После небольшой прогулки по древнему городу Симон еще сильнее укрепился в своем первом впечатлении. Это был не столько Иерусалим, сколько Вавилон, где многие стремились возвыситься к Богу, но слишком разными путями.
Симону всегда было грустно видеть священников других религий. Он не испытывал ни уважения, ни тем более какого-то сопричастия по отношению к раввинам или муллам, только грусть и какого-то особого рода беспокойство, словно бы его старый знакомый вдруг стал всерьез пытаться решить задачу квадратуры круга. Он никак не мог считать, что неокатолики с теми же мусульманами заняты одним делом, -- действительно, станет ли кто-то считать школьного учителя учителем, если тот будет рассказывать всякие опасные небылицы, пусть даже в них будет доля правды? При виде служителей иных церквей Симону часто приходила в голову ассоциация с учителем химии, который многое знает и многому может научить, но при этом регулярно и на полном серьезе рассказывает, как вкусно пить неразбавленную щелочь вместо утреннего кофе.
Он покинул город почти в спешке, словно бы чувствуя за собой вину в том, что Иерусалим настолько ему не понравился. Симон не почувствовал святости, которая должна была остаться там, где шагал Спаситель. Впрочем, история Священной Земли хорошо известна -- и на всем ее протяжении эта страна была неспокойным, недобрым местом. А святость все же требует умиротворения, чтобы люди много лет молились и думали о духовном, а не сражались и делили территорию.
За десять дней он в буквальном смысле облетел весь земной шар, стремясь охватить все, что когда-либо мечтал посетить. Таможенники с некоторой неловкостью принимали его документы -- из-за так называемой "визы последних дней", дающей право въезда почти в любую страну мира, которую обычно выдавали только смертельно больным или людям с тяжелой инвалидностью.
Симон даже двигался практически бегом, настолько ему хотелось ничего не упустить. Он практически не спал, проводя ночи то в захолустных деревнях, то в непонятных грязных барах, куда бы ни за что не зашел раньше. Когда-то он бы посчитал, что духовному лицу не пристало столько пить; но с каждым прожитым месяцем Симон все больше пересматривал свои представления о достойном поведении. Да и не просто так же Христос превращал воду в вино.
Он не стал посещать какие-либо достопримечательности -- хватило и одного Иерусалима -- напротив, Симон стремился побывать в немноголюдных, непопулярных местностях земного шара, которые почему-то издавна манили его. Острова западной Шотландии, луга Уэльса, горы Монтаны, вулканы Новой Зеландии, пустоши южной Аргентины -- все вскоре слилось в одно большое ощущение травы и камня, прохладного, чуть влажного воздуха, облачного неба и удивительного покоя.
А потом Симон вдруг резко осознал, что насытился. Осознал вовремя -- в аэропорту Кристчерча, откуда до Австралии было уже рукой подать. Оставив уже купленные билеты на столике с бесплатными журналами, он немедленно отправился в кассы за новыми.
Пересадка в Аделаиде -- и вот Симон уже был в Элис-Спрингс, небольшом городе в самом сердце Австралии. Как рассказал священнику пожилой попутчик в соломенной шляпе, решивший выступить гидом, раньше сюда приезжали ради одной достопримечательности -- уникального каменного массива Айерс-Рок. Теперь куда больший интерес туристов вызывал космопорт, находившийся примерно в ста километрах от города. В городе действовал ксенологический музей, располагались штаб-квартиры трех крупных ассоциаций уфологов и еще двух десятков общественных организаций разнообразного толка.
Покинув самолет, священник недолго думал, куда направиться. Прямо у выхода из аэропорта огромная вывеска отмечала местонахождение Гостеприимного Дома -- так называлось отделение комиссии по колонизации по работе с отправляющимися на Фауглиф.
К счастью, по местному времени было пять часов ночи. Фургоны телестудий были закрыты, репортеров поблизости не было. Почти крадучись, Симон подошел к массивным дверям и мягко постучал. Раздался щелчок невесть где скрытой фотокамеры, и через несколько секунд створки плавно раскрылись.
За дверью находился тамбур -- сразу пускать внутрь здесь никого не собирались. В стеклянном окошке справа появилось крупное лицо охранника, явно не очень довольного неурочным посещением. Охранник внимательно оглядел священника и его чемоданы, затем скрылся в полутьме своей комнатки. Через полминуты он опять прильнул к окну, но в этот раз уже с чуть более приветливым выражением лица.
-- Вы Хасан? Или Хоссейн? Я не знаю, как правильно читается.
-- Вряд ли, -- ответил Симон.
Охранник явно был обескуражен таким ответом и вновь скрылся где-то внутри. Симон осмотрелся и повернулся лицом к камере -- пусть автоматическому распознавателю будет проще работать. Это действительно помогло.
-- Мистер Хомутов, извиняюсь, техника у нас хорошая, но вот освещение плохое, -- произнесла пухлая физиономия, потешно прижимаясь носом к пуленепробиваемому стеклу. -- Я уже вызвал наших сотрудников, вас проводят. Сами понимаете, здесь столько репортеров околачивается, мы стараемся, чтобы они не мешали пилигримам.
-- Да ничего страшного, -- отозвался Симон. -- Я, в принципе, никуда не тороплюсь.
-- Ну не скажите, -- нос охранника стал еще более расплющенным. -- Сегодня ближе к полудню ведь прибывает наш корабль. Интересно же посмотреть. А вечером уже начнется отправка на корабль. Поедете в первой группе? Так-то уже человек двадцать набралось.
-- Наверное. Мне не очень хочется долго здесь оставаться. Вещи у меня с собой, да и настроение уже соответствующее.
-- Понимаю, понимаю..., -- покачал головой человек за стеклом.
Внезапно за спиной Симона распахнулась дверь, откуда выскочил исключительно энергичный молодой человек в светло-желтой рубашке, за ним в отдалении переминались с ноги на ногу еще несколько заспанных сотрудников Гостеприимного Дома.
-- Приветствуем вас, Симон Робертович, -- высоким голосом заговорил он на чистом русском языке. -- Давайте сюда ваши чемоданы, мы их сразу отнесем в багажник. Меня зовут Кевин, я буду вас сопровождать в космопорт. Выезжаем немедленно или вы хотите попить кофе? Может быть, завтрак? Или что-нибудь еще?
-- Нет, -- чуть раздраженно ответил священник, передавая багаж носильщику, оснащенному чем-то вроде электрической тачки, -- я бы предпочел побыстрее добраться до места.
-- Понимаю-понимаю, -- сочувственно покивал головой Кевин. -- Вы уже попались репортерам? У них особый интерес к вам...
