Кабанов Евгений Викторович : другие произведения.

Миссионер

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книжный вариант. Отправной точкой для разворачивающихся в романе событий является крылатая фраза "В СССР секса нет!". Сотрудники ЦРУ, получив информацию о том, что в СССР нет секса, и на своём личном печальном опыте убедившись, что от него много вреда, решают заслать в нашу страну сверхсекретного секс-агента с целью разложения и деморализации общества. Для выполнения данной миссии выбор падает на гиперсексуального молодого журналиста Аполлона Иванова, отец которого эмигрировал в США после войны. Ничего не подозревающий о своей секретной миссии, Аполлон, давно мечтавший побывать на родине отца, попадая в чужой для него стране из одной скандально-нелепой истории в другую, по воле обстоятельств из неотразимого бабника постепенно превращается в примерного семьянина. В романе в занимательной форме посредством двух основных сюжетных линий - непривычной, даже шокирующей для обывателя любовно-эротической, и сатирической детективной, в которой с великолепным юмором высмеиваются спецслужбы двух крупнейших стран мира - показана наша жизнь в начале 80-х годов во всём её многообразии.

  
   Совершенно секретно
  
  
  
  
  
   Евгений Кабанов
  
   МИССИОНЕР
  
   или Невероятные приключения секс-агента ЦРУ в России
  
  
  
   Эротический детектив
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Содержание:
  
   От автора
   Глава 1. Пассажир с 13-го места 13-го вагона
   Пролог
   Глава 2. В милиции
   Глава 3. Первые знакомства
   Глава 4. О том, что бывает, когда желания
   не соизмеряются с возможностями
   Глава 5. Новый житель посёлка Рабочий
   Глава 6. Поступление на работу
   Глава 7. В полку советских пролетариев прибыло
   Глава 8. Снова в нокауте
   Глава 9. Кошмарная смена
   Глава 10. Холодный горячий душ, или
   К чему может привести секс на производстве
   Глава 11. Больница. Дискуссия о происхождении прозвищ
   Глава 12. Вечер анекдотов
   Глава 13. "Портрет героя"
   Глава 14. Факир-ягодник
   Глава 15. О том, что на дармовщину пьют все, даже коровы
   Глава 16. Интервью центральной прессе, или Попытка изнасилования
   Глава 17. Донесение агента Гномика
   Глава 18. Стихи - дело трудное, или Какая заря у коммунизма
   Глава 19. Новый подвиг
   Глава 20. Какая же, всё-таки, заря у коммунизма
   Глава 21. День молодёжи
   Глава 22. Первый тайм футбольного матча
   Глава 23. Богатый на события перерыв и второй тайм
   Глава 24. Неожиданная месть Наполеону
   Глава 25. "Мимолётное виденье"
   Глава 26. Кому выгоднее спасать утопающего
   Глава 27. Среда в любвеобильной среде
   Глава 28. ЦРУ не дремлет, пока дремлет его агент
   Глава 29. Новый шофёр директора
  
   Глава 30. В столичном обществе
   Глава 31. Успех и фиаско на любовном фронте
   Глава 32. Неожиданные встречи
   лава 33. Операция "Троянский конь"
   Глава 34. Взятие "Илиона"...
   Глава 35. ... и его последствия
  
   Глава 36. За что убили братьев Кеннеди
   Глава 37. Фортели фортуны
   Глава 38. Любовь в пути
   Глава 39. "Покажи зубы"
   Глава 40. Заманчивое предложение и убийственная новость
  
   Глава 41. Приготовления к побегу
   Глава 42. На ловца и зверь
   Глава 43. "Волшебная ночь", или Суперагенты тоже плачут
   Глава 44. Униженные и оскорблённые
   Глава 45. Судьба
   Глава 46. Праздник любви
   Эпилог
  
  
  
  
  
  
   От автора
  
   Роман "Миссионер" был написан в январе - апреле 1995-го года, а в ноябре того же года права на его издание приобрело одно очень серьёзное московское издательство, и даже выплатило мне аванс. Был сделан набор текста, но роман так и не был издан по разным причинам, одной из которых явилось то, что издательство, занимающееся исключительно выпуском серьёзной классической литературы, в принципе не издаёт современников.
   Почти одиннадцать лет роман пролежал без движения, пока я не надумал написать по нему сценарий фильма. Во время работы над сценарием родились новые сцены, были расширены либо изменены некоторые эпизоды, а также была дописана развязка всей истории. И в апреле - июне 2006-го года была написана новая, окончательная, редакция романа с учётом этих поправок и дополнений.
   Роман - синкретический по определению, он не вписывается в узкие рамки жанров. В нём серьёзное соседствует с комическим; герой то и дело из настоящего героя превращается в жертву, или же на время даже в антигероя; сцены общественно-политические перемежаются эротическими, также неоднозначными в смысле подачи - от ёрнических до предельно чувственных... Читатель не раз столкнётся с такими сюжетными поворотами, с поступками героя, которые ему покажутся непривычными, нелогичными, а то и просто немыслимыми с точки зрения здравого смысла, общепринятой морали и устоявшихся правил и традиций.
   Наибольшие нарекания, наверное, вызовут эротические сцены, которых в романе довольно много. Появление их совершенно оправдано, так как отправной точкой для всей истории послужила крылатая фраза "у нас в СССР нет никакого секса". И хотя в романе она прозвучала на четыре года раньше, чем в знаменитом телемосте (кстати, по утверждению её автора, вырванная из контекста), суть от этого не меняется - она могла прозвучать и за десятки лет до того. Пришлось напомнить, что секс в нашей стране всё-таки был, и, кроме того, нужно было оправдывать ожидания того, что главный герой, действительно, один из самых гиперсексуальных парней США (ну не могли же цээрушники ошибиться!). Но главное, пожалуй, заключается в том, что без этих сцен рассыпались бы обе основные сюжетные линии, так как на этих сценах базируется развитие событий. Без них просто исчезает мотивировка действий как цээрушников и кагэбэшников, так и главного героя, который в силу обстоятельств постепенно меняет свой взгляд на межполовые отношения. Короче говоря, без секса эта история не родилась бы, как не родился бы без него любой из нас, грешных.
   А ещё мне приходилось сталкиваться с таким недоумением: как, мол, герой сможет проявить свою сексуальность в деревне? Ну привык народ, что, если судить по современной литературе, секс есть только в городе, преимущественно в среде обитания всякой элиты - бизнесменов, олигархов, политиков, богемы... Однако, если обратиться к русскому эротическому фольклору, можно обнаружить, что его корни нашли благодатную почву именно в деревне. Поэтому я коснусь этой темы чуть подробнее. Начнём с определений.
   Эротику разные источники определяют либо как "психологические аспекты сексуальности, её развития и проявления в общении, моде и искусстве", либо как "половую чувственность, повышенный, иногда нездоровый интерес к сексуальным проблемам"... Вопрос вот только в том, что считать повышенным интересом, что - нездоровым, и, вообще - где начинаются сексуальные проблемы.
   Теперь посмотрим, что такое порнография. А порнография, опять же в соответствии с различными источниками, это либо "непристойное, вульгарно-натуралистическое изображение или словесное описание полового акта, имеющее целью сексуальное возбуждение", либо "откровенное описание сцен разврата, отрасль литературы, рассчитанная на низменно-чувственные инстинкты и вкус", либо "вульгарно-натуралистические непристойные изображения половой жизни в литературе..."... Причём ко второму определению есть дополнение, что "порнографию не следует смешивать с натурализмом, с серьёзным изображением порока без возбуждающих пикантных подробностей". Я не буду заострять внимание на том, что это в некоторой степени противоречит третьему определению. Мне просто интересно, как же, в свете подобных определений, бороться с этим пороком, если не вникать в его "пикантные" корни, в те тонкости, которые его порождают, и которые им движут? Но это так, к слову. Я просто хочу сказать со всей ответственностью и предельно искренне, что я не задавался целью ни сексуально возбудить читателя, ни затронуть его низменно-чувственные инстинкты и вкусы, ни специально изобразить половую жизнь вульгарно-натуралистически. У меня, как и у любого автора, была только одна цель - так описать действия, их мотивацию, чувства и переживания героев, чтобы они стали понятны читателю. И уж если они возбуждают в читателе те чувства, которые соответствуют описываемой ситуации, значит, автор не зря старался - ему удалось затронуть душу читателя, а это и есть главная цель. А уж какие инстинкты и вкусы затрагиваются, и что возбуждается, это уже дело каждого конкретного читателя. У одного возбуждается интерес к жизни во всех её проявлениях, у другого - праведный гнев на автора... К тому же я противник насилия - не хочет кто-то возбуждаться, пусть не читает. Дело вот только в том, что жизнь такая штука, что не заканчивается на пороге спальни. Я искренне недоумеваю, почему, без риска быть обвинённым в создании и распространении одной из самых жёстких разновидностей порнографии, можно описывать и показывать сцены насилия, убийства, страдания и переживания умирающего и убийцы (что наблюдается сплошь и рядом и в современной литературе, и в СМИ, включая телевидение), но нельзя касаться истоков всего живого на земле, к чему, без сомнения, относится секс. А ведь чувства, сопереживание во время этого процесса несут в себе только положительные эмоции. Наверное, мало кто из блюстителей морали задумывается о том, что сцены насилия способны плодить насильников, маньяков, убийц, в отличие от чувственных эротических сцен, вызывающих любовь и нежность.
   Несколько слов о том, к какому направлению отнести роман. Это реалистическое произведение, но, опять же - в расширенном, синкретическом, толковании. Тут и натурализм, и примитивизм, и сентиментализм... Я бы назвал это одним словом - прареализм, то есть, пращуровский, или, если хотите, правдивый реализм. В нём герой, как я уже упоминал, не останавливается на пороге спальни, а идёт до конца, до самых глубин. Как в жизни. Ведь если человек в жизни занимается сексом просто механически, не возбуждаясь, то, что это тогда за секс? Да и возможен ли он вообще? Вот и получается, занялся муж с женой сексом, получил удовольствие, отвернулся к стене и захрапел. А она, бедная, покрутится, покрутится, и идёт в ванную, чтобы самой как-то извлечь это удовольствие для себя. Да это ещё хорошо, что в ванную, а то - к любовнику... А муж к проститутке... А дальше, разоблачение предательства, трагедия, нередко и самоубийство... А если взглянуть на всё это по-новому? Может, удастся избежать всех этих несчастий?
   Ну и последнее. Истоки всего, что вы прочтёте в романе "Миссионер", вы найдёте в народном творчестве. Мне приходилось слышать, что это "народный роман". И это истинная правда. Не зря я использовал в нём такой широкий пласт фольклора как анекдоты. Кстати, анекдоты используются в романе не шутки ради, а чтобы показать, что та или иная конкретная ситуация имеет подоплёку, либо углубить и представить более широко тему, либо заложить основу для последующих ситуаций. В общем-то, по большому счёту, и сам роман является большим анекдотом. Или, если хотите, сказкой. Во всяком случае, в нём есть много общего с русскими заветными сказками, собранными Александром Афанасьевым... Надеюсь, что его не скучно будет читать.
   Все имена, фамилии, прозвища, а также некоторые географические названия в романе - вымышленные. Так что, если кто-то сталкивался с ними в жизни, прошу считать это случайным совпадением.
  
  
   Глава 1
   Пассажир с 13-го места 13-го вагона
  
  
   До отправления скорого поезда Москва-Одесса оставалось несколько минут. Несмотря на то, что плацкартный вагон, в котором оказался Аполлон, как водится на железных дорогах Советского Союза, рассчитан на 54 места, даже с закрытыми глазами можно было определить, что пассажиров в наличии было почему-то раза в два больше. Во всяком случае, когда, преодолев завалы узлов и чемоданов, получив под рёбра и по заднице с полдюжины пинков и толчков, наслушавшись удивительных, зачастую совершенно новых для своего ещё не привыкшего к нелитературной русскоговорящей среде слуха речевых оборотов от тех, кому сам в свою очередь умудрился - не по злому умыслу, конечно, а по объективной необходимости - наступить на концы нижних конечностей, Аполлон добрался, наконец, до своего купе, то увидел, что из нагромождения неодушевлённых объёмистых предметов торчат уже шесть вполне одушевлённых голов. Время приближалось к полуночи, освещённость же в вагоне была весьма скудная, поэтому детали этих самых голов поначалу разглядеть было невозможно. Да было совсем и не до того. Аполлон подсознательно осознал, что попытки членовредительства, предпринимаемые суетливыми пассажирами по отношению к нему, совсем не умышленные, и на каждый пинок локтем либо коленкой в пах или в солнечное сплетение поворачивался и, превозмогая боль, вызванную сим физическим дискомфортом, с вымученной, но искренней ослепительной улыбкой повторял:
   - Извините, пожалуйста!
   Впрочем, во всеобщей суматохе на этот его жест вежливости мало кто обращал внимание, а тот, кто обращал, смотрел как на недоумка. Все были заняты тем, чтобы поскорее занять остававшиеся ещё свободными места.
   Аполлон, опять же интуитивно, сообразив, что в этой толчее протестовать по поводу принадлежащего ему места бессмысленно, пристроился на краешке сидения на полутора половинках своего мягкого места - больше не помещалось - и стал терпеливо ожидать, когда все успокоятся. Вскоре он забыл, что находится в не совсем комфортабельных условиях, поглощённый новизной и необычностью происходящего вокруг.
   Упитанная до шарообразной формы тётка - этакая матрёшка в экспортном исполнении: ни обойти, ни перепрыгнуть, - наклонившись так, что её впечатляющий зад, занявший весь проход в купе, почти коснулся носа Аполлона, стала копаться в своей, соответствующей габаритам хозяйки, сумке. Соблазнительная задница то удалялась от Аполлонова носа, то приближалась к нему на душещипательное расстояние, невозмутимо-откровенно оттопыриваясь и покачиваясь, и из сумки на столик перекочёвывали различные аппетитно пахнущие пакеты и свёртки.
   Поскольку Аполлон был вынужден лицезреть упругие, плотно обтянутые юбкой, идеально округлые полушария, которые занимали всё его поле зрения, в нём стал пробуждаться извечный природный инстинкт, недостатком которого он никогда не страдал. Когда в очередной раз тётка повернулась, чтобы положить свои припасы, краешком глаза Аполлон заметил, что она не такая уж старая и совсем даже недурна собой. И когда аппетитные полушария снова приблизились к его лицу, он почувствовал, как кровь ударила ему в голову, и в джинсах шевельнулся и приподнял головку его "малыш". У Аполлона уже начала было разыгрываться фантазия, на отсутствие буйства которой он также не жаловался, когда над самой его головой послышался возмущённый возглас:
   - Чё задницу отставила? Весь проход загородила.
   В проходе стоял долговязый худосочный дядька с огромным рюкзаком в одной руке и с чемоданом и сумкой в другой.
   Матрёшка повернулась, выпрямившись, окинула презрительным взглядом мужика и неожиданно резким голосом возопила:
   - Да твои манатки ни в какой проход не пролезут! Ещё удивительно, как такой кащей столько тащить может.
   - Чё? Зато твоя задница и без всяких монаток никуда не пролезет! Наела пердильник! Да на тебе самой без остановок и пересадок можно до самой Одессы переть, а ты тут одна пол-вагона занимаешь. Да, видно, пока ехать будешь, то и весь займёшь, - мужик кивнул на заваленный пакетами столик.
   - Ты чё варежку раззявил? Нет, посмотрите на него, люди добрые, - тётка окинула возмущённым и одновременно наивно-изумлённым взглядом присутствовавших при этой сцене пассажиров, - сам своим барахлом весь вагон завалил, а других оскорбляет...
   Она хотела ещё что-то добавить, но её фальцет утонул в возмущённом гуле голосов напиравших на мужика с рюкзаком пассажиров. Продолжая перебранку с толстухой, дядька протиснул, наконец, свои пожитки в следующее купе и скрылся из виду за движущейся людской стеной.
   В этот момент поезд тронулся, и спустя некоторое время движение по проходу прекратилось. В полумраке, царившем в вагоне, Аполлон смог, наконец, более детально рассмотреть своих попутчиков. Как уже известно, их было почему-то шестеро вместо троих, положенных по инструкции. Пожилая пара - ничем не примечательный, разве что лысиной, мужчина и неплохо сохранившаяся дама - была занята поисками билетов, видимо сунутых куда-то в суматохе. Шарообразная тётка, постепенно успокоившись, принялась извлекать из своих пакетов различную снедь. На расстеленной на столике газете появилось с десяток яиц, жареная курица, большой кусок окорока, полдесятка помидоров, столько же огурцов, дюжина румяных пирожков, кольцо домашней колбасы, пучок зелёного лука и буханка белого хлеба. Весь этот аппетитно пахнущий натюрморт дополняла выстроившаяся у окошка батарея бутылок с лимонадом. Ещё трое пассажиров, сидевших ближе к проходу, оказались довольно юными созданиями мужского пола, видимо, знакомыми друг с другом, так как время от времени негромко перебрасывались между собой тихими короткими фразами. Из этих реплик Аполлон сделал вывод, что эти трое были без билетов.
   Поскольку время было позднее, хронически недосыпавший несколько дней подряд Аполлон под мерный стук колёс и негромкие беседы попутчиков стал клевать носом. "Пора спать", - встрепенувшись в очередной раз, подумал он. Однако никаких признаков спальных мест при самом пристальном осмотре окрестностей обнаружить не удалось. Нижние полки были заняты легальными и нелегальными пассажирами, а на верхних лежали какие-то грязные - даже в полутьме это было видно и слепому - рулоны. Аполлон помнил, что согласно билету ему надлежало ехать на месте номер 13. Он не очень-то верил в предрассудки, но, на всякий случай, ещё в кассе, где пришлось проторчать в очереди несколько часов, поинтересовался насчёт другого места. Молодая симпатичная кассирша посмотрела на него с доброжелательной улыбкой:
   - Простите, у вас хорошее нижнее место. По-моему, вы должны быть довольны.
   В силу своей иностранности восприняв это "у вас хорошее нижнее место" в буквальном смысле, Аполлон машинально окинул себя взглядом ниже пояса. Раньше ему уже не раз приходилось слышать подобные похвалы в свой адрес, правда, на каких угодно языках, только не на русском, и сказанные более откровенно, а не так завуалированно, и в более интимной, то есть, если по правде, в совсем интимной обстановке. Но такой проницательности - через стену и брюки - и столь тонкого намёка он не ожидал, а потому несколько растерялся. Уже тогда его могучий природный инстинкт сладко зашевелился у него внутри и шепнул: "Вау, Пол, а здесь девочки что надо! Проблем серо!*". Ослепительная белозубая улыбка Аполлона скрестилась с нежной улыбкой кассирши как раз в плоскости окошка...
   - Молодой человек, не задерживайте очередь, - послышалось за спиной, и через несколько секунд, с ещё не успевшей сойти с лица улыбкой, и так и не разобравшись толком, что к чему, Аполлон был вытеснен напиравшей на него толпой на середину кассового зала...
   И вот теперь, в поезде, сидя на своих полутора половинках на жёстком сиденье, Аполлон подумал: "Тринадцать... А не такие уж это и предрассудки".
   - Извините, вы не подскажете, которое здесь тринадцатое место? - обратился он к сидящему рядом парню.
   - Мы на нём как раз сидим, - ответил тот, взглянув предварительно на прикреплённую над сиденьем табличку. Аполлон уже и сам разглядел злосчастный номер.
   - Простите, вы не поменяетесь со мной местом? В моём возрасте тяжело залезать наверх, - пожилая дама виновато-кокетливо улыбнулась.
   - Ну что вы?! В вашем возрасте ещё можно покорить Мак-Кинли**, - Аполлону самому понравился его комплимент.
   Однако дама, похоже, недооценила такой галантности, а её супруг
  
   0x01 graphic
   * Серо - ноль (исп.).
   ** Мак-Кинли - высочайшая вершина Северной Америки (6194 м).
  
   почему-то вообще посмотрел на Аполлона с неприязнью, проворчав
   под нос:
   - Внуков пусть нянчит... Хоть на старости лет хватит ей кого-то покорять.
   Оценив такую неожиданную реакцию и поняв, что сказал что-то не то, Аполлон тут же исправился:
   - Конечно-конечно, с удовольствием поменяюсь.
   У него чуть не сорвалось с языка привычное "проблем серо", но вовремя сработал какой-то тормоз, включённый только что случившимся промахом с Мак-Кинли.
   - Вы уж извините, но ваше нижнее место...
   Аполлон не расслышал окончания фразы, произнесенной вновь кокетливо заулыбавшейся дамой. До него вдруг дошёл смысл этого "вашего нижнего места". "Ах вот оно какое место", - он вспомнил, как разглядывал свою ширинку у кассы и, будучи по натуре неисправимым оптимистом, от души рассмеялся. И, видно, сделал это как раз вовремя, потому что, когда он снова включился в окружающую среду, дама тоже смеялась довольно приятным мелодичным смехом, а остальные улыбались.
   В этот момент в вагоне вдруг загорелся яркий свет, что привело к всеобщему оживлению.
   Пробудились двое мужчин лет сорока с хвостиком, до того тихо-мирно посапывавших на боковых сиденьях. Аполлон с неприязнью отметил, что с этой парочкой он уже успел познакомиться ещё на перроне, когда спрашивал у проводницы номер своего вагона. Аполлон протянул проводнице свой билет, но один из этой парочки, стоявшей рядом, здоровенный детина, посмотрел на Аполлона осоловелым взглядом, бесцеремонно оттолкнул его от проводницы и пробасил заплетающимся языком:
   - Ты, поц, чё без очереди лезешь? Очередь там, - он кивнул в
   конец вереницы пассажиров, стоявших у двери.
   И вот теперь этот тип совсем рядом заспанно щурил не совсем ясные глаза, пяля их во все стороны.
   - Чего это за иллюминация такая? - прохрипел он по-прежнему заплетающимся языком.
   - А-а-а... Похоже, щас билеты собирать будут, - второй стал вяло шарить по карманам. - Саня, ты куда их сунул?
   Язык у второго заплетался ещё больше, а глаза были ещё мутнее, чем у его приятеля.
   Тот, которого назвали Саней, сначала громко зевнул, потом ещё громче икнул, опять зевнул, и, наконец, изрёк:
   - Ну ты даёшь, Серый! Они ж у тебя были!
   Серый тоже сладко и протяжно позевал, хотел что-то произнести, но в этот самый момент опять зевнул, да так широко и прочувствованно, что остался сидеть с открытым ртом, испуганно завращав вдруг сразу принявшими более осмысленное выражение глазами.
   - Серый, ты чё? - Саня тупо уставился на приятеля.
   Тот скосил глаза на свой красный нос, пытаясь, видимо, сквозь него увидеть, что там такое стряслось с его нижней челюстью. Ощупал заросший недельной щетиной подбородок, попытался сдвинуть его в одну сторону, в другую. Не добившись никаких успехов - рот по-прежнему оставался широко открытым, - стал издавать громкие звуки, более привычные, скорее всего, для африканских джунглей, чем для пассажирского поезда. Купе и его окрестности наряду с воем стали интенсивно насыщаться винными парами.
   - Чё? Заклинило, что ли? - Саня протянул руку через столик, слапал приятеля за нижнюю челюсть и стал мотать его головой из стороны в сторону. Тот завопил пуще прежнего, схватив друга Саню за руку, и так резко дёрнулся назад, что от удара его многострадальной головы о перегородку слетела висевшая с другой стороны на крючке шляпа, которая, спланировав на столик, перевернула стоявшую там открытую бутылку кефира. Кефир широким белым водопадом хлынул со столика на юбку не успевшей вовремя среагировать молодухи. Пассажиров, до сих пор оцепенело наблюдавших за развитием всех этих событий, наконец, прорвало. В уже предельно насыщенной винным перегаром атмосфере смешались стоны, крики, вопли, смех и даже хохот с примесью некоего похрюкивания. В это время до места происшествия добралась привлечённая шумом пожилая проводница.
   - Что здесь происходит? Что за базар-вокзал?
   Тут Аполлон, с удивлением следивший за происходящим, сообразил, наконец, что этому несчастному Серому нужна квалифицированная помощь.
   - Спокойно! Проблем серо, - всё-таки вырвалось у него.
   Он встал, размял затёкшие ноги и, приблизившись к орущему страдальцу Серёге, точно рассчитанным ударом заехал ему кулаком в нижнюю челюсть.
   Мгновение спустя нижняя половина Серёгиного лица одновременно выдала следующую комбинацию звуков: хруст челюстей в горизонтальной плоскости, клацанье зубов по вертикали и объёмный истошный вопль.
   Вся процедура постановки челюсти на своё законное место произошла столь неожиданно и быстро, что мало кто успел заметить, каким методом была произведена операция. На какой-то миг в вагоне воцарилась гробовая тишина - Серёга-Серый замолчал, а оторопевшие в кульминационный звуковой момент пассажиры ещё не
   успели очухаться.
   Как доподлинно известно, мёртвая тишина устанавливается как раз
   накануне бури. И буря грянула. Грянула столь же внезапно, как и затишье перед ней. И заревела с такой силой голосом Серёгиного приятеля Сани, что зрители всего этого действа так и не успели выйти из своего оторопелого состояния, а, наоборот, погрузились в него ещё глубже и надёжней.
   - Побьём Серого?! Побьём Серого?!.. Ах ты поц! Ах ты скотина!.. Моего друга... по больной скуле... по морде... Да я тебя!.. - Саня встал, цепляясь за перегородку, во весь рост. Тут все увидели, какой он большой и мощный. Громовые раскаты Саниного голоса прерывались приступами душившего его праведного гнева за своего побитого друга.
   С лица Аполлона ещё не успело сойти выражение удовлетворения успешно проведенной операцией с челюстью Серёги, когда в его собственную челюсть смачно и аккуратно вписался здоровенный волосатый кулак Сани. Голова Аполлона дёрнулась назад, а когда снова становилась на место, на противоходе её встретил новый удар, который на сей раз пришёлся прямо в глаз. Аполлон, не ожидавший такого поворота событий и находившийся в расслабленном состоянии, тут же, что называется, скопытился, и в мгновение ока утонул, как в старинном шикарном кресле, в пышных формах застывшей с куриной ножкой во рту экспортной матрёшки.
   Думается, нет смысла описывать последовавший за этим новый виток неуправляемой цепной реакции среди пассажиров, поскольку главный герой оказался в глубоком нокауте, и ему было столь же глубоко наплевать на всю эту какофонию.
  
   Когда Аполлон разлепил глаза, то первое, что он увидел, были две, склонившиеся над ним, женские фигуры. По мере улучшения резкости фигуры эти постепенно приняли очертания уже знакомой проводницы и ещё не знакомой, но, судя по форменной рубашке, тоже
   проводницы.
   Посреди двух женских голов появилась вдруг мужская и, ободряюще улыбнувшись, произнесла:
   - Ну вот, всё в порядке. Как говорится, будет жить.
   - Спасибо, доктор, - сказала незнакомая проводница мужчине и, повернувшись к Аполлону, заботливо спросила:
   - Ну, как вы себя чувствуете?
   Вместо Аполлона ответил доктор:
   - Через полчаса на нём уже пахать можно будет, - и тут же добавил, - если сотрясения мозга не произошло.
   И обратился к всё ещё плохо соображающему Аполлону:
   - Подташнивает?
   Аполлон никак не мог вспомнить, что означает слово "подташнивает", но, на всякий случай, утвердительно пошевелил, насколько мог, головой.
   - Ну вот, налицо сотрясение, - почему-то вдруг обрадовался доктор и, как бы подтверждая свои слова, постукал лежащего указательным пальцем по лбу.
   У Аполлона ныла челюсть, голова гудела и не могла толком усваивать поступающую извне информацию. "На лице сотрясение", - с грустью подумал он. А так как постукивание пальцем по лбу отдавалось ударами молота по челюсти, то в перевёрнутом сознании Аполлона, усвоившем, что с лицом что-то стряслось, вдруг ясно возникла такая же перевёрнутая картина: его собственное лицо с нижней челюстью вместо лба и лбом вместо нижней челюсти.
   - Помню, был такой случай, - произнесло сие прелюбопытное существо оживлённым голосом доктора, - привезли к нам на "скорой" мужика. Хиленький такой мужичонка. С травмой головы...
   Сотрясённое лицо Аполлона трансформировалось в радостное лицо доктора.
   - С ним и жену его привезли, - продолжил теперь уже доктор, - заботливая такая, говорит, не отпущу, мол, одного... Во-от таких габаритов.
   Доктор развёл руки в стороны и описал ими воображаемые габариты жены пациента.
   - Ну, вроде той, на которую этот, - он кивнул на Аполлона, - приземлился. Вернее, прителился.
   Доктор засмеялся, довольный своим остроумием.
   - Пудов так на семь... Она и рассказала, как дело было. Потому как муж её был в отрубе и говорить ничего не мог... Да, ночью это всё произошло, - при этих словах доктор указал на окно, за которым действительно была ночь.
   - Ну вот. Вышел, говорит, мой Василёк на балкон покурить. Да тут ему и привиделась эскадрилья НЛО, потому как он "тарелки" закричал. Пока я, говорит, на балкон выходила, он с балкона, с пятого этажа, и сиганул.
   - А чего сиганул-то? - спросила знакомая проводница.
   - А, говорит, вроде как поманили его с флагманской тарелки. Потому как, по её словам, и её звали, да она не поддалась на провокацию, а, пока Вася падал, мол, "скорую" успела вызвать... Ну, привели мы его в чувство, он глаза открыл и простонал: "тарелки". Ага, говорит его жена, что я вам говорила? Вот видите! В общем, в моей практике такого сотрясения мозгов я больше до сих пор не встречал. Память бедолаге начисто отшибло. Только знай себе твердил: тарелки да тарелки. Короче, чокнулся мужик. Год в дурдоме проторчал, пока более-менее соображать стал. К тому времени про случай этот и в нашей городской газете писали. Не про то, конечно, что мужик в дурдом попал, а про НЛО. Жена его всё рассказывала. Может, кто читал? Правда, давно это было...
   Тут доктор развеселился до предела:
   - Ну, как история?
   Проводницы сокрушённо закачали головами:
   - Это ж надо такому случиться!
   Про Аполлона, казалось, совсем забыли.
   - А, скажите, доктор, мужик тот хоть жену свою признал потом?
   Доктор, видно, только и ждал этого вопроса, потому что аж заржал, как конь - оказалось, предел ещё не предел. Он явно растягивал удовольствие, которое сам получал от своего рассказа, видимо, уже не в первый раз.
   - Признал. А как ему было её не признать, если это она сама его...
   Тут доктор постучал себя кулаком по голове. Проводницы с раскрытыми ртами уставились на него. Аполлон тоже раскрыл рот, подвигал челюстями, сверяя свои теоретические познания в анатомии с действительностью.
   - Оказывается, - доктор уже захлёбывался от смеха - предел ещё отодвинулся, - бедолага мыл после ужина посуду - она его вот так держала...
   Кулаки доктора, стиснутые один над другим, завращались над головой Аполлона.
   - Ну и кокнул нечаянно одну тарелку. Так она за это на его голове два сервиза расколотила... Да... Начала со столового, а чайным доконала...
   При этих последних словах рассказа смех доктора превратился в икоту - предел оказался беспределом.
   Проводницы освободились, наконец, от напряжения, в котором держал их рассказчик, и поворотили свои повеселевшие взоры на Аполлона.
   Тот вымученно, но стойко улыбнулся и произнёс, едва шевеля пересохшими губами:
   - Пить...
   Незнакомая проводница расторопно наполнила стакан водой и хотела уже поднести его к губам страждущего, но цепкая рука доктора, в своём икании, видно, дошедшего до экстаза, оперативно перехватила сосуд на полпути. Зубы доктора заклацали по стеклу, и стакан быстро опорожнился. Аполлон слизал упавшие на его лицо капли.
   Содержимое второго стакана тоже попало в желудок доктора, и только третья попытка проводницы напоить травмированного оказалась успешной. Аполлон приподнялся на локтях и сам взял стакан.
   - Будет... жить. Главное... ик... покой. Ну, я пошёл... - доктор сглотнул, - спать.
   Весёлый доктор скрылся за дверью купе проводников - именно там находился пострадавший от кулака апофеоза верной дружбы Сани Аполлон.
   Тут же в дверь просунулась голова одного из пассажиров:
   - А чай будет?
   - Какой тебе чай посреди ночи? Чай до утра потерпишь, - знакомая проводница вытеснила любителя почаёвничать своей грудью и, закрывая дверь с обратной стороны, бросила подруге:
   - Валя, я пошла, а ты уж тут присмотри за этим бедолагой.
   Напившись, Аполлон почувствовал, что к нему полностью вернулась способность соображать и даже двигаться. Челюсть, правда, по-прежнему ныла, и говорить было несколько затруднительно, но это неудобство сразу отошло на задний план, когда он в спокойной обстановке смог, наконец, как следует рассмотреть оставшуюся в купе проводницу. Она казалась совсем ещё девчонкой, довольно симпатичной, с большими синими глазами и светлыми вьющимися волосами; под форменной одеждой угадывалась точёная фигурка с крутыми бёдрами и длинными стройными ногами.
   Девушка слегка покраснела под пристальным взглядом Аполлона. Она присела на краешек дивана, на котором лежал Аполлон и, улыбнувшись, спросила:
   - Хотите чаю?
   - Хочу, - ответил Аполлон и тоже улыбнулся.
   Ему понравилась улыбка девушки. В ней чувствовались искренность и доброта. Он сел.
   Девушке - это было очевидно - тоже понравилась улыбка Аполлона, несмотря на сине-жёлтое украшение под глазом и слегка припухшую челюсть, и она засуетилась с заварочным чайником.
   - Вас зовут Валя? - спросил Аполлон.
   - Ага, - ответила Валя, - а как вас зовут?
   - Аполлон, - он снова улыбнулся.
   - Какое редкое и красивое имя. У меня никогда не было знакомых с таким именем.
   - Теперь будет.
   Девушка улыбнулась многозначительной улыбкой, видимо обратившись к каким-то своим приятным мыслям.
   К Аполлону вернулись его обычная уверенность и раскрепощённость, которые так нравятся женщинам. Он знал, что внешностью - пусть на данный момент и слегка подпорченной - и умом бог его не обидел, и, когда нужно, он бывал неотразим.
   Встретившись своими глазами с Валиными, Аполлон уловил в них какое-то наивное смущение и одновременно тайную страсть. Могучий природный инстинкт возвратил к нему жажду жизни во всём её многообразии.
   - Алкаши несчастные, - сказала Валя, - уже дрыхнут без задних ног, как ни в чём не бывало. Хорошо, что в вагоне врач оказался.
   - Я, наверное, занимаю ваше место. Вы уж извините, я попью с вами чаю и пойду к себе.
   - Что вы, что вы, - запротестовала Валя, - никуда я вас не отпущу. Доктор сказал, вам нужен покой. Здесь вас никто не будет беспокоить. Я только с утра заступаю на смену...
   - А где же будете спать вы?
   - Да я уже выспалась. Посижу тут, книжку почитаю. А вы отдыхайте, не обращайте внимания. Вот попьём чаю...
   Валя наполнила стаканы, открыла пачку вафель. Они приступили к чаепитию, молча поглядывая друг на друга. И с каждым взглядом чувствовалось, как между ними устанавливается контакт, который становился всё теснее и теснее. Аполлон уже смотрел с открытым вызовом на волнующую картину, которую представляли собой сочные губки Вали, чувственно обволакивающие вафлю.
   Временами Валя, глядя на разукрашенного, как пасхальное яйцо, Аполлона, еле сдерживалась, чтобы не прыснуть, напускала на себя серьёзный вид.
   Яркий свет в купе погас, и установился интимный полумрак.
   - Вы куда едете? - спросила Валя.
   - Вообще-то у меня билет до Одессы, но я думаю заехать к другу, который живёт в Михайловом Хуторе. Где-то на границе России с Украиной.
   - Да, это первая остановка на Украине, - сказала Валя, - там мы будем в девять часов утра. Ещё успеете выспаться. Я вас разбужу.
   - Да я вовсе не хочу спать.
   Они сидели рядом так, что почти касались друг друга.
   Аполлон машинально поднял руку, чтобы потрогать свою больную, распаренную чаем, челюсть, но в этот самый момент вагон вдруг резко качнуло, и в его руке вместо челюсти оказалась Валина грудь. Сквозь тонкую ткань Аполлон ощутил упёршийся в его ладонь маленький упругий сосок, и Аполлоново сознание вновь оказалось загнанным на самые глубинные концы мозговых извилин, на этот раз могучим природным инстинктом. Пальцы нежно сжали налитый приятной живой тяжестью шар. Большие Валины глаза притягивали к себе из-под длинных пушистых ресниц, излучая страсть, а пухленькие губки призывно приоткрылись.
   Больше сдерживаться Аполлон не мог. Его губы коснулись сочных губ Вали и надолго слились с ними в единое целое. И внутри этого образования язычок Вали стал проявлять такую чувственную подвижность, что на самых глубинных концах Аполлоновых мозговых извилин шевельнулось: "Какой душещипательный синтез внешней наивности и внутреннего опыта!". И, как бы в подтверждение этой мысли, Валина рука решительно легла на Аполлоново бедро и нетерпеливо заскользила по нему вверх, пока не достигла замка молнии. К этому времени Аполлонов "малыш" успел заметно подрасти и возмужать и, ощутив своей упругой головкой через грубую джинсу нежные Валины пальчики, всё сильнее и настойчивее его сжимавшие, затвердел до такой степени, что, как только Валя, наконец, расщепила ширинку, он выскочил из разверзнутого отверстия, как пресловутый чёртик из табакерки.
   Валя, не разрывая двуединого орального целого, распахнула свои посоловевшие глаза и скосила зрачки вниз. Красноватый чёртик радостно смотрел на неё. Рука девушки обхватила его за окаменевший торс и энергично задвигалась вверх-вниз.
   Аполлону ничего не оставалось, как, прекратив самому попытки активных действий, отдаться воле своей более активной партнёрши. Впрочем, ему нравилось такое положение вещей в интимных отношениях, да ещё с незнакомыми женщинами. В таких случаях он ощущал себя как бы попавшим на новую, ещё не изведанную, цветущую планету, где можно было ожидать всяческих приятных неожиданностей. Конечно, чем богаче за плечами сексуальный опыт, тем труднее ожидать чего-либо новенького. Но, несмотря на то, что Аполлон считал себя в этом деле просто эталоном совершенства, время от времени случались довольно экзотические эпизоды, сравнимые с высадкой на какую-нибудь альфу какой-нибудь Кассиопеи.
   На этот раз начало было хоть и весьма активным, но ничего новенького не произошло. Ощутив у себя в руке более интересный объект, Валя вынула свой язык из Аполлонова рта и, пройдясь губами по груди Аполлона, рвущейся сладкими вздохами из распахнутой рубашки, поспешно сползла вниз. Лизнув чёртика в самое темечко и затем, облизнув свои губы, она погрузила в них всю его лысую головку. Аполлон с блаженством ощутил, как его "малыш" погружается в вакуум. По мере того как Валины манипуляции с чёртиком становились всё более изощрёнными, блаженство усиливалось, после многих дней воздержания быстро приближаясь к пику. Но как раз в тот самый момент, когда чёртик собирался сладострастно срыгнуть, поезд резко дёрнулся взад-вперёд, издав металлическое клацанье своими вагонными суставами. Голова Вали тоже резко дёрнулась между ног Аполлона, и острые зубки клацнули по твёрдому тельцу уже почти осчастливленного создания и вмиг сделали его несчастным, прочертив по нему кровоточащие бороздки.
   Средь пышных орхидей цветущей неведомой планеты как из-под земли вырос свирепый динозавр, впился частоколом острых зубов Аполлону в пах, подпрыгнул как кенгуру и исступлённо мотнул булыжникообразной головой...
  
  
   Пролог
  
   В кресле перед экраном телевизора сидел высокий седовласый интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти, смакуя перипетии американского футбола. Билл Гейт, а это был именно он - сотрудник Оперативного управления ЦРУ США, редко когда появлялся дома в такую относительную рань - работа в разведорганах требовала максимума напряжения, самоотдачи и времени.
   Хлопнула входная дверь, и через некоторое время в гостиную впорхнула красивая молодая женщина несколько вульгарного вида, с сумочкой на плече - жена Билла Джуди. Увидев возвышающийся над спинкой кресла серебристый затылок, она удивлённо вскинула брови, затем радостно просияла. Бросила сумочку на журнальный столик, подошла к мужу сзади и обняла его за шею.
   - Дорогой, ты уже дома? О, как я по тебе соскучилась! Ты всегда так поздно появляешься! - Джуди сделала капризную мину.
   - Да вот удалось сегодня пораньше вырваться, - Билл нежно погладил руки жены, скрещенные на его груди.
   Она разомкнула объятия, подошла к телевизору и выключила его. Билл недовольно поморщился, но промолчал.
   Джуди с обворожительной улыбкой подошла к мужу и бесцеремонно плюхнулась ему на колени.
   - Милый, мы должны использовать эту возможность.
   Она обняла мужа за плечи и нежно поцеловала. В ответ Билл стал вяло поглаживать жену по спине.
   Джуди решительно встала.
   - Я пойду приму душ. А ты, мой пупсик, будешь ждать меня в постельке.
   Она чмокнула Билла в нос и вышла из комнаты, бросив кокетливый взгляд на мужа и демонстративно повиливая аппетитным задом. Билл обречённо вздохнул и направился в спальню с видом преступника, приговорённого к повешению.
  
   Под утро у Билла был весьма измученный вид. На нём, лежащем на широкой кровати, как на эшафоте, восседала, ритмично покачиваясь, томно постанывающая Джуди. По всему было видно, что процесс уже не доставляет Биллу никакой радости. Он, как заведённый, судорожно сжимал и отпускал занемевшими от напряжения пальцами роскошные груди жены.
   Джуди стала прыгать на Билле всё быстрее и энергичней. Наконец издала громкий крик и опустилась на грудь вяло подрагивающего мужа.
   - Похоже, малыш, ты уже ни на что не годен, - Джуди встала с постели и направилась к двери. - Я сейчас...
   Билл облегчённо вздохнул, взял пульт и включил телевизор. На экране появилась Красная площадь Москвы. Билл пощёлкал каналы, снова вернулся на Красную площадь, по которой прогуливался нагловатого вида корреспондент какой-то телекомпании, тыча микрофон под нос случайным прохожим.
  
   Когда голая, заговорщически улыбающаяся Джуди снова вошла в спальню, её утомлённый муженёк уже сладко похрапывал, нервно вздрагивая во сне. В руке ненасытная экзекуторша держала два шарика от пинг-понга и упаковку презервативов. Взяв пульт, выключила телевизор, почмокала губками перед носом измождённого Билла. Тот нервно вздрогнул, с трудом разлепляя веки.
   - Угадай, милый, что мы сейчас будем делать? - Джуди игриво потрепала мужа по щеке и лукаво улыбнулась.
  
   На работе Билл Гейт появился раздражённым до предела. А впасть в предельно дурное настроение было от чего. Бессонная ночь, проведенная в жарких объятиях любимой молодой жены, изощрявшейся в своих сексуальных домогательствах, была, оказывается, ещё не последней каплей. По пути из своей вашингтонской квартиры в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли он попал в грандиозную пробку, причиной которой оказалась хоть и немногочисленная, но весьма настырная демонстрация сексуальных меньшинств, выступавшая под плакатами типа "Свободу полоисповедованию!", "Традиционность - нетрадиционалам!", "Даёшь однополые браки!", "Геи - тоже люди!" и скандировавшая аналогичные лозунги. А когда он уже выходил из машины, припарковавшись у здания ЦРУ, к нему наглым образом подкатила размалёванная проститутка в вызывающе короткой юбке, предлагая свои ненавязчивые услуги. Совсем уже охренели эти жрицы любви - ночи им мало!
   И вот теперь, не успел он ещё появиться в дверях кабинета, а на его столе уже разрывался телефон. Билл подошёл к столу и снял трубку:
   - Уильям Гейт у аппарата.
   - Хэлло, Билли! Это я. Слушай, старина, нам нужно поговорить.
   - Привет, Майк. Послушай, что за срочность такая, - Билл не скрывал раздражения. - Я ещё не успел и в кабинет войти.
   - Я звонил тебе домой, но Джуди сказала, что ты уже уехал... Билли, есть серьёзный разговор. Нам нужно встретиться. И чем скорее, тем лучше.
   - ОКей, старик. Но сегодня я не смогу - куча дел. Ты, кажется, сейчас в отпуске? Приезжай завтра ко мне с утра.
   - Нет, Билли. Я же сказал: разговор очень серьёзный. Давай встретимся сегодня вечером в сквере на той скамейке, где мы с тобой выпили в последний раз по банке пива.
   Билл недовольно поморщился, раздумывая.
   - Ладно. Значит, встречаемся сегодня в девять. Ну, пока. Меня тут уже шеф вызывает, - Билл бросил взгляд на монитор компьютера.
   - Пока, Билли. Привет Джуди!
   При последнем слове Билл кисло скривился, ещё раз бросил беглый взгляд на монитор с высветившейся на нём надписью "Вас срочно вызывает шеф" и, положив на место трубку и тяжко вздохнув, вышел из кабинета.
  
   В одном из помещений Оперативного управления ЦРУ уже находилось несколько человек: руководители различных отделов, групп, оперативных программ.
   - Входите, полковник, - шеф поднял глаза от просматриваемых им бумаг и взглядом пригласил вошедшего занять место за столом.
   "Похоже на незапланированное совещание, - подумал Билл Гейт и, сев, откинулся на спинку стула, - что-то случилось. Судя по слишком мрачному лицу шефа, ничего хорошего".
   Вошли ещё несколько начальников отделов и служб, и из аппарата, стоящего на столе шефа, послышался голос секретарши:
   - Все вызываемые явились.
   Шеф нажал какую-то кнопку, просмотрел ещё несколько документов и, отложив их в сторону, окинул присутствующих взглядом, в котором без труда каждый прочёл одно и то же: "Что? Явились, голубчики?".
   - Там, - шеф выразительно кивнул головой вверх, - недовольны нашей работой. За последнее время нет никаких ощутимых результатов. От многих разработанных вашими службами операций больше вреда, чем пользы. Особенно это касается психологических аспектов. Всё - рутина, всё старо, как афинский Парфенон... в современном состоянии.
   Шеф употреблял своё любимое сравнение, когда находился в особенно плохом расположении духа.
   - Нет никакой свежести мысли. Если где-то что-то ещё получается, то по России мы вообще топчемся на месте. Одни провалы. Парфенон!
   "Ну, началось...", - полковник Гейт подпёр лоб ладонью и прикрыл глаза.
  
   Вечером у одной из отдалённых парковых скамеек Билл встретился с плотным лысым коротышкой, на вид - его ровесником. По тому, как они по-дружески поприветствовали друг друга, было видно, что это давние приятели. И в самом деле, сотрудник Оперативного управления ЦРУ Билл Гейт и работник Центральной справочной службы той же разведывательной организации Майк Леджер были старыми друзьями. Ещё в колледже они вместе волочились за одной девчонкой, которая, в конце концов, как водится, предпочла им обоим третьего, поначалу казавшегося совсем лишним.
   Они сели на скамейку.
   - Что-то ты неважно выглядишь, Билли, - Майк дружески похлопал по плечу своего приятеля, - что, Парфенон?
   При последнем слове Майк сочувственно-лукаво улыбнулся - он долгое время работал под руководством шефа своего друга и прекрасно знал все его привычки и причуды.
   - Одни обломки... - Билл невесело хмыкнул. - А до этого, представляешь, Джуди как с цепи сорвалась. Со вчерашнего вечера начала меня насиловать. Да не просто так, не в виде снотворного, а со всякими там штучками. Короче, до самого утра из меня все соки выжимала. А под занавес, когда я не только членом, но и пальцами пошевелить не мог, придумала идиотское соревнование. Давай, говорит, в пинг-понг поиграем. Завязала в презервативе два шарика из-под пинг-понга, один сунула себе в анус, второй - в мою задницу, и со смехом заявляет: давай теперь расползаться в разные стороны, посмотрим, чья жопа, мол, сильнее - кто у кого шарик вытащит. Ты представляешь себе такой вид спорта? А, Майк?
   - Ну и кто выиграл? - со смехом спросил Майк.
   - А никто... Дура! Растянули мы эту чёртову резинку жопами до краёв кровати, сползли на пол, - я уже думал, что и комната мала окажется, - да тут презерватив лопнул, да так стеганул меня по яйцам, что на пару недель я теперь точно импотент.
   Билл на некоторое время задумался, затем добавил:
   - А может, оно и к лучшему...
   - А она? - Майк давился от смеха. - Ей же тоже перепало...
   - Визжала от восторга. В следующий раз, говорит, засунем шарики в двойную оболочку. Вот так-то, старина. Тебе хорошо посмеиваться, когда у твоей Кэт одна забота - держать себя в форме... Нет, если вдруг овдовеешь, не дай бог, конечно, то вот тебе мой совет: никогда не женись на женщине на двадцать лет моложе себя. Лучше уж Парфенон, чем этот чёртов модерн.
   - Ладно тебе, Билли. Ты вспомни, каким ты сам был двадцать лет назад, - Майк хмыкнул, - под тебя же девчонки штабелями ложились.
   - Ложились... - Билл сделал паузу, дав шевельнуться в своей душе приятным воспоминаниям, - а сейчас вот, скажи мне, какая, к чёрту, работа после такого ночного марафона с пинг-понгом? Олимпиада!.. Нет, ты представляешь, она такие номера откалывала, каких я за все свои полвека даже и вообразить себе не мог. Я весь день сегодня дремал... Я и сейчас спать хочу. А дома хоть не появляйся - там Джуди... Ладно, выкладывай, что у тебя за срочное дело?
   - Ха-ха-ха, - круглое лицо Майка расплылось во всю ширь. - Как раз это самое дело.
   Билл недоумённо посмотрел на Майка:
   - Какое - это самое? Секс, что ли? А я тогда тут при чём? Или ты на старости лет рехнулся, геем захотел стать, а заодно и меня к этому дурацкому делу приобщить?
   Билл окинул Майка подозрительным взглядом, предусмотрительно отодвинулся.
   - Нет, Билли, не пугайся, - Майк вытер носовым платком выступившие на глазах слёзы. - Просто секс. Ты не смотрел этой ночью передачу о русских? Хотя, тебе было не до телевизора... У них, оказывается, секса вообще нет.
   - А-а-а... Припоминаю что-то...
   Билл и в самом деле вспомнил, как на экране телевизора, на фоне собора Василия Блаженного, настырный американский корреспондент тыкнул микрофон под нос какой-то испуганной девушке. Та затравленно повертела головой по сторонам и скороговоркой выпалила:
   - У нас в СССР нет никакого секса!
   Билл тогда ещё, с дрожью в измученных супружеским долгом членах, в ожидании возвращения в спальню жены, искренне позавидовал этим счастливчикам русским.
   - Что-то я тебя не пойму. Говоришь, серьёзное дело, мол, да ещё срочное, а сам о ерунде всякой болтаешь, - Билл в упор уставился на приятеля. - Меня уже тошнит от этого чёртова секса! Давай, выкладывай, не крути вокруг да около, старый лис.
   - OКей, Билли. Небось, твой шеф сегодня о русском Парфеноне особо распинался? Всё ложится одно к одному, - констатировал Майк, не дожидаясь ответа приятеля. - Мне тебя и убеждать не придётся, поскольку ты за последние сутки всё испытал на собственной шкуре.
   Билл недоумённо посмотрел на Майка, хотел что-то сказать, но тот не дал ему раскрыть рта:
   - Слушай и не перебивай. Сейчас ты всё поймёшь. Помнишь, лет пятнадцать назад, когда я ещё работал в Управлении национальных оценок, я серьёзно занимался изучением проблем секса? Нас была целая группа: психологи, физиологи, социологи, сексопатологи... Хорошая команда подобралась. Мы этот секс тогда разложили по всем полочкам, оставалось только найти ему достойное применение. Но как раз тогда, если ты помнишь, нам резко сократили ассигнования, и нашу работу посчитали, как ты только что выразился, ерундой. Так вот, Билли, я уже тогда чувствовал, что эта ерунда может принести нам ощутимые дивиденды в решении задачи по восстановлению в России нормального общества. Мне не давал покоя все эти пятнадцать лет вопрос: где же та точка приложения секс-силы, которая приведёт нас к успеху? А этой ночью, представляешь, я её нашёл! Оказывается, всё просто, как эта скамейка, на которой мы сидим. Прямо - эврика! Мы тогда всю проблему рассматривали со своих позиций, отождествляя их с позициями русских. Ну, так уж повелось, что считается, что секс - он и на Луне секс, чего там ещё выдумывать. На Луне он, может быть, и тот же, что и у нас, а вот у русских, как ты этой ночью сам убедился, его нет вовсе. Если им самим не верить, то кому же тогда?
   - Что ты опять разговор с Луны начинаешь? Давай, спускайся на землю.
   Билл вынул пачку русского "Беломора" - это была его причуда: предпочитать всем сигаретам крепкий "Беломор", за которую подчинённые за глаза звали его не Билл, а Белоумор*, или, попросту, Буль**, - не спеша размял папироску, прикурил. Майк сунул в рот
   леденец - за это его пристрастие, оставшееся с тех времён, когда он
  
   0x01 graphic
   * Белоумор: белоу - мычание; мор - больше (англ.).
   ** Буль - бык (англ.).
  
   бросал курить, его так и прозвали Леденцом - и продолжил, причмокивая:
   - Я же тебе говорю - всё просто, как эта скамейка. Вот ты сам сейчас сказал, что после такого сеанса секса, который устроила тебе Джуди, тебе было не до работы - весь день дремал. А у русских этой проблемы нет - секса у них нет, ночью они спокойненько спят, а утром встают свеженькие, как младенчики. И работают на благо партии и правительства. Ну, сделают там с вечера потомство раз в три-четыре первых года замужества, и дрыхнут себе без задних ног. А мы в это время сексом занимаемся, да ещё со всякими штучками-дрючками, да соревнования ещё всякие выдумываем, - Майк хихикнул. - А они в это время своей идеологической подготовкой занимаются, в светлое будущее сами топают и других тянут. Мы себя на секс расходуем, а они - на великую идею коммунизма...
   Майк достал из внутреннего кармана пиджака маленькую записную книжку, раскрыл на странице с закладкой из долларовой купюры.
   - Вот, послушай, что сказал французский писатель Бальзак другому французу Дюма-сыну, - Майк уткнулся в свой блокнот. - "Я точно высчитал, сколько мы утрачиваем за одну ночь любви. Слушай меня внимательно, юноша, - полтома. И нет на свете женщины, которой стоило бы отдавать ежегодно хотя бы два тома".
   Майк захлопнул блокнот, сунул его в карман и изрёк:
   - Это он про свои книжки говорил, а у нас с тобой масштабы пошире будут. Вот и прикинь, чего мы утрачиваем... Ты Бэзила знаешь? - вдруг ни с того ни с сего спросил он.
   - Какого Бэзила? - Билл пыхнул беломориной. - Я их нескольких знаю.
   - Да у тебя работает. Недавно из России вернулся.
   - А-а-а... Ну, если у меня работает, тогда ты задал глупый вопрос.
   - Ладно. Он тебе русский анекдот о конце света не рассказывал?
   - Что-то не припомню...
   - Оно и видно, - Майк хмыкнул. - А то бы ты давно врубился в мою идею. Вот послушай. В один из прекрасных летних дней бог объявил всему миру, что завтра наступит конец света. Ну и к вечеру отправился посмотреть, кто чем занимается в свой последний в жизни день. Заглянул в Германию - немцы все поголовно пиво глушат и любовью занимаются, в Англию - у тех ром с сексом. Во Франции то же самое - вино и секс. У нас в Штатах, само собой, все виски упиваются и трахаются, как кролики. В Россию заглянул, а там вся страна митингует под лозунгами "Даёшь пятилетку в один день!"...
   Майк довольно улыбнулся и сунул в рот новый леденец.
   - Кстати, вот ещё один анекдот оттуда же. Итальянская проститутка подцепила на улице мужика, затащила к себе в постель. Лежит себе голая, соблазнительная такая, ноги раздвинула, а он упирается. Ну, тогда она и спрашивает: "Сифилитико?". Он отрицательно качает головой. Она снова спрашивает: "Гомико?". Он снова качает головой. Она: "Импотентико?". А он тогда и говорит: "Но, синьорина. Совьетико!".
   Билл нервно хихикнул:
   - Это мог быть и я после сегодняшней ночи.
   - Ладно... Там, в России, ты это прекрасно знаешь, зря анекдотов не сочиняют. Уловил мысль? Коль секса у них нет, надо его им экспортировать.
   Билл оживился:
   - Послушай, Майк, кажется, я начинаю тебя понимать. Валяй дальше.
   - Для начала нужно заслать к ним агента, в задачу которого будет входить внедрение секса в их жизнь. Думаю, лучше будет, если он сам
   не будет знать о своей задаче.
   - То есть как это?
   - Очень просто. Нужно подобрать такого парня, который помешался на этом деле. Для которого секс - то же, что для тебя воздух. То есть, сексуальная гиперактивность - его естественное состояние. Мы его туда засылаем, поставив задачу просто жить, как он жил раньше. В этом случае мы оказываемся в выигрыше, с какой стороны ни посмотри. Во-первых, в случае его разоблачения, даже если очень захочет, он ничего не сможет сказать, потому что мы пошлём его туда под каким-либо благовидным предлогом. И, естественно, от имени какой-либо приличной организации. Во-вторых, подбираем уже подготовленную кандидатуру; таким образом, отпадают расходы и время на подготовку. В-третьих, оплата лично ему, по сравнению с другими агентами, которые знают, что они агенты, потребуется мизерная, потому что он не будет знать, что он агент, будет доволен уже тем, что его бесплатно послали погостить в Россию; ну, дадим ему какую-то сумму на безбедное существование... Да он может и вовсе не вернуться. Во всяком случае, дадим ему полную свободу действий. Пусть внедряет секс среди русских. Может, ему русские девочки больше понравятся. Ну, как тебе - "Беломор". Это был бы лучший вариант. В-четвёртых, свежее и оригинальнее ничего не придумаешь. И, практически, никакого риска для нас, и никаких расходов. А какая может быть отдача, ты на себе сейчас чувствуешь.... Чувствуешь?
   Майк изучающе посмотрел на Билла. Тот кивнул:
   - Чувствую. Ещё как чувствую!
   По физиономии Билла было заметно, как в нём растёт негодование.
   - Представь, что большинство русских ежедневно с утра будут находиться в таком измочаленном состоянии, до какого тебя довела Джуди... А в случае успеха с экспериментальным агентом мы разовьём целую агентурную сеть: мужскую и женскую, гомосексуалистов и лесбиянок, садистов и мазохистов, эксгибиционистов и вуайеристов, трансвеститов и транссексуалов...
   Билл согласно кивнул головой, а Майк с увлечением продолжил:
   - Если понадобится, то таким образом мы можем деморализовать и их покойников и скотину - достаточно отправить туда некрофилов и зоофилов. Но особый упор, думаю, надо будет сделать на педофилию и геронтофилию. Сам понимаешь, подрастающее поколение легче поддаётся влиянию и является залогом будущего успеха, а старики - это все их руководящие и направляющие органы...
   Было заметно, что Биллу передался энтузиазм приятеля - у него горели глаза.
   - Ты думаешь, у Брежнева ещё стоит? - спросил он на полном серьёзе.
   - А мы зашлём к ним таких кадров, от которых и у мёртвого встанет. Ты только представь, что Брежнев вместо орденов вдруг помешался на сексе. Ну и весь остальной их дом престарелых, я имею в виду Кремль. Думаешь, у них будет тогда время и желание заниматься идеологическим оболваниванием населения? Я уж не говорю об их физическом состоянии. В общем, организуем на одной шестой части нашего шарика настоящий бордель.
   Билл с раскрытым ртом слушал умозаключения Майка. "Беломорина", прилипшая к его нижней губе, давно погасла.
   - Чёрт! Майк, ты же сделал социальное изобретение! Ты ещё никому о нём не рассказывал?
   - За кого ты меня принимаешь? Или мы не сотрудники ЦРУ? Максимального эффекта можно будет добиться только при глубокой секретности операции. Иначе в России наверняка издадут закон, разрешающий заниматься сексом только в целях зачатия и при всеобщем публичном контроле, - Майк хохотнул и засунул в рот новый леденец.
   - Майк, дружище, - Билл явно повеселел, - как ты вовремя всё это сообразил. Шеф сегодня как раз распинался об отсутствии свежих мыслей, особенно по России. Ты гений, Майк! Послушай, надо эту твою идею довести, как говорится, до промышленного образца в хорошенькой упаковочке. Продумать все детали. Да, и неплохо бы было заранее подобрать кандидатуру экспериментального агента.
   - Это я беру на себя. Просмотрю весь банк данных в нашей Центральной справочной службе. Если надо, подключим ФБР, у меня есть там хорошие связи. А вот технологией придётся - как опытному оперативнику - заняться тебе. И всё должно остаться между нами, само собой. Думаю, план готовой операции надо будет представить лично шефу, безо всяких промежуточных инстанций и утрясок.
   Билл, уже в явно превосходном расположении духа, поднёс к погасшей папиросе зажигалку, сладко затянулся, не спеша, даже как-то любовно выпустил дым из всех отверстий и мечтательно продекламировал:
   - Отечества и дым нам сладок и приятен, - и, встрепенувшись, поворотился к причмокивающему приятелю, - русская классика: Гаврила Державин.
   И, вынув изо рта "беломорину", кивнул на неё:
   - Дым тоже русский, Майк.
  
   - Входите, шеф вас ждёт, - секретарша приветливо улыбнулась.
   Билл Гейт и Майк Леджер вошли в кабинет. Шеф, как всегда, был погружен в изучение каких-то бумаг. Как всегда, кивком головы, не отрываясь от лежащего на столе пухлого фолианта, пригласил вошедших сесть. Ещё некоторое время без видимого интереса поворошил страницы, захлопнул талмуд и поднял, наконец, лицо. Вид у него был прескверный: одутловатая физиономия, красные глаза, под ними пудовые мешки, отсутствующий взгляд.
   Билл Гейт и Майк Леджер многозначительно переглянулись. Каждый из них во взгляде приятеля прочитал одно и то же: "Да-а-а... Плохо дело".
   Шеф взял со стола пачку "Мальборо", закурил. При этом руки у него заметно дрожали. Сделав глубокую затяжку, шеф откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. В его затуманенном сознании как назойливое наваждение снова пронеслись события минувшей ночи, когда его жена, и до того очень активная в сексуальном плане женщина (что и являлось одной из главных причин почти всегда мрачного настроения хронически недосыпающего и физически истощённого шефа), была особенно неутомима. А уже под утро, чтобы подбодрить заметно скисшего муженька, заявила, что её лучшая подруга Энни имеет новое интересное увлечение - пирсинг, которое очень даже по душе и ей. И теперь старая дура хочет украсить своё обветшалое сокровище между ног изящными золотыми колечками с маленькими бриллиантиками. К тому же, заявила она, это очень красиво и модно, смотрится ещё эстетичней, чем серьги в ушах, и единственное сомнение у неё лишь в том, сколько вставить колец: два - по бокам, или добавить ещё третье - сверху. И в довершение всего она повернулась к его физиономии задницей, чтобы он произвёл рекогносцировку будущего алмазного фонда семьи...
   Веки шефа медленно разлепились.
   - Парфенон, - наконец проронил первое слово шеф и, затянувшись и выпустив дым, добавил неизменное, - в современном состоянии... Ну, чем порадуете, полковник?
   Билл молча положил перед шефом принесенную с собой папку. Тот сделал новую медленную затяжку, окутался облаком дыма, а когда дым рассеялся, Билл и Майк увидели наставленный на них лысый череп - шеф уже внимательно изучал их творение, уткнувшись в него носом.
   Приятели затаённо-ревниво следили за каждым покачиванием головы шефа, за каждым движением его руки, переворачивавшей страницы.
   Шеф не поднимал голову до того самого момента, пока не перевернул последний лист. Ещё некоторое время недоумённо-недоверчиво смотрел на дно папки, как бы не веря, что это увлекательное чтиво закончилось. Впрочем, приятели не видели выражения лица шефа до тех пор, пока оно снова ни вырисовалось перед ними на месте голой маковки, покрывшейся потом. И лицо это было таким довольным и сияющим, как аргентинский флаг.
   - Ребята, - шеф вдруг, отбросив всякие формальности, перешёл на дружеский тон, - да это же... это же...
   Тут он запнулся, растерянно почесал лысину, рассеянно задвигал по столу всё, что на нём находилось, подыскивая в своём лексиконе подходящее слово одобрения и восторга. Такое слово так вот сразу найти было трудновато - шеф больше привык выражать неодобрение и неудовольствие.
   - ...Парфенон, - наконец выдохнул он. И добавил, - в изначальном состоянии!
  
   Уже несколько часов двое сотрудников ЦРУ, доверительно ставшие Булем Гейтом и Майком Леденцом, находились в кабинете начальника. Всем жаждущим аудиенции секретарша неизменно отвечала:
   - Очень важное совещание. Шеф никого не принимает.
   Совещание, проходившее среди трёх вышеназванных лиц, было, действительно, очень важным. Документ, представленный начальству и являвший собой план тщательно продуманной и разработанной операции, не отходя от кассы был подвергнут кропотливому анализу, который показал, что предусмотрено всё до мелочей. Но шеф, в явно прекрасном настроении, в таком, в каком его, наверное, никто никогда не видел, ещё и ещё раз касался деталей операции. И было заметно невооружённым взглядом, что делает он это не потому, что хочет всё предусмотреть и учесть, а просто смакует в кои-то веки свалившуюся на него удачу.
   - Ну и последний раз, ребята, давайте прокрутим всё от начала до конца. Буль, давай!
   Кондиционер не успевал очищать помещение от сизого смога, постоянно пополнявшегося изысканным ароматом "Мальборо", просто и грубо валившим из всех лицевых отверстий шефа, и простым и грубым пролетарским запахом "Беломора", изысканно вившимся над головой полковника Гейта.
   Майк Леджер один за другим усиленно сосал леденцы.
   - Агента из семьи русских эмигрантов, совершенно не подозревающего, что он наш агент, нелегально переправляем в Россию просто пожить, познакомиться, так сказать, с родиной его предков, - полковник Гейт тоже явно смаковал удачу. - Предложение кандидату делаем от имени этнографического общества, желающего издать книгу о России, но не поверхностную, а во всех подробностях: люди, их нравы, обычаи, уклад жизни в городе и деревне... Кто ж откажется от заказа на книгу, которая может принести хороший гонорар, да ещё на халяву пожить припеваючи на родине предков?! О секретной миссии - ни полслова. Таким образом, даже если там и узнают, что он отсюда, то никогда не узнают правды: кто его послал, и зачем. А этнография - дело уважаемое. Ха-ха-ха... К тому же, огромная экономия наших средств на его содержание и оплату услуг - только самое необходимое для жизни в России. Много для этого не потребуется, иначе там это будет подозрительно.
   Билл вопрошающе посмотрел на шефа. Тот удовлетворённо кивнул, с улыбкой выпуская дым из носа.
   - Далее. Внедрение должно произойти тихо и незаметно. Он ведь знает, как любой американец, что сделают с американцем, проникшем нелегально в Россию... Разумеется, снабжаем его надёжными документами и легендой, инструктируем. Для начала пусть сам выберет себе какую-нибудь глухую деревню - чтобы не "светиться", но, желательно, с каким-никаким промышленным потенциалом, чтобы можно было проверить действенность его работы на более-менее заметном объекте.
   Шеф достал из пачки новую сигарету, с явным удовольствием потянулся. Билл услужливо дал ему прикурить от своей папиросы и продолжил:
   - Для отслеживания информации задействуем следующий механизм. По прибытии на первое и последующие места жительства и устройстве на работу - с этим у них проблем нет - пусть немного поработает в полную силу, как работают здесь, у нас. Через две-три недели в местной газете появится заметка о его небывалых трудовых достижениях. Но долго пусть не напрягается, иначе заподозрят неладное. Как только пройдёт заметка, придётся ему адаптироваться к тамошней производительности и интенсивности труда.
   Шеф хитро прищурился:
   - А есть уверенность, что заметку в газете обязательно опубликуют?
   - Если о небывалых достижениях - нет никаких сомнений, - Билл затянулся "беломориной", не спеша кольцами выпустил дым. - С типовыми содержаниями подобных заметок агента предварительно ознакомим. Пусть всё изучит хорошенько на досуге. Может, даже сам же о себе и напишет. Под псевдонимом. Главное, чтобы в статье упоминались имя и фамилия, под которыми он там будет жить. А чтобы не произошло ошибки, нужно подобрать редкое сочетание имени и фамилии.
   - А как насчёт обработки информации? - шеф повернул лицо, которое тут же исчезло в дымовой завесе, к Майку. - Это же сколько газет надо просматривать...
   - Мощности наших компьютеров хватит на оперативную обработку информации по всем крупнейшим газетам мира. А их местные газеты - вот, - Майк достал из своего портфеля "Нью-Йорк таймс", оторвал от одной полосы половину, сложил вдвое, - вот. Да и выходят они два-три раза в неделю. Таких, извиняюсь, газет мы можем пропустить через нашу сеть миллионы без особого напряжения... А ключевыми словами в поиске будут имя и фамилия нашего агента.
   - Да, всё это хорошо. Но как вы заполучите их в свою службу? - казалось, шеф даже обрадовался внезапно озарившему его столь каверзному вопросу.
   - А в этом нет никакой необходимости. Достаточно следить за их центральной прессой, особенно за "Правдой", "Трудом" и, если мы начнём внедрять агента с глубинки, за "Сельской жизнью". Если он поработает нормально, как у нас, для них это будет небывалое достижение в масштабах всей страны... Они там работают с прохладцей... Поэтому через несколько дней заметка, скорее всего, "причёсанная", появится в одной из центральных газет. А скорее всего, в нескольких. Да и по радио, и по телевизору протрубят...
   - Постой-постой, - шеф явно забеспокоился, - на кой чёрт нам такая известность?! Это же сразу провал, если его лицо появится на экране телевизора.
   - Да нет. До телевизора, думаю, не дойдёт. Надо будет рассчитать, чтобы не дошло. Всё в наших руках. Я займусь этим лично. Просчитаю интенсивность и продолжительность "ударной", по-ихнему, работы как раз на центральную прессу. Между прессой и телевидением переходной зоной будет ещё радио. Оно тоже не страшно. Сообщат и тут же забудут. Это подтверждено нашими многолетними наблюдениями, - Майк переместил леденец из-за щеки под язык и прочавкал, - а, установив местную газету, в дальнейшем по этой операции будем отслеживать только её и областную. До нового перемещения агента. У него самого даже и мысли не возникнет, что мы его отслеживаем. - Леденец чуть не поперхнулся леденцом, но вовремя успел его ловко проглотить.
   - ОКей, - шеф снова пришёл в бодрое расположение духа, - значит, по характеру изменения информации мы будем иметь чёткое представление о действенности нашего секретного оружия. Даже сверхсекретного.
   При последних словах шеф хохотнул и ещё раз повторил с ударением на втором, слегка изменённом, слоге:
   - Сверх-секс-ретного.
   - Совершенно верно. И, кроме того, мы всегда сможем проверить поступающую информацию, а также получить более подробные данные о деятельности секс-агента с помощью уже существующей агентурной сети в России. Разумеется, агенту, задействованному в этой работе, будет ставиться задача только по сбору информации о конкретных событиях и фактах. Скажем, аварии. При этом проверяющий агент даже и подозревать не будет, что виновник этой аварии - наш человек.
   - Отлично! Чем меньше контактов и больше контроля, тем больше вероятность успеха. Это же получается практически непотопляемый агент! Никаких контактов! Никакого риска! Никаких расходов! - шеф ликовал. - Это же Парфенон! В изначальном состоянии.
   И Буль Гейт, и Майк Леденец тоже были в великолепном настроении. Некоторые сомнения в том, что шеф благоприятно воспримет их предложение, рассеялись, как дым. Дым от сигарет и папирос, правда, не только не рассеивался, но ещё более сгущался. Результат аудиенции явно превосходил все ожидания приятелей - шеф из потенциального оппонента, если учесть его паршивое состояние в начале разговора, в течение короткого времени превратился в мощного союзника. Друзья ведь не ведали, что практически их союзником он стал ещё ночью, когда его "старуха" заставила его пристально изучать её увядающую орхидею, жаждущую сногсшибательных украшений. А союзничество шефа означало, что воплощение замысла приятелей уже можно было считать реальностью. Даже отпадала необходимость в заключительном ударе, который они припасли на случай проблематичности ситуации. Теперь этим ударом они просто закрепляли успех, и на вопрос шефа:
   - Сколько времени вам понадобится, чтобы подобрать подходящую кандидатуру?
   Леденец спокойно и как бы между прочим ответил:
   - Нисколько, - и, вытащив из своего потрёпанного портфеля небольшую папку, положил её перед шефом. Тот, прежде чем взять её в руки, удивлённо вскинул брови:
   - Что это?
   Но, как бы опомнившись, прочитал, почему-то по слогам:
   - Со-вер-шен-но сек-рет-но. А-пол-лон И-ва-ноф-ф.
   И вновь подняв лицо, расплылся в улыбке:
   - Всё предусмотрели, хитрецы. Не удивлюсь теперь, если окажется, что агент не только подобран, но уже и обработан.
   Полковник Гейт поспешил внести ясность:
   - Если кандидатура будет утверждена, то к вербовке приступим немедленно. От имени какого-нибудь этнографического общества, разумеется.
   - ОКей, - сказал шеф и, открыв папку, заглянул в неё, а затем придвинул к Майку. - Лучше один раз услышать, чем сто раз прочитать, так, кажется, говорят русские...
   Майк поместил очередной леденец между нижней губой и дёснами, взял папку и начал:
   - Аполлон Флегонтович Иванов. Родился в Бостоне, штат Массачусетс, в 1957 году. Отец - Флегонт Иванович Иванов, уроженец Дебрянской области, Россия, инженер-автомеханик. Во время Второй мировой войны попал в немецкий плен, из которого был освобождён нашими войсками в 1945-м году. Летом того же года прибыл в Бостон, где два года проработал в порту грузчиком. В 1948-м году на заработанные средства открыл авторемонтную мастерскую. В 1955-м году женился на Марии Родригес, которая в 1939-м году была вывезена с другими детьми из Испании в Россию, а в 1945-м году также эмигрировала в США из нашей оккупационной зоны в Германии...
   Шеф удовлетворённо откинулся на спинку кресла и водрузил ноги на стол. Майк с любопытством посмотрел на протекторы башмаков шефа, с прилипшей к одному из них раздавленной мухой, и продолжил:
   - В 1957-м году у них родился сын, которого родители назвали Аполлоном. Мальчик рос очень способным, с отличием закончил колледж, факультет журналистики Гарвардского университета. Русским языком владеет в совершенстве. В настоящее время работает в газете "Дип Ньюс*". Мечтает открыть собственную. А также мечтает побывать на родине отца. Сейчас находится в качестве шефа бюро газеты в Мехико. Как видим, все только что перечисленные факты из биографии кандидата нам весьма и весьма кстати...
  
   За четыре месяца до этого важного совещания в ЦРУ, в помещении
  
   0x01 graphic
   * Глубокие новости (англ.).
  
   редакции газеты "Дип Ньюс" с утра царила оживлённая обстановка -
   сотрудники газеты с новыми силами приступали к работе после рождественско-новогодних каникул. Каждому из не видевшихся целую неделю "дипньюсовцев" не терпелось поделиться с коллегами впечатлениями о прошедших праздниках, а заодно и обсудить планы на начинающийся 1982-й год.
   Главный редактор газеты, которого все запросто называли просто по имени Фрэнком, импозантный мужчина лет сорока, уже занимал место за столом в своей конторке, блестевшей прозрачными стенами в глубине помещения. Несколько молодых журналисток оживлённо болтали, прихорашиваясь у зеркала.
   Входная дверь открылась, и вошёл улыбающийся парень несколько нахального вида - спортивный обозреватель Джим. Проходя мимо весёлой симпатичной брюнетки латинского типа, он развязно её поприветствовал и попытался похлопать по туго обтянутому короткой юбкой заду. Та отвела его руку, нахмурив брови:
   - Отвали, Джимми!
   - Ну что ты, Сеси, уже и дотронуться нельзя...
   Джим повернулся к обворожительной молодой мулатке, рывшейся в своей сумочке в поисках какого-то косметического чуда.
   - Привет, Линда! Тебе помочь? - Джим как бы ненароком прошёлся ладонью по выдающимся упругим полушариям девушки пониже талии.
   Мулатка окинула его презрительным взглядом и молча исподтишка ткнула его кулаком под рёбра. Джим дёрнулся, слегка согнувшись, но тут же вновь принял горделивую осанку и приблизился к очаровательной блондинке, только что отправившей в рот жвачку. С натянутой улыбкой поприветствовал её, протянул, было, руку к её соблазнительной попке в потёртых джинсах, но тут же получил звонкую затрещину.
   - За что? - только и смог выдавить Джим.
   - За сексуальное домогательство на рабочем месте. Ты, Джимми, законы знаешь?
   - Знаю, - буркнул тот и с понурым видом направился к своему столу.
   В этот момент в двери появился Аполлон.
   - Привет, красавицы! Ох, как же я по вас соскучился!
   Все девушки, как по команде повернулись на его голос. С их лиц тут же слетела тень нетерпеливого ожидания, которая почти незримо покрывала их поверх напускной беспечности.
   Аполлон подошёл к мулатке.
   - Линда, ты бесподобна! Просто Снегурочка! - произнося эти слова, Аполлон украдкой поглаживал мулатку по аппетитной попке, что явно доставляло шоколадной девушке удовольствие.
   - Хочешь, я буду твоим Дедом Морозом? Как насчёт сегодняшнего вечера, малышка?
   Линда томно улыбнулась, чмокнула Аполлона в щеку и шепнула при этом на ухо:
   - Пол, ты же знаешь, для тебя у меня все вечера свободны.
   - Тогда - в обычное время в обычном месте.
   Аполлон коснулся губами мочки ушка, похожей на райское наслаждение "Баунти" в засушенном виде, и направился к блондинке. По-дружески её обнял. Рука Аполлона скользнула с талии блондинки вниз.
   - О, Мери! Мери Попкинс! Рождество тебе явно на пользу - ты сияешь, как рождественская ёлка! Хочешь, я буду твоим Санта Клаусом? Как насчёт сегодняшнего вечера, моя принцесса?
   Блондинка проворковала, млея под взглядом Аполлона:
   - Пол, я сгораю от нетерпения!
   - Тогда в обычное время в обычном месте.
   Аполлон подошёл к жгучей латинской брюнетке Сесилии. Поцеловал её сбоку в шею под иссиня-чёрными завитками, нежно погладил по заднице, которая, казалось, с готовностью оттопырилась навстречу чувственному прикосновению.
   Джим, украдкой поглядывая на, видимо, привычный ритуал в исполнении Аполлона, сглотнул слюну.
   - О, Сеси, ты прелесть! - Аполлон украдкой сжал соблазнительное полушарие. - Ты похожа на цветущую орхидею! Хочешь, я буду твоим колибри? Как насчёт сегодняшнего вечера, моя радость?
   - О, Пол! В обычном месте в обычное время? - Сесилия уже легонько тёрлась попкой о ладонь Аполлона.
   - OКей! - Аполлон ещё раз поцеловал Сесилию в шею и направился в сторону окончательно скисшего Джима.
   - Привет, Джимми! Что-то ты кислый какой-то. Что, Фрэнк заставил тебя в Рождество делать репортаж с кладбища, а на Новый год писать некрологи?
   - Привет... Пол, ну вот скажи мне, как тебе удаётся так играючи обращаться с девочками? Я всё делал в точности как ты, но они меня отшили, как сопливого мальчишку...
   - А для чего тебе с ними общаться, Джимми?
   - Что за идиотский вопрос? - Джим с недоверием посмотрел на Аполлона.
   - Вопрос, может, и идиотский, да только в нём вся суть... Держу пари, что, когда ты с ними разговариваешь, у тебя одна мысль: поскорее их всех перетрахать. У тебя все твои мысли написаны на твоей роже. Угадал?
   - А у тебя какие мысли? Болтать с ними о звёздах и диетах?
   - Дурак ты, Джимми. Для того чтобы общаться с ними играючи, нужно играть с ними... И лучше играть в куклы. Понял? Женщина - очень тонко организованное существо, она все твои крамольные мысли за милю чует. Когда ты с ней треплешься, думай о куклах - когда сопливый мальчишка думает о трахе, это вызывает в ней подозрение...
   Джим с недоумением уставился на усаживающегося за свой стол Аполлона.
   В этот момент на столе Аполлона зазвонил телефон. Аполлон снял трубку, приложил её к уху, затем посмотрел в сторону конторки Фрэнка. Сквозь стекло конторки было видно, что Фрэнк говорит что-то в телефонную трубку, глядя в общее помещение, в сторону Аполлона. Аполлон положил трубку и направился к конторке редактора.
   Войдя в конторку, Аполлон улыбнулся начальнику:
   - Привет, Фрэнк!
   Редактор встретил Аполлона у самой двери, пожал ему руку.
   - Ну, Пол, вижу, ты так и рвёшься в бой. Кстати, как тебе бой быков, коррида, то есть? - Фрэнк тоже добродушно улыбался.
   - Терпеть не могу эту живодёрню! Мне быков жалко. Я всегда за них болею. Я только для того иногда смотрю эту бойню по телевизору, чтобы увидеть, как бык всаживает рога матадору в задницу. Жаль, что это бывает раз в сто лет! - искренне возмутился Аполлон.
   - И это говорит человек, в жилах которого течёт испанская кровь, - Фрэнк по-дружески похлопал Аполлона по плечу. - А как же национальная гордость?
   - Плевать я на неё хотел. Ты, Фрэнк, не забывай, что во мне ещё и русская кровь. Ты обещал мне после Рождества командировку в Россию... Ты мне её уже третий год обещаешь. Так что, паковать чемодан?
   Фрэнк почесал затылок, прошёл к столу, отодвинул кресло, медленно опустился в него.
   - Садись, - Фрэнк кивнул Аполлону на стул, откинулся в кресле, водрузив ноги на стол. - Тут дело такое... - он замялся. - Пол, ты что-нибудь слышал о коста-риканской корриде?
   Аполлон сел, привычным жестом закинул щиколотку одной ноги на колено другой.
   - А что она, какая-то особенная? Коррида она и есть коррида, хоть на Марсе.
   По лицу Фрэнка было видно, что его, начавшее, было, падать, настроение улучшается. Он улыбнулся и сказал:
   - А вот тут ты, Пол, ошибаешься! В Коста-Рике она, действительно, особенная. Вот скажи мне, как перевести с испанского слово "коррида"?
   - Ну, если дословно, то - "беготня".
   - Вот! - Фрэнк обрадованно хлопнул ладонью по колену. - Коррида де торос - беготня быков! Заметь, не бой, а именно беготня. В Коста-Рике, Пол, быков не убивают! У них там изначальный смысл корриды сохранён - беготня, и никакого кровопускания! Никаких тебе тореадоров со шпагами! И каждый желающий может выйти на арену и подразнить 700-килограммового торо. Костариканцы гордятся своей гуманной корридой...
   - Ладно, Фрэнк, - Аполлон сделал нетерпеливый жест рукой, - спасибо, что просветил... Так что, паковать чемодан?
   - Пакуй! Завтра вылетаешь в Сан-Хосе.
   У Аполлона отвисла челюсть. Он попытался что-то сказать, но только открывал и закрывал беззвучно рот. Торопливо наполнил из стоявшей на столе бутылки минералки стакан, и тут же осушил его.
   - Повтори, что ты сказал, Фрэнк!
   - Да не кипятись ты, Пол, - в успокаивающем тоне, которым вещал редактор, сквозили нотки некоей вины. - В Россию всегда успеешь. А в Сан-Хосе послезавтра последнее представление - у них коррида только на рождественские и новогодние праздники. Мне некого послать, кроме тебя - никто у нас не владеет так испанским...
   - А Сеси? - Аполлон задыхался от возмущения. - Да она почти что оттуда родом!
   Фрэнк как-то злорадно улыбнулся.
   - Слышу слова истинного джентльмена! - в голосе Фрэнка на этот раз слышалась издёвка. - Кабальеро! Ты что, хочешь, чтобы Сеси поддел на рога бык? Или затоптал бедняжку? К тому же у Сеси узкая специализация - криминал. А ты - специалист широкого профиля.
   Аполлон недоумённо воззрился на редактора, который между тем продолжал свою пафосную тираду:
   - Ты знаешь мои методы, Пол. Да это просто закон, который обязан выполнять каждый журналист: для того, чтобы репортаж получился наиболее правдоподобным и интересным, нужно быть в гуще событий!
   - Так ты, что, хочешь, чтобы я бегал у быка перед носом по арене? - Аполлон побледнел.
   - А ты как думал?! Там все бегают...
   Аполлон снова наполнил стакан минералкой и осушил его залпом. Слышно было, как зубы оперативно проклацали по стеклу.
   - Фрэнк, да я при одном только виде коровьих рогов теряю сознание! С детства!
   - Жить захочешь - не потеряешь, - назидательно произнёс редактор.
   Аполлон в возмущении махнул рукой:
   - Слушай, Фрэнк, сдалась тебе эта коррида! На ней что, свет клином сошёлся? Что, мало на свете других новостей?
   Фрэнк укоризненно покачал головой:
   - Ага... Если так рассуждать, то вообще надо прикрыть все газеты... Вот ты, можно сказать, впитавший корриду с молоком матери, и то не знаешь, какая она в Коста-Рике. Ты представляешь, какой фурор произведёт твоя статья?! И на первой полосе - фотопортрет разъярённого быка в натуральную величину! - Фрэнк улыбнулся и очертил пальцами рамочку предполагаемого портрета. - Да наш тираж сразу подскочит раза в три!
   Аполлон нервно передёрнулся.
   - Уж не хочешь ли ты сказать, что я должен буду бегать перед быком с фотоаппаратом и просить его улыбнуться?
   - А ты как думал?! Да ты не бойся, - голос Фрэнка снова звучал успокаивающе, - я дам тебе свой фотоаппарат. Во всём Бостоне не найдёшь лучше: великолепная камера! Как ты там любишь говорить на своём русско-испанском папьяменто: проблем серо?
   Фрэнк открыл верхний ящик стола, достал оттуда фотоаппарат.
   Аполлон обречённо вздохнул:
   - Проблем серо... Да какой, к чёрту, ноль проблем! Я же тебе говорю: я коров боюсь... - внезапно его лицо просветлилось. - Ладно, Фрэнк, договорились... А по возвращении из Сан-Хосе меня уже будет ждать билет в Москву?
   Фрэнк снова откинулся в кресле, изучающе, с каким-то налётом вины, посмотрел на Аполлона.
   - Видишь ли, Пол... Тут такая штука... Руководство решило открыть корпункт в Мехико. На всю Центральную Америку. Мы уже можем себе это позволить. Твоя кандидатура самая подходящая.
   Аполлон возмущённо тыкнул в нос Фрэнку фигу:
   - Вот уж дудки! Пусть туда едет Сеси! Там ей быка дразнить не надо будет! И у неё там бабка живёт, сэкономите на гостинице.
   Фрэнк отстранил фигу Аполлона от своего носа и тоном, не терпящим возражения, сказал:
   - Пол, если тебя гонять в Сан-Хосе из-за какой-то паршивой корриды, не будет никакой экономии. Завтра ты летишь в Сан-Хосе, а оттуда - в Мехико! На год! А ты как думал?! Всё! Разговор окончен! Ты радоваться должен такому повышению, а ты ещё кочевряжишься!.. Поздравляю с новым назначением! Проблем серо!
   Аполлон негодующе посмотрел на редактора, затем резко повернулся и направился к двери.
   Фрэнк протянул вслед ему фотоаппарат:
   - Пол, возьми камеру, - в его голосе снова сквозили виноватые нотки.
   Аполлон вышел из конторки, так хлопнув дверью, что затряслась, как в лихорадке, стеклянная перегородка, а все, находившиеся в основном помещении, с изумлением посмотрели на него.
  
   Обычным временем и обычным местом для встречи с Сесилией был последний сеанс в кинотеатре. Аполлон, зная пристрастие горячей латинской чикиты к минету, всегда оставлял её на десерт. После первых двух, всегда бурных, встреч с Линдой и Мери встреча с Сесилией была просто манной небесной.
   На огромном экране разворачивались действия какой-то слезливой мелодрамы, что было весьма кстати. Полупустой зал едва освещался мерцающим светом от экрана. Аполлон с Сесилией сидели в гордом двуедином одиночестве на последнем ряду и целовались взасос. Для Сесилии это была необходимая прелюдия к основному действу. Рука Сесилии скользила по животу Аполлона, то и дело погружаясь за пояс джинсов. После каждого такого погружения бугорок под ширинкой заметно увеличивался. Наконец, видимо, найдя прирост и плотность предмета массажа достаточными, Сесилия оторвала свои губы от губ Аполлона, игриво лизнула его в нос, и сползла вниз, поудобнее устраиваясь между раздвинутых ног.
   Аполлон бросил последний затуманенный взгляд на целующуюся парочку на экране, сомкнул веки, и с блаженством на лице простонал:
   - О, Сеси, какая ты ласковая... моя ненасытная... Только с тобой, моя чикита, можно расслабиться... Из меня все соки выжала эта сумасшедшая Ме...
   Аполлон осёкся на полуслове, приоткрыл и скосил вниз глаза. Голова Сесилии размеренно двигалась вверх-вниз у него между ног.
   - ...мексиканская командировка... Такая запа-а-арка... Завтра вылета-а-аю, - Аполлон томно постанывал, снова прикрыв глаза. Вдруг он скорчил рожу, сделал глубокие судорожные вздохи и пару раз громко чихнул, основательно дёрнувшись при этом.
   Несколько голов из передних рядов повернулись назад.
   Аполлон вынул из кармана салфетку и демонстративно вытер нос. Положив салфетку на пышную копну волос Сесилии, снова прикрыл глаза в сладкой истоме.
   Сесилия подняла голову, посмотрела посоловевшими глазами на лицо Аполлона и прошептала:
   - О, Пол, меня так возбуждает твоя потребность чихать в момент возбуждения... Ты так дёргаешься... и напрягаешься... весь...
   Сесилия снова опустила голову и ритуально задвигала ей в темпе звучавшей с экрана музыки.
   - Да, Сеси... Ты так классно меня возбуждаешь, моя сладенькая кошечка... Ты просто супер... И такой релакс на смену возбуждению... А то меня совсем измочалила эта бесстыжая Лин...
   Аполлон вновь испуганно прикусил язык, скосил глаза вниз и нежно почесал Сесилию за ушком.
   - ... линия поведения этой скотины Фрэнка... Хочет, чтобы я быка его фотоаппаратом дразнил... А я коров боюсь, как чёрт ладана... О-о-о... Чёрта с два... Найму там какого-нибудь местного фаната... О-о-о...
  
   Однако пришло время снова перенестись на четыре месяца вперёд в штаб-квартиру ЦРУ, где продолжалось обсуждение кандидатуры спецагента...
   На замечание Майка о весьма подходящих для них фактах из биографии Аполлона, шеф вдруг подскочил, как ужаленный.
   - Постойте-постойте, - шеф протестующе замахал руками. - То есть, как это весьма кстати? Вы что, в самом деле, думаете, что нам подходит такой кандидат, чья фамилия и рожа постоянно мелькают на страницах газет. Вы явно недооцениваете КГБ!
   Леденец интригующе заулыбался, а Буль Гейт с трудом сдержал усмешку.
   - Ну, мы проверили, во всей нашей прессе никогда не появлялось его фотографии, - Майк сделал паузу, выискивая для леденца место, не мешающее говорить. - А что касается его фамилии... Дело в том, что Аполлон с момента своего рождения носит фамилию своей матери - Родригес. У Флегонта Иванова были некоторые трения с эмигрантскими мафиозными структурами, и, видимо, опасаясь за своего отпрыска, он решил дать ему фамилию матери. Под такой и только под такой фамилией он известен среди своего окружения. И что самое интересное, даже по нашим каналам при расследовании одного небольшого дельца он проходил как чикано*...
   - Как так? - шеф подскочил в кресле.
   Леденец развёл руками, а полковник Гейт поспешно доложил:
   - Уже начато расследование, виновные скоро будут выявлены.
   - Чёрт знает что! - шеф побагровел, напрягшись и пытаясь произнести ещё что-то длинное и гневное, но, в конце концов, махнул рукой и просипел:
  
   0x01 graphic
   * Чикано - выходец из Латинской Америки, главным образом из Мексики.
  
   - Парфенон! В современном состоянии. Какие придурки записали его в мексиканцы? Они что, даже на его рожу не посмотрели?
   Шеф взял фотографию из папки Майка, нервно тыкнул в неё пальцем:
   - Где они видели мексиканца-блондина? Да ещё с синими глазами!.. Козлы!
   Он ещё долго не мог успокоиться, поминая недобрыми словами всех на свете, включая своих ближайших родственников и злейших недругов, прекраснейшие образцы флоры и мельчайших представителей фауны.
   Мало-помалу этот обширнейший занимательно-познавательный монолог приобретал всё более спокойный тон и в конце вылился в самую примитивную жалобу начальника подчинённым - видите, мол, с какими разгильдяями приходится мне работать, с извинительным оттенком - впрочем, вас это никоим образом не касается.
   Видимо, не успев сосредоточиться, или, наоборот,
   рассредоточиться от слишком возбуждённого состояния и
   забыв произнести ключевое слово своего страшного ругательства, шеф завершил свою гневную тираду так:
   - Чикано... Идиоты! В современном состоянии.
   Он закурил, окончательно успокоился после глубокой затяжки и кивнул Майку: "Продолжай".
   Майк, до того времени интенсивно сосавший, словно разнервничавшийся младенец соску, свой леденец, тоном диктора, напоминающего зрителям содержание предыдущей серии многосерийного фильма, произнёс те же самые слова, на которых его перебил шеф, и которые вызвали длительное отступление от темы разговора:
   - ...И что самое интересное, даже по нашим каналам он проходил как чикано...
   Буль дёрнул Леденца за рукав, но было поздно - шеф уже успел побагроветь...
   - Чёрт те что! Чикано! Я им покажу чикано! С какими болванами приходится работать! А эти болваны там, - шеф кивнул головой на потолок и для пущей убедительности показал туда же пальцем, - ждут результатов. Как же, будут им результаты! С такими сотрудничками... Джеймсбондами... Парфенон!
   После очередного витка приступа гнева начальства, завершившегося на этот раз отнюдь не извинительным тоном, Леденец продолжил уже без напоминания о "наших каналах" и "чикано":
   - Таким образом, он сможет работать в России под фамилией своего отца, что снимет всякие подозрения насчёт своей миссии у самого кандидата - он будет только рад пощеголять отцовской фамилией.
   Шеф, уже окончательно успокоившись и снова начиная приходить в хорошее расположение духа, заметил примирительно-дружеским тоном:
   - Оказывается, это я недооценил вас, а не вы КГБ... Ну, а что вы можете сказать, так сказать, о деловых качествах этого самого Аполлона Иванова? Вы понимаете, что я имею в виду?
   Шеф с любопытством прыщавого подростка посмотрел на приятелей.
   - Конечно, - Леденец улыбнулся в ответ на заговорщическую улыбку шефа. - В деловых качествах Аполлона Иванова можете не сомневаться. Согласно имеющейся у нас информации, трудно найти более подходящую кандидатуру даже среди всего населения Штатов, а не только из числа выходцев из России. Видимо, своё благотворное влияние оказало смешение северной и южной кровей его родителей. Парень настолько сексуален, и пользуется таким успехом у женщин всех возрастов, темпераментов и комплекций, что его можно назвать просто гением этой стихии. И, самое главное, это не единственное его достоинство...
   - Ну, всё же, самое главное как раз и есть это его достоинство в штанах, - шеф засмеялся.
   - Конечно. Но, тем не менее, он настолько эрудирован и умён, что с успехом может вращаться в самых высоких изысканных кругах. Как я уже упоминал, русским языком владеет без малейшего акцента. Так что, деморализовать даже самые верхние эшелоны власти для него - не проблема. В этом досье, - Майк тыкнул пальцем в папку, - подробно описаны его деловые качества. В Мехико за ним уже установлено наблюдение с целью получения более полной картины в интересующем нас плане, чтобы избежать возможных ошибок. Кстати, отправим его в Россию прямо из Мексики, а для всех своих он по-прежнему будет в Мехико. Мы позаботимся о том, чтобы репортажи за его подписью шли в его газету регулярно.
   - Великолепно! А вы можете привести уже сейчас какие-то конкретные примеры, подтверждающие, так сказать, его профпригодность, - шеф с надеждой посмотрел на Майка.
   - Предостаточно, - Леденец сделал паузу, видимо, выбирая наиболее впечатляющий эпизод из жизни Аполлона Иванова, при этом сосредоточенно постукивая леденцом по зубам. - Его сексуальное влечение всегда находится в повышенной, так сказать, боевой готовности, и немедленно включается в любой, даже самый неподходящий, момент. Был такой случай. Уже в Мексике. Как-то, покупая билеты в кино, он спросил у своей очередной подружки, где ей больше по душе сидеть в зале. А, получив от неё ответ: "предпочитаю сзади", тотчас же среагировал на него соответствующим образом, то есть похлопал её по заднице, нежно произнёс: "я тоже" и предложил вместо кино пойти к нему домой, что и случилось. Остаётся добавить, что подруга осталась весьма довольна проведенным у Аполлона временем. У нас есть этому видеоподтверждение...
   - Я смотрю, вы напрасно времени не теряли. Смотрите только, не погорите с видеокамерами - всё-таки Мексика...
   - Это по моей части, - в разговор включился полковник Гейт, давая понять, что это непростое дело - дело его рук, и организовано по высшему разряду. - Как-никак, имеем кое-какой опыт.
   Шеф удовлетворённо кивнул, и Майк продолжил:
   - Могу добавить, что в "послужном списке" Аполлона Иванова не один десяток женщин, которые ранее считали себя фригидными, а теперь просто замучили своих мужей...
   Шеф растерянно почесал свою голую маковку.
   - У нашего кандидата такой арсенал любовных приёмов и такая необузданная фантазия, что вряд ли есть на свете женщина, способная после него остаться равнодушной к сексу. Подчёркиваю, даже после одного "сеанса" у Иванова эти дамочки становятся ненасытными. Анализ показал, что работоспособность их мужей резко падает. Какая, к чёрту, работа... - Майк махнул рукой.
   Шеф обеспокоено заёрзал в кресле и опустил глаза, словно пойманный с поличным.
   - Так что, заслав этого гиперсексуала в Россию, мы убиваем и второго зайца - избавляем нашу страну от такого вредителя. Он как колорадский жук, - Майк вдруг посерьёзнел, видимо, поддавшись патриотическому настроению. - И вообще, чем больше мы вышлем к ним подобных типов, тем лучше для нас и хуже для них...
   Шеф вдруг в нетерпении вскочил с кресла и с жаром выпалил:
   - Правильно! Нужно как можно скорее его туда отправить!
   Шеф снова сел в кресло, на некоторое время задумался с отрешённым видом, затем насупился, бурча себе под нос:
   - Пирсинг ей захотелось... И чтоб я за эти золотые колечки с бриллиантами дёргал... Браслеты ей туда оловянные... И замок на них повешу... Самый большой... Русский... Как он у них там называется?..
   Майк и Билл напряжённо вслушивались в бормотание шефа, вытянув шеи.
   - Что-что? - спросил Майк. - Простите, повторите, пожалуйста. Я не расслышал, что вы сказали.
   С шефа, наконец, сошло оцепенение. Он встрепенулся и обратился сразу к обоим сотрудникам:
   - Скажите, вы должны это знать: как у русских называется самый большой замок, который они вешают на ворота? Барный?.. Или амбовый?..
   Ответил полковник Гейт:
   - Амбарный.
   Шеф радостно подпрыгнул:
   - Точно! Амбарный!.. А ключ выброшу в мусорный бак!
   Майк и Билл недоумённо-опасливо переглянулись. Шеф же, расслабившись, потянулся в кресле, с довольным видом откинулся на спинку.
   - Ну что ж, будем считать, что с этого момента операция началась. Предлагаю дать ей кодовое название "Член", - сказал он, ещё раз сладко потягиваясь.
   - Мне кажется, это будет слишком откровенно и... прямолинейно, - осторожно заметил полковник.
   - Пожалуй, - после некоторого раздумья произнёс шеф. - У вас есть варианты?
   - "Агент 69", - Билл, казалось, только и ждал этого вопроса.
   - А почему 69?... Ах да, есть такая поза, - сразу сориентировался шеф. - Неплохо. Только как-то слишком узко и ограниченно. Не будем забывать, что это только начало широкомасштабной операции, и агентов у нас будет предостаточно.
   - Тогда "Агенты 69", - без видимой надежды в голосе произнёс полковник.
   - Ну, полковник, - в голосе шефа послышалась лёгкая укоризна. - Все агенты - под одним номером? По одной, так сказать, узкой специализации?..
   Пока шеф и Буль Гейт дискутировали, Леденец всё время невозмутимо посасывал леденец, и, казалось, не слушал диалога своего приятеля с шефом. Вдруг лицо его озарилось. Перестав причмокивать, Майк застыл, в общем-то, в довольно неудобной позе. Затем, видимо, уверившись в правильности своих умозаключений, медленно произнёс:
   - Операция "Многочлен".
   Шеф и полковник уставились на него. Постепенно с их лиц спало напряжение, вызванное, как водится, одной из труднейших задач всех времён и народов - придумыванием названия. Наступила пауза. Наконец, шеф, как бы подводя итог многочасовому заседанию, изрёк:
   - Да, это то, что надо. Законспирированно и с перспективой. Операция "Многочлен"! - Высшая математика секса! А первому агенту присвоим номер 69, - он взглянул на досье, лежащее перед ним. - Аполлон Флегонтович Иванов - "Агент 69".
   И, победоносно оглядев присутствующих, удовлетворённо добавил:
   - Парфенон! В изначальном состоянии.
  
  
   Глава 2
   В милиции
  
   Поёживаясь после ночной прохлады, царившей в вагоне, Аполлон осторожно спустился по крутым ступенькам вагона номер 13 на низкую платформу станции Михайлов Хутор. Огляделся. Перед ним впервые в его жизни предстала российская глубинка. Вернее, украинская, потому как на плакате, венчавшем маленькую двухэтажную башенку, которая возвышалась по левую сторону привокзальной площади, было написано по-украински: "Вас приветствует Украина!". А прямо напротив Аполлона стоял на двухметровом постаменте, с булавой в одной руке и свитком - в другой, серый Богдан Хмельницкий. Надпись на постаменте извещала, что памятник поставлен на годовщину Переяславской Рады и символизирует собой нерушимую дружбу русского и украинского народов.
   Здание вокзала, выдержанное в строгих серых тонах, было аккуратным и довольно внушительным, если не сказать - монументальным.
   Аполлон сразу отметил, что, по сравнению с московским Киевским вокзалом, с его грязью, толкотнёй и суматохой, станция, на которой он высадился, выглядела чистенькой, аккуратной и спокойной, похожей на игрушечную, и напоминала ему родную американскую провинцию. Ухоженные милые газоны с незатейливыми, но очень красивыми цветами, обрамлённые со вкусом подстриженным невысоким кустарником, как-то уютно оживляли розово-серую асфальтовую площадь. По углам газонов стояло несколько продовольственных и галантерейных киосков, в стёкла которых с весьма заинтересованным видом пялились редкие утренние пассажиры. По обе стороны здания вокзала расположилось несколько магазинчиков, "забегаловок" и пристанционных построек.
   Среди пассажиров, суетившихся, или просто дремавших под утренним солнышком на скамейках, с неизменными атрибутами путников - чемоданами и узлами, выделялись каким-то магическим спокойствием и деловитой неторопливостью местные жители. Их местное происхождение было нетрудно определить по будничной одежде, к тому же многие из проходивших или просто разговаривавших на площади были с велосипедами, на которые некоторые умудрялись взгромоздить даже внушительных размеров мешки.
   Человек в оранжевом жилете поливал из шланга газоны и окружавший их асфальт. В свежих прозрачных лужицах с наслаждением трепыхались голуби и воробьи.
   Несмотря на утреннее время - большие круглые часы на фронтоне вокзала показывали девять часов, - было довольно тепло. Яркое солнце на безоблачном небе обещало жаркий день.
   "Как хорошо, что я надел шорты", - подумал Аполлон, с удовольствием впитывая солнечные лучи и одновременно ощущая нежное поглаживание лёгкого ветерка между ног.
   После ночных вагонных приключений, результатами которых оказались приличный "фонарь" под глазом, смахивающий на "Девятый вал" Айвазовского в миниатюре, и весьма болезненная травма демографически ответственного органа, которая напоминала о себе при малейшей попытке сдвинуться с места или даже просто поднять ногу - "неплохо было бы очутиться сейчас где-нибудь в Шотландии и надеть юбку вместо штанов", - Аполлона можно было выставлять в качестве учебного пособия в развед-центре на предмет того, как не должен выглядеть шпион, чтобы не привлекать к себе внимания. Но Аполлон просто не знал, что он - сверхсекретный экспериментальный агент ЦРУ, засланный с очень важным заданием, от результатов которого могла зависеть дальнейшая судьба всего мирового сообщества. А потому он облачился так, чтобы, по возможности, уменьшить свои физические страдания и скрыть временные особые приметы: обыкновенную, ничем не примечательную голубую футболку дополняли очень даже примечательные в данной местности просторные шорты бежевого цвета и большие солнцезащитные очки в металлической оправе. Хотя, конечно, перед отправкой в Россию его проинструктировали, как нужно одеваться, как вести себя, чтобы органично слиться с местным населением, стать, так сказать, своим. Но сейчас весь этот инструктаж отошёл на задний план, уступив место просто насущной необходимости, в которой всё перепуталось: давно известно, что кровоподтёк привлекает большее внимание, чем тёмные очки, а походка враскоряку гораздо менее эстетична, чем самые кривые и волосатые ноги в шортах. А у Аполлона Иванова физических недостатков было не больше, чем у Аполлона Бельведерского. Как говорится, всё на месте. Откуда было знать бедному Аполлону, что в тех краях, в которых он очутился волею судьбы, всё было как раз наоборот: фингалы и нетвёрдая походка являлись гарантией того, что их обладатель - местного происхождения, и у встречных вызывали либо улыбку, либо укоризненные восклицания, обычно уже вослед, но никак не подозрения в иноземном подданстве. А, по крайней мере, два раза в месяц, не считая праздников, или, наоборот, траурных случаев, на эти мелочи вообще редко кто обращал внимание ввиду их массовости среди мужского населения, получившего зарплату или аванс. Шорты же и диковинные зеркальные очки, которые украшали нос Аполлона, наоборот, были весьма подозрительны. Впрочем, это, как и везде, дело вкуса и воспитания, а также внутреннего состояния организма конкретного индивидуума.
   На одной из скамеек, которую уже миновала тень от вокзального здания, сидела одинокая пожилая женщина с пожитками. Аполлон перекинул свою увесистую сумку через плечо и слегка вприсядку, провожаемый любопытствующими взглядами, направился в ту сторону.
   Откуда-то сверху раздались вдруг шипение и потрескивание, и женский голос пробубнил какую-то, видимо, важную, информацию. Какую именно, разобрать было невозможно: сквозь "хр-хр-хр..." слышалось только: "бу-бу-бу...".
   Аполлон поставил сумку, со всеми необходимыми для своей травмы предосторожностями сел на свободный край скамьи и, медленно водрузив щиколотку одной ноги на колено другой - очень удобное положение для пострадавшего органа в шортах, - откинулся на спинку. Женщина на другом конце скамейки, видно, пригревшись на солнышке, дремала. Аполлон, последовав её примеру, закрыл глаза. Нужно было спокойно, не спеша, обдумать сложившуюся ситуацию, выработать план дальнейших действий.
   Вспомнились события последнего времени, круто повернувшие его жизнь. В Мехико его нашёл один толстяк, представившийся его земляком, руководителем какого-то этнографического общества, в котором заинтересованы в получении самой подробной и правдивой информации о жизни в СССР. Никаких особых заданий не давалось, нужно просто пожить в России, выдавая себя за её гражданина, чтобы всё было натурально, как есть. Да, там видно, работают не дураки - Фрэнк правильно говорил: чтобы всё было достоверно и интересно, нужно окунуться в гущу событий, погрузиться в самую глубину... Ха-ха, эта скотина Фрэнк думает, что он торчит в Мехико... Им нужна книга о жизни в России. Да-а-а... Эти этнографы как будто господом посланы, как волшебная палочка, исполняющая все мечты... Этот тип из общества уверял, что репортажи за его подписью будут идти в Бостон регулярно и с хорошим качеством... Этот толстяк откровенно предупредил, что если здесь обнаружат, что он, Аполлон, американец, ему, даже ни в чём не повинному, светит тюрьма или Колыма. Впрочем, нелегальное проживание в чужой стране - уже преступление. А как в России обходятся с преступниками, он знает. Хотя родители ему об этом ничего не рассказывали. Вообще, с родителями ему повезло - благодаря им, особенно отцу, по-русски он говорит не хуже какого-нибудь москвича, знает литературу, культуру, обычаи, да и вообще, чувствует себя почти таким же русским как и американцем... Родители тоже думают, что он в Мехико... И друзья-подружки... И все расходы эти этнографы-антропологи взяли на себя, обеспечили переправку... бр-р-р..., лучше о ней и не вспоминать, надёжные документы - на его вторую настоящую, отцовскую, фамилию, легенду, снабдили русскими деньгами на несколько лет безбедного существования. Он уже успел сориентироваться, что с такой суммой он здесь - миллионер. И они согласились на его предложение для начала обосноваться в посёлке, где родился и жил его отец. Отец часто рассказывал ему о своей жизни в России. А последнее время старика вообще замучила ностальгия по родной земле...
   Не всё, конечно, так просто с этим этнографическим обществом. Что-то тут нечисто... Наверняка, они не те, за кого себя выдают. Хотя, с другой стороны, а почему бы и нет - прослышали, что он мечтает пожить на родине отца, способен написать бестселлер... Как говорится, задачи и цели совпадают... Да чёрт с ними! Главное, он волен жить, как захочет, безо всяких условий, ограничений и контроля. А может, и вправду им достаточно только книги о его житье-бытье тут. Хотя, всё-таки подозрительно... Да плевать, в конце концов! По возвращении он напишет такую книгу о России! Бестселлер! Всё изнутри! Всё испытано на себе. Никаких выдумок. Великая правда о России, от самых её глубинок до самой элиты! А название: "Американский русский". Или "Русский американец". Нет, лучше - "Я был русским столько-то месяцев". Или лет. Надо подумать... Это будет бомба! Это сколько же можно будет на этом деле заработать?! И, главное, уже есть заказчик! Да он ещё устроит аукцион среди издателей!.. Они будут рвать его рукопись друг у друга зубами! Ну, кто больше, господа? А он не спешит... Ну, кто больше всех?.. А дальше - его собственная газета! Нет, журнал. Точно, журнал. Что-нибудь почище "Плейбоя" или "Пентхауза". Да ещё с русским опытом... Вот тогда Фрэнк приползёт к нему на коленях...
   У Аполлона разыгралось воображение. Он представил, как сидит в роскошном кабинете за огромным столом. Входит Фрэнк. Он умоляюще-заискивающе смотрит на Аполлона и говорит с дрожью в голосе:
   - Пол, ну, пожалуйста, ну возьми меня! Ты же знаешь, на что я способен.
   А он его спросит:
   - А быков дразнить в Коста-Рику поедешь, Фрэнк?
   - Да, да! Я их буду фотографировать крупным планом! У меня лучший фотоаппарат во всех Штатах, Пол!
   И тогда он ему скажет:
   - Ладно, Фрэнк, пакуй чемодан... На два года на Аляску. Моржей и белых медведей фотографировать. А ты как думал?!
   Аполлон блаженно заулыбался, не открывая глаз.
   А девочки тут ничего!.. С этой проводницей Валей всё так многообещающе началось... Дьявол! Такого с ним ещё никогда не приключалось. Это же кому рассказать - не поверят. Вот смех бы был - вернуться из России с полным простором в штанах. Смех... Лучше уж застрелиться тогда... А зубки у неё острые... Смейся, не смейся, а теперь всё равно, пока не заживёт, придётся помучиться воздержанием... А может, лучше книгу тогда назвать "Оскоплённый в России"? Ха-ха. Или что-то в этом роде. Надо будет взять на заметку...
   Ладно, хватит о прошлом и отдалённом будущем. Настраиваемся на ближайшее будущее. Установка на полное перевоплощение из американца в русского. Забыть все свои американские привычки, вспомнить всё, о чём рассказывал отец. Самоконтроль и ещё раз самоконтроль. Уже чуть не прокололся со своим "проблем серо"...
   Аполлон, по-прежнему с закрытыми глазами, вяло зашевелил губами.
   Я успокаиваюсь и расслабляюсь... Я в России... Я русский... Так, отец, рассказывал, что из Михайлова Хутора обычно был какой-нибудь транспорт в Синель, на спиртзавод. Хотя, сколько лет уже прошло. Может, там уже и завода давно нет... Я гражданин России... Гражданин СССР... Гражданин...
  
