Аннотация: Нравы и привычки верхнего класса, всегда отражаются в Литературе, кино и театре, и не только в России!
... Недавно, перечитывая свои заметки о литературе шестидесятых и подумал, что если сравнивать идеалы того времени с нынешними, то можно говорить - тогда нравственные максимы носили романтический характер, а сегодняшние литературные предпочтения, приняли циничный, нигилистический характер!
Творчество одного из самых популярны, среди образованческой "творческой" элиты, Пелевина тому прямое доказательство, хотя Пелевин порой саркастически отзывается и о образованческой тусовке.
Одной из характерных черт этой самозванной элиты является провинциализм и подражательность западным образцам, в том числе мат-перемат, на котором общаются сегодня не только российские гопники, но и гламурная элита, в том числе литературная богема! Насмотревшись фильмов Тарантино, они вовсю кроют матом не только своих недругов, но и друг друга!
Сегодняшний цинизм самоназвавшихся элит, будь то чиновники, "бизнесмены" или так называемая интеллигенция, заключается ещё и в том, что они смотрят на большинство простых, работающих руками людей как на "хтонь" (популярный в этой среде термин означающий нечто древнее, неразвитое), нагло кичась своим западничеством, называя простых россиян "электоратом", или хуже того - быдлом!
На самом деле они и есть быдло - нравственные уроды, принимающие за ум многознание заумных вещей, которыми они ещё и гордятся. Такое их простодушие хуже воровства, а самолюбование не даёт им увидеть себя такими, какими они есть!
Пелевин с сарказмом высмеивает таких как эти образованцы, но и сам является тем растением, которое вырастает на "навозе" гламурных сплетен и теорий, которыми тешит себя вся эта псевдо либеральная тусовка. Другой вопрос, что он видит их претензии на элитарность и потому зло смеётся, издевается над этими самодовольными обывателями, вообразившими себя "революционерами духа".
Все эти Ксюши Собчак, Дуди и прочий весь народ, есть следствие наступившей реставрации, во времена которой интеллектуальный мусор всплыл на поверхность и Пелевин, в своих злых пародиях на героев этого гламура, рассказывает этим же образованцам о их ничтожности и провинциализме!
Большинство из таких наглых выскочек воспитывались в семьях яростных атеистов и потому, нравственные уроки христианства им недоступны, а разговоры о душе и её воспитании они считают суевериями!
И странным образом, советский оптимистический романтизм, о котором я буду рассуждать ниже, созвучен и является почвой для тех, кто сегодня превратился в могильщиков русской народной культуры, которые не читали и не хотят читать ни Достоевского, ни даже Толстого, для которых, раньше Хемингуэй, а сегодня Кастанеда и Гришем, Гарри Поттер и мрачные англоязычные сказочки типа "Властелины Колец", стали учителями жизни!
Вот что говорил в одном из интервью Анатолий Чубайс, один из тех, кто был инициатором строительства в России первоначального капитализма:
"Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски".
В определённом смысле, именно Чубайс был отцом идеологии потребления "новой" России, которая является целью и смыслом той либеральной образованщины, сегодня представляющей не только российские СМИ, но и российскую литературу, театр и кино!
Здесь я перепечатываю свои критические заметки шестидесятилетней давности, в которых описываю нравственные ценности, присутствующие в литературе шестидесятников сегодня тоже незаслуженно забытых...
...Вчера был в библиотеке и взял Тютчева, Гете "Фауста" и "Схватку" Юлиана Семенова. Первым прочел Семенова и читая размышлял, чем он мне не нравится? Конечно, проще ответить коротко: тем, что он из благополучных и романтик, но попробую покопать глубже.
Возьмем его рассказ "Еще не осень".
Немого отвлекусь и вспомню историю, которую увидел по телевидению в одной из педагогических программ.
Тетя и дядя, оба уверенные и образованно-эрудированные, толковали о "социальном и асоциальном ребенке" и в доказательство, как надо делать и чего делать не надо воспитывая ребенка, представили сценку: мальчик лет шести "из хорошей семьи" должен был составить по заданному плану фигуру из кубиков, крепящихся друг к другу штырями.
В первом случае мальчик, поддерживаемый доброжелательным воркованием образованной тети, уложился во время, остался доволен и изображая на листочке красками свое настроение, провел ряд волнообразных полосок светлыми жизнерадостными красками и при этом улыбался, да и тетя была довольна.
