Калашников Михаил Сергеевич : другие произведения.

По ту сторону звезд - Главы 1-6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Необычный священник необычной церкви направляется в первую земную космическую колонию. Хватит ли у него веры, чтобы продолжать свое служение?


1. НА ЗЕМЛЕ

  
   Глава I
  
   Священник прошелся вдоль деревянных скамей, посмотрев, не оставил ли кто из прихожан мусора на полу, закрыл на задвижки окна, запер кладовую, исповедальню и, наконец, саму церковь. Раньше это помещение служило магазином одежды, и замок на двери стоял электронный, но священник настоял, чтобы его сменили на выглядящий более уместно чугунный амбарный замок внушительных размеров. С ним, правда, приходилось повозиться, чтобы провернуть ключ на положенные четыре оборота, но священник воспринимал это как еще один обязательный ритуал богослужения.
   Заставленный машинами переулок был, как обычно в это время, безлюден и недвижен. Лишь на фасаде близлежащего посольства развевался красочный флаг какой-то африканской страны. Оглянувшись и перекрестившись, священник перепрыгнул слякотную лужу между стеной дома и носами двух представительских автомобилей, и через пару секунд уже был внутри малозаметного подъезда.
   Скучающая консьержка, аккуратная круглолицая старушка, лишь покосилась на вошедшего и вновь обратилась взглядом к цветастой ежедневной газете. Священника она не жаловала -- человек он тут был неуместный, небогатый, да еще и веры не той. Сама она ходила по воскресеньям в православную церковь за углом, ставила тонкие свечки за упокой души двоих мужей, родителей и сестры, а также одну побольше, чтобы у нелюбимого зятя все в порядке было с его строительным бизнесом и внуки с дочерью не бедствовали.
   Священник быстрым бегом, перескакивая через ступеньки, взобрался на свой четвертый этаж, порыскал в карманах, нащупал магнитную карточку и сунул ее в узкую щель. Дверь мягко отошла. Вообще, он давно хотел сменить и этот замок, но все как-то не сподобился.
   Жил он действительно не в роскоши, особенно по меркам исторического центра Москвы. Две комнаты -- гостиная и кабинет, простая деревянная мебель, минимум техники. Холодильник, скажем, и вовсе был анахронизмом -- без кнопок, с одним лишь переключателем температуры. Готовил священник себе сам, не столько из-за особого смирения, сколько из-за нежелания покидать лишний раз свое жилище возле церкви. Ел преимущественно постное -- тоже не по соображениям веры, а чтобы не беспокоить больной желудок. Сейчас, например, поставил вариться два пакета гречневой каши и налил себе полную пол-литровую кружку молока.
   Священника звали Симон. Симон Робертович Хомутов. Это совершенно безвкусное сочетание имен появилось у него в результате нескольких примечательных событий.
   Во-первых, он был на четверть африканец. Его дед Санди учился в России на медика, затем поиграл в футбол за подмосковные клубы низших дивизионов, женился на русской девушке, а когда стал не нужен даже корпоративным командам толстых пыхтящих банкиров, уехал насовсем в родную Нигерию, где, как выяснилось, у него обнаружилась вторая семья с двумя детьми. Тем не менее, Санди продолжал навещать свою русскую жену, исправно приезжал каждый август и привозил подарки, пока не погиб в пятьдесят один год в автокатастрофе в предместьях Лагоса.
   Отец Симона, Роберт Сандиевич, взял себе в итоге девичью фамилию матери. Человеком он был южным, страстно увлекающимся, и к несчастью, одно из его увлечений пришлось на время, когда родился его первый сын. Роберт Сандиевич был счастливо женат на еврейке, но ее ортодоксальная семья никак не могла смириться, что их красавица-дочь вышла замуж за мулата. Чтобы показать тестю с тещей, что они его недооценивают, Роберт Сандиевич принял вскоре после свадьбы иудаизм, даже решившись на операцию. Сыну он тоже решил дать еврейское имя, вытащив наудачу листок с одним из сотни вариантов из традиционной черной шляпы. Симон, вспоминая об этом, часто внутренне ежился, понимая, что мог бы оказаться, скажем, Мордухаем. Интересно, как бы его тогда звали в школе.
   Роберт Сандиевич тоже умер рано, и тоже в автокатастрофе -- разбился на МКАД из-за сердечного приступа у другого водителя. Это случилось душной июльской ночью, сразу после того, как его сын поступил в московский университет. Вдова, захватив младшую сестру Симона, уехала к успевшим к тому времени эмигрировать родителям в Эйлат, а он остался один в огромном городе. Деньги ему пересылали регулярно, трехкомнатная квартира в пределах Садового кольца тоже осталась в его распоряжении. Тот год он теперь уже почти и не помнил, а отдельные четкие воспоминания до сих пор приходилось изживать молитвой и усердным трудом. В частности, он на всю жизнь приобрел отвращение к крепкому алкоголю и запаху марихуаны.
   Потом, конечно, рассудительные еврейские бабушка с дедушкой роскошную квартиру продали, а его содержание увеличили вдвое, чтобы он смог снимать себе что-нибудь более подходящее. Постепенно он стал жить все проще и проще, сменил два десятка специальностей, пока наконец не пришел к Богу, а затем и принял священство. Путь этот не был простым, скорее наоборот, но в настоящее время, в тридцать один год, Симон пребывал в очень ровном расположении духа и был по-своему счастлив.
   Сейчас он занимался своим любимым делом -- общался с людьми через текстовый коммуникатор "Conny". Никаких видеокамер и микрофонов священник не признавал, полагая, что письменная речь куда яснее, а с теми, кто ей в должной мере не владеет, пока что рано разговаривать о духовных делах.
   На этот раз, правда, никого в сети не было, лишь висели красными вопросительными знаками три сообщения. Отец Симон охотно консультировал людей по самым разным поводам, многие его виртуальные знакомые не предпринимали важных решений, не узнав мнения священника. Обратить в веру или хотя бы спасти от самоубийственного отчаяния за два года удалось немногих, но те несколько побед, которые на этом фронте одержал Симон, он считал самым важным достижением в своей жизни.
   Так, посмотрим. Первое сообщение -- от Маши-Ариэль, с русалкой в углу. Милая девушка, очень скромная и тактичная, всегда начинает свои послания с извинений. Все время порывается исповедоваться, но эти исповеди быстро перерастают в длинные рассказы об одном и том же молодом человеке, который ее даже и не видел никогда.
  
   "Извините, Симон, что отвлекаю от Ваших важных дел. Просто я опять пыталась с ним познакомиться под фотографией однокурсницы, и он опять согласился, мы договорились о встрече возле выхода из метро, а я теперь не знаю, что делать. Если я, как в прошлый раз, не приду, а только буду просто смотреть на него из окна, он же совсем расстроится, наверное? Как Вы думаете? Я еще хочу в этот раз проследить за ним до дома, а то так и не знаю, где он живет. Просто мне очень-очень хочется его увидеть. Я плохая, наверное, знаю, вы будете говорить, что это все греховно, но я ведь правда люблю его и если Ваш Бог -- это любовь, он же не будет сильно меня наказывать за это?"
  
   Сколько же здесь слов "просто", а ведь ситуация-то сложная и запутанная. По-человечески Симону было жаль девушку, но тут не жалеть нужно, а помогать. Парня, к слову, совсем не жалко -- судя по тому, что Симон успел о нем узнать, ничего в нем особенно хорошего нет, а плохого хватает с избытком. Постоит на улице, не замерзнет.
   В такие моменты Симон чувствовал себя не священником, а психотерапевтом, и в этой роли он себя, несмотря на весь свой опыт, чувствовал не особенно уверенно, скорее даже неуютно. Боялся повредить неосторожным словом. Впрочем, сейчас он собирался написать всего пару предложений, об остальном нужно будет поговорить позже.
  
   "Нет, Маша, Бог не будет вас наказывать, хотя в каком-то смысле вы уже наказаны. Любите, это действительно свято, только попытайтесь разобраться, кого или что вы любите -- чужой ли образ в себе или настоящего другого человека, кому вы желаете добра в первую очередь -- себе или ему. Ваша ложь другим невинна и извинительна, но постарайтесь хотя бы не лгать самой себе."
  
   Ничего ведь и не сказал по существу, укорил сам себя священник. Хотя здесь по-настоящему помочь может лишь время или какая-то совершенная случайность. Даст Бог, девушка найдет себе более подходящего человека и обретет с ним счастье. Может, кто-то и может становиться лучше от чистой, безответной и бескорыстной любви, но это требует особого склада характера, которого отец Симон в Маше-Ариэль не наблюдал.
   Ладно, перейдем ко второму сообщению. Это Подлипчук. Тоже любопытная личность: двумя жизнями живет. Днем -- серьезный бизнесмен, на бирже акции покупает-продает, а вечером красит лицо белым и в каких-то подвальных клубах играет жуткую, бесформенную музыку. Вопросы, правда, задает в основном глупые, но человек по-своему неплохой. Отец Симон полагал раньше, что брокер -- один из тех, кто со священником ради экзотики хочет пообщаться, но Подлипчук уже полгода как продолжал присылать сообщения чуть ли не каждый день.
  
   "Отец Симон, не поверите, вчера нужно было решение серьезное принять, и мне Библия помогла. Книги не было, я решил по файлу погадать. Прокрутил колесиком и ткнул пальцем в монитор. Выпал стих "И пошел он другою дорогою и не пошел обратно тою дорогою, которою пришел в Вефиль". Вот я и отменил сделку. А сегодня оказалось, что огромных убытков избежал. По-моему, чудо настоящее. Я даже помолился в благодарность. Спасибо, Отец Симон."
  
   Дурная привычка у брокера -- писать слово "отец" с заглавной буквы. Один только есть Отец, которого пристало так чествовать. Да еще и за чудо благодарит не Бога, а священника. Есть такие люди, которые думают, что Бог и Церковь -- одна большая контора, в которой за чудеса все вместе отвечают.
   Ну да Бог с ним. Радуется Божьей воле, и хорошо. Правда, гадает почему-то по Ветхому Завету, хотя Симон не раз объяснял особенности учения своей конфессии, но это не так уже и важно. Все равно ответа подобное послание не предполагает.
   Третье сообщение священник поначалу хотел удалить. Лотерея какая-то уведомляет о выигрыше. Вроде бы давно уже запретили подобные сообщения в коммуникаторах. Может, если бы сообщений было побольше, хотя бы десяток, то стер бы не читая, а так решил просмотреть сперва.
   Правда, в этот момент запищал таймер. Отец Симон сбегал на кухню, торопливо слил воду, чиркнул ножом по пакету, вывалив рассыпчатую кашу на глубокую тарелку, и поспешил обратно в кабинет.
  
   "ВСЕМИРНАЯ МЕЖЗВЕЗДНАЯ ЛОТЕРЕЯ
  
   Здравствуйте, Семен Робертович!
   Уведомляем Вас, что в результате 58-го розыгрыша Всемирной Межзвездной лотереи Вы стали одним из трехсот победителей. Чтобы подтвердить свою заявку, позвоните нам в течение недели по нижеуказанному телефону. Подробности Вы можете узнать на нашем сайте или по тому же телефону."
  
   Странный какой-то розыгрыш. Имя перепутали, денег не пообещали и не потребовали. К тому же про Межзвездную лотерею отец Симон что-то раньше слышал. Вообще, новостями он не интересовался; может, действительно какая-то лотерея проводится, в которой не нужно даже регистрироваться, не говоря уже о том, чтобы платить за участие. Выигрыш можно на благо Церкви пустить, самому Симону деньги были совершенно не нужны.
   Священник открыл на экране панель телефона и набрал номер, но пока что не лотереи, а своего знакомого в епархии. Секретарь Афанасий Вознесенский был человеком прогрессивным, активно интересовавшимся светской жизнью, вполне мог что-нибудь знать по этому поводу. Пришлось даже достать из ящика стола микрофон.
   -- Да? -- раздался звучный, бархатный голос из встроенных в стену динамиков.
   -- Здравствуй, Афанасий. Это тебя беспокоит Симон Хомутов.
   -- Симон? -- удивился тот. -- Чем обязан?
   -- Вопрос у меня один к тебе есть. Что ты знаешь по поводу Межзвездной лотереи? Мне пришло уведомление о выигрыше, но я твердо уверен, что никогда ни в одной лотерее не участвовал.
   Повисло молчание, прерываемое хрипами от дыхания из колонок. Затем Афанасий все-таки ответил:
   -- Любит тебя Бог, Симон. Есть такая лотерея. И заявку на тебя я самолично подаю перед каждым розыгрышем, раз в месяц. Ты же сам этого хотел?
   -- Чего хотел? -- удивленно промолвил священник.
   -- Миссионерского служения, -- пояснил Афанасий. -- Помнишь, мы с тобой говорили о миссионерстве, и ты сказал, чтобы я при случае поспособствовал твоему переводу куда-нибудь подальше от Москвы, где ты будешь более полезен? Вот тогда я, в частности, заполнил от твоего имени заявку на участие в лотерее.
   -- Будь добр, объясни понятнее, Афанасий.
   -- В этой лотерее разыгрываются места на космическом корабле. Каждый месяц три сотни новых поселенцев отправляются к дальним звездам на нашем корабле. А у тебя, таким образом, есть возможность стать первым духовным пастырем в новой колонии.
   Симон был потрясен до основания души. Конечно же, он знал о первом контакте, перевернувшем в детстве все его представления о мире. Он помнил, как ООН договорилась с инопланетянами об аренде одного космического корабля. Тогда еще провели конкурс на лучшее название -- в итоге победило предложение называть его просто наш корабль, без кавычек и заглавных букв. Помнил Симон и сообщения об основании колонии в тридцати парсеках от Земли на планете Фауглиф, которую подобрали для землян услужливые инопланетяне. Однако с тех пор ажиотаж как-то стих, люди постепенно вернулись к другим темам разговоров, и такого поворота событий священник никак не мог ожидать.
   -- И надеюсь, что выражу общее мнение епархии, если скажу: у тебя нет права отказываться от своего выигрыша, -- продолжил секретарь после соответствующей моменту паузы. -- Нашей Церкви очень нужна эта возможность заявить о себе. К тому же я не знаю более подходящего служителя для этой миссии, чем ты. Еще, конечно, будет предварительная проверка, в ходе которой отсеивается масса неподходящих людей, но у тебя есть все шансы проявить себя.
   -- Понятно, -- произнес отец Симон с интонацией, которая совершенно противоречила смыслу сказанного. -- Мне нужно время на раздумья.
   -- Не сомневаюсь, ты выберешь именно то, к чему всегда имел склонность, -- торжественно произнес Афанасий. -- Я оповещу тем временем его преосвященство. Он тоже будет в восторге, не сомневаюсь. Слава Иисусу Христу, Симон.
   -- Во веки веков, Афанасий, -- машинально ответил священник, хотя у него и оставались еще вопросы к секретарю.
   Раздался щелчок, и разговор завершился. Отец Симон глубоко вздохнул, зачерпнул ложкой кашу и прочувственно принялся ее поглощать, забыв даже об обычной благодарственной молитве. Надо было немного остыть, успокоиться, прежде чем принимать важное решение.
   Покончив с едой и ополоснув посуду, священник заложил руки за спину и принялся расхаживать кругами по комнатам: из кухни в гостиную, из гостиной в кабинет и обратно. Так ему лучше всего думалось, а подумать было о чем.
   Конечно, он думал не о собственной славе в качестве первого священника в дальнем космосе. Вопрос был и не в том, нужна ли ему эта миссия. Вопрос был только в том, достоин ли он представлять Церковь на другой планете. С колонией не могло быть постоянного сообщения, и ему придется быть там полноправным наместником. Епископом Фауглифским, не меньше.
   От такой мысли Симон пришел в некоторое замешательство и торопливо произнес вслух слова молитвы. Не подобает слуге Церкви даже думать о таких суетных вещах.
   Не хотелось и покидать свой приход: жизнь здесь была налажена, появились постоянные прихожане, которым нелегко будет привыкнуть к новому пастырю. Впрочем, этот аргумент тоже был из недостойных.
   В одобрении епископа Московского Симон не сомневался. Его преосвященство Климент любил разные эпатажные формы прозелитства. Он собственноручно поддерживал конференцию в сети под броским именем "Спроси у епископа", присутствовал на церемониях открытия всевозможных музыкальных концертов и виртуальных порталов. В прошлом году и вовсе учудил, приняв участие в ралли в качестве штурмана. Это, конечно же, не оставалось без внимания журналистов, и по частоте упоминания в прессе благообразный красавец-епископ не уступал православному патриарху, чего, наверное, и добивался.
   Только вот сам Симон не был склонен к показному. Были у него в жизни свои пятнадцать минут славы, хватило. Ему более всего нравилось разговаривать с прихожанами и прочими людьми наедине, глубоко и лично, так, чтобы каждого понять и к каждому подход индивидуальный найти. И ведь часто получалось: не зря перед тем, как стать священником, он работал в центре помощи инсайдерам -- людям, которые настолько обживались в компьютерной сети, что вовсе на улицу не выходили. А и зачем же им выходить, если работа на дому, деньги на счет исправно поступают, и все нужное можно заказать несколькими щелчками мыши. Многие были бы и рады с этим покончить, но сложно выйти на улицу и начать с людьми в лицо разговаривать, когда ты уже разучился дорогу переходить, да и физиономия опухла от обжорства и праздности. С такими вот Симон, тогда уже обращенный, но еще без сана, и имел дело. Домой к ним приходил, в эти полные грязных кружек, оберток и коробок клоаки, пропахшие застарелым потом, иногда прямо-таки силой заставлял мыться, убираться и по городу пешком ходить. Много тогда людей спас от окончательного разложения.
   От этого воспоминания у Симона прибавилось решительности. Кто знает, что с людьми в дальней колонии происходит, среди других ландшафтов и в тесном контакте с неземлянами? Может, им помощь нужна еще больше, чем тем, кто в церковь в старомосковском переулке на службы приходит. Наверняка ведь, когда видишь другую разумную жизнь, кажется, что христианская вера -- это что-то дальнее, исключительно земное, будто Бог заканчивается родной Солнечной системой.
   Да, решено. Людям нужно помогать. И если здесь, в Москве, найдется много желающих на этот удобный приход и эту замечательно расположенную церковную квартиру, то на Фауглифе заменить его некем.
   Отец Симон придвинул микрофон и нажал курсором на номер телефона в сообщении. Через мгновение появилось меню, в котором он выбрал первый пункт - "Подтверждение заявки".
   Ему немедленно ответила улыбающимся голосом записанная заранее девушка-оператор:
   -- Здравствуйте! Поздравляем Вас с выигрышем в Межзвездной лотерее. Если Вы готовы к путешествию, то Вам необходимо в течение недели приехать в наш офис...
   Поскольку голосовое сообщение дублировалось текстом, отец Симон выключил звук и записал адрес. Все-таки не зря он продлевал свой загранпаспорт в прошлом году, пригодилось. Видимо, документ нужен для того, чтобы до космодрома в Австралии доехать.
   Все важные бумаги и удостоверения у Симона лежали в ящике серванта в гостиной. Достав старомодный бумажный паспорт и две пластиковых карточки, он залпом допил молоко и поспешил в офис лотереи. Все-таки улица Сенежская -- свет не ближний, ехать придется не меньше часа, а уже и так четыре часа пополудни.
  
   От станции "Водный стадион" он доехал до места на новинке, только пару месяцев как введенной в строй: подземном скоростном автобусе. Домчался быстро: на лифте в туннель спускаться пришлось чуть ли не дольше, чем ехать три остановки.
   Офис Межзвездной лотереи располагался в высоком здании синего стекла на самом верху, на тридцатом, что ли, этаже. Угрюмый охранник в просторном холле с фонтанами скользнул взглядом по бороде отца Симона, но ничего не сказал.
   Нажав в лифте на кнопку с изображением двух планет, священник через минуту очутился в зале с черными стенами. На многочисленных панелях мониторов, развешенных на разной высоте, мелькали какие-то улыбающиеся люди, фиолетово-черные пейзажи, бетонные коробки домов. Видимо, это были рекламные ролики Межзвездной лотереи с видами Фауглифа.
   К одному из мониторов отец Симон подошел поближе. На нем шевелилось существо, словно сплетенное из серебристых канатов и нитей. Эвлад, не иначе. Один из тех самых дружественных инопланетян. В детстве Симону казалось, что эвлады очень мерзко выглядят: не имеющие четких форм, со мгновенно вырастающими дополнительными конечностями, лишенные глаз или каких-то других заметных органов чувств. Теперь он воспринимал чужака просто как некоторое абстрактное произведение современного искусства. И главное, никакой слизи, так любимой режиссерами фантастических фильмов. Жаль, что во времена контакта было мало информации об эвладах, а когда ее стало больше, Симон увлекся другими вещами. Он отошел от панели и взглянул на другую стену.
   А пейзажи, оказывается, были просто волшебные, глаз не отвести. Загадочно изогнутые скалы, нависающие над равниной буквами "Г", удивительные леса, где росли какие-то ажурные плоские деревья, сливающиеся в вышине вершинами в войлочную подушку, а главное, темное небо, испещренное, словно калейдоскоп, лунами и цветными облаками. Защемило в груди от удивительной необычности, сверхъестественности этих картин.
   -- Здравствуйте, могу я вам помочь? -- вкрадчиво спросила через спрятанные за черным бархатом динамики секретарша, почти целиком скрытая за регистрационной стойкой.
   Симон подошел поближе. Бронзовый загар с модным перламутрово-зеленым отливом молодой женщине шел, хотя и придавал ей слегка инопланетный вид, особенно в сочетании с хирургически измененным разрезом глаз. Ну да ничего особенного, сам Симон в результате естественного смешения рас и народов тоже выглядел не совсем стандартно.
   -- Здравствуйте, -- скромно произнес священник. -- Я по поводу выигрыша в лотерею. Фамилия моя Хомутов, Симон Робертович.
   -- Давно вас ждем, Симон Робертович, -- засверкала белоснежными зубами-имплантатами секретарша. -- Не поверите, в этом розыгрыше только двое выигравших из нашего офиса: вы и еще одна студентка из Пскова. Документы у вас собой, конечно же?
   Симон молча положил паспорт, диплом и прочее на ворсистую поверхность стойки.
   -- Надо же, какое у вас интересное лицо было без бороды, -- заявила секретарша, вглядевшись в фотографию на паспорте. -- И загар сразу гораздо лучше смотрится, естественнее. Правда, там вы и помоложе лет на шесть, это тоже важно, конечно. А так вы похожи то ли на священника, то ли на молодого ученого. Ой!
   Как раз в этот момент на экране у секретарши высветилась заявка, составленная Афанасием Вознесенским, из которой явственно следовала справедливость обоих ее предположений.
   -- Да, так вышло, что я по образованию математик, а по образу жизни -- слуга Церкви, -- пояснил отец Симон. -- А еще я на четверть или около того представитель племени йоруба, так что мой оттенок кожи имеет вполне естественное происхождение.
   -- Потрясающе, -- восторженно уставилась на него секретарша. -- В первый раз вижу живого негра-священника. Ой, простите, пожалуйста!
   Лицо девушки, скорее всего, покраснело, хотя искусственный загар надежно скрывал такие проявления чувств, и она зачем-то поправила идеально уложенные волосы, словно закрываясь рукой от священника.
   -- Ничего страшного, -- вздохнул отец Симон. -- Давайте лучше побыстрее закончим формальности.
   -- А я уже закончила, -- по-прежнему смущаясь, сообщила секретарша. -- Мне всего лишь нужно было убедиться в подлинности документов. Остальным занимается специалист по кадрам, но только он сегодня не принимает. Завтра приходите. Когда вам будет удобно?
   -- В шесть вечера, -- чуть поразмыслив, ответил священник.
   -- Очень хорошо, Федор Никитич будет доволен. Он специалист топ-уровня, работает сдельно и предпочитает делать это в темное время суток.
   Отец Симон знал такую породу людей -- недаром в свое время сам работал выпускающим редактором с семи вечера до двух ночи. Однако фраза все равно получилась зловещей, будто по его душу собирались нанять убийцу.
   -- Мне сюда же приходить? -- поинтересовался на прощание отец Симон.
   -- Да, конечно. Меня здесь уже не будет, правда, но дежурный охранник вам откроет, я его предупрежу.
   -- Спасибо, -- рассеянно промолвил отец Симон и направился к выходу.
   Опять, конечно, массу вопросов не успел задать, подумалось в пустынном лифте. Ну да ладно, топ-специалист, вероятно, сможет лучше на них ответить.
   Лифт двигался медленно, на всю стену в нем сияло чистейшее, без пылинки, зеркало, так что отец Симон волей-неволей присмотрелся к своему отражению. И действительно, может, ну ее, эту бороду, -- не по византийскому обряду ведь служить полагается. Правда, тогда выглядеть он будет слишком молодо и недостаточно благообразно, а что хуже того, для женщин соблазнительно. Симон знал в себе эту особенность, когда-то она его несказанно радовала, но потом не раз приносила неудобства. Лицо у него было заметно смуглое, оттенка кофе с молоком, но ни африканских толстых губ, ни какого-то особого еврейского носа он от предков не унаследовал, черты лица остались прямыми и правильными. Более того, зеленовато-серые глаза и прямые черные волосы выглядели просто насмешкой над генетическими теориями.
   В кого он такой получился, родители затруднялись ответить. Роберт Сандиевич, правда, изучив семейные архивы жены, предполагал, что всему виной один-единственный предок с долей итальянской крови, затесавшийся в конце девятнадцатого века в хороший еврейский род, и даже фотографию его приводил в доказательство, хотя никакого особого сходства с Симоном на ней не наблюдалось.
   Нет, все-таки нужно пока что оставить бороду. Разве что укоротить, чтобы напоминать не православного попа, а какого-нибудь средневекового героя из фильмов. К служителям других конфессий Симон относился в основном с дружелюбием, но все-таки предпочитал ясно обозначать свое особое служение самой достойной Церкви, в том числе и внешним обликом.
   Мягко раскрылись двери офисной громады, и за каких-то две секунды священник успел почувствовать и распробовать три вида воздуха: офисный -- охлажденный, озонированный и кондиционированный; затем перегретый, словно в бане, и чуть отдающий резиной поток искусственного ветра между двумя рядами дверей; и, наконец, влажный и прохладный декабрьский московский воздух, для кого-то -- грязный и пыльный, а для Симона -- манящий и освежающий.
   Он вздохнул полной грудью, ощутив прилив сил. Холодный ветер дул в спину -- попутный, значит. Настроение было замечательное, и священник поднял голову к небу, чтобы еще раз поблагодарить Создателя за тот удивительный мир, который у Него получился.
   Участок затянутого облаками неба над головой окрасился в темно-зеленый цвет, на котором проступили логотип и название крупнейшего банка страны. Отец Симон в досаде опустил взгляд с небес на землю, увидел неподалеку павильон подземной остановки и немедленно направился обратно домой, размышляя о судьбе мира, в котором реклама вещей постепенно стала более важной, чем суть этих самых вещей.
  