   - Гражданин, - пожилой упитанный милиционер с погонами лейтенанта остановился возле загорелого светловолосого парня в бежевых шортах и зеркальных очках, вальяжно развалившегося на одной из привокзальных скамеек, - гражданин!
   Тот продолжал сидеть в вызывающей позе, закинув ногу на ногу так, что высветился протектор кроссовки с прилипшим к нему окурком.
   Милиционер, придав своему и без того строгому лицу ещё более строгое выражение, наклонился и тронул Аполлона - а это был, конечно же, он - за плечо:
   - Гражданин!
   - Ху*... - Аполлон встрепенулся и, видимо, ещё не придя в себя от
   0x01 graphic
   * кто (англ.).
  
   дрёмы, сбрасывая одну ногу с другой, носком кроссовки задел милиционера.
   Тот ойкнул и, согнувшись, схватился обеими руками за пах, куда пришёлся удар. Аполлон же, резко опустив ногу, тоже сморщился и инстинктивным движением рук прикрыл аналогичное место у себя.
   Публика, находившаяся поблизости, с недоумением и любопытством наблюдала за происходящим. Женщина, дремавшая на этой же скамье и открывшая глаза при первой призывной фразе милиционера, испуганно вскочила и, схватив свою поклажу, торопливо отбежала в сторону.
   Случайный удар, хоть и пришёлся в болезненное место, был, видимо, не столько сильным, сколько неожиданным. Милиционер тут же очухался, хотя страдальческая гримаса не сошла с его лица; рука его дёрнулась, было, к кобуре, но на полпути остановилась.
   Аполлон тоже оправился от неожиданного поворота событий, коснувшегося его травмированного органа.
   - Извините, - пролепетал он. - Простите, пожалуйста. Я не хотел... Это получилось случайно.
   - Ты!.. Ты!.. Вы!.. - милиционер то ли не находил подходящих для данной ситуации слов, то ли никак ещё не мог перевести дух после полученного удара. Наконец вдохнул поглубже и выдохнул:
   - Оскорбление!.. Матом... При исполнении... - он на мгновение задумался. - С нанесением тяжких телесных повреждений...
   Страдальческое выражение его лица уже сменилось на почти свирепое. К нему вернулось - только что подмоченное - достоинство представителя власти. Глядя на рассвирепевшего человека в форме, Аполлон побледнел.
   - Гр-р-ражданин, пр-р-ройдёмте в отделение, - рыкнул лейтенант и, увидев, что к ним уже приближается ещё один блюститель порядка, добавил, обращаясь к нему:
   - Иван, в отделение этого пляжника!
   "Ну вот, влип... Размечтался...", - тоскливо подумал Аполлон.
  
   Отделение милиции находилось рядом, в здании вокзала, только вход был с торцевой его стороны.
   В небольшой комнате, с окном, затянутым вылинявшей занавеской, стояло два стола - один напротив двери, второй под окном; в углу между столами покоился массивный сейф какого-то серо-буро-малинового цвета; у стены слева - небольшой шкаф; рядом - несколько потёртых стульев.
   Вошедший вслед за Аполлоном молодой сержант, которого звали Иван, кивнул на стулья:
   - Садитесь, задержанный.
   Аполлон сбросил с плеча сумку и сел на крайний стул у шкафа. Сержант за столом напротив начал раскладывать какие-то бумаги.
   Вошёл лейтенант, задержавшийся на площади перекинуться парой слов со знакомым.
   - Вот, Ваня, - начал он, с покряхтыванием располагая своё грузное тело за другим столом, - ты колысь бачив таке?
   Аполлон заметил, что тон лейтенанта уже не такой суровый, даже с каким-то оттенком благодушия. Вообще, внешний вид этого грузного немолодого человека был нисколько не воинственный. Было очевидно, что из себя он выходил крайне редко и когда уж совсем, наверное, бывало невмоготу.
   Лейтенант словно угадал мысли Аполлона:
   - Скильки рокив служу на станции, а такого зи мною ще нэ було.
   - Что? - молодой милиционер закурил. - Оформлять протокол?
   - Почекай, - лейтенант повернулся к Аполлону. - Вот ты мени скажи, хлопче, звидки ты взявся тут такий? Скильки працюю... та чого працюю - скильки живу, а такого попугая, та ще в трусах, у самому людному мисци ще николы нэ бачив. Та щоб ще й ногами махав. Ни, ты подывысь, подывысь на нього, Ваня, ты колысь бачив таке чудо? Хоч бы окуляры зняв, петух.
   Аполлон догадался, что этот не совсем понятный для него язык, на котором говорил лейтенант, - украинский. И в самом деле, здесь, в приграничной зоне Украины и России, был в ходу свой, особый язык - невообразимая смесь украинского с русским, причём диапазон пропорций их был очень широким - от почти чистого украинского или русского до "пятьдесят на пятьдесят", да иногда ещё и с белорусским акцентом - Белоруссия тоже рядом. Тем не менее, все друг друга прекрасно понимали. Хотя у лейтенанта явно доминировал украинский, смысл сказанного им Аполлону был ясен, как божий день.
   - Ладно, давай паспорт.
   Аполлон достал из кармашка сумки паспорт, с некоторой робостью протянул лейтенанту. Тот взял документ, раскрыл, прочитал:
   - Иванов Аполлон Флего... гон... Флегонтович.
   Перевернул несколько страничек, посмотрел на фотографию, перевёл взгляд на задержанного. Аполлон побледнел и даже как-то сжался.
   - Окуляры зними, Аполлон Флегонтович, - сказал лейтенант с лёгким металлом - что-то типа алюминия - в голосе.
   Было заметно, с каким удовольствием лейтенант произнёс непривычное имя-отчество. Аполлон понял, что от него требуют, нехотя снял очки.
   Оба милиционера уставились на него, как в экран телевизора с Пугачёвой на сцене. Аполлон с обречённым видом посмотрел на лейтенанта.
   - Це хто ж тэбэ так розмалював? Як яйце на Паску, - похоже было, что лейтенант даже обрадовался неожиданному открытию. - Та вин, сдаеться мени, и вправду цаца. А я вже було подумав, що вин брыкнув мэнэ спросонку.
   Аполлон поспешил подтвердить это первоначальное предположение, обрадовано кивнул головой:
   - Конечно спросонку! Да вы сами подумайте, какому идиоту придёт в голову бить милиционера?.. Задремал я на солнышке.
   - И що ж тоби приснилось? Судя по тому, як ты мэнэ обизвав...
   В этот момент открылась дверь, и в комнату вплыла полная женщина лет пятидесяти с хозяйственной сумкой.
   - А-а-а, Матвеевна, - лейтенант обрадовано привстал навстречу вошедшей, - сто рокив тэбэ нэ бачив.
   Женщина тоже расплылась в улыбке:
   - Здравствуй, Петрович! - она повернулась к Ване. - Здравствуй, Ванечка!
   Она снова повернулась к лейтенанту:
   - Я по делу к тебе, Петрович.
   Заметив сидящего у стены Аполлона, женщина как бы вскользь, но с любопытством, пробежалась по нему взглядом.
   Лейтенант не преминул использовать момент для того, чтобы доставить себе, а заодно и своей знакомой, удовольствие насладиться лишний раз таким редким сочетанием:
   - Це, Матвеевна, Аполлон... - он заглянул в паспорт, - Флегонтович Иванов!
   - Иванов, - поправил его Аполлон и приветливо улыбнулся женщине.
   Та добродушно улыбнулась ему в ответ.
   - Бачишь, Матвеевна, даже не Иванов, а Иванов, - эта незначительная поправка ещё больше развеселила лейтенанта, и он, налегая на каждый слог, произнёс:
   - Аполлон Флегонтович Иванов! Во!
   И он со значением поднял вверх указательный палец - как, мол, звучит!
   - Тэпэр правильно, Аполлон Флегонтович? - обратился он к Аполлону.
   Аполлон кивнул:
   - Правильно.
   Лейтенант повернулся к Матвеевне, вышел из-за стола.
   - Так що у тэбэ за дило, Матвеевна?
   - Да свояченица у меня вот гостила. На Харьков ей надо, на завтра. А в кассе очередища...
   - Добре, зробимо, - и лейтенант повернулся к Ване, - Ваня, сбигай у кассу до Марии, закажи на завтра на донэцький до Харкива...
   Петрович снова повернулся к Матвеевне:
   - Плацкартный?
   - Да, плацкартный, плацкартный, - Матвеевна закивала головой, - да хорошо б - нижнее.
   Аполлон при последнем слове непроизвольно улыбнулся.
   - Скажешь Марии, що для мэнэ, - проинструктировал Ваню Петрович.
   Матвеевна достала было из сумки кошелёк, но лейтенант остановил её:
   - Завтра виддашь.
   Ваня надел фуражку и вышел.
   - Ой, спасибо тебе, Петрович, - Матвеевна засунула кошелёк в сумку. - Всегда ты меня выручишь.
   - Нэ хвылюйся. Ты правильно зробыла, що зайшла, бо зараз з квитками тяжко. У студэнтив та школярив каникулы починаються. Видпуска. Лито е лито... Та ты сидай, Матвеевна.
   Лейтенант указал на только что освободившееся место за соседним столом.
   - Да некогда мне, Петрович, рассиживаться. Гости, сам понимаешь... Так я завтра забегу?
   - Нэ хвылюйся. Пидходьтэ за пивгодыны прямо до мэнэ.
   Лейтенант проводил Матвеевну до двери и, когда та вышла, задумчиво посмотрел на Аполлона.
   - Так що будэмо з тобою робыты? Ты що ж так, Аполлон Флегонтович... Иванов, вырядывся? Це ж тоби нэ пляж, в одних трусах прогулюватыся... И хто ж тэбэ так разукрасыв?
   Аполлон, воспользовавшись паузой с Матвеевной, успел раскинуть мозгами, и вопрос на этот раз не застал его врасплох.
   - С полки упал. С верхней. С женщиной поменялся... Так рвануло, что проснулся уже на полу. А когда падал, о столик - головой.
   - Оно и видно... - Петрович хмыкнул. - Так с полыци, кажешь? Точно?
   - А зачем мне обманывать?
   - Ладно. Бачу, парень ты, похоже, неплохой... А вот ци портки, - лейтенант кивнул на шорты, - придэться тоби переодиты.
   Аполлон уже успел настолько освоиться с обстановкой, что осмелился даже качать права:
   - Товарищ лейтенант, но я же в шортах, а не в купальнике!
   - Не положено мужику с голыми ляжками в общественном месте находиться.
   - Как - не положено? И кем не положено?
   - Ты що, мэнэ вчить будэшь? - лейтенант посуровел. - Сказано - не положено, значит - не положено! Ишь ты, какой умный выискался!
   Видно, когда распалялся, лейтенант переходил на русский язык.
   Аполлон понял, что спорить - чревато последствиями, только себе в убыток, и с неохотой полез в сумку. В это время на столе у лейтенанта зазвонил телефон.
   Петрович снял трубку.
   - Слухаю. А, це ты... Добре... Слухай, Ваня, забежи до Нины, визьми бутылку лимонаду. Я сёгодни з ранку ничого нэ йив, а зараз щось аппетит появывся... Да, Ваня, и сам знаешь, чого ще... Гроши я Нине потим виддам... Та ни, визьми тильки хлиба, бильш ничого нэ трэба. У мэнэ сало е.
   Положив трубку и обернувшись, Петрович увидел, что Аполлон уже приспускает шорты на колени.
   - Ты що, сказывся? Стиприза мэни тут тильки нэ хватало! Туалет, знаешь, дэ? - Петрович махнул рукой в неопределённом направлении. - З другого боку вокзала, за магазином. Там побачишь. А сумка нехай поки ще тут постойить.
   Аполлон застегнул шорты, замялся. В сумке, правда, в двойном дне, лежала кругленькая сумма. Лейтенант заметил его нерешительность, ухмыльнулся:
   - Та нэ бийсь ты. Кому вона потрибна, твоя торба. Вытягны гроши, як боишься, та иды.
   - Да нет, чего мне бояться. Деньги у меня в кармане, - отвёл подозрения Аполлон.
   - Ну тоди иды. Ничого з твоею торбою нэ будэ.
   В это время в отделение зашли какие-то мужчина и женщина в железнодорожной форме, и Аполлон, окончательно успокоившись, взял лежащие на сумке спортивные брюки и вышел. Вошедшие железнодорожники проводили его любопытствующими взглядами. Петрович улыбнулся им с интригующим видом.
  
   На улице солнце жарило вовсю. Аполлон надел очки, вздохнул. Свернув за угол и миновав здание вокзала и памятник гетману, поравнялся с небольшим аккуратным продовольственным магазинчиком с окнами во всю стену по обе стороны от входа. В окна было видно, как внутри несколько покупателей рассматривали витрину. С молоденькой продавщицей любезничал уже знакомый Аполлону милиционер Ваня.
   В двух десятках метров от магазина Аполлон увидел небольшое серое сооружение, окружённое такого же цвета двухметровым глухим забором. На ближайшей к Аполлону стороне забора едва различимо проступал начертанный мелом какой-то значок, похожий на усечённый конус.
   Аполлон задумчиво посмотрел на этот символ. "Наверное, силуэт женщины в юбке, - подумал он, - значит, мужской - с той стороны". Поблизости никого не было. Аполлон свернул за угол, и оказался за забором в закутке, из которого можно было попасть в туалет через зияющий дверной проём. Двери не было. "Видно, на лето снимают - жарко". Аполлон шагнул в тёмный прямоугольник. Некоторое время, пока глаза привыкали к полумраку, - помещение освещалось только через расположенное под потолком окошечко, - он ничего не видел. Вдруг прямо перед ним, откуда-то снизу, раздался пронзительный женский визг, и, словно из-под земли, в полутора метрах от Аполлона возник тёмный силуэт. Вскочившая с перепугу тётка, видимо, не успев довести до конца начатое дело, судорожно натягивала трусы.
   Аполлон от неожиданности оторопел.
   - Извините, это разве не мужской? - предельно вежливо спросил он.
   Тётка продолжала визжать и оправлять бельё и юбку.
   Аполлон, наконец, понял, что вопросы здесь неуместны, и выскочил наружу. Посмотрел на забор. На нём мелом была выведена большая буква "Ж". Аполлон с недоумённым видом обошёл забор к другому концу, уставился в раздумье на конус. "Чёрт, это же была буква "М". Мужской, значит", - дошло, наконец, до него.
   Не раздумывая долго, подгоняемый виной за только что совершённое, хоть и невольно, форменное безобразие, Аполлон поспешил свернуть за забор. И не успел среагировать на возникшую сразу за забором лужу. Белая чистенькая кроссовка наполовину скрылась в бурой жидкой грязи, пахнувшей застоявшейся мочой. Аполлон вынул ногу из грязи, потрепыхал ей, как шелудивый котёнок. Прижавшись к забору, обошёл лужу, и ступил на порог собственно туалета. Подождал, пока глаза стали различать обстановку. И правильно сделал, потому как весь бетонный пол был скрыт под слоем мочи, окультуренной обрывками газет. И хотя было видно, что этот проливчик, отделявший вход от возвышения с несколькими большими отверстиями, был совсем неглубокий, Аполлон не решился его форсировать. Над одним из отверстий преспокойненько восседал на корточках старик с оголённым задом, с помятой газетой в руке, и задумчиво курил папиросу.
   "Пошли они все к чёрту!", - Аполлон повернулся и, бочком-бочком миновав уже знакомый заливчик, вышел за забор.
   Отойдя к большому тополю, росшему в нескольких метрах за туалетом, стал усиленно очищать обувь о траву. Покончив с этим занятием, снял шорты и, уже расправляя брюки, перед тем как их надеть, поднял голову.
   У входа в магазин стоял милиционер Ваня с двумя бутылками и буханкой хлеба в руках и смотрел в его сторону. Позади сержанта несколько человек тоже с любопытством смотрели на непривычное явление и, улыбаясь, оживлённо его обсуждали.
   "Всё", - мелькнуло в Аполлоновых мозговых извилинах, и из их глубины выплыла и быстренько промелькнула вся короткая жизнь их обладателя. "Всё, приплыл... Теперь всё равно". Аполлон обречённо-вызывающе сел на траву, не спеша разулся, встал, надел брюки, снова обулся. И только тогда поднял голову.
   Публики, глазевшей на эту процедуру, заметно прибавилось, но Вани уже не было.
   "Странно. Неужели ушёл?!". Аполлон некоторое время с недоумением смотрел на расходящихся зрителей. Идти в отделение не хотелось страшно. А надо - сумка-то и паспорт там. Заметив неподалёку колонку, подошёл к ней, помыл кроссовки, руки, сполоснул лицо. Настроение немного улучшилось. Зеваки разошлись. Ничего не поделаешь, надо идти.
  
   Аполлон тихонько приоткрыл дверь в отделение.
   Петрович стоял спиной к двери возле открытого сейфа, и чем-то там манипулировал. Ваня, повернувшись в его сторону, увлечённо жестикулировал, рассказывая о только что виденном "преступлении":
   - ...А из женской уборной вышел, разделся совсем... Там бабы ходят, дети малые... и большие тоже, а он стоит голый, и хоть бы хны... И ещё нагло так лыбится, как майская роза...
   Со стороны сейфа послышался хлопок открываемой бутылки, и вслед за ним - звук наливаемой в стакан жидкости.
   "Лимонад", - сообразил Аполлон. Но взгляд его, скользнув по столу Петровича, обнаружил ещё не открытую бутылку и буханку хлеба.
   Тем временем Петрович ритуально произнёс:
   - Ну, хай живе Радянська Влада! - с шумом выдохнул и, поднеся руку на уровень рта, запрокинул голову.
   Послышались размеренные глотки и бульканье.
   Ваня тем временем, как ни в чём ни бывало, продолжал возмущённо описывать аморальное поведение Аполлона:
   - И хоть бы стыд какой был! Народ кругом возмущается, а ему всё до лампочки!
   Петрович опустил голову, удовлетворённо крякнул. Послышались лязг стекла о металл, скрип закрываемой дверцы сейфа.
   - Разрешите? - Аполлон снял очки и вошёл в помещение.
   Петрович повернулся, вид у него был добродушный.
   - А-а-а... Аполлон Флегонтович... Иванов, - он приветствовал Аполлона как старого знакомого. - Заходь, заходь.
   Ваня с неприязнью взглянул на Аполлона.
   Петрович закрыл сейф, окинул Аполлона удовлетворённым взглядом с головы до ног. Он раскраснелся и был в хорошем расположении духа.
   - Ну вот, зовсим друге дило... Тут Ваня мэни россказав про твою выходку у виходку. Що ж ты, спочатку до жинок, а потим и для всих стиприз устройив? Придэться тэбэ все ж оштрафуваты... Та благодари, що у мэнэ сёгодни настрий добрый, а то прийшлось бы тоби метлой махать суток десять. Так. Нэ меньш, - Петрович повернулся к Ване. - Ваня, составляй протокол.
   В тоне, которым всё это было произнесено, совсем, однако, не чувствовалось суровости. Действительно, у Петровича сегодня было хорошее настроение.
   Ваня сел за свой стол, стал с важным видом раскладывать бумаги.
   - А может... - начал, было, он, глядя на своего начальника.
   - Не может, - добродушно оборвал его Петрович. - Вот колы сядешь на мое мисце, дашь ему хоч пьятнадцать...
   Ваня, насупившись, повернулся к Аполлону:
   - Садитесь, задержанный. Ваше фамилия, имя, отчество...
   - Иванов Аполлон Флегонтович, - с явным удовольствием вместо Аполлона ответствовал Петрович, садясь на своё место и расстёгивая кобуру.
   Аполлон инстинктивно съёжился и побледнел. "Неужели...".
   Но рука Петровича извлекла из кобуры не пистолет, а промасленный газетный свёрток. Положив свёрток на стол, лейтенант достал из кармана перочинный ножик, не спеша порезал хлеб на заранее расстеленной газете.
   Аполлон, отвечая на Ванины вопросы, украдкой следил за Петровичем. Тот развернул свёрток. В нём оказался кусок сала и небольшая луковица.
   Петрович открыл лимонад, наполнил стакан.
   - Ваня, сало будешь? Ты такого ще нэ йив.
   - Да нет, Петрович, спасибо.
   - А зря. Як каже мий внук, трэба бильш йисты витамина С. А що таке витамин С? Це яй-це, мяс-це, саль-це...
   Петрович порезал сало, располовинил, не очищая, луковицу и приступил к трапезе.
  
  
   Глава 3
   Первые знакомства
  
   Когда, наконец, Аполлон вышел из отделения окончательно, солнце стояло уже в зените. Хотя, конечно, знакомство с милицией - штука неприятная, но если оно заканчивается благополучно, то жить сразу становится как-то веселей. А если у тебя к тому же есть веские основания опасаться такого знакомства, да плюс ещё нет ни малейшего представления на практике, что оно такое - советская милиция, то выход из отделения после задержания по своему эмоциональному положительному накалу близок к эйфории. Эти несколько часов, проведенных Аполлоном в обществе людей в милицейской форме, держали его в таком напряжении, что, выйдя за порог участка, он сначала нервно хихикнул, а потом от души расхохотался.
   "А вообще-то хорошо, что я сразу вот так вот и познакомился с милицией. Оказывается, не так уж страшен чёрт, как его малюют". И Аполлону так похорошело, так похорошело... Весь подсознательный страх, который у него постепенно скопился - не перед людьми, нет, он-то, ведь, сам был, по сути, русским, - перед властями этой загадочной далёкой России, - улетучился без следа. Он почувствовал себя вдруг свободно и уверенно, как на той земле, где он родился и прожил всю свою жизнь.
   И к нему вернулись обыкновенные человеческие чувства. И самое первое, конечно, чувство голода. Оно, вообще-то, начало шевелиться ещё тогда, когда Аполлон проходил процедуру составления протокола и уплаты штрафа. Потому что в то самое время, когда Ваня устраивал допрос с пристрастием, Петрович с таким аппетитом уписывал сало, приложившись ещё разочек к тому, что у него стояло в сейфе, что желудочный сок стал усиленно вырабатываться и в не столь благоприятной для Аполлона обстановке.
   Аполлон вдруг отчётливо представил огромный экран на одном из зданий где-нибудь в центре Нью-Йорка. На экране появилось довольное, раскрасневшееся лицо Петровича в милицейской форме. Петрович стал отдаляться, пока не появилась большая кобура на его поясе. Петрович расстегнул кобуру, достал оттуда соблазнительный куриный окорочок и, держа его наподобие пистолета, направил в экран. "Покупайте окорочка фирмы "Раша фуд", - склабясь в стандартной американской улыбке, произнёс он, и назидательно добавил: "Убойная сила витамина С!".
   Аполлон обогнул здание вокзала, которое, как оказалось, со стороны улицы находилось на приличном возвышении, и спустился по ступенькам. Перейдя дорогу - безо всякого покрытия, если не считать какую-то тёмно-серую дробь, похожую на шлак, - на которой кое-где виднелись лужи, он очутился перед одноэтажным кирпичным зданием, побеленным извёсткой, с аккуратным цветочным палисадником под окнами, разделявшими две двери. Над одной из дверей весела вывеска "Продмаг", над другой - "Столовая". Дверь в столовую, у которой стояло несколько прислонённых к ограде палисадника велосипедов, была открыта. Аполлон вошёл в проём, приятно щекотавший обоняние кухонными запахами. За входной дверью оказалась ещё одна дверь, тоже открытая, но занавешенная, наверное, от мух, грязно-серым марлевым пологом.
   Внутри столовой было многолюдно и, соответственно, шумно. Справа от входа, у стойки буфета, толпились в основном мужчины, оживлённо переговариваясь и жестикулируя. Было заметно, что настроение у всех приподнятое. В просторном зале за некоторыми из столов сидели клиенты, из того же разряда, что и толпящиеся у стойки.
   "Обеденное время, вот и толпа". Аполлон был прав. Но только отчасти. Главное же - в столовую только что завезли свежее пиво. Да ещё какое - бочковое!
   Упитанная блондинка с закрученными в мелкие кудряшки волосами и розовым лицом, в белом халате не первой свежести, орудовала массивными, из толстого рифлёного стекла, пивными кружками.
   "Наверное, натуральна блондинка - брюнеток таких розовых не бывает", - оценил намётанным глазом Аполлон, приближаясь к буфету. Осмотрел содержимое витрины-холодильника. На маленькой тарелочке - пол-яйца, залитые майонезом и сервированные зелёным горошком; ещё на такой же тарелочке - три подвяленных кружочка помидора; на третьей - пара маленьких рыбёшек, с нарезанным, тоже подвяленным, зелёным луком и зелёным горошком; на жестянках с фигурно завёрнутыми краями - салаты: квашеная капуста с вкраплениями того же зелёного лука и тёртая красная свёкла в помалиновевшем майонезном пятне.
   Вся очередь, как оказалось, жаждала только пива, а не обеда. Некоторые, правда, к пиву брали рыбёшек с луком. У других с собой была вяленая рыба - таранка. Это слово - "таранка" так и висело над толпой. Это было необходимое дополнение к пиву, предмет гордости настоящего завсегдатая пивных.
   Аполлон протиснулся к прилавку, на котором нашёл листок с меню, написанным от руки. Странно. В меню не было ни одного мясного блюда, только рыбные: рыбный суп, рыбные котлеты, треска жареная... А Аполлону страсть как хотелось чего-нибудь посущественней, желательно мяса.
   - А что, мяса нет? - спросил он буфетчицу.
   Та выразительно посмотрела на него, после того как наполнила очередной бокал:
   - Какое вам мясо? Вы, молодой человек, что, с Луны свалились? Сегодня ж четверг.
   - Ну и что, что четверг? - не понял Аполлон.
   - Как что? - вопросом на вопрос ответила буфетчица. - Рыбный день.
   - Какой рыбный день? - продолжал допытываться слегка изумлённый Аполлон.
   - Ладно... Ты чё дурачком-то прикидываешься? - ещё более выразительно посмотрела на Аполлона буфетчица. - Думаешь, очки напялил, что глаз не видно, так и повыпендриваться можно? Некогда мне тут шутки с вами шутить... Вас много, а я одна!
   Очередь любителей пива уже недовольно ворчала. Окончательно сбитый с толку, Аполлон заказал уху, рыбные котлеты с картофельным пюре, взял тут же, в буфете, хлеб, салат из капусты, и два стакана компота, на две трети заполненных сухофруктами. Весь этот его заказ приняла щупленькая маленькая старушка - уборщица, по просьбе буфетчицы. Та была занята пивом - совала под кран пустые кружки, наполняла их, принимала освободившуюся посуду, споласкивала, опять совала под кран. Кран на длинной металлической трубке торчал из деревянной пузатой бочки. Из этого сооружения каким-то образом торчал рычаг ручного насоса. Этим насосом орудовали, согласно подходящей очереди, жаждущие пива.
   Аполлон взял у уборщицы два коротких обрывка серой бумажной ленты, на которых корявым почерком, старательно послюнявив карандаш, старушка вывела "уха - 05" и "котл.", и, заплатив тридцать семь копеек, пошёл к раздаче - окошечку в кухню, расположенному в середине зала.
   Получив свой обед, Аполлон сел за свободный столик у окна и, с блаженством вытянув ноги под столом, осмотрелся. На стенах столовой, выкрашенных серо-зелёной краской до половины высоты - верхняя часть была побелена, - по всему периметру висело несколько информационно-назидательных плакатов: "Хлеб - драгоценность, им не сори, хлеба к обеду в меру бери", "У нас порядок такой - поел, убери за собой", "Приносить и распивать спиртные напитки категорически запрещается! За нарушение - штраф!", "Диетический стол". Под последним плакатом стоял стол, заваленный грязной посудой. На простенке между двух окон в рамочке под стеклом висела пожелтевшая бумага с каким-то рукописным текстом. Заголовок большими вылинявшими красными буквами гласил: "Социалистические обязательства коллектива железнодорожной столовой на ...", далее был вклеен белоснежный прямоугольник - "1982-й год".
   К соседнему столику подошли двое мужчин с кружками пива в обеих руках. Заметив на столе грязную посуду, осмотрелись, затем один из них повернулся к Аполлону.
   - Свободно? - спросил он.
   Аполлон кивнул:
   - Да, пожалуйста.
   Мужики поставили пиво на стол. Один из них сел, достал из кармана несколько таранок, стал стучать ими о край стола. Второй пошёл к раздаче.
   От окошечка раздачи с подносами вернулись уже двое. Расставили тарелки, сели к столу.
   Уха оказалась довольно вкусной. Проголодавшийся Аполлон наслаждался пищей. Можно даже сказать, был поглощён поглощением пищи. Вообще-то, ему была знакома русская кухня, но у этой ухи вкус был несколько непривычным для его заморского языка. Отправляя очередную ложку в рот, Аполлон незаметно рассматривал своих случайных сотрапезников. Один из них, тот, что достал рыбу, был примерно Аполлонов ровесник, великан, плотной комплекции, краснощёкий, с крупным носом и массивным подбородком. Второй - тоже молодой, среднего роста, круглолицый, с золотистыми волосами, торчащими во все стороны, как солома. Добродушное розовое смешливое лицо его было сплошь усеяно веснушками. Третий, появившийся последним, был маленький, юркий, чернявый, лет сорока, с нечесаными вьющимися волосами, с хитринкой в выражении лица.
   - Доставай, Хома, - сказал веснушчатый, обращаясь к краснощёкому великану.
   Тот повертел головой по сторонам, расстегнул на животе потрёпанный пыльный пиджак, вытащил из-за пояса небольшую блестяще-металлическую плоскую, слегка выгнутую как раз под линию внушительного вида живота, ёмкость. Отвинтил пробку, наполнил до половины заранее придвинутые к нему пустые гранёные стаканы, после чего ёмкость быстро и незаметно исчезла на привычном месте под пиджаком на животе. Веснушчатый тут же долил стаканы ещё на треть взятой в буфете минералкой. Все трое выпили. По их гримасам было видно, что это была не просто вода, а нечто более крепкое и приятное. Краснощёкий запил пивом, двое других уже закусывали котлетами.
   Когда Аполлон принялся за второе блюдо - бледные рыбные котлеты в мучной подливе с картофельным пюре, парни были уже навеселе, постоянно обменивались репликами с только им одним понятными прибаутками, от которых кто смеялся, кто улыбался, а кто просто фыркал. Не доев котлеты, не спеша тянули пиво, со знанием дела закусывая таранкой.
   - Володь, ну, ты вчерась поймал что-нибудь? - спросил краснощёкий веснушчатого.
   - Да не... Что-то совсем не клевала. Погода, наверно, не способствовала... Да и гуси мешали: коршуна увидели - гогот подняли. Они ж, блин, как базарные бабы - как начнут гоготать, так на целый день.
   - Херовому танцору яйца мешают, - хмыкнул краснощёкий, - я вчерась под мостом полтора десятка вот таких линей натаскал.
   Он выставил свою, величиной чуть ли не с теннисную ракетку, ладонь над столом, рубанул ребром другой ладони по подлокотному сгибу.
   - А на что ты ловил? - поинтересовался веснушчатый.
   - На что... На червяка. Пробовал на хлеб - не пошёл.
   - Что вы - червяк, хлеб... - хитровато-презрительно скривился чернявый, - я вон на прошлой неделе с Любой Касаротой под лесопилкой два раза бреднем затянул без всяких червяков - и три ведра карасей. Да если б Люба ещё потверёзей был...
   - Когда надо, я и карпов бреднем натаскаю, - перебил его краснощёкий, - хоть пять вёдер. А удочка - это для души...
   - Что ты, Бочонок, брешешь. Три ведра карасей он наловил, - не дал договорить краснощёкому веснушчатый. - Под лесопилкой отродясь столько карасей не водилось. Мне Люба рассказывал, каких вы карасей наловили. Лучше б помалкивал.
   Чернявый, не обращая внимания на реплику веснушчатого, пережёвывая редкими жёлтыми зубами таранку, с тем же хитрым видом прочавкал:
   - Какая-то у тебя, Хома, душа не такая. Для моей души так лучше вмазать чего-нибудь покрепче, да солёненьким огурчиком закусить... Наливай, что ли?
   Краснощёкий Хома повторил таинство с блестящей металлической ёмкостью.
   "Что-то тут не то, - Аполлон сквозь очки наблюдал и с интересом прислушивался к разговору, жуя котлету, - в меню одна рыба, разговоры тоже о рыбе".
   В этот момент, как подтверждение его размышлениям, в десну ему впилась рыбья косточка. Аполлон застыл с открытым ртом.
   - Чёрт! - вырвалось у него.
   Видно было, как его язык шарил за щеками, перекошенными гримасой боли. Нащупав, наконец, языком источник неудобства, Аполлон засунул два пальца в рот и достал оттуда злополучную косточку.
   - Послушайте, ребята, здесь, вообще, кроме рыбы что-нибудь бывает?
   Парни замолчали, затем переглянулись, посмотрев сначала на Аполлона.
   - В каком смысле? - спросил Хома.
   - В смысле поесть. Мясо, например.
   - А-а-а... В столовой, что ли? Бывает, конечно. Только сегодня четверг.
   - Ну так что, что четверг? - уже во второй раз в течение какого-то получаса задал один и тот же вопрос Аполлон. И во второй раз получил такой же, как и в первый, ответ:
   - Как что? Рыбный день.
   - Что значит - рыбный день?
   - Да ты что, с Луны свалился? Каждый дурак знает, что по четвергам - рыбный день.
   - Это что же, каждый четверг в этой столовой - только рыба? - спросил Аполлон, слегка смущённый низкой оценкой его умственных способностей.
   Парни снова недоумённо переглянулись. Было заметно, что у веснушчатого и чернявого взгляды при этом были уже слегка подзатуманены.
   - Почему в этой? Во всех. По всей стране. И в ресторанах, наверно, тоже. Ты чё, мужик? - Хома смотрел на Аполлона с явным удивлением, если не с сочувствием - как на сбежавшего из дурдома недоумка.
   Аполлон сконфузился. По его лицу пробежала неуверенность. "Опять влип со своими расспросами".
   - Да я в том смысле, что - какой смысл?.. - начал выкручиваться он.
   - О-о-о! Смысл оч-чень большой. Вот ты прикинь, - чернявый поднял вверх руку и покачал указательным пальцем, - в году - пятьдесят два четверга. Значит, пятьдесят два дня в году вся страна жрёт только рыбу. Секёшь, какая экономия мяса за год получается? Рыбы-то вон сколько плавает по океанам да морям. А поросёнка или бычка выкормить - это тебе не рыбку поймать. Не-е-е. Смысл оч-чень даже большой.
   Язык у чернявого уже слегка заплетался.
   - А-а-а... Теперь понятно. Действительно, как я раньше не догадался.
   Хома с веснушчатым переглянулись - то ли парень, действительно, дурак, то ли сам смеётся над всезнающим Бочонком. Но, взвесив все "за" и "против", решили, видимо, что совсем не дурак.
   Новая косточка вонзилась в Аполлонов язык, исказив тем самым лицо мученической гримасой. Видно, у Аполлона был совсем уж жалкий вид после всех мытарств за последние пол-суток, потому как парни посмотрели на него с сочувствием, а Хома извлёк из-за пояса ёмкость и, с молчаливого согласия товарищей, наполнил уже не три, а четыре стакана - включая Аполлонов уже опустевший стакан из-под компота. Веснушчатый долил минералки. Все трое подняли стаканы. Выражение лица Аполлона сменилось с мученического на любопытствующее.
   - Ладно, земляк, давай выпьем, - сказал чернявый, обращаясь к Аполлону, и поднёс свой стакан ко рту.
   - Что это? - спросил Аполлон.
   - Не бойся, не отравишься. Лекарство, - веснушчатый от души, заразительно засмеялся.
   Аполлон, конечно, догадался, какого рода это "лекарство", и хоть он употреблял спиртное очень редко, совсем даже, можно сказать, иногда - только в качестве допинга в душещипательной компании какой-нибудь красотки, но тут решил, что как раз сейчас такое "лекарство" пойдёт ему впрок. Он вдруг вспомнил все свои так оперативно приобретенные синяки и царапины, и решительно взял в руку стакан. Вслед за парнями опрокинул его содержимое в рот. У него тут же перехватило дыхание. Можно даже сказать, что он чуть не задохнулся - так перехватило. Он покраснел, на выпученных как у рака глазах выступили слёзы, непроизвольно открылся рот. "Лекарство" оказалось покрепче, и намного, любого из употреблявшихся ранее напитков, будь то хоть виски, ром, коньяк или водка, и Аполлон скорее инстинктивным, чем осознанным, движением опрокинул в открытый рот остававшийся стакан компота вместе с яблоками и грушами.
   - Во даёт! Спирт компотом запивает, - радостно засмеялся веснушчатый. - А на закуску - яблоки с грушами.
   - А вы знаете, что такое коктейль "Светофор"? - спросил Хома, обводя взглядом по очереди всех сотрапезников, включая Аполлона, который уже успел прийти в себя.
   - Ладно, рассказывай. Чего тянешь? - вместе с вопросом прожевал кусок котлеты чернявый.
   - Обожди, дай закусить.
   Хома закинул в рот остатки котлеты, вытер тарелку кусочком хлеба и тоже отправил его в рот.
   - Значит так, - наконец произнёс он, - наливаем в стакан на одну треть томатного соку...
   - А-а-а... Знаю. Это "Кровавая Мэри" называется, - нетерпеливо перебил Хому чернявый.
   - Сам ты кровавая Мэри, Бочонок, - беззлобно ответствовал Хома, - не перебивай. Наливаем, значит, на треть стакана томатного соку. Потом вливаем туда аккуратненько желток с яйца, а сверху потихоньку, чтоб не перемешивалось, наливаем спирту или водки... лучше, конечно, спирту... и капаем...
   Тут Хома интригующе, в предвкушении грядущего эффекта, опять обвёл взглядом всю компанию.
   - ...И капаем туда каплю зелёнки.
   - А на хрена зелёнка? Ты что, Хома, того?.. Первый раз слышу, чтоб зелёнку пили. Сам - было дело, когда-то припекло - так лосьон какой-то у бабы выпил, - чернявый вдруг заржал, - ты ж потом зелёным гавном* срать будешь.
   - Мозги у тебя ни хрена не соображают, Бочонок. Ты ж только каплю на полстакана водки капаешь. Для цвету. Получается светофор: сверху зелёный, в середине жёлтый, внизу красный. И пить удобно: выпиваешь сто грамм и следом закусываешь яйцом и томатным соком, - Хома улыбнулся, - а главное, красиво.
   Веснушчатый и чернявый по прозвищу Бочонок удовлетворённо хмыкнули.
   - Только у светофора всё наоборот, - как бы прикидывая что-то, заметил веснушчатый, - сверху-то красный, а зелёный внизу... Ты, Хома, когда права получать будешь, не забудь эту истину.
   - А мне и забывать нечего, я и без тебя знаю. Ты прикинь, соломенная твоя башка, когда ты его в рот опрокидываешь, тут и получается всё как надо.
  
   0x01 graphic
   * Гавном - принципиальная транскрипция автора.
  
   Все трое дружно заржали. Аполлон тоже засмеялся. После выпитого спирта с минералкой внутри у него было тепло, а снаружи спокойно, наконец, и весело.
   - А вы знаете, что гады немцы придумали? - продолжил он тему, так неожиданно заданную его действиями по восстановлению перехваченного дыхания, случайно услышанной на вокзале в Москве шуткой.
   - Что? - в один голос вопросили все трое.
   - Изобрели такой порошок: всыпаешь его в стакан холодной воды, размешиваешь, и у тебя на глазах получается пиво - цвет, пена под потолок...
   Тут настала очередь поддатого Аполлона заговорщически обвести своих слушателей взглядом.
   - А-а-а, слышал. Концентрат называется, - протянул веснушчатый. - Где-то в газете читал, кажись.
   Тут Аполлон ещё раз обвёл всех посоловевшим взглядом и поставил победоносную точку:
   - А в осадок - вот такая таранка выпадает, - он ткнул пальцем в лежащую на столе общипанную рыбину.
   Парни проводили внимательными взглядами движение его руки, в недоумении уставились на рыбий полу-скелет. Наступила короткая пауза. Все переваривали сказанное, сопровождённое указанным. Потом захохотали, оценив, наконец, шутку.
   - Вот заливает, - воскликнул сквозь смех веснушчатый и доброжелательно спросил, - тебя как звать-то?
   - Аполлон, - слегка заплетающимся языком ответил Аполлон.
   - Американец... - не то утверждая, не то спрашивая, уставился на него мутными глазами Бочонок.
   У Аполлона похолодело в груди - "вычислили уже". Он невольно осмотрел себя с ног до головы.
   Пока Аполлон соображал в слегка растерянном, побледневшем виде, что ответить на столь проницательное замечание Бочонка, веснушчатый, спокойно отхлебнув пива, обратился к Бочонку:
   - А чё американец-то?
   - Ну как же. Ты что, совсем неграмотный, что ли? - у Бочонка уже заплетался язык, и он немного заикался, быстро проговаривая слова. - У нас ракеты - "Восток", "Восход", "Союз", а у американцев какие?.. "Аполлон". А ещё эта стыковка "Аполлон" - "Союз"...
   - А-а-а, и правда.
   - Слушай, Аполлон, ты приезжий, что ли? - спросил Хома, окинув Аполлона оценивающим взглядом с головы до ног.
   Аполлон кивнул. Он уже понял, почему его назвали американцем, и успокоился. Даже развеселился - как, оказывается, всё просто и логично. И как он только сам не догадался про эти ракеты.
   - Откуда? - допытывался Хома.
   - Из Закидонска, - ответил Аполлон, как его учил на инструктаже толстый этнограф, и как значилось в его документах.
   - В гости приехал, или по делам?
   - Чё ты, Хома, к человеку пристал, как банный лист к жопе? - безразлично-риторически произнёс Бочонок.
   - Обожди, - отмахнулся от него Хома. - В отпуск, что ли?
   - Да так, проездом, - Аполлон немного растерялся перед неожиданными вопросами, - еду к родственникам, может, там на работу устроюсь получше, - вспомнил он наставления толстяка из этнографического общества.
   - А ты кто по специальности? - продолжал допрос Хома.
   - Жур... - у Аполлона чуть не вырвалось: "журналист", но он вовремя спохватился, в напряжённом раздумье посмотрел на Хому.
   - Журавли у вас водятся? - наконец радостно спросил он.
   Хома изумлённо уставился на Аполлона:
   - А на хрен тебе журавли?
   - Люблю журавлей, - ещё радостнее ответил Аполлон.
   - Водятся, - Хома шумно вздохнул, - на болоте под лесопилкой - хоть жопой жри!.. И кулики встречатся... И аистов до хрена. Любишь аистов?
   Хома доверительно наклонился к Аполлону.
   - Люблю... Они детей приносят, - простодушно улыбаясь, ответствовал тот.
   - Ладно, - Хома похлопал Аполлона своей теннисной ракеткой по руке. - Так кто ты по специальности-то?
   - Шофёр, - наконец вспомнил инструкцию Аполлон.
   - О! - воскликнул Хома, победоносно посмотрел на Бочонка, как бы вопрошая: "ну что я говорил?", и продолжил анкетирование:
   - А давно баранку крутишь?
   - К-какую баранку?
   - Ну, руль.
   О! Ещё бы! Наверное, ему не было ещё и семи, когда отец дал ему прокатиться на стареньком "Форде".
   - Да уж лет семь, - прикинул по имевшимся у него советским водительским правам Аполлон.
   - А права у тебя с собой? Трудовая?
   - Конечно.
   - Слушай, Аполлон, - Хома придвинул к нему стул, - нам на завод как раз хороший шофёр нужен. На спиртовоз. Вон, как Перепелиное Яечко.
   Он кивнул на веснушчатого, который потягивал пиво, закусывал его таранкой и улыбался.
   Сразу два пункта из этой короткой информации задели слегка подзатуманенный рассудок Аполлона. "Индеец", - сообразил он по поводу Перепелиного Яечка и чуть не воскликнул: "Земляк!". Но вместо этого, слава богу, обрадованно переспросил насчёт второго пункта:
   - Так вы со спиртзавода? Из Синели?
   - Во! Только приехал, а уже знает, - с гордостью за своё, как оказалось, широко известное село произнёс Перепелиное Яечко.
   - Точно, Американец, давай к нам. Колобок через неделю увольняется, в совхоз уходит. У него хорошая машина - "157-й"*... Почти новый, - Бочонок откинулся на спинку стула, тщательно вытер о пыльную рубашку пальцы.
   "Почему его, такого худого, Бочонком зовут?" - размышлял Аполлон, попутно вникая в смысл сказанного. Однако, удача сама шла в руки. Как говорят русские, на ловца и зверь... Но для виду, наверное, надо поломаться.
   - Так это ж через неделю...
   - Да ерунда какая. Недельку послесаришь, а потом принимай "лайбу", - наседал Хома.
   - Ну, так вот сразу? Надо подумать...
   - Да чего тут думать. На спиртовоз каждый хочет сесть. Вон, хотя бы Бочонок. Да только пусть лучше зерно или уголь возит, сто лет он мне сдался, - подковырнул Хома Бочонка.
   Тот, однако, не обиделся, по-прежнему со своей, как выяснилось, традиционной, хитрецой улыбался:
   - Да ладно тебе, Хома. Можно подумать, ты меньше меня пьёшь. У тебя веса в два раза больше по сравнению с моим... А то, может, и больше... На один мой стакан тебе надо два выпить... А то и три... чтоб уровняться... И кто тебя только подвальным поставил? Надо было меня поставить, как раз в два раза б экономия продукта
  
   0x01 graphic
   * "157-й" - тяжёлый трёхосный грузовик "ЗиЛ-157".
  
   получилась... А то и в три...
   Бочонок хитро подмигнул Перепелиному Яечку, посмотрел с лукавинкой на Аполлона.
   Хома, не обращая внимания на реплику Бочонка, продолжал наседать на Аполлона:
   - Ну так что, по рукам? Ты мне сразу понравился. Парень, видать, не глупый, не то, что некоторые - не будем пальцем показывать.
   Он заговорщически кивнул на товарищей. Те снисходительно улыбались - заливай, мол, заливай!
   - А далеко ехать-то?
   - Через два часа там будем... Заработок хороший. Если два рейса в день делать будешь, так вообще... Ты как, женатый? А то мы тебе и невесту найдём - у нас там такие девки пропадают.
   - Да, одна Катюха чего стоит, - протянул Бочонок.
   - Об Катюху уже не один зубы поломал. Колобок, вон, подкатывался, и то отшила. Он же ж привык, что они под него сами ложатся. А тут от такого позору неделю спать, наверно, не мог, - Перепелиное Яечко засмеялся. Как он искренне, заразительно смеялся!
   "Надо соглашаться, а то ещё, чего доброго, передумают". Аполлону нравились эти простые ребята. А ещё, и это, наверное, было основным аргументом, его уже заинтересовала таинственная, неприступная Катюха.
   - ОK... - вырвалось у него, но он тут же сориентировался, - к-конечно согласен.
   - Ну вот, так бы сразу, - Хома полез за пояс. - Это дело надо обмыть.
   На этот раз он наполнил только два стакана - свой и Аполлонов. Аполлон вопрошающе посмотрел сначала на Хому, затем на его товарищей. Хома поймал его взгляд, и с серьёзным видом разъяснил:
   - А им больше нельзя - они за рулём.
   - К-как за рулём?
   - Обыкновенно. А ты думал, кто нас повезёт?
   Аполлон обалдел, вперившись растерянным взглядом в Бочонка - его повезёт шофёр, еле ворочающий языком! В голове молнией промелькнула картина: по хайвею несётся мощный грузовик, в кабине которого сидит он, Аполлон, рядом с глупо улыбающимся Бочонком, болтающимся за рулём, как дерьмо в унитазе... Может, ещё не поздно отказаться?
   Видно, на лице мысли эти его летальные выступили слишком отчётливо, потому что Хома поспешил успокоить:
   - Да ты не бойся. Первый раз, что ли? У нас все шофёры асы. Ещё не было случая, чтоб до завода кто-нибудь не доехал. Спят за рулём, а едут...
   Бочонок в воображении Аполлона перестал глупо улыбаться и заболтался за рулём с закрытыми глазами. Ещё лучше!
   - Ну что, вздрогнем? - Хома поднёс свой стакан ко рту. - За знакомство сначала.
   Хома опустошил свой стакан под завистливые взгляды Бочонка и Перепелиного Яечка, запил пивом.
   "А-а-а, там видно будет". Аполлон тоже взял свой стакан.
   Снова у него полезли глаза на лоб, выступили слёзы. Он схватил бутылку минералки и выцедил её прямо из горлышка до последней капли.
   - Володь, сгоняй ещё за пивком, - сказал Хома Перепелиному Яечку, одной ракеткой доставая из кармана смятую рублёвку, а другой расстёгивая пиджак. - И килечку на сдачу.
  
  
   Глава 4
   О том, что бывает, когда желания не соизмеряются с возможностями
  
   Возле столовой стояли две допотопные машины, похоже, ровесницы Аполлона: зелёный бортовой грузовик "ЗиЛ-150" и автоцистерна "ЗиЛ-157" с зелёной кабиной и серой собственно цистерной, на которой мелом большими корявыми буквами было написано: "Люба Касаротая".
   Из столовой, пошатываясь, вышла вся четвёрка: Хома, Бочонок, Перепелиное Яечко и Аполлон со своей сумкой и в тёмных очках.
   - Вот на такой, только даже ещё поновей - Колобок за своей машиной следит, и будешь ездить, - Хома подошёл к спиртовозу, стоявшему задними колёсами в большой луже. - А щас поедешь с Бочонком - у нас уже есть пассажир.
   В кабине спиртовоза, действительно, виднелась старушечья голова в тёмном платочке, которая закивала на какие-то замечания Перепелиного Яечка, уже занимавшего место за рулём.
   Аполлон после третьего стакана совсем прибалдел, его слегка занесло, да прямо в лужу, где он и совершил резкий разворот на сто восемьдесят градусов и подошёл к грузовику Бочонка. Сам Бочонок стоял у заднего борта, сбрасывая давление в мочевом пузыре после выпитого пива. Аполлон тоже почувствовал аналогичные позывы в своём организме. Он проводил взглядом отъезжающий спиртовоз и повернулся к Бочонку, уже успевшему застегнуть штаны и направившемуся к кабине.
   - Я сейчас, схожу только в туалет, - сказал он Бочонку заплетающимся языком, поставил сумку и уже, было, направился к лестнице, ведущей к вокзалу, но Бочонок его остановил:
   - Ты что, красна девица? - Бочонок смотрел на Аполлона то ли пренебрежительно, то ли с недоумением. - Никого ж не видать, уже б давно поссал.
   "И правда, никого нет. Ч-чего мне куда-то подниматься. Опять там в мочу ещё влезу. А тут минутное дело". Аполлон даже искренне удивился, как он сам не догадался. Ему было легко, весело, и на всё наплевать с высокой колокольни. Он подошёл к колесу, оттянул резинку на штанах и пустил напористую струю.
   Бочонок повернулся на характерный звук, увидел это безобразие и заорал:
   - Ты что?! Сдурел, что ли?! Куда ссышь?!
   - Не видишь? На колесо. Ты ж сам сказал: давай здесь, - ответил Аполлон с блаженной улыбкой на лице.
   - Я тебе говорил ссать на колесо?! Ты видел, куда я ссал? - Бочонок грубо оттолкнул Аполлона от колеса. - Ты... Американец хренов! Кругом столько места, а ему обязательно надо на колесо!
   Аполлон, не ожидавший толчка, выпустил из рук многострадальный источник, пытаясь ухватиться за борт, чтобы не упасть. По источнику смачно хлопнули сразу две резинки: от трусов и от штанов, и он исчез в штанах. Аполлон заорал, а в соответствующем месте его голубых брюк быстро расплылось мокрое тёмное пятно и, проступив по всей длине одной из брючин, вытекло тоненькой жёлтой струйкой по кроссовке.
   - Ты ч-чего? - только и смог он произнести, оторавшись и непонимающе глядя на Бочонка.
   - А ты что, неграмотный? Сам не знаешь, что на колёса ссать нельзя? Как потом гайки будешь откручивать? Шо-о-офёр! - презрительно скривил губы Бочонок. - Да за это по морде бьют.
   "Опять что-то не так сделал. Видно, ссать на колёса - плохая примета, - сообразил Аполлон. - Надо исправлять положение".
   - Знаю-знаю... Просто в голову стукнуло - не сообразил, что это колесо... С-смотри, что наделал, - Аполлон оттянул брючины в стороны, с любопытством разглядывая живописные узоры.
   - Знаю-знаю, - передразнил Бочонок. - Не сообразил он, что колесо... Ты что, думал - унитаз?
   Бочонок, видно, и без публичной демонстрации уже узрел позорные пятна и, сменив гнев на милость, проворчал вполне миролюбиво, даже со смешком:
   - Ты мне всю кабину провоняешь.
   Аполлон полез в свою сумку и уже достал, было, шорты, но вовремя заметил спускающегося по ступенькам от вокзала старого знакомого - лейтенанта Петровича.
   - Ладно, садись, ссыкун, поехали. Яечко вон уже где, - Бочонок кивнул вслед скрывающемуся за дальним поворотом спиртовозу.
   Аполлон даже обрадовался такой чудесной возможности побыстрее скрыться с глаз приближающегося Петровича - не хватало ещё "десять суток махать метлой", как тот выразился, за нетрезвое состояние... и непотребный вид. Он быстренько сунул шорты в сумку и, пригибаясь, забрался в кабину.
   Уже в кабине, пригнувшись и провожая взглядом проходящего мимо милиционера, Аполлон, то ли к месту, то ли не к месту, вспомнил о том, что стоит у Петровича в сейфе, что-то такое со стеклянным звоном и аппетитным бульканьем, и ему снова стало весело, и он даже забыл о своих мокрых штанах.
  
   Спиртовоз стоял возле магазина с большой табличкой над дверью с нарисованным румяным караваем и надписью "Хлеб".
   Бочонок остановил машину.
   - Надо хлеба взять - пояснил он, доставая из-за спинки сиденья большой дерюжный мешок.
   Аполлон даже не успел удивиться такой непривычной таре под хлеб, потому что уже успел задремать под натужное гудение тяжело груженного грузовика.
   Очнулся он от настойчивого стука в дверцу. Выглянул в окошко. Возле машины стояли две пожилые женщины с объёмистыми сумками.
   - Эта машина на спиртзавод идёт? - спросила одна из них.
   Аполлон долго соображал, прежде чем ответить. Наконец он переварил поступившую информацию и ответил с улыбкой:
   - Да, в Синель.
   - До Ломовки не довезёте? - просительным тоном задала следующий вопрос женщина.
   - Я не шофёр. Сейчас он подойдёт, - ответил Аполлон, сладко зевнув.
   На крыльце магазина появилась вся известная троица: Хома и Перепелиное Яечко с большими охапками хлеба, и Бочонок, согнувшийся под тяжестью мешка.
   - Вон шофёр, с мешком, - указал Аполлон женщинам.
   Те обошли машину и стали договариваться с подошедшим Бочонком.
   - У меня в кабине одно место, другая пусть в кузов лезет, - подытожил переговоры хозяин машины.
   Одна из женщин послушно направилась к колесу, собираясь взобраться в кузов.
   Аполлон, как истинный джентльмен, ставший вдвойне джентльменом под влиянием вливаний, вылез из кабины, нетвёрдой походкой подошёл к Бочонку. Женщины испуганно уставились на него, с любопытством косясь на нижнюю часть тела и отходящие от неё конечности.
   Аполлон, позабыв про свой непотребный вид, блаженно улыбался.
   - Чё уставились? Споласкивался человек под колонкой, да немного облился, - пояснил Бочонок женщинам несколько странный вид своего товарища.
   Те смущённо заулыбались.
   - П-пускай они обе садятся в кабину, а я полезу в кузов, - предложил Аполлон Бочонку.
   - Как хочешь, - равнодушно ответил тот, - на кузове даже лучше: на свежем воздухе, ветерок. На зерне мягко - дрыхни себе... И ссаки заодно выветришь. А в кабине духотища. Я б сам не отказался наверху-то.
   - Идите, садитесь в кабину, дамы, - сказал ласково женщинам Аполлон.
   - Ой, спасибочки вам, - запричитали те и полезли в машину.
   - А зачем ты купил столько хлеба? У тебя что, большая семья? - спросил Аполлон Бочонка, кивая на полный мешок.
   - Помоги лучше закинуть в кузов, - Бочонок прилаживался поудобней к мешку.
   Вдвоём они загрузили мешок, а вслед за ним залез и Аполлон. Кузов под завязку был заполнен зерном.
   Уже захлопывая дверцу, Бочонок ответил, наконец, на поставленный Аполлоном вопрос:
   - Поросят надо ж чем-то кормить - на одной барде и траве сала не очень-то нагуляешь... Это тебе не рыбку ловить.
   - И что, выгодно кормить поросят хлебом? - с чисто американской практичностью спросил Аполлон.
   - Спрашиваешь... Если б было не выгодно, не кормили б.
   Удовлетворённый полученным ответом, Аполлон вдавил поглубже мешок с хлебом в зерно, сам разлёгся удобней на сыпучей постели, блаженно вытянулся, щурясь, как заспанный кот, на солнышко, и с величайшим наслаждением воспринял первое покачивание трогающейся машины. Он ещё успел заметить появившиеся на небе облачка, а больше ничего не успел - уснул.
  
   Проснулся он от какого-то крика почти у самого уха.
   - Оглох, что ли? Ору ему, ору... - кричал Бочонок, стоя на подножке и заглядывая в кузов. - Ну ты, Американец, и дрыхнешь... На, набери ведро зерна.
   Он бросил на кузов помятое оцинкованное ведро. Ещё не соображая, где они находятся, и для чего нужно зерно, Аполлон послушно наполнил ведро и подал Бочонку. Голова того исчезла из поля зрения Аполлона.
   Аполлон огляделся. Машина стояла посреди широкой улицы на глубоко врезавшейся в песчаный грунт дороге. "Наверное, какая-то деревня", - подумал Аполлон, глядя, как из-за тополей, скрывавших маленький, белого цвета домик с металлической красной крышей, вышла молодая женщина, прижимая что-то к груди. Навстречу женщине вышел Бочонок с ведром зерна. Когда они сошлись, состоялся обмен: женщина передала Бочонку то, что несла - это оказалась пол-литровая бутылка с какой-то белесоватой жидкостью, похожей на кокосовый напиток, а Бочонок оставил ей ведро с зерном. И разошлись: она с ведром скрылась за тополями, а Бочонок, засунув бутылку за пазуху, направился к машине.
   "Бизнес", - глубокомысленно констатировал Аполлон, пытаясь подавить зевоту.
   Через минуту машина натужно заурчала и тронулась с места. Провожая взглядом верхушки придорожных деревьев и ощущая плавное покачивание, Аполлон улыбнулся про себя: при такой скорости и на такой дороге, действительно, мудрено и при самом горячем желании попасть в аварию. И правда, можно ехать с закрытыми глазами.
   Аполлон посмотрел на часы: не прошло ещё и получаса, как они тронулись в путь. Дорога, оказывается, только началась...
   Постепенно придорожные деревья исчезли, под колёсами простучали горбыли моста, больше похожего на просто настил, перекинутого через небольшую речушку. Минут через пять машина, всё по такой же песчаной, глубоко выбитой колее, въехала в густой сосновый лес. Но Аполлон этого уже не видел - он, естественно, опять сладко спал.
  
   На этот раз проснулся он от ощущения близости. Этого неуловимого, заложенного и отрегулированного природой ощущения самцом пасущейся где-то поблизости самки.
   Когда Аполлон открыл глаза, перед ним было видение: симпатичная круглая мордашка смотрела куда-то в сторону на медленно проплывающие мимо деревья. Аполлон, как бы боясь спугнуть это чудо, повращал глазами насколько позволяли орбиты, оценивая привлёкший даже во сне его внимание объект. Коротенькая юбчонка едва прикрывала точёные ляжки, под тоненькой блузкой в такт движению машины соблазнительно колыхались маленькие, вызывающе торчащие груди.
   "Хороша!" - отметил Аполлон и скосил глаза вниз, под очки - на себя. "Хорош...". Инстинкт собственного достоинства подсказывал его слегка протрезвевшему сознанию, где находится его слабое место. Штаны, к счастью, под жарким солнышком и лёгким ветерком уже высохли, и даже запах мочи успел, похоже, выветриться. А может его просто забивали непередаваемый запах соснового леса, или же придорожных цветов, или же духов. Да, от видения исходил тонкий запах духов, пьянящий, манящий, зовущий...
   Аполлон смотрел на миленький профиль: слегка вздёрнутый носик, полные сочные губы, светлые распущенные волосы; и желание возрастало в его отдохнувшем от пережитых треволнений сознании, а ещё больше - в теле.
   - Здравствуйте, - Аполлон привстал, соблюдая осторожность в движениях.
   Видение вздрогнуло и повернулось к Аполлону:
   - Здравствуйте.
   - А вы тоже в Синель едете? - банально начал закидывать удочку Аполлон.
   В вопросе, однако, слышалась надежда на утвердительный ответ.
   - Нет, я только до Ломовки, - разочаровало видение, и улыбнулось так, что у Аполлона сладко защемило, заныло, застучало, заколыхалось, зашевелилось, наконец, в самых неожиданных и в самых противоположных частях организма.
   - Жаль! А сколько до этой Ломовки ехать?
   - Минут сорок.
   Видение так охотно вступало в контакт, и так мило улыбалось, и такая хорошая была вокруг погода! А времени всего сорок минут.
   - А вы что, с неба сюда свалились? - Аполлон озабоченно поправил на носу очки.
   - Нет, - видение фыркнуло, - я в Антоновке села. Вы так крепко спали, что даже не проснулись.
   - Антоновка... - напряжённо проговорил Аполлон. - Это же порода яблок, насколько я знаю.
   Видение снова забавно фыркнуло:
   - Нет... То есть, да... Это село так называется. Как яблоки. На Украине ещё. Я там у родственников была. А сама живу в Ломовке.
   - Ах вот оно что. А я-то был уверен, что такие прелестные создания водятся только на небесах.
   Видение зарделось и смущённо отвернулось.
   - А мы что, уже в России? - углубился в географию Аполлон.
   Видение повернулось и утвердительно кивнуло. Но тут же снова отвернулось, не выдержав, видимо, блеска зеркальных очков своего попутчика.
   Нет, не зря Аполлон считал, что самые приятные моменты в близости с женщинами относятся к первым минутам знакомства, когда не знаешь ещё, что тебя ждёт впереди, но уже чувствуешь, что тебя ждёт нечто такое... Как говорится, самое приятное - это ожидание приятного. Но надо торопиться - времени в обрез. Аполлон уже сидел рядом с очаровательной попутчицей. Но когда садился, разминая руки и ноги, понял, что в сексуальном плане он недееспособен: хоть эта штучка в штанах и поднялась заинтересованно и довольно проворно, но до того покалечена, что само это поднятие и отвердение было мучительно болезненным, не говоря уже о каких-либо прикосновениях или, тем более, о трении.
   Грузовик по-прежнему натужно урчал, двигаясь со скоростью черепахи по глубокой песчаной колее. Впереди, в полусотне метрах, за небольшим поворотом сквозь деревья виднелся спиртовоз Перепелиного Яечка.
   Внутри Аполлона, как гладиаторы, с переменным успехом боролись благоразумие и страсть. "А-а-а, петтинг - тоже секс. И не самый худший", - сделала решающий удар страсть. Худосочное в данном вопросе благоразумие оказалось на лопатках и окорочках. Мощная любвеобильная натура Аполлона не могла, конечно, отступить из-за такого пустяка, как прикушенный член. Прикушенный - не откушенный! Вполне благоразумный аргумент.
   - Я вам что-то хочу сказать на ушко, - Аполлон вплотную придвинулся к девушке.
   - Что? - то ли с наигранным, то ли с неподдельным интересом - трудно было понять - спросила она.
   - Это секрет, только на ушко. И только вам. Вас как зовут?
   - Таня.
   Девушка с откровением и, как ему показалось, с пониманием посмотрела прямо ему в глаза, если, конечно, могла разглядеть их, эти самые глаза, за зеркальными стёклами.
   - А вас как звать? - спросила в свою очередь она.
   - Аполлон.
   Таня прыснула:
   - Правда, что ль?
   - Правда. А что тут смешного? - слегка смутился Аполлон.
   - Ну, не знаю... А вы что, тоже тогда с неба свалились?
   Аполлон в изумлении отстранился:
   - Это почему же?
   - Ну, Аполлон - это ж американская ракета, - со снисходительной улыбкой пояснила Таня.
   - А-а-а, точно, - Аполлон расслабленно улыбнулся.
   Таня уже более доверительно посмотрела на Аполлона:
   - Ну, какой там у вас секрет?.. Аполлон...
   - Только на ушко.
   - На ушко, на ушко, - Таня улыбнулась и, повернув ангельскую головку, изящным движением руки отбросила назад пшеничные пышные волосы, оголяя маленькое точёное ушко.
   Сняв очки, Аполлон приблизил к нему губы и нежно-нежно, как только мог, прошептал:
   - Таня, вы просто прелесть!
   Коснулся бархатистой раковины губами, осторожно, едва касаясь, лизнул языком мочку.
   Таня слегка отстранилась и замерла. Затаив дыхание, она ждала следующего шага. Вот оно, то чудное мгновение, которого, может быть, не стоят все последующие сексуальные изыски и кульбиты вместе взятые.
   Аполлон ещё раз нежно лизнул мочку, завёл язык с обратной стороны раковины, провёл самым кончиком языка за ушком, там, где начинается шея, медленно втянул влажными губами мочку в рот. Рукой нашарил руку девушки, лежащую у неё на бедре, погладил тонкие пальчики, пропустил между ними свои пальцы, легонько, испытующе сжал. Таня ответила слабым пожатием. Началась игра пальцев.
   А тем временем язык Аполлона не переставал блуждать в поисках всё новых и новых открытий. Таня медленно поворачивала голову навстречу неиссякаемому источнику нежности. Губы Аполлона уже скользили по шелковистой щеке, приближаясь к полуоткрытому влажному, зовущему рту, через который из самой глубины души вместе с прерывистым дыханием уже вырывался еле уловимый стон.
   - Ты прелесть, Таня... Танюша... Танечка... - с придыханием перечислял Аполлон уменьшительно-ласкательные производные, которым он в своё время при изучении языка уделял специальное повышенное внимание.
   Танюша под таким напором скопившейся в Аполлоне нежности окончательно сомлела. Аполлон поймал, наконец, своими губами её пухлые, сочные губки, впился в них, и сразу почувствовал, как кончик Таниного языка заскользил по его языку, всё дальше и дальше, всё усиливая и уплотняя плотский контакт.
   Если не считать кратковременного, столь дурацки прерванного приключения в поезде, Аполлон уже больше недели не касался женщин, а русских - так вообще ещё никогда не касался, поэтому желание его было непреоборимым. Рука Аполлона медленно сползла с Таниной руки на бедро, и ещё медленней - два шага вперёд, один назад - стала продвигаться всё выше и выше, всё глубже и глубже под юбчонку. Таня вздрогнула, откинулась на спину, увлекая за собой присосавшегося Аполлона, и Аполлон ощутил, как горячая материя Таниных трусиков, вминаемая его пальцами, увлажнилась. Накрыв влажную упругую выпуклость ладонью, Аполлон ещё некоторое время помял её, наслаждаясь встречными движениями Таниного тела и чувствуя, как раздвигаются её ноги, приглашая для дальнейших действий. Приглашение это было незамедлительно принято - отодвигая пальцами материю в сторону, рука Аполлона проникла под неё, и начался увлекательный поиск в спутавшихся густых шелковистых волосках. Каким-то боковым сознанием Аполлон отметил - в который уже раз, - что эта, скрытая в обычных условиях с глаз людских, поросль у блондинок мягче, чем у брюнеток, не говоря уж о кудряшках негритянок.
   Аполлон прошёлся рукой по лобку, то взъерошивая, то приглаживая волоски, нежно помассировал его. Раздвигая крайними пальцами растительность, медленно заскользил книзу, пока средний палец не нащупал малюсенький, ещё вялый, но уже начинающий наливаться соком желания, бутончик клитора.
   Аполлон лежал возле Тани на боку в глубоком кайфе и в не менее глубоком страдании, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не коснуться девушки своим ноющим от боли, но, тем не менее, изнывающим от страсти и гудящим от напряжения, покалеченным отростком. И за что только господь посылает такие мучения?!
   Свободной рукой несчастный любовник расстегнул блузку попутчицы и выпростал из бюстгальтера маленькие упругие бугорки. Тут же поймал один из торчащих, куполообразных розовых сосков губами. Таня чувственно постанывала. Аполлону нравились любые проявления женской страсти, будь то плач, смех, стон, крик, даже гробовое молчание, лишь бы в этих проявлениях чувствовались желание, наслаждение и благодарность...
   - Хочу тебя... - услышал Аполлон возле самого своего уха томный шёпот.
   Что ему было ответить? Извини, мол, Танечка, мне этой ночью проводница Валюша чуть не откусила, случайно, конечно, одну ответственную штуковину, по причине чего я не могу выполнить твою законную просьбу?
   Аполлон молча продолжал раздраконивать юное нежное создание. Одна рука Аполлона делала массирующие движения между ног Тани под задравшейся юбчонкой, а вторая рука сжимала одну из грудей, сосок которой был у него во рту.
   - Хочу тебя... Давай... - просила Таня, и даже приподнимала попку, чтобы Аполлону было удобнее снимать с неё трусики. О, господи, как же она была соблазнительна!
   Надо было что-то делать. Или хотя бы отвечать. И Аполлон не нашёл ничего более подходящего для ответа, как стандартный женский отказ:
   - Не надо...
   Однако Таню такой ответ, похоже, только ещё больше раззадорил.
   - Давай... Ну давай же... Хочу, миленький... Аполлон... - шептала она, сладко постанывая.
   Аполлон всунул в заветное, исходящее густым липким соком, отверстие несколько пальцев и работал ими, стараясь подвести партнёршу к спасительному пику, после которого, по его расчётам, у неё должен был спасть пыл. Но пик не наступал, пыл не спадал, а в Танюшином голосе всё больше слышалось настойчивости:
   - Хочу... Его... Возьми меня...
   И, как бы подсказывая, кого это - "его", Таня быстренько сунула свою руку Аполлону за пояс, сразу под трусы и поймала торчащий колом несчастный член. По её одухотворённому истинно женской сутью лицу пробежала счастливая улыбка - видно, колышек ей понравился.
   - О-о-о... Какой он у тебя большой! Давай... Аполло-он...
   Аполлон едва сдержался, чтобы не заорать от страшной боли. Сквозь сдавленный стон, больше похожий на стон раненого, чем занимающегося любовью, он хрипло выдавил:
   - Не надо... Таня... Не надо... Ой-й-й...
   - Надо, миленький, надо... Давай... Ну дава-а-ай же... Смотри, какой он у тебя молодец...
   - Не надо... Не надо... - как заведенный не то стонал, не то рычал Аполлон. - А-а-а... Отпусти...
   - Ну давай же... Хочу почувствовать его в себе...
   Оставив в покое грудь, Аполлон попытался разжать мёртвую хватку Тани на своей покусанной плоти. Но куда там! Она клещом вцепилась в колышек как в сокровище, и сжимала его как клещами.
   - Не надо, Таня... Прошу тебя... Отпусти... Ой-й-й...
   Перед Аполлоном стояла уже только одна цель - освободиться от захвата. Колышек ещё стоял только по инерции, да под давлением руки девушки. Аполлон вытащил свою вторую руку из-под Таниной юбки, и уже двумя руками пытался избавиться от Таниной смертельной хватки в его штанах.
   В этот момент машину занесло и основательно качнуло - видно, ещё не протрезвевший Бочонок слишком уж плотно закрыл глаза и вильнул по этой причине в придорожную канаву. Таня стремительно поползла вниз по зерну, не выпуская, однако, из руки Аполлонова Ваньку-встаньку и по инерции попутно хватаясь второй рукой за спасительную соломинку, которой в данной ситуации совершенно случайно оказалось ухо Аполлона.
   - А-а-а... - разнеслось над знаменитым партизанским лесом.
   Это в глубине России душераздирающе вопил сверхсекретный агент ЦРУ.
  
  
   Глава 5
   Новый житель посёлка Рабочий
  
   Когда грузовик Бочонка спустился по дороге с пологого пригорка посреди пшеничного поля, солнце уже клонилось к закату.
   Перед самым спуском, у развилки с отходящей вправо грунтовой дорогой, стоял указатель, извещавший, что, ежели направо пойдёшь - через один километр в Синель попадёшь, а ежели прямо, то - без всяких километров в пос. Рабочий. Грузовик спустился прямо.
   Сразу за спуском по обе стороны от дороги стояло несколько деревянных домов под шиферной крышей, а ещё через полсотни метров раскинулся пруд, через водоспуск из которого - в виде шлюза - был перекинут бетонный мост. За мостом дорога шла уже по плотине, обсаженной по обе стороны большими кудрявыми вербами и плакучими ивами.
   Ещё дальше, за плотиной, в сотне метров, виднелся высокий сплошной забор спиртзавода, о наличии которого справа, из-за верхушек деревьев извещало монументальное белокаменное здание и высокая металлическая труба.
   На пологом берегу пруда у моста с полдюжины ребят лет четырнадцати-пятнадцати в одних плавках играли в карты. Ещё несколько вихрастых голов виднелись среди фонтанов брызг в воде.
   Машина Бочонка остановилась у моста. Бочонок вылез из кабины, отцепил из-под кузова старое помятое ведро, бросил его в воду у берега рядом с одним из пацанов.
   - Эй, Шнурок, набери-ка воды.
   Тот, кого назвали Шнурком, зачерпнул ведром воду, поднёс к машине. Бочонок поднял капот, открыл крышку радиатора, из которого повалил густой пар, начал заливать воду.
   Аполлон приподнялся на зерне, сел, повертел головой, сверкая во все стороны своими зеркальными очками. Окончив рекогносцировку местности, приступил к осмотру собственной персоны. На брюках сверху донизу отчётливо проступила серая позорная полоса от въевшейся за дорогу в мочу пыли. И как он её раньше не заметил?
   Аполлон открыл свою сумку, достал из неё шорты.
   В это время Бочонок закончил заливать в радиатор воду, опустил капот и стал водружать на место ведро. Подняв голову и увидев осторожно снимающего брюки Аполлона, Бочонок встал на подножку, заглядывая в кузов:
   - Чё, Американец, скупаться хочешь?
   Аполлон спросонья никак не мог разобрать, где у его шорт верх, а где низ - сосредоточенно крутил ими в разные стороны. Из шорт вдруг выскочил какой-то блестящий круглый предмет и упал на зерно у края борта рядом с рукой Бочонка. Бочонок поднял предмет. Это оказалась большая никелированная коста-риканская монета достоинством в пять колонов.
   Видя, что Бочонок с интересом рассматривает монету, Аполлон замер в тревожном ожидании, позабыв про шорты.
   - Это что за копейка такая? - спросил, наконец, Бочонок. - Ты что, Американец, хуетелист? Не... Постой... Это марки... Этот, как его... Нузи... Нуиз... Короче, какой-то там мат?
   Аполлон обрадовано закивал головой:
   - Нумизмат...
   - Во, точно - нумизмат... Вспомнил... Это чья копейка-то? Чудная какая-то...
   - Коста-риканская, - успокоившись - нумизматы, они ж везде есть, - ответил Аполлон.
   - Что-то не слыхал про такую страну, - продолжал вертеть монету Бочонок.
   Аполлон вспомнил, наконец, о шортах, хотел их надеть, но в раздумье задержал взгляд на своих посеревших от пыли ногах.
   - И правда, не мешало б искупаться, - сказал он, посмотрев на берег.
   Бочонок тоже посмотрел на берег, на который из воды выходил улыбающийся крупный упитанный увалень лет двадцати, в семейных трусах. Увалень подошёл к картёжникам и, опершись руками о коленки, стал наблюдать за игрой с крайне серьёзным и заинтересованным выражением на лице.
   - Американец, кино хочешь посмотреть? - спросил Бочонок, повернувшись к Аполлону.
   - Какое кино?
   - Живое... Тебе эту копейку не жалко?
   Аполлон даже обрадовался представившейся возможности избавиться, от греха подальше, от совсем упущенной из виду во время подготовки к отъезду из Мехико улики.
   - Да можешь взять, если хочешь... У меня ещё есть.
   - Лады... Тогда пошли скупаемся.
   Бочонок положил монету в карман и направился к воде. Аполлон со всеми мерами предосторожности, морщась и чуть ли не ойкая, спустился с кузова и последовал за ним.
   Они подошли к картёжникам.
   - Ну что, гаврики, кто выигрывает? - спросил вместо приветствия Бочонок.
   Увалень с радостным видом посмотрел на Бочонка, затем указал на кон:
   - И-най, и-тай.
   - Понятно, Петя, - с серьёзным видом воспринял столь странное объяснение ситуации на кону Бочонок. - А ты чего не играешь?
   Петя, усиленно жестикулируя, осклабился:
   - И-най, и-тай... И-най...
   Бочонок снял с себя одежду, а Аполлон, поскольку был уже в одних плавках, - очки. Бочонок удивлённо вылупился на него:
   - Это кто ж тебе такой фонарь подвесил? Прямо прожектор... Та ломовская ссыкуха, что ль, когда ты заорал, как поросёнок недорезаный?
   Слегка смутившись, Аполлон высказал свою, придуманную ещё в милиции, версию происхождения фонаря, в которую, видимо, уже и сам начинал верить:
   - С полки в поезде упал.
   - А-а-а, - равнодушно протянул Бочонок и, заорав для профилактики, вошёл в воду.
   Когда плавки Аполлона коснулись воды, на его лице выразилось такое страдание, словно он погружался не в пруд, а в котёл с кипящим маслом в преисподней.
   Выйдя на берег, Бочонок достал из кармана своих брюк Аполлонову монету и посмотрел на Петю, снова склонившегося над игроками.
   - Эй, Петя, поди сюда, - позвал он.
   Петя, радостно улыбаясь, подошёл к Бочонку.
   - Смотри, Петя, что у меня есть, - продемонстрировал монету Бочонок.
   На лице у Пети вырисовалось удивление, смешанное с неподдельным восхищением. Он протянул руку к монете. Однако Бочонок сжал монету в кулаке.
   - Э, нет, Петя. Покажи сначала кочегарку.
   В этот момент подошёл вылезший из воды Аполлон. Петя смущённо заулыбался, застенчиво поглядывая на Аполлона.
   Подошёл Шнурок, бесцеремонно ухватился за кулак Бочонка:
   - Что это у тебя там, Бочонок?
   Бочонок разжал кулак. Шнурок взял монету, стал с интересом её рассматривать.
   - Ух ты! - он повернулся к ревниво следящему за его движениями Пете. - Петя, смотри, тут пятёрка! Из этой копейки можно орден отличника сделать!
   У Пети загорелись глаза. Он попытался выхватить монету у Шнурка. Шнурок увернулся, отбежал в сторону. Петя бросился за ним, громко, с нотками возмущения, крича:
   - И-най, и-тай... И-тай!
   - Он что, нумизмат? - спросил Аполлон Бочонка, кивая в сторону гоняющегося за Шнурком Пети.
   - Хуетелист, - хихикнул Бочонок.
   Картёжники оставили игру и включились в беготню, подначивая бедного Петю.
   Бочонок хитро подмигнул Аполлону и крикнул Шнурку:
   - Шнурок, пусть кочегарку покажет.
   Шнурок не замедлил выполнить просьбу:
   - Петя, покажи кочегарку, тогда отдам.
   Петя остановился неподалёку от Аполлона, выразительно посмотрел на него.
   - И-най... И-тай...
   Шнурок, видно, хорошо понимал язык Пети, потому как тут же попытался развеять его сомнения:
   - Да что ты, Петя, ломаешься, как красная девица! Что он, голой жопы не видел, что ли?
   Шнурок поднял монету над головой, поддразнивая Петю.
   Судя по всему, аргументы Шнурка оказались весьма убедительными, так как Петя со смущённой улыбкой повернулся задом к публике и начал спускать трусы. На свет божий появилась большая, весьма упитанная, белая задница, на обеих половинках которой было вытатуировано по кочегару с лопатами в руках. Лопаты, заполненные, по всей видимости, углём, упирались в низ расщелины между половинок.
   - Давай, Петя, пошёл, - скомандовал Шнурок.
   Петя послушно начал делать хорошо всем известное упражнение "ходьба на месте". Кочегары заработали лопатами, подбрасывая в его задницу уголь.
   - Давай, Петя, быстрей, они тебе уже накидали угольку! - осклабился Шнурок, видимо, далеко не в первый раз выполняя работу импровизированного то ли режиссёра, то ли киномеханика.
   Петя побежал на месте, и кочегары энергичней заработали своими лопатами, закидывая в Петину задницу виртуальные калории.
   Пацаны, сгрудившиеся перед "экраном", дружно заржали.
   - Ну, как тебе кино, Американец? - спросил Аполлона Бочонок, снисходительно посмеиваясь.
   - Никогда такого не видел, - честно сознался Аполлон, с интересом вглядываясь в живую картинку. - Это кто ж такое придумал?
   - Работали тут у нас в совхозе в прошлом году шабашники, коровник строили. Так у одного на жопе боксёры были. Как тот показывал тут, на речке, бокс, так Петя аж покатывался от смеху... Вот он к ним и пристал, как банный лист к жопе, чтоб ему тоже такую картинку выкололи... Теперь у Пети самая красивая жопа на тыщу километров вокруг. Хоть в Третьяковскую галерею его сажай на самое видное место... Да он сам всем её с гонором показывает. Это ты новенький, вот он и поломался для приличия...
   Петя уже успел надеть трусы и подошёл к Шнурку, ожидая получить честно заработанный гонорар за только что показанный то ли триллер, то ли боевик. Шнурок поднял руку с зажатой в ней монетой. Петя требовательно посмотрел на него, выцарапал монету и пошёл к своей одежде. Его одеждой оказались военный китель с полковничьими погонами, фуражка лесника с соответствующей кокардой и генеральские брюки с яркими лампасами. Петя поднял китель. На кителе в лучах заходящего солнца сверкнула россыпь значков, медалей и орденских планок. Петя деловито приложил монету к свободному месту между значков, улыбнулся с довольным видом.
   - Он к завтраму из этой копейки себе орден отличника сделает, - прокомментировал Бочонок. - Ладно, поехали, Американец, а то мы до ночи до завода не доберёмся.
   Когда Бочонок и Аполлон подходили к грузовику, с берега послышался возмущённый крик Пети. Аполлон и Бочонок разом обернулись.
   На берегу, пацаны завалили Петю на траву. На каждой его могучей конечности повисло по паре балбесов. Под гогот товарищей Шнурок спустил с Пети трусы и начал дрочить его внушительных размеров сардельку. Петя костерил мучителей на своём уникальном нехитром языке, пытаясь вырваться из их лап. Он извивался, дёргался, пытался даже кусаться со свирепым выражением на лице. Казалось, вырвись он в этот момент, статистика по детской смертности в масштабах района окажется основательно подпорченой. Но пацаны крепко прижимали его к земле, с явным интересом, скрываемым за гоготом, следя за тем, как в руке их заводилы и, наверное, потенциального гомика и садиста, размеренно движущейся вверх-вниз, сарделька медленно, но уверенно, превращается в колбасу.
   Постепенно Петино сопротивление ослабло, подёргивания утихли, ещё немного он побрыкался по инерции, потом окончательно разомлел, расслабился и прикрыл глаза. На лице его появилась блаженная улыбка. В общем, можно сказать, воспользовался известным советом неизвестного криминалиста: "если вас насилуют - расслабьтесь и получите наслаждение".
   На лицах Шнурка и пацанов, держащих Петю, озорство постепенно сменилось на удивление.
   - Ого! - изумлённо воскликнул Шнурок. - Вот это елдак! Как у жеребца! Гы-ы-ы...
   Пацаны заржали вместе со Шнурком, по достоинству оценив Петино достоинство.
   - Смотри, что охламоны делают - Пете сардельку дрочат, - осклабившись, запоздало прокомментировал ситуацию Бочонок.
   Организатор затеи, тем временем, видно, уже замучился массировать сервелат блаженно улыбающегося Пети - сменил руку и заработал более энергично.
   - Щас Петя девственность потеряет... Уже прибалдел... Гляди... Всё... Потерял! - Бочонок захохотал.
   Судя по тому, что выброс спермы из богатырского Петиного организма был такой мощи, что заляпал незадачливому специалисту по эротическому массажу всю его нахальную рожу, отчего тот под всеобщее ржание обалдело остолбенел с открытым ртом, прибалдел Петя, действительно, классно.
   Шнурок, размазывая по лицу Петины сперматозоиды тыльной стороной ладони, обиженно-тупо уставился на подопытного:
   - Ты что, Петя, офигел, что ли, совсем? Что я тебе, манда? Это ты девкам между ног спускай...
   Пацаны отпустили Петю, предусмотрительно отскочив в стороны и потешаясь над Шнурком. Их предусмотрительность, однако, оказалась безосновательной - удивление, появившееся поначалу на лице Пети, сменилось на блаженную улыбку. Он расслабленно лежал, даже и не помышляя о преследовании насильников.
   - Ну, держись теперь девки! - сделал последний комментарий Бочонок, залезая в кабину.
  
   Грузовик Бочонка остановился у железных, выкрашенных синей краской, ворот, над которыми во всю ширь красовалась вывеска "Синельский спиртзавод". К воротам примыкал небольшой домик - проходная, с прислонённым к нему велосипедом.
   Аполлон, с ещё мокрыми волосами и в своих неизменных зеркальных очках, вылез из кабины, вытащил сумку.
   Бочонок посигналил. Створки ворот открылись внутрь. Из-за одной из створок появился пожилой хромой охранник с длинными рыжими усами.
   Пока грузовик въезжал в ворота, из проходной вышел Хома, подошёл к Аполлону.
   - Где вас черти носят? - с не очень злобным - скорее, больше для порядка - возмущением спросил он. - Контора уже давно закрыта, никого нету.
   Аполлон виновато улыбнулся:
   - Искупались...
   Хома указал на стоящий напротив ворот, через дорогу, маленький домик за невысокой изгородью:
   - Ладно... Там комната для приезжих. Вот тебе ключ, разберёшься, как открыть.
   Хома протянул Аполлону ключ, затем повернулся и указал на небольшое здание за вишнёвыми деревьями, чуть дальше проходной:
   - А вон контора. Завтра к восьми утра подходи прямо к директору. Я ему про тебя сказал. Ну, всё. Пока!.. Да, документы не забудь, возьми всё, что есть.
   Хома оседлал велосипед, который под ним жалобно скрипнул, и закрутил педали, направляясь вниз по дороге, в сторону плотины.
  
   Аполлон лежал на железной койке с пружинным матрацем и страдал. Он смутно помнил, как вслед за его воплем, тогда, в лесу, машина остановилась, из-за переднего борта возникло перепуганное лицо Бочонка, какие-то его вопросы, своё мычание вместо ответов. Всё заглушала адская боль, начинавшаяся между ног и отдававшаяся в самой глубине мозгов. До этого Аполлон знал два типа самой страшной боли: зубную и яичную - это, когда тебя стукнут по яйцам. Теперь он был более просвещённым в этом вопросе: знал ещё одну разновидность боли. Наверное, редко кому доводится её испытать. Зубы и яйца - известно каждому уважающему себя мужчине, но вот попадать в такой переплёт, чтобы тебя дёргали за член, да ещё к тому же предварительно укушенный, не каждому дано. Такое случается только в силу рокового стечения обстоятельств. И надо же было в фокусе этого, прямо сказать, паршивого, стечения оказаться именно ему, Аполлону Иванову!
   Тогда, когда минут пять спустя после буквального членовредительства машина остановилась в Ломовке, вылезли из кабины женщины, слез с кузова его, Аполлона, ангел-мучитель, жизнь казалась какой-то гадостью. Аполлон видел и слышал, как Таня, уже спустившись на землю и отряхнув юбчонку, уничтожающе посмотрела на него и сначала ехидно протянула: "Аполло-о-он...", а затем презрительно бросила: "Козёл!", но ему было глубоко наплевать, что она там говорит, он даже не врубился тогда в смысл сказанного.
   И вот теперь он лежал в комнате для приезжих и страдал.
   Входную дверь от комнаты отделял небольшой коридорчик. Сама эта КДП представляла собой маленькое, с побеленными стенами, помещение, рядом с входной дверью в которое покоилась небольшая облупленная кирпичная печка. Печка вместе с системой дымохода, заключённого в кирпичную толстую стену, являлась как бы перегородкой, подразделявшей комнату на две части: прихожую-кухню и зал-спальню.
   Обстановка этой КДП соответствовала назначению: что приезжим надо? - в прихожей-кухне: один стол, со стоящими на нём графином, стаканами и утюгом; три стула; в углу, на ещё одном стуле, бак с водой; рядом с баком к стене прибит умывальник; под ним видавшее виды замызганное ведро; над столом, на стене, зеркало и радио, играющее какую-то тоскливую музыку; в зале-спальне: три кровати и три тумбочки у изголовья каждой из них.
   Настроение у Аполлона было прескверное. Чёрт его дёрнул согласиться на эту добровольную ссылку в Россию! Если дело и дальше пойдёт таким же образом, то недолго, наверное, ему осталось... И это ж надо так опозориться... Ему, от которого женщины всегда были без ума... Козёл он, козёл...
   И вот с такими-то, прямо скажем, нерадостными мыслями, так ни разу не встав и не раздевшись, вконец измученный, Аполлон уснул ещё до темноты.
  
   Проснулся он рано, хорошо выспавшийся и посвежевший. Только покалеченное место ныло и саднило. Но боль была уже не такой острой и нестерпимой. Терпеть можно было. Уже одно это прибавляло духу.
   Аполлон встал, сделал гимнастику, разделся до трусов, сполоснулся под умывальником, в котором, к счастью, оказалась вода. Заглянул в трусы и ужаснулся: его красавец, его гордость, первоисточник самых сладких наслаждений имел весьма и весьма жалкий вид - распухший почти до габаритов батона варёной колбасы, с багрово-синими кровоподтёками вперемешку с сетью ссадин, царапин и даже трещин. На ближайшее время он был окончательно выведен из строя, мог служить лишь шлангом для выпускания мочи из организма. Как раз это-то и не мешало бы сделать...
   Аполлон оделся со всеми предосторожностями, надел очки и вышел наружу.
   Перед домом, который теперь на неизвестное время становился его родным домом, был небольшой палисадник, где виднелись яркие головки цветов вперемешку с бурьяном и крапивой.
   Утро выдалось чудесное - тепло, солнечно. Настроение у Аполлона улучшилось. Выйдя на безлюдную в такой ранний час улицу, он увидел приближающуюся старушку с коромыслом на плече.
   - Доброе утро. Вы не подскажете, где здесь туалет? - Аполлон с нескрываемой надеждой смотрел на женщину.
   Старушка посмотрела на него с любопытством, смешанным с удивлением.
   - А вон там, за домами должон быть, - она указала куда-то за спину Аполлона.
   Аполлон обогнул палисадник. За его домиком был ещё один дом, побольше и подобротней, с полутораметровым забором перед ним. Невдалеке виднелся ещё один дом, ещё больший, без всяких заборов и палисадников. Ничего похожего на туалет поблизости не было видно.
   На крыльцо соседнего дома вышел, кто бы вы думали? Перепелиное Яечко в трусах и в майке.
   - Здорово, Американец - широко заулыбался он, глядя на уже пританцовывающего Аполлона. - Выходит, мы с тобой теперь соседи. Ну, как устроился?
   Обрадованный Аполлон вприпрыжку поспешил к нему и ответил вопросом на вопрос:
   - Привет. Слушай, где здесь у вас туалет?
   Перепелиное Яечко хмыкнул и заулыбался ещё шире своей, прямо-таки, голливудской улыбкой.
   - Там, за сараями, - указал он на видневшиеся за домом глухие постройки, - как повернёшь за угол, в конце сараев и увидишь.
   Аполлон, строго следуя полученной инструкции, повернул за угол, дошёл до конца тянувшихся метров двадцать построек, стараясь не наступить на слегка подсохшие коровьи лепёшки.
   Метрах в трёх от дальнего торца сарая стояла деревянная будка высотой в человеческий рост и шириной метра в полтора - ровно настолько, чтобы как раз уместилось две узких двери. Двери висели: одна на нижней, другая - на верхней, петлях, так что скособочены они были в разные стороны и плотно закрываться ну никак не могли. Но самое интересное в этом незатейливом сооружении было то, что оно имело такой наклон назад, которому позавидовала бы Пизанская башня.
   Аполлон отодвинул одну из дверок и растерялся - ни на полу у входа, ни на постаменте с прорубленной посередине дыркой не было места, куда можно было бы ступить ногой: всё было завалено горами использованных газетных обрывков вперемешку с засохшими отходами процесса пищеварения. Даже на всех трёх стенах на полметра от пола виднелись подозрительные коричневые пятна. Аполлон с тоской вспомнил привокзальный туалет, который в данной ситуации показался ему царскими хоромами.
   За другой дверью была та же картина, только вдобавок из дырки возвышался порядочный пик всё из тех же отходов пищеварительного производства.
   Аполлон сплюнул на вершину пика - попал на самую маковку, отпустил дверцу, которая со скрипом встала на привычное место, и, оглядевшись по сторонам, облегчился на лопухи между сараем и туалетом.
  
   Перепелиное Яечко в своём дворе возился с заляпанными какой-то коричневой бурдой вёдрами. Увидев возвращающегося Аполлона, он заулыбался своей открытой, почти настоящей американской, улыбкой.
   - Вот, скотину надо накормить, - ответствовал он на вопрошающий взгляд Аполлона.
   Действительно, во дворе, у сараев, слышались хрюканье, повизгивание, гоготание, кряканье, кудахтанье...
   - А где тут у вас человеку можно покормиться?
   Перепелиное Яечко распрямился и указал испачканной в каком-то месиве рукой на дом без всяких палисадников и заборов:
   - Так вот же столовая. Совхозная, правда, да пожрать дадут... Где-то через полчаса откроется.
   До открытия столовой Аполлон решил немного прогуляться, ознакомиться с окрестностями своей кадепы, КДП, то есть.
   С оборотной стороны его домика, за низеньким заборчиком, был ещё один вход. На низеньком крылечке, состоящем из двух ступенек, какая-то пожилая тётенька скликала на кормёжку разбежавшихся цыплят:
   - Цыпа-цыпа-цыпа...
   Насыпая цыплятам пшено, она с любопытством поглядывала на бродившего по окрестностям её дома незнакомого парня в зеркальных очках.
   Аполлон приблизился к её палисаднику, улыбнулся.
   - Здравствуйте. Я ваш сосед.
   - Здравствуйте. Вот хорошо - теперь веселей будет, - женщина тоже приветливо улыбнулась Аполлону.
   Аполлон прошёл дальше, между своим домом и столовой, и оказался на широком открытом пространстве, представляющем собой сильнопересечённую - в смысле рельефа - пыльную площадь. Прямо впереди, метрах в тридцати, стоял на высоком фундаменте магазин, о чём извещала уже подвыгоревшая на солнце вывеска. Справа, на противоположной стороне площади, возвышалось красивое двухэтажное здание, единственная двухэтажка во всех этих окрестностях. Подойдя к ней поближе, из вывесок Аполлон усвоил, что в этом здании находятся сельсовет, почта, сберкасса и контора совхоза.
   Редкие прохожие, пересекавшие площадь, по большей части с заляпанными чем-то коричневым вёдрами на коромыслах, с откровенным любопытством рассматривали нового, столь примечательного зеркальными очками, человека в посёлке.
   Рядом с двухэтажкой была ещё одна, судя по виду, тоже административная постройка. Приблизившись к ней, Аполлон прочитал вывеску над дверью: "Контора Синельского спиртзавода".
   "Ага, вот он, офис... Это я, оказывается, подошёл к нему с другой стороны".
   Действительно, рядом с конторой и ещё одним въездом на территорию завода - с большими автомобильными весами - находились уже знакомая проходная и синие парадные ворота. На этом Аполлон закончил свой обход. Впрочем, он всего лишь обогнул по периметру своё новое жильё.
   Ещё раз окинув окрестности взглядом, задержав его на утопающих в зелени дальних усадьбах, новый обитатель заводского посёлка пошёл готовиться к поступлению на работу на советский спиртзавод.
  
  
   Глава 6
   Поступление на работу
  
   - А-пол-лон ... Фле-го-гон-то-вич, - прочитал с видимым усилием директор - плотный, лысоватый, добродушного вида, лет пятидесяти, мужчина с маленькими роговыми очками на круглом носу - и облегчённо закончил, - Иванов.
   - Иванов, - с улыбкой поправил его Аполлон.
   Директор оторвал взгляд от паспорта и поверх мощных толстых линз с нескрываемым любопытством посмотрел на Аполлона.
   Аполлон, конечно, по случаю такого торжественного момента - поступления на работу, да ещё куда: на советское предприятие - выглядел подобающим образом. Серый модный костюм с иголочки, моднейший галстук, белоснежная рубашка - всё, естественно, сшитое где-то в Мексике, но с советскими лейблами... Ну и, конечно, всё это дополняли уже знакомые нам мексиканско-советские зеркальные очки - в подобных ситуациях синяки отнюдь не украшают мужчин, даже самых настоящих. Хоть Аполлон и догадался припудрить свой фингал под глазом побелкой со стены, но полного эффекта невинности добиться всё же не удалось.
   Директор остался доволен внешним видом претендента на баранку освобождающегося спиртовоза, но, тем не менее, удивлённо-наивным тоном спросил:
   - Почему это - Иванов? Все Ивановы, каких я знаю, - Ивановы.
   - На самом деле, товарищ директор, все Ивановы - Ивановы, а не Ивановы.
   - Это почему же? - набычился директор, глядя поверх очков.
   - Ну, возьмём, к примеру, фамилию Семёнов, - пустился в объяснение Аполлон. - Заметьте, не Семенов, а Семёнов. Здесь всё правильно. Откуда это пошло? А с тех времён, когда ещё и фамилий не было. Вот, скажем, у какого-то Семёна был сын. Его, этого сына, спрашивают: "Мальчик, чей ты будешь?". А он отвечает: "Семёнов сын". Со временем "сын" отпало, остался просто Семёнов... То же самое и с моей фамилией. Вот, допустим, у меня отец - Иван. Теперь, товарищ директор, спросите меня, чей я сын.
   Директор, с интересом следивший за этим увлекательным экскурсом в историю происхождения фамилий, послушно, с самым серьёзным видом спросил:
   - Мальчик, чей ты сын?
   - Иванов сын я, товарищ директор, - так же серьёзно ответил Аполлон, и добавил, - вот видите, Иванов, а не Иванов. Ну никак тут не скажешь - Иванов сын.
   - Ишь ты! И правда! - удивлённо вскинул брови директор. - И откуда только вы всё это знаете, товарищ Иванов?.. То есть, Иванов, я хотел сказать...
   - Да книжку одну про русские фамилии читал.
   - А у вас эта книжка есть? - с надеждой в голосе спросил директор.
   - Нет, к сожалению. Дома осталась.
   - Жалко. А то мне вот интересно, откуда моя фамилия произошла - Пуритин?
   - Наверное, от пьюрити, - поразмыслив, предположил Аполлон. - В переводе с английского это означает "чистота".
   Директор, было очевидно, остался очень доволен таким объяснением - оживился:
   - Да?! А вы английский знаете? Аполлон Фле-го-го...
   - Фле-гон-то-вич, - помог по слогам Аполлон.
   - Ишь ты, - засмеялся директор, - редкое отчество. Мне, так первый раз встречается. И имя у вас редкое. Прямо, как американская ракета.
   При этих словах Аполлону сразу вспомнилось небесное видение Таня и "козёл!".
   - Ну, когда я родился, американцы ещё не успели ракеты запустить, - поспешил объяснить Аполлон, дабы поскорее увести разговор подальше от воспоминаний о ломовском ангелочке, а заодно и от своей родины - всё от греха подальше. - Тогда ещё два месяца оставалось до запуска даже вашего...
   Аполлон осёкся. Ну вот, увёл подальше, называется!
   - То есть, я хотел сказать, до запуска нашего спутника.
   Хорошо, что за зеркальными очками директору не было видно, как у Аполлона испуганно забегали глаза.
   - Просто отец назвал меня в честь русских поэтов Майкова и Григорьева, - нашёлся, наконец, он.
   - Что-то не слышал о таких, - пропустил, к счастью, мимо ушей информацию о вашем-нашем спутнике директор. - Пушкина знаю, Лермонтова... А про этих не...
   - Они в прошлом веке жили, - торопливо прервал его Аполлон. - Хорошие стихи писали.
   - А у вас есть их книжки?
   - К сожалению, нет.
   - Жалко, я люблю хорошие стихи, - по тону, каким было произнесено это признание в любви, было заметно, что директор уже и сам хотел произвести хорошее впечатление на претендента.
   - Я кое-что помню, - обрадовался такому повороту разговора - подальше, подальше от спутников и американских ракет - Аполлон. - Вот, например, Григорьев:
   О, говори хоть ты со мной,
   Подруга семиструнная!
   Душа полна такой тоской,
   А ночь такая лунная!..
   - А-а-а, - радостно перебил директор, - так это ж Сличенко поёт! Ишь ты, а я и не знал, что это Аполлон Григорьев написал. Ишь ты!.. Моя любимая песня!.. И ещё вот эта...
   Директор неторопливо снял очки и, предельно сосредоточившись, затянул:
   - Две гитары, зазвенев,
   Жалобно заныли...
   - Это тоже стихи Аполлона Григорьева, - улыбнулся Аполлон.
   Директор чуть ли не запрыгал от радостного возбуждения:
   - Иди ты!.. Ну ты смотри! Ну кто бы мог подумать, что это Аполлон Григорьев для Сличенки песни писал?! Ишь ты!
   В это время дверь в кабинет приоткрылась, в проёме показалась голова секретарши и молвила:
   - Никита Николаич, тут к вам Тенькова пришла.
   - Пусть подождёт, я занят.
   Но тут, видимо, директору в голову пришла какая-то счастливая мысль, и его новое решение ещё успело влететь в ухо исчезающей за дверью головы секретарши:
   - А вообще-то, пусть зайдёт.
   Через секунду дверь открылась и вошла объявленная Тенькова. Аполлон обернулся и оторопел: вот это гёрл! Вот это красавица - ни в сказке сказать, ни пером описать! Белокурая фея в белоснежном халате, туго стянутом поясом на осиной талии! Молодость и свежесть, красота и обаяние! Короче - супергёрл!
   - Здравствуйте, - сказала фея волшебным голосом, и как бы ненароком бросила беглый взгляд на Аполлона.
   - Здравствуй, Катюша, - ласково промурлыкал директор, и указал на один из стульев, - присядь пока.
   Катюша сделала несколько шагов, в которых было столько! грации, и села, а директор повернулся к обеспокоенно заёрзавшему Аполлону и сказал таким серьёзно-деловым тоном, как будто перед ним сидел не кандидат в шофёры, а, по крайней мере, кандидат наук:
   - Так вы говорите, Аполлон... - директор поднёс к носу паспорт Аполлона, - Флегонтович, фамилия моя произошла от английского слова "чистота"?
   - Мне кажется, это вероятнее всего - "пьюрити". Звучит по-английски немного по другому, но пишется - буква в букву, только "н" на конце приставить...
   - А как вы полагаете, Аполлон Флегонтович, наверное, мои предки, так сказать, пра-пра-пра-, были англичанами?
   - Вполне возможно, - Аполлон уже вошёл в роль профессора филологии. - Во времена Екатерины Второй в Россию понаехало много всяких переселенцев из Западной Европы: немцев, голландцев, шведов... Уверен, что были и англичане.
   - Ну что ж. Я так и думал. Вы меня окончательно убедили.
   Тут директор как бы вспомнил о сидящей в стороне Теньковой:
   - Что у тебя, Катюша?
   Катюша, до этого с видимым интересом следившая за диалогом директора и незнакомца, причём от самого незнакомца не ускользнули её особо любопытствующие взгляды в его сторону, слегка смущённая, своим приятным чистым голосом, в котором слышались нотки обиды, сказала:
   - Никита Николаевич, я уже вторую неделю не могу собрать комсомольцев на собрание. Уже все сроки проходят. Попробуй их собери, когда одному некогда, к другому родственники приехали, третий говорит, что заболел, у четвёртого - корова отелилась... Да знаю я, как они болеют! У некоторых уже по полгода взносы не уплачены. Никита Николаевич, разрешите провести собрание в рабочее время. В четыре часа было бы удобнее всего: как раз пересменка, и кто днём работает, ещё на месте...
   - Безобразие, - директор сделал недовольный вид. - Что ж они взносы-то не платят? Надо их хорошенько пропесочить.
   - Вот и я говорю, никак не могу собрать и половины... Уже надоели их отговорки...
   Директор взял зачем-то со стола ручку, повертел её, подумал, или сделал вид, что думает, выдерживая необходимую для солидности паузу.
   - Ладно, Катюша. Знаю я этих обормотов. Проводи собрание, когда тебе будет угодно. Только без ущерба для производства. Да спуску никому не давай, - уже прямо по-отечески наставлял он. - Ишь, взяли моду взносы не платить!
   - Спасибо, Никита Николаевич.
   Тенькова встала, демонстрируя даже таким простым и обычным актом многообещающие возможности своих великолепных физических данных. У Аполлона сладко защемило в груди и подкатило к горлу, а в диаметрально противоположной части тела заныло - тоже бы сладко, не будь там тяжких телесных повреждений.
   - Да, Катюша, а что там у вас с Макаркиным? - спохватился вдруг директор.
   - Да всё в больнице лежит - говорят, медленно заживает, какое-то осложнение получилось...
   - А кто в смене вместо него?
   - Да по очереди из других смен варщики работают. Только вот уже отказываются, говорят, сколько можно по две смены подряд вкалывать... Эту смену вообще без варщика работаем - Михаил Иванович сам за него.
   - Ладно, Катюша, иди. Придумаем что-нибудь.
   Когда Тенькова, бросив последний, такой!, взгляд на незнакомца, скрылась за дверью, директор поведал Аполлону доверительным тоном, уже как старому знакомому:
   - Катя Тенькова, секретарь заводской комсомольской организации. Сменным химиком работает. Всего двадцать три года, а уже такой опыт! Вообще молодец! Ещё и года у нас не проработала, а уже лучший специалист во всём объединении. Единственная у нас с высшим образованием, - последние слова директор произнёс с гордостью и заулыбался. - Хороша девка, а?! Да-а-а... Ребята за ней табуном бегают. Да только она их всех так отбривает... Вон, Круглов за ней три месяца бегал, как собачонка бездомная, так она, знаешь, что ему сказала?
   Директор хихикнул и сощурил огромные - за толстыми линзами - глаза.
   - Говорит, что я с тобой, в куклы играть буду, что ли? Представляешь, это Колобку-то?! Он же у нас первый парень на деревне. Хоть он и говорит, что в совхоз уходит, потому что, мол, там шоферам больше платят, да брешет он, из-за Катюши - позор свой бубличный пережить не может.
   Он ещё посмеялся, повизгивая, в своё удовольствие, потом сказал:
   - Так, значит, Аполлон... Слушай, давай я буду звать тебя просто Аполлоном?
   - Конечно, - с готовностью согласился Аполлон, которому и самому были непривычны всякие фамилии-отчества.
   - Ну, а меня зовут Никита Николаевич - ты уже знаешь... Так, значит, тебя Фомин присмотрел? Ну, Фомин знает, кого брать. Я с ним разговаривал. В общем, пиши заявление, оформляйся, и с сегодняшнего дня считай, что на работе. Только вот Круглову ещё две недели дорабатывать. Пока придётся послесарить в гараже... С зарплатой я улажу.
   Но Аполлону было уже всё равно, где и чем ему заниматься эти две недели. Хоть "метлой махать", лишь бы иметь возможность видеться с Катюшей.
   - С превеликим удовольствием, Никита Николаевич. Хоть в гараже, хоть возле него, - радостно заявил он.
   Никита Николаевич одобрительно посмотрел на него и проинформировал:
   - Рабочий день у нас с восьми до пяти, перерыв на обед с двенадцати до часу. Поживёшь пока в комнате для приезжих. Да она почти всё время пустая стоит. А там придумаем что-нибудь.
   А Аполлон, уже с самого момента ухода сменного химика Теньковой, лихорадочно соображал, как бы поскорее увидеть её вновь... Всех отшивает... Ну, с ним-то в куклы играть не придётся. А как она посмотрела! Он даже забыл, что на пару недель выведен из строя двумя предыдущими красавицами.
   Наверное, из русской поговорки "Куй железо, пока горячо" американцы сделали свою "Тайм из мани"*. Аполлон же изобрёл из них свою смесь - "делай любовь, пока горячо", или "тайм из лав"**.
   И вдруг его осенило.
   - Никита Николаевич, а работа сварщика очень сложная?
   - Сварщика? - директор недоумённо посмотрел на Аполлона.
   - Ну, этого, который в больнице лежит, - поспешил тот внести ясность.
   - А-а-а, варщика... Да нет, вентили открывать, да закрывать. Только, когда загружаешь разварник, надо хорошенько проверять, чтоб пара не оставалось. А то вон Макаркин обварился... И, вроде, не дурак, - как бы размышлял про себя директор.
   - А, может, мне можно там поработать, пока машина освободится? - робко предложил Аполлон.
   - Тебе? - директор посмотрел на Аполлона, и лицо его
  
   0x01 graphic
   * Время - деньги (англ.).
   ** Время - любовь (англ.).
  
