Калышко Артем Владимирович : другие произведения.

Революция лжи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Нобелевская премия и мировая слава - чего еще может желать ученый? Но доктору Антону Головному этого мало. Используя свои достижения в работе с человеческим мозгом, он решает коренным образом преобразовать общество и цивилизацию, подключив к делу, в качестве главного советника, старого друга - неудачливого и безработного журналиста. Но пойдут ли его советы, как и вся затея в целом, на благо человечества? Кое-кто из власть предержащих сомневается в этом, ставя доктору палки в колеса. Ни один человек, включая участников, не подозревает, что в этом противостоянии решается судьба мира...

   Каждый человек желает лишь одного. Мужчина или женщина, принц или нищий - любой из нас стремится к счастью. Ничто иное в жизни недостойно даже поверхностного взгляда или беглой мысли.
   Счастье многогранно и переменчиво, без четких форм и границ. Обличий у него ровно столько же, сколько людей на Земле. Оно таится за каждой дверью и углом, но никто так и не сумел с ним встретиться.
   Ложь о существовании счастья - величайшее разочарование человечества. Вера в ложь - его величайшая надежда.
   Крупные и невесомые хлопья снега медленно опускались на крышу. Кружась в вихрях воздуха, они запутывались в волосах, превращались в капли воды на коже. Я недвижно стоял на вершине девятиэтажного дома, наблюдая за пустыми улицами внизу.
   Впервые за множество веков это место не было усыпано сотнями мерцающих во тьме огоньков. Впервые за множество веков по этим улицам не ступали тысячи человеческих ног. Пустота и тьма вместо жизни и света. Огромная братская могила на кладбище цивилизации. Кто бы мог подумать о таком еще месяц назад?
   Нам почему-то кажется, что жизнь всегда будет идти своим чередом, не выходя из привычного русла. Все плохое, чего не случалось ранее, и не должно произойти. Нищета обойдет нас стороной, любимые не умрут, война не начнется. Человечество, в конце концов, будет существовать вечно.
   Мы считаем, что все важное происходит далеко и, обязательно, без нас. Это полная чушь. Человечество погибло при непосредственном моем участии. В канун нового года, что, согласитесь, кажется символичным.
   Это самое странное первое января в моей жизни.
  
   1. Банальные вопросы
   - Чем занимаешься в последнее время? - сказал я и невольно поморщился, расстроенный избитостью своего вопроса.
   - Тебе это интересно? - напрямую и без обиняков спросила Таня. Ее серые, а может и не серые - никогда особенно ими не интересовался - глаза были направлены прямо на меня.
   Интересно ли? Да конечно же, нет! Какое мне дело, чем занят тот или иной человек? Кому вообще интересно слушать подобное? Вряд ли ваши постоянные собеседники - незаурядные личности вроде Эйнштейна или Христа, которые всегда могут поведать о чем-то любопытном. Да и с мыслями этих последних лучше ознакомляться на расстоянии. Мало ли что.
   - Конечно, интересно, - с фальшивой улыбочкой ответил я, стараясь не зевнуть до того момента, пока Таня не отвернется. На самом деле мне хотелось спать, есть и пить. Быстрее уйти из унылого и неуютного кафе, в которое мы заскочили. Прочесть хорошую книгу.
   - Зачем бы мне тогда спрашивать? - игриво подмигнул я, не желая ее обидеть. Таня робко улыбнулась. Щечки на ее идеально симметричном, не слишком красивом лице покрылись румянцем.
   Вообще-то я хорошего о ней мнения. Много лучшего, чем о большинстве знакомых, что и неудивительно, учитывая ее отношение ко мне. Трудно издевательски поплевывать на человека, влюбленного в тебя. Особенно когда ты сам не испытываешь ответного чувства. Когда чувства взаимны - другое дело.
   Запуская иногда пальцы в гущу светлых волос, блестевших под светом настенных ламп, Таня неторопливо и обстоятельно рассказывала о своих занятиях. О работе в газете, о редакторском и журналистском ремесле, о коллегах и долгих вечерах, просиженных над очередной неловко складывающейся строчкой. Я прикидывал, как скоро можно будет взглянуть на часы, чтобы она не слишком обиделась.
   Делать ей больно мне совсем не хотелось. Наоборот - только от желания немного порадовать ее я и согласился на встречу.
   - А чем занимаешься в последнее время ты? - спросила Таня, закончив собственный рассказ.
   Я замялся, блуждая взглядом по бурым стенам и столам вокруг нас, стараясь не смотреть ей в глаза. О собственных занятиях я старался даже не вспоминать, не то, что рассказывать о них другим. Дела в последнее время как-то не давали повода для радости. Да что там - откровенно не ладились.
   - Тебе это интересно? - спросил я, желая отсрочить неприятное повествование.
   Таня ответила, как всегда, быстро и честно.
   - Нет.
  
   2. Останемся при своих
   - Мне было бы интересно, - продолжала говорить она, не дав мне возможности удивиться, - присесть поближе и обнять тебя.
   Я, кажется, упоминал, что она влюблена в меня? Вот поэтому я и чувствую себя, как сельдь в бочке во время наших свиданий. Ну, о чем я толкую? Это для Тани они - свидания. Для меня - просто встречи. Она мне нравится, но и только. Свою девушку, Аню, я люблю.
   - Ты же знаешь, - выдержав длительную паузу и печально вздохнув, сказал я, - что не могу желать того же.
   Она привычно, и, тем не менее, все так же душераздирающе грустно опустила голову. Мне еще раз отчетливо вспомнилось, почему мы так редко видимся.
   - Вернее, - проговорил я, неуклюже пытаясь смягчить предыдущую фразу, - не могу себе этого позволить. Ты же знаешь.
   - Знаю. И все равно хочу.
   С трудом и неохотой приходилось сознаваться, что временами мне и самому было интересно попробовать. Наверное, лишь страх перед возможными, крайне неприятными последствиями, не позволял мне перейти к действиям. Любимые девушки не очень-то безболезненно переживают измену. Да и не только они.
   Неужели любая добропорядочность и ответственность - это всего лишь страх перед возможными последствиями? Надеюсь, что нет. Разум намекал - возможно.
   - Так нельзя, - сказал я, покачивая головой.
   - Почему?
   - Потому что это неправильно.
   За словом в карман я в тот вечер не лез. Каждый ответ был подобен комку земли, брошенному на гроб красноречия.
   - А кто решает, - упорствовала Таня, - что правильно, а что нет?
   - Действительно, - призадумался я. - Хорошо, давай по-другому. Ты мне нравишься, но все это плохо закончится. В финале нас ожидают несколько поразительно неприятных минут.
   - А перед тем - несколько поразительно приятных. В худшем случае - останемся при своих.
   Мне стало казаться, что Таня окончила иезуитский колледж. Сногсшибательно привлекательная логика. Соблазнительно-позволительные выводы.
   Плавным и непринужденным, словно бы ничем не связанным с ходом разговора движением, я достал из кармана телефон и взглянул на экран. Пора было уходить.
   Таня, пристально наблюдавшая за мною, отвернулась в сторону.
   - Наверное, - холодно и с нескрываемой горечью сказала она, - тебе пора идти?
   Я не уловил смысл ее слов. Какая-то мутная, неразборчивая мысль кружила где-то под поверхностью бессознательного, грозясь в любой момент вынырнуть наружу.
   - Полдевятого, - произнес я, словно заклинание, способное взбодрить хромавшую память. - Двадцать-тридцать.
   - И тебе пора, - заключила Таня.
   - Да нет, - отмахнулся я, не прекращая мучительных попыток вспомнить о чем-то важном и столь не к месту забытом. - Просто у меня такое ощущение... Ох, черт!
   За трогательным и где-то трагическим разговором я совершенно позабыл о работе. Мне на самом деле было пора.
   - Прости, нужно бежать! - воскликнул я, вскакивая со стула.
   Таня, конечно, не поверила. С другой стороны, без повода я бы ушел точно так же.
  
   3. Вечер правды
   Я со всех ног мчался к автобусной остановке, пытаясь одновременно дозвониться приятелю. Это был вопрос жизни и смерти.
   Телефон выдавливал из себя лишь предательские гудки. Я хотел расправиться с ним на месте. Но эта хитрая бестия знала, что мне без нее не обойтись, и нагло продолжала свои издевательства. Кроме того, яростный самосуд над собственным телефоном посреди многолюдной улицы - довольно вызывающее поведение.
   Я не люблю привлекать к себе лишнее внимание.
   Наконец, на другом конце послышался голос.
   - Алло?
   - Зачем ты аллокаешь? - возмущенно поинтересовался я у приятеля. - Ты что, номера не подписываешь?
   - Но...
   - Перестань оправдываться и лучше расскажи мне, как там футбол?
   Видите ли, я работаю обозревателем в футбольном журнале. Мне приходится составлять обзоры матчей. Перед чем, конечно, желательно их просматривать. В последнее время у меня возникают с этим некоторые проблемы.
   - Что значит, как там футбол? - удивился приятель. - Разве это не я должен обращаться к тебе с подобными вопросами? Это же твоя работа!
   - Брось паясничать, - перебил я, - и попытайся, в меру своих способностей, сообщить мне о матче все, что только можешь.
   - Он закончился.
   - Хорошее начало. Что еще?
   - Ты что, пытаешься сопоставить мое мнение со своим? - попытался проникнуть в суть нашего разговора приятель.
   - Почти, - признался я. - Пытаюсь составить хоть какое-то мнение.
   - Что? Ты же должен сейчас писать отчет о матче!
   - Я его даже не смотрел.
   - В который раз! Ну, ты даешь! Тебя же выпрут с работы!
   Он говорил так, словно его это немало порадует. Мне необходимо тщательнее относиться к выбору приятелей.
   - Слушай, - устало проговорил я, - может быть, перестанешь пророчествовать и все-таки расскажешь мне, как прошел матч? Чтобы я мог уже сейчас набросать в уме текст и надеяться, что отправлю его своему работодателю не слишком поздно?
   - Я вообще одним глазом смотрел. Особо и сказать нечего.
   - Счет-то какой?
   - Ноль-один, - приятель сделал паузу, за время которой в нем проросло семя гуманизма. - Как твои дела вообще? Ну, в целом?
   - Дерьмово, - лаконично ответил я и положил трубку.
   Наступил, не иначе, какой-то вечер правды. На все вопросы я отвечал искренне, не таясь.
   По итогам телефонного разговора я пришел и к еще одной правде - спешить уже некуда и незачем.
  
   4. Оно того стоило
   Бутылки, заботливо расставленные на полках магазина, ласково приветствовали любого, кто проходил мимо, яркими этикетками. Они словно бы призывали не оставаться равнодушным и приблизиться к ним.
   Я выбросил из своего сердца всякое равнодушие.
   Красные, черные, зеленые и оранжевые бумажки говорили куда красноречивее любого документа, который может предоставить вам человек. Они ничего не скрывали и никого не обманывали, выставляя на всеобщее обозрение правду о своем внутреннем мире. Я чувствовал его на вкус.
   Оторвавшись от радостной встречи со старыми друзьями, мне пришлось вернуться к горьким мыслям о грубой и пошлой материи. Ее самых безобразных представителей, или денег, как их еще называют, в моих карманах оказалось до неприличия мало. Общая сумма напоминала скорее карманные расходы, чем сбережения взрослого, да к тому же еще и работающего человека. Логика и здравый смысл, как никогда беспощадные, настаивали, чтобы я немедля развернулся и ушел прочь.
   С грустью приняв их доводы и совершив над собой героическое усилие, я сумел отойти от полки, стоически приняв сокрушительный удар судьбы.
   До сих пор не могу понять, каким образом, спустя пару минут, я оказался у кассы, с увесистой бутылкой в руке. Вернуться назад не было никакой возможности. Это посчитали бы признаком дурного тона.
   Я всегда считал себя человеком культурным.
   - Ох уж эти праздники! - сказал я девушке-кассиру, делая вид, что покупаю выпивку исключительно по воле обстоятельств.
   Девушка с хорошо заметными кругами под глазами, похожая на заспанную коалу, едва заметно улыбнулась. Она сделала вид, что мне поверила.
   В свою очередь, я сделал вид, что очень доволен всем происходящим, расплатился и вышел.
   Горлышко бутылки, крепко стиснутое в руке, наполняло меня необъяснимой радостью. И пусть катится к черту и работа, и все остальное. Оно того стоило.
  
   5. Основная функция
   Как выясняется, нельзя вот так просто послать все к черту, и не ответить за это. Законы физики никто не отменял. Ничто ниоткуда не берется, и в никуда не исчезает.
   Но обо всем по порядку.
   Следующее утро началось с тягостного пробуждения, сопровождаемого изысканной головной болью и странными ощущениями во всех частях тела. Ничто из запланированного на вчера не было сделано. Звонки от разочарованных таким положением дел персон - все до единого пропущены. С тревогой глядя в будущее, я встретил новый день.
   Раздражающий гул телефона вывел меня из состояния похмельной медитации.
   - Привет.
   Звонила Аня, моя любимая девушка, свет моих очей и пылающий костер моей страсти. Как-то с опозданием вспомнилось, что я совсем позабыл о ней днем ранее. За день до того произошла схожая история.
   В воздухе отчетливо запахло кровью.
   - Привет! - излишне жизнерадостно пролепетал я, надеясь избежать междоусобицы. - Только собирался тебе позвонить.
   - Отчего же не позвонил? - ожидаемо, но как-то без огонька поинтересовалась Аня. Акции моей компании по нейтрализации конфликтов поднялись на несколько пунктов.
   - Сложный вопрос, - осторожно начал я.
   - Ладно, - спокойно, и даже отчасти ласково прервала меня Аня, - нам необходимо встретиться.
   Ее соблазнительное, с приятными окружностями в нужных местах тело мгновенно нарисовалось в моем воображении. Этот мысленный снимок, с помощью которого можно было лечить слабое зрение, наводил на романтический лад.
   - Полностью, целиком, исчерпывающе согласен, - не скрывая душевного подъема, сказал я. - Как хорошо, что ты это предложила. Я и сам бы непременно предложил, но, повторюсь, рад, что это сделала ты.
   - Рада, что ты рад.
   - И я рад!
   - Давай пока что прибережем остальные радости на будущее.
   - Разумеется, - подчинился я.
   - Потому что, - несколько похолодевшим голосом продолжала Аня, - мне есть, что тебе сказать.
   Сознание, поглощенное разглядыванием никуда не пропавшей мысленной фотографии, не стало реагировать на этот тревожный знак.
   - Отлично, - безмятежно пролепетал я. - Во сколько встретимся?
   - Как только сможешь.
   - Что, прямо сейчас?
   - Давай все-таки поумерим немного твой пыл, и отложим встречу на пару часов. Заезжай за мной.
   - За тобой, - лукаво поинтересовался я, - или к тебе?
   - Да без разницы, вообще-то.
   - Слова, произнесенные твоим чудесным голосом, наводят меня на мысли о любви.
   - На эти мысли тебя наводит вчерашний алкоголь, - резко поправила Аня.
   Я несколько растерялся, пытаясь уловить направление, в котором движется ее логика.
   - Что?
   - Вчерашний алкоголь, - повторила Аня. - Ты же пил вчера?
   Здесь мне следовало изобразить неподдельное возмущение, что я и сделал немедля.
   - С чего ты взяла?
   - Ой, я тебя прошу, - исключающим всякий дальнейший спор тоном проговорила Аня. - Так вот, на мысли о любви, а вернее о размножении, тебя наводит вчерашний алкоголь, или, скорее, последствия его воздействия.
   - Не понимаю.
   - А тут и понимать нечего. Алкоголь убил огромное число нейронов в твоем мозге, мозг расценил это как смертельную угрозу и заставляет тебя, как можно быстрее, выполнить основную функцию любого живого организма.
   - Какую?
   - Произвести потомство.
   Что-то в этом есть.
  
   6. Вполне серьезно
   Приведя себя в порядок, я выбрался из квартиры. Настроение было отличным. Его не испортила даже засунутая в дверь бумажка, напоминающая о неуплате за свет. Такие мелочи просто не могли меня потревожить.
   Зато другие - вполне.
   Телефон неприятно заскрежетал, что могло означать лишь одно - кто-то желал со мною поговорить. Я принял звонок не глядя.
   Блаженны легкомысленные, ибо неумением учиться на своих ошибках они преподают впечатляющий урок человеческой глупости.
   - Неужели я смог вам дозвониться? Поразительно! Как приятно вас слышать!
   Гаденький голос по ту сторону трубки не врал лишь об одном - мне действительно трудно дозвониться.
   - Здравствуйте, Николай Николаевич, - подавленно сказал я.
   Николаем Николаевичем величали моего непосредственного начальника - заносчивого типа всего на пару лет меня старше, полагающего, будто бы он, мелкий редактор, вознесся над всеми остальными смертными, мелкими редакторами не являющимися. Слабоумие и решительность были двумя главными его чертами. Он решительно выдавал мои работы за свои, а на остальное ему не доставало ума. Эффективность его труда, таким образом, находилась в прямой зависимости от моей производительности.
   В последнее время дела у него шли из рук вон плохо.
   - И вам не хворать, - ответил Николай Николаевич.
   Жаль, но я никак не мог желать для него того же.
   Я разозлился.
   Во мне взросло непреодолимое желание язвить.
   - Чем обязан? - как ни в чем не бывало, спросил я, избирая против агрессора контратакующую тактику.
   - Вы обязывались, - прошипел он, - писать статьи и обзоры для нашего ресурса, за что и получали длительное время деньги.
   - Я бы не стал употреблять такое громкое слово, как "деньги".
   - Что?
   - Слово "деньжата" подошло бы больше.
   Видимо, алкоголь не только пробуждает тягу к размножению, но и подавляет напрочь инстинкт самосохранения.
   - Шутить изволите? - возмущенно спросил Николай Николаевич.
   - Почему же? Я вполне серьезен.
   - Ах вот как? - он говорил без обычной топорной злобы - одного из главных своих качеств. Дурной знак, но я уже не мог остановиться.
   - А где же, - продолжал он, - ваш вчерашний обзор?
   - А вы разве его не получили? - с достойным большой сцены удивлением проговорил я. - Странно. Наверное, случился какой-то сбой с почтой.
   - Скорее, - медленно и надменно, с чувством исполняющегося правосудия процедил он, - вы ничего и не отправляли.
   - Ха-ха. Сейчас небось скажете, что я ничего и не писал.
   - Скажу. А еще скажу, что вы уволены.
   - Шутить изволите?
   - Нет, - зачитал он приговор. - Я вполне серьезен.
   Связь оборвалась, телефон замолк.
   Ноль-один в его пользу. Прямо как во вчерашнем матче.
  
   7. Особое место на стене и рамка
   К дому Ани я прибыл в несколько раздосадованном, по сравнению с началом моего путешествия виде. Предсказуемое увольнение непредсказуемо больно ударяло по самооценке и перспективам на будущее. Хотя о перспективах, будем-таки честны, я призадумался лишь после их внезапного падения. Цитируя классика, они оставили по себе такой же след, как в ветре дым, да пена над пучиной. Ничего иного, кроме как скропать статейки для футбольного издания, я делать не умел.
   Единственным утешением для меня была скорая, только-постучи-в-дверь-и-она-начнется, встреча с любимой девушкой. Не везет в работе, повезет в любви.
   Блаженны легкомысленные - нет, уже было.
   - Привет, - сказала Аня, открывая дверь. - Заходи.
   Ожидаемого мною страстного поцелуя не случилось. Не успел я прильнуть к ней, как Аня ретировалась куда-то вглубь квартиры, оставив меня прозябать в коридоре.
   - Не разувайся, - предупредила она, - сейчас я оденусь и мы уходим.
   Я почувствовал себя как-то тоскливо.
   - Зачем?
   - Затем, что нам надо выйти, - донесся ее голос из-за стены.
   - Куда?
   - На улицу.
   Пришлось мириться с неизбежным.
   Пока Аня одевалась, я, от нечего делать, любовался красотами коридора и кухни, хорошо заметной с моего наблюдательного поста. На стенах висело несколько маленьких картин, выполненных в манере сюрреализма - моя девушка немного рисовала. На кухонном столе покоилась огромная круглая пепельница, до краев забитая трупиками сигарет - Аня дымила, как старый морской волк.
   - На твоем месте, - громко проговорил я, - я бы уже намечал особое место на стене и присматривался к симпатичным деревянным рамам.
   Ни слова в ответ.
   - Потому что, - продолжал я, - пора бы уже "филип-моррису" выдать тебе почетный лист или грамоту за выдающийся вклад в развитие табачной индустрии.
   Никак не реагируя на мои остроты, Аня вышла из комнаты. Черное, прилегающее к телу платье отлично подчеркивало завораживающие контуры ее фигуры. Темные густые волосы, постриженные в каре, опускались до самых плеч.
   - Там холодно? - спросила она.
   - Ну, прямо вот в таком виде выходить не стоит, как бы мне этого не хотелось, - не отрывая от нее глаз, сказал я. - Все-таки декабрь на дворе. Надевай пальто. Или не надевай.
   Аня вопросительно посмотрела на меня.
   - Не надевай, и мы не станем никуда идти, а останемся здесь, в тепле и уюте, и будем наслаждаться друг другом, и дарить внутреннее тепло, и...
   - Я готова, - бесцеремонно прервала она, возникнув прямо передо мной уже в верхней одежде.
  
   8. Просто наслаждаться вечером
   - Может быть, - сказал я, с беспокойством оглядываясь по сторонам, - соберем свои вещички и улизнем отсюда по-тихому, пока не поздно? Поедем в нормальное место, в центр?
   Мы сидели в каком-то дешевом ресторане, неподалеку от ее дома. Ненавижу публичные заведения, в которых никогда ранее не был. Чувствуешь себя так, будто ты единственный чужак в компании аборигенов с отнюдь не выдающимися моральными качествами. Нужно быть все время на чеку.
   - Ехать в центр? По такому холоду? - словно бы прощупывая мое психическое состояние, поинтересовалась Аня.
   Ну да, а выходить из теплой квартиры по такому холоду - идея просто великолепная, сказал бы я, если бы захотел поссориться. Небольшой соблазн, признаться, имелся.
   - Здесь, по-моему, - закрепляла она свои доводы, - не хуже, чем в любом другом месте.
   Конечно, не хуже. Когда недолюбливаешь и презираешь всех людей в принципе, что вполне относилось к Ане, без разницы, где именно терпеть присутствие этих ничтожеств.
   Кстати, работает она в службе социальной защиты. Уму непостижимо!
   - Ладно, - выдохнул я. - Давай просто наслаждаться вечером.
   В окошке напротив столика, за которым мы сидели, не начало еще даже смеркаться.
   - Или днем, - пожал плечами я. - Какая разница?
   Явно напрашивающуюся шутку, что мне действительности без разницы, когда пить, я так и не услышал. Это вызывало легкое удивление. Обычно Аня не упускала столь удобные возможности.
   - Выпей, - сказала она, когда на столе перед нами очутилась заказанная чуть ранее бутылка вина. Денег у меня со вчерашнего дня не прибавилось, но разве это помеха для настоящего джентльмена?
   - У тебя такой вид, словно ты хочешь мне о чем-то сказать, - остановив бокал на полпути к цели, сказал я, глядя на необычно тусклое, цвета зимнего неба лицо Ани.
   - Я хочу тебе о чем-то сказать, - кивнула она.
   - Так говори.
   - Выпей.
   Я в точности исполнил это указание. Аня одобряюще улыбнулась, но через секунду ее губы стали прямыми, как две параллельные линии. Она посмотрела в окно, ненадолго задержав взгляд на безрадостном грязно-сером уличном пейзаже. Она что-то беззвучно шептала, словно повторяя заученный стих.
   Переведя глаза на меня, она выдохнула и заговорила - уверенно и без запинок:
   - Мне нужно тебе кое в чем признаться.
   Я почувствовал, как разрываются динамитные заряды, заложенные под опоры моста наших отношений.
  
   9. Хладнокровно и без чувств
   - Понимаешь, - говорила она, как проигрыватель, воспроизводивший аудиозапись, - мне уже двадцать девять лет, и моложе я не становлюсь. У меня нет денег, работа бесперспективная, родители едва концы с концами сводят и не могут мне ничем помочь.
   Мне казалось, что я могу угадать каждое следующее слово.
   - Я хочу покоя, хочу уверенности в завтрашнем дне, знать, что не окажусь на улице, оставшись без работы. Мне надоело считать копейки, заходя в магазин, надоело не видеть в будущем никакого просвета.
   Завязка, согласно всем правилам драматургии, состоялась. Пора было переходить к основной части.
   - Ты - отличный парень, - Аня выдавала заранее продуманные слова, подкрепляя их приличествующей ситуации мимикой. - Ты добрый, и нежный, и веселый, с тобой бывает очень хорошо.
   Разумеется, найдется во мне и что-то не столь замечательное.
   - Но ты нерешителен, ты слабоволен, ты ни о чем не задумываешься и ни к чему не стремишься. Ты вполне удовлетворен своим положением и согласен провести так всю жизнь. Это твой выбор и твое дело, конечно. Но ты не подумал обо мне! Я не хочу и не могу так жить. Я хочу семью, мне нужен человек, на которого можно было бы опереться и забыть о материальных проблемах и страхах. Ты остановился, а мне хочется идти дальше.
   Я предельно ясно понимал каждое предложение из ее речи и в то же время не понимал ровным счетом ничего. Мне хотелось стряхнуть с себя нездоровую фантазию, очнуться от дурного видения.
   Небольшое трагическое повествование, между тем, приближалось к кульминации.
   - Я встретила кое-кого, - все тем же невозмутимым тоном проговорила Аня. - Он не похож на тебя, и я не буду говорить, что он лучше. Но он способен дать мне будущее, все то, чего я хочу, к чему стремлюсь. Я не хочу упускать этот шанс. Прости.
   Финал, занавес.
   Несколько секунд я сидел так неподвижно, что мог бы дать фору любому изваянию деятелей прошлого, что в изобилии расставлены на площадях и в парках.
   А затем я прозрел.
   Аня все заранее обдумала, отрепетировала и прекрасно выступила. Мне хотелось, чтобы она с криком осыпала меня несправедливыми упреками, чтобы с вызовом признавалась в неудержимой любви к другому, чтобы ее эмоции били, как бронебойные пули, а слезы лились, как вино на шумном празднике. Но ничего этого не было.
   Меня придирчиво оценили, сравнили с другим, признали негодным и отбросили прочь, в соображениях целесообразности. Хладнокровно и без всяких чувств. Ничего личного.
  