-- И именно из-за этого особого интереса я бы предпочел с ними не общаться, -- довольно жестко продолжил Симон, переходя в просторный светлый холл с мягкими креслами. -- Сами понимаете, лишние дилетантские рассуждения о религии в прессе не нужны ни мне, ни церкви, которой я служу. Епископ сделал свое заявление, мне не к чему повторять его слова.
-- Конечно-конечно, -- произнес Кевин, старательно семеня ногами, чтобы обогнать Симона. -- Мы тоже не хотим никаких проблем. Говорят, мусульманские активисты собираются устроить пикет у въезда в космопорт -- было бы очень неприятно с ними встретиться. Хорошо, что вы приехали заранее. Мы немедленно выезжаем, и вскоре вы будете уже в челноке.
Симон решил не продолжать беседу и лишь еле заметно кивнул своему сопровождающему. Тот, похоже, собирался рассказать что-то еще, но, встретившись взглядом со священником, передумал.
Внутренний двор здания был заполнен одинаковыми серыми микроавтобусами. В один из них выгрузили вещи Симона, после чего безмолвные сопровождающие удалились.
За рулем храпел водитель в черных очках, Кевин разбудил его каким-то нелепым тычком в шею. Чуть поворчав, дородный толстяк в кожаной куртке застегнул брюки, придвинул сиденье поближе к рулю и открыл двери для пассажиров.
-- Все сели? -- хрипло спросил водитель, когда Кевин вслед за Симоном забрался внутрь, захлопнув за собой дверь. -- Тогда я стартую.
Окна закрылись, тонирующие пленки на них резко потемнели, загудел мотор, и микроавтобус резво направился через узкий темный проем выезда. Одни за другими раскрылись три пары автоматических дверей, а затем засияло прямо в лобовое стекло только что взошедшее солнце.
-- Люди! -- вскричал Симон, увидев силуэты, преградившие дорогу автомобилю.
-- Это не люди, -- возразил водитель, так и не снизив скорость, а только лишь объехав по обочине зазевавшегося фотографа. -- Это же журналисты. Они тут все время мешаются.
-- С уважаемыми изданиями мы общаемся в пресс-центре космопорта, -- прокомментировал Кевин. -- Те из пилигримов, кто хочет этого, дают интервью там же. Здесь в основном представители разных скандальных сайтов и видеокастов. Им запрещено находиться на этой территории, между прочим.
-- И многих вы уже сбили? -- поинтересовался Симон, когда машина выехала на просторную пустынную дорогу.
-- Парочку, -- всерьез ответил водитель. -- Одному камеру расколотили, другому ногу слегка сломали -- но он сам чуть ли под колеса не бросился. Говорят, надеялся, что нужные ему персонажи из машины выйдут, чтобы помочь пострадавшему. Впрочем, тут быстро-то не разгонишься из-за ворот, так что ничего серьезного.
-- Все равно как-то нехорошо.
-- Обещают сделать нам отдельный подземный выезд и особый выход в аэропорту. Толку-то. Лучше бы человек сто полицейских выделили, только где их взять в такой глуши?
Симону вдруг резко захотелось спать. Больше недели он спал только в самолетах -- и вот сейчас наконец начали слипаться глаза. Он откинулся на спинку кресла и решил немного отдохнуть.
В машине играла старая, но приятная музыка -- только флейта и тихая электрогитара, какой-то нео-минимал двадцатых годов. Кевин и водитель о чем-то переговаривались на передних сиденьях, но священник даже не разбирал слов. Мысли мешались в голове, повторяясь по много раз бессмысленной скороговоркой и объединяясь лишь ощущением какого-то вселенского умиротворения.
За окном, наверное, простирались красочные пейзажи, но у Симона не возникало желания открыть глаза. Он не хотел больше смотреть на эту планету. Он был уже всей душой на другой, за миллионы километров отсюда. Наверное, неправильно сравнивать, но священнику показалось, что он понимает, что чувствуют истинные христиане перед неминуемой смертью -- и перед столь же неминуемой встречей с другим, лучшим миром. Тихая, но отчаянная радость пришла к нему, и он не хотел разменивать это ощущение на другие.
-- Симон Робертович, -- протянул каждый слог Кевин. -- Мы уже на месте, можете просыпаться, если хотите.
Священник открыл глаза. Сквозь тонированные стекла виден был только бетонный забор с колючей проволокой. Приподнявшись, он заметил еще и аккуратный белый дом с колоннами, увитыми зеленью. Колониальный стиль, не иначе.
Когда Симон выбрался из микроавтобуса, оказалось, что помимо забора и ряда белых домов, вокруг было много всего интересного. Высоковольтные вышки, гигантских размеров спутниковые антенны, металлические конструкции непонятного предназначения были разбросаны по всему огромному прямоугольнику, обнесенному внушительной стеной. В свободных зонах между песочно-желтыми тропинками обязательно размещались кусты и деревья. Чуть в отдалении сверкали на солнце ангары для челноков.
-- Где мы, Кевин? -- спросил он у своего сопровождающего, надевшего совершенно безвкусные сетчатые солнечные очки.
-- Это гостиница для пилигримов. Я вижу, вы устали с дороги.
-- Мне не нужна гостиница, -- возразил священник. -- Я бы предпочел прибыть на корабль как можно раньше.
-- Тогда сейчас мы отвезем ваши вещи к челноку, там их погрузят. Вам же ничего из них не нужно? Я очень извиняюсь, но на пропускном пункте мы взяли из вашего портфеля карточку-паспорт -- вы же специально положили ее во внешний прозрачный кармашек. Она уже на месте, не беспокойтесь. Просто сканирование зрачков было сложно сделать, вы же понимаете?
-- Да ничего страшного, Кевин. Главное -- поаккуратнее с сумками обращайтесь, там есть бьющиеся вещи.
-- Будьте уверены, все будет в сохранности, -- раскрыл ладони в убеждающем жесте сопровождающий. -- Никто еще ни разу не предъявлял претензий.
Симону в очередной раз показалось, что над ним тонко издеваются.
-- А можно вам личный вопрос задать, Кевин? -- сменил тему священник.
-- Ну если он не слишком личный, то пожалуйста, -- неуверенно ответил тот.
-- Откуда вы так хорошо знаете русский язык? У вас совсем не русское имя.
-- Ну да, я же не русский, а украинец. По папе. Его зовут Мыкола Запарнюк, -- как-то даже засмущался сопровождающий. -- Мама австралийка, хотя тоже с какими-то дальними славянскими корнями.
-- Кевин Мыколович Запарнюк? -- поднял брови Симон. -- Впрочем, и такое бывает, мне ли не знать этого.
-- Моего младшего брата зовут Джей Ди, -- совсем уже тихо, будто оправдываясь, произнес Кевин. -- В честь дедушки. Он всегда сокращает фамилию до Зэп. Стильно получается.