Во втором случае, тетя скрипучим голосом поправляла малыша, резко не одобряла ложные ходы мальчика и тот, в конце концов, не только не смог уложиться во время, но, кажется, вовсе отказался заканчивать незамысловатую конструкцию и немножко поплакал, а когда тетя попросила его изобразить своё настроение красками, мальчуган сквозь слезы, плохо видя лист, ляпал черной краской черные кляксы на белом фоне.
Тетя и дядя, комментируя оба случая, как дважды два доказали, что тех, кого воспитывают по первому способу, будут со временем людьми "социальными", а кому удел воспитание подобное тому, что было во втором случае, с большой степенью вероятности можно предсказать "асоциальность".
Не комментируя выше приведенную программу хочу сказать, что Юлиан Семенов напоминает мне мальчика из первого примера: он пишет светлыми красками на белой мелованной бумаге под одобрительное воркование читателей и судя по всему, вполне "социальный молодой человек".
Вернемся к его рассказу "Еще не осень".
Напомню содержание. Некто Серебровский, стареющий мужчина лет 50 с небольшим, уединился в хижине на берегу "водохранилища". Совсем не важно, море это или озеро, главное, вода есть и есть рыбная ловля, описание которой сильно смахивает на описание рыбалки в ранних рассказах Хемингуэя.
Многозначительные рассуждения о том, клюнет или нет и небольшое описание борьбы с русским "марлином" - щукой. Затем небольшой гастрономический экскурс, увязанный с воспоминанием, связанным с былой рыбалкой и "простым", но добрым другом, искренним человеком, который открыл ему в далекой Астрахани секрет "царской ухи".
Затем небольшое отступление на описание аппетитного завтрака и похода за молоком, в соседнюю деревню, который окончился "неожиданной встречей с художницей Катей из Суриковского, на натуре".
Небольшая пикировка со злой, но обаятельной и красивой девушкой. Катя, уяснив, что перед нею не чурбан неотесанный, а человек довольно грамотный, увязалась провожать "деда" до доярок, но на беду в поле на лугу встретили дочку знакомого бакенщика Настю, которая за год превратилась из "олененка", тоже в красивую девушку и судя по всему, "дед" ей тоже понравился своей душевностью.
Девушка, ревнуя Катю к деду, пообещала принести Серебровскому молока, а тот, вынужденный поэтому отложить поход к дояркам, ко всему отказался дать закурить Кате и, недовольный, не оглядываясь, ушел к себе в лес, где "отсыпался" и собираясь искупаться, вдруг обнаружил за спиной Катю, которая, укорив его за обидчивость, "легла в мох, утонув в нем, зажмурила глаза и тихо, словно засыпая, прочитала" опять же стихи, четверостишье, которое легко подхватил Серебровский, а читатель после этого эпизода может предположить, что Серебровский как минимум профессор университета.
И всё далее в таком духе...
Затем в рассказе появляется еще парочка молодых непосредственных, то есть "социальных" молодых людей, один из которых "поэт" и немного умник, с фигурой борца. И они, ближе к ночи, после посещения Божьего храма (живопись 17 века) плавают, дурачатся и танцуют на берегу водохранилища, а Серебровский у костра делает простенький шашлык, конечно, не такой, как у него на даче, когда к нему на день рождения приезжали друзья из академии...
Серебровский с снисходительной улыбкой смотрит, как веселятся молодые, а потом, когда Катя предлагает идти к нему в дом, он мямлит что-то и глаза ее из добрых вдруг делаются злыми.
Следует "перебивка". Серебровский, убежав от любви, возвращается в тусклый мир к себе в кабинет, на двери которого висит "черная с золотом" табличка: "Генеральный конструктор, академик, Серебровский А.Я.".
Вот уж действительно, может подумать читатель о герое рассказа, что "еще не вечер".
В этом рассказе, пожалуй, весь "социальный" Юлиан Семенов, у которого много известных друзей и в Испании, и на Кубе, и в Португалии, и Генрих Боровик, и Мики Таривердиев и другие. Который кругом "хороший", благополучный, ко всему верит в хрустальные дворцы в недалеком будущем... для социальных людей.
А куда же "асоциальные" денутся? Вопрос этот не касается Семенова никаким боком, потому как о таковых в его рассказах не упоминается.
Мне кажется показательным то, что "дед" в конце концов оказывается "академиком" и в этом обаяние не только детективных повестей Семенова. В этом проглядывает весь Семенов даже в таком далеком от эмоций жанре, как международная публицистика.
