Гога.
  - В манде, - понимает его вопрос Тонька, - нальешь, загуляете и все сорвете. Вот завтра работу выполним, тогда и забухаем.
   Почему-то пропадает веселье и бодрость. И вновь косит от усталости. А после ужина опять по своим углам в хате, и мгновенно от усталости накатывает мертвый сон...
  
   Утром идет дождь и мешает работе. Венька и сам не понимает, то ли в навозе он весь, то ли в грязи. Ползут, суетятся, растаскивают по огороду. А дед на подхвате. Мерзкий дождь заливает лицо. И кажется Веньке, что все они похожи на навозные черви, извиваются, изгибаются в непреодолимом дерьме, пытаясь выползти наружу, но дерьмо бесконечно и его не победить. "Жизнь-дерьмо", - почему-то думается ему. Но к обеду дождь проходит, и выглядывает хитрое солнце. И Венька вдруг замечает, что та здоровенная куча, которая была с утра, вовсе и не куча уже, а так, остатки на пару носилок. Обессиливший Гога валится прямо в грязь, шумно дышит и кашляет. Дед благодарит за работу, уходит с Тонькой в дом, а оттуда Тонька выносит соленые огурцы, шмат сала и, как и было обещано, литр мутного самогона в пластиковой бутылке. При лицезрении Тоньки жизнь кажется Веньке теперь не такой уж и плохой. "Если что-то делать правильно, то будет результат", - думает он и вдруг понимает, что то, что он делал в последнее время, последние годы - не было правильным. Таскал бы навоз, получал бы честную водку, а так тунеядничал, крал, да жрал нахаляву мамкины продукты. "Блядь", - ругается вслух. Много думать вредно. Поэтому философы и сходили с ума, и жили в бочках.
   В сельском магазине покупают хлеб и сигареты. Тонька слово держит. Работа выполнена, можно и забухать. И они бухают. Сало, огурчики, картошечка, ядреный самогон, все дела. От усталости быстро пьянеют. Захмелевшая Тонька засыпает за столом. А Гога вновь возвращается к излюбленной теме, и начинает рассказывать о зоне. Венька вспоминает "Антикиллер" Корецкого. Наверно единственное, что он смог прочитать за последние годы не в школе. Там что-то было и об опущенных на зоне. И пьяному Веньке это становится интересно, и он решается спросить. Ведь Гога об этом ему еще не рассказывал. Спрашивает. Но Гога словно не слышит его и продолжает гнуть иную тему. Он, как и Венька, пьян. И не совсем все понимает. Но Венька настойчив, и спрашивает опять. Гога какое-то время молчит, потом начинает говорить зло и хлестко.
  - Тебе-то это зачем? Хочешь профессию в зоне получить? Что тебе о них рассказывать? Что их опускают конкретно, за людей не считают, так, отдолбят по охотке и пендаля к параше. Не дай бог с его ханки пожрешь или че возьмешь у него, тоже станешь опущенным.
  - А откуда они там берутся? - спрашивает Венька.
  - Кого на базар разводят, морально или физически давят. За себя постоять не может, трус, боится, ломается. Пацаны же это видят. А потом темную устроят. В жопу там или в рот. Все, вот тебе и новая Дунька. Вот и готов пидарок. Поэтому нужно себя правильно вести с самого начала.
  - А как они определяют то, ну это, кого опускать? - интересно Веньке.
  - По человеку видно. Стукачей не любят. Крысятников, то есть тех, кто у своих таскает. Заметят - все пипец. Да по статьям еще определяют. Насильники, убийцы детей - это пидары уже автоматом, - Гога вдруг замолкает, словно стена какая-то или внезапно перебили. Смотрит перед собой стеклянными глазами. Но Венька этого не замечает, ему все еще интересно.
  - А ты это, сам то пидара пробовал? - решается спросить, но не получает ответа, не унимается и вновь повторяет вопрос и кажется даже тормошит остекленевшего Гогу.
  - Да иди ты на хер! - вдруг орет на него Гога. От крика просыпается Тонька.
  - Че разорались? Наливай, давай! - спрашивает-командует.
   А потом провалы. То ли день, то ли ночь, смешалось как-то все у Веньки. Пьет, закусывает, что-то говорит, а потом бац, и пропал, очнулся под столом. И все сначала. А потом опять бац. Только уже на кровати. Даже как в сельмаг за водкой ходили, и то не помнит. Очередной бац очевидно случился ночью. Но вот только был недолгим. Задрожали стены или показалось. Очнулся. Кто-то стучит. Настойчиво так, весело. В окно, в дверь. И не сон это вовсе, как показалось. Очнулся окончательно. Слышит за стенкой: "Тонюха!!! Братишка!!! Вернулся!" И гремит что-то на террасе. Природа стука и дрожанья стен становятся понятны. Венька с кровати и туда на эти крики. А там трое и Тонькин брат в хату уже заходят.
  - Оба-на! Малой! - радуется Веньке Тонькин брат и лезет к Веньке обниматься. Они тоже пьяны.
  - Сколько лет, сколько зим, - парирует на объятия Венька.
  - Два года три месяца и двадцать пять дней! - гогочет Тонькин брат, - в натуре, все так в справке, - и представляет Веньке своих друзей: - Леха и Димон-Горелый. С Димоном вместе чалились полгода в одной зоне. Да, Димон? Он из соседнего городка. Полгода как откинулся, а я три дня назад по УДО. Ну и рванул к нему. Побухали чуть. А теперь ко мне. Вот такие пироги. Ты то как? Все по цветмету? Забухаем, а? Тонюха!!!
   Лавина веселья так и брызжет из Тонькиного брата, что обжигает Веньку, пытающегося вспомнить, как же все-таки его зовут. Два года все-таки прошло. Да и не были они ранее какими-либо друзьями. Так, знакомые-собутыльники. А спрашивать как-то неудобно.
  - Ты че мне не написал, что освобождаешься? - Тонька тоже сияет, как и брат, от радости встречи. Вот так несколько дней назад сиял и Венька, когда случайно встретил Гогу. Объяснимо же. Родной человек. Тонька суетится и пытается привести в порядок заваленный остатками жратвы и бычками стол. Они уже за столом. Достают из пакетов принесенные продукты и водку. У Веньки болит голова. Самое то, сейчас похмелиться.
  - Да ладно, в натуре, че писать-то. Сам не знал, что счастье такое привалит. На дурика заяву кинул. Мол, осознал, раскаиваюсь, больше так не буду. Прошу освободить условно-досрочно. А тут хлоп, и освободили. А так бы еще год и семь. Но зоны переполнены, вот и освобождают. Да, братва? - Димон-Горелый согласно кивает Тонькиному брату и садится рядом с Венькой. Разливают по стаканам.
  - А этот-то где заморыш? Дрыхнет что ли? - спохватывается веселая Тонька. Точно, как же это он, Венька, не обратил внимания, Гоги то рядом нет. Внезапность встречи отвлекла. И Веньке даже становится неудобно за то, что он забыл о Гоге.
  - Щас разбужу! - вскакивает из-за стола и за печку, где-то там очевидно спит Гога.
  - Давай-давай! Праздник у нас! - кричат ему вслед.
  - Гога, подъем! - веселье охватывает и самого Веньку, - не хер спать, пора вставать. У Тоньки брат освободился. С пацанвой пришел. Подъем! Отмечать будем! Ну же, вставай! Ждут же.