   10. Самая разумная из всех форм
   И разверзлись небеса в четырех концах земли, и обрушились на головы смертных мор и глад. Запылала огнями твердь небесная, зашлись буйным пламенем моря и реки. Во всех краях и странах не найти было человека, которого обошла боль и утрата.
   Примерно такие картины рисовало мое воображение в первые дни после разлуки. Распоясавшиеся сновидения позволяли себе и того больше. Ни в мире грез, ни наяву мне не было покоя.
   Самое плохое Аня приберегла напоследок.
   В сообщении, присланном уже после ее ухода, содержалось все то, что она постеснялась сказать с глазу на глаз. Оказалось, что для моего же блага нам лучше более не видеться, не звонить друг другу, не списываться и так далее. Это, видите ли, может пробудить во мне ложные надежды. Никогда, подчеркивала Аня, никогда нам уже не быть вместе.
   Слово "никогда" приводило меня в отчаяние. О, какое же это страшное слово! Я стал чувствовать его схожесть с вечным ничто, со смертью. Разница лишь в том, что смерть предвещает конец всего, и хорошего, и злого, а никогда - только одной из частей жизни. Очень важной ее части.
   Никогда - частный случай смерти.
   Наплевав на весь белый свет, движимый вперед лишь желанием забыться, я бездумно растрачивал последние деньги на выпивку, ища забвенья в глубине ее горьковатых вод.
   Подводные течения бросали меня из одного незнакомого бара в другой, смешивая вещи и людей в одно скучное, тошнотворное целое.
   - В этом всем, - с увлеченностью отчаявшегося разъяснял я незнакомой девице, непонятно как оказавшейся рядом, - во всем, что нас окружает, нет совершенно никакого смысла! Все прах, все тлен - и эти столы, и эти стены, и посуда.
   Она сидела молча, не перебивая. Я даже имени ее не знал. Слушала ли она меня, или думала о чем-то своем, не обращая внимания на помешанного рядом? Трудно сказать. В глазах все плыло и двоилось. От выпивки зрение превратилось в настолько бесполезное чувство, что полагаться я мог исключительно на слух. А она молчала.
   - Все это, - продолжал я, - лишь звездная пыль, волею случая обретшая на мгновение форму. Через секунду она снова обратится в пыль. А эти люди вокруг! Посмотри - они же мертвы! Не сегодня - так завтра они окажутся под землей, и никто и ничто не вспомнит о них. Нас окружают мертвецы! А мы сами? Эх!
   Закачав головой, я лихо наполнил рюмку, одним лишь чудом не разбив бутылку.
   - Даже сама вселенная против нас, - не иначе, как воскресив в себе Лазаря, ухватился я за прежнюю нить повествования. - Она когда-то исчезнет, перестанет существовать, вернется к пред-начальному своему виду, вернее, к не-виду. И где тогда цель? Где Бог?
   Словно Самсон, ухватившийся за колонну дворца, я сжал спинку стула и, прилагая титанические усилия, поднялся на ноги.
   - Да здравствует небытие - самая разумная из всех форм существования. Я пью за то, чтобы приблизиться к смерти!
   Сидевшая рядом девушка щелкнула зажигалкой. Маленький уголек разгорелся на кончике ее сигареты.
   - Ты пьешь, - неожиданно сказала она, - потому что очень хочешь жить.
  
   11. Судьба готовит для меня нечто особенное
   Через несколько дней, а может спустя целую вечность - кто разберет - я сумел проснуться в относительном сознании. Достаточном, чтобы воспринимать мучительную реальность.
   Запасы алкоголя, которых хватило бы для открытия небольшой рюмочной, невероятным образом растворились в искалеченных тоской глубинах моего я. Это, похоже, и стало решающим фактором в победе над длительным запоем. Ура несгибаемому упорству и отчаянной воле к победе!
   Продираясь между рядами бутылок, словно Кортес сквозь девственные леса Америки, я с трудом добрался до незахламленной части комнаты. С минуту звенело так, словно я был в храме Христа Спасителя.
   Дождавшись успокоения разъяренного звукового шторма, я принялся за поиски телефона. Найти его было не проще, чем откопать клад без карты и уверенности, что он вообще существует.
   Лишь запустив компьютер и отправив, с помощью интернета, сообщение на собственный номер, мне посчастливилось обнаружить искомое.
   Несколько пропущенных звонков от родителей, обеспокоенных судьбой любимого сына, не сумели вернуть мне волю к жизни. Цифры, застывшие на часах, не заставили раскаяться о впустую потраченном времени. Но вот дата в календаре произвела совершенно иной эффект. Она вернула меня социуму.
   На какое-то время.
   Двенадцатое декабря недвусмысленно намекало, что уже через неделю, то есть девятнадцатого, придет срок уплаты за квартиру. Социум, в лице моего арендодателя, ожидал положенной ему суммы денег и был готов напомнить, без всяких стеснений, как неуютно ночевать под открытым небом. Особенно зимой.
   Искать штаны, затерявшиеся где-то посреди алкогольного поля брани, мне не захотелось. Я интуитивно чувствовал, что никаких денег внутри их карманов нет и быть не может.
   Пришлось задуматься о плане спасения.
   После целой вечности напряженной мыслительной работы на истощение, то есть где-то спустя минуту, я сдался. Я сообразил, что погиб. Меня способен был выручить только случайно найденный лотерейный билет с выигрышной комбинацией. Но я ни разу ничего не находил и не выигрывал.
   Присев на растрепанную кровать, покрытую неспокойными волнами одеяла, я громко рассмеялся. Судьба, эта неразборчивая в связях девушка, стряпала нечто особенное. Она оставила меня без работы, без любимой, а вот теперь готовилась лишить и жилья. Она забирала все, что человека связывает и крепко обязывает.
   Судьба хотела подарить мне свободу!
   Я зааплодировал.
  
   12. Революция настроений и чувств
   Что делает человек, который готовится обрести свободу?
   Он бездействует! Он смиренно ждет, в равновесии с миром и самим собой, блаженного часа.
   Я занялся примерно тем же.
   Кроме того, чтобы не слишком томиться в процессе смиренного ожидания, мне пришло в голову покопаться в интернете.
   Сделал я это без какой-либо определенной цели. Мои освобожденные от малейшей логики скачки от страницы к странице напоминали дрейф брошенного в океане судна. Я не хотел с кем-то связываться, не искал чего-то определенного. Статьи оставались недочитанными, видео и клипы безжалостно закрывались задолго до окончания, а целые вереницы однотипных новостей пробегали мимо, не отпечатываясь в памяти даже отдельными заголовками. Любой берег не выглядел достаточно привлекательным, чтобы сесть около него на мель.
   Бесконечные щелчки мыши успокаивали. Спутанное и бессмысленное чередование сайтов было однообразным, но не утомляло. Минуты отсчитывали часы, а мне и в голову не пришло заняться чем-то иным. Интернет оказался золотой клеткой, изнутри которой не были видны прутья. Идеальная, совершенная западня.
   Одна, часто повторяющаяся новость привлекла мое внимание. Что-то в ней сумело-таки угодить в дырявые сети бездействующего разума. Мне не сразу удалось сообразить, что именно.
   С минуту я сидел над текстом, стараясь отыскать разгадку. Она находилась где-то на поверхности, прямо перед носом. Это напоминало длительные поиски связки ключей, лежащей у тебя в ладони.
   Вдруг, в одночасье, внутри меня разорвалась атомная бомба. Я чуть со стула не подпрыгнул от радости. Спасен - кричало все внутри, заглушая любые другие мысли. Это была настоящая революция настроений и чувств.
   Новость рассказывала о триумфе отечественной науки, что уже само по себе было порядочной невидалью, вроде замерзающего Нила и снега на плато Гиза. Выдающийся ученый, нейробиолог Антон Борисович Головной, известный своим отнюдь не долголетним, но продуктивным трудом во благо человечества, десятого декабря сего года, то есть два дня назад, получил в Стокгольме нобелевскую премию в области физиологии и медицины.
   Еще раз перечитав это предложение, я чуть не пустился в пляс. Судьба просчиталась. Мне не терпелось выставить ее на посмешище.
  
   13. Преимущество, которое у меня есть
   Но перед тем судьба все же сумела подложить мне свинью.
   Узнать, в чем заключалась работа ученого, я не успел. Экран монитора, превратившийся в любительскую копию известной картины Малевича, на корню загубил эту мечту. Он годился теперь лишь для беспредельного погружения в черноту первобытной ночи, как выразился бы поэт.
   Для тех же, кто был равнодушен к поэзии, монитор вообще ни на что не годился.
   Лихорадочное и бессистемное нажатие разных кнопок на панели результата не дало. Чертыхаясь и вспоминая людей, канонизированных церковью, я поднялся на ноги и застыл, соображая, что делать дальше. Внезапная мысль, с трудом продравшаяся в измученное жидкими ядами алкоголя сознание, сковала мои конечности.
   Только не это.
   Потратив несколько секунд на концентрацию воли, я все же сумел приблизиться к ближайшему выключателю. После десятого по счету щелчка свет так и не зажегся. Бумажка с уведомлением о неуплате с немым укором валялась около входной двери.
   Разочарование было чувствительным, но недолгим. Приятное воспоминание о нобелевском лауреате Антоне Борисовиче Головном, который спасет меня от бродяжничества, вдохновляло на подвиги.
   Вернувшись к парализованному моей безответственностью компьютеру, я схватился за лежащий рядом телефон. Слава аккумуляторной батарее, для работы ему не требовалось, до поры до времени, электричество.
   Номер еще одного моего спасителя, который и не догадывался о своей высокой миссии, нашелся довольно быстро.
   - Алло? - вяло проговорил хриплый мужской голос на другом конце трубки.
   - Здравствуйте, - с трудом сказал я, пытаясь совладать с речью. - Приветствую, Сергей Витальевич.
   Сергей Витальевич Грубов был главным редактором второсортного, но все же довольно популярного журнала. Его интересовали политика, шоу-бизнес, светская жизнь, наука, спорт, автомобили и многое, многое другое. Его журнал писал обо всем сразу и, как это часто бывает, ни о чем конкретно.
   - Кто это? - не слишком вежливо поинтересовался Сергей Витальевич, который, между делом, ошибочно возводил в добродетели простоватую грубость и бестактную прямоту.
   Нас познакомил, несколько лет назад, кто-то из моих коллег - я тогда еще рассчитывал вырасти в настоящего, большого журналиста. Мне пришлось тактично напомнить редактору о давней встрече.
   - Ничего такого не помню, - честно признался он. - Чего надо?
   Не обращая внимания на его тон, я поинтересовался, слышал ли он об итогах недавней нобелевской церемонии.
   - Ты что, за идиота меня держишь?
   Именно так, хотелось сказать мне, но ответил я по-другому.
   - Разумеется, нет. Вы, конечно же, знаете о триумфе Антона Головного?
   - Да кто же о нем не знает? - засмеялся, хрипя, Грубов. - Везде только о нем и пишут. Одно и то же, правда, но пишут.
   Наступил решающий момент. Я заговорил, как багдадский визирь, нашептывающий советы на ухо халифу.
   - Тогда вас, возможно, - на цыпочках слов начал подкрадываться я, - заинтересует подробное интервью с нобелевским лауреатом?
   - С каким? - спросил он с некоторым интересом.
   Редьярдом Киплингом, подумал я.
   - С Антоном Головным, разумеется.
   Хрипота Грубова заметно оживилась.
   - Конечно, заинтересует! - сказал он. - Только где ж я его возьму?
   - Его возьмете не вы. Его возьму я.
   Я ожидал уважительного, насколько это было возможно в его случае, ответа от Сергея Витальевича.
   Удивительно предсказуемая штука, эти мои ожидания. Они никогда не сбываются.
   - Ха-ха, я посмеялся, - прорычал он в трубку. - Ты решил меня разыграть? Люди почище нашего с тобой пытались взять у него интервью, и остались с шишом. Он, видите ли, не хочет общаться с журналистами, полагая, что это время можно потратить с куда большей пользой. Индюк напыщенный.
   Об этом я, конечно же, не знал. Но тем лучше.
   - Мне, - отчетливо проговаривая каждую букву, заметил я, - удастся взять это интервью. Люди почище нас с вами не имели того преимущества, что есть у меня.
   - И какого же?
   - Антон Головной - мой друг.
  
   14. Это ли не безумие?
   Спустя пять минут я мог с уверенностью смотреть в будущее, не страшась перспективы выпрашивать мелочь в людных местах, жить в картонном ящике и бегать от полиции. В обмен на уникальное, как выходило, интервью, я получал столь необходимые деньги и, возможно, кое-какую работу впоследствии. Потрясающая история человеческого успеха. Головокружительное преображение.
   Дело оставалось за малым, и вот здесь меня начали пожирать сомнения. Не то, чтобы я врал редактору о своей дружбе с Антоном Головным, нет. Мы действительно были друзьями. Здорово проводили с ним время, последний раз - лет с десять назад, но разве у настоящей дружбы может быть срок годности?
   Признаюсь, я бы и сам с интересом узнал ответ.
   Имелись и проблемы чисто технического характера. Алчные служители мамоны - сотрудники ЖЭКа - в безумной погоне за грошами не только погрузили меня во тьму, но и выход в интернет затруднили до крайности.
   Не дай вам Бог пройти через такое.
   Без легкодоступной информации я чувствовал себя человеком с ограниченными возможностями.
   Я даже не знал, за что именно Антон Головной получил нобелевскую премию, но все равно собирался взять у него интервью. Это как ставить свою жизнь на кон, не имея ни малейших представлений о правилах игры.
   Я поделился этой мыслью с Таней - безнадежно влюбленной в меня давней знакомой. Мы не виделись с того вечера, когда неприятности ураганом подхватили меня и понесли, как Элли и ее собаку, в Волшебную страну. Когда-то, во времена немного более счастливые, мы часами напролет могли разговаривать с ней на любые темы.
   - Ничего удивительного, - сказала она в трубку. - Люди постоянно так делают.
   - Безрассудно рискуют своими жизнями? - засомневался я. - Разве что очень глупые люди. Вроде меня.
   - Да нет, не только они. Ведь чем еще может быть наша жизнь, как не путешествием слепца по холмам и оврагам, где запросто можно свернуть себе шею? Мы, люди, не знаем и знать не хотим о том, что было вчера, не способны предсказать завтра. На один точный прогноз приходится десять, угодивших в молоко. Мы мчимся с невероятной скоростью сквозь безжизненный, враждебный космос на корабле, названном "Земля" - устройстве хрупком и ненадежном, способном развалиться в любой момент, если не от внешних воздействий, так от нашего же неумелого с ним обращения. Мы все ничего не знаем ни о человеке, ни о человечестве, не имеем достоверной информации о природе, вселенной, но при этом выдумываем хромые, натянутые теории и уверяем себя, что полностью контролируем собственную жизнь и происходящее вокруг! Это ли не безумие?
   Таня остановилась, переводя дух после эмоциональной, искренней речи.
   - Как мы можем строить далеко идущие планы, - тихо добавила она, - если не способны с уверенностью сказать, проснемся ли на следующее утро? Люди, кем бы они ни были, не могут ничего в этом мире контролировать. Все мы - одинаково бессильны перед случаем. Разница лишь в том, что некоторые не тратят впустую сил, чтобы в этом убедиться.
  
   15. То, что двигало мною
   Я спросил, свободна ли она вечером.
   - Приезжай ко мне, - ответила Таня.
   Долго упрашивать меня не пришлось.
   Захватив кое-какие вещи, я покинул холодную и темную квартиру - наглядное свидетельство всей неприглядности аморального образа жизни. Мелочи в карманах как раз хватало на автобусный билет в один конец. Получив от Тани подробные инструкции по телефону, я примерно представлял себе, как добраться до ее дома.
   Признаться, не одна лишь тяга к общению вела меня вперед, по замерзшим декабрьским улицам. Желание узнать некоторые подробности о работе Антона Головного и том, где он находится в данный момент, время от времени проносилось мимо дальних рубежей сознания. Где-то там же бродил и вопрос денег.
   Множество целей, явных и скрытых, двигало мною в тот вечер.
   Прошествовав со скучной серой улицы в унылый грязный двор, я вошел в темный подъезд, чтобы подняться по затоптанной, усеянной окурками лестнице. Таня даже не дала мне позвонить в дверь - она открыла ее на упреждение.
   Пройдя неприметным коридором, мы очутились в маленькой прямоугольной комнатке. Кровать у стены, стол, тумба, шкаф и зеркало, если я чего-нибудь не упустил, заполняли большую часть пространства. На стенах висели репродукции известных картин. Полки шкафа были под завязку набиты десятками книг.
   Приятный оранжевый свет настольной лампы как будто бы срезал острые углы мебели, придавая ей налет старины и очарования. Обстановка, без всяких сомнений, наводила на романтический лад.
   Это настораживало.
   Я смущенно попросил у Тани разрешения воспользоваться ее компьютером. Мне отчего-то казалось, что я злоупотребляю ее гостеприимством.
   Странно, но ей самой так совсем не казалось.
   Рассказывая ей о намечающемся интервью, я копался одновременно в интернете, разыскивая необходимую мне информацию.
   - Неужели он, - она имела в виду Антона Головного, - и вправду твой друг?
   - Так и есть, - кивнул я, но как-то неуверенно. - Вернее, был им когда-то. Мы уже много-много лет не виделись и не говорили. Так что, возможно, и нет.
   - А разве у дружбы есть гарантийный срок? - не оставляя места для двух мнений, с улыбкой спросила Таня.
   Вот я и получил свой ответ.
  
   16. Немного о давних временах
   Из достоверных источников мне удалось узнать, что Антон Головной не только вернулся в страну, но и успел снова приступить к работе. Там же писали, что он действительно избегает любых, даже мимолетных свиданий с прессой. Он с утра до вечера просиживал в своей лаборатории, не предоставляя широкой публике никаких контактов и адресов.
   - Как же ты свяжешься с ним? - задала логичный вопрос Таня.
   Решения проще грех было и искать.
   - У меня есть его телефон, - ответил я. - Еще с тех давних времен.
   - И Антон не поменял его за все эти годы?
   - Приходится надеяться, что нет.
   Немного о тех давних, как я выразился, временах.
   Встретились мы с Антоном в студенческие лета. Нас познакомил какой-то общий знакомый на празднестве по случаю первого вторника недели - события отнюдь не редкого в среде студентов. Мы оба любили книги, и хотя мы учились не только на разных факультетах, но и в различных университетах, это не помешало нам подружиться. Что-то в наших характерах и устремлениях способствовало взаимной приязни.
   Антон был высоким и нескладным юношей, всерьез рассуждавшим о социальной перестройке мира. Я целиком поддерживал его планы. Он не терпел скрытности и пустых любезностей, на дух не переносил двуличной игры и лживых заверений. Я же, будучи, совсем молодым и наивным, предпочитал открываться перед людьми, полагая, что это расположит их ко мне.
   Святая простота!
   Но в случае с Антоном это сработало. Мы дружили целых пять лет, а затем, как это часто бывает, судьба развела нас в разные стороны.
   Сменив несколько городов, девушек и профессий, я стал в итоге одиноким безработным.
   Антон Головной бросился на обветшалую арену отечественной науки и сумел вырасти там, среди немощных котят, в настоящего льва. Закончив обучение, он приступил к исследованиям в нейробиологической лаборатории при медицинском университете столицы. Обнаруженные им, как я вычитал в интернете, связи между определенными химическими соединениями и психическими процессами способствовали созданию "Нейриона" - мощного лекарственного средства, давшего ощутимый импульс развитию психиатрии. Этот успех принес ему славу и, разумеется, сопутствующие ей деньги. Зарубежные фармацевтические компании обеспечили Антона щедрым спонсированием, ожидая создания, на основе его исследований, новых золотоносных лекарств. Он открыл, не без помощи с самого верха правительства, свою лабораторию, добившись значительной, хоть и не окончательной, свободы действий.
   Как оказалось, самостоятельность пошла на пользу и ему, и делу. Уже там, в новой лаборатории, он и изобрел новый метод исследования мозга - программную электрическую стимуляцию, за что и получил нобелевскую премию в области физиологии и медицины.
   Подумать только - и вместе с этим человеком я запанибрата пил пиво на одной лавочке! Попробуй разберись в этой жизни.
  
   17. Голова идет кругом
   - Может быть, позвонишь ему? - спросила Таня, убирая назад упавшие на лоб пряди светлых волос.
   - Сейчас? - с сомнением в голосе поинтересовался я. - Даже не знаю.
   Все я знал. Я был совершенно уверен, что не стану никуда звонить в тот вечер. Антон мог тысячу раз сменить номер за эти годы. Еще ужаснее была мысль, что он просто не узнает меня.
   Зачем разочаровываться сегодня, если это можно перенести на завтра?
   - Думаю, уже слишком поздно, - рассудительно заметил я. - Позвоню ему в другой раз.
   После этого мне захотелось углубиться, чтобы не быть совсем темным, в изучение программной электрической стимуляции - триумфального открытия Антона Головного. Хотя бы в элементарные основы этой работы.
   У Тани, впрочем, имелись собственные, отличные от моих планы.
   - У тебя что-то случилось? - спросила она, глядя на меня. Мягкий оранжевый свет лампы снова не позволил мне разглядеть цвет ее глаз.
   - С чего ты взяла?
   - Ты находишься у меня дома. Разве этого мало?
   - Ты раскусила меня.
   Ее искренность и сочувствие произвели отравляющий, пораженческий эффект на мою чувственную оборону. Фронт развалился, и я не мог дальше молчать.
   Я рассказал ей, скомкано и сухо, о потерянной работе. Говорить с таким же спокойствием о разрыве с Аней мне не удалось. Обида и недоумение, столь естественные для любовных историй на излете, явственно прорывались наружу.
   Таня понимающе кивала, не вмешиваясь и не перебивая. Все так же молча она достала откуда-то бутылку вина и бокалы. В тот момент я немного сбился с мысли.
   Было отчего!
   Впервые в жизни видел я Таню, не признающую пьянство, и алкоголь вместе. Судя по всему, она не только приблизилась к вину на опасное расстояние, но и собиралась его пить! Голова кругом шла от такого!
   Но от выпивки я отказываться не стал.
   Пропустив несколько бокалов, я разговорился хуже некуда. Меня понесло. Не стесняясь и не сдерживаясь, я рассказывал о проблемах с платой за квартиру, о незаслуженном шансе, коим стала полученная Антоном нобелевская премия и невозможности этим шансом воспользоваться.
   - Почему же? - не поняла меня Таня.
   - Потому, - грустно отвечал я, делая впечатляющий глоток, - что Антон живет в столице, а у меня даже нет денег, чтобы туда доехать.
   Отведя обе руки за спину, Таня подалась немного назад, медленно и плавно опускаясь на кровать. Излучаемое ею желание, как и ее слова и поступки, было прямым, честным и неприкрытым. Это был не намек, а руководство к действию.
   - Думаю, - сказала Таня, не сводя с меня глаз, - с поездкой в столицу мы как-нибудь разберемся.
   Я присел на кровать рядом с нею. Наши пальцы встретились, переплетаясь между собой.
   Я покинул ее лишь на следующее утро.
   Каждый из нас получил то, чего хотел.
  
