Белые мерцающие точки там, глубоко вверху --- это звёзды.
Некоторые из них кажутся колючими жесткими искрами, какие-то --- пушистыми беспокойно мерцающими шариками, уменьшенными почти до размеров точки, но большинство --- всего лишь размытые пятнышки снежинок, приклеенные к бархатистому бессветному небу. Словно смотришь через мутное стекло, равнодушно размывающее их старания донести до тебя свои тонущие в липкой темноте ночи лучики. Старательные и забавные в упрямом и бессмысленном постоянстве, упорно требующие к себе внимания: мы настоящий свет!
Сегодня нет белесой дымки сплошных облаков, значит, звёзды будут видны всю ночь. До рассвета, который в очередной раз будет медленно сжигать темноту, чтобы
родился новый день. Тогда они начнут растворяться и меркнуть, выравнивая свой блеск и становясь совсем неотличимыми друг от друга.
А потом звёзды погаснут.
Интерлюдия I
Пыль --- наверное, это самое простое, что можно себе представить. По крайней мере, хотя бы попробовать. Ведь,
правда, воздух увидеть не так уж просто, а рассказать, какой он, вообще не получится. Небо --- бледно--бирюзовое, а иногда выцветшее сиреневое, иногда тускло--розовое...
иногда плоское, иногда --- вогнутое или даже бесконечным конусом уходящее в зенит. В общем, если не видел, не поймешь. А пыль, это такое... сыпучее, текучее, серое. Мягкое, если дотронуться ладонью, жесткое, если пнуть ногой. Никакое. Самое подходящее, чтобы заставить идти и не оглядываться.
А если оглянуться, то можно увидеть только цепочку своих следов. Почти до зыбкой черты окоёма, там, где бесцветная тень расстояния заметает границу между небом и бескрайней пустой равниной, по которой я иду. Можно остановиться и посмотреть, как постепенно следы медленно исчезают, словно над серой поверхностью за мной плывет кто-то невидимый, неощутимым дуновением стирающий отпечатки ног. Или, может быть, пыль здесь похожа на обычную траву, постепенно распрямляющуюся, после того, как на нее наступили. Не знаю, да, собственно, и какая разница?
Но я не останавливаюсь. Потому что уже слишком много прошёл, чтобы остановиться. Ведь эта пыльная пустыня должна когда-нибудь закончиться. Чем-нибудь. Стена. Небо. Пустота. Не знаю.
Не помню. Это почему-то затёрто в памяти напрочь. Хотя я уже столько раз доходил до края этой пустыни... не счесть.
И проживал заново целую жизнь. Иногда длинную, иногда очень короткую. Нет ни желания, ни настроения вспоминать их. Здесь, в пустом безмолвном мире, эти жизни кажутся снами. Может быть, они и есть сны... и я в действительности
никогда и никуда не уходил отсюда. И никогда не доходил до границы этой серой пустоты.
И мне и впредь, до конца вечности, предстоит идти вперёд, по пеплу сгоревших звёзд?
Может быть, и та, самая первая жизнь, мне приснилась? Да, я сам придумал эти слова --- "...и смерть не разлучит нас..."
Но всё то, что было дальше, тогда и там --- нет, такое приснитьcя не может.
Когда я впервые увидел здешнее пустое небо и бесконечный горизонт, то ничуть не удивился. Что-то такое и стоило ожидать, я и ожидал. Сначала, первые миллиарды шагов, я надеялся, что в этом мире я не один... даже постоянно вертел головой. Ждал чего-то... Но потом понял, что это
было бы слишком драматично и просто для реальности. То же самое я понял, прожив вторую жизнь --- открыв глаза, и увидев знакомую серую поверхность безмерной равнины под ногами. Но, тем не менее, я жду --- в каждом мире, в каждой жизни... И даже здесь.
Ладно, не стоит о грустном.
В общем, лучше идти и смотреть вперед. Или направо, или налево, без разницы, споткнуться здесь сложно, обо что, собственно?
