Проклятый.

Жизнь закончилась. А смерть так и не началась.

И ты лежишь, истекая кровью. И вкус на губах - ее же, родимой. И голова раскалывается... А чего бы ей не раскалываться, если расколота? Красиво так, правильно - топором, да наотмашь. Как гнилой орех.

Лежишь и... ну, да не век же лежать? А если век, то чей? Не свой же... Встаешь и бредешь. Прямо по трупам и через них. Мимо. Мимо грязи и крови. Мимо вспоротых животов и вывороченных конечностей. Мимо разверстых в беззвучном крике ртов и глаз, глядящих в бестрепетное небо. И глаз, никуда уже не глядящих. Потому как вытекшие...

Бредешь мимо того, что еще недавно было людьми, и завидуешь. Завидуешь тому, что никуда они не денутся. А куда им деваться, мертвякам-то? Тому, что не встанут и не пойдут, подтыкая переломанными руками вываливающиеся внутренности. И не будут устало бормотать себе под нос устаревшие пару тысяч лет назад проклятия. Завидуешь - остро, до боли, до воя...

А еще тебя тошнит, аж, выворачивает. Потому что, может и есть такие, которых хлебом не корми, дай только полюбоваться на такое вот кровь-грязь-месиво, да только ты не из их числа. Ты - натура утонченная, можно сказать. В общем, извини, друг - или враг, какая теперь разница? - но тебе моя блевотина как мертвому припарка. Причем буквально. Когда-нибудь обязательно скажу этим людям что-то вроде: "Не убий!" Хотя, что им мои слова? Так, тьфу и растереть. Растереть и забыть. Или забыть и вопить на каждом перекрестке?..

Река тихонько журчит и ластится у самых ног, позволяя смыть грязь, омыть раны. Правильные такие раны, хорошие. С вывороченным наружу мясом, с разорванными... а, впрочем, о каких ранах вы говорите? Нет же ничего. Уже...

И ты сидишь на берегу этой ласковой речушки. Смотришь, вспоминаешь, думаешь. Думаешь о том, что, вот, было же когда-то время... Время! А не эта чертова вечность! Чтоб ее перевернуло да подбросило! Хотя, нет, не надо. А то и вправду перевернет и подбросит. А что из этого выйдет - один бог ведает. Или черт. Если, вообще, кто-то ведает...

Да, было время. И была жизнь. И женщина любимая была. И семья. Только убили их. Всех убили. Или убило - Время... А он, вот, живет. Или не живет...

Недавно мать свою видел. А, может, и не недавно. Может, давно. Кто его разберет, когда Вечность-то? Только она - мать конечно, не вечность же, - его не узнала. Да и ты ее - с трудом. Разве что изнутри глянуть. А снаружи-то и в середке - все другое. Другая жизнь, другие дети.

А еще давно-недавно был у тебя сын. Приемный. Хотя был или будет - это как посмотреть. Время - такая странная штука! Особенно если оно - Вечность...

Так вот, о сыне. Сын как сын, так себе - мальчонка лет восьми-десяти с огромным, в пол мира глазами. Прибился еще во времена твоей жизни ниже уровня моря. И суши... В смысле под землей: то ли в заброшенном коллекторе, то ли в каких-то технических ответвлениях метрополитена. Точно не вспомнить.

Постреленыш пытался стащить, прямо скажем, небогатый ужин подземного жителя. Но был пойман с поличным. С ужином то есть. Который - ужин - и был незамедлительно скормлен незадачливому воришке. Изрядно приправленный нравоучительнейшей проповедью: "О святости частной собственности, и о вреде незаконной экспроприации для эволюции человека вообще и для неокрепших душ отдельных индивидуумов в частности".

Между прочим, красиво тогда получилось: "Не укради! Не возжелай добра ближнего своего!" Даже, скуки ради, нацарапал отдельные тезисы на каком-то камне. После долго им дверь подпирал, пока не сперли.

Ну, а потом ты отнес мирно посапывающего парнишку в свою единственную постель - так, не постель даже, а лежанка. И заботливо укрыл своим же одеялом, лаская заскорузлой рукой черные, не стриженные локоны...

...И заботливо укрыл землей - горсть за горстью - лаская взглядом его седые, спутанные временем космы. И ушел, не оборачиваясь. Сам все такой же стройный и сильный. Мужчина лет сорока-пятидесяти, отец, только что похоронивший своего девяностолетнего сына. Нет хуже проклятия, чем...

Когда-то люди придумали страшную сказку: про "Вечного Жида". Якобы проклятый он. В наказание за то, что смеялся по дороге на Голгофу над Христом - над Богом, то есть, смеялся-то! Во гад, а?! Проклятый жить...

Можно подумать, он там один такой был... Один только и смеялся!.. Люди-то во все времена любили представления на дармовщинку. Это потом уже историки домыслили, мол: "Хлеба и зрелищ!" А тогда в основном про зрелища кричали. Сам же ты и кричал...

"Смеялся..." - надо же такое придумать! Над собой не больно-то посмеешься. Особенно над собой, идущим не куда-нибудь, а на смерть. На очередную, с надеждой, между прочим, идущим. На нее же, родимую, с надеждой. На так до конца и не изведанную...

