Кай Владимир : другие произведения.

Атипичный супермен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

АТИПИЧНЫЙ СУПЕРМЕН

Роман-фарс

 

Темной памяти откинувшихся
в лихие девяностые
в неравной борьбе с жадностью
НЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ!

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Средь серых стен и помыслы чисты...

Я лежал на нарах, думал и чиста улыбался. Ох, давненько я не был так счастлив, типа! Пусть меня и звали Винни-Пухом, но парень я не лыком шитый, не дегтем мазанный и даже не пальцем деланный. Я нормально деланный, не хуже других. Да и пацан давно конкретный, а не то, что те, ну, которые, как эти... неконкретные. Так что всякое там сюсюканье — не про меня.
Но в ту ночь я тащился от кайфа, как баржа по Енисею. Блаженствовал, типа. Ведь это моя последняя ночь в зоне — назавтра, с утречка пораньше, был запланирован мой торжественный выход на волю с чистой совестью. А воля, скажу я вам, такая штука, которая не отсидка вонючая, а совсем наоборот. Там все четко: параша отдельно, а пацан отдельно. Там цветочками пахнет, конвоя нет. А герлы как раз есть. И всякая прочая мутота в хорошем смысле слова.
Так что можете оценить сами: блажить и скалиться фейсом в потолок у меня были все основания. И, хотя вообще-то я пацан реальный, а не то что эти, ну, которые, как те... ну, нереальные, но и я размечтался о своей будущей жизни на свободе. И так мне хорошо стало, как никогда прежде! Вот, думаю, спать буду на белых простынях, в баньку ходить когда сам захочу, напьюсь, если невтерпеж. Туфта вроде бы, мелочи, а до чего приятно! Не жизнь начнется, а тотальное райское наслаждение! Те, кто сейчас на воле, они много не замечают хорошего. Только когда попадаешь в такое вот место, начинаешь понимать, что ты попал. Да-а...
Нет, я не спорю, тюрьма-матушка обнажает человека, это верно болтают. Здесь сразу становится видно: кто ЧЕЛОВЕК, а кто так — неудачное стечение обстоятельств.
Возьмем для примера обормота с верхней полки. Я его еще по СИЗО помню — мамаше этого парня следовало сделать аборт до того, как она его зачла. Народ обедает, а он, бессовестное животное, на толчок целится! Какой может быть аппетит, когда баланда и так без цвета и запаха, да еще чудак со своей задницей! А там полный набор: и цвет, и запах, и форма... "Не могу терпеть", — говорит. Тоже мне, Лева Толстый выискался! А утро тебе на что?! Не для того его Господь Бог создавал, чтобы кое-кто дрых, когда все нормальные пацаны дела делают!
Ну, потом-то ему растолковали ситуацию, прочистили мозги и остальное. Он парень сообразительный оказался, резко схватывает этикет. Так что к "последнему звонку" из него тут человека сляпают будь здоров. В общем, тюряга, конечно, обнажает, и ваще...
Но, что я о грустном-то? Может ностальгия? Но откуда ей взяться, если я еще не на воле? "Наверное, я сильно размечтался о новой жизни, вот и потянуло раньше времени обратно", — решил я.
Все, о тюрьме больше ни слова. Будем думать о хорошем — о будущем думать. К примеру, когда выйду, первым делом пойду и куплю себе "десятку". Белую-пребелую. Куплю и на ней прикачу домой!
Эта идея раззадорила так, что я расхохотался на всю зону. Представил себе физиономию моей жены Нинки и расхохотался. Из колонии — на новой тачке! Пусть скажет потом, что я не крутой!
— Кончай ржать, — процедил заключенный по прозвищу Мощи. — Пацаны спят.
— Пусть ржет, ему сегодня можно, — благодушно разрешил Мясник и вздохнул. — Все равно никто не спит...
Да, никто не спал, все завидовали, представляя на моем месте себя. Но я же чувак с понятиями, думаю: "В натуре, чего ржешь, фраер?! Людям черт знает сколько еще сидеть, а ты блажишь на всю камеру! Лежи, радуйся потихоньку..."
— Извините, — говорю, — пацаны, не гоношитесь. Обмечтался, чиста. Будет и на вашей улице праздник!
— Праздник... — прошипел Мощи. — Наш Винни-Пух самый виннипухистый Винни-Пух в мире, — зло пробормотал он мою любимую присказку, которую я говорил всякий раз, когда был в ударе. Это он, типа, наехал так. Грейдером.
Меня, конечно, задело. Я ваще натура тонкая и могу убить.
РАЗВЕ Я НЕ ЧЕЛОВЕК?! ПОРАДОВАТЬСЯ НЕ ИМЕЮ ПРАВА?! НЕТ, БРАТКИ, Я ЧЕЛОВЕК БУДЬ ЗДОРОВ! РАДОВАТЬСЯ БУДУ, КОГДА ЗАХОЧУ!!! НЕЧЕГО МНЕ ОРАЛО ЗАТЫКАТЬ!!! САМ ЗАТКНУСЬ!!! БЕЗ ПОСТОРОННИХ!!!
— Еще раз вякнешь — тебя канонизируют, — конкретно пообещал я ему, нарочито не повышая голоса. — Будешь у нас тогда Святые Мощи. Я, братан, отсидел только два года, но могу и за тебя пятак оттрубить — мне торопиться некуда.
Оратор моментально потерял дар красноречия. Как и все он знал: я сел по мелочи, но специально, по своей воле. Я не какая-нибудь шпана из подворотни — слов на ветер не бросаю, а значит, шутки шутками, а юмор в сторону! Тем более, что я его понимаю. Вот если б я тупил, тогда шутите сколько влезет, а раз понимаю, то мне обидно! А раз обидно — могу и в морду съездить! Или совсем...
Почему я сел? Много за мною числилось подвигов, достойных "Уголовного кодекса" Российской Федерации, вот я и решил схорониться, пока на воле менты ищут киллера, замочившего двоих авторитетов и пятерых бизнесменов. Семь душек, семь тушек. Семеро козлят, как я ласково называл их в минуты алкогольного одиночества. Они же — семь козлов, за чей вечный покой я срубил порядочные бабки, а когда пошел шум, то спрятался в местах не столь отдаленных. Потому что места эти самые отдаленные от ментовского глаза. Здесь плотность подобных мне на один квадратный сантиметр такова, что у ментовских ищеек начисто нюх пропадает. Ха! Здорово я придумал! Анекдот получился: они там киллера ищут в семь потов, а я уже тута — и под охраной, и баланду за государственный счет хаваю.
За прошедшие два года мои убийства зависли глухарями почище всякого "Виндовса". Теперь о них, наверное, уже никто и не вспоминает. Завтра можно смело выходить и начинать новую жизнь! Дом посажу, дерево выращу, сына построю! То есть наоборот. Короче, вы поняли.
Снова подумалось о воле, вспомнилась хаза. Там меня ждала моя ненаглядная жена Нинка. А еще ждала маленькая дочурка Катюшка — моя кареглазая принцесса в русых кудряшках.
Очень я люблю свою малышку. Скучаю по ней конкретно, ведь с тех пор как здесь схоронился, ни разу ее не видел. Мы с женой решили, что незачем приводить ее в этот казенный дом с зелеными обшарпанными коридорами и смрадным воздухом. Незачем с детства к плохому привыкать.
Когда я "пропал", дочурке было три годика. Увидит меня — не узнает. Теперь-то она уже большая, ей целых пять лет! А это уже срок серьезный, как говорит Мясник.
Нинка писала, что Катюшка давно балаболит на всю катушку, где папка спрашивает. Нинка отвечает ей, что в командировке папка и вот-вот вернется. А Катюха каждый день переспрашивает: скоро ли он возвратится, и почему так долго нет. Нинка объясняет:
— Он у тебя капитан дальнего плавания, но скоро уже приплывет...
Ха! Когда она мне об этом написала, ажно обхохотался весь! Я жене ответил, пусть, типа, скажет дочурке, что папка подводник, и занырнул в такое глубокое дерьмо, из которого вынырнуть непросто, но скоро он уже вынырнет. Это у меня юмор такой. Нинка шутки не поняла, и ответила, что опасается, как бы я после возвращения не травмировал детскую психику своими "загибулинами".
Будешь мудить, — пообещал я ей в письменной форме, — приеду, для профилактики у тебя чего-нибудь травмирую!"
Но, вообще-то, я Нинку люблю. Она у меня баба хорошая, верная... Но и я пацан ничего! Может и с загибулинами, правда, но путевый.
Размышления о жене настраивали на романтический лад и возбуждали. Я же нормальный во всех отношениях пацан, а уж в половых — первым делом.
Сунул руку в трусы, там у меня было кое-чего. Твердая палка. Господи, как мне недоставало все это время Нинки и ее чиста женской ласки! Раньше я все удивлялся: как ей не противно брать в рот эту радость. Женщины и вправду как дети — всякую гадость в рот тянут... А теперь вдруг подумал: "А ну-ка, ну-ка..."
Присев на нарах, я стянул трусы и попытался... Голова не дотягивалась. Сделав это удивительное открытие, я совсем пригорюнился. "Нет, братан, без Нинки тебе здесь не справиться", — понял я всю бесполезность своей затеи, и меня потянуло домой еще шибче...
Вспомнилось наше знакомство. Шесть лет назад, на гуляниях по случаю Дня Города мы впервые столкнулись с ней в центральном парке.
Ох, и надрался же я тогда! За месяц до того с Первой Чеченской вернулся, кучерявился по черному — только опохмеляться успевал. А уж на День Города само собой! Вот и накололся пьяный на одну уютную компашку.
По случаю праздника кампания тоже разгоряченная была. Градусов на сорок тянула. Как мне теперь смутно помнится, я хотел к ним присоединиться, а они не хотели... Или они ко мне... Нет, все-таки я к ним. Точно. Потому что у них была водка, а у меня желание ее выпить.
В общем, напросился, познакомились мы и стали беседовать о жизни. Потом я перебрал. Как обычно, меня потянуло на политику. Я выдвинул научно не обоснованную, но подкрепленную житейски, теорию о братстве всех людей Земли, кроме чеченцев и америкашек. А эти черти пацифистские — за неприкосновенность чеченов и америкашек от моих доморощенных теорий. Тогда во мне взыграли дедовские инстинкты, и я привычно начал молодежь "строить". Попытался отранжировать по принципу: кто служил, кто нет, и по каким таким уважительным причинам. Может у кого энурез? Может плоскостопие? А может общая недоразвитость организма в целом и подкостной части головы в частности?
А они не ранжируются, гады. Не служил никто! Они, видишь ли, идейные и образованные, поэтому в армии им делать нечего. А я Иванушка-дурачок с мускулатурой атлета и мозгами скинхеда — мне там самое место.
И вот тут стало так обидно, что лучше б я сдох в этой Ичкерии. Получается, если ты за тех, кто против нас, то ты великий гуманист, а если против тех, кто против нас — фашист... А я просто Родину люблю!
Первому — в ухо, второму — под дых, третьему — в пах, и мордой об сосну. Девки визжат: — "Мальчики! Мальчики!", пацаны корчатся, а я им — добавки, добавки, чтобы тоже Родину любили. В парке суматоха, стук ботинок по тротуарам, просьбы не трогать детей, крики: — "Милиция!" И вот, когда я уже почти победил, не весть из каких кустов набежали орды мальчуганов... и разнимать не стали. Отделали Винни-Пуха скопом и за скамейку закинули. Там я отключился, плавно перекочевав из активного сознания в пассивное подсознание.
Нет, ваще-то я крутой, запросто надрал бы им задницы, не застань они меня врасплох. Мог ведь додуматься, что эти дружные студенты, гуляют, если не всем университетом, так всем факультетом. Прокололся в плане тактики и стратегии. Как говорится, даже у порнозвезды бывают месячные. Будь я наготове, они бы у меня конкретно припухли! А так, пришлось слегка припухнуть самому...
Время остановилось, сам не знаю сколько пролежал. Только с рассветом очухался. Пригляделся, на скамейке спина сидит.
Это и была Нинка. В тот вечер она с бой-френдом поцарапалась, вот и присела на скамейку о жизни своей девичьей подумать, об отношениях с нашим мужским полом, которому "только одно надо", желательно много, и желательно с разными. В печали дева до зорьки досидела.
Тут я выползаю, разбитый партизан, черепашьим аллюром. Девчонка она впечатлительная — в обморок. Сначала я ее откачивал, потом она мои боевые раны припудривала.
— Ты кто? — спросила Нинка, когда очнулась.
Я представился честно, как есть:
— Винни-Пух.
Она чуть снова с катушек не слетела.
— Сумасшедший?
Я смутился:
— Не, почему сразу сумасшедший... Вениамин просто, имя у меня такое, — извиняющимся тоном пояснил я. — Но все зовут Винни-Пухом. Можно просто Пух, или просто Винни, так короче.
— Нет уж. Я буду называть тебя по имени, — твердо сказала Нинка.
— Так меня еще никто не называл, — расчувствовался я.
— А я буду! — отрезала она.
— Спасибо...
Потом мы долго смеялись. Наивная девчонка никак не могла понять, почему не заметила меня раньше — ведь я лежал всего в паре метров от нее.
Объясняю авторитетно:
— Я в Чечне разведчиком служил, попробуй меня заметь! Нас так выдрессировали маскироваться под рельеф местности, что ни один дух не расчухает! Лежит камень, ну и пусть лежит. Попробуй узнать, что это я притаился!.. Только одним способом меня можно вычислить.
— Каким?
— Я на "аллах акбар" отзываться начинаю... матом, — открыл я страшную военную тайну российской армии. — Нервы-то не железные!
Так мы и познакомились.
Девчонка мне сразу приглянулась. Конечно, не блондинка с голубыми глазами, но и я не жгучий брюнет — до героев дамских романов нам обоим далеко. К тому же, большого выбора у меня не было — не шибко котировался в девичьих кругах вечно пьяный и бедный ветеран, не прошедший программу адаптации к мирной жизни.
Когда встречаться начали, я ей про свою судьбу рассказывал, про войну. А поведать было чего...
О том, как чиста конституционный порядок наводили в ихней Ичкерии, как духов мочили, как духи поперли нас с нашим порядком в родные пенаты. О том, как запил, вернувшись домой, потому что здесь все считали нас не освободителями, а завоевателями, империалистами. Ну, вы помните весь тот словесный понос после Первой Чеченской. Ты им про рабов, а они тебе про мирное население. Ты им про то, что это мирное население почище наших партизан во Вторую Мировую, а они тебе про самоопределение народа. Ты им про авизо фальшивые, про зеданы в подвалах, про выкупы, что чечены за живых людей, как за скот требуют, про наркоту, резню, угнанные со всей страны машины, законы средневековые, а они тебе про какой-то суверенитет втирают... ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ НАХ... СУВЕРЕНИТЕТ! Обидно... Невъезжание полное!
Нинка меня жалела, жалела, и дожалелась конкретно. Напоролась красна девица на счастье — секс в России чаще застает врасплох. Вскоре выяснилось, что места для маневров не остается. А у меня, в общем, и не было особых планов на субботу...
Замендельсонили нас в загсе согласно правилам: с печатями, росписями и клятвами до гробовой доски. Женившись, я сразу исправился. То есть — бросил пить.
По профессии я был токарем, перед армией успел окончить училище по этой специальности, после того как меня не пустили в институт — сомнительные "таланты" Винни-Пуха перевесили детдомовскую льготу. Устроился, в общем, на завод.
Зарплату назначили неплохую — на метро хватало. На остальное уже не оставалось, но ездить на работу я мог. Заводская администрация считала, что это главное. Работяги так и шутили: не зарплата, а проездной. Кормят, говорят, настолько, чтобы до станка дополз. Нинка работала воспитательницей в детском саду, оклад у нее был соответствующий. Так мы и жили: на проездной, и на детские.
Глядя на это капиталистическое благополучие жить не шибко хотелось. А когда родилась Катюшка, то понял: пора браться за ум. Не долго раздумывая, я уволился с завода, покончив с благотворительностью.
А куда податься с моей красноармейской подготовкой? В милицию — больше некуда.
Я навел справки. Выяснилось, что очередь желающих встать на стражу закона пополняется быстрее, чем появляются вакансии. То есть очередь растет быстрее, чем ментов успевают отстреливать. Плюс блат. То есть минус. Из социализма, он плавно перекочевал в капитализм и неплохо себя тут чувствует. Навел я справки и о зарплате. Прикинул бизнес-план в уме столбиком — дебет с кредитом не сходятся. Значит, придется брать взятки... Тут я понял, отчего очередь такая большая, и почему блат, несмотря на то, что постреливают.
Ну и черт с вами, решил я. Кто хочет брать взятки — идите в менты, а я так не могу. Я от воспитания честный, прикидываться не умею. Поэтому сразу пошел в бандиты. Там очереди нет, и профессионалов ценят, и врать не надо.
Был у меня с войны один кореш среди бандитов. Поклонился я ему в ножки и сказал:
— Выручай братишка, сведи со своим папой, очень кушать хочется.
Он корешок хороший, познакомил. И стал я на бандитов работать. Несложно оказалось с моими боевыми навыками. Но поставил я себя сразу свободным художником — деньги за конкретную работу, а в кодлу не вхожу — всякие междоусобные разборки меня не привлекали.
Когда я пришил в подъезде первого бизнесмена, папа изрек:
— А ты профи, пацан. Чисто сработано.
А попробуй-ка не быть профи, когда душа твоя между небом и землей болтается. Да еще молодая жена с дочерью от тебя зависят.
Но я пацан путный, а не то что те, ну, которые как эти... непутные. За милую душу бизнесмена пукнул, безо всяких там философских мыслей. Эти мысли, как я тогда считал, они вообще лишние — спать мешают, а проку никакого. Не думать надо, а делать: быстро и чисто. Вот тигр, к примеру, не думает о том, как плохо антилопку жизни лишать, а просто лишает и все! Ему пропитание нужно, и он не виноват, что эта антилопка как раз его пища и есть. Ему мозги противопоказаны, потому он и сытый. Если бы занимался гуманизмом — с голодухи давно бы подох. Надо быть ближе к природе, жить по ее законам, понимать природу природы, мать ее раз так. Тогда будет полный тип-топ. Я — тот же тигр, хоть и Винни-Пух.
Дальше — больше. За первым — второй, за вторым — третий... Вы и сами не забыли еще эти лихие девяностые. Люди с легким сердцем расставались с бабками, лишь бы их соперник дал преждевременного дуба. Игра "Закажи конкурента" стала популярней домино в курилках. Самый актуальный тост на корпоративных вечеринках в те смутные времена звучал зловеще:
— Чтоб оставаться не заказанным!
Вспомнив обо всем этом теперь, я снова осклабился. "А все-таки я прорвался", — думал я, типа. Период первоначального накопления капитала прошел на пять с плюсом. Выхожу завтра из колонии и начинаю новую, совсем другую жизнь! Деньги теперь имеются, открою какое-нибудь маленькое дельце, например, кафешку. Дочку буду растить, сказки ей на ночь читать всякие... про того же Винни-Пуха хоть. В общем, как белый человек заживу! Потому что, если честно, эти законы естественного отбора мне уже весьма и весьма... Не патологический же я!
Так мне мечталось в ту последнюю ночь, когда я лежал на нарах, глядя без конца в потолок...


Морфей забрал кореша Винни-Пуха под свое крыло только к утру. И приснился Пуху странный-престранный сон.
Будто нахожусь я дома, рядом играет Катюшка, жена суетится на кухне, за окном хлопьями валит снег, а в углу комнаты стоит елка и переливается разноцветными лампочками гирлянды. Без вопросов дело к Новому Году.
Кто-то звонит в дверь. Я подхожу и спрашиваю, не открывая:
— Кто там?
— Дед Мороз, — отвечают мне из-за двери.
— Кто? — не понимаю я.
— Дед Мороз, чиста! С Новым годом! С новым счастьем!
Я не лох, понятное дело, не поверил. Говорю жестко:
— Канай отсюда, пока не вышел!
— Сукой буду, Дед Мороз! — занервничал гость.
— Ах, так! Ну, смотри у меня, сам напросился...
Решительно распахиваю дверь, а на площадке натуральный дедуля. Со всеми причиндалами: в красном тулупе, с красным носом, в бороде, и с мешком. Но без Снегурочки.
— Тебе чего, старый? — не понимаю я. — Не туда забрел с перепоя? Мы никакого Деда Мороза не заказывали.
— Значит, другие заказали. Доброжелатели, типа. Есть у тебя доброжелатели?
— Не...
— Ну, кто-то же вас, придурков, заказал! — рявкнул тот. Глазки под бородой так и забегали. — Девочка Катя здесь живет?
— Ну, — отвечаю и жду, что последует дальше.
— Гну! — разозлился дедуля. — Не врубаешься? Я к ней. Типа, поздравить пришел. Впустишь, или Деда Мороза никогда не видел?
Конкретный дедок попался, думаю. Наш, русский, ядреный — не отвяжешься, пока не нальешь. Но в чем тут тема понять не могу, и это меня смущает. Недоверчив я к человеческой доброте. Кто мог его вызвать? Или Нинка без меня постаралась?
Тут в прихожую выбегает Катька и прерывает нашу культурную беседу.
— Дедуска Молос! — заблестели ее глаза. — Ко мне?
— А то! — подтвердил тот, нагло проныривая мимо меня внутрь. — К кому еще, блин. Не к этому же недоростку... К тебе!
В общем, давай он отплясывать с ней вокруг елки, давай стихи из Катюшки тянуть, рэкетир чертов.
— Тепель ты мне подалок подалис? — раскатала губу дочурка.
— Да уж подарю, подарю...
— А что?
— Сейчас увидишь.
— А мне? — спрашиваю я для прикола, подключаясь к всеобщему веселью.
— А тебе чего? — удивляется дед. — Машинку?
— Зачем мне машинка! — говорю, усмехаясь. — Я из этого возраста давно вышел. Давай уж сразу Снегурку!
— А ху-ху не хо-хо?! — приревновал дедуля.
Мы с Нинкой обнялись и засмеялись. Славный старик попался — за словом в карман не полезет!
— Ладно, пошутил я. Доставай, что ты там Катюхе приготовил.
Кряхтя и не по-детски матерясь, Дед Мороз нагибается к мешку, запускает в него обе руки и достает подарочек. Оригинальный ваще-то, больше для мальчиков подходит — автомат Калашникова. И не игрушечный... Вскинув его, он разряжает в меня, жену и дочку весь магазин.
Дико закричав, я проснулся на самом интересном месте.
Вскочившие с нар зэки бросились ко мне. Но, увидев, что все в порядке, остановились. Глядели оторопело, ничего не понимая.
— Какого х...?! — поинтересовался Мясник.
От ужаса перехватывало дыхание; я не отвечал, а лишь дышал как лошадь и тупо смотрел на них. Когда до сознания дошло, что я еще в колонии, ажно на душе полегчало. Продрав глотку, я объяснил:
— Дед Мороз приснился...
Пацаны заскрипели зубами. Они не понимали что тут страшного, и зачем будить их по такому невинному поводу.
— А чего орешь?! — возмутился Мощи.
— Это не совсем Мороз... — виновато пробормотал я, — это... он... отморозок какой-то... Меня ему заказали.
Мощи заныл и вернулся к своему лежаку.
— Совсем свихнулся на радостях, — проворчал он оттуда. — То ржет, то орет.
Мясник понимал не больше его, но сочувственно похлопал меня по плечу и сказал мягко, по-отцовски:
— Ты того... спи спокойно, понял?
Если бы он знал как это верно!
Сон только укрепил меня в правоте своего решения. Пора завязывать с естественным отбором, пока он не выбрал меня.

 

ГЛАВА 2

Братан! Не отрекайся от братвы!..

Сентябрьское утро встретило пасмурной осенней прохладой. По небу вальяжно перекатывались тучки, грозя облегчиться к полудню своей чиста дистиллированной мокротой. Но такие пустяки не могли испортить праздник. Эх, братцы, сесть один раз стоит хотя бы для того, чтобы выйти!
Я пребывал в легкой степени экстаза. Да что там! Хотелось визжать от восторга! За всю свою жизнь помню единственный момент, сравнимый по ощущению с этим, — когда закончил ПТУ. Тогда казалось, что весь мир открыт передо мной. Я хотел найти в этом огромном мире свою дорогу, и нашел ее — большую дорогу.
Сегодня у меня были ваще другие планы. Да, я снова хотел найти свою дорогу, но теперь уже нормальную. И мне казалось, что я справлюсь. По крайней мере, я не видел для этого никаких препятствий.
Но на выходе мне попался слегка помятый черный "БМВ". Я стал обходить заблудшего немца, надеясь, что прибыл он не по мою душу, однако в сердце уже засвербело. И не зря — катафалк был зафрахтован для моей персоны. Передняя дверца тачки распахнулась, и появился Глобус.
Он вывалился мне навстречу с сияющим хайлом и растопыренными, как вывороченный забор перстами. Из разверзнутой пасти бандита торчали такие же растопыренные зубы. За эту торчащую особенность я часто называл его Веселые Зубки, или Стереозубки. Я всегда подозревал, что по зубам можно судить не только о возрасте, и не только о лошадях. Этот конь, к примеру, не ходил к стоматологу нарочно — дабы жутче выглядеть. Вот и решайте сами, что он за человек...
— Здорово, Винни! — гаркнул Глобус так, что я почти поверил в его счастье от встречи со мной. — Сколько лет, сколько зим!..
— Две зимы, два лета, — посчитал я за Глобуса, зная как у того с арифметикой.
Не замечая моей холодности, он подлетел на всех парах, и принялся тискать в объятиях. Я попытался его отстранить, а этот гаденыш не отстраняется! Кто бы мог подумать, что он такой любвеобильный!
— Как жиханишь? — спросил Глобус.
— Минуту назад... хорошо, — с трудом выдавил я.
— Не рад?! — спросил он, удивляясь, и слегка отодвинулся, пытаясь рассмотреть мою моську с расстояния. — Это же я — Глобус!
Еще бы я не знал, что это Глобус! Я знал, то это Глобус... По части ума данный представитель рода человеческого вполне мог конкурировать с братьями нашими меньшими. Они братья по разуму, так сказать. Раньше я долго думал, за что ему дали такую странную кликуху? Однажды меня осенило: у глобуса нет острых углов! Это ведь шарик, с какой стороны на него ни глянь — тупость идеальная. Зато обтекаемость хорошая.
— Здорово, здорово... — неохотно сказал я, чиста ради этикета. Потом жестко вставил: — Ты чо приперся?
— Во, блин! Так тебя встретить!..
— Меня встречать не надо, я пока еще сам передвигаться могу. Бывай, Глобус! — бросил я ошарашенному чуваку и пошел в другую сторону.
Тишина сзади не то пугала, не то обнадеживала. Но уже через секунду незнакомый повелительный голос заставил меня остановиться:
— Эй, братан. Есть базар конкретный.
Я повернулся. Из другой дверцы вылез рыжеватый парень с экономной стрижкой. Я не знал его, видимо новобранец. Вместе с Глобусом он направился ко мне расслабленной походкой. Глобус уже не улыбался, радость его конкретно подсела от моего приема; гляделки лучились недобрым огоньком.
— А ты кто такой? — резко спросил я незнакомца.
— Я — Ежик, — представился он, не моргнув глазом.
Бля, — подумал я, — не мышка серая, так Ежик рыжий!" Нет, в принципе я люблю животных, но этот зверь не понравился мне с первого взгляда.
— Я пургу спустил! — ответил я по фене, чтобы они въехали раз и навечно.
Но они явно не въезжали. Ежик подошел вплотную, положил увесистую лапку на мое плечо.
Парень был ниже на пол головы, но умудрялся смотреть снисходительно даже оттуда. Глаза цвета хаки — не то зеленые, не то коричневые — не предвещали мирного исхода переговоров.
Я слегка напрягся, по всему видать — крутого замеса парнишка. Такому недолго в шестерках бегать, может и до пахана дойти. Если не убьют. И, если будет справляться с работой... В данный момент его работой был я.
— Тебя папа приглашает, — сказал Ежик, как бы усмехаясь.
Я сбросил лапку. Не люблю этих нежностей. Когда пацан пацана трогает — это что-то ваще не из той оперы. Не мужицкое это дело.
— А пригласительный билет есть?
Моя несусветная наглость поразила Глобуса. Он отказывался понимать такое поведение. Для него оно выглядело аномалией, такой же непостижимой, как если бы он встретил порядочную девушку.
— Ну, чо ты кочерыжишся, Винни! Я — пригласительный билет! Ты чо, меня не знаешь?
— Знаю.
— А чо тебе еще надо? Ты папу не знаешь?
— И папу знаю.
— Ну и все! — подытожил Глобус свои недолгие, но веские аргументы.
Я его не осуждал. С точки зрения Глобуса: раз папа зовет, значит, ноги в руки, "Мурку" в зубы — и вперед! Такого, чтобы папа звал, а званый не пришел, просто не бывает. Законами естественного отбора не предусмотрено. Но я железно решил завязать, и потому с самого начала необходимо поставить себя жестко; никто из бывших знакомых не должен даже возбуждаться в мою сторону.
— Может тебе он и папа, а у меня папы нет, — ультимативно врезал я Глобусу, непосредственно в его узкий лоб. — И мамы нет — я детдомовский. Понял?
По лицу посланника стало заметно, что счел он меня гуманоидом. Речи я толкал далекие от земных понятий. Глобус шел пятнами и грозился потерять сознание. "Нокаут", — резюмировал я мысленно.
Развернув стопы башмаков в противоположную сторону, я сделал шаг... сделал два... На третьем я снова почувствовал натренированную в подвалах тяжесть руки Ежика.
— Пурга не спущена! — сказал он мне.
Ах, так?! — подумал я, чиста. — Щас я тебе устрою кипиж! Ежик в тумане, блин..."
А дальше... Нет, вообще-то я очень крутой. Иногда — страшно. Я бы запросто опустил всю эту шваль на полтора метра ниже уровня земли, но тут мне просто не повезло. Во-первых, у меня не было оружия, во-вторых, я не успел сильно разозлиться, в-третьих, их было двое. А два упитанных кабана на одного ослабленного тюремными харчами — это арифметика неважная, даже для такого крутого перца. Тем более, обувь сейчас пошла страшная — с протекторами от грузовика. Мода, чтоб ее... Она для цивилизованного Запада хороша. А для нашей дикой степи... Очень опасная мода для русского человека, мы ведь все не по назначению применяем.
Короче. Получив пару-тройку раз по голове этими протекторами, я слегка прижух, и мне срочно захотелось видеть папу. Знаете... просто интересно стало: что он такого скажет, чтобы я изменил свое конкретное решение завязать.
— Ну, как? — переспросил Ежик. — Едем к папе?
— Конечно, г-хе... едем, — сказал я, сплевывая кровь. — Я и сам собирался, зачем так настаивать...


Будь проклят тот день, когда я выполз на этот свет. Вся жизнь одно сплошное биде — только успевай подмываться, — такие невеселые мысли звенели в моей голове, пока мы мчались по улицам утреннего Новосибирска. — Ах, зачем моя мать познакомилась с отцом! Почему он не воспользовался презервативами!" Одно душу согревало: все проходит, даже жизнь.
Офис располагался на окраине города, в неказистом на первый взгляд кафе "Крыша дома твоего". Только извращенный мозг папы мог догадаться взять безобидные слова из популярной времен его молодости песни, и вложить в них столь зловещий смысл. Не зря для краткости и точности данное заведение именовали просто "Крышей".
Нормальные люди сюда не приходили, зато уродов всех мастей хватало. Настоящий рай для грешников. Каждому в районе было известно: здесь кучкуются те, кто под крышей этой Крыши, а также мелкие воры, проститутки, и прочая нечисть рода человеческого. Так что законопослушные прохожие, бредя по улице, предпочитали переходить на другую сторону. Мало ли, а вдруг кому из завсегдатаев захочется пострелять по бегающим мишеням...
Папа числился директором. Впрочем, таковым он и был, но не только. Как вы уже могли догадаться, он являлся главой группировки с аналогичным названием. Шайка его покрыла собой практически весь город, выдаивая ежемесячно лимоны и лимоны баксов. Естественно, при таких бабках, проникла и в высшие эшелоны местной власти. Ну, вы сами знаете: коррупция в России как диффузия в физике.
На место прибыли быстро. Соблюдать ограничения скорости братве не было нужды — доблестные стражники дороги, завидев несущийся "БМВ", едва не отдавали честь.
Кафе только открылось. По понятным причинам оно пустовало — народ отсыпался после "трудовой ночи". Лишь бармен Саша хмуро тер стойку бара, пытаясь вернуть ей прежнее состояние невинности, взамен привычного состояния утренней облеванности.
При моем появлении, он радостно взмахнул рукой:
— Привет, Винни! С возвращением! — Но, заметив мою скучную физиономию и то, что шел я под конвоем да строевым шагом, скоропостижно заткнулся.
Перед дверью с надписью "Служебное помещение" Ежик с Глобусом остановились. Шестеркам вход сюда был закрыт, и они гадливо поскребли дверь.
— Вот он, — сказали Ежик и Глобус.
— Давайте его сюда, — сказали Бык и Клык.
Два папиных референта в модных дорогих костюмах — один в "Найки", второй в "Адидасе" — втащили меня внутрь, хотя я совсем не упирался.
— Сам пойду, — сказал я им, выдергивая руки.
— Обязательно пойдешь, — сказали они мне, продолжая волочить за собой.
В кабинет меня втолкали без доклада, что говорило о срочности доставки. Все трое мы замерли по стойке "смирно" у порога, ожидая приказаний.
Папа сидел у телевизора и даже не повернул в нашу сторону свою лысую тыкву. Голова его была ровной и блестящей... так и хотелось нацарапать на ней неприличное слово.
В телевизоре Шендерович завивал народу извилины кудрями про путинскую диктатуру закона. Некоторое время папа внимательно слушал, потом сплюнул прямо на блестящий паркет, зло при этом выругавшись.
— И что за страна такая! — обратился он ко мне так, словно я не два года пропадал, а выходил на пять минут перекурить. — Включишь ящик — либо в кадре еврей, либо за кадром еврей; книгу откроешь — либо автор еврей, либо герой еврей; в газете псевдонимы подозрительно русские табуном колосятся. При этом все коренные москвичи и петербуржцы в десятом колене по самое неболуйся. Даже Великую Октябрьскую и ту евреи с кавказцами делали, а русские так, на подхвате. Если пришить кого-нибудь, или за пивом сбегать... Ну до чего народ творческий, эти евреи! Я еще в России, или уже в Израиле?! Переехал, б..., не эмигрируя! — папа подумал. — Интересно, Интернет они тоже захватили?..
Мыслил папа в геополитических масштабах, я всегда это ценил. Но его мнение о телезвезде мне не понравилось.
— А мне этот жид по вкусу, — заступился я за Шендеровича. — Он смешной, кучеряво растекается. И за правду, даже если после нее жить не хочется!
Папа посмотрел на меня как-то жалостливо и конкретно поскреб затылок.
— Винни-Пух, — сказал он, — вот скажи мне, кто был в почете в лучшие времена?
— Не знаю... смотря какие времена.
— Во все нормальные времена, Пух, в почете были настоящие мужики. Понимаешь? С честью там, как рыцари, или без чести... как не рыцари, но мужики! А теперь?.. — Я почуял, что вопрос не требует моего ответа. — Шуты да скоморохи! Вроде этих Шендеровичей с Киркоровыми.
— Это базара нет, — согласился я в принципе, особенно касательно последнего.
— Вот и славно.
Он подошел и положил свои культяпки на мои литые плечи. В костюме-тройке и белой рубашке с бабочкой папка косил под интеллигента. Его и вправду можно было принять за приличного человека, если смотреть издалека. Метров со ста. Потому как с пятидесяти становилось ясно, что это дровосек в костюме аристократа. Совсем вблизи вам бы стало и вовсе тошно, ибо глаза у папы имели специфический волчий разрез. А заглянуть в такие очи — не для слабонервных.
Я принюхался. Папа благоухал как пасхальный кулич, но я-то знал, чем от этого пряника несет на самом деле. Он вонял десятками загубленных жизней и сотнями загубленных судеб. У него и кличка была — Гвоздодер... Этот черт никого не боялся и видел в гробу всех, включая самого себя. В смысле, не боялся смерти ваще.
Пристально вглядываясь мне в глаза, он словно пытался чего-то понять. Я тоже силился въехать какого дьявола ему от меня надо. Не нравилось мне это рандеву — притаскивать свободного художника как одну из своих шавок некрасиво. Не по понятиям это.
Но лицо папы (если так можно сказать) смотрело непроницаемой бакулкой. Он умел прикинуться этаким пеньком. Не будь дурак, я прикинулся томатом — мои розовые щечки заулыбались, радуясь понарошку. Такая ботаника у нас получалась.
— Тебя не было два года, Винни, — молвил он ласково. — Ничего не хочешь мне объяснить?
— Я был в зоне.
— Знаю, знаю, — саданул он рукой мимо моего уха. — И знаю за что. Ты мне другое скажи: какого черта ты туда вообще полез?!
Вот так да! А какого черта тебе это знать?" — зло подумал я и перестал улыбаться. Не люблю, когда не меня давят, кетчуп делают. Что я ему, Ангел Бенс?
— Папа, что ты как этот, ну, которые как те?! — спросил я его твердо.
— Не понял, — не понял даже папа. Референты у двери тоже не поняли. Они автоматически кинулись за пазуху, под костюмами щелкнули предохранители. — Спокойно, — сказал он браткам, зная, что те сначала стреляют, а потом думают. Референты послушно вынули руки. — Ты о чем? — обратился он снова ко мне.
— Уговор был — не в кодле я, — напомнил я Гвоздодеру. — Так что мое дело зачем я и куда. Надо так было, типа.
— Угу, — сказал он и стал молча семенить по комнате короткими ножками, искоса поглядывая на меня.
Ходил он с закинутыми за спину руками, как на прогулке в местах, откуда только что прибыл я. Привычка — вторая натура, в натуре... А может и первая.
— А все-таки? Ты пойми, я тебя как сына спрашиваю.
Как сын я должен был отвечать. И потом, меня самого распирало...
— От ментов схорониться хотел. На мне столько дел висит, вот я и залег на дно, чтобы муть устоялась.
— От ментов? — Папа остановился с таким видом, словно набрел в тайге на пингвина.
— Ага.
— Ну ты даешь!
— Я такой! — страшно довольный своей смекалкой и произведенным эффектом, подтвердил я.
— Дурак! Кому ты нужен?!
— Как... кому.
— Никому!
Вот это да! — поразился я. — Неужели зазря два года отмотал? Вот это я смог..."
— Впустую два года отбарабанил, — подтвердил папа.
— Я думал...
— Не мог со мной посоветоваться? Думал он... По твоему, им больше делать нечего, как за тобой бегать? Тоже мне супермен! Да они о тебе и знать не знают, и слышать не слышали! А ты — сразу в тюрьму!
Продолжая качать головой, папа сел за столик, налил в два заранее приготовленных граненых стакана коньячок и сделал мне знак пальчиком. В прострации я подсел к нему.
— За твое возращение!
— Да... за это стоит, — растерянно отозвался я.
Мы дернули, закусили какими-то неопознанными сливами и дружно уставились друг на друга.
Папа подумал и налил еще. После второго стакана, он расплылся в улыбке, похлопал холеной ладошкой по моему нервно сжатому кулаку.
— Не расстраивайся, Винни. Я сам сто-о-олько отсидел! Ты себе не представляешь!
— Представляю...
— Вот. И ничего!
— Ты ж за дело. А я ж просто так. Перестраховался малость.
— Это да. Но, зато опыт. Как там... сын ошибок трудных — как раз про тебя. Но, ведь всего два года, Винни! А опыт, он даром не пропадет, не волнуйся. Второй раз сядешь, попомнишь мои слова. Пригодится.
—...Спасибо, успокоил.
От последних слов захотелось дернуть еще по стакану.
— Ладно, дело прошлое. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, — процитировал он чью-то мудрость, добавив от себя: — в бетоне. О будущем надо кумекать, о будущем. — Папа кивнул на телевизор. — Я ведь не зря заговорил о жидах. Тут, понимаешь, какая тема наклевывается...
Я аж остолбенел копчиком. В таких делах я мигом секу поляну. "Значит, он хочет втянуть меня в свою новую "тему"? Да еще в такую?"
Не дав договорить, я вспучился:
— Да этот-то что тебе сделал! На Шендеровича не пойду! Во-первых, он личность известная, а во-вторых, я его уважаю!
Папа не ждал такой резкой реакции, и взял секундный тайм-аут.
— Винни, не надо воспринимать все буквально, — сказал он, наконец, скукожившись всеми мышцами физиономии. — Не об этом телемене я тебе базлаю, он так, к слову пришелся... Ну, для примера, что ли. А речь идет об одном банкире поганом, правда, личность тоже известная и тоже того... Но его тебе уважать не за что. Такие бизнесмены всю Россию разворовали! — патриотично заявил сибирский вор в законе. — Так что не тушуйся.
Я обиделся даже, что он сомневается в моих реальных качествах. Уж кем-кем, а зайчиком я никогда не был. Нет, конечно, я благодарен ему за все, что он для меня в свое время сделал, но нынче у нас разные пути-тропинки.
— И на банкира не пойду, — отрубил я, не желая ничего слушать. Набрав воздуху, я признался: — Конкретно решил завязать, папа.
— Че-го?
— Чего "че-го"? Завязываю я чиста с этими делами, и ваще. Деньги у меня есть, кой-чего скопил, так что не нуждаюсь, типа.
Папа явно имеет виды на мой фейс. Я понял это без труда. Из него так и перло, что он хочет отглянцевать асфальт перед своим кафе моей физиономией. Его проблемы. Свое решение я принял еще в зоне, и отменять не собирался. У меня дочка подрастает, она не крутая. Не хочу я, чтобы Катька росла в этой нездоровой атмосфере. Я же нормальный папка, а не то что те, ну, которые как эти... Как ненормальные, одним словом. А если меня прихлопнут, или опять посадят? Зачем, правда, травмировать ребенка... Нинка права — надо завязывать с загибулинами, а уж из криминальной круговерти выходить первым делом. Пока есть на чем. Пока ноги есть.
— Винни, что с тобой случилось? Не узнаю своего реального пацана! Может объяснишь? — по-отечески заинтересовался папа, быстренько наполнив стакан.
Дипломатия, типа", — подумал я, чиста.
— А что тут объяснять-то? — Заглоченная терпкая влага разлилась по трубам, подступая все ближе и ближе к крыше. Закусил долькой лимона, пропел: — А-а-а...
— В каком смысле?
— Хорошо-о, — пояснил я предоргазмное состояние.
— Ближе к делу, — напомнил мне Гвоздодер о своем вопросе. — С чего ты, Винни, так погряз в нравственности? Или запах параши в голову ударил? Растолкуй!
Я немного подождал, пока станет совсем хорошо. Развалился в кресле и поковырялся ногтем в зубах для престижу. Снисходительно посмотрел на папу.
— Объяснять здесь нечего, все предельно просто. Задумался я, папа, об смысле жизни и ваще...
— Что значит "ваще"? — скривился он.
— Ваще и есть ваще. Серьезно, значит, задумался. Раньше я, как-то, не шибко. А тут прям ваще. — Откинув голову, потянулся, ловя сладкие секунды алкогольного счастья, неведанного два года. — И такое озарение накатило! Такая ясность, одухотворение и черт знает что еще! Вот, думаю, дернул я вглухую одного, второго, пятого, десятого, бабки срубил... Дальше что? Дальше фигня получается — либо опять носом к параше, либо в деревянный бушлат и под мраморную глыбу с золотыми буковками... Не греют меня эти варианты, папа. Для чего живем? — риторически воскликнул я, типа умный, замечая краем глаза, что и референты впали в задумчивость о смысле жизни. Бык даже головой закивал на своей бычьей шее. Приняв это за знак внимания, я полностью переключился на них. — А знаете ли вы, братцы, что можно, оказывается, жить, и не убивать! — Референты испуганно посмотрели на папу. — Да, — сказал я, окидывая их взглядом, достойным заблудших баранов, — можно! Представьте себе! Оказывается, есть много других разных интересных вещей, о которых мы даже не подозреваем! Понимаю, поверить нелегко. Сам сначала испугался. Ну, вот, возьмем хотя бы вас, — указал я на них, — что вы видали, кроме разборок своих? Какие у вас интересы в жизни? Чего вы умеете, чего знаете? Бык, сколько ты книг прочитал после школы?
— А чо я-то сразу! — напрягся тот, недобро сверкнув очами.
Я взял бутылку и накапал сам. Расслабился, приятно почувствовать себя хозяином положения:
— То-то и оно — "чо"! После букваря — ни одной. А я в колонии Достоевского всего, Пушкина, Чехова...
— Чихал я на твоего Чехова!
— Где твой "Стиморол"?! — жестко спросил я референта.
— А чо... — не понял Бык и растерялся.
— А то! Иногда лучше жевать, чем говорить! — Я выдержал паузу. — Скажу вам, братцы, жизнь наша — труха! Сегодня мы бревна, — выразительно посмотрел я на Быка, приветствуя его поднятым стаканом, — а завтра — опилки...
Поскольку я умолк, папа, медитировавший до того в неподвижности, мягко спросил:
— Закончил?
Вместо ответа я махнул рукой.
Папа недолго думал.
— Действительно, все предельно просто, — сказал он. — Синдром параши — если смотреть на мир через унитазное очко, ничего хорошего в нем, конечно...
Неопознанная слива так и застряла у меня в глотке. Пришлось, кряхтя, выплюнуть в руку.
— Ну при чем здесь это? Я тебе об высоком! А ты о своем!
— Притом, Пух. — Он растопырил пальцы и принялся говорить, конкретно жестикулируя в поддержку своих слов. — Ты задумался о смысле жизни? Я покажу тебе смысл! Кто ты был раньше? Быдло! Тебя на долбаном заводе имели везде куда можно и куда нельзя, ты с голодухи помирал, когда я тебя приютил. А сейчас он о жизни задумался! Одухотворился, блин! Цветочек аленькай... Твой смысл, Винни, — не помереть под забором при нашей хренократии! Или я не прав? Ну конечно! Теперь то ты человек! Я не спорю! Но человек ты, Винни, пока ты братан! А нет братана — и нет человека!.. — рубанул он воздух. — Такая вот взаимосвязь получается. Потому что в стране этой, Винни, никому ты не нужен, кроме самого себя. Да, мы волки! И дело наше волчье! И именно поэтому с нами и считаются!..
Он говорил еще долго. Бык и Клык слушали, разинув пасти. Очень внушали им фундаментальные размышления папы по данному вопросу.
Меня же больше интересовали его золотые руки-крюки. Я сосредоточенно следил за пальцами, пытаясь запомнить все приемы. Папа, скажу я вам, был в плане языка жестов большим мастером. Не стань он папой, стал бы художником, потому что картины имел способность рисовать одними пальцами. Да еще такие, каких Глазунов и со своими кисточками не осилит! Очень ярко стояли художественные образы папы пред моими очами. Как живые!..
Когда он закончил, я секунд пять посидел молча. Для приличия — вроде как переваривая информацию. Думать здесь было нечего, он не понимал одной вещи — это раньше я был голоден, а теперь... сыт по горло.
— А все-таки я завязываю, — сказал я твердо. — Извини, папа, но дорожки у нас таперича разные. У тебя — волчья, у меня — пока и сам не знаю какая, но другая. — И добавил авторитетно: — Я так решил.
— Да он же не въезжает совсем! — взмолился Бык. — Крыша от книжек отъехала! Недоразвитый!
— Тихо, — сказал ему босс и посмотрел на меня уныло, как тот повар на курицу.
Щас дипломатия кончится, — прочувствовал я ситуацию копчиком. — И начнется в мире животных. Как в той басне, где лебедь раком щуку..."
— Ох, Винни, Винни... Прежде чем базарить о душе, неплохо бы позаботиться о заднице, — чиста мудро изрек папа, как всегда, в самое очко. — Иначе твоей ищущей душе не в чем будет приютиться. В здоровом теле здоровый дух... выбирай одно из двух, Винни-Пух...
Из двух презентованных папой вариантов выбрать одно оказалось довольно проблематично. И жить хотелось по-человечески, в ладах с самим собой, и, желательно, на этом свете. А на свете этом без задницы никак нельзя — не божье царство. Совсем не божье...
Пока я сидел, раскидывая мозгами, Бык притащил еще бутылку. Гвоздодер налил только мне.
— Выполни мой заказ, последний. Гарантирую, больше тебе этим заниматься не придется. Слово даю.
Папино слово — не болтовня какого-нибудь демократа-реформатора. Если папа обещает, к тому же, в присутствии своей братвы, выполнит обязательно. Но, будь его слово и не столь железно, у меня вряд ли существовала альтернатива.
— О'кей, — с тяжелым сердцем молвил я. — Но только в последний раз.
— Винни, без базара!
— Костяк. Кого работаем?
Посомневавшись, Гвоздодер достал из внутреннего кармана фотографию, протянул мне:
— Борис Абрамыч Мохровский. Знакомься.
Фотку этого гуся можно было не показывать. Его плешивая головешка с орлиным профилем периодически светились в новостях на ТВ и первых полосах газет. Кое-что из биографии Мохровского знал даже я.
Свой путь к миллионам он начал еще в советские времена. Тяга обогатиться и погрязнуть в роскоши сидела в его генах так глубоко и так основательно, что карьера молодого ученого не могла помешать карьере молодого спекулянта — Мохровский толкал билеты у театра на Таганке. С приходом перестройки он не улетел на историческую родину, как многие его собратья, а обернулся курочкой-рябой, несущей золотые яйца. Хотя бизнесменом Мохровский был слабеньким, дела у него долгое время шли лучше, чем у всей страны. А все потому, что Россия не запад, а восток. Это у них там: деньги — товар — деньги. У нас путь свой, и экономика особая: — бабки — власть — бабки. Не подмажешь — не поедешь, и Мохровский среди первых обналичил русскую народную мудрость. Мотаясь между Кремлем и братками, Борис Абрамыч легко нажил себе связи политические, криминальные, а также состояние, сравнимое с годовым бюджетом земли обетованной.
С приходом нового правителя, которого, по слухам, сам же БАМ и привел, Мохровский подрастерял свое влияние. Правитель этот, за те несколько лет, что проработал по молодости в Германии, сам стал немного немцем. А как истинные арийцы относятся к евреям, мне вам объяснять не надо... От придворного олигарха, статус Мохровского был низведен до дворника пред кремлевскими стенами, и бизнесмена мягким, но хорошо поставленным приемом дзюдо, попросили вон. Тому бы радоваться, что жив остался, сидеть тихонечко в заморской ссылке на берегу Лазурного моря, мемуары строчить, если уж совсем невмоготу... Куда там! Абрамыч, за последние пятнадцать лет окончательно потерявший ориентацию в пространстве, посмел обидеться. Потрясая сомнительным компроматом, он ударился в буйную оппозицию, стал предрекать недалекому правителю скоропостижную политическую кончину, да строить всяческие козни. Одна маленькая проблемка: Россия-то по-прежнему восточная страна, несмотря на пятнадцать лет перемен, и быть в ней бизнесменом и оппозиционером одновременно — удовольствие весьма затратное. Так что теперь дела его шли день ото дня все хуже. Он оставался еще владельцем доли в нефтяной компании и разваливающегося банка "Русский кредит", в котором не держал даже собственный капитал, предпочитая надежные западные. Но и с этих позиций его постоянно норовили смести.
Вспомнив все это в один миг, я заметно приуныл. Какая вонь поднимется! Попробуй дернуть за кончик, и ниточка Ариадны приведет к таким серьезным людям, что Минотавр сам повесится.
— Папа, — начал я, осторожно подбирая слова, — выполнить твой заказ, и после остаться в живых... Рембо надо быть, а не Винни-Пухом. За мной гоняться будут все: и МВД, и ФСБ, и братва!
— Не надо так драматизировать, — хладнокровию папы мог позавидовать Ленин в мавзолее. — Что касается братвы, можешь не беспокоиться, никто не тронет. БАМ стал слишком много брать и слишком мало отдавать, — сделал Гвоздодер постную мину.
Где кончаются бабки, начинается промежнациональная рознь", — просек я первоначальный пафос.
— А ФСБ?! Менты ладно, дело привычное, А ЧЕКИСТЫ?! ДА ОНИ МЕНЯ НАЙДУТ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ МОЮ МОСЬКУ НАРОДУ! ЧТОБ НА НИХ НЕ ПОДУМАЛИ! ОН ЖЕ В ОПАЛЕ!
— Ты профессионал, Винни, не мне тебя учить. Сделай все чисто, стерильно как в гробу, никто и не найдет.
Но слова его не придавали вдохновения. Видя это, босс решил подбросить более веские аргументы:
— Клиент серьезный, но и оплата достойная. Ты таких бабок никогда не видел... и никогда больше не увидишь. Пол лимона. Баксов.
О бабках я думать не мог. Я сомневался, что когда-нибудь смогу их потрогать.
— Да уж, шикарные будут похороны... — совсем упавшим голосом, промычал я.
Папа отреагировал моментально:
— Похороны за мой счет, — пошутил он и подленько заржал.
Мне стало только тревожнее.
— А как достать этого Мохровского? Таких шишек взвод ребят конвоирует с интеллигентными лицами. В подъезде не замочишь! Он и на унитаз без охраны не садится!
— Винни, твое дело — нажать на курок. А как подвести тебя к этому курку — моя забота. Не волнуйся, все уже организованно.
— ОРГАНИЗОВАННО?!
Я поразился. Еще утром я был в зоне, думал завязать, а он уже все устраивал, рассчитывал. Архимед, х...ев.
Папа утвердительно угукнул.
— Все готово. Завтра вылетаешь в Москву, тебя встретят наши ребята, объяснят, что к чему. — Он встал, давая понять, что аудиенция, типа, закончена. Меня прямо воротило от его замашек — то урка уркой, а то под белый воротничок косит. — Сегодня можешь отдыхать. Как-никак два года, — он хохотнул, — вхолостую оттянул!.. Не обижайся, я ж любя. Чем думаешь заняться?
— Жену хочу увидеть, дочку.
— Ну-у, это подождет. Есть вариант получше. Бык организуй-ка ему баньку с комнатой досуга.
Чиста папин прием — сначала поинтересоваться мнением собеседника, а потом сделать по-своему. Железный кулак в шелковой перчатке.
— Я, что, в заложниках?
— Отставить базар! — жестко приказал босс. — Ты меня еще благодарить будешь, — добавил он и похотливо подмигнул. — Бык, Натали привезли?
— Угу. — Референт помялся. — Только ее сейчас отмачивают.
— ???
— Она в нерабочем состоянии — со вчерашнего мучается, хуже матроса. Бревном лежит, не шевелится. — Бык оценивающе взглянул на меня. — А чо париться-то, папа? Ему щас и такая сойдет, — тонко намекнул он на мое двухлетнее монашество. — И Натали возражать не будет, какая ей разница... В первый раз, что ли?..
— Ладно, ваши дела. — Папа посмотрел на меня. — Иди, Винни, иди.
Выбора снова не было. Биде, одно сплошное биде...