   По вечерам он, помимо бесед во всемирной сети, занимался самообразованием. Читал книги, самые разные, научно-популярные и художественные, древние и современные. Учил потихоньку разные языки -- лингвистические способности у отца Симона были незаурядные, и он после шести лет своих занятий мог худо-бедно объясниться на четырнадцати европейских языках, включая ирландский и исландский. Обязательно читал духовную и теологическую литературу, причем критически, выписывая в отдельный файл спорные места и пытаясь самостоятельно объяснить те или иные проблемы только через слова Христа и апостолов, не привлекая отцов Церкви и мрачных ветхозаветных пророков.
   В этот раз он оставил фундаментальный труд Эммануила Корета напоследок, а пока что решил узнать побольше о колонии, в которую ему представляло поехать. В сети, естественно, обнаружился не один десяток сайтов, посвященных этой тематике.
   Самый крупный и известный портал был немедленно отклонен отцом Симоном, поскольку главные его страницы переливались видеоизображениями и пестрели рекламой. Информационный мусор священник терпеть не мог.
   Следующий сайт принадлежал комитету по контактам и колонизации при ООН. На нем, кстати, отец Симон обнаружил и свою фамилию в списке выигравших заявок лотереи. Здесь, однако, слишком неудобно были устроены страницы, и слишком много места было уделено каким-то формальным вещам.
   А вот третий ресурс немедленно заинтриговал священника. Автором его был мультимиллионер Кеннет Ли, один из немногих, кто вернулся с Фауглифа обратно на Землю -- ему требовалась операция по пересадке почки. Это могло случиться только в первые годы колонизации, поскольку сразу после постройки в колонии медицинского центра был принят закон, запрещавший колонистам возвращаться на Землю при любых обстоятельствах.
   Скорее всего, необходимость в этом законе была вызвана феноменальным успехом "возвращенца" на Земле. Кеннет Ли опубликовал целых три книги о шести месяцах своего пребывания в дальнем космосе, по которым вскоре были сняты фильмы, он постоянно приглашался в телепередачи и вскоре стал обладателем приличного состояния. Впрочем, по самому стилю портала отец Симон понимал, что дело было не столько в обстоятельствах, сколько в проницательности и уме самого Ли -- тот на любые темы писал очень умело, остро, да и сайт свой сделал сам, продемонстрировав отличное чувство стиля и меры.
   Оказывается, на Фауглифе всегда прохладно и сухо -- никаких дождей, все время одинаковая влажность и перепады температуры незначительны. Вечный октябрь с вечно багровой растительностью.
   Ничего съедобного для людей на Фауглифе не росло и не водилось, зато многие земные растения смогли приспособиться к внеземной почве, хотя и требовали регулярного полива. Для этого пришлось пробурить глубокие скважины к подземным морям, расположенным здесь на глубине около трехсот метров. Вместе с растениями прижились некоторые насекомые и птицы, и теперь неподалеку от колонии вырос целый обитаемый парк, правда, старательно огороженный, чтобы не допустить непоправимых изменений в экологии планеты.
   Кислорода в воздухе было даже с избытком, а атмосферное давление, напротив, меньше, от этого и сил у людей было больше, и здоровье со временем у всех улучшалось. Местные бактерии также не представляли опасности для людей; как рассказывает Кеннет Ли, выброшенные вдали от колонии остатки еды за длительное время не сгнили и не испортились.
   Фотографии, приведенные на сайте, были изумительны. Особенно красивы были местные леса, похожие немного на подводные коралловые заросли, и, конечно же, виды неба. Даже на Земле восход и закат никогда не перестанут радовать глаз и поражать великолепием; что же говорить о планете, где небо непрерывно изменяется, не повторяясь, то сверкая будто бы десятками прожекторов, то расцвечиваясь мягкими красками красных, сине-серых и светло-голубых облаков.
   Листая разнообразные бытовые заметки, отец Симон вдруг наткнулся на одну недавнюю, поразившую его уже своим заголовком. Оказывается, в колонии был уже свой священник, да еще и методист! Впрочем, прочитав статью до конца, Симон успокоился. Содержание заметки сводилось к тому, что бывший священник по фамилии Левски был крайне недоволен тем, что в колонии стали известны подробности его биографии, и наотрез отказывался проводить службы, несмотря на просьбы и уговоры христианской общины колонии.
   Значит, есть в колонии христианская община. Это уже очень хорошо. А то, что эти люди предложили священнику, утратившему сан, да еще и методисту, вести службы, говорит только о том, что христианская община ждет пастыря.
   Отца Симона ждет, не иначе.
   Священник вновь почувствовал трепетный внутренний холод -- то ощущение, которое сопровождает особенно поразительные хорошие новости, предвосхищение чего-то чудесного, что полностью изменит жизнь в лучшую сторону.
   На этой ноте он закрыл окно сайта и обратился к книге Корета -- терпеливого, тщательнейшего теолога, одного немногих славных последователей старой католической философской традиции. Каждый параграф ее давался с большим усилием, хотя у Симона был открыт на широком экране и немецкий оригинал, и хороший русский перевод. Ничего, благие идеи стоят затраченных на их постижение усилий.
  
   Отец Симон вставал очень рано, чтобы позавтракать и с упоением постоять подольше под душем, но на этот раз его умудрились разбудить звонком. Никаких мобильных телефонов и иных коммуникаторов священник не признавал, поэтому пришлось подниматься с кровати и подходить к компьютеру. Глаза он по-прежнему не открывал, даже не посмотрев, кто это звонит в такое время.
   Голос был молодой, вроде бы энергичный, но при этом без всякой чрезмерности, без лишних звуков, напряжения и желания что-то продемонстрировать в интонациях. Очень необычный голос.
   -- Доброе утро, Симон Робертович. Я вас разбудил?
   -- Ничего страшного, я должен был проснуться через... -- священник открыл глаза и посмотрел на монитор, -- примерно через шесть минут. Вы по поводу лотереи?
   -- Вам про меня уже рассказали? Это хорошо. Я всего лишь хотел узнать, возможно ли перенести встречу с шести вечера на более позднее время, хотя бы на семь? Мне нужно присутствовать на собрании по поводу назначения нового министра.
   -- Да, у меня вечером нет столь важных дел, -- спокойно ответил священник. -- В семь меня тоже вполне устроит. До встречи, Федор Никитич.
   Он повесил трубку, даже не дождавшись ответа.
   Это было вызвано не столько раздражением по поводу неожиданного пробуждения, сколько трезвым расчетом. Отец Симон знал многие уловки и неожиданные "тесты", которые использовали в своей работе такие специалисты по кадрам. Этот звонок был комплексной проверкой разнообразных качеств, и Симон только что продемонстрировал стремление к сотрудничеству, способность быстро ориентироваться в ситуации и самостоятельность в отношениях с людьми, от которых зависит. Возможно, что-то еще, но это было самым важным.
   Если бы он не повесил трубку, специалист начал бы уговаривать его перенести встречу на еще более позднее время. И ведь многие на месте Симона, возможно, уступили бы, подпав под магию слов о новом министре и не желая портить отношения с человеком, от которого зависело исполнение мечты. Все-таки опыт работы в самых разнообразных организациях не проходит даром, даже если не приносит больших денег и карьерного роста.
   Впрочем, теперь Симон не работал, а служил. Причем служил достойнейшей из земных организаций, и в ее рядах -- самому Богу. Сегодня ему предстояло читать проповедь. Отец Симон делал это трижды в неделю, поскольку устав его Церкви никак не ограничивал в этом своих священников. Конечно, по воскресеньям людей собиралось значительно больше, но некоторые приходили послушать его в субботу или среду.
   Эта проповедь будет особенной, и те десять или чуть больше человек, которые ее услышат, запомнят ее надолго. Симон даже еще не знал точно, о чем будет говорить, но за последний день он впитал в себя столько чувств и мыслей, что не сомневался в том, что речь его получится страстной, убедительной, заставляющей не только внимательно слушать, но и сопереживать, и вдохновляться.
  
   Глава II
  
   Проповедь действительно удалась. Пожилой профессор в коричневом пиджаке подошел после службы к кафедре и поблагодарил Симона за отличное выступление. Вообще, этот профессор приходил в церковь регулярно, но очень часто морщился и уходил во время проповеди, не дожидаясь причастия. Признаться, такое поведение нередко смущало священника, и тем приятнее была эта похвала от самого своего сурового слушателя.
   Он, как всегда, направился после службы в исповедальню, но прихожане один за другим прощались и уходили без желания покаяться в своих грехах. Последний из них, высокий худой мужчина с блестящим лбом и высокими залысинами, около минуты постоял рядом с исповедальней, затем махнул рукой, что-то проговорил сам себе и поспешно покинул церковь.
   Симон не был особенно удивлен этим поведением. Он бывал на службах дальних церквей, лежащих в стороне от метрополии Москва-Нижний Новгород. Там и прихожан было не в пример больше, и очереди на исповедь выстраивались огромные. Здесь же, в центре столицы, в церковь чаще всего заходили туристы и прочие случайные прохожие -- даже если они и оставались на всю службу, то после нее старались поскорее уйти, словно сделали что-то предосудительное.
  
   Вскоре священник вернулся в свою квартиру. В привычной комнате сразу стало немного не по себе: появилось ощущение, что скоро большую часть этих вещей придется здесь оставить навсегда. Грустное, щемяще-тревожное ощущение.
   Конечно, все самое нужное уместится в одной сумке. В первую очередь он предполагал взять несколько вечных датапластин с книгами и иным духовным наследием. С другой стороны, про размер медиафонда колонии все без исключения отзывались с восхищением, там должно было быть все, что может интересовать Симона. Может быть, стоило взять какую-то одежду, хотя и в ней не было недостатка на Фауглифе. Для служб тоже не нужно много утвари, особенно если проводить их по новому, минимальному обряду, заменяя вино и просфоры чем получится.
   В нижнем ящике шкафа у него хранились предметы, которые он никогда не доставал. Всякое барахло, на посторонний взгляд, -- потрескавшиеся кружки, какие-то мятые кассовые чеки, запачканные фотографии неинтересных пейзажей. Он сознательно оставил от прошлой жизни лишь дальние отблески, непонятные никому другому знаки, которые были связаны с теми или иными людьми и событиями. И еще более сознательно не возвращался к ним, словно оставив ту другую жизнь вместе с вещами в этом ящике. Сейчас он не знал, что будет правильнее: оставить все эти воспоминания здесь, на Земле, или взять их с собой в дальний космос.
   Остальной багаж, наверное, можно было бы заполнить Евангелиями и крестами для новообращенных. Сам Симон бумажные книги не особенно любил, но и он никогда не читал Священное Писание с экрана. Многие же другие люди, даже далекие от религии, в отсутствие иных развлечений могли бы предпочесть любой электронной литературе главную книгу в мягком переплете из искусственной кожи. Известно же, что странные представления о христианстве вызваны в первую очередь тем, что люди не читают Евангелие, полагая, что и так знают, что там написано. Правда, зачастую даже во время чтения они видят там лишь собственные представления, игнорируя нелегкое истинное содержание.
   Недолго думая, отец Симон нашел сайт известного поставщика церковных товаров и сделал там довольно крупный заказ. Деньги он платил свои, хотя мог бы, конечно же, воспользоваться поддержкой миссионерского фонда; однако его состояние и так было слишком велико для скромного священника. Он давно собирался перечислить все свои сбережения Церкви, но что-то, вероятнее всего, манера епископата тратить деньги, постоянно его останавливало.
   А вообще, осталось ведь всего три недели до отправления космического корабля. Нужно будет разрешить еще немало вопросов: попрощаться с родными, препоручить достойному человеку свой приход. Да и работы еще много, стоит поторопиться.
  
   Удачно получилось, что с намеченными на этот день планами священник покончил как раз тогда, когда настало время выезжать на собеседование. В итоге он прибыл в офис на Сенежской улице ровно без пяти семь.
   Дежурный охранник, увлеченно игравший на маленьком экранчике в онлайн-преферанс, даже не взглянул на позднего гостя, но стеклянные двери все же отворил.
   -- Проходите в кабинет направо по коридору, -- раздался голос из динамиков, как только отец Симон переступил порог приемной.
   Пожав плечами, священник направился к широким двойным дверям, распахнул их и замер в удивлении.
   В просторном зале было совершенно темно, лишь одно кожаное кресло у ближней стены освещалось тусклым рассеянным светом. Рядом стоял низкий черный стол на шести ножками, на котором располагались стеклянный стакан и бутылка кислородной воды. Самого специалиста по кадрам не было видно, но можно было предположить, что он сидел в дальнем конце комнаты, наблюдая за посетителем.
   -- Садитесь, Симон Робертович, -- раздался голос из угла. -- Не удивляйтесь, просто мне нравится проводить собеседования именно так. У меня чувствительные глаза, поэтому я предпочитаю темные помещения. И закройте за собой дверь, пожалуйста.
   Священник выполнил просьбу, а затем присел на край кресла, держа спину прямо и положив руки на колени.
   -- Я буду задавать вам вопросы, а вы просто отвечайте на них. Вполне возможно, некоторые мои слова покажутся вам странными или неуместными; в этом случае не обижайтесь, это всего лишь часть моей работы. Не нужно ничего придумывать, у меня уже собрано по вам достаточно информации. Волноваться тоже не стоит -- если бы вы нам совершенно не подходили, до собеседования бы дело не дошло.
   -- Понятно, -- подтвердил священник.
   -- Хорошо. Итак, как звали вашего деда по отцовской линии?
   -- Санди Олатунджи. Среднего имени я не помню, -- признался Симон.
   -- Кристофер, -- напомнил специалист. -- Вам известно, что он был дважды судим в Нигерии за двоеженство и неуплату налогов?
   -- Нет, -- удивленно произнес священник.
   -- Верю. Теперь такой вопрос: что вам известно о судьбе Анны Андреевской?
   Симон побледнел и не сразу нашел подходящие слова:
   -- Я работал в центре социальной помощи, когда это случилось. Она покончила с собой.
   -- Мне известно, что именно вы общались с ней в рамках оказания помощи в течение нескольких недель.
   -- Да, это моя вина, -- на выдохе признался Симон. -- Я часто об этом вспоминаю.
   -- Что случилось после этого?
   -- Я уволился с работы и два месяца не выходил из дома. Потом справился с этим благодаря помощи своего духовного наставника отца Виктора и начал помогать людям, которые, как и я сам, не решались покинуть свои комнаты по тем или иным причинам.
   -- Значит, стресс вызывает у вас сильную депрессию? -- спокойно спросил таинственный Федор Никитич.
   -- Теперь я стал сильнее, -- сдержанно ответил священник. -- У меня стало больше веры.
   -- Допустим.
   Симон понял, что означали эти вопросы. Специалист демонстрировал то, что знает о нем все и даже больше, чем он сам. Дальше должны были начаться вопросы по существу.
   -- Знаете, Симон Робертович, ваша биография выглядит очень необычно, -- начал произносить заученные слова Федор Никитич. -- Много ярких деталей, которые с трудом складываются в единое целое. Вот зачем вам, человеку состоявшемуся, который нашел свое признание и доволен своей работой, отправляться куда-то в дальний космос?
   -- Вы, я думаю, просто не видите разницы между тем, что вы называете "работой" и моим родом занятий. А ведь она есть, причем немалая. Мое дело -- не источник дохода и не способ самореализации. Это мой образ жизни, способ существования на земле. Если смотреть с этой точки зрения, то любому станет понятно, что миссия нести слово Божье в дальний космос куда важнее для человека, выбравшего путь священника, чем какие-то там земные удобства. И потом, Федор Никитич, ваше выражение "состоявшийся человек" тоже не про меня. Соревнования, например, считаются состоявшимися, когда уже закончены и результаты объявлены. Я смею надеяться, что я еще не закончился как человек.
   -- Сильно сказано, Симон Робертович, -- все тем же бесстрастным, вечно усталым голосом произнес специалист. -- Знали бы вы, какие глупости отвечают мне на этот вопрос. Один смотрел в детстве "Звездные войны" и мечтает встретиться с прототипами персонажей, другой ищет на Фауглифе своего пропавшего дедушку... Ладно, продолжим. Как вы полагаете, что думают о вашей кандидатуре представители Ватикана и Русской православной церкви?
   -- Православная церковь безоговорочно ее отвергает, католическая призывает тщательно все взвесить, -- не задумываясь, ответил священник.
   -- Вы проницательны, Симон Робертович. Именно так и обстоит дело. Еще есть мусульмане, которые и вовсе грозят прекратить участие в программе, если вы полетите на Фауглиф. Впрочем, в руководстве программы очень многим было бы спокойнее, если бы так и произошло. Расскажите мне об основных положениях своей конфессии, как вы их понимаете. Начнем с названия.
   -- Я служу Евангельской церкви Нового Завета, -- привычными словами ответил священник.
   -- Значит, вы -- евангелист?
   -- Нет. В просторечии нас обычно называют неокатоликами.
   -- Продолжайте рассказ, мне интересно.
   -- Мы не признаем авторитета любых библейских слов, за исключением слов самого Христа, переданных евангелистами и апостолами. В частности, Ветхий Завет для нас не является священной книгой, а лишь только памятником культуры, необходимым для правильного понимания некоторых реалий Нового Завета. Мы не говорим, что Ветхий Завет ложен или что ложны могут быть слова апостолов -- просто мы настаиваем на том, что эти тексты написаны людьми и воспринимать их как божественное откровение нельзя. Поэтому, в целом следуя канонам католической церкви, мы по-другому проводим службы и заостряем внимание на других вопросах и другом осмыслении доктрин.
   -- То есть и в сотворение мира за семь дней вы не верите?
   -- За семь эпох, если точнее, -- поправил Симон. -- Я верю. Почему бы не представить, что мир создавался не сразу, а в течение нескольких этапов?
   -- Понятно. И псалмы, значит, не исполняете?
   -- Нет. У нас в целом очень простые службы. Мы переняли лишь самое необходимое: проповедь, таинства крещения, причастия и исповеди. Все остальное допустимо, но совершенно не обязательно.
   -- Хорошо. Как другие церкви относятся в вашей и к вам в частности, мне известно. А как вы относитесь к ним?
   -- Епископу Клименту нравится считать, что наша церковь -- более ревностное дитя католицизма. Мы в определенных рамках даже признаем авторитет Папы. В целом мы стараемся поддерживать добрососедские, что ли, отношения с христианами других конфессий. У нас существует определенное сотрудничество с некоторыми протестантскими общинами. Православная церковь, к сожалению, считает неокатоликов чуть ли не зловредной сектой.
   -- Да, ровно так они и считают. К нам обращался митрополит Лаврентий с подобным заявлением. Оказывается, вы имеете некоторую известность в церковных кругах. Люди митрополита рассказывали про вас всякие неприятные истории, но подтверждения им мы не нашли. Пойдем дальше. Принимают ли священники вашей церкви обет безбрачия?
   -- Только в добровольном порядке.
   -- А что касается вас?
   -- Я дал этот обет, -- пристально всмотрелся в темноту зала Симон, пытаясь различить выражение лица собеседника.
   -- Известны ли вам демографические правила комиссии по колонизации?
   -- Нет.
   -- Не более четверти колонистов должны представлять устойчивые пары мужчина-женщина, а также их дети не старше шести лет. И не более десяти процентов -- люди, не способные по тем или иным причинам дать потомства. Например, гомосексуалисты, лица, страдающие некоторыми заболеваниями, женщины после определенного возраста. Понимаете, что целибат также переводит вас в эту категорию?
   -- Вы ошибаетесь, если думаете, что я принял этот обет без долгих предварительных размышлений. Следование ему я считаю более важным, чем даже возможность отправиться на другую планету.
   -- Что ж, мне нравится, как вы себя позиционируете, Симон Робертович, -- по-прежнему безо всякой определенной интонации произнес специалист по кадрам. -- И манера общения ваша тоже нравится. Скажу по секрету, что пару лет тому назад под моим влиянием была отклонена кандидатура украинского православного священника. Чуть большой скандал не разразился. А что поделаешь, если он за полчаса разговора умудрился меня чуть ли не анафеме предать? Настолько нетерпимые люди отвергаются при любых прочих обстоятельствах.
   -- В некоторых вопросах я достаточно нетерпим, -- твердо произнес Симон. -- Но в любом случае я предпочитаю говорить с людьми, а не ругаться с ними, и слушать их, а не затыкать им рот.
   -- По-видимому, так и есть, ­­­­-- без эмоций согласился специалист. -- Теперь несколько обязательных вопросов. В качестве кого вы видите себя в колонии? Какие у вас есть полезные профессиональные навыки? Вы должны понимать, что быть, как сейчас, только и исключительно священником у вас не получится.
   -- Думаю, мой послужной список вам известен. Но я бы предпочел работать в первую очередь с людьми. Могу быть учителем математики, раз там есть дети, да и в других областях моих знаний будет достаточно. Я слышал, в колонии некоторые люди приобретают новые специальности, так что я мог бы учить не только детей. Если же это невозможно, то я готов заниматься любой не требующей специальной квалификации физической работой, желательно на свежем воздухе.
   -- Мы предполагали, что вы сможете работать в научном центре колонии.
   -- Мне не особенно бы хотелось заниматься такой прикладной математикой. Не лежит душа к этому, как выяснилось.
   -- Мы это учтем. Вы действительно свободно владеете тремя языками, не считая русского?
   -- Немецким и шведским немного хуже, давно не было практики. Английский знаю. Могу еще на нескольких языках более-менее объясниться.
   -- Это, конечно, плюс, -- протяжно, слегка нараспев проговорил специалист, постучав пальцами по чему-то деревянному. -- А вы змей боитесь? В смысле не ядовитых, а любых. В руки брать их можете?
   -- У меня была знакомая, обожавшая змей, так что я не раз держал их в руках. Не могу сказать, что испытываю к ним какую-то особенную симпатию, но определенная эстетическая привлекательность в змеях есть.
   -- Может, тогда лягушек не любите? Или пауков?
   -- Только некоторых насекомых и подобных существ, -- честно признался Симон. -- Тараканов, червяков. Но тоже умеренно. В руки взять противно, но смотреть, скажем, на них могу, если понадобится. Единственные, кого не выношу, -- богомолы. Омерзительные создания.
   -- Вы понимаете, почему я задаю эти вопросы?
   -- Мне придется иметь дело с эвладами. Но они выглядят в моих глазах существенно симпатичнее богомолов.
   -- Эвлады-то, конечно, поприятнее будут... -- задумчиво произнес специалист, явно нарочно не заканчивая свою фразу. -- Впрочем, в колонии есть и должности, где вовсе не нужно общаться с неземлянами. Ладно, закончим пока что наш разговор.
   -- Так быстро? -- изумился священник. -- Вы же почти ничего и не узнали?
   -- Ошибаетесь, Симон Робертович. Новых фактов вы мне, естественно, почти не сообщили, разве что про богомолов рассказали. Зато я очень много узнал о вашем характере. А вы должны понимать, что это решающий фактор.
   -- И больше собеседований не будет?
   -- Нужно будет документы оформить, конечно. Но в целом, когда я представлю отчет и будет окончательно вынесено решение, можете начинать готовиться к путешествию. Говорю вам открыто, у меня нет причин отвергать вашу кандидатуру. Если бы возникли вопросы, возможно, понадобились бы психологические тесты или что-то еще. Но вопросов у меня нет.
   -- Никаких медицинских процедур не будет?
   -- У вас же хранится образец крови в медбанке. Проверку на отсутствие аллергии к фауглифскому воздуху провели уже очень давно. А звездолеты эвладов не предъявляют каких-то особых требований к здоровью пассажиров. Возьмите, кстати, брошюру будущего колониста со столика. Там вы найдете ответы на многие вопросы, которые хотите сейчас мне задать.
   Священник мог бы поклясться, что когда он зашел, на столе никакой брошюры не было. Видимо, скрытый в темноте специалист нажал во время их беседы какую-то кнопочку, и сработал бесшумный подъемник. Интересно, когда, после каких слов? Что могло окончательно убедить этого странного человека?
   Симон налил себе полный стакан воды и медленно, аккуратными ровными глотками выпил его до дна. Федор Никитич не шевелился и молчал, выжидая, когда посетитель наконец уйдет. Не хотел, видимо, чтобы его увидели. Священнику такое поведение этого приверженца тьмы показалось забавным, он даже нарочно помедлил, прежде чем встать с удобного кресла. Впрочем, не стоило обижать человека, демонстрируя, что заметил его слабость.
   -- Прощайте, Федор Никитич, -- произнес отец Симон уже у дверей. -- Храни вас Бог.
   Специалист по кадрам ответил что-то совершенно невразумительное, окончательно подорвав в глазах священника свой авторитет специалиста высокого уровня. Хотя, наверное, можно очень хорошо разбираться в людях, даже обладая множеством недостатков в общении. Самые лучшие критики, как известно, получаются из тех, у кого совершенно нет таланта в выбранной для критики области.
  
   Все формальности действительно были улажены быстро. Даже слишком быстро. Универсальную визу сделали уже через три дня, а через неделю епископат прислал нового человека в приход.
   Немолодой отец Анатолий, прибывший из Тулы, всячески извинялся, что вынужден беспокоить Симона, однако в церковной квартире обосновался почти сразу же, разложив вещи из двух чемоданов по всей гостиной.
   Новый священник был невысок и в целом невелик, но круглый живот у него выдавался вперед, словно у беременной. Вскоре по квартире разнесся густой запах жареного лука -- отец Анатолий любил не только поесть, но и поготовить. А совсем уже поздней ночью новый сосед развесил на дверцы шкафов выстиранные майки с вытянутыми воротниками и прочую свою одежду, видимо, оказавшись не в силах установить в стиральной машине режим полного просушивания.
   Поняв, что подобное соседство неблагоприятно скажется на его внутреннем состоянии, глубокой ночью отец Симон покинул квартиру, забрав с собой лишь вещи, которые он планировал перевезти на Фауглиф. В их числе была и картонная коробка с воспоминаниями -- Симон слишком живо представил, как поверх его вещей отец Анатолий накидает разнообразного грязного хлама. Он даже не стал запирать дверь, оставив связку ключей висеть на крючке, -- пусть грабителей отпугивает храп нового хозяина квартиры.
   Гостиница неподалеку была приятна во всех отношения, учитывая, что Симон мог позволить себе в течение оставшихся двух недель тратить деньги не считая.
   Оставив чемоданы у самого входа в номер, он улегся на роскошное шелковое покрывало и стал разглядывать узоры рельефа на потолке, пытаясь составить себе какой-то осмысленный план дальнейших действий.
   Во-первых, можно было отправиться в так называемый центр знакомства в той же Австралии, где будущие колонисты должны были общаться между собой и привыкать друг к другу. Однако эту идею священник уже однажды отверг и не хотел возвращаться к ней вновь. Странно тратить последние дни на Земле на людей, которых будешь обречен видеть до скончания жизни.
   Во-вторых, можно было предпринять большое путешествие, чтобы посмотреть на места, где всегда мечталось побывать. Иначе ведь он так и проживет свою жизнь, не увидев каньонов и фьордов, вулканов и айсбергов.
   Он не успел продолжить свой мысленный список: слишком ясно и четко представилось в голове единственное место, куда действительно стоило приехать. Правда, к возвышенным чувствам примешивалась и более простая радость. Все-таки в Израиле жил не только Иисус, там проживали еще и его, Симона, собственные родные. Страна небольшая, даже от приморского Эйлата на самом юге до Иерусалима почти что рукой подать.
   Еще, правда, послезавтра днем назначена была прощальная торжественная аудиенция с его преосвященством. Наверное, телевидение прибудет, журналистов полный зал набьется -- если кто и забудет, епископ сам напомнит. А ведь у будущего колониста за все эти дни лишь однажды взяли интервью, и то, судя по всему, по случайности, не сумев сделать сюжет о ком-то другом. К пятьдесят восьмому розыгрышу Межзвездной лотереи весь шум вокруг колонизации уже практически утих, и новости о ней помещали в самом низу списка статей, где-нибудь между театральной хроникой и достижениями науки.
   Нахлынул вдруг поток какого-то усталого, застарелого раздражения по отношению к епископу Клименту. Почему вообще этот недалекий и тщеславный человек думает, что служит Богу? Суетится, пыжится, всячески пытается раздуться в чужих глазах. Зачем? И почему вообще из такого числа достойных священников именно этот вознесся вдруг на кафедру?
   Отходил от таких вспышек чувства Симон быстро, укоряя сам себя за несдержанность в мыслях. Эти ведь были особенно греховными. Дело не в гневе, дело в гордыне. И не в гордыне его преосвященства, а его, Симона, собственной, которая побуждает его мимоходом причислять себя к когорте достойных. А тут еще и вспомнилась мысль великого писателя: зачастую ведь святые были людьми великими, а понтифики -- самыми посредственными; однако по многим вопросам правыми оказывались вовсе не святые, а самые обычные люди, стоящие во главе Церкви. Может, епископ Климент тоже делает что-то по сути очень правильное, просто с небольшой дистанции это сложно оценить.
  