   18. Смертельная ошибка
   Вечером следующего дня я поднимался, преодолевая крутые железные ступеньки, в старый пассажирский вагон, прицепленный к составу на одном из путей железнодорожного вокзала. Легкий рюкзак на плечах содержал весь мой багаж - несколько сменных вещей, зубную пасту со щеткой и полотенце. В кармане джинсов лежал билет и несколько купюр внушающего уважение номинала, которыми Таня любезно снабдила меня в дорогу.
   Я направлялся в столицу.
   Антону я так и не дозвонился. Видимо, он слишком занят был работой, или чем-то еще, и просто не мог ответить. Или не хотел.
   Но я все равно отправлялся в путь. А что мне еще оставалось?
   Усевшись на указанную в билете койку, я уставился на перрон. Наверное, чем-то подобным занимается любой отъезжающий с тех самых пор, как был отправлен первый пассажирский поезд из Ливерпуля в Манчестер, положивший начало дружеским, а с распространением футбола - и не совсем дружеским, визитам жителей двух замечательных городов друг к другу.
   Стоило поезду тронуться, как окошко дало беспощадный залп холодным ветром из всех щелей. Я отодвинулся от него подальше, но глядеть сквозь грязноватое стекло не перестал. Скучные длинные ряды однотипных приземистых зданий исчезали где-то позади. Скоро, с нетерпением предвкушал я, можно будет вволю любоваться буйством красок зимней природы. Жизнь прекрасна, да и только.
   - Здорово, да? - сказал устроившийся на нижней полке, прямо напротив меня, старичок.
   - Еще как! - иронично заметил я. - Особенно здорово представлять, как, может быть, здорово все это будет выглядеть весной, когда земля покроется ковром...
   - ...пестрых полевых цветов, - закончил за меня старичок. - Знаем, проходили.
   Я посмотрел на него с восхищением. Не каждый день встречаешь человека, с ходу цитирующего Гашека.
   - Но, - продолжал старичок, - в отличие от Марека, я говорил серьезно.
   Седые и редкие волосы, пышные усы и круглые большие очки, скрывающие половину тонкого, худого лица, делали его похожим на университетского профессора.
   - О чем, простите, вы говорили серьезно? - не понял я.
   - О природе и ее красоте.
   - И что же красивого вы находите в этом кастрированном отсутствием снега зимнем пейзаже?
   Я заговорил на удивление свободно, словно был знаком со своим случайным попутчиком уже много лет.
   - То, что могли бы заметить и вы, - весело подмигнув, сказал старичок, - если бы не ограничивались лишь внешней стороной вопроса.
   - Как?
   - Вам хотелось бы, - с заметным удовольствием взялся за пояснения старичок, - чтобы деревья круглый год были покрыты листвой, травка зеленела, а цветы распускались?
   - Звучит не так уж плохо.
   - Это только так кажется, а на самом деле - хуже некуда. Если бы все это произошло посреди зимы, растения просто погубили бы себя, не дожив до теплых деньков. Природа понимает, что внешние условия вынуждают ее затянуть пояса, и она подчиняется необходимости, чтобы в нужный момент восстать в полной своей славе! Вот где истинная красота. Природа! Нам, людям, есть чему у нее поучиться.
   - И чему же? - с нескрываемым интересом спросил я.
   - Терпеливости, - ответил старичок, - умению выжидать. Какие бы светлые мысли у нас не возникали, какие бы планы по переустройству мира и общества мы не лелеяли, мы всегда, сразу или немного погодя, терпим неудачу. Из-за чего? Из-за нетерпения! Из желания жить сейчас и как можно лучше, а там хоть трава не расти. Мы распускаем листья и цветем посреди холодов, не заботясь о впустую растраченных силах, которых может и не хватить до весны. В человеческом устройстве есть один, вполне вероятно, смертельный изъян.
   - И вы знаете, какой?
   - О, разумеется! Мы обладаем чересчур эгоистичной индивидуальностью. Если представить человечество организмом, отдельный человек будет в нем раковой клеткой. Он слишком озабочен собственным благополучием, чтобы осознать себя частью системы, вне которой он - не жилец. Как и раковой клетке, ему невдомек, что беспощадная борьба за место под солнцем - это всего лишь один из способов самоубийства.
  
   19. Кто я, если не Бог?
   Я сказал старичку, что он, наверное, прав. Представленная им трагическая картина мира пришлась мне по душе.
   - Кто знает, - пожал плечами он, - может и прав.
   Помолчав с полминуты, я представился.
   - Очень приятно, - закивал старичок. - Можете звать меня Женей.
   Я смутился и несвязно объяснил ему, что не могу.
   - Поверьте, - улыбнулся старичок, - я не столь важная персона, чтобы величать меня по имени-отчеству. Ну да ладно. Если вам так угодно, называйте меня Евгений Романович Старожилов. Как видите, - усмехнулся он, - наконец-то мой внешний вид и фамилия достигли некоей точки равновесия!
   - Не знаю, правда ли это, - почтительно сказал я, - но если и так, ваш ум явно не собирается составить им компанию.
   - Вы мне льстите, - заметил Евгений Романович. - Дело в том, что многие былые удовольствия потеряли, увы, всякий интерес для меня. И что прикажете делать с этой пропастью свободного времени? Приходится размышлять подолгу о том, о сем.
   - И у вас неплохо получается, - кивнул я. - мне и самому приходилось думать о чем-то подобном.
   - Правда? - удивился старичок. - И вам не жаль тратить, в таком возрасте, на это время? Думайте в первую очередь о себе самом, а все остальное отложите в дальний ящик.
   Я был шокирован, мягко говоря. Картина мира, терпеливо нарисованная собеседником, была разодрана, его же стараниями, на мелкие клочки.
   - Погодите, - нахмурившись, произнес я, - вы разве не говорили, что эгоизм - это самоубийство? Разве вы не объявили его, да еще и нетерпение, главными бедами человечества?
   Евгений Романович был возбужден, как школьник, подложивший кнопку учителю. Мое замешательство привело его в полный восторг. Он чуть не бился головой о верхнюю полку, подпрыгивая от радости.
   - Объявил, - согласился он, - но я бы не советовал вам принимать все, что только не объявляется, на веру с подобной легкостью. Если хорошенько подумать, то в нашем "я", в нашей эгоистичной индивидуальности и заключается все важное, что только существует в этой вселенной.
   Я потерял дар речи.
   - Что такое любой другой мужчина, - продолжал Евгений Романович, - женщина, общество и государство, Земля и Солнце, Млечный Путь и вообще все сущее, если не всего лишь мое представление о нем? Разве все это имеет хоть какой-то смысл без меня? Может существовать вне меня? Не заключена ли вся вселенная внутри моего "я"? А кем тогда может быть Бог, кроме как мною?
   Старичок сделал внушительную паузу, наслаждаясь произведенным его речью эффектом.
   - Да и подумайте, - наконец сказал он, - кроме всего прочего, разве может кто-либо помогать другим людям, заботиться о судьбе человечества, если он не способен даже позаботиться о себе самом?
  
   20. Ценность спора
   Евгений Романович, походивший на университетского профессора, начал представляться мне несколько противоречивой личностью. Я приложил немало усилий, чтобы не пуститься тотчас в долгий и жаркий мировоззренческий спор. К тому же, в его поведении ощущалась какая-то хитрость.
   - Вы на самом деле так думаете? - спросил я, сохраняя внутреннее и внешнее спокойствие.
   - Думаю ли я так? - вопросом на вопрос отвечал Старожилов. - Разумеется, думаю, раз эти мысли пришли мне в голову и я даже произнес их вслух. Но, мне кажется, вы спрашивали не об этом. Считаю ли я эту позицию верной? Да пес ее знает. Не считаю ни верной, ни неверной. Это всего лишь одна из гипотез, в равной степени такая же вероятная, как и все остальные, за неимением точных фактов.
   Глядя на пробегающие за окном стволы голых деревьев, я стал понемногу разбираться в собеседнике. Он не просто разыскивал истину в споре. Он считал, что спор и есть истина.
   - Не слишком приятная гипотеза, - заметил я.
   - За которой, возможно, стоит еще менее приятная правда. Но разве правда станет менее правдивой только оттого, что она вам не нравится?
   - Она станет от этого жестокой.
   - Ха-ха, ну да, ну да, - закивал, потрясывая длинными усами, старичок. - Но не беспокойтесь - я в равной степени расположен к любой правде, в том числе и к менее жестокой. Еще раз повторюсь, значение для меня имеют только факты, а вот с ними, к сожалению, у нас есть проблемы.
   - Но разве наука, - с непритворным удивлением поинтересовался я, - не предоставила нам некоторое количество бесспорных фактов? Гравитация, скорость света, электромагнетизм?
   - Да бросьте, - махнул рукой Евгений Романович, - это не более чем субъективные догадки. Это как если бы ребенок, каждую ночь замечающий на небе звезды, посчитал фактом их существование в виде маленьких белых точек, развешанных немного выше, чем он способен дотянуться рукой. Любое человеческое наблюдение - субъективно. Человек все преломляет через самого себя, искажая конечный результат. Пока мы не разберемся в собственной природе, не познаем самих себя, нам ни за что не разобраться в происходящем вокруг нас.
   Какой-то парень, сидящий у окна, противоположного нашему, спешно надел наушники.
   В тот миг я подумал, что Старожилов отрицает науку в принципе, как бесполезный и даже вредный способ времяпровождения. Возможно, страшился я, он был очень хитрым верующим.
   - Однако, - подозрительно сказал я, - разобраться в собственной природе, наверное, так же не просто, как и во всем остальном?
   - Еще сложнее, - ответил старик.
   - Тогда, по-вашему, может быть и не стоит этим заниматься? Вверим свои судьбы в руки господа, ибо на все его воля?
   Старожилов неприятно поморщился, невольно отпрянув от меня.
   - Что вы такое говорите? - удивился он. - Какого еще господа? Я, между прочим, преподаватель университета и кандидат наук! Не упоминайте при мне об этих суевериях.
   Окончательно сбитый с толку, я начал спешно оправдываться.
   - Да нет, что вы! Вы меня неправильно поняли! Я думал, вы сводите все к тому, чтобы в принципе отказаться от познания и поиска истины.
   - Почему же? - внезапно переменившись в настроении, усмехнулся он. - Если пока что мы не имеем точных фактов, это не значит, что их не стоит искать! А поспорить об истине можно и без фактов.
   - Но какова ценность такого спора?
   - Ну, - Старожилов почесал свой щетинистый подбородок, - говорить же о чем-то надо? Без этого и одичать недолго.
  
   21. Согласно имеющимся на этот момент данным
   Кандидат наук и преподаватель университета, а по совместительству еще и искусный провокатор, сидел напротив меня, расплывшись в улыбке. Что-что, а одичание ему точно не грозило.
   - Вы что-то притихли, - заметил он, ухмыляясь во все свои коронки.
   - Пытаюсь хоть немного разобраться во всем том, - бросил я в ответ, - что вы мне сказали.
   - Возможно, я смогу вам помочь?
   Ну, уж нет! Старик только этого и ждал.
   - Вы упомянули, - как ни в чем не бывало, начал я, заводя лодочку разговора в безопасную гавань, - что имеете честь быть кандидатом наук и преподавателем университета? А в какой области?
   - В нейробиологии, - не без гордости ответил он, поправляя большие круглые очки. - Пытаюсь разобраться в человеческой природе, ибо, где же еще заключена наша сущность, если не в пределах головного мозга?
   Бегущий впереди состава тепловоз издал пронзительный, торжественный свист, словно бы подтверждая слова Старожилова. Я и сам чуть было не присвистнул.
   - Не может быть! - воскликнул я.
   - Вы сомневаетесь в правдивости моих слов? - смутился старик.
   - Да нет же! Какое удивительное совпадение! Нейробиология, вместе с сопряженными науками, врывается в мою жизнь на сверхсветовой скорости! Хоть это и невозможно, простите.
   - Что невозможно?
   - Сверхсветовая скорость!
   - Согласно имеющимся на этот момент данным, - поправил меня Евгений Романович.
   Я нетерпеливо рассказал ему о цели своей поездки в столицу и той связи, что возникла между мной и наукой об устройстве головного мозга. Старожилов неожиданно приуныл. Его лицо выражало сочувствие.
   - Вы уже договорились о встрече с Антоном Головным? - на всякий случай спросил он.
   - Еще не успел, - ответил я, - но собираюсь заняться этим сразу же по приезду.
   Старожилов скрестил длинные, морщинистые пальцы рук и водрузил всю эту сложную конструкцию на столик, разделяющий наши полки.
   - Не хочется огорчать вас, - медленно заговорил он, - но лучше это сделать мне, человеку не чужому, чем кому-нибудь из помощников Головного.
   Было нетрудно догадаться, к чему он клонит. Впервые за время нашей беседы я почувствовал себя уверенно. Наконец, мне было известно нечто такое, о чем Старожилов и не подозревал.
   - Благодарю за заботу, - сказал я, сдерживая улыбку, - но помощники Антона Головного не смогут огорчить меня. Я буду договариваться о встрече с ним лично.
   Евгений Романович снисходительно закивал седой головой, сочувствуя, наверное, присущей молодости наивной вере в успех.
   - И каким же образом вы с ним свяжетесь? - спросил он.
   - Позвоню.
   - По какому номеру?
   Я назвал последовательность из нескольких чисел.
   - Откуда у вас номер Антона?
   - Я его друг.
   - Не может быть! - воскликнул, столь же удивленно, как и я сам несколько минут назад, Старожилов. - У Антона нет друзей! Я был его наставником и ни разу ни одного не видел!
   - Это факт, подтверждающий их отсутствие?
   Старик затих. Он смотрел на меня с разгорающимся огоньком лукавства в глазах.
   - Знаете, - сказал он, наконец, - нет. Хотя бы один друг, наверное, должен быть. Почему не вы?
  
   22. Совершенный инструмент науки
   После такого ошеломительного совпадения, мы чувствовали себя, словно разлученные в далеком прошлом родственники. Я проникся беспредельным уважением к Старожилову, а он испытывал просто-таки отеческую симпатию по отношению ко мне. Невероятное, но все же совпадение, воспринималось нами чуть ли не как знак. В распознавательной системе "свой-чужой" мы стали двумя зелеными точками.
   Поезд находился на какой-то крохотной станции. Ее название выскользнуло из памяти еще до того, как состав полностью остановился. Немолодые женщины с сумками, в два и более раз превосходящими их самих по размеру, стремительно носились по крохотному перрону, соблазняя пассажиров пивом, рыбой и пирожками.
   Я не соблазнился.
   Старожилов поинтересовался, почему он никогда не слышал о моем существовании.
   - Наверное потому, что я на длительный срок выбыл из жизни Антона, - пришлось сознаться мне. - А вы часто видитесь с ним?
   - В последнее время - не слишком. Как ни прискорбно это признавать, - старик заметно сгорбился и потупил взгляд, - он уже давно перестал мною интересоваться. Антон целеустремлен, решителен, логичен и устрашающе прямолинеен. Он дарит свое время лишь тем, кто может помочь его работе. Даже жену он рассматривает с точки зрения целесообразности - она экономит его время, заботясь о быте, и предоставляет необходимую моральную поддержку, восхищаясь его исследованиями. Я же давно ему не ровня. Антон превзошел учителя и не станет советоваться с ним.
   - Вот поэтому, - после небольшой паузы продолжил он, - я и удивился, что у Антона есть друг.
   - Он не всегда был таким.
   - Надо полагать!
   - Говорите, он женился?
   - Ну, если внести некоторые поправки в привычное значение этого слова, то, наверное, можно и так сказать.
   - Он вам не нравится? - прямо спросил я.
   - Что вы! - покачивая головой из стороны в сторону, воскликнул старик. - Ни в коем случае! Антон - совершенный инструмент науки, гений, не постесняюсь сказать. А кто мы такие, чтобы нам нравились или не нравились гении? Они судят нас - не наоборот. Антон Головной - как химический элемент в периодической таблице - он такой, каким должен быть, и никакие симпатии или антипатии ничего здесь не изменят.
   В тот момент я сообразил, что напуган. Был ли этот Антон просто однофамильцем человека из моего прошлого, или он действительно настолько изменился - роли не играло. В любом случае, я не мог убедительно объяснить, отчего ему вдруг захочется встречаться со мной.
   Снова, уже не в первый раз, я усомнился в успехе.
   Снова, уже не в первый раз, совпадение или предназначение - называйте, как хотите - вселило в меня надежду.
  
   23. Неслучайные встречи
   Безропотно выстояв пять минут, что было сопоставимо в этой глуши с целой вечностью, поезд снова тронулся в путь. Скромное здание вокзала исчезло из виду, полностью загороженное первым же сараем, показавшимся в окошке вагона. Сгущающиеся сумерки опускались на поля и леса, провожающие, могильными вздохами ледяного ветра, убегающий прочь состав.
   - Признаюсь, - сказал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикусить от волнения губу, - вы вселили в меня толику сомнения.
   - Извините меня за это, - отвечал старик. - И не принимайте близко к сердцу. Сомнения - самая бесполезная и несущественная вещь на всем белом свете. Делайте, что должны, и наплюйте на них. Сомнения ни на что не влияют.
   Старожилов, казалось, оправился от недавнего упадка духа. Он снова выглядел бойко и жизнерадостно. Подобно Сократу, его не сломила бы и чаша с ядом.
   Мне было далеко до них обоих.
   Я только открыл рот, чтобы ответить, как тут же снова закрыл его. Я замер на месте, задержав дыхание, пытаясь совладать с захлестнувшими меня эмоциями. Сомнения по поводу будущей встречи испарились, как капля воды на раскаленной плите. Я вообще забыл о каких-либо встречах, кроме одной, случившейся только что.
   В узком коридоре вагона, на расстоянии метра от нас, показалась тонкая, как ивовый прутик, девичья фигура. Длинные, спускающиеся ниже пояса каштановые волосы растеклись мягкими волнами по расстегнутому пальто. Огромные зеленые глаза, в безграничных глубинах которых могли потеряться целые экспедиции, были направлены прямо на меня.
   Опустив на пол вагона небольшую сумку, девушка неуверенно улыбнулась. Я усмехнулся без всяких условностей.
   Мы узнали друг друга.
   - Здравствуй, Оля, - сказал я.
   Потратив не больше секунды на раздумья, она легонько обняла меня вместо приветствия. Ее запах, смешанный с ароматом сладких духов, ничуть не изменился за шесть лет. Он притягивал не хуже, чем песни сирен. Было самое время привязывать себя к мачте.
   Мы так и застыли - стоя между полками в купе. Нас разделяло всего лишь несколько сантиметров. Мы исследовали письмена глаз друг друга, стараясь отыскать где-то там розеттский камень.
   Многочисленные посторонние взгляды, спустя несколько секунд, рассеяли очарование встречи. Мы немного отодвинулись в разные стороны, смутившись.
   - Какое у тебя место? - наконец спросил я, расправляясь с чудовищем неловкой тишины.
   Оля назвала номер.
   - Это в другом конце вагона. Давай помогу тебе, - я схватил, опережая любые возражения, стоящую на полу сумку и виновато посмотрел на Старожилова. - Простите, но...
   - Идите-идите, - разве что не хлопая в ладоши, пропел старик, незаметно мне подмигивая. - Всему свое время. Мы еще увидимся.
   Я согласно кивнул и двинулся, вслед за Олей, по коридору.
   Моя поездка, уверился я, не могла быть простым недоразумением. Встречи, подобные этой, не случайны.
   Судьба не хотела делать меня свободным, как можно было подумать несколько дней назад. У нее имелись иные, куда более сложные замыслы. Ее воды упорно несли меня навстречу неведомой цели. Все, что она просила взамен - перестать расшатывать лодку и грести против течения.
   Я перестал.
  
   24. Природа взаимоотношений
   - Какими судьбами? - спросил я, едва мы присели рядышком на полке.
   Не самый плохой вопрос после шести лет неизвестности. Когда-то давно - по меркам того, кому еще не перевалило за тридцать, мы с Олей хорошо знали друг друга. Даже больше - работая вместе, мы стали, как будто случайно, искать возможность сблизиться. Я нравился ей, а она нравилась любому мужчине, который оказывался рядом. Она притягивала к себе взгляды, а вслед за ними и мысли противоположного пола. Даже против своей воли.
   Но это внимание не было только желанием. Глядя на Олю, мужчины испытывали, кроме всего прочего, необходимость защитить, уберечь, позаботиться о ней. Убийственное сочетание. Прибавьте к нему еще и ее полное пренебрежение к всеобщему вниманию - и вы представите себе всю картину.
   Не одно мужское сердце познакомилось, благодаря Оле, с муками разочарования.
   Я познакомил с ними и ее саму.
   Она не сторонилась только меня. Лишь мои слова и знаки она принимала без всякой меры. Кто знает, почему? Но я был в то время не одинок и желал поступить правильно.
   Я ушел, пока не стало слишком поздно, с работы и переехал в другой город, чтобы уберечь себя от любого соблазна. Казалось, мне удалось совершить большое дело, никого не обманув.
   Я так думал.
   Теперь, оглядываясь в прошлое, я уже не столь категоричен.
   Мне кажется, если речь идет о чувствах, между добром и злом не существует четкой границы. Они создают обширные анклавы на территории друг друга, запутываясь и переплетаясь в устрашающе-причудливых комбинациях. Они перестают быть категоричными - каждое из понятий впитывает в себя черты противоположного.
   Сохраняя верность одному человеку, мы изменяем другому, может быть, даже не зная об этом. И наоборот.
   Хоть на костер ведите меня за такие мысли.
   - Какими судьбами? - смущенно улыбаясь, повторила Оля. - Я могу спросить тебя о том же.
   Она сидела рядом со мной, спустя шесть лет, и радовалась, насколько я мог судить, нашей встрече. Непроизвольная улыбка и легкий румянец на круглых щечках выдавали ее чувства. Как будто я и не отворачивался от нее, убегая в другой город от неприкрытой симпатии, грозившей перерасти в нечто большее.
   Вот и пойми теперь природу человеческих взаимоотношений. Мы равнодушны к тем, кто меньше всего этого заслуживает, и боготворим тех, кто равнодушен к нам. С ума сойти можно!
  
   25. Кто это?
   - В общем-то, я еду в столицу, - не вдаваясь подробности, проговорил я.
   - Это мне и так понятно! - тихонько засмеялась Оля. - Поезд туда и направляется!
   Она напоминала бойкого, энергичного ребенка, открытого для всего непосредственного. Олю все еще неподдельно занимали интересные мысли, идеи и вещи, не связанные с нею напрямую. В отличие от многих людей старше двадцати, деньги так и не переместились в центр ее вселенной. Чистый поток ее жизни все еще не спустился с гор на болотистую равнину, полную гнили, нечистот и промышленных отходов.
   - Лучше скажи мне, - сказал я, заражаясь ее веселостью, - как ты оказалась на той станции? Жила отшельником?
   - Вовсе нет! За станцией, хотя, может быть, так сразу и не скажешь, расположен целый поселок. Я ездила в гости к родственникам, а сейчас возвращаюсь домой.
   - Ты живешь теперь в столице?
   - Теперь длится уже четыре года.
   Оля выглядела, как я не без удовольствия отметил, много моложе своих лет. В двадцать пять ей нельзя было дать и восемнадцати. Ну, вылитый ребенок!
   - А ты по каким делам путешествуешь?
   - Кхм, - промямлил я, не представляя, с чего начать, - это не самая короткая история.
   - Ага, как и наша поездка. До утра еще уйма времени.
   - Твоя взяла.
   Я рассказал ей, довольно подробно, о цели своего путешествия. Позорное увольнение и неожиданный разрыв с Аней, как и опрометчивая вечерняя поездка к Тане, были вынесены за скобки повествования. Пусть это останется между мной и моей совестью.
   - Не такая уж длинная история, - как будто невзначай заметила Оля.
   Откуда ей было знать, сколь нещадно поработала над этим рассказом моя внутренняя цензура?
   - Да? - изобразил я удивление. - Надо же.
   - А что за интервью? - спросила она.
   - Ну, знаешь, интервью - это когда один человек, назовем его интервьюер, задает другому человеку, пусть он будет интервьюируемым, вопросы, а тот, в свою очередь, дает на них ответы разной степени развернутости...
   - Да нет же! - весело вскрикнула Оля, легонько хлопнув меня по колену. - Я знаю, что такое интервью! У кого ты собираешься его брать?
   - Я же говорил.
   - Я прослушала.
   - У Антона Головного, - многозначительно, с тактом и расстановкой, проговорил я.
   Никакой бурной реакции не последовало.
   - Кто это? - спросила Оля так, будто это было самое рядовое имя.
   - Как? - смутился я. - Ты хорошо расслышала?
   - Антон Головной, да, - словно скучный урок, повторила она.
   Внезапно снизошедшая на меня мысль расставила все по местам.
   - А в этом поселке, - сказал я, - там, где ты гостила у родственников, интернет-то есть?
   Оля засмеялась от всей души.
   - Там и телефоны не всегда работают! - сказала она.
   Я объяснил, в двух словах, кто такой Антон и чем он прославился.
   Нобелевская премия, как и все необычное, выбивающееся из будничного течения жизни, заворожила Олю. Она была в восторге.
   - Вот бы и мне увидеть этого ученого! - сказала она без задней мысли и тут же запнулась, испугавшись, что я могу расценить эти слова как намек.
   Я расценил их как возможность.
   - Посмотрю, что здесь можно придумать, - сказал я и тут же добавил, опережая смущенные возражения, готовые сорваться с ее уст. - Но тебе придется, в таком случае, еще один раз со мной увидеться.
   Оля опустила голову, словно борясь с невидимым внутренним противником, замерев на несколько секунд.
   - Хорошо, - сказала она и заметно обрадовалась своему решению.
   - Хорошо, - кивнул я, стараясь угомонить сумасшедший карнавал радости, разыгравшийся в моей голове.
  