   просветлилось. - А что? Это был бы выход.
   Он помолчал, прикидывая что-то в уме, потом сказал, как бы подытоживая:
   - Значит, вместо слесаря хочешь поработать варщиком?
   - Да. Думаю интересы производства превыше всего, - убеждённо выпалил Аполлон.
   И когда только он успел научиться говорить советскими лозунгами?! Чего только ни сделает с человеком любовь с первого взгляда.
   Директор посмотрел на Аполлона с любовью, прямо, можно даже сказать, по-отечески.
   - Вот если бы все так рассуждали и делали, уже давно бы коммунизм построили... А ты смотри, как всё складно получается! За пару смен освоишься - Павленко, начальник смены, тебя подучит. Ещё недельки полторы поработаешь, а там и машина твоя освободится. И к тому времени Макаркин из больницы выйдет... Их смена как раз только что заступила на работу. Если есть желание, можешь прямо сейчас и начинать осваиваться. А с пропиской и военкоматом я сам всё улажу. Оставь только документы. Ты там выписался, с учёта снялся?
   Аполлон на мгновение задумался, затем уверенно подтвердил:
   - Да, - тот пузатый этнограф уверял, что ко всем его советским документам комар носа не подточит. - Конечно, есть желание осваиваться прямо сейчас. А чего зря время терять - куй железо, пока горячо!
   Аполлон ликовал.
  
   Глава 7
   В полку советских пролетариев прибыло
  
   Сменный мастер Михаил Иванович Павленко подвёл Аполлона к двум большим металлическим ёмкостям, похожим на огромные авиабомбы, какими их изображают на карикатурах, стоящим на стабилизаторах головками вверх. Стабилизаторов, правда, не было. Вместо них в разные стороны отходили различной толщины металлические трубы, замызганные какой-то вонючей, жёлто-коричневого цвета, массой.
   Михаил Иванович, небольшого роста, лет сорока пяти, с весёлыми глазищами и розовой культёй вместо кисти на левой руке, в сером халате, из нагрудного кармана которого торчали какие-то бумаги, оценивающе посмотрел на новичка, одетого в такой же серый халат, висящий на нём как на вешалке.
   - Значит, говоришь, Аполлоном зовут. Прямо как американскую ракету.
   - Да нет. Американская ракета тут ни при чём. Это меня отец в честь русских поэтов Майкова и Григорьева назвал.
   - Поэтов, говоришь? Ну-ну. Вот тебе и источник вдохновения, разварник Генца называется, - мастер указал на ближайшую бомбу, затем тыкнул пальцем в сторону соседней, - а рядом второй.
   У обоих источников вдохновения из каких-то невидимых щелей в трубах свистел пар.
   - Так вот, Пушкин, сложного тут ничего нету. Засыпаем в разварник зерно или картошку - там, вверху, люк есть. А над ним, вон, видишь, бункер, - Михаил Иванович указал на виднеющуюся вверху металлическую площадку, над которой над каждым разварником было видно по большой металлической ёмкости в виде воронки. - Главное, когда засыплешь, хорошо залючить, и за сальниками смотреть повнимательней... Этот я уже загрузил и залючил, ну, то есть, закрыл люк как следует. Теперь, смотри, пускаем в него пар.
   Он взялся за торчащий из одной из труб вентиль и стал его быстро откручивать. В трубе зашумело, в разварнике тоже, из каких-то прорех зашипел пар.
   - Вот по этой трубе пар поступает сюда из котла - он там, в кочегарке, - мастер кивнул на открытую дверь неподалёку от разварников. - Давление держи три-четыре атмосферы. Вон манометр стоит.
   Стрелка на стоящем за вентилем манометре начала прыгать в такт подрагиваниям трубы.
   - Минут через сорок будет готово... Вон, как раз второй на подходе.
   Михаил Иванович подошёл ко второй "бомбе", взял стоявший рядом металлический прут с загогулиной на конце, нажал им какой-то клапан на толстой, отходящей снизу, трубе. В стоящее под клапаном задрипанное ведро веером выстрелила струя парующей жёлтой жидкости со специфическим запахом. Мастер сунул ведро под нос Аполлону.
   - Вот, видишь, какая консистенция? Как похоже на понос, так, значит, готово.
   Действительно, сравнение было довольно точное - на дне ведра паровала жижа, цветом и запахом мало чем отличающаяся от поноса.
   - Закрываем подачу пара, - Михаил Иванович закрутил паровой вентиль, - и открываем разгрузку - сварили картошечку.
   Он открутил вентиль на нижней трубе, и по ней зашумела, уносясь куда-то уже знакомая жидкость, которой предстояло превратиться в спирт.
   - Ну вот, понёсся наш понос в бродильное отделение. Там к нему дрожжей добавят и бражечку сделают, - Михаил Иванович повернулся к Аполлону. - Ты самогонку когда-нибудь гнал?
   - Нет, - сознался Аполлон.
   - Принцип тот же. Но твоя задача - сварить сырьё, остальное тебя не касается... Главное - чтобы всё было согласовано - пока один варится, второй выгружается, а потом загружается. Понял, поэт?
   Мастер посмотрел на Аполлона и, видно, уловил на его лице некоторую растерянность.
   - Да ты не бойся, - подбодрил он новичка, - через пару смен асом будешь.
   Михаил Иванович подошёл к стоящему у стены ведру с бурой густой жидкостью.
   - Иди сюда.
   Аполлон подошёл.
   - Знаешь, что это? - спросил мастер, указывая в ведро.
   - Нет.
   - Это барда... А чего ж ты самогон-то никогда не гнал?
   - Да я, вообще-то, не пью, - чувствуя, что говорит что-то неприличное, пролепетал Аполлон.
   - Это хорошо, что не пьёшь - другим больше достанется... Короче, Есенин, это отходы производства. Спирт - продукт, его отвозим в Хутор, на базу, а барда - для скотины в самый раз.
   Они снова подошли к разварникам.
   - При каждом спиртзаводе, - продолжал мастер, - откормсовхоз, потому как барды - залейся... В нашем совхозе три тыщи бычков, и всем хватает, и ещё всей домашней скотине хватает, и ещё остаётся. Вот так-то! Понял? Это тебе не самогонный аппарат!
   Аполлон согласно кивнул.
   - Ладно, пошли наверх - покажу, как загружать надо.
   Они поднялись по металлической лестнице на верхнюю площадку, огороженную перилами. Михаил Иванович указал на какие-то огромные то ли мясорубки, то ли кофемолки рядом с загрузочными бункерами.
   - Это дробилки. Это не твоё, это Зинкино хозяйство, - он повернулся к бункерам. - А вот это - твоё. В эти бункера идёт картошка, или зерно, или бурак с мойки. Она там, снаружи. Этим Петя занимается...
   - Это который "И-най, и-тай"? - оживился Аполлон.
   - Что, уже познакомился?.. Он самый. Он в своём деле ас, хорошо работает... Ну вот, а твоя задача...
   Аполлон бросил взгляд с площадки вниз. С металлической лестницы, расположенной у противоположной стены, спускалась... Катя, в белом халате, с осиной талией, и с небольшим деревянным ящичком с пробирками в руках.
   Аполлон бросил быстрый взгляд на мастера. Тот что-то говорил, указывая на люки разварников и жестикулируя. Его рот открывался и закрывался, но Аполлон его не слышал - в ушах у него стоял шум бешено разгоняемой сердцем крови.
   Катя лёгкой грациозной походкой пересекла цех и вышла в одну из дверей.
   Аполлон думал, что он следит за девушкой украдкой, но понял, что ошибается, когда услышал вопрос мастера, который, как выяснилось, уже добрых полминуты выжидающе смотрел на его затылок:
   - Я кому рассказываю, Твардовский?
   Аполлон повернул голову и рассеянно посмотрел на мастера:
   - Мне... Да-да, я слушаю, Михаил Иванович... В эту дырку, - Аполлон указал на задвижку в конусе бункера, - сыплется картошка, или дурак...
   Мастер покачал головой:
   - Да-а-а, Байрон... Тоже присох... Если в эту, как ты выразился, дырку всыпать дурака, хороший из него супчик получится... Ладно, не отвлекайся, рифмоплёт... Рассказываю дальше...
   Аполлон сделал вид, что внимательно слушает мастера, а сам искоса поглядывал вниз за металлические перила на дверь, за которой исчезла Катя.
   Катя появилась из двери с ящичком с заполненными какой-то жидкостью пробирками, подошла к лестнице у противоположной стены, и начала подниматься по ней. Под халатом Кати в такт пружинящих шагов соблазнительно двигались аппетитные ягодицы.
   Аполлон как завороженный следил взглядом за девушкой.
   Катя ступила на последнюю ступеньку и исчезла за дверью, на которой висела табличка с надписью "Химлаборатория".
   - ...Ну вот, - послышался голос мастера, - теперь ты всё знаешь. А если какие вопросы возникнут, зови меня.
   Аполлон предельно сосредоточенно, но, на самом деле, предельно рассеянно, посмотрел на мастера:
   - Да-да, конечно, Михаил Иванович.
   Михаил Иванович указал на широкую открытую дверь в стене, рядом с бункерами, за которой, в глубине, виднелись ещё две двери.
   - Там баня, можешь помыться после смены. А рядом - выход наружу, к мойке, к Петиному хозяйству... Там уборная, если приспичит по нужде. У Пети спросишь, он покажет... Ну, я думаю, мы сработаемся. Если что, я в солодовне.
   Выходя в противоположную дверь прямо с площадки, мастер весело подмигнул Аполлону.
   Аполлон быстро сбежал вниз и бросился к той лестнице, по которой поднялась Катя. У самых ступенек он остановился в нерешительности, повернулся и с задумчивым видом пошёл к своим разварникам.
   Та "бомба", что выгружалась, уже почти не подавала признаков жизни. Новоиспечённый варщик выпустил остатки пара из разварника через специальный клапан и поднялся на площадку загрузки. Там, у "мясорубок", он заметил ещё какие-то чаны, о которых у него, отвлечённого появлением Кати, было представление только в виде фразы "это не твоё", а возле них - пожилую женщину в сером, таком же, как у него, халате, которая подметала металлический пол, собирая просыпавшееся проросшее зерно ("солод", как объяснил Михаил Иванович). В женщине Аполлон узнал свою соседку, которая утром скликала цыплят.
   - Здравствуйте, - Аполлон широко улыбнулся.
   - Здравствуйте, - распрямилась женщина и тоже приветливо заулыбалась. - А вы наш новый генцевар?
   - Кто?.. А-а-а, да. Пока Макаркин в больнице.
   - Не повезло Юрику, - сочувственно произнесла женщина, - пар не сбросил, что-то там с клапаном случилось, полез загружать, - она кивнула на торчащие рядом верхушки "бомб" с загрузочными люками, - тут его паром и обдало. Хорошо ещё, успел глаза рукой прикрыть. Так вы, смотрите, осторожней будьте.
   - Да уж меня Михаил Иванович проинструктировал. Я и в журнале по технике безопасности расписался.
   - Мы с вами, вроде, как уже знакомы, только звать не знаю, как... Меня - Евдокия Романовна. Можно, по-соседски, просто тётя Дуся. А вас как?
   - Аполлон.
   - Прямо как американская ракета, - засмеялась тётя Дуся.
   Аполлон понял, что от родных американских ракет ему не отделаться при каждом новом знакомстве, и, обречённо вздохнув, согласился:
   - Да, как американская ракета.
   - Значит, мы кругом соседи - и дома, и на работе. Я тут в солодовне работаю, - тётя Дуся махнула рукой в сторону двери, через которую вышел Михаил Иванович. - А тут, на дробилках, моя подруга Зина работает, она отпросилась на сегодня - в Сенск поехала зуб рвать... Так я тебя тогда Полей буду звать?
   Тётя Дуся снова простодушно засмеялась.
   - Зовите Полей, тётя Дуся.
  
   Спустившись вниз и подойдя к первому разварнику, свистящему и шипящему от загнанных в него паровых атмосфер, Аполлон взглянул на манометр.
   Стрелка прыгала по всей шкале безостановочно и подрагивала в такт дрожанию трубы, на которой был установлен прибор.
   "Дьявол, сколько же там атмосфер?! Может, уже все десять?".
   Аполлон струхнул. Быстренько завинтил подачу пара, взял пробу. Консистенция была та, что надо - как в туалете после слабительного. Открыл выгрузку и подошёл к только что загруженному картошкой разварнику. Потихоньку стал откручивать подачу пара, поглядывая на манометр. Стрелка сначала стояла на месте, как вкопанная, потом дёрнулась, затем прыгнула в конец шкалы, возвратилась назад, задёргалась в мелкой дрожи и, наконец, запрыгала со всем размахом.
   "Да они же оба не работают", - дошло, наконец, до Аполлона. Его охватила паника. Он пулей, позабыв о своей болячке в штанах, влетел на верхнюю площадку.
   Тётя Дуся заканчивала уборку.
   - Тётя Дуся, где солодовня?
   - А что такое? Я сейчас туда иду.
   - Позовите, пожалуйста, Михаила Ивановича. Срочно. Он в солодовне должен быть.
   - Хорошо, я ему скажу. Да что случилось-то?
   Видно, у Аполлона был здорово перепуганный вид. Но на вопрос тёти Дуси он только махнул рукой и сбежал вниз. На всякий случай прикрутил вентиль подачи пара.
   В этот момент из двери, ведущей в кочегарку, появился чумазый парень в испачканных в угольной пыли брюках и рубашке. Он изучающе посмотрел на перепуганного Аполлона:
   - Привет! Ты, что ль, новый генцевар?
   - Да, - Аполлон повернулся к парню.
   - А я в кочегарке работаю, - проинформировал тот, вытер чёрную от угля руку о штаны и протянул её для рукопожатия. - Ну, будем знакомы: меня Вася зовут. А тебя как?
   - Аполлон, - Аполлон пожал протянутую руку.
   - Что, прямо так и зовут? Как американскую ракету?
   Аполлону ничего не оставалось, как снова обречённо вздохнуть и подтвердить:
   - Да, как американскую ракету.
   Вася засмеялся:
   - Американец, значит... - он повернулся к притихшему разварнику. - А чё не варишь, генцевар?
   Аполлон кивнул на манометр:
   - Да манометр не работает.
   Вася удивлённо уставился на Аполлона:
   - А он когда-нибудь работал? - в его голосе слышалась ирония.
   - Не знаю...
   - Не зна-а-аю... - передразнил Вася. - Да-а-а, Американец, если ты будешь всю смену на манометр зенки пялить, то никогда каши не сваришь.
   Вася подошёл к паровой трубе и быстренько открутил вентиль до упора. В разварнике зашумело, загудело, всё сооружение вместе со всеми трубами и клапанами задрожало, как голый негр на сибирском морозе, и окуталось паром. Стрелка на манометре запрыгала, как бешеная.
   Аполлон с ужасом проследил за действиями кочегара и попятился назад. "Настоящая бомба!", - мелькнуло у него в голове.
   - Вот это другое дело, - удовлетворённо изрёк Вася.
   - Ты что делаешь? - пришёл, наконец, в себя Аполлон. - Он же взорваться может. Мы ж не знаем, сколько там атмосфер - манометры ж не работают!
   - Что, Наполеон сказал тебе четыре атмосферы держать?
   - Какой ещё Наполеон?
   - Ну, Павленко... Михал Иваныч.
   - Да-а-а, - удивлённо проронил Аполлон.
   - Поня-а-атно, - протянул Вася с хитрой улыбочкой. - Это у него шутка такая... А манометры тут и на хрен не нужны.
   Вася с сочувствием посмотрел на Аполлона.
   - Не бойсь, Американец, не взорвёмся. Объясняю для тугодумов. У наших котлов в кочегарке запас прочности меньше, чем у твоих разварников. Так что, скорей шарахнет котёл, чем генцы. Да только котёл, скорее, не шарахнет никогда, чем шарахнет. Ты думаешь, у нас на котлах манометры работают? - в голосе Васи слышались поучающие нотки. - Они там тоже на хрен не нужны, потому как на том угле, что привозят, и борща как следует не сваришь.
   Вася снова засмеялся, глядя на растерянного Аполлона:
   - Да не ссы ты, Американец. Что ты дрожишь, как этот генец?!
   Из одной из дверей в цех вошли два парня в одинаковых серых халатах. Только у одного из нагрудного кармана торчал разводной ключ, а у другого - отвёртка и плоскогубцы. Парни подошли к стоящим у разварников Аполлону и Васе.
   - Вот, мужики, - обратился к ним Вася, - это наш новый генцевар, вместо Макаркина... Аполлоном звать.
   Парни обменялись с Аполлоном рукопожатиями:
   - Нас обоих Николаями зовут...
   - А чтоб не перепутать, этого зовут Колян - он слесарь по оборудованию, а этого, электрослесаря - Колёк, - пояснил Вася, подмигивая.
   - И кто ж тебя как американскую ракету назвал? - спросил Аполлона Колян. - Это ж надо!
   - Отец, - вздохнул Аполлон.
   Вася, Колян и Колёк между делом с нетерпением поглядывали вверх, на площадку лестницы у двери химлаборатории.
   - Щас появится, - Колёк посмотрел на часы. - Я по ней свой "будильник" сверяю.
   И в самом деле, вслед за его словами дверь химлаборатории открылась, и из неё вышла Катя с уже знакомым нам ящичком с пробирками.
   - Во, появилась, - обрадовался Колёк.
   Впрочем, было очевидно, что обрадованно оживились и остальные трое. Появился и ещё один - по лестнице, ведущей к загрузочной площадке, громыхал большими резиновыми сапогами Петя, в фуражке лесника, в распахнутом сером халате, за которым виднелся китель с россыпью медалей и значков.
   - Во, по нём тоже можно часы сверять, - указал на Петю Колян.
   Катя тем временем успела спуститься, и подошла к чану с жидкими дрожжами, стоящему посреди цеха. Она озорно посмотрела на привычную троицу у разварников и слегка смутилась, заметив среди парней Аполлона.
   Но тут обзор Аполлону заслонила широкая спина Пети, который уже успел спуститься и приближался к Кате.
   Вася, Колян и Колёк стартовали в том же направлении, позабыв про существование нового варщика со столь редким именем.
   Катя поднялась на невысокий настил у чана. Её тут же облепили четверо воздыхателей и наперебой затараторили:
   - Катюха, давай мы тебе мензурки наберём...
   - И-най, и-тай, и-най...
   Аполлон в растерянности смотрел на это столпотворение, пытаясь высмотреть милое личико средь мельтешения мужественных пролетарских фейсов. Оно мелькнуло лишь на мгновение - Катя между голов своих поклонников заинтригованно смотрела на Аполлона.
   И тут позади Аполлона послышался голос сменного мастера, появившегося из двери кочегарки:
   - Ну, Маяковский, докладывай, что тут у тебя стряслось?
   Аполлон обернулся.
   Раскрасневшееся лицо Михаила Ивановича сияло, глаза хмельно поблёскивали, а от всего его организма исходил запах спиртного вперемешку с луком.
  
   Через несколько дней Аполлон в смене уже был в доску своим. Познакомился и с будущими коллегами - шоферами. И почти все, не только в смене, но и вообще, кто его знал, звали его Американцем. Один только Павленко-Наполеон называл его поэтом и всякими производными от этого слова именами собственными. Поскольку Аполлон уже был проинформировал, что его разварники "никогда не шарахнут", все страхи перед взрывоопасностью "источников вдохновения" отпали; со своей, в общем-то, немудрёной работой он справлялся играючи, и даже успел придумать усовершенствование со взятием пробы. И у него ещё оставалась уйма свободного времени, чтобы вплотную заняться неприступной Катей Теньковой. Впрочем, памятуя о предыдущем печальном опыте и своей относительной недееспособности, он не торопил события, не шёл на плотное, или, если хотите, плотское, сближение, что стоило ему больших усилий; медленно, но уверенно подготавливал почву к решающему штурму. Хотя, в подготовке-то как раз особых усилий с его способностями и не требовалось - Катя, ввиду излишней мужественности местных кавалеров, которые и звали-то её не иначе как Катюха, не избалованная галантным обращением, была просто сражена изысканными комплиментами и неистощимым остроумием нового варщика.
   - Катя, ты сегодня просто неотразима! - бывало, встречал он пришедшую за анализами Тенькову, бросал восторженный взгляд на шикарную грудь, рвущуюся из распахнутого белоснежного халатика сквозь тонкую ткань нового платья. - На тебе сегодня такое красивое платье! Как оно тебе идёт!
   И тут же, подмигнув ей, подковыривал кого-нибудь из вертящихся рядом воздыхателей, Петю, например:
   - Смотри, Петя от восхищения так просто дар речи потерял.
   Петя, никогда не имевший этого дара с самого рождения, а может, и потерявший его ещё в утробе матери, радостно склабился в подтверждение Аполлоновых слов. Такая уж выпала Пете судьба - не дал господь способности говорить и позаботился о том, чтобы отпущенная человеку жизненная мощь у Пети ушла, в основном, на комплекцию и силу, а голове оставив лишь доверчивую и наивную простоту. Вот и работал Петя на одной из самых простых на заводе должностей - проталкивал с разгружаемых машин картошку или свёклу в мойку, да засыпал в бункера перед разварниками. А по вечерам с азартом гонял после киносеанса хохочущих девчат по заплёванному подсолнечной шелухой клубу. Те наперебой приставали к нему с неизменным вопросом: "Петя, а меня любишь?". "Гы-ы-ы...", - радостно склабился Петя и лез целоваться к чересчур осмелевшей озорнице. А другая его слабость - страсть к какой бы то ни было униформе и значкам, - наверное, была просто одним из способов завлечения этих самых девчат. Ну какая красавица может устоять перед таким добрым молодцем в красивой униформе, да ещё с богатырской грудью, сплошь увешанной яркими значками.
   Пацаны охотно пополняли его нагрудную коллекцию, конечно, как мы уже успели убедиться, сначала подразнив и заставив погоняться за новой наградой. А уж произвести Петю в генералы мечтал каждый из них.
   Глупые клубные хохотушки, продолжавшие над ним издеваться, даже и не подозревали, какое наслаждение могли бы получить от Пети где-нибудь в укромном месте после того, как Шнурок со товарищи приобщил его к высшему плотскому наслаждению - оргазму. Впрочем, они для него были всего лишь развлечением. А вот Катю Тенькову Петя трепетно и нежно любил, прямо как сопливый мальчишка. Ходил за ней по пятам, как привязанный, робел, заикался - хотя, чего уж там!, смущённо трепетал под взглядом её больших синих глаз. Если бы только он мог объяснить ей, что готов пойти за ней на край света, выполнить любое её самое безумное желание, валяться в её ногах и целовать кончики её туфелек! Но он не умел говорить, и писать тоже не умел. Поэтому он только ходил за ней по пятам, ловил её взгляд, трепетал под ним...
  
  
   Глава 8
   Снова в нокауте
  
   Наконец настал день, когда после традиционного вечернего осмотра своего травмированного хозяйства Аполлон стряхнул с него последние отставшие струпья. Привычными возбуждающими движениями быстренько привёл его в боевую готовность. Механизм функционировал безотказно, даже ещё лучше, чем до травмы. Не зря, значит, его знакомый бостонский эскулап Лэрри всё любил повторять, что у любой болезни есть свой плюс - после неё организм как бы заново рождается, появляется, можно сказать, второе дыхание. Аполлонова заново родившаяся или получившая второе дыхание деликатная часть организма так и рвалась в бой. После длительного воздержания Аполлону стоило больших трудов удержаться от того, чтобы не довести дело до логического завершения прямо тут же, сидя без трусов на кровати. На своё счастье он вовремя вспомнил рассказанный вчера помощником кочегара Васей анекдот.
   Дело было во времена Сталина. Вызывают мужика в НКВД. "Как вы с женой выполняете супружеский долг?" - спрашивает опер. "Обыкновенно, - отвечает мужик, - она снизу, я - на ней". "Так, - говорит опер, - вы обвиняетесь в давлении на массы. Расстрелять!". Вызывают другого мужика. "Как спите с женой?" - спрашивают. А до мужика уже дошли слухи о предыдущем случае. Он решил перехитрить опера, и говорит: "Я снизу, она наверху". "Вы идёте на поводу у масс, - заключил опер. - Расстрелять!". Вызывают в органы третьего. А тот уже был в курсе, и на провокационный вопрос дал заранее приготовленный ответ: "А мы это делаем, лёжа на боку". "А вы с какого бока лежите?". "С правого", - говорит мужик. "Расстрелять за уклон вправо!". Четвёртого расстреляли за уклон влево. Вызывают пятого, а тот думает, что ж сказать, уже и способов никаких, вроде, нет. И придумал. "Я, - говорит, - вообще с женой не сплю". "Как так?". " А вот так. Я онанизмом занимаюсь", - отвечает мужик. Опер почесал затылок, подумал и вынес приговор: "Расстрелять за сожительство с кулаком и разбазаривание народного семени!".
   Итак, измученный воздержанием Аполлон едва удержался от того, чтобы не разбазарить своё пролетарское семя - благоразумно решил, что лучше, всё-таки, поберечь всю скопившуюся мощь для успешного штурма Кати Теньковой. Это же надо, две недели простоя! Зато вряд ли кто теперь козлом обзовёт... Катюша... Это ж сколько душевно-плотских мучений стоило сдерживаться рядом с такой куколкой! Одной её джокондовской полуулыбки не стоят натужные искусственные оскалы всех голливудских див вместе взятых!.. Вся мужская часть смены ходит за ней по пятам все восемь часов, как привязанная. А Петя-то, Петя! Вот Ромео! Жалко его, бедолагу... А она им всем даже дотрагиваться до себя не разрешает. Да, зря ребята напрягаются. Завоевать женщину, это вам не поросёнка выкормить, и даже не рыбку выловить...
   Аполлон тут же разработал план действий. Сегодня они заступают в последнюю ночную смену, завтра отсыпной, потом выходной, перед тем как пересесть на машину... Значит, сегодня на смене он берёт Катюшу в окончательный оборот и приглашает на завтра к себе в гости. По этому случаю уже давно припасено изысканное для данной местности и невиданное для уровня местных женихов угощение - бутылка шампанского и килограмм шоколадных конфет. К шампанскому даже и приличные фужерчики приобретены. Надо сказать, что Аполлон уже успел привести свою кадепу в более-менее цивилизованный вид: наклеил обои, повесил пару картин, приобретенных в райцентре у местных художников, купил цветной телевизор и даже умудрился обзавестись холодильником - можно даже сказать, специально для охлаждения шампанского...
   Распланировав таким образом предстоящую операцию, Аполлон со сладкими предчувствиями прилёг вздремнуть на остававшиеся до начала смены пару часиков. И сладкие предчувствия совершенно естественным образом трансформировались в сладко начавшийся сон.
  
   Аполлон и Катя в кадепе сидят за празднично убранным столом, на котором стоят бутылка шампанского, фужеры, ваза с конфетами.
   Он нежно целует Катю в её сочные чувственные губы, и их уста сливаются в жарком затяжном поцелуе. Когда, наконец, их губы размыкаются, Катя берёт бутылку шампанского в руку, снимает с горлышка серебристую обёртку и вдруг, ни с того, ни с сего, превращается в... тётю Дусю. И эта тётя Дуся начинает стучать бутылкой по столу и неожиданно резко требует: "Открой, Поля, открой скорей!". Аполлон начинает её успокаивать: "Ну что ты, тёть Дусь, так волнуешься? Сейчас открою". Но тётя Дуся никоим образом не желает успокаиваться - эко, видать, шампанского жаждет, ещё сильнее стучит бутылкой по столу и ещё громче и настойчивей кричит: "Поля, Поля, открой скорее!"...
  
   Аполлон резко вскинулся на кровати в полутёмной комнате. От входной двери слышались бешеный стук и испуганный крик:
   - Поля, Поля, открой скорее!..
   Полусонный Аполлон вскочил, бросился к двери, откинул крючок. В кадепу пулей влетела запыхавшаяся, насмерть перепуганная, тётя Дуся, захлопнула за собой дверь, набросила крючок.
   Тотчас же дверь вновь затряслась под ударами.
   - Американец, открой! - послышался снаружи требовательный злой голос Антона Зубарёва, работавшего на заводе шофёром и жившего в одном из соседних домов, известного пьяницы, но, в общем, тихого и незлобивого мужика.
   Аполлон с недоумением посмотрел на тётю Дусю - чего, мол, старушка натворила? Затем перевёл взгляд на дверь, за которой уже более просительным тоном орал Антон:
   - Открой, Американец, выпусти их.
   Аполлон хотел, было, откинуть крючок, выяснить, что там происходит, но тётя Дуся повисла у него на руке и торопливо перепугано зашептала:
   - Не открывай, Полечка! Не открывай! Антон с ума сошёл!
   - Как с ума сошёл? - ничего не понимающий спросонья Аполлон уставился на неё.
   - Ой, не открывай, - продолжала причитать тётя Дуся, дрожа при этом, как осиновый лист.
   - Да что случилось-то?
   Дверь по-прежнему сотрясалась от мощных ударов, как видно, уже ногами.
   - Открой, Американец. Я видел, они у тебя спрятались, - уже более спокойно кричал Антон. - Ну, Американец, от кого, от кого, а от тебя я этого не ожидал...
   Под эти стуки и крики тётя Дуся, на которой лица не было, всё так же шёпотом поведала, что случилось:
   - Мы с Зинкой решили сегодня пораньше на смену выйти. Она зашла за мной, посидели мы с ней чуть-чуть у меня, потом вышли на улицу. Я повесила на дверь замок, и мы пошли. На улице ещё не крепко темно. Только мы из палисадника вышли, как из-за сараев выскочил Антон в одних трусах и с коромыслом в руках, и кинулся на нас. Мы - в разные стороны. Зинка успела в бельё замотаться - у меня как раз там на дворе сушится, - он и не заметил, за мной погнался. Вот я к тебе, Поля, и заскочила.
   Пока она рассказывала, стук и крики постепенно затихли.
   - Ясно, - сказал Аполлон. - Не бойся, тётя Дуся, сейчас мы разберёмся.
   - Не надо, не открывай, Полечка, - уцепилась за него тётя Дуся. - Он же с ума сошёл.
   Но Аполлон вежливо отстранил её от двери.
   - Да он уже ушёл, тётя Дуся. Ничего ж не слышно, - сказал он успокаивающим тоном.
   - Ой, не открывай - он там...
   Аполлон посмотрел на тётю Дусю подбадривающе, откинул крючок и, открыв дверь, ступил в темноту.
   Этот, прямо сказать, опрометчивый шаг оказался единственным - в следующий момент на голову отважного рыцаря обрушился страшный удар заляпанным бардой коромыслом. Но то, что коромысло было не очень стерильным, Аполлон уже не видел, поскольку последнее, что уловили его захлопывающиеся глаза, был сноп искр...
  
   Очухался Аполлон снова на исходной позиции, то есть, на той самой кровати, с которой вскочил энное количество времени назад. Сколько его прошло, этого самого времени, трудно было сказать. Можно было судить только по косвенным признакам, а именно, по изменениям в окружающей среде. Ну сколько может понадобиться времени для того, чтобы в комнате, кроме ранее присутствовавшей тёти Дуси, оказалось ещё несколько личностей? На одной из двух необжитых кроватей рядом с тётей Дусей сидели её подруга Зина и жена Антона Шурка - несмотря на внушительные габариты бойкая женщина, то и дело замахивавшаяся на своего непутёвого муженька рукой с неизменным восклицанием: "У-у-у, ирод!". А муженёк её покоился на расстеленных на второй запасной кровати газетах, связанный по рукам и ногам верёвкой, в одних трусах - как и Аполлон, дико пучащий ничего не понимающие глаза во все стороны. Ноги его по колено были заляпаны коровьим дерьмом, на бёдрах и на трусах виднелись живописные пятна, оставленные тем же специфическим материалом - видно, в беготне за сараями он умудрился "подорваться" на одной из коровьих "мин", этом весьма распространённом в сельской местности, особенно в районе сараев, биологическом оружии. В простенке на стуле сидел хромой старик Семён, по прозвищу Атавизьма - уже знакомый нам охранник с проходной завода, с ружьём между ног и с папиросой в закопченных никотином усах. Видимо, успел за это время побывать на месте происшествия и ещё кто-то, потому что среди всеобщего галдежа проскакивала информация о том, что кого-то послали за какой-то Бобрихой.
   Все наперебой делились впечатлениями о только что случившемся и не заметили, что Аполлон, с мокрым полотенцем на голове, продрал глаза, в которых некоторая растерянность сочеталась с удивлением.
   - Захожу я, значит, в хату, - рассказывала Шурка, - а он... - тут она снова угрожающе замахнулась на несчастного притихшего Антона. - У-у-у, Ирод!.. А он, значит, сидит на стуле, тихо так, и, вроде, как прислушивается к чему-сь. Я ему говорю: "Антон, ты чего?". А он мне: "Тихо ты! Вон будильник говорит. Он всё знает, всё рассказывает, ты вот, лучше, послушай". Я, дура, сначала и вправду прислушиваться начала, а он тут как вскочит и на окошко пальцем тычет. "Вон они, - говорит, - черти ломовские. А-а-а, я вас узнал, в Ломовке видел. Ку-уда полезли?". Тут он подбег к окну и давай кабель антенный дёргать. "Вижу, - кричит, - что вы в дырку для антенны лезете". Потом выскочил в коридор, примчался оттуда с топором, и давай по хате бегать, топором махать. Бегает и орёт: "А ну, выметайтесь! Что вам тут надо?!". Вроде как выгоняет их. Гонял, гонял - я уж перепугалась, думала, щас меня топором тюкнет, - потом выскочил в коридор, там погонял, всё погромил... У-у-у, ирод!
   Шурка опять замахнулась на Антона. Тот сжался, насколько ему позволяли путы, и зажмурился.
   Аполлон, хоть ещё ничего толком и не соображал, но из рассказа Антоновой жены сделал вывод, что ещё хорошо отделался: коромысло, всё-таки,- это не топор.
   - Это ж надо, что ему примерещилось, - в один голос пропели бабы и закачали головами.
   - Ну вот, - продолжала свой рассказ Шурка, - вроде как выгнал он их с хаты, дверь на крючок закрыл, топор в коридоре оставил. Только зашёл с коридора, и опять назад кинулся, и кричит: "Чего стучите? Мало вам? Снова лезете? Щас добавлю". Тут я опомнилась, да за ним - думаю, опять топор, чего доброго, схватит. А он, слава богу, коромысло ухватил, крючок откинул, и - на улицу. Начал по двору, за сараями гонять. Я уж и не знала, что делать...
   Тут её перебила Зина:
   - А мы с Дуськой как раз с хаты вышли, а он навстречу с коромыслом. Я в простыню замоталась, там у Дуськи как раз бельё сушится, а он, слава те господи, за ней погнался, а то б мне...
   Тут женщин, отошедших, наконец, от пережитого страха, прорвало. Они начали смеяться, наперебой рассказывая, как убегали и прятались от Антона.
   Включился в разговор попыхивавший папироской и молчавший до этого Атавизьма:
   - А я слышу, вроде как в дверь хтой-то тарабанит, и кричит в ентой стороне. Вышел с проходной, слышу, вроде как в комнату для приезжих хтой-то ломится. Ну, думаю, кому енто там надо-ть к Мериканцу ломиться-то? Парень он, вроде, спокойный, тихий... Потомача затих ентот шум. А потомача опять загрюкало, ещё сильней, чем раньше. Ну, думаю, чтой-то ж тама происходит. Я ружьё схватил, и туды. Только я подбег, а он, атавизьма на теле социализьма, как раз Мериканца коромыслом по черепушке оховячил. Хорошо, что тута как раз и успокоился. А то б я его, - тут Атавизьма выразительно мотнул головой на отставленную к стене берданку, - солью в задницу... Как раз удобно-ть скрозь одни трусы-то.
   Дед Семён хихикнул, подкрутил рыжие, прокуренные усы.
   - А када мы его с Дуськой связывали, так он дажить и не сопротивлялся...
   В коридоре послышался шум, и через пару секунд в комнату вошли Перепелиное Яечко и Бобриха - местный фельдшер. Вообще-то фамилия её была Боброва, но все звали её Бобрихой, хотя на бобра она была похожа только по двум признакам - маленькая и плотная. Никаких прославленных бобровых зубов у неё не было. Это была, можно даже сказать, симпатичная женщина раннего пенсионного возраста, в очках с толстыми стёклами, флегматичная, излучающая спокойствие, не теряющая самообладания в самых невероятных, даже близких к летальным, ситуациях, с чемоданчиком в руке. Она всю жизнь проработала фельдшером, и этот опыт не пропал даром.
   - Вот он, Степановна, - указал на Аполлона Перепелиное Яечко.
   Все вдруг сразу вспомнили о битом коромыслом Аполлоне и повернулись в его сторону.
   - Смотрите, он уже глаза открыл, - искренне удивилась Зина.
   Степановна подошла к одной из тумбочек, поставила на неё свой видавший виды чемоданчик - ридикюль, по-местному; достала из него стетоскоп.
   - Значит, Антон его по голове?.. Посмотрим.
   Бобриха присела на кровать Аполлона, ощупала голову пострадавшего со всех сторон, приговаривая при этом:
   - Болит?.. Не болит?.. А здесь?..
   После каждого вопроса Бобриха делала ртом какие-то жевательные движения, и казалось, что она эти вопросы тщательно пережёвывала, прежде чем задать новые, мало чем отличающиеся от предыдущих.
   Аполлон почему-то разнообразил свои ответы, хотя голова гудела вся. Но в одном месте прикосновение фельдшера заставило его вскрикнуть. Степановна осторожно разгребла спутанные волосы, осмотрела больное место.
   - Ничего страшного. Череп цел, немного только рассечена кожа.
   Она достала из своего чемоданчика йод и бинт, смазала рану, и перебинтовала Аполлону голову.
   - До свадьбы заживёт, - невозмутимо подвела она итог, продолжая жевать. И, видимо, для успокоения пациента, поинтересовалась:
   - Когда свадьба-то, молодой человек?
   Аполлон через силу улыбнулся:
   - Я не сомневаюсь, что, даже если завтра, вы мне обеспечите необходимую физическую форму.
   Бобриха пропустила комплимент мимо ушей. Или сделала вид, что пропустила.
   - Голова не кружится? Не тошнит?
   Аполлон отрицательно покачал головой.
   - Ну что ж, сотрясения мозга нет. К утру выспитесь и, думаю, сможете пойти на работу, - она пожевала и добавила, - ну, если будет хуже, придёте ко мне в медпункт.
   - Но мне сейчас идти на работу, - встрепенулся Аполлон.
   - Сейчас? - переспросила фельдшерица. - Исключено. Сейчас вам лучше полежать, отдохнуть.
   - Да у меня работа не тяжёлая...
   - Всё равно... - она особенно тщательно пожевала, глядя Аполлону прямо в глаза. - Ну, смотрите сами. Если будет хуже, идите лучше сразу спать. Обойдутся там и без вас. Освобождение я вам дам.
   - Спасибо, доктор, - сказал Аполлон, а про себя подумал: " И что она там всё жуёт?".
   Степановна тем временем повернулась к Антону, съёжившемуся то ли в вопросительный знак, то ли в какой-то заковыристый китайский иероглиф ещё при её появлении в комнате.
   - Где это ты, дружок, в навозе так вывалялся? - душевно спросила она.
   - Это они меня вываляли, - пожаловался Антон, обводя ошалелыми глазами присутствующих и слегка упрощая значение своего китайского символа.
   - Значит, они?
   - Они, они...
   - И с коромыслом по улице тоже они бегали?
   - Ломовские, заразы, ко мне в хату залезли... Я их прогонял.
   - Прогнал? - заботливо спросила фельдшерица, и потрогала лоб Антона.
   - Да что вы его слушаете, Степановна?! Выдумывает он всё, - вмешалась в их диалог жена Антона, и замахнулась на него. - У-у-у, ирод!
   Бобриха, не обращая на неё внимания, повторила свой вопрос скукожившемуся под замахом жены в самую сложную китайскую загогулину Антону:
   - Так прогнал?
   - Прогнал, прогнал, - радостно закивал головой Антон.
   - А если вернутся? - продолжала допытываться Бобриха.
   - Ну я их тогда!..
   В его лице появилась сумасшедшая решимость.
   - Ясно, - констатировала Бобриха, - белая горячка. Давно в запое? - повернулась она к Шурке.
   - Да уж вторая неделя пошла.
   - Развяжите ему ноги... Да помойте, что ли, - Степановна брезгливо поморщилась. - Отведите домой. Пусть полежит в этой смирительной... - она пожевала, подбирая подходящее слово, - ...оплётке до утра. А там я приду, посмотрю, что с ним делать.
   Уходя, она повернулась к Аполлону, сосредоточенно на него посмотрела, пожевала и сказала:
   - А вам, молодой человек, всё же лучше полежать.
  
  
   Глава 9
   Кошмарная смена
  
   Несмотря на настойчивые уговоры тёти Дуси и её подруги остаться, Аполлон вместе с ними отправился на смену. Да и как он мог не пойти на последнюю свою смену? - тогда бы рушились все его планы. Ну, не рушились, конечно, - в своих обольстительных способностях Аполлон не сомневался, - но затягивались. А ему так уж было невтерпёж! Да и, как видно, всего за каких-то пару недель работы на социалистическом предприятии он пропитался царящим везде духом социалистического планирования и соревнования. Недаром, значит, в цеху висел плакат: "План - это закон, взял план - не нарушай его!"...
   Управившись со своими разварниками, Аполлон отправился в химлабораторию.
   Катя сидела за столом, над которым на стеллаже стояла батарея колб, мензурок и пробирок, и писала что-то в какой-то рабочей тетради. Увидев забинтованную голову вошедшего в лабораторию Аполлона, она всплеснула руками:
   - Ой, что с тобой Аполлон?
   Аполлон, изо всех сил стараясь выглядеть как можно бодрее, сел на кушетку, на которой в ночную смену химики, вернее, сплошные химички обычно дремали; привалился к стене.
   - Да так, ничего страшного - бандитская пуля, - ответил он крылатой фразой из недавно прошедшей в клубе кинокомедии "Старики-разбойники" и улыбнулся своей, казавшейся в его неприглядном состоянии ещё более обворожительной, улыбкой. - В миллиметре от сердца прошла...
   - Как? - испуганно ахнула Катя. - У тебя же голова забинтована.
   - Обыкновенно. Забинтовано там, где она вышла. А вошла, значит, с противоположной стороны. Там тоже забинтовано. Показать, Катюша?
   Катя похлопала своими большими воловьими глазами с длинными ресницами, с недоумённым выражением на выглядевшем оттого ещё более привлекательном, чем обычно, личике. Потом деланно надула пухленькие губки:
   - Вечно ты шутишь, Аполлон. Ты можешь хоть когда-нибудь разговаривать серьёзно?
   - Конечно могу. Вот, пожалуйста - когда ты сердишься, ты особенно красива!
   И, заканчивая фразу, Аполлон посмотрел на Катю так, что та, смутившись, вспыхнула.
   Неизвестно к чему привела бы эта высокооктановая воспламеняемость, если бы в этот момент дверь в лабораторию не открылась, и не вошла тётя Дуся. Увидев раскрасневшуюся Катю, вместо приветствия она выдала шутливым тоном:
   - А вы тут всё влюбляетесь?
   Катя ещё больше покраснела, и пожаловалась, пытаясь уйти от ещё большего смущения:
   - Тёть Дусь, вы посмотрите на него! Сидит с забинтованной головой и всё шутит.
   - А ты что, Катюш, никак перепугалась за него? - тётя Дуся засмеялась. - Да это у него от любви голова раскалывается, вот он и забинтовался.
   - Ну, тёть Дусь, вам тоже всё шуточки, - пуще прежнего зарделась Катя.
   - А чего мне шутить? Вон, Петя, бедный, за тобой страдает, а Поля что, рыжий, что ль?
   Тётя Дуся и Аполлон хитро переглянулись.
   - Ну тёть Дусь! - сделала капризную мину Катя, но было видно, что такие шутки ей приятны.
   - Ладно, Катюша, - сжалилась тётя Дуся, - это он меня от Антона защищал. Тому черти всякие примерещились, так мы с Зиной еле спаслись от него. Если б не Поля, Антон бы меня, точно, прибил.
   Катя украдкой нежно посмотрела на Аполлона. Тот уловил её взгляд. "Оказывается, права эта русская поговорка - нет худа без добра".
   - Ну ладно, я пошла, а то там Зина без меня, наверно, уже соскучилась.
   Ещё не успела закрыться за тётей Дусей дверь, как у Аполлона вдруг закружилась голова, и он почувствовал предательскую слабость во всём теле.
   Катя заметила, что Аполлон побледнел, испуганно спросила:
   - Что с тобой Аполлоша?
   - Ничего. Наверно, всё же, не в миллиметре, а в полу-миллиметре прошла, - натянуто улыбаясь, попытался отшутиться Аполлон, но было заметно, что ему не до шуток.
   Катя уже подскочила к нему.
   - Ты бы прилёг, Аполлоша.
   Она уложила Аполлона на кушетку, заботливо подложив ему под голову свёрнутый белоснежный халат, который достала из шкафа.
   Аполлон закрыл глаза, расслабился. Ему стало легче.
   - Аполлоша, миленький, может, Степановну вызвать? - услышал он заботливо-тревожный голос Кати у самого своего лица.
   Не открывая глаз, он протянул руки и почувствовал под ними упругие Катины бёдра. Привлёк её к себе. Она села рядом с ним на краешек кушетки. Аполлон ощутил на своём лице мягкое прикосновение её волос, пахнущих смесью каких-то цветов и химикатов, её лёгкое свежее дыхание, приоткрыл рот навстречу этому горячему живительному потоку. Сочные, влажные губы чуть коснулись его губ, и тут же отстранились.
   Новое прикосновение, чуть дольше и проникновеннее первого, с едва уловимой дрожью, и снова - только полусдерживаемое дыхание. Казалось, шла невидимая борьба между целомудрием и страстью. Ещё одно прикосновение мягких, горячих губ, и страсть победила. У Аполлона снова закружилась голова, но на этот раз не от слабости, а от упоения этим всепоглощающим слиянием. Победившая страсть продолжала укреплять завоёванные позиции, она стремительно росла, приближаясь к тому неуловимому пределу, за которым становилась неуправляемой. Это уже были две страсти, истосковавшиеся, изголодавшиеся, слившиеся в одну в удивительной гармонии, а потому всепоглощающие и всемогущие. Ещё мгновение, и ничто бы уже не смогло разорвать единения этих двух неудержимых страстей до полного их насыщения друг другом.
   Но в тот самый момент, когда они разъединились, чтобы поглубже вдохнуть перед рывком в бессознательное, скрипнула дверь, и весёлый бойкий голос возвестил о появлении начальника смены:
   - Ага! Чем вы тут занимаетесь?
   Катя испуганно выпрямилась, боясь повернуться в сторону двери. Но Михаил Иванович сам разрядил обстановку.
   - Что, поплохело? - спросил он приподнявшегося на локтях, ещё не успевшего отойти от возбуждения, Аполлона. - Слыхал я, что там с тобой случилось.
   Аполлону за последние минуты как раз-то похорошело, да так, что там, где сходятся две брючины, штаны топорщились бугром. Но Михаилу Ивановичу это обстоятельство не было видно за сидящей как раз в этих окрестностях Катей.
   - Да, Михаил Иванович, плохо ему... Я тут хочу ему нашатырём виски потереть, - нашлась, наконец, Катя.
   - Слушай, поэт, если тебе совсем хреново, может, домой пойдёшь, отлежишься? Я за тебя смену отстою, - заботливо предложил сменный.
   - Нет-нет, - встрепенулся Аполлон, - мне уже лучше. Пойду, как раз первый уже должен разгрузиться.
   - Ну, как знаешь... А то смотри...
   Аполлон вышел.
   - Катюш, где-то там у нас заначка была, - бодро потирая здоровую руку о культю в предвкушении грядущего удовольствия, утвердительно вопросил Михаил Иванович.
   Катя достала из шкафа конусовидную колбу со спиртом и пустой стакан. Сменный сел за стол, плеснул из колбы в стакан, повернулся к Кате:
   - А закусить?
   Катя развернула на столе свой ночной "тормозок".
   Михаил Иванович опрокинул содержимое стакана в рот, удовлетворённо крякнул, закусил.
   - Слушай, Катюха, хороший парень - Аполлон, - заключил он, прожевав. - Ох, смотри, упустишь. Девки нынче бойкие пошли - не успеешь и глазом моргнуть, как уведут из-под носа.
   - Уж прямо так и уведут, - в пику начальнику, шутливо, но с плохо скрываемой ноткой озабоченности отреагировала Катя.
   - А ты что ж думала? Послезавтра он на машину пересядет, тогда ищи-свищи ветра в поле... Ну ладно, я пошёл. Если что - я в кочегарке.
   Повеселевший мастер, заговорщически подмигнув, скрылся за дверью. Но его последние перед дежурной фразой слова, брошенные так, по привычке, шутки ради, породили сомнения в Катиной душе. Душа её и так уже не находила покоя. Давненько она так не целовалась с ребятами. Хотя опыта в этом деле ещё со студенческой скамьи у неё было предостаточно, но такого, какого-то неуловимого ощущения радости от первого поцелуя, она, пожалуй, не испытывала. Ей неудержимо захотелось снова испытать эту радость, почувствовать её глубже, проникновенней, ощутить в полной мере. Эти несколько минут вот тут, на этой кушетке - Катя подошла к кушетке, села на неё, с нежностью посмотрела на смятый халат в изголовье, - сняли тормоз, на который она себя поставила по приезде в Синель почти год назад. Да, по правде, что тут за кавалеры? Грубые, лезут напролом, как танки, или примитивно пресмыкаются, никакой фантазии. А тут - Аполлон, просто эталон мужчины - красивый, сильный, остроумный, обходительный, уверенный в себе, надёжный... Уже по одним его глазам она увидела, почувствовала женским своим чутьём, что умеет он самые свои изысканные чувства претворять в жизнь самым лучшим образом. А какая в нём, оказывается, кипит внутренняя страсть за внешней сдержанностью! А как целуется! И откуда он только взялся, этот сердцеед?!
   Катя не могла усидеть на месте. Сомнения, посеянные в её душе словами сменного технолога, в считанные минуты превратились в смятение, которое, в свою очередь, смешалось с порождённой воображением, долго сдерживаемой страстью, и превратилось в гремучую смесь, готовую взорваться от малейшей искры. И чем больше она старалась отогнать грешные мысли, тем ещё более грешными они к ней возвращались в следующее мгновение. "Аполлон... Аполлоша...", - переливающейся всеми цветами радуги каруселью вертелось у неё в голове.
   Катя взяла склянки и вышла. Она задержалась на площадке у двери лаборатории, сверху украдкой наблюдая, как Аполлон лихо управляется со своим производственным хозяйством. Это ж надо, за каких-то пару недель благодаря ему их смена уже выходила в передовые!
   Аполлон поднялся на верхнюю площадку, чтобы загрузить разварник. Чёрт, как же, всё-таки, трещит голова! К нему подошёл вошедший с мойки Петя.
   - И-най, и-тай? - озабоченно указал Петя на повязку на голове Аполлона.
   - Да ничего страшного, Петя, - ответил Аполлон и кивнул вниз, где Катя с пробирками уже спускалась с лестницы. - Гляди, выходит твоя зазноба. И Вася с Кольками уже начеку. Смотри, опоздаешь.
   Петя посмотрел вниз и, увидев, что Катя и трое её воздыхателей с разных сторон приближаются к чану, стремглав бросился к лестнице и загромыхал по ступенькам.
   Аполлон проводил его слегка насмешливым взглядом и посмотрел в сторону чана. Катя рассеянно оглядывалась по сторонам в окружении своей постоянной свиты. Подняла голову, и их глаза встретились. И хотя между ними было порядочное расстояние, но каждый из них увидел в глазах другого страстный призыв, зов любви. Как же он силён, всё-таки, этот зов - Аполлон позабыл о своей болячке начисто, болевые ощущения пали смертью храбрых под натиском эмоциональных.
  
   Катя поднялась к себе, сделала анализы проб, записала результаты. Посидела некоторое время за столом, в задумчивости подперев ладонями подбородок. Затем прошла к кушетке, опустилась на неё, снова взгляд её упёрся в лежащий у изголовья сложенный халат. Женщина в ней проснулась с такой силой, что она просто испугалась. Испугалась, что, если не найдётся выход её страсти, она просто сойдёт с ума. Аполлон явился толчком, той искрой, которая зажгла в ней этот сжигающий всё на своём пути огонь. И теперь всякий, приблизившийся к этому огню на опасное расстояние, а тем более подбросивший в него даже самую тоненькую веточку, рисковал в него попасть. Не зря, как видно, кто-то выдумал присказку "Любовь - солома, сердце - жар, одна минута - и пожар".
   Как самое желанное видение в двери возник Аполлон.
   Катя бросилась ему навстречу, уловила его ответный порыв. Они успели только коснуться друг друга губами, как сквозь оставшуюся приоткрытой дверь послышались тяжёлые шаги по железным ступенькам лестницы.
   Не отрывая друг от друга пылающих страстью взглядов, несчастные влюблённые отстранились, ещё раз нежно коснувшись друг друга горячим дыханием.
   - У нас есть полчаса, - прошептал Аполлон.
   - Здесь нам не дадут покоя, - ещё тише, с едва уловимой ноткой раздражения, прошептала она.
   Внезапно лицо девушки озарилось, и она быстро, с заговорщическим видом, прошептала:
   - Посреди ночи никто не моется... Баня свободна...
   Аполлон только успел согласно кивнуть своей забинтованной головой - весь дверной проём заняла могучая фигура Пети.
   - А, это ты Петенька, - приветливо улыбнулась Катя.
   Она знала о тайном Петином воздыхании. Это наивному Пете, наверное, казалось, что его любовь - это только его любовь. На самом же деле она была у всех как на ладони, и каждый считал своим долгом лишний раз подковырнуть Петю одной и той же затёртой шуткой, но каждым выраженной по-своему. Но сама Катя была очень доброй, очень участливой, совестливой девушкой, она над Петей не издевалась, была с ним всегда приветливой и терпимой. И Петя, чувствуя к себе такое отношение с её стороны, никогда не позволял, со своей стороны, даже никаких намёков на то поведение, которое он демонстрировал в клубе, гоняясь за шальными девчатами. А Катя, в свою очередь, знала, что при желании может свить из Пети любую верёвку, стоит ей только заикнуться: хоть тончайшую капроновую нитку, хоть корабельный канат.
   Петя радостно заулыбался и произнёс свою универсальную фразу, которая могла означать что угодно, судя по обстановке и интонации, с которой она произносилась:
   - И-най.
   На этот раз она, очевидно, означала: "Да, это я".
   И он счёл своим долгом пояснить:
   - И-най, и-най.
   Это и дураку было ясно, как божий день: "Вот, шёл мимо, да и решил заглянуть".
   И добавил, восхищённо указывая рукой на пышную Катину грудь под распахнутым халатом:
   - И-най, и-най и-тай!
   Это уже школа Аполлона - Петя был весьма прилежным учеником во всём: "Какая на тебе сегодня, Катя, красивая кофточка!".
   - Спасибо, Петенька, - поблагодарила Катя за комплимент и чмокнула Петю в щеку.
   Петя просиял от такого проявления внимания и любви любимой девушки.
   - Ну, я пошёл, - сказал Аполлон, забыв даже отпустить безобидную шпильку в адрес сияющего Пети, и уже с порога многозначительно посмотрев в глаза Кате.
  
   Как мы уже знаем, заводской душ, или, как все его называли, баня, находился в каком-то десятке метров от верхней, загрузочной, площадки разварников, а заодно, и дробилок, рядом с дверью, ведущей к хозяйству Пети - мойке.
   Баня эта была единственным местом, где население посёлка могло помыться под горячим душем. Работники смен мылись, конечно, в любое время, когда хотели, обычно после смены. Для остальных были установлены специальные, так называемые банные, дни. Кто был связан с производством, безошибочно определял, чуть ли не по дыму из заводской трубы, когда работает "аппарат". А раз "аппарат" работает, значит, есть горячая вода, значит, можно сходить помыться в баню. Жители посёлка, не связанные трудовой деятельностью с заводом, могли приобрести в его конторе копеечный талончик на помывку.
   Ну, по ночам, конечно, нормальные люди обычно спят, и баня в это время пустовала. Иногда туда забредал какой-нибудь работник смены облегчить по быстрому мочевой пузырь или же, наоборот, выпить принесенной с собой в колбе из-под электрической лампочки бражки - от начальственных глаз подальше. Хоть завод и назывался спиртзаводом, но к самому спирту доступ, естественно, имело только начальство, и то, конечно, неофициально. Ну, а те, кто работал по сменам, навёрстывал своё за счёт бражки. Кто сам гонит самогон, тот знает, что бражка - это полуфабрикат, без которого не обходится производство его, родимого. Градусов в бражке хоть и не столько, сколько в готовом продукте, но достаточно для поднятия настроения, вкус бывает тоже приятный, кому-то она нравится даже больше, чем, скажем, коньяк. Как говорится, о вкусах не спорят, тем более, на спиртзаводе.
   Одно из изобретений местных любителей бражки - пустая колба, желательно побольше, из-под полукиловаттки, например. У сгоревшей лампочки аккуратненько срезается или сбивается цоколь, удаляется вместе со стекляшкой, на которой закреплена спираль, и ёмкость для бражки готова, ничем не хуже, чем колба для химреактивов. Не исключено, разумеется, использование для этих целей и новенькой, ещё не сгоревшей лампочки. И вот идёт такой алкогольный гурман, несёт лампочку, вроде как вкрутить куда-то собирается - никаких подозрений. Хотя эта уловка была уже давно всем известна, и использовалась, скорее, уже просто как добрая традиция. Ещё одна необходимая принадлежность истинных ценителей этого солнечного напитка - старый женский капроновый чулок. Пусть читатель не пугается - чулок нужен не для того, чтобы, как показывают в гангстерских фильмах, надевать на голову, когда идёшь на дело, а всего лишь для того, чтобы процедить эту самую бражку. Согласитесь, приятнее всё-таки пить жидкость, особенно с градусами, безо всякой гущи. Хотя, опять же, были, есть и будут любители и не сцеженной бражки...
   Итак, Аполлон вышел из лаборатории, исполнил мимоходом свои производственные обязанности и направился в баню.
   Входя в эту самую баню, жаждущий помывки попадал сначала в узкий, шириной метра в полтора, предбанник, в котором на всю его трёхметровую длину у стены справа тянулась широкая деревянная скамья, а точнее, по-простонародному, лавка. На противоположной стене, отделявшей предбанник от душевой, опять же, по все длине, были прибиты крючки для одежды. На полу, выложенном метлахской плиткой, - несколько деревянных решёток, которые периодически перемещались из предбанника в душевую для споласкивания.
   Общее физическое недомогание, случившееся с Аполлоном в лаборатории, и последущий рецидив прошли, казалось, безвозвратно. А посему он, весело насвистывая, быстренько разделся и, предвкушая грядущее блаженство, шагнул в проём между предбанником и душевой, находившийся у самой входной двери.
   В душевой, квадратном помещении метра три на три, было два собственно душа, или лейки, или соска - кому как будет угодно, с регуляторами подачи горячей и холодной воды у стены, такая же широкая, как в предбаннике, лавка и пара таких же деревянных решёток на таком же метлахском полу.
   Регулируя температуру воды под одним из душей, стараясь при этом не намочить забинтованную голову, Аполлон вспомнил ещё одну любимую мудрую присказку своего знакомого эскулапа Лэрри насчёт того, что все болезни - от сексуальной недостаточности. "Будь моя воля, - любил при случае напоминать Лэрри, - я бы всем больным женщинам прописывал мужчин, а мужчинам - женщин". "А, пожалуй, он прав, - подумал Аполлон. - Каких-то пару часов назад мне чуть не проломили башку, а одно лишь предвкушение свидания с хорошенькой девчонкой привело меня в такую форму, что такому результату могло бы позавидовать самое искушённое в своём деле медицинское светило".
  
  
   Глава 10
   Холодный горячий душ,
   или К чему может привести секс на производстве
  
   Аполлон стоял спиной к входу в душевое помещение, когда хлопнула дверь. Он обернулся, но в проёме из душевой в предбанник никого не увидел. В предбаннике, однако, послышалось поскрипывание половой решётки.
   - Катя, это ты? - стараясь перекричать шум падающей воды, спросил Аполлон.
   - Я, - отозвалась Катя. - Уж и не знаю, что делать с Петей. И жалко мне его, и смеяться грешно... Представляешь, обнял меня, лез целоваться. Еле отбилась. Если б не появился Наполеон, я не ручаюсь, что устояла бы перед его напором.
   Она засмеялась и, видимо, узрев среди вороха Аполлоновой одежды трусы, задала чисто риторический вопрос скорее довольным, чем удивлённым тоном:
   - А ты что там, совсем голый?
   - Конечно, - ответил Аполлон, подставляя под неширокий, но напористый, водопадик грудь. - А ты что, боишься голых мужчин?
   - Бесстыдник!.. Конечно боюсь, - снова послышался Катин смех.
   - Когда сама одета? - спошлил Аполлон. - Ну, так я надеюсь, ты оставишь свой страх вместе со своей одеждой там, на скамье?
   - А ты сам-то не испугаешься?
   В её голосе проскальзывало волнение.
   - А что, ты такая страшная?
   - Ну, сам и оцени...
   И с этими, произнесенными одновременно со смущением и с кокетством, словами Катя появилась в проёме.
   До этого Аполлон видел Катю только одетой, по большей части в халате, поскольку сознательно избегал более тесного общения раньше времени, справедливо полагая, что не следует больше играть с огнём, пока не зарубцуются полученные ранее на любовном фронте раны.
   И вот теперь она стояла перед ним совершенно обнажённая. Второй раз при виде одного и того же человека у Аполлона отвисла челюсть. Уже тогда, в первую встречу, в кабинете Пуритина, намётанным взглядом он уловил под производственной одеждой точёную фигурку, но чтобы точёную до такой степени!..
   А Катя, уловив его растерянность, подняла руки и простым, но очень грациозным движением откинула свои пышные распущенные белокурые волосы, и улыбалась смущённо и одновременно откровенно-бесстыдно - смотри, мол, вот я вся перед тобой какая есть... Это ж надо обладать таким даром обольщения!
   - Ну как? - спросила она, довольная произведенным эффектом и, наверное, ещё, чтобы вывести своего обалдевшего единственного зрителя из оцепенения.
   - Катюша, ты просто богиня! - только и смог произнести Аполлон.
   Он отстранился, уступая ей место под душем, и всё никак не мог налюбоваться этим чудом природы, боясь даже дотронуться до него.
   Наконец к нему вернулось самообладание. Он обнял стоящую к нему спиной Катю, завёл руки под её большие круглые груди, приподнял их, наслаждаясь их упругой живой тяжестью, провёл по топорщащимся соскам кончиками пальцев. Зарылся всем лицом в золотистые волосы, прижался губами к затылку, потом заскользил ими по обнажившейся шее. Почувствовал, как дрожь пробежала по её телу. Продолжая левой рукой ласкать грудь, правой заскользил вниз по животу. Подушечки его пальцев задержались на пупке, очень похожем - когда он любовался ей, успел это заметить - своей маленькой аккуратной вертикальной складочкой на другую прорезь, находившуюся в каких-то двух десятках сантиметров ниже, за тёмной, гораздо темнее волос на голове, курчавой порослью. Рука его уже как раз спустилась к этим мокрым, спутавшимся кудряшкам, пытаясь добраться до самых их корешков.
   Вместе с новыми осязательными открытиями возрастало возбуждение.
   Катя повернула голову, поймала своими губами губы Аполлона.
   Аполлон переместился вперёд, обнимая Катю одной рукой за спину, а второй - за попку. Губы Аполлона соскользнули с губ Кати и заскользили вниз по её подбородку, шее, нежно коснулись сосков. Кончик его языка неистово затрепетал по этим розовым бугоркам, танцуя вокруг них, прижимаясь к ним...
   Катя, откинув голову назад и закрыв глаза, счастливо улыбалась. Сквозь её полуоткрытые губы слышалось лёгкое постанывание.
   Губы Аполлона отпустили соски и поползли вниз по животу Кати, пока не достигли мягкой шелковистой дорожки. Аполлон опустился на решётку у её ног, зарывшись лицом в кудряшки на её лобке, обхватив руками под попкой. И Катя подалась животом навстречу его страсти. Её руки легли ему на голову, и пальцы стали перебирать волосы, гладить их, и даже бинт, то чуть заметно погружаясь, то вдавливаясь с силой.
   Лицо Кати излучало вожделение, с её губ уже срывался стон. Она подняла одну ногу и поставила её на плечо Аполлона. И он зарылся лицом между её ног и стал нежно и страстно вылизывать её там, истекающую любовным соком.
   Она на мгновение задержала дыхание, и тут же с её губ сорвался сладострастный крик. Всё её тело содрогнулось. Её пальцы с силой вдавили голову Аполлона в её конвульсивно подёргивающееся тело.
   Пальцы Аполлона скользнули по пояснице Кати, затем ниже, по упругим округлостям ягодиц.
   Постепенно Катя успокоилась, и Аполлон повторил путь своими губами в обратном направлении, пока не поймал ими её губы. Они снова надолго слились в сладком чувственном поцелуе.
   И снова его губы заскользили по шее Кати, по её волосам. Он снова переместился ей за спину и, стоя сзади, обнял одной рукой за живот, а второй стал нежно ласкать грудь.
   Почувствовав прикосновение к своему телу вздыбившегося, затвердевшего как камень инструмента любви, Катя оттопырила попку, прижимаясь ей к нему всё сильнее и сильнее, изящно, как потягивающаяся кошка, выгнулась в пояснице, плавно покачиваясь в стороны.
   Аполлон почувствовал, как кисти её рук протиснулись между передней стороной его бёдер и её идеальной формы округлостями, коснулись члена, и затем стали медленно раздвигать прижавшуюся к нему её плоть. Раскрыв таким образом заветный вход в святая святых, Катя своими тонкими гибкими пальчиками уверенно направила в него дрожащее от нетерпения Аполлоново естество. Аполлон даже слегка удивился, как то легко, без всяких затруднений, вошло в предназначенное для него мудрой природой место женского организма. "Как быстро она возбудилась", - мелькнуло в уже затуманивающейся от страсти голове Аполлона. И как бы в подтверждение его мысли, уже при первых его толчках Катя громко и пронзительно вскрикнула. Аполлону нравилось такое проявление страсти, оно возбуждало его не меньше, чем лицезрение извивающейся партнёрши, но, к сожалению, такой громкий и пронзительный крик мог долететь и до чьих-нибудь посторонних ушей. Вообще-то, конечно, наплевать, но это всё же не спальня, не пляж, и даже не кинотеатр, а промышленное предприятие, и он, и она - на работе... Это неудобство слегка притупляло чувства, ослабляло внимание...
   А Катя продолжала в такт его мощным размашистым движениям во всю мощь своих лёгких сладко вскрикивать. "Может, прикрыть ей рот?.. Ну уж нет. В настоящем сексе такое не делается. Это подавляет чувства обоих, да к тому же будет смахивать уже на ханжество".
   Но всё больше и больше распаляясь, Аполлон оставил эти, совсем не уместные в данной ситуации, мысли. Пусть кричит! Нет на свете музыки, способной сравниться по своему эмоциональному воздействию с этим криком. Как всё-таки интересно устроена природа - насколько противен крик окололюбовных кошачьих разборок и совокупляющихся зверьков, настолько приятен крик горящей в огне любви женщины.
   Аполлон всё убыстрял и убыстрял темп. Туловище Кати уже приняло горизонтальное положение: она вцепилась вытянутыми руками в краники подачи воды и повисла на них, так прогнувшись в пояснице, что её попка аппетитно выделялась своими увеличившимися и идеально округлившимися половинками как самостоятельный элемент этого великолепного молодого женского тела. Всё громче и чаще вскрикивая, Катя начала делать встречные толчки попкой назад, завершая почти каждый свой выкрик томно выдыхаемой просьбой:
   - Сильнее... Ещё... Сильнее... Миленький мой...
   Аполлон делал размашистые резкие толчки, слегка наклонившись и держа, да что, там держа - прямо скажем, натягивая Катю на своё задубевшее естество за роскошные бёдра.
   Чувствуя, что близится развязка, Аполлон выдохнул заботливый, истинно джентльменский вопрос:
   - Можно туда... кончать?
   - Да-а-а, - простонала в ответ Катя, и добавила после очередного протяжного крика, - о-о-о, как хорошо... Как мне хорошо... Милый мой...
   Их тела делали уже сумасшедшие движения навстречу друг другу. Наконец, когда темп этих сумасшедших скачек стал просто бешеным, Катя вдруг замерла, задержала дыхание - стало слышно, как стучит по Аполлоновой спине вода, - по её телу пробежала конвульсия, попка задёргалась с невероятной быстротой, и в этот самый момент из её горла вырвался такой силы пронзительный крик, что Аполлону, несмотря на то, что он в этот момент тоже кончил, показалось, что у него лопнули барабанные перепонки. Он просто не осознавал, что это был двойной вопль, что он сам тоже взвыл почище Кати, потому что в этот самый, кульминационный, момент Катя в своих оргастических подёргиваниях крутанула один из кранов, а скорее, сразу оба в разные стороны, и на спину Аполлону хлынул чуть ли не кипяток.
   Аполлон отскочил в сторону, развернув за собой прижатую к его животу попку Кати ещё прочно сидящим в сжавшемся влагалище рычагом. Та вскрикнула и, видимо, почувствовав, как из неё выскальзывает столь вожделенная штуковина, взмахнув руками, ухватила Аполлона за задницу и крепче прижала его к своей попульке. Она продолжала наслаждаться, в то время как Аполлону было не до наслаждений - горела стремительно покрасневшая спина, а в забинтованном темечке что-то стрельнуло, и сознание помутилось. Если бы не Катина стремительная поддержка, он, наверное, и не устоял бы на ногах.
   Почувствовав неимоверную слабость и ухватившись, чтобы не упасть, за Катины груди, сжав и оттянув их при этом так, что, казалось, вот-вот выдавит из них всё и оторвёт, он безвольно повис на её спине и преклонил бедную свою голову на её шею. По иронии судьбы - никогда нельзя сказать с уверенностью, чего хочет женщина, особенно в сексе - это оказалось именно тем, что от него требовалось для закрепления достигнутого сексуального эффекта. Катя, продолжая прижимать к себе побледневшего и сразу как-то осунувшегося Аполлона, и не давая выскользнуть из своей расщелины его сморщившемуся перчику, откинув назад свою восхитительную головку с закрытыми глазами, нежно проворковала:
   - О, милый мой... Аполлоша... Мой Аполлон, - и тут же кокетливо добавила, - ты думаешь, это всё? Хочу ещё...
   Аполлон, не ожидавший такого скорого захода на новый виток, не знал, что и сказать. Да и что говорить? - Спина, мол, горит, верхняя голова трещит, нижняя только что опустилась, и, чтобы её поднять, нужно время? Милочка, ведь так быстро это не делается даже в здоровом состоянии! Наше устройство отличается от вашего коренным образом. А те неиссякаемые потоки спермы, которые изливаются из пенисовых перпетуум-мобиле в порнухе, это всего лишь сметана...
   - Ты бесподобен, милый мой, хороший! Хочу ещё... - капризно-настойчиво повторила Катя. - Мы будем заниматься этим с тобой всю ночь... с перерывами на работу...
   - Да-а-а? - только и смог простонать угасающий на глазах Аполлон.
   - Да, любимый мой! Это только начало, мой хороший... Я так этого ждала... Так изголодалась!
   - Ну, если ты его поднимешь... - с трудом выдавил, поморщившись и скрипя зубами, Аполлон, и сделал попытку приподняться с её спины.
   Катя не заставила себя долго просить. Она вся просто светилась изнутри.
   - Подниму, - весело сказала она и, отпустив его задницу, повернулась к нему лицом.
   Аполлону с трудом удалось улыбнуться. Но чего не сделаешь ради женщины?! Он улыбнулся так, что она даже не заметила, как ему, извините, хреново. Но, скорее, она не заметила потому, что просто была не в состоянии замечать что бы то ни было, что не относилось к её разбуженной неуёмной страсти.
   С детским задором она присела на корточки перед ним. Аполлон повис на краниках, приходя в себя, и машинально вновь отрегулировал температуру воды.
   А Катя тем временем занялась его нижней головкой. Аполлон лишь догадывался, какие манипуляции она там проводила - он закрыл глаза и, увлекая за собой, как на поводу, Катю, сел на лавку. Катя устроилась между его ног на решётке, в непоколебимой решимости достигнуть задуманного. Хотя, если быть точнее, это была уже потребность, насущная необходимость.
   Аполлон, страдальчески сморщившись, осторожно прислонился горящей спиной к мокрой скользкой стене, расслабился. Как раскалывается голова! И спина горит... "Зря она старается - ничего у неё не выйдет", - пожалел он Катю. Это были его последние сознательные мысли. Голова его безвольно опустилась на грудь. Он то ли уснул, то ли потерял сознание.
  
   Опять же, трудно сказать, сколько прошло времени, но очнулся Аполлон от пронзительного крика. Такого знакомого, такого родного, такого милого!
   Он вздрогнул, медленно поднял голову, медленно разлепил веки... Сомнений не было, это кричала Катя. Но прямо перед его глазами была отнюдь не Катя, а большое неясное белое пятно. Постепенно пятно приобрело чёткие контуры и превратилось в ... большую, белую, как Антарктида, упитанную жопу, на каждой половинке которой было вытатуировано по человечку с лопатами, сходящимися внизу расщелины, как раз в том месте, где у "Антарктиды" предполагалось известное отверстие. Жопа эта энергично ходила взад-вперёд, при этом обладатель её прямо-таки гарцевал на месте, переминаясь с ноги на ногу, и кочегары подбрасывали ему в задницу уголька, который был на лопатах.
   Эта живая картинка настолько близко находилась у лица Аполлона, и была настолько искусно выполнена, что у него возникло ощущение реальности происходящего на этой чудо-жопе.
   Аполлон в недоумении смотрел на энергичную задницу. По ней стекали струйки воды, а откуда-то сверху на лицо Аполлона оседали тёплые брызги.
   "Что со мной? Где я? - не сразу врубился в ситуацию Аполлон. - Может, уже в чистилище?".
   Он поднял голову и увидел продолжение дёргающейся задницы - такой же крупногабаритный и упитанный торс, на который падала струя из-под душа. Торс же завершал стриженый затылок Пети. Тут, кроме чувственных вскрикиваний Кати, доносившихся из-за этого усердно работающего мощного телесного сооружения, Аполлон уловил восторженно-нежное "и-най и-най...". "Катюша, ты бесподобна!" - по уже выработавшейся привычке мысленно машинально перевёл Аполлон. Он снова посмотрел на Петину холку и обратил внимание на то, что верхняя часть спины счастливого труженика любовной отрасли резко контрастировала с задницей своим багровым цветом. "Ага, уже второй заход делают - резюмировал Аполлон. - В какой же глубокой жопе я был, что не слышал первого победного Катиного крика?".
   Кочегары неутомимо подбрасывали в Петину задницу уголька, и тот на всех парах, продолжая гарцевать, всаживал в Катю своего молодца.
   - И-най, и-най... И-тай... - снова послышался голос Пети, прерываемый сдавленными вздохами.
   "Катюша, ты просто чудо!" - снова машинально перевёл, а, скорее всего, выразил свои собственные чувства, Аполлон.
   И, как бы в ответ ему, послышался томный, прерывистый голос Кати:
   - Петенька, миленький, ты просто чудо! О, как хорошо... Ещё... Ещё... Сильнее... Так... Да-а-а...
   "Вот это женщина! От одних её поощрительных слов мурашки по коже..." - подумал Аполлон, и тут же озабоченно встрепенулся. "Елки-палки, там же разварники!" - как молнией стукнуло в его голову. Он вскочил - голова ещё болела, но терпимо - и, никем не замеченный, выскочил в предбанник.
  
   Он успел вовремя - масса немного переварилась, но была в пределах нормы. Часы над дверью, ведущей в кочегарку, показывали без четверти два. Значит, он пробыл в бане всего около сорока минут... Но Катя-то, Катя! Хороша, чёрт возьми! Эх, если б не этот чёртов Антон со своим коромыслом... Аполлон машинально ощупал голову. Что теперь Катя подумает? Ещё, чего доброго, запишет в импотенты... Ладно, он ей потом всё объяснит и реабилитируется. Больная голова и ошпаренная спина - о, как горит-то! - это, всё-таки, извиняющие обстоятельства... Нет, до чего ж она хороша! Ну, Петя-то, наверное, её удовлетворит - не зря пацаны на речке удивились размерам его аппарата, с жеребячьим даже сравнили... Дьявол, опять что-то начинает трещать голова. Наверное, всё-таки есть сотрясение.
   Аполлон ничуть не ревновал Катю к Пете. Он знал, что Петя ему не конкурент, ну, разве что в величине этой штуки между ног. Но ведь одной этой штукой, как говорится, сыт не будешь. А потом, как опытный любовник, он прекрасно понимал Катю: неудовлетворённая женщина - это больная женщина. А раз сам не смог её удовлетворить, пусть и по глупому стечению обстоятельств, - Петя как раз оказался кстати. Аполлон был даже рад, что так получилось. Если бы Пети там не оказалось, его следовало бы привести... А голова-то, голова!
   Аполлон увидел входящего в цех из кочегарки Михаила Ивановича, подождал, пока тот подошёл к нему.
   - Ну, как дела, поэт? - спросил Михаил Иванович.
   - Нормально. Уже пятый выгружается.
   - А тыква как? - кивнул Наполеон на голову.
   - Немножко побаливает, - сказал Аполлон. - Пойду полежу с полчасика в лаборатории, пока выгрузится.
   - Что ты там лизать будешь? - сострил, подмигнув, сменный. - Ладно, давай. А то, смотри, иди домой, если сильно болит.
   Последние слова удаляющегося начальника смены Аполлон не расслышал за грохотом оборудования. Да, там, в бане, Иерихонская труба реветь будет, тут не услышишь, не то что Катиных вскрикиваний. А прощальные слова начальника он и так уже знал наперёд: "Ну, если что, я в солодовне", или "...в бродильном".
  
   Аполлон открыл глаза, посмотрел на будильник, стоявший на столе рядом с колбами и пробирками. На циферблате была половина третьего. Аполлон поднялся. Вроде полегчало. А Кати-то всё нет. Вот ненасытная девчонка! Аполлону даже стало жалко Петю - наверное, уже все соки из него выжала. Он ведь, дурачок, кроме как письку в письку вставлять, ничего ещё не умеет. А с такими ненасытными женщинами опыт нужен просто позарез. Это тебе не картошку лопатой в бункер кидать!..
   Пока Аполлон возился со своими разварниками, голова опять разболелась. Видно, на данный момент оптимальным положением для неё было горизонтальное. Какая-то кошмарная смена!
   Аполлон опять поднялся в лабораторию, прилёг на кушетку. Головная боль стала успокаиваться. Спать уже не хотелось. Наверное, выспался.
   Вошёл Михаил Иванович.
   - А Катюха где?
   - Да только что вышла, - соврал Аполлон.
   - Ну ладно, обойдёмся и без неё.
   Михаил Иванович достал из шкафа колбу со спиртом и стакан. Выпил. Закусил. Сочувственно посмотрел на Аполлона.
   - Может, примешь лекарство? - сменный кивнул на колбу.
   Аполлон поморщился, отрицательно покачав головой.
   - Ну, как знаешь...
   Наполеон спрятал колбу и стакан в шкаф, и бросил, выходя:
   - Катюхе скажешь, что я заходил... Если что, я в дрожжевом.
   Аполлон полежал ещё минут пятнадцать. Вышел. Прошёлся по цеху, повозился с разварниками. Но ни Катя, ни Петя всё не появлялись. Аполлон мало-помалу начинал нервничать.
   Он поднялся по лестнице на загрузочную площадку, открыл люк разварника, отодвинул задвижку бункера. Однако из того высыпалось всего лишь с десяток картофелин.
   - Ну вот, - Аполлон даже не заметил, что уже бурчит вслух - первый признак приближающегося раздражения, - бункера пустые... Надо идти гнать этого ёбаря-перехватчика... Они уж там совсем совесть потеряли... В конце концов, они на работе, а не в свадебном путешествии...
   Подойдя к двери бани, Аполлон прислушался. Слышно было, как шумит за дверью падающая вода, похоже, даже сразу из двух леек. Но криков не слышно.
   "Уснули они там, что ли?". Аполлон потихоньку приоткрыл дверь, и прямо с порога в проёме, ведущем в душевую, увидел такую картину, что в третий раз остолбенел при виде одного и того же человека - Кати Теньковой. Правда, на этот раз были видны только отдельные фрагменты Кати. Остальные недостающие части были скрыты за голыми мужскими телами. А остолбенеть, действительно, было от чего, даже многое повидавшему в своей эротической жизни Аполлону.
   Посреди душевой стояла знакомая скамья, на которой он, Аполлон, изволил почивать каких-то пару часов назад. И на этой скамье происходила, чего уж тут лицемерничать, разнузданная оргия в исполнениии Кати и мужской части смены почти в полном составе. Катиных криков не было слышно, но кряхтение, стоны, завывания, мычание Пети, Васи, обоих Кольков и кочегара Сани Митрофанова прямо-таки роились в воздухе. Аполлон выделил вихляющихся на полусогнутых ногах Николаев. "Наверное, не очень удобное положение, - машинально заметил он. - Так долго они не протянут". Аполлон бросил растерянный взгляд в заваленный ворохом одежды предбанник, снова повернул голову к проёму.
   Все участники этого великолепного действия были настолько увлечены выпавшим, ни с того, ни с сего, на их долю праздником любви, что не замечали заглядывающего в дверь, с открытым ртом, Аполлона. Было очевидно, что весь мир, со всеми его заботами, горестями и радостями, для них исчез. Существовала только необузданная, подстёгиваемая фантазией, страсть. Несомненно, инициатором и руководителем всего этого содома была она, Катя. Аполлону припомнились слова его приятеля-эскулапа Лэрри о том, что есть женщины, которым для полного удовлетворения необходимо испытать не один десяток оргазмов. Такие женщины могут долго сдерживаться, но если им дать толчок, то держись - пойдёт неуправляемая лавина! Ни перед чем не остановятся. Это как при алкоголизме - образно выражаясь, уходят в запой. Аполлону был знаком этот тип женщин. Но такой суперненасытной ему ещё не приходилось встречать. "Вот это женщина! - искренне восхитился он. - Завтра же сделаю ей предложение. Женюсь!" Инстинктивно он стал уже подыскивать глазами место на мелькающем временами, изящно извивающемся, чувственно подёргивающемся теле Кати, куда бы самому пристроиться, как в этот самый момент за его спиной раздался такой грохот, что с потолка за шиворот ему посыпалась штукатурка...
  
   Глава 11
   Больница. Дискуссия о происхождении прозвищ
  
   Уже надоело начинать очередной эпизод из советской жизни американца словами "проснулся, опомнился, очнулся, очухался, встрепенулся, пришёл в себя"... Но что поделаешь, коль оно так и было. Как говорится, не везёт - так не везёт. Один неглупый человек говорил в таких случаях: "В струю попал". Вот и в этот раз, в который уже!, пришлось Аполлону приходить в себя. Когда точно это случилось, трудно сказать. Может, ещё в цехе, а, может, в директорском "Уазике" - по пути в больницу, а, возможно, уже в самой больнице.
   Больница находилась в полутора километрах от рабочего посёлка, в большом селе, которое, собственно, и называлось Синель. Это было небольшое аккуратное деревянное зданьице, стоявшее обособленно от остальных домов, и, скорее, являлось чем-то типа профилактория. Туда попадали либо по пути в районную больницу, либо на обратном пути. Но бывали и серьёзные случаи с так называемыми нетранспортабельными больными. Тогда из райцентра на место приезжали необходимые врачи для принятия решения.
   Весь персонал больницы состоял из одного универсального доктора, одной медсестры и одной нянечки-уборщицы. Было что-то и из медицинского оборудования. Может быть, даже что-нибудь сложное или суперсовременное - трудно сказать, но вот, что термометры и шприцы в наличии имелись, это точно: три термометра и два шприца.
   Вообще-то, почти всегда больница пустовала, поэтому и того, что было, хватало с избытком - народ в деревне уж такой, что не очень-то любит болеть. Разве что, какой несчастный случай. Изредка появлялся довыздоравливать какой-нибудь пациент с плохо затягивающимся аппендицитным швом, или юный горе-футболист со сломанной ногой.
   Так что, Аполлон оказался в уютной, чистенькой палате, с цветами на подоконнике, совсем один-одинёшенек.
   В больнице он и узнал от навестившей его тёти Дуси, что же произошло в ту злополучную ночь.
   То, как он, услышав грохот, бросился в цех, думая, что шарахнул один из его разварников, он помнил и сам. Помнил, что его "бомбы" оказались целы, хотя весь цех был в густом вонючем тумане от заполнивших его пара и дыма. И последнее, что всплывало в памяти, это внезапно возникшая перед самым лицом какая-то металлическая балка, когда он метался в этом густом мареве, на ощупь отыскивая вентили на трубах. Дальнейший кусочек его жизни был прожит им в бессознательном состоянии. "Трахнулся об ту чёртову балку".
   Тётя Дуся принесла своему пострадавшему соседу домашние пирожки и кой-какую зелень с грядки.
   Аполлон, не теряя времени, раскрыл пакет с пирожками, достал один, откусил.
   - Ум-м-м... Вкусно!
   Проголодавшийся Аполлон стал уписывать пирожок за обе щеки.
   Тётя Дуся удовлетворённо заулыбалась:
   - Совсем ты исхудал за эти дни, Полечка, - она вздохнула, затем оживилась. - Про тебя весь посёлок, и в Синели тоже, лаванды... не... левенды рассказывают...
   Аполлон с удивлением посмотрел на тётю Дусю:
   - Какие ещё легенды?
   - Ну как же ж? Ты у нас герой! Завод спас!
   Аполлон перестал жевать, поскольку не мог этого делать с отвисшей челюстью.
   - Я? Спас завод? От чего?
   - А кто ж ещё? Когда котёл шарахнул, все поразбеглись со страху, кто куда. Никого на местах не оказалось, один ты генцы спасал, - тётя Дуся с сочувствием посмотрела на Аполлона. - Зинка как раз у меня в солодовне была... Вот это грохнуло! Мы с Зинкой с перепугу чуть не померли...
   - Котёл взорвался? - недоумевал Аполлон. - А Вася говорил, что он никогда не шарахнет... Хотя, с другой стороны, как он и обещал, скорее шарахнул котёл, чем разварники... - рассуждал он вслух.
   - Этот Вася... Тебя, Поля, нашли возле генцев всего в крови... без сознания... с обваренной спиной... Один ты у нас герой! Один ты жизнь свою отдавал за народное добро, а другие в это время... - тётя Дуся замолчала и посмотрела на Аполлона уже с каким-то особенно участливым сочувствием, даже с жалостью.
   Тётя Дуся знала, явно, больше, но Аполлону больше ничего не сказала, не желая, видимо, его расстраивать.
   - А от чего же он тогда взорвался? - опять вслух подумал Аполлон.
   - Из Сенска комиссия приезжала, выясняли всё. Беготня поднялась, слухи разные ходят... Говорят, областная комиссия должна приехать, из объединения... Ну ладно, Поля, я сейчас по наряду работаю, пока завод стоит... Отпросилась я... Надо идти...
   Тётя Дуся тяжело вздохнула и торопливо вышла.
  
   Выписавшись из больницы, по пути домой, на входе в рабочий посёлок, в так называемом Заречье, где стояло несколько одноэтажных домов, окружённых яблоневыми садами, Аполлон встретил Васю. Тот с понурым видом сидел на толстом бревне у сарая возле своего дома. Увидев Аполлона, он обрадовался:
   - Здорово, Американец! Жив-здоров? А то мы тебя поначалу уж и похоронили. Пока Романовна в больнице не побывала, так уже слухи пошли, что ты копыта откинул.
   - Какие копыта? - Аполлон ещё не был силён в простонародных тонкостях русского языка.
   - Да тебя, что, так шибануло, что русский язык забыл?
   - А-а-а, - стукнул себя по голове Аполлон, - умер, то есть?
   - Во-во. Ну, а вообще, тебе тут уже, как Матросову, памятник хотят ставить. Прямо при жизни - герой!
   - Какому Матросову? - опять удивился Аполлон - в Штатах свои герои.
   - Как какому? Александру... Ну точно, память у тебя, видать, хорошо задело.
   - Да-а-а... "Что-то с памятью моей стало", - вспомнил Аполлон слова слышанной недавно по радио песни и глуповато улыбнулся.
   И, боясь окончательно запутаться во всех этих неизвестных ему откинутых копытах и матросовых, поспешил переменить тему разговора. Вернее, перевести ту же тему в новое русло:
   - Слушай, Вася, ты расскажи, что там случилось-то? А то тётя Дуся так толком ничего мне и не объяснила.
   Вася опять погрустнел, в отчаянии махнул рукой:
   - Да котёл шарахнул. Вот теперь понаехало всяких сыщиков, козла отпущения ищут. А стрелочником кто окажется? Вася, конечно... Да ты садись, чего стоишь-то? В ногах правды нету.
   Аполлон сел рядом с ним на бревно.
   - Так отчего он шарахнул-то? Это же ваше с Митрофановым хозяйство.
   - Да-а-а, - замялся Вася, - как назло, всё один к одному получилось в ту смену.
   Он достал из нагрудного кармана рубашки замусоленную пачку "Примы", закурил.
   - Ты же сам мне говорил, что "ни в жисть не шарахнет, потому как на таком угле и борща не сваришь", - передразнил Васю Аполлон.
   - Говорил... А теперь вот говорю, что всё один к одному. Уголь в ту смену хороший оказался - когда-то пару машин завезли... Чёрт, это ж надо, что как раз в ту ночь до него очередь дошла!
   - А куда ж вы с Саней смотрели?
   Аполлон прекрасно знал, куда смотрели накануне взрыва и Вася, и Саня Митрофанов, но сделал вид, что ничего не знает.
   - Куда-куда... - огрызнулся Вася, - раскудахтался, как беременная курица. Один ты, наверно, и остался, кто не знает, куда. Уже весь посёлок гудит, как трансформаторная будка. Сплетни всякие развели. А всё эта Зинка, сучка!
   Он зло сплюнул, втёр плевок в пыль стоптанным башмаком.
   Аполлону было интересно услышать всю историю в Васиной интерпретации. Да и подробности не мешало бы узнать.
   - Так расскажи, что там эта Зинка учудила. А то я и вправду ничего не знаю.
   - Стерва она, вот и всё. Язык, как помело.
   Вася помолчал, сделал пару затяжек, видно, раздумывал - рассказывать или нет. В конце концов, решил, что всё равно Аполлон всё узнает, только сплетен разных наслушается, лучше уж пусть всё узнает от него, Васи.
   - Я в ту смену тверёзый, как стёклышко, был. У нас с Санькой договорённость такая - один всегда на смене должен быть на ногах. Так как раз моя очередь была. А он говорит: "Пойду бражки выпью". И ушёл. Я угольку подкинул, сижу, леску распутываю: короед мой, два года ему, до спиннинга, засранец, добрался. Тут прибегает Санька, как будто ему в жопу перцу насыпали. Дай закурить, говорит, а у самого аж руки трусятся. Я ему говорю: " Ты ж уже третий день, как бросил". А он разорался, кричит, аж слюнями брызгает: "Мне, зараза, не дала, а этому пентюху...". "Да что случилось-то?" - спрашиваю. "Что-что? - говорит. - Там в бане Петя Катюху дрючит, да ещё раком". Я ему: "Врёшь". А он мне: "Ну иди сам посмотри, если мне не веришь". А потом: "Стой, - говорит, - пойдём вместе. Пусть теперь только попробует не дать... Ты ж тоже всё хотел ей засадить...".
   Вася прервал повествование, делая последние поспешные затяжки; щелчком отправил окурок в бурьян, с беспокойством посмотрел в сторону входной двери своего дома.
   - А ты скажи мне, Американец, кто ей не хотел засадить? - он испытующе посмотрел на Аполлона. - Ну, разве что, только ты... Так она ж, мандавошка, и близко никого не подпускала... Ну вот. Я ему и говорю, а кто, мол, пар держать будет? А он говорит: "Давай сейчас раскочегарим хорошенько, и пойдём". Ну мы и поддали жару. Кто ж думал, что как раз хороший уголь пошёл? Мы ж тогда и не глядели, что кидали - не до угля было... А когда в баню пришли, там уже кроме Пети Колян с Кольком были. А Катька как с цепи сорвалась, и просить не надо было - всех подряд принимала. Видно, пентюх этот, Петька, здорово её раздраконил - у него елдак, как бутылка из-под шампанского. Так она сама ещё такие штуки выдумывать начала, что тебе в жисть даже и не приснится. Стосковалась, видно, в разнос пошла. И то, почти год держалась, как целка какая. Вот это баба, я тебе скажу!..
   Вася закурил новую сигарету, опасливо оглянулся на крыльцо своего дома и подвёл итог:
   - Ну, мы совсем и забыли про свою кочегарку. Тут оно и шарахнуло... - Вася сплюнул, снова растёр плевок башмаком. - Теперь вот Дрисня орёт, что посажает всех... Ничего, поорёт-поорёт, да остынет. Сам знает, что работать некому - если посажает, завод тогда вообще встанет. Да и сам он по бабам прошвырнуться не дурак, всё выведывал, как бы между делом, как там Катька, мол, хорошо подмахивает?.. Да уже новый котёл ставят, через неделю пустим...
   - Постой-постой. Что-то я ничего не понимаю. Какой ещё Дрисня? - прервал его Аполлон. - Какая-то странная фамилия.
   - Какая ещё фамилия? Это у Пуритина такая кликуха. Бочонок придумал.
   - Какая-то странная кличка...
   - А чего тут странного? Не странная, а сраная. Дрисня - она и есть дрисня...
   - Что, она ещё что-то означает?
   Вася сочувственно посмотрел на Аполлона - опять, мол, последствия подвига на мозгах героя сказываются.
   - Объясняю для тугодумов... или для пришибленных... героев: дрисня - это то же самое, что понос. Что такое понос, надеюсь, не забыл? На всякий случай напомню: жидкий стул, если по-научному, - Вася пристально посмотрел на Аполлона. - Не тот стул, на котором сидят, а тот, который лезет из того, чем сидят... если жидкий, то, обычно, ещё и с газами... Понял, Матросов?
   - Понял, - на всякий случай сказал Аполлон, хотя совсем запутался с этими жидкими, твёрдыми и газообразными стульями. - Только не понял, почему это директора так обозвали.
   - А это Бочонок его так прозвал за выпендрёж. Он же ж уже ж две недели всем и каждому рассказывает, что у него, оказывается, фамилия английская, "Чистотин", значит, в переводе. Тоже ещё, англиец нашёлся... Ну, чтоб совсем русский язык, великий и могучий, не забыл, пускай теперь Дриснёй будет. Чистота хренова!..
   - Да он, вроде, мужик-то - ничего...
   - Вот именно - ничего. А ничего - это пустое место, если ты помнишь, конечно, - Вася усмехнулся. - А дрисня как раз и есть ничего - ничего плохого, ничего хорошего. Не наступишь, так и вонять не будет... Да если б он совсем гавном был, то ему б другую кличку дали, тоже почище чистоты, уж будь спокоен.
   - Ну, какую, например?
   Аполлона забавляли Васины рассуждения о происхождении прозвищ.
   - Ну... - Вася почесал затылок, - Лизожоп... или Жополиз, один хрен. Что в лоб, что по лбу.
   - А чем же этот жополиз страшней дрисни?
   Аполлон даже обиделся, поскольку сам был не прочь в подходящей ситуации нежно полизать чисто вымытую попочку симпатичной девчонке. Они же все поголовно от такой процедуры аж пищат от удовольствия.
   - Ты что, прикидываешься? - вернул его от былого и дум в настоящее и реальность Вася. - Это ж и дураку понятно. Дрисня - понятие нейтральное, так сказать. Ни рыба, ни мясо. А жополиз - это ж сволочь.
   - Почему это сволочь?
   Аполлону стало как-то не по себе. Ну кому какое дело, что он там с девчонками вытворяет. Им нравится, да и полезно, наверное - массаж, профилактика от геморроя. А есть и такие особо чувственные натуры, которые от таких собачьих нежностей даже оргазм испытывают. Никому никакого вреда. Одна только польза. Почему ж тогда сволочь?
   - Почему сволочь? - повторил он. - Если девчонке нравится, что он лижет ей попку...
   - Какой ещё девчонке? Ты что, бредишь?.. Ну, Американец, у тебя, точно, крыша поехала. Где ты видел, чтоб бабам жопы лизали? Жопы начальству лижут, а не бабам, запомни, Американец! Как бы угодить получше. Тьфу... - Вася смачно сплюнул. - Анекдот даже такой есть. Лежит на пляже всё Политбюро во главе с Брежневым. Голые все, загорают. Разморились на солнышке, глаза закрыли, балдеют. Тут какой-то щенок приблудился, подошёл к Брежневу и давай ему жопу лизать. А Леонид Ильич аж застеснялся, как красна девица: " Ну что вы, товарищи... Я знаю, что вы меня любите, но не до такой же степени".
   До Аполлона, наконец, дошло. Он рассмеялся:
   - Вот оно что! Жополиз - значит подхалим.
   - Хоть подхуйлим, хоть надхуйлим, а если жопу начальству лижет - жополиз, хуже дрисни.
   К Аполлону вернулось бодрое расположение духа. Чтобы вернуть разговор в прежнее русло, он спросил:
   - Ну, ясно. Только ты мне скажи, причём тут всё-таки Зинка?
   Он и в самом деле не понимал, какое отношение ко всей этой истории имеет дробильщица Зина.
   Вася хотел что-то ответить, но, увидев вышедшую на крыльцо молодую, худенькую, но довольно симпатичную женщину, с вёдрами в руках и двухгодовалым карапузом, уцепившимся за подол, торопливо сказал:
   - Вон, кобра выползла... Щас за бардой погонит.
   Он показал одними глазами на крыльцо. Аполлон понял, что эта, совсем не похожая на какое-либо пресмыкающееся, девушка - Васина жена. Правда, вид у неё был, действительно, воинственный - она строго посмотрела в их сторону и демонстративно загремела вёдрами, спускаясь с крыльца.
   Предчувствуя семейную разборку, Аполлон поспешил ретироваться. Он встал.
   - Ладно, я пошёл.
   Вася хотел что-то сказать напоследок, но, посмотрев на свою подбоченившуюся супругу, махнул рукой:
   - Ну давай.
  
   По пути к дому Аполлон заметил, что встречные здоровались с ним по-особому приветливо и уважительно. А женщины, так те, вообще, долго вослед ему шушукались.
   Уже возле дома он встретил соседа Перепелиное Яечко. Тот, как и Вася, обрадовался, увидев его целым и невредимым.
   - Привет, Американец! Что, уже выписали?
   - Привет. Как видишь...
   - Да-а-а, попал ты в переплёт. Хорошо ещё, что живой остался... И всё из-за Катюхи. Ну кто б мог подумать! Недотрогу из себя строила...
   Аполлон вдруг вспылил, на его лице появилась неподдельная злость:
   - Хватит болтать! Завидуешь, наверное, что тебя там не было.
   Перепелиное Яечко осёкся, как будто пойманный с поличным, затем сказал:
   - Да ты чего? Я ж так. А что ей? Она всё равно уехала.
   - Как уехала?
   У Аполлона как будто что-то оборвалось внутри.
   - А что ты хотел? Какая ей тут теперь жизнь? Так ославилась. Ей вон давеча Саньки Митрофанова жинка в волосья вцепилась, чуть не повыдёргивала все, - Перепелиное Яечко заискивающе смотрел на Аполлона. - А Васькина кобра, так, вообще, обещала глаза повыколоть, чтоб, говорит, бесстыжие твои зенки на чужих мужиков не зыркали... Вот она третьего дня взяла расчёт и уехала.
   Аполлон смотрел на Перепелиное Яечко невидящим взглядом.
   - А куда? - он и сам не знал, на что надеялся.
   - А хрен её знает, куда. Она в отделе кадров Польчихе сказала, что на край света... А на хрена она тебе?
   Аполлон рассеянно смотрел куда-то мимо собеседника.
   - Десятку я ей должен...
   - Тю... Радуйся. Ты её теперь и с милицией не найдёшь!
   Аполлон развернулся и, как в тумане, ничего не видя вокруг, побрёл в свою кадепу.
  
  
   Глава 12
   Вечер анекдотов
  
   На Аполлона навалилась страшная, хищная и зелёная, как крокодил, тоска.
   Конечно, какая-то там большая и светлая любовь - это всё выдумки для детей. Это только в детстве бывает, что и сердце бешено колотится при встрече, и слова все куда-то улетучиваются, тем более, что язык становится непослушным. Но с известием об отъезде Кати Аполлона охватили такое сожаление, такое отчаяние, такая безысходность, как будто бы он навсегда потерял что-то очень дорогое и родное. Он вспомнил неповторимый запах её золотистых волос, её огромные, то наивные, то уверенно-насмешливые глаза...
   Аполлон был очень влюбчивым парнем. Всех женщин, которые встречались ему в жизни, пусть даже некоторые из этих встреч длились всего какие-то считанные минуты, он любил. Каждую по-своему, по-разному, но любил...
   Как всё по-дурацки получилось!
   Аполлон как сомнамбула добрёл до кровати, плюхнулся на неё лицом вниз и накрыл голову подушкой. В его голове пронеслись все последние события в обратном порядке. "Как перед смертью", - подумалось ему.
   Возник вечер накануне смены. Чёртов алкаш Антон! Всё Аполлоново отчаяние вдруг трансформировалось в такую злость на этого Антона, что он даже зарычал под подушкой и заколотил кулаками. Потом злость снова перешла в тоску, тоска - опять в злость, на этот раз на самого себя... В конце концов, растратив всю внутреннюю энергию на эти метаморфозы, Аполлон забылся в тяжёлом, тревожном сне.
   Он лежит на больничной кровати. Тётя Дуся моет пол. Закончив мыть, заботливо поправляет на нём одеяло и выходит из палаты со словами: "Так я скажу Катюше, она придёт. Она такая хорошая, такая красивая!". Открывается дверь, и входит Катя. На ней коротенький белый халатик, туго стянутый поясом на осиной талии. Он привстаёт, садится на кровати и говорит: "Здравствуй, Катя. Как хорошо, что ты пришла!". Она отвечает: "Здравствуй, Аполлон. Как же я по тебе соскучилась!". Она улыбается, как тогда, когда вошла в душевую, расстёгивает халатик и сбрасывает его на ещё влажный пол. На ней больше ничего нет. "Как ты прекрасна!" - говорит он. "Правда? - спрашивает она. - А разве ты не знал?". "Подойди ко мне", - говорит он. Она подходит к его кровати. Он обнимает её за бёдра, зарывается лицом в мягкие, пахнущие какими-то цветами и химикатами кудряшки на лобке. Тычется в неё, как слепой котёнок, теребит губами шелковистые волосики. Ощущает под губами нежную влажную плоть, целует её. Она поворачивается к нему спиной, кокетливо улыбнувшись, наклоняется, раздвигает пальцами идеально округлившиеся ягодицы. Он слышит её ласковый, сладкий голос: " Милый, полижи и там тоже". Он удивлённо вскидывает брови: "А разве ты моё начальство?". "Я твоя судьба", - отвечает она. "Да, ты моя судьба!" - повторяет он. Он видит перед своим лицом её тонкие изящные пальчики с красивыми розовыми ногтями, и между ними - маленькую тёмную припухлость со сходящимися в центре, в едва заметном углублении, тоненькими лучиками складочек. Это похоже на какой-то маленький сказочный цветок. Нежность переполняет его. Он медленно приближает губы к этому живому, трогательно подрагивающему тончайшими лепестками, цветку. Вдруг прямо перед его лицом появляется какое-то холодно блеснувшее препятствие. Это толстое бутылочное горлышко в блестящей белой фольге. Оно грубо вонзается в цветок, безжалостно вминает его нежные лепестки, раздвигает их своим холодным серебристым телом, проникая всё глубже и глубже. "Нет! Не-е-ет!" - в отчаянии кричит он, ухватившись за это мёртвое тело, изо всех сил препятствуя его продвижению. "И-най и-най", - слышится откуда-то сверху. Он поднимает голову и видит обнажённое упитанное туловище Пети, из-под низа живота которого произрастает большая зелёная бутылка, осквернившая своим металлизированным горлышком божественный цветок. Он видит на бутылке чёрную этикетку с золотистыми словами: "Советское Шампанское". "Не-е-ет!" - снова кричит он с болью в голосе. Петино туловище вдруг подаётся назад, серебристое горлышко бутылки при этом выходит из цветка и, развернувшись, входит ему в рот, прервав крик. Он пытается выдернуть этот красивый кляп изо рта. Сверху вдруг слышится страшный, демонический смех. Он поднимает глаза, и ужас охватывает его - огромная коричневая змея сползает вниз по туловищу. Она с шипением раздувает капюшон, и на его месте возникает знакомое женское лицо. "Я тебе зенки твои бесстыжие повыкалываю", - слышит он, и в тот же миг ощущает, как его шею обвивает скользкий холодный канат. Он хочет вдохнуть поглубже, чтобы издать новый крик безысходности, но во рту у него стеклянный кляп в серебристой обёртке, а горло всё сильнее и сильнее сжимает змеиное тело. Он конвульсивно дёргается, пытаясь одной рукой вырвать изо рта бутылку, а второй ослабить хватку кобры. Он задыхается, стараясь вырваться из этих смертельных объятий. Нечем дышать...
  