   Земля Обетованная встретила Симона ослепляющей, тягостной жарой и светлыми коренастыми кубами зданий аэропорта, напоминавших грубые жилища живших здесь некогда народов. Никакие сверхсовременные экраны и автоматические носильщики не могли сгладить этого ветхозаветного впечатления.
   Оставив вещи около мощного кондиционера в номере небольшой гостиницы, священник решил предпринять первую из своих поездок. Что-то мешало ему немедленно отправиться к древним святыням. Как когда-то заметил его наставник отец Фредрик, Бог, конечно же, ходил во плоти по палестинским землям, но ведь в конце концов он их оставил.
   Вместо этого Симон поехал на комфортабельном магнитопоезде к своей сестре, жившей в маленьком южном поселке на берегу моря. За все удобства пришлось платить отсутствием окон в поезде -- в самом деле, зачем кому-то могло понадобиться разглядывать стены подземного тоннеля на скорости в триста километров в час?
   Сосед по купе сначала пытался играть в какую-то игру на карманном компьютере, а потом все-таки решил начать беседу с попутчиком, пожаловавшись по-английски:
   -- Представляете, здесь нет сети. Совсем. Никакой.
   -- Магнитная подушка мешает, не иначе, -- ответил Симон уже по-русски, бросив взгляд на клавиатуру компьютера соседа.
   -- Вы знаете русский? -- с заметным облегчением произнес попутчик. -- Здорово. Я не очень-то люблю разговаривать на других языках. Вы, наверное, здесь, в Израиле, живете?
   -- Нет, просто приехал к родственникам.
   -- А, понятно-понятно. Меня Степаном зовут.
   Сосед протянул к священнику пухлую руку, поросшую темно-рыжими волосами. После продолжительного рукопожатия отец Симон назвал свое имя.
   -- Шимон, значит, -- утвердительно произнес Степан.
   -- Нет, через "с", на русский манер. Я все-таки в Москве родился.
   -- Так ты не еврей? -- очень удивленно спросил попутчик.
   -- Не совсем.
   -- Не совсем еврей -- это совсем не еврей, -- глубокомысленно изрек сосед, после чего замолчал, уставившись куда-то на стену, где могло бы располагаться окно, а вместо этого находилось зеркало.
   -- А вы по какому поводу здесь? -- решил продолжить светскую беседу Симон.
   -- На конференцию приехал, -- немного оживился Степан. -- Буду делиться профессиональными достижениями.
   -- В какой же области?
   -- Я дизайнер уток.
   -- Чего? -- приподнял брови Симон.
   -- Ну уток. Которые крякают. На самом деле я специалист по птеродизайну широкого профиля, но эта конференция посвящена исключительно уткам. И, без ложной скромности, в настоящий момент я один из ведущих специалистов в мире.
   Широкое лицо рыжего Степана начало просто-таки лучиться самодовольством, он раскраснелся и даже немного подхрюкивал в конце фраз.
   -- И что же вы с ними делаете? -- улыбаясь, задал вопрос Симон. -- А главное, зачем?
   -- Выводим новые породы, генетически модифицируем, даем разные препараты. Красим и стрижем, в конце концов. Получаются разные симпатичные существа симпатичных расцветок. Я, например, тесно работаю с "Диснеем", выводил для них белых утят с разноцветными головами.
   -- А как люди вообще начинают заниматься такими вещами?
   -- По-разному. Я по образованию биоинженер, а в свое время очень любил шутить. Мы поставляли мышей с измененными генами в лаборатории, а я их попутно красил, чтобы биологов повеселить. Сначала просто марганцовкой -- если ее в воду добавлять, мыши розовыми получаются, -- а потом уже серьезно этим занялся, стал гены менять. Сине-зеленая мышь-единорог получилась однажды, как вам такое?
   -- Здорово, -- с искренним восхищением ответил Симон.
   -- Вот именно. А потом я узнал, что есть люди и лаборатории, где можно заниматься только этим. Теперь у меня свой бизнес в этой сфере, очень даже неплохой.
   -- Действительно, мало ли кому может понадобиться странного вида утка.
   -- Да, именно! -- не заметил иронии Степан. -- Немцы и бельгийцы часто заказывают нам партии уток цветов национального флага. Эффектно и оригинально.
   -- По сравнению с вами я занимаюсь какими-то совершенно заурядными делами. Я священник.
   -- У меня был однокурсник, который стал священником, а потом спился и повесился на оптиковолоконном кабеле, -- прокомментировал Степан, после чего утратил всякий интерес к этой теме и начал рассказывать про каких-то других своих старых знакомых.
   Симон слушал его по привычке внимательно, однако одновременно думал о совсем других вещах.
   Например, о том, можно ли достичь Бога, выводя уток. Вот писатель может хотя бы подсознательно надеяться, что напишет совершенную книгу. Архитектор, строящий собор, наверное, тоже. Даже учитель может хранить где-то глубоко в душе мысль, что один из его учеников станет кем-то особенным.
   А вот финансист не может надеяться на нечто подобное, да и военный современного образца не может. С ними все понятно. Но есть еще много других занятий, простых и экзотических, где не все так ясно. Интересно, можно ли вывести такую утку, чтобы сам Христос явился на землю, как к Фоме Аквинскому, и произнес: "Ты хорошо потрудился во имя мое"? Такие размышления когда-то, наверное, могли счесть богохульственными, однако Симон давно уже избавился от разнообразных запретов на мысли, особенно в отношении природы божественного.
   Он слушал рассказы толстого Степана о том, какие ужасные вещи случились с его друзьями, как кто-то выпрыгнул из окна, а кто-то очутился в сумасшедшем доме, и видел в них одно -- страх. Этот человек отчаянно боялся где-то в самом центре своего сознания, что красочные утки и прибыльное дело не спасут его от пустоты, от судьбы, от смерти.
   Симон часто видел в чужих глазах этот бездонный страх, загнанный настолько глубоко, насколько это было возможно, опосредованно проявлявшийся либо в многочисленном потомстве, либо в обнесенных стенами особняках и прочих египетских пирамидах. Тут бесполезно разговаривать или поддерживать -- можно лишь ждать, когда время само заставит человека думать о том, о чем он себе запрещал ранее. В любом случае, этот страх во сто крат лучше окончательного, замкнутого на себе самодовольства. Воистину, блаженны нищие духом.
   -- А вы-то сами в Эйлат или куда-то севернее? -- вдруг прервал свой рассказ Степан.
   -- В Мигдалор. Это очень маленький поселок почти у самой египетской границы. Моя сестра -- океанолог, а там как раз находится национальный морской центр.
   -- Да, море там отличное. Устроители конференции обещали, что у нас будет достаточно свободного времени. Первоначально планировали даже, что участников поселят в подводной гостинице, но некоторые привезли с собой образцы работ, и было решено не рисковать.
  -- Уток привезли, то есть?
   -- Ну да. Не все же рассказывать и картинки показывать, небольшая демонстрация продукта тоже будет весьма кстати.
   Они еще немного поговорили об израильской природе и погоде, а потом поезд начал постепенно замедляться, через несколько минут полностью остановившись на конечной станции.
   Если от небольшого вокзала к северным пустынным поселкам и восточной границе ходил самый разнообразный транспорт, то в Мигдалор добираться было не на чем. Даже таксистов вокруг почему-то не было. Впрочем, погуляв вокруг, Симон наткнулся на почти пустой микроавтобус, отправлявшийся к египетской границе. Водитель отвозил туда группу каких-то ученых и на попытку священника объяснить, что ему нужно, лишь махнул рукой, заранее соглашаясь со всеми его доводами.
   По просьбе Симона его высадили прямо на дороге около скопления домов, не доезжая до подводной обсерватории. По одну сторону от дороги вдаль тянулся пересохший грунт, покрытый полуживой желтой растительностью, по другую зеленела пышная трава и какие-то жестколистные кусты, почти достигавшие спокойного моря, с которого даже не дул ветер.
   Перешагивая через ветки, Симон дошел до серо-желтого кирпичного здания с огромными окнами. Двери были раскрыты настежь, в промозглом от кондиционера холле не было ни души.
   Звенькнул бесшумный лифт, из которого вышел молодой человек умного, хотя и совершенно не еврейского вида: светлокожий, широкоплечий и с высокими залысинами на круглой голове.
   -- Кого-то ищете? -- дружелюбно осведомился работник центра.
   -- Да, я ищу Ами, это моя сестра.
   -- Ами... Наверное, она на берегу. Да, скорее всего, именно там. Выходите через черный ход и пройдите мимо олив к морю. Удачи вам.
   Симон даже не успел поблагодарить незнакомца, скрывшегося за какой-то дверью.
   Сразу за выходом из здания начинались буйные заросли бурьяна почти в человеческий рост. Олив неподалеку Симон не увидел, зато заметил темную фигурку, так знакомо двигавшуюся вдоль воды. Хотя в этом не было необходимости -- вокруг лишь еле-еле шумели травы и стрекотали насекомые -- Симон крикнул в полную силу:
   -- Эй, привет!
   Он надеялся, что она сразу же узнает его голос, и ровно так и получилось.
   -- Симон, привет! Иди сюда, здесь хорошо!
   Он направился на звуки голоса, от которого -- а может, и от всей этой зелени и воды вокруг -- сразу чувствовал себя на много лет моложе.
   Ами в длинной футболке и шортах стояла по щиколотку в воде, улыбаясь во весь рот.
   -- Ты становишься все красивее с каждым годом, Ами, -- искренне произнес Симон.
   -- Ага, -- спокойно согласилась сестра. -- Это потому что я живу здесь, между солнцем и морем, да к тому же редко вижусь с дедом и бабушкой. Я ведь знала, что ты приедешь.
   -- Откуда? Я ведь не писал.
   -- Мне рассказал наш лаборант. Он глупый, все еще читает новости, а я как-то говорила о тебе в его присутствии. Я знала, что ты не напишешь и тем более ничего не скажешь матери, но была уверена, что хотя бы со мной точно попрощаешься.
   -- Ты всегда была в нашей семье самой проницательной, -- усмехнулся Симон, заходя в сандалиях в теплую воду, чтобы не отставать от сестры, шедшей вдоль берега.
   -- Ну нет, до бабушки мне далеко, наверное. Ты с мамой, кстати, хочешь поговорить?
   -- Не знаю. Мне будет тяжело, и ей тоже. Мы не виделись и не говорили уже четыре года, может, увиделись бы в следующий раз лишь на чьих-то похоронах, но ей все равно будет горько прощаться навсегда. Напишу, наверное, письмо -- настоящее, бумажное.
   -- Она будет хранить его рядом с папиными фотографиями, -- немного грустно проговорила сестра. -- Наверное, так и надо.
   -- А ты все еще живешь одна, Ами? -- спросил вдруг Симон.
   Он любил называть ее по имени. Часто у людей бывают такие имена, которые как-то неловко произносить вслух: они неприятно, затасканно звучат или совершенно не идут человеку. Откуда Роберт Сандиевич взял имя для дочери, он никогда не рассказывал, но постоянно улыбающейся темнокожей девушке оно подходило как нельзя лучше.
   -- Когда как, -- спокойно ответила сестра. -- Тут встречаются милые, даже хорошие люди, но никого, с кем бы стоило жить долго. Ты ведь это не как священник спрашиваешь, правда?
   -- А я не могу спрашивать не как священник, -- Симон пнул сандалией крупную раковину на дне прозрачного моря. -- Но я немного другой священник, чем все привыкли думать, вот и все.
   -- Не будешь считать меня прелюбодейкой? -- засмеялась Ами.
   -- Нет, что ты. Никогда не выходи замуж, пока не поймешь, что это чувство -- навсегда. Ты все очень правильно себе представляешь.
   -- Здорово. Нет, правда, здорово. Я всегда думала, что священники могут только осуждать. У тебя ведь характер как раз такой -- ты же про любого мог какую-нибудь гадость или хотя бы смешную вещь сказать. А теперь ты добрее стал, чем раньше был.
   -- Может быть, может быть. Работа заставила, наверное, -- усмехнулся Симон. -- Ты, кстати, что-то здесь делала в воде? Я тебе не сильно помешал?
   -- Да ничего я не делала, просто мне нравится по берегу ходить. Иногда крабов ловлю. Работа-то у нас либо в здании, либо подальше от берега. Здесь же нельзя работать постоянно -- слишком хорошо вокруг. Я ночью обычно какие-нибудь исследования делаю или отчеты пишу, а днем либо сплю, либо занимаюсь чем придется. Как сейчас.
   -- То есть мне повезло, что я тебя здесь нашел?
   -- Тут, в Мигдалоре, всего человек тридцать постоянно работает, включая поваров и водителей. Тебе бы любой рассказал, где меня найти.
   -- Хорошо здесь, -- вдохнул Симон нагретый солнцем морской воздух. -- Лучше, наверное, чем у меня в Москве. Только мне без церкви теперь уже как-то не по себе.
   -- Ты же теперь и не в Москве, как я понимаю. Зачем тебе так нужна эта другая планета? -- немного повысила голос Ами. -- Там наверняка холодно и кругом голые камни. Я бы ни за что не поехала, особенно на условиях, что ни в коем случае нельзя вернуться.
   -- Это потому что ты больше в папу и дедушку Роберта получилась, -- вновь улыбнулся Симон. -- Тебе ближе море, зелень, все живое и хорошее, что есть в нашем мире.
   -- Ну конечно, -- подтвердила сестра. -- А ты, значит, пошел по стопам маминых предков, этих ортодоксов в черном, ненавидящих все проявления жизни и любовью занимающихся только через простыню. Такая вот у тебя получилась чудесная расовая теория.
   -- Да нет же, не в этом дело, -- рассмеялся Симон. -- Ну не случайно же я по образованию математик, а ты -- океанолог. Я тоже люблю новое и интересное, только не то, что есть на земле, а что-то большее.
   -- Не знаю, причем здесь математика, но священником ты стал точно из-за этого, -- произнесла Ами. -- Тебе случайно еще ангел не являлся, который бы повелел тебе лететь на эту планету? Я бы поверила, правда.
   -- Нет, не являлся, -- серьезно ответил Симон, который действительно все время ждал какого-то знамения, пусть самого незначительного. -- Может, еще явится.
   Ами остановилась, скрестила руки на груди и внимательно посмотрела на брата своими непроницаемо-черными, чуть раскосыми глазами.
   -- С тобой точно все в порядке? У тебя какой-то потерянный голос, словно у тебя что-то не получается.
   -- Знаешь, Ами, со мной теперь никогда не будет все в порядке, -- ответил Симон, стараясь, чтобы в голосе было больше воодушевления, чем горечи. -- Так и нужно.
   -- Я надеюсь, что ты хотя бы сам веришь в свои слова, -- сочувственно произнесла сестра, а затем добавила другим тоном: -- Здесь хорошо гулять, конечно, но мне уже хочется выйти из воды. Давай попьем кофе, тут неподалеку около дороги есть отличное место, которое держат какие-то итальянцы. Там прохладно, уютно и очень хорошо разговаривать.
   Симон, естественно, согласился с этим предложением. Он думал, что они дойдут то кафе пешком -- мокрые ноги очень приятно сохли под жарким солнцем, однако у Ами обнаружился длинный мотоцикл, блещущий хромом, на котором она смотрелась очень естественно.
   Они пили кофе, ели какие-то незнакомые остро-кисловатые блюда, разговаривали о всякой всячине, словно нарочно избегая больше неприятных тем. Так, наверное, разговаривают со смертельно больными, подумал Симон, -- побольше о радостях и мелочах жизни, поменьше о важном, чтобы не напоминать. Как будто об этом можно не помнить.
   Попрощались они скупо, как случайно встретившиеся старые знакомые -- не друзья, а именно никогда не знавшие толком друг друга приятели. Ами немедленно скрылась за углом улицы -- наверное, нарочно, чтобы не оборачиваться.
   Симон еще долго шел вдоль пустынного шоссе к Эйлату, пока его не подобрал добродушный усатый водитель небольшого грузовичка, как раз направлявшийся к аэропорту и магнитопоездам. Когда они проезжали через город, священник увидел через пыльное окно двухэтажный дом, увитый диким виноградом, где жила его мать со своими родителями.
   Симону стало даже слегка стыдно из-за того, что он ни на мгновение не захотел немедленно выйти из машины, чтобы в последний раз встретиться с людьми, которые вырастили его.
   Грузовик, почти не останавливаясь на перекрестках, довез его до небольшого вокзала, где водитель пожелал ему всего хорошего и выразил надежду, что Симон еще вернется в Эйлат, чтобы распить с ним бутылку отличнейшего коньяку. Симон постарался быть максимально любезным, но не слишком обнадеживать этого приятного человека.
   Поезд на Иерусалим отправлялся всего через полчаса.
  
   Глава III
  
   После небольшой прогулки по древнему городу Симон еще сильнее укрепился в своем первом впечатлении. Это был не столько Иерусалим, сколько Вавилон, где многие стремились возвыситься к Богу, но слишком разными путями.
   Симону всегда было грустно видеть священников других религий. Он не испытывал ни уважения, ни тем более какого-то сопричастия по отношению к раввинам или муллам, только грусть и какого-то особого рода беспокойство, словно бы его старый знакомый вдруг стал всерьез пытаться решить задачу квадратуры круга. Он никак не мог считать, что неокатолики с теми же мусульманами заняты одним делом, -- действительно, станет ли кто-то считать школьного учителя учителем, если тот будет рассказывать всякие опасные небылицы, пусть даже в них будет доля правды? При виде служителей иных церквей Симону часто приходила в голову ассоциация с учителем химии, который многое знает и многому может научить, но при этом регулярно и на полном серьезе рассказывает, как вкусно пить неразбавленную щелочь вместо утреннего кофе.
   Он покинул город почти в спешке, словно бы чувствуя за собой вину в том, что Иерусалим настолько ему не понравился. Симон не почувствовал святости, которая должна была остаться там, где шагал Спаситель. Впрочем, история Священной Земли хорошо известна -- и на всем ее протяжении эта страна была неспокойным, недобрым местом. А святость все же требует умиротворения, чтобы люди много лет молились и думали о духовном, а не сражались и делили территорию.
  
   За десять дней он в буквальном смысле облетел весь земной шар, стремясь охватить все, что когда-либо мечтал посетить. Таможенники с некоторой неловкостью принимали его документы -- из-за так называемой "визы последних дней", дающей право въезда почти в любую страну мира, которую обычно выдавали только смертельно больным или людям с тяжелой инвалидностью.
   Симон даже двигался практически бегом, настолько ему хотелось ничего не упустить. Он практически не спал, проводя ночи то в захолустных деревнях, то в непонятных грязных барах, куда бы ни за что не зашел раньше. Когда-то он бы посчитал, что духовному лицу не пристало столько пить; но с каждым прожитым месяцем Симон все больше пересматривал свои представления о достойном поведении. Да и не просто так же Христос превращал воду в вино.
   Он не стал посещать какие-либо достопримечательности -- хватило и одного Иерусалима -- напротив, Симон стремился побывать в немноголюдных, непопулярных местностях земного шара, которые почему-то издавна манили его. Острова западной Шотландии, луга Уэльса, горы Монтаны, вулканы Новой Зеландии, пустоши южной Аргентины -- все вскоре слилось в одно большое ощущение травы и камня, прохладного, чуть влажного воздуха, облачного неба и удивительного покоя.
   А потом Симон вдруг резко осознал, что насытился. Осознал вовремя -- в аэропорту Кристчерча, откуда до Австралии было уже рукой подать. Оставив уже купленные билеты на столике с бесплатными журналами, он немедленно отправился в кассы за новыми.
   Пересадка в Аделаиде -- и вот Симон уже был в Элис-Спрингс, небольшом городе в самом сердце Австралии. Как рассказал священнику пожилой попутчик в соломенной шляпе, решивший выступить гидом, раньше сюда приезжали ради одной достопримечательности -- уникального каменного массива Айерс-Рок. Теперь куда больший интерес туристов вызывал космопорт, находившийся примерно в ста километрах от города. В городе действовал ксенологический музей, располагались штаб-квартиры трех крупных ассоциаций уфологов и еще двух десятков общественных организаций разнообразного толка.
   Покинув самолет, священник недолго думал, куда направиться. Прямо у выхода из аэропорта огромная вывеска отмечала местонахождение Гостеприимного Дома -- так называлось отделение комиссии по колонизации по работе с отправляющимися на Фауглиф.
   К счастью, по местному времени было пять часов ночи. Фургоны телестудий были закрыты, репортеров поблизости не было. Почти крадучись, Симон подошел к массивным дверям и мягко постучал. Раздался щелчок невесть где скрытой фотокамеры, и через несколько секунд створки плавно раскрылись.
   За дверью находился тамбур -- сразу пускать внутрь здесь никого не собирались. В стеклянном окошке справа появилось крупное лицо охранника, явно не очень довольного неурочным посещением. Охранник внимательно оглядел священника и его чемоданы, затем скрылся в полутьме своей комнатки. Через полминуты он опять прильнул к окну, но в этот раз уже с чуть более приветливым выражением лица.
   -- Вы Хасан? Или Хоссейн? Я не знаю, как правильно читается.
   -- Вряд ли, -- ответил Симон.
   Охранник явно был обескуражен таким ответом и вновь скрылся где-то внутри. Симон осмотрелся и повернулся лицом к камере -- пусть автоматическому распознавателю будет проще работать. Это действительно помогло.
   -- Мистер Хомутов, извиняюсь, техника у нас хорошая, но вот освещение плохое, -- произнесла пухлая физиономия, потешно прижимаясь носом к пуленепробиваемому стеклу. -- Я уже вызвал наших сотрудников, вас проводят. Сами понимаете, здесь столько репортеров околачивается, мы стараемся, чтобы они не мешали пилигримам.
   -- Да ничего страшного, -- отозвался Симон. -- Я, в принципе, никуда не тороплюсь.
   -- Ну не скажите, -- нос охранника стал еще более расплющенным. -- Сегодня ближе к полудню ведь прибывает наш корабль. Интересно же посмотреть. А вечером уже начнется отправка на корабль. Поедете в первой группе? Так-то уже человек двадцать набралось.
   -- Наверное. Мне не очень хочется долго здесь оставаться. Вещи у меня с собой, да и настроение уже соответствующее.
   -- Понимаю, понимаю..., -- покачал головой человек за стеклом.
   Внезапно за спиной Симона распахнулась дверь, откуда выскочил исключительно энергичный молодой человек в светло-желтой рубашке, за ним в отдалении переминались с ноги на ногу еще несколько заспанных сотрудников Гостеприимного Дома.
   -- Приветствуем вас, Симон Робертович, -- высоким голосом заговорил он на чистом русском языке. -- Давайте сюда ваши чемоданы, мы их сразу отнесем в багажник. Меня зовут Кевин, я буду вас сопровождать в космопорт. Выезжаем немедленно или вы хотите попить кофе? Может быть, завтрак? Или что-нибудь еще?
   -- Нет, -- чуть раздраженно ответил священник, передавая багаж носильщику, оснащенному чем-то вроде электрической тачки, -- я бы предпочел побыстрее добраться до места.
   -- Понимаю-понимаю, -- сочувственно покивал головой Кевин. -- Вы уже попались репортерам? У них особый интерес к вам...
   -- И именно из-за этого особого интереса я бы предпочел с ними не общаться, -- довольно жестко продолжил Симон, переходя в просторный светлый холл с мягкими креслами. -- Сами понимаете, лишние дилетантские рассуждения о религии в прессе не нужны ни мне, ни церкви, которой я служу. Епископ сделал свое заявление, мне не к чему повторять его слова.
   -- Конечно-конечно, -- произнес Кевин, старательно семеня ногами, чтобы обогнать Симона. -- Мы тоже не хотим никаких проблем. Говорят, мусульманские активисты собираются устроить пикет у въезда в космопорт -- было бы очень неприятно с ними встретиться. Хорошо, что вы приехали заранее. Мы немедленно выезжаем, и вскоре вы будете уже в челноке.
   Симон решил не продолжать беседу и лишь еле заметно кивнул своему сопровождающему. Тот, похоже, собирался рассказать что-то еще, но, встретившись взглядом со священником, передумал.
   Внутренний двор здания был заполнен одинаковыми серыми микроавтобусами. В один из них выгрузили вещи Симона, после чего безмолвные сопровождающие удалились.
   За рулем храпел водитель в черных очках, Кевин разбудил его каким-то нелепым тычком в шею. Чуть поворчав, дородный толстяк в кожаной куртке застегнул брюки, придвинул сиденье поближе к рулю и открыл двери для пассажиров.
   -- Все сели? -- хрипло спросил водитель, когда Кевин вслед за Симоном забрался внутрь, захлопнув за собой дверь. -- Тогда я стартую.
   Окна закрылись, тонирующие пленки на них резко потемнели, загудел мотор, и микроавтобус резво направился через узкий темный проем выезда. Одни за другими раскрылись три пары автоматических дверей, а затем засияло прямо в лобовое стекло только что взошедшее солнце.
   -- Люди! -- вскричал Симон, увидев силуэты, преградившие дорогу автомобилю.
   -- Это не люди, -- возразил водитель, так и не снизив скорость, а только лишь объехав по обочине зазевавшегося фотографа. -- Это же журналисты. Они тут все время мешаются.
   -- С уважаемыми изданиями мы общаемся в пресс-центре космопорта, -- прокомментировал Кевин. -- Те из пилигримов, кто хочет этого, дают интервью там же. Здесь в основном представители разных скандальных сайтов и видеокастов. Им запрещено находиться на этой территории, между прочим.
   -- И многих вы уже сбили? -- поинтересовался Симон, когда машина выехала на просторную пустынную дорогу.
   -- Парочку, -- всерьез ответил водитель. -- Одному камеру расколотили, другому ногу слегка сломали -- но он сам чуть ли под колеса не бросился. Говорят, надеялся, что нужные ему персонажи из машины выйдут, чтобы помочь пострадавшему. Впрочем, тут быстро-то не разгонишься из-за ворот, так что ничего серьезного.
   -- Все равно как-то нехорошо.
   -- Обещают сделать нам отдельный подземный выезд и особый выход в аэропорту. Толку-то. Лучше бы человек сто полицейских выделили, только где их взять в такой глуши?
   Симону вдруг резко захотелось спать. Больше недели он спал только в самолетах -- и вот сейчас наконец начали слипаться глаза. Он откинулся на спинку кресла и решил немного отдохнуть.
   В машине играла старая, но приятная музыка -- только флейта и тихая электрогитара, какой-то нео-минимал двадцатых годов. Кевин и водитель о чем-то переговаривались на передних сиденьях, но священник даже не разбирал слов. Мысли мешались в голове, повторяясь по много раз бессмысленной скороговоркой и объединяясь лишь ощущением какого-то вселенского умиротворения.
   За окном, наверное, простирались красочные пейзажи, но у Симона не возникало желания открыть глаза. Он не хотел больше смотреть на эту планету. Он был уже всей душой на другой, за миллионы километров отсюда. Наверное, неправильно сравнивать, но священнику показалось, что он понимает, что чувствуют истинные христиане перед неминуемой смертью -- и перед столь же неминуемой встречей с другим, лучшим миром. Тихая, но отчаянная радость пришла к нему, и он не хотел разменивать это ощущение на другие.
  
   -- Симон Робертович, -- протянул каждый слог Кевин. -- Мы уже на месте, можете просыпаться, если хотите.
   Священник открыл глаза. Сквозь тонированные стекла виден был только бетонный забор с колючей проволокой. Приподнявшись, он заметил еще и аккуратный белый дом с колоннами, увитыми зеленью. Колониальный стиль, не иначе.
   Когда Симон выбрался из микроавтобуса, оказалось, что помимо забора и ряда белых домов, вокруг было много всего интересного. Высоковольтные вышки, гигантских размеров спутниковые антенны, металлические конструкции непонятного предназначения были разбросаны по всему огромному прямоугольнику, обнесенному внушительной стеной. В свободных зонах между песочно-желтыми тропинками обязательно размещались кусты и деревья. Чуть в отдалении сверкали на солнце ангары для челноков.
   -- Где мы, Кевин? -- спросил он у своего сопровождающего, надевшего совершенно безвкусные сетчатые солнечные очки.
   -- Это гостиница для пилигримов. Я вижу, вы устали с дороги.
   -- Мне не нужна гостиница, -- возразил священник. -- Я бы предпочел прибыть на корабль как можно раньше.
   -- Тогда сейчас мы отвезем ваши вещи к челноку, там их погрузят. Вам же ничего из них не нужно? Я очень извиняюсь, но на пропускном пункте мы взяли из вашего портфеля карточку-паспорт -- вы же специально положили ее во внешний прозрачный кармашек. Она уже на месте, не беспокойтесь. Просто сканирование зрачков было сложно сделать, вы же понимаете?
   -- Да ничего страшного, Кевин. Главное -- поаккуратнее с сумками обращайтесь, там есть бьющиеся вещи.
   -- Будьте уверены, все будет в сохранности, -- раскрыл ладони в убеждающем жесте сопровождающий. -- Никто еще ни разу не предъявлял претензий.
   Симону в очередной раз показалось, что над ним тонко издеваются.
   -- А можно вам личный вопрос задать, Кевин? -- сменил тему священник.
   -- Ну если он не слишком личный, то пожалуйста, -- неуверенно ответил тот.
   -- Откуда вы так хорошо знаете русский язык? У вас совсем не русское имя.
   -- Ну да, я же не русский, а украинец. По папе. Его зовут Мыкола Запарнюк, -- как-то даже засмущался сопровождающий. -- Мама австралийка, хотя тоже с какими-то дальними славянскими корнями.
   -- Кевин Мыколович Запарнюк? -- поднял брови Симон. -- Впрочем, и такое бывает, мне ли не знать этого.
   -- Моего младшего брата зовут Джей Ди, -- совсем уже тихо, будто оправдываясь, произнес Кевин. -- В честь дедушки. Он всегда сокращает фамилию до Зэп. Стильно получается.
   -- Несомненно, -- согласился священник. -- Ладно, спасибо за поездку, надеюсь, вы мне поможете с вещами, а я пока что пойду и поищу здесь людей.
   -- Идите вон в тот трехэтажный дом, -- показал рукой Кевин уже из салона автомобиля. -- Он еще выкрашен в желтый, не промахнетесь. Удачи!
   Сопровождающий опустил стекла машины, и Симону осталось лишь кивнуть в знак прощания.
  