-- Несомненно, -- согласился священник. -- Ладно, спасибо за поездку, надеюсь, вы мне поможете с вещами, а я пока что пойду и поищу здесь людей.
-- Идите вон в тот трехэтажный дом, -- показал рукой Кевин уже из салона автомобиля. -- Он еще выкрашен в желтый, не промахнетесь. Удачи!
Сопровождающий опустил стекла машины, и Симону осталось лишь кивнуть в знак прощания.
До желтого дома священник добрался не сразу. Когда он поравнялся с одним из предшествующих зданий, его окликнули откуда-то из-за редкой живой изгороди:
-- Спешишь улететь, приятель?
Симон сделал пару шагов назад к калитке и увидел, что вопрос ему задал мужчина, лежавший в гамаке между двумя пальмами. На нем был черный костюм с галстуком и хорошо начищенные туфли, однако лицо закрывала огромная желтая с розовым панама. Неизвестный курил что-то странное, по всей видимости, не табак.
-- Можно и так сказать. Тебе, видно, и здесь неплохо.
-- Не угадал. Мне тут очень, очень даже плохо, -- с каким-то необычным, но несильным акцентом произнес человек в костюме. -- Потому что я здесь сижу уже полгода. Не день и не три дня, как нормальные люди, а чертовы полгода.
-- Почему так случилось? -- заинтересовался Симон.
-- Заходи, мне не хочется с тобой через дверь разговаривать. Садись на пень, тут больше некуда, если ты не любитель утренней росы.
Посреди отличного газона действительно располагался старый пень, уже пустивший пару веточек с новой листвой. Как только Симон присел на нагретую солнцем древесину, незнакомец продолжил:
-- Я из резервного списка. Знаешь о нем, конечно?
-- Нет, -- признался священник.
-- Странно, неужели ты правила не читал, когда заявку подавал? На каждый рейс вызывается две сотни человек. Но всякое случается -- кто-то заболевает, кто-то погибает, кто-то даже передумывает. Поэтому двоих-троих из невыигравших включают в резервный список -- при необходимости они должны за сутки добраться до космопорта.
-- А ты решил для надежности жить прямо здесь?
-- Для надежности, говоришь, -- усмехнулся человек. -- Эти сволочи, когда освободилось место в 52-м рейсе, вызвали сразу двоих. Сомневались, значит, что доеду я вовремя из Галифакса. Ну да, я впритык приехал, но ведь челнок еще даже не взлетел, когда я до космопорта доехал... Только трап убрал и шлюзы закрыл. А ведь моя была очередь, моя! Я же даже дом успел продать...
-- Не хотел бы я быть на твоем месте, -- осторожно прокомментировал Симон.
-- А я бы вот на твоем -- хотел, -- отозвался мужчина, пыхнув серо-черным дымом. -- Не пропустишь меня вне очереди? Я не могу уже здесь сидеть. Снабжают хорошо, спору нет, но я так хочу улететь отсюда...
-- Нет, я не уступлю своего места, -- холодно ответил Симон, поднимаясь с пня. -- Я сучувствую, но собственных планов менять не собираюсь.
-- Тебе-то зачем туда, ну скажи мне? -- протяжно произнес незнакомец. -- И почему ты не хочешь провести пару месяцев здесь в бунгало? Просто чтобы помочь незаконно пострадавшему человеку...
-- Добивайся справедливости у организаторов лотереи, -- посоветовал священник уже из-за калитки. -- Пусть включат тебя в основной список следующего рейса.
-- Каждый день, каждый чертов день я им это говорю... А они отвечают -- процедура розыгрыша утверждена давно, менять ее они не будут, и вообще я сам виноват, что вовремя не отозвался на звонок. Постой, куда ты? Я еще не все тебе рассказал...
Симон совершенно не хотел разговаривать с этим человеком. Не было желания ни советовать, ни ободрять. И тем более не хотелось по-христиански делиться последним с этим конкретным ближним. Не получалось его возлюбить почему-то. Такого типа люди всегда вызывали у Симона резкую антипатию, и он так до сих пор и не понял, как с этим справляться.
А еще он отчаянно устал от всех этих склок, от документов и бумаг, от номеров и списков. Хотелось чего-то более человеческого, более душевного. Наверное, ему не хватало повседневной службы в приходе. Симон понимал умом, что не стоит надеяться, что там, среди звезд, люди будут другими -- наоборот, случайные люди разного возраста и происхождения, не объединенные практически ничем, вряд ли смогут быстро перейти рамки формального, пустого общения. Но на Фауглифе уже вырос целый город -- быть может, среди десяти тысяч человек все же найдутся и такие прихожане, которых он хотел бы видеть на своих службах?
С этими мыслями Симон вошел внутрь желтого здания. В просторном холле, залитом светом, было прохладно и почти пусто. Он присел в углу комнаты, чтобы немного подумать в тишине, пока была возможность, но уже через полминуты голова священника опустилась на мягкую спинку диванчика, и сон вновь накрыл его мягкой темной пеленой.
На этот раз никто не собирался целенаправленно будить Симона, и он проснулся через пару часов уже совершенно отдохнувшим. Полезнейшее умение освежать себя непродолжительным сном в любое время суток досталось священнику по отцовской линии -- возможно, это была генетическая особенность его африканского племени.
За это время холл изменился до неузнаваемости. В углу, окруженная грудой чемоданов, стояла супружеская пара, испуганно держась за руки: тощий маленький человечек с бородкой и круглолицая русоволосая женщина с огромной грудью, спускавшейся на необъятный живот, переходивший в стратегического значения бедра. Около двери разговаривал по видеофону массивный мужчина с неестественно коротким подбородком, одетый в наглухо застегнутую кожаную куртку. Симон никогда не мог понять, какое удовольствие люди испытывают, разглядывая на экране шевеления таких вот физиономий.
С другой стороны по лестнице спускались две девушки в легкой летней одежде -- хорошо сложенные, по-модному искусственно загорелые, но с некрасивыми лицами, пусть и очень не похожими друг на друга. Одна была очень светлой натуральной блондинкой с незаметными бровями и прозрачно-голубоватыми глазами; другая -- брюнетка с острым лицом и очень плохой кожей. Обе посмотрели на священника одинаковым брюзгливо-раздраженным взглядом и прошли в противоположный угол холла.
Наконец, на диванчике напротив Симона расположился человек лет тридцати в черно-гранатовой бейсболке, из-под которой торчали непослушные каштановые пряди. Он был занят тем, что беззастенчиво разглядывал людей, слегка приоткрыв рот. Заметив взгляд Симона, мужчина повернулся и помахал рукой.
-- Тоже на корабль? -- приветливо произнес священник.