 

ГЛАВА 3

Куда ни плюнь — конкретные все лица...

В салоне "Тушки", по ту сторону прохода, восседал парень. Я давно обратил на него внимание, поскольку походил он на Храм Христа Спасителя в миниатюре. Этакий передвижной вариант: весь покрытый золотом, абсолютно весь.
Пудовый крест на мощной цепи свисал с богатырской шеи поверх его цивильного костюма, каждый палец каждой из рук имел свой золотой перстень, даже запонки блестели на черной ткани желтым цветом. А уж во рту... вы не поверите, но оно самое, думаю 999 пробы.
А не Церетели ли тебя отделывал?" — вертелось на языке.
Парень узрел дельфинирующую по проходу попку стюардессы и культурно поинтересовался:
— Коза, а не метнулась бы ты за "Кока-колой"? — При этом он сексуально улыбнулся ей золотыми коронками в два ряда. Стюардесса и вправду была цыпочка — обольстить такую, все равно, что главный приз взять. На лошадиных скачках.
Попка скрипнула тормозами, повернулась лицом. Длинная бровь взметнулась ввысь, ударилась о челку и осталась там навсегда. Когда первый шок прошел, она открыла, наконец, свой прелестный ротик. К сожалению, возможность отвечать грубостью устав не предусмотрел.
— Извините, пожалуйста... невозможно... подлетаем, будем снижаться, — оторопело произнесла стюардесса.
Парнишка не отставал:
— А тебя не Жанной кличут? — спросил он, вперемешку с неприличными лошадиными звуками, символизирующими его полную боевую готовность.
— Нет, — выдавила та, унося окаменевший зад на закоченевших конечностях прямо по курсу.
— А зря! — бросил ей вдогонку пацан и осчастливил меня завораживающим видом украденного из закромов родины золотым запасом. — Стюардессу, по имени Жа-ан-на... — проскулил он, намекая.
Чем ближе столица, тем конкретнее лица... Я улыбнулся в ответ, чиста из вежливости, хотя горел желанием навсегда испортить его солнечную улыбку. Не люблю когда с девчонками вот так. Телка тоже человек, хоть она и телка... Тут мне вспомнились последние двадцать часов, проведенные с Натали. "Хотя..."
Бык сидел у прохода, словно перекрывая мне путь. Сбежать из идущего на крейсерской скорости самолета и без того проблематично, но парнокопытный решил подстраховаться. Умом он был так же крепок, как и мускулами.
Полорогий дремал, что было его вторым любимым занятием, после махания кулаками. Вряд ли он очень расстроится, когда заснет вечным сном, ведь тогда никто не сможет его разбудить.
Зачем папе мои услуги, — подумал я, — на него такие ухари парятся! Мог бы использовать любого..." Подумать-то подумал, а не додумал.
По рупору объявили о прилете, попросили пристегнуть ремни, чем разбудили Быка.
— Уже? — спросил он.
— Угу.
Из-за разницы поясов, вылетев в девять утра из Новосибирского аэропорта Толмачево, в Москву мы прибыли в восемь, такая вот "машина времени". Бык напряг остатки разума, не вышибленные еще на ринге, и стал переводить часы. Я уперся взглядом в иллюминатор.
Под крылом самолета расстилалась Москва. Типа, столица. Типа, самый крутой город мира после ихнего Чикаго. Это они так думают. Чем бы янки ни тешились, лишь бы не плакали. У них там Капоне, видите ли, крестные отцы всякие... Боевики про них снимают! Да наш простой доморощенный дон порвет ихнего Капоне на вермишель! Вдрызг! А они: "Чикаго, Чикаго..." А сами в Россию сунуться боятся. Знают: у нас даже в американском посольстве не спрячешься. Подъедет какой-нибудь пацан с огнеметом и ка-ак...
Вчера, пока ноги Натали приходили в сознание от красивой жизни, я видик смотрел. Отечественный самострел. Вы тоже могли его видеть, "УРОД/2" называется. Там некий симпатяга бегает по Америке с обрезом в поисках правды и смысла жизни. Я сначала подумал, что он это из нормального чувства мести делает... Но я ошибся, не сразу просек тему, не въехал в глобальность замысла режиссера. К концу фильма выяснилось: за правду парится мужик, в философском, так сказать, смысле. Нет, кино правильное — наш ответ Голливуду. У них русские космонавты в ушанках по станции "Мир" летают, у нас — простой пацан пол Америки мордой на асфальт положил. И это еще без атомной бомбы! А доверь парню пульт — он же столько доброго миру сделает... Хотя нам с такими пацанами никакое ядерное оружие не нужно! Давно пора было показать, что обыкновенный русский чувак любому крутому янки мозги вышибет за правду... Очень мы правду любим, хлебом нас не корми, дай только за правду повоевать...
Пока смотрел, таким патриотизмом проникся — святых выноси! А сейчас подумал: "Ведь я тоже за правду! Это только кажется, что все дело в бабках. Прав был папа — деньги-то ворованные! Значит, если капнуть глубже и ширше, — и я всероссийский мститель! Ну, жулье, крендец тебе..."
Настрой у меня стал как у Димана Донского перед Куликовской разборкой.


В аэропорту нас встретила братва. Все в коже и с желваками вместо лиц, отчего походили друг на друга как братья-близнецы.
Ограниченный контингент, сформированный для отстаивания конкретных папиных интересов на столичном рынке, действительно был крайне ограничен. Состав группировки — с десяток бойцов. Для сбора дани с контролируемых структур этих ребят вполне хватало. В случае же разборок, в Москву всегда был готов вылететь чартерный самолет, под завязку набитый крепкими сибирскими парнями с полным отсутствием инстинкта самосохранения и генетическим желанием разнести столичную "песочную площадку" в пыль. Наехать на пацанов никто не решался, а значит глупо держать здесь армию бездельников. Считал папа хорошо — свои считал-то.
Нас приняли на двух тачках. Первая забита, во второй — аккурат два свободных места. Для нас. Мы их и заняли, после чего машины на полной скорости двинулись "на Москву".
У пацана на переднем сиденье зазвонила мобила. Он отозвался, угукнул в трубу пару раз.
— Кеша звонил, — сказал он после, но пересказывать тему разговора не стал. Мы понимали без базара.
Кеша по прозвищу Цветомузыка стоял во главе контингента. Видимо он просто справился о нашем прибытии, ведь работа по ликвидации Мохровского шла с колес. Точнее — с крыльев. Малейшие задержки могли зарубить дело на корню. А банкир-оппозиционер, будучи в опале, появлялся в России все реже и реже, пересечься с ним непросто. В принципе, его и в Лондоне можно было выцепить, но оттуда удирать сложнее.
— Все по плану? — только и спросил Бык.
— В ажуре. Щас заедем к нему, он просветит чувака и — вперед. Как настроение, киллер? — повернулся он ко мне с улыбкой, но пронизывая насквозь трезвыми и оттого непривычно жесткими глазами.
Меня ажно передернуло всего, как затвор. Но виду не подал, я же с понятиями.
— Настроение тип-топ, братан! — бодро, как на пионерской перекличке отрапортовал я.
— Ну-ну, — сказал он, хмыкнул и отвернулся.
— Нравится тебе тут, в столице? — затеял Бык необременительную светскую беседу.
Пацан матюгнулся.
— Поганый город. Жадные все, как иуды. За штуку удавятся, твари.
— А как менты?
— Такие же, как остальные. Погоны загибают так, только бабки доставай. Правда, нам полегче — мы хоть не черные.
— А бабы?
— Тетки шикарные, — кивнул пацан, — но дорогие... Зато кого тут только нет! Хош — китаянку, хош — негритянку, а хош — нашу. Чо хош, короче. На тверском подиуме их как снега в Сибири.
Они продолжали общаться о том, о сем, но я их уже не слушал. Обычный разговор давно не видевшихся пацанов — о бабах, да о бабках. Я же был настроен на дело.
Тот факт, что прилет мой встречен нашими почти в полном составе, говорило о моем авторитете. Папа явно ценил своего Винни-Пуха! Это приятно. Однако, становилось все ощутимей, что заварушка начинается опасная, иначе незачем брать меня под внушительную опеку еще в аэропорту. То ли еще будет, когда Мохровский отбросит рога с копытами! Шухер по полной программе обеспечен на месяц вперед.
И еще одна вещь меня терзала: у папы здесь десять крутых парней, зачем было задействовать меня? Нет, я, конечно, профи, но и этих пацанов дилетантами не назовешь. Так зачем нужен я? "Это значит, что... Значит, что... Черт! Что же это значит?", — подумал я, подумал, но опять не додумал. Мысль моя упиралась во что-то твердое и непреодолимое, как Великая Китайская стена. Вероятно, в мозг.
На хате нам открыл чувак с таким шрамом на лице, который не украшает уже даже мужика. Не говоря ни слова (еще и немой?!), он провел нас с Быком в комнату. Там навстречу поднялся Кеша.
Что вам о нем рассказать... Едва я увидал эти моргающие без тормозов очи, как сразу въехал, почему Кешу прозвали Цветомузыкой. Никакой другой кликухи ему дать не могли. Моргал Кеша непрерывно, да еще с такой частотой, что если вы пытались смотреть в его мурло в течение пятнадцати-двадцати секунд, у вас самого начинало рябить в глазах. Не знаю, от рождения Кеша мучился, или его кто по куполу крепко стукнул, но парня было жаль. Непонятно как можно разглядеть собеседника при таком оптическом дефекте. Впрочем, у этого явления природы был и свой плюс — глядя в его мигалки, вы бы никогда не смогли сказать, что у Кеши на уме.
Цветомузыка обнялся с нами крепко, по-братановски. В комнате был еще один субтильный чувачок в кепке, которого я не знал. Кеша презентовал его, как моего напарника.
— Ваще-то я один работаю, — слегка запаниковал я. — Папа не говорил ничего такого.
— Я говорю, — сказал Кеша. — Но, если ты терминатор, если владеешь одновременной стрельбой из огнемета с двух рук, по двум разным и движущимся мишеням — можешь работать один. Я не против.
Представленная картинка шокировала даже мое воображение, так что я отказался.
— Прохор, — представился незнакомец и добавил: — ...
Как мог радушно я пожал протянутую корягу:
— Фамилия, или прозвище?
— А?
— Ну, вот это —..., — пояснил я.
Прохор неожиданно хохотнул и резюмировал:
— Сработаемся.
Меня покоробило. Это он, типа, решать будет?..
Тратить много времени на церемонии Кеша не стал. Он сразу перешел к главному — телу Мохровского.
— Сюда смотрите, — сказал он нам. На журнальном столике заблаговременно была разложена карта Москвы. Кеша ткнул полководческим ногтем в маникюре. — Рыбников переулок. Ты, Винни, сидишь в "шехе", тут. Прохор — на противоположной стороне, в другой тачке. Три тачки Мохровского свернут со Сретенки в переулок. Винни бьет по головному джипу — это первая тачка. Прохор вырубает третью, тоже с охраной. "Мерс" Мохровского вынужден будет встать, деться ему некуда, и тут ты, Винни, долбаешь по тачке из "калаша", а ты, Прохор, прикрываешь его, если кто из охраны будет еще жив и окажет сопротивление. Такая тема, — подытожил Цветомузыка свой нехитрый план. — Усекли?
Усекать тут было нечего — тактика афганских и чеченских моджахедов: головную и замыкающую машины вырубаешь, колонну — вдребадан. Азы, блин. Только один пунктик меня смущал.
— А если он здесь не появится?
— Появится. В Москве пробки — не протолкнешься, банкир всегда по одному маршруту чешет, в объезд, через Рыбников переулок.
— Лады. Как смываться будем?
Кеша-Цветомузыка снова склонился к карте.
— Сделав дело, рвете с Прохором через этот проход, — показал он, — в параллельный переулок. Вас будет ждать серый "Фольксваген" с водителем. "Калаши", естественно, бросите на месте. Маски, перчатки там же. Закинем вас на одну хату, отлежитесь с неделю — и по домам. Всего делов.
Да уж... всего делов, — подумал я про себя. — Короткий бой в центре столицы, средь бела дня, с использованием АКМ, огнеметов и проверенной тактики боевиков..."
— Почему не сразу домой? Лучше раньше смотаться.
— А если вас кто запомнит? — парировал Кеша. — Вы за пределы садового кольца не выскачите! Отлежитесь недельку, разведаем тему, ксивы новые дадим, тогда хоть в Африку... Чо, мандраж? — оскалился Кеша, просканировав моргалками и Прохора, и меня.
— Дэцл... — ответили мы почти хором.
— Не ссы, братва, забьем козла! — поддержал он чиста морально. — А пока есть время, пошли на кухню. Подкрепитесь перед делом.


Юмор заключался в том, что все прошло так, как Цветомузыка и предполагал. Чем меньше в плане заковырок, тем меньше шансов для осечки.
Две неприметные чумазые "шехи" на обочине не предвещали скорого начала боевых действий. Москвичи самоуверенной столичной походкой шествовали по своим делам, машинки ездили, детишки бегали... В половине первого все изменилось.
По рации отсигналили, что "клиент" прибывает. Мы с Прохором переглянулись, натянули маски. Когда показалась кавалькада, я выкатился на тротуар и, прячась за "Жигулем", быстро вскинул "Муху".
— За Родину! За Путина!
После поворота по переулку особо не разгонишься, так что промахнуться сложнее, чем попасть. Джип, шедший первым, вспыхнул факелом. Машина взвизгнула шинами, ее повело боком, и "Мерс" Мохровского поддел полыхающий джип с охраной на свою трехконечную звезду. Прохор, тем времен, поджег замыкающую тачку. Деться ей было некуда, кроме как поцеловать "Мерс" в зад. Я представил картину внутри: ручки, ножки, попки — в кучку! Вот такая вышла бучка! Винегрет чиста по-русски.
Завораживающее зрелище предстало перед взором моим. Коленопреклоненным остался Винни-Пух, забыл он о времени, забыл обо всем на свете, не в силах оторвать взгляда от дел рук своих. Особенности национальной охоты на банкиров в прямом эфире — это вам не Голливуд. С живыми людьми работа, без дублей, без репетиций, без спецэффектов... А КАК В КИНО!
Прохор очухался первым. Его "птички" залетали по переулку, и их свист разорвал тишину в моем сознании. Очнувшись, я схватил "калаш". Не время пускать слюни! Еще не все я сказал человечеству!
Это была одна длинная очередь — так я распалился. Опомнился, когда рожок оказался уже пуст. Если что-то в "Мерсе" оставалось еще живым, так это темная память о банкире Мохровском, не будь я Винни-Пух. Сам он был уже далеко отсюда, там, откуда не возвращаются. "Вот ты и приобрел свою последнюю недвижимость — гроб", — язвительно подумал я. Но, представив какой шикарный у Буратино будет гроб, снова открыл огонь по "Мерсу", расстреляв и второй рожок. С досады, чиста... Ох, и сильна еще в нашем человеке тяга к классовой борьбе!
Дело было сделано, я бросился через дорогу. Автоматы и маски полетели на асфальт, будто не наши, сами мы с Прохором кинулись в другой переулок. До обещанного "Фольксвагена" оказались секунды хода. Земля горела под ногами. Нет, мы не трусы и крутые парни, но коли убегаешь, убегать надо тоже круто! Так что у гепарда — самого быстрого животного суши — сейчас не было никаких шансов.
Тачка ждала под парами.
— Жми! — скомандовал я водиле.
Фольксваген" рванул. Помотавшись по переулкам и улицам, через несколько поворотов он вылетел на проспект.
— Как прошло? — спросил водила нервным шепотом. Издергался братан, пока ждал нас. По всему было видно, что у него колючки в попе.
— Нормалек, — бодро ответил Прохор, хищно осклабившись в зеркало. — Как в лучших домах Парижа. — И еще добавил: — ...
— Кончили? — не отставал тот.
— Что ты пристал! — не выдержал я. — Мы ему пульс не мерили. Все путем, не гоношись... Лучше на спидометр смотри, а то залетим сейчас под ГАИ! Вот это будет юмор...
Так на удивление просто и быстро все вышло. Не слишком ли быстро и просто, чтобы на этом закончиться?

 

ГЛАВА 4

На свете этом чиста задержался...

Лежбище нам приготовили в обычной девятиэтажке на северо-западе Москвы. Двухкомнатная квартира, укомплектованная всем необходимым, пришлась по вкусу. Особенно мне — после зоны непритязательная хата казалась шикарным санаторием. Я готов был провести здесь остаток жизни.
Прохор сразу намылился в ванную. Умыть после содеянного руки, а заодно и остальное.
— Хочу встретить новую жизнь чистым, — втюрил он мне.
— Ты о чем?
— Сегодня было мое последнее дело, завязываю. Надоело рисковать своей шкурой, по-человечьи хочу пожить — без крови, без войны. Пока не поздно.
— Типа, пенсия?
— Типа того.
— Миру — мир! — сострил я.
— Маю — май! — парировал Прохор.
Мне нравился ход его мыслей. Подивившись, до чего близки, оказывается, наши души, я проникся к Прохору искренней симпатией. По всему видать правильный пацан — не какой-нибудь Бык, Клык, или Глобус. С ним мы можем стать закадычными корешками!
— Давай! — одобрил я. — Потом моя очередь.
— Заметано.
Прохор удалился, а я отправился на кухню. В холодильнике без труда обнаружилась бутылка водки, я мысленно поблагодарил братанов за догадливость, но тут же опомнился. Какие они мне теперь братаны, я ведь тоже новую жизнь начинаю...
Налив стакан до краев, я оглушил его одним махом, смывая с души последний, как мне тогда казалось, грех. Нет, на банкира мне начхать, людей с двойным гражданством я всегда недолюбливал — это как запасной ход и черный выход. Себя я жалел, чиста душу свою... Теперь уже устранение Мохровского не казалось таким патриотичным, что-то случилось у меня внутри. То, чего я пока не понимал, но что сверлило мое сердечко досадно и нудно, как пила стоматолога.
Самоедство прервал звонок телефона. Я вернулся в комнату и ответил. Звонил не кто иной, как Кеша.
— Я, — представился Цветомузыка коротко. — Молотки, "клиент" вглухую. Господи, сколько же там кровищи!.. как будто стадо слонов пробежало...
— Откуда знаешь?
— Телек вруби. Столица на дыбах, только и трепа, что об этом. В общем, все зашибись, отдыхайте. Мы там пол-литра приготовили, можете отпраздновать.
— Нашел, уже праздную.
— Да?.. Смышленый... Ну, лады. Еще, — вспомнил он, — из хаты — ни ногой, ни чем другим! И сидите тихо, не шумите особенно. Без фейерверков мне там!
— Разговора нет, не щенки — сечем!
— Ну, все. Отдыхайте, — снова повторил он и разъединился.
— Сам отдыхай, — пробурчал я недовольно.
По телевизору показывали экстренные новости. Гвалт действительно стоял нешуточный. Высокие чины, прибывшие на место происшествия лично, чувствовали себя в известной ароматной субстанции по самые залысины. Они-то понимали: кому-кому, а им теперь покой и вправду будет только сниться. Или — пенсия, что тоже вероятно. Ведь устранен не какой-нибудь рядовой бизнесмен, а воротила, бывший еще вчера с Кремлем на короткой кривой ноге и мохнатой руке, а ныне находящийся в экстремальной оппозиции, что делало его смерть подозрительно своевременной. Да место преступления — недалеко от Лубянки. Да средь бела дня... Короче, сымай коньки, настало лето.
— Исполнители, вероятнее всего, уже мертвы! — отчеканил министр чиста внутренних дел.
Сказал, как отрезал, с такой уверенностью, будто самолично вспорол нам с Прохором животы. Он бы и вспорол, если бы руки дотянулись. Но руки явно были коротки, ничего вразумительного о самом убийстве он поведать не смог. Только мычал да потел под многочисленными объективами телекамер. Мне даже жалко стало пацана. Ведь он не виноват, что у нас в стране разборки, там, убийства... Ну, убивают, ну, бывает! Не он Мохровского завалил, за что на него-то давить?
Особенно жаль стало министра, когда один репортер-провокатор, с врожденным чувством бестактности, спросил:
— Вы подадите после столь громкого преступления в отставку?
Вот, елки зеленые! Курица образованная... Для того его пять лет учили, чтобы он такие детские вопросы задавал? Будто у нас бандитов меньше станет, если вместо одного мента придет другой!
Министр чуть не подал в отставку тут же — по состоянию здоровья. Пошатываясь, он сделал несколько малопонятных движений рукой, а после скрылся с места происшествия с той же скоростью, что и мы. Не удивлюсь, если прямиком в ЦКБ.
Сама же четвертая власть уже вовсю била копытами. В отличие от первых трех, она не несла перед гражданами никакой ответственности, поэтому полет фантазии ничем земным не был ограничен. Благо тема позволяла. Благо информации пока нуль. Есть где покуражиться!
Версии сыпались, как из рога изобилия. Один, шибко одаренный от природы журналюга, предположил, что это "теракт чеченских боевиков, направленный лично против Президента, поскольку Мохровский его первый враг, и смерть его как раз роняет тень на Президента..." и так далее. У меня появилось непреодолимое желание пульнуть бутылкой в телевизор. Кем бы я меньше всего хотел быть, так это "чеченским боевиком". Проще, пацаны, проще! Банкир Мохровский нарушил одну из заповедей Христа — делиться с ближним. За то и был наказан Господом через карающую руку раба божьего Винни-Пуха.
Посмотрев ящик еще полчаса, я узнал некоторые подробности. Из дюжины секьюрити банкира в живых остались двое. Не знаю где эти супермены прятались, пока я открыто расстреливал "Мерс", но теперь они с геройским видом позировали телекамерам свои закопченные моськи и клялись и божились, что операцию провели либо спецслужбы, либо люди ранее в них работавшие. А потому у охраны не было никаких шансов. Хотя они готовы грудью пасть за своего кормильца. И страшно расстроены, что нападавшие не предоставили им такую возможность. А насчет ФСБ, это точно, своих асов видать издалека — сами раньше в ФСБ служили.
Вот как их потряс наш профессионализм.
Тут как раз выплыл Прохор, довольно подтирающийся в ухе полотенцем.
— Кореш, — говорю, — ты, случайно, в спецслужбах не числился?
— В розыске?
— В штате.
— Чо я ломом битый! Откуда взял?
— Это не я, это ящик, — кивнул я в телек.
— Да я ваще не служил, — скривился он. — Меня даже в армию не взяли — еще до восемнадцати два срока успел отмотать.
— Во как! — удивился я.
— Ну.
— Писец.
— А чо?
— Да базарят, что профи работали.
— Пусть парят. Мы самородки. — Прохор осклабился и выстрелил из пальца в экран. — Крепче спать будем.
— Можешь спать ваще конкретно! — обрадовал я его и заржал. — Рыла наши никто не видел, а МВД и вовсе парил, что мы с тобой давно откинулись. Так что нас вроде как нету.
— Страхуется. Жопа горит, чует, что глухарем пахнет.
— Еще бы! Ты б его видел — не реакции, не эрекции! Повисло все что можно! Погон стесняется. Припылил с цветомузыкой, потоптался на месте как каплун, фуражку потрепал и смылся.
— Сейчас на ковер вызовут, зарядят по полной программе. Носом землю рыть будет. Хотя, могут и списать.
— Да все они одна кодла!
— Ваще так!
Он занял место у телевизора, а я направил стопы в ванную.
От выпитого внутри было тепло. Когда же я погрузился в горячую воду, то совсем расслабился. Подумалось: "Вот, Винни, и закончились твои разборки. Теперь только жена, дом, дочка... Хобби какое-нибудь завести, что ли?.." от этих приятных, далеких от смерти мыслей, от спиртного меня развезло. Я заснул крепко-крепко, как младенец...


Пробудил меня голосящий дверной звонок. Струхнув, я вскочил, но тут же успокоился — место нашего лежбища знали только свои.
Послышались шаги Прохора, шедшего через коридор в прихожую. Затем оттуда донесся короткий разговор, после чего дверь лязгнула, впуская припершихся гостей.
Прозвучал странный щелчок, потом будто что-то тяжелое упало на пол, и — тишина... Слегка прижухнув, я перестал булькаться.
Что там происходить ваще?"
Несколько пар ботинок резво пробежали мимо меня в комнату, оббежали другую, побывали на кухне, и замерли. Замер и я, прижухнув окончательно. Не нравились мне эти гонки.
— Где он?! — услышал я голос Быка, ревевшего диким бизоном.
В воздухе повисла тяжелая пауза.
— Вот паскуда! — сказал Кеша-Цветомузыка. — Смылся!
— Где он?!! — снова стал разоряться Бык, притянув, судя по всему, кого-то за грудки. — Ты его привозил?!
— Без базара! — ответил голос шофера нашего "Фольксвагена".
— Точно?!
— Падлой буду! — торжественно поклялся братан. — Бык! Обоих доставил! Век свободы не видать!
— Отстань от него, — приказал Кеша. — Раз мой человек сказал, значит — баста. Я же сам с Пухом по телефону базлал, не кипятись.
— НЕ КИПЯТИСЬ?!! ДА ПАПА МЕНЯ УРОЕТ! — не унимался Бык. — ТЫ ГВОЗДОДЕРА НЕ ЗНАЕШЬ?! МНЕ ХАНА! В БЕТОН ЗАКАТАЕТ! НА ПРОСПЕКТЕ МАРСА! А СВЕРХУ МАШИНКИ БУДУТ КАТАТЬСЯ! ИЛИ — В ОБЬ, НА СЪЕДЕНИЕ АКУЛАМ!
— Откуда в Оби акулы? Успокойся ты.
— НЕ АКУЛЫ ТАК ПЕСКАРИ! ОДИН ЧЕРТ! ОХ, Я МУДАК СИБИРСКИЙ! ОХ, Я БЫК ПЕРВОБЫТНЫЙ! ОХ, Я БРОВ КАСТРИРОВАННЫЙ! — ревел он в голос.
— Да ладно, не убивайся ты так. Найдем паскуду, — голос Цветомузыки отдавал замогильным спокойствием.
— Найдем, как же! Куда он мог деться ваще?! Ты знаешь?!
— Нет, — признался Кеша. — Но найдем. И, знаешь... зря ты Прохора уделал, надо было сначала справиться о Винни.
— Кто ж знал, что его тут нету! Ищи теперь дерьма в канализации...
Дерьмо" — это был я. А "канализация", с точки зрения Быка, наверное, столица....
— Никуда эта сука не денется. Говно не тонет — рано или поздно всплывет. На крайняк, сдадим его фотку легавым, пусть парятся. А когда найдут — пришибем гаденыша, — сказал Цветомузыка.
Они какое-то время молча сопели, поскрипывая мозгами. Потом в разговор вклинился другой голос. Он не был мне знаком, среди московских братков я такого не припоминал.
— Я знаю где медвежонок, — нарочито равнодушно произнес голос.
Я чуть не умер. У меня не было никакого оружия, если братва взломает тонкую дверь — писец Винни-Пуху. Пал смертью храбрых.
Инстинктивно я вжался в ванну. Через вентиляцию мне не уйти. Через сливное отверстие не просочиться. Я перестал дышать и закрыл глаза, чтобы было не так жутко. Мысли унесли меня к жене, дочке, которых я так и не увидел. А потом вся моя непутевая жизнь начала проноситься перед взором. Словно как в триллерах. Вспомнился и сон в последнюю ночь перед выходом на волю. А СОН-ТО ВЕЩИЙ!..
— Где? — услышал я Быка.
— А ты подумай, — намекнул голос.
Бык не любил, когда его заставляют делать то, к чему он от природы не приспособлен.
— Кончай пантить! Ну?!
Доказать Быку, что он дурак можно, но только ценою собственного здоровья, поэтому голос предпочел продолжить.
— Смотри сюда, — все так же спокойно произнес он. — Что это по-твоему?
— Бутылка!
— Правильно. Но не просто бутылка. Пустая бутылка.
— И?.. — Бык не на шутку задумался. Его извилина — одна и та прямая — не справлялась с нахлынувшей информацией. Это взбесило Быка. — Мужики! — стал апеллировать он к общественности. — Что он шепчет?! Ну не врубаюсь ваще! Пусть скажет, или я за себя не отвечаю!
— Понял! — догадался Кеша-Цветомузыка. — Наш мишка нализался водяры и слинял за добавкой! Да?
— Хоть один из вас соображает, — сказал голос.
— Вот гад! А ведь я его предупреждал, чтобы не высовывался!
— Мать моя — женщина! — дошло и до парнокопытного. — Чтоб я сдох! В натуре, правда? Вернется — ПОРВУ!
Я его знал, этот порвет. Одними зубами расчленит, хоть он Бык, а не Крокодил. Нет, "возвращаться", конечно, я не собирался. Но как долго они будут сидеть в засаде — вот в чем вопрос.
И мы дружно продолжали ждать. Они там, я тут. И им и мне было грустно. Но у них был телевизор, а у меня только лампочка Чубайса под потолком.
— Господи! — сердечно взмолился я шепотом, закатывая очи в религиозном исступлении. — Спаси и сохрани, в натуре! Не дай рабу твоему... типа... дай рабу твоему, не дай врагам моим... короче... АМИНЬ!
Молиться получалось лишь на фене. Оставалось надеяться, что Бог поймет без перевода.
Но засада требует времени, а, между тем, все мы человеки...
— Пойду отолью, — ляпнул кто-то в шуме телевизионных новостей.
В первую секунду я не воспринял эту информацию серьезно, лишь пожелал чуваку удачи в его интимных делах. Но потом меня едва не хватила кондрашка. А если ему придет в голову после ЭТОГО руки омыть? Вот кому-то будет весело... И я в этом всеобщем веселье буду участвовать как скальп в танцах индейцев — на самом почетном месте.
Я впал в еще большую религиозность и перешел с вербального языка на телепатию: "Боже! Не дай, Боже! Не замочи! Не дай замочить! Дай пожить!.." Я молился, как не молятся и монахи в монастыре. И... братва не моет рук после туалета!
Час спустя Быка терпенье дало дуба.
— Ну и долго ждать мы будем? — спросил он, по-видимому, умника, поскольку произнесено было тоном, не терпящим над собой насилия интеллектуального превосходства.
— Торопишься с докладом к папе? — срезал Кеша Быка и тот умолк.
Еще через час до пацанов дошло: что-то тут не так. Где-то промахнулись.
— Он не придет, — признал голос свою ошибку.
— А мы и не догадались! — рявкнул Бык от разочарования души. — Сколько времени из-за тебя прос...
— Шабаш, братва! — опять встрял Кеша, разнимая неизбежное столкновение кулака с головой. — Делу ревом не поможешь. Будем искать.
— Где?!
— В Вологде! Где... Пошли.
— Чо он там делает? — не въехал Бык, поскольку гены и ваще.
— Заглохни.
Они потопали мимо меня в прихожую, там на время задержались.
— А с этим что делать, Кеша? — спросил один.
— Пусть лежит — этот никуда не денется. Ночью заберем.
Реквием Моцарта громом прозвенел в тишине квартиры. Вся группа стала на пороге, не успев открыть дверь. Тишина стала еще тише. Тяжелое дыхание носоглоток без труда долетало до моего уха.
— Это твой, — сочувственно сказал Кеша.
— Сам знаю, — шепотом отозвался Бык.
Кеша выждал еще паузу, потом сказал:
— Ну так ответь.
— Да? Крутой какой... сам ответь.
— Он тебе звонит.
— Подождем еще, может перестанет...
Но ждал Бык напрасно — Моцарт все так же резал слух. И через минуту, набравшись смелости, Бык мягко ответил в трубу.
— Да... Я, папа... Я был в сортире, папа... Все будет хорошо, папа... Пока?.. Ты как всегда прав, папа, пока не очень хорошо... Пока совсем хреново, папа... Винни. Но скоро все будет в лучшем виде, папа, все будет в ажуре... Очень скоро... Папа... Папа... Па...
На этом диалог закончился, и у Быка с папой случилась глухонемая любовь. Референт неожиданно замолчал, дыхание его стало набирать опасные для легких обороты. Босс говорил долго. Бык слушал внимательно. И не перебивал — единственное, что ему сейчас оставалось.
— Я найду его, папа, — пообещал референт в конце разговора.
— Ну, что говорит? — спросил Кеша, когда дыхание полорогого более-менее пришло в норму.
— Всякое говорит, — уклончиво ответил Бык. — Разное говорит...
— А конкретно?
— Сам не въезжаешь? ПАПА ЗОЛ!!!
И они ушли искать меня дальше.
— Спасибо, Господи! — вознес хвалу я Богу. — Теперь мы кореша навек!

 

ГЛАВА 5

Пора знать честь, а то затопчут насмерть...

"Страна наша катится в бандитскую пропасть, процесс этот не остановить..." — печально философствовал я.
Да и как еще можно думать, если меня, профессионального киллера, заказали! И сделал это не кто иной, как сам папа. "Куда смотрит МВД?! — возмущался я. — Это же полный беспредел! И за что только менты льготы на бесплатный проезд получают! Народ их кормит, а они развели малину, катаются на халяву, и не чешутся!"
Когда вылез из ванны, дрожал так, что не мог попасть ногой в штанину. Мне было страшно за будущее, а еще жутко холодно — вода за прошедшие часы давно остыла. Насухо растершись полотенцем, я оделся. "А вдруг они не ушли? Вдруг здесь?! — мелькнула страшная догадка. — Может бандюганы притаились, только и ждут когда выйду, чтобы лишить меня самого святого — жизни..."
Я прислушался. Ничего. Целых полчаса ни звука! Подозрительно... "Кончай тупить! Достал конкретно!" — взял я себя в руки.
Тихонько приоткрыв дверь, я мужественно выскользнул наружу. Сделал пару шагов на цыпочках в направлении прихожей. Хрустнул позвонком за угол стены.
Братишка Прохор валялся в позе глубокой задумчивости у плинтуса. Ничто земное его сейчас уже не волновало. Я осторожно нагнулся и заметил на лице улыбку. Даже позавидовал сначала. Но, пулевое отверстие в макушке, поставило мои мозги на место. Уж лучше дальше мучиться, чем так блаженствовать... Стоп! Ведь я не слышал выстрела! Осенило меня быстро: пистолет был с глушителем. Я ваще такой — быстро соображаю, когда не нужно.
Оставив преставившегося наедине с Богом, я отправился в комнату. На журнальном столике стояла бутылка. Очень было жаль, что она пустая...
Я бессильно упал в кресло. Итак, что мы имеем? Холопы папы встречают меня у СИЗО, привозят в "Крышу". Папа делает заказ на Мохровского, клянется и божится, что заказ этот последний, после чего отправляет меня в Москву, под опекой Быка. "В Москву! В Москву!.." — где-то я это уже слышал... или читал. Неважно. Я должен прикончить Мохровского, после чего Бык должен прикончить меня и доложить Гвоздодеру, а тот — пойти из всех щелей оргазмом. Еще бы! Банкир мертв, киллеры мертвы — до папы не добраться. И слово о последнем заказе сдержал, и Мохровского съел. Хитрый, котяра... И рыбкой сыт, и попкой цел... И реку перешел, и ног не замочил... И банкира замочил, и срок не получил... И ваще. Ах ты, папа, твою маму!
— Гм-м. Что делать-то будем?
Кто виноват, и что делать..." — тут же всплыло в мозгу.
— Господи, откуда я этого понабрался!
Кто виноват, и что делать... Чисто русский вопрос. Значит, и ответ на него должен быть чисто русский. Такой же, как вопрос. "Сделай хоть что-нибудь!" — осенило меня. "Что именно?" — спросил я себя. И сам же ответил: "Что угодно! Важно делать, а не сидеть как труп в живом эфире!" Тогда я решил пойти на кухню и чего-нибудь пожрать. Проголодался — Быка бы съел.
Сварганив из яиц и колбасы нехитрый ленч, сразу почувствовал, как заметно полегчало. "Ну вот, а то куксился!" — похвалил я свои умственные способности, и расслабился, на стуле развалясь.
Вы никогда не медитировали? Я тоже. Но, когда я расслабился, то впал в транс. Именно тут меня и осенило.
Баран! Ты чего ждешь?! Смывайся! Погостили, и хватит! Пора рвать когти, пока не затоптали! Стрельба по бегающему кабану не по твоей части, если ты Винни-Пух, а не Пятачок!"
Я схватил куртку, полетел из злополучной квартиры, но при виде Прохора остановился. "Нина, дочь!" — мелькнуло в котелке. Если папа объявил на меня охоту, то первое что он сделает — возьмет жену с Катюшкой в заложники! Ведь так я от него никуда не денусь! Сам приду, но семью подставлять не стану. Я же нормальный пацан, а не то что те, ну, которые как эти... ненормальные. Как сразу не догадался! Об этом во всех детективах написано!
На часах шел пятый. В Новосибирске сейчас уже вечер, жена должна быть дома.
Набрав Новосибирск, я услышал длинные гудки. Никто не отвечает! Мое мужское сердце ажно похолодело. "Возьми же трубку!" — взмолился я, типа. Но целая вечность прошла, а нежный голосок моей Нинки так и не отзывался.
Я отчаянно швырнул трубку. Что теперь делать? Если папа прибрал к рукам моих кровинушек, Винни-Пух конец. Козырной туз не бьется...
Проскулив минут десять, решено было сделать последнюю попытку. Не будет ответа — останется только ждать братков, чтобы получить свою пулю. Набрал номер, услышал первый гудок и... О, чудо!
— Алло, — прорезалось "чудо".
— Нин! — радостно отозвался я.
— Веня?!
— Нин, ты?
— Веня!
— Да Веня, Веня! Нин, чего у тебя голос какой-то не такой?
— Это мама!
Ежкин кот!", — выругался я. На проводе была не Нинка! Это теща, мать ее!
— Веня! Ты где?! — закричала она.
— А чо? — лениво разглядывая ногти, брякнул я, в момент обравнодушившись.
Посвящать ее в свои проблемы не хотелось. Я стал раздумывать, как бы прервать разговор, пока он не начался. Может положить по-тихому трубку?..
— Что значит ЧО!!! — изверглась чиста Везувием Ядвига Сергеевна. — Ты где мотаешься? Шатун чертовый! — намекнула она на мою медвежью подноготную. — Где ты?!! Совсем сдурел?!!
— Да все у меня путем. Не ори, мать...
— Нет, вы поглядите на него! Он еще возмущается!! У НЕГО ПУТЕМ!!! Я тебе дам "путем"! Тоже мне Путин выискался!
— Да ладно... Нинка где?
— По больницам бегает! По моргам!
Я аж крякнул.
— Что она там делает?
— На трупы любуется! Обормот! Ты когда дома должен был появиться?! Вспомнил?! Больше суток прошло! Ну-ка, сейчас же домой! Ты где?!
— Да все путем, сказал же, — отмахнулся я от назойливой тещи. — В Москве я.
— В... — Тут теща тормознула мозгом. Скрип шестеренок был слышен за четыре тысячи километров. — Что ТЫ ТАМ ДЕЛАЕШЬ? КАК ТЫ ТУДА ПОПАЛ?!
— Как, как... — Я безмолвно выругался. — На самолете! Кончай орать, мать, я тоже умею! И ваще... Дела у меня, понятно? Ну, могут быть у пацана чиста дела!
— Я твои "чиста дела" знаю! Все дела твои знаю!!! — страшно громко взвыла она. То есть — и страшно, и громко. — Опять в какую-нибудь историю вляпался?! Быстро домой! Нинка места не находит, ищет шалопая, а у него дела! Чтоб сегодня дома был!
Вот до чего женщины нелогичные ваще. Нет, чтобы подумать, прежде чем вякнуть!
— Ты чего, мать, тронулась? Я тебе "Тополь" что ли? — намекнул я на ракету.
— ДУБ ТЫ, А НЕ ТОПОЛЬ! — намекнула она на дерево.
Я решил не развивать тему дальше, раз все равно не въезжает. Меня интересовало другое:
— Ладно, кончай, достала уже... Лучше вот что скажи, у вас там все нормально?
— Он еще спрашивает, бессовестный! Издевается! Какое тут "нормально"! Нинка...
— Я не ваще, — оборвал я ее измышления и замялся я. — Я конкретно спрашиваю... Не приходил никто? Не интересовался?
— КЕМ?!
— Так... Мной, к примеру, — вяло пояснил я.
— Нет... А что? — в голосе ее послышался испуг.
— Да нет, не думай, интересуюсь просто. Нормально, так нормально. Давай закругляться, а то монеты капают, — соврал я, но вовремя опомнился: — хотя, нет, подожди. Мать, если кто-то все-таки заглянет, так ты двери не открывай. Поняла?
Ядвига Сергеевна подумала.
— У тебя ничего не случилось?
— Не-е, все зашибись! — излишне оптимистично прозвенел я. — Приходят ведь там разные... слесари, почтальоны. Деды Морозы, — вспомнил я недавний сон.
— Какие Деды Морозы! Веня! Сентябрь!
— Сам знаю, что сентябрь! Тем более не открывай! И Нинке накажи.
— Веня, что произошло? Я хочу знать! Не понимаю, к чему эти расспросы...
— Ничего не произошло! Сказал путем, значит, путем! — отрезал я. Но тут пришла новая идея, и удержаться я не смог. — А еще лучше, посели их у себя дома, пусть погостят. Типа, в квартире никто не живет. И соседям Нинка пусть не говорит где она. Так надежнее, мало ли...
— А ты когда приедешь?
— Не знаю, мать, — признался я. — Когда получиться. Дела у меня, понимаешь?
— А точно приедешь, Веня? — спросила она уже мирно. Знает старая кто кормилец!
— Не приеду, так привезут! — ляпнул я в шутку, намекая на "Груз 200".
В чем юмор теща снова не поняла, но, как всякий зверь, неладное почуяла нутром.
— Ладно... Ты уж смотр там, не вляпайся во что-нибудь снова. О Нине подумай, о Катеньке... Сколько им еще с тобой мучиться.
Вот тещи, они еще нелогичнее женщин!" — зло подумал я. Ажно покоробило всего при таких словах. Как будто мне нужны все эти приключения! Я для семьи и стараюсь остаться в живых... Эх, Сергеевна ты Ядвига!
Я смог сдержаться, хотя это было непросто. Но, я же пацан, я ж с понятиями.
— О них и думаю, мать. Все путем, не горюй, старушка, — сказал я и положил трубку, пока она не успела еще чего-нибудь вякнуть по недостатку ума.
На душе моей было тяжко, как утром перед стулом. "Поздно, мать, поздно, — подумал я, и склонил понуро голову. Потом встряхнулся. — Ну и куда теперь отправимся? На ночь-то глядя, в чужом городе, где среди знакомых одни бандиты..."
После недолгих раздумий я решил, что куда — неважно. Главное — отсюда. И чем скорей, тем дольше я проживу.
— Рви когти, Винни-Пух, пока тебя самого не порвали! — сказал я вслух, для поднятия духа. — Шевели лапами и думай мозгом! Иначе тебе не выбраться!

 

ГЛАВА 6

Эх, столица, ты столица не моя...

Думай мозгом! Легко сказать... Я бы и думал, да не все то солнышко, что встает, и не все то думает, что мозг. Даже если оно думает, что мозг.
В прихожей взгляд мой невольно упал на Прохора. Он все так же валялся у плинтуса — никому не нужный, всеми позабытый. Мне стало жаль его, и себя, и жизнь нашу ваще непутевую. А может оттого она и непутевая, что мало мы о ней кумекаем?
Что, братишка, — подумал я, типа, — не начать тебе новую жизнь? Похоронят на пустыре или на свалке, и не стать нам теперь корешами. Ну да может еще и встретимся..."
— Стремны дела твои, Господи! — конкретно взмолился я вслух.
С вешалки на меня смотрела его кепка. Всегда вздернутая вверх, на Прохоре она была весела, а теперь выглядела так одиноко, что я осентименталился даже. Взяв сиротливую в руки, повертел так и эдак, потом нацепил на голову и вышел из злополучной квартиры, из лежбища. Реально — лежбище! Чуть моим вечным лежбищем не стала.
Первые шаги были просты: на площадку вышел, вниз спустился. Но, едва оказался за дверью подъезда, как прежняя проблема встала передо мной во всей своей тупиковой красе. Куда двинуть лапы нам теперь?
Богатырь на распутье. Налево пойдешь — костей не соберешь, направо пойдешь — пупок надорвешь, прямо — пулю схлопочешь... Выбор у меня патовый. Во всей этой ситуации только один плюс — идти можно в любую сторону, разницы никакой. Как говорится: — "Куда не плюй — всюду...". Народная, веками проверенная, вымученная мудрость. Неудивительно, что я подумал: "А не сходить ли тебе, Винни-Пух, на Красную площадь?.. На экскурсию"
А что? Нормальный расклад! Убить меня все равно убьют, так хоть в Москву не напрасно съездил. А то совсем обидно получиться. В столице я был в первый раз, и, судя по тому, как складывалась оперативная обстановка, — в последний. Зачем упускать такую возможность?
Заодно на Кремль посмотрю, — промелькнуло в голове. — Окультурюсь, блин!"
Только из суеверия я пошел направо. Пройдя мимо нескольких домов, оказался на проспекте. На углу прочел:
— "Ленинградский проспект". Хм-м... Как же мне до площади добраться? — размышляю вслух.
Вижу, мужичок с ноготок чешет. Этакий мужчинка — микроорганизм с портфельчиком.
Вырастаю я перед ним, смотрю вниз и говорю нормально, человеческим голосом:
— Слушай, братан, где тут у вас площадь Красная, а?
Микроорганизм моргнул.
— Что, простите?..
— Ты что, еврей? — простодушно возмутился я, и тот чего-то вздрогнул. — Вопросом на вопрос мне паришь! Я тебя чиста по-русски спросил. Площадь Красная где? Или не местный?.. Братан, ты куда? Стой!..
Мужчинка не отвечал. Он рванул налево, и — ходу! Ваще ничего не сказал, бессовестный. Поскакал с портфельчиком по тротуару, кенгуру недоразвитый. Я уж думал, не побежать ли за ним, не догнать ли, и не спросить ли, отчего он такой невежливый уродился. Но потом махнул рукой. Не хочет общаться — не надо, других найдем... "Или не то ляпнул?.. Нет, вроде нормально спросил пацана..."
Гляжу, прикинутая тетка навстречу плывет. Такая интеллигентная цаца, такая вся из себя, что чуть наружу не выворачивается! "Надо, — думаю, — помягче с ней, покультурнее... Эти москвичи, они ваще пугливые какие-то. Видать, неслабо погоняла их наша провинциальная братва в лихие девяностые, вот они и нервные стали..."
— Эй, девушка! — польстил я, типа. Ей же лет сорок пять, если грим смыть, — какая она в бубен девушка! Скорее бабушка! — Где Красная площадь?
Эта оказалась общительней, сразу оскалилась хищно:
— А волшебное слово? — пропела цаца.
Мне как-то неловко стало, я сильно посомневался. Но, если тетка просит...
— Крибли, крабли, бумс-с...
Она оглядела меня странным взором, так же посомневалась, но все-таки ответила:
— В центре.
Довольно ухмыльнувшись, я говорю:
— Это я секу, гы. А где он есть, ваш центр? Как туда добраться?
— На метро, конечно.
— А метро где?
— Вы что, слепой? Вон станция! — потеряла она свою интеллигентность ваще.
Я аж выпрямился весь.
— Что это я слепой?! Ты чего наезжаешь, коза долбанная!
— Хам! — коротко бросила цаца и улетела вслед за мужичком. — Понаехали тут! — крикнула она с расстояния недогона.
В общем, первый контакт с местным населением прошел не шибко. Не понравились они мне, если откровенно. Видать, я им тоже. "Надо еще мягче разговаривать, — предположил я. — Все-таки гость". Хотя, куда уж мягче, не понимал.
В указанной дамочкой стороне действительно находилась станция. Я увидел крупную букву "М". Но означала она не мужской туалет, а метро. Это я знаю, у нас в Новосибе метро есть. Мы тоже не лыком вязаны. Мы ваще лыка не вяжем.
Название станции оказалось в тему "Сокол". Гол, как сокол, — как раз про меня.
Я купил карточку на пару поездок, встал на эскалатор. Вниз спускались долго, метро в Москве глубокое, как... Вышел на площадку.
Теперь следовало узнать в какую сторону ехать, и на какой станции сойти.
Ошибок прежних решено было не повторять. Собеседника я выбирал тщательно. Наконец остановился на парне чуть помладше меня, просто прикинутом, безо всякой интеллигентской задумчивости на лице.
Спросил. Он мне ответил. И я его спросил. И он ответил мне. Я начинал потеть и злиться, но понятнее не становилось.
Тогда поясняю:
— Мне Красная площадь нужна.
— Ну.
— Что "ну"?
— Выйдешь на площади Революции.
— Ты глухой? Мне не нужна твоя Революция! Что я, революционер? Мне Красная нужна.
— Ты красный? — парировал пацан. — Я тебе сто раз сказал, выйдешь на станции "Площадь Революции".
Я не на шутку задумался и только тут допер:
— Так ее переименовали? Лихо вы тут...
— Я тебя самого сейчас переименую! — разозлился пацан. — Ты что такой тупой? Из деревни?!
— Из Новосиба.
— Ну вот! Соображай немного-то! Ты меня про станцию метро спросил, я и говорю: "Площадь Революции"! Выползешь на этой станции наверх, — если выползешь — тогда уже ищи свою Красную! Спросишь, тебе ответят! Ноги в руки — и вперед, сбылась мечта... Понял?
Я понял. Кажется. Просто не понимать уже было как-то неудобно. Ладно, думаю, выползу, где говорит. А уж там, на местности, сориентируюсь.
Все-таки я прорвался! Наверх, в смысле. Правда, не на площади Революции, а на Театральной. Потом уже попал на Революцию. Затем понесло слегка в сторону, и оказался на Манежной. Господи, да что же это такое! Вроде пятачок с ноготок, а площадей натыкано — заблудить можно! Не город, а одна сплошная площадь! Раньше на площадях преступников казнили, может поэтому в Москве их так много?..
Чтобы дознаться, где конкретно Красная, пришлось припугнуть еще пару-тройку аборигенов. Но я не виноват, просто народ тут действительно необщительный. Пока их за грудки не притянешь, козью морду не презентуешь — не дознаешься. Чувствуешь себя как Джеймс Бонд — словно военную тайну выведываешь. Нет, у нас в Сибири народ проще, чо хош с ним делай.
И вот я выбрел...
— Это она самая и есть?! — не смог сдержать разочарованного вздоха.
С одной стороны похожа — и домик Ленина с ментами, и Кремль, как настоящий, а с другой... Площадь маленькая-маленькая, неприлично сказать даже. Не площадь, а площадка детская! А по телеку в детстве парады показывали — места мно-о-го! А тут...
И под ногами булыжники разбросаны, как у нас на диких берегах Оби. Бабы на каблуках скачут по ним, будто коровы по эскалатору. Эротично, правда... "Это не простые булыжники, это исторические", — успокаивал я свой ущемленный патриотизм. Но легче не становилось. Вот у нас в Новосибе — площадь так уж площадь! Бетон так уж бетон! Просторно, гладко и красиво! А тут... Единственная достопримечательность — передвижные туалеты.
Кроме меня на Красной площади паслось еще много таких. Ходили, глядели, фотографировались... И чувствовалась в их взглядах глубокая тоска по малой родине.
Короче. Настроение от экскурсии было не лучше, чем у разочарованного странника. Единственное что приглянулось — Кремль. Вот это я понимаю архитектура! Ничего себе квартирка! Я обошел его вокруг, снова выплыл на площадь, присел и подумал: "Шикар-р-ный коттедж! Я бы тоже не прочь здесь срок-другой отмотать..." Но вряд ли я один такой умный. Голову под топор кладу — у каждого приезжего эта шальная мысль мелькнула.
Вспомнив подарок старого пахана, сделанный народу к 2000 году, я понял одну вещь. Вот он все время твердил, что здоров, здоров... Да кто же отсюда в здравом уме и твердой памяти добровольно съезжает!!! Либо он все-таки сильно больной был, либо как обычно — по пьяни...

 

ГЛАВА 7

УК с желудком так несовместимы!..

Мало-помалу темнело. Моя вынужденная экскурсия по столице продолжалась, хотя я пылал желанием смыться из этого гостеприимного города куда подальше. Куда-нибудь в Сибирь.
Поднявшись по Воздвижинке, я выбрел на Арбат и покондылябил себе прямо.
Мысли о Кремле никак не покидали мою голову, и настроили постепенно на конструктивный лад. "Надо кого-нибудь ограбить", — понял я. И дело вовсе не в том, что мне захотелось покуражиться, таких сдвигов за мной никогда не водилось. Я ваще законопослушный на сытый желудок. Но сейчас у меня не было денег даже на перекус, не говоря уже о ночлеге. А спать где-то надо, и желательно не на улице — лето закончилось.
Впрочем, не только о ночлеге и пропитании приходилось думать. Важнее — добыть сумму, которой хватило бы на самолет до Новосибирска, а это тысяч пять деревянных. Гоп-стопом прохожего здесь не отделаешься, рассудил я. Хоть Москва и город богатеньких буратин, люди, в чьих карманах свободно валяется двести баксов, пешком ходить не должны. Придется брать комок или магазинчик.
Оружия не было, но русский человек нигде не пропадет. Много ли надо ему, по-настоящему русскому человеку?
У первого попавшегося киоска я достал единственную сотню и купил финку. Это было необходимое вложение капитала. Затем я стал все дальше уходить от центра, особенно меня интересовали переулки. Очень неудачный, в смысле предпринимательства, город Москва — пару часов ушло, пока набрел на подходящую точку.
Предприятие торговли цвета голубой мечты ютилось в относительно малолюдном местечке, идеальном для моего замысла. Вокруг тихо и темно — фонарь удачно не работал. Лишь перед самой витриной киоска горел свет. Я понял, что работать можно, если осторожно.
Склонившись к окошку, я постучал.
— Тук-тук... Кто в теремке живет? — вежливо поинтересовался я.
Показалась удивленная физия молодого паренька и сказала:
— А?..
Больше ничего не сказала — не успела.
— Мальчик живет, — довольно, как Кот Матроскин, пропел я.
Схватив за волосы, я резко выдернул голову на свежий воздух. Потрясенный таким трюком парнишка потерял дар речи. Он попытался закричать, но лишь сдавленно хрипел, да бешено вращал очами.
— Пикнешь — убью... — негромко, но жестко предупредил я продавца. Подставленная к тоненькой шее финка конкретно аргументировала мое обещание. Я слегка вдавил лезвие в кожу — пусть прочувствует всю остроту момента. Потом объяснил: — Сейчас ты молча протянешь свою лапку и откроешь дверцу. Понял?
Продавец хрипнул "да". Потом передумал и несогласно шевельнул головой в сторону. Я не врубился:
— Почему это?
— Не достану, — пояснил он мне.
— А я тебе помогу, — успокоил я его.
Продолжая крепко держать голову парня за волосы, я втолкнул ее обратно, и это дало ему возможность дотянуться до защелки. Затем я снова вытянул непутевую наружу. Отпустил, шустро оббежал киоск, пока продавец не опомнился и не успел забаррикадироваться.
Я ворвался в дверь. Зря торопился — парень все так же стоял раком.
— Сам-то войди, — разрешил я ему. Тот осторожно втянул голову. — Захлопни форточку!
— Я и так молчу...
— Не свою форточку, лепетун! Повесь табличку "Закрыто"!
Продавец исполнил. Руки его дрожали, глаза старались не встречаться с моими.
— Вы меня убьете? — ужаснулся он.
— Мне больше делать нечего? — ужаснулся я. — Что ты как этот, которые как те!
— Да я же так... подумал просто.
— Меньше думай — дольше проживешь.
— Спасибо...
— Ну и пожалуйста. А теперь заткнись, не видишь — считаю, — сказал я, мусоля в руках деньги уже выпотрошенной кассы. — Не сбивай меня.
Наличность составила семь с небольшим тысяч. Негусто. Но на билет должно хватить.
— Хозяйка забрала выручку за день. Не вовремя вы... вот если бы попозже зашли, — извиняющимся тоном промямлил он мне.
— Ты за меня не переживай, о себе подумай, — с чувством глубокого удовлетворения я засунул деньги за пазуху и ощутил себя почти в Новосибирске. — Не знаю даже, что с тобой и делать...
Парень ваще думал много — по лицу видно. Наверное, студент... Тельце его задрожало так, словно и не пацан ваще, а чиста девица какая.
— Может связать? — оборвал он мои размышления.
Я напрягся:
— Кого?
— Меня... — робко предложил он.
Но я тоже думал много. Эта привычка повелась за мной на войне, закрепилась в зоне, а теперь, выйдя на волю, я продолжал думать по инерции.
— Зачем же? — усомнился я и предложил другой вариант: — Давай я тебе по голове стукну, а ты, когда придешь в себя, тогда уж побежишь к ментам. Костяк?
— Лучше все-таки связать, — стал настаивать он.
— Мне лучше знать! Повернись затылком!
— Нанесение телесных повреждений припаяют, — аргументировал парень. — Срок больше будет.
Во, блин, лиса! — думаю. — Ну, точно студент! Еще и юрист, поди, будущий..."
— Чем я тебя свяжу?! У меня и нет ничего! Я ж без подготовки, этот, как его... экспромт!
— Ремнем. Моим. Рот можно скотчем заклеить, — показал он на моток с витрины. И чего только полезного в этих комках не продают!
В общем, нашли консенсус. Разложил я парня на полу, спеленал по рукам и ногам, как новорожденного, а пасть заклеил скотчем. Посмотрел на него связанного и подумал: "Нет уж, шиш тебе! А вдруг тут кнопочка для вызова ментов есть? Без сознания, оно, как-то надежнее..." Размахнувшись, я съездил студенту кулаком по затылку, и тот отключился.
— Спи спокойно, понял? — повторил я мудрость Мясника, сидевшего сейчас в Новосибирской колонии за два десятка разбойных грабежей.
После дела, как после акта любви — сразу становится скучно и неинтересно. Я брел по освещенным московским улочкам сам незнамо куда. Куда ноги, туда и остальное.
Искать место в отеле я не решился. Во-первых, все гостиницы под контролем бандитов, в поисках моей персоны наши, сибирские пацаны, вполне могли скооперироваться с прочими группировками. Во-вторых, денег не так уж много, лучше поберечь на билет. Поэтому, перекусив в харчевне-забегаловке, переночевать решено было на скамейке. Лето закончилось недавно, не так уж еще и холодно на свежем воздухе. А если купить бутылку водки, то и вовсе — тропики...

 

ГЛАВА 8

Средь мусоров, от власти опупевших...

А теперь попробуйте угадать с трех раз, где Винни проснулся на следующее утро. Нет, это был не парк. И не аэропорт. Это был обезьянник!
Поначалу я почуял назойливый аромат чьих-то носков, потом приоткрыл глаза и увидел пятки. Прямо передо мной, на скамейке, беспардонно пристроился бомж. Спящая, блин, красавица.
Реакция моя была мгновенной. Озверев от такой наглости, я крепко схватил его за щиколотки. Он и понять не успел, как свалился с моей кровати.
— Пошел на ... — сделал я мат в три хода.
— Ты чо? — обиделся тот.
— Вали отсюда! — конкретно молвил я сквозь сон. — Разлегся! Ишь, место нашел, фраер.
— Кончай хулиганить! — прозвенел чей-то властный голос.
Удивившись, я привстал посмотреть, кто там гавкает. Из "аквариума" на меня таращилась правоохранительная ряха. Поморгав на нее с минуту, и оглядев антураж, я понял, что нахожусь в отделении милиции. В клетке.
— Что я тут делаю... — подумал я вслух.
Бомж решил, что спрашивают его. А быть может, захотел получить реванш.
— То же, что и я, — нахально заявил он, пристраиваясь на полу.
— Ты ваще заткнись! Секонд хэнд пользованный!
— А ну отставить! — снова скомандовал мент. — Сорокин! Один срок не отсидел, уже на второй целишься?!
Я презрительно оглядел бомжа:
— Понял, Сорокин, заткнись щас же. Слышишь что командир базлает? Не гневи, пацан, судьбу и правоохранительную систему! И меня не гневи...
— Я — Никушкин, — удивился бомж, подозрительно на меня уставившись. — Я не Сорокин...
Я гоготнул.
— А кто?! Я что ли?! Нас тут двое с тобой!
— Не знаю кто... — уклонился бездомный.
Мама родная! — соображаю. — Это ж я Сорокин! Мне папа ксиву на эту фамилию сляпал!"
Сон окончательно сняло. "Что же это получается... я срок не отмотал?.. Какой срок?! ЗА ЧТО?!"
Я принялся судорожно вспоминать: где меня вчера носило? Да, киоск ограбил. Но ведь ушел! Каким ветром меня занесло в жандармские апартаменты? Ах, неужели по горячим следам взяли?.. Уй-ё-ё...
Не желая верить в сию судьбу, я встал, подошел к решетке.
— Слушай, командир, — вперился я в ряху. Голос у меня был проникновенный и смирный, с легкими нотками надежды на чудо. — За что меня? А?
Тяжелое правоохранительное лицо смотрело бультерьером.
— А ты не помнишь? — укорительно сказало оно.
— Не... — признался я, — помнил бы — не спрашивал.
— Ссать не надо где попало! — рявкнул бультерьер. — Ты все-таки в столицу приехал, соображай немного!.. Гости, вашу мать... Чем тебе памятник Пушкину помешал? Другого места не нашел? — Мент подумал. — И вообще, шатается ночью пьяный, с карманами, полными денег... Прописка Новосибирская, живет неизвестно где, не зарегистрирован. Опера придут, разберутся, что ты за фрукт: турист, или гастролер...
— Да какие деньги! — взмолился я, пальцами врастопыр. — У меня и было-то...
— Ну, много, не много, а пятьдесят четыре тысячи изъяли, — сообщил дежурный поразительную новость. — Это что, уже не деньги, по-твоему?
Я припух. Откуда такие барыши? Семь, вроде, было. Или я не один киоск взял?
Но, так, или иначе, а смываться нужно сейчас, пока опера не взялись за мою персону. Сопоставят сводки за ночь с моими капиталами, еще чего доброго сойдется копейка в копеечку... Потом опознание, и — прощай воля! Возвращаться в колонию как-то не хотелось, недавно я там уже побывал, так что смысл жизни просек. Он как раз в том и заключается: не попадать в кутузку. Нету там ничего интересного.
Поникши вниз очами, я провещал:
— Да какие это бабки! Подумаешь... пятьдесят четыре штуки. Эта ваша Москва, она знаешь какая дорогая? Даже в песне поется: — "Дорогая моя столица, золотая моя..."
— Вот я и говорю, опера разберутся. А пока сиди тихо, как мышка, и не пукай, — отрезал бультерьер.
Просидев тихой мышкой целую минуту, я не выдержал:
— Слушай, командир, а что ваще случилось-то? Ну пьяный был, ну гулять пошел, ну заблудился. Ну, там, памятник... Взыщите с меня штраф! В десятикратном размере, без квитанции... Я же не бандит какой-нибудь! Я нормальный пацан, а не то, что те, ну, которые как эти!
— Как кто?
— Как бандиты.
— Да?.. — усомнился мент, оглядывая мою моську. — Это мы еще поглядим.
— А что глядеть-то?! Что глядеть-то?! ТЫ ЧЕ МНЕ ШЬЕШЬ?!
— Все! Кончен разговор! Проверим, если чист — отпустим! — отрезал он.
Это был облом. ОБЛОМИЩЕ! Бультерьер отказался от взятки. Вообще, "честный милиционер" звучит как анекдот. Попадается он реже, чем экзотический фрукт, но, если попадается — всегда не вовремя. Хотя, мент, он ваще вовремя попасться не может. На то он и мент. Служба такая.
Получив облом, я решил подумать, как выбраться из ситуации. Но физиологические процессы опередили мыслительные.
— Хочу в туалет! — заявил я бультерьеру.
Он поднял голову от бумаг, и посмотрел на меня так, словно я на него наехал.
— Лучше ничего не придумал? Стара байка.
— Я в натуре.
— В натуре... Натуралист, блин. Сложи свои веера, и спрячь до поры в карманы! И помалкивай сиди! Больше предупреждать не стану!
Я оскорбился весь, с ног до головы. Человек, он ведь не святой дух! А я человек!
— Или я иду в сортир, или — в клетке. Как у памятника, — поставил я его перед фактом.
Процессы, происходившие в его мозгу, отражались на лице как счет на табло. Табло щелкнуло: один ноль в мою пользу.
— Вася! — нехотя позвал бультерьер.
— А? — раздался из соседней комнаты сонный голос.
— Своди писуна по нужде.
В ответ послышался мат в один ход. Вставать с топчана Васе явно не хотелось.
— А не перебьется?
— Может и перебьется, — безразлично ответил бультерьер, — но если нет, клетку ты чистить будешь.
Перспективка Васю не обрадовала. Он вышел. Жираф с автоматом...
Сопроводив меня в клозет с кабинками, но без дверей, конвоир бесцеремонно устроился у стены напротив.
Весь мой организм вспучился!
— Ты что?
— А что?
— Я по большому.
— Подумаешь, — вяло отозвался тот.
— Отвали! Ты, че, в натуре! — не отставал я.
Увы, как мент от природы, к тому же русский, Вася не въезжал в конвенцию прав человека ваще.
— Садись давай. Знаешь, что это такое? — наставил он "калашник" прямо на меня. — Катализатор. Ты с ним быстрее кончишь — проверено. Понял?
— Дурак ты, Вася, и шутки у тебя ментовские...
Но Вася знал про о чем говорил. Передернутый затвор заставил меня поторопиться, так что справился я как никогда резко...


Я находился в кабинете. Передо мной сидел опер. Рядом с опером стоял сейф. На сейфе красовался постер Маши Распутиной. Висела Маша вверх ногами. Вот так примитивно в данном отделении милиции воспринимали творчество заслуженной артистки Сибири.
Или это тонкая психологическая атака на подследственных? Глядя на Машу в таком распрекрасном ракурсе, сосредоточиться на делах своих скорбных было непросто. "Все бы вам людей мучить, садисты, — горько мыслил я, нервно сжимая в руке сигарету. — Нет, пацаны, с вами надо реже встречаться..."
Лейтенант сонно изучал протокол моего ночного задержания. Когда закончил, раздраженно бросил бумагу на стол и воззрел на меня правоохранительные очи.
— Делать мне больше нечего! Вчера олигарха завалили, а тут с писунами маракуй!
Я ухмыльнулся — так его и подпустили к делу Мохровского. А вот я в этой истории первый человек. Ну и кто из нас в своем ремесле добился большего?
— Рассказывай.
— Что рассказывать?
— Все. По порядку. С самого начала. Итак, ты живешь в Новосибирске?
— Ну... — лениво подтвердил я. Струя пущенного вверх дыма отправилась в сторону опера и зависла сизым облаком над его головой.
— Когда прибыл в Москву?
— Вчера.
— На чем?
— "Ту-154".
— Билет сохранился?
— Неа.
— В какой гостинице поселился?
— Ни в какой.
— Цель прибытия в столицу?
— Да так чиста.
Опер откинулся на спинку. Тоже взял сигарету и закурил. Кажется, мои ответы его не устраивали.
— А что-нибудь внятное ты можешь сказать?
Можно было, конечно, довольно внятно поведать ему про убийство Мохровского. Про смерть Прохора. Про то, что теперь бегаю по столице от дружков-братанов, так как не хочу оказаться убитым сам... Но вряд ли после этого рассказа меня наградят орденом "За заслуги перед Отечеством" хотя бы четвертой степени. У нас такой чести удостаиваются лишь казнокрады. Поэтому приходилось прикидываться НЛО.
У лейтенанта имелось свое образное сравнение на мой счет.
— Послушай, летучий голландец, — сказал он мне, интимно подавшись вперед, — помудили и хорош. У тебя нет регистрации, нет билета, а, следовательно, доказательства того, что в Москве ты только сутки, и т.д. и пр. Будешь дальше Ваньку валять, задержу на трое суток, до выяснения твоей подозрительной личности, — пригрозил лейтенант.
Мне жутко захотелось посмотреть на себя в зеркало. Я не знал, что похож на голландца. И уж не как не мог предположить, что они летают. Наверное, это как-то связано с футболом.
— Повторяю последний вопрос: зачем ты прибыл в Москву? А ну раскалывайся!
Я рассвирепел. Не пень же я, чтобы раскалываться!
— А что ваще случилось? Я не въезжаю!
— Да ты и выехать никак не можешь! — злился опер. — У тебя синдрома Незнайки нет? Отвечай четко и быстро! Зачем?!
— Да так чиста!.. Город посмотреть! И вообще...
Мент скривился.
— Конечно. Город он прибыл посмотреть! Понравился?
— Ага, — моментально отреагировал я. — Вчера на Красной площади был, понравилась, — бессовестно врал я, силясь нарисовать восхищенное мурло.
Но опера на мякине не проведешь.
— Хватит придуриваться! — оборвал он. Мои впечатления о столице его не волновали. — Где авиабилет? Почему ночью таскаешься по улицам, вместо того, чтобы дрыхнуть в гостинице? С финансами ведь у тебя проблем нет.
И тут в мою голову пришла идея. Она была проста, как все гениальное.
— А зачем мне гостиница? Я на один день прилетел. Кремль посмотрел, Красную площадь, а вечером собирался улететь домой.
Он отсканировал меня глазами, как детектором лжи. Чувствовалось сомнение. С одной стороны, я и вправду походил на валенок, решивший выбраться на денек из тайги в столицу, окультуриться. С другой, выглядело это как-то странно.
Он решил подыграть, лукаво улыбнулся:
— Почему же остался?
— Выпить захотелось.
Лейтенант прыснул:
— И Пушкина навестить.
— Нет, просто выпить. Дай, думаю, дерну. Ну и расслабился малость. А тут как назло Пушкин. Начальник, ты же в курсе как это бывает. Кто знал, что так получиться! Цивильно хотел, ваще-то...
— Зачем тебе столько денег?
— Просто есть у меня бабки! — раскинул я пальцы веером. — Ну что теперь! Такая беда, начальник, есть бабки, потому и с бабками! Вот у тебя бабок нет, тебе и кажется, что пятьдесят четыре штуки — много! А у меня есть! Это для меня копейки, я ж не виноват!
— Ладно, ладно, — остановил мент мою пылкую речь, — может и так... Но с памятником, все-таки нехорошо получилось.
Я понял, что есть шанс выкрутиться.
— Это да, — краев моего раскаяния не было предела. — Сам не понимаю как лопухнулся... Ваще-то я Пушкина люблю. Особенно вот это: "Я помню чудное мгновенье, передо мною, типа, ты, как мимолетное приведенье, как чиста гений..."
В дверь уверенно подолбили. Потом она отварилась, и появился Кеша. "Как мимолетное приведенье..." Ликующе ухмыляясь, никого не спрашивая, Кеша залетел в кабинет и бросился мне навстречу.

 

ГЛАВА 9

Братва крепка, и танки быстры...

— Винни! А я думаю, куда ты подевался, черт блудливый! А ты вот он!
Все, хана! Я вскочил, метнулся было в сторону, но не успел. Кеша-Цветомузыка действовал решительно. Он накрыл меня как Билли Монику, стиснув с подобающей страстью. Объятия же у двухметрового годзилы были железобетонные. Попытка вырваться оказалась бессмысленной, как птичке вылететь из клетки. И не удивительно, если учесть, что в недалеком прошлом Кеша был мастером спорта по греко-римской борьбе. Попробуйте-ка вырваться из стальных оков Карелина! То-то... такие пацаны знают толк в мужских объятиях. Тому, кто из них вырывается, медали дают. А я даже не кандидат в сборную.
Кеша перестал обниматься и тряхнул весь мой организм так, что не только сердце, но и все остальные внутренности ушли вниз. В следующую секунду я почувствовал его лапы на своей шее.
Казалось, задохнусь. Мелькнула мысль, что Кеша пытается расправиться со мной прямо в отделении. После можно списать на несчастный случай. Типа, встретил потерявшегося приятеля, обрадовался несусветно, начал обниматься по-братановски, и придушил. Случайно. Не рассчитал, мол, мышечную массу, помноженную на радость от долгожданной встречи.
— Это что еще такое! — крикнул опер, отойдя от накатившего замешательства.
Кеша слегка отпрянул назад, продолжая крепко держать мою шею обеими руками. Фейс его светился натертым пятаком; радость Кеши была беспредельна. И для этого есть все основания — никто так не жаждал встречи со мной за последние сутки, как он.
— Винни! Наконец-то я тебя нашел! — ликующе кричал Цветомузыка. — Где ты пропадал столько времени? Я весь город перерыл!
Сука, даже не скрывает, что бандит... Но ответить я не мог. Связки мои намертво были стянуты клещами братана, я уже начинал терять сознание.
— Да отпусти ты его шею! — приказал опер. — Он ни жив ни мертв!
— Имею право! — аргументировал Кеша. — Мой кореш — чо хочу, то делаю!
— Задушишь! Отелло! Отпусти сейчас же!
Не доверяя Кеше, лейтенант бросился вокруг стола. В четыре руки мы попытались снять хватку Цветомузыки, но тот был так счастлив, что сдаваться не хотел ни в какую. Лишь когда он сам постиг весь ужас ситуации, годзила несколько успокоился и, с явным сожалением, отпустил.
В вертикальном состоянии больше ничто не держало, кулем я свалился на стул. Годзила присел напротив. Повернулся к занявшему свое место лейтенанту, словно ничего существенного не произошло, спросил:
— Слушай, начальник, а что он у тебя делает?
— Здесь вопросы задаю я, — решил сразу поставить Кешу на место опер. — С кем имею честь?
Цветомузыка поморгал на него, после чего недовольно хмыкнул. Вопрос застиг его врасплох.
— Начальник... твоя честь, тебе и знать с кем ты ее имеешь, — дипломатично подбирая слова, ответствовал Кеша.
Ответ застиг врасплох "начальника". Так пошло его еще никто не интертрепировал. Нагнувшись вперед, опер заорал братану прямо в рыло:
— Я спросил: ТЫ КТО ТАКОЙ?!
— А-а! — протянул Кеша, въезжая в тему беседы. — Так кореша мы. Я же говорил. Правда? — оборотился он ко мне, и саданул по плечу, в доказательство нашей крепкой, как его длани, дружбы. Я нервно хихикнул лейтенанту, подтверждая. — Вот такие кореша! — задрал он большой палец кверху. — А что случилось, шеф?
Милиционеру не нравилось, что к нему врываются навороченные пацаны и устраивают задуши-шоу. Еще больше не нравилось, что не блюдут субординацию. И уж совсем опера выводило из себя, когда люди с мордой уголовника дышали на него дорогим одеколоном.
— Из кабинета выйди!
Развалившись пуще прежнего, Кеша-Цветомузыка и не думал уходить. На нем был черный плащ "от кутюр", золотой "Роллекс", а изо рта торчали фарфоровые зубки. Цена менту — 200 у.е. в месяц, а цена Кеши — те же у.е. в день. И это еще без "боевых". Так что времена, когда он боялся маленьких злых милиционеров, давно канули в лету, и уже вряд ли вернутся. Теперь он боялся только папу. Мент посадит, если сможет, а пахан убьет, и это стопудово. Почувствуйте разницу.
— Ты не очень-то, — посоветовал Цветомузыка оперу, выразительно пошевелив перстами — не надо, мол, ля-ля. Медленно, словно растолковывая, он пояснил: — Если я щас отсюдова выйду, ты завтра почешешь искать новую работу. Усек? Связи у меня что надо, не беспокойся. А в коридоре адвокат сидит, прям с цепи срывается. Почище Падлы, понял?
— Падвы, — машинально поправил опер.
— А мне наплевать — разницы никакой. Он ждет не дождется, чтобы тебе в глотку вцепиться. Сечешь тему? Допрос без адвоката и ваще. Враз покатишься со службы, колобок.
Лейтенант был опущен до лейтенантки. Лицо его багровело параллельно речи Кеши. Но не от гнева, а от стыда. Чувствовал он себя глубоко засунутым в места плохо пахнущие. Даже как-то сразу стал меньше. Парил орлом, обернулся орликом.
Мент-трансформер покряхтел.
— Он не говорил, что у него есть друг, — выдавил, оправдываясь.
— Есть, есть, — ухмыльнулся Кеша. — Так в чем тема?
Опер покряхтел еще, с трудом привыкая к статусу допрашиваемого.
— Ваш друг... он... задержан ночью, в нетрезвом виде... во время надругательства над памятником Пушкину...
— Че-го?.. Это как?..
Кеша повидал много, но такого представить не мог.
— Нет-нет, — поспешил исправиться милиционер. — Я не совсем то имел в виду. Вернее, совсем не то. Он его, в общем... обмочил.
Годзила повернулся ко мне, посмотрел с ярко выраженной укоризной. Его разочарованию в моих чиста моральных качествах не было предела. От столь уничижительного взгляда мне стало как-то совестно.
— Ну, чо ж ты, Винни! Это ж столица! Тут так не делается!
Я залепетал в оправдание нечленораздельное, но Кеша меня уже не слушал. Он снова переключился на опера:
— Все?
— В общем-то... да. — Мент неожиданно вздрогнул. — Извините, вы назвали его Винни?
Кеша поморгал.
— Ну, он и есть Винни.
— Он по паспорту Сорокин Сергей Васильевич, — насторожился опер. — Так он Сергей, или Вениамин?
Пнув Цветомузыку ногой, пока тот опять чего-нибудь не ляпнул, я быстро пояснил:
— Винни в смысле Винни-Пух. Это кликуха моя. — Я запнулся. — То есть, прозвище... для друзей. Близких.
— Ну, — все-таки вставил Кеша, будь он не ладен. — Да погоняло это, короче.
Глаза опера потухли так же быстро, как и загорелись. Что пацаны мы с Кешей еще те, он прекрасно понимал, но зачем ему, скромному менту, неприятности из-за описанного Пушкина? Тем более что тот — памятник, и заявление не напишет.
— Вы можете быть свободны, — сказал милиционер безропотно куда-то в сторону.
— Нет, шеф, мы не против вред возместить, и все такое, — впал Кеша в законопочитание.
Опер подумал и махнул рукой. Продолжать общение с такими пацанами дальше ему не хотелось.
— Идите, возиться тут с вами... У меня и так дел невпроворот.
Кеша-Цветомузыка поднялся. Я оставался сидеть.
— Ну, братан, — сказал он мне, — поплыли, что ли. Видишь, мент хороший попался.
Мой копчик, всегда остро чувствовавший оперативную обстановку, прирос к стулу как ввинченный. Куда идти? На какую свободу? Могилкой пахнет такая свободка...
— Да ты чего ваще? Сдурел с горя? Вставай, братан!
С другой стороны, даже если я признаюсь в ограблении и получу срок, папа меня и на зоне достанет. Причем, еще быстрее... Эх, умирать так на свежем воздухе!"
Я поднялся, развернулся на прямых ногах к выходу. Ласты не двигались. Мощный толчок в спину придал мне ускорение, отворив дверь лицом, я покинул кабинет.
— Не рыпайся, с-сука! — пригрозил поджидавший в коридоре Бык и тут же заехал своим молотом по моей наковальне. Так, на всякий случай.


Бык очень хотел убрать меня в Москве. Но папа не дал добро. После того как наши не сомнительные лики засветились в милиции, он решил не рисковать. Если тело будет найдено, — что случается нередко, — оперативник может без труда опознать Сорокина Сергея Васильевича по прозвищу Винни-Пух. Вспомнит он и о наглом "дружке", нагрянувшем в отделение. А Кешу папа подставлять не хотел, Кеше дальше жить и работать. По крайней, мере, я понял все именно так.
На квартире Бык завил, что мы возвращаемся в Новосибирск. Он имел наглость притвориться, что никто и не думал меня ликвидировать.
— Кончайте здесь! — сказал я им, едва узнал о вечернем рейсе. — Нечего меня как шкаф с места на место передвигать! Все одно хана!
Бык насупился:
— Ты чего-то не того... Детективов начитался в тюряге? Этого, своего, Чехова? Никто не собирается тебя убирать.
— Ага. Прохора тоже?
Братки переглянулись. Они не понимали.
— Винни, — заинтересовался Кеша, — откуда ты знаешь? Тебя не было... и после ты квартиру попасть не мог.
— Хрен вам в зубы! — радостно заорал я. Хоть нос им утру перед смертью. — Я в ванной был! А вы меня ждали, идиоты! Въехали? — Лица пацанов конкретно отвисли пудовыми челюстями. — Куда вам до Винни-Пуха! Я крутой! А вы гамадрилы! — презрительно бросал я в их свиные рыла. — Да будь у меня шанс, хоть один из ста, я вас на сосиски порежу! Бойтесь меня, я хитрый! И умный! И СТРАШНЫЙ!.. В Америке уже подтирались туалетной бумагой, когда в России еще пользовались газетами! — гаркнул я мимо темы, но это все равно, раз уж был в ударе.
Ввиду нахлынувшего буйства, я получил освежающую дозу в харю. После чего был сочтен опасным для общества, а потому меня спеленали и поместили в отдельную усыпальницу. Братаны-разбойники решили не испытывать крутизну Винни-Пуха на своей шкуре.
— Посиди, остынь! — напутствовал Кеша-Цветомузыка, захлопывая дверь.
Остыв, я тихонько заплакал...

 

ГЛАВА 10

Ну, я вам щас устрою знойный Кипр!

Попка стюардессы напряглась до взлета. Навороченный кавалер, встреченный ею вчера, сидел аккурат на том же месте. Ожидая нового подвоха, стюардесса летала по салону, стараясь поскорее пересечь рискованную местность. В полете она опасливо кренилась, не давая приставале никаких шансов сосредоточить хищный взгляд на предмете его вожделений. Я находился напротив, и сей предмет то и дело скрашивал мне мысли о неизбежном возвращении домой. Чем дольше я смотрел, тем больше понимал парня.
Он же лез из кожи, строя ей глазки вперемешку с зубками. Уже под конец рейса поняв, что его сексуальность не возбуждает, он решил перейти к более активным мероприятиям.
Когда она в очередной раз попыталась проскочить мимо, он беспардонно стреножил своей верхней конечностью ее нижнюю. Кобылка охнула и встала как вкопанная.
— Козочка, а не метнулась бы ты за молочком?
Улыбка Натальи Дарьяловой перекривила симпатичное от природы лицо бортпроводницы.
— Не лучше ли за "Кока-колой"? — парировала она. — Пора уже определиться!
— Не, за молочком.
— Молоко в детском саде подают!
— Не нравятся реальные пацаны, да? — догадался Златозубый.
— Предпочитаю военных! — отрезала ты, испепеляя фаната взглядом.
— А я и так почти военный, — хохотнул пацан. — Только на хозрасчете!
Стюардесса вырвала ножку и бросилась прочь. Но тот успел-таки шлепнуть кобылку по крупу. Не в силах скрыть тестостерона в жилах, триумфальным маршем пропел:
— Люблю я под воен-ным, краси-ивым, здоровен-ным!
Я нервно улыбнулся. Любопытно, это случайность, или он постоянно летает в столицу и обратно за этой девчонкой?.. Упорный парень. А может просто денег много, вот и катается. Воздухоплаватель, блин...
А Бык опять спал. Окутанный ровным гулом двигателей, парнокопытный видел сладкий-пресладкий сон. Об этом можно было судить по оскалу. Не исключено, что ему снился я в гробу.
Из-за разницы поясов, вылетев из Внуково в полночь, в Толмачево мы прибыли к семи утра.
Бык проснулся, напряг остатки разума, и стал переводить время.


Самолет заземлился, побежал по бетонке. Меня рвало из Москвы, но радости от возвращения на родину я не чувствовал. Неудивительно, ведь рядом сидел Бык.
Я понимал: планы у братвы относительно меня такие же, как у Масхадова относительно Кадырова. Но бес всегда в деталях. Интересно, как они обставят мою кончину?
— Куда мы сейчас? — спросил я Быка.
— Не капай на мозги, — жестко ответил он в том смысле, чтобы его не отрывали от сосредоточенного изменения положения стрелок. Что и говорить — наука-то мудреная!
Было бы на что капать. Homo sapiens выискался", — зло подумал я, переспросил снова.
— Тебе есть разница? Один уж хрен.
— Он у всех один. Ну, а все-таки?
Бык посомневался насчет правильности установленного времени.
— К папе поедем. Рапортовать будешь... как ты дошел до жизни такой.
Вот так! Одно из двух: или папа собирается отпустить мои грехи перед смертью, или дернуть меня вглухую собственноручно... Или два в одном — совместить приятное с полезным.
Мою бунтарскую персону встречали у трапа двумя джипами и серебристым "БМВ".
Я посмотрел вниз. Среди прочих увидел Глобуса, этот веселился как черт в аду.
— Ну, чо, пацан, добегался?! — ликующе приветствовал он меня. — Щас мы тебе крылья...
Договорить он не успел. Рядом стоящий Клык размахнулся и влепил ему такой подзатыльник, от которого крыша Глобуса едва не отлетела.
— Закрой хайло, сопля, — интеллигентно напутствовал референт папы. Авторитет позволял ему учить уму зарвавшихся шестерок.
Бык подтолкнул меня сзади, я начал спускаться.
Ковровой дорожки не было. Зато присутствовал почетный караул. Причем, с обеих сторон от трапа, дабы у меня не возникло желание выкинуть чего-нибудь вне протокола. Выражение лиц у караула соответствовало моменту — похоронное. А быть может, просто недоспали. Все-таки семь утра — не их время, они в эту пору только ложатся.
Меня быстро переместили к машинам, чтобы я не заплутал среди прочих пассажиров. Те странно переглядывались, вероятно, считая меня местным авторитетом. Да, сегодня был мой день — нынче я самый авторитетный козел отпущения от Урала до Аляски. Жаль, что не застану банкета.
Бык стал обниматься с Клыком, затем с остальными. Даже с Глобусом. Меня же никто не обнимал, словно и не рады...
— А где хлеб-соль? — сострил я на дорожку.
— Будет тебе и хлеб, будет тебе и соль... под ногти, — пообещал Клык. — Ныряй в тачку.
Он собственноручно отворил заднюю дверцу красавца БМВ, язвительно ухмыляясь.
Я оставался на месте.
— Ну? — нагибал Клык.
Я не двигался. Папин референт поставил свое мурло перед моим лицом, сузив глаза под ходока из Поднебесной.
— Быстро, — сказал он жестко и четко.
Парни вокруг угрожающе насупились. Я же стоял как столб — как вкопанный. В моем мозгу рождалась идея, а процесс это не быстрый. В конце концов она разродилась.
— Послушай, Клык, ты мне братан?
— Че... — зыкнул тот. Брататься с таким как я Клык не считал большой честью.
— Всю жизнь мечтал проехаться на такой тачке, — показал я на "БМВ", — никак случая не предвиделось. Теперь уже и не будет... Ну, думай. Что тебе стоит.
Клык задумался не на шутку. Папа приказал доставить меня в "Крышу", оттуда живым не выбраться. Но Папа ничего не говорил насчет тачки. Почему же не дать пацану утешиться перед смертью?
Клык был суров, но сентиментален. Это не машина для убийств, а живой организм — с понятиями, и ваще. Он знал: и его час когда-нибудь пробьет, и он будет просить о бредовой мелочи... Последняя воля — вещь святая.
Бык думал шибче. Точнее, он совсем не думал, поэтому решения всегда принимал быстро, проигрывая в качестве, но выигрывая в скорости.
— Хрен с ним, Клык, — молвил Бык. — Куда он денется? Мы же в тачке будем.
Я мысленно возблагодарил Господа за то, что он не дал Быку разума. Такой твари разум — только ущерб для окружающих.
Нас сразу взяли джипами охраны в клещи: спереди и сзади. Но играть роль статиста в мои планы не входило, я в момент сделал первую тачку.
Клык покосился, но пока молчал.
БМВ" летел, как самолет. Крепко вцепившись в руль, я давил на акселератор, медленно, но верно набирая скорость. Словно пытался убежать от смерти. "Смерть" сидела рядом и уже начинала поигрывать желваками.
— Не гони, — сказал Клык.
Стрелка спидометра перевалила сто сорок. Потом сто пятьдесят. Джипы прибавили ходу, стараясь не отстать.
— Не гони, — повторил он более угрожающе.
— А что я? Я вообще молчу.
— Ты меня понял!
— Клык, — взревел Бык, — Винни дурит нам голову! Он хочет смотаться!
Клык посмотрел на заднее сиденье разочарованно. Презрительно спросил:
— Это каким макаром?
Бык постиг свою недоношенность и притух.
Но едва стрелка подползла к ста восьмидесяти, в полорогом взыграли рефлексы. Схватив мою голову за волосы, он задрал ее вверх.
— А НУ ТОРМОЗИ!!!
Обзора не стало. Поскольку я не приучен управлять машиной с закрытыми глазами, "БМВ" зашатало как пьяного матроса на палубе. На такой скорости рефлексы парнокопытного могли стоить нам братской могилы.
— Отпусти его башку, идиот! — приказал Клык. — Мы сейчас вылетим!
Перспективка вылететь с дороги в никуда, и прилечь со мной на соседнюю полку в морге, охладила Быка. Он отпустил, но, Клык тут же приставил к моей непутевой голове ствол, надеясь привести ее в чувство.
— Снижай скорость!
Я не повиновался, он надавил:
— Ну?!
— Хочу догнать до двухсот.
— Снижай!
— Если нажмешь на курок, будет то же самое, — разумно заметил я. — Спрячь ствол.
— Сначала я отправлю тебя на тот свет!
— Потом отправишься туда сам. Рвешься к Богу? Не надейся, что он встретит тебя "Пепси-колой".
Тут уже Бык настоял. Этот к Богу не хотел ни под каким соусом.
— Клык, ну его! Посмотрим, что дальше будет.
Злясь на свое бессилие, Клык убрал пушку, но прятать за ремень не стал. Он вцепился в поручень и метал в мою сторону искры из глаз, не бельмеса не въезжая.
— Куда ты денешься, дурка? За нами две тачки и ваще ты без оружия.
— Никуда. Просто катаюсь.
— Катайся, пацан, катайся, — зло проронил Клык. — Накатаешься — поговорим!
Стрелка спидометра доползла до двухсот. Я сам испугался. Но теперь снижать скорость было нельзя — даже до папы не доеду, здесь прикончат, в лесочке.
Один из джипов отстал. Я вздохнул: есть шанс. Второй же упорно держался за нами. "Ну-с, рискнем?" — подумал я, типа, и, упершись в руль, ненавязчиво заметил:
— Пацаны, по-моему, тот, что сзади, нам мигает.
Боевики обернулись как один. Я резко нажал на тормоз. Джип поцеловал нас в зад. Приняв ускорение, "БМВ" оторвался от асфальта и пролетел по прямой трассе несколько сот метров. Пацаны рассыпались по салону как горох. Клык, с криком: — "Убью, падла-а-а!.." — через лобовое стекло "вышел в открытый космос". "Уходя — улетай!" — зло подумал я, типа, и чиста. Скорость упала, я рванул руль, развернув тачку на сто восемьдесят градусов. Из боковой двери вывалились Бык с Ежиком, внутри остались только я и Глобус. Это было уже не везение, это промысел Господень. Не зря мы с ним кореша железные!
Я вдавил педаль, проносясь, мимо рванувшего у сосен джипа. На первой же развилке свернул в сторону, чтобы не встретиться со вторым. Сбавил скорость, и ехал, вдумчиво вглядываясь в дорогу. Говорил ведь Быку: — "Сегодня мы бревна, а завтра — опилки..." Не хочешь стать опилками, не будь таким бревном.
Глобус сидел тихо-тихо. Не поворачиваясь, я поинтересовался:
— Ты там живой?
Братан помедлил.
— Живой...
Да, Глобус был живой. Он же шарик, что ему сделается...


Проехав еще немного, я нырнул в лесок, там остановился.
— Ты чего? — сдрейфил Глобус.
Я гоготнул.
— А ты думал, я тебя до дома повезу? Нет, парень, за все в жизни надо платить.
Я вышел, открыл заднюю дверь. Глобус вылезать не желал, пришлось извлечь силой. Я отобрал кастет и пушку — этот идиот даже не догадался ими воспользоваться!
— Вставай на колени! Чего разлегся?! ВСТАТЬ!
Братан катался по земле, хватая меня за ноги. Уста его искали мои кроссовки.
— Не надо! Не убивай! — орал он, в ожидании своей горькой братановской судьбы.
— Заткнись! А то в харю дам!
Получить в рыло было не так страшно, как получить пулю в башку, Глобус продолжал молить о пощаде. Он уже вылезал мне все ноги и приближался к тому месту, от которого они росли. Размахнувшись, я заехал ему кастетом в хайло.
Гм-м, раньше я и не думал, что кулак может входить так глубоко. Кастет прошил пасть насквозь, круша и сметая то немногое, что попадалось на его пути. Стоя на коленях, Глобус торчал от боли зубами во все стороны.
— Сусяра! — завопил он пуще прежнего. — Убиса-а!
Я понимал его и не осуждал. Он пошел в бандиты ломать челюсти другим, его не предупредили, что ломать могут его челюсть.
Но жалости во мне не было...
Вообще-то, когда я родился, то был белым и пушистым, а глаза имел большие и нежные. Но после пары тумаков от жизни глаза мои сузились, а мех вылинял. И теперь я тоже волк!
— Не стать тебе паханом, Глобус, — грустно приговорил я бандюгана.
Приставив к его виску "макар", я... выстрелил. Глобус упал и стал таким тихим, каким не был никогда при жизни.
Эх, ты, судьба братана! — подумал я, чиста. — Красива, стерва, да коротка... Сколько таких братанов удачи по пригородным лесам валяется! Не перечесть, пора экскурсии водить по местам боевой славы... Черт, если и дальше так пойдет, точно философом стану..."
Сунул я пистолет за ремень, и пошел прочь.
Машина мне теперь только обуза — она засвеченная. Глобуса закапывать ни к чему, этим следов не заметешь. Да и парни у дороги тоже не похоронены, так что милиции родной меня все равно искать придется. Ну и черт с ней. Семь бед — один ответ. Зато живой.
Пошел я пешком по лесным тропам, куда глаза глядят. Раз уж нет мне среди людей счастья... может хоть в лесу найду?

 

ГЛАВА 11

Люблю тебя, себя превозмогая...

Как выяснилось впоследствии, глаза мои глядели в сторону затерянной на сибирских просторах деревеньки Козлодоевки. Шел я себе, шел, и вдруг — на! Лес закончился, показались избы. Местность эта была мне неведома, Терра инкогнита, блин, типа, и чиста.
Притаившись за сосной, я бросал полководческие взоры на территорию. Не хотелось лезть на рожон, всегда лучше прежде осмотреться.
Если жизнь это движение, то наличия жизни в данном случае не наблюдалось. Дюжина ветхих домишек, скособоченных от силы земного притяжения, ютилась на маленьком пятачке. Участки разделяли такие же пьяные заборы. В деревеньке ничего не визжало, не мукало, и не кукарекало, из чего следовал вывод: с тех пор как закончился коммунизм здесь никто не обитал.
А еще говорят края света нет", — осклабился я.
Решив, что мне попалась заброшенная деревня, я уже собирался выйти, как замер, так и не тронувшись — на тропинке показалась женщина.
Это была не просто женщина, а русская женщина. И не просто русская женщина, а деревенская баба, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Женщина-вамп...
Она шла мощно, враскоряк, с коромыслом наперевес. Ведра вяло покачивались на крюках в такт движениям ее здоровенного карданного вала на могучих амортизаторах. Бампер, опережая остальное на пол метра, торжественно плыл впереди. Лет женщине — за сорок, красоты она была неописуемой, поскольку никакой красоты рядом не стояло. Нормальная рабочая лошадь.
Подойдя к колодцу на окраине, она не без труда нагнулась, приземлила ведра. Принялась набирать воду.
Не знаю почему, но почувствовал я себя как Штирлиц в тылу врага. "А нет ли в деревне немцев?" — крутилось на языке. Нет, конечно, меня ищет папа, теперь будет искать милиция, но совсем в партизанщину тоже впадать не стоит. Во всяком случае, пока рановато. Сообразив это, я смело выдвинулся вперед.
Я выбрел на нее неожиданно, как шатун на туриста. Вблизи бабенка оказалась еще страшнее, но она, почему-то, испугалась меня больше, чем я ее. Хотя я нормальный пацан, и даже неплохо прикинутый.
— Ой! — йокнула она, выронив ведро в колодец. Повалясь спиной о ворот, женщина перекрестилась и истошно завопила.
— Закрой пасть, дура! — машинально скомандовал я, хотя до того собирался быть предельно вежливым. Но ситуация требовала проявить решимость.
Баба прикрыла орало концом платка.
— Ты чо? — спросила она в испуганном возбуждении.
— Не чо, — спокойно ответил я. — А ты чо?
— И я не чо.
— А чо орешь?
— Не чо...
Почокав так на деревнерусском, мы оба успокоились, наладили, типа, контакт.
— Это что за населенный пункт? — спрашиваю.
— Хто? — не поняла баба.
— Как деревня называется?
— Козлодоевка... Да разве ж то деревня! — неожиданно оживилась она. — Вот раньше была деревня, так уж деревня! А щас так. Тута и не живет никто.
— А ты?
— А я живу.
С логикой у нее туговато, — вывел я. Вспомнил про студента. — Тем мне спокойнее..."
Баба отвернулась и принялась вытягивать оброненное ведро. Вытянула, набрала воды. Закинула коромысло на свои деревнерусские плечи.
— Ты здесь одна живешь, или еще кто есть? — вяло осведомился я, как бы безо всякого злого умысла.
Она почуяла неладное, вздрогнула.
— А чо?
— Да перестань ты чокать! — разозлился я. — Заплутал я, ничего, если поживу денька два?
Не знаю почему, но баба покраснела.
— Как хошь, — сказала она и пошла по своим крестьянским делам.
От нечего делать я двинулся следом.
— Тебя как хоть зовут, старушка? — спросил я женщину вежливо.
— Авдотья.
— ...А это по-русски как?
Она задумалась.
— Так то же по-русски и есть.
— А-а... круто. Меня Винни-Пух, — представился сам. — Винни, то есть.
Она заинтриговано обернулась:
— А это по-каковски?
По бандитски! — зло подумал я, но промолчал, чтоб не пугать село городом. — Встретились две цивилизации..."
Сознавая меня сзади, женщина пыталась идти все стройнее и стройнее. Но при ее габаритах это не очень-то удавалось, так что я не обращал особого внимания.
Думал я о своем, о горьком. Как мне быть дальше? Я знал папу, и понимал, что в покое он меня оставит, только когда я буду в вечном покое. Образно говоря, я тот самый конец, который папа просто обязан утопить, желательно в бетоне, чтобы замести следы. К тому же я прикончил его пацанов, и теперь у него со мной не только деловые, но и личные счеты. А сводить счеты — любимое занятие наших паханов. В противном случае они теряют себя. Чиста авторитет свой, кровью заработанный, и десятилетиями в зоне насиженный. Найти меня в заброшенной деревне он не сможет, но ведь и я не могу прятаться здесь всю жизнь! Можно, конечно, впасть в маразм и заняться сельским хозяйством... Но, оглядываясь вокруг хмурым взором, понимал я, что дело это гиблое. Да и не крестьянин, чтобы в земле копаться. Что я дебил? Нет, я нормальный современный пацан, на кой мне эта целина!
Я вспомнил о жене, о дочке. Как они там?..
Баба встала перед калиткой, я ненароком налетел сзади. Она вскрикнула.
— Ты чо?
— Не чо. А ты чо?
— И я не чо.
— А чо встала?
— Пришла уж.
Я поглядел на халупу.
— Это твой дом?
— Мой, — сказала Авдотья, поджав губы, и выжидательно посмотрела на меня. Я догадался, что впускать к себе она не намерена. И не ошибся. — А твой — вон, — показала она напротив.
— Заметано, — согласился я без сожаления.
— Чо?
— Договорились, говорю, костяк.


На следующий день процесс пошел — я начал дичать. Первым делом — оголодал. Пришлось стать охотником.
Приметив слоняющегося по деревне петуха, я устроил ему засаду, отстрелил черепушку и зажарил на костре. Авдотья, воротясь из леса, озверела. Вооруженная вилами, она забила мне стрелку. Петух оказался ее, а не дикий, как я ошибочно предположил.
— Это был мой петух! — поставила она меня перед удивительным фактом.
— Откуда я знал, что он твой, Авдотьюшка? — опасливо покосился я на вилы. — На нем ведь не написано... Бирку прицепи, чтоб знать.
— А чей еще?! Я тут одна живу!
— Думал, что ничейный. Вроде как бомж он, с леса приблудный.
— Это ты с леса приблудный! А он мой был! Домашний!
— Не со зла я — с голодухи. Извини, Авдотья... И чего ты так расстраиваешься из-за одного петуха?
— А где я теперь яйца возьму?! У меня один петух был!
— А это кто?! — заорал и я, от чувства несправедливости, оперируя к мелкой кудахтающей живности в ее дворе. — Вон у тебя сколько!
— КУРИЦЫ!
Тут я постиг законы птицеводства и расчухал сколь роковую ошибку совершил. Получается, в стаде петух исполняет роль быка-производителя, его больше одной штуки не надо — всех уделает. А курочек как раз чем больше, тем лучше, они несушки. Только они друг от друга нестись не могут... А значит, крендец Авдотьиному яйцеводству, вот почему она так опечалилась.
Я все понял, но вида старался не подать. Женщине дай повод — совсем на шею сядет.
— Все равно твоя вина, — сказал я ей со знанием бывалого птицевода. — Я ни при чем, если у тебя один петух, дубликат держать надо. Сама хозяйство вести не умеешь, а я виноват, — поучал я ее.
От слов таких Авдотья еще больше обиделась.
— Я петухов ем! — кровожадно зарычала она. — Мне больше одного не надо — лишний рот! Не несушек же есть, они полезные!
— Во-от, — поддакнул я, — всегда вы бабы так — мужиков жрете, а сами жируете! Ты еще и феминистка, небось, Авдотья?
— А ты дармоед! — рявкнула она, окончательно вскидывая вилы к бою. — УЖ Я ТЕБЕ ПОКАЖУ!
Стрелка переросла в разборку сельскохозяйственного типа. Я прыгал от бабы через прясла, уходя огородами. Но Авдотья хорошо знала местность. Хотя двигалась она не шибко резво, зато легко просчитывала мои ходы.
— Не бери грех на душу! — пытался увещевать я ее.
— УЙДЕШЬ ТУДА, ОТКУДА ПРИШЕЛ! — сулила мне вслед Авдотья, удивительно расчетливыми маневрами загоняя обратно в леса...
Ноги я унес. Но остался на сырой земле, без крыши над головой, среди дремучих сосен. "Остаться в живых, отчаянный псих, ни свой ни чужой — последний герой, блин..." Вот где телепередачку надо снимать. А не в теплых тропических широтах, на песочном бережку.
Как после моего проступка наладить отношения с Авдотьей, я не ведал. Голодным фраером, тоскливо выглядывал я из-за деревьев, не рискуя вернуться в свой дом, рискуя нарваться на засаду.
Подозрения у меня разные начались от пустоты желудка. Мысли нехорошие... К примеру, как так получилось, что Авдотья осталась в деревне одна? Ведь жили здесь когда-то люди, куда они подевались?.. И взгляд у бабенки такой, словно не хватает ей чего-то... Человеченки?
Несколько суток бродил я вокруг да около, сшибая шишки с кедра, и пожевывая грибы сырые. Худо мне было от моих размышлений, и еще хужее от того, что идти все равно некуда. Так бы я, может, и бродил до сих пор, а в конце сгинул, не сделай Авдотья первый шаг.
Однажды вечером, оценив, с каким аппетитом я заглядываюсь из-за сосен на ее единственную буренку, она сама начала меня подкармливать. Во избежание худшего. Начав питаться более привычной пищей, я забыл о своих глупых подозрениях, осмелел, и стал появляться в деревне открыто. А вскоре жизнь и вовсе пришла в гармонию — Авдотья меня потчевала, а я ее... В общем, я — ее. Или она меня, так вернее.
Не скажу, что эта кооперация далась легко, свет не видывал более верного супруга. Знала бы Нинка, как я не хотел ей изменять, ведь бабенка могла заинтересовать собой разве что зоолога и то лишь с научной точки зрения. В том смысле: действительно ли мы произошли от обезьян, или от другой какой живности. Но кушать очень хотелось, а к труду я оказался неприспособлен, так что пришлось напрячь воображение и кое-что еще. А с этим у меня обстояло неплохо, после двух-то годов в зоне... Благо, электричество в деревеньке отсутствовало и темнеть начинало с каждым днем все раньше и раньше. К тому же природа так устроена, зараза, что она свое всегда возьмет. Даже там, где ловить ва-а-ще нечего!
Очень помогал аутотренинг. Я говорил себе: "Пацан, почитай книжки — в любом крутом детективе есть своя лирическая тема. А у тебя жизнь как детектив. Доля, значит, такая — суперменская... Во всяком случае, лучше быть стационарным любовником, чем по лесам шарахаться, дичая... Усек?"


Я жил в захолустье, но времени даром не терял. Поскольку быт наладился, а делать было нечего, я решил усиленно заняться тренировками. Двухгодичное заключение стоило потери формы, пришла пора наверстывать упущенное. Тем более, в свете предстоящей разборки с папиными братками. Рано или поздно эта разборка состоится, и я должен быть к ней готов.
Денно и нощно молотил я кулаками о сосны, отрабатывая удары смертельной силы. Бегал кроссы по пересеченной местности, пытаясь обогнать ветер. Садился на шпагат, растягивая пах. Стоял на носках, закаляя пальцы. Избивал ногами в бахрому углы заброшенных изб. Колотился головой о стены деревянные, лоб цементируя. Подтягивался, отжимался, приседал. Медитировал, стоя на одной ноге. На голове стоял. Мог пол дня прыгать на скакалке. В дождливые дни ползал по грязи на пару со свиньей Машкой... Много я делал разных вещей полезных, доводя тело до состояния терминатора, закаляя волю до меча булатного.
Однажды, глядя на изуверства, которые я с собой проделывал, Авдотья встала ошарашено, и сказала:
— Поработал бы лучше, чем о стены головой долбиться.
— Темень ты таежная, — разъяснил я ей. — Не въезжаешь — засохни! Я крутой, мне работать некогда!
— Чего такое? — не поняла душа крестьянская.
— А?
— Ну, то... крутой.
Очень ограниченная личность была Авдотья. Она не знала что такое крутой! Вот чем чревато жить вдали от цивилизации.
— Смотри, — сказал я ей, выдрал штакетину из забора и одним мощным ударом разломал ее о голову. — Вот что такое крутой!
Особого впечатления это на нее не произвело. Авдотья помолчала думаючи, а после предложила:
— Так уж дров заготовил бы, чо ли. Одно к одному.
Я аж дивом подавился! Баба всему умудрялась найти хозяйственное применение, в том числе моей голове. Она что думает, если голова похожа на молоток, то ею только гвозди забивать?! А если на колун — дрова рубить?!
— Ну ты совсем! — поразился я всем организмом. — Это же надо так отстать от жизни! Ни сечешь ни бельмеса! Сама заготавливай! Мой лесоповал от меня не уйдет...
И я снова принялся за упражнения.