   До желтого дома священник добрался не сразу. Когда он поравнялся с одним из предшествующих зданий, его окликнули откуда-то из-за редкой живой изгороди:
   -- Спешишь улететь, приятель?
   Симон сделал пару шагов назад к калитке и увидел, что вопрос ему задал мужчина, лежавший в гамаке между двумя пальмами. На нем был черный костюм с галстуком и хорошо начищенные туфли, однако лицо закрывала огромная желтая с розовым панама. Неизвестный курил что-то странное, по всей видимости, не табак.
   -- Можно и так сказать. Тебе, видно, и здесь неплохо.
   -- Не угадал. Мне тут очень, очень даже плохо, -- с каким-то необычным, но несильным акцентом произнес человек в костюме. -- Потому что я здесь сижу уже полгода. Не день и не три дня, как нормальные люди, а чертовы полгода.
   -- Почему так случилось? -- заинтересовался Симон.
   -- Заходи, мне не хочется с тобой через дверь разговаривать. Садись на пень, тут больше некуда, если ты не любитель утренней росы.
   Посреди отличного газона действительно располагался старый пень, уже пустивший пару веточек с новой листвой. Как только Симон присел на нагретую солнцем древесину, незнакомец продолжил:
   -- Я из резервного списка. Знаешь о нем, конечно?
   -- Нет, -- признался священник.
   -- Странно, неужели ты правила не читал, когда заявку подавал? На каждый рейс вызывается две сотни человек. Но всякое случается -- кто-то заболевает, кто-то погибает, кто-то даже передумывает. Поэтому двоих-троих из невыигравших включают в резервный список -- при необходимости они должны за сутки добраться до космопорта.
   -- А ты решил для надежности жить прямо здесь?
   -- Для надежности, говоришь, -- усмехнулся человек. -- Эти сволочи, когда освободилось место в 52-м рейсе, вызвали сразу двоих. Сомневались, значит, что доеду я вовремя из Галифакса. Ну да, я впритык приехал, но ведь челнок еще даже не взлетел, когда я до космопорта доехал... Только трап убрал и шлюзы закрыл. А ведь моя была очередь, моя! Я же даже дом успел продать...
   -- Не хотел бы я быть на твоем месте, -- осторожно прокомментировал Симон.
   -- А я бы вот на твоем -- хотел, -- отозвался мужчина, пыхнув серо-черным дымом. -- Не пропустишь меня вне очереди? Я не могу уже здесь сидеть. Снабжают хорошо, спору нет, но я так хочу улететь отсюда...
   -- Нет, я не уступлю своего места, -- холодно ответил Симон, поднимаясь с пня. -- Я сучувствую, но собственных планов менять не собираюсь.
   -- Тебе-то зачем туда, ну скажи мне? -- протяжно произнес незнакомец. -- И почему ты не хочешь провести пару месяцев здесь в бунгало? Просто чтобы помочь незаконно пострадавшему человеку...
   -- Добивайся справедливости у организаторов лотереи, -- посоветовал священник уже из-за калитки. -- Пусть включат тебя в основной список следующего рейса.
   -- Каждый день, каждый чертов день я им это говорю... А они отвечают -- процедура розыгрыша утверждена давно, менять ее они не будут, и вообще я сам виноват, что вовремя не отозвался на звонок. Постой, куда ты? Я еще не все тебе рассказал...
   Симон совершенно не хотел разговаривать с этим человеком. Не было желания ни советовать, ни ободрять. И тем более не хотелось по-христиански делиться последним с этим конкретным ближним. Не получалось его возлюбить почему-то. Такого типа люди всегда вызывали у Симона резкую антипатию, и он так до сих пор и не понял, как с этим справляться.
   А еще он отчаянно устал от всех этих склок, от документов и бумаг, от номеров и списков. Хотелось чего-то более человеческого, более душевного. Наверное, ему не хватало повседневной службы в приходе. Симон понимал умом, что не стоит надеяться, что там, среди звезд, люди будут другими -- наоборот, случайные люди разного возраста и происхождения, не объединенные практически ничем, вряд ли смогут быстро перейти рамки формального, пустого общения. Но на Фауглифе уже вырос целый город -- быть может, среди десяти тысяч человек все же найдутся и такие прихожане, которых он хотел бы видеть на своих службах?
   С этими мыслями Симон вошел внутрь желтого здания. В просторном холле, залитом светом, было прохладно и почти пусто. Он присел в углу комнаты, чтобы немного подумать в тишине, пока была возможность, но уже через полминуты голова священника опустилась на мягкую спинку диванчика, и сон вновь накрыл его мягкой темной пеленой.
  
   На этот раз никто не собирался целенаправленно будить Симона, и он проснулся через пару часов уже совершенно отдохнувшим. Полезнейшее умение освежать себя непродолжительным сном в любое время суток досталось священнику по отцовской линии -- возможно, это была генетическая особенность его африканского племени.
   За это время холл изменился до неузнаваемости. В углу, окруженная грудой чемоданов, стояла супружеская пара, испуганно держась за руки: тощий маленький человечек с бородкой и круглолицая русоволосая женщина с огромной грудью, спускавшейся на необъятный живот, переходивший далее в стратегического значения бедра. Около двери разговаривал по видеофону массивный мужчина с неестественно коротким подбородком, одетый в наглухо застегнутую кожаную куртку. Симон никогда не мог понять, какое удовольствие люди испытывают, разглядывая на экране шевеления таких вот физиономий.
   С другой стороны по лестнице спускались две девушки в легкой летней одежде -- хорошо сложенные, по-модному искусственно загорелые, но с некрасивыми лицами, пусть и очень не похожими друг на друга. Одна была очень светлой натуральной блондинкой с незаметными бровями и прозрачно-голубоватыми глазами; другая -- брюнетка с острым лицом и очень плохой кожей. Обе посмотрели на священника одинаковым брюзгливо-раздраженным взглядом и прошли в противоположный угол холла.
   Наконец, на диванчике напротив Симона расположился человек лет тридцати в черно-гранатовой бейсболке, из-под которой торчали непослушные каштановые пряди. Он был занят тем, что беззастенчиво разглядывал людей, слегка приоткрыв рот. Заметив взгляд Симона, мужчина повернулся и помахал рукой.
   -- Тоже на корабль? -- приветливо произнес священник.
   -- Д-да, -- заикаясь, ответил тот, а потом, широко улыбнувшись, четче повторил: -- Да.
   "Неужели умственно отсталый? " -- подумал Симон, но вслух произнес:
   -- Откуда вы? Кем работали раньше?
   -- Я? -- удивленно переспросил собеседник. -- Я из Огайо. Работаю к-к-к....
   У него свело скулы, он мучительно закашлялся и чуть виновато посмотрел на Симона. Затем собрался с силами и продолжил:
   -- К-к-квантовый технолог я. В университете К-к-к...
   -- Кливленда? -- с нетерпением закончил Симон.
   -- Да, -- с облегчением вздохнул собеседник. -- Я забыл представиться. Дуайт Брюн.
   -- Симон, -- пожал протянутую руку священник. -- Когда-то я тоже имел отношение к этой тематике. У меня запатентовано несколько квантовых алгоритмов. Может быть, слышали о регрессии Хомутова-Штейна?
   -- Да, мы использовали этот метод для некоторых проектов, -- внимательно посмотрел на Симона технолог. -- Вы, надо полагать, Штейн?
   -- Нет, Хомутов.
   -- По вам и не скажешь, -- Дуайт, похоже, уже избавился от заикания. -- Хочу вам сообщить, хотя это в некотором роде секрет, чем я буду заниматься в колонии. И вы, возможно, тоже.
   -- Телеквантовой связью с Землей?
   -- О-о-откуда вы знаете? -- у технолога даже приоткрылся от удивления рот.
   -- Это очень логично, Дуайт. Дальняя космическая колония -- это же замечательный полигон для изучения квантовой телепортации. Насколько мне известно, до сих пор не установлено, сохраняются ли квантовые связи при гиперпереходе.
   -- Пожалуй, вы правы, это очевидно..., -- забормотал Дуайт. -- Думаю, мы как раз с вами будем работать -- я даже не надеялся встретить такого специалиста. Лотерея -- это, конечно, прекрасно, но как-то неправильно не посылать в колонию ученых...
   -- Возможно, я вас огорчу, -- проговорил Симон, -- но у меня нет ни малейшего желания заниматься наукой. Я уже примерно лет шесть как перестал этим заниматься, и сейчас служу Церкви.
   -- Это как? Священник, что ли? -- неподдельное недоумение отразилось на лице технолога.
   -- Да.
   -- Настоящий? В церкви? Методист, что ли?
   -- Неокатолик.
   -- Никогда не слышал, -- покачал головой Дуайт. -- Надо же, как неудачно...
   -- Почему же неудачно? В колонии священников сейчас столько же, сколько специалистов по квантовой технологии. Ни одного.
   -- Это да, но..., -- видно было, что Дуайт испытывает какое-то внутреннее противоречие, но не может или не смеет выразить свои мысли вслух.
   Симон давно уже привык к такому отношению бывших коллег. Многие из них, даже те, кто считал себя верующими, искренне полагали, что квантовая математика куда ценнее какой-то там религии. У некоторых с возрастом это превращалось в болезненный антиклерикализм, другие так навсегда и застывали в абстрактном агностицизме.
   Интереснее была немногочисленная группа ученых, которые переживали уже в довольно зрелом возрасте поистине мистическое перерождение. Себя Симон к ним как раз не относил, он просто не стал ученым, несмотря на отдельные свои достижения. Но вот был у него знакомый профессор, специалист по топологии многомерных пространств, который в один прекрасный день взял и ушел в монастырь, не сообщив об этом даже своим родным. Позже Симон узнал, что профессор, не смирившись с чрезмерным благополучием в московской обители, собрал несколько единомышленников и уехал в глухую томскую тайгу, чтобы выстроить там свой собственный правильный монастырь.
   Симон хорошо понимал профессора-черноризца. Он тоже чувствовал, что церковь необходимо продолжать строить, даже если кажется, что она уже отлично отстроена. Ему самому предстояло совершить нечто подобное -- и от такой перспективы даже дух захватывало.
   -- Леди и джентльмены! -- раздался откуда-то снаружи низкий женский голос диктора космопорта. -- Через пять минут прибывает наш корабль. Вы сможете увидеть это удивительное зрелище с улицы. Спасибо за внимание.
   Дуайт поспешил к выходу, за ним потянулись остальные. Семейная пара явно не решалась оставить вещи в холле -- как будто кому-то в космопорту могли понадобиться пожитки небогатых пилигримов.
   Уже перед дверным проемом горячий воздух от нагретого утренним солнцем бетона глухой волной нахлынул на священника, и он поспешно достал из внутреннего кармана черные очки, чтобы хотя бы так скрыться от жары.
   Какие-то люди в рабочей форме оживленно переговаривались и тыкали пальцами в небо. Симон, щурясь, посмотрел в указанном направлении, но ничего не заметил. Все вокруг -- вышедшие из автомобилей водители, охранники, сами пилигримы -- старательно вглядывались в безоблачную синеву, но пока что безрезультатно.
   Но вот Симону показалось на мгновение, что на синем фоне мелькнула красноватая искорка, -- и тут же со стороны группы рабочих раздался торжествующий крик: "Я же говорил, там!" Искра исчезла и появилась еще несколько раз и в итоге превратилась в крошечный ромб из четырех алых, чуть мерцающих огоньков.
   На секунду наступила полная тишина, а затем кто-то захлопал. Одинокий звук этот выглядел нелепо, но тут же к аплодисментам один за другим присоединились остальные зрители, а потом Симон, не успев даже сообразить толком, что происходит, обнаружил и себя частью этой стихийной овации. Кто-то радостно кричал, рабочие откуда-то вынесли несколько бутылок шампанского -- настоящий праздник получился.
   Отказываться от протянутого стакана священник не стал, хотя сам внутренне не мог присоединиться ко всей этой эйфории. Четыре огонька -- это замечательно, но Симон хотел оказаться непосредственно на борту корабля. Причем желательно не над Австралией, а над поверхностью Фауглифа -- и только тогда бы он ощутил, что жизнь окончательно изменилась. Поэтому священник отыскал глазами в собравшейся толпе человека, похожего на руководителя, подошел вплотную, чтобы его было лучше слышно, и задал вопрос:
   -- Когда вылетает челнок?
   -- Вы пилигрим? -- ответил вопросом на вопрос мужчина в цветастых шортах.
   -- Я колонист, -- ответил Симон.
   -- Колонистом станете, когда окажетесь в колонии. Пока что вы, видимо, пилигрим. Вы уже готовы к отлету? Вещи ваши в порядке?
   -- Мне сказали, что их отвезут к челнокам. С тех пор прошло уже несколько часов.
   -- Отлично. Тогда, пожалуй, вам тоже следует отправиться к челнокам. Первый рейс состоится через три часа, как только завершат работу транспортники.
   Священник поблагодарил неизвестного руководителя и зашагал в сторону сверкающих на солнце ангаров с челноками.
  
   Вылет дважды откладывался на час -- у пилигримов терялись вещи и находились совершенно неотложные дела. Все это время Симон провел в уютном салоне челнока, куда его гостеприимно впустил усатый пилот по имени Годрик. Священник углубился в чтение трехтомника трудов фон Бальтазара, купленного еще в Канаде. Придорожный книжный магазин в той глуши и так выглядел удивительно, а целый стеллаж с христианскими книгами в оригинале Симон воспринял как настоящий подарок небес. Ганс Урс фон Бальтазар в своих сочинениях одинаково пламенно писал о Боге и о музыке -- и был совершенно прав, ибо немногое так очевидно свидетельствует о существовании духовного, как музыка.
   В салоне же было до поры до времени совершенно тихо, лишь периодически кашлял и стучал подошвами помощник пилота, каждые пятнадцать минут выходивший из прохлады челнока, чтобы покурить.
   Затем появился совсем молодой человек невысокого роста, увешанный десятком гэджетов. Симон с улыбкой наблюдал, как юный пилигрим с досадой обнаруживает, что каждое из его устройств не хочет полноценно работать, поскольку внутри челнока действовали мощные экранирующие установки.
   Немного позже появился Дуайт, который на этот раз не проявил желания общаться со священником, а, напротив, уселся в самое дальнее кресло и уставился на обитую мягким материалом стену, периодически беззвучно шевеля губами.
   Постепенно по одиночке и парами стали подтягиваться и остальные. Некоторых Симон уже видел в космопорту -- так, одними из последних прибыли те две девушки, которых он тогда заметил на лестнице. Они оживленно разговаривали на английском, но с разными восточноевропейскими акцентами. В итоге салон оказался заполнен примерно наполовину, даже учитывая то, что гротескная семейная парочка так и не рискнула сдать свою поклажу в багажное отделение.
   Наконец, пилот по имени Годрик вышел из своей кабины, чтобы дать последние инструкции перед вылетом:
   -- Слушайте внимательно. Вы находитесь на транспортном челноке специального назначения. Это не космический корабль, скорее, очень мощный самолет особой конструкции. Поэтому очень прошу вас соблюдать все правила, которым вы привыкли следовать в самолете. Обязательно пристегнитесь, ни в коем случае не вздумайте курить. Полет займет всего около двадцати минут -- так долго, потому что нам нужно плавно набрать высоту. Затем мы пристыкуемся к космическому кораблю, и вы через шлюз перейдете в него. Ваши вещи будут выгружены автоматически.
   Пилот сделал паузу и в образовавшейся тишине отчетливо был слышен громкий шепот: "Я же тебе говорила, Сэл, что вся моя посуда в багаже побьется, а ты спорил!" Годрик недовольно приподнял усы, дождался, пока в салоне не станет тихо, и только после этого добавил:
   -- Еще вопросы будут?
   -- Нас встретят на корабле? -- спросил юноша с гэджетами.
   -- Несомненно. Эвлады проводят вас в стазисный отсек. Там вы будете погружены в сон, из которого выйдете только после прибытия на Фауглиф. Капитан Доу проследит за этим процессом.
   -- То есть на корабле не будет кают, питания и всего остального? -- продолжил юноша.
   -- Нет. Они не нужны никому, кроме капитана. Вам же должны были все объяснить еще в территориальном офисе. Другие вопросы у кого-нибудь есть?
   Все промолчали, хотя по выражениям лиц Симон понял, что многие явно не утруждали себя поиском информации до вылета.
   -- Хорошо. Пристегните ремни, сейчас мы взлетаем.
   Челнок взлетал вертикально. Симона чуть вжало в сиденье, а затем отбросило на спинку кресла. Самолет стал двигаться по спирали, постепенно забирая все выше. Наверняка он мог двигаться и по более крутой траектории, но в целях безопасности пассажиров было решено потратить на полет чуть больше времени и топлива.
   В салоне зазвучала очень старая мелодия, заглушая легкий рокот моторов. "И я говорю себе -- как удивителен мир", повторял про себя Симон вслед за певцом. Лучше песни для такого случая и найти было нельзя, наверное.
   Мужчина с коротким подбородком плакал в голос, утирая слезы рукавом рубашки. Симон видел, что плачут и остальные, пусть и не так заметно. Все-таки правильно было решено, что никто не может вернуться назад домой с Фауглифа. Потому что те ощущения, которые пилигримы испытывали сейчас, -- бесценны. Прощаться с Землей, не прощаясь с жизнью, -- что может быть удивительнее и волшебнее?
   Челнок продолжал по спирали подниматься вверх, словно вагончик американских горок.
  
   Стыковка произошла совершенно неожиданно для пассажиров. Челнок немного замедлился, а затем с шумом опустился и замер. Иллюминаторов в кабине не было, и сразу никто со своих мест не поднялся. Затем из динамиков прозвучал голос Годрика:
   -- Проходите по коридору к шлюзу. Как только он откроется, выходите.
   Первым из салона вышел Дуайт, что-то бормоча себе под нос. Его примеру постепенно последовали и остальные. Симон не торопился, поднявшись одним из последних.
   Двое так и остались сидеть на своих местах. Одним из них был тот самый молодой парень, что задавал вопросы. У второго -- на вид японца или корейца -- по лбу стекал пот, а глаза были зажмурены от ужаса.
   -- Вы собираетесь идти или нет? -- спросил Годрик.
   -- А можно... можно мне лететь следующим рейсом? Я еще не готов лететь..., -- слабым голосом произнес парень, умоляюще смотря на динамики.
   -- Можно, -- удивительно мягко произнес пилот. -- Можешь лететь хоть последним рейсом, если еще боишься. А вот тому второму парню, похоже, нужно к врачу.
   Симон не слышал, как закончилась эта беседа, поскольку дверь шлюза плавно закрылась вслед за ним.
   В центре металлической комнаты находился круглый проем, куда вела лестница. Больше в комнате не было ничего -- ни труб, ни швов от сварки, ни вентиляционных отверстий. Просто пустая жестяная коробка, которая даже сама по себе выглядела инопланетным сооружением.
   Все пилигримы к тому времени уже успели спуститься вниз, за исключением тех двоих, которые захватили багаж с собой.
   -- Не поможете? -- робко спросил худой мужчина. -- Нам вдвоем с Верой никак не спустить все это вниз.
   Симон молча закинул на плечо кожаную сумку весом килограммов пятнадцать и полез вниз по лестнице. Он собирался после этого подняться обратно, чтобы забрать и остальную поклажу, но открывшийся вид заставил священника на некоторое время забыть о своих планах.
   Он уже видел видеофрагменты, заснятые на корабле, но все же не был готов к такому великолепию. Стены, пол и потолок мягко переливались красным, точно так же, как те огоньки, которые было видно с земли. Свет и тень играли на изогнутых поверхностях, но ни одного конкретного источника освещения не было видно. Какой-то ровный шум равномерно наполнял воздух, исходя словно бы со всех сторон. А чуть подальше, за пересечением двух проходов, стояли эвлады.
   Их было пятеро, а может, и больше, -- двое передних стояли отдельно, а задние сплелись серебристыми плетьми конечностей в один большой клубок. Возможно, они так общались -- изучить физиологию инопланетян еще никто толком не смог, хотя на эту тему была опубликована не одна сотня книг.
   Двое первых, заметив Симона, начали двигаться в сторону людей, откуда донесся дружный вздох удивления, смешанного с ужасом. При перемещении эвлады испускали новые плети, или побеги, или щупальца -- священник не знал, с чем сравнить эти длинные серебристые отростки -- с помощью которых инопланетяне словно бы катились вперед. Симон вспомнил, что эвлады могут еще и летать или перемещаться взрывными толчками, подобно медузам, выбирая способ передвижения по известным лишь им самим соображениям.
   Не доходя до группы людей, эвлады свернули в узкий боковой коридор, который, как показалось, окрасился в более яркий оттенок красного. Кто-то из группы случайно обернулся, и раздался крик:
   -- Сколько их сзади!
   С полуударом-полувсплеском на пружинящую поверхность корабля рухнул чемодан, но все два десятка человек, как один, повернулись назад, не обращая внимания на инцидент. Даже спускавшийся по лестнице с последним саквояжем маленький Сэл не мог отвести глаз от этой картины.
   Эвлады своими телами полностью перекрыли проход, образовав красновато-серебристую плотную паутину. Она неторопливо приближалась. Симон посмотрел в противоположную сторону -- там инопланетяне начинали создавать такую же.
   -- Они хотят, чтобы мы шли направо! -- осенило кого-то из пилигримов.
   -- Не бросайте нас! -- истошно завопила толстая Вера. -- Нам не унести все это! Они же съедят нас! Переварят заживо!
   Эти заявления вызвали заметное беспокойство. Несколько мужчин похватали расставленные вокруг лестницы сумки и заторопились в боковой коридор, вслед за основной частью группы. Среди них, само собой, оказался и Симон. Священник шел самым последним, то и дело оглядываясь назад, где вскоре возникла плотная паутина из тел эвладов.
   Он, в отличие от остальных, не чувствовал ни страха, ни омерзения, только любопытство. Эвлады представлялись ему скрученными из какой-то особой фольги и выглядели поэтому скорее роботами, чем живыми существами. Странно, что они ничего не говорят и не объясняют, подумал Симон. Да и капитан мог бы проводить их до цели, чтобы не создавать ненужного напряжения среди будущих колонистов.
   Идти пришлось недолго -- вскоре узкий коридор, где можно было двигаться не более чем по двое в ряд, раздался в ширину и после резкого поворота развернулся в целый зал внушительных размеров, сплошь заставленный будками из матового стекла, похожими на душевые кабинки.
   -- Это и есть капсулы стазиса? -- удивленно произнес Дуайт, ощупывая металлический каркас одной из будок. -- Там же внутри ничего нет.
   Он приоткрыл дверцу, осмотрел кабину, потом высунул голову с выражением недоумения на лице. Затем пожал плечами, резко шагнул внутрь, и дверца с силой захлопнулась за пилигримом. Зеленовато-белое стекло резко потемнело, став почти черным. Симон решил не пробовать открыть дверцу -- мало ли что могло произойти.
   Этот наглядный пример подстегнул пилигримов к активным действиям. Даже Сэл с Верой, оттащив поклажу в угол, попытались забраться в кабинки. Сначала вместе, но ничего не произошло, и Сэл перебрался в соседнюю. Как только дверцы закрылись, обе кабинки окрасились в туманно-черный цвет.
   Удивительно, но в какие-то пять минут все пилигримы очутились в капсулах стазиса. Симона же эти непонятные сооружения пугали больше, чем безобидные эвлады. Он некоторое время походил между рядов кабин, пытаясь сквозь матовую поверхность увидеть, что происходит с людьми внутри. Ему это не удалось -- материал, потемнев, становился совершенно непрозрачным, напоминая теперь не стекло, а какую-то дорогую плотную ткань, теплую и податливую.
   Разгуливая в одиночестве по залу, он взглянул в сторону коридора. Выхода не было -- эвлады серебристой паутиной перекрыли проход. Впрочем, поскольку в этом месте туннель расширялся, просветы между ветвями-отростками были приличного размера. Симона немедленно посетила мальчишеская идея.
   Он подошел вплотную к этой паутине и осторожно прикоснулся к одной из плетей. Странное, но знакомое ощущение передалось пальцам -- когда-то в детстве он дотрагивался до экрана старинного огромного телевизора, и тогда статическое электричество так же рассеивалось в ладони. Отростки были словно из пластика, твердыми и холодными, совершенно не противными.
   Симон перебросил одну ногу за сеть, и она немедленно зашевелилась. Холодный ужас на мгновение пробежал по спине -- а вдруг он как-то оскорбил эвладов, и они решили раздавить его заживо? Однако агрессивных намерений у инопланетян не было. Напротив, паутина начала расплетаться вокруг того отверстия, через которое он собирался проникнуть в коридор, образовав вполне удобный проход.
   Нагнувшись, Симон пробрался через паутину, обернулся и поблагодарил эвладов. Он не знал, понимают ли они английский язык без специальных устройств, но не хотел показаться невежливым.
   Длинные коридоры плавно перетекали в другие пустынные коридоры. Кроме большого зала для стазиса, каких-либо еще функциональных помещений Симон не встретил на своем пути. Эвлады остались возле будок, в переходах корабля их не было вовсе. Похоже, двигатель, склад и навигационные отсеки были бесследно скрыты от посетителей с Земли. Более того, когда Симон вернулся к месту, где пилигримы спускались из шлюза, то не нашел там ни лестницы, ни люка в потолке -- лишь потерянная кем-то зажигалка напоминала о том, что здесь были люди.
   Он уже собирался вернуться назад, устав бродить кругами, как вдруг заметил в стене нишу, похожую по форме на дверь. Священник наудачу подошел к нише -- и тут же красный мягкий материал словно бы растворился, рассеялся в воздухе, образовав щель, через которую можно было протиснуться дальше.
   За этой щелью располагался широкий зал, одна из стен которого, а также часть потолка и пола были совершенно прозрачными, так что отлично были видны облака, затянувшие землю. Помещение это выглядело куда менее инопланетным -- на столике стояли две бутылки коньяка и огромная ваза с фруктами, около огромного иллюминатора валялись в беспорядке одеяла. Пол был покрыт ковровым покрытием, около входа стояли массивные деревянные шкафы.
   Симон понял, что находится в каюте капитана Доу еще до того, как тот обратился к нему бархатным вкрадчивым голосом:
   -- Меня не так часто удостаивают посещением. Я рад, что вам в голову пришла эта идея.
   Священнику пришлось долго искать глазами говорившего, пока капитан не вышел из-за шкафа со стаканом коньяка в одной руке и черным фолиантом в другой. Это был брюнет неопределенного возраста с прямоугольным лицом и узкими глазами, одетый сплошь в черное. Густые волосы доходили примерно до плеч, не закрывая при этом примечательные остроконечные уши, вдоль края которых стежками проходила толстая серебряная проволока.
   -- У меня слабость к хорошо изданной классической литературе, -- прокомментировал капитан. -- Думаю, у меня здесь крупнейшая внеземная библиотека бумажных книг.
   -- Приятно видеть вас, капитан, -- произнес Симон, протягивая руку для приветствия.
   Теплые пальцы капитана словно бы обволокли руку священника, как-то совсем не по-мужски. Доу отошел вглубь комнаты и присел на диван, скрестив ноги.
   -- Присаживайтесь, дорогой гость. Судя по всему, у вас есть свободное время, а мне редко удается пообщаться с людьми.
   -- Вы не очень-то стремитесь, как я посмотрю, -- произнес Симон, усаживаясь в огромное мягкое кресло, набитое поролоновыми шариками. -- Кто мешал вам выйти и встретить колонистов? Многие были напуганы до полусмерти.
   -- Это пока что пилигримы, а не колонисты, -- поправил его капитан, протягивая бокал с коньяком. -- И я терпеть не могу шумных сборищ. Эвлады действуют по своему разумению, и пока что никаких происшествий не случалось. Я же не могу пить коньяк с каждым из тех, кто прибывает на борт? Вот вы нашли меня самостоятельно -- значит, вы человек незаурядный.
   -- Скорее чересчур любопытный, -- ответил священник, устраиваясь в кресле поудобнее. -- Я забыл представиться. Зовут меня Симон, а вы, как я понимаю, капитан Доу.
   -- Да, теперь меня зовут так. Впрочем, подробности моей биографии вам должны быть хорошо известны из таблоидов.
   -- Я подобным не интересуюсь.
   -- Это хорошо. Тогда у вас не должно быть предубеждения по отношению ко мне, -- капитан зажег сигару, отрезав предварительно кончик маникюрными ножницами. -- Заранее извиняюсь за дым, но мне сегодня доставили очередное довольствие, и в этот раз сигары действительно хорошие.
   -- Вы здесь давно? -- задал вопрос Симон.
   -- Четыре года, -- ответил Доу. -- Трудно сказать. С одной стороны, гораздо больше, с другой -- гораздо меньше. Время не имеет для меня никакого значения. И, похоже, вы совсем не интересовались кораблем.
   -- Да, я в основном читал о колонии, -- ответил Симон.
   -- Это тоже бессмысленно. На месте у вас возникнет совершенно иное представление. Но я начал говорить о корабле и хочу рассказать вам одну историю.
   Понимаете, сначала предполагалось, что капитаны будут меняться раз в полгода. Капитан Хикеринг был совсем не таким, как я. Он был отличным командиром, провел уже до этого пару лет на орбитальных станциях, высаживался на Марс. У него была жена и дети, и никто не мог сказать про него ничего плохого. Капитан Хикеринг не особенно поладил с эвладами, но свои обязанности выполнял четко.
   И, наконец, для капитана настало время возвращаться на Землю, -- Доу сделал подряд несколько глотков коньяка. -- Встречали его с почестями, цветами и овациями. А он, ступив на землю, вдруг замолчал. Совсем. Потом стал слабеть, словно от тяжелой болезни. А через день умер. Формально он был жив, но мозг его перестал функционировать полностью. Возможно, он до сих пор лежит в какой-нибудь клинике в качестве подопытного тела.
   Комиссия вскоре выяснила у эвладов, что гиперперелеты примерно так и сказываются обычно на всех без исключения разумных существах -- для преодоления этого и нужны, собственно, кабины стазиса. Эвлады не говорили об этом раньше -- но они вообще не слишком общительны. Комиссия задала им вопрос, может ли капитан тоже входить в стазис и нужен ли он вообще на корабле, -- но тут уже эвлады уперлись и объяснили, что корабль они нам передали в аренду и капитаном должен быть землянин. Вот и все. Больше они на эту тему разговаривать не пожелали.
   Комиссия нашла выход. Срочно был назначен капитан Тунь. Помимо того, что он обладал достоинствами капитана Хикеринга, он был еще и исключительно преданным долгу человеком. Он был уже немолод и готов до самой смерти не покидать космический корабль. Пару месяцев все шло отлично. Капитан Тунь участвовал в прямых трансляциях, радушно встречал пилигримов и выглядел счастливым. К нему даже родственники приезжали несколько раз.
   Однако в один прекрасный день транспортники обнаружили в шлюзовой камере его труп в луже крови. Капитан Тунь в ожидании гостей с Земли сидел в отсеке, где не было установлено камер, и методично пилил себе шею столовым ножом.
   Вот в свете этих обстоятельств комиссии и пришлось в итоге назначить меня, хотя очень многие были против. Ничего, сейчас все довольны.
   -- Мрачная история, капитан, -- промолвил Симон. -- То есть вы здесь навечно?
   -- Ну да, -- кивнул Доу. -- Вроде того. Точне будет сказать, что я здесь до самой смерти. И при этом я совершенно счастлив.
   Он опустошил бокал и немедленно наполнил его снова.
   -- Как бы вам объяснить... Вот вы кто? Не надо называть профессию или говорить, что вы пилигрим. Вы чувствуете себя кем-нибудь? Есть такое слово, которое определяет ваши действия и поступки?
   -- Я священник, -- со смирением произнес Симон.
   -- Надо же! -- Доу был искренне восхищен. -- Тогда вы должны понимать меня лучше, чем кто-либо другой. Смотрите, вот вы -- священник. Есть люди, которые понимают, что они писатели. Они могут быть плохими писателями, их могут никогда не опубликовать, но это будет направлять их поступки и формировать даже сам способ мышления. А я -- капитан межзвездного космического корабля. Знаете, многие дети в детстве мечтали об этом. Если не считать Хикеринга и Туня, то я единственный, кому это удалось. Я нашел себя.
   -- То есть вам достаточно просто сознавать, что вы капитан?
   -- Не совсем так. Вот вы, Симон, верите в существование души отдельно от тела?
   -- Конечно, -- уверенно произнес священник.
   -- Вы верите, и это хорошо. А я знаю об этом. Непосредственно испытал. Понимаете, во время гиперпрыжка то ли душа не успевает за телом, то ли наоборот. Оказываешься в пустоте, но в ясном сознании, -- Доу наконец-то приставил сигару к губам. -- И даже чувствуешь другие души. Эвлады продолжают оставаться в этом месте чем-то совершенно чужеродным, но их присутствие хорошо заметно. И поверьте мне, это прекрасно. У меня просто нет слов, чтобы описать это ощущение, когда ничего не мешает твоему существованию... Появляются совершенно новые чувства, иные способы восприятия... Нет, у меня определенно не хватает слов, чтобы рассказать вам.
   -- Но если это действительно так, почему же вы и предыдущие капитаны не рассказывали об этом раньше! -- воскликнул Симон. -- Это же перевернуло бы мир!
   -- Вы серьезно думаете, что мир стоит переворачивать? -- отрезвил его Доу.
   Симон замолчал. Он действительно не мог даже оценить последствия подобного заявления, если бы оно было воспринято всерьез.
   -- Хорошо, что вы задумались, -- продолжил капитан, выпустив дым изо рта. -- И не забывайте -- мне просто не поверят. Я же в прошлом наркоман и деформатор.
   -- Кто, извините?
   -- Ну вы же обратили внимание на мое ухо? Это только вершина айсберга, если так можно выразиться.
   Симон еще раз посмотрел на серебряную проволоку, пересекавшую плоть в доброй дюжине мест.
   -- Понимаете ли, я -- деформатор, который дошел до логического конца своих действий. Я -- нулло. У меня не осталось первичных половых признаков. У меня отсутствует гормональная зависимость. И думаю, именно этот факт сыграл решающую роль в том, что мне разрешили стать капитаном корабля, как бы не пыталась комиссия это скрыть. Им это было так удобно. Сразу все этические вопросы разрешились -- я же, помимо прочего, еще и сирота.
   -- И есть скопцы для Царствия Небесного... -- почти непроизвольно вырвалась у Симона библейская цитата.
   -- Кто может вместить, да вместит, -- продолжил Доу. -- Я знаю эти слова. И вижу, что вас задела эта тема. Скажите, неужели вы дали обет целомудрия? Даже католическая церковь ведь сейчас не настаивает на его обязательности.
   -- Да, -- с трудом выговорил Симон. -- Я не принадлежу к Римско-Католической церкви, но я принял обет.
   -- Не думали когда-нибудь о таком же поступке? Плоть не стесняла?
   Симон посмотрел прямо в темные прищуренные глаза Доу. Не был тот похож ни на святого, ни на искусителя. Просто немолодой оплывший мужчина, пусть и сохранивший определенную элегантность внешнего облика.
   -- Не думал, -- ответил Симон, взвесив каждое слово. -- Я никогда не думал о таком поступке.
   Доу отвел взгляд и пыхнул дымом изо рта.
   -- Всему свое время, мой друг. Всему свое время, -- с неожиданной горечью произнес капитан, смотря на пелену облаков в иллюминаторе. Там среди мутно-белой завесы образовалась проплешина с рваными краями, сквозь которую был виден синий океан и желтый с темно-зеленым берег.
   -- Расскажите мне о корабле, -- Симон перевел разговор на другую тему. -- Что это вообще такое?
   -- Это чудо, -- чуть улыбнулся Доу. -- Просто чудо. Я не понимаю, как он функционирует, -- всей навигацией занимаются эвлады. Здесь нет электричества, нет никаких источников энергии. Я не знаю, из чего сделан этот корабль. Эвлады умеют создавать на нем новые комнаты, делать стены прозрачными или заставлять их растворяться в воздухе. Я просто прошу их помочь, когда мне что-то нужно сделать.
   -- Удивительно, как вы смогли найти с ними общий язык. Эвлады такие странные. Они не кажутся мне живыми, -- проговорил священник. -- Я был удивлен, когда вы рассказали, что у них тоже есть душа. В нашей церкви подавляющее большинство священников так не считает.
   -- Я не знаю, можно ли назвать то, что я чувствовал, душой. Кто знает, может, будь на корабле собака, при гиперпереходе ее сознание тоже оказалось бы рядом с моим. И еще, Симон...
   Доу нерешительно вздохнул, словно сомневаясь, стоит ли говорить то, что он собирался произнести.
   -- Да? -- с любопытством посмотрел на него священник.
   -- В гиперпространстве были не только я и эвлады. Был кое-кто еще, причем совсем-совсем близко, хотя это и не расстояние в нашем обычном смысле, конечно..., -- Доу опять замолчал.
   -- Кто же?
   -- Корабль, -- произнес капитан. -- Весь этот самый корабль, причем целиком. Мы сейчас внутри мыслящего существа, Симон. И кое-какие косвенные наблюдения говорят мне о том, что это существо очень даже родственно эвладам. Думаю, корабль -- это тоже эвлад, быть может, это следующая, более совершенная форма их существования.
   -- Почему бы и нет, -- согласился священник. -- Это мне кажется совершенно разумным. Особенно после того, как я наблюдал, как эвлады сплетаются телами, когда им это нужно. Наверное, в дальнейшем такие слияния могут превратиться и в целый корабль.
   -- Вы видите только внешнее, Симон. А я чувствовал сами их души, если вы мне разрешите так их называть. Эвлады не менее индивидуальны, чем люди. Просто они очень сильно отделены от собственных тел, обращают на них гораздо меньше внимания, рассматривают просто как удобный инструмент. Корабль -- это результат эволюции одного отдельного эвлада, а не слияния нескольких. Вам ли не знать, святой отец, что души людей безнадежно далеки друг от друга, как бы близко не были их тела. Инопланетяне в этом смысле похожи на нас.
   -- Вы рассказываете об этом только тем, кто никогда не вернется на Землю? -- спросил неожиданно священник. -- Почему?
   -- Я рассказываю это только тем, кому стоит это знать, -- ответил капитан. -- Вы же даже сейчас могли бы, если очень захотели, вернуться на Землю. Дождались бы следующего рейса рядом со шлюзом, перебрались бы обратно в корабль. Но вы ведь не станете этого делать, Симон, я же знаю. А что касается вашего второго вопроса... Я не думаю, что людям, для которых космос бесконечно далек, стоит знать о нем слишком много. Крепче будут спать.
   -- Мне очень сложно с вами согласиться, капитан, -- промолвил священник, скрестив руки на груди. -- Да, я действительно не собираюсь возвращаться обратно. Но я считаю, что людям стоит знать больше об инопланетянах, чтобы не допускать ошибок.
   -- Звезды вас изменят, -- произнес Доу, покачав головой. -- Чем больше вы будете узнавать, тем больше будете понимать, что эти знания не приносят никакой действительной пользы.
   -- Изъясняетесь загадками? -- спросил Симон, слегка раздраженный словами капитана.
   -- Да, пытаюсь вас слегка заинтриговать, -- ответил капитан, разглядывая сигарный пепел. -- У меня есть некоторая слабость к дешевым эффектам. Я думаю, это простительно, учитывая, что я крайне редко кому-либо докучаю разговорами.
   -- Поверьте мне, это был один из самых интересных разговоров в моей жизни, -- произнес Симон. -- Признаться, я немного побаиваюсь того, что вы можете еще рассказать. Потребуется немалое время, чтобы полностью осознать даже то, что вы уже мне сообщили. Возможно, сейчас мне лучше будет последовать за остальными своими спутниками в камеру для стазиса. Благодарю за гостеприимство. Я очень рад, что повстречал вас.
   -- Уже? -- разочарованно произнес Доу. -- Впрочем, не буду навязываться. Кстати, вы знаете, что такое стазис?
   -- Что-то наподобие анабиоза? -- предположил Симон, вставая с кресла.
   -- Да вроде бы как раз нет, -- ответил капитан. -- Людей в камерах не замораживают. Просто там каким-то образом сильно замедляется время. Любые часы останавливаются, независимо от механизма. И стазис не воспринимается как сон. У сна всегда есть некоторая ощутимая продолжительность. А тут вы просто заходите в кабину, а когда выходите, то вам кажется, что не прошло и доли секунды.
   -- Вот я сейчас и узнаю на собственном примере, так ли это, -- священник подошел к нише, через которую он попал в эту каюту. -- И еще, капитан... Вы можете мне дать какой-нибудь совет на прощание?
   -- Там, в колонии, верьте только своим ощущениям, Симон, -- произнес Доу, поднимая полный бокал, словно он собирался пить за здоровье гостя. -- Не верьте другим людям. Они в массе своей не способны вместить в себя ничего нового. Простите, что говорю намеками, но, быть может, так мои слова окажутся даже более весомыми.
   -- Я запомню, капитан Доу. Удачи вам и попутных космических ветров, -- Симон чуть поклонился, стоя в узком проходе лицом к огромному иллюминатору.
   -- Прощайте, Симон, -- улыбнулся капитан, махнув расслабленной рукой.
   Легкий шелест -- и густо-красные стены сомкнулись прямо перед лицом священника, словно соткавшись из тяжелого воздуха космического корабля.
  