-- Д-да, -- заикаясь, ответил тот, а потом, широко улыбнувшись, четче повторил: -- Да.
"Неужели умственно отсталый? " -- подумал Симон, но вслух произнес:
-- Откуда вы? Кем работали раньше?
-- Я? -- удивленно переспросил собеседник. -- Я из Огайо. Работаю к-к-к....
У него свело скулы, он мучительно закашлялся и чуть виновато посмотрел на Симона. Затем собрался с силами и продолжил:
-- К-к-квантовый технолог я. В университете К-к-к...
-- Кливленда? -- с нетерпением закончил Симон.
-- Да, -- с облегчением вздохнул собеседник. -- Я забыл представиться. Дуайт Брюн.
-- Симон, -- пожал протянутую руку священник. -- Когда-то я тоже имел отношение к этой тематике. У меня запатентовано несколько квантовых алгоритмов. Может быть, слышали о регрессии Хомутова-Штейна?
-- Да, мы использовали этот метод для некоторых проектов, -- внимательно посмотрел на Симона технолог. -- Вы, надо полагать, Штейн?
-- Нет, Хомутов.
-- По вам и не скажешь, -- Дуайт, похоже, уже избавился от заикания. -- Хочу вам сообщить, хотя это в некотором роде секрет, чем я буду заниматься в колонии. И вы, возможно, тоже.
-- Телеквантовой связью с Землей?
-- О-о-откуда вы знаете? -- у технолога даже приоткрылся от удивления рот.
-- Это очень логично, Дуайт. Дальняя космическая колония -- это же замечательный полигон для изучения квантовой телепортации. Насколько мне известно, до сих пор не установлено, сохраняются ли квантовые связи при гиперпереходе.
-- Пожалуй, вы правы, это очевидно..., -- забормотал Дуайт. -- Думаю, мы как раз с вами будем работать -- я даже не надеялся встретить такого специалиста. Лотерея -- это, конечно, прекрасно, но как-то неправильно не посылать в колонию ученых...
-- Возможно, я вас огорчу, -- проговорил Симон, -- но у меня нет ни малейшего желания заниматься наукой. Я уже примерно лет шесть как перестал этим заниматься, и сейчас служу Церкви.
-- Это как? Священник, что ли? -- неподдельное недоумение отразилось на лице технолога.
-- Да.
-- Настоящий? В церкви? Методист, что ли?
-- Неокатолик.
-- Никогда не слышал, -- покачал головой Дуайт. -- Надо же, как неудачно...
-- Почему же неудачно? В колонии священников сейчас столько же, сколько специалистов по квантовой технологии. Ни одного.
-- Это да, но..., -- видно было, что Дуайт испытывает какое-то внутреннее противоречие, но не может или не смеет выразить свои мысли вслух.
Симон давно уже привык к такому отношению бывших коллег. Многие из них, даже те, кто считал себя верующими, искренне полагали, что квантовая математика куда ценнее какой-то там религии. У некоторых с возрастом это превращалось в болезненный антиклерикализм, другие так навсегда и застывали в абстрактном агностицизме.
Интереснее была немногочисленная группа ученых, которые переживали уже в довольно зрелом возрасте поистине мистическое перерождение. Себя Симон к ним как раз не относил, он просто не стал ученым, несмотря на отдельные свои достижения. Но вот был у него знакомый профессор, специалист по топологии многомерных пространств, который в один прекрасный день взял и ушел в монастырь, не сообщив об этом даже своим родным. Позже Симон узнал, что профессор, не смирившись с чрезмерным благополучием в московской обители, собрал несколько единомышленников и уехал в глухую томскую тайгу, чтобы выстроить там свой собственный правильный монастырь.
Симон хорошо понимал профессора-черноризца. Он тоже чувствовал, что церковь необходимо продолжать строить, даже если кажется, что она уже отлично отстроена. Ему самому предстояло совершить нечто подобное -- и от такой перспективы даже дух захватывало.
-- Леди и джентльмены! -- раздался откуда-то снаружи низкий женский голос диктора космопорта. -- Через пять минут прибывает наш корабль. Вы сможете увидеть это удивительное зрелище с улицы. Спасибо за внимание.
Дуайт поспешил к выходу, за ним потянулись остальные. Семейная пара явно не решалась оставить вещи в холле -- как будто кому-то в космопорту могли понадобиться пожитки небогатых пилигримов.
Уже перед дверным проемом горячий воздух от нагретого утренним солнцем бетона глухой волной нахлынул на священника, и он поспешно достал из внутреннего кармана черные очки, чтобы хотя бы так скрыться от жары.
Какие-то люди в рабочей форме оживленно переговаривались и тыкали пальцами в небо. Симон, щурясь, посмотрел в указанном направлении, но ничего не заметил. Все вокруг -- вышедшие из автомобилей водители, охранники, сами пилигримы -- старательно вглядывались в безоблачную синеву, но пока что безрезультатно.
Но вот Симону показалось на мгновение, что на синем фоне мелькнула красноватая искорка, -- и тут же со стороны группы рабочих раздался торжествующий крик: "Я же говорил, там!" Искра исчезла и появилась еще несколько раз и в итоге превратилась в крошечный ромб из четырех алых, чуть мерцающих огоньков.
На секунду наступила полная тишина, а затем кто-то захлопал. Одинокий звук этот выглядел нелепо, но тут же к аплодисментам один за другим присоединились остальные зрители, а потом Симон, не успев даже сообразить толком, что происходит, обнаружил и себя частью этой стихийной овации. Кто-то радостно кричал, рабочие откуда-то вынесли несколько бутылок шампанского -- настоящий праздник получился.
Отказываться от протянутого стакана священник не стал, хотя сам внутренне не мог присоединиться ко всей этой эйфории. Четыре огонька -- это замечательно, но Симон хотел оказаться непосредственно на борту корабля. Причем желательно не над Австралией, а над поверхностью Фауглифа -- и только тогда бы он ощутил, что жизнь окончательно изменилась. Поэтому священник отыскал глазами в собравшейся толпе человека, похожего на руководителя, подошел вплотную, чтобы его было лучше слышно, и задал вопрос:
-- Когда вылетает челнок?
-- Вы пилигрим? -- ответил вопросом на вопрос мужчина в цветастых шортах.
-- Я колонист, -- ответил Симон.
-- Колонистом станете, когда окажетесь в колонии. Пока что вы, видимо, пилигрим. Вы уже готовы к отлету? Вещи ваши в порядке?
-- Мне сказали, что их отвезут к челнокам. С тех пор прошло уже несколько часов.
-- Отлично. Тогда, пожалуй, вам тоже следует отправиться к челнокам. Первый рейс состоится через три часа, как только завершат работу транспортники.
