Кабаков Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Жестокие истории. Полная книга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жизнь полна несправедливости и жестокости. И жестокими бывают не только люди, но и природа, которая словно ставит мужественному человеку капканы.

  Рэкет
  
  
  Эпиграф: Исход. Гл.2. ст.11-12.
  
  "Спустя много времени, когда Моисей вырос, случилось, что он вышел к братьям своим, сынам израилевым, и увидел тяжкие работы их; и увидел, что Египтянин бьёт одного Еврея из братьев его. Посмотревши туда и сюда, и видя, что нет никого, убил Египтянина и скрыл его в пески".
  
  
  Они подошли к ангару втроем, потоптались перед металлическими, закрытыми изнутри воротами - казалось, что они вынюхивали что, как и где.
  Затем постояли, покурили на площадке перед входом, посматривая на автомашины ожидающие своей очереди на ремонт, поплевали смачно себе под ноги и вокруг, потом побросали окурки туда же заматерились и гурьбой, стуча каблуками, поднялись в вагончик...
  Игорь сидел за столом приема заказов и писал какие-то накладные: во множестве вариантов необходимо было в бумагах отразить деятельность "Дороги", и все это для контроля, для внезапной ревизии, которые так любили устраивать Ревизионные управления всех уровней: районных, городских, областных...
  Трое вошедших не скрывая своей агрессивности шумели, толкались, двери за ними жалобно взвизгнули и оглушительно хлопнули.
  Один из них, тот, что повыше, не спрашивая разрешения закурил "Беломор" и когда демонстративно разинув рот выдохнул дым в лицо Игорю, то во рту его, сочно блеснули золотые коронки.
  
  После этого "Красавчик", как обозначил его Игорь про себя, осклабился и наклонившись над столом, придвинулся почти вплотную и вполголоса, с вызовом произнес:
  - Слышь, земляк! А мы к тебе!
  Потом оперся двумя руками о стол и добавил: - По делу...
  Двое его приятелей визгливо хохотнули, окружили стол, хватали бумаги, читали, потом бросали на пол...
  
  Игорь испугался и обозлился.
  Он напрягшись смотрел на нахалов, но ничего не мог и не хотел предпринимать, и уже знал, что тут просто мордобоем не закончится, а ведь у него в столе лежало несколько тысяч выручки...
  - Что вам нужно? - выдавил он дрогнувшим голосом.
  - А мы, землячок, хотим свою машинку отремонтировать, - можно это или нет? - хихикая процедил высокий и в упор уставился на Игоря красивыми, злыми глазами наглеца и хама.
  Игорь, словно кролик на удава смотрел в эти глаза, а в душе, уже поднимался горячей волной гнев - как можно, вот так, нагло и противно нарываться на "край", на ответ, который может быть страшен как для отвечающего, так и для вопрошающих?
  Но пока он сдерживался и казался беспомощным и беззащитным.
  Ему надо было крепиться и не отвечая на оскорбления, копить злобу и ждать мгновения уравнения условий. И надеяться при этом, что всё может обойтись миром или только словесными оскорблениями...
  
  Во дворе, на въезде в кооператив, на повороте, скрипнула резиной очередная легковушка. Потом было слышно, как она остановилась и хлопнули дверцы...
  Трое переглянулись, а в Игоре всколыхнулось чувство надежды и облегчения: - Может быть еще пронесет?
  - Слушай, земляк, - торопясь заговорил Красавчик, - ты не хотел бы нам занять на ремонт несколько кусков?
  Послышались шаги за дверью, заскрипело деревянное крыльцо под ногами приехавших - они поднимались в вагончик.
  - Подумай хорошенько, старичок, копать-колотить", - глаза бандита еще раз злобно сверкнули, он сделал жест - уходим, и все трое, чуть не свалив с крылечка входящих, топоча ногами вывалились на улицу. Игорь перевел дух, достал платок, промокнул им вспотевший лоб и привычно произнес: - Я вас слушаю...
  
  
  
  
  ...Гандон быстро навел справки: Фишман Игорь Яковлевич, председатель кооператива "Дорога". Адрес: ул. маршала Жукова, 7, кв. 6......
  Решили идти втроем. Гандона Жан оставил на улице, на "шухере", а сам с Барыгой поднялся на второй этаж...
  Они шли молча, детали уже были обговорены - если менты нагрянут по звонку соседей, то Гандон свистнет.
  Подъезд к дому был долгий и потому, Жан надеялся, что успеют смотаться.
  Но вообще-то он не сомневался, что стоит им появиться на пороге и этот "жидик", расколется и выложит все, что имеет...
  Барыга, как всегда, был невозмутим, чуть пьян и в обычном своем спортивном костюме.
  
  ...Время подходило к одиннадцати вечера, поздние летние сумерки опустились на город, зажглись огни в домах, но кое-где уже легли спать и потому, светлые окна перемежевались с темными.
  Гандон, с улицы смотрел на окна второго этажа и пытался представить себе, что там делают сейчас: ужинают, смотрят "Рабыню Изауру", спят на двуспальной супружеской кровати в перинах или занимаются любовью. От этой мысли он осклабился и хихикнул вслух, представив "терпилу" в постели, с тонкими волосатыми ножками и мягким брюшком поверх "семейных" трусов...
  
  Жан и Барыга громко шагая поднялись по крутой, узкой бетонной лестнице на второй этаж, остановились перед дверью с номером шесть и Жан нажал на кнопку звонка.
  Звонил он уверенно, долго и нагло...
  
  ...Игорь собирался спать.
  Весь вечер он сидел в гостиной и считал что-то на электронном калькуляторе, потом записывал цифры появлявшиеся на экранчике прибора и снова нажимал кнопки с цифрами и знаками действий.
  За стеной, в спальне, Света долго смотрела какую-то многосерийную телевизионную мелодраму - оттуда изредка доносился мужественный голос из телевизора.
  Дети тоже уже легли: трехлетний Яшка спал в своей кроватке лицом вниз и попой, прикрытой одеялом, вверх. И родители, и родственники смеялись над Яшей, которому почему-то было удобно спать на коленках и опустив лицо щекой на подушку.
  Он был очень спокойным ребёнком и когда на часах стрелки показывали девять часов вечера, засовывал два пальца в рот и уже посапывая в предвкушении крепкого сна, направлялся к своей кроватке, залезал в неё и засыпал через несколько минут.
  Какой-то биологический механизм, отсчитывающий время сна и бодрствования включался в нём и малыш, без обычных для его возраста уговоров засыпал, чтобы ровно в семь утра проснуться, так же самостоятельно, как засыпал вечером...
  Мишка, которому уже было шесть, считал себя взрослым и потому засыпал поздно, норовил досмотреть телик до конца и лишь сегодня, утомленный длинным летним днем, лег немножко подремать и дождаться кино, но так и заснул и Света, раздев его уже сонного и вялого, укрыла одеялом и погасив свет, плотно прикрыла дверь в детскую...
  
  ...Звонок в дверь прозвучал тревожно и угрожающе. Света встала с кровати, накинула халат поверх ночной рубашки и вышла в прихожую. Игорь был уже там.
  - Кто это может быть? - с тревогой спросила Света и Игорь, чуть запнувшись, ответил:
  - Это, наверное, ко мне. Иди, ложись...
  Он подождал, пока Света, войдя в спальню закроет дверь и потом, почему-то крадучись, подошел к входной двери, тихо нажал на рычаг английского замка, отворив первые из двойных дверей глянул в смотровой глазок. За дверью стояли двое. Один кряжистый, широкий с маленькими, невнятными, непонятного цвета глазками. И второй высокий, черный, в темных брюках и коричневой водолазке - Игорь сразу узнал в нем Красавчика.
  Внутри что-то дрогнуло, он задышал коротко и быстро, но взял себя в руки и помедлив, прикрыл за собой первые двери и через вторые негромко спросил: - Кто вам нужен?
  Однако для него самого, ответ на этот вопрос уже был ясен - Игорь, всю поделю ждал этого "визита", но тем неожиданней это произошло.
  
  Высокий придвинулся к двери и не скрываясь, громко произнес: - Открой, хозяин! Поговорить надо!
  У Игоря, сердце снова тревожно провалилось вниз и вдруг заколотилось испуганно и гулко - кровь прилила к голове и мышцы ног дрогнули!
  "О, черт!", - ругнулся он про себя, а вслух сказал: - Уходите прочь! Не то я вызову милицию...
  Голос его дрожал от волнения, от испуга за малышей и за жену. Он уже знал, что эти двое за дверью так просто не уйдут, что ему придется что-то решать и брать на себя ответственность за решительное действие...
  
  Жан слыша угрозу Игоря, переглянулся с Барыгой - он знал, что в этом подъезде телефон один и тот на четвертом этаже. Красавчик - это был он - снова приблизил лицо к глазку и сказал так же громко, как и в первый раз: - Открывай, тебе говорят. Дело есть!
  Игорь через глазок видел искривленное стеклом лицо: толстый нос, неестественно маленькие глаза в ямках глазниц, черные густые брови, синеватые, шевелящиеся толстые губы. Их лица разделяло каких-нибудь двадцать-тридцать сантиметров пространства и Игорю внезапно захотелось ударить по этому искривленному лицу, захотелось сделать этому наглому бандиту больно, а себя, в момент удара, освободить от груза ярости и страха, который подкатывал к горлу, заставлял дрожать голос и вызывал глотательные судороги!
  
  Еще на что-то надеясь, он примирительно повторил: - Уходите, ребята. Завтра поговорим...
  К двери придвинулся Барыга. Ему показалось, что настал его черед проявить себя и показать Жану, что он ничего не боится.
  Жан отодвинулся от глазка и Барыга, приблизив лицо ухом к двери, сдерживая злобу произнес: - Лучше открывай! Смотри, сука, хуже будет!
  Рот его раскрылся, язык облизнул губы, кулаки задвигались. Ухом Барыга ловил звуки из квартиры, из-за дверей. Он не смотрел на Жана, но чувствовал его присутствие и потому, хотел заодно немного попугать и этого заносчивого, расфуфыренного хлыща.
  Он, Барыга, все больше и страшнее наливался наглой яростью бандита, долго и безнаказанно грабившего незнакомых людей...
  Игорь, увидев в глазок это зверское, широкое и бессмысленное лицо с кабаньими колючими глазками понял, что помощи ждать неоткуда, что эти, там за дверью, просто так, без издевательств и насилия не уйдут от его дверей...
  
  ...Соседи по дому, прячась за закрытыми дверями, стали прислушиваться к звукам, доносящимся с лестничной площадки и почувствовав недоброе испуганно уходили в дальние комнаты, закрывая за собой все двери, какие только можно.
  Они не хотели ввязываться в скандал, они слышали два хриплых, грубых мужских голоса и так как в этой жизни они боялись всего, что не вписывалось в искусственные инструкции и законы, то инстинктивно уходили, прятались в свои "норы", испуганно радовались, что стучали и рвались не к ним...
  В этом мире, их мире, где все решалось коллективом и на собраниях, они не могли выступать от своего лица, они трусили за себя, за своих детей.
  - А другие - это чужие! И потом, может быть тот, к кому ломятся, сам в этом виноват. Почему мы должны беспокоиться за других, оправдывали они себя, выискивая аргументы в свою пользу?
  И, наконец, есть же милиция, которой деньги платят за то, чтобы она нас защищала!
  И у них ведь оружие, а мы безоружны. Эти бандиты-хулиганы ведь наверняка тоже вооружены; они-то не боятся ни милиции, ни законов наказывающих за ношение оружия: холодного и огнестрельного...
  
  Игорь сразу почувствовал, понял, что никто из соседей к нему на помощь не придет - если бы они могли и хотели, то уже вышли бы из своих квартир и вмешались...
  ...Голос Светы из-за спины, из спальни спросил тревожно:
  - Кто там, Игорь?
  И в этот момент, волна холодной ярости и бесстрашия привычно ударила в голову.
  - Да, что я, мужик или нет? - прошептал Игорь и уже не таясь громко захлопнул входную дверь и быстро, легко вернулся в гостиную.
  Сильными руками он схватил стул - костяшки на кулаках от напряжения побелели.
  Подставил стул, вспрыгнул на него, потянувшись достал с верхней полки металлический чехол для ружья, снял его сверху, привычно сдул пыль, вернулся к письменному столу, открыл его, достал ключ и ловко, одним движением отомкнул висячий замок на чехле-сейфе...
  В дверь стали стучать: вначале дробно и негромко, потом кулаком во всю силу.
  Сквозь двойные двери удары доносились глухо и матерная ругань двух голосов была едва слышна.
  Игорь торопясь, достал свое охотничье ружье ИЖ-27- Е, то есть с эжектором -выбрасывателем стреляных гильз, автоматически погладил матово блестевший темный приклад из красного дерева, потом левой рукой взял отдельно лежащие вороненые стволы, правой рукой держа приклад, указательным пальцем нажал скобу замка, левой вложил стволы в замочную выемку, спустил пружину и, примкнув стволы щелкнул эжекторами, открывая патронник.
  Патроны, в пачке с изображением охотника в шляпе с пером, целящегося из ружья в утку пролетающую над камышами, лежали здесь же, в сейфе.
  Игорь переложил ружье в левую руку, правой, всей пятерней, влез в коробку и достал штук пять-шесть патронов, зеленых с золотистой латунной окантовкой и круглым тяжелым торцом в желтой серединке которого, сидело маленькое круглое донышко капсюля.
  Положив все патроны на стол, услышав, как они щелкнули литыми стаканчиками, он взял два, мягко и привычно вложил в патронник и, угрожающе клацнув, закрыл ружейные замки. Теперь стволы были в боевом состоянии...
  
  Во входные двери уже откровенно ломились.
  Дверь позади открылась и испуганная, дрожащая всем телом Света спросила тонким, сонным голосом:
  - Игорь! Что происходит?
  Игорь, закладывая запасные патроны в карман спортивных штанов, поднял голову и, жестко глянув на Свету, твердо произнес:
  - Света! Иди к детям, закрой двери и не выходи... - он помолчал чуть, потом закончил, - пока не позову тебя!
  На глазах у Светы появились слезы, она от страха озябла и запахивая халат, стала говорить, говорить:
  - Но, Игорь, что происходит! Кто там, за дверьми? Кто эти люди?
  Он, сдерживая себя чтобы не накричать на нее, вновь ровным голосом сказал:
  - Света! Я тебя прошу, иди к детям. Если они проснутся, то могут испугаться! - и помолчав, выходя мимо Светы в коридор, продолжил:
  - "Это какие-то хулиганы, я их только пугну, - успокаивал он ее, но сам уже знал, что пугать не будет, а будет драться.
  Света от звуков его холодного голоса чуть успокоилась и пошла в детскую комнату, взглядывая на Игоря через плечо - таким она его никогда не видела...
  
  А он, подождал пока она вошла в комнату, дождался пока дверь затворится и уже потом, пошел к входной двери.
  Без паузы, перехватив ружье в правую руку, Игорь зло дернул за скобу замка левой, с грохотом отвел язычок замка, резко и решительно дернул дверную створку на себя...
  
  Жан услышал звук открывающегося замка, скрип открывающихся дверей и инстинктивно отпрянул назад - так решительно и безбоязненно это делал человек на той стороне.
  А Барыга ничего не понял и еще громче заколотил кулаками в дверь!
  Он совсем ничего не боялся и понял, что этот человек там, за дверью, такой же трус как все те, с кем ему приходилось "работать" в этом городе...
  
  Привычная безнаказанность сделала Барыгу беспечным - замок второй створки внешней двери щелкнул, и Барыга решительно рванул ее на себя...
  Когда дверь распахнулась, Игорь какие-то доли секунды оценивал ситуацию...
  В это мгновение, через порог сунулась спортивная, крепко сбитая фигура Барыги; где-то позади маячило белое лицо Жана - тот чутьем понял, что здесь что-то неладно, что-то пошло не так!
  А Барыга, вдруг тоже начал что-то понимать, но было уже поздно - он, конечно, увидел невысокого человека в спортивной майке и спортивных штанах, заметил ружье, заметил даже тапки-шлепки у него на ногах, но удержать себя или что-нибудь сделать, защищая себя, он уже не успел...
  
  Игорь мгновенно, сильно и жестко ткнул стволами в живот нападающего бандита! Барыга ощутил резкую пронзительную боль, ему показалось, что по позвоночнику через живот ударили кувалдой, и падая вперед, в квартиру, теряя сознание, он страшно испугался, испугался так, как некогда в далеком детстве испугался, горящих зеленым фосфорным огнем глаз, глянувшего на него из темноты, из-под стола, кота.
  Тогда он тоже одеревенел и с замершим на губах воплем ужаса, отступал от этого взгляда назад, пока не рухнул в открытый за спиной подпол, в котором бабушка - его деревенская бабушка - набирала картошку...
  
  Игорь увидел в глазах этого здоровенного мужика всплеск боли и ужаса, чуть скрипнул крепко сжатыми зубами и уже наотмашь ударил навстречу, в лицо, это ненавистное, наглое лицо, тяжелым жестким прикладом!
  
  Кровь и кусочки сорванной ударом кожи брызнули на пол, на стены, на потолок коридора и дверного проема. Барыга, получив страшный встречный удар охнул, огненный шар боли ожог, вошел в подсознание; хрустнули лицевые хрящи, а кости, изнутри распоров кожу лица появились на мгновенье вовне...
  Удар был так силен, что мешок тела, падая, вывалился наружу - барыга потерял сознание мгновенно и надолго...
  
  ...Жан оцепенело рассматривал все происходящее и вопль истерики и страха застрял у него в горле...
  Потом, задолго уже после того дня, он, Жан, просыпался от кошмара, в котором, каждый раз безжизненное тело вываливалось из дверей и вслед выходил бледный, холодно спокойный человек с ружьем...
  Жан сглатнул комок, подступивший к горлу!
  Дурнота ухнула сверху куда-то вниз живота, а человек в дверях с белым лицом, вскинул ружье на уровень бедер и не целясь выстрелил.
  Жану даже показалось, что он вначале услышал щелчок спущенного курка, потом из правого ствола вылетел сноп огня и уже потом, по перепонкам ударил гром выстрела и в левое бедро пришел тяжелый удар дробового заряда...
  Жана бросило на колени, но он так испугался, что сначала не почувствовал боли и на четвереньках побежал к лестнице. Мужчина с ружьем опередил его, отсек ему путь отступления и злым шепотом произнес:
  - Стоять, сука!.. Не то убью! - и ткнул стволами Жану в голову.
  И тут ему, Жану, стало вдруг очень, очень плохо и очень больно и он, боясь смерти, вот здесь, вот сейчас, превозмогая себя поднялся на ноги и, исполняя команду страшного человека, встал навытяжку. А по его бедру липкой тягучей пленкой обильно потекла кровь...
  
  ...Гандон, услышав выстрел и ему показалось, что кто-то взвизгнул от страха и боли оттуда, из подъезда.
  Его мозг пробила неожиданная догадка:
  - Вот падла, залетели, - бормотал он.
  - Смываться надо!
  Испуганно озираясь, Гандон, вначале быстрым шагом перешёл двор, свернул за дом и пустился во всю прыть дальше, в темноту...
  
  ...Телефонный звонок прозвучал резко и требовательно.
  "Кто бы это мог быть?", - подумал я и подошел к телефону.
  - Саша, - услышал я голос Игоря, и руки у меня вспотели.
  - Приезжай ко мне сейчас - говорил взволнованный, усталый голос в трубке:
  - Я тут пострелял бухарей...
  - Кого, кого, - перебил я, а сам судорожно соображал, что делать чтобы все кончилось хорошо.
  - Бухарей, говорю, - уже с раздражением произнес голос, и я, преодолевая дрожь волнения, попросил:
  - Игорь, ты мне коротко расскажи, что случилось, чтобы я начал действовать...
  
  ...Через пять минут я ехал к Славе Васильеву, своему приятелю по теннису, старшему оперу УВД, предварительно позвонив ему и сообщив, что у меня чрезвычайное дело...
  Через полчаса мы были у Игоря. Там "поле боя" на лестничной площадке было залито кровью и усеяно "трупами" - Игорь, как обычно, "приятно" удивил всех...
  Слава посмотрел, послушал рассказ Игоря и успокоил нас, говоря, что по букве закона Игорь прав, ибо нападение на жилище, угрозы расправы и шантаж налицо.
  
  - Можно открывать дело на пострадавших - он грустно улыбнулся и с интересом стал рассматривать Игоря - с такими случаями самообороны ему еще не приходилось встречаться.
  Подоспел наряд милиции, приехавший по звонку соседей с четвертого этажа.
  Васильев представился, сказал, что был в гостях по соседству, услышал выстрел и зашел. Васильев и капитан, начальник наряда, долго друг с другом говорили и потом, капитан стал опрашивать соседей.
  Соседи, конечно, все не "спали", но с прибытием милиционеров высыпали на площадку и громко, возмущенно обсуждали происшествие.
  Узнав, что пострадали только рэкетиры, все мужчины с завистью и уважением стали смотреть на Игоря и улыбались ему...
  
  Вопя сиреной приехала "скорая". Барыгу унесли первым, а Жан, скрипя от боли зубами, сидел в углу на полу, и лужа крови растекалась вокруг темным полукружьем.
  Лицо его сморщилось, осунулось и постарело. Он старался избегать смотреть на Игоря, боялся встретиться с ним взглядом...
  
  Через час "менты" уехали, вторая "скорая" забрала Жана и увезла в травм пункт... Мы остались одни... Игорь постоянно зевал, тер лицо ладонями. Света поплакала и сделала нам чай...
  Когда Света ушла спать, я сходил в машину, принес пистолет "Макарова". Показал Игорю, как им пользоваться, зарядил его и попросил братца на улицу по вечерам пока не выходить, а если приспичит, то обязательно брать с собой оружие!
  Игорь невесело усмехался, но чаю попил и варенья поел, а это значит, что он успокоился; может быть не совсем, но успокоился и я, в очередной раз глядя на его сонное лицо подумал: "Есть в нем что-то отличное от всех нас. Ведь он и не стрелок, и не борец, и не драчун, но ведь всегда он на виду в моменты, когда надо решить, сделать...
  И сегодня он сделал то, что никто из нас, братьев, не смог бы, не способен. Окажись я на его месте, может быть тоже стрелял бы, но ведь стрелял бы я для того, чтобы напугать, и думаю, что стрелял бы я через дверь и наверняка сильно в сторону. А он?!"
  
  Мы сидели на кухне часов до трех часов ночи; я выспрашивал Игоря, а он скупо говорил, как это было, что за чем следовало и по его словам выходило, что он услышал, вышел, сказал им чтобы уходили, потом зашел, вытащил ружье, зарядился и выйдя снова к двери, открыл ее. Он говорил еще, что стрелять не хотел, но это произошло автоматически.
  
  - Я, - сказал Игорь, - боялся, что у этого черного есть оружие. Потому и выстрелил! - Так закончив рассказ, он снова стал тереть сонное лицо ладонями.
  Я простился с ним и вышел. На улице была теплая южная ароматная ночь. Где-то далеко чуть погромыхивал гром, и звезд не было видно.
  Выйдя во двор, я невольно заозирался, высматривая и выслушивая темные углы двора.
  Перед тем как тронуться, ещё посидел в машине, глубоко подышал, расслабился и лишь затем завел мотор и тронулся...
  Напряжение бессонной ночи взбудоражило нервы, и мне захотелось проехаться чуть за город, тем более, что на улице стало светлеть и на проезжей части нe было ни пешеходов, ни машин...
  
  
   1998 год. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Дикие собаки.
  
  
  ...Ветер носился по ночному городу, гоня перед собой мусор, смятые бумажки, пыль, обрывки рекламных плакатов, задувал в лица прохожих сгорбленных от холода и одиночества, пробирался под одежду, грубо распахивая полы плащей и пальто, завывал в пустотах водосточных труб и тревожно скрежетал обрывком перетертого об угол кирпичной трубы тонкого металлического тросика, служившего растяжкой для телевизионной антенны...
  Два человека, подгоняемые злыми порывами ветра, метались по городу. Их бледные, тревожно озирающиеся лица, непридуманные изломы направлений хода, напряженные фигуры, внушали беспокойство и страх...
  
  Вот уже больше часа они кружили по центру города, тщетно пытаясь остановить легковую машину.
  Их не интересовали такси, призывно мигающие зелеными огоньками - они пропускали их мимо, а "частников" в этот поздний час было совсем немного. Но именно их они и искали.
  У того, что постарше и покрупнее, под черной курткой справа, под плечом, топорщился выпирая прикладом обрез, сделанный из одностволки шестнадцатого калибра. Обрез был заряжен картечью и в кармане куртки, сталкиваясь в ритм шагов, чуть слышно пощелкивали еще несколько патронов...
  
  Наконец им повезло - подъехала и остановилась новенькая легковая машина "Жигули" красного цвета.
  - Слушай, земляк! - заговорил, тот, что постарше - Добрось до Хомутова!
  Потом сделал паузу и закончил: - Червонец заработаешь и туда, и обратно.
  Владелец настороженно разглядывал ребят, решая про себя, ехать или нет. Двадцать рублей это деньги, конечно, но...
  - У нас там тетка живет, и она заболела. Надо проведать - продолжил парень.
  И тут водитель решился.
  - Ну, ладно, садитесь - пробасил он и открыл изнутри дверцу заднего сиденья. Оба приятеля, не сговариваясь, сели назад, дверца плавно и крепко захлопнулась, и машина, взвизгнув шинами по асфальту, круто развернулась и помчалась за город...
  
  ...Четыре крупные собаки лежали на зеленом газоне полукругом. В середине еще одна, помельче, ярко-рыжего окраса с тонкой длинной мордочкой и хвостом колечком.
  Было часов одиннадцать дня и движение в городе набирало силу.
  Здесь, почти в центре Москвы, улицы по-старинному узки и две машины с трудом разъезжались на проезжей части, однако сквер, которому было лет двести, по-прежнему сохранил за собой привилегию оазиса и разделил асфальтовые полосы по бокам, широким пространством пешеходной дорожки, ограниченной высаженными в ряд крупными лиственными деревьями, раскинувшими свои кроны на высоте пятиэтажного дома.
  Газоны, по обе стороны от ровной линейки толстых стволов, поросли зеленой, коротко стриженой травкой, уходили в перспективе чуть по дуге под уклон, выравнивая некогда кривую улицу, тем самым давая возможность пешеходам пройти в тени деревьев, вдоль линии домов, к станции метро.
  
  На этих газонах, жители соседних кварталов прогуливали детей и домашних собак.
  Тут же рядом, на обширной площадке засыпанной песком, дети под присмотром родителей играли в футбол: малыши в возрасте до пяти-шести лет, пытались закатить мяч в импровизированные ворота, сделанные из двух воткнутых в землю лопаток.
  На бездомных собак, стайкой лежавших на травке, никто не обращал внимания и они, положив головы на передние лапы, то открывая то закрывая глаза, грелись на зябком осеннем солнышке, чуть вставшем к этому времени над крышами домов.
  Они отдыхали после ночных походов по окрестностям и каждая казалось была сама по себе, но и вместе с другими. Так бывает в банде, когда людям нечего сказать друг другу - у каждого свои проблемы и заботы, но все держатся вместе, понимая в этом необходимость, видя в совместной жизни способ выжить в мире, с которым банда состоит во взаимной вражде...
  
  Малыш, разбежавшись, изо всей силы пнул мяч, который, пролетев далеко мимо "ворот", подкатился и замер неподалеку от собак, от той рыжей грациозной собачки, которая лежала чуть в стороне от собачьей компании.
  Мужчина, отец одного из детей, пошел к мячу, но тут вначале самый крупный мохнатый кобель грозно зарычал и оскалив клыки, приподнялся, а три оставшиеся лежать собаки, тоже недовольно заворчали. И только рыженькая собачка не обратила на мужчину никакого внимания.
  Над сквером, где играли дети, на время установилась насторожённая тишина и мужчина, вдруг оробев, не скрывая замешательства остановился. Тут, из-за его спины вынырнул малыш и подбежав к мячу, наклонился чтобы забрать его.
  Но собака, та что приподнялась чуть раньше, коротко взлаяв вскочила и бросилась на ребенка. Мужчина, напуганный и обозленный, топнул ногой, сделал движение навстречу и закричал очень громко и жестко: - Фу! Пошла вон! - и задвигался всем телом, изображая ответное нападение.
  Мальчик испугался, женщины сидевшие с грудными младенцами на скамейках неподалеку, испуганно вскрикнули и собака отступила.
  Остальные псы встали с газона и не спеша побежали за рыженькой "красавицей", выстроившись по старшинству и по силе: впереди лохматый, грязно-серого цвета кобель, за ним в двух шагах следующий претендент и так далее.
  Мужчина, все еще продолжая ругаться, взял напуганного, плачущего мальчика за руку, подошел к мячу, пнул мяч в сторону притихших юных футболистов и удалился, переваривая обиду, не успев выплеснуть внезапный страх и обиду.
  Мамаши, сидящие с малышами, посудачили о том, что "ужас до чего дошли" - в центре города и вдруг дикие собаки, куда смотрят собачники и милиция...
  
  Через пять минут происшествие в сквере забылось. Дети продолжили игру, мамаши - свои нескончаемые разговоры о кормлении и воспитание своих отпрысков...
  А собаки, перебежав в другую часть сквера, легли там снова, соблюдая дистанцию и "табель о рангах": грязно-серый кобель разместился ближе всех к "очаровательнице", а та задремала, не обращая внимания на редких, пугливо посматривающих в их сторону, прохожих...
  
  Как эти большие псы оказались в центре Москвы, - восьмимиллионного современного города? Что привело их сюда? Откуда они и почему вместе?
  Разве это возможно сейчас, посреди раскинувшейся на десятки километров влево и вправо, населенной множеством людей и машин, укрытой с "ног до головы" асфальтом и бетоном столицы России?
  Как оказались здесь, эти пять диких собак, грязных, всегда голодных, но вольных идти куда вздумается, делать то, что захочется!?
  Может быть кто-то из них, забрёл в Москву из окрестностей,- в начале на окраину, потом все дальше, все ближе к центру этих каменных джунглей без конца и начала. Здесь всюду одно и то же: дым, копоть, асфальт, бетон, скрип тормозов, гудки машин, рокот моторов, теплые запахи еды из столовых, равнодушные люди занятые, торопящиеся куда-то, то злые то равнодушные, а то слезливо ласковые.
  А другие собаки из этой стаи, наверное когда-то имели хозяев, жили в домах, ночевали на мягких подстилках в коридорах или даже на кухне...
  А потом внезапно потерялись или хозяева умерли, уехали, ушли, и эти потомки волков, вдруг получили нежеланную страшную свободу, обрели трудную участь жить "самим по себе", заботиться о ночлеге и о еде, угадывать кто из прохожих крикнет, кто пнет, кто кинет камень...
  Со временем и те из них, что пришли из деревни, и те, что потеряли хозяина поняли, что стаей жить легче, веселее, безопаснее; что люди боятся их, когда они показывают клыки и рычат.
  И с той поры, потекла их вольная жизнь, кочевая, бездомная из района в район, от помойки к помойке, от туманных морозов январских, до июльских теплых моросящих дождей.
  Кто-то из них умирал в подворотне, кто-то попадал под колеса машин, кого-то застрелили рано утром, когда город ещё спит, а бродячих собак убивают из ружей специально обученные люди...
  Но стая, на время уменьшаясь, вскоре вновь пополнялась новичками, такими же отбившимися, потерявшимися, бездомными...
  Но жил город, в котором жили люди, а рядом жили "дикие" собаки...
  
  
  ...Машина мчалась в ночи, ветер свистел натыкаясь на багажную решетку, закрепленную на крыше...
  В машине было тихо...
  Владелец "Жигулей", кудрявый, коренастый мужчина лет тридцати, сосредоточенно смотрел на дорогу и гнал, гнал вперед, нажимая на педаль газа и в гору, и под гору. Ему хотелось поскорее доставить странных пассажиров на место и возвратиться в город. Здесь в пригородном лесу было так одиноко, так страшно, что он уже жалел о том, что согласился на эту поездку и в который раз, давал себе слово не связываться больше с иногородними.
  В городе пассажиры были веселые, разговорчивые и не жадные на деньги. А с этими молодцами еще скандалу не оберешься. Он незаметным движением пощупал правой рукой металлическую монтировку, лежащую под сиденьем, но тревога не проходила. Сзади за спиной он слышал тяжелое дыхание двух странных пассажиров.
  "Ну, может быть, действительно тетка больна, вот и волнуются, переживают", - успокаивал себя водитель и продолжал жать на газ...
  
  До деревни оставалось не более двух километров, когда тот, что постарше и поздоровее завозился сзади открыто и шумно.
  - Слышь, земляк, - начал он, потом закашлялся и уже ровным, чистым голосом продолжил, - слышишь шеф, тормозни на секунду, мне отлить надо.
  Водитель резко тормознул, машину чуть занесло на обочине, покрытой мелкой щебенкой. Правая рука водителя вывела рычаг переключения скоростей на нейтралку, левая придерживала руль...
  И тут раздался выстрел!
  Заряд крупной картечи с расстояния в двадцать сантиметров, вырвавшись из ствола, ударил в расслабленное тело водителя, бросил его вперед на щиток управления. Отдельные картечины, пробив крепкие мышцы туловища, застряли в костях скелета; другие, почти насквозь прошив мягкую плоть, остановились под самой кожей, на груди.
  Человек умер, не осознав весь ужас, всю нелепую жестокость и бессмыслицу этого преступления!..
  
  ...Его семья в это время спала в благоустроенной квартире в одном из новых микрорайонов. Спала жена, раскинувшись всем холеным, дородным телом на широкой супружеской постели; спали дети: две девочки восьми и десяти лет, веселые, улыбчивые и жизнерадостные.
  Они привыкли к тому, что их муж и отец раз, а то и два раза в неделю уезжал вечером на своем "жигуленке" на подработку или, как он сам весело повторял где-то услышанное странное, но смешное слово "на извоз", и привозил к утру двадцать, тридцать, а то и сорок рублей "прибыли"...
  
  ...Окровавленное тело убитого, медленно сползло вниз, под сидение и застыло там в неестественной позе, далеко назад откинув голову; изо рта ещё текла кровь и темная полоса ее на подбородке, становилась все шире.
  Убийца открыл дверцу и в салоне зажглась лампочка, освещая бледные, почти белые лица живых и темное, с широко открытыми глазами, лицо-маску умершего.
  Черты этого мёртвого лица обрели несвойственную живому неподвижность и могло показаться, что удивившись и ощутив на мгновение боль, теперь мертвец унесет и удивление и эту боль в могилу, хотя конечно никто и не думал его хоронить.
  
  Старший бандит, тот что стрелял, убийца, вылез из машины, закурил сломав несколько раз спичку, с шумом выдохнул после первой глубокой затяжки дым папиросы и вдруг заметил, что его напарник трясется как в ознобе, быстро и бессмысленно трет руками лицо и виски...
  - Не дрейфь! - сквозь затяжки и дрожание челюсти, произнес убийца.
  - Мы сейчас покурим и бросим его здесь... Только тело надо подальше унести в лес...
  Они стояли на обочине справа от машины, а слева, темной громадой угрожающе темнел сосновый лес с густым подростом из молодой березы, ольховых кустов и багульника.
  Докурив папиросу, убийца швырнул окурок в траву и приказал: - Помоги мне, - пошел вокруг машины к дверце водителя, через которую он хотел вытащить труп.
  Второй юноша, вдруг громко всхлипнул и внезапно исчез в темноте. Чуть слышно зашумели ближние кусты под напором быстро бегущего тела и пропустив беглеца, выпрямились.
  Убийца услышав этот шорох оглянулся.
  - Костя! - вначале негромко произнес он, словно ещё не веря происходящему.
  - Костя, - уже громче произнес он, а потом, не сдерживая страха и ярости заорал: - Костя, гад! Вернись, паскуда!!! Поймаю - убью, сука!!!
  Он бросился в ночь по кустам, напоролся на ствол березы, больно ударился о ветку, чуть не выбил себе глаз, и это привело его в совершенное бешенство.
  - Сволочь, пришью, как собаку!!! Убью, гада!!! Зубы вырву, ишак...
  Он орал, топая ногами, матерился, забыв про все...
  
  Наконец почти обессилев от внезапного приступа ярости, влез на насыпь, назад на полотно дороги и немного успокоившись, стал увещевать темноту.
  - Костя! Су-у-у-ка!!! - со смаком растягивая гласные, громко говорил он.
  - Вернись, я один буду все делать. Вернись падла! Как домой попадать будешь, гад!..
  Лес молчал и вскоре, убийца понял, что Костя уже не вернется.
  Чертыхаясь и свирепо ругаясь, он один вытягивал обмякшее крупное тело убитого из машины; руки скользили в липкой крови, промочившей весь пиджак мертвеца от шеи до живота.
  - Вот, сука! - продолжал ворчать убийца.
  - Ну я ему всажу ножичек в брюхо, пусть только вернется в город!
  Бегство подельника взбесило его и лишило на время страха и осторожности.
  Убийца был сильным, молодым парнем и поэтому, несмотря на тяжесть трупа, быстро справился со своей задачей; когда тело было уже вытащено наружу, он открыл багажник, взял убитого на руки и перенёс туда, а потом со стуком опустил, сбросил вниз, заправил неживые но гнущиеся еще мягкие, податливые ноги в башмаках внутрь багажника и закрыл его, хлопнув крышкой. Он подумал, что лучше будет сбросить тело в реку Ушаковку, которая текла через пригороды...
  Покончив с этим, он долго тер окровавленные руки тряпкой, которую нашел на крышке рычага скоростей.
  
  - Ну, ****ь!!! Зарежу! - бормотал парень, садясь на место шофера. Он не забыл протереть сиденье, но чтобы не запачкаться, бросил сверху смятый чехол с заднего сиденья. На красной коже сиденья справа, молчаливо и угрожающе блестя стволом лежал обрез, а внутри салона, еще чуть пахло порохом...
  Мотор завелся с пол оборота, машина рывком стронулась с места, яркие лучи фар описали полукруг, скользя и высвечивая стволы и кроны высоких сосен и, вначале медленно, потом все быстрее набирая ход, красный "жигуленок" помчался назад, в город...
  
  Свет фар выхватывал из придорожной темноты куски ночного пейзажа, уносившегося назад мерно и быстро.
  На повороте машина тревожно скрипела шинами об асфальт, норовя, как взбесившийся конь, прыгнуть в сторону, в обрыв, увлекая вслед за собой и седока.
  На этих поворотах, обострившийся до галлюцинаций слух убийцы различал стук и шорохи в багажнике: ему казалось, что окровавленный и мертвый пассажир стучится, просится к нему в салон.
  Волосы молодого бандита на затылке шевелились от ужаса, но преодолевая страх, он говорил себе: "Этого не может быть, он ведь мертв, убит... Он не может ни стучать, ни двигаться!"
  Но тут машина въезжала в новый поворот и все повторялось вновь: скрипели шины, раздавался шорох в багажнике, волосы на голове вставали дыбом...
  
  Въезжая в ночной город убийца не выдержал, - он остановился на пустынном берегу маленькой речки, съехал под мост, вылез из машины, дрожащей рукой пригладил слипшиеся от пота длинные волосы, подошел к багажнику, хотел открыть и посмотреть на мертвеца, но страх одолел его.
  В последний момент, как от огня отдернув руки от никелированной кнопки замка, он зябко поежился ощущая предутренний холод, поплотнее запахнул куртку и взобравшись на гравийный откос зашагал в сторону центра города...
  
  ...Машина стояла под мостом уже третий день.
  Десятилетний мальчуган, в который уже paз выкупавшись в реке, отогреваясь на солнце, заинтересовался машиной, стоящей неподалеку. Он припомнил, что автомобиль, вот так же, в таком же положении стоял здесь вчера и позавчера. Вспомнив рассказы приятелей о сокровищах, доставшихся в результате ограбления машин, он еще некоторое время наблюдал за брошенным автомобилем, а потом, воровато оглядываясь подошел к "Жигулям".
  Убедившись, что никто за ним не смотрит, подошел к багажнику вплотную, нажимая на кнопку, повернул ее вправо и вниз, крышка багажника подалась, и в нос ему ударил запах разлагающегося, гниющего мяса. По инерции он приподнял крышку еще выше, и из горла его вырвался вопль: на него из багажника, с опухшего, неподвижно синего лица, глянули тусклые мертвые глаза.
  
  
  
  
  Убийцу и его напарника арестовали на пятые сутки после обнаружения трупа...
  Все оперативники были подняты на ноги, перетряхнули все "малины" и допросили большинство скупщиков краденого. Обнаружив у одной из них золотое кольцо с пальца убитого, потянули за "ниточку" и размотав клубок, вышли на убийцу.
  Он не запирался и рассказывал на допросах все в подробностях и красках. Его молодое, красивое, жесткое лицо не выражало ни сожаления, ни раскаяния.
  Он рассказал, что их план был таким: убить владельца легковой машины, машину перегнать на Кавказ или в Среднюю Азию, там ее продать, а деньги пропить и прогулять на Черноморском побережье.
  Когда же он сбежал от угнанной машины испугавшись мертвеца в багажнике, то понял, что план не удался, запил и стал ожидать ареста...
  
  
  Суд определил меру наказания - расстрел.
  Убийца не плакал, не падал в обморок. Он сидел крепко сцепив руки, зло щерился на судей, на полупустой зал с тремя-четырьмя десятками "зрителей" - этом зале не было его знакомых, не было его родных.
  Последние годы, выйдя из интерната, он жил у двоюродной тетки, которая, узнав о случившемся, всплеснула руками, хрипло матерно выругалась и подытожила:
  - Я всегда знала, что он кончит в тюрьме...
  Когда ей, из тюрьмы, пришла бумага с извещением, что приговор приведен в исполнение, она поскорее постаралась обо всем забыть, а в его комнатенку пустила новых жильцов - студентов...
  
  
  Начало 90-х. Иркутск. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  МОРОЗ
  
  
  
  Мороз медленно приходил в стылую тайгу.
  Из серой тьмы как на фотоснимке, вначале проявились отдельно стоящие большие деревья от подножия до вершины покрытые инеем. Потом выделились массивы сосняков окружающие старые горелые поляны. Всё, что было за соснами покрывал таинственной пеленой, словно смертным саваном, туман...
  Горная речка зажатая между крутых склонов промёрзла до дна и потекла по верху, дымясь застывая на ходу, ползла, превращаясь в жидкое сало и сверху, вновь натекала выдавленная морозом. Пар поднимался над долиной и превращаясь в снежные кристаллы оседал на прибрежных деревьях и кустах. В обморочной тишине замерзающей тайги слышалось шуршание наледи, прорезаемое пистолетно-винтовочными выстрелами трескающихся от мороза стволов лиственницы, тут и там чернеющих на склонах распадков...
  
  ...Волки появились неожиданно. Неслышно ступая, они шли друг за другом, оставляя после себя цепочку неглубоких следов. Стая шла обычной мерной рысью, словно плыла по заснеженным пространствам дремучих лесных урочищ. Вожак, идущий впереди, был заметно крупнее остальных: с большой тяжёлой головой, серой густой гривой на короткой шее и сильной широкой грудью. Изредка он останавливался и, точно по команде, останавливались остальные. Вожак вслушивался в тишину холодного утра, поворачивая лобастую голову то влево, то вправо и переждав какое-то время, звери трогались с места, продолжая свой нескончаемый поход...
  Пройдя по берегу, стая перешла речку и, зайдя в крутой распадок, чуть растянувшись, поднялась на лесную гриву отделяющую один речной приток от другого. Войдя в осинник, волки остановились. Притаптывая снег лапами крутились на одном месте и потом ложились, поджав их под себя, прикрыв живот сбоку пушистым хвостом. Годовалые волки повизгивали тонко и жалобно, устало вздыхали, прятали влажный нос в подпуш хвоста.
  Вожак лёг молча, выбрав для лёжки большую высокую кочку оставшуюся от разоренного медведем муравейника. Волчица долго устраивалась поудобнее. Схватив зубами вырвала из снега промёрзлый острый сучок, потопталась ещё и легла головой к входному следу. Она лежала последней и присматривала за "тылом", откуда обычно и появлялся главный и единственный враг волков - человек...
  Совсем рассвело. Солнце, не пробившись сквозь сухой морозный туман, давало мутно-серый холодный свет. Звери попрятались от стужи кто куда: в норы, гнёзда, трещинки в стволах и земле.
  Мороз достиг апогея!
  Было не меньше минус сорока градусов. Всё живое затаилось, пережидая длинный ледяной рассвет...
  
  ...Человек вышел из зимовья и невольно крякнул, задержал дыхание, пытаясь ещё хоть на мгновение сохранить в себе тепло, нагретого за ночь жилого пространства. Снег под ногами зашумел, и каждый шаг отдавался шуршанием рассыпающихся по сторонам кристаллов. Промороженный, он утратил скользкость и подобно крупной белой соли, хорошо держал шаг, не продавливался, лишь осыпался с краёв следа внутрь. Снега было немного, и идти было, особенно в начале, приятно.
  Отойдя от зимовья несколько сотен шагов, человек остановился, огляделся, припоминая, откуда он вчера, уже в темноте, пришёл. Потом, выбрав направление, глянул вперёд.
  Серая дымка укрывала почти неразличимый дальний край поляны, а горизонта не было видно вообще. Он покрутил головой, проворчал что-то неразборчиво и разминая усталые, за тяжелый многодневный поход ноги, двинулся вперёд.
  Пройдя ещё с километр, вышел на дорожную развилку и снова забормотал в пол голоса: - Ну а теперь куда?
  Он уже давно, бывая в лесу, разговаривал сам с собой и эти безответные реплики помогали преодолевать одиночество и усталость.
  Сегодня, рано утром, проснувшись и готовя себе еду человек уже решил куда пойдёт, а сейчас думал, как это сделать: пойти ли дорогами по лесным долинам, или грянуть напрямик, через холмы, сокращая расстояния, но преодолевая трудные подъемы и спуски.
  Он приблизительно знал, где выйдет на волчьи следы, оставленные вчера вечером и только прикидывал, как побыстрее, срезая углы, вновь встать на след волчьей стаи, за которой он шёл уже четыре дня...
  Незаметно, бородатый человек согрелся, приободрился, и только чуть ныли, отмороженные когда-то, пальцы на левой ноге. Но это было уже привычно, как шуршание мёрзлого снега под ногами, пот на лбу, тяжёлое усталое дыхание ближе к вечеру, потная, несмотря на холод, спина под тяжёлым рюкзаком...
  
  ...Волков с лёжки поднял голод...
  Вначале пошевелился вожак: услышав повизгивание во сне молодых волков, насторожился. Вскочив на ноги, он потянулся, расправляя мышцы большого сильного тела, потом, подойдя к пеньку высоко поднял правую заднюю лапу, пометил пенёк пахучей мочой, разгреб снег, энергично швыряя назад смёрзшиеся куски и отойдя в сторону, понюхал воздух. Всё вымерзло в тайге, и кроме запаха подмокшей волчьей шерсти, волк ничего не учуял.
  Волчица тоже встала и покрутившись на месте "прожгла" в снегу жёлтую дырочку. Потянувшись, зевнула, широко открывая пасть, потом облизнулась, сверкнув белизной длинных, острых клыков.
  Остальные тоже поднялись, разошлись по сторонам, принюхиваясь.
  Мороз чуть сдал, но солнце так и не пробилось сквозь туман и в лесу по- прежнему было сумрачно и холодно. Деревья стояли заиндевелые и неподвижные - словно умерли...
  Волки, выстроившись походным порядком, пошли вниз, в долину реки, к заброшенным полям, по краям заросших ивняком.
  Стая шла, долго не останавливаясь. Пройдя по берегу, волки перешли реку по снежному насту, кое-где подмоченному снизу водой - река промёрзла до дна. Вожак немного намочил лапы и после перехода лёг и стал выгрызать колючие льдинки между пальцами лап.
  Волчица, шедшая в этот момент последней что-то почуяла, подняла голову, понюхала воздух и, легко перейдя с места в карьер, ушла в кусты ивняка. Через какое-то время оттуда с шумом взлетел глухарь, и чуть погодя волчица вернулась на след. Волки уже ушли за вожаком и волчица, лёгкими и длинными прыжками, догнала стаю вблизи мостика на старой лесовозной дороге.
  Выйдя к полям уже в сумерках, волки пошли вдоль обочины через густые ивовые кусты вслушиваясь и приглядываясь.
  Вдруг вожак остановился, насторожившись.
  Из темнеющей впереди чащи ивняка раздался треск сломанной ветки. Хищники замерли. Вожак пристально смотрел в одну точку, высоко подняв голову. Его уши улавливали звуки, а нос втягивал воздух, пытаясь разобрать запахи.
  Через несколько мгновений, вожак сорвался с места, и стая, разворачиваясь на скаку в линию, помчалась через поле. Волчица, ходко убыстряя скок, понеслась справа, обходя одного за одним молодых волков. Вожак был впереди и вдруг изменив направление подал резко влево.
  
  Атаковали почти беззвучно, однако лоси почуяли, почувствовали опасное движение на поле. Из ивняка вырвались два крупных чёрно-лохматых зверя и мелькая в полутьме сероватым низом ног, стуча копытами по мёрзлой земле побежали к реке.
  Там, на другом берегу, щетинились густые заросли молодых ёлок, непроходимые для волков, но спасительные для высоконогих лосей.
  Третий лось, поменьше ростом и размерами, объедавший иву на углу поля, заметался в тревоге, услышав дробный стук копыт сородичей.
  Но волк - вожак уже развернул стаю в его сторону. Обезумевший от страха лосёнок кинулся догонять лосиху, однако волки опередили его. Их ещё чуть задержали густые кусты ивняка, стоящие стеной по кромке поля. Лосёнок, на галопе, описал дугу, проломился сквозь заросли и ещё успел увидеть за рекой, над тёмным ельником мелькание туловищ и голов взрослых лосей...
  Вожак настиг его в броске, вцепился в правую заднюю ногу, повис, распластался, проехал за жертвой по снегу тормозя всеми лапами.
  Лосёнок почти остановился, пытаясь сбросить, оторваться от волка, но тот воспользовавшись остановкой движения, мгновенно перехватился, лязгнул клыками и перекусил сухожилие на ноге.
  В длинном прыжке, подоспевшая волчица, с коротким рыком, ударила всем телом в шею лосенку и вцепившись снизу, распластала толстую кожу под тяжелой головой.
  Подоспели молодые волки и туловище лося почти исчезло под серыми сильными, злыми телами.
  
  Всё было кончено в одну минуту!
  Стокилограммовая туша, уже мёртво двигалась под напором рвущих её волков. Кровь обрызгала белый снег. Голова лосёнка с тёмными, широко открытыми глазами, от хищных рывков моталась из стороны в сторону ...
  Вожак вдруг, как-то по-особому рыкнул и словно от удара бича, остальные волки вздрогнули, вжали головы в плечи и попятились, поджимая под себя хвосты.
  Только один не услышал, не захотел услышать и тут же был сбит с ног, покатился по окровавленному снегу пряча лапы, визжа от боли и страха, а вожак ударяя его мощной грудью кусал, рвал за шею, за брюхо, за лапы...
  Наконец, с жалким воем, побитый волк вскочил, и что было сил бросился бежать и через мгновение исчез в темноте.
  Вожак вернулся к туше, рыча оглядел стаю и волки, пряча глаза, отворачивая головы, показывали вожаку полную покорность...
  Победитель вонзил клыки в брюхо лосёнку, распорол толстую кожу, и чёрная длинная шерсть тут же намокла от крови. Горячие ещё внутренности вывалились наружу - над тушей поднялся пар. Вожак вырвал печень и сердце и чуть оттащив в сторону, принялся есть, изредка поднимая голову, осматривался, облизывая пасть окровавленным языком...
  
  Морозная ночь спустилась на землю.
  В темноте видны были силуэты хищников копошащихся у туши жертвы. Матёрый оторвал себе ещё большой кусок мяса, оттащив подальше лег и разрывая плоть и перекусывая с треском кости, стал насыщаться.
  Следующей, отошла от остатков лосёнка отяжелевшая от съеденного мяса, волчица. Она изредка нервно вздрагивала и сдавленно рычала вглядываясь в темноту ночи.
  Остальные, ждавшие своей очереди, кинулись на мёртвое тело, огрызаясь друг на друга, рвали, терзали, хрустели костями, лакали кровь...
  Пиршество длилось долго. Незаметно ко всем присоединился побитый волк, но вожак его больше не преследовал...
  Через час лосёнка разорвали, растащили по полю и лёжа, уже спокойно доедали свою добычу. От крупной туши осталась голова с большими торчащими ушами, чернеющая на снегу порванная шкура, обглоданные кости ног и толстый желудок с остатками не переваренной лосиной пищи...
  Наевшись, волки ушли вниз по реке и войдя в чащу ольховых кустов, легли. Вожак устроился на холмике с хорошим обзором вокруг и главное с хорошей слышимостью. Засыпая, он вздрагивал всем телом и взлаивая подёргивал лапами - ему снилась погоня.
  Волчица лежала тихо, но иногда открывала глаза и всматривалась в просветы зарослей, и слушала пространства с той стороны, откуда вошла на лёжку стая...
  
  ...Бородатый человек шёл по следу. Морозная полутьма немного рассеялась к полудню и когда он остановился обедать на берегу болотца, мороз уже чуть сдал и левая нога перестала мёрзнуть и болеть.
  Обычно он с удовольствием шёл по незнакомым местам, вглядываясь и всматриваясь, запоминая приметы и красивые места, но сегодня, с утра, он то и дело пинал левой ногой стволы деревьев, чтобы восстановить нормальное кровообращение в ступне.
  Всё это утомляло, заставляло злиться. Остановиться и переобуться человек не решался, помня тот случай, когда ранним вечером, чуть не замёрз совсем рядом с городом...
  
  ...Он возвращался тогда с лыжной прогулки и набрав снегу в ботинки, решил выжать носки. Но мороз, на заходе солнца, резко прибавил, а снятые носки и ботинки мгновенно заледенели. К тому же, пальца на руках закоченели и перестали слушаться.
  Обдирая кожу и скрипя зубами от боли он, ничего не чувствующими пальцами, натянул стоящие колом носки, кое-как втиснул ноги в ботинки и побежал, волоча за собой лыжи, крупно дрожа и всхлипывая от напряжения, боли и страха...
  Тогда всё обошлось, но он отморозил левую ступню и запомнил этот случай на всю оставшуюся жизнь...
  
  ...Остановившись, охотник разгрёб снег под большой сосной, сбросил рюкзак, наломал сухих тонких веточек, положил их в намеченное место. Потом достал из нагрудного кармана кусочки бересты и положив их под веточки, чиркнул спичкой.
  Затрещав, скручиваясь береста вспыхнула - родила огонь и появились несколько язычков пламени, а над костерком, поднялась прямо вверх струйка ароматного, тёплого дыма, который попав в глаза, выдавил слезу и заставил закашляться. Но это были приятные мгновения.
  Человек заранее приготовил несколько больших, сухих веток, сброшенных на землю сильными ветрами с сосен. Мороз выжал из древесины всю влагу и потому, дрова горели хорошо, ярким пламенем. Однако дым крутил, двигаясь то влево, то вправо и человеку приходилось, затаив дыхание и отворачивая лицо, пережидать наплыв едкого дыма.
  Вытирая выступающие слёзы, он размазывал грязь по щекам.
  - Ничего, ничего - бормотал он поправляя костёр и укрывая лицо от дыма - это приятно...
  Вскоре огонь разгорелся, набрал силу, дыму стало меньше и охотник устроился поудобнее, ожидая когда закипит котелок, наполненный снегом. Вообще, он предпочитал родниковую воду и старался даже зимой найти среди льда и снега незамерзающие родниковые ключи, но сегодня было так холодно и так мёрзла нога, что не захотелось тратить время на поиски открытой воды...
  Достав из рюкзака мешок с продуктами, человек вынул смёрзшийся хлеб, маргарин в помятой упаковке, консервы с сардинами в масле, луковицу, чай в бумажной пачке, сахар в полиэтиленовом мешке. Всё это разложил на опустевшем рюкзаке.
  Потом для тепла, подложил под себя меховые варежки, но чувствовал, как начал подмерзать правый бок и как нагревшись, жгла пальцы ноги резиновая подошва сапога.
  Даже в такой мороз, из-за наледей и незамерзающих болот, приходилось ходить по тайге в резине, вкладывая в сапоги войлочные стельки, надевая пару шерстяных носков и обматывая ноги сверху суконными портянками. Но у костра резина нагревалась, ноги потели, носки и портянки становились неприятно влажными...
  Наконец котелок зашипел, забурлил кипятком.
  Кряхтя, человек встал, бросил в котелок щепотку чая, обжигая пальцы, торопясь, снял котелок с огня и поставил рядом. Поправил костёр, подложив дров, он поплотнее запахнулся полами куртки, сел поудобнее, намазал маргарином отогревшийся, чуть подгоревший хлеб, открыл консервы и поставил на край костра греть.
  Налил большую эмалированную кружку паряще-горячим чаем, насыпал несколько ложек сахару, размешал и тогда только первый раз глотнул, - и как всегда обжёг язык и нёбо...
  Бок подмерзал. От сапога пахло горелой резиной. Дым ел глаза...
  Но человек почти не замечал этих мелочей. Он привык к мелким невзгодам лесной жизни и привыкнув, полюбил. Ведь обедая вот так, можно было немного отдохнуть от утомительной ходьбы, осмотреться, подумать и решить, что делать дальше.
  Сладкий горячий чай, вкусная, сытная рыба в масле, горячий, запашистый кусочек хлеба, хрустящие, горьковатые дольки мёрзлого лука, доставляли настоящее удовольствие. Костёр отогревал замерзающие ноги...
  