А то, сколько уж можно? Жизнь, она, вроде как, кончилась. А смерть так и не начиналась...

Ладно, хватить жалейкой плакаться. Сейчас посидим здесь на камушке немножко, подышим воздухом и дальше, в путь. Вон и город вдалеке виднеется. Наверно долго уже сидишь, раз знакомое некогда поселение успело так разрастись. А в городе уже не подышишь - либо смог, либо нечистоты. Интересно сейчас что будет? А вот остальное уже неинтересно. Город как город - вихляющие, как заправская шлюха задом, улочки; люди, свиньи... В смысле не люди, которые свиньи, а люди и свиньи. Последние, кстати, - свиньи то есть, - ничего себе так выглядят, откормленные...

- Здравствуй.

Человек, сидящий прямо на траве, под раскидистым деревом, поднимает глаза - голубые, яркие, чистые. И натыкается на твои - выцветшие, словно бы поддернутые пеплом. Тоже голубые, когда-то...

- И тебе доброго здоровья, странник.

Ишь ты! Странником обзывается. Это от слова "странный", наверно. Странный, потому как странствует. Нет чтобы дома сидеть, жену любить, детишек нянчить... Ну да ладно, неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Сам-то тоже, небось, не на циновке под жениным боком греется, а в чужом саду на травке думу думает.

Опускаешься рядом и молчишь.

- Зря ты это затеял, - молчишь. - Больно будет. Очень.

- Знаю, - кивает Голубоглазый.

- Все равно не поймут, - молчишь.

- Поймут. Может не сразу, но поймут. - Небо отражается в его взгляде, запрокинутом к облакам.

- Переврут же опять все... - молча пожимаешь плечами.

- А вдруг нет? Вдруг на этот раз получится? - улыбается твой собеседник.

Эх! Хорошая у него улыбка. За одну эту улыбку душу отдать не жалко. Да только что с той улыбки? Да и отдал уже. Все, больше нет ничего. Или есть? Ведь пришел же сюда...

- Я пришел просить тебя: не ходи на крест. - Удивленно взлетают брови Голубоглазого, и ты видишь, как мечутся его мысли, силясь понять... - Не ходи, будь добр к этим людям.

- Но... я же ради них.

- Им это не нужно. Они не смогут... ничего хорошего снова не выйдет. Только зло...

- Нет, ты не прав! Я несу им добро.... Только добро!...

- Добро?! - и давно уже забытая, потерянная где-то на бесконечных дорогах ярость взрывается в тебе, заставляя кричать, спорить, настаивать. - Добро?! Смотри же на это свое "добро"!

Обломок гладиуса* в твоей руке ловит кромкой лезвия солнечный блик и...

И вот уже рыцари с крестами на латах именем Его - твоим, твоим именем!.. - врываются в чужие дома, грабят, убивают, насилуют. И кровь забрызгивает их белые одежды с символами Бога милосердного.

И люди в монашеских рясах жгут на кострах людей в колпаках еретиков, каленным железом изгоняя из душ и тел следы "дьявола" - Его следы... твои... И золото - жирно и щедро - покрывает символы Бога Справедливого...

И вооруженные фанатики с яростью берсекеров спорят: "Чей Бог божественнее?" И, смертно хрипя, падают на землю, сжимая в последней агонии символы Бога Истинного...

В ужасе отшатывается Голубоглазый от вставших перед ним картин. Закрывает лицо руками:

- Нет, нет... это неправда. Неправда, ты лжешь. Зачем ты лжешь? Зачем ты вновь пришел искушать меня?

И уже понимая, что проиграл - в который раз?.. - ты устало опускаешься рядом, прямо на траву, еще влажную от росы. И собственный голос кажется слишком хриплым, слишком...

- Я не могу лгать самому себе. Это бесполезно. И глупо. Я - это ты. А ты - это я. Мы одно и то же. Разве что я позже. Или раньше. Совсем уже запутался. Время - это так странно...

. . .

Время - это так странно. Особенно если только что беседовал на травке с каким-то оборванцем в заскорузлых от крови тряпках, и вот уже стоишь посередь квартиры, тупо уставившись на исполосованную осколками стакана ладонь. Сходил на кухню водички попить называется! И привидится же такое!

Влад чертыхнулся и поплелся в ванную - за йодом. Да и останки стакана смести с пола тоже не помешает. Не хватало еще ноги поранить спросонья...

________________
* Гладиус или гладий (лат. gladius) - римский короткий меч.

Комментарии: 39, последний от 23/05/2011. © Copyright Кантор Татьяна (kantor_tan@mail.ru) Размещен: 26/03/2009, изменен: 26/05/2009. 9k. Статистика. Рассказ: Фэнтези Владеющий миром		Ваша оценка:
Аннотация: Редакция с дополнениями на 20.07.2009 Работаю я, значит, работаю над своим любимым "Владеющим миром" и вдруг появляется ЭТО... Причем, чувствую, что это именно отсюда, из мира "Владеющего" пришло ― явно местный обитатель, ― но пока не пойму: где именно линия обрыва, куда подшивать?... Поэтому пусть пока поживет самостоятельной жизнью. А там, глядишь, я и доберусь в своих странствиях до того закутка, откуда оно выпало...

Кантор Татьяна : другие произведения.

Проклятый

Проклятый.

. . .