   Задыхающийся Аполлон отчаянными конвульсивными движениями сорвал с головы подушку, вскинул голову, хватая ртом воздух. Там, где только что лежала его голова, простыня была влажной. Полубессознательно ощупал взмокшую шею. Мокрая от пота рубашка прилипла к телу. В висках - океанский прибой. Медленно, как побывавшая на берегу и снова попавшая в воду рыба, он приходил в себя.
   В комнате царил полумрак, и стояла почти мёртвая тишина, если не считать весёлой возни мышей под полом.
   Послышался громкий, настойчивый стук в дверь.
   - Открыто, - крикнул Аполлон, вставая с кровати и направляясь в кухню.
   Скрипнула дверь, и на пороге возникла тёмная фигура. Это был Вася.
   - Ты ещё не спишь? - спросил он. - А то я смотрю, света нету.
   - Да нет, - ответил не совсем ещё пришедший в себя Аполлон. - Я, похоже, уже выспался.
   - А меня баба выгнала, - пряма с порога сообщил, важную в масштабах посёлка, свежайшую новость Вася.
   - Включи свет. Выключатель там, возле двери, - попросил Аполлон.
   Вася щёлкнул выключателем, сощурился от вспыхнувшего яркого света. Один глаз у него заплыл от кровоподтёка. Взглянул оставшимся целым на лампочку.
   - У тебя что, двухсотка? - спросил он, и, узрев на лице Аполлона признаки непонимания, пояснил. - Ну, лампочка на двести ватт...
   - Да. Люблю яркий свет.
   - Ну да, ты ж за свет, наверно, не платишь, чего тебе экономить. И холодильник у тебя, вижу... Хорошо живёшь.
   Вася прошёл к столу, достал из внутреннего кармана пиджака бутылку, наполненную чем-то белёсо-мутным, поставил на стол. Из наружного кармана извлёк металлическую консервную банку с красным ободком, на котором была нарисована рыбина и написано "кильки". Не дожидаясь приглашения, сел на стоявший рядом стул. Помолчал, как бы что-то обдумывая. Окинул взглядом комнату, задержав его на проёме, ведущем в спальню. Было заметно, что он уже немного выпивши.
   - Ты тут один живёшь? - наконец спросил он.
   - Один.
   - Я смотрю, кровати свободные есть... Может, пустишь пока у тебя пожить?
   - Живи, - безразлично сказал Аполлон, растирая шею и садясь на другой стул.
   У них обоих было прескверное настроение.
   - Ну, тогда давай выпьем, что ли? - предложил Вася и, не дожидаясь согласия хозяина, с характерным хлопком вытащил из бутылки пробку, сделанную из скрученной газеты.
   - У тебя открывачка есть? - спросил он, наполняя стаканы до самых краёв мутной белёсой жидкостью.
   - Что? - не понял Аполлон. - Какая открывачка?
   Вася с сочувствием посмотрел на него и махнул рукой:
   - Ладно, ножиком открою.
   Он взял лежавший на столе столовый нож, приставил острие к жестянке с килькой, стукнул ладонью по торцу рукоятки. Из пробитой в банке дырки брызнул рыжий соус прямо ему на лицо. Вася размазал его по щеке тыльной стороной ладони, отчего щека, загорелая почти до черноты, приобрела рыжий оттенок, быстрыми движениями вскрыл банку.
   - Ну, что ты как таранка? - сказал он, заметив, что Аполлон с отрешённым видом уставился куда-то в стену. - Сейчас пропустим по стакашку, и похорошеет...
   "Пожалуй, вовремя он это дело придумал. Выпить сейчас как раз не помешает", - подумал Аполлон, встал, сполоснулся под умывальником и снова сел к столу.
   - Хлеба вот только нет, - извиняющимся тоном сказал он.
   - А это что? - Вася дотянулся до лежавшей на дальнем конце стола, возле стены, пол-буханки чёрного хлеба.
   Аполлон молча, с любопытством во взгляде, проследил за этим движением.
   - Да, таким хлебом, конечно, убить можно.
   Вася постучал зачерствевшим - остававшимся ещё с того дня, когда Аполлон уходил на свою последнюю смену - куском по столу. Раздался глухой, но отчётливый стук.
   Вася натужно, со скрипом, разломил о колено хлеб, поднял стакан.
   - А что это? - Аполлон, наконец, решился спросить, тоже подняв свой стакан и заглянув в него. Это, явно, было то же самое, что Бочонок получил за ведро зерна.
   - Да ты не смотри, что он мутноватый. Дай ложку, - вместо ответа попросил Вася.
   Аполлон, слегка смутившись, что сам не догадался предложить гостю инструмент, достал из ящика стола две вилки.
   - Это называется вилка... - в голосе Васи снова послышались нотки сочувствия. - Ты мне ложку дай... Чем борщ едят... Ложка-то у тебя есть?
   Аполлон пожал плечами, достал ложку, подал Васе. Однако Вася, вместо того, чтобы почерпнуть ею кильки в томате, плеснул в неё из своего стакана.
   - Держи.
   Он сунул Аполлону ложку, достал из кармана спичечный коробок, зажёг спичку и поднёс её к жидкости на дне ложки.
   - Ну, видишь? - спросил он.
   - Что?
   - Как что? Горит!
   - Не вижу, - честно сознался Аполлон, уставившись в ложку.
   - А, слепой ты. Ну, тогда палец сунь.
   Аполлон поставил свой стакан и послушно поднёс палец к жидкости в ложке. Тут же отдёрнул его, почувствовав резкую боль от ожога.
   - Действительно, горит, - удивился он. Тут только, присмотревшись, он заметил голубоватый ореол пламени.
   - Так что, не думай. Первак! - гордо задрал подбородок Вася. - Сам гнал. Из бураков.
   - А-а-а, это знаменитый самогон, - догадался Аполлон.
   Вася снова сочувственно посмотрел на него - точно, мол, видать, герой головой повредился прочно и надёжно. Дунув в ложку, загасил пламя.
   - Ну ладно, - сказал он, - за что пьём-то?
   - За женщин, - предложил Аполлон, к которому постепенно возвращалось душевное спокойствие.
   - Ты что, совсем охренел? - скривился Вася. - За этих тварей?.. Давай лучше выпьем за нас.
   - Давай, - согласился Аполлон.
   Они чокнулись и опустошили стаканы.
   Самогон, действительно, оказался очень крепким, да ещё с каким-то не очень приятным запахом и привкусом. Аполлон открыл рот, хватая воздух, покраснел, затем заикал. Быстро наполнил стакан водой, запил.
   - А чего тебя жена выгнала? - спросил он, отыкавшись и хрустя хлебной коркой вперемешку с килькиной головой.
   - Да я ж тебе говорил... Зинка, зараза... - прохрустел в ответ Вася, тщательно разжёвывая сухарь.
   Самогон начинал действовать. К обеим жертвам женских чар возвращался смысл жизни, для каждой - свой.
   - Когда мы в бане с Катькой кувыркались, она, оказывается, заглянула - на радостях мы про дверь совсем забыли, не закрыли. Никто её, тварюку, и не заметил. Мы ж по сторонам не глазели, некогда было, да и картинки у нас поинтересней телевизора были, - Вася заулыбался, вспоминая те счастливые минуты, - ну а баб же ж хлебом не корми, дай только новость сног-сши-бательную по деревне разнести...
   - Сенсацию, - выразился попроще и попривычнее Аполлон.
   - Что? - на этот раз не понял Вася.
   - Сног-сши-ба-тель-ная, - Аполлон еле выговорил начавшим заплетаться языком трудное слово, - новость называется сенсация.
   - А-а-а, - протянул понимающе Вася, и продолжил, - вот она и распространила эту... как ты говоришь?.. Санкцию?
   - Сен-са-ци-ю.
   - Во-во, - Вася был более привычен к возлияниям крепких напитков, а потому, даже несмотря на то, что ещё когда он только вошёл в комнату, в воздухе запахло спиртным, рассказывал вполне бодро. - Колькам-то чего? Они оба холостяки, с них всё, как с гуся вода. Про Петю и говорить нечего - чего с дурака взять? Он теперь, наоборот, гоголем ходит. А как же! Кто первым неприступную Катюху оприходовал? Может, даже, целку сломал... Он, Петя. Вся деревня в курсе. Выходит, первый парень на деревне.
   Он презрительно сплюнул на пол, втёр плевок в половицу и продолжил:
   - А все шишки нам с Санькой достались. Что того баба задолбала, что меня. Никакого житья нету. А сегодня, как увидела тебя, давай ещё пуще пилить - вон, говорит, смотри, Американец чевой-то не позарился на эту блядь, а вы, кобели женатые. Ну и пошла, и пошла... Ну, я ей и ляпнул: "Если б все вы, бляди, давали, как Катька, тогда б никто по чужим бабам не бегал". Вот я тебе скажу, - Вася доверительно приблизил своё лицо к Аполлонову, - ну что мне, нужна б была чужая баба, если б своя ублажала, как Катюха?.. Так она ж ляжет, как бревно... Ну хоть бы за хрен взяла, что ли?.. А то и вообще не даёт. То голова у ней болит, то некогда, говорит, глупостями заниматься...
   - О! - воскликнул Аполлон. - Я анекдот знаю, как раз про это. Когда телевизор с холодильником в Сенске покупал, один мужик рассказывал.
   - Ну-ка, ну-ка, - оживился Вася.
   - В зоопарке прогуливаются муж с женой. Жена зазевалась возле клетки с гориллом...
   - С гориллой, ты хотел сказать, - поправил Вася.
   - Не-е-е, с гориллом, - настойчиво повторил Аполлон, - это с-самец был: здо-о-оровый такой!
   Аполлон развёл руки вверх-вниз, потом - в стороны, показывая, какой здоровый был самец.
   - Ну, у него лапы... а, может, они у него руками называются... в общем, к-конечности... передние... длинные, он её сцапал, и в клетку к себе. И д-давай с неё одежду с-срывать... - Аполлон рванул на своей рубашке ворот. - Она орёт, мужа зовёт. А он уже платье сорвал, б-бюстгальтер, уже трусы стаскивает... А муж увидел это дело, да как захохочет. Жена ему: "Ты что, дурак, смеёшься, он же сейчас м-меня изнасилует!". А муж ей: "Во-во! А ты ему объясни, что у тебя г-голова болит, что у тебя месячные, что тебе спать охота, что некогда...".
   Когда Аполлон услышал этот анекдот в магазине, он тогда не совсем понял его смысл. Конечно, трудно ему было понять такие тонкости, ведь он никогда не говорил женщинам, давай, мол, снимай трусы, я тебя сейчас ублажать буду. Он брал их лаской. Ему и в голову не приходило, что секс может быть какой-то обязанностью, даже обузой, особенно для женщины. Теперь он вник в смысл этой шутки, и сам посмеялся вместе с Васей.
   - А ты слышал, в Хуторе один мужик малолетнюю дочку изнасиловал. Так его на десять лет посадили, - сообщил вдруг Вася, достал "Приму", закурил.
   - Ещё м-мало дали, да за это вообще... - возмутился Аполлон.
   - Зато жене его пятнадцать дали, - успокоил Вася с интригующим видом.
   Аполлон непонимающе уставился на него:
   - А жене-то за что?
   - А чтоб вовремя мужу давала, - заключил Вася и выжидающе вперился в Аполлона.
   Тот недоумённо выпучил глаза, пытаясь как можно правильнее переварить полученную информацию. Наконец недоверчиво протянул:
   - Да-а-а? - и, от удивления потеряв над собой контроль, добавил. - Ну и законы у вас...
   Аполлон испуганно замолчал, но Вася только от души рассмеялся, довольный тем, что его ожидания реакции собутыльника оправдались, и за полученным удовольствием не уловив особой разницы между "у вас" и "у нас".
   - Это ж анекдот такой. А ты и поверил... - не то спросил, не то констатировал он.
   Аполлон растерянно улыбался, не зная, что сказать.
   Ухмыляющийся, удовлетворённый Вася разлил остатки самогона.
   - Да-а-а, меньше чем по полстакана... - удручённо протянул он.
   - У м-меня ж б-бутылка шампанского есть! - вдруг хлопнул себя по лбу Аполлон.
   Он достал из холодильника шампанское, затем из тумбочки - пакет с конфетами.
   - Это ты к какому празднику готовился? - спросил с некоторым удивлением Вася.
   - Да так, - уклончиво протянул Аполлон.
   Он с шиком открыл бутылку - получился и хлопок, и не пролилось ни капли.
   - Д-давай коктейль сделаем? - предложил он и, не дожидаясь согласия собутыльника, дополнил стаканы шампанским.
   Они выпили, закусили килькой. Аполлон развернул конфету "Красный мак". Откусил. Конфета хрустнула, как чёрствый хлеб. Медленно жуя, уставился на оставшуюся в руке половинку.
   - Эт-то что? - спросил он как бы самого себя.
   - Ты что, ослеп от коктейля своего? Это ж конфета.
   Вася развернул другую конфету, засунул её целиком в рот, захрумкал. Затем разгладил на столе обёртку, прочитал название:
   - "Красный мак" называется... Ничего...
   - А что ж она т-такая твёрдая? - Аполлон, следуя примеру Васи в случае с хлебом, постучал огрызком своей конфеты по столу.
   - А какая ж она должна быть, по-твоему? - с ехидцей поинтересовался Вася.
   На его лице можно было прочесть: "Ну вот, опять крыша поехала у человека".
   - Н-не знаю... - неуверенно пробормотал Аполлон. - Мне раньше т-только мягкие попадались п-почему-то...
   - Это где ж тебе такие конфеты попадались? - опять съязвил Вася и, как бы наставляя на путь истинный заблудшую овцу, назидательно изрёк:
   - Дорогой ты мой Американец, запомни раз и навсегда: мягкие конфеты только с повидлом бывают.
   - Д-да? З-значит, я что-то перепутал, - не стал протестовать Аполлон, сообразив, что здесь, в глубине России, он всё-таки меньше сведущ в местных тонкостях кондитерского производства, чем тот же Вася.
   Он икнул, прожевав и проглотив, наконец, "красную маковину", а оставшейся в руке половинкой тыкнул в заплывший Васин глаз:
   - Так, з-значит, она, Машка твоя, т-тебе и дала?
   Вася слегка отстранился от импровизированной указки и возобновил свой рассказ:
   - Дала... Ты не смотри, что она - два мосла да ложка крови... Эта Зинка, трёпало, такие сплетни распустила... Уже, оказывается, и Наполеон там был, тоже, якобы, Катьке впёр. А с Петей, так, вообще, оказывается, они склещились, как собаки; в больницу, мол, их ночью возили разъединять, пока тут суматоха со взрывом была... Иванычу повезло ещё, что у него алюби было: он как раз на проходную зашёл, когда шарахнуло, так Атавизьма подтвердил. А то у него баба!.. Ты её видел? В два раза больше его самого - ни обойти, ни перепрыгнуть... - Вася щелчком отправил окурок к печке. - Жопа с ручками!
   - У н-неё? - проикнув разжёванную за время рассказа вторую половину конфеты, спросил Аполлон.
   - Не у неё, а она сама, - поправил его Вася, - Зинка эта, стерва. Я ей так и сказал прямо в глаза, когда встретил. Пизда ты, говорю, с ручками. А она: "Ой-ой, что ты, Вася, такое говоришь? И слова-то такого нету". Целку из себя строит, старая калоша... Да ей и горилла тот всандалить отказался б... Нет, ты смотри, Американец, как интересно получается: пизда есть, а слова, оказывается, нету. Так как её называть тогда?
   - М-может, папайя? - неуверенно предложил Аполлон, слышавший такой псевдоним этой, действительно, очень деликатной части женского тела от знакомых кубинских эмигрантов. - Т-так её кубинцы зовут.
   - А ты откуда знаешь, как кубинцы зовут?.. Я их, вообще-то, уважаю, - Вася поднял вверх сжатый кулак. - Но пасаран! Рот фронт!
   Аполлон тоже поднял кулак и добавил:
   - Патрия о муэртэ!
   - А вот папаю не знаю, - Вася отрицательно покачал головой. - Не-е, это, вообще, ни в пизду, ни в Красную Армию. Уж сказал бы тогда, лучше, мамая.
   Он зачерпнул из банки порцию рыжего месива, задержал на нём взгляд.
   - Ты смотри, - сказал он удивлённо, указывая пальцем свободной руки на торчащую из ложки килькину голову, - у ней глаз-то - белый.
   Перевернул пальцем голову на другую сторону.
   - О! - обрадовался. - И второй тоже!
   - З-значит, альбин-нос был, - резюмировал Аполлон, достав фужеры и наполняя их шампанским.
   - Я тебе не про нос, а про глаза... Они у ней белые, - Вася поднял свой фужер. - Какие у тебя рюмочки... А в анекдоте они у ней чёрные.
   - Очи чёрные, очи жгу-учие... - пропел Аполлон. - В к-каком анекдоте?
   - А ты что, его не слыхал?
   - Н-нет, - честно признался Аполлон, - д-давай выпьем, а потом ты расскажешь.
   Они выпили, зажевали.
   - Подожди, щас вспомню... - задумался Вася. - Ага... Брежнев с Рейганом поспорили, у кого народ лучше живёт. Ну, поехали в Америку, приезжают в деревню...
   - К фермеру, - уточнил Аполлон.
   - Ну, п-пускай к фермеру... Да ты не перебивай... На обед он подаёт всякие там блюда, салаты, фрукты-овощи... Ну, п-пообедали они. Брежнев говорит: "Хорошо у вас живут. Поехали теперь к нам". А у нас уже специальную семью в одной деревне для этого дела подготовили, предупредили, чтоб в грязь лицом не ударить. Ну, привозит Брежнев Рейгана к этому мужику, а у того на столе чего только нету - со всей деревни собирали. А посреди стола - целая тарелка чёрной икры. П-посмотрел Рейган, даже пробовать не стал, и говорит: "Да, у вас лучше живут - у простого мужика сколько икры чёрной на столе!" Ну, когда он уехал, Брежнев к мужику подходит и говорит: "Ну спасибо тебе, выручил. А, скажи, где ж ты столько чёрной икры взял?" "Да, - говорит мужик, - мы целую ночь всей деревней из килек глаза выколупывали".
   Они порадовались за находчивость мужика из анекдота и, проведя аналитическое исследование, пришли к выводу, что у солёной кильки глаза всё-таки чёрные, а у кильки из банки белые потому, что ей их томат разъел. Хотя поначалу Аполлон настаивал на своей версии с альбиносами.
   - Ну, Зинка, ну, стерва! - опять вдруг вспомнил свою обиду Вася. - Да если б была она м-мужиком, а не бабой, я б ей все рёбра переломал... Ей-то чего плохого сделала Катюха?
   Пока Вася закуривал, Аполлон мечтательно закрыл глаза, вспоминая последнюю встречу с Катей.
   Они помолчали некоторое время, думая каждый о своём.
   Вася стряхнул пепел в банку с килькой, затянулся. Аполлон потыкал куском сухаря в банку, обсмоктал его.
   - Ладно, н-наливай свой шампунь, - сказал, наконец, Вася.
   Аполлон с недоумением посмотрел на Васю - не шутит ли тот, но, не заметив на его лице никакого подвоха, послушно полез в тумбочку, стоявшую возле умывальника.
   - Эт-то что? - оценивающе спросил Вася, увидев в его руке пластиковую бутылку с красивой этикеткой, на которой было изображено яблоко. - П-плодово-ягодное?
   - Н-нет. Яблочный... Без плодов, - простодушно ответствовал тот, отвинчивая пробку.
   - А ну-ка, дай, - попросил Вася, и, получив бутылку, прочитал на этикетке: - "Шампунь яблочный"... Так это ж ш-шампунь, - разочарованно протянул он.
   - Ш-шампунь, - подтвердил Аполлон.
   - А ты что, голову м-мыть собрался?
   - Н-нет. Н-наверно, пить будем, - Аполлон с наивной доверчивостью посмотрел на Васю. - Ты ж сам сказал: "Н-наливай шампунь".
   - Ну ты д-даёшь, Американец! Т-тебя рановато выписали... Голова у тебя ещё т-того... Хорошо т-треснулся... Ш-шампунь - это ж шампанское, сокращённо если. В два раза к-короче получается.
   Вася поднёс бутылку к носу, понюхал.
   - Н-е-е... Я т-такую гадость не пью. Одеколон - д-другое дело, особенно "Тройной". А в ш-шампуне и градусов, небось, нету. Убери.
   Пока Аполлон ставил шампунь на место, Вася сам разлил остатки шампанского. Они выпили за дружбу, закусили. Вася докурил сигарету и задал классический вопрос:
   - Вот, с-скажи мне, Американец, ты меня уважаешь?
   - Д-да! А ты меня, Вася?
   - Спрашиваешь!.. Знаешь что, Американец... Не имеет она никаких прав выгонять м-меня из хаты, - в Васе вновь шевельнулась обида на жену. - Я её на заводе п-получил... А она м-меня выгнала... Нет, ну ты скажи, Американец...
   Аполлон подбадривающе посмотрел на приятеля.
   - К-конечно не имеет... Д-да она завтра забудет всё...
   - Хрена с два! Ты её н-не знаешь, Американец... Она ж... Кобра, одним словом...
   - А ты ей на дудочке, - Аполлон поднёс руки к своим губам и заиграл на воображаемой дудочке, перебирая пальцами.
   Вася вдруг оживился.
   - С-слушай, Американец... А может, ты ей... того... на дудочке... Ты щас авторитет, т-тебя кто хошь послушается... - Вася задумался, жуя конфету. - Она в воскресенье к-как раз по ягоды собралась... Илюху у тёщи оставит... Если ты м-меня уважаешь, Американец, сделай доброе дело. Напросись с ней по ягоды, а?.. Она т-тебе не откажет - она тебя, з-знаешь, как уважает?!.. У тебя ж т-теперь тоже в воскресенье в-выходной. Тебе всё равно не хрен д-дома делать: ни хозяйства н-нету, ни детей...
   - Я н-не знаю, как их собирают, - пожаловался Аполлон.
   - Да херня, - воодушевился Вася, - она п-покажет... А ты ей, между делом, т-так это, как бы ненароком... м-мол, набрехала Зинка-то, блядища, про меня... Ну, п-придумаешь там что-нибудь... Создай мне алюби, одним с-словом... Она тебе поверит...
   - А ты н-не боишься её одну со мной в лес п-посылать?
   Вася искренне, от души, засмеялся.
   - О твоей м-моральной устойчивости, Американец, легенды уже складывают... А про Машкину устойчивость, н-наверно, и в Америке знают...
   - Л-ладно, я подумаю - попытался отвязаться от воскресной прогулки с Васиной женой Аполлон.
   - А чего там думать? Ты ж м-меня уважаешь... - трезво рассудил пьяный Вася.
   - Уважаю... Л-ладно, сыграю, - сдался Аполлон.
   Они ещё некоторое время выясняли и уточняли, уважают ли они друг друга. В конце концов выяснилось, что они самые уважаемые люди в мире. Вася порывался по этому поводу ещё сбегать куда-то за новой бутылкой самогона, но Аполлон, хотя и не без труда - сославшись на то, что завтра рано вставать и получать машину, удержал его. Они ещё раз поклялись друг другу во взаимном уважении и, удовлетворённые, расползлись по кроватям.
  
  
   Глава 13
   "Портрет героя"
  
   Утром Аполлон проснулся с тяжёлой головой. Васи уже не было. Аполлон прибрал немножко в комнате после вчерашней пьянки и с переполненной урной вышел на крыльцо своей кадепы.
   На дороге, держа направление к плотине, в сторону своего дома, появился Вася с переливающимся всеми цветами радуги фонарём под глазом, и с вёдрами на коромысле, полными барды.
   Аполлон подошёл к забору как раз в тот момент, когда Вася поравнялся с ним.
   - Привет, Американец! - бросил Вася, слегка притормозив.
   - Привет. А я смотрю, тебя уже нет...
   - Да-а-а... Скотину-то всё равно кормить надо... Так ты не забыл, что обещал... - Вася говорил на ходу, не останавливаясь, - моей Машке... на дудочке... как ёх?
   Аполлон озадаченно уставился вослед удаляющемуся Васе. Почесал в раздумье затылок, развернулся и направился за сараи, где была мусорная куча. "Что я обещал?.. Какая ещё дудочка?.. Какой такой ёх?.. Ёхреный бабай, что ли?.. Ничего не понимаю..."
   Ещё издали он заметил, что возле претендента на лавры Пизанской башни стоит новое сооружение. Подойдя поближе, Аполлон понял, что это - преемник наклонившегося собрата. Построили, пока завод стоит, за те дни, что он отлёживался в больнице.
   Новый туалет, хоть и выполнен был по одному проекту со старым - единому универсальному проекту деревенских уборных во всём Советском Союзе, - был просторнее, стоял ещё ровно, а, главное, был чистенький, жёлтенький, как цыплёнок динозавра, и источал приятный и здоровый сосновый аромат.
   Аполлон выбросил на мусорную кучу содержимое урны и открыл одну из двух дверей нового первейшей необходимости заведения.
   В туалет приятно было зайти: чистота и порядок, никаких куч и даже специфического запаха, вместо него - пьянящий смолистый аромат соснового леса. Аполлону сразу бросилась в глаза какая-то надпись на задней стенке, сделанная мелом пляшущими корявыми буквами. Напрягая все свои познания в русском языке, он прочёл по слогам:
   - Вот таварищи друзья,
   Кругом дирки срать нельзя.
   Сдеся плотники трудились
   Штоп у дирку срать садились.
   "Остроумно, - подумал Аполлон, - а, главное, по делу".
   Он вдруг почувствовал позывы в организме, соответствующие близости данного заведения. Подумал, что у организма, наверное, вырабатывается условный рефлекс, независимо от воли мозга. Подходит человек к туалету, а организм каким-то своим чутьём определяет - ага, это туалет, пора давать команду расстёгивать штаны.
   Аполлон закрыл на крючок дверь, взошёл на постамент, снял штаны и присел над дыркой.
   Впереди, на стенке возле двери, на торчащем острие гвоздя висел большой обрывок газеты с жирным чёрным заголовком "Заря коммунизма". Поскольку Аполлон как всякий иностранец, прилежно изучающий иностранный для него язык, болезненно воспринимал в этом самом языке малейшие неуточнённости, то у него сразу, почти автоматически, возник справедливый вопрос: " Интересно, какая заря - утренняя или вечерняя?", сопровождаемый происходящим с шумом и под большим напором - следствием то ли коктейля, то ли "Красного мака", то ли их комбинации с килькой в томате, - опорожнением кишечника.
   Аполлон повернул голову в сторону. К боковой стенке кто-то из его предшественников, размышляя о смысле жизни в самой спокойной обстановке человеческого существования, прилепил - видимо, слюнями, хотя, не исключено, что и чем-то другим - аккуратно вырванный из газеты клочок с названием какой-то статьи:
   "Жидкое золото - в закрома Родины".
   "Интересно, что это за жидкое золото такое?"
   Аполлон снова повернул голову, снял с гвоздя обрывок "Зари коммунизма", расправил. Под названием значилось, что это орган Сенского райкома КПСС и районного Совета народных депутатов. Справа в рамочке стояла вчерашняя дата.
   С профессиональным интересом Аполлон пробежался по содержанию. Взгляд его задержался на одном из заголовков:
   "Наследник Александра Матросова".
   "Это что-то знакомое. Ну-ка, ну-ка..." "Молодой варщик Синельского спиртзавода Аполлон Иванов, рискуя собственной жизнью, предотвратил аварию во время ноч..." Дальше было оборвано. Аполлон повертел обрывок во все стороны, ища продолжение. Не найдя, ещё раз прочитал то, что было, не веря своим глазам. "Так что же, не было никакого взрыва? Я его предотвратил? Так что же тогда шарахнуло?" Ничего не понимающий Аполлон перевернул обрывок, ещё раз покрутил его во все стороны, на этот раз как бы выискивая ответы на свои вопросы. Не найдя ничего подходящего, последовал примеру своего туалетного предшественника - аккуратно оторвал один из заголовков и, поплевав на клочок с тыльной стороны, приклеил его сбоку, над уже висевшим призывом. Получилось ещё более внушительно и содержательно:
   "По зову партии, по велению сердца
   Жидкое золото - в закрома Родины".
  
   Когда Аполлон с пустой урной подходил к двери своей кадепы, на дороге снова появился Вася, на этот раз с пустыми вёдрами, спешащий в противоположном направлении.
   Аполлон подошёл к забору. Вася был уже рядом.
   - Слушай, Вася, про какую дудку ты мне говорил? Про какого-то ёха...
   Вася притормозил, с некоторым удивлением посмотрел на Аполлона.
   - Ну ты, Американец, и даёшь! Совсем, что ль, забыл? Ты ж в воскресенье идёшь с моей Машкой за земляникой! Чтоб алюби мне создать... Будешь индийским йогом... Что кобр дудочкой дрессируют...
   - Что, это я тебе обещал?
   - А кто ж ещё?.. Так ты, смотри, не забудь... Выдумай что-нибудь... Она тебя послушает... Договорись с ней заранее, так, мол, и так, возьми меня с собой по ягоды... Да ты не бойся, тебя она не укусит... - видя нерешительность Аполлона, хмыкнул Вася и ускорил шаг.
  
   - А-а-а, герой, - приветствовал начальник гаража вошедшего к нему в кабинет - маленький закуток с зарешеченным, похожим на тюремное, окошком - Аполлона, - ну, давай познакомимся. Меня зовут Иван Васильевич Лопаткин. А тебя, стало быть, Аполлон?
   - Стало быть, - в пику ему ответил Аполлон, которому не понравилось, что его назвали героем, да ещё каким-то идиотским тоном - ни то покровителя, ни то опекуна.
   Иван Васильевич, худой, высокий, ещё не старый, но уже слегка потрёпанный альбинос с длинным носом и маленькими красными глазками, не обращая внимания на неприязненный тон новенького, с интересом окинул его взглядом.
   - Так вот ты какой. А то я заметку о тебе написал, а тебя самого только издали видел пару раз. Ты не обижаешься, что я сразу на "ты"?
   - Да нет, - стараясь как можно более равнодушно, ответил Аполлон.
   Так вот с чьей подачи он стал наследником какого-то Матросова. Глядя на Лопаткина, Аполлон подумал, что весь его внешний облик, да и, похоже, внутренний, соответствовали прочно укрепившемуся за ним прозвищу - Глиста.
   - Так это ваша статья была во вчерашней "Заре коммунизма"?
   - Да. А как же?! Такой геройский поступок не должен оставаться без внимания. Какой наглядный пример для молодёжи!
   Аполлону стало тоскливо. Это ж надо так прославиться. Он, можно сказать, главный виновник этой дурацкой аварии, оказался, оказывается, её главным ликвидатором. Не в его правилах было присваивать себе чужие заслуги. Хотя, собственно, в этом деле заслуг не было ни чьих, разве только в кавычках. Хорошо ещё, что обошлось без жертв. И то, что единственной полужертвой оказался он сам, немного сглаживало неприятные ощущения. Чёрт, если бы он не был нелегалом, да в этом деле не была замешана женщина, можно даже сказать, самая любима женщина, которой он, несмотря ни на что, благодарен за те короткие минуты общения с ней, он бы, пожалуй, сознался во всём. Ну что ж, ничего не поделаешь, надо подстраиваться под ситуацию. Поменьше всякой инициативы, которая, по распространённому мнению, наказуема.
   - Да, но я никаких геройских поступков не совершал, - попытался объяснить уже более доброжелательным и спокойным тоном Аполлон. - А потом, Иван Васильевич, вы там написали, что аварии и не было вовсе. Так была она или не была?
   - Садись, - указал на заляпанный пятнами мазута стул начальник гаража.
   Аполлон сел.
   - Послушай, Аполлон, что я тебе скажу. Я уже пять лет на заводе являюсь бессменным секретарём первичной партийной организации. За это время очень хорошо научился разбираться в самых сложных ситуациях. Да, авария была. Но какая? - Иван Васильевич выжидающе посмотрел прямо в глаза собеседнику, заранее зная, что на этот его вопрос, как положено, может ответить только он сам.
   Он поднял указательный палец кверху - мотай, мол, на ус, и, отчётливо чеканя каждый слог, произнёс:
   - Не-зна-чи-тель-на-я, - и ещё раз, - незначительная. А почему незначительная? А потому, что могла бы быть значительная, или даже разрушительная. Ну, представь, что ты бы не бросился, так сказать, грудью спасать своё оборудование. Тогда к котлу добавились бы ещё разварники. Это бы как рвануло?! Да ползавода б развалилось. А жертвы? Ты представляешь себе, какие были бы жертвы?
   Он сделал паузу, как бы давая время своему визави представить рушащееся заводское здание, тянущиеся из-под обломков руки стонущих в предсмертных мучениях жертв.
   - Так что, это была даже не авария, а, скорее, временный выход из строя оборудования из-за халатности обслуживающего персонала. И жертв никаких... Только герой пострадал. А что за герой без страданий?.. Ну, виновные будут наказаны, конечно. Но главное не это. Главное - предотвратить всякие слухи и сплетни...
   "Как же - предотвратил!" - с неприязнью подумал Аполлон.
   - ...Ну, кое-какие сплетни расползлись по посёлку, но это мелочь. А вот большие дальше заводских ворот и не выйдут. Вот что значит вовремя опубликованная в "районке" статья! А то - "я не совершал никаких поступков", - передразнил Аполлона в завершение своего разъяснительного монолога Иван Васильевич. Он как-то снисходительно улыбнулся и добавил:
   - Скромность, конечно, украшает человека - герои всегда были скромны и незаметны. Но, как говорится, они не должны кануть в реку. И всегда будут примером для будущих поколений строителей коммунизма. Вот мы, сорок лет спустя после того, как Александр Матросов закрыл своей грудью пулемёт, спасая товарищей, говорим, что ты последовал его примеру, спасая завод и товарищей. А ещё через сорок лет уже о новом, неизвестном пока, герое будут говорить, что он спас город... или район... и товарищей, как Аполлон Иванов. Вот так-то. Понятно?
   - Понятно, - сказал Аполлон, а про себя подумал: "Пожалуй, эти рассуждения были бы не лишены смысла, если бы весь пар давным-давно не вышел из взорвавшегося котла".
   - Ну ладно. Пойдём, получишь свою машину, - перешёл, наконец, к делу начальник гаража.
  
   Спиртовоз, к которому Глиста подвёл Аполлона, стоял недалеко от склада готовой продукции, то есть, спирта. Этот так называемый "подвал" - выбеленное извёсткой большое одноэтажное кирпичное здание действительно вросло в землю просторным подвальным помещением. Новый Аполлонов рабочий инструмент представлял собой трёхосный "ЗиЛ-157" шестидесятых годов выпуска с пятитонной овальной цистерной, выкрашенной в светло-серый цвет. Машина имела довольно приличный вид, несмотря на свой почтенный возраст.
   - Принимай свою лайбу. Вот ключи... Ну, а с Фоминым, как я понял, тебя знакомить не надо. В общем, сегодня приводи машину в порядок, а с завтрашнего дня переходишь в его распоряжение. Косынкина знаешь?
   - Нет, - ответил Аполлон.
   - Ну как же? Он на другом спиртовозе ездит. Перепелиное Яечко.
   - Перепелиное Яечко знаю. Он мой сосед.
   - Ну, вот вы вдвоём с ним и будете возить спирт в Хутор. А начальник у вас, как я уже сказал, Фомин, завскладом готовой продукции. Он же - "подвальный", он же по совместительству и экспедитор... Да вот и он, лёгок на помине... - Глиста кивнул на выходящего из двери "подвала" весёлого, уже прилично раскрасневшегося Хому.
   - Принимай пополнение, - обратился он уже к Хоме. - Геройское пополнение!
   Аполлон скривился, провожая удаляющегося Глисту взглядом.
   - Привет, Американец, - поздоровался Хома, протягивая руку.
   - Привет.
   Ещё обмениваясь рукопожатием, Хома подмигнул:
   - Так значит, ты Катюху на разварники променял?.. Не каждый герой на такое способен...
   - Я бы предпочёл на эту тему не говорить, - сухо оборвал его Аполлон.
   - Да ладно, не обижайся... Ну вот, смотри, какой у тебя теперь агрегат. Почти новый!.. Здесь будешь загружаться, - Хома указал на трубу диаметром около дециметра, выходящую из-под крыши подвала, с висящей на конце резиновой кишкой. - Не бойсь, манометров тут нету - они тут и на хрен не нужны.
   - Да они, как я понял, везде на хрен не нужны, - хмыкнул Аполлон. - Пока не шарахнет...
   - Да тут они, правда, не нужны - ручным насосом качаем. Техника безопасности. Сам понимаешь, одна искра - и так шарахнет, что котёл ваш игрушкой покажется... Ну вот. Заливаем в цистерну спирт, я опломбировываю на ней крышку и сливной кран.
   Хома указал сзади внизу цистерны на сливную трубу с вентилем и продолжил:
   - Приезжаем в Хутор на нашу базу при станции, я вскрываю пломбы, всё сливаем в тамошний "подвал". Вот и вся канитель. Ну, когда в "подвале" на базе скапливается спирту на ж/д цистерну, делаем отгрузку - переливаем туда. Тогда обычно приходится задерживаться в Хуторе - сам понимаешь, перекачать шесть тысяч декалитров спирту... Ну ладно, занимайся пока машиной, в Хутор завтра поедешь. А сегодня мы с Яечком разок съездим, торопиться некуда - завод стоит... Яечко уже за воротами...
   Хома направился к проходной, а Аполлон занялся своей машиной. Ему нравилось возиться с машинами. Ещё с детства отец привил ему любовь к ним.
   Аполлон залез в кабину. Всяких рычажков по сравнению с грузовиком Бочонка здесь было побольше. Аполлоном овладел неподдельный, по-детски захватывающий, интерес. "Да это же настоящий музейный экспонат! И я буду на нём работать! Вау!"
   Разобраться во всех, не очень-то мудрёных приборах и рычагах ему не составило особого труда. Правда, некоторые из них не работали - "наверное, Колобку на хрен не нужны были", - и Аполлону пришлось повозиться, исправляя и налаживая оборудование, которое до него, похоже, никто никогда и не пытался исправить. Так или иначе, но ещё до обеда в организме автомобиля всё функционировало безотказно.
   Аполлону не понравилась внутренняя, такая же, как и снаружи, мрачная, тёмно-зелёная окраска кабины. Он соскоблил выцветшие, затёртые вырезки из старых журналов с полуголыми красотками, наклеенные по всему внутреннему периметру и, раздобыв в гараже белую краску, аккуратно выкрасил ей весь интерьер. В кабине сразу стало светлей и уютней.
   Перед самым обедом к нему, размышляющему над тем, в какой цвет выкрасить кабину снаружи, подошёл Глиста в сопровождении какого-то энергичного старичка, который, несмотря на жару, был в костюме с галстуком, в шляпе, и, вдобавок, с небольшой спортивной сумкой на плече.
   - Вот, познакомьтесь, это и есть наш герой - Иванов Аполлон Флегонтович собственной персоной, - обратился начальник гаража к своему спутнику.
   Старичок протянул сухонькую руку Аполлону, одновременно пристально его изучая:
   - Вишневский Яков Моисеевич, спецкор газеты "Заря коммунизма".
   - Иванов, - представился доволно сухо Аполлон, пожимая руку спецкора.
   - Товарищ Вишневский будет писать о вас статью, Аполлон Флегонтович, - пояснил Лопаткин. - Ну, вы тут и без меня разберётесь... Я пошёл - дела... - развёл он руками перед корреспондентом и откланялся.
   "Да, кануть в реку мне не дадут, - подумал Аполлон. - Вытащат со дна морского как наглядное пособие для воспитания будущих поколений строителей коммунизма".
   - Аполлон Флегонтович, ваш начальник вкратце ввёл меня в курс дела. Его заметка о вашем подвиге уже прошла в нашей газете. Но, как вы понимаете, читатель хочет знать как можно больше о своих знаменитых земляках. Говорят, вы закрыли своей грудью входное отверстие изрыгающего пар... Минуточку... - Яков Моисеевич достал из внутреннего кармана пиджака синюю потрёпанную записную книжку, стал её листать.
   - А обваренной оказалась спина, - пробурчал под нос Аполлон, воспользовавшись паузой.
   - Что вы сказали? - спросил корреспондент, не поднимая головы от своей шпаргалки.
   - Ничего.
   - Ага, - не придав значения ответу и недовольному виду Аполлона, уткнул палец в блокнот Вишневский, - люк изрыгающего пар... разварника... Генуа.
   - Генца, - поправил его Аполлон.
   - Да-да, Генца... В нашей газете есть такая рубрика: "Портрет героя"... Я очень отчётливо себе представляю, что, если бы не ваш самоотверженный поступок, то на этом месте, где мы сейчас с вами стоим, была бы выжженная пустыня...
   Аполлон открыл рот, чтобы возразить, но Вишневский его опередил:
   - Ведь, если бы вы не закрыли своим мужественным организмом разварник... Генца, - Яков Моисеевич бесцеремонно схватил Аполлона за шиворот, оттянул на груди рубашку, заглядывая за пазуху в поисках следов самопожертвования, - ...то находящиеся рядом, в лаборатории взрывоопасные химикаты разнесли бы всё здание завода в щепки. Не так ли? Огонь неминуемо перекинулся бы на склад готовой продукции. А это десятки тонн чистейшего спирта высшей очистки. Сколько в нём градусов? Девяносто шесть? С десятыми?..
   Аполлон успел лишь кивнуть головой. Спецкор так энергично начал интервьюирование, что он никак не мог вставить слово в неудержимый поток вопросов, на которые тут же следовали исчерпывающие ответы самого вопрошавшего.
   - Взрыв был бы такой силы, что снёс бы с лица земли весь посёлок. На месте посёлка сейчас уже была бы какая-нибудь Гоби... нет, Сахара... А рядом лес!
   Возбуждённый Яков Моисеевич в ужасе схватился за голову, но тут же продолжил:
   - Сосновый лес в жаркую пору подобен бочке с порохом... Нет, что я говорю? Подобен сотням, тысячам бочек с порохом. Причём не какого-то там допотопного "Белого медведя", а бездымного "Сокола"...
   Без остановки продолжая рисовать картину грозившего всего несколько дней назад всему живому апокалипсиса, он ещё успевал делать быстрые пометки в своём блокноте.
   - Вы полагаете, Аполлон Флегонтович, что лес вспыхнул бы, как спичка? Я тоже так думаю. В этом нет никаких сомнений! История человечества со времён питекантропов ещё не знала таких пожаров. Дым от снедаемых огнём смолистых деревьев закрыл бы плотной, непосильной для солнечных лучей, завесой все окрестности на сотни, нет - тысячи - потому что пожар неминуемо перекинулся бы на другие леса, - на тысячи километров вокруг. Что бывает в таких случаях?
   Вишневский вопрошающе посмотрел на Аполлона. Аполлон только собирался открыть рот, а Яков Моисеевич уже продолжал:
   - Учёные точно установили, что наступило бы похолодание, схожее по своим масштабам с той всепланетной катастрофой, от которой страшной смертью вымерли поголовно все динозавры вместе с мамонтами и мастодонтами. Господи!
   Яков Моисеевич, с пылающим взором, в котором поблёскивали слёзы, бросился обнимать Аполлон со словами:
   - Голубчик вы наш! Вы спасли человечество от неминуемой гибели! Вы! Простой советский человек!
   Он лобызал растерявшегося Аполлона, привстав при этом на цыпочки, и слёзы уже текли по его щекам и капали Аполлону за ворот рубашки.
   Пока Яков Моисеевич приходил в себя на груди Аполлона, к тому тоже постепенно возвращалось самообладание. "Вот это напор! Вот это страсть!" Журналиста такого неудержимого темперамента ему ещё не приходилось встречать. Это же просто самородок!
   - Сейчас мы сделаем фотографию, - услышал Аполлон голос Якова Моисеевича, - "Портрет героя" никак не может быть без портрета.
   Корреспондент уже успел достать из своей сумки старенький фотоаппарат и, открыв чехол, окидывал взглядом окрестности, выискивая подходящий для фотографии фон.
   Аполлон воспользовался заминкой:
   - Между прочим, есть версия, что динозавры погибли оттого, что много пукали. Они задохнулись в сероводороде... А по другой версии, в это скопление сероводорода ударила молния... Ну, и всё полетело к чертям собачьим...
   Вишневский с недоумением посмотрел на Аполлона, на мгновение задумался.
   - Я что-то не слышал о таком... Да, один диплодок - это как целая фабрика горючего газа... Если ещё учесть, что все растения тогда были исполинскими... Горох, фасоль... Это сколько же можно было одним динозавром отапливать домов в нашем Сенске?.. Да нет, это выдумки!.. Кто вам сказал такую чушь?
   - В газете прочитал.
   - Молодой человек, уж кому-кому, а мне-то, старому журналюге, очень хорошо известно, как газеты врут... Но не будем отвлекаться по пустякам...
   Всё устройство, предназначенное у человека для восприятия внешнего мира, у этого сухонького, тщедушного пресс-монстра работало с поразительной быстротой, моментально давая пищу для анализа, и вызывая ответные, чётко определённые и согласованные действия. Взгляд его задержался на цистерне спиртовоза.
   - Там, - с радостной решимостью произнёс он, указывая на верх цистерны. - Вы ложитесь своей мужественной грудью на люк, как в ту памятную ночь... Минуточку...
   Повесив на заборчик, ограждавший расположенный рядом газон, фотоаппарат, Яков Моисеевич подскочил к стоявшему неподалёку ведру со слитым Аполлоном из двигателя отработавшим маслом. Плеснул из ведра на пыльный грунт и, окунув валявшуюся рядом ветошь в полученную чёрную маслянистую кашу, в мгновение ока очутился возле "примера для потомков". Тот не успел даже сообразить, что происходит, как с его рубашки во все стороны полетели пуговицы.
   - Да вы что?! - только и успел он крикнуть, отшатываясь от мелькнувшей перед его носом ветоши.
   Но было поздно - его обнажённая грудь героя уже жирно лоснилась от наляпанного на неё свежеприготовленного "бальзама Вишневского".
   - Теперь - на амбразуру, - наседая на оторопевшего Аполлона, скомандовал Яков Моисеевич и снова указал перстом на верх цистерны.
   - Да эт-то что такое? - заикаясь от негодования и косясь на свою почерневшую грудь, смог, наконец, выразить своё возмущение "образец строителя коммунизма".
   - Дорогой Аполлон Флегонтович, искусство требует жертв... впрочем, так же, как и подвиги, - невозмутимо разъяснил Вишневский, - а фотография, вы уж поверьте мне, старому мастеру, это - величайшее из искусств.
   "Да плевать я хотел на ваше искусство", - хотел заорать Аполлон, но, увидев, что его мучитель уже приблизился к ведёрку с остатками краски, проворно вскочил на цистерну.
   - Кровь на чёрно-белой фотографии всегда получается чёрной. Ваша грудь в крови... Вы истекаете кровью, но неудержимо рвётесь на подвиг, - комментировал свои режиссёрские находки Яков Моисеевич, в то время как смачивал другой кусок ветоши в банке с бензино-соляровой смесью, в которой Аполлон отмывал руки от краски.
   - У вас спички есть? - спросил спецкор, цепляя ветошь на валявшийся поблизости длинный кусок толстой проволоки.
   Аполлон, понявший, что сопротивление такому одержимому служителю искусства может стоить ему ещё больших неприятностей, обречённо проронил:
   - Там, в кабине, в бардачке, я видел коробок.
   "Пусть хоть костюм свой в краску выделает, мучитель", - злорадно подумал он.
   Однако Яков Моисеевич вылез из кабины без единого белого пятнышка даже на шляпе, но со спичками в руке. Подойдя к цистерне, подал конец проволоки Аполлону и зажёг нацепленную на другом конце ветошь.
   - Положите на цистерну так, чтобы дым шёл на вас, - дал последнее ЦУ Яков Моисеевич и схватил фотоаппарат.
   Аполлон развернулся, чтобы занести проволоку над цистерной. Источник огня и дыма на какое-то мгновение оказался над раскрытым люком, и в этот самый момент из люка с гулом вырвался столб синего пламени - это полыхнули остатки спиртовых паров. Аполлон вскрикнул и с опалёнными волосами кубарем скатился с цистерны.
   Хоть на этот раз ему повезло: приземлился он очень удачно - на вытащенные перед покраской кабины сидения. Как говорится, отделался лёгким испугом. Вспышка была моментальной, глаза он успел закрыть, поэтому пострадали только волосы.
   Пока он, сидя на сидении и недоумённо тараща глаза, приходил в себя, Яков Моисеевич ощупывал его со всех сторон, приговаривая:
   - Голубчик вы наш! Спаситель. Как же это так получилось? Не ушиблись?.. А ну-ка, подвигайте руками... А ногами... Ничего не болит?
   Аполлон машинально подвигал конечностями, выполняя просьбу Вишневского. "Пошёл ты к чёрту, старый козёл", - хотел сказать он, вернее, он уже так мыслил, но вслух произнести у него не поворачивался язык - Яков Моисеевич так участливо, с такой неподдельной тревогой его обхаживал, что гнев постепенно сменился на милость. Тем более, что глаза смотрели и видели, руки-ноги двигались, внутри ничего не болело, мозги тоже, похоже, соображали...
   - Нет, спасибо, ничего не болит.
   - А вы знаете, должна выйти замечательная фотография, - сказал повеселевший Яков Моисеевич, устраиваясь рядом с Аполлоном на сидении, - получилось даже лучше, чем я задумывал. Представляете, сноп огня из люка, дым, ваша окровавленная грудь, мужественное лицо... И всё это на фоне белых облаков, - мечтательным тоном довершил он описание ожидаемого "портрета героя".
   - Белые облака - это весьма кстати. Это как символ нашей будущей безоблачной жизни, которой мы обязаны таким героям, как вы.
   "Ну, началось...", - Аполлон прикрыл глаза, откинулся спиной на колесо.
   Но Яков Моисеевич внезапно переменил тему.
   - А вы любите стихи, Аполлон Флегонтович? - спросил он.
   Аполлон, не ожидавший такого поворота в поведении Вишневского, в недоумении открыл глаза.
   - Да как вам сказать, Яков Моисеевич... Одни нравятся больше, другие меньше. Я, конечно, не являюсь таким уж ценителем, но, в общем, к стихам отношусь положительно.
   - А вы знаете, что вашими тёзками являются два замечательных русских поэта: Майков и Григорьев?
   Аполлон удивлённо посмотрел на корреспондента.
   - Знаю, конечно. Меня, собственно, в их честь и назвали.
   Настала очередь удивляться Вишневскому.
   - Вы знаете, как это замечательно, что вы знаете. А то сейчас знают только Пушкина да Лермонтова. Чуть что - так Пушкин. Вообще, уже козлом отпущения стал. А вы сами-то, стихи не пишете, случайно?
   - Да нет, - сказал Аполлон, - не пробовал.
   - А вы попробуйте. В нашей газете есть такая рубрика, да вы, наверное, знаете: "Творчество наших читателей". Там, в основном, стихи как раз и публикуются.
   - Я подумаю.
   - Ну, думайте, думайте. А пока давайте-ка займёмся "портретом героя". Я ж ещё ничего не знаю о вашей жизни: где родились, где учились, в общем, как докатились до жизни такой, геройской, - Яков Моисеевич засмеялся, довольный своим каламбуром.
   - Послушайте, может быть, не надо никакого "портрета"? Я всего пару недель проработал на этом заводе, и, думаю, рановато мне ещё лавры стяжать. Яков Моисеевич, напишите-ка, лучше, "портрет" какого-нибудь старого заслуженного работника... Солодовщицы тёти Дуси, например...
   В планы Аполлона вовсе не входило выставлять придуманную, "легендарную", так сказать, биографию на всеобщее обозрение широких масс.
   - Да вы что! - возмутился Вишневский. - Старый совсем не означает заслуженный, а заслуженный - это не обязательно герой. Геройские поступки каждый день не совершаются. Уж вы поверьте мне, старому газетчику! Всю жизнь, можно сказать, я охотился за этими самыми героями... Так вы говорите, всего две недели проработали на этом заводе? Так это же замечательно! Человек только-только начал осваиваться на новом месте, сживаться с коллективом, ещё, можно сказать, никого толком не зная, уже спасает их, этих совершенно незнакомых ему людей. На такое способен далеко не каждый, даже старый и заслуженный. Уж вы поверьте мне, за годы работы в газете я научился хорошо разбираться в людях. Спасать своих близких, родных - отца, там, мать, сына, брата, свата, тёщу... хотя, нет, свата с тёщей не обязательно, - не мудрено. Это, можно сказать, врождённый инстинкт. Нет, это даже просто объективная необходимость, необходимая для продолжения рода. Это всё равно, что для курицы нести яйца, или для коровы давать молоко, или для свиньи - мя... ну, про свинью не будем... Уж так устроена природа. Я за свою жизнь сделал немало репортажей из колхозов и совхозов, и, вы уж поверьте мне, знаю, что это такое. Вот не догонит петух курицу, не снесёт курица яйцо, не вылупится цыплёнок, не вырастет новая курица - всё, цепочка оборвалась, конец куриному роду. Вы, молодой человек, любите курятину? То-то же!.. То же самое и со спасением родственников. Так что, это всё равно, что петуху догнать курицу. Это просто природный инстинкт. Одно удовольствие! А вот спасти совершенно незнакомых людей, среди которых даже могут быть враги, не думая о себе, рискуя жизнью...
   Яков Моисеевич, похоже, входил в свой привычный рабочий ритм. При этом он сопровождал свой монолог очень красноречивой жестикуляцией, так что, даже заткнув уши, можно было ещё более ёмко и зримо представлять всё живописуемое им действо: вот петух догоняет курицу, запрыгивает на неё, топчет; вот курица, бедная, тужится, в муках производя на свет божий яйцо; вот из яйца вылупляется цыплёнок, расправляя затёкшие в тесной скорлупе члены...
   - Так откуда, вы говорите, приехали?
   - Из Закидонска, - нехотя выдавил Аполлон.
   - Из Закидонска? Замечательно! Каких прекрасных богатырей плодит закидонская земля!.. Вы, конечно, успешно прошли все ступени, необходимые для нормального развития советского человека: первый звонок, внучок Ильича, вступление в пионеры, затем - комсомол, последний звонок...
   Аполлон смотрел на Вишневского с удивлением, смешанным с любопытством. Те факты его биографии, относящиеся к детству и отрочеству, которые излагал корреспондент "Зари коммунизма", в его легенде не значились - видимо, в этнографическом обществе посчитали их мелочью.
   А Яков Моисеевич, между тем, продолжал со всё возраставшим энтузиазмом:
   - Вы по специальности варщик? Замечательно! Многие в детстве мечтают стать космонавтами, моряками, артистами... Но нашей любимой родине просто не нужно столько космонавтов и артистов. Если бы все мечтающие становились космонавтами и артистами, кто бы тогда пахал и сеял, кто бы пёк хлеб, варил сталь, добывал уголь, качал нефть, гнал само... спирт? Кто, я вас спрашиваю?
   Аполлон рассеянно пожал плечами.
   - Пушкин! Вот кто!.. Поэтому вы с раннего детства понимали, что не может наша родная земля обойтись без варщиков...
   - Но я по специальности не варщик, а шофёр, - успел, наконец, вставить слово в свою биографию Аполлон, воспользовавшись тем, что на нос Вишневскому села муха.
   - Ах, шофёр! - воскликнул тот, отогнав назойливое насекомое. - Замечательно! Это ещё даже лучше, чем варщик! Многие в детстве мечтают стать космонавтами...
   Аполлон по второму кругу прослушал рассказ о своей школьной жизни, в течение которой он ежедневно мечтал стать шофёром.
   - ...И вот ваша мечта детства стала осуществляться... Многие с детства мечтают поступить в университеты, институты, академии, консерватории... Вы же очень хорошо понимали, что стране нужны шофера в гораздо большем количестве, чем пианисты, учёные, писатели...
   Из яркого повествования Вишневского о своих отрочестве и юности Аполлон узнал, что он всю свою жизнь, в отличие от некоторых, мечтал поступить в профтехучилище, что мечта эта сбылась, и что похвальная грамота и красный диплом явились венцом его прилежания и трудолюбия.
   Разморённый герой склонил голову на свою "окровавленную" грудь и стал посапывать, пока спецкор делал беглые пометки в своём блокноте.
   - ...И многотысячная армия доблестных советских шофёров пополнилась новым, на первый взгляд, ничем не примечательным, кадром. Работа в автоколонне в родном Закидонске. Но душа настоящего героя рвётся к новым неизведанным горизонтам, в новые дали и выси. И вот он на спиртзаводе. Понадобилось сменить профессию? Производственная необходимость? Пожалуйста! И случилось это в самый подходящий момент... Герои всегда были в первых рядах строителей коммунизма...
   Через полчаса, не известная до последнего момента даже самому герою, его исчерпывающая биография оказалась в блокноте спецкора "Зари коммунизма".
  
  
   Глава 14
   Факир-ягодник
  
   По тропе, идущей позади огородов, Аполлон подошёл к висячему деревянному мостику, перекинутому через небольшую речку. Несмотря на раннее утро, было уже тепло, и Аполлон вырядился соответствующим погоде образом: на нём были только шорты и рубашка, а на ногах - сандалии.
   Он огляделся. Лес был рядом, сразу за мостиком. В противоположной стороне, там, откуда он пришёл, из-за дальних деревьев, за которыми скрывалась тропа, виднелся купол заводского здания и труба.
   Аполлон посмотрел на часы. Вчера, когда Маша после некоторых колебаний согласилась взять его с собой по ягоды, она предупредила, что, если он опоздает, она ждать не будет. Если честно, то он не горел особым желанием идти с ней по ягоды, выполняя обещание, которое дал Васе. Судя по всему, Васина жена и впрямь была поразительно морально устойчива, так что, ожидать какого-то любовного приключения с ней не приходилось. К тому же ему было неприятно, хоть и с чужих слов, знать, что она обещала "выколоть бесстыжие зенки" Кате. Маша тоже не горела желанием брать его с собой, и, разговаривая с ним, постоянно оглядывалась по сторонам, беспокоясь о том, как бы слишком пристальные посторонние взгляды не нанесли урон её безупречной моральной репутации. Если бы на месте Аполлона был кто-либо другой, она бы даже и разговаривать не стала. Но, поскольку сам Аполлон за время своего вынужденного двухнедельного воздержания приобрёл не менее безупречную репутацию, особенно в свете последних нашумевших событий, то Маша, в конце концов, согласилась, рассудив, что даже если их и увидят вместе, то вряд ли кому придёт в голову подумать о них что-либо плохое. Однако на всякий случай предупредила, что об их совместном походе в лес не должна знать ни одна живая душа - сплетников в посёлке хватает.
   До условленного часа оставалось ещё немного времени, и Аполлон опустился в траву. Откуда-то из кустов выполз уж и скрылся под настилом мостика. Аполлон уже знал, что змеи с двумя жёлтыми пятнышками на голове, которые ползают по посёлку как домашние животные, совершенно безобидны. Мало того, если верить местным жителям, там, где водятся ужи, нет гадюк, поскольку эти два представителя змеиного рода вместе никак не уживаются. А посему Аполлон, чувствуя себя под защитой пресмыкающегося телохранителя, во весь рост растянулся в траве и, пригретый утренним солнышком, задремал.
  
   - Здравствуйте!
   Аполлон подхватился, лупая глазами.
   Возле него стояла Маша с пузатой матерчатой сумкой в руке и смотрела на него критическим взглядом.
   - Здравствуйте, - произнёс, наконец, Аполлон, вставая.
   Только сейчас Аполлон заметил, какая Маша хорошенькая. Спортивный облегающий костюм был ей к лицу, подчёркивая тоненькую, ладно скроенную фигурку. Белые кроссовки игрушечного размера и скромный платочек, повязанный очень симпатично, как-то даже кокетливо, поверх волнистых русых волос добавлял очарования в облик этого строгого создания.
   - Аполлон Флегонтович, вас никто не видел, когда вы сюда шли? - озабоченно спросила Маша.
   - Кажется, никто, - слегка поколебавшись, ответил Аполлон. - Во всяком случае, я никого не видел.
   - Это хорошо. А вы никому не говорили, что идёте со мной за земляникой? Как мы договаривались...
   - Ну что вы, Мария Ивановна, конечно, никому.
   - Это хорошо, - успокоилась Маша. - А то сплетен не оберёшься...
   Она снова оглядела его критическим взглядом.
   - И вы, что, Аполлон Флегонтович, собираетесь в таком виде идти в лес?
   - В лес. А куда же ещё?.. Или мы ещё куда-то пойдём?
   - Это куда ещё? - в голосе Маши послышалась тревога. - Только в лес. Да вот в таком виде вас там комары заедят. А на ноги нужно надевать закрытую обувь - в лесу змей полно... Вы б ещё босиком пришли... А во что вы будете собирать ягоды?
   Аполлон достал из кармана шорт пластиковый пакет.
   Маша удручённо покачала головой.
   - С этим по грибы, ещё куда ни шло... А из земляники у вас конфитюр получится... Ох, не догадалась я проинструктировать... Хорошо, хоть догадалась лишнюю банку взять... И мазь от комаров...
   Она достала из сумки литровую стеклянную банку, закрытую пластиковой крышкой, протянула её Аполлону. Тот положил её в свой пакет и поблагодарил с некоторой долей насмешки в голосе:
   - Спасибо, Мария Ивановна! Вы очень любезны. Чтобы я без вас делал?
   - Вы что, никогда в лес по ягоды не ходили? - не обращая внимания на слегка ёрнический настрой собеседника, спросила она. - И где вы только выросли?
   - В Массачу...
   Аполлон осёкся, озабоченно взглянув на девушку, затем нашёлся:
   - В Мясочуевке.
   - Какое-то странное название у вашей деревни... Где это? У вас что там, леса нет?
   - Нет... Это под Закидонском.
   Судя по всему, вопросы свои Маша задавала всего лишь из вежливости, и её мало интересовали всякие Мясочуевки и Закидонски. Ей, замужней женщине, и без этих географических тонкостей забот хватало.
   - Ну ладно, пошли, - сказала она и ступила на мостик.
   Следуя за ней, Аполлон непроизвольно переключил всё своё внимание на её круглую упругую попку, которая дразнила его воображение, гармонично вписываясь своими соблазнительными движениями в красивую лёгкую походку молодой женщины.
   Они пересекли мостик, свернули с тропы и углубились в лес. Голые ноги Аполлона тут же атаковали эскадрильи комаров. Аполлон интенсивно захлопал ладонями по ляжкам.
   Маша достала из сумки мазь, протянула тюбик Аполлону.
   - А я вам что говорила? Вот, возьмите.
   - Спасибо, Мария Ивановна! Спасительница вы моя!
   Пока Аполлон намазывался, Маша оглядывалась по сторонам и как бы рассуждала сама с собой:
   - И чего это вы надумали за земляникой идти? Наших мужиков за ягодами никакими коврижками не заманишь. Вот порыбачить, это они любят. День и ночь на речке пропадали б.
   - Ягод захотелось... Витаминов... - тоже как бы самому себе пробурчал Аполлон.
   Они вышли на просторную поляну. Маша сразу же наклонилась, и у неё в руке каким-то чудодейственным образом оказались красные спелые ягоды.
   - Посмотрим здесь, - сказала она, выпрямляясь. - Может, ещё никто не побывал...
   Она снова присела, разгребая кустики земляники и осматриваясь по сторонам.
   - Будем собирать здесь пока, - вынесла она окончательный вердикт.
   Она достала из сумки бидончик, а сумку положила на траву. Следуя её примеру, Аполлон достал банку, присел на корточки и осмотрелся. Что-то не очень-то ягоды видны. К нему подошла Маша, наклонилась.
   - Вы, Аполлон Флегонтович, раздвигайте кустики... Видите, вот они ягоды - снизу растут...
   Маша ловко и быстро наполнила свою миниатюрную ладошку ягодами, ссыпала их в бидончик. Она собирала ягоды не на корточках, а наклонившись и слегка согнув колени. К такой позе Аполлон ну просто никак не мог оставаться равнодушным. Тем более что после болезни и нового воздержания организм обновился, или возродился, как там Лэрри выражался?, на все сто процентов, и требовал выхода скопившейся энергии.
   Аполлон срывал ягоды и отправлял их в рот, как привязанный следуя по пятам Маши, и поглядывая украдкой на её руки, лицо, а с особым вожделением, конечно, на попку, дразняще покачивавшуюся у самого его лица.
   Маша, увлечённая собиранием ягод, даже не замечала, что Аполлон как привязанный следует в её кильватере, чуть ли не тыкаясь носом ей между ног.
   Солнце светило сквозь деревья, пели птички, и звон комаров уже не казался таким противным.
   Наконец Маша выпрямилась. Её бидончик наполовину был заполнен.
   Аполлон тоже встал. Донышко его банки было едва прикрыто ягодами.
   Маша посмотрела на банку Аполлона, прыснула:
   - Да-а-а...
   Аполлон сглотнул слюну: "Чёрт, да она, оказывается, чертовски мила, эта кобра!"
   Маша огляделась, снова посерьёзнев.
   - Похоже, здесь мы уже всё подчистили...
   Аполлон, разминаясь, сделал пару круговых движений туловищем, поморщился.
   - Устали с непривычки, Аполлон Флегонтович? - заботливо спросила Маша. - Тут где-то скамейка была...
   Она прошла к краю поляны остановилась, озираясь. Аполлон подошёл к ней.
   - Нет, я перепутала, скамейка в другом месте... на другой поляне... А вон бревно...
   Они подошли к лежавшему в траве толстому бревну и сели.
   - Отдохнём немножко и пойдём в другое место, - сказала Маша. - Пить хотите?
   Она достала из своей сумки пластиковую бутылку с квасом, открыла, протянула Аполлону. Тот сделал несколько глотков и вернул бутылку.
   Пока Маша не спеша пила, Аполлон смотрел на её профиль, и в нём возрастало желание близости с этой молодой женщиной. Каким-то непостижимым образом в ней уживалось несколько противоречий, которые по отдельности могут быть тормозом, но, собравшись вместе, превращаются в магнит.
   Маша закончила пить, поставила на место бутылку, огляделась по сторонам, затем посмотрела на росшую прямо перед ними большую липу.
   - Это липа... По латыни: тилия кордата, - как-то задумчиво сказала она.
   - Откуда вы знаете, как будет по латыни? - с удивлением взглянул на неё Аполлон.
   - Я недавно институт закончила, - улыбнулась Маша. - Педагогический. Заочно. География-биология... А в школе я уж шесть лет работаю. Начинала, правда, в Ломовке, там восьмилетка. Как сама школу закончила, так и устроилась. Учителей в деревне не хватает...
   - И что, ученики слушаются такую... хрупкую учительницу? - спросил Аполлон.
   - Попробовали б они не слушаться! Я им спуску не даю! А то сядут на шею и ножки свесят.
   - Что, боятся?
   - Нет. Уважают!
   - А муж ваш, Мария Ивановна, похоже, вас боится... И за что это вы его из дома выгнали?
   - Да я б его вообще убила, да жалко Илюшку сиротой оставлять... Я слышала, что он у вас живёт?..
   - Ночевал как-то... - уклончиво ответил Аполлон. - А что ж ему делать, если жена родная ни за что, ни про что из дома выгоняет?
   - Ни за что, ни про что?! - возмущённо воскликнула Маша. - А то вы не знаете, Аполлон Флегонтович!.. Вот у вас и жены нет, и, я не слышала, чтоб невеста была, а вы что-то не позарились на эту... - она запнулась, подбирая для ушей морально безупречного человека слово поделикатнее, затем язвительно произнесла: - Катеньку...
   - А может, я просто занят тогда был.
   - А они, кобели, не были заняты?! Что аж котёл взорвался!.. Так что, не надо... Если вы человек порядочный, так оно сразу видно.
   - А может, вам наврали-то про Васю вашего, а вы и уши развесили, - продолжал добросовестно "играть на дудочке" Аполлон.
   - Если б наврали, то котёл бы не взорвался, - она помолчала, раздумывая. - Или взорвался вместе с ним... Он же там должен был быть. Где ж его тогда черти носили?.. Нет, Аполлон Флегонтович, не надо его выгораживать. Все вы, мужики, кобели!
   Маша посмотрела на Аполлона с решительной убеждённостью, и тут же, как бы извиняясь, добавила:
   - Ну, кроме вас, конечно... Никакой ответственности и чувства долга, - в её голосе снова слышался возмущённый крик души, ищущей справедливости. - Вообще, я не понимаю, как это можно от живой жены - к какой-то... - она снова запнулась. - Что я, страшная какая?
   Аполлон посмотрел с улыбкой прямо в её широко раскрытые глаза, в которых читалось искреннее недоумение.
   - Ну что вы, Мария Ивановна?! Вы очень даже симпатичная... красивая... А фигура у вас какая!
   Маша смущённо зарделась, и отвела взгляд в сторону.
   - Я ему никогда не изменяла, - тихо сказала она с обидой в голосе. - Никогда у меня даже и мысли такой не было!.. А таких женщин, у которых нет своих мужей, вот они чужих и отбивают, я вообще презираю!
   - А если замужняя женщина соблазняет чужого мужчину? - задал провокационный вопрос Аполлон.
   - Да это ещё хуже! Изменять мужу?! Да никогда в жизни!..
   Маша вдруг подскочила, машинально проведя рукой сзади, пониже талии.
   - Ой, меня что-то укусило!
   Она оглянулась назад и побледнела. В метре позади них небольшая, коричневого цвета, змея, грациозно извиваясь, скрылась в траве.
   Маша привстала. На её лице был испуг, граничащий с паникой.
   - Медянка... - как-то отрешённо проронила она.
   - Что, ядовитая? - спросил Аполлон.
   - Да-а-а... - в её голосе слышалась обречённость. - Пострашней гадюки...
   - Нужно скорее что-то делать! - заявил Аполлон с решимостью. - Какая первая помощь при укусе? Вы, Мария Ивановна, как биолог, должны знать.
   Она растерянно посмотрела на него.
   - Нужно отсосать кровь вместе с ядом из укушенного места... У кого дёсны крепкие...
   - Я на свои никогда не жаловался. Давайте отсосу. Куда она вас укусила?
   Маша испуганно посмотрела на Аполлона. В её глазах был неподдельный ужас. Она молчала, готовая вот-вот расплакаться. Аполлон невольно отметил, как она была прелестна в своей беззащитности.
   - Так откуда отсасывать? Мария Ивановна, нельзя терять время. Вы же знаете: в таких случаях промедление смерти подобно!
   - Оттуда... - еле слышно проронила она.
   - Так откуда - оттуда?
   Маша испуганно-стыдливо смотрела на Аполлона, боясь назвать укушенную часть своего тела - в её мозгу схлестнулись мораль в союзе со стыдливостью и рассудок, и, похоже, стыдливость брала верх.
   - Из попки, что ли? - догадался Аполлон.
   Маша обречённо кивнула головой.
   - Господи, Мария Ивановна, стыдиться потом будете! - искренне возмутился Аполлон. - Илюшка же сиротой может остаться.
   - Да-а-а... - совершенно подавленно протянула она.
   В её глазах блестели слёзы.
   Аполлон взял безвольно опустившую руки Машу за талию и бесцеремонно развернул к себе задом. На правой ягодичке, в самом низу, поближе к расщелине, покоилась, зацепившись лапками за ворсинки ткани, раздавленная пчела. Аполлон некоторое время задумчиво смотрел на умершее в страшных муках насекомое, затем сковырнул его ногтем.
   Маша вскрикнула.
   - Что, здесь? - спросил Аполлон.
   - Да-а-а.
   Аполлон хмыкнул про себя. На его лице появилось озорное выражение.
   - Да, видны дырки от зубов... Так, насколько мне известно, отсасывать нужно с обнажённого организма. Больная, снимите, пожалуйста, брюки.
   Маша начала медленно приспускать брюки.
   - Только вы отвернитесь, Аполлон Флегонтович... Так стыдно... Ой, что ученики подумают... Мамочка-а-а...
   Видя её нерешительность, Аполлон поспешил успокоить бедную девушку:
   - Да я уже глаза закрыл... И уши заткнул.
   Маша спустила брюки на бёдра, при этом стыдливо натягивая ещё выше трусики.
   - Так не пойдёт, Мария Ивановна, - Аполлон уже чувствовал себя хозяином положения. - Нужно всё снимать. Или вы умереть хотите? А Илюшка? Ребёнок же сиротой останется.
   Аполлон присел позади Маши, и сам медленно стянул вниз трусики, преодолевая вялое сопротивление её рук. Почувствовав шелковистую кожу под своими пальцами, увидев идеально круглые упругие половинки, он переполнился нежностью к несчастной молодой женщине. Осторожно поцеловал её в слегка покрасневшее ужаленное место. Маша вздрогнула, затаив дыхание, затем замерла. Её ягодички сжались, инстинктивно напрягшись.
   - Расслабьтесь, больная. Полный релакс. Вы же прекрасно знаете: малейшее усилие сильнее разгоняет кровь, а, значит, и яд.
   Прелестные ягодички расслабились, и Аполлон коснулся губами пострадавшего места, лаская его почти одним дыханием, затем в упоении впился в него горячим ртом, обхватив Машу одной рукой за живот, а второй взявшись за "здоровую" половинку попки. Пальцы Маши легли поверх этой руки, слабым усилием пытаясь её сдвинуть.
   Аполлон отстранился, нежно поцеловал розовое пятнышко. Начавшийся процесс требовал продолжения.
   - Так много не насосёшь. Неудобно... Мария Ивановна, встаньте, пожалуйста, на колени.
   Маша послушно опустилась на колени, плотно сжав бёдра.
   - Опуститесь на четвереньки, чтобы попка получше оттопырилась, - продолжал командовать Аполлон.
   - Ой-й-й, Аполлон Флегонтович... Мне-е-е... сты-ы-ыдно...
   - Расслабьтесь, Машенька, всё хорошо... Вы прелесть... У меня закрыты глаза... Я ничего не вижу... - как заправский экстрасенс, убаюкивающим тоном, успокаивал её Аполлон.
   Маша опустилась на локти в траву, отставив попку кверху, прогнулась в животе.
   - Вот так, моя хорошая... Всё будет хорошо... Начинаю отсасывать яд, - Аполлон жадно пожирал глазами восхитительную попуську, не забывая при этом заботливо отгонять от неё комаров.
   Он снова присосался к Машиной попке, взявшись рукой за ягодицу. Большой палец его руки медленно заскользил по упругому полушарию и постепенно погрузился в расщелину между ягодиц. Ягодицы несчастной девушки конвульсивно сжались, затем снова расслабились. Она даже не догадывалась, что этим стыдливым движением провоцировала своего "спасителя" на неудержимую нежность, которая, в свою очередь, вызывала неуёмную страсть.
   - Ой-й-й... Как мне стыдно... - слова девушки прерывались всхлипываниями. - Вы не смотрите?.. Как же сты-ы-ыдно...
   Аполлон отстранил голову от её попки.
   - Ну как я могу смотреть? Вы что, мне не доверяете?.. Ничего, Машенька, милая, зато будете жить.
   Он снова продолжил увлекательный чувственный процесс спасения покусанной. Постепенно его губы переместились к расщелине между ягодиц. Он уже не сосал, а делал нежные поцелуи самыми кончиками губ. Раздвинул соблазнительные половинки пальцами, коснулся кончиком языка горячей пахучей промежности. В носу у него, как обычно в таких случаях, сладко защекотало.
   - Смотрите, не проглотите... Выплюньте... Ой-й-й... Сты-ы-ыдно... О-о-о... Так... О-о-о... М-ма-а-амочка...
   Маша начала постанывать. Она и сама не заметила, как возбудилась, и уже не отдавала себе отчёт, происходит всё это с ней наяву или во сне.
   - Я не брезгливый, Машенька, - промурлыкал Аполлон, обдавая её припухшую от возбуждения плоть своим горячим дыханием.
   - При чём... тут... брез... брезгли-и-и... О-о-о... брезгли-и-ивость... Это же... яд... О-о-о...
   Аполлон ещё держал себя в руках.
   - А-а-а... Да-да... Я уже выплюнул. Вот ещё контрольный плевок. Тьфу, - он сплюнул нарочито громко.
   Но Маше уже было безразлично, сплюнул он или нет. Она уже забыла, что только что находилась в двух шагах от смерти. Говорят, в такие минуты все чувства обостряются. Стыдливость, сменившая чувство страха, постепенно сдалась на милость страсти и вожделению.
   Голова Аполлона размеренно двигалась в углублении между Машиных ягодиц, язык скользил снизу вверх и обратно, трепеща по бугорку клитора, по маленьким розовым лепесткам, по нежной завязи заднего прохода.
   "Эх, Вася, Вася, - мелькнуло на мгновение в голове у Аполлона, - не такая уж и сволочь жополиз... коли кобру может превратить в пушистую киску... Факиру такое не под силу".
   Маша уже делала ответные движения, покачиваясь взад-вперёд и сладко постанывая.
   Аполлон сомкнул губы вокруг клитора и втянул его в рот, лаская при этом кончиком языка его головку.
   Маша вдруг напряглась, выгнулась вверх, снова прогнулась в пояснице, замерла, затем конвульсивно задёргалась, издав пронзительный протяжный крик.
   Аполлон ослабил хватку пальцев, нежно поглаживая ими ещё продолжавшие слегка напрягаться и расслабляться ягодички. Его локоть торкнулся в бревно. Аполлон сделал последний нежный поцелуй в истекающую соком горячую благоухающую плоть, повернул голову. "Бревно... Сам ты бревно, Вася... Вернее, чурбан". Он осыпал нежными поцелуями раскрасневшиеся полушария.
   - Ну, вот, Машенька, солнышко, опасность миновала... Пососу ещё немного, для надёжности.
   Он бережно поцеловал Машу в одну ягодицу, во вторую, заботливо отгоняя от них комаров. Его губы заскользили по всей её попке.
   Маша расслабленно опустила животик, отставив вверх попку. Она ещё слабо постанывала, отходя от небывалого наслаждения.
   - Ну как, Машенька, полегчало, моя маленькая? - спросил Аполлон.
   - Да-а-а... Как хорошо... А что это было? - удивлённо-наивно спросила она.
   - Что, никогда раньше не бывало?
   - Не-е-ет...
   - Похоже, это оргазм, Машенька... Лучшее лекарство... Вы, как биолог, наверное, знаете, что есть такая штука.
   Маша удовлетворённо сладко вздохнула.
   - Ну что, ещё пососать, чтоб наверняка? - задал провокационный вопрос факир-врачеватель.
   - Да-а-а... Пожалуйста... Аполлон Флегон... Ещё-ё-ё...
   В голосе Маши слышалась мольба.
   Аполлон снова поцеловал Машу в попку и запустил процесс по новой. Затем расстегнул шорты...
   Если бы Вася мог видеть, какое счастливое лицо было у его жены, когда у неё "отсасывали яд", и потом, когда Аполлон, стоя позади неё, делал резкие толчки, от которых она зарывалась лицом в куст земляники, непроизвольно хватая дрожащими от сладкого стона губами спелые ягоды! Если бы он слышал, какой сладострастный крик, от которого переворачивались, кружились верхушки деревьев, играя солнечными лучами, издавало его законное "бревно"!
  
   Когда Аполлон зашёл в магазин, стоявшие у прилавка женщины притихли, бросая на него доброжелательные взгляды.
   - Доброго здоровьица, Аполлон Флегонтович!
   - Здравствуйте, - приветливо улыбнулся Аполлон, становясь в очередь.
   - Слыхали, - возобновила прерванный разговор одна из покупательниц, слегка сгорбленная пожилая женщина, - вчерась утром за лесопилкой волк Понурихину козу задрал?
   - Да Понуриха отродясь коз не держала, - возразила другая, стоявшая с только что купленной бутылкой подсолнечного масла. - Не Понурихину, а Мотовиловых, и не козу, а телка.
   - Нет, это коза была... Телки так не кричат... Ох и кричала ж, бедолажная! На всю пробу...
   - Значит, то Кузьминичны коза была, - вступила в разговор продавщица Нюня, - на лесопилке только у ней одной козы.
   - Я сама слыхала, - поведала горбатая. - Думаю, кто ж это так кричит? Прямо нечеловеческим голосом... Да долго так. Замолкнет, потом опять... Так уже жалостливо... Видно, хорошо драл...
   - И откуда только волки взялись? Давно их не было... И по ягоды теперь страшно ходить... Ещё дай мне килограмм сахару, да печенье, какое у тебя есть?.. - продолжала делать покупки обладательница масла.
   Аполлон с безучастным видом рассматривал полки, словно разговор о козе и волке меньше всего касался именно его...
   Выйдя с покупками из магазина, Аполлон задержался у двери, читая какое-то объявление. Вдруг кто-то хлопнул его по заднице. Аполлон вздрогнул, поморщившись, схватился рукой за задницу, повернулся.
   Перед ним стоял сияющий Вася.
   - Привет, Американец!
   Вместо приветствия Аполлон выпалил:
   - Ты что, сдурел?! У меня задница со вчерашнего горит...
   Аполлон осёкся. Однако Вася, находившийся явно в прекрасном настроении, заговорщически ему подмигнул:
   - Чего это она у тебя горит? Что, вчера в лесу медянка за жопу укусила?
   - Нет, - с некоторой тревогой в голосе поспешил объяснить Аполлон, - комары покусали... Меня понос прохватил. Если по-научному, жидкий стул... Почти штанов не надевал... Даже стыдно перед твоей женой было - не успевал подальше отбежать... А что ты такой довольный? - попытался он увести разговор в сторону.
   - Что-то она не рассказывала, - ухмыльнулся Вася. - Ладно... Ну спасибо тебе, Американец, выручил! Я вчера вечером барду принёс, а Машка за мной прямо в сарай. Да начала вокруг прямо на цыпочках: "Васенька, да Васенька... Пойдём, я блинов напекла... Со свежими ягодами"... И что ты ей только наговорил про меня? Совсем бабу не узнать. Как будто это я подвиг твой совершил. То, бывало, не допросишься у ней, а эту ночь так сама упрашивала. Только кончу, а ей опять давай... Да как подмахивала!
   Вася довольно хмыкнул.
   - Да я ей анекдот твой рассказал... Про то, как жену посадили за то, что мужу не давала, - сказал Аполлон, уже окончательно успокоившись.
   - Да я ж ей его рассказывал. Она меня только дураком обозвала... Да и дочки у нас нету... - заключил Вася и слегка растерянно посмотрел на Аполлона.
   - Ну, теперь будет... Ты ей, наверно, плохо рассказывал, по пьянке.
   Вася улыбнулся.
   - Это точно. Хорошо был, помнится, поддавши.
   - Ну вот... А я ей его в ролях рассказал... И с выражением... Ладно, мне идти надо. Там, Хома, наверно, уже заждался.
   Аполлон направился в сторону заводской проходной.
   Вася с довольным видом посмотрел ему вслед, затем весело поприветствовал выходящих из магазина женщин:
   - Здорово, бабоньки!
  
  
   Глава 15
   О том, что на дармовщину пьют все, даже коровы
  
   Проработав всего несколько дней на спиртовозе, Аполлон полностью освоился со спецификой данной шофёрской должности, о которой ему в первый же день поведал Хома. Ничего сложного в ней не было, разве что ответственности побольше. Потому и работали на спиртовозах самые лучшие, внушавшие доверие шофёры.
   В тот же понедельник, поздно вечером - на улице было уже совсем темно - Аполлон вдруг вспомнил, что забыл в машине купленную в Хуторе электробритву. Чтобы утром этот его новенький "Харьков" был под рукой, решил за ним сходить, благо - недалеко.
   Атавизьма, дежуривший в этот вечер, дремал, сидя на стуле, в своём офисе, как называл Аполлон его служебное помещение. Аполлон постучал по стеклу, но Атавизьма не прореагировал.
   - Пантелеич... - крикнул Аполлон, открыв дверь в комнату.
   - А? Что? - ожил Атавизьма, недоумённо, спросонья, пялясь на Аполлона. - В баню, Мериканец, надумал?.. Так аппарат же ишшо стоит. Ишшо ж не отремонтировали...
   - Да нет, Пантелеич. Я сегодня бритву в Хуторе купил. Электрическую. Да в машине забыл... Хочу с утра новой побриться.
   - А-а-а... Будешь уходить, дверь прикрой... Атавизьма на теле... - недовольно пробурчал Атавизьма, когда Аполлон закрыл дверь. - Из-за какой-то бритвы человеку сон перебивать...
   Спиртовоз стоял на том самом месте, где накануне Аполлон принял его в своё распоряжение, и где давал интервью Вишневскому.
   Свернув за "подвал" и увидев темнеющий впереди силуэт своей машины, Аполлон остановился и попятился назад - на цистерне, на фоне освещённого прожекторами заводского корпуса, отчётливо выделялась человеческая фигура. С тревожно заколотившимся сердцем Аполлон отступил за здание "подвала", не сводя глаз с силуэта.
   Машина стояла недалеко, метрах в двадцати, и Аполлону было прекрасно видно всё, что там происходило.
   Фигура наклонилась, открыла люк и нырнула в него. Через некоторое время скрывавшаяся по пояс в цистерне верхняя половина туловища снова показалась на поверхности. Фигура выпрямилась. В руке у неё был большой прямоугольный предмет, похожий на канистру. Поставив эту штуковину на окружавший цистерну с обеих сторон настил, фигура выпрямилась с другой, точно такой же, штуковиной в руке, и снова нырнула по пояс в люк вместе с ней. Торчащая задница заёрзала по цистерне.
   Аполлон как завороженный следил за этим священнодейством, ещё не понимая, что происходит, но смутно догадываясь, что происходит что-то из рядя вон выходящее. Интуитивно он сообразил, что лучше ему не покидать своего укрытия, а попытаться самостоятельно выяснить, что к чему.
   Фигура тем временем снова показалась из люка, уже без всяких штуковин, и закрыла крышку. Спрыгнула на землю и, взяв стоявший на настиле объект, повернулась в ту сторону, где притаился Аполлон. Аполлон тут же скрылся за углом и, услышав приближающиеся шаги, тихонько отошёл в сторону и спрятался за большим тополем. И вовремя - мимо него, воровато озираясь, вразвалку протопала коренастая фигура с небольшой канистрой в руке, и направилась к забору, окружавшему заводскую территорию.
   Аполлон сразу же узнал этого ночного визитёра. Это был ни кто иной, как бывший хозяин машины Колобок.
   Когда Колобок, отодвинув одну из досок, исчез за забором, Аполлон вышел из своего укрытия и направился к машине. Ему не терпелось раскрыть загадку таинственного визита своего предшественника.
   Поднявшись на цистерну, открыв люк и заглянув в него, он ничего не увидел - там было темно, как, по выражению Васи, у летнего негра в жопе. "И откуда только Вася знает, что летом негры чернее, чем зимой?.. Во всяком случае, наши, американские..." - подумал Аполлон. Последовав примеру Колобка, нырнул в люк. В цистерне отрезвляюще пахло спиртом. Аполлон стал шарить рукой по стенкам цистерны. Ага. Вот оно, есть! С боковой стенки выступала прямоугольная металлическая поверхность. Аполлон тщательно обшарил её рукой, исследуя механизм крепления. Разобравшись, что к чему, отцепил канистру - а это была именно канистра - и вынырнул с ней из люка. В голове шумело от прилившей к ней крови и спиртовых паров.
   Канистра была самая обыкновенная - пятилитровая, алюминиевая, с откидывающейся крышкой, которая была открыта и зафиксирована проволокой. Так... Из полученных данных у Аполлона в голове сразу же вырисовалась чёткая картина. Не надо было особенно напрягаться, чтобы сообразить, что бы это значило. Хищение социалистической собственности! Механизм этих подлых козней был, оказывается, до гениального прост. Когда цистерна заполнялась спиртом, заполнялась и открытая, закреплённая внутри, канистра. На базе в Хуторе из цистерны спирт сливался в тамошний "подвал" до последней капли через сливной кран - для этого там и рампа слегка наклонена назад... А канистра-то... Полным-полна коробочка! Злоумышленнику оставалось только забрать полную канистру, а на её место подцепить пустую. Что только что и проделал Колобок.
   Аполлон растерянно огляделся по сторонам, как бы высматривая этого гада Колобка. У Аполлона аж перехватило дыхание. Этот скотина Колобок сам работает где-то в совхозе, а дивиденды срывает с его, Аполлоновой, машины. И как всё хитро продумано - если и раскроется эта пакость, отвечать будет хозяин машины, то есть он, Аполлон. Который-то и знать бы не знал, что происходит за его спиной, не забудь он сегодня в машине покупку.
   Возмущённый до глубины души Аполлон долго сидел на цистерне, обдумывая сложившуюся ситуацию. Надо было что-то предпринимать. Но что? Конечно, самое лучшее было бы заложить этого Колобка вместе с его потрохами. Пусть бы отвечал по закону. Узнал бы тогда, как подставлять других, совсем невинных. Но тогда пришлось бы доказывать, что это устройство - не нынешнего хозяина машины, а прежнего. Начались бы разбирательства, выяснение деталей, и т. д., и т. п. А ему, Аполлону, в его-то нелегальном положении, лучше держаться от таких вещей подальше. Нет, надо заняться этим противным Колобком самому.
   Остановившись окончательно на этом варианте, и не зная ещё, что конкретно предпринять, Аполлон подцепил на место канистру, захлопнул люк и, забыв забрать бритву, в глубоком раздумье направился домой.
  
   Всю ночь и весь следующий день голова его была занята тем, какую бы кару получше придумать зловредному Колобку. Он же ему, скотине, каждый день собственноручно, вернее, собственноколёсно, пять литров спирта привозит. Можно было бы просто выбросить эту канистру из цистерны по пути из Хутора где-нибудь в лесу в кусты, или у Ломовки в речку, под мост. И дело с концом. Колобок, если не дурак, понял бы, что разоблачён. Ну, немножко перетрусил бы, да и всё. Другой вариант: поймать его на месте преступления и попугать. Нет, это, пожалуй, даже опасно - неизвестно, что там у него в голове, у этого Колобка, а с перепугу, ведь, можно, чёрт знает, чего натворить. Оставался третий, самый сложный, но зато и самый эффектный выход. Аполлон тщательно его продумал и всесторонне обосновал.
   Идея заключалась в следующем. У Колобка, наверняка, дома есть уже свой маленький "подвальчик", куда он складирует похищенное у народа добро. Наверняка, есть и потребители. Вот этих-то потребителей Аполлон и решил натравить на изобретательного расхитителя. А для этого необходимо всего лишь каждый вечер, ещё до появления Колобка, менять в его канистре спирт на воду. Таким образом, в "подвальчике" у него крепость ворованной продукции с каждым днём будет падать, и тем быстрее, чем больше он её будет продавать. Можно не сомневаться, что потребители это очень скоро обнаружат. Колобок будет уличён в жульничестве и, с учётом крутых нравов в подобных кругах, скорее всего, будет побит.
   В этом варианте присутствовал элемент риска при замене спирта на воду, но риск, как доподлинно известно, дело благородное.
   И вот, разработав такой хитроумный план действий, Аполлон, как только стемнело, отправился на операцию.
   Уже на подходе к своему спиртовозу, на дороге, ведущей от бардяной ямы - бардохранилища, откуда всё население брало барду для своей скотины, - Аполлон заметил приближающуюся по зигзагообразной траектории человеческую фигуру с вёдрами на коромысле на плече. Обладатель этой фигуры, как видно, тоже заметил Аполлона и свернул с дороги в его сторону. Это был Антон, как обычно, хорошо "поддатый".
   Приблизившись к спиртовозу, Антон обрадованно воскликнул:
   - О, Американец! Что, никак не можешь расстаться со своей лайбой? Она у тебя, святоши, заместо невесты?
   Антон осклабился.
   - Да тормоза что-то барахлят. А завтра пораньше выехать надо - отгрузка, - соврал Аполлон, с неприязнью глядя на Антона.
   - А на хрен тебе тормоза? - задал, как оказалось, риторический, вопрос Антон, и снова заржал. - У меня они никогда и не работали. Они и на хрен не нужны... Али, что, уже с Хутора асфальт проложили? Гы-ы-ы...
   - А ты что это, на ночь глядя, барду таскаешь? Что, трудолюбие, как у ишака? - в свою очередь подковырнул Антона Аполлон.
   Антон опустил наполненные едва ли наполовину вёдра на землю и пояснил, не обращая внимание на издёвку:
   - Да выпить захотелось. Завод хоть и стоит, да, может, ещё бражка осталась. А для конспирации, чтоб баба не возникала, вёдра прихватил. Так она аж обрадовалась, - он снова засмеялся. - Вот бы, говорит, каждый день так барду таскал...
   О том, что эта самая барда - отходы спиртового производства - служит отличной подкормкой для скота, читатель уже знает со слов Наполеона. А поскольку в деревне каждый уважающий себя хозяин - да дело даже и не в уважении, а в мясе, сале, молоке... - держит корову, пару свиней, всякую домашнюю птицу, то для него барда - просто необходимый элемент образа жизни. Вот каждый день в посёлке и начинается, и заканчивается оживлённым движением бардоносов. Скотина, разумеется, предпочитает свежую барду - погорячее и погуще. Ну, а нет свежей, уж какая есть... Ну, а когда завод стоит, то и остатки изо всех бардяных ям идут в ход.
   Вот такая-то старая барда и была у Антона в вёдрах.
   - Я со старой ямы зачерпнул, самой гущи... Так ты за вёдрами пригляди, покуда я в бродильное сбегаю... Ты ж тут ещё будешь?
   Аполлону ничего не оставалось, как согласиться.
   Пока Антон удалялся в направлении заводского корпуса, Аполлон раскидывал мозгами и прикидывал в уме. Если он будет ждать, пока Антон заберёт свои вёдра, то рискует опоздать с подменой содержимого канистры до появления Колобка. Придётся действовать прямо сейчас, не теряя ни минуты. Пока этот алкаш будет искать и пить бражку, нужно успеть провернуть операцию.
   Как только Антон скрылся из виду, Аполлон приступил к делу. Быстренько достал из цистерны полную канистру, слил спирт в принесенное с собой ведро, ещё толком не зная, что будет делать с ним дальше. Ему было даже как-то удивительно - ни с того, ни с сего, целых полведра чистейшего 96-градусного спирта налицо. Вот Колобок! Вот голова! Не голова, а, как говорится, Дом советов!
   Аполлон поставил ведро со спиртом рядом с вёдрами Антона, быстренько сбегал с канистрой к колонке, наполнил её водой. И уже приладив её в цистерне и вынырнув из люка, с ужасом увидел, как размашистой - в стороны - походкой к машине приближается Антон.
   Кубарем скатившись с цистерны на противоположную - туда, где стояли вёдра - сторону, схватил ведро со спиртом и в мгновение ока опустошил его в антоновы вёдра с бардой. И уже с пустым ведром, как ни в чём ни бывало, беззаботно насвистывая, вышел из-за машины, направляясь к колонке.
   Антон, увидев его, крикнул на ходу с досадой в голосе:
   - Ни хрена никого нету, всё закрыто... Слушай, Американец, может, у тебя, случаем, выпить есть?
   - Да нет, Антон, откуда? - вопросом на вопрос ответил Аполлон, уже наполняя ведро водой. - Ты же знаешь - я не пью.
   - Ну, может, тогда закурить хоть есть?
   - Ты что, забыл, я ж не курю.
   - Тебя надо на божницу вместо иконы посадить... - не пью, не курю, баб не ебу... - передразнил Антон, презрительно сплёвывая.
   Аполлон, довольный только что удачно, а главное, вовремя, проведенной операцией даже не обиделся.
   - Чёрт, где ж выпить взять? - размышлял уже сам с собой Антон, поднимая коромысло с вёдрами на плечо.
   - Ну уж не знаю. Это твои проблемы, - сказал Аполлон сочувственно, продолжая радоваться в душе тому, как ловко вышел из положения.
   - Да мои... - проворчал Антон и зателепался к проходной, расплёскивая бардяно-спиртовую смесь из болтающихся на коромысле вёдер.
  
   Когда Аполлон с ведром воды уже пересёк дорогу и подходил к своей кадепе, навстречу ему из-за угла выскочил возбуждённый Антон с коромыслом и пустыми бардяными вёдрами в руке. Он не шёл, а, скорее, бежал в сторону проходной. В свете фонаря, висевшего на ближайшем столбе, Аполлону бросился в глаза радостно-озабоченный вид Антона.
   - Что, решил ещё барды принести, Шурку ублажить? - спросил его весело Аполлон.
   - Угу, - буркнул на бегу Антон, уже пересекая дорогу.
  
   Посреди ночи Аполлон проснулся по нужде. Натянул брюки, взял фонарик и вышел на улицу.
   Свернув за сараи и направившись к уборной, он вдруг услышал позади себя топот ног. Прижался к сараям, повернувшись в сторону шума.
   На дорожке между домами, с той стороны, откуда только что вышел Аполлон, появился Антон с тяжёлыми вёдрами на коромысле на плече, и, пошатываясь, пронёсся мимо сараев, в сторону расположенных за ними погребов.
   - Что это он? - недоумённо пожал плечами Аполлон. - Опять, что ли, белая горячка?
   Позабыв о своей нужде, Аполлон, крадучись, поспешил за Антоном.
   Подойдя к большому, длинному, крытому землёй, сооружению - погребу, рассчитанному на несколько семей, Антон снял вёдра с коромысла и скрылся с ними в общей входной двери погреба.
   Аполлон подкрался к двери, прислушался. Из двери послышались звуки выливаемой из вёдер жидкости. Затем послышались приближающиеся шаги.
   Аполлон спрятался за открытой дверью погреба.
   Антон вышел из погреба, довольно хихикнул, подобрал лежавшее на земле коромысло и поспешил в обратный путь.
   Когда он скрылся из виду, Аполлон вышел из укрытия, включил фонарик и вошёл в погреб.
   В общем "предбаннике" в длинной бетонной стене было пять раскрытых настежь дверей. Аполлон вошёл в одну из них, подсвечивая фонариком.
   На полках стояли стеклянные банки с разносолами. На полу, в отгороженном досками закроме - картошка. Рядом с закромом стояли три деревянные бочки. Аполлон принюхался, подошёл к бочкам. Посветил в одну из них. Бочка до краёв была наполнена бардой. В двух остальных тоже была барда. Аполлон направился в другой погреб...
   Выйдя из общей двери наружу, Аполлон остановился в раздумье, словно рыцарь на распутье. Губы его непроизвольно шевелились:
   - Точно, белая горячка. На этот раз - приступ небывалого трудолюбия. Это ж надо, бедняга работает всю ночь - натаскал почти полтора десятка бочек барды... Они ж бардой провоняются... Как же потом люди будут в них огурцы с капустой солить?..
   Аполлон в задумчивости возвратился к туалету. Пока он, наконец, делал то, для чего, собственно, и проснулся, соображал, как же поступить. "Что же делать? Сбегать за Бобрихой? А может, не надо? Вроде, не буянит... Может быть, пройдёт и так... А то спугнёшь, может, хуже будет... Ещё опять кого-нибудь коромыслом по голове... Лучше не надо".
   Снаружи послышался топот ног.
   "Бедолага, ещё принёс".
  
   А рано утром на центральной площади посёлка разыгралась настоящая трагикомедия. В самые оживлённые утренние часы, когда пастухи - пастухами по очереди были все обладатели крупного рогатого скота, - собирая поселковое стадо, прогоняли его через площадь, а остальное население таскало барду, на площадь выскочила здоровенная чёрно-белая корова Антона и, кидаясь с рёвом во все стороны, стала всё крушить на своём непредсказуемом пути. Бросались врассыпную бардоносы, спасаясь от её рогов и копыт кто куда, летели с грохотом пустые и катились, изливая барду, бывшие полные вёдра, трещали окрестные заборы, металась по площади с рёвом и мычанием крупная рогатая скотина.
   Проснувшийся от этой какофонии, Аполлон выскочил на улицу, и сразу же чуть было не попал на рога Антоновой бурёнки. Успев в последний момент вскарабкаться на дерево, где уже сидело несколько человек, Аполлон никак не мог сообразить, что же такое стряслось. То же самое происходило и с остальными обитателями посёлка, оказавшимися в этот утренний час на площади. Они метались с криками и воплями во все стороны белого света, вскарабкивались на деревья, перемахивали через полутораметровые заборы, и ужас читался на их лицах.
   - Да она ж взбесилась! - вознёсся вдруг над всем этим шумом чей-то истошный вопль.
   Этот клич тут же был подхвачен десятком голосов, и кто-то уже кричал:
   - Тащите ружьё. Её надо пристрелить!
   И в этот момент на площадь выскочил Антон с воинственно воздетым коромыслом в руках. Он со свирепым видом бросился вдогонку за своей коровой, крича на бегу:
   - А-а-а! Скотина! Выпила... Целых два ведра... Убью, сволочь!..
   И сразу же как будто всё стихло, перекрываемое этими страшными угрозами.
   А скотина тем временем, видно, выбившись, наконец, из сил, потихоньку успокаивалась, бегала уже не спеша, пошатываясь из стороны в сторону, и, в конце концов, улеглась прямо посреди очищенной ею от всего живого площади. Тут её и настиг свирепый хозяин.
   - Выпила... Скотина... Два ведра... У-у-у, зараза! - приговаривал он, в ярости дубася коромыслом уже вконец успокоившуюся бурёнку по вздымающимся бокам.
   Вдруг новый истошный крик разрезал начинавшую было устанавливаться тишину:
   - Сволочь! Ты что ж это со скотиной делаешь?! Ты ж её убьёшь!
   Это на площадь выскочила Шурка, жена Антона, и, сотрясая телесами, стремглав бросилась к мужу.
   - Убью! - подтверждая её предположение, продолжал избиение несчастного животного Антон.
   Шурка коршуном налетела на Антона, пытаясь выхватить у него коромысло.
   - Ты что, взбесился, гад? - кричала она, оттаскивая его на коромысле, как на прицепе, от коровы.
   - А-а-а! - вдруг со злобной радостью воскликнул Антон, прекратив упираться. - Это ты ей бражку споила?!
   - Какую бражку? Ты что, спятил? - возмущённо кричала Шурка, продолжая дёргать коромысло.
   - Какую?! Ту, что в коридоре стояла, в выварке!..
   - Так то ж барда была, осёл! Ты что, сам её пить собрался?!
   Вокруг них уже начинал собираться спустившийся с трибун, то бишь, деревьев, народ.
   - А-а-а! - вдруг пуще прежнего рассвирепел Антон. - Два ведра! Градусов тридцать... Споила... Кому?.. Корове... Убью! - уже задыхаясь от ярости, крикнул он, и так дёрнул коромысло, что Шурка, не устояв на ногах, с силой налетела на него всей своей шестипудовой массой, опрокинув несчастного муженька на лежавшую рядом бурёнку. Раздался треск распарываемой материи, сопровождаемый диким воплем Антона, приложившегося задницей к рогам. В следующее мгновение ошалевший от ярости и боли Антон рванулся вперёд, колыхнув засевшими в его штанах рогами голову тяжко вздыхавшей во сне их обладательницы. Раздался новый треск рвущейся материи, и над окрестностями разнёсся новый воинственный клич:
   - Убью, скотина! У-у-убью!
   Зрители, сгрудившиеся вокруг, замерли.
   Шурка, с испуганным лицом, выпустила свой конец коромысла и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, с криком "спасите" бросилась по улице. Вслед за ней, с коромыслом в руках и с совершенно голой кровоточащей задницей, живописно выглядывающей из разорванных штанов, понёсся её благоверный.
   Ещё долго то в одном, то в другом конце посёлка слышалось грозное:
   - Убью!.. Два ведра бражки... Скотина!..
  
   Ночью же, накануне этих событий, произошло вот что. Антон не зря спешил за новой порцией барды, да ещё в радостно-возбуждённом состоянии. Дело в том, что, уже доставив те два ведра бардяно-спиртовой смеси домой и собираясь вылить их в корыто поросятам, он вдруг унюхал такой родной и желанный запах, исходивший от вёдер. Тут же, мучимый алкогольной жаждой, отхлебнув из одного из них, затем из другого, Антон обнаружил, к величайшей, разумеется, радости, что в вёдрах у него не совсем барда, скорее, даже, совсем не барда, а бражка. Да причём не какая-нибудь, а крепчайшая, как минимум, на вскидку, градусов так тридцати.
   Ещё не веря своему счастью, и ещё разок приложившись к одному из вёдер, он стал лихорадочно соображать, откуда же свалилась на него такая удача. Через несколько минут его просветлённым чудесной бражкой мозгам стало всё ясно, как божий день. Эту барду-бражку он зачерпнул из старой бардяной ямы, которой давно уже никто не пользовался. А туда, оказывается, какая-то смена ухнула не барду, а бражку, а может, даже и спирт.
   Так рассуждал пьяный от счастья Антон. Он ещё раз отхлебнул из обоих вёдер и, удостоверившись, что это не сон, вылил их содержимое в стоявший в коридоре бельевой бак, или, попросту, выварку, и помчался за новой партией чудо-бражки. Бережно, стараясь не расплескать ни капли, носил он её из той ямы домой, пока не заполнил все бывшие в наличии ёмкости: кастрюли, баки, корыта, чугунки... даже ночной горшок своего малолетнего отпрыска. А в яме оставалось ещё много... Тогда он вспомнил, что в его погребе, а также в соседских, стоит десятка полтора уже опустевших от зимних разносолов деревянных бочек и кадок, дожидающихся сезона заготовок. Всю ночь, не отдыхая ни минуты, таскал он тяжёлые вёдра, опорожнял их в бочки, и снова нёсся на завод... В один из таких рейсов с ним и столкнулся вставший по нужде Аполлон, и спросонья в душе оклеветал своего соседа, приписав ему новый приступ белой горячки...
   Спустя какой-то час-другой жена Антона Шурка, подоив утром корову, споила ей стоявшую в коридоре в выварке барду, и выгнала свою бурёнку на призывный клич пастухов, собиравших стадо. А сама пошла на расположенные невдалеке грядки, нарвать к завтраку лучку и редиски.
   В это время принёс очередную порцию барды Антон и, опорожнив вёдра в погребе, заглянул в коридор, хлебнуть с устатку молока - он вовремя сообразил, что, ежели бы подкреплялся чудо-бражкой, то не смог бы сделать её годичных запасов по причине преждевременной временной нетрудоспособности. Увидев пустую выварку, он остолбенел. И тут с площади до него как раз и донёсся шум, учинённый его бурёнкой. Антон тут же всё понял и, в ярости схватив коромысло, помчался на площадь...
   Но самый страшный удар его ожидал потом, когда он обнаружил, что те, скормленные корове, два ведра бражки были единственными с градусами. Остальные же все, так старательно, в поте лица сделанные, запасы оказались обыкновенной, к тому же уже давно прокисшей, бардой.
   Единственным утешением для Антона оказалось лишь произведенное хулиганистой поневоле коровой вечернее молоко, да и то градусов в нём было маловато для такого закалённого самогоном и бражкой организма как Антонов.
  
  
   Глава 16
   Интервью центральной прессе,
   или Попытка изнасилования
  
   В воскресенье, возвратившись накануне из Хутора после отгрузки спирта на станции глубокой ночью, Аполлон проснулся ближе к полудню. Тут он обнаружил, что нестерпимо болел палец на левой руке, который случайно попал под рычаг ручного насоса, которым Хома перекачивал спирт из хранилища завода на базе станции в железнодорожную цистерну. Палец распух и посинел, и был похож на сардельку, как минимум месяц провалявшуюся в холодильнике. "Схожу к Бобрихе, - решил Аполлон, - пусть посмотрит". На всякий случай полив палец из флакона "Тройного" для обеззараживания, и смазав его обильно зелёнкой для дезинфекции, Аполлон, вовремя сообразив, что в воскресенье медпункт не работает, отправился к Бобрихе домой.
   Бобриха ощупала толстый и зелёный палец, который теперь больше был похож на огурец, чем на конечность передней конечности, со всех сторон, потом покрутила его во все стороны, отчего бедный Аполлон чуть не потерял сознание, пожевала и изрекла:
   - Зря вы его зелёнкой намазали - не видно натурального цвета, что затрудняет постановку диагноза... Похоже, перелом средней фаланги. Завтра поедете в Сенск, в больницу, сделаете рентген. Я дам направление... И где это вас угораздило? - спросила она, приложив к "огурцу" валявшуюся на подоконнике половинку деревянной бельевой прищепки и накладывая бинт.
   - Угораздило... - уклончиво протянул Аполлон, не имея ни малейшего желания вдаваться в подробности.
   - А чего это вы, молодой человек, так наодеколонились? Никак завлечь меня хотите? - неожиданно, как бы кокетливо улыбнулась Бобриха, протягивая пациенту направление.
   - А что? Вы ещё хоть куда, - через силу улыбнулся Аполлон жующей фельдшерице.
  
   Когда Аполлон подходил к своей кадепе, заметил, что от проходной навстречу ему направляется какая-то дама, явно по подсказке стоявшего на крыльце проходной Атавизьмы.
   - Вы Аполлон Иванов? - с милой улыбкой, несколько низковатым голосом, не вязавшимся с довольно приятной внешностью, спросила дама, скользнув взглядом по внушительному марлевому свёртку на левой руке Аполлона.
   Аполлон окинул её изучающим взглядом. На вид дамочке было лет тридцать пять, невысокого роста, тёмные распущенные волосы, густой макияж, сочно накрашенные губы, одета явно по-городскому, но просто: незатейливые босоножки, длинная тёмная юбка, просторный светлый лёгкий свитер, под которым угадывались солидные груди, сумочка на плече...
   - Иванов, - поправил, наконец, Аполлон.
   - Простите, Иванов, - охотно согласилась дама, - просто мне вас представили как Иванова.
   Аполлон заметил, как у дамы чувственно раздуваются ноздри, втягивая исходящий от него аромат. "А она - ничего, - подумал он, - довольно сексуальна".
   - Моя фамилия Сидорова. Александра Егоровна Сидорова. Собственный корреспондент журнала "Пищевая промышленность", - представилась дама.
   - И зачем это я понадобился пищевой промышленности? - сострил Аполлон, улыбаясь.
   - Как, вы ещё спрашиваете? А это что?
   Она вытащила из сумочки "Зарю коммунизма", развернула и указала не в меру наманикюренным ногтем на один из заголовков. Аполлон узнал уже знакомого ему "Наследника Александра Матросова". Он вспомнил Вишневского, и ему стало не очень хорошо.
   - Я уже давал интервью, - сухо сказал он, нахмурившись.
   - Возможно. Но не в "Пищевую промышленность", - резонно заметила Сидорова. - И, вообще, как-то нехорошо получается, мы - центральный отраслевой журнал, узнаём в последнюю очередь, что в нашей индустрии работают такие герои... - она кивнула на его забинтованный палец.
   "Ну, началось, - с грустью и раздражением подумал Аполлон. - Не отвяжется, ведь... Если у неё такой же темперамент, как у Вишневского, лучше разговаривать с ней подальше от заводских ворот".
   - Хорошо, идёмте, - он указал на дверь своей кадепы, пропуская корреспондентку вперёд.
  
   Пока корреспондентка осматривала обстановку - собственно, чего там осматривать-то, - Аполлон наполнил водой и включил электрочайник.
   - Как скромно, оказывается, живут герои, - не то сочувственно, не то восхищённо - всё равно фальшиво, произнесла Александра Егоровна, садясь, наконец, на предложенный ей стул.
   - В тесноте, да не в обиде, - блеснул Аполлон своими познаниями в русском фольклоре. После энергичного диагностирования травмы Бобрихой палец болел ещё сильнее, и у Аполлона не было особого настроения на любезности даже со столь приятной собеседницей.
   - Да-да, конечно, - улыбнулась корреспондентка.
   - Ну, что вас интересует, Александра Егоровна? - спросил он, в упор глядя на Сидорову.
   Памятуя о своей, чуть не закончившейся трагически, встрече с Вишневским, на этот раз он решил взять нить разговора в свои руки, ни на какие провокации не поддаваться, никакие просьбы не выполнять, и, вообще, сидеть как вкопанному и быть начеку.
   - Скажите, пожалуйста, Аполлон...
   - Можно просто Аполлон, - упредил её Аполлон, - не Бельведерский, не "Союз - Аполлон", а просто Аполлон.
   Сидорова улыбнулась.
   - Скажите, Аполлон, вы ведь недавно работаете на заводе?.. Я приехала вчера утром, но вас не застала - вы уже уехали на станцию. Я разговаривала со многими людьми. Вас, оказывается, все уже знают. Как вам удалось так быстро завоевать расположение товарищей, да и, вообще, всех односельчан?
   - Особых усилий я не прилагал. Как-то всё само собой...
   - Может быть, вы расскажете, как всё произошло... Вообще-то, я уже слышала эту историю. Но мне хотелось бы услышать её от самого героя.
   "Хм, представляю, чего тебе наговорили".
   - Вот что, Александра Егоровна...
   - Можно просто Саша.
   "Ишь ты. Просто Саша. OK!"
   - Вот что, Сашенька, есть в "Заре коммунизма" спецкор по фамилии Вишневский. Вы, случайно, не знакомы?
   - Нет.
   - Так вот. Он знает обо мне больше, чем я сам. Я думаю, может быть, вам лучше договориться с ним?
   - Ну что вы! Вы меня просто оскорбляете. Да вы не беспокойтесь, Аполлон, я вас долго не задержу.
   - Тогда учтите, что могут быть, мягко говоря, разночтения в том, что я вам сейчас скажу, и что будет написано в статье Вишневского.
   - Ну, я полагаю, это не так уж страшно. Как-нибудь разберёмся.
   Аполлон не стал больше тянуть резину, и за чаем с остатками "дубового" - пусть знает, что едят герои - "Красного мака" поведал, как всё было, то есть, что ударился головой в тумане о какую-то балку и больше ничего не помнит. Во всяком случае, никакого флагмана пищевой промышленности он не собирался спасать. Но корреспондентка оказалась настырной, не отступала и продолжала задавать всякие наводящие вопросы, которые настроили Аполлона весьма недружелюбно по отношению к ней. Впрочем, этот настрой он держал в себе и не подавал виду. В конце концов, они сошлись на взаимоприемлемом варианте, который кратко можно выразить следующей расхожей фразой: "Так на моём месте поступил бы каждый". Биографию же свою Аполлон сообщать наотрез отказался, сказав только, что приехал из Закидонска.
   Когда разговор подходил к концу, раздался робкий стук в дверь.
   Аполлон впустил стучавшего. Это оказался Петя, как всегда, при полном параде. В руках у него был какой-то серый свёрток, а сам Петя был явно чем-то озабочен. Увидев корреспондентку, Петя расплылся в своей привычной простоватой улыбке.
   - И-най и-най, - сказал он, обращаясь к Сидоровой, не переставая при этом цвести, как майская роза.
   Сидорова непонимающе смотрела на него, завороженная внушительной коллекцией значков и медалей на его груди.
   - Он говорит: "Добрый день", - пояснил Аполлон.
   - А-а-а, - Александра Егоровна приветливо заулыбалась Пете, - добрый день.
   - Познакомьтесь, это Петя. Он лучший мойщик... я думаю, во всей отрасли, и как раз был на смене в ту ночь вместе со мной. Вам просто повезло. Я думаю, ему есть, что вам рассказать, - решил Аполлон поиздеваться над своей - фактически - коллегой. "Вот комедия будет!"
   Александра Егоровна обрадовалась новому собеседнику, и рассматривала его с заинтересованным видом. Не было сомнений, что и сама корреспондентка приглянулась Пете. Он не отрывал от неё жадных глаз. Раз попробовав женщину, да ещё какую!, он воспылал неуёмной страстью ко всему женскому полу. Казалось, он позабыл, зачем пришёл.
   - Петя, ты по делу пришёл? - вывел его из сладкого оцепенения Аполлон.
   - И-най и-тай, - утвердительно закивал головой Петя, и начал разворачивать свёрток.
   Свёрток оказался обыкновенным рабочим халатом, точь-в-точь таким самым, какой висел у Аполлона на вешалке - придя из больницы, герой как повесил его, так всё забывал занести сдать Михаилу Ивановичу.
   Развернув халат, Петя сунул в его карман руку и извлёк оттуда металлическую продолговатую плоскую штучку с квадратным отверстием посередине. Аполлон сразу узнал этот предмет: это была ручка от вентиля подачи пара, которой он пользовался на смене, с характерной вмятиной от какого-то случайного удара. Но как она оказалась в кармане Петиного халата?
   Петя, видя недоумение на лице Аполлона, принялся объяснять эту метаморфозу, достав из кармана своего кителя какую-то маленькую гаечку, усиленно при этом жестикулируя и показывая на Аполлонов халат, висевший у двери. Аполлон подошёл к халату, сунул руку в карман и извлёк на свет божий... коста-риканскую пятиколоновую монету, к гербу которой был припаян шляпкой маленький болтик. При виде этого блестящего никелевого кругляшка Аполлон вылупился на него с выражением крайнего недоумения, а Петя пришёл в неописуемый восторг.
   - И-най, и-най и-тай, - радостно-возбуждённо повторял он, забрав у Аполлона монету и прикрепляя её с помощью гаечки себе на грудь.
   Закончив привинчивать к кителю новоиспечённый "орден отличника", Петя выпятил грудь и с гордостью посмотрел на корреспондентку.
   - Как твой... орден оказался в моём халате, Петя?
   Этот вопрос вырвался у изумлённого Аполлона непроизвольно. Подспудно он чувствовал, что знает ответ на этот вопрос. Просто вопрос этот свалился, как снег на голову. Но Петя уже был рад стараться растолковать непонятливому товарищу, как всё это случилось. Как профессиональный мим, приговаривая, правда, "и-най, и-тай", красноречивыми, недвусмысленными жестами он разыграл целый спектакль, выступая одновременно в нескольких ролях. Вот он открывает импровизированную дверь, делает удивлённый вид. Потом, указав на Аполлона, садится на стул и раскорячивает ноги. Указав с радостной улыбкой на корреспондентку, подносит свёрнутую в трубку руку ко рту и, выразительно причмокивая, делает сосательные движения. Вот встаёт и, приняв бравый вид, по очереди указав на Сидорову и на себя, делает весьма выразительные и сексуальные толчки тазом вперёд-назад...
   Аполлон, до этого как завороженный следивший за этим действом вместе с раскрывшей рот корреспонденткой, пришёл, наконец, в себя и заорал:
   - Всё, всё, Петя! Я всё понял. Хватит, хватит!
   Петя прекратил вихляться, радостно улыбаясь.
   Аполлон, действительно, всё вспомнил. Выходя из бани в ту злополучную ночь, оставляя Петю ублажать Катю, он по ошибке и временному слабоумию надел не свой халат, а, как теперь выяснилось, Петин. Да это и не мудрено было сделать - у большинства работников на заводе были универсальные, одного, как шутили, пятьдесят последнего размера, халаты.
   Он посмотрел на корреспондентку, пытаясь определить, поняла ли она что-либо из Петиного представления. Сидорова, конечно, человек посторонний, она только и знает, что о подвиге. А вот будь на её месте здесь и сейчас Зинка, та бы поняла, что всю кашу, в общем-то, сам герой и заварил. У Аполлона даже мурашки по коже побежали от такой мысли - уж Зинка бы его прославила...
   Корреспондентка растерянно улыбалась. Аполлон не заметил в этом растерянном выражении лица слегка нахмуренных бровей - верного признака напряжённой работы мысли.
   - Ну, так вы возьмите у Пети интервью, Александра Егоровна, - незаметно для самого себя снова перешёл на официальный тон Аполлон. - А я тем временем сбегаю на завод, халат и эту ручку отнесу, а то опять забуду, - поспешил он сменить тему разговора.
   - Да-да, конечно, - радостно встрепенулась корреспондентка.
   - Чаю ещё с Петей выпейте... Садись, Петя... Ты никуда не спешишь?
   - И-най и-тай и-най, - ответил Петя, усаживаясь за стол.
   - Ну вот и прекрасно. Поухаживай за дамой.
   Аполлон включил чайник, взял принесенный Петей халат, ручку, и вышел.
  