Можно отсчитывать шаги. Иногда это вполне помогает, что-то начинаешь ждать. Например, если дойдешь до ста тысяч,
то точно получишь то, что хотел --- блеклое пустое небо начнет сначала слегка тускнеть, а потом густой синеватый полумрак начнет подниматься снизу вверх от теней, скрывающих горизонт, чтобы еще через тысячу шагов сомкнуться в точке прямо над тобой --- где бы ты ни был. Сколько бы ни прошёл.
Угасшее небо потемнеет еще чуть-чуть, и тогда начнут появляться звезды. Дрожащие пушистики далекого неясного света.
Вот тогда можно остановиться и опуститься на невидимую уже пыль. И смотреть вверх, на черно--искрящийся купол, и задавать себе вопросы --- те же, что
и после прошлого заката, и позапрошлого...
Настоящие ли это звезды, или всего лишь изображения на "небесной тверди",
а может, прорехи в ней, через которые проникает цвет истинного неба? А если я пройду еще миллион шагов, изменится
ли положение звезд --- может, стоит, нарисовать себе в уме созвездия и посмотреть на их изменение тогда? И вообще,
изменилось что-нибудь в небе со вчерашней ночи?
Хотя, если быть честным, я не хочу знать ответы на эти вопросы. Зачем? Я не буду отыскивать изменения созвездий, погасшие
и тускнеющие звезды.
Мне это не нужно. Нет, конечно, точнее будет... мне не хочется об этом думать.
А пока у меня есть выбор:
закрыть глаза и сказать про себя --- "я очень-очень устал и хочу спать"{} --- или смотреть на небо и ждать рассвет.
Хотя Солнце не взойдёт. Его здесь нет.
Есть только звёзды. Призывно и равнодушно, отстранённо и
тоскливо, упорно и безнадёжно эти далёкие живые огоньки смотрят на
меня каждую ночь.
Но ведь звёзды когда--нибудь погаснут.
Глава 1
Едва ли не всё в мире начинается с ожидания. То, что должно случиться и то, что не должно, вещи, в которые веришь, и
те, которые стремишься избежать --- ждёшь всегда и постоянно.
А как же иначе? "Это невозможно", "так не должно быть"{} и прочие подобные мысли и слова на самом деле не более
чем тщетная попытка успокоить себя перед тем, как принять те правила, по которым теперь тебе приходится играть.
Конечно, далеко не всегда выигрыш будет за тобой, хотя опять-таки его ждёшь больше всего... но ведь одновременно
ждёшь и совсем-совсем другого. Ждёшь зачастую со страхом, покорностью неизбежному или отчаянием. Но иногда --- с нетерпением.
Сегодня вечером осень первый раз серьезно напомнила о своих правах. Холодный дождь
с резким пронизывающим ветром шёл почти до полуночи, вызвав переполох на странноприимном дворе. А после того, как вместе со струями ледяной воды с неба начали сыпаться настоящие льдинки, никто из собравшившихся там поcетителей аббатства и паломников не пожелал
смиренно принять такое испытание, даже
несмотря на непосредственную близость чудотворных мощей св. Одилона,
славящихся своим целебным действием на болящих простудой и лихорадкой.
Больше двухсот человек, подхватив с выстилавшей двор соломы
свои тюфяки и одеяла, попытались забиться в несколько крохотных домиков, предназначенных для гостей, внесших
пожертвования за право приобщиться к восприятию благодати на торжественном
служении памяти столетия канонизации этого святого, которое должно состояться
в аббатстве через несколько дней. В домиках не поместилось
бы и половины всех тех, кто собрался укрыться от дождя, даже если бы они не пытались затащить за собой под крышу
своё добро. Конечно, и состоятельные постояльцы были в негодовании на вторжения, и всеми силами
противились им. Непристойный шум и крики достигли даже братьев, пребывавших на вечерней
службе за двумя стенами --- церковной и монастырской, почти в четверти мили от творящегося безобразия.