2. СРЕДИ ЗВЕЗД

  
   Глава IV
  
   Серебристая вспышка перед глазами -- и дверь отворилась. Симон чуть было не попытался закрыть ее снова, подумав, что не смог захлопнуть ее до конца с первого раза, но вовремя вспомнил слова капитана Доу.
   Священник вышел из кабины стазиса. Повсюду вокруг среди кабинок стояли люди, некоторые были удивлены столь быстрым путешествием, другие даже заметно разочарованы. Среди пестро одетых переселенцев выделялись двое в серо-голубой форме, бодрым шагом двигавшиеся вдоль рядов кабин.
   Симон догнал одного из них, нордического типа мужчину с выцветшими бровями.
   -- Извините, не подскажете, где мои вещи? Я оставлял их в углу этого зала.
   -- Здравствуйте, ваши вещи уже на поверхности, -- заученной фразой отозвался колонист. -- Присоединяйтесь к остальным, мы вскоре спускаемся.
   Ничего не оставалось, кроме как последовать его совету. Симон встал около выхода, где уже не было никаких эвладов. Там собралось человек тридцать, и люди продолжали подходить. Помимо спутников Симона по челноку, были и другие, которых он раньше не видел. Бритый налысо парень в желтой майке окликнул священника:
   -- Здорово! Тебе не сказали, когда отправляемся? Я уже устал тут торчать. Ехали секунду, а теперь все стоим и стоим на месте.
   -- Нет, сказали ждать. Доберемся, не переживай.
   -- Не нравится мне вся эта организация, -- отозвался парень. -- Могли бы как-то получше все устроить.
   -- Ты думал, нас тут с цветами будут встречать и немедленно на лимузине увозить? -- усмехнулся Симон.
   -- Ну не знаю. Но ждать, пока всех разморозят, мне не нравится.
   Ждать, впрочем, пришлось недолго. Дважды пересчитав людей -- набралось ровно сорок человек -- второй колонист в форме позвал всех за собой.
   После получаса путешествия в тесном и жарком челноке без иллюминаторов люди покидали салон в спешке. Однако, спустившись с трапа, многие вновь испытывали разочарование -- не видно здесь было калейдоскопического неба, фиолетовой земли и багряных лесов. Челнок опустился в подземный ангар, и раздвижные ставни потолка уже были сведены.
   Чувствовалась, правда, какая-то особая легкость в движениях, а воздух казался необычайно свежим, почти пьянящим, и какой-то неуловимый сладковатый привкус оставался от него во рту.
   Вокруг было множество людей -- тоже совершенно привычного, земного вида, в самой обычной и довольно разнообразной одежде. Форму носили, видимо, только пилоты. Цветов и лимузинов действительно не оказалось, но принимали довольно радушно. От священника не ускользнуло, впрочем, что новоприбывших стремились поскорее разделить, развести по каким-то разным углам и доставить в колонию.
   К нему подошел еще один колонист в форме, который не поднимался на корабль, совсем молодой человек невысокого роста.
   -- Вы Симон Робертович? -- спросил пилот по-русски.
   -- Да?
   -- Очень хорошо. Я Альберт. Сейчас мы с вами поднимемся в центр управления полетами. Наш председатель хочет с вами поговорить.
   -- Я что-то не так сделал? Провез что-то недозволенное?
   -- Да что вы, Симон Робертович! Нет, он по другому вопросу. Просто капитан Доу что-то сообщил на ваш счет такое, что председатель очень вами заинтересовался. Вы бывший летчик? Или, может быть, инженер?
   -- Вообще-то нет. Вы меня интригуете, Альберт. Надеюсь, меня не отошлют домой?
   Колонист тонко засмеялся, затем улыбнулся и предложил пройти к лифтам. Небольшое ускорение -- и они вышли в тихий коридор. Окон здесь по-прежнему не было.
   -- Вам вон в ту дверь, к председателю, а я, пожалуй, поеду домой, -- отозвался Альберт. -- Спать уже совсем хочется.
   -- Спокойной ночи, Альберт, -- отозвался священник.
   Симон на пару секунд замер перед дверью, осматривая коридор. Обычные пластиковые двери, крашеные обои на стенах, никакой роскоши, минимум декоративности. Довольно скучно и совершенно обыденно -- словно какой-то третьесортный подземный офис небольшой конторы.
   Он отворил дверь и заглянул внутрь. Среди многочисленных мониторов и приборов священник не сразу заметил двоих людей все в той же серо-голубой форме. Они, похоже, ждали его.
   -- Садитесь в кресло, Симон, -- произнес смуглый седеющий мужчина с густыми усами и бородкой. -- Я -- Анхель, а это вот мисс Эвелин.
   -- Очень приятно, -- священник перевел взгляд на миловидную женщину неопределенного возраста и легонько поклонился. -- Вы представляете руководство колонии?
   -- У колонии нет руководства, которое нужно было бы представлять, -- ответил Анхель. -- Вы же знаете -- у нас тут самая настоящая демократия. Есть совет колонии, где я председательствую, но все заняты делом. Я, в первую очередь, диспетчер полетов, и это мое рабочее место, а не личный кабинет.
   -- Полностью вас поддерживаю. Я бы тоже предпочел заняться делом как можно скорее, -- сдержанно отозвался Симон.
   -- Да-да, поэтому-то мы вас и вызвали, -- вступила мисс Эвелин. -- Надо решить вопрос о вашем предназначении.
   -- На самом деле я даже не знаю, с чего начать, -- проговорил Анхель, чуть повернувшись в своем кресле. -- Слишком много всего сразу. Давайте лучше сделаем так. Скажите, Симон, вы не заметили ничего необычного в колонии? Меня интересует ваша наблюдательность.
   -- Заметил, -- спокойно произнес священник. -- В челноке заделаны иллюминаторы. По прибытии всех людей разделяли на небольшие группы и уводили в разные стороны. Похоже, вам есть что скрывать.
   -- Ну, в общем, да, -- согласился Анхель. -- Похоже, капитан Доу был кое в чем прав. Не буду тогда уходить в сторону. Просто посмотрите на вон тот большой монитор, я выведу на него изображение с навигационной вышки.
   Симон повернул голову и увидел, как вместо потолка космодрома на экране появился вид колонии с высоты. Массивным кубом слева на экране возвышался реактор, ближе к вышке виднелись светло-серые дома, а далее начинались леса. Ничего такого, чего бы он ранее не видел на фотографиях.
   -- Узнаете, похоже. Да, это всего лишь колония. Не вся, впрочем. Это камера четыре, наша любимая. Еще есть камера пять, она захватывает нашу чудесную лиственную рощу в лесопарке. А теперь взгляните, скажем, на изображение с камеры два.
   За реактором на мониторе начиналась какая-то грязно-зеленая масса, которая вспучивалась далее огромными желтоватыми пузырями. Среди пузырей чувствовалось какое-то шевеление.
   -- Посмотрели? А это вот у нас камера семь.
   Этот участок территории был испещрен какими-то мелкими ажурными конструкциями, соединяющимися в лабиринты. Между этими белыми, словно бы костяными сооружениями виднелись зеленые перелески и блестящие пруды. Кое-где вспыхивали и тут же гасли бело-голубые факелы огня.
   -- То есть на Фауглифе все-таки есть местная разумная жизнь, вы хотите сказать? -- проговорил Симон. -- Я никогда не видел этих изображений, а я внимательно изучал снимки.
   -- Вы удивительно спокойны, Симон, -- заметила мисс Эвелин своим тусклым, чуть сдавленным голосом. -- Но вы и не могли видеть этих снимков. Даже Кеннет Ли не видел всего этого, он очень вовремя отправился на Землю.
   -- Дело в том, друг Симон, что эта колония не только наша, -- приятельственным тоном произнес диспетчер, вставая со своего места. -- Через полгода после основания эвлады поставили нас перед фактом: на этой территории Фауглифа будут размещаться не только земляне, но и представители нескольких других цивилизаций.
   -- Почему тогда они живут так близко к нам?
   -- Потому что у нас есть термоядерный реактор, а у них нет, -- емко ответил Анхель. -- Они потребляют не так много энергии, но она им очень нравится. Вот эвлады настоятельно и попросили нас с ними поделиться.
   -- Мне надо это осознать, -- признался Симон. -- Я был готов к эвладам, собирался сегодня осмотреть эту планету и эту колонию, все эти сиреневые растения и радужное ночное небо, но ничего подобного и ожидать не мог.
   -- Сзади вас в нише есть автомат с напитками, -- участливо посоветовала мисс Эвелин.
   Симон нажал на кнопку, отпил из стакана воды со льдом, на секунду закрыл глаза, а затем заговорил:
   -- Допустим, здесь есть другие разумные существа: не эвлады и не люди. Допустим, они живут рядом с людьми. Ваша камера подтверждает, что на людей они не очень-то похожи. У меня возникает резонный вопрос.
   -- Да? -- заинтересовался Анхель.
   -- Какое отношение все это имеет ко мне? Для чего вы, председатель совета колонии, вызвали меня к себе? Вы же должны уже знать -- я всего лишь священник. Я не дипломат, не специалист по управлению.
   -- Вы меня разочаровываете, Симон. Я уже было решил, что вы все понимаете с полунамека, -- диспетчер подошел поближе к священнику. -- Капитан Доу рассказал нам, что вы оказались первым человеком за последние годы, который бы смог добраться в нашем корабле до его каюты. Он также сообщил, что вы спокойно относитесь к эвладам и совершенно не пугаетесь незнакомого. А у нас как раз освободилась вакансия ксенолога.
   -- Я ничего не смыслю в биологии, -- чуть ли не машинально ответил ему Симон.
   -- Ну и ладно, -- пожал плечами Анхель. -- Биологи у нас есть. Нам не хватает людей, которые бы хотя бы немного смогли понять, как у этих существ все устроено в мозгах. Вы понимаете?
   Диспетчер подошел вплотную к священнику, оперся на стол и замер в ожидании. Анхель смотрел прямо в глаза, и до Симона доносилось его горячее мятное дыхание.
   -- Мне нужно подумать, -- сказал священник. -- Я надеялся, что смогу работать с людьми.
   -- С людьми вам придется работать тоже. Вы, я надеюсь, сможете научить их взаимодействовать с инопланетянами. Это, на самом деле, определенная для нас проблема.
   -- Мы не настаиваем, Симон, -- добавила мисс Эвелин. -- Просто нам действительно нужен еще один ксенолог, причем самого практического профиля, а желающих в колонии не видно.
   -- А что случилось с предыдущим ксенологом? Вы, Анхель, сказали, что место освободилось. Значит, кто-то его занимал до меня?
   -- Да, -- помрачнел Анхель, -- до недавнего времени у нас работал Флэнаган. Он даже достиг некоторых успехов. Только вот... В общем, это вторая причина, по которой мы к вам вынуждены обратиться. Флэнаган был католиком, и я тоже; конечно, вы не совсем католик, но все же священник и христианин...
   -- Вы хотите, чтобы я совершил обряд отпевания? -- догадался Симон.
   -- Ну... Не знаю насчет обряда, но мы думаем, Флэнаган был бы рад, если бы вы прочитали несколько молитв над его могилой. Простите за сбивчивость, я действительно все еще очень расстроен из-за его смерти.
   Анхель вернулся на свое рабочее место. Мисс Эвелин продолжала смотреть на Симона все с тем же полуотсутствующим выражением, разве что улыбка на ее лице куда-то исчезла.
   -- Конечно, конечно, в этом вы безусловно можете на меня рассчитывать, -- проговорил священник. -- А что с ним случилось? Несчастный случай?
   -- Что-то в этом роде, мы выясняем, -- отозвался Анхель. -- Вчера вечером нашли тело в роще приграничной зоны. Там чего только не растет, странное место. Кто знает, вдруг нашлись местные растения ядовитые, может, что еще. По внешним признакам -- отравление. Лицо синее, по телу пятна. Неприятная, в общем, история. Врачи и биологи сейчас исследуют, что там произошло.
   -- У меня такая же будет специфика работы? -- поинтересовался Симон.
   -- Это уже как вы захотите, тут мы каких-то строгих правил не требуем соблюдать. Флэнаган просто любил бродить по колонии, в том числе и по тем местам, которые люди обычно стараются избегать.
   -- Не думал я, что на территории первой внеземной колонии будут места, куда людям лучше не заходить, -- с нахлынувшей вдруг горечью произнес Симон.
   -- Ну что тут поделаешь, -- чуть виновато отозвался Анхель. -- Привыкайте, Симон, назад дороги уже нет.
   -- Вас разместили в Липовом секторе, -- перевела разговор на другую тему мисс Эвелин. -- Дом десять, второй вход. Это хорошее место, рядом спортивный комплекс и лесопарк. Работать вы будете в планетарном центре, он в ста метрах от вашего дома. Если согласитесь, конечно.
   Симон в задумчивости смотрел на радары и датчики, мелькающие лампочками, пытаясь сосредоточиться. Он отпил еще воды.
   -- Хорошо, я согласен, -- наконец произнес священник.
   -- Замечательно! -- воскликнул Анхель.
   -- Только с одним условием. Я хочу для себя что-то вроде испытательного срока. Пару месяцев или около того. Если я пойму, что эта работа не для меня, то лучше буду работать в учебном центре.
   -- Ну а как иначе? -- согласился председатель. -- В общем, дальнейшая программа вашего пребывания здесь такова: сначала вы идете домой, по пути рассматривая небеса. Туда уже привезли ваш багаж, думаю, вам понадобится некоторое время, чтобы разложить вещи и освоиться. Думаю, спать вы вряд ли сейчас .хотите. Затем направляйтесь в планетарный центр, там вас введут в курс дела. В четыре часа дня пройдет собрание новичков, там расскажут о многих важных нюансах жизни в колонии.
   -- А здесь вообще какое время? -- поинтересовался Симон.
   -- Земное. Австралийское, наверное, если точнее. Фауглиф находится в системе тройной звезды, при этом часть планет представляют из себя субстелларные светящиеся объекты... В общем, как таковой, смены дня и ночи здесь нет. В вашем доме будут часы, не волнуйтесь. К работе вы можете приступить в течение недели, если возникнут проблемы с акклиматизацией, но вообще, такого почти не случается. Вроде все.
   -- Нет, не все, -- возразил священник. -- Когда похороны?
   -- Да, конечно..., -- растерянно проговорил Анхель. -- Завтра днем. Никак не могу это осознать. Это ведь всего лишь вторая смерть в колонии.
   -- Мне нужно узнать больше о покойном. Поговорить с его друзьями. У него были здесь родные?
   -- Нет, как и у большинства из нас. Флэнаган был очень замкнутым человеком, близких друзей у него не было, женщин -- тоже. В планетарном центре его коллеги вам смогут что-нибудь рассказать, наверное.
   -- Не очень хорошо как-то получается, что мне предстоит хоронить человека, чье место я должен занять, -- сказал Симон. -- Впрочем... Наверное, в этом есть и какая-то особая ответственность.
   -- Поверьте, для всех нас это большая трагедия, -- проговорила мисс Эвелин, не изменяя выражение лица.
   -- И еще у меня один вопрос, -- добавил Симон. -- Я планирую проводить воскресные службы и, если найдутся желающие, то еще и вечерние чтения на неделе. Мне придется делать это у себя дома, или колония может выделить мне какое-то помещение?
   -- В рекреационном центре найдется множество свободных комнат для любой деятельности. Просто согласуйте там время служб с организатором, -- объяснила мисс Эвелин. -- Удобная карта центра будет на информационном табло в вашей прихожей.
   -- Понятно, понятно..., -- задумчиво отозвался священник. -- Но... Ради всего святого, объясните мне, почему обо всем этом совершенно ничего не известно на Земле? Почему? Зачем нужно ошеломлять людей здесь, сразу по прибытии? Вы же понимаете, что от этого многие чувствуют себя обманутыми, им кажется, что их ввязали во что-то против их воли!
   -- А вы подумайте, Симон, как мы бы смогли объяснить все это землянам, -- совершенно спокойно ответил Анхель, похоже, уже привыкший к подобным вопросам, разве что резкие продольные морщины на его лбу поднялись выше. -- Подумайте, как бы правительства отреагировали на такие вот ультиматумы эвладов. Наверняка наделали бы глупостей, не владея ситуацией. Наши с вами политики находятся на непреодолимой дистанции и без информации -- это же прямой путь к панике. Сразу вспомнили бы все фантастические фильмы про монстров-чужих, которые смотрели в детстве. Прислали бы вот вместо вас отряд спецназа, устроили бы здесь черти что. И эвлады потом отозвали бы корабль, например. В результате колония бы погибла через какое-то время. Со своими проблемами мы можем разобраться сами, поверьте мне. А люди на Земле пусть спят спокойнее.
   Последние предложения Анхель произнес с какой-то совершенно другой, металлической интонацией; Симон почувствовал, что под внешней мягкостью председателя есть какой-то внутренний духовный стержень, твердый остов. По-настоящему сильному человеку не нужно напрягать мышцы без необходимости. Если у Анхеля еще и достаточно ума, он может быть вполне подходящим лидером для колонии в таких обстоятельствах.
   -- Ладно. Думаю, я тоже смогу во всем разобраться, -- Симон протянул руку диспетчеру, поклонился в сторону мисс Эвелин. -- Как мне добраться до Липового сектора?
   -- У нас тут основное средство перемещения -- магнитные дорожки со скоростными магнекарами, -- Анхель вновь заговорил легко и расслабленно. -- Есть еще электроциклы, если вам нравится ездить не по дороге; выбирайте, что вам больше подходит. Сейчас выходите к лифту, поднимайтесь на поверхность. В магнекарах есть встроенная навигационная программа, только укажите свой адрес и держитесь.
   Симон допил воду, по старой привычке разгрыз округлые льдинки со дна и, окончательно попрощавшись, закрыл за собой дверь. Он прошел вдоль всего коридора, мимо двух других дверей, точно таких же, как дверь в диспетчерскую, безо всяких номеров и табличек, постоял перед створками лифта, взглянул на индикатор, уведомлявший, что лифт находится на поверхности, а затем пошел обратно вдоль другой, совершенно голой стены. Пальцы его терлись о рельеф обоев, бесцельно, только ради ритмичного тактильного раздражения, так помогающего думать.
   Он очень явственно, почти физически чувствовал, что теряет опору, которой для него были его приход, его сан, его служение. Сам образ его мышления за последние недели -- или это были только дни? -- изменился, стал проще, четче, грубее. Слова другие стали в голову приходить, изменился первоначальный, внутренний язык, в котором выражаются сами мысли. Он почти перестал молиться -- только с утра и перед сном, стал реже креститься, да и одежду все больше предпочитал совершенно секулярную. Может, хотя бы воротничок пастора носить, все-таки ясный, понятный символ? Не для других, для себя.
   Капитан Доу решил, что священник сможет поладить с инопланетянами. Председатель совета колонии с ним согласился, и, скорее всего, это было даже не его личное решение, а результат какого-то совещания. До этого уже много лет Симон сам выбирал, чем хочет заниматься, а сейчас несколько людей упорно подталкивали его к чему-то другому. Он не мог понять, правильно ли будет с ними согласиться. В глубине души он боялся этих неизвестных "других инопланетян". Вот, скажем, те гигантские пузыри -- это вообще что такое? Может, это и есть иные формы разума? Или там все-таки обитают существа сравнимых с людьми размеров?
   Почему-то упорно казалось, что с эвладами людям крупно повезло: те были в целом дружелюбны, готовы помочь и, в принципе, мотивы их были близки и понятны. Технологии взамен ресурсов, минеральных и энергетических, это ведь очень по-человечески. Конечно, эвлады казались слишком похожими на роботов, не проявляли совершенно эмоций и не собирались общаться сверх необходимости, но у этого тоже были свои достоинства. А тут... наверняка хотя бы одна из соседских цивилизаций окажется по той или иной причине настроенной против людей, несмотря на оказываемую им помощь.
   И тут Симона словно током ударила дерзкая, невероятная мысль: ведь может быть и совсем наоборот. Может ведь случиться, что найдется цивилизация, в чем-то близкая людям, и более того, близкая настолько, чтобы понять человеческие идеи. Боже ты мой, ведь можно же попытаться обратить их в христианство!..
   Он ускорил шаг и повернул на третий круг вдоль стен коридора. Сердце билось отчаянно. В нем проснулся тот самый азарт и трепет, который заставлял миссионеров отправляться к каннибалам Африки и Океании. Но и там они не могли встретить вызова такого масштаба. Даже Святой Франциск, который проповедовал зверям и птицам, не помышлял того, чтобы отправиться на другой край средневековой плоской земли, к собакоголовым людям и антиподам. Интересно, были ли святые и священники, которые пытались обратить демонов, -- обожгла разум еще одна невероятная мысль.
   Наверное, стоит попытаться. Даже если идея об обращении -- пуста и невозможна, он сможет понять больше о других живых существах, об иных душах, сможет попытаться объять их существование под сенью христианства, что с таким трудом дается земным теологам.
   Симон нажал на кнопку вызова лифта, когда тот как раз возвращался с нижних этажей, и тут же раздался мелодичный звон. В кабине никого не было, лишь зеркало, удваивающее пространство. Священник пригладил рукой волосы, застегнул верхнюю пуговицу длинного черного плаща. Нет, все-таки и в этом облике есть определенная доля духовности, надо признать.
   Серебристо прозвенел звонок, створки разошлись, и взгляду Симона предстал удивительный пейзаж. Стены высокого стеклянного павильона, куда прибыл лифт, не могли скрыть темно-серого неба и голубых облаков, подсвеченных красным словно бы изнутри. Вдали заметно было белое зарево одного из восходов или закатов, которые происходили здесь чуть ли не ежечасно, не превращая, однако, фауглифских сумерек в солнечный день.
   На горизонте склонялись под ветром ажурные коралловые леса, и оттуда почти до самого павильона тянулась фиолетово-черная равнина, плоскость которой лишь в паре мест нарушали белесые сооружения. Космодром, по-видимому, располагался на самом краю колонии, быть может, в том числе и для того, чтобы продемонстрировать прибывшим первозданный ландшафт другой планеты.
   У выхода из павильона под небольшим навесом стояли электроциклы, трех- и четырехколесные, а чуть дальше начиналась магнитная дорожка, темно-оранжевая петля которой уходила за павильон, в сторону массивных бетонных сооружений. Над дорожкой парил магнекар с небольшой платформой и огромной передней панелью, напоминающий тренажер-беговую дорожку, неподалеку висел над землей еще один. Порывы прохладного ветра, чуть сушащего губы, шевелили магнекары, но с магнитного пути не сдвигали.
   Повернув голову, Симон увидел впереди, где кончались плитка и коричневатый асфальт, низкую фиолетовую скамейку, стоящую уже на фауглифской земле и почти незаметную на ней. Подойдя ближе, он понял, что она изготовлена из местных материалов: рыхлого, с многочисленными пустотами дерева, обвитого плотными кожистыми лентами. На ощупь древесина казалась чуть теплой, словно бы еще живой.
   Вид отсюда представлялся умопомрачительный. Неземные цвета ландшафта, неземное небо, успевшее за несколько минут изменить свои краски, холодящий воздух без запаха -- все это было настолько новым, настолько другим, что просто дух захватывало. Хотелось смотреть и смотреть, впитывать все это великолепие всеми чувствами. Вот в небе красной полосой, расплывающейся со временем, промелькнула искра -- что это было, интересно? Метеорит? Вот среди ближнего леса что-то блеснуло, словно бы там находилось небольшое озерцо -- а ведь писали, что на Фауглифе нет воды на поверхности.
   Симон опустил руку и прикоснулся к плотному грунту планеты, чтобы ощутить эту другую землю. Пальцами не получалось ее захватить, словно бы у нее была прочная, волокнистая структура, лишь неглубокие следы от ногтей прочертились на темно-фиолетовой почве. Даже пыли на пальцах в итоге не осталось.
   Священник откинулся на спинку скамейки и прикрыл глаза. Шум ветра, только лишь один шум ветра. Быть может, еще тихий шелест лесов вдали, но ни рокота моторов, ни звука человеческой речи. Похоже, эта колония -- прекрасное место для человека, который любит простор и уединение; а ведь всегда можно еще и уехать на электроцикле дальше, где уже точно будешь в абсолютном одиночестве...
   -- П-п-привет, Симон, -- раздался громкий голос прямо за спиной. Принадлежать он мог, конечно же, только одному человеку из числа здешних знакомых священника.
   -- Присаживайся, Дуайт, -- отозвался Симон, открывая глаза. -- Здесь очень красиво, на мой взгляд.
   -- Да, прекрасный, прекрасный вид, -- произнес технолог, шумно усаживаясь на другой конец скамейки. -- Мне тоже очень нравится. Похоже на какую-то компьютерную игру из моего детства, но никак не могу понять, какую.
   -- Тебе уже рассказали?
   -- О чем?
   Симон замялся, не зная, должен ли он сам все объяснять Дуайту, но тот вовремя добавил:
   -- С нами говорили несколько минут. Сказали, как добраться до дома и о вечернем собрании. Еще что-то говорили про инопланетян, которые живут в западной части колонии, но я не понял, к чему это все было.
   -- Ты же понял, что речь была не об эвладах?
   -- Да? -- равнодушно произнес Дуайт. -- Ну ладно. Я не очень внимательно слушал. Кстати, где ты будешь работать? Мне вот предложили открыть в научном центре новое квантовое отделение. Пока я там буду один, но может, кто из совсем молодых увлечется.
   -- В планетарном центре. Буду заниматься контактами с инопланетянами.
   -- Инопланетяне, инопланетяне... У нас тут такие возможности, а вы теряете на них время.
   -- Почему ты думаешь, Дуайт, что они не могут разбираться в квантовых технологиях лучше нас?
   -- Эвлады ничего не знают о квантовых технологиях.
   -- Во-первых, это они так говорят. Их послушать, так они и об электричестве ничего не знают, что уж говорить о межзвездных перелетах. А во-вторых, я еще раз повторю. Здесь рядом обитают не только эвлады. Мало ли...
   -- Тогда дай мне знать, если что узнаешь, -- почти перебил Симона Дуайт. -- Но вообще, я в это не очень верю. Инопланетяне -- это какая-то глупость, по-моему. Что-то такое... несовременное, что ли. Лет пятьдесят или сто назад еще можно было в них верить... а сейчас они просто есть и ничего с этим уже не поделаешь... Понимаешь меня, Симон? Мне ведь все время кажется, когда я их встречаю, что стоит этому существу повернуться, и где-нибудь на щупальце я увижу надпись "Сделано в Китае". Они какие-то фальшивые, неестественные...
   Дуайт остановился и с надеждой посмотрел на священника. Рот его был открыт, бейсболка съехала набок.
   -- Мне кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но ты ведь можешь просто работать здесь и никогда больше не видеть инопланетян.
   -- Могу, да, конечно..., -- как-то тоскливо отозвался технолог. -- Из Кливленда обещали со следующим рейсом прислать мне множество материалов для работы. Прислали бы они лучше ко мне еще одного технолога. Как-то немного тоскливо быть тут одному.
   -- Здесь одиннадцать тысяч людей, Дуайт. Не так много, но все-таки..., -- начал было успокаивать технолога Симон, но тот его прервал.
   -- Заходи ко мне в г-г-гости как-нибудь. Я хорошо разбираюсь в к-к-коктейлях. Липовый сектор, дом восемнадцать, первый вход. Расскажешь, как устроился здесь. Ладно?
   -- Хорошо, Дуайт. Я как раз живу неподалеку, в том же секторе.
   Технолог как-то неловко встал и пошел обратно к павильону. Симон повернул голову, посмотрел ему вслед, затем вновь перевел взгляд на фауглифский пейзаж и вздохнул.
   Этот мир так далеко от Земли, а проблемы остались все те же. Даже и еще усугубились, поскольку людей вырвали из паутинки их случайных жизненных связей и забросили туда, где все нужно будет начинать заново. Интересно, как людей выбирали психологи? С одной стороны, нужно сохранить баланс экстравертов и интравертов, спокойных людей и ярких; с другой -- нельзя было пропустить ни единого человека, который мог бы разрушить спокойствие колонии. И не забыть про разные религии, языки, мировоззрение... Нельзя допустить, чтобы те же китайцы замкнулись между собой в отдельной общине, но и присылать из Поднебесной, скажем, только молодых мужчин тоже невозможно. Да уж, наверняка не одну сотню диссертаций защитили на таком материале, несколько десятков специалистов отстроили себе новые дома на выделенные гранты. Время покажет, вышел ли из этого толк.
   Симон поднялся. Плащ и волосы развевало ветром, чуть слезились глаза. Черно-фиолетовый ландшафт окружал священника, казавшись стилизованным, будто кто-то убрал из палитры этого мира почти все цвета. Он не oщущался реальным -- скорее, чувствовалось, что фотографии кто-то увеличил до гигантских размеров, создал исполинские декорации для фантастического фильма. Бетонные коробки зданий колонии тоже напоминали съемочные павильоны, лишь шпиль навигационной вышки вносил какое-то ощущение реальности.
   -- Ко всему привыкаешь, -- шептал себе под нос священник, шагая по чуть пружинящему грунту от скамейки к терракотовым магнитным дорожкам. -- Просто дай мне сил, Господи, с остальным я справлюсь.
  
