Коледин Василий Александрович : другие произведения.

Хромовые сапоги

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   ХРОМОВЫЕ САПОГИ.
  Элемент полевой формы одежды офицера ВС СССР. Считается, что хромовый опоек - наилучший материал для сапог. Хромовой кожей для верха обуви называют мягкую кожу, выдубленную основными хромовыми солями. Такая кожа отличается легкостью, эластичностью, гибкостью, прочностью на износ.
  
   ЧАСТЬ 1.
   ГЛАВА 1.
  
   Я сижу в нашей маленькой комнатке на двенадцатом этаже. На видавшем виды, потертом временем и множеством курсантских задниц деревянном стуле с такой же потертой спинкой. На столике, вплотную придвинутом к окну, горит такая же древняя, металлическая настольная лампа, доставшаяся нам от предыдущих жильцов. Передо мной открытая книга. Я пытаюсь читать ее, но мысли словно мухи летают и норовят сесть в те места, которые наиболее чувствительны к их противным, липким и грязным лапкам. Вокруг таинственный сумрак и только свет включенной лампы вкрадчиво проявляет спартанскую обстановку нашей комнаты в военном общежитии. Четыре кровати, по две с каждой стороны. Между ними такие же тумбочки, что и в казарме. Правда вместо табуреток у нас четыре деревянных, так называемых "венских" стула со спинками, которые могут стоять где угодно, по нашему желанию, специально уставами их положение не оговаривается. Три из них примостились у стола и только один печалится у кровати Стаса. На противоположной от окна стене до потолка возвышается встроенный фанерный шкаф, окрашенный толстым слоем белой краски и разделенный на две неравных части. У одной его части только одна дверь, у другой же их аж две. На окне две не пестрые, но яркие с цветочным принтом и плотные тряпки, считающиеся у нас шторами. Они крепятся к карнизу крокодилами с большими кольцами и свисают почти до пола. Если их свести вместе, то они способны полностью скрыть окно. На подоконнике стоит пустая трехлитровая банка. Она служит нам чайником. У нас нет заводского кипятильника. Вместо него Вадька с Бобром создали свое чудо. Оно представляет собой два бритвенных лезвия, между которыми проложены спички, все это устройство перевязано черными нитками. К каждому из лезвий прикручена изолированная проволока от электрического шнура, заканчивающегося черным пластмассовым штепселем. Вот это, казалось бы, нехитрое приспособление кипятит три литра холодной воды за пять минут. Такое производство уже налажено и желающие могут его приобрести, причем не за деньги, у Сусика, проживающего через три комнаты от нас.
   Мне грустно. В комнате никого нет. Все мои друзья в городе, впрочем, все общежитие пустует. Я тоже был в городе, но вернулся пораньше. Сняв новенькие хромовые сапоги с уже сформированной, конечно, искусственно гармошкой и портупею, вытащив тонкий плечевой ремень из-под правого погона, я повесил офицерский полевой китель с нашитыми пока еще курсантскими погонами на вешалку в шкаф. Оставшись только в футболке и галифе с голубым кантиком, я уселся за стол. Носки приятно раздражают мое обоняние тонким запахом новой кожи. Настроение у меня ни к черту. Я отодвигаю книгу, но не закрываю ее и, не вставая со стула, достаю из-под Вадькиной подушки колоду видавших виды карт, потом бездумно тасую их, задумчиво уставившись в темное окно, за которым светится гостиница и шумят редкие автомобили. Отчего же мне так грустно на душе? Может от того, что через пару недель закончится моя беззаботная курсантская жизнь? И предстоит мне и моими товарищам ехать в купейном вагоне по бескрайним просторам огромного Советского союза бог весть куда? Может от того, что впереди меня ждет неизвестность, таинственная, пугающая, неотвратимая. А позади я оставляю все, что было близко, любимо и дорого мне все эти годы? Дом, родители, школа, двор, мои друзья детства и друзья, подаренные мне в эти долгие и короткие одновременно курсантские годы, все они останутся в прошлом, а что будет впереди одному лишь богу известно! Долгие и в то же время очень короткие годы... Ведь и правда они были очень, очень долгими по своей насыщенности событиями и совсем короткими по тому, как мгновенно они пролетели. Фить! И уже совсем скоро мы оденем лейтенантские погоны! Долгожданные звездочки лягут рядом с голубым просветом золотых погон. Все мучения и тяготы останутся в прошлом. Да и были ли они? Правду говорят, что со временем вспоминается все только хорошее. И сейчас я не могу вспомнить что-то плохое настолько, чтоб я пожалел о своем выборе. А ведь поступление в училище было будто вчера! Будто вчера... Тогда, когда был третий курс? А четвертый?! Какие глупые мысли! Все годы пронеслись словно дни. Я вспоминаю первую стажировку. Боже! Как много воспоминаний связано с ней! Впрочем, она только положила начало моим приключениям, а может и злоключениям. Как знать? Жизнь всегда неожиданная, непредсказуемая и даже часто вероломная. Вот и сейчас, вспоминая все, что было вчера, я не могу даже предположить, что произойдет завтра. Разве я тогда, год назад, мог представить, как все обернется, что произойдет? Скажи мне кто-нибудь тогда, год назад, что будет так, как случилось, я бы не поверил ему. Нет! Я строил планы, я любил, и мне казалось, искренне и навсегда. Засыпая ночью, я видел Наташу. Просыпаясь, я грустил и думал только о ней, мечтал, вспоминал. Со мной никогда такого не было. Я окончательно разорвал все свои прежние связи, не встречался ни с кем из противоположного пола. Передо мной была только одна цель - вновь увидеть ее, обнять и быть с ней навсегда. Порой мое желание увидеть ее доходило до подобия тихого безумства. Но, тем не менее, я отдавал себе отчет, что я курсант и не могу, сорвавшись, нестись к ней без оглядки. Я стал терпеть. Впрочем, и терпеть-то мне предстояло совсем короткое время. Экзамены остались позади, а отпуск, целый месяц вольной жизни уже маячил на расстоянии вытянутой руки. Мы отчитались по стажировке и всего несколько дней отделяли нас от получения отпускного удостоверения! А там я мог лететь на крыльях любви в Калинин, где училась моя Наташа. Конечно, у меня были планы съездить и на море, но эти планы существовали до стажировки и отмене они не подлежали. А вот после этих длинных и скучных семи дней на Каспии, я сломя голову бросился в вагон поезда и застучали железные колеса о стыки рельсов, унося меня в уже так хорошо знакомый мне город Калинин.
  
   * * *
  
  - Здравствуйте, Сфибуба Юсуфович! - я пожал руку седенькому и очень сухонькому мужчине. Понять сколько тому лет не представлялось возможным. Морщин на лице было мало, но совершенно белая голова вводила в заблуждение. - Это мой друг Стас.
  - Очень приятно! - мужчина обнял сначала меня, а потом и моего друга. Его акцент был легким и едва уловимым, и мне показалось, что он не дагестанский, и даже вообще не кавказский. - Отец говорил, что будешь не один. Садитесь в машину! Простите, сначала мы заедем кое-куда, а потом уже Джебраил отвезет вас на базу. Кладите сумки в багажник.
   Он подошел к белой "шестерке" и открыл багажник. Мы послушно загрузили в него наши сумки и пакеты с оставшимся после дороги в поезде провиантом.
  - Садитесь в машину! - видя нашу нерешительность, повторил свою скорее просьбу, чем предложение Сфибуба Юсуфович, сам он сел на переднее пассажирское место, а мы залезли назад. - Джебраил, давай на рынок!
   Машина плавно покатилась по улицам Махачкалы. Я смотрел в окно, наблюдая за спокойной жизнью чисто кавказского городка. Мимо шли женщины в непривычных для моих глаз одеяниях, мужчины сидели в тени немногочисленных деревьев на ковриках у своих одноэтажных и двухэтажных домиков, которым мог позавидовать любой житель средней полосы. Общественного транспорта я не увидел. Практически все передвигались на личном авто и гужевом транспорте.
  Мы приехали в гости к давнему знакомому, даже больше - другу моего отца. Как-то услышав, что сын друга никогда не был на Каспийском море, дагестанец чуть ли не обиделся на отца и настоял на моем приезде. Я же, понимая, что умру со скуки в одиночестве, уговорил ехать с собой своего друга. Ни отец, ни Сфибуба не возражали. Тот, как и все кавказцы считал своим священным долгом хорошо принять сына своего русского друга, а заодно и друга сына друга. Поэтому, когда мы спустились на перрон, то сразу же увидели встречающего нас дагестанца.
   То место, куда мы должны были заехать, оказалось восточным базаром столицы Дагестана. Оставив машину перед воротами, мы вчетвером направились по узким рядам, выбирая спелые и вкусные фрукты, которые покупал Сфибуба Юсуфович, впрочем, и выбирал он тоже все сам. Он купил первый виноград, арбуз и дыню. Потом в один кулек Джебраила, нашего водителя, переместились красивые огромные персики, а в другой не менее крупные, оранжевые, явно сочные и неминуемо сладкие абрикосы. Нагрузив всем этим всех кроме себя, Сфибуба Юсуфович вывел нас обратно к машине, и Джебраил уложил дары юга аккуратно в багажник своего личного стального коня.
  - Это вам на первое время, - пояснил, улыбаясь хозяин положения.
  - Сфибубуа Юсуфович! Мы сами все купили бы! Сколько с нас? - от неудобства стали мямлить мы со Стасом.
  - Э! Друзья мои! Вы у меня в гостях! Неужели, если бы я приехал к вам, то вы бы встретили меня хуже?! - почти не задумываясь, задал хитрый вопрос гостеприимный дагестанец. - Ведь так? Так почему вы хотите меня обидеть?!
  - Мы не хотим вас обидеть!
  - Ну тогда спрячьте это - он кивнул на зажатые в наших руках рубли, - и не смейте обижать меня своими деньгами!
   Потом он попрощался с нами, объяснив свой уход служебными делами, и мы остались втроем. Подчиненный Джебраил проводил своего начальника до перекрестка, там он о чем-то вежливо кивал, видимо, слушая наставления и указания, затем он вернулся к нам немного хмурый и озадаченный.
  - Садитесь, поедем на Каспий! - пригласил он на русском с сильным акцентом не в пример акценту своего начальника.
   Вдруг недалеко от машины что-то перевернулось, раздался звук разбиваемой посуды, грохот падающих предметов, народ загалдел, раздались женские крики, и мы невольно стали свидетелями драки четырех или пяти мужчин. Сказать точно сколько их было и что послужило причиной конфликта мы не могли. Скорее всего дерущихся все же было пятеро. Двое с одной стороны и трое с другой. Так как численность всегда имеет преимущество, то она и в этот раз победила, двое драчунов стали отступать, а потом и вовсе побежали, ломая и опрокидывая на своем пути прилавки и столы ни в чем не повинных торговцев, который что-то кричали беглецам вслед, скорее всего проклятья и ругательства. Победители стали их преследовать, перепрыгивая через препятствия, оставляемые беглецами. С их исчезновением толпа постепенно рассосалась и успокоилась. Женщины стали восстанавливать свои торговые точки, раскладывая на них разбросанные зелень, фрукты, овощи глиняную и медную посуду, какие-то кувшины с трубками.
  - Это не дагестанцы дрались! - авторитетно заявил Джебраил, так же, как и мы наблюдавший за происходящим. - Это армяне и азербайджанцы! Наш народ спокойный и не конфликтует между собой. Все же можно решить миром, словами. Ай, что они наломали! Ладно, садитесь, надо ехать. Шеф сказал, что нас уже там ждут.
  - А далеко ехать? - спросил Стас, усаживаясь в машину.
  - А, нет! Час езды! Там начальником базы у шефа его друг. Встретит так, что на всю жизнь запомните!
  - А как его зовут?
  - Там и познакомитесь! Едем! Мне еще на работу потом надо, - он завел двигатель, и мы стали выбираться из толпы, окружавшей подходы к базару.
   Потом, спустя полчаса, когда мы, наконец, выбравшись из центра старинного города, автомобиль помчался вдоль берега огромного соленого озера, считавшегося морем. Его берега были крутыми и обрывистыми. Все дело в том, что Каспий постепенно высыхает, вода отходит все дальше и дальше, оставляя эти обрывы, дикую растительность и мягкий светлый песок далеко позади себя. Дорога была хорошей, машин на ней встречалось не много, и мы на удивление довольно быстро доехали до турбазы "Дагестан". Она представляла собой с десятка два фанерных домиков, разбросанных в по берегу между колючими кустами то ли акации, то ли каких-то других растений. Домики были маленькими и похожими на снятые с военных машин "кунги". Между ними в песках терялись плиточные тропинки, по которым нужно было скакать, чтоб не оступиться. Удобства располагались в специально отведенном домике, единственном кирпичном строении, разделенном на две части. Справа коричневой краской была обозначена женская половина, а слева - мужская. Какой-либо столовой мы не увидели, вместо нее под деревянным навесом стояли несколько длинных столов и лавок, приставленных к ним. За одним из них сидел пузатый "хачик". Он встал, завидев нас и двинулся, тяжело дыша, нам на встречу. Первым ему пожал руку Джебраил.
  - Здравствуй, уважаемый Магомед! Вот, наши дорогие гости, - он повернулся к нам. - А это уважаемый Магомед Ильясович. Он начальник турбазы. Он здесь все!
   Хозяин турбазы приветливо заулыбался, пожимая нам крепко руки. Потом он обнялся с Джебраилом.
  - Сфибубе передай мой привет! Скажи, что его гости - мои гости! Буду заботиться, как о нем самом! Пусть не беспокоится! Пообедаешь с нами?
  - Нет, прости уважаемый Магомед! На работу надо! Шеф ждет! - они еще раз обнялись, и наш водитель ушел, пожав на прощание и нам руки.
  - Прошу к столу, гости дорогие! - лысый толстяк обнял нас за плечи и повел к столу, на котором я увидел тарелки с горой из шампуров, нарезанных помидоров и огурцов, укрытых пучками свежей зелени. Там же лежала большая и целая головка твердого сыра, видимо, местного производства, а самое главное - кувшин с красным вином. Все это появилось мгновенно. Когда мы подходили стол мне казался пустым. Видимо, за то время пока знакомились дагестанская скатерть-самобранка все подготовила. Конечно, на самом деле два работника турбазы все это принесли, это я понял чуть позже, когда мы обедали.
   Признаться, мы были рады пообедать, так как ничего не ели с поезда, а время уже перевалило за полдень. Шашлык был изумительный, я впервые ел настоящий шашлык из баранины. Обычно у нас его делали из свинины, и он был совсем не такой вкусный, как этот. Вино тоже было очень приятным, сладким и не крепким. Разлив его по стаканам, Магомед поднял свой и произнес приветственную речь, после которой мы погрузились в упоительный процесс поглощения вкуснейшей пищи. Потом мы вновь подняли стаканы и уже Стас произнес ответную речь, в которой благодарил за гостеприимство и хвалил вкусовые качества сыра, который он поглощал в больших количествах, запивая полусладким красным вином. Странно, но за все время нашей трапезы мы не увидели ни одной живой души на территории базы, кроме, конечно, немногочисленного персонала.
  - Дело в том, что база еще не открылась, - объяснил наш совсем трезвый, и ни чуточки не охмелевший, хозяин. - Еще не все закончено. База откроется, увы, только в конце лета.
  - Так мы первые гости! - воскликнул я.
  - Да! И самые дорогие!
   Магомед разместил нас в самом приличном домике, который располагался ближе всего к пляжу. Почему он сказал, что домик самый лучший, я не знаю. По мне они все были одинаковыми. Может, от того, что он находился в ста метрах от отхожего места и смрадный запах недолжен был касаться наших чувствительных носов?
  Наше временное жилище состояло из спальной комнаты около десяти квадратных метров, в которой стояли две металлические кровати, почти такие же, как и в казарме, один стол и один стул. Присутствовал в домике и маленький предбанник - прихожая. Никаких удобств в домике не было. Туалет, как я сказал находился недалеко и пока не озонировал. Умывальники, вытянувшиеся в ряд, как в пионерском лагере, мы нашли рядом, но в противоположной стороне от туалета. Войдя в жилище, Стас водрузил на небольшой стол, почти целую головку понравившегося ему сыра. Я совсем забыл, что у кавказцев существует такой обычай, когда гостю что-то нравиться, то хозяин дарит ему предмет восхищения. Стас за столом расхваливал сыр и поэтому Магомед, когда мы встали из-за стола и стали благодарить хозяина за вкусный обед, вручил ему всю оставшуюся головку. Проводив нас до домика, показав нам его и вручив ключи от него, хозяин предоставил нам полную свободу действий, вежливо ретировавшись.
   Мы не долго думали, чем нам заняться. Солнце еще не садилось и от того жара не спала. В домике, нагретом его лучами, было душно, а море плескалось совсем рядом, в нескольких метрах от базы и манило своей многообещающей прохладой и красивым лазурным цветом, такой цвет всегда притягивает взгляд на рекламных плакатах типа" "отдыхайте на черноморских курортах". Скинув одежду и натянув плавки, мы наперегонки бросились по горячему песку к манящей лазурной воде.
   Особенность Каспийского моря в том, что вход в воду очень долгий. Идешь метров двадцать, а тебе все еще воды по щиколотку. Нужно отойти от берега на добрую сотню метров, чтоб вода поднялась хотя бы по грудь. Вода в море соленая такая, что не подумаешь о его некорректном названии. И вообще у меня была полная уверенность, что я купаюсь именно в море, куда ни кинь взгляд, берегов не наблюдалось.
   Поплавав, мы вернулись на берег и улеглись на горячем песке, испачкавшись изрядно, но наслаждаясь и греясь о раскаленные крупицы. Полотенца мы не взяли, отчего и извазюкались. Но не беда, мы еще не раз окунались, пока солнце не стало клониться к закату.
   Вечером мы перекусили остатками обеда, которые сказочным образом появились в нашем домике во время нашего отсутствия. Несколько шампуров с уже холодным шашлыком, помидоры, огурцы, зелень и фрукты, купленные на базаре в Махачкале и конечно, целый кувшин с красным вином. Когда стемнело мы отправились на пляж и долго лежали на еще не остывшем песке, смотря в черное небо, переполненное созвездиями, галактиками, звездами и звездочками, философствуя на извечную тему жизни.
  
   * * *
  
  - Скучно... - сказал Стас. Он лежал на теплом песке и смотрел в синюю даль Каспия. День стоял, как и все предыдущие очень жаркий и солнечный. Море плескалось в нескольких метрах от нас маленькими речными волнами и периодически принимало наши тела, остужая их и смывая с них прилипший песок.
  - Нормально! Разве ты не устал от надоедливого общения в казарме? - лениво и без энтузиазма спросил я.
  - Знаешь, от надоедливого общения я устал. А вот от женского пола нет! Не хватает мне половой активности. В училище сидим за забором, не видя прелестей жизни, теперь вот здесь лежим и скучаем вдвоем.
  - С одним отличием! - возразил я.
  - С каким?
  - Здесь нет забора. Иди, куда захочешь...
  - Это равносильно тому, как осужденных ссылали на необитаемые острова. Иди! Свобода! Делай что хочешь! Но разница только в том, что вместо крепких стен у них безлюдный и надежно преграждающий путь к свободе бескрайний океан.
  - Ну, хочешь, когда приедет кто-нибудь от Сфибубы, попросимся в город?
  - А там, что будем делать? Отгребать по полной за приставание к горским женщинам?
   Я в целом был согласен с ним. Но только мне было все равно, есть ли рядом девушки или их нет. Рядом со мной незримо постоянно присутствовала одна, единственная. Я с нетерпением ждал нашего возвращения, потому что твердо решил сразу рвануть в Калинин. Все мои мысли были там, рядом с Наташей. Порой я даже ловил себя на ощущении какого-то безумия. Я рвался к ней словно у нее осталась часть моего тела, орган жизненно необходимый мне, без которого мне не дышалось, не елось, не думалось. После возвращения со стажировки я переменился. И в душе был согласен с мнением окружающих, высказывающих мне по этому поводу претензии. Иногда задумываясь над своим поведением и какими-то незнакомыми, новыми ощущениями и желаниями, я не мог сам себе объяснить эти чувства. Ну, любовь, ну сильная, но ведь многие любят, многие расстаются на какое-то время с любимыми, некоторые даже на два года. Они терпят и ждут встречи. Почему я так нетерпелив и раздражен нашим расставанием? Вся моя жизнь превратилась в сплошное ожидание встречи с Наташей. Меня уже не радовало ничего. Море не доставляло мне в полной мере тех положительных эмоций, что охватывали меня раньше. Отдых не радовал, а лишь был помехой, преграждающей мне путь к моей любимой. Дни тянулись, казалось, бесконечной вереницей, даже скорее они шли по кругу, в центре которого я находился один, совсем один.
   Однако мы не поехали в город, а остались на базе. И вскоре ни я, ни Стас не пожалели об этом. Часов в пять вечера мы все еще лежали на пляже, когда на пустынном и необитаемом берегу появились люди. Господи, мы оказались не одни на этом свете! Сначала я услышал какой-то шум, доносившейся со стороны домиков. Потом мы, уже прислушавшись основательно, различили голоса, причем разные и принадлежащие, как минимум нескольким людям, среди которых были и женщины. Стас напрягся и превратился в слух.
  - Кажется мы скоро будем не одни.
  - Да, ты прав. Кто-то приехал на базу.
  - Какой день недели сегодня? - задумался Стас.
  - Пятница!
  - Значит на выходные сюда приезжают люди! - глаза Стаса заблестели от радости.
  - Может какие-нибудь старики? - усомнился я.
  - Нет. Голоса молодые, да и вряд ли на выходные сюда приедут пенсионеры.
  - Возможно... скоро увидим.
   Мы продолжили лежать на песке, но по виду своего друга я понял, что он с трудом терпит ожидание и готов подскочить и бежать к нашему домику. Но совсем скоро его терпение было награждено с троицей. Шум толпы стал приближаться, голоса стали звучат громче и четче. А через пару минут на пляже появилась компания молодых людей. Четверо молодых людей, по всей видимости чеченцев или ингушей и трое девушек, одна из которых была явно русской. Они весело подбежали к морю и стали бегать по воде. Юноши сначала тоже подошли к береговой полоске, а потом, повернувшись к ней спиной, подошли к нам.
  - Здравствуйте! Как отдыхается? - довольно вежливо и с небольшим акцентом спросил один из них.
  - Хорошо, тихо, спокойно, - я приподнялся на локтях и посмотрел на вопрошающего. - А вы приехали на выходные?
  - Да. Мы студенты Грозненского университета. Магомед - родственник нашего друга, он сейчас с дядей решает вопрос нашего размещения. А вы как оказались здесь? Ведь база еще не открыта.
  - А мы от друга Магомеда Ильясовича...
  - Значит мы все здесь блатные! - рассмеялся парень. - Давайте знакомиться!
   Мы представились, после чего разговорчивый парень тоже представился и затем начал называть своих друзей.
  - Мое имя Иса, вот этот кучерявый джигит - Аслан. Это Руслан и Саид. Вон та блондинка, что бегает как сумасшедшая по берегу, тоже наша сокурсница Ирина. А две девушки, справа - Заза, слева - Лейла. Лейла - моя сестра. А как здесь развлекаются гости? Есть какие-нибудь развлечения?
  - Увы! Кроме моря и солнца ничего! В общем, конечно, хорошо, только скучновато. Через пару дней и эти дары приедаются.
  - Ну, теперь не будет скучно! Будем веселится! Вечером делаем вечеринку по поводу приезда! Обязательно вас приглашаем!
  - Спасибо! Будем. Когда начинается?
  - Уже началась! Шамиль, племянник Магомеда занимается организацией. Вино мы уже разгрузили, шашлыки замариновали! Идемте, выпьем за знакомство!
   Мы поднялись с теплого ложа и, не забирая полотенца, которые остались лежать на песке, пошли за Исой и его друзьями. Возле столов, там, где мы обедали, стояли Магомед и его племянник Шамиль. Последний, как и его друзья был студентом, но в отличие от товарищей носил густую рыжую бороду.
  - А это мои гости! - воскликнул дагестанец, увидев нас. - Они друзья уважаемого у нас человека! Знакомьтесь!
  - Мы уже познакомились! - ответил за всех Иса. - Дядя Магомед, вы останетесь сегодня на базе?
  - О, я бы рад, но не могу! Сейчас уже уезжаю. Вас разместил, племянника увидел. Семья ждет! Хорошо вам отдохнуть! - Он пожал нам всем руки и направился к своей "шестерке" ярко красного цвета.
  - Ну, что ж, значит будем гулять без тормозов, - улыбнулся вслед уезжающему дяде Шамиль.
  - Где бурдюки с вином? - спросил Иса.
  - Там, в домике Руслана. Принести?
  - Спрашиваешь! Неси, не спрашивай! Отдых начинается!
   Шамиль ушел, но к нам подбежали девушки. Наконец я смог их внимательнее разглядеть. Ира оказалась не совсем русской. Что-то в ее лице говорило о том, что она только наполовину принадлежала к славянской расе. Скорее всего ее отец был кавказцем. Сказать точнее какая кровь текла в ее жилах только по ее виду было невозможно. Ее фигура была не идеальной, но вполне стройной. Две ее подружки были явно чеченками или ингушками: черные, почти смоляные волосы, прямые и убранные в косы. Большие носы и карие глаза словно кричали: "брат, что смотришь? Не видишь, мы горячи и можем зарэзать!" Правда, мне показалось, что Лейла была немного миловиднее Зазы.
  - Девушки! Займитесь столом! - попросил, будто скомандовал Иса.
   Девушки убежали к машине доставать провиант, привезенный ими из самого Грозного. Стас обрадованно вспомнил про почти целую головку сыра и пошел за ней. У нас еще оставались кое-какие фрукты, которые он принес через несколько минут вместе с сыром.
  - Шашлыки делать будем? - спросила Ису Ира, расставляя стаканы и появившиеся закуски на длинный стол.
  - Будем, но вечером! Надо разводить огонь, а мы все проголодались.
   Я раньше не мог поверить, что за несколько часов люди из совершенно незнакомых могут превратиться чуть ли не в закадычных друзей. Вина оказалось столько, что оно текло рекой. После трапезы за столом наша новая компания переместилась на пляж. Я уже с трудом отдавал отчет своим поступкам и поступкам своих новых друзей. Все в памяти моей смазалось, и я не могу сказать в какой последовательности и что происходило. Все мои воспоминания о том дне покрыты плотной вуалью красного чеченского вина. Помню, как Иса вливал мне в открытый рот вино, потом мы менялись и уже я опустошал бутылку в его рот. Помню стемнело, и мы скачем возле костра, который полыхает ярким пламенем на песке и озаряет красными бликами древний Каспий. Луна несравнимо слабее нашего источника света и благоденствия, вся компания танцует вокруг яркого пламени, неизвестно, когда, как и кем разведенного костра. Играет музыка, она льется из кассетного магнитофона "Электроника", его слабая колонка кряхтит и тужится на пределах своих возможностей. Мы скачем словно дикари вокруг высокого пламени костра и продолжаем пить вино, которое на самом деле льется рекой. Девушки не столь яро употребляют, как мы, но они тоже пьяны, веселы и красивы! Чертовски красивы!
  - А вы, когда уезжаете? - спрашивает меня Ира, пытаясь перекричать шум прибоя, крики дикарей и музыку.
  - В среду...
  - Жаль... значит мы больше не увидимся?
  - Отчего ты так думаешь?! Обязательно! Обязательно увидимся! - горячо и очень уверенно успокаиваю ее я, сам веря в то, что произношу.
  - Но как?! Ведь мы в воскресение уедем и, может быть, приедем только в следующие выходные... - вздыхает девушка.
  - Значит увидимся в другом месте!
  - Где?! - она с надеждой смотрит мне в глаза, и я вижу, как и в ее глазах загорается огонек. А может это отсветы нашего костра? Я уже ничего не понимаю и все воспринимаю за чистую монету. - Вы можете приехать в Грозный?!
  - В Грозный? Наверное...возможно...я там родился...
  - Правда?! - она искренне удивляется и хватает меня за плечо, останавливаясь при этом. Мимо нас проносятся Иса, Заза, Лейла, Стас, Шамиль, кто-то еще. Я уже не знаю кто эти все люди, мне кажется, что пляж, еще утром пустынный, теперь полон людьми, орущими песни и танцующими в одних купальниках.
  - Правда...
   Мы замираем в сторонке и наши взгляды встречаются. Она, словно завороженная смотрит в меня и мне от ее взгляда становится не по себе. Она, мне кажется, все читает внутри меня и горько говорит:
  - Нет, это не правда... ты никогда не приедешь в Грозный...
  - Почему ты так считаешь?! - возражаю я.
  - Да потому что у вас отпуск всего месяц, а потом вы снова в казарму вернетесь, а потом все забудется, и ты уже не вспомнишь меня!
  - Нет! Я всегда буду помнить о тебе! - почти кричу я.
  - Пойдем купаться! - кричит Ира в ответ и мы, взявшись за руки, несемся к теплому морю.
   На черной воде плывут две яркие дорожки. Одна от луны, вторая от яркого пламени нашего костра. Мне кажется, что мы плывем каждый по своей дорожке. Ира - по лунной, я - по костровой, а может и наоборот. Эти отблески огней существуют параллельно и никогда не соприкоснуться, как не пересекутся две параллельные прямые наших жизней. Над нами высокое черное небо полное звезд ярких и не очень, тусклых и едва заметных. Тихо плещется вода соленого озера мелкими волнами набегая на песок. Где-то из далека, из другого мира слышаться крики пьяных чеченцев и Стаса. Но вокруг нас тишина и весь мир.
  Мы вышли из воды и распластались на еще теплом песке, то ли согретом дневным солнцем, то ли огромным прямо пионерским костром. Вокруг нас никого нет, мы не замечаем их. Ира лежит рядом с закрытыми глазами, ее грудь вздымается вместе с бюстгальтером, отчего кажется довольно большой. А я смотрю в небо. Меня обуревают разные совсем неземные мысли - надо ж так напиться! Что там? Разве просто звезды? Может другие миры, другая совсем не похожая на нашу жизнь? А может и точно такая же. Может там, в глубине вселенной, на других планетах, крутящихся вокруг других "солнц" все то же самое, такие же люди, как и мы, у них такие же цели и желания. А может мы вообще после смерти улетаем на другие планеты и продолжаем свою жизнь там? Может и нет смерти вовсе? Но разве можно понять, как такое может случиться. Разве человек не бессмертен? Этого понять нельзя! Да мы учили анатомию, и я знаю, что любой организм умирает, но такого не может случиться со мной! Этого не произойдет, я не знаю почему и как, но верю в это, не задумываясь и пытаясь осмыслить. Ведь невозможно понять бесконечность вселенной. Помню в детстве у нас говорили, что нельзя задумываться над бесконечностью вселенной, потому что, осознав это, можно сойти с ума.
  Вдруг я чувствую прикосновение холодной руки девушки к моей руке. Не смотря на нее, я понимаю, что она приподнялась на локте и склоняется надо мной. Ее горячие в отличие от рук губы касаются моего лба, потом скользят ниже по носу, щеке и достигают моего рта.
  - Я хочу тебя, - шепчет девушка, тяжело дыша.
  - Но нас увидят...
  - Плевать...
  - Давай хотя бы уйдем подальше, - предлагаю я, ощутив прилив сил и желания.
  - Да они сейчас все уйдут, - продолжает меня целовать Ира, но теперь в дело вступают еще и ее прохладные руки, которые царапают меня прилипшими к ладоням кристалликами песка. - Не бойся, я уже большая девочка...
  - Ты не пожалеешь потом?
  - О чем?! О том, что я переспала с офигительным парнем?
  - Ну, там любовь... все такое...
  - Милый, я не в первый раз занимаюсь этим, - и я чувствую, как ее губы растягиваются в улыбке. - Может ты в первый раз?
  - Нет...
  - Тогда в чем дело?
  - Ни в чем! - я подскакиваю, хватаю девушку за руку и поднимаю ее, потом мы стремительно бежим прочь от костра туда, где нас никто не увидит.
   Ночь, темная южная ночь. Рассыпанные по всему миру звезды, они и на небе, они и на земле, на глади моря.
  
   * * *
  
   Море, как и всю подходящую к концу неделю тихо плещется у моих ног, но с какай-то грустью и нежностью. Оно словно чувствует наше расставанье. Волны набегают на вытянутые ноги, но лишь слегка мочат пятки, не задевая пальцев. Я сыплю, вернее капаю мокрый песок на коленки, а потом смываю его водой из подкатывающих волн. Стас сидит рядом и курит, окатывая меня запахом табака. Он тоже прибывает в задумчивости.
  - Как-то быстро пролетела неделя... - прерываю я молчание.
  - Если б не чеченцы, то так быстро не пролетела бы, - то ли соглашается, то ли отрицает сказанное мой друг.
  - Ну, неплохо отдохнули... - делаю я вывод.
  - Неплохо... - вяло произносит Стас.
   Мы опять погружаемся в молчание, каждый думает о своем. Не знаю, о чем думает мой друг, но я думаю о Наташе. Мысли о скорой поездке к ней немного скрашивают расставание с морем. Хотя я понимаю, что лукавлю. Причем обманываю сам себя. Конечно, я вспоминаю Иру. Но странно, я не рвусь к ней, как рвался раньше и рвусь сейчас к Наташе. Но я и не испытываю чувства вины ни перед ней, ни перед другой, живущей в средней полосе России.
  - Когда будем собираться? - спрашивает Стас, докурив сигарету и засыпая ее песком.
  - После обеда... Сфибуба говорил, что заедет в три часа. Поезд у нас в шесть. Так что все успеем...
  - Хорошо...
  - Куда денем сыр?
  - Оставим в домике.
  - Не! Нельзя. Обидим Магомеда.
  - Тогда возьмем с собой, а выбросим или на вокзале, или в поезде.
  - Ладно...
  - Купаться идешь? - спрашивает меня Стас, вставая надо мной.
  - Не... Не хочу... - я откидываюсь на спину и подгребаю руками гору песка под голову, так, чтоб получилась подушка, а мой друг бредет далеко в море, туда, где он может, наконец, взмахнуть руками, поплыв брасом. Его фигура постепенно уменьшается и вскоре становиться совсем маленькой, а потом исчезает и вовсе. Я понимаю, что он все-таки дошел до подходящей ему глубины и нырнул. Мне же не хочется окунаться в воду. Жаркое солнце разморило меня и глаза закрываются сами, даже не от его ярких лучей. Тихий шум прибоя убаюкивает, и я не замечаю, как погружаюсь в приятную дремоту. Вот и пролетела неделя, которую я поначалу подгонял, а теперь с грустью думаю о ее завершении. Ведь пролетели десять дней свободы! Отпуск, такой долгожданный, многообещающий и сказочный стремительно тает на глазах словно снежный комочек в жарко натопленном доме.
  
   ГЛАВА 2.
  
  - Ну, куда ты едешь?! Зачем?! - спрашивала меня мама, всплескивая руками, все те дни, что я провел дома после своего возвращения с Каспия.
  Узнав о моем решении отправиться на неделю в Москву, ни она, ни отец никак не могли взять в толк, что мне делать в Москве. Конечно, я не стал говорить, что еду даже не в Москву, а в Калинин, и еду не к своим друзьям по училищу, а к своей девушке, с которой познакомился всего несколько недель назад и влюбился почти до беспамятства. Мне не хотелось долго объяснять зачем я туда еду, почему так рвусь. Ведь тогда их волнению не было бы конца и края. Еще бы! Какая-то новая девушка, да еще так далеко. Кто она, что собой представляет, а вдруг такая же, что была совсем недавно, которая не только пила и курила, как сапожник, но и была "подстилкой для каждого встречного"? И так далее и тому подобное. Конечно, я мог бы и рассказать, и постараться убедить их в своих правильных, чистых и даже благородных чувствах, убедить их в наличие "высоких характеристик" Наташи. Но в то время мне очень не хотелось говорить на эту тему ни с кем, тем более с ними.
  Вы не замечали, что все наиболее важные, даже жизненные вопросы, касающиеся противоположного пола мы всегда обсуждаем не с самыми близкими людьми, а с теми, кому в общем-то наплевать на нас и на наши переживания. А вот родных и по-настоящему близких людей, тех, кто искренне волнуется и переживает за нас мы стараемся оставлять в неведении до самого последнего момента, когда у нас все рушиться или мы начинаем страдать от неверного шага, сделанного по совету именно тех, кому мы открылись. Вот тогда-то, когда скрыть наши муки не получается, мы идем к родным, а может они не выдерживают и устремляются к нам, оставив в стороне все нормы невмешательства в личную жизнь своих детей. Впрочем, я все свои поступки скрывал от родителей только руководствуясь принципом гуманности. Зная, как они переживали за меня, я старался уменьшить их муки, пусть даже путем сокрытия правды. Правда, потом, много лет спустя я понял, что тем самым делал им еще больнее. Что это? Ложь во имя добра или простая, банальная ложь из страха? Мне, если честно, приятнее думать, что это ложь во спасение, во имя добра, ложь, жалеющая чувства любимых родителей.
  - Ты надолго? - спрашивает отец, стараясь придать своему голосу строгость, но я-то знаю, что эта напускная строгость.
  - Нет, пап, на недельку...
  - А когда тебе в училище? Когда отпуск заканчивается?
  - Тридцатого... через больше чем две недели.
  - Недельку хоть побудешь дома?
  - Конечно, пап! Вернусь и еще целую неделю буду дома сидеть!
  - Да! Все равно будешь с друзьями!
  - Ну и с вами!
  - Ладно! Сколько тебе дать? - спрашивает он о деньгах, когда мама оставляет нас одних.
  - Да у меня есть пятьдесят рублей. Хватит!
  - На еще двадцать пять, - он достает деньги из серебряного чайничка, в котором у нас хранятся деньги. Я успеваю увидеть, что их там остается совсем немного, всего несколько красненьких бумажек и эти двадцать пять рублей для родителей большие деньги.
   Я отнекиваюсь, но суровый отец безапелляционно сует мне банкноту в руки и тоже уходить вслед за матерью. Я остаюсь в комнате один и включаю пластинку группы "Зодиак". Игла мягко плывет по винилу, издавая модные звуки фантастических мелодий. В комнате полумрак и светомузыка усиливает мое романтическое настроение. Я думаю о родителях, о моей любви к ним, а потом мечтаю о том, как встречусь с Наташей и проведу с ней чудесную неделю. Об училище я совсем не думаю, мне кажется, что возвращение из отпуска еще так далеко, что оно не стоит мыслей о нем.
   Билеты я решил покупать на следующий день. Дорога мне хорошо знакома. Поездом до Москвы, а потом на электричке до Калинина. Там я уже знаю общежитие, в которое меня тянет.
   Поздним вечером я расстилаю себе постельное белье на диване в лоджии. Стоит жара и в комнате спать невозможно. Легкий ветерок колышет фруктовые деревья растущие под окнами квартиры. Тишина. Двор спит. Я слышу, как Вовка выключает телевизор и за стенкой тоже наступает тишина. Мне не спиться. Мысли атакуют мою голову, словно истребители заданную командованием цель, массированно, настойчиво и поэтапно. Как встретит меня Наташа? Будет ли рада? Позвонить я ей не могу, телефона в общежитии не знаю. А вызвать на почту для телефонных переговоров не могу, боюсь. Легкий ветерок нарушил покой и предночное затишье. Но вдруг я слышу, как кто-то идет по двору быстрым шагом, видимо спешит домой. Шаги раздаются гулко по спящему двору. Мне интересно, кто это, и я приподнимаюсь на локтях, высовываю голову в открытое пространство и вглядываюсь во тьму. В тусклом свете уже немногочисленных окон идет Серега. Он вполне нормален и здоров. Под покровом ночи ему нет необходимости притворяться и изображать из себя придурка. У меня под рукой оказывается небольшое яблоко, которое я не доел перед тем, как улечься спать. Я размахиваюсь, швыряю его в Серегу и тут же прячусь. Шаги стихают. Видимо мой друг оглядывается, ища возмутителя спокойствия. Но так и не поняв, откуда прилетел огрызок, он продолжает свой путь домой. Я вновь высовываюсь и вижу, что теперь он, поняв, что за ним кто-то смотрит, начинает изображать умственные отклонения в походке, движениях головой и, я не вижу этого, но знаю, кривить дурацкие рожи. Я тихонько смеюсь, занимаю горизонтальное положение на стареньком диване, укладываюсь поудобнее на большой подушке, закрываю глаза и быстро засыпаю.
  
  * * *
  
   Скорее всего дорога в Калинин прошла спокойно и без каких-либо приключений, потому что она совершенно не отложилась в моей памяти. Помню, что в купе, в котором я ехал до Москвы постоянно пустовали два места, а третье периодически занималось какими-то людьми, перемещавшимися на короткие расстояния. Длительность их пребывания в купе составляла несколько часов. Они тихонько сидели на нижних местах, каждый почему-то на одном и том же - у окна по ходу движения поезда. Со мной никто из них даже не пытался заговорить, впрочем, и я делал вид, что-либо сплю, либо читаю. Ночью я на самом деле спал и не знаю, были ли пассажиры или я ехал один. Время в дороге пролетело довольно быстро. Я читал, жевал и пил.
   В столице я вышел на Курский вокзал ровно в двенадцать часов и с помощью так любимого мной метро перебрался на вокзал Ленинградский, откуда электрички отправлялись до станции Калинин. Там я из будки за пятнадцать копеек позвонил домой и сообщил, что добрался благополучно и что волноваться родителям не следует, что меня якобы встретили друзья и я еду к ним домой. Я продолжал врать, поскольку в этом деле надо идти до конца. Нельзя сначала соврать, а потом, на полпути, признаться в своем вранье. Во-первых, это сразу же рушит ваш положительный образ, и чтоб он сохранялся, как можно дольше нельзя признаваться в своем вранье до последнего, пока вас не разоблачат. Во-вторых, к чему тогда было это вранье? Уж лучше сразу говорить правду, не скрывая ее и не выдумывая альтернативных событий, которые, между прочим, нужно постоянно держать в голове, все малейшие детали, оттенки и эмоции, связанные с ними, поскольку забывчивость в этом деле грозит моментальным разоблачением. Поэтому настоящие вруны - это люди очень умные, обладающие феноменальной памятью, начитанные, глубоко и всесторонне эрудированные.
   Купить билет до Калинина не составило никакого труда. Побродив по вокзалу до отправления поезда с час, я благополучно занял место на деревянной лавке у окна и всего через чуть больше чем четыре часа я был уже на знакомой трамвайной остановке. Город встретил меня совсем не ласково. Если дома стояла жара, и я не брал с собой никаких теплых вещей, то уже в Москве я пожалел о своей опрометчивости. В Калинине же я уже ругал себя последними словами. Мои разгильдяйство и безответственность дали о себе знать. Холодный ветер пронизывал мое загорелое тело с разных сторон, серые тучи висели прямо над головой и того гляди готовы были излить всю влагу, что скопили в себе. Мне человеку, всю жизнь прожившему на "югах" такое природное явление было мягко говоря странным. Я всегда считал, что лето на то и лето, чтоб изнывать от жары, а не мерзнуть от холода. Правда в последствии я к среднеполосному лету все-таки привык, сказалось долгое проживание в этих широтах, и внезапно накрывающий холодный воздух в середине лета меня уже не удивлял.
   Ежась и стараясь отвернуться от порывов ветра, я дождался трамвая. Люди с состраданием смотрели на мою тонкую футболку и голые руки, покрытые гусиной кожей. Однако в трамвае, пока мы ехали, я согрелся и несколько расстроился, что он достучал до общежития довольно быстро.
  - Здрастье, а можно позвать Садовичеву из триста пятой? - обращаюсь я в полумраке к вахтерше. Эта не да женщина, что была в мой первый визит. По виду она моложе и от этого напускает на себя более строгий вид.
  - А кто вы?
  - Знакомый...
  - Нет ее щас!
  - А когда будет?
  - Я что за каждой должна следить?! - грубо отвечает мне охранник в юбке.
  - Ну, вы же знаете, что ее нет!
  - Знаю, потому, что идут занятия.
  - А когда они заканчиваются?
  - У всех групп по-разному...
  - Ясно..., - я обреченно махаю рукой и выхожу в холод Калининского лета.
   На крыльце было пусто и одиноко. Начинал моросить легкий дождик. Вместе с ветром он стал не просто капать сверху, а как-то мочить меня со всех сторон. Было такое ощущение, что капельки поднимаются даже снизу.
  Богатый русский язык и синоптики с буйной фантазией для дождей придумали массу названий и характеристик. Дождь у нас не просто дождь, он и дождик, и дождище, и ливень, и проливень; он же слякоть, ситничек, дряпня, косохлест. Дождь у нас бывает грибной, крупный, мелкий, обложной, проливной, тропический, частый, ливневый, даже ледяной. Дождь идет, моросит, накрапывает, льет, ливмя льет, льет как из ведра, не перестает. А все почему? Почему на юге нет такого разнообразия описания банальных осадков? До потому, что в средней полосе дожди идут и весной, и летом, и осенью. Причем, если на юге и пройдет летом дождь, то через час светит солнце и опять стоит жара, а здесь он может идти, не переставая, и неделю, и даже две.
   Я курил сигарету за сигаретой, несмотря на то, что за день уже скурил всю пачку. Мимо проходили прохожие по одному и парами, почти все они были тепло одеты, так, как у нас одеваются глубокой осенью. Болоньевые куртки, плащи, как у Алена Делона, многие из них укрывались от сырости под зонтами. Только некоторые, несмотря на дождь гордо шествовали без антидождевого приспособления, волосы у них были мокрыми и по лицам струились маленькие ручейки.
  - Привет! - я обернулся и увидел знакомое девичье лицо, но сразу не узнал окликнувшую меня девушку.
  - Привет...
  - Ты к Наташке?
  - Да...
  - Не узнал меня!
  - Нееет... погоди... Лена? Петрова?
  - Ага! Узнал!
  - Слушай! Я тут уже часа два торчу. Не знаешь, Наташка скоро вернется?
  - Не знаю, - Лена пожимает плечами, - но хочешь, я тебя проведу внутрь? Можешь подождать ее там.
  - Хочу!
  - Тогда подожди здесь! Я скоро! - она вбежала в общежитие, оставив меня опять одного на ступеньках.
   Прошло минут пятнадцать прежде чем я вновь увидел Лену, но теперь она была уже не одна. Вместе с ней на крыльце появились еще три девушки. Одна из них была здоровенной, почти на голову выше меня. Она подошла ко мне вплотную и хрипло спросила:
  - Какой размер?
  - Чего? - не понял я, растерявшись от неожиданности.
  - Размер какой?
  - Сорок шестой... - чуть ли не заикаясь ответил я.
  - Да ноги размер! - рявкнула громила, считающая себя девушкой.
  - А! Сорок первый...
  - Пойдет!
   Верзила сплюнула и ушла. А мы остались вчетвером. Одна из девушек протянула мне женский плащ. Я его взял и стал рассматривать, не понимая для чего она его мне передала.
  - Одевай.
  - Зачем?!
  - Понимаешь, вахтерша просто так тебя не пустит. У нас же женское общежитие и мужчин в него не пускают. Так вот тебе надо переодеться. Вот плащ, сейчас Ольга принесет обувь твоего размера. Вот возьми шарф. Хотя давай я его обмотаю вокруг головы, - она ловко намотала что-то у меня на голове, потом отстранилась и полюбовалась своим творением. Ей явно понравилось. - Так! Теперь ждем обувь. У тебя с собой только эта сумка?
   Я кивнул головой. Лена взяла мою сумку и накинула ее лямку себе на плечо. Я не стал сопротивляться, так как знал, что сумка легкая и кроме пары сменного белья, да нескольких футболок с рубашкой, в ней в общем-то ничего не было. Тем временем Лена ушла с моей сумкой, а я остался один с двумя девушками, которые закурили и игриво посматривали в мою сторону. Вскоре на крыльцо вернулась гренадерша с туфлями сорок первого размера, благо каблук у них был совсем маленьким и у меня появились шансы не сломать себе ноги.
  - Одевай! - подобие девушки сунула мне туфли в руки.
  - А мои кроссовки?
  - Давай мне их!
   Я развязал шнурки и перебрался из своей удобной обуви в женские туфли.
  - Прекрасно! А идти сможешь? - весело спросила Лена, появившаяся уже с пустыми руками.
  - Не знаю, не пробовал, - с сомнением ответил я и сделал несколько шагов. Как ни странно, но у меня вышло довольно сносно, я крепко держался на ногах, вернее на маленьких каблучках и мои ноги не подкашивались в движении.
   Люди, в такую погоду редко проходящие мимо общежития, с удивлением бросали взоры на нас, недоумевая, что это такое творят молодые студентки. Во мне уже никто не мог признать мужчину. Я преобразился. Окинув себя с головы до ног, я усмехнулся. Даже я в зеркале не узнал бы себя.
   Передо мной выросла Лена и, взяв меня за плечи, внимательно оглядела.
  - Прекрасно! Готов?
  - Наверное..., - я немного волновался.
  - О! Да вы трусите!
  - Ничего подобного! Идем! - слова Лены меня расхрабрили и я готов был в ту же минуту ринуться вперед и предстать перед строгим взором вахтерши.
   Девушки окружили меня с разных сторон, а Лена взяла под руку и что-то щебеча, громко смеясь, ввела меня в фойе общежития. Там, не останавливаясь перед столом вахтерши и не обращая внимания на пристальный взгляд цербера, наша компания прошла на лестничную площадку. Здесь мы немного выдохнули и стали подниматься на третий этаж, причем Лена помогала мне, продолжая держать за руку. Я опирался на нее, чтоб не подвернуть ноги при восхождении.
  - Ну, вот и все! - мы остановились перед дверью триста пятой комнаты.
  - Да, но Наташка еще не вернулась... - озарило меня.
  - Не беда, пойдем ко мне, я живу в триста десятой, и соседка у меня уехала, - как-то многозначно предложила Лена.
   Я внимательно посмотрел на нее. Девушки, сопровождающие нас, разошлись, и мы стояли одни перед запертой дверью. Передо мной стояла симпатичная девчонка. И, честное слово, если бы я не бредил Наташей, то не задумываясь замутил бы с ней. Но в голове и в сердце моей существовало место лишь для одной, для той, что сейчас, возможно, брела под дождем, одинокая и такая любимая.
  - Извини... - прошептал я, - но...
  - Да я только предлагаю подождать Наташку! - рассмеялась Лена, поняв мое смятение. - Идем! Она явно скоро придет! Пока напою тебя чаем!
  - Ладно, - с облегчением выдохнул я.
   Мы прошли в триста десятую. В комнате было две кровати, аккуратно заправленные, на одной лежала одна единственная подушка, но большая, а на другой я насчитал их пять, но они были раза в три меньше. Лена прошла к своей кровати, той, что обладала одной единственной подушкой и предложила мне присесть.
  - Сейчас пойду наберу воды и вскипятим чаю. Не против? У меня есть вкусное мамино варенье. Любишь земляничное?
  - Наверное...
  - Как это? Ты что не знаешь любишь ты его или нет?! - удивилась девушка.
  - Я просто не пробовал...
  - А! Значит тебе понравиться! Всем нравится! - убежденно воскликнула маленькая хозяйка триста десятой комнаты и убежала с пустым чайником.
   Пока я остался один в комнате мне пришло на ум написать записку Наташе и подложить ее под дверь. Но у меня с собой не было ни ручки, ни листка чистой бумаги. В поисках этих предметов я встал и стал ходить по комнате ища их и попутно рассматривая все, что попадалось на глаза. Кровати, стулья, две этажерки с книгами. На одной из них стоит в рамке фотография немолодой женщины, одетой так, как одевались в пятидесятые. Она похожа чем-то на Лену, наверное, ее мать. На столе, придвинутом к окну, я нахожу девяносто шести листовую тетрадку в клетку. Полистав ее, я понимаю, что это конспекты лекций. Я не решаюсь выдернуть из нее листок. Почти внезапно в комнату врывается Наташа. Она бросается ко мне, а за ней я вижу грустно улыбающуюся Лену, стоящую в дверях с чайником. Наташа повисает на моей шее и долго целует меня в губы.
  - Приехал, - шепчет она, оторвавшись от моего рта на секунду, и вновь впивается в него.
   Я стою, крепко ее прижимаю и извиняясь поглядываю на Лену. Та одними глазами, опустив их и тут же приподняв, говорит мне: "все нормально, я все понимаю". Наконец, Наташа отрывается от меня.
  - Идем ко мне, - говорит она.
  - Идем, - тут же соглашаюсь я.
   В триста пятой все по-прежнему. Соседки пока нет, но Наташа сказала, что та должна завтра вернуться из дома. Мало того, сегодня в общежитии намечается "сабантуй" по поводу дня рождения одной девочки. Вся общага будет гудеть до утра.
  - Но я не приглашен, - неуверенно говорю я.
  - Глупости! Все только рады будут!
  - Но мне нужно что-то купить...
  - Все уже куплено, я столько всего выставила, что хватит на десятерых гостей!
   Мы не сдерживаем своих чувств и падаем на кровать, чтобы начать или продолжить, уж не знаю, приветственные ласки. Я вновь и вновь повторяю выученное упражнение с ушком, чередуя его с долгими поцелуями с языком. Наташа разомлела и готова перейти от ласк к непосредственному занятию физической любовью, но стук в дверь прерывает наш настрой.
  - Кто?! - задыхаясь кричит моя любимая.
  - Наташ, это я, - по голосу я понимаю, что стучится Лена.
  - Что ты хочешь? - немного резко кричит моя девушка.
  - Девчонки спрашивают где у нас водка.
  - Так ее Светка куда-то пристроила. Я не знаю. А вы что уже стол начинаете накрывать?
  - Да! Но вы не беспокойтесь, я вас позову, когда начнем! - я слышу, как Лена уходит.
  - Давай потом, - Наташа мягко отстраняется от моих нескромных ласк.
  - Так ведь они еще не начинают, - я возбужден и не понимаю, почему моя любимая не отвечает мне взаимностью.
  - Мы не успеем... я хотела еще переодеться и накраситься...
  - Ладно...
  Я сажусь на кровати и выпускаю из объятий Наташу, которая целует меня в губы, встает и идет к своему шкафчику, на котором лежат ее нехитрые женские приспособления, - пара кисточек, коробочки с румянами и тенями, пудра, помада и еще что-то, что я не могу разглядеть.
  - Ты так пойдешь? - спрашивает меня девушка, нанося тени под глаза и оценивая мой внешний вид, глядя в маленькое зеркальце.
  - Не пойдет?
  - А что у тебя еще есть?
  - Ну, джинсы, другая майка...
  - Переоденься! - несколько командным тоном предлагает она.
  - Хорошо, - я встаю, достаю из спортивной сумки мной перечисленные шмотки и переодеваюсь в них. Так действительно лучше. Во-первых, они сухие, а во-вторых, джинсы красивые и новые, сидящие по фигуре.
   Когда Наташа с алыми губами застегивает на тоненькой талии потертые джинсы в дверь опять стучатся. Это, конечно, Лена.
  - Мы садимся за стол!
  - Выходим уже! - Наташа смотрит на меня взглядом, который без слов говорит, что она была права, не разрешив мне идти дальше в своих приставаниях.
   В комнате на четвертом этаже, куда мы поднялись, стоят четыре стола сдвинутых торцами так, что получается один длинный стол. Комната эта не спальня, она довольно просторная, здесь, видимо проходят какие-то занятия, собрания. Ее размеры позволяют собрать в ней человек пятьдесят-шестьдесят, компактно разместив их на стульях в ряд. Столы скорее всего из этой же комнаты, так как я вижу еще пару сдвинутых столов у стены, за ними, видимо, занимаются студентки, готовясь к занятиям. Скорее всего эта какая-нибудь ленинская комната.
  - Это Ленинская комната, - объясняет мне на ушко Наташа и я оказываюсь прав. - Здесь у нас проходят комсомольские собрания и здесь же мы готовимся к сессиям, а по праздникам мы устраиваем в ней грандиозные попойки.
  - Я так и понял. Здрастье! - киваю я, а потом здороваюсь с сидящими за столом девушками.
   Все смотрят на меня очень заинтересованно, а некоторые даже с какой-то тайной надеждой, что ли. Я вижу Лену, она сидит по левую руку от нас. Она что-то шепчет своей соседке, и я понимаю, что предмет обсуждения я, впрочем, это естественно, так как я единственный мужчина на этом празднике жизни.
  - Пойдем вон туда в конец... - предлагает Наташа, и мы, обойдя стол с одной стороны, занимаем места в дальнем его конце.
   Мы устраиваемся и мне подставляют бутылку водки для того, чтобы я разлил близь сидящему окружению. Я вскрываю бескозырку и наполняю рюмки, стопки, стаканы сорокоградусным напитком, а чья-то тонкая рука с браслетом из красной ниточки тем временем стала разливать компот из графина по стаканам и кружкам.
  - Скажи что-нибудь, - шепчет мне Наташа, когда я усаживаюсь на стул.
  - А кто именинница-та хоть?
  - Ее зовут Ира. Видишь вон рядом с блондинкой в красной кофточке?
  - Черненькая что сняла очки?
  - Ага.
  - Сколько ей стукнуло? - я пытаюсь понять ее возраст по внешнему виду, но тогда ей все тридцать, а это маловероятно.
  - Девятнадцать...
  - Ого...
  - Ну, так скажешь? Всем будет приятно.
   Я прокашливаюсь, с минуту обдумываю свои слова и поднимаюсь с полной стопкой в руке. Все сразу замолкают, будто только и ждали этого. Девушки поднимают свои разнокалиберные емкости и их головки буквально все, словно подсолнечники к солнцу, поворачиваются в мою сторону.
  - Дорогая Ирина! Я, к сожалению, раньше не был с вами знаком и это одна из печальных вещей в моей жизни. Однако, надеюсь, что этот факт временный. Сегодня мне хочется пожелать вам здоровья, но самое главное любви! Настоящей, огромной и, может даже, безумной. Пусть она подхватит вас и понесет по жизни словно громадный океанский лайнер, мимо чудесных тропических островов с пальмами и белым песком, мимо чудесных городов, омываемых океаном, мимо зеленых лужаек и высоких гор. Но пусть он не станет "Титаником"! Пусть любые айсберги, что лишь изредка будут встречаться на вашем пути крушатся в мелкую ледяную крошку, что добавляют в коктейли. Я пью за вас Ирина, за ваших многочисленных подруг, за друзей, которые вас любят и уважают. Пью за этот чудесный день, который принес счастье не только вам, но и многим другим! - я смотрю на Наташу влюбленным взглядом и всем своим видом даю ей понять, что все, о чем я говорил относиться и к ней, и ко мне и к другим влюбленным.
  
   * * *
  
   Я открыл глаза и осмотрелся. Отчего-то я не узнаю комнату в которой проснулся? Хотя рядом со мной посапывает Наташа, но мы точно были не в триста пятой. Приподняв голову, я ее тут же опустил, она нестерпимо загудела, как будто это была вовсе не голова, а колокол, в который с размаху ударили, созывая народ на вече. В сумерках я попытался посмотреть на часы, но чуть забрезживший рассвет излил недостаточно света на циферблат. Я мог с уверенностью понять, что еще очень рано. Странно, - думал я, - почему все-таки мы не у Наташи? Комната эта очень большая и я успел рассмотреть в ней не две кровати, как в других комнатах, в которых мне довелось побывать.
  Здесь стояли минимум восемь коек и на каждой кто-то спал. Кто-то! Все молодые девчонки! Я же уснул в женском общежитии! Так. Нужно было вспомнить, что произошло накануне. Я стал мучительно вспоминать. Дорогу и встречу с Наташей вспомнить не составило труда. О том, что мы пошли на день рождения я тоже припомнил. Вспомнил и свою речь и первых несколько рюмок. Моим тостом все остались довольны. А Наташа, когда я сел, нежно поцеловала меня в щеку. Хорошо вспомнился последующий час, может полтора. За столом воцарилось веселье. Каждая из девушек пыталась мне чего-нибудь положить, приговаривая при этом, что это яство именно ее и именно она его готовила ни мама, ни бабушка. Наташа тихонько комментировала происходящее и давала краткие и хлесткие характеристики девушкам. Мы выпили еще по одной, потом еще и еще. Я уже стал вяло закусывать, потому что наелся. А наесться было чем. Чего только девушки не выставили на стол. Были и котлеты, и курица, и соленья, особенно я налегал на грузди, белые хрустящие, объеденье. Лена, я заметил, нет-нет поглядывала на меня, а может только в мою сторону. Наташа этих взглядов не замечала или делала вид, что не замечает. Довольно быстро я стал пьянеть, и картинка вокруг меня приобрела нечеткий, размазанный характер. В памяти стали проявляться отрывочные картинки. Помню, что мне остро захотелось в туалет, о чем я громко прошептал совей любимой. О моем желании почему-то узнали все и поскольку туалет в женском общежитии мог быть только один - женский, мне нужно было сопровождение. Организовать столь щепетильную процедуру вызвалась Лена. Странно, почему она, а не Наташа. Здесь я стал уже помнить короткими и яркими картинками. Вот я стою перед дверью в коридоре и Лена просит меня подождать пока она всех выгонит. Потом я уже перед кабинками стою и качаюсь из стороны в сторону.
  - Тебе помочь? - участливо спрашивает меня Лена.
  - Как? Хочешь подержать? - глупо улыбаюсь я и помню, что противно самому, как я смеюсь.
  - Если надо могу и подержать..., - тем не менее доброжелательно и с какой-то непонятно мне симпатией говорит добрая девушка.
   Отчего-то я не иду в кабинку, а достаю сигарету и прикуриваю. Лена стоит со мной и поддерживает меня, потому что меня мотает из стороны в сторону. Что было потом я уже не помню. Как мы вернулись, что происходило после туалета, - все утеряно, стерто из памяти словно ластиком из тетрадки. Сколько я не прикладываю усилий, все напрасно.
   Я поворачиваюсь к Наташе. Она свернулась калачиком и тихонько посапывает. В отличие от других девушек она если можно так сказать тихоня, те заливаются веселым храпом и сопением на всю комнату, почти, как у нас в казарме. Я смотрю на маленькое любимое создание. Во мне просыпаются самые нежные чувства, и я глажу спящую девушку по спине и целую в кусочек шеи, неприкрытый волосами. Она не просыпается, и я этому даже рад, потому что мне вдруг становится страшно от мысли, что я ее мог вчера чем-нибудь обидеть. Но потом я немного успокаиваюсь. Ведь если бы вчера пошло что-то не так, то вряд ли бы мы проснулись в одной кровати. От умственного напряжения и последствия праздника я быстро утомляюсь и вновь засыпаю.
   Меня, как мне кажется почти сразу, будит шум голосов. Я открываю глаза. В комнате светло, в окно светит солнце. Я лежу один в кровати, укрытый одеялом по самый подбородок. Девушки не замечают моего пробуждения и ведут себя естественно, так как они привыкли, словно нет в их комнате постороннего, тем более мужского пола. Кто-то одевает лифчик, кто-то ходит по комнате совсем без него, в одних трусиках, выставляя вперед свой острый бюст. Рядом со мной уже нет Наташи. Куда и когда она ушла я не знаю.
  - Доброе утро, - поздоровавшись, мимо меня прошла какая-то девушка в трусиках и маечке. Я ее не помню, но отвечаю на приветствие. Странно, но никто не реагирует на мое пробуждение, все продолжают свое полуголое дефиле.
   Я вдруг понимаю, что очень хочу в туалет, но ни Наташи, ни Лены рядом нет. Просить незнакомых мне девушек? И, как назло, мой мочевой пузырь начинает бунтовать. Ко всем неприятностям, оглядевшись, я не вижу своей одежды, а на мне только трусы. Вот в такие моменты начинаешь понимать, как дороги тебе близкие люди.
  - Девочки, а где Наташа? - робко спрашиваю я.
  - Ушла...
  - А куда?
  - Не знаю, куда-то вышла, - за всех отвечает девушка с острым бюстом.
  - А она не сказала надолго или нет?
  - Не сказала...
  - А вы не знаете Лену?
  - У нас их несколько. Вы про какую спрашиваете?
   И тут меня клинет, я забыл какая фамилия у Лены. Пытаясь вспомнить, я напрягаюсь и молчу. Девушки почти все обернулись в мою сторону и ждут, когда я им отвечу, но от их взглядов я еще больше впадаю в ступор. И тут одна из них серьезно говорит.
  - Молодой человек, а как вы вообще оказались здесь? Вы к кому?
   Ни одна из девушек не улыбается, а я уже ничего не понимаю, шутят ли они, или на самом деле они ничего не знают.
  - Я... ккк Наташе пприехал... - я даже заикаться стал, хотя никогда раньше не делал этого. А краска залила мое лицо так, что я, наверное, стал похож на перезрелый помидор.
  - К какой это Наташе?! - восклицает другая девушка. - У нас нет никаких Наташ! Вы, что мужчина, здесь делаете?! Как вы сюда попали?!
  - Не знаю...
  - Что?!
  - Вернее, не помню... извините, а где я? - я уже ничего не понимаю.
  - Так! Алена, вызывай милицию, будем сдавать этого извращенца!
  - Постойте! Какая милиция! Я приехал в гости к Наташе Садовичевой! Она проживает в этом общежитии. Вчера был у вас праздник, вот, а что было потом я не помню...
  - Молодой человек! Как вам не стыдно! Вас бы не пропустили в женское общежитие! Признавайтесь! Как вы сюда проникли?!
  - Да я честно вам говорю!
   И тут открывается дверь и в комнату входит Наташа. Она в халатике и на плече у нее висит полотенце. Я догадываюсь, что она ходила умываться.
  - Вот! Я же говорил вам! - вскрикиваю я, и мое волнение вдруг исчезает и мне становится понятно, что девчонки разыгрывали меня.
  - Наташка, этот парень к тебе? - еще продолжают шутить девушки, но уже со смехом, понимая, что шутка закончилась.
  - Этот алкаш? Ко мне, девочки. Он тут хорошо вел себя в мое отсутствие?
  - Подглядывал за нами, представляешь! Ты ему разрешала?
  - Нет, но разве ему запретишь! Ему скорее надо шоры одевать, чтоб смотрел только на меня.
  - Скажи Таньке, она привезет тебе их из деревни!
  - Ладно, девочки, спасибо, что приютили, - уже миролюбиво сказала Наташа и обратилась ко мне. - Ну, пойдем!
  - Куда? - не понял я.
  - В триста пятую...
  - Наташ, а почему мы оказались здесь? - шепнул я своей девушке, когда она присела на кровать рядом со мной.
  - А как мы там спали бы? Ты что, ничего не помнишь?
   Я отрицательно покачал головой. Сколько я не силился вспомнить причину, по которой мы не могли лечь спать в комнате Наташи, вспомнить мне это так и не удалось.
  - Нет, извини, не помню.
  - Хорош! Это ж надо так напиться!
  - Прости, я не знаю, как так получилось.... А ты не знаешь где моя одежда?
  - И это ты не помнишь? Оглядись может и найдешь.
   Я сел и посмотрел по сторонам. Возле одной из кроватей я заметил свои джинсы, снятые чуть ли не через голову, мятые и с закатанными штанинами. А где же все остальное? Под другой кроватью валялся мой кроссовок из него торчал смятый носок. Его пару я не увидел. Наташа следила за моим взглядом.
  - Ну, что-нибудь припоминаешь? - спросила она.
  - Наверное раздевался по ходу движения к кровати... - неуверенно сказал я.
  - Тепло. Девочки, давайте поможем человеку найти его одежду, - обратилась Наташа к подружкам.
  Те как знали все места, где я раздевался. Вскоре весь мой прикид лежал передо мной на кровати и на полу. Я молниеносно оделся и наклонился к Наташе.
  - Я очень хочу в туалет...
  - Так это тебе не ко мне. Ты обратись к Лене. Она у тебя персональный гид по туалету!
  Я помнил, что Лена действительно водила меня в туалет, но я помнил только первый раз, а их, видимо, было несколько, раз Наташа как-то злилась на меня.
  - Ладно. Оделся? Пойдем, - сжалилась она надо мной, и мы вышли в коридор.
   Потом Наташа все-таки назвала причину, по которой мы спали не в ее комнате. Оказалось, что в какой-то момент мне приспичило пойти в ее комнату. Наташа дала мне ключ, а вернулся я без него. Она спросила меня куда я его дел, но я никак не мог вспомнить, лазал по карманам, смотрел под столом, пожимал плечами, разводил руками, в общем делал все, что возможно. Так мы и остались без уютной комнатки на двоих, благо нас приютили девчонки в своей комнате на свободной кровати. Утром же вернулась Наташина соседка и открыла триста пятую своим ключом. Наташин ключ оказался в комнате на столике. Как могло такое случиться никто не понимал, я сам терялся в догадках, не имея здравого объяснения странному случаю.
  
  * * *
  
   Три дня, определенные мной на свидание с Наташей, пролетели стремительно. Но сказать, что мы были все эти дни вместе с любимой никак нельзя. Утром Наташа уходила и приходила только вечером часам к семи. Я оставался один и маялся от безделья и тоски. Но слава богу занятие в эти пустые часы быстро нашлось. Правда, сначала нашелся человек, который уже и помогал мне коротать время. Таким человеком оказалась, как ни странно, гренадерша, что принесла мне туфли сорок первого размера. Девушку звали Ольга и она оказалась компанейской и веселой. На учебу она не ходила по причине скуки. "Скукатиша там!" - отвечала она, когда я спросил почему она не ходит на занятия. Но вот выпить она любила и делала это без скуки и с удовольствием. Здесь ее было не просто не перегнать, ее было невозможно догнать.
  Получилось так, что после того, как на следующий день после пьянки Наташа оделась и ушла, а я остался один, мне от тоски захотелось побродить по коридорам общежития, сидеть в замкнутом пространстве маленькой комнатки становилось невыносимо. Я влез в чьи-то тапки без каблуков и вышел в коридор. Возле кухни меня кто-то окликнул.
  - Э! Стой! - я замер и не поворачиваясь стал ждать, надеясь, что это была не вахтерша. - Ты куда?
  - Так... гуляю...
  - Выпить хочешь? - передо мной выросла гора в поношенном цветастом халате. - А то одной скучно.
  - Можно, - согласился я, не предполагая наступление за этим предложением тяжких последствий.
  - Пойдем, - девица развернулась и махнула мне рукой, приказывая следовать за ней. "Follow me!" - услышал я команду во всем ее виде, в ее жесте и словах. Мы прошли в ее комнату, скорее всего это была ее комната. Там на столе стояла бутылка мутной белой жидкости.
  - Самогон будешь? - спросила девушка и я понял, что вижу это творение человеческого разума в таком именно виде впервые. Вернее, я уже, конечно пил самогон у мамы Наташи, но тот был настоян на корнях и выглядел не так страшно, как эта бутыль.
  - Ни разу не пробовал, - несколько покривил я душой.
  - Нормальный. Моя тетка готовит его хорошо. Голова после него не болит. Проходи!
   После второй стопки мы познакомились. Ольга пила самогон, словно газированную воду, слегка морщась, будто от ударивших в нос пузырьков. Я же после каждой выпитой дозы тянулся к закуске, а потом и к запивону. Говорить нам особенно было не о чем, и мы поначалу пили почти молча, изредка она нахваливала силу горячительного, а я его ругал за чрезмерную крепость. Закуской нам служил кусок домашнего сала, между прочем очень даже вкусный, соленые грибы, я вспомнил их вкус, именно они стояли на праздничном столе, и именно их я поглощал накануне в больших количествах. А запивал я и иногда она клюквенным морсом - природным даром Калининской земли.
   Изрядно наклюкавшись, мы почувствовали себя близкими людьми, раскрепостились и завели пьяные разговоры.
  - Ну, и зачем тебе эта драная кошка? - пробасила Ольга, откинувшись на спинку стула и закуривая сигарету.
  - Ты о ком это? - прикуривая от ее сигареты, я сделал вид, что не понимаю ее.
  - Да про Наташку твою говорю! Не пара вы! Разные! Не получится у вас ничего, сразу видно.
  - Почему ты так думаешь?
  - Вижу и кое-что слышу.
  - Оля, давай начистоту!
  - Ну, нет у Наташки любви к тебе. Говорила она кое-кому, а я слышала. А потом я много слышала о ее маме. Вот ты, наверное, понравился ее маме. А потом ты уже познакомился с Наташкой. Так ведь было?
  - Так..., - я удивился.
  - Много у нас шепчут про их семью...
  - А почему шепчут?
  - Вслух и громко боятся.
  - Чем же они такие страшные?
  - Говорят, что знает ее матушка много такого, за что не будет ей прощения на том свете. Приколдовывает, привораживает, вот и тебя видать присушили...
  - Да нет! Это полная ерунда! Я просто люблю Наташку! - не мог согласиться я с такой глупостью. Не верил я во все эти деревенские бредни.
  - Ну-ну... Места без нее не можешь себе найти? Все мысли о ней и готов очертя голову броситься к ее ногам? Ни о ком и ни о чем кроме нее думать не можешь? - она внимательно посмотрела на меня так, что по телу пробежали мурашки. - А когда с ней рядом чувствуешь себя не в своей тарелке? Пить стал много и до беспамятства? Худеешь? Пока все так?
   Я молчал. Мне нечего было сказать, тем более я не мог возразить. Ольга словно залезла ко мне в голову, будто бы знала меня уже много лет, вернее последние месяцы.
  - Нет, ты ошибаешься! - неуверенно сказал я, туша окурок в консервной банке из-под шпрот.
  - Пусть так, - не стала возражать Ольга.
   Мы продолжили пить, пока вторая пол-литровая бутылка не опустела. У Ольги, как у всех нормальных людей было чувство меры. Больше мы не стали пить. Девушка рухнула на свою кровать и захрапела, а я, шатаясь доковылял до триста пятой и прилег там, уснув до вечера крепким сном. Конечно, вернувшаяся с занятий Наташа, была огорчена моим состоянием и долго дулась на меня, поджав свои чудесные губки. Об интимной близости мне пришлось в тот вечер забыть. Мы легли на одной кровати, но моя любимая повернулась ко мне спиной и не произнесла ни слова. Я был наказан и это чувствовалось даже без слов.
   Утром мы молча позавтракали, выпили чаю с бутербродами и вареньем и Наташа, чмокнув меня в щеку, убежала, а я опять остался один. Хотя мое одиночество не продлилось вечность. Только след моей девушки простыл, как в дверь кто-то постучал. Открыв ее, я увидел в проеме здоровенное тело Ольги.
  - Здорово. А твоя ушла? - зевая спросила гостья и не стесняясь зашла внутрь, отодвинув меня рукой.
  - Ушла, только что...
  - Ну, что? Повторим вчерашнее? - она плюхнулась на кровать и закачалась на пружинах.
  - Может не сегодня? - мне что-то не очень хотелось повторять вчерашний день.
  - А что будешь делать? Тосковать по любимой? - криво усмехнулась девушка.
  - Ну, почитаю...
  - Да не п...! Почитает он... Будешь скулить и думать о ней! Так на хрена тебе это надо? Давай выпьем и забудешь все свои печали!
  - Не, Оль! Пока не хочу. Да и утро еще! Как пить?
  - А че? Утром выпил - день свободный!
  - Может позже... - сказал я уже задумавшись.
  - Ну, смотри! Надумаешь, я у себя! Заходи! - она встала и почесываясь, вышла из комнаты, а я закрыл за ней дверь.
   Походив по комнате, посмотрев в унылое окно, полежав на одинокой скрипучей кровати с открытой книжкой, я стал взвешивать все "за" и "против" предложения Ольги. Выйти из общежития я не мог. Бродить по коридорам было скучно и тоже не безопасно. Читать совершенно не хотелось, мысли мои были далеко от страниц с буквами и от того, о чем они пытались мне поведать. Я думал о Наташе, о том, как я обидел ее, как мы не разговаривали весь вечер, как мы сухо расстались утром, потом мысли невольно стали рисовать мне разные картины того, как проводит время моя девушка. В моих грезах появились одногруппники, старые приятели, друзья, которые увивались за Наташей, предлагали ей остаться у них, плюнуть на этого алкаша, подразумевая, конечно, меня. Как она хохотала, рассказывая им обо мне. Все это я представлял живо и почти, как наяву. Ревность обжигала щеки, жгла уши и разрывала сердце. Я накручивал себя сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее, пока пружина, сопротивляясь, не выпрямилась. Больше я не мог находиться в одиночестве. Пулей я вылетел из Наташиной комнаты и побежал к Ольге.
   Она меня уже ждала, отчего-то у нее была уверенность в моем скором появлении.
  - Ну, наконец! А то я уж подумала, что ты не совсем нормальный, - приветствовала она меня в дверях, - заходи! Одна не люблю пить, а с тобой мне понравилось.
  - Я чуть-чуть! - с порога предупредил я.
  - Об чем речь! И я чуть-чуть. Да много и нету. Вот всего одна ноль семьсот пятьдесят. Правда этот покрепше. Вчерашний был слабее.
   Свое твердое решение выпить совсем немного я не выполнил. Вечером Наташа увидела меня в таком же состоянии, что и накануне.
  - Алкаш... - пробурчала она и, переодевшись в спортивные штаны и майку ушла, оставив меня опять одного.
   Все вновь повторилось. Молчание. Обида. Раздраженность. Туманность. Сухость. Холодность. Спина и одинокая ночь.
   Утром я собрал свои нехитрые пожитки и не оставив никакой записки, ушел. Выйти из общежития мне помогла Ольга. После того, как Наташа захлопнула за собой дверь я оделся, накинул сумку на плечо и направился к своему собутыльнику. Я надеялся на взаимовыручку, а она как правило у алкоголиков завидная. Ольга открыла еще заспанная.
  - Ты че? Уже хочешь выпить? - зевая, но готовая меня поддержать, спросила она.
  - Нет, Оль. Я уезжаю. Как мне выйти?
  - А че? Разругались?
  - Да устал я быть лишним! Самой целыми днями нет, а мне сидеть, ждать ее и быть паинькой. Надоело!
  - Ладно...щас...заходи, я оденусь...
  - Да я тебя здесь подожду.
  - Ладно, - она закрыла дверь.
   Одевшись, Ольга спустилась со мной вниз и спрятала меня в закутке между лестницей и стеклянной дверью. Сама же подошла к вахтерше и попросила ту сходить с ней в туалет, так как там трубу прорвало. Вахтерши кинулась за Ольгой, оставив свой пост, а я прошмыгнул тем временем на улицу. Позади осталось мое надоевшее убежище, три дня тоски, ссоры, печальной любви и множество выпитого самогона. Я был свободен и даже немного счастлив. Я выдохнул, достал сигарету, закурил, выпустил облако дыма вверх к серому небу и быстрой походкой, можно даже сказать побежал на вокзал, не дожидаясь трамвая.
  
   ГЛАВА 3.
  
   Первый день после отпуска, он не грустный, он какой-то мягкий, умиротворенный. Все еще загорелые, откормленные, сытые и с запасами харчей минимум на неделю, которые распиханы везде: под кроватями, в штурманских портфелях, в чемоданах в каптерке.
  Начался четвертый курс. Мы уже не просто курсанты старших курсов, мы выпускной курс. Правда, в общежитие нас еще не переселили, и мы все еще прозябаем в старой казарме на втором этаже. Но до первого этапа заключительного акта осталось совсем немного, как только освободиться свято место, мы его моментально займем. Прежний курс выпускается не как обычно в октябре, а по ускоренной программе - в сентябре. Они уже получили полевую офицерскую форму и щеголяют в ней в увольнении. Впрочем, у них уже и не увольнения, а свободный выход в город. Те, кто может ночевать в городе, дома, у родителей, родственников, ночуют уже даже не в общежитии. Мы с завистью смотрим на офицерское ПШ с пока еще курсантскими голубыми пагонами и портупеей через правое плечо. Многие вздыхают, не терпится и самим примерить такую красоту на своих плечах. Но мы знаем, что, как говорят бойцы "дембель неизбежен" и наш выпуск впереди, только стоит совсем немного потерпеть, ведь четвертый курс это не первый и даже не третий, он богат на приятные события. Длительная стажировка, опять-таки переезд в общежитие, стопроцентные увольнения два раза в неделю, банный день по средам, но теперь уже дома, почти, как увольнение, да короткое - всего пару часов, но это возможность вдохнуть воздух свободы, традиционные для четвертого, выпускного курса дни, к примеру, "день зачатия" или "сто дней до приказа".
   Я сижу и пришиваю к кителю "парадки" четыре полоски, по числу курса, на который перешел, они объединены в один почти квадрат. Понемножку, стежок за стежком желто-голубой квадрат становиться на свое место. Появляется Вадька. Он садится на табуретку рядом. В одной руке у него китель в другой банка клея ПВА.
  - Чего ты мучаешься! Вот смотри! - он намазывает белую густую жижу на свой квадрат и приклеивает его на заранее определенное место, которое обведено мылом. - Вот и все!
  - Здорово, - хвалю его я и немного завидую его изобретательности, но отрывать уже почти законченную работу не собираюсь.
   Вадька вообще славиться у нас своей головой. Помню курсе на втором он решил сбрить виски и сразу же сделал это. Ему прислали родители черную кожаную косуху с красным ромбом на спине и, конечно, человек, носящий такое роскошество, должен соответствовать ему. Вот он и сбрил виски и стал походить на "панка". Но вот беда, Вадька не учел, что комбат к таким прическам относился резко отрицательно и не выпускал курсантов, имевших "не аккуратные" прически, за забор. Вадька же нашел способ и перехитрил старого волка! Он пошел в парикмахерскую и нашел там пучок волос, похожих на свои. Затем он каким-то образом приклеил их к своим вискам и издалека никто не смог бы догадаться, что виски накладные. И он все-таки прошел в увольнение! Что говорить, есть люди, которым несказанно везет. Нужно обладать везением, ну, и немножко изобретательностью и ты будешь жить счастливо!
  - Через десять минут построение на ужин! - громко извещает старшина, проходя по нашему кубрику в туалет.
  - А кто не хочет? - кричит ему вдогонку Бобров.
  - Все! Чуев сказал! - старшина на секунду останавливается, чтобы ответить на вопрос, который ему задавали уже несколько раз в каждом кубрике.
  - Через десять минут построение! - дублирует информацию Строгин для вновь вошедших Фомы и Юрки. Сам же берет сигарету и уходит в курилку.
  - Что будем брать? - обращается к нам Вадька. Стас пожимает плечами, а я молча жду предложения самого нашего бережливого казачка. - У меня есть нутрия. Надо сначала ее съесть, чтоб не испортилась. Колбасы, сало, сгущенку и козинаки оставляем на потом.
   Мы покорно соглашаемся, не имея намерения даже в мыслях противится Вадькиному предложению. Все что касается порядка хранения, приобретения и поглощения харчей мы делегировали свои права и голоса Вадьке. Он у нас словно министр харчпрома или строгая, но справедливая мать. Или, может, ворона из детского стишка: "ворона, ворона кашу варила... Этому дала...". Вадька берет из-под кровати матерчатую сумку, видимо мамину, с которой та ходит в молочный магазин с пустыми бутылками, раздвигает ручки и показывает нам трехлитровую банку, закрытую полиэтиленовой крышкой. Сквозь стекло мы видим коричневатую массу с кусками чего-то белого, видимо мяса. По всей видимости это блюдо состоит из картошки, помидоров, еще каких-то овощей и непосредственно мяса. Я никогда раньше не ел нутрию, но жизнь в училище научила меня снисходительно относиться к новинкам в питании. У меня совершенно отсутствует брезгливость к еде. И это даже несмотря на первый день после отпуска.
   Вадька поручает нести сумку мне. На мои возражения он приводит аргументы, услышав которые, я смиренно замолкаю. В обед он нес сетку авоську, а утром наступит очередь Стаса.
   Старшина зычно призывает выходить строиться на плацу и мы, застегнув ремни, идем к выходу из казармы. В руках многих из нас присутствуют сетки, сумки, свертки, портфели, наполненные съестным так, что те не закрываются. Я успокаиваюсь, моя сумка растворилась в общем количестве сумок и узелков. На плацу нас собирается довольно много. Наша коробка первого взвода почти полная, не хватает только всего нескольких человек. Другие две коробки такие же. Четвертого взвода нет. Они еще в отпуске. ШОшники у нас живут своей жизнью.
   Старшина подзывает замкомвзводов и выясняет у них наличие людей. Потом Строгин возвращается к нам.
  - Равняйсь! Смирна! Отставить! Раввняйсь! Смирр-на! - дрессирует нас старшина и, решив, что команда выполнена в соответствии с уставами, продолжает. - Равнение на...лево!
   Он, не особенно утруждая себя, шагает к чуть приостановившемуся Чуеву, а тот, видя, что старшина идет к нему, продолжает движение.
  - Товарищ майор! Рота по вашему приказанию построена!
  - Вольно! - Чуев опускает руку от козырька и поворачивается к строю лицом.
  - Вольна! - командует старшина.
   Они о чем-то шепчутся. Видимо старшина докладывает количество личного состава и закончив общение со старшиной, командир роты обращается к нам.
  - Товарищи курсанты, отпуск закончился! Все вы переведены на четвертый курс. Сами понимаете всю ответственность, которая легла на ваши плечи. Курс выпускной. Впереди очередная стажировка в боевых частях, госэкзамены! Завтра начинаются занятия, расписание доведут замкомвзвода. Ляшенко! Я для кого щас говорю?! Хватит болтать! Сегодня ужин и свободное время. Отбой в десять ноль-ноль. Завтра все как обычно! Вопросы!
  - А у нас как сейчас будет с увольнениями? - кто-то кричит из третьего взвода.
  - У выпускного курса по выходным свободный выход в город в полном составе. Не тридцать и не пятьдесят процентов, как было раньше, а все сто. Конечно, кроме дежурной смены!
  - Хорошо! - кричит тот же голос. Это вроде Забегалов.
  - Хорошо, но наряд и провинившиеся могут забыть о выходе в город! В этом смысле ничего не изменилось! Наказание есть наказание!
  - У нас какие будут наряды? - спрашивает Тупик.
  - Кухни и столовой не будет! Караул, патруль ну и по роте.
  - Нормально, - облегченно выдыхает Олежка.
   Чуев дает старшине еще какие-то указания, которые мы не слышим, но догадываемся о их смысле: вечером всех пересчитать, дисциплину не нарушать итд. Потом он жмет руку курсанту и, развернувшись, уходит своей неповторимой походкой. Оставшись за старшего, старшина берет командование в свои руки.
  - Рота! На пра-во! В столовую шагом-марш!
   Мы вальяжно выполняем команду и словно немецкие пленные бредем в столовую.
  - Рота! Песню запе-вай! - вновь раздается зычный голос старшины.
  - Старшина, да иди ты со совей песней! - слышится раздраженное шипение со всех концов строя. Он слышит эти негромкие выкрики и уступает всеобщему нежеланию превращаться в первокурсников.
  - Отставить! - сдается старшина и мы молча продолжаем движение.
  А от нашей казармы начинает движение, а вскоре и залихватскую песню новый первый курс, только что вернувшийся с КМБ - курса молодого бойца. Они еще мальчишки, худые, коротко остриженные, с облезающими красными, сгоревшими на солнце ушами, жалкие, несчастные, но радующиеся своей удачи и новой жизни, которая их уже не просто ожидает, а теперь уже обняла и повела в светлое будущее.
  Вечером, перед отбоем я сажусь у подоконника, достаю тетрадку и вырываю из нее листок в клеточку. Беру ручку и задумываюсь. Я очень хочу написать Наташе, но не знаю, что. После нашего расставания, а вернее после моего бегства, начать письмо очень трудно. Просить прощения? Писать, как ни в чем не бывало? Или вообще не писать? Но не писать я не могу, душа не на месте и каждую свободную минуту я думаю о Наташе. Наконец я собираюсь с мыслями и начинаю выводить буквы, которые складываются в слова и предложения.
  "Здравствуй моя милая Наташенька! Как ты там поживаешь? Думаешь ли хоть чуточку обо мне? Или же после нашего расставания ты вычеркнула меня из своей жизни навсегда? Прости меня, если я тебя обидел своим поведением, но ты постарайся меня понять. Я тебя очень сильно люблю и не могу без тебя жить. Каждую минуту, каждую секунду я думаю о тебе. Ты мой воздух. Что становится с человеком, когда ему не дают дышать? Он умирает. Но сначала его мозг пьянеет и глючит, потом он не может осознавать, что происходит вокруг и дает организму неверные посылы и только после всего этого он умирает и умирает тело. Когда там в Калинине я не видел тебя целыми днями со мной происходило то же, что и с мозгом, лишенным кислорода. Я не понимал, что я делаю. Вот и пил с утра и до вечера. Я просто скучал по тебе. Прости меня, за все те глупости, что я сотворил. Если ты мне не ответишь, я пойму тебя и постараюсь больше не досаждать тебе своими письмами. Твой любящий сильно-сильно. В.К."
  Я сложил аккуратно листок так, чтобы он поместился в конверт, заранее подготовленный и подписанный. Провел языком по сухому клею и решительно запечатал конверт. Теперь осталось только бросить его в почтовый ящик. Не рассуждая и боясь, что передумаю, я вышел из казармы, спустился во двор и бросил конверт в почтовый ящик, что висит у нас на углу здания. Потом я прошел в курилку, сел на железную лавку и закурил сигарету, думая о том, как Наташа получит мое письмо и, что она будет делать. Ночь опустилась над училищем. Через полчаса отбой. В курилке тихо и мирно, никого нет кроме меня.
  
   * * *
  
   В офицерское общежитие мы переехали в конце сентября. Выпуск в тот год состоялся, как и говорили в середине сентября, так что мы заняли долгожданные комнаты раньше обычного, не в ноябре. С утра в сентябрьский понедельник, когда солнце еще греет и все живое вспоминает лето, мы жили предвкушением процесса переселения. Занятия для нас закончились как обычно, но вот самоподготовку отменили. Какие там домашние занятия! Надо же собрать нехитрый скарб, сдать имущество, которое преследовало нас на протяжении трех лет, занять комнаты, вымыть их и обжить. Дел невпроворот! Уже утром мы не пошли на зарядку, а занялись сдачей постельного белья, подушек, одеял, полотенец. Все это раскладывалось в каждом взводе по кучкам и потом каптерщики строго пересчитывали казенное имущество. Никаких претензий к ним никто не имел. За время обучения мы поняли, что не по своей воли они придирались к нам. Их должность не была сладкой и кем-нибудь из нас теперь уже желанной, так, как мы ее вожделели на первом и втором курсах. Хотя, я думаю, каптерщики теперь с радостью бы поменялись с нами местами. Прошли те времена, когда мы с завистью смотрели на их обособленное положение, когда они могли вместо зарядки или наряда сидеть в каптерке и пить чай. Со временем все встало на свои места. И теперь мы могли сидеть пить чай и нам уже завидовали Кликачук и Березин - каптерщики двадцать третьей роты.
   Занятия закончились, и мы после обеда в каком-то незнакомом, ни на что не похожем волнении возвратились в свою родную казарму. Бросив портфели и усевшись на своих табуретах, мы ждали команды, и она вскоре последовала.
  - Рота! Становись! - пулей все оказались в строю. - Равняйсь! Смирр-на! Товарищ майор, рота построена!
  - Вольно! - мягко и немного устало, даже почти по-отечески говорит Чуев. - Сейчас все берем свои вещи и направляемся в офицерское общежитие. Там занимаем комнаты согласно списков, что раздали замкомвзодам. Наш этаж двенадцатый! Одиннадцатый у летунов.
   Чуев сразу же исчез и правильно сделал. Не стоило ему видеть и надрывать свои нервы последовавшим за его командой зрелищем переселения народов. Возможно впервые мы могли перемещаться по территории училища не строем, а кучками по два, три, четыре человека, нести в руках чемоданы, шинели, кителя, ботинки, при этом весело болтать, не отдавать честь встречным офицерам, а только вежливо кивать им словно мы какие-то гражданские студенты. Вереница переселенцев растянулась по всему пути от казармы до общежития. Так ползают муравьи по протоптанной и видной только им дорожке. Дежурный по училищу и его помощник равнодушно и с пониманием взирали на проходящие мимо их стекла толпы курсантов выпускного курса. У них не было желания вмешиваться, они понимали, что уже скоро мы станем полноправными членами их офицерского общества.
  - Жека, мы же вчетвером в комнате? - немного с беспокойством спрашивает Строгина Бобер.
  - Да. Ты, Вадька, Стас и Принц. У вас пятая комната.
  - Хороша, что не шестая! - смеется наш четвертый друг.
   Он догоняет нас со Стасом и повторяет слова замкомвзвода, но мы и без него слышали их от Вадьки, который спрашивал Строгина первым минут двадцать назад. Конечно это здорово! Вся наша четверка опять вместе, и мы будем жить еще теснее и дружнее.
  Вот он заветный двенадцатый этаж. Легкие двухстворчатые двери со стеклом. Фойе небольшое в нем точно рота не сможет построиться. А как же мы будем тогда строиться, - возникает у меня вопрос, но я никому его не задаю. Посмотрим! Как-то же строились до нас. Прямо напротив двери тумбочка дневального, сейчас она пустует, но уже вечером ее кто-то займет - свято место пусто не бывает. От фойе направо и налево идут два коридора. Нам налево. Значит наши окна буду выходить на улицу! Здорово! Мы можем наблюдать за гражданской жизнью и даже смотреть на девушек, конечно если рассмотрим их с двенадцатого этажа! Вот и наше пристанище на последний год. Вадька толкает дверь, и мы входим в небольшую комнату. Окно не занавешено и зияет пустотой. У окна стол с двумя стульями. Четыре кровати по двум стенам. У двери справа встроенный шкаф миллион раз крашеный белой краской до такой степени, что уже не понятно из чего он сделан. Стас стучит по нему - фанера.
  На кроватях лежат свернутые в трубочку словно какие-то фантастически огромные кондитерские изделия матрацы, маленькие ватные подушки и одеяла. Постельное белье отсутствует, значит нам его надо будет сегодня получать. Как ни странно, никаких запахов в комнате нет. Впрочем, оно и понятно. Курить в комнатах запрещено, а других ароматов кроме гуталина у курсанта нет. Все уже давно перешли с портянок на носки, хотя я еще ношу их, но у меня ноги не воняют и мои портянки свежи словно носовые платки.
  - Кто где? - по-деловому спрашивает Вадька у всех нас.
  - Я у окна! - Бобер валиться на кровать слева от окна и раскачивается на хороших пружинах.
  - Тогда я здесь, - Вадька занимает кровать тоже у окна, но справа.
  - Стас, где ты хочешь? - спрашиваю я.
  - Мне все равно, выбирай, - предлагает он по-дружески.
   Я выбираю кровать возле Вадьки, нас разделяет тумбочка. Стас оказывается на кровати самой близкой к двери. Но он нисколько не расстроен и воспринимает свое место вполне хорошо.
   Когда самый главный вопрос решен. Мы продолжаем переносить вещи. В одну ходку мы не справились. Шинели, портфели, учебники, тетради, сумки, спортивная форма. Оказывается, мы обжились столькими вещами! Когда с переездом покончено наш завхоз изучает шкаф и обнаруживает в нем подполье. Несколько досок в полу шкафа убираются и там образовывается ниша, в которую очень неплохо могут поместиться наши съестные запасы: банки со сгущенкой, тушенка, рыбные консервы, свернутые в несколько газет казинаки.
  - Славно! - восхищается Вадька, - теперь есть сусеки, по которым можно скрести!
  - Вадька, а не пора сразу же поскрести? - спрашивает Стас.
  - Нет! Мы еще не обзавелись всем необходимым!
  - Это чем же? - удивляется Стас.
  - Нам нужна банка, стаканы и кипятильник.
  - Да, согласен, - Стас одобрительно кивает головой.
   Через день у нас уже была трехлитровая банка, четыре граненых стакана и вечером Бобер с Вадькой соорудили из двух бритвенных лезвий кипятильник, что кипятил три литра воды за пять минут. Как потом оказалось такие кипятильники появились во всех комнатах и порой, особенно по вечерам дневальный бегал вниз вворачивать пробки, которые внезапно по какой-то таинственной причине выбивало. А еще через день наш "завхоз" откуда-то приволок две шторы ярко красного цвета с какими-то немыслимыми цветами. Благо карнизы в комнате присутствовали и крокодилов на них оказалось достаточное количество, чтобы надежно пристегнуть эти тряпки, напоминающие нам о домашнем уюте, почти к потолку.
   Еще через день мы уже окончательно обжили наше убежище. Парадная форма аккуратно висела на плечиках в шкафу рядом с шинелями. На полках лежали фуражки и шапки. На полу, над тайными сусеками стояли четыре пары ботинок и кеды, чемоданы пылились вверху на антресолях, а портфели стояли в ряд на полке у двери. Проверявший устройство нашего быта Чуев остался доволен. Правда ни банки - чайника, ни сусек он не увидел. Все было припрятано в надежном месте. Шторы не вызвали у него никакой реакции, и мы посчитали их разрешенными.
   И начались очередные бесконечные будни курсантской жизни, правда теперь уже не только мы, но и другие офицеры понимали, что они имеют дело с выпускным курсом, будущими офицерами. Это выражалось в каких-то мелких поблажках. Там, где за какой-нибудь проступок курсанту первокурснику или даже третьекурснику светило наказание, нам, выпускникам это сходило с рук.
   Увольнения стали частыми и почти обязательными. По субботам и воскресеньям общежитие пустело и замирало. Только дневальные, да дежурный по роте скучали, один прислонившись к стене возле "взрослой" тумбочки, другой сидя за столом, положив голову на руки, а третий и вовсе в своей комнате, лежа прямо в сапогах на кровати, правда закинув ноги на спинку. По средам почти все после занятий расходились тоже - банный день. Никто, конечно, в училищную баню не ходил. Местные и их друзья мылись дома, другие ходили в общественную баню и там пропускали порой кружечку, другую пива.
   Нарядами нас перестали утруждать. Практически остался один по роте. За весь четвертый курс мы еще пару раз сходили в караул и разок в патруль. Вот, пожалуй, и все несение гарнизонной службы, которое выпало на наши плечи. Вечера стали проходить веселее. Пользуясь некоторым появившемся интимом, мы теперь могли укрыться от всевидящих глаз командиров за множеством дверей в свои комнаты. Благодаря такой обстановке мы стали играть в карты. В основном это был преферанс, который развивал способность мыслить логически, тренировал память и учил счету в уме. Играли в основном просто так, но случалось иногда и на деньги, но ставки были несказанно малы, так что выигравший мог разве что купить стакан сметаны и кекс.
  
   * * *
  
  - Принс, мы едем с тобой в Андреево поле, - сказал Строгин мне в умывальнике, после того, как я уже умылся и закрутил воду. Я застыл от неожиданности, так показывают в кино неописуемое удивление. Там еще актер широко открывает рот или у него отвисает нижняя челюсть. У меня, правда так не произошло, но вот застыть, я застыл.
   Признаться, я был не просто удивлен. Во мне внезапно столкнулись две силы, совершенно противоположные и равные по мощи. С одной стороны, я обрадовался тому, что вновь встречусь с Наташей, которая так мне и не ответила на мое письмо, а я, как и обещал больше не писал ей. С другой стороны, мне не хотелось вновь ехать в гарнизон, который узнал нас по прошлой стажировке и, наверное, не с лучшей стороны, по крайней мере мне так думалось.
  - А кто еще с нами? - наконец ко мне вернулась речь.
  - Только мы вдвоем. В этом году много полков подали заявки, поэтому группы разбили по двум, трем курсантам, - пояснил замкомвзвода начиная чистить зубы.
  - А можно в другой полк? - с надеждой спросил я.
  - Неа! Уже позна, - сквозь пену зубной пасты ответил Строгин.
  - Черт! - во мне начинала зарождаться то ли злость, то ли обида.
  - Да чего ты! - не понял моих чувств Строгин. - там все уже известно, с КП контакт налажен, всех знаем. Ты вон к Наташке будешь ходить! Здорово!
  - Ага..
   Я оставил товарищи плескаться, а сам вернулся в комнату. Там уже все были помыты и готовились к завтраку.
  - Что ты такой хмурый? - заметил мое настроение Бобер.
  - Да представляешь, Строгин меня записал в Андреево поле! С ним вдвоем!
  - Класс! - рассмеялся Бобер. - Будешь, как у Христа за пазухой!
  - Вот я и радуюсь...
  - Да ладно, что ты расстраиваешься! - вступил в наш диалог Стас. - Потерпишь. Стажировка не такая уж и длинная, ты там был, может договоритесь чтоб вас отпустили раньше... Все еще образуется!
  - Наташке и Ольге привет передашь! - смеется Бобер. Он это делает беззлобно, но я его за это ненавижу.
   Вечером после отбоя мне не спится. Я тихонько встаю и иду в туалет. Там прохладно, сыро и пустынно, но все-таки спокойно. Такое ощущение, что я дома. Пусть не в отчем доме, но дома, там, где "мой дом - моя крепость". Здесь я чувствую себя спокойно и в безопасности. Достав сигарету, я сажусь на подоконник и закуриваю. Дым струйкой поднимается к желтому потолку, давно не крашенному. Мои мысли разбегаются в разные стороны, и я не могу их никак собрать в кучу. Так хорошо или плохо, что волею судьбы и еще одного человека я еду через неделю в Андреево поле, туда, где осталась моя неразделенная любовь, о которой я думаю каждый день, надеюсь получить ответное письмо, в котором все выясниться и мы опять будем вместе. Я все еще убеждаю себя, что мое письмо либо не дошло, либо ответ на него затерялся где-нибудь на огромных просторах страны. А может вообще это козни верных подружек Наташи, которые спят и видят, как бы нас разлучить.
  Но что-то в глубине души меня все же терзает и подсказывает, что я вру себе, что я не получил ответ по осмысленному решению самой Наташи, что между нами все кончено и уже давно, с того момента, как я уехал внезапно из Калинина. Но тогда моя поездка становиться правильным шагом. Я приеду и все проясниться, это же как кстати! Ладно, с этим я разобрался. Потом меня начинают мучить воспоминания, иногда приятные, иногда не очень. Сигарета докурена почти до фильтра, и я ее бросаю в открытую форточку. Тишина. Только слышно, как один из кранов подтекает. Кап, через пару секунд кап-кап, потом тишина и тут же кап. Странно, но этот монотонный звук меня не раздражает. Я даже представил себе, что это мои мысли капают, вяло, но неотвратимо.
  - Что, не спиться? - в туалет входит дневальный. В зубах у него тоже зажженная сигарета.
  - Да что-то не спиться.
  - А я б сейчас придавил бы часов на восемь...
  - Так и я сейчас пойду и придавлю.
  - Так не теряй времени! Будишь дневалить попомнишь мои слова!
  - Сам знаю...
  Посидев еще несколько минут, я возвращаюсь в комнату, тихо ложусь на свою кровать и быстро засыпаю. Мне ничего не сниться, за последние четыре года я забыл, что у людей бывают сны. Может я, конечно, и вижу их сам, но утром совершенно не помню ни одной истории.
  
   * * *
  
  - Вадька, а может у нас еще что-то осталось? - спрашивает Стас. - Пойди поскреби по сусекам!
  - Остались только банка сгущенки и пара плиток козинак.
  -- Может чайку попьем? - продолжает раскручивать прижимистого Вадьку Стас.
  - А что будем на завтрак?
  - Так через два дня на стажировку! Как-нибудь дотерпим...
  - Ладно, - после некоторой паузы ломается Вадька. Он идет к шкафу, делает там какие-то манипуляции и извлекает на свет тусклой настольной лампы синюю банку с угловатыми узорами.
   Бобра нет, и мы решаем, как быть. То ли начать без него и оставить ему положенную четверть банки или же ждать его, или идти искать, чтоб предложить поучаствовать с нами в распитии. Но у Бобра славный нюх, он словно чувствует наше желание открыть банку и внезапно появляется на пороге.
  - Чай собираетесь пить? - спрашивает он и внимательно вглядывается в сумерки стола, видя одинокую банку он добавляет, - со сгущенкой и без меня?!
  - Почему без тебя? - не соглашается Стас. - Вот ждем тебя, хотели даже идти за тобой, но ты сам прибежал.
  - С вами надо быть настороже!
  - В большой семье, как говориться, не щелкай! - бормочет Вадька и открывает банку столовым тупым ножом.
  За три с лишним года мы научились открывать консервы всем, что попадалось под руку. Мы открывали перочинным, десертным ножом, тесаком, которым, видимо можно разделывать мясо, открывали вилкой, даже ложкой. Военная жизнь не только дисциплинирует, но и развивает навыки, какие совершенно необходимы в жизни. Так мы могли открыть бутылку вина, запечатанную не пластмассовой пробкой, а пробкой настоящей из пробкового дерева без штопора. Все оказывается очень просто. Берешь толстую книгу, прикладываешь ее к стене, другой рукой берешь бутылку и начинаешь стучать дном бутылки о книгу, долго и монотонно. Через пять минут пробка высовывается наполовину и ее уже нетрудно вытащить зубами. Есть, конечно вообще простой способ выскрести пробку ножиком, пропихнуть ее внутрь, но все эти способы оставляют крошки в вине и потом его лучше процедить, либо пить и отплевываться пробковой крошкой. Открыть же "ослиный зад" или какое-нибудь "риголетто" проще простого, там нет такой пробки, а присутствует полиэтиленовая пробка, отрезаешь ножом верхнюю часть полиэтиленовой пробки и вытаскиваешь ее из горлышка.
  Мы садимся вокруг стола и ждем пока вода в банке не начинает булькать. Вадька сыпет в нее добрую щепоть грузинского чая, выключает кипятильник и накрывает ее какой-то книжкой.
  - Пусть немного завариться, - объясняет он, и мы молча ждем, глядя с аппетитом и влюбленностью на открытую вожделенную жестяную совсем небольшую баночку.
   Когда процесс поглощения сладкого молока начался в комнату кто-то постучался, дверь сразу открылась и на пороге появился Андрей Никольский, наш ротный писарь. Он не церемонясь прошел в середину комнаты и равнодушно посмотрел на наше занятие. Мы не возмутились столь небрежному отношению к нашему интимному занятию, так как испытываем к нему нормальное уважение. Впрочем, к нему все с уважением относятся, так как он обладает недюжинными способностями. Нет, они вовсе не в его физической силе, или необъятном мозге, в каких-нибудь сказочных возможностях. Они в его должности и соответствующем социальном положении. На трех предыдущих курсах он мог легко отправить любого курсанта в увольнение, даже несмотря на высказанный запрет его командиров. У Андрея всегда было припасено несколько чистых увольнительных записок уже с подписями отцов командиров, не только взводных, но даже и Чуева. И если ты нуждался особо сильно в выходе в город, Андрей почти всегда помогал, а отказывал только тогда, когда его запасы иссякали. Он выписывал увольнительную после того, как часть роты покидала училище, а дежурный офицер, поручив порядок старшине или замкомвзводу, отлучался до вечера домой или еще куда. Счастливчик спокойно покидал училище после ажиотажа и единственной его задачей было явиться на час раньше, пока не появлялся дежурный офицер. Кроме того, Никольский как бы случайно мог внести тебя в любой список, будь то на работы или на какое-нибудь развлечение. Он пользовался тем, что взводные и комроты редко перепроверяли списки и полагались на Андрея, а тот, если что, если вскрывались случаи расхождения со словами командиров, объяснял ошибки своей невнимательностью по причине загруженности, усталости и другими перегрузками памяти, внимательности. Правда таких случаев было ничтожно мало, так как офицеры и сами страдали забывчивостью и видя в списках того или иного нежелательного курсанта, они просто махали рукой, либо молча вычеркивали его фамилию, не предъявляя претензий писарю. В общем мы все были благодарны Никольскому за его простоту в отношениях и отсутствие зазнайства.
  - Парни! - начал он, внимательно рассматривая очередные листы в клеточку из большой тетради. - Я тут составляю списки тех, кто собирается в этом году вступать в партию. Из вас кто-нибудь желает?
  - Андрюха, а это любой может? - как-то уж заинтересованно спросил Бобер.
  - Ну, в общем да...
  - А что для этого нужно?
  - Решить вступать, потом найти двух членов партии, которые поручаться, выучить устав...
  - Подожди, а характеристики нужны?
  - Да от комсомольской организации...
  - А послужной список будут проверять?
  - Думаю, что будут. Там наличие поощрений, благодарностей, количество взысканий и тому подобные вещи...
  - Ну, тогда мне не светит, - как-то уж тяжело вздохнул Сергей.
   Мы со Стасом с подозрением посмотрели на него. Он заметил наши подозрительные взгляды.
  - А чего вы так на меня смотрите? Да, я думал вступать! Вы же понимаете, что беспартийным выше штурмана не станешь?! А я бы не прочь и оперативным быть и потом в академию поступить, - начал объяснять свой меркантильный интерес к партии наш товарищ.
  - Ладно! Так никого больше нет желающих? - вставил Андрюха, собираясь уже уходить.
  - Андрей, а потом можно еще подойти? - спросил теперь уже и Вадька.
  - Я завтра списки отдам Чуеву, а он отнесет замполиту училища. Хотя, впрочем, это же можно решить в любое время. Просто сейчас компания и легче проскочить. Потом нужно будет решать вопрос в индивидуальном порядке, а это, как ты понимаешь, сложнее. Ладно! Думайте! Если что, найдете меня! - и он ушел.
  - Ну, карьеристы, рассказывайте, что это вы вдруг захотели в партию? Чем вас комсомол не устраивает? - строго начал Стас.
  - Можно подумать ты, Стас, не задумывался над вступлением! - парирует Вадька.
  - Нет. Я в душе свободный и не готов к партии, не отвечаю требованиям, предъявляемым к коммунисту.
  - Да брось ты! - поддерживает Вадьку Бобер. - Все об этом думают! У нас же без партии никуда! Неужели ты собираешься оставаться до пенсии штурманом? А ты, Принц?
  - Ну, я может и задумаюсь, но потом, уже в полку. Посмотрим... - уклончиво отвечаю я.
  Хотя, если говорить правду, то я даже и не задумывался над вступлением в партию. Я всегда считал себя аполитичным человеком, не в коем случае не функционером, хотя точно значение этого слова не понимаю, но оно у меня ассоциируется с чем-то нечистоплотным, непорядочным и совсем неблагородным. Партия во мне вызывала стойкое чувство отторжения. Возможно от того, что я видел всю несправедливость построения карьеры в стране, когда высокие должности занимали не лучшие в своей профессии, а наоборот, самые неумехи, да к тому же и часто отъявленные мерзавцы. Может от того, что я был свидетелем того, как в партию вступали не самые честные и порядочные люди. Как негодяй, так он обязательно лез в партию. Меня возмущало, что они пользовались такими привилегиями, о которых простому смертному даже подумать было нельзя. Меня бесили их дети, совершенно оторванные от жизни, смотрящие на нас свысока. Помню, как в Артек поехала группа школьников, в том числе и я, как сын довольно значимого в крае должностного лица. Были среди нас дети из "хороших" семей: главного редактора местной газеты, главврача краевой больницы, директора автобазы, но поехал и сын второго секретаря крайкома. Так вот сынуле через неделю надоело жить в лагере, где все были равны. За ним прилетел самолет и персонально его одного забрали домой. Вот этот случай отчего-то мне запомнился. Скорее еще в знак какого-то внутреннего протеста, я отторгал мысль о своей партийности.
  - А ты, Стас? - настаивает на ответе Бобер.
  - Не знаю, - Стас пожимает плечами, - не хочу пока.
  - И карьеры не хочешь?
  - Надо сначала дожить до выпуска...
  - На что намекаешь? - встрепенулся Бобер.
  - Да не на что...
  - На прошлый залет?
  - А разве его не было? И если бы не вся ваша группка блатных, то неизвестно чем бы все это закончилось...
  - Ну, была глупость, так теперь она не повторится!
  - Как знать, как знать, - как-то совсем уж зловеще шипит Стас и смотрит в темноту опустившегося вечера.
   Все замолкают. Наступает неловкое молчание, потом Вадька разряжает создавшуюся напряженность, зачерпнув своей ложкой сгущенку, и мы, следуя его примеру возвращаемся к мирному поочередному поглощению сгущенки. Чай уже давно остыл, но мы его пьем, ведь не разогревать же его снова. За окном горят яркие уличные фонари, мигает неоновая вывеска гостиницы "Турист". Шелестят под нами деревья желтеющей, но еще не опавшей листвой, мы слышим этот шум через открытое окно. Воздух еще теплый и ароматный наполняет нашу комнату и дополняет нотками грусти и меланхолии терпкий запах грузинского чая.
  
   ГЛАВА 4.
  
  - Приехали, мои мальчики! - радостно и совсем не наигранно восклицает Елена Кузьминична, увидев нас на пороге своей квартирки. - Скорее проходите! Мы пока не топили, а во дворе уже холодно, скоро и осень пройдет.
  - Теть Лен, мы ненадолго, - сразу, с порога предупреждает пожилую женщину Женька. - Нам еще в общежитие.
  - Какое общежитие?! Оставайтесь у нас! - она качает головой и как будто приговаривает что-то себе под нос. - Надумали...
  - Нет, мы серьезно! Нас поселили в общаге и строго настрого запретили ночевать в городе, - врет мой командир, как мы уговаривались с ним заранее.
   У каждого из нас были свои причины врать. Я боялся встречи с Наташей, хотя знал, что она будет весь этот месяц в Калинине, но где-то глубоко в душе я все-таки еще надеялся, что она прилетит, узнав о моем приезде. Но увидев пустую квартиру, я не знал, что мне делать, то ли радоваться, то ли грустить. Только сердце все знало и, громко стуча, попыталось выскочить из груди. Женька не хотел жить у тети Лены, потому что надеялся на более веселое время провождение, а живя под ее присмотром он вряд ли мог рассчитывать на бурные ночи с новыми девушками, с которыми он жаждал познакомиться.
  Впрочем, мы оба рассчитывали на свободный месяц без обязательств, контроля и пристойности. Нам хотелось безудержного веселья, пьянок и девчонок. Поэтому остановиться у Елены Кузьминичны не входило в наши планы, ни в мои, ни в его. Мы заранее договорились сказать, что после прошлого раза нам запретили ночевки в городе.
   Я прошел в комнату, где почти год назад мы все сидели за большим общим столом. Невольно на глаза налетела пелена грусти. Я незаметно протер глаза.
  - Ну, как вы мальчики? - спросила хозяйка нас и посмотрела на меня, как мне показалось пронизывающим взглядом.
  - Нормально! - взял разговор под свой контроль Строгин. - Вот направили опять в Андреево Поле, правда теперь только вдвоем.
  - Как учеба? - Елена Кузьминична продолжала сверлить меня взглядом.
  - Да все нормально! Сессию сдали, перешли на четвертый курс. Приедем со стажировки, а там и выпуск не за горами!
  - Невест себе поди уж нашли? - под ее тяжелым взглядом мне захотелось провалиться под землю.
  - Да как их найдешь! - присвистнул Женька. - Мало кто хочет ехать в дальние гарнизоны! Всем им подавай обеспеченных, квартиры в больших городах, зарплаты высокие, в этом, правда, мы не обделены, но вот с местом жительства проблемы...
  - А мне кажется вы ошибаетесь. Есть, есть еще такие преданные и любящие декабристки! - не соглашается с ним и, как будто со мной, женщина, мать девушки, которую, я опять остро чувствую, что все сильнее и сильнее, продолжаю любить.
   Мы пьем чай на маленькой кухоньке, а хозяйка угощает нас еще и яблочным вареньем с печеньем фабрики "рот-фронт". Я сижу как на иголках и мне очень хочется спросить ее о Наташе. Расспросить говорила ли ей она, что произошло между нами и хочет ли она помириться со мной. Возможно самому рассказать о своих чувствах, хотя бы матери моей любимой девушки. Она меня поймет, я уверен в этом, она помирит нас. Ей это ничего не стоит, только взглянуть на дочь, и та ее послушается, сто процентов. Но сидящий рядом Женька стесняет меня, я не хочу выглядеть в его глазах тряпкой, а еще больше не хочу, чтоб он потом рассказал об этом всей роте. Поэтому мы пьем чай и говорим о всяких пустяках, вернее говорит Строгин, а мы только слушаем, хотя я чувствую, что нам есть что сказать друг другу, мне и матери Наташи. Елена Кузьминична смотрит на меня и ее черные глаза проникают глубоко в меня.
  - Спасибо за варенье, теть Лена! - Женька встает, когда его вторая чашка пуста и смотрит на меня, одним взглядом говоря мне, что нам пора.
  - Уже уходите! - женщина обреченно всплескивает руками. - может останетесь еще на чуть-чуть?
  - Нет, нам на КП еще ехать. Машина будет нас ждать через двадцать минут.
  - Ну вы же будете к нам заходить? - она опять пронзает меня своим странным взглядом, и я не могу понять то ли она этого хочет, то ли наоборот, видеть нас больше не желает.
  - Конечно! Да вот хотя бы завтра! Завтра суббота и мы можем зайти.
  - Очень хорошо! Буду вас ждать! Только обязательно приходите! - Елена Кузьминична провожает нас до двери. Она целует нас по очереди в щеку, сначала Женьку, потом меня. Когда ее губы прикасаются к моей щеке я слышу ее шепот. - Приходи, лучше даже если один...
   Наконец, ритуал прощания закончен, и мы оказываемся на свежем довольно холодном воздухе. Я смотрю внимательно на своего товарища, пытаясь понять услышал ли он слова Елены Кузьминичны. Нет он ничего не слышал, убеждаюсь я. Когда мы отходим от дома на несколько десятков метров и направляемся к деревянному мостку, Женька останавливается, достает сигарету и закуривает.
  - Зря я сказал, что мы можем завтра зайти. Надо было сказать ей, что мы останемся на КП. Я забыл о том, что на завтра договорился с библиотекаршей из дома офицеров, - говорит он и сплевывает в речку.
  - Да не суетись, посмотрим, может что-нибудь придумаем. Может я заскачу и скажу, что ты занят, - предложил я с задней мыслью. Мне показалось, что если я зайду к Елене Кузьминичне один, то мы быстро найдем общий язык и все мои печали она разгонит.
   Однако на следующий день ни я ни Женька так к ней и не зашли. Нас запряг начальник штаба на субботник. Полк ожидал комиссию из корпуса и весь личный состав наводил порядок на своих рабочих местах. Бойцы красили цементом бордюры во всем военном городке, стволы деревьев подкрашивали известкой, в казармах натирали полы и медные краники, а мы с офицерами боевого управления контролировали работу на командном пункте. Небольшой личный состав, состоящий из трех бойцов: планшетиста, писаря и фотомастера, мел и вымывал бетонные полы, менял белье на кроватях в комнате отдыха и драил столовую. Сидя в курилке и греясь под лучами засыпающего осеннего солнышка мы слушали профессиональную болтовню офицеров, еще вчера таких же, как и мы курсантов. Они травили случаи из своих учебных наведений, смеялись над летчиками и хвалились своими успешными наведениями истребителей на учебные цели.
   Я слушал их, но думал о своем. Я ждал. Я ждал разговора с Еленой Кузьминичной, я ждал возможного приезда Наташи, я ждал обязательного примирения с ней. Порой меня посещала шальная мысль смотаться в Калинин. Выехать эдак в пятницу и вернуться к понедельнику. За выходные меня вряд ли кто хватится, а Женька меня если что прикроет. Но пока я эту мысль отгонял.
   Мы закончили субботник только к вечеру. Ужин нам привезли на КП и весь офицерский состав собрался в небольшой столовой. Дежурная смена отужинала по летной норме, а мы вместе с начальником штаба удовлетворились технической.
  - Так! Курсанты вы остаетесь или едите в гарнизон? - спросил после приема пищи наш на время стажировки прямой командир.
  - В гарнизон!
  - Тогда в машину! Оперативному держать меня в курсе. Сообщать мне все, что известно о комиссии!
  - Есть, товарищ подполковник! - по сыновне и в то же время учтиво ответил капитан Чемоданов.
   Мы оставили оперативного и дежурного штурмана на КП, и во главе с начальником штаба, который уселся вместе с Атреповым, нашим начальником КП в кабине, сели в крытый брезентом кузов на боковые деревянные лавки. Видимо всю жизнь мне предстоит ездить с таким комфортом! ГАЗ ревет и, качаясь из стороны в сторону, выезжает на проселок. У нас в кузове теснота, столько народу "оперативная" возила только во времена учений, когда объявлялась боевая тревога и все штурмана со свободными оперативными отправлялись к своим рабочим местам, для выполнения своего основного предназначения - наведения истребителей полка на вражеские цели.
   В маленькое окошко, что позади кабины видно, как Алексей сидит прямо, словно проглотил кол, его тощая фигура напряжена от почтения к рядом сидящему начальнику, он перебрасывается какими-то словечками с начальником штаба и мне кажется, что они такие же прямые и почтительные. Вся эта картина вызывает легкую иронию у всех, но больше всего у Сергея - молодого лейтенанта этого года выпуска, он смотрит в окошко и тихонько посмеивается над Атреповым. В авиационных полках нет строгого чинопочитания и солдафонства, здесь все равны и все требуют к себе уважения невзирая на возраст. Каждый может быть подвергнут насмешкам, независимо от чина и должности. Для обид в авиаполках нет места.
  - Куда вы сегодня? - спрашивает Сергей, наконец оторвавшись от окошка и повернувшись в сторону Строгина.
  - Я собирался зайти в библиотеку...
  - А ты? - Сергей смотрит на меня.
  - Пока не знаю, - пожимаю я плечами, но сам знаю, что очень хочу пойти к Елене Кузьминичне.
  - Может придете ко мне? - мы знаем, что Сергею по приезду в полк почти сразу выделили однокомнатную квартиру и там часто собираются все холостяки КП.
  - Не удобно... - мямлит Женька, не найдя другого повода для отказа.
  - Чего не удобного? - удивляется молодой лейтенант, еще не отвыкший от училищного колхоза в своей квартире, каждый раз превращая ее в комнату общежития. Как только он женится, то сразу же позабудет о веселом времяпровождении с друзьями в любое свободное время, он будет с нетерпением ждать тех недель, иногда месяца, когда молодая жена будет уезжать погостить к своим родителям, а его оставит одного.
  - Ну, там офицеры и не только с КП, еще с ОБАТО, да РТВшники же будут, а мы пока так, курсанты...
  - Не пори чушь! Любой "чернопогонник" с вами уже ведет себя, как с полноценными штурманами! Так что это им должно быть неудобно, что они второсортные офицеры.
  - Ладно, - с неохотой соглашается Строгин и смотрит на меня. - Ты как? Пойдешь?
   Я тоже со вздохом киваю головой, отказать уже нельзя. Но, черт побери, как мне не хочется идти, меня тянет к мостку, к двухэтажному кирпичному домику, к квартире на первом этаже и к ее хозяйке, матери Наташи!
  
   * * *
  
  - Вообще Светка хорошая девчонка, симпатичная, только ей бы пальцы обрубить надо, - Сергей сильно пьяный сидит за столом на кухне и курит сигарету за сигаретной. Я сижу напротив него не менее пьяный и не понимаю его слов.
  - В каком смысле "отрубить"? - с трудом выговариваю я свой вопрос.
  - А! - он затягивается и грустно смотрит в черное кухонное окно ничем не завешенное.
  - Нет, ты объясни! - требую я.
  - Сам потом поймешь...
  - Серый, а кто еще здесь заслуживает внимания? - спросил уже тоже изрядно опьяневший Строгин.
  - Да есть тут несколько красоток, но они пока отсутствуют, а среди оставшихся, вот Светка да Маринка, наверное,...
  - А какая это Маринка? - продолжал выпытывать мой напарник.
  - Медсестра из санчасти. Ничего себе, такая стройная и дает. Не налево и направо, но выпросить можно. Если постараться.
  - А кто из тех, что отсутствует нормальные? - Женька с трудом строит предложения, но мы его понимаем поскольку такие же пьяные.
  - Да вот хотя бы дочка Елены Кузьминичны. Она начальник заготпункта. Между прочим, очень добрая женщина. Обласкает любого курсанта и молодого лейтенанта. Не знаете такую?
  - Знаем.
  - А дочку ее видели?
   Женька посмотрел на меня. Его взгляд перехватил лейтенант и сразу же догадался обо всем.
  - Что, крутил с ней? - спросил он напрямую меня.
  - Да было дело...
  - Зря!
  - Почему?
  - Ну, если хочешь жениться на ее маме, то валяй! - он наливает по стаканам еще самогона, вонючего, но крепкого и легко пьющегося. Полк не спиртоносный, поэтому ни "султыги", ни "масандры" здесь не пьют. Все офицеры берут самогон у местных женщин, которые, не стесняясь особенно милиции, варят его в изрядных количествах. - Понимаешь, Елена Кузьминична очень любит свою дочь и готова для ее счастья на все. Она будет контролировать каждый шаг своего зятя. Причем даже не находясь рядом.
  - Это как? - прервал я Сергея.
  - А разве вы не знаете, что про нее говорят местные?
  - Нет...
  - Хм... говорят она немного подколдовывает. Так что зять будет ходить по струнке, а иначе изживут его со свету. Так-то!
  - Да брось ты, Сергей! - Женька не верит ни единому его слову. Он атеист и в сказки тоже не верит, поскольку убежденный материалист.
  - Ну, не верите, не надо! Ваше дело!
  - А ты что, веришь? - удивился Строгин.
  - Как тебе сказать... давайте выпьем!
   Мы чокаемся гранеными стаканами, что принесены из офицерской столовой и возможно даже не самим Сергеем, а какой-нибудь поварихой или официанткой, которая после первой ночи, проведенной с ним, посчитала, что у нее может быть любовь с молодым "лейтехой" и возможно она сможет даже выскочить за него замуж.
  Самогон уже идет с трудом, и я морщусь, но закуски уже нет, последний кусок колбасы растаял во рту Строгина в прошлый тост. Женька сует мне кусок хлеба только что побывавший в пустой банке из-под шпрот и хорошо смоченный пахучим маслом. Какая-никакая, но закуска. Хорошо, что мы пока не стали тушить окурки в этой банке. Сам же он достает папиросу из пачки "Беломорканал" - сигареты давно кончились, закуривает вместо закуски. Он намного крепче меня и для него закурить словно закусить.
  - Так ты веришь во все эти бредни? - повторяет свой вопрос Строгин.
  - Жека, а разве ты не помнишь в прошлом году приведение? - напоминаю я ему случай в парке дома офицеров.
  - А! То мы были пьяны, чего спьяну-то не померещиться! - я смотрю на него и вижу, что он на самом деле то ли забыл, то ли переосмыслил происшедшее и теперь ему даже немного стыдно вспоминать. - Так ты веришь?
  - Во многое, что объяснить не могу, не верю, но сомневаюсь... - уклончиво отвечает лейтенант.
  - Э! Это не ответ!
  - Знаешь, я расскажу тебе один случай. Было это два года назад. Я проходил стажировку тогда под Архангельском. Места там тоже глухие, может даже поглуше чем тут. Полк стоял вообще далеко от какого-нибудь города. Верстах в трех от них была только одна деревенька и это все. В деревеньке молодежь не жила, а только старухи да несколько дедков сидели по избам, выглядывая в окна, завешенные даже не тюлем, а какими-то самодельными кружевами. В общем пойти было совершенно некуда. Впрочем, нет худа без добра! Мы тогда столько наводили, что, приехав в училище, кафедра БУ не поверила нам. Они даже звонили в полк и узнавали реальные ли записи в наших штурманских книжках. И сам командир полка им подтвердил. Нам еще записали поощрение от самого комбата. Так вот делать в полку было совершенно нечего. Офицеры либо сидели по квартирам со своими женами, либо беспробудно пили. Спирта было хоть задницей пей. Девать некуда. У них на вооружении стояли еще "сушки". Помню сидим мы со штурманами-холостяками, пьем "султыгу". Кончилась банка, а нам мало. Меня и посылают на полосу к технику такому-то, скажи, говорят, что мы прислали и дают мне чайник из солдатской столовой. Я тогда не понял зачем. Так вот прихожу я на аэродром, иду к первой эскадрилье. Там техники корячатся вокруг самолета, обслуживают "сушку". Спрашиваю есть ли такой-то. Он отзывается. Я ему говорю, что меня прислали штурмана. Он спрашивает куда наливать. Я ему сую чайник. Пойдем! - говорит и подводит меня под крыло. Потом что-то открывает и говорит: Держи чайник здесь! Я подставляю куда-то, а оттуда как захлещет спиртяга словно в ванну вода набирается. Короче чайник за секунду наполнился. Я обратно несу выпивку. Вот преимущество спиртолетов! Так, о чем я? - он потерял нить своего рассказа и глупо посмотрел на нас.
  - О случае на стажировке! - подсказывает Женька.
  - Ну, вот такой случай был.
  - Нет, ты о нечистой хотел рассказать и говорил, что веришь во все это.
  - А! Об этом... - он замолчал. Потом достал папиросу, прикурил и потом еще долго молчал, видимо собираясь с мыслями или вспоминая о неприятном. Мы его не перебивали. Наконец, он, тряхнув головой словно пробуждаясь ото сна, продолжил: - Так вот, пристрастились мы тогда к спирту, пили каждый вечер и даже днем начали прикладываться, но на вторую неделю вызывает нас к себе командир полка и такой нам сделал разнос! Я говорит узнал, что вы пьянствуете с офицерами! Да как такое возможно?! Вы молодые люди, а пьете словно пропащие алкоголики! Запрещаю, говорит, вам даже притрагиваться к "султыге", лично проконтролирую! И что вы думаете? Пошли мы вечером к одному штурману, туда, где собирались холостяки, а нас не пустили. Штурмана так и говорят, мол есть приказ полковника и мы не будем его нарушать. И так несколько дней, как мы не просились к ним, они нас не пускали. Потом мы решили пойти к техникам и напрямую взять у них спирт, но и те нам отказали. Короче полный облом! Несколько дней мы не пили! Слонялись вечерами в поисках выпивки, но ничего не могли найти. И вот дня через три на КП один планшетист-дембель и говорит нам, что рядом с полком, в трех километрах есть деревенька, в которой бабка варит самогон и они бывало бегали к ней в самоволку. Продает она мол не дорого, но качество отменное. Вот и надумали мы туда наведаться. Собрались вечерком после ужина и пошли куда нам указал дембелек. Лесом по тропе дошли до той деревеньки. А она совсем небольшая, домов, наверное, десять. Идем по единственной улице и думаем в каком же доме живет та бабка, спросить то мы не спросили! Решили постучаться в первый попавшийся дом и спросить у хозяев, кто в деревне торгует самогоном. В первом нам не открыли, во втором, как только мы подошли залаял пес так, что мы не решились стучаться в окно и прошли мимо. А вот во дворе третьего смотрим сидит такая старушка, благовидная, в платочке, словно с картины какой-нибудь из Третьяковки. Окликаем ее, а она словно глухая смотрит на нас и молчит. Тогда я открыл калитку, покосившуюся, всю трухлявую и подошел к той старухе. Посмотрела она на меня так внимательно, что мне стало совсем не по себе, мурашки по коже забегали. Я и спрашиваю ее так вежливо: Где тут у вас, бабушка, торгуют самогоном? А она молчит и продолжает смотреть на меня. Я повторяю ей свой вопрос. Она не отвечает. Тогда я решил, что она глухая. Поворачиваюсь и уже собираюсь возвращаться к своим товарищам. И тут слышу ее голос за спиной. Выпить хочешь? Я поворачиваюсь и говорю, что мол очень хочется. А она опять так пристально смотрит на меня у меня в глазах потемнело, я словно куда-то полетел и потом словно очнулся. И кажется мне, что стою я на кладбище на самом краю свежевырытой могилы, вот-вот могу упасть. Кругом такая тишина, как говорят кладбищенская. Стою я качаюсь и чудом не падаю вниз. А могила глубокая, такая, что не могу увидеть дна ее. И тут чей-то голос и говорит: смотри вот ты стоишь перед чем. Мол если продолжишь пить, то непременно свалишься! У меня коленки трясутся я боюсь упасть, а назад не могу сделать шаг, чтоб не свалиться. А земля постепенно начинает под ногами осыпаться в могилу и ноги мои тихонько съезжают. Я как закричу и словно проснулся. Словно открываю глаза после сна. Стою я уже за калиткой перед своими друзьями и слышу, что они меня спрашивают про самогон. А я как закричу на них, мол хватит пить! Пошли домой, а то сдохнем все! Смотрю друзья тоже перепугались, и мы быстренько бегом побежали в гарнизон, благо светло было, белые ночи. Прибежали мы, легли спать. На удивление не снилось нам ни кошмаров, ничего другого. Но на следующий день у нас желание пить, как рукой сняло. И всю оставшуюся стажировку мы провели в праведных трудах, за что и получили благодарность от комбата. Так вот...
  - Да... - протянул я, находясь под впечатлением рассказа. - А чего ж ты сейчас пьешь? Перестал бояться могилы?
  - Не знаю... я, наверное, стал по-другому трактовать свое видение. Наверное, все мы там будем все одно рано или поздно и не от количества выпитого это зависит...
  - Не знаю, не знаю... - не согласился я. - Может она тебе давала понять, что именно от спиртного ты скатишься в могилу.
  - Да что вы за суеверную чушь несете! - не выдержав, вмешался в нашу дискуссию Женька. - Ну почудилось тебе и что? Я даже допускаю, что бабка обладала гипнотическими способностями, а что еще вернее, так это то что были вы пьяны, а спьяну чего только не померещиться!
  - Не скажи! - возразил Сергей. - Так мерещиться не может! Это настолько было живо, как на яву, что я точно знаю - было как-то совсем по-настоящему.
  - Нет, Жека, я вот верю, что именно так и было! Такое почудиться не может, хоть спьяну, хоть по трезвяку!
  - Так я тоже верю, но всему можно найти здравое объяснение! В двадцатом веке живем, не в средневековье! - он посмотрел вокруг, на пустой стол, заваленный грязной посудой, на переполненную окурками стеклянную банку из-под кабачковой икры. - Ладно! Нам пора! Завтра хоть отоспаться можно! Ты Серега дежуришь?
  - Нет.
  - Ну, тогда встретимся?
  - Заходите, пивка попьем.
  
   * * *
  
   Я стою почти под самыми окнами квартиры Елены Кузьминичны. Ночь, наверное, часа три ночи или утра, кому как нравиться. Довольно холодно и я зябко передергиваюсь. Хмель не выветрился, но голова болеть перестала. Я достаю сигарету и закуриваю. Запах и вкус "Родопи" мне осточертел, но других сигарет у нас в комнате не нашлось.
   Когда мы пришли от Сергея в свою комнату в офицерском общежитии Женька разделся и, только коснувшись подушки, захрапел во все свои молодецкие легкие. Я же, было задремав, вдруг почувствовал острую необходимость сходить к заветному дому. Отчего-то мне показалось, что Наташа непременно приехала и я должен ее именно в тот час увидеть и поговорить с ней. Утра разговор не мог дожидаться. Тем более я был смел и мог бы все рассказать откровенно и смело.
   Я оделся и тихонько, как только может пьяный мужчина, покинул комнату, оставив своего товарища одиноко сотрясать стены общежития. Город, если все-таки его можно было назвать городом, спал. Его дома, как ни странно выделялись светлыми пятнами на фоне черной ночи. Окна словно карие глаза темнели на лицах домиков, одинокие фонари вырывали куски деревьев, светлый и мягкий песок под ногами, бревна одноэтажных, иногда покосившихся от времени домов. Река, через которую меня вела дорога, чернела таинственными омутами, о которых мне она шептала всплесками холодной воды, закручивающейся в тех местах, в которых должны были водиться черти. Возможно, если бы я был в ту ночь трезвый, то скорее всего не решился бы на столь безрассудную ночную прогулку. Но пьяному море по колено.
  Дом, к которому я пришел, как и все в округе спал мирным сном, ни одно его окно не светилось. Я притаился немного поодаль от подъезда и стал зачем-то наблюдать за окнами первого этажа. Мне казалось, что стоит только подождать и эти знакомые, милые окна засветятся теплым электричеством и я увижу в них свою любовь. Но прошло пять, десять, двадцать минут, а окна так и не загорались. Я зачем-то установил для себя время, которое я еще простою в ожидании встречи с возможно приехавшей Наташей. Отчего я был уверен, что она приехала, сказать трудно. Просто в голове засела эта уверенность и все, я не рассуждал и не думал, я жил чувствами, нелепыми и необъяснимыми. Прошло еще около часа. Я скурил все сигареты, остававшиеся в пачке и, наконец, решил вернуться в общежитие.
   По дороге я не шел, а почти бежал. То ли моя голова начала трезветь и мне стало страшновато, то ли мне стало очень холодно в предутреннее время, но тело мое покрылось здоровенными мурашками и меня стало трясти, а зубы начали стучать лезгинку. Я сначала прибавил шагу, а потом и вовсе побежал. На территорию гарнизона я прошел через проходную. Прапорщик спал за стеклом, а дежурный боец с повязкой на рукаве дрых прямо за столом, сложив свою голову в неравной борьбе с силами сна.
   В комнате нашей тоже властвовали те же силы. Женька крепко спал и ничего не слышал, не слышал он ни моего ухода, ни моего возвращения. Я разделся и лег на суровую железную кровать с мыслью о том, что мне суждено вечно спать на узких военных койках. Однако ни грустная мысль, ни скрип и качание пружин подо мной не помешали моим глазам сомкнуться и не открываться до позднего утра воскресенья.
   Так получилось, что перед моим отъездом на стажировку у родителей закончились деньги и отцу нечего было мне дать с собой. "Приедешь в полк, сразу же вышлю деньги почтовым переводом до востребования!" - пообещал он. Мой отец всегда был человеком слова, на ветер обещания не бросал и уж если он что-то обещал, то я всегда был уверен - выполнит. Прошла неделя с начала моей стажировки и по моим расчетам деньги отец уже выслал. Я собирался сходить на почту и получить их. С собой я Женьку не позвал, правда он и не просился.
   После завтрака я вернулся в общежитие, взял военный билет и отправился на Центральную почту. Она почему-то так называлась, хотя других отделений вовсе не было. Здание почты, как и многих других официальных учреждений этого городка располагалось в небольшом отдельно стоящем бревенчатом домике, вросшем в песчаную почву и уныло смотрящим своими грязными маленькими, словно глазки хомячка окнами на такую же унылую, невзрачную улицу. Я поднялся по ступенькам крыльца, накрытого шиферной крышей, с прогнившими перилами и у меня в голове родился вопрос. Зачем ступеньки к столь низкому зданию, ведь его окна мне как раз приходились по пояс? Открыв оббитую дерматином дверь надежно закрытую тугой пружиной, я оказался вновь на ступеньках, но теперь уже ведущих вниз. Там внизу я очутился в комнате довольно большой площади. Бревенчатые стены были спрятаны фанерными листами, выкрашенными в белый цвет. Помещение почты Андреева поля, впрочем, напоминало все отделения почты маленьких городков Советского союза. Небольшой зал был огорожен с одной стороны стеклянной стеной с двумя окошками над одним из них было написано "Телеграммы, переводы, ценные письма, бандероли", над другим таким же шрифтом выведено "прием корреспонденции".
  Недолго думая я подошел к первому окну. За стеклом мне улыбнулась симпатичная девушка лет двадцати. Она не была худой, но и толстой ее нельзя было назвать. Скорее, как говорят, у нее были широкие кости. Как это я не знаю, но ведь так говорят. Ее фигура, если приглядеться в общем претендовала на стройность, я рассмотрел ее когда она вставала. Грудь девушки была под стать ее фигуре - не маленькая, но и не арбузная. Ноги, обтянутые джинсами, показались мне крепкими, но, опять-таки, стройными. А вот лицо притягивало своими правильными чертами. Большие карие глаза, вздернутые брови, немного вздернутый носик, пухленькие губы, то и дело разбегающиеся в улыбке и густые светлые волосы, убранные в узел. Девушка произвела на меня приятное впечатление.
  - Здрасти, - поздоровался я и замялся.
  - Здравствуйте. Что вы хотели? - она посмотрела на меня, и я заметил в ее глазах какой-то огонек. Они улыбались. Я впервые обратил на это внимание. Раньше, когда я читал об улыбках глаз мне казалось, что это выдумки писателей. Но вот тогда я воочию это увидел.
  - Э... у меня должен прийти перевод...
  - Да! Он пришел! - кивнула она головой.
  - О! А как вы узнали? Я имею ввиду, почему вы решили, что перевод именно мне? - удивился я.
  - Ну, вы же курсант! - уверенно сказала она. - Приехали на стажировку в полк.
  - Да...
  - Перевод из дома до востребования.
  - Дааа...
  - Двадцать рублей.
  - Наверное...
  - Он пришел один. К нам не часто переводят деньги. Так что тот, кто спрашивает про перевод и есть получатель, - глядя на мое растерянное лицо, она рассмеялась. - Вот бланк заполните. Военный билет взяли?
  - Да, - я взял у нее бланк и отошел к высокому столу, на котором стояла чернильница и перьевая ручка.
   Стараясь не капнуть чернилами, я аккуратно заполнил желтоватую толстую бумажку и, закончив выводить данные военного билета, вновь подошел к окну.
  - Заполнили? Хорошо! - Она взяла бланк и протянула мне две красные банкноты.
  - Спасибо! - я положил деньги в задний карман джинсов и развернувшись собрался уходить.
  - Не пустите их на ветер! - громко сказала почтальонша мне в спину.
   Я остановился и, повернувшись, удивленно посмотрел на нее.
  - Так написано на переводе! - рассмеялась она. - Видимо ваш отец так написал!
   До меня дошло. На бланке при переводе всегда можно было написать короткое послание получателю, и мой отец воспользовался им, а девушка конечно прочитала его записку и только озвучила ее мне. Я же не обратил внимание на размашистую приписку внизу бланка.
  - Спасибо! - улыбнулся и я, ощущая себя немного в глупом положении сына разгильдяя.
  - Не за что! Меня зовут Светлана. Заходите как-нибудь в гости! - сказала она очень непринужденно и просто, словно мы были знакомы. - Я живу там, через реку. Улица Свердлова 15, квартира 4.
  - Ладно... буду иметь ввиду... - я не смог сразу согласиться на ее приглашение, так как растерялся от столь смелого предложения.
  - До свидания!
  - До свидания...
   На почту зашла старушка и наш разговор прервался. Потом я понял, что в маленьких городках всем все становиться известно через несколько часов и чтоб продержать жителей в неведении о своих делах и намерениях чуть больше нужно стараться не вести разговоров при ком-нибудь, вовремя заканчивать разговор и делать вид, как ни в чем не бывало. Что и сделала Света при появлении других посетителей почты.
   Я же, имея в кармане аж двадцать рублей, мог позволить себе немного потратиться. Но пока необходимости в этом я не ощущал, поэтому, купив сигарет в солдатской чайной, я вернулся в общежитие.
   Женьки в комнате не было. Сначала это обстоятельство меня порадовало, но уже через двадцать минут я стал изнывать от одиночества и скуки. Покурив, полежав, полистав журналы "Огонек" и "Крокодил", я стал задумываться над тем, чтобы сходить к Елене Кузьминичне. Вдруг Наташа приехала? - думал я. - Тогда все измениться к лучшему, мы обязательно помиримся и вновь будем вместе. Но потом мой мозг, будто издеваясь надо мной, начинал мне приводить контраргументы, и я понимал, что Наташа не могла приехать, что если бы она могла и хотела, то приехала бы уже давно, да и ответила бы она на мое письмо, наконец, сама Елена Кузьминична, сообщила бы мне такую радостную новость, но ведь она молчала и при встрече, и потом, вот уже много дней. Поэтому все мои надежды на встречу и примирение напрасны. И тогда идти к Елене Кузьминичне мне не стоит, мне не нужно лишний раз унижаться, а ведь я именно унижаюсь, посещая их квартиру. Потом вдруг я вспомнил сегодняшнюю милую почтальоншу. Света показалась мне очень милой и доброй и, возможно, она поможет мне забыть свою любовь. Тем более она сама меня приглашала к себе, что для меня было в диковинку. Я было уже собрался идти к ней, но остановил себя. Раз девушка сегодня была на почте, то наверняка у нее рабочий день. Значит ее еще нет дома. Да и потом, как я приду к ней? Вот так просто приду, позвонив в дверь? Не зная ее ни минуты, видя ее сегодня в первый раз? Ну, это уж слишком! Нет, я так не смогу. Я буду чувствовать себя полным идиотом. А вдруг она, открыв дверь, удивится и спросит, что я хочу. Что мне тогда ей ответить? Здрасте, я пришел к вам в гости? А она мне: извините, а вы кто? Чего вы приперлись ко мне? Ну не в самом глупом положении я окажусь? Нет, я так не смогу. Тогда как мне поступить? Ведь рассуждая и думая о Свете, у меня стало расти желание пойти к ней. Эта девушка словно навязчивая мысль или скорее новая цель в моей коротенькой жизни на стажировке стала завладевать моей головой, пока не душой и не сердцем, они все еще были заняты другой, той, что игнорировала меня, не хотела ни видеть, ни слышать.
   Однако я в тот день к Свете так и не решился пойти. Вскоре вернулся Женька и принес пиво, которое мы выпили с "таранькой", подаренной нам накануне Сергеем. Потом мы сходили на обед в техническую столовую и уже там встретили нашего молодого лейтенанта, который, по всей видимости, только что проснулся. Его лицо было под стать его рубашке, замятое в нескольких местах с полосами от большой наволочки.
  - Какие планы? - спросил он нас тусклым уставшим голосом, равнодушным ко всему внешнему.
  - Еще не знаем. Вечером может в дом офицеров сходить.
  - Выпить есть?
  - Нет, но можно купить, - ответил Женька.
  - Да у меня сейчас голова раскалывается...
  - Пива хочешь? У нас осталась, по-моему, бутылка, - вспоминает Строгин. У нас на самом деле одна бутылка "Жигулевского" осталась стоять не раскрытая. Это я не допил.
  - Парни, вы спасители! Пойдем! - Сергей встает из-за стола, оставляя свой обед почти нетронутым.
   Мы сначала заходим в нашу комнату, где измученный похмельем офицер снимает болевые симптомы, а затем идем уже к нему в гости, предварительно зайдя к кому-то, кто дает лейтенанту две бутылки мутной жидкости, так хорошо выгнанной местными умельцами.
   И этот вечер проходит, как под копирку. Пиво, потом самогон, дым столбом, песни Динамика и его солиста Кузьмина, якобы лучшего гитариста СССР, кто-то приходит, кто-то исчезает, квартира молодого лейтенанта словно проходной двор. Темнеет рано и мы уже не знаем который час.
   Ночью я опять стою перед окнами заветной квартиры и пытаюсь понять все-таки приехала ли Наташа или нет. Свет в квартире не горит, там все спят и, наверное, не догадываются, что вот уже какой день их сон оберегает несчастный курсант, приехавший в их захолустье только по зову любви. Я курю, голова шумит от выпитого алкоголя, выкуренного огромного количества сигарет и от мыслей, разъедающих мой мозг. Тишина. Только легкий ветерок колышет пожелтевшие листья здоровенных старых лип, видавших в своей жизни разное и поэтому совсем равнодушных к моим переживаниям. Становиться совсем холодно. Погода действует на меня лучше любого вытрезвителя. Я замерзаю, зато со стуком зубов ко мне возвращается сознание. Мои мысли начинают работать в другом направлении, в них робко появляется логика. Содрогаясь от холода, выкурив очередную сигарету, я разворачиваюсь и быстрым шагом, опять почти бегом возвращаюсь к себе в общежитие. Воскресный день, а вернее уже ночь заканчивается, завтра на службу.
  
   * * *
  
   Вечером, вернувшись с КП и поужинав, я моюсь холодной водой, так как ни в общежитии, ни в квартирах гарнизона, да и всего города горячей воды нет, одеваю "гражданку" и, набравшись смелости, иду на улицу Свердлова 15 в квартиру номер 4. Постояв несколько минут в нерешительности, я все же нажимаю на кнопку звонка.
   К двери с минуту никто не подходит, и я уже готов развернуться чтобы уйти, но она все-таки отрывается, старая, тяжелая, скрипя и нехотя. На пороге передо мной появляется Света. Она в майке и стареньких коротеньких джинсах. Ее грудь, красивая и зовущая, оттягивает не только майку, но и мой взгляд от ее выразительных глаз. Оказывается, девушка очень даже стройна. Она не худа, как Наташа, но можно сказать спортивна. Ноги в обтягивающих джинсах выглядят не худыми, немного накаченными, но все равно привлекательными на мой вкус. Грудь, как я уже успел заметить третьего размера или около того, молодая и дерзкая. Волосы убраны в пучок. Лицо не накрашено, но тем не менее очень красивое. Скорее всего девушка немного постарше меня, наверное, года на два. Ей можно дать около двадцати двух -трех лет.
  - Здравствуй, как хорошо, что ты пришел! - Света улыбнулась и открыла дверь шире, пропуская меня внутрь. - Заходи...
  - Можно?
  - Конечно! Проходи!
   Я вошел в маленький коридор. В отличие от всех коридоров, в которые я заходил в последнее время, этот показался мне очень светлым, ярко освещенным. Вешалка, прибитая к стене, удивила меня своей пустотой. На ней висела одинокая куртка, а на полке сверху лежала такая же скучная единственная вязанная шапочка. Света провела меня в комнату, являющуюся видимо гостиной. Там также было светло, как и в коридоре. Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый мягкой скатертью с бахромой. Стулья стояли вокруг стола, как обычно я насчитал их в количестве четырех. У дальней стены стоял диван, напротив него старенький черно-белый телевизор "горизонт". Окно было завешено только тюлевой занавеской.
  - Садитесь, - она указала мне на диван, на который я сразу же сел, испытывая какое-то чувство стеснения. - Чаю хочешь?
  - Пожалуй не откажусь, - быстро сказал я, пытаясь скрыть свою как мне казалось неловкость и глупость происходящего.
   Света оставила меня сидеть и чувствовать себя дураком, а сама ушла на кухоньку. Оттуда я услышал шум наливаемой в чайник воды. И через минуту она присела рядом со мной на диван. Странно, но я не заметил в ее поведении и намека на неловкость или какое-нибудь стеснение, скованность. В отличие от меня она была уверенна в себе и все происходящее не вызывало в ней никакого смущения.
  - А я думала, что вы зайдете ко мне раньше, - скромно и просто произнесла девушка.
  - Да, как-то некогда было...
  - Вы пили с офицерами?
  - Почему вы так решили? - удивился я.
  - Знаете, здесь все обо всех известно. Вы не успеете даже подумать о чем-то, а в городе уже знают, что вы хотите сделать. А потом, офицеры у нас проводят время всегда одинаково. Они либо ходят в лес, либо пьют. Даже женатые...
  - Да...не хотел бы я так жить...
  - Как? Вы не хотели бы пить или...
  - Я не хотел бы чтобы все знали, что я делаю.
  - Ну, это всегда так в маленьких городках, не только в нашем Андреевом поле. Здесь же людям делать нечего, телевизор ловит плохо, культурных заведений нет, вот люди и живут жизнью своих соседей, знакомых и даже совсем посторонних людей.
  - А ты не боишься? - мы нет-нет переходили на "ты".
  - Чего?
  - Ну, что будут говорить о тебе...
  - О! Обо мне многое говорят! Но меня это совсем не волнует. О каждом что-то говорят. Так пусть лучше говорят, что я не сижу одна, а встречаюсь с симпатичным юношей. Про мою подругу, например, говорят, что она старая дева и никогда не выйдет замуж. Ведь это не лучше!
   Она подсела ко мне поближе, и ее нога коснулась моей. Потом ее рука легла на мою коленку, и я почувствовал ее тепло на своей ноге. Неловкость положения меня напрягало, я не знал, как себя вести.
  - А давно ты работаешь на почте? - выдавил я из себя глупейший вопрос.
  - Нет. Всего два года.
  - Не поступила?
  - А я и не поступала никуда.
  - Почему? Разве ты собираешься всю жизнь проработать на почте?
  - А чем плохо? Разве все должны быть врачами, учителями, инженерами, должны иметь высшее образование? А кто тогда будет печь хлеб, стоять у станка, наконец, работать на почте? Разве только высшее образование способно приносить удовольствие от работы. Мне вот нравится работать на почте, я приношу не меньшую пользу обществу, чем, скажем, офицеры. Да, они защищают Родину, но пока не от кого ее защищать, вы пьете и ничего не делаете. А мы работники почты нужны людям каждый день!
  - Ну мы пока нет войны учимся, готовимся отразить агрессию вероятного противника. Ведь в полку всегда проходят полеты, потом устраиваются учения...
  - Да у нас все знают, как офицеры учатся! - рассмеялась она.
   Света вновь придвинулась ко мне и теперь мы сидели почти прижавшись друг к другу. Закипел чайник и противно засвистел. Света не тронулась с места, а я стал переживать не случится ли пожар. Света, наконец, услышала свист.
  - Ой, чайник кипит! Я сейчас! - она соскочила с дивана и побежала на кухню. Вскоре на столе появился чайник на деревянной подставке, заварной чайничек, две чашки и сахарница. - Вам сколько заварки?
   Я встал и подошел к столу. Света наливала в мою чашку заварку и, остановившись, посмотрела на меня.
  - Спасибо, хватит! Света, послушай, не обращайся ко мне на "вы"! Ладно?
  - Ладно.
   Мы сели за стол и выпили чаю. Разговор наш не клеился. Наверное, в этом был виноват прежде всего я. Мне никак не приходило в голову, о чем можно говорить с совсем незнакомой девушкой, придя к ней домой, хотя и по ее приглашению. Света молчала и как-то странно посматривала на меня.
  - Вкусный чай, - выдавил я из себя, хотя чай на самом деле был противный, грузинский, даже не краснодарский.
  - Спасибо...
  - А тебе завтра на работу?
  - Да, но во вторую смену. Завтра могу выспаться.
   Что это? - подумал я. - Намек или нет? Она так сказала потому что хочет, чтоб я остался? Я посмотрел на девушку. Она выпела свой чай поставила чашку на стол и посмотрев на меня все тем же загадочным взглядом, встала и пошла к дивану, на который села с ногами, обняв коленки руками и положив на них свою симпатичную головку. Я одним глотком допил свой чай и решил, что мне следует поступить так же - пересесть на диван. Поставив свою чашку, я прошел к Свете и тоже сел на диван, но не вплотную к девушке, а немного поодаль, сантиметрах в двадцати. Она улыбнулась и пододвинулась ко мне. Ее голова повернулась в мою сторону, а глаза, насмешливо улыбаясь, стали изучать мое лицо. Ощущение дурацкого положения не покидало меня. Я не знал, что мне делать. То ли встать, сказать, что уже поздно и уйти, то ли продолжить сидеть и ждать, что произойдет дальше. Мы сидели и молчали. Вдруг Света еще теснее пододвинулась ко мне, навалилась на меня и закрыла глаза. Тогда я спонтанно, не отдавая своим действиям отчет, обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Девушка моментально ответила мне тем же. Она обвила меня руками, повалила на спину и стала страстно целовать. Я не сопротивлялся, в моей голове возникло странное сравнение, я представил себя на месте девушки, а Свету в качестве юноши.
   Потом мы перешли в спальню, она расправила кровать, сбросила с себя всю одежду оставшись только в одних беленьких трусиках, помогла мне раздеться, словно я был не в состоянии это сделать сам. Толкнула меня обеими руками на скрипучие пружины железной кровати, которые закачались подо мной и села на меня верхом, обжигая поцелуями и гладя своими руками мое лицо, шею, грудь. В свете луны она была восхитительной наездницей. Я был загнанным жеребцом. Что-то меня постоянно мучило, разъедало сомнением мозг.
   Глубокой ночью я проснулся. Который был час я не знал, а посмотреть на часы не мог, так как на моей руке лежала голова Светы. Она крепко спала, да так тихонько, что я невольно прислушался к ее дыханию. Меня поразила тишина ночи, ее спокойствие и в то же время какое-то таинственное, мистическое ожидание чего-то, а может кого-то. Я никогда не думал, что ожидание может быть вокруг тебя, раньше мне казалось, что это сугубо внутренне чувство. Но в ту ночь я ощутил его не изнутри себя, а вне себя. Воздух был пропитан странным, пугающим ожиданием. Словно все вокруг притаилось и ждало чего-то мощного, неумолимого, что не пожалеет никого и ничего, не примет во внимание никаких просьб, предложений или компромиссов. Я почувствовал себя в невидимой вате, которая была везде, она не мешала дышать, но в то же время сковывала мои движения и волю. Мне не хотелось шевелиться и мне не хотелось думать. Я ощутил себя в странном физическом и умственном оцепенении. Где-то совсем недалеко очень тоскливо и жалобно завыла собака, ей никто не откликнулся. Она подскуливала по-особенному, совсем не так, как собаки воют на луну, а как-то просяще и заискивающе. За окном дерево стояло не шевелясь, а потом вдруг тихонько прошелестело оставшимися листьями, словно по нему пробежала легкая дрожь и вновь оно замерло в нерешительности. Я явственно услышал тиканье часов, что висели у Светы на кухне, хотя дверь в спальню была закрыта. Закрыв глаза, я стал заставлять себя уснуть, но сердце билось так сильно, что я подумал отодвинуться от спящей девушки, чтоб не разбудить ее. Мое волнение стало расти и уже совсем скоро я почувствовал, как по телу пробежал холодок, и оно покрылось мурашками. Я свободной рукой подтянул одело до подбородка и не моргающими глазами уставился в темный прем окна. Не знаю почему, но в голове возник образ Елены Кузьминичны. Она стояла перед глазами в своем домашнем халате, отчего-то поверх которого был привязан фартук и печально качала головой, приговаривая какие-то слова, которые я не мог сначала разобрать. Прислушавшись, мне показалось, что она сокрушается и спрашивает меня зачем я так поступил, видимо, имея ввиду меня и Свету. Мне и самому было стыдно за этот поступок, ведь по сути я изменил своей любви. Я не испытывал к Свете никаких сильных чувств и даже наша близость была какой-то простой, обыденной, скучной. Тогда зачем я все это сделал? Наверное, чтоб отвлечься от печали, - решил я и мысленно попытался передать это объяснение Елене Кузьминичне. Она только покачала головой и сокрушенно махнула рукой.
   Потом я стал проваливаться в окружавшую меня незримую вату, глаза сами собой закрылись. Мысли еще роились в голове, но они словно пчелы из улья стали вылетать наружу, и я физически почувствовал пустоту в голове. Вот последние мысли наперегонки устремились к выходу, толкаясь и не уступая друг другу дорогу, они все-таки вырвались на свободу.
  
  
   * * *
  
   Полеты в полку на той неделе так и не начались. Погода не позволяла, был первый минимум, а он никак не подходил для большинства летчиков. В полк прибыло большое пополнение выпускников и им как воздух необходимы были ПМУ - простые метеоусловия. У старожилов же было достаточно налетано в СМУ и Минимумах, поэтому командир ждал хотя бы незначительного улучшения погоды, но оно никак не приходило, осень вступала в свои права. Каждое утро заместитель командира полка на спарке вместе со штурманом полка облетали район полетов и докладывали, что облачность многослойная, местами обильные осадки, болтанка и погода никак не позволяет ставить на крыло желторотых летунов. Возвращаясь они долго беседовали в вышке руководителя полетов и вскоре по громкой связи звучала уже привычная команда: "Полетам на сегодня отбой!"
  Мы же, честно отсидев на КП до двух часов, обедали привезенной из технической столовой, едой и вместе с несколькими штурманами так же, как и мы ожидавших своих наведений, на оперативной машине возвращались в гарнизон. Так прошел понедельник, вторник, а за ними и среда.
   В четверг, я не выдержал и ни говоря Женьки ни слова, к концу рабочего дня отправился к Елене Кузьминичне. Все дни наступившей недели я не находил себе места. Меня съедало чувство стыда за то, что я совершил. Хотя, размышляя, я никак не мог понять, а что собственно такого нехорошего мог совершить? Ну переспал я с девушкой, и что? Ведь с Наташей у нас все кончено! Однако к Свете все эти дни я не ходил и старался избегать любой даже случайной встречи с ней. Наконец, набравшись храбрости, я пошел в знакомую мне квартиру.
   Тетя Лена оказалась дома, она вообще в тот день на работе не была, так как немного приболела и решила отлежаться денек дома. Она встретила меня не так, как обычно. Немного сухо и печально. Я сначала подумал, что это из-за ее болезни. Она провела меня на кухню поставила чайник на плиту. Выложила на стол печенье, конфеты.
  - Посиди со мной, давай чайку попьем, - грустно сказала она и усадив на табуретку меня, сама села напротив. - Как твои дела?
  - Да вроде все нормально... полетов сейчас нет, вот шляемся...
  - Давно что-то не заходили ко мне.
  - Да, не хотели беспокоить.
  - Ну, что ж вы! Разве вы можете беспокоить. Мы рады всегда вас видеть.
   Мы помолчали, когда тишина стала невыносимой я спросил ее о сыне, как он, приезжал ли в отпуск, пишет ли, не надо ли ему чего-нибудь передать. Она поблагодарила, но передавать ничего не просила. Чай мы давно выпили, но разговор не клеился. Я подумал, что она плохо себя чувствует и решил оставить ее.
  - Я, наверное, пойду, надо еще зайти в штаб, Атрепов просил помочь ему с картами, - соврал я, чтоб найти хоть какой-нибудь благовидный предлог уйти.
   Она не возражала и встала провожать меня до дверей. Уже в коридоре женщина вдруг замерла и будто решившись сказала:
  - Как Света? Как у тебя с ней?
   Я замер. Холодный пот появился внезапно и заструился по телу. Значит Света была права, здесь все обо всех знают. Они узнают о тебе, как только ты подумал что-то сделать. Но как?! Меня никто не видел, утром я ушел по тихим улицам, не встретив ни одной живой души.
  - Елена Кузьминична... это... так... просто...зашел... - я начал нести что-то невразумительное.
  - Не надо ничего объяснять, - как-то уж очень спокойно сказала женщина. - Ты сам решаешь, что тебе делать.
  - Я очень скучаю... мне не хватает...Наташи, она не пишет...
  - Успокойся! Я не виню тебя ни в чем. Видно вы не подходите друг к другу. Это моя ошибка. Я отпускаю тебя! - это было произнесено так, будто прорвало плотину, так вырвалось у нее, видимо, тоже наболевшее. - Я всегда к тебе очень хорошо относилась и так будет всегда! Живи счастливо и не позволяй никому управлять тобою! Дай я тебя поцелую! Не бойся, я не заражу тебя!
   Она притянула меня к себе, я не сопротивлялся, обняла и поцеловала в щеку. Что-то внутри меня мгновенно успокоилось, перестало тревожить и беспокоить. Так бывает, когда ты после долгой ссоры с близким человеком, наконец, миришься и вы сбрасываете груз недопонимания, который несли на себе во время ссоры, когда твой близкий человек не хотел тебя понять, а ты его. Во мне будто расцвел цветок, который долго вял хотел вовсе завянуть, но потом внезапно передумал, набрал силы и распустил все свои лепестки. Я внезапно испытал сильное чувство благодарности к этой совсем посторонней мне женщине. Она не стала для меня родной, но она сделала для меня нечто такое, что вызвало во мне ответную огромную благодарность. Мне захотелось ее обнять и поцеловать и, видимо, Елена Кузьминична это почувствовала, потому что она улыбнулась и сказала:
  - Тебе не за что меня благодарить! Ступай! И не забывай меня! - она еще раз притянула меня к себе и вновь поцеловала, но теперь в другую щеку, потом оттолкнула и открыла дверь, выпуская меня на улицу. - Иди! Будь счастлив!
   Я почти уже счастливый вышел на улицу и как на крыльях полетел в общагу. Вечером Женька собирался пойти к своей библиотекарше, а я решил, что пойду к Свете. Мои чувства к этой девушке не изменились. У меня не проснулась к ней любовь, я не чувствовал никакой влюбленности, не появились у меня и трепетные переживания перед встречей с ней. Все осталось, как и прежде, но не совсем. Теперь исчезло ощущение вины из-за того, что я встречаюсь с ней. Я на самом деле ощутил себя свободным и самостоятельным. Я мог делать теперь все, что захочу! А к ней я хотел пойти. Не от того, что она запала в душу или я влюблялся, нет. Наверное, это было желание почувствовать свободу, делать то, что совсем недавно я делал, но переживал, мучился и стыдился. Желание проверить, что изменилось и изменилось ли. Я хотел проверить буду ли я в присутствии другой девушки думать о Наташе, как это было всегда, до этого момента. Но одно еще я явно ощущал - отсутствие нескончаемой тоски по Наташе. У меня исчезло постоянное ее присутствие в голове, в груди, в сердце. Я свыкся с тем, что мы расстались и расстались навсегда. Она еще не была забыта мной, ее образ был еще свеж в моей памяти, но он уже не вызывал во мне никаких чувств кроме приятного воспоминания. Она стала моим очередным воспоминанием. Все! Жизнь пошла дальше, а она осталась в прошлом.
  - Ты сегодня где ночуешь? - спросил меня Женька.
  - У Светки.
  - Хорошо. Я если получиться в библиотеке, - улыбнулся он, шутя о своей девушке.
  - Жень, Светка говорила, что у нее симпатичная подружка медсестра, работает в санчасти. Может тебя познакомить с ней, - предложил я, от переполнявших меня добрых чувств.
  - Можно, а то что-то меня уже напрягает моя библиотекарша. Ни да ни нет, словно девочка-целочка.
  - Так может она и есть?
  - Хм...может и так...
  - Но ты все равно пойдешь сегодня к ней?
  - Да, так сказать последняя попытка. Но отчего-то уверен, что последний раз иду. Не светит мне ничего с ней.
   Поужинав в шесть часов вечера, мы отправились в город, я на улицу Свердлова, а Женька в дом офицеров. По дороге мы перебрасывались пустыми фразами, в общем-то бессмысленными и скучными. Оставив своего товарища у дома офицеров, я прошел через парк, вышел к реке и мостику и тут меня осенила идея, пройти на улицу Свердлова дворами. Я не повернул направо, как это делал в прошлый раз, а пошел прямо к дому Елены Кузьминичны, миновав его и пройдя небольшой двор, в котором в хорошую погоду хозяйки сушили свое постельное белье, я заметил несколько столбов, между которыми были натянуты веревки, я очутился прямо перед домом Светы. Ничего себе! - невольно вырвалось у меня. - Так значит они соседи! Так вот как тетя Лена могла увидеть меня у Светы. Хотя, вряд ли. Что она в окна заглядывала что ли? Подъезд Светиного дома с другой стороны и его не видно со стороны дома тети Лены. Тогда как? Впрочем, мне уже стало совершенно неважно это обстоятельство. Я махнул на него рукой и, обогнув дом, вошел в нужный мне подъезд.
   Света оказалась дома и, я так полагаю, ждала меня, потому что открыла мне дверь сразу и очень обрадовалась, так обычно радуются долгожданному событию, когда чего-нибудь ждут, переживают, нервничают, а потом вдруг то, что ждут сбывается и человек облегченно выдыхает. Так и Света, увидев меня на пороге своей квартиры, с облегчение выдохнула.
  - Уф! Наконец! Проходи! - она пропустила меня внутрь все того же ярко освещенного коридора и закрыла за мной дверь. - Наконец! Я так тебя ждала! А ты все не приходил и не приходил!
  - Извини, некогда было, - то ли соврал я, то ли нет. - Но теперь я буду почаще к тебе заходить!
  - Я очень буду рада! Ты надолго сегодня?
  - Пока не выгонишь, - пошутил я, целуя ее в щеку.
  - Была бы моя воля я тебя не выпускала бы! Проходи! Ужинать будешь?
  - Нет, спасибо! Мы в "техничке" поужинали.
   Она подошла ко мне вплотную и, глядя мне в глаза, обняла и поцеловала долго и как-то уж чересчур нежно. Мне стало одновременно и приятно и не по себе. Какой-то холодок легкий, едва уловимый пробежал по телу. Я не хотел серьезных отношений с этой девушкой, впрочем, и с другими тоже. После моего освобождения я хотел быть свободным от обещаний, любовной тоски, слезных расставаний и всего того, что сопутствует любви. С меня пока хватит! - так я решил для себя. И эта нежность меня насторожила и, наверное, даже несколько напугала. Кроме того, что-то еще заставило меня напрячься. Но что? Несколько минут я пытался докопаться до причины моего беспокойства. И вдруг меня осенило! Это был запах ее духов "тет-а-тет". Именно эти духи стали первым запахом Наташи. Она их очень любила. Хотя и Ольга ими пользовалась. Вспомнив про Ольгу, я облегченно выдохнул. Модные духи, они у многих, тем более в таком маленьком городке. Видимо завезли партию и женщины их скупили.
  - Мне нравится, как ты целуешься, - прошептала Света, оторвавшись от моих губ. - Мне показалось, что ты даже немного дрожал...
   Еще бы! Я ведь от страха, наверное, дрожал, но может и от странного возбуждения, ощущаемого мной впервые после долгого времени. Света провела рукой по мои джинсам и, поняла, что она недалека от истины.
  - Пойдем? - она махнула головой в сторону спальни.
  - Да.
   В спальне ничего не изменилось. Света задернула шторы, стянула покрывало с кровати и сбросила с себя халат, оставшись в тоненьких трусиках-недельке. Я такие уже ни раз видел на Наташе, да на девчонках в общежитии. Раздевшись, я лег на кровать и стал ждать. Света легла рядом со мной и положила голову на мою грудь. Ее рука стала гладить меня. Мой взгляд упал на ее руку и тут я понял, что имел ввиду Сергей, когда говорил о Светиных руках. Она совсем не занималась маникюром. Ногти на ее руках были ужасны. Маленькие, неухоженные и совсем не знавшие ни лака, ни обработки кутикул. Форма ладоней мне тоже не понравилась, в общем ее руки были руками крестьянской девушки, знавшей в своей жизни только труд с землей. Вряд ли она пользовалась даже кремами. Это открытие меня поразило, но не до такой степени, чтобы я отказался от близости с ней. Как и говорил Сергей, Света все равно была симпатичной, возбуждающей желания, обаятельной девушкой. Я постарался не подать виду, что меня поразили ее руки. Положив свою ладонь на ее руку и остановив движение я другой рукой приподнял ее голову, повернув лицом к себе и стал целовать ее. Света моментально откликнулась. Вскоре ее трусики полетели на пол.
  - Ты спишь? - Света только пошевелила губами, но я услышал ее вопрос.
  - Нет, пока не хочу...
  - Мне очень хорошо с тобой, - тихо сказала она.
  - И мне, - почти не соврал я.
  - У тебя с Наташкой все?
  - А откуда ты знаешь про нее? - я приподнялся на подушке и посмотрел на девушку.
  - Я же тебе говорила, что у нас все всё знают... маленький городок, здесь не скрыть ничего... - она улыбалась немного печально что ли, а может мне это показалось в потемках.
  - И что же тебе известно?
  - То же, что и всем. Елена Кузьминична всем рассказала, что ее Наташка нашла себе жениха. Что он курсант, приезжавший на стажировку, что у них большая любовь, что она скоро выйдет замуж, что уедет из Андреева поля... Знаешь, а я ведь видела тебя в прошлый раз... Ты сразу же мне понравился...
  - А где ты меня видела? Я же на почту не заходил.
  - А ты считаешь, что я только на почте живу?
  - Прости, конечно, нет...
  - Там на дискотеке... помнишь, когда у вас возникла драка? Я тогда побежала в милицию, но опоздала, все решилось без моего участия. Я хотела тебя тогда пригласить на танец, но "белых" танцев было совсем немного, и я не успела это сделать, а потом вы ушли. Хотя ты тогда и не обратил бы на меня внимания и вряд ли танец чем-то мне помог бы...
   Мне не очень нравился весь этот разговор и я, вспомнив о Строгине, решил изменить тему.
  - Света, помнишь ты рассказывала о своей подружке, которая работает в санчасти?
  - А! Про Лену..., да.
  - Давай ее познакомим с моим товарищем.
  - С Евгением?
  - Ты всех знаешь? - я опять удивился тому, что она знала и Строгина по имени, хотя они ни разу не встречались.
  - У нас все про всех знают. Не забывай об этом. Даже то, что мы сейчас лежим и говорим о наших друзьях, наверное, уже завтра будут обсуждать.
  - И как ты к этому относишься?
  - К чему?
  - Ну хотя бы к тому, что будут говорить о том, что у тебя ночует курсант? Чем они та занимаются? А, понятно, чем! Ох уж эта...
  - Мне все равно! Про меня многое, что говорят... не самое приятное...называют меня по-разному...а мне все равно...разве они вправе меня осуждать? Да и за что? За то, что я хочу быть любимой, за то, что ищу свою любовь? Ищу сама без помощи всяких там приворотов и заговоров...
  - О чем это ты говоришь?
  - Неважно...так, всякие мысли в голову лезут...
  