Священник поблагодарил неизвестного руководителя и зашагал в сторону сверкающих на солнце ангаров с челноками.
Вылет дважды откладывался на час -- у пилигримов терялись вещи и находились совершенно неотложные дела. Все это время Симон провел в уютном салоне челнока, куда его гостеприимно впустил усатый пилот по имени Годрик. Священник углубился в чтение трехтомника трудов фон Бальтазара, купленного еще в Канаде. Придорожный книжный магазин в той глуши и так выглядел удивительно, а целый стеллаж с христианскими книгами в оригинале Симон воспринял как настоящий подарок небес. Ганс Урс фон Бальтазар в своих сочинениях одинаково пламенно писал о Боге и о музыке -- и был совершенно прав, ибо немногое так очевидно свидетельствует о существовании духовного, как музыка.
В салоне же было до поры до времени совершенно тихо, лишь периодически кашлял и стучал подошвами помощник пилота, каждые пятнадцать минут выходивший из прохлады челнока, чтобы покурить.
Затем появился совсем молодой человек невысокого роста, увешанный десятком гэджетов. Симон с улыбкой наблюдал, как юный пилигрим с досадой обнаруживает, что каждое из его устройств не хочет полноценно работать, поскольку внутри челнока действовали мощные экранирующие установки.
Немного позже появился Дуайт, который на этот раз не проявил желания общаться со священником, а, напротив, уселся в самое дальнее кресло и уставился на обитую мягким материалом стену, периодически беззвучно шевеля губами.
Постепенно по одиночке и парами стали подтягиваться и остальные. Некоторых Симон уже видел в космопорту -- так, одними из последних прибыли те две девушки, которых он тогда заметил на лестнице. Они оживленно разговаривали на английском, но с разными восточноевропейскими акцентами. В итоге салон оказался заполнен примерно наполовину, даже учитывая то, что гротескная семейная парочка так и не рискнула сдать свою поклажу в багажное отделение.
Наконец, пилот по имени Годрик вышел из своей кабины, чтобы дать последние инструкции перед вылетом:
-- Слушайте внимательно. Вы находитесь на транспортном челноке специального назначения. Это не космический корабль, скорее, очень мощный самолет особой конструкции. Поэтому очень прошу вас соблюдать все правила, которым вы привыкли следовать в самолете. Обязательно пристегнитесь, ни в коем случае не вздумайте курить. Полет займет всего около двадцати минут -- так долго, потому что нам нужно плавно набрать высоту. Затем мы пристыкуемся к космическому кораблю, и вы через шлюз перейдете в него. Ваши вещи будут выгружены автоматически.
Пилот сделал паузу и в образовавшейся тишине отчетливо был слышен громкий шепот: "Я же тебе говорила, Сэл, что вся моя посуда в багаже побьется, а ты спорил!" Годрик недовольно приподнял усы, дождался, пока в салоне не станет тихо, и только после этого добавил:
-- Еще вопросы будут?
-- Нас встретят на корабле? -- спросил юноша с гэджетами.
-- Несомненно. Эвлады проводят вас в стазисный отсек. Там вы будете погружены в сон, из которого выйдете только после прибытия на Фауглиф. Капитан Доу проследит за этим процессом.
-- То есть на корабле не будет кают, питания и всего остального? -- продолжил юноша.
-- Нет. Они не нужны никому, кроме капитана. Вам же должны были все объяснить еще в территориальном офисе. Другие вопросы у кого-нибудь есть?
Все промолчали, хотя по выражениям лиц Симон понял, что многие явно не утруждали себя поиском информации до вылета.
-- Хорошо. Пристегните ремни, сейчас мы взлетаем.
Челнок взлетал вертикально. Симона чуть вжало в сиденье, а затем отбросило на спинку кресла. Самолет стал двигаться по спирали, постепенно забирая все выше. Наверняка он мог двигаться и по более крутой траектории, но в целях безопасности пассажиров было решено потратить на полет чуть больше времени и топлива.
В салоне зазвучала очень старая мелодия, заглушая легкий рокот моторов. "И я говорю себе -- как удивителен мир", повторял про себя Симон вслед за певцом. Лучше песни для такого случая и найти было нельзя, наверное.
Мужчина с коротким подбородком плакал в голос, утирая слезы рукавом рубашки. Симон видел, что плачут и остальные, пусть и не так заметно. Все-таки правильно было решено, что никто не может вернуться назад домой с Фауглифа. Потому что те ощущения, которые пилигримы испытывали сейчас, -- бесценны. Прощаться с Землей, не прощаясь с жизнью, -- что может быть удивительнее и волшебнее?
Челнок продолжал по спирали подниматься вверх, словно вагончик американских горок.
Стыковка произошла совершенно неожиданно для пассажиров. Челнок немного замедлился, а затем с шумом опустился и замер. Иллюминаторов в кабине не было, и сразу никто со своих мест не поднялся. Затем из динамиков прозвучал голос Годрика:
-- Проходите по коридору к шлюзу. Как только он откроется, выходите.
Первым из салона вышел Дуайт, что-то бормоча себе под нос. Его примеру постепенно последовали и остальные. Симон не торопился, поднявшись одним из последних.
Двое так и остались сидеть на своих местах. Одним из них был тот самый молодой парень, что задавал вопросы. У второго -- на вид японца или корейца -- по лбу стекал пот, а глаза были зажмурены от ужаса.
-- Вы собираетесь идти или нет? -- спросил Годрик.
-- А можно... можно мне лететь следующим рейсом? Я еще не готов лететь..., -- слабым голосом произнес парень, умоляюще смотря на динамики.
-- Можно, -- удивительно мягко произнес пилот. -- Можешь лететь хоть последним рейсом, если еще боишься. А вот тому второму парню, похоже, нужно к врачу.
Симон не слышал, как закончилась эта беседа, поскольку дверь шлюза плавно закрылась вслед за ним.
В центре металлической комнаты находился круглый проем, куда вела лестница. Больше в комнате не было ничего -- ни труб, ни швов от сварки, ни вентиляционных отверстий. Просто пустая жестяная коробка, которая даже сама по себе выглядела инопланетным сооружением.
Все пилигримы к тому времени уже успели спуститься вниз, за исключением тех двоих, которые захватили багаж с собой.
-- Не поможете? -- робко спросил худой мужчина. -- Нам вдвоем с Верой никак не спустить все это вниз.
Симон молча закинул на плечо кожаную сумку весом килограммов пятнадцать и полез вниз по лестнице. Он собирался после этого подняться обратно, чтобы забрать и остальную поклажу, но открывшийся вид заставил священника на некоторое время забыть о своих планах.