Глубокими ночами, оправив супружеские обязанности, я бессильно выползал из-под ненасытной Авдотьи на крыльцо, и долго-долго смотрел на Луну. Кулаки мои поневоле сжимались, сердце скрежетало от злобы. Душа рвалась из тела, как пацан рвется с зоны! Хотелось выть, чиста волк. Как вы там, мои жена и дочка? Ау-у-у!..
Иногда проносилась мысль слетать ненадолго в город, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Катюшку. Я так и не увидел ее после тюрьмы! Все во мне переворачивалось от этой мысли. Но я понимал: не готов еще. Не время. Пусть уляжется история с павшими в пути из аэропорта братками, пусть менты с прокурорами успокоятся. Пусть папа потреплет нервы в поисках Винни-Пуха. А уж потом, когда он совсем не будет ждать, я возникну из пепла как птица Феникс и раздолбаю ему клювом всю башку! Братки от меня поросятами по Новосибирску бегать будут! А я — догонять и мочить, догонять и мочить, догонять и...
Одно меня тревожило. Один я во Вселенной! Никто не поможет Винни-Пуху!
Но и один в поле воин, если он хорошо подготовленный. Если профи! Надо только много тренироваться. И нельзя себя жалеть. Правильно один чувак сказал: — "Тяжело в спортзале — легко в разборке". Сек о чем трепал. Авторитетный, говорят, был чувак.
С этими мыслями я успокаивался, возвращался в избу и ложился спать. А на следующее утро еще сосредоточеннее пинал стены. Я должен стать таким ураганом, от которого ни одна бронированная крыса не спасется!
В пылу истязаний мозг мой отключался, забывая о семье до заката...


По моим предположениям, Авдотье было не меньше сорока. И хотя сама она клялась и божилась, что никак не больше двадцати девяти, верить ей особых оснований я не видел. Во-первых, потому, что она пусть и дикая, но женщина, во-вторых, Авдотья не вела летоисчисления. Ни телевизора, ни радио, ни даже календаря в доме ее не наблюдалось. Ориентировалась странная баба по солнцу, да по погоде. Жарко — лето, холодно — зима. А большего ей знать не требовалось. Так что я без понятия какой тогда был день, но со времени моего появления прошло больше месяца.
Я упорно тренировался, не курил, дышал здоровым лесным воздухом и чувствовал себя оттого в шикарной форме. Как Илья Муромский. Или, что еще круче, как Вован Питерский. "А не пора ли тебе отчаливать?" — покумекал я, типа. Покумекал и согласился.
Но, перед походом на папину свору, не мешает устроить репетицию. С тем, чтобы проверить свои могучие силы.
Выбрал я избушку на окраине, оглядел ее со всех сторон в поисках слабых мест, зашел внутрь. Встал в центре и напрягся мозгом. Чтобы озлобиться, думал о стремном. Конечно, о папе, о ком же еще. Через минуту чую: паршиво сейчас будет папе. Очень я разъярился. Как монах на монахиню.
— Ну, понеслася, — сказал я тихо, не желая тратить силы на воздух.
В ту же секунду рванулся вперед мощным ударом ноги в стену. Покачнулась избушка, затряслась. Я — в другую стену. Потом в третью, четвертую. Ходуном заходил пол подо мной! Метался я от стены к стене, словно ветер, бил, словно Брюс Ли воскресший, пока не сдалась избушка. Попадали стены, увлекая друг друга! Покачнулась крыша и рухнула на мою крышу! Больно было, но терпел я, мужаясь! Не на того нарвалась избушка! Направо и налево метал я удары! Руками, ногами и головой крушил, что валилось на меня! Отъехать хотела крыша моя, но я не сдавался! И победил! В кровь ободранный, гордо воздымался я посреди обломков трухлявых бревен, плах и шифера...
С триумфом прошла репетиция. Не было мне равных в целом мире! Совсем другой Винни-Пух! Во сто крат круче прежнего!
Прибежала впопыхах Авдотья, увидела меня и села тут же, глазами хлопая. Страшней был Винни-Пух, чем тысяча Алегровых утром!
Перекрестилась деревенщина, взмолилась:
— Я ж думала землетрясение! А это ты балуешься...
— Балуешься... — презрительно сказал я ей. — Потемкина ты дочь, Авдотья. Одно словно — баба... Я и есть землетрясение! — Окинул орлиным взором обломки и добавил: — Дровишки заказывала? Собирай, женщина.
То были последние слова мои, а потом я пошел одеваться.

 

ГЛАВА 12

О-о, как конкретна на Руси братва!..

До ближайшей трассы, указанной Авдотьей, оказалось часа два хода...
— Твою мать... — молвил я, не имея слов иных. Передо мной расстилался автобан в виде двуполостной калии, наезженной в прошлом веке, и тогда же в последний раз использовавшейся. — Ну, Авдотья! Шоссе, блин!
Оживленное движение не грозило здесь и в часы пик. Стоять на месте бессмысленно, решил я, придется шевелить ногами, в надежде выбрести. Если повезет — на другую дорогу. А нет... куда-нибудь да попаду! Дорог в никуда не бывает.
И действительно. После интенсивного марш-броска я выбрался на шоссе. Эта дорога так же не оказалась оживленной — то ли проселочная, то ли районная, — но, по крайней мере, наличие асфальта обещало на ней хоть какое-то движение. Я принялся ждать.
Только через полчаса показалась первая машина. Переваливаясь от старости, медленно полз "Запорожец". Украинская иномарка не представляла для меня интереса, так что я остался равнодушно сидеть на обочине. Повезло мужику, чиста.
Прошло еще столько же времени, прежде чем появилась белая "девятка". "Эта нам подходит", — быстро сориентировался я, выскочил на середину дороги с поднятыми руками, тормозя ошарашенного водителя.
— Слушай, братишка, — спрашиваю, — Новосибирск в какую сторону?
Близанутый парень в очках показал вперед, и после паузы добавил:
— Только до него далеко... вы пешком не дойдете.
— Конечно, не дойду, — не стал я препираться. В тот же момент мой "макар" нежно почесал его за ухом через открытую форточку. — Ты выехал на встречную полосу, малыш. Вылезай! Быстро!
Парень за рулем подвернулся интеллигентный, так что быстро наложил в штаны. Оранжерейный мальчик. Очки на носу и те завибрировали.
— Не убивай, — шепчет.
Я ему:
— Зачем ты мне нужен, чудак? Убивать тебя... Мне тачка твоя нужна. Вылезай! Ну!
А у него стопор, или запор, уж не знаю. Только не вылезает мужик, и продолжает просить, чтобы я его не трогал. Видать свихнулся совсем со своими книжками, слишком много-то читать тоже вредно — от суровой действительности отрываешься. С перепугу ничего не соображает, картины перед ним кровавые стоят.
— Вылезай!
Он — ни в какую. Пришлось вытаскивать самому, мне не трудно. "Если гора не идет к пацану — пацан идет к горе", — говаривал восточный мудрец.
Приватизировав тачку по Чубайсу, я рванул с места в карьер. В буквальном смысле.
— О, моя машина! О, моя машина! — сменил хозяин пластинку.
— Да что ей будет? Не развалится! — рявкнул я, выкарабкиваясь задом из канавы. — Все нормально, не обмочись только. Значит, там говоришь Новосибирск? Ну, спасибо. Пока, — попрощался я отчаливая.
Нет, конечно, можно было попросить его подвезти, он бы вряд ли отказал. Но как-то не доверяю я шибко умным, так и ждешь от них какой-нибудь пакости...
Поддав газу, я летел подобно кентавру.
Включил приемник послушать новости, наткнулся на "Маяк". Федеральная станция о делах Новосиба не упоминала. Но и об убийстве Мохровского я тоже не услышал. Неудивительно, ведь прошел целый месяц. Покрутив ручку, поймал "Радио Сибири". И тут о павших братках ни слова. Ну и славно. Не актуален Винни-Пух... до сегодняшнего вечера.


Гвоздодер никогда не проводил вечера в кафешке — не его калибр. Каждый вечер, после девяти, он предпочитал конкретно отдыхать в богатом казино "Калигула".
Это шикарное заведение располагалось в самом центре города и принадлежало через подставных лиц самому Гвоздодеру. Казино постоянно посещала разношерстная чиновничья братия — от городских до областных — и артистическая "сестрия". Сливки общества, как принято говорить. От слова "слив"... Тусуясь, Гвоздодер наводил мосты с чиновниками и отдыхал душой и телом с артистками местных театров, чьим меценатом гордо себя именовал. Так что где искать папу голову ломать не приходилось.
Я притормозил метров за пятьдесят от входа в казино, купил сигарет и стал ждать. Включил приемник, поймал "Русское радио" — я же русский пацан и всякие там "Европы" мне до попы. К тому же я Фоменко люблю. Он шутки шутит, и юморок его подходил сейчас как нельзя кстати. Чиста для релаксации.
Намерения мои были просты: убрать папу, пока тот не убрал меня насовсем. И главный козырь в этой ситуации — наглость. Говорят, что это второе счастье, но скажу вам по секрету, для конкретного пацана это счастье первое. На нем построен весь успех русской мафии. Поскольку в плане интеллекта наши братки не шибко, главный их аргумент — наглость на авось. Я решил перенять этот опыт. "Папа не знает, что я здесь. Папа не думает, что решусь пойти на него в одиночку. А потому именно это я и должен сделать", — рассуждал я. Конечно, Гвоздодер будет под охраной — все как положено. Но он всегда и везде под охраной, а в центре города, у родного казино, братки, глядишь, и потеряют бдительность.
Тем не менее, я дико нервничал. Поэтому слушал радио, беспрестанно курил, поглаживая дрожащими пальцами покоившийся на соседнем сиденье "макар" и молился...


Гвоздодер задерживался. Я нервничал все больше. Внезапно я его увидел...
Мерседес" под охраной двух машин летел с противоположной стороны проспекта, распугивая в стороны участников дорожного движения. Зачарованно впивал я красоту, теряя веру в себя. "Куда тебе против них? Супермен выискался! Забейся серой мышкой обратно в леса и дыши себе, пока живой!"
Очень подло устроена натура человеческая, слабость ее проявляется именно в решающий момент. Но тут я вспомнил банальную истину, что все боятся, только смелые перешагивают через себя и потому побеждают. Или гибнут... "Надо закрыть глаза и прыгнуть..."
Я крутанул стартер, врубил вторую передачу, схватил свободной рукой пушку.
— Ну, держись, Гвоздодер! Ниш Винни-Пух самый виннипухистый Винни-Пух в мире! — подбодрил я себя. Вспомнил и о Боге: — Подмогни, братан, дело-то правое! Аминь.
Машины резко затормозили у "Калигулы". Я нацелился дать "по газам". Задняя дверца распахнулась, и ледяной ствол впился мне в затылок.
Срочно потребовались памперсы. "Хана Винни...", — растерянно просек я диспозицию.
— Сидеть. Не двигаться, — приказал голос, тут же деловито поинтересовался: — Жить хочешь?
— Жить все хотят, — ответил я расплывчато.
— Хорошо, в правильном направлении мыслишь. Выключай мотор.
Я повиновался.
— Молодец, теперь давай пушку.
Я повиновался.
— Не оборачиваться!
Я не стал. Хотя совершенно не понимал, что происходит. Неужели братки выследили меня? Как? Когда? Где?
— Кто ты... — спросил я, дыша и волнуясь.
— Паспорт показать? — осведомился голос. Я смущенно промолчал. — Тогда захлопни варежку и смотри.
— Куда?
— Вперед.
Из машин повыскакивали братки, отсканировали местность на предмет угрозы их кормильцу... Ничего подозрительного... Вылез Гвоздодер... Нарочито вялой походкой отправился к распахнутой Клыком двери...
— И что? — не понимая, спросил я.
Взрыв. Блевательница у входа, направленным взрывом расчленяет живое в радиусе двадцати метров... Паника.
Челюсть отпала сама.
— Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет... — загадочно проскулил мой стражник и поинтересовался вежливо: — Как тебе?
— Э-э-э... — отозвался я. Мертвое тело папы валялось перед входом потрепанной куклой, залитое томатным соком. Я хотел стошниться, но было некуда.
— Понятно. — Он дал мне секунд тридцать на перезагрузку. — В себя пришел?
— Да, — родил я с трудом, продолжая находиться в прострации. Ужасная догадка пронзила ум мой: — Ты и меня убьешь?
— А кто ты, чтобы я тебя убивал?.. Ты щенок, я детей не обижаю. Слушай сюда. Я ухожу, ты сидишь две минуты, потом можешь сваливать. Понял?
— Понял...
— Все, свободен, — сказал голос и пропал.
Пацан из самолета!" — вспыхнуло табличкой в заторможенном сознании.


Я переминался в темноте у ограды тещиного дома, пугаясь спиной прохожих. Зайти я не решался.
Ум мой по-прежнему соображал плохо. Я пытался осилить, что Гвоздодер мертв, а я жив, но мне не верилось. Странно это как-то все... не по-русски. Только когда пачка сигарет наконец закончилась, я дернул калитку, поскоблился в стекло.
В сени вышла теща.
— Кто там?
— Я, мам, — Винни.
Ядвига Сергеевна встретила меня радостно. Можно сказать, радости ее не было предела ваще.
— Явился не запылился! — рявкнула теща на мое нерешительное "здрасьте".
Защищаясь, я улыбнулся:
— Ладно, мать, не егози. Ну, приехал же...
Нинка была на кухне. Едва я перевалил через порог, жена выскочила мне навстречу.
— Веня! — вскрикнула она, кидаясь на шею. И давай меня целовать. — Наконец-то! А я уж думала... — Она вспомнила о чем думала, отстранилась и влепила со всего оборота затрещину.
— Ты чо ваще!
— Больше месяца! Больше месяца не было! Сволочь! Ни слуху ни духу!
— Так ему, стервецу, так, — одобрила теща. — Пусть знает как тяжело тебе было.
— Слышь, кончай свою эту!.. Поосторожней с рефлексами! — взбеленился было я. Но, вспомнив, что я уже два часа как не крутой, а щенок, быстро сник. — Либо целуй, либо калечь. Выбирай одно из двух.
Нинка, не видевшая от мужа своего покорности со дня свадьбы, опешила. Сжалилась, и тут же бросилась снова ко мне.
— Прости, прости, любимый! Больше не буду, прости...
Но теперь я ее отстранил. Из комнаты на меня с любопытством таращилась пара детских глазенок...
— Катюшка!


Весь вечер в доме царила кутивасия. Жена носилась вокруг меня как вокруг обновки, то и дело пытаясь угодить. Ядвига Сергеевна тоже постепенно оттаяла. Катюха поначалу шарахалась от незнакомого бородатого дядьки, лишь когда я побрился, она стала воспринимать батьку адекватно, и, в конце концов, заснула на моих коленях.
— Что с тобой, Веня? — спросила жена. — Ты сам не свой. Я радуюсь, а ты грустишь весь вечер... Что-нибудь случилось?
Посмотрел я на нее совсем не конкретно и тихо сказал:
— Я потерял себя...
Но она, конечно, не понимала меня. Откуда ей было знать, что это такое? Она ведь... женщина.


Есть одна вещь, которую я никак не понимал. Кто наехал на папу? Кто на это осмелился? Кто послал златозубого воздухоплавателя, поклонника аэропопок?
Всезнающие журналисты связали папу с убийством Мохровского. И вывели, что кто-то отомстил Гвоздодеру за павшего банкира. Так кто? Кто стоял за Мохровским? Кто его крыша? Неужели это... Кремль?! Но тогда почему не убили меня?!!
А кто ты, чтобы я тебя убивал?.. Ты щенок..." — звенели в голове слова СУПЕРКИЛЛЕРА.
Мой мозг безнадежно зависал от всех этих мыслей. Я не понимал где у нас криминальные крыши, а где совсем наоборот. Не понимал, что за игра шла все это время. Что это за разборки: криминальные, или политические? И самое главное — я потерял себя. А это худшее, что может приключиться с нормальным пацаном. Я не понимал кто я, но понимал одно — больше я точно не крутой...

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 13

Хандра крепка в тепле родного очага...

Прошло около полугода.
Те, кто посмышленей, могли уже догадаться, что я отнюдь не бандит. Совсем. То есть, ни на грамм. И не каким боком. Фактически, я обыкновенный русский ангел в отставке. Те самые полгода.
С той поры как неизвестный избавитель ликвидировал Гвоздодера, у моего организма открылось второе дыхание. Я смело набирал полные легкие воздуха, без опасений, что какой-нибудь шустрик пробуравит в них дырочки для вентиляции. Дабы жизнь медом не казалась. Сдох Гвоздодер и перекрыть мне кислород некому.
Правда, эйфория продолжалась недолго, где-то с месяц. Потом, мало-помалу, я стал скучать по авторитету. Без него жизнь рай, а с ним ад — это и Ежику понятно, а уж мне тем паче. Но, все-таки, рай оказался сверх меры нудным. Непривычен я к такому существованию. Раньше жизнь была полна приключений: кого-то догонял, от кого-то убегал, кому-то давал по фейсу, кто-то мне по почкам... Разнообразие, все ж таки!
В какой-то книжке, у одного умного человека, я вычитал, что сокровенный смысл жизни как раз в разнообразии и заключается. Там не сказано в каком именно, но, как известно, на вкус и цвет... Одним словом, кому луна — желтая, кому — голубая. Одних на природу тянет — рыбалка, охота, — других в путешествия по странам заморским, третьих просто налево от жены, а вот меня тянуло к похождениям на свой копчик. Такая у меня ориентация в жизни.
Да и шутка ли сказать, с восемнадцати лет — с тех пор как забрили в доблестные Вооруженные Силы — я жил полной, насыщенной жизнью, приключениями жил. И какими! Сначала в армию, потом на войну попал, потом в бандиты, потом в тюрьму, потом с Гвоздодером сцепился... Все это — горячие точки моей судьбы. Теперь ничего не стало, и чувствовал я себя поношенным презервативом, выброшенным за ненадобностью в открытую форточку на растоптание прохожим.
Иногда невыносимо тянуло взять и набить кому-нибудь морду, а потом под дых! Под дых!! Не со зла, а только ради адреналина в крови — благородная, в общем-то, цель. Да и в форме себя поддерживать чтоб. От тоскливой пацифистской жизни я даже слова "чиста" и "типа", чиста забыл, типа совсем. Не крутой и не конкретный сделался; пологий и абстрактный точно Боря Моисеев. Самого тошнило. Вроде я, а вроде нет. Потерялся начисто. Будто меня и нету... А так хотелось почувствовать кровь в жилах! Но подходящего случая никак не попадалось, я медленно, но верно закисал. Для привыкшего к экстремальной жизни супермена тихая гавань — смерти хуже.
Ах, как хотелось войны! Пусть самой маленькой! Ничтожной! Хотя бы не насмерть!.. И такой не было. За все полгода пустить в ход кулаки и то пришлось лишь однажды. Да и большого удовольствия я не успел получить.
Тем зимним вечером я возвращался домой около семи часов. Парочка странных субъектов вышла навстречу по середине темного узкого прохода между двумя домами. Машинально я насторожился, хотя уже свыкся с мыслью, что шкура моя потеряла всякую ценность для враждебного окружающего мира. Как оказалось впоследствии, насторожился я не зря.
Подходя ближе, постарался рассмотреть их моськи. Красавцы оказались еще те. Оба молоды, но у первого — пропитая еще на горшке физиономия, у второго — лицо бледное как сама смертушка. Одного трясет, другого ломает. "Пьяница и наркоман, — раскусил я пацанов. — Жили у бабуси два веселых гуся... Жили-веселились, пока деньги не кончились..." И я сконцентрировался еще шибче.
Они преградили мне путь, тот, который наркоман сказал:
— Дядя, угости сигареткой.
Я чуть не заржал, демаскируясь. Нашли дурака! На прадедушкин понт меня взять! Даже оскорбился весь. Им на выпивку и на дозу надо! Неужели они думают, я не вижу?
— Щас, — ответил я, как бы соглашаясь.
Но закурить, конечно, не дал, зато дал прикурить. Ждать, пока они начнут первыми, я не собирался, вырубил обоих одновременно. Наркошу — левой, выпивоху — правой. И на этом весь бой окончился, потому что по одному крюку на их черепушки оказалось слишком много. Парни отключились сразу, повалившись на асфальт тюфяками. Даже встать не попытались, чем испортили мне праздник окончательно. Подонки...
Нет, сказать, что жизнь моя текла совсем как по маслу, тоже нельзя. Теща, Ядвига, мать ее, Сергеевна, умела создавать людям радости. Ко мне, ее зятю, она относилась особенно трепетно — не закрывая рот трепалась. Не знаю, чем я ей поперек горла встал, но с той поры как вернулся, она занялась моим перевоспитанием не на шутку. Раньше Катюшкой да женой Нинкой довольствовалась, а тут как раз я — еще тепленький, недавно из тюрьмы, только что из леса... Ох, она за меня и взялась!
— Какого, — говорит, — раздолбай, — говорит, — работу не ищешь?! — говорит.
Сперва я дипломатично отмалчивался, потом стало невтерпеж.
— Достала меня со своей работой! — отвечаю. — Нашел поп балду за гроши вкалывать!
— А жить на что будете?
— Без тебя знаю на что! Не лезь в чужой бюджет!
А жить-то как раз было на что. Но я понимал: об этом лучше не заикаться.
Спустя месяц выучился на права, машину купил. Под Новый Год приехал домой как в мечтах — на белой "десятке". Тут же мы всем семейством отправились в гости к теще. Нашли, дуралеи, перед кем хвалиться...
Увидевшая такое дело Ядвига Сергеевна, чуть валенки не отбросила. Едва мы подкатили с шиком к ее забору, теща уже вываливалась навстречу, ахая и охая. Словно кто-то огрел ее обухом по голове.
— Украл?! — завопила она, помня мой недавний тюремный опыт.
Всю жизнь она вкалывала то на коммунистов, то на демократов, но так ничего с этого и не поимела. А зятек, с ее точки зрения, никогда ничем путным не занимавшийся, раскатывает на машине, стоящей тридцати лет ее трудового заработка. Если податься в нудисты и питаться солнечной энергией.
— Думай, что говоришь! — рявкнул я в ответ. — Сама жить не умеешь — за других радуйся!
Поняв, что Винни-Пуха учить уму-разуму поздно, Сергеевна взялась за дочь:
— Ох, Нинка! Посадят твоего ухаря, поверь моему жизненному опыту! Заново посадят!
— Будешь верить ее жизненному опыту, — повернулся я к жене, — проживешь всю жизнь как она — с голой задницей на старой печке. — И снова теще.
Жена не отвечала, лишь грустно улыбалась в сторону. И теща, и я, по-своему были правы, она это понимала.
После того случая, Сергеевна начала примечать, что хотя я и сижу дома, в холодильнике у нас отнюдь не пусто. В отличие от ее холодильника, веявшего голодом Освенцима. У жены обновки, у дочки Катюшки — первым делом. Ядвига Сергеевна не знала что подумать. Пытаясь пронюхать насчет денег, Путиным прикинулась. Разведчиком, то есть. Наводила мосты в сторону своей дочери и моей жены, но так ничего и не разузнала. Остервенившись, начала обзывать меня бандитом, рэкетиром поганым, рецидивистом даже. Открыто заявляла, что тюрьма по мне плачет.
Как же трудно иногда ответить так, чтоб не обидеть!
— Фильтруй базар, старая! Гляди у меня! И на старуху бывает мокруха! — парировал я в запале, будучи уже в состоянии полного аффекта.
Ядвига Сергеевна не стала фильтровать базар, она предпочла надуть губы и вообще прикрыть варежку. Испугалась не на шутку. Да и какие могут быть шутки, если я "бандит, рэкетир и рецидивист"! Самое время поумнеть и заткнуться.
Теща не появлялась у нас несколько недель. Меня такое положение вполне устраивало, но Нинка сильно переживала происходящее. Однажды она сказала мне:
— Так жить нельзя, Веня.
— Да? А как можно?
— Ты пойми, все-таки она моя мама.
— А что я сделаю, Нин? На колени перед ней встану? Прощения попрошу? Ей же все одно — что в лоб, что по лбу... что под дых. Не принимает она меня таким, каков я есть! Все бы ей пилить да перестрагивать на свой лад...
— На колени вставать не надо, — согласилась жена. Она у меня в детском садике работает, так что мать раскусила сразу, предложив такой вариант: — Купи ей что-нибудь.
— Купить?.. — не понял я. — ЕЙ?! — взбесился я.
— Да, — подтвердила Нина, специалист по детской психологии. — Ведь ты хочешь наладить отношения? Хочешь, чтобы у нас был мир и согласие?
— Ну, — подтвердил я, без особого воодушевления.
— Тогда сделай подарок. Вот увидишь, как все изменится... Кстати, у нее и день рождения скоро, юбилей — круглая дата.
Легко сказать! Я собственной жене никогда не знаю что купить, а тут — такая туманная субстанция, как теща.
— Нин... а что?
Жена помолчала.
— Например, хорошую дубленку.
Когда на свои две пятерки Ядвига Сергеевна получила от меня тулуп за тридцать тысяч, я в один присест стал "кормильцем, настоящим мужчиной" и, стыдно признаться, "лапулечкой". Вот в чем была собака зарыта!
Оставалось лишь удивляться прозорливости жены. И насторожиться. Вдруг я подумал: "А не раскусила ли Нинка тебя самого?" До сих пор я говорил ей, что работал рэкетиром в банде, собирал дань с торговцев, но в грязные, тем более мокрые дела не лез. Не догадалась ли она кто ее муж на самом деле?
С того дня я стал пристальней следить за женой. Косился на нее, стараясь понять, что ей известно. Я бы отдал все деньги, которые у меня были, лишь бы она никогда не узнала правды!
Постепенно я успокоился. Моя Нинка либо действительно не ведала, что я киллер, либо ведала, но смирилась с этим неудобством в ее личной жизни. Во всяком случае, вида она не подавала, и лишь пугалась, когда я намеками пытался проведать что у нее в голове.
Киллер — как красиво звучит по-английски! А переведи на наш — убийца, мокрушник, душегуб... Брр.
Я мысленно и вслух благодарил Бога за то, что он увел меня с этой скользкой дорожки, с этой волчьей тропинки. "Блин, приятно иметь такого кореша!" — думал я, с признательностью глядя в небеса.
Одно по-прежнему покоя не давало — скучна моя жизнь отставная. Раньше я жил одним днем, поскольку день завтрашний был неведом. А тут я вдруг прозрел, что житье-бытье мне предстоит долгое, значит надо строить планы относительно дальнейшего мирного прозябания.
Помнится, еще в тюрьме, собирался заняться собственным бизнесом. Кафе хотел открыть, или что-нибудь в таком роде. Ну, чтоб питаться на халяву. Сейчас я об этом вспомнил и решил посоветоваться с женой. Если она у меня такая умная, пусть подскажет.
Нинка подсказала. Лучше бы не спрашивал.
— Даже не думай, — отрезала она. — Новых неприятностей захотел?
Я напрягся, поскольку тему не схватил:
— Каких это новых? С чего вдруг?
— Не новых, так тех же. Займешься бизнесом, снова столкнешься с бандитами, рэкетиры тебя данью обложат.
— Ну и что? — спокойно возразил я. — Они всех обкладывают, работа у них такая...
— Вот именно — всех! А ты ведь не такой, я тебя знаю. Ты упертый, и платить не станешь.
— Еще чего! — возмущенно прервал я ее. — Конечно, не стану! Я не какое-нибудь быдло трусливое — на уголовников корячиться! Мне моя копейка...
— Ну вот! И начнутся опять... разборки. Снова в тюрьму попадешь!
— Да чего вы все меня тюрьмой пугаете! — обозлился я. — То мать твоя, теперь и ты...
На этом наша семейная планерка скончалась. Я жутко обиделся на жену, но потом, несколько успокоившись, понял: права Нинка! Ой, как права!
Однако, чем же мне в таком случае заняться? Вроде рано еще на пенсию...
Единственное, на что был способен, — шоферить. Но как подумал о грошовой пролетарской работенке, так интерес и потерял. При моих капиталах — баранку крутить! Совсем извращенцем быть надо...
Новый ответ пришел сам собой — охранником. Для этого я подходил идеально — и физически и морально. Стрелять умею, в морду — только попроси. А можно и не просить, сам инициативу проявлю. Но, но, но... Наши охранные структуры — те же бандиты, только с лицензиями от государства на охранно-рэкетирскую деятельность.
Невозможно устроиться в этой стране относительно честному человеку! Климат тут неподходящий, так и затягивает в криминальное болото...
Окончательно разуверившись в мирной жизни, и не находя собственному организму другого применения, я стал "уходить в народ". Великая русская река — водка — потекла сквозь меня кубометрами. Все чаще и чаще жена находила тело мужа поутру на лестничной площадке — рука, уставшая за день, до звонка не дотягивалась, а ключ каждый раз оказывался от чужой двери. Начали возникать скандалы на почве шекспировского вопроса: пить, или не пить. А для Ядвиги Сергеевны я перестал быть лапулечкой и очень скоро превратился в алкоголика. Рейтинг мой в глазах семьи падал быстрее, чем у Ельцина сразу после выборов — когда электорат очнулся от предвыборных сказок, и понял, кого он на свою шею опять посадил.
Жена, конечно, пыталась воздействовать. Поначалу, просто уговорами, вековой мудростью русских женщин. К примеру:
— Всей водки не выпьешь.
— Главное, ик-к... не победа, а участие, — парировал я.
Или:
— Иди спать, — жестко говорила она в те редкие дни, когда я пьянствовал дома, на кухне.
— Что я дурак? Соображай, потом лепечи! Я лягу, а хмель-то выйдет! — калякал я в ответ и продолжал уничтожать заготовленные запасы провианта.
Влиять на меня уговорами не получалось, и Нинка решила избрать более действенную, как ей казалось, тактику. Опять фигурировала постель, но уже в иной ипостаси. Жена меня от нее попросту отлучила. Как попы Леву Толстого от церкви. Но, разумеется, не от матраса отлучила, а от себя. Мне, если честно, не очень-то и надо было, поскольку хватало водки... Другое интересно: кто же саму Нинку любить будет? Она же живой человек. И баба молодая.
Я спросил об этом жену прямым текстом. Совсем прямым. То есть, с употреблением не особенно употребляемых слов. Кто, мол, тебя, женщину, ... будет?!
Нинка вспыхнула, но не растерялась. Она ответила мне в таком же далеком от литературного стиле. Смысл ответа сводился к популярному в женской среде теле-шоу. "Я сама" называется.
— Хозяйка — барыня, — плюнул я на давшие дуба интимные отношения, и продолжил занятия литроболом...


Излечение от зеленого змия началось внезапно, благодаря дочке Катюшке.
Хмурый полдень — иных в ту пасмурную пору не бывало. Почиваю на полу, подобно йогу — укладываясь, дал маху метра на два от дивана. Кто-то тянет мою руку, думаю, что во сне, и потому не отзываюсь. Упорно тянет.
Глазки открываться не хотели, впору вставлять спички. Приподняв, усилием Шварценеггера, веки из свинца на миллиметр, вижу дочурку. Личико ее заплакано.
— Ты пьяниса? — спрашивает кровная дитятя.
— Это кто тебе сморозил?..
— Люда говорит, сто ты пьяниса. Ей мама сказала.
— А ты скажи, че ее мать!.. — грозно начал я набирать обороты, но осекся. Хватило ума дальше не продолжать, слишком мала еще моя дочка, чтобы постигать это искусство, называемое неформальным общением.
Глядя на обливающуюся слезами Катюшку, я понял: права мама Люды, какой бы стервой она не была. Одни беды от Винни-Пуха, даже для собственной дочери.
— Не плачь, Катюха, у тебя будет хороший папа. Обещаю!
Я поднялся, Нины дома не было. Собрал шмотки, написал жене записку, чтобы не волновалась, и отложил на время моего отсутствия деньги.
Сделав на прощание контрольный поцелуй в лоб, я вышел.

 

ГЛАВА 14

Одна дорога медведю — в родну тайгу...

В жизни каждого человека (пусть и пацана) бывают моменты, когда он должен остаться один. Перед тем как решится на серьезный шаг, или обдумать наделанное ранее. Есть и третий случай — когда видишь, что в жизнь твоя не ладится, и требуется разобраться со своей собственной загадочной натурой. Именно эта ситуация меня накрыла.
Выйдя из квартиры, я задумался над тем в какую сторону мне направить бренное тело Винни-Пуха для более подходящего разговора один на один с собой. И тут вспомнил старинного армейского дружка.
Звали его Толяном, служил он егерем, а потому обитал в глухой алтайской тайге, на далекой охотничьей заимке. Жил Толик отшельником, людей особенно не жаловал, до общения неохоч. Он с детства рос среди маралов и медведей, а с ними особенно не покалякаешь. Но я не сомневался: мне Толян будет рад. Объяснение здесь простое, ведь мы на пару всю Чечню прошагали. Причем, дважды. Сначала с севера на юг: тяжело, с боями, ползком на брюхе; затем с юга на север: легко, без боя, орловскими рысаками. А война такая дама, которая скрепляет мужчин почище всякой водки. Да и потом, какая ему разница — одним медведем меньше, одним больше...
Идея пожить в тайге захватила целиком. Самое подходящее место для такого как я — подальше от ларьков и магазинов, поближе к природе и чистому горному воздуху. Может и в голове прояснение наступит от этой чистоты; каменные джунгли Новосибирска скверно влияли на мою философию.
С Толяном я переписывался сразу после армии, знал где он живет. Однажды заезжал и в гости. Но с тех пор минуло более пяти лет, уверенности застать его там же у меня не было. Однако я решил рискнуть и поехал. Толян — охотник черт не ведает в каком поколении, дальше тайги ему дороги нет. Он может сменить заимку, но не образ жизни, а значит рано или поздно я его разыщу. В крайнем случае, рассудил я, напрасно потрачу пару дней. Но времени у меня теперь много, чего-чего, а этого добра не убудет.
Шестьсот кэмэ в марте по Чуйскому тракту, это вам не пикничок "Париж — Дакар". Круче гонок на выживание. Особенно, когда ноги трясутся на педалях, руки на баранке, а резина хоть и с шипами, но все одно не гусеницы. Да еще заснеженная лента трассы шарахается то вправо, то влево, а то и вовсе вверх-вниз.
После короткой оттепели и последующего заморозка дорога покрылась гололедом. За первые пятьдесят километров меня трижды уносило в сугроб — сказались двухмесячные занятия литроболом. Нервы бросались в канкан шустрее разгоряченных красоток. Опохмелиться хотелось жутко. После четвертого улета понял: живым до Горного Алтая мне не добраться.
Остановившись у ближайшего населенного пункта, я зашел в сельмаг с целью поправить кондицию. Взор мой остановился на пивных этикетках, но, вспомнив пару народных мудростей отечественного разлива, как то: "Пиво без водки — деньги на ветер", "Лучшее пиво — водка"... Короче, чем воду по организму гонять, взял пол-литра.
В машине выпил один стакан, мужественно преодолев желание добить остальное, завалился на боковую.
Три часа спустя я поднялся. Меня по-прежнему трясло, но заметно меньше. Перекусил в деревенском бистро для путешественников, попросил у кухарок разрешение и собственноручно смастерил чифирь. После него я был уверен: больше мне канавы не грозят. Остальной путь проделал относительно спокойно — без ДТП.
В Шульгин Лог, где находился родительский дом Толяна, прибыл уже после полуночи. Пока нашел нужный двор, разбудил все село.
В Сибири холодно, поэтому люди теплые, даже если "не потребляют". Никто не грозился позвать участкового, не посылал куда подальше, и не норовил спустить с крыльца только потому, что заплутавший пилигрим оторвал их от крепкого зимнего сна. Сориентировали обходительно — без фольклорных выражений. В каком направлении меня бы отправили, позвони я ночью в квартиру москвича?..
Отец Толика — крепкий шестидесятилетний старик с прищуром-прицелом глаз, как у всех охотников — опознал по прошлому разу. Я воевал с его сыном, и он отнесся ко мне с соответствующим пиететом. Приветил как родного. Сам мой приятель действительно оказался на заимке. Ночь я провел, посапывая Емелей на огромной русской печи в его родительском доме, а рано поутру меня растолкали.
Пока мать Толика потчевала свалившегося гостя, Пахом Савелич приволок тщедушного маленького мужичка с подозрительными бегающими глазками.
— Вот, — сказал отец Толика, — знакомься, это Петька. Он доведет тебя до места.
Мужику было уже лет за сорок, но он все еще ходил в Петьках. Его подозрительный интерфейс не вызывал доверия. Видя на моем лице сомнения, Пахом Савелич добавил:
— Не волнуйся, этот доведет, никуда не денется. Кому как не ему знать, где заимка сына. — Петька обидчиво стрельнул глазками, но старик и бровью не повел. Отглаживая бороду, он солидно пояснил: — Мой Анатолий не раз его на браконьерстве ловил. Так что он больше на его территорию носа не кажет. Но дорогу помнит. Ты уж не серчай, я бы сам, да дела у меня, на два дня не бросишь хозяйство...
— Да я сам виноват, отец. Свалился как снег на голову.
— Ну, договаривайтесь.
Пахом Савелич вышел, чтобы не мешать нам торговаться.
— Сколько возьмешь? — спросил я проводника.
Тот покряхтел:
— Так ведь дорога дальняя — часов двенадцать на лыжах. Обратно столько же... И лыжи, опять же, с меня.
— Ну, и?..
— Машина у тебя красивая, не "бобик" какой-нибудь. Деньги-то есть, небось? — хитро прищурился мужик. — Не поскупишься, поди.
Терпения для долгой торговли у меня никогда не хватало. Мне легче переплатить, чем нудно отыскивать аргументы против, копейку экономя. Не бизнесмен, что поделаешь.
— Слушай, Петр, кончай! Давай цену, время-то идет!
От слов моих натужился Петр как на толчке. Прогадать он не хотел, жадность, что в городе, что в деревне одинаковая.
— Триста! — бахнул проводник.
Я поразился. Триста баксов за день! Для этой глухомани — целое состояние!
Не желая ронять авторитет, вытащил бумажник и холодно отсчитал три сотки. Петька глянул на зеленые как ель купюры, разинул беззубый рот:
— Эт чо? Деньги новые ввели?
И лишь теперь до меня дошло. Какие к дьяволу баксы! Я же в деревне! Русская тайга, лес дремучий! Барабашки, ведьмы с лешими...
Пока проводник не раскусил, какое счастье от него уплывает, я быстренько убрал капусту обратно и достал три красненьких бумажки — рашен неконвертайт валют. И впервые в жизни, порадовался, что курс один к тридцати. Рубль — не доллар, слава правительству РФ, а всего лишь три цента.
— Извини, ошибочка. Это не наши деньги, они тебе тут ни к чему, вот держи свои три сотни.
Довольно хмыкнув, Петька сунул деньги за пазуху и сказал:
— Тады собирайся. Я — за лыжами.
Наскоро переложив только самое необходимое из сумки в рюкзак — в основном продукты, — я облачился в блестящий, купленный вчера в Новосибе импортный комбинезон, и вышел на улицу.
Пахом Савелич ходил вокруг загнанной в его двор "десятки", как кот вокруг сметаны. Он откровенно любовался машиной, поскольку до того видел в своей труднопроходимой местности только тракторы и "бобики".
— Тута оставишь? — спросил он, довольно жмурясь.
— Если ты не против, отец. Пусть постоит, пока вернусь.
— Чо ж, пусть. Хороша, чертовка! Пусть стоит... — задумчиво повторил он. — Одно худо — на улице. Холода еще, все же...
— Да ничего ей не сделается, не беспокойся. — Я почуял, как Пахому Савеличу хочется испробовать ее в деле, и спросил: — Водить умеешь?
— Что ты, что ты! — замахал обеими руками отец Толяна. — Отродясь у меня машины не было... Разве что внутри посидеть, да побибикать... — шаловливо признался он.
Умиляясь детской радости старика, я отключил сигнализацию, и сунул ключи упирающемуся Пахому Савеличу:
— Бери, бери. — Старик, смущаясь, принял. — Не угонят? — задал я глупый вопрос. Но, взглянув на враз окаменевшее лицо, понял: у этого не угонят. Даже без сигнализации. Этот в ней ночевать будет!
Вернулся Петр. Поглядев на мое импортное обмундирование, не в лучшую сторону подчеркивающее дизайн его фуфайки, прикусил губу. Видимо решил, что барыш с меня можно было содрать и солиднее. Для таких типов недополученная прибыль хуже убытка.
Я нацепил широченные охотничьи лыжи. В своем серебристом комбинезоне с капюшоном и на русских полозьях, походил я на шпиона-диверсанта, невесть за какой надобностью заброшенного в сибирскую тайгу. Пахом Савелич по-доброму усмехнулся, при такой картине:
— Ты как нерусь!
Я тоже усмехнулся: "нерусь" до сих пор считается здесь ругательным словом. Во всем цивильном мире уже дано как раз Русью и кроют. Причем, по черному. Не желая печалить старика, я промолчал, и мы с Петькой двинулись в путь.
Сделав нам ручкой, Пахом Савелич быстренько скрылся за оградой. Не успели мы из деревни выйти, как сзади раздался сигнал клаксона моего авто.
Эх, отец, знать бы тебе, как тачки по нашим русским городам рассекают! Это тебе не "Лада"... Ну, бибкай, сиди, бибикай..."


Метров на сто впереди мелькала спина проводника. Затем на сто пятьдесят. Не в силах сдвинуться с места, я застопорился, устанавливая внеплановый привал. Окликнул мужика. Тот даже не соизволил обернуться.
— Долго нам еще переться? — крикнул я вперед.
Ожидать олимпийской прыти от худосочного Петьки я не мог. Откуда в нем только мочь берется? Шпарит как Прокуроров в забеге на пятьдесят кэмэ. Но с тем понятно, он за бабки и за медали гоняет, а этот?! Деньги в кармане, премию за первое место все равно не получит, спрашивается: чего ради мужик надрывается! Или ему мой костюм не понравился, решил показать кто он, а кто я со своим выпендрежем? Темна русская душа... даже для самих русских.
Проводник остановился, довольно глянул на мое вспотевшее лицо — с него Ниагарой стекала вода. "Вот скотина! Точно выделывается!"
— Ты чо отстал? — хитро скалится Петька.
— Дать бы тебе по морде для субординации! — рявкнул я ему. — Куда несешься!
— Догони сначала, — продолжает мелко ржать проводник.
Я демонстративно бросил палки на снег и присел. Ох, Петька! Только подойди поближе...
Но тот, словно предчувствуя, и не думал приближаться. Немного постояв, он крикнул:
— Пошли дальше! До обеда еще далеко, таким темпом засветло не доберемся!
— Пошел ты сам! Не могу больше...
— Как хош, — ответил проводник и впрямь пошел.
Выбор он мне оставлять не собирался. Его дело — дорогу показывать, вот он ее и показывает, рисуя на чистом горном снегу широкую как от снегохода лыжню. "В следующий раз точно на снегоходе приеду!" — в раздражении подумал я. Ни свежего воздуха, ни красоты этой таежной мне было уже не надо. Да я ее практически и не видел — мороз корчил на моем лице рожицы, глаза слезились от ветра, а с головы низвергался пот. Так что красота была весьма туманная. А наслаждения не наличествовало ваще.
Я корил себя и Толяна распоследними словами. Хотя он был не при чем, просто жил далеко.
Глядя на спину все удаляющегося проводника, я приуныл окончательно. Догнать его не виделось никакой возможности.
Петька остановился на пригорке, обернулся, разглядывая, где там я. Я пока еще был.
— Шуруй маслами! — крикнул он мне эхом. — Ты чо? Давай-давай!
— Даду-даду, — выдавил я сквозь зубы и недобро сплюнул: "Село не асфальтированное..." И добавил во всю глотку: — ВОТ ТОЛЬКО ДОГОНЮ!!
Я стольких людей убил за деньги и за родину... что и сам не ручался, останется ли Петька в живых, когда я до него доберусь.
— Нарвешься на медведя! Давай за мной! — бросил проводник в последний раз и припустил дальше.
Нет, вы гляньте! Он еще и пугает! Попадись ты мне пьяный и связанный...
Меня на мякине не проведешь, медведи еще сосут лапу в спячке. Правда, попадаются такие шалопаи, вроде меня, которые по-медвежьи шатунами прозываются. Этим тоже дома не сидится, они бродят в поисках чего пожрать... Да и волки здесь водятся. По крайней мере, пять лет назад водились. А ружье у нас одно на двоих, и оно у Петьки за плечами болтается. А я, красивый и блестящий, вполне мог сойти в их голодном воображении за большую консервную банку. Как бы они не заинтересовались чего у меня внутри... Винни в собственном соку.
Мне экстренно требовался допинг, без него наглого проводника не настичь. А допинг как раз был...
Я стянул рюкзак, достал недобитую вчера бутылку с Михаилом Евдокимовым на этикетке. Залил с горла в бензобак и задышал вместо закуски морозным воздухом. Чую, растет во мне оптимизм жизни. Посмотрел вокруг — красота-то кака-а-я!
— Ну, Петька! Теперь ты вот у меня где! — показал я кулак в пустоту.
Проводника совсем не видно — он спускался с той стороны пригорка. "Ничего! Я тебя, козла таежного, по следам вычислю!" Решителен был мой настрой, как перед штурмом Грозного.
Едва я взял высоту, увидел Петьку. Он шустро двигал конечностями, кося под чемпиона. Заметив меня, проводник распахнулся очами. Он не понимал откуда у меня взялись силы, еще пять минут назад я походил на выжатое после полоскания белье, а теперь несся на него бульдозером с крыльями.
Петька помнил недавнее обещание. Со всех лыж кинулся, как заяц от серого. Во мне взыграл охотничий азарт, чуя запах добычи, я бросился в погоню...


...Смеркалось. По курсу маячила замерзшая речушка. Сразу за ней начинался очередной крутой подъем, вершину которого покрывал густой заснеженный еловый лес, а перед ним стояла избушка на курьих ножках. Я понял: это и есть нужная нам зимовка.
Петька уже перешел речку. А я еще нет. Но двигался проводник малорезво. Когда же он начал подниматься вверх, то и вовсе забуксовал на одном месте.
Все! Хана Петьке-чемпиону! Форвард ушел в декрет — сейчас родит!
Правда, и я уже не тот. На пятом дыхании шел на мужика. И все-таки я сделал его! Пусть со стороны это и походило как обгон одной буксующей черепахи другою такою же...
Когда я поравнялся с проводником, тот упал. То ли решил, что лежащего не бьют, то ли мочь кончилась. Но меня не волновало, я сам не мог махать кулаками, хотя бы потому, что для начала их надо сжать, а это несусветные энергетические затраты. Одного проводник все же добился — вымотался я вусмерть. Не до разборок — до избушки доползти.
И дополз. И упал. И стемнело.
Глупый филин приветствовал меня пару раз демоническим угуканьем над верхушками деревьев и заткнулся. Смекнула дичь пернатая, кому нынче гордо воздыматься на пьедестале, а кому валяться в гарнире с приправой. Я победил!

 

ГЛАВА 15

К груди природы-матушки припав...

— Кто там?
Из дома показалась тень, попыталась разглядеть забредших, но в горах ночь темнее, хотя звезды и ярче. Они отражались от моего комбинезона, не раскрывая личность затаившегося на снегу диверсанта.
Я валялся довольный, с приветственно устремленной в небо лыжной палкой, не в силах издать опознающие звуки. Глотка моя лишь хрипела сбитым в гонке дыханием.
— Кто? — Толик сделал еще несколько шагов в темноту.
— Винни... — еле выдавил я. Затем втянул воздух и заорал: — ПУ-У-УХ!
— А-а-а! — заорал и Толик, вне себя от радости.
Кинулся он ко мне, пополз я к нему, встретились мы, и давай обниматься. Пять лет не виделись! Вот только снизу обниматься неудобно, поэтому Толика поставил меня на ноги и так держал, радуясь.
— Братан!
— Братишка!
— Ты как здесь?
— В гости вот!
— Ну, даешь!
— Я такой!
— Раньше бы! Чего раньше не приезжал! Совсем позабыл Толяна! Зазнался, ухарь городской!
— Да не, дела просто... Летят годы! Как пули у виска...
— Летят, — поддакнул Толян, постепенно успокаиваясь. — Сына бы привез! У нас тут хорошо — тайга!
— Так у меня же дочь! Я писал тебе. Не помнишь?
— Напутал, извини...
— А ты, батя говорит, все в бобылях ходишь?
Кореш махнул рукой:
— Отшельник я... какой из меня муж!
— Ах ты, патрон мой холостой! — сострил я, и мы стали обниматься дальше. Радость мужская словами плохо выражается — она вещь интимная.
Пока суд да дело, подполз и Петька. Встал он поодаль, словно за фейс опасаясь. Но в душе моей росла доброта ко всему живому, так что зла на него я теперь не держал. Да и несолидно с верхней ступени пьедестала по мелочам размениваться.
— Проводник мой, — показал я на Петьку. — Он меня сюда привел.
— Знаю я этого... проводника, — сказал Толян, но поприветствовал Петьку сухим кивком. — Ладно. В дом пойдемте, хватит морозиться тут.
— Пошли!
Попытался, но что-то мешало.
— Лыжи-то сними, — посмеиваясь, напомнил кореш. — Приехал уже!
— А-а, сейчас, — понял я, сбросил полозья, согнулся, чтобы подхватить их в руки, но разогнуться не смог. Так и остался в позе "зю", символизирующей непреодолимую тягу к финишу. Тяжела победа чемпиона!
Подхватил меня Толик подмышки и потащил в дом.


Утром следующего дня я чувствовал жизнь где-то вокруг, а в себе не ощущал совершенно. Члены мои напоминали о вчерашней победе, стоило шевельнуть ими — тупая боль сей момент пронзала тело. Однако, я русский пацан. Я всегда был уверен: главное душевная сила, воля — вот главное в пацане. Не задумываясь о последствиях, я решил скинуть ноги с топчана, а затем попытаться сесть.
Ноги вниз скинул легко. Но торс не сработал. Так я и остался лежать с распахнутыми глазами, не в силах сесть, и не в силах вернуть шасси в исходное положение.
— Ни хрена себе. Что это со мной...
Теперь убить Петьку я был морально готов. Если б смог. Но тот еще спозаранку утопал в деревню; в четырехстенке мы с Толиком находились вдвоем.
Кореш колдовал у печи в преддверие моего пробуждения. На прозвучавший возглас Толик ухмыльнулся:
— И тебе доброе утро.
— Доброе... если оно доброе, — хмуро отозвался я. Шутить настроения не наблюдалось.
— Зря ты с Петькой связался, — тем же тоном продолжал он. — Мужичок только с виду немощный, но проворный, дьявол. Однажды я его с косулей на плечах застукал, так он часа два бежал. Еле догнал тогда.
Я непрестанно делал попытки вернуть ноги в кроватку, но те не хотели. Вспотел больше чем на тренировке. Посмотрел кореш на эти муки инвалида, да и сжалился.
— Лежи, отдыхай, — сказал он, закидывая меня обратно.
— Спасибо.
Весь день я провел в постели избалованной принцессой, периодически требуя есть, пить и курить. Питание доставлялось без задержки. С "пить и курить" вышел клин.
Когда я заикнулся о допинге, лелея тайную надежду, что жить в одиночестве и без водочки нормальный мужик не в состоянии, Толик меня огорошил:
— Не пью, Винни.
— Ха! — сказал я. — Думаешь, что поверю? А чем ты тут занимаешься — в лесу?
— Живу.
— Бросил? — павшим духом уточнил я.
— Ну. Давно.
— И даже в медицинских целях... — еще более павшим.
Оказалось, не держит. Я попытался осмыслить. С трудом, но далось. Вспомнил чаяния, питаемые мною перед отъездом: "Черт! Я тоже бросил! Рефлекс срабатывает..."
Но без живой воды чувствовал я себя мертвым. Попытался сосредоточиться на сладкой мысли, что твердо следую задуманному, что Винни-Пуха с пути не свернуть, что Винни-Пух и алкоголь не совместимы. О Катюшке вспомнил, о данном ей обещании... Только сильней расстроился. "Сладкая" мысль на поверку оказалась горше горькой. Винни-Пух и алкоголь — братья навек. Тяжко, когда брата нет рядом... а есть завязавший, видите ли, субъект с репутацией друга. Я уже как-то сомневался. Что он мне друг вообще.
Тогда я потянулся к рюкзаку за пачкой и зажигалкой, — что может быть прекраснее, чем затянуться после хорошего завтрака! Толик неожиданно остановил меня словами:
— И вот этого не надо.
Поначалу я не понял. Что и выказал всей своей выразительной мимикой.
— Я имею в виду сигарету, — пояснил кореш. — Или на улице дыми, здесь не курят.
— Толик, ну не дойду я до улицы! Ты видишь мое состояние!
— Я помогу.
Он поднялся с табурета. Он хотел вытащить меня наружу. Гостя — наружу. Армейского кореша — на свежий воздух! Мое привычное желание кого-нибудь убить переключилось с Петьки на хозяина.
— Толян, не врубаюсь! Ты мне честно скажи: не рад? Может я не вовремя приехал? Уползу обратно, если так! Я понятливый! Объясни только!
— Рад, — хмуро ответил друг.
— В зеркало посмотри! С такой физиономией на тот свет провожать, а не гостей встречать! И не пьют у тебя, и не курят, и баб... Монастырь, а не заимка! Или ты действительно в монахи заделался? — закралось во мне нехорошее подозрение.
Дружок сразу смутился. Нехотя он проговорил:
— Извини, но в этом доме правда курить нельзя... и пить тоже. Старовер я, Винни.
У меня аж торс заработал. Я автоматом подался вперед и почти сел.
— Кто-кто ты?
— Старовер, — просто повторил приятель. — Мне вера не позволяет. Видишь икону? — указал он взглядом.
Я перевел глаза на нарисованную картинку. Толькина Богоматерь взирала на Винни-Пуха с плохо скрываемой укоризной из своего угла под потолком.
Мне чуть совестно не стало. Я бессильно пал обратно.
— И давно ты... этот.
— Всегда, с рождения строго в вере воспитывался.
— Ох, не парь! — взвился я. — В Чечне, красавчик, ты водку глушил так, что поначалу БТР отмывать не успевали! У кого дым от анаши из ушей торчал?! Не просто так тебя Чебурашкой прозвали! Или уже все забыл?
Толик улыбнулся растерянно. Сказал кротко:
— Да, Чебурашкой, верно. Не старайся, все помню. Только знаешь, Винни, тогда была война...
Пух обиделся окончательно. Его надули и лопнули как воздушный шарик. Он думал, что едет к армейскому корефану, поговорить о жизни, вспомнить дни былые, посоветоваться по-братски, а попал к таежному раскольнику, с согласованным свыше списком заповедей вместо собственной головы, и с крыльями за спиной — далекому от всего земного и потому для Пуха совершенно бесполезному существу.
Будь силы, уполз бы немедля. "Тогда была война!" — зло процитировал я таежного мудреца. То есть, на войне, для себя любимого, чтоб боль свою залить — можно, а другана в мирное время приветить — табу! Это разве ж по-человечески?! Не хочешь — не пей! Но "хлеб-соль" про запас держи! Не хочешь — не кури! Но гостю не перечь! Гость — вот святое для русского человека!.. А может он и не русский?.. Я уже не в чем не был уверен. Чебурашка — старовер! Не приехал бы — до смерти б не узнал с кем повелся... И ведь скрытный какой!
Но больше всего оскорбляло, что Толяна я считал своим, таким же, как и я, а он... если честно... напрямик если...
Кореш чистил ружье. Я поглядывал на него, невольно любуясь здоровым цветом лица, несуетливой уверенностью движений и умиротворенностью черт. Хотя я не переставал злиться на Толика, слова его тихой сапой оккупировали территорию моей души, или что там от нее осталось...
Тогда была война..." Кто бы мог подумать, что в неотесанном таежном увальне такая мудрость запрятана. И как глубоко запрятана — себе не верил. Счастливый же он человек, если вот так запросто может взять и отсечь все, что нарушает его внутреннюю гармонию. А я... отсечь — отсеку, но возникшую пустоту могу разве что залить. Наполнить ее чем-то стоящим никогда не получалось. "Да что я — полупацан!.. Прав он: тогда была война. ТОГДА! А сейчас пора жить, радоваться, дружить, а не воевать. Как говорится, время разбрасывать камни и время собирать. Время слово молвить, и время заткнуться, коль умней сказать не можешь..."
Я был окончательно аннексирован, и проговорил:
— Славная у тебя вера.
— Какая есть, — отозвался Толик, не отрываясь от занятия.
— Славная, братишка, славная... — Я поразмыслил, затащил рюкзак с пола на колени. — Может старовер из меня и не получится, но кое-чему путному я от тебя научусь.
Толик недоверчиво смотрел на вынимаемые мною блоки "Мальборо". Он еще не представлял, что за штуку я задумал.
— На, — протянул я охапку, — возьми.
— Зачем?
— Сожги их, — беззаботно постановил Винни-Пух.
— Винни...
— Сожги! Кинь в печку. Я хочу бросить курить и сиять розовощекостью, как и ты. Делай что говорю, если друг.
Блоки сгорели великолепно. И не беда, что через полчаса я готов был забыть о хандре и рвануть в деревню за десятки километров, лишь бы раздобыть одну сигаретку. Не беда, что еще неделю после я проклинал свою выходку. Мосты в прошлое сожжены в буквальном смысле, выбора, кроме как оздоровляться, моему организму не осталось. Вот так мимолетная глупость доводит нас до более совершенного состояния.