   26. Забавная шутка
   Только поздней ночью я вернулся на собственное место. Старожилов все еще не спал. Проницательный взгляд из-под больших круглых стекол очков был таким же ясным, как и несколько часов назад.
   - Я уж думал, вы и не вернетесь, - сказал он.
   - Это почему же?
   - Не поймите меня неправильно - я ничего плохого или порочащего кого-либо сказать не хочу, но вы бы видели, как стояли с нею вот здесь, прямо на этом месте, чуть ли не утопая в глазах друг друга. Я уже хотел бросать спасательный круг! - Старожилов широко улыбался. - А если серьезно, то на секунду показалось, что вы уже давно вместе и, как человеку, связанному с биологией, мне почудилось, что природа сводит вас для выполнения основной функции любого живого организма.
   - Произвести потомство, знаю, - кивнул я. - Но, к сожалению, мы еще не настолько близки.
   - В любом случае, желаю вам всего наилучшего. Я даже завидую вам.
   - Спасибо.
   - Хотя нет.
   - Что нет? - опешил я.
   - Это вы должны завидовать мне. Молодость, женщины - это же, как писал мой друг Платон, словно нестись во весь опор на необъезженном жеребце! Где уж тут взять время спокойно поразмыслить!
   Старожилов себе не изменял. Мне начинало нравиться его словесное безобразие.
   - Ну, не знаю, - с сомнением пожал плечами я. - Не очень-то хочется мне спрыгивать с этого жеребца.
   - Ах, оставьте, - со вздохом произнес он. - Я слишком стар, чтобы менять свои позиции в этом вопросе!
   - А я - слишком молод!
   Мы оба рассмеялись.
   - Молодой человек, - с дружеской симпатией во взгляде произнес Старожилов, - в вас есть потенциал.
   - Жаль, что не все его замечают.
   - Это потому, что вы его не всем показываете.
   - Может быть, - задумчиво прошептал я. Веселые мысли понемногу растворились, развеялись сквозняками тревог в ветхом и зыбком доме моего будущего. - Как думаете, Антон встретится со мной?
   Старожилов, в лад мне, также стал серьезен.
   - Вы неправильно ставите вопрос, - сказал он. - Не нужно гадать, встретится он с вами или не встретится. Необходимо ответить вот на что - захочет он вас увидеть, когда вы ему это предложите, или нет?
   - Кабы я знал! Спросите что-нибудь попроще.
   - Хорошо, - серьезно отнесся к этому ответу Старожилов. - Что между вами общего? Почему вы были друзьями?
   - Не уверен, что могу вот так сходу ответить.
   - Хорошо, - старик поправил очки. - Вы интересуетесь биологией, нейрофизиологией, медициной или чем-то в этом роде?
   - Абсолютно точно - нет! - получив, наконец, вопрос по плечу, выпалил я.
   - Имеете связи с фармацевтическими концернами, правительством или частными лицами, заинтересованными в спонсировании работы Антона?
   - Еще большее нет!
   Поезд затрясся и начал медленно тормозить. Стук колес о рельсы становился все тише и реже. Осветительные лампы в вагоне потускнели, погружая нас в полумрак. За окошком показались слабые оранжевые огоньки какой-то станции. Мы стали говорить полушепотом.
   - То есть, - многозначительно вопросил Старожилов, - вы ничем не способны помочь его работе?
   - Это уж как пить дать! - с глуповатой улыбкой на лице подтвердил я.
   - Не пойму вашей радости, - покачал седой головой он, - ибо не могу представить себе ни одной причины, по которой Антон захотел бы с вами встречаться. О чем вы вообще говорили, когда были друзьями?
   - Да так, - безрадостно отвечал я, - о вопиющей социальной несправедливости, тлетворном торжестве материи над духом, о необходимости революции, борьбе с невежеством, глупостью и ложью. В общем - обо всем, что принято считать в солидном обществе просто забавной шуткой.
   Старожилов упер руки в бока и закачал головой, словно не веря собственным ушам.
   - Антон непременно захочет с вами встретиться, - уверенно сказал он.
   - Зачем?
   - Хотя бы затем, чтобы поговорить о несправедливости, революции и борьбе с невежеством.
   - Но почему он не может обсудить это с кем-то еще?
   - Потому что остальные считают подобные разговоры забавной шуткой.
  
   27. Плохая связь
   Отходя от шумного, беспокойного, похожего на общий зал в сумасшедшем доме центрального вокзала, я тепло глядел, не совсем доверяя собственному счастью, на номер Оли, сохраненный в памяти телефона. Я испытывал почти мистический страх перед тем, что он вдруг исчезнет, пропадет без всяких объяснений, хотя не мог бы назвать ни одной правдоподобной для того причины. Волнительное, только зарождающееся и не имеющее пока что определенных границ чувство неприкрытой симпатии, как осторожно, чтобы не сглазить, называл его я, белоснежной голубкой набирало высоту в необъятном небе моего сердца.
   Внезапный звонок, как оглушающий выстрел, оставил от символа мира одни только перья. С обреченностью и твердостью декабриста, стоящего перед смертоносными жерлами пушек, я нажал на прием.
   - Доброе утро, Сергей Витальевич.
   Грубов, редактор второсортного журнала, в лице которого мне пришлось искать помощи перед угрозой бродяжничества, был, как всегда, простодушен и непосредственен.
   - Где мое интервью, мошенник? - прохрипел он вместо приветствия. Кроме всего прочего, Грубов прослыл человеком активным и деловым. К делу он переходил без всяких там условностей этикета и правил хорошего тона.
   - В процессе создания, Сергей Витальевич, - вежливо ответил я, не отступая далеко от правды.
   - Ты уже у Головного?
   Ощутив гнетущую усталость, тягучей смолой разливавшуюся по телу, я присел на лавочку у ближайшей остановки. Серая жижа из воды и снега, не решившая окончательно вопрос своего агрегатного состояния, дала о себе знать, коварно проникнув сквозь джинсы в те места, куда ее никто не приглашал. Подниматься, чтобы исправить положение, почему-то было лень.
   - Не совсем, - еле слышно проговорил я.
   - Что? Ты там умираешь, что ли? - возмутился Грубов. - Всегда, как говорится, пожалуйста, но только после того, как будет готово мое интервью! Говори громче!
   Его интервью? Можно подумать, что это он сейчас мерзнет, сидя на мокрой лавочке.
   - Не совсем, - сказал я громче.
   - Что не совсем?
   - Я не совсем у Головного.
   - А где? Чем ты вообще там занимаешься? - снова вспылил Грубов. - Я за что тебе плачу?
   Ни копейки аванса, конечно же, я от него не получил.
   - Я еще на вокзале, - проявляя чудеса дипломатии, сказал я. - Скоро поеду к Антону.
   Грубов столь обостренно реагировал на мои ответы, что даже не способен был дослушать их до конца.
   - Когда, говоришь, ты поедешь к Головному? - прохрипел он, переходя в состояние, близкое к истерике. - И почему ты еще на вокзале?
   - Потому что, - я с удивлением слушал, как легко вылетали из меня эти слова, - машинист поезда отказался везти меня прямо к Антону.
   - Чего?! - не веря собственным ушам, прорычал в трубку Грубов. - Что ты сказал?!
   Во мне взрастало чувство игривого протеста. Я уже ни за что не отвечал.
   - Машинист извиняется перед вами, но рельсы дальше вокзала, говорит, не проложили. Обещает исправить это недоразумение.
   - А?! - Грубов в прямом смысле ошалел. Как и всякого, условно, высокопоставленного нахала, ответная грубость приводила его в состояние душевного смятения. Он не был к такому готов.
   - Что-то связь плохая, - очень натурально проговорил я. - Алло? Алло?
   В этот миг беседа прервалась. Я испытывал вдохновляющее, разнузданное чувство ликования. Голиаф был повержен, Карфаген разрушен, а тысячелетний рейх, на деле оказавшийся двенадцатилетним, пал.
   Никакого раскаяния я не испытывал. Не чувствовал и страха перед возможным разрывом заключенной между нами сделки. Как и у всякого беспринципного дельца, память Грубова, случись ему почувствовать выгоду, становилась на удивление гибкой и избирательной. Ради задуманного интервью он проглотил бы и плевок в лицо, не говоря уж о безобидном розыгрыше.
  
   28. Все умеют читать
   Поднявшись с холодной лавочки, я двинулся в кофейню, расположенную на другой стороне дороги.
   Угоститься я решил чаем. Кофе вызывал у меня нестерпимую головную боль. С ума сойти, сколько людей пьет этот напиток литрами изо дня в день. Не удивительно, что они совершают впоследствии безумные поступки и вообще ведут себя непредсказуемо. Попробуйте трезво рассуждать, когда у вас голова раскалывается.
   Присев, с дымящейся кружкой в руке, к ближайшему столику у окна, я первым делом повернулся спиной к улице. Унылый и холодный городской пейзаж, навевающий мысли о досрочном разрыве отношений с жизнью, и так не в меру часто оказывался перед глазами. Он был способен подпортить настроение не хуже, чем любой нахальный редактор, звонящий по телефону.
   Кстати, о телефоне. Пришло, наконец, время воспользоваться им с пользой.
   Отдышавшись и подавив умеренный приступ паники, я выбрал номер Антона и нажал на "звонок". Жребий брошен.
   Несколько долгих гудков, одинаковых в своей бесконечной неопределенности, сменили друг друга. В тот момент, когда, казалось, разговор уже точно не состоится, на другом конце трубки послышался громкий и отрывистый мужской голос.
   - Да?
   - Добрый день. Это доктор Антон Борисович Головной?
   - Разумеется, - серьезно, без малейшего намека на иронию произнес собеседник. - Я не позволяю пользоваться своим телефоном кому-то еще.
   Наступил момент истины. Не представляю, какую бы необозримую жалость к себе я бы испытал, случись Антону не вспомнить меня.
   Но он вспомнил. Он узнал меня быстрее, чем исчезают деньги в руках цыганки.
   - А, это ты, - будничным тоном сказал Антон после того, как я представился. Казалось, что мы не виделись, самое большее, пару недель.
   - Очень хорошо, что ты позвонил, - продолжил говорить он несколько более оживленно, - я что-то не мог найти номер твоего телефона. Нам необходимо поговорить.
   Самые смелые фантазии меркли по сравнению с таким началом. Лучше могло быть, только если бы Антон самостоятельно записал интервью с самим собой и уже отослал мне полный текст по почте.
   - Ты не поверишь, - я пытался сдерживаться, чтобы не признаться старому другу в любви, - но я затем и позвонил тебе.
   - Отлично, - довольно сказал Антон, словно ничего другого и не ожидал. - Ты во сколько можешь подъехать?
   - А во сколько нужно?
   - В любое удобное для тебя время.
   Неудержимая искренность доктора Головного обезоруживала. Она просто заставляла отвечать тем же.
   - Должен сказать, - с опаской промолвил я, - что мне необходимо взять у тебя интервью.
   - Хорошо, - ответил он с легкостью, с которой начинается осенний дождик.
   - Прекрасно, - сказал я, окончательно прощаясь с чувством удивления. - А то я слышал, что ты не любишь общаться с прессой.
   - Что за чушь? - рассмеялся он. - Откуда ты это взял?
   - Ну, вроде как, с твоих собственных слов, обращенных к журналистам.
   - Они все переврали, как всегда. Я хорошо отношусь к прессе. Я просто не люблю тратить свое время на то, чтобы повторяться.
   - Что? - не понял я.
   - Повторяться, - терпеливо, словно несмышленому ребенку, пояснил Антон. - Все, что я могу рассказать интересного, уже написано в моей работе. Читать, к счастью, пока что умеют все, в том числе и журналисты.
   - Но может быть они хотели бы спросить тебя о чем-то, чего в твоей работе нет?
   - О чем, например?
   - О твоем детстве, к примеру, семье, личной жизни и еще о чем-то таком?
   Доктор Головной лениво засмеялся, ни секунды не сомневаясь в том, что я пошутил.
   - Умора просто, - сказал он. - Кого может заинтересовать какая-то там личная жизнь, когда есть возможность узнать больше о главном инструменте познания тайн природы - о человеческом мозге?
   - И правда, - безропотно ответил я, хотя и мог кое-чем возразить на этот счет. - Но, в таком случае, вынужден признаться, что могу задать во время нашей встречи парочку личных вопросов и, прости, заставить тебя несколько раз повториться.
   - А без этого никак? - заискивающе спросил Антон. - Но что это я, прости. Необходимость есть необходимость. Все-таки это я искал встречи с тобой. Жду.
   Твердо уверовав в предназначение, я записал продиктованный им адрес.
  
  
   29. Кто же я такой?
   Угловатая серая коробка здания в пять этажей, вмещавшая в себе лабораторию, встретила меня зарешеченными окнами и захлопнутыми веками жалюзи. Она утопала в глубине обширного парка, предоставляя любому, кому бы вздумалось туда направиться, возможность для легкой прогулки.
   У самого входа, в основании высокой лестницы из девяти широких ступенек, ведущей к стеклянным дверям, стоял неприметный мужчина средних лет в хрестоматийном белом халате и очках. Он был отправлен, как оказалось, мне навстречу.
   - У вас документы есть? - спросил он после того, как узнал мое имя.
   Мы двинулись вверх по лестнице.
   - А вам зачем? - спросил я. - Не верите мне на слово?
   - Я верю, - покачал головой встречающий. - А вот они - и мать родную не признают без подтверждающей это бумаги.
   Мужчина в халате, так и не представившийся, указал пальцем на двух охранников в военной форме, стоящих сразу за дверью.
   - Выглядят, как настоящие солдаты, - заметил я между делом.
   - А они и есть настоящие солдаты. Это государственная лаборатория.
   - Я думал, это лаборатория доктора Головного.
   - Одно другому не мешает, - вяло сказал он, вручая мне бумажку, синюю от бессчетных штампов и печатей. - Держите, это ваш пропуск.
   Предъявив невозмутимым солдатам полученный документ и паспорт, я подождал, пока они сверили их со списком лиц, имеющих право находиться в помещении. Убедившись, что все в порядке, они вернули мне бумаги. Мой провожатый, покинувший здание минуту назад, подвергся точно такой же процедуре. Солдаты, живостью не превосходившие языческих истуканов, вели себя так, словно в первый раз его видели.
   Покончив с формальностями, мы прошли по широкому коридору, выкрашенному в белый цвет. Свет десятков продолговатых ламп, многократно отраженный от стен, нещадно бил прямо в глаза. Наверное, в конце одного широко известного тоннеля творилось нечто подобное.
   Подойдя к лифту, мужчина в халате нажал на кнопку вызова. Немного подождав, мы отправились, не беспокоя друг друга беседой, на пятый этаж.
   - Кто вы такой? - внезапно сорвался, снедаемый любопытством, мой провожатый.
   - А? - не понял я.
   - Любой, кто хочет встретиться с доктором Головным, сутками напролет обивает порог лаборатории и его дома, одновременно не слезая с телефона. Вы же позвонили всего один раз и, вуаля, словно по волшебству, уже находитесь здесь и направляетесь, прямым ходом, на встречу с "самим"! Кто вы такой? Ученый с мировым именем?
   - Нет.
   - Да я и сам это вижу, - согласился он. - Без обид. Важная шишка из правительства?
   Я покачал головой.
   - Миллиардер? Иностранный шпион? Его потерянный в далеком детстве и счастливо нашедшийся, горячо любимый брат? Свидетель страшного преступления, совершенного доктором?
   - Нет, нет, и еще раз нет.
   - А кто тогда? - не унимался провожатый. - Чем вы занимаетесь?
   - Я журналист.
   - Врете!
   - Отнюдь.
   - Черт! - мужчина в очках чуть не присвистнул от удивления. - Никак у нас конец света на носу!
   Как в воду глядел.
  
   30. Лицо современной науки
   На пятом этаже, у самого выхода из лифта, нас дожидался, к моему большому удивлению, еще один солдат - кровный брат тех, что стояли внизу, со своим собственным миниатюрным пропускным пунктом. Убедившись, что мы наделены всеми необходимыми полномочиями и внесены в особый список этой части здания, он молчаливо убрался с нашего пути.
   Провожатый искоса поглядывал на меня время от времени. Он все гадал, не разыграл ли я его. Я лукаво улыбался, подогревая его фантазию.
   Пройдя через широкую автоматическую дверь, мы очутились в большом прямоугольном зале. Столов, стульев и компьютеров в нем было не меньше, чем игрушек в ящике мальчишки. Бесчисленные технические приборы всевозможных размеров и форм, неясного происхождения и предназначения, занимали все остальное пространство. Высокие стены были покрыты загадочными иероглифами схем, формул и химических соединений. Несколько мужчин и женщин, в таких же, как и у моего провожатого, халатах, понуро глядели в экраны мониторов и ноутбуков.
   Куда только подевалась их меланхолия! Стоило нам войти, как они мгновенно бросили все, чем занимались, или просто делали вид. Сотрудники лаборатории смотрели на меня, как придворные на нагрянувшего во дворец Моисея. Они все гадали, с какой стати этот незнакомец оказался допущен к трону фараона. Провожатый, на которого переместились требующие объяснений взгляды, мог лишь незаметно пожимать плечами.
   Тем временем в дальнем конце зала распахнулась, с резким скрипом, черная дверь. Нам навстречу вышел, а скорее - вылетел - высокий, чуть менее двух метров роста, мужчина немного за тридцать в темных брюках и белой рубашке при галстуке. Густые и черные, как уголь, волосы были коротко острижены. Красивое правильное лицо и атлетическое телосложение делали его похожим на голливудского актера.
   Это был Антон Головной - мой старый, давно пропавший из поля зрения друг. Годы упорной работы и бессонных ночей нисколько на нем не сказались. Скорее, наоборот - выглядел он восхитительно.
   Люди в белых халатах повскакивали со своих мест. Стремительными рывками, подобно секундной стрелке на циферблате часов, Антон приблизился ко мне и провожатому.
   - Доктор Головной, - сладко пропел последний, чуть ли не склоняясь в реверансе, - как вы и просили, - он немного помялся, после чего все-таки бросил наживку, - господин журналист доставлен в целости и сохранности.
   - Журналист? - прямодушно изумился Антон, словно не понимая, кому в голову могла прийти такая нелепость. - А вы, - он внезапно улыбнулся мне, словно разгадав головоломку, - знатный шутник, господин журналист! Ха-ха! Прошу в мой офис.
   Антон бесцеремонно отнял меня у провожатого и самостоятельно довел до черной двери, натянуто улыбаясь. Лишь только когда мы оказались в его кабинете, доктор Головной снова приобрел естественный вид.
   - Свора бездарей и нахлебников, - без какой-либо злобы, а просто констатируя факт, произнес он. - Только для обсуждения сплетен они и годятся.
   Я был несколько озадачен подобной нелестной характеристикой.
   - Но разве они не занимаются наукой, не помогают тебе?
   - Наукой? - спросил Антон. - Не смотри, что их одели в халаты - сальные костюмчики, пенсне и галстуки-бабочки подошли бы им больше. Они обыкновенные бюрократы, кладовщики и завхозы. Никакой наукой они не занимаются. Эти бухгалтера годятся больше для работы в ломбарде, чем в лаборатории. Да здесь вообще мало кто занимается наукой. Даже я.
   Доктор Головной рассказывал столь бесстрастно, что, казалось, все это не имело к нему никакого отношения.
   - Но как же твои исследования? - осторожно спросил я, ничего не понимая. - Разве они не являются наукой?
   - Мои исследования на девяносто процентов посвящены поиску денег для науки и лишь на один - самой науке.
   - А куда подевались еще девять?
   - Они уходят на мольбы о предоставлении редких материалов и разрешений на опасные эксперименты, с которыми я обращаюсь к правительству, - объяснил он. - Вот тебе и лицо современной науки. Мы как избалованные дети - постоянно выпрашиваем подарки у родителей, обещая взамен порадовать их в неопределенном будущем.
   Об опасных экспериментах я предпочел пока что не спрашивать.
  
   31. Когда Архимед и Ньютон строили ракеты
   С опозданием поприветствовав друг друга, мы уселись по разные стороны обширного, занимающего добрую часть комнаты стола коричневого цвета. Кипы бумаг, дивизии ручек и мириады карандашей заполняли все его пространство. Казалось, на него нельзя было положить хоть что-нибудь еще, даже булавку. За окном медленно падал снег.
   - А выглядит все как будто прилично, - задумчиво и немного огорченно произнес я.
   - Что именно? - не понял Антон.
   - Да эта лаборатория вместе с, как ты выразился, хозяйственниками и бухгалтерами.
   - С чего бы это?
   Я попытался ясно выразить собственную туманную мысль.
   - Ну, у них на стенах висят разные формулы и схемы.
   - И что с того? - легко парировал Антон. - От этого они не перестают быть хозяйственниками и бухгалтерами. Они цепляют эти священные символы науки, чтобы не чувствовать собственной недостаточности, ради лживого самоуспокоения. Как подростки, вешающие на стены плакаты со знаменитостями и считающие, будто имеют какое-то отношение к чужим заслугам.
   - А еще там, в зале, - я указал на дверь, сквозь которую мы недавно вошли, - все заполнено разнокалиберными и сложными, кажется, приборами.
   - Захламлено, - поправил меня доктор Головной. - Все неудачные и отслужившие свое технические устройства, бесполезные для будущих экспериментов, отправляются, перед свалкой, в зал к нашим счетоводам. Должны же и они чем-то жертвовать ради общего дела?
   Я приподнял, словно извиняясь, руки, а затем стал опускать их на стол. Еще раз посмотрел на пропасть канцелярских изделий, скрывавших его поверхность, как синие воды - Атлантиду, и передумал.
   - Каюсь, виноват. Наверное, столь нелепые и смешные догадки мог высказать только такой профан, как я.
   - Да нет, не только, - чистосердечно признался Антон. - Наши счетоводы довольно удачно околпачивают всех, кто не занимается, собственно, наукой. Архимед или Ньютон, по их гнусным заверениям, не меньше, чем ракеты бы строили, имей они таких замечательных помощников. Точная информация, сколько и на что наша лаборатория потратила средств, ни на миллиметр не приближает нас к конечному успеху. Им кажется, что наука - это то же самое, что и бизнес.
   - Кому это - им?
   - Нашим спонсорам - богачам и правительству.
   - Да разве только наука? - внезапно для самого себя добавил я. - Любовь для них - коммерческое сотрудничество, брак - слияние, дети - создание дочернего предприятия. Для них вообще все - бизнес.
   Антон согласно закивал.
   - И ты не можешь уволить этих бесполезных людей? - спросил я минуту спустя.
   - Наших бухгалтеров и счетоводов? - отвечал он. - А смысл? Спонсоры все равно считают, что мы здесь прокручиваем еще одно прибыльное дельце, а в бизнесе без бухгалтеров никак. Пришлют новых.
  
   32. Слепая удача
   Антон надолго притих, углубившись в собственные мысли. Мне захотелось отвлечь его, переведя разговор на что-нибудь менее удручающее. Но он опомнился первым.
   - Однако, что это я? - пожурил себя доктор. - Делюсь с тобой мнением, с которым ты, возможно, и не согласен. Зря, конечно, потому что оно верное, но кто я такой, чтобы судить тебя за это?
   Он был серьезен, как прокурор в зале суда. Сколько ни пытался я уловить в его словах хоть толику иронии, ничего не удавалось. Он нисколько не шутил.
   - Ты - мой гость, - продолжал Антон, - а к гостям нужен особый подход, как говорит моя жена. Я вдруг подумал, что мы давно не виделись. Как твои дела?
   Я был уверен, что вопрос задан исключительно формально, из правил приличия. В то же время, мне не приходилось сомневаться, что любой ответ, даже самый подробный и утомительный, будет сосредоточенно выслушан и проанализирован.
   - Могли быть и лучше, - выдавил я из себя, подумав, что то же самое можно было сказать и про эти слова.
   Выждав малость и убедившись, что я закончил, Антон кивнул.
   - Очень взвешенный ответ, - поведал он в своей потрясающе бесчувственной манере.
   - Рад, что тебе понравилось, - выпалил я, краснея и понося себя, на чем свет стоит. - А как ты поживаешь?
   Доктор отнесся к своим словам так, словно говорил их под присягой. Он все честно выложил.
   - После того, как мы виделись в последний раз, - раскладывал все по полочкам Антон, - я приехал в столицу и продолжил образование. Закончил медицинский, написал кандидатскую, стал работать в лаборатории, помог разработке нескольких психических лекарств, стал доктором, получил вот эту лабораторию, - он театрально развел руками, указывая на окружающее нас помещение, - женился - детей нет, разработал программную электрическую стимуляцию, отправился в Стокгольм, получил нобелевскую премию и работаю дальше. Вот, собственно, и все.
   - Необыкновенно развернутый ответ, - искренне сказал я, решив воспользоваться удобно подвернувшимся моментом. - Можно считать это началом твоего интервью.
   Доктор закатил глаза, сопоставил и прикинул что-то в уме, после чего одобряюще посмотрел на меня.
   - Ну, хорошо, - сказал он. - Я готов.
   - Отлично! - я чуть не всплеснул руками от того, как ловко все получилось. - Можно попросить у тебя, пожалуйста, листик и ручку? Спасибо! Итак, - перешел я на деловой тон, - как вы познакомились с будущей женой?
   - Она работала ассистенткой в нейробиологической лаборатории при медицинском университете.
   - Вы работали там же?
   - Да.
   Антон выплевывал ответы с такой скоростью, будто участвовал в викторине. Или хотел быстрее покончить с интервью, что вероятнее.
   - Что вас в ней привлекло? - задал я следующий вопрос.
   - Она была женщиной.
   Перед тем, как продолжить, мне пришлось внимательно посмотреть на собеседника. Нет, опять показалось.
   - Что привлекло ее в вас?
   - Это лучше у нее спросить.
   Возможно, подумалось мне, Антон станет чуть более словоохотлив, когда речь пойдет о его работе.
   - Как вам пришла идея заняться нейрофизиологией? - сказал я и понял, какой это на самом деле непростой вопрос.
   - Мне было интересно.
   Не такой уж и сложный, с другой стороны.
   - Как вы приходите к своим гениальным открытиям? Озарение? Предчувствие?
   - Как и все остальные, - сказал, словно не могло быть ничего проще, Антон. - Я просто исследую, анализирую, сравниваю, в общем - работаю, до тех пор, пока не раскрою всех свойств и характеристик чего-то науке еще не известного, а потом даю этому название.
   Я с куда большим оживлением, нежели ранее, записал мысли доктора на бумагу.
   - А что в вашем деле главное? Талант? Трудолюбие?
   Антон посмотрел на меня с умилением и в то же время с грустью, впервые позволив себе хоть какие-то чувства.
   - Удача, - сказал он, - слепая удача. Побочным эффектом моих ранних исследований стал "нейрион" - лекарство, что принесло миллионы владельцам фармацевтических компаний. Думаешь, они дали бы мне деньги, не рассчитывая заработать еще?
  
   33. С самого начала
   Антон потянулся к ящику стола и вытянул оттуда пачку сигарет, пепельницу и зажигалку.
   - Не желаешь? - спросил он, протягивая мне пачку.
   - Я бросил.
   - Тогда ты не против, что я?
   - Только если это не противоречит технике безопасности вашей лаборатории, - отшутился я.
   Доктор Головной на миг призадумался, уверенно покачал головой, не вспомнив никаких запретов, и закурил. Полупрозрачное облачко сизого дыма взмыло под потолок.
   - Поговорим, - сказал я, решив продолжить интервью, - о работе. О самой известной из ваших работ.
   В тот самый позорный момент, когда мне не удалось выдернуть из памяти несколько раз слышанное, но прослушанное, название, Антон спас положение.
   - О программной электрической стимуляции, - закончил он.
   - Именно! - может быть, излишне поспешно воскликнул я, рискуя быть заподозренным в мошенничестве. - Расскажите об этом, э-э, методе.
   - Конечно, всю необходимую информацию можно найти в моей статье, опубликованной в профильных журналах на пяти разных языках, но если ты настаиваешь...
   - Не то, чтобы настаиваю, - поправил я, - но, считаю, создатель работы способен, как никто другой, объяснить неискушенным в данной сфере людям суть своего выдающегося открытия.
   - Это логично, - легко согласился доктор. - Не знаю, так ли необходимо людям, неискушенным в данной сфере, вникать в суть моего открытия, но это логично. С чего начать?
   - С самого начала.
   Антон потер руки, словно готовясь к длинному, обстоятельному рассказу.
   - Сначала, около четырнадцати миллиардов лет назад, случилось, вероятно, ключевое событие, первопричина всего сущего - большой взрыв. В микроскопические доли секунды после него наша вселенная, возникшая в одночасье из ничего, кардинально преображалась, расширяясь с невообразимой скоростью. Она стала...
   Доктор Головной решил зайти издалека.
   - Наверное, - осторожно перебил я, - не настолько сначала. Думаю, будет лучше немного пропустить и продолжить как раз с того момента, когда вы начали работу над программной электрической стимуляцией.
   - Прости, я не серьезно, - сказал он абсолютно серьезно. - Жена говорит, что я слишком официален и должен пробовать, время от времени, вести себя неформально. Я пошутил.
   Мне лишь оставалось верить, что ничего плохого она не хотела.
  
   34. Специальные электрические сигналы
   - Продолжим насчет вашего открытия, - мягко подтолкнул я доктора.
   - Конечно, - кивнул он. - В один момент я подумал, а что если исследования человеческого мозга идут не в том направлении? Наука повсеместно, чем бы она ни занималась, пытается разобрать интересующий ее предмет на составные части, а каждую из них - на еще меньшие детали, пытаясь понять значение и функцию каждой из них, и так до самой меньшей, неделимой части. Это очень сложный, трудоемкий и длительный метод, постоянно спотыкающийся о наше техническое несовершенство, закрывающее возможность исследования на самых глубинных его этапах. Я как раз застрял в изучении определенных участков коры головного мозга, когда раздумывал над этим вопросом.
   - И что же помогло, - я попытался вывести его из научных дебрей, - прийти к ответу?
   - Жена и домашний быт.
   - Это интересно.
   - Отнюдь, - возразил Антон. - Совпадение, я думаю. Но совпадение удачное.
   - Продолжайте.
   - Жена попросила меня, не помню уж и зачем, перекрыть воду в ванной. Я ломал голову над своими исследованиями и был невнимателен. Кран никак не хотел проворачиваться, сколько бы усилий я не прилагал. Но стоило мне изменить вектор и дернуть его в другую сторону, как все получилось. В тот миг меня осенило. Я подумал, что, может быть, в работе следует поступить точно так же? Пойти от противного - не изучать отдельные части мозга, чтобы понять процессы, в нем происходящие, а просто воспроизвести, без осознания их смысла, сами процессы и поглядеть, к чему все это приведет.
   - И вот тогда вы... - в ожидании кульминационного момента произнес я.
   - И вот тогда я несколько лет экспериментировал без всякого видимого результата, пока не понял, что открыл программную электрическую стимуляцию.
   - Наверное, - вдохновленный рождением выдающегося шедевра от науки, торжественно проговорил я, - это было триумфальное открытие!
   - Да нет, - доктор покачал головой, - не сказал бы так. Вообще-то, я искал совершенно иное. Мое открытие - чистая случайность. Но случайность значимая.
   Вот и вся разница между великими людьми и самозванцами. Первые никогда не путают успех и заслугу. Последние занимаются этим намеренно.
   - И в чем суть этой... этой... - неловко замялся я.
   - Этой случайности, - закончил доктор Головной. - Называйте вещи своими именами, не стесняйтесь. В этом и есть прелесть науки - не бывает неудачных исследований - они всегда дают нам ответ, будь он положительным, отрицательным, или вообще не таким, каким мы ожидали его видеть.
   - И каким оказался ваш?
   - Я заметил, что, подавая специальные электрические сигналы на определенные участки коры головного мозга, могу фактически создавать новые комбинации совозбужденных нейронов!
   Доктор настолько увлекся воспоминаниями об открытии, что, кажется, и сам чуточку возбудился. Он многозначительно смотрел на меня, ожидая мгновенного прозрения. С таким же успехом он мог отправляться на поиски Эльдорадо. Мрак и невежество соправительствовали у меня в голове.
   - Нельзя ли, - смиренно попросил я, - немножечко подробнее объяснить последнее предложение?
   Антон терпеливо (по-другому он, наверное, и не умел) выбрал более понятные, по его мнению, слова.
   - Специальные электрические сигналы, - сказал он, - образуют в головном мозге новые синаптические связи между нейронами и изменяют интенсивность уже имеющихся, что запускает процесс генерации искусственной памяти.
   - А можно...
   - Можно. Программная электрическая стимуляция позволяет изменять память, то есть - вносить в нее новые знания, опыт и навыки.
   - Но это же... - начало понемногу доходить до меня.
   - Главные факторы, влияющие на формирование личности, да. Изменение памяти, фактически определяющей личность и сознание, позволяет трансформировать их по желанию экспериментатора. Мозг превращается, - еще понятнее разъяснил Антон, - в компьютер, память - в жесткий диск, а ученый - в программиста.
   Я вздрогнул. Горизонты возможностей, опоясывающие судно программной стимуляции, были сколь потрясающие, столь и пугающие. С их помощью словосочетание "власть над умами" переставало быть метафорическим преувеличением.
   - Ученый становится, - предостерегающе заметил я, - подобен богу.
   - Бога нет, - заявил, как о чем-то очевидном и вполне выясненном, доктор Головной.
   - Не было, - поправил я, - до этого момента.
  
   35. О чем думала природа
   Какое головокружительное, фантастическое, неповторимое открытие - думал я о программной стимуляции. Много воды утекло, но те слова остаются, применительно к работе доктора Головного, наиболее точными.
   Головокружительное - до тошноты. Фантастическое - до сих пор не верится в его последствия. Неповторимое - ни одно другое открытие не приводило к гибели человечества. Все сходится.
   Еще я думаю, сколь безответственна была природа, награждая нас столь могучим, загадочным и непостижимым инструментом, как разум. Хрупкие, недолговечные, подверженные всем страстям и порокам, которые мы сами и выдумывали с завидной частотой, люди получили под свой полный контроль орудие власти, не имеющее подобия во вселенной. О чем природа только думала?
   Любое орудие с легкостью превращается в оружие, а оружие непременно убивает. Бывает - даже собственного хозяина.
   Человечество пользовалось данным ему оружием, в равной мере, во благо и во вред, но каковы были шансы, что оно не пальнет в итоге себе в висок?
   То, чего не сумели сделать величайшие злодеи, ставившие мир на грань катастрофы, совершил человек совсем не плохой. Но он так крепко увяз в собственной работе, что перестал видеть в людях нечто большее, чем просто живая плоть. Мысли и чувства имеют физическое начало - они порождаются электрической перекличкой между нейронами. Антон знал об этом. Но что происходит с ними дальше? Разве они не избавляются, в итоге, от оков материи? Разве они не становятся бесплотными?
   Чистый расчет взялся за исцеление сознания, а человек, растерявший в мире холодных цифр почти все человеческое, получил власть над душой.
   Гроза надвигалась.
  
   36. Наука не знает добра и зла
   - И какие границы, какие возможности у программной стимуляции? - спрашивал я, позабыв о ручке, листке и ведении записей. - Ведь наверняка имеются какие-то препятствия, ограничения?
   - Никаких границ, потолков и условностей, - убежденно проговорил Антон. - С чисто научной стороны, разумеется. Единственное препятствие - невежды и глупцы, считающие, будто наука способна принести вред.
   - А она не способна?
   - Нет, нет и еще раз нет! - слегка раздраженно проговорил доктор, обращаясь к невидимому, но непримиримому оппоненту. - Вред всегда приносят люди! Только они! Наука не знает добра и зла!
   - То есть, - с ужасом расслышал я собственный голос, - пользы от нее тоже никакой?
   - Не пользы, а добра, - пропустив мой невольный укол, спокойно поправил он. - Наука - инструмент поиска истины, и только. Использовать ее к благу, либо во вред - решает уже сам человек.
   Доктор Головной щелкнул зажигалкой и затянулся еще одной сигаретой. Неслышно падающие снежинки за окном превратились в капли дождя, звонко барабанящие по стеклу. Табачный дым расползался по комнате.
   - Вернемся к программной стимуляции, - сказал я. - Вы утверждаете, что способны на любые изменения личности с помощью этого метода?
   - Практически, - подтвердил Антон. - Исключая, разумеется, генетические факторы. Против них мой метод бессилен. В остальном - полная свобода действий. Сознание, личность - все, что мы вкладываем в эти понятия, содержится в памяти. Программная стимуляция с легкостью изменяет, корректирует и создает новую память. Делайте выводы.
   - То есть вы способны фактически переписать человека, создать его с ноля?
   Доктор Головной немного подумал над ответом.
   - Теоретически, - сказал он, - способен. Но это слишком долгий и технически крайне сложный процесс. Вы представляете, сколько информации содержится в памяти взрослого человека? Не представляете. Я и сам с трудом представляю. На переписывание памяти с чистого листа уйдет времени не намного меньше, чем потребовалось бы для ее накопления в естественной среде. Но этого нам и не требуется.
   - Поясните, пожалуйста.
   - К чему переписывать человека полностью, если можно, с относительной легкостью, сделать поправки в ключевых местах и, тем самым, в корне изменить его поведение? Вот с этим программная стимуляция справляется на отлично.
   Я снова взялся за лист бумаги и ручку. Голова гудела от бесчисленных мыслей, которые отчего-то с трудом складывались в простые вопросы, предпочитая рассыпаться в последний момент, словно высохший на солнце песчаный замок.
   - В каких сферах, - наконец сказал я, - вы полагаете, можно использовать программную электрическую стимуляцию?
   - Образование, психиатрия, социальная коррекция, пенитенциарная система, - без запинки перечислил Антон. - Возможно, где-нибудь еще.
   - Судя по всему, ваше открытие может принести много пользы - как отдельным людям, так и обществу в целом, - сказал я, чувствуя, как мой внутренний дьявол-искуситель снова поднимает голову. - Правильно?
   - Совершенно верно.
   - Но возможно ли, что его станут использовать во зло? Как и любой другой инструмент? Программная стимуляция, как мне кажется, не оснащена предохранителем, допускающим лишь позитивные изменения личности?
   - Не оснащена, - с легкостью подтвердил доктор. - Но никто не станет использовать ее во зло. Это бессмысленно. Посмотрите на наши школы, улицы, телевизионные программы и популярные интернет-сайты. Есть куда более простые способы изменить человеческую личность к худшему. И они давно работают.
  
   37. Что управляет миром
   Еще несколько минут я испытывал вопросами доктора Головного, но он с расчетливой уверенностью и неумолимой логикой отвечал на любой из них. Каждая хитрость спотыкалась о его прямоту, двусмысленности не вводили в заблуждение выдающийся интеллект.
   - Кажется, - сказал я, возвращаясь к приватной беседе, - с интервью покончено.
   - Мне приятно это слышать, - ответил Антон без малейшего намека на радость в голосе.
   - Помнится, - после крохотной паузы заметил я, чувствуя свой долг перед ученым, - во время нашего утреннего телефонного разговора ты намекал, что был бы не против кое-что обсудить со мной?
   - Нет, - покачал головой доктор. - Я говорил об этом прямо.
   - Правда, - кивнул я. - Ну что же. Ты и представить себе не можешь, как только что меня выручил. Готов ответить на любые твои вопросы или что ты там задумал.
   Антон вздрогнул и несколько секунд подозрительно оглядывал меня, что-то прикидывая и сопоставляя.
   - Спасибо, - покачивая головой, словно развеяв все подозрения на мой счет, сказал он.
   Но доктор не вернулся, после редкого обнаружения присущих смертным чувств, к своему прежнему бесстрастному состоянию разума. Он беспокоился, долго раздумывал над тем, что сказать, и запинался после двух-трех слов, не способный решить, как именно построить фразу.
   - Вот какое дело, - заговорил он витиевато и, в его случае, показательно наигранно. - Ты, как мне кажется, живешь не в столице, верно?
   - Все правильно, - подтвердил я, стараясь не реагировать на его причудливое и неестественное поведение.
   - А вот как скоро ты намерен, ты же намерен? Да, конечно. Как скоро ты намерен отправиться домой?
   Он пытался говорить небрежно и раскованно, по-свойски, явно не имея большого опыта в такого рода общении. Стремясь быть естественным, он походил на плохого актера.
   - Вообще-то, - признался я, - мне хотелось бы уехать прямо сегодня вечером. Или через несколько дней, - добавил я, вспомнив об Оле. - Видишь ли, у меня почти нет, кроме тебя, знакомых в столице, да и лишних средств, признаться, тоже. А редактор требует интервью, еще раз, кстати, за него спасибо. Поеду домой, отредактирую текст, как следует, и готово! Пришлю тебе, если желаешь, номер журнала с твоим лицом - уж можешь в этом не сомневаться - на обложке.
   Меня бросило в краску. Я словно в лужу наступил. Лицо Антона наверняка украшало и несколько более солидные журналы, чем тот, в котором работал Грубов.
   Доктор Головной, впрочем, никак не отреагировал на этот сомнительный комплимент. После слов "поеду домой" он похолодел, как воздух в ноябре.
   - Может быть, - проговорил он, оправившись от легкого расстройства, - ты передумаешь?
   - А?
   - Я имею в виду, что ты мог бы остаться ненадолго в столице.
   - Зачем? - удивился я.
   Уважаемый доктор замялся, словно девица на первом свидании. Ему хотелось вызвать интерес, не раскрывая, в то же время, всех своих тайн.
   - Нам необходимо поговорить, - мучительно выдавил он, словно зубную пасту из пустого тюбика, три простых слова.
   - А мы чем занимаемся?
   - Нам необходимо поговорить позже, - сказал Антон, особенно подчеркивая последнее слово.
   - Насколько позже? - ничего не понимал я.
   - Через несколько дней, - расплывчато говорил он, - или неделю.
   - Но мне негде жить! И денег совсем нет.
   Столкнувшись с проблемой, которую он способен был легко разрешить, доктор Головной обрел прежнюю холодную уверенность.
   - Насчет денег можешь не беспокоиться. Я достаточно состоятелен, чтобы покрыть расходы старого друга. Жить можешь у меня. И интервью своему редактору отправить оттуда же.
   - Что? - порядочно запутался я. - Как у тебя? А жена не будет против?
   - Конечно, нет. Мы с ней живем в доме, а ты остановишься в квартире. С чего бы ей быть против? Это даже не рядом. Вы не будете друг другу мешать.
   - Постой, постой, - я приподнял руку, требуя объяснений. - Послушай, Антон. Ты оказал мне большую услугу, согласившись встретиться через столько лет, да при таких обстоятельствах. Я с большим удовольствием сделаю то же. Нет, просто помогу тебе, без всяких услуг. Но не мог бы ты сказать мне, объяснить, хотя бы в общих чертах, что происходит?
   Доктор Головной медленно затушил сигарету, испытующе глядя на меня.
   - Что управляет нашим миром? - неожиданно спросил он.
   - Не понял?
   - Что управляет нашим миром? Какие человеческие порывы вершат его судьбу?
   Устав от загадок и туманных намеков, я сказал первое, что пришло мне в голову:
   - Алчность, жажда наживы, обман и право сильного.
   - А что должно им управлять?
   - Разум и справедливость.
   Антон с едва заметным удовлетворением закивал головой.
   - Мне нужна, - заговорщическим тоном проговорил он, - твоя помощь в очень важном деле.
   Я прошел тест.
  
   38. Вопрос доверия
   Несмотря на, как он сам это воспринимал, откровенное признание от Антона, я все так же не понимал, чего именно он желает. Уловить ход мыслей сумасбродного ученого было не легче, чем предсказать будущее. Однако, он не вызывал во мне каких-либо опасений. Какого подвоха можно ожидать от старого друга, ученого и нобелевского лауреата?
   Обман, везде обман!
   - Помощь? - выдержано, без прежнего удивления, поинтересовался я. - Какого рода помощь тебе нужна?
   - Это связано, - доктор Головной говорил тихо, словно нас могли подслушивать, - с моей работой.
   - Боюсь, - усмехнулся я, - помощи в исследованиях мозга от меня будет немного!
   - Я тоже долго так думал, - откровенно признался Антон. - Но пришел, в итоге, к иному мнению.
   - Хорошо, - немного обиделся я, - что, после долгих раздумий и сомнений, меня все же признают на что-то годным.
   Антон не уловил, как и следовало ожидать, никакой иронии.
   - Меня тоже это радует, - ободряюще кивнул он.
   - Но мне все равно непонятно, каким образом я могу помочь.
   Доктор небрежно вытащил, словно сладкую пилюлю, очередную сигарету из пачки. Задача дожить до ста лет перед ним, очевидно, не стояла. Глубоко затянувшись, он сложил ладони, как на исповеди.
   - Понимаешь, - сказал Антон, - долгие годы, что прошли с момента нашей предыдущей встречи, я целиком посвятил работе. Небезрезультатно, как видишь, но у этого есть и дурная сторона. Я, - признался он, заговорив тише, - перестал понимать людей! А они - меня.
   - Да ну! - соврал я. - Ты преувеличиваешь.
   - Но это так, - настаивал он на своем. - Мне нужен человек, разбирающийся в людях лучше моего. Посредник, который понимал бы их истинные мотивы и цели, и, одновременно, указывал без утайки на мои собственные ошибки и огрехи в оценке окружающих событий.
   Я замер на месте, пытаясь оценить масштабы стоящей передо мной задачи. Ничего определенного в голову не приходило.
   - С трудом могу себе представить, чем именно мне придется заниматься, - не стал утаивать я.
   - Не волнуйся. Просто говори со мной, когда нужно. О жилье и деньгах можешь не думать - беру это на себя.
   Я почти сдался. Почему нет? Лишь парочка невыясненных обстоятельств лежала между мной и окончательным согласием.
   - Тебе нужен именно я? Отчего этим посредником не может стать кто-нибудь другой?
   Доктор Головной пожал плечами, словно был вынужден пояснять нечто абсолютно очевидное.
   - Я никому другому не доверяю, - сказал он.
   - А жене?
   - Не хочу ее впутывать. Она не может быть объективна.
   - Что, прости?
   - Она мною восхищается.
   - Я тоже тобой восхищаюсь!
   - Но ты меня не любишь, - возразил Антон.
   - Так, как она - нет.
   - Это мне подходит.
   Меня данное положение дел тоже целиком устраивало.
   Я пожал плечами, уже согласившись мысленно с предложением доктора. Что плохого, если человек готов платить за собственные причуды?
   Оставался только один вопрос.
   - А мне, значит, - после крохотной паузы коварно спросил я, - ты доверяешь?
   - Я тебя знаю.
   - Но прошло много лет, - сам не понимая зачем, пытался я расшатать его уверенность. - А люди со временем меняются...
   Антон неожиданно оживился, словно услыхал свою любимую шутку.
   - Не так быстро и значительно, как тебе кажется, - с видом большого знатока заявил он. - Иначе стали бы мне давать нобелевскую премию!
  
   39. Покорный слуга науки
   Чуть еле слышный, вежливый стук в дверь прервал нашу откровенную и таинственную (понимайте, как хотите) беседу. Доктор резко, словно он стоял за углом школьного двора, затушил сигарету и оглянулся по сторонам. Я на всякий случай тоже осмотрелся, но ничего подозрительного не обнаружил.
   Облокотившись на бумаги, ручки, карандаши и резинки своего захламленного, как городская свалка, стола, Антон придвинулся, насколько мог, ко мне и тихонько сказал:
   - Никому ни слова о нашем уговоре, - он достал из ящика связку ключей и, нацарапав на огрызке какой-то бумаги адрес, протянул, присовокупив к ним еще и несколько банковских билетов, все это мне. - Жилье и деньги. Об остальном поговорим позже.
   В дверь снова постучали - терпеливо, но настойчиво.
   - Войдите! - властным тоном воскликнул доктор.
   Секундой спустя в кабинете нарисовался чрезвычайно колоритный персонаж. Представительный мужчина чуть за сорок, полный и небольшого роста, был одет в роскошный пиджак и брюки, дополненные начищенными до блеска черными туфлями. Его запястье украшали баснословно дорогие, как мне казалось, часы, а голову - задаром доставшаяся лысина в обрамлении пояска коротеньких волос. Передвигался он, словно медведь, лениво переваливаясь с левой стороны на правую. Черные густые усы, смуглая кожа и наряд делали его похожим на неаполитанского мафиозного дона.
   - Антон Борисович, - сказал вошедший, - никак, у вас гости!
   Поразительно фальшиво улыбнувшись, доктор Головной забыл при этом, даже формально, поработать над своей речью.
   - Вы сегодня удивительно наблюдательны, - не слишком вежливо проговорил он. - Впрочем, как и всегда.
   - Стараюсь держать марку, - беззлобно ответил упитанный мужчина, усмехаясь себе в усы.
   Он решительно проковылял по направлению к столу, растрясая несколькими бумагами, которые держал в пятерне.
   - Михаил Валентинович Гарин, - представился он, пожимая мне руку. - Покорный слуга науки и нашего доктора - главного ее представителя в этой лаборатории.
   - Очень приятно, - механически сказал я, называя себя в ответ. - Покорный слуга журналистики и, похоже, первый и последний ее представитель в этой лаборатории.
   - Ха-ха! - резкой вспышкой смеха отвечал Гарин. - Вы удивительно точны!
   Доктору Головному донельзя быстро опостылел этот обмен любезностями.
   - Вы что-то хотели? - обратился он к Гарину.
   - Ах да, конечно!
   Полноватый дон обошел стол и приблизился к доктору, протягивая тому пачку бумаг.
   - Вот, поглядите на это.
   - Что здесь? - не расслабляя лицевых мышц, почти доводивших уголки губ до ушей, мрачно поинтересовался Антон.
   Жуткое, расскажу я вам, зрелище.
   - Это результаты последних опытов, - весело пояснил Гарин. - Если вы успеете дать им оценку в ближайший час, ребята сумеют, еще сегодня, провести еще несколько.
   - Почему вы не отправили их по внутренней сети? - возмутился доктор Головной, но уже как-то совсем без задора. Цифры и формулы, начертанные в отчетах, почти мгновенно заворожили его. Он беззаветно в них влюбился.
   - Питаю слабость к бумаге, - отшучивался Гарин перед не слушающим его доктором. - Да и вас увидеть - большая радость!
   - Да, да, - бросил Антон, готовый согласиться в тот миг и с существованием страны Офир. Он пробегал нетерпеливым взглядом по бумаге, от строчки к строчке. Наверное, только наше с Гариным присутствие позволило ему, хоть и с трудом, отвлечься.
   - Я сейчас же все проверю, Михаил Валентинович, - заявил он. - Только сначала попрощаюсь со своим гостем, если вы не против.
   - О, конечно, конечно! Не буду вам мешать.
   Гарин со всей поспешностью, на которую только был способен, ретировался из кабинета. Резиновая улыбка Антона, к большому его облегчению, исчезла в тот же миг. Мы снова остались наедине.
   - Занимательный человек, - сказал я.
   - Он мне не нравится, - коротко и правдиво высказался Антон.
   - Но ты улыбался ему.
   - Жена на этом настояла. Она говорит, что мое негативное отношение слишком бросается в глаза. Я улыбаюсь всем, кто мне противен.
   Я вдруг подумал, что за все время нашей встречи Антон не подал мне и намека на улыбку.
   - Но он, - возвращаясь к теме Гарина, сказал я, - похоже, не держит на тебя зла. Он был как будто вежлив и искренен.
   - А люди как будто не хотят войны, - возразил Антон, - а потом палят, как сумасшедшие, без всяких зазрений совести в себе подобных.
  