Он уже видел видеофрагменты, заснятые на корабле, но все же не был готов к такому великолепию. Стены, пол и потолок мягко переливались красным, точно так же, как те огоньки, которые было видно с земли. Свет и тень мягко играли на изогнутых поверхностях, но ни одного конкретного источника света не было видно. Какой-то ровный шум равномерно наполнял воздух, исходя словно бы со всех сторон. А чуть подальше, за пересечением двух проходов, стояли эвлады.
Их было пятеро, а может, и больше, -- двое передних стояли отдельно, а задние сплелись серебристыми плетьми конечностей в один большой клубок. Возможно, они так общались -- изучить физиологию инопланетян еще никто толком не смог, хотя на эту тему была опубликована не одна сотня книг.
Двое первых, заметив Симона, начали двигаться в сторону людей, откуда донесся дружный вздох удивления, смешанного с ужасом. При перемещении эвлады испускали новые плети, или побеги, или щупальца -- священник не знал, с чем сравнить эти длинные серебристые отростки -- с помощью которых инопланетяне словно бы катились вперед. Симон вспомнил, что эвлады могут еще и летать или перемещаться взрывными толчками, подобно медузам, выбирая способ передвижения по известным лишь им самим соображениям.
Не доходя до группы людей, эвлады свернули в узкий боковой коридор, который, как показалось, окрасился в более яркий оттенок красного. Кто-то из группы случайно обернулся, и раздался крик:
-- Сколько их сзади!
С полуударом-полувсплеском на пружинящую поверхность корабля рухнул чемодан, но все два десятка человек, как один, повернулись назад, не обращая внимания на инцидент. Даже спускавшийся по лестнице с последним саквояжем маленький Сэл не мог отвести глаз от этой картины.
Эвлады своими телами полностью перекрыли проход, образовав красновато-серебристую плотную паутину. Она неторопливо приближалась. Симон посмотрел в противоположную сторону -- там инопланетяне начинали создавать такую же.
-- Они хотят, чтобы мы шли направо! -- осенило кого-то из пилигримов.
-- Не бросайте нас! -- истошно завопила толстая Вера. -- Нам не унести все это! Они же съедят нас! Переварят заживо!
Эти заявления вызвали заметное беспокойство. Несколько мужчин похватали расставленные вокруг лестницы сумки и заторопились в боковой коридор, вслед за основной частью группы. Среди них, само собой, оказался и Симон. Священник шел самым последним, то и дело оглядываясь назад, где вскоре возникла плотная паутина из тел эвладов.
Он, в отличие от остальных, не чувствовал ни страха, ни омерзения, только любопытство. Эвлады представлялись ему скрученными из какой-то особой фольги и выглядели поэтому скорее роботами, чем живыми существами. Странно, что они ничего не говорят и не объясняют, подумал Симон. Да и капитан мог бы проводить их до цели, чтобы не создавать ненужного напряжения среди будущих колонистов.
Идти пришлось недолго -- вскоре узкий коридор, где можно было двигаться не более чем по двое в ряд, раздался в ширину и после резкого поворота развернулся в целый зал внушительных размеров, сплошь заставленный будками из матового стекла, похожими на душевые кабинки.
-- Это и есть капсулы стазиса? -- удивленно произнес Дуайт, ощупывая металлический каркас одной из будок. -- Там же внутри ничего нет.
Он приоткрыл дверцу, осмотрел кабину, потом высунул голову с выражением недоумения на лице. Затем пожал плечами, резко шагнул внутрь, и дверца с силой захлопнулась за пилигримом. Зеленовато-белое стекло резко потемнело, став почти черным. Симон решил не пробовать открыть дверцу -- мало ли что могло произойти.
Этот наглядный пример подстегнул пилигримов к активным действиям. Даже Сэл с Верой, оттащив поклажу в угол, попытались забраться в кабинки. Сначала вместе, но ничего не произошло, и Сэл перебрался в соседнюю. Как только дверцы закрылись, обе кабинки окрасились в туманно-черный цвет.
Удивительно, но в какие-то пять минут все пилигримы очутились в капсулах стазиса. Симона же эти непонятные сооружения пугали больше, чем безобидные эвлады. Он некоторое время походил между рядов кабин, пытаясь сквозь матовую поверхность увидеть, что происходит с людьми внутри. Ему это не удалось -- материал, потемнев, становился совершенно непрозрачным, напоминая теперь не стекло, а какую-то дорогую плотную ткань, теплую и податливую.
Разгуливая в одиночестве по залу, он взглянул в сторону коридора. Выхода не было -- эвлады серебристой паутиной перекрыли проход. Впрочем, поскольку в этом месте туннель расширялся, просветы между ветвями-отростками были приличного размера. Симона немедленно посетила мальчишеская идея.
Он подошел вплотную к этой паутине и осторожно прикоснулся к одной из плетей. Странное, но знакомое ощущение передалось пальцам -- когда-то в детстве он дотрагивался до экрана старинного огромного телевизора, и тогда статическое электричество так же рассеивалось в ладони. Отростки были словно из пластика, твердыми и холодными, совершенно не противными.
Симон перебросил одну ногу за сеть, и она немедленно зашевелилась. Холодный ужас на мгновение пробежал по спине -- а вдруг он как-то оскорбил эвладов, и они решили раздавить его заживо? Однако агрессивных намерений у инопланетян не было. Напротив, паутина начала расплетаться вокруг того отверстия, через которое он собирался проникнуть в коридор, образовав вполне удобный проход.
Нагнувшись, Симон пробрался через паутину, обернулся и поблагодарил эвладов. Он не знал, понимают ли они английский язык без специальных устройств, но не хотел показаться невежливым.
Длинные коридоры плавно перетекали в другие пустынные коридоры. Кроме большого зала для стазиса, каких-либо еще функциональных помещений Симон не встретил на своем пути. Эвлады остались возле будок, в переходах корабля их не было вовсе. Похоже, двигатель, склад и навигационные отсеки были бесследно скрыты от посетителей с Земли. Более того, когда Симон вернулся к месту, где пилигримы спускались из шлюза, то не нашел там ни лестницы, ни люка в потолке -- лишь потерянная кем-то зажигалка напоминала о том, что здесь были люди.
Он уже собирался вернуться назад, устав бродить кругами, как вдруг заметил в стене нишу, похожую по форме на дверь. Священник наудачу подошел к нише -- и тут же красный мягкий материал словно бы растворился, рассеялся в воздухе, образовав щель, через которую можно было протиснуться дальше.
За этой щелью располагался широкий зал, одна из стен которого, а также часть потолка и пола были совершенно прозрачными, так что отлично были видны облака, затянувшие землю. Помещение это выглядело куда менее инопланетным -- на столике стояли две бутылки коньяка и огромная ваза с фруктами, около огромного иллюминатора валялись в беспорядке одеяла. Пол был покрыт ковровым покрытием, около входа стояли массивные деревянные шкафы.