   Гога трясет головой, кряхтит и трет глаза. Охает от боли в спине. Ну вот уже окончательно просыпается и приходит в себя. И вместе с Венькой идет в комнату.
  - Андрюха! - представляется Гоге Тонькин брат. Вот оказывается, как его зовут. И от услышанного имени Веньке становится спокойней.
  - Леха, - представляется второй. А вот третий Димон-Горелый не жмет почему-то Гоге руку. Да и Гога сам застыл в полупозе, встретившись с ним взглядом. Как скульптура "Садящийся за стол". И глазами, глазами сверлят друг друга. Как будто сейчас этими глазами друг друга и поубивают. И тишина. Такая мертвая, до жути. Даже Тонька застыла с непережеванным куском сала во рту, понимая, что что-то не так. А потом это случилось.
  - Ты помнишь меня, петушара? - прохрипел Димон-Горелый и встал из-за стола. Да так, что тарелка под стол и стакан с водкой по столу, - Помнишь? - а затем уже к Тонькиному брату, - ты это, Андрюх, извиняй, но за одним столом я здесь с этим пидором не буду.
  - Ты кого пидором назвал? - не понимает, вскакивает из-за стола и Венька, - базар фильтруй! - Он готов порвать эту суку за Гогу.
  - Рот закрой, если не в теме, - хрипит в ответ Димон-Горелый и всем остальным поясняет, - лет семь назад в СИЗО сидел. Так этого пидараса там дули все, кому не лень, и в зад и в перед. В суд на кассатку раз нарядили, юбку одели и губы раскрасили. Волкодавы конвойные уржались, да и судья, говорят, был в восторге. Он девку малолетнюю изнасиловал и убил. Вот братва и попомнила ему это, пипирочнику. Помнишь это, сука? Так что извиняй, Андрюх, но с этой дыркой здесь находиться понятия не позволяют.
  - Я уйду, - еле слышно говорит Гога. Поник, скорчился, съежился и даже трясется. И так тихонечко, тихонечко к двери, - сам уйду.
   "Что это? Как это?" - не понимает, не верит услышанному Венька. Он в прострации и тоже застыл как скульптура. Все обрушилось вдруг и рухнуло на него. Завертелось, затряслось и по мозгам головной болью, да стуком сердца и тряской непутевых рук.
  - А может, отсосешь сначала? А? Братва, Машку хотите попробовать? - ржет-заводится Горелый. Громко хлопает дверь. И ее стук приводит в себя Веньку. Он вскакивает из-за стола и бежит вслед за Гогой. На улице ночь и темно. Кажется Веньке, что справа за огородом как будто что-то мелькнуло, и даже шаги, очевидно Гога. И он идет в эту сторону. "Гога, подожди! Гога!" - жалостливо так и тоскливо. Он нагоняет Гогу за деревней также, как и эти трое одновременно нагоняют их.
  - Ну что, пидарок, снимай портки, - куражится Димон-Горелый и ударом сбивает Гогу с ног. Наваливается на него, а следом и Леха. Гога кричит. Жалобно, безысходно, словно убивают, словно сейчас умрет. Бьют по лицу и лицом в землю, чтобы не орал. Гога захлебывается и теперь уже в безмолвном крике грызет зубами землю.
  - Не лезь! Не твоя тема, - предупреждает Веньку Тонькин брат, видя его намерение. Но Венька не слушает. Да и как он может не лезть, если сейчас делают плохо его Гоге, Гоге-брату, Гоге-отцу, единственному родному в этой жизни для него человеку. Он бросается вперед и бьет склонившегося над Гогой Леху. В ответ бьют и его, его и Гогу все трое одновременно. Падает, пытается встать, но кажется, ногой сломали нос. Падает опять, а потом его топчут ногами. Стонет от боли и даже на какое-то время теряет сознание. Очнулся, а Тонькин брат на нем, сидит, прижал к земле. И силы встать кончились, встать не может, боль во всем теле, и морда в крови. "Говорил же, не лезь", - шипит ему брат Тоньки и в целях профилактики вновь бьет кулаком по лицу. Слышит только как в кошмарном страшном сне куражное улюлюканье двоих, их комментарии осуществляемого извращенья, да хлюпанье непонятное, и скулящий Гогин плач от безысходности. ГОГИН ПЛАЧ. ОТ БЕЗЫСХОДНОСТИ. И сам уже плачет молча от всего этого, от того, что не может он ему помочь, да и себе помочь не может тоже.
  - Андрюх, будешь? - это уже где-то издали из-за вакуума доносится до Веньки.
  - Да ну на хер, хер об него свой пачкать. Я лучше завтра бабу сниму.
  - Ну как хочешь. Баба бабой, а жопа жопой. Пока, пидарок, не попадайся больше, а то опять отдрючим.
   Голоса стихают, и вот уже никто не держит его. Но жить не хочется. Совсем. Был бы червем, зарылся бы, заполз в землю, чтобы от всех и от всего этого спрятаться.
  
   Гога плачет. Теперь уже взахлеб, навзрыд, во весь голос. И этот плач болью отзывается в Веньке. Сломан нос и не останавливается кровь. Но он не чувствует это, а только, только Гогин плач. Словно все это не с ним. Но он не червь и никуда уже от этого не зароешься. Не спрятаться совсем. Гога плачет.
  - Как же это так? - спрашивает и все еще не верит, - говорил же, что правильным пацаном на зоне был. Понятиям учил. Говорил, что сидел за то, что за девку заступился. Как же так это? - но нет Веньке ответа, а лишь надрывный Гогин плач бьет и бьет Веньке по мозгам. Раскалывается голова. И ему кажется, что еще чуть-чуть и он, Венька, сейчас и сам завоет-заголосит. Вдруг что-то разрывается у него внутри. И вот уже:
  - Хватит! Хватит!!! Блядь! Хватит!!! Вставай!!! Хорош скулить!!! Что, блядь, легче от этого будет? А? Вставай!!! - подползает, переворачивает на спину Гогу, бьет ему по щекам, трясет и пытается поднять. Да как поднимешь то, разорванные штаны, и там все в крови и дерьме, и не только там, весь он, Гога, в дерьме и крови. "У-у-у-у", - подвывает в ответ.
  - Расскажи мне. Расскажи все, как есть. Без балобольства, - требует Венька, - я хочу знать правду.
   Он тверд и решителен. Тот мир, который существовал еще день назад, мир с Гогой-отцом, Гогой-братом и Гогой-единственным родным для него человеком, вдребезги разбит этим дерьмом, этими рваными штанами, хрипом Горелого "там дули его все, кому не лень и в зад и в перед... он девку малолетнюю изнасиловал и убил... классно кончил, прямо в жопу..." и этим, сводящим Веньку с ума, Гогиным плачем. Он хочет знать правду. Всю правду. И если это не произойдет, он не знает, что сделает с ним, но сделает точно что-то очень страшное.
  - Расскажи, станет легче.
  - Ты меня бросишь, - скулит Гогина тень в ответ.
  - Я единственный, кто у тебя есть, так же, как и ты у меня. Если я брошу тебя, то с кем я останусь? - Гога противен и жалок ему одновременно, именно сейчас. Он обнимает и прижимает его к себе.