   40. Не держите на доктора зла
   - Кстати, - сказал я, подымаясь со стула, - тебе привет от Старожилова.
   - Кого?
   - Евгения Романовича Старожилова - твоего преподавателя в медицинском. Такого, - пришлось пояснить мне, встретившись с пустым взглядом доктора, - седого старичка в очках.
   - Ах, от Старожилова, - наконец кивнул он. - Спасибо.
   Подробностей доктор Головной выяснять не стал. Бумаги с отчетами по исследованиям неотвратимо завлекали его в соблазнительные объятья формул и цифр. Он сопротивлялся им из последних сил.
   Сославшись на срочную работу, Антон тепло распрощался со мной, пообещав связаться в ближайшее время.
   - Наш уговор, - прошептал он напоследок. - Не забывай о нем.
   Дверь кабинета захлопнулась за моей спиной. Я оказался, как и часом ранее, в помещении для лабораторных хозяйственников и счетоводов. Властители приходов и расходов выглядели занятыми, словно пчелки в улье, не оказывая мне прежнего внимания. Овальная фигура Михаила Валентиновича Гарина, стоявшего неподалеку, во многом объясняла их усердие.
   - А вот и вы! - с улыбкой воскликнул он при моем появлении. - Доктор Головной не стал провожать вас лично?
   Гарин смотрел на меня своими маленькими, доброжелательными глазами, не допускавшими ни малейшего подозрения на притворство. Его улыбку, даже если она была фальшивой купюрой, приняли бы в любом банке.
   - Нет, - пришлось ответить мне, покачивая головой. - Но я неплохо помню дорогу.
   Гарин звонко и чисто засмеялся, потрясывая редкими волосами на голове.
   - Не держите на доктора зла, - сказал он, успокаиваясь. - Стоит ему увидеть что-то, связанное с работой, как он тут же забывает обо всем на свете, даже об элементарной вежливости.
   - Да нет, что вы, я все прекрасно понимаю. Если вы не держите на него зла, то чего уж говорить обо мне?
   Михаил Валентинович сощурился, проникая взглядом в самые основы мыслей. Он без труда раскусил мой намек.
   - Значит, вы заметили? - проговорил он и снова засмеялся. - Не могу сказать, что восхищен вашей наблюдательностью. Антон Борисович не слишком опытен в искусстве общения! Он не обманет и малолетнего ребенка.
   - И уж тем более - вас. Но, несмотря на его неприязнь, вы, кажется, прощаете ему такое отношение?
   - Да нет же! Все намного проще. Чтобы прощать, нужно для начала быть униженным или оскорбленным. А я вовсе не чувствую себя таковым. Антон - уникальный феномен, он мыслит не совсем, как человек, и отношение к нему не должно основываться на принятых между людьми нормах. Он делит всех людей, словно цифры, на четные и нечетные, и расположен только к тем, кто не портит его житейских формул. Посмотрите на его достижения и скажите, что он не прав!
   Довольный своей речью, Гарин уперся размашистыми ладонями в широкие бока, выпятив солидный живот. Его усы приподнялись в улыбке.
   - Да и, - продолжил он, - это непрофессионально. Любого хорошего начальника должна интересовать в подчиненных только эффективность их труда.
   - Начальника?
   - Ну, разумеется, - подтвердил Гарин. - Я все-таки заведующий этой лабораторией!
  
   41. Представители народной воли
   Я был изрядно удивлен. Слова Гарина не слишком вписывались в картину происходящего.
   - То есть, - попытался разобраться я, - доктор Головной здесь не главный?
   - К счастью, нет. Иначе не видал бы он нобелевской премии, а мир - его выдающегося открытия. Понимаете, - Гарин замялся, подыскивая нужные слова. - Вы, кажется, - внезапно нашелся он, - немного знакомы с Антоном Борисовичем?
   - Были когда-то, - честно ответил я.
   - Можете смело отбрасывать это "когда-то".
   - Думаете?
   - Вы договорились о встрече и увиделись в один и тот же день! Поверьте, он до сих пор питает к вам самые нежные чувства! - Гарин засмеялся, по-приятельски хлопнув меня по плечу. - Так о чем это я? Ах, да. Вы знакомы с доктором и, может быть, осведомлены о его отношение ко всему, что не связано, прямо и неотступно, с наукой? Крупный капитал, который в нашей стране идет под руку с политикой, а значит - и с государством, очень заинтересован работой доктора. Доктор Головной не столь жадно тянется, в свою очередь, к сильным мира сего, но их грязные, - прошептал он полушутя, - как он сам говорит, деньги необходимы ему, как воздух. И вот здесь появляюсь я. Капитал получает определенные гарантии и сроки, Антон Борисович - деньги, людей и оборудование. Работа спорится, все довольны, а я скромно стою в сторонке. Моя роль - роль посредника - невелика, но без этого связующего звена рухнула бы вся композиция. И это не пустое бахвальство, поверьте, - он согнулся в шутливом поклоне. - Прошу любить и жаловать.
   Говорил он как будто правдиво, не преувеличивая и не требуя похвалы.
   - То есть, - сказал я, немного переварив услышанное, - вы руководите работой Антона?
   - Нет, - Гарин покачал головой, сверкая, под ярким светом ламп, безукоризненно гладкой лысиной. - Я руковожу лабораторией. Исполняю все прихоти Антона Борисовича, потакаю его капризам и желаниям до того, как о них станет известно нашим спонсорам.
   - И кто же ваш главный спонсор?
   - В данный момент - государство.
   - Значит, - сказал я с неприязненным отторжением, - вы работаете на правительство?
   - На правительство, - резко подчеркнул Гарин, - которое является представителем воли нашего народа.
   - Разве что в теории.
   Соратник власти направил на меня, в праведном негодовании, свой огромный и раздутый, словно дирижабль, указательный палец.
   - Послушайте, - сказал он, - я прекрасно понимаю природу вашего пренебрежительного отношения к представителям власти. Я и сам отчасти разделяю это презрение, но только касательно отдельных, скомпрометировавших себя политиков и чиновников. Не обобщайте, ибо это не оставляет в вашем правиле места для исключений. А они есть.
   Гарин замолк, удержавшись от причисления себя самого к исключениям. Отдышавшись, он заметно смягчился.
   - Не судите строго, - сказал он примирительно, - кто же без греха? Да и, к тому же, власть - это неизбежное зло, не допускающее зло еще большее. Даже такая, - добавил он шепотом, - как у нас! Прошу вас, только не говорите об этих словах никому, если не желаете погубить меня. Выйдите на улицу и оглянитесь, - зловещим тоном продолжил он, - посмотрите на людей и скажите честно - как долго многие, очень многие из них будут оставаться добропорядочными гражданами, исчезни вдруг закон и страх перед ответственностью?
   - Не больше пары часов, - вынужден был признать я.
   - А вы не слишком высокого мнения о народных массах, - одобрительно заметил Гарин. - И правильно делаете.
  
   42. Корабль науки
   Выводы Гарина не показались мне верными, но от препираний я воздержался. Счетоводы и бухгалтера исподтишка подслушивали наш разговор. Нежелательные свидетели ко многому отбивают охоту.
   - Вы, кажется, - с улыбкой поинтересовался заведующий лабораторией, - собираетесь писать о работе доктора Головного?
   - Можно и так сказать.
   - Тогда я, пожалуй, сумею немного дополнить ваш рассказ. Как насчет маленькой экскурсии по нашей лаборатории?
   - С удовольствием.
   - Следуйте за мной, - сказал Гарин. - Основные исследования ведутся не здесь. В этом зале располагаются люди, отвечающие за административную часть нашего дела.
   - Я наслышан об их работе.
   Заведующий, тяжело переваливаясь из стороны в сторону, провел меня в другой зал на этом же этаже.
   - Вот они - наши ученые, - сказал он.
   Дюжина мужчин и женщин в белых халатах были с головой втянуты в работу. Они непрерывно сновали между компьютерами и замысловатыми приборами, напоминающими плод преступной связи больничной аппаратуры и заводских станков, беспрерывно нажимая на какие-то кнопки и рычаги. Электроника гудела, шипела, мигала и вопила, словно стая взволнованных обезьян в зоопарке. Разобраться в значении и смысле происходящего не представлялось никакой возможности. Корабль науки на всех ветрах шел к новым, еще не изведанным островам и странам, помеченным на картах человеческого знания словами "терра инкогнита". Я чувствовал себя случайным пассажиром на его палубе.
   - И чем они занимаются?
   - А кто его знает? - без всякого стыда признался Гарин. - Исследованиями, я полагаю.
   - Кажется, - сказал я, - вы не слишком сильны в нейробиологии?
   - Абсолютно верно.
   - Тогда почему же вас сделали заведующим лабораторией?
   - Потому что это место должен занимать администратор, а не ученый. Наверху посчитали, что я лучше других подхожу для этой работы.
   - Правда?
   - Мне посчастливилось когда-то учиться в медицинском. Это развеяло все их сомнения, - с легким смешком сказал заведующий. - Жаль, что так и не получил диплом, не то был бы уже министром здравоохранения.
  
   43. Сократ
   - А это что такое? - нахмурился Гарин, прислушиваясь.
   Поначалу до моего слуха доходил только шум бешеного вращения кулеров и дребезжание, на все лады, приборов неясного назначения. Не прошло и полминуты, как к этим звукам стали прибавляться и другие, почему-то навевавшие мысли о пьяном дебоше. Гарин, как полицейская собака, двинулся по следу.
   В дальнем конце зала шум усилился. За дверью, из-за которой он доносился, происходило что-то страшное, вроде сеанса экзорцизма или призыва сатаны. Сумасшедший мужской вой, подкрепляемый лихорадочным бренчанием бас-гитары и пулеметным стуком барабанных палочек доставляли слушателю просто-таки незабываемые впечатления. Настолько незабываемые, что Гарин пресытился ими в пару секунд.
   Раскрыв нараспашку дверь, он выпустил музыкальных демонов в научный зал. Кипевшая до того мига работа в одночасье прервалась. Общее внимание переключилось к центру событий. Не хватало только прохладительных напитков и легких закусок.
   Ворвавшись в крохотную комнатушку, Гарин застал там компьютер, две колонки размером с геркулесовы столпы, способные в два счета развалить стены Иерихона, и одного худого юношу, вместо лабораторного халата одетого в обыкновенные рваные джинсы и черную футболку. Футболка покрывалась загадочными надписями, распознать которые было не проще, чем расшифровать шумерскую клинопись.
   Юноша медленно обернулся, желая узнать, с некоторым интересом, причину внезапного вторжения. Удивленно вскинутые брови частично скрывались за густыми прядями черных волос, падающих на лоб и уши.
   - Ваши родственники, - сказал он, - случайно в вермахте не служили?
   - Что? - закричал Гарин, не расслышавший, к счастью, вопроса.
   - Говорю, стучать в этой лаборатории уже не принято?
   - А? - ничего не понял заведующий. - Да выключи ты, наконец, эту треклятую музыку!
   Юноша нехотя подчинился. Благословенная тишина ласково, словно мать, укутала нас своим мягким одеялом.
   Я переместился чуть ближе к Гарину, не намереваясь что-либо пропускать.
   - Ты чем занимаешься, Сократ? - возмущенно поинтересовался он у парня.
   - Работаю, - спокойно ответил тот.
   - Дрянным рок-исполнителем?
   Юноша устало покачал головой.
   - Создаю новое экспериментальное оборудование. По заказу доктора Головного. Вот, поглядите, - он ткнул пальцем в экран монитора, указывая на какие-то хитрые схемы и планы. - Видите?
   Худой, словно хрупкая осина, невзрачный юноша поставил заведующему шах. Не зная, как ответить, Гарин сделал беспроигрышный ход - перешел на личности.
   - Сделай, пожалуйста, - сказал он, - свою музыку потише. Здесь люди с ума сходят.
   Сократ облокотился о спинку кресла, на котором сидел, заглядывая Гарину за спину. Оживленные лица сотрудников лаборатории как будто не несли на себе печать безумства.
   - Да вроде все нормально было, - прокомментировал он.
   - Что?! - возмутился, надувая толстые щеки, Гарин.
   - Да понял я, понял.
   Продемонстрировав свою власть, заведующий с победным видом двинулся прочь. Я поплелся следом за ним. Дверь в комнатушку парня громко захлопнулась у нас за спиной.
   - Сократ? - скептически произнес я.
   - Сократ Андреевич Приборов! - хохотнул Гарин. Право же, его родители не лишены чувства юмора!
   - Похоже, он создает вам некоторые проблемы.
   - Да он и есть одна большая, хотя по его хилому виду так не скажешь, проблема. Слова дисциплина и порядок для него пустой звук. Он, наверное, не сможет объяснить их значение, спроси вдруг кто-нибудь его об этом.
   - Значит, - сделал вывод я, - он выполняет очень важную работу?
   - Как и все здесь, - вздохнул Гарин. - Но Сократ, кроме всего прочего, получает огромное жалование за труд, который по силам инженеру с куда меньшими запросами и куда более ясным представлением об ответственности.
   - Я не совсем понимаю...
   - Почему его до сих пор пускают в эту лабораторию? Доктор Головной! - воскликнул Гарин. - Антон отчего-то не желает с ним расставаться. И вот это для меня загадка. Я что-то не замечал между ними особой дружбы. А вы, - внезапно спросил он, - дружны с доктором?
   - Искренне на это надеюсь.
   - Я тоже, - задумчиво пробормотал заведующий, поглаживая усы, - я тоже.
  
   44. Летящие головы
   Михаил Валентинович Гарин, заведующий лабораторией, администратор над наукой и правительственный управляющий провел меня в еще один зал, ничем не отличающийся от предыдущего. Ученые в белых халатах колдовали там над загадочными приборами. Казалось, кто-нибудь вот-вот воскликнет "эврика"!
   - А это мое любимое место, - тепло сказал Гарин, ласковым взглядом пробегая по залу. - Здесь теория обращается в практику, а туманные формулы становятся прибыльным товаром.
   - И какой прибыльный товар создается в данный момент?
   - Переходите сразу к делу, а? - весело ответил Гарин. - Вы, конечно же, знакомы с программной электрической стимуляцией?
   Я кивнул так, словно был соавтором этой работы.
   - Возможность создавать новые комбинации нейронов - это хорошо, - сказал он, - но еще лучше уметь применять эти знания на практике. С пользой для человечества и наших кошельков, разумеется.
   - Вас заботят только деньги?
   - И польза для человечества, повторюсь. Просто так выходит, - смиренно проговорил Гарин, - что без одного не получается другого. Без денег в нашем мире вообще ничего не выходит, но вы об этом прекрасно знаете и без меня.
   - К сожалению, - кивнул я. - И каким же образом вы собираетесь заработать на программной стимуляции?
   - Мы как раз занимаемся этим вопросом, - во взгляде Гарина мелькнула легкая озабоченность.
   - Есть какие-то проблемы?
   - Не то, чтобы проблемы, - уклончиво проговорил заведующий. - Скорее, небольшие затруднения. Понимаете - это ведь очень деликатное дело.
   Я попросил его объяснить.
   - Мозг, личность, сознание - вещи чрезвычайно сложные и не до конца изученные. Мы движемся вперед наощупь, без всяких карт и представлений о том, что может ждать нас впереди. Словно конкистадоры в Америке.
   - Не стоит брать пример с конкистадоров, - смущенно заметил я.
   - Согласен, плохой пример. В общем, изменение памяти - дело небезопасное. И мы должны с величайшей осторожностью подходить к нему. Не все, скажу вам, с одобрением относятся к этому. Я говорю как об общественности, так и об отдельных влиятельных людях. Стоить нам допустить ошибку, изменить, к примеру, человека не совсем так, как предполагалось - и метод программной стимуляции окажется скомпрометирован. Полетят многие головы.
   Голова заведующего, следует полагать, полетит одной из первых. Я легко мог понять его осторожность.
  
   45. Переворот
   Покончив с экскурсией, Гарин лично проводил меня из лаборатории. На улице, под голыми, напоминающими колючую проволоку ветвями деревьев, прыгала с места на место неугомонная стайка воробьев. Серые тучи над головой на время уняли свой многочасовой плач. Спрятавшееся где-то за ними солнце невидимо убегало за горизонт. Мрачные тени сумерек опускались на землю.
   - Большое спасибо за экскурсию, - сказал я, пожимая руку Гарину, - и за все прочее. Вы поступили очень благородно, не пожалев для меня своего драгоценного времени.
   - Пустяки, - милостиво отмахнулся заведующий. - Но скажите, пожалуйста, - словно невзначай спросил он, - как долго вы собираетесь оставаться в столице?
   Я подозрительно сощурился, пытаясь разгадать его мысли.
   - Пожалуйста, - положив пухлую ладонь на шикарный пиджак в том месте, где располагалось сердце, объяснил Гарин, - не подумайте чего! Поймите меня правильно - завтра будет устроен скромный прием по случаю награждения Антона Борисовича нобелевской премией. Не хватает только прессы - вы знаете его отношение к работникам вашего цеха!
   - Антон это отрицает, - заметил я.
   - И тем не менее. Почему бы вам не стать последним, недостающим звеном нашего приема?
   - Боюсь, я не работаю сейчас на серьезные издательства.
   - Но вы легко исправите это недоразумение, если примете мое приглашение. Разговор с Антоном Борисовичем, экскурсия в его лаборатории, присутствие, в единственном, что касается прессы, числе на приеме... Вы можете вывести свою карьеру на новый уровень, не правда ли?
   Он был чертовски прав. Привлекательные картины зажиточного будущего замелькали у меня в голове.
   - Может быть, - увеличивал ценность своего предложения Гарин, - вы желаете прийти не один? С девушкой? Это легко устроить.
   - Пожалуй, - сказал я, стараясь не затанцевать от радости, - я соглашусь.
   - Отлично, - кивнул заведующий лабораторией, называя мне адрес и время. - Просто приходите. Вы и ваша спутница, если у вас имеется кто-нибудь на примете, будете в списке. Ни о чем не волнуйтесь.
   Гарин резко замолчал, задумавшись, судя по его напряженному взгляду, о чем-то серьезном.
   - Хорошо, что вы согласились, - медленно проговорил он. - Да и Антон, я думаю, будет рад. Может быть, вы сумеете ему помочь.
   - Что?
   Гарин сощурился, словно прикидывая, можно ли мне доверять.
   - Признаюсь, я кое-что разузнал о вас и вашей дружбе с Антоном, - откровенно сказал он. - Понимаете, мне необходимо иметь представление, что за человек собирается посетить мою лабораторию. И, как мне кажется, вы один из немногих людей, к которым Антон станет прислушиваться. Так вот, - продолжал он, - ваше появление как нельзя кстати. Возможно, вы поможете своему другу.
   - А ему необходима помощь?
   - Я бы не стал шутить на этот счет.
   - В чем дело?
   Гарин посмотрел на меня со всей серьезностью.
   - Вы же понимаете, - мрачно сказал он, - что это должно остаться между нами? - я кивнул. - Отлично. Боюсь, успехи доктора Головного вскружили ему голову. Лавры великого ученого его уже не устраивают. Он хочет стать чем-то большим.
   - Например?
   - Революционером, реформатором, - стал неуверенно перебирать Гарин, - спасителем.
   - Он готовит переворот? - скептически поинтересовался я.
   - Только не тот, о котором вы подумали. Его не интересует экономика, политика и форма правления. Он готовит переворот в области человеческого сознания.
   - Объясните.
   - Не могу, - горько отвечал Гарин. - Потому что сам почти ничего не знаю. Догадываюсь, что он попытается совершить коренное преобразование личности какого-то человека. Но не могу утверждать это с уверенностью. Доктор Головной тщательно скрывает свои замыслы.
   - Если они существуют, - сомневался я.
   - О, поверьте, они существуют! Также как и риск того, что доктор разрушит и свою карьеру, и свою жизнь. Как я уже говорил, изменение памяти - дело очень тонкое и опасное. Можно в два счета превратить человека в калеку, а то и... - Гарин тяжело вздохнул. - Нобелевская премия не снимает уголовной ответственности.
   - А разве есть что-то такое, что снимает?
   Гарин посмотрел на меня, как на невинное дитя.
  
   46. Друзья не подставляют друг друга
   - Но почему вы сами не остановите его? - удивился я. - У вас есть для этого все возможности.
   Гарин выпрямился, принимая важный и благородный вид.
   - Несмотря на его неприязнь, - сказал он, - я испытываю по отношению к доктору исключительно дружеские чувства. А друзья не подставляют друг друга. Они стараются помочь.
   Как оказалось впоследствии, пухлый заведующий и надзиратель от власти в одном лице напропалую врал. Собачьему сыну он был друг! Подбрасывая в котел откровенной лжи щепотку правды, Гарин искусно скрывал собственные цели и интересы.
   Он был единственным сыном влиятельного чиновника и с самого детства проникся философией, присущей государственным мужам. Он мог от чистого сердца утверждать одно, а через минуту выступать яростным защитником противоположного. Никакие принципы и убеждения не могли его смутить. На пути к цели Гарин не останавливался ни перед чем, включая подлог, святотатство и клятвопреступление. Борьба за роскошное и прекрасно оплачиваемое место под солнцем стала его жизненным кредо. Он вел ее не на жизнь, а на смерть.
   В годы нежной и мечтательной юности, наполненной ароматами возвышенных идей и планов, он попытался противиться служению золотому тельцу, надеясь взамен послужить человечеству. Гарин поступил в медицинский институт и даже закончил несколько курсов. Но от судьбы не уйдешь.
   Настойчивые увещевания отца, которому было позорно думать о карьере врача для своего единственного чада, и многочисленные крепости соблазнов, с легкостью открывающие ворота перед большими деньгами и высоким положением, свершили свое черное дело. Медицинский институт отложился в памяти Гарина приятной мыслью, что и ему не чужды высокие порывы. Благоразумно удовлетворившись этим, он взялся, со всем усердием, за карьеру служителя власти, надеясь вскоре стать ее представителем. Счастливый отец всеми силами помогал осуществлению этой мечты.
   Но после стремительного рывка на заре своей государственной деятельности Гарина поджидало обидное разочарование. Тому послужило два события - трагически прервавшееся покровительство отца и, как ни странно, собственные немалые таланты, открывшиеся в молодом покорителе вершин власти.
   Самоотверженно заботливые коллеги его отца, посчитав, что воровать в столь преклонном возрасте уже попросту неприлично, не дали пасть позору на белоснежные и почтенные седины, отправив старика в отставку. Родитель Гарина ненадолго расстроился, но позже, проверив собственные счета, успокоился и отправился, вместе с любимой женой, путешествовать по миру. Время от времени он присылал сыну трогательные фотографии, сделанные в знаковом месте очередной столицы. Могучий поток содействия с этой стороны захирел и иссяк.
   Еще более подлую шутку сыграл с Гариным его изворотливый и пытливый ум. На любом месте, будь то работа в администрации, в финансовой сфере или в образовании, он непростительно быстро вникал в суть совершенно незнакомого ему дела и с успехом справлялся со своими обязанностями. Проблемы, с которыми другие назначенцы бесстрашно и тщетно сражались в течение многих лет, Гарин преодолевал за пару месяцев, оставляя бюджетные средства целыми, а кошельки местных чиновников - пустыми. Логично, что такое положение дел никого не устраивало, и наш герой отправлялся, раз за разом, на новое место, чтобы повторить все сначала.
   Гарин довольно быстро осознал свои ошибки, но слишком у многих политиков и чиновников остался после работы с ним неприятный осадок. На самом верху посчитали, что человеку столь значительных талантов нечего делать рядом с ними. Он был умен, а государственный олимп - не место для умников. К тому же, Гарин был крайне эффективной и универсальной заплаткой для прогнивших труб власти. Его с удовольствием назначали на те малоперспективные и тяжелые должности, которые не хотели занимать другие.
   Уже много лет карьера Гарина топталась на месте. Он стойко принял обрушившийся на него удар судьбы, но не смирился с ним, готовый воспользоваться любым удобным случаем, чтобы пробиться в большую политику.
   Долгожданный шанс Гарин получил в самом неожиданном месте - в нейробиологической лаборатории. Научный прорыв, имеющий столь важное общественное значение и совершенный под его общим руководством, мог заметно повысить пошатнувшийся авторитет заведующего. Успешное изменение личности подарило бы Гарину долгожданное повышение, перспективы, а возможно - и нечто большее.
   Он точно знал о намерениях Антона и отнюдь не собирался им препятствовать. Все, что ему требовалось - разнюхать подробности замысла доктора, чтобы воспользоваться его успехом или обезопасить себя от возможного провала. Для этого понадобился я.
   Еще до того, как моя нога ступила на порог лаборатории, Гарин уже знал меня, как свое отражение в зеркале. Я стал пешкой в его игре, причем - добровольной. Он сделал крупную ставку и использовал меня в качестве страховки.
   Он не учел только одного - доктор Головной вел собственную игру, и я уже в ней участвовал.
  