  В тайге никогда не бывает легко - охотник собираясь в дальние походы, всегда настраивал себя на тяжёлые испытания и потому, был готов к трудностям и не видел ничего особенного в ночёвках на снегу зимой и под дождём летом. "Жизнь наша такая" - шутил он улыбаясь, рассказывая приятелям о своих тяжёлых путешествиях.
  Но иногда, случались моменты когда он бывал в своих походах на верху блаженства, почти как в раю...
  
  ...Один раз, в начале лета, он долго шёл по густому жаркому, комариному лесу и совсем обессилел. Выйдя к большому болоту, направился к его центру, в поисках морошки.
  Тут-то он и попал в первобытный рай: с ярко-синего неба светило ясное солнце, ароматный ветер напористо дул навстречу, зелёный, толстый и сухой ковёр мха пружинил каждый шаг и вокруг отливая золотом, росла крупная и спело-сладкая морошка, тёплая от солнечного света.
  Тогда, он с криком ликования упал на спину, смеясь, смотрел в глубокое небо и слушал мелодичный крик маленького сокола, стрелой проносящегося над ним низко-низко.
  Так он лежал долго вдыхая полной грудью упругий терпкий, настоянный на лесных ароматах воздух и повторял вслух: - И всё-таки жизнь прекрасна! Волшебна! Удивительна!!! Наверное, таким был рай во времена Адама и Евы! Он был один в этом раю и потому, не стеснялся проявлять своё счастье...
  
  ...К вечеру, как обычно, мороз прибавил - кора на деревьях, лопаясь сухо выстреливала и этот звук, в замерзающей тайге, невольно настораживал.
  Вновь поднялся над замерзшей землёй мутно-серый, холодный туман.
  Человек в сумерках вышел на дорогу, прошёл до заброшенных полей и там наткнулся на место, где волки задрали лосёнка.
  -Ну, злодеи - бормотал он себе под нос. - А говорят, что волки - санитары леса, что они убирают из природы больных и увечных.
  "Это же каким надо быть дураком, чтобы поверить в этот нацистский бред" - думал он, рассматривая следы беспощадной расправы. -Да, санитары! - бубнил он, трогая ногой голову лосёнка, смотрящую стеклянными, промороженными глазами в никуда.
  "Эти так подсанитарят, что и косточек не соберёшь, чтобы похоронить... Будто больным и увечным умирать не больно" - продолжал размышлять он.
  "О Фарисеи- Лицемеры!" - человек вспомнил библию и рассердился.
  "Учёные, мать вашу так! Придумали теорию у себя в тёплых кабинетах и дурачат людей".
  Охотник невольно передёрнул плечами, ещё походил, молча рассматривая следы вокруг. Увидел на снегу, отпечатки копыт двух взрослых лосей, ускакавших через ельник и подумал, что волки могут сюда ещё вернуться, попытаться поймать оставшихся, тех, что успели уйти...
  Уже стемнело, и человек, прихрамывая пошёл в сторону ближайшего зимовья. Идти было километров пять и стараясь поднять настроение, криво ухмыляясь, он, хриплым голосом пытался петь Высоцкого: "Товарищи учёные, доценты с кандидатами".
  Охотник внимательно взглядывал в заросли, иногда, на время умолкал, но продолжал идти и запевал на прерванном месте, снова и снова..."Кончайте поножовщину, едрит ваш ангидрид..."
  Человек не помнил все слова песни и потому, повторял эти две строчки много раз. Звук собственного голоса бодрил и успокаивал...
  Он знал, что волки опережают его на сутки и что они пройдут недалеко от того зимовья, в которое он шёл ночевать...
  
  
  ...Сивый родился несколько лет назад в широкой речной долине, неподалеку от большого озера. Весной, когда яркое солнце растопило льды и согнало снег, когда на южных прогретых склонах появились жёлтые цветки подснежников, крупная, шоколадно-коричневая изюбриха родила маленького светло-серого олененка. Она долго возилась на бугре, поросшем бурьяном, перекатывалась с боку на бок, стонала, растопырив ноги, упираясь копытами в мягкую землю выдавливала из себя новорожденного.
  Он появился на свет после полудня, шатаясь, встал на дрожащих слабеньких ещё ножках и изюбриха, сама ещё очень усталая, стала его вылизывать, стараясь нажимом языка не уронить малыша.
  Первый раз покормив оленёнка, изюбриха поднялась на ноги, огляделась и чувствуя сильную жажду тихонько пошла в сторону речки, уходя и уводя малыша подальше от места рождения.
  Потом, оставив в зарослях одного Сивого - так в Сибири зовут светло-серых по масти животных - она, на закате сходила к реке, попила водички и по пути, на сосновой опушке пощипала зелёной сочной травки, а вернувшись, нашла Сивого там же, где его оставила - под большим ольховым кустом.
  Ещё раз вылизав теленка, оленуха, подталкивая его мордой заставила встать и увела за собой в вершину крутого распадка, заросшего мягкой и пахучей пихтой...
  Первые недели изюбриха, уходя кормиться и попить воды, оставляла оленёнка одного в пихтаче.
  Но он был так мал, так неподвижно молчалив, что никто не замечал его присутствия в лесу. Несколько раз мимо, совсем близко проходила глухарка, но он - Сивый, не двинулся с места и даже не вздрогнул, а чуткая птица не заметила его присутствия...
  
  ...Через месяц, оленёнок уже резво скакал вокруг матери, сопровождая её на кормёжку и на водопой...
  
  В то лето, в окрестную тайгу пришли люди и начали валить лес.
  Трещали мотопилы, со стонами и уханьем валились на землю лесные великаны, сосны, лиственницы и ели, урчали моторы тракторов, стаскивая "убитые" деревья в одну кучу.
  Но люди для изюбрихи и оленёнка не были страшны, потому что были заняты своей работой с утра до вечера. А звери вокруг, постепенно привыкли к дневному шуму и жили как обычно. На рассвете, изюбриха и Сивый ходили в молодые осинники, где оленуха кормилась, обдирая с тонких гибких веток нежные пахучие листочки.
  А днём, они уходили в дальний распадок и лежали там в тени пихты, слушали шумы летнего леса и дремали.
  
  ...Хищники, потревоженные лесорубами, переместились в дремучие соседние урочища, и жизнь Сивого и его матери протекала спокойно и размеренно.
  Он всё дальше и дальше уходил от изюбрихи и когда терялся, то начинал тревожно свистеть сквозь вытянутые трубочкой губы. Мать приходила или прибегала на зов малыша, и он тотчас успокаивался...
  Наступила пора летнего солнцестояния, когда небесное светило, длинно и долго ходило по небу с востока на запад, когда дни были жаркими, а ночи короткими и прохладными.
  Со временем, зверей стали одолевать комары, слепни, оводы и изюбриха увела Сивого на прохладные крутые склоны приозёрного хребта. Там, почти всегда дул ветерок, росла сочная высокая трава, пахло луговыми цветами, жужжали трудолюбивые шмели и шумел горный ручей, прыгающий с камня на камень в узком ущелье, уходящем вниз, к озеру.
  Изредка, изюбриха водила оленёнка на солонец, в долину, где в круглом болотце, между двух скальных уступов, торчал, сочащийся желтовато-коричневой водой, бугор. Вода на вкус была горьковато-солёная и можно было полизать, побелевшие от выступившей соли, остатки корней, упавшей и давно сгнившей, сосны.Как-то, возвращаясь с солонца, они встретили медведя - мохнатое, сердито - пыхтящее, неповоротливое существо. Он погнался за ними, но быстро отстал и от досады рявкнув несколько раз, ушёл по своим делам.
  Позже, осенью, они иногда кормились вместе, на больших горных полянах-марях и Сивый, видя медведей уже не пугался, как в первый раз.
  Так он учился различать врагов, опасных и не очень...
  
  Вскоре наступила осень...
  Горы из зелёных превратились в серо- жёлто-красные. Листва на деревьях, обожжённая ночными заморозками, постепенно меняла цвет, проходя поочерёдно гамму от жёлтого к красному и от серо - зелёного, к тёмно-коричневому...
  Вода в ручьях и речках стала ледяной и каменистое дно отливало золотом, сквозь серебряный блеск водных струй, отражающих тёмно-синее прозрачное небо...
  Ещё позже, на вершины гор лёг белый снег, а в долинах, утром и вечером на зорях, стали звонким эхом отдаваться трубные звуки изюбриного рёва. Изюбриха забеспокоилась, подолгу стояла и слушала этот рёв, а на свист Сивого почему-то не отзывалась...
  В начале зимы, Изюбриха и Сивый объединившись с ещё несколькими такими же парами, стали жить стадом...
  Когда выпал глубокий снег, они возвратились в долину, где родился Сивый. Люди там продолжали валить лес, корма было много, а хищники по прежнему держались от шуму и людей подальше...
  
  ...Прошёл год. Сивый вырастал большим, сильным, красивым оленем, но его отличал от сородичей цвет шерсти. Он был серым, почти белым и потому, заметен летом и почти невидим зимой на фоне снега.
  Когда он, неслышно и твердо ступая проходил вслед за изюбрихой, по чистым осиновым рощам, казалось, что по воздуху плывёт плохо различимый силуэт - стройный и лёгкий...
  К следующей осени у Сивого появились рожки - спички, но он по прежнему ходил в стаде с изюбрихой...
  
  Началась вторая его зима.
  В один из ясных солнечных дней, когда стадо после кормёжки лежало на большой поляне- вырубке, страх, словно вихрь, пролетел по округе и все, вскочив, помчались прочь, в ужасе. На дремлющих зверей, напала стая волков. Но, то ли молодые волки были неумелыми охотниками, то ли их, нападавших, рано заметили олени, но бешеная погоня окончилась ничем - волки отстали, а олени разбившись на группы ускакали и оторвавшись от преследователей ушли дальше, прочь из этих мест.
  Тогда Сивый впервые испытал страх волчьей погони и осознал опасность исходящую от этих серых хищников, как неслышные тени скользящих по лесу подкрадываясь, а потом, с частым взвизгивающим придыханием, несущихся вслед. И тогда же, он понял, что может уйти, скрыться, ускакать от них! Молодой олень, осознал силу своих ног, крепость своего тела...
  
  ... Прошёл ещё год. Сивый незаметно потерял родственные чувства к изюбрихе - он стал взрослым оленем.
  И она ушла, незаметно исчезла из его жизни, в один из закатных вечеров когда таким тревожным эхом отдаётся, среди горной тайги, голос трубящего оленя...
  Вскоре, и сам Сивый, сжигаемый страстью и вожделением, с раздувшейся от похоти гривастой шеей и остекленевшими блестящими глазами, распустив слюну, рыл землю копытами и ждал, звал соперника на бой...Той осенью он впервые обладал молодой грациозной, послушной маткой, а потом месяц водил её за собой, удовлетворял свою неистовую страсть ислучалось, дрался за неё с соперниками...
  Через месяц страсть прошла и он позволил ей уйти, а сам, соединившись с несколькими такими же молодыми быками, стал жить с ними вместе. На стадо самцов боялись нападать одинокие волки - так эти олени были сильны и бесстрашны.
  Прошло ещё несколько лет...
  Сивый превратился в сильного, опытного, уверенного в своих силах, оленя.
  Во время гона, он уже не боялся соперников, легко расправляясь с каждым, кто рисковал с ним схватиться. В его гареме каждый год бывало по несколько маток. Иногда он убегал сражаться с соперниками и часто пригонял в свой табун новых маток, отвоёванных в схватках...
  Проходило время и утолив свою страсть, заложив в потомство своё семя, Сивый уходил и жил там, где хотел, одиноко и свободно. Уже многие олени в приозёрном краю были необычного, светло-рыжего цвета, заметно отличаясь от своих кремово-шоколадных сородичей из других урочищ...
  
  ...Морозы в эту зиму были необычайно сильными.
  Сивый вынужден был спуститься в долину раньше положенного времени, и это его беспокоило. Снегу здесь было ещё очень мало, и волки легко могли выследить и подкрасться. Потому он был всё время настороже...
  
  ...Волк-вожак, вёл стаю в долину. Голод вновь подгонял их, заставляя непрестанно двигаться в поисках пищи.Зазевавшаяся лисица поздно заметила серые тени, мелькающие на опушке. Волчица, шедшая последней, увидела рыжую, юркнувшую в мелкий лог, сорвалась в карьер, легко настигла стелющуюся в смертном беге лису и мощной хваткой, сверху за горло, задушила её. Потом, приподняв над землей несколько раз встряхнула, бросила жертву на снег, обнюхала и фыркнув, неспешной рысью догнала стаю, уходящую все вперёд и вперед.
  Она была ещё недостаточно голодна, чтобы есть неприятно пахнущую лису. Волчица настигла и задушила ее, заметив бегство - сработал инстинкт преследования и закон вражды - волки не терпят лис...
  
  ... Сивый на рассвете кормился в осиновой роще на южном склоне полого поднимающегося вверх распадка. Он объедал мёрзлые веточки с вершин тонких стволов.
  Проходя мимо крупных осин, он поднимал голову и передними зубами - резцами соскребал вкусную кору сверху вниз, чуть стуча при этом, когда вдавливал зубы в мёрзлый ствол.
  Этот звук и привлёк внимание вожака.
  Сейчас, в сильный мороз он рассчитывал только на слух, потому что запахи в такую погоду были неподвижны и очень нестойки - вымерзали вместе с влагой.Вожак остановился, и стая замерла позади. Вожак вновь услышал стук, понял, что не ошибся, напрягся и мягкой рысью пошёл вправо по склону.
  В редеющей тьме он не сразу заметил силуэт неподвижно стоящего оленя, тоже вглядывающегося в их сторону.
  И тут хрустнула ветка под ногой одного из молодых волков.
  Олень вздрогнул, сорвался с места и набирая скорость, швыряя комья снега из под копыт, поскакал по склону чуть в гору.
  Волки словно семь расправившихся пружин рванулись вслед и полетели, коротко взвизгивая, едва касаясь лапами земли. Гонка началась...
  Сивый - это был он, мчался по прямой, как таран, пробивая заросли кустарников и мелкий осинник, выскочил на гриву и на миг задержавшись, осмотревшись, повернул к предгорьям.
  Олень уже не один раз спасался там, на отстоях - скальных уступах, с узким входом на них и помнил ещё день, когда пять собак, подхватили его по следу и погнали.
  И тогда, Сивый скакал, останавливаясь прислушивался к погоне и снова скакал, пока не поднялся по узкому проходу скального уступа, торчащему над долиной, на отстой. Прибежавшие собаки затявкали, засуетились, не решаясь, напасть на свирепого оленя вооружённого толстыми развесистыми рогами с острыми концами, обещающих столкнуть в пропасть всякого, кто рискнёт по узкому уступу прорваться к нему.
  Тогда, охотник - хозяин собак, слышал лай, но не успел до ночи подняться на скалу, а под утро проголодавшиеся собаки ушли вслед за ним, в зимовье...
  
  ...Погоня продолжалась уже долго. Волки далеко отстали от Сивого, но бросать преследование не хотели. Голод и холод будили в них раздражение и злобу которые заставляли напрягать все силы. И потом, преимущество было на их стороне.
  Целью и смыслом жизни хищников является погоня и кровавые схватки. И в этот раз, они делали то, к чему их предназначила природа. Они были тем бичом, которым процесс жизни постоянно ускорялся, подгонялся.
  Но Сивый не хотел стать очередной фатальной жертвой этих страшных законов. Он был готов постоять за себя ...
  Волков было семь. Они, срезая углы сокращали время погони. Неглубокий снег не мешал волкам - бежать было удобно. Сивый же, доставая копытами до земли, часто поскальзывался и тратил силы впустую.
  Заметив, что волки срезают углы, когда он круто поворачивал, Сивый старался бежать по прямой, однако часто, то лесная чаща, то непролазный валежник мешали этому.
  Олень слышал погоню позади и старался оторваться от преследователей.
  Он разгорячился, и струйки пара вылетали из ноздрей. Сивая грива покрылась инеем от горячего дыхания, но сердце билось сильно и ровно, а большое тело, с поджарым задом и крепкими ногами, швыряло километр за километром под острые копыта...
  Совсем рассвело, и стали видны склоны широкой долины, заснеженная змейка реки, петляющая между крутых берегов. Но ни олень, ни волки не смотрели по сторонам.
  
  В этот стылый, серый день, под облачным и морозно-туманным небом, на просторах необъятной тайги, разыгрывалась привычная драма жизни, участниками которой были волки, благородный олень Сивый и где-то, ещё далеко, присутствовал человек.
  А сценой и зрителем, одновременно, была равнодушная природа, вмещающая в себя всё: и триумф яростной жизни и трагедию неотвратимой смерти...
  
  ...Нет! Конечно же мы не забыли о человеке !..
  Утром, выйдя из зимовья, охотник поправил шапку на голове, похлопал, рука об руку, закашлялся. Он наверное застудил верхушки лёгких и кашляя иногда, чувствовал пустоту в верху груди...
  И ещё, он устал. Ему хотелось поскорее уйти из этой морозной тишины и сумрака, оказаться дома: в начале выйти к асфальтовому шоссе, потом, дождавшись автобуса или попутки уехать в город, к электрическим огням и шуму машин, большим домам и ровному полу в больших квартирах.
  Он решил сегодня последний день идти по следу, а завтра выезжать. Да и на работу уже пора, отпуск кончается.
  Человек представил себе парную баню, пахнущую берёзовым веником, щиплющий за уши жар и его пробрала дрожь.
  - Лучше об этом пока не думать - бормотал он и чуть прихрамывая, двинулся в сторону предгорий. Он знал, что стая, замыкая кольцо перехода, пойдёт где-то там, по верху.
  - За сутки они о-го-го, сколько могут отмахать - продолжил он разговор с самим собой и поправил лямки рюкзака, задубевшие от влаги и пота. Брезент, из которого сшит рюкзак, давно потерял первоначальный цвет и был похож на грубую, плохо выделанную шкуру.
  "Надо бы постирать" - думал охотник, но знал, что сам никогда этого не сделает. "Рюкзак - это часть моей походной жизни и оттого он так выглядит. Он в лесу таким и должен быть ... И в глаза не бросается... Маскировка" - завершил он тему и тихонько засмеялся...
  Осторожно балансируя руками, перешёл по упавшему дереву глубокий овраг-русло вымерзшей речки, на минуту остановился и осмотрелся...
  Издалека заметил следы на снегу, подойдя потрогал ногой и с удивлением отметил, что они совсем свежие.
  Приглядевшись, увидел среди кустов, чуть поодаль, большие следы. "Хм - прокряхтел он наклоняясь и стал разбираться...
  Вскоре охотник понял, что большие следы принадлежат оленю, а следы поменьше - волкам или собакам. "Но откуда здесь собаки? В такой холод ни один охотник не рискнет выйти в тайгу".
  Человек поправил на плече новое ружье-одностволку и продолжил про себя: "Может быть, сегодня я ружьё очень кстати взял. Ведь волки, - а это могут быть "мои" волки, - кажется гонят оленя на отстой. А здесь отстой один в округе, и я могу туда напрямик пойти".
  Он конечно до конца не верил в удачу, но чем чёрт не шутит...
  "Могыть быть. Могыть быть" -вспомнил он монолог юмориста Райкина и рассмеялся. На время, даже показалось, что всё вокруг как-то посветлело и потеплело.
  "А жисть - то может быть и ничего ещё" - продолжая цитировать юмориста, иронизировал он над своими мрачными недавними мыслями...
  
  ...Сивый зигзагами поднимался к отстою.
  Наконец, стуча копытами по камню, вскочил на карниз, прошёл по узкому проходу на широкую площадку окружённую обрывом, остановился и посмотрел назад.
  Далеко внизу, мелькая среди тёмных стволов серыми точками, двигались, один за другим, его преследователи. Высота скалы была метров сто пятьдесят и вход на неё начинался почти на гребне горы. Основание скалы вырастало из крутого склона, спускающегося к маленькой речке и усыпанного острыми каменными глыбами, оставшимися здесь после давнего страшного землетрясения...
  
  ...Вожак знал, что олень идёт на отстой.
  Он, однажды уже, будучи молодым волком, участвовал в такой погоне. Тогда они загнали оленя на скалу, просидели сторожа его несколько часов, а когда олень попробовал прорваться, задрали и съели его.
  Но и волки начали уставать. Часто и глубоко дыша они хватали на ходу снег - несмотря на мороз хотелось пить ...
  
  ...Человек перевалил через гребень, спустился в лощину, перешёл наледь замерзшего ручья и остановился. Устало, вздыхая, сбросил рюкзак под высокой с кривым стволом сосной. Развёл костёр, вскипятил чай, быстро поел и продолжил путь.
  Он торопился...
  До отстоя оставалось километра три. По горам это выходило час - полтора. Волки и олень, теперь, опережали его на полдня, и он боялся опоздать...
  
  ...Вперёд стаи, вырвался тот молодой волк, которого искусал вожак во время предыдущей охоты.
  Он шёл рысью, слева от стаи и получилось так, что ему не надо было взбираться в крутой подъём - он, по диагонали достиг отстоя первым, взобрался на карниз и при виде так близко стоящего оленя, забыл осторожность...
  Сивый ждал нападения. Олень шагнул навстречу прыгнувшему волку и молниеносным ударом, опущенных навстречу хищнику рогов, скинул нападавшего в обрыв. Волк с визгом полетел, вниз переворачиваясь в воздухе и упав на острый гранитный гребень, сломал себе спину и мгновенно умер...
  Стая поднялась к отстою через минуту, видела падающего сородича и потому была осторожна.
  Волки расположились полукругом перед входом на узкий карниз, скалили зубы, видя перед собой, всего в пяти шагах, такую желанную, но недостижимую добычу.
  Сивый же, глядя на преследователей, разъярился: его глаза налились кровью, шерсть на хребте поднялась торчком, голова с остро отполированными рогами, то угрожающе опускалась, то резко поднималась. Острые копыта рыли снег, стуча по мерзлому плитняку.
  А волки нетерпеливо топтались перед входом на карниз, но атаковать боялись.
  Вожак первым успокоился, облизываясь, неотрывно смотрел на Сивого, беспокойно переступая с лапы на лапу. Потом сел и подняв голову к небу, завыл.
  Морозный воздух плохо резонировал, но получалось всё-таки страшно и тоскливо.
  - О - О - О - выводил он толсто и басисто... И в конце гнусаво запел: -У - У - У - и резко оборвал.
  Голод злоба, жажда крови - всё слилось в этом ужасном вопле негодования и ярости!
  Сивый сильнее застучал копытами и сделал резкое движение навстречу волкам. Стая встрепенулась, но олень благоразумно остался на площадке, злобно раздувая ноздри пышущие паром, угрожающе поводя тяжелыми рогами...
  
  Прошло два часа...
  День клонился к вечеру. Мороз крепчал. Серая муть, наползающая из-за гор, казалось, несла с собой обжигающий ледяной воздух.
  Волки, свернувшись калачиком лежали рядом со входом на отстой, олень же, по - прежнему стоял.
  Отчаянная гонка, голод, неистовый холод отняли у него много сил. Сивый, утратив ярость, крупно дрожал переминаясь с ноги на ногу стуча копытами по камню. Он истоптал весь снег на площадке и гранит скалы, проглядывал сквозь белизну снега чёрными полосами...
  Иногда усталый зверь оступался споткнувшись и волки вскакивали, готовые напасть.
  Но Сивый выправлялся, и хищники снова ложились в томительном ожидании, изредка тонко поскуливая.
  А Сивый не мог лечь, не мог стоять на одном месте и потому, от долгого, бессмысленно долгого движения, начал уставать.
  Изредка он заглядывал вниз, в пропасть, как бы примериваясь...Время тянулось медленней и медленней. Неподвижно замерли вокруг отстоя заснеженные склоны кое- где покрытые серой щетиной кустарников и островами сосновых рощ...
  
  ...Человек вышел из-за заснеженного ельника и увидел впереди: отстой, белеющую кромку гребня на горизонте, редкие гнутые ветрами сосны с примороженной к хвое снежной пылью. Он остановился тяжело дыша, сел на поваленное весенней бурей дерево и сбросил рюкзак, а потом отдыхиваясь стал вглядываться в даль, стараясь увидеть зверей.
  И действительно, вскоре заметил на вершине скалы, что-то серое и движущееся.
  - Чёрт - выругался он.
  - Если это изюбрь, то он должен быть коричневым, почти чёрным...
  Охотник щурился, крутил головой и в какой- то момент различил голову и крупные рога.
  - Ого, - воскликнул он - а ведь это олень и какой здоровый, да ещё и белый.
  Помолчал соображая.
  Вспомнил "Охотничьи рассказы" Черкасова.
  "Да ведь это "князёк"! Так, их из-за необычного цвета называли. Чудеса! - протянул он.
  - Похоже, что это тот самый сивый изюбрь, о котором мне уже рассказывали".
  Такое чудо охотник видел впервые, хотя оленей встречал в тайге часто, да иногда и стрелять приходилось.
  Однако сколько не вглядывался человек, волков увидеть так и не мог.
  "Далеко ещё" - подумал он, но двигаться стал осторожнее, осмотрел ружьё и приготовил патроны с крупной картечью положив их поближе, в нагрудный карман.
  Потом несколько раз на пробу прицелился, вскидывая ружье и быстро и привычно вставляя приклад одностволки в плечевую впадину.
  Потоптавшись, спрятал рюкзак под дерево, попрыгал, проверяя не гремят ли патроны в карманах и не торопясь, насторожившись тронулся вперёд, стараясь прикрываться от скалы за крупными деревьями. Он по опыту знал, что олени видят очень хорошо.
  - Тем более серые разбойники... А они где-то там, поблизости - шептал он, хотя до скалы было ещё далеко...
  Человек плохо выговаривал слова, потому что от сильного мороза на его длинных усах под носом, образовались ледяные сосульки величиной с вишнёвые ягоды.
  Эти "вишни" касаясь кожи носа, обжигали морозом и человек ругнулся. Оттаять их не было никакой возможности - язык больно прилипал к заиндевелой поверхности. Оторвать же "вишни" можно было только с усами...
  
  ...Сивый замерзал...
  Он стал суетиться, бил копытами по камню, крутился на пятачке площадки, тяжело дышал, вздымая заиндевелые бока.
  Волки тоже оживились. Они вскочили, перебегали с места на место, рычали и не отрывали пронзительных злых глаз от изюбря...И тут Сивый решился. Он подошёл к краю обрыва, слева от входа на отстой, где, как ему казалось было пониже, потоптался зло взглядывая в сторону волков и вдруг, чуть присев на мощные задние ноги, опустил передние через кромку скалы и выждав мгновение, оттолкнувшись, прыгнул вниз, в неизвестность, привычно надеясь на силу и ловкость своего тела!
  До этого, он уже не один раз прыгал на крутых склонах с уступа на уступ с высоты пяти - десяти метров. Но здесь было много выше и только мороз, волки и плохая видимость заставили его это сделать...
  Волки такого не ожидали!
  Первым среагировал вожак. Он, осторожно ступая прошёл по карнизу на опустевшую площадку, раздувая ноздри втягивал и выдыхал воздух. Но изюбря там уже не было, хотя запах его ещё сохранился.
  Волк, опасливо почти подполз к краю пропасти и глянул вниз. И увидел широкую речную долину, заснеженные сосны, каменную осыпь прикрытую снегом и движущуюся фигурку человека...
  Через секунду, снизу раздался крик:
  - Эй!.. Э-ге-гей! - и хлестнул бич ружейного выстрела.
  Волки бросились к выходу с площадки. Вожак ударил замешкавшегося молодого клыками разинутой пасти по загривку, рыкнул и намётом помчался прочь от отстоя, в гору! И за ним в рассыпную понеслись остальные пять.
  Через несколько мгновений площадка отстоя опустела...
  
  ... Охотник, подойдя поближе, хорошо рассмотрел оленя, но волков не видел - они лежали за уступом, а до отстоя было ещё метров сто пятьдесят.
  А когда увидел, что олень, примериваясь опускает передние ноги с обрыва, то глазам своим не поверил...
  "Он что, самоубийца?" - мелькнуло в голове. Тут охотник выскочил из-за дерева, но было уже поздно.
  Сивого цвета олень, оттолкнулся и прыгнул вниз и падал набирая скорость, в полёте стараясь сохранять равновесие!
  И это ему в начале удавалось...
  Но метров через восемьдесят полёта-падения, его стало клонить вперёд, переворачивая головой вниз...
  Когда изюбрь уже не управлял телом, он первый раз коснулся выступа скалы, "сломался" и ниже, ударившись во второй раз о гранитную глыбу боком, беспорядочно, куском мёртвого мяса упал на заснеженные камни.
  Человек негодуя, протестуя всеми чувствами остановился и закричал, а потом вскинув ружьё и словно салютуя храбрецу, выстрелил в воздух. - Неужели олень покончил с собой? - шептал он, тоскливо глядя вверх, на каменную осыпь, будто ожидая, что олень поднимется и выскочит оттуда живой и невредимый... Но вокруг, расстилалось холодное, стыло-молчаливое и неподвижное пространство дремучей тайги...
  
  ...Шумно отдуваясь, человек медленно шагал по дороге, то и дело оступаясь, иногда тяжело, не удержавшись на ногах, падал подгибая колени, стараясь их не повредить.
  Глаза уже привыкли к темноте, но видели все равно плохо и только хорошее знание местности помогало не сбиться с пути - человек в этих местах бывал уже не один раз...
  Наконец, впереди, на краю большой поляны, зачернела односкатная крыша зимовья.
  ...Неизвестно кто и когда построил эту избушку, но с той поры она не один раз укрывала замерзающего охотника или заблудившегося лесного скитальца. Охотник, ночевал здесь первый раз лет десять назад и тогда, эти леса считались для него чуть ли не краем света.
  Сейчас он знал их, как свой огород и поэтому был спокоен.
  Однако, сегодня ночью, после многокилометровой ходьбы, да ещё с тяжёлым рюкзаком набитым мясом, он устал зверски и едва добрёл до спасительного домика...
  Свалив тяжёлый рюкзак с плеч под навес низкой крыши, он отворил скрипнувшую дверь и с трудом пролез внутрь.
  Охлопывая себя и сапоги от налипшего мёрзлого снега, огляделся. Привычным движением, нашарив рукой спички на подоконнике, взял их. Дрожащей рукой чиркнув два раза, зажёг свечку и когда в избушке стало светлее, повалился на нары со вздохом - стоном. Он не мог разогнуть натруженную спину, а ноги гудели от усталости...
  Дрожащий огонёк высветил закопченный потолок над деревянным столиком у окна, железную печку на металлических ножках, кучу дров сваленных в углу, невысокие нары во всю ширину домика.
  Немного полежав, человек с кряхтением встал, распрямил спину, подошёл к печке, положил внутрь на старую золу бересты, которая большими кусками лежала под печкой.
  Потом достал нож из деревянных ножен, в таких походах, всегда висевший на ремне, сбоку; нащипал лучины из приготовленного смолистого полена, им же оставленного в предыдущее посещение избушки.
  Снова чиркнув спичкой, зажёг огонь в печке.
  Прикрыв дверцу ненадолго, но услышав когда огонь загудел внутри снова открыл, наложил полную печку дров и закрыл её уже на задвижку.
  Выйдя наружу, занёс внутрь кусок льда, вырубленного тоже заранее в болотце неподалёку, разбил его топором на чурке и сложив всё в котелок, поставил кипятить воду для чая.
  Недолго полежав на нарах, отдышавшись поднялся, занёс внутрь большой кусок мяса, достав его из рюкзака.
  Ружьё повесил снаружи, на гвоздь под крышей.
  Острым ножом, с трудом нарезал мясо мёрзлыми ломтями и положил на закопченную сковороду.
  Взял с подоконника, тоже замёрзшую половинку луковицы и покрошил ее туда же. Потом с полки снял полотняный мешочек с серыми выступившими пятнами жира, достал из него кусок солёного сала, порезал длинными палочками в сковороду.
  Печка разгорелась и загудела мерно вздыхая, как паровозная топка; плита в центре заалела раскалённым металлом.
  Туда, на самый жар, он поставил сковороду, помешал содержимое и стал ждать...
  Чайник закипел, с шипением проливая капли горячей воды на раскаленную печь.
  Отлив немного кипятка в кружку, человек бросил туда оставшиеся на чурке льдинки и не выходя на мороз, тут же возле печки помыл руки и лицо, осторожно обрывая с усов остатки ледяных "вишен".
  На сковородке зашкворчало и такой вкусный запах разошёлся в согревающемся зимовье, что человеку зверски захотелось есть и он, несколько раз невольно сглотнул слюну.
  "О- о, как я их понимаю - подумал он о волках и может быть впервые за весь длинный вечер, улыбнулся.
  - Все-е-е, мы дети-и галактики-и...- замурлыкал он популярную песню и стал устраиваться поудобней.
  Снял, наконец, суконную куртку на ватном подкладке, душегрейку, расправил плечи, посидел неподвижно вороша волосы и уставившись в яркие точки огня, видимые сквозь круглые дырочки в дверце печки.
  Немного погодя. достал с полки мешок с сухарями, протёр нечистым полотенцем алюминиевую гнутую ложку, поставил сковороду с жаренной олениной на стол и принялся есть, аппетитно чавкая и хрустя сухариками. Дожёвывая и проглатывая очередной кусок мяса, нежного и ароматного, он бормотал по привычке: - Так жить можно - и немножко подумав, набив рот очередным куском мяса, прожёвывая, нечленораздельно добавил: - Ради такого момента стоит жить, мёрзнуть и надрываться!
  
  Через час зимовье нагрелось...
  Человек наелся, спрятал все припасы на полку, подальше от мышей. Сковороду с оставшимся недоеденным мясом вынес на улицу и прикрыв крышкой оставил под скатом крыши.
  Отойдя от избушки, постоял, поглядывая в невидимое небо, потирая свободной рукой зябнущие уши.
  Вернувшись в зимовье, достал из под нар толстые берёзовые поленья, положил их на тлеющие угли в печку.
  Расстелив на нарах остатки старого ватного одеяла, он разулся, потом развесил на верёвочках над печью влажные портянки и поставил сапоги в тепло, но подальше от раскаленных печных стенок.
  Не снимая носков, устало зевая, лёг.
  Похрустел суставами раскладываясь поудобнее и под мерное потрескивание разгорающихся дров задремал...
  Вскоре, ещё раз открыл глаза, потея, снял свитер, оставшись в несвежей футболке - безрукавке.
  Потом, вспомнив приподнялся, задул оплывающую от внешнего жара свечу и вздыхая, бормоча что-то нечленораздельное, уснул...
  
  ...Снаружи трещал мороз, и лопалась кора на деревьях. Было тихо и темно, а оттаявшее окошко зимовья чуть светилось изнутри, да из печной трубы домика изредка вылетали искры...
  
  ...Вожак увёл стаю от отстоя и давая отдых уставшим телам, волки вскоре легли, голодные и злые.
  Перед сном молодые волки грызлись между собой, отбивая место поближе к вожаку.
  Тот, как обычно, лёг на возвышении почти не оттаптываясь и беспокойно заснул, вспоминая звук ружейного выстрела и крик человека.
  Он уже решил утром идти обратно, к тому месту, где они на днях задрали лосёнка - волк вспомнил об оставшихся в тех местах двух лосях...
  
  ...Человеку снился сон...
  Он повёл детей, своих и соседских в лес, неподалеку от города, на берег водохранилища. Выйдя к заливу они долго купались в теплой прозрачной воде, загорали и бегали наперегонки.
  Потом, одевшись пошли дальше, потому что он обещал им показать ближнее зимовье.
  Когда перейдя болотистый ручей вошли в сосновый распадок, то на бугре около родничка, увидели на месте лесного домика чёрные угли.
  Кто-то сжёг зимовье ещё ранней весной, может быть ещё по снегу. Сделали это, скорее всего местные лесники, которые не любили, когда в их владениях, в лесном домике ночевали подростки.
  ...Но увидев пепелище, дети не огорчились, а он, в утешение им и себе быстро развёл костёр, вскипятил чай и вкусно накормил всех бутербродами с колбасой и сыром.
  Дети были маленькими и им нравилось просто сидеть у костра, подкладывать в него веточки иногда немного обжигая пальцы.
  Они весело и громко визжали от восторга, когда отец, бросив в костёр охапку сосновой хвои, поднял пламя костра высоко вверх...
  На обратном пути, он вырезал детям из "медвежьей" дудки трубки, сделал надрез на боку и когда сильно дунешь в открытую сторону, то раздавался громкий гуд-рёв, будто бычок мычит.
  Он назвал дудки рогом Олифанта и рассказал детям историю о рыцаре Ланселоте, который долго бился с сарацинами и когда изнемог, то затрубил в волшебный рог Олифанта и воины короля Артура услышали этот рог за много километров...
  Его черноглазая дочка Катя, ласкаясь к нему говорила: - Папа, откуда ты всё знаешь? Когда ты в хорошем настроении я тебя просто люблю. Очень, очень! Он рассмеялся.......... и проснулся.
  
  Печка прогорела. Было холодно, темно и страшно.
  Охотник встал, распрямил затекшую спину, дрожа от холода наложил в печку дров, подул на угли и увидев язычки пламени лизавшие поленья, снова лёг и засыпая, услышал гул разгорающейся печки...В следующий раз проснулся он рано и потянувшись, вспомнив вчерашний день, проурчал хрипло: - Эх, хорошо!
  Поднявшись, оделся и поставив подогревать вчерашнее мясо, выпил кружку крепкого вчерашнего чая.
  Когда завтрак был готов - поел с аппетитом. Подогретая оленина была ещё вкуснее, чем вчера.
  Силы от свежего мяса прибавилось значительно, и охотник заметно повеселел. Прибрав в зимовье, занёс несколько охапок дров, свалил их в угол, протёр стол старой газетой, кое-как помыл горячей водой сковороду и повесил её на гвоздь над столом.
  Потом обулся по настоящему, надел куртку, застегнулся на все пуговицы, ещё раз огляделся, поклонился на два дальних угла, проворчал: - С богом! - и толкнул дверь...
  
  Мороз начинал отступать. Было заметно теплее, чем вчера и в вершинах сосен тревожно гудел ветер...
  Подгоняемый попутным ветром, быстро шагая, охотник пошёл вниз, в распадок, выходящий к речке. Скоро он согрелся, размял ноги и мысли по протоптанной, накатанной колее заскользили в голове.
  "По пути загляну туда, где волки задавили лосёнка, посмотрю, приходили ли серые туда ещё раз...
  - Ну а потом двину на шоссе, а оттуда в город. Вечером смотришь, буду дома...".
  Он соскучился по детям и хотелось поскорее попасть в баню, выпарить из себя весь холод, который казалось, проник даже внутрь костей...
  
  ...Пройдя полями несколько километров, он нашел место где лежали остатки лосенка, осмотрелся, увидел следы колонка и лисьи строчки вокруг. Охотник подумал, что можно в следующий раз поставить здесь капканы.
  Поэтому он старался сильно не следить, снял рюкзак, поднялся на речной берег, присмотрел пушистую сосну и поставив ружье к стволу, стал стаскивать под дерево волчьи объедки: кости, голову, куски шкуры. Потом стал делать небольшую загородку из веток...
  Чтобы звери привыкли к незнакомому сооружению и не боялись его, нужно было время для привыкания...
  А загородочка нужна, чтобы ветер не заносил снегом капкана и чтобы зверь точно стал лапой на тарелочку капкана...
  Закончив приготовления, задумавшись постоял еще какое-то время, а перед тем как уходить, взглянул через речку, на поле.
  И ему показалось, что в просвете сосновых веток и густой хвои, там, на краю поля мелькнула серая тень!
  - Не может быть! - прошептал он и осторожно взял ружье из под дерева.
  Он вновь поднял глаза, отыскал хорошо видимый в просвет кусочек поля и снова, что-то вдруг двинулось там в кустах, на краю поля и охотник, с замиранием сердца разобрал силуэт крупного волка.
  "Не может быть!" - снова подумал он, поднимая ружье и прицеливаясь...
  Сердце колотилось! Руки дрожали и он, сдерживал дыхание опасаясь, что волк услышит стук сердца.
  Почти в истерике, охотник, ещё не веря своим глазам, нажал на спуск!
  Грянул гром выстрела, и наступила тишина. Ветер, налетая порывами раскачивал стволы и шумел в ветвях...
  
  ...Матерый стоял на краю поля, и вглядывался в противоположный берег реки, заросший сосняком. Он не решался выйти на чистое место. Что-то ему не нравилось здесь, сегодня. Он еще раз глянул в сторону высокой сосны на берегу и собрался уходить, уводить стаю из этого тревожного места.
  И тут грянул выстрел и вожак, в последний миг жизни, увидел вспышку выстрела, различил фигуру целившегося в него человека, увидел его прищуренный правый глаз... и умер, убитый казалось случайно попавшей в голову одной картечиной...
  
  ...После томительной паузы, время, как показалось человеку, понеслось вскачь. Серые тени на том берегу шарахнулись в сторону и вновь всё замерло.
  Так же гудел ветер, скрипела берёза на кромке берега и чуть слышно шуршала позёмка, струящаяся по поверхности реки.
  Охотник, перезарядив ружьё пошёл туда, где увидел силуэт волка.
  - Померещилось - ворчал он.
  Но уже подходя к ивняку знал, что убил волка-вожака...
  
  
  ...Я познакомился с Павловым - героем моего рассказа, в научно-исследовательском институте Земной Коры, где он работал в отделе гидрогеологии и занимался редкой темой: "Водные источники на дне глубоких озёр".
  Это был неразговорчивый, одетый в серый костюм с рубашкой без галстука, высокий бородатый человек с худым лицом и внимательными глазами.
  Он был в своих кругах известный человек, кандидат наук, сконструировал и сделал своими руками единственный в своём роде прибор для замера температуры придонных слоёв воды.
  Имел много публикаций и был приглашаем на важные научные конференции за границу. Жил Павлов в Академгородке, в девятиэтажке, в трёхкомнатной квартире...
  Мне поручили написать очерк в газету о светилах академической науки в нашем городе и хотя Павлов отнекивался и смеялся, я настоял на своём и побывав у него на работе, напросился к нему в гости домой, чтобы за чаем послушать рассказы о детстве, молодости и жизни вообще...
  
  Войдя в квартиру, я разделся, скинул башмаки в прихожей и по приглашению хозяина прошёл в гостиную.
  Первое, что я там увидел, была большая, необычного цвета, бело-серая голова оленя с крупными коричневыми полированными рогами, висевшая на стене. Один рог был почему-то сломан наполовину, а на втором не хватало двух отростков.
  Меня поразил цвет шерсти оленя и я невольно произнёс вслух: - Сивый!
  Павлов вскинул голову, внимательно посмотрел на меня и спросил: - А вы откуда знаете?
  Я замялся, стал объяснять, что читал Черкасова, что, есть такие светлые, почти белые звери...
  Объясняя, я перевёл взгляд на противоположную стену, где висела большая, хорошо выделанная шкура волка с лобастой головой, на которой, как живые, блестели глаза. Переводя взгляд с одной стены на другую, мне показалось даже, что чёрные, зло блестящие огоньками ярости глаза вожака, неотрывно были устремлены на гордую голову Сивого...
  
  ... Там, в гостях, я и услышал эту историю и стараясь ничего не забыть пересказал её вам...
  
  
   Сентябрь 1999 года. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Убийство страха.
  
  
  
  Эпиграф: "Охота - символ стремления к Цели, так как единственная альтернатива жизни - это неподвижность". Уильям Фолкнер.
  
  
  ...В большом городе, постоянно присутствует какой-нибудь шум, а точнее гамма шумов, которые наслаиваясь один на другой, создают шумовой фон.
  Шум немного стихает к полуночи, а в четыре часа утра почти совсем тихо и тогда, особенно резко и нервно звучат работающие двигатели автомобилей, скрип тормозов, откуда - то доносятся непонятные щелчки, хлопки похожие на выстрелы...
  В начале шестого, скрипя снегом на морозе, изредка, пробегают первые проснувшиеся и спешащие куда-то горожане...
  В девять часов утра, не умолкая, воздух беспрерывно гудит от звуков: где - то работает трактор, воют моторы автомобилей, лают собаки, слышны обрывки человеческой речи. И особенно усиливается этот гул в тёплую, сырую погоду - кажется, что звуки, стиснутые со всех сторон серым, близким горизонтом сгущаются, подобно густотёртым краскам, забиваются во все щели и щёлочки и давят неотступно - на слух, на нервы, на мозг...
  
  Человек открыл глаза...
  Белизна хилых сумерек наполняла комнату.
  Не поднимая головы, он скосил глаза направо и увидел голую, белёную стену в серых пятнах.
  Взгляд скользнув по стене, задержался на трещине, пересекавшей потолок, и продолжая движение глаз, спустился на уровень стола, на углу которого стояли часы - будильник - было семь часов.
  За окном, под чьими - то ногами скрипел снег; издали раздалось приближающееся хрюканье и шаги пронесли мимо окна трескучий захлёбывающийся кашель похмельного пропойцы...
  Начинался очередной городской день.
  Быстро откинув одеяло, он спустил ноги на пол, не глядя пошарил ими по полу и найдя шлёпанцы, не одеваясь прошмыгнул в туалет, где зашуршал бумагой; потом зашумела спущенная вода в унитазе, вновь раздались шаркающие шаги - теперь на кухню...
  Включив свет, он, глядя на газовую печку подумал, - надо бы вызвать мастера и устранить утечку - с утра здесь было тяжело дышать от просочившегося сквозь неплотные сочленения труб, газа.
  Налив воды в эмалированный, покрытый копотью чайник, чиркнул спичкой, зажёг синевато - фиолетовый венчик пламени, поставил чайник, вновь чиркнув спичкой прикурил сигарету и выпустив дым сел у стола, положив худые, волосатые ноги одна на другую.
  После первых затяжек голова неприятно закружилась и появилось чувство лёгкой тошноты...
  Перебарывая себя, докурил сигарету до конца, с ожесточением затушил, смял окурок в самодельной пепельнице.
  Чайник забулькал и зашипел закипая...
  Выпив горячего чаю, он направился в спальню и сняв брюки, а потом рубашку и свитер с дверцы книжного шкафа, не спеша оделся. Сон окончательно прошёл...
  Разглядывая в зеркало, опухшее после сна лицо, недовольно морща лоб, человек долго брился старой электробритвой, щупая левой рукой оставшуюся под подбородком, в морщинках на шее упрямую, жёсткую щетину.
  Десять раз водя бритвой по одному и тому же месту он думал, разглядывая своё страдальческое лицо, что пора идти в лес и отдохнуть там от этой длящейся муки никчемности - вчера жена, в очередной раз забрала детей и ушла к подруге, обвинив его во всём неустройстве и абсурдности их бытия...
  
  ... Солнечный свет проникал в зимовье через окно в южной стене, освещая нары протянувшиеся во всю ширину помещения с кучей какого - то пыльного тряпья в левом углу; стол, покрытый невесть как оказавшимся здесь красным пластиком; металлическую печь на высоких ножках; фанерные полочки над столом...
  Едко пахло резанным луком и этот запах говорил о том, что совсем недавно в зимовье кто - то был.
  Выходя на улицу через дощатые сени, он краем глаза заметил на верстаке слева, пакеты из - под соли, полиэтиленовый порванный мешок с остатками ломаной в крупу вермишели и мышиные катыши...
  Его собака лежала неподалеку от зимовья, поодаль от кострища, греясь под лучами полуденного, осеннего солнца. День был замечательно солнечный, яркий и тёплый, но в воздухе, в атмосфере, было разлито ожидание грядущих перемен...
  Собаке явно нравилась погода и она отдыхала наслаждаясь теплом и солнцем.
  Чёрная шерсть на Жучке отливала коричневым блеском, а карие глаза, как два рубина светились на умной морде...
  Надрав бересты и запалив костёр, охотник придвинул поближе к огню полуобгоревшие брёвна, сходил за водой на подтаявшее болото, повесил котелок над высоким пламенем костра, подстелив под себя полиэтилен и сверху меховую душегрейку сел, скрестив ноги в медитационной позе...
  Он долго сидел так, сосредоточенно рассматривая противоположную сторону широкого болота. Там, сквозь белизну стройных берёзовых стволов, высоко над молодыми осинами, выше зелёных хвойных шапок сосновых деревьев, взметнулись вверх сильные, причудливо искривлённые временем и ветром вершины мощных, старых лиственниц...
  Прозрачное, оранжевое пламя лизало края закопчённого до черноты солдатского котелка. Вода нагрелась, кипела, касаясь раскаленных стенок. Пузырьки воздуха, вначале несмело, потом всё чаще и быстрее поднимались со дна и наконец, переходя в лавину, ключом взрывали водную поверхность изнутри...
  Глядя на лес, на костёр, на заходящее солнце, человек на время забыл зачем, почему он здесь и погружаясь в собственную память, видел другие картины, другой лес, другое солнце - солнце его свободной и беззаботной молодости...
  Человек, очень долго сидел так, неподвижный и сосредоточенный... казалось, что он заснул, но глаза его были открыты...
  Костёр прогорел, угольки покрылись пеплом и едкий дым забивал дыхание...
  Слёзы текли из глаз и было непонятно - то ли дым был причиной, то ли нахлынувшие воспоминания...
  Не замечая, он начал разговаривать сам с собой, длинно вздыхая и многозначительно повторяя, односложное: - Д - а - а - а...
  А потом, как бы подводя черту, произносил: - Вот так!..
  Собака привычная к таким разговорам хозяина с самим собой, лежала растянувшись на боку, изредка приподнимая голову и навострив уши, смотрела в сторону другого берега болота...
  Видимо не считая достойными внимания шумы, доносившиеся оттуда, она снова опускала голову на хвойную подстилку и засыпая, нервно подёргивая лапами
  видела сны, утробно взлаивала и силилась во сне то ли кого-то догнать, то ли убежать от чего-то страшного...
  Солнце опускалось всё ниже к горизонту - в начале тень накрыла спину хозяина, потом передвинулась к собаке и всё быстрее стала укрывать замерзшее болото...
  Заметно похолодало и человек у костра, словно избавляясь от тяжелого, тревожного сна встрепенулся, зябко повёл плечами и с удивлением увидел потухающий костёр, остывший чай в котелке, потемневший лес вокруг...
  Собрав продукты, человек вошёл в зимовье, затопил печь, прибрал на столе и навёл порядок на нарах...
  Потом, когда в зимовье нагрелось, он вышел на улицу...
  Жучка около избушки не было.
  "Пошёл размяться куда-нибудь по соседству" - подумал хозяин и войдя в зимовье прикрыл скрипнувшие двери. Потом лёг на нары и забылся тяжёлым сном...
  Проснулся от того, что стало трудно дышать.
  Перевернувшись на спину, сквозь дрёму всплывая на поверхность тревожного сна, вдруг услышал очень издалека яростный лай Жучка!
  Охотник знал, что надо окончательно проснуться, выйти на улицу и послушать, что происходит, но сил не было и он, вновь погрузился в тягучее забытье...
  Иногда, открыв глаза, он вглядывался в тёмный прямоугольник окна и слышал лай - собака лаяла то часто и зло, то с перемолчками, но с одного места и все-таки не так далеко от зимовья...
  Жучок пришёл под утро и тихо поскребся в двери.
  Хозяин впустил его в зимовье. Собака сильно хромала, а на правом боку, была длинная рваная рана. Шерсть, залитая кровью, смёрзлась в осклизлый колтун...
  Встревоженный охотник засуетился, долго промывал рану оставшимся в котелке чаем, смачивая её влажным тампоном, сделанным из старого нечистого полотенца и гадая, кто мог напасть и поранить его собаку...
  Жучок позволил себя перевязать, но вскоре, сбил повязку и стал зализывать рану...
  Хозяин, уставший и возбуждённый, долго не мог заснуть и неотвязно решал, что же ему делать, как ответить на очередной удар агрессивной жизни?!
  Казалось, весь мир, восстал против него. Ни в городе, ни в тайге, он уже не мог почувствовать себя спокойным. Всюду на него нападали и незаслуженные обвинения или нелепые обиды находили его...
  Часам к семи, перед рассветом, когда на улице мороз достиг апогея человек, закутавшись в тряпьё, скорчившись, сжавшись в комочек согрелся и наконец заснул...
  Пришёл странный и тревожный сон, похожий на явь...
  Его кто - то долго и страшно резал ножом...
  Он как мог отбивался...
  Одного из преследователей убил, метнув нож. Лезвие вонзилось в грудь противника и как в масло, глубоко вошло в человеческую плоть.
  С безысходным ужасом сознавая, что убил человека, он пошёл сдаваться в милицию... Сам он, был тоже ранен, но неглубоко - была дырка в груди и рана задела лёгкое - поэтому трудно дышать...
  
  ...Охотник открыл глаза, перевернулся на спину - оказывается, спал вниз лицом и потому, было тяжело дышать...
  Оглядевшись и приходя в себя от увиденного кошмара, почувствовал холод.
  Соскочив с нар, увидел Жучка лежавшего в углу. Вспомнил все, что произошло ночью, а так же увиденное во сне и содрогнулся от накатившего чувства тоски и безысходности.
  Жучок, заметив, что хозяин проснулся, тихо заскулил и попытался подняться, но видимо ему было очень больно и плохо и потому, собака осталась лежать, сверкая в полутьме зеленоватым, фосфорическим светом глаз...
  Рассвет едва проникал внутрь избушки - полумрак, холод, чувство боли пропитавшие это пространство, нагоняли на человека неизбывную тоску...
  Но надо было жить и двигаться...
  Он нехотя оделся, дрожа всем телом обул холодные тапки-башмаки, размахивая руками несколько раз присел согреваясь, схватил топор стоявший около печки и вышел на воздух.
  На улице, дул резкий, холодный ветер и изредка с невидимого, забитого тучами неба, сыпала жёсткая, колючая снежная крупа...
  Наколов и наносив дров внутрь, растопил печь, поставил варить кашу и стал готовиться: проверил и протёр промасленной тряпочкой, намотав её на прутик - шомпол, стволы своей старенькой двустволки. Достал из рюкзака патроны в картонной пачке и осматривая, пересчитал их: всего было четыре пули круглых и два патрона заряженных крупной картечью.
  Перебирая, ощупывая пальцами заряды, всё тщательно осматривая, он думал, что ему наверняка придётся сегодня пойти по следу Жучка в "пяту" и разобраться в происшедшем. Он почему - то вполне был уверен, что собаку помял медведь!
  Несмотря на страх сосущий под ложечкой неприятным беспокойством, на тоску и неуверенность преследующие его всё последнее время, он-таки решил постоять за себя - и была не была, - рискнуть, убить этого настырного зверя, как казалось посланного ему судьбой в наказание за слабость и ошибки в никчемной жизни...
  
  ...Вся жизнь в последнее время ему опостылела: и эти домашние дрязги, и это длящееся годами унижение и неопределённость, а тут единственный друг и утешение - Жучок, тоже в опасности...
  И со всем этим надо было как - то покончить, отмстить и доказать обидчикам, что он тоже чего-то стоит!
  Зимовье нагрелось, Жучок, успокоившись закрыл глаза, задремал, и его передние лапы конвульсивно подёргивались - во сне, он за кем-то продолжил гнаться...
  Охотник тяжело вздохнул, убрал с печи под нары, сварившуюся кашу остывать, брякнув полуобгоревшей деревянной ручкой поставил чайник на плиту и пролитые капли воды, на раскалённой поверхности печки зашипели и мгновенно испарились.
  Сменив стоптанные тапки - башмаки, на сапоги, прокашлявшись вышел из зимовья на мороз.
  Жучок открыл глаза и внимательно посмотрел вслед хозяину...
  Солнце, на минуту пробившись наконец сквозь тяжёлые облака, осветило коричнево - чёрную, срубленную из круглых брёвен избушку, поставленную на взгорке; зелёную чащу молодого ельника в распадке рядом; склон, заросший сосняком вперемежку с берёзой и осиной, снизу у земли переплетённых зарослями ольхового кустарника; болото, покрытое снегом, с торчащими верхушками густой, щетинистой осоки.
  Осматривая всё это, он послушал одну, а потом другую стороны болота, прикинул, сколько времени ещё осталось до вечера...
  Прошёл за избушку, похрустывая подмёрзшим снегом...
  Новых следов не было, но под изогнутой берёзой видны были алые точечки - ночные следы крови, оставленной здесь при возвращении Жучка в зимовье.
  Осмотрев место, он нашёл следы собаки пришедшей справа, со стороны начала большой пади, где сквозь графику голых ольховых веток, в проёме широкой долины, виднелся щетинящийся тёмный, почти чёрный сосняк на водораздельном хребте.
  Охотник подумал: "Это наверное произошло где-то там, в той стороне и туда мне придётся сегодня идти... Уже не отвертеться!".
  Перед тем как сесть есть, он вынес наружу приготовленный рюкзак, в котором был топор, длинная верёвка, маленький восьмисотграммовый котелок для чая, кусок хлеба, луковица, полпачки сахара - рафинада, чайная заварка завёрнутая в газетный листок...
  Рядом поставил ружьё, почищенное и матово поблескивающее лаком светло - коричневого приклада. Всё это делалось для того, чтобы запутать и не беспокоить собаку, которая всё время порывалась пойти за хозяином.
  Перед завтраком, охотник зажёг огарок свечи, и внутри стало заметно светлее и Жучок был этим удивлён - обычно хозяин экономил свечку для экстренных случаев и зажигал её на короткое время, только в темноте - вечером или утром.
  Жучок тоже получил свою долю пшённой каши, но есть отказался, равнодушно отвернув морду из - под руки хозяина. И от случайного прикосновения, человек почувствовал, как шершав и горяч нос собаки.
  - Н-да - произнёс он - видно тяжело тебе сейчас приходится... Ну потерпи старик, немножко. Это у тебя болевой кризис начался. Потерпи малыш, всё будет в порядке...
  Ему самому было нехорошо, есть расхотелось и буквально через силу, он тщательно пережёвывая проглотил несколько ложек каши запивая вдогонку, крепким, сладким чаем...
  Прошло ещё полчаса...
  Закончив есть, охотник убрал котелок с кашей на подоконник, подальше от мышей, накрыл его прокопчённой алюминиевой тарелкой, ещё похлебал чаю и съел пару сухарей.
  Немного придя в себя, потянулся с хрустом в позвоночнике взбодрившись после крепкого чая, схватил телогрейку и не одеваясь вышел, и прежде чем затворить дверь, несколько мгновений смотрел на Жучка.
  Тот лежал и в очередной раз пытался зализывать воспалившуюся рану на боку...
  
  ...Человек шёл по следу Жучка в пяту уже второй час, пересёк три поперечных распадка и начал подниматься на водораздел.
  Болото, постепенно суживаясь закончилось и вместо него, в мелком березняке начался овраг, на дне которого скопился сдутый с боков снег.
  Метров через триста, овраг стал "мелеть" превращаясь в широкую впадину, в которой то тут, то там стояли толстые высокие лиственницы.
  Цепочка собачьих следов, раздвоилась, расстроилась, разбежалась во все стороны, видимо собака металась, увёртывалась и лаяла, лаяла. Тут же, он увидел медвежьи следы...
  Чуть дальше, следопыт увидел круг метров десять в диаметре, с вытоптанным до земли снегом.
  Было понятно, что звери - медведь и собака кружились здесь, угрожая и нанося друг другу в бросках - выпадах удары - укусы.
  То тут, то там видны были клочки тёмно-коричневой, длинной шерсти и затоптанные капельки крови...
  Долго и тщательно, нервно озираясь по сторонам, охотник осматривал это место, внезапно замирая, слушал поводя головой направо и налево...
  Солнце спустилось к горизонту и в воздухе потемнело.
  - Да, надо спешить - проворчал охотник и заторопился вперёд и вверх к недалёкому уже лесному гребню.
  Следы собаки пропали и на белом снегу отпечатались крупные медвежьи, широкой тропой уходящие вверх по ложбинке. На ходу зверь буровил наметённые сугробы, загребая лапы чуть с боков и внутрь, вперёд.
  Иногда ритм шагов нарушался - медведь останавливался, озирался и слушал, а затем продолжал движение...
  Охотник шёл медленно, останавливался и всматривался до рези в глазах вперёд, в подозрительно чернеющие крупные пеньки и в серые колдобины - промоины.
  В какой-то момент, он задержался на месте, подбросил щепотку сухой травы вверх, определяя направление ветра. Потом развернулся под прямым углом и направился влево от следов, так же тщательно осматривая деревья и пни впереди.
  Он решил сделать проверочный круг и определить - далеко ли зверь ушёл и не залёг ли где в засаду...
  Фигура охотника напряглась, глаза на бледном лице сосредоточенно смотрели из под бровей, шаги сделались мягкими и почти неслышными.
  Вдруг над головой, возникая откуда - то из - за горы, загудели моторы тяжелого самолёта и среди облаков мелькнул серебристый силуэт пассажирского лайнера. Человек остановился и глядя вверх подумал, что в самолёте сейчас, наверное многие пассажиры дремлют, утомлённые долгим перелётом. По салону ходят стройные стюардессы в красивой синей униформе и разносят в маленьких, пластмассовых аэрофлотовских чашечках минеральную и фруктовую воду...
  - Н - да - протянул он вновь в полголоса...
  Звук затих в дальнем углу неба - самолёт и его беспечные пассажиры продолжили свой далекий путь...
  Когда охотник замкнул километровое кольцо, солнце уже коснулось горизонта и вот - вот должно было сойти с небосвода за границы леса и земли...
  Медвежьих следов, кроме входных, охотник больше не пересёк - зверь остался в круге!
  Осознав это, человек, заторопился вниз, к зимовью, стараясь успеть туда ещё засветло. И пока шёл, повторял про себя: "Ну, зверюга! Я знаю, знаю, где ты сейчас. У тебя, скорее всего здесь берлога выкопана. А Жучок помешал тебе залечь дремать в нору..."
  До зимовья добрался уже в глубоких сумерках. Пока шёл, разогрелся, повеселел, и быстро растопив печь, поставил подогревать кашу, а сам, зажёг свечку и подошёл к Жучку, неподвижно лежавшему на своей подстилке.
  Дыхание собаки сделалось тяжёлым и хриплым, бока часто - часто вздымались и опадали. Нос был шершавый как тёрка и по - прежнему горячий. Рану на боку пёс непрестанно зализывал и снова сбил белую повязку.
  Хозяин осторожно развязал и снял её, а потом, накинул на дрожащую в ознобе собаку, старую телогрейку.
  - Ну, согревайся, выздоравливай, - ворчливым, хриплым голосом говорил он, подвигая поближе к голове чашку с нетронутой вчерашней кашей...
  Жучок, вновь отказался есть и хозяин, с кряхтением распрямившись, прошёл к столу, сел и начал есть сам, памятуя, что завтра надо быть сильным и уверенным в себе... Перед едой, словно чего - то, опасаясь, он, закрыл двери на металлический крючок...
  Несмотря на трудный день, он ел без аппетита и вспоминая сегодняшний поход, повторял: "Да... Медведь где - то там, в вершине пади, и наверняка у него там берлога. Не будет же он ложиться на зиму, на снег... И поэтому, завтра с утра, я пойду туда, к берлоге, и постараюсь его добыть. Он даже в мыслях старался избегать слова - убить. Сегодня, я уже был рядом с ним и может быть, он даже учуял меня, а если не напал, то значит тоже боится и это уже уравнивает шансы".
  Доев кашу он ещё долго отдувался, вытирая пот пил чай в жарко натопленном зимовье. Свеча, оплывая потрескивала, дрова в накаленной печке гудели, как в паровозной топке, за окном тускло белел снег, вобравший в себя крохи звёздного и лунного света. Серпик нарождающегося месяца появился в углу оконного прямоугольника и пустился в еженощный поход по тёмному небу...
  Надо было ложиться спать...
  Охотник расстелил старое ватное одеяло, подложил под голову свёрнутую куртку, покряхтывая влез на нары, лёг на спину, вытянулся так, что в спине хрустнули расправляясь позвонки, потом вспомнив сел, наклонившись вперёд издали задул свечу, глянул в наступившей темноте на печку, увидел сквозь отверстия в дверке, алые отблески затухающих углей, придвинул поближе к правой руке лежавшее на нарах ружьё, выдохнул и лёг на лежанку, заложив за голову согнутые в локтях руки...
  Он долго не мог заснуть, ворочаясь вспоминал предыдущие встречи с медведями и чем больше думал об этом, тем ярче в его душе разгорался страх.
  Скрипнула половица, пробежала по подоконнику мышь и он вздрагивал, а сердце начинало часто - часто колотится в груди.
  "Неужели, я так его боюсь? - в который уже раз спрашивал он себя.
  - Или у меня от усталости и жизненных неудач истерика началась? Ведь я раньше в лесу ничего не боялся и один ходил в тайгу не имея оружия и даже охотничьего ножа. Почему это, сегодня со мной происходит?.."
  Он перевернулся с боку на бок, поудобнее устроился на жёстких нарах и продолжил свои размышления...
  "Воистину познание умножает скорбь, а значит и страх последствий поступков...
  Страх возник только после того, как я узнал множество историй, когда медведь нападал и убивал человека. И особенно запомнился рассказ о том, как медведь растерзал трёх охотников, ночующих под навесом у костра. И страшное в этом было то, что в это время, рядом с ними были собаки, которые ничего не почуяли до самого последнего момента, - так осторожно подкрался сумасшедший зверь...
  Возможно это охотничьи легенды. Но теперь, когда ты это знаешь, - это уже не имеет значения. Важно, что тобой владеет страх, который ты должен преодолеть или убить - всё равно...".
  Так он внутренне разговаривал сам с собой, анализируя ситуацию...
  Ему вспомнился Бамовской приятель, который со слезами на глазах говорил, что боится зимой медведей - шатунов и потому, не ходит в тайгу даже на белку.
  Тогда, слёзно уговаривая брать его с собой, приятель повторял: - Вдвоём нам ничего не страшно...
  
  ... Среди ночи охотник просыпался почти в ужасе - ему казалось, что кто - то ходит вокруг зимовья. Но это деревья скрипели неподалёку от зимовья, которые раскачивал ветер, порывами толкаясь в дверь, скребся в окно и гудел в трубе...
  Обессиленный, охотник засыпал ненадолго и вновь в страхе просыпался...
  Окончательно проснувшись часов в семь утра, он уже больше не ложился.
  Ещё в темноте развёл огонь в печке, напился чаю, осмотрел Жучка. Тот наконец встал, пошатываясь поскуливая, попросился на улицу и через какое - то время возвратился и постанывая как человек, лёг на прежнее место.
  - Ничего браток! - уговаривал собаку хозяин - потерпи и пойдёшь на поправку. Вот видишь - ты уже и пить захотел...
  Действительно, Жучок не отрываясь вылакал чашку воды и после этого облизнув морду снова лёг...
  
  ...Как только солнце показалось из - за горы, охотник вышел из зимовья и направился вверх по пади навстречу ветру, дующему с северо-запада.
  "Мне это на руку - подумал он - не будут ни лишних запахов с моей стороны, ни звуков..."
  Ветер гнал по небу зимние, низкие тучи, просыпая на землю мелкую снежную крупу, то поштучно, то горстями...
  Охотник шёл к берлоге и уже точно знал, что медведь лежит там, в норе и ждёт его прихода.
  Но человек, был так утомлён ночными кошмарами, так устал от раздумий о будущем, что с облегчением шёл туда, где может быть, его ждала внезапная смерть...
  Подойдя к тому месту, откуда вчера он начал делать проверочный круг, охотник постоял, подумал, и не торопясь, пошёл напрямик, в сторону издалека видимой вершины огромной лиственницы, стараясь держаться северо-восточного склона. Пройдя метров двести, он вдруг заметил впереди себя, цепочку следов и понял, что это следы медведя.
  Ступая ещё осторожнее, он свернул чуть в сторону от медвежьей тропы, поднялся повыше по склону и держа в поле зрения следы, озирая окрестности, медленно пошёл вперёд...
  В какой - то момент, он наконец увидел берлогу, сердце его стукнуло и бешено заколотилось, разгоняя кровь по телу.
  "Ага, вот она где! Надо же, совсем на виду!" - прокомментировал он для себя и быстро скинул рюкзак. Достав топор и держа ружьё наизготовку, он отступил за бугор прикрывающий вид на берлогу...
  - Вот так! - разговаривал он сам с собой. - Теперь, как учил Александр Владимирович, надо срубить подходящую ёлку, обрубить ветки покороче, в форме ерша и приготовится к встрече - он шепотом проговаривал это, по привычке, вслух.
  Потом, охотник почти бегом возвратился назад, в ложбинку, где раньше заметил островок молодых елей. Срубил одну, толщиной в руку, и высотой метра в три. Обрубив ветки сантиметров на тридцать от ствола, он закинул елочку на плечо и двинулся к берлоге.
  Шёл и сожалел, что рядом нет любимого и надёжного друга, Жучка и думал, что ему надо этого медведя добыть в одиночку, тем самым на все последующие времена победить в себе страх перед единственной опасностью, которая отравляла его жизнь в тайге. И этот страх рождала нерешительность, захватившая его в последнее время с головой.
  Нельзя сказать, что он был неопытным охотником. Он один раз уже участвовал в охоте на берлоге, но тогда рядом с ним были люди, был опытный медвежатник, у которого на счету было около двадцати добытых медведей.
  Но сейчас он боялся и волновался и чем ближе подходил к берлоге, тем больше сомневался в своих силах.
  "А стоит ли рисковать? Ведь если, что случится, ему из этих мест попросту не выбраться. До города около пятидесяти километров, а это день пути в хорошем темпе".
  Если честно, то он не верил в эту ёлку, что она сможет задержать разъяренного зверя, но так писали в книгах, так говорил опытный медвежатник.
  "Ну что же, посмотрим - думал охотник. - Это всё равно лучше, чем шурудить внутри берлоги простой палкой..."
  Последние пятьдесят шагов он шёл уже очень медленно. Слух был так напряжён, что на мгновение у него закладывало уши, и больно вибрировала перепонка...
  Тогда он останавливался, переводил дух, до галлюцинаций вглядываясь в чело берлоги, находившееся от него под острым углом...
  ... До берлоги оставалось не более десяти шагов, когда оттуда с рёвом, взметнулась, громадная медвежья голова, с торчащими ушами, которые в обычное время, почти не видны...
  От неожиданности охотник выпустил из рук еловый ствол себе под ноги, крутанул ружьё с плеча, и оно, как влитое застыло на уровне глаз.
  Охотник и ружьё слились в одну линию, в одну пружину, способную ударить или уклониться - как потребует обстановка!
  В следующий момент, зверь выскочил из норы и развернувшись вправо, всплыл на задние лапы, вырастая многократно...
  И увидел матёрый медведище, проживший на земле более десяти зим, в последний раз: необъятную тайгу, белую заснеженную землю, склон, уходящий и теряющийся в крупном сосняке, шумящую под ветром зелено-серую чащу в вершине, чёрную фигуру стреляющего человека, сноп огня из левого ствола...
  И почувствовав громовой удар в голову - словно тяжёлое бревно упало - зверь не успел уже услышать гулкий звук выстрела, раскатившийся мелкими осколками эха поокрестностям,- всё на земле уже кончилось для него и в нём...
  
  ...Охотник увидел, как после выстрела зверь дёрнулся, словно по чудесному заговору проглотив отравленную пулю, сгорбился на миг, расслабленно заколыхался опадая всем громадным, сильным телом, студенистой массой одетой в меховую, чёрную шубу! Повалился на снег, затрясся мелкой дрожью, раскрылся медленно, подставляя незащищённый живот следующему выстрелу...
  
  ...Человек не поверил случившемуся, долго ещё стоял выцеливая правым стволом туловище зверя расстелившегося перед ним, вмявшегося в снег мгновенно уменьшившись в размерах.
  Так, простоял он секунд десять длившихся для него почти вечность, ожидая возможного нападения, привыкая к происходящему - к уже произошедшему!
  ...Затем, чуть опустив ружьё, всё ещё в полной готовности сделал вначале пол шага, потом шаг, потом ещё и ещё, по дуге подходя к медведю все ближе и ближе...
  Наконец, человек понял, что медведь мёртв, но держа ружьё наизготовку, вытянул ногу в резиновом сапоге, ткнул носком округлый, мягкий, мохнатый бок.
  И уже косной, мёртвой материей отозвалась неподвижная, черная на белом, медвежья туша!
  Охотник увидел в короткой шерсти крутого лба, точно между глаз, темно - алый, заполненный блестяще жидким черно - красным крошевом кружок пулевого отверстия, чёрные струйки крови вытекающие из влажно - парных ноздрей, застывшие навсегда в неподвижности маленькие глазки с тёмными зрачками, невыразительно отражающие утраченный навсегда мир...
  Охотник, вдруг почувствовал слабость в ногах, волной начавшейся в животе и скатившуюся вниз. Пот выступил на его лице, судорога тошноты тряхнула грудь и горло и он, отступив на два шага, отвернувшись, опершись на ружьё двумя руками, согнулся.
  Волна отвращения заставила его широко раскрыть рот и глаза - его вырвало и мгновенно ослабев, вытирая слёзы выступившие на глазах, он повалился ничком на снег, уронив ружьё обхватил голову руками и растягивая, повторял фразы: - Ну, вот и всё! С этим покончено... И слава Богу!..
  ... Минут через десять, успокоившись, он вспомнил, что ему говорил Александр Владимирович: - В берлоге могут быть ещё медвежата, поэтому не спеши, обязательно проверь...
  Он принёс брошенную ель, сунул её в чело метра на полтора вглубь, уперся в противоположную стенку, повращал внутри налево и направо и успокоенный вытащил - берлога была пуста...
  Любопытство в нём разгорелось и тогда он, вынув из ножен острый как бритва, длинный охотничий нож, держа его наизготовку сполз по песчаному грунту внутрь норы.
  Убедившись, что там пусто, развернулся вверх головой удивляясь размерам медвежьего жилища, с хриплым рёвом, как мог быстро высунул голову наружу и вновь спрятался.
  - Да - разговаривая сам с собой, резюмировал он свои наблюдения - медведь меня увидел и понял, что я один и меня бояться нечего...
  Потом поджав под себя ноги, полежал на животе положив голову на руки, представляя, как это делал медведь ещё полчаса назад. И вдыхая запах мёрзлой земли, добавил: - Это его и подвело!..
  Потом заулыбался и подумал: "Однако! Как быстро ты стал таким смелым!"
  Он ещё чуть посидел внутри, поглядывая на кусочек неба и голые вершины лиственных деревьев, видимых в отверстие берлоги...
  ...Через полчаса ветер стих, снег кончился, костёр весело трещал высоким пламенем, а охотник с ножом в руках свежевал тушу и сняв шкуру срезал сало толстым в ладонь слоем, покрывающее бока и загривок зверя.
  Солнце то скрывалось за тучи, то вновь победоносно, длинными прямыми лучами упиралось в землю.
  Сосны шумели и поскрипывали под ветром, вспугнув кормившегося неподалёку глухаря. Пролетая над берлогой, он увидел маленькую, тёмную фигуру в шапке - ушанке, двигающую руками с окровавленным ножом, склонившуюся над большой, бело - красной тушей...
  
  ...Охотник вернулся в зимовье в темноте. Тяжело дыша, сбросил полный рюкзак под навесом, постанывая распрямил затекшую спину, отбил от снега сапоги, отрыл двери и в его грязную ладошку ткнулся нос Жучка - он давно уже ждал хозяина и в середине дня слышал далёкий выстрел.
  Поджимая заднюю лапу, не ступая на неё, собака проковыляла к рюкзаку, обнюхала его и шерсть на собачьем загривке поднялась дыбом.
  Хозяин заметил это, погладил собаку и успокаивая, стал выговаривать: - Жучок! Жучок! Успокойся... Его уже нет! Его больше нет... Никогда не будет!..
  Нарезав сало пластиками, охотник часть скормил оживающему Жучку, а часть, макая в соль и заедая чёрствой, вкусной горбушкой, съел сам.
  Потом привычно быстро и ловко растопил печь, поставил чайник со льдом на плиту, а сам прилёг на нары, потирая отяжелевшие веки и горячие, лоснящиеся жиром щетинистые щёки - съеденное лечебное сало напитывало организм теплом...
  
  ...Проснулся он в первом часу ночи. Печь давно погасла, чайник выкипел почти до дна, в зимовье стало прохладно.
  Широко зевая и прикрывая рот ладонью охотник расправил рваное одеяло, укрылся второй половиной, накинув сверху ещё телогрейку.
  Засыпая, он сквозь приятную истому дремоты, вспомнил море, резиновый плотик, на котором так радостно качаться на тёплых волнах подставляя солнцу лёгкое, загорелое тело, омытое солёной водой и солнечными лучами. Как приятно смотреть на высокое чистое небо, слышать гул прибоя и звонкие голоса, приносимые порывами ветра с песчаного пляжа!
  
  ... Охотник уходил из зимовья через неделю. Сало и мясо убитого медведя, он по частям перенёс от берлоги к зимовью и спрятал его в лёд, выдолбив в болоте, полуметровой глубины яму.
  Жучок отъелся медвежьим салом, ожил, рана его затянулась розовой плёнкой новой кожи. Лапа по-прежнему болела, но он стал опускать её на снег и передвигался прихрамывая...
  В ночь перед уходом, крупными хлопьями пошёл снег и под утро уже много навалило кругом, утопив все лесные звуки в перинно-пуховом одеянии.
  ...Идти было трудно, и пока охотник дошёл до гребневой дороги, то порядочно вспотел. Жучок вперёд не совался, но и не отставал лишь изредка останавливаясь на время, слушал шуршание снежинок о стволы деревьев и ветки кустарников.
  Выйдя на дорогу, охотник стряхнул с себя влажный снег липнущий к одежде, и только тронулся дальше, как за спиной, вывернув из - за поворота, послышался низкий звук сильного мотора, а вскоре показался и грузовик.
  Чуть посторонившись, охотник уступил дорогу, но грузовик остановился и из кабины, молодой, широколицый шофёр, приоткрыв дверцу и став на подножку, крикнул:- Садись земляк, подвезу!.. - на что охотник поклонился, заулыбался приложив руки в рукавицах к груди и ответил звучным голосом, перекрывая гул мотора: - Спасибо друг! Я сам дойду. Тут недалеко - и ещё раз поклонился, благодаря за предложение...
  Шофер, увидев улыбку на его лице, что - то понял, улыбнулся в ответ и захлопнул дверцу.
  Двигатель взревел преодолевая инерцию остановки и грузовик, чуть пробуксовывая набрал скорость и вскоре скрылся за поворотом.
  И тотчас звук затих укрытый снежной пеленой повисшей в воздухе, ослаб, растворился в звуках метели и охотник с собакой пошли дальше...
  
  
  
  Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod
  
  
  
  1980 - е годы. Ленинград. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Убийство друга.
  
  
  "...Людям трудно даётся счастье. Они замыкаются в себе, попадают впросак. Они сами не знают, что им нужно, и грустят, грустят... У собак таких сложностей нет. Они знают, что счастье - это когда что-то делаешь для других. Собаки делают всё, что в силах, лишь бы угодить своему двуногому другу, и счастливы, если это им удаётся..."
  Джон Ричард Стивенс
  
  
  ...Андрей познакомился с егерем через своего друга Петра, который учился тогда в университете, на биофаке. Андрей к тому времени уже был опытным лесовиком, но хотел стать ещё и опытным охотником. И захотел научиться этому ремеслу...
  Только много лет спустя, Андрей понял, что учиться надо у тех, кто может и хочет научить тебя чему-нибудь, вровень с собой.
  Но главное в обучение - доверие к учителю и наоборот. И конечно, всё осваиваешь только через свой опыт - через ошибки и заблуждения, хотя бывают и открытия...
  
  Егеря звали Лёша. Роста он был чуть выше среднего, худощавый с тонким лицом и голубыми глазами
  В обычной жизни он был весел и заливисто смеялся по любому поводу, но когда волновался, выглядел потерянным и тёр левый глаз, непроизвольно покашливая...
  В Сибирь, он приехал с Украины, уже после армии.
  Там, живя в Киеве и благодаря дяде - опытному охотнику и собаководу, он с детских лет пристрастился к охоте, имел гончих собак, ходил стрелять на траншейный стенд и зачитывался охотничьими книгами и журналами.
  Придя из армии, где пережил многое, включая несколько месяцев дисциплинарного батальона, на гражданке заскучал и списавшись с Иркутским областным обществом охотников, получил приглашение на егерскую должность в одном из охотничьих хозяйств, недалеко от города...
  Когда Андрей Чистов познакомился с ним, егерь уже жил в Сибири два года и неплохо устроился.
  С разрешения поселковой администрации, егерь поставил маленький деревянный, домок на бугре, в котором и поселился.
  Дом стоял на окраине посёлка, на берегу водохранилища, в полу километре от шоссе ведущего на Байкал, вдали от любопытных глаз и поселковых сплетен...
  Домик был совсем маленький, состоящий из жилой комнаты с двумя окнами и холодной прихожей, где развешены и расставлены охотничье снаряжение и различный инвентарь для моторной лодки, которую ему выделило охотхозяйство.
  А в начале, он жил на квартире у дяди Васи - "Леншкого" Бурундука, - как он рекомендовал себя в подпитии с каким - то местным акцентом, произнося так слово - "ленского".
  В первый же месяц, егерь, взял себе у знакомого охотника щенка лайки и назвал его на английский манер - Греем.
  Чуть позже, познакомившись со своей будущей женой, студенткой биофака, проходившей университетскую практику на рыбозаводе в Посёлке, и взял у неё на время молодую овчарку, Рифа...
  Незадолго до первого приезда Андрея в Посёлок, егерю подарили на день рождения ещё одного щенка лайки, которого он назвал Саяном...Чистов познакомился с егерем неожиданно.
  Как - то, приятель Чистова Пётр, привел его в университет, где работал Андрей и познакомившись, они заговорили о тайге, об охоте, о собаках.
  Прощаясь, Лёша - так звали егеря, пригласил Андрея к себе в Посёлок, в гости...
  Чистову сразу понравилась Лешина избушка одиноко стоявшая на лесном бугре. Понравилось, что никого вокруг не бывало, а ближний дом, был домом дяди Васи, тоже далеко отстоявший от остальных строений Посёлка.
  Хорошо было и то, что к заливу и в тайгу, можно было уходить и приходить не привлекая ничьего внимания... А как замечательно было на егерской моторной лодке под подвесным мощным мотором - "Вихрь", лететь по неподвижной глади водохранилища, в десять минут переправляясь в глухие таёжные места, на другой стороне огромной реки...
  Иногда Андрей помогал Лёше разбираться с браконьерами и скоро, по всей округе пошла молва о неумолимо непьющем и строгом егере и его помощнике, то есть об Андрее...
  
  Однако, моё предисловие затянулось и хочется поскорее перейти к собакам.
  ...Саяну было около четырёх месяцев. Он был чёрной с подпалинами масти, с необычно растянутым туловищем не характерным для лайки, почему и напоминал щенка овчарки.
  Невысокие лапы, лобастая голова и жёлтые пятнышки над глазами, только дополняли сходство.
  Живя у егеря, он много ел, был спокоен и даже ленив, а присутствие быстрого, строгого Грея, которому было уже два года, полностью лишали Саяна самостоятельности и инициативы.
  Лёша подсмеивался над Саяном, говорил, что охотничьей собаки из него не получится, а Андрей, вдруг решил взять его себе.
  Не обращая внимания на едкие насмешки егеря, он перевёз щенка на такси в город и водворил в свою кладовку, находившуюся во дворе восьми квартирного дома.
  Потом, выпилил отверстие в задней стенке сарая, сделав для Саяна выход в длинный прогулочный проход между строениями.
  С этого времени, каждый день придя с работы, Андрей надевал спортивную одежду, брал собаку на поводок и отправлялся с Саяном гулять в загородные, березово-осиновые рощи, километров за пять от дома.
  Туда, Андрей и Саян обычно шли одним и тем же путём.
  ...Когда выходили из пригорода, новый хозяин отпускал собаку с поводка, и Саян не спеша, валкой трусцой убегал в кусты, изредка появляясь то справа, то слева, от идущего по лесной дороге хозяина.
  Кормил его Андрей специально приготовленной кашей с рыбой, или тем, что оставалось от семейной трапезы.
  Саян рос и постепенно превратился в складную собачку, которая в лесу уже знала многое, но особыми талантами в охоте, как и скоростью бега не блистал. Благодаря далеким ежедневным прогулкам, он узнал запах тетеревов, рябчиков и даже глухарей, чей последний в округе выводок, они однажды вспугнули поблизости от Ершовского садоводства, в сосновой долинке на другой стороне заливчика.
  Гонялся Саян, правда безуспешно, и за лисами, которых было много на бывших колхозных полях за городом.
  Но главное, он сопутствовал Андрею в одиночных походах по глухим лесам в сторону Байкала и, человек был признателен собаке за компанию и разделённый охотничий энтузиазм.
  И первая большая добыча не заставила себя ждать. Это случилось следующей весной, то есть тогда, когда Саяну исполнился год...
  Солнце в эти дни беспрепятственно сияло с безоблачного, тёмно - синего неба. Снег начал таять, проседать, уплотняться и под вечер, когда влага скапливалась под казалось нетронутой солнцем белой поверхностью, снег на югах, вдруг, с глухим вздохом обваливался целыми полянами, почти до земли.
  Ходить по лесу, с каждым днём становилось всё легче.
  Толстый слой снега, уплотняясь уменьшался, а морозными утрами смерзался, особенно на южных склонах и устанавливался наст, который держал не только человека, но и зверя.
  По крепости, наст, ранним утром на багровом солнцевосходе, напоминал асфальтовое покрытие.
  Утром, идти по нему было легко и приятно, как по прибрежному морскому пляжу. А ведь ещё совсем недавно, в этих сугробах можно было даже в коротком походе выбиться из сил, проваливаясь выше колена и буровя ногами снежные наносы.
  Особенно тяжело было ходить в сиверах, где и по сию пору передвигаться в лесу было подлинным мучением. Человек ставил ногу на заледенелую поверхность, шагая, поднимался на одной ноге и пробивая под собственным весом неокрепшую корочку, проваливался почти до земли!
  И так, с каждым шагом, раз за разом всё приходилось проделывать вновь и вновь...
  Однажды случилось так, что Андрей даже собирался заночевать среди занесённого снегом сивера, потому что силы ему изменили - он, опрометчиво зашёл слишком далеко от дороги и на обратный путь, уже не оставалось ни сил ни энергии!
  Всё конечно обошлось, но в тот раз, когда он, изнемогая вылез на дорогу, то отдыхал около получаса, чтобы восстановить дыхание...
  Саяна, такой снег держал лучше, но иногда и он, пристроившись в кильватер к хозяину, уныло брёл позади...
  Андрей, благодаря своим походам уже очень неплохо знал тайгу в радиусе сорока километров от города и освоил несколько приличных зимовеек, в которых время от времени оставался ночевать...
  
  ...В тот раз, придя из университета поздно вечером, он собрал рюкзак, взял ружьё и пошёл в знакомое зимовье, в вершине таёжной реки Олы.
  Было более чем прохладно и потому, Андрей стараясь согреться шёл быстро. Собака, тёмным пятном на белом снеговом фоне, изредка мелькал то слева, то справа от тропинки, а точнее торной лыжни, которая подмёрзла и не проваливалась под ногами охотника.
  Андрей, напевая вполголоса песенку из детского мультфильма о собаках: "Лишнего не спросит, никогда не бросит, вот что значит настоящий верный друг..." - посмеивался и думал о Саяне.
  "Он со мной в моих лесных скитаниях так же устаёт, недоедает, недосыпает и главное, остаётся молчаливым и преданным верным другом. С ним, в походах, я уже не одинок..."
  В это время Саян подбежал, послушал, что там мурлычет хозяин, вильнул хвостом убедившись, что Андрей разговаривает сам с собой, и убежал вперёд, попеременно мелькая сивыми "штанишками" на задних лапах...
  Андрей привык к Саяну, в лесу твёрдо знал, что он "не один на свете" и чувствовал себя намного уверенней...
  Как - то, в дальнем зимовье, в морозную полночь он взялся насаживать слетевший с топорища топор и поранил себя так, что кровь потекла на пол струйкойВ этот момент он подумал, что перерубил вену!
  Не будь тогда Саяна, он бы наверняка запаниковал и бросился добираться в город, несмотря на пятьдесят километров пути.
  Присутствие собаки всегда успокаивало хозяина и помогало справляться с невзгодами походной жизни. Иногда, глядя в немигающие, карие глаза своего преданного четвероногого друга, он ощущал в нём живую душу и радовался...
  А то, что эта живая душа не умеет говорить, так ведь человек тоже не умеет лаять и понимать собачий лай. Вот и собаки не могут научится говорить по человечески, хотя, живя рядом с человеком, научаются его понимать...
  "Тут вопрос неправильного образования - про себя посмеивался Андрей.
  - Ведь и человек, живя в чужой стране и не зная языка, молчит, но чувствует, как и все остальные люди, вокруг. Ведь нельзя же про такого говорить, что он души не имеет..."
  Саян, в такие минуты, понимая, что хозяин шутит и в хорошем настроении, начинал одобрительно стучать хвостом по полу, словно аплодируя на собачий момент. "Ай да хозяин, ай да умник! - прочитывалось на его "улыбающейся" морде...
  В ту ночь, к счастью для Андрея, кровь вскоре перестала идти и обмыв рану, он увидел, что топор разрубил только кожу над веной, не задев её...
  В этот раз, охотник, придя в зимовье уже далеко после полуночи, осторожно вырубил дверь вмёрзшую в ледяную лужу, растопил печь и лёг спать натощак, так как очень устал и не захотел готовить поздний ужин...
  Проснувшись пораньше, вскипятил чай, поел и отправился в лес, где уже давно рассвело хотя было всего восемь часов утра.
  Перейдя небольшой распадок, Андрей увидел на снегу вчерашние следы молодого лося и пошёл по ним вперёд, распутывая повороты и даже петли кормившегося в молодом осиннике, зверя.
  Саян, в начале не обращал внимания на следы, но потом принюхался и убежал вперед. Через час ходьбы, его хозяин, услышал лай своей собаки, где - то впереди за горкой.
  - Неужели? - бормотал Андрей стараясь идти неслышно, но быстро... Ведь Саян убежал по лосиному следу... Неужели собачка лося лает?!
  Как позже выяснилось, Саян прошел по следу на южный склон, где был наст, поднял зверя с лёжки, погнал его, а потом, когда лось обрезался об острые ледяные кромки, - остановил его, продолжая призывно лаять, звать хозяина!
  Андрей не спеша подкрался, увидев спокойно лежащего лося - бычка, с небольшими рожками, отмахивающегося головой от "вежливо" лаявшего Саяна, решился стрелять и с первого выстрела добыл справного зверя. Следующей ночью, они с приятелем вынесли мясо к дороге и вывезли его в город.
  Сохатины хватило на несколько месяцев.
  А времена были голодные и в магазинах мясо давали по талонам по килограмму на человека, ежемесячно...
  Так Саян оправдал звание охотничьего пса!
  Благодаря трудам Андрея, по воспитанию собаки, Саян "вспомнил" все охотничьи навыки своих предков. Постепенно он научился многому: доставал стреляных уток из воды, облаивал глухарей и пушных зверей: белку, горностая и колонка, показывал норы ондатры в берегах таёжных речек...
  Зимой, Саян даже пытался догонять по глубокому снегу косуль, но отставал, и несколько раз приходил к хозяйскому костру поздно вечером, усталый до изнеможения.
  И всё-таки один раз, Андрей добыл из под него косулю, которая дремала на большой вырубке не подозревая о приближении охотника.
  А после того, как Саян её поднял и погнал, понеслась параллельно целившемуся в неё Андрею, которому осталось только нажать на курок!
  
  ...Пришло время, и Андрей привёз себе из таёжной командировке второго щенка лайки, Кучума. Когда Кучум подрос, то они с Саяном стали драться из-за пищи и из ревности к хозяину. И скоро меньший по размерам и по силе Саян, стал проигрывать в этих драках.
  Мало того, Кучум, которому в январе исполнилось год, стал высокой на ногах, сильной собакой и начал третировать Саяна, даже в лесу.
  Собаки очень ревнивы и потому, Кучум, как более сильный и крупный, отгонял Саяна от хозяина, не подпуская к нему более чем на пять метров.
  Саян своё подчинённое положение очень переживал, погрустнел и стал плохо есть. Андрей начал опасаться за жизнь Саяна.
  Но тут, друзья, жившие по соседству, в своем доме, попросили у Андрея Саяна, чтобы он жил у них и охранял дом. Андрей согласился и Саян стал сторожевым псом. Так было лучше для собаки, считал хозяин.
  И всё - таки Андрея мучили угрызения совести. Получилось, что он невольно предпочёл более сильного и более перспективного Кучума, своему старому другу Саяну.
  И только десятки лет спустя, Андрей, вспоминая своих собак, начал понимать, что Саян был очень хорошей охотничьей собакой. - преданной, спокойной и послушной и что он сам тогда, был никудышным охотником и потому, не поверил в достоинства своей первой собаки...
  ...Недолгая дружба Андрея и Саяна, закончилась трагически.
  У новых хозяев Саян прожил год...
  Кучум вскоре потерялся, но Андрей стеснялся просить собаку назад и Саян всё больше привыкал к роли цепного пса.
  Как - то, вечером, Маша, новая хозяйка собаки, выпустила Саяна на ночь, побегать. Юры, её мужа, тогда не было в городе - он где-то работал на халтурах и она жила одна.
  Маша в тот год родила и жила с малышом в своем доме, нисколько не боясь - собака то была рядом.
  Саян, отпущенный на волю, бегал где - то почти сутки, но придя домой был вновь водворён на цепь...
  С тех пор, прошло около двух недель и вдруг, вечером, к Андрею в дом прибежала испуганная Маша с малышом на руках.
  - Андрей! Что делать? Саян взбесился - чуть не плача повторяла Маша:- Грызёт цепь, все зубы себе выломал, смотрит дикими глазами, мокрый весь от пота аж парит и судорогами его перекашивает!..
  Андрей по описанию Маши понял, что Саян заразился собачьим бешенством или водобоязнью, как говорят в народе. Он, в своих ночных бегах, был где - то искусан бешеной собакой или крысой - они тоже переносчики заразы, а теперь, после инкубационного периода и сам заболел...
  У Андрея от этих предположений пробежали холодные мурашки по спине. Ведь собаки в таком состоянии себя не контролируют, бросаются на всё живое, кусают даже своих хозяев...
  Он представил, что будет, если Саян укусит Машу - вылечить от бешенства человека очень тяжело и часто бывают смертельные исходы. А Ваньке у Маши было всего полтора месяца отроду...
  Андрей помрачнел, достал со шкафа чехол с ружьём, собрал его, взял с собой несколько дробовых патронов и попросив Машу оставаться у них дома пока он вернётся, направился к её дому, один.
  Отворив калитку Машиного двора, Андрей увидел неподвижно стоявшего около будки, Саяна. Он был по-прежнему на цепи...
  Опасливо озираясь, бывший хозяин подошёл к собаке на несколько шагов приговаривая: - Ну что Саян, что старик? Заболел? Трагедия случилась!..
  Андрей чуть не заплакал, от тревожащего его сознание чувства вины, зная, что собаку уже не спасти...
  Внутри себя, он понимал, что предательски покинул своего верного друга в неловкую минуту - не отдай он его тогда, - может быть ничего этого бы не случилось...
  Саян при звуке человеческого голоса, тяжело поднял голову и пристально посмотрел на бывшего хозяина. Его била мелкая дрожь, и бока словно от воды, намокли от пота.
  На Нахаловку, где жил тогда Андрей с семьей и Юра с Машей, спускались летние сумерки и Человек уже не мог различить взгляда Саяна.
  Но ему показалось, что собака смотрит на него с укоризной.
  Прости друг, - проговорил Андрей, вскинул двустволку и прицелился!
  ...Через мгновение раздался выстрел и, брошенный сильным зарядом дроби на землю, Саян куснул себя за грудь, и тут, Андрей выстрелил второй раз в голову собаки.
  Саян повалился на землю, судорожно, несколько раз дёрнулся и затих!
  Матерясь сквозь крепко сжатые зубы, Андрей одел рукавицы, не отрывая взгляда от умершей собаки, взял за окровавленную голову, отстегнул ошейник, снял цепь с проволоки, продольно висевшей во дворе от калитки до входной двери, обмотав цепь вокруг мёртвого тела, оттащил Саяна в дальний угол огорода и повесив ружьё на плечо, вернулся к себе в дом...
  Мрачный и грустный, вспоминая дрожащего, неподвижно стоящего Саяна, он тщательно помыл руки под умывальником, потом объяснил Маше, к чему нельзя во дворе прикасаться и сказал, что придёт завтра утром похоронить собаку. Попросил, у ворот оставить лопату...
  
  Ночью, он несколько раз просыпался - ему казалось, что он слышит знакомый лай Саяна...
  Рано утром, только рассвело, Андрей проснулся, оделся, умылся и пошёл к Маше во двор...
  Там, взяв лопату и стал копать глубокую яму в углу огорода...
  Пока копал - вспоминал перипетии совместных походов и охот, ночёвки у костра, собачью верность и преданность...
  Горько вздыхая, он думал о судьбе Саяна: "Так незаметно, в суете и толкотне бытия, многообразия целей и задач, мы теряем лучших друзей, а новых уже нет или не хотим заводить и воспитывать...
  Так приходят в жизнь одиночество, разочарование и потерянность..."
  Он старался не смотреть на окоченевший труп своего верного, но мёртвого Саяна...
  Выкопав яму, Андрей сбросил туда одеревеневшее тело собаки, сверху засыпал известью, а потом, не торопясь, старательно закопал...
  Когда Андрей закрыл за собой калитку, Маша сквозь сон услышала её стук, пододвинула маленького Ваньку к груди, и снова заснула успев подумать: "Хорошо, что есть такие мужики как Андрей. Всё сделал и молчит. Только хмурится...
  А Саяна жалко...
  Но что бы я без Андрея делала одна?! Ведь если объявить врачам, то они сразу заставят делать уколы. А я ведь Ваньку - сыночка кормлю грудью. Как тогда-то быть?"
  В тишине мерно тикал будильник, и стрелки показывали только шесть часов утра...
  
  
  Лето 2002 года. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  Казнь короля.
  
  
  ...Тридцатого января, 1649 года, в Лондоне стояла холодная погода. Лужицы на улицах похрустывали утренним ледком и смог от множества каминов, разожжённых с утра, делал улицы и прохожих на них похожими на мрачные декорации с привидениями.
  Часов после десяти взошло солнце осветившее жалкие лачуги бедняков на южном берегу Темзы и стены дворцов в Вестминстере. Толпы любопытных, несмотря на середину рабочей недели, потянулись в сторону Уайт-холла. Помост для казни Короля, назначенной на два часа, выстроенный за одну ночь, красовался посередине большого пространства, постепенно заполняемого людьми.
  Ряды копейщиков, с длинными страшными пиками отделяла помост от толпы. На площади стоял гул тысяч голосов, бегали и толклись под ногами крикливые дети, а их отцы и матери стояли в ожидании великого события переминаясь с ноги на ногу...
  
  Король проснулся рано, обессиленный ночными кошмарами. Нехотя встал с постели и камердинер помог ему одеться. Умывшись и попив кофе, он подошёл к камину погрел зябнущие руки, сел в кресло и стал читать Библию - Евангелие от Матфея, главы в которых описывалась смерть Христа. Часто, отвлёкшись от чтения Чарльз, долго и неподвижно смотрел на потрескивающий огонь, на язычки пламени, серо-оранжевые, в свете наступившего дня. Поёжившись он приказал принести ему вторую теплую рубашку, не спеша одел её и наглухо застегнув камзол, вновь сел. Охранник приставленный к нему Полковником Томлинсоном, казалось совсем не мешал ему сосредоточенно думать. Точнее, Король не замечал его, погружённый в трагические переживания всего происходящего. До последнего дня он надеялся, что Смутьяны не посмеют его казнить, что помощь и освобождение вот-вот наступят. Ещё три дня назад, когда ему зачитали страшный приговор, он ждал и надеялся, что верные ему люди спасут его от смерти...
  И только сегодня ночью он осознал, что жить ему осталось всего несколько часов. Вместо страха, вдруг появилось равнодушие и беседуя с кардиналом Юксоном - своим духовником, он много говорил о судьбе невинно осуждённого Иисуса Христа, вспоминал тяготы походной жизни, предательство и эгоизм придворной челяди, передавал через кардинала советы и наставления семье, которая была в изгнании, в Голландии.
  
  "Я сожалею, - говорил он Юксону- что буду умирать не видя родных, знакомых лиц. Но все мы умрём, поменяв нашу земную жизнь, полную суеты и страданий на жизнь загробную, где нет ни политики, ни войн, ни предательств..."
  
  Юксон слушал и молча кивал головой, а его кардинальские одежды поблескивали серебром и золотом, когда вдруг, огонь в камине вспыхивал ярче. Это почему-то беспокоило Короля и он невольно отводил глаза от румяного лица своего священника. Помолчав какое-то время Чарльз произнёс:
  
  - Я хочу побыть один - и кардинал тихо ступая, удалился...
  "Когда это началось? - спрашивал себя Чарльз, уже в который раз. Почему это произошло со мной и в моей стране, Англии?".
  Он вспомнил далёкую юность, своего наставника и друга, герцога Букингемского, который учил его фехтовать, стрелять из лука и мушкета, возил на большие охоты, далеко от Лондона, советовал, как выбирать стильную одежду и обувь, грациозно и с достоинством кланяться и принимать поклоны. Его отец Джеймс был равнодушен и часто груб, а бедная матушка тиха и молчалива. Только герцог был добр, общителен, вежлив, красив, смел...
  И вдруг все кончилось. Герцога Букингемского убил какой-то полусумасшедший фанатик и так легко, весело начавшаяся юность внезапно оборвалась. С той поры он не любил посторонних людей, доверял только своим близким, народ презирал и считал его тёмным стадом животных, далёких от искусства, заботящихся только о деньгах и благе собственного живота. Парламент же всегда не любил, потому, что тот мешал ему умно управлять страной, которая дана была ему в наследство от Бога...
   Он долго не мог понять, как это сборище полу крестьян, полу солдат, полу торговцев может вмешиваться в его государственные дела, которые он не отделял от личных дел. Когда они - Парламент- стали ему мешать в его начинаниях, он их просто распустил по домам, считая Парламент неким предрассудком, доставшимся ему неудачным наследством. Это была неприятная сторона жизни... Но была и приятная: женитьба на красивой молодой женщине, потом дети, охота, искусство...
  Красивые картины, много картин. Художники, неловкие, но услужливые. Наряды на которые с восхищением смотрели женщины, и с завистью, мужчины... Но когда-же, неприятного в его жизни, стало больше чем приятного?
  Он вспомнил стычки с Парламентом, собранным им милостиво после десятилетней паузы. А ведь мог бы и не собирать! Потом этот полусумасшедший Джон Пим, посмевший его, Короля, обвинить в расточительстве...
  То ли от возраста, то ли от возрастающей неприятной стороны жизни, Чарльз стал раздражителен и заболевал нервными расстройствами, которые тщательно скрывал от придворных и даже от близких. "Дурная наследственность - рассуждал он, вспоминая развратного и необузданного отца, который впадал в ярость от малейшего сопротивления его воле...
  Потом Смутьяны из Парламента, подняли народ на войну и он несколько лет, вместо дворцов Лондона, жил в военных лагерях, в заштатном Оксфорде, а потом и просто в жалких лачугах, где скрывался от этих негодяев, временно одержавших над ним победу. Чарльз презирал и Ферфакса и Эссекса, но особенно ненавидел этого выскочку из Кембриджа, Оливера Кромвеля, сектанта и врага не только королевской власти, но и католической церкви. Когда же он, Король, увидел это носатое, грубое лицо, коренастую фигуру, вызывающий взгляд, то понял, что перед ним враг и антипод. Король тогда обозвал его Анабаптистом, и оказался прав. Во время последней войны, Чарльз надеялся разбить армию Парламента и переманить на свою сторону их полководцев, а Кромвеля повесить. И это ему почти удалось, но Кромвель разгадал планы, изгнал лорда Манчестера, разбил королевские войска при Нейсбай, и, выследив, воспользовавшись предательством знати, захватил самого Короля, и осудил на смерть, конечно, не сам, но с помощью запуганных им судей...
  
  Часы пробили двенадцать и во дворце Сент-Джеймс, в котором помещался пленный король, началась какая-то суета. В спальню заглянул полковник Томлинсон, небрежно поклонился Королю, что-то прошептал на ухо часовому и ушел, стуча каблуками и звеня шпорами.
  "Хам!-подумал Чарльз и оторвавшись от горестных воспоминаний, удалился в маленькую часовню, в углу за ширмой, встал на колени и глядя снизу вверх, на фигуру Христа на деревянном распятии напротив, стал молиться, шёпотом повторяя слова:
  - Господи! Прости мне мои прегрешения, мою усталость и моё равнодушие в прежние годы, когда я не находил времени среди занятий искусствами уединиться и молиться тебе, Боже, прося благодати и благословения!.. Спаси и сохрани мою семью, жену и детей от происков врагов наших. Прости и моим врагам их грубость и неразвитость. Воистину, не ведают, что творят!..
  
  За ширмы вошёл кардинал Юксон и стал поодаль стараясь не мешать молитве Короля. Вскоре однако раздалось лязганье шпор и полковник Томлинсон почти гаркнул, приказывая:
  - Через полчаса надо отправляться!
   Король поднялся с колен и Юксон стараясь отвлечь Короля предложил:
  - Может быть, вам государь надо подкрепиться?.. Дух силён, а плоть немощна - пробормотал он привычно, но Король согласился. Он, подойдя к столу с закусками, выпил немного вина и съел кусочек белого хлеба... Потом в коридоре затопал сапогами конвой... Король в последний раз оглядел спальню, яркие огоньки углей в камине, блеск солнечного света отразившегося в оконном стекле...
  "Пора- подумал он - Да воздаст господь Смутьянам сполна! А мне даст силы перенести казнь, как перенёс её он Сам! -широко перекрестился и в сопровождении Юксона и своего старого слуги Нерберта, под аккомпанемент топанья сапог полуроты конвоя, твердо зашагал к выходу...
  
  Ровно в два часа по полудни, Король Чарльз взошёл на эшафот в сопровождении кардинала Юксона и двух полковников распоряжающихся казнью и чуть отставших палачей в полумасках и кажется даже в париках. Кардинал морщил лицо, сдерживая рыдания и не глядя на побледневшее лицо Короля, шевелил губами, шепча молитвы. Король невольно вздрогнул, когда толпа увидевшая его тысячегорло охнула и раздались крики:
  - Ведут! Ведут!
  Заплакали, запричитали сердобольные женщины. Кому-то в задних рядах сделалось плохо. Мужчины стояли молча, хмурые и мрачные. Наступила тишина и даже дети притихли. Один из полковников выступил вперёд и торопясь, невнятно прочёл приговор.
  - За измену... народа и Англии....казнить... через отсечение...
  Народ вновь охнул: - О- о-о-х-х-х!
  Кардинал подошёл и дал поцеловать Королю золотой литой крест...
  Палач и его помощник стояли рядом, широко расставив ноги и заложив сильные мускулистые руки за спину. Когда полковник окончил читать приговор, помощник передал палачу чёрную повязку и тот подойдя к Королю сзади, ловко и быстро завязал ему глаза. Люди в толпе замерли. Палач словно актёр-протагонист, казалось упивался своей бесстрашной силой. Взяв Короля под руку он подвёл его к плахе, помог встать на колени и поправил поудобнее голову. Солнце пробившись сквозь белое облако, ярко озарило сцену казни и вновь скрылось...
   Палач молодецки повёл плечами, подбросил чуть вверх топор, примериваясь. Помощник палача подошёл к Королю со спины и чуть надавил двумя руками вперёд...
  "Боже!!! Прости ме...".
  Палач чуть привстав на носках взметнул блеснувший под солнцем топор и с хаканьем опустил на шею...
  Голова, полностью отрубленная, со стуком упала в сторону и через мгновение из шеи фонтаном хлынула кровь...
  - А-а-хх - взвыла толпа и закричали в истерике женщины, кто-то упал в обморок, кого-то держали под руки. Мужчины отворачивались стараясь не смотреть друг другу в глаза. Палач бросив топор на помост вынул из-за пояса красную тряпку, схватив за длинные волосы голову с открытыми ещё глазами, вытер капли крови с лица и волос и показывая её толпе, поводя рукой со страшной ношей то влево, то вправо, произнёс традиционную фразу хриплым и громким голосом: - Смотрите!!! Вот голова его!!!
  Глухой вой страха и отчаяния пронёсся над площадью и солдаты подгоняемые короткими злыми командами принялись вытеснять народ с площади...
  В этот день, в пабах Лондона было многолюдно и шумно. Все обсуждали казнь Короля. В пабе "Львиная голова", что на Холбоне, неподалёку от Друри Лейн было тесно. Сидевшие в тёмном углу солдаты приехавшие со своим ротным за провиантом для Армии разместившейся временно в Сафрон Уолдене, милях в шестидесяти от столицы разговаривали громко, с вызовом поглядывая на компанию робких мастеровых примостившихся в противоположном углу. Горбоносый, тощий и высокий Билл, с большим шрамом через всю щеку громко говорил:
  - Я помню битву при Нейсбай. Рубка была настоящая и в начале нас потеснили. Джек, Гарри Трумен и Вилли были убиты или ранены, а потом затоптаны конями принца Рупперта. Казалось, что пришла наша погибель...
  Двери паба растворились и сопровождаемые клубами холодного воздуха в помещение вошли два констебля. Потирая озябшие руки, они осмотрелись, заметили группу солдат - их возбуждённый вид кажется напугал служителей порядка и потому, потоптавшись у порога констебли вышли проклиная про себя и службу и неспокойные времена, когда закон потерял силу, а на место закона пришла сила оружия...
  Подбодренный "отступлением" сил правопорядка, Билли хлебнул ещё несколько больших глотков из кружки.
  - Эх! Какие это были ребята! Дрались с приспешниками Короля, как звери. Но, тут всем показалось , что мы проиграли битву!.. Разгорячившись он стукнул кулаком по залитому элем столу. - Но наш Старик, наш Генерал как всегда знал что делать! Повернул всю конницу и ударил во фланг ихней пехоты!
   Тощий победоносно оглядел товарищей, которые слышали эту историю много раз, а некоторые сами были участниками той битвы, и потому слушали невнимательно, разглядывали двух проституток у стойки и обменивались замечаниями. Робкие мастеровые тихонько оделись и опасаясь скандала незаметно ушли.
  - Благодаря Богу и нашему Оливеру, мы повернули Фортуну к себе передом и тут ей уже было не отвертеться! - продолжил Тощий и захохотал, а все солдаты, оценив шутку Билли, подхватили веселье и загоготали.
  - Ах Билли! Ах развратник! Да накажет тебя Бог! Если бы наш Старик тебя слышал он бы наказал тебя. Все знают, что Генерал Кромвель Пуританин. Он бы приказал тебя оштрафовать!
  Все ещё громче засмеялись. "Он, Старик своих не выдаёт! - отбивался довольный Билл.
  - Мы за это его и любим. Он за простых солдат горой стоит!".
  Так! Это так! - понеслось со всех сторон - Сегодня Королю отрубили голову и это справедливо".
  Тощий схватился за саблю и лицо его перекосила судорога.
  - Пусть кто-нибудь мне возразит! Он выхватил из ножен саблю, а потом вновь вложил ее с о стуком.
  - Я верю в Господа Бога и знаю, что без его поддержки, Парламент бы не победил Короля. Тут воля Божия- как говорит наш Старик.
  -Король покусился на нашу свободу, захотел сделать нас своими рабами и убил многих наших товарищей. И мы вправе убить его, защищаясь!
  Сидящие за столом вскочили. - Виват Кромвель! Виват Республика! - кричали они все вместе и в разнобой. - Да славиться наш Господь! И да провалиться в преисподнюю Папизм и свора его прислужников. Теперь мы Свободны!!!
  Солдаты вывалились из паба около полуночи и поддерживая друг друга, горланя песни двинулись в сторону казарм...
  
  
  
  24.09.2004 г. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  В О Л Ч Ь Я П Р Е Д А Н Н О С Т Ь.
  
  
  
  ...Дом Василия, стоял на вершине холма, а его фермерский участок включал и широкую долину, спускающуюся к речке, и заросли кустарников вдоль дороги ведущей к дому, и большой покос, на котором фермер со временем хотел сеять пшеницу. Планы и желание работать у него были большие...
  Ну а пока, он перебивался "с хлеба на воду": держал несколько овец, четыре коровы, лошадь с жеребёнком, и конечно по мелочи - кур, уток, гусей...
  С ним жила его жена Дарья и три ребёнка: Петька, старший сын Дарьи, и два его мальчика - Дима и Пашка, которого в доме все звали Павлином....
  Василий Аксёнов приехал сюда, тогда ещё в колхоз имени Ленина, двенадцать лет назад, со строительной бригадой шабашников - они строили и отделывали изнутри, большой колхозный клуб...
  Постепенно Василий перезнакомился с колхозниками и случайно встретился с Дашей, тогда девушкой девятнадцати лет, уже родившей мальчика Петьку. Отец Петьки, здешний ловелас, был призван в армию, и, несмотря на обещание жениться на Даше, так, и не вернулся в деревню.
  Василий и Даша, после знакомства, часто встречались во дворе двухквартирного дома, в одной половине которого, временно жили приезжие строители, а в другой, она сама, Петька и мать Дарьи - Фёкла, давняя вдова запойного колхозного конюха, который сгорел от водки, когда Даше было семь лет.
  Дарье, Василий сразу понравился. Это был спокойный, крепкого сложения мужик, уже однажды несчастливо женатый и брошенный женой. После развода, остались сиротами и две его дочки, которых он помнил постоянно и сильно скучал по ним.
  Но жизни с первой женой, никак не получалось. Она его не любила, хотя и родила в свой срок двух милых дочерей. Она была так привязана к своей матери, так зависела от неё, что при любых семейных раздорах, - а дело это довольно обычное, особенно в первые годы совместной жизни, - забирала детей и уходила к теще, оставляя Василия на несколько дней, а то и недель в одиночестве.
  Василий в эти дни к вечеру, бросал работу, напивался, чтобы забыться и не чувствовать себя изгоем и дома, иногда, от безысходной ярости и обиды, бил посуду!
  В конце концов, властная тёща, которая своего простого, неучёного зятя ни в грош не ставила, нашла для симпатичной дочки другого мужа, пожилого уже, но состоятельно и красноречивого парикмахера. Несколько раз, Василий, по пьянке скандалил с новым мужем бывшей жены, требуя встречи с любимыми дочерями. Но после того, как его за хулиганство в пьяном виде забрали в кутузку и крепко там поколотили, он кажется успокоился и смирился со своей горькой участью...
  
  Во времена этих скандалов, когда Василий пребывал в пьяном угаре, его уволили со стройки, где он работал плотником. Однако вскоре, опомнившись, он нашёл новую работу на выезде, и пить почти перестал.
  В очередной его приезд "домой", что бы повидаться с дочками, жена категорически потребовала от Василия, "очистить жилплощадь", с чем он безропотно согласился...
  Так получилось, что в один прекрасный день, ему уже некуда было возвращаться из "командировки", но зато он и алиментов не платил, что ему помогало жить и на чужбине вполне прилично.
  В те годы, в деревне всё менялось. Колхоз имени Ленина распался. Председатель, агроном и бригадиры, поделили лучшие земли и стали фермерами, заодно приватизировав на своих фермах всю колхозную сельхозтехнику...
  
  Василий давно уже задумал завести себе клочок земли и жениться на деревенской.
  Так и получилось. В начале, после долгих гуляний с Дарьей по деревенским околицам, Василий переехал в дом к Фёкле. Потом была бедная свадьба, на которой, на столе вдруг оказалось двадцать с лишним бутылок водки. Все - и гости, и хозяева перепились, но наутро, вспоминали гулянку с уважением...
  
  Через время, Василий стал оформлять документы на участок земли под ферму. Небольшие деньги для этого у него были - строители получали за работу несравнимо больше колхозников.
  Василию повезло - он взял в аренду не только землю, но и полуразвалившийся дом, на заимке, километрах в четырёх от деревни. Кроме того, как мужик понятливый и рукастый, он отремонтировал старый, заржавленный трактор "Беларусь", поставив его на колёса купленные за две бутылки водки у приятеля, в соседнем хозяйстве.
  Весной вспахали огород на ферме и всё лето Василий жил на заимке, занимался ремонтом дома и приглядывая за "придворным" хозяйством.
  К осени дом был готов и второй раз беременная, Дарья переехала вместе с Петькой, к Василию.
  Жили они дружно, и Дарья всем с гордостью рассказывала, что Василий почти не пьёт, разве что чуть - чуть, иногда, по праздникам.
  Василий был мужиком самостоятельный, а то что первая его жена пыталась из него сделать подкаблучника, - так это на любого по жизни может свалиться...
  
  А теперь и нужды в водке у него не было, потому что в семье царили любовь и порядок - как жить и что делать в первую голову думал мужик, а ему давала советы и поддержку трудолюбивая и не избалованная женщина...
  Первая зима, тем не менее была трудной. Порой было тоскливо и одиноко, и особенно в ветреные вьюжные ночи, когда казалось, что мира за стенами занесенного снегом домика не существует, или он недостижимо далеко. Но конечно, это только казалось...
  К весне, Дарья родила Димку, и Василий летал всюду, как на крыльях - радостный и возбужденный. Вскоре прикупили ещё коровку и несколько овечек.
  Поместили их в новом скотном дворе, который Василий построил сам, на задах, за огородом. Он провёл туда ещё в начале зимы электричество и проложил водяную трубу, установив электрический насос.
  В начале лета, жить стало легче, и Дарья словно расцвела. Ей, хлебнувшей в детстве и юности горя и нужды, жизнь с любящим, спокойным Василием казалась праздником и при первой возможности, отложив в сторону распашонки и пелёнки, она чем могла помогала мужу.
  Василий за это её ещё больше зауважал, а Дарья, чувствуя это, отвечала взаимностью. С первых же, после переезда дней, она не упускала случая, помочь Василию по хозяйству...
  
  ... Ферма росла, поголовье скотины умножалось. Но и количество работ возрастало соответственно. Так в хлопотах прожили ещё зиму...
  Сельская жизнь достаточно однообразна: прежде всего работа, работа и работа. Перерыв только на ночь, на сон. Зато и результаты налицо...
  По скотному двору гуляют справные коровки, шерстистые овечки. Из птичника раздаётся кудахтанье кур, кряканье уток и гоготанье гусей - шум на всю округу. Жизнь на ферме закипела.
  Василий, выбрав время, съездил в город, договорился там с рыночными торговцами, и стал раз в неделю возить туда "излишки" - продукты с фермы: мясо, сливки и сметану, которые получал уже от трех коровок. На вырученные деньги купил телегу, сани, сбрую и прочую утварь для поездок...
  
  Когда Димка начал бегать рядом с Петькой, Дарья незаметно родила Пашку. Василий гордился большой семьёй и стал работать ещё больше. Доход от фермы был пока небогатый, но и семья жила рачительно и экономно.
  В начале очередной зимы, Василий купил телевизор, подержанный, зато цветной, ставший непреходящей радостью и для детишек и для Дарьи. Сам Василий смотрел телевизор редко. В основном передачи о природе и в "Мире животных".
  Иногда он сердился на ведущего этой программы, хлопал руками по бёдрам и сердито выговаривал: - Что он показывает? Ну что он показывает?! Опять про собачек: пуделей и болонок. Прежняя передача была о кошечках, а теперь вот опять показывает московскую квартиру и её обитателей!
  - Ты посмотри - обращался он к Дарье - хозяева этих болонок очень похожи на своих собачек, или наоборот - и начинал громко смеяться, ища поддержки у жены...
  
  А между тем, дела в некогда процветающем сельскохозяйственном районе шли всё хуже и хуже. Фермеры разорялись или запивали от тоски и безысходности. Продукты которые они вырабатывали тяжелым трудом никому были не нужны, а продавать за бесценок алчным перекупщикам, никто не соглашался!
  Деревни обезлюдели, молодёжь ушла на заработки и в поисках лучшей "сладкой" жизни в большие города, пополняя там ряды люмпенов, без корней и без веры...
  
  ... В округе появились волки!
  Василий вспомнил рассказы своего вятского приятеля, с которым работал на стройке. Тот рассказывал, что во времена войны, в вятских лесах, волки стали нападать на людей и даже крали детей, прямо из деревенских огородов...
  
  Однажды, в тёмный зимний вечер, выйдя во двор по нужде, Василий, сквозь шум ночного ветра различил заунывные звуки волчьего воя. Он окончательно проснувшись, вернулся в дом, тихонечко оделся, стараясь не разбудить жену и детей, вышел из избы и прикрывая лицо от морозного, резкого ветра, сходил за огороды, на скотный двор - проверил, все ли электрические лампы горят над сараями; послушал, спокойны ли коровы и овцы.
  В стойлах было темно и тихо. Пахло сеном и влажной коровьей шерстью. Овцы, услышав, как скрипнула знакомая калитка, затопотали у себя в овчарне. Василий постоял, послушал и успокоенный, вернулся в дом досыпать...
  Но в душе, тревога осталась...
  
  Как - то, в очередную поездку в город, он зашел в охотничий магазин и купил пачку патронов с крупной картечью и несколько пуль. "Пригодится - думал он лежа в санях, закутанный в овчинный тулуп, вяло, сквозь дрему обдумывая, что еще надо сделать, чтобы обезопасить ферму, от незваных "гостей".
  Кобыла размерено и привычно тянула сани по полузанесённой снегом, дороге. Незаметно подкрались ранние зимние сумерки...
  Вдруг лошадь дёрнула, сани заскользили быстрее, а кобыла, ёкая селезенкой, пошла рысью.
  Василий приподнялся в санях и увидел, что его смирная Манька, швыряя снежные комья из под копыт в передок саней, бежит в сторону дома выгибая шею и крупным, темным глазом косясь влево и назад, в сторону густого придорожного кустарника. Василию даже показалось, что он заметил серые тени, мелькнувшие и скрывшиеся среди мерзлых веток, в чаще.
  Приехав, домой, он Дарье ничего не сказал, поужинал и, одевшись потеплее ушел на скотный двор, сославшись на то, что надо подремонтировать загон у овец...
  Дарья и старшие дети смотрели по телевизору, какой - то сериал, о страданиях безответной любви бедной девушки не-то в Бразилии, не-то в Аргентине.
  Собак Василий не держал: во первых, места были настолько безлюдные, что редко кто, кроме старенькой почтальонши приходил, а во вторых, он не любил шума, а собаки подчас брешут просто на ветер или на шуршание соломы, под его порывами.
  И потом, в самом начале жизни здесь, они завели себе крупную беспородную дворнягу Шарика, у которого оказался неистребимый, охотничий характер. Иногда, он, видя, что хозяев нет поблизости вдруг начинал гоняться за курами и поймав, душил их.
  Однажды, он пробрался в овчарню и задавил двух ягнят, и был пойман на месте преступления. Василий схватил палку и колотил Шарика даже спрятавшегося в конуре, после чего "незадачливый охотник", сбежал и никогда больше не появлялся, но без ночного собачьего лая, фермерам спалось намного лучше...
  
  Сняв с гвоздя ружьё, спрятанное под ворохом старой одежды в сенях, Василий, прихватил пачку патронов с картечью и через заснеженный огород, прошел на скотный двор.
  Там потоптавшись, он неслышно приоткрыл дверь в загон, освещённый электрической лампой, зажал дверь щепочкой в таком в приоткрытом положении, и бросив на пол несколько охапок сена, лёг, запахнувшись шубой, а ружьё зарядил и положил рядом.
  "Посмотрим - думал он, устроившись поудобнее, вглядываясь в дальний угол загона, где электрический свет не мог уже бороться с ночной темнотой, и где не было видно дальней изгороди - она притаилась во тьме...
  Потом, когда глаза привыкли, человек стал различать поперечины изгороди - ему почему - то казалось, что волки придут оттуда.
  Василий почти задремал угревшись, обдумывая, что делать, если серые разбойники сегодня не появятся. Вдруг в голове мелькнула полусонная мысль: "А почему бы ни попытаться подманить волков?"
  Он поднялся, войдя к овцам, стал их легонько похлёстывать прутиком, овцы всполошились, затопотали, начали перебегать с места на место и тревожно блеять.
  Забеспокоилась кобыла у себя в стойле, тяжело переступая коваными копытами по деревянному полу. Звонко, оглушительно звонко заржал жеребёнок...
  "Вот так! Вот так! - повторял про себя Василий и вернулся к своей лежанке на полу у заднего выхода...
  
  Время шло... Зимой темнеет рано, и Василий лежал уже довольно долго, когда услышал скрип открывающейся двери, в доме.
  "Дарья вышла - подумал он - посмотреть". Потом дверь, закрываясь вновь, скрипнула. "Ушла ложится, - с необычной теплотой подумал он о своей жене. - Она ведь привыкла, что я по вечерам, иногда на скотном дворе работаю. Сама ляжет и детей уложит. И это хорошо. Незачем ее понапрасну пугать..."
  
  Прошло ещё несколько часов. Время приближалось к полуночи. Ветер то дул и шумел, то стихая, оставлял временные промежутки тишины...
  В один из таких промежутков, вдруг испуганно затопотали овцы в овчарне. Сердце у Василия застучало, руки невольно дрогнули. Он осторожно потянулся к ружью, схватил его крепко и стал пристально вглядываться в дальний край загона...
  Но волки появились, откуда - то слева, неожиданно выйдя в полосу яркого света. Их серые, крупные силуэты, словно выплыли неслышно на середину освещённого пространства. Первый волк был заметно крупнее остальных, с пушистой гривой и хвостом опущенным поленом и острыми ушками на большой голове.
  
  "Нет! Это не собаки - судорожно сглатывая наполнившую рот слюну, соображал Василий. - Эти крупнее собак почти вдвое и так осторожны, что сразу понятно - это дикие звери!"
  Он начал медленно поднимать одностволку, прицеливаясь в волка, который был впереди.
  За спиной у Василия, бесились от страха овцы, стены подрагивали от ударов и топот стоял оглушительный...
  На этот раз заволновались и коровы, завздыхали и поднялись на ноги, хотя обычно в это время спокойно дремали. Кобыла несколько раз задела перегородку копытом. Страх перед серыми разбойниками передавался от скотины к скотине. Да и Василию было не по себе. А ведь у него в руках было оружие...
  
  "Надо стрелять, а то животные весь сарай разнесут - решил Василий, и совместив мушку, прорезь прицела и лопатку волка, нажал на курок.
  Грянул гром выстрела! Василия, отдачей от приклада сильно толкнуло в плечо, а волк, взвизгнув, высоко подпрыгнул и грянулся на покрытую снегом, мёрзлую землю, извиваясь всем телом. Второй волк незаметно исчез. Словно его и не было...
  Вскочив на ноги, Василий скинул ненужную уже шубу, перезарядил одностволку и вошёл в загон...
  
  Волк лежал уже неподвижно, словно вдавившись, впечатавшись в снег и налетевший ветерок шевельнул шерсть на его загривке.
  "Он мёртв - заключил Василий и услышал со двора встревоженный голос Дарьи: - Василий! Ты чего там?..
  - Иду - откликнулся Василий, и пошёл к дому, минуя овчарню, не забыв затащить тушу волка в тёплый предбанник...
  Волк оказался крупным зверем, не менее сорока килограммов весом и оскаленная его голова блестела белыми длинными клыками, производя устрашающее впечатление...
  
  Утром, Василий ободрал его, шкуру занёс в сени и растянув прибил по краям гвоздями, оставив сушить. Мальчишки долго разглядывали шкуру, а потом Петька, осмелев, потрогал мех пальцем.
  Волчий труп, Василий оттащил подальше от дома и забросил в глубокий полузанесённый снегом, овраг.
  На следующей неделе, поехав в город, он рассказа всё знакомому охотнику и тот сказал, что волчица придёт к его скотному двору, ещё хотя бы раз.
  - Она сейчас будет жить где-нибудь неподалёку, а потом уйдёт искать себе новую пару - объяснил он.
  Возвращаясь из города, Василий сделал небольшой крюк и заехал к оврагу.
  Волчица не только приходила, но и лежала рядом с мёртвым телом, какое - то время - снег под нею немного протаял.
  "Она может быть и к скотному двору придет. Надо сегодня снова засесть в засаду - подумал он и пошёл к дому уже пешком, рядом с санями, держа вожжи в руках.
  Вечером, как только стемнело, Василий с ружьём вновь огородом, прошёл на скотный двор и устроился там, как и в прошлый раз...
  
  ...Волчица пришла около девяти часов вечера. Она пробралась из дальнего, тёмного угла почти незаметно, аккуратно переставляя лапы и нюхая воздух, подошла к месту, где был убит её волк, постояла оглядываясь, а потом легла.
  Ветер тянул в её сторону, и потому животные в стойлах и овчарне вели себя спокойно...
  Василий сразу увидел волчицу, прицелился, но почему - то не торопился нажать на курок. Он уже собирался стрелять, когда волчица неожиданно легла на снег.
  Сдерживая дрожь, Василий решался - стрелять, не стрелять. Ему почему - то вдруг сделалось грустно: "Хищник, а вот, тоже страдает. Привыкла, наверное, к нему. Одиноко ей теперь. Скучно, страшно и опасно, наверное, одной..."
  Волчица, вдруг проползла немного вперёд, чуть слышно повизгивая. Василий снова вскинул ружьё и вновь не стал стрелять...
  "А ведь мне её жалко" - вдруг понял он и отпустил ружьё
  Долго он ещё лежал, всматриваясь в волчицу, пока не начал задрёмывать - день был тяжёлым.
  ...Уже почти засыпая, он вдруг встрепенулся и его пронзила мысль: "А ведь она и не думает нападать на наш скот, она наверное пришла своего волка поискать... Думает - а может он ещё всё - таки жив?"
  Василий приподнял голову и стал вглядываться в то место, где лежала волчица.
  Но её там уже не было...
  
  
  Эпилог:
  
  
  ...Прошёл ещё почти год. Времена становились всё хуже и хуже. Бандиты в стране взяли под свой контроль всё, что ещё осталось инициативного и жизнедеятельного. Рынок на который Василий отвозил немного мяса, сметаны и сливок тоже сделался их вотчиной. Они поднимали цены на продукты, закупая их у деревенских жителей, за бесценок. Всем это не нравилось, но против "организации", как известно, одиночки не могут устоять.
  В тот раз Василию деньги нужны были позарез - надо было платить аренду. Он зарезал бычка и овцу, забрал из ледника вчерашнюю сметану и поехал в город, как обычно, на телеге, загруженной мясом. Но на рынке, вместо знакомого продавца, Хромого Петра, его встретили молодые, наглые парни.
  - Ну что там у тебя? - встретил его вопросом один из них, мордастый,
  молодой ещё мужик с большим ртом и золотой фиксой на переднем зубе.
  - Мясо... Много мяса, свежего - ответил Василий. Он ещё пытался
  налаживать отношения с "новой властью".
  Поговорив перед этим с бабкой Настей, которая продавала на рынке солёные огурцы и капусту, он узнал, что Хромого Петра, бандюки на прошлой неделе избили, тут же за рыночной стойкой, и на следующий день он на своё место уже не пришёл...
  
  Мужик потыкал пальцем в мясо, спросил: - Почём просишь?
  - По пятьдесят за кило - решительно ответил Василий, сердцем чувствуя опасность исходящую от этого Большеротого... Он начинал заводится.
  - Дам тридцать и не копейки больше - лениво протянул Большеротый и впился в собеседника глазами.
  - Я сказал пятьдесят - повторил цену Василий, сдерживая дыхание и стараясь, как мог относится к происходящему спокойно.
  - Ты, мужик, слышал, что я сказал - обозлился Большеротый. - Ты это мясо можешь своим деревенским воронам скормить. У меня, без тебя клиентов достаточно...
  - Не хочешь, как хочешь! - тихо проговорил Василий, и повернувшись, схватил мешок с мясом и зашагал на выход не сдержавшись, проворчав под нос: - Пошли вы!.. Я на вас ещё не батрачил...
  
  - Что ты сказал!? - заорал Большеротый и выскочив из-за прилавка, почти бегом догнал Василия и схватив за плечо, попытался развернуть. Но Василий отмахнулся, левой, свободной рукой и попал Большеротому в грудь.
  - Ах ты, сука старая! - заорал тот и откуда - то из - под одежды, выхватил блестящий острый нож. Одна из баб торговок вскрикнула и Василий, обернувшись, увидел нож в руках Большеротого.
  Дальше он всё делал автоматически, как его учили, очень давно, в армии. Сбросив мешок, он резко повернулся, длинно вытянувшись, используя инерцию тела, ударил правой ногой по левому бедру противника...
  Тот упал, уронив нож на бетонный пол. Василий, ещё шагнул вперёд и второй удар - пинок пришёлся по голове, по испуганному, противно-большеротому лицу. Голова дёрнулась под ударом, Большеротый потерял сознание и упал на спину, ударившись затылком об пол.
  
  Василий отскочил, огляделся и не сдерживаясь проговорил: - В начале были бандиты в кабинетах, народ мучили. А сейчас эти подонки жить не дают...
  Он осмотрел притихших продавцов за прилавком и закончил тираду.
  - А вы не терпите это! Их мало, а вас много! Если надо - убейте нескольких и будете сами себе хозяева...
  Потом посмотрел на потупленные лица, выдохнул: - Эх! - подхватил мешок и вышел с рынка...
  
  Домой он возвращался вечером, после того, как повидал Хромого Петра, продал ему мясо по сорок рублей килограмм и после, конечно немножко выпили, проклиная бандитов, чиновников, которые ничего не делают, а только болтают, да ментов, за то что стакнулись с бандюками...
  - Сталина надо! - шумел обиженный, подвыпивший Пётр - Нового Сталина надо! Он бы постоял за народ, управился бы быстро и с этими грабителями и их покровителями!
  - Тише! Тише! - уговаривал его Василий: - Нам же ещё жить здесь!
  
  Расстались под вечер. Когда Василий на своей телеге выезжал из города, его обогнали две машины - иномарки. В одной из них сидел Большеротый с забинтованной головой и с синими подтёками под глазами. Их чёрный джип, с тонированными, непроницаемыми стёклами и зажженными подфарниками несмотря на светлое время дня, промчался до первого загородного леска и въехав в кусты, остановился там. Вторая машина развернулась и уехала в город...
  Большеротый остался внутри, а двое с ружьями вышли, потоптались на месте и крадучись пошли к дороге...
  
  ...Выстрел из кустов раздался, когда Василий, сидя на телеге, проехал чуть вперёд от места, откуда стреляли. Заряд картечи попал ему в затылок и разбил череп вдребезги, словно арбуз. Василий умер мгновенно, на полуслове оборвав свою любимую песню: - Хасбулат удалой...
  Напуганная лошадь прянула вперёд, ударив несколько раз копытами о передок телеги, но метров через двести успокоилась и привычной дорогой привезла труп Василия домой...
  
  Дарья вешала бельё и когда увидела лошадь, телегу и лежащего в ней ничком мужа, испугалась. Она медленно подошла к убитому Василию, заметила кровь, потом разбитую выстрелом голову слипшиеся, в красно - серый ком, волосы и упав на колени завыла нечеловеческим голосом...
  Напуганный Петька прибежал в деревню, почти в темноте и сказал бабке Фёкле, что отец Василий убит. Всполошившиеся соседи и соседки, уже ночью пошли на заимку, откачали Дарью лежавшую в дорожной пыли рядом с телегой и уже не могшую даже плакать.
  Помогли перенести Василия в избу и обмыть его... Потом, уже возвратившись в деревню, позвонили в милицию...
  Приехавший на заимку, участковый, покачивая головой осмотрел труп, составил протокол, сипло проурчал пропитым голосом: - Будем искать! - и уехал...
  
  Похоронили Василия на третий день, недалеко от дома, на поляне, в берёзовой роще. Дарья кусала губы до крови, но не плакала...
  Она с помощью своей матери Фёклы, настряпала перед похоронами блинов, заварила кисель и угостила всех присутствующих на поминках...
  Все жалели её... Деревенские соседки любили Дарью за мягкий характер и потому, доброжелательно советовали продать всё и переселятся в деревню. Но Дарья наотрез отказалась: - Он здесь и я буду здесь! - отвечала она решительно...
  
  ... Так она осталась на заимке. Первое время от работы уставала нещадно, но эта усталость помогала переживать боль утраты...Петька за лето заметно подрос и стал серьёзным и неразговорчивым подростком. Он, как мог, помогал, матери по хозяйству и скоро привык и лошадь запрягать и косой косить.
  Младшие мальчики тоже повзрослели до поры. Они домовничали и топили печку, заготавливали дрова и убирали коровник. Бабка Фёкла, часто болела, но за детьми, как могла, присматривала...
  Дарья часто ходила на могилу мужа, а следующей весной посадила в головах, молодой дубок, который прижился и летом, в ветреный день, шумел узорчато - матовой, зелёной листвой, словно шептал тихие слова утешения...
  
  
  Лето 2001 года. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  На Свири.
  
  
  "- Поезд ушёл. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду?.."
  Борис Пастернак. "Опять весна" Из книги "На ранних поездах".
  
  ...В город пришла Весна. Невский проспект, стоит сухой и чистенький, без привычного снега, грязи и льда. Выглянуло солнышко и наплывая, розовые закаты опрокидывали небо в море и в тишину вечера, где-то за "Кораблями" ...
  И так хочется выбраться из города, хотя бы ненадолго в перемены предвесенней природы...
  
  Тут кстати Лёша Сергеев забежал и уходя, предложил съездить на Свирь, подышать воздухом и посмотреть часовню, которую он начал рубить ещё прошлым летом - я этим делом очень заинтересовался.
  Среди недели созвонились поехать туда на субботу - воскресенье...
  Лёша работает в Законодательном Собрании, помощником депутата. Мы с ним познакомились по нашим общим подростковым делам в моём районе и всё это время, я ему рассказываю при встречах о сибирской тайге, о ночёвках у костра, а он мне об Алтае, где летом, в отпускное время копается с университетскими археологами, ищет остатки древней жизни.
  
  И наконец, решили побывать на природе вместе. Хотелось поговорить долго, подробно и со смаком настоящего сопереживания, чтобы никто не мешал. Поговорить обо всём на свете, но, прежде всего, о том, почему он с утра до вечера в бегах и встречах, устраивает дела для других, а часто за других, а своими не занимается.
  Да и я сижу в своём подростковом клубе целыми днями, а по выходным провожу детские и юношеские соревнования и доволен и даже помолодел за эти годы. Ведь правильно говорят - с кем поведешься, а я работаю педагогом в подростковом клубе...
  
  Проснулся рано. Поставил чайник на электроплиту и начал собирать "разбитое", за последний переживательный год, "лесное хозяйство".
  Этот год для меня был действительно одним из самых тяжёлых в моей жизни - я развёлся и переехал жить на снятую квартиру...
  Но об этой поре моей жизни в другой раз...
  Рюкзак нашел быстро, потому что именно в нём перевозил весь мой скарб на новое место жительства. Куртку, шапочку, котелки тоже нашел, а вот сапоги - "утратились" - лежат где-то на антресолях, в квартире бывшей жены. А наши отношения на сегодня таковы, что я и слышать о ней, без внутреннего содрогания, не могу...
  Чертыхнулся...Посмотрел на свои зимние башмаки, купленные по случаю, на распродаже, и решил, что ничего страшного не произойдет, если разочек в лес в них схожу. Тем более, у костра не ночевать - Леша говорит, что домик там цивильный - свет, печка, радио. Даже телевизор есть...
  
  Пил чай, слушал утреннюю программу ленинградского радио. Выступали политические комментаторы, с горькой усмешкой цитировали премьер-министра, а мне вспомнилось довольное, круглое лицо: премьер ведет заседание правительства, потирает руки; "перебивка" - что-то строго и зычно повторяет (может быть свое знаменитое теперь: "Хотели, как лучше - получилось как всегда...), "перебивка", льстиво улыбается Ельцину, глядя на "шефа" снизу вверх...
  Я ворчу про себя, допивая чай и дожевывая бутерброд...
  Я живу один. Снимаю однокомнатную квартиру и не могу нарадоваться тишиной и одиночеством. Общением за неделю сыт по горло.
  Иногда, глядя на Лешу, думаю - как он выдерживает. Ведь с утра до вечера в бегах и все с людьми. А люди-то обижены жизнью и злятся даже на погоду...
  
  Под вечер, иногда, заскочит с рюкзачком ко мне в клуб, сядет в кабинете поудобней, ноги вытянет и согревшись, начинает дремать по ходу разговора.
  Рассказывает, что был по работе у старичков в совете ветеранов, потом у тренера, который учит девчонок вольной борьбе, потом бежит в Законодательное Собрание писать афишу и размножать её - из Хакассии приехала знакомая, которая поёт горловым пением...
  Где он только энергию берёт? Ведь "дома" у него нет. Живёт за городом, на даче или ночует на работе. Пристроился через знакомых, где-то на окраине Питера, во дворце культуры, сторожем...
  Ещё родители старенькие. Он к ним почти каждый день заезжает узнать, как здоровье, а ведь питерские концы немаленькие... А где-то ещё жена есть. Я подробности не знаю. Не спрашивал...
  
  Встретились на станции метро Ладожская. Лёша доехал со мной до станции Александра Невского, там пересадка. Попросил подождать и с рюкзачком за плечами помчался наверх - у него неотложная встреча. Передать надо что-то человеку. Я стоял, ждал...
  Приехали в Купчино, минута в минуту. Пока поднимались на платформу, услышали гул тронувшейся электрички. Выскочили наверх, а наша электричка только что ушла - я её и "почувствовал" где-то над головой.
  Потоптались, решая, что делать - нам ведь надо было ещё пересаживаться в Волхове. Посчитали по времени...
  Я предложил идти на шоссе и голосовать попутку. Идею эту по зрелому размышлению отвергли: по шоссе можно и до завтра не доехать. На автобусе конечно дорого, да и расписание не знаем.
  Лёша предложил разойтись и встретиться в четырнадцать тридцать, то есть в половине третьего - подойдёт следующая электричка, а в Волхове часа три погуляем на "просторе", и потом уедем уже на Свирь.
  Сергеев ушёл по делам, а я поехал "домой". Хотя какой дом? Ведь только три месяца снимаю квартиру и бываю там по ночам. С соседями ещё не знаком. Однако ходить по городу с рюкзаком тоже невесело...
  Приехал, лёг, почитал Набокова, "Камеру обскура", встал, поел, послушал радио. Пел любимец женщин, элегантного возраста красавчик Сергей Макаров. Вспомнилась его белозубая улыбка, голос приятный, густой, весело-насмешливый. Смеётся. Благодарит поклонниц...
  
  Поехал на Московский вокзал раньше времени, сидел на рюкзаке, ожидал около бюста Петра Первого. Милиционеры, прогуливаясь, поглядывали на меня. Я сидел и они, наученные последними московскими взрывами, приглядывали за всеми. Вид у меня на сей раз был вполне цивильный, поэтому не очень беспокоился.
  Лёша, как всегда, появился в последнюю минуту.
  Почти бегом шли на платформу. Только сели, электричка тронулась. Лёша, вздыхая, рассказал, что был в архитектурном театре, слушал историю их скандальных дрязг. Грустно улыбался, комментируя...
  - Разваливаются... Портфели делят, а хорошее дело вот-вот рухнет...
  Я вспомнил - на Играх Доброй Воли, где я случайно участвовал в качестве одного из организаторов смешного рекорда Гиннеса (об этом в другой раз), они ехали на грузовиках, везли макеты неинтересно сделанные из папье-маше. Подумал: "Если разбегутся, то никто ничего не потеряет. Меньше причудливых нахлебников будет..."
  
  Погода, с утра ветреная, к вечеру выправилась. Солнце светило легко и радостно. Пока Лёша после рассказа об архитектурном театре дремал, я смотрел в окно на приносившиеся мимо поля, на чёрные на белом дома. Зелёные сосняки, грязные по-весеннему платформы станций и снова летящие мимо кустарники, проталины, поросшие сосняками невысокие холмы, густые тёмные ельники, подступающие иногда к самой железной дороге.
  Машинист лениво и непонятно бубнил по радио названия станций. Представил кабину тепловоза, жёлтые лица машинистов зевающих от жёсткого встречного солнца; а тут ещё в микрофон надо болтать...
  
  В Волхов приехали к шести часам вечера. Выгрузились, под ярким заходящим солнцем.
  Оставили рюкзаки в камере хранения и, сопровождаемые любопытными взглядами волховчанок, пошли гулять по посёлку. Рядом с вокзалом, чернел разрытой землёй, пополам со снегом, большой пустырь, а улицы были непривычно узки и пустынны... Прошли по центральной, повернули направо. Ходьба разогрела. Разговорились...
  В одном из киосков (этого добра сегодня много) купили четвертинку - чекушку водки с иностранной этикеткой. Обсуждая этот торговый феномен, прошли дальше, до самой окраины. Где-то справа, в лесу стояли однообразные пятиэтажки. А впереди, дорога в проталинах уходящая вдаль, среди зарослей кустарников и одиноких молодых сосенок.
  На полях, среди перелесков, под холодным низовым ветром лежал синеющий тенями снег. На дорогах, постепенно вытаивает накопившийся за зиму мусор: обрывки газет, полиэтиленовые рваные пакеты, обломки кирпичей. На обочине торчит серая, запылённая прошлогодняя трава, ломкие пересушенные трубочки медвежьей дудки, бегут ручейки талой воды, "впадая" в мутные лужи посередине колеи...
  Тихо... Так тихо бывает только весной, накануне выходных, в небольших городках, когда работа закончена, все разошлись по домам - квартирам, сидят, ужинают, смотрят телик, отдыхают после безрадостной скучной недели нудной работы. Впереди блаженный вечер, а потом по нарастающей нервное ожидание - суббота... воскресенье...
  И снова неделя работы... От таких мыслей, меркнет солнечный свет, становится холодно и тоскливо...
  Наконец, мы возвратились на станцию Волхов. Здесь многолюдно... Солнце заходя на западе, светит розово на старое здание вокзала, на поблекшие за долгую зиму людские лица, радующиеся предстоящим выходным. Светит и в нашу сторону. Мы уже о многом успели поговорить в этой провинциальной тишине и обдумываем услышанное и сказанное...
  Подошла наша электричка и мы, частью небольшой толпы, ввалились в вагон, уселись поудобнее и, наконец, тронулись к конечной точке нашего путешествия. Многие пассажиры вагона, хорошо знают друг друга, как часто бывает в небольших городках. Начались оживлённые разговоры. Я сидел, слушал и смотрел. Лёша сосредоточившись, что-то чиркал в своей записной книжке и по сторонам не глядел...
  За окном продолжались длинные весенние сумерки. Несколько раз, прорываясь сквозь лесные чащи, заходящее солнце заливало окна алым цветом, но силы в его лучах уже не было и в вагоне постепенно темнело...Вскоре зажглись электрические лампочки, а солнце исчезло до завтра...
  На подъезде к нашей станции, мы заволновались, Лёша глядел в окно, прикладывал руку козырьком, чтобы справиться с отражением противоположной стены, всматривался, не узнавая, в редкие домики, пробегающие мимо полустанков, с одним - двумя электрическими фонарями под крышами...Наконец, решительно сказал:
  - Наша следующая...
  Высаживались в ночь, как в омут, тускло освещённый привокзальной лампой, и похрустывая ледком подмерзающих луж, пошли куда-то вперёд и вправо.
  Вскоре глаза привыкли к темноте и, осторожно шагая по краешку дороги, мы начали вслух гадать - вскрылась ли Свирь, а если вскрылась, то прошёл ли ледоход.
  Нас догнал какой-то мужичок, с солдатским рюкзачком за плечами и мы на ходу разговорились. Он шел в деревню, которая стояла километрах в пяти от реки. Мужичок успокоил нас, что река ещё и весны не почувствовала и ледокол пройдёт только недельки через две. Выяснилось, что ледокол каждый год колол лёд на Свири перед открытием навигации...
  Я стал интересоваться волками, и он рассказал, что прошлой зимой видел волков, но они очень осторожны в такое время, ходят ночами, а днём отлёживаются в чащобнике и совсем не слышно, чтобы где-нибудь скотину задрали или кого-нибудь из людей напугали. (Волки это мой "пунктик" на сегодня. Я собираю материал для книги о волках и собаках).
  Разговаривая, вышли на асфальтированное шоссе и навстречу стали попадаться, слепя нас фарами, большие грузовики-фургоны...
  Мы шли гуськом по обочине - я отстал и захромал. Разговор прекратился сам собой.
  Вскоре мы попрощались с мужичком и, перейдя шоссе, свернули на заснеженную, наезженную дорогу, по которой, как говорил Лёша, два раза в день, рано утром и часов в пять вечера, ходит автобус.
  Но сейчас было темно тихо и жутко. Чёрная ночь, мерцающие за лёгкими облачками звёзды и испуганно злобный лай собаки, охраняющей этим лаем одинокие домики, стоящие подле дороги, с тёмными окнами и раскачивающимся фонарём над крыльцом. Ветер дует откуда-то справа, с заснеженных ещё полей, едва проглядывающих в черноте ночи. И только среди леса затихает, но шумит вершинами елей и сосен сдержано и угрожающе...
  Лёша - худой, высокий и длинноногий, я за ним едва поспеваю, идёт и смотрит вперёд и по сторонам, и рассказывает, что приехал сюда впервые лет пять назад с приятелем, у которого здесь, в деревне, живут летом на даче родители. Поправляя лямки рюкзака, Лёша говорит:
  - Летом здесь хорошо. Рыбалка, ягоды, тихо - народу немного, купаться можно - вода в Свири чистая.
  У Алексея Петровича (видимо отец приятеля) есть лодка...
  - И вот я, слушая, как умерла его жена - продолжает рассказ Лёша после паузы - подумал, что хорошо было бы часовню срубить. Здесь места глухие, но православные с давних пор живут. Правда уже давно за Свирью нет ни одной церквушки и даже часовенки. А ведь люди живут, есть и старушки, которые хотели бы помолиться и у батюшки благословение попросить. А негде...
  Лёша надолго замолчал, вспоминая...
  - Ты знаешь, я тебе рассказывал, мы ведь начали её ещё прошлой весной. Но пока перевезли лес, пока ошкурили...
  А то дожди зарядили, то заболел приятель... Одному хорошо, но тяжело - брёвна тяжёлые. Да и руки топором сбил в кровь, ты сам видел...
  Последовала длинная пауза, во время которой мы дошли до тупика, в который упиралась наша дорога, и где автобус разворачивался. Дальше была уже только покрытая снежными надувами, замерзшая река.
  Пошли по тропинке, набитой человеческими ногами...Ещё видны следы лошадиных копыт и санных полозьев. Огоньки деревни на другой стороне реки светили тускло, и казалось, мерцали, подмигивая, в ночной тьме...
  Спустившись с высокого берега, пошли напрямик к ближайшему огоньку на той стороне. Вправо и влево, смыкаясь с чернотой ночи, расстилалось широкое белое пространство, посреди, чернеющих лесами, берегов.
  Ветер задул сильнее и слышно было, как шуршала позёмка и скрипел смёрзшийся снег под ногами. Пошли по санному пути, петляющему то влево, то вправо по обозначенному, воткнутыми в снег по бокам колеи высокими ветками - вешками.
  Лёша, объясняя, сказал:
  - Вешки, чтобы не сбиваться с пути в темноте и в снежный буран. Иногда санный путь ветром за полдня заносит так, что ничего не разобрать. Ветры весной частые и сильные, то вверх, то вниз по течению...
  Тут Леша стал рассказывать, как кричат переправу летом с берега на берег.
  - Ветер и дождь ничего не слышно. Я один раз встречал знакомого. Договорились на 10 вечера. Дело было осенью, уже стемнело. Я думал, что он уже ждёт на переправе, взял в деревне лодку и поплыл. Перегрёб вон на тот мысок...
  Он повернулся к берегу, с которого мы ушли, и показал рукой в ночь.
  - Перегрёб, а его там нет. Я давай кричать. Ветер дует, деревья шумят. Темно. Дождь льёт. Ну думаю, если приехал - или заблудился или вернулся назад. И тут же слышу издалека кто-то кричит. Вначале хотел идти туда по берегу, а потом сообразил, сел в лодку и спустился по течению...
  Не прерывая разговора, поднялись на снежный бугор берега. Санная колея вывела на расчищенную трактором дорогу - улицу. Дома стояли только с одной, дальней от берега стороны и были молчаливы и темны. В них жили летом. А сейчас только редкие электрические фонари обозначали жилые помещения. Вскоре подошли к дому с фонарём, во дворе которого остервенело лаяла хриплым басом крупная собака. Мне стало неприятно - столько собачьей злости было в этом лае, и больше от страха перед неизвестным, чем от смелости. Захотелось побыстрее миновать этот дом и этот двор, и вновь окунуться в чёрную, холодную тишину...
  Лёша вполголоса объяснил, что здесь живёт его знакомый, отставной военный водолаз, который сейчас на пенсии и сторожит дом...
  Наконец, оставив позади злую собаку и спящего подводника, подошли к "нашему" дому. Видно, что здесь не было никого давным-давно. Сугробы с улицы намело вровень с заборчиком и мы, шагая по насту, перешагнули через него, прошли "верхом". Ткнули входные двери в сени - оказалось заперто. Ключ от первых дверей висел на гвоздике в сарае, но ворота в сарай, который служил одновременно и гаражом для лодки и мотоцикла, были завалены промёрзшим и словно окостеневшим снегом. Попытались досками разгрести сугроб, и конечно ничего не получилось. Стали думать, что делать дальше. Я пошарил рукой под крышей в тёмном закутке и нащупал лом...
  Леша, позёвывая и потирая озябшие руки, решительно сказал:
  - Будем ломать стены, проникнем в сени, а там висят ключи от вторых дверей. Я хмыкнул в ответ, оглядел темноту вокруг и согласно кивнул головой...
  Ломать было неудобно - вывернутые с гвоздями доски не выходили из пазов - снизу мешал толстый слой смёрзшегося снега.
  И всё-таки, минут через пятнадцать, освободили пролом в две доски, и протиснулись в сени. А дальше всё было просто: включили рубильник, загорелась электрическая лампочка, мы нашли ключи. С замиранием сердца быстро открыли замок и вошли внутрь, откуда пахнуло на нас запахом старого влажного дерева и холодом покинутого человеческого жилья...
  Пока Лёша разводил огонь в печке, я включил электрическую плитку, вышел во двор, отворив двери сеней изнутри, а точнее упершись, отогнул их и пролез наружу. Набрал в ведро сплавленного морозом кристаллического снега. Вернулся в дом и, переложив снег из ведра в чайник, поставил кипятить воду...
  Печка разгорелась, струйки тёплого воздуха, стали растекаться по просторным комнатам...
  В первом помещении - кухня. Там стоял стол, стулья, шкаф для посуды и буфет - непременная деталь интерьера деревенских домов. Всё было старое, давнее, изношенное, однако, чем теплее становилось внутри, тем уютнее эти вещи смотрелись...
  Начали распаковывать рюкзаки. Переоделись в спортивные костюмы и начали готовить еду - мы устали и проголодались.
  На ужин традиционный холостяцкий набор - сыр, колбаса, хлеб, луковицы, чай, сахар, конфеты. Всё Лёша аккуратно разложил и нарезал. Делал он это привычно и умело, как это делают самостоятельные одинокие мужчины, живущие независимо.
  Я следил за печкой. Из поленницы, принёс три охапки дров и подбросил во второй раз. Между делом, вели короткие разговоры, а точнее я спрашивал Лёшу "за жизнь", а он отвечал...
  Наконец чай закипел. Я достал заварку в жестяной коробке и заварил покрепче.
  Пододвинули стол поближе к печке и сели на стулья, покряхтывая от усталости и глотая голодную слюну. Всё выглядело чистенько и аппетитно: хрустящий лук нарезанный кружочками и залитый растительным маслом, полу-копчёная колбаса, с белыми на срезе кусочками жира, пластики жёлтого сыра, пушистый белый хлеб, купленный ещё тёплым в Волхове...
  Заманчиво забулькала ледяная водочка, налитая в старинные гранёные стаканы...
  Подняли налитое и Леша, поправив усы и бороду левой рукой, правой держа стакан, провозгласил:
  - За всё хорошее, что нас ожидает в жизни, - сделал паузу, примериваясь и поглядывая на содержимое стакана, - и за тех, кому жаль, что они не с нами!
  Закончив тост, он решительно опрокинул водочку в рот, одним махом проглотил, крякнул и понюхав хлеб, заел корочкой, ну совсем, как мой старый дед из детства, сидя в деревенской избе пил самогон и благодарил Бога за прожитый день...
  Плотно закусив, налили и выпили по второй. Четвертинка опустела и по телу разлилась теплота, мир сузился до размеров комнаты с гостеприимным столом посередине и разогревшейся до малиновых пятен, печки...
  А тут и чай подоспел: горячий до обжигания, коричнево-золотистый на проблеск, сквозь стеклянные стенки стакана. Мы, не сговариваясь, вздыхали, приговаривая:
  - Эх, хорошо! Красота!.. А чай то, чай то! - дружненько поддакивая друг другу...
  Мы искренне радовались теплу, свету, вкусной еде, питью, приятному собеседнику...
  Ночь, холод, далёкие звёзды, заснеженное поле реки под крутым берегом - всё осталось позади, всё жило отдельно от нас и вместе - было частью декораций, которыми природа обставляла жизнь людей... Вспоминалось: "Жизнь - театр и люди в нём - актёры"...
  Убрали со стола. После крепкого чая глаза у Лёши заблестели. Сидели у печки. Дрова потрескивали. Темнота за окнами больше не настораживала. Выпитая водка разогрела кровь, мышцы расслабились, язык развязался. Мир и жизнь обрели глубокое значение и смысл...
  - Зачем ты это делаешь? - продолжил я наш нескончаемый разговор - то, ради чего мы ехали сюда, шли, проникали в мир холодной тишины, в промороженную за зиму избушку...
  Лёша, не спеша отвечать, открыл дверцу печки, помешал чёрной металлической кочергой пламенеющие угли, подбросил два полена, прикрыл, обжёгся немного, потёр пальцы о ладонь правой руки.
  - Я не вижу здесь ничего особенного, - и замолчал, словно ожидая наводящих, подталкивающих вопросов.
  Была моя очередь говорить...
  - И всё-таки, ты даже не такой, как я ... - нужные слова находились с трудом, - мне, понятно, больше делать нечего, кроме как жить для других. Я в этих других, смысл жизни вижу, потому что ни карьеры, ни родных, ни семьи у меня не осталось. Но смысл-то нужен!? И тебе, наверное, тоже!
  Помолчали. Лёша разулыбался.
  - Ну во-первых, я это делаю не специально, не задаюсь целью работать, помогая другим. Ведь у меня тоже жизнь выскочила из колеи и уже давно...
  Он поднялся, взял эмалированный чайник с раскалённой плиты, налил, теперь уже тёмно-коричневого чая в стакан, опустил кусочек сахара, долго мешал, позванивая ложкой о стекло, потом отхлебнул большой глоток, устроился поудобней и продолжал:
  - Мне кажется, я ничего не делал в жизни намеренно. Ещё когда учился в школе, собралась компания ребят, занимались в историческом кружке - Иван Грозный, террор, революция. Увлёкся эсерами: - Ну там Савинков, Созонов, Каляев... Ведь всё это было здесь, в Питере... Мне это было интересно и никаких планов я не строил... Я просто жил здесь и сейчас...
  Он обвёл рукой полукруг... Я не удивился.
  - И совсем ещё недавно - продолжил Лёша, - Савинков в пролёт лестницы бросился в тюрьме. Каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят лет назад... Я террористов-эсеров понимал и сочувствовал. И потом - ведь революция-то продолжается. Просто надо это чувствовать. Ведь эти застойные деятели с лысинами и бровями узурпировали власть, которая с такими жертвами, кровью, страхом, голодом, - он, подыскивая слова, жестикулировал правой рукой, - лишениями завоёвана. А сейчас ведь, многие хотят сделать, чтобы все эти жертвы были напрасными...
  Он, словно разговаривая с сам собой, тихо повторял:
  - Нет, не воскресить. Нет!..
  - Что, кого не воскресить? - гадал я...
  Разгоревшись, Лёша поднялся и стал ходить из угла в угол, твёрдо ставя длинные худые ноги на скрипучие половицы...
  - Уверяют, что не надо было делать Революцию, воевать с белыми, строить Союз, выполнять пятилетние планы. Договариваются до того, что винят большевиков в том, что Ленинград во время Отечественной войны не сдали немцам... Цифры убитых и умерших от голода в качестве своих доказательств приводят...
  
  Помолчав, продолжил:
  - Идиоты! Думают, будто можно жизнь остановить. Глупо конечно. Но когда людям постоянно капают на мозги и день и ночь по телевизору, по радио, в газетах, то хочешь не хочешь, а поверишь...И потому, сейчас в России кризис не финансовый, не экономический, а нравственный. Настоящий кризис общественной совести. Люди, сбитые с толку политическими провокаторами вне и главное внутри страны, верят только в деньги. Они и религию заводят себе как автомобиль, для того, чтобы у боженьки просить помощи - большие деньги заработать...
  Лёша надолго замолчал. Я допил чай и стал слушать, как ветер за стенами, порывами ударяет в крышу и надавливает на оконные стёкла, которые откликаясь, чуть тренькали состыкованными по середине краями...
  - Я же тебе рассказывал, что организовали мы, несколько десятков студентов и аспирантов, общество "Мемориал". И стали бороться с властями, тогда ещё советскими, чтобы они свои решения согласовывали со специалистами, с общественностью. Первые демонстрации провели...
  Он остановился, сел, подбросил дровишек. Дождался пока они загудят, разгоревшись...
  Я перешел на раскладушку, лёг поудобнее. В доме заметно потеплело. Ходики, громко тикая, показывали два часа ночи.
  - Ну, а потом началась перестройка и в августе девяносто первого мы все пришли на площадь к Мариинскому дворцу, хотели защищать Горбачёва, хотя верить коммунякам уже не могли, и никому не верили на слова. Кроме Ельцина... Тот был обижен властью, почти изгнан и его все жалели...
  
  ...На меня напала зевота - день и в самом деле был длинный. И эта деревенская природная тишина, словно убаюкивала... Пока Лёша молчал, я первый раз заснул лёгким сном...
  Открыл глаза, когда Лёша продолжил рассказ:
  - Активисты "Мемориала" после августа девяносто первого года пошли в гору... Но люди-то хорошие. Саня Петров стал председателем жилищной комиссии в Законодательном, а жить - жил в подвале. И когда узнал, какие дела вытворяют в Москве "молодые демократы" - загулял. Говорит: "Не могу этого видеть и слышать!". Мы с ним иногда встречаемся, хотя он сейчас в Москве и в Питер приезжает редко...
  Лёша снова замолк и я тут же уснул и проснулся, только услышав его предложение:
  - Ну что, спать будем?.
  Конечно, я стал делать вид, что не сплю, однако, с удовольствием расстелил постель, влез в холодные простыни и мгновенно "вырубился"...
  Проснулся от порыва ветра, который задребезжал стеклами окон, зашуршал чем-то на чердаке...
  Открыл глаза, увидел деревянный потолок, повернулся, скрипя раскладушкой, укладываясь поудобней. Лёша тоже заворочался. В доме было совсем светло и потому я спросил в пустоту: - Ну что, встаём?
  Посмотрел на ходики и увидел, что уже десять часов утра. Лёша поворочался, выпростал лохматую голову из-под одеяла, заморгал глазами, глянул на светлые, зашторенные квадраты окон. Ветер вновь дунул и в трубе что-то вздохнуло холодным воздухом.
  - Да, надо вставать, - промолвил он, рывком вылез из одеяла, пригладил ладонями волосы, прочесал пальцами бороду...
  - Во сне Законодательное видел. Опять ругались на комиссии, - он не уточнил на какой, сдёрнул ноги с кровати, всунул ступни в валенки с обрезанными голенищами, неловко встал, пошатнулся, выправился и быстро вышел, скрипнув дверями, на улицу...
  Через некоторое время вернулся, постучал полешками в дровянике, вошёл с охапкой, бухнул их к печке. Подошёл к кровати одел суконные брюки поверх спортивных, в которых спал и начал растапливать печку.Пришлось и мне подниматься. Оделся покряхтывая. Обул свои городские башмаки, схватил вёдра, ковшик, топор от печки и пошёл на реку за водой.
  На улице дул холодный ветер и светило яркое солнце. Кругом зеленели пушистой хвоей сосны и ели, блестел поверхностными кристаллами глубокий, лежащий причудливыми волнами сугробов, снег. Слева, внизу, расстилалось снежно-ледяное широкое поле Свири.
  "Большая река" - отметил я про себя и, стараясь не поскользнуться, ступая во вчерашние глубокие следы, пошёл к реке...Тишина стояла необыкновенная, непривычная, грустная. Остро почувствовалось заброшенность и одиночество...
  Спустился под высокий берег по подобию тропинки, но воды не увидел - вчерашние проталины затянулись сероватым толстым льдом. Прошёл похрустывая снегом, чуть вправо, вглядываясь в открывающийся за поворотом просторы, протянувшиеся до горизонта замершей реки...
  Вернулся, нарубил лед топором, сгрёб его руками и ковшиком в ведро, поспешил назад, в избу. Деревенские деревянные дома, стоявшие по берегу реки длинной вереницей, молчали, вглядываясь в просторы реки темными фасадными окнами...
  В доме печка уже разгорелась и Лёша мыл в большой закопчённой кастрюле рис. Делал это тщательно и, закончив, поставил варить кашу.
  Я невольно порадовался, что он такой неутомимо-активный, не считающий свою и чужую работу и сам взял веник и подмёл избу, наносил дров, разрубил пару чурок в дровянике, вспоминая свои одинокие походы по зимовьям, в Прибайкалье, откуда я был родом.
  "Хорошо с таким умелым и трудолюбивым напарником, физически легче и поговорить можно, когда захочешь" - думал я.
  Чуть позже, в тёплом доме позавтракали рисовой кашей, попили чаю с мятными пряниками и к двенадцати были свободны.
  Закрыв выломанный ночью в сенях пролом, теми же досками, пошли погулять, посмотреть заповедник - мы, как оказалось, ночевали в Свирском заповеднике, куда я давно хотел попасть...
  Вначале шли по дороге расчищенной от снега трактором, потом свернули на речную гладь, на лёд и увидели свежие человеческие следы. Лёша прокомментировал:
  - Рыбак пошёл, Иван - подводник, сосед, у которого вчера ночью во дворе собака лаяла...
  