   Путешествие на магнекарах вызвало у Симона противоречивые чувства. С одной стороны, ощущался азарт скорости, дома и люди проносились мимо со скоростью молнии, от лихих поворотов и торможений захватывало дух, так что пальцы судорожно вцеплялись в руль. С другой стороны, магнекар ехал в автоматическом режиме, дорогу выбирал самостоятельно, а полноценного ручного управления на нем и не было предусмотрено. Получалось что-то вроде циркового аттракциона, да еще и наделенного каким-то искусственным подобием разума. Весьма подходящее место, чтобы молиться Всевышнему.
   Магнитный самокат притормозил возле очередного бетонного дома -- вытянутой сероватой коробки, лишь слегка декорированной цветным пластиком, чтобы отличаться от соседей. Дом десять был в оранжево-синюю клетку, соседний -- в красно-желтую, и так далее. Видимо, рабочих строительных специальностей в колонии тоже не хватало, да и возможности дизайнеров были ограничены.
   Двухэтажный дом был разделен на восемь узких подъездов. Подойдя к своей двери, Симон было спохватился, что ключей от жилища у него не было, но те уже торчали из замочной скважины.
   Экран в прихожей приветливо затеплел зеленым, затем на нем появилась схема колонии. Нельзя было не обратить внимания, что изображались на ней лишь области справа от навигационной вышки. Священник отметил, что часы в углу экрана показывали без пяти двенадцать, нужно будет перевести время на всех своих устройствах.
   Его чемоданы стояли прямо по центру комнаты, светлой и довольно просторной, но в целом мало чем отличающейся от коридоров космопорта. Мебели было немного -- стол, диван и пара стульев, да еще в углу раздвижной шкаф. У дальнего окна -- совсем небольшая часть, выделенная под кухню. Видимо, обедать и ужинать придется не здесь.
   Симон взбежал по крутой лестнице на второй этаж. Два почти пустых помещения: одно с вместительной, уже заправленной кроватью и гардеробом, другое с компьютерным столом и стеллажами. Компьютер на месте, со всеми аксессуарами. Ванная невелика, но все сделано очень добротно и удобно.
   Он спустился по лестнице, расстегнул один из чемоданов и достал оттуда несколько тяжелых предметов. Затем вновь поднялся на второй этаж, снял обувь и залез на кровать.
   Несколько ударов молотком -- и можно вешать черное деревянное распятие, купленное в ирландском монастыре. Второе, поменьше, будет украшать стену кабинета. Евангелие привычно расположилось на прикроватной тумбочке. Вскоре там будет много книг, высокие стопки.
   -- Ну вот я и дома, -- произнес вслух священник, убрав инструменты подальше и присев наконец на кровать. За окном по оранжевым дорожкам бесшумно проносились магнекары, рассекая фарами вечный фауглифский полумрак.
  