Три недели в тиши, только шум ветра над вековыми соснами. Неспешные разговоры "за жизнь" под игривый треск поленьев в печи. Бесконечные лыжные прогулки, скоро ставшие всласть. Все это поселило в моей душе спокойствие и умиротворенность тысячелетнего сфинкса.
Теперь я уже не понимал себя прежнего, будто о постороннем рассуждал.
С какой такой неудовлетворенности, Винни-Пух, засосало тебя в бутылку? Чего не хватает, шатун неприкаянный?! Есть женщина, согласная жить с тобой, несмотря на все "загибулины". Дочь есть — юмор в короткой юбчонке. Достаток в наличии, на фоне нашего нищего капитализма — достаток приличный весьма и весьма. Кубышка, если не шиковать, способна прокормить до конца дней твоих. И, наконец, самое-самое главное — ты до сих пор жив! При твоем экстремальном характере это большая роскошь, согласись...
Да, сейчас я был согласен, все есть. Единственное чего не хватало — мозгов, чтобы понять это раньше.
С каждым новым утром я натыкался в зеркале на все более бессмысленно улыбающуюся физиономию, сам не понимая, отчего так происходит. Никаких видимых причин не было. Да, сигарет не курил — давление не понижалось, водку не пил — давление не повышалось, крепкий здоровый сон от физических нагрузок за день... Вот, оказывается, и все что нужно человеку для душевного равновесия.
Чистый горный воздух действительно прочистил мозги. Сам не думал, что мне придутся по вкусу многокилометровые лыжные походы в бескрайней Сибирской тайге. Какие перепады настроения, когда энергия разлита вокруг! От белизны снега и зелени деревьев веет спокойствием. Вокруг на десятки километров никого — вся мощь природы направлена на тебя. Степенность леса проникает морозным сосновым воздухом, прочищает легкие и кровь, а кровь — голову. Мысли перестают быть путанными, перестают загнанно бегать по кругу; где раньше высилась стена, теперь ровное поле; проблемы растворяются миражом в пустыне при первом приближении. Не чувствуя силам предела, забываешь о времени, уносишься за очередную гору, потом еще за одну, а когда останавливаешься, неожиданно обнаруживаешь, что солнце клонится в закат и вскоре темень. Тогда поворачиваешь назад и возвращаешься строго по своим следам, иначе заплутаешь.
Дом наполнен теплом. Его бревенчатые стены дышат, в нем воздух пахнет лесом. В теле приятная усталость, ужинаешь свежим мясом — и накрывает истома. До ночи медитируешь вытянувшись на топчане, вспоминаешь свои поступки отвлеченно, сценами из жизни другого человека, и этот взгляд, не обремененный страстями, быть может впервые честен.
О чем-то из постармейской карусели я рассказал Толику, о чем-то утаил. Он не пытался меня "лечить", лишь молча внимал, время от времени сопровождая мои истории одобрительными утробными звуками, или тяжелым посапыванием. Иногда задавал ненавязчивые вопросы, но вслух ничего не комментировал. Мудер, как сама природа, Толик. Я не нуждался в философе-наставнике, мне нужен был слушатель как повод, чтобы поговорить с самим собой, со своей душой. И Толик такую возможность давал.
Лишь однажды он попытался заговорить со мной о больном — о Боге. Но я прервал его:
— Толян! С Богом я давно на ты, и без посредников!
Шокирован был Толик глаголом сим, но помычал и больше разговора не заводил.
Меня это устраивало. В Бога я, положим, верил, иначе трудно объяснить тот парадокс, что вопреки судьбе был еще жив... Однако, список моих претензий к Шефу с лихвой перекрывал список благодарностей. В запале я опасался травмировать веру Толика чересчур практичным к ней отношением.
Так проходило большинство дней. Лыжи раз за разом уносили все дальше, тайга лепила тело все крепче. Настолько, что однажды я почуял внутри кол. В хорошем смысле — когда есть и сила, и воля, и разумение. Тогда лишь поверил, когда проверил: "В здоровом теле здоровый дух"...
И еще, в лыжных прогулках по морозцу, я понял почему сибиряки славятся своим здоровьем. Потому же, почему продукты в холодильнике не портятся! При нашем морозе микробы не живут!..


Но не только "об жизни" вели мы пересуды в долгие вечерние часы, юмора в здешних местах тоже хватает. Не смотри, что кругом тайга — одни байки и былины об охотниках-туристах чего стоят.
Первое, что я понял: в основном охотится начальство. Много разнокалиберного чиновника по сибирским лесам мыкается с винтовкой наперевес. Любят слуги народа походить, погулять, затаиться, ждать... Сутками готовы не дышать в засаде, дай только живую душу пришибить. Инстинкт добытчика у них шибко развит, оттого они и в начальство вылезли.
Правда, попадаются и уклонисты — такие, для которых охота лишь удобное прикрытие. Эти "стрелки" приезжают уже с добычей в виде стройных молодых барышень, годящихся им в дочки-внучки, и стреляют они по другим мишеням...
Толик поведал мне пару историй. Поржали изрядно. Паркетные супермены хоть и охочи до трофеев для своих кабинетов, к жизни в натуре приспособлены плохо. Лес — это вам не разборки под ковром. Тот же кабан, он животное дикое, про субординацию не знает — враз сшибет с копыт, если промахнулся. Так что егерям во время охоты чаще приходится охранять самих охотников. Тем не менее, пыл их не угасает, они приезжают снова и снова. Друзей привозят. Чтоб меж возлияний и стрельбы дела государственные ладить. Однажды местный глава Лужкова привез...
— Я, правда, не видел, но слышал, что козлов стрелял, — повествовал Толик. — С вертолета. Мужики рассказывают, у него ножки маленькие — такими только по футбольному полю стегать, — вот и уважили шишку, подогнали вертолет... с-суки, прости, Господи.
— Ну! — удивился я.
— Ну, — подтвердил Толик абсолютно серьезно.
Я почесал аппарат.
— А зачем? Что он их в своей столице не нашел? За нашими приперся...
— За кем...
— За козлами.
— Откуда козлы в Москве?
Я хохотнул.
— А где же им еще быть! Козлы они как раз в городе в основном и обитают. — Я припомнил свои недавние приключения в столице. — А уж в Москве их — сплошь и рядом. Сколько там козло-о-ов! Только успевай отстреливать!
— Да откуда козлы в Москве?!
— Ты не кричи. Я там был, знаю.
Некоторое время мы тупо смотрели друг на друга. Толик расхохотался первым:
— Ты о каких козлах мне рассказываешь?
— Обыкновенных, которые с пушками под курткой ходят, и нормальным людям жить мешают.
— А я тебе о горных! С рожками, с копытцами!
Тут я тоже засмеялся.
Все-таки с Толиком мы страшно далеки. Для него козлы — безобидные животные, зелень — укроп, живая вода — родниковая... Смогу ли я когда-нибудь стать таким же чистым и наивным?
Теперь мне кажется смог бы. Но кто-то невидимый нажал кнопку и остановил мой таймер. Тихая пенсионная жизнь закончилась внезапно.

 

ГЛАВА 16

Не всякий гость достоин хлеба с солью...

Толян еще с утра отправился осматривать свои владения, а я остался в зимовке за хозяина и за хозяйку. Пожарив мяска с картошечкой, пошел колоть дровишки. Поколов дровишек, принес водички. Сделал в хибарке генеральную уборку. В общем, трудился, медитировал, строил планы относительно дальнейшего мирного существования, и уже начинал подумывать о возвращении домой. Интересно, как там мои родные? Видели бы меня сейчас, были бы довольны. По крайней мере, я был собой страшно горд. Приятно осознавать, что твоя крыша встала на место, не хуже других мы, типа, тоже человеки.
К обеду вымотался настолько, что решил устроить тихий час. Однако не успел войти в дом, как вдали показался вертолет. Бело-голубая винтокрылая машина парила в небесах, целенаправленно двигаясь к нашей зимовке. Вскоре на борту ее нарисовались три большие буквы: "МЧС".
Немного в стороне от дома находилась окруженная деревьями полянка. На эту площадку и нацелился сейчас пилот, зависнув сверху.
Я почесал лоб. За неимением в голове других вариантов, побрел встречать гостей.
Покажись из кабины Шойгу собственной персоной, я удивился бы куда меньше. У меня глаза повылезали, когда с подножки спрыгнул чувак без шапки, с рыжими шипами на голове... ЕЖИК!
Диковинно было все: и то, что он еще жив, и то, как здесь оказался. При виде Ежика в меня закралась безрадостная мысль, что история, чтоб ее, движется по спирали. Ох, где-то с этим парнем мы уже встречались. И я снова без оружия!
От крутящихся винтов снег поднимался бураном. Прикрывая глаза рукой, Ежик на полусогнутых бежал навстречу.
То, что я встал как вкопанный — это еще ничего. Но вот то, что мне захотелось врубить задний ход, забаррикадироваться в избушке и наполнить радиоэфир душераздирающими криками СОС...
Ноги мои отнялись, я остался на месте, тем и сохранил лицо. А побеги к избушке, случился бы большой конфуз, ведь дальше начались совсем странные странности.
Припорошенный Ежик отряхнул моську, прочистил носоглотку, и поставленным дикторским голосом провещал:
— Здравствуйте.
После первого шока нечто вроде протяжного звука "э-э-э" пролезло через мое сдавленное горло и... И все.
— Здравствуйте, — с нажимом повторил Ежик, сочтя мой убогий возглас за знак вопроса.
Хотя ушам своим я и не верил, но слышал хорошо. Я говорил плохо. Как Ельцин.
— Ну, — ошарашено молвил я в ответ, удивляясь все больше и больше. — Здравствуй...те.
— Вас папа к себе просит, — насколько смог интеллигентно продолжал Ежик, по-прежнему кося от омерзения очами в сторону.
Насуровив брови, я почесал лоб, потрогал ухо. И еще подбородок потер. Пытаясь поймать бездушные глаза-хаки визитера, склонил голову и заглянул ему в лицо. Но браток, видно, никогда не был в тайге — вид сосен за моей спиной притягивал его железными цепями. А я не интересовал совершенно. Очень некрасиво с его стороны.
— Как тебя там... — медленно начал я, будто припоминая, хотя помнил прекрасно, — ах, да — Ежик... Ты из больнички давно, Ежик?
— Че? Какая больница?
— Интересная такая больница. Для особо одаренных, вроде тебя. Или уже не помнишь, как из машины вывалился? Ушибся, поди, головкой-то...
Весь интеллигентский флер слетел с братка фатой невесты в брачную ночь. Одаренный в криминальном отношении Ежик резко обнажил свой оскал:
— Если бы папа не приказал быть... вежливым, — многозначительно процедил он сквозь зубы, но тут же, усилием воли, отвел свой колючий как проволока на зоне взгляд. — В общем... папа просит ВАС к себе.
Тут я совсем разочаровался в ихнем братане, оставалось лишь безнадежно развести верхонками:
— Тебя, друг мой, на второй круг потянуло. Повторяешься, Ежик. Папа давно умер. Где ты был все это время, в каких эмпиреях витал? — шаловливо пропел я. — Полгода минуло, как улетел твой папа в места далече отдаленных. На небе папа, а то и под землей... если справедливость есть.
— Так ты не в курсе? — неожиданно ожил братан.
— Да я-то в курсе, а вот ты...
— У нас теперь новый папа, — прервал посыльный. — Бык!
Шок — это по-нашему, по-русски. Права кондитерская промышленность.
— Повтори...
— Ты слышал.
— Бык?!
— Бык.
— ПАПА?!
— Ну.
Я расхохотался. А Ежик — нет. Ежику было грустно. Вскоре стало грустно и мне.
— Ты, что, издеваешься?! Бык заделался папой?! Не гони дерьмо!
— Дерьмо по трубам гонят, братан, — авторитетно заявил Ежик, ощетинившись. — Че тебя не устраивает?
— Бык не может быть папой!
— Почему это?
— Потому, что Бык — это Бык! У него кость вместо мозгов!! Таких не берут в космонавты!!!
— А я говорю — папа.
— В папы тем более не берут!
— Ну-ка, повтори.
Воскликни он в братском запале, да еще раскинь пальцы веером, я бы охотно повторил. Но слова его резанули мой слух кротким шепотком, а глазки злюче приплюснулись, отчего я опешил. Кажется, у Ежика появилась веская причина не быть со мной особенно вежливым, тонко прочувствовал я. И это значит... "Неужели правда? Бык — папа? Господи, спаси и сохрани!"
Какое-то время я приходил в себя. Какое-то не очень короткое время. И даже очень долгое время.
— Ладно, пусть так, — скрепя сердце, допустил я какую-то вероятность этой научно-фантастической гипотезы. — Так зачем ты приперся? Говори.
— А я уже все сказал. Папа просит вас к себе.
— Ну-у, эту песню лебединую я слышал. Наизусть выучил? "Папа просит вас к себе", — спародировал я братана и, похоже, попал в точку — щечки Ежика покрылись девичьим румянцем. — Ты по делу говори. Чего ему надо, папе твоему.
Посланник покосился на дом, переминаясь ногами.
— Может там? Стоять тут на морозе...
Я отрицательно мотнул головой.
— Здесь.
Ежик стал держать речь, и полилась она уважительно не понарошку. Я чуть не сел прям в снег. Расклад получался почти как в "Монте-Кристо".
— Когда ты завалил Гвоздодера... — начал Ежик.
Тут я малость и выпал. Челюсть отвалилась, рот раскрылся и больше не закрывался. "Когда я завалил Гвоздодера... Не фига себе! А я завалил Гвоздодера?.."
Первое желание возразить прервал комок в горле; я попытался, однако на этот раз не лезли даже гласные, хотя рот и был открыт. Потом в работу вступило самолюбие: "Я завалил Гвоздодера... Пусть это неправда, но зато как звучит!"
А Ежик, между тем, продолжал:
— Клык тогда круто покалечился. Ну, Бык, то есть папа, честь по чести — в Германию его отправил, лечение оплатил. А этот козел вернулся, глядь, а папа — Бык. Клыку неловко сделалось, все ж таки они при старом пахане на равных ходили, а тут его так, блям-с, и срезали... Короче Клык встал на дыбы — сколотил кодлу, переманил часть братков, и объявил папе войну. Пару раз Бык едва в ящик не сыграл, случай вытащил. Мы Клыка тоже слегка прижали, но хитер он, сука! Хочешь знать, где штаб себе соорудил? — Я промолчал, не чувству в голосе уверенности. — В подвале РУВД! Мы узнали, офигели все. Старому пахану и то такой финт в голову не пришел бы. Прикинь: сидят менты в кабинетах, кряхтят над глухарями, а под ними ходит Клык, и соображает какую бы им еще работенку подкинуть! Солидно? — заржал Ежик.
Категоричным движением руки, я прервал его детворовую радость, и прочистил голосовые связки.
— Солидно, кхе. Но ты отвлекся, что Быку от меня-то надо? Не понимаю я.
— Чего тут врубаться! — удивился Ежик. — Клыка убрать!
В самом деле, мог и сам сообразить...
— Ах, вот оно что. А без меня, конечно, обойтись нельзя?
— Нет, — серьезно согласился Ежик. — Без тебя не получается. Ты Гвоздодера завалил. Завалил его, завалишь и Клыка. И потом, ты для него вне подозрений — легко подобраться сможешь.
Слов во мне не стало. Хотелось ответить, но матом я больше не ругался, беря пример с Толяна.
— Мне все ясно... Ты помнишь нашу первую встречу, Ежик? Я тогда еще сказал, что папы у меня нет. Помнишь?
— Помню, — вздохнул Ежик-агрессор. — А что дальше было помнишь?
Я опасливо бросил взор на его ботфорты, прикидывая, выдержит ли моя голова зимний вариант поганой западной моды. Но тут же себя одернул. Что я ему, мальчишка? И уж во всяком случае, не девчонка!
Распрямился я по-богатырски, глядя в бездонное синее небо, да и говорю:
— Давно это было, Ежик. И неправда. А тебе, на правах бывшего старшего товарища, советую учесть два пункта. Первое: вспомни где теперь тот фраер, что называл меня своим папой. — Я выдержал поистине театральную паузу, пусть проникнется. — И второе: Бык приказал быть вежливым. Вот и лети-ка ты отсюда вежливо, покуда лопасти цели. А папе своему недоношенному можешь передать, что если он еще ко мне сунется... — фразу я не стал заканчивать, положившись на воображение братка. Угроза сильнее ее исполнения; недоговоренное сильнее сказанного.
— Я все понял, но поймет ли он? — задал Ежик риторический вопрос, буравя снег ботинком. — Может ты и крутой... но один как перст. Как бы этот перст не отрубили сообща...
— А это уже не твои проблемы, это проблемы Быка. Он у вас большой интеллектуал, вот пусть и потужится, шевельнет извилиной. Не поймет — раскинет мозгами натурально. А ты свою дипломатическую миссию выполнил с блеском, не так ли?
Возражать гонец не стал. Не думаю, что он сам был в большом восторге от тактических и стратегических дарований нынешнего пахана.
Так мирно закончилась нежданная встреча. А назавтра меня разбудил непонятный гул.


Толик уже вовсю хозяйничал у стола — он всегда просыпался затемно, — я же, взволнованный вчерашним визитом Ежика, долго консультировался с потолком, и потому до утра не мог заснуть. Сейчас моя головешка соображала процентов на десять от потенциала. Импотенция, короче. В смысле активности. В смысле — мозговой.
— Что это? — с трудом продрал я глаза. — Откуда шум?
— Сверху, — коротко ответил Толян, показывая на потолок. — Гости летят.
— А-а... ну ладно.
Бухнулся обратно на подушку, но и с десятью процентами мне далеко до того же Быка. "Летят... — вертелось в сознании, помимо моей воли, — на родину скворцы... летят... летят... ЛЕТЯТ?!"
— Кто летит?! Куда летят?!
Кореш замерз над плитой.
— Может, сюда, может мимо, не знаю. Что с тобой?
— ВЕРТОЛЕТ?!
— Ну, вертолет. Не истребитель же.
— МЧС?!! — окончательно отрезвел от сна, врубаясь на всю мощь интеллекта.
— МЧС, МЧС. Успокойся.
Одеяло полетело в сторону, я едва не выпрыгнул из трусов.
— Толян! Готовь оружие!
— Да что случилось, Винни?
— Оружие! Нет времени объяснять!.. Черт, надо было вчера уехать, теперь и тебя втянул... Не думал, что они так резво ожеребятся.
Я сам бросился к полке, схватил его двустволку. Быстро достал из весящего патронташа пару патронов.
Толян взирал на меня, мечущегося по хибаре голышом, как на сумасшедшего.
— Да что случилось?
— Это за мной!
Кореш скукожился:
— Винни, МЧС — не милиция...
— Знаю, что не милиция! Это братва, — перебил я Толика, повергнув в еще большее изумление.
Пытаясь разглядеть в узкое окошко вертолет, я переломил ствол, запустил патроны. Знакомая бело-голубая машина подлетела к заимке, уже скоро она начнет снижаться. Я бешено размышлял, что предпринять. Сколько их там? Четверо? Восемь? Сколько?!
— Ну, какая братва, что ты мелешь! — опомнился между тем Толик. — Здесь в горах городских дураков хватает — лезут сами не зная куда, потом их сутками найти не могут. Потерялся кто-то, вот и ищут спасатели. Спросить, наверное, хотят.
— Ага, потерялся. Я даже знаю кто... Можно его в воздухе снять, как думаешь?
— Кого?
— Да вертолет же!
— Ты, что, спятил! — заорал Толян, надеясь подействовать на меня не уговорами так криком. — Не настрелялся еще?! А ну давай сюда ружье!
Но я не слушал.
— Эх, блин, только успеть... Если сядут — конец нам, против "калашей" не попрешь. И бежать некуда. Чертов медвежий угол!
Я бросился к двери, Толян попытался перехватить меня на пол пути.
— Стой! Отдай ружье!
Он вцепился в металл, резко дернул двустволку на себя. Но я был сам как взведенный курок. Боясь не успеть, я грубо толкнул его, Толик повалился назад.
— Отвали, тайга! Сидишь тут, жизни не знаешь...
Пинком, словно в вестерне, отворив дверь, в сползших трусах, гордо возвышался я на крыльце, направляя черное дуло в синее небо.
Вертолет уже завис за домом. Он был готов начать снижаться в любую секунду. "Или сейчас, или уже никогда", — понимал я. В городе у нас был бы шанс удрать, но здесь...
Я прицелился в бензобак геликоптера и спустил оба курка. Ствол отозвался сильно отдачей одновременно с толчком в спину. И каркнул Винни-Пух через крыльцо, в навалившийся за ночь сугроб.
Вынырнув наружу, я смахнул с лица снег, в надежде поднял глаза к небу. Стальная птица обречено снижалась. Обречено — для меня.
— Дурак! Ну какой же ты дурак! — завыл я стоявшему в дверях уже с ружьем в руках, Толику. — Друг, да? Боевой товарищ? Ну и что теперь делать?! Как отбиваться, дура ты законопослушная!
— Объясни нормально, ничего не понимаю, — потребовал Толян.
— Поздно объяснять! — рявкнул я в ответ. Холодный снег начал жечь ноги, я поднялся, стал переминаться с одной на другую. Винты вертолета еще шумели, но я был уверен, что он приземлился. Нужно что-то делать! А Толик ждет объяснений, он не привык торопиться. — Они прилетали вчера, но я отказался, — пояснил я как можно короче. — Не стал говорить тебе, чтобы не беспокоить... Они снова хотят втянуть меня, Толян!
Не терявший хладнокровия кореш, на этот раз понял сразу.
— Ясно. Заходи в дом и не высовывайся. Я сам поговорю с ними.
— Толку-то! Все одно мне хана! И тебе тоже — ты свидетель!
— Не паникуй! Не к чему им убивать тебя, а потом еще меня и пилота. Как они выберутся? На лыжах?
Нехотя, я подчинился. Может Толик прав?.. А если и нет, так дело не поправишь. Поздно.

 

ГЛАВА 17

И рад бы умереть, да жалко друга...

Под накинутым паранджей одеялом было тепло. Я хлюпал чай и дрожал.
— Ты всех приезжих свинцом встречаешь?
Вопрос мне не нравился. Суется без приглашения, да еще и в претензии.
— Только особо важных персон. Считай, что это салют в честь прибытия. — Немного помедлив, я добавил огонька: — Я думал это Бык.
Расчет оправдался.
— БЫК?! — глаза Клыка как по команде фас сузились, дыхание стало прерывистым, позвоночник выпрямился. — При чем здесь Бык?! Ты с ним заодно?!
— Мое дело. С кем хочу с тем дружу, — увильнул я.
Клык поворочал лбом, расслабился.
— Будь вы заодно, ты бы не палил, — подобрел он.
— Трудно возразить.
Разговор не клеился. Мы сидели друг против друга, стреляли глазками как на переговорах, пытаясь читать мысли. Клык медлил с целью приезда, видимо, зондировал обстановку. А я и не торопил — ждать праздничных вестей от данного визитера не приходилось.
— Летчик-вертолетчик грозиться на тебя заяву накатать, — продолжал Клык мусолить "о погоде". — Ты ему чуть яйца не отстрелил, имущество казенное попортил...
— Пусть скажет спасибо, что я его не грохнул! Нечего на борт... всякое брать. Кто зелень кинет, того везет? Разлетался, таксист, блин. Пешкодрапом он у меня домой пойдет!
Клык тщательно изучил пустое дно стакана, поерзал на стуле. Я приметил: он много думает, бледен, и круги под глазами. Титул теневого пахана к здоровому цвету лица располагает мало.
— Ты, Винни, конкретно дичаешь в своей тайге, — сказал он, любя. — Пора тебе домой возвращаться.
— Ага, сейчас. Чай только допью. Бык хоть папой вырядился, а ты чего раскомандовался?
Стальной гул отразился от противоположной стены и ударил по ушам:
— ЗНАЧИТ, БЫЛ БЫК?!
— Тьфу ты! Да был, был. Успокойся только.
— Когда?!
— Вчера. — Я скривился: — Не сам, конечно, он ведь у нас теперь большой человек! Шестерку прислал, Ежика.
— Зачем? — допытывался Клык.
— За тем самым, будто не догадываешься — привет тебе от него передать. Пламенный.
— Вроде того, который ты Гвоздодеру передал?
Господи! И этот туда же!.. Чего они все на меня Гвоздодера вешают?!" — поразился я, но плечи невольно расправились, взгляд заиграл, а пальцы сами встали врозь.
— А хоть бы и такой! Или плохо сработано?
— Сработано здорово... — согласился он угрюмо. — До сих пор не пойму как ты добрался — вход двадцать четыре часа на видеоконтроле.
— И не скажу! — провещал я. — Это мое, типа, ноу-хау. Даже не проси.
— Не собираюсь, на методы твои мне начхать, — сказал Клык в стол. — Другое мне покоя не дает, Пух, вот уже полгода... Я после того случая четыре месяца по докторам катался, еле собрали. Пацаны Быка по всей Европе за мной гонялись, как за красной тряпкой. Шесть стран сменил, госпиталей — кучу. Не хотел он, сука, чтобы я на родину живым вернулся! А я вернулся! — Клык натужился, так что говорить дальше не смог. Лишь молнии Зевса-громовержца летели в мою сторону из его очей.
Я помалкивал в траурной тишине и томно глазел в окошко. Где-то там, за соснами, Толик успокаивал вертолетчика... У Толика было ружье.
— Да-а... — выдавил скорбно.
— И это все?! — тут же очнулся Клык. Я с трудом перевел на него взгляд. — У меня в заднице три штыря, в самолет не пускают! Хочешь узнать почему?!
— Почему?
— Звеню!!!
Звенит он... А я-то думаю, с какой радости он обо мне вспомнил. Все ясно, сейчас потребует компенсации. В виде моей задницы..."
На столе лежал кухонный нож. Рука змеей поползла по скатерти.
— СИДЕТЬ! — рявкнул Клык.
Дуло "Стечкина" спровоцировало меня дать петуха:
— А чо я-то?! — Рука одернулась. — Чуть что, сразу Пух! Да я ваще здесь не при чем!
— А КТО?! КТО МЕНЯ НА ТОТ СВЕТ ЧУТОК НЕ ОТПРАВИЛ?! КТО ЭТОТ ВЗРЫВ ОРГАНИЗОВАЛ?!
— Да это не я ваще! — сделал я попытку признаться... но было поздно.
— ЧЕ?!! НУ-КА ВЯКНИ ЕЩЕ!!!
— Хорошо, ладно, пусть я, допустим я, — быстро заговорил Винни-Пух, не ожидая радужных перспектив из темной пасти "Стечкина". — Но я ж не в тебя! Я ж в Гвоздодера! А он меня убить хотел!.. — Еще несколько минут я вдохновенно каялся в содеянном, перекладывая вину целиком и полностью на павшего папу, пока не заметил, что авторитет думает о чем-то своем.
Неожиданно он сменил тему:
— Водка есть?
Запахло мировой, почуял я. Но водки не было. К сожалению.
— Только чай. Хочешь еще чаю, Клык? — радушно предложил я гостю.
— Я водки просил!
— Да нету же!
— Так сбегай до вертолета! Я с собой захватил...
— Сейчас. Базара нет, Клык. Пулей! — зашевелился я, запрыгнул в ботинки и побежал.
Толик с пилотом грелись в кабине. Вид скачущего в неглиже по сугробам Винни-Пуха изумил их. Выглядел я не особо презентабельно, но еще и с ними объясняться мне было некогда.
— Командир, бутылка где? — набросился я на летчика.
— Какая бутылка? — не понял тот.
— Обыкновенная. С живой водой. Водка где?!
Пилот пожал плечами.
— Не знаю. Если его, то он там сидел, — показал назад.
Я сунулся в салон. Прозрачная радость лежала на боку, ожидая пока ее раздавят. Я уверенно схватил за горло.
— Как там... у вас? — поинтересовался Толик.
— Нормально. Ружье дай.
Кореш насупился, покосился на пилота.
— Ты же сказал нормально, — напомнил он.
— Ну, — подтвердил я. — А кто знает как разговор повернется? С ружьем легче общаться. У него, кстати, "Стечкин".
Толик прижал огнестрел к коленям обеими руками.
— Не дам. Так общайся.
— Ну и черт с тобой, — разозлился я. — Не бережешь ты, Толик, своего друга...
Я хотел побежать обратно, но тут встрял пилот:
— Братишка, а с этим что делать будем? — показал он вниз.
В днище светились две дыры.
— А, что, красиво, — прокомментировал я. — Хочешь, тебе в голове такие сделаю?.. Не хочешь? Тогда сиди и помалкивай.


Уже после первого стакана Клык начал загибать пальцы:
— Из "БМВ" я вылетел — это раз. У казино подорвался — это два. Сегодня чуть с вертолетом не грохнулся — это уже три. Нехорошо как-то получается, невежливо.
— Но ты пойми, ведь и я жить хотел! — бился я кулачками в грудь. — Человек такая тварь, что он всегда жить хочет!
— Это я понимаю, жить ты будешь. Но как?
— Как?
— Вот. Об этом и подумай... как тебе дальше жить с такой арифметикой. Наливай.
Вырубленное топором лицо авторитета скалилось, лоснилось и пыжилось претензиями.
— Ты хотя бы чувствуешь себя в долгу?
— Нет!
— Нет?..
— Неа, — подтвердил я.
Клык обвис.
— Почему это?
— А ты подумай.
— А ты сам скажи!
— Скажу. — Один веский аргумент у меня был, я выставил вперед шаловливый пальчик. — Вот Бык тебя заказал, а я отказался, ик-к... Считай жизнь тебе спас! А мог бы...
Клык поворотил глазки на палец, махнул рукой. Я взвыл:
— Больно, б...
— Вот, — изрек он. — И мне было больно. Наливай.
Одной бутылки для решения столь сложной проблемы как железные штыри, скрепляющие попу Клыка, оказалось недостаточно. Недолго думая, авторитет призвал вертолетчика и зарядил его в ближайшую деревню до сельмага. Поначалу воздухоплаватель упирался. Наконец, вспомнил и о том, что он из МЧС, а не из бюро добрых услуг.
— А у нас как раз чрезвычайная ситуация, — сказал ему подвыпивший Клык, наставил боевого друга "Стечкина" в район височной части головы пилота. — Устроить тебе чрезвычайную?
Пришлось бедолаге-летчику оставить свои воздушные права в качестве залога и лететь за живой водой.
Когда мы оба были никакие, я нежданно прозрел: "Зачем он ваще приперся-то?.. И что празднуем?.."
Я спросил Клыка. Тот тоже ни ухом ни рылом — память изошла желтым снегом у крыльца.
— Чего-то же ты хотел! — настаивал я.
— Я думаю... — сказал Клык и умолк.
— Ну? Про что?
— Я ДУМАЮ! — оборвал авторитет.
Наконец он придумал.
— Налей-ка.
Я исполнил. Клык поднял стакан, посмотрел на меня орлом.
— Выпьем за нашего старого дружка. За Быка!
— Клык, ты что? — постучал я по виску.
Авторитет сделал успокаивающий жест.
— Ты не понял. Выпьем за то, чтоб он сдох!
— Во! — поддержал я. — Другой разговор!
Не чуя подвоха, я закинул влагу в пасть и воззрился на него.
— Скоро ты до него доберешься? — поинтересовался я для вежливости.
— Я? До Быка?
— Ты. До него.
Клык хитро оскалился:
— При чем здесь я? Говорил, Винни, дичаешь ты в тайге. Отрываешься от земли нашей грешной... Не сечешь обстановку. Нет, конечно, чем смогу я помогу...
Вопреки общему мнению, аппетит мой только возрос — я принялся пить удвоенными порциями. Дерябнув стакан без закуски, приятно ощутил возвращение сознания.
— Не-не, пацаны, так не пойдет, — продребезжал я Клыку. — Да вы что, сговорились? У вас разборки, а Винни — в бой! Сами решайте свои проблемы! Я завязал давно!
— Винни!
— Не надо! Не надо трогать Винни! Он здесь не при делах! Живу себе тихо-смирно и вдруг — на! Один прискакал — Клыка убей, другой прискакал — Быка убей! Разбирайтесь без меня! Дуэль устройте, если, ик-к...
— Винни! — притворно вспучил глазки Клык. — Неужели ты хочешь, чтобы Бык заправлял твоим родным Новосибом?!
Вот тварь! Еще на патриотизм давит..." Я не больше алкал, чтобы там хозяйничал такой хряк, как Клык, но на данный счет приходилось молчать.
Переговоры вещь утомительная. Консенсус — не триппер, скоро не поймаешь.
От усталости Клык пару раз падал со стула, забывая "Стечкина" на столе. Смотрел я на его мытарства и думал: "Взять бы сейчас твоего друга, да из него же и грохнуть. Все мои проблемы ушли б в небытие..." Но раз за разом упускал момент. Добрый я, когда выпью... И тупой.
Несколько раз Клык пытался грубо оторвать меня от стола и утащить в вертолет.
— Никуда не полечу! — упирался я. — Бык меня самого убьет! Я не камикадзе!
— Винни, ты профи! Ты его уроешь! — поднимал Клык мой боевой дух. — Ведь ты убил Гвоздодера!
— Я не убивал Гвоздодера!
— Неправда! Я в тебя верю! Пошли!
— А я в себя — нет! — стоял я на своем, намертво держась обеими руками за края стола.
Тогда Клык приставлял к моей голове ствол и говорил:
— Ладно, я тебя убью! Не доставайся же ты никому!
— Убивай! — орал я в пьяном запале. — Мне все равно не жить, если я влезу в ваши передряги!
Как не кичился Клык, как не храбрился я, а приходилось-таки авторитету возвращаться на место, а мне продолжать разливать дальше. Не мог он меня убить, живой требовался Винни-Пух.
— Сволочь ты, — говорил Клык.
— Сволочь, — соглашался я. — Но лучше быть живой собакой, чем мертвым львом.
Пришел вечер. Солнце закатилось за Урал, а в Сибири стало темно и страшно. Не вставая из-за стола, не сговариваясь, мы с Клыком решили немножко вздремнуть...
Он проснулся первым. Проснулся и врезал по столу кулаком так, что я проснулся следом.
— Все! — сказал он. — Баста! Или ты летишь со мной, или я тебя окончательно убиваю!
— Опять? — разозлился я. — Зачем так орать? Убивай спокойно... — начал я медленно отключаться, но Клык не дал.
— Винни, предупреждаю, я убью не только тебя, но и твоего друга!
Я сообразил, что Клык протрезвел, это становилось опасным. Стряхнув сон, я налил ему дозу.
— Не буду! — зверел авторитет. — У меня нет времени, целый день на тебя угробил, а ты... Я иду убивать твоего друга. — Он решительно встал.
— А как я до Быка дотянусь! Ты сам-то подумай! — совершенно испугался я за Толика.
— Ха! Значит, согласен?! Я всегда был о тебе лучшего мнения, чем папа!
С этими словами он кинулся меня целовать. Как я не сопротивлялся, Клык дотянулся. Вытер после губы, довольно провещал:
— Насчет Быка все просто! Ты приходишь к нему, говоришь, что согласен меня убрать. А сам убираешь его! Ха! Здорово?
Я выпил один, соображая, как так получилось, что оказался втянутым в оборот.
— Ага, незатейливо, — поморщился я от водки и от Клыка. — Даже не ожидал от тебя такой находчивости. А обо мне ты подумал? Как выбираться потом из логова? Ежик и пацаны в винегрет меня покрошат! Стратег, блин...
Клык заметно расстроился. Присел.
— Да, — признался он. — Упущение.
— И какое! — Я помедитировал, глядя на черноту окошка, похожую на мою судьбу.
— А что же делать?
— Думать.
— Думать времени нет! Лететь надо!
— Думать время есть всегда. Куда он денется, твой Бык?
— Он — нет, а вот я... Сложа коряги, Бык не сидит — он ведь может убить меня до того, как ты придумаешь!
Хорошо бы", — мечтал я, облокотясь на длань. Однако, мечтай, не мечтай, а как-то выкручиваться надо.
— Знаешь что... Ты лети себе, а я еще немножко подумаю, и вернусь в Новосибирск. Идет?


У вертолета Клык в очередной раз просканировал мою физию на предмет девичьей верности.
— Ведь ты не обманешь меня, Винни?
— Разумеется нет! Лети и не о чем не думай! — послал я Клыка в завуалированной форме, и заулыбался так, что уши уползли на затылок. — Как только придумаю, так сразу!
— Ну, смотри... — хмуро ответствовал он. — Только долго не думай...
Вертолет взлетал. Мы с Толиком стояли "на почете".
— Ружье дашь? — попросил я в последний раз. Вид улетающего Клыка не внушал оптимизма относительно будущего моей биографии.
— Опять? Не дам, сто раз сказал. Вообще, Винни, по-моему, беды твои в твоей голове...
— Сам дурак, — огрызнулся я для протокола. Потом добавил скромно: — Я тебе жизнь спас.
Толик повернулся.
— Что?
— Да ладно, не благодари...
Полчаса спустя Толик готов был взять слова обратно, но поезд ту-ту, а Винни буль-буль.
— Они хотят, чтобы ты убил человека? — распахнулись его набожные глазки.
Я метался по избе взад-вперед, время от времени останавливался и падал лбом на бревна, нервно посмеиваясь. Последний вопрос заставил меня с силой стиснуть зубы и забегать шибче.
— Толик, — молвил я разочарованно, — если так пойдет и дальше, тебе наконец можно будет выдать аттестат зрелости... Битый час твержу. Раньше не мог догадаться? Какие еще могут быть дела у такого пацана! По лицу не видно?!
Кореш индифферентно пожал плечами:
— Не сердись. Откуда я могу знать, — пожаловался он.
Все больше проявлялась его схожесть с Авдотьей. К жизни относится так же философски отвлеченно, а коммуникабельность потеряна навсегда. Свести бы их вместе — два сапога... болотных.
Я в очередной раз пересек комнатку, повалился лбом на бревна, и пару раз стукнулся для оживления сознания. Инсайт не приходил — компьютер завис, на запросы не отвечал.
— Что же делать... — бормотал я под нос, как заклинание.
Толика интересовал тот же вопрос.
— Что ты намерен делать? — вяло справился он, пожевывая картошечку с мяском.
Я покосился на него. Как можно жрать в такой трагический момент!
— Нашел кого спросить. Откуда я знаю!
Кореш перестал жевать.
— Надеюсь, ты не собираешься пришить того парня? Винни, ты завязал, не забывай... И вообще, убивать людей нехорошо.
Я взвыл.
— Вот только не надо мне этого пацифистского пафоса сейчас, понял, да? Без тебя знаю, что завязал. Ты, если друг, лучше посоветуй чего делать! А то мой "Виндовс" ушел в нирвану и не вернулся. Хорошо тебе со стороны рассуждать, а я, может, жить хочу!
Толик окончательно отложил ложку. "Хоть аппетит ему подпортил", — испытывал я приятную радость, мало совместимую с понятиеми дружбы.
— Зачем расстраиваться, Винни, не тебя убивать собираются, — на голубом глазу заявил он.
Я так и встал.
— Ну ты... — покачал головой. — Толян, дело еще хуже, чем я ожидал. Совсем не петришь! Отчего я, по-твоему, тут мозг расшибаю?! Именно меня и кончат! Если откажусь. И меня, и жену, и дочку, и даже кошку!.. И тещу даже! Всех в братскую могилу положат! Они звери, ты их не знаешь! — От возбужденного бессилия хотелось чем-нибудь запустить в товарища, но руки были пусты как голова. Я вообще напоминал себе разряженную батарейку...
Толик посочувствовал моему горю секунд тридцать, а затем принялся переваривать пищу дальше, как ни в чем ни бывало. Нет, я понимал, что он день провел голодом, но как можно быть таким бесчувственным! Даже интересно.
Я сел напротив и принялся откровенно изучать его. Кореш бессмысленно смотрел сквозь меня, ритмично работая челюстями. Похоже, я ему не очень мешал.
— Ну, — не выдержал я, — скажи чего-нибудь.
— Насчет, — уточнил он.
— Насчет того, как разминуться с памятником.
— Это-то немудрено — спрячься. Если у парней такая заварушка, недолго им двоим по земле ходить. Либо один завалится, либо другой. Требуется лишь переждать, потом в тебе прока не будет... Об ином я мыслю, Винни, — грустно прожевал Толик. — Вот как так получается: Бог есть, а справедливости... нет.
— Действительно — нестыковка.

 

ГЛАВА 18

Не только рысакам не привыкать к бегам...

Поутру бег с препятствиями стартовал.
Как ни тяжела была дорога к зимовке Толика, а путь обратно оказался еще труднее. С бодуна да по весенней распутице не раскатишься и под горку. Мартовское солнце кочегарит по летнему графику, лыжи не скользят по тающему снегу. Приходится не ехать, а идти, переставляя ножками, и вскоре ножки начинают деревенеть. Чувствуешь себя Буратино, но знаешь: надо идти. И идешь. Упершись квадратным подбородком в могучую грудь, словно заправский супермен из Голливуда; думая лишь о семье, о которой супермен думает всегда, несмотря на наличие внебрачных связей тут и там, ввиду патологической американской мужественности, во всех ее физиологических проявлениях.
Поначалу, когда Толик изрек свои предложения по спасению моей шкуры, я впал в тихое буйство. Рассуждения его пребывали на уровне последней стадии наивности.
— Кореш, — сказал я, — от них не спрячешься — везде найдут. Это же система.
— Если между ними война, их системам не до тебя будет.
— А семью я куда дену?! В камеру хранения сдам?!
— С собой возьмешь, вместе переждете. Ты, Винни, ищешь проблемы там, где их нет. Мания какая-то. Лучше подумай о том, есть ли у тебя тихое местечко. А то я знаю одну стоянку — глуше моей. Там вас не отыщут, даже если захотят.
Со слов Толика все выглядело просто. Слишком. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что и осуществить это несложно. А, касательно тихой заводи...
— Есть один... малонаселенный пункт. Уже хоронился там по осени — не нашли. Мертвая зона.
— Ну вот. Действуй.


До Шульгина Лога брели молча, за все время перекинулись лишь парой слов. Толик впал в задумчивость о чем-то своем, мои же мысли были полностью заняты предстоящими событиями.
Итак, опять в бегах, думкал я. Тема не новая, дело привычное. Занятно, как отреагирует Авдотья на второе прибытие Винни-Пуха, в этот раз со всем семейством? А уж как отреагирует Нинка — гадать не приходится! Надо обмозговать это дело. Авдотью сразу в рамки поставить, чтоб не кидалась на шею. Оголодала, небось, тетка за полгода.
А вот Ядвигу Сергеевну порешено было не брать. Во-первых, эта язва просечет мою связь с Авдотьей прежде, чем та раскроет рот. Во-вторых, все равно братва не поверит, чтобы настоящий пацан из-за какой-то тещи — то есть, из-за сущей безделицы — под их дудку трепака отплясывал...
К вечеру ударил морозец. Уже начинало темнеть, когда мы с Толиком появились в деревне его родителей. Нас сразу же усадили за стол и собирались отпотчевать по полной программе, но я отказался, и ограничился лишь стаканом чая с медом.
— Нет времени, извини, — сказал я старику, собираясь подняться. — Надо срочно возвращаться домой — дела.
— Куда же ты! В темень! — Гостеприимство Пахома Савелича начинало приобретать обостренные формы — он с силой придавил мое запястье к столу, не желая пущать. — Поужинай нормально, выспись, тогда и дорога легче будет!
— Дорога не проблема, отец. На трассу успеть выбраться, а там уж асфальт — доедем!
— И все же... как же...
Толик, до того молчавший, оторвал взгляд от скатерти и подозрительно посмотрел на отца.
— Батя, в чем дело?
Пахом Савелич посомневался мышцами лица, отпустил руку и расплывчато сказал:
— Не по-людски как-то это...
Я похлопал его по ладони:
— Не обижайся, отец. Ехать мне надо, правда. От этого, может быть, жизнь зависит...
— Жисть? — окончательно расстроился Савелич.
Провожать вышли все: старик, Толик, мать его. Пока Савелич отворял ворота, я закинул баул в багажник, сел за руль не переодеваясь, в спортивном костюме, — закат недолог, а мне до тракта еще пилить по ухабам.
Кореш стоял у растворенной дверцы.
— Винни, — сказал он.
— А? — сказал я.
— Я тут подумал... пока шли сюда... и ночью тоже... Когда становится холодно, волки сбиваются в стаи. А после Чечни мы все волки.
Чего-то подобного я ожидал. Слишком понуро он "думал" — как овца перед закланием. Я еще в дороге заметил.
— Забудь, прорвусь — не в первый раз.
— Все-таки. Брат ты мне.
— Конечно, брат, — успокоил я его. — Но я бежать собираюсь, а не воевать. Твой героизм мне на кой?
— Ну... вдруг, проблемы возникнут, — неуверенно предположил он.
Я присмотрелся: кажется, Толик не очень-то верит в мои миролюбивые планы. "Твои беды в твоей голове..." То есть, он считает, что Пух все равно нарвется. "Если Пуху дать по морде — сядет Пух", — так он мыслит.
Не зная как ответить, я уперся в замок зажигания, и принялся крутить ключ. Стартер вяло отреагировал, движок молчал.
— Что за черт...
Попробовал еще — дохляк.
Подошел Савелич, заинтересованно повертелся вокруг, предположил:
— Замерзла?
— Гы, — сказал я. Старик относился к машине словно живая.
Однако, как не дико, вскоре я вынужден был согласиться:
— Действительно замерзла. Ничего не понимаю. — "Лада" хоть и железка, скотиной оказалась упертой. Я сделал последнюю попытку. Не заводится. — Странно, совсем новая машина... только купил.
— Ну, мне коровке сена надоть дать, — бросил Савелич и заторопился к подворью. Чем себя и выдал.
Секунд пять я смотрел в след его улепетывающих подошв, затем высунулся из машины.
— Батя! — крикнул я. — Ну-ка стой!
— Что, сынок? — повернул Савелич одну шею.
— Ты чего с ней сделал?
— Да чего же я с ней сделаю!
— Я ведь тебе ключи оставлял... — напомнил я, сам стесняясь. — Может ездил куда? Или лазил? Так ты скажи, не бойся.
— Да куда я поеду! Я и ездить-то не умею... Да и не нужна она мне совсем, толи я машины не видел...
— Ой! Не нужна!
Пахом Савелич зыркнул очами в сторону крыльца. Матушка закладывала батюшку со всеми потрохами, а это непорядок для крепкой домостроевской семьи.
Но матушка оказалась под стать. Она лишь сурово поджала губы, на лишенном эмоций лице не отражалось ни тени почтения к главе семьи.
— Утром би-би, в обед би-би, вечером би-би! Забибикал всю деревню, черт старый! Говорила ему: не лезь, раз не разбираешься! А он: "Отвяжись баба, отстань дура..." Игрушку нашел!
Зевс" последний раз метнул молнии, вздохнул и поплелся обратно.
— Сынок, — проникновенно начал он, — тут, понимаешь, дело такое... она сначала бибикала, а потом перестала почему-то.
Я вдавил сигнал в руль и ответом мне был звук умирающего аккумулятора.


— Навались! — командовал Толян.
Мужики матерились, но наваливались. Едва машина набирала ход, а я включал скорость, колеса начинали откровенно скользить по заледеневшей дороге, движок оставался глух и к мату, и к мольбам.
— Еще раз попробуем, — снова и снова просил их Толян.
И мужики соглашались еще на разок. Но только на один. Потому что "ентим бобслеем" они занимались уже битый час, а сюжетец как в бразильских сериалах: жизнь вроде кипит, пузыри с соплями — в разные стороны, а результата не видно. В испарине, мужики давно побрасали тулупы на землю, дышали полной грудью, и все чаще просили перекур.
Но звездой кино все-таки стали не они. Пахом Савелич и его кобыла — вот кто блистал в разворачивающейся драме. Стремясь загладить вину, и не имея собственных физических сил по уважительной причине почтенного возраста, старик не нашел лучшего, как приволочь лошадиную силу и подцепить ее к бамперу.
— Батя! Ну ее! Раздавлю к дьяволу! — сделал я попытку воспротивиться зрелищу крупа перед лобовым стеклом.
— Че ты, она хорошая лошадка, — не давался Пахом Савелич.
Посмотреть на действо выползла вся деревня. Вдоль дороги, из-за заборов и окон — кругом торчали пары глаз. Люди поджимали животы и показывали пальцами. То с одной стороны улицы, то с другой, вслед нашей процессии летели дельные советы.
— Савелич, тройку запрягай! Тройку! — кричали старику.
— Каши мало ели? — кричали мужикам. — А ну давай, толкай!
Подхлестываемые нависшим позором, мужики разгоняли мою "десятку". Перепуганная кобыла, бежала прочь от настигавшей ее "телеги" и норовила вырваться из-под узды, шарахаясь в стороны. Пару раз она едва не распласталась у меня на пути. В общем, процесс шел активно, но безрезультатно — машина не заводилась, потому что гололед.
Шульгин Лог ликовал. Зрители едва не аплодировали. Праздник дурака в прямом эфире.
Но постепенно... когда уже стемнело... лица их стали хмуриться и поглядывать на нашу процессию недобро. Людей можно было понять, они ведь дела побросали из-за нашего цирка. А мы им тут голову морочим.
— Ну? Скоро вы? — стали они интересоваться вполне искренне. — Долго вас ждать тут еще?!
— А, х...и вы встали! — гневно орали мужики в ответ. — Пошли на х...!
— Не, просто интересно заведется или нет. А так-то нам конечно на х... не надо, — соглашался люд и продолжал стоять.
Машину мы вскоре завели. Когда окончательно расчистили деревенскую дорогу ото льда шипами моей резины до самой земли... Вот тогда и завели.
Мужики повалились сверху на тулупы, Савелич, довольный, что поучаствовал, отбуксировал кобылу в "гараж", народ с чувством глубокого удовлетворения разошелся по домам. Возле меня остался лишь Толик.
— Уезжаешь? — сказал он.
— Ну, — сказал я.
Кореш протянул руку, я пожал ее, и ладонь моя осталась в мертвых тисках его дружбы.
— Не ввязывайся, понял?
— Угу.
— Приедешь, забирай семью и сразу — из города. Никому не говори.
— Угу.
— Сиди в своем местечке, в городе больше не появляйся.
— Угу.
— И телеграмму дай перед выездом. За пять минут задержки ничего не случиться, а мне — спокойнее.
— Ладно. Дам...
— Ты не увиливай, — прочел он мои мысли. — Не получу телеграммы, сам приеду. Понял?
— Толик, — устало возразил я, — городские козлы — не таежные, они убить могут. А ты охотник, а не бандит.
— Я предупредил.
— Я понял. Будет тебе телеграмма.
Будет ему. При любой ситуации. Я столько раз врал, чтобы спасти свою шкуру, не беда, если однажды соврать и другу, чтобы спасти его.
— Давай попрощаемся нормально, что ли.
Я вышел и мы интимно обнялись на дорожку.