  Пошли по следам. К полудню ветер стих, а золотое лёгкое солнце поднялось к зениту и снег, отблескивая под его лучами, слепил глаза. Вскоре увидели вблизи от берега, на высоком берегу, серый сруб, высотой венцов в семь, и рядом брёвна лежащие под снегом.
  - Вот она, наша часовня - улыбаясь проговорил Лёша.
  - Конечно работы ещё много, но кто ищет - тот находит, кто работает, тот делает... - Он произнёс эту цитату голосом пророка и я невольно улыбнулся. Леша, подойдя, погладил верхнее бревно сруба.
  А я был разочарован. Думал, что увижу нечто монументальное, а тут простое зимовье, да ещё в самом начале строительства.
  - А почему часовня не в деревне - спросил я чтобы заполнить неловкую паузу.
  - А здесь раньше местное кладбище было. Вот и решили поближе к вечному покою.
   Лёша глянул на меня и, улыбаясь, продолжил: - Я понимаю, что это не "Спас на крови", но всё начинается с малого...
  Он помолчал, задумавшись о своём, и глядя в сторону...
  - Но сколько времени и сил я потратил, чтобы в Ладейном поле, в поссовете пробить все бумаги и разрешение на лес! Все заявки на бумагах Законодательного собрания писал. Вот здешние чиновники и не захотели связываться. И районного архитектора миновал. Повезло. Подписал исполняющий обязанности. Сам-то в отпуск только ушёл. Я его больше всех боялся. Ну, а дальше уже проще. Лес заготовили втроём с приятелями. А привезли трактором из заповедника... Я тут и дорвался до топора. В первые дни все ладони сбил в кровь и пальцы перестали сгибаться... Боль была адская. Думал, что так теперь и останется. Но отошли...
  
  Лёша весело смеялся и, глядя на руки, быстро шевелил пальцами...
  "Может действительно всё получится, - думал я. - А крышу сделают с красивым коньком и внутри иконы поставят. Батюшка приедет из Ладейного, освятит, и будут люди приходить из округи молиться. А там, смотришь, приход сделают..." Уверенность Алёши передалась мне.
  И Лёша, словно продолжая мои мысли, добавил:
  - Достроим, освятим и люди будут перед иконами свечки ставить за упокой души и молиться за тех, кто ещё жив, Христа поминать и размышлять о добре и зле. Мы люди православные и в бога веруем,- копируя кого-то, закончил он и, скрывая довольную улыбку, погладил бородку.
  Во мне сидит дух противоречия, связанный каким-то образом с моим жизненным опытом. Я только что, сам об этом думал и чуть ли не этими же словами. Однако, вдруг, не захотел с ним так просто согласиться...
  Во всяком случае, хотелось Лёше возразить, поколебать его уверенность, чтобы поддакиванием не сглазить такое хорошее дело. И я нерешительно произнёс:
  - Видимо, Лёша сегодня времена другие начались, люди веруют всё меньше, а воруют все больше. Если верят, то эта вера отдалённо напоминает христианство. Скорее это язычество, подправленное под христианство. Если верить "Повести временных лет", то князь Владимир, который был тоже политиком и воином прежде всего, коварным и распутным, крестил Киевскую Русь, предлагая всем явиться завтра на Днепр, а тем кто не придёт - искать другую службу... А то, что в Киеве стали рубить и жечь деревянных идолов, так это великокняжеская "директива пришла на места"...
   Времена тогда, думаю, были покруче чем в Революцию. Вот и приняли христианство по приказу начальства...
  
  Лёша слушал, даже внешне не соглашаясь и, не утерпев, перебил меня:
  - Дмитрич! Ты, кажется, неправ... - он боялся обидеть меня резкими возражениями. - Ты видимо, как большинство неверующих, хотел бы видеть церковь чем-то идеальным. Но, как говорил мне один преподаватель духовной академии, бывший университетский биолог - "Люди в церкви и в Академии в том числе, разные. Одни умные, другие глупые, третьи жизненные неудачники и даже пьющие. Но все они веруют в Бога, и это их объединяет, это в них главное".
  Он прошёл несколько шагов молча и продолжил:
  - Вот и здесь. Люди разные. Простые люди в основном верующие и им эта часовня нужна. Бог ведь нужен людям в беде, а нищета и старость это разве не беда? И потом раньше, до революции, простые неграмотные люди действительно веровали в Илью Пророка, который разъезжает на колеснице по небу и когда гремит гром - это значит гремят колёса его повозки, на небесных дорогах. Может быть не так конкретно и просто, но вера во многом была такой. Простые старушки веровали в Боженьку, который в длинной белой рубахе сидит на небе, на тёмном облаке и пишет нескончаемые дневники человеческих грехов. Ему ведь оттуда всё видно...
  Поглядев на Алексея сбоку, я вдруг ещё раз увидел какой он высокий и худой...
  - Сейчас, во времена космических экспедиций, самолётов и компьютеров всё уже сложнее... Одно хотелось бы подчеркнуть. - Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя слушаю ли я его... - Если сегодня церковь не сможет увеличить своё влияние, не сможет стать той силой, которая будет решать в Божьем государстве дела по-божески, то "кесарево", то есть государственная тирания, приведёт Россию к внутреннему краху очень скоро!
  Лёша замолчал...
  
  Я об этом тоже много думал и потому сразу ответил:
  - Ты прав, будет плохо. Я согласен с тобой в одном, что если церкви не восстановятся, если деньги станут главной ценностью в нашей жизни, - а они уже становятся, если не стали, - думаю, тут трудно что-то возразить, то Россия быстро превратиться в арену кровавой борьбы за деньги, за акции, за землю, наконец. Земли в России много, а людей мало и тех, кто согласен на этой земле работать, совсем немного. Я уж не говорю о Сибири или о Севере. Тут и думать не хочется о будущем... Но посмотри вокруг. Ведь и здесь, на Свири, надо в первую очередь делать паром, раздавать людям землю, семена, трактора и сельхозорудия в аренду хотя бы, или внаём, как угодно, лишь-бы распахивать эти умершие колхозные пустыри, получать урожай, жить в достатке со смыслом и достоинством. Об этом писал Толстой сто лет назад... А его, за критику Победоносцева и порабощённой государством церкви изгнали из храма. Это разве не кощунство? Самого верующего - как протопоп Аввакум, да на костёр. Самого мудрого - да вон из церкви. И всё в угоду кесарям... Помнишь: "Кесарево - кесарю, а Божье - Богу". Так вот, в народе сейчас иногда шутят, перефразируя это так: "Кесарево - кесарю, а слесарево - слесарю". Как бы у нас с возрождением церкви так не получилось!..
  Лёша глядел всё грустнее... Долго шли молча...
  
  Леша, наконец, заговорил:
  - Вот я, Дмитрич, вижу, что надо помогать людям уверовать в какие-то христианские идеалы, а без церкви это невозможно... Всё летит, несётся с телевизионным гиканьем и фальшивыми аплодисментами, с песнями и свистом, в тартарары, то есть к Чёрту, в буквальном смысле. А так как я, пока, не могу здесь построить церкви, то я хочу построить часовню...
  Начнём с себя, - закончил он разговор и улыбнулся...
  На ходу разогрелись. Солнце поднялось на тёмно-синем, глубоком небе почти в зенит и нагрело весенний, ароматный воздух...
  Дойдя до залитой солнцем речной косы, с которой весенние ветры, сдули почти весь снег, остановились, постелили куртки на землю поросшую травой и чуть присыпанную ярко белым снегом. Под ясным, золотым солнцем, полежали с полчаса, закрыв глаза и слушая шуршание чуть веющего ветерка. Каждый думал и вспоминал о своём.
  Но едва солнышко прикрыла тёмная тучка, похолодало, пришлось встать и куртки надеть.
  Пошли дальше и, свернув в небольшой заливчик, увидели впереди чёрную точку на белом - фигурку рыбака. Направились туда...
  Подошли. На складном стульчике сидел рыбак, мужичок среднего роста, в армейской шапке и стёганке, в ватных штанах и в валенках, на которые были одеты калоши. Он улыбался нам, помахал рукой, узнав Лёшу, и когда подошли ближе, заговорил:
  - Я вчера ночью слышу, Барсик лает, думаю - кого там чёрт носит по темноте? На тебя и не подумал, Алексей...
  В ответ на мой вопрос - как ловится, оказал на высверленную лунку и пояснил: - Я вчера поймал здесь прилично, а сегодня то-ли ветер не с той стороны, то-ли что, но не клюет, хоть убей - и посмотрел на солнце. Лицо у него было уже загорелое, кожа на носу облезала, седая щетина серебрила подбородок. Маленькие, зелёные глазки смотрели весело и добродушно...
  - Сегодня не клюёт - подтвердил он ещё раз. - Надо, наверное, домой идти...
  Около лунки лежало несколько маленьких рыбок, блестевших мелкой чешуей, с яркими красными плавниками на брюшке...
  - Ну, а вы что? - посмотрел на меня быстрыми внимательными глазами. - Когда домой? - Он показал рукой куда-то на запад.
  Лёша ответил:
  - Да вот Иван Петрович, завтра поутру хотим отчалить. Правда не помню, во сколько ранняя электричка отходит...
  - Я тоже не знаю - весело откликнулся Иван Петрович. - Я ведь уже два года дальше Ладейного Поля не выезжаю. Нет нужды...
  Вдруг клюнуло - кончик удочки дрогнул. Иван Петрович ловко перехватил леску, быстро перебирая руками, вытянул снасть, и на лёд упала, изгибаясь и подскакивая от поверхности утрамбованного снега, рыбка, плоско-широкая и блестящая. Я, как человек впечатлительный, заохал, завосхищался. Иван Петрович подозрительно глянул мне в лицо, насмешки не увидел, успокоился, рыбку с крючка снял, бросил поодаль и проговорил:
  - Барсику на уху уже наловил...
  Поколдовав с коробочками, он сменил наживку, и опустил снасть в лунку...
  Поговорили о том, что весна поздняя, что прошлый год в эту пору уже ледокол прошёл и лёд поплыл, а нынче мороз, снег едва тронут теплом. Ещё недели три будет стоять...
  Когда уходили, Иван Петрович пригласил к себе на уху...
  
  Возвращались верхом, по береговой дороге и зашли по пути в гости к леснику Игорю. Жили они с женой Светланой, в большом, деревянном, одноэтажном доме, на пересечении лесных дорог...
  Когда-то дом был приличным и выглядел солидно. Но доски обшивки со временем покоробились, изгородь вокруг двора наполовину разобрали на дрова и внутри стоял проржавевший грузовик без колёс и какие-то бочки, банки, бидоны из-под краски.
  Постучавшись, вошли. Навстречу нам, мяукая, испуганно озираясь, выскочила кошка, а вслед вышла молодая женщина, которая встретила нас почти равнодушно, Лёшу узнала, пригласила проходить и сказала, что Игорь сейчас придёт, а она как раз готовит обед. Мы сняли куртки в прихожей и прошли на кухню, где топилась, потрескивая дровами, большая печка и что-то жарилось на сковороде...
  - Зарезали Петьку - спокойно сказала Светлана, и я понял, что это тот баран, о котором мне рассказал на подходе к этому дому Лёша.
  Каждое лето, Света покупала ягнёнка и держала его до весны, зимой прямо в доме, в бывшем дровянике, выкармливая на мясо.
  Посидели, поговорили. Обменялись новостями. Света рассказывала, а Лёша знающе ей поддакивал: о дочке Катьке, которая зиму жила у бабушки в Питере, где-то на Васильевском острове, о своём брате, который по-прежнему пил горькую и пугал мать тем, что продаст квартиру. Мать собиралась подать на сына в суд, но, жалея его, терпела...
  
  Света, помешивая мясо на сковородке, говорила - А что его жалеть-то, пропойцу. Ведь он матери-то не жалеет. Водит в дом гостей, а друзья у него такие же, как он сам...
  Света надолго замолчала. Одета она была как обычно одеваются деревенские женщины, находясь дома: короткие валенки с калошами на ногах, серые чулки, юбка коричневая в клетку, свитер и сверху душегрейка из бараньего меха. Выглядела лет на тридцать, но черты лица неопределённые, стёртые. И только заметно было мне, какое-то внутреннее беспокойство, что заставляло предполагать, что она ждёт от жизни вообще, чего-то плохого, неприятно-трагического.
  В просторных комнатах было мало вещей и расставлены, разбросаны они были как попало. Чувствовалось, что хозяйка не привыкла к устойчивому быту с занавесочками, картинками на стенах, яркими покрывалами и спящей на печке кошкой. Леша, наверное, бывал здесь уже не один раз и на беспорядок, а точнее на безбытность, не обращал внимания.
  
  Вскоре пришёл Игорь, мужчина, тоже лет тридцати, с жидкой рыжей бородкой и русыми мягкими волосами. Поздоровались, представились и стали садиться обедать. Света поставила сковороду с мясом на стол, и, попробовав, я понял, что она его пережарила и даже немного подожгла местами.
  Выставилась на стол и бутылка водки. Разлили по стаканам и я сказал тост за дружную семью, вполне искренне. Мне почему-то хотелось пожелать этим простым людям счастья и согласия в семейной жизни. Хозяева засмущались и в ответ на мой вопрос, Игорь, после второго тоста, стал рассказывать, что попал сюда, в егеря, лет восемь назад, молодым парнем.
  - Всю жизнь хотел пожить в лесу - говорил он. - В детстве читал Майн-Рида, Фенимора Купера, и заболел лесом. Вначале жил здесь в заповеднике на кордоне, а когда перевёз жену и дочь, дали этот дом... Вот уже пятый год здесь живём ...- заключил он.
  - Ну, как охота в здешних местах? - спросил я и Игорь с удивлением глянул на меня.
  - Какая охота? Здесь и стрелять-то не разрешено. На той стороне, правда, можно - он кивнул головой куда - то мне за спину - но там уже ничего не осталось. Говорили, что раньше здесь лосей было видимо-невидимо, но всех повыбивали браконьеры...
  Он, вспомнив что-то, оживился.
  - Прошлый год, осенью, лес заготавливали на той стороне, подхалтуривали - зарплата то у нас невелика, - уточнил он, - и вот, как-то едем с утра на тракторе, а он, лось, стоит в дальнем конце просеки. Думали вначале, что лошадь. Но откуда она здесь, в лесу...
  Выпили ещё по одной. Жёсткое мясо хрустело на зубах, но на качество пищи в этом доме, как и в большинстве деревенских семей, внимания не обращали.
  
  - Ну, а волки как? - вновь задал вопрос я, оживляя разговор, и Игорь стал рассказывать, что волки в заповеднике проходные...
  - Вот говорят, что волки напали на машину прошлой весной в Подпорожье, на ветеринара, который ехал в деревню, на ферму! Да какие тут волки? - Игорь презрительно махнул рукой, - люди на каждом шагу. - Сейчас надо людей бояться, больше, чем волков.
  Он хотел углубить эту тему, но я вновь встрял:
  - А медведи? Медведи-то есть?
  - А куда им деваться, - рассудительно ответил Игорь, чувствуя мой интерес и удивляясь немного моей неосведомлённости. - Света! Помнишь в прошлом году медведя бабка Портнова видела?
  Света вступила в разговор:
  - Да, конечно! Это на том краю деревни было. Там ещё наш барашек с Портновскими коровами пасся... Этот медведь, наверное, хотел на барашков напасть и потому, всех страшно напугал. У нас ведь тут больше пенсионеры живут...
  
  Щёки Светы раскраснелись от выпитого и она с воодушевлением рассказала про медведя, долго ворочавшегося в кустах, про портновских коров, которые привыкли и не бояться пастись в лесу, но в тот раз сбились к домам и испуганно мычали...
  Лёша сидел, поддакивал, но было видно, что эти рассказы он уже не один раз слышал и что мысли его далеко от нашей беседы и вообще от этого дома.
  Хозяева захмелели немного и стало понятно, что они рады гостям, потому что за зиму видели новых людей очень редко и им приятно было поговорить с посторонними, благожелательными людьми интересующихся их простой жизнью...
  Ушли мы от них часа через три и настроение моё после наблюдения за их жизнью, по их рассказам, стало грустным. Конечно, они люди простые, но жить так, не имея ни одной новой книжки, не хотеть знать ничего кроме сплетен и слухов о заработанных другими больших денег - совсем нелегко. Тут длинными зимними вечерами можно волком завыть от безысходности или запить горькую. Я с этим не один раз сталкивался в предыдущей жизни, в глухих российских местах и никак не могу понять причину, толкнувшую таких людей к переезду из города в деревню. Конечно, "простому" человеку, что в городе, что в деревне жить скучно. Но зачем тогда менять "шило на мыло"?
  
  Мне вспомнилась похожая пара, встреченная мною, на северном побережье Байкала, в таёжной глуши, куда они сбежали из города от пьянства. Они разводили телят и пытались таким образом заработать денег. Но для чего им были эти деньги, если у них при виде водочной бутылки в горле пересыхало... Там было всё понятно... И потом у тех, на лицах было написано, что они запойные... Хотя Света...
  Шли и молчали. Словно прочитав мои мысли, Лёша сказал:
  - Игорь ещё корзинки плетёт. Красивые. Цветочницы там, хлебницы...Сейчас просто не сезон...
  Мне показалось, что он Игоря оправдывает. И я подумал: "Каждый отвечает за свой выбор и за свою жизнь и платит свою цену за ошибки..." Солнце опустилось в туманную дымку над горизонтом. Ветер стих и казалось немного потеплело. Шли не торопясь. Я обдумывал увиденное и услышанное.
  - И как только они здесь живут, - начал я, - ведь одному, ещё куда ни шло, а вдвоём, да ещё не выходя из дома - рехнуться можно... Тут ведь "сенсорная депривация" в чистом виде...
  - А это что такое? - встрял Лёша.
  - Ну, это когда у человека нет новых эмоциональных раздражителей... То есть - новых людей, новых идей, новых ярких чувств, - пояснил я и продолжил...- Было бы понятно, если бы они были зоологами или биологами, которые изучают поведение диких животных в заповедниках. Или допустим экологами, которые помогают сохранить природу и всё живое вокруг для последующих поколений...
  
  Лёша шёл, молчал. Потом проговорил:
  - Она пьющая - и через паузу продолжил - она летом иногда загуляет и пока всю деревню не обойдёт, домой не возвращается. Он, Игорь, её иногда на третий день домой, чуть ни на себе тащит. Вся деревня знает - Светлана загуляла. Она конечно безобидная, но денег у всех уже назанимала... Игорь её иногда поколачивает...
  Подошли к дому. Лёша долго возился с замком и вдруг заговорил невпопад, хотя я уже забыл о разговоре:
  - Не хотел бы я такой жены...
  Я понял, что он об этой паре часто думает...
  Войдя в ещё тёплый дом, включили свет и поставили на электроплитку чай вскипятить. Продолжая прерванный разговор, спросил:
  - Игорь наверное её любит? - и, выжидая, замолчал...
  - Наверное - наконец ответил Лёша. Лицо его было грустным, глаза смотрели не отрываясь в проём темнеющего окна...
  - У них дочка лет восьми... Хорошая девочка. Летом живёт здесь. Со мной приходила разговаривать, когда я часовню рубил... Сядет рядом и рассказывает о папе, о Свете о бабушке... Весёлая и умная девчонка.
  Чайник закипел и Лёша выключил плитку. Заварил чай. Разлил и, грустно улыбаясь, продолжил "свою" тему:
  - Я ведь тоже влюблён и "покинут". Ты знаешь, - он посмотрел на меня. - Детей хочу, жену нормальную, любящую...
  Он помолчал, посмотрел в окно и продолжил:
  - Говорят седина в бороду, а бес в ребро...
  Я хмыкнул. В его бороде не было ни одного седого волоска...
  - Я раньше не верил, а теперь знаю... Точно, так и есть. Ты её видел. Она в пединституте учится на последнем курсе и теннисом занимается...
  Я вспомнил высокую стройную Наташу Крылову, которая на городских соревнованиях, где я был судьёй, выступала за сборную института... Стройная фигура, коротко стриженные чёрные волосы, карие глаза, улыбчивое лицо...
  
  - Да, всё началось неожиданно...
  Лёша допил свой чай, налил ещё. Сел поудобней и стал рассказывать, не прерываясь. Ему, наверное, очень хотелось поделиться с кем-нибудь своим счастьем-горем. А я смотрел, молчал и слушал.
  - Ты же знаешь, я бываю на соревнованиях и иногда о них пишу в разные газеты. Вот там я с ней и познакомился года два назад... В первый раз не обратил на неё внимания, у меня тогда ещё хорошие отношения были с бывшей женой. Мне тогда было уже тридцать три и я знал, что уже ничего хорошего впереди быть не может. Как я, шутя, напевал тогда - Всё позади и любовь и разлуки и встречи...
  Лёша помолчал. Повздыхал...
  - Прошёл год. И вот как-то, после очередных соревнований, вечеринка случилась. Выпили вина. Танцевали. Я обычно сейчас не танцую - в двадцать лет своё оттанцевал, - он улыбнулся, - я ведь в молодости был щеголем, шил одежду у портных. Ходил на танцы во Дворец культуры, как на работу. Можно было сказать, что был там заметной фигурой. Девчонки сами меня приглашали на танцы...Сейчас в это трудно поверить, - он автоматически погладил бороду правой рукой, - это действительно было... Тогда в клубах, в субботу и в воскресенье были танцевальные вечера. Ходили все молодые: студенты, старшие школьники, рабочая молодёжь. Девушки с парнями знакомились и мужей себе загадывали... Я вначале стеснялся незнакомых девушек приглашать на танец. А потом привык, осмелел - Лёша глубоко вздохнул. - Парень я был здоровый, весёлый, танцевал, как уверяли, неплохо. Я незадолго до того, закончил танцевальные курсы. При Доме культуры. - Лёша тихо засмеялся. - Я тогда самообразованием занимался...
  
  Помолчав, он продолжил: - Но я отвлёкся... В тот вечер после соревнований, на вечеринке, я как обычно, когда с молодыми общаюсь, сижу, смотрю на танцующих, улыбаюсь и вдруг она, Наташа, подходит и приглашает меня...
  Я удивился, но виду не подал. Пошли танцевать. А она льнёт ко мне, смотрит в глаза, будто мы друг друга уже десять лет знаем...
  Лёша сделал паузу:
  - Тут я и поверил вдруг, что ещё ничего не потеряно, хотя конечно понимал, что просто так эти танцы не закончатся...
  Я её в тот вечер проводил до дома и впервые поцеловал...Она потом смеялась и говорила: "Мне первый раз с тобой целоваться не понравилось..." Какое-то время мы не виделись. А потом, я однажды забежал в Пединститут по делу и её встретил. Стояли, болтали почти час. Она на лекцию опоздала и, когда уже совсем уходила, я осмелился и пригласил её к себе на дачу, за город, где жил после разрыва с женой.
  Лёша сидел, сгорбившись, смотрел грустно, иногда тяжело вздыхал...
  - Она почти на ходу сказала свой телефон и просила позвонить, а на приглашение не ответила ни да, ни нет...
  
  Я позвонил на следующей неделе и подрагивая внутри, пригласил в субботу утром, поехать на электричке в Зеленогорск, где "моя" дача была... И она согласилась. Я ещё долго не верил, что она придет, пока не увидел её на платформе, рано утром, с рюкзаком за плечами. Сидит и ждёт меня на скамеечке. Я её сразу зауважал - так рано утром и не опаздывать - это для меня о многом говорило...
  И уже в ту поездку, я увидел в ней нежную покорность, веру в меня, как в человека неравнодушного и необычного и впервые за многие годы услышал, точнее заметил слово люблю, которое не было пока произнесено, но которое прочитывалось в доверчивых улыбках, в уступчивом согласии давать мне больше чем я прошу, серьёзное отношение к моему человеческому я, которое уже потеряло надежду на взаимную теплоту отношений... Я помню, как сейчас, её ласковые глаза, никого кроме меня не замечающие вокруг, заботу и уход почти взрослой женщины за любимым: она кормила меня бутербродами в электричке на обратном пути, а покормив и проследив, чтобы я всё доел, положив голову мне на плечо задремала, не обращая внимания на любопытные взгляды соседей в переполненном вагоне...А потом, начались ежедневные встречи, лёгкие слёзы и обиды, из-за невозможности погулять дольше, зайти на прогулке подальше...
  И ежевечерние звонки, и ласково-нежное слово: "Привет!" И моя недоверчивость, боязнь отдаться искреннему чувству, таяли под напором её серьёзно-внимательного отношения к нашему будущему, вопреки неодобрению догадывающихся о чём-то родителей и её знакомых, вопреки моей давно пораненной гордости и ревности...
  Лёша прервался и долго молча смотрел в одну точку...
  Потом, вздохнув, заключил: - Я до сих пор не знаю, за что она меня любила...
  Лёша задумался и замолчал надолго. А я, не прерывая его молчания, обдумывал услышанное, мыл посуду, убирал со стола...
  Давно уже сумерки опустились на деревню, на заснеженные, холодные, тихие, леса, на широкую долину Свири.
  Гулкий шум мотора приблизился. За окнами промелькнул яркими фарами проехавший автомобиль и звук, удалившись, вскоре замолк - начинали проведывать свои домики первые городские дачники...
  Лёша поднялся, подошёл к окну. Отодвинул занавеску и долго вглядывался в надвинувшуюся на дома ночную тьму...
  - Я сам этого захотел, - словно прервавшись на полуслове, продолжил он свой монолог, - и она рано или поздно ушла бы от меня...
  Так лучше будет, если это случится по моей инициативе. Мне решать, чему быть и чему не быть. Я старше её и я мужчина...
  Он снова надолго замолчал, ходил по комнате, иногда останавливаясь перед окном, смотрел в темноту и вновь начинал ходить...
  Я понимал его. У каждого из нас бывают в жизни переломные моменты, когда кажется, что жизнь заканчивается, что впереди уже ничего светлого и радостного не будет...
  
  Лёша неожиданно продолжил:
  - Наталья долго не могла поверить, что я её люблю. Да и для меня это было новостью - он грустно усмехнулся. - Я достаточно волевой и рассудочный человек и мне казалось... В конце концов случилось так, что я понял - без неё мне трудно прожить и день... И она успела ко мне привыкнуть и её чувство, постепенно становясь обыденностью, угасало. Она уже не хотела ехать со мной в деревню, жаловалась, что я её никуда не беру с собой, хотя сама была занята с утра до вечера: то зачёты с экзаменами, то тренировки, то соревнования...Наталья тогда расцвела, обрела уверенность в своих силах, в своей привлекательности для других.
  Он встал, налил себе чаю, положил сахар, долго мешал его ложечкой...
  - Отношения медленно, но неуклонно менялись. Чем больше я влюблялся и тонул в нежности к ней, тем меньше она ценила мои влюблённые жесты...Она стала необязательной - обещала после своих дел позвонить и не звонила. Обещала прийти и не приходила, ссылаясь на занятость и усталость.
  И я решил, пока не поздно, взять инициативу на себя...
  
  В один из вечеров, когда я ждал, а она не пришла, позвонил ей сам и сказал, что нам лучше не видеться больше, что я завёл себе новую женщину... И бросил трубку... Это было месяца два назад.
  Лёша надолго замолчал и потом, криво улыбнувшись, произнёс:
  - И как же я в это время мучился! - Он потер глаза руками.
  - Началась бессонница. Я ходил шатаясь от усталости и нервного истощения, как пьяный. Иногда готов был звонить ей и соглашаться на все унижения, лишь бы раз в неделю видеть её. Но в последний момент что-то удерживало или мешало мне набрать её номер...
  
  Печка разогрелась, пыхала жаром и Алексей снял свитер. Щёки его порозовели, глаза лихорадочно поблескивали. Он вновь переживал уже прошедшее и грустил об утраченном.
  - Я позвонил ей через две недели и сказал, чтобы она не мучилась ревностью и разочарованием, что у меня нет никакой женщины, что я это придумал, что я её люблю по-прежнему, но что не хочу дружбы с её стороны, а только любви. Конечно, я запинался, когда выговаривал слово любовь, потому что считаю его выражением чувства необыкновенного, святого, почти смертельного, уверен, что любить способны единицы из сотен.
  А остальные, говоря "я люблю тебя" имеют ввиду, прежде всего чувство, которое испытывают к себе самим, и потому для большинства надо бы проговаривать "я люблю себя". Я неистово хотел её видеть, и вместе с тем понимал, что нам лучше больше не видеться. Лучше для неё и, наверное, лучше для меня. Я переживал, и вместе с тем, как бы наблюдал за собой со стороны. И это приносило небольшое облегчение... Значит я ещё не совсем сошёл с ума...
  
  И потом была зима. Я зверски уставал - приезжая на дачу, рубил дрова, топил печь, засыпал в два часа ночи и видел жуткие сны. Просыпаясь утром, во всём теле чувствовал усталость и ломоту в костях...
   Одним словом из бодрячка, каким был совсем недавно я превратился в запущенного, страдающего приступами тоски, пожилого холостяка!
  Лёша замолчал. Теперь уже насовсем. Он рассказал то, что хотел рассказать, но уже в конце рассказа, как все одинокие люди, жалел о том, что раскрылся мне, а я чувствуя его невольное недоверие, обиделся в свою очередь... Так бывает...
  Я надеялся, что вечером мы сходим в гости на уху к доблестному подводнику, но просчитался - Лёша ударился в воспоминания. Конечно, я ему сочувствовал, но здесь была история, в которой он сам был виноват. Ведь влюбился-то он, что называется по собственному желанию. Вот и маялся. Так в жизни иногда бывает: хотят облегчить старую боль, а получают ещё более сильную...
  О том, почему он позволил себе влюбиться - он, конечно, умолчал...
  
  Вслух я говорил Лёше:
  - Ты ещё не старый и ты нравишься женщинам. Тебе надо переболеть Наташей. Это на год, не больше...Потом будет легче. Ты ошибся в одном. Ещё Пушкин писал: "Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей...". Ты попросту отдался чувству... Это смело, это искренне, это благородно, но кто сейчас способен это оценить? - вопрошал я, а Лёша грустно качал головой.
  Ему было плохо всё это время, в последние месяцы особенно - я это давно заметил, по его необычному равнодушию, ко всему, что было вне его переживаний, по его порой отсутствующему виду...
  Я вспомнил его прежние шуточки, лукавые улыбочки, смешные каламбурчики - с ним раньше было весело...
  Сейчас он сильно переменился. Хотя я и понимаю почему. Однако, за всё в жизни надо платить и потому... Я ему просто искренне сочувствую, но ничем не могу помочь. Ему сейчас никто не в состоянии помочь. Даже Наташа. У них попросту всё заканчивается. Может быть, ещё не кончилось, но...
  
  Время подходило к десяти. Мы, конечно, никуда не пошли. Лёша, выговорившись, немного оттаял и улыбаясь рассказал, что Иван Петрович, считается местным Дон -Жуаном:
  - Тут осенью скандал приключился, - посмеивался Лёша. - Жена Иван Петровича уехала на курорт, лечить печень, а к нему в гости, из соседней деревни зачастила Вера Петровна, их общая знакомая, одинокая дама. (Здесь все всех знают - как бы в скобках пояснил он).
  - Придёт, обед ему сварит, бельишко возьмет постирать... Ну конечно поболтают о том, о сём... А то Иван Петрович к ней в гости отправится. Да на несколько дней... Ну, а ты сам видел, какой он шустрик и без предрассудков, - Лёша засмеялся.
  - А тут жена раньше срока приезжает - говорит, что-то сердце по дому скучает. Приехала, а Иван Петровича дома нет. Стала его искать, кто-то из соседок услужил, да всё и рассказал...
  - Вера Петровна, бывшая учительница, человек интеллигентный и уважаемый, но и это её не спасло. Жена Ивана Петровича, скандал учинила, окна в доме "разлучницы" побила, оскорбляла плохими словами...
  Я смеялся над Лёшиным рассказом от души, представляя бравого отставника в неловкой ситуации...
  Лёша закончил рассказ, уже переместившись в постель...
  - Вера Петровна в суд на жену Ивана Петровича подала, но его всё откладывают. Конечно скандал, смех на всю деревню, обида, но дело-то не судебное...
  Лёша зевнул и прокомментировал:
  - В Законодательном Собрании скандалы посмешнее бывают...
  Я вскинулся из полудрёмы и спросил - Что, тоже на почве?
  - Нет, - сдержанно улыбнулся Лёша, - Если бы?- и стал серьёзным.- Недавно моего шефа около дома бандюки избили и он в больницу попал. Он говорит, что его запугивают чтобы в "чужие дела" не лез. А он пытается разоблачить депутатов, которые и в Законодательном заседают и в частных фирмах подрабатывают.
   Бандюки, по всему видно - "умельцы". Голову ему пробили и рёбра сломали...
  
  Мы ещё немного поговорили о работе Собрания, потом поставили будильник на два часа ночи и погасили свет. Утром, в шесть часов утра электричка уходила на Питер, а нам до станции был путь неблизкий...
  
  В темноте зазвенел будильник. Я не спеша поднялся, оделся и включил свет. Лёша заворочался и, отвернувшись к стене, продолжал спать.
  Включив плитку, поставил чайник. Достал продукты и разложил их на столе. Но есть не хотелось. Хотелось спать. Деревенский воздух, действовал как снотворное.
  Сделав бутерброды и заварив чай, я подошёл к кровати, чтобы разбудить Алексея. Он дышал тихо, с большими перерывами. Зубы и губы были плотно сжаты, мышцы тела напряжены. Я только прикоснулся к его плечу, а он уже открыл глаза и спокойно, будто и не спал вовсе, проговорил:
  - Да... Встаю...
  Я извинился - мне жаль было его будить... Он заулыбался: - Что ты, что ты! Я уже выспался - и быстро начал одеваться...
  Надо отдать ему должное - что бы не происходило у него в душе, но держался он достойно.
  Попив горячего, крепко заваренного чая, оделись потеплее, выключили электрический рубильник, закрыли двери и, спрятав ключ на заветное место, вышли из избушки около трёх часов ночи.
  На улице была оттепель и на небе не видно ни одной звезды. Деревенская улица была хорошо освещена уличными фонарями, но, спустившись с крутого берега на заснеженный лёд, словно погрузились в спрятавшуюся под речным обрывом ночь.
  Шли медленно, щупая санную колею ногами. Алексей шагал впереди и, казалось, ему было не до разговоров...
  Втянувшись в ходьбу, разогрелись. Остановившись на минутку, сняли из-под курток тёплые свитера. Перейдя реку, задержались на высоком берегу - смотрели на оставшиеся позади, деревенские огни. Каждый в это время думал о своём.
  
  Я остался доволен поездкой: много впечатлений, много хороших разговоров и Лёша для меня стал ещё более близким и понятным человеком. Я стал его ещё больше уважать.
  Выйдя на асфальт дороги, пошли медленнее и разговор уже переключился на городские темы.
  - Ты знаешь, - начал Лёша. - Чем больше я общаюсь с депутатами, тем больше хочется уйти с этой работы. И если бы не наша дружба с шефом, то я бы уже давно покинул "стены" Собрания, - он широко улыбнулся и продолжил.
  - Его сейчас одного нельзя оставлять. А то, ведь он тоже живой человек, может бросить копать это "болото" и сделает вид, что его это не касается...
  Начался ветер, прилетевший откуда-то, из-за дальних полей и принёсший дальние звуки собачьего лая. Лес на обочине стоял тёмной стеной и только изредка вдалеке проглядывали серые прогалины...
  Вспомнил, что пока шли сюда, на Свирь, то видели на обочине несколько отдельно стоящих домов с заборами вокруг, а сегодня тьма была непроглядная и потому дома прятались в ней, как за занавеской...
  
  Долго шли молча. А потом Лёша спросил, как у меня дела на работе. Я привычно стал перечислять чиновников районной администрации, с которыми успел поругаться за последний год.
  - Они работают только для себя, - стал я объяснять. - Они работают на "государевой" службе, получают зарплату с наших налогов, но ведут себя, как владельцы своих чиновных кресел.И если частный предприниматель, ошибётся в своём деле, он свою ошибку будет расхлебывать, рискуя личными деньгами, благополучием, а иногда, по нашим временам, даже жизнью...
  Издалека, вместе с порывом ветра долетел тоскливый собачий вой...
  - Сам знаешь, бандиты сейчас весь частный сектор контролируют. Государственные же чиновники ни за что не отвечают, "двигают" своих, заваливают работу и, в конце концов, с них, как с гусей вода - знай себе штаты увеличивают и ещё гордятся тем, что за малую работу получают большие зарплаты. Это своеобразная "культура работы" в русских госучреждениях. При таком отношении - когда на конечный результат никто не обращает внимания, лишь бы бумаги и отчёты были в порядке - всё разваливается!
  Я разгорячился - пришла моя очередь исповедоваться.
  - И вот десятки, сотни тысяч, миллионы таких горе - работников, ходят на службу, получают зарплату, выступают на совещаниях и семинарах, а дела идут всё хуже и хуже. И это ещё полбеды. Но они ведь угнетают всех несогласных, всё новое встречают презрительно-подозрительно и губят всё неординарное и направленное в будущее... И они ведь друг за друга горой стоят...
  Я уже шёл по дороге первым и, словно на автопилоте, разыскивал, чувствовал правильную дорогу.
  - Они ведь как плесень - скреби ножом, кипятком поливай, а ей хоть бы что. Только настырнее в размножении после этого становятся...Тот, кто, начиная службу, сидел в общей комнате, смотришь уже обзавёлся собственным кабинетом, завёл секретаршу, повесил на двери табличку с часами приёма и всё... Его уже голой рукой не возьмешь, даже если он дурак дураком, и взятки берёт ловко и привычно. А ничего не докажешь...
  Я сделал паузу, вглядываясь в подозрительно тёмное пятно на обочине, а потом продолжил:
  - Рука руку моет. Они друг друга в районе хорошо знают. Зачем им лишние хлопоты и работа с новыми веяниями. "Неплохо живём и без инициативных людей - как бы говорят они своим поведением..." Их завтрашний день не интересует. Они живут как философы - одним днём. Но разница в том, что они обыватели и потому, глубоко о чём-то думать не привыкли и не научены...
  Я улыбнулся, вспомнив понравившееся мне выражение.
  - Им, я думаю, "мыслительного пространства" не хватает. Иначе говоря, они и времени не имеют, и думать не приучены. Как у нас в армии шутили остряки: "Я имям сказал, пущай делают!"
  
  Вдруг налетел порыв холодного ветра и пришлось прикрыться воротником куртки...
  - Они знают одно: у них есть свои интересы, а интересы людей их совершенно не интересуют... Система! - заключил я, как обычно начиная горячиться разговаривая о чиновниках. ...
  На востоке появилась синеватая полоска и когда мы свернули с асфальта на станционный отворот, стало почти совсем светло. Сквозь серую пелену ненастного утра, проглянули уже ненужные огоньки сонной станции...
  Мы пришли раньше назначенного срока на полчаса. И стояли на платформе, подрагивая от недосыпа и холодного ветра, дующего с востока.
  Жёлтой звёздочкой, впереди мелькнула фара тепловоза и мимо с громом, скрипом и ветром пронёсся грузовой состав, оставив за собой тишину, лесное эхо и пустоту раннего утра.
  Вспомнились стихи Бориса Пастернака из сборника "На ранних поездах":
  
  ...Навстречу мне на переезде
  Вставали вётлы пустыря,
  Надмирно высились созвездья
  В холодной дали января.
  
  Вдруг света хитрые морщины
  Сбирались щупальцами вкруг
  Прожектор нёсся всей махиной
  На оглушенный виадук...
  
  Я читал вслух, вспоминая с пятого на десятое, а Лёша слушая с восторгом говорил:
  - Хорошо, как хорошо! Я ведь в Переделкине бывал зимой и представлял, как Пастернак, не выспавшись, рано утром, стоял у переезда - там есть такое место, а мимо, с грохотом и стоном рельс, проносились металлические чудовища, пышущие горячим паром - паровозы. И страшно выл гудок...
  
  Незаметно вывернула из-за спины и мягко "подплыла" к платформе электричка. Мы поднялись в натопленный вагон и заняли пустые скамейки в купе. Лёша устроился поудобнее и задремал, а я смотрел в окно, на пробегающие мимо станционные пустынные посёлки, тёмные еловые леса, широкие заледенелые реки ещё засыпанные снегом...
  "Вот так живёшь рядом с человеком и не знаешь, кто он и о чём его сердце болит..." Вспомнился рассказ Алёши о его несчастливой любви...
  "Да несчастная ли любовь-то была? Ведь его она как бы приподняла над жизнью, над миром..."
  
  Ближе к Питеру, вагон стал заполняться. Вошла и села напротив молодая пара. Она в красивой, дорогой шубе, он в замшевой куртке, без шапки. Она держала его за руку, смотрела влюблёнными глазами... А он к этому уже привык, равнодушно поглядывал в окно и читал свою книгу. На очередной станции вошла их знакомая. Он встал, поклонился и, вновь сев, продолжил читать книгу, а подружки защебетали, обсуждая американское модное кино.
  Тогда повсюду гремел "Титаник".
  - А Леонардо Ди Каприо, ну просто душечка, - ворковала вошедшая и ей вторила её подруга. Молодой человек читал, не отвлекаясь и я заметил, что это тоже американский переводной детектив...
  " Ну, совсем как в романе Пастернака, - подумалось мне. - Ведь у него там такие же вежливые, но романтически-отвлечённые юноши присутствуют".
  Тут я сам себя одёрнул: "Тебя сегодня что-то на романтическую поэзию "разнесло"".
  
  На очередной остановке, в вагон, толпой вошли мрачные, не выспавшиеся дачники, возвращающиеся в город после выходных. Вскочил в вагон и книгоноша. Прочистив горло, он, сладким баритоном, заученно заговорил: - Уважаемые пассажиры! Я приношу свои извинения, но в продажу поступила книга о новых злодействах крестных отцов мафии в Америке. Автор продолжает тему знаменитого американского фильма "Крестный отец".
  Он решительно двигался по вагону, показывая обложку, с мужественно выглядевшим мужиком в шляпе и чёрным пистолетом в руке...
  Книгоноша вышел в соседний вагон, так и не продав ни одного экземпляра, а я подумал: "Интересно, кто им эти зажигательные рекламные тексты пишет?"
  Электричка приближалась к Петербургу. Лёша перестал дремать и начал рассказывать, что материалы об институтском теннисе он отправил в Москву и ждёт, когда там его напечатают. Он, говоря это, зевал и равнодушно поглядывал в окно.
  
  Мы снова становились городским жителями: болтливыми, скрытными, занятыми работой и проблемами зарабатывания авторитета и денег.
  Вскоре электричка, минуя грязную "промзону", мягко вкатилась в большой вокзал и подошла к перрону.
  Мы вышли вместе с суетливой, взъерошенной толпой, по переходу спустились в пыльное метро, быстро попрощались и Лёша, мелькая в потоке людей длинноволосой головой, вскоре исчез в многолюдье, а я, чуть прихрамывая - болела нога от длинных непривычных переходов пешком - направился в другую сторону. Мне нужно было на правый берег Невы...
  Лёша ушёл, а я поехал к себе на квартиру...
  Высадившись на Ладожской, обошел торговые ряды, купил себе продуктов и отправился "домой". Я научился быстро привыкать к месту, в котором жил хотя бы полмесяца...
  В моей квартире, после заброшенности деревенского дома всё выглядело современно, чисто и ухоженно. Сняв верхнюю одежду я подошёл к зеркалу - оттуда на меня смотрело моё лицо: похудевшее, немного загорелое и серьёзное.
  Вспомнив холодное, звездное небо над Свирью, я невольно поёжился и включил воду в ванной...
  В своё удовольствие накупавшись, отогревшись от всех замерзаний в деревне и надев старенький махровый халат, вышел на кухню, приготовил себе поесть, сделал салат, поджарил лук с курочкой, заварил ароматный зелёный чай
  Поел неспешно, читая что-то детективно-неправдоподобное и поэтому, не задевающее сознание.
  Через какое-то время, я начал зевать и подумал, что не плохо бы было пораньше лечь спать.
  Засыпая, долго вспоминал нашу поездку, видел грустное, умное лицо Алексея, рассказывающего о своей любви...
  
  Он для меня открылся с какой-то совершенно необычной в наше время, романтической, может быть даже трагической стороны, как человек героический, человек решительного действия и потому незабываемо, даже как-то литературно обаятельный...
  Тот, кто не видел такие лица в моменты откровенных разговоров, не ощущал исходящей от таких людей силы убеждённости, тот не поймёт, почему таких людей любят лучшие и замечательные красавицы, почему их уважают после одного взгляда на их не очень красивые, но мужественные лица, не только доброжелатели, но и враги, готовые сказать, подобно китайским мудрецам, придумавшим надпись на надгробии врага: "Мы смиренно надеемся, что при вашем новом рождении вы, когда-нибудь, станете нашим другом и учителем".
  
  Его серьёзность, глубина внутренних чувств, его оптимизм человека, верящего в добро и красоту, невольно заставляют задумываться о нашей собственной позиции в этом мире. Лёша, несмотря на свою неухоженную внешность, невольно внушает симпатию всем окружающим и особенно женщинам. У женщин инстинкт на внутреннюю красоту, который, к сожалению, почти совсем утрачен мужчинами.
  Он, своим существованием заставляет меня поверить, что пока такие люди живут на свете, не всё потеряно для этого мира...
  
  
  ... С той поры, прошло много времени. Я давно живу в другой стране... У меня новые "друзья", а если честно, то их нет вообще. Знакомые, конечно, есть, но...
  Я иногда вспоминаю жизнь в России и почти каждый раз вспоминаю об Алёше Сергееве и переживаю - как он там сегодня поживает...
  
  ...Недавно, я через русских приятелей узнал, что Алёша трагически погиб!
  Вот как это было...
  Он ехал одним из последних троллейбусов со дня рождения своего приятеля...
  Троллейбус был почти пуст. На переднем сиденье видна была фигурка девушки, старающейся быть незаметной. На задней площадке веселились подвыпившие молодые хулиганы. Они со вкусом матюгались и подначивали друг друга заняться девушкой. Они были совершенно уверены, что ни водитель, ни длинноволосый бородатый мужик не помешают им. Их кожаные куртки были как униформа, показывающая, что они принадлежат к бандитам, или "косят" под бандюков.
  Наконец один из трёх хулиганов, пошатываясь, прошёл по проходу вперёд и сел рядом с девушкой...
  - Подвинься дорогая! - проговорил он решительно и дохнул ей в лицо чесночным перегаром. Девушка молчала и, сжавшись в комочек, смотрела замершим взглядом перед собой...
  
  Леша, наблюдая за этой сценой, подумал: "Бандюки конечно от неё не отстанут, если их не напугать..." Он тяжело задышал, лицо его побледнело...
  Решительно сжал зубы, он крикнул через весь троллейбус:
  - Оставьте девушку в покое или я позвоню в участок...
  Он пошарил правой рукой по карманам, словно ища мобильник.
  Один из хулиганов дёрнулся, воспринимая реплику одинокого пассажира, как оскорбление:
  - Ну ты, мужик! Сидишь и сиди. Тебя не трогают и молчи...
  Девушка, в этот момент вскочила и подошла к выходу.
  - А мы тебя проводим, - проговорил третий, до сих пор молчавший бандюк...
  Лёша решительно встал и прошёл к передней двери и остановился рядом с девушкой, словно прикрывая её своим телом от разгорячившихся хулиганов...
  Троллейбус затормозил, остановился на следующей остановке, девушка выпрыгнула почти на ходу и побежала через сквер к ближним домам. Лёша собрался остаться в троллейбусе, но бандюки окружили его и, хватая за полы пальто, матерясь, гоготали:
  - И мы выходим, браток. Ты, в рот - компот, шибко смелый! Вот и выйдем, поговорим.
  Один из хулиганов протиснулся вперёд и соскочил на асфальт, двое напирали сзади. Лёша вынужден был сойти вслед за ним. Водитель в кабине видя всё в зеркало, молчал и делал вид, что его это не касается...
  
  И только Лёша ступил на землю, как увидел, что первый бандюк, не поворачиваясь, наотмашь взмахнул левой рукой и он почувствовал тупой удар в грудь. Ступив по инерции ещё два шага вперёд, Лёша ощутил, как по груди, под одеждой потекло что-то горячее и липкое! Бандюки с гоготом, вынырнули из- за его спины и быстро пошли прочь, матерясь и размахивая руками.
  Девушка к тому времени уже скрылась из виду, мелькнув последний раз тоненьким силуэтом, исчезла межу домами...
  Лёша стоял, пошатываясь и никак не мог понять, чем мог его ударить первый бандит. Он сделал несколько шатких шагов вперёд, понял, что теряет сознание и из последних сил подойдя к тонкому деревцу растущему рядом с остановкой обхватил его руками и так замер, слушая всё происходящее в его раненном теле словно со стороны...
  Затем теряя сознание он зашатался и упал под дерево...
  
  Машины, проезжавшие в этот поздний час мимо, освещали лежащее тело светом своих фар. Некоторые водители замечали упавшего под деревом человека, но ни у кого не вызвала сочувствия скорчившаяся фигурка. Все уже привыкли и к пьяным на улицах, и к бомжам, которым негде было ночевать и даже к бездомным детям, ночующим в вонючих подвалах...Знай они, что человек лежащий под деревом, умирает - они наверное бы остановились, позвонили в скорую помощь... А так...
  
  Лёша, не приходя в сознание, умер от потери крови под утро, через несколько часов после ранения. Бандюк, ударивший его в грудь ножом, делал это не в первый раз и потому, нож был направлен точно.
  Утром пожилая женщина, пришедшая на остановку, заметила тело, нерешительно подойдя поглядела на почерневшее бородатое лицо мёртвого Алексея Сергеева и стала махая руками и что-то истерично вскрикивая, останавливать проходящие мимо легковушки.
  Наконец один из водителей тормознул. Выслушал сбивчивый испуганный рассказ женщины, стараясь не приближаться к телу, позвонил по мобильнику и вызвал скорую...
  Через время, с воем сирены подъехала милицейская машина. Осмотрев труп, милиционеры, опросили женщину и водителя, записали их адреса и номера телефонов, отпустили их, а сами остались ждать машину скорой помощи...
  
  Над городом, над страной, над всем миром занималась мутно-серая, осенняя заря. На посветлевшем горизонте проявились серые, тяжёлые тучи и на порыжевшую, спутанную траву сквера упали несколько капель начинающегося, затяжного дождя...
  
  
  Октябрь. 1998 год. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОХОД
  
   Повесть
  
  
  Жил Артур Рыжков в одном из пригородов, в рабочем общежитии. Ему дали маленькую комнатку, а в обмен, он рисовал плакаты, писал объявления и числился художником-оформителем.
  Приглашали воспитателем, но Артур отказался - так свободнее.
  Время от времени он писал в местную областную газету фельетоны о криминальных и полу криминальных делах и эти фельетоны, имели успех у читателей. Например очерк "Гера ищет лоха", о жизни картёжников, заинтересовал всех.
  Но главное его занятием в жизни были путешествия, а точнее походы по лесам.
  В свое время он зарабатывал в лесу неплохие деньги, и тогда пристрастился, "отравился" лесным одиночеством и свободой.
   Тогда, от одного из приятелей он узнал, что есть в лесу, точнее в сибирской тайге такой древесный продукт под названием "камедь". Это был сок лиственницы, как определил эти потеки смолы он сам - они были похоже на сливовый сок желто-коричневого цвета, и в свежем, желеобразном виде, имели вкус того же сливового варенья. А засыхая, "этот сок" превращался в "пластиковые" сосульки и твёрдые жёлто-коричневые натёки разной формы. В сибирских деревнях, камедь так и называли - сосули, потому что за неимением конфет, сосали их...
  
  ...Несколько лет, он пропадал по дремучим лесам с приятелями, а то и вовсе с малознакомыми людьми и натерпевшись от их причуд, начал уходить в лес один и надолго.
  В начале было немного скучно, потом легче.
  Он открыл психологическую особенность человека, известную для одиночек давно, но для него прозвучавшую новостью.
  Оказалось, что жить в тайге в одиночку не только опасно, но и психологически сложно, что оправдывает определение человека как стадного животного.
  Первые день-два в лесу, человек любуется природой, вселенским покоем, если конечно на душе у него тоже спокойно.
  На седьмой - девятый день одиночества наступает кризис, когда все кажется ненужным, бессмысленным и тревожно опасным - нервы напряжены, начинается бессонница и ночные страхи-кошмары.
  По истечении десяти-двенадцати дней проведённых в одиночестве, наступает период адаптации - все становилось веселей, приятней и проще. Такой таёжный одиночка вдруг начинал ощущать в себе состояние гармонии с природой, с окружающим лесом, холмами, небом. Он делался спокойнее и рассудительнее, часто улыбался и любуется красивыми местами и панорамами...
  Днем, захотев есть, Артур останавливался у ближайшего ручейка, едва заметно поблёскивавшего под солнышком в траве, разводил костерок, обедал, а потом, рядом с прогоревшим костром, лежа на спине засыпал на несколько минут, а проснувшись вставал бодрым и свежим и не уставая, ходил с горы на гору до позднего вечера.
  На бивуак приходил довольный и без суеты готовил ужин и отдыхал.
  Он переставал вздрагивать от треснувшего за палаткой сучка или непонятного шороха и наоборот, старался угадать, какой зверек произвел этот шум. И часто ему удавалось подсмотреть интереснейший эпизод из жизни природы.
  Однажды видел чёрную норку, блестевшую под солнцем, как ртуть, которая перебежала дорогу перед ним и через какое - то время появившуюся вновь, но на сей раз с лягушкой в зубах. Глазки её озабоченно поблескивали и затаившийся Артур, определил, что она тащит лягушку на корм своим щенкам в гнезде.
  В другой раз, долго разглядывал ворону, которая прятала кусочек сухаря, оставшегося от его обеда, закапывая его в землю, а потом схватив клювом сухой лист, положила сверху тайника, маскируя его...
  
  И таких необычных случаев было множество...
  Однако, чаще всего он выходил в лес на пять-шесть дней - ровно настолько, сколько продуктов мог унести в такой поход. Ружье брал с собой обязательно, но стрелял чрезвычайно редко: боялся нарушить лесную тишину и главное, опасаясь лишних хлопот с добытым крупным зверем. Зайцев, глухарей и рябчиков Артур стрелял не на бегу и не в лет, а только сидящих - боялся промахнуться и зря расходовать заряды, которых брал с собой совсем немного.
  Ночевал во время таких коротких походов в зимовьях: хороших, похуже и вовсе плохих. Летом и осенью, во многих из них жили мыши и это раздражало и досаждало.
  Нервы в тайге и без того напряжены, но если ты в полночь, вдруг чувствуешь на лице прохладные лапки, то после этого крепко засыпать очень трудно. Бывало, что и домик чистый внутри и снаружи, и теплый, и печка с хорошей тягой, но если есть мыши, то Артур долго оставаться в нем не мог...
  
  Как-то, остановившись в глухом, заросшем молодым березняком распадке, он сидел рядом с землянкой и варил ужин на костре. И вдруг, услышал прыжки маленького животного, из кустов направлявшегося прямиком в зимовье. Были сумерки, и в сером полумраке ничего не было видно, но он догадался, что это мышь мчится в жилье человека на поживу.
  Спал он ту ночь урывками и ушел из землянки на рассвете, разбуженный шуршанием бумаги, на столе у печки, где мышь пробовала её на зубок.
  В этом зимовье он никогда больше не ночевал...
  
  Но, Боже мой, какая благодать, теплота и сонные мечты связаны с зимовьями хорошими. Одно из главных условий таких таёжных домиков - это светлый, широкий обзор окрестностей. Легко и свободно дышится и живется в домике, который стоит на сухом и светлом бугре, а еще лучше, если на небольшой поляне. Хороши зимовья в сосновых лесах, на холмистых опушках с протекающим неподалеку незамерзающим ручейком, а еще лучше, если рядом бьёт из земли незатухающий родник, с холодной, до ломоты в зубах водой, не исчезающей ни летом, ни зимой.
  Хорошо, когда в округе много валежника, хотя в некоторых охотничьих зимовьях это не проблема - редкие постояльцы готовят дрова на зиму, пилят "сушины" и колют чурки, складывая поленницы дров у стены.
  Лучшие зимовья над речной поймой, на сосновом бугре, когда сидя на закате солнца, видишь перед собой большую речную долину, а где-то, километрах в двадцати-тридцати синеет хребет водораздела, охватывающего пол горизонта. А стоит избушка как раз на солнечном припеке, напротив южного полуденного солнца и целый день купается, греется под лучами светила от восхода до заката...
  
  ...Рейс был обычным. "Комсомолец" от порта "Байкал" отошел перегруженный и на следующих остановках, все брал и брал пассажиров на борт, пока не стало казаться, что уже не только лечь, но и сесть в каютах негде.
  Артур загрузился "на старте" морского похода и бросив рюкзак, в общей каюте под капитанским мостиком, вышел на палубу, где толпились возбужденные пассажиры. Байкал открывался впереди, во всем могучем величии тёмно-синих, зеркально отражавших полуденное солнце масс чистейшей и холодной воды.
  Горные хребты, поросшие дымно-серой щетиной тайги, вздымались справа и слева от теплохода, скользили отбрасывая мохнатые, колышущиеся тени гор на воду.
  Их склоны, круто уходящие прямо от воды вверх, заканчивались округлыми гребнями, с расселинами ущелий и овальными луговинами долин, в начале широких падей.
  Кругом царило безмолвие и только дробный, размеренный шум машины "Комсомольца" нарушал извечную тишину здешних, малонаселённых мест...
  
  Вскоре гомон и возбуждение утихли, пассажиры разошлись по каютам, по палаткам, которые стояли на верхней палубе одна к другой впритык.
  Артур, оставшись один прислонился к теплому металлу борта, прогреваемому изнутри работающим двигателем и задумался.
  Загорелое лицо, вылинявшие за лето мягкие волосы, свежая щетинистая бородка, застиранная штормовка, залатанные брюки такого же защитного цвета говорили о том, что это бывалый путешественник.
  Он смотрел на таёжно-озёрные панорамы, но задумавшись о чём-то, казалось не замечал красот природы...
  А берега, то, приближаясь, то убегая в сторону, открывали все новые причудливые панорамы!
  Вот стометровая скала повисла над озером, ступив в глубокую воду, а вот маряна - горный луг, раскинулась на покатой плоскости склона футбольным полем, посередине которого росли две молодых сосенки.
  Дальше, по засыпанному щебнем руслу, прыгая с уступа на уступ, белел пенный ручеёк, берущий начало где-то в глубине материка, за кулисой левого склона распадка. На изгибе его течения, стоят искривленные ежедневными прибрежными ветрами, изумрудно-зеленые сосны, с желт-коричневыми мазками причудливо изогнутых стволов, святящиеся сквозь зелень хвои.
  А на следующей картине ложбинка, берущая начало у белопенной кромки воды, поднимаясь, раскрывается ладошкой навстречу солнцу. А там, чуть отступив, вода тихо моет укромный жёлто-зернистый дикий песчаный пляж, на который редко-редко ступает нога человека.
  И всюду присутствует запах холодной байкальской воды, напоминающий запах свежевыловленной рыбы...
  
  Часа через два озёрного путешествия, горы впереди чуть разошлись и открылась километровой ширины долина, с небольшой речкой и поселком, с деревянными избами крестьян, поселившихся в устье таёжной речки давным-давно, когда еще гоняли через эти места кандальных каторжников.
  Некогда здесь был порт и до войны, здесь добывали золото, разворотив берега реки бульдозерам. После, здесь стало тихо и пустынно...
  По солнечным утрам, в деревне задорно поют петухи, а на закате, возвращаясь с пастбищ коровы, с выменем полным молока торопясь к теплому, домашнему пойлу...
  
  Здесь погрузился на теплоход хромой старик с раскосыми глазами в старенькой пилотке и сапогах. Артур отметил про себя его доброжелательную улыбку и тут же забыл о нем, но старичок вскоре вышел на палубу и подошел к нему.
  Он, осматривая прибрежные места постоял немного, поулыбался, а потом, достав начатую бутылку водки предложил ему выпить вместе, по глоточку. Артур удивился такой общительности, но согласился.
  Чуть захмелев, разговорились...
  Старичка звали Тимофеем и он был тунгус, родом из тунгусского поселка Уоян, что неподалеку от Нижнеангарска. Артура это заинтересовало и начались разговоры, в которых Артур спрашивал, а Тимофей отвечал, рассказывал, объяснял...
  
  - Раньше, мы жили в чумах и время от времени переезжали с мест на место, перевозя все на оленях: зимой на нартах, летом - вьюками. Ни деревень, ни поселков не было, и на севере, между Нижнеангарском и Витимом, пролегала только оленья тропа - "аргиш".
  Потом, уже советская власть организовала тунгусский колхоз и построила в хорошем месте, на берегу верхней Ангары поселок, в котором поселились тунгусы...
  Тимофей, рассказывая курил папиросы "Север", изредка посматривал на проплывающий берег, а Артур запоминал и снова расспрашивал.
  
   -Но, однако, - продолжал рассказ Тимофей, - для тунгуса дом - это тайга, а работа - это охота. В избах люди разбаловались, разленились, стали водку пить без меры. Он помолчал, сплюнул за борт, достал бутылку из кармана, откупорил бумажную пробку, сделал несколько глотков и протянул ее Артуру, и тот для виду отхлебнув, вернул бутылку. Тимофей, не торопясь, запихнул в горлышко самодельную пробку, и продолжил:
  - Раньше, однако, тоже пили, но только тогда, когда охота заканчивалась и охотники отдыхали. Сейчас же, иногда, такой горе-охотник с промысла бежит в поселок все бросив, а продав два-три соболька гуляет, пока денег хватит, а потом злой и похмельный бредет в тайгу. И какой же из него охотник после этого: ни собак хороших, ни зимовья, ни чума уже давно не ставят, ленятся. Да и привыкли к теплу в избах. Опять же магазин рядом. Совсем разленились, - сокрушенно покачал головой Тимофей и чиркая спичкой, держа папиросу в заскорузлых пальцах с толстыми, изломанными ногтями прикурил и втянул дым папиросы в легкие. Артуру, запах его папиросы казался необычайно вкусным, и он, некурящий подумал, что в тайге, это не только дым, но еще и необычный для леса табачный аромат...
  Свежий озерный ветер дул, давил навстречу "Комсомольцу", а на берегу, ложбинки и дремучие пади круто уходили к вершине, сменяя одна другую.
  Тимофей продолжил рассказ.
  - До войны, в Нижнеангарске, была одна кирпичная школа, но и ту на лето превратили в тюрьму. Тогда шла борьба с вредителями. Мой знакомый - председатель Потребсоюза, тоже попал в эту тюрьму. Тогда ведь не церемонились - Потребсоюзовский катер ночью выбросило штормом на берег - матросы с вечера перепились и обо всем забыли...
  А взяли за жабры председателя... Вредительство!
  Тимофей помолчал, докуривая очередную папиросу...
  - Его тоже в кутузку посадили. Признавайся, мол во вредительстве...Тот ни в какую... Не виноватый я, мол...
  Но кто ему поверит? - Тимофей отхлебнул из бутылки, сделал паузу, а потом, вглядываясь в темнеющий впереди мрачными сумерками берег, проговорил: - Однако, Песчанка скоро...
  
   - Ну а чем закончилось-то? - нетерпеливо спросил Артур, и Тимофей, как бы нехотя завершил свой рассказ:
  - Посадили его... Но вначале, чтобы бумагу подписал, привели к колодцу, руки связали, ноги связали, прицепили к колодезному журавлю и туда его, вниз головой, чтобы вспомнил и признался...
  Но, председатель характерный был мужик. Не виноват, и все! - говорит... Его снова в колодец. Подержат, пока воды нахлебается, вытащат, отойдет, суют бумагу: - Подписывай! - Нет! Ах, нет!? Снова туда...
  Говорю, характерный был мужик. Так и не подписал, Посадили. Зато в начале войны ушел на фронт, старшиной стал в штрафбате, и говорят Героя заработал, но наградные бумаги где-то затерялись...
  Старый тунгус помолчал, потер ладонью правой руки глаза: - Однако, спать надо, рано сегодня поднялся, на рыбалку... И хромая, чуть пошатываясь ушел к себе в нижние каюты, унося недопитую бутылку.
  Наступил вечер...
  
  Подходили к темнеющему провалу бухты Песчаной. На турбазе горели огоньки, было почти светло, на теплоходе тоже включили все освещение и нарядные блики ламп и прожекторов, отразились в черноте ленивой, непрозрачной волны за бортом.
  "Комсомолец" встал на рейде. Спустили шлюпку затарахтевшую мотором и
  проворно "сбегав" к причалу, она вернулась полная пассажиров и разгрузившись, снова быстро убежала к берегу...
  Какое-то время спустя, вынырнув из полумрака доставила к необычно большому в играющему темноте огнями теплоходу последнюю порцию пассажиров, суетливо высадившихся на высокий борт. А шлюпка, замолкла и поднятая канатами, заняла свое место на борту теплохода.
  На турбазе, клубные репродукторы пели высоким мужским голосом: "Лето! Ах, лето..!" По высокому берегу, народ поднимался от пристани к клубу, на танцы, а теплоход задрожал железными боками развернулся и густо прогудел: "До...сви...да...нья..."
  И после, отмечая свой путь бортовыми огнями, медленно провалился в прохладную тьму ночи, исчез будто его и не было...
  Артур постоял, подождал еще, перешел с борта на борт, а когда спустился в каюту, то лежачих мест уже не было - остались только небольшие незанятые пространства на толстой металлической трубе, выкрашенной плотной белой красой. "Не холодно и то уж хорошо" - подумал Артур присаживаясь. Он продрог там наверху, под встречным холодным ветром и потому, согревшись задремал, опустив голову низко к груди и от неудобного положения часто просыпался... Ночь казалась бесконечной...
  
  Еще в рассветном сумраке, выйдя на палубу, Артур почувствовал кожей мелкую водяную пыль летящую по ветру. Спрятавшись под козырек капитанского мостика в середины палубы, он наблюдал обрывки береговой панорамы, то всплывающей, проявляющейся сквозь размывы туманной завесы, то пропадающей и тогда, вместо берега, видел клубы серого, влажного воздуха, поднимающегося над водой.
  Чуть погодя развиднело и берег приблизился,большой, пологой долиной, с высокой травой на склонах и черными остроконечными елями по дну распадка. Они казались, чередой монахов, поднимающихся на предутреннюю молитву в скит - на гребневую серую скалу...
  
  Вскоре долина скрылась и скалы, спустившись к озеру, рассыпали в темную плещущую воду черные валуны. Над прибрежным хребтом молочными привидениями повисли обрывки туманных бесплотных фигур, тающих под ветром. В распадках, в затишье, такие же химеры, казалось вырастали из земли и чуть оторвавшись от влажной травы, зависали на время над землёй, словно раздумывая, что же делать дальше.
  "Суровые места, - подумал Артур, - вот сколько уже плывем, а ни поселка, ни домика на берегу".
  И словно оправдываясь, из-за длинной песчаной косы заросшей кустарником и маленькими кривоватыми березами, показалось несколько домиков, и даже маленькие человеческие фигурки, машущие руками появившемуся теплоходу.
  Теплоход оживился. Загремела цепями шлюпка, спускаясь на воду. Затарахтел мотор... Желающие погулять переправились с теплохода на сушу.
  - Стоянка полтора часа, - объявил динамик и Артур, спустившись в следующую шлюпку, поплыл на берег.
  По-прежнему дул сильный ветер тянувший по экрану неба ватные тучи, где-то за береговым хребтом проливших из себя всю воду на молчаливую тайгу.
  Байкал, чуть пенился гребнями мелко-дробных волн - было холодно и неуютно.
  Уже перезнакомившиеся пассажиры, доверчиво слушали добровольного экскурсовода. Кто-то бесцельно бродил по берегу, а Артур просто сел и смотрел на шевелящуюся воду, на красивый теплоход стоящий на якорях у входа в бухту, на темнеющий далекой полоской противоположный берег.
  Потом, поднявшись прошелся до домов и обратно, увидел источник прозрачно-светлой воды бьющий в ложбинке, вода из которого незаметным ручейком, заросший полоской камыша, убегала к озеру и пряталась, растворившись в прибрежных галечниках...
  Когда от теплохода, бодро треща мотором подплыла шлюпка, экскурсанты, подрагивая от влажной прохлады, с нетерпением переминались с ноги на ногу...
  
  ... Со временем, "Комсомолец" становился для пассажиров, как дом родной. Казалось, что уж очень давно все на теплоходе знакомы, кого-то узнаешь в лицо и знаешь откуда он и кем работает.
  Вот и старичок-тунгус со своей очередной или вчерашней бутылкой "Московской" вышел на палубу к Артуру, как к давнему приятелю...
  Утирая ладошкой, со щетинистых усов капли мороси, начал рассказывать, как в тридцатые годы, когда еще совсем был молодым, какого-то его родственника - "первого умника-разумника в деревне, государственного масштаба человека", волк заел. Тимофей, вспоминая рассказывал:
  - Родственник, пешком шел из села в село, во время покоса, в самые жары, читать какую-то там директиву из центра. Он в деревне был самый грамотный...
  - И вдруг наскочил тот волк на парня сзади и схватил за горло, да так до кости и вырвал все...
  После приполз бедный в село, да и помер около первых изб...
  Старичок почмокал губами, отхлебнул еще из бутылки... Его лунообразное лицо с рубцами морщин, задубевших от солнца и ветра, разошлось в подобие хмельной улыбки, но трезвые глаза смотрели холодно и серьезно.
  - Здесь раньше народу селилось больше...Тайга, простор, зверя и птицы невиданно... Он окинул взглядом медленно тянущиеся с правой стороны крутые берега, скользнул прищуром по крутой маряне, с подъемом до гребня.
  - Вот на такой же маряне, как-то весной видел, я с воды, из лодки, уже по первой травке, девятнадцать быков. Раза три принимался считать, сбивался. От молодых, с рожками-спичками, светло-рыжих, до старых быков-рогалей с рогами в семь-восемь отростков... А рожищи, почти черные... Круп, как у быка племенного. Стоит, не шелохнется...
  Старый тунгус, рассказывая это преобразился, смотрел остро, дышал часто, волновался как тогда...
  
  - Ну, а медведи? - переждав паузу, подтолкнул старика к новой теме, Артур.
  - Ну, а что медведи? - вопросил старый охотник.
   - Его в этих местах, - он махнул рукой в сторону берега, - всегда было много.
  - Раньше, по весне, охотились на нерпу бригадами, на лодках, по плавучим льдинам высматривали и подкравшись стреляли. Но не всегда на смерть. И зверь крепкий на рану, съезжал со льда в воду и там оставался. А потом тушу его ветерок волной на берег выбрасывает. Так тут, на берегу, под вечер, три, а то четыре медведя можно было видеть. Выходили по запаху и шли вдоль берега, с разных сторон... Самый сильный других отгонял и трапезничал всю ночь. Так, к утру от нерпы, только куски шкуры оставались, да жирное пятно на камнях...
  
  Он помолчал, закурил, долго смотрел, на клином, круто сходящий к воде склон и всмотревшись, указал Артуру на желтую нитку тропки, бегущей на высоте, параллельно берегу. - - Видишь, тропка? Это звери набили. Чуть сумерки, и они выходят погулять, да порассмотреть озеро. Тоже тварь любопытная... Летом здесь комара и мошки меньше, ветерок поддувает весь день - утром и вечером. Зверь из чащи выходит кормиться и подышать воздухом. Отдохнуть от гнуса...
  
  ...Наконец, бутылка, из которой он потягивал водку, опорожнилась, закончилась... С сожалением посмотрев на дно, старичок-тунгус, неожиданно для Артура ловко бросил ее за борт и вздохнул...
  - Где-то в этих местах мой старший брат охотился, - начал он после длинной паузы, когда оба долго смотрели на заросшие густым лесом, убегающие в облака склоны.
  - Там, за горами, был его охотничий участок, зимовья стояли, путик был сработан. Сотни плашек стояли на путике. Он сильный и удачливый, много соболя добывал за зиму... Первым охотником был в промхозе... С осени зайдет на промысел, по чернотропу еще, несколько зверей стрелит, мясо разнесет, по плашкам, разложит, зверька прикормит...
  - Раз, вот так же зверя завалил и не успел разделать, ушел в зимовье.
  Решил утра дождаться. А утром, от зверя, на него медведь бросился. Брат стрелял близко, но осеклась винтовка - патроны старые были... А может, капсули были плохие...
  Навалился медведь с разбегу, заломал, порвал брата и бросил... Брат до зимовья дополз и через время умер... Нашли его недели через две и там же похоронили...
  ... Похолодало и быстро наползли сумерки. Старик запахнулся поплотнее в пиджак, сел на корточки, сжался в комочек привычно удерживая тепло. Артуру почему-то стало неловко и он тихонько ушел в каюту...
  
  Вечером, в темноте пришли в Нижнеангарск. Подошли к пристани при электрических огнях сильных прожекторов и пассажиры, плывшие до Нижнего пошли на деревянную пристань, и Артур вместе со всеми.
  По тихой, безлюдной, освещенной уличными фонарями улице дошли до гостиницы, - маленького одноэтажного дома с дощатыми стенами и умывальниками во дворе.
  Артур быстро заполнил анкету для приезжающих, заплатил три рубля и разместившись в маленькой комнатке один, перекусил бутербродами, запивая их кипятком из титана, пахнущего прелой заваркой и угольной золой.
  Потом, быстро расправив холодную постель, забрался под одеяло и уже засыпая, в тишине вечера, услышал плеск байкальских волн на берегу...
  
  Проснувшись, выбираясь на поверхность бытия, вначале слышал только тишину внутри здания и за окном. Потом открыл глаза, через это окно увидел синее-синее небо, услышал скрип дверей в коридоре и тихие шаги мимо...
  "Наверное, часов восемь" - подумал он, и ошибся - было всего шесть часов утра.
  Артур потянулся, вылез из постели, поеживаясь оделся и потирая заспанное лицо, вышел узким коридором с номерами комнат на дверях, в полутемные сени, а потом во двор.
  ...Ветер, наконец кончился. Обилие света и тишина, приятно поразили. Огороженный двор порос зеленой густой травой и посредине, к калитке шла деревянная "тропа" из толстых, струганных досок. Оглядевшись, Артур увидел навес слева в углу, тоже деревянный, и пару металлических умывальников с плохо крашенным металлическим корытом для водослива.
  Помахав руками, нагнувшись несколько раз вперед, касаясь ладонями земли, сделал десяток приседаний, задышал, согрелся и уже с удовольствием, сняв футболку, стал мыться фыркая и брызгая водой на траву мимо корыта.
  Потом обтерся белым, застиранным почти до дыр вафельным полотенцем и незаметно для себя, почти бегом вернулся в комнату - очень захотелось есть.
  Достал из рюкзака сверток с хлебом и остатком подсушенной колбасы, расстелил газету нарезал хлеб охотничьим ножом, достав его из деревянных самодельных ножен. Налил в стакан воду из графина, попробовал, почмокал губами: вода была вкусной, байкальской.
  "Эх, эту бы воду, да в серебряных изнутри цистернах, жарким летом в Москву или в Крым. Вот был бы бизнес, - подумал и заулыбался - "фантазии..."
  Колбасу не резал, а рвал зубами, почти не жуя глотал и запивал водой. Насытился быстро. Убрал все со стола, разобрал рюкзак, озираясь на дверь достал завернутый в мягкую тряпочку обрез шестнадцатого калибра. Осмотрев, вновь завернул, обвязал плотно бечевкой и положил в рюкзак на самое дно. Пощупал через боковой карман рюкзака коробки с патронами, но не стал доставать. Зато достал точильный брусок и подточил и без того острый нож.
  
  В рамочном рюкзаке набитом до отказа, было все необходимое для большого похода: резиновые сапоги, спальник, кусок полиэтилена, брезентовый полог, два котелка один в другом, кружка, ложка. Пластмассовая коробочка с компасом. Был еще небольшой топор - легкий и острый, с длинным и тонким топорищем из березы, который он сделал сам и даже клин деревянный вклеил в обух, чтобы если рассохнется, не слетел топор с топорища при сильном ударе.
  Была даже аптечка: йод, кусок бинта, таблетки от головы...
  Осталось закупить продукты, и можно отправляться.
  
  ... Артура начинало жечь нетерпение - так хорош был воздух, так завлекательны горы, привидениями стоящие в полгоризонта, далеко-далеко за Байкалом, на юго-востоке. Он, уже вглядывался в эти вершины вспоминая, что по пути на Бодайбо будут и горы, тоже высокие, со снеговыми еще вершинами как Яблоневый хребет, но тоже, наверняка, красивые и величественные!
  Вдруг он вспомнил название тунгусской деревни на Верхней Ангаре и повторил несколько раз странно мягкое нерусское слово, почти из одних гласных. Уоян, Уоян.... Как это красиво и загадочно звучит...
  
  ...Чуть позже Артур познакомился с соседом по гостинице, молодым парнем, едущим через Нижний, в деревню Верхняя Ангара. Вместе пили чай и Артур предложил ему заварки, цейлонского чаю. Разговорились и Коля, так звали паренька, стал рассказывать, о жизни на севере Байкала, о рыбаках и рыбалке. Артур намекнул, что он хотел бы написать об этих местах в областной газете, и узнав это, Николай - патриот Байкала - оживился.
  - Да, ты подумай! Здесь все люди хорошие. Вот я говорил, что сейчас редко где омуля свежего можно достать, но ведь здесь неподалеку холодильник от промхоза, так я сбегаю и может быть, штучку омуля добуду, у меня там кладовщик родственник...
  
  И точно, быстро собрался и убежал, и пока Артур расспрашивал старушку с худым лицом монашки, дежурную в гостинице, где и когда работают и открываются продуктовые магазины, Коля вернулся.
  Мигнул, поманил незаметно рукой. Вышли в сени и Коля показал большую серебристую, круглую, как батон, мороженую рыбину завернутую в газету.
  - Ты хлеба прихвати, и если есть, то перца. Я тебя на берегу буду ждать,- и вышел. Захватив все и еще ножик на всякий случай, Артур вышел со двора, обошел гостиницу и увидел далеко у воды, на бревне полузанесённом мелкой галькой, сидящего Колю.
  Увидев Артура, Коля развернул газету, положил на торец тут же лежащей чурки и взяв в правую руку тяжелую березовую палку, стал колотить по завернутой в газету рыбине. - Расколотка! - весело пояснил он и ударив еще несколько раз изо всей силы, развернул сверток. Рыбина внутри от ударов потрескалась и отслоившееся белое, холодное с льдинкой омулевое мясо, легко отделялось от костей, кусочками и щепочками. Коля показал, как надо солить и перчить, взял кусочек хлеба и стал есть, чавкая и посмеиваясь. Попробовал и Артур.
  Он уже раньше слышал от старых рыбаков о байкальской расколотке, но когда сам попробовал, то восхитился - такое нежное, холодное, тающее во рту солоноватое и пряное мясо.
  Омуль был необычайно вкусен и новые приятели быстро покончили с килограммовой рыбиной.
  - Вот это вкус - вот это сочность, - урчал довольный Артур не переставая жевать, а Николай, довольный тем, что угодил городскому гостю, гордясь за Байкал, за свои места, говорил:
  - Это что! Если это все под водочку, да с солеными огурчиками или груздями - это просто сказка...
  Артур охал, ахал от восторга и доедая рыбину говорил: - Впервые такую вкусноту ем, и, главное, так все просто - ни жарить, ни парить не надо...
  
  Через время они расстались. Коля вскоре уехал, - подхватив рюкзачок запрыгнул в кузов машины, идущей из Райпотребсоюза в Верхнюю Ангару. Артур долго махал ему рукой...
  
  ... Пока новые знакомые сидели около гостиницы и ждали попутку, Коля рассказал, что каждый день в магазин, в деревню ходит бортовушка и на ней можно доехать до отворота, а там заросшая старая дорога в сторону Уояна и дальше.
  Когда Артур сказал, что собирается идти тайгой в Бодайбо, Николай присвистнул и безнадежно махнул рукой, - мол, далеко это... А может просто не поверил, потому стал меньше рассказывать, иногда исподтишка разглядывая собеседника, а Артур не стал распространяться...
  После отъезда нового приятеля, Артур пошел в поселок за продуктами - у него уже был написан список и потому, он знал, что ему нужно. Первым делом, галеты, потом несколько банок рыбных консервов, потом сухие супы с вермишелью и картофелем. Потом чай, сахар кусковой, соль, маргарин для жарки, и немного сливочного масла в пачках, для бутербродов. Потом колбасы и сыру для завтраков, ещё гречки или вермишели несколько килограммов. Весу в продуктах должно было быть немного, килограммов двадцать - их надо было нести на себе и это был запас на десять дней, за которые Артур собирался добраться до Бодайбо...
  Галет в прохладном полутемном магазинчике, конечно, не оказалось и вместо, пришлось купить сухарей и две булки свежего серого хлеба с хрустящей корочкой. "Вначале съем хлеб, а потом уж буду подъедать сухари" - думал Артур.
  
  Выглядел он после нескольких дней путешествия, вполне по-лесному, а жесткая рыжеватая щетина и крепкая, ладно сбитая фигура придавали ему бывалый вид. Но ведь так и было - он не был новичком - знал и мороз, и слякоть, ходок был неутомимый, мог за день отшагать под пятьдесят километров.
  И главное, он не боялся одиночества и таежной глухомани и знал, что люди бывают даже в самой глухой тайге - пропасть не дадут. И потом, от одиночества человек становится доверчивым и не гордым, а людям это всегда нравится.
  "Если что, буду просить помощи" - думал он, шагая под вечер в гостиницу, перед этим осмотрев Нижнеангарск, и налюбовавшись на безмерность и величавость Байкала. "Помогут! Не в джунглях живем".
  Он, на всякий случай, потрогал в нагрудном кармане энцефалитки мягкие листки удостоверения внештатного сотрудника областной газеты, где была, заляпанная чернилами его фотография с большой бородой и улыбающимся лицом...
  Вечер был свободен и Артур, упаковавшись, долго сидел на берегу, на бревне и рассматривал горы на противоположной стороне...
  
  В сумерках, возвратившись в свою комнату попил чаю, пожевал бутерброды с колбасой, еще раз посмотрел карту и потом лег спать.
  Однако, заснуть не мог, вспоминал походы...
  
  ... Как-то, раз придя в дальнее зимовье, километрах в сорока от города, уже в начале ночи, он, в темноте в сильный мороз, долго вырубал нижний край двери из льда. Потом, закрыв ее, растопил печь, зажег свечу и стал насаживать топор слетевший с топорища. Неловко и сильно стукнул топорищем о чурку и точеный, острый как бритва, топор, слетел вниз и ударил по правой руке. Боли не было, но мгновение спустя, Артур почувствовал, как рукав намок, и мазнув по рукаву пальцами левой руки, увидел на них кровь.
  "Ну, вот приехали!" - мелькнуло в голове и засучив рукав на правой руке, он увидел, что густая кровь, течет из раны обильно и капает большими каплями на пол.
  
   ...Потрескивали дрова в печи, ровно и светло горела свеча, в избушке стало тепло, но Артура охватила невольная дрожь - кровь продолжала сочиться... Достав из рюкзака белый охотничий маскхалат из простынного полотна, он разорвал штаны на широкие полосы, как бинт и начал неумело, торопясь бинтовать руку.
  Кровь из раны лилась не переставая!
  "Кажется, перерубил вену, - думал он. - Если не остановится, надо затягивать узлом руку выше локтя и отправляться в сторону города". А в голове металась мысль: "Мороз, сорок километров, снег глубокий. Не дойду!"
  На счастье, кровь вскоре перестала идти и Артур, успокоившись, не снимая повязки, поел и повалился спать. Позже выяснилось, что вена была под раной, но осталась цела...
  
  ... Путешественник ворочался с боку на бок, слушая сквозь дрему неразборчивые голоса беседующих за стенкой женщин. Вскоре и они замолкли. Артур представил себе городскую комнату в общежитии, постоянный шум на кухне и в коридоре, пьяные голоса из комнаты напротив, где праздновали день рождения с водкой и проигрывателем...
  
  ...Проснулся поздно. Вскочил, торопясь оделся, увидел через окно солнце над горами и безоблачное небо.
  "Все не так плохо" - отметил про себя. Быстро умылся, позавтракал, оделся, попрощался с дежурной с любопытством глядящей на него, и вскинув неподъёмный рюкзак, вышел на дорогу...
  Прошагав до зеленой луговины, с тропками пробитыми коровами, выбрав место поприятнее, он остановился у обочины грунтовой дороги - направляющейся на восток. (Артур начинал уже мыслить категориями путешественника, непрестанно замечая и запоминая направление).
  
  ... Вскоре, урча мотором, со стороны поселка появляется бортовой газик, и чуть волнуясь, Артур забрасив тяжелый рюкзак на плечи, вышел на дорогу и поднял руку, хотя машина была еще далеко. Бортовушка тормознула, Артур поздоровался с шофером и попросил: - Добросьте до отворота на Верхнюю Ангару?
  А водитель и второй в кабине, пожилой мужик в кепке, смотрели на него с удивлением.
  - Ну, садись. Когда надо сойти, стукни по кабине.
  Артур кивнул, но спохватившись проговорил: - Я тут первый раз и не знаю, где сворот. Водитель улыбаясь, закурил папиросу и махнул рукой: - Я остановлюсь там...
  С трудом, опираясь поочередно левой и правой ногой, вначале на колесо, а потом на кромку высокого борта, Артур перевалился внутрь и сбросив рюкзак, поместившись на одном из ящиков, уже бойко закричал: - Поехали!
  Вспоминая всё это позже, для него, всё происходившее было похоже на кино.
  
  ...Шофер газует, машина броском трогается с места и набирая скорость навстречу ветру, мчится в сторону от Байкала...
  Артур доволен, рассматривает предгорья слева поросшие молодым сосняком и справа, изредка мелькающую среди прибрежных увалов заболоченную долину реки.
  Дорога, каменистая, жесткая, его трясет на ухабах, но он доволен и вслух, посмеиваясь повторяет: "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти"!
  Поход начался...
  
  Через час тряской езды он видит развилку и принимает ее за очередной объезд, но машина тормозит и торопясь, ворочая рюкзак с боку на бок, он перекидывает его через низкий задний борт и помня о ружье и продуктах, осторожно за лямки опускает на дорогу, легко спрыгивает сам, подбегает к кабине сбоку и маша рукой, почему-то очень громко кричит: "Спасибо! Счастливо!".
  Шофер, не улыбнувшись поднимает руку и потом, переключив передачу, со скрежетом газует. Машина дергается с места и разгоняясь удаляется, делаясь все меньше, потом ныряет в низину и остается только звукмотора, но потом и он смолкает.
  Жарко. Теплый аромат смолы и хвои. Солнце припекает, и в траве, начинающей подсыхать от росы, стрекочут, звенят кузнечики, а горы слева подступили ближе и темнеют щетиной деревьев...
  
  "Ну, вот я и один" - весело говорит сам себе Артур, и садится на рюкзак, тут же, посреди дороги. Достав из нагрудного кармана карту в полиэтиленовой обертке, он долго изучает ее, отмечая про себя, что первые тридцать километров маршрута он преодолел за час.
  "Неплохо, неплохо, - мысленно повторяет он, решив, что переобуваться в "резинки" еще рано. Потом, с кряхтеньем влезает в лямки рюкзака и не торопясь, делает первые шаги дороге, врезающейся в молодой и частый сосняк. Потом решает: "Обедать буду, когда солнце к зениту поднимется". Смотрит на часы: "А времени-то еще только одиннадцать утра. Целый день впереди..."
  Он весело и уверенно шагает вперёд, и его фигура постепенно становится меньше, меньше и, наконец, исчезает, растворившись в темном мареве, поднимавшемся над дорогой...
  
  ... Обедал Артур у очередного ручейка на крошечной песчаной отмели, сидя на гранитном валуне, рядом с дорожным мостиком. Не торопясь, разведя костер из соснового сушняка, он подвесил котелок с водой на таган, вырезанный здесь же, в ольшаном кусту, снял еще мокрую от пота на спине энцефалитку, остался в тоже влажной футболке. Разулся. Посмотрел натертые морщинистые ступни ног, развесил носки сушить и достал из рюкзака резиновые сапоги. Дорога была жесткой, старенькие кеды не давали надежной опоры и камешки больно кололи ступню сквозь тонкую подошву.
  Пообедав вкусным хлебом с маслом, с остатками особенно вкусной колбасы, запив все сладким, крепким чаем, он залил костерок и прилег на лужайке, среди кустов, чтобы подремать.
  Однако, в жарком воздухе, вдруг стали появляться комарики, которые зудели над ухом и больно кусались. Несколько раз, хлопнув себя по рукам, он поднялся и решил идти дальше и лучше пораньше остановиться ночевать.
  
  Натруженная спина гудела, ноги без привычки подрагивали от усталости, но первые шаги в сапогах по жесткой дороге обнадежили - идти было не больно и потому легче. Комарики, уже до вечера не отставали от ходока и вились небольшой бандой кровопийц за спиной, изредка делая оттуда налеты. Пришлось выломать березовую ветку с густой листвой и беспрестанно обмахиваться...
  
  День, как-то очень быстро подошел к концу. Солнце опускалось к земле, жара спала и от распадков потянуло прохладой. Серые тени расчертили дорогу, все, увеличиваясь и удлиняясь, и обессиленный Артур решил остановиться на ночлег.
  "Пока место найду, пока дров наготовлю,- думал он. - Пока кашу сварю и чай, солнце уже сядет. И потом надо выспаться, - я сегодня здорово устал, а завтра снова тяжелый день...
  - Благо погода будет хорошая. Если сейчас прохладно, то, каково будет ночью? - сбивчиво рассуждал он.- Но зато, после холодной ночи будет теплый и, главное, сухой день, без дождя".
  Артур знал уже, что в начале лета, на севере Байкала дожди редки, но на всякий случай готовился к худшему.
  Сбросив на землю тридцати килограммовый рюкзак, он расправил плечи, и показалось, что может он, если не взлететь, то необычайно высоко прыгнуть - свое тело ничего не весило, по сравнению с весом рюкзак.
  Попив водички из прозрачно холодного ручья, Артур спустился чуть вниз по течению и найдя место на высоком берегу, под большой сосной, стал собирать сушины и валежник, стаскивая их в кучу, ближе к сосне.
  Собрав целую гору дров, он сходил за рюкзаком и подняв его удивился - как он мог целый день тащить такую тяжесть!
  От пережитого напряжения и перегрева, чуть побаливала голова; от усталости нервы напряглись и он, нет-нет да и оглядывался кругом, словно ждал кого.
  Повеселел Артур только когда развел костер и поставил варить гречневую кашу.
  
   Солнце садилось справа и чуть за спиной, безобидно поблескивая лучами сквозь лесные прогалы. Дрова горели весело потрескивая, почти без дыма и пламя, с едва заметными рыжими отблесками, высоко и прямо поднималось к небу.
  Аромат смолистого дыма растекался волнами от огня, постепенно заполняя всю округу.
  Когда каша сварилась, он поставил котелок в мелкую воду остудить, вытащил из рюкзака спальник, полиэтилен, устроил себе сиденье-лежанку, уселся поудобнее и не спеша, с аппетитом поел каши, а потом, заварив темно-янтарный, пахнущий смородиной чай, пил обжигаясь от нетерпения, восстанавливая водный баланс.
  Закончив есть, убрал припасы в рюкзак, достал обрез, собрал его, вынул патроны с пулями и картечью, переложил их в нагрудный карман, зарядил ствол крупной картечью. Переобулся в кеды, залил костер водой и пошел погулять вниз от дороги, вдоль ручья, в сторону далекой уже реки.
  
  ...Солнце незаметно зашло за горизонт и прохладные сумерки поднялись над долиной ручейка. Было тихо, и по опыту своей охотничьей жизни Артур знал, что в таких чистых лесах ни зверь, ни птиц не живут, разве может быть глухарь. Пройдя метров двести-триста, он повернул назад и уже темнеющим лесом, незнакомым и таинственным, вернулся к рюкзаку.
  Было немного одиноко и тоскливо, несмотря на отличную погоду, но Артур уговаривал себя, что это от усталости и что в первый день в лесу всегда так бывает. Но его не покидала тревога и чувство опасности. Только сейчас он начал понимать, какой рискованной и тяжелый поход ему предстоит...
  РПодув на ещё горячие угли, он развёл большой костер и сел рядом...
  Чем темнее становилось вокруг, тем ярче делалось пламя, впитывая все больше алого, багрово-красного, тем отчетливей слышен треск разрушающихся в огне веток.
  Отойдя на десяток метров от костра, в темноту, он глянул на небо и поразился обилию звезд. Казалось, на эту чернеющую бездну, набросили сверкающую бархатом, плотную звездную кисею.
  Круг света от костра, сферой поднимался к вершине сосны и растворялся там, в необъятной, вселенской тьме. Черные тени от стволов расходились по радиусу вокруг - чистые и тяжелые вблизи огня и невесомо исчезая в отдалении.
  Настороженная тишина начинающейся ночи, замерла в ожидании: не вечно же так ярко будет гореть огонь, взвиваясь в небо красным пламенем?!
  Вернувшись к костру, Артур подложил в него еще и тяжелые коряги, пламя резко поднялось вверх опаляя хвою на нижних ветках сосны. Стало невыносимо жарко, и пришлось лежанку отодвинуть от костра...
  Вскоре, уставший за день Артур стал задремывать, поминутно оглядывая одежду и охлопывая себя в горячих местах. Потом моргая отяжелевшими веками прилег на локоть...
  
  Чуть погодя, подложив рюкзак под голову и прикрыв зябнущую спину брезентом, ненадолго закрыл глаза. Уже погружаясь в сон, открыл их, силясь рассмотреть что-то за кругом света и уже не помня ничего, крепко заснул, под ночной яркой звездой, медленно пролетающего по небу спутника...
  Над черными складками, гор взошел ослепительно серебряный серп растущей луны. Все замерло вокруг: ручей притих на ночь, сосны застыли, костер уже не трещал так оживленно. Человек, свернувшись клубочком спал, отделившись от прошлого, не чувствуя настоящего, не ведая о будущем...
  Ночь объяла землю...
  
  Проснулся Артур от холода. Костер прогорел. Чуть светились огоньки угольков сквозь серую пелену пепла. Темнота подступила вплотную, затопила округу пугающими волнами. Только небо над головой светилось мириадами созвездий, да отчетливо низкая Большая Медведица перевернула свой "ковш", на четверть горизонта, выполняющего в этом случае круг часового циферблата, "наполовину" вылив воображаемое содержимое в бездны необъятного космоса.
  Шатаясь, дрожа всем телом от холода и усталости, он встал, озираясь протер глаза, раздул угли, подкидывая тонкие веточки. С увеличением пламени, подкладывал все больше и больше дров и, наконец, навалил сверху тяжелый обгорелый пень. Дождавшись тепла, вновь заснул, но уже ненадолго и просыпаясь через полчаса, поправлял огонь, подкладывал новые ветки, подвигал к центру костра прогоревшие...
  И вновь засыпал, когда пламя поднималось вверх. Потом, пугаясь надвинувшейся темноты просыпался, подсознательно чувствуя надвигающуюся опасность...
  
  ... И так до утра, до рассвета, а при первом свете уже заснул мертво, успокоенно.
  Проснулся Артур от яркого солнца, появившегося из-за близких лесистых гор. Тело ныло от усталости, но хотелось есть и это был хороший признак - значит все-таки выспался...
  Спустился к ручью, долго, фыркая умывался ледяной водой смывая остатки сна. А когда напился чаю и позавтракал, настроение поднялось и от ночных страхов не осталось и следа. Начался второй день похода...
  
  Яркое, теплое солнце поднялось над горизонтом и быстро растопило утреннюю прохладу.
  Собрав вещи, наш путешественник залил костёр и тронулся в путь, вспоминая вчерашний, наполненный событиями и новыми ощущениями.
  Тяжелый рюкзак давил на плечи, ноги в резиновых сапогах вспотели, но воды кругом было так много, что переобуться в кеды Артур не мог. Ручейки, ручьи, речки текли прозрачными потоками слева, если смотреть по ходу движения и часто переливались через дорогу. Туда же, налево, косо уходили вверх "берега" падей и распадков, заросшие мелкой березой и осинником. А на каменистых возвышенностях разбросал свои лапы-ветки совершенно непроходимый кедровый стланик.
  Стволы такого куста-дерева, у основания толщиной в руку и чуть более, вырастали из центра и одно такое дерево, покрывало зелёной, пушистой хвоей круг диаметром до десяти и более метров. Ветки стлались над землей на уровне метра или полутора, и невозможно было ни перелезть, ни проползти под ними.
  
  ... Старая дорога, кое-где буйно заросшая травой, сохраняла колею, которая в сырых местах превращалась в такие грязевые лужи, что с трудом верилось в их проходимость для машин.
  В таких местах, кое-где, как на пограничной полосе, хорошо были видны большие, глубокие, с широким шагом следы лосей, пересекавшие дорогу. Иногда по краю колеи, видны были медвежьи следы, с отпечатавшейся голой пяткой и полукруглой гребенкой когтей, завернутых чуть внутрь. Артур, улыбаясь подумал: "Недаром их зовут косолапыми".
  Однажды, дорогу по диагонали пересекли крупные, продолговатые, похожие на собачьи следы, аккуратно идущие строго по прямой. "Волчки ходют", - шутливо, с деревенским выговором произнес Артур и улыбнулся, вспомнив модную тогда среди городских любителей природы теорию, о санитарной роли волка в лесу. "Такие санитары, так подсанитарят, сломай я где-нибудь ногу, что от меня и косточек не останется" - подумал он и тихо засмеялся, вспомнив афоризм одного своего знакомого, который говоря: - Сильному - мясо, слабому - кости, - делал уморительное лицо, и задирал подбородок кверху.
  "У волков - думал Артур, выбирая на дороге место посуше - все зависит от количества еды и от характера вожака. Много еды, ленивый вожак - могут и обойти, испугаться нападать. Если наоборот - пощады не жди..."
  
  Тяжело дыша, поправляя врезавшиеся в плечи лямки рюкзака, смахивая соленые капли пота со лба, с бровей и даже с носа, он думал о чём-то своем, незаметно осматривая привычные для глаза зеленые чащи, с неподвижными тенями стволов берез и осин. "Дорогу когда-то прорубили в таежной чаще и потом заготавливали здесь лес и вывозили по ней" - подумал он.
  На таких вырубках выросли лиственные деревья и кустарники. На возвышенностях кое-где осталась расти крупная сосна. Иногда встречался кедр. Все это, по низу заросло багульником и кое - где стлаником...
  
  ... Солнце поднялось к зениту. Наступило самое жаркое время дня и Артур, дойдя до очередного ручья сошел с дороги, с облегчением сбросил "каменный" рюкзак на землю. Стянув с плеч влажную от пота энцефалитку, крякая облился ледяной водой, смыл соль и пот с обожженного солнцем лица, сделал несколько глотков из правой ладошки, и после повалился на травку, рядом с пропотевшим рюкзаком.
  "Буду здесь отдыхать часа три, пока жара спадет", - думал он, и наслаждаясь свободой от груза, сквозь прищуренные веки, высоко вверху, разглядывал кроны деревьев На плечах его розовыми рубцами отпечаталось место, где лямки рюкзака давили на мышцы...
  Быстро разведя огонь, путешественник вскипятил чай и стал без аппетита есть обед - он очень устал...
  Наевшись, убаюканный шумом воды падающей с камня на камень, задремал в тени кедра, прикрывшись брезентом с головой, - чтобы комары не мешали. Во сне видел теплоход, тунгуса-старика и пляж в Песчанке, где загорали туристы и туристки...
  Проснулся неожиданно - где-то далеко впереди, с воем мотора буксовала машина. Он торопясь оделся, залил остатки костра, все сбросал в рюкзак и отойдя от дороги подальше, за кусты ольшаника, присел.
  Машина приближалась, мотор выл все громче и пронзительнее - Артур не любил неожиданные встречи в лесу, и всегда избегал их. Люди были разные, а у него с собой в рюкзаке лежал обрез, который в этот сезон, нельзя было иметь даже в дремучей тайге.
  
  - Идиотская власть! - ворчал Артур. - Оружие имеют только бандиты и браконьеры. Если ты простой охотник или походник, ты не можешь иметь даже ножа, который менты называют холодным оружием. Поэтому, простому гражданину нельзя заходить в лес, а разного рода егерям и важным персонам можно, потому что им закон не писан. Получалось так, что этим можно, а людям любящим тайгу и одиночество нельзя. Но именно охотники дорожат свободой, потому что им есть что терять, они знают цену свободы!
  Машина приблизилась, мотор вездехода прорычал совсем близко, и Артур даже пригнулся. Вскоре машина уже гудела где-то далеко позади, но обеденный отдых был испорчен.
  Еще часа два Артур дремал ворочаясь, ждал спада жары, временами настороженно прислушиваясь. "А ведь были времена, - в полудреме вспоминал он, - когда я любил видеть людей в лесу. Попьёшь чайку, новостями обменяешься, нового знакомого заведешь - и так приятно на душе - ты не один на свете.
  То ли люди тогда были другими, после войны все радовались что выжили, то ли законы стали драконовскими, но сегодня надо опасаться незнакомых - думал он, отмахиваясь от надоедливого комара...
  - А может быть действительно законы тогда были менее деспотические?! Что ни говори, а государство подмяло под себя своих граждан. И потому, сегодня уже не диктатура трудящихся, а устроилась диктатура чиновников и парт номенклатуры...
  И перемены эти были такие быстрые..."
  
  День словно потускнел, хотя так же светило солнце, так же, где-то в кустах за ручьем, птичка тонко-тонко посвистывала одну и ту же мелодию из нескольких нот.
  Наконец, Артур, решившись, взгромоздил неподъемный рюкзак на плечи и выйдя на дорогу, пошагал в сторону Уояна - поселка тунгусов, живших здесь летом, а зимой, оставив семьи, уходящих на промысел в безбрежную окрестную тайгу.
  Идя по заросшей колее, Артур увидел свежий след то ли Урала, то ли ГАЗ-66-го - кое-где из колеи выплеснулось вода и грязь. "Наверное, из Уояна в Нижний поехали - подумал Артур. А может быть, геологи..."
  До вечера он шел напрягая силы, часто поправляя резавшие плечи лямки рюкзака, не обращая уже внимания на лес, воду, небо. Фигура его все больше сгибалась и под конец, он шел низко опустив голову, глядя только себе под ноги. Шел и терпел, говоря себе: "Вот пройду, последний километр и остановлюсь, избавлюсь от этой пытки - тащить почти "каменный" рюкзак!
  
  Где-то часов в пять он миновал поворот дороги на Уоян и поэтому, старался уйти от поселка подальше, чтобы не встречаться с местными жителями - он вновь хотел быть свободным, каким был вчера и сегодня, до встречи с машиной.
  На всякий случай, он спустился подальше от очередного мостика вниз по течению речки, гремевшей мелким течением по тинистым камням. Наконец обессиленный, уже около восьми часов вечера остановился, почти упал на траву не снимая рюкзака, а потом, полулежа вывернулся из лямок...
  Но беспокоился он напрасно: места здесь сделались глуше, горы придвинулись ближе, речки шумели и пенились на перекатах, а дорога превратилась в широкую тропинку с зарослями лозняка справа и слева - след вездехода уже давно свернул куда-то вправо. Видно было, что здесь давно уже никто не ездит и даже не ходит, кроме диких зверей - грязи стало меньше и видимых следов тоже.
  Наконец поднявшись, привычно и быстро насобирав валежника, Артур развел огонь, сварил очередную кашу, но добавил к каше рыбные консервы и это стало небольшим праздником - уже одолевало вязкое однообразие походной жизни - тяжелый рюкзак, пот, мошкара и усталость...
  
  Дневной жар, к счастью скоро сменился вечерней прохладой, комаров стало меньше и. поужинав, он долго сидел у костра, пил чай и смотрел на закат, на незаметно растущие тени, охватывающие все больше пространств вокруг.
  Сквозь прогалину ручьевой долины был виден крутой склон горного хребта, по гребню которого, уставленному острыми скальными вершинами, в небольших крутых распадках, были рассыпаны пороховой серости курумники. Ниже, под ними, в безлесых расширяющихся к низу падях, солнце еще освещало лесные чащи и прогалы зелёных марян...
  Потом, гребни гор освещённые последними лучами солнца, затянуло тенями и откуда-то из-за спины, со стороны далекого уже Байкала пришла ночь.
  
  Костер быстро прогорел, и накинув на плечи спальник, полу лежа на локтях, Артур, долго смотрел на угли, из которых сочилось прозрачное пламя, мелькая желто-красными язычками, выше над костром превращаясь в теплый воздух и дым...
  
  ... Большой коричнево-рыжий медведь с линяющей клочковатой шерстью, в темнеющих сумерках неслышно вышел на край поляны за спиной Артура, плавно всплыл на задние лапы, поводил большой треугольной башкой с большим черным носом и маленькими глазками, принюхался, заметил наконец, костер, проворно повернулся и так же неслышно легкой трусцой, неожиданной для такого большого зверя, исчез.
  А Артур Рыжков лежал и вспоминал город, холодную пустоту набережной Ангары, широкий асфальтированный проспект, с гуляющими парами, звук ударов по теннисному мячу, восклицания игроков, красноватый цвет покрытия теннисных кортов, строй тополей вдоль притихших, полусонных улиц, белый силуэт бывшего губернаторского дома на набережной...
  
  ... Костер погас, дым попал в глаза и он, смахнув набежавшую влагу, словно проснувшись осмотрелся.
  Вокруг темной толпой стояли деревья большие и маленькие, одно около другого, а внизу кусты ольхи и багульника, составляли густой подрост. А дальше, тайга, вогнутым ощетинившимся пространством, поднималась все выше, выше и справа, там, где текла невидимая река, лес уже стоял стеной и ничего не было видно далее ста шагов...
  Артур поднялся, тяжело потянулся чувствуя непомерную усталость мышц, топором вырубил два колышка, вогнал их в землю по обе стороны полутораметрового соснового стволика, сверху положил еще одно, разложил полиэтилен под этим низеньким заборчиком, одну часть в виде подстилки, другую в виде покрывала. Сверху постелил спальник, и потом уже, вдоль лежанки развел ночной костер.
  За работой незаметно наступила ночь и разгоревшийся костер осветил чащу за ручьем, сделав ее непроницаемой. Свет был ярок перед лежанкой, но рассеивался на поляне позади костра...
  
  Вновь зарядив обрез крупной картечью, положил его на землю в головах и ворочаясь, устраиваясь поудобнее со вздохом облегчения лег. "Изголовьем к востоку - почему-то повторил он буддистскую фразу и стал смотреть на игру пламени в ярком костре.
  Человек, вскоре задремал и не просыпаясь, надвинул на себя вторую часть спальника и полиэтилена.
  Костер прогорел. Стало темно и холодно. Угольки сквозь пепел поглядывали на небо ярко-красными глазками...
  Медведь еще раз появился на поляне, понюхал воздух, обошел спящего краем поляны по большой дуге, перешел ручей и потрескивая валежником ушел, растворился в необъятной тьме, под мерцающими далекими звездами на черно-бездонном небе...
  Проснувшись, дрожа от холода Артур подложил в костер веток, потом сухих стволов, сверху два-три березовых, чтобы дольше горели и согревшись работой вновь уснул...
  Так, он поднимался и разводил костер несколько раз, пока не наступил рассвет...
  
   Темнота постепенно рассеялась, обозначилась линия хребтового гребня, воздух на востоке посветлел полосой и вскоре незаметно рассвело. Начавшийся новый день долго не хотел показывать солнца, но, наконец, не удержался и первые его лучи пронзили пространство и упали на темный, сонный лес.
  Сквозь липкий, неотвязный сон Артур слышал пенье птиц, стук дятла по сухостойной ели без хвои, но не мог заставить себя проснуться и кутаясь в спальник, незаметно сползал к потухшему костру.
  Когда Артур с трудом открыл глаза, солнце уже поднялось над лесом. Подрагивая всем телом от холода он засуетился, подложил дров, поставил котелок и не торопясь умылся. Заварил чай смородинными веточками, сыпанул туда заварки из пригоршни, отворачивая лицо от жара снял котелок с тагана и сел завтракать...
  
  ...Так было каждый день, каждую ночь, каждое утро...
  Прошло восемь дней...
  
  Путешественник отощал, зарос щетиной по самые провалившиеся, с темными синяками, глаза. Но и попривык, втянулся - рюкзак стал вдвое легче и уже не так давил на плечи.
  Постепенно поднимаясь по долине Верхней Ангары, он дошел до перевала, перевалил седловину хребта по петляющей тропе, и попал в высокую безлесую долину, между двумя каменистыми гривами.
  Проходя через мшистые мари, впереди, под пиками елей торчащих обгорелыми стволами, увидел стадо северных оленей, которые заметив человека, поскакали в сторону гор и исчезли в крутом распадке справа.
  Еще он видел следы медведицы с двумя медвежатами, какое-то время шедших по тропе, и даже оставивших на ней колбаски черного, ссохшегося помета.
  Артур насторожился, но следы вскоре ушли куда-то в сторону и, пройдя еще несколько километров, он сел обедать у горного ключа, бьющего из ямы заполненной мелкими камешками.
  Остановившись на границе сползающего со склона стланика, он, из сухих, до громкого треска при переломе веток, развел костер и под прохладным ветром, сдувшем вниз, в еловые, мрачные пади всех комаров, поел и попил чаю, разглядывая широкую долину впереди внизу, и горные склоны противоположного высоко-вершинного хребта...
  
  Спустившись в приветливую, теплую и сухую долину с зарослями прямоствольного сосняка на песчаных склонах тропа, не доходя до речки свернула влево и здесь, неподалеку, на берегу таежной речушки под крупным кедром, Артур заночевал.
  По карте он видел, что отшагал от Нижнего более двухсот километров, и осталось почти столько же.
  Ночь была на редкость теплая, дрова сухие и жаркие и потому, он хорошо выспался, а проснулся отдохнувшим и повеселевшим. Утром, с аппетитом съел вчерашнюю, оставшуюся в котелке кашу и насвистывая, тронулся в путь.
  Тропа шла достаточно далеко от реки, и с высоты предгорий он увидел первые озера, блеснувшие серебряной монеткой внизу, там, где петляла невидимая речка Муякан.
  А справа и впереди громоздились крутосклонные горы с остроконечными пиками. Курумник, сползая по долинам, доходил кое-где почти до тропы, стланик, цепляясь корнями за землю, рос, казалось, прямо из гранитных валунов, наползающих один на другой, сверху, похрустывающих под ногами корочкой окаменевшего мха.
  Однако, после обеда тропа стала спускаться в расширяющуюся долину и пошла низом, вдоль цепочки озер.
  Повсюду были видны следы лосей, оленей и медведей.
  На берегу очередного ручья, текущего в глубоком русле, на бугре, на солнцепеке росла высокая толстая сосна с развесистой кроной. На коричнево-желтом стволе, видны были следы когтей медведя, уходящие вверх в крону. Вглядевшись, Артур заметил волосинки, торчащие из обтертой коры. Вынув волоски из щелей, он подумал, что это медведь и олень чесались об эту сосну, оставляя свои метки для любопытных сородичей.
  "Сосуществуют, - констатировал Артур и тихонько засмеялся. - Им тут делить нечего - поэтому и не боится олень медведя".
  
  ... Ближе к вечеру, на подходе к крупноствольному сосняку, Артур вспугнул с тропы нарядной расцветки, коричнево-желтую копалуху. Она, подпустив близко, взлетела хлопая крыльями и пролетев по прямой метров сто, села на самую высокую сосну, на крупную боковую ветку. Продукты у Артура заканчивались, отшагал он сегодня необычно много и потому, решил поохотиться, скрадывая глухарку.
  Сбросив рюкзак прямо на тропу, он, мелким березняком, крадучись, в обход этого дерева, пошел держа наизготовку обрез, собранный и заряженный в минуту.
  Солнце было за спиной, освещая сосняк неяркими лучами. "Главное, не спешить" - удерживал себя Артур. Шел медленно от дерева к дереву, обходя копалуху. Крупная птица, хорошо заметная своим оперением, расхаживала по толстой ветке, щипала хвою клювом, с громким хрустом отрывая ее от ветки.
  Артур, прячась за стволами подошел к ней шагов на двадцать. Медленно приложил ствол обреза к дереву, высунул голову долго и напряженно искал глазами птицу.
  Глухарка двинулась, прошла по ветке, обнаружив себя. Затаив участившиеся от волнения дыхание, охотник прицелился и стараясь не спешить, чувствуя громкие удары сердца, плавно нажал на курок.
  Гром выстрела улетел в окрестности, а птица стала падать, раскрыв крылья, и громко стукнула ударившись о землю. Артур прыжками побежал к дереву и увидел ярко-пестрое, заломленное крыло, хвост и маленькую куриную головку с уже закрытыми серой пленкой глазами.
  "Вот повезло, так повезло! - ликовал охотник. - Это же еды на два дня и какое у них мясо вкусное! Как у крупной курицы".
  