Отец госпиталий, не присутствовавший на повечерии из-за этих неприятностей, сначала метался по двору, пытаяcь кротко взывать к совести людей, а потом, полностью утратив подобающий
миротворческий настрой, во весь голос воззвал к силам, престолам, серафимам, и даже к врагу человеческому,
после чего позвал братьев-конверзов, несших охрану скотного двора и конюшен. Затем он пригрозил послать
за епископской стражей, благо странноприимный двор находился в пяти минутах ходьбы от малых городских ворот,
а его преосвященство со своей свитой и охраной всего этим утром, посетив аббатство,
проехал в город и, по всей видимости, поселился совсем близко от ворот --- в монастырском доме, специально
предназначенном для таких визитов.
Только тогда паломники отступились от своих попыток вторжений и собрались угрюмой толпой посреди двора.
По счастью, к этому времени отец приор сумел освободиться от своих текущих дел, и, подойдя на шум и вникнув
в суть дела,
разрешил разместить большинство людей в строящемся вестиариуме (там хотя бы есть крыша над головой и очаг),
а женщин и детей отвел в монастырский лазарет.
-- Боюсь, фра Модест не одобрит этого решения, и всех завтра опять выгонят под открытое небо... --- сказал, обращаясь
ко мне, брат Гервих. Он обычно в дни, предшествующие всяким праздникам и святым датам, помогал отцу
госпиталию в размещении гостей монастыря и малоимущих паломников, а также в
разных хлопотах, связанных с этим суетным делом. --- В городе наше подворье полностью забито людьми,
их там больше, чем здесь. А я вчера и сегодня утром пытался договориться с представителями магистрата, чтобы какие-нибудь из цехов разрешили разместить в своих гостевых домах этих... непотребных буянов,
которые только что так богомерзко шумели.
--- Безуспешно, конечно? --- Предположить, что синдики способны на помощь ближним, особенно бесплатную,
мне было сложно.
--- Они запросили по десять талеров с человека. За неделю. Честно говоря, отец госпиталий, ты ведь знаешь его,
позволил себе произнести очень много разных мирских слов после такого.
Я вежливо и сочувственно покачал головой. Получается, что аббатство должно было
заплатить не менее двух тысяч талеров. Скорее, даже значительно
больше --- основное число паломников может прибыть к самому началу
празднества. На эту сумму наверняка можно достроить крытые торговые ряды возле причала или расширить вдвое доки,
разговоры об этом давно идут.
--- Наверное, если капитул согласился бы, то нам, мирянам, пришлось бы уйти отсюда.
На полгода, а то больше. За один прокорм мало кто согласится работать.
Брат Гервих с сомнением сморщил перебитый нос.
--- Не думаю. Во всяком случае, не меньше половины осталось бы. Вот ты, брат, например... Но
на завтрашний капитул этот вопрос выносится даже не будет. Отец приор только что, сразу после
службы, сказал нам, что утром к нам прибудет его преосвященство. И выступит перед братией.
--- А ты не знаешь, о чем может идти речь?
--- Даже не могу представить. Но отец аббат до сих пор не вернулся, он ведь сопровождал в
город его преосвящество. Значит, вопрос очень серьёзный --- ведь фра Модест никогда не пропускал служб, на моей памяти,
во всяком случае. Надеюсь, кстати, что смогу убедить отца госпиталия завтра обратиться к епископу. Он наверняка смог бы
заставить гильдийцев снизить цену, хотя бы наполовину.
Мне захотелось улыбнуться, но не стоило раздражать моего собеседника.
Магистрат Эйнсдорфа крайне непочтительно относится даже к
герцогской власти, не говоря уже о епархиальной. Полгода назад мне
пришлось собственными глазами наблюдать, как епископа
Мерцбургского просто не пустили на совет гильдий. Он пробыл на
центральной площади возле ратуши
полдня и отбыл, очень сильно рассерженный. Предпринять что-либо серьезное в отношении
городских властей он не мог, хотя наверняка ему очень хотелось
всех, кто к ним имел хотя бы малейшее отношение, разом отлучить от
церкви. Увы и к счастью, это отозвалось бы ему немедленным
смещением с высокой пастырской должности.