   Глава V
  
   Симон не стал задерживаться в своем новом жилище, понимая, что только на то, чтобы разложить все вещи по местам, уйдет не один час. Окинув напоследок взглядом гостиную, -- все-таки нужно будет как-нибудь здесь украсить стены, хотя бы фотографиями -- священник запер за собой дверь и вышел на улицу. Металлические ключи на брелке-монете приятно звенели в руке, не то, что пластиковые карточки.
   Днем (если эти сумерки можно было назвать днем) Липовый сектор выглядел пустынно: в редких окнах горел свет, магнекары пролетали мимо, не останавливаясь, не заметно было ни единого человеческого силуэта. Наверняка все уехали работать в разнообразные центры -- видимо, и Симону стоило поступить таким же образом.
   Уже стоя перед оранжевой дорожкой, проложенной среди низкой фиолетовой полутравы-полумха, он вдруг сообразил, что магнекар, который привез его сюда, давно уехал по новому вызову. Наверное, с помощью того терминала в коридоре можно было вызвать другой прямо к дому, но ведь он же уже закрыл дверь на замок.
   Недолго думая, Симон зашагал вдоль магнитного пути в сторону большой дороги. Цветные дорожки, подходившие прямо к домам, напоминали небольшие ручьи, которые сливались в потоки пошире, а те потом впадали в настоящие магнитные реки.
   Он внимательно смотрел по сторонам, разглядывал любые мелочи -- вот только этих мелочей было как-то существенно меньше, чем в настоящем мире. Ни мусора, ни надписей; все дома -- словно близкие родственники, практически без внешней отделки. Окна, скрытые за ставнями или жалюзи, одноликие двери. Даже растения какие-то не такие: нет деревьев, которые на Земле всегда искривлены каждое по-своему, а среди низкой пушистой фауглифской травы не растут одуванчики или какие-нибудь другие сорняки. Наверное, стоит привыкнуть к этой викторианской гамме -- и здесь станет совсем скучно.
   Сзади зашелестела трава, затем шум стих и Симона окликнул высокий женский голос:
   -- Привет! Приве-ет!
   Он обернулся. В нескольких метрах за его спиной на трехколесном электроцикле сидела девушка в черном шлеме и махала рукой. Круглые щеки, сдавленные шлемом, придавали ее лицу какое-то совершенно детское выражение. Плотные бедра смыкались на раме электроцикла, словно пытаясь его задушить.
   -- Привет, -- отозвался священник.
   -- Ты, наверно, новенький. Заблудился? -- к концу фразы тембр ее голоса ушел куда-то в ультразвук, словно у летучей мыши.
   -- Вроде того. Хочешь меня подвезти?
   -- Садись. Куда тебе?
   -- В планетарный центр, -- произнес Симон, забираясь на заднюю платформу электроцикла. Особыми габаритами священник не отличался, но двухместное сиденье занял почти целиком.
   -- Всего-то... Тут можно и пешком дойти. Ну, поехали.
   Симон смотрел на затылок Летучей Мыши, где из-под шлема пробивались, словно трава, светло-русые волосы, когда его рывком откинуло назад. Он судорожно схватился за поручень.
   -- Ты там поаккуратнее, я люблю быстро ездить, -- радостно прокричала девушка. -- Держись за ручки обязательно!
   -- Угу, -- нечленораздельно отозвался священник.
   Он ощущал, что электроцикл просто-таки переполнен энергией, словно молодой бульдог на прогулке. Ну да, термоядерный реактор колонии мог обеспечивать миллионный город, так что уж там экономить на транспорте.
   Симон почувствовал, что хочет продолжить разговор:
   -- А ты здесь работаешь таксистом, нет? -- попробовал пошутить священник.
   -- Не, водителей хватает без меня, -- голос Летучей Мыши уверенно пробивался сквозь шум ветра. -- Я учусь. Сегодня выходной.
   -- Чему учишься?
   -- Много чему. Хочу стать оформителем. Тебе же не нравятся эти одинаковые дома? -- она махнула рукой как раз во время поворота, и священник почувствовал острое желание, чтобы она крепче держалась за руль.
   -- Не особенно, -- согласился Симон. -- То есть ты художник?
   -- Рисовать я уже умею. Я изучаю материалы. Мы тут не можем заказывать с Земли все, что угодно, поэтому нужно учиться делать все самим.
   -- Вроде скамеек из местного дерева?
   -- Оно мне ужасно нравится. Что ни делаешь, получается здорово. Только хрупкое, дом не построишь. А все эти бетонные плиты... Тебе надо побывать возле карьера, он милях в сорока отсюда. Так ужасно, когда вся эта земля разворочена. У меня ощущение, будто мы вгрызаемся во что-то живое.
   -- Побываю обязательно, -- Симон не сомневался, что действительно посетит все уголки колонии. -- Мы скоро приедем?
   -- Да вот же уже твой центр, -- пронзительно рассмеялась Летучая Мышь, плавно останавливая электроцикл возле оранжевой площадки. -- Я видела, ты шел ровно в противоположную от него сторону. Мы же проехали кругом, ты не заметил?
   Симон хлопнул себя по лбу от досады. Конечно же, мисс Эвелин ему сказала, что работать он будет в ста метрах от дома. Какая глупость.
   -- Это, видимо, акклиматизация так проявляется, -- виновато произнес священник. -- Раньше у меня таких проблем с памятью не было.
   -- Да все в порядке, -- во весь шлем улыбалась девушка. -- Мне нравится кататься. Удачи на работе.
   Она развернулась и уехала прочь. Симон поймал себя на том, что пару секунд смотрел прямо на ее зад в темно-серых джинсах, провожая взглядом электроцикл. Священнику было бы приличнее опустить очи долу, наверное. Впрочем, никаких греховных мыслей у Симона не возникло; он просто разглядывал творение Божье -- не самое удачное, кстати. Так смотрят на дерево или на холм.
   Он не знал, откуда у него появлялись эти мысли -- словно бы кто-то смотрел, как Симон изображает священника, и комментировал его неудачные действия. Театральный режиссер, взмахивающий руками и кричащий: "Не верю! Где ты видел, чтобы священники так поступали?!" Пока у Симона был приход, прихожане и уютное жилище в московском переулке, режиссер сидел в кресле, скрестив руки на груди, и лишь иногда одобряюще кивал. Но стоило уехать оттуда, и все изменилось.
   Впрочем, Симон понимал, что сан священника -- это во многом роль, стилизация; может быть, умелое исполнение роли здесь даже важнее, чем призвание. Он умел вживаться в этот образ, но сейчас чувствовал, что сквозь эту оболочку все больше проступает то, чем он был раньше. Симон не терял веру в Бога, но вера в служение утекала, словно песок в часах. Ему нужна была собственная церковь, и как можно скорее.
   Пока все эти мысли проносились в голове, ноги сами собой несли его к входу в приземистое двухэтажное здание, похожее на коробку из-под конструктора. Тонкая плитка перед входом отдалась в ногах приятной твердостью -- Симон предпочитал обувь с совсем тонкой подошвой, хотя босиком ходить терпеть не мог.
   Двери приветливо распахнулись, когда до них оставалось еще метров десять. Холл выглядел пустынным, лишь разноцветные куртки, развешанные на деревянной вешалке на ближней стене, добавляли ему немного ощущения обитаемости. Наверное, люди из теплых краев все время мерзнут на Фауглифе, подумал Симон, заметив, что некоторые куртки были оторочены мехом.
   Возле лифта висела подробная схема расположения кабинетов. Ксенологи работали в дальней части здания, так что насчет ста метров от дома его все-таки обманули.
   На втором этаже створки лифта отворились прямо в плохо освещенный длинный коридор, который, казалось, скрывается за горизонтом. Двери располагались на больших расстояниях друг от друга, и Симону показалось, что планетарный центр внутри значительно обширнее, чем снаружи, как любое уважающее себя магическое здание.
   Священник дошел до пятой двери. "Отдел ксенологии", -- тихо сообщала подсвеченная желтым табличка на коричневом пластике. Чем-то все это смутно напоминало больницу, не хватало только скамеек в коридоре и нездорового вида фикусов в кадках.
   Он открыл дверь. Прозвенели глиняные колокольчики, и несколько пар глаз уставились на вошедшего. Дверей внутри не было, небольшие комнатки полукругом разместились вокруг входа, так что все присутствующие могли видеть посетителя. Стены этого своеобразного внутреннего дворика были заклеены почти всплошную календарями и плакатами, выглядело все это довольно уютно.
   Около автомата с напитками стоял мужчина лет тридцати со стаканчиком в одной руке и папкой бумаг в другой. На его черной футболке белело треугольное лицо с раскосыми овальными глазами, надпись на выдающемся вперед животе гласила: "Я ХОЧУ ВЕРИТЬ". Крепкие, густо поросшие волосами ноги белели между камуфляжными шортами и черно-оранжевыми кроссовками.
   -- Доктор Ливингстон, я полагаю? -- с совершенно серьезным видом обратился мужчина к Симону.
   Поскольку священник не знал соответствующего ответа, то несколько секунд просто молча смотрел на человека в черной футболке, пока тот сам не расхохотался своей шутке. Смех подхватил кто-то невидимый из одной из внутренних комнаток.
   -- Проходите, Симон, мы как раз изучали ваше досье, которое нам прислали из совета колонии. Похоже, вы там основательно приукрасили все, нет?
   -- Я этого досье в глаза не видел, -- объяснил Симон. -- Так что если что-то и приукрашено, то не по моей воле.
   -- Не сердитесь, Симон, -- примирительно отозвался мужчина в шортах. -- Давайте я для начала представлю вам всех здесь. Слева направо. В самом углу находится каюта Спенсера, нашего специалиста по внеземным технологиям.
   Симон повернул голову и увидел совсем молодого человека с забавно торчащими вверх кудрявыми волосами, который помахал ему рукой. Лицо Спенсера почти целиком скрывали два монитора на столе, между которыми прямо в воздухе висел горшочек с кактусом.
   -- В следующем отсеке заседают наши лингвисты: Олаф с непроизносимой фамилией и Присцилла Бун. Лично я зову Олафа Элвисом, но он не считает, что это очень похожие имена.
   Олаф внимательно посмотрел на Симона пронзительно-светлыми глазами и поднял правую руку, словно индеец из старых фильмов. Присциллу Симон обнаружил среди столов и шкафов не сразу: это была низкорослая, остроносая и уже не очень молодая девушка в очках. Наверное, на Фауглиф пока что не приехал ни один хирург-офтальмолог, подумал Симон.
   -- Прекрасно. Следующие апартаменты -- мои. Джо ван Кроог, ксенобиолог, прошу любить и жаловать.
   Симон пожал протянутую к нему мясистую руку.
   -- Самое большое помещение отведено доктору Изуцу, -- все тем же тоном гида продолжил Джо. -- Доктор Изуцу -- единственный толковый ученый из всех нас, поэтому именно из его комнаты можно быстро пройти в туалет, а также в биологическую лабораторию. Не перепутайте, Симон.
   Доктор Изуцу пробрался между стеллажей, зажавших в тисках его рабочее место, и подошел поближе к священнику, чтобы пожать руку и поклониться. Росту в докторе было едва ли больше, чем метр шестьдесят, а усы с бородкой придавали ему такой вид, будто он сошел с японской средневековой гравюры. Выполнив ритуал, доктор Изуцу с шелестом скрылся где-то в дальней части своего кабинета.
   -- Еще у нас с доктором есть симпатичная практикантка, но она пока что не определилась, хочет ли она изучать биологию здесь или в агроцентре. Возможно, ей попросту не нравятся мои шутки, -- нарочито печально вздохнул Джо, а затем продолжил совершенно другим тоном: -- Вообще, конечно, сегодня у всех настроение не для шуток. Вы же знаете, наверное, что бедный Флэнаган...
   -- Знаю, -- подтвердил Симон. -- Я очень сожалею, что начало моей работы здесь омрачено такими обстоятельствами.
   -- Думаете, нам будет нелегко привыкнуть к вам после Флэнагана? -- шумно отхлебнул из стаканчика Джо, недовольно скривив лицо. -- Не хочу показаться циником, но мы не успели привыкнуть к нему за те два года, что он здесь работает. Он был... очень замкнутым человеком. Отличным профессионалом, несомненно. Но... я лично жалею больше о том, что он так и не успел стать моим другом. Он работал в том небольшом кабинете, там осталось много его вещей и записей. Можно, наверное, убрать их куда-нибудь на склад.
   -- Пусть остаются, -- возразил Симон. -- Так будет лучше. У меня не будет неприятных ассоциаций, поверьте.
   -- Да, конечно, -- похоже, биолог не совсем понял, о чем говорит Симон. -- Наконец, двое ваших коллег-ксенологов обитают в самом правом помещении, из него можно перейти в архив и в музей. Джанкарло занимается эвладами, тогда как Нир -- специалист по кволфам.
   -- А я? -- спросил Симон, наконец-то услышав название хотя бы одной из загадочных других рас Фауглифа. -- Чем буду заниматься я?
   -- Флэнаган, светлая ему память, души не чаял в ашу. Не знаю, сможете ли вы разделить его восхищение, но именно вам придется продолжить его изыскания.
   -- Понятно, -- проговорил священник, хотя три услышанные буквы не дали ему никакой особой информации. -- Но вы, Джо, пропустили самую центральную комнату. Там никто не работает?
   -- Вы совершенно правы, Симон, -- рассмеялся Джо. -- Это такая специальная комната, где никто не работает. Сейчас, думаю, мы с вами продолжим пить кофе именно там. Желающие могут присоединяться!
   Желающих нашлось ровно двое: сурового вида ксенолог-итальянец и Присцилла. На столе, накрытом льняной скатертью -- наверняка кто-нибудь захватил из дома -- стояли вазочки с мелким печеньем. Со всех сторон стол окружали стулья с мягкой спинкой и подлокотниками. Окон в комнате не было, зато была коричневая дверь без таблички.
   -- Оттуда тоже можно пройти к вспомогательным помещениям вроде туалета и душевой, -- перехватил взгляд Симона биолог. -- Наш центр куда просторнее, чем кажется снаружи, да и проектировали его с фантазией. Первоначально предполагалось, что здесь будут изучать местную фауглифскую жизнь, но сейчас этим занимается только доктор Изуцу.
   Присцилла поставила перед Симоном глиняную чашку с кофе, он тихо ее поблагодарил.
   -- Мы много интересного о вас узнали, -- глухо, с изрядным акцентом произнес Джанкарло, усаживаясь возле стены. -- Список занятий, которыми вы зарабатывали себе на жизнь, впечатляет.
   -- Вы действительно знаете столько языков, сколько здесь указано? -- Присцилла пристально посмотрела на Симона поверх очков. -- Где вы занимались?
   -- В основном дома, -- признался тот. -- Что-то поэтому знаю лучше, что-то хуже. Мало было практики языковой.
   -- Вам придется как можно быстрее освоить еще один язык, -- объяснила Присцилла. -- Я составила в свое время руководство по интерлингу для ашу. Это сильно упрощенная версия языка, но даже она требует определенного времени на изучение. В целом язык ашу исключительно сложен, я вам сразу скажу. Он сложнее любого земного языка.
   -- Наверное, я все-таки справлюсь, -- произнес Симон.
   -- Флэнаган знал язык значительно лучше меня, но не уверена, что он все записывал. Он не очень любил такую работу. Большую часть времени он бродил где-то к западу от разделительной полосы, на территориях инопланетян. Мне кажется, ему очень там нравилось.
   -- Ашу его тоже по-своему любили, -- добавил итальянец. -- Сегодня эвлады передали мне, что двое из них хотели бы поприсутствовать на прощальной церемонии. Вы ведь тоже там будете, Симон?
   -- Да, Анхель попросил меня прочитать молитву и сказать несколько слов.
   -- Похоже на Талареса, да уж..., -- черно-белые глаза Джанкарло вперились в Симона, и он продолжил фразой, которую явно собирался произнести уже давно: -- Лично я атеист, сразу вам скажу. Не нужно здесь проповедей. Если хотите читать Библию -- делайте это в рекреационном центре. Наши мусульмане молятся там по своим праздникам, есть там и кружок по изучению Библии. Но только не здесь, не на работе.
   -- Джанни! -- возмущенно произнесла Присцилла, но ничего более не добавила.
   -- Мы не против вашей веры, Симон, -- попытался исправить ситуацию ван Кроог. -- Вы можете повесить распятие, иконы, и что вы там еще хотите в своей комнате. Просто не говорите с Джанкарло о религии, и все будет замечательно.
   -- Постарайтесь, Симон, -- голос итальянца звучал угрожающе. -- А ты, Джо, послушай, и ты, Присцилла, тоже. Я не злой человек, и вы все это знаете. Но вы не знаете кое-чего еще. Мою сестру, когда ей было восемь лет, лапал священник во время исповеди. Она ему говорила, что завидует подружкам из-за кукол и платьев, а он таким образом отпускал ей грехи и напоминал, что все произошедшее в исповедальне должно остаться между ними. Ей еще повезло, что он ее не изнасиловал, как нескольких других. У подонка была своя особая мораль: каждая получала то наказание, которое соответствовало ее грехам. А мой отец до сих пор сидит в тюрьме вместе с отцом одной из изнасилованных девочек, если их еще не помиловали, что давно пора было бы сделать.
   Присцилла густо покраснела. Джо пытался что-то произнести в ответ, но не смог.
   -- За что посадили твоего отца, Джанкарло? -- проговорил Симон почти с жалостью в голосе.
   -- Они с синьором Фьоре выследили этого гада, отрезали ему его достоинство и засунули в глотку. А потом перерезали шею и прибили труп гвоздями к двери церкви. Двадцать лет каждому, максимальный срок. На суде люди аплодировали им стоя.
   -- Ты, наверное, тоже ходил в ту церковь в детстве?
   -- Слушай меня, Симон, -- наклонился вперед итальянец. -- Я читал твое досье. Ты попробуешь сейчас что-то объяснить мне, вправить мне мозги обратно. Может, ты и умеешь этого делать, но я тебя об этом не прошу. Меня мои мозги устраивают. Я даже верю, что ты отличный парень, если забыть о твоем католичестве. Вот и постарайся о нем забыть в моем присутствии. Я единственный, кто был против, чтобы ты работал здесь, и я хочу, чтобы ты усвоил, почему я был против. Нам придется много общаться по работе, и тебе тоже стоит помнить о том, о чем я не могу забыть ни на день.
   Симон хотел было сказать, что он не в ответе за всех тех служителей церкви, которые позорили христианство в течение сотен лет, но понял, что это будет ложью. Он чувствовал, что был в ответе, что каждый грех бесчисленных развратников и садистов в церковном облачении бросил тень и на него самого, и это ощущение приводило его в полнейшую растерянность.
   -- Я буду уважать твои чувства, Джанкарло, -- ответил наконец священник, тщательно взвесив каждое слово. -- Но на похоронах я все равно буду читать молитвы, что бы ты не думал по этому поводу.
   -- Может, так оно и нужно, -- морщины на лбу итальянца потихоньку стали разглаживаться. -- Читай. Главное, не надевай сутану, я этого не выдержу, и мне придется уйти с церемонии. Прости, если был слишком груб, я так сильно не выходил из себя уже очень давно. И ты, Джо, прости.
   Забрав свой кофе и несколько печений, Джанкарло покинул комнату. Биолог вытер лоб платком и сказал:
   -- Я даже не подозревал, что он... такой. Я был уверен, что психологи не пропускают в колонию людей с такими отклонениями. И... с такой наследственностью. Ужас какой-то.
   -- Он не опасен, -- возразил Симон. -- Вы же видели: вся вспышка гнева заняла где-то полминуты. Теперь он раскаивается и в том, что сказал, и в том, как он это сказал. К тому же он не агрессивен, недаром сообщил о том, что уйдет с похорон, если я буду в сутане. Кстати, у меня ее и нет вовсе. Джанкарло не сказал, что за себя не ручается или что набьет мне морду. Думаю, проблем с ним не будет.
   -- Постарайся, чтобы не было, Симон, -- похоже, Джо не совсем убедили слова священника. -- В нашем отделе все всегда было тихо и спокойно, не хочется превращать его в бедлам. Джанкарло здесь уже три года с лишним, но он никогда не рассказывал нам о своей сестре. А стоило тебе оказаться здесь -- и сразу такое.
   -- Он рассказывал, -- тихо проговорила Присцилла. -- Не мне, правда. Спенсер слышал, как Джанкарло ругался с Анхелем несколько месяцев назад. Почему-то у них в разговоре всплыла эта история. Наверное, Джанни рассказывает ее только тогда, когда сильно разозлится.
   -- По-моему, он просто себя так оправдывает, -- задумчиво произнес священник. -- Он словно бы выучил эту историю.
   -- Конечно, выучил! -- возмутился Джо, переводя взгляд с Симона на Присциллу. -- Как такое вообще можно забыть? Давайте больше не говорить об этом, и все будет в порядке.
   -- Крепче будем спать? -- Симон непреднамеренно вложил в интонацию куда больше сарказма, чем собирался.
   -- Да, и так можно сказать, -- кивнул биолог. -- Пожалуй, я тоже пойду немного поработаю. Потом вернусь, печенье все не съедать.
   Присцилла передвинула свой стул поближе к Симону.
   -- Я хочу послушать вашу проповедь. Мне интересно. Когда вы начнете проводить службу?
   -- Не знаю, -- отозвался священник. -- Когда у вас здесь планируется воскресенье?
   -- Сегодня четверг. Завтра пройдут похороны, а в субботу вы сможете все подготовить для воскресной проповеди. Я обязательно приду. Видите?
   Она вытащила маленький серебряный крестик из-под серой майки. Бюстгальтера лингвист не носила, но в ее случае это и не было особенно необходимо.
   -- Меня крестили в шестнадцать лет. Папа с мамой были баптистами. Наши службы мне очень не нравились, но внутренний интерес к религии у меня остался. Наверное, из-за папы, он интересно в детстве мне рассказывал все эти истории про Иосифа и Моисея. Бороду себе приклеивал, говорил басом. Лучше всего он изображал Господа Саваофа, я по-настоящему пугалась. А позже, в университете, мне часто не хватало денег, и очень выручали благотворительные ужины корейских методистов. Кормили они отлично, но вот рассказать ничего интересного не могли. Вы, мне кажется, должны проповедовать более занимательно.
   -- Я стараюсь, -- подтвердил Симон. -- Не люблю, когда меня не слушают, когда я говорю.
   Кофе у него уже закончился, лишь на дне кружки осталось немного противной еле теплой водянисто-горькой жидкости. Клонило в сон, Симон хотел налить себе еще кофе, но не желал прерывать свою собеседницу.
   -- Корейцы иногда читали Библию прямо во время ужина, -- улыбнулась Присцилла, и ее острое, костлявое лицо стало почти симпатичным. -- У меня вкус фасолевого супа теперь навсегда связан с книгой Чисел. Все эти гирлянды имен и цифры, да еще жуткий акцент... с тем же успехом они могли читать Писание на иврите, я как раз только-только начинала его изучать. Мне казалось, что они не очень и понимают, о чем повествуется в книге, и просто бубнят заклинания. Людям нужны заклинания, вы же знаете.
   -- Людям много всего нужно, Присцилла.
   -- Но хочется ведь чего-то верного, надежного, -- незамедлительно ответила девушка. -- Можно молиться какими-то своими словами, но "Отче наш" все равно будет казаться эффективнее. Свечи, ладан... Кстати, я вижу, у вас кончился кофе, да и у меня тоже. Вы же хотите еще?
   Симон кивнул, и на минуту остался в комнате в одиночестве.
   Он переводил взгляд из одного угла в другой. Возле прямоугольного зеркала на стене висел календарь за позапрошлый год, поздравлявший на русском с годом Собаки -- белый щенок тянулся мордой в объектив, маленькие лапки аккуратно поставлены рядом друг с другом. Безвкусные курсивные желтые буквы на белом, все как полагается для подобного рода полиграфической продукции. Интересно, кто его сюда повесил?
   Слева от зеркала -- небольшой холодильник, совмещенный с микроволновкой, так называемый "студенческий". На нем с десяток магнитов разных цветов и размеров. Два -- с иероглифами, видимо, из коллекции доктора Изуцу.
   Около входа, между дверью и стеной, стоял маленький раскладной самокат, совсем простенький, возможно, даже без мотора. Интересно, чей? Может быть, Флэнагана?
   А еще, похоже, здесь хорошая звукоизоляция. Ни единого голоса не доносится, лишь высокое жужжание кофемашины. Скорее всего, никто и не слышал их разговор с Джанкарло. С итальянцем все не так просто, хотя вроде бы и история понятная, Симону уже приходилось с таким отношением сталкиваться раньше. Он не мог отделаться от ощущения, что священников Джанкарло не любит не только из-за своего отца и сестры. Может быть, конечно, он и сам стал жертвой насилия. Нет, не похоже, тут наверняка есть что-то еще... И, возможно, лучше было бы не знать, что. Люди не любят, когда о них знают слишком много.
   -- Вот ваш кофе, Симон, -- произнесла Присцилла, поставив на стол две кружки. -- С индийским кардамоном из моих личных запасов.
   -- Отлично, -- обрадовался священник. -- Мой отец как-то купил целую пачку этого кардамона. Такие зеленые семечки с кожурой, да? Кофе родители пили довольно редко, а мне эти зернышки очень нравились, в итоге я почти целиком сгрыз кардамон сам. До сих пор люблю этот запах.
   -- Да, мне тоже нравится, -- согласилась лингвист. -- Так что вы решили насчет проповеди?
   -- А что я должен был решить? -- поднял брови Симон. -- Я не собирался прекращать свое служение на Фауглифе. Будет воскресенье, будет и проповедь.
   -- Отлично. Думаю, на первую службу набьется полный зал. Здесь не так много развлечений, и каждый месяц люди с нетерпением ждут, что приедет кто-нибудь интересный. Так что приготовьтесь держать оборону. Некоторые могут быть оказаться не слишком доброжелательными.
   Вновь забулькала кофемашина, и через дверной проем вошел молодой человек по имени Спенсер, держа в руке огромную желто-зеленую чашку в форме яблока с откушенным уголком. Росту в нем было где-то метр девяносто пять, а зачесанные вверх кудрявые волосы, наверное, уже достигали двухметровой отметки. Левая рука, держащая какое-то небольшое устройство, казалось, доходила до колена.
   -- Еще раз всем привет, -- невнятно произнес Спенсер и опустился на стул, сложившись чуть ли не вчетверо. -- Не возражаете, если я попью здесь свой "Летающий дракон"? У меня, кстати, есть один подарок для Симона.
   Ксенотехнолог протянул Симону черную коробочку. В ней было несколько разнообразных отверстий, на передней крышке торчали три вращающихся регулятора, но экрана и каких-либо надписей не было. Симон вопросительно посмотрел на Спенсера, но вместо того заговорила Присцилла:
   -- Это преобразователь голоса. Без него ты не сможешь общаться с ашу. К нему нужны микрофон и наушники. Дело в том, что часть звуков, которые производят ашу, так называемая вторая фонетическая линия, лежат в ультразвуковом диапазоне. А эта штучка способна привести все звуки ашу к человеческому диапазону слышимости. Без нее от моего руководства мало толку. Ручки настраивают громкость и тембр, если вдруг тебя не будут понимать; но, вообще, Спенсер отлично разбирается в настройках.
   -- Флэнаган дал мне новые, очень точные настройки, -- уточнил ксенотехнолог. -- Исчезли те двойные щелчки, которые даже ты не могла воспроизвести. Буквально на днях он ко мне с этим подошел, словно чувствовал что-то. В последние дни он вообще был сам не свой, казалось, чем-то очень взволнован.
   -- Ты мне не говорил, Спенсер! -- обиженно воскликнула Присцилла.
   -- Я думал, ты и сама все замечаешь, -- пожал угловатыми плечами, напоминающими металлический каркас, технолог. -- К тому же мало ли, почему он так себя вел. Может, у него зуб болел.
   -- Возможно, он сделал какое-то важное открытие.
   -- Даже если и так? -- Спенсер почесал пятерней затылок, отчего его темно-каштановые кудри слегка примялись. -- У нас тут каждый второй наработал на Нобелевскую премию, только вот до Королевской академии немного далековато. Думаю, что Симон, изучив записи Флэнагана, сможет восстановить его открытие, если оно действительно существовало. Правда, Симон?
   -- Посмотрим, -- уклончиво ответил Симон. -- Конечно, я буду изучать его записи, но, думаю, у меня еще не скоро получится выйти на его уровень.
   -- А вы побольше спрашивайте, -- Спенсер просто-таки лучился добродушием. -- Все незнакомые устройства ашу приносите мне. Кроме разве что кулинарных гомогенизаторов, у меня их уже десяток, можно сувенирную лавку открыть. Будет возможность заполучить промышленный -- берите не задумываясь.
   -- Что именно я должен брать не задумываясь? -- переспросил священник.
   -- У ашу есть сложные агрегаты наподобие наших мясорубок, которые измельчают материю почти до молекул. Получается совершенно однородная масса. Есть устройства помощнее, которые могут перемалывать камни. Вот они-то меня и интересуют в первую очередь.
   -- Понятно. Что еще расскажете об этих существах? Я пока что их даже и не видел.
   -- На рабочем компьютере Флэнагана вы найдете достаточно фотографий. Не думаю, что смогу описать лучше. Полагаю, вам стоит ближайшую неделю посвятить изучению языка и правил поведения, чтобы не возникало никаких проблем. А потом отправляйтесь в вольное плавание, у вас огромный простор для исследований.
   Симону немедленно представилась высокая стопка черных фолиантов. На верхнем надпись золочеными буквами: "С. Р. Хомутов. Ашу и с чем их едят. Том I."
   -- Тогда я сейчас, наверное, допью свой кофе и направлюсь в свой новый кабинет, -- подытожил Симон.
   -- Думаю, нам всем стоит поступить точно так же, -- согласился Спенсер.
   Минуту или около того они провели в молчании. Технолог задумчиво смотрел на холодильник, Присцилла что-то записывала в электронный блокнот. Симон переводил взгляд из угла в угол, как обычно, когда думал.
   -- Чей это самокат там за дверью? -- вдруг спросил он.
   -- Флэнагана, -- отозвалась Присцилла и вдруг уронила голову на руки и, похоже, заплакала. -- Он... он постоянно ездил на нем на работу... Черт, я даже не думала, что... Мы же обычно только здоровались с ним, и то не всегда, но к людям так привыкаешь.
   -- Тише, Сцилли, тише, -- неожиданно ласково произнес Спенсер, проводя по волосам девушки своими длиннющими пальцами. -- Я знаю, что тебе тяжело.
   Симон смотрел на эту сцену и не знал, что сказать. Совершенно не хотелось вмешиваться. И тут же в голове всплыл совершенно неуместный вопрос; священник даже успел понять, что нельзя его задавать, но уже было поздно, губы сами произносили слова:
   -- А как звали Флэнагана? Должно же у него было быть и имя, не только фамилия?
   -- Я... я не знаю! -- тихий плач Присциллы перешел в рыдания. -- Не помню!
   Спенсер поднял голову и посмотрел на Симона с укоризной. Священник потупил глаза, осознавая свою вину.
   -- Его звали Джулиан, -- отчетливо проговорил Спенсер. -- Джулиан Фитцпатрик Флэнаган. У меня отличная память на имена. И, поверьте, он даже представлялся всегда, называя только фамилию, а на обращение по имени вообще не откликался. Упрямый был жутко.
   -- Да, так и было, -- подняла голову Присцилла, ее веки набрякли, а нос покраснел. -- Он никогда сам не называл своего имени.
   -- Я же должен знать, как звали человека, по которому я буду читать отходную завтра, -- Симону казалось, что эти слова выглядят жалкой попыткой оправдаться, но они все же подействовали. К Спенсеру вернулось доброжелательное выражение лица, Присцилла поднялась и скрылась за коричневой дверью.
   -- Ладно, святой отец, вроде все обошлось, -- тепло проговорил технолог, нависая над столом, словно дерево в январе. -- Наверное, вам положено говорить людям всякие такие вещи, чтобы они не забывались. Просто я не люблю, когда девушки расстраиваются. Особенно те девушки, которые мне нравятся.
   -- Мое прибытие, похоже, вызывает бурные эмоции, -- Симон оставил на дне чашки последний глоток, тот самый, после которого всегда во рту или в горле остается неприятное ощущение. -- А у меня сегодня было многовато впечатлений. Я уже с трудом воспринимаю, что происходит. От моего дома до планетарного центра рукой подать, а я сдуру пошел в противоположную сторону, ладно хоть меня подвезла обратно добрая самаритянка.
   -- Эйприл, наверное. Это ее любимое развлечение -- подбирать новичков на улицах.
   -- Она не назвала имени. У нее высокий голос и черный мотоциклетный шлем.
   -- Да, она, больше некому. Славная девушка, -- заметил Спенсер. -- Мы с ней встречались несколько месяцев, но ей стало со мной скучно.
   -- Сочувствую.
   -- Да что там сочувствовать, -- меланхолично отозвался Спенсер, вновь раскладываясь в свои два метра. -- Здесь такое в порядке вещей. Люди никуда не торопятся, думают, что могут выбирать. Ну и ждут новых колонистов, само собой.
   Спенсер не попрощался, уходя, и это напомнило Симону о том, что в нескольких шагах располагалось его новое рабочее место. Не зная, куда поставить кружку, он решил забрать ее с собой в свой кабинет.
  
   Помещение, где предстояло работать Симону, было узким, но довольно длинным, словно вагон поезда. Дверь была заломлена вовнутрь, похоже, ее давно не закрывали. Симон еле подавил желание захлопнуть ее и защелкнуть шпингалет. Будь его воля, он бы навесил на нее амбарный замок, как на свою московскую церковь.
   Свою. Надо же, как он выразился. Священник знал, что так думать неправильно, но никак не мог избавиться от этого короткого и емкого слова. Свой дом, своя церковь, свой кабинет. Да, первые два помещения у него забрали, но третье он пока что мог считать своей собственностью. Не говоря уже о квартире в Липовом секторе, дом десять. Ему жизненно необходимо было свое личное, неотторжимое пространство, чтобы чувствовать себя в порядке.
   А здесь пока что отчетливо чувствовался характер предыдущего хозяина. Датапластины, листы бумаги и маленькие блокноты были равномерно раскиданы по всей комнате. Симон представил, как Флэнаган беспорядочно бродил по помещению, оставляя вещи там, где ему в голову приходила очередная мысль. На стенах приколоты какие-то картинки, некоторые смешные, некоторые вообще бессмысленные -- цветные пятна и полосы. При этом -- ни одной фотографии.
   На компьютерном столе остался прижатый компьютерной мышью листок, вырванный из блокнота. Флэнаган, похоже, отлично умел рисовать ручкой. Густые темно-синие штрихи изображали массивное существо на фоне густого фауглифского леса. Художник не пожалел времени, вычерчивая ажурные детали растительности. За лесом виднелась навигационная вышка, тоже нарисованная весьма подробно.
   Видимо, на переднем плане Флэнаган изобразил одного из ашу. Симон вгляделся в темные линии рисунка. Нечто практически черное (бумага промокла от чернил насквозь), словно составленное из каменных глыб, -- и среди этой черноты белые глаза без зрачков, сами по себе, контуров лица не различить. Довольно жутко, напоминает дьявольского орангутанга с улицы Морг, только без обезьяньей карикатурности.
   Симон присел в кожаное компьютерное кресло, покрутил колесико, опустив сиденье чуть пониже. Весьма удобное рабочее место, надо сказать. Жаль, что нет окон -- но при фауглифском свете не очень удобно читать, все равно бы пришлось включать искусственное освещение.
   На подставке для клавиатуры обнаружился еще один блокнот. Исписана в нем была только первая страница -- но зато вдоль и поперек. С огромным удивлением Симон обнаружил, что записи свои Флэнаган вел на разных языках: некоторые слова, видимо, принадлежали ашу, были и фразы на английском, но в основном ксенолог писал на ирландском -- то ли из патриотизма, то ли для конспирации. Священник и предположить не мог, что этот язык, который он учил скорее для собственного интереса, может ему пригодиться в колонии.
   Текст на странице блокнота, по-видимому, представлял собой попытки Флэнагана разобраться в какой-то области иерархии ашу: наиболее частыми словами были "подчиняется", "управляет" и "связан с". Симон отложил блокнот на угол стола до лучших времен. Сначала нужно было освоить азы.
   Священник приложил палец к сенсору монитора -- экран засветился голубым. Предложение ввести пароль заставило Симона задуматься. Он попробовал несколько очевидных вариантов, но без успеха. Получилось зайти из-под записи гостя, но при этом разрешался доступ только к материалам сети, а все собственные документы Флэнагана были надежно скрыты. Возможно, конечно, что какие-то отчеты хранились в архиве, но манеры Флэнагана позволяли предположить, что самым интересным он предпочитал до поры до времени ни с кем не делиться.
   Прозвенели колокольчики у входной двери, послышались какие-то голоса. Симон решил спросить у других сотрудников отдела о пароле ирландского ксенолога, но не успел священник подняться с кресла, как в дверь постучали.
   -- Входите, -- произнес Симон.
   В кабинет вошел крупный мужчина с массивным лицом, задубевшим от частого пребывания на ветру. Черный галстук на белой рубашке под черным же пиджаком, лакированные туфли, -- и при этом зеленоватая татуировка на пальце. Светло-карие глаза обежали взглядом всю комнату, прежде чем вошедший заговорил на русском языке:
   -- Приветствую, Симон Робертович. Не возражаете, если я отниму у вас немного времени? Не слишком заняты?
   -- Да я, в общем-то, пока что ничем не занят, -- ответил Симон. -- Присаживайтесь, рассказывайте, что у вас за дело ко мне.
   -- Прекрасно, -- мужчина пододвинул стул, стоявший возле входа, и уселся поближе к священнику, скрестив руки на животе. -- Зовут меня Хафиз, фамилия моя Сафиуллин. Мы с вами пока что не знакомы, но вы могли видеть моего сына Альберта.
   -- Да, помню-помню, он меня встретил сразу после прибытия.
   -- Сначала я собирался встретить вас лично, но потом решил, что это необязательно, а встречу нашу лучше будет провести после того, как вы осмотритесь в колонии.
   -- Ну, положим, я еще не успел осмотреться, -- осторожно возразил Симон.
   -- Так или иначе, я уже здесь, -- Хафиз сделал паузу, посмотрел на одну из абстрактных картинок в углу комнаты, а после продолжил: -- Вам интересно, какая причина привела меня сюда. Дело в том, что в колонии я работаю специалистом по безопасности с самого ее основания. За это время мне пришлось заниматься самыми разными проблемами, начиная от экстренного изготовления носовых платков -- через несколько дней на Фауглифе многие простывают, пейте больше чая с лимоном -- и заканчивая озеленением пограничных зон между нами и инопланетянами. Если где-то что-то не так, как хотелось бы, обязательно зовут меня. Я в одиночку представляю силы правопорядка колонии, и с причинами вчерашней гибели Флэнагана тоже, конечно, пришлось разбираться мне.
   -- Понятно, -- кивнул Симон. -- Вы пришли меня предупредить, чтобы я не бродил по тем же местам, что и предыдущий ксенолог?
   -- В частности, -- согласился Хафиз.
   -- Может, вы попутно выяснили, какой пароль он поставил себе на рабочую машину? -- не дал продолжить специалисту Симон. -- Мне бы это очень помогло.
   -- Нет, я уже интересовался этим вопросом вчера. Поверьте, никто из людей, хотя бы немного знавших Флэнагана, не представляет, каким может быть этот пароль. Скрытный был товарищ. Мы даже не сумели прочитать его записные книжки -- там какая-то жуткая мешанина из разных языков.
   -- Я смогу, -- с некоторой даже гордостью произнес Симон. -- Я в определенной мере владею ирландским, особенно письменным. А язык ашу мне в любом случае придется освоить по работе.
   -- Отлично, -- похоже, Хафиза действительно обрадовали слова Симона. -- Почему-то мне сразу казалось, что мы с вами сможем помочь друг другу. Понимаете, я не уверен, что Флэнаган умер своей смертью. Более того, что-то подсказывает мне, что если мои предположения обоснованы, то и вам, Симон Робертович, будет угрожать опасность, как только вы приступите к своей работе.
  