  - Ты помнишь, у меня была девчонка? Училась в последнем классе. Ты ее еще ко мне ревновал. Я влюбился в нее безумно, - плачет, - как дурак. А ей так, как игра. Потусовалась со мной, поняла, что денег у меня немного, каждый раз по дискотекам и кабакам таскать не могу и шмотки новые покупать... Ну, и стала гулять от меня с другими компаниями, с пацанами на тачках. Я дурак, как собачка, как дятел бегал за ней. Упрашивал, зачем тебе они, эти кабаки и тачки. А она... Она не посылала меня. Так, встретимся, мозги покрутит, шуры-муры, провожу домой, а потом узнаю, что она не домой, а в кабак или там на тачке с кем уехала. Надоело мне это. Однажды решил, что все, устрою ей прощальный ужин, поговорим серьезно, или так или так, или прекращает все это, или разбегаемся. Сказал ей. А она словно ждала. Говорит мне, что у дядьки дача свободна. Поехали, там и поговорим. Поехали. Водки взяли, шашлыков. Бухать она любила...
   "Почему любила? Почему в прошедшем времени?" - подсознательно проносится в голове у Веньки.
  - Ну и напились мы с ней. Стал я ей все это жестко выговаривать. Ну, со мной или не со мной, а по кабакам, а она мне, раз такая тема, то я в доказательство верности своей тебе готова отдаться. И на кровать, снимает с себя одежду. У меня прямо все перевернулось. Я ведь с ней не спал до этого. Так, обнимульчики, поцелуйчики. В общем, крыша поехала от ее слов. Залез на нее, перевозбудился от любви своей и от ее обнаженного вида, и сразу же кончил. Хотел же, чтобы и ей хорошо было, а тут как-то раз и все. А она дура пьяная смеется, говорит, что-то ты быстро как кролик. И хер у тебя с мизинец. Как вот с тобой таким кроликом дружить, если и сексом нормально заниматься не умеешь, вот до этого у нее был хер какой-то. Представляешь?! Она мне все это пьяная говорит и ржет. Так вот, якобы этот хер, ее мог драть по часу в разных вариациях. Ну и помутилось тут у меня что-то от этих слов. Крыша поехала. Она уже трусики одела, а я их рванул назад, разорвал как-то. Помню, стал кричать ей, что и я сейчас ее отдеру не по любви, а по часу, как суку последнюю. Она пощечину мне влепила. А я машинально, наверно, по инстинкту, не помню, не знаю, как так получилось, в ответку ей по лицу кулаком раз или два. Она упала. Я на нее залез. Но ничего не получилось. А потом смотрю, задергалась она как-то странно и все, глаза закатила. Не дышит. Я и так и сяк, дыхание ей стал искусственное делать, по щекам, никак. Испугался очень. Вообще ничего не понимал, что так вот произошло. И как так могло все это произойти. Вчера только все по другому, еще несколько минут назад, целоваться лезла, в верности клялась и отдаться готова была. А сейчас уже все, мертвая почему-то. Испугался я. Не знал что делать. Побежал от страха, куда, не помню. Вот так-то. Потом запил, недели две, не помню сколько. А потом меня забрали. Сначала оказывается, на дядьку ее подумали. А потом уже на меня вышли. Кто-то видел нас там вместе возле дачи. Следаку все честно выложил. Как тебе рассказал. Не поверил. Говорит, если по обоюдному желанию было бы, то и трусы бы не были порванными, и черепно-мозговой травмы не было бы. Вменили часть третью сто тридцать первой, то есть изнасилование несовершеннолетней и часть четвертую сто одиннадцатой, то есть умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть. И на арест. А там этот, которого видели на днях, который тебя судит. Я ему тоже все как на духу, плакал даже, не было, говорю, изнасилования, а он мне, речь сейчас не об этом, а о мере пресечения до суда. И закрыл. Он закрыл. А в изоляторе блатные сразу пробивают что почем. Малолетку, говорят, трахнул и убил, не годится так, у нас за это суровей, чем по закону мера наказания. Я им тоже все, как есть рассказал. Они не верят. Один там был самый авторитетный. Говорит, лады, базару нет, мол, мы не беспредельщики, давай так: привезешь оправдательный - живи, привезешь на эту тему обвинительный, будет тебе полный пипец, а пока не трогаем. Потом суд был. И опять этот. Я молился, чтобы по изнасилованию оправдали. Чтобы справедливость вот получилась. А он... Убью. Не поверил, признал виновным по двум статьям и по совокупности двенадцать лет. Головой об стену бился, понимал, что все, в СИЗО крышка будет. Но конвой спеленал. Зашел в камеру. Человек двадцать там было. Спрашивает авторитет результат. А мне и сказать страшно. Дрожу стою, боюсь. Тот понял все, покачал головой. А потом ночью закрутили, рот херней какой-то закрыли и все. Бился, как мог, да куда уж. И во второй раз бился, и потом, но только хуже. Что я могу, если все предрешено, и я один, а их десяток, и менты глаза закрывают. Насильник же. Ты ведь хотел это все слышать? Вот тебе и правда. Издевались, как могли. Хотел вздернуться, не дают, присматривают. Написал касатку. И в касатке поверили. Хотя и сам уже ни во что не верил. Нет, говорят, веских доказательств виновности в изнасиловании, то есть вступления в связь помимо воли, и телесных повреждений на эту тему нет, а сами по себе порванные трусики такими доказательствами не являются, и поскольку неустранимые сомнения в виновности трактуются в пользу обвиняемого - оправдать по изнасилованию. А за тяжкие телесные оставили семь и два. Но было поздно. Меня уже это не спасло. Так и пошел по этапу...
   Мысли роем в голове от Гогиного рассказа. Воспоминания из детства. Эта девка перед глазами. Не зря же он ее сразу же невзлюбил блядищу. Как чувствовал, что Гоге беда из-за нее будет. Судья этот, не поверивший. Потом опять, Гога хмурый и пьяный запоями, но уже без этой девки. А он, придурок, малолетний и рад, что девки нет, не понимая, что случилось на самом деле. И вот уже ночь у Тоньки в доме и эти непонятные тогда ему Тонькины слова "Огуречик-корнюшончик! Пиписюнчик! Ха-ха-ха-ха..." И вдруг ощущенье, что рядом с ним лежит настоящий убийца. Самый настоящий, а не киношный. Вот его рука, которая отправила ту блядь на тот свет. Даже страшно. А девку все-таки жалко. Красть это ладно. Но чтобы убить? Нет. Нет. Нет. И снова эта девка перед глазами...
  
  -Убью суку, - разбивает рой Гога.
  - Кого? - не понимает Венька.
  - Судью. Я уже думал об этом. Потом думал, что откинусь, все наладится. Но уже ничего не наладится. Ничего...
  - Ага, - невольно соглашается Венька.
  - Убью. Если бы не он, ничего бы этого не произошло. Если бы он поверил. Оправдал. Вернулся бы в хату без проблем. И лямку бы тянул за то, что на самом деле натворил, наравне со всеми. Мужиком бы был. Была бы жизнь. А так он ее у меня забрал. И я у него ее заберу. Убью, - Гога уже не плачет и все это говорит как-то отрешенно. "Тоже мне убийца без штанов", - думает Венька и не обращает на слова Гоги какого-либо внимания...