 

ГЛАВА 19

Не подставляй затылок полтергейсту...

Тяжелая ночь ожидания в дороге, а на утро — ничего. Ни тебе криков радостных, ни речей приветственных, ни танцев разудалых по поводу возвращения блудного отца и мужа, вставшего на путь исправления. НИЧЕГО.
Я еще продолжал давить кнопку, но ответом мне была тишина. Пришлось лезть в рюкзак в поисках ключа.
Квартира оказалась пустой. Оставив баул в прихожей, я прошел в комнаты. Чистенько, прибрано, но пусто. Тут же страшная мысль пронзила беспокойный мозг: "А не бросили ли тебя, пьяница?". Это было бы совсем некстати, нужно собирать манатки и срываться, а тут какие-то бракоразводные недоразумения...
Но, проведя ревизию шкафов в спальне, понял, что не бросили. Так, уже легче. Однако где тусуются мои девчонки?
Не в силах постигнуть смысла бытия на пустой желудок, я свернул на кухню. Когда жуешь ритмично, в голове упорядочение делается. Очень продуктивный процесс.
Но в кастрюлях и сковороде отражалась как в зеркале пустота моей утробы. Две котлетки сомнительного запаха и усохшие спагетти, способные зажечь аппетит разве только у бездомной дворняги — вот весь рацион.
— Кажется, кто-то отбился от рук, — пробормотал я и направился к холодильнику. — Ну, хоть здесь порядок.
Пока доставал йогурт, листок бумаги на холодильнике привлек мое внимание. Я бы и не заметил его, если бы не корявые гигантские буквы в стилистике наскальной живописи первобытных графоманов. Синим фломастером было вычертано:

ЕСЛИ ХОШ ПОЛУЧИТЬ
ЧО ДЕЛАТЬ ЗНАШ

— Вот мать! — довольно изрек я. Взял листок, положил перед собой на обеденный стол, сел и принялся распечатывать йогурт. — Ну, Катюха! Ну, доча!
Гордиться было чем. Девчонке шести нет, а она уже мыслит чо-то, уже сказать чо-то хочет. В папу дочка! Помнится, меня в детском доме по малолетству самого гоняли за то, что я на стенах писал... слова разные. Ох, и доставалось мне тогда за художественное самовыражение!
Глоток за глотком, пропорционально наполнению желудка, мой ай-кью стремительно шел вверх. Я снова посмотрел на каракули.

ЕСЛИ ХОШ ПОЛУЧИТЬ
ЧО ДЕЛАТЬ ЗНАШ

Мудрено, хм-м... о чем она?
При внешнем безобразии чувствовалась внутренняя логика... Чувствовалась, но не понималась. "Ты скажи чо те надо, я те дам чо ты хошь" — тоже, вроде, тарабарщина, а сокровенный смысл всем ясен. Должен быть какой-то смысл и в послании Катюхи.
Или это не Катюхин эпистоль?"
О йогурте я забыл окончательно.
Да нет, бред. Больше некому. Уж точно не жена упражнялась. Во-первых, она бы подписалась, во-вторых, к чему ей так шифроваться от почерковедческой экспертизы..."
Я вспомнил положение листка.
Ай-кью рос...
На самом видном месте, будто нарочно оставлен, чтобы его нашли.
Ай-кью рос...
Точно, записка. Даже по смыслу. Вот, вдумайся: "ЕС-ЛИ ХОШ ПО-ЛУ-ЧИТЬ...". Это условие.
Ай-кью вышел на пик и опал.
— НЕ ПОНЯЛ!
...ЧО ДЕ-ЛАТЬ ЗНАШ..." Я крякнул, уронил записку на стол и впал в транс.
Когда соображение вернулось, я очнулся уже в комнате, где нервно прессинговал кнопки телефона. Долго никто не отзывался. Затем сонный голос сказал:
— А?..
— Это "Теремок"?
— "Теремок".
— А Нину можно?
— Какую Нину...
— Нину Васильевну. Иванову, — нетерпеливо перебил я.
— Какую Нину — воскресенье!
Я сказал "спасибо" и бросил трубку. "Так, значит, сегодня воскресенье, день нерабочий. Так... и что это нам дает?"
Получалось следующее: либо Нина с дочкой на базаре, либо у тещи, либо...
О третьем варианте думать не хотелось.
Я снял комбинезон, в котором вернулся с гор, облачился в камуфлированные штаны и черную водолазку. В прихожей обул армейские боты, нацепил короткую, не сковывающую движения куртку. Натянул шапку-гондонку. Посмотрел в зеркало — кр-р-расавец! Нет ничего круче, чем настоящий пацан — ноги на ширине плеч, взгляд железобетонный.
— Все-таки ты неисправимый романтик, — сказал я своему отражению.
Эх, еще бы пару аксессуаров! У нас в стране добро должно быть с "калашом" и в маске, тогда сила воздействия добра возрастает многократно.


Снизив скорость, я медленно проехал мимо тещиного дома в полдень. В ограде никого, окна зашторены. Остановился чуть дальше и вернулся пешком.
Постоял напротив дома с нарочито безразличным видом, покурил. Подозрительно поозирался из-под гондонки на прохожих. Ничего подозрительного, зря озирался. "Тем не менее, надо быть осторожным, — мыслил я. — А если ловушка?"
Набрал воздуха и зашел внутрь. Короткой перебежкой пересек открытое расстояние до крыльца. Дом встретил меня амбарным замком на двери.
Так... Хм...Черт!" Следы на дорожке привлекли мое внимание. Стопроцентно мужские лапы. От калитки к дому идут, а обратно — нет! Я сосредоточился еще шибче. Аж дыхание перехватило, явно профессионал работал — след в след возвращался. "Че он тут делал?"
Я нагнулся вниз.
Смерил лапы — сорок пятый, не меньше. Крупный самец.
Судить по шагу — действовал быстро и решительно. Стремительно летел.
Рисунок знакомый...
И свежие совсем...
И размер, опять же...
Я поставил сапог рядом и убрал.
Сверил отпечатки.
Понял, что мои.
Успокоился.
Так, с эти разобрались. Теперь дальше.
А что дальше?
Решено было осмотреть дом вокруг на предмет незарегистрированных мужских следов, хотя я сомневался что-то обнаружить. Но береженого Бог бережет.
Я оказался прав, отпечатков нет. Попутно прозондировал окна. Полнее всего картина просматривалась с тыльной стороны — как в трубу. Я приник к стеклу.
Кровать заправлена.
Телевизор не работает.
Людей нет.
В комнатах подозрительная чистота...
Кто-то делал уборку. Убираются, чтобы замести следы, — первое, что пришло мне на ум. — Или... чтобы убраться", — пришло второе. Неожиданно все встало на место: вчера была суббота... Мимо.
— Ты чего тут шаришь! Ты чего высматриваешь, обормот!
Я вздрогнул как от кнута. Одной шеей повернулся на звук знакомого голоса и обомлел. Ядвига Сергеевна вызывающе стояла в двух метрах с авоськой в руке. Смотрела не сказать, что приветливо.
Ответить мне было нечего. Только спросил коротко, по-деловому:
— Как вычислила?
Потяжелевший еще на тонну взгляд, комплементов не предвещал.
— Совсем дурак? Машина твоя стоит, и следы как от мамонта!
Я беззвучно заскрипел зубами. Вот и судите сами кто из нас всамделишный разведчик: я, прошедший Чечню и Москву, или теща, не бывавшая дальше гастронома.
— В дом пошли, — жестко приказала она.
И ведь как подкралась незаметно, — думал я, понуро бредя следом. — Теряю навыки!"


— Где ты опять шарахался месяц?
Я нерешительно переминался на пороге, как неродной. Хоть в дом меня и пригласили, на ласку рассчитывать не приходилось.
На черта меня занесло в это змеиное логово? Сроду не входил. Надо было спросить на улице и уйти по-быстрому.
— Друга навещал, — ответил я, и решил, что разуваться не стоит.
— Пил? — тут же уточнила Ядвига Сергеевна слово "навещал".
— Не... Он не пьет. — Помедлив, для убедительности добавил: — Ему вера не позволяет.
Теща положила авоську, принялась раздеваться.
— Я про него не знаю, про тебя спросила. Тебе-то вера позволяет. Даже требует.
Пока она стягивала обувку, я медленно считал до десяти.
— И я не пью, бросил. Три недели ни капли...
— Ой ли! Три недели! Ври да не завирайся, со вчерашнего дня — по лицу видать!
Больше я считать не стал. Зачем считать, когда не помогает... Зачем самообманом заниматься?
— Слушай, мать! — включил я восклицательные знаки. — Может у меня оно мятое, потому что я ночь в дороге!.. Потому, что... домой спешил! А тут ты! Или я, по-твоему, не мужик — бросить не могу? Сказал, значит бросил! И не доставай меня больше!
Но Сергеевна, на то и Ядвига.
— Мужик... — едва слышно отозвалась теща. — Крючок от вешалки...
— ЧЕ?
— Ниче, — в тон мне бросила она. — Говорю, крючок от вешалки оторвался, прибить надо.
Я посмотрел на указанный предмет. Все крючки были на месте. Это я видел отчетливо. Так же отчетливо, как и физиономию тещи.
Хотя я больше не считал, пауза затягивалась. Хотя я молчал, мысли читались без сурдоперевода. Наткнувшись на целеустремленный взгляд, Ядвига Сергеевна почувствовала себя плохо. Она тут же повалилась на стул и запричитала:
— Ох, что-то сердце прихватило, сынок...
Вот как такая, с позволения сказать мать, смогла воспитать такого неплохого, в общем и целом человека, как Нинка? Из каких таких душевных резервов?
— ДОЧЬ. ТВОЯ. ГДЕ, — члено- и буквораздельно вычертал я.
— Нина? Так дома, где еще, — охотно откликнулась теща, все также симулируя сердечную недостаточность.
— НЕТ. ДОМА.
— Значит в магазин пошла.
Значит пошла, — мысленно согласился я. — Или... третий вариант".
Ладно, где наша не пропадала! Если моих кровинок похитил Бык, урою Быка, если Клык — урою Клыка. Да чего мелочиться! Обоих урою!
А, если надо, вернусь в Чечню и лично перережу Басаеву глотку! И Масхадову тоже! Если надо, мышкой проползу через мексиканскую границу и выкошу всю американскую армию, ЦРУ, и службу 911!!! ЕСЛИ НАДО!.. Только одна в моей жизни по-настоящему неразрешимая проблема — Ядвига Сергеевна, скромная женщина, мать моей жены.
Удалился я по-английски, во избежание несчастных случаев на бытовой почве.


Прищемленное сознание обратно несло как на крыльях. Ограничений скорости не соблюдал, на знаки начхал. Никому не давал себя обогнать. Сам обгонял, сам подрезал. С красными глазами и пеною у рта, выплевывал проклятия в сторону соучастников движения, подкрепляя жестами по локоть. Неудивительно, что с такой раскованной ездой, я довольно скоро оказался повязан доблестными работниками ГАИ.
Жезл в руках инспектора, выразительно бился о ладонь.
— Ну? И куда мы так спешим? — как бы не очень интересуясь моим финансовым положением, а исключительно заботой о здоровье параллельно движущихся путешественников, спросил он.
— Да ладно, — уклонился я от диспута и полез за бумажником. — Не надо мне читать лекций, сам знаю. Заработал — держи.
Не знаю, предлагал ли ему кто-нибудь когда-нибудь 100 баксов за превышение скорости, но инспектор обиделся. Он же ж хоть и взяточник, но начальник — ему ж еще и уважение подавай!
Жезл так и повис в воздухе.
— Я тебя по-человечьи спросил.
Посмотрел я в его грустные дорожно-постовые глаза и оттаял:
— Извини, братан, нервы не к черту. С тещей поцапался...
Взяв с меня обещание "больше так не делать", инспектор отпустил без взятки.
Ошеломленный трогался я с места: "Гм, хорошая отмазка на будущее, надо взять на вооружение. Видать, не один я... в поле воин".
Получив моральную поддержку откуда не ждал, я несколько успокоился, остальной путь проделал относительно безопасно для себя и окружающих.
Про тещу решено было забыть. Есть дела поважнее. Нина и Катюха в лапах бандитов — в этом я теперь не сомневался. Только не знал в чьих. Значит, надо узнать. А потом отвертеть ту голову, что рулит этими лапами...
Я все понял, но поймет ли он?" — спрашивал Ежик перед отъездом, буравя снег.
Ведь ты не обманешь меня, Винни?" — интересовался Клык.
То есть... в принципе, я кинул обоих. Но Ежик в курсе, а Клык еще нет. Вывод...
К тому моменту, когда я подъезжал к своей пятиэтажке, уже ничто не могло меня переубедить. Бык — вот первопричина страданий всего человечества, и моих в частности. Парнокопытный круто промахнулся, за своих девчонок я оставлю от него рога и копыта.
Черный нос незнакомой иномарки, торчащий из-за угла дома, не привлек внимания. Сдвинутый коврик у порога не заставил насторожиться. И даже незапертая внутренняя дверь не остановила знатного разведчика-диверсанта, смело шагнул он навстречу судьбе, решив, что второпях не закрыл ее сам... Вот такой оказался лох плюшевый.
Ничего, Пух, настанет и наш звездный час, — думал я, запирая засовы. — Не жить теперь Быку — прямая дорога на мясокомбинат". И только я об этом размечтался, как сотни ярких звездочек вспыхнули в тонированных зеркалах моей души. "Оба-на... — просек я сознанием, падающим в темноту и кайф. — Вот он, Винни-Пух, твой звездный час... Наслаждайся, блин..."


Две стройные атлетически сложенные фигуры в черном смотрят на меня. Ничего не спрашивают, просто стоят и смотрят. Одна позади другой. Не шевелясь. Крепенькие черные столбики. От их угрожающей неподвижности делается только жутче.
— Вы кто... — то ли говорю, то ли думаю я, поскольку не слышу своего голоса.
Те молчат.
Я пытаюсь продрать глаза, чтобы рассмотреть их моськи, но в окулярах, как в иллюминаторах рухнувшего в Марианскую впадину лайнера — темно и мокро. Я зажмуриваюсь и снова поднимаю веки, силясь настроить фокус. Все расплывается. Постепенно начинаю что-то различать.
— А-а... ножки, — вырывается вздох облегчения; еще и разговоры разговаривать, я нынче был мало приспособлен.
Трельяж. А под ним ножки. На которых он стоит. Иногда лучше галлюцинации, чем правда.
Наконец, решаю подняться. Голова гудит, будто неделю куролесил в Сингапурском порту; пол — палуба разваливающегося корабля, стена и та качается. Подползаю, опираюсь спиной. Теперь качаемся вместе. Желудок хочет стошниться, но нечем.
Когда шторм мало-помалу начал стихать, я попытался подняться. Мужественно добрел до ванной и заглянул в зеркало. Лицо колбасило от колокольного набата, продолжавшего звенеть в черепной коробке непрекращающимся эхом. Я стянул шапку, извернулся к зеркалу затылком. Странно, но крови не было. То ли шапка смягчила удар, то ли голова у меня крепкая, ввиду наличия костей и полного отсутствия мозгов. Во всяком случае, за сотрясение я не волновался.
— Лох, ох, лох... — промычал я отражению в зеркале и подумал: "Пора вспоминать военный опыт, пока не пришибли на гражданке..."
Я освежился ледяной водой, вышел в гостиную, осмотрел комнату. Кажется, ни в чем не рылись. Значит не грабители.
Хм, тогда кто?
Правильно — полтергейст. Больше некому. Ну и барабашки пошли... совершенно распоясались.
Кивнув сам себе, отправился на кухню. Известная уже записка валялась на столе, где я бросил ее в прошлый раз. Присев, уперся в знакомые буквы и только ахнул: "Ах, вот так вот ажно..."

ЕСЛИ ХОШ ПОЛУЧИТЬ
ЧО ДЕЛАТЬ ЗНАШ

А пониже:

БЫК

Да, теперь все понятно, теперь ясно кто меня вырубил. Не знаю, может барабашки и умеют драться, но вряд ли они ходили в школу. А этот явно ходил. По крайней мере — в начальную, иначе он не умел бы карябать фломастером.
Что же касаемо самого Быка... тут уж удивляться не приходится. Только у ТАКОГО папы могут быть ТАКИЕ помощнички. Взять заложников, оставить бестолковую записку, а потом вернуться, чтобы подписаться! Каков пахан, такова и паства.
Хм, а зачем они вообще подписались?
Хотя в мою голову закрались подозрения, но и тут я увидел логику. Свою, особенную, усугубленную весенним обострением, но все-таки логику. Бык — папа Новосиба. Бык — это не фамилия. С этим "БЫК" я в милицию не пойду. Да и в любом случае не пойду. Чем он рискует?
Ошибся авторитет только в одном: не Клыка я стану убивать... Ох, не Клыка!

 

ГЛАВА 20

Косяк + косяк = ништяк...

Расположить штаб ОПГ в подвале РУВД способна лишь неординарная личность. Либо гений, либо идиот. Есть мнение, что эти парни они ходят под ручку.
Не всякий папик рискнет на такой финт, если и дотумкается. Воры, они как дети, с той же философией на уровне песочницы. Чего стоит их "НИКОГДА НЕ ВСТАНУ НА КОЛЕНИ"? Никогда не говори "никогда"! Не встанешь на колени — сядешь в инвалидную коляску. Что для дела годится — то в прок! Клык — авторитет новой формации — не молился на свой имидж как на девственность, пацан относился к жизни реально. Потому и реальный пацан.
Куда сложнее с РУВД. Не всякое РУВД рискнет на такой финт, если и дотумкается... Видимо, подвал пустовал. Видимо, никто не хотел въезжать...
С трепетом подруливал я к зданию. Трехэтажка, цвета высохшей земли, угнетала нервную систему конкретного пацана одним своим наличием. Удивительно, что братки чувствуют себя в подобных апартаментах как дома... Хотя, кто знает какой кавардак творится в их копчиках на самом деле.
Вход располагался с торца. Спустившись вниз, я оказался перед деревянной обшарпанной дверью, с понятной только избранным вывеской:

ЗАО "Оптом и в розницу"
Без выходных
Круглосуточно

Я невольно покачал головой: скромнее надо быть, пацаны, скромнее...
Никакой наружной охраны. Никаких видеокамер. Посомневавшись, я дернул дверь.
Вот тут и началось. За деревяшкой оказалась стальная. Бункер времен холодной войны.
— Замуровались, — пробормотал я, покрутился в поисках звонка, или чего-нибудь подобного. А ничего нет. — Ну и система... нет хода — ни своим ни чужим.
Я пару раз приложился ботинками в дверь. Глухой гул. Минут десять так колотил, пока не надоело. Вырыл из-под снега камень, дело пошло веселее. Через несколько минут мой набат был услышан.
— Кто там? — отозвался из бункера закомплексованный голос.
— Я это, Винни-Пух.
— Кто-кто?..
— Налоговая полиция! Открывай, пока тебя автогеном не вскрыли! Клык дома? Он мне нужен.
Голос посомневался. Затем предложил:
— Пароль скажи.
Тут я опупел и отупел одновременно.
— Брателло! Вы что там, окончательно в детство впали?! Не знаю никакого пароля, открывай щас же! Меня Клыкуша ждет!
— Минуточку, — вежливо сказал комплекс неполноценности, — я узнаю.
— Ага, беги.
Я уже жалел, что приехал. Похоже, Бык загнал амбиции Клыка в такое подполье, откуда мне авторитет не помощник. Надо же так запрятаться! В тайге орлом парил, а здесь Микки Маусом забился.
Тонус падал.
Вскоре за дверью лязгнули засовы. Когда она отворилась, показались две бледные молодые моськи, смущенно-приветливо улыбающиеся моей персоне.
— Клык сказал все нормально, — произнес один.
— Он ждет, — охотно добавил второй.
Мое настроение испортилось окончательно. "И с такими мальчуганами он вознамерился скинуть Быка?! Что это за гвардия! Дети подземелья, блин! Не может серьезный пацан улыбаться! Не может в принципе!"
— Ведите, — бросил я мрачно.
Они и повели. Включили фонарик и, согласно маршруту, повели мимо труб водоснабжения и канализации, сквозь низкие проемы с торчащей арматурой, по битому стеклу, гальке и окуркам...
Брели так долго. Без карты понятно — брели в другой конец. В темноте я багровел от злобы на Клыка, на Быка, на себя и ментов. Нет, в подвалах обитают только крысы и революционеры, а крутому мену здесь делать нечего. Плохи дела Клыка, плохи. Придется рассчитывать на себя... Ну, пусть хоть ствол даст, и на том спасибо!
Рванули дверь. Вспыхнул свет, вместо неоштукатуренных стен подвала — европанели.
Первая комнатушка. Окон нет, несколько черепов в сигаретном дыму глядят в телек. На экране шутит КВН. Вдумчиво смотрят, поскрипывая челюстями. Ноги — на столе, стол заставлен бутылками из-под пива. Кастеты с пистолетами валяются тут же, среди вороха оберток и пакетов. Бардак.
Комнатушка номер два. Отдельный "люкс" Клыка. Метра три на три.
Он встречает меня на пороге, закрывает дверь и наваливается всей тушей.
— Винни! Я знал, что ты приедешь! Я всегда был о тебе лучшего мнения, чем папа!
Руки его начинают ненавязчиво бегать по моему организму, и я нервно отскакиваю.
— Да ладно, че ты... — Клык с десяток лет провел в зоне — ласки его настораживали. Увидев замешательство авторитета, я отмазался: — По делу, не до нежностей.
Логово Клыка напоминало помесь офиса с домом, а дома — с тюрьмой. Белые панели на стенах, но поверх — ковер. Рабочий стол, но используется как кухонный. Дорогой кожаный диван под теплым одеялом смят увесистой тушей авторитета, потеряв свою породистую форму.
— Ну ты и заховался, — не смог я сдержаться. — Прям Бен Ладен.
— Бык лютует. Пока к тебе мотался, трое моих пацанов в тачке взлетели. Да ты садись, будь как дома.
Я примостился на краешек дивана, подальше от Клыка. Пригляделся, на стене гравировка:

Бык — сука

Меленько, подленько. Видно ночью не спалось, лежа на своих поролоновых нарах царапал.
— Эта сторона, — показал авторитет на заткнутый под потолком кондиционер, — на внутренний двор мусоров выходит, отсюда нас ни в жизнь не достать.
— До тебя и оттуда не сильно-то доберешься, — посетовал я.
— Так позвонить надо было. Я ж тебе дал номер.
— Я не понял, что для входа, думал для связи. Да и откуда тут позвонишь, из дежурной части?
— С мобильника.
— Откуда у меня мобильник... Никогда не было. Домофон поставь, если так страхуешься.
— Тянуть неохота — чужих людей пускать.
— Н-да...
Мы помолчали немного. Я поразмыслил стоит ли ему говорить о своих проблемах, и решил попридержать пока язык. "Э-хе-хе... Где вы, мои девчонки? В каком-нибудь таком же подвале сейчас мучаетесь..."
Мысли о семье привели меня в чувство.
— Ладно, давай о наших баранах. Расскажи-ка мне про Быка, братец Клык.
— Чего про него рассказывать? Будто не знаешь. Бык — такая...
— Ситуацию расскажи, что как.
— Все ему отошло: казино, кафешка, общак, связи...
— Да не об этом! Я про то, как его достать! Оперативную обстановку мне дай — я ж не в деле давно.
— А-а... — Клык погрустнел пространным взглядом. — Достать его, Винни, трудно. Только тебе — профи — это по зубам! Ты профи, Винни!
Поскольку дело было плохо, я решил задавать наводящие вопросы.
— Где у него сейчас база? В "Крыше"?
— Ну. Место-то намоленное, там и окопался.
— Так. А еще? Где бывает? В казино куражит?
— Не...
— В театре?.. — смутился я, представив Быка в театре.
— Не...
— А где ж он развлекается?
— Да нигде. В спортзале... Ты Быка не знаешь?
— А где спортзал?
— В "Крыше"...
— Так, — сказал я. — Где хаза? Адрес, маршрут.
— Ну есть у него хаза. Только он там не появляется.
— А где же он живет?
— В "Крыше"...
Я сложил два плюс два.
— Как ты, что ли?
— Скажешь! У него там места о-го-го!
Клык тупил. Тем не менее, ситуация прояснялась — Бык схоронился подобно своему супостату.
— Никуда не выходит? Нигде не бывает? — уточнил я.
— Бык-то? Не.
— А где же его достать?!
— В "Крыше"...
— Клык, подожди. Он должен дела делать, у него встречи должны быть. КАК ОН ДЕЛА ДЕЛАЕТ?
— Нормально — по телефону.
— А если личный контакт нужен?
— Ежик справляется, он теперь правая рука Быка. Первое время после смерти папы кое-кто хотел с крючка слезть, так Ежик им конкретно мозги прочистил своими иголочками... Крутой мен оказался.
Плохо", — подумал я.
— А как в "Крышу" попасть знаешь?
— Трудно, Винни, трудно. Это раньше там проходной двор был, а теперь кроме своих и девок никого не пускают. Он кафешку прикрыл, чтобы мелюзга всякая под ногами не путалась, видеокамер кругом наставил, охраны понагнал — три батальона.
— Зачем... три?
— А, чтобы не уставали. По восемь часов дежурят — день и ночь стерегут.
— Как же его оприходовать... — стал размышлять я вслух. — Только если выманить... Можно его выманить, как думаешь?
— Может и можно. Только я не знаю как. Раз попробовал, правда...
— Ну-ну, — поддержал я, — интересно.
— Да ничего интересного, труха одна, — махнул авторитет. — Забил я ему стрелку, короче, чтоб выманить. Все как положено, чики-пики. А он не приехал, сука.
— А ты?
— А что я? — глаза Клыка покрылись младенческой поволокой. — Я тоже не приехал. Не дурнее его.
Настала моя очередь тупить.
— А пацаны? — растерянно поинтересовался, не в состоянии спросить умнее.
Но Клык серьезно кивнул:
— Пацаны, конечно, друг друга положили. У них же приказ был. И у тех, и у других. Три дня хоронили: день он, день я, и еще день поминали. Три дня перемирия.
Резюме: паханы забились по бункерам, а братки крошат друг дружки головы за ихние интересы.
И как же я Быка достану? Даже прикинуться блядью экстракласса и то без пластической операции не получиться — с моей-то физиономией.
Пока мы разговаривали, Клык все время крутил в руке спичечный коробок, периодический запуская в него нос. Ситуация с Быком прояснилась, положительных эмоций она не вызывали, выхода я не видел. Оставалось одно.
— Что ты там мусолишь? — поворотился я к Клыку. — Давай, доставай. Будем мозговать.
И мы на это тухлое дело забили. Косяк.
После первого:
— Ты придумал?
— Нет. А ты?
— Тоже.
— Надо еще подумать.
— Надо. Подымили дальше...
Этот диалог повторялся не однажды. Стоит ли удивляться, что к средине ночи наше коллективное сознание расширилось до размеров, в комнатушке не вмещаемых.
— Пойдем ментов постреляем! — предложил не то он, не то я. — Тут место хлебное есть, и недалеко.
— Да ну, в ломы... — ответил не то я, не то он. — Давай потом.
— Так и будем сидеть?
— Ну...
— А зачем?
Здесь кто-то из нас задумался своим отдельным сознанием и прояснился:
— Мы ж план собирались делать!
— Гы... На кой его делать! Вон — полный коробок! Мало?
— Да не! Другой план! План операции!
— А ты чо, болеешь?
— Да не! Я про Быка!
— ...Значит он болеет, так ему и надо...
— Не! Про то, чтоб его убрать!
— Да ну! А на кой?..
— Чтобы не зарывался.
— Гы... зарыть, чтобы не зарывался! Круто! Давай!
И мы стали.
— Надо выманить Быка из логова! — предложил кто-то.
— Труха.
— Тогда надо выманить его бойцов! Хоть часть!
— На кой?
— Тогда крепость легче брать будет!
— Гениально! А как?..
— А мы ему стрелку забьем!
— Опять? Он не приедет. Говорили уже... кажется.
— Зато пацаны приедут. Мы ж их выманиваем!
— Гениально! А потом?..
— Связь держи! Потом — возьмем Быка тепленьким! В "Крыше" прям! Только чертеж нужен. Если Бык закрыл кафешку, значит там все перестроено. Надо узнать что где. А то заблудимся.
— В пять минут!
Чертил Клык. Финкой по европанелям, в свободном масштабе. Попутно объяснял: где в крепости посты, по сколько человек, с каким вооружением.
— Вот тут, — просверлил он несколько основательных дырок, — автоматчики. Отсюда безпонтово стартовать. А у этого входа, — поставил он два креста, — только пара пацанов с пушками. Если их приглушить, потом сюда, сюда, через это, вот сюда, а тут уже Бык.
— Гы, — сказал я, — два на одного — все равно хреново получается.
— Так гранатой!
— А! Гы-гы... Гранатой — легко!
— Вот...
Я оценил с расстояния.
— Подожди. "Калаш", он же о-го-го бьет. А отсюда, гы-гы, — указал я на автоматчиков, — досюда, — указал на другой ход, — всего метров десять. Они меня в дуршлаг, гы...
Клык сверил получившийся чертеж с данными в памяти. Хлопнул себя по лбу.
— Черт! Я ж забыл! Вот тута, — он взял финку в кулак, прорезал длинную кривую, — стена! Стена ж тут! Она капитальная, через нее, гы, "калаш" не пробьет!
— Тогда живем.
Вот так примерно выстраивалась стратегия и тактика. Так закалялась сталь нашей мысли, и непробиваемость нашего оптимизма. Видимых причин для поражения не было видимо. Все заволокло туманом анаши, приготовленной на экологически чистом ацетоне. Кутузов рядом не валялся.
Всем хорош наш план. Но чего-то явно не хватает... Какого-то заключительного штриха.
— Название придумать надо.
— Зачем?
— Красиво. Вон у америкашек не генералы — поэты! "Буря в пустыне", "Шок и трепет"... Мы чем хуже?
— Согласен, — согласился Клык, тоже искренне полагая, что братва не хуже, а лучше. И без раздумий предложил: — "Бык обгаженный"!
— Это что, вариант?
— Ну.
— Серьезно. Но не пройдет. Мы его не опустить хотим, а насовсем. Чуешь разницу?
— "Бык заземленный"...
— Как-то прямолинейно. Крылья у тебя нелетные, Пегас.
— Кто?
— Пегас. Ну, конь.
— Я — конь?!
— В хорошем смысле. В поэтическом.
— А-а...
Я закурил новую сигару.
— Надо такое нафантазировать, чтобы — у-ух! Вот как "Шок и трепет", или "Несокрушимая сила", или... чего-нибудь вроде этого.
Но как мы не ломали мозг и не тянули душу, янки-генералы со своими блокбастерами в стиле "миллитари" давали нам солидную фору. Клык сурово молчал, не рискуя снова попасть впросак, в моей же голове хоть и крутились различные варианты, нутром чуял — не Пушкин. Убить легче, чем придумать стоящее заглавие.
Скрепя сердце, выбрал я один из вариантов, и, для большего эффекта, торжественно поднялся.
— Слушай... Готов?
— Угу.
— "Померкшая звезда"! — продекламировал пиит-мокрушник.
Маленькие глазки Клыка остановились в пространстве, и через секунду вспыхнули болезненным огоньком.
— А давай щас! — неожиданно рявкнул он.
— Что сейчас? — не понял я.
— В "Крышу"! Давай щас! Че тянуть-то!
Не ведал я, что поэтическое слово столь остро отзовется в черством сердце уголовника. Немалых усилий стоило отвадить его от этой затеи. Слушать он не хотел, так и рвался немедля на амбразуру.
— Это контрпродуктивно, — твердил я ему, — остынь, в натуре.
— Плевать! К черту план! Я хочу сейчас! "Померкшая звезда"... — твердил он как приговор, и заехал мне рукоятью "Стечкина" в ухо. Потому, что он встал и хотел пойти, а я нежно держал его за талию.
На шум борьбы и восклицательные знаки в комнату выплыли сонные моськи братков.
— Держите его! — закричал я им. — Держите своего пахана, у него шифер поехал! Держите, пока здание не разнес!
Братва недолго сомневалась. Последние шесть часов пахан кумарил так, что моя речь, по сравнению с его несвязным бормотанием о некой померкшей звезде, сильно походила на правду. Папу повязали и — мордой в диван. Ствол, на всякий случай, отобрали. Без пушки Клык сник, и только беззлобно огрызался:
— Волки позорные... я вас всех... верните друга...
Через полчаса мы снова мирно дымили, глупо посмеивались, придавившись мечтами. Чтобы загладить свою вину за его нереализованные естественные потребности, я предложил:
— Позвони Быку, гы, забей стрелку!
Идея пришлась авторитету по вкусу, он сразу схватился за мобильник.
Думаю, еще никто не будил короля Новосибирска в пол шестого утра столь специфическим смехом в трубке.
— Але, Бык? — сказал Клык, похрюкивая от восторга. — Это я, гы-гы. Не ждал, падла?.. Че это — пьяный... Ни хрена... — Клык начал багроветь. — Сам козел... Кто дурелом? Базар фильтруй!.. Мне без дури нельзя — кости ломит!.. А ты знаешь, почему меня в самолет не пускают?.. Вот и заткнись!... Нет, ты заткнись!.. Да пошел ты!.. Зачем звоню? — Клык неопределенно посмотрел на меня.
— Стрелку! — истерично зашептал я, прихохатывая. — Стрелку!
— А, да! Мы тут стрелку тебе забить решили! — грянул авторитет в трубу и заржал не к месту. — Кто мы? Мы — это я, гы-гы! И пацаны тоже, — он покосился на меня. Я ржал в диван. — Здесь больше никого нет, гы-гы. Подожди... — Клык напучился. — Ты мне откат обещал, помнишь? Так я согласен. Только мне этого мало, дешево отделаться хочешь... Вот об этом и поговорим... Завтра, блин, сегодня, то есть, на старом месте, в десять, по пять человек на рыло... Не, по пять... — поскучнел авторитет. — Почему, почему... потому! У меня больше нету! Кончились! Все, отбой.
Смех мой сгинул, а Клыка только начался. Страшно довольный собой, он хохотал, задрав глотку, во всю мощь легких.
— Клык, ты чего наделал! У тебя правда только пять пацанов?
— Нет!!!
— Зачем же ты...
— Га-га... А потому, что у него рефлексы вместо мозгов! Бык туда от радости не пять человек — полк нагонит! Это ж его верняк! Га-га! — Клык утер слезы. — Зато тебе легче будет...
Домой я вернулся часам к шести утра. Задним ходом, с погашенными фарами, по встречной полосе. И сразу завалился спать — вечер предстоял трудовой.

 

ГЛАВА 21

Беда, коль тещин ум охоч до озарений...

— Это он!
На пороге, по пояс раздетый, действительно стоял Винни-Пух — поеживающийся от холода утреннего подъезда, и морщащийся от лика матери своей жены.
Ядвига Сергеевна продолжала настаивать, что я — это именно я, а не кто иной, некультурно тыкая в меня пальцем. Утверждала она сию истину не кому-нибудь, а милиционеру, который стоял рядом и подозрительно меня осматривал.
Милиционера я знал, милиционер был участковым. Сталкиваться с ним "по работе" не приходилось, но я видел эту физию пару раз и запомнил на всякий случай.
— Это он! — не унималась теща.
— Конечно, я, — чистосердечно признался я, позевывая. Сколько я проспал? Часа три-четыре — не больше. — Смени пластинку, мать. Что случилось?
Ядвига Сергеевна не обратила на меня внимания, она продолжала апеллировать к органам.
— Арестуйте его!
Участковый посмотрел с сомнением на меня, с сомнением на нее, и, как бы сомневаясь, стоило ли ему вообще приходить, неуверенно пообещал:
— Разберемся.
Ядвига Сергеевна поджала губки, участковый переключился на меня.
Какого черта... разберемся. Еще ничего не сделал, уже разбираются..." И я быстренько проснулся.
— Здравствуйте. Сержант Гришанин, — представился он, полез за пазуху.
— Верю-верю, — попытался я вежливо отказываться, но обязательный законник все же сунул мне под нос свою красную книжку. Я посмотрел поверх корочек и подтвердил: — Ну, похож.
Довольный собой, участковый кивнул, спрятал назад.
— А вы — Вениамин Вениаминович Иванов? — официально осведомился он.
Мой фейс невольно оскалился.
— Нет, Винни-Пух, — сострил я, желая наладить с участковым неформальный контакт. Чего выпендриваться перед людями? Будь проще!
Но тот лишь сильнее насторожился и я понял, что промазал.
— Винни-Пух... — озадаченно пробормотал Гришанин.
— Да он же бандит! — встряла Ядвига Сергеевна, крайне обиженная по причине своей невостребованности. — Вот видите, у него и кличка есть! Что я вам говорила!
— Не кличка, а прозвище, — парировал я тещин пассаж, понемногу начиная злиться. Пояснил участковому вкрадчиво: — Для друзей.
Последнее замечание должно было подчеркнуть, что мы с участковым два пацана, практически корифаны, а теща — баба, и уже данного обстоятельства более чем достаточно, чтобы не внимать ее алогичный бред.
— Разберемся... — снова проговорил участковый. Видимо, он активно практиковал аутотренинг.
— Разбирайтесь, — безразлично отозвался я, не чувствуя ответной теплоты. Сложил руки на груди — волноваться, причин я не видел. — Только непонятно в чем, — встал я в позу.
Гришанин глядел мимо — в коридор. Наконец поинтересовался:
— Войти можно?
— С какой стати?
— Э-э, — смешался сержант, — поступил сигнал.
— От этой, что ли? — кивнул я на мать. — Че она сигналит! Че она знает о делах! — ляпнул я, и заткнулся. — То есть... я имею в виду... каковы ее сведения... относительно моих дел?
— Каких дел?
— Которые я делаю, — уклончиво ответил я. — Если она чего-то говорит, то это поклеп, так и знайте. Она не может говорить правду, потому что она не в курсе. Ей бы только языком как помелом...
Ядвига Сергеевна не любила, когда ее поносят. Она перешла в контрнаступление:
— Где Нина?! Где Катя?!
Из района копчика вверх по спине пошли тревожные вибрации. Поначалу от крика. Потом от сути вопроса.
— Нина?.. — стал я проникать в смысл визита.
— Да! Нина! Дочь моя! Где она? Я весь вечер звонила — их нет! Всю ночь звонила — никто не отвечает! Только ты под утро заявился, послал меня и засмеялся как полоумный! — залилась теща слезами.
Насчет звонка я не помнил. Честно говоря, с памятью вообще обстояло неважно — не ведал как и до дома добрался. Может быть я ее и послал. Даже очень может быть... Да чего там! Скорее всего так оно и есть! Но... это что же теперь будет? Сама не понимает, что за кашу заварила, ведь дочери ее действительно нет, и внучки нет. А я есть! Сейчас начнутся расспросы-допросы и убедительные просьбы сказать правду. А что я им скажу?.. У меня стрелка на вечер, а тут на тебе — следственные мероприятия!
Но подозрения Ядвиги Сергеевны оказались глубже последнего этажа ада. Много глубже...
— Куда ты их дел, изверг?! ОТВЕЧАЙ МНЕ!!!
От неожиданности я сам себя сдал. Вместо того, чтобы придумать сказку о жарком южном курорте, где-нибудь в Турции, у хоть какого-нибудь, пусть даже Мертвого моря, я оторопело брякнул:
— Ты что, мать, я здесь с какого боку? Только вчера с гор спустился!
— И они вчера пропали!
— Да я же сам их искал! К тебе приезжал, спрашивал! Ты... б... это ж моя жена! ЭТО Ж МОЯ ДОЧЬ!!! ТЕБЯ КУДА НЕСЕТ?!!
Стоит в моем тулупе, еще и предположения строит! Все чего угодно можно было ожидать от этой матери, но чтобы я свою жену... дочь свою... Рявкнув, я враз обмяк, пол зашатался под ногами. Хоть и закаляла жизнь во все места, хоть и убийца я, мокрушник, киллер — как хотите, а все равно не потрошитель.
— Значит, — сказал участковый, — вы подтверждаете факт...
— Да что вы его спрашиваете? Конечно, он не сознается! — хлюпала теща. — Но это он их убил! Я ЗНАЮ!
Видимо, я представлял столь жалкое зрелище, что обчувствовался и суровый мент.
— Разберемся! — уже зарычал на нее Гришанин.
Ядвига Сергеевна замолчала.
Пока она утирала сопли, а я пытался нащупать под ногами почву, Гришанин с любопытством разглядывал нашу милую семейку Адамс, и отчего-то возил по мне носом.
— А чем это пахнет?.. — наконец спросил он.
Я взял пробу воздуха. Пахло анашой на экологически чистом ацетоне.
— Ничего не чувствую, — сказал я. — Показалось вам...
— Да нет, что-то такое знакомое... — стал он припоминать.
Я постарался не дышать, и мысленно предал анафеме Клыка с его косяками. Потом обрадовался, будто бы вспомнив:
— Ах, да! Это я брюки чистил. Заляпал вчера где-то, вот...
— В крови! — проснулась Ядвига Сергеевна.
...И участковый, и я, вздрогнули.
Мои зрачки расширились, его — сузились.
Рука Гришанина как бы невзначай потянулась к кобуре и там замерла.
ОМОН! Позовите ОМОН!" — молили его глаза.
Я не шевелился...
Милиционер не спускал внимательных глаз, я пытался его не нервировать. И только теща, беспечная душа, вот уже пяток минут переводила взгляд с одного окаменевшего истукана на другого, позабыв даже плакать.
Отчего так напряглась атмосфера?" — как бы думала она.
С-сука!" — думал я, стараясь не особо выразительно играть желваками.
Осторожно, плавным движением шеи, поворотил я лик в ее сторону, оставляя Гришанина периферийным зрением под контролем.
— Ма-ма, — проскрипел мой кадык. — Гм-м... у вас сегодня с самого утра, гм-м... мысли нехорошие. Какие-то кровавые видения. Плохо спите? По-прежнему на димедроле мучаетесь?.. Понимаю вас, старость никого не жалеет, — мягко, не пытаясь обидеть скудоумную старушку, молвил я.
— А куда они делись? КУДА!!! — вспыхнула теща.
— Нина — моя жена, — сказал я. — Понимаешь?.. Мо-я ЖЕ-НА, — повторил я по слогам.
— А я всегда говорила, что ты ей не пара!
— Ты!.. связь-то!.. держи!.. Зачем мне жену убивать?!
— Вышла за разбойника, вот теперь и расплатилась... — занялась Ядвига Сергеевна привычным: слезами и воем. Мои аргументы она слышать не желала.
— Ну, — сказал я после паузы и повернулся к участковому, — это бесполезно. Убери ее отсюда, или я сегодня точно кое-кого убью. У меня нервы не железные. Или давай так, ты входи, поговорим, а вот она...
Но было поздно. Оттолкнув меня с пути, Ядвига Сергеевна фурией пронеслась мимо, только пятки засверкали по квартире. Ахая и охая, она обскакала все комнаты. Уже через секунду теща, разъяренной пантерой, мчалась обратно.
— Их нет! — кричала она. — Где моя дочь?! Где Катенька?! Куда ты их дел, изверг?! — неслась теща грязевым потоком.
Копчик сигнализировал об опасности, но уйти с траектории я постеснялся.
И тут она поперла на меня...
Вопль в девять этажей вырвался из легких раненого Винни-Пуха, когда Багира выпустила когти.
— УБЬЮ-Ю-Ю! — гремела страшная в праведном гневе старушка.
— Уберите ее! — кричал я, пятясь в стену. — А то я ей щас!..
— Прекратите оба! — подключился участковый к всеобщему веселью и кинулся разнимать.
Подхватив Багиру с тыла, он попытался оттащить ее прочь. Но Ядвига Сергеевна расставаться не желала ни в какую. Тогда я, исключительно с целью самообороны, занес кулак:
— Отвянь, а то завянешь! Больше предупреждать не буду!
— УБЬЮ-Ю-Ю!!! — настаивала мстительница.
— Только не в лицо — сядешь! — закричал Гришанин, добровольный консультант по уголовно-процессуальному кодексу. — Иванов! Не в лицо!
Но то был его последний звук...
А я не виноват. Вовсе я не бил. Толкнул лишь слегка в район лобной кости, дабы теща держала дистанцию между моей кожей и своими ногтями. Которые уже находились у меня под кожей. Ведь я не мог знать, что она упадет на мента, а он — головой о железный косяк, и потом еще о бетонный пол лестничной клетки, а теща сверху — на десерт. Никакой Эйнштейн не задаст такую траекторию полета, правильно? Ну вот. Только судьба.
Когда Ядвига Сергеевна сползла с Гришанина, тот лежал ничем не шевелясь. Не один его правоохранительный орган не говорил о наличии жизни. Ядвига Сергеевна прижухла моськой, как осенняя трава.
— Вот, что наделала, дура старая! — пристыдил я ее, осматривая боевые раны. Свои. Потому, что за участкового я не беспокоился — очухается. А вот мне самая пора текать.
Теща, не возражая, сидела на полу, таращась на участкового. Но читать ей лекции теперь времени не было, я сорвался в прихожую, подхватил дубленку и был таков.
— Сиди, охраняй милицию, чтобы не обваровали! — бросил я незадачливой Ядвиге Сергеевне, прыгая по лестнице через три ступеньки.

 

ГЛАВА 22

В тюрьму! В тюрьму!..

Вот уже пару часов я кружился по улицам заплутавшей метелицей. Не было покоя Винни-Пуху. Мне казалось, стоит остановиться, пусть на минутку, и тут же захомутают. Страх — вот что гоняло меня по городу. Тщательно объезжая все перекрестки, на которых я, когда-либо в жизни, видел посты гибедедешников, молился об одном: "Только бы не повязали! Только не сейчас! Нужно дотянуть до вечера!"
Конечно, если по уму, рви из Новосибирска и не оглядывайся! Но я был привязан к каменным джунглям железным тросом. Кто вытащит моих девчонок, если не я? А стрелка уже вечером. А сейчас уже середина дня. То есть, еще каких-нибудь часов семь продержаться в транспортном потоке, и стемнеет. И к Клыку. И на Быка. И от Быка. И пусть тогда забирают в тюрьму — плевать, — жена и дочка будут уже на свободе...
Но даже я, при всей своей бурной фантазии понимал: провести семь часов на колесах да чтобы тебя не схватили — это счастливый случай. Надо куда-то забиться. Где спрятаться так, чтобы и поблизости, и не нашли? Где тот укромный уголок, в котором меня не станут искать?..
У тещи! Гы... Неслабый ход..."
А если подумать серьезно? Почему бы нет! Ведь не конченный она в смысле соображения человек, должна понять, если рассказать ситуацию честно, как есть. Поведать ей о моих ратных планах, о том, как собираюсь героически пойти на штурм крепости и освободить ее дочь из оков плена...
Помниться, в тот момент я летел по Красному проспекту. По средней полосе. Километров восемьдесят в час. А потом — нуль. Нет, не бензин кончился, просто я на тормоз нажал. Ага, обеими лапами. И встал как вкопанный. Нет, не от глупости, — от ума. Ум у меня сработал, вот в чем закавыка. Мысль, простая и ясная, предстала передо мной во всей своей обнаженной красоте: "В тюрьму! В тюрьму!.."
Вокруг сигналят, пучат глаза и демонстрируют всяческое неуважение к моей личности известными жестами.
— Чайник повесь! — кричит кто-то.
Я их не замечаю; руки крепко сжимают руль, взгляд устремлен в светлое будущее. Как я сразу не понял! Не нужна мне ни эта канитель, ни стрелка с Быком, тюрьма — вот что нужно! Господь послал счастливый случай в виде участкового Гришанина, а я не расчухал! Казалось подстава, а оказалось — спасательный круг.
— Шеф, — посмотрел я на небо, — ну ты в натуре МЧС!
И ведь какой молоток, как красиво задумал! Посадить за нападение на участкового, выводя тем самым из игры. Какой от меня толк на нарах? НИКАКОГО!!! Быку ничего не останется, как отпустить заложников — из-за решетки я Клыка не достану при всем желании! А какой мне убыток? Тоже никакого! Дадут пару лет и зим, ну и черт с ним! Не в первый раз!
Я повеселел настроением, включил музыку и поехал сдаваться. Эх, тюрьма, принимай, мать родна!


В дежурке нетерпеливо сунулся перстами в форточку:
— Командир, Гришанин здесь или еще в больнице?
Командир посмотрел на мою голую грудь под распахнутой дубленкой, призадумался.
— Почему в больнице?.. Он недели две назад с больничного вышел. Здесь, наверное.
— Про это я не знаю, — обольстительно улыбнулся я, — он сегодня должен был туда попасть. С сотрясением. Так, значит, его не положили, на своих двоих пришел?
Дежурный задумался крепче.
— А... что ему... делать... в больнице? — наконец спросил он, как бы между прочим.
— Во, блин! Ты что, не в курсе? Вырубил я утром вашего Гришанина под самый корешок! — И довольно пропел: — Теперь в кутузку посадят.
Видно еще никто не делился с командиром своей радостью от встречи с парашей. На лице его отражались противоречивые эмоции. Ему очень хотелось послать меня куда подальше, но он "сумневался": а если... Что, если Гришанин действительно попал в переплет, и этот сумасшедший несет... правду?
— Я сейчас позвоню, узнаю. Вы присядьте, не волнуйтесь, все будет хорошо.
— А что мне волноваться? — сделал я постную мину. — Все и так путем, звони скорее.
Я присел на стульчик и принялся ждать. Сколько мне отпишут? Ну, год. Ну, два. Но не больше. Стоит ли расстраиваться из-за такой мелочи, когда глобальные проблемы решаем! Лес рубят — щепки летят!


Вместо изувеченного участкового по лестнице спустились три обалдуя с вечным клеймом на лбу: "ОПЕР". Нарочито не интересуясь субъектом в дубленке и тапочках, они гуськом прошествовали мимо, к окошку дежурного, и там замерли. Пошептались немножко, и пошли назад. Все так же игнорируя меня. И я хотел уж было встать навстречу, сказать, мол, вот он я, Винни-Пухом кличут, с чиста сердечным к вам, очень приятно... Но потом раздумал. Чего я их работу буду делать? Пусть сами меня ищут!
Опера поравнялись и нацелились к лестнице. Тут я, конечно, обиделся даже. А потом удивился.
— Эй, вы, — сказал я им, — куда...
Тут хоп — моськой вниз и ласты врозь. Ваще ничего не понял, враз распластался звездочкой на мокром от следов полу. Трое архаровцев навалились сверху. Один голову в бетон давит, другой ноги держит, третий руки за спиной крутит.
— Волки позорные! — сорвалось по привычке. — Больно! А-а-а! Суки! Я ж сам! Вы че?!
— Лежать!
— Не шевелиться!
— Лапы давай! Давай лапы сюда!
Чую, наручники цокнули. Полный беспредел.
— Так, — сказал один. — А теперь быстро говори: где труп Гришанина?
Труп... У меня аж копчик умер — лежит не дышит. И легким, чую, воздуха не хватает.
— Какой труп? — попытался я приподняться. — Мужики! ВЫ ЧЕГО?!!
— Сам знаешь какой! Где труп?! Куда ты его спрятал?!! Признавайся!
— ДА КАКОЙ ТРУП?!! ОТКУДА ТРУП?!!
— От участкового Гришанина труп, которого ты грохнул! Сегодня утром! И не вздумай отпираться, не таких уговаривали! А то как... — не в силах подавить желание, твердая оперативная рука схватила мой затылок и стукнула носом в бетон. А потом еще два раза, ритмично приговаривая: — ГДЕ ТРУП?! ГДЕ ТРУП?!
Я лежал и плакал. Не от боли, нет. Просто очень тяжело узнать, что вы убили милиционера, особенно, если убивать его не собирались. За этот подвиг такой срок влепят! Но еще тяжелее... я сам пришел в ментовку! Своими дурными ногами!
— Потащили его в кабинет, — сказал один опер другому. — Там расколем. Люди тут ходят — неудобно.
Долго колоть не пришлось. Едва я хлебнул воды, сам назвал адрес.
— Он на лестничной клетке остался. Блюхера, 14, 54 квартира... Я ж не нарочно!
— Да нам пох... Ты нашего товарища, друга нашего... Чем ты хоть его?
— Кулаком. — Я хмыкнул. — Да не его даже! Подвернулся он. Сам.
— Кулаком... Брюс Ли долбанный.
Один оперативник поехал в адрес, двое остались ждать вестей и охранять меня.
Я сидел на полу, пристегнутый наручниками к батарее, думал об смысле своей жизни и не находил оного. Столько людей убить! Столько бабок срубить! Каждый раз проносило! И на таком пустяке погореть...
Когда минут через пятнадцать зазвонил телефон, оперативник ответил и кивнул напарнику. Я замер в ожидании.
— Слушаю, Олег, что там у тебя?.. Не понял... А соседи?.. Не понял... А следы какие-нибудь?.. Не понял... Ну давай, возвращайся...
Он положил трубку и посмотрел в меня насквозь.
— Ну, чего? — не выдержал напарник.
Опер рассказал. По словам докладывавшего, картина складывалась престранная. После того как я убежал, на шум драки повылезали соседи, увидели мою рыдающую тещу и сам труп в погонах. Не приходилось сомневаться, что это был Гришанин, и он действительно находился на площадке. Но недолго... Труп полежал еще какое-то время, а потом встал и пошел. Вот. Привет Стивену Кингу.
У напарника волосы дыбом встали:
— К-куда пошел?
Опер пожал плечами:
— Он не сказал. А соседи не спрашивали. Просто пошел. Участок, наверное, дальше осматривать, куда еще? И теща этого, — кивнул он в мою сторону, — тоже ушла.
Они помозговали в тишине, один предположил:
— Не срастается что-то, не мог труп сам уйти. Даже по служебной необходимости... Может врут соседи?
— Да зачем им? Все срастается. — Опер вышел из-за стола и присел передо мной на корточки. — Чудо, — изрек он без улыбки, — ты с чего взял, что убил Гришанина?
— Вы сами сказали, — исподлобья напомнил я.
— Мы тебе ничего такого не говорили. Мы спрашивали про труп! Ведь ты заявил дежурному, что убил Гришанина, а раз так, значит должен быть труп! — с сознанием дела заметил тот. — Говорил?
— Не...
— Как это "не"?! Придумал я, по-твоему?!
— Не говорил я, что убивал. Вырубился он просто. Когда ударился. А я убежал. Откуда мне знать, что он умер?.. То есть, что не умер... А вы все ТРУП, ТРУП! ТРУП, ТРУП! Сами напутали, сами ищите свой труп... Ваще, я на вас жаловаться буду. С повинной пришел, а вы, дятлы... — поскольку в этот момент меня ударили головой о батарею, пламенная речь оборвалась.
Звон в ушах накрыл мой праведный гнев: дин-дон, дин-дон... Теперь я знал, что чувствует колокол. Язык мой — враг мой, дин-дон...
— За что ты его, Серый? — раздался голос напарника. — Он прав: сами обгадились. Михалыч напутал с перепугу.
— За дятлов.
Дин-дон, дин-дон...
Опер вернулся к столу, сел и призадумался, хрустя костяшками.
— Это, вообще-то, хорошо, что Гришанин жив... Но где его носит? Почти три часа прошло, давно пора вернуться.
Дин-дон, дин-дон...
— Где угодно, может у него дел полно. А после мог и домой завернуть, перекусить — время обеденное.
— Мог...
Набрав телефонный номер, опер стал ждать, но ответа не было.
— Глухо, — сказал он напарнику.
Дин-дон, дин-дон...
— В принципе, в больницу он мог и после того как ушел загреметь. Такое бывает. Сначала, вроде, ничего, а потом р-раз — и обострение. Или вовсе не соображал куда брел.
Дин-дон, дин...
— Мужики! — озарился я. — А может он меня ищет, а? — обвел я их многозначительным взглядом, достойным физиономии Нобелевского лауреата.
— Ты угомонишься сегодня?
— Нет, в натуре! Откуда ему знать, что я сам приду! Он думает: я скрылся! А я вот он! А он парится, дуралей!
Поколебавшись, опера согласились, что версия интересная. Они попробовали в нее вцепиться.
— Предположим, что это действительно так, — начал один. — Тогда подумай, где он мог бы тебя искать?
Тут уже я расписался в беспомощности:
— А фиг его знает. Вообще, когда я в бегах, могу в такую дыру зарыться... Трудно меня найти, когда я в бегах, практически невозможно. Нет, даже не думайте, ни за что ни отыскать меня Гришанину. Дохлый номер, зря парится мальчуган.
— Парень, — напрягся опер, — нам плевать, найдет он тебя или нет! Искать где? Куда он мог направиться за тобой?!
— Откуда я знаю! Сам-то посуди: откуда я знаю, где я мог бы быть, если бы не был здесь?! — медленно пояснил я. — Вот ты где бы был?
— Дома.
— Ну! Дома! Я б тоже дома, да мне туда нельзя — а вдруг засада!
— Так что же нам делать? — развел он руками.
— Ждать, — сказал я. — Когда он меня не найдет, он вернется обратно.


И он вернулся. Часа в четыре. Михалыч из дежурки направил его прямиком в кабинет, где мы с пацанами пили пиво.
Я уже переместился к столу, сидел без наручников, как человек, и травил байки. А трое оперативников угодливо лыбились, поскольку музыка играла за мой счет. Отмечалось скорое отбытие Винни-Пуха по маршруту КПЗ — суд — темница.
— Мы тебя все равно посадим, — периодически напоминали опера, отрыгивая.
— А то! Нате вам еще по бутылке.
Так мило мы сидели, и уже все было расписано, обговорено, оставалось только дождаться потерпевшего и заполнить бумаги, как вдруг потерпевший пришел. И испортил всем настроение.
— О! — откликнулся Серый на его появление. — А вот и наш жмурик. Тебя где носило, почивший?
Участковый был хмур. Не отвечая, он поочередно пожал руки коллегам, лишь мельком взглянув в мою сторону. Расположение у меня было игривое, я торжественно встал и протянул ладонь:
— А вот и я. Держи корягу.
Он зыркнул из-под фуражки, но поздоровался.
— Вот, — сказал Серый, указывая на меня, — сам пришел. Целый день дожидается, так и рвется на зону.
Гришанин снова взглянул на меня, на этот раз с явным интересом. Неожиданно спросил:
— А я здесь при чем?
— Гы, — сказал я.
— Это ведь твой подопечный? — с издевкой уточнил Серый.
Гришанин сделал вид, будто бы припоминает.
— Ну, мой. С моего участка, — поправился он. — Что-то натворил?
Общий тонус пошел вниз, несмотря на количество выпитого. Никто ничего не понимал.
— Гы, — снова сказал я. — Так ударился, что не помнит. Крепко я его...
— Кто ударился?
В комнате повисла тишина, мертвей чем в морге. Опера отставили бутылки, я от неожиданности присел. Выражение лиц у всех выровнялось и стало одинаково бестолковым, а самое бессмысленное — у потерпевшего Гришанина.
— Кто ударился-то? — переводил он взгляд. — А?
Первым, как самый опытный, опомнился Серый:
— Ты это... присядь-ка.
— Зачем?
— Надо! — жестко отреагировал оперативник. — Это приказ. Садись.
Участковый пожал плечами, взял из-за соседнего стола стул и присоединился к нам. Мы наблюдали молча. Он закинул ногу на ногу, достал сигареты и спокойно закурил.
— Вот этот чувак, — начал Серый, — прибежал к нам по снегу в тапках часов в двенадцать. И поведал преинтересную историю о том, как он едва не убил некого сержанта Гришанина, участкового Кировского отделения внутренних дел города Новосибирска. Последний — ты?
— Последний я.
— Так зачем ты спрашиваешь?
Гришанин помолчал.
— И вы ему поверили? Он же квасит без просыху, еще и не такое наплести может. Я, кстати, по этому вопросу к нему и приходил. Теща пожаловалась на зятька. Проверил, предупредил, что есть сигналы на него... И ушел.
В воздухе запахло свободой. Не лучший аромат в моем положении.
— Смотри-ка чего он мелет! Кто квасит? Кто ушел? Это я ушел, а ты лежать остался!
— Подожди, Венька, не кипятись, — облокотился Серый на мое плечо. — Гришанин, ты еще не забыл где работаешь? Ты кому... Ты кого... Правду говори!
— Я правду сказал. А про этот бред ходячий, — кивнул он на меня, — забудьте.
— А мы, между прочим, не такие олухи, чтобы верить ему на слово, — встрял Олежик. — Мы проверяли. Я лично ездил опрашивать соседей. Все сходится! А может еще и тещу найти? Уж она-то с радостью Веньку в кутузку закатает.
Гришанин насупился.
— Теща его скажет то же, что и я. Что с чем у вас там сходится, я не знаю, но у меня к нему претензий нет, пусть домой идет. — Он поднялся. — И я, пожалуй, пойду.
Опера ошеломленно молчали.
— Никуда ты не пойдешь! — вскочил я следом. — Ты сначала оформи, а потом иди! Претензий у него нет... У меня есть! Сам на себя заяву накатаю, если надо! Ты при исполнении был, я тебя вырубил! Это, знаешь, не наши с тобой личные тюти-мути, ты ж, блин ж, — не хватало у меня слов, — закон блюдешь! Вот и б-блюди как положено!
— Ну, что, — обернулся он к операм, — слышали какую чушню несет? Говорю же, что квасит.
— Закон — это тебе не чушня, Гришанин. Закон — это... ЗАКОН, — заступился Серый.
Участковый скорчил снисходительную рожицу.
— Да ну вас, — сказал он и попытался уйти.
Выбора не было. Я и по жизни-то упертый, а здесь меня просто взбесило. Своим не к месту гуманизмом сержант рубил мои планы на корню.
— Ну-ка иди сюда, — схватил я его за воротник и потащил назад.
— Ты чего? — опешил он.
— НИЧЕГО! — Поддев за грудки, я притянул его моську: — Ты, член в фуражке, я тебя урою! А ну колись!
— Мужики уберите от меня этого сумасшедшего!
Но операм стало жутко некогда — они разом вспомнили о недопитых бутылках.
— Они тебе не помогут, — зловеще провещал я. — А как ты хотел? Если для тебя закон не писан, то и другим можно! Оформляй!
— Не буду...
— Будешь, уголовный прихвостень! Будешь, продажная душонка! Из-за тебе подобных преступность растет! Потому что распоясались! На что тебе погоны дали, бессовестный!
— Все равно не буду...
— Ах так! Тогда я тебя заново отметелю! При свидетелях!
— Не буду...
— Тогда я тебя просто... убью!
— Не буду... — продолжал хрипеть участковый, краснея в моих тисках.
Я всегда подозревал, что у нас где суд, там амнистия. Но, чтобы без суда!..
— У-у, морда! — оттолкнул я ненавистную физию. Гришанин отлетел к стене и оттуда огрызнулся взглядом. — Пацаны, чем его расколоть? Не хочет сознаваться! — Я едва не захлебывался от горя. — Ну ни в какую! Дайте мне дубинку, а? Дайте! Мне ж по фигу! Мне ж все одно ничего не будет! Как таких в милицию берут...
Серый вздохнул:
— Гришанин, тебе жалко? Ну, оформи ты его, пусть сидит, раз хочется. Сам видишь: по нему кутузка так и плачет. Ты его сейчас выпустишь, а нам потом ловить. Кто знает, что он натворит!
Я поддакнул:
— Вникай, что умные люди толкуют. Нельзя мне на свободу. Я там кого-нибудь убью.
— Не буду, — раздалось из угла.
— А может ты стесняешься? — наседал Серый. — Нет, серьезно, может признаться стыдно? Так ты не стесняйся, Гришанин. Ведь не Рембо, ну дали в морду, с кем не бывает.
— Небылицы все это... Врет он.
Оперативник Серый вздохнул в очередной раз, устало бросил:
— Ну и вали тогда отсюда.
Дверь за Гришаниным захлопнулась, а передо мною распахнулась свобода с малоприятными перспективами вечерней стрелки, с неизвестным концом.
— Не бу-у-ду, — пошутил один из оперов.
— Колись! Колись! — поддержал второй, и все заржали.
Да, им было весело. Преступник встал на стражу закона и попытался расколоть милиционера, но милиционер попался матерый, он пошел в несознанку.
Я покидал их под всеобщее ржание. Не знаю, что творилось с участковым после того как он ударился, но с его головкой явно случился непорядок.
На улице я задрал моську к пятому океану:
— Вот видишь, Шеф, промахнулись малость. Но не расстраивайся, не твоя вина. Откуда тебе ТАМ ведать, что у нас тут система такая ПРАВООХРЕНИТЕЛЬНАЯ...

 

ГЛАВА 23

Напомни мне имя мое, Винни-Пух...

Милиция не помогла — в тюрьму не брали. Что же остается бедному человеку, кроме братвы? Да тут и недалеко совсем — с торца.
Обогнув здание, я спустился к бункеру и лишь теперь вспомнил: позвонить надо было. Возвращаться назад, в дежурку, не хотелось. Камень мой лежал на месте, я поднял его и позвонил камнем. Жаль, в подвале нет окон.
Клык почивали в потолок ноздрями: в полной отключке, под шум работающего кондиционера, при еще ощутимом запахе травы. Распластанный по дивану как море широко, на мое появление в каморке он никак не реагировал. Единственный его друг "Стечкин" выглядывал из-под подушки недремлющим оком глушителя, соблазняя на совершение противоправных действий.
Как просто, думал я, прикрыть дверь, вытащить тихонько эту убойную силу, применить ее по назначению, пугнуть пацана-охранника — благо он один, и ярко выраженная сявка, — после чего скоренько улизнуть из подвала. Потом отрапортовать Быку радостную весть и получить назад своих девчонок вместо призового фонда.
И ведь знал я, что неправильно поступаю. Слишком честно поступаю, чтобы это было правильно... А не смог. Не такой я человек. В открытом бою, когда кости трещат у обоих и шансы на выживание равняются шансам на смерть — совсем другое дело. А подленько, исподтишка — не мое.
Э-хе-хе, не будет тебе счастья в этой жизни, слишком ты правду любишь..." — помрачнел я и громко выдохнул:
— С добрым утром!
Авторитет помял кулаками тесто. Одутловатая харя смотрела недоуменно.
— Как ты вошел?
— Спасибо, хорошо.
Я приземлился на край стола, приметил пачку сигарет, закурил, — если уж жизнь моя пошла под гору, о здоровье думать поздно.
— Впустил тебя кто? — уточнил Клык. — Я распоряжений не давал.
Ишь ты подишь ты, не давал он..."
— Чего меня впускать? Сам куда хочешь войду.
— Ладно, — бросил авторитет, — я сейчас.
Подхватив пушку, он вышел; из соседней комнаты донесся приглушенный рык. Я хохотнул: парню досталось, тоже не везет ему сегодня. Но, по сути, Клык прав, охранник из него и впрямь неважный, я б себе такого не взял. Удивительно, что с подобными пионерами авторитет еще жив.
Вернулся Клык минут через пять, вытирая на ходу освеженную физию полотенцем. Вошел и тут же окостенел, уставившись на стену.
— Это что за...
Удивительный денек, разгулялась амнезия.
— План кафешки чертили. Не помнишь?
— НАХЕРНА?
— Для наглядности. Чтобы знать кто у Быка где.
— НАХРЕНА НА СТЕНЕ-ТО!
— У себя спроси — ты резал.
Он подошел ближе, провел пальцами по изуродованным панелям.
— Мутота какая-то. Разве это план? Не разобрать ничего.
— А ты накурись снова — и все разберешь. Ночью понимал.
— Бешенный!
На зов Клыка в двери показалась перепуганная мордашка горе-охранника.
Бешенный, гы...", — подумал я.
— Жрать охота. Чего-нибудь есть?
— Н-нет, папа. Ты же утром все подмел.
— А почему не купил?
— Ох-хранял я... Никого еще нет — один я тут.
— Так теперь-то беги! Уже не один, б... Стой! — Клык посмотрел на меня, я отчаянно кивал головой. — Четыре неси. И запить. Беги.
— Понял, папа.
Пиццу Клык перемалывал оголодавшим комбайном. Периодически я ловил взгляд его недобрых глазок, впивающиеся в меня с доброжелательностью боевого пса. "Интересно, он хотя бы помнит, что мы теперь одна банда, или совсем не дует, что я здесь делаю, — непроизвольно подумалось мне. — Судя по виду, он сейчас как раз в процессе..."
Но Клык помнил. По крайней мере, догадывался. Другой ребус мучил его угнетенное дурманом сознание.
— Слушай, Винни, мне тут Бык спозаранку звонил... зачем-то, — начал он. — Ты не в курсе, какого дьявола ему от меня надо?
— А-а. Так это не ему от тебя, это тебе от него.
— Не понял.
— Ну, это не он звонил, — напомнил я, — мы ему. Точнее — ты.
Авторитет сильно посомневался лицом.
— Неправда, я не мог ему звонить. Потому что я спал, а он меня разбудил. А потом я опять спать лег. И забыл.
— Времени сколько было, не помнишь?
— Рано. Часов двенадцать.
— Дня?
— Ну. Не ночи.
— Тогда не знаю — здесь меня уже не было, я был... в другом месте. Наверное, уточнить хотел. Детали какие-нибудь, — сделал я предположение. — Перезвони, узнай.
— Какие к дьяволу детали! Я с ним дел не имею, у нас война.
— А война, по-твоему, что? Самое, что ни на есть, общее дело. Про нее и речь, скорее всего. Про стрелку что-нибудь переспрашивал.
— Какую?..
— Ту самую. Которую ты ему забил.
— Я?!!
О, сколько нам открытий чудных...
— Я?!! СТРЕЛКУ?!!
— Не ори так, — успокоил я Клыка. — Ты, кто еще? Мне его номер неизвестен, а ты в курсе. Ты и звонил.
— Я же не сумасшедший!
— Конечно, нет.
— Не мог я!
— Конечно, мог.
— Да зачем мне?! У него столько стволов — верный крендец!
— Ты честное слово дал.
— Вот этого я точно не говорил! Я никогда так не говорю!
— Правильно, не говорил. Ты сказал: "Падлой буду". Но это одно и то же.
Не выдержав испытаний духа, Клык нервно закурил. Мимика его стала еще более подозрительной.
— Не-ет, я не поеду. Вообще, Пух, сомнительно как-то все... Не верю я. Уж не твои ли проделки? Ты против меня игру не затеял, а?
— Ага, во всем виноват Винни-Пух. — Я вытер руки о брошенное им полотенце и напомнил: — "Померкшая звезда".
В глазах Клыка, казалось, промелькнул свет разума. Словно воспоминание о чем-то знакомом, озарив на мгновение его взор. Я присмотрелся — нет, померещилось. Глухо.
— Что это?
— Эпитафия. На могилу Быка. Не расстраивайся Клык, тебе не надо ехать на стрелку, не твой уровень — в крови бултыхаться. Тебе "Мерседесы" и прочие игрушки, а кровь и грязь оставь для пацанов попроще.
Он задумался.
— Кто же поедет, ты?
— Твои жертвенные агнцы... Я буду брать кафешку.
Мой рассказ искренне поразил авторитета. Он и не подозревал, что на сегодняшний вечер у нас такие бурные планы. Зато теперь пришел черед радоваться.
— Усек, Винни, усек, — мерзопакостно засуетился авторитет. — Я знал, что ты со мной! Я всегда был о тебе...
— ... лучшего мнения, чем папа. Помню.
Сказав это, я умолк. Всегда так, с самого детства. Иные уже и рождаются в памперсах, им зад, небось, няньки подтирают, а я... Все сам! Все сам!.. Несправедливо, грустно, противно...
— Клык, у тебя ничего нет выпить... за успех нашего безнадежного дела?
— Нет, не особенно я...
— Ах, да, любишь ты другое, — вспомнил я. — Лады, тогда косяк крути.
Я уже слегка отсутствовал, когда Клык вернул меня к реальности.
— Винни, а какова моя роль?
— Твоя? — я задумался. Потом медленно проговорил: — Самая почетная — на телефоне сиди. Старайся потянуть время ка-ак можно дольше. Они позвонят: — "Где ты?". А ты: — "Уже выезжаю". Они: — "Ну, где ты, твою мать?!". А ты: "Уже еду". И так далее. Пока я не отзвонюсь и не скажу, что кончил.
— А потом?
— А потом ты кончишь! От радости, гы...

 

ГЛАВА 24

Я мишка — вам крышка...

Попасть на охраняемую территорию проще, чем принято считать. Достаточно подойти к воротам и закидать камеры видеонаблюдения подручными средствами, после чего вас не заставят долго ждать. Скоренько выбегут люди и проводят внутрь. Даже если вы будете зверски сопротивляться — на улице-то метелицу устраивать неудобно. Конечно, есть риск не остаться в живых... зато, если останетесь, цель можно будет считать достигнутой.
В десять нуль-нуль я открыто стоял перед объективами и загадочно улыбался, скрывая руки за спиной.
— Тебе чего?
Подмигнув в видеокамеру, я нагнулся к брехофону:
— Я мишка — вашей хазе крышка, — не оттягивая сообщил я плохую новость.
— Не знаю никакого Мишки, — брезгливо ответил брехофон. — Дрещи отсюдова.
Какой грубиян! Может, признаться? Трудно удержаться... после косячка.
— А Винни-Пуха знаешь?
— Ви... — проскрипела электронная дура и умерла.
А говорил, что не знает. Слава о богатыре Винни-Пухе, замочившем Гвоздодера в собственной крови, гуляла по матушке Руси.
— Тот самый? — осторожно, боясь оконфузиться, но с растущим пиететом спросил брехофон. С таким пиететом, что я подумал: "Интересно, каков сейчас мой авторитет? А не рано я "завязал"?.. Может Пух круче Клыка? А то и Быка круче... Приятно, черт!"
И, напыжившись пуще прежнего, вальяжно отвечал:
— Только без фанатизма, сынок, обязательно тот. В натуральную величину, даже не сомневайся. — Я снова оскалился в камеру нагловатой улыбкой суперзвезды криминального мира — пусть пацан порадуется, недолго уж ему осталось. Хотя, если будет хорошо себя вести... — Договоримся? Ты мне дверцу открываешь, я тебе — автограф. Нравится такая сделка?
— ...На кой? — с неподдельным интересом спросил пацан.
— Что "на кой"? — жестко переспросил я, потеряв к братку теплоту чувств. "Нет, этого точно живым не оставлю. Этого — самым первым!"
— Ты, — сказал он, — извините, — поправился он, — мне ж не сказал никто, что ты... вы... придете... ж.
Вы, Винни-Пух, — это внушает. Уже второй раз после Ежика. Еще один такой раз и я зазнаюсь окончательно.
Однако все это странно, захапать моих девчонок, и при этом не ждать, что я приду в гости. Для переговоров. Условия обсудить надо? Надо. Удостовериться в биении пульса? Первым делом. Проверить как с питанием, с условием содержания, с удобствами... А они, видите ли, не ждут меня! Закапал дождик в январе...
Но я решил подумать об этом потом.
— Правильно, так и должно быть. Я и не собирался, просто мимо проходил. Дай, думаю, загляну на огонек, проведаю старых корешков, раздавлю пол-литра. Сюрприз это, понимаешь?
— Понимаю, — скорбно сказал брехофон. — Папа сюрпризов не любит, он мне голову оторвет за такие сюрпризы. Вы это... позвоните ему хотя б. Пусть команду даст. А без команды я не могу.
— А ты понял вообще с кем дело имеешь? — нахмурился я.
— Ну.
— Видать, не "ну", видать, плохо понял. Я тот, если б не который, твой папа никогда не стал бы папой!
— Ну.
— Вот и ну! "Голову оторвет"... Да он тебя... премирует! За один стол посадит! Расцелует он тебя взасос и насмерть! Представляешь, какая для него радость будет?
С воображением у парня обстояло туго. Брехофон замолчал на продолжительное время, и я забеспокоился. А вдруг он сейчас справки наводит, советуется со старшими товарищами?
— Эй, где ты там?
— Я тут, — отозвался браток. — Я думаю.
— Да ну, брось! Не тужься понапрасну, открывай, все нормально будет!
— Лучше позвонить...
— Нет у меня телефона! Я, что, искать-мотаться сейчас поеду? Из-за такой мелочи?
— Без проблем, могу позвонить вместо тебя. Подожди-ка.
— Ах, так! Извини, братишка, не получиться. На тебе! — и первый камень полетел в его монитор. А второй заглушил и другую камеру.
Что-то я в последнее время все больше камнями орудую. Как неандерталец, — поймал я себя на мысли. — Пора переходить к более привычным средствам..." Я достал пушку с глушителем, отошел метра на три от ворот и завел руки за спину.
С территории бежали двое с автоматами. Шибко бежали, поскольку очень боялись опоздать. Когда же они увидели одинокую фигуру, спокойно стоящую на тротуаре, пацаны растерялись.
— Эй, это ты... тут... это?
— Это я тут того.
— Погоди, не уходи, — опомнился второй, сунулся к замку. — Мы сейчас ворота откроем... и поговорим.
— Ага. Не спешите, я не тороплюсь.
Лохизм — неизлечимая болезнь отечественных братков. Отбросы общества — патологические двоечники — они и с пушками остаются двоечниками. Как дети, ей-богу...
Первая пуля клюнула одного в голову, взмахнув руками, он повалился назад. Второй успел вспомнить про АКМ, но тут же получил в живот, и затем контрольный, после чего забылся окончательно.
— Спокойной ночи, крепыши...
Ворота открыты, путь свободен, что еще нужно нормальному пацану, окромя пространства для жизнедеятельности! Подхватив трофейный автомат, я кинулся осваивать завоеванные территории.
Парадный вход мне без надобности — не настолько я лом. А вот служебный, пользовавшийся в бывшей кафешке для доставки продуктов, совсем иное дело. Про него мне и говорил Клык, там щелка ентой крепости.
Я резво обогнул здание, пригибаясь под окнами, и вскоре оказался на месте. Притаился, послушал улицу. Павших охранников пока не хватились. Скоро хватятся, ну и ладно, мне лишь пару минут и я сам о себе напомню.
Осмотрел дверь — деревянная, кажется, с тех еще времен. Ее бы стоило убрать, элементарно заложить вход кирпичом, или, на худой конец, поставить железную. Но Бык выстроил вокруг бетонный забор, натыкал камер, нагнал пацанов, и думает, что все в ажуре. Детский сад, хи-хи. Может он и прав, кто другой не сунулся бы в самое пекло, а Пух — разведчик, Пуху не привыкать.
Хм-м... силен у меня культ меня!"
Я достал фонарик, посветил на замок. Обыкновенный, внутренний, как и ожидалось. На такой случай была заготовлена фомочка, я извлек ее из-за пазухи, сунул в щель.
— Пацаны! Пацаны! — разрезал тишину вечерней окраины фальцет. Резкий, как понос, и мокрый как плач вдовы. — Им кранты, пацаны!..
— Дьявол, — выругался я. — Прости, Господи...
— Кто это там голосит, кому кранты?
— Пацанам кранты, пацаны!
Тут, конечно, случился страшный переполох. Всем стало интересно: отчего вдруг такое несчастье, с какой такой стати, и кто конкретно посмел. У ворот начала собираться стихийная сходка. Воздух наполнился сквернословием, перемежаемым шумом плевков. Толпа грозила звездам, кричала: — "Дайте, дайте нам его!". И уже собралась было куда-нибудь пойти, кого-нибудь пристрелить, с целью снятия стресса, но тут появился Ежик и разогнал малину.
С моей позиции его не было видно, зато слышно хорошо:
— Вы, что столпились, обалдуи! — заорал правый кулак папы. Все притихли как от удара. — Этих убрать, ворота запереть, территорию прочесать! Прочесать территорию я сказал! Живо! Доложить лично мне! Остальным на посты!
Я хмыкнул: "В кои-то веки в ряды братков затесалась путная голова. Браво, Ежик, правильный прикус. И мне пора за работу..."
Дверца подалась без особого усилия. Бесшумным ниндзей прокрался я внутрь и затаился, превратившись в одно большое ухо... Вру, в два поменьше... А, в общем, это неважно. Главное, что я слышал, а меня — нет.
Кто-то пробежал за дверью.
— Ты там посмотрел?
— Где?
— Тама.
— Ага, чисто. Да ваще зря мы паримся. Нету никого.
— Паханам лучше знать зря или не зря. Проверь еще раз...
Я стоял, прислушиваясь к биению сердца: тук-тук-тук, тук-тук-тук... Странно устроен человек — страшно, а кле-е-во!
Только когда звуки окончательно стихли, я позволил себе пошевелиться. Свет не проникал в глухой коридор. Выждав контрольные секунд десять тишины, я, наконец, решился включить фонарик.
Балтика. Безалкогольное"
Клинское. Безалкогольное"
Ярпиво. Безалк..."
Я икнул. Нос мой упирался в прозрачные упаковки, сквозь которые не разглядеть победы. Нет, не потому, что пиво баночное. И даже не потому, что безалкогольное.
А потому, что от пола и вверх!
МЕТРА НА ДВА!
СПЛОШНЯКОМ!
БЕЗ ПРОХОДА!
Что не говорите, а по большому счету жизнь штука справедливая. Если от рожденья стуканутый, так она тебя и будет долбать до самой смерти. Сами! САМИ ПРОБЛЕМЫ СОЗДАЕМ!
Опечалившись с горя, я вырезал ножом одну банку, приоткрыл дверь на улицу и опустился на корточки. И открыл банку. И закурил.
— Мать вашу, мать их, мать мою... мать-перемать.
Теперь-то, конечно, можно пучить лоб хоть до восхода солнца. Можно зарыться в философию и в этих дебрях отыскать любые ответы на любые вопросы. Можно по Фрейду пройтись... "Папка вас спасет", — настраивал я себя перед штурмом, думая о жене с дочкой. "Попка ты, а не папка! — думал я теперь. — Спаситель отыскался... Себя спаси, обормот! Там — ворота заперты и наверняка охрана, тут..." — поморщившись, я отставил баночку.
Пока курил в щель и мысленно выл на луну в той же щели, по другую сторону баррикад раздались шаги. Только натренированный в ночных чеченских полях слух позволил мне уловить нарастающую амплитуду звуковых колебаний. Я автоматом затушил сигарету, спрятал луну со звездами и притворился, что меня тут нету.
Свет вспыхнул, открылась дверь. Кто-то вошел.
Вошел?!"
— Тебе какое?
— Да мне пох... Все они дерьмо, давай что попадется.
Парни взяли то, что попалось, и вышли. Я выдохнул.
Стали понятны две вещи. Первое — им тоже не нравится безалкогольное. Второе — та дверь не заложена. Коридор длиной метров пять не может быть забит! Зачем столько! Тем более, безалкогольного. Пиво грузилось отсюда, с улицы, его натаборили в центре, оставив вход с той стороны. А свободное место здесь образовалось, поскольку дверь открывается вовнутрь... Когда я все это понял, сдержаться не смог:
— Ну, сами! САМИ СЕБЕ ПРОБЛЕМЫ СОЗДАЕМ!
Хоть супермен — не грузчик, пришлось потрудиться. Я старался работать неслышно, но быстро — сколько продержится Клык, а потом его великолепная пятерка камикадзе, предугадать несложно. Первый, может, минут двадцать и протянет. Ну, и вторые минуты две-три плотного боя выдержат... Надо взять чабана в оборот до того, как вернется его стадо, не то от меня самого останется суповой набор — рога с копытами.
Дело продвигалось лихо. Уже через несколько минут в непреодолимой, как казалось, преграде образовался проход. Он был узок в плечах, поэтому лезть пришлось боком, сантиметр за сантиметром, с нежностью первого интимного контакта. Не, ну, чтоб не спугнуть. Иначе вся эта безалкогольная благодать посыплется на мою голову как в прямом, так и в переносном смысле. Попасться так глупо даже стыдно.
У двери снова притаился. По сведениям авторитета, бывшая кухня нынче не использовалась, или использовалась под хлам. Но я уже знал как доверять данным его разведки, будь он трижды проклят и зарыт. Обнадеживало, что оттуда не слышны звуки и сквозь щели в двери не видно ни зги.
Взяв в одну ладонь пистолет, спустил предохранитель, вторую положил на ручку, слегка приподнял дверь и потянул на себя. Темно как в могиле, и тоже ни души.
— Есть тут кто-нибудь? — едва слышно поинтересовался я. Нет, не потому, что такой культурный до безобразия, просто я хотел выстрелить, если кто-то все же есть. На голос, конечно. Винни-Пух, он ведь только прикидывается простачком, а на самом деле — хитрюга распоследний.
Но мне не отвечали, либо действительно никого нет, либо есть, но еще хитрее, чем Винни-Пух. Я взял фонарик и прочертил пару перекрестных лучей. Затем осмотрелся более подробно. Никого. Ни чужих, ни своих.
Ладушки, где жили, у бабушки..." Выключив фонарь, я спрятал его под куртку, накинул АКМ через плечо, и с гранатой в одной руке и пушкой в другой двинулся по знакомому маршруту.
Очередная дверь. За ней очередной проход и очередная горница — бывшая столовая, ныне комната для видеонаблюдения. В ней меня ожидало рандеву с несговорчивым поклонником.
Я увидел его первым. Я появился с тылу, он смотрел вперед — на вереницу черно-белых экранов, два из которых после моего хулиганского демарша пребывали в печали.
Он обернулся на шорох.
— Ты кто? — и застыл.
Парень не пытался сострить, просто не узнал меня в High Color 32 бит.
Фронтальный удар в лоб лимонкой снял и этот вопрос, и все последующие. Пацан отключился, распластавшись спиной на столе, след от протекторов гранаты долго будет рельефиться на его младой коже.
— Так и быть — живи, — смилостивился я, решив, что негоже раскидываться поклонниками... по кладбищу.
На пару минут мониторы задержали меня. Удобная штука — видеонаблюдение, чревато только, когда ее использует нападающая сторона. Территория вокруг кафешки растиралась перед моим волчьим взором, посты внутри здания просматривались как на ладони. Отсюда это не крепость, а аквариум со стеклянными стенками, да еще и с подсветкой. Через них полный обзор: сколько человек, в каких точках, чем заняты и как вооружены. Лишь Быка с Ежиком нигде не видать. Но это и не важно, воевать не с ними, воевать с этими. А Бык — приз победителю — отыщется и без помощи электронных очей.
Я словно приподнялся над грешной землей. Упоение собственной значительностью слегка кружило голову. От копчика, безо всякой травки, пошли позывы непринужденной развязности:
— Клево быть Богом... С такими возможностями дел наворочать можно! — Мелькнула мысль, я посмотрел наверх: — Шеф, а ты видишь меня в свои мониторы?.. Интересно тебе, чего я тут делаю? Знаю, интересно. Смотри дальше, сейчас вторая серия нашенского блокбастера. Эх-ма... Наш Винни-Пух самый виннипухистый Винни-Пух в мире!


Приятно на боевом посту пораскинуть картишки. Солдат спит — служба идет!
Сидишь себе в тепле и безопасности, в ус не дуешь, думаешь лишь о том, чем бы заняться, чтобы не умереть от скуки, но знаешь: от нее не умирают. А кто-то сейчас на стрелке нервы гробит, или, тем паче, от смертушки бегает. А ты тут — хорошо-о!
— Что там?
— На.
— А-ха, вмастил! А это тебе, носи на здоровье! — две шестерки легли партнеру на погоны.
— Черт...
Браток довольно отхлебнул пивка. От победы даже безалкогольное вкуснее.
— Не расстраивайся. Отыгрываться будешь?
— Буду!
Он еще не в курсе, но пацан так и умрет шестеркой. Потому, что я уже близко. А это неизлечимо для окружающих.
— А!!!
— Ты чего?
— А-А-А-А-А!..
— А-А-А-А-А!..
Да, это страшно, ребятки, когда летит гранатка. Еще секунду назад ее и в помине не было, и вдруг — лети-ит! Прямиком в вашу сторону... И откуда взялась, проказница такая. В воздухе кружится, чертовка-акробатка, боками поблескивает, зубами поклацивает. Сейчас, говорит, я вам изображу стриптиз! Скину одежу ершистую, узрите все прелести мои! Понаделаю дырок — любо-дорого поглядеть, знатный гостинец судмедэксперту! Пусть полюбуется на вас, красавчиков.
Когда лимонка долетела, полетели и робята. Перелетными птицами в дальние края.
Козлята учатся летать!" — куражился боевой дух Винни-Пуха, пьянея от запаха и вида крови. Еще до приземленья я добавил им свинца из АКМ.
Где щепки от стола, где стружка от братвы не разберешь — пришла беда в дом папы Карло.
— Буратины недоделанные, тупики эволюции, отходы производства...


Автоматчики, в количестве пяти душ, позабыли про свои лежаки и толпились у выхода из вестибюля. Проход, который мне необходимо пересечь, чтобы добраться до лестницы, простреливался теперь насквозь.
Я боязливо выглянул из-за угла. Из-за косяков боязливо выглядывали автоматчики. Посмотрели мы друг на друга и попрятались обратно.
— Пацаны, вы мне без надобности. Мне ваш папа до зарезу нужен, пропустите по-хорошему.
— Никак не можем, братишка, он и нам нужен. Ты бы лучше сдался, а?
— Как же я сдамся? Мне теперь назад дороги нету — убьет он меня.
— Убьет, — согласились те, зная папу.
— Ну вот. А так, если я его, то в живых останусь.
— Может и останешься. А кто нам бабки платить будет, если ты его убьешь? Так что извини.
— Значит мы в тупике, — подвел я итог переговоров.
— Ага, — согласились и они.
Я немного покумекал, тихонько прокрался на прежнюю диспозицию. Отыскать на гладкой поверхности линолеума чеку от израсходованной гранаты оказалось несложно. С этим трофеем я вернулся обратно.
— Пацаны, — крикнул я автоматчикам, — вы еще здесь?
— А как же. Чего тебе?
— Тут такое дело... у вас гранаты есть?
— Конечно...
— И у меня есть. — Я присел и пустил чеку. Колечко зазвенело к парням в подтверждение моих гнусных намерений. — Противопехотная, радиус поражения — до километра. Как думаете, докину?
— ... Напугал, — выискался какой-то головастик. — Кидай — мы спрячемся.
— Куда ты спрячешься, дура? Я за шиворот закину. Обрати внимание, углов там нет — только внутренние. Либо сюда побежишь, либо на улицу. Тут я ждать буду, а до улицы можешь и не успеть. Считаю до трех: раз, два... — На три я снова выглянул. Ватага с полным вооружением стучала копытами в сторону крыльца. — Вот так, эскадрон сивых меринов...


По лестнице я поднимался весело насвистывая. Из подлости — чтоб в ентом доме бабки больше не водились.
— Стой! Руки вверх! Ты кто?
Мальчонка с трясущейся ручонкой, все нервы — на физиономии. Зачем такому оружие давать — он же поранится! Чего доброго, еще в меня случайно попадет...
— Я новенький, а ты кто? — пока суд да прокурор, преодолел еще пару ступенек.
— Стой! Я тебя не знаю!
— Конечно, не знаешь! Говорю ведь: новенький. — На всякий случай я остановился. — Вот видишь, и штаны на мне такие же, и "калаш" есть. И пальцы гнуть умею не хуже твоего, так что расслабься, свои.
— Я... я тебе не верю! Не двигайся!
Мальчик успешно развивался девять месяцев и тормознул сразу после рождения. Что и двадцать лет назад, голова его была лыса, как снаружи, так и изнутри. Я уже пару раз мог его кокнуть — вид автомата так пугал его, что опущенную руку с пистолетом он даже не заметил.
— И долго?
— А?..
— Долго мне стоять?
Мальчик не знал. Он мог лишь реагировать, но я не предпринимал никаких действий, это его смущало.
Тогда он поделился сокровенным, тем, что мучило последние минуты:
— Там, внизу, стреляли!
— Да ну! — удивился я. — Не говори ерунды!
— Я тебя поймал! — обрадовался он. — Ты лжешь, я сам слышал! Это ты стрелял! Они... мертвы? ТЫ УБИЛ ИХ?! ВСЕ...
Большого желания кончать сосунка у меня не было, но он так разнервничался, что мог наделать глупостей. В сущности... я лишь предостерег его от опрометчивых действий, не более того. Ведь он мог убить человека, а это — тяжелый грех.
— Теперь твоя душа не будет гореть в аду, — сказал я трупу. — Винни-Пух прикрыл тебя собой...


В принципе, я не считаю большим преступлением вламываться в подобной ситуации без стука — не в гости пришел. Но кто и как встретит меня за этой последней дверью, я не знал, поэтому и постучался.
— Да входи, Еж. Чего там опять случилось?
Бык... Я узнавал его голос без труда, хоть и прошло полгода.
Входи Еж..." Значит Ежа нет. Значит мы тет-а-тет. И я попер шашки наголо:
— ГАРАНТИРОВАННАЯ ДОСТАВКА! С ЭТОГО СВЕТА НА ТОТ! БЕЗ ПЕРЕСАДОК! БЕСЛАТНО!
— Ты?..
Не поспоришь, да и не время; в комнату действительно ворвался я, сразу после ствола. В мгновение ока он уперся Быку в центр мозга.
— Ну, здравствуй, друг мордастый. Вот мы и свиделись.
Парнокопытный не успел дернуться, бедолага остался сидеть за большим письменным столом прошлого папы, растворив от удивленья пасть. Как же нелепо он выглядел! Как будто умел писать!
— Не ждал? — садистски скрежетал мой голос, сквозь крепко стиснутые от злости и наслаждения зубы. — Вижу, что не ждал. А я вот прям соскучился. Часы считал, минуты, секунды даже. Ты что же, сука, делаешь! — рефлекторно вдавил я ствол, хотя давить некуда — там же кость.
Бык умел восстанавливать равновесие; Бык часто бывал на разборках. Первый шок прошел, и из-под накаченных бровей глаза Быка метали искры. Все его мышцы натужились, готовые взорваться в любую секунду. Эта картина раззадорила меня еще шибче. Куда этой тренированной горе против маленькой пули калибра 9 мм.! Щелкну — и шарик враз сдуется! А самый кайф в том, что он это знает.
— Чего ты хочешь? — спросил Бык так, словно я пришел к нему с деловым предложением на какую-нибудь пару тысяч долларов.
Меня ажно перекосило всего.
— Чего я хочу? И ты, баран недоношенный, еще спрашиваешь? — Он молчал. Мне оставалось только подивиться его тупости, он бил рекорд за рекордом, пора в книжку сумасшедших Гиннеса. — Захапал мою Нинку, и еще спрашивает ЧЕГО Я ХОЧУ!
Бык соображал.
Но туго.
Но соображал.
— Какую Нинку?
— КАКУЮ НИНКУ?.. КАКУЮ НИНКУ?!! ЖЕНУ МОЮ!!! НИНКУ!!!
Бык набычился.
— А нахрена мне твоя телка? — в его голосе впервые прозвучало удивление. И слова поразительно искренние... особенно "нахрена" и "телка".
Опешив, я чуть не выронил пистолет. Как в детективах чешут: "Волна ярости захлестнула меня". И сообразить не успел, как размахнулся и саданул рукояткой в его висок. Гора мышц в кресле даже не шелохнулась. Бык все так же смотрел на меня поверх стального глушителя, плохо чего соображая. По виску его потекла кровь.
— Ты пучеглазку не строй! — рявкнул я. — Не строй мне пучеглазку! Где моя жена?!
— Не знаю.
Я повторил крюк с другой стороны.
— ГДЕ?!!
— Винни...
Я настучал ему сверху.
— ГДЕ?!!
— Не знаю!
— Я тебя убью сейчас совсем! — заорал я Быку в самое ухо, чтобы быстрее дошло до мозга. — Понял, баран?! Вот возьму и убью! Всю твою шайку я уже разогнал, осталось тебе бантик черненький повязать поверх головки и к праотцам отправить! Раньше срока! ПОНЯЛ ИЛИ НЕТ?!
— Понял, — захрипел он, — я понял, Винни...
— Хорошо, — сказал я, выдохнул из легких воздух, приводя нервы в порядок. — А теперь я тебя внимательно слушаю. Где. Моя. Жена. И дочь.
— И... и дочь тоже? — заинтересованно спросил Бык.
Знал я, что он упертый, но чтобы до такой степени! Даже не предполагал. И ведь как держится, сволочь. Как правдоподобно держится!
— Твоя любимая педаль не тормоз? Вот что с тобой делать? — В недоброй задумчивости, я уставился на его ноги. — Ты как относишься к инвалидным коляскам, справить тебе?
— Винни...
— Какую из коленок прострелить для памяти: левую или правую? Я думаю, что правую... А ты какую предпочитаешь? Хочешь левую? Или, может, все-таки правую? А? — Моя рука упала вниз, ствол уперся в золотую середину. В голосе не осталось ничего кроме злорадства: — Баста, решено, я тебе пипиську отстрелю. И все твои земные радости на этом закончатся. Как тебе такой вариант? Только представь — папа без пиписьки! — Я захохотал. — Знаешь как тебя величать будут? Вол!!! Ха-ха! Потому, что кастрированный! Раньше был Бык, а теперь Вол! Авторитет Вол! Вот пацаны угорать станут! Кастрированный папа!!!
Я хохотал как заведенный, остановиться уже не мог и меня начинало сгибать пополам. Кастрированный папа — такого в криминальном мире еще не бывало! Импотенты бывали, но чтоб кастрированный! Это же надо придумать!
— У-ха-ха!!!
На какое-то мгновение я потерял контроль, вдруг оба-на — и свет вырубили.

 

ГЛАВА 25

Он Бык — мне кирдык...

Что мне нравится в приключениях менее всего, так это состояние, когда начинаешь приходить в себя. Тошнит, вокруг туман, мысли сплетаются оргией червей в банке: тянешь одного — лезет весь ком.
Когда свет включили, я сидел уже на стуле. Связанный. Ноги к ножкам, руки к ручкам — полная гармония.
Вокруг ходят призраки и разговаривают живыми голосами.
— Очухался.
— Ну и х... с ним. Пусть сидит.
— Пришибить бы его, собственными руками. Восемь пацанов, сука. И откуда он взялся!
Восемь... Откуда восемь?.."
— Папа велел не трогать.
— Без тебя знаю, что велел папа! Уже и помечтать нельзя...
— Ладно, не заводись ты.
— Сам не заводись!
— Да заткнитесь вы оба! Послушайте, бормочет что-то... Пить просит.
— Ага, я ему налью из широких штанин!
Мой "Виндовс" медленно перезагружался. Быть может я чего и бормотал тогда, возможно даже пить хотел, но просить я не мог, насчет этого они напутали. Я в принципе не из той породы.
Постепенно начинаю понимать, почему выключили свет. Понимание это положительных эмоций не приносит. "Всегда с нами, с русскими, одна история: тужишься из последних сил, нечеловеческим героизмом выправляешь ситуацию, победа практически вот она, рукой дотянуться можно, но расслабишься на секунду — и опять в драных лаптях..."
Последняя метафора говорила о том, что я очухался уже полностью. Но, прикрыв глаза, сидел себе тихонечко, ибо будущее мое нынче было туманно, особых радостей в нем не намечалось. Так что я предпочитал не форсировать события. Как говорится: — "Доброй вам ночи, в эфире программа "Кома".
Сколько прошло времени, прежде чем в комнате появился Бык, я не помню. Помню только, что гораздо меньше, чем хотелось бы.
— Ну, как он? — услышал я голос папы полорогого. — Пришел в сознанку?
— Пришел-пришел. Виду только не показывает.
— Стеснительный, сука, — прокомментировал злой из братков.
— Кто это стеснительный? — не выдержал я. — Фильтруй базар. Отдыхаю просто.
— Еще и тявкает...
Бык возник передо мной. Раненая голова его была обмотана бинтом, окровавленный цивильный костюм заменен более привычным — спортивным. Чувства сильного разочарования отражалось на физиономии Быка.
— Что же это, Винни-Пух, за х...я такая, — сказал он после паузы. — Половина пацанов — вглухую, половину отыскать не могу, на меня наехал. Ты перепил что ли? Белая горячка?
— Не потребляю, — небрежно бросил я.
— Ну а че за дела тогда? С каких радостей у тебя крыша съехала?
Я потупил глазки.
— Сам виноват. Ты первый начал.
— Как интересно, — проскрежетал он. — А я вот не в курсях совсем!
Ну, — думаю, — драма и трагедия. Зачем теперь-то Ваньку валять? Мог бы признаться уже..."
— Слушай, Бык, я не знаю как ты, а я пацан нормальный — за свою семью пасть порву любому. Даже тебе. Такая вот у меня позиция жизненная, философия такая.
За спиной Быка появился Ежик с сотовым в руке.
— Ты кончай тут мудрость разводить, мудила! Вишь, папа в непонятках. Объясни, чего случилось?
Блин! Все им на пальцах показывать надо! В образах!
— Так жену у меня украли! — язвительно выкрикнул я. — И дочь мою — Катюху! Вот чего случилось!
— А я здесь при чем? — спокойно спросил Бык.
— Притом!
Папа просканировал Ежика. Спросил:
— Саня?
Тот отрицательно помотал головой:
— Нет, я не при делах, как можно без твоего ведома...
— Это не мы, — сказал мне Бык. Так просто сказал, как будто действительно не он. Как будто я придумал все.
— А кто ж!!! Сам я, что ли, справился?! И записку себе написал?!
— Какую записку?
— В кармане вон!
Ежик вытащил из моего кармана записку похитителей, которую я прихватил, чтобы засунуть ее при случае Быку в пасть. Да не успел.
Как положено, Ежик отдал записку папе. Тот прочел с серьезным выражением лица.
— Это не я писал, — сказал он с сомнением.
— Ну. И не я, — сказал Ежик. — Откуда это фуфло? — повернулся он ко мне.
Хоть смотрел я в оба глаза, но чуял, что не хватает третьего — не догоняю чего-то.
— Дома нашел. На холодильнике...
— На холодильнике, мать твою. МАТЬ ТВОЮ НА ХОЛОДИЛЬНИКЕ! Явную подставу не просекаешь! По-твоему папа полный идиот, чтобы подписываться? Извини, папа... Мы так топорно не работаем, мы, как положено — отзвонились бы, пару пальчиков прислали для наглядности. Ты ж нас знаешь!
— А давайте его кончим, — встрял злой из братков, почуяв подходящий момент.
— Завянь, — сказал Бык, не оборачиваясь. — Так, Винни. Ну-ка, еще раз. У тебя пропали жена и дочь...
— Пропали.
— Когда?
— Вчера... или в субботу. Не знаю точно, меня не было. Вчера я приезжаю, смотрю — записка.
— И ты...
— Я и пришел. Чтоб забрать-то... их... обратно...
— Вот так взял и пришел! Без подготовки! Один!
Я раскусил куда он клонит.
— Ну, я ж такой! Я ж...
— Нет, Пух, не такой. Дурак, но не такой, чтобы лезть напролом, без информации, иначе пришел бы вчера. А ты сутки выжидал. — Бык наклонился. — Чего ты ждал, Пух? Когда мои пацаны на стрелку отчалят, да? Ты мордочку-то подними. Подними, говорю, пока я тебе мозги не вышиб!
Раздался щелчок спускаемого предохранителя. Я совсем уткнул глазки в пол.
— Бык... ты это... не нервничай только...
— Я СПОКОЕН! НУ?!!
Сглотнув слюну, я зашевелил извилинами. Главное подобрать слова нужные, такие, чтобы у него не возникло непреодолимого желания тотчас исполнить задуманное. Очень проникновенные должны быть слова. Как у раскаявшегося преступника перед вынесением приговора. Быстро и проникновенно.
— Тут, понимаешь какая петрушка... не виноват я. Это все он, Бык! Это все Клык поганый! Он тебя подставил! Я сначала думал ты, а теперь понял — он! Он все рассчитал! — Я почти перешел на плач. В раскаянье, голова замоталась взад-вперед. Если Бык все-таки начнет палить — хоть какой-то шанс... может по касательной пройдет. — Ты видел его подвал? Я видел! Я видел его подвал! Я был у него! Как я сразу не догадался, что это он! Он их там прячет! В подвале! Я знаю планировку. Я тебя проведу, и мы его замочим, — малость не в тему вставил я. — Ох, какой я дурак! Ох, какой...
Свет вырубили второй раз за сутки. Но ничего личного, данный хук предназначался не мне — Клыку. Так ему и надо подлецу.