   47. Я ставлю жирный крест на человечестве
   Огромное здание отеля в двадцать этажей брызгало во все стороны яркими огнями, льющимися из окон во весь рост. Десятки автомобилей, сверкающих яркой краской под светом фонарей, с пафосом расположились на близлежащих стоянках, соревнуясь друг с другом в цене и громких именах марок. К ним ежеминутно присоединялись новые машины, предварительно избавившись у входа в отель от своих пассажиров. Несколько охранников, одетых куда приличнее и богаче, чем я сам, без лишней суеты пропускали гостей внутрь. Мужчины в строгих черных и серых костюмах, под руку с дамами в изящных платьях всех цветов радуги, медленно и важно исчезали в дверях, напоминающих ворота версальского дворца.
   Я неприятно поморщился и замер на расстоянии не меньше сотни метров от здания. Вот это, по мнению Гарина, и есть небольшой прием? Смахивало скорее на церемонию вручения "Оскара". Недоставало только красной дорожки.
   Накануне вечером, с комфортом устроившись в квартире Антона, наполненной всеми мысленными удобствами, я получил от него странный звонок. В голосе доктора ощущались взволнованность и возбуждение. Он весь сгорал от нетерпения.
   - Все в порядке? - задал я вопрос, который, учитывая обстоятельства, скорее рассчитывал получить сам.
   - Да-да, - скоропалительно отвечал он. - Мне нужно спросить тебя кое о чем.
   Тотальная, как война на истребление, невозмутимость Антона куда-то подевалась. С ним стряслось что-то необычное.
   - Валяй, - с интересом сказал я.
   - Я тут почитываю книги, - поделился со мною он, - авторы которых моделируют, с той или иной степенью мрачности и трагизма, общественные формации будущего.
   - Антиутопии?
   - Верно, - с неохотой согласился доктор, которого, видимо, не удовлетворяло столь короткое и размытое определение.
   - И что думаешь на этот счет?
   - Мне начинает казаться, что многие события, в них изложенные, начинают понемногу воплощаться в жизнь.
   - Увы, - не стал спорить я.
   - И я склоняюсь к мысли, что многие люди добровольно следуют за несколькими могущественными негодяями, безропотно наблюдая за собственным закабалением. Технический прогресс не провоцирует столь же стремительного развития общественных отношений. Наоборот, возрождаются в былой силе и славе архаичные, давно отжившие свой век институты подчинения меньшинством большинства.
   - Ага. Натурально - третье издание крепостничества.
   Антон взял небольшую передышку, прежде чем бросить в дело свой главный вопрос.
   - Похоже, есть в человеческой природе нечто раболепное, - с едва заметной досадой, переходящей в легчайшую форму ропота, сказал он, - жалкое и порочное, что превращает нас в дерганных, суетливых обезьян, не способных от страха воспользоваться своим главным оружием - разумом. Если бы у тебя была возможность, шанс изменить что-то в человеческом сознании и мировосприятии, за что бы ты взялся? Что именно, по твоему мнению, мешает нам более всего? Лень, алчность, злоба, похоть или нечто иное?
   Я честно призадумался, стараясь отыскать верный ответ. Случись мне брякнуть что-нибудь формальное и поспешное, люди, возможно, так и остались бы доминирующим видом на Земле. Моя прилежность поставила на человечестве жирный крест.
   - Ложь, - произнес я роковые слова.
   - Что?
   - Ложь мешает нам более всего. Ложь и готовность в нее верить, - пояснил я. - Люди постоянно лгут и другим, и себе. Что такое лень - если не самообман, когда мы уверяем себя, что наших усилий вполне достаточно, или что все старания тщетны? Что есть алчность - если не ложное убеждение, что именно ты, а не кто-нибудь иной, наиболее достоин богатства, что другие не воспользуются всеми его преимуществами или просто растратят его без всякой пользы? Злость - это уверенность в ничтожности и враждебности окружающих, и разве мы не прикрываем похоть и страсть красивым словом любовь? Ложь и готовность в нее верить, - резюмировал я, - корни всех бед на земле.
   - Интересно, - прошептал Антон в трубку. Пружины и шестеренки его разума бешено завертелись, раскручивая, как волчок, услышанную гипотезу. Моего участия более не требовалось.
   - Спасибо, - пребывая в иных мирах, механически сказал Антон, после чего сразу же повесил трубку.
   Примерно сутки спустя я все еще мялся неподалеку от нарядного, как невеста, здания отеля, не смея осквернить его благородные залы и коридоры своим плебейским вторжением.
   Мягкая и невесомая ладонь осторожно нырнула мне под руку. Обернувшись, я с нескрываемым удовольствием заметил возле себя Олю. Тоненькие, изящные ножки убегали из маленьких белых туфелек, чтобы вскоре скрыться под полами серого плаща, облегающего плавные изгибы ее стройной фигуры. Длинные, как астрономическая единица, каштановые волосы блестящим водопадом ниспадали на спину. Огромные глаза на прелестном личике светились добротой и спокойствием. Казалось, сама Венера спустилась на землю, дабы одарить небесными ласками простого смертного.
   - Привет, - сказала она, и я поразился простоте и уместности этих слов. Счастье приобрело форму и смотрело, с мягкой улыбкой, мне в глаза. Отчего-то казалось, что на Землю возвращается Золотой Век.
   - Пойдем? - сказала Оля.
   Я немедленно двинулся по направлению к отелю, не смея ей перечить.
   - Смотрится роскошно, - добавила она, разглядывая богатое здание и входящих внутрь гостей. - Я даже немного волнуюсь.
   - Не то слово, - подтвердил я. - Признаться, только боязнь осрамиться перед тобой удерживает меня от позорного бегства.
  
   48. Главная любовь
   Охранник на входе посмотрел на меня весьма критично. На его месте я бы поступил точно так же. Черные джинсы и потертая куртка заметно контрастировали с пошитыми на заказ костюмами и платьями. Могло показаться, что я ошибся адресом.
   - Ваше имя?
   Я ответил не без едва заметного вызова, рожденного пробуждающейся классовой борьбой и чувством социального протеста.
   Пробежавшись пальцем по списку приглашенных гостей, охранник одобрительно кивнул. Представлять Олю мне не пришлось. Предупредив готовые сорваться с моего языка слова, охранник сказал:
   - Все в порядке. Добро пожаловать.
   При этом он жутко улыбнулся. Похоже, ему первый раз в жизни приходилось заниматься подобными глупостями, и он имел о них довольно смутные представления. Волчий оскал казался жестом куда более доброжелательным.
   Не успели мы и шагу ступить, как кто-то громко окликнул меня по имени. Молниеносно проникнувшись духом аристократичного эфира, насквозь пропитавшего это место, я лениво обернулся, проявляя не более чем вежливый интерес.
   Из шикарного гоночного автомобиля, напоминающего формами крупного хищника семейства кошачьих, вышел Михаил Валентинович Гарин собственной персоной. Подвергаемый карьерной сегрегации заведующий выглядел бодро и весело. Куда только подевались неловкая походка и бросающаяся в глаза тяжесть его фигуры. Он помолодел лет на двадцать и походил, хоть и отдаленно, на бойкого и упитанного юношу.
   Не зная еще о тех малоприятных откровениях, которыми он поделится со мною впоследствии, я приветствовал его со сдержанной симпатией.
   - Рад снова увидеться! - неподдельно воскликнул он, пожимая мне руку. - Еще раз благодарю вас за принятое приглашение. Я польщен вашим присутствием.
   Откровенная лесть в его устах каким-то невероятным образом проходила за чистую монету.
   - Но, прошу меня простить, - Гарин небрежным жестом поправил свои редкие волосы, - я все еще не знаком с вашей дамой.
   Решительный и деловой руководитель лаборатории превратился в настоящего светского льва. Гарин менялся быстрее хамелеона.
   - Ольга Калиновская, - представил я девушку. - Моя подруга. Михаил Валентинович Гарин, заведующий лабораторией, в которой трудится Антон.
   - Вы находите удивительных друзей, - с восторгом произнес Гарин. - Доктор Головной, а теперь эта прекрасная девушка! Мне стоит взять у вас несколько уроков!
   - Боюсь, это необъяснимый природный дар, - пожал плечами я. - Сам не понимаю, как это получается.
   - Очень жаль, - вздохнул политический реваншист, не отводя глаз от Оли. Удивительно, но и этот, в теории неприличный взгляд казался лишь невинным восхищением, добродушным преклонением перед гением женской красоты. Его внимание было очевидным, но не оскорбительным. Даже для меня.
   - Расскажите мне, Ольга, - увлекая нас внутрь отеля, заговорил Гарин, - чем же вы занимаетесь? Наверняка это что-то интересное.
   Оля скромно покачала головой.
   - Даже не знаю. Не для всех, - робко сказала она. - Я делаю сайты в интернете.
   - Если вы вкладываете в них хоть малую частичку себя - это самые прекрасные сайты во всей сети! Но, скажите мне честно, - шутливо добавил Гарин, исчерпав, видимо, все свои знания об интернет-страницах, - насколько сильно вы расположены к этому молодому человеку? - он указал на меня. - Потому что я начинаю испытывать настойчивое желание похитить вас у него!
   Оля смущенно потупила взгляд. Тонкие пальчики зачесали назад несколько локонов волос, упавших на лоб. Большие глаза наполовину скрылись за полуопущенными веками.
   - А вы богаты? - наконец спросила она, преодолевая неловкость.
   - Я? - удивился Гарин. - Ну как вам сказать?
   - Как есть, - не поднимая взгляда, тихонько проговорила Оля.
   - Не бедствую.
   - Тогда у вас ничего не выйдет.
   - Но почему?
   - Не представляю себе богатого мужчину, который не был бы влюблен в свои деньги, - честно призналась Оля. - Мне кажется, не очень-то приятно быть для него на втором месте.
  
   49. Набор букв
   Мы оставили верхнюю одежду в гардеробе. Белое облегающее платье ослепительно подчеркивало молодость и красоту Оли. У меня от нее закружилась голова. Гарин, наверняка считавший себя дипломатом, не нашел никакого иного способа остаться вежливым и поспешил удалиться, сославшись на обязанности организатора приема. Он выразил надежду, что мы встретимся немного позже.
   Прошествовав сквозь длинный, покрытый коврами коридор, мы оказались в большом, ярко освещенном пятью исполинскими люстрами зале. Между уставленными изысканными яствами столами оставалось достаточно места для многочисленных гостей и снующих в разные стороны хлопотливых официантов с лесами фужеров на подносах. Играла тихая и расслабляющая музыка. Важные господа и дамы, изредка притрагиваясь к закускам, раздаривали окружающим поддельные бриллианты улыбок, лениво потягивая шампанское в перерывах.
   - Возможно, - прошептала Оля, опасливо рассматривая зал и присутствующих, - еще не поздно бежать?
   - Спокойствие, - храбрился я. - Все не так плохо, как может показаться с первого взгляда. Вот, - мне удалось лихо подхватить пару фужеров у дрейфовавшего неподалеку официанта, - держи. Это должно помочь.
   Мы пригубили шампанское. Следовало признать, что на выпивке Гарин экономить не стал. Все у него выходило по высшему разряду.
   Я в очередной раз с восхищением оглядел Олю. Ее круглые щечки покрылись обворожительным румянцем. Она была неотразима.
   - Спасибо, - сказал я, - что согласилась прийти. Надеюсь, что не оторвал тебя от дел.
   - А я рада, - взглянув мне в глаза, с едва заметным вызовом промолвила Оля, - что ты оторвал меня от дел.
   - Тебе никто не говорил, что ты удивительно и естественно мила?
   - Говорили, и не один раз. Только это все равно. Ведь слова - всего лишь набор букв. Главное ни что говорят, а как, - она осторожно улыбнулась. - И кто.
   Я с трудом сдерживался, чтобы не соткать тот час же вокруг нее полотно из бессчетных и несвязных комплиментов. Мне не хотелось испугать ее. Страх перед ошибкой действовал парализующе.
   - Что-то Антона не видно, - наконец проговорил я, пробегая взглядом по разным углам зала. - Надеюсь, мне удастся познакомить тебя с нобелевским лауреатом.
   - Ничего, если и не удастся, - покачала прелестной головкой Оля. - Это необязательно.
   - Да?
   - Да. Я пришла сюда вовсе не за этим.
  
   50. Отчего перевелись аристократы
   Где-то поодаль громко заговорил Гарин, коротко объявив гостям о прибытии доктора Головного с супругой. Взрыв аплодисментов на минуту заглушил все остальные звуки в зале. Я продвинулся немного вперед, прочь от дверей, поманив за собой Олю.
   Эта передислокация не осталась незамеченной. Кое-кто из гостей стал обращать внимание на нас. Мнения окружающих разделились на смешанные, в виду миловидности Оли, у мужчин и однозначно критичные у женщин. Удивительно и возмутительно было для них не обнаружить у меня в руках подноса и полотенца.
   - Всегда полагал, - заметил я, - что в нашей стране аристократия истреблена, как бизоны или странствующие голуби.
   - Как видите, аристократия неистребима! По крайней мере - в головах.
   Веселый голос заставил меня обернуться. Седоволосый старик, с длинными усами и большими круглыми очками на носу, похожий на университетского профессора, которым он и был, с улыбкой смотрел на меня.
   - Евгений Романович! - воскликнул я, обрадовавшись знакомому лицу. - Вот так встреча!
   - Вижу, - поприветствовав Олю и подмигнув мне, одобрительно сказал Старожилов, - вы времени даром не теряли. Следует полагать, - молниеносно переменил он тему, - встреча с Антоном удалась?
   - Она превзошла все мои ожидания.
   - Охотно верю. С чего бы тогда он прислал мне вдруг приглашение на этот вечер?
   - Я всего лишь передал ему от вас привет.
   - И зацепили, - весело проговорил Старожилов, - сентиментальные струны его души, где бы они ни находились!
   - Надеюсь, - перестраховался я, - что не доставил вам неудобств.
   - Что за ерунда?! Я вам искренне благодарен! Люблю, видите ли, кутнуть за чужой счет! - Старожилов, улыбнувшись восхищенной его озорством Оле, высоко поднял фужер, намеренно привлекая внимание гостей. - Выпьем же за науку, собравшую нас здесь! Даже если аристократия и считает наше присутствие нежелательным.
   Чистый и аккуратно выглаженный, но скромный костюм отлично вписывал Старожилова в нашу с Олей компанию изгоев. Тем не менее, старик не собирался никому спускать презрительного к себе отношения. Он мог сам кого угодно презреть.
   - Но будем честны, - сказал он, с удовлетворением отмечая повышенное к себе внимание, - это не всамделишная аристократия. Она, разумеется, ни чета прежней. Чувство превосходства, надменность, высокомерие и чванство настоящих дворян заботливо взращивались веками, передаваясь через гены и традиционное воспитание. Разве могут с ними поспорить выскочки, что, едва разбогатев, начинают важничать так, будто ведут свой род от самого Рюрика?
   Оля не упустила возмущенных взглядов, обращенных на старого университетского преподавателя.
   - Как бы они на вас не обиделись, - сказала она.
   - Не беспокойтесь на этот счет! - весело отвечал Старожилов. - Это настоящая аристократия не спустила бы мне обиды. Любой ее представитель готов был стреляться по малейшему пустяку, вроде случайно отдавленного пальца или легкого флирта на стороне, предпринятого скучающей женой! Наверное, от того и перевелись. Что касается наших, поддельных аристократов, - поставил он им в заслугу, - то они очень быстро сменяют гнев на милость. Стоит доктору Головному или какому-нибудь другому важному лицу проявить к нам благосклонность, как они с удовольствием примутся жать нам руки. В сущности, - добавил Старожилов, - они отличные ребята!
  
   51. Гениальные ученые и знаменитые журналисты
   Доктор Головной, вместе с супругой, неспешно продвигался по залу, бросая гостям холодные и механические приветствия. Натянутая улыбка не сходила с его лица. Важные господа и дамы с нескрываемым интересом рассматривали его, словно какую-нибудь диковинку. Вся это напоминало цирк, прибывающий в изнывающий от скуки провинциальный город.
   Заметив нашу маленькую компанию, Антон незамедлительно взял на нее прямой курс, решительно не замечая любого, кто мог бы сбить его с цели. Супруга ученого вручала утешительные призы в виде виноватой улыбки всем, кого обошла, так и не бросив якорь у берегов, их семейная лодка.
   - А вот и вы, - констатировал Антон.
   Мы втроем поприветствовали знаменитую, стараниями одной из ее половинок, супружескую чету. В ответ доктор представил нам с Олей (Старожилов уже был с ней знаком) свою жену.
   - Так значит, - сказала Елена Головная, - вы и есть друг Антона!
   Высокая, под стать мужу, женщина около тридцати, с рыжими волосами до плеч, находилась в преподнесённом настроении. В ее голосе и речи пробивался время от времени экстатический восторг. Затянувшийся на несколько дней триумф мужа действовал на нее опьяняюще. Она словно ожидала, с минуты на минуту, новых чудес.
   - Как я рада, - продолжала Лена, - наконец-то с вами познакомиться! Гениальный ученый и знаменитый журналист поддерживают старую дружбу!
   Мне потребовалось несколько секунд и пару оборотов головы, чтобы понять, о чем она говорила. Знаменитым журналистом, похоже, был я сам.
   Спорить, из вежливости, я не стал.
   - И что теперь скажут все недоброжелатели, - заметила Лена, - твердившие, что Антону в принципе не ведома дружба? Что все его отношения построены только на взаимной выгоде? Что даже наш брак...
   Она запнулась, передумав сообщать нам о еще одном виде отношений Антона, построенном, по мнению недоброжелателей, только на взаимной выгоде.
   - Вот на что способна человеческая зависть! - продолжала она. - Зависть и злоба не способных прийти к успеху людей! И где они сейчас?
   Лена немного даже затряслась от возбуждения. Недоброжелатели, случись им появиться где-то на горизонте, могли быть расщеплены на атомы одной лишь ее торжественно-жалостливой усмешкой. Желающих открыто принять вызов, разумеется, не нашлось.
   - Лена, по-моему - ты преувеличиваешь, - сухо подметил, как что-то несущественное, Антон. Резкие и неуместные слова жены касались его не больше, чем любого другого из присутствующих.
   Как только она собралась с духом, чтобы ответить, доктор Головной нанес превентивный удар.
   - Прошу прощения, - сказал он, - но мне необходимо побеседовать с моим другом наедине. Евгений Романович, не составите ли компанию дамам, пока мы ненадолго отлучимся?
   Старожилов кивнул.
   - Благодарю вас.
   Извинения и благодарности доктора несли в себе не больше искренности, чем раскаяние закоренелого преступника. Казалось, он произносил их на мертвом языке, все еще способном передать кое-какие сведения, но не чувства.
   Старожилов рыцарственно принял возложенную на него миссию. Она определенно не была ему в тягость. Мы остались одни.
   - Знаменитый журналист? - задал я самый безобидный вопрос.
   - Не обращай внимания, - сказал Антон, не оставляя сомнений, что сам он поступает именно так. - Лене кажется, что мой личный успех действует наподобие магнита, притягивая ко мне только таких же успешных людей. Ей и в голову не может прийти обратная мысль.
   Интересно, задумывался ли он когда-нибудь, что говорить правду - не самый лучший способ взаимодействия между людьми?
   - Действительно странно, - сказал я, - учитывая, что за примером и ходить далеко не нужно.
   Ирония проходила через Антона, как солнечный луч сквозь стекло. Он был решительно неспособен выделить ее в общем потоке слов.
   - Верно, - согласился доктор. - Но я не стал ее переубеждать.
   - Только в этом?
   - Не только. Про недоброжелателей, якобы унижающих меня своими словами, я тоже отмалчиваюсь.
   - Якобы унижающих?
   - Они просто немного ошибаются, - пояснил он. - Мне известна и дружба, и любовь. Но кто говорит, что и то, и другое не может быть построено на взаимной выгоде?
   С минуту я утешал себя мыслью, что он, в принципе, неплохой человек, хоть и своеобразный.
   - Заклинаю тебя, - сказал я, наконец, - не делиться этим с женой.
   - Я что, по-твоему, с ума сошел?
   По-моему, он не только не сошел с ума, но еще и взобрался на самую его холодную, продуваемую ледяными ветрами бесчувственной рациональности вершину.
  
   52. Доктор не ставит себя выше науки
   Я достаточно быстро примирился с бездушной натурой Антона. Время, словно нещадная эрозия, отшлифовало его личность, уничтожив в ней любые чувственные начала. Им управляла только логика и целесообразность. Многие из тех, кто руководствовался этими мотивами, неизбежно приходили к злу. Антон встал по отношению к ним в оппозицию. Добро он считал и логичным, и целесообразным.
   - Ты, кажется, - сказал я, потягивая шампанское, - хотел что-то обсудить?
   - Я хотел тебе кое-что показать, - кивнул Антон. - Помнишь о нашем вчерашнем разговоре?
   - Мы вчера много о чем говорили.
   - О твоем совете. О лжи, которая является корнем всех бед.
   Я призадумался, перебирая моменты богатого на события дня.
   - Что-то такое припоминаю.
   - Так вот...
   Антон замолк настолько внезапно, что я испугался, не поразил ли его какой-нибудь сердечный удар. Мгновением спустя этот удар обрел форму, воплотившись в фигуре Гарина. Заведующий, не уступавший в талии столетнему дубу, незаметно подобрался к нам на расстояние вытянутой руки. Ума не приложу, как ему удавались подобные трюки.
   - Ах, вот вы, оказывается, где! - дружелюбно пропел он, окатив нас обезоруживающей улыбкой. - Беседуете о чем-то?
   - Было бы странно, если бы мы просто стояли рядом, - холодно бросил доктор.
   - Многие беседы настолько содержательны, - спешно добавил я, - что нет никакой разницы.
   Мы с Гариным синхронно усмехнулись. Антон искривил губы с небольшим запозданием. Искусственная, словно цветы на могилках, улыбка прочно овладела его лицом.
   - Уверен, - сказал Гарин, - вы двое не из их числа.
   - Вы пришли, - спросил доктор Головной, - чтобы поделиться с нами этой мыслью?
   Заведующий выдерживал уколы ученого с легкостью, с которой принимает на себя удары волн скалистый берег. Даже лучше. В отличие от камня он не раскрошился бы и за тысячу лет.
   - Я пришел, - по-отечески проговорил он, кладя увесистую ладонь на плечо доктору, - чтобы сообщить о приезде премьер-министра.
   - Уже? - неуверенно переспросил Антон.
   Гарин безапелляционно кивнул. На ответную реакцию доктору потребовалось времени не больше, чем нужно калькулятору, чтобы сложить два плюс два.
   - Тогда мне необходимо идти к нему, - сказал он и растворился в шумном зале.
   Я глазам своим не поверил. Премьер, как утверждала молва, не был интересным собеседником или хотя бы приятным человеком. Его деяния на государственном поприще убедительно это подтверждали. Антон же вовсе не отличался выдержанностью и обостренным чувством такта.
   - Вы чем-то удивлены? - подметив мое замешательство, поинтересовался Гарин.
   - Мне кажется, - спросил я, - или Антон только что без всяких споров и длительных уговоров добровольно отправился жать руку премьеру?
   - Все верно.
   - Он относится к нему с почтением?
   Гарин скептически поморщил лоб.
   - Крайне в этом сомневаюсь.
   - Тогда отчего он рванул, как сорванец за конфетами?
   Заведующий, сложив руки на солидном, заметно выпирающем животе, с готовностью объяснил рвение доктора.
   - Антон не только презирает малоприятных для него людей, - сказал он, - как-то политики, чиновники и миллионеры. Он еще и безгранично влюблен, насколько это слово к нему применимо, в свою работу, которая требует поддержки от политиков, чиновников и миллионеров. Приходится чем-то поступаться. Доктор Головной, к его чести будет сказано, не считает себя выше науки и делает вполне разумный выбор, - Гарин пожал плечами. - Он странный, а не слабоумный.
  