   Идут в соседний лес, чтобы отлежаться. Светает, и нужно успеть до людей. Одно название, что идут. Венька как-то еще держится, но Гога сам идти не может. Корчится от боли, и от боли подгибаются, не слушаются ноги. Фактически Венька тащит его на себе. По пути попадается лужа от вчерашнего дождя, и нужно умыться. Пусть в луже, но умыться от грязи, крови и дерьма. Потом отлеживаются в лесу. И Гога уже совсем не тот, что был несколькими днями раньше. Жалкая, осунувшаяся тень, серое пятно того незабываемого из детства Веньки Гоги. Кумира. Жалость и отвращение к нему гуляют в Венькином сердце, но уже никак не восхищение. "Тебе бы в больничку", - констатирует он. "Пройдет, - обещает в ответ Гога, - пару дней и все пройдет. Нужно только отлежаться". Затем они размышляют, что же теперь им делать дальше. Дома нет, денег нет, документов о том, что они человеки - нет тоже. Да и штаны Гогины в хлам. А без штанов никак нельзя. Одно спасает: весна, и уже тепло. Ночевать возможно и под открытым небом. Вот и решают, что Гога останется пока здесь в лесу и будет отлеживаться, а он, Венька, пойдет в город, зайдет домой, возьмет какие-нибудь для него штаны, может продукты дома надыбает или денег у матери. А потом вернется. А там уже что-нибудь, да и придумают, куда им двигаться дальше. Только вот почему-то двигаться вместе дальше уже не так хочется Веньке. "Может сбежать от него, убийцы?" - даже боязливо проносится у него в голове, но тут же он гасит в себе эту мысль, представляя себя на месте Гоги. А что, если бы все это случилось с ним? А не с Гогой. Не дай бог. Но все-таки. Помог бы ему Гога, и как бы к нему он после этого относился? Воспоминания из детства кружат в голове по пути в город. И Венька понимает, что Гога бы ему помог и не бросил, помог, как помогал тогда, в уже далеком прошлом. От этого ему становится даже стыдно за эту мимолетность: бросить и уйти.
   По пути в город попадается стоящая на обочине иномарка. В ней нет людей. Но внутри через не тонированные стекла виднеется на пассажирском сиденье барсетка и на панельной доске мобильный телефон. Безалаберный дачник, а может и не дачник. Может по пути кому-то приспичило в туалет. Вот и побежал человек в кусты надальняк. Решение приходит мгновенно. Венька озирается по сторонам. Никого. Только действительно хруст веток в ближайшем лесочке подтверждает догадку о причинах оставления машины. А значит, у него есть совсем немного времени, совсем в обрез. Да и на счастье булыжник на дороге рядом с машиной. Он бьет стекло, потом еще, открывает машину, слыша звон сигналки, хватает барсетку, телефон и бежит в противоположную от хрустящих веток-кустов сторону, метров сто, там и лес. Трудно бежать. Тело болит и не слушается его, кружится голова. Откуда-то издалека доносятся крики, очевидно потерпевшего. Но Венька бежит, собрав остатки своих сил, бежит, что есть духу, понимая, что если поймают, то и у него шансов больше не останется, и жизнь его уж точно на этом закончится...
   Потом уже позднее, переводя дыхание, он потрошит барсетку. Денег немного. Полторы тысячи с копейками. Но и это удача. Разбирает телефон, выбрасывает из него сим-карту. Так-то лучше. А телефон загоним на рынке. Уже после обеда он в городе. На маршрутке добирается до рынка. От его вида шарахаются люди. Еще бы, побитый, вонючий и грязный тип. Ему даже смешно от всех этих окружающих его взглядов, осуждающих его. "Знали бы вы, уроды, что произошло, еще бы больше охерели, - смеется про себя в маршрутке и на рынке Венька, - вот например, несколько часов назад трахнули моего кореша, моего, так сказать папу Гогу, и ему сейчас больно. У него порвана жопа. А еще я совершил тайную кражу чужого имущества, вот и телефончик как доказательство у меня в кармане. А еще чуть раньше совершил угон в группе лиц так сказать, и по мне плачет тюрьма, где и меня тоже могут трахнуть. Кстати, а когда суд? Забыл совсем". Только солнышко смеется над Венькой и ласкает своим теплом. На то оно и солнышко, чтобы всех обогреть и обласкать независимо от статуса и подозрений. Он знает точку на рынке, маленький такой павильончик, где торгуют б/ушными телефонами. И он идет туда. Усатый азер придирчиво разглядывает модель.
  - Зарядка есть?
  - Нет.
  - Документы есть?
  -Нет.
  - Не крал?
  - Нет.
  - Точно не крал?
  - Нет.
  - Что ты мне все "нет и нет"?
  - Нет.
  - Тогда тысяча рублей.
  -Нет.
  - Что нет?
  - За лоха держишь? - Венька знает правила игры и не сдается, - мой телефон, за десять косарей сам покупал полгода назад. Просто деньги нужны бля позарез.
  - Нарик что ли? Говорю тебе русским языком штука.
  - Ну и на хер тогда, - Венька делает вид, что собирается уходить, - поеду на "Машинку" там продам.
  - Эй, эй погоди, - облизывается азер, - а твоя цена?
  - Пять штук, - обозначает цену Венька, - телефон новый, полгода жизни, даже не тертый нигде.
  - Пополам, ни тебе, ни мне, - решает скупщик и начинает угрожать, - иначе ментов сейчас вызову, чтобы проверили, твой ли это телефон. Купишь, а он краденный, и неси потом убытки.
  - Нормуль, - соглашается Венька, и две с половиной тысячи рублей перекочевывают в его карман.
   На этом же рынке он покупает дешевые спортивные китайские штаны для Гоги. Идет в продуктовый магазин, берет пару пачек дешевых сосисок, хлеб, пару банок кильки в томатном соусе, пару банок еще каких-то недорогих консервов, сигареты. Как хочется курить. Он готов это сделать прямо в магазине. А вот и водка. Взять бутылку водки? Или нет? Башка трещит от пережитого, а может и сотрясенье мозга от ударов. Или нет? Или. Нет. "Хер с ним, - решает, - будем пропивать прошлую жизнь и жизнь новую. Возьму одну поллитра. Да и Гоге от боли лекарство". Слово лекарство застревает в голове. Гоге нужны лекарства. Да и ему тоже, хотя бы аспирин от головной боли. Находит аптеку. И чувствует, что не осталось сил.
  - Что Вам? - спрашивают и от вида Веньки морщатся одновременно. А Венька и сам не знает, что ему сказать в ответ.
  - Аспирин или анальгин, и что-нибудь от жопы, то есть для жопы, - решается и говорит.
  - Как это? - не понимают.
  - Так это, - уже зло огрызается. Он и сам не рад это говорить. Но по-другому не может,
  - Жопа порвана. Бинты там какие или мази, Вы же медик, Вам лучше знать. Не у меня, - добавляет, видя недоуменный взгляд аптекарши. Суетится аптекарша средних лет, что-то выставляет. Наверно даже испугалась его, Веньку. А что? Как черт из табакерки, и как назло, в аптеке сейчас он только один. "Интересно, а тебе кто-нибудь жопу рвал?" - зло думает, наблюдая за суетой продавца, а вслух произносит: - только недорого.