  Солнце село за хребет, покрыв противоположный крутой, высокий склон долины желто-розовым закатным цветом - словно прозрачная акварель окрасила далекие пади и распадки с бегущими вверх цепочками темного ельника с камнелавинами, ссыпающимися с скалистых отрогов, ломаной линией, отделяющей хребет от темнеющего небосвода.
  Артур, вернувшись на тропу подхватил рюкзак и почти бегом, держа теплую еще птицу под мышкой, спустился к заросшему высокой осокой озерцу. Выбрав место посуше, он затаборился и торопясь, стал готовить дрова на ночь. Позже, сидя у разгорающегося костра ободрал и выпотрошил птицу, половину нарезал кусочками, сложил все в котелок и поставил варить.
  Ему было хорошо, легко и весело на душе, несмотря на то, что место было низкое, сырое и мрачное. Остатки березовых высохших стволов стояли вокруг озеринки, в высокой траве, подчёркивая белизной коры, наползающие туманные сумерки.
  Уже в полутьме, откуда-то, с пронзительным тонким криком прилетели две крупные хищные птицы и стали, плавно маша большими крыльями, низко летать над густыми кустами за озером.
  "Гнездо, наверное, там" - подумал Артур, и на всякий случай придвинул к себе заряженный обрез.
  Но вскоре тревога улеглась, костер разгорелся ярче, кипяток клокотал в котелке и запахло вкусно вареным мясом. "А ведь мясо у глухарей пахнет как то особо, ягодами" подумал Артур и в нетерпении глотая слюну, помешивал в котелке оструганной на конце, березовой веточкой...
  
  Он ел не торопясь, чуть обжигаясь мясом, запивая его бульоном.
  "Как это вкусно и как это здорово!" - думал он, сопя и похрустывая сухариками, обгладывая острые косточки, чмокая и чавкая от нетерпения. Наевшись, он не стал кипятить чай, а отвалившись, прилег и привычно вглядываясь в пламя костра, задумался.
   "Ради таких мгновений стоит жить, - говорил он сам себе.
  - Я один, вот уже десять дней... Мне тяжело, и я стал уставать. Но сегодня и сейчас, я счастлив, потому что свободен. Именно, жажда подлинной свободы, непременно почему-то связанной с одиночеством, влекли меня в леса. Здесь вольно и свободно... Воздух чист, небо над головой всегда отрыто, есть огонь костра, горы, лес, озера и река. Есть звери и птицы, которые живут не думая о богатстве, славе и почестях...
  Больше того - они все живы так же как я, но они не думают о смерти, не задают себе нелепые вопросы, зачем они родились. Сейчас они так же, как я - часть необъятной, строгой и равнодушной природы, где идет вечная борьба межу живым и мертвым. Одни убегают, улетают, уползают, чтобы жить...Другие преследуют их, чтобы выжить...
   У каждой твари своя роль в многообразии мироздания: есть время расти, развиваться, осваивать опыт поколений, любить, оставлять потомство, драться за жизнь вида и умирать, часто не успев состариться...
   Вот и я сегодня радуюсь, весел и бодр, а вчера еще был скучен, устал и тосклив. И сегодня я думаю о своей смерти с пренебрежением, потому что все умрут, но важно кто как проживет, эту Богом данную нам жизнь..."
  
  Что-то треснуло в камышах за озером, и Артур насторожился. "Лось, наверное, на водопой пошел, как обычно, но учуял меня и забеспокоился" - отметил он про себя и продолжил размышлять:
  
  "Мне повезло. Сама судьба привела меня в лес, и я понял, что такое свобода и счастье. Через усталость и напряжение, через страхи и бессонные ночи я пришел к осознанию гармонии и красоты в природе, и потому эту тяжкую свободу я не променяю на любые сокровища, ибо главная цель моих походов и блужданий - это нелюбопытство, не гордость, что я это сделал и я это могу. Главное в этом ощущение независимости и свободы. У меня есть цель, но я могу ее поменять или даже вернуться отменив цель...
  Это все в моей власти.
  Я могу идти ночами, днем спать, могу свернуть налево, но сворачиваю направо. Я один, и вместе со всеми. Я возвращаюсь в мир, в город, чтобы вскоре, заскучав, вновь уйти, чтобы опять вернуться. И если есть Бог, а он, конечно, есть - Создатель и Глава всего живого и мертвого - то, может быть на Страшном суде..."
  
  Тут Артур хмыкнул, иронично отмечая:
  "Эх, куда тебя занесло, - и продолжил рассуждать - то, на Страшном Суде я смогу ответить, что хотел быть свободным и изредка был им... И Бог зачтет мне это стремление!".
  
  Задремывая, он вспомнил чей-то афоризм: "Свобода - это ответственность за свои слова и поступки...
  - Мудро!"- отметил он про себя и улыбнулся...
  " В городах сейчас, люди сбиваются в кучи, пьют, играют, веселятся или тихо и обычно ложатся спать в тесных комната, под теплыми одеялами. И те, кто сбивался в кучи, тоже, когда все кончится, разбредутся и, убаюканные сладкими грёзами-соблазнами чести, богатства, известности и комфорта, заснут в закутах, не видя неба, не слыша звуков, кроме шума города, заснут, словно умрут на время..."
  
  Артур, будучи один, ощущал свободу реально и готов был, ради этого испытывать лишения и трудности.
  
  "Свобода внутри человека - думал он. - Это как инстинкт. У большинства он дремлет и только у одиночек просыпается". Артур вспомнил описание каменных мешков, в которых монахи-буддисты приходят к нирване, то есть к внутренней свободе.
  "А с другой стороны, человек социально адаптирован, когда имеет возможность стать, быть свободным. - Он вспомнил Сартра: "Хочешь быть свободным - будь им!" -
  и проговорив это вслух, засмеялся.
  Мысли стали путаться. Он укрылся спальником и задремал, подсознанием слушая происходящее в природе, вокруг него. Из-за гор незаметно поднялась серебряным диском луна, осветившая все вокруг. Беспокойно завозилась в камышах утка, испуганная громадной, темной тенью сохатого с молодыми еще рогами и болтающейся серьгой на шее. Он вошел в воду, потом поднял голову и застыл, вслушиваясь в тишину наступившей ночи. Капли, падая с морды, оставляли на озерной воде тонкие серебристые обручи - волны...
   Артур спал...
  
  ... Утром он проснулся бодрым и веселым, может быть, впервые за весь поход. Пошли одиннадцатые сутки его лесных скитаний...
  Рано поднявшись, он вскипятил чай и завтракал глядя на горы. Сравнивая их с зеркальным отражением в озере он думал о красоте, о том, что живое, реально одушевленное природой, не сравнимо с самой точной копией.
  "Хотя есть что-то загадочно назидательное в этом желании Природы делать свои копии. Наверное, в этом корни искусства. И в пещерах Альтамиры наглядно видно желание древних людей осуществить, воплотить такие копии живой природы как реалистического символа, который с помощью человеческой фантазии можно было оживить..."
  "Параллельная реальность", - мелькнул термин. - Тут скорее чудо творчества. Человек, как Бог, когда он создает мир, которого до него не было. В этом волшебство и мистика искусства..."
  
  Подул ветер, из-за перевала потянулись облака, похожие на горы серого, тающего снега в прозрачной воде...
  Артур быстро собрался и тронулся в путь. Сегодня он решил сократить петлю, которую делала река, и идти по визиркам - лесоустроительным просекам, делящим лес на квадраты.
  Остановился отдохнуть на склоне заросшем стлаником, на ковре из брусничника. Вот где ягоды-то летом! Брусника цвела маленькими бело-розовыми цветами и потому этот лесной ковер принял на время серо-зеленый цвет. Под ногами этот ковер скользил и поднимаясь почти "в лоб" на гору, Артур запыхался.
  И тут в стланике он увидел, как гибкие, рыженькие существа похожие на котят, очень близко от него, проворно перебегают по стволикам гоняются друг за другом. "Соболь", - подумал он и стал вглядываться в хвойную чащу, пытаясь лучше разглядеть чудесных таежных жителей.
  Артур, в зеленой кисее пушистой хвои стланика, видел переливчатое мелькание гибких зверьков, то ближе, то дальше. Они совсем не боялись человека и даже любопытствовали: может быть они впервые видели его так близко.
  А в нем взыграл Охотник: осторожно, медленно двигаясь, он выбрал место для наблюдения. Собольки гонялись друг за другом, перескакивая с ветки на ветку, шурша коготками по коре, мгновенно меняя направление и вдруг замирали в неподвижности. А то подпрыгнув с земли высоко и пружинисто, цеплялись за тоненькие ветки, как акробаты влезали вверх.
  
  Артур вспомнил Черкасова и его "Записки охотник Восточной Сибири", где он восхищался силой и смелостью соболя, говоря, что если бы соболь был величиной хотя бы с собаку, то страшнее хищник не было бы в тайге...
  Вскоре собольки исчезли, так же неожиданно, как и появились...
  Преодолев подъем и спускаясь вниз на небольшую террасу, покрытой кочковатой травой и густо-зеленым мхом, он увидел впереди странное сооружение, явно сотворенное человеческими руками. Подойдя поближе сбросил рюкзак на землю и стал осматривать сооружение. Это были четыре ствола, гладко ошкуренные и обрубленные на высоте выше полутора метров. К этим столбам, не вкопанным, а имеющим еще крепкие корни в земле, в форме прямоугольных ящиков были прикреплены стволики лиственницы, один над другим.
  Подпрыгнув, Артур заглянул в ящик, но внутри было пусто...
  И вдруг он понял, что это гроб, в котором еще совсем недавно хоронили своих умерших тунгусы.
  "Так вот как это бывает!" - погрустнев и утолив любопытство, подумал Артур - он присел около рюкзака и оглядел окрестности.
  "Когда-то, не так давно, здесь от чего-то умер человек. Его родственники сделали этот гроб, домовину, усыпальницу и оставив в нем мертвое тело, ушли. Через какое-то время деревья стали гнить, разрушаться, в щели проникли мыши и птички, которые погрызли тело и кости. Потом привлеченные запахом пришли крупные хищники, растащили тело по кускам и кусочкам, и через какое-то время от человека ничего не осталось, даже костей..."
  
  Поднялся ветер. Из-за спины, откуда он пришел, по небу поползли серые клочковатые облака. Свет дня померк, деревья на гривах, монотонно загудели. Артур, не замечая перемен, сидел и напряженно думал, о природе:
  "Она жестока и равнодушна. Ей нет дела ни до конкретного человека, ни до человечества вообще. Природа универсальна и многолика... Она породила человека, но она же без сожаления убьет его, когда наступит предопределенное время. Ей будет ни холодно, ни жарко, если над Землей заполыхают всеуничтожающие взрывы атомной войны, в которой погибнет все живое, включая творца атомной бомбы - Человека. И образовавшаяся пустыня, будет всего лишь очередным лицом этой реальности, которую человек называет природой... И сама Земля - всего лишь песчинка в океане космической жизни, на миг блеснувшая... И нет и никогда не будет похожей на неё звезды, в просторах вселенной..."
  
   Он содрогнулся от этих абстракций и словно проснулся. Лес кругом потемнел, помрачнел, загудел под ветром. Стало тревожно и неуютно. Надев рюкзак на плечи, Артур заторопился, почти побежал вперед, стараясь не потерять под ногами заросшую визирку....
  Проходя вдоль крутого склона, спускающегося в долину ручья, он поднял глаза и на гребне, на мари увидел силуэты оленей, пасущихся там, почти под низко опустившимися облаками. Однако, Артура это не удивило - зверя кругом было много...
  Он, не останавливаясь, подгоняемый непонятной тревогой спешил выйти на тропу.
  Вскоре начался дождик, мелкий, шелестящий, становящийся все сильнее.
  Артур промок, но штормовку из рюкзака не вынул. "Сухое пригодится еще, - думал он, вглядываясь в извивы тропы. - Дойду до устья Муякана и, если дождь не перестанет, то буду табориться и ночевать".
  По карте он знал, что где-то здесь, Муякан впадает в Мую.
  Вдруг из-под ног в сторону от тропы отошла тропинка. Не задумываясь, Артур сбросил рюкзак под куст на развилке, и почти бегом побежал по тропке.
  Вскоре из-за сосен мелькнул черный силуэт избушки. Артур не верил своим глазам, однако это было зимовье.
  Войдя внутрь, он в полутьме рассмотрел закопченные стены, нары в дальнем конце, от стены до стены, железную печку под маленьким грязным окном, едва пропускающим мутный полусвет. Был даже стол, сколоченный из нестроганых досок.
  "Давно стоит", - констатировал Артур и, обрадовавшись, побежал за рюкзаком...
  
   Вскоре в зимовье топилась печь, варилась ароматная каша, а человек, лежал на расстеленном, на нарах спальнике. Он, сняв мокрую одежду, повесил ее сушить над печкой и задремывая, слушал сквозь наплывы сна потрескивание огня и мерный шум дождя падающего на крышу...
  "Жить все-таки хорошо. - лениво размышлял он. - Еще час назад я, мокрый, голодный и усталый брел по тропе, не зная, где устроиться на ночлег. И вот я под крышей, в тепле, варю кашу и думаю уже о завтрашнем дне.
  Я прошел две трети пути. Окреп, приноровился к одиночеству и усталости. И уже недолго осталось ждать, когда мой поход закончится...
  И немножко жаль, что рядом нет никого, кто мог бы разделить тяготы пути, и мои восторги перед красотой и величием тайги. Но ведь я могу потом все это описать. Могу собрать книгу очерков о своих странствиях. Ведь не зря же я заканчивал журналистику...
  Артур медленно перевернулся с боку на бок... - Работать в газете я не могу. Там такая суета, так много неумных начальников, и так много идеологической цензуры. Это не для меня. Но ведь писать рассказы я могу..."
  
  Почувствовав запах горелой каши, он вскочил и, обжигая пальцы, убрал котелок с печи.
  - Пора и поесть, - проговорил он вполголоса, и поймал себя на этом. "Я уже сам с собой разговариваю, - нахмурился Артур. - Ну, ничего, это обычное для одиноких людей дело".
  За ужином съев кашу сверху, пригорелую залил водой и оставил до утра. Ему стало жарко и он открыл двери зимовья. Снаружи стояла мокрая темнота, шумел и покачивался под ветром темный лес. Однако, за толстыми стенами избушки он был в безопасности и поеживаясь, думал каково было бы ночевать под дождем у заливаемого костра под продуваемым брезентовым пологом.
  Перед сном он занес в домик охапку дров из поленницы, при этом с благодарностью думал об охотнике, живущем здесь зимой на промысле.
  Неподалеку от зимовья был срублен лабаз на верху ошкуренной сосны, метрах в пяти от земли, а у избушки стояла прислоненная к крыше высокая лестница. "Перед охотничьим сезоном на лодках завезут продукты, чтобы звери не разорили зимовье, спрячут их на лабазе, куда даже соболек не залезет, дверца то закрыта...
  Вечером, он сквозь дальние деревья видел, чуть в низине широкую реку, наверное, Муякан, но спуститься к воде не было времени...
  
  Заснул он, разморенный теплом и безопасностью, очень быстро и видел приятные сны: мать, от которой давно уехал в город, старшего брата...
  Поселок, в котором он родился и жил, был невелик и находился далеко от Сибири и лесов, на Украине, в Черниговской области.
  Учился он хорошо и по окончании школы решил ехать в Иркутск поступать на журналистику. Там и конкурсы были поменьше, да и жить, казалось, будет интереснее. Про дом и родных он почти не вспоминал, жизнь закружила, но иногда, во сне, он видел улицу поселка, шоссейную дорогу, по которой мчались машины в Киев и из Киева, мужиков, летним вечером толпящихся перед пивным киоском...
  
  ... В тепле спал не просыпаясь до утра, а проснулся с улыбкой на лице...
  Выйдя на воздух, глубоко вдохнул влажный, пахнущий сосной воздух и огляделся. Дождь кончился недавно и серые тучи быстро неслись подгоняемые ветром на север. Иногда, кое-где в просвете мелькало синее небо, но тут же пряталось за набежавшей тучей. Было прохладно...
  
  Артур сходил к реке, умылся речной водой и огляделся вниз и вверх по течению, но ничего кроме зарослей кустарников и высокой травы под деревьями, не высмотрел. Возвратившись, развел костер, вскипятил чай, отмыл горячей водой котелок из-под каши, позавтракал открыв последнюю банку консервов, поел хрустя начинающими пахнуть плесенью сухарями.
  "Надо сегодня какую-нибудь птичку добыть", - думал он, складывая вещи а отощавший рюкзак. Уходя, помахал избушке рукой - так кстати она оказалась на его пути.
  Рюкзак показался необычайно легким и тут же, Артур вспомнил, что продукты кончаются и почти бегом возвратился в зимовье. На окошке, изгрызенные мышами лежали засохшие горбушки и он, собрав их положил в продуктовый мешок. "Пригодятся, - думал он. - Буду перед едой обжигать на костре. И еще придется не жалея времени охотиться на птиц". С утра в животе голодно урчало, и, запыхавшись, он тут же вспотел...
  "Слабею", - равнодушно отметил он...
  
  Выйдя на тропу, Артур скоро промок от падающих с веток стланика холодных, крупных капель от прошедшего ночью дождя. Чтобы согреться, прибавил шагу, но несколько раз поскользнулся на мокрой тропе и старался идти осторожнее...
  Вскоре тропа превратилась почти в дорогу, расширилась, и кое-где были отчетливо видны лошадиные подкованные следы.
  "Человек где-то недалеко живет, - отметил про себя и стал прислушиваться и вглядываться. Невольное беспокойство вкралось в сознание - он так привык быть совершенно один на сотню километров вокруг, что готов был пожалеть о приближающемся человеческом жилье...
  
  Большая река возникла неожиданно, словно вывернула из-за поворота.
  - Это уже Муя, - проговорил Артур вслух. - И какая она большая. От берега до берега будет метров сто, а то и больше. И течение быстрое, - отметил он и спустился к воде, оставив рюкзак на верху крутого берега. Солнца не было видно сквозь тучи, но чувствовалось, что погода налаживается, и кое-где у горизонта светились синие дыры ясного неба.
  Походник ступил на плоский камень лежащий в воде, присел и с удовольствием хлебнув несколько глотков вкусной воды из ладони, умыл лицо, чувствуя под пальцами отросшую, помягчевшую бороду. Потом, взобравшись к рюкзаку присел на травку и стал следить за течением на реке, выдавливающей на поверхность из глубины водные струи. Чуть дальше середины, вдруг выпрыгнула и шлепнулась в воду большая рыбина.
   "Ну, почему я не рыбак!? - сокрушался про себя Артур. - Здесь в реках столько рыбы, что можно кормиться и вареной, и жареной, и пареной рыбой", - он сглотнул слюну и почувствовал сосущий голод...
  
  За время похода он сильно изменился - похудел, оброс бородой и на голове, волосы грязные и давно нечёсаные, торчали во все стороны. Глаза ввалились, и черные зрачки беспокойно блестели. Кожа на лице и шее загорела до черноты, и светлые морщинки разбегались от глаз к вискам. Руки тоже были коричневыми, с множеством больших и малых ссадин. Одежда стала серо-зеленого грязноватого цвета от ночевок у костра и пропахла дымом, так что Артур уже сам чуял этот запах...
  Сапоги он вымыл в речке, и они были более или менее чистые.
  Но Артур, уже не обращал внимания на свою внешность, ему даже нравился этот запах копченостей от одежды, струйчатая мягкость бороды, длинные волосы на голове...
  
  Речная долина расширилась, и на противоположном берегу за предгорьями виднелся высокий горный хребет с белыми снежными шапками на вершинах. Тропа, коричнево-серо-зеленой ниточкой мелькала впереди, извиваясь по берегу, то удаляясь от воды, то бежала по береговому краю.
  Пара белых лебедей, медленно маша крыльями, летела вверх по течению и видела широкую серо-стальную реку, ленту тропы и маленькую фигуру человека, одиноко шагающего навстречу, вниз по реке. Гортанно перекликаясь, шурша большими крыльями, птицы вскоре скрылись за сосновыми, пушисто-зелеными вершинами прибрежного сосняка.
  А человек шел и шел, неуклонно приближаясь к заветной цели...
  
  Вдруг из-под ног с громким хлопаньем вылетела парочка рябчиков и, лавируя между хвойными лапами стланика, вскоре, вновь сели на землю.
  Человек замер на секунду, потом сбросил рюкзак, достал сверток, проворно собрал обрез, зарядил дробовым патроном, клацнул замками, взвел предохранитель и, крадучись, нагнувшись, осторожно сделал несколько быстрых шагов в сторону рябчиков.
  Переждав, сделал еще перебежку и, вглядевшись, заметил мелькнувшего, бегущего в стланиковой чаще рябчика. Вскинув ружье, он взвёл курок, прицелился, но рябчик мелькнув еще раз, словно растворился в хвойной зелени.
  Человек поводил стволом, потом медленно опустил ружье и, глубоко вздохнув, выпрямился. Чуть погодя, он сделал несколько шагов вперед и вновь, как ему казалось, увидев птицу на земле, быстро прицелился.
  Но проходила секунда за секундой, а выстрела не было. Через время, человек, опустив ружье осторожно двинулся вперед, и уже с другого места, справа от него, из кустов раздалось хлопанье крыльев взлетевших рябчиков.
  Раздосадовано махнув рукой, неудачливый охотник держа ружье в правой руке стволом вниз, левой отводя ветки стланика, вышел на грязную после дождя тропу, и тут за спиной его в просвете туч, вспыхнуло яркими лучами полуденное солнце...
   Он, направляясь к рюкзаку повернул голову в сторону этого яркого света...
  Правая нога, ступив на скользкую мокрую кочку, поехала по липкой грязи и охотник, сохраняя равновесие, взмахнул правой рукой с ружьем. Пальцы напряглись, сжались и указательный, резко нажал на курок...
  Грянул выстрел и человек упал - заряд попал в левую ногу и дробь, пробив сапог раздробила кости и хрящи голеностопа с такой силой, что почти оторвала ступню...
  Артуру почему-то показалось, что он сильно ударил стволом по ступне и потому, подвернув ногу упал. При падении он выпустил ружье - оно, курком сильно ударило отдачей по пальцу.
  Не понимая, что произошло, человек пошарил рукой по траве, опираясь на нее попытался встать согнув левую ногу, но от огненной боли в ступне потерял сознание и упал лицом в мокрую грязь...
  
  Грохот выстрела прокатился над рекой, ударившись о другой берег, ответил эхом и растаял в необъятных просторах тайги...
   Все так же несла прозрачно-струистые воды река, так же летели по небу на север лохматые облака, ветер шелестел хвоей и перебирал зелеными листочками на белокожих березах.
  В кустах на берегу размеренно тенькала суетливая птичка и темнела на краю черной грязевой лужи скорченная фигура человека, лежащего в странно неудобной позе...
  Человек дышал тяжело, со свистом, крепко сжав зубы, а пальцы правой руки, сжимаясь, царапали грязь ногтями - он был в беспамятстве.
  
  ...В его голове быстро, быстро сменяя друг друга пришли, затеснились картины из детства и юности - из прошлой, кончающейся жизни:
  
  ...Вот ему три года, и они со старшим братом идут на запретные озера, чтобы купаться с остальными дворовыми ребятами. Он никого из них не помнит, но слышит треск прозрачных крылышек стрекозы пролетающей мимо, чувствует зной и запах разогретой воды и разопревших корешков осоки, торчащей сплошным ковром из кочек и влажных промежутков между ними, слышит бульканье грязи, по которой бредет братишка почти захлебываясь ею, а на плечах у него сидит Артур и смотрит вперед - когда же закончится эта глубокая, черно-маслянистая жижа...
  Потом, возможно в тот же день, разгневанная мать по каким-то приметам узнавшая об их купании, колотит мягким тапком старшего брата по заду. Тот ревет и просит прощения. Артур тоже плачет и за это получает свою порцию шлепков...
  Чуть погодя они на улице, едят хлеб с маслом, посыпанный сверху сахаром, изредка вытирая непросохшие еще слезы. В лицо светит теплое, большое, заходящее солнце...
  
  ... Зима. Ему десять лет. И он перед выпиской из больницы, в которой пролежал несколько месяцев, идет гулять. Снег хрустит и искрится под ногами. Высокий берег укрытый плавными, изогнутыми складками ковровой шубы, синеватого в тени снега.
  И солнце над ним - золотое, ясное лучистое, среди синего, почти темного, глубокого неба...
  
  ...Вот уже ночь и ветер с моря холодит, и толпа призывников, строем, не в ногу бредет по пирсу к невидимому катеру, который должен их переправить, на остров в большой бухте. Запах соли и водорослей и чуть беспокойство на душе - начало службы...
  А вот вечер по случаю окончания университета. Он здесь гость, хотя начинал учиться с этими нарядными девушками и парнями вместе на дневном, но заканчивает уже как заочник.
  Банкетный зал, звуки музыки из большого зала, и он словно посторонний, сидит и решает - кто с кем пришел, и кто в кого влюблен. Всплеск музыки за перегородкой и потом темнота, и он провожает смеющуюся Ольгу и она, держа его за руку, говорит:
  "Я тебя никуда не отпущу. Квартира сегодня свободна, мы можем быть одни хоть до завтрашнего вечера. А тебе в твое общежитие уже не добраться. Автобусы не ходят".
  
   Он хочет ей возразить, что и пешком может, столько раз ходил, но молчит, а она смеется и обнимая, крепко прижимаясь, влажно целует в губы, щекочет языком.
  И наконец, он видит старичка-тунгуса, сидящего на корточках, опершись худой спиной о дрожащий борт машинного отделения, и ему становится грустно и даже тоскливо - старичок такой маленький и одинокий...
  ... Солнце, появившись на небе растопило тучи и к вечеру? небо очистилось, оставив прохладный ветер.
  ... Очнувшись от холода, Артур еще услышал эхо своего бессознательного стона и ворочая во рту сухим и распухшим языком, преодолевая бешеную боль, приподнялся на руках и глянул на ноги. Из левого сапога из небольшой дырки, после невольного движения ногой, медленно пульсируя, выливалась на грязь черно-красная кровь и стояла лужицей. Он почувствовал в сапоге мокроту и хлюпанье и понял, что голеностоп разбит вдребезги и что сапог ему не снять: разбухшая портянка заклинила.
  Артур полежал, сжатыми губами громко и натужно втягивая воздух, так что получался всхлип. Каждое движение причиняло невыносимую боль, после которой все тело сотрясала волна озноба. Повернув голову, он увидел лежащее рядом ружье.
  Очень хотелось пить. - Это финиш"! - пробормотал он тревожащую, бьющуюся в голове единственную мысль.
  Опираясь на руки, чуть толкаясь правой ногой, Артур, превозмогая боль пополз по тропе к рюкзаку.
  Он стонал, скрипел зубами, но двигался к цели оставляя на тропе кровавый след.
  За поворотом, увидев лужицу припал к воде, долго пил поскрипывая илом и песчинками на зубах.
  Смочив лоб, он почувствовал жар на коже и отдыхая, лег рядом с лужей.
  
  ...Солнце, спустившись к горизонту садилось за снежные вершины. Похолодало. В левом сапоге, когда он чуть двигал ногой, перестало хлюпать и похоже, кровь перестала идти, но поднялся жар и Артура тряс озноб.
  Полежав немного с закрытыми глазами, он заставил себя оторваться от земли и вновь пополз, вскрикивая от боли и матерясь обессиленным полу шепотом - крови на следу не было.
  Солнце коснулось вершин и стало погружаться в пучину неба за горами.
  Река, под невысоким берегом шумела быстрым течением, подчёркивая плеском воды, тишину наступающего вечера...
  Наконец, дрожащий, обессиленный Артур подполз к рюкзаку и с трудом, чуть не плача, преодолевая уже становящуюся привычной невыносимую боль, достал из рюкзака спальник, брезент, полиэтилен, морщась от боли, обмотался ими, как мог и, положив рюкзак под голову, замер, затих согреваясь...
  
  ...В забытьи ему казалось, что он слышит голоса, скрип телеги и, прибавляясь, появился вначале едва различимый шум мотора. Но звук нарастал, приближался, и вдруг человек понял, что слышит, действительно слышит звук лодочного мотора с недалёкой как оказалось, реки!
  Артур приподнялся на руках, и в вечерней прохладной тишине, слушал гул мотора лодки, проплывающей под берегом, в ста шагах от него. Он стал шарить руками в поисках ружья, но вспомнил, что оставил ружье там, где произошел этот нелепый случай.
  Он пробовал перекричать удаляющийся гул мотора, но вместо крика, услышал свой стон. В бессилии, Артур бил кулаками по земле, скрежетал зубами...
  Потом заплакал и в это время, звук мотора, завернув за поворот реки почти смолк. Еще какое-то время далекий звук эхом отдавался от другого берега, но постепенно и он затих...
  - Все пропало, - шептал он, вытирая слезы грязными руками. - Это был единственный шанс, и я его упустил. Он уронил голову на прохладную землю и плакал горько всхлипывая.
  Он хотел умереть и боялся смерти. В голове мелькали обрывки мыслей: "Я еще молодой... Я ничего еще не сделал... Но у меня никого здесь нет, и меня даже искать никто не будет... Никто не знает, где я"...
  Он обессилел от боли и переживаний и стал терять чувство реальности...
  
  И вдруг в его помутившемся сознании всплыл, вспомнился прочитанный в журнале "Охота и охотничье хозяйство" случай из жизни тунгусов-охотников где-то на Севере.
  "Заезжая на промысел, охотник вместе с оленями и нартами попал под лед. Стоял тридцатиградусный мороз и пока он ловил обезумевших оленей, пока запрягал в нарты, одежду его и унты полные водой, заковало льдом. Охотник свалился в нарты и пугнул оленей, которые домчали его до избушки. Он вполз внутрь, развел огонь в печи и упал рядом, гремя льдом на одежде...
  Вскоре избушка нагрелась, и лед на охотнике растаял, но ступни он отморозил, и началась гангрена. Тогда напившись спирту допьяна, он отрезал себе ступни и, передвигаясь на четвереньках, сделал себе чулки из ичигов и закладывал туда лечебные травы. Этим он спасся..."
  
  "Спасся - билось в сознании полумертвого Артура.
  - Но ведь я тоже могу спастись. Надо только не паниковать и бороться до конца. Есть шанс,- ведь у меня только одна ступня оторвана... Ведь сейчас не зима..."
  Эти мысли придали ему сил. Он освободился от спальника, брезента и полиэтилена, запихнул, торопясь, все это в рюкзак, влез в лямки и, дрожа в ознобе, пополз назад, к ружью. Конечно, он пробовал подняться, но при неловком движении, падал от боли как подкошенный...
  Сапог полный крови, с разбухшей портянкой был как мягкая шина и потому, Артур мог ползти...
  
  Солнце давно закатилось на западе и сумерки сменились ночным полумраком, когда Артур дополз к ружью. В кармане рюкзака оставалось три патрона, и он знал, что будет делать...
  
  "Если лодка поплыла вверх по течению, то она рано или поздно будет плыть вниз, туда, откуда она пришла. Я должен выползти назад, на берег и ждать, а когда лодка появится, буду стрелять"!
  Эта мысль его воодушевила. Перед ним была цель и стоило побороться за жизнь...
  Нога разбухла и болела непрерывно. Озноб не проходил. При малейшем движении острая режущая боль пронзала тело и мозг. Теперь, время его жизни тянулось трагически медленно...
  Передохнув, по маленькой лощине, к счастью без густых зарослей стланика, он тронулся к реке, огибая попадавшиеся по пути чахлые березки - ползти вниз, было немного легче.
  
  ...Серые сумерки, к полуночи сменились холодной светлой ночью. Над лесом взошла полная луна, похожая на серебряную монету, полу стёршуюся от времени...
  
  ...Волк-самец, живший в этих местах уже несколько лет, отлежавшись за день в зарослях кустарника, недалеко от норы, где жили его волчица и пятеро маленьких волчат, отправился легкой трусцой на охоту вниз по распадку, по направлению к реке. Ночь была светлая и острые глаза зверя хорошо видели в темноте.
  Пробегая крупным сосняком, растущем на южном склоне распадка, волк услышал копошение в кроне раскидистого дерева большой птицы и остановился. Неотрывно глядя вверх, различая темный силуэт глухаря, он подбежал к сосне и поднявшись на задние лапы, поскреб когтями по шершавой толстой коре. Глухарь зло закрякал, но, повозившись успокоился и затих...
  Волк тронулся дальше.
  
  Выйдя на тропу, по которой уже давно никто из двуногих не ходил и не проезжал верхом на ушастых и рогатых животных, хищник все той же рысью бежал навстречу ветру, изредка останавливаясь и принюхиваясь.
  Вдруг его чуткий нос уловил запах свежей крови и еще чего-то, пахнущего остро, едко и опасно. Волк подобрался, шерсть, ещё не успевшая до конца перелинять, поднялась неровным ежиком на загривке и он, пустился легким, машистым галопом по тропе, навстречу запаху.
  Но, доскакав до места, где на тропе несколько часов назад, раздался этот роковой выстрел, он резко затормозил, отпрыгнул с тропы и тихонько зарычав оскалился, сморщил нос, обнажив белые зубы и острые клыки.
  Он вновь принюхался и вздрогнув, услышал незнакомый шум-шуршание по траве. Глаза его блеснули зелеными огоньками. Хищник, напружинился и легко переступая сильными длинными лапами, стал по дуге, из-под ветра обходить место, где, то замирая то вновь двигаясь, с шумом полз кто-то большой и неосторожный.
  Вдруг из полутьмы раздался стон и волк, от неожиданности прыгнул в сторону - он узнал голос двуногого существа, который слышал на этой же тропе уже несколько раз...
  
  Однако, голод и любопытство толкали волка навстречу опасности, а запах крови, который он явственно ощущал, удерживал его от бегства. К запаху крови и мокрого кострового дыма, примешивался волнующий запах физического страдания...
  Звук ползущего по траве тела затих, но волк, уже обойдя человека по суживающейся спирали, услышал его громкое, воспаленное со всхлипами, дыхание.
  Наконец, сквозь кусты он разглядел неподвижно лежащее человеческое тело. Только по громкому дыханию было ясно, что человек еще жив.
  Волк прилег на живот и высоко подняв голову, следил за человеком, ожидая, что же будет дальше...
  Прошло полчаса и человек, наконец, поднял голову, потом поднял туловище на руках и помогая себе правой ногой, пополз на правом боку, постанывая и шепча какие-то слова...
  
  Недалеко, под высоким берегом шумела река и то тут, то там всплескивала рыба, выпрыгивая из воды и падая назад.
  Луна на темно-синем, почти черном небе, с хорошо видимыми крупными звездами, прошла половину своего ночного пути, теперь светила навстречу ползущему человеку, оставляя на бегущей черной воде широкую серебристую дорожку, которую изредка взрывали своими прыжками-полетом, отблескивающие синей сталью изогнувшиеся рыбины.
  Метров через двадцать, человек, уронив голову на руки снова затих отдыхая. Его сознание работало только в одну сторону: "Надо доползти до рассвета до крутого берега... Иначе смерть...Надо доползти..."
  
  И это многократно повторенное "надо" заставляло его раз за разом поднимать голову и преодолевая боль, тошноту и головокружение, ползти вперед и вперёд, к цели!
  В очередной раз после забытья он резко поднял голову и увидел освещенный луной силуэт волка, отскочившего в куст и глаза, блеснувшие в полутьме двойным зеленоватым огоньком. Страх сковал мышцы человека, озноб прекратился и стало жарко...
  "Неужели, волки, - прошептал Артур и картины, одна страшнее другой, понеслись в голове: "Набросятся, порвут... Я не смогу отбиться, если их много..."
  
  "Санитары, - почему-то всплыло в голове, и испуг вдруг перешел в озлобление. На время он забыл о боли в ноге. Не отрывая взгляда от насторожившегося зверя, человек осторожно снял со спины ружье, прикрыв его туловищем, дрожа от нетерпения, достал из нагрудного кармана заряд с картечью, вложил в ствол и стараясь не шуметь, закрыл затвор. Потом, не отводя взгляда от стоящего в двадцати метрах насторожившегося зверя, он большим пальцем медленно взвел курок...
  Услышав щелчок, зверь подпрыгнул, почуяв недоброе. Человек плавно поднял стволы, затем так же плавно, но быстро приложил ружье к плечу и выстрелил. Волк видел вспышку пламени, слышал гром выстрела, и одновременно, в грудь и в бок ударило несколько картечи, сбив его с ног. Теряя сознание, зверь высоко подпрыгнул и с предсмертным воплем-воем метнулся в чащу. Сделав несколько громадных прыжков, он рухнул в куст багульника... По телу прошла предсмертная дрожь, передние лапы несколько раз дернулись и неосторожный волк умер!
  
  Артур ругался, матерился вслух и стуча кулаком по земле, почти ликуя кричал: - Нет! Мать вашу так! Я не бессловесная и покорная жертва! И не нуждаюсь в ваших санитарах - чудовищные лицемеры, кабинетные охотнички!
  Торжество победы над своим страхом добавило ему сил - он пополз быстрее и вскоре, увидел черную, плывущую водную равнину реки, серебристую дорожку на воде и темной стеной стоящие в лунной тени, на той стороне реки, горные склоны ...
  Не теряя времени, вновь зарядил ружье, чуть помедлив, снял, стянул через голову энцефалитку и грязную с серыми пятнами белую футболку.
  Из кармана рюкзака достал кусок веревки и привязал к короткому стволу обреза эту белеющую даже в темноте тряпку. Потом, теряя силы, вскрикивая от боли, одел энцефалитку, снова завернулся в спальник, брезент и полиэтилен и дрожа от усталости, чувствуя непрерывную, разрывающую левую ступню на части боль, согрелся.
  
  Дрожь прекратилась. Стало даже жарко, и на грязном лбу выступила испарина.
  "Теперь я буду ждать - повторял он, теряя на мгновения чувство реальности...
  Буду ждать и слушать, столько, сколько понадобится... Я не умру, потому что я не жертва..."
  Уже в бреду, он вспомнил слова молитвы, увидел картину из детства: дорожка к дверям маленькой деревянной церкви, в которой, как рассказывала ему мать, его окрестили младенцем. И содрогаясь, он тогда всматривался в безногих, безруких, инвалидов войны, двумя рядами сидящих вдоль этой дорожки. "Боже! Спаси и сохрани!"...
   Ему казалось, что он кричит, но губы его едва шевелились...
  
  Луна спряталась, стало очень темно, но через некоторое время на востоке посветлело, и тьма, редея, отступила...
  Артур, то проваливался в горячий бред, то всплывал на поверхность сознания. Он ждал эту спасительную лодку нетерпеливо, даже в бреду повторяя: - Она вернется. Она скоро приплывет назад..."
  
  
  ...Отец и сын Кирилловы едва успели закинуть сети по свету и уже в темноте пришли в зимовье. Открыв дверь, они учуяли запах недавнего тепла и печного дыма.
  - Кто-то тут был, батя, прошлой ночью"- обеспокоенно, высоким, не по фигуре голосом произнес Семен - младший Кириллов.
  - Сам вижу" - недовольным голосом ответил Петр Семеныч-отец и, почесав бородку, стал щипать лучину. Семен, бросив рюкзак на нары, вышел наружу прикрыв скрипнувшую дверь и загремев ведром, проворно принес воды, занес две охапки дров и пока отец ставил котелок с водой на печку, приставив лестницу слазил на лабаз, достал банку тушенки, металлическую банку с крупой, спустился, заодно закрыв дверку лабаза на щепочку.
   - Вроде все цело, батя - довольным голосом произнес он, с кряхтеньем, подражая отцу снимая сапоги.
  - Да и я вижу, что все вроде на месте - ответил старший Кириллов и помолчав добавил: - Кажись, одну только ночь ночевал.
  Быстро сварили кашу, поели и легли спать. Не сговариваясь, решили, что встать надо пораньше, снять сети и уплывать домой от греха. Петр Семеныч недовольно сопел, потом притих, зевая и крестясь.
  Семен заснул мгновенно, по-молодому, а отец ворочался, проснувшись слушал тишину за стенами и засыпал снова.
  "Кто бы это мог быть? - спрашивал он себя. - Может, охотовед районный пожаловал порыбачить, но если он проскочил незаметно мимо села, то у геологов, которые стоят отсюда в двадцати километрах, обязательно бы знали, что он пожаловал и предупредили бы".
  Он прикидывал и так и эдак, но совсем не думал, что кто-то может зайти со стороны Нижнего. На его памяти, в одиночку, никто из Нижнего на Мую не приходил и даже не пытался
  ....
  В пять часов утра, в избушке уже топилась печка, и чайник закипал, когда Петр Семеныч толкнул в бок сына: - Семка, вставай, зорю проспишь!
  Семен вскочил, ошалело хлопая глазами, приходя в себя после сна посидел минуту, а потом быстро обулся и выскочив на улицу фыркая умылся, звякая кружкой о ведро...
  Когда гребли к сетям, на востоке разлилось яркая заря, окрашивая воду попеременно, чуть ли не во все цвета радуги.
  Семен греб, а Петр Семеныч, захватив тетиву сети перебирая клещневатыми, заскорузлыми пальцами, аккуратно и быстро освобождая трепещущую, извивающуюся, крупную, блестящую боками рыбину, одну за другой.
  Через полчаса, уложив выловленную рыбу в черный толстый полиэтиленовый мешок, бросили его под сиденье, а сети тоже спрятав в чистый мешок из-под картошки, забросили в бардачок и закрыли замок. Петр Семеныч позволил Семену сесть на мотор, и тот молодецки, ловко намотав на шкив кусок бечевы с узлами для сцепления, дернул и мотор взревел. Недовольным голосом отец проворчал сыну: "Легче ты!"...
  
   Улыбаясь, держа ручку газа, после прогазовки на малых оборотах, Семен аккуратно переключил скорость, и лодка сначала медленно, задирая нос тронулась, толкая воду перед собой, потом набрав скорость, поднялась над водой и волны, все более острым углом уносились за корму и лодка пошла, полетела вниз по течению, мерно урча мотором. Петр Семеныч сидел на переднем сиденье и из-под мохнатых бровей, вглядывался остренькими глазками в проплывающие берега.
  
  ... Плавно обогнув тупой угол косы при впадении Муякана в Мую, лодка шла вдоль левого берега и пройдя несколько километров вниз, они оба услышали выстрел, близко, на берегу.
  - Вороти! - через небольшую, паузу после выстрела, закричал отец, и Семен, напрягшись, повернул мотор от себя и лодка пошла почти перпендикулярно к берегу.
  - Близко не рули! - прокричал сквозь ветер и шум мотора Петр Семеныч, и Семен послушно выправил мотор, посылая лодку как коня, вдоль берега.
  Оба внимательно смотрели на берег и почти напротив, снова раздался выстрел и затем отец и сын, одновременно увидели белую тряпку, качающуюся справа налево и назад, почти у земли.
  Мотор сбавил обороты, и отец крикнул: - Тормози!
  - Там, кажись человек и тряпкой машет, - нерешительно произнес Семен, а отец, уже различивший фигуру человека, почему-то сидящего на земле и машущего тряпкой, скомандовал: - Заворачивай!
  Когда подплыли ближе, Семен плавно ткнул лодку в берег и отец, спрыгнув в воду, затащил лодку, как можно дальше на сушк. Проворно вскарабкавшись на обрыв, Петр Семеныч увидел грязного бородатого мужика, полулежащего и завернутого в какие-то лохмотья.
  Человек протягивал ему навстречу руки и хрипло повторял: - Братцы! Братцы! Спасите! Нога!..
  
  Семен из лодки кинул наверх бечевку, отец подхватил ее, и вдвоем они еще подтащили лодку повыше. Отец привязал бечевку к низу березы, растущей почти на обрыве и осторожно подошел к человеку - Семен тяжело дышал за спиной...
   - Братцы! - бормотал Артур, едва слышно, теряя сознание. - Нога... Спасите! - и повалился навзничь головой в траву...
  
  Кирилловы засуетились. Осторожно освободив бесчувственное тело от тряпья намотанного вокруг туловища, разглядели дырку в сапоге и сукровицу, сочащуюся наружу. Кряхтя, опустили тело в лодку, подстелив спальник и брезент на мокрое дно. Отплыли от берега подальше и уже посредине реки, понеслись вниз по течению.
  Человек стонал и что-то бормотал в бреду...
  
  Солнце поднялось над лесом на востоке, яркое, словно умытое. Стали видны заросшие ельником крутые распадки уходящие к каменистым вершинам справа, и сумрачная тайга, полого уходящая вдаль, слева.
  Вскоре там же, на левом берегу, примыкая к воде начались просторные покосные луга, и завиднелось небольшое поселение. Из трубы избушки шел дым, и неподалеку, паслась коричневая, стреноженная лошадь.
  Когда причалили и Семен побежал к начальнику геологов, Артур очнулся, огляделся и измученно улыбнулся, неотрывно смотревшему ему в лицо Петру Семенычу.
  - Ногу отстрелил - прохрипел он и облизнул пересохшие губы.
  Петр Семеныч достал кружку и зачерпнув воды за бортом, подал ему. Артур жадно пил стуча зубами о край кружки и проливая воду.
  Он был страшен: грязная, рваная одежда, лохматые грязные волосы, худое, изможденное лицо в полосах грязи, с дико блестевшими глазами.
  - Откуда ты? - спросил Петр Семенович и удивленно покачал головой, когда услышал: - Из Нижнего... Две недели иду.... А вчера, в полдень, ногу случайно отстрелил. Забыл, что курок взвёл - слабым голосом объяснял он.
  По берегу, к лодке уже спешили мужики во главе с Семеном, неся в руках старую дверь, снятую с петель. Когда Артура вытаскивали из лодки и клали на дверь, он скрипел зубами от боли, но молчал...
  
  ... Начальник геологической партии, молодой еще, светловолосый, с рыжей бородой, Володя Бахтин, связавшись с Бодайбо говорил в микрофон: - Ступню отстрелил парень. Мы сапог не снимали, но, видно, что мужик едва живой. Надо санитарный вертолет высылать.
  Поправив наушники, он выслушал ответ, покивал, потом ответил: - Да. Хорошо. Ждем - и спохватившись добавил, - Связь будем держать каждый час, по нолям...
  Артура внесли, толпясь и сопя в кухню и положили прямо на двери, на пол. Он кусал губы от боли, но улыбался и повторял: - Хорошо... Так, хорошо...
  - Ты точно пришёл из Нижнего? - спросил Бахтин недоверчиво улыбаясь. Артур поднял на него глаза и ответил: - Две недели иду, - потом помолчал, улыбнулся. - Сегодня ночью волка стрелил - криво ухмыльнулся, обнажив чистые белые зубы.
  - Убил, кажется, санитара! - пробормотал он невнятно.
  Мужики сели вокруг, Бахтин тоже присел на край скамьи.
  - Как же ты так, один? - недоверчиво произнес он - Артур виновато улыбнулся.
  - Ведь умереть мог, или медведи бы заели...
  Он помолчал, вспоминая. - Прошлой зимой у нас волки одну собаку утащили и съели...
  
  Стряпуха, баба Настя стояла в кухонных дверях и, скрестив руки на животе, с жалостным любопытством смотрела на Рыжкова. Потом, спохватившись, всплеснула руками: - Что же это я? Ведь его умыть надо.
  Она принесла таз с теплой водой, мыло, чистое вафельное полотенце.
  Обмывая лицо, шею, руки, она вздыхала и приговаривала: - И зачем же тебя, касатик, понесло по тайге, да в такую даль. Сроду здесь не бывало, чтобы кто из Нижнего, да пешком сюда, в этакую даль. Это ж, какой черт тебя толкал!?
   Артур слушал, улыбался так, что уже щеки устали.
  - Вот захотел пройти до Бодайбо. Посмотрел карту и захотел...
  
  Мужики удивленно и настороженно качали головами. Пожилой рабочий, смолящий цигарку с едким табаком, не удержался и прокомментировал: - Тут только тунгусы на оленях аргишили, да и то давно это было...
  Помолчал, выдохнул клуб табачного дыма: - А мы еще лет десять назад на лошадях подходили к перевалу. Недельная была дорога. Еще Димитрий Петров, медвежонка на кедрухе стрелил. Матка ушла, испугалась нас, а Митька глядь - медвежонок наверху, и сбил его.
  Пососал цигарку, потом помял окурок желтыми от табака пальцами, бросил, и заключил: - Мясо у медвежонка дюже вкусное было...- и после паузы закончил: Энергетическое...
  Мужики, посидев еще немного разошлись на работы. Бахтин ушел к себе в каморку и начал писать отчет в полевом дневнике. Баба Настя накормила отказывающегося и стесняющегося Артура манной кашей с маслом и напоила горячим крепким чаем с сахаром, и все расспрашивала как да что...
  
  ... К обеду прилетел санитарный вертолет, и там был врач. Первым делом он тщательно вымыл руки, потом попросил поднять дверь с Артуром и положить ее на столы. Расспросив походника, он между разговорами сделал ему обезболивающий укол, потом, дождавшись начала его действия, раздел Артура, безвольно опустившего руки и часто моргающего полусонными глазами на суетящихся людей.
  Ножницами, разрезали штанины и уже потом, осторожно стали резать сапог, с которым пришлось повозиться. Кровь внутри превратилась в водянистое, фиолетовое желе.
  Артур морщился от боли, когда неловко прикасались к ступне, но молчал. Доктор, осмотрев стопу, осторожно обмывал распухшую покрасневшую ногу. Баба Настя привычными к грязной работе руками крестьянки, обмыла Артура, осторожно клоня его то в одну, то в другую сторону и вытерев полотенцем, дала чистую белую длинную рубаху, в которой он чувствовал себя неуютно.
  Доктор, протерев стопу спиртом, ушел к Бахтину в каморку, о чем-то поговорил и потом оба вернулись. При этом Бахтин смущенно улыбался и подойдя, стал над головой лежащего Артура. Доктор еще раз осмотрел ступню, словно примериваясь...
  Заряд дроби, войдя в голеностоп с внутренней стороны, разбил кости сустава в мелкие щепки, порвал сухожилия, превратив мелкие мышцы в немыслимый фарш. Ступня висела на сухожилиях и коже куском мяса, набитого дробью и обломками костей.
  Сделав еще местную анестезию, врач ткнул металлической иглой выше сустава и спросил, почему-то перейдя на ты: - Чувствуешь?
  - Нет - ответил Артур. - Ничего не чувствую? Ничего!
  Доктор аккуратно приподнял ступню и колено, и баба Настя дрожащими руками, подсунул туда свернутое полотенце...
  - Не смотри, - приказал доктор и Бахтин, положив тяжелые руки на плечи Артура, напрягся.
  Доктор что-то ещё мазал. Запахло спиртом и йодом.
  В полудреме, Артур иногда чувствовал удары боли, но после того, что было с ним ночью, в лесу, это казалось ему несущественным.
  
  Закрыв глаза, он видел стаю волков, окруживших его полукольцом. Он повторял: - Ну, кто первый? Без бою не сдамся.
  Самый крупный из волков, бросался вперед и успевал укусить его почему-то каждый раз за левую ногу, за разорванный уже сапог. Вдруг вдалеке загудел мотор и волки испуганно отступили, а Артур, хромая пошел навстречу звуку...
  
  ... Сквозь пелену забытья он чувствовал, что его куда-то несут потом везут - ревел мотор и дрожал кузов, потом наступил тишина...
  Он на несколько минут открыл глаза. Увидел над собой круг с лампами внутри рефлекторов, потом сверху наплыло лицо в белой шапочке и с повязкой на нижней части лица. На лбу человека блестели капельки пота.
  - Еще анестезию! - приказал голос, и через какое-то мгновение, Артур вновь погрузился в мир нереальных видений.
  
  ... В Бодайбо, в больнице он пролежал полгода. Там же ему сделали протез вместо отрезанной ступни и там же, он заново учился ходить - вначале на костылях, потом с тросточкой.
  За эти полгода он изменился, похудел, помрачнел и начал седеть...
  
  ...После выписки из больницы, Артур прилетел в Иркутск и снова поселился в общежитии, где мучились без художника и были рады его возвращению, хотя после его исчезновения, никто его очень не искал. Подумали: уехал на Украину...
   - Мало ли куда может исчезнуть неженатый молодой человек, - хихикала начальница общежития...
  
   После этого несчастья, Артур, всё свободное от работы время, сидел в своей комнате и читал книжки или писал статьи в газету.
  ...И как-то так случилось, что он начал писать сценарии для ТВ, вначале для эфира, в молодежную редакцию, а потом и сценарий документального фильма "Осенние песни".
  Сценарий неожиданно всем понравился, а когда его отвезли в Москву, то там сценарий понравился самому председателю Комитета по ТВ и радиовещанию.
  Рыжкова все поздравляли, а он не знал за что и почему: сценарий он написал за одну ночь и потом, только поправил по просьбе редакторов студии телефильмов.
  Так он стал постоянным автором на ТВ...
  Вскоре написал второй сценарий к документальному фильму, который назвал: "Говорят, медведи не кусаются".
  С работой и зарплатой все постепенно наладилось. Он привык к протезу и ходил почти не хромая...
  
  Как - то, проходя по улице, увидел в витрине большого магазина, мотоцикл...
  Придя домой, некоторое время, о чём то, сосредоточенно думал, а потом, присмотревшись, купил себе, небольшой и недорогой мотоцикл "Восход".
  ... К тому времени, он ушел из общежития и снял квартиру в пригороде, рядом с загородным лесом.
   Постепенно, научившись водить мотоцикл стал временами уезжать на нём в лес и спрятав его в кустах, жил несколько дней в зимовье, делая недлинные прогулки.
  Артур научился не торопиться, ходил тихо, смотреть внимательно...
  Красоты и загадки дикой природы, его по-прежнему восхищали и поражали. Он начал вести лесной дневник, в который вносил всё увиденное и услышанное в лесу, в таких поездках...
  
  ... В личном плане все тоже устроилось. Хромота не мешала ему ходить в гости, знакомиться с женщинами и девушками. Он был улыбчивый, спокойный, самостоятельный мужчина, а хромота делала его в глазах романтически настроенных дквушек, еще привлекательней.
  В него влюбилась Люся, студентка филологического факультета, проходившая практику в молодежной редакции местного телевидения.
  Неожиданно для всех, они стали жить вместе.
  Досужие сплетницы поговорили, перемыли косточки необычной паре и успокоились: появились другие новости. Да и что особенного, когда тридцатипятилетний мужчина живет с двадцатипятилетней девушкой...
  
   2000 год. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  "С волками жить, по волчьи выть!"
  
  
  ...Толя Петров, поднимался в гору по курумнику, осторожно. Он давно не бывал в тайге и потому, чувствовал себя не совсем уверенно. По предыдущему опыту он знал, что навыки таёжной жизни утрачиваются очень быстро и потому, поход в тайгу, после большого перерыва, чреват неожиданными осложнениями...
  Ему вспомнилось, как несколько лет назад, вот так же после паузы в одиноких своих походах, он едва не погиб, в один из последних тёплых осенних дней в тайге, совсем недалеко от города.
  Тогда, в прекрасный солнечный день он собрался послушать олений рёв в окрестных лесах. Дойдя до места ночёвки, он оставил рюкзак под старой сосной, на берегу небольшого болотца, и пошёл высматривать и слушать оленей - он увидел в одном месте, на звериной тропе много оленьих катышей помёта и подумал, что место для рева вполне подходящее...
  Незаметно, ближе к вечеру погода испортилась и небо затянули тяжёлые тучи. А он все шел и шел, то останавливаясь ненадолго, прослушивая окружающую тайгу, то снова двигался вперёд.
  Очнулся он только тогда, когда с мрачного неба на руку упала первая снежинка!
  Так бывает поздней осенью, когда целый день с синего неба светит неистовое, почти летнее солнце, а потом вдруг погода портится и начинается снег или проливной дождь. Так случилось и в этот раз. Толе казалось, что он знает места в которые попал, но это оказалось не совсем так. Сначала, уже под снегом, он вышел на незнакомую просеку, а потом, уже под снегом, почти бежал пытаясь выправить свой путь к оставленному рюкзаку.
  А тут и темнота подоспела и вместо снега начался проливной дождь...
  Когда он выправил наконец свой путь, и узнал знакомое болотце, вокруг была уже непроглядная тьма. На беду, батарейки фонарика, который он постоянно носил с собой в леса, сели, а дождь все прибавлял и прибавлял...
  Уже мокрый, задыхаясь от внутреннего напряжения он, почти бежал по тропе, то и дело поскальзываясь и падая, часто лицом вперед. Несколько раз он чуть не выткнул себе встречными ветками глаза и потому старался идти осторожнее. Он промок насквозь, замерз и его начала бить крупная дрожь от волнения и непонимания, как такое могло случиться с ним, опытным таёжником.
  Правда он всегда знал, что природа бывает жестока и коварна и словно нарочито подстраивает ловушки для потерявших бдительность лесовиков. В начале она словно заманивает красотой и хорошей погодой, а потом, начинает мстить за легкомыслие!
  И в этот раз, в такую ловушку попался он сам.
  Уже теряя последние силы, он наконец добрался до знакомого места, нашёл рюкзак, с большим трудом, всхлипывая и дрожа всем телом, под непрерывным дождём кое-как развел костёр!
  Но уже через час, когда костёр разгорелся и палил свои теплом его лицо и руки, он успокоился, достал из рюкзака свиную вырезку и принялся делать аппетитный шашлык, с волнением вспоминая, что мог бы потеряться и замерзнуть в этой совершенно неопасной ситуации!
  И в этот раз, день был солнечный и жаркий. После вчерашнего перехода с автодороги, куда его привёз приятель на своем авто, в зимовье, он устал и много пил воды. Поэтому чувствовал себя неважно, очки запотели и со лба, пот каплями катился по бровям, попадая в глаза. А до перевала оставалось ещё изрядно и потому, Петров старался не смотреть вверх, в ту сторону...
  Ближе к вершине, валуны курумника лежали уже не так плотно один к другому, как внизу и потому идти становилось все труднее и опаснее.
  ...В какой-то момент восхождения, когда, вытирая пот на глазах, он неловко шагнул мимо очередного шатающегося камня, нога вдруг ушла вниз, попала между двумя валунами и в колене что-то хрустнуло.
  Нога странно вывернулась вбок и от удара боли Толя потерял сознание!
  