--- Брат, если тебе не сложно и ты будешь свободен, сообщи мне утром, что у вас там на капитуле решат.
Мне завтра надо идти в город, там мне вроде работа нашлась. Если хочешь, я могу пройтись по
постоялым дворам, нецеховым. Могу поспрашивать о цене на постой, или там условиях.
Брат Гервих поблагодарил и обещал завтра сразу после утренней службы меня найти. Повернувшись, он
похромал в направлении вестиариума, наверное, собираясь посчитать паломников, которым не хватило одеял или тех,
у кого не было теплой одежды. Плохо сросшийся перелом ноги мешал ему передвигаться достаточно быстро
и много, поэтому я иногда выполнял его поручения в городе. Взамен он делился со мной новостями, которые
доходили до него от братии или более официальным путем, как вот сейчас. Почему-то я относился к нему
с некоторой внутренней настороженностью --- уж очень брат Гервих ревностно исполнял все свои обязаннности
и был чрезмерно общителен для самого обычного монаха.
Как-то неуютно в последние дни здесь, шумно и тревожно. Наплыв паломников, вроде ожидаемый, но не до таких размеров; приезд --- явно слишком ранний --- его преосвященства; совершенно дикие цены за гостевые места, заломленные цехами...
Почти наверняка святой Одилон здесь ни при чем. Хотя сами паломники, во всяком случае, те, с которыми мне
пришлось разговаривать, уверяли, что это не так, и ими двигает любопытство и благочестивое желание
присутствовать при чествовании великого архипастыря, короновавшего первого после пятисотлетнего смутного
времени императора Нейстрии.
Ну ничего, завтра, надеюсь, будет все значительно понятнее. А пока
стоит идти спать, пока какой-нибудь пронырливый монастырский "посетитель"{} не добрался до моего жилища.
Однако едва ли у кого хватит духа заявиться ко мне в гости. Cкорее
уж в близлежащий приют--лепрозорий замерзшие паломники попросятся, чем
в дом мортуса.
Глава 2
Я не стал топить очаг (дров было мало, а идти по темноте за ними не хотелось), поэтому к утру проснулся от холода. Когда я выглянул из двери, то просто поразился толщине осевшего на траве и еще зеленых листьях деревьев слоя инея --- наверное, в палец. Бедные паломники. Охота пуще неволи, это точно. Мне ли об этом не знать...
Буквально на глазах сгущался тоскливо--серый туман, скрывая всё вокруг за пределами пятачка в несколько шагов.
Замечательно, день будет теплый, и можно будет, вернувшись из города,
натаскать воды из ручья, попросить у помощника брата эконома мыло и попробовать постирать скопившуюся кучку
одежды и простыни. Льняные, грех о них не заботиться.
Проще, конечно, отнести к прачкам в город, но денег у меня почти нет, как раз на одежду и
истратил. На теплый плащ, который оказался не настолько теплым, чтобы сегодня ночью
меня защитить от холода. Посмотрим, что там в городе мне предложат сегодня, может удастся разжиться
толикой деньжат... Впрочем, мне не предлагать будут, а, скажем так, предписывать. Но заплатить должны.
Ладно, пора идти в трапезную. Братья монахи сейчас на уже на утренней мессе, так что мирянам, работающим
при монастыре, пора быстро завтракать и расходиться по рабочим местам. Очень удачно, что
сейчас возникла проблема с паломниками --- мне нет нужды отпрашиваться в город у приора.
Точнее, извещать его,
я ведь к конверзам не принадлежу, мой наниматель --- канцелярия бургомистра.
Хотя живу на территории аббатства и в
домике, ему принадлежащем.