  * * *
  
   Стажировка быстро подходила к концу. В этот раз Строгин не просил отпустить нас пораньше, а командование в лице Атрепова и начальника штаба не предлагало. После нашего разговора Светка познакомила Женьку со своей подругой, и мы несколько раз вчетвером ходили в бар дома офицеров, один раз купили билеты в кино на югославский фильм, такой бредовый, что не досидели и половины сеанса. Неделю мы пропадали на КП так как установилась теплая солнечная погода - бабье лето, и командир полка спешил с налетом молодых летчиков. Перехватов было совсем немного, так как молодежь выполняла другие упражнения, ну, а те, что все-таки случались штурмана честно делили с нами. Так что за смену мы наводили от силы три-четыре раза. Но эти упражнения отчего-то всегда были ближе к окончанию дневной смены и нам приходилось все свободное время торчать на КП. Мы подолгу сидели в курилке, выкуривали много сигарет, жмурясь от солнечных лучей и греясь под их прощальным теплом. Затем начиналась вторая смена и все повторялось. Вечерами уже за полночь мы возвращались в гарнизон и ни мне, ни Женьки уже не хотелось идти в гости к своим подружкам. Однако в пятницу, в крайний летный день полеты были в одну смену и Женька, окончив свое крайнее в тот день наведение, подошел ко мне в курилке.
  - У тебя еще есть наведения? - спросил он, прикуривая от моей сигареты и садясь на лавку рядом.
  - Да одно осталось. В ЗПС на большой высоте, взлет цели через пятнадцать минут.
  - Полеты сегодня до восемнадцати. Мы можем не ужинать на КП, а уехать с оперативной часов эдак в пять.
  - Зачем? - пожал я плечами.
  - Мы сегодня с Ленкой договорились пойти к вам в гости. Оторвемся по полной! Ленка купила водки и пива. Говорит, что Светка готовит еду.
  - Да? А я ничего не знаю, мне она не говорила! - удивился я.
  - Так я сегодня утром после завтрака заходил в санчасть. У нас же на следующей неделе в четверг конец стажу! Конец "каникул Банифация"!
  - Вот черт! Уже?!
  - Что не хочешь уезжать?
   Я на минуту задумался и прислушался к себе. Нет, услышав и осознав наше скорое возвращение, я не ощутил себя расстроенным. Стажировка прошла нормально. У меня было прекрасное свободное время и самое главное! Я стал свободным! У меня прошла болезнь под названием несчастная любовь! То, что происходило со Светой никак нельзя было назвать любовью. Мне приятно было с ней спать, но и все! Все было просто, ясно и без заморочек. Я готов к возвращению в стены родного училища. Странно, но четвертый курс настолько легко проходил, что мне даже стало нравиться жить и учиться в военном заведении. Отношение к нам со стороны офицеров изменилось, мы стали почти им равными, в их обращениях к нам стало чувствоваться и уважение, и некоторая опаска, поскольку у нас ходили разговоры, что выпускники по обычаю мстили своим офицерам-обидчикам.
  - Не знаю. Скорее даже хочу! - немного помолчав, уверенно ответил я.
   Наведение мое закончилось. Оперативный не возражал против нашего отъезда раньше окончания полетов, поэтому мы, удобно устроившись в кабине оперативной машины, убыли в гарнизон. Сменив форму на гражданскую одежду, я и Женька отправились к семи часам на улицу Свердлова 15.
   Помню стояла теплая солнечная погода. Бабье лето правило балом жестко и безапелляционно. На бескрайнем голубом небе в течение всего дня не появилось ни малейшего облачка, не говоря уже о тучках. Температура, правда, не поднималась выше двадцати градусов, но под солнечными лучами казалось, что на самом деле вернулось настоящее лето. Впрочем, в тех краях такая погода и стоит все лето, а то и такого тепла не всегда дождешься. К примеру моя летняя поездка в Калинин может стать показательной.
  Мы не спешили и даже ненадолго остановились на деревянном мостке. Стоя над черными водами речушки, не горной, но какой-то загадочной, крутящейся тихими омутками, под корягами и под склонившимися к ней деревьями. Закурив и облокотившись на гладкие от времени перила, я смотрел на воду и думал и жизни. Вот так и жизнь черна, непрозрачна и порой опасна своими завихрениями. Вот она течет плавно, спокойно, а вот, вдруг, закрутилась и плывущий по ней желтый одинокий листок завертелся и исчез в глубине потока. Наверное, сейчас я выплыл и удержался на поверхности, а что произойдет через пять минут? Разве кто-нибудь скажет мне об этом?
  Женька тоже молчал, но о чем думал он, я не знал, да и те особенно и хотел знать. Он словно завороженный смотрел на водоворот и курил, выпуская дым не вверх, как это он делал всегда, а вниз, пытаясь додуть струю дыма до самой воды.
  - Ну, что идем? - спросил я его, когда бросил окурок в воду.
  - Да. Сколько время?
  - Почти половина восьмого.
  - Идем, Ленка сказала, что будет к семи, чуть позже. Наверное, уже пришла.
   Он тоже бросил свой бычок в черный поток бесконечности, который завертелся по часовой стрелке, всем своим движением говоря, что он в северном полушарии, мы же пошли по хорошо мне знакомой дорожке к дому Светы. Ленка пришла за двадцать минут до нас и девушки, разговаривая и, видимо, обсуждая своих кавалеров, накрывали на стол. Подружку Светы я видел впервые. Ею оказалась девушка невысокого роста, светловолосая, с короткой стрижкой, волосы по плечи. Сказать, что она была худенькой нельзя, скорее она была стройненькой. Правда ноги, растущие из-под короткой юбки, мне показались коротковатыми, попа немного широковата, а вот грудь была небольшой, но уж очень правильной, как у молодой девочки, но не торчащей в разные стороны. Грудь я оценил только потому, что лифчик на девушке отсутствовал и грудь хорошо просматривалась через тонкую футболку. Лицо Лены поначалу показалось мне знакомым, но как только я стал всматриваться, то это ощущение улетучилось. Нет, я впервые видел эту девушку. Ей было скорее всего около двадцати лет. Она говорила с московским акцентом, акая и растягивая слова в предложениях, впрочем, это не раздражало слух.
   Света встретила нас все в тех же джинсах и в той же майке, что были на ней в первый день моего посещения ее квартиры. Стол был накрыт на кухне: нарезанная вареная колбаса по два двадцать, пара салатов, конечно, оливье и под шубой, соленые грибы, белые грузди, помидоры и огурцы из домашних солений, хлеб. На плите остывала жареная картошка. Женька водрузил в центр стола бутылку "столичной", купленную в военторге гарнизона вчера.
  - Проходите, мальчики, у нас все готово! - пригласила нас за стол хозяйка.
  - А водку вы зря принесли, - вставила Лена. - У нас есть отличное домашнее малиновое вино.
  - Ничего, лишним не будет! - успокоил ее Женька.
   Мы расселись за небольшим столом. Разговор сначала не клеился. Это и понятно. Я не знал Лену, она - меня. Женька практически не знал Свету - она его. Да и внутри наших сложившихся пар еще не существовало понимания, какое появляется спустя продолжительное время - год, два, а то и больше. Но после нескольких рюмок вина и водки я почувствовал, что настроение у каждого поднялось, появилось какое-то доверие к сидящему рядом и напротив человеку. Души наши стали раскрепощаться и все чаще я слышал смех и видел улыбки на лицах девушек. Одно меня немного забеспокоило. Все чаще мой взгляд натыкался на серые большие глаза сидящей напротив меня Лены. Она смотрела на меня и казалось пыталась что-то мне сказать. Несколько раз я заметил, что Женька почувствовал что-то неладное и недовольно раз-другой зыркнул в мою сторону. Я стал стараться пропускать Ленино лицо и скользя по нему, не останавливаться на нем. Но, слава богу, скоро у всех взоры помутнели и уже трудно стало понять кто на кого смотрит и с каким выражением. Мы опьянели и девушки в большей степени чем мы. В очередной раз, когда мы с моим товарищем вышли на крыльцо дома покурить, Женька сказал мне, что пора переходить к делу.
  - К какому? - не понял я.
  - К основному! К тому из-за чего мы здесь собрались! - возмутился он моему непониманию сути вечеринки.
  - А! - до меня дошло. - Так нет проблем! Давай!
   Мы вернулись на кухню, и я подсел поближе к Свете.
  - Свет, может пойдем спать? - спросил я слегка заплетающимся языком, но я был в хорошем состоянии и был уверен, что у меня все, что должно было произойти наверняка получится.
  - Да, пойдем, - согласилась она и сразу обратилась к Лене. - Уже поздно, оставайтесь с Женей у меня! Ну, куда вы пойдете на ночь глядя!
  - Да, нет, Света, я, наверное, все-таки пойду домой... - сказала Лена, словно она ни раз говорила эти слова до нашего прихода.
   Я понял, что пока мы курили девушки тоже решали вопрос с окончанием вечера. Лена, видимо, не очень хотела оставаться с Женькой наедине, а Света ее уговаривала. Ее доводы скорее всего были убедительными, поскольку в голосе Лены слышались нотки неуверенности. Их услышал не только я, поэтому Света и заинтересованный и понявший все сходу Женька стали интенсивнее уговаривать девушку. В итоге она сдалась.
   Света пока мы сидели на кухне, я на своем табурете, а Лена, насильно удерживаемая на коленях Строгина, ушла и разобрала диван для Лены и Женьки. Вскоре она вернулась и сообщила, что все готово. Мы разошлись по своим местам.
   Света закрыла дверь в спальню и стала расправлять кровать. Я сел на мягкий пуфик у окна и стал смотреть на ее автоматические движения.
  - Что Ленка не хотела оставаться с Женькой? - слетел с моих губ вопрос, обжигавший их.
  - Ага... она очень скромная и не в ее правилах сразу ложиться в постель... - ответила мне девушка, аккуратно складывая покрывало.
  - Ну а в целом, как ей Строгин? Понравился?
  - Ммм... не знаю... - уклончиво ответила Света.
  - Понятно. Вот почему она хотела уйти.
  - Наверное...
  - А тебе?
  - Что мне?
  - Ну тебе он понравился?
  - А какая разница? У меня есть ты. Или та спрашиваешь смогла бы я лечь с ним в постель столь же быстро, как с тобой? - она почти догадалась о тайной сути моего вопроса.
  - Ну пусть будет так...
  - Нет. Я тоже бы не легла... - ее слова мне показались не искренними. Она либо поддержала свою подружку, либо не захотела причинить мне неприятное, подумав, что если скажет правду, то может обидеть меня, либо она все-таки сказала правду. Одно из трех. В данном случае я не стал больше говорить на эту тему, поскольку понял, что стопроцентную правду так и не услышу.
   Когда наше ложе было расправлено, я стянул с себя остатки одежды в виде футболки и трусов, так как джинсы уже давно лежали подо мной и лег на мягкую перину. Света тоже разделась, но оставила на себе трусики. Она положила голову на мою грудь, а рукой стала гладить меня по животу с каждым разом увеличивая амплитуду своих движений. Я очень быстро возжелал ее, и мы соединились в "рабоче-крестьянской" позе, предварительно откинув маленький кусок материи далеко от кровати. Все произошло очень быстро, без особых изысков и чувств, впрочем, как и всегда. Со Светкой у меня не было вздохов, долгих прелюдий, ненужных слюнявых разговоров, шепотов, поцелуев в ушко и шею. Покончив с физической близостью, я откинулся на подушку немного учащенно дыша. Света же лежала тихо, ее дыхание было ровным и спокойным. Мне даже показалось, что она уснула. Я приподнялся на локтях и взглянул на нее. Глаза девушки были открытыми, их глубина, которой я раньше не замечал, поразила меня. В них я увидел всю вселенную, бесконечную, бездонную и немного жуткую.
  - Ты чего? - спросила она, повернувшись ко мне лицом.
  - Да так, посмотрел спишь или нет...
  - Нет, не сплю, не хочется. А ты хочешь?
  - Тоже не хочу...
  - Когда вы уезжаете? - в ее голосе я уловил нотку печали, что соответствовало ее глазам.
  - Скоро... на следующей недели...
   Он ничего не сказала, только я почувствовал на своей руке, к которой она прикоснулась лицом, влагу.
  - Ты хочешь уезжать?
  - Не знаю, - я не стал ей говорить, что уже стал считать дни до нашего отъезда, так мне захотелось вернуться домой. Мне показалось, что я понял ее чувства и поэтому постарался как-то смягчить ее боль. Во мне проснулось чувство жалости, сопереживания, какой-то теплоты, возможно я ощутил или вспомнил свои чувства, совсем недавно переполнявшие меня. - Скорее даже нет. Мне не хочется тебя оставлять, но понимаешь, последний курс, все такое...
  - Да, понимаю...
   Кто-то тихонько подошел к двери и, постояв в нерешительности несколько секунд поскребся в дверь. Не дождавшись нашего ответа, дверь приоткрылась и в просвете появилось лицо Женьки.
  - Принссс... - прошипел он.
  - Чего?
  - Пойдем покурим! - уже нормальным голосом попросил он меня. Я понял, что это только предлог, а на самом деле мой товарищ хочет что-то мне сказать.
  - Сейчас...
   Натянув на себя только джинсы, я вышел из спальни и зарыл за собой дверь. Мы прошли на кухню, Света разрешила нам курить на ней, жалея нас и заботясь о нашем здоровье. По ночам становилось очень холодно и выскакивание полураздетым во двор сулило простуду.
  - Слушай, как у тебя со Светкой? - спросил Строгин, закуривая папиросу, он перешел на "Беломорканал", считая, что обычными сигаретами уже не накуривается.
  - Нормально..., а в каком смысле? - не понял я его вопроса.
  - Ну вы того... уже?
  - Да..., а что?
  - Слушай давай этого, поменяемся... - я почувствовал, что он волнуется, но пытается скрыть волнение под видом реакции на крепкие папиросы.
  - Не понял... как? Почему?
  - Ну просто... попробуем...
  - А у тебя все получилось с Ленкой? - у меня закралось подозрение.
  - Да. Вот только колени натер. Слушай, она такая! Ммммм!
  - А зачем тогда меняться?
  - Ну что ты, как маленький! Это же кайф! Сначала с одной, потом с другой! Давай!
  - А Ленка знает?
  - О чем?
  - Ну о твоем предложении? Как она восприняла это? Не послала тебя подальше?
  - Да! То есть нет! Она не против! Поговори со Светкой! Поменяемся, ты не пожалеешь! Попробуешь горячую штучку! О! Она так горячо на все реагирует, словно сто лет не занималась этим!
   Я молчал. Его предложение стало для меня очень неожиданным. Вернее, не просто неожиданным, скорее даже оскорбительным, что ли. Нет, я не моралист, не ханжа, не стеснительный подросток, ни девственник. Я не плохо отношусь к экспериментам с физической близостью и, признаюсь, в другое время и в другом месте я бы не отказался от обмена подругами, возможно даже принял бы его на ура. Но в тот момент во мне что-то воспротивилось этому грубому, животному предложению. Отчего-то я вспомнил глаза Светы, бездонные, глубокие и какие-то очень печальные. У меня пронеслись перед глазами не только ее глаза, я вспомнил, как она гладила меня, нежно с огромной любовью и материнской заботой, как после нашей близости она целовала каждый кусочек моего тела, как она порой была доверчива и преданна, словно маленький ребенок. А может быть я просто пытаюсь сам себя обмануть и выдумываю более благородные причины моего отрицания этого откровенного предложения. Может все было намного проще и во мне проснулась внезапно, необъяснимо, вдруг обычное, банальное чувство жадности, какого-то собственичества. Знаете, когда в песочнице ребенок не дает своему соседу ни совочек, ни ведерко, ни формочки. Он ими не пользуется, они валяются рядом с ним и даже по всей песочнице, но отдать их своему дружку ему жалко. Он крепко держится за них и упрямо отрицательно трясет головой в ответ на уговоры матери поделиться ими с Петей или Сашей. Так и я возможно не хотел делиться своей девушкой с Женькой. У него своя, у меня своя. Почему я должен отдать ее ему, когда у него есть своя? Но самое неприятное заключалось в том, что я ни разу не подумал о самой девушке. Мне не пришло в голову, как к такому предложению отнесется сама Света. Как отреагирует Лена, ведь я был уверен, что Женька не обмолвился с той ни словечком. Я думал только о своих чувствах! Меня не беспокоили моральные, может даже физические страдания девушки, которая, я был в этом уверен, почти привязалась ко мне, как собачонка. Хороший хозяин всегда думает о своем питомце, о том понравится ему то или иное. Я же был плохим хозяином. Эгоизм и черствость, вот две мои черты, которые характеризовали меня в тот момент. Признаюсь, я был противен себе.
   Я молча курил. Женька стоял рядом со мной и нетерпеливо ждал моего решения. Наконец, я затушил сигарету в пепельнице.
  - Нет, Жень, как я скажу ей?
  - Да чё там говорить! Она, думаю, согласится!
  - Не знаю, попробую... посиди здесь, я скоро вернусь, - встав из-за стола, я решительно направился в спальню, с видом, который должен был убедить моего товарища в том, что я согласился.
  На самом деле я все для себя решил. Я не собирался предлагать Свете никаких обменов, а Женьке ответил так, только потому, что не хотел долгих уговоров с его стороны. Я решил, что посижу несколько минут в спальне, а потом вернусь к нему и скажу, что Светка не хочет.
  - Покурили? - спросила меня Света, зевая.
  - Да, Женку расперло на разговоры, - я сел на край кровати, которая скрипнула подо мной.
  - А почему ты не ложишься? Что-то забыл?
  - Да вот думаю...
  - Ложись, - выдохнула она, отодвигаясь и уступая мне место рядом.
  - Сейчас, минуту... - я смотрел на часы и думал сколько времени мне потребовалось бы на такой специфический разговор с девушкой и как долго она бы оформляла свой отказ.
  Прошло пять минут. Света поднялась на локтях и удивленно посмотрела на меня.
  - Что-то случилось?
  - Нет, все нормально. Подожди, я сейчас вернусь, - я встал и вышел из спальни.
   Женька сидел за столом и курил очередную папиросу. Когда я вошел в кухню он почти подпрыгнул.
  - Ну? Согласилась?
  - Нет, Жень. Еще и чуть по морде не схлопотал, - уверено соврал я, присаживаясь за стол и доставая из пачки, лежащей на столе, тоже папиросу.
  - Черт! Жаль!
  - Угу... - кивнул я головой, изображая огорчение.
  - А может мы без согласия? - как бы раздумывая, предложил мой товарищ.
  - Ну, тогда сразу пойду одеваться! Она просто выставит нас из квартиры и оставшуюся ночь мы проведем в общаге.
  - Думаешь?
  - Уверен.
  - Что, тогда спать?
  - Да, я пошел...
   Я вернулся в спальню, скинул джинсы и лег рядом со Светой. Она пододвинулась ко мне, прижалась своим теплым, мягким телом, уткнула нос мне в плечо и обняла. Все-таки не готов я еще к сексуальным экспериментам! - подумал я, закрывая глаза и непонятно отчего улыбаясь.
  - Все хорошо? - прошептала Света.
  - Да...
  - Спокойной ночи...
  - Спокойной ночи, - я поцеловал ее в лоб и потянулся в предвкушении крепкого и сладкого сна.
  
  * * *
  
   Крайние дни нашей стажировки прошли в какой-то никчемной суете и каком-то взвинченном состоянии духа. Хотелось поскорее вернуться домой. В Андреевом поле уже ничто не радовало. Погода испортилась, каждый день лили дожди, причем если и прекращались, то ненадолго, на час, полтора, а потом возобновлялись с новой силой. Ливни сменялись мелкой водяной пылью, а потом вновь небо выжимало из себя потоки воды. Нам определили фронт работ и мы, скрипя зубами, его выполняли. Оказалось, что нужно было заполнять штурманскую книжку, причем не с потолка, а поднимать планы полетов за весь период стажировки и кропотливо заносить каждое свое наведение, указанное в больших простынях планов полетов. Этого требовал начальник штаба, а Атрепов пообещал ему лично сверить записи в книжках с действительностью. Потом, после проверки и одобрения начальника КП, мы несколько раз бегали в штаб, но никак не могли застать начальника штаба с печатью. Кроме того, во вторник нам пришлось просидеть целый день на КП в ожидании проверяющих. Об их прибытии Атрепову сообщили из соседнего полка. Но проверяющие - офицеры с кафедры боевого управления, так и не появились в нашем полку, видимо посчитав, что в конце стажировки им в полку делать нечего, так как, скорее всего курсанты уже убыли. Но ни мы, ни командование полка этого не знали, а поэтому нам строго настрого наказали торчать на КП. Полетов не ожидалось все неделю, и мы скучали в подземелье за экраном телевизора, смотря целый день единственные две программы, которые транслировались с помехами, рябью, посторонними шумами и иногда даже с пропаданием звука. Оперативным на сутки заступил капитан Чемоданов, известный нам своим добрым отношениям к курсантам еще с прошлой стажировки. Он нас совсем не напрягал и даже отдал на обед свою порцию второго из летной столовой.
  - Когда вы уезжаете? - спросил он после обеда удобно устроившись в крутящемся кресле оперативного и прикуривая послеобеденную сигарету.
  - Послезавтра, - информировал его Женька.
  - У меня будет к вам просьба...
  - Выполним, - уверенно пообещал Строгин.
  - Можете передать небольшой сверток моему товарищу?
  - Передадим, нет проблем!
  - Тогда завтра вечерком зайдете ко мне? - он назвал свой адрес.
  - Зайдем.
   Если б мы тогда знали, или догадывались, или хотя бы подумали о возможных последствиях, то в последующем могли бы облегчить себе жизнь на четвертом курсе. Однако разве можно в жизни все предусмотреть, рассчитать, вычислить, уберечься от неверных шагов, от опрометчивых поступков, тем более в молодом возрасте! Наверное, именно в молодости надо поступать безрассудно, взбалмошно, от сердца. Именно тогда мы получаем свой жизненный опыт, приобретаем, наверное, самое дорогое, что есть в жизни - "мои года - мое богатство", так пел, уже постаревший к тому времени Мимино. Раньше для меня были пустыми словами эти строки и лишь сейчас они обрели свой изначально глубокий смысл. Но об этом позже, если уж вспоминать, то все по порядку. Главное не забыть то, что хотел сказать.
   Вечером в среду мы организовали свою "отходную". В нашей комнате собралось человек десять. В основном, как ни странно, это были техники самолетов из ОБАТО, правда присутствовали и штурмана. Сергей, сильно подвыпивший, сетовал на наш довольно скорый отъезд. Он в пьяном состоянии души обнимался с нами и подолгу не выпускал меня и Женьку из своих объятий.
  - Что ж мне теперь делать? - всхлипывал он. - Я же совсем один в этом забытом богом и командованием полку. С нашего выпуска здесь только я. Мне одиного.
   Заходил Чемоданов, правда, мы у него сверток забрали накануне сами, и он приходил только сказать нам пару ласковых и добрых слов. На десять минут появился и Атрепов. Он пожал нам руки, выпил пару стопок самогона и растворился, словно и не появлялся. Мы с Женькой много не пили, так как на следующий день хотели чувствовать себя здоровыми и бодрыми. Автобус отправлялся хоть и не рано - в одиннадцать часов, но вечернее злоупотребление могло сказаться и в это время. Уже до двенадцати вечера мы остались одни. Убрав последствия посиделок, мы легли спать.
   Утром позавтракав в последний раз в технической столовой полка Андреева поля, мы собрали свои нехитрые пожитки и выдвинулись на автовокзал.
   Автобус до Калинина оказался полностью заполненным. На автовокзале стояла толпа провожающих и отбывающих. Мы, закинув свои сумки в салон, вышли покурить и встали в сторонке от обнимающихся, целующихся и что-то говорящих людей. В этой толпе я не сразу разглядел двух скромно стоящих и смотрящих на нас девушек. Конечно это были Света и Лена. Они не пытались специально попасться нам на глаза. Видимо их целью было просто нас проводить, пусть даже без нашего участия. То ли они из скромности так притаились, то ли еще по какой причине. Возможно они не хотели привлекать к себе внимание. Ведь мы уезжали, а они оставались и им предстояло жить с пересудами и разговорами местных жителей об их аморальном поведении. Я толкнул Женьку и показал ему на девушек.
  - Видишь?
  - Вижу...
  - Будем подходить?
  - А ты как думаешь?
  - Мне кажется надо...
  - Ну тогда давай подойдем.
   Мы обошли толпу и встретились с девушками. Заметив нас, обходящих скопление провожающих, Света стала следить за мной, вытянув шею и сопровождая головой наше продвижение. Я видел ее глаза большие, безмерно грустные и сверкающие от слезной пелены. Когда мы подошли к девушкам ни одна из них не бросилась на шею. Они как стояли, так и остались стоять на месте.
  - Привет! - небрежно бросил я, подойдя к Свете.
  - Здравствуй...
  - А что вы тут делаете? - спросил Женька.
  - Да так, провожаем кое-кого... - Света посмотрела прямо в меня.
  - Какое совпадение! А мы тоже уезжаем! - прикинулся дурачком Женька.
  - Мы знаем. Вы сами говорили, - ответила Света.
  - Так вы нас провожаете?
  - А как ты думал? - проронила сухо Лена.
  - Ясно! Ну тогда давайте прощаться! - он попытался обнять Лену, но та отстранилась от него. Тогда он направился к Свете.
  - Не стоит, Женя. Люди кругом, - девушка сразу же его остановила.
   Чувствуя неловкость, мы простояли в молчании минут десять. Только взгляды говорили за нас. Наконец водитель объявил, что автобус через пять минут отправляется и все бросились к двери.
  - Ладно, нам пора! - сказал Женька и направился в толпу.
  - Пока! - промямлил я, опустив глаза. - Я напишу тебе!
   Света незаметно дотронулась до мой руки и, почувствовав это прикосновение, я поднял глаза. Девушка еле-еле сдерживала свои слезы. Как этого еще никто не заметил? - подумал я. А может и заметили, только сделали вид. Что-то дрогнуло внутри меня. Сердце сжалось, мне показалось, что я физически ощутил бьющийся, большой комок мышц и нервов внутри себя. В какие-то доли секунды мне захотелось обнять ее, прижать к груди и сказать те самые заветные слова, которые хочет слышать любая девушка. Но это скоротечное желание было следствием минутной жалости. Мне показалось, что она поняла или почувствовала мое смятение, ее большие глаза стали еще больше, они загорелись искоркой надежды. Голова ее приподнялась, плечи расправились, и она вот-вот готова была броситься мне на шею. Но я стоял и молчал. Девушка моментально завяла, плечи опустились, на лице и в глазах погас огонь.
  - Хорошо... пиши... - вырвался из нее вздох разочарования.
  
   ГЛАВА 5.
  
   Спустя две недели после возвращения со стажировки, глубокой ночью меня, Стаса, Вадьку и еще девятерых человек разбудил дежурный по роте. Взглянув на часы, я очень удивился, было половина второго ночи. Странно, но мы не несли никакую службу, наряды взвода закончились несколько дней назад. Тогда зачем нас разбудили? Однако привыкшие за четыре года ко всяким неожиданностям, мы обреченно побрели в умывальник.
  - Старшина, в чем хоть дело? - спросил Бобер проходившего мимо ночного командира роты.
  - Точно не знаю. Дежурный по училищу приказал отрядить двенадцать человек.
  - А форма одежды?
  - Повседневная...
  - А куда и зачем?
  - Говорю, не знаю! Знаю, что поедите на ЗИЛе, - бросил старшина, убегая в сторону выхода.
   Все это Бобер пересказал нам, умываясь холодной, бодрящей водой, фыркая и матерясь. Как и приказано через десять минут дюжина еще не проснувшихся окончательно курсантов выползла в фойе нашего этажа. Шинели все надели, но пока не застегивали их, держа ремни за бляхи и волоча их по паркетному начищенному мастикой полу. На головах у некоторых уже были нахлобучены шапки. Старшина ждал нас.
  - В шеренгу по два становись, - не скомандовал, а скорее попросил он. Я посмотрел вокруг себя и убедился, что стояли только курсанты нашего взвода. Значит дело не в каком-нибудь наряде. Когда мы встали старшина продолжил. - Сейчас получаем карабины и вновь строимся.
  - А на хрена карабины?! - выкрикнул Тупик, которого разбудили в числе двенадцати.
  - Приказ дежурного! - отрезал командир младших командиров.
  - Олежка, а ты чего здесь? - удивляюсь я, зная, что все женатики ночуют дома.
  - Так меня же Чуев на неделю лишил права ночевки! - зевая напоминает он мне, и я вспоминаю, как командир роты поймал его курящим в туалете. Обычно за такое нарушение все отделывались какими-нибудь работами или на худой конец нарядом. Но не в Олежкином случае, ведь его застал не только Чуев, но и комбат, который и приказал командиру роты строго наказать нарушителя.
   Дежурный по роте открыл "оружейку" и мы получили свое табельное оружие. Не часто мы виделись с ним. На первых курсах еще куда ни шло. То стрельбы, то занятия по тактике, то участие в парадах, то кроссы в полной боевой выправке. Но с каждым годом мы все реже и реже общались с оружием. Даже положенная чистка почти не производилась.
   Вадька, закинув свой карабин за плечо стволом вниз стоял на месте построения и чистил бляху. Он всегда драил ее, когда ждал построения.
  - Куда нас? - спросил я всезнающего и вседогадывающегося друга.
  - Думаю какое-нибудь мероприятие. Кого-нибудь встречать...
  - Ночью?
  - Ну мало ли... и ночью люди приезжают...
   Через пять минут мы вновь стояли в строю. Но теперь уже полностью готовые к выходу. Шинели были застегнуты, ремни пристегнуты, карабины на плече, шапки на голове. Старшим команды отправлялся Серега Васильев, младший сержант, командир второго отделения.
  - Серега, идите на вторую проходную там ждет помощник дежурного по училищу, - напутствовал его старшина.
  - Понял. На пра-во! Шагоммарш, строимся на выходе.
   Мы спустились вниз и, построившись в колонну по два, пошли ко второй проходной. Снег еще не выпал, но легкий морозец уже присутствовал. Днем еще светило солнце и ощущения подступающей зимы меня не беспокоили, а вот ночью, оказывается, зима стремительно приближалась, уже не боясь еще теплых солнечных лучей. Фонари, не могли сравнится с солнцем и поэтому лишь выхватывали наши фигуры из мрака ночи. Мы словно двенадцать из поэмы Блока: "гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек. Винтовок черные ремни. Кругом - огни, огни, огни..." - правда огней кругом не много, да и снега нет. Что там потом у него? - вспоминаю я. А вот: "Кругом - огни, огни, огни... Оплечь - ружейные ремни... Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг! Товарищ, винтовку держи, не трусь..."
   Миновав плац, пройдя мимо казармы, которая еще совсем недавно служила нам приютом, оставив позади памятник Ленину, наверное, вечно стоящего и протягивающего руку вперед, к светлому будущему, мы останавливаемся перед ЗИЛом с натянутым брезентом над кузовом. Военный водитель греется в кабине, периодически газуя, переживая чтобы боевой автомобиль в нужный момент не заглох. Возле кабины стоит помощник дежурного по училищу и курит. Серега оставляет нас в шеренге по два, спешит к подполковнику с кафедры тактики.
  - Товарищ подполковник, группа курсантов прибыла. Старший младший сержант Васильев!
  - Так, Васильев, все в кузов! Едем!
  - Есть. В машину! - кричит он нам, мы залезаем под тент и рассаживаемся по боковым лавкам, ставя карабины между ног. Здесь не так холодно, как снаружи. Мы устраиваемся, достаем сигареты и закуриваем. Нам кажется, что сигарета способна согреть в холод. К такому заключению мы пришли уже на первом курсе, когда зимой, спрятавшись под воротник шинели, курили на ветру. Не знаю, как все тело, но руку, держащую сигарету, она на самом деле согревает. Из двенадцати человек только двое не курят, но они не смеют противиться курящим. Их меньшинство, поэтому они не имею права голоса, курсанты, не пораженные дурной привычкой, терпят и молчат.
   Последним в кузов забирается Серега. Слышен хлопок закрывающейся двери кабины, это помощник дежурного, докурив, тоже садится. Военный водитель давит на педаль акселератора, мотор ревет и неуклюжая машина, как-то уж очень резко дернувшись, начинает свое медленное движение к воротам, которые уже открыты. Мы выезжаем на улицу Мира и начинаем движение вверх.
  - Закройте полог! Дует же! - просит Вадька, но его не слушают, все смотрят на убегающую дорогу, пытаясь понять, куда нас везут.
   Ночной город. Черные окна домов, только уличные фонари, в их свете дорога кажется желтой. Темное небо затянуто облаками, но нет ни снега, ни дождя. Легкий морозец бодрит и сон пока не решается приближаться к нам. Вскоре мы выехали за пределы города и стали влезать на пригорок.
  - В аэропорт едем! - предположил кто-то.
  - Почему ты так решил?
  - А куда еще! Эта дорога как раз на аэропорт.
   Видимо Вадька был прав. Вот же человечище! Я восхищаюсь его логике и интуиции. Еще не было случая чтоб он ошибся. Если мы едем в аэропорт, то у нас есть еще минут сорок времени. Кое кто пытается вздремнуть, положив голову на плечо соседа. Машину раскачивает и трясет на кое-где разбитой дороге. Рядом строят новую дорогу, но мы едем параллельно ей, по старой, петляя, порой огибая совсем разбитые участки. Кто-то курит, молча выпуская дым кверху, кто-то устало смотрит на дорогу, думая о своем, то ли вспоминая что-то, то ли мечтая. Минут через тридцать появляются ограждения из колючей проволоки, опоясывающие все подступы к аэропорту. Он у нас совмещенный, а это значит, что взлетная полоса общая, как для гражданских бортов, так и для военных, а вот базирование воинской части отдельно, но ограждения все-таки общие. Бетонные столбы с натянутой колючкой пролетают словно стыки рельсов.
   Наконец автомобиль подкрадывается к воротам военного аэропорта. Мы понимаем, что путь скоро закончится. Ворота открываются, и мы оказываемся внутри воинской части, проезжаем несколько сот метров и окончательно останавливаемся у здания ОБАТО. Помощник дежурного хлопает дверью и исчезает в здании, мы это видим поскольку дверь находиться в нашем поле зрения. Все опять закуривают в каком-то непонятном томительном ожидании чего-то загадочного. Тишина, только ветер, здесь посреди степи дует со свистом, мрачно и зловеще, не предвещая ничего хорошего.
  - Из машины! - кричит нам показавшийся в дверях помощник дежурного.
   Мы выпрыгиваем и становимся возле правого борта, во главе нас Васильев. Подполковник подходит к строю.
  - Замерзли, ребята?
  - Да есть малость!
  - Значит какая наша задача. Борт с "грузом 200" приземлился. Грузим в кузов ящик и едем по адресу. Оставляем его там, а сами возвращаемся в училище. Задача ясна?
  - Откуда груз, товарищ подполковник? - спрашивает Тупик.
  - Тупик, а ты не догадываешься?
  - Из Афгана?
  - Ну а откуда еще?!
  - Ясно...
   Все мрачнеют. Оно и понятно, не очень-то приятно провести ночь в кузове с гробом. "Повезло" нам. Подполковник разрешает пока перекурить. Строй разваливается и в полумраке начинают светиться маленькие красные огоньки. Еще хорошо, если здесь уместно это слово, мы не выносим гробы из самолета. Это делают бойцы, сопровождающие АН-26, который развозит печаль по всему советскому союзу. Минут через десять дверь открывается и четверо бойцов выносят гроб и грузят его в кузов нашего ЗИЛа. При их появлении все бросают или прячут сигареты в кулаке, занося его за спину. Это происходит непроизвольно, как при появлении строгого офицера и эта некая дань уважения погибшему воину.
  - В машину! - говорит наш офицер, тоже помрачневший при виде гроба.
   Мы аккуратно, стараясь не задеть нового пассажира, отправляющегося в последний путь, усаживаемся на лавках. Посреди нас стоит гроб, обтянутый красной материей. Машина заводится и выезжает за пределы колючего ограждения.
  - А говорят, что обычно погибших привозят в цинковых гробах... - нарушает всеобщее молчание Тупик.
  - Так и есть, - отвечает то ли ему, то ли всем нам Бобер. - Цинковый ящик внутри. В нем есть окошко, для лица убитого.
  - А почему именно в цинке? - не замолкает Тупик.
  - Так неизвестно, что осталось от бойца...
  - А зачем тогда окошко, ведь и головы может не быть?
  - Слушай, Олег, отстань!
   В машине вновь воцаряется молчание, но теперь оно еще мрачней и страшней. Когда мы ехали в аэропорт, мы надеялись на встречу живого человека, а не погибшего. От такого соседства всем жутковато и сон как рукой сняло. Военный водитель теперь едет не спеша, объезжая ямы и кочки, но тем не менее гроб изредка подскакивает и сдвигается то к левому борту, то к правому. Курсанты тихонько и уважительно отодвигают его на середину, никто не хочет близко сидеть с таким грузом. Однако уже через полчаса кое-кто достает из карманов шинелей пачки сигарет и мирный, живой теперь такой спокойный дымок заполняет пространство под тентом. Мы привыкли к печальному соседству, оно уже не так сильно пугает. Так и на войне человек быстро привыкает к смерти, ликующей вокруг него. Он свыкается и адаптируется.
   ЗИЛок въезжает в город и здесь по хорошему асфальту водила прибавляет скорость. Он едет уверенно, словно знает адрес наизусть. Он не останавливается на светофорах и порой еде на красный свет. Правда большинство электрических регулировщиков только и делают, что моргают желтым глазом. Ночь еще не закончилась. Автомобилей в городе нет совсем. Время половина пятого. Скоро город проснется. Мимо пробегают пятиэтажки, Нижний рынок, мы поворачиваем и следуем вдоль частного сектора. Наконец машина останавливается возле синих железных ворот. Потом она немного сдает назад, и мы уже видим другой дом и другой забор, покосившийся и давно не крашенный. Хлопает дверца кабины. Слышны шаги, по частоте их звонких ударов об асфальт я понимаю, что идет не один человек, у обоих металлические набойки на обуви, они оба в сапогах. Стук в ворота. Тишина. Гробовая тишина. Потом скрип, калитка в воротах открывается. Тихое бормотание и громкий вскрик женщины. И уже после него рев, крики, взывание к господу и отчаянные рыдания...
   Загорается свет в окнах соседних домов, хлопают калитки и ворота. Соседи с шумом выходят на улицу, переспрашивая друг друга, не понимая в чем дело и, наконец, поняв, что произошло, толпой следуют к плачущей женщине. Я не слышу их слов, но и без них понятно, что люди пытаются успокоить несчастную мать. Ночь на этой улице закончилась. Мы пока сидим в машине и в подавленном состоянии ждем команды выгружать гроб. Никто из нас не курит. Нервы у всех напряжены. Не очень-то завидная у нас роль. Проходит еще минут двадцать, и мы слышим голос нашего подполковника. Он подходит сзади к кузову и заглядывает к нам под тент.
  - Вылезайте, ребята, - говорит он тихо, проникновенно и совсем не по-военному мягко.
   Мы, не спеша, стараясь не побеспокоить ни мертвого, ни его родственников и соседей, выпрыгиваем на землю, придерживая карабины на плече, которые при приземлении бряцают. Странно, но меня озаряет догадка, вот почему говорят "бряцать оружием". Синие ворота открыты. Во дворе стоят табуретки и лавки. Вокруг очень много народу. Здесь и женщины, и мужчины и даже дети. Кажется, что вся улица проснулась. Никто не обращает на холод никакого внимания. Женщины не расчесаны в каких-то куртках и телогрейках, мужики без головных уборов, мрачные и молчаливые.
   К нам подходит майор в полевой форме. Я узнаю его, это помощник коменданта гарнизона.
  - Так, курсанты, выносим гроб и ставим его во дворе на табуретки. Понятно? - он говорит с нами строгим командным голосом.
  - Понятно, - довольно дерзко и непочтительно отвечает ему Васильев.
  - Я не понял, сержант, что ты такой смелый?! - замечает тон Сереги и пытается поставить его на место майор. - Может хочешь потом посидеть у меня на губе?
  - Майор! Занимайся свои делом! - вмешивается наш подполковник. - Не цепляйся к моим людям!
  - Надо понимать с кем разговариваешь? - пытается оправдаться помощник коменданта.
  - Хватит! Нашел место! - обрывает его подполковник и тот замолкает.
   Мы аккуратно выдвигаем гроб по полу кузова и перехватываем его. Несколько курсантов подставляют плечи и он, в конце концов, оказывается на плечах шестерых человек, по три с каждой стороны. Я, Вадька, Тупик, Васильев и еще двое курсантов не принимаем участие в выносе гроба, а стоим возле машины и держим карабины своих товарищей. Гроб плавно плывет мимо расступившихся людей и опускается во дворике. Одна из женщин, видимо мать, кидается на него с криком и голося навзрыд начинает обнимать и целовать красный ящик. Ее пытаются оттащить от гроба, но она хватается за него руками. Я не в силах смотреть, отворачиваюсь и смотрю на противоположную сторону улицы. Еще бы закрыть уши, чтоб не слышать этот пронзающий душу рев матери, потерявшей своего сына.
  - Однако приятное времяпровождение у нас, - говорит Вадька, останавливаясь рядом со мной.
  - Да уж...
  - Охренеть... - рядом нарисовывается Тупик, он достает сигарету и пытается прикурить, чиркая спичкой, которая никак не может вспыхнуть. Он бросает ее и достает другую, которая тоже сопротивляется.
  - Оставь, - прошу я его оставить докурить, потому что мои сигареты закончились.
  - Ладно, - третья спичка загорается, и я чувствую приятный запах табака, который возвращает меня к повседневной, такой обычной и спокойной жизни. Я вдыхаю этот аромат и стараюсь не обращать внимания на раздражающие крики и причитания. Этот дым становится для меня некой опорой или каким-то якорем, который держит меня возле бухты жизни, неподверженной штормовым волнам.
   Вскоре вернулись другие шестеро курсантов, они поставили гроб в указанное место и им там больше делать нечего. Они тоже закуривают. Мы ждем команды уезжать. Все вокруг становиться невыносимым, всем хочется уехать и не видеть больше этого материнского рыдания и скорби, лицезрение горя не легкое чувство.
  - В машину, ребята, - это подошел подполковник, его голос тих и немного дрожит.
   Мы залезаем по очереди в кузов, усаживаемся и не смотри друг на друга, все поглощены увиденным и услышанным. Автомобиль взревел и, развернувшись в несколько этапов, покинул печальное место. Мы едем в училище в полном молчании.
  
   * * *
  
   Прошло еще две недели. Наступила настоящая зима. В тот год снег выпал рано и таять не хотел. Оттепели пока не показывали своего носа, а умеренные холода не позволяли снегу, чуть припорошившему чернозем, пожухлую траву, сухие не убранные листья и превратившего город из грязного и серого в светлый, но никак не чистый. До Нового года оставались считанные дни. И на повестку дня встал вопрос места его встречи. Стас собирался встречать праздник со своими школьными друзьями Мариком и Шуриком. Бобер, познакомившийся с девушкой, планировал встречать его с ней, а Вадька надеялся на протекцию своего отца, который пообещал отпросить его на несколько дней домой, в родной городок. Я же никак не мог определиться с кем мне встречать самый лучший праздник в году. Девушки у меня на тот момент не наблюдалось. Друзья собирались встречать отдельно. С волнением я ждал субботы, чтобы узнать, как собирается встречать Новый год Вовка и Кузя. В моих планах было встретить бой курантов с родителями, а потом плавно перебраться к Вовке или в другое место, но в его компании. Настроение последние дни отличалось приподнятостью и каким-то счастьем, которое бывает только в молодости, когда каждый год тебя приближает не к старости, а к какой-нибудь цели, к завершению очередного этапа и началу нового. Как же! Новый год сулил новую жизнь и не только в пожеланиях, что произносятся с ударом часов и звоном бокалов: "С новым годом, с новым счастьем!". Он по-настоящему обещал новую, неведомую, взрослую жизнь! В новом году закончится все старое и опостылевшее, а начнется новое счастливое и не детское.
   Была пятница. Занятия закончились, мы поужинали и сидели в комнате вчетвером, распивая грузинский чай с печеньем, что купил Вадька.
  - Так что ты там говоришь? - спрашивает Вадька Бобра. - Что страшные истории любил в пионерских лагерях?
  - Ага... - Серега отхлебывает горячий напиток из своего стакана и, издав восхищенный возглас, продолжает. - Я такие истории рассказывал, что все со страху чуть ли не описывались. Впрочем, я не утерял свой талант.
  - Ты хочешь сказать, что сможешь нам так рассказать, что мы побледнеем от страха? - скептически спрашивает Вадька.
  - Могу...
  - Ты забываешь, что мы уже не в том возрасте, Серега! - подключается к сомневающемуся Вадьке Стас. - Возможно пионэрам ты мог забить баки, но не нам же!
  - Эт вы зря так думаете! И вам при должной подготовке и при наличии настроя я мог бы преподнести урок "страшных историй".
  - Ладно, давай как-нибудь попробуем... - предлагает Вадька и я понимаю, что тот что-то задумал. Он толкает меня ногой под столом, требуя подыграть ему.
  - А давайте сегодня и попробуем, - предлагаю я и смотрю на Вадьку, который опускает веки в знак того, что я угадал его мысль.
   Мы допиваем чай и Бобер, собрав стаканы, уходит в умывальник мыть их, его очередь. Когда дверь за ним закрывается, Вадька предлагает поиздеваться над нашим товарищем. В его голове созрел план, ужасный и одновременно смешной. Ужасный для непосвященного Бобра и смешной для нас, услышавших детали дружеской шуточки.
  - Надо будет дождаться, когда Бобер уйдет из комнаты к Денису или еще куда. Но так, чтоб его не было продолжительное время, надо подготовить все. Ты Принц, должен контролировать его отсутствие, если он придет раньше, то все может сорваться! Так что на тебе его отсутствие. Делай все, лишь бы он не вернулся раньше, чем все будет готово. Мы выслушиваем коварного Вадьку и от души смеемся, предвкушая в последующем море смеха и веселья. Не каждый день Вадька предлагает посмеяться над своим земляком и товарищем.
  - Вадик, а ты уверен в успехе, уж очень все просто? - сомневается Стас.
  - Так это ты думаешь так, потому что знаешь, что и как. А когда ни с того, ни с сего происходит с тобой нечто, чему нет объяснения, всякие такие странные вещи, мистика и хрень, то ты будешь в недоумении и поверишь во все! Самое главное, я прошу вас не смеяться, терпеть, но не смеяться!
   Бобер вскоре ушел к Денису, где он проводил последнее время вечера. Что они делали, о чем говорили, я не знаю, но он предпочел то общество нашему. Возможно по этой самой причине Вадька и решил напугать своего земляка, так сказать по причине ревности.
   Итак, когда мы остались одни, Вадька взял в свои руки подготовку к ночному розыгрышу. Я периодически по приказу организатора выходил и смотрел где Бобер и не собирается ли тот возвращаться в комнату. Параллельно мы стали слепыми орудиями Вадьки. Он давал нам указания, а сам что-то мастырил на кровати Бобра и возле нее. Катушка черных ниток уменьшалась на глазах. Он то и дело отматывал метрами нитки, куда-то их пришивал, протягивал длинные концы к нашим кроватям, маскируя их, укладывая на полу так, чтобы никто случайно не задел их и не порвал. Потом он взял у Стаса пустой спичечный коробок и довольно долго с ним возился, что он изобретал, нам стало известно впоследствии. К десяти часам вечера все было готово, и мы проходили предполетный инструктаж.
  - Значит ждем отбоя. Начинаем не сразу. Ведем соответствующие разговоры. Стас, ты расскажи чего-нибудь из детства. Ты, Принц, напомни ваш случай на стажировке. Помнишь, ты рассказывал о приведении в парке. Начинаем по моей команде. Я скажу: хватит, давайте спать! Первым буду я. Как только Бобер услышит мою "адскую машинку". Начинай ты Принц. Потом ты Стас! Все понятно?
  - Да.
   Как всегда, за пятнадцать минут до отбоя мы выстроились на вечернюю поверку. Прокричав все наши фамилии и услышав отзывы, старшина распустил всех для вечернего туалета. И в положенный час все разошлись по своим комнатам. Только наряд стал шуршать в умывальниках и туалетах, готовя их к следующему дню.
   Предусмотрительный Вадька подвывернул верхнюю лампочку и включил настольную лампу, создав в комнате уют и необходимую таинственную атмосферу, но главным образом для того, чтобы спрятать нитки, тянущиеся от кровати Сереги в разные стороны, ведь при ярком свете ил легко можно было обнаружить.
  - Зачем верхний свет выкрутил? И так он его не включит! - спросил Стас.
  - Так надо! - отрезал Вадька и был, как всегда прав. Я это понял чуть позже, поэтому не переставал удивляться его прозорливости и чутью.
   Мы все легли по кроватям и застыли в ожидании своего товарища. Он, как всегда задерживался.
  - Отбой! Отбой! Выключаем свет! - дежурный офицер Гвозденко стал прохаживаться по коридору и заглядывать в комнаты. - Свет выключаем! Отбой!
  - Да, да, сейчас... - обещали жильцы комнат, но свет гасить не торопились.
  - Свет выключаем! - Гвозденко заглянул в нашу комнату.
  - Выключаем! - Вадька приподнялся и погасил настольную лампу, комната погрузилась во полумрак. Только огни с улицы вырисовывали очертания внутренностей нашей берлоги.
   Когда в коридоре все стихло дверь тихонько отворилась и в комнату втиснулся Бобер. Он попытался включить верхний свет, но это у него не получилось. Я мысленно захлопал в ладоши прозорливому Вадьке.
  - А что у нас свет не работает?
  - Наверное лампочка перегорела, - сомневающимся голосом ответил организатор предстоящего мероприятия.
   Бобер в темноте, не замечая расставленных капканов, разделся и лег в свою кровать, скрипнув пружинами. На какое-то время все замолчали. Мне показалось, что молчание стало даже гнетущим.
  - Уютненько, как в гробу... - это Вадька отозвался из своего угла.
  - Да уж... - подтвердил Стас.
   В комнате опять восстановилась тишина, которая изредка нарушалась далеким шумом проехавшего одинокого автомобиля, да шумом голых деревьев, стонущих под сильным ветром.
  - Серега, а помнишь, как было на стажировке? - вступил в свою роль и я.
  - В смысле? - не понял он.
  - Ну помнишь, как мы нарвались на приведение в парке?
  - А! Да не очень приятная встреча, - согласился он.
  - Вы о чем? - вмешался в наш диалог Вадька.
  - Да был у нас случай в прошлом году на стаже. Я, по-моему, рассказывал... - медленно проговорил я, изображая усталость и нежелание больше ничего рассказывать.
  - Да ладно! На-ка расскажи! - будто бы удивился Вадька.
  - Да ну ее! Спать хочу! - отнекивался я, продолжая громко зевать.
  - Серега, расскажи ты! - попросил его Вадька, поняв мой посыл.
   Бобер некоторое время тоже отнекивался, но вскоре сдался и начал рассказывать нашу историю. Слушая его, я ловил себя на мысли, что со временем любой случай может превратиться в довольно занимательную историю, которая ничего общего с правдой иметь не будет. Рассказ Бобра был красочным, но не правдивым. Краски он сгустил, напридумывал много деталей, которых вовсе не было. Его и наши чувства стали неестественно яркими и сильными. Но для данной ситуации все, как нельзя лучше подходило для создания атмосферы таинственности и страха. Бобер очень увлекся рассказом и все мы почувствовали, что он по-новому переживает события той ночи. Рассказав он замолчал и в комнате ненадолго воцарилась тишина.
  - А мы вызывали духов, - прошептал Стас.
  - И приходили? - спросил Бобер.
  - Да, всегда...
  - И как вы понимали, что они пришли?
  - Холод и всякие потусторонние звуки, в общем как-то становилось ясно...
  - Может попробуем сейчас? - предложил Вадька.
  - А как?
  - Просто предлагаю мысленно каждому представить пиковую даму и обращаясь к ней просить явиться духу, ну скажем, Пушкина.
  - А давайте попробуем, о таком методе я слышал, - согласился Стас.
  - Ну, что попробуем?!
  - Давайте, - сдался и Бобер.
   Все замолчали и стали изображать мысленную работу. Обстановка сложилась подходящая для дальнейших шагов мистификации. Поэтому Вадька приступил ко второй части своего плана, без ранее оговоренного сигнала. Мы это поняли и стали ждать своей очереди. Он тихонько стал тянуть за свои ниточки, как умелый кукловод дергает за нитки своих марионеток. Привязанный под кроватью Бобра спичечный коробок стал издавать странные звуки. Они напоминали скрежет, словно кто-то скребется из потустороннего мира. Бобер сначала не обратил внимание на этот тихий, печальный скребок, но, когда он замолчал на несколько секунд, Вадька усилил звук и тут уж наш товарищ его услышал.
  - Тихо! Слышите? - вскрикнул Бобер.
  - Чего? - спросил Стас, изображая непонимание.
  - Слышите? Кто-то скребется...
  - Да кто там может скрестись? Акстись, Бобер! - Вадька тоже подыграл Стасу.
  И вновь потянул за ниточки. Коробок сильнее заскрежетал. Если бы я не знал, что этот звук дело рук Вадьки, то я бы, наверное, тоже бы напрягся, как и Бобер.
  - Ладно, давайте спать! - Вадька предлагал мне вступить в дело и сыграть свою партию.
   Я держал свои концы ниток наготове намотанными на указательном пальце правой руки. Немного потянул, ничего не произошло. Тогда я приподнялся на подушке, потянул сильнее и стал смотреть на кровать Сереги. Его очередной испуганный вскрик возвестил нам, что я действую хорошо. Я стал тянуть сильнее и, приглядевшись заметил, что одеяло с Бобра стало сползать. Он подтянул его, я сразу ослабил натяжение и потом повторил свои действия, вот тут он и вскрикнул.
  - Твою мать!
  - Что такое? - спросил Вадька, как ни в чем не бывало.
  - У меня одеяло само съезжает!
  - Да ладно, тебе! Давайте спать! - это была команда для теперь Стаса.
   Стас потянул за свои нити и тряпка, висящая на окне и называемая нами шторой, стала колыхаться и отлетать от окна. Тут Бобер уже не выдержал соскочил с кровати и бросился включать настольную лампу, запутался в нитках, тянущихся от его кровати к нашим. Ему, видимо, показалось, что он запутался в чем-то таинственном и неприятном и начал скакать на месте и стряхивать с себя паутину или еще что. Тут Вадька не выдержал и первым расхохотался, а уж за ним и мы со Стасом. Бобер, продолжая прыгать, еще не понял, что виновниками всего того, что он пережил были мы.
  - Чего вы хохочите!? Я запутался в какой-то паутине!
   Вадька включил лампу, и тут наш бедный друг увидел на себе нитки и обо всем сразу догадался.
  - Ну вы козлы! Я же на самом деле перепугался! Разве так можно?! А что если бы меня хватила "кандрашка"?
  - Да ладно, Бобер! Ты на самом деле перепугался? - не поверил ему Вадька.
  - А как ты думаешь?! Сначала этот скрежет, словно кто-то из могилы хочет выбраться, потом одеяло слезает. Я его натягиваю, а оно сползает само. А потом еще и развивающаяся штора! Блин! Ну вы и дураки!
   Он долго еще причитал, лежа в своей кровати, укрывшись почти с головой. Но на утро все было забыто и наши дружеские отношения не испортились.
  