   53. Чем мы отличаемся от диких зверей
   Мы с Гариным немного помолчали, заполнив эту паузу опорожнением пары фужеров с шампанским.
   - А вам не нужно быть сейчас рядом с Антоном? - спросил я.
   - Дам ему чуточку времени, - отвечал Гарин. - Нобелевский лауреат вполне может проявить немного самостоятельности.
   - Может. Но как вы сами сказали - он хоть и не слабоумный, но странный. Не каждый будет так легко переносить его причуды, как это удается вам.
   - Теперь вы понимаете, какая непростая у меня работа? - с грустной улыбкой воскликнул Гарин. - Но я все же рискну!
   Я осушил еще один фужер и опустил его на ближайший столик. Заведующий не отставал от меня.
   - Скажите, - обратился я к нему, - имеются ли в меню какие-нибудь иные напитки, кроме шампанского?
   - Рад, что вы спросили, - оживился заведующий. - Вообще-то, у нас так не принято, но, думаю, я могу сделать для вас исключение, раз уж я все равно собираюсь сделать его для себя!
   Гарин провел меня в крохотную комнату, отделенную от остального зала неприметной дверью. Интерьер помещения состоял из пары стульев и квадратного стола, усеянного бутылками, словно клумба - цветами. Пестрые этикетки, сливаясь друг с другом, бросались в глаза буйством красок, не уступающих сумасшествию бразильского карнавала. Настроение непроизвольно поднималось.
   - Подойдет? - спросил Гарин, указывая на одну из бутылок.
   - Вполне.
   Мы выпили. Выдержали минимальную паузу, приличия ради, и выпили еще. Мы разговорились.
   - Как ваша статья? - поинтересовался Гарин.
   - Статья? - переспросил я. - Это, скорее, интервью. Интервью с доктором Головным о его работе и жизни. Наука и пикантные подробности, изложенные на бумаге в удобном для вас формате.
   - Подозреваю, пикантных подробностей вы сообщите не много.
   - Но читатель об этом пока что не догадывается, верно? Да и какая разница? Интервью уже отправлено редактору, деньги перечислены на мой счет. Это больше не мое дело. После нас хоть потоп.
   - А вы фаталист, - снова наполняя наши стаканы, заметил Гарин.
   Я покачал головой. Алкоголь настраивал меня на откровенный стиль беседы.
   - Не фаталист. Скорее - не вижу во всем происходящем с нами никакого смысла. Добро, зло, радости и печали обесцвечиваются, становятся слабо различимыми оттенками серости, под знаменем которой и протекают наши жизни. Мы охотимся за деньгами, воздавая им королевские, если не божественные, почести и возводим их в ранг высшего блага. А для чего? Чтобы с большим комфортом жить, спать, есть и размножаться - удовлетворять самые простые, животные потребности. И вот в этом смысл нашей жизни? Зачем тогда нам разум, если мы не ставим перед собой целей, отличных от тех, что преследуют дикие звери?
   - А вы как думаете?
   - Мне хочется надеяться, что существует какой-то смысл, пусть даже пока что нам непонятный. Потому что если нет - то какая разница, проживем ли мы долго и счастливо или бросимся все вместе с обрыва, взявшись за руки?
   Гарин крутил в руках пустой стакан, изредка постукивая по нему пальцами.
   - Боюсь, - сказал он, - разницы действительно никакой. И не ищите смысла там, где его быть не может.
   - Тогда, возможно, - сказал я после минуты мрачных размышлений, - нам стоит выдумать смысл?
   Заведующий рассмеялся. Полупустой стакан задрожал в его руках, ежесекундно рискуя расплескать по сторонам свое содержимое.
   - Знаете, - сказал он, - вам бы книгу написать.
   - Не сыпьте мне соль на рану. Одно дело книгу написать, а совсем другое - издать ее. Это не так просто.
   У меня был небольшой, но крайне удручающий опыт в подобных делах. Я говорил со знанием дела.
   - Но и не так сложно, если знать подходящих людей.
   - И вы знаете подходящих людей? - спросил я не без интереса.
   - Я знаю разных людей, в том числе и таких.
   Сначала я решил, что не произнесу более ни слова. Затем я ощутил неловкость и чувство стыда. А потом, запинаясь, спросил:
   - Возможно, вы могли бы ...
   - Разумеется, - прерывая мои страдания, согласился Гарин. - Вы - отличный парень и мне не сложно будет вам помочь. Записывайте мой номер.
   Радость переполняла меня. Поруганная вера в добро и бескорыстие вновь зажгла маленький огонек в моем сердце. Люди, думал я, все еще способны меня удивить, преподнести сюрприз.
   Я и не подозревал, какой!
   Хитрый, как Улисс, и скользкий, как угорь Гарин облапошил меня, словно доверчивого ребенка! Он все подстроил так, чтобы я сам выпросил у него номер. Заведующий разыграл участие и благородство, рассчитывая, что я позвоню ему при первых же подозрительных действиях Антона. В том, что его искренне волнует будущее доктора, Гарин убедил меня еще раньше.
   Он заставил меня служить его интересам. К сожалению, ни ему, ни кому-либо другому это не помогло.
  
   54. Семейные узы
   Наполнив стаканы до краев, мы выскользнули обратно в зал. Наше отсутствие не было замечено. Никто не радовался нашему возвращению. Гости по-прежнему курсировали между столами, поглощая неиссякаемые запасы шампанского и закусок. Небольшая группа людей собралась в центре зала. Именно там сейчас находились главные действующие лица вечера - премьер и доктор Головной.
   Мы не стали пока что к ним присоединяться.
   - Еще не время, - сказал Гарин, поглядывая на свои часы, которые можно было с легкостью обменять на приличную квартиру. - Подождем.
   Карман его пиджака глухо задрожал, как от слабого землетрясения. Гарин достал телефон и с интересом просмотрел полученное сообщение.
   - Полюбуйтесь, - с улыбкой сказал он.
   Двое радостных стариков на экране телефона с заметным воодушевлением обнимались на фоне причудливых шпилей Ангкор-Вата. Их славянские лица, нисколько не сочетающиеся с кхмерской архитектурой, казались искусной фальшивкой, пририсованной к фотографии безлюдного комплекса.
   - Боги ушли, любезно предоставив свои апартаменты любопытным туристам, - сказал Гарин. - Это мои родители.
   - Похоже, они неплохо проводят время, - заметил я.
   - И правильно делают. В их возрасте было бы глупо тратить время на какую-нибудь ерунду.
   - Это глупо в любом возрасте.
   - Тоже верно.
   Гарин окинул зал взором снисходительного и милостивого властителя. Родители, несомненно, порадовали его своим фото.
   Но ничто не вечно.
   - Просто семейный вечер какой-то, - с заметным разочарованием пробормотал заведующий, уставившись куда-то перед собой. Проследив за направлением его взгляда, я наткнулся глазами на высокую и представительную даму лет сорока. Горошины жемчужин, пронизанных тонкой нитью, белоснежным великолепием сверкали на открытой шее. Несмотря на давно ушедшую молодость, она была все еще привлекательной. Фиктивная улыбка ироничной печатью легла на ее лицо. Она не слишком скрывала чувство разочарования, вызванного этой встречей. Гарин отвечал ей взаимностью.
   - Здравствуйте, здравствуйте, - заговорил он, протягивая руку даме. Та намеренно проигнорировала его галантный жест. Гарин проигнорировал ее пренебрежение. Они были достойны друг друга.
   - Очень рад вас видеть, сестрица, - продолжил говорить заведующий. - Позвольте познакомить вас с моим приятелем.
   - Только если вы не очень ладите.
   Гарин выдержал укол и, как ни в чем ни бывало, представил нас друг другу.
   - Ты как всегда чутко прислушиваешься к чужим желаниям, - устало сказала она.
   - Особенно если это ваши желания, сестра. Кстати, позвольте поинтересоваться, как вы оказались на нашем замечательном приеме? Я как будто бы принимал участие в составлении списка приглашенных...
   - Ну, даже ты не всесилен. Хотя, как мне кажется, ты и сам слишком часто вынужден себе об этом напоминать.
   Питающий слабость к власти, как явлению, заведующий на миг весь загорелся от гнева. Но только на миг. В следующую секунду он уже снова фальшиво улыбался, прикрывшись непробиваемой броней иронии, из-за которой так удобно метать смазанные ядом дротики упреков.
   - Кажется, милая сестрица, вы тоже далеко не Иисус, - заметил он с язвительной улыбкой. - И я говорю не о бороде и не о том, что вам давно минуло тридцать три.
   Сестра Гарина резко похолодела и, пошатнувшись, оперлась рукою о ближайший стол. Ее лицо посерело от щемящей, вгрызающейся в сердце боли. О чем бы ни говорил заведующий, стремясь ее уязвить, он угодил в самую точку.
   - Это очень жестокие слова... - слабым голосом проговорила она.
   - Простите, - перебил ее брат, - но мне пора уделить немного времени премьеру. До встречи.
   Гарин ретировался так стремительно, словно бежал из зачумленного города. Кажется, он не слишком гордился одержанной победой. Во всяком случае, на его удаляющемся лице не было видно и намека на триумф.
   - О чем это он? - не дал мне удержаться от вопроса выпитый алкоголь.
   - Позволите? - сестра Гарина протянула руку в направлении моего стакана.
   - Прошу.
   Она сделала один большой глоток. Ее серое, как будто покрытое траурной вуалью лицо немного оживилось.
   - Он имел в виду больных, попадавших к Христу, - пояснила она, - которые никогда не умирали. В отличие от моих больных. Я - врач.
   - Тогда это были и правда жестокие слова.
   - После которых он сразу же сбежал, не желая ни исправить, ни полюбоваться на последствия собственных деяний.
   Я криво усмехнулся.
   - А разве мы не все так делаем?
   - Только не я, - сестра Гарина покачала головой и повторила. - Я - врач. За подобное отношение к работе меня бы осудили. А он - чиновник. Для представителей власти типично убегать от любых проблем. И они отвечают за свою халатность, в лучшем случае, наигранными извинениями. Мир ли не сошел с ума? - печально рассмеялась она. - В моих руках - жизнь горсти больных людей, а в их - будущее каждого человека в этой стране. И мы безрассудно вручаем свои судьбы в их полное распоряжение!
  
   55. Очень странный человек
   Мы осушили мой стакан до самого дна, передавая его друг другу по очереди. Я словно набрал, после долгой зимы, полные легкие пьянящего весеннего воздуха. Голова приятно закружилась, балуя мое сознание фрагментами из счастливых воспоминаний давно минувших дней. Я почти вернулся в юность, не ведающую до срока о неизбежности смиреной печали, захватывающей человека, шагающего навстречу далекой, но неминуемой смерти.
   Сестра Гарина, поддерживаемая крепким алкоголем, понемногу овладела собой.
   - Простите, - легко произнес я, почти не испытывая смущения, - но я, кажется, прослушал ваше имя.
   Она как-то странно посмотрела на меня. Уязвленная гордость и чувство оскорбленного достоинства смешивались в ней с нескрываемым умилением. Ей хотелось одновременно и ударить, и погладить меня. Сестра Гарина, как человек рассудительный, остановилась где-то посередине, не став делать ни того, ни другого.
   - Ирина, - только и сказала она.
   Я поспешил оказать ей ответную услугу и раскрыл было рот, чтобы повторно представиться.
   - Спасибо, - перебила она, - но я была немного более внимательна и помню ваше имя.
   - Вы очень любезны! - сердечно воскликнул я, прижимая руку к груди.
   - А вы - не очень.
   - Поверьте, я не со зла.
   - Я вижу.
   Не знаю, что именно она заметила, но это определенно сказалось на ее внешнем облике. Уязвленная гордость и оскорбленное достоинство постепенно сошли на нет, а на смену умилению пришло чувство куда более сомнительное и гораздо менее кроткое. Затянувшееся молчание, подкрепляемое исходящим от нее красноречивым взглядом, только подтвердило эту догадку.
   - Вы приятель моего брата? - наконец сказала она, сбивая немного градус растущего напряжения.
   - О, нет, - благоразумно отвечал я, памятуя о не слишком доброжелательном общении между ними. - И знакомы мы только со вчерашнего дня. Я друг доктора Головного.
   - Вы, кажется, шутите, - рассмеялась Ирина.
   От неожиданного приступа веселья она легонько затряслась. Белые жемчужины бус, скользящие по оголенной шее, каким-то особенным образом привлекали мое внимание. Как я уже говорил, Ирина пока что не собиралась расставаться с привлекательностью, дарованной ей природой. Я же легко и непринужденно расставался в тот вечер со своей трезвостью.
   - Шутите ведь? - требовала она ответа.
   - Нет, - признался я. - Это чистая правда.
   - Но у доктора Головного нет друзей!
   - Боюсь, один все-таки есть.
   - Тогда вы очень странный человек. Я наслышана о докторе. Дружить с ним - это все равно, что приятельствовать с ноутбуком или холодильником. Наверное, нет на Земле никого, кто знал бы так много о человеческом мозге, при этом так мало разбираясь в людях. Мир ли не сошел с ума?
  
   56. Отличная пара
   Мы завладели парой фужеров шампанского и совершили опрометчивый поступок, выпив его. Вино ударило нам в голову. Мир становился для нас местом уютным, а обитающие в нем люди - существами, к себе располагающими.
   - А вы, - поинтересовался я, - на самом деле сестра Гарина?
   Ирина снисходительно улыбнулась.
   - Я не называю, - сказала она, - кого-либо своим братом без особых на то оснований. К сожалению, в случае с ним, все необходимые условия выполнены.
   - Может быть, я чего-то не знаю, но он не показался мне человеком безусловно дурным.
   - Вы ничегошеньки не знаете!
   - Так расскажите.
   - Я только-только привела себя в порядок, - предостерегающе заметила она. - Не заставляйте меня снова расстраиваться. Знайте только, что все слова моего брата - это хитрое зелье, смешанное из правды и лжи, способное обвести вокруг пальца кого угодно.
   - А разве не все мы грешим этим?
   - Не доверяйте ему, - предостерегла она.
   - А вы знаете человека, достойного абсолютного доверия?
   - Он преследует только свои собственные, корыстные цели!
   - А кто их не преследует?
   Ирина бессильно улыбнулась и развела руками.
   - Вы невыносимы, - беззлобно сказала она.
   Я вовсе не чувствовал себя невыносимым. Ну, разве что самую малость.
   Мне захотелось объясниться.
   - Не совсем так, - сказал я, покачивая головой. - Но мне кажется, что ваши слова не слишком справедливы.
   - Разве?
   - Выходит так. Вы умаляете достоинства тех людей, которые мне симпатичны.
   Ирина громко рассмеялась, прикрывая ладонью губы. Она веселилась от всей души.
   - Это вы о Гарине и Антоне Головном? - наконец, сумела проговорить она. - Не смешите меня.
   - Уже насмешил, - заметил я.
   - Я вовсе не умаляю достоинств, - любезно пояснила она, незаметным шажком вперед сокращая расстояние между нами, - которые у них, несомненно, имеются. Я указываю на их недостатки.
   - Стакан наполовину пуст, да? - сказал я. - И все же, мне кажется, вам не слишком нравятся люди.
   Ирина мягко улыбнулась, положив ладонь мне на плечо. Мягкие и настойчивые пальцы легонько сдавливали кожу, обозначая собственное присутствие.
   - Не все, - тихо сказал она. - Вы мне нравитесь.
   Она посмотрела мне прямо в глаза, пытаясь отыскать там взаимное чувство. Я заметно смутился, но взгляда не отвел.
   - Вам по душе этот прием? - спросила Ирина.
   - Как сказать, - неопределенно отвечал я, пребывая в состоянии легкого ступора.
   - Может быть, нам следует сменить обстановку?
   Решив для себя, чего ей хочется, Ирина предпочла опустить все формальности, не касающиеся напрямую дела. Без всяких проволочек.
   В тот миг я заметил в столпотворении болтающих и пьющих гостей милое личико Оли. Родная сестра небесных ангелов беседовала о чем-то с Леной Головной. Казалось, что она вот-вот оторвется от земли и вознесется над всеми людьми.
   Старожилова рядом с ними не было.
   Я посмотрел на Ирину с сожалением и решительностью одновременно. Она легко уловила ход моих мыслей.
   Она отпрянула назад. Теплые и настойчивые пальцы соскользнули с моего плеча.
   - Простите, - сказал я, - но я пришел не один.
   Взгляд, брошенный мною на Олю, не остался без внимания.
   - Понимаю, - сказала Ирина. - Вы имеете в виду ту девушку, что сейчас находится в компании Лены Головной? Очень хорошо.
   Она говорила откровенно и доброжелательно, не выказывая зависти или разочарования. Ирина легко справилась с постигшей ее неудачей. Она выступала от лица всех женщин земли, желая благополучия одной из них.
   - Вы отличная пара, - сказала сестра Гарина.
   Я не мог с ней не согласиться.
  
   57. Родная кровь
   Во мне разгорелось со страшной силой желание воссоединиться с Олей. Я тянулся к ней, как листик к солнцу, как птенец к родному гнезду. Ничто на всем белом свете не могло пересилить это влечение.
   Ирина не стала меня удерживать. Я быстро распрощался с одной женщиной, чтобы сразу же направиться к другой. Лишь вмешательство судьбы могло остановить меня.
   Оно и остановило.
   Раскланиваясь с сестрой Гарина, я упустил на время из виду Олю. Минутой спустя ее и Лены уже не было на прежнем месте. Они исчезли, заставив меня беспомощно озираться по сторонам.
   Пока я вертелся на месте, словно пружина заведенных часов, один молодой человек сумел незаметно ко мне подобраться. Он брезгливо ткнул меня пальцем в спину и тут же одернул руку, как будто боялся подцепить какую-нибудь заразу. Он предпочел бы как-то иначе привлечь к себе внимание, но, к сожалению, позабыл мое имя.
   Почувствовав толчок в спину, я обернулся. Невысокий, худой юноша с взлохмаченными темными волосами предстал передо мной. Дырявые черные джинсы и футболка выделяли его, так же, как и меня, из общей толпы. Скучающий, брезгливый взгляд из-под недовольных, хмурых бровей сливали его с ней.
   - Сократ, верно? - удивленно сказал я.
   Молодой инженер из лаборатории доктора Головного не стал утруждать себя даже вежливым кивком головы.
   - А у вас хорошая память, - только и заметил он, не скрывая неприязненного ко мне отношения.
   - Ну, не слишком, - ответил я, - просто имя у вас слишком запоминающееся.
   - Все так говорят.
   Сократ замолк, продолжая холодно смотреть на меня. Я заметил торчащий из одного его уха наушник.
   - Вам не нравится здешняя музыка? - спросил я.
   - А вы любитель риторических вопросов? - с ходу ответил он.
   Неприязнь Гарина к Сократу стала для меня чем-то очевидным. Я не понимал, каким образом этот антисоциальный инженер очутился в помещении отеля.
   Я немедля спросил его об этом.
   - Ну, вы же как-то здесь оказались? - не растерялся он.
   - Меня пригласил Гарин.
   - А меня - доктор Головной. Квиты?
   Он говорил так, словно бросал вызов всему миру. Его злоба и хамство, таким образом, не касались меня лично. Он слишком распылялся, чтобы оскорбить кого-то конкретно.
   - Выпьете? - с улыбкой спросил я, предлагая ему фужер шампанского.
   - Всяко лучше, чем болтать с вами, - ответил он, принимая напиток.
   - Ваше здоровье.
   Я попытался умиротворить совесть, требующую четкого ответа, сколько именно фужеров, не считая всего иного, было опорожнено мною сегодня. После коротких и бесплодных, как воды мертвого моря, рассуждений я сбился со счета и осушил очередной, последний на тот момент, сосуд. Воззвания совести были бестактно попраны, а сама она, простите, бессовестно обманута.
   Сократ, не ведающий, похоже, ни о каких подобных душевных терзаниях, выпил без малейших колебаний. Избавившись от пустого фужера, он замер на месте, явно не зная, что делать дальше. Он нуждался в помощи.
   - Позвольте предположить, - начал я, - что вы явились ко мне не по своей воле?
   Сократ охотно согласился с этим утверждением.
   - Я уже говорил, что вы очень наблюдательны?
   - Поживите с мое - сами таким станете. Жизнь прожить - не поле перейти.
   - Взялся за гуж, - издевательски проговорил Сократ, - не говори, что не дюж.
   - Бог дал, бог взял.
   - На бога надейся, а сам не плошай.
   - Ладно, - сказал я, прерывая этот преисполненный несвоевременной народной мудрости обмен поговорками, - тогда разрешите спросить, что вообще побудило вас ко мне подойти?
   - Уж точно не настойчивая внутренняя необходимость.
   - Это я уже понял.
   - Антон, - сказал он и замолк, словно одно только это имя должно было поведать мне обо всех тайнах вселенной.
   - Антон?
   - Антон, - кивнул Сократ. - Доктор Головной желает видеть вас, спустя пятнадцать минут, в номере триста пятнадцать. Это на восьмом этаже, если что. Постарайтесь не привлекать к себе внимание.
   Мне пришлось невольно удивиться.
   - Но зачем?
   - Спросите у него самого, - не стал вдаваться в подробности Сократ. - Мне не слишком улыбается метать здесь бисер и рассыпаться в пояснениях.
   Прущие из него наглость и хамство были беспримерными. Они почти что заслуживали восхищения.
   - Вам, похоже, - сказал я, - вообще не слишком улыбается делать хоть что-то, не лежащее к душе. Это очень эгоистично. Позвольте узнать, ради академического интереса, единственный ли вы ребенок в семье?
   - Нет, - ответил Сократ. - У меня есть брат и две сестры.
   - И как они поживают?
   - Кто знает? Я не видел их несколько лет.
   - И каковы же причины этой семейной размолвки?
   - А зачем мне их видеть? - искренне удивился Сократ. - Какой вообще смысл в семейных узах? Что они могут дать современному человеку, кроме проблем? Почему я должен занимать сторону малосимпатичного подонка или темной, как угольный подвал, дурехи лишь потому, что в них течет та же кровь? Или любить их за это? - Он разгорячился так, словно выступал перед судом присяжных. - Я должен симпатизировать не родственнику, а тому, кто этого на самом деле заслуживает, кто мне нравится. Мне вот никто не нравится, - подумав, заметил он. - Извините.
   Сократ развернулся и спешно удалился.
   Юный инженер, по крайней мере, не скрывал присущих ему человеческих достоинств. Нечего там было скрывать.
  
   58. Закон
   Просьба Антона, переданная не самым подходящим гонцом, слегка меня смутила. Тайные встречи в духе придворных заговоров воспринимались мною, как нечто старомодное и неуместное. Разве могли быть у доктора, лауреата нобелевской премии, какие-нибудь темные, не подлежащие огласке дела?
   Вспомнив опасения Гарина, высказанные им в концовке нашей вчерашней встречи, я сообразил, что такого нельзя отрицать.
   Я не на шутку встревожился. Опасения и предположения, одно страшнее другого, острыми иглами впивались в меня. Разыгравшееся под воздействием спиртного воображение снабжало мои неутешительные мысли всевозможными отягчающими подробностями.
   Решив его немного успокоить, я выпил еще.
   Шампанское, пребывавшее во мне, словно в родной стихии, довольно быстро перевернуло все с ног на голову. Необоснованные страхи сменились столь же слабо объяснимой уверенностью в их надуманности. Мне показалось, что странная просьба Антона - не более чем очередная его причуда и нет ничего зазорного и утомительного в том, чтобы ему подыграть.
   - Прости, - тихонько прошептал я, вызывая к жизни образ Оли в своей голове. - Я совсем ненадолго.
   Выждав, как мне показалось, достаточно времени, я незаметно выскользнул из зала и, покружив немного по обширным пустым пространствам коридоров, добрался наконец до лифта. Серебряного цвета кабинка легко взметнула меня на восьмой этаж. Не без труда сообразив, что номера комнат изменяются в порядке возрастания, я отыскал нужную дверь.
   Троекратного чуть слышного и деликатного стука оказалось достаточно, чтобы она отворилась.
   Доктор Головной стоял на пороге. Он был трезв и предельно серьезен.
   - Тебя никто не видел? - спросил он, заглядывая в пустынный, словно Аравийский полуостров, коридор.
   - Вот тебе крест, - пошутил я.
   Антон с полминуты подозрительно меня осматривал.
   - Ты пил?
   - Разве что самую малость, - соврал я. - Не хотел быть белой вороной. Исполнял роль, наложенную обществом и традиционными нормами поведения, - плел я что попало. - Ты, кажется, хотел о чем-то со мною поговорить?
   Я старался говорить быстро и убедительно, полагая, что это некоторым образом компенсирует недостаток смысловой нагрузки. Антон, скорее всего, вообще ничего не понял и вынужден был, чтобы не переспрашивать, утвердительно кивнуть.
   - Точнее, - пояснил он, - я хотел бы тебе кое-что показать.
   - Надеюсь, ничего противозаконного?
   Брошенный наобум вопрос ударил по больному месту.
   - Что есть закон? - спросил Антон, заставляя меня напрячься. - Какой смысл мы вкладываем в это слово? Свод правил и предписаний, наделяющий нас призрачными правами и предельно четкими обязанностями. Написан он максимально запутанно, чтобы всегда можно было найти лазейку, позволяющую наказать невиновного и оправдать виноватого. Разве закон одинаков для всех?
   Мне на миг показалось, что Антон репетировал эту речь, как минимум, пару раз.
   - Разве те, - продолжал, между делом, он, - кто его пишет, не находятся вне пределов закона? Настоящий закон вот здесь, - он постучал указательным пальцем по собственной голове. - Каждый психически здоровый человек понимает, что делать можно и чего нельзя, и ему не требуется тысячи страниц указаний. Законы пишутся угнетателями для того, чтобы эффективно контролировать угнетенных. Я не намерен играть по их правилам.
   Значит, подумал я с мрачным, тяжелым предчувствием, все-таки что-то противозаконное.
   - В таком случае я войду?
   - Разумеется.
  
   Отрывок
   Ссылка на полный текст: https://andronum.com/product/kalyshko-artem-revolyutsiya-lzhi/
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"