   На обратном пути он задержался на проходной у Атавизьмы. Тот предложил выпить с ним чаю с бубликами. Аполлон не стал отказываться. Он не спешил прервать "интервью" Саши с Петей. Что Петя превратит интервью в интервенцию он уже не сомневался, и даже как-то злорадствовал по этому поводу. Надо же было получить какую-то компенсацию за учинённые Вишневским мучения. Все они, корреспонденты эти, одним миром мазаны. У Аполлона даже как-то вылетело из головы, что он и сам относился к этому зловредному племени.
   - Ну что, дал ей енту интерью? - спросил Атавизьма, с шумом отхлебнув крепкий чай из гранёного стакана.
   - Дал. Теперь Петя даёт, - ответил Аполлон, разгрызая бублик.
   - Ха-ха-ха. Он ей даст. Он таперича на всех баб кидается, как выпимший кобель. Как Катерину Вторую попробовал, так петух-петухом ходит, атавизьма на теле социализьма!
   - Какую Екатерину вторую? - не понял Аполлон.
   Атавизьма нащупал бубликом в глубине своего рта последние зубы, хрумкнул, и ответствовал вперемешку с жеванием, почти как Бобриха:
   - Как енто какую? Катьку Тенькову. Её Бочонок так прозвал. Он же ж у нас вумный. Говорит, царица такая была... Блудливая точь-в-точь как Тенькова.
   Аполлон промолчал. Ему было обидно за Катю, но вымещать свою обиду на хромом старике... А потом, Екатерина Великая это, всё же, не какая-нибудь старуха Изергиль. Ну, вот, если б его самого, к примеру, Джорджем Вашингтоном обозвали, или Авраамом Линкольном, чего ж тут обидного?
   - Расфуфырилась как! Как яйцо на Паску. Тьфу! - презрительно сплюнул Атавизьма.
   - Кто? - рассеянно спросил Аполлон, за своими мыслями не совсем вникнув в ход мыслей старого деда Семёна.
   - Как енто хто? Корреспондентка ента, атавизьма на теле социализьма, - заключил старик, не подозревая даже, какая злокачественная "атавизьма" красуется на конкретном месте буйно цветущего тела, а именно, на стуле прямо напротив него. - Давай ещё по стаканчику, Мериканец, - предложил он, разгладив усы.
   После второго стакана чая, сверившись с часами, Аполлон решил, что пора.
  
   Войдя в коридор, он услышал за внутренней дверью шум борьбы, напряжённое пыхтение, сопение, приглушённые сдавленные крики. "Как в пещере циклопа", - вспомнил он рассказанный недавно Васей анекдот. Речь в анекдоте шла о международном конкурсе на алкогольную выносливость. Задача перед участниками этого своеобразного триатлона стояла почище классической триатлоновской: нужно было выпить бочку вина, затем выколоть единственный глаз циклопу, а вслед за тем - изнасиловать японку-каратистку. Выступавший первым англичанин был уже готов, не осилив и половины бочки. Француз вырубился, когда в бочке ещё оставалось пару вёдер. Американец опустошил-таки бочку, но свалился, не дойдя двух шагов до пещеры циклопа. Русский выпил всю бочку, вполз на карачках в пещеру, и через несколько минут оттуда вылетели его свежеобглоданные косточки. Последним выступал грузин. Он осушил бочку, вошёл в пещеру к циклопу. И вскоре оттуда донеслись как раз все те звуки, которые Аполлон услышал, стоя у двери своих апартаментов. Через некоторое время из пещеры, пошатываясь, вышел грузин: "Ну, где эта каратистка, которой глаз нужно выколоть?"
   Аполлон ещё некоторое время поколебался, стоя у двери - не рано ли входить? Можно, ведь, вспугнуть в самый ответственный момент... Но, сделав справедливое заключение, что корреспонденты народ, ведь, такой - могут бедного Петю и посадить, решительно открыл дверь.
   В кухне пред очи Аполлона предстал настоящий погром: всё, что раньше находилось на столе - чайник, стаканы, "красные маковины", было разбросано по полу. Там же, на полу, в грязной луже с заваркой валялись сумочка, пышные волосы Сидоровой и, неизвестно откуда появившийся, небольшой резиновый мячик.
   Звуки борьбы доносились из спальни.
   Аполлон заглянул в проём.
   Корреспондентка с задранной на голову юбкой стояла раком, упершись локтями в кровать. Петя прочно удерживал её в этом положении, прижав её стриженый затылок одной рукой к подушке. Александра Егоровна конвульсивно дёргалась, пытаясь освободиться, но борющиеся относились к разным весовым категориям, и их силы были явно не равны.
   Петя слегка отстранился, свободной рукой остервенело дёргая свой ремень, в попытках расстегнуть его. Разгорячённый насильник был просто разъярён. Продолжая одной рукой вдавливать в подушку голову сдавленно хрипящей Сидоровой, второй он, наконец, спустил свои штаны вместе с трусами. Проделывая этот стриптиз, Петя, на зависть профессионалам этого искусства, весьма изящно вихлял своим упитанным задом, и расположившиеся там кочегары с энтузиазмом, но довольно беспорядочно шуровали лопатам в расщелине между Петиных ягодиц. Петин могучий член упёрся головкой в плотно сжатые, худые и обильно поросшие волосами ляжки корреспондентки.
   Теперь Петя пытался стащить трусы уже с неё. При этом он приказным тоном выкрикивал:
   - И-най! И-най!
   " Снимай! Снимай!" - по инерции перевёл Аполлон, глядя с раскрытым ртом на все эти действия Пети, и на чудесное преображение корреспондентки центральной прессы.
   - И-най, и-най?! И-тай!
   "Чего ты, дура, ломаешься, целку из себя строишь?! Я же первый парень на деревне!"
   Тут вдруг откуда-то из-под груди Александры Егоровны выпрыгнул второй мячик, точь-в-точь как тот, который валялся на кухне.
   "Что за чертовщина?" - недоумевал Аполлон, следя с отвисшей челюстью за происходящим.
   В это время Пете, наконец, удалось спустить с корреспондентки трусы, в которых уже успел запутаться его собственный член. Выпутывая его, Петя, видимо, ослабил хватку, и Сидорова энергично задёргала такой же волосатой и худой, как и ляжки, задницей. При этом ноги её раздвинулись, и, вконец сбитый с толку, Аполлон узрел в этом пространстве свисавшую прямо под ягодицами увесистую мошонку. "Боллс!" Он ещё некоторое время как завороженный смотрел на это уникальное природное явление, пока оно не скрылось за освободившимся, наконец, из пут громадным Петиным членом. И только тут Аполлон вышел из оцепенения.
   - Стой, Петя! - истошно заорал он, как будто бы Петя собирался вонзить своё монументальное орудие не в задницу Сидоровой, а в его собственную. - Стой, Петя! Это ж мужик!
   Петя, услышав откуда-то со стороны внезапный пронзительный крик, вздрогнул, испуганно повернул голову.
   - Ты посмотри, Петя, это ж мужик! - уже более спокойно прокричал Аполлон, указывая на волосатую промежность Сидоровой-Сидорова.
   Петя ещё некоторое время с недоумевающим взглядом соображал, что же такое происходит, потом отстранился от своей жертвы, взглянул на её оголённую нижнюю половину. Жертва в это время, освободившись от мёртвой Петиной хватки, слегка выпрямилась и уже нашаривала руками спавшие на колени трусы. Но Петя, проверяя Аполлоново открытие, запустил руку ей между ног и так дёрнул обнаруженное там хозяйство, что вконец измученная жертва взвыла нечеловеческим голосом, опять уткнулась головой в подушку и застонала.
   Увидев в своей руке сугубо мужские принадлежности, Петя ошалело замотал головой, не находя, видимо, более подходящего способа для выражения своего негодования, затем повернул голову к Аполлону.
   - Обыкновенный трансвестит, - пояснил изумлённому насильнику уже успевший прийти в себя Аполлон.
   - И-най? - переспросил Петя, с наивным видом уставившись на Аполлона.
   - И-най! - неожиданно для самого себя ответил Аполлон, и кивнул вдобавок головой.
   На глазах у него Петя озверел. Схватив в охапку так и не успевшего натянуть трусы Александра Егоровича, и путаясь в своих штанах, он вывалился с ним за дверь.
   Аполлон подобрал парик, мячики, сумочку и выбросил всё это вослед им с устным сопровождением:
   - Гомик несчастный!
  
  
   Глава 17
   Донесение агента Гномика
  
   Билл Гейт с папкой в руке и Майк Леджер со своим неизменным портфелем остановились у двери в приёмную шефа. Билл взялся за ручку двери, но Майк, у которого был весьма скверный вид: бледный, под глазами синие мешки, остановил его:
   - Подожди, Билли... Понюхай.
   Майк сунул под нос Биллу свою лысину.
   - Майк, ты чего?.. Зачем это? - недоумённо уставился на блестящую черепушку приятеля Билл.
   - Ну понюхай, чего тебе стоит... Чем пахнет?
   Билл, словно гончая, обнюхал лысину Майка, поморщился.
   - Да воняет какой-то хреновиной...
   - Воняет? Хреновиной? - в голосе Майка слышалась озабоченность. - Не мочой, случайно?
   Билл удивлённо посмотрел на Майка.
   - Каким-то вонючим дезодорантом... А чего это твоя лысина должна вонять мочой? Ты что, моешь голову в унитазе?
   - Да нет... Всё гораздо сложнее... Ты знаешь, Билли, если бы я не был уверен, что наш агент 69 находится сейчас в России, я бы подумал, что он на днях хорошенько поработал с моей Кэт.
   - То-то, я смотрю, выглядишь ты так, словно тебя только что вынули из мусорного бака, - противно хихикнул Билл.
   - Да-а-а... Тебе бы так! По сравнению с тем, что вытворяла этой ночью Кэт, ваш с Джуди пинг-понг - детская забава... А под утро захотелось ей оросить меня с ног до головы "золотым дождём"... Если учесть, что она перед этим выпила несколько банок пива... Словом, я попал под ливень... с грозой...
   - Ладно, Майк, - отсмеявшись, сказал Билл, - утешайся тем, что и в России с этим дела налаживаются... Не зря мы с тобой страдаем... Пошли, шеф ждёт.
  
   Увидев входящих в кабинет Билла и Майка, шеф встал из-за стола и направился им навстречу.
   - Рад вас видеть, господа. Прошу.
   Если у шефа и было неважное настроение, то с появлением в кабинете сотрудников, ответственных за выполнение первого этапа операции "Многочлен", оно явно пошло в гору. Он поздоровался с вошедшими за руку, как со старыми друзьями, проводил до стола.
   - Я думаю, вы пришли не просто для того, чтобы засвидетельствовать мне своё почтение и выкурить по паре сигарет... и... высосать пару леденцов? - задал чисто риторический вопрос шеф, усаживаясь за стол и закуривая.
   Буль отказался от предложенной сигареты, достав пачку своего любимого "Беломора". Ну, а Леденец, естественно, отправил в рот леденец и вытащил из своего портфеля тоненькую папку.
   - Что? Неужели уже есть информация о работе агента 69?
   - Кое-что имеется, - загадочно улыбнулся Леденец, раскрыл папку и извлёк из неё уже знакомый читателю номер "Зари коммунизма" с заметкой Глисты и лист бумаги с набранным на компьютере текстом.
   - Что это за листовка? - шеф взял в руки газету, по слогам прочитал русское название. - Что-то, связанное с коммунизмом... Это оттуда?
   - Оттуда... Там, на обороте, статья. Обведена красным карандашом, - подсказал Леденец и протянул шефу лист с текстом, - а это перевод.
   Шеф развернул газету с любопытством первооткрывателя, нашёл указанную статью, попытался прочитать заголовок, но, так как познания в русском языке у него были весьма слабые, оставил это безнадёжное занятие со словами:
   - Эти их иероглифы для меня хуже китайских... Дай-ка мне перевод.
   Прочитав английский текст заметки Лопаткина, он, как бы не веря своим глазам, пробежался ими по бумаге ещё раз. Лицо его приняло недоумённое выражение.
   - Что-то я не очень понимаю. Его, что, посылали туда подвиги совершать? Насколько я помню, мы несколько изменили первоначальный план. Поскольку он сам изъявил желание обосноваться в этой, как её?.. - шеф заглянул в перевод, - ...Синели, ему не было никакой нужды не только совершать свои героические поступки, но даже ударно трудиться. Мы и так с самого начала знали, где он.
   - Совершенно верно, - подтвердил Леденец. - Как только он пересёк границу России, мы сразу же по своим старым надёжным каналам стали получать эту "Зарю коммунизма". И агенту 69 никаких указаний насчёт ударного труда и, тем более, насчёт подвигов, естественно, не давали. Он поехал как кошка, которая гуляет сама по себе - живи, как хочешь, делай, что хочешь. Ну, вот он и наделал.
   Шеф явно был недоволен таким началом операции, но его гнев сдерживал очень уж спокойный, и даже, можно сказать, весёлый вид сотрудников, хотя Майк выглядел неважно.
   - Это что же получается? Вместо того, чтобы подрывать устои существующего в России режима, мы их укрепляем?
   - Как раз наоборот - начало операции превзошло все наши ожидания.
   Это в разговор включился Буль Гейт.
   - Сразу же по получении этой информации, - он кивнул на лежащую на столе "Зарю коммунизма", - в Синель с проверкой был направлен наш агент. Это было предусмотрено планом операции. Сегодня мы получили подробный отчёт о проделанной работе.
   Полковник извлёк из своей папки несколько скреплённых между собой листков с грифом "Совершенно секретно" и протянул их шефу.
   - "Отчёт о выполнении задания под кодовым названием "С2Н5ОН", - прочитал шеф и вопросительно посмотрел на полковника. - Это ещё что за ребус?
   - Это не ребус, это формула этилового спирта.
   - Хм... Неплохо придумано.
   Шеф воткнул в пепельницу недокуренную сигарету и углубился в чтение.
   Содержание этого документа представляет определённый интерес и для читателя, а потому просто необходимо привести его здесь полностью и в авторской редакции, несмотря на гриф совершенной секретности.
   "Получив задание Центра проверить достоверность информации, содержащейся в статье "Наследник Александра Матросова" за подписью секретаря первичной партийной организации Синельского спиртзавода И. Лопаткина, помещённой в Сенской районной газете "Заря коммунизма", я посетил Синель под видом корреспондента журнала "Пищевая промышленность" Сидоровой Александры Егоровны, и в результате кропотливого двухдневного расследования установил следующее:
   "Временный выход из строя оборудования из-за халатности обслуживающего персонала", как указано в статье, на самом деле являет собой крупнейшую не только в истории завода, но и во всей отрасли, аварию за все послевоенные годы - взрыв парового котла, повлекший за собой остановку производства стратегически важного продукта на десять дней, и убытки, по подсчётам специалистов, на сотни тысяч рублей..."
   Тут мы прервёмся вместе с шефом, который оторвал голову от донесения и спросил:
   - Это сколько же в долларах?
   - Сотни тысяч, - ответил Майк, - если по их курсу в девяносто копеек за наш бакс.
   Шеф довольно хмыкнул и снова погрузился в чтение:
   "...Статья же основана на выводах правительственной комиссии и следственных органов, работавших несколько дней безвылазно в складе готовой продукции, так называемом "подвале", что подтверждено несколькими независимыми источниками. Поэтому вышеуказанная статья на самом деле является дезинформацией..."
   - Это они умеют, - прокомментировал шеф. - Впрочем, как и мы...
   "...В результате опроса населения, особенно работников завода, мне удалось установить достоверную картину, отображающую настоящую причину аварии.
   В момент аварии шесть работников ночной смены, а именно, сменный химик Тенькова Екатерина, кочегар Митрофанов Александр, помощник кочегара Вася, мойщик Петя, электрик и слесарь - оба Николаи отсутствовали на своих рабочих местах по причине того, что все шестеро более часа занимались групповым сексом в заводском душе. Поскольку кочегар и его помощник не желали отвлекаться от занятий сексом, перед уходом в душ они так раскочегарили топку, что котёл не выдержал неимоверно поднявшегося давления пара и взорвался в самый разгар вышеупомянутого группового сексуального акта. Варщик же Аполлон Иванов (ныне - шофёр спиртовоза), о котором идёт речь в статье, был найден с разбитой головой (разбита она у него была заблаговременно шофёром того же завода Антоном, периодически страдающим белой горячкой по причине неумеренного употребления алкогольных напитков, в основном, самогона и бражки) возле разварников, которые он обслуживал. Таким образом, он оказался единственным пострадавшим, и возведен в сан героя. Но на самом деле как раз вышеупомянутый Аполлон Иванов и является главной, скрытой, причиной аварии. При опросе немого мойщика Пети выяснилось, что вышеуказанный сеанс группового секса затеял именно Аполлон Иванов, а уже затем в него включился сам Петя и все остальные. Так как Петя не умеет ни говорить, ни писать, и к тому же не желал уступать славу первого парня на деревне Аполлону Иванову, он, естественно, не мог, да и не хотел, никому сообщить, что зачинщиком вакханалии, приведшей к крупнейшей в отрасли аварии, на самом деле является не он, как считают все сельчане, а Аполлон Иванов, который очень хитро всё рассчитал и умело законспирировал..."
   Тут шеф поднял ликующее лицо от донесения агента Гномика и чуть ли не запрыгал от радости:
   - Молодец!.. Жучок наш колорадский... А как этот ваш агент смог опросить этого Петю, если он немой, да к тому же не умеет ни читать, ни писать?
   - Мы очень тщательно подбираем свою агентуру, - ответил Билл, и с гордостью добавил: - Любой наш агент может разговорить не только простого здорового немого, но и самого молчаливого безграмотного глухонемого сумасшедшего, находящегося в глубокой коме!
   Шеф снова погрузился в чтение:
   "...Мне же удалось установить этот никому не известный факт благодаря очной ставке бывшего варщика Иванова и мойщика Пети, которая состоялась впервые после аварии в моём присутствии. Достоверность этой информации косвенно подтверждается личностью Иванова - он настолько старается быть привлекательным для женщин, что всегда находится в обильно наодеколоненном состоянии.
   Агент Гномик".
   Конечно, агент Гномик не упомянул и полусловом о своём провале со сменой пола, о том, что очная ставка в его присутствии едва не закончилась для него потерей заднепроходной девственности и превращением из Гномика в гомика.
   Когда шеф дочитывал последние строки донесения, его уже просто распирало ликование. Как же, не прошло и двух недель после засылки в Россию экспериментального агента, а уже есть такой умопомрачительный результат! И главное, никаких усилий Центра, работа идёт как бы сама собой.
   - Парфенон! - воскликнул шеф с лицом, помолодевшим лет так на пятнадцать. - Как там говорят русские: "Дела идут, контора пишет?"
   - Сторож спит, а служба идёт, - поправил Билл.
   - Вот именно... И это он натворил с разбитой головой! А что будет, когда выздоровеет?
   Оба сотрудника скромно пожали плечами.
   Ох, хитрецы! Теоретические выкладки этих ребят получили такое подтверждение, которое не могло присниться даже в самом радужном сне... хм, самому крепко спящему сторожу...
   Шеф ещё раз пробежал доклад удовлетворённым взглядом.
   - Поздравляю! - сказал он, закончив чтение и пожимая по очереди руки, теперь уже не было никаких сомнений, своих лучших сотрудников.
   И уже с едва сдерживаемым ликованием в голосе, выразил свою похвалу в усиленном виде:
   - Полнейший Парфенон! В изначальном состоянии! В расцвете сил!
   Двое, находившихся в кабинете, закурили, а третий засосал. Все расслабились, лица у всех сияли.
   - А что это за стиль доклада такой у вашего Гномика? Как роман какой-то написал... - произнёс, наконец, шеф после долгой паузы.
   - Он по профессии журналист, недавно завербован. Ещё не приобрёл опыта, - пояснил Майк.
   - Ничего, научится. А молодец! Сообразил под женщину законспирироваться... Такое запутанное дело раскрутил... Надо бы его поощрить...
   В это время из селектора раздался голос секретарши:
   - Поступила срочная информация для полковника Гейта.
   - Я предупредил в отделе, что, если будет информация по "Многочлену", немедленно сообщить, - пояснил полковник.
   - Отлично. Давайте её сюда, - скомандовал шеф секретарше.
   Дверь тут же открылась, и вошла секретарша с большим запечатанным конвертом в руке.
   Шеф нетерпеливо вскрыл пакет. В нём оказалась... новая "Заря коммунизма". Почти всю её последнюю страницу занимала большущая статья, которая была обведена красным карандашом. Посреди статьи красовался какой-то тёмный прямоугольник со светлым пятном посередине. Шеф вытащил из пакета лист с переводом, и прочитал заголовок статьи:
   - "Портрет героя".
  
   Глава 18
   Стихи - дело трудное,
   или Какая заря у коммунизма
  
   В связи с простоем завода спирт в подвале кончался, и для его вывозки на станцию достаточно было одной цистерны. Так что, в понедельник Глиста перевёл Аполлона - в связи с производственной необходимостью - со спиртовоза на старенький "ГАЗ-52" Антона. Антон, как с ним нередко случалось, ушёл в очередной отпуск без сохранения содержания в связи с очередным запоем, вместо того, чтобы ехать в Сенск за запчастями. Такой поворот событий был для Аполлона весьма кстати: он мог заглянуть в поликлинику, не отрываясь от работы, то бишь, не теряя в заработке - хоть денег у него в заначке в укромном местечке было, по выражению Васи, хоть жопой жри, но от чисто американской практичности и прижимистости никуда не денешься, даже в Советском Союзе.
  
   Начальник базы, которому Аполлон протянул накладную, долго всматривался в документ, затем пристально посмотрел на подателя оного.
   - Значит, со спиртзавода... Что ж вы так долго ехали - ваши железки уже кончились.
   Аполлон так же пристально посмотрел на завскладом, и, ни слова не говоря, расстегнул имевшийся при нём портфель, достал оттуда две бутылки спирта и поставил их на стол.
   Заведующий как бы ненароком скользнул взглядом по бутылкам:
   - Вообще-то, где-то там, по-моему, завалялось что-то ещё, - он взял со стола какой-то листок, заглянул в него. - Ну точно, на ваше счастье - есть.
   Он убрал бутылки в тумбу стола и махнул рукой куда-то вглубь склада:
   - Пошли, там они...
  
   В поликлинике в рентгенкабинет никакой очереди не было, поэтому снимок сделали быстро. Надо было только подождать, пока проявят плёнку.
   Аполлон вышел из кабинета в коридор, ознакомился с висящими по стенам различными полезными для здоровья плакатами типа
   "Не мать, не отец исцеляют недуг,
   А врач - человечества преданный друг!",
   и задержался у аптечного киоска, разглядывая различные пузырьки и коробочки.
   Невдалеке группа ребят лет семнадцати, проходивших медосмотр, возвещала время от времени о своём наличии весёлым беззаботным смехом. Краем глаза Аполлон видел, как один из ребят подошёл к ожидавшему своей очереди в кабинет терапевта старику и стал ему что-то втолковывать. Старик, простой колхозник из какой-нибудь окрестной деревни, выглядел довольно бодро, несмотря на то, что на вид ему было лет семьдесят, а также невзирая на наличие лысины и, наоборот, отсутствие почти всех зубов во рту. Сначала он никак не мог понять, чего от него хотят, но потом согласно закивал головой и, взяв рублёвую купюру, протянутую ему парнем, направился к киоску с медикаментами.
   Подождав, пока хозяйка киоска отпустит дотошного покупателя, просившего аспирин и выясняющего в подробностях, каким образом его употреблять: когда - до еды или после, чем запивать, старик протянул ей смятую рублёвку.
   - Мне этих... презера... тивов, - попросил он, простецки улыбаясь беззубым ртом.
   Девушка-аптекарь удивлённо посмотрела на него, потом - заговорщически улыбаясь - стрельнула смеющимися глазами по Аполлону, затем снова окинула взглядом старика с ног до головы.
   - Вам, дедуля, сколько лет?
   Старик, не ожидавший, видимо, такого вопроса, и слегка струхнувший, как нашкодивший школьник под строгим взглядом учителя, проронил:
   - Мне? Семьдесят шесть... А что такое, дочка?
   - Дедуля, у вас уже и зубов-то не осталось, не то что...
   - Нет, дочка, у меня ещё два с той стороны сверху... - старик растянул рот заскорузлым пальцем, - и три с другой снизу, - прошепелявил он.
   - Ясно, ясно, - заулыбалась аптекарша и, бесцеремонно перейдя на "ты", посоветовала: - Не надо тебе, дед, никаких презервативов - дуй так, не бойся. И бабке твоей, и тебе только больше удовольствия будет.
   Старик недоумённо посмотрел на неё, глупо заулыбался и, совсем обескураженный, отошёл от киоска.
   - Между прочим, - обратился к аптекарше Аполлон, - науке известны случаи, когда мужчины и в сто двадцать шесть лет становились отцами, а стошестнадцатилетние бабули рожали здоровых младенцев. Смотрите, как бы не пришлось вам стать крёстной матерью.
   Аптекарша хмыкнула и, глядя прямо в глаза Аполлону, сказала:
   - Вы, я не сомневаюсь, и в сто пятьдесят потомство принесёте.
   Аполлон хотел уже было отпустить ответный комплимент, но тут его позвали из кабинета хирурга:
   - Иванов!
   Перелом, по словам хирурга, оказался очень удачным, и заживёт, как на собаке. В общем, пострадавший сам может снять гипс недельки через две. Ну, если будут какие-то опасения, пусть заглянет в поликлинику.
   Когда Аполлон, отказавшись от больничного, вышел из кабинета, намереваясь продолжить прерванный разговор с аптекаршей, той в киоске уже не было, а на стеклянной дверце шкафа с медикаментами висела табличка "Ушла за товаром".
   "Жаль", - подумал Аполлон, но на самом деле он не очень-то и сожалел. Что-то в этой аптекарше было не то, какая-то вульгарность, или развязность, и, пожалуй, какая-то излишняя самоуверенность, что ли. А девушки такого типа ему не очень-то нравились.
  
   На следующий день Аполлон опять был послан на машине Антона в Сенск, и купил там в киоске несколько газет, в том числе и свежий номер "Зари коммунизма". На последней странице он нашёл большую статью Вишневского о себе. Содержание её он прекрасно себе представлял, а вот фотография, помещённая в самой середине статьи, была настоящим шедевром фотоискусства. Как и обещал Яков Моисеевич. По всему полю на тёмном фоне какие-то более светлые пятна, едва угадывающийся горизонтальный контур, а в середине - яйцеобразное светлое пятно. Как ни напрягал Аполлон своё зрение, а себя на фотографии он так и не смог разглядеть. "Чёрт-те что! Не фото, а, что называется, вьюга смешала землю с небом". Впрочем, другие фотографии в газете были не лучше. И вообще, было видно и невооружённым глазом, что качество местной печати находится на допотопном уровне.
   Уже вечером, валяясь в постели и рассеянно вперив взор в телеэкран, Аполлон всё не мог успокоиться, что портреты героев в "Заре коммунизма" получаются такими невыразительными. "Да-а-а, эта "Заря коммунизма", конечно, не "Дип Ньюс"... Вместо портретов героев люди видят портреты свежевспаханной пашни..."
   Тут ему в голову вдруг пришла счастливая мысль: а что если организовать свою газету, и поставить всё на должный уровень? Деньги у него есть. Неизвестно, правда, хватит ли на свою типографию с новейшим полиграфическим оборудованием. В крайнем случае, можно будет взять кредит... Да ему же ясно, как божий день, что никаких конкурентов на сотни миль вокруг ему не будет... Можно будет взять в штат Вишневского, он со своим неудержимым напором может пригодиться...
   Аполлон прикрыл глаза и размечтался. Для начала можно будет ограничиться восьмиполосным выпуском. Потом увеличить объём до шестнадцати: местные новости, новости со всей страны, , вести со всего мира, культура, спорт, медицина, развлекаловка, реклама... Потом можно будет наладить выпуск воскресного... нет, субботнего, приложения...
   Аполлон вскочил и в возбуждении зашагал по комнате. Надо будет узнать, как это тут всё можно организовать. Планы свои, он пока, естественно, никому выдавать не будет. Завтра как раз он опять едет в Сенск. Надо будет потихоньку выведать всё через Вишневского. Нужно придумать какой-нибудь предлог... Если фотография, старик может обидеться... Стоп. Он что-то там про стихи говорил. Это идея! Нужно накатать какой-нибудь стишок, и тогда можно будет смело заявиться в редакцию...
   Аполлон подскочил к столу. Так, про что тут у них стихи сейчас пишут? Он лихорадочно начал ворошить лежавшие на столе газеты. Ага, вот: "Нам не страшны ни возраст, ни усталость..." А вот ещё: "Борьбе за мир, за счастье на планете Мы отдаём сегодня нашу жизнь...", "Мы любим нашу партию, Ей отдадим все силы. Все люди станут братьями Благодаря России!"
   Просмотрев все газеты от корки до корки, Аполлон уже знал, о чём писать. Через полчаса было готово стихотворение, на его взгляд, довольно патриотичное, с глубоким, даже философским, содержанием, и с хорошей рифмой. Это был первый поэтический опыт Аполлона, да ещё на одном из языков предков.
   Ночь он провёл крайне беспокойно, возбуждённый идеей организации своей газеты.
  
   Вишневского в редакции не оказалось - уехал по заданию в какой-то колхоз. Аполлон решил зря времени не терять, и в ожидании Вишневского познакомиться с редактором - из него тоже можно выудить полезную информацию.
   В приёмной никого не было, даже секретаря. Аполлон решительно распахнул дверь кабинета.
   За обычной для подобных учреждений складкой столов в виде буквы "Т" сидела жгучая брюнетка лет пятидесяти и разговаривала по телефону. Увидев Аполлона, она, не переставая говорить в трубку, указала глазами на стулья, стоявшие возле стола.
   Аполлон сел и, пока редакторша решала свои полиграфические вопросы, оглядывался по сторонам, не забывая приглядываться и прислушиваться к редакторше. Несмотря на то, что она была очень даже недурна собой, а во взгляде чувствовалась скрытая страсть, в голове у него были только деловые намерения, вытеснившие на второй план чисто мужской интерес.
   Наконец редакторша повесила трубку и, внимательно посмотрев на посетителя, вдруг просияла:
   - Так вы же Аполлон Иванов! А я думаю, где же я видела это лицо?.. Вы уж извините, что в газете так плохо фотографии выходят - всё никак на офсет не перейдём. Я думаю, Яков Моисеевич подарит вам хорошую фотографию, там у него вы неплохо получились. В боевой обстановке... Ну, давайте познакомимся. Меня зовут Нина Андреевна Чегополова.
   - Очень приятно, - улыбнулся Аполлон.
   - Вы ко мне по какому-то вопросу?
   - Вообще-то я к Якову Моисеевичу. Мне сказали, что он на задании... Я тут стихи принёс...
   Аполлон вдруг почувствовал какую-то неуверенность, какая обычно бывает, когда занимаешься ещё непривычным для себя делом.
   - О! Герой ещё и стихи пишет!.. Яков Моисеевич вернётся через часик-полтора. Но ждать его и нет никакой необходимости. Давайте, я посмотрю ваши стихи. Творчество наших читателей - это как раз моя рубрика.
   Аполлон достал из нагрудного кармана сложенный тетрадный листок, развернул его и протянул Чегополовой.
   Редакторша пробежала глазами стихотворение, снова задержала напряжённый взгляд на верхних строчках.
   - Вы давно пишете стихи? - спросила, наконец, она, взглянув на Аполлона.
   - Да нет, недавно. Это мне Яков Моисеевич посоветовал.
   - Яков Моисеевич плохого не посоветует. Выходит, это ваш первый поэтический опыт? Ну что ж, очень даже неплохо. Особенно заключительное четверостишие:
   "Нет, вовсе не годы для жизни - предел,
   Есть мера другая на свете:
   Жизнь человека - следы его дел,
   Они не подвластны смерти!"
   Она с улыбкой посмотрела на Аполлона.
   - Можно будет опубликовать. Только вот... - Нина Андреевна в раздумье посмотрела в листок, затем приподнялась и повернула его к Аполлону, - ...надо будет подумать над началом. У вас тут написано: "Жизнь человека невелика - Около полувека..." А у нас средняя продолжительность жизни сколько?
   Аполлон не ожидал такого вопроса, касающегося демографии, которая, в общем-то, имеет какое-то отношение к этнографии, в свою очередь, имеющей отношение к нему самому, поскольку он, вроде бы, представлял некое этнографическое общество. Он растерянно молчал, не владея вопросом. Но вопрос, видимо, и не требовал от него ответа, потому что Нина Андреевна сама дала на него исчерпывающий ответ:
   - По статистике, продолжительность жизни в Советском Союзе в 1972-м году достигла 64-х лет для мужчин и 74-х лет для женщин. Это, заметьте, ещё в 72-м году. А уже прошло десять лет. Как вы понимаете, жить мы стали ещё дольше. Так что, полвека - это, может быть, где-нибудь в Африке пигмеи живут, или папуасы какие-нибудь, но никак не в стране победившего социализма. Подумайте, надо будет исправить. А то люди, читая ваше стихотворение, просто не поверят... А какие-нибудь идеологические враги, так, вообще, шум поднимут, в Советском Союзе-де средняя продолжительность жизни всего пятьдесят лет. Как в Верхней Вольте какой-нибудь... Вы же пишите про советского человека, а не про бабуинов...
   - Бедуинов, - машинально поправил Аполлон.
   - Вот именно.
   "Чёрт, дались ей эти статистические данные! Может, она ещё с точностью до часов и минут знает, сколько сейчас живёт средний советский человек?" Аполлон лихорадочно соображал, как бы переделать вторую строку своего гениального опуса. Вдруг его осенило.
   - Может быть, "около двух третей века"? - неуверенно спросил он.
   - Ну-ка, ну-ка... Посмотрим, что получается: "Жизнь человека невелика - Около двух третей века..." Ну что же, звучит неплохо. Две трети века - это сколько же у нас будет?
   Нина Андреевна задумалась, вперив взгляд в потолок и шевеля губами.
   - Шестьдесят шесть целых и шестьдесят семь сотых, - подсказал Аполлон, - если округлённо...
   - Да. Так. А у нас должно быть... 64 + 74 = 138. Разделим на два, получаем шестьдесят девять лет. А если учесть, что прошло десять лет...
   Аполлон, опасаясь, что и вариант с "двумя третями" будет отвергнут, поспешил подстраховаться:
   - Может быть, тогда изменим первую строку? - "Жизнь у мужчины невелика"?..
   - У мужчины, говорите?.. Ну-ка, ну-ка... 66,67 лет больше, чем 64 года на 2,67 лет... Ну что ж, думаю, здесь большой ошибки не будет - за десять лет вы... - тут Нина Андреевна улыбнулась и посмотрела на Аполлона как-то ласково, - за десять лет вы на два с половиной года уж, точно, больше жить стали. Ну-ка, посмотрим, что теперь у нас получилось.
   Она сделала исправления в листке и с выражением прочитала:
   - "Жизнь у мужчины невелика -
   Около двух третей века.
   Путь от младенца до старика,
   А там и нет человека".
   Она удовлетворённо посмотрела на Аполлона.
   - Ну что же. Это, я думаю, пойдёт.
   Она ещё раз окинула взглядом всё стихотворение, и вдруг лицо её нахмурилось.
   - Нет, это мы не можем напечатать.
   - Но почему? - вырвалось у Аполлона.
   Нина Андреевна ещё раз задумчиво посмотрела на начало стихотворения, удручённо покачала головой, потом повернула лист к Аполлону.
   - А вы посмотрите, что получается.
   Аполлон прочитал начало своего шедевра вслух. Получилось то же самое, что и у Нины Андреевны, слово в слово.
   - Получается то же самое, что и у вас, - пожав плечами, констатировал он.
   - Да вы не читайте, вы посмотрите хорошенько... Неужели ничего не видите?
   Аполлон ещё раз пробежал глазами всё стихотворение. "Неужели опять какая-нибудь статистика? - подумал он. - Далось ей это стихотворение. Чёрт меня дёрнул поэтом заделаться..."
   - Нет. Ничего не вижу, - сказал он, наконец, и вопросительно посмотрел на редакторшу.
   - А вы посмотрите повнимательней. Если первую строфу рассматривать как акростих...Ах, ну да... Вы же начинающий поэт. А я-то совсем забыла, - Нина Андреевна с сожалением покачала головой. - Акростих, это стихотворение, в котором первые буквы каждой строки образуют какое-нибудь слово, чаще всего - посвящение, - пояснила она. - А теперь посмотрите, какое слово получается у вас.
   Аполлон заглянул в свой листок и, не задумываясь, выпалил:
   - "Жопа".
   Но тут же спохватился:
   - Ах, извините, пожалуйста, Нина Андреевна. Это у меня вырвалось.
   - Ничего-ничего. Бывает... Но вот видите, как получается, даже извиняться приходится. А что подумает читатель, вы подумали? В "Заре коммунизма" печатаются акростихи с вульгарными выражениями. А кто-то может подумать, что это про него, что это посвящение - ему...
   "Вот зануда! Я сам писал, ничего не видел, никаких жоп, а она... Ну и что, что жопа? Это же не акростих. А потом, как говорит Вася, это ж надо: жопа есть, а слова, оказывается, нету". Но, уже понимая, что спорить бесполезно, только себе во вред, он предложил:
   - Хорошо, Нина Андреевна, давайте моё стихотворение, я ещё подумаю на досуге.
   - Да, подумайте, А потом обязательно приносите, мы его обязательно напечатаем.
   - Обязательно принесу.
   Несмотря на любезный тон редакторши, Аполлон чувствовал к ней какую-то антипатию. Видно, сказывалось ущемлённое авторское самолюбие. Хотелось в отместку найти какую-нибудь закавыку и в её работе.
   Но в этот момент дверь в кабинет открылась, и вошла симпатичная милая девушка в коротенькой юбке, с папкой в руке.
   - Разрешите, Нина Андреевна? Не помешала?
   То, что она вошла без приглашения, невзирая на наличие в кабинете посетителя, говорило о том, что она была тут частым и желанным гостем.
   Редакторша не замедлила это подтвердить.
   - А-а-а, Сонечка! - просияла она. - Нет-нет, как раз кстати. Проходи, садись.
   Сонечка прошла, села рядом с Аполлоном, искоса с интересом взглянув на него. Аполлон совершенно искренне одарил её взаимными визуальными знаками внимания.
   - Вот, познакомьтесь, Аполлон Флегонтович. Это Соня Просюк, наша молодая, но очень перспективная поэтесса. Вот у кого вы можете поучиться, - сказала Чегополова Аполлону, и повернулась к Соне: - Сонечка, это Аполлон Иванов. С Синельского спиртзавода. Тоже стихи пишет... Читала о нём статью?
   - Да-да, - как-то рассеянно молвила Соня.
   - Ты принесла что-то новенькое?
   - Да, Нина Андреевна, вот.
   Соня достала из папки тетрадный листок. Протянула его Чегополовой.
   Аполлон задержал взгляд на их руках. Чегополова, беря листок, нежно погладила пальчики Сони, сопроводив это действие нежнейшей улыбкой.
   - Ну-ка, ну-ка, - проронила она, заглянув в листок и пробегая его глазами. - Замечательно!.. Вот, Аполлон Флегонтович, учитесь!.. Сонечка, прочитай нам сама.
   Нина Андреевна возвратила листок Соне.
   Аполлон с нескрываемым восхищением смотрел на девушку. Она была очень мила и непосредственна, когда встала, готовясь прочитать своё творение.
   - "Я спросила у кукушки,
   Сколько лет я проживу...
   Сосен дрогнули верхушки,
   Жёлтый луч упал в траву.
  
   Но ни звука в чаще свежей,
   Я иду домой,
   И прохладный ветер нежит
   Лоб горячий мой".
   Аполлон с удивлением посмотрел на Соню.
   - Но это же... Это же... Ах-...ма-...това, - как-то неуверенно, по слогам, выдавил он.
   И тут он почувствовал, как под столом Соня надавила ему своей туфелькой на ногу. Ещё раз. Она выразительно посмотрела Аполлону прямо в глаза.
   Он вдруг радостно подскочил.
   - Это же... Ах... Мамочка!.. Товарищи... Это же шедевр!
   Соня посмотрела на него с благодарностью, а Чегополова - с гордостью, как будто это не Соня сочинила стихотворение Ахматовой, а она сама.
   - Вот, берите пример с Сонечки, - сказала редакторша, посмотрев на свою питомицу с нежностью и безграничным умилением.
   - А сейчас, Аполлон Флегонтович, если у вас всё, то мы займёмся с Сонечкой нашими делами, - недвусмысленно дала она понять Аполлону, что разговор окончен.
   Аполлон встал и, ухмыльнувшись про себя, направился к двери.
   - Так вы заносите своё стихотворение, когда исправите, - услышал он, уже выходя в приёмную.
   И уже выходя из приёмной, он услышал, как в двери кабинета щёлкнул замок.
  
   Аполлон решил дождаться Вишневского, а чтобы убить время, зашёл в районный универмаг.
   "Зануда... Стихи мои ей не нравятся... Конечно, Ахматова лучше писала. А Соня-то, Соня, плагиаторша. А хороша! По-моему, эта Чегополова к ней неровно дышит... Не зря они там заперлись", - бередил себе душу Аполлон, бродя по отделам универмага.
   Он зашёл в посудный отдел, вспомнив, что давно хотел прикупить чашек - его набор заметно поредел после учинённого Петей погрома.
   "Выставила за дверь, как мальчишку... В этой "Заре коммунизма"..." Взгляд его упал на чашку, с нарисованным на ней солнцем, и лицо его внезапно тоже озарилось. "О! А какая же всё-таки заря? Утренняя или вечерняя?.. Ну, зануда, держись!.. Вишневский, небось, уже тоже появился..."
   - Покажите мне, пожалуйста, вот эту чашку.
  
   - Разрешите, Нина Андреевна? Не помешал? - непроизвольно передразнивая Сонечку, спросил Аполлон, войдя в кабинет Чегополовой.
   Было заметно, что у редакторши после визита Сони было замечательное настроение.
   - Нет-нет, проходите, - приветливо сказала она. - Что, уже исправили? Так быстро?
   - Да нет, - Аполлон посмотрел на Нину Андреевну с наивно-глуповатым выражением. - У меня тут вопросик возник...
   Но тут он вдруг подумал, что если этот свой каверзный вопрос он задаст от своего имени, то это будет выглядеть, как очевидная месть.
   - ...Вернее, не у меня, а у товарищей. Я от многих его слышал... Скажите, пожалуйста, какая заря имеется в виду в названии газеты - утренняя или вечерняя?
   Нина Андреевна, так же не ожидавшая этого вопроса, как Аполлон - её - о продолжительности жизни, задумалась. Но, поскольку вопрос был не риторический, а конкретный - или..., или..., ответила:
   - Что за вопрос? Конечно, утренняя. Разве может быть у коммунизма вечерняя заря? - в свою очередь задала вопрос она.
   - Я тоже так подумал, и всем так объяснял, - улыбнулся Аполлон. - Но, вы знаете, всегда находятся спорщики. Говорят, что заря должна быть конкретной. Вот, например, Аврора. Она богиня не просто зари, а богиня именно утренней зари. Тут никаких вопросов не возникает - сказано, утренняя, значит, утренняя. А вот с зарёй коммунизма не очень ясно. Ведь, если есть утренняя заря, то обязательно должна быть и вечерняя. Вот они и говорят, эти спорщики, если, мол, солнце не зайдёт, то оно никак не сможет тогда и взойти, поскольку нечему будет выходить из-за горизонта, - вид у Аполлона был предельно наивный. - А ещё есть умники, которые говорят, что, если заря - утренняя, то коммунизм, значит, только начинает всходить, а это мы уже прошли; а вечерняя заря лучше потому, что это означает, что коммунизм уже развитой. По аналогии с социализмом. Мол, развитой социализм, лучше же, чем зарождающийся.
   Нина Андреевна задумалась. Раньше ей и в голову не приходило, что вокруг названия её газеты могут разгореться такие, прямо скажем, идеологические, споры. Её на мгновение охватила даже паника. Но она всё-таки сумела совладать с собой, и даже нашлась, что ответить:
   - Вот вы сказали, что если солнце не зайдёт, то оно потом и не взойдёт. Будет вечная тьма. Так?
   Аполлон кивнул.
   - Но тогда справедливо и обратное утверждение - если она не взойдёт, то потом и не зайдёт. А если всё время будет утренняя заря, то будет вечный свет. А коммунизм - это и есть вечный свет! Значит, заря - утренняя. К тому же, каждый дурак знает, что о начале эры коммунизма возвестил... кто?
   Нина Андреевна, наконец, улыбнулась.
   Аполлон пожал плечами.
   - Ну вы же сами только что сказали! Аврора - богиня утренней зари. Крейсер "Аврора".
   Редакторша победоносно посмотрела на собеседника. Ей и самой понравились её логические умозаключения. Аполлон, уже окончательно запутавшийся в этих "взойдёт - не зайдёт", с притворно-угодническим видом согласно кивнул.
   - Только, всё-таки, не мешало бы пояснить, какая заря. Ведь столько бестолковых в районе! И все спорят, - сказал он. - Может, было бы лучше газету так и назвать: "Аврора коммунизма"... Ну, в общем, чтобы всем было сразу понятно...
   Нина Андреевна промолчала. Но она и сама уже задумалась о том, что споры эти крамольные вокруг газеты, редактором которой она является, совсем ни к чему. "Надо будет поднять вопрос на бюро райкома партии... Нет, сегодня же надо решать этот вопрос. Сейчас. Немедленно. В завтрашнем номере уже должно стоять новое название - "Утренняя заря коммунизма".
   - Вы простите, Аполлон...
   - Флегонтович, - подсказал Аполлон.
   - ...Аполлон Флегонтович, мне срочно нужно в райком партии. Дела...
   Нина Андреевна развела руками и улыбнулась.
  
   Возвращался из Сенска Аполлон в прескверном настроении. Вишневский сказал ему, что если он затеет это дело с газетой, то будет выпускать не газету, а пар где-нибудь на лесоповале в местах не столь отдалённых... или стенгазету в дурдоме.
   Нина же Андреевна, изложив всю скверную ситуацию с названием своей газеты Первому секретарю райкома, убедила его дать добро на изменение названия ещё до бюро райкома. Тот, правда, звонил кому-то в область... Как бы то ни было, вернувшись в редакцию, она успела дописать на макете перед "Зарёй..." - "Утренняя". И, поскольку места уже почти не оставалось, вместо обычного своего "В номер" в самом начале, перед "Утренняя", пометила сокращённо "В н.".
  
  
   Глава 19
   Новый подвиг
  
   Аполлон сидел за рулём Антонова "газона" и рассеянно смотрел на дорогу. Обескураженный и подавленный крушением всех своих радужных планов насчёт выпуска своей газеты, он не замечал ничего вокруг. Часто в моменты неудач у особо чувствительных натур возникает потребность в сочувствии со стороны близких людей. А у Аполлона, находящегося в чужой стране на нелегальном положении, вынужденного контролировать каждый свой шаг, лишённого участия родных и близких, такая потребность просто кричала о себе во всё горло. И как-то незаметно, исподволь, в его голове стали возникать воспоминания, очевидно, приведенные в действие какими-то тайными пружинками, находящимися в самых глубинах его души. Эти воспоминания и призваны были сыграть роль сочувствия самых близких людей, заглушить тоску по обыкновенному человеческому теплу, противодействовать тому страшному удару, который он получил.
   Вот он в кабинете директора. Дверь открывается, и входит Катя Тенькова в белоснежном халате... Вот он, бледный и немощный, лежит на кушетке в химлаборатории. Над ним склоняется Катя. Их губы слегка соприкасаются... Вот он стоит под струёй душа. Хлопает входная дверь. Он оборачивается и видит в проёме предбанника обнажённую Катю. Она, подняв руки, откидывает свои распущенные белокурые волосы, улыбается как будто смущённо и одновременно откровенно-бесстыдно. "Ну как?", - спрашивает она...
   У Аполлона защемило сердце...
  
   При въезде в посёлок, в районе территории откормочного совхоза, где в полусотне метрах от дороги виднелся десяток длинных бетонных коровников, Аполлон увидел, что навстречу его "газону" приближается трактор "Беларусь". Причём приближался он по не поддающейся никакой закономерности зигзагообразной траектории.
   Дабы не искушать судьбу, Аполлон остановил машину, не доезжая до маленького задрипанного деревянного мостика, проложенного через широкую зловонную канаву, по которой из коровников стекали отходы жизнедеятельности нескольких тысяч молоденьких бычков и почти зрелых быков.
   Трактор приближался неуверенной "походкой". Аполлон уже видел сквозь его лобовое стекло тракториста, который чуть ли не лежал на руле, временами вскидывая лысоватую голову и тупо пяля осоловелые глаза на дорогу. В эти моменты прозрения происходила очередная оперативная корректировка курса трактора градусов так на шестьдесят.
   Перед самым въездом на мостик тракторист с видимым усилием поднял голову с "баранки" и, увидев за мостиком стоящий на обочине грузовик, видимо, заблаговременно решил его объехать. Трактор резко вильнул вправо, потом влево, и в результате такого решительного маневра при въезде на мостик большое заднее левое колесо не вписалось в замызганный засохшей грязью деревянный настил и съехало в навозную жижу. "Беларусь" качнулся, резко накренился влево и перевернулся как раз в пузырящийся бурый омут, разлившийся перед мостиком.
   Всё произошло настолько быстро, что Аполлон, погруженный в свои невесёлые мысли и противодействующие им видения, успел лишь заметить скрывающуюся в жиже кабину, и в ней - блаженно улыбающееся лицо тракториста. Аполлон буквально оторопел при виде такой неожиданной картины, резко контрастировавшей с его видениями. Из оцепенения его вывел крик проходящих мимо двух женщин:
   - Ой, комиссар Жув тонет!
   Аполлон выскочил из кабины и, сбрасывая на ходу одежду, подбежал к омуту, из которого торчали только задние колёса, не успевшие ещё остановиться, и "брюхо" трактора.
   Уже в одних трусах Аполлон задержался на берегу этого своеобразного пруда, надеясь, что на его поверхности появится голова несчастного тракториста. Но время шло, поверхность бурлила от рыжих пузырей, которые мало-помалу редели, и, наконец, булькнули в последний раз. Разошлись последние круги, и на поверхности омута установился полный штиль.
   - Ой, спасите Жува!.. Ой, несчастье, господи!.. Жув тонет!.. Рятуйте!.. - голосили на берегу бабы, пяля испуганно-ошалелые глаза то на торчащие из жижи колёса, то на застывшего в раздумье Аполлона.
   - Да не орите вы! - прикрикнул он, наконец, на них и, обречённо вздохнув и набрав в лёгкие побольше воздуха, нырнул.
   Бабы как завороженные следили за колыханием и кипением поверхности у колёс. На берегу постепенно начала собираться толпа детишек из окрестных домов. Подошли ещё несколько женщин.
   Наконец на поверхности омута показалось "загорелое" лицо Аполлона. Он несколько раз глубоко и судорожно вдохнул воздух. По его натужному выражению было видно, что он тащит со дна что-то тяжёлое.
   Через минуту тракторист, которого все собравшиеся у места происшествия называли не иначе как комиссар Жув, лежал животом на Аполлоновом колене, а тот выдавливал из его лёгких концентрированный раствор бычьих экскрементов. Со стороны спаситель и спасённый были похожи на свежевылепленные глиняные изваяния античных борцов. В дорожной пыли вокруг них растекалась бурая лужа.
   Когда изо рта несчастного Жува вытекли последние струйки, Аполлон перевернул его на спину и начал делать искусственное дыхание.
   - А зачем он ему зарядку делает? - недоумённо спросил один из ребятишек. - Он же мёртвый.
   - Дурак! Это он его так оживляет, искусственное дыхание называется, - ответил другой.
   Толпящиеся вокруг зеваки, глядя на уверенные действия Аполлона, уже, наверное, не сомневались в благополучном исходе происшествия, а некоторые позволили себе отпускать шуточки, когда Аполлон начал вдувать утопленнику воздух в рот.
   - Обожди, Американец, нехай его Люська поцелует, так сразу оживёт.
   - Ха-ха-ха... Не-е-е, у Мани лучше получится. Дай ей - подскочит, как миленький.
   - Только пусть Манька помаду сперва сотрёт, а то обмуслякает бедного Жува... Ха-ха-ха...
   Тракторист, наконец, пришёл в себя и тупо вращал вокруг мутными выпученными глазами, в которых одновременно можно было прочитать и недоумение, и зачатки запоздалого страха, и остатки блаженства.
   Видя, что утопленник ожил, бабы в толпе совсем развеселились, а ребятня бегала вокруг и выкрикивала только что придуманную дразнилку:
   - Комиссар Жув, похлебай ещё жижу!
   Удостоверившись, что спасённый будет жить, Аполлон с чувством выполненного долга направился к расположенной в полусотне метрах от места происшествия колонке.
   Смывая зловонную жидкость под ледяной струёй, он видел, как толпа вокруг мостика всё росла. К удовлетворению совершённым благородным поступком - шутка ли, спас человеку жизнь - примешивалась досада, что совершать его пришлось в таком, извините за выражение, гавне.
   Пользуясь тем, что всё население на сотни метров вокруг потешалось над чуть было не захлебнувшимся коровьим дерьмом Жувом, Аполлон разделся догола и, забросив подальше свои вонючие трусы и сполоснувшись ниже пояса, быстренько добежал до своей машины, подобрал рубашку и... Штанов уже не было. Аполлон огляделся по сторонам. Из-за кузова машины показалась морда уже отнюдь не маленького бычка с торчащими на лбу порядочными рожками. Бычок сосредоточенно жевал Аполлоновы штаны. Некоторое время Аполлон враждебно, а бычок мирно смотрели друг на друга. Устраивать коста-риканскую корриду, тем более в таком первородном виде, рискуя привлечь внимание зрителей, не имело никакого смысла. Аполлон досадливо сплюнул, повязал на поясе, как набедренную повязку, рубашку и скрылся в кабине.
  
  
   Глава 20
   Какая же, всё-таки, заря у коммунизма
  
   Слава, как известно, идёт впереди героя. А в маленьком населённом пункте, каким и являлся посёлок спиртзавода, она не просто идёт, а бежит вприпрыжку и кричит на всю пробу. Если в случае с аварией котла Аполлон был героем в основном на газетных страницах, поскольку население посёлка прекрасно знало, что никакой аварии он не предотвратил, а был всего лишь жертвой, ко всему прочему - устойчивой к блядским козням Катьки Теньковой, то спасение тракториста Ивана Тарахтелкина, а по-простому комиссара Жува, было, действительно, отнюдь не шуточным подвигом. Особенно, если учесть дерьмовые обстоятельства этого дела. На следующий день весь посёлок и его ближайшие окрестности на всякие лады обсуждали лишь одну новость: как Американец спасал комиссара Жува. За одну ночь Аполлон стал самой знаменитой местной знаменитостью.
   Возвратившись на следующий день из Сенска, и подъехав к заводским воротам, Аполлон увидел возле проходной рядом с Атавизьмой и Бочонком тех самых женщин, которые вчера истошно призывали его спасать комиссара Жува. Все четверо что-то оживлённо обсуждали.
   Увидев подъехавшего Аполлона, Атавизьма бросился открывать ворота, в то время как оставшиеся у проходной женщины и Бочонок дружно засмеялись.
   - ...За шкирку его вытащил, как цуцика, на колено поклал мордой в землю... А с Жува-то жижа так и льётся, прямо из рота... - рассказывала одна из женщин, захлёбываясь от переполнявших её эмоций.
   - А потом он ему зарядку стал делать: руки вверх-вниз... прямо как по радио утром... - дополнила вторая, с хитрой улыбкой толкая под бок подругу.
   - Вот вы тут скалитесь, бабы, а я вам скажу, что не каждый-то, как Американец, полез бы в гавно бычачье Жува спасать, - рассудительно заметил Бочонок.
   - Да я ж это и говорю... Да прямо с головой нырнул... Да я б ни в жисть не полезла, нехай бы он сто раз там захлебнулся!
   Из проходной вышел Атавизьма, подошёл к разговаривающим.
   - Да-а-а, тута неча добавить. Что герой, то герой, атавизьма на теле социализьма! Жува из ентих... как их... экс... экс-крематориев... крупного рогатого скота вытягивать, енто вам не Катерину Вторую драть!
   К проходной подошла почтальонша с сумкой на плече, протянула Атавизьме газеты и несколько писем:
   - Возьми, Пантелеич, заводскую почту, а то контора уже закрыта.
   Атавизьма взял газеты, развернул верхнюю. Удивлённо уставился на её название.
   - Ты гля, у нашей брехушки заголовок поменяли, - он озадаченно почесал затылок. - Таперича она называется "Внутрешняя заря коммунизьма".
   - А ну, а ну, - перехватил у Атавизьмы газету Бочонок. - Во, и правда, - Бочонок хитро заулыбался и прочитал вслух: - "Внутренняя заря коммунизма".
   Женщины и почтальонша тоже с любопытством заглянули в газету.
   - Во, а я, сколько их разнесла, так и не заметила, - удивилась почтальонша. - А что это они вдруг надумали?
   - Э-э-э, раз там решили, значит так надо, - рассудил Бочонок. - Им виднее. Значит, есть у коммунизма внутренняя заря, и на данном этапе как раз она и сияет...
   - Что ты такое болтаешь, Бочонок? - воспротивилась одна из женщин. - Не может заря внутренней быть. Внутренняя бывает... - она задумалась.
   - Сало внутрешнее бывает, - подсказал Атавизьма, - так прямо и называется - нутряк.
   - Точно. А про зарю, я что-то первый раз такое слышу.
   - Не слышишь, а видишь, - хитро улыбнулся Бочонок. - Грамотеи... Нутряк - это не сало, а яйца у хряка. Ох и вкуснятина, я вам скажу... А я вам говорю, что, раз написали - внутренняя, значит, может быть заря у коммунизма внутренняя. Да вы сами прикиньте, вот когда коммунизм победит в мировом масштабе, тогда его заря расширится до внешних размеров. А пока она ещё только наша, то есть, внутренняя.
   Бочонок многозначительно поднял вверх палец.
   - Правильно, Бочонок, - согласно кивнул головой Атавизьма и повернулся к оппонентше. - Чё ты людям мозги конопатишь, Тихоновна? Раз тама решили, что внутрешняя, значит, внутрешняя. А то - не может быть, не может быть... Атавизьма на теле социализьма.
   Из проходной вышел Аполлон, подошёл к спорщикам. Все уважительно посмотрели на него, а Бочонок демонстративно повёл носом:
   - Что-то, Американец, от тебя чем-то пахнет... пикантным...
   Он хитро улыбнулся.
   Аполлон посмотрел на Бочонка, ухмыльнулся в ответ.
   - Ентот запах у нас геройским зовётся, - с гордостью заметил Атавизьма. - Бочонок, дай газету.
   Забрав у Бочонка газету, Атавизьма тыкнул её под нос Аполлону.
   - Гля, Мериканец, как таперича наша брехушка называется.
   Аполлон заглянул в газету и застыл с крайним изумлением на лице. Протянул руки к газете.
   - Сказывают, что енто табе Жув за палец тяпнул, када ты его вытаскивал, атавизьму на теле социализьма, из ентих... как их... экс... экс... Не откусил, хоч? - кивнул Атавизьма на забинтованный палец Аполлона.
   - Да-а-а, - рассеянно проронил Аполлон, пялясь в газету, и задумчиво пробурчал себе под нос: - Ну, это она погорячилась...
  
  
   Глава 21
   День молодёжи
  
   В Советском Союзе было, пожалуй, три главных праздника: 7-8 ноября - праздник Великого Октября, 1-2 мая - Международный день солидарности трудящихся и 9 мая - День Победы. Было ещё несколько праздников поменьше: Международный женский день, День Советской Армии и Военно-морского Флота, День Конституции... Это государственные праздники.
   При праздновании главных проводились различные парады, митинги, торжества со знамёнами, плакатами, портретами любимых уже усопших и ещё здравствующих вождей...
   Новый год стоял особняком, и был, похоже, самым любимым праздником. К нему, официально признанному, примыкали, хотя и не признанные на государственном уровне, но широко отмечавшиеся в народе, Рождество и старый Новый год, то бишь, Новый год по старому стилю. Ещё один негосударственный праздник - Пасха тоже был любим и почитаем всем христианско-православным населением, особенно сельским, в местностях, где сохранились давние традиции.
   Ещё было множество так называемых профессиональных праздников. Это были официальные праздники, узаконенные указами Президиума Верховного Совета, которые отмечались ежегодно по установленным для них дням. Например, День мелиоратора отмечали, естественно, мелиораторы в первое воскресенье июня, День шахтёра - шахтёры - в последнее воскресенье августа, День рыбака - рыбаки (к профессиональным рыбакам здесь присоединялись и любители, а также браконьеры) - во второе воскресенье июля, и так далее...
   В посёлке работников Синельского спиртзавода профессиональным праздником был День работников пищевой промышленности, который отмечался по третьим воскресеньям октября. Поскольку конец октября - время не очень благоприятное для массового празднования: дождь, холод, слякоть, словом, как сказал поэт, "унылая пора", то особым спросом он не пользовался. Ну, напьются спиртовики, как, впрочем, и в любой другой праздник, ну и всё.
   То ли дело - День Советской молодёжи, или, попросту, День молодёжи. Ну, скажите, пожалуйста, кто хочет признавать себя стариком? Да никто. Особенно женщины. А потом, очень удобный день отвёл под него Президиум Верховного Совета - последнее воскресенье июня. Самый разгар лета, посевная давно закончена, картошка прополота, колорадские жуки потравлены, сенокос у людей, в отличие от совхоза, ещё практически не начался, словом, лучше и не придумаешь.
   Вот и оказалось так, что День молодёжи был в Синели самым желанным, самым весёлым, самым праздничным праздником. В этот день с самого утра, невзирая на погоду, всё население посёлка и собственно Синели собиралось в лесу, на большой поляне у памятника партизанам. Так называемый Девятый лес, получивший своё название от девятого квартала лесничества, примыкал вплотную к посёлку, и был, скорее, похож на парк - весёлое сосново-берёзово-дубовое изобилие с зарослями малины, земляничными полянами, огромными муравейниками и множеством песчаных дорожек и тропинок. Вот в этом-то лесу-парке и устраивались народные гуляния в последнее воскресенье июня. Никаких тебе утомительных торжественных шествий под патриотические песни, никаких длинных и нудных речей с трибун, никаких обязательных, под роспись, явок. В День молодёжи никому даже и напоминать не надо было, что наступил праздник. Празднично разодетые, семьями, большими компаниями и маленькими группками люди собирались на светлой, расположенной на возвышенности, поляне с памятником народным мстителям, где уже были организованы буфеты со всякими напитками, закусками и сладостями, стоял грузовик с откинутыми бортами - импровизированная сцена, на которой предстояло выступать самодеятельным артистам, между деревьями висели разноцветные гирлянды, из репродукторов гремела музыка и дурманящее пахло сосновой хвоей и цветами.
   Программа праздника была до гениального простой: краткое вступительное слово со сцены кого-нибудь из руководителей, объявлявшего праздник открытым, затем выступления артистов, какие-нибудь незатейливые конкурсы, танцы, а дальше - чего чья душа пожелает. У взрослых души обычно желали выпить чего-нибудь покрепче, закусить, пообщаться... Дети же просто закусывали, запивая закуску лимонадом или соком, общались, резвились на лоне природы. У молодёжи, в честь которой, собственно, и назывался праздник, свои, молодёжные интересы, тоже не лишённые выпивки и разнообразного общения.
   Для выполнения этого последнего и, пожалуй, основного пункта программы на гуляние все шли, нагруженные сумками, торбами, авоськами, из которых непременно торчали горлышки бутылок, куриные ножки, пучки зелёного лука... А сам пункт выполнялся следующим образом: компания уединялась под каким-либо кустом, затем, в зависимости от величины компании, расстеливалось одно, два, три одеяла или покрывала, на них выставлялись все принесенные с собой припасы, и начиналось пиршество. Потом кто-то с кем-то беседовал, кто-то что-то вспоминал и обсуждал, кто-то перекидывался в картишки или забивал на пеньке "козла", парочки уединялись в сторонке, детвора ловила бабочек и жуков... Иногда доходило, конечно, и до крутых разборок, которые - совсем уж иногда - заканчивались лёгким мордобоем. А как же, не без этого...
   Из леса возвращались, кто когда хотел. Но молодёжь и любители спорта не забывали, что во второй половине дня, ближе к вечеру, в посёлок в этот день приходил "большой футбол" - местная команда встречалась с футболистами из какого-нибудь соседнего села, а то и из самого райцентра.
  
   Вот в такой День молодёжи с утра выдалась чудесная погода: солнечно, тихо, тепло.
   Аполлон появился на Партизанской поляне пораньше, когда молодые активисты ещё только устанавливали на одной из машин радиоаппаратуру, колонки, протягивали провода от линии электропередачи, проходившей в нескольких десятках метров, рядом с выбитой в песке дорогой, ведущей на лесопилку. Ему было интересно увидеть всё с самого начала.
   За почти месячное пребывание в Синели он всё никак не мог очухаться от различных происшествий, случавшихся с ним на протяжении всего этого времени. И вот, ко Дню молодёжи все неприятности остались позади, он был в прекрасной форме, никаких шишек, никаких царапин, никаких неприятных запахов. Разве только забинтованный палец, ради которого пришлось ещё раз заглянуть в районную поликлинику. Но это, скорее, был плюс, а не минус. Хома не придал значения этой производственной травме своего подчинённого, и в народе ходил слух, что палец Аполлон сломал при спасении Жува. Даже те немногие, кто видел эту его "куклу" раньше подвига, уверовали в то, что это случилось позже. А в своей популярности он убедился ещё по пути в лес, и вот теперь, на поляне, все, даже незнакомые, здоровались с ним как со старым приятелем, причём обязательно старались пожать руку, перекинуться парой слов.
   Словом, у Аполлона было превосходное настроение, грандиозные планы - он решил рискнуть и начать писать свои мемуары о жизни в России, дикая популярность и цветущий праздничный вид. Чего ещё можно пожелать? И тут, среди прибывающего на поляну люда, как раз и появился ответ на этот вопрос. Он, вернее, она, а это была именно она, появилась с группой подружек. Всем им было лет по восемнадцать-двадцать, все были нарядны и привлекательны, веселы и красивы. Но она выделялась из всего этого концентрата молодости и красоты. Она была особенно нарядна и привлекательна, особенно весела и красива. С её появлением все эти праздничные приготовления стали ещё более праздничными и радостными.
   Позабыв про всё на свете, он видел только её. И она увидела его. И так посмотрела... Сквозь мелькание нарядных человеческих фигур он увидел, как она что-то спросила у подружек, как те повернули головы в его сторону, как потом стали ей что-то рассказывать, как она снова посмотрела в его сторону. Так посмотрела!
   Из этого возвышенно-романтического состояния его вывел знакомый радостный голос:
   - Привет!
   Он оглянулся. Перед ним стоял Перепелиное Яечко.
   Аполлон рассеянно ответил на приветствие, а Косынкин, уже направляясь в сторону буфета, кивнул в сторону "сцены" - кузова грузовика с откинутыми бортами:
   - Американец, а ты на гитаре не бренькаешь?
   Аполлон посмотрел на сцену, на которой уже настраивал свои инструменты заводской вокально-инструментальный ансамбль. На вид ансамбль выглядел весьма колоритно. Это уж точно, если, даже, не сказать экзотично. И что никого из музыкантов на заводе Аполлон не видел, тоже было очевидно. Впрочем, в заводском клубе подвизались музыканты-любители и из совхоза, и с лесопилки... Парень лет двадцати пяти, где-то ровесник Аполлона, в слегка потёртом джинсовом костюме, настраивал электрогитару и давал какие-то советы двум другим, совсем молодым, музыкантам, видимо, ещё школьникам - клавишнику и ударнику. Клавишник был в аккуратном костюмчике, хотя уже слегка на него маловатом, в галстуке и в очках, с короткой аккуратной причёской. Ударник же, наоборот, был патлатый и, не считая брюк, в одной майке с номером "7" на груди. Но самый впечатляющий вид имел басист. Несмотря на жаркую погоду, он почему-то был в старых грязных кирзовых сапогах и замызганой телогрейке, в пыльной кепке и с недельной щетиной на щеках. Гитара болталась у самых его колен, так что длинные руки, терзавшие инструмент, висели, как плети. Перед ним стоял микрофон, в который эта колоритная личность и запела хриплым голосом:
   - Может быть, и ты не раз влюблялся,
   Может быть - я этого не зна-а-аю...
   Впрочем, как показалось Аполлону, пел он довольно неплохо, а по местным меркам, так, даже, прилично.
   Когда ансамбль сменила группа танцовщиц-школьниц, Аполлон купил в буфете порцию эскимо на палочке, и, сосредоточенно его посасывая, отправился прогуляться по окрестностям поляны, чтобы в спокойной обстановке обдумать появление "мимолётного видения".
   Когда Аполлон снова появился на Партизанской поляне, праздник был уже в самом разгаре. Концерт уже закончился, но шума и веселья хватало и без него. Вся поляна и её окрестности превратились в один большой конфедеративный пикник.
   При входе на поляну Аполлон натолкнулся на небольшую компанию, расположившуюся под зарослями бузины вокруг расстеленного на траве покрывала, изобиловавшего различной снедью. В этой компании Аполлон увидел своего начальника и, по совместительству, секретаря заводской парторганизации Лопаткина, или, попросту, Глисту. Иван Васильевич тоже заметил проходившего мимо Аполлона, и радостно окликнул его:
   - Аполлон! Привет! Что ж ты мимо проходишь? Иди-ка, брат, сюда.
   Аполлон подошёл к уже "тёпленькой" компании, поздоровался.
   - Вот, наш дважды герой, - представил его Глиста своим сотрапезникам, - я вам рассказывал о его подвигах... Да в посёлке о них каждая собака знает...
   Кроме него по краям покрывала сидели ещё один мужчина лет сорока, две женщины и пацанёнок лет шести.
   - Это - мой брат Борис... Его жена Люба... Моя жена Наташа, - указывал по очереди на сидящих за "столом" Лопаткин. - А это мой наследник, - он с гордостью потрепал по белобрысой голове своего отпрыска, радостно и как-то глуповато осклабившегося при этом, и добавил: - Орёл!
   Аполлон оглядел компанию.
   Борис был полной противоположностью своего брата - маленький, толстенький и лысый, его жена - под стать своему мужу, правда, без лысины. Зато Наташа кое-что из себя представляла. На вид ей было лет тридцать, высокая, комплекция - тоже по голливудским стандартам, природные светлые прямые волосы, тонкие черты лица. В них, правда, проскальзывало что-то хищное, но это её не портило, поскольку само выражение лица слегка смахивало на выражение лица её сына - была в нём какая-то упрощённость. Держалась она с достоинством, можно даже сказать, элегантно, и даже за "столом" сидела с накрашенными розовой помадой губами, что, в общем-то, не очень удобно при употреблении пищи - спорно, ведь, что выглядит более эстетично: то ли не накрашенные губы, естественно и чувственно впивающиеся в источник плотской энергии, то ли накрашенные - на скорченной при этом процессе роже. Губы у неё, кстати говоря, были тонкими, но, как определил намётанным взглядом Аполлон, очень чувственными.
   Аполлон улыбнулся, глядя на супругу начальника. Она в ответ тоже улыбнулась, и посмотрела пристальным оценивающим взглядом.
   - Давай, Аполлон, выпей с нами, - поднял Лопаткин наполненную рюмку, - за молодёжь, так сказать.
   - Спасибо, я не пью, - отказался Аполлон.
   - А кто тут пьёт? - засмеялся Лопаткин, но добавил серьёзно: - Знаю, знаю, что не пьёшь. Молодец! Но сегодня можно, ради праздника. Чего уж там.
   - Правда, выпейте с нами, - сказала Наташа.
   Голос у неё был звонкий и приятный. Но тут она закричала на отпрыска, который, пользуясь тем, что взрослые отвлеклись, взял стоявшую в центре "стола" бутылку:
   - Сашко! Я тебе дам! Поставь сейчас же! Ишь ты!
   М-да, голос у неё был, всё же, не очень приятный.
   Папаша отпустил своему орлу затрещину, и тот, хлюпая носом и противно скривив рожу, вылез из-за "стола".
   - За что ты его бьёшь? - упрекнула мужа Наташа, и позвала сына: - Сашко, иди сюда.
   Тот подошёл к матери всё с тем же плаксивым выражением лица. Она взяла его на колени и стала целовать в скатившиеся на щёки, силой выдавленные слёзы, приговаривая:
   - Маленький мой... Сашенька, сыночек...
   - Опять ты его балуешь, - попенял жене Лопаткин.
   Аполлону надоело лицезрение этой дурацкой семейной сцены, но он не знал, как ему выйти из этой ситуации.
   Тут до его сознания из репродуктора донёсся голос Пугачёвой:
   - "Две звезды, две светлых повести..."
   - Разрешите пригласить? - реализовал внезапно пришедшее решение Аполлон, обращаясь к Наташе. - Вы не против, Иван Васильевич? - обернулся он к Лопаткину.
   Глиста, довольный, заулыбался:
   - Не против, не против. Идите, станцуйте.
   На поляне было довольно много танцующих пар. Аполлон поискал глазами ту девушку, которую видел утром в окружении подруг. Никого из них он не обнаружил. Ему стало грустно. Чтобы как-то развеяться, он спросил свою партнёршу:
   - Что-то я вас, Наташа, раньше не встречал...
   - Да я всё больше дома сижу. Хотела на завод пойти работать, в контору, да Ваня говорит: "Что я сам, что ли, не заработаю?"
   От неё пахло какими-то очень приятными духами. Аполлон не очень-то разбирался в духах, но запах, шедший от волос Наташи, ему нравился. Он слегка отстранился и посмотрел ей в глаза. Удивительно: волосы у неё были светлые, а глаза - тёмно-карие. В них он увидел какие-то искорки порока, греха...
   - У вас красивые глаза, Наташа, - сказал он.
   Она засмеялась:
   - Ну, скажете тоже...
   Смех у неё тоже был с оттенком склонности к греху.
   - Правда-правда, - и, прижав её к себе, Аполлон добавил в самое ушко: - Вы просто прелесть, Наташа.
   Это был его универсальный ключик к женскому сердцу. И сейчас он сработал безотказно. Наташа в ответ на слова Аполлона сама ещё тесней прижалась к нему.
   Он бросил взгляд в сторону её компании. Там никто не смотрел на поляну - произносился какой-то очередной тост.
   Аполлон спустил правую руку с талии Наташи пониже, и нежно погладил её упругую попку. Она вжалась лобком в его начавший вставать член.
   - Вы красавица, Наташенька, - прошептал Аполлон и, взяв в губы свисавшую с уха золотую серёжку, втянул её в рот вместе с мочкой.
   Наташа ещё сильнее притёрлась к нему и зашептала:
   - В среду Ваня уезжает в командировку. Я живу в Заречье, в двухэтажном доме, первая дверь от дороги.
   - А Сашко? - резонно спросил Аполлон.
   - Я его гулять пошлю... В семь часов...
   - ОКей!
   - Что?
   - Хорошо, договорились.
   С заключительным аккордом песни о полуночных утренних звёздах Аполлон лизнул Наташу за ухом и, выпустив из объятий, сказал:
   - Мне уже нужно идти. Извинитесь за меня перед своими.
   Наташа не стала настаивать. Тем более что свидание уже было назначено. Она направилась в свою компанию, принуждённо виляя задом, с расчётом на то, что Аполлон должен был проводить её взглядом. Действительно, надо отдать ей должное, шла она как по подиуму.
   Аполлон направился в сторону буфета с намерением утолить жажду каким-нибудь напитком. Взяв томатного соку, он задержал взгляд на порядочной толпе у края поляны. Оттуда слышались переборы гармошки и заразительный смех.
   Уже подходя к толпе, Аполлон услышал, как из самого её центра донёсся задорный женский голос, заглушавший переливы гармони:
   - Говорят, что я старуха,
   А мене не верится:
   Ну какая я старуха -
   Во мне всё шевелится.
   Подойдя, Аполлон заглянул в круг. На пеньке сидел раскрасневшийся гармонист, мужчина лет сорока, и растягивал меха своей старенькой гармошки. В кругу плясали две хорошо поддатые старушки и не менее весёлый Атавизьма. Причём в этой задорной пляске как-то скрывалась его хромота. Вся троица обменивалась озорными частушками, в которых проскальзывали как тонкие намёки, так и прямо били в лоб неприличные прямо-таки приставания, причём никто из плясавших особо не стеснялся в выражениях. В круг выскочил четвёртый участник - Перепелиное Яечко, и частушечные диалоги приняли перекрёстный оборот. Всё это действие уже напоминало народный то ли балет, то ли оперу, но Аполлону это представление казалось великолепным этнографическим шоу. Он даже пожалел, что не прихватил тетрадь и ручку, чтобы записать этот фольклор во всех подробностях.
   Когда Перепелиное Яечко под хохот и улюлюканье вышел из круга, его место среди танцующих тут же занял какой-то заранее раскрасневшийся добрый молодец лет шестидесяти. Косынкин приблизился к смеющемуся Аполлону.
   - Американец, ты на футбол идёшь? - спросил он, отдышавшись.
   Аполлон ещё не был в курсе, что в День молодёжи традиционно игрались футбольные матчи, поэтому вопрос вызвал в нём удивление:
   - Какой футбол?
   Зная, что их, американский, футбол популярен у них, в Юнайтед Стейтс, но никак не в России, он всё же уточнил:
   - Соккер*, что ли?
   - Какие, на хер, соки? Я тебе про футбол говорю. Мы сегодня с Ломовкой играем.
   Перепелиное Яечко после частушек с пляской был в прекрасном
   настроении, и как всегда широко улыбался, показывая крепкие зубы.
   - Ладно, пойдём, я тоже с тобой соку выпью, - сказал он, потянув
   0x01 graphic
   * Так в США называют футбол.
  
   Аполлона за собой в сторону буфета, - перед футболом - лучше соку...
   Они выпили по стакану кислого яблочного сока, и по широкой лесной тропе, идущей вдоль дороги, направились в сторону посёлка.
   - Сегодня весело должно быть. С ломовскими всегда интересные игры бывают, если Санькин у них играет.
   - Кто такой Санькин? - спросил Аполлон.
   - А это нападающий у них. Такая туша, сам увидишь. Они всегда с Наполеоном на ящик водки спорят. Наполеон у нас в защите играет. У них это давний спор. У Ломовки, в основном, молодёжь играет, а Санькин у них как играющий тренер. Вообще, он, конечно, не зря лучшим футболистом района считается. А Наполеон его по этому поводу всё подзуживает: ты, говорит, сам гол хера с два забьёшь. Вот они перед началом и спорят. Вот тогда игра идёт! Не на жизнь, а на смерть. Посмотришь, как Наполеон будет Санькина опекать.
   Их нагнала небольшая группа ребят, по виду школьников.
   - Ну что, мужики, - обратился к ним на ходу Перепелиное Яечко, - готовы к труду и обороне?
   - Готовы! - весело откликнулись ребята и, обогнав Аполлона с Перепелиным Яечком, ушли вперёд.
   - Вон, видишь, самый маленький? Это Шаров, наш лучший нападающий. Ты не смотри, что он такой щуплый, водится - дай боже!
   - Что значит - водится? - наивно спросил Аполлон.
   - Да ты что, в футбол никогда не играл? - спросил Перепелиное Яечко с недоверием к своим собственным словам.
   - Нет, - сознался Аполлон, и почувствовал, что этим резко понижает свой рейтинг в глазах соседа.
   Но тот только весело засмеялся.
  
   Глава 22
   Первый тайм футбольного матча
  
   Стадион располагался в центре, рядом со школой. Собственно, это и был школьный стадион.
   С одной стороны от клуба и столовой стадион отделяла широкая аллея из густых зарослей акации, причём со стороны стадиона полоса кустов шла в два ряда, между которыми было пространство едва ли метра в полтора. С остальных трёх сторон стадион был огорожен невысоким деревянным забором. За одними из ворот, за волейбольно-баскетбольной площадкой и кустами жимолости, высилось белокаменное двухэтажное здание школы. В полусотне метрах за другими воротами располагался магазин и вся центральная площадь посёлка. За оградой оставшейся, четвёртой, стороны виднелась дорога, а за ней - дома.
   От площади стадион наискосок пересекала узкая тропинка, по которой жители окраинных домов срезали путь к центру. Между грунтовыми беговыми дорожками, окружавшими футбольное поле, и забором было достаточно пространства, поросшего густой травой, чтобы на нём могли с успехом пастись нелегальные, не имеющие никакого отношения к школе, стаи гусей, а по вечерам, когда пастухи пригоняли стадо, и пара-другая коров. Впрочем, весь этот домашний скот и птица паслись и на самом стадионе, не признавая никаких запретов и норм поведения. Для зрителей же на этих лужайках было сооружено несколько длинных деревянных скамеек.
   Когда Аполлон и Перепелиное Яечко появились на стадионе, там уже разминалось несколько футболистов. Другие расположились за воротами со стороны магазина и экипировались в красные футболки и белые трусы.
   У противоположных ворот на поле ещё преспокойно пощипывали траву несколько стай гусей. По тропинке двигались в ту и другую сторону нарядные жители посёлка. Постепенно прибывали зрители - в основном молодёжь, но было немало и старых заядлых любителей футбола, среди которых находились даже пожилые женщины. Вообще, по местным масштабам, футбольный матч с соседним селом был чем-то вроде международного товарищеского матча с участием мировых футбольных грандов типа Бразилии или Аргентины. К концу такого матча обычно на "трибунах" собиралось чуть ли не всё население посёлка, чтобы воочию увидеть развязку далеко не каждый день случающегося события.
   Аполлон и Перепелиное Яечко подошли к группе футболистов, надевавших форму.
   - Что, ещё не приехали? - спросил Перепелиное Яечко, снимая с себя рубашку возле большой спортивной сумки с формой и бутсами.
   - Должны были к двум подъехать... Уже начало третьего, а их всё нету, - ответил кто-то из футболистов.
   Среди них были уже знакомые Аполлону ребята: несколько школьников, обогнавших его и Перепелиное Яечко в лесу, ещё несколько человек с завода. Других Аполлон не знал, но с ним все поздоровались, как со старым знакомым.
   - Американец, ты в футбол играешь? - спросил его Санька Митрофанов, прилаживая к голени щитки.
   - Да как-то не довелось, - ответил Аполлон.
   Чтобы не чувствовать себя в этой компании ущербным, он хотел было добавить: "Я всё больше по бейсболу специализируюсь", но вовремя спохватился - в бейсбол в России не играют.
   Несколько футболистов были явно "под газом", но старались держаться бодро, несмотря на то, что уже первые их удары по мячу показали, что толку от них на поле будет мало.
   Как Аполлон вскоре понял, следя за действиями разминавшихся футболистов, основную ударную силу составляла тройка школьников - ребят лет шестнадцати-семнадцати, среди которых выделялся Шаров.
   Появился Павленко-Наполеон. Культя его была забинтована белоснежным бинтом. Он поздоровался со всеми, и стал не спеша надевать форму одной, здоровой, рукой. Как ни странно, он был трезв как стёклышко.
   Время шло, а ломовских футболистов всё не было. Пользуясь этой заминкой, Аполлон пошёл домой чего-нибудь перекусить. Благо, дом его был рядом.
   Выпив чаю с печеньем и увидев в окно, что ломовские ещё не приехали - никакого транспорта на площади возле магазина не было, он прилёг отдохнуть после новых впечатлений. И задремал.
   Когда он открыл глаза, то подумал, что проспал весь футбол. Раньше он никогда не видел соккера, что называется, живьём, иногда только смотрел матчи с чемпионата мира по телевизору, поэтому ему было жаль пропускать такое зрелище. Да и вообще, раз он уже собрался писать свою книгу, надо было набираться впечатлений по максимуму.
   Он посмотрел на часы. Было четыре часа. Значит, ещё должны играть.
   Свернув за угол своего дома, он увидел стоящую возле магазина грузовую машину и маленький обшарпанный автобус. По площади туда-сюда сновали люди.
   Со стороны дороги от завода послышался приближающийся треск мотоцикла. Прямо перед Аполлоном на площадь выехал мотоцикл "ИЖ" с коляской, только вместо коляски на раме от неё был сооружён дощатый настил, на котором покоилось прикрученное проволокой старое оцинкованное корыто. В корыте, на свёрнутой рыболовной сети - бредне валялись стоптанные туфли и сидели двое хохочущих пацанов. Мотоциклист, небритый мужчина лет тридцати пяти, маленького роста, но довольно упитанный, демонстративно скрестив руки на груди, управлял мотоциклом... ногами, каким-то образом уцепившись за ручки торчащими из драных носков грязными пальцами.
   Мотоцикл лихо подкатил к магазину. Мотоциклист опустил ноги и затормозил.
   Аполлон с удивлением просмотрел это цирковое представление и направился к стадиону.
   На стадионе царило оживление. "Трибуны" пестрели от ярких праздничных нарядов зрителей, среди которых некоторые были даже с флажками и воздушными шариками. Как говорится, полный аншлаг, яблоку негде упасть.
   Обе команды уже были на поле. У дальних ворот разминались футболисты в жёлтых футболках и синих трусах. "Ага, это и есть ломовская команда", - подумал Аполлон.
   Местные же "красно-белые" "стучали" по тем воротам, где они и начинали свою разминку два часа назад. Игра ещё не началась - ломовцы опоздали на два часа. Это было и не удивительно, если учесть, что у них там - тоже День молодёжи.
   Не успел Аполлон подойти к воротам, как следом за ним появился тот самый циркач-мотоциклист в сопровождении полудюжины ребятишек.
   - Привет, жорики! - крикнул он футболистам, улыбаясь до ушей. - Я думал, вы уже сыграли, а вы ещё и не чешетесь...
   К Аполлону подбежал озабоченный Наполеон. На его футболке, на груди, красовалась надпись большими белыми буквами "СПИРТО- ИК". Аполлон не сразу понял, что она означает, но потом догадался, что буква "В" каким-то чудесным образом затёрлась, и от неё осталась только маленькая чёрточка, слегка изменив название команды.
   - Выручай, поэт, - ещё издали начал Павленко, - у тебя трико и кеды есть?
   - Есть. Кроссовки. А что, кому-то не хватило? - задал встречный вопрос Аполлон.
   - А что у тебя с пальцем? - Наполеон, казалось, не слышал вопроса Аполлона.
   - Шёл, поскользнулся, упал. Очнулся, гипс, - воспользовался знаменитой присказкой Аполлон.
   - Точно гипс? - продолжал допытываться Наполеон, всматриваясь в перебинтованный палец Аполлона.
   - Точно. А что?
   - Тогда ничего страшного, в гипсе уже ничего не будет. Давай, беги, быстренько переодевайся. Люба Касаротая нажрался, скотина, на ногах не стоит... Говорил же ему: потерпи до вечера... Ты когда-нибудь в воротах стоял?
   - В каких воротах? - Аполлон уже начинал беспокоиться по поводу такого напористого допроса.
   - В футбольных, в каких ещё...
   - Нет.
   Наполеон махнул культёй, собираясь сказать Аполлону что-то ещё, но тут в разговор вступил стоявший рядом мотоциклист.
   - Давай, Иваныч, я постою, - обратился он к Наполеону, весело подмигнув Аполлону. - Кремлёвская стена не выдержит, как я...
   - Ты ростом не вышел, - заметил тому Наполеон на полном серьёзе. - Тебе придётся в поле побегать - Колобок вместе с Любой нажрался...
   Улыбка тут же сошла с лица мотоциклиста, он посмотрел на Наполеона уже испуганно:
   - Да ты что, Иваныч, я пошутил. Я не знаю даже, как по мячику бить.
   К ним подошли Перепелиное Яечко и Шаров.
   - Я тоже не знаю... - начал, было, Аполлон.
   Но ему не дал договорить Перепелиное Яечко, обратившийся к мотоциклисту:
   - Ладно тебе отбрёхиваться, Родоман. Всё равно больше некому... Сколько раз им говорить: ну потерпите пару часиков, а после футбола хоть до усрачки упейтесь. Так нет же, нажрутся раньше времени, - он вдруг зыркнул в сторону команды соперников, с досадой сплюнул. - И те, козлы, не могли вовремя приехать...
   - Я думал, вы уже сыграли, - скривился Родоман. - Мне бредень не с кем тягать... Мне Митрофанов обещал, - он вдруг ухватился одной рукой за грудь, а другой за живот. - У меня одышка, три инфаркта, пять инсультов и... шесть импотенций...
   - Закончим играть, ещё успеешь и бредень потягать, - не обращая внимания на предсмертные муки мотоциклиста, сказал Наполеон. - Я сам с тобой пойду.
   - Не-е-е, вы что, чтоб народ с меня смеялся... Это... Да у меня и не в чем, - Родоман посмотрел на свои стоптанные туфли, из носков которых, и правда, чуть ли не высовывались большие пальцы.
   - Форма есть, и бутсы, - кивнул Перепелиное Яечко в сторону сумки с формой.
   - Не-е-е, ребята, жорики, не-е-е, - чуть ли не захныкал Родоман; он, видимо, и в самом деле был здорово напуган перспективой выйти на футбольное поле. - Я ж демьяновский, а не синельский... Это, вообще, даже другая республика.
   - Да какая, хрен, разница, главное, что не ломовский, - напирал Перепелиное Яечко. - А не будешь играть, тогда никто с тобой бредень не пойдёт тягать. Понял? Соглашайся, Родоман.
   - А ты меня не пугай, - Родоман вдруг выпятил грудь. - Вот назло сыграю, по собственному желанию... Только чтоб, где бегать меньше...
   - Пусть в защите играет, - предложил Шаров.
   - Э, не! - решительно запротестовал Родоман. - Чтоб этот бульдозер Санькин меня растоптал и с собственным гавном смешал?! Я согласен только в нападении, где его нету. Буду потихоньку у ихних ворот пастись. На пару с этим жориком, - он кивнул на Шарова.
   - Ладно, хрен с тобой, - махнул культёй Наполеон, - переодевайся поскорей.
   Он повернулся, наконец, к Аполлону:
   - Ну, так ты беги, Маяковский, тоже переодевайся. Одна нога - там, другая - здесь.
   - Да я не знаю, я ж никогда не играл... - растерянно сказал Аполлон.
   - Не ссы в компот, Американец, не делай шторма, - похлопал его по плечу Перепелиное Яечко. - Когда-то ж надо начинать.
   - Я тебе подскажу, я рядом буду, в защите, - подбодрил его Наполеон, - беги, экипируйся.
   Если бы Аполлону сказали, что ему доведётся играть вратарём в соккер, да ещё в весьма ответственном матче, он никогда бы в жизни не поверил. Но судьба тем и хороша, что не знаешь, что она там тебе ещё преподнесёт. Вот и преподнесла она Аполлону новое испытание. Конечно, он мог бы отказаться, как говорится, упереться рогом, и всё. Но не таков был Аполлон Иванов. Раз уж ему выпала такая удача - испытать всё на собственной шкуре, так это же просто великолепно! Тем интереснее будет задуманная книга. Да и он сам, в конце-то концов... А что никогда в соккер не играл - ерунда, правильно сказал Перепелиное Яечко: надо же когда-то начинать. Правила он немножко знает, а вратарь - не полевой футболист, не надо мяч ногами пинать и финты всякие демонстрировать, особого умения не требуется. А ещё, видимо, начало внедряться в него это советское чувство коллективизма - не мог он уже подвести товарищей. Как же им потом в глаза смотреть?
   Когда он, уже в спортивном костюме, подходил к воротам, услышал, как ребятня, провожая его восторженными взглядами, переговаривалась:
   - О! У нас сегодня в воротах Американец будет стоять!
   - Слыхали? Он как Яшин стоит. Я сам слышал, дядя Миша Павленко говорил. Санькин ему в жисть не забьёт!
   - Ну всё, тогда ломовским сегодня вломим!
   Нашёлся, однако, и один сомневающийся:
   - Да-а-а, Люба Касаротая лучше стоит.
   Но его тут же приструнили:
   - Что-о-о? Дырка твой Люба. Вон, под лавкой валяется в жопу пьяный. Сколько он от Сенска пропустил? А? То-то же! Вот Американец! Он и Жува спас и оживил, я сам видел. А в газете писали, что и вообще - всю Землю...
   Нет, ну никак не мог Аполлон после такого доверия подводить своих товарищей. Да и родину свою заокеанскую заодно. Как, всё-таки, приятно, когда тебя по национальности называют с такой гордостью! И где? В самом Советском Союзе... Хотя, после всей Земли спасать футбольные ворота тяжеловато будет...
   Тем временем к воротам с разминающимися синельцами подтянулись ломовские футболисты. Да-а-а, фигура Санькина была впечатляющей. Хотя ростом он был пониже Аполлона сантиметров на пять, но по комплекции... Словом, настоящая гора мышц. Бицепсы его были толще, чем ляжки стоявшего рядом с ним Наполеона. Правая нога Санькина выше колена была перетянута широким эластичным бинтом. Столпившаяся вокруг детвора шушукалась, что это, мол, означало, что бить этой ногой по мячу Санькину запрещено, потому как удар этой ногой смертелен, и если после удара этой ногой мяч попадает в перекладину, то та ломается как спичка. Глядя на Санькина, поверить в это было совсем нетрудно.
   Хотя Наполеон был примерно одного роста со своим соперником, но рядом с ним он казался таким маленьким и тщедушным со своей забинтованной культёй, что Аполлону стало его жалко.
   Футболисты, пацаны и наиболее сведущие в футболе зрители обступили капитанов команд.
   - Что ты всё - выиграем да выиграем. Ты вот сам забей, - говорил Наполеон Санькину с ехидной улыбочкой.
   - И забью! - отвечал на полном серьёзе Санькин.
   - Ну-ну. Забей, а мы посмотрим, - опять ухмыльнулся Наполеон, и уже более серьёзно добавил: - Хрена с два ты забьёшь!
   Он увидел подошедшего к ним Аполлона, и повернулся к нему:
   - Смотри, Американец, он тебе гол хочет забить.
   Павленко впервые назвал Аполлона не поэтом и его конкретными производными, а как все - Американцем. Видимо, посчитал, что Американец прозвучит для слуха Санькина более угрожающе. При этом он незаметно подмигнул Аполлону.
   Санькин профессиональным оценивающим взглядом окинул Аполлона, задержавшись на внушительных размеров перебинтованном пальце, и... ничего не сказал. Всеми находившимися рядом синельскими футболистами это было воспринято как добрый знак, а самому Аполлону придало уверенности - с ним уже считался соперник.
   - Значит, как всегда, на ящик водки... - подытожил переговоры Наполеон. - Я тебе говорю со всей ответственностью, хрен ты забьёшь Американцу гол.
   - А я говорю, забью! - уже почти прорычал Санькин.
   Санькин и Наполеон сцепили руки в рукопожатии, Саня Митрофанов под подзадоривающие возгласы перебил, и судьба ящика водки отчасти перекочевала в руки Аполлона.
   Ломовские футболисты ушли к своим воротам, а свидетели пари потихоньку потянулись к "трибунам". Наполеон отвёл Аполлона в сторонку и стал давать первые и последние наставления:
   - Вот что, Шекспир... Он будет играть по правому краю. Я сам лично буду его опекать. Когда я буду идти на него, он, дурак, бить не будет. Я его завёл, так он теперь будет стараться обязательно меня обыграть, - Наполеон хихикнул. - Я его ещё поподкалываю, так он не только меня, а и штанги будет обводить... Ну вот... А ты в это время, если никого из наших за мной уже не будет, выходи подстраховывай, не бойся. Я ему подкатик, а ты в это время забираешь мяч. Понял, Петрарка?
   Аполлон кивнул, хотя ему не совсем понятна была эта новая для него футбольная терминология: как именно ему надо было подстраховывать, что такое подкатик... Но установка, тем не менее, была понятна.
   - А так, у них всё пацаны в нападении, как и у нас, ничего страшного, - продолжал Наполеон. - Они его боятся, все будут играть на него... У тебя задача простая - смотришь, как к тебе летит мяч, стараешься его поймать или отбить. Отбивать старайся не вперёд, а в сторону. Главное - правильно оценить обстановку. Если их нападающий вблизи твоей штрафной отпускает мяч, сразу прикидывай, кто быстрей у него окажется: ты или он. Не забывай, что от него он удаляется, а к тебе приближается, так что, даже если он будет и в два раза ближе к мячу, чем ты, то ты всё равно окажешься у него раньше. Понял, Вознесенский?
   Аполлон снова кивнул. Ему нравились рассуждения Наполеона - взвешенные, можно даже сказать, научно обоснованные. Пожалуй, он полностью оправдывал своё прозвище, планируя до мелочей ход операции, то бишь матча. Как он всё просто и доходчиво объяснял, а главное, добавлял этими спокойными рассуждениями уверенности и хладнокровия новоиспечённому вратарю.
   - Пойдём, я тебе ещё постучу, - сказал в заключение Наполеон, и направился к одиннадцатиметровой отметке.
   Но в этот момент раздался свисток судьи, собиравшего участников матча в центре поля.
   Футболисты выстроились в центральном круге. Обращала на себя внимание тройка "меченых": Наполеон с белоснежной культёй; рядом с ним - Аполлон, с таким же белым и почти таких же размеров, что и культя, пальцем; и стоявший напротив них с забинтованным бедром Санькин. В синельской команде ещё выделялся несколько экзотическим видом центрфорвард Саня Стебунов по прозвищу Родоман. Футболка на нём была явно маловата - не могла прикрыть весь внушительных размеров круглый живот, и выглядела этаким моднячим топиком. Трусы же, наоборот, были явно с чужого плеча, то бишь задницы, и висели под животом плиссированной юбчонкой, за которой чуть ли не скрывались колени. Во всяком случае, уже одно его появление на поле внесло оживление на "трибунах", в ожидании в дополнение к футболу ещё и "спектакля одного актёра".
   Разыграли ворота. Синельцам достались те, у которых они разминались. Футболисты рассыпались по полю, Аполлон занял своё место в воротах. Судья - всеми уважаемый старый синельский футбольный фанат, в знании правил, честности и беспристрастности которого не сомневались даже соперники, дал свисток, и игра началась.
   Футбольное поле имело небольшой уклон в сторону школы, и поэтому в первом тайме преимущество было на стороне синельцев - они атаковали под гору.
   Аполлон внимательно следил за игрой, стараясь не упустить ничего, что заслуживало внимания. Что поделаешь, ему приходилось осваивать футбольную науку уже в действии, без всякой рекогносцировки.
   Вначале игра, благодаря усилиям нескольких школьников во главе с Шаровым, проходила на половине поля ломовцев, и их вратарь уже несколько раз вступал в дело. Аполлон мотал на ус его действия. Судя по всему, вратарь у них был хороший - уверенно играл на выходах, был быстр и прыгуч. Аполлон сравнил себя с ним. Пожалуй, он ничем ему не уступал. Разве только что в опыте.
   В защите у синельцев играли все знакомые Аполлону ребята: Саня Митрофанов, Перепелиное Яечко, Колёк, ну и Наполеон, конечно. Поэтому уже одно это обстоятельство совсем успокоило Аполлона, и он даже не чувствовал дрожи в коленках, что обычно происходит с новичками. А вратарь в футболе - это полкоманды, а нервной энергии за игру, говорят, он один расходует больше, чем все остальные десять игроков команды.
   Вскоре выпады ломовцев на ворота синельцев стали всё более частыми и опасными. Особенно страшно становилось не только Аполлону, но и всем синельским болельщикам, когда с мячом оказывался Санькин. Он пёр как танк, сметая своей центнеровой массой всё на своём пути. Но в районе штрафной площади его неизменно встречал Наполеон, отважно бросался под ноги и отбивал мяч. Несколько раз мяч ему не удавалось отбить, но Аполлон, строго следовавший наставлениям капитана, выбегал вперёд и забирал мяч до того, как Санькин, потеряв скорость в обводке Наполеона, успевал его нагнать. Стадион при этом сначала ахал, а потом, когда мяч оказывался в руках у Аполлона, одобрительно гудел, и уже несколько раз слышались радостные выкрики:
   - Молодец, Американец!
   А минут за десять до конца первого тайма, когда Аполлон красиво поймал мяч, пробитый кем-то из ломовских нападающих в самую "девятку" (на своё счастье Аполлон метался как раз в том углу ворот), и почти сразу же вслед за этим забрал мяч из-под самых ног Санькина, который при этом свалился на него всей своей тяжестью, зрители просто взорвались скандированием:
   - А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец!..
   Аполлон встал, морщась от боли и потирая ушибленный бок.
   - Санькин козёл!.. Бегемот!.. Костолом!.. Бульдозер!.. С поля его!.. - неистовствовали зрители.
   И снова:
   - А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец!..
   В этот момент Аполлон почувствовал себя полномочным представителем своего народа, он защищал уже не только честь Синели, маленького посёлка в глубинке России - родины его отца, а честь всех Соединённых Штатов Америки - своей родины. Гордость за свою страну распирала его, несмотря на то, что ныл бок после того, как Санькин припечатал его всей своей многопудовой тушей к земле. Теперь Аполлон понимал, какое мужество нужно было иметь Наполеону, чтобы раз за разом бросаться этой пыхтящей, как паровоз, махине под ноги.
   В самом конце тайма игра вновь переместилась на половину поля ломовцев, и Аполлон смог перевести дух. Он даже посмеялся вместе со зрителями, когда мяч попал к Родоману, и тот, широко замахнувшись, ударил, но не попал по мячу, и, сделав, как заправская балерина, полный оборот на одной ноге, плюхнулся на живот.
   - Привет! - услышал вдруг Аполлон за своей спиной действительно очень приветливый женский голос.
   Он обернулся. У боковой стойки ворот стояла... Таня. Да-да, та самая Таня, с которой Аполлон ехал на зерне из Михайлова Хутора в ещё не знакомую для него Синель. Та самая Таня, перед которой он так опростоволосился, которая - слава богу, всего лишь случайно, а не умышленно - чуть не оторвала ему член и обозвала, в конце концов, козлом.
   Таня была всё в той же коротенькой, вызывающей юбчонке и в полупрозрачной цветастой блузке. Она приветливо и слегка виновато улыбалась.
   - Привет, - сказал Аполлон.
   - А ты, оказывается, тут знаменитость, - сказала Таня, - я тут о тебе за полчаса такого наслышалась... Я с девчонками за своих приехала поболеть...
   - А ты поменьше слушай, - нравоучительно посоветовал Аполлон. - Болей вон за своих, раз приехала... Им сейчас твоё боление как раз надо.
   Аполлон кивнул в поле, где как раз в тот момент Шаров нанёс сильнейший удар по воротам ломовцев, и вратарь с трудом отбил мяч на угловой.
   - Да ну их к чёрту, - равнодушно сказала Таня. - А ты, я смотрю, на меня всё сердишься... Так ты... прости... Я не хотела тебя обзывать... Да ты и сам виноват - довёл меня... а сам...
   Она не договорила, обиженно скривив губки.
   Аполлон молча повернулся в сторону поля. Игра по-прежнему шла на той стороне.
   - А ты молодец, - снова услышал он голос Тани. - Санькина, вон, совсем из себя вывел.
   "Слушай, иди отсюда, не выводи меня из себя", - хотел сказать он ей, но в это время судья дал свисток, возвестивший об окончании первого тайма.
   - Пятнадцать минут перекур, - крикнул Аполлону стоявший у линии штрафной Перепелиное Яечко.
   Аполлон кивнул Косынкину и обернулся.
   Таня по-прежнему стояла у штанги, как-то виновато опустив голову, и чертила носком босоножки по траве.
   Чёрт его знает, что в одно это мгновение убило в Аполлоне футболиста и пробудило мужчину. Скорее всего, как раз это виновато-невинное покачивание стройной загорелой точёной ножки смазливой девчонки, а ещё - внезапно загоревшаяся жажда реванша.
   Аполлон огляделся по сторонам. Футболисты кучковались у кромки поля. Вокруг них собирались зрители. "Домой не поведёшь - слишком много любопытных глаз".
   - Иди туда, за акацию. Я сейчас подойду, - кивнул он ей в сторону кустов.
   Таня обрадованно вскинула светлую головку, со счастливым выражением, смешанным с недоверием, посмотрела на Аполлона - он ли это сказал?
   - Иди, - улыбнулся он ей, - я сейчас.
  
  
   Глава 23
   Богатый на события перерыв и второй тайм
  
   Сказав Наполеону, что, пока перерыв, он сбегает домой, Аполлон юркнул за полосу акации. Таня ждала его на аллее. Кроме них на аллее больше никого не было - весь стадион шумно обсуждал перипетии прошедшего тайма, причём до ушей уединившейся парочки часто долетало слово "Американец", склоняемое в положительном контексте по всем падежам.
   - Слышала, у нас всего пятнадцать минут? Уже даже меньше, - торопливо проинформировал Таню Аполлон и, схватив за руку, потащил в кусты.
   Таня с готовностью последовала за ним в тесный просвет между двумя рядами обильно заросшей лопухами жёлтой акации. В той полутораметровой полосе отчуждения, в которой они оказались, было сумрачно и пахло сыростью. Аполлон, сдёрнув с себя футболку и бросив её на землю, увлёк на неё Таню. В его сознании всё происходящее воспринималось в этот момент как продолжение той, так хорошо начавшейся и так по-дурацки прервавшейся, любовной игры, которую он затеял с этой девчонкой почти месяц назад, не рассчитав или переоценив свои возможности, которыми он располагал на тот момент. Разведки не требовалось, он уже знал, на что способна его партнёрша, и что она ожидает от него.
   Их губы сомкнулись в поцелуе, и Таня, едва только коснувшись попкой лежащей на земле футболки, снова приподняла её, давая Аполлону возможность задрать ей юбку на пояс. Снимать с неё трусики он не стал. Сдёрнув с себя брюки вместе с плавками до самых колен, он приподнял за подколенные сгибы её широко раздвинутые ноги, сдвинул в сторону с промежности голубенькие трусики и, потыкавшись призывно занывшим членом в маленький клиторок, с чувством вонзил его в розовую щель. Несмотря на почти полное отсутствие подготовительных ласк, влагалище хоть и плотно сжимало член, но приняло его без всяких затруднений. Видно Таня тоже воспринимала этот акт как продолжение того, который начался почти месяц назад в кузове машины. Она застонала и сразу же начала подмахивать навстречу Аполлоновым толчкам. Голова её откинулась назад в какое-то углубление на земле, и в таком ракурсе красивое миленькое лицо её выглядело ещё более симпатичным и привлекательным. Глаза её были закрыты, на губах блуждала лёгкая улыбка, а из приоткрытого рта, обнажившего два ряда ослепительно белых ровных зубов, вырывалось при каждом вдохе, именно вдохе, а не выдохе, с тонкими шипящими нотками наслаждения, постанывание.
   Аполлон лежал на ней, спустив локти в стороны и ухватив руками снизу за плечи, резко подтягиваясь при каждом толчке. Он почувствовал, как Таня обвила его ногами за талию, упершись задними тесёмками босоножек в рёбра. Вскоре он осознал, что это давление поднялось выше, чуть ли не до самых его лопаток. Он лизнул кончиком языка аккуратненький вздёрнутый носик, нежно потыкался в одну ноздрю, в другую, облизал верхнюю губу, и впился в неё своими губами. Когда их языки сплелись в сладкой борьбе, а ноги Тани оказались у него уже где-то под мышками - он почувствовал, как она зацепилась своими маленькими ступнями в матерчатых босоножках за его напрягшиеся грудные мышцы, - они одновременно забились в оргазме.
   Когда к ним вернулась способность воспринимать окружающий мир, они вдруг услышали тяжёлые шаги на аллее и затаились. Кто-то остановился у кустов где-то в районе их ног. И почти сразу же Аполлон почувствовал, как на его голую задницу потекло что-то горячее. Он даже не сразу сообразил, что это. Но от разрешения этой загадки его избавили ещё одни шаги и послышавшийся вслед за этим голос Наполеона, объявивший распространённую присказку:
   - "Поссым", - сказал Максим.
   - Да, приходится под кустами ссать, как собаке. Не могли, что ли, уборной тут построить?
   А этот недовольный голос, донёсшийся со стороны их ног, принадлежал Санькину. Выходит, это Санькин помочился на Аполлонову голую задницу.
   - Мог бы и в школьный туалет сходить... Там каникулы... - ответил Наполеон на вопрос Санькина. - А вообще, друг мой Санькин, хорошо быть кисою, хорошо - собакою, где хочу - пописаю, где хочу - покакаю.
   Повернув в сторону аллеи голову, Аполлон с ужасом увидел, что как раз напротив его лица остановились худые волосатые ноги, закрытые ниже колен гетрами, и в бутсах. И тут же, подтверждая, что ужас его был не напрасным, сквозь какую-то щель в кустах повыше лопухов вырвалась мощная жёлтая струя и ударила прямо Аполлону в щеку. Пенящаяся солёная жидкость потекла по его губам на землю.
   Аполлон хотел вскочить и в ярости наброситься на этих ссыкунов, но, почувствовав под собой слабое шевеление - Таня, о которой он совсем забыл, пыталась отодвинуться подальше от образовывавшейся рядом с ней пенящейся лужи, - с трудом сдержался. Честь женщины для настоящего джентльмена, даже с подмоченной мочой репутацией - превыше всего!
   "Ну, я вам покажу, - в бессильной злобе закипало в Аполлоне чувство собственного достоинства, - ссыкуны! Я вам во втором тайме устрою..." Он ещё не знал, что он им такое устроит, но устроить в тот момент он им желал такое, чтобы они потом с содроганием вспоминали его всю свою оставшуюся кошачье-собачью жизнь.
   - Хрена ты забьёшь, - послышался голос Наполеона, когда его шаги и шаги Санькина стали удаляться. - Американец - это тебе не Люба Касаротая!
   - Забью! - уже издали послышался злой голос Санькина.
  