Во времена Бестужева-Марлинского идеалом романтиков был сильный, одинокий, трагически кончающий жизнь герой.
В наше время романтики возвели на пьедестал социального героя больших личных достоинств, но и щеголяющего знаниями лирических поэтов, с пристрастием к охоте и рыбной ловле.
Как я уже говорил, немалую долю в выработке такого стереотипа для советской интеллигенции, сыграл своими книгами и всей своей жизнью Хемингуэй, а Юлиан Семенов, страстный поклонник Хэмингуэя, пропагандирует индивидуалиста Хэма в стране, идеалом которой всегда был коллективизм.
А если серьезно, то Семенов, идя на поводу у жизнерадостного читателя, производит своими писаниями ярко расцвеченную макулатуру.
На мой взгляд, рассказ Юлиана Семёнова "Еще не вечер", это набор жизнерадостных штампов, перепевы мотивов, давно сочиненных.
Напрашивается сравнение с рассказом Юрия Нагибина "Требуются седые волосы".
То, что "хороший конец" в рассказе опущен, мне кажется тоже дань моде. Кто-то из философов или филологов говорил, что драма должна быть драмой или в крайнем случае, после слов "все кончилось хорошо", занавес опускается. Концовка рассказа подразумевает благоприятный для академика Серебровского, исход его позднего увлечения молодой красавицей!
Я не стал бы возражать против "социальных" людей, если бы на примере Юлиана Семенова не видел, что быть "социальным" - это значит, прежде всего ценить собственное благополучие.
И что бы там ни происходило в мире, если душу социального человека не отягчают переживания личного плана, там хоть половина людей на других континентах умри от голода, он будет писать светлыми красками приятные волнообразные линии, будет уходить от тяжелых раздумий о смысле жизни или о несчастье людей серых и маленьких.
А такие люди, случаются сплошь и рядом в свинцовой рутине обыденного бытия. Только бездомных сегодня , даже в благополучной Англии около тридцати тысяч, а что говорить о России?!
Эти, по разным причинам ставшие "асоциальными" люди, не верят в охоту на экзотических зверей в заповедных лесах и рыбную ловлю, чередующуюся с едой и выпивкой с известными всему миру,
друзьями...
Хемингуэй не был равнодушным к судьбам простых людей и на свой лад боролся, побеждал и терпел поражения, а выпивка и еда - это сопутствующие обстоятельства его, достаточно обеспеченных героев. Герои испанских рассказов - бедные простые испанцы, застигнутые врасплох смертью - случаем; они, конечно не совсем испанцы, но испанцы увиденные глазами американского писателя и гражданина.
Можно, наверное, спорить о том, законченный индивидуалист главный герой Хэма или в нем прослеживаются еще черты человека из народа, но когда стараются всеми силами представить подобных героев как борцов за счастье простых людей, мне кажется, это значит согрешить против истины и что это наивный романтизм.
И тем более печально, что такой романтизм, противопоставляется реализму истинно русских писателей, начиная с Гоголя и кончая Платоновым, отличительной чертой которых был гуманизм, защищающийся от свинцовых мерзостей жизни.
Каждый из великих русских писателей не закрывал глаза на несчастья маленького, придавленного обстоятельствами жизни человека, и на огромное пространство, разделяющее мечтания маленького человека от окружающей его действительности.
Какие могут быть охоты или рыбалки, когда на земле есть хотя бы один несчастный человек? Приблизительно так ставили вопрос Толстой, Достоевский, Платонов и много других русских писателей, как в жизни, так и в речах героев своих произведений.
Нет ничего нелепее, чем предположение, что герои Достоевского могли бы самозабвенно ловить рыбу, пить джин с тоником и вкушать чудеса гастрономии на фоне людских страданий, их окружающих, и жить изысканной гастрономией, на фоне людских страданий их окружающих.
Жизнь Достоевского или Платонова, или Булгакова, или Льва Толстого, несмотря на спокойное, обеспеченное детство, сделало их "асоциальными", то есть способными видеть, в первую очередь страдания людей их окружавших и страдать их болями, и мучиться их несбывшимися надеждами и желаниями...
Резимируя, хочу сказать, что сегодня, романтизм советских "социальных" людей из верхней части советского общества, странным образом переродился в цинизм нынешней образованческой элиты, которая не менее вторична, по отношению к западной масс культуре, чем авторы советской поры, вторичны по отношению к Хемингуэю и Ремарку...
2023 год. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal