Кабаков Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Таёжные походы. Рассказы. Полный вариант книги

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О красоте и величии природы, которая раскрывается в опасных таёжных походах!

  
  
   Таёжные походы. Рассказы. Часть 1
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОХОД
  
   Повесть
  
  
  Жил Артур Рыжков в одном из пригородов, в рабочем общежитии. Ему дали маленькую комнатку, а в обмен, он, рисовал плакаты, писал объявления и числился художником-оформителем. Приглашали воспитателем, но Артур
  отказался - так свободнее. Время от времени он писал в местную областную газету фельетоны о криминальных и полу криминальных делах, и эти фельетоны имели успех у читателей. Например, "Гера ищет лоха", очерк о картежниках, заинтересовал всех. Но главное его занятие в жизни, это путешествия, а точнее, походы по лесам.
  В свое время он зарабатывал в лесу неплохие деньги, и тогда пристрастился, "отравился" лесным одиночеством и свободой. Тогда он от одного из приятелей узнал, что есть в лесу, точнее в сибирской тайге такой древесный продукт под названием "камедь". Это сок лиственницы, как определил позже, он сам эти потеки смолы. Похоже на сливовый сок, желто-коричневого цвета, и в свежем виде имеющего вкус, того же сливового варенья. Засыхая, "этот сок" превращается в "стеклянные" сосульки.
  Несколько лет, он пропадал по дремучим лесам с приятелями, а то и вовсе с малознакомыми людьми и натерпевшись от их пьянства и причуд, начал уходить в лес один и надолго.
  В начале было немного скучно, потом легче.
  Он открыл психологическую особенность человека, известную для одиночек давно, но для него прозвучавшую новостью. На седьмой - девятый день одиночества наступает кризис, когда все кажется ненужным, бессмысленным и тревожно опасным. Нервы напрягаются, начинается бессонница и ночные страхи-кошмары.
  По истечении десяти-двенадцати дней, проведённых в одиночестве, наступал период адаптации - все становилось веселей, приятней и проще. Он, вдруг начинал ощущать в себе состояние гармонии с природой, с окружающим, лесом, холмами, небом. Делался спокойнее и рассудительнее, часто улыбался и любовался красивыми местами и панорамами.
  Днем, захотев есть, он у ближайшего ручейка едва заметно поблескивавшего под солнышком в траве, останавливался, разводил костерок, обедал, а потом рядом, лежа на спине, засыпал на несколько минут, проснувшись, поднимался бодрым и свежим и не уставая, ходил с горы на гору до вечера.
  На бивуак приходил довольный и без суеты готовил ужин и отдыхал. Он переставал вздрагивать от треснувшего за палаткой сучка или непонятного шороха и наоборот, старался угадать, какой зверек произвел этот шум. И часто ему удавалось подсмотреть интереснейший эпизод из жизни природы.
  Однажды видел чёрную норку, блестевшую под солнцем как ртуть, которая перебежала дорогу перед ним и через какое - то время появившуюся вновь, но на сей раз с лягушкой в зубах. Глазки её озабоченно поблескивали и затаившийся Артур, определил, что она тащит лягушку на корм своим щенкам в гнезде.
  В другой раз, он долго разглядывал ворону, которая прятала кусочек сухаря, оставшегося от его обеда, закапывая его в землю, а потом схватив сухой лист клювом, положила сверху тайника, маскируя его...
  И таких необычных случаев было множество...
  Однако, чаще всего он выходил в лес на пять-шесть дней, ровно настолько сколько продуктов мог унести, идя в лес. Ружье брал с собой обязательно, но стрелял чрезвычайно редко: боялся нарушить лесную тишину и главное, опасаясь лишних хлопот с добытым крупным зверем. Зайцев, глухарей и рябчиков, он стрелял не на бегу и не в лет, а только сидящих - боялся промахнуться и зря расходовать заряды, которых брал с собой всегда немного.
  Ночевал во время таких коротких походов в зимовьях, хороших, похуже и вовсе плохих. Летом и осенью во многих из них жили мыши и это раздражало и досаждало Артуру.
  Нервы в тайге напряжены и без того, но если ты в полночь, вдруг, чувствуешь на лице прохладные лапки, то спать после этого очень трудно. Бывало, что и домик чистый внутри и снаружи, и теплый, и печка с хорошей тягой, но если есть мыши, то Артур долго оставаться в нем не мог.
  Как-то, остановившись в глухом, заросшем молодым березняком распадке, он сидел рядом с землянкой и варил ужин на костре. И вдруг, услышал прыжки маленького животного, из кустов направлявшегося прямиком в зимовье. Были сумерки, и в сером полумраке ничего не было видно, но он догадался, что это мышь мчится в жилье человека на поживу.
  Спал он ту ночь урывками и ушел из землянки на рассвете, разбуженный шуршанием мыши бумагой, на столе, у печки.
  В этом зимовье он никогда больше не ночевал...
  Но, Боже мой! Какая благодать, теплота и сонные мечты были связаны с зимовьями хорошими. Одно из главных условий - это широкий обзор окрестностей. Легко и свободно дышится и живется в домике, который стоит на бугре, сухом и светлом, а еще лучше, если на небольшой поляне. Хороши зимовья в сосновых лесах, на холмистых опушках с протекающим неподалеку незамерзающим ручейком, а еще лучше, если рядом бьет из земли незатухающий родник, с холодной до ломоты в зубах водой и летом, и зимой.
  Хорошо, когда в округе много валежника, хотя в некоторых охотничьих зимовьях, постояльцы готовят дрова на зиму; пилят "сушины" и колют чурки, складывая поленницы дров у стены.
  Лучшие зимовья над речной поймой, на сосновом бугре, когда, сидя на закате солнца, видишь перед собой большую речную долину, а где-то, километрах в двадцати-тридцати, синеет хребет водораздела, охватывающего пол горизонта. И стоит избушка, как раз на припеке, напротив южного полуденного солнца, и целый день купается, греется под лучами светила, от восхода до заката...
  
  ...Рейс был обычным. "Комсомолец" от порта "Байкал" отошел перегруженный, но все брал и брал пассажиров на борт, на следующих остановках, пока не стало казаться, что уже не только лечь, но и сесть в каютах негде.
  Артур загрузился "на старте". Бросил рюкзак в общей каюте под капитанским мостиком и вышел на палубу, где толпились возбужденные пассажиры. Байкал открывался впереди во всем могучем величии тёмно-синих, зеркально отражавших полуденное солнце масс чистейшей и холодной воды.
  Горные хребты, поросшие дымно-серой щетиной тайги, вздымались справа и слева вдоль борта, скользили, отбрасывая мохнатые, колышущиеся тени гор на воду. Их берега, круто уходящие прямо от воды вверх, заканчивались округлыми гребнями, с расселинами ущелий и овальными луговинами долин, в начале широких падей.
  Кругом царило безмолвие и только дробный, размеренный шум машины "Комсомольца" нарушал извечную тишину здешних малонаселенных мест...
  Вскоре гомон и возбуждение утихли, пассажиры разошлись по каютам, по палаткам, которые стояли одна к другой, впритык, на верхней палубе.
  Артур, оставшись один, прислонился к теплому металлу борта, прогреваемому изнутри работающим двигателем, и задумался.
  Загорелое лицо, вылинявшие за лето мягкие волосы, свежая щетинистая бородка, застиранная штормовка, залатанные брюки такого же защитного цвета, говорили о том, что путешественник он бывалый.
  Он смотрел на таёжно-озёрные панорамы, но задумавшись о чём-то, казалось не замечал красот природы...
  А берега, то, приближаясь, то, убегая в сторону, открывали все новые причудливые панорамы!
  Вот стометровая скала повисла над озером, ступив в глубокую воду, а вот маряна, - горный луг, раскинулась на покатой плоскости склона футбольным полем, посередине которого, росли две молодых сосенки.
  Дальше, по засыпанному щебнем руслу, прыгая с уступа на уступ, белел пеной ручеёк, берущий начало где-то в глубине материка, за кулисой левого склона распадка. На изгибе его течения, стоят искривленные ежедневными прибрежными ветрами, изумрудно-зеленые сосны с желтыми мазками причудливо изогнутых стволов, святящиеся сквозь зелень хвои.
  А тут, ложбина, берущая начало у белопенной кромки воды, поднимаясь, раскрывается ладошкой, навстречу солнцу.
  А там, чуть отступив, вода тихо моет укромный желто-зернистый дикий песчаный пляж, на который редко-редко ступает нога человека. И постоянный запах холодной байкальской воды вокруг, напоминающий запах свежевыловленной рыбы...
  Часа через два озёрного путешествия, горы впереди, чуть разошлись, и открылась километровой ширины долина, с небольшой речкой и поселком, с избами крестьян, поселившихся в устье давным-давно, когда еще гоняли через эти места кандальных каторжников.
  Некогда здесь был порт. До войны, здесь добывали золото, разворотив берега реки, бульдозерам. После, здесь стало тихо и пустынно...
  По солнечным утрам, в деревне задорно поют петухи, а на закате, возвращаясь с пастбищ, с выменем, полным молока, коровы, торопясь к теплому домашнему пойлу...
  Здесь погрузился на теплоход хромой старик с раскосыми глазами в старенькой пилотке и сапогах. Артур отметил про себя его доброжелательную улыбку и тут же забыл о нем, но старичок вышел вскоре на палубу, и подошел к нему.
  Постоял немного, поулыбался, а потом, достав начатую бутылку водки, предложил выпить вместе, по глоточку, и Артур удивился, но не отказался. Захмелев чуть, разговорились...
  Старичка звали Тимофеем, и он был тунгус, родом из тунгусского поселка Уоян, что неподалеку от Нижнеангарска.
  Артура это заинтересовало. И начались разговоры, в которых Артур спрашивал, а Тимофей отвечал, рассказывал, объяснял...
  - Раньше, мы жили в чумах и время от времени переезжали с мест на место, перевозя все на оленях: зимой на нартах, летом - вьюками. Ни деревень, ни поселков не было, и между Нижнеангарском и Витимом, на севере, пролегала только оленья тропа - "аргиш".
  Потом, уже советская власть организовала тунгусский колхоз и построила в хорошем месте, на берегу верхней Ангары поселок, в котором поселились тунгусы...
  Тимофей рассказывая, курил папиросы "Север", изредка посматривал на проплывающий берег, а Артур запоминал и расспрашивал. -Но, однако, - продолжал рассказ Тимофей, - для тунгуса дом - это тайга, а работа - это охота. В избах люди разбаловались, разленились, стали водку пить без меры. Он помолчал, сплюнул за борт, достал бутылку из кармана, откупорил бумажную пробку, сделал несколько глотков и протянул ее Артуру, и тот для виду отхлебнув, вернул бутылку. Тимофей, не торопясь, запихнул в горлышко самодельную пробку, и продолжил: -Раньше, однако, тоже пили, но только тогда, когда охота заканчивалась, и охотники отдыхали. Сейчас же, иногда, такой горе-охотник с промысла бежит в поселок, все бросив и продав два-три соболька, гуляет, пока денег хватит, а потом злой и похмельный бредет в тайгу. И какой же из него охотник после этого: ни собак хороших, ни зимовья, ни чума давно уже не ставят, ленятся. Да и привыкли к теплу в избах. Опять же магазин рядом. Совсем разленились, - сокрушенно покачал головой и, чиркая спичкой, держа папиросу в заскорузлых пальцах с толстыми, изломанными ногтями, прикурил и втянул дым папиросы в легкие. Артуру, запах его папиросы казался необычайно вкусным, и он, некурящий, подумал, что в тайге, это не только дым, но еще и необычный для леса табачный аромат...
  Свежий озерный ветер дул, давил навстречу "Комсомольцу". На берегу, ложбинки и дремучие пади круто уходили к вершине, смещая одна другую, а Тимофей все рассказывал.
  - До войны, в Нижнеангарске, была одна кирпичная школа, но и ту на лето превратили в тюрьму. Тогда шла борьба с вредителями. Мой знакомый, председатель Потребсоюза, тоже попал в эту тюрьму. Тогда ведь не церемонились. Потребсоюзовский катер ночью выбросило штормом на берег - матросы с вечера перепились и обо всем забыли...
  Взяли за жабры председателя... Вредительство!
  Тимофей помолчал, докуривая очередную папиросу... - Его, тоже в кутузку посадили. Признавайся, мол, во вредительстве...Тот ни в какую... Не виноватый я, мол... Но кто ему поверит? - Тимофей отхлебнул, сделал паузу, а потом, вглядываясь в темнеющий впереди мрачными сумерками берег, произнес: - Однако, Песчанка скоро...
   - Ну а чем закончилось-то? - нетерпеливо спросил Артур, и Тимофей, как бы нехотя завершил свой рассказ: - Посадили его... Но вначале, чтобы бумагу подписал, привели к колодцу, руки связали, ноги связали, прицепили к колодезному журавлю и туда его, вниз головой, чтобы вспомнил и признался... Но, председатель тот характерный был мужик. Не виноват, и все! - говорит... Его в колодец. Подержат, пока воды нахлебается, вытащат, отойдет, суют бумагу: - Подписывай! - Нет! Ах, нет!? Снова туда...
  Говорю, характерный был мужик. Так и не подписал, Посадили. Зато в начале войны ушел на фронт, старшиной стал в штрафбате, и, говорят, Героя заработал, но наградные бумаги где-то затерялись...
  Старый тунгус еще помолчал, потер ладонью правой руки глаза: - Однако, спать надо, рано сегодня поднялся, на рыбалку...
  И, хромая, чуть пошатываясь, ушел к себе в нижние каюты, унося недопитую бутылку.
  Наступил вечер...
  Подходили к темнеющему провалу бухты Песчаной. На турбазе горели огоньки, было почти светло, а теплоход тоже включил все освещение, и нарядные блики ламп и прожекторов отразились в черноте ленивой непрозрачной волны за бортом.
  "Комсомолец" встал на рейде. Спустили шлюпку, затарахтевшую мотором. Проворно "сбегав" к причалу, она вернулась, полная пассажиров, и разгрузившись, снова, быстро убежала к берегу... Какое-то время спустя, вынырнув из полумрака, доставила, к необычно большому в темноте, играющему огнями, теплоходу последнюю порцию пассажиров, суетливо высадившихся на высокий борт и, замолчав, поднятая канатами, заняла свое место на борту теплохода.
  На турбазе, клубные репродукторы пели высоким мужским голосом: "Лето! Ах, лето..!"
  По освещенному высокому берегу народ поднимался от пристани к клубу, на танцы, а теплоход задрожал железными боками, развернулся, густо прогудел: "До...сви...да...нья..." - и, отмечая свой путь бортовыми огнями, медленно провалился в прохладную тьму ночи, исчез, будто его и не было...
  Артур постоял, подождал еще, перешел с борта на борт, а когда спустился в каюту, то лежачих мест уже не было, а остались только небольшие незанятые пространства на толстой металлической, выкрашенной плотной белой красой, трубе. "Не холодно и то уж хорошо" - подумал Артур присаживаясь. Он продрог там, наверху, под встречным холодным ветром, и потому, согревшись, задремал, опустив голову низко к груди, а от неудобного положения часто просыпался... Ночь казалась бесконечной...
  Еще в рассветном сумраке, выйдя на палубу, Артур почувствовал кожей мелкую водяную пыль, летящую по ветру. Спрятавшись под козырек капитанского мостика, слева, в середины палубы, он наблюдал обрывки береговой панорамы, то всплывающей, проявляющейся сквозь размывы туманной завесы, то пропадающей, и тогда, вместо, видел клубы серого, влажного воздуха.
  Чуть погодя, развиднело, и берег приблизился, большой пологой долиной, с высокой травой на склонах и черными остроконечными елями по дну распадка. Они казались, чередой монахов, поднимающихся на предутреннюю молитву в скит, на гребневую скалу...
  Вскоре долина скрылась, и скалы, спустившись к озеру, рассыпали в темную плещущую воду, черные валуны. Над прибрежным хребтом молочными привидениями повисли обрывки туманных бесплотных фигур, тающих под ветром. В распадках, в затишье, такие же химеры, казалось, вырастали из земли и чуть, оторвавшись от влажной травы, зависали на время, словно раздумывая, что же делать дальше.
  "Суровые места, - подумал Артур, - вот, сколько уже плывем, а ни поселка, ни домика на берегу".
  И, словно оправдываясь, из-за длинной песчаной косы, заросшей кустарником и маленькими кривоватыми березами, показалось несколько домиков, и даже маленькие человеческие фигурки, машущие руками, появившемуся теплоходу.
  Теплоход оживился. Загремела цепями шлюпка, спускаясь на воду. Затарахтел мотор... Желающие погулять переправились с теплохода на сушу.
  - Стоянка полтора часа, - объявил динамик, и Артур, спустившись в следующую шлюпку, поплыл на берег.
  По-прежнему дул сильный ветер, тянувший по экрану неба ватные тучи, где-то за береговым хребтом проливших из себя всю воду. Байкал, чуть пенился гребнями мелко-дробных волн и волнишек.
  Было холодно и неуютно.
  Уже перезнакомившиеся пассажиры, доверчиво слушали добровольного экскурсовода. Кто-то бесцельно бродил по берегу, а Артур просто сел и смотрел на шевелящуюся воду, на красивый теплоход, стоящий на якорях у входа в бухту, на темнеющий далекой полоской противоположный берег. Потом, поднявшись, прошелся до домов и обратно, увидел источник прозрачно-светлой воды, бьющий в ложбинке, вода из которого незаметным ручейком заросшим полоской камыша, убегала к озеру и пряталась, растворившись в прибрежных галечниках...
  Когда от теплохода бодро треща мотором, подплыла шлюпка, экскурсанты, подрагивая телом, с нетерпением переминались с ноги на ногу...
  ... "Комсомолец" стал, для пассажиров, как дом родной. Казалось, что уж очень давно все на теплоходе знакомы, а кого-то уже в лицо узнаешь, и даже откуда он и кем работает.
  Вот и старичок-тунгус со своей очередной или вчерашней бутылкой "Московской" вышел на палубу, к Артуру, как к давнему приятелю...
  Утирая ладошкой, со щетинистых усов капли мороси, начал рассказывать, как в тридцатые годы, когда еще совсем был молодым, какого-то его родственника, "первого умника-разумника, государственного масштаба человека", волк заел. Родственник, пешком, шел из села в село, во время покоса, в самые жары, читать какую-то там директиву из центра. Он в деревне был самый грамотный... - И наскочил тот волк на парня сзади, и схватил за горло, да так до кости и вырвал все... После приполз бедный в село, да и помер около первых изб... Старичок почмокал губами, отхлебнул еще из бутылки... Его лунообразное лицо с рубцами морщин, задубевших от солнца и ветра, разошлось в подобие хмельной улыбки, но трезвые глаза смотрели холодно и серьезно.
  - Здесь раньше народу селилось больше...Тайга, простор, зверя и птицы невиданно... Он окинул взглядом медленно тянущиеся с правой стороны крутые берега, скользнул прищуром по крутой маряне, с подъемом до гребня.
  - Вот на такой же маряне, видел я весной как-то, с воды из лодки, по первой травке, девятнадцать быков. Раза три принимался считать, сбивался. От молодых, с рожками-спичками, светло-рыжих, до старых быков-рогалей с рогами в семь-восемь отростков... Рожищи, почти черные... Круп, как у быка племенного. Стоит, не шелохнется...
  Старый тунгус, рассказывая это, преобразился, смотрел остро, дышал часто, волновался, как тогда...
  - Ну, а медведи? - переждав паузу, подтолкнул старика к новой теме, Артур.
  - Ну, а что медведи? - вопросил старый охотник. - Его в этих местах, - он махнул рукой в сторону берега, - всегда было много. -Раньше, по весне охотились на нерпу бригадами, на лодках, по плавучим льдинам высматривали и подкравшись, стреляли. Но не всегда на смерть. И зверь крепкий на рану. Съехал со льда в воду, и там остаётся. А потом тушу его ветерок волной на берег выбрасывает. Так тут, на берегу, под вечер, три, а то четыре медведя можно было видеть. Выходили по запаху, и шли вдоль берега,с разных сторон...
  Самый сильный других отгонял и трапезничал всю ночь. Так, к утру от нерпы, только куски шкуры оставались, да жирное пятно на камнях...
  Он помолчал, закурил, долго смотрел, на клином, круто сходящий к воде склон и всмотревшись, указал Артуру на желтую нитку тропки, бегущей на высоте, параллельно берегу. - Видишь, тропка? Это звери набили. Чуть сумерки, и они выходят погулять, да порассмотреть озеро. Тоже тварь любопытная... Летом здесь комара и мошки меньше, ветерок поддувает весь день - утром и вечером. Зверь из чащи выходит кормиться и подышать воздухом. Отдохнуть от гнуса... ...Наконец, бутылка, из которой он потягивал водку, опорожнилась, закончилась... С сожалением посмотрев на дно, старичок-тунгус, неожиданно для Артура, ловко бросил ее за борт и вздохнул...
  - Где-то в этих местах мой старший брат охотился, - начал он после длинной паузы, когда оба долго смотрели на заросшие густым лесом, убегающие в облака склоны.
  - Там, за горами, был его охотничий участок, зимовья, стояли, путик был сработан. Сотни плашек стояли на путике. Он сильный и удачливый, много соболя добывал за зиму... Первым охотником был в промхозе... С осени зайдет на промысел, по чернотропу еще, несколько зверей стрелит, мясо разнесет по плашкам, разложит, зверька прикормит...
  - Раз, вот так же зверя завалил и не успел разделать, ушел в зимовье.
  Решил утра дождаться. А утром, от зверя, на него медведь бросился. Брат стрелял близко, но осеклась винтовка, патроны старые были... Может, капсули были плохие... Навалился медведь с разбегу, заломал, порвал брата... И бросил... Брат до зимовья дополз и через время умер... Нашли его недели через две и там же похоронили...
  ... Похолодало и быстро наползли сумерки. Старик запахнулся поплотнее в пиджак, сел на корточки, сжался в комочек, удерживая тепло. Артуру почему-то стало неловко, и он тихонько ушел в каюту...
  Вечером, в темноте пришли в Нижнеангарск. Подошли к пристани, при электрических огнях сильных прожекторов и пассажиры, плывшие до Нижнего, пошли на деревянную пристань, - Артур вместе со всеми.
  По тихой, безлюдной, освещенной уличными фонарями улице, дошли до гостиницы, - маленького одноэтажного дома с дощатыми стенами и умывальниками во дворе.
  Артур быстро заполнил анкету для приезжающих, заплатил три рубля и, разместившись в маленькой комнатке один, перекусил бутербродами, запивая их кипятком из титана, пахнущего прелой заваркой и угольной золой.
  Потом, быстро расправив холодную постель, забрался под одеяло и, уже засыпая, в тишине вечера услышал плеск байкальских волн на берегу...
  Проснувшись, выбираясь на поверхность бытия, в начале слышал только тишину, внутри здания и за окном. Потом открыл глаза, через стекло увидел синее-синее небо, и услышал скрип дверей в коридоре и тихие шаги мимо... "Наверное, часов восемь" - подумал он, и ошибся. Было всего шесть часов утра. Артур потянулся, вылез из постели, поеживаясь оделся и потирая заспанное лицо, вышел узким коридором с номерами комнат на дверях, в полутемные сени, а потом во двор.
  Ветер, наконец кончился. Обилие света и тишина, приятно поразили. Огороженный двор, порос зеленой густой травой, и посредине, к калитке шла деревянная "тропа" из толстых, струганных досок. Оглядевшись, Артур увидел слева, в углу навес, тоже деревянный, и пару металлических умывальников с плохо крашенным металлическим корытом для водослива.
  Помахав руками, нагнувшись несколько раз вперед, касаясь ладонями земли, сделав десяток приседаний, он задышал, согрелся и уже с удовольствием, сняв футболку, стал мыться, фыркая и брызгая водой на траву мимо корыта. Потом отерся белым, застиранным почти до дыр, вафельным полотенцем и незаметно для себя, почти бегом, вернулся в комнату - очень захотелось есть. Достал из рюкзака сверток с хлебом и остатком подсушенной колбасы, расстелил газету, нарезал хлеб охотничьим ножом, достав его из деревянных самодельных ножен. Налил в стакан воду из графина, попробовал, почмокал губами: вода была вкусной, байкальской.
  "Эх, эту бы воду, да в серебряных изнутри цистернах, жарким летом в Москву или в Крым. Вот был бы бизнес, - подумал и заулыбался. "Фантазии..."
  Колбасу не резал, а рвал зубами, почти не жуя глотал и запивал водой. Насытился быстро. Убрал все со стола, разобрал рюкзак, озираясь на дверь, достал завернутый в мягкую тряпочку обрез шестнадцатого калибра. Осмотрев, вновь завернул, обвязал плотно бечевкой и положил в рюкзак на самое дно. Пощупал через карман коробки с патронами, но не стал доставать. Зато достал точильный брусок, и подточил и без того острый нож.
  В рамочном рюкзаке, набитом до отказа, было все необходимое для большого похода: резиновые сапоги, спальник, кусок полиэтилена, брезентовый полог, два котелка, один в другом, кружка, ложка. Пластмассовая коробочка с компасом. Был еще небольшой топор, легкий и острый, с длинным и тонким топорищем из березы, который он сделал сам и даже клин деревянный вклеил в обух, чтобы, если рассохнется, не слетел топор с топорища при сильном ударе. Была даже аптечка: йод, кусок бинта, таблетки от головы...
  Осталось закупить продукты, и можно отправляться.
  ... Артура начинало жечь изнутри нетерпение. Так хорош был воздух, так завлекательны горы, привидениями стоящие в полгоризонта, далеко-далеко, за Байкалом, на юго-востоке. Он, уже вглядывался в эти вершины, вспоминая, что по пути на Бодайбо будут и горы, не такие высокие, со снеговыми еще вершинами, как Яблоневый хребет, но тоже, наверняка, красивые и величественные.
  Вдруг он вспомнил название тунгусской деревни на Верхней Ангаре и повторил несколько раз странно мягкое нерусское слово, почти из одних гласных. Уоян, Уоян.... Как это красиво и мягко звучит...
  ...Чуть позже Артур познакомился с соседом по гостинице, молодым парнем, едущим через Нижний, в деревню Верхняя Ангара. Вместе пили чай, и Артур предложил ему заварки, цейлонского чаю. Разговорились, и Коля, так звали паренька, стал рассказывать, о жизни на севере Байкала, о рыбаках и рыбалке. Артур намекнул, что он хотел бы написать об этих местах в областной газете, и, узнав это, Николай, патриот Байкала, оживился.
  - Да, ты подумай! Здесь все люди хорошие. Вот я говорил, что сейчас редко где омуля свежего можно достать, но ведь здесь неподалеку холодильник от промхоза, так я сбегаю и, может быть, штучку омуля добуду, у меня там кладовщик родственник...
  И точно, быстро собрался и убежал, и пока Артур расспрашивал старушку с худым лицом монашки, дежурную в гостинице, где и когда работают и открываются продуктовые магазины, Коля вернулся.
  Мигнул, поманил незаметно рукой. Вышли в сени, и Коля показал большую серебристую, круглую, как батон, мороженую рыбину, завернутую в газету. - Ты хлеба прихвати, и если есть, то перца. Я тебя на берегу буду ждать,- и вышел. Захватив все и еще ножик на всякий случай, Артур вышел со двора, обошел гостиницу и увидел далеко у воды сидящего на бревне, полу занесенном мелкой галькой, Колю.
  Увидев Артура, Коля развернул газету, положил на торец, тут же лежащей чурки и, взяв в правую руку тяжелую березовую палку, стал колотить по завернутой в газету рыбине. - Расколотка, - весело пояснил Николай и, ударив еще несколько раз изо всей силы, развернул сверток. Рыбина внутри от ударов потрескалась, и отслоившееся белое, холодное с льдинкой, омулевое мясо легко отделялось от костей, кусочками и щепочками. Коля показал, как надо солить и перчить, взял кусочек хлеба и стал, есть, чавкая и посмеиваясь. Попробовал и Артур.
  Он уже раньше слышал от старых рыбаков о байкальской расколотке, но когда сам попробовал, то восхитился. Такое нежное, холодное, тающее во рту солоноватое и пряное мясо.
  Омуль был необычайно вкусен, и новые приятели быстро покончили с килограммовой рыбиной. - Вот это вкус - вот это сочность, - урчал Артур, не переставая жевать, а Николай довольный тем, что угодил городскому гостю, гордясь за Байкал, за свои места, говорил: - Это что! Если это все под водочку да с солеными огурчиками или груздями - это сказка...
  Артур охал, ахал от восторга, доедая рыбу, говорил: - Впервые такую вкусноту ем, и, главное, так все просто, ни жарить, ни парить не надо...
  Через время они расстались. Коля вскоре уехал, - подхватив рюкзачок запрыгнул в кузов машины, идущей из Райпотребсоюза в Верхнюю Ангару. Артур долго махал ему рукой...
  ... Пока новые знакомые сидели около гостиницы и ждали попутку, Коля рассказал, что каждый день в магазин, в деревню ходит бортовушка, и можно доехать до отворота, а там заросшая старая дорога в сторону Уояна и дальше. Когда Артур сказал, что он собирается идти тайгой в Бодайбо, Николай присвистнул, безнадежно махнул рукой, - мол, далеко это...
  А, может, просто не поверил, потому стал меньше рассказывать, иногда исподтишка разглядывая собеседника. А Артур и не стал распространяться... Коля вскоре уехал, а Артур пошел в поселок за продуктами. У него уже был написан список, и потому, он знал, что ему нужно. Первым делом, галеты, потом несколько банок рыбных консервов, потом сухие супы с вермишелью и картофелем. Потом чай, сахар кусковой, соль, маргарин для жарки, и немного масла сливочного: в пачках, для бутербродов. Потом колбасы и сыру для завтраков, и гречки или вермишели несколько килограммов. Всего весу в продуктах было немного, так как их надо было нести на себе, - запасы на десять дней, за которые Артур собирался добраться до Бодайбо, весили килограммов двадцать...
  Галет в прохладном магазинчике, полутемном из-за маленьких окон, конечно, не оказалось и пришлось купить сухарей вместо галет и две булки свежего серого хлеба с хрустящей корочкой. "Вначале съем хлеб, а потом уж буду подъедать сухари" - думал Артур.
  Выглядел он уже после нескольких дней путешествия вполне по-лесному, а жесткая рыжеватая щетина и крепкая, ладно сбитая фигура придавали ему бывалый вид. Но ведь так и было. Он не был новичком - знал и мороз, и слякоть, ходок был неутомимый, мог за день отшагать под пятьдесят километров.
  И, главное, он не боялся одиночества и таежной глухомани и знал уже, что люди бывают даже в самой глухой тайге. Пропасть не дадут. И потом, от одиночества человек становится доверчивым и не гордым, а людям это всегда нравится. "Если что, буду просить помощи" - думал он, шагая под вечер в гостиницу, осмотрев Нижний, и полюбовавшись на безмерность и величавость Байкала. ..."Помогут! Не в джунглях живем". Он, на всякий случай, потрогал в нагрудном кармане энцефалитки мягкие листки удостоверения внештатного сотрудника областной газеты, где была заляпанная чернилами его фотография с большой бородой и улыбающимся лицом...
  Вечер был свободен, и Артур, упаковавшись, долго сидел на берегу, на бревне и рассматривал горы на противоположной стороне...
  В сумерках, возвратился в свою комнату, попил чаю, пожевал бутерброды с колбасой, еще раз посмотрел карту и потом лег спать. Однако, заснуть не мог, вспоминал походы...
  ... Как-то, раз придя в дальнее зимовье в километрах сорока от города, уже в начале ночи, он, в темноте в сильный мороз, долго вырубал нижний край двери изо льда. Потом, закрыв ее, растопил печь, зажег свечу и стал насаживать слетевший с топорища топор. Неловко и сильно стукнул, и точеный, острый как бритва, топор слетел с топорищ и ударил по правой руке. Боли не было, но мгновение спустя, Артур почувствовал, как рукав намок, и мазнув по рукаву пальцами левой руки, увидел на них кровь.
  "Ну, вот приехали!" - мелькнуло в голове, и, засучив рукав на правой руке, он увидел, что кровь течет обильно, и густая, капает большими каплями на пол. ...Потрескивали дрова в печи, ровно и светло горела свеча, в избушке стало тепло, но Артура охватила невольная дрожь. Кровь продолжала сочиться из раны... Достав из рюкзака белый охотничий маскхалат из простынного полотна, он разорвал штаны на широкие полосы, как бинт, и стал неумело, торопясь бинтовать руку. Кровь лила, не переставая. "Кажется, перерубил вену, - думал он. - Если не остановится, надо затягивать узлом руку выше локтя и отправляться в сторону города". А в голове металась мысль: "Мороз, сорок километров, снег глубокий. Не дойду!"
  На счастье, кровь вскоре перестала идти, и Артур, успокоившись, не снимая повязки, поел и повалился спать. Позже выяснилось, что вена была под раной, но осталась цела...
  