   До начала второго тайма Аполлон ещё успел сполоснуться от мочи двух великих футболистов местного масштаба под ближайшей колонкой.
   Когда он подходил к своим, теперь уже нижним, воротам, увидел, что в них мирно пасётся симпатичный коричневый телёнок, а в штрафной площади - небольшая стайка гусят со своей серой мамашей. Прогнав из ворот непрошенного гостя, Аполлон с досадой заметил, что он успел даже переработать съеденную траву и отложить продукты переработки в виде нескольких коричнево-зелёных лепёшек по самой линии ворот. Это, однако, особо его не расстроило, поскольку действовать ему приходилось больше в районе линии вратарской площадки. Он только, скорее, жалеючи бурёнок, чем обижаясь на них, подумал: "И почему это у крупного рогатого скота вечно жидкий стул?".
   Начался второй тайм, и Аполлон сразу понял, что перед его жаждущим отмщения чувством достоинства стоит неразрешимая дилемма. Для того чтобы хотя бы как-то отомстить Санькину, нужно было, кровь из носу, не пропустить от него гол. Эта задача стояла, в общем-то, с самого начала матча. Тогда тот раскошелился бы на ящик водки, да плюс ещё получил бы страшный удар по своему футбольному самолюбию. Но в этом случае выигрывал другой обидчик - Наполеон. Если же умышленно пропустить от Санькина гол, чтобы наказать Наполеона, то Санькин становился бы двойным обидчиком. Да к тому же достоинство самого Аполлона пострадало бы ещё больше перед лицом всего посёлка, доверившего защищать ему его футбольную честь. А честь американского гражданина - Американца?..
   Аполлон некоторое время играл как в тумане, соображая, какой же найти выход из этого тупикового положения. Поле покинуть он не мог - честь команды для него уже была выше личных амбиций, да и месть Санькину в этом случае становилась бы совсем призрачной, если не недостижимой вовсе.
   В конце концов, несмотря на то, что Наполеон поссал ему на лицо, а Санькин - только на жопу, он решил защищать ворота от Санькина во что бы то ни стало, подтверждая тем самым и свою личную репутацию как "сухого" вратаря. Санькина надо было наказывать в первую очередь - он уедет, тогда с концами... А с Наполеоном он разберётся потом, никуда тот не денется. Кроме того, надо ж и свою честь защищать... Всю землю спас... Народ не поймёт, если не спасёт ворота...
   Решив, таким образом, как ему улаживать внезапно возникшую в перерыве проблему, Аполлон душевно успокоился и с ещё большим мастерством, умением и, главное, решимостью пресекал все потуги ломовских футболистов распечатать его ворота.
   А натиск ломовцев, игравших во втором тайме под горочку, всё возрастал. Невозмутимый до того Санькин уже стал покрикивать на своих питомцев и товарищей, что только вносило в их действия скованность и неразбериху.
   Заметно подуставшие синельцы отвечали редкими контратаками. В одной из них Шаров, преследуемый защитниками соперника, ударил в сторону одиноко стоявшего у штрафной ломовцев Родомана, которого те вообще уже не принимали в счёт, поскольку он создавал больше проблем своим, чем чужим. Но тут мяч неожиданно попал Родоману прямо между бёдер под самым пахом, и застрял там, видимо запутавшись в трусах-юбке. И тут кудесник Родоман показал своё цирковое мастерство. Крепко зажав мяч между бёдер, под самым животом, и слегка наклонив корпус вперёд, он смешно засеменил к воротам противника, похожий на пингвина, который носится со своим яйцом. Соперники оторопели, не зная, что им делать, как им быть. Судья тоже растерялся, не припоминая в своей судейской карьере таких случаев, и не зная, квалифицировать ли этот экзотический трюк в исполнении экзотического футболиста как нарушение правил. Между тем, пока все они хлопали ушами, Родоман продолжал медленно, но уверенно, а главное, беспрепятственно продвигаться вперёд, уже достигнув линии штрафной площади. Было очевидно, что ему гораздо сподручнее управляться с мячом, не лежащим на земле, а находящимся в таком подвешенном состоянии.
   Санькин, со свирепым видом стоявший в середине поля, заорал своим защитникам:
   - Что вы на него смотрите, уроды?! Давите его!
   Ломовцы бросились на Родомана, пытаясь выбить мяч. Однако тот, не выпуская мяча, ловко увернулся, и двое защитников, столкнувшись лбами, разлетелись в разные стороны на газон. С "трибун" раздались хохот и улюлюканье.
   Вконец озверевший Санькин сам понёсся на Родомана. Вратарь ломовцев вышел, наконец, из оцепенения и бросился к "пингвину" с другой стороны в намерении выхватить мяч прямо из его ляжек.
   Санькин налетел на Родомана сзади как коршун, и нанёс сильнейший удар по мячу. Мяч пулей вылетел из-под живота Родомана, чуть ли не сорвав при этом трусы, врезался уже наклонившемуся вратарю в лицо и отскочил прямо в ворота, да не куда-нибудь, а прямёхонько в самую "девятку".
   Вратарь упал как подкошенный, схватившись за лицо. Пока его, едва дышавшего, уносили с поля, "трибуны" неистовствовали. Громовое "го-о-ол" слышали, наверное, в Сенске.
   Синельские футболисты обступили Родомана, и через несколько секунд он уже подлетал в воздух, блаженно при этом улыбаясь.
   К Санькину подошёл Наполеон и, ехидно улыбаясь, констатировал:
   - Забил!
   Санькин зарычал, и в окружении товарищей бросился к судье. Ломовцы начали, было, апеллировать к арбитру, но было уже поздно - тот показал на центр поля, и менять своего решения не собирался хотя бы из чувства собственного достоинства. А скорее всего, из чувства самосохранения - нужно было быть круглым идиотом, чтобы не понять, что, отмени он гол, его разорвали бы на такие мелкие кусочки, которым позавидовали бы даже атомы.
   Запасной вратарь ломовцев занял место в воротах, и игра началась с центра поля.
   Что тут началось! Одна атака ломовцев сменялась другой, Санькин безудержно рвался вперёд, круша всё на своём пути. Но каждый раз в последний момент его пыл охлаждал быстрый бросок в ноги Аполлона. Наверняка, если бы могучий ломовский нападающий не пытался вкатить мяч в самые ворота, а бил бы с более дальнего расстояния, он забил бы уже не один гол - удар у него, как все убедились, был что надо! Но он в слепой ярости пытался обыграть всех, встававших на его пути, в том числе и вратаря. Казалось, обыграй он и Аполлона, то стал бы ещё обводить и обе стойки ворот, как и обещал Наполеон. Аполлон же уже успел приноровиться к этой его манере, к тому, что вся ломовская команда играла на своего лидера, даже не помышляя о своей собственной инициативе. А после каждой прерванной атаки Наполеон не забывал подзуживать Санькина:
   - Ну что, забил?
   - Забью, - рычал тот, и чуть ли не рыл копытами, то бишь бутсами, землю.
   - Ага, своим ещё один. Гы-ы-ы...
   А время матча неумолимо приближалось к концу.
   И вот, на последней минуте, надо же было такому случиться!, Санькин в штрафной площади несколькими ложными замахами уложил на траву Наполеона, вышел на Аполлона, и тут, в самый ответственный момент тот вдруг поскользнулся на затерявшемся в траве гусином "червяке".
   Санькин с рёвом обогнул его, и уже собирался вогнать мяч в сетку, но тут за занесенную над мячом ногу его успел схватить единственной своей кистью совершивший невероятный бросок Наполеон. Санькин дёрнулся и, завалившись навзничь, вкатился в ворота, вывалявшись в телячьем дерьме, а Аполлон тем временем успел забрать мяч. И сразу же, почти над самым своим ухом, услышал свисток арбитра. Тот решительно указывал на одиннадцатиметровую отметку. Стадион ахнул - пенальти! Но никто, ни из футболистов, ни из болельщиков, не посмел оспорить решение судьи - настолько очевидным было нарушение.
   Санькин встал и, несмотря на туалетный вид своей футболки, победоносно посмотрел на ещё лежавшего с понурой головой во вратарской площадке Наполеона.
   - Ну что? - злорадно спросил он. - Беги за продавщицей и кошельком. Щас я твоего Американца...
   Наполеон как-то обречённо сжался.
   А судья уже отмерял шагами одиннадцать метров, проверяя правильность разметки.
   И вот мяч установлен прямо напротив ворот, в которых на самой линии застыл Аполлон. Стадион замер в тревожном ожидании. Слышно было, как звенят редкие комары.
   Санькин отошёл подальше для разбега и, боднув пяткой землю, как разъярённый бык помчался прямо на Аполлона. Аполлон инстинктивно закрыл глаза перед этой летящей на него горой мускулов, в ужасе сделал шаг назад и, почувствовав, что поскользнулся на чём-то мягко-податливом, взмахнул руками в поисках равновесия. И в тот самый момент, когда Санькин нанёс свой знаменитый смертельный удар по мячу, Аполлон уже летел с вытянутыми вверх руками как раз в ту сторону, в которую устремился мяч. Страшный удар в ладони у самой земли едва не вывернул ему назад руки. Мяч, отскочив от рук, закрутился как волчок, и медленно, под завороженными взглядами футболистов и зрителей, едва коснувшись штанги, прокатился мимо ворот.
   Стадион заревел со страшной силой. Такого буйства эмоций посёлок Синельского спиртзавода ещё не знал в своей истории.
   - А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец!.. - беспрерывно скандировали "трибуны".
   Ещё лёжа на земле, Аполлон увидел над собой склонившееся лицо Тани. Опустившись на колени и визжа от восторга, она осыпала всю его голову поцелуями.
   - А ты что, уже за нас болеешь? - улыбнулся Аполлон.
   - Да-а-а!.. За тебя!
   - Тебя ваши убьют...
   - Ну и пусть!
   Он успел только сесть, как на него с объятиями набросился чуть ли не плачущий от радости Наполеон:
   - Ну, Американец! Ну, поэт! А говорил, не играешь... Ты ж чудо совершил... Ты... ты...
   У него уже не находилось больше слов. Действительно, взять пенальти от Санькина до сих пор не удавалось ещё никому. Это, действительно, было чудо.
   Аполлона облепили синельские футболисты и болельщики, подняли на руки и начали подкидывать. Высоко подлетая, Аполлон оглядывался по сторонам. И тут он увидел среди зрителей ту девушку из леса, и снова в окружении своих подруг. Она так на него смотрела!
  
  
   Глава 24
   Неожиданная месть Наполеону
  
   Минут пять Аполлон подлетал под самые облака, на самом деле в душе уже находясь на них, под неутихающий рёв стадиона. Потом началась свистопляска вокруг нового футбольного идола: знакомые старались пожать ему руку, ребятишки - хотя бы дотронуться до его брюк или грязного бинта на пальце, а в глазах девчонок, которые уже начинали понимать толк в мужчинах, ослепительно светилась сумасшедшая любовь.
   Тут же, на стадионе, была обнаружена продавщица Нюня, и через пять минут пристыженный и опозоренный Санькин вынес на крыльцо магазина ящик водки - двадцать поллитровок. Почти по литру на каждого футболиста команды-победителя пари.
   Победу команды и персональную победу капитана отмечали тут же, на стадионе, закусывая, чем бог послал. А послал он, как обычно в таких случаях, сала, луку, огурчиков... К футболистам, конечно, присоединились самые заядлые любители футбола и "зелёного змия", и получилась в итоге внушительная попойка. Аполлон, как и школьники, выпил, уступая настойчивости товарищей, грамм сто, но от дальнейшего прикладывания к стакану категорически отказался. Сначала его пытались всё же заставить, но потом угомонились - его заслуженный авторитет уже действовал, да и другим, как мудро заметил Наполеон, больше достанется. Не унимался только обладатель другого заслуженного авторитета - Родоман.
   - Ты видел, какой я гол забил? - вопрошал он Аполлона, тыча ему под нос полный стакан. - Какой был удар! У Санькина нету такого удара!.. Прямо в "девятку"... Видел, как ихний вратарь скопытился от моего удара?.. Его еле Бобриха откачала...
   Аполлон кивнул с серьёзным видом, тем не менее, отстраняя стакан.
   - Так чего ж это ты так не хочешь выпить за наш победный удар? А? - продолжал наседать Родоман. - Давай, Американец, мы ж с тобой сегодня главные герои!
   - Да я не пью... - в сотый раз за время этого банкета повторил Аполлон.
   - А я пью? Мы ж должны с тобой отметить первый наш футбол! - Родоман на некоторое время задумался. - А ты знаешь, Американец, мне понравилось... Запишусь-ка я в команду... Да если б не мы с тобой, щас бы ломовские пили... Ты что завтра после работы делаешь? Может, потягаем бредешок?..
   Пиршество длилось уже несколько часов. Все болельщики и часть футболистов уже давным-давно разошлись, оставались только самые стойкие.
   Аполлон всё порывался уйти домой, но его не отпускали набравшиеся под завязку товарищи, не уставая повторять, какой он молодец, какой он герой, и что, вообще, они его уважают, и спрашивали при этом, есть ли у него то же самое ответное чувство к ним. Правда, его ещё удерживал чисто писательский интерес - хотелось всё пройти до конца.
   В конце концов ещё один герой - Наполеон - так налакался, что едва ли мог стоять на ногах.
   - Так, орлы... мне пора идти... - пробурчал, наконец, он, пытаясь встать, но кувыркнулся в бурьян.
   Аполлон помнил нанесенную ему обиду, но чисто из человеческого сострадания подошёл к Наполеону, поднял его, зацепил его руку себе на шею.
   - Куда идти? Ты где живёшь, Иваныч? - спросил он блаженно улыбающегося капитана.
   Наполеон неопределённо махнул позеленевшей от травы забинтованной культёй:
   - Там...
   Митрофанов посмотрел на них, махнул рукой в сторону видневшейся за оградой стадиона дороги:
   - Веди его, Американец, вон по той улице... Последний дом под шифером, у леса...
   Аполлон потащил вяло перебирающего ногами Наполеона в указанном направлении.
   Начинало темнеть. Со стороны клуба раздалась музыка.
  
   - Миша! - всплеснула руками жена Наполеона, когда Аполлон подмышки втащил его в дверь.
   Она была, действительно, как сказал Вася, такой комплекции, что - ни обойти, ни перепрыгнуть, или, по терминологии Перепелиного Яечка, "семь на восемь".
   Миша, глупо улыбаясь, заискивающе смотрел на неё и пытался что-то произнести. Он открывал рот, хватал им воздух, мотал головой, но слов никак не получалось, одно только мычание.
   Наконец ему удалось предельно сконцентрироваться, чтобы промямлить:
   - Эт-то Свет-та... Ал-лекс... Ал-лекс... - он обречённо махнул рукой, - м-моя же-же-на...
   Он нашёл ещё в себе силы повернуться, напрягся, как следует, ещё разок и, уцепившись рукой за Аполлонову футболку, забубнил:
   - А эт-то А-ме... ме-рин...
   Но договорить заряда у него так и не хватило. Аполлону пришлось довольствоваться какой-то лошадиной фамилией. Сбросив кроссовки с ног, он потащил бывшего своего начальника в сторону указанной культёй двери.
   Вместе со Светой Алекс... они провели его в комнату и усадили на диван. Наполеон тут же завалился набок, приклонив голову с уже закрытыми глазами на маленькую диванную подушку.
   Аполлон огляделся. Напротив дивана, на котором уже дрыхнул хозяин, стоял сервант, в углу - тумбочка с телевизором, у окна - письменный стол с настольной лампой, несколько стульев. На полу - большой ковёр.
   - Спасибо вам, молодой человек, что привели его. Это ж надо так набраться! Никогда ещё после футбола он так не напивался.
   - Наверное, раньше не удавалось выиграть, - заметил со своей неотразимой улыбкой Аполлон.
   Он между делом успел разглядеть свою новую знакомую. Несмотря на крупные габариты, лицо у неё было совсем не толстым, скорее, наоборот, каким-то аристократическим, утончённо-красивым. Такими же аристократическими были и руки с тонкими красивыми пальцами. Наверное, ей было лет около сорока, но выглядела она даже моложе. А в юности, можно не сомневаться, была вообще редкой красавицей.
   Она рассеянно посмотрела на Аполлона:
   - А что, сегодня выиграли?
   - Выиграли. Между прочим, в основном, благодаря вашему мужу.
   - То-то крику на стадионе было, аж в доме стёкла звенели... Лучше б уж проиграли, - вздохнула она.
   - О-о-о! Тогда бы ваша семья понесла большие финансовые убытки, а ваш муж надолго вышел из строя...
   - Вы что, хотите сказать, что с него сейчас какого-то толку можно добиться? - с грустью заметила она.
   Она с сочувствием посмотрела на своего сладко посапывающего муженька, поправила у него под головой подушку и, сняв с него штиблеты, пристроила его ноги на диван.
   - Что ж вы стоите? Садитесь.
   Она пододвинула к гостю стул.
   Аполлон сел. Наверное, ему уже нужно было уходить, но что-то его удерживало. Было что-то притягательное в этой большой красивой женщине с печальными большими глазами.
   Она села на диван в ногах у мужа.
   - Как вас всё-таки зовут? - вдруг улыбнулась она.
   Улыбка сделала её ещё более красивой и привлекательной. Аполлону даже показалось, что он уже где-то видел это милое лицо.
   - Аполлон. А вас - Светлана?
   Светлана кивнула и как-то оживилась, чем несколько смутила Аполлона.
   Во избежание недоразумения, которое могло испортить первое благоприятное впечатление об этой женщине, он поспешил объяснить:
   - Да. Меня зовут прямо как американскую ракету. Это папа меня так назвал. А мама, на мою голову, согласилась...
   Она удивлённо посмотрела на него и улыбнулась.
   - Так вы и есть тот самый Аполлон? Как я сразу не догадалась? А что ж это Миша, извините, про мерина какого-то мямлил?
   - В его состоянии это не мудрено.
   - Да, конечно, вы уж извините.
   - Ну что вы...
   - А Миша о вас рассказывал. Он вас всё поэтом называл. Вы что, стихи пишите?
   - Акростихи, - улыбнулся Аполлон, но тут же серьёзно добавил: - А вообще-то нет. Просто меня зовут, как Майкова и Григорьева. Были такие русские поэты, слышали?
   - Ну ещё бы, - загадочно улыбнулась она. - Я ведь в школе русский язык и литературу преподаю.
   - Вот здорово! - сам не зная, почему, обрадовался Аполлон.
   - Да ничего особенного, - смутилась, не ожидавшая такой реакции, она. В смущении она была ещё более хороша, чем - просто улыбаясь.
   - А муж у вас хороший, - серьёзно сказал Аполлон, - вы уж его не очень браните-то. Сегодня был, действительно, стоящий повод. Да к тому же и праздник.
   - Хороший... - грустно улыбнулась она, как бы не слыша последних его слов, и размышляя сама с собой.
   Аполлон пристально посмотрел прямо в её глаза. Глаза у неё были просто огромные, очень красивые, умные, и очень-очень печальные.
   Их взгляды встретились. У Аполлона по всему телу пробежала непонятная дрожь. В её глазах он увидел столько сожаления, и, скорее, угадал, чем увидел, столько нерастраченной нежности и неутолённого желания, что, не отдавая себе никакого отчёта, как загипнотизированный встал, и, подойдя к дивану, на котором она сидела в ногах у своего спящего мужа, опустился на колени у её ног, взял её руки в свои, и поднёс их к губам.
   Она сползла с дивана и тоже опустилась на колени напротив него.
   Продолжая держать её руки в своих, он поднял голову, и снова их взгляды встретились. Теперь в её глазах был уже откровенный призыв. Наверное, то же самое она прочла и в его глазах, потому что, слегка отстранившись, но не отводя взгляда, стала расстёгивать пуговицы на своём голубом с белыми цветами халате. Когда все пуговицы были расстёгнуты, она сбросила халат с плеч. Её большие груди, стиснутые бюстгальтером, высоко вздымались. Он завёл свои руки ей за спину и расстегнул нехитрую застёжку. Бюстгальтер упал между ними, и обнажилась её грудь - два огромных, почти идеально круглых, белых шара с обширными коричневыми кругами, в середине которых торчали крупные, похожие на ягоды малины и формой, и размером, и структурой, и даже цветом, соски.
   Он наклонился и подобрал одну из малинок губами. Грудь её стала вздыматься ещё сильнее. Он выпустил изо рта малинку, приподнял руками груди, которые при этом тяжело заколыхались, и, сжимая их к середине, почти свёл вместе оба соска, и тут же заключил их в объятия своих губ. Лишь слегка касаясь малинок кончиком языка, он стал играть ими своими влажными жадными губами, то выпуская их, то снова втягивая в рот. Тут же он почувствовал, как её руки легли ему на затылок и лёгкими движениями, то ослабляя, то усиливая давление, стали тоже участвовать в этой игре.
   Мало того что у Аполлона во рту были две великолепные копии чудесных даров природы, так ему ещё показалось, что у них был ещё и вкус малины, а вокруг них стоял малиновый запах.
   Когда он зажал сразу обе малинки между зубами и стал их перекатывать от верхних дёсен к нижним и наоборот, Светлана вдавила его голову в ложбину меж грудей с такой силой, что у Аполлона перехватило дыхание. Ему стоило немалых усилий хотя бы немного задрать нос, чтобы втянуть живительную порцию воздуха в лёгкие.
   Когда давление постепенно ослабло, и он смог оторвать лицо от её груди, то по запрокинутой назад голове, закрытым глазам и безмятежно-счастливому выражению лица Светланы он понял, что это был оргазм, слабенький, но сладкий и трогательный оргазм. Он поцеловал её в открытую шею и заскользил губами вверх. Но не успел он миновать и подбородка, как Светлана взяла его голову в свои ладони и отстранила от своего лица. Она выпрямилась, открыла глаза и проронила, поднимаясь с колен и запахивая халат:
   - Пойду дверь закрою.
   Она вышла из комнаты в коридор, и Аполлон услышал, как там щёлкнула задвижка. Он сначала сел, а затем лёг на спину возле дивана, на котором посапывал во сне Михаил Иванович. Ковёр под спиной был мягким и тёплым, и, слушая всплески воды в коридоре, Аполлон задремал.
   Очнулся он от лёгкого прикосновения к щеке.
   Светлана в распахнутом халате, под которым не было больше никакой одежды, стояла на коленях, пропустив между своих полных ног его туловище, и, опершись одной рукой на пол у его головы, другой гладкими бархатистыми подушечками пальцев гладила его по щеке, носу, подбородку, губам... Эти прикосновения были настолько нежными и приятными, что Аполлону уже ничего больше не хотелось, как только лежать вот так, блаженно вытянувшись на мягком ковре, и впитывать в себя всеми порами эти волшебные прикосновения.
   Большие груди Светланы, вытянувшиеся под своей тяжестью, касались сосками футболки на его груди. Через тонкую ткань он ощущал своими рудиментарными мужскими сосками нежные поглаживания - в такт качаниям грудей - её, полных жизненной силы, сосков.
   Он закатал футболку, вытянул вверх руки, и Светлана окончательно сняла её с него. Теперь её малинки ласкали уже его голую, поросшую мягкими волосами, грудь.
   Светлана смотрела своими огромными проницательными глазами, в которых читались одновременно и стыд, и бесстыдство, и блаженство, и даже юное озорство, прямо в его глаза. Под этим невероятным взглядом он чувствовал себя полностью во власти этой эффектной женщины. У него не было никаких сил сопротивляться её желаниям - да он этого и не хотел. Он жаждал уже только одного - чтобы она повелевала им, а он беспрекословно выполнял бы все её, даже самые невероятные, прихоти.
   Она продолжала гладить пальцами его лицо, и её длинные распущенные русые волосы падали на его лоб, на полуприкрытые веки, вызывая своими прикосновениями сладкую истому во всём его уставшем теле. Когда её тонкие пальчики с узкими красивыми розовыми ногтями в очередной раз скользили по его губам, он приоткрыл рот, и коснулся подушечек кончиком языка, как бы приглашая их углубить своё чудесное прикосновение в его сознание. И приглашение это было принято. Указательный и средний пальцы медленно вошли в его рот, следуя за манящими движениями его языка. Аполлон всосал их полностью, и уже у себя во рту с упоением исследовал языком все, самые мельчайшие, складочки и узоры на них. А она ответными движениями с величайшей осторожностью гладила его язык.
   Едва сдерживаясь от переполнявшей его нежности и страсти, он стал приподнимать свой таз, пока не упёрся вершиной купола торчащего шатром трико в её промежность. Она стала медленно оседать во встречном движении, пока его зад снова не оказался на ковре. Тогда она опять стала приподниматься, и он снова последовал за ней.
   Она освободила пальцы из объятий его губ и, выпрямившись, обеими руками медленно спустила с него сразу и брюки, и плавки, и, обернувшись и приподнявшись, стащила с него всё это вместе с пропитавшимися за время матча потом носками.
   И снова она устремила на него свой чарующий взгляд. И одновременно стала медленно оседать, поводя и покачивая задом в поисках наиболее подходящего, наиболее чувственного контакта с его членом.
   Аполлон ощутил головкой члена сначала мягкую подушку волос, затем его "малыш" потыкался в гладкую мягкую кожу, и, наконец, его головка скользнула в горячее влажное лоно.
   Откровенно проникая друг в друга глазами, они начали прочувствованное проникновение друг в друга плотью. Его плоть медленно входила в её просторную плоть, которая плотно обволакивала его мужское естество на входе. Когда оно полностью оказалось внутри, Светлана, особенно красивая в этот момент, стала медленно откидываться назад, продолжая извиваться и крутить тазом, пока её ладони не опустились на пол у колен Аполлона. Светлана плавными движениями бёдер вперёд-назад сама определила наиболее подходящую ей амплитуду колебаний. Найдя их центр, она ещё раз проникла в Аполлона до самой глубины его сознания своим колдовским взглядом, в котором уже была видна и нежная благодарность, и, откинув назад голову, начала методично, уверенно и быстро делать толчки. У Аполлона появилось полное ощущение того, что это не он овладевает ей, а она им. И это добавляло какой-то особый оттенок в это их совокупление. Глядя на то, как подёргивается и чувственно извивается на его крепком теле другое, большое женское, тело с раскатившимися в стороны огромными шарами грудей, постоянно находящимися в движении, чувствуя на себе всю его сладкую тяжесть, ощущая, как упирается и скользит в горячей плоти вывернутый назад член, Аполлон быстро приближался к пику, за которым следует пике. Возбуждение уже достигло предела, но он не хотел так быстро кончать. Он хотел наслаждаться этой великолепной в своей откровенности женщиной бесконечно долго. Чтобы задержать наступление своего оргазма, он закрыл глаза и стал пытаться думать о всякой ерунде, стараясь сбить эмоциональный подъём. И, кажется, ему это удалось. Тут на его стороне оказалось даже её проявление оргазма - тихое, без стонов и криков. Но когда с огромной силой она вдавилась всей своей живой тяжестью в его лобок, её экстаз пронзил и его, и он сделал свой последний рывок в блаженство.
   На этом последнем движении Светлана застыла, и Аполлон услышал слабый, почти безголосый, состоящий из одного лишь дыхания, счастливый смех. Давая ей в полной мере насладиться своим счастливым состоянием, он ещё некоторое время лежал, наслаждаясь и сам, пока её дыхание не стало размеренным. Тогда он сел и осторожно освободил из плотских объятий женщины своё обмякшее достоинство. Светлана опустилась на спину между его раздвинутых ног. Глаза её были закрыты, на прекрасном её лице - блаженство.
   Тут напомнил о себе нечленораздельным бормотанием совсем позабытый-позаброшенный Михаил Иванович - во время оргастических подёргиваний его супруга зацепила его нечаянно за нос. Погруженная в свои переживания, она, скорее всего, даже не заметила этого своего некрасивого поступка. Но Аполлон при этом звуковом сигнале Наполеона испытал, наконец, вместе с оргазмом - что его ещё более усилило - чувство удовлетворения за свою поруганную в акации в присутствии девушки честь. Так вам и надо, Михаил Иванович, не будете писать людям на головы в подобных пикантных ситуациях! Так и получилось, что месть получилась сама собой. Впрочем, Михаил Иванович ни сном, ни духом даже не подозревал, что он кого-то страшно унизил, и за это его в данный конкретный момент жестоким образом наказывают. Он блаженно улыбнулся во сне, сладко чмокая губами, повернулся на бок лицом к наставлявшей ему рога супруге и её любовнику, и сладко засопел.
   Светлана посмотрела на него с грустью и сказала:
   - У нас с ним уже несколько лет ничего не было... Иногда, правда, у него бывают приступы нежности по утрам, но тут же проходят, едва он приподнимает задницу с постели...
   Она перевела взгляд с мужа на любовника. Её глаза лучились счастьем.
   Муж её опять что-то пробурчал во сне, и отвернулся лицом к спинке дивана.
   Светлана вдруг озабоченно встрепенулась:
   - Ой, сейчас же Леночка должна появиться!
   Аполлон вопросительно посмотрел на неё.
   - Я тебе совсем забыла сказать. Это дочка наша. Она только вчера из Москвы приехала - учится там в пединституте... Так сегодня целый день с подружками пропадает.
   Она взглянула на стоявший на столе будильник. Стрелки показывали начало первого.
   - Кино уже должно кончиться. Сейчас придёт.
   Они вскочили.
   Когда Аполлон вышел на крыльцо вместе со Светланой, было совсем темно. Он чмокнул Светлану в щёчку и, спустившись с крыльца и помахав ей рукой, пошёл по тёмной улице.
   Заканчивался первый в его жизни День советской молодёжи.
  
  
   Глава 25
   "Мимолётное виденье"
  
   Проходя неподалёку от клуба, Аполлон услышал в той стороне музыку, громкие голоса, смех. Он повернул к клубу, в надежде увидеть то мимолётное прелестное видение, которое мелькнуло сначала на Партизанской поляне в лесу, затем на стадионе, и снова исчезло.
   На пятачке возле клубного крыльца, при свете лампочки, висящей над входом, в полном разгаре были танцы под музыку, льющуюся из колонок, выставленных у двери в кинобудку. Танцевало несколько пар, состоящих почему-то из одних девчонок. Вокруг танцующих Петя, как всегда, при полном параде, с громкими криками гонялся за несколькими хохотушками.
   Аполлон приблизился к длинной скамейке, на которой сидело несколько человек, среди которых были Шаров, Колян и Колёк. Увидев его, двое пацанов уважительно встали, освобождая для него место. Он сел между Кольками. Все, сидящие на скамье сразу же повернулись к нему. Танцующие девчата тоже замедлили темп, поминутно бросая на него весьма заинтересованные взгляды.
   Колян и Колек были заметно навеселе.
   - Что, веселье в разгаре? - спросил Аполлон, бросая взгляды в сторону танцующих.
   - А то, - подтвердил Колёк. - Как мы сегодня ломовским врезали!
   - Санькин с психу чуть не поубивал своих, - оживился Колян. - А вратаря ихнего, говорят, в Сенск в больницу увезли с сотрясением мозгов.
   - А Родоман-то, Родоман... - включился в обсуждение перипетий матча Шаров.
   - Да, пас ты ему, конечно, выдал точнейший, - усмехнулся Аполлон. - Ему ничего не оставалось, как только гол покрасивее забить.
   - Ну, Американец, самый главный герой сегодня - это ты, - заметил Колёк. - Гля...
   Он слегка отодвинулся и указал на скамейку между собой и Аполлоном. На ней синим фломастером большими буквами было написано: "Вера + Аполлон = любовь".
   Колян тоже отодвинулся и тыкнул пальцем в скамейку:
   - И тута признание в любви... Свеженькое, вчера ещё не было.
   Действительно, какая-то Аня с пылкой натурой потрудилась на славу - жирная надпись шариковой ручкой гласила: "Аня + Аполлон = любовь до гроба".
   - Все девки твои, Американец, - осклабился Колёк. - Может, одолжишь какую, а?
   Аполлон бросил взгляд на надписи.
   - Да ради бога, выбирайте сами.
   Рядом с ними пробежал Петя, едва не схватив за руку особо осмелевшую озорницу.
   - Петя, за зебры её хватай, за зебры! - крикнул вдогонку Пете Колян.
   Аполлон всмотрелся в танцующих. Не обнаружив в их числе своей путеводной звезды, он встал, попрощался с ребятами и, перед тем как отправиться домой, решил заглянуть на стадион, подышать в спокойной обстановке перед сном свежим воздухом на одной из скамеек.
   Миновав кусты акации, он услышал невдалеке приглушённые, явно девичьи, голоса, и при бледном свете неполной луны увидел несколько силуэтов, почти слившихся с тенью кустарника. Он направился в ту сторону и, подойдя поближе, среди нескольких девчонок, сидевших на скамейке, сразу узнал её - прелестную незнакомку, призрачную, как сладкая мечта.
   - Привет, - сказал он весело. - А я-то думал, что детское время уже закончилось.
   Девчонки повернулись в его сторону, посмотрели на него удивлёнными взглядами. Но, узнав в подошедшем героя, которым они восторгались несколько часов назад, сидя, может быть, на этой самой скамейке, с неприкрытым радостным интересом в глазах приняли его в свою чисто женскую компанию.
   - Конечно, - сказала одна из них, - детское кончилось, а у взрослых только начинается.
   - А вы считаете себя уже взрослыми? - спросил он, вглядываясь в их лица.
   - Паспорт в шестнадцать выдают, так что мы уже старушки.
   Чтоб не обделить ни одну из четверых своим вниманием, стоя перед ними, он по очереди окидывал их взглядом. Но всё его внимание на самом деле было обращено только на неё. Даже при столь скудном освещении лицо её было просто обворожительно. Он вдруг узнал в нём лицо только что доставившей ему столько наслаждения женщины. Те же огромные, только более молодые и беззаботные, более весёлые, глаза, тот же аккуратный маленький носик, тот же красивый овал губ, тот же высокий лоб, полуприкрытый теми же, слегка волнистыми, только более светлыми, волосами... Всё было то же, только ещё более утончённое, более молодое, более чарующее. Что же их рознило, так это фигура. В этом отношении дочь - а Аполлон в этом уже не сомневался - была полной противоположностью матери: такая тоненькая, такая хрупкая, что становилось за неё просто страшно.
   - А как вас зовут? - спросила самая бойкая из них. - Американец?
   Она хитро улыбнулась, её подруги - тоже.
   - Аполлон, - ответил он, улыбаясь и переводя взгляд с одного фланга на другой. Они, наверняка, уже давно знали, как его зовут, хотя, может, и нет - ведь почти для всех он был Американцем.
   - Это имя идёт вам, - сказала она, его фея. И, как ему показалось, сказала это вполне серьёзно. Но в глазах её было озорство.
   - А хотите, я угадаю, как зовут вас? - спросил он её, глядя прямо в её лукавые глаза.
   - Хочу, - ответила она задорно. - Только навряд ли вы угадаете. Предупреждаю, моё имя такое диковинное, что встречается даже реже, чем ваше.
   Девчонки хитро переглянулись и засмеялись.
   - А если, всё же, угадаю, что мне за это будет?
   - В каком это смысле? - спросила она.
   - Должен же я получить какую-то компенсацию за энергию, потраченную на угадывание самого диковинного в мире имени.
   - А что может компенсировать вашу энергию?
   - Вы даже не поверите - американские учёные на основе многолетних наблюдений пришли к выводу, что с поцелуем человек получает столько калорий, сколько он затрачивает как раз на угадывание имени симпатичной девчонки.
   - Да? - спросила она с лукавством. - Ну, тогда я сейчас Петю позову. Он снабдит вас энергией на всю оставшуюся жизнь.
   Девчонки звонко засмеялись, а Аполлон даже слегка растерялся, не ожидая такого достойного отпора.
   - Хорошо бы, конечно. Да только Петя очень занят, к нему там, - Аполлон кивнул головой в сторону клуба, откуда как раз в тот самый момент донеслось Петино "и-най!" и звонкий девчоночий смех, - целая очередь на подзаправку. А потом, он заряжает только таких как вы... старушек.
   Девчонки фыркнули, а Аполлон продолжал развивать свою мысль:
   - Затраченную энергию может восполнить только поцелуй той девчонки, чьё имя угадывают.
   - Хорошо, - в её глазах опять мелькнуло лукавство. - А куда целовать нужно? В затылок? Или в лобик? Где там у вас извилин больше?
   Да, в логике его фее не откажешь.
   - Целую в лобик, расти как Бобик, - со смехом продекламировала одна из девчонок, поддерживая весёлую игру подруги.
   Девчонки снова засмеялись, озорно поглядывая на Аполлона. Ему показалось, что игра эта принимает не совсем благоприятный для него оборот. Нужно было что-то предпринимать.
   - Ну, в те места целуют только детей, а вы же сами сказали, что вы взрослые ... даже старушки, - попытался он не совсем удачно сыграть на их самолюбии.
   - Целовать-то надо не нас, а вас, - указала на его оплошность та, которая первая с ним заговорила. - Напрягаться-то и энергию тратить вы будете.
   - Тем более. Меня в те места уже давно отцеловали. Когда вас ещё и в проекте не было, - отпарировал он.
   - Ну, хорошо, хорошо, убедили, вы достойны взрослого поцелуя, - вдруг сдалась фея, но тут же опять сдерзила: - Так и договоримся: если вы с первого раза правильно называете моё имя, я поцелую вас, - она уже едва сдерживалась от смеха, - очень-очень по-взрослому, взрослее некуда - как дорогой Леонид Ильич Брежнев, лично, в щёчку.
   Это было уже слишком! Да она над ним просто издевалась! Но его аналитический ум обнаружил всё же подходящий ход в этой пикировке колкостями. Она, видимо, была не очень внимательным критиком старого генсека, поскольку Аполлон, благодаря своей профессиональной наблюдательности усвоил: иногда Брежнев, видимо, по простоте душевной, старается поцеловаться с другими всякими там -секами взасос.
   - Ха-ха, - сказал он по слогам, с некоторым ехидством, - а вот Леонид Ильич предпочитает целоваться как раз-то в губы, да ещё и с чувством так.
   - Не может быть! - воскликнула она, но по испугу, мелькнувшему на её лице, было видно, что она почувствовала, что как раз-то очень даже может быть.
   И одна из её подружек, забыв о женской солидарности, тут же подтвердила:
   - Точно, Ленка. Я сама видела по телевизору. Он, кажется, с Хонеккером взасос целовался.
   - Да не может этого быть! - продолжала сопротивляться она, не заметив даже, что угадывать уже и нечего - её подруга, не желая того, уже выдала её имя в праведном запале.
   - Да ладно, - примирительно заметила другая подруга, - я тоже видела.
   - Ну что вы, девчонки, - растерялась она, - хватит вам выдумывать.
   - Мнение большинства, вообще-то, нужно уважать, - вмешался в спор Аполлон.
   Она обречённо посмотрела на него, чуть ли не насупив по-детски губы. Видно было, что она не любила проигрывать. Доигралась, пигалица! Ему вдруг захотелось её даже утешить, настолько трогательно-беззащитный был у неё вид.
   - Хорошо, - после долгой паузы сказала, наконец, она. - Всё равно вы не угадаете.
   Её подруги переводили заинтригованные взгляды с неё на Аполлона, и обратно. А к ней тут же вернулось её прежнее лукавство. Она была уверена, что он, клюнув на её лжеподсказку, назовёт какое-нибудь действительно редкое имя, что-нибудь типа Фёклы или Дульсинеи.
   - Только вы не забудьте, что имя оч-чень редкое, - напомнила она, хитро улыбаясь.
   - Вас зовут Леночка, - просто, вспомнив, как назвала её мама, сказал он.
   Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых было безграничное удивление и ещё что-то, трудноопределимое, но очень хорошее. Это что-то появилось неожиданно, и было, скорее, ещё бессознательной реакцией на то, что он назвал её не Леной, не Еленой, не Ленкой, в конце концов, а Леночкой, ласково, и без всякой там наигранности.
   - Ну, Ленка, проиграла, - констатировала сидевшая рядом с ней подруга, та самая, которая невзначай её и выдала.
   Ленка, та самая Ленка, которая ещё минуту назад безжалостно над ним издевалась, вдруг засмущалась и, как ему показалось, даже покраснела. Впрочем, люксов или люменов, или свеч с канделами ночного светила было недостаточно, чтобы можно было утверждать это с уверенностью.
   Аполлон, видя её растерянность, и подспудно поняв, что требовать немедленного поцелуя означало бы всё безнадёжно испортить, сказал с подбадривающей улыбкой:
   - Ну, я чувствую, что потерял не так уж много энергии. Как видите, ещё стою на ногах. Наверное, потому, что имя оказалось очень даже известным и ценным - из-за его обладательницы даже Трою развалили.
   Она посмотрела на него совсем новым взглядом. В нём уже был неподдельный интерес, выросший из простого детского любопытства.
   - Ой, девчонки, а сколько сейчас времени? - спохватилась вдруг одна из подружек.
   Аполлон посмотрел на часы.
   - Без пяти минут час.
   - Ой, - снова ойкнула та, - меня ж домой не пустят.
   - И мне тоже пора,- озабоченно сказала другая.
   - И мне...
   - И меня мама ждёт, - сказала Леночка.
   - Если не возражаете, я вас провожу? - сделал джентльменский шаг Аполлон.
   - Не возражаем, - бойко ответила одна из подружек. - Меня в первую очередь.
   Её в один голос поддержали две других:
   - В Заречье. Мы все трое там живём. А Ленке в другой конец, её потом.
   Подруги незаметно заговорщически подмигнули Леночке, отчего та смутилась, но промолчала.
  
   Когда они уже возвращались из Заречья по плотине, освещённой фонарями на столбах, вдвоём, Леночка спросила:
   - А вас, и правда, зовут Аполлон?
   - Ну, вы же сами сказали, что я как раз подхожу для этого имени.
   - Я думала, вы шутите. Я в своей жизни ещё не встречала ни одного человека с таким именем.
   - Ну вот и встретили.
   Он посмотрел на неё и, прочитав в её глазах некоторое недоверие, засмеялся:
   - Да правда - Аполлон. Ну честное слово, - и добавил, передразнивая её: - Я в своей жизни ещё не встречал ни одного человека, который бы сразу поверил, что меня зовут Аполлоном, прямо как американскую ракету.
   Они взглянули друг на друга и засмеялись.
   - А правда, почему вас все Американцем зовут?
   Аполлон, уже успев за месяц усвоить, что ему не поверили бы, что он настоящий американец, даже если бы он заговорил вдруг на чистом американском английском и предъявил свой американский паспорт, затеял новую игру.
   - А вам разве не сказали? Я же из Америки сюда приехал.
   - Правда? - притворно удивилась она, подхватывая его инициативу. - Ну и как там Америка?
   - Обыкновенно. Как и весь этот проклятый капиталистический мир - уже почти совсем сгнила. Пришлось срочно собираться - и сюда. А то бы и я там сгнил. Вам бы не было меня жалко, Леночка?
   Она, поначалу засмеявшись после первой его фразы, после прозвучавшего затем вопроса смутилась. Они миновали плотину, свернули на тропинку, которая позволяла срезать путь к центру, и некоторое время шли молча.
   Леночка вдруг оступилась на одной из выбоин и, чтобы не упасть, вскрикнув "ой", ухватилась за руку Аполлона. Он подхватил её за тонкую талию и притянул к себе. Она доверчиво к нему прижалась.
   - Леночка, я только теперь почувствовал, что всё-таки потратил кое-какую энергию на угадывание вашего имени, - сказал он, глядя в её огромные, почти ощутимо излучающие и свет, и тепло, глаза.
   На мгновение в них мелькнуло некоторое смятение, но тут же сменилось доверчивостью, и Леночка медленно приблизила своё лицо к его лицу и коснулась своими губами его губ. Он почувствовал, как её маленький упругий язычок раздвигает его губы, и заключил его в их объятия...
   Было удивительно, откуда взялось в этом тоненьком, хрупком создании столько напора, столько страсти, столько силы. Она, обняв его за талию, всё сильнее и сильнее прижимала его к себе. Рот её в постоянном движении жадно ловил и втягивал в себя то одну его губу, то другую, то сразу обе, то язык. Касаясь своими зубками его зубов, она начинала такую невообразимую игру, что слабое постукивание их зубов друг о друга заглушало все остальные звуки и отдавалось возбуждающей тяжестью в низу живота.
   Она опустила руки ему на ягодицы и с силой вдавливала в свой лобок вертикально торчащее тело его члена. При этом она начала тереться о него сначала медленными круговыми движениями, а потом вверх-вниз. Аполлон слегка присел, чтобы ей удобнее было притереться самым чувствительным своим местом к его члену, и, заключив в каждую из своих ладоней по половинке её маленькой, аккуратной, точёной попочки, стал помогать ей в её стремлении слиться с ним.
   Развязка наступила быстро. Они так глубоко проникали друг в друга в этом крепком удивительном объятии, и настолько чувственны были все её действия, воздействие которых усиливалось многократно её почти невесомой фигуркой и её умопомрачительно милым личиком, что, когда она перестала вдруг тереться, и вся вжалась в него последним конвульсивным движением, застонав при этом, он уже не мог сдержать переполнившую его эйфорию, и, сжав её напрягшиеся ягодички руками, выдавил все свои перехлестнувшие через край эмоции прямо себе в брюки.
   А она, обмякнув всем телом, безвольно опустив руки и запрокинув головку, сползала по его торсу. Ему пришлось срочно мобилизовать все свои силы, чтобы не дать ей упасть. Он подхватил её на руки и опустился на скамейку возле ограды ближайшего дома.
   Он держал её у себя на коленях как сладко уснувшую маленькую девочку и не знал, что ему делать. Его охватили какие-то непонятные, неведомые ранее чувства.
   Она открыла глаза и улыбнулась. Обхватив его за шею руками, нежно поцеловала сначала в щеку, потом в губы.
   - Чтобы не было больше никаких споров, - сказала она и положила свою головку ему на плечо.
   Он улыбнулся, облегчённо вздохнув.
   - Скажи, а как ты догадался, что меня зовут Лена? - спросила вдруг она.
   Аполлон усмехнулся про себя, вспомнив, при каких обстоятельствах он впервые услышал её имя, а вслух сказал:
   - А мне и не надо было догадываться. Единственную женщину, из-за которой разрушили целый город, звали Елена. А я, как только увидел тебя в первый раз, на поляне, сразу понял, что из-за тебя готов развалить саму Москву.
   - А я тебя тоже там заметила. Ты мне тоже сразу понравился, - призналась она, и вдруг по-детски надула губки: - Ну правда, скажи, как ты догадался?
   Он засмеялся:
   - Я же тебе сказал: мне и догадываться не надо было. Когда вы о поцелуях Брежнева спорили, твоя подружка тебя по имени назвала.
   - Ну, Ирка! - вскинулась Леночка. - А я и не заметила.
   - Да никто не заметил. Даже сама Ирка.
   Они рассмеялись.
  
   Находясь где-то в районе его дома, они ещё раз начали с поцелуя, а кончили тем, что кончили, да так, что Аполлон подумал, что не помешало бы ему перед этим надеть детские подгузники.
   И снова он подхватил её на руки, и на этот раз она очнулась у него на коленях уже на небольшой копне сена, которая находилась поблизости. На их счастье, кто-то уже начал подкашивать до начала основной сенокосной поры.
   Они лежали рядом на свежем душистом сене и опять целовались. Он хотел снять с неё трусики - брюки у него уже приклеились к животу и ногам, - чтобы заняться, наконец, любовью как следует, но она вцепилась в них обеими руками, и даже, как ему показалось, испугалась. Тогда он решил действовать по-другому. Он стал осыпать поцелуями всё её лицо, волосы, руки, шею, и, расстегнув блузку, добрался до её маленькой, торчащей упругими бугорками груди. Она постепенно всё больше и больше распалялась. Но как только он пытался заняться её трусиками, она моментально приходила в себя.
   - Не надо, ну пожалуйста, - сказала она после очередной его безуспешной попытки, - у меня ещё никогда не было мужчины.
   Аполлон удивился такому признанию, и заколебался, но всё же сказал:
   - Ну вот, как раз подходящий случай.
   - Нет, не сейчас. В другой раз, хорошо?
   В этом её "хорошо?" было столько детской непосредственности, что он без всякой обиды согласился. Она успокоилась, и он снова стал просто её целовать. Его переполняло желание зацеловать это прелестное милое создание, эту маленькую хрупкую фею всю-всю. Казалось бы неодолимое плотское желание зрелого напористого самца уступило простой нежности, в которой было что-то, сравнимое с невинностью.
  
  
   Глава 26
   Кому выгоднее спасать утопающего
  
   Прежде чем продолжить повествование о дальнейших приключениях суперагента 69 в глубинке России, отвлечемся на пару минут, чтобы узнать, а что же творится там, за океаном, с теми, по чьей милости он оказался на родине своего отца.
   В здании ЦРУ в Лэнгли, в кабинете шефа, собралась вся суперсекретная компашка. Вся троица на своих местах: шеф во главе стола, двое других - пристяжные. Все в прекрасном настроении.
   - ...Значит, редактор этой газетёнки "полетела" со своего места? - переспросил шеф, указав глазами на лежащую на столе "Внутреннюю зарю коммунизма".
   - В тот же день, - ответил Билл, - с подрезанными крылышками.
   Шеф заулыбался с довольным видом, взял со стола бумагу, лежавшую рядом с газетой.
   - А первый секретарь Сенского районного комитета КПСС тоже "полетел" за... - шеф поднёс к носу листок, - ...за "грубые промахи в идеологической работе и поспешное принятие важных решений"? - прочитал он, явно смакуя написанное.
   На этот раз ответил Майк:
   - На следующий день... Как перелётная птица... аист...
   Шеф улыбнулся своим лучшим сотрудникам, затем снова посмотрел в бумагу.
   - А потом "полетел" и секретарь областного комитета КПСС по идеологической работе?
   - Не отходя от кассы, как они там у них говорят, - блеснул знанием тонкостей предмета Билл, и хихикнул, - как "Боинг"... и прямо в штопор...
   Шеф закурил, довольно потирая руки.
   - И всё это, как пишет Гномик, в результате... - он снова заглянул в донесение Гномика, - ...в результате внутреннего сношения редактора районной газеты Чего... Чего..., чёрт с ней, ... с шофёром Синельского спиртзавода Аполлоном Ивановым у неё в кабинете в течение сорока трёх с половиной минут в двух актах, с участием поэтессы Софии Просюк в первом из них.
   Шеф откинулся в кресле, закинул ноги на стол.
   - Любит он групповуху, как я посмотрю... Если хотите, ребята, тоже можете расслабиться, - шеф кивнул на свои башмаки, торчащие над столом.
   Майк и Билл тут же воспользовались приглашением, и водрузили свои нижние конечности на стол. Билл закурил "Беломор", Майк засунул в рот леденец. Для всех троих наступил полнейший релакс. Все трое покачивались на своих местах с такими блаженными улыбками, словно им делали массаж.
   Наконец шеф прервал молчание:
   - Да, ребята, в истории ЦРУ не было ещё такого случая, чтобы в результате всего лишь трёхнедельной работы, можно сказать, случайного дарового агента, не прошедшего никакой спецподготовки, в России - противнике номер один - мы так напакостили!
   Он смахнул пылинку с носка башмака, сделал последнюю глубокую затяжку, с наслаждением размазал окурок по пепельнице, и весело подмигнул Майку и Биллу:
   - Парфенон! В изначальном состоянии.
  
   А теперь вернёмся к "пакостнику".
   Весь понедельник Аполлон приходил в себя, а на следующий день с утра Глиста сообщил ему, что их обоих вызывает к себе директор, и они отправились в контору.
   В кабинете, кроме директора, уже были новый секретарь комсомольской организации Витя Бабочкин - высокий, худой, рыжеволосый парень, работавший варщиком; председатель заводского профсоюзного комитета, а по совместительству - начальник отдела кадров и кассир в одном лице, Зоя Герасимовна Полько; и ещё какой-то, незнакомый Аполлону, грузный мужчина лет пятидесяти.
   - Ну, все в сборе, - сказал Никита Николаевич, оглядывая собравшихся поверх очков. - Начнём. Вот, познакомьтесь - Лукошин Андрей Данилыч, председатель районного ОСВОДа.
   - А что это такое? - простодушно спросил Аполлон.
   - Ну, вот как раз вам-то и надо бы знать, - улыбнулся Пуритин, обращаясь к Аполлону в присутствии районного ответственного лица на "вы", - ОСВОД означает "общество спасания на водах".
   - Ясно, - улыбнулся Аполлон, а про себя подумал: "Только при чём тут я?"
   Директор представил каждого Андрею Данилычу, и тот по очереди, по мере представления, каждому пожимал руку. Порядок этой процедуры, разумеется, строго соблюдался: сначала - секретарь парторганизации, потом - профком, затем - комсомол, и, наконец, Аполлон - рабочий, так сказать, класс.
   - Товарищи! - торжественно обратился к присутствующим директор, когда все расположились вокруг стола. - Андрей Данилыч приехал к нам по приятному делу. В нашем коллективе... В нашем дружном коллективе работает Иванов... ах... Иванов Аполлон Флегонтович. Скромный парень. Как говорится, ничем не примечательный. Да вы его все знаете - не так давно он спас завод от, можно сказать, неминуемой гибели, предотвратив аварию. Об этом знает весь район, газета наша писала о нём не раз. Но на достигнутом, товарищи, товарищ Иванов... ах... Иванов не успокоился. Он, оказывается, страстно жаждал совершить новый подвиг. И ему представилась такая возможность. Кто ищет, как говорится, тот всегда найдёт. Или, как поётся в песне, свинья грязь... - Никита Николаевич, похоже, опомнился, удивлённо тряхнул головой. - То есть, я хотел сказать... В общем, вот и Аполлон Флегонтович нашёл эту самую... Буду краток лучше... Наш товарищ, товарищи, спас товарища. Как говорится, сам погибай, а товарища спасай... Даже если он не с завода, а с совхоза...
   Он покряхтел, и обратился к Глисте:
   - Иван Васильевич, расскажи, что натворил Аполлон Флегонтович на прошлой неделе. Ты, как парторг, лучше всех знаешь.
   Глиста встал и начал, прокашлявшись:
   - Я, как неизменный секретарь партийной организации, посчитал своим долгом написать заметку по этому поводу. В ближайшем номере "Зари коммунизма" вы сможете с ней ознакомиться. Так вот. Мы вот... Да... - он, видимо, задумался о чём-то постороннем, и сбился с мысли, но тут же собрался и, рассеянно посмотрев на Аполлона, продолжил:
   - Товарищи! Аполлон спас человека. Вытащил его живьём из воды... То есть, я хотел сказать, что он его вытащил и оживил. Уже совсем мёртвого, можно сказать. И сейчас этот человек, живой и невредимый, как ни в чём ни бывало, продолжает упорно работать на благо нашей великой родины. А если бы Аполлон его не спас, то, совсем наоборот, он бы утонул и лежал бы сейчас себе тихо-мирно на кладбище. А кто бы вместо него работал?.. У нас безработицы, как на Западе, нету. Каждый человек на счету! Кто, я вас спрашиваю? Государству, как вы понимаете, от этого были бы только одни убытки. Так что, я думаю, наш скромный спаситель достоин быть отмечен достойным образом.
   Он сел с видом человека, достойно выполнившего свою миссию.
   - А сейчас слово предоставляется нашему гостю Андрею Данилычу Лукошину, председателю районного общества спасания на водах, - объявил директор следующий номер разговорного жанра.
   Андрей Данилыч встал, взял со стола лежавшие перед ним бумаги и начал:
   - Товарищи! Наше общество спасания на водах насчитывает практически всё взрослое население района. Это несколько десятков тысяч человек. И, заметьте, все - добровольные члены общества. Ежегодно несколько человек упорно пытаются утонуть, а мы их спасаем. Особенно весной, когда ледоход... Рыбаки всякие... Тогда нам работы прибавляется.
   Он достал из кармана большой носовой платок и вытер выступившую на красном лице испарину, невольно создавая впечатление, что он, и правда, только что хорошо поработал.
   - Так вот. Весной много народу тонет. Но мы, как я уже сказал, их спасаем. А вот летом - сравнительно мало. Ну, это я сравниваю с весной, потому что зимой практически, вообще, к сожалению, не тонут, и наши показатели по спасению тогда резко падают. А вот ваш товарищ Иванов умудрился даже летом, и даже в сравнительно небольшом водоёме - я его видел, когда сюда ехал - спасти, рискуя ценой своей молодой жизни, своего товарища. Ну, вы все об этом знаете не хуже меня. Поэтому я не буду вам рассказывать подробности этого подвига. Скажу только, что совершён он был при весьма отягчающих обстоятельствах. Поэтому он выходит из разряда обычного подвига, и переходит в заслуживающий особого внимания. А такие особо ценные подвиги должны быть отмечены наградой государства. У нас, товарищи, есть такая достойная награда. Это - медаль "За спасение утопающих".
   Андрей Данилыч снова вытер пот, заглянул в свои бумаги, и продолжил:
   - Мы собрались здесь, чтобы решить этот вопрос открыто - достоин ли Аполлон Флегонтович Иванов этой высокой награды родины?
   - Конечно достоин! Об чём вопрос?! - воскликнул Витя Бабочкин, патетически, но искренне вскинув руку. - Не каждый день людей из гавна вытаскивают.
   - Бабочкин, что ты такое плетёшь? - укоризненно зыркнул на него Глиста.
   - А что я плету? - огрызнулся Витя. - Небось, сами вы, Иван Васильич, в дерьмо бычачье не полезли бы.
   - И кто тебя только секретарём выбрал? - задал вопрос, скорее, сам себе, чем Бабочкину, Глиста.
   - Народ...
   - Товарищи, товарищи, прекратите прения, - замахал на них руками директор, - не на базаре. Дайте Андрею Данилычу закончить мысль.
   - Так вот. Мы тут посоветовались, - Андрей Данилыч сделал круговое движение головой, - и решили сделать представление на награждение товарища Иванова Аполлона Флегонтовича медалью "За спасение утопающих". Я думаю, против никто не будет?
   - Конечно-конечно, - с чувством сказала Зоя Герасимовна, - он ведь такого человека спас! Я знаю Ваню Тарахтелкина хорошо, я же в Синели живу - я там всех знаю, как облупленых, - она всем туловищем повернулась к Андрею Данилычу и убеждающе посмотрела ему в глаза. - Он и на производстве на хорошем счету, и морально очень устойчив - не пьёт, не курит, политику партии и правительства целиком и полностью разделяет. Было бы непростительной ошибкой потерять такого сознательного человека. Вот если б Аполлон Антона спас, этого пьяницу и прогульщика, тогда бы, я думаю, медали он не заслужил бы...
   Тут и сам Аполлон был солидарен с Зоей Герасимовной - уж кого-кого, а Антона он своими руками, скорее, с превеликим удовольствием утопил бы, хоть в чистой, даже в дистиллированной, воде, чем спас.
   Однако Бабочкин с ними, похоже, был не согласен.
   - Да, как же - съязвил он, - тогда б ему выговор надо было объявить. С занесением в учётную карточку... - Витя повернулся к Аполлону. - Ты, Американец, кстати, когда на учёт встанешь?
   - На какой учёт? - удивился Аполлон.
   - На комсомольский, на какой же ещё.
   - А я не комсомолец, - честно признался Аполлон. "Этнографическое общество", пославшее его в Россию, как-то упустило из виду этот вопрос... или посчитало несущественной мелочью...
   Все в изумлении посмотрели на него.
   - Как это не комсомолец? - спросил самый удивлённый из них - Глиста.
   - Не довелось как-то... - растерянно заморгал Аполлон.
   - То есть, как это - не довелось? Ты совершаешь один подвиг за другим... Наша, можно сказать, гордость и надежда... Вон, даже в футбол, и то... Санькина вон опозорил - говорят, он запил с горя... И не комсомолец? Да этого просто не может быть! - Глиста вдруг принял крайне озабоченный вид и резко активизировался. - Нет, товарищи, подождите. С этим надо разобраться. Если он не комсомолец, то, как мы можем представить его к высокой награде государства? Вы сами подумайте. Один среди всех оказывается не комсомольцем, и именно он почему-то спасает человека на водах. Это вообще похоже на какую-то провокацию.
   - Это что ж, если там кроме него больше никого не было, ему надо было за вами бежать, Иван Васильич? Бегите быстрей, спасайте Жува, мол, а то я не комсомолец, у меня прав таких нету. Так что ли? - раскипятился Бабочкин.
   - А ты почему его до сих пор в комсомол не принял? - сделал ответный выпад Глиста. - Тогда б ему не пришлось за мной бежать.
   - Ну что вы раскричались? - вмешалась Зоя Герасимовна. - Спасать, конечно, может каждый, но награждать мы каждого не можем - на всех просто медалей не напасёшься.
   - Да, конечно, не напасёшься, потому что кое-кто их уже скоро себе на жопу вешать будет, - повернулся к ней Витя.
   - Это кто же это? - воскликнул злорадно Глиста. - Уж не Брежнев ли?
   - Какие у вас нехорошие мысли, Иван Васильич, - ухмыльнулся Бабочкин. - Я Петю имел в виду, а не дорогого Леонида Ильича.
   Глиста понял, что назвать самую уважаемую фамилию поторопился, и теперь получалось, что он сам как бы подтверждал намёк Бабочкина.
   - Ладно тебе, Бабочкин, лыбиться. Ты скажи, чего предлагаешь, - попытался он примирительным тоном отвести от себя нехорошие подозрения.
   - А чего я предлагаю? Андрей Данилыч же предложил: представить Американца, то есть, Аполлона, к высокой награде родины - медали "За спасение утопающих".
   - Ну не можем же мы наградить его медалью... Потому что он не комсомолец. Это дискредитирует в его лице весь комсомол, - наставительно произнёс Глиста. - Грамоту, самое большее...
   - А если б он был комсомольцем, тогда бы наградили?
   - Конечно, никаких вопросов.
   Аполлон, плохо понимая, о чём идёт речь, с интересом наблюдал за происходящим. То есть, он понимал всё, что говорилось, но не понимал, почему это всё говорилось, что это за трейдинг такой идёт: кому можно спасать, кому - нельзя, кого - нужно, кого - не нужно, кого можно награждать, кого - нельзя...
   - Да не надо меня награждать, - совершенно искренне сказал он вслух.
   - Цыц, - повернулся к Аполлону Бабочкин, затем снова посмотрел на Глисту. - Ну, тогда, Иван Васильич, считайте, что он комсомолец, - он снова поворотился к Аполлону. - Американец, у меня совсем из головы вылетело, что тебя ещё Тенькова приняла... Было собрание, протокол, всё как положено... И ты, видно совсем забыл, когда Антон тебя коромыслом треснул... Я вот карточку только твою не нашёл. Наверно, Катька с собой прихватила по ошибке. Не переживай, выпишем новую.
   Упоминание Кати, и при этом мастерское враньё Бабочкина заставили Аполлона поверить, что Катя специально прихватила его несуществующую карточку, чтобы иметь хоть какую-то память о нём. И ему стало так хорошо от этих мыслей!
   Бабочкин тем временем испытующе смотрел на Глисту. Тот потупился, покряхтел, затем выдавил:
   - Ладно... Я - за.
   - Единогласно, - тут же, облегчённо вздохнув, подытожил Никита Николаевич, довольный, что весь этот базар-вокзал, наконец, закончился.
   Когда все выходили из кабинета, директор задержал Аполлона.
   - Ты что, не мог сказать, что комсомолец? - доверительно-наставительно спросил он, когда кабинет опустел.
   - Да врать как-то с детства не приучен, - ответил Аполлон, где-то в глубине души понимая, что совсем заврался.
   - Да брось ты! Какая, к чёрту, разница: комсомолец - не комсомолец... Ладно. Я тебя чего задержал-то. Мы должны будем скоро новую машину получать, так Олег, мой шофёр, хочет на неё сесть. Ну, а раз хочет, пускай пока на старой поработает. Я с ним уже говорил, он не против. В общем, так - дорабатывай эту неделю на своей, а с понедельника пересядешь на мой "Уазик", будешь меня возить. В зарплате не потеряешь... Ты как на это смотришь?
   Никита Николаевич с нескрываемой надеждой посмотрел на Аполлона.
   Тот на мгновение задумался, затем сказал:
   - Я не против.
   - Ну вот и хорошо, - обрадовался директор. - И сразу тебе скажу: на следующей неделе в Дебрянске состоится совещание руководящих работников ликероводочной промышленности. Со мной уже ты поедешь. Я смотрю, парень ты - то, что надо! С тобой не пропадёшь. Даже из гавна вытащишь, если что...
   "Значит, о своём прозвище он ещё не знает", - подумал Аполлон.
   - Так что, готовься, - продолжал директор. - Да, и дырку для медали этой можешь уже на пиджаке крутить. Отметим вместе...
   Он вдруг хихикнул:
   - Анекдот про Брежнева знаешь?
   Аполлон с удивлением посмотрел на Никиту Николаевича, а тот уже рассказывал свой анекдот:
   - Пошёл как-то Леонид Ильич на охоту, да и пропал. Ну, все на волка подумали - что он его съел. А волк отпирается, и доказательств никаких нету. И тут вдруг объявляется свидетель - заяц. Ну, как там это делается - сажают волка и двух подсадных: медведя с кабаном. Только зайца завели в комнату, а он сразу на волка пальцем тыкнул и заорал: "Это он, он его съел - я сам видел, как он потом одними медалями три дня срал!"
   Никита Николаевич аппетитно засмеялся, сладко повизгивая и похрюкивая.
  
  
   Глава 27
   Среда в любвеобильной среде
  
   Как и было предсказано Аполлону женой Глисты Наташей, на следующий день, то есть, в среду, её достопочтенный супруг, рулевой партии на спиртзаводском плоту, с утра на пару дней укатил в производственную командировку. А вечером Аполлон, как и обещал неотразимой жене, укреплённый в своём решении и в своей решимости вчерашним поведением Глисты в кабинете у директора, появился на пороге её дома.
   По пути он заметил достойного отпрыска этого благородного семейства возле моста в компании двух девчушек лет четырёх-пяти.
   - Девочки, пойдёмте под мост, я там такие красивые ракушки видел, - говорил им Сашко, увлекая их за собой в шлюзы.
   "Мамуля слово сдержала, - подумал Аполлон, - выпроводила своего орлёнка из гнезда!" И так ему вдруг захотелось мамашу-орлицу, что он полетел, как на крыльях, на пригорок, где стоял двухэтажный серый дом, похожий, скорее, на тюрьму, чем на самое комфортабельное в посёлке здание с жилищем партийного босса спиртзавода.
   Наташа Аполлона с нетерпением ожидала. Видно, даже пасла в окно, потому что, как только он подошёл к двери, та перед ним сразу приотворилась, почти как в сказке, или турникет в метро после "пятачка". Аполлон в мыслях даже непроизвольно среагировал на такую автоматику, вспомнив московское метро - уж не опустил ли он, случаем, "пятачок" в замочную скважину? Но из-за двери вырисовалось озабоченное лицо Наташи, и её красивые, накрашенные ярко-красной помадой, губы заговорщически произнесли:
   - Тебя никто не видел?
   - Последнюю живую душу я имел удовольствие лицезреть под мостом. Он же, надеюсь, такого удовольствия в отношении меня не получила.
   - Входи скорей, - втащила его за руку в чуть приоткрытый дверной проём Наташа, и тут же захлопнула за ним дверь.
   Она хотела набросить крючок, но Аполлон, истосковавшийся за два дня по новому женскому обществу, прижал её к стене и, впитав помаду в свои губы, с удовольствием стал размазывать её вокруг Наташиного рта. Наташа, забыв про крючок, отреагировала должным образом, и вскоре они уже были похожи на двух вурдалаков, попивших друг у друга кровцы.
   Когда первоначальный азарт схлынул, и они увидели, какой кровожадный вид имеют, Наташа потащила Аполлона в комнату, где посредством полотенца, смоченного в воде, они привели друг друга в девственный вид. И снова набросились друг на друга.
   "Да-а-а, явно ей не хватает мужской ласки. Что поделаешь - партия требует жертв, как, кажется, сказал кто-то их великих. Ладно б, сам Глиста был жертвой, так нет же - страдает его жена".
   Они стояли посреди просторной комнаты, казавшейся тесной из-за обилия всякой мебели и прочей дребедени, прижавшись друг к другу, и со стороны могло показаться, что хотят съесть друг друга, настолько энергично и жадно обволакивали их рты их лица и их ближайшие окрестности. Руками же, между тем, они поспешно срывали друг с друга одежду. Расстёгивая сзади молнию на её юбке, Аполлон ускорял процесс раздевания тем, что начал зубами расстёгивать пуговицы на её кофточке. Она же в это время, казалось, вгрызается в его затылок, чтобы заглотать живьём, как удав кролика.
   Упала на пол юбка, упали брюки, полетели в разные стороны кофточка, рубашка, бюстгальтер... Аполлон приподнял маленькие, с большими ареолами, груди, и прижал их своей грудью.
   Упали на пол последние атрибуты цивилизации, превратившиеся под их ногами в скомканные тряпицы, и два обнажённых тела были готовы окончательно перенестись в своё первобытное состояние, не отягощённое никакими табу.
   Они потёрлись друг о друга лобками, и Аполлон, захватив её ногу рукой под колено, поднял её себе сзади на пояс. Когда он, подсев, насадил Наташу на своё естество и, выпрямившись, начал делать толчки, она вдруг, обхватив его руками за шею, быстро забросила ему на пояс и вторую ногу. Он подхватил её руками под попку и слегка присел. Не успел он сделать и десятка хороших, размашистых толчков, как Наташа опустила голову с растрепавшимися волосами ему на грудь и прошептала:
   - Всё-о-о... Побудем так...
   Они застыли в таком положении, и были похожи на древнюю античную статую.
   Минут через пять Наташа подняла голову, и статуя снова ожила, задвигалась в хорошем темпе, размеренно, ритмично, как заводная игрушка.
   Как и положено, завод у игрушки скоро кончился, и она снова минут на пять превратилась в статую.
   Ещё через пару таких циклов игрушка-статуя распалась на два самостоятельных элемента, а затем образовалась новая композиция, что-то типа "Женщина, утоляющая жажду из бронзового писающего мальчика, стоящего в одной из европейских столиц". "Мальчик" при этом положил женщине руки на голову, чтобы она не стеснялась засунуть "краник" поглубже себе в рот. А она и не стеснялась: заглатывала длинный толстый краник почти полностью, придерживая его одной рукой, а другой вроде как подкручивала вентиль, расположенный почему-то снизу, прямо между ног озорника, и имевший вид какого-то корнеплода, похоже, картошки.
   Минут через десять женщина утолила, наконец, свою неуёмную жажду и, стащив "мальчика" за руки к себе вниз, на ковёр, уложила его на спину.
   И образовалась лежачая скульптура. Как неправ был, всё-таки, Косой в фильме "Джентльмены удачи"! Памятник, оказывается, можно не только посадить, но и положить. Вот он и лежал в данный конкретный момент посреди одной из комнат квартиры секретаря парторганизации Лопаткина. Вернее, лежала одна, мужская, половина. Вторая, женская, согнув первой ногу в колене, пропустила это колено у себя между ног, и уселась на него, опустившись своими коленями на пол.
   И тут и эта скульптура тоже ожила, как заводная игрушка: женщина, как заправская наездница, тронулась в путь верхом на колене, постепенно перейдя на рысь, а потом и на галоп. Когда скачка закончилась, она ещё некоторое время медленно покачивалась в "седле", а затем, прибыв, видимо, в конечный пункт, слезла со своего "рысака".
   Но метаморфозы со статуями-игрушками на этом не закончились. Женщина из наездницы, похоже, сама превращалась в некое подобие маленькой лошадки, пони. Она развернулась так, что лицо её оказалось над "краником" лежащего мужчины, и, встав на четвереньки, и изящно прогнувшись в пояснице, оттопырила мраморную попочку прямо над его лицом. И снова "краник" оказался у неё во рту.
   Аполлон, не поспевавший ни умственно, ни физически, за всеми тонкостями смены "декораций", уже несколько раз "кончал", а когда и куда, он не в состоянии был достоверно определить. Наташа вытворяла всё как бы сама по себе, используя его только как подсобный инструмент и действуя лишь в соответствии со своими эмоциональными подъёмами и спадами, и ей, видимо, было всё равно, какой этап его возбуждения приходился на её пик. А их у неё, судя по всему, случилось уже не менее десятка.
   И вот он видел прямо у себя над головой "чижа на розовой подвязке", как выразился один из известных русских поэтов.
   Оказавшись в позиции 69, он даже не подозревал, что наконец-то оказался в той позе, которая дала ему его агентурный номер - 69, и теперь пришли в полное соответствие его действия с его тайным для него самого предназначением. Хотя в эту среду и в этой среде - во всех смыслах - он всего лишь положил начало всему этому у двери, а в дальнейшем оказался в роли ведомого. Ну что ж, она, оказывается, не так уж и плоха, эта роль.
   Агент 69, находясь в позиции 69, лениво попытался перехватить инициативу: покопался немного пальцами в просторной, раскрасневшейся от трения плоти, подрочил клитор, подёргал губами и зубами за алые лепестки. Но его партнёрша была гораздо более активной - после каждого своего пика она восстанавливалась несоизмеримо быстрее, чем он, и, как в творческом, так и в физическом плане была свеженькой и неутомимой.
   Пока она поднимала его член своими умелыми действиями, сама уже пару раз успевала кончить. Она делала это спокойно, почти незаметно, с лёгким постаныванием и подергиванием, перед тем как окончательно замереть.
   Но в этой чудесной позе, в которой они находились, было видно, как при этом её симпатичная, аккуратненькая на входе плоть с неодинаковой длины, асимметричными, ярко-красными лепестками конвульсивно сжималась и разжималась, выдавливая прозрачную слизь. И глядя на это, в общем-то, не каждый день случающееся зрелище, Аполлон и сам "доходил". И ощущал, как Наташа, массируя ему "боллс", заглатывает сперму и вылизывает становившуюся болезненно-чувствительной головку члена.
   Короче, агент 69 поплыл по течению. Он просто подсунул ладони себе под голову, чтобы она была повыше, и предоставил Наташе полную свободу действий, раз уж она так её жаждала. И, надо сказать, она использовала эту свободу весьма изобретательно. Один душещипательно-умопомрачительный эротический финт следовал за другим почти безостановочно.
   И вот, после очередной такой сладкой забавы, кончив в очередной раз, Аполлон начал дремать. Ну что вы хотите? Организм его, конечно, хоть и молодой, и могучий, и приспособленный, и привычный для подобных испытаний, или пыток, если хотите (на вкус и цвет, как говорится, товарища нет), но всё же не безразмерный - силы в нём иногда и иссякают.
   А Наташа, надо отдать ей должное, устроила такой увлекательный марафон по такой живописно-пересечённой местности! Короче, Аполлон задремал, в бессознательной потуге восстановить силы, поскольку уже предполагал, что партнёрша его не успокоится, пока не впадёт в полную прострацию (а когда она в неё впадёт, чёрт её знает!), или, чего доброго, вплоть до появления на пороге мужа, вернувшегося из командировки.
   Дремлет, значит, Аполлон, заложив руки за голову, и уже даже, вроде, как сон видит.
   Вроде как лежит он на мосту посреди дороги, а над ним Наташа свои милые штучки вытворяет. Вдруг прямо над его головой слышится голос:
   - Мам, я есть хочу.
   Он узнаёт: это же голос Сашка.
   Аполлон очнулся.
   Господи, это сон или явь? Аполлон, ещё смутно соображая, что происходит, попытался выбраться из-под Наташи, но тут вдруг Наташа всем своим телом вдавила его в ковёр, на котором он лежал, и где-то в районе его паха раздался сладострастный громкий стон, завершившийся нежным материнским криком:
   - О-о-о... Ма-аленький мой... Сейчас я тебя накормлю...
   И вслед за этим тело Наташи безвольно обмякло.
   Аполлон ущипнул себя за ухо. Нет, это был не сон.
  
   Аполлон выскочил из двери двухэтажки в наспех наброшенной одежде, босиком, с кроссовками в руках, с восхитительно очумелым видом. Благо, никто его не видел - на улице было уже почти совсем темно.
  
  
   Глава 28
   ЦРУ не дремлет, пока дремлет его агент
  
   А в то самое время как агент 69 дремал под любвеобильной женой парторга Синельского спиртзавода, на противоположной стороне земного шарика, в его родных Соединённых Штатах, где, с учётом разницы во времени, как раз наступил полдень, Майк Леджер набрал номер телефона полковника Гейта.
   - Уильям Гейт слушает, - послышался в трубке голос Буля с неизменным вступлением.
   - Привет, Билли. Хорошо, что я тебя застал. Ты всё время где-то пропадаешь... Я тут только что получил кое-какую информацию, которую, думаю, можно будет использовать для дела.
   - Ты имеешь в виду операцию "Многочлен"?
   - Ну а что же ещё? Надо обсудить. Это по твоей части.
   - OКей! Встречаемся, как всегда. Через час.
   - Договорились.
  
   Через час старые приятели и соратники встретились на своей излюбленной скамейке. Поскольку операция "Многочлен" была одним из самых секретных предприятий ЦРУ на данный момент, и уже приносила ощутимые плоды, старые друзья принимали все меры предосторожности при контактах. Потому-то, во избежание утечки информации, они и проводили свои встречи на свежем воздухе, подальше от всяких телефонов и стен, которые в таких случаях очень даже запросто могут иметь уши.
   Они сели на скамью, незаметно обшарили её со всех сторон, и уткнулись в принесенные с собой газеты, закрывая тем самым, на всякий случай, лица от окружающей публики - есть, ведь, такие специалисты, что умеют читать по губам. Так пусть лучше почитают новости в "Вашингтон пост".
   Майк опустил свою газету, достал из портфеля лист бумаги, передал его Биллу.
   - Это перевод свежей статьи в "Заре коммунизма" о новом подвиге агента 69. Спас человека.
   Билл взял бумагу и быстро пробежал её глазами.
   - Хм, новый подвиг. Учитывая предыдущий опыт, можно предположить, что за ним кроется что-нибудь более интересное.
   - Можно. Только обстоятельства этого спасения не очень-то внушают оптимизм. Очень много непонятного... Во всяком случае, не будем пока торопиться с докладом шефу, пока не получим более подробной информации. Уж если Парфенон, так лучше в изначальном состоянии, - Майк хмыкнул, взглянув на приятеля.
   - OКей, - согласно кивнул Билл.
   - А теперь то, по поводу чего я тебе звонил, - Майк снова прикрылся газетой. - Сегодня я получил очередной номер областной газеты оттуда. "Дебрянский рабочий" называется. Там есть любопытная новость. Через неделю, в следующую среду, в Дебрянске состоится совещание руководящих работников ликёроводочной промышленности всей страны. Это значит, что директор Синельского спиртзавода тоже должен быть там...
   - Я понял ход твоих мыслей, - не дал ему договорить Билл, демонстрируя оперативность своего мышления. - Установив за ним наблюдение, мы можем получить кое-какие данные о работе агента 69.
   - Какой ты догадливый, Билли, - с лёгкой иронией в голосе похвалил приятеля Майк, и отправил в рот леденец.
   Билл не спеша закурил свой неизменный "Беломор", и начал размышлять вслух:
   - Агента я, конечно, подберу на это дело надёжного. Как раз и дело о спасении утопающего прояснил бы... Только вот, если он будет крутиться сначала в Синели, а потом будет вести директора от Синели до Дебрянска, это может вызвать подозрения. Там все друг друга знают, и новый человек всегда на виду...
   - А ты поручи это дело старому... "Пищевую промышленность", ведь, должны, по идее, интересовать все подвиги, что творятся в их отрасли... К тому же нет никакой необходимости вести директора от самой Синели... Какой смысл? - спросил Майк, причмокивая и хитро улыбаясь.
   Какое, всё-таки, мудрое занятие - сосать леденцы. Это не никотин, капля которого ещё лет двадцать назад, по данным учёных, убивала лошадь. А сейчас, может, и слона может укокошить. И не жвачка, которой можно поперхнуться и задохнуться. Был такой случай, в газетах писали. Где-то там, в Европе, один футбольный вратарь дожевался, когда на его ворота угловой подавали, - и сам богу душу отдал, и гол, пока в рай возносился, пропустил. Так что, даже для дела гораздо полезней леденцы. Можно, правда, и леденцом поперхнуться, но он, ведь, не жвачка - рассосётся...
   - Как какой смысл? - выпустил дым кольцами Билли. - Должны же мы знать, где будет проводиться это совещание. Пока будем добывать эту информацию, можем упустить момент.
   - А нам и не надо ничего добывать. Вот, смотри.
   Майк достал из портфеля новый лист бумаги и протянул его приятелю.
   - Это перевод "Хроники грядущих событий" из этой же газеты. Там всё чётко указано - совещание начнётся в среду, в 9-00, во Дворце профсоюзов. Более того, места для участников этой конференции уже забронированы в гостинице "Советская". Так что, твой агент может "пасти" своего клиента и на совещании, и в отеле. Кстати, именно в гостинице, в домашней, так сказать, обстановке, результат может быть более плодотворным.
   Билл прочитал текст, затем сложил лист и положил его в карман. Затянулся, снова закрылся перевёрнутым вверх тормашками "Вашингтонским постом".
   - Отлично, - наконец проронил он. - Ты прав - для этого дела лучшего агента, чем Гномик, не найти. За то время, что осталось до начала совещания - а это ровно неделя, - ему не составит труда выяснить все обстоятельства спасения утопающего...
   - ...и преспокойненько отправиться в Дебрянск, - закончил мысль приятеля Леденец.
   Приятели посмотрели друг на друга и улыбнулись в предвкушении нового успеха рождённой ими операции.
  
  
   Глава 29
   Новый шофёр директора
  
   Как и было намечено, в понедельник Аполлон передал свой спиртовоз Олегу, а сам пересел на директорский "Уазик". А уже на следующий день после обеда они с директором отправились в Дебрянск на совещание.
   Не доезжая до Сенска грунтовая пыльная дорога выходила на бетонную магистраль "Украина". До своей первой поездки в Сенск Аполлон уже стал подзабывать, что есть такие дороги на свете. До Михайлова Хутора каких-то два с половиной десятка километров от Синели он доезжал на спиртовозе часа за полтора. До Сенска чуть большее расстояние, когда не было грязи, преодолевал даже быстрее. А тут предстояло полторы сотни километров ехать по хорошей бетонке. Одно удовольствие. Аполлон расслабленно откинулся на спинку сидения и нажал до упора педаль газа. Старенький "Уазик", набрав на спидометре восемьдесят километров, задребезжал и затарахтел всеми своими металлическими членами, грозя рассыпаться.
   - Ты это... Не гони так быстро, - с некоторым удивлением глядя на вальяжно развалившегося Аполлона, как можно спокойнее сказал директор.
   Но видно было, что он слегка струхнул - испугался то ли такой невероятной скорости, то ли того, что машина, чего доброго, может развалиться.
   Чтобы как-то скрыть своё беспокойное состояние, пояснил:
   - Спешить нам некуда, до вечера успеем в гостинице устроиться. Мы с Олегом больше шестидесяти километров в час и не ездили... Тише едешь - дальше будешь, - заключил он известной поговоркой.
   - ...от того места, куда едешь, - вставил не менее известное среди шоферов продолжение этой поговорки Аполлон, но скорость, однако, сбросил до упомянутых шестидесяти.
   - Ну вот... А куда нам спешить... - удовлетворённо сказал Никита Николаевич, глядя в лобовое стекло на пустынную трассу, идущую под затяжной уклон.
   И тут их обогнало... колесо. Не автомобиль, не мотоцикл, не велосипед, и даже не телега, а одинокое автомобильное колесо, которое катилось себе прямо посередине магистрали.
   - Смотри, - удивлённо указал на него директор, - кто-то колесо потерял.
   Аполлон тоже впервые видел такое чудо. Это кто ж его так запустил, что оно машины обгоняет?
   - Вау! - непроизвольно вырвалось у него.
   - Чего ты... мяукаешь? - покосился на него директор.
   - То есть, я хотел сказать: ого! - слегка смутившись, исправился Аполлон.
   Тут с ними как раз поравнялся белый "Жигулёнок", шедший на обгон. Его водитель прокричал, указывая рукой на их "Уазик":
   - У вас колеса заднего нету... Конечно, может вы и привыкли без него ездить, да только там впереди - пост ГАИ.
   "Копейка" ушла вперёд. В её заднее окошко высунулись две весёлые мальчишеские физиономии и две руки, указывавшие пальцами на их "Уазик".
   Аполлон и Никита Николаевич недоумённо переглянулись.
   - Весёлая семейка, - заметил Аполлон.
   Он сначала подумал, что не совсем правильно понял мужика, потом, увидев ребятишек, - что те просто так шутят. Но на небольшом повороте, чуть повернув руль, он вдруг почувствовал, что машина как бы теряет равновесие. Она резко качнулась.
   Директор ухватился обеими руками за ручку на передней панели.
   - Как это у нас нету колеса? А как же мы тогда едем? - вполне резонно, но при этом весьма обеспокоенно, спросил он. - Аполлон... это... Когда мы выезжали, у нас все колёса были на месте?
   - Конечно, Никита Николаевич. Все четыре... "Наша гордость и краса-а-а... Все-е четыре колеса-а-а...", - пропел Аполлон отрывок из "Тачанки".
   - Ну, ты это... останови. Давай проверим... Нам спешить некуда. Всегда успеем...
   Аполлон, уже и сам чуя неладное, затормозил. Когда он уже опустил ногу на бетон, машина вдруг завалилась назад-влево. Заднего колеса, действительно, не было.
   Директор поспешно вывалился на обочину.
   - Ну вот, - сказал он, обогнув машину и уставившись в изумлении вместе с Аполлоном туда, где должно было быть колесо, - видишь, я же говорил: тише едешь - дальше будешь.
   - Выходит, это наше колёсико укатилось, - обескураженно проронил Аполлон, всматриваясь в серую ленту трассы, на которой далеко впереди уже неверно мерцала маленькая точка.
   - Я же тебе говорил: не гони так быстро, - упрекнул его, впрочем, совсем беззлобно, разве что слегка ворчливо, директор.
   - Выходит, поздно сказали, Никита Николаевич. Раньше надо было.
   - Надо было... Да откуда ж я знал, что у тебя колёса плохо прикручены, - как бы оправдываясь, сказал директор.
   - Вот и я тоже... откуда знал... Поверил Олегу на слово, не проверил... Ладно. Поставим запасное, а то за тем километров пять идти придётся. Потом подберём.
   Аполлон поставил запаску, а через несколько километров они подобрали в придорожном кювете убежавшее колесо...
   Пока Аполлон с Никитой Николаевичем разбирались с колесом, Атавизьма говорил пожилому, интеллигентного вида мужчине с портфелем в руке, указывая от проходной в сторону гаража:
   - Тама найдёте Глис... то есть, Лопаткина Иван Васильича. Он вам про его и расскажет. Он начальник гаража, атавизьма на теле социализьма.
   - Спасибо, - поблагодарил мужчина, и, сойдя с крыльца проходной, направился к гаражу.
   Глиста оказался на месте, у себя в кабинете.
   - Меня зовут Пыров Егор Константинович, - представился незнакомец. - Я работаю учителем истории в Закидонской средней школе N1. Я тут прочитал в ваших газетах...
   Он открыл портфель, и достал оттуда две "Зари коммунизма" со статьями об Аполлоне.
   - У вас тут, оказывается, работает наш земляк, - сказал он, развернув одну из газет. - Да ещё какой земляк! Героический! Подвиги совершает, почти как Геракл... Вместо Авгиевых конюшен коровники, правда... Но в них дерьмо, пожалуй, будет почище конского... То есть, я хотел сказать, наоборот, погрязнее... конского... Так вот, не мог бы я увидеть нашего прославленного земляка Аполлона Иванова? Моим ученикам было бы очень интересно узнать...
   - Егор Константинович, - перебил его Глиста, - к сожалению, Аполлон Иванов только что уехал в Дебрянск в командировку.
   - Да-а-а? - разочарованно протянул Пыров. - А когда вернётся?
   - Послезавтра к обеду.
   - Ах ты, незадача какая! А я завтра утром уже уезжаю в Закидонск... Я тут в Сенске у родственников в гостях...
   - А вы там у себя в Закидонске про него всё можете ж узнать. Там, небось, родственники его...
   - Да это я узнаю, конечно. Тем более что веду в школе кружок юных следопытов. Да только я хотел поговорить с самим героем...
   - Ну, ничем помочь не могу, - развёл руками Глиста. - Поговорите как-нибудь в другой раз...
  
   - Хорошая трасса, - сказал Аполлон, когда они снова тронулись в путь - надо же было как-то оправдать эту непредвиденную задержку с колесом.
   - Спасибо Никите Сергеевичу, - директор широко зевнул.
   - Какому Никите Сергеевичу?
   - Как какому? Тёзке моему, Хрущёву.
   - Что, при нём построили?
   - Хорошо, что при нём. Если б при Брежневе, она б совсем в другом месте прошла, - Никита Николаевич снова зевнул и добавил: - Через Днепродзержинск.
   - А это далеко отсюда? - спросил Аполлон.
   - А, где-то на юге, под Днепропетровском.
   - А это далеко? И почему именно через Днепродзержинск? - продолжал допытываться Аполлон, даже не подозревая, каким неучем он сам себя выставляет перед начальством.
   Тот, действительно, посмотрел на него то ли с недоумением, то ли с недоверием.
   - Вот сразу и видно, что ты не комсомолец... был... Я, вообще-то, на тебя удивляюсь. Вроде ты грамотный, по-английски, вон, знаешь; поэтов, которые песни для Сличенки сочинили, а где Брежнев родился... - Никита Николаевич сделал новый затяжной зевок, - ...это ж родина Брежнева... На Украине, за Киевом, на Днепре... Ну, я так думаю, что на Днепре, раз Днепродзержинск называется...
   "Странно, - подумал Аполлон, - если, действительно, этот Днепродзержинск где-то за Киевом, то из Москвы на тот же Киев... Это ж какой крюк получится? Вроде как из Нью-Йорка в Вашингтон через Майами".
   - А что, Хрущёв где-то здесь родился? - спросил он вслух.
   - Да тут рядом, в Калиновке, это в Курской области. Потому и прошла тут эта дорога, что сделали подворот в Калиновку.
   Директор вдруг оживился.
   - Я анекдот старый про Хрущёва вспомнил. Ты, наверно, его не слыхал?
   - Нет, про Хрущёва анекдотов не знаю, - подтвердил Аполлон.
   - Ну, тогда слушай... Надеюсь, что он совсем лысый был, ты знаешь?
   - Знаю.
   - Значит, жил на Кавказе один старый слепой старик. Где-то лет сто ему было, если не больше. И у него такая способность была, что мог он ощупать человеку голову, и определить, умный тот, или дурак. Ну, Хрущёв решил исследование провести... Да, это ещё было, когда вместе с Лениным в Мавзолее и Сталин лежал... Ну так вот, приказал он привезти того старца в Москву. Завёл его в Мавзолей, подвёл к Ленину. Щупай, говорит. Ну, тот ощупал Ленинскую голову, языком поцокал и говорит: "О! Это очень умная голова. Такие головы раз в тыщу лет рождаются". Тогда подводит он его к Сталину. Пощупал слепой Сталинскую голову и говорит: "Это тоже умная голова. Такие головы раз в сто лет рождаются". Ну, Хрущёв думает, дай-ка я ему и свою голову подсуну, уж не глупей же я хотя бы Сталина. Ну, и сунул свою лысину. Долго ощупывал старик его черепушку. То с одной стороны зайдёт, то с другой, то спереди, то сзади. Всё никак не может определить. Ну, думает Хрущёв, наверно, моя голова вообще самая умная за всю историю человечества. А старик тут и говорит: "Что-то я вообще тут ничего не пойму: если это жопа, то почему только одна половинка, а если голова, то почему совсем без мозгов?"
   Никита Николаевич посмеялся вместе с Аполлоном, зевнул и сказал:
   - Про него, помнится, поэма даже была. Смешная такая. По рукам ходила перепечатанная. Я тогда ещё подвальным работал. "Царь Никита" называлась. Там про всё было. И про кукурузу, и про поездки его по заграницам... Было там и что-то такое... Царь Никита... а потом помчался к Тито... Говорили, что кто-то из известных тогдашних поэтов написал.
   - А я вчера про Брежнева хороший анекдот слышал, - сказал Аполлон.
   - А ну-ка, ну-ка, расскажи, - встрепенулся директор.
   - А правда, что сейчас памятники трижды героям ещё при жизни ставят?
   - Угу. На родине. Вот Брежневу в Днепродзержинске, вроде, поставили.
   - Тогда, значит, в Днепродзержинске это и случилось... Стоит пьяный возле этого бюста Брежневу, и, чтоб не упасть, обхватил его руками. Подходит к нему милиционер и строго так спрашивает: "Ты чего здесь дурака валяешь?" А тот отвечает: "Я его не валяю, а, наоборот, поддерживаю".
   Директор от души посмеялся, потом опять зевнул, клюнул раз-другой носом, а через некоторое время уже негромко, с присвистом, похрапывал.
  
  
   Глава 30
   В столичном обществе
  
   В Дебрянск они приехали под вечер. Гостиница "Советская" встретила их гостеприимно. Администратор - пожилая тётенька вручила им ключ от одного из номеров, которые были забронированы для участников конференции.
   Номер напомнил Аполлону его родную кадепу. Небольшое помещение, правда, на втором этаже; в нём - три кровати вдоль стен, с тремя тумбочками - у изголовья каждой; посреди комнаты стол, накрытый скатертью, с графином, стаканами и цветами в вазе; на стене у двери - большое зеркало. Правда, была ещё небольшая ванная комната с туалетом. Ну что ж, "Советская" так советская!
   Из ванной слышались шум воды и громкие пофыркивания.
   На кровати, стоявшей рядом с дверью, лежал раскрытый "дипломат" с обычным набором командированного.
   Аполлон и Никита Николаевич распределили между собой две свободные кровати, и занялись обустройством.
   Из ванной вышел плотный лысый мужчина, невысокого роста, лет пятидесяти, с добродушным весёлым лицом, в тренировочных брюках и в майке.
   - А-а-а... Вот и моя новая семья, так сказать, на пару дней, - произнёс он бодрым радостным тоном человека, уверенного в себе, хозяина жизни, словом. - Давайте знакомиться - Алексей Степанович, заместитель министра пищевой промышленности по ликёроводочной промышленности.
   Последние слова он произнёс как бы между прочим, как что-то обыденное и давно привычное. Подумаешь - замминистра... ассенизатор... какая, к чёрту, разница?
   Алексей Степанович играл. Играл, как актёр, свою роль, роль руководящего работника простого, как валенок, в доску своего для самых последних своих подчинённых, для всего гегемона ликёроводочной промышленности. Вот, смотрите, мол, какой я простой - не отрываюсь от масс. Он как бы подчёркивал этим своим простодушным "заместитель министра" своё хождение в народ. Вот мог же я занять отдельный номер со всякими там удобствами, телевизором, креслами, коврами, холодильником, и прочая и прочая. Так нет, вселился туда, где все. И даже не занял лучшее место по праву первого постояльца, или как тюремный пахан, а, наоборот, самое худшее - у двери. Вот я какой простой! Прошу любить и жаловать!
   Впрочем, роль эта Алексею Степановичу удалась отменно. Наверное, он и в самом деле в прошлой жизни был очень простым, кем-то типа амёбы, или бациллы.
   Никита Николаевич и Аполлон представились своему новому знакомому.
   - О! Синель! Слышал, как же. Там у вас леса хорошие. И ягоды, и грибочки, и дичь водится ещё. Надо бы как-то к вам выбраться... Мне нравится быть поближе к народу.
   Алексей Степанович подошёл к своей кровати, покопался в "дипломате", достал бельё, положил его в тумбочку.
   - Я думаю, вы ничуть не пожалеете, Алексей Степанович, - поспешил заверить самого руководящего работника Никита Николаевич, - мы вам организуем такую охоту! Вы как на кабанов смотрите?
   - А чего на них смотреть? Особенно на столе, - рассмеялся, довольный своей шуткой, Алексей Степанович.
   - Да-а-а, шашлычок из дикого молоденького кабанчика - отменная вещь, - подтвердил Никита Николаевич.
   - Особенно под стопочку, - подмигнул Алексей Степанович. - Кстати, как вы смотрите на то, чтобы нам пойти поужинать? А то разговорами, даже о шашлыках, сыт не будешь.
   Это предложение Никитой Николаевичем было воспринято как приказ с тонким намёком.
   - Аполлон, ты это... сбегай в машину, принеси... Ну, сам знаешь, что, - в свою очередь дал он установку своему личному шофёру.
   Аполлон принёс объёмистую сумку, в которой покоилась пластмассовая десятилитровая канистра со спиртом и две бутылки самодельного коньяка. Нет, это был не общеизвестный КВН - коньяк, выгнанный ночью, то есть, самогон. Понятно и ежу, что было бы просто смешно директору спиртзавода! поить заместителя министра! каким-то самогоном. Так вот, это был не КВН, а, действительно, коньяк, приготовленный из родного синельского спирта главным технологом завода по всем правилам технологии в домашних условиях. Штучный товар, ручная, так сказать, работа. Ну, а, как известно, рукоделие всегда ценилось выше, чем поточный товар массового спроса. Там ведь чего угодно могут напихать, а градусов при этом недодать. А у самодельного коньяка, наоборот, градус повышенный.
   Пока заместитель министра и директор, тоже успевший сполоснуться с дороги, облачались к ужину, Аполлон извлёк обе бутылки и, сунув сумку под кровать, тоже быстренько привёл себя в подходящий для ресторана порядок.
   - Армянский? - поинтересовался довольный Алексей Степанович, кивая на бутылки.
   - Синельский. Девять звёздочек, не меньше! И градус повышенный, - с гордостью заявил Никита Николаевич.
   - Ну что ж, продегустируем. Эт-то интересно, - обрадовался замминистра.
   - Взять обе? - спросил Аполлон, пристраивая одну из бутылок во внутренний карман пиджака, надетого по такому торжественному случаю - застолью с заместителем министра пищевой промышленности, по сути - министром ликёроводочной промышленности всей России.
   Никита Николаевич вопросительно посмотрел на Алексея Степановича.
   - Зайдём за Людмилой Николаевной, - вслух прорассуждал сам с собой Алексей Степанович, - бери обе.
  
   - Вы идите, занимайте столик, а я заскочу за Людмилой Николаевной - сказал Алексей Степанович, когда они вышли в коридор.
   Аполлон с Никитой Николаевичем спустились в ресторан. Народу в ресторане, наверное, по случаю совещания, было много, но свободные столики ещё имелись.
   Они заняли столик у окна и, дожидаясь официанта, стали изучать меню.
   - Возьмём для конспирации бутылку шампанского. Да и для дамы как раз пригодится, - сказал директор.
   Официантка подошла на удивление быстро. Причём и сама была на удивление обходительна и мила. Аполлон сразу оценил и её внешние данные. Откинувшись на спинку стула и улыбаясь, он не сводил глаз с миленького личика.
   Чувствуя на себе пристальный откровенный взгляд симпатичного парня, девушка находилась словно под пыткой. А Никита Николаевич не спеша, водя пальцем по меню, выискивал блюда получше - как же, ужин с самим, можно сказать, министром ликёроводочной промышленности, - задавал наводящие вопросы, уточнял, что, мол, там у вас повкуснее.
   - Вот этот салат... Чтоб с оливками... Я их люблю... Четыре... Та-а-ак... Антракт... Это что ещё такое?
   Официантка открыла ротик, но Аполлон её опередил:
   - Это, Никита Николаевич, что-то типа говяжьей отбивной в соусе. Чистое мясо. Заказывайте... Надеюсь, вкусно? - Аполлон, приветливо улыбаясь, пристально посмотрел на официантку.
   Та смущённо кивнула:
   - Да.
   - Меня зовут Аполлон, - представился Аполлон, продолжая её гипнотизировать. - А вас как?
   Девушка растерянно посмотрела на него, на Никиту Николаевича, уткнувшегося в меню, снова на Аполлона.
   - Ира, - слегка поколебавшись, сказала она.
   - Ирочка, - обратился к ней Аполлон, - несите всё самое вкусное. По министерскому разряду. На четыре персоны.
   - Правильно! - оживился Никита Николаевич. - И бутылку шампанского, и минералку... Люблю минералку... И антракт не забудьте.
   Ира вопросительно посмотрела на вальяжно развалившегося Никиту Николаевича.
   - Да, Ирочка, не забудьте, пожалуйста, антрекот, - перевёл Аполлон, продолжая гипнотический сеанс.
   Бедная Ира уже стояла, уткнувшись в свою книжку заказов и боясь поднять глаза.
   И всё-таки, отходя от столика, она бросила быстрый взгляд на Аполлона, и, смутившись и покраснев, как первоклассница, тут же отвернулась. Аполлон только ухмыльнулся про себя.
   В дверях появился Алексей Степанович под руку с эффектной женщиной в широкой длинной юбке. То есть, с дамой, как принято говорить, бальзаковского возраста. Хотя, если строго придерживаться этого определения, во времена Бальзака ей было бы чуть за тридцать, ну, а в наше время - очень даже не чуть за сорок.
   Увидев их, Никита Николаевич призывно замахал им рукой.
   Через минуту Алексей Степанович уже представил своих новых знакомых своей старой знакомой.
   - А это, - он повернулся к своей спутнице, - Людмила Николаевна, опытнейший работник министерства, лучший технолог отрасли.
   Какой она была технолог, так сразу сказать было трудно. А вот что женщина она была знойная, было совершенно очевидно. Хоть и было ей уже под пятьдесят, но выглядела она очень даже ещё... Во всех смыслах... Всё на месте - и бёдра с размахом, и талия сохранилась, и морщины ещё не заметны... Видно, она следила за своей внешностью, как паук за мухой.
   - Ну, скажете тоже, Алексей Степанович, - улыбнулась Людмила Николаевна, - уж навряд ли найдётся специалист лучше вас даже в мировом масштабе.
   Алексей Степанович скромно не обратил внимания на явную лесть. Они сели.
   Алексей Степанович взял меню.
   - Та-а-ак, что там у нас?
   - Уже заказали. Всё по министерскому разряду! - сообщил Никита Николаевич. - С антрактом.
   - Обязательно. Потанцуем... А как же, - заулыбался Алексей Степанович.
   Появилась официантка Ира с напитками и холодными закусками.
   Аполлон молча продолжил сеанс гипноза. Несчастная девушка уже не знала, куда деваться.
   А Никита Николаевич гипнотизировал, правда, совсем иным, скорее, восторженно-благоговейным, чем откровенным, взглядом Людмилу Николаевну.
   - Как там у вас в Москве? - спросил он, обращаясь к ней.
   - Всё хорошо, стоит на месте, - ответила Людмила Николаевна, и улыбнулась. - Мне Алексей Степанович сказал, что нас сюрприз ожидает...
   - Ах да... - очнулся от своего собственного гипноза Никита Николаевич, - Аполлон, ты это...
   Аполлон вопросительно посмотрел на Алексея Степановича, вспомнив табличку "Приносить и распивать спиртные напитки..."
   Алексей Степанович заговорщически подмигнул:
   - Доставай, нам можно.
   Аполлон выставил на стол обе бутылки.
   - О! Цвет отменный! - заметила Людмила Николаевна, взяв одну из них в руки и разглядывая с видом профессионала.
   - Штучный продукт, ручная работа, - прокомментировал Никита Николаевич. - Между прочим, несколько человек, которые неплохо разбираются в коньяке, признали в нём лучший армянский коньяк, - он хихикнул, - они не знали, что это Синельский.
   - Ну, вы просто заинтриговали, - в один голос сказали Людмила Николаевна и Алексей Степанович.
   - Ну, тогда с вашего позволения... - Никита Николаевич взял другую бутылку.
   - Минуточку, - сказал Алексей Степанович, и начальственным тоном крикнул официантку.
   Когда Ира подошла, он попросил, опять войдя в роль своего в доску мужика, с несколько барскими замашками, однако:
   - Красавица, принеси нам, пожалуйста, коньячные рюмки.
   То, что Ира так быстро обслуживает их столик, было для Аполлона верным признаком того, что его гипноз возымел должное действие. Ну, а для Алексея Степановича как ясный день было очевидно, что это - прямой результат его министерской импозантности, магически действующей на таксистов, официантов, и всякий прочий обслуживающий персонал.
   - О! Это действительно коньяк! - удивлённо сказала Людмила Николаевна, когда они пригубили золотистую жидкость.
   - А то! - с гордостью посмотрел на неё Никита Николаевич.
   - Только, пожалуй, будет немного покрепче.
   - Конечно, это ж не из магазина, - заметил довольный Никита Николаевич.
  
   Когда вторая бутылка опустела, результат повышенной крепости был, как говорится, налицо. И на лицах тоже выступал довольно явственно.
   Выяснилось, что, в то время как Никита Николаевич проявлял повышенный интерес к Людмиле Николаевне, та, в свою очередь, проявляла повышенный интерес к Аполлону, ну а Аполлон продолжал гипнотизировать несчастную официантку. А может быть, и счастливую. Кто их разберёт, этих женщин, с их чувствами? Особенно тех, которые ещё не утратили способность краснеть.
   А Алексей Степанович тем временем проявлял повышенный интерес к позабытой поначалу бутылке шампанского. Такой вот любовный пятиугольник получился. Или пентагон...
   В конце концов, заказали ещё коньяку - для сравнения, как пояснил Алексей Степанович. По общему единодушному заключению "дегустационной комиссии" ресторанный армянский коньяк проиграл синельскому по всем статьям.
   Аполлон, прекративший возлияния ещё после первой бутылки, уже прикидывал, как лучше ему будет тащить своих сокамерников в номер: вместе или порознь. Людмила Николаевна тоже, как видно, знала свою норму, и была как раз в той форме, которая делала её ещё более знойной и соблазнительной.
   Аполлон заметил, что, хотя Никита Николаевич явно неравнодушен к Людмиле Николаевне, но трусоват. Глаза его маслянились как у крутящегося на кухне вокруг ног хозяйки кота, и чуть ли не текла слюна, но свободы и уверенности в его действиях, направленных на завоевание самки, не было. Какой-то там тормоз у него внутри был. Наверное, какая-нибудь давняя неудача, от ворот, так сказать, поворот. А может, давило на психику её высокое министерское положение. Тут Аполлон вспомнил кличку, данную директору Бочонком. И понял, что по линии "мужчина-женщина" она была, или, если хотите, била в самую точку.
   А Людмила Николаевна, старая сердцеедка, умудрялась усыплять бдительность своего шефа - впрочем, там и усыплять-то нечего уже было: ещё бодрствующие остатки этой самой бдительности были направлены только в рюмку, - ложно флиртовать с Никитой Николаевичем, к вящему его удовольствию, и недвусмысленно строить глазки Аполлону. Аполлон был не против поддерживать этот визуальный контакт, не забывая о другом зрительном контакте - с официанткой Ирой.
   Когда Алексей Степанович весьма серьёзным образом уже намеревался преклонить свою лысую черепушку в стоящее перед ним блюдо, с размазанным по нему соусом, Аполлон понял, что настало время предотвратить надвигающееся на их достопочтенную компанию свинство. Он оставил ещё держащегося молодцом своего шефа наедине с лучшим технологом отрасли, а сам оттранспортировал не вяжущую лыка важную министерскую персону на второй этаж.
   Возвращаясь, ещё от двери он увидел, что Никита Николаевич, находясь в том эмоционально приподнятом состоянии, в котором обычно даже самые робкие ухажёры уже слезают с объектов ухаживания, предварительно их хорошенько ублажив, только лишь пытался дотронуться дрожащими пальцами до холёной ручки Людмилы Николаевны.
   Пользуясь моментом, Аполлон перехватил направлявшуюся от кухни в зал жертву своих гипнотических опытов. Увидев его, девушка смутилась и снова густо покраснела. Аполлон взял её за локоть и, заглянув в глаза, спросил:
   - Вы не будете возражать, Ира, если я сделаю вам нахальное предложение проводить вас после работы?
   Она посмотрела на него, и он увидел, какие у неё красивые, несмотря на то, а может, благодаря тому, что растерянные от неожиданного предложения, глаза.
   - На улице уже темно, - улыбнулся он.
   - Хорошо, - произнесла, наконец, она после некоторого внутреннего колебания. - Я заканчиваю в двенадцать... У входа в гостиницу.
   Она посмотрела на него, и тоже улыбнулась.
  
