Ты приходила сегодня
в кошмарном сне,
принцесса,
как всегда, до странности красивая,
напевая свою колыбельно-могильную,
вышла из белого снежного леса.
С раздробленными в муку костями,
плыла на меня,
лязгая титановыми кандалами
и сверкая
как снег яркими,
выбеленными зубами.

Моя неспешная,
моя кровавая, ну какого ж,
ответь мне,
лешего
ты появляешься,
уже истлевше-нетленной,
в моей микроскопической
убиенной вселенной?

Какого ж, принцесса, 
не чёрта уже,
а дьявола
свой предсмертный оскал
в моей тронутой
временем
памяти
нагло оставила?

Я ведь о тебе
никому не рассказывал.
Все узелки методично развязывал,
все дороги распутывал,
чтобы ни одна глубокой бессветной полночью
болотом, лесом и бездонно-безнебной
пропастью
не привела ко мне, моя ангельски-подлая.

Перебитая, 
словно птица, камнями убитая,
руки цепями изранены,
но ты даже в своём 
предпоследнем дыхании,
не открыла, кого в своих песнях славила,
под чьими коронами правила.
С тобой ни чума,
ни инквизиция
не справилась.
Ты выживала, принцесса,
по своим, 
не из этой вселенной,
правилам.

Ты в туманах мне чудишься,
в дымовой завесе,
всё тенями выходишь
из белого леса.

И я снова жду твоего воскрешения
с каким-то азартом,
больным интересом.
Наперевес с автоматом.
Во избежанье
эксцессов.


*
Снова и снова к тебе во снах,
спокойной ночи,
мой милый палач.
Я твой верный и преданный страх.
Ты называешь меня принцессой
и ищешь за каждым кустом,
за каждой туманной завесой.
Где бы меня ни носило,
находил,
убивал,
разрывал,
срывая корону.
Да таких, как ты,
десятки и сотни было,
На каждый век поровну.
И все себе на память
об убийстве кровавой
меня
старались хоть что-то оставить.
А ты так брезгливо боялся,
что у тебя я
сама осталась,
в снах и видениях
трепать твои нежные нервы.
После двух тысяч таких же,
мой палач,
ты был
всё-таки 
первым.