   * * *
  
   Наступил самый, наверное, долгожданный день в году. Именно день, а не время года или период. Конечно, если говорить о времени года, то долгожданнее весны и лета ничего быть не может, а вот самый долгожданный день в году - это бесспорно тридцать первое декабря. Даже день рождения в молодости не мог с ним сравниться по любви и ожиданию. Впереди сказочная ночь, от которой зависит, можно сказать последующие дни и месяцы, так, по крайней мере, утверждают астрологи. Отучились мы накануне, а тридцать первого у нас был законный выходной. Правда так получилось только из-за того, что он выпал на воскресенье. Официально этот день не являлся выходным. Только первое и второе января ярко краснели в календарях. А в канун праздника всем полагалось работать. Когда наши матери успевали нарезать салаты и приготовить курицу в духовке уму непостижимо. Но из года в год столы у советских людей ломились от разнообразных салатов, закусок, колбас и выпивки.
   С утра просыпаешься с щекоткой внизу живота. Что-то должно сказочное сегодня свершиться. Редко, но бывает, выглянешь на улицу, а там снежок лежит и сразу усиливается настроение зимнего праздника. Впрочем, даже без оного настроение прекрасное. Не испортит его отсутствие снега и плюсовая температура на улице.
   Только один год из четырех, проведенных в училище я встречал праздник внутри забора, а не вне его, это было в прошлом году на третьем курсе, когда нас из-за пьянки не выпустили в город. Хотя каждый год все желающие покидали училище и отправлялись встречать Новый год с приехавшими родственниками, близкими и друзьями.
   Подняли нас на час позже положенного, а это плюс к воскресному часу, то есть мы выспались на славу и готовы были к ночным приключениям. "Парадка" уже была готова, выглажена, почищена и нетерпеливо висела в шкафу. Оставалось выдраить умывальники, туалеты, коридор и свою комнату. Ну без этого, можно сказать, ритуала никуда! Праздник ли, отпуск ли, выходные ли, - уборка территории святое дело. Но что-то омрачало мое предвкушение праздника. Не решен был главный, самый важный вопрос - где и с кем встречать!
   Чуть только появились первые посетители умывальников, в майках и тапочках, с полотенцами на плечах и зубными щетками во ртах, наши каптерщики вытащили большую колонку в коридор и врубили мелодии и ритмы зарубежной эстрады. ""Ottawan", сменяла "Modern Talking", после которой звучали песни "Sisi Catch" и "Bad Boys Blue", а затем проникновенно затягивали "Scorpions" свою "ветер перемен" и потом уже Салтыков со своей группой "Форум" и "Электроклубом". А ведь перемены, которые звали и о которых пели "Scorpions" уже ждали нас, они притаились где-то совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки и только ждали удобного случая, чтоб выскочить и завертеть нас в карусели событий!
   Как же приятно проснувшись по команде, однако, иметь возможность не вскакивать и не лететь в умывальник, стараясь успеть до зарядки переделать столько важных и необходимых дел, а просто, никуда не торопясь, полежать и понежиться в еще теплой постели, потягиваясь и зевая, лежать, закинув руки за голову, и слушать музыку, разговоры проснувшихся соседей по комнате, суету в коридоре и громкие разговоры умывающихся товарищей. Никто не заглядывает из командиров в нашу комнату, никому нет дела до нас. И даже если мы не пойдем на завтрак никто нас не кинется искать и не осудит, а только поблагодарит за лишний кругляш масла, да дополнительные вареные в крутую яйца, - наш выходной завтрак.
  - Ты встаешь? - спрашивает меня Вадька.
  - Да, займи мне очередь в умывальник, - прошу я его, а сам продолжаю, лежать и радоваться жизни.
   Вскоре Вадька возвращается, он чистый и благоухает одеколоном, потому что гладко выбрит, к празднику готов.
  - Вадь! - возмущаюсь я игнорированию своей просьбы с его стороны.
  - Да успокойся! Там мало народу, много свободных кранов. Иди!
   Я все-таки нехотя поднимаюсь, просовываю ноги сначала в галифе, а потом и в военные тапочки. Взяв из тумбочки умывальные принадлежности, закинув вафельное полотенце на плечо, и я иду умываться. В умывальнике действительно почти все краны свободны. Поплескавшись изрядно взбодрив себя, я вытираюсь и иду в туалет, откуда несет облака табачного дыма. Там уже сидит на подоконнике Бобер. Я прикуриваю и присаживаюсь рядом с ним.
  - Кто сегодня из офицеров? - спрашиваю я.
  - Дюша, вроде, - говорит он, имея ввиду молодого офицера этого года выпуска, командира взвода ШОшников, доброго малого, которого мы ни во что не ставим, потому что по словам Плавинского: "курсанта куда ни целуй у него везде задница".
  - На завтрак пойдешь?
  - Схожу, наверное, - предполагает мой друг. Потом, немного помолчав он спрашивает. - Слушай, принц, а ты уже решил где будешь встречать Новый год?
  - Нет пока. А что? Ты ведь, вроде уже решил? - удивляюсь я.
  - Да понимаешь, какая незадача. У подруг родаки никуда не уходят и хата будет занята. А что там делать с ее предками мне? Вот и облом случился.
  - Да уж...
  - Ну так возьмешь меня с собой? - просит он.
  - Давай, вот только я еще и сам не знаю где и как буду встречать. Может вообще и мне придется сидеть с родителями всю ночь.
  - Ну и ладно, будем вместе встречать, хоть и сами, я имею ввиду без твоих, хотя я думаю ты чего-нибудь придумаешь.
  - Ладно. Договорились. Если будет альтернатива, тебя зову.
  - Только я сначала забегу переоденусь, а потом подскочу к тебе! Лады?
  - Лады! - нехотя соглашаюсь я.
   В туалет заходит Дюша, на нем расстегнутая шинель и шапка сдвинута на затылок по курсантской привычке и моде. Он сразу же проходит в кабинку. Уже из нее лейтенант спокойным голосом говорит нам.
  - Не курите! - потом из кабинки раздается звук крепкой струи, бьющейся об очко.
   Выбросив бычок в унитаз, я возвращаюсь в комнату, оставив Бобра с вновь зашедшими покурить товарищами. Те ждут ухода лейтенанта и закуривают свои сигареты. Вадька шуршит в шкафу, "скребя по сусекам". Стас читает какую-то книжку. Обстановка приятная и расслабленная.
  - Рота! Выходи строиться на завтрак! - кричит старшина.
  - Мы идем? - задаю я извечный вопрос нашему завхозу.
  - Вадик, у нас есть что? - тоже интересуется Стас.
  - Сгущенка и шпроты, - отвечает он и показывается из шкафа, держа в руках две банки.
  - Прекрасно, идем завтракать! - Стас откладывает книгу и начинает одеваться.
   Я тоже натягиваю теплые портянки и вскакиваю в сапоги. Только мы со Стасом из нас четверых все еще носим портянки. Я пробовал одевать сапоги на носки, но к вечеру носки имели несколько дыр, не подлежащих зашиванию. Поэтому я вернулся к верному средству, не стесняясь натягивать портянки. Да и теплее в портянках и ноги не натираешь.
   Накинув шинель и взяв в руки ремни, мы выходим в фойе. Из роты в сто с лишним человек здесь стоит от силы человек сорок. Старшина, не считая и не задерживаясь, командует, и мы спускаемся во двор, чтобы вновь построиться и следовать по утреннему морозцу в теплый столовый блок. Рядом проходит и орет песни первый курс, идущий на завтрак в полном составе. Они разрывают рты и смотрят с завистью на наш четвертый, выпускной курс, им еще тарабанить и тарабанить. Как еще далеко, - думают они тоже самое, что и мы четыре года назад.
   Завтрак проходит медленно, никто никуда не спешит. Курсанты даже после того, как поели, сидят и болтают. Старшины нигде нет, а скомандовать вместо него: "рота, закончить прием пищи!" никто из присутствующих сержантов не хочет. Только спустя полчаса нашего завтрака, когда некоторые решили самостоятельно просачиваться в общежитие, появился старшина и мы уже в составе примерно двадцати человек возвращаемся в расположение роты.
   В одиннадцать часов объявлено построение в парадной форме одежды. Сам Чуев будет нас напутствовать добрым словом. Я даже знаю, что он будет говорить. Одна из его любимых фраз, которую он произносит из года в год обязательно будет произнесена им и в этот раз: "Теперь мы встретимся с вами только в следующем году"! Признаться, тем не менее мы прощаем его за нее. Ведь в канун Нового года невозможно испортить настроение такой мелочью.
   Строгин разносит по комнатам постоянные увольнительные записки, которые старшина в целях экономии времени и сил раздал замкомвзводам. Мы кладем их в военный билет, который всегда присутствует в увольнении. Все улыбаются, у всех без исключения хорошее настроение. Еще бы! Никто не остается в роте. Даже наряд на праздник будут нести курсанты первого курса.
  - Можете уже уходить, - информирует он.
  - Как? А построение?
  - Все, считайте, что было!
  - До скольки увольнение?
  - До десяти завтрашнего, а потом вновь расходимся.
   Я оказываюсь не прав. В этот раз нам не повезло, мы не услышим крылатых Чуевских фраз. Однако, как изменчив мир, в котором мы живем. Я оглядываю себя с ног до головы. Готов. Смотрю на своих друзей, они тоже готовы. Мы прикрываем за собой дверь, так как замков все равно ни у кого нет и спускаемся по лестнице на выход.
   На улице пошел редкий снежок. Он крутится под ногами, перед лицом, залетая в уши и за воротник, легким дуновением ветерка его кружит в ритме вальса, оттанцевав, он ложится на старый огрубевший снег, превратившийся во многих местах в лед. Дорожка вдоль училища заботливыми руками курсантов посыпана песком. Прохожие смело идут по ней, не опасаясь поскользнуться и упасть. Настроение у всех и у нас, и у незнакомых прохожих лучше не бывает. Но прохожие идут мимо, спеша по своим делам, а мы останавливаемся и жмем друг другу руки, после чего двое из нас убегают, а мы со Стасом идем мимо забора, за которым на нас смотрят несколько пар грустных глаз первокурсников, метущих снег.
  - Так я переоденусь и вечером к тебе подбегаю! - кричит мне вдогонку Бобер. Я поднимаю руку в знак того, что услышал его.
   Стас и я спускаемся вниз по улице. Автобуса нет, а ждать его стоя на остановке зимой как-то не хочется. Мы идем и периодически смотрим назад, не показался ли "пятнадцатый". Автобуса не видно, и мы продолжаем спуск. Ни я, ни мой друг не произносим ни единого слова, но между нами нет тягостного молчания. Наверное, мы как супружеская пара со стажем, понимаем друг друга и без слов.
  - С Бобром будешь встречать? - наконец, проронил мой друг.
  - Видимо. Слышал же, напросился.
  - А еще с кем?
  - Пока не знаю. Зайду к Вовке, может с ним, у него всегда имеется компания на случай любого праздника.
  - Ну, если ничего не получится, то приходи ко мне...
  - Так ты же вроде с Мариком и компанией.
  - Да, но ты не помешаешь...
  - А Бобер?
  - Что-нибудь придумаем...
   Мы опять молчим теперь уже до самого дома Стаса. Автобус так и не догнал нас. Я жму руку Стасу, и мы расходимся.
  - Я позвоню! - говорит он прежде чем уйти.
  - Домой. Я думаю часов до одиннадцати точно буду, а потом еще, наверное, и утром.
  - Ладно! С наступающим!
  - И тебя!
   Дома меня никто не ждал. Все-таки рабочий день для всех. Родители отдавали все свои силы любимому государству. Причем я говорю без иронии. Любовь была взаимной. Государство отвечало людям тем же. В проходной комнате стояла живая елка и благоухала хвоей. Кресла были сдвинуты с привычных мест, как это всегда мы делали в детстве. Несколько опавших иголок, лежали на паласе и подлокотнике ближайшего кресла. Сама елка была намного меньше чем в детстве, но сам факт ее наличия говорил о том, что традиции семьи не прекратились с взрослением детей. В холодильнике оказалось много съестного, которое меня порадовало. Перекусив, я переоделся и набрал Вовке. Долгие гудки говорили о том, что его нет дома. Я позвонил Кузе, тот оказался на месте. Поговорив с ним о его планах, мы решили встречать праздник совместно. По словам Кузи Вовку он видел час назад, и он собирался вернуться домой к трем часам.
   В ожидании своего друга детства, я прилег на софу и погрузился в приятные воспоминания. Вид моей комнаты, множество моделей парусников, стоящих на практически всех горизонтальных поверхностях, светомузыка, собранная мной в девятом классе под руководством школьного друга, моргающая в такт Джо Дассену тремя цветными лампочками, выкрашенными мной самим, невольно навевали на меня ностальгические воспоминания. Школа, первая любовь, дружба, уроки, учителя, - все казалось милым сердцу. С возрастом в памяти остается только хорошее, все плохое забывается. Эта прописная истина много раз мною подтверждена.
   Через час я вновь позвонил Вовке. На этот раз он был уже дома. Оказалось, что он тоже не собирался никуда идти и не знал, как встречать Новый год. Я предложил ему встретить совместно, и он с удовольствием согласился. Поручив таким образом организацию праздника сведущему человеку, я успокоился. Праздник будет встречен не скучно. Мы условились еще через пару часов созвониться.
   Положив трубку, я задумался над тем, чем мне заняться эти два часа. Идти гулять совсем не хотелось, было холодно и в общем-то и не с кем. Махнув рукой, я решил потратить дорогие два часа на обычный банальный сон. Впереди меня ждала бессонная ночь и силы мне не помешали бы. Я вернулся в комнату, раздвинул свою софу, достал подушку, плед и, не раздеваясь, лег. Музыка тихонько мурлыкала, лампочки мигали, а я незаметно для себя уснул. Только в те годы я мог спать сразу, в любом мести и при любых обстоятельствах. С возрастом эта полезная способность куда-то исчезла. С каждым годом после училища она чахла и в конце концов совсем исчезла. Теперь, чтоб уснуть мне нужна тишина, удобство, покой. Хотя не исключаю, что пройдет еще немного времени и вновь смогу засыпать в любом месте и при любых обстоятельствах, но теперь это уже буде обычным проявлением старости.
   Как Штирлиц я проснулся в строго заданное время, только не через двадцать минут, а аж через полтора часа. Темнело. Магнитофон молчал, а лампочки горели все одновременно разбавляя сумерки за окном яркими красками. Я потянул носом и почувствовал тонкий аромат хвои. Отчего-то меня пронзило острое ощущение Нового года. И даже не столько праздника, сколько в прямом смысле приближение нового времени. Острое чувство чего-то хорошего, но неизвестного пронзило меня. Я можно сказать физически ощутил переход из прошлого и настоящего в будущее. Сердце защемило от предчувствия сказки. Она оказывается не выдумка для детей, она была есть и точно будет для всех, несмотря на возраст. Она как любовь, которой все возрасты покорны!
  
   * * *
  
  - Итак, Вова, кто с нами? - звучит мой вопрос к своему другу. Я только что пришел к нему отдохнувший и накормленный. Родители, вернувшиеся с работы, быстро меня покормили и отпустили к другу детства, благо он жил за стеной. В другом подъезде.
  - Могу предложить только свое общество.
  - Кузя сидит дома один. Его родители уехали встречать Новый год к старшей сестре.
  - Хорошо, вот нас уже трое, - кивает головой Вовка.
  - Просился мой училищный товарищ...
  - Стас?
  - Нет, Бобер, - Вовка немного поморщился, но тоже кивает, - ладно, четверо.
  - Может еще кого по двору пошукаем? - в ложной задумчивости предлагаю я, хотя понимаю, что Вовка меня быстро раскусил.
  - Ольгу? - улыбается он.
  - Ну не только... можно Наташку...
  - А вот это дельное предложение! - он идет к телефону и набирает номер девушки, живущей в соседнем доме.
   Мой медицинский друг говорит с ней не долго, словно консультирует по симптомам, потом кивает головой, и я из его ответов и вопросов понимаю, что Наташка согласна. Прекрасно, значит мы разбавили общество женским полом, хоть пока в единичном эксземпляре. Вовка кладет трубку.
  - Так, согласна, но до трех часов.
  - Хорошо, пусть до трех. А что с Ольгой? - продолжаю предлагать я.
  - Зашлем к ней Кузю!
   Я обуваю тапочки, выхожу на лестничную площадку и поднимаюсь на третий этаж. Кузя дома. Он соглашается сходить к Ольге, которая живет в том же доме, что и Наташа, только в другом подъезде. Она младше Наташи на три года, но теперь это уже не помеха, возраст со временем выравнивается. Если еще совсем недавно разница в два года казалась огромной, то теперь мы ее не замечаем, все взрослеют.
   Через полчаса к нам присоединяется Кузя.
  - Ну? - спрашиваю я его.
  - Нет. Ее нет дома, - качает головой он.
  - Ладно, - вздыхаю я, - будем впятером.
  - У меня? - предлагает Кузя.
  - Давай у тебя, - мы соглашаемся и договариваемся о своих долях в общий стол. Естественно ни с Наташки, ни с Сергея ничего не планируется брать, они гости.
   К десяти часам все собираются у Кузи. Бобров, позвонив на мой домашний телефон, меня об этом известил отец ударом кулака в стенку, и узнав о планах, подходит к половине одиннадцатого. У Кузи нет наряженной елки, но это не портит нам настроения. Наташа развешивает везде, где можно и нельзя серпантин и серебристые ежики гирлянд. Почти внезапно унылая советская квартирка превращается в настоящий новогодний вертеп. Причем это слово мне приходит на ум не как библейское место рождения Христа, а скорее, как место шабаша и разврата.
   Стол оказывается вполне приличным: оливье, винегрет, пирожки, кстати принесенные Наташкой, какие-то колбасы, сало, соленые огурцы и помидоры. Вся еда выглядит аппетитной и довольно праздничной. В довершение Кузя водружает во главу стола соленый арбуз. Я ни разу не ел соленых арбузов. Мои родители не солили, так как особой необходимости в этом не видели. Свежие арбузы у нас заканчивались только в конце декабря. А вот Кузины родители их солили, правда при этом на несколько недель они оставались без ванны, именно в ней плавали крупные полосатые ягоды.
   Наташа нарядилась в темно синее платье с открытыми руками и приличным таким декольте. На ногах, конечно, туфли на высоком каблуке. Мы же не заморачивались. Все сплошь в джинсах и теплых рубашках, либо свитерах. На ногах, правда, относительно чистые носки. Почти от всех прет модной туалетной водой "О" Жен". Советская парфюмерно-косметическая фабрика "Новая Заря", я читал об этом в газете, совместно с французской компанией "Л'Ореаль" выпустила первый одеколон из серии "Eau Jeune". Потом появились одеколоны "Флер-а-Флер" и "Ориент", но популярность именно "О" Жен" у нас в СССР была фантастической, поэтому у каждого уважающего себя молодого человека имелся красивый зеленый флакон с большой закручивающейся крышкой. Оригинальный дизайн флакона, надпись: "Москва - Париж", яркий цитрусовый аромат - все это было для нас, в новинку. Помню какие за одеколоном выстраивались очереди в ЦУМе - его покупали как мужчины, так и женщины. Надпись на этикетке "Одеколон для Вас, и может быть для Него" - подтверждала, что "О" Жен" могут пользоваться и женщины. Но все-равно мужчины пользовались одеколоном активней, ведь одеколоны предназначены для мужчин, а духи - для женщин.
   Кроме закусок стол украшает бутылка "советского шампанского" и бутылка "Ослиного зада". Возле стола на полу стоят две бутылки Вовкиной "таракановки", а чуть поодаль от стола, на журнальном трехножном столике стоят две банки с рассолами, одна от помидоров, другая от огурцов.
   Бабинный магнитофон крутит катушки с записями "Dire Straits" стиля "Brothers in Arms". По мне ранняя их музыка была намного лучше и мелодичней. Хит "Sultans Of Swing" им уже, наверное, не переплюнуть. Никто не танцует. Нет пока нужного количестве алкоголя в крови, кроме того нет и заядлых танцоров среди нас. Вовка сидит в кресле и листает какой-то журнал. Кузя ходит вокруг стола и в такт ритму трясет головой. Бобер с Наташкой о чем-то шепчутся, и девушка иногда весело посмеивается, стараясь все-таки не проявлять бурное веселье. Впрочем, зная ее много лет, я не удивлен, она всегда приглушала свою реакцию на происходящее, а соответственно и свои чувства. Нельзя сказать, что она была холодной, нет, она просто была сдержанной и постоянно контролировала себя. Горит черно-белый телевизор "горизонт", но звук мы выключили.
   Без пятнадцати двенадцать я покидаю компанию и несусь домой, чтобы не обидеть родителей и встретить бой курантов вместе с ними. Отдав сыновий долг, через полчаса, проведенных с предками, я возвращаюсь к друзьям, благо выйти из подъезда и войти в соседний не занимает даже пяти минут.
   Я застаю моих друзей почти в том же положении, что и при уходе, правда, они открыли шампанское и бутылка стояла почти пустой, а в фужерах еще оставался новогодний напиток, в котором череда мелких пузырьков поднималась вверх к воздуху и свободе, отчего-то я вспомнил свой ночник, в котором при нагревании воск поднимался кверху, а остыв, вновь опускался.
   Мне наполнили мой фужер, все выпили и стали скучно жевать съестное. Праздник не получился веселым если бы затейник Серега не предложил Наташке принять участие в соревновании, кто быстрее, выше, сильнее.
  - А в чем они заключаются, эти соревнования? - спрашивает наивная девушка. Она не ожидает от моего друга никакого коварства.
  - Смотри, мы наполним все емкости спиртным, расставим их двумя дорожками, и кто быстрее дойдет до финиша, тот победил, - поясняет Бобер и улыбается в предвкушении веселья.
  - Их что, надо выпивать? - все еще не допонимает суть предложения девушка.
  - Да, можно, кстати каждую рюмку закусывать или запивать, это не возбраняется.
  - Так можно же сильно напиться! - да Наташки начинает доходить суть соревнования.
  - Да с чего там?! С вина?! Какие пустяки!
  - Ну ладно, давай попробуем, - соглашается девушка и не понимает, какой опрометчивый шаг она делает.
   Бобер, расставляет всю имеющуюся посуду, - это пять рюмок, четыре стопки грамм по пятьдесят, четыре фужера и четыре разнокалиберных стакана и одну чашку. Затем берет одну рюмку в качестве мерила и начинает разливать вино по бокалам. Когда Наташка отлучается, он наливает в емкости Вовкиной "таракановки" и ставит их в конце строя.
  - Серега, на хрена "таракановку" налил? Она же не выдержит!
  - Все нормально! Она даже не дойдет до нее! Сойдет с дистанции раньше, не реально ей дойти до конца.
  Когда Наташка возвращается, Бобер уже ведет себя как ни в чем не бывало я тоже молчу, полагая, что она на самом деле до "таракановки" не дойдет.
  - Прошу, мадам, на старт! - Бобер рукой указывает на первые фужеры с налитым вином. - Сойти с дистанции можно в любой момент! Мы же не изверги!
  - Еще посмотрим, кто сойдет первым! - девушка полна решимости, ей кажется, что вина не так много и она благополучно завершит соревнования, не предполагая даже, что ее ожидает перед финишем.
  - Кузя, нам бы какую-нибудь подходящую музычку! - просит Бобер. Кузя думает и снимает бабину со "Скорпами", а вместо нее ставит Жан Мишеля Жарра "магнитные поля". Быстрый ритм убийственен, но Наташка поддается ему и начинает наперегонки с Бобром опрокидывать емкости внутрь себя. Серега не торопится, предоставляя ей фору. Когда фужеры пусты он подключается к безумной гонке. Вино закончилось. Девушка опрокидывает стопку с "таракановкой" и понимает, что это не вино и она начинает гореть изнутри.
  - Это нечестно! - ее язык еще не заплетается. Кузя протягивает ей стакан с рассолом, она им запивает огненную жидкость. - Договаривались о вине!
  - Вино кончилось, пришлось "таракановку" разлить, - объясняет Бобер, продолжая опустошать свой ряд. Он доходит до "таракановки" и, немного морщась, пересекает финишную ленточку. Он победитель! - А теперь проигравший целует победителя! Таковы условия!
   Девушка уже опьянела. Она смеясь тянется к губам моего друга, но тут случается непредвиденное. Вернее, непредвиденное Бобром! Когда она уже готова его поцеловать, выпитое спиртное проситься у нее наружу, и она не сдержав порыв, изливается на Бобра. Он, конечно, отскакивает, но часть массы попадает на него.
  - О! Твою мать... - кричит он и застывает в позе облитого рвотными массами вонючими, почти как "фикалии".
   Наташка убегает в ванную. Вовка осуждающе качает головой, Кузя убегает за тряпкой, ему еще не хватало облеванной квартиры!
  - Ну что, Серега! Иди помогай девчонке!
  - А почему я?!
  - Так кто придумал все это?! - я обвожу рукой место происшествия. - Иди теперь и поучаствуй! Кроме того, тебе нужно и самому немного помыться.
   Бобер осматривает себя с ног до головы. На самом деле на него почти ничего не попало. Только на рубашке есть пара пятен. Он брезгливо стряхивает частички извержения и уходит в ванную комнату. Кузя драит пол, стараясь вымыть не только рвотные массы, но и сам запах.
   Я подхожу к ванной и, приоткрыв дверь, смотрю, как девушку выворачивает наизнанку. Бобер стоит рядом и держит ее, только таким образом принимая участие в устранении последствий им же содеянной мерзости.
   Праздник заканчивается. Больше никому не хочется находится в квартире. Уходит Вовка, через пять минут появляются Наташа с Бобром. Она бледная и мокрая.
  - Я пойду домой, - говорит она уставшим голосом.
  - Пойдем, я тебя провожу, - Серега все еще поддерживает ее, потому что девушка качается из стороны в сторону.
  - Давайте!
   Они одеваются, причем одеться Наташе помогаем мы с Кузей, который уже унес ведро и тряпку в туалет. Через несколько минут они уходят.
  - Наверное, я тоже пойду, - сообщаю я Кузе.
  - Ладно. С Новым годом, с новым счастьем!
  - И тебя, дружище!
  
   ГЛАВА 6.
  
   Новый год прошел быстро и безвозвратно, после него оставались лишь воспоминания и надежда на следующий, более веселый и радостный, но уже совсем другой, взрослый и совсем самостоятельный, на новом месте и с новыми друзьями.
  Пролетел и зимний отпуск. С каждой уходящей неделей мы приближались к заветной цели - своему выпуску, получению золотых с голубым просветом погон и звания лейтенант. Занятия в учебном корпусе теперь проходили намного интересней. Преподаватели будто знали, что все чему они нас научат в нашей полковой жизни нам вряд ли пригодиться. Еще бы! Они ведь приходили в училище преподавать из боевых полков, будучи сами выпускниками каких-либо военных училищ, а там к вновь приехавшим лейтенантам старожилы всегда обращались с речью, в которой присутствовали в той или иной мере перефразированные слова: "А теперь забудьте все, чему вас учили в училище и учитесь вновь!" Из всех преподаваемых на четвертом курсе предметов мы стали уважать только те, которые могли нам хоть немного пригодиться. Философия, научный коммунизм, история КПСС, а равно тактика, метеорология и прочие предметы нами почти полностью игнорировались. Нет, мы ходили на них, присутствовали на лекциях и семинарах, у нас все-таки была воинская дисциплина, но мы их не учили, преподавателей не слушали, а занимались своими делами, - либо дополнительным изучением предметов кафедры Боевого управления, это в лучшем случае, а обычно, либо читали художественную литературу, либо банально спали. Не знаю отчего, но нас за это не наказывали, все спускалось нам с рук. Чуев только грозился наказаниями, после бесед с обиженными преподавателями, далекими от истребительных полков, называл фамилии провинившихся, корил их и даже иногда сильно распалялся, но ни нарядов, ни лишений увольнений за этими угрозами так и не следовало. Вообще мы стали замечать, что наши командиры совсем отказались от порочной практики наказаний. Все сводилось только к устным предупреждениям, пустым увещеваниям и иногда даже просто шуточкам.
   Таким образом, жизнь наша текла скучно, спокойно и однообразно, без крутых поворотов и неожиданностей. Занятия и увольнения, - вот и все развлечения. Хотя нет! Я чуть было не упустил из внимания одно довольно важное изменение. В конце января, после нашего возвращения из зимнего отпуска произошло событие, которое кое-что изменило и в училище, и в наших неокрепших мозгах и душах. И причиной этому мы поначалу посчитали себя. Я имею ввиду Строгина и меня. Виной всему, как нам показалось сначала, была маленькая посылочка, полученная в Андреевом поле, привезенная и переданная нами человеку, имя и адрес которого были аккуратно выведены шариковой ручкой на самом бумажном свертке, под посылочной бечевкой, крестом запечатавшей тайну, хранящуюся внутри, от посторонних глаз.
   Первым зловещим предзнаменованием грядущих перемен стала смена командования училища. В один из дней как-то сразу и со всех сторон поползли мрачные слухи о том, что начальника училища генерал-майора Пахоменко снимают, а вместо него назначают его заместителя полковника Анверова. Мы все с любовью относились к доброму и незаметному генералу. Именно благодаря ему многие из нас поступили в училище, причем взяток за поступление он не брал. Именно он постарался замять вопиющий случай с произошедшей на третьем курсе пьянкой, и никто из провинившихся не был отчислен и даже не попал на губу. О нем ходили разные легенды. Говорили, что он словно добрый отец прощал злостных нарушителей дисциплины, а они после посещения его кабинета, превращались в самых, что ни на есть дисциплинированных и идеальных курсантов. Рассказывали, что некоторые курсанты, которым дозарезу нужны были краткосрочные отпуска по той или иной причине, а командиры им не давали оные, обращались напрямую к генералу и не было случая, чтобы он им отказал или не помог. В общем начальник училища имел образ непогрешимый и почти божественный. Его заместитель напротив, ни только не пользовался уважением в курсантской среде, но и наоборот слыл полной противоположностью старику генералу. Все строгие наказания, жесткие приказы, многочасовые тренировки на плацу, - все приписывалось его кровожадному нраву. И вот этот "упырь" становится начальником училища, а "ангел-хранитель" покидает его стены.
   Приказ нам никто не зачитывал, но все верили упорным слухам. Только через неделю на построении комбат зачитал нам приказ, из которого следовало, что Анверов назначался начальником училища. О дальнейшей судьбе генерал-майора Пахоменко никто ничего не говорил.
   Прошла еще одна неделя и новые слухи словно стая воробьев прилетели и расселись на деревьях.
  - Слышал про Пахоменко? - остановил меня Строгин, когда я покурив выходил из туалета.
  - Нет, а что? - я задержался, но только из простого интереса. Начальником училища уже стал другой и слухи о предыдущем командире нас уже не особенно интересовали, они не касались уже нашего положения.
  - Говорят его отстранили от командования училищем из-за сына!
  - И что? Что натворил его сынок?
  - Говорят он занимался антисоветской деятельностью...
   Я присвистнул. Вот это да! Такого оборота я совсем не ожидал. Мы отошли к окну.
  - Неужели правда? - не поверил я, закуривая новую сигарету. - А подробности не знаешь?
  - Говорят, что кто-то подставил его сына. Вроде задержали человека, за которым КГБ давно наблюдало. Тот раскололся и сдал целую группу, которая планировала занимать высокопоставленные должности и впоследствии поменять политический курс страны. Также он среди всех назвал и сына Пахоменко. А тот оказался не рядовым членом группы, а казначеем. У него хранились деньги этой группы. Скандал замяли, но всех отцов поснимали с высоких должностей. Под эти репрессии попал и наш Пахоменко.
  - Да... однако...
   Мы покурили, и я ушел. Я бы забыл этот разговор если бы не то обстоятельство, что напомнило мне о нем через несколько дней. Через тря дня у нас был семинар по научному коммунизму. Все как обычно. Преподаватель пытался раззадорить нас, разбудить и опросить, но группа "работала вяло и без инициативы". На вопросы никто не хотел отвечать и тянущихся рук майор не наблюдал. Пару раз он спросил меня, несколько раз Васильева, на один вопрос ответил Вадька.
  - Ладно, я вижу желания работать у вас отсутствует, - сделал вывод преподаватель. - Тогда мы пойдем другим путем. Все пишем что-то вроде проверочной работы.
   Он подошел к доске и стал стучать мелом по доске. Через некоторое время на ней появились десять вопросов по теме.
  - Итак, товарищи курсанты, на доске вопросы по теме. Берем листки, ручки и пишем на них ответы! Я проверяю и выставляю оценки! Приступаем!
   Я вырвал листок из тетради, но приступить к выполнению задания мне так и не пришлось. В класс постучались и когда дверь открылась, то на пороге все увидели Чуева.
  - Прошу прощения...
  - Слушаю вас, - преподаватель встал из-за своего стола и подошел к командиру роты.
  - Мне нужно снять с занятий двух курсантов, - тихо произнес Чуев.
  - Пожалуйста. Каких-то конкретных? - поинтересовался майор.
   Чуев назвал меня с Женькой. Мы встали в нерешительности, не зная то ли собирать портфели, то ли выйти без них.
  - С портфелями! - Чуев заметил нашу нерешительность.
   В коридоре он нас остановил и несколько волнуясь сообщил, что нас вызывает к себе начальник особого отдела. По какой причине он ума не мог приложить.
  - Вспоминайте, что вы могли натворить? - стал пытать он нас.
  - Да, ничего мы не творили! - отнекивались мы.
  - Может какие-нибудь конфликты в увольнении, отпуске, на Новый год, наконец?!
  - Да точно ничего не приключалось!
  - Странно... и почему вас вдвоем... вы последнее время где-то были вместе?
  - Да только на стажировке...
  - Так уже теплее... вспоминайте, что было там?
   Он мучил нас минут пять, пока мы шли в административный корпус, туда, где размещался особый отдел. Начальника этого кгбшного отдела в армии мы ни разу не видели. Возможно, поняв какой он с лица, мы смогли бы вспомнить или догадаться о причине, но какой был из себя "молчи-молчи" мы не знали. По тому, как волновался Чуев мы могли сделать вывод, что тот очень страшен. Хотя мы с Женькой не волновались совсем. Наша совесть была чиста. Мы не совершали никаких поступков и не говорили вслух никаких вещей, которые могли бы заинтересовать "особиста", в этом мы были уверены на все сто.
   Поднявшись на четвертый этаж, мы прошли по коридору. Впереди тяжелой походкой шествовал Чуев, а мы следовали за ним. В этом крыли здания я ни разу не был, Строин, наверное, тоже. Перед дверью с табличкой, на которой значились звание и фамилия с инициалами этого самого начальника особого отдела, мы остановились. Чуев постучался и приоткрыл дверь. Я впервые видел его таким пресмыкающимся.
  - Можно? - голос из дальнего угла кабинета что-то невнятно пробурчал.
  - Есть, - наш командир повернулся в нашу сторону и махнул мне головой, - иди, ты первый!
   Я взялся за ручку и только в тот момент почувствовал незнакомое раньше мне странное волнение.
  - Разрешите? - спросил я.
  - Входи!
   У окна за столом сидел грузный майор. На вид ему было лет сорок. Глубокие залысины прикрывали волосы с боков. Мясистый нос и небольшие хитрые глаза, - вот и все, что я запомнил в нем. Странно, но если бы я закрыл глаза и попытался вспомнить лицо этого человека, то не смог бы этого сделать. Оно полностью стиралось из памяти. Не удивительно, - подумал я, что я его совсем не помнил. Возможно я и видел его, но не запомнил.
  - Проходи, садись, - мягко и совсем не по-военному пригласил к нему за стол майор. Я прошел через весь кабинет и присел на край стула с противоположной стороны стола. Тот был завален какими-то папками, листами с большими и маленькими печатными текстами. - Как поживаешь?
  - Спасибо, нормально...
  - Как батюшка? - поинтересовался он мягко и совсем уж по-отцовски. Мне стало спокойно, словно я сидел в кабинете у старого знакомого моего отца.
  - Спасибо. Все нормально.
  - Да... твоим отцом нужно гордиться... - протяжно в задумчивости произнес он и замолчал.
   Я не понимал к чему он вспомнил моего отца и к чему клонит. Наступила минутная тишина.
  - Прости, задумался, вспоминал, - вновь заговорил майор и объяснил свое молчание. - Ну, давай ближе к делу! Не против?
  - Нет, - конечно я был не против.
  - Что вы везли от Чемоданова? - сразу в лоб задал он вопрос. С одной стороны, услышав причину нашего вызова, я облегченно выдохнул, но потом я стал задавать себе вопрос, а почему он интересуется именно Чемодановым и его пакетом.
  - Пакет.
  - Какой? Что было в нем? - как-то резко и внезапно грубо вскрикнул "особист".
  - Я не знаю, товарищ майор! - растерявшись от неожиданности промямли я.
  - Так вы что, даже не спросили у него, что внутри? И сами не посмотрели? - уже более мягким и вкрадчивым голосом спросил майор.
  - Так он же был запечатан и перевязан бечевкой. Мы не вскрывали его. А у Чемоданова мы не спрашивали, что в нем. Во-первых, мы считали это неприличным и нарушающим субординацию, а во-вторых, мы очень хорошо относились к нему, поскольку и мы ему нравились. А потом, нам же было не тяжело передать тот маленький сверток.
   Майор сверлил меня взглядом пока я говорил. Когда я замолчал он отвел глаза от моего лица и стал смотреть поверх моей головы. Он закурил и, выпуская в потолок кольца дыма, молчал.
  - А у кого все это время лежал пакет?
  - У Строгина...
  - Может он его вскрывал? Не знаешь?
  - Уверен, что не вскрывал! Когда мы его передавали, он был также перевязан и заклеен.
  - Значит никто из вас так и не узнал, что в нем?
  - Так точно!
  - Хмм... Скажи, а что ты думаешь о Чемоданове? Что он, доволен жизнью или нытик какой-нибудь?
  - Не знаю, товарищ майор. Мы его и видели то несколько раз. Мы же курсанты и офицеры нечасто с нами общались. А Чемоданов был добр к нам, учил наводить, не заносчив. О его взглядах ничего не могу сказать, не знаю.
  - Ну а что у вас говорят о Пахоменко?
  - Эээ...говорят, что сняли из-за сына...
  - А еще?
  - Больше ничего не слышал.
  - А не говорил ли Чемоданов о Пахоменко или его сыне? Не помнишь?
  - Нет, не говорил.
  - Уверен?
  - Уверен!
  - Ну, хорошо! Свободен!
  - Разрешите идти? - я встал.
  - Иди и позови ко мне Строгина.
  - Есть!
   Я вышел. Как только за мной закрылась дверь ко мне подскочили Строгин и Чуев.
  - Ну? Что спрашивал? - почти в один голос прошипели они.
  - О Чемоданове.
  - А кто такой Чемоданов? - стал вспоминать Чуев.
  - Женька, теперь тебя зовет. Иди!
   Пока мы остались одни Чуев стал мерить ширину коридора, он маршировал от одной стены до другой, а я невольно считал его шаги. В одну сторону восемь, в другую семь, обратно восемь, и вновь восемь...
  - Да, доведете вы меня! - приговаривал он, не в шутку переживая то ли за нас, то ли за себя.
  - Так, товарищ майор, мы ничего криминального не совершали! Ну, передали мы этот злосчастный пакет! Что ж с того?! Ведь мы не знали, что в нем! Как и сейчас так и не знаем! А поэтому вины нашей ни в чем нет!
  - Больно грамотные вы! Вины нет! Они..., - он посмотрел на дверь в кабинет "особиста", - всегда смогут найти вину во всем! И не из таких виноватых делали!
   Наконец дверь вновь открылась и выпустила спокойного и почти невозмутимого Строгина. Чуев бросился к нему.
  - Ну? Что сказал?
  - Да все нормально...
  - Что значит все нормально? Что он сказал?
  - Сказал идти на занятия.
  - И все?
  - Все...
  - Хм... Ждите тут, - Чуев не поверил сказанному, он постучал в дверь, а потом и открыл ее. - Разрешите, товарищ майор?
  - Заходите...
   Командир роты зашел и плотно закрыл за собой дверь. Мы прильнули к двери и попытались хоть что-то услышать. Но как ни старались превратиться в слух, из этого ничего не выходило. Прошло минут десять и дверь снова отворилась, выпуская красного от стыда или волнения нашего ротного офицера.
  - ...я все понял и не виню их ни в чем! Успокойтесь и их не дергайте... - это были последние слова, что мы услышали из уст "особиста". Чуев закрыл дверь и повернулся к нам, облегченно выдохнув.
  -- Ладно, хорошо то, что хорошо кончается! Идемте на занятия! Что у вас сейчас?
  - Тактика, - сказал Женька, посмотрев на свои часы.
  - А что все-таки случилось, товарищ майор? - спросил по дороге в учебный корпус Строгин.
  - Да понимаешь, я и сам толком всего не знаю... говорят вскрылся какой-то антисоветский заговор и в нем вроде бы участвовали дети высокопоставленных партийных работников, исполкомовцев, милиции, вот и наш Пахоменко пострадал именно из-за этого... Вы понимаете, что могло произойти с вами, если бы хоть на чуточку были виноваты?! Лучше и не думать даже!
  
  * * *
  
   Вскоре все улеглось, страсти остыли, разговоры сменили тему. Мы почти забыли и случай, и даже то, что раньше училищем командовал не Анверов, а кто-то другой. Впрочем, оно и понятно. Начальник училища далеко, а непосредственные командиры близко и вот их-то никто не менял, их требования оставались почти неизменны. Нововведения, установленные новым начальником училища, быстро превратились в каждодневную рутину, впрочем, кардинально они не отличались от прежних, мы быстро свыклись с ними и уже больше не обращали на них никакого внимания. Жизнь вошла в свое привычное русло. Неделя проходила за неделей сменяя предыдущую и ничего в нашей жизни не меняя. Пролетел январь, наступил февраль. Тоже ничем не примечательный месяц, кроме, пожалуй, одного дня.
   В феврале намечался праздник, который по традиции отмечали все курсанты выпускного курса. Праздник или просто знаменательный день, назывался "Днем зачатия". Суть его была в том, что впрочем итак всем известно. Человек рождается через девять месяцев после оплодотворения яйцеклетки женщины. Мы знали, что выпуск в том году планировался как обычно в двадцатых числах октября. Соответственно октябрь минус девять месяцев получалось двадцатое февраля. Вот именно двадцатого февраля и зачинались мы, как офицеры советской армии. Потом нам предстоял день, отделяющий от первого офицерского звания ровно на сто дней. Его именовали "сто дней до приказа".
   Но самым почитаемым все же был день зачатия. То ли потому, что именно зимой посреди скуки и обыденности сильнее хотелось выпуститься во взрослую жизнь, то ли потому что только он имел хоть какой-то ритуал и требовал его соблюдения, не знаю, но его мы все ждали с особым чувством.
   Двадцатого февраля с утра ничего особенного не происходило, если не считать того, что все тщательно выбривались, подшивали не просто свежие, а исключительно новые подворотнички, начищали сапоги и медные бляхи на ремнях до яркого блеска. В общежитии с утра чувствовалось некое напряжение, торжественность и возбуждение. Мы представляли себе свидание с любимой женщиной, которая и принесет нового офицера в своем подоле. Осмотр личного состава, вот уже почти два года не производящийся вопреки требованиям устава в этот день проводился с особой тщательностью. Сам Строгин ходил между шеренгами и осматривал внешний вид четверокурсников своего взвода. Мы же покорно, словно какие-нибудь новобранцы подыгрывали ему. Конечно это была игра, правила которой соблюдались беспрекословно всеми. Даже дежурный офицер, бывший курсант исполнял положенную ему роль.
   Потом был неизменный завтрак и развод на занятия. На плацу комбат делал вид, что ничего особенного не происходит, но фраза, выкрикнутая им между обычными наставлениями, говорила о том, что все офицеры знали об этом дне и с опаской ожидали его наступления, а вернее даже вечера и ночи.
  - Предупреждаю четвертый курс, ибио ма, никаких празднований со спиртным! Офицеры буду контролировать вас! Тех, кто попадется ибио ма, отчислим! Это требование начальника училища!
   Конечно они были не в состоянии отменить этот день, поэтому угрозы и предупреждения сыпались со всех сторон. Не знаю, как другие, но мы, пойманные на третьем курсе за пьянку, даже и не собирались отмечать день зачатия спиртным, а вот все остальные атрибуты праздника нами соблюдались неукоснительно.
   Двадцатое число выпало на будний день и даже не на среду, когда у нас было увольнение по причине банного дня, поэтому в этот день выхода в город у нас не планировалось, конечно кроме женатиков, уходивших в увольнение каждый день.
   Занятия проходили в штатном режиме. Наведения через АСУ в учебном центре наводили на всех скуку. После реальных выполнений упражнений с настоящими летчиками, имитация всего и всех казалось детским лепетом. Правда, развлекались мы на таких занятиях, как могли дурачились. Курсант подыгрывающий и исполнявший роль цели - противника, говорил на ломаном английском языке или ломал русский. А тот, кто озвучивал нашего перехватчика дурачился по-своему.
  - Земля, я полсотни пятый, - кричал он в микрофон, - цель вижу, враг пытается уйти, но не уйдет! Стой проклятый басурманин!
  - Ноу! Ноу, ай эм гуд! Нихт шизн! - кричал в трубку непрошенный гость.
  - Врешь! Не уйдешь! Разрешите сбить цель?
  - Разрешаю, цель по курсу выше две! - командовал штурман.
  - Ракеты ушли мимо! Разрешите применить таран?!
  - Вперед!
   И все было в таком духе, если преподавателя рядом не было. После обеда мы отсидели на "сампо", после которой потянулись в общагу. Там все разбрелись по своим комнатам, а вскоре этаж превратился в обыкновенный повседневный улей. Туда-сюда по коридору сновали полураздетые курсанты, дверь умывальника хлопала, возможно, чуть чаще обычного, да запах табака стоял чуть сильнее, чем раньше. Ничто не изменилось в тот день. Время тянулось, правда, казалось, что еще дольше вчерашнего.
  Мы сидели в комнате и гоняли чай, заваренный, как всегда в трехлитровой банке. К чаю у нас ничего не случилось и кроме кускового сахара жизнь подсластить было нечем. Стас пил и одновременно читал, Вадька уделил все свое внимание только чаепитию. Бобер только и успевал сделать пару глотков, а потом выскакивал из комнаты, оставляя нас на пару минут без своего присутствия. Разговор наш струился вяло и лениво. Темы быстро заканчивались, а на новые не хватало ни сил, ни желания. Все больше мы молчали, и только негромкие звуки, втягиваемого во внутрь, горячего чая нарушали тишину комнаты.
  В очередной раз дверь открылась, но на пороге появился не Бобер, а наш сосед по комнате Пашкин.
  - Друзья мои не угостите ли чаем? - спросил он вежливо, но голосом, не ожидающим отказа.
  - Конечно, садись. Вот только свободных стаканов нет, - пригласил его Стас.
  - А я со своим, - он поднял вверх свой стакан в подстаканнике.
  - Тогда нет проблем! - отозвался Вадька.
   Пашкин сел на свободное место Бобра и протянул Вадьке свой стакан. Наш домовитый друг, обжигаясь о края банки, налил ему темной пахучей жидкости.
  - Вот сахар, - он пододвинул гостю банку с кусковым сахаром, позаимствованным в столовой.
   Пашкин развалился на стуле и прихлебнул из своего стакана.
  - А что, Пашкин, ты один сегодня в комнате?
  - Да, у нас же все кроме меня женатики...
  - Не скучно?
  - Нормально. Хоть никто не будет мешать.
   Мы знали, что наш сосед всерьез взялся за изучение английского языка и много поднаторел на этом. Вообще, Пашкин был удивительным кадром. На первом курсе его чуть было не отчислили за неуспеваемость. Он исправился. На втором курсе его чуть-чуть не подвела воинская дисциплина. По природе или по привычке с гражданки, он был довольно грубоват и переносил свою грубость на товарищей. Его считали хулиганом, который долго не продержится в училище, но он опять всех обманул и стал мягче и терпимее. На третьем курсе у него возникли серьезные проблемы с изучением английского языка, и наш преподаватель засомневался в его способностях освоить этот предмет. Но Пашкин вновь всех обвел вокруг пальца. Он самостоятельно стал штудировать книжки и уже на четвертом курсе ему не было равных в знании английского языка.
  - А что, Пашкин, представляешь, осталось всего девять месяцев до выпуска!
  - Да уж! С трудом вериться!
  - А помнишь "абитуру"?! - вспомнил Стас. - Ведь как вчера было! Помню, как мы сидели под деревом перед экзаменами и костерили "кадетов". Дааа... все же потерянное у них детство! Правда, Пашкин, не то что у нас...
  - Ага...
  - А я помню, Андрюху, того, что не поступил... хороший был парень, смешной... ну, тот, что носил куртку "на мехе дикой пчелы"... - вспоминаю я.
  - Ага... - наш гость тоже мечтательно смотрит в окно. - А я ведь не хотел поступать...
  - А почему поступал?
  - Так отец мучился со мной. Я ведь и на учете в милиции состоял и приводы были, в общем не пай мальчиком рос. Вот батя и решил, что если не упрячет меня в училище, то закончу жизнь где-нибудь на зоне.
  - То есть ты шел в училище не по своей воле?
  - Ес! Мало того, я старался проваливать экзамены...
  - Это как? - удивился Вадька. - Ведь ты же все их сдал на хорошо и отлично?!
  - Ха-ха-ха! - Пашкин рассмеялся. - Знаешь, как я сдавал математику? Нет? Я совершенно не готовился. Приходим утром, как всегда на Грушевый. Смотрю все волнуются, что-то повторяют, что-то у кого-то спрашивают, а мне все по барабану. Заводят нас в класс, рассаживают и дают варианты задания. Я что-то пишу, большей частью от балды. Сдаю раньше всех и иду с чувством полной уверенности, что провалил экзамен. Все выходят красные, взволнованные, о чем-то спорят, переспрашивают у кого какой вариант. Корче такая обстановка, что с ума можно сойти, а мне все нипочем. Потом объявляют результат. Пашкин - два балла! Я вне себя от счастья еду домой. Приезжаю. Дома никого, я встречаюсь с дружками. Рассказываю им о том, что не поступил, мы договариваемся на следующий неделе рвануть куда-нибудь на моря. Вечером приходит отец с работы. Я ему: "Батя, не поступил, у меня двойка по алгебре!" А он смотрит на меня так внимательно и строго и говорит: "Дурак! У тебя четверка! Завтра опять едешь на Грушевый! Готовься к сочинению!". Вот так я поступал в училище. А сейчас думаю, - а ведь и правда был дураком! Ведь мог же залететь по-крупному и тогда даже батя не отмазал бы!
   Мы смеемся над рассказом нашего товарища. Ведь этой истории мы раньше не слышали. Со временем известным становится многое. Чай допит. Вадька убирает все со стола и несет банку в умывальник. Мы берем каждый свой стакан и идем туда же мыть стаканы, а заодно и покурить.
   В туалете уже курит Тупик. Он в "парадке", но отчего-то не в увольнении.
  - Что случилось, Олежка? - с подколом спрашивает Пашкин, прикуривая от его сигареты. - Выгнали из дома?
  - Да ну ее! Слушай, Пашкин, можно у тебя переночевать? У тебя же все ушли в увольнение! - канюча просит Тупик.
  - Ну, не знаю... А что скажет Соломатин когда утром вернется?
  - Я с ним сам все решу!
  - Ну коли решишь с ним, то ложись... - сдается Пашкин, ему, впрочем, совершенно безразлично, будет ли Тупик спать в его комнате или нет. После трех лет в казарме мы даже чувствуем себя неуютно, когда спим одни в помещении.
  - Готовимся к отбою! - это в туалет заходит старшина и словно сторож в старинном Багдаде заученным и безразличным тоном извещает жителей "в Багдаде все спокойно".
  - Сейчас докурим, - отвечает Пашкин, а старшина закуривает свою сигарету и становится рядом.
  - Кто сегодня на отбое?
  - Сам, - старшина имеет ввиду Чуева и поясняет - Приказ комбата, чтоб не было эксцессов.
   Мы со Стасом докуриваем и уходим, оставляя Тупика, Пашкина и старшину в туалете заниматься делом не по прямому назначению помещения.
   В комнате полумрак, горит только настольная лампа. Вадька уже лежит в кровати, закинув руки за голову. Бобра пока нет. Я расправляю свою постель и, скидывая с себя одежду, бросаюсь под сильный скрип пружин на кровать. Стас проделывает тоже самое.
   Через несколько минут прибежал Бобер, он кидается в кровать, так как на нем ничего кроме белого верхнего белья нет. Он в "гражданских" трусах и тапочках.
  - Ротаааатбой! - слышится зычный глас старшины.
   В коридоре шум разбегающихся по своим комнатам курсантов, тех, что застала команда за другими делами.
  - Команда была отбой! Почему еще не в кроватях? - это уже Чуев зашел в умывальник. Чистюли спешат по своим комнатам.
   Через пять минут все стихает и начинается представление, которое случатся вот уже много лет на каждом четвертом курсе. Каждый из нас, лежа в кровати начинает подпрыгивать на ней, словно совершая фрикции, как во время полового акта. Затем мы начинаем громко на все лады стонать, изображая оргазм женщины. На этаже стоит страшный шум. По коридору носится Чуев и, заглядывая в каждую комнату, он требует прекратить хулиганство. Думая, что таким образом сможет переломить нас.
  - Прекратите! Прекратите! - беснуется он в соседней комнате.
  Мы еще громче стонем. Затем, когда там все стихает и хлопает дверь, открывается наша дверь. Мы замолкаем на время.
  - Тишина! - требует Чуев, не зная к чему придраться он уходит, а мы вновь стонем и беснуемся в нечеловеческом экстазе. Он уже к нам не возвращается, а заглядывает к нашим соседям справа. Там тоже на время все умолкает, но потом вновь кто-то стонет, кто-то просто орет, а кто-то страстно призывает продолжить коитус.
   Мне жаль нашего ротного, в общем-то он хороший мужик, но уж очень рьяно он исполняет свои обязанности и приказы вышестоящего начальства. А разве против традиции попрешь? Что он может сделать со всей ротой? Кроме того, в уставе ничего не сказано о стонах во время сна.
  
   * * *
  
   Зима в этом году закончилась также внезапно, как и начиналась в прошлом году. Вдруг подул теплый ветер, превратившийся за зиму с ее перепадами, оттепелями и заморозками в лед снег растаял, трава одним разом позеленела, а почки на кустах и деревьях набухли, сравнявшись по размерам с грецким орехом. Как всегда, армия не успевала за природой и, несмотря на жару, установившуюся и длящуюся уже несколько недель, мы все еще носили зимнюю форму одежды. Как же было жарко и стыдно идти в увольнение в шинели, в зимней шапке, когда все вокруг уже давно ходили в тоненьких курточках, а то и просто пиджаках. Вспотевшие и мокрые, мы спешили добраться до своих домов и скинуть опостылевшую форму, не греющую зимой и жарящую в теплое время года. Бедные, редкие первокурсники, еще не обзаведшиеся местами смены одежды, томились в увольнении, ища тенистые места и прячась от прямых лучей весеннего южного солнца.
   В третью субботу марта мы всей группой договорились отмечать день рождения Андрея Бергаускаса, курсанта нашего взвода, доброго, толстого прибалата, в одном из кафе на окраине города. Это кафе после восемнадцати часов превращалось в модную дискотеку, изобилующую, как говорили, симпатичными девушками, приличной модной музыкой и недорогими коктейлями. Первые побывавшие там курсанты очень лестно отзывались об этом заведении и, посовещавшись, мы решили поздравить нашего товарища именно там.
   День вдался прекрасным, впрочем, как и всю последнюю неделю. Ярко светило солнце. Небо удивляло своей голубизной и чистотой. Я шел домой в предчувствии двух событий, поднимающих мое настроение, в общем-то и без того хорошее. Во-первых, я не мог дождаться того момента, когда Вовка передаст мне кастет, который обещал мне подарить, а во-вторых, я жаждал пойти на дискотеку, в надежде познакомиться на ней с какой-нибудь симпатичной девушкой. Кастет я увидел у своего друга детства еще на прошлой недели и стал клянчить его, но Вовка объяснил, что кастет ему не принадлежит и он не может им распоряжаться. Однако, заметив, как сильно я расстроился, мой друг пообещал выпросить его у своего знакомого, которому принадлежало это холодное оружие.
   Сразу из училища я забежал к Вовке и получил от него увесистое железное приспособление для страшной, безжалостной драки. Металл из которого был изготовлен кастет показался мне гладким и прохладным. Одев его на правую руку, я ощутил, как металлические кольца обхватили мои пальцы, а кулак ощетинился смертоносными шипами. Мне он положительно нравился. С ним я ощутил себя сильным и почти непобедимым. Положив кастет в карман шинели и рассыпаясь в благодарностях, я пошел домой. Но на беду или на счастье воспользоваться кастетом и даже похвастаться им мне так и не пришлось. И тому причиной стали моя торопливость и неаккуратность. Зайдя домой и раздевшись, я бросил шинель на стул, а сам бросился переодеваться. Тем временем отец решил привести коридор в порядок и взялся за шинель, чтоб повесить ее в шкаф.
  - Что она у тебя такая тяжелая? - удивился он и тряхнул ею.
   Из кармана каким-то загадочным образом выскочил кастет и упал на пол.
  - А это что еще? - отец нагнулся и поднял Вовкин подарок, полученный мной всего несколько минут назад.
   Я сразу понял, что кастета мне больше не видать. Зная принципиальность отца, как юриста, нетрудно было догадаться что он будет говорить в ближайшие пять минут.
  - Откуда это?
  - Вовка дал...
  - А зачем тебе кастет?
  - Так, просто...
  - Просто?! Ты понимаешь, что это холодное оружие и даже за его хранение ты можешь нести уголовную ответственность?! Не говоря уже о том, что будет если ты, не дай бог, применишь его!
  - Ладно, давай я его отдам Вовке обратно.
  - Нет! А ему зачем? Тоже просто так?
  - Ну он же его...
  - Уголовная ответственность за хранение наступает для всех! Я его конфискую и передам его в наш музей, - я знал, что у отца на работе был очень интересный музей оружия. Он создавался на основе тех экземпляров, что поступали к ним на экспертизу. Чего там только не было. Когда я там был, то своими руками держал и короткоствольный "Узи", и револьвер системы наган, выпуска пятнадцатого года, и шашку, и нун-чаки, и многое другое. А теперь его коллекция пополниться еще и моим кастетом. Ничего не поделаешь, мне пришлось смириться.
   Я переоделся дома, перекусил и дождавшись Стаса, который подъехал к моему дому на такси, отправился с ним на северо-запад города. Преодолев расстояние от центра города до его окраины за полчаса, мы, расплатившись с таксистом, вышли у кубической формы здания. Внутрь куба вели ступеньки, на которых уже стояли несколько наших товарищей и курили. Я заметил среди них Вадьку, он был в черной кожаной куртке с красным бубновым тузом на спине. Эту куртку ему привезли родители еще прошлой зимой, и Вадька тогда никак не мог дождаться соответствующей ей погоды. Он попытался одеть ее в феврале, но чуть было не подхватил воспаление легких. Благо все обошлось простудой. А вот в теплые дни она дождалась своего часа и носил он ее в первый год чуть ли не до самого лета. О вот в тот день Вадька уже потел в ней и готов был снять ее. Сезон ее ношения пролетел пулей.
   На ступеньках мы пожали всем руки. Кроме Вадьки, не курящего и стоящего только ради компании, там были Строгин, Юрка, Фома и Женька Ревенгук. Последний товарищ был выдающимся курсантом. По болезни он пропустил почти год обучения и в начале четвертого курса его перевели к нам. Ростом он выдался - два метра один сантиметр. Вес тоже был не ординарным, думаю сто тридцать, а то и больше килограмм. Голова горела коротко стриженными огненно-рыжими волосами. Рыжий и здоровый, так его и стали все называть. Как и все большие люди Женька отличался своей добротой, он всегда готов был прийти на помощь, даже не зная, чем он мог помочь. Кроме того, потом оказалось, что он не смог бы обидеть и мухи, весь его устрашающий вид был только бутафорией. Он быстро влился в наш коллектив и все его искренне полюбили. Все сборы в городе уже не обходились без его участия.
  - Идите, там уже много наших - Литовец, Гарик, Сусик, Естак, - известил Строгин, пожимая нам руки. - Мы заняли четыре столика и сдвинули их. Сразу увидите.
  - По сколько сбрасываемся? - спросил я, так как мы заранее решили создать единую кассу.
  - По пятерки.
  - Кому сдать? - спросил Стас.
  - Сусику, он нынче банкует.
   Мы оставили ступеньки терпеть вес и плевки курильщиков, а сами вместе с Вадькой, который не курил и ждал только нас, вошли внутрь заведения.
  Я впервые был в нем. Здание было двухэтажным. Большое просторное фойе. Гардероб, как в театре. Однако никелированные крючки и рога не утруждали себя оставленной верхней одеждой. Здесь же на первом этаже располагались туалеты. Большие, просторные и современные, они могли, казалось удовлетворить потребности всех посетителей. Сбоку от гардероба на второй этаж вела широкая лестница, по которой мы и поднялись на второй этаж. Там мы вошли в просторный зал, который мне понравился. Полумрак, царивший в нем, обещал много загадочного и интересного. Огромные окна были спрятаны тяжелыми почти черными занавесами. Под потолком уже кружил зеркальный шар, светящийся под тонким лучом прожектора. По стенам, столам, полу и потолку бегали веселые зайчики. Столы сосредоточились поодаль от невысокого помоста, на котором разместилась аппаратура диск-жокея. Большие многоваттные колонки, размером чуть ли не с мой рост уже источали звуки легкой музыки, но пока работали не на полную мощность, скорее даже на самом низком уровне громкости. Музыка тихонько сочилась из них, словно тоненькие ручейки, растекаясь по полу по всему залу. Там же, по бокам от рабочего места современного музыканта, громоздились два черных ящика с матовыми белыми экранами, которые пока не превратились в яркие разноцветные огни светомузыки, о которой любой из нас мог только мечтать. С противоположной стороны от входа прирос "желудок" или "аппендикс" заведения - его барная стойка, за которой бармен в белой рубашке и черной бабочке разливал заказанные посетителями коктейли. За стойкой, рядом с витриной полной полупустых бутылок со спиртосодержащими напитками, чернел дверной проем, из которого девушки в таких же белых рубашках выносили подносы с закусками и бутылками пепси.
  В самом дальнем углу от входа несколько столов были сдвинуты и за ними уже сидели семь наших курсантов. Гарик помахал нам рукой, привлекая наше внимание, хотя мы сразу заметили его и остальных. Кроме этих, столы почти пустовали за исключением пары, другой, за которыми сидело несколько девушек с парнями. Мы прошли в глубь зала к нашим товарищам. Я пожал всем присутствующим руки.
  - Саня, деньги тебе? - я протянул Сусику пятерку.
  - Так заказываем всем поровну. Два коктейля, бутерброды с колбасой, пепси! - уведомил он нас, забирая деньги. - А что брать на то, что останется будем решать позже!
   Это он сразу же срезал вопрос Вадьки, который мигом посчитал расход на названный ассортимент. Я был согласен с такой схемой, так как тоже считал, что после двух коктейлей будет видно, куда потратить остаток.
  - Что-то народа совсем нет, - посетовал Вадька, который так же, как и я был здесь в первые.
  - Подожди! Еще не вечер! - успокоил его Фома.
  - А во сколько стекается народ?
  - Думаю, что через час здесь будет не продохнуть! - заверил всех сомневающихся Гарик, он уже бывал в этом заведении и можно сказать причислял себя к завсегдатаям.
   Нам принесли по коктейлю, бутылке пепси с чистыми стаканами и тарелку с бутербродами по числу вновь прибывших гостей. На столах уже стояли стаканы с почти пустыми коктейлями, непочатые бутылки пепси и тарелки с бутербродами.
   Через час, чуть больше зал действительно стал заполняться людьми. Девушки стайками появлялись на входе и сразу же рассредоточивались по столикам, многие из них, сделав заказ и дождавшись его, покидали занятые места для того, чтобы покурить или припудрить носики в туалетных комнатах. Курение в зале пока не приветствовалось. Но уже к семи часам никто не утруждал себя выходом на воздух, почти все курили за своими столиками, хотя и пытаясь делать это незаметно и прятать выпускаемый в воздух дым, который был виден в лучах прожектора.
   Музыка загрохотала, светомузыка замигала яркими цветами, стараясь передать ритм песен и композиций. Шар, как мне показалось, закрутился быстрее и как-то веселее. Ну и, конечно, первой композицией была Жана Мишеля Жара "магнитные поля" или, как многие у нас говорили "паровозики", но она и впрямь напоминала стук колес разогнавшегося поезда. Под "Hands up" группы Атаван почти все находящиеся в зале бросились в центр на танцплощадку, дискотека по-настоящему началась.
   За первым танцем последовала серия других "быстрых", диск-жокей давал возможность гостям присмотреться друг к другу. В танце мы высматривали симпатичных свободных девушек, а они в свою очередь оценивали нас. Только после десятой композиции заиграли "Скорпы" со своим "ветром перемен", но к тому времени я уже наметил себе цель. Девушка в короткой юбке и черных чулках, подчеркивающих ее стройные ножки, все время посматривала на меня и доброжелательно улыбалась. В полумраке танцпола я не мог четко рассмотреть ее лицо, но, когда светомузыка выхватывала из сумерек ее лицо, я мысленно, по крупицам собирал ее образ. В конце концов пазл сложился, она мне очень даже понравилась.
  - Разрешите? - кивнул я головой, подойдя к ней вплотную.
  - С удовольствием...
   Я обхватил ее тонкую талию, она положила свои руки мне на плечи и чуть-чуть притянула меня к себе, после этого мы стали топтаться в такт музыке, делая круги между другими такими же парами.
  - Как тебя зовут? - шепнула она мне в ухо. Я назвался и задал ей тот же вопрос. - Меня зовут Галина. Ты курсант?
  - Почему ты так решила?
  - По прическе. Только вы стрижетесь так коротко.
  - Угадала.
  - А на каком курсе?
  - Четвертом...
  - Летное?
  - Да.
  - А я в медучилище, тоже заканчиваю.
   Она замолчала, мне тоже пока сказать было нечего. Музыка смолкла, и я проводил Галю до ее столика, за которым сидела компания из пяти человек, среди которых присутствовали и два парня, посмотревших на меня с неприязнью и явной угрозой. Вернувшись к своим, я удобно устроился на своем стуле и стал потягивать второй коктейль посматривая на танцпол и пытаясь различать среди танцующих стройную фигурку Галину.
  - Зря ты хочешь с ней замутить, - между прочим проронил Стас.
  - Почему так думаешь? - удивился я.
  - Не твоего поля ягода, да еще и с какими-то упырями...
  - Так упыри, наверное, не с ней. У них там много девчонок.
  - Ага и все они такие же симпатичные, как и она?
  - Ну нет...
   Допив свой коктейль, я вопреки мнению и совету Стаса вновь пошел в круг танцующих среди которых танцевала Галина. Пару раз мы слились в медленном танце. Один раз я ее пригласил, а другой она подошла ко мне.
  - Ты одна здесь? - спросил я ее.
  - Нет. Ты же видел...
  - Я имею ввиду парня?
  - Даже и не знаю...
  - Упрощу вопрос. Те двое упырей с тобой?
  - Упырей? Ха-ха. С нами.
  - Ну, у тебя есть парень?
  - Наверное есть...
  - Не понимаю тебя, ты разве не знаешь есть ли у тебя парень или нет?
  - Я полагаю, что он считает себя моим парнем, а я не считаю его таким.
  - Да, очень у тебя все запутанно...
  - Нормально!
   Оттанцевав, я не стал провожать Галину к ее столику, а остался в кругу. В нем появились и те двое, что сидели за столиком девушки. Двигаясь под музыку, они, не отрываясь, сверлили меня взглядами. Мы еще отплясали несколько быстрых композиций и мне приспичило сходить в туалет. Я спустился вниз по лестнице на первый этаж. На улице окончательно стемнело. Там, в зале я не ощущал сумерек, завешенные окна не пропускали солнечного света и даже когда мы пришли там уже было темно. Здесь же я почувствовал течение времени. Посмотрев на часы, я понял, что скоро нам предстоит возвращение в училище. На ступеньках у входа толпилось много курящих. Девушки, парни, - все курили, весело смеялись. Я не пошел туда, а свернул и вошел в туалет. Здесь никого из посетителей я не встретил, но музыка долбила и здесь так, словно одна маленькая колонка была припрятана в одной из кабинок. В пустом помещении я зашел в кабинку, закрыл за собой дверь и стал справлять нужду. Закончив и выйдя, я наткнулся на поджидавших меня парней, тех, что пришли с Галиной. Они заняли такое положение, что я не мог пройти мимо них.
  - Закончил? - спросил меня один из них.
  - А что, ты хочешь помочь? - довольно дерзко ответил я, поскольку во мне уже сидело два коктейля.
  - Ты зачем грубишь дяде? - сказал другой, и они стали потихоньку приближаться ко мне.
   Дверь кабинки осталась открытой, и я оглянулся, примеряя, как мне удачнее упасть, понимая, что мне тягаться против двоих бойцов, намного сильнее и здоровее меня, бесполезно. Потом, повернувшись и осмотрев этих двоих я решил, что первым моим ударом подвергнется тот, что стоял справа от меня, а вот на второго у меня уже не хватит времени. Мысленно я стал ждать первого удара, чтоб ответить и полететь назад. Но все случилось совсем не так, как хотели эти двое и, как представлял себе я.
   Вдруг отворилась дверь соседней кабинки и появилась двухметровая фигура с огненно-рыжим ежиком на голове. Рыжий и здоровый застегнул ширинку и подошел сзади к моим противникам. Он возвышался над нами на три головы. Положив огромные руки на головы парней, рыжий и здоровый стал мило улыбаться, пугая их своей непредсказуемостью.
  - Принц, что-то случилось? Кто эти мальчики?
  - Да, не знаю, вот хотели поинтересоваться, как я пописал.
  - Да? А почему они не спрашивают об этом меня? Вы что, знакомы?
  - Вроде нет! Вижу их впервые...
  - Так может они хотят отгрести проблем?
  - Возможно...
  - Мальчики, вам нужны проблемы? - Женька развернул их вокруг оси, крутя головами, к себе.
  - Нет, - ребята не на шутку сдрейфили.
   Но на этом все не закончилось. В туалет вошел Гарик. Вообще-то его настоящее имя было Игорь и фамилия у него не заканчивалась на "ян". Но его устрашающий вид не уступал Женьки Ревенгуку. Роста Гарик был слегка пониже, всего сто девяносто и по весу уступал, он с трудом весил около девяноста килограмм. Но с одного взгляда на него можно было понять, что юноша увлекается не одним видом спорта. В драках, порой случающихся Гарик любил принимать активное участие. Наверное, ни одно побоище происходившее в городе на танцах не обходилось без него.
  - Вот же черт! - как-то радостно воскликнул вновь появившийся мой товарищ, окинув обстановку и сразу догадавшись, что происходит. - А я сижу там, скучаю! Правда чувствую, что кулаки начали чесаться! Спасибо, Принц!
   Он стал закатывать рукава рубашки и подходить к нам. Наши в конец напуганные противники еще больше пожалели о своем намерении проучить наглого курсанта.
  - Да ладно вам, ребята! Мы же ничего дурного не сделали! Чего вы взъелись! Давайте покончим миром! - почти взмолились они.
  - Каким это миром?! - нет уж давайте не будем решать миром! - пробасил рыжий и здоровый. - Правда, Гарик? Не для того же мы пришли сюда? Не танцевать же?!
  - И то правда, Женя! Тебе кто больше нравится? Правый или левый?
   Парни с мольбой посмотрели на меня.
  - Слушай, мы же ничего плохого не сделали! Просто я хотел попросить тебя отстать от моей девушки. Вот и все! А драться мы не собирались! Честное слово!
  - Ладно, живите! - улыбнулся рыжий и здоровый.
  - Да! А если хотите отомстить, то собирайте своих и давайте встретимся! - предложил опечаленный Гарик.
   Парни почти выбежали из туалета, оставив нас одних. За ними ушел и я, а мои друзья остались. В зале я сел за наш столик и стал потягивать третий коктейль, который полагался каждому из нас. Его Сусик заказал на последние оставшиеся деньги. Танцевать мне больше не хотелось. Я видел, что Галина то и дело посматривала в мою сторону, но я отводил взгляд. Мне расхотелось больше с ней танцевать и встречаться с ней мне тоже расхотелось. Почему-то я поставил себя на место ее парня. Мне не очень хотелось остаться на том месте. Если она со всеми своими парнями так поступает, то почему я буду исключением? - подумал я. Правда меня немного кольнула мысль о том, что ее ухажер может ей сказать, что напугал меня и заставил отказаться от нее, но отчего-то мне захотелось сделать ему приятно и подыграть, а вернее не опровергать его возможные слова. Пусть живут! Все равно они уже не будут больше вместе, если парень не полный идиот!
   В тот вечер больше никаких недоразумений не произошло и Гарик расстроился, ему остро не хватало адреналина в крови, а его нехватку он компенсировал либо спортом, либо драками.
   В девять часов мы ушли с дискотеки. Надо было всем успеть переодеться до окончания увольнения. Я заметил, что с нашим уходом зал стал пустеть, девушки тоже потянулись по домам. Вечер для них заканчивался ничем. Они не смогли окрутить ни одного курсанта.
  
   ГЛАВА 7.
  
   Время все же быстро, стремительно летит. Когда начался это бег от рождения к смерти? В школе? Нет. Уже в училище? Вроде нет. Тогда, когда? Скорее всего, когда начинаешь ощущать приход конца всему хорошему, вот когда. И в школе десятый класс пролетел быстро, словно месяц. И сейчас четвертый курс летит словно истребитель на задание. Просквозил март, не успев начаться, уже виден был конец апреля. Впереди маячил май. Все кругом давно зазеленело. А абрикосы и другие плодовые зацвели буйным цветом. Тепло пришло окончательно и бесповоротно. Ночи уже стали теплыми и ароматными. Дождей пока не случалось. Весна не успев принять эстафетную палочку и уже готовилась ее передать лету.
   В апреле мы стали готовиться к торжественному прохождению по площади Ленина на первомайской демонстрации. Это было впервые за все наше обучение. На девятое мая мы маршировали, но вот на первое еще ни разу. Задача в общем была простой. Ровными шеренгами и рядами мы должны были прошествовать по площади перед стоящими на трибуне секретарями партии, крича "ура" на их призывы и лозунги. Правда расстояние между нами в колонне и шеренге было увеличено, так, что обычная наша коробка занимала почти всю ширину площади. Прохождение маршем для нас было не в новинку и одной тренировки было достаточно. Поэтому мы быстро забыли о предстоящем мероприятии.
   Но за неделю до майских праздников в будний день нас построил Чуев на этаже. Занятия и обед закончились, подходило время самостоятельной подготовки. Для построения на нее было еще рано и поэтому мы с недоумением выползли из своих комнат, чтобы занять место в строю.
  - Ротта равнясь! Смиррна! - лениво, но громко скомандовал старшина.
  - Вольно, старшина! - Чуев не хотел растягивать построение. - Так! Нашей роте выпала честь представлять спортивные кадры на демонстрации!
  - Это как? - зашипел строй.
  - Тишина! Все увидите и поучаствуете! Сейчас повзводно получить у каптерщиков спортивную форму и потом строиться! Разойдись!
  - Разойдись! - продублировал старшина. - Первый взвод! Получать форму! Построение роты через полчаса!
   Строй рассыпался, и мы медленно и нехотя побрели к каптерке, а другие взвода потянулись в свои комнаты. Еще бы получение какой-либо формы занятие долгое и, конечно, не получасовое дело. С "сампо" можно было попрощаться.
  - Что за хреновина? - спросил Вадька встреченного Тупика, который нес на вытянутых руках что-то красное, на котором возвышались такого же цвета кеды.
  - Спортивная форма. Трико и мастерка. Все навье!
  - А на хрена?
  - Вадька, можно подумать ты не присутствовал на построении!
  - И что, нам сейчас в нее переодеваться?
  - Через полчаса!
   Получив свои свертки, мы встретились в комнате. Я бросил свой на кровать и стал раздеваться.
  - Ну что, спортсмены?! Не ударим в грязь лицом? - смеясь приговаривал Стас, натягивая на себя трико.
  - Как я выгляжу? - спросил Бобер, который первый облачился в выданную спортивную форму.
  - Коленок пока не хватает, - посмеялся Стас.
  - Так мы это в одну минуту! - и Бобер стал приседать.
   Одевшись и оглядев своих друзей, я не смог удержаться от смеха. Мы выглядели после привычной зеленой формы полными красными идиотами. Такие, знаете, спортсмены из Китая, одинаковые и совершенно безликие.
  - Как нас развели! - возмущался Вадька. Теперь, как клоуны будем выглядеть!
  - Ничего, Вадь! На девятое мая ходим же! - возразил Стас.
  - Так ходим в своей форме! А здесь...
  - А мне нравиться! - вставил Бобер.
  - Ага, тебе все нравиться! - прошипел раздраженный Вадька. - Пошли строиться!
   Чуев тоже не смог сдержать улыбки, глядя на нас. Наш привычный скучный коридор и небольшое фойе приукрасились словно в Новый год. Кругом глаза резал яркий алый цвет. Будущие офицеры, надежда, опора и защита стояли в красных трико и мастерках, у некоторых уже отвисали коленки.
  - Здорово! Красавцы! - издевательски начал он. - Можно переодеваться обратно и строимся на "сампо"! Завтра генеральная репетиция на площади. Нас снимают со второй пары. Разойдись!
   На "сампо" мы все-таки сходили, но просидели только час. Вечер был скучным и неприметным. Все текло, как обычно. Ужин, свободное время, женатики домой, мы курить в умывальник, чтение книжки, вечерняя поверка и отбой.
   На следующий день после первой пары нас заставили переодеться в красную спортивную форму и натянуть такие же идиотские красные кеды. Вместо того, чтобы отвезти нас в незаметных военных машинах, мы строем отправились вниз по улице к площади Ленина, именно там всегда проходили стройные колонны демонстрантов. Там же мы маршировали и на девятое мая. Чуев нас заранее порадовал тем, что мы не будем участвовать в параде, но вместо него мы обязаны принять участие в первомайской демонстрации. Мы не расстроились, так как демонстрация - это не парад и не требует многочасовых тренировок, нам хватило одного раза и вот теперь предстояла генеральная репетиция. Горожане с любопытством рассматривали строй красных курсантов и судачили о том, с какой целью мы идем по городу в красной спортивной форме, а не в привычном ХБ и сапогах. Одни из них предполагали, что у нас спортивное мероприятие, вроде кросса, другие полагали, что мы участвуем в каком-нибудь празднике спорта и были недалеки от истины.
   К одиннадцати тридцати мы прибыли в самое сердце города и нас распустили. Красные спортсмены разбрелись по площади и то там, то тут вверх над толпами спортсменов поднимались облачка табачного дыма, это спортсмены курили папиросы и сигареты, припрятанный в штанах. Чуев и сам стоял в кругу взводных офицеров и дымил сигареткой.
   К площади стали стекаться другие участники демонстрации, девушки медулища, я это понял по транспаранту, что стоял возле ног двух юношей. Появились еще какие-то студенты, но все они были в обычной одежде и только мы отличались одинаковым внешним видом.
  Вскоре я заметил, как на трибуне появились какие-то гражданские и стали проверять аппаратуру.
  - Раз, раз, Вася, как слышно? - кричал в микрофон один.
  - Нормально! - орал, срывая свой голос, на всю площадь другой. - Давай еще посчитай, проверю правые!
  - Раз, раз, один, один... - продолжал считать тот, что стоял у микрофонов.
   Когда аппаратура оказалась настроенной их место заняли дядьки в костюмах и шляпах как у Горбачева. Я насчитал их в количестве пяти человек. Тот, что был без шляпы, которую держал в руке, по видимости являлся старшим. Он подошел к микрофонам и строго поставленным голосом произнес:
  - Товарищи руководители колон, прошу вас подойти к трибуне!
   Чуев выбросил очередную сигаретку в стоявшую рядом урну и неспешно направился к трибуне. Командиры взводов стали собирать свой личный состав пока в кучки, чтоб при необходимости быстро сформировать стройную коробку. Курсанты же обсуждали девушек, стоящих чуть поодаль от нашей красной толпы. Но медулище нас интересовало не очень. Многие из нас там бывали и строить какие-то долгосрочные планы и надежды с этим девичьим контингентом мало кто хотел. А у многих из нас уже стали появляться мысли об некой оседлости, если пока еще не о женитьбе.
  - Становись! - скомандовал вернувшийся Чуев.
   Мы быстро заняли свои места в строю, но пока только с обычной дистанцией. Потом мы прошли к началу площади и уже там рассредоточились, увеличив интервал и дистанцию, оговоренную руководителями мероприятия.
  - Товарищ майор! Как я скажу фразу: "вот стройными колоннами идут наши олимпийские надежды!" вы с курсантами начинаете движение. Когда поравняетесь с трибуной все кричите "Ура!". Все ясно? - он замолчал, а мы замерли в ожидании. Потом он начал зачитывать всякие приветствия участникам демонстрации, а мы превратились в слух.
  - Да здравствует советский спорт! Вот стройными колоннами идут наши олимпийские надежды!
  - Шагоммарш! - крикнул Чуев, пытаясь перекричать многоваттные колонки-колокола.
   Рота начала движение плавно и размеренно, стараясь, как нас инструктировали, не походить "уж очень сильно на военный строй". Проходя мимо трибуны, мы стали неистово орать "Ура!". В общем все получилось так, как нас и просили, со стороны мы совсем не выглядели курсантами.
   Пройдя пару раз по площади, рота остановилась у ворот стадиона, расположенного прямо возле площади и библиотеки, так сказать символизируя наравне со знанием и силу. Оратор попросил нас не расходиться, а подождать заключительного марша в составе всех присутствующих.
  - Товарищ майор! Отведите своих людей пока на стадион. Пусть там побудут, а мы пока порепетируем с остальными. И в конце пройдем всей колонной, состоящей из спортсменов, учащихся медучилища, мединститута и политеха! Хорошо? Там, на стадионе можно расположиться на трибунах. Я думаю за час мы справимся с остальными!
   Чуев не стал дублировать указание какой-то гражданской шляпы. Мы сами просочились на трибуны стадиона и рассевшись на скамейках стали курить и балагурить в ожидании окончания тренировки. Я уселся рядом со Стасом и Вадькой. Бобер, как всегда ушмыгнул. Погода была прекрасной, солнышко уже не по-весеннему грело наши тела, на небе отсутствовали даже намеки на облака. Вадька разлегся на лавке, поставив одну ногу, согнутую в колене на нее, а другую опустив вниз на бетонный пол. Под голову он подложил руки. Закрыв глаза он, как мне показалось стал дремать. Откуда-то появился Бобер.
  - Сидите здесь, как три тополя на Плющихе! И ты еще здесь разлегся, как собака! Не спать! Всем читать! - процитировал он фильм, который Вадька знал наизусть. Наш друг записал его дома на магнитофон и, тысячу раз прослушивая, выучил его не просто наизусть, он даже повторял интонацию и шумы, присутствующие в кадре. Иногда Вадька, развлекая нас, мог пересказать полфильма, в точности озвучивая все по ролям.
  - Иди ты! - отмахнулся Вадька от Бобра.
  - Видели, какие девочки на беговой дорожке? - спросил нас Бобер, кивнув головой вниз, так как мы заняли места довольно высоко.
   Я посмотрел в ту сторону, куда указывал Бобер. Там, по резиновой черной дорожке прохаживались несколько девушек. Немного в сторонке на первых рядах сидели еще десять - пятнадцать. Я было хотел отвернуться, но мой взгляд приковался к одной из тех, что прохаживались по дорожке. Она была среднего роста, в спортивных штанах, с очень стройными ногами. Футболка оттопыривалась красивой девичьей грудью. Волосы темные и прямые были убраны в узел. Мне показалось, что я ее где-то уже видел. Присмотревшись, я понял, что не просто видел эту девушку, а даже учился с ней в школе! Я узнал в девушке свою одноклассницу Лору Дзагоеву. Мы учились с ней в восьмом и девятом классах. Еще тогда она мне нравилась, но ее быстро перевели в другую школу. В классе она отличалась независимым характером, и наши девчонки ее невзлюбили, ревнуя к ней мальчишек. Правда перевелась она не по этой причине. Ее родителям показалось, что уровень преподавания в нашей школе не соответствовал их требованиям. Я вспомнил, что в восьмом классе на первой в жизни дискотеке пригласил ее на медленный танец и мы долго крутились перед нашими девчонками, зля их и тихонько насмехаясь над ними.
   Я еще раз внимательно всмотрелся в лицо девушки и окончательно убедился в своей правоте.
  - Подождите, подождите... я скоро! - я встал со своего места и направился к ступенькам.
  - Ты куда? - крикнул мне вдогонку Бобер.
  - Сейчас!
   Я спустился на дорожку и пошел в сторону прогуливающейся в компании своих подруг Лоры. Она меня не замечала, разговаривая о чем-то с девушкой справа от себя. Та отчего-то обернулась и посмотрела на меня. Видимо, она поняла, что я догоняю их и сказала что-то Лоре. Теперь уже Лора обернулась и посмотрела в мою сторону. Ее глаза встретились с моими, она улыбнулась сначала тихонько, едва заметно, а потом, видимо, тоже узнав и вспомнив меня, во весь рот. Она помахала мне рукой и остановилась, поджидая меня. Девушки, улыбаясь и что-то шепча Лоре, не останавливаясь, пошли дальше, оставив свою подругу ждать меня.
  - Привет! - поздоровался я с бывшей одноклассницей.
  - Привет! - она радостно отозвалась.
   Передо мной стояла очень красивая девушка. Известно, что смешанная кровь делает детей красивыми и талантливыми. Лора была именно таким ребенком. Отец ее был осетин, а мать русская, казачка. Настолько выразительным лицо могло быть только при таком кровосмешении, - подумал я. Прямой нос, огромные голубые и уж очень умные глаза, тонкие вздернутые брови, губы не пухлые, может даже немного тонкие, но от того не менее зовущие к поцелую. Фигуру я уже успел рассмотреть раньше, там сверху и пока догонял ее. Лора прикоснулась ко мне рукой и слегка касаясь поцеловала меня в щеку. Я успел разглядеть ее тонки длинные пальцы с миндалевидными ногтями с маникюром ярко красного цвета.
  - Привет, дорогой! Как ты здесь? А говорили ты поступил в летное! - воскликнула она, немного отстраняясь от меня после поцелуя, чтобы лучше рассмотреть.
  - Так я и поступил!
  - А что вы в таком виде?
  - А! Мы сейчас и на Первое мая олимпийские надежды страны!
  - Вот как! Перевелись что ли спортсмены? Теперь курсанты военных училищ стали спортивными надеждами! - рассмеялась Лора. - Впрочем, тебе идет этот цвет! Правда я не видела, как на тебе сидит другая форма, но судя по этой та должна пойти не хуже!
  - А ты как здесь? Кого представляешь? - спросил я, поедая ее глазами. Мое сердце стучало так громко, что я боялся она его услышит.
  - Нет, мы представляем сами себя! Мединститут! Я же учусь на стоматолога!
  - А живешь все там же?
  - Да! В доме где булочная. Вовка тебе не говорил?
  - Нет. Мы вообще с ним о тебе ни разу не говорили...
  - Странно, наши матушки очень дружны и часто кости нам перемывают. Это от его мамы я слышала о тебе!
  - Увижусь с прошу с него строго! - пошутил я, но в каждой шутке есть доля шутки. Я действительно решил, что в ближайшее увольнение первым делом побегу к Вовке.
  - Как родители?
  - Все нормально. Мама в детской поликлинике рядом с домом "под шпилем", папа в краевой больнице. А твои?
   Я вкратце рассказал о своих родителях и о своих жизненных этапах. Болтая мы стали прохаживаться по беговой дорожке и я, не знаю каким органом, спиной, головой или глазами почувствовал, как вся наша рота следит за нами. Курсанты, мои друзья, товарищи и даже те, с кем я особенно не общался, - все пожирали глазами меня и Лору.
   Такого со мной никогда раньше не случалось, я не испытывал еще такого чувства, оно переполняло меня, лезло из меня, словно мамино сдобное тесто из кастрюли. Во-первых, мне было чертовски приятно, что на нас смотрят во все глаза и у многих моих товарищей течет слюна, я физически ощущал их зависть, я гордился еще пока не своей девушкой, но своей знакомой, за которой каждый из ста человек готов был пойти, не раздумывая, на край света. Во-вторых, я сам был рад бежать за ней только лишь по щелчку ее красивых пальцев. Говорят, что есть любовь с первого взгляда. Возможно, по крайней мере я стал в нее верить. Не знаю, можно ли было назвать мое родившееся чувство любовью с первого взгляда или нет, но вот просто любовью - наверное. Тем более, что я же не впервые видел Лору. Скорее были верны строки Пушкина: "Я встретил вас и все былое в отжившем сердце ожило..."
  - Я так рад тебя видеть, - твердил я, чувствуя себя глупо и осознавая, что произношу эту фразу уже не первый и даже не второй раз.
  - Ты знаешь, я тоже очень рада нашей встречи! - искренне улыбаясь и, может чуточку смеясь надо мной, говорила девушка.
  - Можно я как-нибудь зайду за тобой? Сходим куда-нибудь?
  - Давай, я не против! Когда вас отпускают?
  - У нас по выходным свободный выход, так что в ближайшую субботу зайду!
  - Забавно получилось!
  - Что? - не понял я.
  - Ну, выходные и выход! - рассмеялась она. - А так, конечно, заходи, буду рада!
  - Лора! - крикнула, не добежав до нас и остановившись метрах в десяти, девушка, с которой Лора прогуливалась. - Нас зовут!
  - Извини! Пока! Заходи! - она чмокнула меня опять в щеку и побежала с подругой из стадиона.
   Тут я заметил, что и наша рота стала вставать со своих мест и спускаться вниз. Видимо предстояло окончательное прохождение всех колонн. Стас и Вадька, правда еще сидели, но мимо них проходили наши красные курсанты. Вадька следил за мной взглядом, а Бобер, я заметил, спускался вниз по ступенькам, обгоняя медленно идущих. Он явно куда-то спешил. Поток стал струиться к выходу со стадиона на площадь. Стас и Вадька влились в эту реку, но перед выходом они остановились в ожидании меня. Но раньше ко мне почти подбежал Бобер.
  - Слушай, Принц, а кто это?
  - Где? - я сделал вид, что не понял его.
  - Ну, кто эта мадам, с которой ты тут прогуливался?
  - А! Моя одноклассница...
  - Классная одноклассница! - присвистнул он.
   Мы пошли вместе с ним к выходу, и я почувствовал, что Серега хочет еще что-то сказать, но не знает, как. Я не стал его торопить потому, что догадывался о сути его вопроса.
  - Принц, а что за девушка? - спросил проходящий мимо Строгин.
  - Одноклассница...
   Когда мы поравнялись с Вадькой и Стасом, то я не услышал от них ни единого вопроса, касающегося меня и Лоры. Они тактично молчали, но до поры до времени.
  - Ничего, такая девочка! - уронил Разыграй, курсант из третьего взвода. Он был местным и учился в соседней школе.
  - Лора Дзагоева, - пояснил ему я.
  - Да ладно?!
  - Да!
  - Не узнал! - удивился он, хотя я думаю он ее и не знал, но для примазывания к событию дня он притворился, что тоже знаком с такой красавицей.
   Я еще долго в течение дня объяснял своим сослуживцам "кто такая девушка, с которой я гулял, откуда я ее знаю и нет ли между нами чего-нибудь такого...".
   Мы прошли еще раз по площади, но теперь уже не одни, а в многочисленных колоннах студентов. Покричали в удовольствие, разрывая легкие и тем самым поднимая себе настроение. Помахали правыми руками и в общем хорошо порезвились. Принцип: "если тебя насилуют, то постарайся расслабиться и получить удовольствие" за годы учебы нами был хорошо усвоен. Мы расслабились и порадовались жизни. Во-первых, мы не сидели в скучных кабинетах, нас не пытали преподаватели, выбивая из нас знания некогда вложенные ими же. Во-вторых, мы посмотрели на студенток и некоторые даже встретились со старыми знакомыми, включая, конечно, и меня. А в-третьих, мы были молоды, счастливы и на дворе стояла весна, а она, как известно, пора любви и молодости.
  
   * * *
  
   Первый день мая. Команда "подъем" на удивление желанна и приятна. Настроение лучше некуда. Даже утро новогоднего праздника не радовало так, как в этот день. В коридоре музыка из каптерских колонок, правда все больше бравурная, официальная советская музыка, прослушанная цензорами и допущенная к звучанию в праздник труда. Уже на первом построении мы наряжены в алую спортивную форму и в ней уже идем на завтрак. Младшие курсы с уважением смотрят на нас, словно мы какие-то небожители. Им не терпится стать такими же, как и мы. В девять часов мы выходим за ворота училища и строем идем вниз по улице Ленина к площади Ленина. На улицах города расцветает праздник. Кумачи флагов развиваются на каждом столбе, над дорогой появились растяжки с лозунгами и поздравлениями - "Мир! Труд! Май!". Везде счастливый народ, он тоже спешит к местам сбора своих трудовых коллективов. В руках у людей гвоздики, шары на палочках и просто на нитках, многие несут портреты членов ЦК КПСС, у многих фотографии Михаила Сергеевича, с замазанным родимым пятном, "отретушированные фото приукрашают действительность". Кое-где слышны песни под гармонь или гитару, но в основном музыка льется из колоколов на столбах. За километр до площади мы останавливаемся, уткнувшись в хвост уже сформированной колонны, которая по задумке организаторов должна пройти перед нами. Все идет по плану, как и задумано организаторами. Здесь нам откуда-то сбоку поступает команда "вольно" и наши курсанты достают из потайных мест пачки сигарет, коробки спичек или зажигалки. Мы ждем начала праздника. Над строем клубятся облака табачного дыма.
   И вот из колонок, коих висит по одной и по две почти на каждом фонарном столбу, слышится команда начать движение. С опозданием в десять минут впереди стоящая колонна дергается и начинает движение.
  - Спортсмены! Шагооммарш! - подкалывая нас, кричит Чуев и мы, начинаем медленное движение к трибуне.
   За впереди идущими людьми, несущими первомайские транспаранты, флаги союзных республик, разноцветные воздушные шары и фотографии членов политбюро на палках, нам не видно ничего, поэтому мы вглядываемся по сторонам, пытаясь уловить свое местонахождение.
  В неистовом задоре и веселье, отмечая праздник весны и труда, мы, еще даже не дойдя до трибуны, орем под лозунги, доносящиеся из колонок, боевой клич "ура". Вот рота миновала ЦУМ и повернув налево вошла на площадь. Здесь мы растягиваемся по ширине почти всей площади и, немного задержавшись, чтоб отделиться от впередиидущих, начинаем свое торжественное шествие.
  - Ура! - орем мы, как угорелые, проходя мимо трибуны, на которой устало и безразлично нас приветствуют руководители края.
  Пройдя красной спортивной колонной, мы, не останавливаясь нигде, отправляемся вверх по улице Ленина обратно в училище. Когда мы поднялись на свой этаж, часы показывали уже двенадцать.
  - Переодеваемся и строимся в увольнение! - прохаживаясь по коридору и на ходу снимая с себя красные одежды, радостно извещал наш любимый старшина.
   Мы постарались не заставлять его долго ждать. Моментально переодевшись в "парадку" через полчаса мы уже стояли в строю, готовые выбежать в праздничный город. По случаю праздника генеральная еженедельная уборка территории была отменена и ложилась на плечи дежурной смены.
  Наверное, впервые я с такой скоростью и с таким нетерпением мчался домой, вернее даже не домой, а к Вовке. Хорошо, что к следующей после училища остановке, к которой я подошел уже через пять минут подъехал автобус номер пятнадцать, этот как раз останавливался напротив моего дома. Я вскочил в него и пока ехал мысленно торопил его, ведь он тащился медленнее, чем я шел.
  Вовка был дома. Аллилуйя! Я протиснулся сквозь узкую щель в проеме, поскольку мой друг детства не успел открыть дверь пошире.
  - Ты куда-то спешишь? - удивился Вовка.
  - Да, времени мало. Вов, ты что-нибудь знаешь о Дзагоевых? - спросил я.
  - В каком смысле? Что именно? Что-то случилось? - напрягся мой друг.
  - Да, нет! Хотел бы узнать об их дочери...
  - О Лорке что ли?
  - Ну, да!
  - А что ты хочешь от меня услышать? Я-то с ними не очень общаюсь, матушка дружит с Аллой Петровной.
  - Ну, к примеру, есть у нее молодой человек?
  - Давай так, я могу поговорить со своей, а потом перескажу тебе все, что узнал. Идет?
  - Идет...
  - Но насколько я знаю у нее никого нет. Она же отличница. Она на четвертом курсе, на стоматологическом отделении. Через год выпускаются. Учеба для нее все! Собирается двигать науку. Поэтому вряд ли она отвлекается от учебы на кого-то кроме своих преподавателей. Живет в доме, в котором булочная, второй подъезд, второй этаж, квартира первая слева, номер не помню. У нее младший брат, Арутрчик, хороший мальчишка. Мать стоматолог в поликлинике в доме рядом со "шпилем". Ну, что еще, знаю. Была в вашем классе, потом родители перевели ее в "двадцать пятую" школу. Вот, наверное, все.
  - А откуда ты знаешь, что у нее никого нет?
  - Ну, со слов ее матери. Думаю, если бы был кто-то серьезный мать бы знала.
  - Ясно. Спасибо, друг!
  - Так, что случилось? Чего это вдруг ты заинтересовался?
  - Да, понимаешь, Вов, встретил ее на днях, посмотрел и аж заколдобился! Хочу повстречаться с ней.
  - А! Понимаю! Ну, удачи! Телефон нужен?
  - О! Конечно!
   Вовка посмотрел в записной книжке, что лежала возле телефона и, найдя ее номер, написал его мне на неаккуратно вырванном листочке. Я сложил его, как самое дорогое, что у меня было и попрощался с другом.
   Что ж, теперь у меня было все для того, чтобы сойтись с Лорой ближе. Из дома я набрал ее номер и оказалось, что девушка никуда не собиралась. Планов у нее вроде не было, и мы договорились, что через час я зайду за ней.
   Этот час я провел в тщательной подготовке к визиту. Я принял душ, помыл голову, короткая стрижка высохла почти моментально. Побрился и надушился. Родители с удивлением смотрели на меня, но ничего не спросили. Впрочем, трудно было не догадаться куда и зачем я собираюсь идти. Мама тихонько посмеивалась, а отец так тщательно скрывал свои эмоции, что показался даже через чур грубым, хотя ни в коей мере не являлся таковым.
   До дома Лоры мне нужно было перейти через дорогу и стройку. Этот долгострой я помнил с первого класса. Там на выложенном первом этаже мы прятались, прогуливая уроки, играли в "войнушку", перепрыгивали через провалы, прятались в сыром, вонючем подвале. Там же мой одноклассник Петросян нашел карты с голыми женщинами и мужчинами. Помню мы их честно поделили между всеми мальчишками. Но не долго они у нас лежали в карманах, кто-то из девчонок нас сдал учительнице и на одном из уроков она произнесла строгим голосом гестаповца: "Мне стало известно, что у мальчиков имеются карты с фотографиями голых женщин! Фотографии сдать!!!" Мы же простые души сдали ей все карты до одной! Вереница выстроилась перед столом учителя, это мальчишки кидали на стол карты, словно стяги фашизма бросали победители у стен кремля. И вот я заканчиваю военное училище, а дом так и не достроен. Возле булочной я остановился и перевел дыхание, так как понял, что слишком быстро шел, почти бежал и дыхание мое не ровное и не спокойное. Вот подъезд, захожу и поднимаюсь на второй этаж. Вот она, заветная дверь, первая слева! Номер квартиры "девять". Рука немного вспотела, дую на ладонь и нажимаю на кнопку звонка. Тишина. За оббитой кожзамом дверью ничего не слышно, изоляция хороша. Нажимаю второй раз и держу чуть-чуть дольше.
  Вдруг дверь отворяется и на пороге меня встречает она! Лора в коротком платье. В нем ее фигура еще больше мне нравиться. Какие же у нее ноги! Волосы распущены и их длина немного ниже плеч. Густые хорошие, темные, но не черные. Девушка не накрашена, но ей это и не надо делать. От природы ее выразительные глаза выделены густыми ресницами, черными бровями, возможно, немного подправленными пинцетом. Легкий румянец на смуглой то ли загорелой, то ли тонированной коже, но скорее от той же природы или породы. В милых ушках золотые кольца. На тонких пальцах тоже золото с камнями, с синим, под цвет глаз и красным, под яркие губы.
  - Здравствуй! Проходи, я еще не готова! - она открыла широко дверь, пропуская меня внутрь квартиры.
  - Может, я на улице подожду? - застеснялся я.
  - Еще чего! Заходи! Никто тебя не укусит! - Лора втянула меня за рукав внутрь квартиры, в темный коридор.
  - Кто там, доченька? - услышал я голос Аллы Петровны. Я ее не знал, но не трудно было догадаться.
  - Это ко мне! Это Вова Корелин! - кричит она матери.
   Перед нами вырастает статная фигура Аллы Петровны. Ей на вид лет сорок, и она очень похожа на Аксинью из фильма "Тихий дон". Женщина так же встала, уперев свои руки в бока. На не пестрый халат, поверх которого надет фартук, видимо она что-то готовит.
  - Ну, проходите, молодой человек! - начинает она строгим голосом. А потом не выдерживает и улыбается. - Что ж это вы?! Матери, значит, общаются между собой, Романцевы так те вообще чуть ли не каждый день звонят, а вы, являясь их лучшим другом и соседом, к нам явились впервые! Не хорошо! Проходите! Будем вас потчевать! Вот Лора испекла осетинские пироги!
  - Спасибо, но я ненадолго...
  - Еще чего! Вот посидишь с нами, а потом пойдете куда собирались! Не забывай, что сегодня праздник!
   Я нагнулся и снял обувь. Лора взяла меня за руку и провела в центральную комнату, усадила на диван и ушла, объяснив, что должна переодеться.
   Оставшись один в комнате, я стал рассматривать ее обстановку. Сразу чувствовалось, что квартира принадлежит кавказской семье. На стене висел толстенный ковер с пестрым рисунком. На ковре красовалось холодное оружие, - кинжал, сабля, кривой нож. На паркетном полу тоже лежал ковер, немного истоптанный, но тем не менее не утерявший своих красок и плотности. Стены не были обклеены обоями, а были окрашены в разные цвета. Тяжелая, хрустальная люстра свисала над всей довольно большой комнатой и круглым столом, стоящим посреди комнаты. У стены сервант, уставленный хрустальными вазами, вазочками и бокалами. Большой цветной телевизор, стоящий на одной ножке с колесиками, был накрыт тоже маленьким ковриком.
   Из кухни слышались звуки обжариваемого мяса и одурманивающие запахи трав и специй. Квартира была трехкомнатной, а комната, в которой я ожидал, была проходной.
  - Не скучаешь? - спросила меня Лора, выглянув в приоткрытую дверь. Девушка еще предстала в том же платьице, но уже подкрашенная и с завитыми волосами.
  - Нет, все нормально!
  - Хочешь, включу телевизор? - интересуется Лора.
  - Нет, не надо...
   Девушка исчезает, прикрыв за собой дверь. Через буквально минуту в комнату заглядывает Алла Петровна.
  - Не скучаешь? - улыбается она.
  - Нет!
  - Лорка сейчас быстро соберется, она не капуша! Хочешь, она включит тебе музыку?
  - Нет, спасибо!
  - А хочешь вон журналы, можешь полистать, - предлагает она.
  - Спасибо! Вы не беспокойтесь!
  - Ну, ну... - женщина вновь уходит на кухню.
   Я сижу и думаю о Лоре и ее семье. Дома, видимо, только женская половина. Мужчины, наверное, не вернулись с демонстрации. Хотя уже давно пора, это праздничное мероприятие закончилось у нас в двенадцать часов, а у всех к часу. Но это даже и хорошо. Я не представляю себе, как мне общаться с ее отцом. Я Аллу Петровну то вижу впервые, а она женщина и русская, с ней проще, чем с кавказским мужчиной. Хорошо еще, что и брат у нее младший, ему, если не ошибаюсь лет двенадцать.
   Наконец, выходит Лора. На ней обтягивающие потертые джинсы, батник, волосы завиты и крупными локонами спускаются на плечи, глаза немного подведены стрелками кверху и под ними совсем чуть-чуть теней. Губы алые, но я не пойму есть ли на них помада или это их естественный вид. Я завороженно смотрю на свою бывшую одноклассницу. Она бесспорно красавица, понятно отчего все падают перед ней и сами складываются в штабеля. Мне даже немного страшно, а не игра ли в дружбу с ее стороны по отношению ко мне, обычному курсанту, хоть и будущему офицеру. Ведь она достойна куда более выгодной партии и, я думаю, Лора знает об этом.
  - Так, вот садитесь за стол! - Алла Петровна приносит из кухни огромное блюдо с осетинскими пирогами и ставит его на постеленную небольшую скатерть, покрывающую только часть большого стола.
  - Алла Петровна, спасибо, но я не голоден! - пытаюсь отнекаться я.
  - Ничего не знаю! Садитесь! - она уходит опять на кухню и возвращается с такой же большой тарелкой на которой благоухают жаренные куски мяса, посыпанные различной зеленью.
  - Садись, садись, - смеется Лора, - все равно просто так не отпустят! Надо хотя бы притронуться к еде. Так надо! Обижать хозяйку нельзя! Мама, принеси пожалуйста чай!
   И она подает мне пример, отодвигая мягкий стул и усаживаясь за стол. Мне приходится сделать тоже самое. Пироги очень вкусные и я говорю об этом Алле Петровне и Лоре.
  - Она у нас хозяйка, кровь говорит в ней! - таким скромным образом хвалит Лору мама. - А почему не пробуешь мясо?
  - Алла Петровна, я честное слово не голоден!
  - Ешьте сейчас же! - прикрикивает на меня женщина.
  - Алла Петровна!
  - Ну, ладно, вернетесь я вас накормлю! Договорились?!
  - Да.
  - Только с таким условием отпускаю вас! Обещаете?
  - Обещаем, мама, обещаем! - Лора целует мать в щеку.
   Мы встаем из-за стола и идем мыть руки после пирогов. В ванной комнате Лора смеется.
  - Мы кавказцы и для нас важно достать гостя так, чтоб он помнил о нашем гостеприимстве!
  - Я понял...
   Наконец мы выходим на улицу. Солнце светит ярко, несколько легких облачков не могут его скрыть от нас. Или нас от него? Я беру Лору под руку, но она аккуратно отстраняется и сама берет меня за руку.
  - Куда пойдем?
  - Не знаю. Ты куда хочешь? - отвечаю я и мысленно пересчитываю в кармане деньги. У меня от жалования остались пятнадцать рублей с копейками. Это приличные деньги, и я вряд ли попаду с ними впросак. Поэтому мне нечего беспокоиться.
  - Пойдем просто по городу погуляем! Сегодня так празднично! Я люблю Первомай!
  - Хорошо! - соглашаюсь я и мы идем в центр города через старинный парк с прудом, в котором плавают лебеди, с аттракционами, на которых мы катались в детстве, толстенными деревьями, стволы которых не обнять и двум мужчинам. В парке осенью играет духовой оркестр, несколько старичков сидят на стульчиках и дуют в медные трубы, создавая впечатление дореволюционной России, кругом опадает желтая и красная листва, кружась на ветру под звуки вальсов. Сейчас же это что ни на есть современная жизнь, из колоколов слышна советская музыка, марши и бравурные песни. Но они не могут испортить моего романтического настроения. Весна и Первомай неразрывны. Я, как и многие люблю этот праздник не за политическую составляющую, а именно за то, что это праздник весны! Все холода и невзгоды позади, а впереди только тепло, лето и счастье!
   Мы прошли парк и вышли на пешеходную улицу под как нельзя подходящим для такого дня названием - имени Октябрьской революции. По ней мы прошли до проспекта им. Карла Маркса и пошли не по правой стороне, а по аллее, что идет под сенью вековых деревьев по середине проспекта. Там мы зашли в кафе. Официально оно называется "Снежинка", но в народе получило прозвище "сугроб". В нем, за стеклянными дверьми и стенами мы съели по несколько шариков мороженного из металлических мисок на подставке. Все это время я и Лора вспоминали нашу молодость. Оказывается, она помнила ту первую дискотеку, на которой я единственный, кто осмелился с ней танцевать. Она помнила даже то, как я нервничал.
  - Признаться я и сейчас нервничал, - признался я.
  - Я заметила, - улыбнулась девушка, ей льстило мое трепетное отношение к ней.
   А я на самом деле ощущал в себе незнакомое мне свойство. Я чувствовал, что рядом со мной не моя одноклассница и красивая девушка. Мне казалось, что рядом со мной очень хрупкое создание, которое может разбиться от любого неаккуратного прикосновения или даже от грубого слова. Поэтому я старался даже дышать в пол силы, в половину своих легких, вдыхать и выдыхать в сторону, чтоб не сдуть это нежное создание. Когда я касался случайно ее руки во мне просыпался вулкан чувств, который краской заливал мое лицо, осознавая, что краснею, я еще больше краснел и мне казалось, что все вокруг показывают на меня пальцами.
  - А помнишь, как меня не любили ваши девчонки?
  - Помню, поэтому ты и дружила только с Машкой.
  - Да, Машка замечательная подруга...
  - А где она сейчас? Ведь она же ушла из нашей школы вместе с тобой, но куда я не знаю...
  - Туда же куда и я, в двадцать пятую. Она поступила на факультет журналистики в Ростовском университете. Кстати, наверное, приехала на праздники домой, по крайней мере она собиралась, правда я ей еще не успела позвонить. Мы до сих пор дружим с ней. Если захочешь, можем как-нибудь встретится втроем!
  - Можно...
   Потом мы пошли вниз по проспекту. В тени старых каштанов и дубов, было совсем не жарко, как на участках, открытых прямым солнечным лучам.
  - Тебе не холодно? - спросил я Лору, когда мне показалось, что она ежится.
  - Нет! Мне очень хорошо!
   Иногда мы шли молча, иногда перебрасывались словечком, другим, вспоминая вдруг какой-нибудь забавный случай из школы. Скоро солнце начало садиться и его косые лучи уже не жарили прохожих, а только грели их. Мы повернули на улицу Голенева и также медленно пошли по ней в направлении ее дома. Настолько тепло в прямом и переносном смысле я никогда раньше не проводил время. Мне было приятно и легко, словно я гулял с человеком, которого знаю много лет. От Лоры веяло спокойствием, уверенностью и, наверное, добротой, что ли. Я давно перестал чувствовать себя при ней стесненным или непонятым, наоборот при ней мне казалось, что я - это я, что не надо изображать из себя нечто такое мужское и брутальное. Мои руки перестали потеть и дрожать при прикосновении к этой чудесной девушке. При ней я просто забыл о всех других, что были до нее.
  - Пойдем домой, - предложила Лора.
  - Хочешь домой?
  - Нет... ммм...просто я немного замерзла.
   Я не решился ее обнять и попытаться согреть ее своим телом, а ни пиджака, ни какой-нибудь другой верхней одежды кроме рубашки на мне одето не было.
  - Пойдем, посидим еще у меня. Ты, кстати и маме обещал...
  - Да, обещал...
  - Пойдем, иначе она обидится!
  - Пойдем! А где все остальные твои?
  - Папа на дежурстве, завтра только вернется, а Артур у друзей был. Так что никто тебя не съест! Хотя и они не едят моих друзей! - хихикнула Лора.
   Неспеша мы дошли до дворца им. Гагарина, прошли общежитие строительного техникума, в котором я пару раз бывал на третьем этаже в триста пятой и триста тринадцатой комнате, и остановились у булочной. Здесь Лора взяла меня за руку, и я почувствовал, что ее рука очень холодная, и понял, что она на самом деле замерзла.
  - Я очень рада, что ты зашел ко мне!
  - И я рад.
  - Пойдем, сейчас тебя будут потчевать пирогами и мясом...
  
   * * *
  
   Странное это чувство, любовь. Такая разная и многогранная, и всегда в то же время похожая. Нет, не как близнецы, а скорее, как обычные братья и сестры. К одному человеку ты испытываешь один вид любви, если так можно говорить о ней, ка другому это совершенно не похожий, но все-таки тоже вид любви. Сколько я любил девушек, но ни разу мои чувства не повторялись, всегда было что-то, что сильно меняло облик этого чувства.
   Вернувшись из увольнения, я не испытывал ни ревности, ни беспокойства, меня не тянуло обратно, мне не хотелось все бросить и мчаться к Лоре. Мной овладело чувство спокойствия и уверенности. Уверенности в себе, в ней, в будущем, в настоящем. Возможно я не влюбился в свой бывшую одноклассницу? Но это не так. Я вспоминал каждую минуту, каждую секунду, проведенную с ней. Я улыбался, как ребенок, думая о себе и о Лоре. Но удивительное и совсем не знакомое мне чувство спокойствия никак не могло мной объясниться.
   Неделя после моего возвращения из новой жизни прошла очень спокойно. Я не рвался к телефону, не искал двушку, чтоб набрать заветный номер и услышать голос той, которая в одно мгновение стала для меня очень дорогой. Изредка задаваемые новые вопросы моими друзьями и все те же старые задаваемые запоздавшими с ними товарищами из других взводов о Лоре не выводили меня из себя, я с улыбкой отвечал и мне было приятно, что вся рота знает о моей девушке. Впрочем, наверное, рано было говорить о Лоре, как о моей девушке, но я был отчего-то в этом непоколебимо убежден. Мне не снились сны с ней и о ней, мой мозг не взрывался от разных фантастических мечтаний и желаний. Вся жизнь текла обычным чередом. Вот только в сердце, где-то в его серединке поселился образ Лоры.
   В следующие выходные я в увольнение не попал, а попал в наряд с субботы на воскресенье, таким образом лишив себя возможности встретиться с нарождающейся любовью. Сменившись в воскресенье вечером после семи часов, я теоретически мог сбегать в увольнение на пару часов, но мне очень хотелось спать, вид мой не вызывал никаких радостных чувств. Глаза красные от недосыпа, волосы грязные и пахло от меня табаком и мастикой так, что любая девушка не подойдет и на выстрел к такому ухажеру. Я отдавал себе в этом отчет и поэтому спокойно воспринял решение скорее внутреннего голоса остаться в училище и никуда не ходить.
   Я завалился на кровать и мгновенно погрузился в тяжелое забытье. Это был не сон, а скорее что-то напоминающее кому. Я все слышал прекрасно, но мои веки стали весить тонну, руки, ноги и шея не могли двинуться, а мозг работал в сто раз медленнее.
   Так я пролежал до десяти часов, когда коридор и весь этаж до этого времени тихие и безжизненные стали заполняться шумом голосов, шагами по скрипучему полу, хлопаньем дверей, - обычной будничной жизнью.
  - Чего это ты разлегся и не пошел в увольнение? - услышал я голос Бобра.
   С трудом я открыл, наконец, глаза и посмотрел на него, бодрого, веселого и пышущего здоровьем. Но ответить я пока не смог, а только пожал плечами. Серега понял, что я не хочу разговаривать, поэтому быстро скинул с себя форму, облачился в спортивные штаны и майку. Повесив "парадку" в шкаф, он, взяв сигареты, исчез. В комнате опять наступила относительная тишина пока из увольнения не явились Стас и Вадька. Они-то меня окончательно растормошили и заставили пробудиться от тяжелой дремоты.
  - Вставай, надо встряхнуться, а то всю ночь будешь плохо спать, - посоветовал Стас. - Пойдем покурим!
   Я, собрав всю силу воли в кулак, встал и мы пошли в умывальник. Здесь народу было не протолкнуться. Открытые окна не справлялись с густыми облаками табачного дыма. К нам протиснулся Бобер.
  - Принц, а у твоей одноклассницы есть подружки? - серьезно спросил он.
  - Наверное...
  - Попроси ее познакомить меня с ними, будем вместе в увольнении заниматься всякими штуками.
  - Спрошу, - соврал я, поскольку мне совсем не хотелось, чтобы Бобер касался моего нового, чистого и непорочного чувства своими грязными руками. Это было терпимо, когда касалось Лерки и похожих на нее девчонок.
  - В следующие увольнение может мне пойти с тобой?
  - Я думаю рановато! - он начинал меня злить, но я пока не показывал этого.
  - Ну, все равно ты не забудь!
   Я кивнул головой, затягиваясь в тот момент сигаретой. Для меня уже было давно все ясно и этот разговор велся только ради того, чтобы не обидеть своего четвертого друга.
   Следующая неделя прошла довольно быстро и не была чем-либо примечательна. Распорядок дня соблюдался неукоснительно, а забавных случаев, которые происходят почти каждый день я не запомнил.
   В пятницу я позвонил по знакомому мне номеру, выученному наизусть и услышал в трубке знакомый голос. Вот опять странно, - подумал я, - всю неделю я спокойно жил, но вот набрав номер и услышав голос Лоры, мое сердце забилось сильнее и громче, а внутри меня кто-то защекотал мои нервы, расположенные где-то в груди и внизу живота.
  - Привет! - хотел крикнуть я в трубку, но не узнал своего голоса, он был радостным, но очень спокойным, что не соответствовало моему внутреннему напряжению.
  - Привет! - я старался уловить в голосе девушки радость после долгого ожидания или даже просто теплоту. И, как мне показалось, услышал. - Куда пропадал? Я ждала твоего звонка...
  - Да понимаешь с субботы на воскресенье заперли в наряд. Сменился поздно и уже не хватило времени...
  - Ясно...
  - Лора, а чем ты занята завтра после обеда? - немного напрягся я, задавая этот вопрос, ожидая неутешительного для меня ответа, типа "занята", "мама берет меня на дачу" или еще чего-нибудь в том же духе.
  - Ммм...Понимаешь приехала Машка... хотели с ней погулять...
  - Ясно... - вот я и дождался чего ждал! Я тяжело выдохнул и, видимо, мой голос сказал больше чем я, потому что Лора поспешила с ответом.
  - Но вот если ты не будешь против ее общества, то мы могли бы вместе погулять.
  - О! Да я с большим удовольствием, тем более я Машку давно не видел, а отношения у меня с ней всегда были хорошими. Мы же вместе с ней были в Артеке!
  - Да?! А я этого не знала!
  - Это было то в шестом классе! Давно!
  - Ну так ты не возражаешь?
  - Нет, конечно! Тогда завтра встретимся!
  - Ты в котором часу освободишься?
  - Думаю, что в три часа буду свободен, может чуть позже - попытался рассчитать я время увольнения, которое редко можно было угадать.
  - Отлично, встретимся!
   Я положил трубку, но сердце мое еще некоторое время после разговора не могло успокоиться, оно скакало от незнакомого волнения и радости. Но прошло еще с полчаса и я, и оно успокоились, все пошло своим чередом. Я ждал увольнения, но воспринимал этот день и половину завтрашнего не как непреодолимую силу, а как обычное время, оставшееся до увольнения, всего-то вечер пятницы и полдня субботы. Подумаешь!
   В субботу мы построились для выхода в увольнение в пятнадцать часов. В общем я и рассчитывал на это время. Пока то, да се, из училища я вышел почти в четыре. Никого не ожидая, ни Стаса, ни автобуса, я помчался вниз по Ленина, спеша на встречу. Шаги мои были широки, а внимание затуманено, я вроде и смотрел по сторонам, но ничего не видел. Именно поэтому я не обратил внимание на то что, кто-то меня окликнул. Пройдя еще несколько шагов, я остановился, потому что уже четко услышал.
  - Молодой человек! Товарищ курсант!
   Я обернулся и увидел Лору и Машку. Они стояли на противоположной стороне улицы и махали мне руками. На плече у Маши висела какая-то сумка черного цвета. Дождавшись, когда машин на дороге не окажется, я перебежал на их сторону.
  - Привет! А вы чего тут? - удивился я.
  - Так тебя долго не было, и мы пошли тебе навстречу, - объяснила Лора. - Узнаешь девушку?
  - Конечно! Привет, Машка!
  - Привет! А тебе форма идет! - польстила мне подружка Лоры.
  - Спасибо!
  - Нет, правда! Мне тоже нравиться, как она на тебе сидит! - подтвердила Лора.
  - А куда ты так несешься?
  - Так домой спешил, переодеться, - я не стал говорить, что мы же с Лорой договорились встретиться, побоялся, что могу поставить ее в неудобное положение перед Машкой.
  - Зачем? Оставайся в форме, нам будет приятно гулять с таким кавалером! - попросила Машка. А Лора ее поддержала.
  - Ну, ладно, - не стал я ломаться. - Куда пойдем?
  - А пойдемте к театру, там можем в сквере посидеть, потом спустимся по Карла Маркса, куда-нибудь зайдем... - предложила Машка.
  - Мне без разницы, пойдем! - согласился я.
   Девочки взяли меня под руки с разных сторон, и мы пошли вниз по Ленина, мимо "Алмаза" и цветочного рыночка, где носастые продавцы торговали гвоздиками и тюльпанами. Мы не остановились, хотя у меня возникла мысль купить своим девушкам по несколько цветочков, но Лора, почувствовав мое желание, потянула меня дальше, не позволив сделать широкий жест.
   Машка вдруг остановилась и стала копаться в своей совсем не дамской, черной и довольно большой сумке, висящей на ее плече. Она достала из нее микрофон и стальную раздвижную палку, присоединила их, повернула какие-то рычажки на аппаратуре, что лежала в сумке и, поднеся ко мне микрофон сказала:
  - Володя, я провожу опросы различных по возрасту, полу и виду прохожих. Мне это нужно для института, задание такое. Могу ли я рассчитывать на твое согласие пообщаться со мной и с моим микрофоном?
  - Ммможешь, - нехотя согласился я.
  - Отлично! Тогда приступим? - она опять покрутила что-то в своей сумке и, улыбаясь, посмотрела на меня. - Итак, скажите вы позвоните или позвоните?
  Первое она произнесла с ударением на второй слог, а последнее слово - на последний.
  - Позвоните, - я сделал ударение на последний слог.
  - Хорошо, пойдемте дальше! А как вы думаете вот это дерево красивее или красивее вон того? - Она опять изменила ударение в слове красивее. В первом случае произнесла с ударением на "и", а во втором на первое "е".
  - Красивее, - я сделал ударение на "и".
  - И опять очень хорошо! А теперь вы мне не назовете столицу Албании?
  - Тирана, - не задумываясь ответил я.
  - А Эфиопии?
  - Аддис-Абеба.
  - Вьетнама?
  - Ханой, - я не задумываясь отвечал. Такие вопросы не ставили меня в тупик, поскольку в школе я любил и знал географию, а еще, что немаловажно в детстве с Вовкой мы играли в различные игры, связанные с мировыми картами. Мы делили мир между собой легко и непринужденно, поэтому почти все географические названия у меня навеки отпечатались в мозгу.
  - Какую последнюю книгу вы прочитали?
  - Последнюю...
  - Что задумались? Не помните?
  - Нет, не в этом деле. Я читаю Эрих Мария Ремарка, но вот могу спутать, что было последним - "Тени в раю" или все-таки "Черный обелиск"...
  - Ну это уже не принципиально...
  - И последний вопрос. В каком году была первая русская революция?
  - Ты бы еще спросила, сколько комсомольцев штурмовало Зимний дворец! Смеешься?
  - Нет, вполне серьезно!
  - В тысяча девятьсот пятом, а ни один комсомолец Зимний не брал.
  - Прекрасные знания! Странно, что ими обладает будущий военный! - похвалила и тут же немного оскорбила меня Машка.
  - А ты считаешь, что все военные тупые?
  - Теперь уже нет! Не обижайся, я не хотела тебя обидеть, но поверь, ты почти единственный, кто прошел мой тест на отлично! Если не веришь, я могу тебе это доказать.
   Я особенно и не обижался, но сделал вид, что мне было неприятно и тем самым подпел Машке. Взглянув краем глаза на Лору, я не просто мгновенно забыл о неловкости, возникшей в этой ситуации, но и даже в душе поблагодарил Машку за ее тест. Ее подруга смотрела на меня с гордостью и одобрением. Ей было явно приятно, что я не оплошал и не упал ни в ее глазах, ни в глазах будущей журналистки.
  - Ну что, будем проверять? - спросила нас Машка. В это время мы проходили мимо училища связи и навстречу стали изредка попадаться "чернопогонники" с пятью минусами на левом рукаве кителя.
  - Да у тебя ничего не получиться, - хмыкнул я. - Они не будут тебя отвечать.
  - Это почему?
  - Потому что рядом с тобой идет курсант летного училища, а он заклятый друг связисту!
  - А ты тогда пойдешь с Лорой немного в стороне! Договорились?
  - Как хочешь, - согласился я, а Лора вновь взяла меня под руку и попридержала меня, замедлив шаг и пропуская Машку вперед.
  - Пойдемте товарищ курсант, не будем мешать будущему журналисту в его очень важном деле социального опроса!
   Мы отстали и остановились, когда Машка нашла свою следующую жертву. Она ринулась в бой с микрофоном на перевес, словно с винтовкой, к которой пристегнут штык. Этим самым штыком она мгновенно обезоружила первого "врага".
  - Ты не обижаешься на меня? - тем временем спросила Лора.
  - За что?
  - Ну, за все это! - она махнула головой в сторону Машки и ее нового, очень робкого респондента. - Понимаешь, ей и вправду задали эти самые интервью, и она по возвращении должна будет отчитаться о проделанной работе.
  - Я вхожу в ее задание?
  - Если ты не захочешь, она твое интервью не включит в сове задание, только скажи.
  - Даже и не знаю! Пусть включает. А потом, за что мне еще обижаться?
  - Ну хотя бы за то, что мы не вдвоем...
  - Конечно, это не есть хорошо, но Машку мне приятно увидеть. А потом мы же не всегда будем втроем...
  - Пойдем к ней, вроде она отпустила свою жертву!
   Мы пошли к будущему журналисту, которая прятала свое оружие в чехол в виде черной сумки. Курсант быстро исчез, и мы не помешали работе студентки.
  - Ну, что скажешь? - спросила ее Лора.
  - Скажу, что я права! А исключение скорее подтверждает правило, чем его опровергает! Ты Вовка - исключение из правила! Он - она кивнула головой в сторону исчезнувшего курсанта, - не ответил почти ни на один вопрос из списка!
   Дальше мы пошли уже без Машкиных опросов. Миновали сквер у площади, прошли по проспекту Революции и спустились по Крала Маркса до Комсомольской горки. Там я решил оставить подружек одних, поскольку они собрались идти к Машке домой.
  - Пойдем с нами! - попросила Лора, а Машка ее поддержала.
   Но я не согласился. Во-первых, я не знал родителей Машки, а знакомиться с ними у меня и желания не было. Во-вторых, я очень захотел есть, а ждать, когда меня накормят было для меня смертельно. Ну и в-третьих, я решил, что мое общество только мешает встрече двух близких подружек. В следующий раз! - подумал, а затем сказал вслух я и откланялся. Лора помахала мне ручкой, а Машка даже чмокнула меня куда-то, куда определить я не смог, поскольку это был даже не поцелуй, а его имитация.
  
  * * *
  
   Однако так случилось, что мои желания не совпали с моими возможностями, а вернее не только с моими, но и с желаниями Лоры, ее преподавателей, ректора и прочих лиц, от которых зависела ее учеба. Я говорю о том, что в начале июня Лору отправили на ежегодную практику и она пробыла там до середины июля, после чего срочно уехала к своей бабушке, поскольку той потребовалось уход и общество любимой внучки. Именно поэтому так до августа мы больше и не увиделись. Сказать, что я не расстроился нельзя, но тем не менее эта разлука не стала ни мукой, ни беспросветной печалью, ни тем более каким-то горем. Конечно я скучал, конечно я бы обрадовался если бы Лора вернулась скорее, но отчего-то после моей встречи с ней я стал терпеливее, спокойнее, рассудительнее. Возможно я стал взрослее? Или был уверен в своей девушке? Или мои чувства к ней были не сильные? Нет! Последнее предположение совершенно неверное. Мои чувства к Лоре, влечение к ней как физическое, так и духовное росли с каждым месяцем, с каждой прожитой неделей. Я все больше и больше убеждался, что это мой человек, это моя половинка, это моя судьба.
   В училище нам не давали скучать, нас интенсивно стали натаскивать на сдачу государственных экзаменов, все предметы, что не сдавались на них, теряли всякий смысл и интерес с нашей стороны, а преподаватели, понимая реалии, уже не доставали нас и ставили оценки автоматом.
   Свободный выход в город по выходным и средам никто не отменял. Мы также выходили в эти дни на свободу, правда свобода стала немного обыденной и, о боже, скучноватой. Хотя дни летели с такой же скоростью и быть может даже быстрее. Не успели мы оглянуться, как стремительно пролетел июнь, а за ним спешил жаркий июль. Отпуск долгожданный и всегда горячо любимый нам светил не в июле как все эти года, а лишь в конце октября, после присвоения первых офицерских званий. Конечно, нам хотелось на каникулы, но мысль о том, что остается потерпеть несколько месяцев и мы закончим училище и станем взрослыми, успокаивала нас и наше постоянное стремление к отдыху.
   Приближался еще один знаменательный день для курсантов выпускного курса. На конец июля был назначен рубеж с названием "сто дней до приказа". Он пришел в училище из армии, это там дембеля чествовали себя и друг друга и заставляли солдат позже призванных ублажать их. У нас в этот день не случалось никакой "дедовщины". Только курсанты младших курсов обязаны были обращаться к четвертому курсу "товарищ офицер". Ну а подкреплением этого праздника было то, что через неделю в училище заканчивался набор новых абитуриентов и у них начинался курс молодого бойца - КМБ. Новой роте присваивалось наименование выпускающейся и плюс приставка молодая. В начале августа в училище официально появилось две двадцать третьих роты. Одна находилась в училище, а вторая пока маршировала и сгорала под палящими лучами солнца на плацу хутора Грушевый, где испокон веков находился наш полевой лагерь, там начинали службу мы, все до и после нас.
   Что же произошло такого, чтобы вспомнить этот короткий отрезок времени? - пытаюсь я вспомнить и ничего не приходит на ум. В увольнениях я выпал из компании гуляк и ходоков по женским общежитиям. Побоищ в это время с нашим участием больше не происходило. Отчасти от того, что они стали не интересны нам, отчасти из-за опасения за свое будущее, ведь пойманный в драке мог вылететь из училища, а это было бы сверх безрассудства. Поэтому все выпускники в увольнениях тихонько проживали со своими девушками, с которыми они постепенно прощались, либо наоборот, приучали себя и их к мысли о долгой и счастливой совместной жизни. Но таких было немного. Жениться в училище или сразу после него считалось у нас глупостью. Именно поэтому мы всячески издевались над женатиками. Поэтому никаких свадеб в ближайшее время я не ожидал, тем более с участием моего окружения.
   Однако, в июле я все-таки стал свидетелем на одной курсантской свадьбе. Мой одноклассник и курсант училища связи, мой хороший друг и по совместительству грузин скоропостижно женился! Уж не знаю, что его толкнуло на этот серьезный шаг. Невеста не залетала, она не была красавицей, не являлась никому из командования училища связи дочкой. Но мой друг на ней женился за год до выпуска! Поскольку мы были хорошими друзьями со школьной парты, почетная обязанность стать свидетелем при регистрации брака со стороны жениха легла на меня.
   Времена уже были тяжелые, в стране давно был объявлен если не сухой закон, то почти сухой закон. Хотя официально все это началось еще в 1985 году, только к нашему выпуску меры были усилены, и мы почувствовали тяжелую руку трезвости на своем горле. Началось все с того, что во всех центральных изданиях страны, по телевидению и радио было объявлено постановление ЦК "о мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения". Советские граждане, как один поддержали постановление правительства, а каждый третий советский гражданин требовал ужесточения мер. Народ требовал введения "сухого закона". В миг повсеместно были созданы "общества борьбы за трезвость" в каждом трудовом коллективе. Но то ли магазины были затоварены спиртным, то ли склады ломились от водки и дешевого вина, но пару лет мы спокойно брали спиртное, не чувствуя никакого ажиотажа. Но вот в это лето тучи сгустились и спиртное как-то сразу исчезло с полок магазинов. Достать водку стало труднее чем купить импортный дефицит. Мало того, повсеместно стали играть так называемые "комсомольские" свадьбы. Проще говоря свадьбы, где декларировалось отсутствие алкоголя. Советские люди шли на праздник без стимула к веселью.
   И вот в такое тяжелое время мой друг решил идти под венец! Но грузин всегда был грузином. Семья каким-то образом организовала обычную свадьбу. Водка имела место на столах, ящики советского шампанского были подготовлены к распитию. С кавказским размахом шли приготовления к свадьбе сына.
   Не скажу, что меня сильно разочаровало, но мне стало грустно при виде свидетельницы со стороны невесты. Мы собрались за несколько дней до торжественного дня, чтоб познакомиться. Мне со стороной невесты, а невесте и ее подружке со стороной жениха.
  - Тамазик, а посимпатичнее свидетельницы не нашлось? - разочарованно спросил я своего друга, когда мы возвращались со встречи.
  - Я сам в шоке!
  - Удружил!
  - Ну, извини! Потерпи! Тебе же не жениться на ней!
  - Да, но говорят, мне целоваться с ней! - почему-то бытует мнение, что свидетель и свидетельница должны обязательно целоваться на свадьбе, иначе счастья молодым не светит. Кто такое придумал, я не знаю. Но я твердо для себя решил, что на эту глупость не пойду.
  - Подумаешь! Чмокнешься и все.
  - Как у тебя все просто...
   Но он оказался прав, ничего сложного не случилось. Видимо своим видом и полным равнодушием к подружке невесты я отбил у нее всю охоту соблюдать кем-то установленные обычаи. Мы ни разу не поцеловались со свидетельницей, кроме того, за мной приударила ее подружка, но и ей тоже ничего не отломилось. Свадьба для них прошла скучно и не интересно, впрочем, как и для меня.
   Вспоминать саму свадьбу мне совсем не хочется. Она не отложилась у меня ни в сердце, ни в душе и даже ни в голове. Не знаю обижу ли этим высказыванием я своего друга или нет.
   Вот и все самое значимое событие, произошедшее в промежутке между началом июня и концом июля. В остальном все дни проходили довольно однообразно. Я ходил в увольнение домой. Мы с Вовкой и Кузей частенько, вспоминая детские годы, сидели на лавке во дворе и резались в домино, либо карты. Иногда мы ходили в парк, иногда в кино, в общем скорее всего из-за такого времяпровождения я и считал, что свобода стала если не обременительной, то уж явно однообразной.
   И только с приходом августа жизнь моя снова приобрела краски и череду приятных и не очень событий.
  
   ГЛАВА 8.
  
   Август ознаменовался первым очень важным событием. Начался пошив нашей будущей лейтенантской формы и все это происходило в военном ателье. В один из дней, это был обычный будний день, нас сняли с самоподготовки и строем куда-то повели. Никто из нас не делал никаких предположений, почему-то все были равнодушны к причине такого похода. Строгина никто не пытал, не говоря уже о старшине. Впрочем, все быстро выяснилось, когда, не успев выйти за ворота училища, мы, перейдя проезжую часть улицы, вошли в так называемый район "пентагон", где жили в основном семьи офицеров, а через несколько дворов уже оказались у ателье. Здесь прозвучала команда разойтись, а первому взводу войти в помещение пошивочной мастерской.
  - Я же говорил, что идем шить форму, - заявил Тупик, но никто не обратил на него никакого внимание, всех занимал сам процесс.
   Мастеров работало немного, в основном это были пожилые женщины, но среди них был один старичок, видимо, еврейских корней. Он тщательно измерял размеры, долго щурясь на ленту сантиметра, а потом, шепча себе поднос цифры, наверное, чтоб не забыть, записывал их на листке бумаги химическим карандашом, слюнявя его через каждую цифру. Я почему-то сразу захотел попасть не к нему, а к женщине, что казалась самой молодой из всех.
  - Стас, давай поменяемся, - попросил я своего друга, когда подошла моя очередь и мне следовало идти к старичку.
  - Молодой человек! Я жду вас! - сказал старичок, смотря на меня в упор.
  - Эээ... сейчас не моя очередь... - попытался я отказаться и пропустить вперед кого-нибудь, так как Стас, стоявший после меня, уж пошел на примерку к женщине.
  - Не задерживайте своих товарищей и меня, милостивый государь, - картавя и сердясь настоял старичок.
   Мне пришлось не ломаться и идти к нему. Еврейский мастер обхватил мою грудь лентой и, отпустив ее через мгновение, стал пристально разглядывать на ней объем моей груди.
  - Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, я сошью вам форму лучше всех, - прошептал он мне почти в ухо, когда стал измерять длину моих рук от плеча до кисти. - Я так понимаю, что вы считаете меня старым, и что я забуду ваши мерки?
  - Нет... - стал отрицать я, но старик точно установил причину моего нежелания идти к нему.
  - Таки не волнуйтесь! Я уверяю вас, что ваши кителя и брюки будут лучшими! А теперь измерим ноги...
   Сняв с меня все мерки, он похлопал меня по плечу и легонько толкнул в спину, пригласив следующего курсанта.
   После первого похода в ателье нас стали регулярно, раз в две недели в него водить. Постепенно офицерская форма, точно также, как и мы стала приобретать объем и, простите за тавтологию, форму. Рукавов еще не было, но в тех местах, где они крепятся к плечам, уже торчала вата и нитки и создавалось впечатление, что рукав только что был оторван. Старик меня всегда встречал улыбкой и легкими подколами. Правда на третью примерку меня стала обслуживать женщина. Когда я спросил, почему она стала шить, а не старик, она долго молчала, пыхтя и держа иголки во рту.
  - Иван Соломонович приболел..., наконец отозвалась она, вынув металл изо рта.
  - Так вы будете заканчивать мою форму?
  - Нет. Он послезавтра уже выходит с больничного.
   Это меня успокоило, потому что я на самом деле проникся симпатией и доверием к старику и мне очень захотелось, чтоб форму сшил именно он. Я сам себе был вынужден признаться, что в его кителях я уже чувствовал себя комфортно, уверенно и теперь переживал, чтобы никто не испортил то, что начал старик.
   Но не только примерки отвлекали нас от повседневной рутины. В августе нас на день привлекли к сельхоз работам. В средней полосе студентов осенью отправляли в колхозы помогать собирать картошку. Мы же проживали на юге страны и соответственно должны были собирать какие-нибудь другие овощи, прорастающие в наших широтах, несколько более экзотичные.
  Утром будничного дня всю роту посадили на автомобили с брезентом и вывезли в ближайший совхоз для сборки помидоров. Поля этих овощей красных, бурых и еще зеленых раскинулись по необъятным степям. Куда ни кинь взгляд, везде ровными рядами торчали невысокие кустики, согбенные под тяжестью тяжелых и многочисленных плодов.
   Мы высыпали из машин и закурили в ожидании команды, поясняющей что нам делать и каким образом. Чуев стоял возле кабины первой машины и курил с взводными офицерами. Прошло с полчаса прежде чем к офицерам подошли сельские руководители и стали что-то объяснять. Чуев кивал головой и дымил сигареткой прямо в лицо мужику, стоящему рядом с ним и объясняющему задачу, поставленную перед ротой. Наконец, видимо задача была уяснена маленьким военным умишком и из уст командира прозвучала команда строиться.
  - Друзья мои! Перед нами поставлена нелегкая задача по уборке всего этого поля, - он обвел рукой вокруг себя, указывая на необъятные ряды помидорных кустов. - Нужно собрать все плоды, независимо от их спелости. Правда надо сортировать помидоры. В одни ящики класть спелые, в другие - средней спелости, а зеленые пока собираем в кучи, а потом хозяева решат, куда их собирать. Старшина!
   Старшина подошел к нему и стал выслушивать указания. Потом он вернулся к роте и подошел к Строгину.
  - Женя, ваш участок вон от того ряда, видишь там виднеется куча зеленых помидоров? Видишь?
  - Да...
  - И отсчитывай ровно сорок рядов. Идете отсюда и до пересечения рядов проселком. Сейчас приедут колхозники привезут тару - ведра и ящики. Сортируйте, как сказал Чуев. А зелень складывайте в кучи. Все понятно? Пойду второй взвод инструктировать.
  - Все слышали? - спросил нас Строгин, когда старшина отошел. - Не надо больше повторять?
   Все всё поняли и второго объяснения не потребовалось. Взвод рассыпался и в ожидании тары мы, подойдя к своему наделу, опять закурили, удобно пристроившись возле зеленой кучи неспелых, твердых и кислых плодов. Все старались присесть и прилечь на землю и на вырванную ботву так, чтобы случайно не раздавить помидоры и не испачкать свою "хэбэшку". Погода нас радовала, было тепло, но пасмурно. Идеально для сбора урожая в поле. Отсутствовали палящие солнечные лучи, мы не должны были изнемогать от высокой температуры и обливаться потом и в то же время отсутствовали осадки, под которыми сбор урожая становился бы настоящей каторгой.
   Вскоре появились трактора с прицепами, полными ящиков и ведер. Сельские рабочие выгрузили всю тару на землю и уехали за новой партией для других взводов. Мы, не став ждать специальной команды, взяв ведра, побрели по дорожкам между рядами. Когда ведро наполнялось, мы несли его в начало пути и вываливали его содержимое в кучу, которую разбирали сержанты, сортируя помидоры по их спелости и раскладывая по ящикам, которые ставились один на другой. Вскоре из ящиков выросли баррикады. От молодецкой дурости и скуки, сержанты во главе со Строгиным стали строить из ящиков крепость, устанавливая ящики в крепостную стену почти с человеческий рост. В стене были сооружены бойницы, вход в крепость не прикрывали ворота, но одна стена как бы нахлестывалась на другую, тем самым прикрывая защитников этой ящичной крепости. Когда строительство приостанавливалось из-за отсутствия сырья, они прятались за стенами и держали оборону, не подпуская врагов, несущих полные ведра помидоров. В нас летели зеленые, упругие плоды, при попадании они разлетались словно зеленая кровь. Нам приходилось уворачиваться от снарядов защитников крепости. В ответ им с нашей стороны летели ответные снаряды, которые взрывались при попадании в стены и самих защитников, иногда не успевающих спрятаться за стеной. Правила игры возникли сами собой. Считалось, что наступающие побеждают при успешном вываливании содержимого своих ведер под стенами крепости.
   Сержанты второго взвода, заметив наше веселье переняли все правила игры и вот уже второй, а за ним и третий взвода включились в веселую забаву. Мало того, соседние крепости стали враждовать между собой и уже неясно было кто с кем воюет. Помидоры летели в разные стороны, гибнув безвозвратно. Урожай был под серьезной угрозой.
   Забаву прервали появившиеся вдалеке трактора, они мчались забрать уже собранный урожай и уберечь его от участи сгинуть в пылу жаркого боя. Поравнявшись с крепостями, трактористы и колхозники опять выгрузили пустые ящики, а вместо них стали с помощью сержантов загружать ящики, полные спелых и не очень помидоров. Вскоре крепости исчезли, но, когда тракторы скрылись за горизонтом, строительство крепостей возобновилось, но уже под огнем наступающих "ведерщиков". Под шквальным огнем сержантские стены росли ввысь и в стороны.
  - Ура! - кричали в неистовом наступлении "ведерщики" и огневым напором брали крепости приступом, каждый раз побеждая врага.
   Вскоре мы все так извазюкались в помидорном соке, что можно было выжимая "хэбэшки", собрать до литра томатного сока.
  - Теперь в умывальники будет не протолкнуться, - ворчал Вадька.
  - Почему?
  - Так все же кинуться стираться!
   Об этом, пожалуй, кроме Вадьки, никто в те моменты веселой забавы не подумал. Но этот нюанс не остановил нашу молодецкую удаль, обстрел помидорами продолжался, пока не появился Чуев. Он одним своим видом остановил кровопролитие. Курсанты присмирели. Но забавы продолжились, правда видоизменившись. Новым веселым увлечением стали прыжки на помидорную кучу. Все началось с падения Тупика на зеленую помидорную кучу в результате толчка Фомы. И вот мы стали с разбегу прыгать на две невысокие кучи, выросшие ввиду отсутствия свободных ящиков.
   Задача заключалась в том, чтобы упасть в самый центр кучи с определенного расстояния. Недолет или перелет не считался. Тот, кто приземлялся в центре считался победителем. Заступ аннулировал победу.
   Уже ничто не могло нас остановить. Ни форма, уже давно мокрая и в помидорных косточках, которая подлежала тщательной стирки, ни сапоги с засохшими следами от разбитых помидоров, которые тоже требовали мытья и чистки, ни лица и руки, получившие максимум увлажнения, все одно мы тянулись к плодам и нет-нет, но метали их в своих товарищей.
   Обеда мы в тот день в привычном понимании были лишены, но колхозники привезли нам лотки с горячими буханками белого хлеба, мисками соли, пучками кинзы и салом. Лучшего мы и придумать не могли. Помидоры были под рукой, а хлеб с салом заменил и первое, и второе. Потом на тракторе привезли алюминиевые бидоны с горячим чаем и эмалированными кружками. Проблема с обедом была решена. Устроившись на земле мы с аппетитом уплетали вкуснейшее и нежнейшее сало с только что испеченным хлебом, заедая все это посоленными помидорами.
  - А нечего у нас получился пикник! - с набитым полным ртом радовался Вадька.
  - Так ты же был не доволен?!
  - Нет, я только говорил, что умывальник сегодня будет занят и надо поторопиться его занять.
  - Тогда ты Вадька занимай, а мы будем сдерживать желающих, - предложил Бобер.
   После обеда, который закончился уже в четвертом часу, мы загрузили оставшиеся кучи с мятыми зелеными помидорами во вновь привезенные ящики и на этом наша миссия была признана выполненной.
   Мы загрузились в училищные автомобили и удобно устроившись на деревянных лавках направились домой. Дорогой все курили, ели, распиханные по карманам, по примеру Вадьки, красные помидоры, подсаливая их колхозной солью, набранной им же в достаточном для всего взвода количестве.
   Вечером в общежитии, как и предвидел наш прозорливый друг, перед умывальниками растянулись огромные очереди желающих привести форму в порядок, кое-где простирнуть, где-то застирнуть, а кому-то необходимо было стирать все и галифе, и китель, и даже пилотку. Наши казачки подсуетились, и мы со Стасом оказались в выгодном положении вторым и третьим в очереди. Аккуратному Вадьке не пришлось долго возиться со своей формой, и он скоро уступил место Бобру, а тот уже мне и Стасу.
   На утро, те у кого форма за ночь не успела высохнуть, облачились в "парадку". Осмотрев нашу разношерстную гоп-компанию, Чуев приказал всем переодеться в парадную форму одежды. За что получил по полной от комбата на плацу перед разводом на занятия.
  - Я не понял, Чуев! - крикнул комбат, когда наш строй занял свое место.
  - Я, товарищ полковник! - отозвался ротный.
  - Ааа... я не понял ибиома..., что за женихи?! - возмутился полковник нашим внешним видом громко и в своем стиле. - А, Чуев, куда вы собрались ибиома?
  - Вчера все постирались и не высохли, - попытался объяснить свое решение командир роты.
  - Не обсохли они... ибиома! Женихи ибиома! После занятий переодеться в повседневную форму!
  - Есть, товарищ полковник! - взял под козырек Чуев.
   Хотя, признаться, мы были рады походить в "парадке" не только в увольнении, ноги хотя бы полдня отдыхали в ботинках от сапог, а наши и наших преподавателей носы не мучились от крепкого запаха сапог и портянок.
   Проходя первыми перед комбатом, наши коробки лихо поворачивали головы в сторону командования, и мы представляли себя уже без пяти минут офицерами, чеканящими шаг легкими, пока еще военными ботинками. Молодецки крича строевой клич: "и раз", мы, улыбаясь от счастья и молодости, проходили словно на параде, правда держа в левых руках портфели и дипломаты. Тритий курс, не говоря уже о первом и втором, как всегда с завистью и нетерпением смотрели на нас, таких красивых, веселых и даже где-то в меру беспечных. Ведь когда мы выпустимся они сразу же приблизятся к своей заветной цели, правда, каждый к своей. Третий курс станет четвертым, выпускным, второй перейдет на третий и станет старшим курсом, а первый из "минусов" превратится в почетный второй курс, имея за собой новых первокурсников. Так устроена была жизнь в любом военном училище, да и во всей армии.
  
  * * *
  
  Наконец, в середине августа вернулась в город Лора. Об этом я узнал от Аллы Петровны. На неделе я вечером позвонил им домой и трубку взяла она.
  - Здравствуй, Володя! Да вернулась. Она же помогала бабушке, та приболела, а нам с отцом не удавалось вырваться - работа, вот Лоре и пришлось ехать вместо нас. Ну, сейчас, слава богу, все нормально! Нет, она сейчас в институте, у них начался семестр. А по выходным она дома, грызет гранит наук. Заходи, конечно! Будем рады тебя видеть! Лора, как вернулась сразу же спрашивала звонил ли ты или нет! Так что обязательно заходи!
   Положив трубку, я вновь почувствовал, как мое сердце громко стучит и пытается выскочить из груди, благо рядом с автоматом никого не было и мне не пришлось ни стыдиться перед курсантами молокососами, которые всегда крутились возле аппарата, ни объяснять своим товарищам отчего я так глупо улыбаюсь.
   В субботу я, переодевшись дома и перекусив, отправился через дорогу в дом с булочной. Однако Лору я не застал.
  - Убежала к подружке, - сетовала Алла Петровна, - срочно той что-то понадобилось, и Лорка побежала. Но она обещала скоро вернуться. Заходи, подожди ее у нас!
  - Спасибо, Алла Петровна, но я лучше зайду позже. Я тоже обещал встретиться с Романцевыми, - вежливо отказался, представив, как я буду сидеть с Аллой Петровной, развлекать ее разговорами и ждать, словно верная супруга возвращения своего любимого.
  - Как только вернется, я ей скажу, что ты приходил. Она позвонит! - пообещала женщина и я ушел.
   Я в ожидании звонка отправился к Вовке и просидел у него до вечера. Только в восемь вечера у него в квартире раздался звонок.
  - Да, приветствую вас. Ивам не хворать! Да. Да. У меня. Ничего не делаем. Дать трубку? Минуту... - он протянул мне телефонную трубку. - Вас месье. Мадмуазель Лория.
   Я с трепетом, но не подавая виду, что волнуюсь, взял у него красный рог телефона и поднес его к уху.
  - Але...
  - Привет! Прости, что так получилось! Срочно нужно было встретиться с подружкой. Вы там заняты?
  - А что?
  - Ну, не хочешь зайти ко мне?
   Я не просто решил зайти, я побежал к ней, несмотря на то, что до конца увольнения оставалось меньше двух часов. Дверь открыла Лора. Она, вернувшись от подружки, не переоделась и осталась в джинсах и клетчатой рубашке. Прям из вестерна, - подумал я. Длинные, темные и волнистые волосы, в беспорядке разбросанные по плечам и груди, голубые большие глаза. Боже, ну какая она красавица.
  - Заходи! - она пропустила меня в коридор.
  - У меня мало осталось времени, через час я должен вернуться в училище.
  - Жалко, что так получилось! Но если б я знала, то перенесла встречу на будний день, хотя там точно горело... Ну все равно, проходи! Хоть ненадолго.
   Я разулся, и девушка провела меня в свою комнату, по пути мы встретили ее мать, которая хлопотала по хозяйству, бегая между кухней и комнатами.
  - Хорошо, что зашел! - улыбнулась Алла Петровна. - Проходите, сейчас ужин будет готов!
  - Алла Петровна! Не стоит, я скоро ухожу.
  - Как?!
  - Увольнение заканчивается.
  - Ну покушать то успеешь!
  - Простите, но дома тоже будут ждать и пичкать ужином, а откажусь, мама обидится...
  - О, да мы матери все такие...
   В комнате Лора усадила меня на диван и присела рядом. Ее глаза смотрели на меня и с улыбкой, и с грустью. Я никак не мог понять какие они на самом деле. Девушка положила свою руку мне на колено, и я невольно вздрогнул.
  - Давай исправим сегодняшнюю ошибку...
  - Давай. А как? Хотя я хочу сразу тебе сказать, что ничего страшного не произошло и вины в том, что ты встречалась с подружкой уж точно нет.
  - Ну и хорошо. А я предлагаю сходить в театр. Через две недели в наш краевой приезжает оперная труппа. Я могу взять билеты.
  - Прекрасно! Тогда, если будет возможность, то лучше брать на субботу.
  - Договорились... у тебя получится?
  - Легко. У нас же по выходным свободный выход, а в субботу он дольше, чем в воскресенье, так что не опоздаю.
  - Тогда я покупаю билеты.
   Пробыв у Лоры еще с полчаса, я откланялся и побежал домой переодеваться, так как время уже поджимало. Но знакомый уже четыре года маршрут был пройден в срок, и я вернулся в училище даже на десять минут раньше намеченного срока.
   В последующие две недели моих увольнений мы с Лорой провели вместе. Оказалось, что оперная труппа прибудет только в конце августа, а первые представления начнутся только в начале сентября. Но пока лето не попрощалось и стояли жаркие дни, вот только день стал заметнее укорачиваться, да листья стали быстро желтеть и осыпаться под ноги прохожим. Но это не мешало и не портило мне настроение. Всему свое время и во всем надо искать позитив. А мой позитив был в том, что несмотря на убывающее лето и приближение осени впереди ждал выпуск и путевка в офицерскую жизнь.
  Мы гуляли по улицам любимого города, бродили по парку, пиная ногами кучи желтых, красных, бордовых листьев, сидели в кафе и ели мороженное. Странно, но оказалось, что можно итак проводить время и не скучать от этого и не выдумывать чем бы еще заняться. Лора была чудесным собеседником. Ее интересовало буквально все и вся, у нее обо всем имелось собственное мнение.
  - Ты вспоминаешь школьные годы? - как-то спросила она. Я задумался. Сходу ответить на такой простой вопрос я не смог. Не то чтобы он был сложен, просто я никогда не задумывался.
  - Наверное, нет, - ответил я, после недолгого молчания.
  - Почему так неуверенно?
  - Я не задумывался над этим и даже если и вспоминал, то не отдавал себе в этом отчет что ли, или специально не сидел и не вспоминал... А ты?
  - Я вспоминаю только тогда, когда либо мои цели, которые я ставила в школе перед собой, либо какая-нибудь заветная мечта сбылись, либо вот я чего-то очень сильно хотела, я запомнила это и сейчас хочу, но у меня этого нет. И вот я думаю и вспоминаю, что мое желание никак не сбудется аж со школьных лет.
  - А к чему ты это сейчас вспомнила? У тебя что-то сбылось или наоборот, никак не сбудется?
  - Сбылось...
  - А что, если не секрет?
  - В восьмом классе я влюбилась в одного мальчика. Влюбилась так сильно, как это могут делать только школьницы. А этот мальчик был то ли гордым, то ли стеснительным и никак не хотел отвечать на мои знаки внимания к нему. Правда вокруг него крутилось много моих одноклассниц, и я просто растворялась в их кругу.
  - Так и что потом? - я начал догадываться к чему она все ведет.
  - Потом? Потом мы расстались и долгое время не виделись. Вот я и мечтала о нем, скучала по нему жуть, как сильно. Представляла себя, что вырасту стану очень известной, меня будут показывать по телевизору и он случайно меня увидит. Сразу влюбится, найдет меня и долго не сможет попасть ко мне, я же известная и ко мне не просто попасть. Он будет писать мне письма и одно из них только благодаря случаю попадет ко мне. Я все вспомню и его, и свою любовь. Найду его, и мы будем много и долго плакать от счастья. Смешно?
  - Да вроде не очень...
  - А мне вот стало сейчас смешно, когда вспомнила эти детские мечты!
  - А почему именно сейчас вспомнила? - стал я ее пытать, чтоб услышать кто же был этот мальчик.
  - Не знаю... вот сидим мы с тобой, мне так хорошо, спокойно, нет ни переживаний, ни нервов, ни беспокойства, даже, поверишь, стремлений никаких нет. Рядом со мной хороший человек... кажется, что еще надо в жизни...
  - И поэтому ты вспомнила о школе?
  - Да, наверное...
   Потом мы еще гуляли, смеялись и самое главное, когда мы возвращались домой, Лора держала меня под руку, прижималась ко мне и иногда она склоняла свою голову мне на плечо и так мы долго шли. Потом я ее провожал до двери и бежал домой переодеваться, так как времени всегда оставалось под обрез.
  
  * * *
  
   К последним выходным августа нам выдали офицерскую полевую форму. Был вечер, и все женатики уже уволились. Это был если не предел наших мечтаний, то уж точно один из самых счастливых дней за всю учебу. Всем курсантам было хорошо известно, что каждый год перед госэкзаменами выпускникам выдавали полевую офицерскую форму, с голубым кантиком на галифе, портупеей и фуражкой с офицерской кокардой. Это считалось последним, окончательным этапом в становлении офицера.
  Была пятница и мы непередаваемо гордые и до одури счастливые получили заветную форму согласно заранее запрошенного размера. Портупея, сложенная змеей и хромовые узконосые, выделанные из тонкой кожи, блестящие сапоги пахли непередаваемым запахом взрослой жизни. Весь вечер мы гладили кителя и галифе, пришивали пока еще курсантские погоны, стараясь понять сколько оставлять места под правым погоном для ремешка портупеи. Какие это были приятные, трепетные хлопоты. И какое счастье, что на следующий день мы пойдем в увольнение уже почти офицерами!
  Вечером почти все вырядились в полевую и стали бродить по коридорам, заходя в комнаты к друзьям.
  - Здравия желаю, товарищ офицер! - приветствовали мы друг друга шутя.
  - Вольно, товарищ курсант, - отвечали те, кто был в форме тем, кто еще не успел в нее облачиться.
   Вадька подшил толстенный подворотничок и заканчивал с погоном, когда Бобер стал мять на сапогах гармошку.
  - Серега, на офицерских сапогах не стоит мастырить гармонь. Общевойсковики и связисты наоборот, гладят сапоги с кремом, чтоб те выглядели трубами, как у фашистов.
  - Не знаю, у летчиков почти у всех всегда была гармошка.
  - Ну, как хочешь, я поглажу.
   И Вадька, закончив с портняжничеством, не стал формировать гармонь, а пошел в умывальник с коробочкой крема, стопкой газеты "Правда" и утюгом.
   На вечернюю поверку вся рота, за малым исключением стояла в офицерской форме.
  - Господа офицеры! - скомандовал старшина, тоже успевший переодеться.
   Мы выполнили команду, соответствующую царским и советским уставам, кроме, конечно, слова господа. Прочитав список роты и отметив отсутствующих, он удалился в комнату командира роты. Через пять минут вышел Чуев.
  - Друзья мои! Мне приятно вас видеть в этой форме! С завтрашнего дня сдаем ХБ и "парадку". Эта форма становиться единственной для повседневного ношения и увольнения!
  - Ура! Ура! Ура! - не сговариваясь прокричала рота. Лица всех курсантов сияли счастьем и улыбками.
   На следующий день утренняя зарядка прошла, как спектакль. Молодые красавцы-офицеры бежали задорно, с чувством собственного достоинства, а молодая смены с упоением смотрела на нас. Пожалуй, впервые мы вышли на утреннюю зарядку с желанием. Еще бы! Мы первый день были одеты в заветную для каждого курсанта форму! Ловя на себе завистливые взгляды, стуча как-то по-особенному, легко и непринужденно, новенькими хромовыми сапогами, мы бежали ровным строем, гордо вздернув головы и свысока кося взглядами на младшие курсы.
   Вернувшись с показательных выступлений и совершив утренний туалет, рота стала готовится к занятиям и тут вернулись женатики, они появились в коридоре в "прадках" хоть с пришитыми на левом рукаве четырьмя желтыми полосками, тем не менее чмошниками-курсантами. Увидев нас в офицерской полевой они, широко раскрыв глаза побежали в каптерку, но каптерщики, будучи еще теми шутниками, отказали им в выдаче формы.
  - Все! Закончились комплекты! Чуев заказал, но привезут только через месяц!
   Что тут стало твориться! Инициативная группа бросилась к дежурному офицеру, им в то утро был Дюша. Не понимая причину паники, лейтенант пошел в каптерку и после его визита, наконец, и женатики получили положенную полевую форму. Правда несколько человек все-таки остались в "парадках". Ими оказались те, кто по заранее известным разнарядкам планировали попасть на флот. Поскольку у морских офицеров, пусть даже в погонах с голубым просветом, отсутствует полевая форма, то и курсантам не положена была такая форма. Однако с того дня будущие "моряки" стали ходить в "парадке", как в повседневной форме.
   Курсантские "хэбэшки" и "парадки" мы перед построением на завтрак умудрились сдать. Наверное, никакая форма так быстро не сдавалась. Правда оставались еще шинели, теплое белье, сапоги, курсантские ботинки, но на их сдачу и досдачу других элементов Чуев выделил еще два дня, для того, чтоб не было столпотворений у каптерки.
   В нашем взводе только двое остались при своей форме, это Тупик и Славка. Они планировали после выпуска попасть на северный морфлот. Хотя в СССР и не было авианосцев, но морская авиация существовала, тем более авиация войск ПВО.
  - Что, Олежка, как чмошник одет, к морю готовишься? - подкалывали мы Тупика. Он злился и огрызался, но видно было, что ему не очень уютно в курсантской форме среди нас, одетых в полевую.
  - Зато я потом не буду знать сапог!
  - Так и мы не вспомним о них! Ты хоть раз видел штурманов на КП в сапогах?
  - По тревоге будете одевать!
  - Да хрен там! Не тешь себя! Никто не носит сапоги в полках!
   На этом подколы заканчивались, мы стали добрее и мягче. Может от того, что нос уже чувствовал окончание учебы и предстояло расставание с друзьями, с теми, с кем провели четыре года и не просто провели, а вместе спали, ели, ходили в туалет. Разве студенты могут похвастаться тем же? Конечно нет! А когда ты с человеком живешь изо дня в день наблюдая за ним в разных ситуациях, то при расставании ты скучаешь о нем, как о родном человеке. Это больше чем жить с женой, с той ты иногда расстаешься, уходя на работу и вновь видишься только вечером и ночью. С друзьями мы все эти четыре с лишним года были все двадцать четыре часа в сутки вместе.
   В субботу мы вышли в город впервые в офицерской полевой форме. Его сведущие жители, а именно девушки, потенциальные жены военных, напряглись. Еще бы! Женихи вышли на тропу поиска "верных тылов". Нужно встретить их "во всеоружии". Правда они не учитывали, что многие из потенциальных женихов могут оказаться "обманщиками", которые "помотросят и потом бросят".
   Впервые я не шел домой переодеваться. Разве можно было спрятать такую красивую форму и выйти гулять в обычной гражданке? Конечно нет! Уже спускаясь пешком вниз по Ленина, я ощущал на себе сотни внимательных и, возможно, зачарованных глаз. Никогда так не смотрели на меня проходящие вдалеке и не очень девушки. Их взгляды гладили меня и слегка толкали, будто бы говоря: "Эй, курсантик! Посмотри на меня! Я симпатичная и готова с тобой поехать в полк, но ненадолго. Потом я вернусь, но буду считаться твоей женой".
   Дома меня осмотрел отец, как Тарас Бульба своего сына.
  - Повортись-ка сынку! - шутливо процитировал он Гоголя. И когда я повернулся вокруг своей оси, довольно крякнул. - Хорош! Офицер!
   Мать тоже вышла меня встречать в фартуке и с полотенцем, она пекла блины, ожидая меня. На ее глазах навернулись слезы.
  - Вот и училище позади... Как летит время!
  
  * * *
  
  - Стас, у меня есть два лишних билета в театр. Пойдешь? - предложил я своему другу.
   Я только что вернулся от телефонной будки, разговаривал с Лорой, и она сообщила, что билеты взяла на субботу на "Риголетто" Верди. Правда, сказала она ей пришлось взять четыре билета, поскольку ее подружка отказалась от них, а условия были оговорены на четыре билета. Поэтому Лора попросила взять с собой своего друга с девушкой. Я не сомневался в том, что найду такового и сразу же, вернувшись, предложил их Стасу.
  - А ты идешь?
  - Да.
  - Со своей девушкой?
  - Да.
  - Хмм...
  - Так пойдешь?
  - Наверное... надо предложить второй билет, вот думаю кому..., но это не твои проблемы! Спасибо! В эту субботу?
  - Да.
  - Идем в форме или по гражданке?
  - Лучше в форме. Во-первых, не надо будет терять время на переодевание, а во-вторых, и так...
  - Достаточно и первого! - прервал он мои доводы в пользу полевой формы.
  Я хотел добавить, что это будет здорово прийти в театр в сапогах и портупее и почувствовать себя белогвардейцами в тылу, но этого не потребовалось, ведь мы научились понимать друг друга с полуслова.
   С Лорой мы встретились у ее дома, она уже вышла во двор и ждала меня. Я немного задержался, обсуждая с родителями свой предстоящий отпуск. Они предлагали мне тур по Прибалтике, поскольку в конце октября на Черном море уже делать нечего. Я же не знал ничего и не имел никаких приоритетов в выборе своего отпуска. Вот споря и слушая убеждения своих родителей, я никак не мог выйти из квартиры, не обидев предков.
  - Запаздываете, товарищ курсант... У вас что, новая форма? - Лора удивленно окинула меня взглядом, как будто не узнавая.
  - Ага. Это офицерская полевая форма...
  - А почему ты в нее переоделся только сейчас? Ведь она очень идет тебе!
  - Понимаешь, ее выдают уже перед самым выпуском, перед государственными экзаменами, - стал объяснять я своей девушке училищный порядок.
  - А! Так вот оно в чем дело! А я думаю, почему осенью многие курсанты ходят в этой форме, а другие в обычной. А курсанты с черными погонами в такой форме летом.
  - У связистов выпуск летом. Они так же получают ее.
  - Так значит у вас скоро экзамены и выпуск?
  - Увы, да...
  - Почему увы?
  - Ну, я б так, как живу сейчас, еще бы годик пожил, - попытался я намекнуть ей на мое чувство.
  - Нет, положительно, эта форма тебе очень к лицу! - ушла от темы любви Лора, хотя я был уверен, что она поняла меня. - Ты пригласил кого-нибудь из друзей?
  - Да, его зовут Стас, это мой лучший друг. Правда я не знаю с кем он будет.
  - У него так много девушек?
   Я пожал плечами, не найдя, что ей на это ответить. Я и сам не знал сколько у Стаса девушек, мы никогда не проводили время вместе с ним и его девушками. Не знаю почему так получалось, но мы были либо вдвоем, либо в компании наших однокурсников. Никогда Стас не приходил с девушкой, хотя все были уверены, что она или они у него имеются.
   Лора взяла меня под руку и, как мне показалось, гордо и уверенно пошла со мной, хотя на ногах ее были туфли на довольно высоком каблуке. Она отказалась ехать к театру на общественном транспорте и отвергла поездку на такси. Время у нас было достаточно на то, чтобы дойти до театра и успеть даже занять свои места.
   Идя с красивой девушкой в черном платье, подчеркивающем стройную фигурку и длинные ноги, я опять почувствовал взгляды проходивших мимо людей. Все они в основном были оценивающие. Одни из них одобрительные, мол какая замечательная пара, другие именно оценивающие, несколько придирчивые и даже критичные - они одного роста, а он бы мог быть и повыше, или, она могла бы найти себе не простого военного. Были и явно завистливые взгляды, бросаемые проходящими мимо девушками, толстушками, не красавицами и даже просто симпатичными. Не знаю, что думала об этих взглядах Лора, но вид у нее был настолько невозмутимым, что мне даже казалось она вообще равнодушна к окружающей среде.
  - На меня так никогда не смотрели, - шепнула она мне на ухо, тем самым опровергнув сложившееся у меня мнение.
  - Тебе неприятно?
  - Нет, что ты! Я бы даже сказала мне наоборот очень приятно. Я чувствую и гордость, а иногда и некий вызов.
  - Ты не устала?
  - Отчего?
  - Ну ты же на каблуках...
  - Не беспокойся, я привыкшая.
   Мы миновали парк, прошли по Октябрьской революции и вошли на площадь. До театра оставалось совсем немного. В сквере, в условленном месте нас уже ждал Стас и его девушка. Мой друг был тоже в форме, и его девушка гордо смотрела на все и всех вокруг себя. Значит военная форма все-таки положительно действует на женский пол.
  - Здравствуйте, Лора! - Стас протянул руку и взяв ее руку легонько пожал. А потом представил нас своей подружке - Познакомьтесь, это мой друг Володя, Лора, а это Яна.
  - Очень приятно, - девушки улыбнулись друг другу, но за этими простыми движениями губ скрывались тысячи чувств. В них я почувствовал и оценку внешности, и гордость за своего кавалера, и снисходительность к чужому, и много других менее выраженных.
  - Ну что, пойдемте внутрь? Время поджимает, - предложил Стас.
  - Да конечно! - согласилась Лора, и мы быстро поднялись по ступенькам.
   Мы не успевали уже побродить по фойе театра, а поспешили на свои места в партере. Места прекрасные, десятый ряд посередине. Протискиваясь между рядами, я опять ловил на себе и на Лоре все те же взгляды. Усевшись, мы услышали третий звонок. Через минуту прозвучали вновь три звонка, и большая хрустальная люстра стала плавно гаснуть. Заиграла увертюра. Занавес поднялся.
  С первых же минут я оценил прекрасные декорации. Художник поработал на совесть. Бал видимо в каком-то замке. Легкомысленная атмосфера. Гости танцуют. Танцы простые, итальянские того времени, менуэт и еще какие-то. Вдруг появляется на сцене мужик. Он появляется, и все почему-то поражены. Вокальная партия его мне кажется знакомой, она основана на лейтмотиве вступления. Я прошу у Лоры программку, которую мы успели купить, забегая в зал и читаю: "Бал во дворце герцога Мантуанского. Герцог ухаживает за графиней Чепрано, вызывая ревность её мужа. Шут зло издевается над графом Чепрано и советует герцогу нынче же ночью похитить прелестную графиню; взбешенный Чепрано клянется отомстить Риголетто. Веселье бала нарушается появлением графа Монтероне, который требует от герцога возвратить ему дочь. Шут глумится над Монтероне. Герцог приказывает заключить графа под стражу. Монтероне проклинает Герцога и Риголетто".
  Так вот, что я вижу на сцене и какую музыку слышу из оркестровой ямы! Интересно, и я читаю дальше: "Проклятье Монтероне не даёт покоя Риголетто. Возвращаясь поздно вечером домой, он встречает наёмного убийцу Спарафучиле, предлагающего ему свои услуги. Шут тревожится за судьбу нежно любимой дочери Джильды, которая живёт в глухом предместье со служанкой Джованной. Он запретил ей выходить из дома, боясь герцога и его развращённой челяди. Однажды в церкви Джильда встретила юношу, чья красота пленила её. Неожиданно девушка видит его перед собой. Это герцог, переодетый студентом. Он пылко клянется Джильде в вечной любви. Оставшись одна, девушка предаётся сладостным мечтам. А тем временем у дома Риголетто собираются придворные: они задумали похитить Джильду, считая её любовницей шута. Мучимый мрачными предчувствиями, Риголетто возвращается домой и в темноте сталкивается с ними. Чтобы рассеять подозрения шута, один из придворных рассказывает о готовящемся похищении графини Чепрано, которая живёт рядом. Риголетто соглашается помочь придворным. Тогда ему надевают маску, повязав её сверху платком. Издалека доносятся приглушённые крики Джильды. Риголетто срывает повязку и в ужасе убеждается, что его дочь похищена.
  Герцог огорчён: прекрасная незнакомка исчезла, все поиски оказались тщетными. Придворные, желая развеселить его, рассказывают о ночном приключении - любовница Риголетто теперь во дворце. Герцог радостно спешит в свои покои. Напевая песенку, входит Риголетто; он повсюду ищет дочь, скрывая отчаяние под напускной беззаботностью. Узнав, что Джильда во дворце, он гневно требует, чтобы ему вернули дочь, но придворные глухи к угрозам и мольбам шута. В это время Джильда в слезах выбегает из покоев герцога. Риголетто клянётся отомстить за позор дочери; встреча с Монтероне, которого ведут в темницу, укрепляет его решимость. Джильда в страхе умоляет отца простить герцога.
  Притон Спарафучиле на берегу реки. Глухая ночь. Сюда приходит переодетый герцог; он увлечён новой страстью - к красавице Маддалене, сестре бандита. Убедившись в измене возлюбленного, Джильда прощается со своими светлыми грёзами. Отец отсылает её в Верону; переодевшись в мужской костюм, она должна нынче ночью покинуть Мантую. Риголетто останется, чтобы заплатить Спарафучиле за убийство и самому бросить в реку труп ненавистного герцога. Начинается гроза. Маддалена, очарованная молодым красавцем, просит брата пощадить его. После долгих уговоров Спарафучиле соглашается убить первого, кто постучится в дверь. Этот разговор слышит Джильда; она по-прежнему любит герцога и пришла сюда, чтобы предупредить его о грозящей опасности. Для спасения возлюбленного, Джильда готова отдать жизнь. Она смело входит в дом бандита. Гроза стихает. Возвращается Риголетто. Спарафучиле выносит мешок с мёртвым телом. Шут торжествует - наконец он отмщен! Собираясь бросить труп в воду, Риголетто с ужасом слышит весёлую песенку герцога. Он разрезает мешок и видит умирающую Джильду".
  Прочитав либретто, я начинаю понимать смысл происходящего на сцене и весь трагизм этой оперы вдруг становиться для меня таким очевидным и жизненным, что я понимаю вечность этого произведения. Украдкой я смотрю на Лору. Она поглощена оперой, ее глаза следят за действиями героев, ее слух наслаждается классической музыкой, благозвучными голосами артистов, а душа витает рядом с Джильдой. Я кладу свою ладонь на ее руку, и она не одергивает ее, вместо этого я вижу на ее губах легкую улыбку. Рука ее теплая и тонкая, если так можно сказать о тыльной части ладони. Она переворачивает руку и наши ладони соприкасаются, ее пальцы проскальзывают между моими. Теперь мне уже не важно, что происходит на сцене, я поглощен другими событиями и связанными с ними чувствами. Здесь и сейчас, в зрительном зале происходит не менее важное событие.
  - Тебе нравиться? - шепчу я Лоре, наклонившись к ее уху, имея ввиду оперу.
  - Да, - кратко отвечает она и теперь я не знаю, что она имеет ввиду, так как мой вопрос сам по себе очень туманен. Возможно она думает, что я спрашивал о том, что держу ее руку.
  - А опера? - добавляю я, не найдя ничего более умного.
  - Да, - девушка сжимает мои пальцы и притворно рассерженно улыбается.
   Боже! Она мне очень нравиться! Неужели она моя судьба? Если так, то мне сказочно повезло, о такой девушке и мечтать-то нам курсантам не приходится. Обычно, говорят, курсанты-выпускники, как дворники собирают весь мусор, что валяется на улицах города.
   Мне очень хочется отпустить ее ладонь, но только для того, чтобы протянуть освободившуюся руку и обнять Лору. Я не делаю это только из-за того, что боюсь ее обидеть. Я вообще боюсь ее обидеть, взглядом, словом, движением. Она для меня очень хрупкое создание, на которое молишься и если прикасаешься к нему, то с придыханием и чрезвычайной осторожностью.
   Я уже давно не смотрю на сцену, а если и смотрю, то ничего там не вижу. Поэтому, когда занавес опускается до меня не сразу доходит, что наступил антракт. Только свет от хрустальной ламы, озаривший зрительный зал и встающие театралы выводят меня из какого-то оцепенения.
  - Пойдем походим, - предлагает Стас, вставая вслед за другими зрителями.
   Лора выпускает мою руку и тоже встает, мне ничего не остается, как повторить за ними все действия. Мы со Стасом не одеваем фуражки, а держим их в руках, хотя нам по этикету можно присутствовать в помещении в головном уборе, также, как и женщинам, - улыбаюсь я про себя. В фойе куча народу, все мужчины одеты в костюмы, а женщины в платьях. Они прохаживаются по коридорам театра, рассматривая фотографии театральной труппы и сцены из поставленных в драмтеатре спектаклей. Мы тоже прохаживаемся двумя парами.
  - Хочешь в буфете чего-нибудь возьмем? - предлагаю я Лоре.
  - Нет, только пить хочется...
  - Подождите меня! Стас, вам чего-нибудь взять?
  - И нам попить...
  - Компот или коньяк?
  - Компот!
   Я оставляю троих моих коллег по театральному наслаждению и бегу в буфет. Очередь, вытянувшаяся далеко от столов, покрытых белой скатертью и заставленных тарелками с бутербродами, стаканами с компотом, рюмочками с коньяком и бокалами с советским шампанским, подсказывает мне, что я на месте. Я занимаю за гражданином в немного пятом костюме и жду, отчасти нервничая от того, что очередь движется невероятно медленно.
   Но до конца антракта я все-таки успеваю взять три стакана компота. Взяв их, я быстрым шагом, но стараясь не расплескать содержимое, иду к ожидающим меня товарищам. Издалека я вижу, что они мило беседуют, Стас слушает, а Лора о чем-то живо разговаривает с Яной. Завидев меня, мой друг машет мне фуражкой.
   Мы пьем, вернее они пью чудесный напиток, а смотрю на них. Мы обсуждаем труппу, голоса, акустику, костюмы и декорации. Всем нравится, никто явно не высказывает сожаления о том, что пришел.
   Третий звонок. Поставив стаканы, мы возвращаемся на свои места в партере. Гаснет свет, оркестр начинает играть. Занавес поднимается. Жизнь на сцене начинается вновь, а вернее продолжается. Я уже не решаюсь повторить тот же трюк с рукой. Мы сидим рядом. Но вот я чувствую легкое касание ее руки, девушка сама берет меня за руку. Мы сцепляем руки и второе действие, а за ним и третье протекают так же интересно, как и первое.
   Одухотворенные и немного уставшие мы выходим на воздух, пропуская через двери женщин и мужчин, торопящихся домой к детям и хозяйству. До конца увольнения у нас остается полчаса. Проводить Лору и Яну мы не в состоянии. Опаздывать из увольнения чревато лишением его в следующий раз.
  - Девочки, - говорит Стас, - давайте поймаем мотор, и он вас отвезет по домам, мы уже опаздываем.
   Наши половинки соглашаются. Скорым шагом мы выходим на Ленина и там ловим машину. Такси останавливается через минуту. Стас открывает заднюю дверь и пропускает в салон сначала Яну, а потом Лору.
  - Яне дальше, - поясняет он.
   Девушки называет свои адреса, и я протягиваю таксисту пять рублей. Он берет и сделав рукой знак, что этих денег достаточно, медленно трогается с места. Машина скрывается за перекрестком. Стас протягивает мне зеленую бумажку.
  - На, моя доля!
  - Да ладно, тебе!
  - Нет, возьми!
   Я ломаясь беру деньги, так как у меня из моего жалования в двадцать четыре рубля остался только рубль. Все потрачено за две недели, а впереди еще две до следующего жалования.
  - Ну, как тебе? - спрашиваю я своего друга, когда мы скорыми шагами идем в училище. Нам недалеко и за пятнадцать минут, что нам осталось до конца увольнения мы точно уже успеем.
  - Знаешь, ты вел себя очень галантно и культурно, вот только...
  - Что? - перебиваю я его, напрягшись от предчувствия чего-то нехорошего, что я мог совершить.
  - Когда ты идешь с девушкой, у которой есть дамская сумочка, не следует эту сумочку у нее забирать и нести вместо девушки. Это же не тяжелая хозяйственная сумка, которую надо помочь нести, как сильному мужику. Это аксессуар женского туалета и мужчина, несущий дамскую сумку выглядит довольно глупо!
   Я вспоминаю свою оплошность. Действительно, выйдя из театра я взял из рук Лоры ее сумочку и нес ее до того, как она села в такси. Краска заливает мое лицо, благо, что на улице пустынно и темно. Только фонари чертят желтые круги под своими столбами. Даже запоздалых прохожих уже нет. Изредка проезжает одинокая машина, и это либо такси, либо кто-то на своем потрепанном "жигуленке" подрабатывает частным извозом.
  
   ГЛАВА 9.
  
   Вечер вторника. Мы сидим в нашей комнате и режемся в преферанс, правда уже не на интерес, а на деньги, в счет будущих двух офицерских жалований. Начались государственные экзамены. Удивительно, но почти никто из нас не волнуется. Кто-то из наших привел железные доводы, которые окончательно успокоили всех нас, и отличников, и середнячков.
  - Ну, как вы думаете, готовить курсанта четыре с лишним года, чтобы потом его провалить на экзаменах? Согласитесь, это по меньшей мере неразумно. Потом все были в полках на стажировках, спросили ли вы там, как штурмана прошлого и ранних выпусков сдавали "госы"? Они сдавались только для галочки. Все равно в полках научат, доучат и переучат. А Научный коммунизм и прочая ерунда никогда в жизни не пригодится, поэтому и отношение к ним принимающей комиссии будет соответствующей, уж поверьте мне!
   Мы поверили и проверили вчера на физподготовке. Нам следовало пробежать на время один километр, потом еще сотню метров, кроме этого сделать минимум восемь подъемов с переворотом и покрутиться на время на лопинге.
   Бежали мы километр дружно и неспешно, не издеваясь над своими организмами. Если бы этот бег мы сдавали еще год назад, то никто бы не получили даже тройки. Мы преодолели это расстояние бегом за пять минут, но всем была выставлена отличная оценка. Сотня метров была преодолена с такой же скоростью, за что и по этому нормативу все получили отличные оценки. Подъемы с переворотом мы все-таки выполнили на тройки, не желая усердствовать на четверки. А вот до лопинга дело вообще не дошло, майор из комиссии куда-то ушел, а наш преподаватель всем поспешил выставить отличные результаты. Так что, когда пришли члены комиссии у всех в зачетках красовались отличные оценки.
   Впереди нас ждал экзамен по научному коммунизму. Я даже не открывал конспектов. Уж что-что, а этот предмет мне давался сверхлегко. Другие, пробежав по страничкам моего конспекта и своим, отложили их в сторону. До экзамена еще почти неделя и спешить некуда. Единственное, что омрачает наше настроение, это почти ежедневные тренировки на плацу. Нас готовят к выпускному торжеству. Пока все курсы кроме выпускного сидят на занятиях, мы выходим на плац, и сам комбат руководит муштрой.
  - Так! Звучит музыка! Прощаемся со знаменем. Все становятся на колено! - Рота дружно опускается на правое колено и опускает голову. - Встали! К торжественному маршу! По взводно,....
   Мы перестраиваемся и маршируем перед полковником. Эти занятия уже изрядно достали нас, но мы молчим и скрипя зубами выполняем все элементы. Что ж, так заведено, это тоже традиция! Потом муштра заканчивается, и мы уходим в общежитие, где рассасываемся по своим берлогам.
   В комнате нас пятеро, но играют только четверо. Стас не играет, он читает Хемингуэя. Четверым у нас сидит Тупик. Он страшно проигрывает. От одной его офицерской зарплаты уже не осталось и следа. Правда ее он проиграл не всю у нас. До нас он уже оставил печальный след в комнате Пашкина, хотя печальный для себя, а не для выигравшего Пашкина.
  - Шесть пик, - начинает торг Тупик.
  Я на сдаче и поэтому могу заглянуть к нему карты. Ого! А на чем он решил играть шесть? У него два туза, пик и бубен, два короля треф и червей, дама пик, валет той же масти, девятка, еще две черви и одна бубна, но все мелочь. Итого всего четыре пикушки из них взятка железная только на тузе, если остальная пика ляжет на одни руки, то еще неизвестно сыграет ли у него дама. Еще взятка на тузе бубновом. Рисковый парень, видимо надеется на прикуп. Я ошеломлен, но делаю непроницаемое лицо, иначе Олег на меня праведно обидится.
  - Крестей, - перехватывает инициативу Вадька.
  - Червей, - поддерживает торговлю за прикуп Бобер.
   Неужели Тупик будет продолжать торговаться? Ему сейчас следует пасовать. От распасов он ушел с его прямо сказать ужасными картами, если его целью было это. Но я удивленно слышу:
  - Семь пик!
  - Пас, - говорит Вадька.
  - Пас, - вторит ему Бобер.
   Они сделали свое дело, подняли противника до семерной и ушли в кусты. Тупик открывает прикуп. Там семь бубей и десять треф. Да, прикуп хуже некуда. Олег долго думает, что сбросить и нерешительно кладет две карты рубашкой кверху, выбор тяжелый и в общем-то бессмысленный сделан. Начинается игра, вернее избиение младенца. Как я и предполагал, пики легли на одни руки. У Олега сыграл только туз. В итоге он остался всего с тремя взятками.
  - Олежка, если ты будешь так играть, то и второе свое жалование отдашь друзьям! - роняет Стас, оторвавшись на мгновение от книги.
  - Да что-то карта не идет!
  - Так зачем торгуешься? Если карты нет, пасовать надобно, - тоном учителя говорит Бобер.
  - Спасибо, а то я не умею играть! - обижается на него и на всех нас легко ранимый Тупик, он всегда очень нервничает, когда проигрывает и не терпит советов от друзей.
  - Видимо не умеешь, - подливает масла в огонь Вадька. Этот прожженный игрок знает, что нервный Тупик играет еще хуже, чем спокойный и специально подтрунивает над ним.
   Игра продолжается. Я теперь в игре, торгуюсь и выигрываю на шести бубнах, что мне и надо, но беру не шесть, а все восемь взяток.
  - Ты не дозаказал! - возмущается Бобер. Однако после просмотра всех взяток он успокаивается, больше я не мог назначить взяток. Карты легли не в их пользу.
   Играет Вадька и закрывает Бобра, поскольку себя он давно закрыл, сыграв чистый мизер. Остается закрыть Тупика, но ему мы помогаем все вместе.
  - Вадька, считай! - просит Бобер. Поскольку никто из нас не любит вести подсчет, мы всегда поручаем это дело нашему другу.
   Он берет им же разлинованный тетрадный лист в клеточку и начинает производить математические действия. В результате в выигрыше только он. Мы с Бобром остаемся в общем при своем, правда я в плюсе на двадцать рублей, а Серега в минусе на два рубля. Тупик должен Вадьке аж сто семьдесят рублей.
  - Черт! Не везет что-то! - сокрушается он.
  - Олежка, надо играть, а не отыгрываться! - опять рассудительным тоном произносит Стас.
  - Я и играю!
  - Нет! Ты начинаешь нервничать, вот и рискуешь понапрасну!
  - Так еще бы! Если жена узнает, сколько я проиграл, она убьет меня или в лучшем случае просто уйдет от меня!
  - Тогда зачем тебе такая жена? Уходи ты первый от нее, - советует Бобер.
  - Да идите вы все! - вновь уже очень глубоко обижается Тупик и уходит из комнаты, оставляя нас одних.
  - Чаю с козинаками, товарищ миллионер? - предлагает Стас, отложив недочитанную книгу. - А то что-то я проголодался.
  - Там осталась одна плитка! - пытается отговориться наш завхоз.
  - Вот ее-то и добьем! - Стас берет банку и идет в умывальник набрать воды.
   Потом мы дружно сидим и гоняем чаи с единственной сладкой плиткой козинак. Не беда, завтра банный день и мы уйдем в увольнение. Хотя, конечно, мы можем выходить в город уже каждый день. Увольнительные записки у нас на руках, и мы их уже не сдаем. Впрочем, и это уже чистая формальность. Ну кто остановит курсанта в офицерской полевой? Просто каждый для себя решил, что каждый день, причем на несколько часов, бежать в город совсем не хочется. Мало времени. Если б это было на первом курсе, когда мы готовы были даже за полчаса свободы чуть ли не продать душу дьяволу в лице взводных, а сейчас, когда никто тебя не держит в стенах родной "альма-матери" вроде, как и нет нужды бежать-то в город. Нам теперь подавай больше времени. И в среду мы идем только искупаться дома, в человеческих условиях. Завтра среда и вот тогда каждый из нас возьмет чего-нибудь съестного, чтоб не голодать до субботы.
   Вскоре старшина объявляет отбой, но никто не спешит выполнять эту отжившую, атавистическую команду. Брожение в общежитии продолжается, словно уже не одиннадцать часов. В умывальнике гогочет группа товарищей, они курят и травят байки, смех их слышен не только в коридоре, но и в комнатах, в которых тоже мало кто спит. У нас в комнате никто не спит. Бобер, как всегда ушел к Денису. Вадька читает какую-то книжку, поставив лампу так, чтоб она освещала ему странички и не мешала ни мне, ни Стасу. Стас совсем недавно отложил своего Хемингуэя и лежит с открытыми глазами, закинув руки за голову. Я же пытаюсь уснуть, но мне мешают громкие звуки, яркий свет лампы и мысли. Они далеко от училища, они рядом с домом, на первом этаже которого булочная, а в десяти шагах нескончаемая стройка.
  
   * * *
  
  - Игорь, у тебя дома есть коловорот? - спрашиваю я одного из местных курсантов.
  - А зачем тебе? - удивляется он.
  - Да мне нужно просверлить небольшие дырочки в монетах...
  - Странное желание, - еще больше удивляется мой товарищ. - Ну, есть, а каким сверлом нужно сверлить?
  - Где-то в толщину спички, - прикидываю я, крутя перед собой спичку, прежде чем ее зажечь.
  - А монеты?
  - Ну, как рубль.
  - Странная просьба, но, впрочем, могу, когда тебе надо?
  - В эти выходные сделаешь?
  - Давай материал, сделаю.
  - Сейчас принесу! - Я ухожу в свою комнату, так и не закурив сигарету, заложив ее за ухо.
  Там в портфеле, в мешочке у меня лежат пятнадцать одинаковых металлических рублей с профилем Ленина на одной стороне. Их я стал собирать еще летом, когда у меня возникла идея сделать из них некое украшение, которое, как мне подумалось, должно было подойти кавказской девушке. Такие украшения я видел в нашем краевом музее, на экспозиции "народы Кавказа". На серебряной цепочке висели царские рубли. Такие с позволения сказать бусы девушки носили на груди и чем больше было монет, соответственно тем дороже украшение. Поскольку Лора была наполовину осетинка, я решил порадовать ее таким подарком.
  - Вот, - я протянул Игорю мешочек с рублями. - Просверлишь?
  - Давай, попробую, - он достал из мешочка один рубль и стал его изучать. - Просверлю, металл мягкий, это сплав, возьмет его и обычное сверло.
  - Спасибо, Игорек.
  - Не за что! В воскресенье принесу.
   Я, наконец, прикуриваю сигарету, но от бычка Игоря. Мы стоим возле окна, стараясь выпускать дым в открытую створку. В роте Чуев, но мы не особенно этого боимся. Времена не те, чтоб за простое курение получать взыскания. Да и Чуев уже не шляется по туалетам и умывальникам, чтоб не попасть в неловкое положение. В общем никто из офицеров не ходит в наше общежитие, ни комбат, ни замполит, ни дежурные по училищу, - никто не хочет попасть в глупое положение, когда он не сможет наказать курсанта, без пяти минут офицера.
  - А зачем тебе это? - спрашивает Игорь, выбрасывая свой окурок в очко.
  - Да попросили... - вру я, не желая объяснять истинную причину.
  - Строимся в увольнение! - слышится зычный голос старшины. Он теперь сам поторапливает нас. Раньше все было наоборот. Я догадываюсь о причине таких перемен. В увольнении я видел его с девушкой, причем не просто идущих рядом, а сидящих на скамейке и милующихся, как два голубка. Любовь, ничего не поделаешь!
  - Сделаешь? - еще раз я спрашиваю Игоря, тем самым подчеркивая всю значимость для меня этой просьбы.
  - Сказал же, что сделаю, но только в воскресенье!
  - Спасибо! - я тоже выбрасываю окурок, но в окно, и мы уходим по своим комнатам, одевать кители и хромовые сапоги.
   Через десять минут рота спускается по лестнице и, не строясь перед дежурным по училищу, спокойно выходит на улицу. Никому уже не нужно проверять наш внешний вид и увольнительные записки, - все эти атрибуты увольнения у нас в порядке.
   Я специально не спешу за автобусом, который обгоняет меня и подъезжает к остановке. Зачем? Мне приятно идти пешком. Погода теплая, хотя уже по утрам чувствуется, что осень вступила в свои права. Днем еще тепло, а утром, пока солнце не нагрело воздух, руки лучше держать в карманах. Пройдя прилегающую к училищу территорию, под ногами начинает шуршать желтая и красная, опавшая с кленов и лип, листва. Здесь ее некому убирать, территория не принадлежит училищу, с его утренними уборщиками, а дворникам не до этой ежедневно падающей листвы. Легкий ветерок гонит угасающие листы по тротуару и загоняет их под скамейки, в кучи и на газоны. Странно, осень символизирует угасание жизни, а для меня это только начало. Причем начало не только офицерской жизни, но и начало любви.
   Дома я обедаю и оставаясь в форме иду за Лорой, вчера мы договорились с ней погулять. Моя девушка свободна и не устала от моего общества и это меня очень радует.
  - Куда ты хочешь пойти? - спрашиваю я девушку, когда мы выходим на улицу.
  - Знаешь, что-то не хочется провести время в помещении, пока стоит такая прекрасная погода. Пойдем погуляем в парке, может потом зайдем в кафе. Как тебе такой план?
  - Прекрасно, я согласен.
   В старом парке еще работают аттракционы. Конечно, почти все они предназначены для веселья дошколят или школьников младших классов, но среди них есть один, который годится и для более взрослых детей, таких как студенты и курсанты. Это колесо обозрения. Оно у нас не очень высокое, но обладает всеми необходимыми атрибутами, открытыми кабинками на двух и четырех человек, которые по желанию можно крутить вокруг своей оси. С самой высокой точки колеса открывается чудесный вид на старый город, с его особнячками, старинными одноэтажными домиками, прилепленными друг к другу так, что создается плотный строй.
  - Поднимемся? - спрашиваю я Лору.
  - Страшновато...
  - Ты что ни разу не поднималась на колесе?
  - Если честно, нет.
  - Ну тогда я беру билеты!
  - А это не опасно?
  - Не опаснее других аттракционов!
  - Ладно, с тобой прокачусь...
   Купив билеты, мы сели в корзину, и для пущей безопасности я закрыл вход железной цепью.
  - А ремней на сиденьях нет? - беспокойно спросила девушка
  - Зачем?
  - Ну, чтоб не выпасть!
  - Не беспокойся, я сяду рядом и не дам тебе выпасть, - улыбаясь успокаиваю я трусиху.
   Я пересаживаюсь со своего места напротив на лавку рядом с Лорой.
  - Ой! - вскрикивает она, так как корзина немного перекосилась и закачалась, под нашей тяжестью.
  - Ничего! Сейчас все успокоится.
   Колесо, не останавливаясь, продолжило свое вращение. Мы медленно стали подниматься, уклоняясь от веток кленов, растущих очень близко. Почему-то работники парка никак не могут отпилить эти ветви, мешающие катающимся. Постепенно эти ветви и сами кроны деревьев остались внизу, а перед нами открылся вид на город с высоты птичьего полета. Невдалеке возвышался наш небоскреб в семнадцать этажей, одна из достопримечательностей города, в общем не богатого на них. Когда его строили, то совершили какую-то ошибку и здание стало крениться. Тогда его фундамент срочно стали заливать бетоном и крен в конце концов остановился. Так оно и стоит, синея издалека и паря над одно и двухэтажными домиками, кучно проросшими по бокам нешироких улиц. Вон там за ним между деревьев просматривается крепостная стена, вернее ее кусочек с бойницами. В другую сторону торчит шпиль дома на улице Ленина. Чуть ниже в деревьях затерялась моя школа, а за ней и мой дом. Все это знакомо с детства и всегда умиляло меня.
   Я осторожно подкручиваю корзину так, чтобы и Лора наслаждалась окрестными пейзажами, не крутя при этом головой на сто восемьдесят градусов. Она берет мою руку и кладет ее на свою. Уже не стесняясь, девушка прижимается ко мне.
  - Красиво...
  - А ты ни разу до этого дня не прокатилась!
  - Зато сейчас катаюсь! - Она все-таки крутит головой, рассматривая дома и людей под нами.
  - Тебе не страшно?
  - Нет! Что ты! Мне очень хорошо! Я никогда не думала, что наш город так красив с высоты! Вон, видишь!
  - Что? - я не понимаю на что она указывает и пытаюсь смотрит в ту же сторону, куда и она.
  - Смотри, вон за музеем изобразительных искусств через два дома ниже! Видишь крышу дома?
   Я присматриваюсь и точно! На крыше, из светлого металла лежит человек в одних плавках и загорает. Он лежит на каком-то куске тряпки, раскинув руки словно витрувианский человек, что нарисован Да Винчи.
  - Не замерз он там? - спрашивает Лора сама себя.
  - Да не должен, тепло еще.
  - Смотри еще! - восклицает девушка.
  Я смотрю и вижу, что на крышу по лестнице поднимается девушка в купальнике. Вскарабкавшись, она осторожно подползает к мужчине и ложится рядом с ним, на его плечо. Это картина вызывает умиление у Лоры, и она сильнее прижимается ко мне.
  Колесо продолжает крутиться, а мы поднимаемся к самой верхней точки и, когда начинаем спускаться крыша с загорающей парочкой скрывается за кронами деревьев. Понимая, что пик "опасности" корзина миновала, Лора совсем успокаивается и уже смело и раскованно крутит головой в разные стороны, даже сама подкручивает корзину.
  - Красиво, - говорит девушка протяжно и немного мечтательно. - Мне понравилось. Можно как-нибудь повторить.
  - Договорились, повторим.
   Корзина снижается и, сделав замкнутый круг, выпускает нас на свободу. Мы спускаемся по ступенькам на асфальт, держась за руки. Лицо у Лоры счастливое и светится оно если не счастьем, то радостью, пусть и недолгой.
  - Пойдем в кафе-мороженное, - предлагаю я.
  - Пойдем!
   В кафе мы сидим возле окна. В стальных мисках на ножках тает по три шарика сладкого продукта. Мы болтаем и кажется, что мир живет только приятными минутами и часами. Скоро начинает темнеть, зажигаются фонари, мороженное давно съедено, а мы сидим и смотрим в окно на гуляющих прохожих.
   Потом мы бредем по улице к парку, слышатся звуки духового оркестра, старики опять развлекают прохожих или сами развлекаются. Рядом со мной красивая девушка, которая идет рядом со мной под ручку. Мы словно попали на семьдесят лет назад. Юнкер, без пяти минут офицер и его барышня прогуливаются под звуки военного оркестра. Это очень романтично. Совсем стемнело. Но фонари здесь справляются с их извечным врагом - темнотой.
  - Тебе не пора? - спрашивает Лора.
  - Скоро... - вздыхаю я.
  - Проводишь меня?
  - Конечно!
   Мы также медленно и никуда не спеша направляемся к ее дому. В парке еще людно. Детей не видно, но таких парочек, как мы много. Только выйдя на улицу, ведущую к дому с булочной на первом этаже люди куда-то исчезают. Здесь довольно темно, тротуар освещают только горящие окна маленьких, иногда покосившихся одноэтажных домиков. Проходя мимо некоторых ворот нас облаивают хозяйские собаки. Лора немного вздрагивает, но больше от неожиданности, чем от страха. Мы проходим мимо моей любимой школы, ее окна темны, словно они закрыты оконными веками, они спят, но в понедельник вновь откроются и будут источать свет знаний.
   Вот и дом Лоры показался внизу. Мы входим во двор, обогнув светящуюся витрину хлебного магазина. Вот ее подъезд. Поднимаемся на второй этаж и останавливаемся у двери.
  - Можно я прикоснусь своими губами к твоим? - трепеща от незнакомого мне чувства робости, нежности и какого-то страха, страха перед отказом, спрашиваю я.
  - Да, - лишь выдыхает девушка.
   Я прижимаю ее к стене и медленно прикасаюсь к ее влажным не пухлым, а скорее даже тонким губам, которые обещают мне море блаженства. Потом я чувствую ее отзыв, и мы сливаемся в каком-то сказочном поцелуе. Я читал в книжках, в любовных романах о поцелуях, будто они могут быть сладкими. Раньше я думал, что это выдумка их автора. Но в тот миг я поверил в этот эпитет для слова поцелуй, он, как нельзя точно передал мои ощущения. Он оказался действительно сладким, будто ее губы были намазаны вареньем. Никогда раньше, да, наверное, и никогда после я не испытывал такого наслаждения от простого соприкосновения губ двух разных по полу человек. Мне казалось, что я потерял ощущение своего тела, оно превратилось в что-то воздушное, не имеющее ни веса, ни массы, ни объема, ни каких других физических свойств, с помощью которых физики описывают мир. Если есть душа, то, когда она теряет свое тело происходит, наверное, тоже самое, те же ощущения, что происходили в тот момент со мной.
   Не знаю, как долго продлился наш поцелуй, ибо время тоже исчезло, как физическая величина, мы находились вне времени и вне пространства, они растворились, улетели, исчезли, словно их никогда и не было.
  - Иди, - шепчут ее губы все еще соприкасаясь с моими. - Пора...
  - Да, иду... - шепчу я, но никак не могу оторваться от нее.
  - Когда ты появишься в следующий раз?
  - На следующей неделе, - завтра у меня экзамен.
  - Ни пуха, ни пера!
  - К черту!
  - Я буду тебя ругать...
  - Только не сильно.
  - Ладно! Иди уже... опоздаешь...
  - Иду...
   Я опять ее целую, но теперь уже не так долго. Она нежно отстраняет меня и, выпутавшись из моих объятий, достает ключи из маленькой сумочки, которую я намедни так оплошно нес.
  - Я позвоню.
  - Буду ждать.
  - Пока!
  - Пока!
   Я, не дождавшись, когда она повернет ключ в замке и откроет дверь, сбегаю по ступенькам и, хлопнув дверью на тугой пружине, оказываюсь на свежем воздухе. Темнота и прохлада встречают меня. Дуновение легкого ветерка пытаются остудить мою кипящую от любви кровь. Я взволнован, будто сдал все экзамены на отлично. Еще долго волнение мое никак не уляжется. Поднимаясь вверх по улице, я перематываю в памяти недавние моменты, улыбаюсь им, известным только мне и как дурак, что-то шепчу себе под нос. Странно выгляжу я со стороны, наверное, люди не поймут, глядя на меня, что внутри у этого курсанта клокочет буря. Буря эмоций и чувств, они раздирают меня, разрывают в клочья весь мой привычный мир. Но именно после бури в природе наступает спокойствие, после грозы воздух невероятно чист и свеж, после нее рождается озон. Буря ломает старые сгнившие и отжившие деревья в лесу, освобождая место для новых, крепких и сильных деревьев. Именно катаклизмы в природе рождают все новое и здоровое. В человеке, к примеру, после несчастий, разочарований, пустоты сердца, вдруг, но непременно и обязательно рождается любовь. Я полюбил!
  
  * * *
  
  Вечером того же дня Игорь принес мне мои рубли с просверленными в них отверстиями. Ровно пятнадцать кружочков с профилем Ленина и с датами его жизни. Конечно, кое-какие монеты были просверлены некачественно, но Игорь объяснил свой брак "уж очень мягким сплавом". Оставалось купить серебряную цепочку, размером, подходящим для моих рублей и все, украшение кавказской женщины готово.
  Однако, просверлив рубли и подготовив все для создания "ювелирного украшения", я вдруг засомневался в правильности своей задумки. А не оскорблю ли я этим доморощенным украшением Лору? Возможно она остро воспринимает любые намеки на свое происхождение, или остро или даже болезненно чувствует лишнее внимание к ее национальности? Мало ли! За все время, что мы встречались я ни разу, не заводил разговор на эту тему и она тоже молчала. Может наоборот ее полу-осетинская натура не приемлет подарков, сделанных своими руками, и ей подходят только золотые украшения?
  В общем сделав шаг, я задумался и остановился в нерешительности. Поразмыслив, я решил прежде чем дарить ей рубли, потихоньку разведать, что она думает на эту тему. А уже потом решить, дарить или нет. Рубли я убрал в тот же мешочек и положил его обратно в портфель.
  На утро следующего дня мы сдавали успешно госэкзамен по научному коммунизму. Все сдали. Многие, в том числе и я на "отлично", другие на "хорошо". Как у нас потом говорили: "сдадим наши удовлетворительные знания на хорошо и отлично!"
  Со вторника мы начали готовиться к очередному экзамену. Времени, как и на прошлый экзамен нам выделили много, целую неделю. А студенту и курсанту чем больше времени, тем хуже, он потратит его на развлечения, а не на подготовку. В классах с утра и до вечера были организованы преферансные столы, и все повально играли на будущую зарплату. Даже Тупик с оставшимися крохами пытался отыграть немного на отпуск.
  Но мои мысли все неделю были заняты совсем другим. Впервые в своей молодой жизни я серьезно задумался о женитьбе. Мое увлечение Лорой переросло в серьезное чувство. Я считаю, что если ты сам задумываешься о таком шаге, как просить другого человека быть с тобой всю жизнь, то лучшего доказательства твоей любви быть не может. У меня не возникло никаких сомнений после того, как внезапно сам собой мозг выдал эту идею. Она возникла ниоткуда и очень просто. Как желание купить мороженное в жаркую погоду, как напиться из-под колонки. Все просто, но от этого и гениально. Не было ни размышлений, ни тяжелых подсчетов за и против. Все быстро, даже молниеносно, спонтанно и уверенно. Без сомнений.
  И решил я сделать первое в жизни предложение в предстоящую субботу. Откладывать такое в долгий ящик я не мог. Натура у меня такая, требует моментального воплощения в жизнь замыслов и желаний. Кое-как я дождался пятницы. Об учебе и речи не шло, я напрочь с ней закончил. Хотя, признаться, следующий экзамен был профильным, мы учили этот предмет все четыре года и нам забывать его не давали даже на стажировках. Поэтому и волнений ни у меня, ни у других по поводу сдачи его не было. Нас учили так, что разбуди меня ночью и задай вопрос, касающийся наведения истребителя на цель, его параметры, радиус разворота, угол крена, высоту и дальность обнаружения, я бы ответил без запинки.
  В пятницу вечером я погладил форму, навел острые стрелки на галифе, начистил сапоги и пересчитал свои финансы. Не густо, - решил я, но на цветы должно было хватить. В субботу я по пути завернул на цветочный рынок и у армянина, с его помощью, выбрал двадцать одну красную розу, с крупными бутонами, длинными стеблями и сочными, свежими листьями. Торговец, связал их в букет, получился довольно внушительный букет, чтоб не уколоться он отрезал все шипы.
  - Вот, дорогой, дари на здоровье! Твоя девушка будет довольна! Девушке даришь?
  - Девушке...
  - Э! Удачи тебе!
   Я отдал все свои деньги и теперь если Лора захочет пойти в кафе, то я не смогу ее повести туда. Но зато такой букет не должен остаться без внимания и запомнится надолго, - был уверен я. Шагая по улице, я аккуратно нес этот букетище и встречные девушки с нескрываемой завистью смотрели на него.
   Чтоб не шокировать родителей я не стал заходить домой, а прямо направился к Лоре. Во дворе мне встретилась старушка, которая долго провожала меня взглядом, видимо, пытаясь узнать в какую квартиру идет "офицерик".
   Вот и заветная дверь. Я страшно напряжен. Отдавая отчет своим действиям, меня немного колотит, но уверенности не убавилось. Мое решение значит твердое и серьезное. Звоню. Через пару секунд на пороге появляется она. Лора растерянно смотрит на меня и некоторое время ничего не может сказать.
  - По какому случаю такой красивый букет? - она наконец приходит в себя.
  - Лора... - я запинаюсь и все слова, которые я придумал вдруг вылетели из моей головы.
  - У тебя какой-то знаменательный день, - пытается она помочь мне.
  - Нет... вернее, да! Лора, дорогая, я точно выгляжу дураком, но не перебивай меня, а то я собьюсь. Я очень волнуюсь!
  - Не буду, может войдем в квартиру?
  - Нет, давай здесь.
  - Хорошо. Давай здесь, - она выходит на лестничную площадку и прикрывает за собой дверь.
  - Лорочка, ты, думаю, почувствовала, что я очень к тебе неравнодушен. С самого первого дня, когда ты появилась в нашем классе, я думал о тебе. Потом ты перевелась в другую школу и вроде бы я успокоился, даже забыл, хотя нет, просто сердце задремало. И вот этой весной судьба нас вновь свела. Все мои чувства вдруг проснулись и зацвели... Я очень сбивчиво говорю?
  - Нет, нормально, продолжай...
  - Эта встреча разбудила во мне дремавшие, как медведь в спячке чувства. Он же спит до поры, до времени, до весны. Вот и я спал до этой весны. Увидев тебя я не сразу, но понял, что эээ... очень, очень люблю тебя! Вот! И я очень прошу тебя быть со мной всю жизнь. Рядом со мной! И давай вместе состаримся... Корче, я очень хочу, чтоб ты стала моей женой....
   Я закрыл рот и посмотрел на нее, ведь когда говорил, я смотрел куда угодно, только не на нее. Мне казалось, что она смеется надо мной. Лора молча смотрела на меня. Она долго не проронила ни слова. Но в ее глазах я читал борьбу чувств. Там в этих озерах бурлила кипящая лава. Наконец, она взяла протянутые мной цветы, взяла меня за руку.
  - Володенька, мне очень приятно слышать от тебя все эти слова, объясняющие твои чувства. И поверь, я тоже испытываю к тебе чувства. Но разве можно принимать такое серьезное решение так скоропалительно?! Ведь прошло всего три месяца! Давай не будем спешить... Кроме того, подумай еще, что может случиться если я соглашусь. Ведь мое призвание - наука, я хочу учиться дальше, заниматься серьезно новыми методами протезирования, двигать науку, как говорит моя мама. А ты можешь попасть в глухой гарнизон, где кроме фельдшера никого нет из медиков. Нет ни поликлиник, ни приличных больниц! Что я там буду делать? Мне нужны медицинские центры, новое современное оборудование, материалы... все это можно найти только в больших городах... и вот придется нам жить порознь... ты в гарнизоне, я в Москве или Ростове, может в Краснодаре... Разве это нормально? Разве это семейная жизнь? Пожалуйста не обижайся, но подумай об этом! Ну разве наука совместима с глубинкой?
   Она обняла меня свободной рукой и поцеловала в губы, но недолго и без эротической подоплеки, словно сестра любимого брата.
  - Давай пока не будем больше говорить об этом! Ладно? - я кивнул головой. У меня в душе все опустилось. Разочарование, скорбь и печаль пронзили мое сердце. - Заходи, у нас блины. Поедим и можем пойти погулять.
  - Извини, но в другой раз... - я развернулся и, не оборачиваясь, сбежал по лестнице, хлопнул дверью и очутился на улице.
   Смятение чувств, непонимание, что же произошло, злость на себя и не в коем разе не на Лору, крах надежд, разочарование, - вот что обуревало меня в ту минуту. Я закурил и, смотря себе под ноги побрел в училище. Мне не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. А это возможно было только в нашей комнате в общежитии. Все наши в увольнении, рота безлюдна и там я смогу предаться своим стенаниям и слезам. Сколько я выкурил сигарет по пути в училище трудно пересчитать, я докуривал одну и тут же доставал другую. Я шел и, наверное, разговаривал сам с собой, потому, что прохожие шарахались от меня в стороны. Вспоминая свои слова, я злился на себя за то, что не смог выразить грамотно свои чувства, что не смог ее убедить, не смог предложить другой сценарий развития наших отношений. Я плевался и ожесточенно курил, бросая окурки прямо на тротуар.
   Поднявшись на наш этаж и войдя в комнату, я бросился на кровать, которая раскачиваясь заскрипела. Полежав так и почувствовав мокроту на подушке, я все-таки встал, снял с себя хромовые сапоги с уже сформированной, конечно, искусственно гармошкой и портупею, вытащив ремень из-под правого погона, я повесил офицерский полевой китель с нашитыми пока еще курсантскими погонами на вешалку в шкаф. Оставшись только в футболке и галифе с голубым кантиком, я сел за стол. Носки приятно раздражают мое обоняние тонким запахом новой кожи.
   На столе лежит какая-то книга, я ее листаю, пытаясь углубится в чтение, но ничего не получается. Мои мысли далеко от моего тела. Но мозг странная штука, в нем, наверное, стоят какие-то предохранители, которые не дают ему перегореть. Постепенно я успокаиваюсь и возможно это от того, что я вспоминаю весь наш разговор с Лорой и цепляюсь за одну фразу, как за соломинку: "Давай пока не будем больше говорить об этом" - значит слово пока все меняет? Она не отказала мне, просто отложила свое решение! Что ж, я понял и услышал тебя! Давай подождем, ведь вся жизнь у нас впереди! Я готов ждать и надеяться! Надежда умирает последней, - так говориться в поговорке. Но, по-моему, надежда никогда не умирает!
  
   ГЛАВА 10.
  
   До выпуска остается пять дней! Все экзамены давно сданы, комиссия уехала, мы свободны, как ветер. Муштра тоже закончена, генеральная репетиция, в которой принимали участие и летчики и все роты позади. Уже никто не ходит в учебный корпус, никто не появляется в столовой, о прохождении строем по училищу вообще речи не идет, так как из роты постоянно присутствует человек десять-двадцать и те меняются, дискретно, так у нас в штурманском деле говорится. В общежитии разброд и шатания, Чуев закрылся у себя в кабинете и нос не кажет в коридоре. Ему уже дали новую двадцать третью роту, но и там он появляется, видимо, очень редко. Даже старшина не может к нему попасть. Взводные все-таки появляются каждый день, но они просто курят вместе с нами в умывальнике и туалете, братаются, натянуто смеются, вспоминая смешные случаи и исчезают в новой роте. Там они дерут молодое поколение, злобствуют и тиранят "плафонов". Про построения для увольнения никто не вспоминает. Хочешь иди, не хочешь сиди в комнате. Постоянные увольнительные записки у нас давно в карманах, но мы их даже не достаем, это уже простые бумажки. Вообще над всеми нами веет воздух свободы и даже некоторого беззакония. Комплект офицерской формы мы получили еще позавчера, парадный китель с брюками и золотыми погонами я отнес домой, так сделали все. Так как ночь перед выпуском я проведу дома. Ночую я иногда дома, но не каждый день, отчего-то мне кажется, что в общежитии слаще спится, да и веселее здесь. Утром все равно тем, кто ночует дома надо еще появляться в общежитии, но нас никто не проверяет, не считает и не беспокоит. Старшина объявляет построение, мы нехотя бредем в строй, а потом, выслушав план на день, который кстати очень простой, все сводится к сдаче курсантского имущества, разбредаемся по комнатам и умывальникам с туалетами. На этаже грязь, уже никто не дежурит, а курсантов младших курсов пока не назначают дневальной сменой на этаже, это происходит только сегодня.
   Мы стоим в умывальнике и курим. Время одиннадцать, и мы собираемся пойти в блинную, которая недавно открылась через дорогу, пообедать. У меня появилось немного денег - это Тупик расплатился со мной по карточному долгу. Он стоит рядом и на нем все еще курсантская "парадка", как и еще на нескольких наших товарищах.
  - Олежка, ты в курсе традиции? - улыбается Бобер.
  - В курсе! Я не дамся! - опять по-настоящему злиться Тупик, его уже все достали с намеками, предупреждениями и не скрываемыми прямыми угрозами. Речь идет о старой традиции, существующей чуть ли не с момента основания училища и его первого выпуска. Ночью, перед выпуском, причем не в последнюю ночь, а в одну из последних, курсанты, те что выпускаются в обычные полки, ловят курсантов, попавших по распределению на флот. Они их затаскивают на прыжковую вышку и бросают с нее в бассейн, который до настоящего времени еще не спущен.
  - Поймаем! - смеется Бобер.
  - Посмотрим! - Тупик кидает недокуренную сигарету и в сердцах уходит в комнату к Пашкину, который приютил этого женатика-моряка.
  - У тебя рубли есть? - спрашивает меня Бобер.
  - Есть.
  - Поменяешь мне, а то у меня пятерка.
  - Ладно.
   Это уже другая традиция. Впрочем, таких традиций, связанных с деньгами, несколько. Первой и самой главной, неизменной, самой почитаемой и уважаемой является традиция, когда молодой лейтенант отдает свой рубль первому курсанту или солдату, отдавшему ему честь. С этой целью наши будущие лейтенанты заранее приобретают рубли, готовясь вручить рубль счастливчику. Зная об этом, многие курсанты даже специально подкарауливают молодых лейтенантов. Со мной такой казус произошел на втором курсе. Я был назначен в день выпуска на уборку территории перед училищем. И вот подметая я заметил приближающегося лейтенанта, прекратил мести и отдал ему честь, без всякой задней мысли. Я тогда не знал об этом обычае. За это лейтенант вручил мне полновесный рубль. Рассказав удивленно об этом случае Вадьке, я узнал от него об этом обычае. Кроме этого у лейтенантов нашего училища принято при прощании со знаменем училища, когда офицеры становятся на одно колено, положить под него металлический рубль, который остается лежать на плацу и после прощания. Кроме всех этих рублей, нам остро нужны мелкие и крупные монеты. Другой традицией положено проходя в парадном лейтенантском строю мимо трибуны, кидать в воздух горсти монет. С этим обычаем вот уже много лет безуспешно борется наш комбат. Он считает, что это недостойно звания советского офицера. Берет с выпускников слово, что те не будут кидать в воздух мелочь, но с каждым разом во время прохождения строя перед начальником училища вверх летят монеты разного достоинства и со звоном рассыпаются по плацу.
  - Когда будем Ловить Тупика? - спрашивает Фома, только что вошедший в туалет.
  - Давайте завтра утром.
  - Договорились.
  - Не знаете, Перовский решил с рестораном? - беспокоится Сусик, появившийся из кабинки и застегивающий галифе.
  - Вроде да. "В дали от жен" забронировали.
  - Блин! Добираться не очень удобно, - сетует Сусик.
  - Да ладно, мотор возьмешь! - машет на него Фома.
  - Придется... - Сусик уходит, за ним ухожу и я, оставляя Бобра курить уже с Фомой.
   Вечером я сижу в парке на лавочке один. Мне никто не нужен, я в тоске и печали. Листва засыпает меня золотом осени, кленовые листья стекают с меня словно огромные, плоские капли воды. Оркестр не играет, тишина нарушается только детским смехом и неспешными беседами проходящих мимо меня пенсионеров. Но я не разбит и не подавлен. Я мечтаю. А мечтаю о том, как прослужив пару лет поступлю в академию, закончу ее и попаду в "придворный" полк, после которого у меня откроется дорога в академию генштаба. Потом будет Москва. И вот тогда я найду Лору. Она оценит мое восхождение и, конечно, даст согласие на мое предложение, ведь все причины отказа будут уже несостоятельны.
   Дым сигареты щекочет мне нос и горло, уж очень крепкая эта "Ява". Мимо проходят девушки. Они как будто между прочим смотрят на меня. По их заинтересованным взглядам я угадываю желание познакомиться со мной.
  - Какой красивый летчик, - громко говорит одна из них.
  - Красавчик, - соглашается другая.
   Они замедляют шаг в ожидании моей реакции, но не дождавшись, проходят мимо все еще медленно в надежде на мою запоздалую реакцию. Однако, я не обращаю на них внимания, и они так и уходят ни с чем.
   На следующий день небольшая группа, состоящая из Стаса, Вадьки, Бобра, Фомы, Юрки и меня, шепчется в туалете, разрабатывая план по купанию нашего морячка Тупика. Почему только Тупик нас интересует, сказать не сложно. Только он своей обидчивостью, злостью и в то же время беззащитностью вызывает острое желания окунуть его в холодную воду. Пока женатики не вернулись из города. Теперь вообще сложно заставить кого-либо вернуться в строго назначенное время. За все предыдущие четыре года в нас воспитали острое чувство пунктуальности, но сейчас неприятие сроков является неким бунтарством и протестом, тем более, что за него не следует никакого наказания. Обсудив план до мелочей, распределив роль и степень участия каждого заговорщика, мы в ожидании своей жертвы замолкаем и ведем себя, как ни в чем не бывало.
   Кое-кто сходил на завтрак и вернулся в общежитие. Стали появляться женатики и все те, кто решил ночевать в городе. Среди них Олега пока нет. По времени начались занятия в учебном корпусе, училище опустело будто вымерло. Как раз то, что доктор прописал. Только к десяти часам появился Олег. Он не подозревает и ни о чем не беспокоится, расслаблен и доволен жизнью. Наивный! Он думает, что наши намеки так и останутся пустыми словами! Неужели за четыре с лишним года он так и не понял, что наш коллектив не бросает слов и обещаний на ветер!
  - Олег, привет! Тебя искал замполит! - говорит серьезно, тоном легкого безразличия Вадька.
  - Да? - удивляется Тупик. - А зачем?
  - А я откуда знаю! Он возмущался, почему тебя нет. Потом ушел.
  - А куда?
  - Да вроде на спортивный городок... - говорит Вадька, тем самым посылая жертву в заранее расставленные силки, ведь именно там бассейн и именно там затаились другие заговорщики.
  - Принц, а тебя искал Чуев! Они, кстати вместе ушли, - добавляет хитрый Вадька.
   Я сокрушаюсь, ругаюсь, мол нет им покоя и на очке мол достанут, а потом предлагаю Тупику пойти вместе. Он соглашается не подозревая, что сам летит в западню.
  - Ладно, - говорит Вадька, - все равно делать нечего, пойду с вами. Ты, Принц, куда?
  - Пойду искать Чуева, надо ж узнать, чего ему надобно, а ты куда?
  - А я с тобой за компанию.
  - Ладно, пойдем...
   Мы втроем спускаемся по лестнице в фойе, а потом идем мимо летной казармы к спортивному городку, туда где возвышается "эшафот" для Тупика. Он пока ничего не заподозрил и шагает вместе с нами к своей судьбе смело и непринужденно. Ни одной живой души нам по пути не встречается. Училище словно вымерло, впрочем, оно и понятно, все на занятиях, и только нам никто не может запретить шляться от безделья по родной альма-матери, уже заранее скучая по ней, ностальгируя и вспоминая былое.
   Возле городка нам "случайно" встречается Юрка. Он идет будто бы в общежитие, засунув руки в карманы и скучая от безделья.
  - Юрка, замполита не видел? - спрашивает Тупик.
  - Видел. Они с Чуевым на бассейн пошли, - озвучивает он заранее составленный текст.
  - Не знаешь зачем? - спрашивает Вадька, вроде бы равнодушно, из праздного интереса.
  - Да хрен их знает! Фому не видели? Он не в общаге?
  - Не видели.
   Мы оставляем Юрку и проходим через спортивный городок к бассейну. И здесь нас вместо замполита и Чуева встречают Стас, Бобер и Фома. Тупик оказывается между нами, словно загнанный зверь. Наконец он догадывается о том, что попал в ловушку.
  - Нет! - взвизгивает он. - Холодно уже! У меня одна форма! Я заболею! Отстаньте, дураки!
   Он мечется между нами, пытаясь вырваться на свободу, но все бесполезно, бесполезны его крики, ругательства и жалобы на слабое здоровье, мы остаемся непреклонными. Тупик сопротивляется и извивается, но наши сильные, цепкие руки хватают его мертвой хваткой и тащат сначала к вышке, а потом по лестнице вверх. Жертва традиции, наконец, понимает всю бесперспективность сопротивления и смиряется с уготованной ему участью.
  - Только не с десяти метров, - умоляюще просит он.
  - Ладно! - соглашаемся мы.
   Дальше дело пошло быстрее и легче. Тупик не тяжелый и вчетвером, Вадька и Юрка стоят на стреме, готовые при опасности сигнализировать, мы его легко поднимаем на пятиметровую высоту, ставим на деревянный пол, он креститься, но не успевает до конца осенить себя крестом. Мы разгоняемся и толкаем его с вышки. Он летит молча и входит в зеленоватую гладь бассейна животом. Раздается оглушительный всплеск, и мы несемся вниз, хохоча и стараясь быстрее покинуть место преступления. Пробегая мимо летной казармы я краем глаза замечаю, как в окнах второго этажа торчат лысые головы первокурсников, они смотрят на нас широко раскрытыми глазами. В их взглядах я вижу и уважение, и тоску, и зависть. Ничего ребята! Четыре года пролетят незаметно, еще будете вспоминать добром и первый курс! - думаю я с легким чувством зависти к ним, поскольку у них все еще впереди.
   Нам не встречается на пути ни один офицер и мы на одном дыхании взбегаем на наш этаж. Запыхавшиеся и довольные мы ждем Тупика, который появляется только минут через семь, мокрый и жалкий. Вода все еще струится с его формы на пол. Но он почти не злится, все позади. Традиция соблюдена, и он, можно сказать, отделался довольно легко.
  - Идиоты, - бурчит он на нас, встречающих его и прыскающих от веселого смеха. - А если б кто заметил! Хорошо никого не было рядом! Еле выбрался, ботинки намокли и тянули ко дну...
  - Ничего, Олежка, многие люди не тонут! - говорит Бобер.
  - Ага! Ты вот тоже вряд ли утонишь! - огрызается мокрый курсант и удаляется в комнату к Пашкину, где надеется подсушиться.
   Потом мы уже видим Олега в трусах и майке в туалете. Он курит и уже забыл о происшествии. В общем он не держит долга зла.
  - Все ничего, вот только ботинки будут долго сохнуть, - сокрушается он на вопрос Вадьки.
  - Олег, пойдем к каптерщикам. Они еще не сдали всю форму. Возьмешь у них сухой комплект, а мокрый им отдашь! - предлагает Вадька.
   Докурив, Тупик и мы вместе с ним идем к каптерщикам и те меняют его промокший костюм на сухой, подходящий по размеру, таким же образом они поступают и с ботинками.
  - Вы не первые, - извещает нас Кликацук, - в третьем взводе уже двоих искупали сегодня ночью.
   В последний вечер, накануне выпуска мы не спешим расходиться по домам, а ждем вечерней поверки, правда все равно рота не в полном составе, из ста с лишним человек присутствует человек шестьдесят, семьдесят. Конечно же не женатиков, они ушли, для них жены дороже друзей и обычаев. Стас, Бобер, Вадька, все здесь.
  - Равняйсь! Смирна! - командует старшина и мы выполняем его команды так, как не выполняли их все прошедшие четыре года, показательно строго по уставу. Затем старшина переходит к зачитыванию списка, вернее он не читает, а просто называет фамилии по памяти, в его руках нет журнала вечерних поверок. За четыре года ежедневного повторения фамилий он выучил список наизусть. - Андреев!
  - Я!
  - Алтынбаев!
  - Я!
  - Выскребов!
  - Наряд! - кричат из нашего взвода, хотя он не в наряде, просто за четыре года Выскребов очень часто получал наказания в виде внеочередных нарядов.
   Затем, слыша фамилии курсантов, отсутствующих на последней поверке, из строя кричат причины, по которым эти курсанты чаще всего отсутствовали. Так Сусик у нас "болеет", Тупик - "в увольнении", Петров - "арест" и так обо всех отсутствующих. Вот она последняя перекличка. Завтра ее уже не будет и не будет больше никогда.
  
  * * *
  
   Утро долгожданного дня. Пасмурно, но дождя нет и не очень холодно. Я иду в темно синей парадной форме, на плечах золотые с голубым просветом погоны. Форма сидит на мне превосходно! Иван Соломонович не обманул. Китель настолько хорошо сшит, что не сковывает движения, и я в нем чувствую себя словно в спортивном костюме, но в то же строго по-военному. Фуражка правда у меня без большого "аэродрома", но тоже шитая на заказ. На ногах легкие туфли черного цвета производства чешской фабрики "Цебо".
   Я специально вышел пораньше и пошел пешком, чтоб уже с утра почувствовать себя лейтенантом. Первым кто отдал мне честь стал курсант училища связи. Он не в "парадке" и я не узнал на каком он курсе. Проходя мимо стен училища мне навстречу попадается этот куда-то спешащий курсант. Он лихо подносит правую руку к виску и отбрасывает ее назад. Я его приветствую ответным жестом. Он не задерживается и пытается продолжить движение. Ноя его останавливаю окриком.
  - Товарищ курсант! - он останавливается и с недоумением смотрит на меня. Тогда я подхожу к нему и протягиваю ему металлический рубль.
  - Спасибо, товарищ лейтенант! - он улыбается и понимает, что стал первым кто отдал мне честь.
   Я тоже улыбаюсь, ведь все кругом такое чудесное, и эта погода, и этот город, и этот курсант училища связи в черных погонах и раздавленным тараканом на петлицах.
  - Разрешите идти? - продолжает улыбаться связист.
  - Идите!
   Мы продолжаем двигаться каждый в своем направлении. Миновав "Алмаз", я больше не встречаю военнослужащих, но решаю для себя, что надо отдать рубль и первому курсанту нашего училища, так будет справедливо.
   Второй свой рубль, но бумажный я отдаю, проходя по улице мимо учебного корпуса, недалеко от взлетающего самолета, но теперь уже курсанту нашего училища. Первокурсники метут тротуар и острым взглядом высматривают молодых лейтенантов, которые стекаются в училище для торжественного мероприятия.
  Курсантик, на котором форма висит мешком, лысый и лопоухий, в пилотке, съехавшей на затылок, подскакивает ко мне и вытянувшись по стойке смирно прикладывает руку к виску.
  - Здравия желаю, товарищ лейтенант! - рапортует он в надежде оказаться первым отдавшим честь мне и получить заветное вознаграждение. Я отвечаю на его приветствие и протягиваю рубль. Он счастлив и прячет быстрее бумажку в карман. Другие уборщики территории опоздали, но честь отдают все, они продолжают мести и внимательно следить за появлением новых лейтенантов.
   В общежитии суета и атмосфера праздника. Молодые лейтенанты снуют между своими комнатами и туалетом, заглядывает к соседям, обнимаются и весело поздравляет друг друга.
   В нашей комнате уже сидит Вадька, свой китель он аккуратно повесил на стул. На столе лежит его фуражка с огромным "аэродромом", так у нас называют верхнюю часть головного убора, тулья спереди резко поднимаются кверху и далеко уходят назад. Он шил ее не в нашем ателье, а воспользовался услугами частного мастера, специализирующегося на пошиве фуражек для офицеров нашего училища. Почему-то связистов в таких фуражках я не встречал, они более дисциплинированны, ведь такая фуражка является нарушением установленной формы одежды. Наши же офицеры сплошь щеголяют в таких вот "шляпах гриба".
  - Ты один? - спрашиваю я Вадьку.
  - Бобер пришел.
  - Он у Дениса, конечно?
  - Не знаю, ушел курить.
  - Стаса еще не было?
  - Нет.
   Вадька встает и задевает сумку, стоящую под столом, содержимое которой звякает.
  - Что там? - спрашиваю я.
  - Шампанское! Звездочки же будем обмывать!
   Я вспоминаю еще и об этом элементе выпускной традиции. Деньги то я сдавал на шампанское, просто в смятении чувств забыл об этом. Вскоре в комнату врывается Стас. Он в такой же фуражке, как и у меня, она съехала на бок и из-под нее торчат мокрые от пота волосы. Видимо он уже бежал, боясь опоздать.
  - Построения еще не было?
  - Нет! Стас ты такой наивный! Забыл о "ефрейторском зазоре"? - возмущается Вадька. "Ефрейторский зазор" - это перенос времени с получением приказа от вышестоящего командира к нижестоящему. Суть его в том, что к примеру, комбат приказывает Чуеву построиться в два часа на плацу. Чуев, приказывает старшине построить роту заранее на десять минут раньше, чтоб не опоздать, а старшина в свою очередь приказывает замкомвзводам построить свой личный состав еще на десять минут раньше и в итоге нам нужно стоять в строю не в два часа, а в половине второго. Вот этот принцип у нас и зовется "ефрейторским зазором".
   Но тем не менее Стас не зря спешил, все выпускники уже на месте и готовы спускаться вниз, для построения на плацу. Там уже стоят коробки младших курсов и все пространство по краям облеплено приехавшими с разных концов Союза родителями выпускников.
  - Рота! Выходи строиться на улицу! - по привычке еще командует старшина и синяя волна стекает вниз по лестнице. Внизу перед входом в высотку она преобразуется в правильные геометрические фигуры.
   Все взводные и сам Чуев тоже в парадной форме, но на них она выглядит намного скромнее и поношенее, мы же блестим словно новая монетка. Когда фигуры в виде квадратов полностью сформировались слышится команда уже самого Чуева.
  - Рота! Шагоммарш! - и синие коробки, испытывая внутренний трепет, который чувствуется даже вне их границ, начинают движение.
   Как только мы приближаемся к плацу оркестр гремит торжественным маршем, а мы, еще больше ощутив торжественность момента, внутренне и внешне напрягаемся, распрямляем плечи и выпрямляемся. Наш шаг в легких гражданских ботинках превращается в чеканную поступь воинов-защитников отечества.
   Потом все происходит по отрепетированному сценарию. Мы перестраиваемся в шеренгу по два, на середину плаца первокурсники выносят столы, на которых лежат коробочки со значками и дипломы. К столам выходят офицеры кафедр училища. Они тоже в парадной форме. Затем начальник училища как может торжественно зачитывает приказ Министра обороны о присвоении нам первого офицерского звания лейтенант! Мы все и даже пришедшие родственники превращаются вслух в ожидании фамилии своего сына, брата, друга.
   Приказ зачитан, мы все лейтенанты! Начинается вручение значков об окончании ВУЗа и дипломов. Мы знаем, к какому столу каждый из нас должен подойти к своему столу. Преподаватель, вручающий дипломы, громко называет фамилию лейтенанта и тот выходит из строя, чеканя шаг подходит к столу. Моя фамилия звучит в середине списка.
  - Карелин!
  - Я! - иду к столу, - Товарищ полковник, кур...лейтенант Корелин для получения диплома прибыл!
   Так ошибаюсь не я один. Многие из нас по привычке, выработанной годами ставят перед своей фамилией должность курсант. Это происходит автоматически, но теперь нам надо отвыкать от нее. Каждый из нас теперь на два года лейтенант!
   Дипломы все вручены. Преподаватели уходят, а первокурсники выбегают и уносят теперь уже пустые столы.
  - Училище! Равняйсь! Смрррнаааа! Для прощания со знаменем раввнение на знамя! - орет начальник училища.
   Оркестр играет марш и на середину плаца выносят красный стяг. Потом звучит музыка.
  Мы снимаем фуражки и предварительно положив металлический рубль становимся на правое колено, опускаем стриженные головы. Торжественность минуты наворачивает слезы на всех присутствующих. Матери рыдают, отцы смахивают украдкой суровые мужские слезы. Только Ленин стоит как обычно и протягивает свою руку вперед, указывая всем правильное направление.
  
  В далекий край товарищ улетает,
  Родные ветры вслед за ним летят.
  Любимый город в синей дымке тает,
  Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.
  Любимый город в синей дымке тает,
  Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.
  
  Пройдет товарищ сквозь бои и войны,
  Не зная сна, не зная тишины.
  Любимый город может спать спокойно
  И видеть сны, и зеленеть среди весны.
  Любимый город может спать спокойно
  И видеть сны, и зеленеть среди весны.
  
  Когда ж домой товарищ мой вернется,
  За ним родные ветры прилетят.
  Любимый город другу улыбнется,
  Знакомый дом, зеленый сад, веселый взгляд.
  Любимый город другу улыбнется,
  Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.
   Мы встаем с колен. На асфальте лежат сотни металлических рублей. Прощание закончено. Знамя несут в начало строя выпускников. Впереди парад.
  - К торжественному маршу! - командует уже изрядно охрипший полковник, хотя перед ним и микрофон. - Повзводно! Дистанция одного линейного!
   Появляются надрессированные линейные с карабинами. На оружие примкнут штык-нож, на котором развеваются красные флажки. Чеканя шаг, они стучат прикладами о плац и замирают.
  - Шагоом...марш! - оркестр дует "прощание славянки", а мы начинаем движение уже полноценными лейтенантами.
  - Иии-рас!!! - кричит один из нас, когда наша коробка равняется с трибуной. Все головы резко поворачивается направо, а вверх летят монеты, осыпая нас денежным дождем и звеня, рассыпаясь на асфальт.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"