   Никита Николаевич был уже хорош, и оставил свои неуклюжие попытки произвести дактилоскопию Людмилы Николаевны. Однако ногами он ещё мог шевелить.
   Они втроём поднялись на второй этаж. У двери своего номера Аполлон шепнул Людмиле Николаевне:
   - Подождите, я сейчас.
   Когда он завёл своего шефа в комнату, тот плюхнулся на кровать и сразу захрапел.
   Но что бросилось Аполлону в глаза в обстановке номера, так это то, что Алексей Степанович лежал, даже не лежал, а, скорее, стоял раком, в своей кровати хоть и поверх одеяла, но в одних трусах, несмотря на то, что Аполлон его не раздевал. Одежда его была разбросана по полу. "Настоящий министр ликёроводочной промышленности, - с уважением подумал Аполлон, - держит марку, не то что мой шеф - вон, дрыхнет, как извозчик, хоть бы туфли снял".
   Он собрал одежду Алексея Степановича, положил её на один из стульев, снял и повесил свой пиджак на спинку другого, погасил свет и вышел в коридор.
   Людмила Николаевна стояла у двери, прислонившись к стене. Всё же она тоже была "хороша" - видно, дошла в вечерней летней духоте. Увидев Аполлона, она повисла у него на шее.
   - Аполлоша, - шептала она, жадно муслякая его своими влажными губами, - Аполлоша, ты прелесть...
   - Знаю, знаю, - сказал Аполлон, освобождаясь от клинча. - Вы тоже прелесть, Людмила Николаевна.
   - Зови меня просто Мила, - попросила она. - Что будем делать? У меня в номере ещё соседка.
   - Ну, пойдёмте ко мне Мила.
   - Нет, к тебе не пойду. Там этот алкаш. Увидит, мужу накапает, они - друзья.
   - Не накапает, он дрыхнет без задних ног.
   - Нет... Он дурак. Тебе-то что, а я... Идём на улицу. Только сначала ты, а потом я.
   - OКей! Жду вас внизу у входа. Там на стоянке наша машина.
  
  
   Глава 31
   Успех и фиаско на любовном фронте
  
   Людмила Николаевна, или уже просто Мила, появилась из двери сразу же вслед за Аполлоном. Видно, так у неё кое-что свербело, что и про конспирацию почти начисто забыла.
   На улице было почти совсем темно из-за плотной облачности. Изредка запоздалые городские путники проходили мимо гостиницы.
   Парочка влезла на заднее сидение "Уазика", и Мила тут же снова начала слюнявить Аполлона приговаривая:
   - Аполлоша, ты прелесть... Я тебя сразу заприметила... Как только вошли... Аполло-о-оша...
   Она стала шарить у Аполлона рукой по штанам, выискивая в потёмках интересующий её объект. Поскольку объект этот был уже большой и твёрдый, она его быстро нащупала и, помяв для начала через штаны, расстегнула ширинку. Вытащив объект на свет божий, она ещё некоторое время его ощупывала от корней до вершины и обратно - как бы удостоверяясь, что всё там на месте. А может, определяла параметры - кто её знает. Наконец, видимо, решив, что штучка - то, что надо, она возвышенно-проникновенно произнесла свой дежурный комплимент насчёт прелести, и, видя, что Аполлоша не очень активен, сама активизировалась.
   Аполлон, действительно, не очень-то жаждал эту пьяную тётку, и в мыслях уже был с юной официанткой Ирой. Но, как в песне поётся, "если женщина просит", не отказывай, если не хочешь нажить себе кровного врага. "Быстрее кончу, быстрее освобожусь", - здраво рассудил Аполлон, и стал тискать Людмилу Николаевну за самые укромные места. Она это оценила:
   - Аполлоша, прелесть моя... Хочу тебя!
   Аполлон спустил трусы с дрожащей от нетерпения Милочки, но, как они ни пытались спароваться, у них это не выходило. Аполлон не учёл, что "Уазик" это не какой-нибудь "Линкольн", а Людмила Николаевна - отнюдь не фотомодель, в которой всего-то - два мосла да ложка крови. Людмила Николаевна - кровь с молоком! Ну что тут сделаешь, если Аполлон сидит на заднем сидении, а коленки его в спинку переднего упираются? Ну никак не получается усадить на колени Милочку: если сбоку - сидение мешает, спереди - вообще не подступиться, да и крыша низковата, хоть и брезентовая - Аполлон сам в неё затылком упирается. Эта возня начинала его уже раздражать. Эх, был бы член покороче...
   Мучились они, мучились, гнездились-гнездились, тут Мила и говорит, потеряв, видно, всякое терпение:
   - Ну её, твою машину. Пойдём в сквер, на лавочку - там уже, наверно, никого нет.
   Сказано - сделано. В небольшом скверике возле гостиницы, действительно, никого не было. Однако у Аполлона уже спал пыл, и, когда они сели на скамейку, Людмиле Николаевне пришлось потрудиться, чтобы привести его в форму. Опытные женщины знают, как действовать в таких ситуациях. А что у Людмилы Николаевны опыта было предостаточно, сомневаться не приходилось.
   Добившись устойчивого результата, она приподняла свою широкую юбку и уселась Аполлону на колени, спустив свои ноги по бокам его ног. Весь обзор с глаз Аполлона скрылся за её широкой спиной, а его торчащий вертикально дружок погрузился в её горячее, сочное и мягкое приёмное устройство. Там оказалось хоть и довольно просторно, но не так уж и плохо. Как говорится, тепло и сыро, и мухи не кусают.
   Устроившись, таким образом, на Аполлоновом организме, и впустив его пикантную часть в себя, Мила стала ритмично покачиваться взад-вперёд, прогнувшись в пояснице, оттопырив свой обширный зад и ощутимо вжимаясь им Аполлону в живот.
   - Аполлоша, ты прелесть... - опять произнесла она, на этот раз с чувственным придыханием.
   Аполлон расслабленно откинулся на спинку, и наслаждался, положив руки на крутые Милочкины бёдра.
   - Аполлоша, - снова услышал он, но уже не как поощрение, а как призыв. Ну, вроде, как "Эй там, на нижней палубе!"
   - Да, Милочка, - отозвался Аполлон.
   - Аполлоша. Отгадай загадку... - она помолчала, увеличила амплитуду покачиваний, и продолжила, - детская загадка... Туда, обратно - тебе и мне приятно. Что это такое?
   Аполлон убрал руки с её бёдер, ухватился покрепче за полные груди и задумался. Если сказать "Мы с тобой", это, наверняка, будет слишком уж просто. Наверняка, в этой загадке есть какая-то закавыка. Да ну её к чёрту! Думать ещё... Она же ждёт именно этого ответа.
   - Это мы с тобой, Милочка.
   - Ха-ха-ха, - пьяно засмеялась Милочка в такт колебаниям, - а вот и не угадал. Это качели.
   Тут она вдруг прекратила качаться и стала озабоченно оправлять вокруг себя юбку.
   - Идут, - сказала она шёпотом, - двое.
   Аполлон и в самом деле услышал шаги. Шаги приблизились к скамейке, на которой они с Милочкой сидели бутербродом, и затихли. Скамейка вздрогнула, и Аполлон, повернув голову, увидел сидящих на противоположном её конце парня и девушку.
   Ну что ж, это даже добавляет пикантности в эти качели. Дух побольше захватывает... А сколько же времени?
   В том положении, в котором Аполлон находился, неудобно было смотреть на часы. А он рисковал опоздать на встречу с Ирой. К тому же, она могла застукать его тут с Милочкой. Ох, какая же она, оказывается тяжёлая, эта Милочка! Аполлон попытался расправить затёкшие члены, и почувствовал, как его уже почти опавший без стимуляции качелями в недрах Милочки член болезненно заныл.
   - Скажите, пожалуйста, сколько времени? - спросил он, повернувшись к парочке, и пытаясь хоть слегка поменять положение хотя бы некоторым частям организма.
   - Без десяти двенадцать, - ответил парень, взглянув на часы.
   "У меня всего десять минут", - забеспокоился Аполлон.
   На его счастье, парень с девушкой о чём-то тихонько пошушукались и, сдавленно засмеявшись, встали.
   Когда парочка удалилась, Людмила Николаевна вдруг обеспокоенно заёрзала на Аполлоновом естестве, и вымученно проронила:
   - Аполлоша, мне плохо... Кажется, я перепила... вашего коньяка... Что-то меня... подташнивает.
   Она притихла, как бы вслушиваясь в свой организм. В животе у неё довольно громко заурчало.
   "Пора её ссаживать, - мелькнуло у Аполлона. - Как бы чего не вышло".
   Но, слава богу, Людмила Николаевна и сама была склонна к этому.
   - Аполлоша... меня тошнит...
   Последнее слово она произнесла с некоторым надрывом, произошедшим помимо её воли. Она соскочила с уже окончательно увядшего Аполлонова стебля и, не успев даже отойти, ухватившись за спинку скамейки, начала громко, натужно рыгать.
   За спиной Аполлона послышался шум низвергающегося из её чрева водопада, сопровождаемый натужным вяканьем. Слушая эти звуки, Аполлон с чисто американской практичностью подумал: "Сколько добра перевела... Антракт... Однако, мне пора".
   Но бросать несчастную женщину посреди ночи в таком состоянии было бы форменным свинством. Уловив момент, когда шум Ниагары стих, Аполлон тронул свою бедную партнёршу за плечо и заботливо сказал:
   - Милочка, пойдём быстрее. Тебе нужно лечь. Я тебя провожу.
   К счастью, позывы на извержение прекратились, и он благополучно довёл её до двери гостиницы. У входа она остановилась и произнесла:
   - Дальше я сама. Нас не должны видеть вместе... Всякие сплетни...
   Она с мученическим видом посмотрела на Аполлона, и с надеждой в голосе спросила:
   - Аполлоша, завтра мы увидимся?
   - Конечно, - заверил её Аполлон, - куда же мы денемся.
   И он подбадривающе улыбнулся своей несчастной подруге.
   Не успела она скрыться за дверью, как на улицу вышла Ира. Она была в лёгком красивом платье, с белой сумочкой на плече.
   Аполлон, видевший её до этого только в форме официантки, образно выражаясь, аж застучал копытами от нетерпения. Да, это тебе не пьяная звезда ликёроводочной технологии!
   - Давно ждёте? - с некоторой долей смущения спросила Ира, приблизившись к нему.
   - Да нет, я только что вышел.
   - А ваши друзья, наверно, уже дрыхнут без задних ног?
   Она засмеялась. У неё был удивительно звонкий чистый смех.
   - Конечно. Что им ещё делать?
   - Ну что, пойдём? - она склонила голову набок и испытующе посмотрела на него. - Провожайте уж, коли вызвались.
   - Вперёд, - сказал он весело, и взял её за руку.
   Ира не сделала попытки освободиться, не запротестовала.
   Они пошли, весело болтая, по пустынной ночной улице, освещённой фонарями.
   По словам Иры, она жила недалеко. Нужно было быстренько разработать план действий. Где-нибудь на скамейке, как с Людмилой Николаевной? Или в каком-нибудь дворе на травке? Такая девчонка! А может, лучше стоя в каком-либо укромном местечке? Аполлон лихорадочно соображал. Эта скромняга Ирочка оказалась до того притягательной, что у него уже сладко защемило в мошонке. Несколько раз он пытался поцеловать девушку, но она со смехом выскальзывала из его рук.
   Возле арки одного из домов Ирочка остановилась.
   - Вот мой дом, - кивнула она, - мы пришли.
   Надо было действовать. Времени на раздумье нет, пусть будет что будет. Аполлон обнял Ирочку за талию и притянул к себе. Но она упёрлась ему в грудь руками и быстро заговорила:
   - Не надо, Аполлон. Прошу тебя, не надо.
   Все они поначалу так говорят. Он сделал ещё одну, в который уже раз, попытку поцеловать её. Она замотала головой, стегая его своими длинными волосами по лицу.
   - Ну не надо, Аполлон... Проводил, и всё... Уходи, прошу тебя... Ну пожалуйста, - всё более обеспокоенно, и более раздражённо повторяла она.
   - Ну что ты, глупенькая. Ты мне очень нравишься, - не мог уже остановиться он, хотя и очень отчётливо понял, что сам всё безнадёжно портит.
   - Нам она тоже очень нравится, - услышал он вдруг у самого своего уха. И вслед за этим кто-то грубо рванул его за шиворот назад с такой силой, что он едва устоял на ногах.
   Развернувшись от рывка на пол-оборота, он оказался лицом к лицу со здоровенным парнем. Поодаль стояли ещё трое.
   - Аполлон! - произнёс с издёвкой парень. - Хорошо, что не Геракл!
   Его приятели засмеялись.
   - А вот мы сейчас посмотрим, что ты за Аполлон, - сказал на этот раз уже более сурово, здоровяк, беря Аполлона за грудки.
   - Не надо, ребята! - испуганно закричала Ирочка, хватая парня за руку. - Отпустите его! Это мой знакомый.
   - А ты, Ирка, иди. Детское время кончилось.
   - Никуда я не пойду, пока вы его не отпустите... Лёша, ну правда, это мой хороший знакомый. Он меня проводил.
   - А что ж это он тебя так невежливо к стенке-то прижимал, а?
   - Ничего он не прижимал. Вам показалось. Отпусти его, ну Лёш!
   - А он дорогу домой знает? А то отпустишь его, а он заблудится, - продолжал издеваться Лёша.
   - Знает, знает - торопливо проговорила Ира.
   - Ну что, мужики, может, и правда, пусть чешет себе подобру-поздорову, а? - спросил, повернувшись к приятелям, Лёша.
   - Да чё с Аполлоном связываться. Не интересно. Был бы хоть Зевс какой-нибудь, или Марс. А с Аполлона чё взять?
   Ребята захохотали.
   Аполлон не привык к такому фамильярному обращению со стороны незнакомых людей, но, что поделаешь, сила на их стороне. Тем не менее, он огрызнулся:
   - Да, с вами, пожалуй, всему Пантеону не справиться.
   - Ладно, не бери на понт! Закрой поддувало! - Лёша снова схватил Аполлона за грудки. - Будет он ещё языком щёлкать. Иди, пока дядя добрый.
   Он так толкнул неудачливого провожатого, что тот, запнувшись о какую-то выбоину пяткой, чуть не упал. Однако, обретя равновесие, он повернулся к Ире.
   - До свиданья, Ира, - сказал он, демонстративно пропустив Лёшино замечание мимо ушей.
   - До свиданья, Аполлон, - ответила она.
   И они зашагали в разные стороны.
   - До свиданья, Аполлон! Ой-ой! Ха-ха-ха... Скажи Ирке спасибо, что своими ножками топаешь, - слышал он весёлое улюлюканье за своей спиной.
  
  
   Глава 32
   Неожиданные встречи
  
   Утром Аполлон встал в прескверном настроении. Как оказалось, дорогу к гостинице вчера он не очень-то запомнил, увлечённый своими планами овладения Ирочкой, и, как и опасался его новый знакомый Лёша, заблудился. Редчайшие встречные не могли ему сказать с точностью, где находится гостиница "Советская", никаких такси не попадалось, да и денег с собой у него не было. Так что возвратился он очень-очень далеко за полночь, спал очень-очень плохо, и несколько раз посреди ночи просыпался от каких-то непонятных, но очень-очень назойливых и тревожных угрызений совести.
   Напротив, Никита Николаевич и Алексей Степанович, вероятно, благодаря изрядным дозам "снотворного" повышенной крепости, с утра были как огурчики. Людмила Николаевна тоже с лёгкостью демонстрировала повышенный уровень женского обаяния, свежести и здоровья. "Вот у кого учиться надо!" - подумалось Аполлону.
   Поскольку из Москвы в Дебрянск Алексей Степанович и Людмила Николаевна приехали на поезде, то они любезно согласились на приглашение Никиты Николаевича для поездки на совещание воспользоваться его транспортом.
   Усаживаясь в машину на заднее сидение - на настойчивые потуги Никиты Николаевича усадить замминистра на переднее, тот наотрез отказался, предложив занять его даме, - Алексей Степанович замешкался, обнаружив что-то у себя под ногами. Он наклонился и извлёк пред очи - свои и Никиты Николаевича удивлённые, и Аполлона и Людмилы Николаевны растерянные - женские трусы, слегка испачканные его туфлями.
   - О! - воскликнул Алексей Степанович, не зная, как выйти из неожиданно созданной им самим пикантной ситуации. И, не найдя ничего лучшего, решил всё обратить в шутку.
   - Хороший парашют, - хихикнул он, растягивая трусы и восхищаясь их впечатляющими размерами. - Это на случай аварии?
   Никита Николаевич строго посмотрел на Аполлона. Тот пожал плечами.
   - Ты что, наверно, машину забыл закрыть, когда за сумкой ходил? - укоризненно спросил директор, тем не менее, со скрытым интересом разглядывая эту интимную часть женского туалета.
   - Не помню, - ответил Аполлон, отвернувшись в сторону. Потом вдруг с силой хлопнул дверцей и возмущённо добавил:
   - Ну и молодёжь пошла! Совсем обнаглели! Мы в их годы скромней были...
   - Это точно, - с добродушным видом поддержал его Алексей Степанович.
   - Бросьте эту тряпицу, Алексей Степанович, сзади, пожалуйста. На ветошь пойдёт. Как компенсация за ночную аренду помещения.
   Людмила Николаевна сделала вид, что происходящее меньше всего касается именно её.
  
   Высадив всю начальственную компанию у Дворца профсоюзов, и получив указание от шефа прибыть за ними к шести часам, а также прощальное назидательное напутствие хорошенько закрывать дверцы машины, Аполлон решил поехать в гостиницу и хорошенько выспаться.
   Остановившись на красный свет у светофора, и рассматривая спешащих по тротуару прохожих, он вдруг засёк знакомое лицо. Миновав перекрёсток, он проехал несколько десятков метров и, остановившись у тротуара, выскочил из машины.
   Навстречу ему шла... аптекарша из Сенской поликлиники. Заметив широко улыбающегося Аполлона, она тоже приветливо заулыбалась.
   - Привет. И что мы делаем в областном центре? - он пошёл рядом с ней. - Получаем товар? Аспирин... резиновые изделия для столетних старичков?..
   - Для стопятидесятилетних, - хихикнула она.
   - А я как раз тут как тут! А зовут меня Аполлон. А вас, прекрасная труженица медицинского фронта?
   - А зачем вам моё имя?
   - Хочу пригласить вас в ресторан. У меня сегодня ещё морковной росинки во рту не было. У вас, надеюсь, тоже...
   Аптекарша снова хихикнула, с ухмылкой глядя на него.
   - У меня тоже не было... Морковной... Приглашайте. Аня меня зовут.
  
   Когда они вышли из ресторана, Аполлон взял Аню под ручку.
   - Ну вот и подкрепились, - сказал он. - Ну что, поехали ко мне?
   - Нет, подружка уже должна закончить свои дела. Мы с ней договорились встретиться как раз вон в том сквере.
   Она кивнула в сторону сквера на другой стороне улицы.
   - Ну что ж, я могу перевести вас через улицу. Не возражаете?
   - Не возражаю, - сказала Аня.
   Как только они сели на скамейку в укромном уголке сквера, Аполлон, обняв Аню за плечи, спустил ладонь ей на грудь. Она отстранилась и влепила ему такую звонкую пощёчину, что с соседнего куста взлетели испуганные воробьи.
   Аполлон часто заморгал, изумлённо уставившись на неё.
   - Ты чё? - вырвалось у него.
   - Хуй через плечо! - ответила она, озабоченно поправляя блузку.
   У Аполлона отвисла челюсть.
   Тем временем Аня встала и направилась навстречу приближающейся по дорожке... Соне Просюк.
   Девушки поцеловались в губы, повернулись в сторону Аполлона. Аня что-то сказала Соне, и обе засмеялись, насмешливо глядя на него.
  
  
   Глава 33
   Операция "Троянский конь"
  
   Неизвестно, о чём там шла речь на этой конференции, только после неё и у замминистра, и у директора, и у технолога настроение было приподнятое. Уже сидя в машине, они по инерции с живостью и энтузиазмом обсуждали какие-то выступления, чему-то высказывали своё одобрение, чем-то были не очень довольны, но сквозь все их словеса сквозило: слава богу, всё закончилось, впереди - свободный вечер.
   Когда вся высокопоставленная троица вышла из машины у двери гостиницы, Людмила Николаевна забыла - маленькая хитрость старой соблазнительницы - сумочку, и, вернувшись за ней, прошептала Аполлону:
   - Аполлоша, сегодня в десять встречаемся у входа.
   Аполлон ничего не ответил, но эта новость, столь радостно ему поведанная, совсем его не обрадовала. Чёрт побери! Баба совсем свихнулась на благодатной эротической почве. Неужели ей мало было вчерашних приключений, имевших постыдное продолжение сегодня утром? Стыд и срам! Прямо какая-то непробиваемая. И трусы её парашютом обозвали, и лично он сам пустил их на ветошь, а ей хоть бы хны. И, судя по всему, опять собирается на скамейке качели организовывать...
   Несмотря на то, что днём ему всё-таки удалось подремать, Аполлон был в ужасном состоянии. Последние неудачи на любовном фронте совсем выбили его из колеи. У него уже начинало прорезаться - неслыханное дело - нечто, похожее на комплекс неполноценности. Он сидел за столом в крайней печали и машинально общипывал лепестки с цветов, стоящих в вазе посреди стола.
   Никита Николаевич полез под свою кровать, достал сумку с канистрой. Из ванной в комнату вошёл Алексей Степанович, растирая своё холёное тело полотенцем.
   - Образец нашей продукции, - сказал Никита Николаевич, доставая из сумки канистру. - У меня есть предложение поужинать сегодня в номере.
   - Предложение принимается, - Алексей Степанович был в превосходном настроении. - Аполлон, сгоняй в ресторан за закуской... Салатик, колбаску...
   Аполлон был рад хоть как-то развеяться, и с удовольствием отправился выполнять поручение.
   Пока Аполлон ходил за закуской, директор и замминистра занялись собственными персонами. Видя, что Алексей Степанович полностью поглощён собой, прихорашиваясь перед зеркалом, Никита Николаевич отправился в ванную. Он критически осмотрел себя в зеркало в очки и поверх очков, затем снял их, снова надел. Покорчил рожи, определяя наиболее привлекательную. Сделал серьёзный вид. Улыбнулся. Оскалил зубы. Приблизил к зеркалу оскал, внимательно его рассматривая. Затем взял щётку и зубную пасту...
   Выйдя из ванной, и увидев, что закуска уже стоит на столе, Никита Николаевич дал Аполлону новое поручение:
   - Аполлон, ты это... Сгоняй за Людмилой Николаевной.
   Однако Алексей Степанович его остановил:
   - Сегодня обойдёмся без неё. Спирт сами продегустируем, без технологов.
   Он удовлетворённо улыбался. А Никита Николаевич заметно погрустнел. Он взял стоявший на столе графин с водой и удалился с ним ванную. Возвратившись с уже пустым графином, достал из сумки небольшую воронку.
   - Аполлон, ты это... Давай нальём в графинчик.
   Они наполнили графин спиртом из канистры, и все трое сели к столу.
   Однако, когда опустошили по первому стакашку и закусили колбасой с салатом, от дальнейшей дегустации Алексей Степанович отказался, торжественно сообщив, что идёт в гости к старому приятелю. На всю ночь. При этом он заговорщически подмигнул.
   Поскольку высшее начальство от возлияний воздержалось, остальным было просто неудобно выставлять себя выскочками, хотя теперь уже у обоих было такое настроение, которое хотелось залить чем-нибудь покрепче.
   Поужинав и нарядившись, Алексей Степанович попросил Аполлона наполнить из канистры пустую бутылку из-под минералки.
   - Возьму с собой, - пояснил он, - давно с приятелем не виделись.
   Он снова заговорщически подмигнул, не замечая паршивого настроения своих сокамерников.
   Никита Николаевич, уже смирившийся с тем, что его лишили общества Людмилы Николаевны, тем не менее, рассчитывал на дальнейшее углубление отношений с одной из самых важных персон в министерстве. Но теперь и этот пункт летел к чёрту под хвост. Никита Николаевич был удручён и совершенно подавлен таким поворотом событий. Ничего не оставалось, как только спешно закрепить уже достигнутые "производственные" результаты.
   - Мы завтра рано утром уезжаем, Алексей Степанович. Торопимся, не откладывая, претворять в жизнь установки совещания, - грустно сказал директор. - Наверно, нам больше не доведётся увидеться здесь...
   - Да, скорее всего, - подтвердил замминистра, поправляя у зеркала галстук. - Раньше девяти, я думаю, не появлюсь.
   - Ну, тогда, я надеюсь, вы того... не откажетесь принять скромный дар от тружеников Синельского спиртзавода?
   Никита Николаевич закрутил пробку на канистре и приподнял тяжёлый сосуд над столом.
   - О-о-о! - воскликнул Алексей Степанович, поворачиваясь и пожимая руку Никите Николаевичу. - Ваш скромный дар, я просто уверен, не пропадёт даром ни для нас, ни для вас.
   Он засмеялся. Видно было, что ему самому понравился этот его каламбур.
   - Поставьте под мою кровать. Подальше от соблазна, - он снова весело подмигнул, - сегодня я должен быть в форме. Нам с приятелем хватит и этого.
   Он взял со стола бутылку и засунул её во внутренний карман пиджака.
   - Приезжайте к нам в Синель, будем ждать. И приятно вам провести время с приятелем, - напутствовал его, уже открывавшего дверь, Никита Николаевич.
   - Обязательно приеду. Спасибо! - поблагодарил Алексей Степанович, и, уже выходя, обернулся в двери. - Аполлон, ты, случайно, не в курсе, где тут поблизости можно приобрести цветы?
   Аполлон сделал над собой усилие, улыбнулся и сказал, тоже подмигнув:
   - Я бы, Алексей Степанович, на клумбе нарвал. На свой выбор. К тому же, свежее не бывает!
   - Это мысль! - воскликнул Алексей Степанович и, сделав ручкой, скрылся за дверью.
   В комнате сразу сделалось тихо и тоскливо.
   Оба страдальца легли на свои кровати, подсунув руки под голову, и уставились в потолок.
   "Как вчера нехорошо получилось с Ирой, - размышлял Аполлон. - Тоже! Начал приставать, как какой-то к какой-то... Опустился ниже канализации. Хуже Джима. Тьфу! Вспомнить стыдно. Даже самому противно. Поделом бы мне было, если бы те ребята мне накостыляли... А она молодец! Как холодным душем окатила. Никогда ещё со мной такого не случалось. Надо бы её увидеть, извиниться. Да она сегодня выходная... Вообще собиралась куда-то к родственникам съездить..."
   На лицо Аполлона было жалко смотреть.
   "И надо же было ещё на этих лесбиянок нарваться... Плагиаторша хренова... Тоже мне - Сафо..."
   Никита Николаевич встал и направился в ванную.
   Аполлон закрыл глаза. Перед ним в пару заводского душа возникла обнажённая Катя. Она подняла вверх руки, откинула назад волосы...
   Возвращённый в реальность рычанием сливного бачка унитаза в ванной, Аполлон открыл глаза.
   - Никита Николаевич, - обратился он к появившемуся в двери ванной директору, - как здесь у вас можно проще разыскать человека?
   - Какого человека? - рассеянно спросил Никита Николаевич. - Здесь?.. В гостинице?
   - Ну, уехал человек неизвестно куда... Вообще, в стране...
   Никита Николаевич сел на свою кровать, задумался, затем сказал:
   - Навести справки в милиции. Да только страна у нас крепко большая... Лучше в КГБ... Те под землёй найдут...
   Аполлон повернулся на бок, подавленно вздохнул. Никита Николаевич тоже улёгся и завздыхал.
   Аполлон посмотрел на часы, перевернулся на спину и снова уставился в потолок.
   "Опять с этой слюнявой Милочкой на скамейке на качелях качаться... Ей-то хорошо на мне сверху сидеть, а мне каково такую тушу держать? А может, как-нибудь поменяться местами... Ну-ка, ну-ка! Так... Она, значит, садится на скамейку, а я... Нет, ничего не получается... А если сначала всунуть ей стоя, а потом..."
   - Послушай, Аполлон, ты того... - послышалось с кровати директора, - как тебе Людмила Николаевна, а?
   - В каком смысле? - приподнявшись на локтях, спросил Аполлон.
   - Ну, как женщина...
   - Знойная женщина. В самом соку. Пальчики оближешь... Я бы на вашем месте, Никита Николаевич...
   - Ты думаешь, она того?.. - оживился директор, тоже привставая на локтях.
   - Ещё как того!
   - А я вчера лишку хватил... - сокрушённо вздохнул Никита Николаевич.
   - Ну так сегодня ещё не всё потеряно, Никита Николаевич, - вдруг тоже оживился Аполлон. "Кажется, назревает удачное решение проблемы с этими качелями. Надо их сплавить этому лопуху, не будь ему в обиду подумано".
   - Ты думаешь? - с надеждой в голосе спросил Никита Николаевич, и мечтательно добавил: - Такая женщина!
   - По-моему, вы ей понравились, - доверительно заметил Аполлон, - она вчера весь вечер с вас глаз не сводила.
   - Правда? А я...
   Директор сокрушённо вздохнул и задумался, глядя в потолок. Затем сказал:
   - Она и на совещании на меня сегодня так смотрела... Этот Алексей Степанович... министр засраный... Спирт без неё продегустируем... Без неё... - передразнил он Алексея Степановича.
   - Так ещё ж не вечер! Никита Николаевич, да вы посмелей с ней. Она ж не девочка. Да и вы уже не мальчик. Что за проблемы? - сказал Аполлон, боясь, что его шеф так и закончит на платонической ноте. Надо было его как-то расшевелить и настроить на соответствующий лад.
   Никита Николаевич вздохнул и произнёс неуверенным тоном:
   - А вдруг она того... Ну, скажет, я замужем, мол... Ну и всё такое...
   - Да бросьте вы, Никита Николаевич. В командировке все холостяки... и незамужние. Даже министры и лучшие технологи отрасли.
   - А вдруг у неё натура такая... возвышенная. Может, она плутоническую любовь предпочитает.
   "Господи! Так и знал. О платонической любви заговорил, старый хрыч!" Аполлона уже начинала раздражать эта дурацкая робость шефа. Это же надо быть таким размазнёй! Точно - Дрисня!
   - А вы знаете, Никита Николаевич, что такое платоническая любовь по-современному?
   - А что она, меняется? - спросил директор удивлённо.
   - Ещё как меняется! В наше время платоническая любовь - это, когда вешают над кроватью портрет Платона и трахаются под ним до полного изнеможения.
   - Иди ты! Правда, что ль? - недоверчиво спросил Никита Николаевич.
   - А чего же мне врать? Да вы утром сами в машине вещественное доказательство видели... Докатились, как кошки по подворотням уже... Машину без присмотра на минуту нельзя оставить - сразу в бордель её превращают...
   - А причём тут Плутон? - Никита Николаевич сел и в упор посмотрел на Аполлона.
   - Да я вам не сказал ещё. Я, когда вы на совещании были, в машине уборку делал, и открытку Платона вымел... Может, зря выкинул? Да вы не переживайте, Никита Николаевич: если она любительница платонической любви, у неё обязательно своя должна быть. Для таких "платоников" это как стимулятор какой... Возбудитель...
   - Ну ты смотри! А я не знал. Сижу себе в глухомани, и ничего не знаю, - опять удручённо вздохнул Никита Николаевич. - Тогда к ней вообще не подступиться - они там, в Москве, небось, уже такого понавыдумывали...
   "Чёрт возьми! Это ж надо! Обратный результат получился. Совсем старика запугал. Хоть прямо приведи её ему, да раздень... Стоп! Это мысль. Так-так..." - Аполлон стал быстро прокручивать в мозгу возникшую идею. Через несколько минут план был готов.
   - Никита Николаевич, - радостно позвал он совсем скисшего директора, - у меня есть предложение.
   - Какое предложение?
   У Никиты Николаевича было страдальческое выражение лица.
   - Вы скажите только, нравится вам Людмила Николаевна?
   - Спрашиваешь! Это ж такая женщина! Эх... - вздохнул шеф.
   - Правильно! - подтвердил Аполлон. - Какие у неё пышные формы... грудь... манеры... А попочка! - с расстановкой, давая шефу время зрительно представить все достоинства объекта его воздыханий, перечислял он.
   Шеф слушал монолог своего шофёра как сладкую музыку. В глазах его появился живой блеск, а в штанах, кажется, кое-что зашевелилось.
   - Никита Николаевич, скажите прямо, - видя, что клиент, как говорится, созрел, спросил Аполлон, - вы хотите её чпокнуть?
   - Хочу! - с жаром выпалил Никита Николаевич, не в силах сдерживать бьющего через край восторженного энтузиазма.
   - OКей! - сказал Аполлон, давно уже не боясь никаких разоблачений на лингвистической почве. - Я вам помогу завоевать сердце и плоть прекрасной дамы.
   - Помоги! - воскликнул директор, и глаза его заблестели надеждой.
   - Тогда слушайте меня внимательно.
   Аполлон сел на кровати и сделал заговорщический вид. Директор придвинулся к спинке кровати и с горящим взглядом уставился на него.
   - Как вы посмотрите на то, если я вам её сюда приведу, сам исчезаю, а вы её...
   - Ну-у-у, - разочарованно протянул Никита Николаевич, - привести её я и сам могу, а вот...
   - Так что же, я за вас ещё должен её и трахать? - разозлился Аполлон.
   - Да нет, - начал оправдываться Никита Николаевич, - ну, подготовку какую-то провести...
   - Ну тогда не перебивайте. Я же ещё не договорил. Давайте спокойно обсудим все детали операции.
   - Хорошо-хорошо, - с готовностью согласился директор, нетерпеливо заёрзав.
   - Значит так. Вы исчезаете из номера до особого сигнала. Я приглашаю её к себе - скажу, что остался один: вы, якобы, с Алексеем Степановичем разбрелись по друзьям-знакомым. Здесь я её подготавливаю, довожу, так сказать, до белого каления, и гашу свет. Это вам будет сигнал "приготовиться". По нему вы становитесь у двери в коридоре и ждёте другого сигнала...
   - Марш!
   - Что? - не понял Аполлон.
   - Ну... сигнала "марш!"... Как у спортсменов всяких там. На старт, внимание, марш!
   - Ладно, пусть будет "марш". Ну вот, как только он прозвучит, вы тихонько входите, приближаетесь к кровати. Я в это время удаляюсь, и вам останется только вставить свою письку в её пипиську. А, кончив дело, как гласит пословица, слезай с тела. Вы ложитесь на свою кровать, а я выпроваживаю её. Ну как?
   - Вот это другое дело. Это то, что надо! - потёр руки приободрённый Никита Николаевич. - Только надо договориться, какой сигнал "марш" ты подашь.
   - Кашляну, - предложил Аполлон.
   - Нет, это будет подозрительно... Ты такой здоровый... Да и не очень выразительно. Лучше чихни. Это резче, громче, а, главное, натуральней, никаких подозрений... Ты чихать умеешь? А то я не слыхал...
   - Умею, умею, - сказал Аполлон. - Хорошо, договорились.
   - И знаешь, ты это... - директор вдруг замялся, - она ж на ощупь может учуять подмену...
   - Не учует - я её раком поставлю. На руки опираться будет, не пощупает.
   - А-а-а... Тогда другое дело, - обрадовался директор, - так она и не увидит, как дверь будет открываться. Здорово придумано!.. Да, и лучше её на его кровать положи, рядом с дверью, - он кивнул на кровать Алексея Степановича, - а то я в темноте могу сослепу на стол или на стул налететь.
   - Договорились. Хоть на пол у порога, - сказал тоже обрадованный Аполлон, довольно потирая руки.
   Его уже больше радовало не то, что он избавлялся от необходимости заниматься до упора с Милочкой, а то, что предоставляется возможность поразвлечься. Да и шеф пусть потешится на старости лет. А то аж жалко его, лопуха.
   - Только у меня тоже есть условие, - сказал Аполлон и вытащил из своей сумки пачку презервативов. - Трахаете её вот с этой штукой. А то, не дай бог, забеременеет ещё, а я потом расхлёбывай... вместе с вами.
   - Конечно-конечно, - поспешил заверить его Никита Николаевич. - Хотя она в таком возрасте...
   - Бережёного бог бережёт. Бывает, и в девяносто рожают... по радио говорили... Сверим часы.
   Аполлон посмотрел на свои часы.
   - Сейчас девять часов тринадцать минут.
   - Точно, как в аптеке, - взглянув на свою старенькую "Победу", подтвердил Никита Николаевич.
   - Как стемнеет, начнём операцию...
   - "Троянский конь", - подсказал Никита Николаевич, и повторил со смешком: - Операцию "Троянский конь".
   Аполлон с любопытством посмотрел на Никиту Николаевича. Тот, видимо, вспомнив наивные вопросы Аполлона по поводу Днепродзержинска, расценил взгляд своего молодого шофёра как очередной пробел в знаниях. А потому объяснил с некоторой снисходительностью:
   - Ну-у-у, была такая история в древние времена... Греки... древние... коня деревянного внедрили в древний город Трою... Слыхал?
   "Тоже мне конь! Скорее, осёл!" - подумал Аполлон, а вслух с улыбкой сказал:
   - Слышал... по радио... Да, операция "Троянский конь" начнётся с наступлением сумерек.
   Директор вдруг изменился в лице - на нём проступила озабоченность.
   - Ты это... того... - промямлил он с сомнением. - А она тебе даст? Она ж на меня смотрела...
   - Даст, даст, - поспешил заверить его Аполлон, - я ей конского возбудителя в спирт подсыплю.
   - А где ты его взял? - заинтересованно спросил Никита Николаевич.
   - Зоотехник совхозный дал.
   - А ты его уже пробовал?
   - Пробовал. Мёртвого из земли подымает.
   - Надо бы это дело отметить, - радостно предложил директор, - да и для храбрости не помешало бы.
   - Согласен, - сказал Аполлон.
   Он подошёл к столу, взял графин.
   - Обожди, - остановил его Никита Николаевич, - то, что в графине, оставим для Людмилы...
   Никита Николаевич с нежностью в голосе и блаженной улыбкой на лице произнёс дорогое для него имя, затем взял в руки канистру.
   - Пока ещё не под его кроватью, можем использовать, - хихикнул он.
   Они выпили, закусили остатками ужина.
   - Я, пожалуй, ещё стакашек вмажу, - сказал Никита Николаевич, и пояснил: - Для храбрости.
   - Лучше не надо, - посоветовал Аполлон, - в вашем возрасте, Никита Николаевич, у "коня" в самый ответственный момент может отказать кое-что.
   - Ты думаешь? - как бы ожидая опровержения, спросил "конь". - Так ты и мне возбудителя этого дай - он же конский.
   Повизгивание Никиты Николаевича в процессе смеха походило, однако, больше на поросячье, чем на лошадиное.
   - Не стоит рисковать. Это вредно для печени.
   - Если стоит, то не стоит, - снова повизжал директор, но, видно, почувствовав, что ему и так прибавилось храбрости, добавил: - Ладно-ладно, засунь под кровать.
   Аполлон сунул канистру под кровать Алексея Степановича, подошёл к окну, посмотрел в него. Затем взглянул на часы.
   - Смеркается, - сказал он. - Никита Николаевич, идите сюда.
   Директор подошёл к Аполлону, посмотрел вслед за ним в окно.
   - Вы уже можете выходить. Посидите пока вон на той скамейке, - Аполлон указал рукой в окно. - Подождёте, пока в нашем окне погаснет свет. Тогда сразу - под дверь...
   - А как я узнаю наше окно? Их же, этих окон...
   - А вы на подоконник поставьте что-нибудь.
   - Точно... Поставлю свой портфель, его-то я узнаю.
   Поставив на подоконник свой портфель, Никита Николаевич направился к двери.
   Уже выходя, он обернулся.
   - Только пусть хорошенько стемнеет. Темнота - друг молодёжи, - процитировал он со смешком слышанную где-то мудрость.
   Аполлон сочувствующе посмотрел на исчезающую за дверью спину Никиты Николаевича.
   "Тоже мне молодёжь".
  
  
   Глава 34
   Взятие "Илиона"...
  
   Аполлон посмотрел на часы. Было без шести минут десять. Он вышел в коридор. И как раз вовремя - из своего номера выходила Людмила Николаевна.
   - Добрый вечер, Аполлон, - соблюдая конспирацию, сказала она официальным тоном.
   - Добрый вечер, Милочка, - с нежнейшей улыбкой ответил ей Аполлон, вызвав тем самым на её лице некоторое замешательство.
   Он поспешил развеять её недоумение и свести на нет опасения, беря её за руку и втаскивая в свой номер.
   - Я один, Милочка, - прошептал он ей при этом.
   Уже в номере, закрыв дверь, он страстно обнял Людмилу Николаевну.
   - У нас есть пару часиков. Наши шефы разбрелись по своим знакомым.
   На лице Милочки изобразилась неподдельная радость.
   - Ну, Алексей Степанович, ну и кобель, - произнесла она с ударением на "ну", - знаю я, какой у него тут друг-приятель. Ох, узнает его Тоня, она ему даст приятеля!
   - Да что ты, в самом деле, Милочка! - воскликнул Аполлон. - Пусть сбросит немного напряжение после трудов праведных.
   Он приник губами к её губам, не давая тем самым продолжать разговор в чисто женском русле. Милочка ответила на его выпад охотно и страстно, и, обняв за талию, потащила на кровать.
   - Это ведь твоя? - спросила она, когда они уже сидели на постели.
   Аполлон кивнул:
   - Ты поразительно догадлива.
   - Ты прелесть, Аполлоша! - с материнской нежностью посмотрела на него она. - Тут и догадываться нечего. Мой шеф всегда возле двери располагается - в демократию всё играет... как слон в посудной лавке. В гуще народа, как он выражается... А на той, - она кивнула на кровать Никиты Николаевича, - галстук твоего шефа валяется.
   С этими словами она принялась страстно обнимать и лобызать Аполлона, приговаривая:
   - Аполлоша... Мой мальчик... Ух, так бы и съела всего тебя... Прелесть ты моя...
   Видя, что Милочка взяла бурный старт, Аполлон, дабы направить развитие событий по намеченному плану, сказал, высвобождаясь из её объятий:
   - Пойдём на ту кровать, Милочка, а то эта скрипит сильно.
   - Да? Что-то я не заметила, - проворковала она.
   Её объёмистая задница запрыгала по постели, и вслед за этим лучший технолог отрасли вновь попыталась заключить Аполлона в объятия.
   Но в этот самый момент в коридоре послышался какой-то неясный шум, вслед за этим от сильного удара снаружи широко распахнулась дверь, стукнувшись о спинку кровати, и в комнату буквально ввалился... Алексей Степанович.
   Вид у него был во всех смыслах потрясающий, или потрясный: левый глаз украшал свеженький малиновый фингал, изо рта пузырились слюни, помятый пиджак с надорванным рукавом был без единой пуговицы и испачкан в извёстке и в какой-то бурой грязи. И при всём при этом замминистра еле стоял на ногах, придерживаясь рукой за стену и тупо пялясь себе под ноги.
   У Милочки оказалась отменная реакция: не успел ещё Алексей Степанович перевалить за порог, как она уже лежала за спиной у Аполлона. Аполлон поспешно прикрыл её ноги и венчающий их остальной роскошный организм, и оторопело уставился на заместителя министра.
   Тот с треском захлопнул дверь и как лунатик, ничего не видя вокруг себя, и ничего не соображая, принялся с остервенением стаскивать с себя одежду, выкрикивая при этом не то с обидой, не то со злорадством, не то с удивлением одну единственную фразу:
   - Муж...объ-елся груш...
   Причём каждый раз получалось так, что, произнося "объелся", он не забывать громко икнуть после первого слога.
   Оставшись в одних трусах, он на четвереньках полез под кровать, с трудом вытащил из-под неё канистру и открутил пробку. Не в силах приподнять десятикилограммовый сосуд с пола, он сам растянулся на животе на полу и, наклонив ёмкость, припал ртом к горлышку.
   Глядя на него, Аполлон непроизвольно скривился.
   В горле Алексея Степановича раздалось бульканье, и когда он отпал от канистры, вставшей на донышко, то бешено завращал глазами, судорожно хватая ртом воздух, как рыба на берегу.
   Напуганный возможностью летального исхода, Аполлон вскочил с кровати, схватил со стола графин, подскочил с ним к Алексею Степановичу, и стал торопливо вливать в его широко раскрытый рот содержимое графина.
   Алексей Степанович сделал несколько глотков, захлебнулся, ещё пуще прежнего вытаращился - прямо как живой рак, и покраснел, как варёный, делая судорожные вдохи и вяло цепляясь руками за рубашку спасителя.
   До изумившегося поначалу спасителя, наконец, дошло, что он влил в несчастного дополнительную порцию спирта. Он лихорадочно освободился от захвата, подскочил к столу и схватил вазу с цветами. Цветы полетели на пол, и, подскочив к мученику, Аполлон, наконец-то, начал вливать в его пузырящуюся пасть живительную влагу.
   Алексей Степанович, жадно глотая желтоватую жидкость, ухватился рукой за вазу и привстал, непонимающе тараща глаза.
   Удостоверившись, что опасность миновала, Аполлон поставил пустую вазу на стол и поднял с пола Алексея Степановича. Тот, глупо улыбаясь, и пытаясь покровительственно похлопать Аполлона по щеке, промямлил:
   - Муж... объ-елся груш... Муж... объ-елся груш...
   - Объелся, объелся, - подтвердил Аполлон, укладывая высокое начальство в кровать.
   Но Алексей Степанович оттолкнул его, и уже без всякой посторонней помощи плюхнулся в постель, уткнувшись головой в подушку и отставив кверху задницу.
   Аполлон набросил на него одеяло и вернулся на свою кровать. Милочка затаилась, укутавшись с головой в одеяло. От прикосновения Аполлоновой руки она вздрогнула.
   - Готов, - тихо произнёс Аполлон. - Не бойся, он уже дрыхнет без задних ног.
   Но со стороны кровати Алексея Степановича послышалось поскрипывание и "муж... объ-елся груш", и вслед за этим выросла его округлая фигура. Стоя на кровати, он пошарил по стене рукой и, нащупав выключатель, щёлкнул им. Свет погас, и вслед за этим снова послышалось, на этот раз умиротворённое:
   - Муж... объ-елся груш...
   Звук падающего на постель тяжёлого тела, поскрипывание, а затем тоненький храп, похожий, скорее, на поросячье повизгивание, возвестили о том, что важная государственная персона изволила, наконец, почивать.
   - Всё, успокоился, - сказал Аполлон.
   Милочка, не видевшая всего происходящего, дрожала под одеялом мельче осинового листа, боясь разоблачения.
   - Да не дрожи ты, как разварник Генца, - подбодрил её Аполлон, - его теперь из пушки не разбудишь.
   - Уснул? - глухо прошептала Милочка из-под одеяла.
   - Вылезай, не бойся, тут темно, как у негра в жопе, - сказал Аполлон, откидывая с её лица одеяло.
   - Тише, - попросила Милочка шёпотом, - дай послушать.
   В наступившей тишине слышалось тихое поросячье повизгивание.
   - Спит, - удовлетворённо констатировала Милочка и, страстно обхватив Аполлона за шею, зашептала: - Обними меня, Аполлоша.
   Аполлон выполнил её просьбу, будучи в мыслях, однако, совсем далеко от этой процедуры. Нужно было как-то предупредить Никиту Николаевича о вынужденном изменении в расстановке сил... то бишь, задниц. Хотя, до особого сигнала "марш" ничего особо и не грозит.
   Милочка тем временем, подогретая возможностью совершить грехопадение в присутствии приятеля её мужа - когда ещё выпадет такая возможность, - опять принялась за своё.
   - Аполлоша, - шептала она, стаскивая с этого самого Аполлоши штаны вместе с трусами, - Аполлоша, мальчик мой... Снимем с тебя штанишки...
   - Подожди, Милочка, - шептал Аполлон, пытаясь высвободиться из её объятий, - подожди, я ещё не готов...
   Но Милочка опутала его руками и ногами по рукам и ногам, как осьминог, и уже и слушать ничего не хотела.
   - Сейчас будешь готов, - прошептала она, - о, мой сладенький... маленький...
   Аполлон почувствовал, как под воздействием искусно проведенного стимулирования его Иванушка-дурачок встал, кажется, помимо воли хозяина, и уже тыкался своей глупой башкой в жёсткие пружины на лобке Людмилы Николаевны. Ещё через мгновение он скрылся в просторном, укромном убежище, радушно его принявшем.
   Людмила Николаевна в трезвом состоянии, оказывается, могла очень искусно управлять своими внутренними мышцами. Аполлонов балбес отнюдь не оказался разочарованным, что оказался там, где оказался. Набегавшие одна за другой волны упругой плоти нежно мяли становящееся с каждым разом всё более чувствительным его крепкое мускулистое тело.
   "Вот это то, что называется пизда с зубами", - вспомнил Аполлон слышанные от мужиков на заводе байки. В глубине души у него защекотало, подкатило к горлу, ещё выше, ещё, и он... да-да, чихнул.
   В тот же миг в его мозгу промелькнула мысль, что он совершает нечто непоправимое, какое-то страшное преступление. Он рванулся, но Милочка крепко держала его в своих объятиях. Да и уже было поздно - Аполлон услышал, как тихонько скрипнула дверь, увидел, как мелькнула по полу полоска света, и всё снова погрузилось в полный мрак и относительную тишину.
   От двери послышалось поскрипывание кровати. Поросячий визг стих, потом, через некоторое время, опять послышался, с каким-то новым оттенком умиротворённости. Ещё через некоторое время к нему примешалось сначала сосредоточенно-натужное, а затем удовлетворённое пыхтение.
   "Свершилось, - подумал Аполлон, слушая размеренное поскрипывание кровати у двери,- "Троянский конь" внедрился... только не в Трою, а в Илион", - и ему как-то сразу стало спокойней. Чему бывать, как сказал кто-то из великих, тому не миновать. Теперь он мог всецело отдаться во власть неутомимой Людмилы Николаевны. Так он и сделал.
   Милочка превзошла все ожидания. Почувствовав от партнёра отдачу, она просто вышла из себя. Кончилось тем, что, искусав и исцарапав Аполлона с головы до ног, вблизи финишной черты она, задыхаясь, попросила:
   - Сделай мне... больно... Аполлоша...
   Аполлон сначала растерялся, а потом, выполняя святую просьбу женщины, впился зубами в первое, что подвернулось ему в темноте. Это оказалось ухо Милочки, которая со сладким стоном затрепетала под Аполлоном так, что, казалось, вот-вот развалится повидавшая виды кровать.
   Удовлетворённая Людмила Николаевна обмякла, продолжая, тем не менее, держать Аполлона в объятиях.
   От двери по-прежнему слышалось размеренное поскрипывание, сопровождаемое довольным повизгиванием и ещё более довольным сопением. "Хорошо же он его обрабатывает, - подумал Аполлон. - Его счастье, что Илион в бесчувственном состоянии... А вообще, пожалуй, и к лучшему, что произошла эта случайная подмена Трои на Илион. Её темперамента он бы не выдержал..."
   - Как противно он храпит, - послышался тихий шёпот Милочки, - как свинья, - брезгливо определила она.
   В это время сопение на кровати Алексея Степановича усилилось. Слышно было, как натужно скрипит казённая кровать и постукивает спинкой о тумбочку.
   - Ворочается, как слон, - прокомментировала Милочка.
   И тут наступила тишина.
   Аполлон, дабы заглушить все, могущие возникнуть, посторонние звуки, уткнулся губами в ухо Милочки и зашептал:
   - Ты прелесть, Милочка... Ты просто чудо...
   Он не жалел комплиментов - надо сказать, заслуженных - своей благодарной партнёрше, с напряжением прислушиваясь, как Никита Николаевич ощупью перемещается по комнате к своей кровати, задевая стулья. "Мавр сделал своё дело, мавр может уходить". Наконец скрипнула его кровать, и всё стихло. Даже поросячье повизгивание прекратилось.
   "Ты смотри, как он его убаюкал. Похоже, и сам сразу убаюкался". Аполлон послушал ещё немного и прошептал:
   - Милочка, нам пора. Скоро вернётся мой шеф.
   - Аполлоша, как не хочется уходить, - прошептала она, сладко потягиваясь. - Обними меня ещё, мой мальчик... Та-а-ак... Ещё крепче...
   - Всё, хватит... Ничего не поделаешь, пора.
   Он проводил её до двери, выглянул в коридор.
   - Никого нет. Вперёд.
   Перед тем как выскользнуть за дверь, Милочка чмокнула его и прошептала:
   - Ты бесподобен, Аполлоша...
   Притворив за ней дверь, Аполлон облегчённо вздохнул. Продвигаясь мимо кровати шефа, он тихонько позвал:
   - Никита Николаевич... Никита Николаевич...
   В ответ послышалось негромкое сладкое посапывание. Удовлетворённый "Троянский конь" уснул, как убитый.
  
   Незадолго до рассвета Аполлон разбудил шефа:
   - Никита Николаевич, подъём! Нам пора ехать.
   - Что, уже? - спросонья пробурчал директор, садясь на кровати и поскрёбывая себя под мышками. - Чего свет не включишь?
   - Алексей Степанович только что лёг. Разбудим ещё.
   - Он же собирался не раньше девяти...
   - Значит, пораньше управился.
   - Да-да, - рассеянно согласился Никита Николаевич. - Надо было бы проститься... Ну да ладно, - бубнил он, впотьмах натягивая одежду.
  
   Уже в машине, окончательно проснувшись, Никита Николаевич поблагодарил Аполлона:
   - Ну спасибо тебе, Аполлон. Я такого удовольствия, как вчера, давно не получал... Ты представляешь, какая у неё маленькая - можно подумать, что целка... Вот и поди их разбери, этих баб... Я даже сам ей трусы снял, - с гордостью похвастался он.
   - Я ж вам говорил, Никита Николаевич, что женщина - пальчики оближите.
   - Да-а-а, - мечтательно протянул Никита Николаевич. - А как она стонала!
   Аполлон отвернулся, чтобы не расхохотаться, глядя на его просветлённо-одухотворённое лицо.
   - А ты чего там стонал на своей кровати? - спросил с подковыркой директор.
   - Да вы её так обрабатывали, что я не удержался - подрочил.
   Никита Николаевич хмыкнул с довольным видом, и неожиданно забеспокоился.
   - Ты это... Я там у ней... того... Гандон у меня сполз, оказывается, - промямлил он, надеясь, как видно, получить какой-то успокаивающий ответ.
   "Этого ещё только не хватало! - подумал Аполлон, но не стал портить шефу праздничного настроения. - Может, обойдётся..."
   - Да не беспокойтесь вы, Никита Николаевич. Я его вытащил, - сказал он.
   - Ну, спасибо тебе, - обрадовался директор. - Я же знал, что с тобой не пропадёшь.
   Машина ехала по улицам города, где рассвет уже начинал потихоньку поглощать пожелтевший свет фонарей. Никита Николаевич задумчиво смотрел сквозь лобовое стекло, время от времени мечтательно-восхищённо роняя:
   - Какая женщина! Какая женщина!
  
  
   Глава 35
   ... и его последствия
  
   Агент Гномик, получив задание уточнить обстоятельства спасения тракториста из Синели, не очень-то горел желанием, после того, что с ним произошло в прошлое посещение этого населённого пункта, вновь в него наведаться. Однако приказы не обсуждаются. Особенно в таких организациях как ЦРУ.
   Делать было нечего, и Гномик, облачившись в одеяние корреспондентки Сидоровой, как и было предписано свыше, вновь посетил Синель, соблюдая все меры предосторожности, чтобы не попасться на глаза этому противному ловеласу Аполлону и дураку Пете.
   Слава богу, выяснять всё пришлось не в посёлке спиртзавода, а в самой Синели. Гномик без труда вошёл в контакт с этим самым спасённым трактористом Иваном Тарахтелкиным и выяснил, что в тот злополучный для него день он пришёл свататься к своей любимой женщине, а у неё, оказывается, появился некто другой. Кто именно, несчастный влюблённый до сих пор так и не знает.
   Ну, он с горя напился, хотя вообще в рот этого зелья не берёт, поехал на тракторе, и перевернулся в жижу. Спас его какой-то Американец, которого он не сумел хорошо рассмотреть по причине того, что тот был с ног до головы в бычьем дерьме.
   Гномик знал, что Американец - это прозвище этого вездесущего Аполлона Иванова, о котором и шла речь в заметке, и с которым он уже имел честь не очень удачно познакомиться, и с которым теперь не имел ни малейшего желания встречаться. Поэтому он предпочёл встретиться с возлюбленной тракториста Тарахтелкина свинаркой Клавой, благо, та тоже жила в Синели.
   У простодушной Клавы с помощью своих обычных журналистских приёмов он без особых усилий выудил, что та по уши влюбилась в супермужчину Аполлона со спиртзавода. Причём, влюбилась самым что ни на есть платоническим способом, увидев этого самого Аполлона всего лишь один раз, когда проходила мимо больницы, а тот выходил из неё. Правда, до того она о нём наслушалась такого, что не оставило её равнодушной. Таким образом, цепь опять замыкалась всё на том же Аполлоне Иванове.
   Все эти разыскивания Гномик подробным образом сообщил в своём очередном донесении в Лэнгли, дописав от себя примечание, что прослеживается любопытная закономерность: этот Аполлон Иванов сам организовывает всякие гнусные штучки, чтобы потом совершать подвиги по их устранению либо преодолению, и получать таким образом медали и любовь и всеобщую признательность народа. Это примечание весьма порадовало шефа, который воскликнул, прочитав его:
   - Гнусные штучки... Это то, что надо! Парфенон! В изначальном состоянии.
   Отправив своё сообщение в Лэнгли, Гномик тут же получил новое задание - проследить за совещанием руководящих работников ликёроводочной промышленности в Дебрянске, и немедленно сообщить о сколь либо значительных событиях, связанных с ним, если таковые будут иметь место.
   Каково же было удивление Гномика, как всегда переодетого в корреспондентку Сидорову, когда в день совещания, крутясь возле здания Дворца профсоюзов, он увидел, как из подъехавшего "Уазика" вышел... Аполлон Иванов. Это уже был какой-то рок! Иванов, правда, вскоре уехал, и Гномик-Сидорова благополучно смог поприсутствовать на конференции. Сделал кое-какие пометки, касающиеся объёмов выработки стратегически важного сырья, которые, впрочем, на следующий день были обнародованы во всех газетах. И хотя больше ничего, заслуживающего внимания, не предвиделось, добросовестно досидел до конца совещания.
   На следующий день утром, уже собираясь отправить практически "пустое" сообщение в Центр, он решил, больше для очистки совести, наведаться в гостиницу "Советская", где остановились участники совещания.
   С утра в холле было оживлённо - участники конференции один за другим покидали гостиницу.
   Гномик-Сидорова остановился неподалёку от стойки администратора, сделав вид, что внимательно изучает висящий на стене план эвакуации постояльцев на случай пожара.
   Ликёроводочники по одному и компаниями сдавали ключи от номеров дежурной и исчезали за дверью.
   По лестнице спустилась старушка-уборщица с возбуждённо-озабоченным видом, и с ведром и шваброй в руках. Она подошла к администраторше и, оглядевшись по сторонам и увидев рядом молодую женщину, равнодушно разглядывающую план эвакуации, заговорщически зашептала так, чтобы было слышно незнакомке. Уж так устроены женщины - ну если не узнает о потрясшем их секрете как можно больше народу, то просто места себе не найдут.
   - Надюша, что ж такое творится-то?.. Захожу я, значит, убирать в двести восьмой, а там... не приведи господи, - старушка поставила ведро, прислонила швабру к стойке и сокрушённо покачала головой, обхватив её руками, - ...это что ж за развратники такие там устроились-то?
   - Сейчас посмотрю, - сказала администраторша, листая книгу учёта клиентов. - Та-ак, двести восьмой... двести восьмой... вот... Ты что-то перепутала, Савельевна. Там живут заместитель министра пищевой промышленности из Москвы, директор Синельского спиртзавода и его шофёр. Я их видела, знаю - уважаемые, хорошие люди...
   - Да что ж это тогда творится, - ещё больше засокрушалась уборщица, - если директора с министрами этим занимаются...
   - Да чем этим-то? - спросила администраторша, непонимающе глядя на неё. - Что ты, Савельевна, выдумываешь?
   - Да что ж это я, по-твоему, на старости лет выдумывать буду? - возмутилась Савельевна. - Что мне, делать больше нечего?.. Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Что творится-то...
   - Да что ты там могла такое увидеть? Может, ты номер перепутала?
   - Да я ж специально, когда выходила, ещё раз посмотрела. Не каждый день же такое видишь... Двести восьмой... Это ж надо! Срамотища-то какая... Директора... министры...
   Гномик, как только услышал "Синельский спиртзавод", сразу напряг всё внимание, подавшись ближе к стойке и вслушиваясь в каждое слово уборщицы.
   - Захожу я, значит, а он лежит, - начала, наконец, излагать подробности Савельевна, покосившись на любительницу противопожарных схем, и нарочито увеличив громкость, - на кровати... Со-о-овсем голый, кверху задницей... Ой, срамотища-то! А в заднице... этот-то... как его... плезир... призёр... гандон, одним словом, торчит... Господи! Это ж свет такого не видал! До чего ж дошли! Мужеловство... Ой-ёй-ёй-ёй-ёй!
   У Гномика всё внутри похолодело. Он вспомнил свою первую синельскую поездку и встречу с этим Ивановым и его немым другом Петей. Оказывается, он ещё легко отделался от этих ребят. В их банде, оказывается, состоит и директор завода...
   - Да что ты такое мелешь, Савельевна? Приснилось тебе, что ли? - администраторша укоризненно покачала головой.
   - А ты поди погляди сама, коли мне не веришь, - возмутилась старушка. - Я без очков, чай, ещё нитку в иголку вдеваю...
   - Да не может этого быть! - воскликнула администраторша, уже и не зная, верить или не верить. - Да как же это так?..
   Её уже, наверняка, больше заботило, как поступить в этой пикантной ситуации. Были бы то какие-нибудь обычные постояльцы, разговор был бы короткий - звонок в отделение, и всё: ловите, развратники, друг друга в местах не столь отдалённых. А то ж заместитель министра...
   - А остальные? - спросила она уборщицу, надеясь уже, наверное, услышать ещё более ошеломляющие подробности.
   - Так он там один... Развратник... Стыд-то какой! - причитала Савельевна.
   Администраторша заглянула в книгу регистрации.
   - Да, эти двое из Синели сегодня раненько уехали... Господи! - запричитала и она.
   И в этот самый момент из коридора на втором этаже донеслись громкие мужские крики, испуганный женский вопль, шум хлопающих дверей, ругань...
   Через минуту на лестнице появился совершенно голый невысокий, упитанный, лысый человек, со свирепым выражением на украшенном внушительным фингалом лице. В одной руке он потрясал большой пластмассовой канистрой, из открытого горлышка которой во все стороны брызгала какая-то бесцветная жидкость, в другой же держал двумя пальцами на весу за самый кончик слипшийся жёлтый... презерватив.
   Все находившиеся в холле так и застыли на своих местах с раскрытыми ртами.
   - Выебали... в жопу... - известил голый мужчина громовым голосом, окидывая ошалелым взглядом публику. - Кого?.. Меня... Министра ликёроводочной промышленности... Да я вас всех... Я вас всех выебу! - продолжал кричать он, не переставая трясти канистрой и поводя во все стороны уже свирепым взором.
   - Что я говорила? - крестясь, прошептала уборщица администраторше. - Господи, прости его душу грешную! - Савельевна осенила воздушным крестом Алексея Степановича. - Срамотища-то какая!
   - Купить хотели, - продолжил свой монолог уже язвительным тоном министр алкогольной промышленности. - А вот этого не хотели?
   Он швырнул вниз презерватив, который плюхнулся какой-то даме на пышную причёску, и освободившейся рукой приподнял приличных размеров детородный орган и затеребил его, подавшись вперёд тазом.
   - Что, купили? Да я вас всех... Всех подряд...
   Перепуганные насмерть женщины дико заверещали и вжались в стены, интуитивно прижимая руки к грудям. Мужчины, было очевидно, тоже струхнули, хотя и не подавали голоса.
   - Муж... объ-елся груш, - новоявленный нудист икнул и заорал ещё громче: - Всех выебу!.. Все-е-ех!.. Меня... в жопу... Вот ваш подарок!
   Он с силой швырнул канистру на лестницу и пнул её ногой. Канистра закувыркалась по ступенькам, обильно изливая из своего чрева содержимое.
   По холлу быстро распространился запах спирта.
   Администраторша лихорадочно набрала номер на телефоне.
   - Алло... Алло... Скорая? Срочно! Гостиница "Советская". Здесь псих... Да... Да... Буйный... Очень буйный!.. Обещает всех выебать... Да... Да... Быстрее, ради бога!
   Во входную дверь вошёл мужчина с сигаретой в зубах, и, увидев на лестнице голого мужика, потрясающего уже начавшим вставать членом, так и застыл на месте. Глаза у него расширились и выпучились, нижняя челюсть отвисла, и сигарета выпала прямо в подтёкшую к его ногам струйку...
  
   Но перенесёмся на несколько минут в "родной" Аполлонов Закидонск, поскольку на закидонский вокзал в эту самую минуту прибыл поезд с уже знакомым нам учителем истории Закидонской средней школы N1 Пыровым Егором Константиновичем.
   Егор Константинович, спустившись из вагона на платформу, протопал прямиком к киоску "Горсправка".
   Пока киоскёрша выискивала в своих справочных брошюрах материал, соответствующий сделанному Егором Константиновичем запросу, запрашивающий заинтересованно-выжидающе пялился в окошко киоска.
   - Никакого Флегонта Иванова у нас не живёт, - известила, наконец, киоскёрша.
   - Позвольте, - искренне удивился Пыров, - то есть, как это не живёт?
   - А вот так это... У меня в списках нету. Ивановых полно, а Флегонтов - ни одного... И вообще, где это вы такое имечко откопали? Да я вам с закрытыми глазами скажу, даже без всяких справочников, что таких имён у нас отродясь не было.
   - Должен быть... - задумчиво пробурчал Пыров. - А Аполлон Флегонтович Иванов?
   - Ещё лучше! А Сысоя Евграфовича вам не надо отыскать? Не-е-ету - я вам русским языком говорю. Сказано - нету никаких ни Флегонтов, ни Аполлонов... Ни Ивановых, ни Петровых, ни Сидоровых...
   Егор Константинович достал из-за пазухи сложенную "Зарю коммунизма", развернул её, сунул в окошко.
   - Тут написано, что Аполлон Флегонтович Иванов ещё месяц назад жил в Закидонске, и работал в автоколонне...
   - Гражданин, что вы мне мозги пудрите?! Если б жил, был бы у меня в списках - они полгода уже не обновлялись... А насчёт работы спросите в автоколонне... Что за люди...
   Егор Константинович забрал свою газету, и задумчиво пробормотал, почесав затылок:
   - Как же так?.. Это ж наш герой...
  
   А теперь заглянем в Дебрянскую областную больницу несколькими часами позже.
   В кабинет молодого врача зашла пожилая санитарка.
   - Серёд этих погорельцев из гостиницы одна странная какая-то. По одёжке - баба... А по организму - мужик... - санитарка выжидающе уставилась на врача.
   - Да? - оторвал тот взгляд от чьей-то истории болезни. - Гермафродит, что ли?
   - Я в этом не разбираюсь, кто там кого родит...
   - Ладно, посмотрим... Оно в какой палате?
  
  
  
   Глава 36
   За что убили братьев Кеннеди
  
   На следующий день агент Гномик, забинтованный с головы до ног, сбежал из больницы, чтобы отправить в Центр своё донесение. Донесение это было сравнительно коротким, поэтому есть смысл привести его здесь полностью.
   "В результате совещания руководящих работников ликёроводочной промышленности, имевшего место в Дебрянске, неоднократно упоминавшийся мной в предыдущих рапортах Аполлон Иванов, в настоящее время персональный шофёр директора Синельского спиртзавода Пуритина, совместно со своим начальником до беспамятства напоил спиртом, а затем зверски изнасиловал в задний проход министра ликёроводочной промышленности, вследствие чего последний сошёл с ума. Сошедший с ума министр в обнажённом виде выкрикивал нецензурные выражения и угрозы в адрес всех в холле гостиницы "Советская", и в завершение сжёг её дотла, предварительно облив спиртом, тем самым немедленно приведя свои непристойные угрозы в исполнение. Из всего вышесказанного можно сделать выводы, что на Синельском спиртзаводе свила гнездо хорошо замаскировавшаяся банда воинствующих гомосексуалистов".
   Прочитав это донесение, шеф аж запрыгал, как энергизеровский зайчик:
   - Вот это Парфенон! Добрались уже до министров! Если наш любимый агент 69 будет действовать такими же темпами, то через недельку-другую Брежнев окажется в дурдоме, а от Кремля останутся одни головешки!.. Он, что, уже поменял сексуальную ориентацию, жучок наш ненаглядный?
   Билл и Майк только пожали плечами.
   Шеф ещё некоторое время по инерции вопросительно смотрел на своих самых приближённых сотрудников, затем взгляд его приобрёл исследовательский оттенок, а через некоторое время сменился на доверительный. Раскурив новую сигарету, шеф вдруг как-то задумчиво произнёс:
   - Или шлёпнут его в самый торжественный момент, как нашего Джека...
   - Какого Джека? - Майк удивлённо вскинул брови.
   - Джона Фицджеральда Кеннеди... И его братца Бобби...
   Шеф ещё более изучающе осмотрел с головы до ног Билла и Майка, словно прикидывая, можно ли им доверять на самом высшем уровне. Поняв, наконец, что на них можно положиться, как на его покойную матушку, шеф самым доверительным тоном произнёс:
   - То, что директор нашей родной конторы на днях подал в отставку по причине измены своей жене, ребята, это, как говорится, цветочки. А вот когда президенты помешаны на сексе, это, вообще, сводит их в могилу...
   Майк и Билл переглянулись. Они не ожидали такого поворота разговора и откровенности шефа. А тот, между тем, продолжал в доверительном русле:
   - Что Джек был великим бабником, надеюсь, вы знаете. И про его бурный роман с Мерилин Монро - тоже... Козёл... Вместо того, чтобы заниматься своими президентскими обязанностями... И Хрущёв это использовал... Если бы Джек вовремя не убрал Мерилин и начал, наконец, заниматься делами, то, скорее всего, после Кубинского ракетного кризиса мы бы сейчас с вами куковали где-нибудь на Колыме. Страну спас, паршивец, а вот свою задницу, наоборот, подставил... Надеюсь, что то, что я вам сейчас поведаю, останется между нами. Эта информация - совершенно секретная, и вы её узнаете только потому, что она подтверждает нашу теорию о том, что от секса - все беды нашей великой могучей страны. Надеюсь, с нашей помощью традиция убивать президентов из-за сексуальных скандалов перекочует в Россию...
   - Простите, но, если мне не изменяет память, Кеннеди убил маньяк Освальд, чтобы прославиться... - робко заметил Билл. - Вроде, без всякого секса...
   Шеф сделал медленную затяжку, посмотрел на Билла уже как-то покровительственно:
   - Вы что, в самом деле, верите сказкам Комиссии Уоррена?.. Или прочему бреду о причастности к убийству Джека ФБР, Линдона Джонсона, нашей достопочтенной конторы или инопланетян?.. Держите карман шире... Я в то время устанавливал связи нашей конторы с мафией, чтобы совместными усилиями убрать Фиделя...
   Шеф наклонился над столом, приглашая собеседников сделать то же самое с противоположной стороны, а затем с заговорщическим видом зашептал:
   - Так вот, ребята, Мерилин убрали по приказу Джека и Бобби - она их совсем достала... А через год с небольшим Джек расплатился за это в Далласе... А ещё через пять лет шлёпнули и Бобби... Не знаю, в курсе ли вы, что вторым мужем Мерилин был великий Джо Ди Маджо. Он был единственным из её многочисленных мужчин, кто использовал её не для секс-игр, а любил по-настоящему. Он после её смерти по сей день три раза в неделю посылает цветы на её могилу. А ревнивец он ещё тот. Отелло позавидует! Плюс горячая итальянская кровь. Кстати, за пять дней до её смерти он снова сделал ей предложение. Можете представить себе, что творилось в душе этого парня, когда он раскопал, что его любовь убрали по приказу братьев? В общем, заказчиком Джека был Ди Маджо, а всё дело провернула итальянская мафия. Ди Маджо через своего дружка Синатру связался с Сэмом Джанканой... Да и у самого Сэма на Джека был зуб... Не считая того, что все эти макаронники трахали Мерилин. А уж кто такой Момо Джанкана, надеюсь, объяснять вам не нужно? Тот даже отказался от гонорара... И всё организовал по высшему разряду. А непосредственными исполнителями были правая рука Сэма - Чак Николетти и Джеймс Файлз, он же - Джимми Саттон. Джимми - из нашей конторы, так что, информация эта у меня, как говорится, из первых рук...
   Шеф откинулся на спинку кресла, с наслаждением затянулся:
   - А Освальд, Билли, в этой операции был всего лишь козлом отпущения. Вот так-то!.. Теперь вы понимаете весь размах и значимость нашей операции? Секс и только секс движет всеми великими потрясениями в этом мире. По сравнению с ним всякие там водородные бомбы - детские игрушки! Парфенон, одним словом!
   Билл и Майк, потрясённые, почти сражённые наповал, покорно в унисон кивнули.
  
   ...По сообщениям же дебрянского радио, в гостинице "Советская" по причине короткого замыкания случилось возгорание, которое вскоре было потушено. Жертв и разрушений, а также прочих каких-либо материальных убытков нет.
  
   А спустя ещё несколько дней к конторе Синельского спиртзавода подъехала чёрная "Волга". Из неё вышли двое в штатском и направились прямиком в кабинет директора, даже не взглянув на секретаршу.
   После учинённого ему форменного допроса, Никита Николаевич с гордостью заявил:
   - Я ту ночь провёл с женщиной. А Алексей Степанович в ту ночь вообще отсутствовал в номере, и явился только под утро... Да вы его самого спросите...
   - Ну, кого нам спрашивать, мы сами решим, - прервал его один из гостей. - Так вы говорите, он появился только под утро. А в каком виде он появился? Вы обратили внимание на его одежду? Что он говорил?
   - Когда мы уезжали, ещё темно было. Я только видел, что он спит...
   - А спирт?
   - Спирт?.. Ах да, - заулыбался Никита Николаевич, - спирт у нас в "подвале"... Желаете взглянуть на наше производство?
  
   Проходя мимо гаража в сопровождении штатских, Никита Николаевич что-то им сказал и направился в сторону мывшего "Уазик" Аполлона.
   - Аполлон, тут это... того... КГБ, - сказал он своему шофёру, и протянул ему "червонец". - На деньги, сбегай в магазин к Нюне, возьми хорошей закуски. Скажи ей, что для меня... Что-то с Алексеем Степановичем случилось...
   Видя, как его шофёр побледнел и стал поливать из шланга свои туфли, Никита Николаевич поспешил его успокоить, предварительно отвернув в сторону шланг:
   - Да ты того... Не переживай так сильно... Будем надеяться, что поправится... А с этими гавриками, - он кивнул в сторону кагэбэшников, - мы щас всё уладим.
   Директор подмигнул Аполлону, присоединился к своим спутникам, и они вошли в "подвал".
  
   А через пару часов, пропустив ещё по стакашку и закусив, штатские были в великолепном настроении, и сияли так, что возникала опасность возгорания находившегося в ёмкостях "подвала" содержимого.
   - Так что, он ничего не говорит, кроме как "муж объелся груш"? - озабоченно спросил их Никита Николаевич.
   - Твердит, как попугай... - заверил один из них.
   Оба штатских захихикали.
   - Да тут и дураку понятно, что этот муж и по морде ему надавал, и в жопу его чпокнул, - другой проиллюстрировал свои слова выразительным видеосюжетом на пальцах.
   Штатские снова засмеялись, а Никита Николаевич сокрушённо покачал головой:
   - Это ж надо, какие извращенцы у нас водятся!.. Бедный Алексей Степанович!..
   - Это мужеложство называется... Это что! А есть ещё такие, что и вообще...
   Прослушав подробную лекцию о всяких сексуальных извращениях, Никита Николаевич долго не мог прийти в себя, а когда, наконец, пришёл - после того как гости уже встали, покачиваясь с большой амплитудой, из-за стола, - засуетился:
   - Сейчас мы вам канистрочку на дорожку сообразим...
  
  
   Глава 37
   Фортели фортуны
  
   Ну, утверждение Гномика о том, что гостиница сгорела дотла, и в самом деле было сильно преувеличено. Ну что возьмёшь с человека, побывавшего в пламени пожара? Ему тогда показалось, что дотла сгорел весь земной шар со всеми его ближайшими окрестностями. К тому же эти дотошные доктора, которые устроили ему в больнице та-а-акое обследование...
   "Соображённая" на дорожку канистрочка, предъявленная, так сказать, в качестве вещественного доказательства, безоговорочно убедила компетентные органы, выползшие из "подвала" на четвереньках, в полнейшей непричастности синельских спиртовиков к издевательству над личностью и поджогу гостиницы.
   Таким образом, Аполлон благополучно вышел из предшокового состояния, а вечером того же дня фортуна, как показалось поначалу, вообще, вроде как повернулась к нему передом. Но об этом - чуть позже.
  
   Пока фортуна поворачивалась к Аполлону передом в Синели, в Закидонске она начинала мало-помалу поворачиваться к нему задом. Дело в том, что неугомонный Егор Константинович Пыров, не найдя следов Аполлона ни в "горсправке", ни в автоколонне, не оставил свою благородную затею. Он собрал своих, слонявшихся без дела, следопытов, и поставил перед ними задачу разыскать гнездо, откуда выпорхнул некогда орлёнок, а в настоящее время орёл Аполлон Иванов. Следопыты, то ли были не слишком опытны, то ли не очень усердны в дни своих летних каникул, но ни на какой след не напали и никакого гнезда не нашли. Тогда Егор Константинович отправился в районный отдел внутренних дел, прихватив с собой соответствующие номера "Зари коммунизма".
   Начальник милиции, внимательно выслушав Егора Константиновича, и изучив материал в обоих номерах "Зари коммунизма", отложил в сторону газеты и сказал:
   - Ваши газеты я оставлю пока у себя... В общем, договоримся так, Егор Константинович. Вы прекращаете всякие розыски этого героического Аполлона. Отныне этим делом займусь я...
   - Но вы мне сообщите, когда его найдёте? - не дал ему договорить Пыров.
   - Сообщим, сообщим. А пока наберитесь терпения, и вообще - никому ни слова о нашем героическом земляке...
   - Но я уже рассказал жене...
   Начальник милиции посмотрел на учителя с некоторой досадой. Заметив это, Пыров поспешил развеять сомнения главного районного милиционера:
   - Она у меня молчаливая... Как рыбка... - Егор Константинович вглядывался в реакцию собеседника. - ...Аквариумная... Гуппи...
  
   Ну а теперь снова перенесёмся в Синель, к начинающей улыбаться фортуне.
   После довольно любвеобильного Дня молодёжи, правда, с несколько подпорченным Антоном финалом, для Аполлона в этом плане наступило затишье. Танечка из Ломовки, естественно, укатила в свою Ломовку. В Маше, судя по всему, не на жизнь, а на смерть схлестнулись принципы морали с беспринципностью разбуженного природного инстинкта, и она находилась в состоянии неустойчивого равновесия, взвешивая аргументы обоих противников. А с мамой и дочерью Павленко, вообще, получилось чёрт знает что. В принципе, Аполлон был не против заниматься ими обеими хоть сразу одновременно - они бы очень гармонично дополняли друг дружку. Но, как говорится, за двумя зайцами погонишься... вот-вот, ни одного не убьёшь. Так оно и случилось. И мама, и дочь тоже были не против иметь тесные телесные отношения с искусным любовником, коим, без сомнения, являлся в их глазах Аполлон. Но, поскольку маме афишировать эти отношения было категорически противопоказано, то ей необходимо было держать их в тайне. А в такой ситуации, да в таком небольшом посёлке, подходящего момента приходится ждать очень долго, может, до следующего футбольного матча.
   У дочери, вроде бы, в этом плане проблем не возникало. Ан нет! Оказалось, ей паблисити тоже было противопоказано. У милашки Леночки незадолго до каникул появился пылкий воздыхатель - однокурсник. Не бог весть, что из себя, но... москвич! Причём, коренной, со всеми вытекающими из этого последствиями. А такую партию упускать было равносильно самоубийству. Ну, кончит она свой "пед". А дальше что? Какая-нибудь, хорошо, если десятилетка в какой-нибудь задрипанной деревне. Спасибо, нажилась она уже в ней! А тут реально светила московская прописка. Потому и девственность должна была побыть на своём месте до поры до времени, и, естественно, репутация. Так-то оно будет надёжней. Можно ведь и любовь втихаря покрутить с первым парнем на деревне - а Аполлон, вне всяких сомнений, именно им и был - и невинность соблюсти, как в физиологическом плане, так и в плане общественного мнения, которое в деревне играет, ой какую важную, роль!
   Вот и мешали они, эти всякие планы и обстоятельства, а также мама и дочь, сами того не зная, одна другой в своих тайных потугах вступить в тесный контакт с Аполлоном. Да и он тоже разрывался меж двух огней. А возникавшая было страсть к ненасытной Наташе Лопаткиной, всегда готовой "к труду и обороне", тут же пропадала, как он вспоминал заключительный аккорд у неё дома.
   В общем, вторая неделя уже шла впустую. Не считая, конечно, мимолётной любви с Людмилой Николаевной. На новые же знакомства что-то не тянуло после сокрушительных дебрянских фиаско с официанткой Ирой и аптекаршей Аней, с её такой же ориентацией на женщин, как и у самого Аполлона.
   А тут вдруг засветило, или замаячило решение проблемы. Вечером к Аполлону зашёл Наполеон и попросил об одном одолжении. Дочери, которая ехала в стройотряд, нужно было завтра успеть на утренний поезд. А для этого надо было выехать из посёлка в шесть часов. Михаил Иванович хотел договориться о такой ранней поездке с Бочонком, но тот, как назло, заболел. Вот и пришёл бывший начальник Аполлона к нему с такой просьбой. С директором и с Лопаткиным он уже договорился. Глиста, правда, поставил условие - во избежание простоя и, соответственно, убытков ехать на машине Бочонка за зерном.
   Конечно, Аполлон был согласен отвезти дочь Михаила Ивановича в шесть утра в Михайлов Хутор! Что за вопрос! Вот тут фортуна, вроде, и заулыбалась - пару часов наедине с Леночкой. Да за два часа можно горы с ней свернуть, что уж там о девственности говорить! Но не тут-то было. Когда Наполеон уже собирался уходить, заручившись согласием обрадованного Аполлона, фортуна вдруг сделала новый реверанс. И выверт этот был сделан ей руками, вернее, губами, ничего не подозревающего Наполеона.
   Провожая Наполеона из своей кадепы, чёрт дёрнул Аполлона за язык спросить:
   - Михал Иваныч, а что это такое - стройотряд?
   - Да это вроде как трудотерапия для студентов на каникулах. Чтоб не одни мозги напрягали, но и другие части тела, - Михаил Иванович вдруг махнул культёй. - Да Ленке этот стройотряд... Мне жена проболталась, что она подцепила какого-то лопуха - москвича с их курса, вот и хочет его в стройотряде покрепче окрутить да замуж за него поскорее выскочить... Ладно, хрен с ними... Так ты не забудь...
   Наполеон ушёл, а Аполлон остался стоять, как обухом пришибленный. На него снова навалилась тоска. Так вот оно что. Эта Леночка его просто использовала. Убитый горем Аполлон плюхнулся на кровать и уставился в потолок, как оно обычно случалось в таких случаях. Похоже, все женщины его используют. Одна другой изобретательней. Эта Леночка - как развлечение в предвкушении свадьбы с каким-то московским хлюпиком... вместе со своей мамой. Мама - ещё как средство от физической импотенции мужа... Наташа Лопаткина - как ебальный аппарат и средство от импотенции мужа, связанной с партийной деятельностью. Маша - как противоядие от укусов всяких тварей, Танюша - как укрытие от мочи двух великих футбольных псо-котов. Катя - как стартер... Нет... Катя совсем другое дело... С Катей он сам виноват - довёл бедную девушку до белого каления и бросил... Где ты, Катюша? Как же тебя отыскать? Аполлону вдруг опять стало безумно одиноко, захотелось участия, сочувствия близкого человека. И опять всплыл образ Кати. Заводской душ, и как в тумане - она... Какие-то кошки скребли на душе Аполлона. Она, ведь, наверное, думает, что он ничего из себя не представляет как мужчина... И он не может ничего ей доказать... показать, на что он способен... Как же тебя отыскать, милая Катя?
   Аполлон сел. "Схожу-ка я к Бочонку. Он всё знает. Спрошу его... Да и насчёт машины - брать без спросу чужую машину не принято... Да и колесо может отвалиться". Аполлону вспомнилось и колесо, катящееся по трассе, и колесо Бочонкова грузовика, на которое он пописал, а Бочонок на это обиделся... Но все эти колёса тут же исчезли за светлым обликом Кати...
  
   Дверь дома Бочонка была на клямке, так по-местному называлась металлическая пластина с прорезью, которая набрасывалась на петлю в двери, на которую, в свою очередь, вешался замок. Это означало, что хозяин где-то поблизости. Аполлон уже усвоил, что у местного населения замыкание дома на время отсутствия хозяина имело четыре степени надёжности. Первая - которая сейчас была перед ним. Вторая - это когда в дверную петлю поверх клямки вставлялась какая-нибудь деревяшка, чаще всего палочка или щепка. Сие значило, что хозяин отлучился уже подальше, куда-нибудь на огород, или в магазин, или отправился по барду... При третьей степени вместо деревяшки уже цеплялся собственно замок, но при этом не закрывался на ключ. Это в случае, если владелец хором знал заранее, что засидится где-нибудь на другом конце посёлка с другом-приятелем. И, наконец, четвёртая степень, когда замок закрывался на ключ, а ключ прятался где-нибудь поблизости, причём места эти у всех были примерно одинаковыми, подразумевала, что хозяин дома уехал в райцентр или ещё дальше...
   Бочонок с кислой физиономией появился из-за сараев.
   - А, Американец... Привет, - скорчил гримасу Бочонок, увидев Аполлона.
   - Привет. Что это с тобой? - спросил Аполлон, тоже непроизвольно скривившись.
   В нос ему ударил сильный мятный аромат. Исходил он явно от Бочонка.
   - Что это ты так надушился? Тоже кого-то спасал? Или зубы целый день "Мятной" чистил?
   Бочонок скорчил рожу, перегнувшись почти пополам. Затем распрямился с чуть менее страдальческим видом.
   - Чтой-то живот скрутило, - сказал он, когда ему, судя по всему, слегка полегчало. - Вроде ничего и не ел такого...
   - Ты что, хочешь сказать, что это у тебя из живота такой аромат?
   - А чё ты смеёшься? - обиделся Бочонок. - Со всех сторон такой аромат... Только он тут ни при чём.
   Он ещё покряхтел, погримасничал, затем пояснил:
   - Аромат этот от самогона. А от самогона живот ещё ни у кого не скручивало, пора б уже усвоить.
   - Это что ж это за самогон у тебя такой? Из мяты, что ли?
   Глядя на кривляние Бочонка, Аполлон тоже непроизвольно скривился.
   - Да неделю назад я с Хутора мятных конфет привёз, вот и взял себе килограмм десять... Классный самогон получился.
   - Каких конфет? - не понял Аполлон.
   - Каких-каких... Обыкновенных. Списанных. Слипшихся. Мятные, "долгоиграющие"... Ну, леденцы. Они там у них, видно, залежались, слиплись. Ну, их - на спирт. Да это ж не первый раз уже. И "подушечки" были - и развесные, и в пакетиках, и яблочные, и клубничные... Ну, с тех запаху такого не было. А с мятных, ты смотри... Я ж сегодня в рот не брал. Ещё со вчерашнего дня пахнет... Со всех дырок... Даже когда пердишь или ссышь...
   Бочонок снова скривился, схватившись за живот, присел на корточки.
   - Да, это не от самогона, - согласился Аполлон, - это ты что-то съел.
   - Может, от камсы? - предположил Бочонок. - Я вчера ей закусывал. Чтой-то она подозрительная была, тоже какая-то слипшаяся.
   - Может... - не исключил такую вероятность и Аполлон. - Слушай, я чего к тебе пришёл-то...
   - Да знаю, знаю, - отмахнулся Бочонок, снова скривившись. - Бери, езжай, я не возражаю.
   Аполлон замялся, переступая с ноги на ногу, затем сказал:
   - Слушай, Бочонок, ты всё знаешь... Вот мне, к примеру, нужно человека разыскать. Как это сделать, и сколько времени мне для этого понадобится?
   Бочонок посмотрел на Аполлона хоть и с кислым, но выражающим значительную значимость его обладателя, лицом.
   - Времени... До хрена.
   - Ну, а каких размеров этот хрен?
   - А в каких масштабах тебе его искать? - вопросом на вопрос ответил Бочонок.
   Аполлон задумался. В масштабах всей страны он уже спрашивал у Пуритина. Тот послал его в КГБ. От КГБ лучше держаться подальше. Надо попробовать зайти с другой стороны. Где живут Катины родители, можно узнать в отделе кадров... Хотя бы область, или район... Поехать туда... Надо разузнать все варианты...
   - Ну, скажем, я знаю, что у него папа с мамой должны в Сенске жить. Как мне их найти?
   - Кого? Папу с мамой?.. Спроси в "Горсправке"...
   - А если там скажут, что нету... А я знаю, что должны быть.
   Бочонок почесал затылок.
   - А точно они там живут?
   - Должны...
   - И что, никаких следов не осталось?
   - Никаких, как будто их никогда и на свете не было, - вздохнул Аполлон.
   Бочонок вдруг схватился за живот и выдавил:
   - Ну, тогда тебе к Андропову надо.
   - К какому Андропову?
   Бочонок вскочил.
   - Как к какому? Юрию Владимировичу... Я на тебя удивляюсь... Председателю КГБ.
   Бочонок скривился. Аполлон скривился, глядя на него. Опять пришли к КГБ.
   - А если не найдёт и он?
   Бочонок стартовал в сторону сараев, и уже на бегу сдавленно прокричал:
   - Тогда, значит, твой друг - почище Христа: от внепапочного зачатия и внематочной беременности... Пусть готовится через пару недель взойти на крест...
   Аполлон проводил его удручённым взглядом.
  
  
   Глава 38
   Любовь в пути
  
   Когда в шесть часов утра Аполлон выезжал из заводских ворот, у проходной его уже ожидали Леночка, её мама и... здоровенная овчарка.
   Аполлон решил не подавать виду, что знает о неприглядной сущности и коварных планах Леночки. Хоть она его и использовала в своих корыстных целях, но всё же она ему нравилась. Хоть как человек она и была не самой высшей пробы, но как женщина она была весьма привлекательна и возбуждала желание. В этом Аполлон ещё раз убедился, увидев её рядом с мамой. "Буду играть роль ничего не ведающего лопуха, - решил Аполлон, - а лопухам, как показывает опыт Пети или того же будущего мужа той же Леночки, бывает, и сливки доводится снимать".
   - Тузик тоже провожает? - весело спросил Аполлон вместо приветствия, открывая дверцу.
   - Во-первых, это не Тузик, а Байкал, а во-вторых, он не провожает, а едет со мной, - огорошила Леночка, залезая в кабину.
   "Вот тебе на, - обалдел Аполлон, с такой же опаской относившийся к собакам, как и к коровам с быками, - мы так не договаривались!"
   Байкал, радостно скалясь, запрыгнул вслед за Леночкой. Мама подала дочке увесистую сумку, и стала давать последние стандартные родительские напутствия.
   - Леночка, как приедешь, обязательно напиши!
   - Да, мама, обязательно.
   Аполлон отвернулся, дабы избежать лишних недоразумений. Однако, уже трогая с места, он всё-таки встретился глазами с мамой. Леночка давала какие-то указания своему псу, а потому не заметила многозначительного диалога глаз своей мамы и Аполлона.
   Аполлон дал газу и спросил пассажирку, кивая на пса:
   - Это что, охрана?
   - Да, - игриво ответила Леночка, и засмеялась.
   Пёс сидел между ними и зорко всматривался в дорогу.
   - Слушай, Елена Троянская... - сказал Аполлон, и осёкся.
   Он вспомнил недавнюю операцию "Троянский конь", которая чуть не закончилась для него плачевно.
   Леночка, восприняв замешательство Аполлона по-своему, поспешила внести ясность:
   - Ну что ты, Аполлон? Папа давно обещал своему брату хорошую сторожевую собаку на дачу. Это ж ещё щенок - ему и года нет.
   Она положила свою руку на руку Аполлона, когда тот как раз переключал скорость.
   "Ладно, Леночка, поиграем в кошки-мышки".
   - Какая разница, щенок - не щенок, - сказал он недовольно, - из-за этого щенка я тебя даже поцеловать не могу.
   - А я тебя сама поцелую, - засмеялась Леночка и, прижав Байкала к сиденью, чмокнула Аполлона в щёку.
   Чёрт, до чего ж она была сегодня соблазнительна! И вдвойне соблазнительна потому, что Аполлон уже смирился с её утратой и считал её чужой. А чужой плод, как и запретный, особенно притягателен. Надо бы его сорвать! Это будет ему и заслуженным наказанием за коварство. Аполлон, как любой уважающий себя мужчина, самой страшной пакостью со стороны женщины считал обман, совершаемый за спиной, а если говорить одним словом - предательство. Но этот Байкал... И кто только придумал, что собака - лучший друг человека? Этот друг уже одним своим присутствием все задумки по наказанию коварства отправлял коту под хвост. Действительно, не могла, что ли, кота взять вместо собаки? А то сидит, пялится на дорогу, полкабины занимает...
   Аполлон с неприязнью, граничащей с ненавистью, покосился на пса. Тот по-прежнему радостно провожал взглядом придорожные кусты.
   Когда они миновали Антоновку, Аполлон усилием воли сменил недовольное выражение лица на влюблённое, и посмотрел на Леночку. Ну до чего же она хороша! Уже никаких усилий воли не требовалось - нежность и ещё раз нежность читались в его глазах. Похоже, он даже забыл о мести.
   Леночка повернулась к нему, и они встретились взглядами. В её глазах тоже было что-то такое...
   - Леночка, милая, - сказал Аполлон, - ты сегодня такая красивая! Я по тебе страшно соскучился.
   - Да? Я по тебе тоже страшно-страшно соскучилась, - не задумываясь, ответила Леночка.
   - Наверное, это наша последняя встреча. А мы даже обняться как следует не можем... А я так хочу тебя обнять! Почувствовать... А ты, скажи, хочешь этого? - провоцировал Аполлон.
   Он с нескрываемой ненавистью посмотрел на Байкала.
   Тот, навострив уши, ловил всякие подозрительные движения вокруг дороги.
   - Хочу, - потупила она взор и слегка покраснела.
   - Ну тогда идём в лес, а его, - Аполлон кивнул на Байкала, - здесь закроем. Он как, спокойный?
   На лице Леночки мелькнула, было, радость, но тут же исчезла. Взглянув на часики, она грустно покачала головой:
   - Спокойный-то он спокойный, да я на поезд опоздаю тогда.
   - А во сколько он?
   - В восемь десять.
   Аполлон в уме прикинул раскладку времени. Да, ничего не выходило. Времени было в обрез. А на этом песке, да в этой колее по самый кардан не очень-то разгонишься при всём желании. Аполлон вспомнил свою самую первую поездку по этой дороге, когда ехал в кузове пассажиром на этом самом грузовике.
   Они встретились взглядами, и почти физически ощутили, как проникают друг в друга глазами.
   Леночка вдруг встрепенулась:
   - Ты на дорогу смотри, а то врежемся в какое-нибудь дерево.
   Аполлон невесело ухмыльнулся:
   - Как же... Врежемся... Держи карман шире... Тут вообще можно руль не держать. Как на рельсах...
   Он вдруг почувствовал, что в этом есть какая-то зацепка. Ну-ка, ну-ка!
   - Ленка! - вдруг радостно закричал он.
   Байкал аж испуганно дёрнулся.
   - Леночка, девочка моя!
   Аполлон остановил машину, выскочил из кабины и забежал с другой стороны.
   - Быстренько в кузов, - скомандовал он, открыв дверцу со стороны пассажира.
   - Что ты надумал? - удивлённо спросила она, становясь на подножку.
   - Сама узнаешь, - сказал он, подсаживая её под маленькую аккуратную попку.
   Захлопнув дверцу и перебежав на другую сторону дороги, он подобрал валявшуюся на обочине толстую сухую ветку. Усевшись за руль, включил скорость и нажал на газ. Примерил ветку от сидения до педали, обломал лишний конец и зафиксировал получившийся упор на педали. Всё! Полный автопилот!
   Машина плавно катилась в глубокой колее. Аполлон прикинул: этой дороги ещё километров восемь-девять, при скорости пятнадцать километров в час у них есть целых полчаса.
   Он открыл дверцу, забросил в кузов куртку и, перевалив с подножки через передний борт и захлопнув дверцу, сделал Байкалу ручкой. Тот непонимающе повертел головой по сторонам - остался один, рванулся, было, за Аполлоном, но стукнувшись мордой в закрытое стекло, упёрся передними лапами в руль и заскулил. Но дети есть дети, даже если они и щенки. Горевал от одиночества Байкал недолго, поскольку вокруг лесной дороги было много всяких интересных для него вещей: подозрительные колыхания веток, птички там разные, зверюшки... Словом, Байкал опять навострил уши и, в ещё более удобном для себя положении - с передними лапами на руле, - предался юннатским наблюдениям.
   Когда Аполлон забрался в кузов, Леночка испуганно посмотрела на него, видя, что машина движется сама по себе.
   - А за рулём кто? - спросила она недоумевающе.
   - Как кто? Байкал. Он у тебя, оказывается, такой умница. Я ему показал, как баранку крутить и скорости переключать, он всё схватил на лету...
   Леночка с недоверием посмотрела в заднее окошко кабины: действительно, за рулём, навострив уши и зорко всматриваясь сквозь лобовое стекло, сидел Байкал.
   Но Аполлон не дал ей времени долго недоумевать. Он увлёк её на расстеленную поверх сложенного толстой большой подушкой брезента куртку, и заключил в объятия.
   - У нас всего полчаса, - шепнул он ей.
   Леночка, уже полностью доверявшая Аполлону, позволила снять с себя трусики, и с вожделением откинулась на импровизированном матраце. Она наслаждалась уже одним присутствием этого парня, такого уверенного в себе, такого надёжного. Она невольно сравнила его со своим московским ухажёром. И ей нестерпимо захотелось ещё чего-то, того, что было ещё за горизонтом, чего она ещё не пробовала ни разу в жизни - не со своим москвичом, за которого она планировала выйти замуж, а без всяких планов - с этим красавцем с божественным именем, - ощутить его проникновение в себя там ещё глубже, ещё сильнее...
   И она, уже не в силах сдерживаться и противиться охватившему её - вопреки всем, не имеющим ничего общего с чувствами, расчётам - страстному желанию, она сама попросила:
   - Хочу тебя, милый мой... Сейчас...
   И Аполлону ничто не мешало выполнить эту сладкую просьбу. В кузове кроме них никого не было, но на мгновенье в сознании Аполлона мелькнул призрачный московский жених Леночки. Его незримое присутствие подстегнуло Аполлона, обострило до предела его желание, его ощущения. Все обиды слились в одну большую поруганную мужскую честь, которую нужно было восстанавливать. Он поднял её ноги до самых грудей, маленьких, трогательных, с припухлыми тёмными сосками, нежно и бережно ввёл головку своего гудящего от напряжения дружка в раздвинутую пальцами милую розовую щель между набухших чуть более тёмных валиков в мягком кудрявом опушении, и резким толчком вонзил его в горячую влажную глубину. И, приникнув к этому ангельскому созданию всем телом, делая размеренные толчки тазом, стал осторожно, едва касаясь губами, целовать её волосы, веки, ресницы, носик, щёки, губы, с которых вслед за первым криком сочился и сочился сладкий стон... И с его губ слетали самые нежные в мире слова - и на русском языке, и на английском, и на испанском...
  
   Когда они ожидали на перроне прибытия поезда, у них за спиной вдруг послышалось радостно-удивлённое:
   - О! Аполлон... Флегонтович... Ива... Иванов!
   Они обернулись. Перед ними стоял милиционер Петрович и трепал по голове Байкала.
   - Здоровеньки булы! Це твий цуцик, Аполлон Флегонтович? - Петрович кивнул на Байкала.
   - Здравствуйте. Наш, - улыбнулись лейтенанту Аполлон и Леночка.
  
   Уже когда состав тронулся, Аполлон шёл ещё некоторое время рядом с открытой дверью вагона, где из-за плеча проводницы выглядывало мокрое от слёз лицо Леночки.
   - Я люблю тебя, Аполлон! - закричала она, видя, что проводница закрывает дверь, и, словно боясь, что он не услышит - как будто бы это закрывалась не дверь вагона, а крышка гроба, - закричала ещё раз, с надрывом и дрожью в голосе:
   - Я люблю тебя! Слышишь?! Люблю!
   Аполлон молча помахал ей рукой.
  
  
   Глава 39
   "Покажи зубы"
  
   На базе никто не ожидал в столь ранний час машины с завода, а потому там был только ночной сторож дед Митечка.
   - Похоже, я рановато приехал, - вместо приветствия сказал Аполлон сторожу, витая в облаках в районе вокзала. - Давненько я тут не был...
   Они обменялись рукопожатиями.
   - Да... Ишшо никого нема. Вы ж раньше одиннадцати обычно и не приезжаете...
   - Ну, дед, что тут у вас новенького? - спросил Аполлон, садясь на лавочку у ворот рядом со сторожем.
   - Да у нас-то всё по-старому, - ответил дед Митечка, доставая из кармана пузырёк с нюхательным табаком.
   Это был первый человек, нюхающий табак, которого в своей жизни встретил Аполлон. Он слышал, что раньше были такие чудаки - впрочем, не большие чудаки, чем нынешние любители курения, - и даже существовали для этого специальные табакерки, но встречать подобный "анахренизм", как выражался сам дед Митечка, не доводилось. У деда Митечки роль табакерки выполнял пузырёк из-под какого-то лекарства.
   - А вот что там у вас в конторе слыхать - зряплата будет завтра, аль нет? - спросил в свою очередь сторож, насыпая из пузырька на жёлтый широкий ноготь большого пальца жёлто-серого порошка.
   - А что, дед, считаешь, что зря зарплату-то получаешь? - засмеялся Аполлон.
   Хоть на душе у него было и грустно от расставания с Леночкой, но от такого расставания было одновременно тепло и радостно на душе, израненной струями холодного душа, которым его окатывали в последнее время представительницы прекрасного пола.
   - Да не, енто я так, для порядку... Есть, конечно, которые и зря получают, потому как от них больше вреда, чем проку.
   Дед поднёс к одной ноздре ноготь с табаком и, прижав другую большим пальцем свободной руки, с шумом втянул маленький сыпучий холмик в нос. С наслаждением прочихался. Повторил операцию с другой ноздрёй.
   - Не хочешь, Мериканец, носопырку прочистить? - дед Митечка посмотрел на Аполлона. - Ох и пользительная штука, я тебе скажу. Енто тебе не папиросы. От них один вред... Раки там всякие... А от ентого табачку, - добавил он любовно, - ажни молодеешь.
   - Давай, - согласился Аполлон.
   У порошка был какой-то особый, вроде бы и знакомый, но в то же время какой-то неповторимый пряный аромат. А в носу щекотало почти так же, как от сексуального возбуждения.
   - Ну, так что там, со зряплатой-то? - повторил свой вопрос сторож.
   - Ну, раз должна быть, значит, будет, - предположил Аполлон, лично которого, с его многотысячным запасом этнографов, эта зарплата практически не интересовала. - А что, может и не быть?
   - Да не. Уж чего-чего, а зряплату трудовому человеку - вынь да положь, как положено. Енто у капиталистов в ихней Америке, бывает, не плотют, а у нас...
   Дед спрятал пузырёк в карман.
   - Не... вру, - вспомнил вдруг он. - Было один раз, задержали на два дня получку... или аванец?.. Не, получку... Так что было!..
   Аполлон откинулся спиной к забору, подставив лицо под утренние солнечные лучи.
   - Хорошее нонче лето, - сказал сторож, - и тепло, и дождичка в меру... Вот соседкин сын недавноть с Аганистана воротился, так там, говорит, жара такая... И пылюка, что ничего не видать под самым носом. Её, говорит, так и зовут - аганец.
   - А он что, там служил? - спросил Аполлон, чувствуя, что может быть интересный разговор.
   - Воевал, - ответил дед с каким-то неодобрением в голосе. Помолчал, покряхтел, что-то обдумывая, потом сказал:
   - Вот ты мне скажи, Мериканец, какая от него, от Шурика ентого, могла там польза быть?
   Аполлон молча, с любопытством смотрел на старого Митечку. Тот, не дождавшись ответа на свой вопрос, продолжил свою мысль:
   - Я ж его как облупленного знаю, с пелёнок на моих глазах рос. Так он же с кошек живьём, поганец, шкуру сдирал... Сколько раз я ему уши драл... Он и щас, вон, рассказывает, говорит, в село ихнее, как оно там у них называется, в Аганистане, пришли... от душманов ихних освободили, и давай порядок наводить...
   Видно было, что старик заволновался, продолжая свои рассуждения; вырвал торчащий из-под скамейки травяной стебель.
   - Вот и рассказывает... Ишак, говорит, стоит во дворе, а я ему автомат в жопу и - очередь... А что, говорит, они там все душманы, прикидываются только овечками. Сколько ребят наших, говорит, положили. Так что пули, мол, на них не жалко... а на ишаков ихних, тем более... Только, если он с кошек шкуру живьём... да ослов неразумных да ничем не повинных... Вот я и думаю, - дед Митечка тяжело вздохнул, - выходит, мы тама порядок начинаем наводить, а заканчивается... кого хочу, того и... Так енто ж без конца будет? - не то спрашивая, не то утверждая, заключил он.
   Они помолчали.
   - Будет конец, дед, - произнёс, наконец, задумчиво Аполлон, - обязательно будет.
   - Ну, дай-то бог.
   На дороге, ведущей к воротам, показался начальник базы на велосипеде.
  