  ... Путешественник ворочался с боку на бок, слушая сквозь дрему неразборчивые голоса беседующих за стенкой женщин. Вскоре и они замолкли. Артур представил себе городскую комнату в общежитии, постоянный шум на кухне и в коридоре, пьяные голоса из комнаты напротив, где праздновали день рождения с водкой и проигрывателем...
  ...Проснулся поздно, вскочил, торопясь, оделся, увидел через окно солнце над горами и безоблачное небо. "Все не так плохо" - отметил про себя. Быстро умылся, позавтракал, оделся, попрощался с дежурной, с любопытством глядящей на него, и, вскинув неподъемный рюкзак, вышел на дорогу... Прошагав до зеленой луговины с тропками, пробитыми коровами и, выбрав место поприятнее, остановился у обочины грунтовой дороги - направляющейся на восток. (Он начинал уже мыслить категориями путешественника, непрестанно замечая и запоминая направление).
  ... Вскоре, урча мотором, от поселка появляется бортовой газик, и, чуть волнуясь, Артур забрасывает тяжелый рюкзак на плечи, выходит на дорогу и поднимает руку, хотя машина была еще далеко. Бортовушка тормозит, Артур здоровается с шофером и говорит: - Добросьте до отворота на Верхнюю Ангару?
  А водитель и второй в кабине, пожилой мужик в кепке, смотрят на него с удивлением.
  - Ну, садись. Когда надо сойти, стукни по кабине. Артур кивает, но, спохватившись, говорит: - Я тут первый раз. Не знаю, где сворот, - и водитель улыбаясь, закуривает папиросу и машет рукой: - Я остановлю...
  С трудом, опираясь поочередно левой и правой ногой, вначале на колесо, а потом на кромку высокого борта, Артур переваливается внутрь и, сбросив рюкзак, поместившись на одном из ящиков, уже бойко кричит: - Поехали! Шофер газует, машина броском трогается с места и, набирая скорость, с ветром навстречу, мчится в сторону от Байкала...
  Артур доволен, рассматривает предгорья слева, поросшие молодым сосняком, и справа, изредка мелькающую среди прибрежных увалов, заболоченную долину реки.
  Дорога, каменистая, жесткая, его трясет на ухабах, но он доволен и вслух повторяет про себя, посмеиваясь: "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти"...
  Поход начался...
  Через час тряской езды он видит развилку, и принимает ее за очередной объезд, но машина тормозит, и торопясь, ворочая рюкзак, с боку на бок, он перекидывает его через низкий задний борт и, помня о ружье и продуктах, осторожно за лямки опускает на дорогу, легко спрыгивает сам, подбегает к кабине сбоку, махая рукой, почему-то очень громко кричит: "Спасибо! Счастливо!".
  Шофер, не улыбнувшись, поднимает руку и потом, переключив передачу, со скрежетом газует. Машина дергается с места и разгоняясь удаляется, делаясь все меньше, ныряет в низину, и остается только звук, потом и он смолкает.
  Жарко. Теплый аромат смолы и хвои. Солнце припекает, и в траве, начинающей подсыхать от росы, стрекочут, звенят кузнечики, и горы слева подступают ближе и темнеют щетиной деревьев...
  "Ну, вот я и один" - весело говорит сам себе Артур, и садится на рюкзак, тут же, посреди дороги. Достав из нагрудного кармана карту в полиэтиленовой обертке, он долго изучает ее, отмечая про себя, что первые тридцать километров маршрута он преодолел за час.
  "Неплохо, неплохо, - мысленно повторяет он, решив, что переобуваться в "резинки" еще рано, с кряхтением влезает в лямки рюкзака и, не торопясь, делает первые шаги по врезающейся в молодой и частый сосняк дороге, решает: "Обедать буду, когда солнце к зениту поднимется". Смотрит на часы: "А времени-то еще одиннадцать. Целый день впереди..."
  Он весело и уверенно шагает вперёд, и его фигура постепенно становится меньше, меньше и, наконец, исчезает, растворившись в темном мареве, поднимавшемся над дорогой...
  