Тем не менее, монахи, вплоть до отца Модеста, воспринимают меня, как своего. А брат камерарий совершенно
определенно считает, что я у него в подчинении. Не буду его разочаровывать без нужды.
Я шёл по аккуратной тропинке среди деревьев монастырского сада, стараясь не наступать на еще подёрнутые
тонким ледком лужицы, оставшиеся с прошлого вечера и слякотно шуршащие мокрые опавшие листья.
Неподалеку в густеющем тумане слышался нестройный шум и возгласы, то ли перебранка, то ли благодарственные
пожелания. По всей видимости, с кухни принесли горячую похлебку и хлеб для паломников,
заночевавших в строящемся складе. Нужно быть очень голодным, чтобы
так приветствовать чечевичную размазню... Хотя, возможно, многие из тех, кому эта еда предназначена,
не каждый день и такую видят. Два года назад после жуткой засухи и последовавших эпидемий спорынного безумия по приказу герцога были сожжены все посевы ржи в округе. А стихийные крестьянские бунты
привели к тому, что усмирявшие их наемники вообще начисто уничтожили все посевы, от репы до пшеницы.
Правда, повального голода не было, поскольку из имперской казны и разных других источников
были оплачены расходы для баронств, наиболее
пострадавших от всех этих бедствий. Но вольных селян стало значительно меньше --- голодные крестьяне
вынуждены были идти в крепостные без права выкупа,
чтобы хоть как-то выжить. В Эйнсдофе на улицах едва ли не
открыто говорили, что бургомистр и десяток синдиков из городского совета получили сказочный барыш
на ссуженные баронам деньги, и, возможно, втихую уже сами стали крупными землевладельцами. Во всяком случае,
мало кто сомневался, что посевы сожгли не только для пресечения распространения эпидемии.
В городе и аббатстве эти события мало ощущались, разве что по кучкам полумертвых крестьян, бредущих по тракту
мимо городских стен. В сам город их не пускали "как возможных разносчиков заразы"{}
присланные герцогом войска и городская стража, окружившая также и
монастырь, и пригородные сады c огородами горожан. Отец Модест попытался было как-то помочь едой
этим беглецам, но наместник герцога запретил монахам вообще покидать территорию аббатства на целый месяц.
После этого братии оставалось только молиться за безвинно усопших безымянных людей, чьи тела
каждое утро находили на тракте. Вот тогда мне и пришлось переселиться в домик при монастыре: похоронных дел
мастера из города не желали иметь ничего общего с бродягами, за которых им никто не заплатит,
стражники также не изъявляли стремления "возиться с падалью", но на дороге трупы оставлять было нельзя.
Мне пришлось свозить тела в аббатство, где их отпевали и хоронили в освященной земле...
В трапезной меня ожидал брат Гервих. Он возбужденно спорил о чем-то с двумя людьми в одежде стражников ---
вероятно, сопровождавших епископа на капитул. Увидев меня, он прервал разговор и поспешно
подошел ко мне, опираясь на костыль. Обычно брат Гервих не использовал его, считая недостойным
как-то подчеркивать свою хромоту.
--- Доброе утро, брат! Ты должен узнать новости... -- он прервал себя, заметив мой взгляд. --- Да, пришлось
эту подпорку взять, а то не буду успевать за остальными. Сейчас встретил вот старых знакомых, разговорились.
Я раньше квартирьером был у них. Ну, да ладно, потом договорю.
Два стражника издалека пристально следили за нами.
--- Доброе утро, брат Гервих. Если тебе не сложно, подожди, я сейчас возьму еды. Ты уже завтракал, может, на тебя тоже взять?
Он энергично помотал головой.
--- Я уже потрапезовал, благодарю, брат. Извини, я подожду. Только поторопись, а то мне скоро надо будет идти
к отцу приору.
На кухне меня встретили неприветливо, но дали хлеб, кусочек козьего сыра и тарелку с разваренной рыбой. Надо
полагать, какой-то сегодня постный день или что-то вроде этого, я никогда не следил за этим.