Симон понял, что находится в каюте капитана Доу еще до того, как тот обратился к нему бархатным вкрадчивым голосом:
-- Меня не так часто удостаивают посещением. Я рад, что вам в голову пришла эта идея.
Священнику пришлось долго искать глазами говорившего, пока капитан не вышел из-за шкафа со стаканом коньяка в одной руке и черным фолиантом в другой. Это был брюнет неопределенного возраста с прямоугольным лицом и узкими глазами, одетый сплошь в черное. Густые волосы доходили примерно до плеч, не закрывая при этом примечательные остроконечные уши, вдоль края которых стежками проходила толстая серебряная проволока.
-- У меня слабость к хорошо изданной классической литературе, -- прокомментировал капитан. -- Думаю, у меня здесь крупнейшая внеземная библиотека бумажных книг.
-- Приятно видеть вас, капитан, -- произнес Симон, протягивая руку для приветствия.
Теплые пальцы капитана словно бы обволокли руку священника, как-то совсем не по-мужски. Доу отошел вглубь комнаты и присел на диван, скрестив ноги.
-- Присаживайтесь, дорогой гость. Судя по всему, у вас есть свободное время, а мне редко удается пообщаться с людьми.
-- Вы не очень-то стремитесь, как я посмотрю, -- произнес Симон, усаживаясь в огромное мягкое кресло, набитое поролоновыми шариками. -- Кто мешал вам выйти и встретить колонистов? Многие были напуганы до полусмерти.
-- Это пока что пилигримы, а не колонисты, -- поправил его капитан, протягивая бокал с коньяком. -- И я терпеть не могу шумных сборищ. Эвлады действуют по своему разумению, и пока что никаких происшествий не случалось. Я же не могу пить коньяк с каждым из тех, кто прибывает на борт? Вот вы нашли меня самостоятельно -- значит, вы человек незаурядный.
-- Скорее чересчур любопытный, -- ответил священник, устраиваясь в кресле поудобнее. -- Я забыл представиться. Зовут меня Симон, а вы, как я понимаю, капитан Доу.
-- Да, теперь меня зовут так. Впрочем, подробности моей биографии вам должны быть хорошо известны из таблоидов.
-- Я подобным не интересуюсь.
-- Это хорошо. Тогда у вас не должно быть предубеждения по отношению ко мне, -- капитан зажег сигару, отрезав предварительно кончик маникюрными ножницами. -- Заранее извиняюсь за дым, но мне сегодня доставили очередное довольствие, и в этот раз сигары действительно хорошие.
-- Вы здесь давно? -- задал вопрос Симон.
-- Четыре года, -- ответил Доу. -- Трудно сказать. С одной стороны, гораздо больше, с другой -- гораздо меньше. Время не имеет для меня никакого значения. И, похоже, вы совсем не интересовались кораблем.
-- Да, я в основном читал о колонии, -- ответил Симон.
-- Это тоже бессмысленно. На месте у вас возникнет совершенно иное представление. Но я начал говорить о корабле и хочу рассказать вам одну историю.
Понимаете, сначала предполагалось, что капитаны будут меняться раз в полгода. Капитан Хикеринг был совсем не таким, как я. Он был отличным командиром, провел уже до этого пару лет на орбитальных станциях, высаживался на Марс. У него была жена и дети, и никто не мог сказать про него ничего плохого. Капитан Хикеринг не особенно поладил с эвладами, но свои обязанности выполнял четко.
И, наконец, для капитана настало время возвращаться на Землю, -- Доу сделал подряд несколько глотков коньяка. -- Встречали его с почестями, цветами и овациями. А он, ступив на землю, вдруг замолчал. Совсем. Потом стал слабеть, словно от тяжелой болезни. А через день умер. Формально он был жив, но мозг его перестал функционировать полностью. Возможно, он до сих пор лежит в какой-нибудь клинике в качестве подопытного тела.
Комиссия вскоре выяснила у эвладов, что гиперперелеты примерно так и сказываются обычно на всех без исключения разумных существах -- для преодоления этого и нужны, собственно, кабины стазиса. Эвлады не говорили об этом раньше -- но они вообще не слишком общительны. Комиссия задала им вопрос, может ли капитан тоже входить в стазис и нужен ли он вообще на корабле, -- но тут уже эвлады уперлись и объяснили, что корабль они нам передали в аренду и капитаном должен быть землянин. Вот и все. Больше они на эту тему разговаривать не пожелали.
Комиссия нашла выход. Срочно был назначен капитан Тунь. Помимо того, что он обладал достоинствами капитана Хикеринга, он был еще и исключительно преданным долгу человеком. Он был уже немолод и готов до самой смерти не покидать космический корабль. Пару месяцев все шло отлично. Капитан Тунь участвовал в прямых трансляциях, радушно встречал пилигримов и выглядел счастливым. К нему даже родственники приезжали несколько раз.
Однако в один прекрасный день транспортники обнаружили в шлюзовой камере его труп в луже крови. Капитан Тунь в ожидании гостей с Земли сидел в отсеке, где не было установлено камер, и методично пилил себе шею столовым ножом.
Вот в свете этих обстоятельств комиссии и пришлось в итоге назначить меня, хотя очень многие были против. Ничего, сейчас все довольны.
-- Мрачная история, капитан, -- промолвил Симон. -- То есть вы здесь навечно?
-- Ну да, -- кивнул Доу. -- Вроде того. Точне будет сказать, что я здесь до самой смерти. И при этом я совершенно счастлив.
Он опустошил бокал и немедленно наполнил его снова.
-- Как бы вам объяснить... Вот вы кто? Не надо называть профессию или говорить, что вы пилигрим. Вы чувствуете себя кем-нибудь? Есть такое слово, которое определяет ваши действия и поступки?
-- Я священник, -- со смирением произнес Симон.
-- Надо же! -- Доу был искренне восхищен. -- Тогда вы должны понимать меня лучше, чем кто-либо другой. Смотрите, вот вы -- священник. Есть люди, которые понимают, что они писатели. Они могут быть плохими писателями, их могут никогда не опубликовать, но это будет направлять их поступки и формировать даже сам способ мышления. А я -- капитан межзвездного космического корабля. Знаете, многие дети в детстве мечтали об этом. Если не считать Хикеринга и Туня, то я единственный, кому это удалось. Я нашел себя.
-- То есть вам достаточно просто сознавать, что вы капитан?
-- Не совсем так. Вот вы, Симон, верите в существование души отдельно от тела?
-- Конечно, -- уверенно произнес священник.