  ... Обедал Артур у очередного ручейка на крошечной песчаной отмели, сидя на гранитном валуне, рядом с дорожным мостиком. Не торопясь, разведя костер из соснового сушняка, он подвесил котелок с водой на таган, вырезанный здесь же, в ольшаном кусту, снял еще мокрую от пота на спине, энцефалитку, остался в, тоже влажной, футболке. Разулся. Посмотрел натертые морщинистые ступни ног, развесил носки сушить и достал из рюкзака резиновые сапоги. Дорога была жесткой, старенькие кеды не давали надежной опоры, и камешки больно кололи ступню сквозь тонкую подошву.
  Пообедав вкусным хлебом с маслом, с остатками особенно вкусной колбасы, он, запив все сладким, крепким чаем, залил костерок и прилег на лужайке среди кустов, чтобы подремать.
  Однако, в жарком воздухе, вдруг стали появляться комарики, зудели над ухом и больно кусались. Несколько раз, хлопнув себя по рукам, он поднялся и решил идти дальше, и лучше пораньше остановиться ночевать.
  Натруженная спина гудела, ноги без привычки подрагивали от усталости, но первые шаги в сапогах по жесткой дороге обнадежили - идти было не больно и потому легче. Комарики, уже до вечера не отставали от ходока, и вились небольшой бандой кровопийц за спиной, изредка делая оттуда налеты. Пришлось выломать березовую ветку с густой листвой и беспрестанно обмахиваться.
  День, как-то очень быстро подошел к концу. Солнце опускалось к земле, жара спала, и от распадков потянуло прохладой. Серые тени расчертили дорогу, все, увеличиваясь и удлиняясь, и обессиленный Артур решил остановиться на ночлег.
  "Пока место найду, пока дров наготовлю,- думал он. - Пока кашу сварю и чай, солнце уже сядет. И потом надо выспаться, - я сегодня здорово устал, а завтра снова тяжелый день...
  - Благо погода будет хорошая. Если сейчас прохладно, то, каково будет ночью? - сбивчиво рассуждал он.- Но зато, после холодной ночи будет теплый и, главное, сухой день, без дождя".
  Артур знал уже, что в начале лета, на севере Байкала, дожди редки. Но на всякий случай готовился к худшему.
  Сбросив на землю тридцати килограммовый рюкзак, он расправил плечи, и показалось, что может он, если не взлететь, то необычайно высоко прыгнуть - свое тело ничего не весило, по сравнению с весом рюкзак.
  Попив водички из прозрачно холодного ручья, Артур спустился чуть вниз по течению и, найдя место на высоком берегу под большой сосной, стал собирать сушины и валежник и стаскивать их в кучу, ближе к сосне.
  Собрав так целую гору дров, он сходил за рюкзаком и, подняв его, удивился, как он мог целый день тащить такую тяжесть! От пережитого напряжения и перегрева, чуть побаливала голова; от усталости нервы напряглись, и он нет-нет, да и оглядывался кругом, словно ждал кого.
  Повеселел он, только когда развел костер и поставил варить гречневую кашу. Солнце садилось справа и чуть за спиной, безобидно поблескивая лучами сквозь лесные прогалы. Дрова горели весело потрескивая, почти без дыма, и пламя с едва заметными рыжими отблесками, высоко и прямо поднималось к небу. Аромат смолистого дыма растекался волнами от огня, постепенно заполняя всю округу.
  Когда каша сварилась, Артур поставил котелок в мелкую воду остудить, вытащил из рюкзака спальник, полиэтилен, устроил себе сиденье-лежанку, уселся поудобнее и не спеша, с аппетитом поел каши, а потом, заварив чай, не спеша попил обжигаясь, пахнущий смородиной, темно-янтарный напиток.
  Закончив есть, убрал припасы в рюкзак, достал обрез, собрал его, вынул патроны с пулями и картечью, переложил их в нагрудный карман, зарядил ствол крупной картечью. Переобулся в кеды, залил костер водой и пошел погулять вниз от дороги, вдоль ручья, в сторону далекой уже реки.
  ...Солнце незаметно зашло за горизонт и прохладные сумерки поднялись над долинкой ручейка. Было тихо, и по опыту своей охотничьей жизни Артур знал, что в таких чистых лесах ни зверь, ни птиц не живут, разве, может быть глухарь. Пройдя метров двести-триста, он повернул назад и уже темнеющим лесом, незнакомым и таинственным, вернулся к рюкзаку.
  Было немного одиноко и тоскливо, несмотря на отличную погоду, но Артур уговаривал себя, что это от усталости, и что в первый день в лесу всегда так бывает. Но его не покидала тревога и чувство опасности. Только сейчас он начал понимать, какой рискованной и тяжелый поход ему предстоит...
  Разгорелся большой костер...
  Чем темнее становилось вокруг, тем ярче делалось пламя, впитывая все больше алого, багрово-красного, тем отчетливей слышен треск разрушающихся в огне веток.
  Отойдя на десяток метров от костра, в темноту, он глянул на небо и поразился обилию звезд. Казалось, на эту чернеющую бездну, набросили сверкающую бархатом, плотную звездную кисею.
  Круг света у костра, сферой поднимался к вершине сосны и растворялся там, в необъятной, вселенской тьме. Черные тени от стволов по радиусу расходились вокруг, чистые и тяжелые вблизи у огня и невесомо исчезающие в отдалении. Настороженная тишина начинающейся ночи, замерла в ожидании: не вечно же так ярко будет гореть огонь, взвиваться в небо красочное пламя?!
  Подойдя к костру, Артур почему-то подложил в него еще тяжелые коряги, и пламя резко поднялось вверх, опаляя хвою на нижних ветках сосны. Стало невыносимо жарко, и пришлось лежанку отодвинуть от костра..
  Но вот Артур стал задремывать, поминутно оглядывая одежду и охлопывая себя в горячих местах. Потом моргая отяжелевшими веками, прилег на локоть...
  Чуть погодя, подложил рюкзак под голову и прикрыв зябнущую спину брезентом, ненадолго закрыл глаза. Уже погружаясь в сон, открыл их, силясь рассмотреть что-то за кругом света и, не помня уже ничего, крепко заснул, под ночной яркой звездой медленно пролетающего по небу, спутника...
  Над черными складками, гор взошел ослепительно серебряный серп растущей луны. Все замерло вокруг: ручей притих на ночь, сосны застыли, костер уже не трещал так оживленно. Человек, свернувшись клубочком, спал, отделившись от прошлого, не чувствуя настоящего, не ведая о будущем...
  Ночь объяла землю...
  Проснулся Артур от холода. Костер прогорел. Чуть светились огоньки угольков сквозь серую пелену пепла. Темнота подступила вплотную, затопила округу пугающими волнами. Только небо над головой светилось мириадами созвездий, да отчетливо низкая Большая Медведица перевернула свой "ковш", на четверть горизонта, "наполовину" вылив воображаемое содержимое в бездны необъятного космоса.
  Шатаясь, дрожа всем телом от холода и усталости, он встал, озираясь протер глаза, раздул угли, подкидывая тонкие веточки. С увеличением пламени, подкладывал все больше и больше, наконец, навалил сверху тяжелый обгорелый пень и, дождавшись тепла, вновь заснул, но уже ненадолго. Просыпаясь через полчаса, поправлял огонь, подкладывал новые ветки, подвигал к центру костра прогоревшие...
  И засыпал, когда пламя поднималось, а от надвинувшейся темноты, просыпался, словно чувствуя это кожей...
  ... И так до утра, до рассвета... А при первом свете, уже уснул мертво, успокоено. И проснулся от яркого солнца, появившегося из-за близких лесистых гор. Тело ныло от усталости, но хотелось есть, и это был хороший признак - значит все-таки выспался...
  Спустился к ручью, долго, фыркая, умывался ледяной водой, смывая остатки сна. А когда напился чаю и позавтракал, настроение поднялось, и от ночных страхов не осталось и следа. Начался второй день похода...
  Солнце, яркое, теплое, поднималось над горизонтом и быстро растопило утреннюю прохладу. Тяжелый рюкзак давил на плечи, ноги в резиновых сапогах вспотели, но воды кругом было так много, что переобуться Артур не мог. Ручейки, ручьи, речки текли прозрачными потоками слева, если смотреть по ходу движения и часто переливались через дорогу. Туда же, налево, косо уходили вверх "берега" падей и распадков, заросшие мелкой березой и осинником. А на каменистых возвышенностях разбросал свои лапы-ветки кедровый стланик, совершенно непроходимый. Стволы такого куста-дерева у основания толщиной в руку и чуть более, вырастали из центра, и одно дерево покрывало круг, диаметром до десяти и более метров. Ветки стлались над землей на уровне метра или полутора, и невозможно было ни перелезть, ни проползти по земле низом.
  ... Старая дорога, кое-где буйно заросшая травой, сохраняла колею, которая в сырых местах превращалась в такие грязевые лужи, что с трудом верилось в их проходимость для машин.
  В таких местах, кое-где, как на пограничной полосе, хорошо были видны большие, глубокие, с широким шагом следы лосей, пересекавшие дорогу. Иногда по краю колеи, видны были медвежьи, с отпечатавшейся голой пяткой, и полукруглой гребенкой когтей, завернутых чуть внутрь. Артур, улыбаясь, думал: "Не даром их зовут косолапыми".
  Однажды, дорогу по диагонали пересекли крупные, продолговатые, похожие на собачьи, но аккуратнее, идущие строго по прямой. "Волчки ходют", - шутливо, с деревенским выговором произнес Артур и улыбнулся, вспомнив модную тогда, среди городских любителей природы теорию, о санитарной роли волка в лесу. "Такие санитары, так подсанитарят, сломай я где-нибудь ногу, что от меня и косточек не останется" - он тихо засмеялся, вспомнив афоризм одного своего знакомого, который говоря: - Сильному - мясо, слабому - кости, - делал уморительное лицо, и задирал подбородок кверху.
  "У волков - думал Артур, выбирая на дороге место посуше - все зависит от количества еды и от характера вожака. Много еды, ленивый вожак - могут и обойти, испугаться нападать. Если наоборот - пощады не жди..."
  Тяжело дыша, поправляя врезавшиеся в плечи лямки рюкзака, смахивая соленые капли пота со лба, с бровей и даже с носа, он думал о чём-то своем, незаметно осматривал привычные для глаза зеленые чащи, с неподвижными тенями стволов берез и осин. "Дорогу когда-то прорубили в таежной чаще, и потом заготавливали лес и вывозили по ней - думал неутомимый путник.
  На вырубке выросли лиственные деревья и кустарники. На возвышенностях кое-где осталась расти крупная сосна. Иногда встречался кедр. Все это по низу, заросло багульником и кое - где стлаником...
  ... Солнце поднялось к зениту. Наступило самое жаркое время дня, и Артур, дойдя до очередного ручья, сошел с дороги, с облегчением сбросил "каменный" рюкзак на землю. Стянув с плеч, влажную энцефалитку, он, крякая, облился ледяной водой, смыл соль и пот с обожженного солнцем лица, сделал несколько глотков из правой ладошки, и повалился рядом с пропотевшим рюкзаком на травку.
  "Буду здесь отдыхать часа три, пока жара спадет", - думал он, сквозь прищуренные веки, разглядывая кроны деревьев высоко вверху, и наслаждаясь свободой от груза. На плечах его розовыми рубцами отпечаталось место, где лямки рюкзака давили на мышцы...
  Быстро разведя огонь, путешественник вскипятил чай и стал без аппетита есть обед. Он очень устал...
  Наевшись, убаюканный шумом воды, падающей с камня на камень, задремал в тени кедра, прикрывшись брезентом с головой, - чтобы комары не мешали. Во сне видел теплоход, тунгуса-старика и пляж в Песчанке, где загорали туристы и туристки...
  Проснулся неожиданно. Где-то далеко впереди, с воем мотора, буксовала машина. Он, торопясь, оделся, залил остатки костра, все сбросал в рюкзак, и, отойдя от дороги подальше, за кусты ольшаника, присел.
  Машина приближалась, мотор выл все громче и пронзительнее. Артур почему-то не любил неожиданные встречи в лесу, и всегда избегал их. Люди были разные, а у него с собой в рюкзаке лежал обрез, который, конечно, нельзя было иметь.
  "Идиотская власть", - ворчал Артур. - Оружие имеют только бандиты и браконьеры. Если ты простой охотник или походник, ты не можешь иметь даже ножа, который менты называют холодным оружием. Но именно охотники дорожат свободой, потому что им есть что терять. Они знают цену свободы".
  Машина приблизилась, мотор вездехода прорычал совсем близко, и Артур даже пригнулся. Вскоре машина уже гудела где-то далеко позади, а обеденный отдых был испорчен.
  Еще часа два Артур, ворочаясь, ждал спада жары, временами настороженно прислушиваясь. "А ведь были времена, - в полудреме вспоминал он, - когда я любил видеть людей в лесу. Попьешь чайку, новостями обменяешься, нового знакомого заведешь - и так приятно на душе - ты не один на свете.
  То ли люди тогда были другими, после войны радовались что выжили? Думал он, отмахиваясь от надоедливого комара... - А может быть, законы тогда, еще были менее деспотические?! Что ни говори, а государство подмяло под себя своих граждан. И потому, сегодня уже не диктатура трудящихся, а диктатура чиновников и парт номенклатуры...И перемены эти были такие быстрые..."
  День словно потускнел, хотя так же светило солнце, так же, где-то в кустах за ручьем, птичка тонко-тонко посвистывала одну и ту же мелодию из нескольких нот.
  Наконец, Артур, решившись, взгромоздил неподъемный рюкзак на плечи и, выйдя на дорогу, пошагал в сторону Уояна - поселка тунгусов, живших здесь летом, а зимой, оставив семьи, уходящих на промысел в безбрежную окрестную тайгу.
  Выйдя на дорогу, Артур увидел свежий след то ли Урала, то ли ГАЗ-66-го. Кое-где из колеи выплеснулось вода и грязь. "Наверное, из Уояна в Нижний поехали - подумал Артур. А может быть, геологи..."
  До вечера он шел, напрягая силы, часто поправляя резавшие плечи лямки рюкзака, не обращая уже внимания на лес, воду, небо. Фигура его все больше сгибалась, и, под конец он шел, низко опустив голову, и, глядя только под ноги. Шел и терпел, говоря себе: "Вот пройду, последний километр и остановлюсь, избавлюсь от этой пытки тащить почти "каменный" рюкзак".
  Где-то часов в пять он миновал поворот дороги на Уоян и поэтому, старался уйти от поселка подальше, чтобы не встречаться с местными жителями. Он вновь хотел быть свободным, каким был вчера и сегодня, до встречи с машиной.
  Наконец, обессиленный, в восемь часов вечера, остановился, почти упал на траву, не снимая рюкзака, и потом, полулежа, вывернулся из лямок. На всякий случай он спустился по течению речки, гремевшей мелким течением по тинистым камням, пониже, подальше от мостика...
  Хотя беспокоился он напрасно: места сделались глуше, горы придвинулись ближе, речки шумели и пенились на перекатах, а дорога превратилась в широкую тропинку с зарослями лозняка справа и слева. Видно было, что здесь давно уже никто не ездит и даже не ходит, кроме диких зверей. Но грязи стало меньше и следов видимых тоже.
  Привычно и быстро насобирав валежника, Артур развел огонь, сварил очередную кашу, но добавил к каше рыбные консервы, и это стало небольшим праздником. Одолевало вязкое однообразие: тяжелый рюкзак, пот, мошкара и усталость...
  Дневной жар, к счастью, сменился вечерней прохладой, комаров стало меньше и. поужинав, он долго сидел у костра, пил чай и смотрел на закат, на незаметно растущие тени, охватывающие все большие пространства вокруг.
  Сквозь прогалину ручьевой долины был виден крутой склон горного хребта, по гребню, уставленному острыми скальными вершинами, в небольших крутых распадках, рассыпаны были, пороховой серости курумники. Ниже, под ними, в безлесых расширяющихся к низу падях, солнце еще освещало лесные чащи и прогалы круглых полян...
  Потом остались на солнце, только эти гребни, освещённые последними лучами, откуда-то из-за спины, со стороны далекого уже Байкала.
  Костер быстро прогорел, но, накинув на плечи спальник, Артур, полулежа, на локте, долго смотрел на угли, из которых сочилось невидимое пламя, мелькая желто-красными язычками, выше превращаясь в теплый воздух и дым...
  ... Большой коричнево-рыжий медведь с линяющей клочковатой шерстью, в сумерках вышел неслышно на край поляны за спиной Артура, плавно всплыл на задние лапы, поводил большой треугольной башкой с большим черным носом и маленькими глазками. Принюхался, заметил, наконец, костер, проворно повернулся и так же неслышно исчез легкой трусцой, неожиданной для такого большого зверя.
  А Артур Рыжков вспоминал город, холодную пустоту набережной Ангары, широкий асфальтированный проспект, с гуляющими, звук ударов по теннисному мячу, восклицания игроков, красноватый цвет покрытия теннисных кортов, строй тополей вдоль притихших, полусонных, улиц, белый силуэт бывшего губернаторского дома, на набережной...
  ... Костер погас, дым попал в глаза, и он, смахнув набежавшую влагу, словно проснувшись, осмотрелся. Деревья большие и маленькие, одно около другого, а внизу кусты ольхи и багульника, составляли густой подрост. Тайга вогнутым ощетинившимся пространством поднималась все выше, выше, а справа, там, где река, - лес стоял стеной, и ничего не было видно далее ста шагов...
  Артур поднялся, тяжело потянулся, чувствуя непомерную усталость мышц, топором вырубил два колышка, вогнал их в землю по обе стороны полутораметрового соснового стволика, сверху положил еще одно, разложил полиэтилен под этим низеньким заборчиком, одну часть в виде подстилки, другую в виде покрывала. Сверху постелил спальник, и потом уже развел ночной костер вдоль лежанки.
  За работой незаметно наступила ночь, и разгоревшийся костер осветил чащу за ручьем, сделав ее непроницаемой. Свет был ярок перед лежанкой, но рассеивался на поляне позади костра...
  Вновь зарядив обрез крупной картечью, положил его на землю в головах, и ворочаясь и устраиваясь поудобнее, лег. "Изголовьем к востоку - почему-то повторил он буддистскую фразу и стал смотреть на игру пламени в ярком костре.
  Человек, вскоре задремал и не просыпаясь, надвинул на себя вторую часть спальника и полиэтилена. Костер прогорел. Стало темно и холодно. Угольки сквозь пепел поглядывали на небо ярко-красными глазками...
  Медведь еще раз появился на поляне, понюхал воздух, обошел спящего по большой дуге, краем поляны, перешел ручей и, потрескивая валежником, ушел, растворился в необъятной тьме под мерцающими далекими звездами, на черно-бездонном небе...
  Проснувшись, дрожа от холода, Артур положил в костер веток, потом сухих стволов, сверху два-три березовых, чтобы дольше горели, и снова, согревшись работой, уснул...
  Так, он поднимался и разводил костер несколько раз, пока не наступил рассвет...
   Темнота рассеялась, обозначилась линия хребтового гребня, воздух на востоке посветлел полосой, и незаметно рассвело. Начавшийся новый день долго не хотел показывать солнца, но, наконец, не удержался, и первые лучи пронзили пространство и упали на темный, сонный лес.
  Сквозь липкий, неотвязный сон, Артур слышал пенье птиц, стук дятла по сухостойной ели без хвои, но не мог заставить себя проснуться, незаметно сползая к потухшему костру и кутаясь в спальник.
  Солнце поднялось над лесом, когда Артур, с трудом открыл глаза. От холода подрагивая всем телом, засуетился, подложил дров, поставил котелок и не торопясь умылся. Заварил чай смородинными веточками, сыпанул туда заварки из пригоршни, отворачивая лицо от жара, снял котелок с тагана и сел завтракать...
  