   Глава VI
  
   Специалист по безопасности выдержал театральную паузу, наблюдая за тем, как Симон отреагирует на его слова. Священник не сразу нашелся, что сказать. Посмотрев пару секунд на Хафиза и убедившись, что тот говорит абсолютно серьезно, Симон прикрыл глаза и сжал пальцами переносицу -- это помогало ему сосредоточиться. Затем он тихо сказал:
   -- Продолжайте, Хафиз.
   -- Я начну с рассказа о вчерашнем инциденте, -- возобновил свой рассказ единственный представитель правопорядка в радиусе сотни световых лет. -- Вообще, нам повезло, что тело Флэнагана обнаружили в тот же день. Он прогуливался по широкой лесополосе между территориями ашу и кволфов. Место это весьма любопытное, поскольку изначально засаживали ее местными растениями, а потом инопланетяне привезли с собой и свою фауну, которая перемешалась с фауглифской. Особенно много там кволфских мутирующих грибов и лиан. Представьте себе слизневидные тела где-то метр высотой, которые, разлагаясь, костенеют и превращаются в жесткий кустарник, а потом, напротив, выбрасывают вверх гибкие побеги и перебираются на деревья. Мне это напоминает то, что я читал про кораллы и медуз. Так вот, один из видов таких лиан обладает отламывающимися ядовитыми колючками с паралитическим действием. На руке Флэнагана мы обнаружили ранку, откуда и торчал этот шип.
   -- Прекрасное расследование, Хафиз, -- успокоенно промолвил Симон. -- Вам осталось рассказать мне, как эти лианы выглядят. Можно также выдать мне защитный костюм для прогулок в опасные области колонии.
   -- Погодите, Симон, дайте мне закончить, -- на лице татарина появилась невесомая, едва заметная улыбка. -- Вообще, в милиции я не служил, не довелось как-то, в криминалистике разбираюсь больше по детективам. Однако у меня возник резонный вопрос -- если есть обломок шипа, то где же та лиана, которая виновна в смерти ксенолога? Биологи четко объяснили мне: подобный яд убивает в две-три секунды. Это означает, что радиус поисков -- не более десяти метров от тела.
   Искать мне пришлось недолго. Лиана действительно свисала с одного из соседних деревьев прямо на уровне лица -- неудивительно, что Флэнаган решил отвести ее рукой. На листе остался след от сорванного шипа, еще чуть влажный, но уже успевший затянуться соком. Ван Кроог подтвердил, что шип отлетел от листа примерно в то же время, когда наступила смерть ксенолога. Все сходилось.
   Но знаете, мне что-то не давало покоя. Профессиональный зуд безопасника, если так можно выразиться. Ситуация, несомненно, смахивала на несчастный случай, но я должен был окончательно исключить все остальные варианты. Я обыскал карманы Флэнагана и нашел еще один блокнот с записями, но прочитать его мы не смогли. Вот он; думаю, пригодится вам в работе.
   Хафиз вытащил из внутреннего кармана пиджака серый блокнот в пластиковом конверте и положил на рабочий стол. Симон машинально переложил его на угол, к остальным записям Флэнагана.
   -- Я даже поискал отпечатки пальцев при помощи мела. Наивно, конечно, но я уже успел войти в азарт. У нас в колонии есть свой патологоанатом -- очень милый человек, который в основном занимается выращиванием овощей -- так я ему наказал проверить все, что только можно, и убедиться, что Флэнаган погиб именно от яда лианы и только от него. Работу наш трупорез еще не закончил, но думаю, что он все равно ничего интересного не найдет.
   -- Прекрасно, -- нетерпеливо перебил Хафиза священник, -- но может, вам все-таки стоит перейти к делу?
   -- Еще буквально несколько секунд, -- согласился с Симоном специалист по безопасности. -- Просто я хочу, чтобы вы воспринимали ситуацию более-менее адекватно. Итак, когда я провел экспертизу и уже пошел к своему электроциклу, я заметил еще одну лиану, свисавшую с дерева метрах в пятидесяти от места гибели Флэнагана. Я думал просто оборвать ее, чтобы она не угрожала людям, которые наверняка решат лично взглянуть на место смерти, но при ближайшем рассмотрении заметил интересную вещь: на плоском длинном листе были заметны три следа от сорванных шипов. Три! При этом целых шипов на лиане и не было, только зачаточные почки. Я не поленился, побродил вокруг и неподалеку обнаружил еще одну лиану с двумя сорванными шипами.
   Первым делом я позвонил ксенологам, двум Бенам, как я их называю: Бен-Дахану и Беневенто, чтобы они выяснили, не погибал ли от этого яда кто-то из инопланетян за последнее время. О причине своего беспокойства я пока что умолчал. Выяснили в итоге следующее: кволфы от этого яда не обязательно умирают, но всегда долго и тяжело болеют, однако в последнее время таких случаев не происходило. Эвлады передали, что ни они, ни ашу в лесополосу приграничной зоны добровольно не заходят. Никаких крупных животных на Фауглифе не водится. Остается ровно один логичный ответ: кто-то сорвал эти шипы, скорее всего, для того, чтобы использовать в дальнейшем в качестве оружия.
   -- И вы думаете, что этот самый кто-то воткнул этот шип в руку Флэнагана? -- по спине Симона прошел холод из-за неумолимой убедительности слов Хафиза.
   -- Очень на то похоже, -- дважды кивнул специалист. -- Кто бы не подошел к ксенологу, у того не было причин опасаться встречного. Возможно, убийца сопроводил Флэнагана до ближайшей лианы, но скорее, сначала убил ирландца припасенным шипом, а затем оттащил тело поближе к лиане. Этих растений в лесополосе не так уж много, надо сказать. Следов на одежде Флэнагана не было, но убийца мог взвалить тело на плечи. Или на что еще у него там было.
   Последнее предложение прозвучало зловеще. Священник поднял взгляд, чтобы видеть глаза Хафиза, и произнес:
   -- То есть вы думаете, его могли убить инопланетяне?
   -- Тише, тише, -- Хафиз привстал, выглянул в щель между стеной и дверью, а затем закрыл дверь поплотнее. -- Во-первых, нет причин отрицать такую возможность, а во-вторых, меня куда больше пугает мысль о том, что его убил кто-то из людей.
   -- Но вряд ли об этом яде знал кто-то, кроме биологов. Не хотите ли вы сказать...
   -- Не хочу, -- прервал священника Хафиз. -- Вся информация об опасных растениях была в открытой компьютерной базе колонии. Кволфы отлично знают о свойствах этого яда: как рассказал мне Бен-Дахан, они не сомневались, что яд смертелен для людей. Вроде как они хорошо разбираются в особенностях физиологии разных рас. Что касается ашу... не знаю, могли ли они быть в курсе всего этого, но не удивлюсь, если могли.
   -- Могло быть как-нибудь и по-другому, -- предположил Симон. -- Вдруг он разговаривал с кем-то из инопланетян, когда наткнулся на шип. Увидев действие яда, инопланетянин сорвал еще несколько шипов для исследований или каких-то более мрачных целей.
   -- Тоже ведь ничего хорошего, вы не находите? -- усмехнулся Хафиз. -- В общем, мне не нравится вся эта история. Да, у меня совершенно нет представления о том, ради чего могло понадобиться убивать ксенолога. Но одно я понимаю хорошо: причина может лежать только в его профессиональной деятельности. Именно поэтому я рассказал о своих предположениях только вам. Боюсь, что узнать больше об этом происшествии, сохраняя обстоятельства в секрете, я не смогу -- а вот у вас еще есть возможность разобраться в действиях Флэнагана, которые привели его к смерти.
   -- А не лучше было бы обнародовать ваши подозрения?
   -- Нет, не лучше, -- ответил Хафиз. -- У меня есть только догадки, практически ни на чем не основанные. Не хочу кричать "Волк!" раньше времени. Хорошую службу безопасности вообще не должно быть заметно до того момента, когда она на самом деле понадобится.
   -- Но какая-то конкретная версия у вас есть, Хафиз?
   -- Есть. Даже целых пять, -- показал растопыренную ладонь специалист по безопасности.
   -- И какие же? -- поинтересовался Симон.
   -- Во-первых, Флэнагана могли убить кволфы, -- загнул большой палец Хафиз. -- Место, где его нашли, находится ближе к зоне кволфов, к тому же именно они обнаружили его тело. Он мог что-то не то увидеть или просто успеть намозолить им глаза во время своих прогулок.
   Во-вторых, ксенолога могли убить ашу по каким-то своим причинам. Я вполне могу представить себе картину: Флэнаган прогуливается по лесу вместе с каким-нибудь из своих инопланетных знакомых и бросает случайную фразу про ядовитые колючки. А тот мотает это себе на ус и потом, когда Флэнагана понадобилось устранить, спокойно решает проблему.
   Третья версия пока что очень туманна, но тоже не невероятна. Дело в том, что возле дальнего конца лесополосы находится закрытая зона, куда могут проходить лишь эвлады.
   -- И что же там находится? -- не смог удержаться от вопроса священник.
   -- Эвлады говорят, что там обитает еще одна инопланетная раса. Но если кволфы и ашу -- существа сходных с людьми размеров, то вот эта пятая раса -- нечто вроде бактерий. Эвлады утверждают, что мы не сможем войти с ними в контакт, более того, представляем для этих микросуществ угрозу. Флэнаган мог быть слишком любопытен, как настоящий фанатик своего дела. Представьте, что он случайно раздавил или вдохнул несколько разумных существ -- ну вот эвлады и восстановили справедливость по-своему. Земной язык они понимают отлично, да и компьютерами пользоваться умеют, если им нужно.
   Хафиз загнул еще один палец, и теперь только безымянный смотрел ему в живот, а мизинец -- в угол комнаты.
   -- Весьма любопытное предположение, -- кивнул Симон. -- А остальные две версии?
   -- Они вызывают мое наибольшее беспокойство, -- почесал подбородок Хафиз, а потом решительно сжал руку в кулак: -- Убийцей может быть либо маньяк, либо кто-то, кому не нравилась работа Флэнагана. В первом случае последуют еще убийства -- ксенолог, любивший гулять по безлюдным местам, мог быть первой, тренировочной жертвой. Маньяк убедился, что у него все получается, и нас могут ждать тяжелые дни.
   Но для вас, Симон, дело обстоит куда неприятнее, если убийца -- человек, который был в курсе занятий Флэнагана. Вы понимаете, что это означает?
   -- Он здесь, в центре, -- закончил мысль Симон. -- Почему бы и нет, в конце концов. Сегодня Джанкарло устроил довольно неприятную сцену, объяснив мне в резких выражениях, что ненавидит священников. Хотя мне показалось, что он слишком слабый человек, даже чтобы подраться, не то чтобы убить.
   -- Убить может любой человек, Симон, -- покачал головой Хафиз. -- Абсолютно любой. Драться действительно станет не каждый, даже при смертельной угрозе, а убить может кто угодно. Нужно лишь создать условия. В Йемене в моих друзей кидали гранаты и горящие бутылки с бензином беременные женщины и десятилетние дети. Но мы пока что не знаем, какого рода причины могли толкнуть человека на убийство Флэнагана. Изучайте его записи, попробуйте найти в них какую-нибудь идею пароля к его личным данным. Моя интуиция говорит мне, что там может оказаться что-то очень важное.
   -- У вас нет специалистов по взлому паролей? -- спросил священник. -- Если что, я немного осведомлен в этой области.
   -- Я и сам одно время увлекался такими вещами -- но в этом случае мои познания бесполезны. Данные зашифрованы, алгоритм тяжелый. Я запустил на служебном компьютере программу автоподбора -- но если пароль длиннее восьми-десяти символов, надежды практически нет.
   -- Если вы разбираетесь в таких вещах, то сможете узнать, обращался ли кто-то в сети к биологическим данным о смертельных колючках, -- в голову Симона пришла в голову очередная идея. Рассуждения об убийстве захватили его полностью, вместо страха он ощущал лишь любопытство.
   -- Нет, Симон, у нас здесь не Азия, -- возразил Хафиз. -- Никакой информации, кто куда лазил в сети, не сохраняется. Когда люди знают, что за ними нет слежки, их психика становится более здоровой, поверьте моему опыту. К тому же никто не предполагал, что здесь будут происходить подобные вещи. Я много видел разных людей -- на Фауглиф действительно прибывают самые... как бы это сказать...
   -- Адекватные? Нормальные? Здоровые? -- предположил Симон.
   -- Нет, таких людей не бывает. Самые безопасные и неконфликтные, скорее. Причем не только в обычном поведении -- все мы знаем истории о милейших почтальонах, которые ни с того ни с сего начинали стрелять. Нет, все наши люди в окружении себе подобных будут вести себя спокойно и доброжелательно до самой гробовой доски. Поверьте, отбирают пилигримов превосходно. Но даже целый полк психологов не мог учесть такого дестабилизирующего фактора.
   -- Вы об инопланетянах?
   -- Именно, именно, Симон, -- Хафиз выглядел торжествующим. -- Получается, что какова бы ни была причина смерти, вина лежит на всех этих кволфах и ашу.
   -- Это и так понятно, -- заметил Симон. -- Без кволфов никаких ядовитых колючек на территории колонии бы не выросло.
   -- Да, и это правда, -- согласился Хафиз. -- Но скажу вам, я в принципе их не переношу. Здесь мог получиться идеальный город, а получается гетто. Я здесь с самого основания и еще помню тот объединяющий всех энтузиазм, с которым мы отстраивали колонию. Мы ночами не спали, так сильно хотелось работать -- сложно представить, конечно, но это было здорово. Помню, как мы налаживали производство бетона, как бурили скважины, как возводили навигационную вышку... Альберту было четырнадцать, но даже он за те полгода сделал полезного больше, чем иной мужчина за всю жизнь.
   -- Хотел бы я присутствовать здесь тогда, -- вырвалось у Симона. -- Я бы построил заодно и свою собственную церковь.
   -- Построили бы, и не в одиночку, я уверен, -- глубоко вздохнул Хафиз. -- Знали бы вы, как я скучаю по тем временам, по юности этого мира -- точно так же, как скучаю по своей собственной юности. Хорошо хоть, что я все еще могу приносить хоть какую-то пользу. Вы решили со мной сотрудничать?
   -- Конечно, какие могут быть вопросы, -- Симону определенно нравился этот грузный немолодой мужчина. -- Я буду докладывать вам о ходе изучения записок Флэнагана. Ну и об остальном, что увижу. Можете дать мне свой телефон?
   -- Ваша трубка должна заряжаться возле информационного экрана в вашей квартире. В ней есть телефоны каждого жителя колонии, -- объяснил Хафиз. -- Думаю, эти два дня вам будет не до исследований, Симон, но все равно смотрите вокруг повнимательнее. Полагаю, мы встретимся на похоронах.
   -- Да, наверняка, -- чуть растерянно произнес священник. Он за этот день несколько раз забывал и вспоминал о том, что ему предстояло сделать завтра, и каждый раз воспоминание это отдавалось неприятным ощущением в сердце. Правда, за последние часы он уже что-то успел узнать о покойном, пусть в основном и не то, что могло бы помочь в составлении речи.
   Плохо, что никто не сказал ничего важного. "Упрямый был жутко", вот и все. Можно так и выбить на могиле, словно девиз, а перед тем, как опустить туда гроб, рассказать, как Джулиан Фитцпатрик Флэнаган терпеть не мог, когда его называли Джулиан. Никогда не откликался. Если написать на могиле полное имя, то покойник откажется туда ложиться.
   -- Задумались, Симон? -- остро посмотрел на священника Хафиз.
   -- Вроде того. Давно не спал, а тут сразу столько всего навалилось... Мысли в беспорядке.
   -- Понимаю, -- медленно, с одышкой Хафиз поднялся на ноги. -- Я думаю, мне пора. Поеду к патологоанатому, узнаю, что покажут гистологические исследования.
   Уходя, специалист по безопасности открыл дверь пошире. В противоположном углу центра стала видна комната Спенсера, который помахал священнику рукой, заметив, что тот на него смотрит. Симон махнул в ответ, повернулся в кресле к монитору и закрыл глаза.
  
   Он собирался всего лишь отдохнуть несколько минут, но продремал больше часа. Разбудил его Спенсер, бестактно крикнувший: "Вы там не спите?" Разомкнув веки, Симон ответил, что просто глубоко задумался. После этого Спенсер предложил поехать вместе с ним и Присциллой на обед. Симон прислушался к своим ощущениям, понял, что уже довольно голоден, и согласился. Он надеялся, что в столовых колонии будет еда, подходящая для его желудка, да и с коллегами поговорить тоже было интересно.
   К ним троим вскоре присоединилась девушка-планетограф из соседнего отдела, маленькая, с раскосыми азиатскими глазами и миловидным лицом, немного напоминавшая пластиковую куклу. Спенсер представил ее как мисс Миринду. Симон предположил, что Миринда - это имя, а не фамилия. Девушка в основном молчала, лишь иногда улыбаясь шуткам Спенсера.
   Сжавшись вчетвером на платформе магнекара, они понеслись по оранжевым дорожкам в южную часть колонии, где возле рекреационного центра разместились небольшие кафе и столовые, обеспечивавшие едой на любой вкус весь Фауглиф. Конечно, разнообразие ингредиентов пока оставляло желать лучшего, но, как рассказал Спенсер, агротехники трудились не покладая рук, выращивая все новые и новые культуры, а специалисты по гастрономии постепенно учились изготавливать продукты самых разнообразных национальных кухонь. Сегодня они решили поесть в итальянской столовой -- там, в частности, ожидалось настоящее земное вино, доставленное последним рейсом нашего корабля. Об этом Спенсеру сообщил верный источник -- его знакомый повар, специализировавшийся на пасте и пицце.
   Мест в просторном павильоне, увитом плющом и диким виноградом с пожелтевшими листьями, осталось немного. Официантов, само собой, в столовой не было, цен в меню -- тоже. Набрав тарелок с ароматной едой и захватив литровую пластиковую бутылку "Ламбруско", все четверо с комфортом расположились вокруг столика в дальнем углу.
   -- Правда ведь, здесь не так плохо, Симон? -- проговорил Спенсер, вгрызаясь в толстый кусок пиццы. -- Жилье есть, работа есть, еда есть, прекрасные девушки вокруг.
   Миринда скромно отвела глаза в сторону.
   -- Да, с такими феттучини можно существовать, -- отозвался Симон. -- Признаться, не думал, что еда в колонии будет настолько похожей на земную. Думал, тут в основном консервы, концентраты...
   -- Первое время так и было, -- ответила Присцилла. -- Потом наши агрономы выяснили, что при правильно подобранном искусственном освещении и поливе здешняя почва может быть вполне плодородной. Сейчас у нас тут отличные поля. Мяса, правда, не хватает.
   -- Пастухи бы нашлись, а вот забивать скот некому, -- объяснил Спенсер. -- Едим замороженное с Земли. Ладно хоть рыбное хозяйство работает прекрасно.
   -- Понятно, -- произнес священник, отпивая из стакана кисловатое шипучее вино. -- А местные растения совсем в пищу не годятся?
   -- Была одна забавная история, -- улыбнулся Спенсер. -- Доктор Изуцу как-то пригласил нас на ужин. Вообще, он не особенно общителен и никого из отдела домой раньше не звал. Я сразу заподозрил, что он что-то задумал, связанное с работой. Приходим, рассаживаемся, выходит сам доктор и объявляет основное блюдо: листья фарнума, тушенные в соевом соусе. Чтобы вы знали, Симон, фарнум -- это жестколистный кустарник, который растет кое-где в низинах. Доктор чем-то обработал эти листья, какой-то щелочью, что ли, чтобы их можно было разжевать.
   -- И что получилось? -- полюбопытствовал священник.
   -- Ну а что могло получиться? Попробуйте потушить картон в соевом соусе, получите нечто похожее. Ну да, глотать было можно, но кроме собственно вкуса соевого соуса, ничего не ощущалось во рту. Может, какая-то легкая горечь разве что. Организмом эти листья тоже не усваиваются. Мне когда-то в детстве давали глотать бариевую кашу перед рентгеном -- у доктора Изуцу, считайте, примерно то же самое получилось, только с восточным колоритом.
   -- И больше ничего не пытались предпринять в этой области?
   -- Пока что нет. Флора, которую привезли с собой кволфы и ашу, ближе к земной, может, там что найдется подходящее.
   Симон умолк. Упоминание инопланетной флоры немедленно заставило его вспомнить о разговоре с Хафизом. Действительно, очень неприятно было бы, если бы Флэнаган погиб от руки кого-то из своих коллег по отделу. Присциллу, наверное, все-таки можно было исключить из списка потенциальных убийц. А вот Спенсер...
   Вообще, люди большого роста обычно дружелюбны и спокойны, и ксенотехнолог вполне соответствовал этому описанию, на первый взгляд. Душа компании, коммуникабельный, наверняка довольно умный. Последнее, конечно, довод против него. Впрочем, чрезмерной, бесчеловечной рациональности в Спенсере Симон тоже не наблюдал.
   А если вдруг он маньяк? Был же в двадцатом веке один серийный убийца ростом за два метра и с высоким показателем коэффициента интеллекта. Хотя что бы не говорил Хафиз, для серийного убийцы метод с отравленными колючками был слишком прост и надежен. Никакого удовольствия.
   -- О чем задумались? -- весело спросил Спенсер, успевший за пару минут проглотить всю свою еду.
   -- О работе, -- ответил Симон. -- О своем завтрашнем выступлении и о будущих проповедях.
   -- Вы думаете о какой-то конкретной теме? -- решил уточнить технолог.
   -- Да, но вряд ли она вам понравится. Разговор не совсем для обеда.
   -- Мой обед закончился, -- показал на пустые тарелки Спенсер. -- Так что можете рассказать. Ты же не против, Присцилла?
   -- Нет, не против, -- отозвалась девушка, которая вообще почти ничего не ела за обедом.
   -- Я думал об аде и о дьяволе, -- объяснил Симон. -- Знаете, многие люди в принципе неплохо относятся к христианству. Им нравится добрый Иисус, смиренные монахи, святые с нимбами и ангелочки с крылышками. А вот существование дьявола им кажется нелепым первобытным суеверием. Глупостью из мистических триллеров, в конце концов.
   -- А на самом деле? -- заинтересованно спросила Присцилла.
   -- Не стоит забывать, что именно дьявол -- князь мира сего, -- проговорил священник. -- И человеческие поступки гораздо чаще объясняются сатанинскими побуждениями, чем святыми. Зло пропитывает нашу жизнь, наше сознание. Но Бог не хочет, чтобы мы с этим мирились. Мы должны бороться с дьяволом, когда-то подставив вторую щеку, а когда-то -- взяв в руки меч, который Христос принес нам.
   -- Вы видите вокруг много зла, Симон? -- чуть ли не шепотом произнесла Присцилла. -- Но у нас же здесь другой, совсем другой мир. Не Земля. Здесь все не так.
   -- Думаете, дьявол остался на Земле? -- слова Симона повисли в воздухе, оставшись без ответа.
   Нет, дьявол путешествует вместе с людьми, подумал про себя священник. А иногда и внутри них. Когда Хафиз говорил о том, что убить может каждый, то наверняка понимал это. Да, нужно всего лишь создать условия. Время всегда их создает, рано или поздно.
   -- Если вы будете рассказывать о таких вещах..., -- сделал паузу Спенсер.
   -- У меня не будет прихожан? -- перебил его Симон.
   -- Наоборот, конечно, -- возразил Спенсер. -- У вас просто отбоя не будет от любителей острых ощущений. Что ни говори, жизнь здесь пресновата. Ни тебе знаменитостей, ни происшествий. Алан Димитарски выпускает еженедельную газету, но в ней совершенно не о чем читать. Да и слог у него отвратительный. Так что если вы на своих проповедях собираетесь метать молнии и изгонять бесов, то люди к вам потянутся.
   -- Это не совсем та популярность, которой я добиваюсь, -- усмехнулся священник.
   -- Тогда вам придется рассказывать еще и о чем-нибудь другом. Объяснять, почему ближнего нужно возлюбить, как самого себя, а вот жену ближнего своего лучше не трогать.
   Миринда, слушавшая до этого разговор остальных с непроницаемым выражением лица, тонко, заливисто рассмеялась. Симон тоже обрадовался, что разговор перешел в шутливое русло. Его подозрения относительно Спенсера сейчас казались совершенной глупостью. Симпатичные люди, приятное место, отличная еда... Нет, если было в этом мире что-то плохое, то связано оно было исключительно с инопланетянами.
   -- Кстати, Симон, я рекомендую вам сейчас зайти в рекреационный центр и зарезервировать там комнату для ваших проповедей, -- посоветовала Присцилла. -- Он тут совсем недалеко.
   -- Думаю, вам стоит сразу обратиться к Ингрид, -- добавил Спенсер. -- Комната сто три. Вообще, в центре два организатора, но она мне кажется более толковой, чем Гонсалвеш. Я, признаться, полагаю, что латиноамериканцы вообще не очень хорошо справляются с работой, где нужно что-то точно рассчитывать. Удивляюсь, как Анхель Таларес еще не разбил ни одного челнока. Мы с ним как-то разговаривали на эту тему, он предположил, что дело в его хорватской прабабке, которая работала на железной дороге стрелочницей.
   -- Хорошо, зайду, -- согласился Симон. -- Надеюсь, на меня не наложат взыскание за то, что я не вернусь больше сегодня на работу?
   -- Да нужны вы там, -- засмеялся Спенсер. Пластиковый стул под ним опасно заскрипел.
   -- А что вообще будет, если кто-то не захочет идти на работу? -- стало вдруг интересно священнику. -- Ко мне сегодня заходил Хафиз, и объяснил, что он в одиночку представляет все силы правопорядка колонии. Не будет же он силой кого-то заставлять работать.
   -- Что будет? -- удивленно переспросил Спенсер. -- Посидит такой товарищ дома недельку и, если не умрет от скуки, начнет проситься куда-нибудь поработать. У нас многие меняют специальности периодически, но чтобы вообще ничего не делать... Не слышал об этом.
   -- Вы, Симон, я знаю, специалист по таким людям, -- вспомнила Присцилла. -- Я же читала ваше досье.
   -- Да, был определенный опыт, -- произнес Симон, подумав по себя, что стоило бы узнать, что еще написано в том досье.
   -- А как вообще можно начать этим заниматься, я не представляю? По этому досье кажется, что вы просто ни с того ни с сего кидались от одной работы к другой.
   -- В этом тоже есть доля истины, -- ответил священник. -- Хотя, на самом деле, с определенного момента я стал чувствовать, что все мои действия подчинены какой-то высшей логике. В некотором смысле я не был удивлен тем, что оказался в итоге священником. Просто одни события тянули за собой другие, вот и все.
   -- Вы -- человек трагической судьбы? -- раскрыла глаза Миринда. Это была чуть ли не первая ее фраза за столом, и прозвучала они исключительно глупо.
   -- Слово "судьба" вообще звучит как-то трагически, нет? -- ушел от ответа Симон.
   И вообще, жизнь -- это такая история, которая почти всегда заканчивается плохо, пришла ему в голову безжалостная мысль, которую он не хотел озвучивать вслух. Не то место, не то время.
   Пару лет назад в Швеции он видел в аэропорту адепта неизвестной конфессии, завернутого в рубище из холщовых мешков и заросшего щетиной чуть ли не до самых глаз. Фанатик залез на декоративную бетонную колонну и монотонным, колокольным голосом вещал о наступлении конца света. Его бесчисленные "Покайтесь! Покайтесь! Покайтесь!" приводили в смятение людей, которые выходили из аэропорта. Тогда как раз наступал рассвет, и краснеющее небо за силуэтом столпника все более казалось заревом ада. Симон прямо физически чувствовал, как воздух пропитывается этим отчаянием, становится нездоровым, угнетающим.
   Симон знал и за собой склонность к неуместной серьезности, и всячески старался ее сдерживать, не говорить о мрачном и безнадежном, когда вокруг люди просто наслаждались жизнью. Ему исключительно не хотелось походить на того человека из аэропорта. Конечно, во время проповедей он мог себе позволить и апокалиптическое настроение, но в повседневной жизни старался его избегать.
   Посидев еще какое-то время за столом, они разошлись по своим делам. Спенсер в окружении двух девушек, еле доходивших ему до плеча, уехал на север в планетарный центр, а Симон зашагал по густо-фиолетовой тропинке, вытоптанной в мелкой траве.
   Рекреационный центр кипел жизнью. Навстречу священнику из дверей выбежал целый выводок детей лет трех-четырех, и ему пришлось остановиться, чтобы не сбить их с ног. В дальнем углу, на диванчиках, пили чай из маленьких пиал, по коридорам, уходившим в три стороны, прогуливались люди. Два человека держали стремянку третьего, который вешал картину куда-то под потолок -- все места ближе к земле были уже заняты.
   Комната сто три, значит. Среди абстрактной живописи Симон не сразу обнаружил подробную схему многоэтажного здания. С некоторым удивлением священник выяснил, что единичка вовсе не означала, что искать кабинет нужно было на первом этаже. Помещения здесь честно нумеровались, начиная с нулевого, -- наверное, чтобы подчеркнуть творческую атмосферу. Нулевым был большой холл, в котором он находился сейчас. А вот сто третья комната находилась аж на пятом этаже.
   В лифте мужчина лет пятидесяти без объяснений всучил Симону брошюру с фотографиями фауглифских пейзажей, к каждой из которых прилагались стихи. Фотографии были удачными, стихи -- нет.
   Пятый этаж оказался совершенно пустынным. Симон заглянул из любопытства в одну дверь, в другую: обычные комнаты, некоторые со столами, другие с диванчиками, где-то установлены мониторы и графические планшеты. Стены выкрашены в разные бледные цвета. Приятные лампы дневного освещения. Похоже на какой-нибудь университет современного типа, но не очень похоже на церковь.
   Оказавшись возле двери с нужным номером, Симон заглянул внутрь. Молодая женщина в черном платье перевела на него взгляд:
   -- Внимательно вас слушаю.
   Слишком жесткий, почти квадратный подбородок, и глаза прозрачно-голубые, невыразительные, конечно, но в целом Ингрид производила сильное впечатление.
   -- Здравствуйте, Ингрид, -- Симон решил не проходить внутрь. -- Я бы хотел зарезервировать помещение для своих воскресных служб и, возможно, для занятий на неделе.
   -- Вам нравится какой-то конкретный зал? -- поставленным голосом спросила Ингрид.
   -- Я не успел осмотреть их все, -- признался Симон.
   -- А сколько человек будут посещать ваши мероприятия?
   Нет, определенно она могла бы сниматься в кино, подумал про себя священник.
   -- Тоже не знаю. Нужно будет сначала разместить объявления, наверное.
   -- Давайте поступим тогда следующим образом, -- решила Ингрид. -- Место выберем тогда, когда узнаем, сколько людей соберется. Сейчас вы расскажете мне, во сколько вам удобнее проводить... проповеди, правильно?
   Симон кивнул.
   -- Если у вас готов текст объявления, то я могу сама заняться размещением информации. Объявление появится в газете, на сайте колонии и на информационных стендах возле рекреационного центра.
   Прямо как в некоторых американских церквях, надо же. Симону представился деревянный щит, покрытый пластиком, на котором мелом жирно вычерчена тема проповеди. "Можно ли женщинам носить штаны и избираться в парламент", например.
   -- Хорошо, -- сказал он в итоге. -- Начало в двенадцать. Текст простой: "Воскресная служба неокатолической церкви...
   -- Некатолической? -- удивленно переспросила Ингрид, перестав печатать. Текст она набирала одной левой рукой, зато очень быстро.
   Симон повторил название по буквам и продолжил:
   -- "Проповедь и духовная беседа. По окончании -- таинство исповеди". Все. Совершенно незачем писать что-то еще, тем более что с темой проповеди я пока еще не определился.
   -- Очень хорошо, -- подытожила Ингрид. -- Вы не могли бы представиться, чтобы я могла вас найти, если что-то изменится?
   -- Симон. Симон Хомутов.
   Он уже собрался уходить, как вдруг вновь вспомнил о деле, которое предстояло ему на следующий день.
   -- Меня попросили выступить завтра на похоронах с небольшим прощальным словом. Вы не могли бы рассказать, во сколько и где пройдет церемония?
   -- На кладбище, конечно же, -- изящно хлопнула ресницами Ингрид. -- Оно к северу от космопорта, туда идет магнитная дорога. Начало в одиннадцать утра. Хорошо, что вы предупредили, я внесу изменения в расписание. Десяти минут вам ведь будет достаточно?
   -- Вполне, -- отозвался священник. -- До встречи, Ингрид.
   -- Очень приятно было познакомиться, Симон.
   Центр он покидал с приятным теплым ощущением выполненного долга. У него оставалось чуть более восемнадцати часов на то, чтобы познакомиться поближе с покойным, которого он никогда не видел и чья судьба так затейливо переплелась с его собственной.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"