   Вот и пора обратно. Уже на автостанции осеняет, что есть консервные банки, а открывать их нечем, как и нечем есть. Благо, что хозяйственный магазин рядом. Бежит, до автобуса в сторону Тонькиной деревни совсем чуть-чуть, покупает две ложки, да нож полу-охотничий, полу-столовый. Уж больно понравился клинком.
   А домой так и не пришел.
   К деревне подъехал, уже вечерело, и скоро темно. Специально вышел до деревни на соседней, километров за пять, остановке. Потом шел почти час до леса. В лесу боялся не найти Гогу. Но нашел. Гога спал. Растолкал, пытаясь поделиться успехом и поднять настроение.
  - Убью, суку, - первое, что услышал.
  - Хорош, - пытался успокоить.
  - Убью! - решительно, протяжно и безвозвратно, все решено, - ты думаешь, я спал? Хер. Я все продумал. Убью и сам повешусь. Нет жизни. И его заберу.
  - Хорош, держи, тут мазь тебе купил, пожрать вот... - вновь пытался успокоить.
  - Не хер меня успокаивать, - было ответом, и уже потом после поллитра, опять, - убью, тем более знаю теперь, где живет. Если бы не он, все у меня было бы по-другому. А теперь из-за него уже никак. Убью и сам повешусь. А ты сам теперь по себе. Я тебя не втягиваю. Можешь послать меня, и своей дорогой. А я тебе помогу. Если завалю, то дело твое другому передадут, и он заново начнет слушать, а на это еще пару месяцев уйдет. Еще пару месяцев на свободе потусуешься если что. Ведь там делать нехер. Лучше уж в лесу, в дерьме, чем там...
  - Ты сам еле живой, - Венька смотрит на Гогу и ему противно, маленькая сморщенная тень того, прошлого Гоги, и так не зло: - убивать-то чем будешь, убийца?
  - А вот этим вот ножом! - сообщает и показывает на купленный Венькой для открытия консервов нож. Да так сообщает, что Венька понимает, что действительно не пьяный или бредовый базар, а решил и убьет. Нож зловеще блестит своим клинком, мол, не зря брат ты меня пару часов назад покупал.
  - Я с тобой, - говорит Венька в ответ ножу и Гоге. Он знает, что сможет сделать.
  
   Советская 10. И они за углом. Семья часов вечера. Тот же начинающий лысеть мужчина, ближе к пятидесяти. Тот же кроссовер. И та же девочка в нем...
   Отлежались пару дней в лесу, ночью было прохладно. Грелись костром, да прижимались друг к другу. Венька чувствовал отвращенье. Убийца жмется к нему. И не только убийца, а самый что ни на есть настоящий пидор, о которых до этого он слышал разве что в пацанских байках. Венька ловил себя на мысли об этом и удивлялся внезапно произошедшей в нем метаморфозе. Еще несколько дней назад он дышал его именем, он дышал его взглядом и заглядывал в рот. А теперь даже лежать рядом и греться тошно. Пытался вспомнить что-то из детства, чтобы вновь вернулись те прежние чувства, что были. Даже стыдно было как-то. Он ощущал себя предателем. По отношению к Гоге. Но чувства не возвращались. Было холодно, как ночью в лесу. На второй день жратва закончилась и сигареты тоже. Ходил в деревню, в сельмаг, боязливо оглядывался по сторонам, опасаясь, что появятся Тонькин брат и его пацаны. Вот будет встреча, пипец. Безумно болел нос, и ломило тело, словно в напоминание о них. О том страшном, что вмиг перевернуло всю его жизнь. А еще боялся, что появится здоровый мужик (почему-то ему представлялся именно здоровый мужик) и скажет: "Привет, сука, это ты мою машину пощипал?". Хотя он не видел этого мужика и даже криков его не слышал, когда тот выскочил на звук мигалки, на ходу натягивая свои портки. Они-то как раз и сыграли с мужиком злую шутку. Помешали сориентироваться и догнать. На счастье брата Тоньки не встретил, как и не встретил неизвестного ему мужика. Закупил консервов, хлеба, баранок, да колбасы. Водки не стал, деньги кончались. Не до жиру, быть бы живу. Лицо от синяков стало сине-желтым. Мазал мазью, купленной в аптеке, да брезгливо отворачивался от Гоги, когда тот стонал и выполнял свои процедуры по излеченью. Через два дня Гога уже мог ходить, только охал чуть, и как-то враскаряку, чуть прихрамывая. Веньке подумалось, что его отпустило, и передумал. Но на третий день он опять услышал знакомое: "Убью, суку". И глаза стеклянные, в одну точку. Попытался отговорить. "На хер тебя, на хер, - на весь лес было ответом, - не держу, иди, вали, сука, вали!!!" И даже попытался драться. Но куда там. Венька теперь уже не подставлял послушно свою щеку. Рыкнул, увернулся в ответ. Тоже мне, авторитет. Гога скукошился, поник, прошептал: "Убью". И заплакал. Потом пытался объяснить, что не может так больше жить со всем этим, что именно Этот виной тому все эти годы, если бы поверил и оправдал, то все было бы по-другому. Именно из-за Него его, Гогу, и опустили. Потом оправдали. Но он уже был опущенный. И этому оправданью была грош цена. Ведь мера уголовного наказания уже действовала вовсю. Обратной дороги не было. Думал, что приедет, начнет новую жизнь. Все забудется, перемелется, утихнет в душе. Его, Веньку, встретил, и был безумно рад тому. Но вышло все по-другому. Без квартиры и прописки, даже на биржу не встал, какая там, на хер работа, а тут еще вот так с ним перед Венькой, перед самим собой. И жить не хочется теперь совсем. Убьет и сам вздернется. В натуре. И все те же стеклянные глаза. Шизофренично-бредовая мысль засела твердо и не отпускала. Венька понял, что не отговорит. И попытался спасти хотя бы одну жизнь. "Ты это, сам то не дури, хорошо, его кончишь, а самому-то зачем? Авось все наладится. Забудется. Вздернуться дело не хитрое. Сложнее остаться жить. Конченые слабаки вешаются, а сильные пытаются жить". На третий день Гога вдруг согласился: "Ты прав, я еще не совсем конченый, я не слабак. И я это докажу как раз тем, что отомщу этой суке. За все свои страданья. А вот если не получится, тогда и повешусь. Поскольку как раз тогда, в натуре, и окажусь самым последним чуханом, который и отомстить за себя не может. Пошли". И Венька понял, что решение Гогой принято окончательно и бесповоротно.
  
   ...Опять открывают багажник, забирают пакеты. О чем-то весело разговаривают, смеются. И так второй день подряд. Практически в одно, и тоже время. Ближе к семи или чуть за семь. Очевидно, судья едет с работы, забирает из школы из группы продленного дня свою дочь, и они вместе возвращаются домой. А может, везет ее с какой-нибудь спортивной секции. "Смотри, - шепчет Гога, - все очень просто. Я стою возле двери подъезда. Он подходит, начинает открывать дверь. А я сзади, раз, раз и все..." Действительно все очень просто. Даже как-то не верится Веньке. Вершитель чужих судеб, и его Венькиной судьбы через несколько дней тоже, а сам такой беззащитный. Подходишь сзади и бьешь, раз-раз и все. Вершитель судеб сам беззащитен перед богом, как и все они, простые смертные, как и сам бог беззащитен перед людьми. В своих страданиях за их поступки.
   На третий день все повторяется вновь. И веселый смех девочки больно бьет по ушам. Синяки уже не так болят, да и нос кривой тоже. Только вот этот веселый смех больно так по ушам. "А как же девочка?" - спрашивает Гогу, и перед глазами почему-то Гогина подруга из детства. Лежит наверно вся до косточек сгнила и ни о чем не думает. И проблем никаких. А была бы жива, может быть, детей нарожала, таких, как эта девочка, замуж там вышла, да и просто бы радовалась или мучилась своему существованью. А этот вот, тот, который на тот свет ее отправил, рядом стоит и, сука, мучается за все это, не только перед законом отмучался и перед богом тоже, но и по жизни теперь страдает, корчится, как червь разрубленный пополам. И вот этот судья вот. Ну, убьет он его, а разве это спасет его самого? Забудет, как трахали все эти семь лет? Забудет, как жизни человека лишил? Забудет, что он теперь НИКТО? Тень. Вряд ли. Вторая смерть не спасет. Его уже ничем не спасти...
   "А как же девочка?" - повторяет он свой вопрос. "Никак, - отзывается Гога, - пусть посмотрит, как отец мудак кровью захлебнется. А ее не трону". Ночуют на окраине города, в промзоне, в заброшенном цеху некогда громадного завода. Кажется Веньке, что сейчас вдруг цех оживет, и сотни людей встанут за станки, загудит помещение, задымит труба, так весело и беззаботно. Но завод мертв, да и станков никаких нет, поворовали. Работников тоже нет - посокращали. А сначала приватизировали, кредитов понабрали, лапши про беззаботную буржуинскую жизнь навешали. Но что-то не пошло. Вот и стоит завод уже с десяток лет, безмолвствует. "Его тоже убили, - думает Венька, - люди убили". Мысли роются, кипят в голове, и он не может заснуть. Кажется, третью ночь эта проклятая бессонница. А от той, наверное, и косточек не осталось. А этот вот лежит, храпит, посапывает. Интересно, были ли у нее родители? Что чувствовали, когда опускался гроб, и земля по нему горстками, хруп-хруп. И девочка без отца останется. Этот мерзкий ее смех, по ушам так больно. Что ты ржешь все время, дура? Хотя скоро будешь плакать. Может, и прав Гога? Может действительно за совершенную ошибку ему нужно ответить своей жизнью? Ведь он тоже поломал, покалечил Гогину жизнь. Должен был наказать Гогу за то, что тот забрал чужую жизнь, только наказать, а получилось, что своим наказаньем сам забрал чужую жизнь, жизнь Гоги. Может Гога прав? Жизнь - бумеранг, и за ошибки нужно отвечать. Забрал чужую жизнь - отдай за это свою. Это и есть возмездие за ту роковую ошибку. Хотя... В чем здесь его вина? Это его работа. Вот он, Венька, не залез бы по пьяни в чужую машину, и не встретился бы с ним. Так и Гога, не убил бы, тоже бы не встретился. Сидели бы сейчас с Гогой на лавочке, как тогда, давно-давно, но уже взрослые и пили бы вкусное пиво. А потом по домам, каждый в свою квартиру, чтобы встретиться завтра. Так в чем тогда его вина? Если это его работа. Вот Гога вешал ему лапшу о том, что спасал девку от изнасилования, за это и сел. И он ему верил. Отличие лишь в том, что судья не поверил Гоге. Да и как тут поверишь. Рваные трусы. Да удары по лицу. Где ж тут добровольность? С таким успехом можно поверить, что и самого Гогу приятели Тонькиного брата отодрали по обоюдному с Гогой согласию. Вот у него тоже как-то было раз по пьяни. Шмара одна напилась до беспамятства в компании, и он тоже, залез на нее, а она: "нет, не надо, не хочу, не трогай" и руками отталкивает, юбку пытается одернуть, трусы не дает снять, а он все за свое, трусы трещали и юбка тоже, вошел, застонала, заохала, и сопротивляться перестала. А наутро, как ни в чем не бывало. Может и не помнила ничего. И что это было? Тоже изнасилование, коль сопротивлялась? Или по обоюдному согласию, коль потом заголосила? А может и сам Гога все это ему наврал. Может, и не было никакого добровольного траханья? Рога ему наставляла, вот по пьяни и взбесился, отоварил по башке, да оттрахал в отместку. Только перестарался. И девка померла. Он же вон какой вспыльчивый. Еще несколько дней назад ему, Веньке, ни за что, ни про что, за сказанное без зла слово, по морде хрясь. А тут рога наставила. А судья опытный, не промах оказался, раскусил. Вот его, интересно, тоже через несколько дней раскусит? Нет, не раскусит. В лучшем случае будет в больничке, или как девка та, в сырой земле... Проклятый детский смех и бессонная ночь...
   Наблюдают. Опять около семи...
  -Тебе когда к нему на прием? - кивает Гога в сторону скрывшегося за входной дверью судьи.
  - Послезавтра, - вспоминает Венька. Время неумолимо.
  - Значит, все случится завтра, - сообщает Гога и веселеет на глазах, - и тебе помогу! Дело заберут, и другому. А тот другой в твои басни точно поверит. Вот увидишь. И не посадит. А этот не поверит никогда. Мне же не поверил, и тебе не поверит. Бля буду. Так что, если выгорит: с тебя стакан за спасенье.
  - А себя-то спасешь? - спрашивает Венька.
  - Себя? Не вопрос, смотри-ка, повязку тут себе порезал, чтобы не опознали, - не понимает Венькиного вопроса Гога и демонстрирует Веньке вырезанный им из рваных штанов лоскут ткани, - все будет чики.
  - На меня могут подумать, - от неотвратимого Веньке становится страшно, - у меня же дело послезавтра, а тут нападенье на судью. Начнут смотреть по его делам.
  - Я знаю, я думал об этом, сам хотел сказать. Вот что порешаем. Завтра ты не со мной. Идешь куда-нибудь, чтобы это, ну как его, засветиться. Чтобы алиби было.
  - А где светиться? Кто меня знает-то? Пацанву искать? Где я теперь ее найду, может по хатам, может на промысле? А к Тоньке сам знаешь..., - пытается отговориться. Может быть, это заставит Гогу передумать. Ведь своими действиями он может подставить его. А там по цепочке на них и выйдут. Может, испугается и передумает?
  - Где-где, где тебя знают, - размышляет и не принимает отговорок Гога, - иди домой, к мамке. Там и у подъезда посветись, чтобы соседи заметили. И с мамкой ля-ля, в магазин рядом забеги. Вот тебе и алиби, если что. Да и продуктов нам с дома надыбаешь. Денег то уже все почти.
   И действительно, денег то уже все... Почти...
   Время неумолимо... И на следующий день они прощаются. Гога лезет обниматься, а ему тошно. Хочется оттолкнуть. Но в этих объятьях он вдруг чувствует силу. Как тогда, почти месяц назад, когда встретились впервые после семи лет разлуки. В своей решимости Гога на какое-то мгновенье кажется Веньке тем самым, самым классным Гогой из его далекого детства, тем Гогой, которого он пытался представить, но не мог, в последние дни. Но лишь на мгновенье.
  - Тут это, денежек тебе чуть, - протягивает Венька Гоге оставшуюся пару сотен рублей.
  - Я как же ты? - не хочет брать деньги Гога.
  - Так я же домой, - напоминает, - там пожру.
  - Братан! В натуре, - Гога польщен заботой о нем и вновь лезет со своими объятиями, - покедова! Послезавтра на лавочке, как обычно.
  - Если из суда выпустят, - вздыхает Венька. Ему хочется провалиться, растаять, где-то как-то, чтобы вообще вот и все...
  - Не будет у тебя никакого суда, вот увидишь, - смеется в ответ Гога. И Веньке хочется его запомнить именно таким, веселым и решительным, как тогда, давным-давно...
  
   Оперативник не верит и буравит глазами, и заставляет рассказать все заново. Приходят еще двое и внимательно слушают. Венька послушно повторяет свой рассказ, чувствует, как дрожит его голос: "У меня есть информация, случайно подслушал на улице, что судью, который будет рассматривать мое дело завтра, хотят сегодня вечером убить на выходе из работы. Пожалуйста, сообщите ему об этом, и скажите, что это я именно все рассказал. Пусть ему приставят охрану. Хотя бы на неделю. А то ходит один. Охрана будет, и тогда его никто не тронет. Кто хочет конкретно убить, не знаю, просто случайно подслушал, лица говорившие это, мне незнакомы..."
   Расчет очень прост. Он спасет их всех. Судью, к которому сейчас приставят охрану, машину с мигалками там или еще что. Гогу, который увидит эту охрану и побоится совершить нападение. И себя самого, узнает судья, кто предостерег, сообщил, и в благодарность ему поверит и оправдает, а если не оправдает, то назначит меру наказанья без реального лишения свободы. Там же делать нечего. Дурак он всю эту жизнь был. Романтики блатной наслушался. Вот она романтика: рваная жопа и загубленная жизнь. Здесь солнышко, май, а там мрачно и страшно. Как только раньше об этом не думал. Все мозги пропил. Боженька, прости. Всем помогу и сам исправлюсь...
   К обеду не пришел домой, а около двенадцати вместо дома в дежурку. Да еще попетлял чуть, не следит ли за ним Гога. В дежурке уставились на него словно на жмура. Опять все тоже: вонючий, грязный и побитый. А он дежурному, у меня вот срочное сообщение об угрозе жизни и здоровью судье Х. Дежурный у виска покрутил, хотел дать пендаля, чтобы тут не вонял, но от греха подальше решил все-таки вызвать оперативника. И вот он уже с опером в отдельном кабинете без окон почти час, как беседует.
  - Какая-то несостыковочка в твоих баснях. Случайно подслушал... Где, когда, кто говорил? А? - рычит, надвигается опер, а двое зашедших согласно кивают в ответ, - просто так шел и услышал... Ты кому тут трындеть будешь? А? Просто так даже кошки не трахаются! Смотри на меня!!!
   Веньке страшно, но пытается держаться. Казалось, что будет проще, послушают, засуетятся и все сделают. А они... Не верят. А время то идет. И совсем чуть-чуть осталось. И Гоге тоже тогда не верили... Зачем он все это тогда. Глупо. Но уже поздно. В очередной раз все слишком поздно...
   Потом заходит еще один. Но уже в форме. Кажется, подполковник. "Ну, что тут у Вас?" - спрашивает. Докладывают. Смотрит на Веньку, изучает, морщится от вони. "Я Николаю Леонидовичу лично сообщил. Тот в шоке, тоже не верит. Решил сам подъехать, на этого вот лично посмотреть, - кивает головой на Веньку, - мы на всякий случай машину за ним с охраной послали, прокурору сообщение сделали и в ФСБ". А у Веньки сразу от сердца, и становится легче, значит, охрану все-таки приставили. Но успокаиваться рано. "Вот только и мне кажется, - продолжает подполковник, - что он что-то недоговаривает. Пока Николай Леонидович не подъедет, поработайте с ним. Может, все и прояснится, только аккуратно, а то он и так, как из морга ". "Так точно!" - в один голос отвечают, дверь захлопывается за полковником. И опера начинают работать... А работать они умеют. Венька это понял минут за двадцать. Казалось, что вся его жизнь пролетела и перевернулась наизнанку. Господи, если бы так работали с ним раньше, он никогда бы ничего не сотворил. Да в гробу он их всех видел. И Гогу, и судью этого, и самого себя... Знал бы - не пришел. Сидел бы дома, и гори все синим пламенем. А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Сопли, слюни, слезы и адская боль хлынули одновременно, ударили по мозгам, разорвали на части, разбросали по комнате. Да так, что и не собрать. И препираться бесполезно. Иначе сдохнешь. Ведь он тоже НИКТО. И даже не червяк, т.к. не может зарыться. А они зарыть его могут. Через двадцать минут, рыдая, рассказывает все как есть. А опер уже добрый и мозги не ломает, старательно записывает, и даже хвалит: "Вот молодец, а комедию тут ломал. Надо все честно, а то ведь всякое может от недосказанного случиться". Потом ведут умываться. А потом уже в другой кабинет. Венька опустошен и обессилен, шатается и боится упасть. А в кабинете видит его. Вершителя чужих судеб, человека, которого спас. Он бледен и задумчив.
  - Вот, Николай Леонидович, есть у Вас такой клиент? - спрашивают оперативники.
  - Кажется, припоминаю, - соглашается судья, рассматривая Веньку, - а завтра да, есть дело по угону.
  - Рассказывай, - теперь уже ласково опер к Веньке и даже сажает его на стул. Сама добродетель. И Венька повторяет все вновь. Но на этот раз все так, как есть на самом деле.
  - Господи, - еще больше бледнеет судья, - семь лет прошло. Я уже и не помню этого ничего. Сколько уж дел разных рассмотрел. Чушь какая. На пустом месте. Что же теперь и не работать вовсе?
  - Николай Леонидович, - появляется прежний подполковник, - Вы сами понимаете, мы обязаны эту информацию отработать. Возле Вашего дома уже наблюдение. Сейчас ребята из ФСБ подъедут, и нам нужно будет согласовать дальнейшие действия, дать вам определенные инструкции Вашего поведения на тот случай, если это действительно все так. Попрошу Вас со мной.
  - Да, да, конечно, - торопливо соглашается судья. И в его голосе Венька чувствует дрожь.
  - А этого, - подполковник кивает на Веньку, - в камеру на 48 часов, оформляйте задержание...
  - Не надо, не надо в камеру, - и Венька навзрыд. Как дождик-ливень, который сейчас побежал за окном. Да так, что опешил и сам почти вышедший из кабинета судья, - он может проверить, дома ли я. Зайти до вечера. А если меня нет, он может испугаться, что что-то не так! - пытается спастись, первое, что пришло в голову, как последняя соломинка.
  - Да, - это уже судья, - на 48 часов по какому основанию будете задерживать? По какому подозрению? За добровольное сообщение о готовившемся преступлении? Так не годится. Да и проверить, где он находится, его друг действительно может захотеть.
  - Так куда же его тогда? - интересуется у судьи и подполковника опер.
  - Куда, куда, домой, - решает подполковник, - и наблюдение за его домом, пока все не прояснится.