  ... И так было каждый день, каждую ночь, каждое утро...
  Прошло восемь дней...
  Путешественник отощал, зарос щетиной по самые провалившиеся, с темными синяками, глаза. Но и попривык, втянулся. Рюкзак стал вдвое легче и уже не так давил на плечи. Постепенно поднимаясь по долине Верхней Ангары, он дошел до перевала, перевалил седловину по петляющей тропе, и попал в высокую безлесую долину, между двумя каменистыми гривами.
  Проходя через мшистые мари, впереди, под пиками елей, торчащих обгорелыми стволами, увидел стадо северных оленей, которые, заметив человека, поскакали в сторону гор и исчезли в крутом распадке справа.
  Еще он видел следы медведицы с двумя медвежатами, какое-то время шедших по тропе, и даже оставивших на ней колбаски черного, ссохшегося помета. Артур насторожился, но следы вскоре ушли куда-то в сторону и, пройдя еще несколько километров, он сел обедать у горного ключа, бьющего из ямы, заполненной мелкими камешками.
  Остановившись на границе сползающего со склона стланика, он, из одних сухих, до громкого треска при переломе, веток, развел костер и под прохладным ветром, сдувшем вниз, в еловые, мрачные пади, всех комаров, поел и попил чаю, разглядывая широкую долину впереди и внизу, и горные склоны противоположного высоко-вершинного хребта...
  Спустившись в приветливую, теплую и сухую долину с зарослями прямоствольного сосняка на песчаных склонах, тропа, не доходя до речки, свернула влево, и здесь неподалеку, на берегу таежной речушки, под крупным кедром, Артур заночевал.
  По карте он видел, что отшагал от Нижнего более двухсот километров, и осталось почти столько же.
  Ночь была на редкость теплая, дрова сухие и жаркие, и потому он хорошо выспался, а проснулся отдохнувшим, повеселевшим. Утром, с аппетитом съел вчерашнюю оставшуюся в котелке кашу и, насвистывая, тронулся в путь.
  Тропа шла достаточно далеко от реки, и с высоты предгорий он увидел первые озера, блеснувшие серебряной монеткой внизу, там, где петляла невидимая речка Муякан. А справа и впереди громоздились крутосклонные горы с остроконечными пиками. Курумник, сползая по долинам, доходил кое-где почти до тропы, стланик, цепляясь корнями за землю рос, казалось, прямо из гранитных валунов, наползающих один на другой, похрустывающих под ногами корочкой окаменевшего мха.
  Однако, после обеда тропа стала спускаться в расширяющуюся долину и пошла низом, вдоль цепочки озер. Повсюду были видны следы лосей, оленей и медведей.
  На берегу очередного ручья, текущего в глубоком русле, на бугре, на солнцепеке росла высокая толстая сосна с развесистой кроной. На коричнево-желтом стволе видны были следы когтей медведя, уходящие вверх в крону. Вглядевшись, Артур заметил волосинки, торчащие из обтертой коры. Вынув волоски из щелей, он подумал, что это медведь и олень чесались об эту сосну, оставляя свои метки для любопытных сородичей. "Сосуществуют, - констатировал Артур и тихонько засмеялся. - Им тут делить нечего - поэтому и не боится олень, медведя".
  ... Ближе к вечеру, на подходе к крупно-ствольному сосняку, Артур вспугнул с тропы нарядной расцветки, коричнево-желтую копалуху. Она взлетела, хлопая крыльями, подпустив близко и пролетев по прямой метров сто, села на самую высокую сосну, на крупную боковую ветку. Продукты у Артура заканчивались, отшагал он сегодня необычно много, и потому решил поохотиться, скрадывая глухарку.
  Сбросив рюкзак прямо на тропу, он мелким березняком, крадучись, в обход этого дерева, пошел, держа наизготовку обрез, собранный и заряженный в минуту. Солнце было за спиной, освещая сосняк неяркими лучами. "Главное, не спешить" - удерживал себя Артур. Шел медленно от дерева к дереву, обходя копалуху. Крупная птица, хорошо заметная своим оперением, расхаживала по толстой ветке, щипала хвою клювом, отрывая ее с ветки, с громким хрустом.
  Артур, прячась за стволами, подошел к ней шагов на двадцать. Медленно приложил ствол обреза к дереву, высунул голову, долго и напряженно искал глазами птицу.
  Глухарка двинулась, прошла по ветке, обнаружив себя. Затаив, участившиеся от волнения дыхание, охотник прицелился и, стараясь не спешить, чувствуя громкие удары сердца, плавно нажал на курок. Гром выстрела улетел в окрестности, а птица стала падать, растворив крылья, и громко стукнула, ударившись о землю. Артур прыжками побежал к дереву и увидел: ярко-пестрое заломленное крыло, хвост и маленькую куриную головку с уже закрытыми серой пленкой глазами. "Вот повезло, так повезло! - ликовал охотник.
  - Это же еды на два дня, и какое у них мясо вкусное! Как у крупной курицы"
  Солнце уже село за хребет, покрыв противоположный крутой, высокий склон долины желто-розовым закатным цветом. Словно прозрачная акварель окрасила далекие пади и распадки с бегущими вверх цепочками темного ельника с камне-лавинами, ссыпающимися с скалистых отрогов, ломаной линией, отделяющей хребет от темнеющего небосвода.
  Артур, вернувшись на тропу, подхватил рюкзак и почти бегом, держа теплую еще птицу под мышкой, спустился к заросшему высокой осокой озерцу. Выбрав место посуше, он затаборился и, торопясь, стал готовить дрова. Позже, сидя у разгорающегося костра, ободрал и выпотрошил птицу, половину нарезал кусочками, сложил все в котелок и поставил варить.
  Ему было хорошо, легко и весело на душе, несмотря на то, что место было низкое, сырое и мрачное. Остатки березовых высохших стволов стояли вокруг озеринки, в высокой траве, высвечивая белизной коры наползающие туманные сумерки.
  В полумраке уже, откуда-то прилетели с пронзительным тонким криком две крупные хищные птицы и стали, плавно махая большими крыльями, летать низко над густыми кустами, за озером. "Гнездо, наверное, там" - подумал Артур, и на всякий случай придвинул к себе заряженный обрез.
  Но вскоре тревога улеглась, костер разгорелся ярко, кипяток клокотал в котелке, и запахло вкусно вареным мясом. "А ведь мясо у глухарей пахнет особо, ягодами" - глотая слюну, в нетерпении, охотник помешивал в котелке оструганной на конце, березовой веточкой... .
  Он ел, не торопясь, чуть обжигаясь мясом, запивая бульоном. "Как это вкусно и как это здорово!" - думал он, сопя и похрустывая сухариками, обгладывая острые косточки, чмокая и чавкая от нетерпения. Наевшись, он не стал кипятить чай, а отвалившись, прилег и привычно вглядываясь в пламя костра, задумался.
   "Ради таких мгновений стоит жить, - говорил он сам себе. - Я один, вот уже десять дней... Мне тяжело, и я стал уставать. Но сегодня и сейчас, я счастлив, потому что свободен. Именно, жажда подлинной свободы, непременно почему-то связанной с одиночеством, влекли меня в леса. Здесь вольно и свободно... Воздух чист, небо над головой всегда отрыто, есть огонь костра, горы, лес, озера и река. Есть звери и птицы, которые живут, не думая о богатстве, славе и почестях...
  Больше того, они все живы, так же как я, но они не думают о смерти, не задают себе нелепые вопросы, зачем они родились. Они сейчас так же, как я - часть необъятной, строгой и равнодушной природы, где идет вечная борьба межу живым и мертвым. Одни убегают, улетают, уползают, чтобы жить...Другие преследуют их, чтобы выжить...
   У каждой твари своя роль в многообразии мироздания: время расти, развиваться, осваивать опыт поколений, любить, оставлять потомство, драться за жизнь вида и умирать, часто не успев состариться...
   Вот и я сегодня радуюсь, весел и бодр, а вчера еще был скучен, устал и тосклив. И сегодня я думаю о своей смерти с пренебрежением, потому что все умрут, но важно, кто как проживет эту Богом данную нам жизнь..."
  Что-то треснуло в камышах за озером, и Артур насторожился. "Лось, наверное, на водопой пошел, как обычно, но учуял меня и забеспокоился" - отметил он про себя и продолжил размышлять.
  "Мне повезло. Сама судьба привела меня в лес, и я понял, что такое свобода и счастье. Через усталость и напряжение, через страхи и бессонные ночи я пришел к осознанию гармонии и красоты в природе, и потому эту тяжкую свободу я не променяю на любые сокровища, ибо главная цель моих походов и блужданий - это не любопытство, не гордость, что я это сделал, и я это могу. Главное в этом ощущение независимости и свободы. У меня есть цель, но я могу ее поменять или даже вернуться, отменить цель...
  Это все в моей власти. Я могу идти ночами, днем спать, могу свернуть налево, но сворачиваю направо. Я один, и вместе со всеми. Я возвращаюсь в мир, в город, чтобы вскоре, заскучав, вновь уйти, чтобы опять вернуться. И, если есть Бог, а он, конечно, есть, Создатель и Глава всего живого и мертвого, то, может быть, на Страшном суде..."
  Тут Артур хмыкнул, иронично отмечая: "Эх, куда тебя занесло, - и продолжил, - ... то, на Страшном Суде я смогу ответить, что, хотел быть свободным и изредка был им... И Бог зачтет мне это стремление!".
  Задремывая, он вспомнил чей-то афоризм: "Свобода - это ответственность за свои слова и поступки...
  - Мудро!"- отметил он про себя и улыбнулся...
  " В городах сейчас, люди сбиваются в кучи, пьют, играют, веселятся или тихо и обычно ложатся спать в тесных комната, под теплыми одеялами. И те, кто сбивался в кучи, тоже, когда все кончится, разбредутся и, убаюканные сладкими грёзами-соблазнами чести, богатства, известности и комфорта, заснут в закутах, не видя неба, не слыша звуков, кроме шороха города, заснут, словно умрут на время..."
  Артур, будучи один, ощущал свободу реально и готов был, ради этого испытывать лишения и трудности.
  "Свобода внутри человека - думал он. - Это как инстинкт. У большинства он дремлет и только у одиночек просыпается". Артур вспомнил описание каменных мешков, в которых монахи-буддисты приходят к нирване, то есть к внутренней свободе.
  "А с другой стороны, человек социально адаптирован, когда имеет возможность стать, быть свободным. - Он вспомнил Сартра: "Хочешь быть свободным - будь им!"
  И проговорив это вслух, засмеялся.
  Мысли стали путаться. Он укрылся спальником и задремал, подсознанием слушая происходящее в природе, вокруг него. Из-за гор незаметно поднялась серебряным диском, осветившая все вокруг, луна. Беспокойно завозилась в камышах утка, испуганная громадной, темной тенью сохатого с молодыми еще рогами и болтающейся серьгой на шее. Он вошел в воду, потом поднял голову и застыл, вслушиваясь в тишину наступившей ночи. Капли, падая с морды, оставляли на озерной воде тонкие серебристые обручи - волны...
   Артур спал...
  ... Утром он проснулся бодрым и веселым, может быть, впервые за весь поход. Пошли одиннадцатые сутки его лесных скитаний...
  Рано поднявшись, он вскипятил чай, глядя на горы и сравнивая их с зеркальным отражением в озере, он думал о красоте, о том, что живое, реально одушевленное природой, не сравнимо с самой точной копией.
  Хотя есть что-то загадочно назидательное в этом желании Природы делать свои копии. Наверное, в этом корни искусства. И в пещерах Альтамиры наглядно видно желание древних людей осуществить, воплотить такие копии живой природы, как реалистического символа, который с помощью человеческой фантазии можно было оживить.
  "Параллельная реальность", - мелькнул термин. - Тут скорее чудо творчества. Человек, как Бог, когда он создает мир, которого до него не было. В этом волшебство и мистика искусства..."
  Подул ветер, из-за перевала потянулись облака, как горы серого тающего снега в прозрачной воде...
  Артур быстро собрался и тронулся в путь. Он сегодня решил сократить петлю, которую делала река, и идти по визиркам, лесоустроительным просекам, делящим лес на квадраты.
  Остановился отдохнуть на склоне, заросшем стлаником, на ковре из брусничника. Вот где ягоды-то летом! Брусника цвела маленькими бело-розовыми цветами, и потому этот лесной ковер принял на время серо-зеленый цвет. Под ногами этот ковер скользил и , поднимаясь почти "в лоб" на гору, Артур запыхался. И тут в стланике он увидел, как гибкие, рыжие существа, очень близко от него, проворно перебегают по стволикам, гоняются друг за другом. "Соболь", - подумал он и стал вглядываться в хвойную чащу, пытаясь лучше разглядеть чудесных таежных жителей.
  Артур, в зеленой кисее пушистой хвои стланика видел переливчатое мелькание гибких зверьков, то ближе, то дальше. Они совсем не боялись человека и даже любопытствовали: может быть, они впервые видели его так близко. Охотник в нем взыграл: и осторожно, медленно двигаясь, он выбрал место для наблюдения. Собольки гонялись друг за другом, перескакивая с ветки на ветку, шурша коготками по коре, мгновенно меняя направление; и вдруг замирали в неподвижности. А то подпрыгнув с земли высоко и пружинисто, цеплялись за тоненькие ветки и как акробаты влезали вверх.
  Артур вспомнил Черкасова и его "Записки охотник Восточной Сибири", где он восхищался силой и смелостью соболя, говоря, что если бы соболь был величиной хотя бы с собаку, то страшнее хищник не было бы в тайге...
  Вскоре собольки исчезли, так же неожиданно, как и появились...
  Преодолев подъем и спускаясь вниз на небольшую террасу, покрытой кочковатой травой и густо-зеленым мхом, он увидел впереди странное сооружение, явно сотворенное человеческими руками. Подойдя поближе, он сбросил рюкзак на землю и стал осматривать сооружение. Это были четыре ствола, гладко ошкуренные и обрубленные на высоте выше полутора метров. К этим столбам, не вкопанным, а имеющим еще крепкие корни в земле, в форме прямоугольных ящиков, были прикреплены стволики лиственницы, один над другим.
  Подпрыгнув, он заглянул в ящик, но внутри было пусто... И вдруг он понял, что это гроб, в котором еще совсем недавно хоронили своих умерших тунгусы. "Так вот как это бывает!" - погрустнев и утолив любопытство, подумал Артур. Он присел около рюкзака и оглядел окрестности.
  Когда-то, не так давно, здесь от чего-то умер человек. Его родственники сделали этот гроб, домовину, усыпальницу и оставив в нем мертвое тело, ушли. Через какое-то время деревья стали гнить, разрушаться, в щели проникли мыши и птички, которые погрызли тело и кости. Потом привлеченные запахом пришли крупные хищники, растащили тело по кускам и кусочкам, и через какое-то время от человека ничего не осталось, даже костей...
  Поднялся ветер. Из-за спины, откуда он шел, по небу поползли серые клочковатые облака. Свет дня померк, деревья на гривах, монотонно загудели. Артур, не замечая перемен, сидел и напряженно думал, о природе: "Она жестока и равнодушна. Ей нет дела ни до конкретного человека, ни до человечества вообще. Природа универсальна и многолика... Она породила человека, но она же без сожаления убьет его, когда наступит предопределенное время. Ей будет ни холодно, ни жарко, если над Землей заполыхают всеуничтожающие взрывы атомной войны, в которой погибнет все живое, включая творца атомной бомбы, Человека. И образовавшаяся пустыня будет всего лишь очередным лицом этой реальности, которую человек называет природой... И сама Земля - всего лишь песчинка в океане космической жизни, на миг блеснувшая... И нет и никогда не будет похожей на неё звезды, в просторах вселенной..."
   Он содрогнулся от этих абстракций и словно проснулся. Лес кругом потемнел, помрачнел, загудел под ветром. Стало тревожно и неуютно. Надев рюкзак на плечи, Артур заторопился, почти побежал вперед, стараясь не потерять под ногами заросшую визирку....
  Проходя вдоль крутого склона, спускающегося в долину ручья, он поднял глаза и на гребне, на мари увидел силуэты оленей, пасущихся там, почти под низко опустившимися облаками. Однако, Артура это не удивило - зверя кругом было много...
  Он, не останавливаясь, подгоняемый непонятной тревогой, спешил выйти на тропу.
  Вскоре начался дождик, мелкий, шелестящий, становящийся все сильнее. Артур промок, но штормовку из рюкзака не вынул. "Сухое пригодится еще, - думал он, вглядываясь в извивы тропы. - Дойду до устья Муякана и, если дождь не перестанет, то буду табориться и ночевать".
  По карте он знал, что где-то здесь, Муякан впадает в Мую.
  Вдруг из-под ног в сторону от тропы метнулась тропинка. Не задумываясь, Артур сбросил рюкзак под куст, на развилке, и почти бегом побежал по тропке.
  Вскоре из-за сосен мелькнул черный силуэт избушки. Артур не верил своим глазам. Однако, это было зимовье.
  Войдя внутрь, он в полутьме рассмотрел закопченные стены, нары в дальнем конце, от стены до стены, железную печку под маленьким грязным окном, едва пропускающим мутный полусвет. Был даже стол, сколоченный из не струганных досок. "Давно стоит", - констатировал Артур и, обрадовавшись, побежал за рюкзаком...
   Вскоре в зимовье топилась печь, варилась ароматная каша, а человек, лежал на расстеленном, на нарах спальнике. Он, сняв мокрую одежду, повесил ее сушить над печкой и, задремывая, слушал сквозь наплывы сна потрескивание огня, мерный шум дождя, падающего на крышу...
  "Жить все-таки хорошо. - лениво размышлял он. - Еще час назад я, мокрый, голодный и усталый брел по тропе, не зная, где устроиться на ночлег. И вот я под крышей, в тепле, варю кашу и думаю уже о завтрашнем дне. Я прошел две трети пути. Окреп, приноровился к одиночеству и усталости. Недолго осталось ждать, и мой поход закончится...
  И немножко жаль, что рядом нет никого, кто мог бы разделить тяготы пути, и мои восторги перед красотой и величием тайги. Но ведь я могу потом все это описать. Могу собрать книгу очерков о своих странствиях. Ведь не зря же я заканчивал журналистику... Артур медленно перевернулся с боку на бок... - Работать в газете я не могу. Там такая суета, так много неумных начальников, и так много идеологической цензуры. Это не для меня. Но ведь писать рассказы я могу..."
  Почувствовав запах горелой каши, он вскочил и, обжигая пальцы, убрал котелок с печи.
  - Пора и поесть, - проговорил он вполголоса, и поймал себя на этом. " Я уже сам с собой разговариваю, - нахмурился Артур. - Ну, ничего, это обычное для одиноких людей дело".
  За ужином съев кашу сверху, пригорелую залил водой и оставил до утра. Ему стало жарко, и он открыл двери зимовья. Снаружи стояла мокрая темнота, шумел и покачивался под ветром темный лес. Однако, за толстыми стенами избушки он был в безопасности и, поеживаясь, думал, каково было бы ночевать под дождем у заливаемого костра под продуваемым брезентовым пологом. Перед сном он занес в домик охапку дров из поленницы, и при этом думал с благодарностью об охотнике, живущем здесь зимой на промысле.
  Неподалеку от зимовья был срублен лабаз на верху ошкуренной сосны, метрах в пяти от земли, а у избушки стояла прислоненная к крыше высокая лестница. "Перед охотничьим сезоном на лодках завезут продукты, чтобы звери не разорили зимовье, спрячут их на лабазе, куда даже соболек не залезет, дверца то закрыта...
  Вечером, он сквозь дальние деревья видел, чуть в низине, широкую реку, наверное, Муякан, но спуститься к воде, не было времени....
  Заснул он, разморенный теплом и безопасностью, очень быстро, и видел приятные сны: мать, от которой давно уехал в город, старшего брата...
  Поселок, в котором он родился и жил, был не велик и находился далеко от Сибири и лесов, на Украине, в Черниговской области.
  Учился он хорошо и по окончании школы решил ехать в Иркутск поступать на журналистику. Там и конкурсы были поменьше, да и жить, казалось, будет интереснее. Про дом и родных он почти не вспоминал, жизнь закружила, но иногда, во сне он видел улицу поселка, шоссейную дорогу, по которой мчались машины в Киев и из Киев, мужиков летним вечером, толпящихся перед пивным киоском...
  ... В тепле спал, не просыпаясь до утра, и проснулся с улыбкой на лице...
  Выйдя на воздух, глубоко вдохнул влажный, пахнущий сосной воздух и огляделся. Дождь кончился недавно, и серые тучи быстро неслись, подгоняемые ветром на север. Иногда, кое-где, в просвете мелькало синее небо, но тут же пряталось за набежавшей тучей. Было прохладно...
  Артур сходил к реке, умылся речной водой, вгляделся: и вниз и вверх по течению, но ничего, кроме зарослей кустарников и высокой травы под деревьями, не высмотрел. Возвратившись, он развел костер, вскипятил чай, отмыл горячей водой котелок из-под каши, позавтракал, открыв последнюю банку консервов, поел, хрустя начинающими пахнуть плесенью, сухарями. "Надо сегодня какую-нибудь птичку добыть", - думал он, укладывая отощавший рюкзак. Уходя, помахал избушке рукой, так она, кстати, оказалась на его пути.
  Рюкзак показался необычайно легким, и тут же Артур вспомнил, что продукты кончаются, и почти бегом возвратился в зимовье. На окошке, изгрызенные мышами лежали засохшие горбушки, и он, собрав их, положил в продуктовый мешок. "Пригодятся, - думал он. - Буду перед едой обжигать на костре. И еще придется охотиться на птиц, не жалея времени". С утра в животе голодно урчало, и, запыхавшись, он тут же вспотел...
  "Слабею", - равнодушно отметил он...
  Выйдя на тропу, Артур скоро промок от падающих с веток стланика холодных, крупных капель от прошедшего ночью дождя. Чтобы согреться, прибавил шагу, но несколько раз поскользнулся на мокрой тропе и старался идти осторожнее...
  Вскоре тропа превратилась почти в дорогу, расширилась, и кое-где были отчетливо видны лошадиные подкованные следы. "Человек где-то недалеко живет, - отметил про себя и стал прислушиваться и вглядываться. Невольное беспокойство вкралось в сознание. Он так привык быть совершенно один на сотню километров вокруг, что готов был пожалеть о приближающемся человеческом жилье...
  Большая река возникла неожиданно, словно вывернула из-за поворота. "Это уже Муя, - проговорил Артур вслух. - И какая она большая. От берега до берега будет метров сто, а то и больше. И течение быстрое", - отметил он и спустился к воде, оставив рюкзак на верху крутого берега. Солнца не было видно сквозь тучи, но чувствовалось, что погода налаживается, и кое-где у горизонта светились синие дыры ясного неба.
  Походник ступил на плоский камень, лежащий в воде, присел и, с удовольствием хлебнув несколько глотков вкусной воды, умыл лицо, чувствуя под пальцами отросшую, помягчевшую бороду. Потом, взобравшись к рюкзаку, присел на травку, и стал следить за течением на реке, выдавливающей на поверхность водные струи из глубины. Чуть дальше середины, вдруг выпрыгнула и шлепнулась в воду большая рыбина.
   "Ну, почему я не рыбак!? - сокрушался Артур. - Здесь в реках столько рыбы, что можно кормиться и вареной, и жареной, и пареной рыбой", - он сглотнул слюну и почувствовал сосущий голод...
  За время похода он сильно изменился, похудел, оброс бородой, и на голове волосы грязные и давно нечесаные торчали во все стороны. Глаза ввалились, и черные зрачки блестели беспокойно. Кожа на лице и шее загорела до черноты, и светлые морщинки разбегались от глаз к вискам. Руки тоже были коричневыми с множеством ссадин, больших и малых. Одежда стала серо-зеленого грязноватого цвета, от ночевок у костра и пропахла дымом, так что Артур сам чуял этот запах...
  Сапоги он вымыл в речке, и они были более или менее чистые.
  Но человек не обращал внимания на свою внешность, и ему даже нравился этот запах копченостей от одежды, струйчатая мягкость бороды, длинные волосы на голове...
  Речная долина расширилась, и на противоположном берегу за предгорьями виднелся высокий горный хребет с белыми снежными шапками вершин. Тропа, коричнево-серо-зеленой ниточкой мелькала впереди, извиваясь по берегу, то, удаляясь от воды, то бежала по береговому краю.
  Пара белых лебедей, медленно махая крыльями, летела вверх по течению и видела и широкую серо-стальную реку, и ленту тропы, и маленькую фигуру человека, одиноко шагающего им навстречу, вниз по реке. Гортанно перекликаясь, шурша большими крыльями, они вскоре скрылись, за сосновыми пушисто-зелеными вершинами прибрежного сосняка.
  А человек шел и шел, неуклонно приближаясь к заветной цели. Вдруг из-под ног с громким хлопаньем вылетела парочка рябчиков и, лавируя между хвойными лапами стланика, вскоре, вновь сели на землю.
  Человек замер на секунду, потом сбросил рюкзак, достал сверток, проворно собрал обрез, зарядил дробовым патроном, клацнул замками, взвел предохранитель и, крадучись, нагнувшись, осторожно сделал несколько быстрых шагов в сторону рябчиков.
  Переждав, сделал еще перебежку и, вглядевшись, заметил мелькнувшего, бегущего в стланиковой чаще рябчика. Вскинув ружье, он взвёл курок прицелился, но рябчик, мелькнув еще раз, словно растворился в хвойной зелени. Человек поводил стволом, потом медленно опустил ружье и, глубоко вздохнув, выпрямился. Чуть погодя, он сделал несколько шагов вперед и вновь, как ему казалось, увидев птицу на земле, снова быстро прицелился.
  Но проходила секунда за секундой, а выстрела не было. Через время. человек, опустив ружье, зашагал вперед, и уже с другого места справа от него, из кустов раздалось хлопанье крыльев взлетевших рябчиков. Раздосадовано махнув рукой, неудачливый охотник, держа ружье в правой руке, стволом вниз, левой отводя ветки стланика, вышел на грязную после дождя тропу, и тут за спиной его в просвете туч вспыхнуло яркими лучами полуденное солнце...
   Он, направляясь к рюкзаку, повернул голову в сторону этого яркого света... Правая нога, ступив на скользкую кочку, поехала по липкой грязи, и охотник, сохраняя равновесие, взмахнул правой рукой с ружьем. Пальцы напряглись, сжались, и указательный, резко нажал на курок...
  Грянул выстрел, и человек упал - заряд попал в левую ногу, и дробь, пробив сапог, раздробила кости и хрящи голеностопа с такой силой, что почти оторвала ступню...
  Артуру почему-то показалось, что он сильно ударил стволом по ступне, и потому, подвернув ногу, упал. При падении он выпустил ружье. Оно, курком сильно ударило отдачей по пальцу.
  Не понимая, что произошло, он пошарил рукой по траве, опираясь на нее, попытался встать, согнув левую ногу, но от огненной боли в ступне потерял сознание и упал лицом в мокрую грязь...
  Грохот выстрела прокатился над рекой, ударившись о другой берег, ответил эхом и растаял в необъятных просторах тайги...
   Все так же несла прозрачно струистые воды река, так же летели по небу на север лохматые облака, ветер шелестел хвоей и перебирал зелеными листочками на белокожих березах.
  В кустах на берегу размеренно тенькала суетливая птичка. И темнела на краю черной грязевой лужи скорченная фигура человека, лежащего в странно неудобной позе...
  Человек дышал тяжело, со свистом воздуха в крепко сжатых зубах, и пальцы правой руки, сжимаясь, царапали грязь ногтями. Он был в беспамятстве.
  ...А в его голове быстро, быстро сменяя друг друга, пришли, затеснились картины из детства и юности - из прошлой, кончающейся жизни...
  ...Вот ему три года, и они со старшим братом идут на запретные озера, чтобы купаться с остальными дворовыми ребятами. Он никого из них не помнит, но слышит треск прозрачных крылышек стрекозы, пролетающей мимо, чувствует зной и запах разогретой воды и разопревших корешков осоки, торчащей сплошным ковром из кочек и влажных промежутков между ними, слышит бульканье грязи, по которой бредет братишка, почти захлебываясь ею, а на плечах у него сидит Артур и смотрит вперед, когда же закончится эта глубокая черно-маслянистая жижа...
  Потом, возможно, в тот же день разгневанная мать по каким-то приметам узнавшая об их купании, колотит мягким тапком старшего брата по заду. Тот ревет и просит прощения. Артур тоже плачет и за это получает свою порцию шлепков...
  Чуть погодя они на улице, едят хлеб с маслом, посыпанный сверху сахаром, изредка вытирая непросохшие еще слезы. В лицо светит теплое, большое, заходящее солнце...
  ... Зима. Ему десять лет. И он перед выпиской из больницы, в которой пролежал несколько месяцев, идет гулять. Снег хрустит и искрится под ногами. Высокий берег, укрытый плавными, изогнутыми складками ковровой шубы синеватого, в тени, снега. И солнце над ним - золотое, ясное и лучистое среди синего, почти темного, глубокого неба...
  ...Вот уже ночь, и ветер с моря холодит, и толпа призывников, строем, не в ногу бредет по пирсу к невидимому катеру, который должен их переправить на остров в большой бухте. Запах соли и водорослей, и чуть неспокойно на душе. Начало службы...
  А вот вечер по случаю окончания университета. Он здесь гость, хотя начинал учиться с этими нарядными девушками парнями вместе на дневном, но заканчивает уже как заочник. Банкетный зал, звуки музыки из большого зала, и он словно посторонний, сидит и решает - кто с кем пришел, и кто в кого влюблен. Всплеск музыки за перегородкой, и потом темнота, и он провожает смеющуюся Ольгу, и она, держа его за руку, говорит: "Я тебя никуда не отпущу. Квартира сегодня свободна, мы можем быть одни хоть до завтрашнего вечера. А тебе в твое общежитие уже не добраться. Автобусы не ходят"...
   Он хочет ей возразить, что он и пешком может, столько раз ходил, но молчит, а она смеется и, обнимая, крепко прижимаясь, влажно целует в губы, щекочет языком.
  И, наконец, он видит старичка-тунгуса, сидящего на корточках, опершись худой спиной о дрожащий борт машинного отделения, и ему становится грустно и даже тоскливо - старичок такой маленький и одинокий...
  ... Солнце, появившись на небе словно растопило тучи , и к вечеру небо очистилось, оставив прохладный ветер.
  ... Очнувшись от холода, Артур еще услышал свой бессознательный стон и, ворочая во рту сухим и распухшим языком, преодолевая бешеную боль, приподнялся на руках и глянул на ноги. Из левого сапога из небольшой дырки, после невольного движения ногой, медленно пульсируя, выливалась на грязь черно-красная кровь и стояла лужицей. Он почувствовал в сапоге мокроту и хлюпанье , и понял, что голеностоп разбит вдребезги, и что сапог ему не снять: разбухшая портянка заклинила.
  Артур полежал, громко и натужно втягивая воздух, сжатыми губами, так что получался всхлип. Каждое движение причиняло невыносимую боль, после которой все тело сотрясала волна озноба. Повернув голову, он увидел лежащее рядом ружье. Очень хотелось пить. "Это финиш", - пробормотал он непроизвольно, тревожащую, бьющуюся в голове мысль.
  Опираясь на руки, чуть толкаясь правой ногой, Артур, превозмогая боль, пополз по тропе к рюкзаку.
  Он стонал, скрипел зубами, но двигался к цели, оставляя на тропе кровавый след.
  За поворотом раненый увидел лужицу и, припав к воде, долго пил, поскрипывая илом и песчинками на зубах.
  Смочив лоб, он почувствовал жар на коже и лег рядом с лужей, отдыхая. ... Солнце, спустившись, садилось за снежные вершины. Похолодало. В левом сапоге, когда он чуть двигал ногой, перестало хлюпать, и, похоже, кровь перестала идти. Но поднялся жар, и Артура тряс озноб.
  Полежав немного с закрытыми глазами, он заставил себя оторваться от земли и вновь пополз, вскрикивая от боли и, матерясь обессиленным полушепотом. Крови на следу не было. Солнце коснулось вершин и почти видимо, стало погружаться в пучину за горами.
  Река, под невысоким берегом шумела быстрым течением, оттеняя плеском воды, тишину наступающего вечера...
  Наконец, дрожащий, обессиленный Артур подполз к рюкзаку, с трудом, чуть не плача, преодолевая уже становящуюся привычной невыносимую боль, достал из рюкзака спальник, брезент, полиэтилен, морщась от боли, обмотался ими, как мог и, положив рюкзак под голову, замер, затих, согреваясь...
  ...В забытьи ему казалось, что он слышит голоса, скрип телеги и, прибавляясь, появился вначале едва различимый шум мотора. Но звук нарастал, приближался, и вдруг человек понял, что слышит, действительно слышит звук лодочного мотора с недалекой, как оказалось, реки!
  Артур приподнялся на руках, и в вечерней прохладной тишине, слушал гул мотора, проплывающей под берегом, в ста шагах от него, лодки. Он стал шарить руками в поисках ружья, но вспомнил, что оставил ружье там, где произошел этот нелепый случай. Он пробовал кричать, слыша удаляющийся гул мотора, но вместо крика, услышал свой стон. Он бил кулаками по земле, скрежетал зубами...
  Потом заплакал, и в это время моторка, завернув за поворот реки, почти смолкла. Еще какое-то время далекий звук эхом отдавался от другого берега, но постепенно затих...
  "...Все пропало, - шептал он, вытирая слезы грязными руками. - Это был единственный шанс, и я его упустил". Он уронил голову на прохладную землю и плакал, горько всхлипывая.
  Он хотел умереть и боялся смерти. В голове мелькали обрывки мыслей: "Я еще молодой... Я ничего еще не сделал... Но у меня никого здесь нет, и меня даже искать никто не будет... Никто не знает, где я"...
  Он обессилел от боли и переживаний и стал терять чувство реальности...
  И вдруг в его помутившемся сознании всплыл, вспомнился прочитанный в журнале "Охота и охотничье хозяйство" случай из жизни тунгусов-охотников где-то на Севере.
  "Заезжая на промысел, охотник вместе с оленями и нартами попал под лед. Стоял мороз тридцатиградусный. И пока он ловил обезумевших оленей, пока запрягал в нарты, одежду его и сапоги полные водой заковало льдом. Он свалился в нарты и пугнул оленей, которые домчали его до избушки. Он вполз внутрь, развел огонь в печи и упал рядом, гремя льдом...
  Вскоре избушка нагрелась, и лед на охотнике растаял, но ступни он отморозил, и началась гангрена. Тогда напившись спирту допьяна, он отрезал себе ступни и, передвигаясь на четвереньках, сделал себе чулки из ичигов и закладывал туда лечебные травы. Этим он спасся..."
  "Спасся - билось в сознании полумертвого Артура. - Но ведь я тоже могу спастись. Надо только не паниковать и бороться до конца. Есть шанс,- ведь у меня только одна ступня оторвана... Ведь сейчас не зима..."
  Эти бредовые мысли придали ему сил. Он освободился от спальника, брезента и полиэтилена, запихнул, торопясь, все это в рюкзак, влез в лямки и, дрожа в ознобе, пополз назад, к ружью. Конечно, он пробовал подняться, но при неловком движении, падал от боли, как подкошенный...
  Сапог, полный крови, с разбухшей портянкой был как мягкая шина, и потому Артур мог ползти...
  Солнце давно закатилось на западе, и сумерки сменились ночным полумраком, когда Артур дополз к ружью. В кармане рюкзака оставалось три патрона, и он знал, что будет делать...
  "Если лодка поплыла вверх по течению, то она рано или поздно будет плыть вниз, туда, откуда она пришла. Я должен выползти назад, на берег и ждать, а когда лодка появится, буду стрелять"...
  Эта мысль его воодушевила. Перед ним была цель, и стоило побороться за жизнь...
  Нога разбухла и болела непрерывно. Озноб не проходил. При малейшем движении острая режущая боль пронзала тело и мозг. Теперь, время его жизни тянулось трагически медленно...
  Передохнув, по маленькой лощине, к счастью, без зарослей стланика, он тронулся к реке, огибая попадавшиеся по пути чахлые березки. Ползти вниз, было немного легче.
  ...Серые сумерки, к полуночи сменились холодной светлой ночью. Над лесом взошла полная луна, похожая на серебряную монету, полу-стершуюся от времени...
  ...Волк-самец, живший в этих местах уже несколько лет, отлежавшись за день в зарослях кустарника недалеко от норы, где жили волчица и пятеро маленьких волчат, отправился легкой трусцой на охоту вниз по распадку, по направлению к реке. Ночь была светлая, и острые глаза зверя хорошо видели далеко впереди, но и по бокам...
  Пробегая крупным сосняком, на южном склоне распадка, волк услышал копошение, там, в кроне раскидистого дерева, большой птицы и остановился. Неотрывно глядя вверх, различая темный силуэт глухаря, он, подбежав к сосне и поднявшись на задние лапы, поскреб когтями по шершавой толстой коре. Глухарь зло закрякал, но, повозившись, успокоился и затих...
  Волк тронулся дальше.
  Выйдя на тропу, по которой уже давно никто из двуногих не ходил и не проезжал верхом на ушастых и рогатых животных, хищник все той же рысью бежал навстречу ветру, изредка останавливаясь и принюхиваясь.
  Вдруг его чуткий нос уловил запах свежей крови и еще чего-то, пахнущего остро, едко и опасно. Волк подобрался, шерсть, не успевшая еще до конца перелинять, поднялась неровным ежиком, на загривке, и он, пустился легким, машистым галопом по тропе, навстречу запаху. Но, доскакав до места, где на тропе, несколько часов назад, раздался этот роковой выстрел, он резко затормозил, отпрыгнул с тропы и, тихонько зарычав, оскалился, сморщив нос, обнажив белые зубы и острые клыки.
  Он вновь принюхался и, вздрогнув, услышал незнакомый шум, шуршание по траве. Глаза его блеснули зелеными огоньками. Хищник, напружинился, и легко переступая сильными длинными ногами, стал по дуге из-под ветра обходить место где, то замирая, то возобновляясь, с шумом полз кто-то, большой и неосторожный.
  Вдруг из полутьмы раздался стон, и волк от неожиданности прыгнул в сторону. Он узнал голос двуногого существа, который слышал на этой же тропе уже несколько раз...
  Однако, голод и любопытство толкали волка навстречу опасности, а запах крови, который он сейчас ощущал явственно, удерживал его от бегства. К запаху крови и мокрого кострового дыма примешивался волнующий запах физического страдания...
  Звук ползущего по траве тела затих, но волк, уже обойдя человека по суживающейся спирали, слышал его громкое, воспаленное со всхлипами, дыхание.
  Наконец, сквозь кусты он разглядел человеческое тело, лежащее ничком, неподвижно. Только по громкому дыханию было ясно, что человек еще жив. Волк прилег на живот и высоко подняв голову, следил, ожидая, что же будет дальше...
  Прошло полчаса, и человек, наконец, поднял голову, потом поднял туловище на руках и, помогая себе правой ногой, пополз на правом боку, постанывая и шепча какие-то слова...
  Недалеко, под высоким берегом шумела река, и то тут, то там всплескивала рыба, выпрыгивая из воды и падая назад. Луна на темно-синем, почти черном небе, с видимыми крупными звездами, прошла половину полукруга и светила навстречу ползущему человеку, оставляя на бегущей черной воде широкую серебристую дорожку, которую изредка взрывали своим прыжком-полетом, отблескивающие синей сталью, изогнувшиеся рыбины.
  Метров через двадцать, человек снова затих, уронив голову на руки, отдыхая. Его сознание работало только в одну сторону: "Надо доползти до рассвета до речного берега... Иначе смерть...Надо доползти..."
  И это многократно повторенное "надо" заставляло его раз за разом поднимать голову и, преодолевая боль, тошноту и головокружение, ползти вперед к цели...
  В очередной раз после забытья он резко поднял голову и увидел освещенный луной силуэт волка, отскочившего в куст, его глаза, блеснувшие в полутьме двойным зеленоватым огоньком. Страх сковал мышцы человека, озноб прекратился, и стало жарко...
  "Неужели, волки, - прошептал Артур, и мысли, одна страшнее другой. понеслись в голове. - Набросятся, порвут... Я не смогу отбиться, если их много..."
  "Санитары, - почему-то всплыло в голове, и испуг вдруг перешел в озлобление. На время он забыл о боли в ноге. Не отрывая взгляда от насторожившегося зверя, человек осторожно снял с плеча ружье, прикрыв его туловищем, дрожа от нетерпения, достал из нагрудного кармана заряд с картечью, вложил в ствол и, стараясь не шуметь, закрыл затвор. Потом, не отводя взгляда от стоящего в двадцати метрах насторожившегося зверя, он большим пальцем медленно взвел курок...
  Услышав щелчок, зверь подпрыгнул, почуяв недоброе. Человек плавно поднял туловище, затем так же плавно, но быстро приложил ружье к плечу и выстрелил. Волк видел вспышку пламени, слышал гром выстрела, и одновременно, в грудь и в бок ударило несколько картечи, сбив его с ног. Теряя сознание, зверь высоко подпрыгнул и с предсмертным воплем-воем метнулся в чащу. Сделав несколько громадных прыжков, он рухнул в куст багульника. По телу прошла предсмертная дрожь, передние лапы несколько раз дернулись, и неосторожный волк умер.
  Артур ругался, матерился вслух, и стучал кулаком по земле, почти ликуя: - Нет! Мать вашу так! Я не бессловесная и покорная жертва! И не нуждаюсь в ваших санитарах, чудовищные лицемеры, кабинетные охотнички!
  Торжество победы над своим страхом добавило ему сил. Он пополз быстрее и, наконец, вскоре увидел и черную двигающуюся равнину реки, и серебристую дорожку на воде, и темной стеной стоящие на той стороне горные склоны в лунной тени...
  Не теряя времени, вновь зарядил ружье, чуть помедлив, снял, стянул через голову энцефалитку и грязную с серыми пятнами, белую футболку. Из кармана рюкзака достал кусок веревки и привязал к короткому стволу обреза эту белеющую даже в темноте тряпку. Потом, теряя силы, вскрикивая от боли, одел энцефалитку, снова завернулся в спальник, брезент и полиэтилен и, дрожа от усталости, чувствуя непрерывную, разрывающую левую ступню на части боль, согрелся.
  Дрожь прекратилась. Стало даже жарко, и на грязном лбу выступила испарина.
  "Теперь я буду ждать - повторял он, теряя сознание... Буду ждать и слушать, столько, сколько понадобится... Я не умру, потому что я не жертва..."
  Уже в бреду, он вспомнил слова молитвы, увидел картину из детства: дорожка к дверям маленькой деревянной церкви, в которой, как рассказывала ему мать, его окрестили младенцем. И, содрогаясь, всматривался в безногих, безруких, инвалидов войны, двумя рядами сидящих вдоль этой дорожки. "Боже! Спаси и сохрани!"...
   Ему казалось, что он кричит, но губы его едва шевелились...
  Луна спряталась, стало очень темно, но через некоторое время на востоке посветлело, и тьма, редея, отступила...
  Артур, то проваливался в горячий бред, то всплывал на поверхность сознания. Он ждал эту спасительную лодку нетерпеливо, даже в бреду повторяя: "Она вернется. Она скоро приплывет назад..."
  ...Отец и сын Кирилловы едва успели закинуть сети по свету и уже в темноте пришли в зимовье. Открыв дверь, они учуяли запах недавнего тепла и печного дыма.
  - Кто-то тут был, батя, прошлой ночью"- обеспокоенно, высоким, не по фигуре голосом произнес Семен - младший Кириллов.
  - Сам вижу" - недовольным голосом ответил Петр Семеныч-отец и, почесав бородку, стал щипать лучину. Семен, бросив рюкзак на нары, вышел наружу, прикрыв скрипнувшую дверь и загремев ведром, проворно принес воды, занес две охапки дров и, пока отец ставил котелок с водой на печку, приставив лестницу, слазил на лабаз, достал банку тушенки, металлическую банку с крупой, спустился, заодно закрыв дверку лабаза на щепочку. - Вроде все цело, батя - довольным голосом произнес он, с кряхтеньем, подражая отцу, снимая сапоги.
  - Да и я вижу, что все вроде на месте - и, помолчав, добавил: - Кажись, одну только ночь ночевал.
  Быстро сварили кашу, поели и легли спать. Не сговариваясь, решили, что встать надо пораньше, снять сети и уплывать домой от греха. Петр Семеныч недовольно сопел, потом притих, только зевал, крестясь.
  Семен заснул мгновенно, по-молодому, а отец ворочался, проснувшись, слушал тишину за стенами и засыпал снова. "Кто бы это мог быть? - спрашивал он себя. - Может, охотовед районный пожаловал порыбачить, но если он проскочил незаметно мимо села, то у геологов, которые стоят отсюда в двадцати километрах, обязательно бы знали, что он пожаловал, и предупредили бы".
  Он прикидывал и так и эдак, но совсем не думал, что кто-то может зайти со стороны Нижнего. На его памяти, в одиночку никто из Нижнего на Мую не приходил....
  В пять часов утра, в избушке уже топилась печка, и чайник закипал, когда Петр Семеныч толкнул в бок сына: - Семка, вставай, зорю проспишь!
  Семен вскочил, ошалело, хлопая глазами, приходя в себя после сна, посидел минуту, а потом быстро обулся и, выскочив на улицу, фыркая умылся, звякая кружкой о ведро...
  Когда гребли к сетям, на востоке разлилось яркая заря, окрашивая воду попеременно, чуть ли не во все цвета радуги. Семен греб, а Петр Семеныч, захватив тетиву сети перебирая клещневатыми, заскорузлыми пальцами, выбирал, аккуратно и быстро освобождая трепещущую, извивающуюся, крупную, блестящую боками рыбину, одну за другой.
  Через полчаса, уложив выловленную рыбу в черный толстый полиэтиленовый мешок, бросили его под сиденье, а сети тоже спрятав в чистый мешок из-под картошки, забросили в бардачок и закрыли замок. Петр Семеныч позволил Семену сесть на мотор, и тот молодецки дернул, ловко намотав на шкив кусок бечевы, с узлами для сцепления. Мотор взревел, и недовольным голосом отец проворчал сыну: "Легче ты!"...
   Улыбаясь, держа ручку газа, после прогазовки на малых оборотах, Семен аккуратно переключил скорость, и лодка сначала медленно, задирая нос, натужно завывая, тронулась, толкая воду перед собой, потом, набрав скорость, поднялась, волны все более острым углом уносились за корму, и лодка пошла, полетела вниз по течению, мерно урча мотором. Петр Семеныч сидел на переднем сиденье и вглядывался из-под мохнатых бровей, остренькими глазками в проплывающие берега.
  ... Плавно обогнув тупой угол косы при впадении Муякана в Мую, лодка шла вдоль левого берега и, пройдя несколько километров вниз, они оба услышали выстрел, близко, на берегу.
  - Вороти! - через небольшую, паузу после выстрела, закричал отец, и Семен, напрягшись, повернул мотор от себя, и лодка пошла почти перпендикулярно к противоположному берегу.
  - Близко не рули! - прокричал сквозь ветер и шум мотора Петр Семеныч, и Семен послушно выправил мотор, посылая лодку, как коня, вдоль берега. Оба смотрели назад, и почти напротив снова раздался выстрел, и затем отец и сын одновременно увидели белую тряпку, качающуюся справа налево и назад, почти у земли.
  Мотор сбавил обороты, и отец крикнул: - Тормози!
  - Там, кажись, человек, один, и тряпкой машет, - нерешительно произнес Семен, а отец, уже различивший фигуру человека, почему-то сидящего на земле, и машущего тряпкой, скомандовал: - Заворачивай!
  Когда подплыли к берегу, Семен плавно наплыл на берег, и отец, спрыгнув в воду, затащил лодку, как можно дальше в берег. Проворно вскарабкавшись на обрыв, Петр Семеныч увидел грязного бородатого мужика, полулежащего и завернутого в какие-то лохмотья.
  Человек протягивал ему навстречу руки и хрипло повторял: - Братцы! Братцы! Спасите! Нога!..
  Семен из лодки кинул наверх бечевку, отец подхватил ее, и вдвоем они еще подтащили лодку повыше в берег. Отец привязал бечевку к низу березы, растущей почти на обрыве, и осторожно подошел к человеку. Семен тяжело дышал за спиной...
   - Братцы! - бормотал Артур, едва слышно, теряя сознание. - Нога... Спасите! - и повалился навзничь головой в траву...
  Кирилловы засуетились. Осторожно освободив бесчувственное тело от тряпья, намотанного вокруг туловища, разглядели дырку в сапоге и сукровицу, сочащуюся наружу. Кряхтя, опустили тело в лодку, подстелив спальник и брезент, на мокрое дно. Отплыли от берега подальше, и посредине реки, понеслись вниз по течению. Артур что-то бормотал в бреду и стонал...
  Солнце поднялось над лесом на востоке, яркое, словно умытое. Стали видны заросшие ельником крутые распадки, уходящие к каменистым вершинам, справа, и сумрачная тайга, полого уходящая вдаль, слева.
  Вскоре там же, на левом берегу, примыкая к воде начались просторные покосные луга, и завиднелось небольшое поселение. Из трубы избушки шел дым, и неподалеку паслась коричневая, стреноженная лошадь.
  Когда причалили, и Семен побежал к начальнику геологов, Артур очнулся, огляделся, измученно улыбнулся, неотрывно смотревшему ему в лицо Петру Семеновичу.
  - Ногу отстрелил - прохрипел он и облизнул пересохшие губы. Петр Семеныч достал кружку и, зачерпнув воды за бортом, подал ему. Артур жадно пил, стуча зубами о край кружки и проливая воду. Он был страшен: лохматые грязные волосы, худое, изможденное лицо в полосах грязи, с дико блестевшими глазами, грязная, рваная одежда.
  - Откуда ты? - спросил Петр Семенович и удивленно покачал головой, когда услышал: - Из Нижнего... Две недели иду.... А вчера, в полдень, ногу случайно отстрелил. Забыл, что курок взвёл - слабым голосом объяснял он.
  По берегу, к лодке уже спешили мужики во главе с Семеном, неся в руках старую дверь, снятую с петель. Когда Артура вытаскивали из лодки и клали на дверь, он скрипел зубами от боли, но молчал...
  ... Начальник геологической партии, молодой еще, светловолосый, с рыжей бородой, Володя Бахтин, связавшись с Бодайбо, говорил в микрофон: - Ступню отстрелил парень. Мы сапог не снимали, но, видно, что мужик едва живой. Надо санитарный вертолет высылать.
  Поправив наушники, он выслушал ответ, покивал. Потом сказал: - Да. Хорошо. Ждем - и, спохватившись, добавил, - Связь будем держать каждый час, по нолям...
  Артура внесли, толпясь и сопя, в кухню и положили прямо на двери, на пол. Он кусал губы от боли, но улыбался и повторял: - Хорошо... Так, хорошо...
  - Ты точно пришёл из Нижнего? - спросил Бахтин, подойдя и недоверчиво улыбаясь. Артур поднял на него глаза и ответил: - Две недели иду, - потом помолчал, улыбнулся. - Сегодня ночью волка стрелил - криво ухмыльнулся, обнажив чистые белые зубы.
  - Убил, кажется... Санитара, - пробормотал он, невнятно.
  Мужики сели вокруг, Бахтин тоже присел на край скамьи.
  - Как же ты так, один? - недоверчиво произнес он. Артур виновато улыбнулся. - Ведь умереть мог, или медведи бы заели...
  Он помолчал, вспоминая. - Прошлой зимой у нас волки одну собаку утащили и съели...
  Стряпуха, баба Настя стояла в кухонных дверях и, скрестив руки на животе, с жалостным любопытством смотрела на Рыжкова. Потом, спохватившись, всплеснула руками: - Что же это я? Ведь его умыть надо.
  Она вскоре принесла таз с теплой водой, мыло, чистое вафельное полотенце.
  Обмывая лицо, шею, руки, она вздыхала и приговаривала: - И зачем же тебя, касатик, понесло по тайге, да в такую даль. Сроду здесь не бывало, чтобы кто из Нижнего, да пешком сюда, в этакую даль. Это ж, какой черт тебя толкал! ... Артур слушал, улыбался, так, что уже устали щеки.
  - Вот захотел пройти до Бодайбо. Посмотрел карту и захотел...
  Мужики удивленно и настороженно качали головами. Пожилой рабочий, смолящий цигарку с едким табаком, не удержался и прокомментировал: - Тут только тунгусы на оленях аргишили, да и то давно это уже было...
  Помолчал, выдохнул клуб табачного дыма: - А мы еще лет десять назад на лошадях подходили к перевалу. Недельная была дорога. Еще Димитрий Петров, медвежонка на кедрухе стрелил. Матка ушла, испугалась нас, а Митька, глядь, медвежонок наверху, и сбил его.
  Пососал цигарку, потом помял окурок желтыми от табака пальцами, бросил, и заключил: - Мясо у медвежонка дюже вкусное было...- и после паузы закончил - Энергетическое...
  Мужики, посидев еще немного, разошлись на работы. Бахтин ушел к себе в каморку и начал писать отчет в полевом дневнике. Баба Настя накормила отказывающегося и стесняющегося Артура манной кашей с маслом и напоила горячим крепким чаем с сахаром, и все расспрашивала, как да что...
  ... К обеду прилетел санитарный вертолет, и там был врач. Первым делом он тщательно вымыл руки, потом попросил поднять дверь с Артуром и положить ее на столы. Расспросив походника, он между разговорами сделал ему обезболивающий укол, потом, дождавшись, начала его действия, раздел Артура, безвольно опустившего руки и часто моргающего полусонными глазами на суетящихся людей.
  Ножницами, разрезали штанины и уже потом, осторожно стали резать сапог, с которым пришлось повозиться. Кровь внутри превратилась в водянистое, фиолетовое желе.
  Артур морщился от боли, когда неловко прикасались к ступне, но молчал. Доктор, осмотрев стопу, осторожно обмывал распухшую покрасневшую ногу. Баба Настя привычными к грязной работе руками крестьянки, обмыла Артура, осторожно клоня его то в одну, то в другую сторону, и, вытерев полотенцем, дала чистую белую длинную рубаху, в которой он чувствовал себя неуютно.
  Доктор, протерев стопу спиртом, ушел к Бахтину в каморку, о чем-то поговорил, и потом оба вернулись. При этом Бахтин смущенно улыбался и, подойдя, стал над головой лежащего Артура. Доктор еще раз осмотрел ступню, словно примериваясь...
  Заряд дроби, войдя в голеностоп с внутренней стороны, разбил кости сустава в мелкие щепки, порвал сухожилия, превратив мелкие мышцы в немыслимый фарш. Ступня висела на сухожилиях и коже, куском мяса, набитого дробью и обломками костей.
  Сделав еще местную анестезию, врач ткнул металлической иглой выше сустава и спросил, почему-то перейдя на ты: - Чувствуешь?
  - Нет - ответил Артур. - Ничего не чувствую? Ничего!
  Доктор аккуратно приподнял ступню и колено, и баба Настя дрожащими руками, подсунул туда свернутое полотенце...
  - Не смотри, - приказал доктор, и Бахтин, положив тяжелые руки на плечи Артура, напрягся.
  Доктор что-то ещё мазал. Запахло спиртом и йодом.
  В полудреме, Артур иногда чувствовал удары боли, но после того, что было с ним ночью, в лесу, это казалось ему несущественным.
  Закрыв глаза, он видел стаю волков, окруживших его полукольцом. Он повторял: "Ну, кто первый? Без бою не сдамся".
  Самый крупный из волков, бросался вперед и успевал укусить его почему-то каждый раз за левую ногу, за разорванный уже сапог. Вдруг вдалеке загудел мотор, и волки испуганно отступили, а Артур, хромая пошел навстречу звуку...
  ... Сквозь пелену забытья он чувствовал, что его куда-то везут, ревел мотор и дрожал кузов, потом наступил тишина...
  Он на несколько минут открыл глаза. Увидел над собой круг с лампами внутри рефлекторов, потом сверху наплыло лицо в белой шапочке и с повязкой на нижней части лица. На лбу человека блестели капельки пота.
  - Еще анестезию! - приказал голос, и через какое-то мгновение, Артур вновь погрузился в мир нереальных видений.
  ... В Бодайбо, в больнице он пролежал полгода. Там же ему сделали протез вместо отрезанной ступни, и там же он заново учился ходить, вначале на костылях, потом с тросточкой.
  За эти полгода он изменился, похудел, помрачнел и начал седеть...
  ...После выписки из больницы, он прилетел в Иркутск и снова поселился в общежитии, где мучились без художника, и были рады его возвращению. Хотя после его исчезновения, никто его очень не искал. Подумали: уехал на Украину...
   - Мало ли куда может исчезнуть неженатый молодой человек, - хихикала начальница общежития...
   После этого несчастья, Артур, всё свободное от работы время, сидел в своей комнате и читал книжки или писал статьи в газету.
  ...И как-то так случилось, что он начал писать сценарии для ТВ, вначале для эфира, в молодежную редакцию, а потом и сценарий документального фильма "Осенние песни".
  Сценарий неожиданно всем понравился, а, когда отвезли в Москву, то там сценарий понравился самому председателю Комитета по ТВ и радиовещанию. Рыжкова все поздравляли, а он не знал, за что и почему: сценарий он написал за одну ночь и потом только поправил по просьбе редакторов студии телефильмов. Он стал постоянным автором на ТВ.
  И вскоре написал второй сценарий к документальному фильму, который назвал: "Говорят, медведи не кусаются".
  С работой и зарплатой все постепенно наладилось. Он привык и к протезу и ходил. Почти не хромая...
  Как - то, проходя по улице, увидел в витрине большого магазина, мотоцикл...
  Придя домой, некоторое время, о чём то, сосредоточенно думал, а потом, присмотревшись, купил себе, небольшой и недорогой мотоцикл "Восход".
  ... К тому времени он уже ушел из общежития, и снял квартиру в пригороде, рядом с загородным лесом.
   Постепенно, научившись водить мотоцикл, стал временами уезжать на нём в лес и, спрятав его в кустах, жил несколько дней в зимовье, делая недлинные прогулки.
  Артур научился не торопиться, ходить тихо, смотреть внимательно... Красоты и загадки дикой природы, его по-прежнему восхищали и поражали. Он начал вести лесной дневник, в который вносил всё увиденное и услышанное в лесу, в таких поездках...
  ... В личном плане все тоже устроилось. Хромота не мешала ему ходить в гости, знакомиться с женщинами и девушками. Он был улыбчивый, спокойный, самостоятельный мужчина, а хромота делала его в глазах романтически настроенных женщин, еще привлекательней.
  В него влюбилась Люся, студентка филологического факультета, проходившая практику в молодежной редакции местного телевидения.
  Неожиданно для всех, они стали жить вместе. Досужие сплетницы поговорили, перемыли косточки необычной паре и успокоились: появились другие новости. Да и что особенного, когда тридцатипятилетний мужчина живет с двадцатипятилетней девушкой...
  
  
   ЭПИЛОГ
  
  После полудня в пятницу Артур выехал на мотоцикле в лес. Люся, как всегда, насовала в рюкзак и консервов, и бутербродов, и пирожков, стряпанных ею утром....
  За это, он, на прощание, с чувством поцеловал ее в губы, и она, оставшись одна, долго ходила из угла в угол, оправляя на кофточке несуществующие складки...
   Он уже выехал за город, поднимаясь по асфальтированной дороге, в березняке. Въехав наверх, он остановил мотоцикл, полюбовался открывающимся с холма видом на леса и залив, покрытый синеватым, размокшим льдом.
  Леса стояли голые, темно-коричневые, в ожидании тепла. Было вокруг пусто, тихо и просторно. Холодный порыв ветра заставил Артура плотно застегнуть полушубок и отправляться дальше.
  По синему небу бежали, подгоняемые ветром легкие, светлые отдельные облака. Грунтовая дорога, по прямой бежала с горы на гору, и Артур добавил газу.
  На водораздельном хребте он свернул налево, почти под прямым углом. Проехал еще несколько километров по щебенчатой дороге, свернул еще раз и уже по глинистой проселочной колее, изрытой грузовиком-вездеходом, по узкой тропочке, рядом с колеей, покатился дальше. Все время приходилось лавировать, держаться тропки, уклоняться от нависающих веток и полу упавших стволов. Мотоциклист разогрелся, расстегнул одежду. Дышал часто и напряженно...
  Проехав так больше часа, он свернул в последний раз, на малоезженую, заброшенную дорогу и, тарахтя мотором на малых оборотах, медленно огибая, а то и переезжая с ревущей прогазовкой, упавшие на дорогу деревья, осторожно приближался к токовищу. Раза два с обочины слетали рябчики и без страха садились на голые ветки осин, растущих вдоль дороги.
  ... Лес становился все глуше. Солнце, опускаясь, вот-вот должно было коснуться гористого, синеющего вдали таежного хребта...
  Пройдя через крупный и чистый сосняк, дорога по большой дуге повернула вправо и вниз. И минут через пять, спустившись к, небольшой покосной поляне перед болотом, закончилась.
  Наверное, когда-то было и продолжение пути, гать, а потом и мост через Курминку, но это было давным-давно, после войны, когда здесь стояли войска, в ожидании строительства военных городков. Здесь чувствовалось еще это давнее присутствие многих людей, и потому места были ухоженные, необычайно красивые: повсюду полу заросшие лесные дороги, поляны среди бора, на берегах, заросших, болотистых таежных речек остатки мостов и гатей, все поросшее мхом и осокой, полусгнившие деревянные столбы, и даже скамейки в красивых местах. На полянах ещё видны были заросшие малиной и крапивой остатки фундаментов и квадратные валы оснований под большие армейские палатки.
  На одной из могучих лиственниц, догнивала бочка наблюдательного пункта, с металлическими, поржавевшими скобами лестницы...
  Закатив мотоцикл в кусты, Артур, по едва заметной тропинке, обогнул сосновый мыс и вышел на следующую сенокосную поляну с старой березой посредине. Перейдя ручеек, журчащий под березой, он, поднявшись на несколько метров, вышел на крошечную полянку, посреди которой чернело старое кострище, и торчали рогульки для тагана.
  Сбросив рюкзак, он огляделся, разминая ноги и спину, походил, чуть припадая на левую ногу, в пять минут набрал сушняка и, не спеша, развел огонь, иногда прислушиваясь к шуму соснового леса за спиной...
  Похолодало. Незаметно тень от леса надвинулась, укрыв поляну. Потемнело. Костерок, разгораясь, затрещал. Пахнуло ароматным дымом.
  Подвесив над костром котелок, Артур разобрал рюкзак, достал войлочную подстилку, полотняный мешок с продуктами. Заварив чай, отставил его в сторону от костра. Снял с рогулек и отбросил в сторону таган. Разобрав продукты, сел и вытянул уставшие ноги в резиновых сапогах, (весной в лесу очень мокро) налил в кружку чаю и стал, есть пирожки, поджаристые, ароматные, еще почти теплые, запивая чаем...
  Солнце село на вершины деревьев на хребте, и неторопливо, показывая золотой с отливом край, скоро исчезло, опустилось куда-то вниз, за горы. Стало ещё темнее, хотя охотник различал ещё, впереди, далеко за речкой, краешек освещенного осинового леса.
  Наевшись, остатки чая Артур выплеснул в костер, хромая, спустился к ручью, кружкой набрал воды в черный, покрытый коркой сажи, котелок. Подойдя к костру, плеснул из кружки и из котелка через край. Угли под струями воды зашипели, фыркая. Ногой в резиновом сапоге притоптав костер, Артур убедился, что огонь погас полностью, отставил котелок с водой подальше, под корни упавшего дерева, спрятал рюкзак в кусты и, надев полушубок, не торопясь, пошел в глубь леса.
  Когда он поднялся на холм, над головой пролетел крупная птица, шумя крыльями, и вскоре впереди, в маленькой полукруглой долинке, с большими хвойными кронами старых сосен, раздался шум, хлопанье крыльев и даже, как показалось Артуру, недовольное кряканье... "Ага - первый глухарь прилетел" - подумал он.
  Выбрав место на склоне, опустился под сосной на землю и оперся усталой спиной на ствол...
  Откуда-то снизу, из пади, поднялись ночные сумерки. Однообразно пели тонкими голосами птички в кустах на дне долинки. Сбоку из-за спины раздалось близкое шуршание серой сухой травы, и раздалось квохтанье. Замерев, охотник скосил глаза: на полянке стояла пестрая, коричнево-серая копалуха. Она деловито осматривалась и квохтала, в такт, дергая маленькой головкой с черными бусинками глаз. Артуру стало трудно косить глаза, и он поглядел перед собой. Шорох возобновился, и глухарка стала уходить в лес... Изредка останавливалась, она встревоженно квохтала и пережидая, прислушивалась, словно ожидая ответа.
  Через какое-то время она скрылась среди стволов.
  Прошло ещё несколько минут и Артур увидел далеко внизу, в сосняке, какое-то копошение и, достав бинокль из чехла, разглядел, ясно увидел глухаря, который, разгребая прошлогоднюю травяную ветошь, что-то клевал, совсем как петух на просторном колхозном скотном дворе.
  Артур невольно улыбнулся, и его строгое серьезное лицо смягчилось - такой занятой вид был у этого петуха...
  Сделалось совсем темно и тихо, и только холодный ветер налетал порывами...
  Невдалеке шумели сосны, и человек не услышал, когда глухарь взлетел на дерево.
  В наступившей ночной тишине, его ухо, вдруг, различило тревожную, шелестящую музыку глухариного токового пения: "Тэке, тэке, тэ-ке, - стучали глухариные "кастаньеты" из невидимого сосняка, а потом шипящий яростный звук точения... А потом, вновь: тэ - ке, те-ке..."
  - Ох, разошелся, - шептал Артур...
  ... Уже, уходя, на гребне холма, его слух, ещё улавливал чуть различимую песню...
  ...Привычно, даже в темноте не сбиваясь, выйдя прямо к биваку, охотник, не спеша, снова развел огонь и, немного погодя, стал пить чай...
  Темнота объяла землю, и в небе, высыпали бесчисленные блестки звезд. Привычно найдя взглядом, Большую Медведицу, охотник долго осматривал небо вокруг; высчитал Полярную звезду, в очередной раз, удивляясь этому небесному "гвоздю", вокруг которого все небеса крутятся...
  ... Потом, повозившись, устроился поудобнее, застегнулся на все пуговицы, подложил рюкзак под голову и задремал. Костер прогорел, стало сосем тихо. Изредка по небу пролетал неяркие светлячки - спутники...
  Стояла обморочная, полуночная тишина...
  Проснулся Рыжков от холода. Глянув на часы, - всего два часа ночи. Побаливала натертая протезом левая нога, и устало ныли мышцы плеч - вести мотоцикл по лесным дорогам нелегко.
  Не торопясь, поднялся, потоптался на месте, разминая ноги, хромая, сходил к ручью за водой. Разгреб угли и раздул огонь. Подкинул веток в костер. Поставив котелок на огонь, сел, устраиваясь поудобнее. Не вставая, снял котелок, заварил чай, достал из рюкзака сахар и бутерброды. Закусил и долго пил чай, заглядевшись в разгоревшийся огонь...
  ...Часа в три, почти посередине ночи, далеко и страшно заухал филин. "У-у-ух - долетало из темноты, и где-то, далёким эхом вторил этой угрозе ещё один...
   Дождавшись, пока костер прогорит, охотник залил угли остатками чая, притоптал его. Постоял, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте.
  Потом сходил в чащу кустов и достал спрятанное там ружье. Вернулся. Вынул из бокового кармана рюкзака коробку с патронами, заряженными единицей (это номер дроби). Несколько штук положил в нагрудный карман энцефалитки, неловко попрыгал, проверяя, не гремит ли. Спрятал рюкзак и с остановками, через лес, пошел к току...
  ... Не спеша, вышел на вчерашнее место и тихонько сел под дерево, опершись спиной о ствол.
  Пока шел, разогрелся, а, посидев немного неподвижно, начал подмерзать. Застегнулся, подоткнув полы полушубка и снова замер.
  Через время, опытный слух Артура уловил шевеление и хлопанье крыльев, на одном из тёмных деревьев и потом осторожное тэ-ке - тэ-ке...
  И снова всё замолкло...
  Через время это вкрадчивое тэ-ке повторилось, и вдруг, костяная дробь тэканья разнеслась по округе и сменилась точением.
  Артур напрягся, осторожно поднялся, чтобы лучше слышать, постоял, определяя направление и расстояние до токующего глухаря. Потом не торопясь, делая по два-три шага под точение, двинулся к токовому дереву...
  Довольно быстро подойдя на выстрел, он затаился за стволом и, подняв голову, высматривал птицу в густой кроне толстой сосны. Но было еще темно, и Артуру чудилось птица то слева, то справа от ствола...
  Где-то далеко, над чащей сплошного леса, вновь угрожающе заухал филин, а чуть погодя, на болотах в долине Курминки пропели первый раз свои грустные песни, звонкоголосые трубачи весны - журавли...
  Небо на востоке чуть побледнело, и тьма заметно поредела. Внизу, под холмом, пролетая над речной луговой долиной, захоркал вальдшнеп, и охотник проводил этот волнующий звук, поворачивая голову вслед...
   Глухарь, распевшись, тэкал и точил почти без перерыва, и тут Артур стал различать, какие-то посторонние шорохи, идущие снизу, из долинки и, кажется приближающиеся к токовому дереву...
   "Неужели?" - подумал он, и тут же подтвердил сам себе.
  "Да - да - это другой охотник под песню крадется к моему петуху"...
  И в это время по какому-то едва различимому дрожанию в сумеречной кроне, он определил, наконец, где сидела птица, различил туловище, длинную шею и даже голову. А дрожала, в азарте песни, борода под клювом, и ещё, со звуком "вжик-вжик", раскрывался веером и складывался глухариный хвост.
  Однако, Артур недаром беспокоился...
  Под очередную песню, внезапным громом, грохнул выстрел... Глухарь, на мгновение замер неподвижно, и потом стал падать, но выправился, спланировал и, коснувшись земли у ног Артура, ударил несколько раз крылом и, затих. Раздались поспешные шаги, и Артур, различив фигуру человека с ружьем, громко проговорил: - Он, здесь!...
  Голос человека прозвучал в рассветной тишине неожиданно громко...
  Фигура охотника, замерла на какое-то время, а позже, осторожно шагая, подошла ближе.
  Это оказался молодой паренек лет двадцати, в очках, и с двустволкой за плечами. Остановившись над глухарем, он поздоровался и спросил: - А я и не слышал, как вы подскакивали к петуху, - и стеснительно улыбнулся...
   - А это мой первый глухарь, - не удержавшись, похвастался он, и приподнял тяжелую птицу за шею.
  - Ого, какой тяжелый, - искренне удивился он.
  Артур внимательно наблюдал за ним, и ему казалось, что он узнает себя, в молодости. В его поведении, не было вражды, не было недоверия. Паренек не боялся встречи и смотрел прямо, не заискивая.
  - Как тебя зовут? - спросил Артур молодого охотник и услышал в ответ: - Роман.
  - А меня - Артур, - и он, протянув руку, пожал крепкую ладонь паренька.
  ... Заметно рассвело, и в лесу поднялся неистовый шум: разнеслось стук-токование несчетного количества дятлов, песни дроздов - рябинников, свист и звон пернатой мелочи...
   Постояли, послушали, но в таком гаме, уже невозможно было разобрать глухариные песни.
  ... Ну, что же! - вздохнул Артур. - Пошли на бивак, чай пить.
  Роман с удовольствием согласился, и уже на ходу стал рассказывать, как по снегу еще, нашел этот ток, по следам на насте; как вчера вечером вышел из города, и шагал почти всю ночь по дорогам, чтобы поспеть к утру.
  Артур шел впереди, слушал, поддакивал, но, заметив, что тяжелая птица мешает идти Ромке, остановился и показал, как надо закладывать голову под крыло, и тогда глухаря можно нести под мышкой, чтобы не мешал при ходьбе...
  Придя на бивуак, разожгли большой костер, вскипятили чай, открыли консервы и поели. Артур слушал болтовню Ромки и думал, что надо иметь характер и любовь к охоте, чтобы вот так, за ночь, отшагав более двадцати километров, не проспать, придти на ток вовремя и добыть петуха...
  " Будет из него хороший охотник, любитель природы и культурный, грамотный человек" - думал он, подливая гостю, горячего чаю...
  Ромка показал Артуру двустволку и, с гордостью отвечая на похвалы, произнес: - Батя подарил на восемнадцатилетие. Он тоже охотник, только сейчас редко в лес ходит - артроз...
  И рассказал далее, прихлебывая чай и зевая, что он учится на втором курсе мединститут и хочет стать хирургом, что, если бы провалился на экзаменах в медицинский, то пошел бы на охотоведение. - И ничего, что я в очках...
  А почему вы хромаете? Ногу подвернули? - спросил он. -Нет, - усмехнулся Артур, - тоже ноги побаливают...
   Так они сидели и говорили ещё долго...
  Золотой шар солнца показался из-за лесистых холмов, осветил токовой сосняк, крупные, раздельно стоящие ветвистые сосны, потом покос и ручеек с круглой чашей родничка, охотников, сидящих у обесцветившегося костра, затем коричневатую долину речушки с тунгусским названием Курминка, заросли ивняка по берегам полной, почти вровень с краями черной, стремительной речки.
  Синее, прозрачное небо подчеркивало серость весеннего леса. И молодой березняк вдруг выступил вперед, заиграл сочетанием бело-розовой коры стройных стволов, и коричнево-фиолетовым цветом веток и почек, набухающих зелеными листьями...
  Над головами охотников с шумом пролетел глухарь и сел, покачиваясь, на молодую сосенку на краю поляны. Его привлек дымок костра, синеватой струйкой поднимающийся над вершинами леса.
  Некоторое время, замерев, охотники смотрели на сильную, черную, краснобровую птицу, с клювом как у беркута, цвета слоновой кости.
  Глухарь сидел, качался на хвойной ветке, балансируя лопаткой черного длинного хвоста.
  Потом Ромка шевельнулся, протягивая руки к ружью, лежащему на рюкзаке. Глухарь всплеснул оперением, свалился с ветки, захлопал крыльями и, мелькая среди стволов, круто взмыл вверх, появился еще раз над деревьями и исчез, скрылся за стеной леса.
  Ромка растерянно вертел ружье в руках, а Артур улыбнулся и, понимая состояние молодого охотника, проговорил, отпив чай из кружки, которую все время держал в руке:
  - Пусть живет. Мы его следующей весной можем здесь услышать и увидеть...
  