  ...Очнулся он, от очередного приступа боли, лёжа на камнях, в неловкой позе. Глянув вниз, вдоль сложившегося циркулем тела, увидел, что там, где раньше было колено и коленный сустав правой ноги, вместо, торчало бесформенное утолщение, заметное через лесные тонкие шаровары.
  "Наверное ногу сломал! - была первая мысль...
  Потом пошевелив ногой и испытав очередной болевой шок, застонал и выругался вслух.
  - Нет, это я ногу вывихнул!
  И тут, подгоняемые болью, мысли в голове судорожно заметались: - Что делать! - Ну, что теперь делать!
  "Ну и что теперь делать?! - повторял про себя Толя щупая рукой тестообразной утолщение на колене. - Умирать здесь, в половине горы. Наверх мне теперь не подняться, а вниз, может быть сползу до наступления темноты...".
  До автодороги, с которой он зашёл в эти места было километров сорок!
  Пошевелившись, он вновь застонал, но перевернулся со спины на живот...
  ...Ещё некоторое время полежал не двигаясь и собираясь с мыслями...
  
  ...А вокруг, как обычно светило солнце, так же назойливые комарики вились в воздухе над его головой, но жизнь, сделала резкий поворот и предстала перед человеком в почти безысходном, драматическом обличье!
  Переждав некоторое время, Петров натянул лямки тяжелого рюкзака на плечи и пополз вниз, назад, ужом извиваясь между камнями, с надеждой глядя туда, где склон заканчивался и переходил в узкую долинку с маленьким ручейком, тихо звеневшим среди кустов и высокой травы.
  Через какое-то время, сделав паузу в продвижении вниз, выбросил из рюкзака мешок с продуктами и оставил с собой только ружьё и топор...
  "Если доберусь до зимовья, то там есть и сухари и крупа, поэтому с голоду не умру - думал он, с тоской прощаясь с остатками безбедной жизни, оставленных под большим валуном!
  Его немного успокаивала мысль, что там, внизу, была тропинка по которой ещё час назад, он бодро шагал из зимовья в сторону перевала в большую речную долину...
  ... Петров уже не помнил, как выполз на тропинку и как лежал почти до захода солнца, то приходя в сознания и мучительно размышляя что делать дальше, то снова отключаясь, впадая в беспокойное забытьи...
  Отлежавшись, он снова стал думать, что же предпринять в его теперешнем незавидном положении: "Очевидно, что я ногу вывихнул в колене. И чтобы восстановить её, надо её каким - то образом вправить... Но как и где?!"
  Этот вопрос больше не уходил из его головы ни на минуту...
  Толя, вдруг вспомнил, прочитанный когда-то рассказ, о том, как геолог, где-то в горах, вывихнул ногу и чтобы вправить её, привязал к ноге камень потяжелее, потом взобрался на метровый скальный уступчик и кинул камень вниз и от боли потеряв сознание, упал с уступчика, но через время очнулся и увидел, что нога вправлена, хотя и жутко болела.
  "Вот и мне бы так! - подумал Петров, но оглядевшись никакого уступчика не увидел...
  "Надо что-то новое придумывать!"
  ...Он ещё раз огляделся и вдруг в голову пришла мысль: "Надо подползти к развилке дерева, вставить туда ногу, а потом дернуть ногой и попробовать вправить сустав!"
  
  ...Эта операция была мучительна и потребовала всех сил и особого мужества...
  Найдя пару молодых березок растущих из одного корня, Петров долго вставлял вывихнутую ногу в промежуток между стволиками, придерживая ногу руками и скрипя зубами от невыносимой боли...
  Потом вставив таким образом ступню в резиновом сапоге, в эту "рогатку" он отполз чуть подальше и отдыхая стал готовиться к самому страшному и болезненному...
  Ему вспомнилось далекое детство и случай, когда он играя в футбол, упал на вытянутую руку и что-то повредил в суставе, - потому что рука болела не переставая.
  Придя домой, он пожаловался отцу и тот, определив, что это вывих, стал сильно дёргать за руку! Рука заболела ещё больше и после бессонной ночи, назавтра по всей руке выступили безобразные синяки! Конечно, это не было вывихом, но после дёргания руке и суставу стало ещё хуже!
  Но сегодня, Толя с самого начала понял, что нога вывихнута и надо её вправить, чтобы как-то двигаться дальше.
  Наконец решившись, сжавшись в комок ожидания и нервов, он с выдохом, сильно дёрнул ногой, ощутил невыносимую боль и движение в суставе, и потерял сознание!
  
  ...Ночевал он у ручья и не смог заснуть до рассвета. Устроившись неподалеку от воды, часто пил, потому что его мучала жажда. С вечера его одолели комары, хотя боли от их укусов он не чувствовал - её перебивала боль в опухшем колене. Оно вздулось и кажется пульсировало, неутихающим ни на мгновение физическим страданием.
  Но главное было сделано - ногу в колене он вправил и теперь, оставалось только ждать заживления
  ...С утра, чуть подремав, он решил добираться до зимовья.
  В рюкзаке, как обычно в таёжных походах, торчал длинной рукояткой небольшой, но острый прикладистый топор. Выбрав среди молодого подроста небольшую березку, растущую неподалёку, он подобрался к ней, сел поудобнее и срубил, несколькими неловкими ударами топора. Потом обрубил ветки и получился посох с небольшим ответвлением на тонком конце стволика.
  Собравшись с силами, Петров охая и матерясь встал, поднялся на здоровую ногу и попробовал идти, опираясь на посох. Первые шаги получалось плохо и каждый шаг отдавался в колене повреждённой ноги сильной болью.
  Скрипя зубами, он сделал несколько шагов и бормоча бессвязные ругательства, которые кажется помогали преодолевать боль, двинулся по знакомой тропе, назад к зимовью...
  
  ...Этот "крестный путь", охотник запомнил на всю жизнь!
  Идти было неловко и временами от боли он стонал, но неуклонно, сцепив зубы продвигался вперёд.
  Солнце медленно поднималось над горизонтом, когда обессиленный Петров рухнул на траву и сделал небольшую передышку...
  Потом догадавшись, он разрезал острым охотничьим ножом штанину, выкроил из материи подобие ленты и натуго перевязал опухшее колено. Стало намного легче и сустав держался плотно, что помогало преодолевать боль...
  
  ... Только на закате этого бесконечного дня Толя увидел в лесной прогал крышу зимовья и чуть не закричал от радости! Кажется его жизнь была уже спасена!
  В зимовье, он наконец почувствовал себя в безопасности и первый раз за двое суток нормально поспал...
  
  ...Проснувшись, Петров полежал некоторое время осматривая зимовье словно в первый раз. Потом встал отжавшись на руках, подскакал на одной ноге к двери, чуть касаясь повреждённой ногой земли и вышел из зимовья, захватив с собой топор.
  Вырубив пару березок, с развилкой на концах, он приладил эти палки под мышки и уже более уверено стал передвигаться, используя берёзовые стволики, как костыли.
  Ночью, перед большим переходом до шоссе, ведущего в город, он опять не мог заснуть и почему-то вспомнил случай столкновения с бандюками, произошедшие лет десять назад, в самые лихие годы в России, в начале девяностых...
  
  ...В их городе, с недавних пор начали орудовать вымогатели-рэкетиры. И на Петрова они вышли по чьей-то наводке. Это была банда отморозков из бывших спортсменов и зэков, отсидевших уже по несколько раз...
  Перед тем как бандюки забили стрелку с Петровым, они разузнали, что Толя, выкупил квартиру в центре и собирался, отремонтировав её, продать или сдать желающим, тем самым заработав несколько тысяч баксов - место было центровое и востребованное у богатеньких буратин!
  Когда Петров узнал, от испуганной жены, что к нему домой уже один раз наведывался главарь этой банды, бывший зэк по кличке "Хыра", знакомый всей округе своими жестокими делами, он вначале и сам испугался, настолько жалко выглядела его любимая Машка, испуганная визитом бандита до полуобморока.
  Но потом его охватила злость, и бешенство тугой волной всколыхнуло его сердце!
  "Ах вы так! Ну посмотрим, кто кого?!"
  А опыт участия в молодые годы в уличных драках помог ему успокоится и обдумать ситуацию...
  "Ладно! Они все смелые пока выступают как неузнанные злодеи, зная где и как живут их будущие жертвы. А мне надо самому разузнать, где и с кем живёт этот Хыра, и заявиться к нему с визитом. Вот уж он обрадуется!"
  
  Потратив несколько дней и несколько тысяч рублей на взятки и подарки, через знакомых в паспортном столе, он узнал не только фамилию Хыры, но и его домашний адрес.
  Несколько дней, он наблюдал за этим домом и убедившись, что главный бандит живёт именно в той квартире, которую ему указали, решился!
  ...Однажды вечером, заметив свет на кухне квартиры, где жил Хыра с женой и двумя девочками - подростками, Петров постучал в нужные двери.
  Разговора не получилось...
  Хыра, открыв двери, сначала не понял, что происходит и начал права качать, но когда из комнаты раздался детский голос: - Папа, кто там с тобой? - Хыра изменил тон и ему вдруг стало понятно, что его жертва теперь знает не только его "нору", но знает, что у него есть дети...
  Тут срабатывает личный опыт - Хыра сам не один раз шантажировал своих "подшефных" здоровьем их жен и детей...
  А Петров, увидев в глазах нахального бандюка страх, был удовлетворён - теперь Хыра знает, что его тоже вычислили!
  
  ...После этого, Толя стал осторожней - жену услал к родственникам, а сам ходил по городу только с травматическим пистолетом...
  Наконец, у Хыры нервы не выдержали и он, через своего "засланца", забил с Петровым стрелку!
  Договорились, что увидятся неподалеку от той квартиры, которую Петров выкупил - а значит почти на центральной улице города, что было много безопасней, чем встреча где-нибудь в заброшенном гараже.
  Бандиты после ряда безнаказанных наездов на своих жертв уже ничего не опасались и были в себе уверены. А Петров назначая встречу на этом месте надеялся, что в случае осложнений, легче будет сопротивляться бандитам, а потом и убегать!
  
  ...Он, к этой стрелке соответственно подготовился...
  У Петрова, уже давно появился постоянный работник - Василий, который занимался ремонтом и строительством интерьеров выкупленных квартир. Парень был непьющий, но ещё с армии, нюхал клей и балдел потихоньку. Характер у него, от этого постоянного балдежа стал портиться, и временами казалось, что он уже не в себе, от разного рода глюков.
  Жилья постоянного у него не было и он мотался по притонам и квартирам приятелей, похожим на него своей заброшенностью.
  Однажды, приглядевшись, Толя разобрался, что у парня золотые руки и что ему стоит помочь с жильём. Проверив Васю на вороватость - тот ничего никогда чужого не брал - Петров определил его зимой, сторожить свою дачу в Головино... Так Вася всю зиму там и прожил.
  Он целыми днями торчал в гараже Петрова, в заснеженном саду, и перебирал моторы тех авто, которые Толя собирался использовать в своих лесных поездках.
  И так ему понравилось такая обеспеченная и тёплая жизнь, что теперь, он готов был за Петрова в огонь и воду, лишь бы место сохранить. А Петров, иногда, ему ещё и денег подкидывал на прожитьё...
  
  С оружием, тоже как-то легко и просто все решилось!
  С наступлением опасных лет, Петров, слыша от своих знакомых о беспределе бандюков-отморозков, у своего знакомого в военном городке, не задорого купил автомат и рожок патронов к нему. К тому же, была у Толи мечта поохотиться с автоматом на медведя, на берлоге. Охота была его страстью и отдохновением.
  Этот автомат был спрятан в гараже, в надёжном месте...
  
  Когда Петров окончательно убедился, что стрелка состоится в назначенном месте, он достал автомат, смазал его, почистил и однажды вечером, рассказал "безбашенному" Васе о будущей стрелке.
  Вася уже был готов за Петрова жизнь отдать и Толя подумал, что надо хорошенько использовать ситуацию, да и подстраховаться было необходимо, на случай неожиданного конфликта на стрелке.
  А Василий, к такому развитию событий, как никто иной подходил почти идеально: молчун, лишнего слова не скажет, да и какой-то высокой чувствительностью не страдал.
  Клей, который он продолжал периодически нюхать, отбил у него и без того малозаметную рефлексию и желание кому - либо сопереживать!
  
  ...Приехали они на стрелку вдвоем с, проинструктированным соответствующим образом, Василием, который нервно подрагивая, сел на переднее сиденье машины, приоткрыл окно и приготовленный для стрельбы автомат, спрятал под куртку, на коленях. В армии на учебных стрельбах он особо не отличался, но и грубо не мазал мимо цели.
  А Петров, привесил на ленточке себе на шею "травматик", да так, чтобы бандюкам рукоять была видна...
  Бандиты пришли втроём, и оторопели, когда увидели, что Петров вылез из машины один, оставив на сиденье ещё кого-то и спокойно подошёл к ним.
  ...Начались тёрки "по теме", но увидев, что Петров не испугался и временами внимательно посматривает в сторону машины, бандюки сами струхнули! В машине сидел человек и что-то напоминающее ружьё держал на коленях...
  
  Чтобы не потерять лицо, они ещё некоторое время поторговались, уже понимая, что проиграли этому безобидному с виду, решительному очкарику!
  Хыра откровенно занервничал, и когда Петров предложил небольшие отступные за купленную квартиру, он согласился и нервно задышал, переживая поражение...
  Вот такая история произошла с Петровым несколько лет назад...
  
  ...Вспоминая перипетии той истории, то волнение и страх, на уровне безнадеги, Петров, ещё в зимовье лёжа на нарах, вдруг напряг тело, не почувствовал уже той ужасной боли, которая была в начале травмы и сквозь зубы, улыбаясь прошептал, почти вслух:
  - Ничего ещё! Мы как-нибудь пробьёмся! Ведь до шоссе отсюда каких-нибудь тридцать километров. Я их и хромой, одолею денька за два...
  - А там и в город добраться не проблема..."
  
   Август 2016 года. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  Дэвид Духовны: "Я люблю собак. Они живут данным моментом и не заботятся ни о чем, кроме любви и пищи. Они лояльны и счастливы. Люди просто чертовски сложны..."
  
  
  
   ...Волки шли на охоту. Отлежавшись днём на окраине мохового болота, на бугре заросшем молодым сосняком, они, поднялись в сумерках полные сил, долго отряхивались, потягивались, топтались в мягком снегу, чувствуя лапами острые краешки подмёрзших уже, утренних следов.
   Наконец волчица вышла на опушку долго принюхивалась, осматривалась, а четыре волка стояли позади и тоже нюхали воздух...
   Днём, когда ярко светило солнце, сквозь дрёму волчица слышала далеко справа, в болотах, лай собак и два выстрела.
   Сейчас, она решила пойти в ту сторону - может быть после людей что-нибудь осталось. Иногда, после дневных выстрелов, ночью, волки находили остатки человеческой охоты - ещё незамёрзшую большую лосинную голову; ноги с ободранными камасами и вывернутые на снег внутренности - было чем перекусить вначале перехода...
  
   Волки выстроились цепочкой и размеренной рысью, ровно и точно ступая след в след, тронулись туда, где совсем недавно красное солнце село в холодные тёмные тучи.
   Изредка, из строя выходил один из волков, привлечённый кучкой тёмных перьев, рассыпанных на снегу, или услышавший выпорхнувшего из-под снега не обсидевшегося, не задремавшего ещё рябчика.
  Сумерки ещё не стали тьмой и рябчик, сидя на высокой берёзе испуганно тренькал, видя серые тени неслышно скяользившие внизу, под деревьями...
  
   След тут удваивался утраивался, чтобы через некоторое время, вновь сойтись в один - это делалось инстинктивно.
   В стае всегда есть волк, который слышит лучше всех, есть и тот, кто видит в темноте лучше и потому неудивительно, что стая имела уши, глаза, обоняние, которые принадлежат не только волчице, идущей во главе. Она по праву главенства только ведёт, направляет собратьев, но каждый член стаи имеет свой характер, свою волю, свои приметы и особенности. Конечно, объединившись легче выживать, но в случае если стая распадётся по каким либо причинам, природа даёт шанс каждому волку выжить в одиночку...
   Волки, дойдя до густого, высокого сосняка свернула направо, пересекла зарастающее молодым березняком болото и вышли на широкую прогалину, раньше бывшую озером, а сегодня превратившуюся в заросшую трясину, с кочками поросшими клюквой и морошкой...
  
   Кочки, промёрзшие ещё в декабрьские морозы, были засыпаны снегом и ямы между ними заметены недавними метелями...
   Тут волки постояли немного, послушали свистящий в метёлках камыша студёный ветер, повернули налево и пошли по краю болота, между редкими, уродливыми сосёнками и торчащими то тут, то там, сгнившими изнутри, обломанными стволами берёз.
   Стараясь спрятаться от пронзительного ледяного ветра, волчица увела стаю чуть в сторону и пошла кромкой молодого сосняка, подступающего к кочковатому, заметённому снегом открытому пространству...
  
   Здесь, в темноватой чаще, волки натолкнулись на следы двух собак...
   Волчица остановилась, рыкнула сквозь сжатые челюсти, шерсть на её загривке поднялась дыбом - это был запах извечных врагов волков - собак - зверей прислуживающих человеку...
   Пройдя немного по следу, опустив голову и принюхиваясь она прибавила ходу и за ней послушно, галопом тронулись с места остальные.
   Загибая чуть вправо, волки, мелькая серыми тенями меж запорошёнными снегом елями, прошли низинку держась всё время по краю собачьих следов, потом укоротили рысь, а один раз даже остановились перед небольшим спуском к таёжной речке...
  
   Волчица хорошо знала эти места, потому что её первое логово было здесь, неподалёку, на другой стороне речки, в крутом берегу мелкого ручейка. Там она родила первых своих волчат и выкармливая их, охотилась здесь, ловила зайцев и глухарей - на гриве, в крупно- ствольном сосновом бору был глухариный ток.
   Иногда мимо её логова проходили люди, и она слышала их беспечные голоса, а далеко на дороге - урчание моторов машин и мотоциклов... Но сегодня, всё это казалось ей событиями совсем из другой жизни - ведь с того времени прошло уже четыре года...
  
   Было тихо. Мороз крепчал. Начинали трещать - "стрелять" рвущейся от холода корой промёрзшие стволы берёз, стоящих на берегу. Речка зимой тоже перемерзала, вода почти исчезала в русле и крутые, обрывистые берега, сдавливали ледяной панцирь остановившейся воды...
   Волчица помнила речную стрелку, где эта речка впадала в большую реку - там была дорога и мост....
   Раз в году, к этому мосту, размытому весенним половодьем, приезжали люди на большом, урчащем совсем по медвежьи грузовике, и настилали его вновь...
   До ближайшей деревни было километров восемь. Зимой, машины почти не появлялись здесь и если проходили, то днём - ночью все люди жили в домах, неприятно пахнущих дымом. Это волчица тоже знала...
   Прослушав речную долину, волки, развернувшись, по дуге стали обходить речные изгибы и зигзаги, стараясь не отдаляться от собачьих следов...
   Через несколько километров, они вышли к крупному сосняку, в котором собаки облаяли глухарей...
  
   ...Глухари сидели на большой, раскидистой сосне и кормились, когда их услышали пробегавшие мимо собаки. Они прискакали сюда, увидели крупных, чёрных птиц и залаяли звонко, с подвывом, перебегая с места на место, подняв головы и не отводя глаз от глухарей царапали когтями лап сосновую кору...
   Птицы, чувствовали себя наверху в безопасности, крякали и сердито скрипели, поворачивая ало - бровастые головы то вправо, то влево...
  
   ... За собаками пришёл человек. Он долго подкрадывался, прячась за толстыми стволами, высматривая беспечных птиц в зелёной хвое.
   Вместе с ним пришла третья - молодая собака, которая ещё ничего не понимала в охоте...
  Потом человек стрелял - вначале один раз, потом второй. Две птицы упали, а третья, громко хлопоча крыльями сорвалась и улетела в сторону реки. За ней убежали старшие собаки задирая головы и стараясь не потерять из виду, мелькающую в чаще птицу.
   Молодая крутилась у ног хозяина, потом увидев упавших птиц, кинулась к ним, стала мять их, кусая безжизненные уже тушки.
   Хозяин, улыбаясь, довольный удачей, гладил собаку повторяя: - Молодец, Молодец! Умница! Будешь рабочей собакой!..
   Потом, отогнав лайку поднял птиц - взвешивая на руке, аккуратно сложил крылья, подвернул головы под крыло: одну запихал в маленький рюкзак, а у второй обрезал лапки и кинул прибежавшим взрослым собакам...
  
   Белка - собака с серыми пятнами на белом фоне, с маленькой головкой и остро торчащими ушками, схватила глухариную лапку на лету, два раза хрустнула косточками, проглотила и виляя хвостом стала ожидать ещё. Кучум - крупная чёрная лайка, не спеша пережёвывал и нехотя глотал хозяйский "подарок", Он был хорошо откормлен, и выглядел довольным и ленивым, хвост на его широкой спине лежал, красиво загибаясь кренделем...
   Молодой собаке тоже досталась часть лапки, но она поваляла её в снегу и бросила...
  
   Перед уходом, человек потрепал собак по загривкам и проговорил: - Ну теперь, давайте, лося ищите... Если найдёте - всем мяса хватит...
   Он закинул двустволку за круглые, жирные плечи, поправил старую, искусственного меха шапку чёрного цвета и с хрустом продавливая наст ногами обутыми в большие, резиновые сапоги - ботфорты, тяжело зашагал к дороге, к оставленной там машине.
   Собаки, ободрённые успехом, убежали снова в лес и с ними увязался молодой Загря. Они, мелькая вдалеке скоро скрылись в чаще...
  
   ...Волки, принюхиваясь, обошли место под сосной куда падали убитые глухари. Волчица, наморщив нос и обнажив клыки рыкнула, учуяв кисловатый запах пороха, идущий от красных папковых стреляных гильз, лежащих на снегу, и брезгливо отошла в сторону. Глядя на неё, отшатнулись и молодые волки...
   Через минуту, они, вновь выстроившись цепочкой, по дуге обходили сосняк, направляясь в сторону речной стрелки. Волчица вела их туда, где обычно останавливались машины охотников, и где эти нелепые, неловкие двуногие обедали, закусывая пили водку в конце дня, перед отъездом...
  
   ...Собаки, выпугнули крупного лося из - за большой, поваленной давним ураганом осины. Зверь поднялся не спеша, заслышав издали хруст снега под лапами бегущих собак. Встав, он осмотрелся переступая светло - серыми голенастыми ногами, несущими чёрно - коричневое крупное туловище, большую, ушастую голову, с болтающейся на шее, длинной волосяной серьгой. Увидев собак издалека, зверь двинулся с места рысью, широко переставляя ноги, сохраняя на бегу, спокойствие и деловитость.
   Собаки, услышав стук копыт о пеньки, спрятанные под снегом и хруст сломанных сухих веток, метнулись вперёд, и быстрая Белка первой увидела лося, поддала, затявкала, заголосила и скоро ей стал вторить басистый лай Кучума, и иногда добавлялся жиденький баритон Загри...
  
   Лось, под холодным зимним солнцем пригрелся в лёжке, отошёл от ночного мороза и потому, бежал неспешно, разминая мышцы и разгоняя кровь по большому, тяжелому телу. Но разогревшись, стал прибавлять ходу, по временам переходя в галоп...
   Собаки вскоре отстали, но возглавляемые азартной Белкой, бежали изо всех сил по хорошо заметному, "парному" следу...
   Лось набрал ход и постепенно стал уходить от собак. Поскальзываясь, большой зверь выворачивал копытами сухой валежник и куски смёрзшегося снега...
   Охотник, услышав лай Белки, а потом и Кучума, остановился. Он подождал, послушал, определяя направление удаляющегося, прерывающегося лая, потоптался решая, что делать, но потом лай замолк и охотник, ещё немного послушав начинающую замерзать тишину, тронулся дальше, в сторону дороги. Там его ожидали товарищи, услышавшие два выстрела и на всякий случай, пораньше вернувшиеся к машине...
   Солнце уже опускалось за зубчато-еловую кромку горизонта, справа, за рекой, когда к машине подошёл Толстый. Он, распарившись от ходьбы вспотел, тяжело отдуваясь расстегнул ватник и готов был скинуть и толстый шерстяной водолазный свитер, который ему по блату достали ребята из районного сельпо...
   Его напарники - Худой и Молодой - давно уже были у машины. Они натаскали дров, прямо на дороге разожгли костёр, и жарили на ивовых прутиках сало, сидя на коротко отпиленных чурбаках, оставшихся здесь ещё с прежних времён...
  
   Заметив выходившего из леса Толстого, они, по его неспешной походке определили, что он стрелял что - то по мелочи и успокоившись, вновь присели к костру. Подойдя, Толстый бросил прямо на дорогу, глухо стукнувшего о землю глухаря и показал через пройму рюкзака, второго. Напарники, немножко завидуя удачливому приятелю, стали рассматривать птицу цокая языками и взвешивая на руке распустившего мёртвые крылья, глухаря.
   Толстый, скинул пропотевший ватник, хлопнув дверцей, достал оттуда свой мешок с продуктами и подсел к костру. Он улыбался, глядя на зевающих, осунувшихся и усталых приятелей. С непривычки и недосыпу (проснулись рано и долго ехали по лесным дорогам), они заморились ходить по лесу, и, хотя снегу было немного - прилично наломали ноги...
   Толстый, достал из холщового мешка, кусок копчёной свинины, хлеб, лук, бутылку самогонки. Подбросив в костёр дров, охотники разлили самогон в эмалированные кружки, чокнулись за удачную охоту и крякая выпили, поглядывая в сторону лежащего на белом, чёрного глухаря. Потом, хрумкая луком и чавкая, пережёвывая хлеб с поджаренным салом, закусили, и стали рассказывать кто где побывал и что видел...
  
   Но главным рассказчиком был, конечно, Толстый. Он начал свой рассказ с того, как услышал собак в сосняке, понял, что это на глухарей; как крался; как прицеливался в двух сидевших рядом птиц... Потом, как выстрелил - в начале по первому, затем по второму и как третий улетел в ужасе.
   - Они упали даже не мявкнув - заключил Толстый и его приятели засмеялись. Самогонка разогрела и разохотила мужиков. Уже не чувствуя горечи и сивушного запаха, выпили по второй. На душе стало светло и свободно. Замаслившимися глазами они смотрели на солнечный закат, вяло закусывая потирали зябнущие руки. Но Толстый, одел ватник, устроился поудобней и стал есть: хлеб, копчёную свинину, солёные огурцы, лук...
   За разговорами не заметили, как где - то далеко, несколько раз тявкнула Белка.
   Сумерки опустились на лес, на реку, на поля вдоль речной долинки. Заметно похолодало. Костёр поменял цвет пламени - жёлтое стало красным и заалело яркими оттенками. Темнота неслышно подкралась к машине, которая чёрным жуком горбилась на обочине...
  
   Разговоры смолкли... Стали прислушиваться...
   Мороз прибавлял и охотники, начали застёгиваться на все пуговицы и поправлять шапки, натягивая их на подмерзающие уши...
   День прошёл и после выпитой самогонки захотелось спать...
   Толстый собрал оставшуюся еду, уложил всё в мешок, отнёс в машину, сел за руль, воткнул ключ зажигания и нажал на стартёр. Машина не заводилась...
   Вместе с темнотой, пришёл мороз. Метал машины "накалился", набрался холода и казалось, что снаружи было теплее, чем в машине...
   Толстый, морща круглое лицо, лазил в мотор, смотрел "свечи", ставил их на место, пытался заводиться - всё безрезультатно...
   Худой замерз, его била крупная дрожь и он, то и дело монотонно спрашивал Толстого: - Ну как? - словно от этого вопроса, что - то могло измениться.
   Молодой поддерживал костёр и без конца кипятил чай, хотя пить больше никто не хотел...
  
   В семь часов вечера, решили идти в деревню, ночевать, а утром по свету прийти назад и пытаться заводить снова... Но собак не было...
   Толстый матерился, свистел несколько раз, потом махнул рукой и стал собираться. Закинув рюкзаки за спину, они, оглядываясь на машину, поскрипывая снегом побрели по дороге - впереди уверенно топал Толстый.
   - Никуда они не денутся... Придут сюда, покрутятся и рванут за нами - говорил он приятелям и те на ходу поддакивали. Все промёрзли до костей и хотели скорее в тепло, к людям...
  
   ...Через час после их ухода, вернулись собаки. Последним, жалобно подвывая притащился уставший за день беготни Загря. Белка, несмотря на трудный день была по-прежнему активна - она, отыскав мёрзлые корочки хлеба, кусочки оброненного сала колбасные шкурки съела найденное, пока озабоченный Кучум обнюхивал машину...
   Белка сразу поняла, что хозяин ушёл, но была уверена, что он вернётся и потому, обтоптавшись легла в снег, на обочине. Вслед за ней, на утрамбованной колее легли Кучум и Загря. Там было жёстко, морозило снизу, но от усталости они не хотели двигаться...
  
   ... Волки, обошли машину по большому кругу. Волчица поняла, что люди от машины ушли, но, когда они вернуться - не знала.
   Зайдя под ветер, она учуяла запах собак, неслышно оскалилась, сверкнув в полутьме вспыхнувшими яростью глазами...
   Потоптавшись и ещё раз понюхав воздух, она легла и вместе с ней улеглись поодаль остальные. Длинная зимняя ночь, только начиналась...
  
   Через два часа, волчица, всё это время внимательно прослушивавшая тишину встала, облизнулась и неспешной рысью, ещё раз повела волков делать проверочный круг. Диаметр круга сократился и в какой-то момент Белка учуяла волков. Она мгновенно вскочила, шерсть на ней поднялась дыбом. Всматриваясь в темноту, собака залаяла гулким напряженным басом, как лаяла только на крупного зверя или на незнакомого человека.
   Загря и Кучум всполошились, повскакали с лёжек, загавкали ничего не понимая со сна. Но им сразу передался страх и злоба Белки и они заголосили - при этом Загря бухал редко, а Кучум лаял тоже басом с подвывов в конце.
   Лаяли долго, стараясь громкими звуками отогнать страшную опасную тишину вокруг.
   Волки стояли и слушали. Волчица высоко подняла голову, понюхала струйки вымерзшего воздуха, перешла с одного места на другое, и когда собаки на время затихли, она, вытянув голову вперёд и вверх завыла: - У- У - У - начала она низко, потом тон возвысился до визгливо - злобного и опускаясь, перешёл в пронзительное - О - О - О -... И оборвался... Собаки вновь испуганно и яростно залаяли, но в ответ, вой волчицы подхватили остальные волки...
  
   Это был страшный концерт! Кто хоть раз слышал песню волка зимой, морозной ночью, в безмерном, застывшем лесу, тот поймёт меня.
   Казалось, вся страсть, злоба, тоска и жажда крови говорили языком этих диких кровожадных певцов, основным природным предназначением которых было убийство...
   Собаки под напором воющих голосов, замолкли, сбились в кучу и лязгали зубами от страха. Они почувствовали, что это звучит песня их смерти, что уже не уйти, не убежать, не пробиться и остаётся только ждать развязки - может быть люди ещё вернуться...
  
   А волки уже ничего не боялись - для них и этот мороз и эта ночь были одной из множества зимних ночей, а собаки их законной добычей, отданной им на растерзание равнодушной природой... Они не спешили... Они знали - это был их мир: леса, болота, поляны, перелески - всё необъятное пространство тайги, заваленное снегом, прибитым морозом к заледенелой земле. И зимний холод, и эта насторожённая тьма вокруг - тоже были частью их жизни...
  
   ... А собаки издавна служили человеку и были частью того мира, который принадлежал человеку. Эти островки человеческого мира, были разбросаны по земле, гудели моторами на дорогах, стучали металлом на стыках железнодорожных путей, когда по блестящим стальным рельсам проносились мимо дремучих, тёмных, лесных урочищ вагоны, с ярко освещёнными окнами и мелькающими тенями за ними.
   Эти человеческие островки грязно и опасно пахли: горьким ядовитым дымом, помойками и бензиновым перегаром. Люди и животные, служившие им, спали тогда, когда волки и другие лесные обитатели кормились, дрались за жизнь, любили и умирали. И наоборот, люди жили, бегали, суетились только тогда, когда над землёй вставал день и над горизонтом повлялось солнце. Ночами, для своей безопасности, от страха и неумения видеть в темноте, они зажигали на улицах этих островов и островков, маленькие электрические солнца... От страха же, люди сбивались в большие стаи и жили в многоэтажных норах, покрапывая землю между этими норами толстой коркой асфальта...
  
   Они были врагами земли, чистой воды, травы. Они валили деревья, сжигали леса, беспредельно расширяли свои городища, уничтожали птиц, рыб, и животных. И хорошо, если бы они всё это ели, но они, часто просто травили всё живое вокруг себя...
  Ели они тех животных и птиц, которых держали рядом. Выращивали, "заботились" о них, а потом убивали и ели - беззащитных, обманутых "лаской и уходом"...
  Хищники!!!
   Собаки были послушными рабами этих двуногих существ и потому, волки ненавидели их как предателей, некогда вышедших из их рода, но променявших свободную дикую жизнь на конуру и миску жидкой похлёбки. Они, живя с человеком утратили боевой дух, стали трусливы и потому, их надо было беспощадно уничтожать, без жалости и сочувствия...
  
   ...В это время, Толстый с приятелями, сидели в избе, одиноко живущего, старого лесника дяди Семёна.
   Тот, услышав, уже в темноте, стук в калитку и крики - Хозяин! Отвори?! - испуганно закричал в ответ, через закрытую дверь: - Кто такие?
   Потом со скрипом дверь отворилась и он продолжил: - Кого там черти носят? Кого надо?
   - Отец - проговорил в ответ Толстый - пусти Христа ради переночевать. Машина в лесу заглохла. Охотники мы - потом помолчав, добавил: - Я Лёшка Петров, из Заболотья. Да ты меня знаешь. Я в прошлом годе, лес мимо возил с лесосеки на нижний склад...
   Дядя Семён помолчал, соображая - какой такой Лёшка, потом вспомнил, подумал, что в жизни такой человек с машиной пригодится и нехотя пошёл отворять калитку...
  
   Через час, в доме жарко топилась печка, осмелевшие гости развешивали на верёвках за печью влажные портянки и Толстый, почёсывая жирную волосатую грудь рассказывал, как осенью, из кабины застрелил кабана, переходившего лесную дорогу в темноте, и попавшего в свет фар...
   Он варил глухаря в большой эмалированной кастрюле, а Молодой уже начистил картошки и облокотившись о стол, слушал с восхищением, как его старший товарищ живописал ситуацию...
   - У меня всегда под сиденьем, в кабине, старенький дробовик валяется. - распространялся Толстый... - Мало ли чего? - глухаришка на дорогу сядет или тот же кабанчик на поле выскочит из леса. Они ведь машин почти не боятся. Вот и в этот раз - стоит кабанишка, в двадцати метрах от машины, смотрит и в свете фар глаза зеленью отдают. Я не люблю спешить... Тихонько окно открыл, приложился прицелился и бахнул картечью - один, а потом и второй раз. Он и сковырнулся. Я выскочил подошёл осторожно, вижу мёртвый уже... Тут же вывернул потроха, шкуру срезал, на куски "разобрал", и в мешок сложил... Славный был кабанчик, сладкий - и Толстый довольно рассмеялся...
   Он поднялся подошёл к пышущей жаром печке, помешал варево алюминиевым черпаком, попробовал на соль и тут же, грязными руками ссыпал картошку в кипяток и снова помешал...
  
   В доме было жарко натоплено, пахло сладковатым запахом варившегося глухариного мяса - чуть ягодами и перепрелой хвоей...
   За слезящимися, отпотевшими, грязными, кое - где треснувшими стёклами окон стояла тёмная, морозная зимняя ночь...
   ... Волки постепенно сжимали круг. Собаки уже не лаяли - они залезли под машину, жались друг к другу и повизгивая дрожали...
   Волки, боясь запах железа и бензина, медлили, стояли кругом вздыбив загривки и на одной ноте прерывисто рычали, сморщив нос и губы, обнажив белые острые клыки...
  Р - Р - Р - Р - слышалось в темноте и из-под чернеющей на белом снегу машины, в ответ, доносилось испуганное дрожание и лязганье зубов...
   Луна серебряным полумесяцем поднялась над чёрным зубчатым горизонтом, осветив мрачный застывший под снегом лес и прогал дороги, убегающей в темноту...
  
   Когда незадачливые охотники, в избушке дяди Семёна, уже храпели на разные голоса, когда мороз достиг апогея, волчица решилась. Она как - то боком вышла на дорогу, оскалившись, на полусогнутых, напружиненных лапах подошла к машине, вначале на метр ближе, потом передвинулась ещё... ещё и вдруг, бросилась, и схватила Загрю, потерявшего от ужаса способность двигаться и сопротивляться! Она выдернула его из под машины, полоснула клыками по гривастой шее. Собака повалилась на бок и тут же второй волк мощной хваткой вырвал часть собачьего бока, на мгновение обнажив белые рёбра...
   С отчаянным визгом, Белка, на своих длинных ногах рванулась от волчицы, часто - часто толкаясь задними лапами, понеслась по дороге... А - А - А - залился её тонкий визг и смолк - ближний волк в прыжке настиг её, ударом груди сбил и повалив, тренированной хваткой вцепился в глотку...
   Кучум пытался убегать молча, несколько секунд грызся с двумя волками, схватившими его с двух сторон, но вскоре с клокотаньем захлебнулся собственной кровью... Всё было кончено в несколько минут...
  
   Волки оттащили трупы собак чуть в поле, подальше от пугающего силуэта машины и разорвав их на части, долго насыщались - хрустя перекушенными костями и с треском разгрызая крупные...
  
   ...Утром, на рассвете, выпал морозный, блестящий кристаллами иней, прикрыл следы ночного кошмара, присыпал кровавые пятна на дороге, и на восходе солнца, всё вокруг, празднично играло разноцветными искрам...
  
   Август. 1999г. Лондон. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  Жестокие законы природы.
  
  
  Свинцовая вода в реке переливалась и шумела на перекатах...
  Прохладный ветер, ещё с ночи гнал по низкому небу серые тучи. Лес неприветливо шумел вокруг и где - то, в чаще тревожно поскрипывала наполовину сломанным стволом, наклонённая к земле, сухая осина...
  Выйдя из густого темнохвойного леса, молодой лось прошёл по берегу, оглядываясь и прислушиваясь, и остановился на галечном берегу небольшой, неглубокой речной заводи.
  Плоская часть открытого берега, в весеннее половодье заливаемая водой, была покрыто зелёной травкой и осенними последними цветочками, горящими среди серо - зелёной пожухлой травы, ало-красными капельками чуть удлинённой формы.
  Рядом, шумела быстрым течением, серо-свинцового цвета река.
  По небу ползли тёмные снизу, ватно-влажные облака...
  Постояв на обдуваемой прохладным ветерком щебёнчатой косе, молодой лось, медленно шагая своими нескладными, длинными ногами с черными копытами, и серой, жесткой шерстью на их внутренних поверхностях, подошёл к воде. Остановившись перед заливчиком, долго стоял и слушал тишину наступающего вечера, поводя большой, горбоносой головой, шевеля длинными ушами, разворачивая их как локаторы, в сторону неожиданно громко плеснувшей речки или тихо треснувшей ветки под ёлками.
  Зверь наконец, словно решившись, не торопясь вошёл в воду, почти по брюхо и стал не спеша пить булькая животом, в котором, вода переливалась как в большой кожаной бочке...
  Напившись, молодой лось поднял голову, вновь осмотрелся, прислушался и только после этого, вышел на берег, громко ударяя острыми копытами по камешкам...
  Не доходя до кромки леса несколько шагов, он решил чуть подождать, не покидая продуваемого ветром берега, насладиться отсутствием комаров и лосиных клещей, которых в лесу сегодня было, как никогда много...
  Эта его пятиминутная остановка и стала причиной всех трагических событий, развернувшихся вскоре, на берегу этой таёжной безымянной речки ...
  ... Стая волков, состоящая из волчицы, матёрого и четырёх полугодовалых щенков, после днёвки в болоте, густо заросшем молодым ивняком и кустами жимолости, поднялась на невысокий, сухой бугор и вслед за волчицей, чуть растянувшись цепочкой, мерной рысью направилась к реке.
  Последним шёл матёрый, заметно отличавшийся своими размерами и большой гривастой головой. Казалось, что она росла из самого туловища, без шеи. Он переставлял ноги в два раза медленнее, чем щенки, но ступая широко, не отставал и даже временами, остановившись, что то вынюхивая и после, быстро догонял стаю.
  Пройдя берёзовый распадок поперёк, волки вышли на звериную тропу и волчица, замедлив ход, несколько раз обнюхала ветки на обочине, высоко поднимая голову.
  Учуяв, совсем недавно прошедшего здесь лося, напружинившись, она коротко рыкнула и молодые волки, подтянувшись поближе, тоже стали принюхиваться.
  Волчица, определив направление откуда ветер принёс знакомый запах, перешла на неслышный галоп и замелькала серой с чёрной полосой по хребту шерстью среди хвойной зелени.
  Склонив голову к земле, она поскакала по звериной тропе, которая вскоре вошла в густой ельник и чуть повернула в сторону речки...
  Торная тропа, всё больше и больше отклоняясь влево, вдруг вынырнула из чёрно-зелёного ельника на открытое прибрежное пространство и волчица отчётливо увидела стоящего метрах в семидесяти впереди молодого лося с небольшими, плоскими раздвоенными рожками на нескладной голове и волосяной серёжкой, висящей на тонкой ещё шее.
  Лось успел перелинять и потому, был почти черным, с короткой шерстью на брюхе и на ногах, отросшей чуть подлиннее только на загривке...
  Матёрый задержался, приотстал, вынюхивая свежий лосиный запах оставленный на тропе - несильный порыв ветра принёс его слева, от реки...
  Матёрый волк, резко свернул с лосиной тропы и напрямик, перепрыгивая через ягодниковые кусты и проскальзывая под низко растущими еловыми ветками, устремился к берегу реки, который он за годы жизни в окрестных лесах уже хорошо знал...
  Лось боковым зрением заметил у себя за спиной движение серых быстрых теней и сорвавшись с места, галопом помчался к спасительному ельнику...
  На границе лесных зарослей, стояла большая разлапистая ель.
  И как только лось поравнялся с ней, откуда то сбоку, из под ели, стрелой в его сторону метнулась ещё одна крупная серая тень.
  Матерый, оттолкнувшись сильными задними лапами от земли, в прыжке, вцепился длинными белыми клыками в левое заднее стегно лося...
  От сильного удара, зад крупного зверя занесло в сторону, но он удержался на ногах, и мощно оттолкнувшись, сбросил с себя хищника и помчался дальше. Волк, однако, успел клацнуть зубами и почти вырвал из бедра большой кусок мышцы, которая повисла на коже и стала болтаться на бегу разбрызгивая кровь - в это момент он почти не чувствовал боли...
  Кровь из раны пошла сильней и залила, промочила шерсть на ногах и на брюхе зверя...
  В ельнике, крупному зверю трудно было набрать скорость и поэтому, услышав, что волки с азартным взвизгиванием настигают его, лось вновь свернул в сторону реки...
  Выскочив на берег, проскакал до воды, стуча копытами по щебню, и так же широко, мощно прыгая, поднимая тучи брызг, наперерез течению преодолел реку, задевая копытами неглубокое дно, на время оставив волков далеко позади.
  Речная вода, после этого окрасилась кровью и течение унесло бурые разводья вниз по реке...
  
  ...Медведица не торопясь, вперевалку, перешла полусухое болото и вслед за ней, из береговых кустов, появились медвежата и наперегонки, словно два круглых мячика, покатились по траве, толкаясь и похрюкивая от щенячьего восторга...
  Весёлая компания перешла через открытое пространство и вошла под полог густого лиственного леса.
  В этот момент, заросли папоротника скрыли медвежат и только мохнатая спина медведицы была видна среди зелени и не торопясь "плыла" среди зарослей. Изредка заботливая мамаша, останавливалась, поднимала лобастую голову и поджидала деток, посматривая вокруг и прислушиваясь...
  Неожиданно, медвежья семейка вышли к реке и спустившись с невысокого берега к воде, звери вошли в воду и долго пили отфыркиваясь, лакали, капая влагой с намокшей шерсти.
  Вдруг медведица учуяла запах свежей крови, принесённый ветерком вдоль поверхности реки...
  Она рыкнула и медвежата по этой команде выскочили на берег и вертя головами, начали тревожно осматриваться. Медведица, необычайно проворно, по прямой, вспрыгнула на берег и поводя влажным, чёрно блестящим носом определила направление, откуда по ветру прилетел запах...
  Все трое, выстроившись походным порядком, идя вдоль берега против течения, направились к источнику запаха, которым был раненный волками, лось...
  В полу километре от медведей, молодой лось стоял почти по брюхо в воде, а с двух сторон теснилась, иногда нетерпеливо вбегая в воду, волчья стая, догнавшая раненного зверя.
  Часть волков быстро переправилась через небольшую реку и отрезала жертве отступление.
  Молодые волки повизгивали от азарта, с брызгами заскакивали в быструю воду и тогда лось, делал угрожающие движения в их сторону, мотая рогатой головой...
  А матёрый и волчица не спешили, понимая, что очередная их жертва, теперь далеко не уйдёт. Они стояли у воды и переминаясь с ноги на ногу, не отрывая пристального взгляда серо - жёлтых, колючих глаз от лося, изредка облизывали розовыми, тонко-плоскими языками, белые острые зубы...
  Крупные, с чёрно блестящим оперением вороны, увидели происходящее случайно, пролетая над речной долиной, и тут же расселись на вершинах елей. Наблюдая за развитием событий, они коротко, но возбуждённо переговаривались, а точнее каркали, обмениваясь впечатлениями о происходящем на берегу...
  ... Медведица с медвежатами вышла на прибрежную галечную косу и увидев лося, стоящего посередине, направилась в его сторону. Волки вскочили засуетились, повизгивая и вздыбив шерсть, чуть отбежали подальше от реки, но продолжали наблюдать за лосем...
  Медведица была раза в два крупнее матёрого и потому, последний скаля длинные, острые клыки, визгливо рыча от раздражения, тоже отошёл чуть в сторону.
  Медвежата, один из которых был необычно светлого серо-коричневого цвета, а второй, тёмно коричневый, теперь, видя столь необычайное скопление зверей испуганно жались к матери, занявшую позицию, поближе к лосю, она стояла неподвижно, нюхала воздух, поднимая голову высоко и казалось, вовсе не глядя на раненного зверя...
  Она попробовала напасть на лося, но тот отошел подальше, на глубину, и медведица, покрутившись у воды, но боясь оставлять медвежат одних, рядом с волчьей стаей, недовольно рявкнула и медленно удалилась в лес, оставив зверя на растерзание волкам...
  Прошел почти час этого противостояния...
  Лось ослабевший от потери крови и долгого стояния в ледяной воде, медленно умирал...
  Зверь уже несколько раз падал в воду, но проплыв несколько метров по течению, вновь поднимался на ноги...
  Так, боясь утонуть, он постепенно выходил из реки и всё ближе к нему подкрадывались волки...
  Наконец измученный зверь лёг, прямо на неглубокой отмели, повернув большую горбоносую голову с крупными, тёмными глазами в сторону берега.
  Волки, казалось успокоились и легли на брегу, не рискуя напасть на ещё сильного зверя в воде.
  Первым, очень близко к нему подлетел чёрный ворон и по кромке берега, как то боком, готовый в любой момент улететь, подскакал почти вплотную к печальной голове молодого лося и казалось, заглянул в его глаза...
  А в глазах лося уже утвердилась смерть!
  Но тут, умирающий зверь собрал последние силы и поднял голову и испуганный ворон, сердито каркнул и отлетел чуть в сторону, где на него резко бросилась волчица и клацнула зубами в нескольких сантиметрах от крыльев. Ворон взлетел на всякий случай повыше, и ещё долго возмущённо каркал, осуждая такое вероломство.
  Медведица с медвежатами, на время покинула берег и волки, уже никого не опасаясь, окружив лося цепью, сантиметр за сантиметром подбирались к нему, приближая эту лесную драму к развязке...
  Лось совсем ослабел и лежал уже не вставая в мелкой воде, головой вперёд, в сторону подступавших врагов...
  Наконец матёрый, видя, что молодой лось уже не может поднять голову, напрягся и крадучись мелкими шажками стал подходить всё ближе и ближе к обездвиженной жертве. Глаза лося, после долгих мучений от боли и страха уже затуманились равнодушием смерти...
  Но он всё ещё был жив, когда вожак волчьей стаи, вдруг коротко рыкнул и прыгнул вперёд, в мелкую воду, вонзил клыки в незащищённую шею, и стал рвать лося, мотая головой из стороны в сторону, вцепившись намертво в горло. Остальные волки, словно по неслышной команде, тоже кинулись, набросились на умирающего зверя, поднимая брызги и на какое - то мгновение почти закрыли своими серыми телами чёрного лося...
  Через минуту всё было кончено, и лось умер, а оголодавшие волки принялись терзать, рвать жертву, отдирая от туши куски мяса и слизывая кровь, выступившую на месте глубоких ран и разбавленную водными брызгами...
  Незаметно, из лесу вышли, возвратились медведица и медвежата.
  Они по касательной, насторожившись и вздыбив жёсткую шерсть, подошли к туше убитого волками лося, и волки, ощерившись и утробно рыча, скаля зубы и поджимая хвосты, медленно отошли от полу растерзанного зверя...
  Медведица, заметив, что матёрый слишком близко подошёл к медвежатам, вдруг сорвалась с места и рявкая на каждом прыжке отогнала волка подальше, после чего, озираясь и порыкивая приблизилась к окровавленной туше и лизнув кровь, сильными челюстями вцепилась в основание задних ног и упираясь сильными лапами вытащила тяжёлую тушу на берег...
  Затем, вырвала кусок плоти из безжизненного тела и оттащив это мясо подальше по галечному берегу, принялась есть...
  Медвежата копошились тут же, может быть впервые в своей жизни пробуя свежее мясо с кровью...
  Наконец наевшись и не рискуя больше раздражать долгим ожидание, насторожённых, лежащих невдалеке волков, медведица вновь рыкнула и медвежата опасливо косясь в сторону серых разбойников, вплотную за матерью ушли в ельник и отойдя несколько сот метров, легли отдыхать, облизывая окровавленные мордочки...
  Воспользовавшись суетой, несколько воронов слетели с деревьев и переругиваясь, каркая и стараясь держаться от вожака - ворона на расстоянии, стали клевать окровавленную тушу убитого зверя...
  Волки, после ухода медведей, вновь бросились на свою жертву и испуганные вороны с криками негодования взлетели, и вновь уселись на ветках тёмных елей, беспрестанно и злобно каркая...
  Привлечённые карканьем из лесу вышел ещё один медведь, только поменьше медведицы и увидев сцену пиршества, валкой рысью кинулся на волков, которые теперь уже обозлённые голодом и долгим ожиданием, вздыбив шерсть на загривках и почти на прямых, негнущихся лапах окружили пришельца и рыча, почти взлаивая бросались молниеносно на крупного медведя, по два - три одновременно, кусая его за зад и за лапы...
  Соперники завертелись, закружились в поединке и неизвестно, чем бы эта схватка закончилась, если бы медведь недовольно рявкая не отступил, теснимый сплочённой стаей...
  Наконец - то волки получили возможность насладиться плодами своего разбоя...
  Они вгрызались во внутренности, разрывали толстую кожу на брюхе, отрывали мясо от костей и завладев крупным куском оттаскивали его в сторону и лёжа, уже не озираясь и не вздрагивая, насыщались...
  Поедание жертвы длилось долго и как - то незаметно из лесу приблизился и принял участие в трапезе ещё один, молодой медведь. Он подошёл осторожно боком, подняв шерсть на загривке.
  Но, видя, что волки заняты едой, устроился с дальнего краю туши лося, стал рвать и кромсать острыми молодыми зубами, мясо на левой задней ноге...
  Волк и волчица с большими кусками мяса перед собой, поедали его в нескольких шагах от туши, а молодые были не настолько агрессивны и готовы к схватке, чтобы пытаться отогнать медведя от туши.
  Казалось, что молодые звери на время заключили перемирие, понимая, что в этот раз мяса хватит всем...
  Наконец медведь перегрыз сухожилия и оторвав ногу от туловища поволок ее по камням в сторону, темнеющего темно-зелёной стеной, ельника...
  Молодые волки, с вздувшимися от большого количества съеденного мяса животами, отяжелев, по одному отходили от туши, облизывая окровавленные морды и устраивались под деревьями, вокруг матери волчицы.
  Матёрый лёг чуть в стороне и задремал, время от времени поднимая тяжёлую голову и оглядывая окрестности...
  Наконец-то настало время и для воронов. Они, планируя, всей стаей, один за другим слетели с деревьев, расселись вокруг разорванной уже на клочки туши, и стали своими сильными, чёрными клювами отрывать кусочки мяса.
  Раз за разом между ними возникали короткие драки из - за лакомых кусочков, и только вожак вороньей стаи, клевал то, что хотел и при его приближении, другие вороны испуганно отпрыгивали в сторону или даже на время взлетали, уступая место сильнейшему, помня силу и остроту его клюва и когтей...
  
  Этот рассказ о суровой жизни природы, предваряет историю жизни нескольких поколений диких животных!
  
  ...Убитый и съеденный молодой лось, совсем недавно отделился от лосиного стада. Ещё несколько месяцев назад, он ходил вместе со своей матерью-лосихой в окрестностях реки Волчьей и был опекаем и защищаем своей родительницей...
  Но настало время и молодой лось стал жить самостоятельно.
  Рано или поздно, всем приходится уходить от родителей и начинать самостоятельную жизнь...
  Однако, жизнь в сибирской тайге трудна и сурова. Всё природное сообщество живёт сообразуясь с её законами, и потому, зависит друг от друга. Хищники охотятся на копытных, копытные поедают траву и кустарники.
  Поэтому, молодая поросль деревьев и кустов в некоторых местах, бывает съедена почти полностью копытными.
  А в засушливые годы, от недостатка растительной пищи умирает много животных, которые кормятся ею и соответственно бывает меньше выживших хищников...
  В мире живого одни умирают, для того, чтобы спасти и сохранить жизнь другим, то есть хищникам!
  Так было и с этим молодым лосем, который отделившись от лосихи, в какой-то момент не смог спасти свою жизнь и умер, как и многие его ровесники умирают каждый день на просторах дремучей тайги.
  Но те потенциальные жертвы, которым удаётся выжить в первый год своей жизни, благодаря прессу хищников, научаются быстрее бегать, выше прыгать, становятся крупнее сильнее и умнее, увеличивая свои шансы, в этой бесконечной, неостановимой гонке на выживание!
  И всё в природе существует по этим жестоким законам, и потому, жизнь длится вечно...
  
   2010 год. Лондон. Владимир Кабаков
  
  Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?"
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"