-- Вы верите, и это хорошо. А я знаю об этом. Непосредственно испытал. Понимаете, во время гиперпрыжка то ли душа не успевает за телом, то ли наоборот. Оказываешься в пустоте, но в ясном сознании, -- Доу наконец-то приставил сигару к губам. -- И даже чувствуешь другие души. Эвлады продолжают оставаться в этом месте чем-то совершенно чужеродным, но их присутствие хорошо заметно. И поверьте мне, это прекрасно. У меня просто нет слов, чтобы описать это ощущение, когда ничего не мешает твоему существованию... Появляются совершенно новые чувства, иные способы восприятия... Нет, у меня определенно не хватает слов, чтобы рассказать вам.
-- Но если это действительно так, почему же вы и предыдущие капитаны не рассказывали об этом раньше! -- воскликнул Симон. -- Это же перевернуло бы мир!
-- Вы серьезно думаете, что мир стоит переворачивать? -- отрезвил его Доу.
Симон замолчал. Он действительно не мог даже оценить последствия подобного заявления, если бы оно было воспринято всерьез.
-- Хорошо, что вы задумались, -- продолжил капитан, выпустив дым изо рта. -- И не забывайте -- мне просто не поверят. Я же в прошлом наркоман и деформатор.
-- Кто, извините?
-- Ну вы же обратили внимание на мое ухо? Это только вершина айсберга, если так можно выразиться.
Симон еще раз посмотрел на серебряную проволоку, пересекавшую плоть в доброй дюжине мест.
-- Понимаете ли, я -- деформатор, который дошел до логического конца своих действий. Я -- нулло. У меня не осталось первичных половых признаков. У меня отсутствует гормональная зависимость. И думаю, именно этот факт сыграл решающую роль в том, что мне разрешили стать капитаном корабля, как бы не пыталась комиссия это скрыть. Им это было так удобно. Сразу все этические вопросы разрешились -- я же, помимо прочего, еще и сирота.
-- И есть скопцы для Царствия Небесного... -- почти непроизвольно вырвалась у Симона библейская цитата.
-- Кто может вместить, да вместит, -- продолжил Доу. -- Я знаю эти слова. И вижу, что вас задела эта тема. Скажите, неужели вы дали обет целомудрия? Даже католическая церковь ведь сейчас не настаивает на его обязательности.
-- Да, -- с трудом выговорил Симон. -- Я не принадлежу к Римско-Католической церкви, но я принял обет.
-- Не думали когда-нибудь о таком же поступке? Плоть не стесняла?
Симон посмотрел прямо в темные прищуренные глаза Доу. Не был тот похож ни на святого, ни на искусителя. Просто немолодой оплывший мужчина, пусть и сохранивший определенную элегантность внешнего облика.
-- Не думал, -- ответил Симон, взвесив каждое слово. -- Я никогда не думал о таком поступке.
Доу отвел взгляд и пыхнул дымом изо рта.
-- Всему свое время, мой друг. Всему свое время, -- с неожиданной горечью произнес капитан, смотря на пелену облаков в иллюминаторе. Там среди мутно-белой завесы образовалась проплешина с рваными краями, сквозь которую был виден синий океан и желтый с темно-зеленым берег.
-- Расскажите мне о корабле, -- Симон перевел разговор на другую тему. -- Что это вообще такое?
-- Это чудо, -- чуть улыбнулся Доу. -- Просто чудо. Я не понимаю, как он функционирует, -- всей навигацией занимаются эвлады. Здесь нет электричества, нет никаких источников энергии. Я не знаю, из чего сделан этот корабль. Эвлады умеют создавать на нем новые комнаты, делать стены прозрачными или заставлять их растворяться в воздухе. Я просто прошу их помочь, когда мне что-то нужно сделать.
-- Удивительно, как вы смогли найти с ними общий язык. Эвлады такие странные. Они не кажутся мне живыми, -- проговорил священник. -- Я был удивлен, когда вы рассказали, что у них тоже есть душа. В нашей церкви подавляющее большинство священников так не считает.
-- Я не знаю, можно ли назвать то, что я чувствовал, душой. Кто знает, может, будь на корабле собака, при гиперпереходе ее сознание тоже оказалось бы рядом с моим. И еще, Симон...
Доу нерешительно вздохнул, словно сомневаясь, стоит ли говорить то, что он собирался произнести.
-- Да? -- с любопытством посмотрел на него священник.
-- В гиперпространстве были не только я и эвлады. Был кое-кто еще, причем совсем-совсем близко, хотя это и не расстояние в нашем обычном смысле, конечно..., -- Доу опять замолчал.
-- Кто же?
-- Корабль, -- произнес капитан. -- Весь этот самый корабль, причем целиком. Мы сейчас внутри мыслящего существа, Симон. И кое-какие косвенные наблюдения говорят мне о том, что это существо очень даже родственно эвладам. Думаю, корабль -- это тоже эвлад, быть может, это следующая, более совершенная форма их существования.
-- Почему бы и нет, -- согласился священник. -- Это мне кажется совершенно разумным. Особенно после того, как я наблюдал, как эвлады сплетаются телами, когда им это нужно. Наверное, в дальнейшем такие слияния могут превратиться и в целый корабль.
-- Вы видите только внешнее, Симон. А я чувствовал сами их души, если вы мне разрешите так их называть. Эвлады не менее индивидуальны, чем люди. Просто они очень сильно отделены от собственных тел, обращают на них гораздо меньше внимания, рассматривают просто как удобный инструмент. Корабль -- это результат эволюции одного отдельного эвлада, а не слияния нескольких. Вам ли не знать, святой отец, что души людей безнадежно далеки друг от друга, как бы близко не были их тела. Инопланетяне в этом смысле похожи на нас.
-- Вы рассказываете об этом только тем, кто никогда не вернется на Землю? -- спросил неожиданно священник. -- Почему?
-- Я рассказываю это только тем, кому стоит это знать, -- ответил капитан. -- Вы же даже сейчас могли бы, если очень захотели, вернуться на Землю. Дождались бы следующего рейса рядом со шлюзом, перебрались бы обратно в корабль. Но вы ведь не станете этого делать, Симон, я же знаю. А что касается вашего второго вопроса... Я не думаю, что людям, для которых космос бесконечно далек, стоит знать о нем слишком много. Крепче будут спать.
-- Мне очень сложно с вами согласиться, капитан, -- промолвил священник, скрестив руки на груди. -- Да, я действительно не собираюсь возвращаться обратно. Но я считаю, что людям стоит знать больше об инопланетянах, чтобы не допускать ошибок.
-- Звезды вас изменят, -- произнес Доу, покачав головой. -- Чем больше вы будете узнавать, тем больше будете понимать, что эти знания не приносят никакой действительной пользы.
-- Изъясняетесь загадками? -- спросил Симон, слегка раздраженный словами капитана.