Когда очнулся снова, зловещая физиономия таращилась на меня. Так близко, что я попытался отстраниться.
— Тут пятеро братишек, на стрелке еще трое полегли — восемь человек, все мои друзья. Я убью тебя, — резюмировала физиономия.
— Встань в очередь. Думаешь ты один такой жаждущий?
— Если папа не кончит, это сделаю я. Потом.
Сегодня меня били уже дважды, и резона нарываться на третий я не видел, поэтому промолчал. Удовлетворенный браток поднялся и отошел.
Единственным положительным моментом в его речи являлось то, что меня, судя по всему, не собираются убирать немедля. Кирдык откладывается. Осведомленность Винни-Пуха относительно подземельной жизни Клыка зацепила-таки полорогого за живое. Мелочь приятная, но расслабляться не стоит — после убьют. В любой момент... Ну и черт с ними, зато девчонок вытащу. Теперь уж наверняка!
Господи, и как я сразу не догадался! И ты хорош, Господи! Не мог, блин, намекнуть... Куда смотрел, Шеф? Разве это годится — двенадцать человек положить! Восемь Быка и пять Клыка... ДВЕНАДЦАТЬ! Не один, не два — дюжину за раз на тот свет притаранил! И все из-за какой-то ошибки, из-за мелкой промашки — не на того фраера подумал. Ужас до чего порой доводят невинные человеческие заблуждения...
Чем больше я думал, тем сильнее крепло в душе раскаянье, тем могучей воздымалась ненависть к Клыку. Такому пацану нельзя ходить по земле, для него люди — хрен на блюде. По такому могилка плачет. И он ее получит, могилку свою... Грохну Клыка собственноручно, даже если Бык не станет настаивать! Пусть будет тринадцатым и последним...
Насколько раньше я не сомневался в виновности полорогого, настолько теперь был убежден в виновности Клыка. Ведь я видел его подвал — лучшего места для заложников трудно отыскать. Надо было поддаться тогда своему желанию. Ужас, до чего они доводят, заблуждения! Убиваешь — оказывается, не тех; пожалеешь — оказывается, не того... Попробуй угадай кого мочить! Хорошо, что гадать больше не надо.
Поэтому, когда Бык появился вновь, я раскрыл рот первым:
— Брат, верни мне ствол — я убью его!
Бык и бровью не повел, он уже ничему не удивлялся. Молча взял стул, поставил его напротив, и сел верхом. Верный оруженосец Еж, как обычно, встал рядом.
— Кого на этот раз?
— Клыка, конечно, кого еще!
— А-а... Просто я подумал, — сделал Бык неопределенный жест, — ведь никто не знает что у тебя в голове.
— С ней все в порядке, дай ствол, и я отомщу за твоих парней!
— Чо творит, сука, чо творит... — раздалось из угла бессильное бурчание.
— Чувак, ты беспредельщик! — встрял Ежик. — Теперь ментовку штурмовать собрался? Да ты хоть представляешь какой в городе шухер начнется, если ты полезешь туда со своими методами...
— Менты мне не нужны! Я в подвал войду, тихонько хлопну Клыка с глушителя, заберу дочь с женой, и так же тихонько слиняю. Все тип-топ будет!
— У него охрана есть? — спокойно спросил Бык.
— Кто-то есть, конечно.
— Что ты с ними делать будешь?
— Да я их всех грохну! Скопом! В братскую могилу!
— Они отвечать начнут.
— Гы, Бык, это меня ваще не волнует. Ты ж знаешь — я профи.
— У них нет глушителей, Винни.
— Да пох...
— Вот тут прибегут менты. Они начнут палить по тебе, ты — по ним. И хорошо еще, если тебя замочат.
Я не понял.
— Что ж хорошего...
— Крови меньше будет. Не дай бог тебе вырваться из подвала живым, полгорода положишь, отстреливаясь.
Бык замолчал, мораль вывел Ежик:
— Пух, ты — отстой девяностых, теперь так не работают. Будь у нас желание разобраться с Клыком любой ценой, ментовка давно опустилась бы под землю. Времена другие настают, понимаешь? Действовать надо только по необходимости и аккуратно, избегая малейшего шума. Папа — уважаемый в городе человек, он детские садики содержит, за порядком следит. А после тебя завалы, как после тунгусского метеорита — не разгребешь. По-твоему, где мигалки, почему их еще нет? Да потому, Пух. Сказал папа, что громко боевик смотрел с взрывами и стрельбой в долбанном стерео — и поверили папе на слово. Пацанов, которых ты пришил, мы похороним ночью в лесу, никто не узнает, что они вообще были. И не ради твоей шкуры. Сечешь?
С чувством нарастающего негодования слушал я его бредни.
— Еж! Ты ли это! Бык! Кто отстой девяностых?! Вы, два пофигиста! Хватит паинек из себя корчить!
— Мы лишь стараемся соответствовать времени, — изрек Бык. — Время забивать камнями, и время забивать на камни...
— Ой-ой-ой! Сам придумал? Стиль чую — твой, а вот мысли к твоей физиономии криво прикладываются. Из тебя гуманист, как из Шафутинского Шерон Стоун. Нет, парни, что-то вы мутите, не верю я вам... Кто меня в тайге искал? Кто помочь просил? Еж!
— Папа желает, чтобы ты по-умному сделал, как тот номер с Гвоздодером. Менты до сих пор концы с концами связать не могут.
Я попытался осмыслить.
— Не понимаю... Не хотите, чтобы я Клыка замочил по-тихому, хотите, чтобы я его взорвал? Под РУВД? Интересно знать, чем этот вариант краше — ведь вам не нужен шум.
— Он лучше уже тем, что тебя там не будет, — невозмутимо пояснил Бык. — Понимаешь, Винни, парень ты без тормозов, не умеешь вовремя остановиться. Натура артистическая — несет, а дороги не видишь. Любую нестыковку принимаешь на личный счет: где жизнь, где чистый бизнес — все вперемешку. Нельзя тебя в ближний бой пускать, никак нельзя. Чем дальше ты на расстоянии, тем выше шансы на успех.
— Ну и разбирайтесь тогда сами, умники! Чего ко мне-то прибежали?
Бык помолчал. Затем констатировал:
— Ну, что я говорил — типичный супермен. Ему помочь хотят, на ошибки указывают, а он сразу в драку лезет. Без раздумий.
Мир перевернулся на сто восемьдесят градусов. Бык сделал меня. БЫК! Тот самый, которого я всегда считал человеком с умственными способностями, ограниченными до букваря. При Гвоздодере его таким не помню. Маскировался, что ли?
Я честно пытался посмотреть на него по-новому, и не находил в знакомой физиономии решительно никакого сходства с Друзем. Груша, она и есть груша — откуда что берется...
— Курить хочу.
Признаков агрессии я больше не проявлял, авторитет дал добро отвязать мне одну лапу. Я сладко затянулся.
— И, все-таки, не понимаю. Чего вы добиваетесь?
— Папа хочет, чтобы ты сунул бомбу под спальное место Клыка и убрался как можно дальше.
— Но шухер ведь будет? Взрыв под РУВД — не шутки, за теракт пойдет.
— Локальный. Очень локальный теракт. Никому и в голову не придет, что он предназначен бэтменам. Клык нынче числится коммерсантом, учредителем фиктивной фирмочки "Оптом и в розницу". Убрали мелкого бизнесмена — вот что подумают. Рядовое убийство в несколько экзотическом месте, не более.
— Но там, в подвале, моя жена с дочерью. Я должен их спасти.
— Будет разумней, — сказал Бык мягко, — если вместо тебя это сделают менты — надежды, что они не слягут в перестрелке — больше.
— Нет, я заяву катать не буду, сам хочу разобраться! Честь по чести!
— Пух!.. Кто тебя просит заяву катать?! Сиди и жди! На взрыв прибегут опера, повяжут охрану Клыка, по такому случаю прочешут подвал вдоль и поперек, наткнутся на твое сокровище — с доставкой на дом получишь!
Они делали все, чтобы я не лез "со своими методами". Но именно данный пунктик меня и не устраивал — я не мог влиять на ситуацию. Это нестерпимо — находиться в стороне от событий.
— В Чечне, — медленно начал я, — командир учил нас: если хочешь, чтобы дело получилось хорошо, не доверяй никому, делай сам. Рассчитывать в этой жизни, говаривал он, стоит только на себя.
— Не в твоем случае, не в твоем... — совершенно серьезно, с какой-то даже грустью, подвел Еж. — Ты человек особенный, Винни. Ты — исключение.


И едва я согласился на их планы, едва мне отвязали вторую руку, едва я вступил в уголовный сговор... как кто-то сделал Е-2 — Е-5. Очень неожиданный ход, поначалу и не поняли, что произошло.
Отчего Бык обнажил голову?
Что с ним случилось?
А ничего особенного. Просто некто, через окно, чем-то, сильно похожим на гранатомет, без всякого предупреждения вскрыл главному в Сибирском административном округе пахану черепную коробку. И Бык, раскидав мозги по паркету, обнажил вид изнутри.

 

ГЛАВА 26

Какое чудо — друг спас друга!..

Двое охранников, отрыгивая, бежали к выходу, Еж пятился в том же направлении, а мне бежать было нечем — ноги-то отвязать не успели.
— Пацаны, возьмите меня! Пацаны! — истошно кричал я в след испаряющейся братве. Все бросили Винни-Пуха.
Вид вскрытой тыквы Быка у моих ног не располагал к умиротворенности. Стул подо мной так и запрыгал; стараясь удалиться от разливающейся лужи, но, перестаравшись, я упал. Кое-как поднялся на четвереньки, и в этой мало эстетичной позе, пополз к выходу, прикрывая тыл стулом. Спинка била меня по голове, но я упорно полз к спасительной двери.
— Винни! Куда же ты, Винни!
— А?
— Стой! Винни! Подожди!
Стой... как же... щас..." В состоянии аффекта я прополз метра три, прежде чем сообразил, что Винни — это я. Остановился, осторожно выглянул из своего укрытия в сторону окна. Толик, отбивая остатки стекла прикладом, радостно вваливался в комнату.
— Привет, Винни! — бросил он, обгоняя меня по пути к двери. Там сделал угрожающий выстрел вдогонку, где-то в коридоре посыпалась штукатурка. — И не суйтесь сюда больше! — заорал он для страху. — ВСЕМ РОГА ПООТШИБАЮ!
Возвращался Толик, перезаряжая на ходу дробовик. Я глядел на него снизу вверх и не верил. Хотел сказать, и не мог — не знал что, и забыл как.
— Ты что дрожишь, братишка? — удивился Толик. — Поднимайся, не бойся — теперь я с тобой. Помочь? У-у, изверги, намотали-то на тебя сколько...
Я гневно отшвырнул его руку. Взвизгнул голосом так, что не узнать:
— ТОЛЯН!..
— Чего?
— НИХ...!
— Да ты что, Винни!
— В-в... с-с... на... БЛЯХА-МУХА! ЕЛКИ-ПАЛКИ! ТЕБЯ ЧЕМ ДЕЛАЛИ!!!
— Вот ты даешь... — совсем расстроился лицом мой таежный друг. — Ведь я тебя спас, Винни, а ты... хоть бы спасибо сказал. Если не я, они тебя, может, вообще убили б!
— УБИЛИ?!! КОГО УБИЛИ, ДУРИЛКА! МЫ УЖЕ ОБО ВСЕМ ДОГОВАРИЛИСЬ! А ТУТ ТЫ, БЛИН, ТЕРМИНАТОР НЕДОДЕЛАННЫЙ! — Я остановился передохнуть, поскольку уже малость начинал походить на истеричную женщину, то бишь — свою тещу. — Ты понимаешь, что наделал, Толик? Грохнул не за что самого крутого пахана! Ты не спас, кошмар горных троп, ты нам обоим вышак оформил! Я... не понимаю... ведь ты всегда был разумный человек, Толик, не чета мне. Что тебе в голову стрельнуло?
— Но они тебя били! Я видел!
— Били... Они меня уму учили! И правильно делали! Сам заработал! Но уже все путем было, уже я их сторону принял, уже... — я посмотрел на то, что осталось от Быка, и почувствовал себя нехорошо. — Черт... отвяжи меня. Нож есть?
Нож, конечно, был — покорять мегаполис Толик прибыл в полной боевой выкладке. Он разрезал путы, и я наконец-то сменил позу.
— Может я чего не то сделал... — сказал кореш, поправляя в смущении патронташ.
— Да уж, постарался.
— Извини.
— У него извиненья проси, он простит — ему теперь все равно. А мне жить хочется! Откуда ты здесь?
— Да вон, с балкончика. Там балкончик есть...
— Лучше бы ты еб... с этого балкончика. На нем-то как оказался?
— С первого этажа... с балкона.
— Толик, не заводи снова. Как ты меня нашел? Как в городе оказался? Мы договаривались, что ты будешь сидеть в своем Логу, и ждать телеграмму.
— Та-а... — замялся Толик, отводя взгляд. — Я и сидел. День. А в воскресенье, вечером, вспомнил наш разговор... и, почему-то не поверил я тебе, Винни. Выпросил у знакомого "УАЗик" и решил приехать.
— Проницательный.
— А потом все просто. Я домой к тебе пришел, пол дня ждал — никого нет. Ну, с соседями поговорил, сказали, что тебя милиция ищет. Думаю, раз ищут, значит найдут, поехал к ним. Смотрю, машина твоя стоит, решил подождать. Ты вышел — я за тобой.
— Сюда как попал?
— Ты побежал, и я побежал. А потом ты пропал. Я во все окна заглядывал — нет нигде. Все, думаю, схватили. Ну а потом взрыв, выстрелы. Я обрадовался — живой Винни! Потом тебя били, потом стали отвязывать. Я так понял, что поведут убивать, а я могу не сподобиться — в подвале окон нет.
— Если подсматривал, мог бы и подслушать.
— Да пробовал. Окна дурацкие какие-то — не разобрать ни черта. Прости, Господи...
Делать было нечего — дело было сделано. Ни в чем не повинная ОПГ "Крыша", в результате тяжелых кровопролитных боев, понесла трудно восполнимый урон. Мало того, что на моей совести восемь боевиков, так еще и Толик оторвал гидре голову. Все по случайности.
С места, где лежал Бык, пер приторный запах крови. Он все больше действовал мне на нервы. Делать было нечего — дело было сделано... Оставалось только линять.
Толик читал мои мысли.
— Текать надо, Винни.
— Ежу понятно. А ты думаешь он нас отсюда выпустит?.. Только вперед ногами.
— Кто он?
— Еж. — Я выглянул из двери в коридор, прислушался. В доме стояла подозрительная тишина, словно кто-то умер. — Затаились, гуси. Не нравится мне это... пошли на твой балкончик.
Я прикрывал сверху, Толик показывал на примере. Ухватившись за край, он повис, нащупал ногами перила, встал и затем спрыгнул на землю.
— Лови.
Кинув ему дробовик, я полез следом.
На улице та же тишина. Мы без проблем дошли до фасада, прижимаясь к стене. Там осмотрелись. Перед кафешкой — шаром покати. Ворота, распахнутые настежь, словно заманивали в западню.
Толик зашептал:
— Мы сейчас побежим, а они палить начнут.
— Все может быть в этом мире, кореш, все может быть... — философски откликнулся я. Попытка рассмотреть окна успокоения не принесла — часть из них, погруженные в темноту, вполне могли озариться огнем бойниц, стоит нам только появиться в пределах видимости. — Ну, Чебурашка, кто первый?
— Ты, Пух.
— Почему это?
— Я тебя уже спас. Теперь ты нас спасай.
— Ладно, поскольку ты гость в нашем радушном городе... — Я набрался духу. — Эх, Чеб, не агенты мы с тобой 007 — на ура орудуем. — Демонстрируя кафе причинное место, я нагнулся, и сиганул по трудно вычисляемой траектории в сторону ворот.
И хоть бы один выстрел! Даже обидно, так старался, такие виражи закладывал — Шумахеру не снилось. На двадцати метрах пятьдесят накрутил.
Оказавшись у ворот, я спрятался за столб, поглядел на крепость. Щетинившийся ранее фасад, зиял теперь безлюдными окнами. "Куда все подевались?.. Не разбежались ведь они от одного обещания Толика обломать рога..." Приходилось только догадываться отчего, но преступные элементы вымерли, словно тараканы напичканные "Машенькой".
— Давай, — негромко скомандовал я Толику.
Кореш вышел, и неспешно побрел в мою сторону, с дробовиком на плече, повернутым на случай в сторону кафешки. Я обалдел.
— Ножками шевели!
— На кой?
Его правда — опять ни выстрела. Устав чему-либо удивляться, вылез я из-за столба, и потопали мы с Толиком гордой поступью в сторону моей машины.
На улицах было безлюдно, сверху горели звезды, на душе скребли кошки.
— А ведь я не успел, Чеб, — сказал я корешу. — Схапали мою семью.
— Поэтому ты сюда и попер?
— Ну. Только я ошибся, не их рук дело. Помнишь того парня, с которым я пил в твоей зимовке? Так это он в подвале сидит. И семью он же выкрал. Ох, не зря я хотел его с вертолетом грохнуть! Как чувствовал...
— Не придумывай, Винни. Ничего ты не чувствовал — образ мысли просто у тебя такой. Этот, как его... менталитет.
— Может и совпало, но если б он тогда дуба дал, мы бы сейчас не крутились котлетами на сковороде. В своем подвале он их прячет, я на все сто уверен. Самое подходящее место. А как их оттуда вытащить? Бык мне хороший план кинул, помочь хотел, а ты его хлопнул.
— Без него справимся.
— Там бомба нужна. Как это... для локального взрыва. Ваще ничего делать не надо — поставил таймер, подложил, и ушел. Потом только барыш жди. Мы с тобой — два отморозка Первой Чеченской — разве сработаем тонко?
Вопрос был риторический. Толик и сам понимал: на что мы годны, так это на кровавый штурм, вроде штурма Грозного. Это пожалуйста, это сколько угодно.
— Н-да, — сказал он, — я приехал бандитов убивать, не милиционеров... Кто его пустил туда, интересно.
— Завязки есть, должно быть. Может напрямую начальнику РУВД отстегивает, — предположил я. — Или на крюк посадил.
— Н-да, — снова повторил он. — Ну и город у вас — кто где не разберешь. Раз такое дело, не беда, если и кончим парочку-другую милиционеров, а?
Я вспомнил оперативников, долбивших меня о батарею, а после оказавшихся вполне порядочными мужиками.
— Не горячись, Чеб. Шишки шишками, а ветки не виноваты.
— Винни! — неожиданно остановился Толик. — А чего он от тебя хотел?
— Клык?
— Да.
— Чтобы я Быка убрал.
— Так я же его убрал...
Около минуты мы молчали. Затем Толик изрек:
— Совсем завоевались, Винни...
Тормозов, — говорил покойный Бык, — тормозов у тебя нет, Винни..."
Минут семь мы шли до того места, где я оставил "Ладу". "Бобик" Толика стоял тут же. Не успели мы дверцы открыть, как сзади послышался лошадиный топот и крик:
— Подождите меня! Мальчики, не уезжайте!
Глазам своим не поверил. В свете фонарей неслась... теща.
— Мать... Кореш, дай-ка свой дробовик.
— Зачем? — привычно насторожился Толик. — Это ведь, кажется... как ее... имя еще такое...
— Вот-вот, она самая.
— Господи, откуда она взялась!
Ядвига Сергеевна добежала быстрее, чем кореш позволил мне ее убить. Очередное неудачное стечение обстоятельств в моей судьбе.
— Мальчики, я с вами!


Мы еще никуда не ехали. Я сидел и курил, Толик крепко держал дробовик, а теща дрожала на заднем сиденье.
— Два часа прождала, думала обоих убили. Замерзла...
Я нервно молчал.
— Хорошо, что вы живы. А я в милицию с автомата позвонила: приезжайте, стреляют. Они и слушать не хотят. Не волнуйтесь, говорят, это не стреляют, это кино смотрят. Какое кино! Я ведь не слепая, сама видела: ты двоих убил, а потом остальных убивать пошел...
Я решительно бросил сигарету и посмотрел на Толика. Тот отрицательно покачал головой. Я закурил другую.
— Наверное, им команду дали, чтобы они не лезли не в свою компетенцию. Ты не обижаешься, Веничка, что я в милицию позвонила?.. Не обижайся, я за тебя испугалась. И... на другое не обижайся. Я ведь раньше думала, что ты сам бандит, а ты наоборот — бандюг убиваешь. Так им и надо, сынок! — Тараторка немного помолчала. — Скажи, а ты свое задание уже выполнил? Можно мне домой возвращаться? Страшно, Веня, — вдруг они знают, где меня искать. Нине хорошо, ее с дочкой спрятали, а меня не стали. Не бойтесь, говорят, бандиты вас не тронут — им неизвестно где вы живете. А если знают? Командир твой такой приятный мужчина, обходительный... Только, Веничка, не говори ему, что я тебе сказала, а то он рассердится. Вообще-то я подписку дала. Он сказал, мне по правилам не полагается знать, но раз я обратилась к участковому по поводу Нины, а это может помешать тебе в операции, то он кое-что мне сообщит, но под большим-большим секретом...
Мое сознание не вмещало ту чушь, которую она несла. Молчать больше сил не было. Я резко развернулся.
— Мать, что происходит?
— Ой-ой, какие мы секретные. — Ядвига Сергеевна зажмурилась от удовольствия и таинственно пропела: — Я понимаю, Веня, что ты не имеешь права... но ведь никто не узнает... Скажи, ты правда в ФСБ работаешь?

 

ГЛАВА 27

Чекистом можешь ты не быть...

Я был глубоко законспирированный агент ФСБ. Так глубоко, что сам не подозревал.
Трудно пытать жены своей мать. Танцы на дыбе ей не устроишь, утюжком не пройдешься, паяльничком не поработаешь, ствол к виску не приставишь. Даже руки связать нельзя! А правду знать так хочется...
В ее доме на кухне дело было. Я говорю:
— Какое ФСБ, ты что несешь!
— Понимаю-понимаю...
— Какой командир! Какая операция!
— Понимаю-понимаю...
Душа моя пошла врастопыр.
— Что ты понимаешь?! — нагнулся я к ней. — Я ничего не понимаю, а она все понимает!
— Понимаю-понимаю, ты страшно засекречен.
— На, в, блин! Что за командир?! Как он выглядит?!
— Не могу, Веничка, я подписку дала.
— Какую подписку! О невыезде? Куда?!
— О неразглашении государственной тайны. Там и печать была.
— ЧЬЯ ПЕЧАТЬ?!
— Не знаю, там неразборчиво... круглая такая.
— Последний раз спрашиваю. Как он выглядит, командир мой! — саданул я кулаком по столу.
Ядвига Сергеевна умолкла. Потом не выдержала:
— Это ведь твой командир, тебе лучше знать!
— Да нет у меня никакого командира! Не работаю я ни в каком ФСБ! Никакой я не засекреченный агент! Колись, старуха, кто лапшу на уши навешал!
— Понимаю-понимаю, тебе по инструкции нельзя...
— Бр-р...
Разговор глухого со слепым.
Толик, стороживший дверь, бросил свой пост и подошел к нам.
— Не сбежит, — тихо сказал он мне мимоходом. — Ядвига Сергеевна, может перекусить соорудим? А то у меня с утра маковой росинки...
— Давно было пора, мальчики, — вскочила теща, оживившись.
— Вот и славно. — Он посмотрел на меня: — Пошли перекурим.
Ядвига Сергеевна принялась хозяйничать, а мы вышли на улицу, где уставились друг на друга взглядами столкнувшихся на тротуаре олигофренов.
— У тебя какие-нибудь мысли есть?
— Не знаю, Винни. Хорошо с ней поработали, я сначала подумал, что это того парня проделки... как его, — Клык кажется? — но теперь не уверен. Такое ощущение... Винни, а ты точно...
— И ты туда же! Точно! Похож я, по-твоему, на чекиста?
— Знать бы с кем сравнить...
— С Путиным. Чекисты, они такие: тихушники, и себе на уме — говорят одно, делают другое. Я же весь как на ладони — у меня на лбу написано: "УБЬЮ".
— Это точно. Выходит не похож... А насчет Клыка?
— Вряд ли.
— Почему? Ему невыгодно, чтобы старушка тебя в милицию закатала. Ты ему на свободе нужен.
— Он не знал, что меня в ментовку потянуло, да и не мог такое прикрытие выдумать — слишком мудрено. В крайнем случае, тупо припугнул бы и все.
— Про жену ты тоже не знал, — напомнил Толик.
Пришлось согласиться. И все-таки не верилось мне в проделки Клыка. Вернувшись в дом, я вспомнил о странном поведении Гришанина.
— Мама... а не было ли с тобой участкового? Мой командир объяснил ему ситуацию?
— Я не могу, Веня...
— Мне необходимо знать. Если операция провалится, лишат премиальных, — голос мой стал бесцветным. — А там еще путевку летом к Черному морю обещали, тоже пропадет. Жалко, для всей семьи путевка...
— И для меня?
— А как же! Ведь ты член семьи!
— Был. Мы из подъезда вместе выходили, когда черный воронок подъехал.
— Воронок?..
— Да, "Волга" черная. Ему командир так и сказал — участковому, — не смей, говорит, Вениамина Иванова трогать, забудь про инцидент, а то мигом из милиции вылетишь!
— Хм-м... спасибо, мама.
— Нет, это точно чекисты работают, — тихо заметил Толик, после долгого хмурого раздумья.
А я уже и не знал. Теща тещей — она в любую лабуду уверует, но если Гришанин — официальное лицо — не сомневается в том, что меня серьезная структура сверху прикрывает...
После ужина мы снова отправились на свежий воздух.
— Ну, что делать будем? — спросил Толик. — Если ФСБ каким-то боком подключилось, несладко нам потом придется. Ох, несладко.
Он еще способен думать о будущем! Я же совершенно был дезориентирован.
— Мне бы одно уяснить: куда девалась моя семья. Я совсем запутался, Чеб. Бык не виноват. Хорошо, допустим. Но поверь теще — и Клык ни с какого бока! Зачем чекистам моя Нинка?
Вместо ответа Толик мягко предупредил:
— Винни, не обижайся, но на штурм ФСБ я не пойду...
— Скажешь тоже! Я что ли пойду? Этот пестик не по нашим тычинкам. Просто понять хочу. Чеб, ведь ты голова, свяжи концы!
Кореш крепко задумался. Затем изрек:
— Два варианта, Винни. Либо они выкрали твою семью, чтобы шантажировать, либо для твоей же защиты.
— Чего меня защищать! Никогда я на них не работал! Я сам бандюга!
— Значит первое.
— Тогда бы указания дали.
— Втемную водят, открыто впутываться не хотят. Несанкционированный отстрел — это уже политика. И весьма грязная.
— А теще сказали...
— Да кто ей поверит? Хоть сейчас в психушку забирай. Думаю, половину твоя Ядвига Сергеевна нафантазировала. Уж про ФСБ ей точно не заикались, сама придумала. Красные корочки поднос сунули, бросили что-нибудь про спецзадание, подписку для вида взяли — у нее мозги всмятку... Честно говоря, насчет ФСБ я сам не уверен. Какая-нибудь тайная контора, полулегальная. Теперь дальше, записка была от имени Быка?
— Ну.
— Они хотели, чтобы ты убрал Клыка.
Я похолодел:
— Японский городовой... а мы наоборот — Быка грохнули.
— Да. Но это, по-моему, беда небольшая. Главное, мы не сделали того, что они ждут. Если я правильно понимаю, жену с дочерью вернут, когда сляжет Клык.
Очень логичный расклад получался у Толика. Просто и ясно. Чуть не присвистнул от восхищения.
— Ну ты Гордон!


Не стану подробно описывать, как именно Клык нашел свое место на кладбище. Сработали мы просто и надежно.
Я позвонил ему с автомата. Авторитет был сильно удивлен.
— Ви...
— Никаких имен, — жестко прервал я его.
— Понял. Ну, как? — затаил он дыхание.
— Жилплощадь свободна. Можешь въезжать.
Он сладко выдохнул.
— Я думал ты уже с концами. Времени много прошло... Не врешь?
— Падлой буду. Я вправду почти погорел, едва выкрутился. Обошлось, слава Шефу.
— Кому?
— Богу. Верующим я стал.
— А-а...
— Последнее. Зама ЕГО помнишь?
— Ну.
— Тогда въезжай как можно скорее, пока он силу не набрал, иначе опять опоздаешь...
В район кафе мы подъехали первыми. Ворота уже были заперты, в доме ходили люди — Еж торопился подобрать упавшую власть.
Клык хоть и спешил, прибыл только через полчаса. Не такая слабая у него бригада оказалась — четыре забитых джипа.
Когда братва пошла на штурм, Клык остался без охраны и получил удар в спину. Из дробовика.


Вы будете смеяться, но утром, чуть взошло солнце, Нина и Катюха вернулись в квартиру. Выглядели они вполне сносно, но на все мои расспросы жена грустно молчала. Лишь Катюха однажды раскололась, когда я спросил ее, не соскучилась ли она по папке.
— Неа. Мне дядя Саса конфетки давал.
Видимо я начал багроветь, потому что Нина тут же вмешалась:
— У этого дяди Саши кобура и пистолет. И вряд ли он вообще Саша.
— А я и не думаю... про то о чем ты думаешь. Скажи, он такой... рыжий, меньше меня ростом, но крепче, и глаза стальные?
— Да... — удивилась она. — Ты его знаешь?
Я вышел на кухню, где Толик гонял чаи. От одного моего взгляда он едва не захлебнулся.
— ЕЖ, СУКА!!!

 

ГЛАВА 28

Бал окончен, все свободны...

Конечно, я был взбешен, но не месть двигала мной. Биться о грабли дважды — вершина мазохизма. В мои планы не входило снова увидеть Ежика, который однажды припрется ко мне и по старому доброму знакомству втянет в очередную мясорубку. В мои планы не входило, чтобы мою семью снова брали в оборот в качестве козырного туза в криминальных междусобойчиках. Не зря говорят: легче стать бандитом, чем перестать. Думал байки. Все так думают. А оказывается, из бандитов только три пути: в тюрьму, в могилу и третий. И неизвестно — лучше ли он. В тюрьме все просто, хоть и тяжело. В могиле вообще благодать — покойся себе тихонечко, отдыхай и не о чем не думай. Третий самый трудный — крутиться надо, а куда он приведет неизвестно. Сковырнуться с него на первые два очень даже элементарно, Ватсон. Быть может третьего вообще не дано. Иллюзия, мираж, лишний крюк на пути к первым двум. Оттяжка.
Короче. Из последних событий я сделал один железный вывод: когда завязываешь, завязывать надо так, чтобы не соскочила. Удавка. С той шеи, на которой завязываешь. Поскольку, выясняется, завязывать надо не в переносном смысле. В прямом надо — с того света не достанут. Будем завязывать...
Родных я оставил у Авдотьи под охраной друга.
— Толик, — сказал я ему.
— Винни, — сказал он мне.
Мы все поняли, после чего я уехал топить концы.
Первый вечер зондировал почву. Ситуация складывалась благоприятная: Ежик не собирался подобно Быку отсиживаться в крепости, ему больше импонировал подход Гвоздодера — культурный досуг в казино на полную громкость. Отрывался ли он с девочками, ладил ли контакт с официальной властью, или просто самоутверждался в роли папы — до этого мне дела не было. Я знал главное: где его искать.
Он думает, ему не от кого прятаться, всех победил.
Пусть думает, мне сподручнее.
Слепой Ежик еще не ведает, какие букеты заказаны ему в скором времени, а я уже знаю: большие, красивые, дорогущие, с черными ленточками.
Ночью, в одном местечке, я приобрел ствол — простенький ПМ.
Вечер второй. Снова у казино, как вчера, и как более полугода назад.
Левой машины у меня теперь нет, а свою светить ни к чему, поэтому я поставил ее через проспект. В ожидании "клиента", пью на улице кофе, время от времени, трогая под распахнутой курткой взведенный металл, чтобы не остывать самому. Чуть слышно шепчу про себя: — "Аминь...". А то как же — Его помощь мне сейчас не помешает. Насчет "не убий" я в курсе, но это ведь смотря кого, правда? Подобных Ежику, отчего же не убий. Убий, убий, и еще раз убий! Если "съел бобра — спас дерево", то уж съел братка — спас несколько хороших человек. Я думаю, это приемлемо. Хотя... может Он и не станет помогать мне в моей затее, но, когда я начну рвать когти, молиться уже времени не будет. Так что, Аминь еще раз. Про запас.
Отстреляюсь, брошу ствол и побегу быстро-быстро. Спущусь в метро, и через переход вынырну на смежной станции. Сяду в "десятку" и скроюсь в неизвестном направлении...
Кортеж. Мои, сто пудов мои.
Я выбросил недопитый стакан в мусорницу, двинулся не спеша вперед в разреженном потоке прохожих. До казино — метров пятьдесят. Иду среди прочих людей, флегматично осматриваю горящие вывески, всячески изображая непосредственность. Потом ускоряю ход — Ежик не должен успеть скрыться в "Калигуле" прежде, чем я поравняюсь с ним.
Постепенно мною овладевает охотничий азарт, я начинаю возбуждаться. Подбородок целеустремленно глядит вперед, шаг становится тверже. Я готов. Я весь — спусковой крючок.
На очередном шагу променад обрывается. То есть, нога занесена, а продвижения вперед нет. Неприятно, когда тебя держат за шиворот. Неприятно и непонятно.
— Че такое!.. Че такое!..
— Опять ты?! — раздается сзади подозрительно знакомый, но трудно идентифицируемый голос. — Опять тут! Куда нацелился?! Почему тебе дома не сидится?!
Я сделал попытку обернуться. "Голос" оказался вооружен. Чересчур твердое, чересчур круглое, — чересчур знакомое уперлось мне в спину. Что оно твердое и круглое я прочувствовал спинным мозгом даже через куртку. Дуло всегда такое. А еще оно стреляет.
Но кто это? И почему "опять"?
Секунды тянулись часами, мысли судорожно бросало от того парня, что впереди, до того, что сзади. Мне нужен был первый. А второму зачем-то понадобился я. Крутая репка заварилась.
— Кто ты? Отпусти, не сейчас, — стал просить я, все еще не понимая, какую свинью подложила мне судьба.
— Не дергайся!
Его рука нырнула мне под куртку и конфисковала ПМ.
И в этот трагический момент я вспомнил:
Кто ты, чтобы я убивал тебя? Ты щенок..."
Как солнце из-за туч! Не может быть! В принципе! В одну и ту же мину...
День сурка. Опять опоздал. Всю жизнь день сурка!
Страшно опечалился поначалу. Потому как "щенок" и потому как сильно похоже на правду. И пусть прохожим казалось, что слиплись два гомика на морозе, но я-то знал кто пристроился ко мне с тыла. Это не просто пацан — суперпацан. Не просто киллер — СУПЕРКИЛЛЕР! Чувак, от которого и на полусогнутых не уползешь, только по частям. Сегодня играю не я, сегодня играют меня.
Стоп! Но если он киллер, и я киллер (пусть и не супер), так неужели киллер киллера не поймет? Рыбак рыбака...
Кортеж Ежика припарковался, новоиспеченный папа импозантно вывалился из двери, основательно осопливел асфальт под ногами, что-то бросил водиле. Ежик не торопился: папам не солидно спешить, папам солидна обстоятельность.
— Брат, — проникновенно сказал я, — отдай мне его. Если бы ты знал, какая эта... Он мою жену, дочь мою...
— Что?
А впрямь, что? Да вроде ничего — живы-здоровы. Конфетками кормил. Но не признаваться же в этом..."
— Если бы ты знал, сам бы его ухлопал, — ответил я расплывчато.
Ежик матюгался на братков, они слушали его опущенными ушами, согласно кивая. Ежик направился в казино.
Неужто уйдет? Надо срочно что-то делать. Но самое верное, что я мог, сделать себе харакири — стоит только дернуться.
— А я здесь зачем, как ты думаешь? — прервал голос мои мысли. — Расслабься.
И тут второй раз — как солнце из-за туч! "А, в самом деле, зачем? Ведь в прошлый раз..."
Стоит ли описывать дальнейшее?
Ежик вошел в холл. А потом взрыв. На этот раз внутри здания, но с тем же результатом. Уж в этом я не сомневался.
Златозубый отбуксировал меня на скамейку, мы присели, превратившись в обычных зевак. Огнетушители, бэтмены, айболиты — все тут как тут, словно ждали. Только поздно — ни те, ни другие не пригодились. Тело Ежика вынесли в упаковке. Слава Богу! Или... уж не знаю кому.
— Можно я закурю?
— Твои легкие, — равнодушно отозвался СУПЕРКИЛЛЕР.
Я курил дрожащими от облегчения пальцами, рассматривая его не скрываясь. Вот это профи! Какое открытое добродушное лицо! Посмотришь на такого не в деле — сроду не примешь за мокрушника. Не то, что у некоторых... Такое лицо — лучшая конспирация.
Гм-м... куда подевались золотые зубы?.. А крест?.. — Я закашлялся. — А почему у него глаза серые?! Они же карие были!" И по возрасту явно старше, а черты те же. Он больше походил на отца того, кого я видел в самолете. И, все-таки, сомневаться не приходилось — ОН.
Вторую я прикурил от первой.
СУПЕРКИЛЛЕР безучастно следил за крутящимися мигалками. На меня он даже не смотрел, я же весь покрылся благодарными соплями.
Серые, ну и пусть. Значит ему так надо. Значит он еще больший профи, мне не дано понять... Зато он мой спаситель!"
— Ты мой ангел-хранитель, — расчувствовался я до влажного мажора. — Второй раз уже...
— Ну-у, — протянул он, — как сказать.
— Правда-правда! Если бы не ты... Я ж один, а их — во-он сколько!
— Да, — согласился он о чем-то своем. — Если бы не я, наломал бы ты дров... Зачем приперся вообще? — повернулся он.
— Так, это, убить хотел.
— Понимаю, что убить, дождешься от тебя другого... Только зачем? Семья в порядке, сам живой, еле выбрался, не под следствием — живи да радуйся. Чего тебе на месте не сидится?
Меня слегка затошнило.
— Ты... знаешь? Про Нинку?
СУПЕРКИЛЛЕР раздраженно тряхнул плечами, словно я ляпнул глупость:
— Да все я знаю.
И то ли я в коме был от эйфории, но простой вопрос на кого работает этот профи мне в голову как-то не приходил. А ведь это очень интересно, хотя бы в целях сохранения собственной шкуры. Почему он в курсе? К чему эти посиделки с беседой по душам? Что у него в голове ваще?!
Благодарность решено было отставить пока в сторону, я им тут восхищаюсь, а он, может, нехорошее замышляет... Я сосредоточился, резво соображая.
— Меня Винни-Пухом кличут, — сказал я, между прочим.
Он помолчал, а затем, вместо представления, устало начал:
— Вениамин Вениаминович Иванов, погоняло Винни-Пух, 17 апреля 1974 года... — А дальше пошли страницы моей боевой биографии, включая те пункты, о которых не ведает и прокуратура, иначе я уже отдыхал бы пожизненно на острове Огненном.
Я сидел не шевелясь; сердце остановилось, кровь встала. Мысли собрались в пучок и не текут, хочу подумать, а не могу. Только чую — плохо мне. Копчиком чую.
Когда вкратце была рассказана вся моя жизнь — от горшка до параши, — он на время прервался. Наконец резюмировал:
— Сложный ты материал, Винни-Пух. Трудно управляемый психотип. Тебя на одно провоцируешь, ты наоборот понимаешь, на свой манер. Тебя прямо ведешь, а ты вбок шарахаешься. Наши ловушки обходишь, ставишь свои — и сам же попадаешься. Никогда не угадать твои следующие действия. Намаялись мы... Отчего ты дикий такой? И друзья у тебя дикие, — грустно молвил он. — Я про этого — таежника с берданкой. И теща не лучше...
Собрать подобное досье под силу только спецслужбе. Но, если СУПЕРКИЛЛЕР трудится на двуглавого орла, все запутывается еще основательней. Не зря он вспомнил о теще, видно, встреча с ней и с участковым — его дела. А заложников держал Еж... Или девочка живет и тут и там?.. Путаница какая-то.
(!!! Не от "Путин", УПАСИ БОГ !!!)
— Все-таки, не понимаю...
— Что именно?
— Честно? НИ-ЧЕ-ГО.
— А надо? Неугомонная ты натура, Винни-Пух. Сиди и не рыпайся. История окончена, бумажки подшиты, лет через пятьдесят откроют архивы — если откроют, — и все узнаешь — если доживешь. — Он взглянул на меня и не смог сдержать улыбки: — Так хочется сунуть нос в них пораньше?
— Ага.
— Тебе и так все известно. В общем-то, ничего интересного — обыкновенные бандитские разборки. Клык нанял суперпрофессионала Винни-Пуха прихлопнуть Быка, но не заплатил обещанного вознаграждения и следом был ликвидирован сам...
Я аж гоготнул на нервной почве.
— Во всем виноват Винни-Пух... Козла отпущения нашли? Ежика тоже я кончил? Может и Гвоздодера?!
— Нет, — совершенно серьезно согласился он. — Гвоздодера убрал Бык, чтобы занять его место.
— Фигня на постном масле! Он думал, что это сделал я!
— Ничего он не думал, просто свалил все на тебя. И я его понимаю: на кого же еще...
— Ты был здесь! Я знаю! Ты его убрал! Как и Ежа сегодня!
Профи устало поморщился.
— Пух, не надо фантастики. Мы не можем убивать людей, даже преступников, у нас нет таких полномочий. Да ни к чему руки пачкать, вы сами прекрасно справляетесь. В сущности... это естественный отбор, правда, ускоренно и заботливо направляемый.
Тут как раз подошел Ежик — солнышко сибирского криминалитета. Вот так, по-простому — взял и подошел. Будто десять минут назад его не увезли в труповозке до чистилища. Будто не было ничего.
А, может, не было? Может, сон?"
— Познакомьтесь заново, — сказал СУПЕРКИЛЛЕР, — это авторитет Еж, он же капитан Ежиков. Конечно, на самом деле он не Ежиков...
— ... и не капитан, — озорно подхватил "папа". — Пока лейтенант, товарищ майор.
— Капитан-капитан, — улыбнулся тот, что сидел справа.
Не Ежиков, не папа, уже не лейтенант, но еще и не капитан, присел слева. Окруженный офицерами с непонятными намерениями, я, вечный рядовой, чувствовал себя все хуже и хуже. "Странно... а у этого наоборот. У него серые были. Глаза. А стали карие... Наверное, они поменялись друг с дружкой..."
— Как он здесь очутился, товарищ майор?
Это про меня. От неловкости я хрустел костяшками.
— Дурная голова ногам покоя не дает, — уклонился майор, не желая травмировать психику Ежика моими планами. — Там как?
Это про казино.
— Работают, товарищ майор, по ранее утвержденному плану.
— Никто не пострадал?
— Как в кино: кровь есть, мозги есть, а трупов нет.
— Ну и славно.
Они посидели еще какое-то время, затем старший, с чувством выполненного (перед Родиной?) долга, сказал:
— Ну, что, тронулись?
— Пойдемте.
И они пошли. Без меня.
— Э-эй... э-эй... — осторожно позвал я их.
Товарищ майор с товарищем не лейтенантом остановились.
— Чего тебе?
— А я? Я-то как же? — привстал я со скамейки. — Со мною-то что?
— А ты домой иди, — просто ответил майор.
— Как же... домой. — Я весь напрягся, мутировав от непонимания в вопросительный знак. — Ведь... вы же... майор и лейтенант... это же... — никак не получалось сориентироваться в ситуации. Наконец прорвало: — Меня посадят? — спросил прямо.
— За что?
Список возможных статей УК не поддавался подсчету.
— Бандит, — обобщил я, скромно потупив очи.
Еж, который не Еж, впервые знакомо оскалился:
— Так это не к нам, это тебе в прокуратуру надо. Или по 02 звони, там круглосуточно, можешь в любое время обращаться. Им как раз убийство Быка и Клыка раскрывать надо, вот ты, кстати, и пожалуешь. Примут как родного.
Они помолчали немного, глядя на мое еще более отупевшее лицо.
— Живи раз живой, — пожелал майор на прощание без особой воодушевления, и двинулся прочь.
Гнев пошел из меня нефтью. Я догнал их метров через десять.
— Я все понял! Эй вы, ублюдки! Я вас раскусил! Вы повесили на меня эти убийства, чтобы я был на крючке! Только ни хрена вы не получите, слышите?! НИХРЕНА! Не буду я работать на вас! Вы, гэбэшные козлы! Не буду убивать авторитетов по вашим заказам, ваще никого не буду убивать, гребанные вы чистильщики! Не суйтесь ко мне со своими гнусными предложениями! И не думайте пугать меня! Сажайте хоть сегодня! — Еж сделал несколько шагов навстречу. Я попятился. — Не думайте пугать меня... У вас ничего не выйдет.
— Пух! Дураком был — дураком остался! Отработанный материал! Касалапь домой, ты уже все сделал!
А майор... еще никогда я не встречал более печальных, уставших глаз. Его честные простые слова навсегда отпечатались в моем сердце.
— Да пошел ты... — сказал майор. А больше не сказал ничего.

 

ЭПИЛОГ

Вернувшись в Козлодоевку, я пил три дня и три ночи. На четвертый собрал всех в кучу и постановил:
— Мы не возвращаемся в Новосибирск. По крайней мере, ближайшие несколько лет. Будем жить здесь.
— Здесь?! — ужаснулась Ядвига Сергеевна предоставленной перспективе. — Что же мы будем здесь делать, Веня?
— Поднимать сельское хозяйство. Не волнуйся, работы хватит — скоро посевная.
— А как же Черное море...
— Считай, что я провалил задание и отправлен в отставку.
Не верил я чекистам. Кто я для них, чтобы держать слово? Сегодня — отработанный материал, а завтра втянут в очередную комбинацию, или отправят на Огненный. Нет уж, спасибо, лучше сидеть в Козлодоевке, здесь меня не достанут.
Почему я в этом уверен? Козлодоевка — единственный пункт, о котором не упоминалось в досье на Вениамина Вениаминовича Иванова, по прозвищу Винни-Пух. Многое знают чекисты, а вот про Козлодоевку — нет. Нет такого села на картах родины — и все!


Неопознанная тяга душевного происхождения прижала меня месяц спустя у ветхой церквушки на окраине городка, куда мы прибыли с торговыми целями — надо было купить подарок на свадьбу Толика и Авдотьи, а также кое-какой утвари. Я приложился к тротуару, заглушил мотор и впал в задумчивость.
Нина, дремавшая на соседнем сиденье, очнулась.
— Приехали? — Она осмотрелась вокруг и повернулась ко мне. — Почему ты остановился?
Хотел бы я знать.
Мой транс заинтриговал ее еще больше, она подергала за рукав:
— Веня, что с тобой?
И на этот вопрос не имелось ответа.
— Да все нормально. — Я заметил невдалеке киоск, предложил: — Мороженное хочешь?
— Какой ты замечательный, Веня, — улыбнулась жена.
Я посомневался. Загадочная штукенция — душа человека. Чего-то хочет, а молчит. Вот и пойми ее.
— Мне... надо, Нин, — выдавил я. — Посиди немного, я скоро вернусь.
Вышел из машины и побрел себе. Испуганный взгляд жены проводил меня не куда-нибудь в бар, а в церковь.
Ступал словно на голгофу. Казалось, иду не сам — кто-то невидимый тащит за шкирку. Не знаю кто, быть может, Он сам.
Внутри сумрак. Захудалое помещение без намека на евроремонт — от серых стен с отваливающейся штукатуркой на сердце только скучнее. Людей нет совсем. "Эх, мы, недоверцы, — хмыкнул я. — Позабыли о Боге, оттого и Русь на коленях! А мудрость проста, ума не надо много: мы о Нем не вспоминаем, Он — о нас не печется. Вот так, Русь, получай шиш и не гоношись... Слава Ему, Богу, хоть я вовремя врубился — лежать бы сейчас в бетоне..."
Я приблизился к алтарю, поглазел на Него. Впервые тогда увидел его в натуре. Опечалился сперва.
— Н-да-а-а... не ариец, тут уж ничего не попишешь, — пробормотал было я, но быстро опомнился: "Захлопни хлеборезку, губошлеп! Нашел о чем распространяться... да еще в Его храме. Ну, еврей, подумаешь... Он не виноват!"
Потом я решил, пожалуй, и думать не стоит, ведь если Он всемогущ, то мысли мои — не тайна. А это не очень разумно, чего доброго, обидится, перестанет спонсировать фортуну.
— Сорри, Боже, — извинился я вслух, а для подстраховки постарался не думать вовсе.
Черная тень. Я безуспешно силился впасть в религиозный релакс, когда она выплыла неизвестно откуда, с фланга, и стала бесшумно приближаться ко мне. Автоматически насторожившись, я попытался разглядеть ее боковым зрением, но темно в божьем храме. Рука нырнула под куртку, нащупала за поясом ствол.
Я резко повернулся, вскидывая пушку.
— А! — взвизгнула тень и встала.
— Ой, ё-ё! — расстроился я. — Что ж ты так крадешься, батя! Я тебя пришить мог!
Батюшка перекрестился вслепую.
— Уберите, уберите... это, — заблеял его голосок.
— Да убрал уже, — ответил я, солидно оправляя полы куртки. — Извини, что напугал, но ты, сам виноват, нельзя так к людям приближаться, — отчитал я безответственного отца. — Как дитя малое, честное слово. Ведь я не могу знать, что у тебя на уме, правильно?
Приглядевшись, обнаружил, что передо мною взаправду дитятя. Бугор оказался совсем молодым пацаном с рыжим пушком над губой. В армии он был бы салагой. Под моим чутким руководством.
Я снисходительно осклабился:
— Испугался? Не дрейфь... Тебя как кличут-то?
— Отец Иоанн, — неуверенно представился он.
Ого! — взвился я. — Еще вчера, небось, Ванькой-встанькой козырял по девичьим общагам, а нынче, подишь ты, — отец Иоанн! Чудны дела твои, Господи..."
Мое хорошее настроение скончалось, едва я помянул имя Господа. "Твою мать, — опамятовался, — вечно тебя не в ту степь... Ну молодой, ну отец, ну Иоанн. Не с твоими понятиями в бизнес Господа влезать! Надо, значит, так было! Ты раб Божий, или не раб?!"
Я посерьезнел, соглашаясь, — раб. Потоптался на месте, пытаясь сообразить как нужно вести себя вести в божьем храме, но так ничего и не выдумал. Вспотел только, провел по шее ладонью.
Черт! Вот интересно, жать ему руку или нет?.. И ваще, как называть батю: обязательно с титулом, или можно просто Иваном?.. А, если обидится? Проклянет, к дьяволу, мало не покажется..." Непраздные вопросы, а ответов нет. В церкви обязательно свой этикет должен быть. А я ваще не в курсе. Какой в тюрьме знаю, какой в армии, какой в братве... А в церкви?
Пока я мозг пучил, батя пришел в себя, милостиво улыбнулся:
— А тебя как зовут, сын мой?
Сын! Какой я тебе сын! Да и какой ты мне отец! Нет, Господи, я так не могу! Дьявол, снова..."
— Тьфу, тьфу, тьфу, — поплевал я через левое плечо от греховных мыслей. "Это меня черт искушает... Отстань! Это... изыди!" — Тьфу, — еще раз — контрольный.
Но по мимике напротив было очевидно, что опять невмастил.
— Извини, отец... Иоанн. Винни-Пухом... снова извини, — поправился, — Вениамин я... Раб Божий, — отрекомендовался как легло.
— Здравствуй... Вениамин. — Он уже из последних сил держался, чтобы не проклясть. Я видел. — Что привело тебя, сын мой?
Глупость, — впервые разумно подумал я. — Глупость меня сюда притащила. Как обычно..."
Зачем, в самом деле, поперся? Что ему ответить? Во-первых, я сам не знаю. Во-вторых, как сказать не знаю. Сейчас чего-нибудь ляпнешь, опозоришься в очередной раз, потом поклоны бить замучаешься...
Не видя выхода, я решил повторно извиниться и уйти подобру-поздорову. Но священнику, вероятно, по уставу положено привечать "рабов". От Вани не скрылись мои мучения, почуяв себя крупным авторитетом в области связи с Богом, он приосанился:
— Я вижу, что-то терзает тебя, сын мой. Скажи просто, как есть. Не бойся, Бог милостив.
Слова его воодушевили. Я уточнил:
— Правда?
— Говори, — подтвердил отец.
— Ладушки, сейчас. Только не обижайся, если в молоко стрельну — с непривычки, — извинился я заранее. Подошел поближе, склонил к нему физиономию, зашептал: — Если честно, я ваще тут в первый раз. Ну, в церкви. Сам понимаешь, обстановки не знаю, от этого путаюсь и могу не то сморозить. Я, даже когда молюсь, то иногда... мат лезет, — признался я как на духу. Священник вздрогнул, но сдержался. А из меня уже так и перло — слишком долго молчал. — И еще я слова молитвы не знаю, поэтому сам придумываю. Это ничего, как считаешь?
— По тексту бы... — прокряхтел батя.
— Да это ежику понятно! Но я думаю нестрашно. Ведь для Него главное — суть, правильно? Чтоб Он тему схватил. Если Он не знает, чего ты хочешь, как же тогда угодить тебе, правильно? А если Ему хотя б своими словами поведать, то Он исполнит все точь-в-точь, тютелька в тютельку. Без понта говорю — на себе проверял, — подкрепил я честными глазами. — Веришь?
Батя постепенно начинал приобретать тот цвет лица, который был у меня, когда я пучил мозг. Теперь его время соображать, как следует себя вести. Я же окончательно расслабился — "отец Иоанн" в сущности, формальность, и зацикливаться не стоит. Мы с ним русские люди, неужели не сговоримся по-людски?
Моя длань интимно легла на его плечо. "Можем и подружиться, — прикидывал я втихаря. — А чо, — до Бога ближе будет..."
— Слушай, Ваня, ты давно священником пашешь? — поинтересовался я напрямик, поскольку самый короткий путь между точками А и Б... По школе помню.
Батя подтянул пасть.
— Я, — сказал он, вежливо снимая длань, — не пашу, сын мой. Служу я. Богу и людям. Так о чем ты хотел попросить?
Мне бы оскорбиться и уйти, а потом еще жалобу накатать самому патриарху, но беда в том, что пацан я принципиальный — не люблю проигрывать. Раз смиришься, потом от этой вредной привычки не отвяжешься.
— Ладно, не вахлак — усек, — тоже перешел я на официоз. — Только, отец Иоанн, я предупреждал... В смысле, не компетентен я, и...
— Сын мой! — начал терять священник терпение.
— Ну, все, все. Вот скажи, как та штука называется, которая, чтоб хорошо было.
Он задумался.
— Кому?
— Тому, кого заказываешь.
Он еще задумался.
— Э-э... болен кто-то, о выздоровлении помолиться хочешь?
— Не, не, — замахал я руками. — Он уже все, с концами, о выздоровлении не надо — не поможет. Наоборот, чтобы ему там, — кивнул я в потолок, — все путем было. Сам понимаешь, от меня-то какая, нах..., гм-м, кхе-е... благодать. Срам один. А ты как надо сделаешь, профессионально.
— Заупокойная, — понял священник, лицо его посетила предусмотренная уставом скорбь. — Назови имя преставившегося.
Я замялся.
— Он не то чтобы преставился... То есть, он не сам. Может это и не важно, не знаю... Да замочили его, короче!
— Убили, то есть? — ахнул отец.
— Ну, — просто подтвердил я. — Распяли.
— РАСПЯЛИ?!
— Ну. На кресте.
— КАК?!
— Ну, блин, как! Обыкновенно, в церкви работаешь, а как распинать не знаешь! Сюда, значит, гвоздь, потом сюда... — начал я объяснять.
Батюшка скоропостижно перекрестился трижды, в исступлении закатив глаза:
— Господи! Что делается, Господи!..
Мне тоже не помешало бы перекреститься, но не запомнил как, куда и сколько раз. На улице потренируюсь, тогда уж...
— Делается, батя, делается, — только и смог поддакнуть я.
Мы скорбно помолчали в пол. Так полагалось, видимо. Затем отец Иоанн очнулся и посмотрел на меня.
— Как, все-таки, имя преставившегося, сын мой? О ком молиться?
— Христос.
— КТО?!!
— Христос. Который Иисус. Да вон он висит, — показал я на алтарь. — Хочу, батя, чтоб не обижал его никто, чтоб земля, типа, пухом. И ваще. — Я быстро извлек бумажник, достал зеленую сотню, едва заметно подмигнул священнику. — Он — мне, я — Ему. Ты тоже в накладе не останешься... Аминь?

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"