   Высаживают за квартал до дома. "Иди, - приказывают и предупреждают: - если что, мы за тобой пасем. Поэтому сиди дома и не вылезай, пока не придем. Высунешься, тогда точно закроем". Идет и чувствует, что да, действительно кто-то рядом и за ним. Но вдруг легко. Он не понимает сначала, почему ему легко. И только возле подъезда вдруг осеняет: тот детский смех уже не бьет по ушам. Его больше нет, и ему легко. "Господи, помоги, - улыбается самому себе, - пусть меня завтра не посадят. Я ведь помог. И в мере наказания должно быть зачтено". Звонит в дверь. В ответ тишина. Звонит опять. И тихо снова. Суетливо по карманам. Где-то был ключ, если не потерял. Сколько дней он не был здесь? Даже и не помнит. Сейчас мать, наверное, на смене. Придет и начнет опять мозги ему поласкать нравоучениями. И вдруг приходит мысль. Как все очень просто-то! Жизнь не так уж и сложна, если понимать ее простоту. Он сейчас помоется, побреется, приведет себя в порядок. Посмотрит по продуктам. И что-нибудь для нее сварганит. Хотя бы картошечку, если что, пожарит. И ей будет приятно. И ругаться не будет. А еще он скажет, что когда вернется из суда, то останется дома. Начнет новую жизнь. И она от его опрятного вида, жареной картошечки и этих честных обещаний уж точно успокоится. И все будет тихо, как сейчас в подъезде, после его звонка. Вот, оказывается, все как просто. И вот он ключ. Ласковый и добрый такой, как мама, от десятилетиями не меняющегося замка. Ключ из детства, где казалось, уже и не было у него никакого Гоги...
   А дома тихо. Только чуть сладкий запах еще непонятного ему режет нос. И она. В зале. На полу. Одна. Одинокая. Совсем одна. Хоть он пришел. Вернулся. Но уже поздно. Мертвая. И такая беззащитная. Свернулась калачиком. Ждала. И не дождалась. Чуть запах тлена. Пару дней назад. Но почему-то кажется ему такой же красивой, как десять лет назад, когда из-за этой красоты не было отбоя от мужиков. Когда просили его погулять часок, другой, и при этом, краснея, подмигивали друг другу. Когда иногда кто-то оставался на ночь. И скрипела кровать. А он ворочался, слушая стоны, боясь, что маме этот дядя делает больно. Не понимал, что не было больно. Что просто искала счастья. Простой женской радости. И для него, и для себя. Мужскую защиту и мужское плечо. И для него тоже искала. Не получалось. Приходили, уходили, пользовались, обещали, растворялись, насладившись и забыв. А она все искала для них двоих и не могла найти. Прекратила. Думая, что если не везет, то, наверное, он подрастет и сам станет ей тем самым плечом, опорой и защитой. И опять ошиблась... И от безнадеги своей не выдержала и умерла... Не понимал... И только сейчас дошло. Такая красивая, как раньше... И даже лучше...
   Сел рядом на пол, взял за руку, прижал ее к груди, заплакал и потерялся во времени и пространстве...
   Все было смутно дальше. День прошел и ночь, не помнил, а утром опера в незапертую дверь, и обомлели.
  - Вот тебе и раз! - открыл рот один, тот, что вчера вел допрос, - а мы-то ждем, когда из дома выйдешь и в суд пойдешь, а тут такое. Надеюсь, не криминал, так сказать, собственной смертью. Хотя какие-либо внешние следы отсутствуют.
   Потом пытались долго оторвать от руки. Не сдавался. Без истерик. Молча сидел, прижимая и не отдавая. Рука жгла и обжигала сердце. А сердце боялось ее оставить. Но все-таки оторвали. Повели к машине. И мимо команды: "Виноградов, останешься здесь. Дождешься скорую и труповозку. А этого на заседанье доставить. Понятно, горе у пацана, но суд есть суд. А у него в десять. И так уже опоздали". Была машина, и в ней все тот же опер. Пытался привести в чувство пустыми словами: "Сочувствую, держись, все мы смертны". А потом приободрить: "Ты молодца, все так, как и говорил вчера. Николай Леонидович значит вчера домой к семи. Только без дочки. Решили не рисковать. И твой этот кореш возле подъезда стоит. Но мы-то на стреме. В общем, дернулся к нему, мы на него, скрутили. Все чин по чину. И ножичек при нем, и повязку даже на морду успел нацепить. Молодца. Николай Леонидович в сердцах обмолвился, что перед тобой в долгу. Он человек слова. Так что смотри. Уйдешь сегодня из суда своими ногами. Потом и мать похоронишь. Это же мать твоя была? Да? Вы похожи...".
   Но он не слушал.
   В суд уже успели сообщить, что везут, и про мертвую мать сообщили тоже. Судья был таким же бледным, как и вчера. Еще не отошел. Поставил на обсуждение вопрос о возможном отложении дела в связи с семейными обстоятельствами подсудимого. Адвокат и прокурор поддержали. Он отрицательно замотал головой, не согласился. Ее очевидно уже увезли, и ему не к кому больше идти. Не надо. Он настойчив: не надо. Объявили перерыв. Спросили о самочувствии. Лучше некуда. Как будто мертвый. Мертвее не бывает. Опять предложили, и вновь отказался. Приступили по существу. И даже показалось ему, что благосклонна Фемида, и верят ему, что вовсе и не причастен он к этому угону, а просто случайно оказался не в то время и не в том месте. Участливо спрашивал судья, кивали согласно сторона защиты и обвинения. Но что-то замкнуло, и он сказал. Как было на самом деле. Удивились, переспросили, еще раз, потом еще. И даже адвокат попросил перерыва и повел его в свою комнату. Крутил пальцем у виска, говорил, что чувствует, что суд ему поверил, да и прямых доказательств стопроцентных нет. Мотал головой и видел перед собой маму. Красивую, как в детстве и даже лучше. Вернулись обратно. И повторил все снова. А в последнем слове сказал коротко: "Спасибо, что поверили". Николай Леонидович растеряно пожал плечами и удалился в совещательную комнату...
   Приговор слушал отрешенно... И было неинтересно. Уже неинтересно. Жить. "Именем Российской Федерации... признать виновным в совершении преступления, предусмотренного пунктом "а" части второй статьи 166 УК РФ... условное осуждение, назначенное по приговору ... отменить, и к вновь назначенному наказанию частично присоединить неотбытое наказание по предыдущему приговору суда... и окончательно считать наказание в виде лишения свободы сроком на 3 года с отбыванием наказания в колонии общего режима. Меру пресечения изменить... Взять под стражу в зале суда...".
   Потом везли, и щелкнули наручники, или все было наоборот. Не помнил. Завели туда, куда еще недавно боялся попасть. Тогда было страшно. А сейчас уже нет. Коль похер на жизнь. Но только жизнь, сука, по-прежнему не давала покоя. Не смотря на все обстоятельства, все также пыталась крутить и ломать. Куда уж дальше-то? Дальше-то некуда. Финиш. Но как-бы не так... С десяток цепких, любопытных взглядов с нар на новичка. Кто такой, откуда, кто по жизни? Но только не до них. Хлюпает кто-то так жалобно в самом углу... До боли знакомо... И жизнь не так уже безразлична становится теперь от этого знакомого хлюпанья, коль опять пытается крутить и ломать... И придумывать новые для него испытания... На полу, у параши, в отдалении от всех, знакомое лицо, забитая тень-месиво Гога, дрожит и хлюпает носом. Но почему-то при виде его Венька смеется, как тогда, еще совсем недавно при их первой за прошедших семь лет встрече ...
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"