   Аполлон загрузил машину зерном и выехал с базы, когда других машин ещё не было.
   Остановился возле столовой, позавтракал, а когда стал отъезжать, почувствовал, что спустило переднее колесо. Вылез из кабины, посмотрел, так и есть - "поймал" ржавый гвоздь. Вечно ему морока с этими колёсами! Как в воду глядел - не отвалится, так спустит. А тут новый сюрприз - в машине не оказалось домкрата. Чёртов Бочонок! Ну что ж, против науки не попрёшь: после радости - неприятности, по теории вероятности, как кто-то сказал... или в песне пропел.
   Пока дожидался первой машины с завода - это оказался Перепелиное Яечко на спиртовозе, слава богу, домкрат у него был, - пока поменял баллон, время уже подошло к обеду. Поскольку в трудах праведных Аполлон зверски проголодался, то, так и не успев отъехать от столовой, побывал в ней ещё раз.
   Выходя из столовой, он увидел возле своей, вернее, Бочонковой, машины милиционера.
   - Вы шофёр этой машины? - спросил, козырнув, милиционер.
   - Я, - ответил Аполлон. - А что, есть вопросы?
   Милиционер, парень с сержантскими погонами, посмотрел на него изучающе.
   - Попрошу ваши документы, - строго сказал он.
   Аполлон протянул ему водительское удостоверение. Милиционер раскрыл его, долго и пристально изучал.
   - Путёвку, - снова попросил он.
   Аполлон достал из кабины путевой лист. Сержант снова принялся тщательно изучать новый документ.
   - А что случилось? - добродушно спросил Аполлон.
   - Вопросы буду задавать я, - заявил сержант, и спросил: - В кузове что?
   - Там же написано, - кивнул Аполлон на путёвку, - зерно.
   - Проверим, - сказал милиционер и, встав на подножку, заглянул в кузов.
   Спрыгнул с подножки, обошёл грузовик вокруг, остановился спереди. Достал из кармана записную книжку, заглянул в неё, затем перевёл взгляд на номер машины. Словно не веря своим глазам, подёргал рукой номер. Поднял взгляд на стоящего рядом Аполлона, внимательно, с каким-то подозрением, осмотрел его с головы до ног.
   - Паспорт, - словно бы спохватившись, наконец, попросил страж порядка.
   Аполлон протянул ему паспорт. Тот внимательно его изучил, перелистав от корки до корки, раскрыл на странице с фотографией.
   Аполлон уже начинал беспокоиться. В последнее время он слишком расслабился, позволял себе различные штучки, к которым он привык у себя в Штатах, которые здесь, однако, выглядели как что-то не совсем привычное, если не совсем непривычное. Он вспомнил, как вместо привычного в посёлке "лады!" он сплошь и рядом уже употреблял "ОКей!", и кое-кто уже его копировал - с него, как с героя, все хотели брать пример; как, увидев катящееся одинокое колесо, вместо "ого!" воскликнул "вау!", после чего Пуритин подозрительно на него посмотрел; как рассказал директору анекдот про Брежнева... Так он и сам рассказывал... А может, он специально провоцировал?.. А последний разговор с дедом Митечкой про Афганистан?.. Он вдруг вспомнил одну историю времён Второй Мировой войны, когда его соотечественники, выполняя задание в тылу немцев, "прокололись" на ерунде - подъехав на джипе на заправку, попросили залить им в бак вместо бензина общепринятый у них в Юнайтед Стейтс "газ"...
   Аполлон испугался. Испугался, что наступила расплата за беспечность.
   Сержант, между тем, продолжал тщательно сверять оригинал с фотографией в паспорте.
   Наконец захлопнул паспорт и попросил:
   - Зубы покажите.
   Аполлон, ожидавший чего угодно, к этой неожиданной просьбе оказался не готов. Он хотел уже, было, по инерции продемонстрировать знаменитый голливудский оскал, который каждый уважающий себя американец вырабатывает с детства, произнося перед зеркалом слово "чиз", и называет улыбкой, но спохватился.
   - Это ещё зачем? - спросил он, подстёгиваемый чувством собственного достоинства.
   - Вопросы здесь задаю я, - нравоучительно напомнил сержант, делая ударение на "я".
   - Задавайте, - отпарировал Аполлон, - а зубы показывать не буду. Вы ж не стоматолог, и я у вас не на приёме. Покажите сначала постановление прокурора, - проговорил он сквозь зубы, почти не раскрывая рта.
   Сержант, видимо, понял, что действительно превышает свои милицейские полномочия, многозначительно посмотрел на чревовещателя и сказал:
   - Я вас задерживаю. Поедете со мной в отделение.
   - По какому такому праву?! За что?! - возмутился Аполлон. - Объясните, что происходит.
   - В отделении вам всё объяснят, - невозмутимо ответил сержант.
   В это время к ним подъехал на мотоцикле с надписью на коляске "Милиция" ещё один милиционер. Аполлон понял, что сопротивление стражам порядка бесполезно, а пререкания - только себе во вред. Даже в родных Юнайтед Стейтс. А что уж говорить про шаткое положение нелегала?
   - Паша, - обратился сержант к мотоциклисту, - это та машина, о которой сообщил Иван Иваныч. Отвезёшь его в управу, - он кивнул на Аполлона, - а я подгоню его машину.
   Пока Аполлон, сидя в коляске мотоцикла, ехал до отделения милиции, самые грустные мысли посещали его. "Везут, как на эшафот". И в последний момент, когда мотоцикл остановился у небольшого двухэтажного здания с табличкой у двери "Районный отдел внутренних дел", в сознании его даже успела промелькнуть вся его короткая жизнь. "Как перед смертью", - тоскливо подумал он, вылезая из коляски.
   Его ввели в небольшое помещение, похожее на то, в котором он в день своего приезда в эти края уже заплатил штраф доблестным стражам порядка.
   За одним из столов сидел молодой лейтенант.
   - Это тот, о котором сообщил Иван Иваныч, - доложил Паша, передавая документы Аполлона лейтенанту.
   Лейтенант с интересом осмотрел Аполлона с головы до ног. Под его проницательным взглядом Аполлон окончательно сник.
   В комнату вошёл сержант, который поджидал его у машины возле столовой.
   - Документы, вроде, все в порядке. И вид нормальный. А зубы показывать отказывается, - сообщил сержант лейтенанту.
   Мотоциклист Паша вышел, а лейтенант снова вперился в Аполлона. Всё интервью повторилось сначала. Аполлон уже не возмущался, поняв, что просто так его бы не взяли. Значит, где-то что-то им стало известно. Всё, приехали. Гнить ему где-нибудь в Сибири ...если не посадят на электрический стул...
   - Покажите зубы, - в заключение попросил лейтенант.
   - Пожалуйста, - вызывающе оскалился Аполлон.
   Оба милиционера с любопытством, которому позавидовал бы любой дантист, уставились на два ряда ровных белоснежных зубов.
   - Может, вам ещё чего-нибудь показать? - с издёвкой спросил Аполлон, когда милиционеры отвели от него свои взоры и недоумённо переглянулись между собой.
   - Нет, спасибо, - серьёзно ответил лейтенант и, сняв с телефонного аппарата трубку, набрал номер.
   - Юрий Владимирович, - обратился он в трубку, - здесь по сигналу Иван Иваныча доставили товарища Иванова... Да, номер совпадает... Да нет, обыкновенный... Нормальные человеческие... Хорошо.
   Он повесил трубку.
   "Юрий Владимирович... Это же Андропов... председатель КГБ...", - шумело в это время в голове у совершенно сбитого с толку Аполлона.
   Лейтенант и сержант закурили. Лейтенант протянул пачку "Явы" Аполлону.
   - Спасибо, не курю, - проронил тот.
   Лейтенант удовлетворённо хмыкнул и многозначительно посмотрел на сержанта.
   Дверь помещения открылась, и вошёл пожилой худощавый майор.
   - Это он и есть? - спросил майор, бросая взгляд на Аполлона.
   - Так точно, товарищ майор, - сказал лейтенант.
   - Ну-ка, ну-ка, - произнёс майор и, как-то крадучись, подошёл к Аполлону поближе.
   Осмотрел его со всех сторон, остановился напротив, лицом к лицу.
   - Зубы покажите.
   Аполлон, уже смирившийся со своей участью, с готовностью продемонстрировал свой великолепный оскал и, для пущей важности, пощёлкал зубами.
   - Ага, - обрадовался, тем не менее, пугливо отшатываясь, майор, - видите, как щёлкает? А вы говорите...
   - И от сигареты отказался, - доложил лейтенант.
   - Этого и следовало ожидать... Набери-ка мне Иван Иваныча, - попросил лейтенанта майор.
   Лейтенант покрутил телефонный диск и протянул трубку майору. Тот взял трубку, подул в неё, послушал, и вдруг, как бы спохватившись, закричал:
   - Верочка, соедини меня с Иван Иванычем... Да... Да.
   Он сделал паузу, внимательно прислушиваясь к шипению в трубке, потом вдруг опять закричал:
   - Иван Иваныч, это я, Юрий Владимирыч! Есть хорошая новость - задержали машину, о которой вы сообщали... Да... На вид обыкновенный... Нормальные, но кое-что есть... Да... Да... Хорошо.
   "Машина, - вдруг, как за спасительную соломинку, ухватился за это слово Аполлон. - Это же Бочонкова машина! Может, они меня с Бочонком перепутали?.. Наверно, вышли на след самогонно-зернового бизнеса... Или сбил кого-нибудь..." В душе Аполлона затеплилась, хоть и слабая, но надежда.
   Майор повесил трубку и спросил Аполлона, усаживаясь за свободный стол и заглядывая по пути в паспорт задержанного:
   - Та-ак, товарищ Иванов. Ну-ка расскажите, где вы были сегодня утром?
   - Ехал на машине из Синели в Михайлов Хутор, сюда, то есть... Только это не моя машина...
   - Стоп! В какое время это было? - перебил его майор, пропустив мимо ушей замечание о машине.
   - В шесть часов утра выехал из Синели, около восьми приехал сюда.
   - Отлично! - обрадовался майор.
   - Товарищ майор, а можно мне, всё-таки, узнать, в чём меня подозревают? - отважно спросил Аполлон, боясь услышать страшный приговор.
   - А вы не знаете? - хмыкнул майор.
   - Откуда ж мне знать?
   - А зубами чего щёлкал? - спросил, посерьёзнев, майор.
   Аполлон растерялся. Сказать, что подразнить хотел, означало только усугубить и без того неприятное положение.
   - А что вас всех так мои зубы интересуют? Вот я и показал, что целы они, и крепкие ещё.
   И Аполлон в доказательство опять оскалился и пощёлкал зубами.
   Майор испуганно вжался в спинку стула, его рука потянулась к кобуре, а его подчинённые беспокойно задёргались.
   - Ладно, хватит, хватит, - сказал торопливо майор, и обратился к сержанту: - Ты его, Липкин, взял?
   - Так точно, товарищ майор! - вытянулся сержант.
   - Ну-ка, расскажи всё подробно, как это произошло.
   Липкин начал подробно и красочно рассказывать, как он "взял" Аполлона.
   - Сопротивление оказывал? - спросил, выслушав его доклад, майор.
   - Никак нет, товарищ майор! Только зубами щёлкать отказывался.
   - Ладно, ладно, молодец, Липкин, - похвалил сержанта начальник.
   В это время дверь распахнулась, и вошёл невысокий, толстый, очень важного вида мужчина в сопровождении высокого худого парня.
   - Здорово, Владимирыч, - поздоровался он за руку с майором. - Привет орлы! - поприветствовал остальных.
   - Здравия желаем, Иван Иваныч! - дуэтом ответили стражи порядка.
   - Та-ак. Я посмотрел: машина - та, номер - тот самый... Это он? - Иван Иваныч стал прямо напротив Аполлона, изучающе уставился на него.
   - Так точно! - отчеканил дуэт лейтенанта и сержанта.
   - Смотри ты, нормальный, - удивился толстяк.
   Аполлон пожал плечами.
   - Чего плечами-то пожимаешь? Лучше зубы покажи, - приказал ему Иван Иваныч.
   - Послушайте... - начал, было, Аполлон, но махнул рукой и показал зубы. Щёлкать на этот раз не стал.
   - Хм, - удивился Иван Иваныч.
   - Он ими ещё щёлкать умеет, - доложил майор.
   - А ну-ка, пощёлкай, - попросил Иван Иваныч Аполлона.
   - А что, вы, что ль, не умеете? - огрызнулся Аполлон.
   Ему начинала надоедать вся эта канитель. Но просьбу всё-таки выполнил.
   Иван Иваныч обрадовался.
   - Это уже кое-что, - сказал он, и выдал очередную просьбу: - А рот открой.
   Аполлон машинально открыл рот, но тут же его закрыл и спросил:
   - "А" сказать?
   - Чего? - не понял Иван Иваныч.
   - Я спрашиваю: "А" сказать? Ну, букву "А"... Вы ж, наверно, врач?
   - Ха-ха-ха, - Иван Иваныч покатился, чуть ли не в буквальном смысле, со смеху, сотрясая животом и брызгая слезами.
   Все остальные, кроме Аполлона, конечно, глядя на него, тоже засмеялись.
   - Иван Иваныч - первый секретарь райкома партии, - посчитал своим долгом объяснить майор.
   - Ну, тогда, может быть, вы мне объясните, в чём меня подозревают? - спросил Аполлон, обращаясь к первому секретарю.
   - А ты не знаешь? - спросил его в свою очередь тот.
   - Нет, - твёрдо ответил Аполлон.
   - А кто сегодня на той машине, что стоит тут за окном, - Иван Иваныч кивнул на окно, - ехал утром по лесу?
   - Я.
   - А в каком ты виде ехал?
   - В обыкновенном. В самом обыкновенном человеческом виде, - ответил раздражённо Аполлон, чётко проговаривая и акцентируя каждое слово.
   - А-а-а, - протянул обрадованно Иван Иваныч, - вот тут-то ты и врёшь, голубчик! Не в человеческом ты виде ехал, а... - он сделал паузу, как бы ожидая, что скажет его собеседник, но, не дождавшись, сам и закончил начатую фразу, - ...а в собачьем!
   Аполлон удивлённо заморгал, переваривая полученную информацию.
   Наконец до него дошёл смысл сказанного. Господи! Так вот оно что!
   Незабываемое впечатление от тех счастливых минут, проведенных в кузове с Леночкой, начисто стёрло из его памяти то, что в кабине в это самое время ехал один Байкал. И вроде бы даже как будто рулил. Так вот в чём дело! У Аполлона сразу свалилась гора с плеч. Однако рассказывать правду всё равно было нельзя. И честь девушки, да и явное нарушение правил дорожного движения не позволяли этого сделать.
   Нужно как-то выкручиваться.
   - Тут вышла какая-то ошибка, - сказал он, повеселев. - Действительно, со мной в кабине ехали девушка и собака. А не я в собачьем виде.
   - Серёжа, - обратился Иван Иваныч к худому парню, который стоял у двери, прислонясь к стене, - кто ехал на машине "ЗиЛ-150", что стоит за окном, сегодня утром по лесу в районе Антоновки?
   - Собака, - ответил парень, и, подумав немного, добавил: - А может, и волк... Они похожи... Я посигналил, а он ещё и ощерился... А его, - Серёжа кивнул на Аполлона, - и девушки я не видел.
   - Вот! Видишь. Я не один тебя видел. Мой шофёр тоже. Я как раз в Антоновку ехал. Ты что ж, хочешь сказать, что у нас обоих галлюцинации?.. Или массовое помешательство?
   Аполлон решил стоять на своём до конца. Будь что будет. Признаваться нельзя...
   - А вы что, хотите сказать, что я оборотень? - задал встречный вопрос Аполлон.
   - А кто тебя знает? Факт есть факт. А факт - вещь упрямая. Номер машины совпадает, я записал... Ехал в облике волка, и зубы скалил при этом.
   И повернувшись к майору, Иван Иваныч спросил:
   - Ну, Владимирыч, что будем делать с ним?
   - Нужны улики, - неуверенно произнёс майор. - Никаких сигналов о происшествиях не было... Ну, задержать-то мы его задержим...
   - Пока не выясните все обстоятельства, не выпускайте, - приказным тоном сказал Иван Иваныч. - Я вот недавно книжку читал про оборотня. Так он сколько народу погубил!
   - Да что вы, в самом-то деле! - воскликнул Аполлон. - Вы что же, взрослый человек, а верите сказкам?
   - Я глазам своим верю, а не сказкам, - Иван Иваныч оттянул пальцами нижние веки своих глаз.
   - Может, у него анализы взять? - робко предложил лейтенант. - Я тоже где-то читал, что у оборотней кровь не человеческая, а волчья... Ну, группа там у них своя, особая...
   - Правильно! - обрадовался Иван Иваныч. - Срочно возьмите у него анализы. Все, какие только берутся.
   - И мочу? - спросил лейтенант.
   - Я же сказал - все! И мочу, и кал, и что там ещё... И результаты - немедленно. Я сам позвоню в поликлинику... Я не потерплю у себя в районе никаких оборотней! - Иван Иваныч повернулся к Аполлону. - Понял?
   - Понял, - машинально ответил Аполлон.
   - Так точно, Иван Иваныч! Будет выполнено! - отчеканил лейтенант, принявший это "понял?" на свой счёт.
  
   Через несколько часов измученного Аполлона снова привезли в РОВД. Все анализы показали, что все компоненты его организма - человеческие. Лейтенант доложил начальнику результаты обследования. Тот сразу же позвонил Иван Иванычу.
   - Да, Иван Иваныч, - кричал он в трубку, - всё человеческое... Да, и эритроциты, и моча, и кал, и что там ещё... Да, печать, подпись главврача, всё есть... Справку? Какую справку?.. Что не собака, а человек? А что, дают такие справки?.. Нет, я не слыхал... Свидетели?.. Так... Так... Хорошо... Хорошо, Иван Иваныч, сообщу. Как только, так сразу...
   Майор повесил трубку, посмотрел на сидящего с понурым видом Аполлона. Впрочем, у майора вид тоже был усталый.
   - У тебя свидетели есть? - спросил он.
   - Какие свидетели? - спросил Аполлон, уже плохо соображая, чего от него ещё хотят.
   - Ну, что ты человек, а не волк.
   - Да навалом таких свидетелей, целый посёлок, - равнодушно ответил Аполлон. - Я, между прочим, там самый известный человек... А не собака.
   - М-да-а-а, - задумчиво протянул майор. - Ну, это ты там известный, а здесь тебе другой район, другая область... Даже другая республика. А кто тебя тут знает?
   Майор вопрошающе смотрел на Аполлона, и во взгляде его сквозила надежда.
   Аполлон задумался. Хома с Перепелиным Яечком уже давно уехали, все остальные, наверняка, тоже. Дед Митечка тоже уже сменился.
   Аполлон удручённо вздохнул.
   - Ну, может, кто тебя с этой собакой видел? - подсказал майор.
   Аполлон прокрутил в памяти все последние минуты перед расставанием на вокзале. Видеть-то многие видели, да все, небось, уже и поразъехались. А они с Леночкой спешили, только до кассы, да потом до вагона... Стоп!
   - Есть свидетель! - обрадованно подскочил на стуле Аполлон. - Да ещё какой!
   - Какой? - спросил с надеждой майор.
   Ему, видно, тоже уже порядком надоело это дело. По правде говоря, он давно бы на него плюнул. Да что поделаешь, тут сам Иван Иваныч...
   - Лейтенант ваш, Иван Петрович... С вокзала.
   - О! Это, действительно, ценный свидетель, - обрадовался майор.
   Он снял телефонную трубку и набрал номер.
  
   Когда лейтенант Петрович вышел из здания РОВД, уже смеркалось. Петрович подошёл к Паше, стоявшему возле мотоцикла.
   - Пойихалы, Павло.
   Паша завёл мотоцикл. Петрович, кряхтя, залез на заднее сидение.
   - Дурдом, а не... Павло, ты колысь бачив таке? - спросил он Пашу, и, не дожидаясь ответа, распорядился - Биля магазину зупинысь...
  
   Майор передал Аполлону ключи от грузовика и водительские права.
   - Иван Иваныч отпускает тебя, - сказал он, похлопывая паспортом Аполлона по своей руке. - Но чтобы завтра заехал со своими свидетелями... В количестве трёх человек... Или справку привези, что человек, а не собака...
   Он открыл паспорт, заглянул в него.
   - Я смотрю, у тебя скоро день рождения. Двадцать пять стукнет. Так ты не забудь паспорт поменять... Правила читал на последней странице?
   Майор передал Аполлону паспорт, открытый на последней странице. Аполлон посмотрел в свой документ, затем молча закрыл и положил в карман рубашки.
   - Можешь идти, - сказал майор. - До свидания.
   - До свидания.
   Аполлон вышел, а майор вздохнул, взял со стола стакан, дунул в него, и направился к сейфу.
  
  
   Глава 40
   Заманчивое предложение и убийственная новость
  
   Прошло несколько дней, прежде чем Аполлон полностью отошёл от пережитых треволнений. Посреди недели его вызвал к себе директор.
   Когда Аполлон зашёл к нему в кабинет, Никита Николаевич стоял у окна, со свёрнутой трубочкой газетой в руке.
   - А-а-а, пришёл, - он взглянул на Аполлона поверх очков, снова повернулся к окну и пару раз с остервенением хлопнул газетой по стеклу. - Муха вот... Жужжит и жужжит... Зелёная, зараза...
   Никита Николаевич бережно опустил зелёную покойницу за крылышко в урну, и сел за стол. Предложив Аполлону тоже сесть, директор изучающе посмотрел на него.
   - Я это... - начал с обычного своего вступления он. - Я чего тебя вызвал... Тут такое дело... Как мы с тобой знаем, бедный Алексей Степанович вышел из строя. Ну, в связи с этим сдвижки у нас в отрасли сверху донизу пошли, новые назначения, перестановки... В общем, меня недельки через три-четыре переводят в Юрасино. Ну, на Юрасинский спиртзавод. Тоже директором... Тот завод в сто раз лучше нашего. Можно даже сказать, это повышение. На днях в объединении выйдет приказ... Так я чего подумал... Там ещё главный инженер нужен... Вот я и подумал, может, ты согласишься?
   Аполлон в изумлении уставился на директора.
   - Я? - только и смог проронить он.
   - Ты, ты... Ты это... Можешь не торопиться с ответом. Подумай. Только чего тебе думать? Соглашайся! Мне там свой человек нужен. А ты уже проверенный в самых тяжёлых условиях. Я знаю, что ты меня в беде никогда не бросишь, - Никита Николаевич хихикнул, подмигнув. - Как мы с тобой операцию "Троянский конь" провернули? Суворов позавидует... И Жуков...
   Никита Николаевич мечтательно поднял глаза к потолку.
   - Какая женщина! Она мне часто даже снится...
   - Да-а-а, - протянул Аполлон, огорошенный столь неожиданным предложением.
   - Ну так как? - директор снова изучающе уставился на своего шофёра. - Сообщать мне в объединение, что ты со мной едешь техноруком?
   - Кем-кем?
   - Ну, главным инженером... техническим руководителем...
   - А-а-а... Так я ж шофёр. Кто меня поставит главным инженером?
   Аполлон совершенно искренне недоумевал.
   - Это не твои заботы, - нравоучительно изрёк Никита Николаевич. - Раз я тебе предлагаю, значит, поставят с превеликим удовольствием... Производство ты знаешь: варщиком работал, и в гараже вон уже освоился, и герой, что аж медаль получил... и с министрами умеешь общаться... А мне как раз и нужен такой грамотный человек, - Никита Николаевич сменил условно покровительственную мину на просительную. - Соглашайся, а?
   Аполлон уже слегка вышел из оторопелого состояния, но всё никак не мог сообразить, как же он будет работать главным инженером.
   - Ну, вы преувеличиваете, Никита Николаевич. Я ещё многого не знаю...
   - Да я тебя научу... Ты знаешь, сколько у меня образования? Четыре класса нормальных, чтоб ты знал. А в вечерней школе - я её заканчивал, когда "подвальным" был - мы больше в карты играли за стопариком, чем в книжки те смотрели... Да это производство от корки до корки в сто раз легче изучить, чем запомнить, кто песни для Сличенки писал... Ну, биографию Брежнева ты подучишь... "Малую землю" прочитаешь...
   Никита Николаевич так убедительно доказывал, что работа главного инженера в миллион раз проще, чем шофёра, что Аполлон хотел уже, было, сразу согласиться, но решил, на всякий случай, оставить пути к отступлению:
   - Я всё-таки подумаю.
   - Ну, думай, думай, время ещё терпит. Только потом не забудь согласиться... Тут ещё такое дело, - Никита Николаевич поскрёб лысину. - В понедельник, как я тебе уже говорил, Олег должен ехать в Горький за новым "Газоном". Только я вот чего подумал... С него толку, как с козла молока. Даже колёса у него отваливаются на ходу... А мне в Юрасино как новому директору не помешала б и новая "Волга". Да только выбить её не так-то просто. Вот я и подумал, что ты как мой новый технорук мог бы там, на заводе, заодно прощупать почву насчёт этого дела. Ну, конечно, не сразу, но связи мог бы там наладить... С твоими способностями... Ты на Алексея Степановича такое впечатление произвёл... Да ещё канистрочку прихватишь...
   На лице Аполлона появилась заинтересованность. Как мы знаем, у него уже возникала мысль приобрести свою собственную машину. Ну, привык он разъезжать в своей машине по своей Америке, что тут поделаешь? Но в Советском Союзе личный автотранспорт - это не предмет первой необходимости, а предмет роскоши, поскольку цены на этот предмет такие, что такому простому работяге как Аполлон, чтобы его приобрести, нужно лет пять ни есть, ни пить, а всю зарплату откладывать на эту покупку. К тому времени, смотришь, как раз и очередь на машину подойдёт. Потому что желающих их купить всё-таки больше, чем самих машин. Правда, можно купить и побыстрее, но тогда, чтобы на неё заработать, честному человеку не хватит и всей жизни, какая бы длинная она ни была. А тут предоставлялась такая возможность, как выразился Пуритин, "прощупать почву" прямо на автозаводе!
   - В общем, ты как, согласен съездить на Горьковский автозавод за Олеговым "ГАЗ-52"? - вывел его из задумчивости голос директора. - Конечно, ты можешь отказаться - машина-то его...
   - Что вы, что вы, Никита Николаевич! - поспешно воскликнул Аполлон. - Я с превеликим удовольствием!
   - Ну вот и хорошо, - обрадовался директор. - Я знал, что ты мне не откажешь. Я скажу Польчихе, чтоб командировку тебе приготовила, и командировочные чтоб сразу выдала... Ты к ней зайди. Паспорт у тебя с собой?
   - Да. Только у него срок заканчивается, надо менять.
   - Что, юбилей у тебя скоро? Ну, мы это дело отметим... Давай договоримся так... - Никита Николаевич снова почесал лысину. - Фотографии у тебя на паспорт есть?
   - Где-то были.
   Директор посмотрел в перекидной календарь, перевернул несколько листков.
   - Принесёшь мне фотографии до отъезда, а приедешь, новый паспорт уже будет готов. Напишешь только заявление, что старый потерял... Ну, заплатишь "десятку" штрафа... Я тебе на него премию выпишу - всё равно ты заслужил... А старый паспорт можешь себе на память оставить.
   У Никиты Николаевича был весьма довольный вид.
   - Ну вот, всё у тебя будет новое: и паспорт, и должность, - подвёл он черту под аудиенцией своего будущего главного инженера.
  
   Возвратившись от Пуритина, Аполлон снова принялся "вылизывать" свой "Уазик", обдумывая так неожиданно свалившееся на голову заманчивое предложение.
   Из-за "подвала" появился Глиста с подозрительно толстым, слегка квадратным, животом и, проходя мимо поливающего из шланга капот "Уазика" Аполлона, задержался, как будто что-то вспомнив.
   - Да, всё забываю тебе сказать, - Глиста подтянул слегка сползшие штаны, - тебя тут земляк разыскивал... Ещё когда вы с Никитой Николаевичем в Дебрянск ездили.
   - Какой земляк? - насторожился Аполлон.
   - Из Закидонска твоего. Какой-то учитель. Ведёт кружок следопытов... Видишь, о твоих подвигах уже на твоей родине знают... А то - не совершал я никакого подвига, - передразнил Глиста, вспомнив, как Аполлон открещивался от своего героического поступка.
   - Каких следопытов? - Аполлон с трудом скрывал охватившее его беспокойство.
   - Юных, каких же ещё... Да ты не переживай, - уловив в голосе директорского шофёра озабоченность, дружески похлопал его по спине завгар, - они о тебе всё раскопают... И в музее своём школьном твой уголок организуют, и родителям твоим будет почёт и уважение. А как же - героические поступки не должны кануть в реку...
   Видя, что Аполлон вместо капота уже поливает себе брюки, Глиста заботливо отвёл шланг в сторону:
   - Штаны себе стирать будешь в нерабочее время...
  
  
  
  
  
   Глава 41
   Приготовления к побегу
  
   Оставшиеся несколько дней до поездки в Горький Аполлон, под впечатлением сообщённой Глистой новости, провёл почти в коме. Всякие фатально-летальные мысли не оставляли его ни на минуту. Он даже как-то осунулся и замкнулся в себе, обдумывая, чем же может ему грозить разоблачение, которого - он уже в этом не сомневался - ему не миновать. Болезнь, как сказал бы Лэрри, запущена. Из-за забывчивости Лопаткина потеряно несколько недель. Наверняка за это время тот закидонский учитель уже вывел на его след... даже страшно подумать... Как там Бочонок сказал? - Через пару недель пусть готовится взойти на эша.. на крест... Да это одно и тоже... Есть ещё Колыма и электрический стул... Если предположить, что этот земляк потратил на поиски пару недель сам вместе со своими юными следопытами, прежде чем обратиться к профессиональным следопытам, а потом те - пару недель... Как раз эта их пара недель и заканчивается... Как же это он совсем забыл спросить у того толстого этнографа, который его сюда отправил, как возвращаться назад-то, в родные Юнайтед Стейтс? И толстяк тоже забыл ему сказать об этом... Непростительная беспечность...
   К воскресенью Аполлон немного успокоился и начал более-менее трезво обдумывать возможные пути к отступлению. В воскресенье в КГБ, наверное, тоже выходной, понедельник начнётся с перекура... Даже если во вторник они будут здесь... Эта поездка на Горьковский автозавод весьма кстати... В Горький они за ним приедут не раньше среды, а то и четверга... К этому времени надо успеть. Говорят, за большие деньги "Волгу" можно сразу без особых проблем приобрести. А денег у него хватит штук на пять этих "Волг". Можно их, эти рубли все отдать, они ему здесь больше не понадобятся... А "Волга" здесь самая лучшая машина. На ней можно будет попробовать рвануть через границу... Надо будет разузнать, где лучше это сделать... Во, блин, вляпался в какой-то дурацкий детектив... Аполлон вдруг поймал себя на том, что все эти его размышления у него рождаются... на русском языке... Да, если ему всё-таки удастся выбраться отсюда, книга его будет таким бестселлером, что и библия позавидует!
   Таким образом, убедив себя, что раньше четверга он не должен попасть ни на Колыму, ни на электрический стул, Аполлон отправился в магазин, купить сумку под канистру. Пуритин сказал, что оплатит - премию под расчёт выпишет...
   Уже выходя с новой сумкой из магазина, в двери он столкнулся с Наташей Лопаткиной. Они вежливо друг другу улыбнулись.
   - Здравствуйте, Аполлон, - тихо сказала Наташа. - Мой завтра уезжает в командировку в Дебрянск...
   Аполлон не дал ей договорить.
   - Здравствуйте, Наташа... Как стемнеет, буду, как штык. Главное, не забыть накинуть крючок, как прошлый раз.
   "Нет уж, спасибо, Наташенька, мне ваша партийно-блядская семейка..." - подумал он, провожая обрадовавшуюся Наташу взглядом.
   Не успел он пройти и нескольких шагов, как увидел приближающуюся к магазину со стороны стадиона Светлану Павленко.
   Когда они поравнялись, Светлана поздоровалась с ним и сообщила, как бы между прочим:
   - Мой завтра в ночную... а Леночка в стройотряде...
   Аполлон не заставил себя ждать:
   - Как стемнеет, так ждите, Света...
   Повернув к столовой, Аполлон нос к носу столкнулся с Машей, шедшей со стороны школы.
   - Здравствуйте, Аполлон Флегонтович, - Маша обеспокоенно огляделась по сторонам. - Говорят, в этом году черника сильная уродила... Ещё не отошла... Может, завтра сходим вместе? У вас же выходной...
   - Обязательно сходим, Машенька. Встречаемся утром на старом месте...
   Аполлон с сожалением проводил её взглядом почти до самого магазина. "Повезло же Васе с женой... А ей с мужем - не очень..."
  
   Возвратившись из магазина, Аполлон стал готовиться к отъезду. Ещё раз проверил, не забыл ли какие документы, билет на поезд. Молодец, всё-таки, Никита Николаевич, обо всё позаботился - и билет заказал, и паспорт новый по возвращении будет готов... Вот только возвращения не будет... Аполлону вдруг стало нестерпимо тоскливо. За эти пару месяцев он, оказывается, уже так привык ко всему... Если б не надо было рвать когти, пожалуй, согласился б он на предложение Пуритина поехать с ним в Юрасино главным инженером... Он, бедолага, так на него надеется... А загремит из-за своего шофёра, так и не превратившегося в технорука, на Колыму... Если не удастся достать машину, может, в одном лагере придётся сидеть... А может, их обоих посадят на электрический стул...
   Аполлон тяжко вздохнул, и начал укладывать вещи в свою большую сумку.
  
  
   Глава 42
   На ловца и зверь
  
   Прибыв в Горький вечером, Аполлон прямо с поезда, заглянув только в автоматические камеры хранения, направился в гостиницу, где для него - стараниями Никиты Николаевича, конечно - уже был забронирован номер. Оставив в комнате сумку с канистрой и своими галантерейно-бельевыми принадлежностями, он спустился в ресторан поужинать.
   Зал ресторана, ввиду сравнительно раннего времени, был заполнен только наполовину. Музыканты играли какую-то лёгкую мелодию.
   Аполлон устроился за столиком у окна и, поджидая официанта, рассеянно глазел по сторонам, погружённый в свои невесёлые мысли.
   В глубине зала за свободный столик грациозно опустила на стул туго обтянутую платьем попку красивая блондинка лет двадцати пяти, и с задумчивым видом начала изучать меню.
   "Какая эффектная женщина, и совсем одна... - подумал Аполлон, глядя на неё. - Неплохо было бы с ней расслабиться, спешить-то всё равно некуда - все заботы начнутся завтра..."
   Девушка подняла голову и, встретившись взглядом с Аполлоном, приветливо ему улыбнулась. Этого было вполне достаточно для его любвеобильной влюбчивой натуры. С первыми аккордами новой мелодии, он встал и подошёл к её столику.
   - Разрешите пригласить?
   Девушка посмотрела на него с улыбкой, молча встала из-за столика, вложила свою ладошку в руку Аполлона. Они присоединились к нескольким парам танцующих.
   - Такая красивая девушка, и одна? - глядя прямо ей в глаза, спросил Аполлон. - А где же ваши многочисленные поклонники?
   - А с чего это вы решили, что у меня много поклонников? - в свою очередь задала вопрос она.
   - А что, неужели совсем перевелись ценители прекрасного?
   - Выходит, перевелись... - она улыбнулась хоть и грустно, но с некоторой долей кокетства.
   - В таком случае, разрешите пригласить вас за мой столик.
   Девушка вопросительно взглянула на него в молчаливом ожидании.
   - Как видите, я тоже один, - ответил на немой вопрос Аполлон. - У меня сегодня день рождения, и дата между прочим, круглая, а даже некого пригласить отпраздновать это событие - я здесь в отпуске... Путешествую вот по Волге... У нас, учителей, отпуск большой...
   Аполлон на ходу сочинял новую, уже свою собственную, легенду.
   - Правда? - как будто бы удивилась блондинка. - И какая же это круглая дата? Если не секрет, конечно...
   - Не секрет. Двадцать пять. Четверть века.
   - Я вас поздравляю!
   Она вдруг совершенно неожиданно поцеловала его в щеку, едва прикоснувшись горячими губами и обдав свежим дыханием. И от этого, такого непосредственного, поцелуя Аполлон начал терять голову.
   - Меня зовут Аполлон, - наконец представился он, и усмехнулся: - Прямо как американскую ракету...
   Его партнёрша по танцу засмеялась.
   - Неужели так смешно? - улыбнулся он.
   - Не обижайтесь... Я подумала не о ракете, а, скорее, о планете... О Юпитере... А меня зовут Алла.
   - Какое красивое имя! Оно вам идёт... Так как насчёт приглашения?
   Алла бросила взгляд в зал, затем сказала:
   - Ну, наверное, было бы просто неприлично отказать соратнику самого Юпитера... Так значит, вы учитель?
   - Да, преподаю в школе английский язык.
   Аполлон вдруг почувствовал, что его начинает увлекать эта игра с придумыванием своей новой биографии.
   - Какое совпадение! - радостно воскликнула Алла. - А я работаю гидом-переводчиком... И, представьте себе, Аполлон, как раз с английского.
   Когда музыка смолкла, Аполлон проводил Аллу к своему столику, до которого, похоже, как раз дошла очередь обслуживания - к ним сразу же подошёл официант.
   Аполлон уверенно сделал роскошный дорогой заказ с шампанским. Алла со всё возрастающим любопытством рассматривала его во время этой процедуры. Когда официант отошёл, она как бы невзначай заметила:
   - Я не знала, что учителя английского могут позволить себе так роскошно отметить день рождения.
   Аполлон посмотрел на неё слегка лукаво, засмеялся и сказал по-английски:
   - Да я пять лет копил деньги, чтобы пригласить вас на свой день рождения, Аллочка.
   - А на чём вы путешествуете, если не секрет? - спросила она тоже по-английски.
   - Автостопом... - продолжал пополнять свою новую легенду на родном языке Аполлон. - У вас же тут машину приобрести трудней, чем на Луну слетать...
   Похоже, вместе с родным языком у него начинал развязываться и родной менталитет. Он даже не заметил этого, явно "прокольного", "у вас".
   Аллочка пристально, изучающе, посмотрела на него.
   - Ну-у-у, были бы деньги, - сказала она, перейдя на свой родной язык.
   - Ха... Да будь хоть на пять машин, и всё равно не купишь ни одной! Даже "Запорожца"...
   Аполлон тоже перешёл на родной язык отца.
   - Вот если бы у меня были деньги, для меня не проблема купить "Волгу"... - Аллочка смотрела Аполлону прямо в глаза.
   Аполлон вопросительно посмотрел на неё. Она улыбнулась.
   - Мой старший брат занимает важный пост в руководстве автозавода, и для него выхлопотать "Волгу" для любимой сестрёнки - ничего не стСит, хоть завтра... - снова перешла на английский она.
   На лице Аполлона вырисовалась предельная заинтересованность.
   В этот момент к их столику подошёл официант с подносом.
  
   Вечером следующего дня Аполлон вырулил на автостоянку неподалёку от гостиницы на новеньком "ГАЗ-53" с транзитным номером на лобовом стекле. Остановив грузовик в дальнем углу стоянки, он вылез из кабины, достал пластиковую сумку, в которой среди прочего отчётливо вырисовывался контур большой бутылки, и торт. Закрыв дверцу кабины на ключ, он направился в сторону гостиницы. Неожиданно остановился в раздумье, затем развернулся, и, подойдя к машине, достал из кармана ключи от неё и подцепил их на кронштейн зеркала заднего вида.
   "Пускай Олег сам приезжает за своей машиной... И пусть спасибо скажет, что "выбил" ему "ГАЗ-53" вместо "ГАЗ-52"... А у нас завтра будет кое-что ещё получше..." На его лице скользнула лёгкая довольная улыбка.
  
   Аполлон готовился к последнему своему свиданию с русской девушкой. Эту свою последнюю ночь на территории родины своего отца он проведёт в обществе прелестного милого создания. Аллочка была не просто красавица, но, вдобавок, ещё и неглупая девушка - это он сразу отметил, - что встречается не так уж и часто. Хотя, как доподлинно известно, всё в мире относительно и субъективно. Аполлон даже открыл свою формулу объективности-субъективности: объективна только статика; всякая же динамика - во времени, в пространстве ли, или ещё бог знает в чём - субъективна. А человек - самая субъективная штука в мире. Не зря его, человека, Валик, сосед Аполлона по гостиничному номеру, так и величал - "субчик".
   А эта Аллочка - просто клад! Как говорится, на ловца и зверь. Обещала, что если за двойную цену, то новенькая "Волга" уже завтра рано утречком будет стоять у её подъезда... Они договорились, что встретятся с братом у неё дома (по её словам, она жила одна в прекрасной квартире), а покончив с деловой частью и отправив братца улаживать дело, посидят ещё за чашкой чая в более тесной обстановке. Поскольку брат из-за своей ответственной должности допоздна задерживается на работе, условились встретиться поздно вечером.
   Для деловой части в сумке уже лежала бутылка коньяка, а для сердечной - бутылка шампанского, а на столе красовалась коробка с самым признанным во всей стране тортом - "Киевским".
   "Волгу" на заводе он Пуритину "выбил"... Канистра пригодилась... Пришлось, правда, добавить немного из своих личных сбережений - всё-таки Аполлон чувствовал себя обязанным Никите Николаевичу. Что ни говори, а он человек слова... Через месяц получит свою "Волгу" в Юрасино... Если, конечно, не упекут бедолагу из-за него, Аполлона, на Колыму...
   - Вот ты послушай, что пишут, - вывел его из раздумий голос соседа по номеру, Валика, невысокого крепыша с утиным носом и невинными карими глазами.
   Валик, отличный парень, правда, немного занудливый, рассуждал с "Правдой" в руках:
   - В технологический институт в этом году при поступлении конкурс - пять человек на место. Ты представляешь, сколько субчиков хотят инженерами стать? Ну ни хрена не понимают, что пять лет проучатся, потом придут на завод инженерами на каких-нибудь сто тридцать рублей. И будут вкалывать, как папы Карлы. Инженегры! За то отвечай, за это... А я, простой советский слесарь, ни за что не отвечаю, а зарплату в два с лишним раза больше получаю. И голова не болит, отработал от звонка до звонка, и свободен - гуляй, Вася! Никаких забот... А куда это ты с тортом собрался? - вдруг безапелляционно спросил он, глядя, как Аполлон заправляет в брюки рубашку.
   - Деловое свидание, - не обращая внимания на бесцеремонность вопроса, ответил Аполлон.
   - Скажешь, деловое-е-е, - протянул Валик. - На деловое не с тортом ходят.
   - А торт - это для конспирации, - улыбнулся Аполлон, доставая из тумбочки электробритву. - Детективы, небось, любишь читать, так должен знать.
   За своими предпраздничными мыслями он и не заметил, как Валик при его словах насторожился. Валик, как видно, сам это заметил и, чтобы скрыть свою заинтересованность, поспешил перевести тему разговора в другое русло.
   - А ты знаешь, - начал он безразличным тоном, - недавно прошёл международный конкурс на придумывание подписи под фотографией, где мужик бабу трахает. Ну, чтоб поостроумней подпись была, с юмором.
   - Нет, не слышал о таком, - проронил Аполлон, водя бритвой по щеке.
   - Так наш участник первое место занял. Он этих подписей понапридумывал... Ну, корреспонденты его, конечно, обступили, спрашивают, как, мол, вы такого успеха добились? А очень просто, отвечает мужик, беру любую нашу газету и подряд заголовки статей один за другим выписываю...
   - Хм... Интересно. Правда, что ли?
   - Ну, вот смотри сам, - оживился Валик, шурша "Правдой". - Вот представь такую фотографию, где голый мужик голую бабу дрючит... А теперь слушай подписи... Вот я читаю тебе заголовки из "Правды"... Та-а-ак... Во... "В Политбюро ЦК КПСС", "Неудержимая мощь Отчизны", вот ещё - "Юбилею партии посвящается", "Воспитывать стойких патриотов", "Правофланговые соцсоревнования".
   Валик перевернул страницу и продолжил:
   - "Внедряя передовой опыт", "Каждый день - ударный труд!", вот ещё про труд - "В чётком ритме трудовом", "По две нормы", "Пример отношения к делу"... Хи-хи.. Лучше - "к телу".
   Он опять пошуршал газетой, искоса поглядывая на реакцию бреющегося Аполлона. Тот хмыкнул.
   - "Совместное коммюнике", - продолжал Валик, - "Секреты мастерства", "Партийное товарищество", "Укрепление деловых связей"...
   Валик отвлёкся от газеты и, посмотрев на Аполлона, хитро подмигнул:
   - На такую, что ль, деловую связь собираешься?
   - Может, и на такую, - добродушно ответил Аполлон.
   Можно было, конечно, послать этого Валика вместе с его вопросами куда подальше, но очень уж у Аполлона было хорошее настроение - после жутких треволнений отчётливо маячила очень даже реальная перспектива спасения, да, к тому же ещё, вслед за волшебной ночью... Как там у него получается, с этими подписями? Аполлон закончил бриться и взял другую газету, лежавшую на столе. Ему даже было интересно чисто из профессионального любопытства.
   - "Крупнейший смотр талантов", - прочитал он, хмыкнул и продолжил: - "Зовущие на большие дела", "Подход чуткий, требовательный", "Проповедник из-за океана"... Хм, действительно остроумно...
   В последнем заголовке Аполлон непроизвольно представил в роли мужчины с фотографии себя и машинально сказал:
   - Ладно, пора на проповедь.
   Он сложил все свои вещи в сумку, взял торт.
   - Ты что, совсем сваливаешь? - спросил озабоченно Валик.
   - А что мне тут ещё делать? Машину получил... Моя миссия завершена... Бывай, Валик, - бросил Аполлон уже из двери.
  
  
   Глава 43
   "Волшебная ночь",
   или Суперагенты тоже плачут
  
   Такси остановилось у ничем не примечательной девятиэтажной "коробки" в окружении таких же домов. Аполлон расплатился с таксистом и вошёл в подъезд.
   Хотя на улице только начинало смеркаться, в подъезде было темно, лишь с какого-то верхнего этажа сквозь лестничный лабиринт пробивался тусклый желтоватый свет.
   Аполлон ощупью преодолел первые ступеньки и, ступая уже более уверенно, поднялся на третий этаж. Пока поднимался, вспомнил рассказанный недавно Васей анекдот. Из жизни двух популярных в стране персонажей эстрадной миниатюры простодушной Вероники Маврикиевны и бывалой Авдотьи Никитичны.
   Приходит Авдотья Никитична к Веронике Маврикиевне поздно вечером в гости, а та сидит, сосёт электрическую лампочку. "Ты что, сдурела на старости лет? - уставилась на неё Никитична. - Ты что это, дура, такое вытворяешь?" "Я, - отвечает Маврикиевна, - сексом занимаюсь". "Это где ж ты такому сексу научилась?" - спрашивает Никитична. "В подъезде, - отвечает Маврикиевна. - Захожу я сегодня вечером в подъезд, а там - парень с девушкой у стенки жмутся. Она ему говорит, давай, мол, сексом займёмся. А он ей, давай, говорит. Я, говорит, лампочку выкручу, а ты пососёшь".
   "Наверное, в этом подъезде уже успел кто-то позаниматься сексом", - подумал Аполлон.
   Лампочка горела где-то выше, но номера квартир на третьем этаже можно было без труда определить. Аполлон нажал кнопку у двери со скромной маленькой табличкой "11".
   Дверь открыла Аллочка. Она была в очень симпатичном халатике с большими жёлтыми весёлыми цветами, похожими на подсолнухи. Халатик плотно облегал её ладную фигурку.
   - Добрый вечер. А вот и я, - Аполлон протянул ей свежайшие, только что с клумбы, цветы, коробку с тортом.
   - Привет,- приветливо улыбнулась Аллочка. - Ой, какая прелесть!.. Ты проходи в комнату, а я пока цветы в вазу поставлю, - сказала она, пропуская гостя в дверь.
   Аполлон вошёл в комнату, огляделся. Скромная, но со вкусом подобранная обстановка. У одной стены - мебельный гарнитур, у другой - диван, в углу, на тумбочке - работающий телевизор. Посреди комнаты - старинного вида овальный массивный стол, вокруг него - такие же монументальные стулья. "Как будто специально для деловых переговоров", - подумалось Аполлону.
   Аполлон достал из сумки предназначенный для деловой части встречи коньяк, и расположился на одном из стульев.
   В комнату впорхнула Аллочка, поставила вазу с цветами в самый центр стола. Аполлон с внутренней гордостью отметил великолепие своего букета, собранного почти в потёмках.
   В комнате сразу воцарилась праздничная атмосфера. Хотя праздничный вид ей, конечно больше придавали не цветы, а сама хозяйка. Аполлон просто ею любовался. Как произведением искусства. Одна только мысль о том, что через каких-нибудь полчаса этот шедевр будет принадлежать ему, только ему одному, заставляла трепетать все его внутренности и наружные члены в сладкой лихорадке. Да, это будет волшебная ночь!
   Аллочка интригующе улыбнулась Аполлону и вышла из комнаты, профессионально поводя бёдрами. Через минуту она снова вошла с тортом в руках, в сопровождении молодого мужчины высокого роста и богатырской комплекции.
   - Познакомьтесь. Это мой брат Эдик, - сказала Аллочка, водрузив на стол торт, и переводя взгляд с Аполлона на парня и обратно. - А это - Аполлон.
   - Очень приятно, - сказал Аполлон.
   - Мне тоже приятно... Очень, - басом сказал Эдик и пожал руку гостю.
   Пожатие его было такой силы, что Аполлон чуть не вскрикнул. Он заметил в глазах Эдика ничем не прикрытую усмешку, и ему стало как-то не по себе.
   - Ну, вы тут поговорите... - сказала Аллочка и снова вышла.
   Её брат сел за стол напротив Аполлона и, посмотрев на своего визави всё тем же насмешливым взглядом, сказал:
   - Ну что, приступим?
   Аполлон, словно бы загипнотизированный непоколебимо-самоуверенным поведением брата хозяйки, в облике и манерах которого больше чувствовалось нахрапистости, чем интеллигентности, произнёс с инстинктивно-защитным вызовом в голосе:
   - Приступим.
   В комнату вошла Аллочка с... четырьмя гранёными стаканами в руках и... в сопровождении ещё одного молодого мужчины, ещё более высокого и мощного, чем её брат. В руке у него была пол-литровая бутылка с какой-то жёлтой жидкостью без всяких опознавательных знаков.
   Сладкая лихорадка во внутренностях и членах Аполлона моментально уступила место арктическому холоду.
   Эдик тем временем открыл коньяк.
   Новый персонаж без всяких там представлений поставил принесенную бутылку на стол и занял место позади Аполлона. Аполлон обернулся. Амбал, выпятив нижнюю челюсть, невозмутимо смотрел мимо него в центр стола. Заметив взгляд гостя, как-то злорадно улыбнулся, демонстрируя фиксы.
   Аполлон повернулся и удручённо-растерянно посмотрел на Аллочку, словно ожидая от неё объяснений всем этим метаморфозам. Аллочка, как ни в чём ни бывало, мило улыбалась.
   Эдик плеснул в три стакана коньяк и, содрав с бутылки с жёлтой жидкостью фабричную пробку из толстой фольги, наполнил маслянистым содержимым этого сосуда четвёртый стакан до самых краёв.
   - Выпьем, - пробасил он, подняв стакан с коньяком. - За знакомство, - он вновь ухмыльнулся.
   Аполлон хотел взять другой стакан с коньяком, но амбал, стоявший сзади, ударил его по руке своей огромной пятернёй.
   - Гостю лучше вот этого, - сказала с неизменной милой улыбкой Аллочка, и, взяв стакан с жёлтой жидкостью, протянула его Аполлону.
   - Что это? - спросил Аполлон, еле сдерживая кипящие в нём эмоции.
   Эдик с Аллочкой неспеша выпили коньяк, а находившийся позади Аполлона здоровяк прогудел:
   - Пей - узнаешь.
   Ну что ж. Главное, не терять самообладания. Можно и продегустировать, раз просят. Аполлон осторожно поднёс к губам стакан. Его ноздри уловили ароматный запах подсолнечного масла. Смочив губы, он уже не сомневался - в стакане действительно было подсолнечное масло. Он поставил стакан на стол и хотел, было, встать.
   - Что, не нравится? - процедил стоявший сзади мордоворот, крепко прижимая Аполлона к спинке стула, и заламывая гостю руки за спину. - Нехорошо, надо выпить за знакомство.
   - Обожди, Виталик, - остановил его Эдик. - Посмотрим сначала, что он нам принёс... Алюся, - повернулся он к Аллочке, - подай-ка сюда его сумку.
   Аллочка встала, взяла стоявшую у ног Аполлона сумку и передала её Эдику.
   Аполлон вызывающе окинул всю компанию презрительным взглядом, разминая отпущенные Виталиком руки.
   Эдик открыл сумку, достал из неё бутылку шампанского, поставил её на стол.
   - Зажал шампусик, сучёнок, - процедил он сквозь зубы.
   - Это он персонально для меня, - с усмешкой пояснила Аллочка.
   Эдик встал, подошёл к дивану и перевернул над ним сумку, вытряхивая её содержимое: брюки, рубашку, бельё, туалетные принадлежности, бритву, паспорт... Он переворошил разбросанные по дивану вещи, заглянул в сумку, пошарил в ней рукой. Бросил пустую сумку на пол.
   Вся троица с недоумением уставилась на диван.
   Аллочка подошла к дивану, порылась в вещах, взяла в руки паспорт. Эдик подошёл к Аполлону, бесцеремонно задрал ему подбородок.
   - Где бабки, козёл? - спросил он, так сжав несчастному визитёру нижнюю челюсть, что тот при всём желании не мог бы и пикнуть, не то что сказать, где деньги.
   Аполлон посмотрел на Эдика с ухмылкой, спокойно отведя от своего лица его руку.
   - Какие бабки? - подчёркнуто наивно спросил он. - Я всё больше с молодёжью общаюсь.
   - Ты чего дурачком прикидываешься, Юпитер? - взвизгнула Аллочка. - Где десять штук?
   - Какие ещё штуки? - ещё более наивно удивился Аполлон.
   Он попытался вскочить, но Виталик намертво прижал его к спинке стула. Аллочка вышла, и через минуту вернулась с мотком бельевой верёвки. Связала заломленные за спинку стула руки пленника небольшим куском шнура, затем обмотала и туго притянула верёвкой всего Аполлона от пояса до шеи к "трону". Ощупала карманы брюк, в которых зазвенела мелочь. Сунула руку в нагрудный карман рубашки, извлекла оттуда несколько двадцатипятирублёвок и более мелких купюр.
   - Ну что, будем молчать? - зловеще спросил Эдик.
   Аполлон с ненавистью посмотрел на него.
   - Нехорошо обманывать доверчивую девушку, Аполлон Флегонтович, - сказала уже спокойно Аллочка, открыв паспорт заложника, - день рождения-то у вас сегодня... Сейчас я вам подарочек сделаю... Останется на всю жизнь.
   Она вышла, и вскоре вернулась с утюгом. Включила его в розетку.
   - Память у него отшибло, - будто бы сама с собой рассуждала в голос она. - Сейчас я тебе её освежу.
   Она поднесла утюг к лицу Аполлона. Он почувствовал щекой приближение горячего металла, невольно отвернул лицо.
   - Что, козёл, морду воротишь? Сейчас я тебе сделаю горячую примочку...
   Потерявший работу "прижималы" Виталик поднял сумку Аполлона с пола, пошарил в ней рукой, затем раскрыл во всю ширь, внимательно всматриваясь внутрь. Снова засунул в сумку руку, сделал ей несколько резких рывков.
   - Да тут двойное дно, - пробасил он.
   Эдик с Аллочкой как по команде повернулись в его сторону. Утюг в руке Аллочки дёрнулся и воткнулся носиком в щеку Аполлона.
   - У-у-у, - взвыл тот.
   Запахло палёной шкурой.
   Аллочка вынула шнур из розетки и поставила утюг на стол.
   Виталик сделал рукой ещё один сильный рывок в сумке, засунул в неё другую руку и вынул... общую тетрадь.
   - Что это? - в неожиданно смягчившемся голосе Виталика сквозило искреннее недоумение.
   Он открыл тетрадь, посмотрел в неё, поворошил страницы.
   - Херня какая-то, - наконец констатировал он.
   - А ну-ка, дай-ка сюда, - Аллочка взяла у Виталика тетрадь, заглянула в неё.
   Эдик и Виталик выжидающе уставились на свою подельницу.
   - "...наши разгорячённые тела слились в единое целое. Она трепетала подо мной, издавая сладкий стон...", - прочитала Аллочка по-английски.
   Эдик подошёл к ней, заглянул через её плечо в тетрадь.
   - Похоже, по-английски... И что там написано, Алюся?
   Аллочка ещё некоторое время внимательно смотрела в тетрадь. На её лице вырисовалась злорадная улыбка.
   - Крутая порнуха, - сказала она, наконец, Эдику, и повернулась к Аполлону. - Порнушкой балуемся? Учеников развращаем на уроках, Аполлон Флегонтович?.. Да ты знаешь, козёл, что за эту писанину в зоне кукарекать будешь с утра до ночи?.. Вот сейчас сдам тебя с этой тетрадочкой кому надо...
   Аполлон скис. Собственно, он скис сразу, как только увидел в руках Виталика свой бестселлер. Но всё же у него ещё теплилась какая-то неясная надежда. И вот теперь, вместе с последней фразой Аллочки, и ей пришёл конец. Как говорится, обложили со всех сторон.
   - Не надо, - отрешённо проронил он. - Деньги на вокзале... В камере хранения.
   Аллочка тут же повернулась к Виталику:
   - Виталик, сгоняй на вокзал... Номер ячейки, шифр... Быстро, извращенец, - взяла она за подбородок Аполлона.
  
   Аполлон с понурым видом по-прежнему сидел за столом, привязанный к стулу, и с отвращением смотрел, как, сидя напротив него, уписывает за обе щеки торт Эдик.
   В комнату вошла Аллочка.
   - Ну что? Это Виталик звонил? - промямлил с набитым ртом Эдик.
   - Да. Порядок, там бабок на целых шесть тачек, - улыбнулась Аллочка.
   Эдик благодушно посмотрел на Аполлона.
   - У, жмот, - прочавкал он. - Что, на порнухе тридцать штук заработал?
   Он повернулся к Аллочке.
   - Ну что, Алюся, это дело надо обмыть... Да и нашему гостю уже можно выпить.
   Аллочка села к столу. Эдик взял в руки шампанское. Громко хлопнула пробка, и из зелёного, в серебристой фольге, горлышка, вырвалась пенистая струя и оросила торт. Эдик сунул горлышко бутылки в один стакан, потом во второй. Они выпили шампанское, закусили тортом.
   Аллочка встала, подошла к Аполлону, взяла со стола стакан с маслом, поднесла его к губам несчастного.
   - Пей, король порнухи, - сказала она. - Проголодался, небось... Калорийней продукта не сыщешь... С витамином Е.
   Аполлон плотно сжал губы. По его подбородку потекли маслянистые струйки.
   Эдик подошёл к нему сзади, привычным движением запрокинул несчастному голову назад, сдавил челюсти пальцами, продавил их в рот, и широко его растянул.
   Аполлон, до глубины души оскорблённый подобной экзекуцией, задёргался и замычал, затарабанил ногами снизу по дубовой крышке стола так, что в своих сосудах заволновались и коньяк, и шампанское, и масло. Но всё было напрасно. Он был пригвождён к стулу, как навозный жук в коллекции какого-нибудь энтомолога. Даже у самого Аполлона почему-то возникла именно такая ассоциация - хотя ему было совсем не до ассоциаций: навозный жук, только не в коллекции, а перевёрнутый кверху лапами, и дёргающийся в безуспешной попытке, занять своё нормальное положение.
   Аллочка неспеша вливала самый калорийный продукт в широко раскрытый рот Аполлона, следя за тем, чтобы калории без всяких потерь исчезали в утробе её несостоявшегося любовника. При этом она нежно и даже как-то сочувственно смотрела на страдальца, таращившего полные ненависти глаза, и ласково приговаривала:
   - Ну что ты, миленький. Это же очень вкусно. И полезно...
   - Всё полезно, что в рот полезло, - осклабился Эдик.
   Аполлон как-то отстранённо слышал, как булькает у него в горле, чувствовал, как мягкая жидкость наполняет его желудок. И одновременно с этим весь его организм наполняла обида.
   - Калорий на целую неделю хватит... Ну вот и прекрасно. А ты, дурачок, не хотел, - проворковала Аллочка, когда стакан в её руке опустел.
   Аполлон обмяк, прекратив уже совсем бесполезное сопротивление. Он смирился со своей участью. Его вдруг охватила полнейшая апатия. Ему не было жалко ни денег, ни своего бестселлера, ни поруганных чести и достоинства. Хотелось только покоя и одиночества, чего-нибудь кладбищенского.
   После второго стакана масла Эдик отпустил его голову и, заняв своё место за столом, снова наполнил стаканы шампанским. Они с Аллочкой снова выпили, закусили тортом.
   Аполлон отрыгнул, сглотнул с мученической миной на лице.
   - Может, добавить? - спросила Аллочка Эдика, беря в руку бутылку с остатками масла.
   Эдик оценивающе посмотрел на Аполлона и сказал:
   - Хватит. Слишком жирно ему будет, - и, обращаясь к Аполлону, спросил: - Закусывать будешь?
   Он взял своей здоровенной ручищей кусок торта и, как бы предлагая, продемонстрировал его Аполлону.
   Этот наглый жест вдруг снова пробудил в Аполлоне волю, жажду сопротивления. Его душила уже ярость. Бессильная злоба, раскалённая, как пески Сахары, вытеснила арктический холод и обжигающе растеклась по внутренностям и членам.
   - Сам закусывай! - выпалил он, и добавил: - Смотри, не подавись!
   - Ну, зачем же так грубо? - беззлобно пожурил его Эдик.
   Он налил в свой стакан коньяка, выпил, и запихал в рот сразу весь "отказной" кусок торта. Прожевав, назидательно изрёк:
   - Спитый холодному не товарищ.
   Аллочка, сидя за столом, открыла тетрадь Аполлона и погрузилась в чтение. Было видно, что она слегка под хмельком, и что чтение Аполлонова бестселлера начинает её заводить.
   - Возбуждающе написано... Эдик, я тебя хочу!
   Она встала, подошла сзади к Эдику, обняла его, поцеловала прямо в жующие губы, косясь подёрнувшимися сладострастием глазами на Аполлона.
   - Возьми меня, Эдик, - уже вызывающе глядя на Аполлона, попросила она.
   Эдик встал, слегка покачиваясь.
   Аллочка расстегнула и сбросила халатик, оперлась локтями о стол прямо напротив Аполлона, отставив попку.
   Эдик расстегнул брюки, пристроился позади Аллочки.
   Аллочка начала размеренно качаться вперёд-назад в такт толчков стоящего позади неё Эдика. Она откровенно смотрела своими затуманенными глазами в глаза Аполлона и, приоткрыв рот, чувственно постанывала.
   Аполлон сглотнул слюну и закрыл глаза.
   - Смотри на меня, - услышал он как сквозь сон голос Аллочки, с придыханием вырывавшийся из её груди. - Неужели я тебя не возбуждаю? - стонала она по-английски. - Ты же хотел меня... О-о-о... "Наши разгорячённые страстью тела слились в единое целое..." О-о-о...
   К её сладострастному стону примешалось натужное покряхтывание Эдика, а вслед за ним - урчание в животе самого Аполлона.
   Аполлон вдруг отчётливо почувствовал, как в его кишечнике бурно перемещаются оперативно разжиженные массы, распирая его изнутри. Там бурлил и клокотал, приближаясь к выходу суточный пищевой рацион.
   Аполлон напрягся, покраснел от натуги, открыл глаза. В них был испуг, даже паника.
   Аллочка, продолжая покачиваться в такт толчков Эдика, протянула одну руку к лицу Аполлона, погладила пальцами по здоровой щеке.
   - Как мой мальчик... возбудился, - простонала она по-английски. - О-о-о... Да-а-а... Смотри... на... меня... О-о-о...
   Она смотрела посоловевшими глазами прямо в глаза Аполлону и всё громче стонала.
   Аполлон вдруг, не в силах уже сдерживаться, издал громкий протяжный крик, стуча ногами снизу по крышке стола:
   - А-а-а...
   Аллочка, словно ожидая этой команды, зашлась в конвульсиях и тоже закричала, закатив глаза:
   - О-о-о...
   - Развяжите меня скорей! Я в туалет хочу! - испуганно завопил Аполлон.
   Уже обмякшая и опавшая грудью на стол Аллочка подхватилась. В её внезапно протрезвевших и от алкоголя, и от вожделения глазах тоже мелькнул испуг.
   Эдик оперативно натягивал штаны, с трудом запихивая в них всё ещё торчащий колом член.
   - Созрел. Готов, - пыхтел он.
   - Быстрей его выкидывай, а то ещё тут нагадит, - озабоченно говорила Аллочка Эдику, в полном неглиже сматывая с конвульсивно сжимающегося бёдра Аполлона верёвку.
   Аполлон со связанными сзади руками вскочил и, напряжённо сжимая ягодицы, засеменил к двери в сопровождении своих мучителей.
   - Развяжите мне руки, - сдавленно сипел он, опрокинув по пути стул.
   - Щас! Размечтался, - Эдик схватил его запястья и ещё туже затянул узел.
   Выскочив в прихожую, Аполлон направился, было, в сторону туалета.
   - Ку-у-уда? - Эдик бесцеремонно схватил его сзади за плечи и пинками грубо подтолкнул к входной двери, которую уже успела открыть Аллочка.
   Аполлон в последнем безнадёжном порыве упёрся плечом в дверной косяк.
   - Не имеете права!.. Вы будете отвечать перед законом!.. Это насилие над личностью!.. Я заявлю в полицию! - цедил он сквозь зубы, с трудом сдерживая извержение, и совсем не соображая, что он такое несёт по команде переставших соображать от перенапряжения в кишечнике мозгов.
   - Как же, обязательно ответим, - благодушно подтвердил Эдик. - А вот где ж это ты, такой честный труженик... учитель... столько деньжат наскрёб, а?
   Он схватил несчастного за шкирку, дал ему последний грубый пинок под зад и вышвырнул за дверь с последним напутствием:
   - А теперь беги жалуйся... Хоть в КГБ.
   Дверь за Аполлоном тут же захлопнулась. В запале он ещё некоторое время, сжимая бёдра, тыкался плечами в дверь с номером 11.
   - Пустите... Развяжите... - уже чуть ли не хныкал он.
   Глядя со стороны, можно было подумать, что человек посреди ночи вышел на лестничную площадку, чтобы сделать утреннюю гимнастику. Он с подвыванием стукал головой в дверь, напрягал и расслаблял ягодицы, приседал, согнувшись в три погибели, снова вставал и тыкался в дверь, затем, предельно сгруппировавшись, снова садился на корточки. Связанные сзади руки тоже находились в постоянном движении, но шёлковый шнурок, затянутый напоследок Эдиком, не поддавался.
   - Чего шумишь, придурок, - послышался из-за двери глухой голос Эдика. - Людей разбудишь...
   Похоже было, что это предупреждение дошло, наконец, до сознания Аполлона. Он затих, глубоко присел, затем резко вскочил и опрометью помчался вниз по ступенькам.
   Он даже не заметил, как у самого выхода на кого-то налетел, сделав полный оборот вокруг вертикальной оси. Не успел он выскочить из подъезда, как почувствовал, что напор в его внутренностях ниже пояса подобен какому-нибудь везувиевскому в последний день Помпеи.
   Оказавшись на улице, тёмной и, к счастью, безлюдной, он задержался, выбирая подходящее направление. Все его члены конвульсивно сжимались, пытаясь предотвратить приближающееся извержение. Он понял, что уже не успеет никуда добежать, и попытался нечеловеческим усилием связанными сзади руками зацепить и сдёрнуть штаны, но крепкий, натуральной яловичины, выделанной где-то в Мексике, ремень надёжно держал их на поясе. Аполлон сделал последние, похожие на предсмертные, движения, суча ногами и извиваясь всем телом, замер, напрягши до каменного состояния ягодицы. Но понос сродни оргазму - уж коли припрёт, ничем не остановишь... На лице Аполлона вырисовалась крайняя натуга, изо рта вырвался протяжный стон. Извержение произошло мощно, со свистом. Горячая и липкая лава заполнила сначала трусы, обволакивая всё, что находилось в окрестностях жерла, а затем потекла широко и раздольно по ногам в туфли, притягивая к себе брючины...
  
   Пока несчастный суперагент получает облегчение, вернёмся-ка мы на несколько минут на третий этаж, на площадку перед квартирой N11.
   Дело в том, что, пока Аполлон делал свою полночную утреннюю гимнастику (прямо как две звезды...) на этой площадке, за ним с превеликим любопытством, и не менее великим удивлением, наблюдали. И наблюдателем этим был... сосед по гостиничному номеру Аполлона Валик, спрятавшийся на площадке между третьим и четвёртым этажами.
   Читатель, наверное, уже догадался, что Валик этот на самом деле был агентом КГБ. Но, всё по порядку.
   Как мы уже знаем, настырный учитель истории Пыров Егор Константинович никак не желал, да и совесть не позволяла, бросить на полпути благородное дело по увековечиванию памяти о героическом земляке Аполлоне Иванове вместе с его подвигами, превосходящими по своей значимости титаническую работу Геракла по очистке конюшен царя Авгия. Последний раз с Егором Константиновичем мы встречались в кабинете начальника Закидонского РОВД, куда он заявился после безуспешных поисков следов героя с помощью своих юных следопытов. Милиционеры, также не сумевшие откопать во всех своих документах никаких следов ни героя, ни его родителей, решили обратиться за помощью к профессиональным следопытам - работникам КГБ. Там поначалу отбрыкивались, мотивируя свою строптивость и без того напряжённым графиком работы, но постепенно прониклись-таки важностью подвигов для будущих поколений, и включились в дело. Нетрудно догадаться, что через несколько дней выяснилось, что никакой Аполлон Флегонтович Иванов в Закидонске не проживал даже со времён царя Гороха. Дружески посоветовав всем, замешанным в этом деле, помалкивать, следопыты-профессионалы сами взялись разгадывать загадку не существовавшего в официальных бумагах человека, который, тем не менее, с успехом совершал вполне реальные подвиги. В результате их разысканий вскоре стало доподлинно известно, что этот самый герой - как бы лишний человек на всей территории Советского Союза, ну, вроде как с неба свалился.
   Профессионалы некоторое время ломали свои головы над неразрешимой загадкой: если это вражеский агент - а что он именно им и был, сомнений уже не было никаких, - то почему он, вместо того, чтобы всячески вредить, наоборот, словно мифический Геракл с достойной восхищения настырностью занимается совершением подвигов? Дело принимало интересный оборот - от такого загадочного шпиона можно было ожидать чего угодно. И, что любопытно, не было обнаружено никаких подозрительных контактов. Было ясно лишь одно: этот лже-Иванов - очень важная птица, работающая на высоком профессиональном уровне. Тем не менее, те птицы, которые его сюда заслали, и на которых он рано или поздно должен выйти, ещё более важные профессионалы.
   В вышестоящих инстанциях долго соображали, что же предпринять. Наконец пришли к решению установить за так называемым Аполлоном Ивановым - для выявления всех его связей - неусыпное наблюдение со всеми мерами предосторожности, дабы не вызвать у того никаких подозрений. Рассматривался также вопрос о "подсадке" к наблюдаемому "друга" или "подруги". Наблюдение решено было установить немедленно.
   Таким образом, в то самое время, когда Аполлон собирался в свою командировку, из которой намеревался "рвануть когти", в городе Горьком его уже ждал агент КГБ по кличке Прилипала, он же уже известный нам Валик. Этот самый Прилипала был первой ласточкой в начинавшейся сверхсекретной операции КГБ под кодовым названием "Герой".
  
   Ну вот, а теперь вернёмся к этой "ласточке", затаившейся между третьим и четвёртым этажами, и с отвисшей челюстью наблюдавшей за упражнениями Аполлона у двери квартиры N11.
   Как только Аполлон закончил свою "зарядку" и стартовал вниз, Прилипала осторожно спустился на площадку квартиры N11, проводил взглядом грохочущего по лестнице где-то далеко внизу "героя", на цыпочках подкрался к таинственной двери, приложил к ней ухо, и замер, до предела напрягая слух.
   Однако долго слушать ему не пришлось. Он вздрогнул, почувствовав, как кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он обнаружил на своём плече огромную волосатую пятерню. Пятерня эта принадлежала, как вы уже догадались, возвратившемуся с вокзала с основной, приготовленной к бегству, сумкой Аполлона, Виталику. Виталик приветливо улыбался Прилипале, демонстрируя великолепные фиксы. Он спокойно поставил сумку на пол, одной рукой взял Прилипалу за шиворот, чуть ли не приподняв, а второй нажал кнопку звонка.
   - В гости пожаловали? - приветливо спросил он Прилипалу. - Милости просим.
   Из-за двери послышался голос Аллочки:
   - Какого хрена? Ещё не обосрался? Люди кругом спят...
   - Алюся, он меня на лестнице чуть с ног не сбил, - хмыкнул Виталик. - Это я, открывай... Принимайте нового гостя... У нас там ещё где-то бутылка была...
   Прилипала задёргался в руке Виталика так, что было похоже, что и бутылки не понадобится...
  
   Аполлон тёмными закоулками пробирался сам не зная куда. После получасовых блужданий он, наконец, очутился на набережной. Выбрав место поукромней и потемней, отыскал в каменном парапете выщербленный столб, перетёр об острый угол шнурок. Размял затёкшие руки. Брезгливо поморщившись, оттянул прилипшие к ногам брючины. Спустился по ступенькам к воде. Упираясь носками в пятки, сбросил пожелтевшие туфли, столкнул их ногами в воду. Расстегнул ремень, снял брюки, с отвращением посмотрел на свои ноги в жёлтых потёках, на пожелтевшие носки.
   Рубашка от пояса и ниже тоже была заляпана жёлтыми вонючими пятнами. Аполлон снял её и бросил в воду. Отправил туда же и носки, которые снимал кончиками пальцев, скривив брезгливую рожу. Ногой пнул в воду брюки. В их кармане звякнули монетки. Аполлон присел, дотянулся пальцами до брюк, вытащил их из воды, засунул руку в карман, и достал оттуда с полдюжины медяков и несколько смятых "трёшек" и рублёвок. Положил деньги на бетон и продолжил сеанс стриптиза. Обосранные трусы тоже полетели в воду.
   Там, где Ока впадает в Волгу, и непонятно, чьи же воды ласково лижут гранит набережной, сидел на каменном выступе сверхсекретный агент ЦРУ Аполлон Иванов и плакал. Да, дорогой читатель, абсолютно голый суперагент сидел в облаке невообразимой вони на бережку и горько плакал. Плакал от обиды - он чувствовал себя и последним навозным жуком, и уже примерял к себе обидное прозвище своего бывшего шефа, и не понимал, ну за что же с ним так обошлись. Ну взяли бы деньги, но зачем же было ещё доводить до такого состояния? Он никак не мог понять, что Аллочка со своим "братом" и приятелем обошлись с ним так вовсе не ради злой шутки, а чтобы обеспечить себе спокойный отход - жертва, если и заявит в милицию, то ой как не скоро.
   Обида душила Аполлона, первого парня на деревне, неотразимого сердцееда, кавалера медали "За спасение утопающих".
   Он сидел, плакал, размазывая по щекам слёзы, и не знал, что в своём безутешном горе он не одинок - в сотне метрах от него, ниже по течению, на набережную выходил, затравленно озираясь по сторонам, его сосед по гостиничному номеру Валик, он же - сверхсекретный агент КГБ Прилипала, такой же обосранный с ног до головы.
   Взгляд Аполлона упал на лежавший у воды большой камень. Некоторое время несчастный смотрел на него с отрешённым видом, затем встал, подошёл к нему, приподнял, снова опустил. Поднялся к парапету, подобрал перетёртый шнурок...
   ... Аполлон последний раз судорожно глубоко вздохнул, окинул взглядом исчезающую в темноте реку, и медленно вошёл в воду.
  
  
   Глава 44
   Униженные и оскорблённые
  
   А теперь представим себе обычный городской двор со всеми его неизменными атрибутами: площадками для сушки белья, для выбивания ковров, песочницами, всякими там качелями-каруселями... С трёх сторон его обступают многоэтажки, а по четвёртой стороне тянется высокий бетонный забор с вертикальными щелями в нём. Сквозь эти щели видно, что за забором расположились стандартные металлические гаражи.
   Если перевалить через забор, то можно увидеть, что гаражи эти тянутся вдоль забора двумя длинными рядами, между которыми - проезд для приписанных к этим гаражам малолитражек. За гаражами - какая-то второстепенная улица, на другой стороне проезжей части которой, тем не менее, расположилось несколько магазинов, над одним из которых даже из проезда между гаражей видна вывеска "Спорттовары".
   Солнце уже давно встало, и начинался обычный рабочий день. Уже опустели те гаражи, владельцы которых обычно отправлялись на работу на машинах, и всякое движение на этой гаражной улице прекратилось...
   Из-под картонок от упаковок крупногабаритного товара, сваленных в метровом пространстве между двух гаражей в том ряду, что тянется в каких-то метре-полутора от забора, высунулось заспанное, помятое лицо Прилипалы. Зябко поёживаясь, Прилипала вылез по пояс из-под своего "одеяла". С тупым выражением лица посмотрел в сторону забора, затем - в сторону проезда между гаражами, и, откинув в сторону картонку, встал во весь свой невзрачный рост. Он был совершенно голенький, в чём мать родила.
   Прикрывшись ниже пояса небольшим куском картона, Прилипала выглянул из своего убежища, повертел головой в разные стороны, и, выскочив в проезд, стал передвигаться короткими перебежками от одного гаража к другому. Добравшись до конца "гаражной" улицы, он снова осмотрелся, выглядывая из-за последнего гаража. Заметив у глухой торцевой стены ближайшего дома одинокую телефонную будку, он ещё раз огляделся, и стремительно стартовал в направлении её, отражая белоснежной задницей солнечные лучи.
   Заскочив в будку, Прилипала снял трубку и набрал на диске "02". Пару десятков секунд, в течение которых в трубке слышались гудки, показались Прилипале вечностью.
   - Дежурный... - послышалось, наконец, в трубке.
   - Это милиция? - уточнил Прилипала.
   - Да, слушаю.
   - Это я... Позвоните в КГБ, скажите полковнику Калиткину, что я... - озираясь по сторонам, затараторил Прилипала.
   - Кто это - я?
   - Агент Прилипала... Я тут совсем голый... Мне нужна одежда...
   - Вас что, ограбили?
   - Да... То есть, нет... В общем, в связи с обстоятельствами у меня пришла в негодность вся одежда... Но я сотрудник КГБ... Вы должны мне помочь...
   - А подтверждающие это документы у вас есть?
   - Были, - сник Прилипала.
   - Ах были... И вы, агент Прилипала, совсем голый?
   - Совсем...
   В трубке раздались какие-то неясные голоса, хихиканье. Затем прежний голос спросил:
   - Куда наряд высылать? - и, не дожидаясь ответа, добавил: - Мы тебя отвезём прямо в ЦРУ. Там тебя обогреют, приоденут...
   Прилипала повесил трубку, испуганно провожая взглядом сквозь стекло будки прошедшего мимо мужика. Затем снова снял трубку и набрал "01".
   На этот раз трубка ответила быстрее, и сразу перешла к делу:
   - Что, пожар?
  
   А тем временем в сжатом пространстве между одним из гаражей, приютивших Прилипалу, и забором зашевелилась ещё одна картонная постель. На этот раз из-под картонного "одеяла" высунулось помятое и осунувшееся лицо Аполлона. Выбравшись из-под картонок, не менее голый, чем Прилипала, Аполлон осмотрелся по сторонам, затем заглянул под картонки, пошарил там рукой, достал несколько мелких купюр и мелочь, зажал их в кулаке и выглянул как раз в тот самый просвет между гаражами, в котором лежала "постель" Прилипалы. Прикрыв пах небольшим куском картона, шагнул в этот "переулок". Минуя ложе Прилипалы, зацепился ногой за одну из картонок и спикировал на четвереньки. Медяки и "серебро" рассыпались по картонкам.
   Собрав мелочь, Аполлон осторожно выглянул в проезд, задержал взгляд на вывеске "Спорттовары", наполовину выглядывавшей над соседним рядом гаражей. Ещё раз взглянув в проезд, отскочил назад и затаился.
   Через минуту в поле зрения Аполлона появился мальчик лет десяти, торопливо шедший по проезду.
   - Эй, мальчик! - тихо окликнул его Аполлон.
   Мальчик оглянулся. Увидев голого Аполлона, прижимающего одной рукой картонку к бёдрам, и протягивающего вторую руку, на раскрытой ладони которой лежали смятые купюры и мелочь, он побледнел.
   - Мальчик, вот деньги...
   Мальчик испуганно попятился, затем развернулся и задал стрекача.
   Аполлон удручённо опустил руки.
  
   А Прилипала в это время набрал на диске "04".
   - Дежурный "Горгаза" слушает...
  
   Аполлон в напряжённом ожидании прижимался за углом гаража к его ржавой стенке. К месту его дислокации приближался ещё один мальчик, судя по всему, очень умный, так как на носу у него были очки, а под мышкой - книжка.
   Когда очкарик поравнялся с засадой, совершенно голый - уже без всяких фиговых картонных листков - Аполлон выскочил из-за гаража, схватил книгочея, зажал ему рукой рот и затащил в "спальню" Прилипалы...
  
   Прилипала же в этот самый момент начинал свою телефонную задушевную беседу со службой "03".
  
   ...Деньги из руки Аполлона перекочевали в ладошку очкарика.
   - На тренировочные брюки и футболку должно хватить, - наставлял дрожащего как осиновый лист пацанёнка Аполлон, показывая на вывеску "Спорттовары". - 48-й... нет, лучше 50-й размер... Может, на тапочки какие-нибудь останется... 42-й размер... Смотри, не перепутай: брюки с футболкой - 50-й, тапочки - 42-й. Сдачу оставишь себе, на мороженое...
   Мальчик согласно кивал головой, поправляя пальцем сползающие с носа, запотевшие от страха их хозяина, очки.
  
   - ...Нет, был понос, но уже прошёл, - объяснял в трубку Прилипала.
   - Тогда какого хрена звоните?! - раздражённо прокричала трубка. - У нас, можно сказать, очередь в морг, а вы со своим поносом...
   - Я не с поносом... Он уже прошёл... Я обнажённый... Совсем... Мне бы одежду...
   - Ладно, уговорили. Вышлю вам модельеров со смирительной рубашкой от кутюр. Адрес?
   Прилипала испуганно повесил трубку.
   Мимо будки прошла девушка, и, взглянув на Прилипалу, ускорила шаг.
  
   Аполлон с удовлетворённым видом устроился под своими картонками позади гаража, вытянулся во весь рост, впервые расслабившись после жуткой ночи.
  
   Прилипала, озираясь по сторонам, приблизился к "своему" гаражу, свернул за него, с подавленным видом залез под свои картонки. Вдруг его лицо озарилось радостным удивлением. Из-под одной из картонок наполовину выглядывала двухкопеечная монета. Прилипала дрожащей рукой, осторожно, словно бриллиант, поднял "двушку". Со светящимся от счастья лицом, прикрыв пах картонкой, забыв о предосторожности, он вышел из-за гаража.
   В этот момент к гаражу как раз подходил очкарик со своей книжкой, и с бумажным свёртком с россыпью надписей по нему "Спорттовары". Увидев выросшего как из-под земли сияющего голого Прилипалу, Аполлонов посыльный замер на месте и оторопело смотрел на результат чудесного превращения одного голого мужчины в другого.
   Прилипала приветливо улыбнулся мальчику, и, повернувшись к нему голой задницей, заспешил в сторону телефонной будки. А мальчик, выйдя, наконец, из оцепенения, бросился в другую сторону.
   Задремавший от ощущения лёгкого облегчения в своей участи Аполлон открыл глаза, торопливо вскочил и с обеспокоенным видом свернул в "логово" Прилипалы. Снова зацепился за картонки, упал, встал, в сердцах пнул Прилипалово "одеяло". Выглянул из-за гаражей, с тоской посмотрел на вывеску "Спорттовары". "Все мои денежки пошли на мороженое", - Аполлон тяжко вздохнул.
   Он развернулся, сделал шаг, остановился, посмотрел в некотором раздумье на "постель" Прилипалы, повернул назад, и обогнул гараж с другой стороны. С подавленным видом устроился он под своими картонками, с тоской посмотрел на виднеющийся в щели забора двор, судорожно вздохнул, закрыл глаза.
  
   Прилипала воротился в своё убежище с довольным, если не счастливым, видом, тоже залез под свои картонки, в блаженстве вытянул ноги.
  
   Трудно сказать, сколько прошло времени, но можно с уверенностью сказать, что Аполлон вышел из насыщенного кошмарными видениями забытья, лишь потревоженный негромкими голосами, раздававшимися откуда-то из-за гаража. Он открыл глаза, тревожно прислушался.
   - Что так долго? - послышалось из-за гаража. - Ты Калиткину ничего не говорил?
   Голос показался Аполлону знакомым. Он привстал под картонками, подполз к углу гаража, осторожно высунулся.
   На злополучных картонках, о которые он всё время спотыкался, стоял... его сосед по гостиничному номеру Валик и застёгивал брюки. Рядом с Валиком стоял какой-то атлетичного вида парень.
   - Как ты просил, - сказал парень Валику. - Долго... Запрятался, хрен найдёшь... Как ты позвонил, так я сразу поехал покупать тебе прикид, потом... - незнакомец вдруг брезгливо поморщился. - Фу-у-у... Что это от тебя гавном несёт?
   Совершенно сбитый с толку Аполлон, с недоумённым, если с не совсем ошарашенным, видом попятился назад, продолжая прислушиваться к разговору.
   Прилипала осмотрел своё лицо в небольшое зеркальце, недовольно скривился.
   - Это не от меня, - сказал он. - Тут за гаражами насрано кругом... Слушай, Юра, мне надо в гостиницу - помыться, побриться... Жрать хочу...
   - Да ты что? - в голосе Юры слышался испуг. - Тебя Калиткин самого с гавном сожрёт!.. Немытого и небритого.
   - А вот это у него хренушки получится, - пробурчал себе под нос Прилипала, - во мне его совсем не осталось...
   - Он тебя, наверно, уже с самим Андроповым с самого утра разыскивает, - продолжал Юра. - Сказал, чтоб срочно был у него, иначе тебе пиздец...
   - Да у меня новостей особых нету... Этот грёбаный Аполлон ни с кем ни в какие контакты не вступал... План не меняли, всё по-прежнему?
   Сжавшийся в комок Аполлон слушал свой приговор с обречённым видом.
   - Да, - Юра опять брезгливо поморщился и отступил на шаг от Прилипалы. - Калиткин сказал, не трогать этого закидонско-синельского героя ни под каким предлогом. Наоборот, сказал, охранять и беречь, как зеницу ока. За ним пока ничего нету. Он так и сказал: это паршивая овца, а клока шерсти нам с ней не надо. Рано или поздно она выведет нас на мамонта, вот тогда шерсти на всех хватит...
   Прилипала застегнул рубашку, сел, стал натягивать носки.
   - А если этот грёбаный Флегонтович вообще никогда не выйдет на связь с резидентом? - спросил он. - Мне эта слежка...
   Прилипала обнюхался, брезгливо поморщился.
   - Наше дело маленькое... Калиткин сказал, будем ждать хоть до усрачки...
   - Уже... - болезненно скривился Прилипала.
   - Что?
   - Ничего... Что он ещё сказал?
   - Сказал, что отвечаем за него головой... А ждать его контактов будем хоть до скончания века... Хоть сто лет, хоть двести.
   - Ну да, - протянул Прилипала, зашнуровывая туфли, - пока или ишак не сдохнет, или хозяин...
   - Чего?
   - Ничего, - Прилипала встал, разгладил брюки.
   - А где он сейчас, этот герой?
   - Да должен быть где-то рядом... Далеко не уйдёт... Его машина на стоянке у гостиницы... Нужно взять под наблюдение все подступы к ней... Да, и предупредить ментов, чтоб его не трогали - он щас если не голый, то в какой-нибудь набедренной повязке... Ладно, поехали. Полковник КГБ Калиткин ждёт своих орлов.
   Они вышли из-за гаражей.
   Аполлон с подавленным видом отрешённо смотрел сквозь решётку забора во двор. Его взгляд остановился на бельевой верёвке, натянутой на площадке для сушки белья. "Вот и всё, - тоскливо подумал он. - Меня пасут, как паршивую овцу... Остаётся только повеситься...".
   Аполлон тупо смотрел, как к площадке для сушки белья подошла очень крупная женщина с тазом, и начала развешивать бельё. Она достала из таза и повесила полотенце, за ним - колготки, затем - занавески, женскую блузку, спортивные брюки...
   Аполлон подполз к самому забору и чуть ли не высунул нос в решётку. Постепенно лицо его начало просветляться.
   "Постой-постой... Как он сказал? Не трогать меня, пока я не выйду на связь с резидентом... С каким таким резидентом? Не знаю я никаких резидентов... А раз не знаю, значит, и на связь никогда не выйду..."
   Аполлон откинул в сторону картонки, привстал на четвереньках, пожирая глазами женщину, развешивавшую бельё.
   Та повесила последний носок и, прихватив пустой таз, направилась к одному из домов.
   Аполлон огляделся по сторонам. На его лице было уже ликование.
   - Значит, они меня не тронут хоть сто лет, хоть двести... Раз этот полковник Калиткин сказал... Наоборот, будут меня охранять, чтоб, не дай бог, волосинки с моей головы не упало, - Аполлон ухмыльнулся. - Да я, может, и не доживу до двухсот лет-то...
   Он встал, ещё раз огляделся по сторонам, поднял руки, уцепился за забор, подтянулся.
  
   - Мама, смотри, дядя совсем голый бегает, - радостно сказала маленькая девочка, вышедшая со своей мамой из-за угла одного из домов, указывая ручонкой на мчащегося во весь опор от забора к площадке для сушки белья Аполлона. - И не боится простудиться.
   - Потому что он по утрам ест манную кашу.
  
  
   Глава 45
   Судьба
  
   Не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих, Аполлон, в прекрасном настроении, шёл по одной из улиц, и насвистывал весёлый мотивчик. А встречным было от чего раскрывать рты. Прикиду Аполлона могли бы позавидывать самые отъявленные хиппи, поскольку вышагивал наш герой в спортивных брюках явно с чужого плеча, вернее, с чужой задницы, закатанных по колено; в висящей как на пугале огромной женской блузе и в ярких, прямо-таки флюоресцирующих, салатного цвета, носках. Просто в носках, без всякой обуви. Зато носки подогнаны точно по ноге! Если к этому добавить свежий, довольно внушительный ожог на щеке и лёгкий налёт туалетного (не путать с туалетом, к которому относятся туалетная вода, туалетное мыло и прочая! - Есть ещё и туалеты с унитазом, а то и вообще с прорубленной в полу дырой) запаха, то не обратить внимание на такого "субчика" было просто невозможно, даже обладая невозмутимостью пирамид египетского матерщинника.
   Но Аполлону было глубоко наплевать с самой высокой колокольни на все эти ухмылочки и верчение пальцами у виска. Наоборот, он всем приветливо улыбался, а особо удивлённым даже говорил "здравствуйте". Милиционеры, завидев его, поспешно отворачивались и старались удалиться подальше. "Правильно ребята, зелёную улицу мне - я иду на встречу с резидентом", - тешился Аполлон, глядя на эти манёвры стражей порядка.
  
   Его "ГАЗ-53" стоял там, где он его оставил. Ключи тоже висели на месте - на кронштейне зеркала заднего вида.
  
   Полковник КГБ Калиткин сидел за столом в своём кабинете и давал ЦРУ (ценные рабочие указания) стоявшим у стола навытяжку Прилипале и Юре.
   - ...Продолжаем операцию "Герой". Сейчас объект на автомашине "ГАЗ-53" движется к окраине города. Ты, агент Клейстер, - Калиткин посмотрел на Юру, - примешь его там у Суперцемента и поведёшь до Синели.
   Калиткин встал, вышел из-за стола, подошёл к своим сотрудникам.
   - В Синели передашь его агенту БФ-6, он уже там,- сказал он Юре-Клейстеру.
   Калиткин повернулся к Прилипале, принюхался, брезгливо поморщился, отступил на два шага.
   - Тебя кто воспитывал, агент Прилипала? - спросил он с металлом в голосе.
   На лице Прилипалы испуг смешался с недоумением.
   - Мама... Папа... - пробормотал он.
   - А мама с папой тебе не говорили, что пердеть в присутственных местах, тем более, в кабинете начальства, нехорошо?
   - Я не пукал, - выдавил, покраснев, чистую правду Прилипала.
   - А кто ж тогда, по-твоему? Я? Воняет-то от тебя...
   Бедный Прилипала покраснел ещё сильнее, а полковник Калиткин подошёл к окну и распахнул его.
  
   Аполлон ехал с ветерком по трассе, углубившейся в лес. Он уже успел пару раз искупаться в небольших речушках, пересекавших трассу, используя вместо мыла и мочалки какие-то пахучие травы, и запах его собственного жидкого стула уже почти совсем выветрился. Почти, потому что какие-то его остатки затерялись всё же где-то в складках и швах одежды, надетой изначально на не совсем стерильное тело. Его уже больше беспокоила другая проблема: пустой кишечник требовал наполнения. "И холодильник пустой, - по инерции заглянул Аполлон в будущее, - и денег - ни копейки... Придётся попросить у Никиты Николаевича аванс...".
   Сквозь поредевшие деревья впереди показался поворот с трассы вправо. Проезжая мимо указателя, Аполлон машинально скользнул по нему рассеянным взглядом... "Что-то знакомое...". Он вдруг вышел из задумчивого оцепенения. Нога в уже успевшем продраться на подошве носке надавила на тормоз. "Да это ж то самое Юрасино, в которое меня зовёт Пуритин... Сколько там до него? Кажется, четыре км... Интересно...".
   Грузовик остановился, не доехав немного до поворота. Аполлон посмотрел в боковое окно. Было видно, как дорога с гравийным покрытием, обрамлённая деревьями и шедшая по насыпи, в сотне метрах от развилки упирается в мост. "Может, завернуть, посмотреть... Нет, уже поздно... А жрать-то как охота...". Аполлон сглотнул слюну.
   Слева его грузовик обогнул автобус "ЛАЗ" и остановился за поворотом у автобусной остановки с навесом.
   Аполлон включил скорость.
   Автобус впереди медленно вырулил на трассу. Из-за него показалась девушка с сумкой, направлявшаяся к развилке.
   Проезжая мимо развилки, Аполлон бросил беглый взгляд в правое окошко. Задумчивую рассеянность на его лице вдруг сменило недоумение, смешанное с недоверием.
   Его грузовик тем временем набирал скорость. Аполлон вдруг резко надавил на тормоз, чуть не уткнувшись при этом в лобовое стекло носом. Пропустив несколько встречных машин, он развернул свой "Газон", а затем свернул на юрасинскую дорогу.
   Девушка с сумкой шла впереди по обочине дороги. Услышав позади шум мотора, она приостановилась и, повернувшись, подняла руку. Аполлон уже не сомневался: это была... Катя Тенькова. На её лице вдруг вырисовалось удивление, которое тут же сменила растерянность. А ещё через мгновение к растерянности примешалось что-то похожее на панику.
   Катя резко повернулась и ускорила шаг.
   Грузовик опередил её, у самого моста съехал на обочину и остановился.
   Аполлон, совсем позабыв о своём шутовском наряде, вылез из кабины.
   Катя неуверенной походкой приближалась к нему, замедляя шаги. На её лице была крайняя растерянность. Казалось, девушка не знала куда деться. Она походила на попавшего в западню затравленного зверька, ищущего и не находящего путей спасения. Не дойдя с десяток шагов до Аполлона, Катя остановилась.
   Аполлон сделал несколько шагов навстречу.
   - Здравствуй, Катя, - сказал он, приближаясь к ней.
   - Здравствуй, - растерянно проронила она.
   Когда он оказался возле неё, она вдруг обошла его, и быстро зашагала вдоль дороги.
   Он догнал её и схватил за руку.
   - Катя, подожди...
   - Пусти, - она попыталась вырвать руку из его пальцев. - Как будто бы ты ничего не знаешь...
   Её голос был каким-то чужим.
   - Катенька, милая, мне всё равно, что там случилось, и что говорят... Я люблю тебя!
   Аполлон даже не задумывался, что он говорил - слова сами слетали с его губ, он только чувствовал, что ещё никогда в жизни не говорил так искренне...
   Катя остановилась, холодно посмотрела на него.
   - Любишь... самую последнюю... шлюху? - сквозь напускную иронию в её голосе сквозила пронзительная горечь.
   - Люблю! - с жаром выпалил Аполлон. - Ты не шлюха! - в его голосе чувствовалась непоколебимость. - Ты самая лучшая девушка в мире! - ещё более убеждённо сказал он, глядя прямо ей в глаза, и вслед за этим тихо проронил: - Я сам виноват...
   Да, дорогой читатель, прожжённый сердцеед, поменявший как перчатки не один десяток женщин, считавший их только партнёршами в общении, пусть и на самом высшем уровне, не помышлявший ни о каких глубоких чувствах, никогда не чувствовавший за собой в отношениях с женщинами никакой вины, признавался в любви и признавал свою вину.
   Катя растерянно смотрела на него. В её взгляде были и недоверие, и удивление, и смятение...
   Она опустила глаза. Аполлон осторожно тронул рукой её волосы, провёл по ним, коснулся подушечками пальцев щеки.
   Катя, не поднимая лица, вдруг смешливо фыркнула.
   Аполлон опустил свой взгляд туда, куда смотрела она. Он увидел свои голени в грязных потёках, под нависающими над ними валиками пыльных брюк, а ещё ниже... На правой ноге передняя часть когда-то яркого, салатного цвета, носка, протёртого снизу о педаль, задралась поверх ступни, оголив грязные пальцы со сбитыми ногтями.
   Аполлон поднял лицо, лукаво посмотрел на Катю.
   Она тоже подняла голову. Они посмотрели друг другу в глаза, в которых запрыгали смешинки, и оба, как по команде, прыснули.
   Катя осторожно прикоснулась к его изуродованной щеке.
   - Бандитская пуля?
   - Угу, - покорно кивнул он. - Прошла в миллиметре от сердца.
   Она ещё раз окинула его взглядом с ног до головы.
   - Какой же ты оборванец, Аполлон Иванов...
   - Да... Некому за мной приглядеть... Катя, выходи за меня замуж, - сказал он, и, заключив её лицо в свои ладони, нежно поцеловал в задрожавшие губы.
  
   Новенький, с транзитным номером на лобовом стекле, "ГАЗ-53" стоял на насыпи у моста, а внизу, на берегу речки, под вербой сидели Катя и Аполлон. Катя материнским взглядом следила, как Аполлон со зверским аппетитом приканчивал её "тормозок" на несколько смен - колбасу с батоном, и запивал лимонадом прямо из горлышка бутылки.
   - Со вчерашнего вечера у меня во рту ничего не было... - бубнил Аполлон с набитым ртом. - Кроме подсолнечного масла...
   На дороге послышался стрёкот мотоцикла. Они повернули головы.
   По самой обочине дороги медленно ехал мотоциклист, вглядываясь в сидящую внизу парочку.
   Аполлон приветливо помахал мотоциклисту рукой. Тот дал газу и скрылся за мостом.
   Катя перевела взгляд с дороги на Аполлона.
   - Что-то я его в Юрасино не встречала, - сказала она. - Это твой знакомый?
   - Угу, - проглотил колбасу Аполлон. - Мой персональный телохранитель... Из КГБ.
   Катя шутливо-обиженно толкнула его в плечо.
   - Вечно ты шутишь, Аполлон!.. С тобой не соскучишься.
   - Конечно не соскучишься, - оторвался он от горлышка бутылки, и с нежностью посмотрел на неё. - Катюша, милая моя, какое счастье всё то несчастье, что случилось со мной этой ночью! Иначе я бы никогда больше не встретил тебя - моё счастье! Да, ты была права - ты моя судьба.
   Катя удивлённо посмотрела на него.
   - Разве я тебе это говорила?
   - Говорила... Почти каждый день...
   Аполлон встал, подхватил улыбающуюся Катю на руки, и скрылся с ней за прибрежными кустами.
  
  
   Глава 46
   Праздник любви
  
   Солнце уже скрылось за деревьями, но ещё играло весёлыми бликами в воде, и ярко освещало зелёную стену леса на противоположной стороне речки. Воздух вокруг был насыщен пряным запахом спелой травы, вечерней речной свежестью и ничем не передаваемым эфиром любви.
   - Катенька, милая, - шептал Аполлон, осыпая всё лицо Кати нежными поцелуями, - как же я по тебе истосковался... Если б ты только знала...
   Он осторожно коснулся губами её лба, прошёлся по тонким лучикам бровей, спустился на переносицу, ещё ниже, поймал её губы...
   Распущенные пшеничные волосы Кати рассыпались по траве; прикрытые веки, с густыми длинными ресницами, легонько подрагивали под лёгкими прикосновениями подушечек его пальцев.
   Они шаловливо играли губами сразу во все детские игры, то дразня друг друга лёгкими прикосновениями; то догоняя друг друга; то захватывая; то отпуская, чтобы тут же вновь поймать и захватить; то заключая в крепкие объятия... И, наконец, слились в долгом чувственном поцелуе, стараясь в этом единении проникнуть друг в друга как можно глубже. И теперь уже в глубине этого слияния затеяли новую чувственную игру, на этот раз языками. Не размыкая губ, они вылизывали друг друга внутри, то нежно-нежно, осторожно изучая каждый квадратный миллиметр; то в страстной горячей борьбе, в жарком сплетении, пытаясь вытолкнуть или, наоборот, втянуть горячую плоть как можно глубже. Иногда эта борьба становилась настолько захватывающей, что оказывались втянутыми в неё и их зубы. И тогда они слышали их лёгкое постукивание друг о друга, исходящее не извне, а откуда-то изнутри, из самых глубин. И эти звуки ещё больше их распаляли, подстёгивали их ощущения, и борьба разгоралась с новой силой.
   Наконец его губы скользнули по её подбородку, спустились на шею, затем на ключицы, ещё ниже...
   Её большие упругие груди слегка раскатились в стороны, маленькие соски набухли, словно почки, и призывно топорщились в окружении небольших шоколадных ареол. Аполлон легонько коснулся губами одного соска, затем другого, сжал его губами, оттянул, пока он не выскользнул, ещё более призывно торчащий. Обвёл вокруг него кончиком языка по часовой стрелке, затем против, и затрепетал по нему, едва касаясь. Снова обхватил его губами, продолжая нежно ласкать языком. Свёл руками груди вместе, так, что соприкоснулись оба соска, и заключил их сразу оба в объятия своих губ.
   С губ Кати срывалось сладкое постанывание. Её пальцы блуждали по спине Аполлона. От их прикосновений по его коже пробежали мурашки, которые наполнили всё его тело сладостной истомой. То же самое испытывала и Катя от прикосновений его губ и языка к своей груди.
   Губы Аполлона продолжили свой путь вниз, по животу, задержались на трогательной щёлочке пупка, опустились к шелковистым волоскам, захватили их... Он помотал головой, легонько оттягивая волнистую поросль на лобке, выпустил, нежно поцеловал в бедро у самого живота. И почувствовал, как она сделала движение, в попытке раздвинуть бёдра. Он отстранился, позволяя ей сделать это. И когда она широко раздвинула ноги и согнула их в коленях, приглашая его к дальнейшим действиям, доставлявшим ей величайшее наслаждение, он взял её за подколенные сгибы и поднял её бёдра к самой её груди. И его взору предстала восхитительная картина, первооснова всего человеческого рода.
   Катя приоткрыла глаза, и они встретились взглядами, полными нежности и любви. Она нежно, слегка лукаво улыбнулась.
   - Милый мой, - прошептала она, снова смежая веки.
   И эти искренние слова, вид этого восхитительно красивого, трогательного в своей беззащитности естества, заполнил его душу до самых краёв такой горячей нежностью, что он почувствовал, что если не даст ей выход, то или захлебнётся в ней, или сгорит...
   Он прикоснулся кончиками губ к нежной шелковистой коже вокруг розовой, слегка припухшей, прорези, с выступающими из неё коричневыми гребешками. Почувствовал, как рука Кати легла ему на затылок, зарываясь осторожным движением в волосы. И, повинуясь этим движениям, чувствуя, как они придают ему ощущение единения с самым дорогим для него на свете существом, как выражают ему своё безграничное доверие, он скользнул кончиком языка по нежной розовой плоти, из которой едва выступила прозрачная роса.
   Катя вздрогнула, слегка напрягшись, и снова её тело расслабилось, готовое принять новые волшебные прикосновения. Она почувствовала приятную горячую тяжесть внизу живота, которая постепенно разливалась по всему телу.
   Аполлон осторожно раздвинул пальцами края нежной плоти. Шоколадные гребешки раскрылись, и стало видно, как искусно потрудилась природа над созданием этого шедевра. Сочные, набухшие от желания лепестки плавно меняли цвет, от коричневого по краям до нежно-розового у основания, соединяясь вверху у розового бутончика клитора, а внизу завершаясь сходящими на нет розовыми складочками, смыкавшимися вокруг небольшого углубления. А чуть пониже, в выделявшейся более тёмным цветом расщелине ягодиц, притягивала внимание своей беззащитной трогательностью чуть припухшая розовая звёздочка, нежные складочки которой сходились в неясной точке внутри небольшого углубления.
   Аполлон провёл языком по кончикам гребешков, углубил его между ними, слившись губами с подрагивающей плотью, а носом коснулся клитора...
   Катя вздрогнула и подалась всем телом навстречу ему. Её рука на его голове вцепилась в вихор и усилила давление на затылок.
   Аполлон погрузил язык в горячее влажное лоно, пытаясь проникнуть в него как можно глубже, вращая при этом в разные стороны в попытке достать до самых сокровенных уголков, и делал сосательные движения губами. Он ощущал солоноватый вкус выделений, ни с чем не сравнимый запах женщины, самки, в самой её основе, и эти обонятельно-вкусовые ощущения наполняли всё его естество вожделением, переливались через край, заставляя подрагивать в такт движений бёдер Кати.
   А Катя делала чувственные движения тазом навстречу его страсти, вцепившись одной рукой в его волосы, а пальцами второй оттягивая основание клитора. Ей казалось, что он проникает в самую её глубину своим горячим трепетным языком, и не только в глубину млеющего от вожделения тела, но в самые глубины сознания. Она громко застонала, резко дёрнулась всем телом, и вдавила голову Аполлона себе между ног, конвульсивно задрожав. С её губ сорвался громкий крик. Такой знакомый ему, такой родной крик.
   Давление её руки на затылок ослабло, и он смог слегка отстраниться и приподнять голову, чтобы в полной мере насладиться видом любимой женщины, только что получившей наслаждение от единения с ним.
   Глаза Кати были по-прежнему закрыты, губы, наоборот, слегка приоткрыты в едва заметной счастливой улыбке. Никогда ещё он не видел её такой красивой. Казалось, она вся светилась изнутри, и зримо и почти осязаемо излучала то, что никто не в силах достоверно объяснить и описать - счастье.
   Он нежно поцеловал её пальцы, прикрывавшие опушение на лобке, и снова опустился к бёдрам. Он уже знал, что скоро ей снова понадобится его помощь. И когда её тонкие изящные пальчики вздрогнули и тронули основание клитора, он снова коснулся губами сначала их, а затем - припухшего нежного бутончика. Он втянул его в рот и стал в упоении сосать, лаская при этом кончиком языка. И вскоре новый крик Кати огласил окрестности, словно извещая, что этот солнечный свет, который ослепительно освещал верхушки деревьев, исходил от неё...
   Аполлон снова целовал её лицо, восхищаясь её неземной красотой, которая неведомо откуда опускалась на неё, преображая вокруг весь мир. Он крепко держал в своих объятиях эту красоту, и делал размеренные толчки в самой её глубине, горячей, влажной, нестерпимо сладкой... Он чувствовал, как её горячая плоть плотно сжимает его пульсирующую плоть, то погружающуюся на всю глубину, то почти полностью выходящую наружу.
   Катя сладко постанывала, наслаждаясь его проникновенным проникновением в себя. Ей казалось, что его горячий упругий член распирает её всю изнутри, словно само счастье. То погружаясь в неё, то выходя из неё, он словно бы порождал эти волны счастья, которые накатывали на неё, окатывали с головы до ног, захлёстывали, накрывали с головой, то перекрывая дыхание, то, наоборот, открывая второе... третье... сотое... И она снова издала свой крик счастья, который на этот раз слился с криком того, кто дарил ей эти волшебные ощущения.
   - Милый мой... Аполлон... Мой Аполлон... - прошептала она, когда смогла говорить.
   - Катя... Любимая моя...
   ...Последние солнечные лучи последний раз качнулись на верхушках самых высоких сосен на другом берегу речки, и лёгкие сумерки спустились на ложе из смятой одежды, на котором на коленях стояла Катя, раздвинув ноги, и опустившись грудью на большую женскую блузу Аполлона. Её губы сжимали лист подорожника, и дёргали его в такт толчков Аполлона, стоявшего на коленях позади неё. И когда она сначала замерла, а затем дёрнулась назад навстречу его последнему размашистому движению, вслед за которым он с протяжным стоном, смешавшимся со скрежетом зубов, забился в мелкой дрожи, с силой вдавившись ей в промежность, лист выскочил из её приоткрывшихся губ и защекотал ей щёки и веки. И с её губ снова сорвался победный крик...
   Она опустилась на живот, вытянув правую ногу и поджав почти к самой груди левую. Он пропустил между своих коленей её вытянутое на траве бедро и медленно стал опускаться на него, пока не почувствовал, как его мошонка коснулась нежной шелковистой кожи. Попка Кати дразнила его воображение своей идеальной округлостью. Он положил ладонь на её левую ягодицу, осторожно её погладил, и, погрузив большой палец в горячую расщелину, раздвинул её так, что его взору предстали и роскошная орхидея, и маленькая фиалка. Посунувшись тазом вперёд, и взяв свободной рукой своего уже успевшего опасть маленького дружка, он коснулся его головкой раскрывшихся лепестков орхидеи и стал их ею ласкать, постепенно опуская всё ниже. Когда же головка коснулась клитора, Аполлон стал теребить член быстрыми движениями руки так, что она затрепетала, едва касаясь этого прелестного звоночка счастья. И звоночек этот скоро прозвенел сладострастным криком его обладательницы.
   Аполлон слегка отстранился, приподняв уже снова начавший наливаться тяжестью член, и двумя пальцами утопил его головку в заветное углубление, которое с готовностью втянуло её в себя, плотно за ней сомкнувшись.
   Катя повернулась на бок и приподняла почти прижатую к груди левую ногу. Аполлон взял её рукой под подколенный сгиб, поднимая ещё выше. И когда голень Кати оказалась у его лица, он нежно поцеловал её, и заскользил по ней губами к щиколотке.
   Катя почувствовала, как член внутри её лона стал наливаться живительной силой, расти и твердеть. Она ощутила, как Аполлон обхватил своей рукой её бедро, словно бы натягивая её за него на своё естество. При этом он плотно сжал её своими бёдрами со стороны попы и живота.
   Губы Аполлона уже медленно скользили по щиколотке Кати, пока не вобрали в себя большой палец. Аполлон всосал в рот этот палец, млея от наслаждения. Он почувствовал, как на зубах скрипнул песок, но даже не придал значения этому неудобству - он ласкал любимую женщину, он видел, как ей хорошо!
   А Катя, действительно, просто потеряла себя в сладкой истоме. Она приоткрыла глаза, затуманенные сладострастием, посмотрела на своего любимого, вобравшего в рот и в упоении сосавшего и ласкавшего языком уже все пальчики её ноги, и громко и сладко застонала.
   - О мой любимый... Хороший мой... Ты бесподобен... - прошептала она, встретившись с ним глазами. - О господи, какое наслаждение!
   Его ответ, который был красноречивее всяких слов, она прочитала в его глазах - они светились нежностью.
   Она снова закрыла глаза, почувствовав, как его член запульсировал внутри неё. И, напрягая в ответном порыве мышцы влагалища, почувствовав сладкую чувственную игру внутри себя, она снова забилась в оргазме, испустив свой громкий крик...
   Некоторое время они пребывали в неподвижном состоянии, пока Катя не успокоилась окончательно. Тогда Аполлон вынул изо рта пальцы её ноги, и делая медленные толчки уже набравшим мощь членом, простонал:
   - Милая моя... Катюша... Тебе хорошо, моя маленькая?..
   - Да, мой хороший... - едва шевеля губами, ответила она.
   Он положил её левую ногу себе на плечо, и, ослабив хватку своих бёдер и раздвинув пошире ягодицы партнёрши, стал делать размеренные толчки. Он любовался, как Катя красиво принимала его ствол; как её раскрасневшаяся плоть слегка выворачивалась, когда он из неё выходил; сладкой музыкой в его сознании звучали стоны любимой девушки...
   ...Аполлон уже не кончал так быстро, наслаждаясь волшебным процессом слияния двух душ и тел, гармонией, созданной самой Природой. Его поражал и одновременно восхищал сексуальный аппетит Кати. Но его ещё больше восхищала её самоотдача при этом, её желание доставить как можно большее наслаждение ему. Сверлившая его поначалу мысль: как бы выдержать этот сексуальный марафон, отступила на задний план, вернее, совсем исчезла, уступив место только желанию доставить наивысшее наслаждение своей любимой...
   А Катя упивалась то предельно нежной, то грубой мужской силой, уверенным в себе самцом, чувствуя, как вдруг, после неземной нежности, неудержимый напор был именно тем, чего ей хотелось в данный момент больше всего. Всё её естество ликовало в этом уже родном единении, но в новом его проявлении.
   - Да... Да-а-а... Та-а-ак... Милый мо-о-ой... Хороший мо-о-ой... Аполло-о-он... Та-а-ак... Ещё... О-о-о... Как мне хорошо-о-о... Господи-и-и... Мамочка-а-а... - громким шёпотом кричала её душа, не помнящая себя от счастья.
   Они в который уже раз зашлись в одном трепетании, общем для двоих...
  
   В полусотне метрах за мостом, на обочине дороги стоял мотоцикл. Юра-Клейстер сидел рядом, подложив под задницу шлем, и чертя сухой веткой в пыли вертикальные палочки.
   Из-за моста раздался громкий сладострастный крик Кати, прокатившийся многоголосым эхом по верхушкам деревьев.
   Юра в сердцах швырнул ветку на середину дороги и раздражённо прорычал:
   - Тринадцатый раз уже... Сколько можно?!.. Совсем совесть потеряли!
  
   Катя и Аполлон лежали, обнявшись, под кустом черёмухи. Аполлон нежно поцеловал Катю в губы, и заскользил своими губами вниз по её телу...
   - Милый мой... Хороший мой, - проронила Катя, задержав это его продвижение. - Мой Аполлон...
   Он поднял голову, посмотрел ей в глаза. В них было счастье.
   - Любимый мой... Хватит... Всё... Не могу больше... Тебя одного не стоят все мужчины мира!
   Она замолкла в каком-то смятенном смущении. Нежно-нежно поцеловала его в губы.
   - Милый мой... Хороший мой... Прости меня!.. Я тебя люблю... Крепко-крепко...
   Она обняла его, и стала, торопясь, как будто боясь, что он исчезнет, прижимать его голову к своей груди, к лицу, страстно целовать, не разбирая, куда, приговаривая:
   - Я никому тебя не отдам... Ты мой... Мой Аполлон... Только мой... Любимый мой...
   Глаза её увлажнились, и две крупные слезинки скатились по щекам, словно капельки вечерней росы по растревоженной ветром одинокой былинке.
   - А я тебя никому не отдам... Слышишь, Катенька, солнышко моё ненаглядное, - отвечал он, осыпая её не менее страстными и торопливыми поцелуями. - О как же я тебя люблю!..
  
   Эпилог
  
   Через семь месяцев сменный химик Юрасинского спиртзавода Екатерина Иванова ушла в декретный отпуск, а ещё через два месяца в образцовой семье главного инженера вышеуказанного спиртзавода Аполлона Флегонтовича Иванова появился первенец: кудрявый белобрысый ангелочек Флегонт Аполлонович Иванов.
   А два года спустя семейство Ивановых перебралось в областной центр по случаю назначения главы семьи Аполлона Флегонтовича главным технологом объединения.
  
  
   Конец
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   3
  
  
  
  
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"