  
  2000 год. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Амнунда.
  
  
  Мы работали лениво и не потому, что не хотели скорее закончить, а потому, что устали. Надо было как-то переломить ситуацию, и мы решили сходить в лес - поменять обстановку.
  Договорились с директором Дома Быта, в котором мы делали интерьеры и наружную рекламу, о небольшом "отпуске" и мигом собрались в поход.
   Юра Соколов - так звали моего друга - был художником и приехал на БАМ, можно сказать по комсомольской путёвке. Правление Союза художников Ленинграда, направило его в служебную командировку, в подшефный Тоннельный отряд, который строил знаменитый Северо-Муйский тоннель. В этом отряде много ребят было из Ленинграда...
  Мы познакомились с Юрой ещё зимой, когда он с журналистом из журнала "Вокруг света", забрел к нам в избушку, на радоновых источниках, километрах в шести от посёлка Тоннельный. Журналист искал отряд лавиньщиков - вот они по ошибке и пришли к нам - сейсмологам. Я угостил их чаем, объяснил ошибку, и попутно рассказал немного о нашей работе.
  В следующий раз Юра пришёл уже один и остался на целый день. Мы сходили на горячие радоновые источники, искупались, а потом сидели и разговаривали, попивая чай с вареньем, которое мы с напарником Толей сварили по осени сами, из смородины, растущей в двадцати шагах от домика, на берегу таёжной речки...
  Позже Юра предложил мне помочь ему сделать интерьеры в поселковом Доме Быта, и я согласился. Моя вахта на сейсмостанции продолжалась пять дней, а когда работал мой напарник, я отдыхал и мог делать, что захочу. Вот я и решил подработать в качестве художника по интерьерам, под началом Юры...
  ...Мы с вечера собрали рюкзаки приготовили патроны для моей двуствольной ижевки и проснувшись на рассвете, вышли на трассу, ловить попутный "Магирус" - так назывались немецкие самосвалы работавшие на Трассе.
  Вскоре подъехал один из них и молодой шофёр, приветливо улыбнувшись, открыл нам дверцу кабины. Мы, рассыпаясь в вежливых благодарностях, взобрались внутрь, На ходу уже, устроились поудобнее и стали расспрашивать водителя, как работается.
  Он говорил, что работы много, но недавнее наводнение, после двух суток дождя, посмывало все мосты, и приходилось, преодолевать реки вброд, теперь, когда вода спала.
  Посмеиваясь, он рассказал, что его друг чуть не утонул сам и утопил "Магирус", на одном из таких переездов.
  - Воды было ещё полно, а он рискнул, и его машину, вода чуть не перевернула, и снесла в промоину, из которой сам "Магирус" уже не мог выбраться... Хорошо друг сам спасся - закончил водитель и резко притормозил перед ямой, выбитой колёсами тяжёлых грузовиков...
  Проехав так под разговоры, километров тридцать мы сошли на очередном повороте, почти на берегу Муякана. Река в этом месте, текла, неторопливо извиваясь, по всей ширине долины. Глядя на полосу речной воды шириной метров шестьдесят, Юра хмыкнул и обернувшись ко мне спросил, - Ну, а теперь как?
  "Будем посмотреть..." - подумал я саркастически, но промолчал, закинул рюкзак на плечи и предложил, уже на ходу: - Давай пройдём вдоль берега, и может быть из подручных поваленных деревьев, соорудим плот и переправимся...
  На наше счастье, в очередном заливчике, увидели уже сколоченный плот, сделанный рыбаками, видимо, ещё по весне. Плот состоял из четырёх брёвен, сбитых вместе металлическими скобами. Посередине, был закреплён стояк - толстый кусок бревна, на который мы взгромоздили наши рюкзаки, а сами встали на плот - Юра впереди, а я позади с шестом в руке, чтобы править. Оттолкнулись. Течение мягко извлекло нас из заводи и понесло вниз. Юра, стоя впереди, пытался загребать, но только мы выплыли на глубину, как плот погрузился под воду и мы вместе с ним, почти по колено.
   Я засмеялся, но увидев растеряно - напряженное лицо напарника, удержался от комментариев и балансируя, стараясь не упасть с невидимого под водой плота, начал грести, что есть силы.
  В этом месте, река делала поворот вправо и мы, стараясь держать полузатонувший плот носом к берегу, чуть оправившись от испуга, нервно хихикая и покрикивая, погребли шестами...
  Через какое-то время плот, наконец, ткнулся носом в противоположный берег и мы, вздохнув с облегчением, спрыгнули прямо в неглубокую уже воду, неся рюкзаки над головой. Ружьё, я повесил за спину, чтобы, когда начнём тонуть сами, не утопить его. Но всё к счастью обошлось. Мы были психологически совместимой, скоординированной парой и потому умело действовали сообща... И потом, Бог смелым помогает...
  Выжав мокрые портянки, мы переобулись, и весело болтая и комментируя неожиданное приключение, пошли в сторону Амнунды. Название реки было не-то тунгусским, не-то бурятским, и означало в переводе - наледь.
  На этой реке, действительно, зимой, в сильные морозы, образовывалась громадная наледь, с километр шириной и километра в три длинной. Высота льда посередине достигала трёх-четырёх метров, и потому наледь стаивала только к началу июля. В начале лета, лёд лежал на гальке речного дна , как громадные бело -голубые катера, выброшенные неведомой волной на берега. Зрелище потрясающее, если учесть, что в июне бывают иногда очень жаркие дни, эдак под тридцать с плюсом.
  Свернув, мы обошли широкую пойму речки и по прямой, перевалив по тайге небольшой гребень, стали спускаться в долину Амнунды.
   Тут, на пологом склоне заросшем мелким, редким сосняком мы и увидели удивительное сооружение, явно сделанное человеческими руками.
  Надо сказать, что в этих местах, до БАМа вообще не было людей, и только по долине Муякана проходила оленья тропа, по которой изредка кочевали с места на место местные "индейцы", охотники и рыбаки - тунгусы. Между Уояном, тунгусским поселением на Верхней Ангаре и русским селом на Витиме, было километров двести непроходимой тайги...
  Подойдя, мы осмотрели неожиданное сооружение на сваях и поняли, что это гроб - домовина, для умершего здесь, в окрестностях, человека, скорее всего охотника - тунгуса. Мы посидели немного под этим гробом на сваях, начавшим уже рассыпаться и гнить. Естественно, в домовине, уже никого не было - тело постепенно сьели и растащили лесные звери и птицы...
  Над нашими головами светило яркое солнце и листва чуть тронутая утренними морозцами, играла всеми цветами радуги. Вдоль реки тянул лёгкий, ароматный ветерок, а впереди, на сходе земли и синего неба громоздились, далёкие и близкие горы. Тишина стояла необычная, и потому нам невольно взгрустнулось...
  "Вот жил - жил человек, а потом умер - то ли заболел, то ли медведь заел. И вот его тут, на просторе похоронили, несколько лет назад, а сегодня и следа от его тела не осталось, только эта домовинка стоит полусгнившая, на ошкуренных от коры сосёнках (чтобы мелкие хищники не смогли забраться в гроб)...
  Вдруг издалека донёсся протяжный звонкий рев, и я встрепенулся, узнав песню ревущего изюбря.
  "Ничего себе!- восхитился я. Время к двенадцати дня подкатывает, солнце почти в зените, а олени ещё ревут..."
  И действительно. Такое я слышал в первый раз. Обычно изюбри во время гона, заканчивают реветь до восхода солнца. Но здесь такая глухомань, что их никто не тревожит и потому, они ревут круглые сутки с небольшими перерывами...
  Спустившись к реке, мы вышли на край круглой, травянистой полянки, когда из под ног у нас вывернулся серый зайчишка, проскакал немного до противоположного края опушки и остановился, затаился у нас на виду. Юра увидев зайца дрожащим от волнения голосом попросил у меня ружьё, долго целился и наконец нажал на спуск . Выстрел грянул и заяц, упал, забился на секунду и затих. Юра исполнил танец "добытчика", и радостно блестя глазами, воскликнул: - Ты видел! Я его добыл, и теперь мы его съедим, сварив ритуальный супчик с зайчатиной!
   Я понимал его охотничью радость. Для него - это была первая охотничья добыча в жизни и он заслуженно гордился этим... Он как настоящий охотник, пошёл в лес и подстрелил зайца и теперь своей добычей будет угощать меня и есть сам...
  ... Я считаю, что охота намного человечнее и честнее, чем выращивание домашних животных с заведомой целью съесть их сразу после "технологичного" убийства или сделать из своих одомашненных "друзей" тушёнку. На охоте всегда присутствует момент соревновательности человека и дикого животного. Но в жизни "цивилизованного" обывателя, почему-то этот благородный процесс, почти спорт встречает негодующее осуждение. Вполне фарисейское, если учесть, что этот обыватель, заготавливая мясо впрок, промышленным способом, уготовляет смерть для миллионов "домашних" животных. Мало того. Он всякими зверскими ухищрениями старается выращивать этих животных как можно быстрее и с соответствующими мясными кондициями. Я знаю примеры, когда "мясоизготовители", на свинофермах, выкалывают глаза (тоже промышленным способом) молоденьким свинкам, чтобы они лишённые зрения, не могли "волноваться" и чтобы поэтому, мясо делалось какого-то особого качества...
  Я бывал на мясокомбинате и могу заверить вас, что по сравнению с таким "цивилизованным" убийством - охота - это действительно аристократическое занятие. Зверства цивилизованного человека в век всеобщей индустриализации - это не для слабонервных. Я даже написал киносценарий на тему мясокомбината и назвал его - "Мир - это ложь"...
  Однако возвратимся в долину Амнунды.
  Мы вышли к подошве высокой горы, над которой ветерок проносил клочья тумана из-за хребта. И там, в высоте, под близким солнцем, увидели пасущихся оленей - маток. Они были далеко, на горных луговинах - морянах, и как ни в чём не бывало, ели сочную травку, переходя с места на место, как пасущиеся коровы. Я с восторгом показал их Юре.
  - Ты посмотри- с волнением говорил я, - они ведь ни на кого внимания не обращают. Тут им безопасно, словно - в воплощённом раю!
  Я размахивал руками, радовался в предвкушении замечательных дней и ночей на свободе, вдали от сиюминутной людской суеты...
  Мы остановились на песчаном берегу хрустально холодной и прозрачной Амнунды. Наготовили дров на ночлег, сварили рагу из зайца и с аппетитом поели, постненького, энергетического мяса и запили всё ароматным, со смородинкой, чаем...
  День между тем клонился к вечеру и увидев на маряне, высоко вверху вышедшего пастись изюбря, я схватил ружьё и торопясь, перейдя реку по брёвнышкам, стал подниматься по крутому, травянистому склону, навстречу вершине, скрываясь за скалистым гребнем, торчащим на метр в высоту из склона.
  Я вспотел, то и дело останавливался, делал передышки и осторожно рассматривал, с высоты, открывающуюся далеко-далеко окрестную тайгу и речную широкую долину. Вид был во все стороны замечательный. И там откуда мы пришли , за рекой, громоздились двух-трёх километровой высоты горы, уже Муйского хребта.
  Поднявшись достаточно высоко, я выглянул из - за камней, и увидел, метрах в ста от себя, пасущегося оленя. Он, словно услышав или учуяв меня, поднял голову, с развесистыми рогами и долго, не меняя положения тела, смотрел в мою сторону. Стрелять из гладкоствольного ружья было далековато, и я просто любовался сильным красиво-грациозным животным, из своего укрытия...
   Шоколадно-коричневого цвета, с серовато белыми на концах рогами, с сильной шеей и мощной грудью, он действительно напоминал по статям быка. Только был стройнее и насторожённо - энергичнее. Он видимо заметил меня, но не убежал, а стал неторопясь уходить в противоположную сторону. Когда олень скрылся за бугром, я ещё какое - то время видел его покачивающиеся рога...
  Спускался я с горки неспеша, любовался закатом и дышал полной грудью чистым, горно-таёжным воздухом...
  Далеко внизу, полоской стали, поблескивала лента речной воды, и хорошо был виден наш бивуак с чёрным кострищем и крошечной фигуркой человека рядом.
  Вскоре на долину реки спустились сумерки и в тёмно - синем, ясном небе загорелись первые звёзды. Они были крупные, яркие и их постепенно становилось всё больше. Когда наступила полная темнота, какая бывает только осенью, небо, словно мерцающий серебристый ковёр укрыло землю... Мы, не спеша, разговаривая, сварили ужин, поели, попили чаю, сидя у большого тёплого костра... Природа дышала чистотой и покоем...
  Откуда-то издалека, донёсся звук изюбриного рёва и я решил ответить... Отойдя от костра в прохладную тишину ночи, нарушаемую плеском водных струй в реке, я продышался и сложив ладони рупором ко рту, затянул "боевую" песню - вызов изюбря. Начал я высоко, почти визгливо - раздражительно и закончил низким басом и басом же, после короткой паузы выдохнул, в конце, как это делают изюбри...
  Я постоял какое - то время прислушиваясь и не получив скорого ответа, вернулся к костру. Разговор продолжился. Юра рассказывал, как он путешествовал по крымской яйле, во время вьюги и чуть не заблудился и испугался снежного бурана на всю жизнь...
  - Я уже думал, что придётся ночевать в снегу, когда вдруг увидел сквозь снег очертания знакомого большого дерева, росшего на развилке. До метеостанции, куда я шёл в гости к друзьям, оставалось меньше километра по дороге, которую я хорошо помнил ещё с прошлого раза...
  В костре громко щёлкнуло догорающее полено и тут, с противоположного берега реки, из темноты, раздался громогласный рёв... Мы вскочили, я схватил ружьё, но рёв закончился, и наступила тишина. Юра взволнованным голосом , полушепотом спросил: "Кто это?!" - я так же шепотом ответил. "Это бык - изюбрь... Прибежал бороться и отвечает мне... Когда надо, то они намётом несутся навстречу сопернику..."
  Отблески костра, оранжевыми бликами освещали часть берега, с нашей стороны, а за рекой, затаилась насторожённая тишина...
  Крадучись, я отошёл от костра метров на двадцать и стал вслушиваться. Через какое -то время, мне показалось, что кто-то ходит на той стороне, по стланиковой чаще и трещит сухими ветками. Я вновь напрягся и заревел изо всех сил, как можно более грозно и устрашающе. Но бык на той стороне молчал...
  Я подождал ещё несколько минут и вернулся к костру, где, сжавшись в ожидании продолжения "яростного диалога", сидел встревоженный Юра. Его глаза поблескивали при отсветах костра. Когда он подбросил большую охапку дров, костёр запылал, разгоревшись, и я, устроившись на прежнее место, стал объяснять Юре, что бык прибежал, посмотрел на нас и на костёр, но переплывать реку не решился...
  - А в такой темноте ничего не видно в десяти метрах... Так что мы можем не беспокоиться... Даже если зверь будет совсем рядом , то я его не смогу стрелять. В темноте в лучшем случае можно только заранить зверя и он уйдёт далеко....
  Юра промолчал, но было видно , что он совсем не горит желанием охотится на такого "зверя". Ведь это не заяц...
  Речка, очень близко, мерно и убаюкивающе шумела, и мы, посидев ещё какое-то время, легли спать, заложив в костёр пару крупных, сухих коряжин...
  Несколько раз за ночь я просыпался от холода, вставал, подкладывал дров в костёр и снова ложился, убедившись, что Юра не замерзает и не горит. Но дрова были ольховые и потому не стрелялись искрами и мы могли спать спокойно...
  Проснувшись, последний раз на солнцевосхода, я заставил себя подняться, подойдя к реке, умылся, холодной до ломоты в суставах, чистой водичкой. Развёл плотный огонь и поставил котелок с водой на костёр. Вскоре, вода закипела, и я заварил крепкий свежий чай.
  Юра, открыв глаза, потянулся, вскочил и стал, грея руки над костром , нервно посмеиваясь, рассказывать сон про встречу с медведем... Странно, но я, у таёжных костров, на ночёвках, никогда не вижу снов...
  Попив чаю и сьев по бутерброду с колбасой, мы , оставив вещи у погасающего костра пошли в сторону моряны на склоне. Немного не доходя до подошвы горы, в мелком соснячке, мы остановились, и я заревел, приманивая оленей, и один тотчас отозвался, где-то совсем недалеко. Я повторил вызов и бык вновь отозвался. Мы, затаившись, крутили головами, недоумевая - где он мог быть. И вдруг Юра пригнулся и показал мне рукой куда - то вверх. И точно... Прямо перед нами, на маряне, метрах в ста пятидесяти на открытом месте стоял бык и ревел. Он виден был как на ладони. Раздувшаяся на время гона гривастая шея, морда с чёрным пятном ноздрей и губ, мощная передняя часть крупа и более лёгкая, задняя, с сильными ногами.
  Рога с семью отростками на каждом, росли из головы причудливым костяным деревом. Цвет шерсти был коричнево серым, более тёмным на спине и сероватым на ногах и животе. Когда бык ревел, то вытягивал шею вперёд и вверх, открывал пасть, и струйки парного, влажного дыхания, выходили из его разгоряченного нутра.
   Мы, обмениваясь восхищёнными взглядами, долго наблюдали за изюбрем, который с небольшими перерывами ревел и в перерывах, копал передними ногами землю, встряхивая головой с развесистыми рогами. Маряна, как мы увидели, была покрыта сетью изюбриных троп идущих вдоль склона. Они показались нам целыми дорогами, и я понял, что тропы эти, пробиты за многие годы, сотнями и тысячами оленей живущих и живших некогда здесь, в округе...
  Наконец бык словно встрепенувшись, тронулся с места, развернулся на задних ногах и ходкой рысью исчез за гребнем склона горы, в сторону восходящего солнца. Мы, не нарушая тишины начинающегося утра обмениваясь восторженными впечатлениями, вернулись к кострищу, и уже под солнцем, медленно поднимающимся из за синих, покрытых тенями, гор, сварили завтрак, поели и немного поспали уже без костра, под лучами тёплого блестящего, яркого солнца.
  После обеда, захватив с собой рюкзаки, стали медленно подниматься на гору. Подьём был трудным, и мы вспотели, а достигнув гребня долго отдыхали лёжа, на краю склона и любовались открывающейся панорамой...
  Справа, долина Амнунды петляя среди тёмных елово-сосновых лесов, уходила выше, в сторону скалистых вершин виднеющихся на горизонте. Прямо перед нами, за долиной, поднимались невысокие вершины Северо-Муйского хребта. Слева сквозь чистый прозрачный воздух, вдалеке, видна была синяя полоска Муякана, а за нею поднимались круто вверх отроги Муйского хребта. И совсем уже далеко, километрах в пятидесяти по прямой, вздымались снежные вершины Кадарского хребта...
  Между тем, с Юрой случилось несчастье, - он, сапогами, которые были ему малы, натёр кровяные мозоли на пальцах и ходил прихрамывая , на обе ноги. Я, жалея его, никуда после обеда не пошел, и мы спокойно дождались вечера, пораньше устроившись на ночлег, выбрав место в густом ельнике, на полянке, рядом с которой бежал журчащий ручеек. Мы заготовили на ночь побольше дров, поужинали и, вернувшись на гребень, уже без рюкзаков, лежали и смотрели вниз по склону, надеясь увидеть пасущихся оленей...
  Так и случилось.... Перед заходом солнца, на маряну, откуда-то слева вышли две матки и бык, их "повелитель". Он шествовал уверенно и величаво. А матки шли следом и пощипывали высыхающую травку на обочине торной тропы. Мы с восторгом, шепотом, стали обсуждать великолепие сильных и здоровых диких животных. Бык - изюбрь, был величиной с добрую лошадь, только с более мощной передней частью и поджарым задом. Цвета он был тёмно-коричневого и на заду, светилось желтоватого цвета, "зеркало". На голове торчали мощные многоотростковые рога с светлыми , отполированными остриями, торчащие вперёд, как многоотростковые вилы...
  Матки были поменьше, с длинными шеями потоньше, и аккуратными головками с длинными подвижными ушами. После лета они выглядели сытыми и гладкими, и уже поменяли шерсть, приготовляясь к зиме. Ровно короткая и плотная, волосок к волоску, она глянцево поблескивала и лоснилась, на тугих мускулистых плечах и стёгнах. Ножки были пропорционально туловищу длинны и стройны, и в них чувствовалась немалая сила, которая без напряжения, несла их тела и в гору и под гору...
  Словно услышав наш шёпот, матки остановились, замерли и уставились в нашу сторону, поводя ушами. Мы притихли, а у меня мелькнула мысль: "Неужели оленухи услышали нас? До них, вниз по склону было метров сто, не меньше..."
  Бык к тому времени чуть приотставший, заметив насторожённость маток, крутнулся на тропе, чуть оседая на задние ноги под массивным передом, мерной рысью догнал оленух, чуть боднул заднюю рожищами и обогнув стоящих маток, переходя на размашистый галоп, "поплыл", мерно двигая крупными мышцами, перекатывавшимися под кожей, как у кровного скакуна...
  Матки легко, с места, взяли в карьер и через несколько секунд, все олени скрылись за бугром, вправо. Мы с восхищением долго ещё обсуждали увиденную картинку. Каков же слух, каково же обоняние у этих диких копытных, если они за сто метров да ещё наверху, обнаружили нас и скрылись. Тут становиться понятным, почему так редко человек видит оленей в тайге, даже если их там много...
  Но тут есть и другие причины... Дело скорее всего в том, что обоняние у человека практически отсутствует, а слух он в полной мере не использует, потому, что когда идёт сам, то так шумит, что кроме себя ничего больше вокруг не слышит...
  Зрение у здорового человека неплохое. Но ведь надо знать, куда и когда смотреть, а как раз скоординированности чувств человеку и не хватает...
  Мы с Юрой вернулись на бивуак в сумерках, и сразу разожгли большой костёр. Место было глухое, тёмное, с застоявшимся запахом еловой хвои, который будил в моей памяти тревожные воспоминания, о медведях, прячущихся в еловой чаще...
  Юра быстро и крепко заснул, намучавшись за день, а я лежал и слушал ночную, подозрительную тишину... Часов около двенадцати ночи, где то недалеко протяжно и басовито заревел изюбрь...
  "Нас, наверное, услышал. Костёр трещит так, словно олень по чаще ломится. Вот бык и решил на всякий случай показать, что он здесь..."
  Оставшуюся часть ночи, я провёл в полудрёме. Бык ревел и ходил большими кругами вокруг нас. А я думал, что если олень не молчит, то значит, медведей поблизости нет. Мы ночевали в такой чаще , что медведю подкрасться к нам ничего не стоило...
   Сквозь прогалы в еловой хвое, полосками, наверху, едва заметно светилось, обсыпанное звёздной пылью, чёрное небо и было одиноко и неуютно в безбрежности и вневременности этих космических пространств. "Инстинкт самосохранения поддавливает, - думал я, вспоминая свои мысли о медведях и поглядывая на мерно посапывающего Юру. - Всё - таки одиночество будит в человеке первобытный страх. Особенно в незнакомом месте..."
  Незаметно наступило время окончания ночи. Подул небольшой ветерок, ели вокруг дружно зашумели плотной хвоей, и я разбудил Юру...
  Попили чаю и уже по свету, одевшись во всё тёплое, пошли на гребень горы. Я показал Юре место, где он будет лёжа сторожить оленей, отдал ему свою двустволку , а сам ушёл чуть назад и вниз по гребню, спрятался в развилку, толстого пня и стал ждать...
  Через десять минут уже заметно посветлело на востоке, синева уходящей ночи сменилась серым рассветом, - там, где бежал по долине Муякан, и неожиданно, где-то в той же стороне, молодой бык, высоко и пронзительно затянул боевую песню.
  Через минуту, но уже справа, за бугром, ответил ему второй и тут же за рекой, далеко, чуть слышно отозвался третий...
  То ли от утреннего холода, то ли от азарта, меня начала колотить мелкая дрожь...
  Я постарался расслабиться подышал во всю грудь, а потом затянул изюбринную песню - в начале коротко рявкнув, как рявкает рассерженный бык, а потом уже стал выводить, начав высоко, продержав эти ноты несколько секунд, перешел в басы, чем и закончил - дыхания от волнения не хватило протянуть низы подольше.
  Но бык, справа, в той стороне, где лежал на гриве Юра, отозвался незамедлительно. Я, мгновенно согревшись от волнения и чувства неведомой опасности, переждал немного и вновь заревел. Бык ответил уже много ближе... На дальние оленьи голоса я уже не обращал внимания...
  Прошло ещё немного времени, бык рявкнул ещё раз, уже совсем близко, где-то за бугром и я с добродушной завистью подумал - Юра, наверное, уже выцеливает быка. Но время шло, а выстрела всё не было.
  Я согнувшись, в основание пенька, "пропел" ещё раз вызов - призыв и тут же услышал за бугром щёлканье щебня под копытами и выскочив из за бугра, появился быстрый бык. Он остановился и я, прячась как мог, разглядел его сильный, мощный силуэт, коричневый мех, чуть отвисающий на гривастой толстой шее, слюну, висящую вожжой из разинутого рта, с красным языком болтающимся внутри. Большие его глаза блестели и ноздри раздувались, выпуская струйки синеватого пара. Это было какое-то доисторическое разъяренное чудовище, и я разгорячённый воображением , чуть дрогнул, испугавшись такого напора.
  В тот же миг, бык, упёрся в меня взглядом, как мне показалось длившемся долго - долго, а на самом деле доли секунды. Он меня увидел! Резко вздыбившись, зверь развернулся на одном месте, и как мне показалось, одним прыжком исчез, туда, откуда, так неожиданно появился.
  "Ну что же там Юра?- негодовал я. Ведь бык прошёл под ним, метрах в тридцати - сорока!!!"
  Я почти бегом заторопился по гребню к Юре. Но когда подошёл, то увидел что, он спит, отложив ружьё в сторону и укрывшись с головой капюшоном куртки...
  Делать было нечего, и я спокойно тронул его за плечо. Он открыл глаза увидел меня и смутившись произнёс. - Я тут... Я тут немного задремал...
  - Так ты что и быка не слышал и не видел - безнадежно спросил я, и Юра
  со смущённой улыбкой ответил,: - Да ты понимаешь... Кажется на минутку глаза закрыл и ... и ... задремал...
   Я невольно махнул рукой, но потом, заставив себя собраться, проговорил. - Ну, это может и к лучшему. А так, как бы мы отсюда мясо выносили к трассе... Было бы сплошное надрывательство...
  Юра был явно сконфужен, и я не стал его "додавливать" своими упрёками...
  Мы ещё посидели, послушали тишину наступающего дня.
  Взошло солнце и стало потеплее. Тревожный серый цвет рассвета, сменился оптимизмом ярких цветов осени. Внизу, как на громадном красочном полотне, развёрнутом природой перед нами и в нашу честь, темнели зелёные хвойные леса, перемежающиеся вкраплениями золота березняков и коричнево - красных осинников. Серые скалы предвершинья, сверху, были уже кое - где припорошены первозданно белым снежком...
  ...В устье долины, вдруг возник жужжащий звук, перешедший в рокот мотора и мы заметили маленькую точку, которая приблизившись превратилась в вертолёт. Юра вспомнил, что он договаривался с знакомым вертолётчиком, если будет оказия, чтобы он, забрал нас с Амнунды.
  Мы замахали куртками, закричали, что есть силы, но всё было напрасно. Вертолёт серой стрекозой прокрутил несколько кругов, под нами, метрах в трёхстах ниже нас, и улетел. Звук мотора постепенно затих вдалеке и Юра с огорчением вздохнул. Он бы сейчас, не раздумывая, улетел, появись такая возможность...
  Мы ночевали ещё одну ночь в долине, у реки. Среди ночи у Юры, из кармана брюк, выкатились патроны и два из них попали в костёр. Они не взорвались, как это бывает с металлическими гильзами, а просто пластмасса расплавилась и порох с пшыкающим звуком, сгорел. Мы отделались лёгким испугом...
  Утром, позавтракав, двинулись вдоль Амнунды, вниз, к Муякану. Вода в реке была прозрачна и холодна, а камешки на дне, светились разноцветьем, под солнечными лучами...
  Пройдя несколько километров, мы наткнулись на заброшенный лагерь геологов, где хромающий Юра, на мусорной свалке, нашёл брошенные резиновые сапоги, которые тоже были малы, но он сделал из них, при помощи острого ножа, подобие японских сабо. И шёл дальше медленно, но без боли, счастливо улыбаясь...
  Рядом с геологической стоянкой, мы ещё обнаружили целую меловую гору, у подножия которой и был сделан этот лагерь...
  Из неё, посмеивались мы, можно было, как казалось, добыть мела для всех школ страны.
  День разыгрался солнечный и тёплый. Ветерок шевелил лёгкие разноцветные листья на деревьях, а в низинах глубоких распадков, на траве ещё сохранилась утренняя роса. В одном из таких глухих заросших оврагов, мы нашли белый череп изюбра с толстыми замечательными и развесистыми рогами. То ли волки его задрали, то ли медведь подкараулил на тропе, но кости все были растащены, и остался только этот череп с рогами. Юра цокал языком, разглядывая рога, а потом решил, что такие рога, будут подлинным украшением его ленинградской квартиры. Я помог ему нести рога, и мы, не спеша часто останавливаясь, наконец, достигли берега Муякана.
  В последний раз, сделав привал ввиду реки, на опушке, заросшей брусничником, мы вскипятили чай, поели, а потом долго, полулёжа, переговариваясь, ели спелую, сладко кислую, рубиново - красную под солнцем, бруснику. День клонился к вечеру, и надо было искать возможность, переправиться на другой берег на трассу.
  Мы, снявшись с привала, какое - то время брели без цели вверх, по течению реки вдоль берега Муякана. И вдруг, под ноги к нам, откуда - то справа, со стороны Белых озёр, выбежала торная тропа, которая и привела нас к переправе, сооружённой совсем недавно, видимо рыбаками. Это было подобие металлической корзины, катающейся на колёсиках, через реку по толстому тросу туда и обратно. Мы неспеша, переправились поочерёдно и буквально через пять минут вышли к трассе. Тут мы были почти дома...
  И подождав полчаса, действительно без проблем, остановили попутный КРАЗ, загрузились в просторную кабину и с комфортом доехали до Тоннельного...
  Вечером мы пошли к знакомому плотнику из Тоннельного отряда, в баню, и парились нещадно, выбегая, в чем мать родила, из предбанника в пустынный огород, в паузах между заходами в адски горячую парилку. Юра разомлел, блаженно улыбался и беспрестанно повторял. - Об этом я буду рассказывать своим друзьям в Питере, а они будут мне завидовать!..
   Мы посмеивались, но понимали его восторг. Ведь горожане не видят ничего подобного, потому что бояться оторваться от рутины обыденной жизни, засасывающей человека, как зыбучее болото...
  Напарившись и отмывшись до прозрачной лёгкости, мы сели на кухне у нашего приятеля, и достав контрабандную бутылку водки (на БАМе был сухой закон), выпили по первой, закусывая солёным, с чесночком, ароматным и необычайно вкусным, жирным омулем, которого хозяин поймал, сбегав в браконьерский рейд, на Верхнюю Ангару. Водочка была хрустально холодной и такой аппетитной, что мы немедленно повторили...
   И тут Юра сказал тост. Он встал, расправил левой рукой пушистые усы, а-ля английский композитор Элгар, кашлянул и начал: - Я хочу выпить за то, что судьба, подарила мне возможность попасть сюда, познакомила меня со всеми вами и позволила увидеть такую красоту жизни и природы, о которой я мечтал сидя перед скучными, пыльными слепками в рисовальной студии в Академии Художеств. Я запомню на всю жизнь и этот наш поход на Амнунду, и эту почти римскую баню - он ухмыльнулся довольный собственным каламбуром...
   Ещё раз хочу сказать всем вам большое спасибо и обещаю вам, что если вы приедете в Ленинград, я со своей стороны постараюсь показать вам, что называется " лицо товаром" - он ещё раз ухмыльнулся...
   И... и... выпьем за сказанное!!! - завершил он и опрокинув рюмку в рот, одним глотком выпил. Потом поправив усы, закусил кусочком омуля и кусочком хлеба с хрустящей корочкой (в посёлке была замечательная пекарня). Все последовали его примеру...
  ... Когда мы вышли на улицу, направляясь в сторону Дома Быта, был глубокий вечер, и звёздное небо во всю ширь и глубину раскинулось над спящим посёлком. Из - под речного обрыва, доносился необычно громко, шум быстро бегущей по камням воды и я привычно прогнозируя погоду назавтра, подумал, что, наверное, будет дождь...
   А потом, спохватившись довольно резюмировал - Который нам уже не страшен!...
  
  2005-02-19. Лондон
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Берег бурых медведей
  
   Я решил съездить в Байкало-Ленский заповедник, сокращенно БЛЗ, но известно, что в России без бумажки ты никто. Отправился в правление БЛЗ в Иркутске, за разрешительным документом.
   Встретил меня, среднего роста человек чиновной наружности, и я без лишних слов показал ему свое удостоверение сотрудника иркутского телевидения. Затем рассказал, что давно мечтаю побывать на севере Байкала, осмотреть места, поговорить с людьми, а потом сделать киноочерк или даже документальный фильм. Директор, несмотря на свою внешность, оказался милейшим человеком: написал мне тотчас рекомендательное письмо, отпечатал его, вручил и пожелал легкого пути, но предупредил, что места глухие, медведи, дорог нет. Я успокоил его и сказал, что я в тайге человек не новый, потому будем осторожны, ибо осторожность - доблесть храбреца. Директор этот афоризм записал, пожал мне руку, и повторил дружелюбно улыбаясь: "Хорошо сказано!"
   В тот же день, я заехал в аэропорт, купил на завтра билет до Онгурен - это бурятский посёлок на берегу Байкала - и приехав на дачу, стал собираться. В общем, у меня обычно все готово: рюкзак, лесная одежда, резиновые сапоги, котелки, кружки, ложки, брезент, топор маленький и легкий...
  По дороге, уже сойдя с автобуса, зашел в магазин и купил продуктов: рыбных консервов, крупы, сахару, чаю, хлеба, сухарей. В те времена в магазинах ничего больше и не было. Тушенка, мясо, масло доставались только по карточкам или по блату. Но я никогда блатным не был...
   Придя на дачу, вскипятил на электроплитке чаю, сидел, долго, сосредоточенно глядя в окна с южной стороны: на дачные домики внизу на склоне, на речной залив, обрамленный зеленым, сосново-березовым лесом. А в голове, крутились разныемысли о вариантах и возможных встречах в будущем путешествии...
  Незаметно спустились сумерки, и из зарослей на берегу раздалось птичье пение. Похоже, было, что соловей налаживает трели, но я знал, что здесь соловьи не живут. Но видимо какой - то сибирский, природный "самородок" так наловчился исполнять весенние песни, что по силе чувств нисколько не уступал, европейскому "собрату".
   Когда надвинулась ночь, гулким эхом разнеслись негромкие разговоры из соседних домиков, а я собирал рюкзак, загрузив в него продукту и снаряжение. Потом проверил и вновь упаковал фальшфейер, большую спичку, сантиметров тридцать длиной и диаметром три сантиметра. На конце этой спички, был запал, который надо было чиркнуть о спичечной коробок. Тогда появляется яркое белое пламя, как от фейерверка, только больше и ярче.
  Этим приспособлением я собирался отпугивать медведя, если он бросится на меня. Беда была в том, что я ни разу не зажигал эту спичку, и знал о ее работе только по описаниям. Конечно, тут больше был момент психологический, уверенность, что ты не безоружен, а эта часто для человека главное.
   Лег спать рано, долго ворочался, не мог заснуть от невольного беспокойства: хотя все последние годы я ходил по тайге один, но так далеко не забирался... По карте я видел, что от Онгурен, до мыса Покойники, не такое уже большое расстояние. Но это ведь тайга, и неизвестно есть ли там хотя бы тропы?
   Утром, я сел на первый автобус, разворачивающийся на конечной остановке, у ворот дачного поселка, и поехал в аэропорт. Приехал за час до вылета, зарегистрировал билет, прошел досмотр и маленькая стюардесса, в темно-синем форменном пальто, в шапочке с кокардой, провела нас почти через все взлетное поле, к двукрылому Ан-2, стоящему рядом с вертолетами. Еще раз, проверив билеты, она пожелала доброго пути двум летчикам в крошечной кабине и ушла...
  Моторы взревели, летчик за штурвалом вырулил на взлетную полосу, получил разрешение на взлет и дал газу. Самолетик, трясясь на стыках бетонки, пробежал сотню метров, незаметно оторвался от земли, поднялся чуть и, сделав лихой разворот, повернул в сторону Байкала. Я в окно видел накренившуюся землю, далеко внизу, аэропортовские строения, большие серебристые самолеты, около здания аэровокзала. Потом внизу замелькали поля и зазеленевшие листвой перелески. Где-то справа был виден морщинистый водоем иркутского водохранилища - дул сильный боковой ветер.
  Пассажиров было немного...
  В аэропорту я узнал, что предстоит посадка на острове Ольхон. Это почти ровно посередине Байкала, километрах в трёхстах от Иркутска.
  В полёте, самолет иногда потряхивало порывами ветра, а несколько раз он попадал в воздушную яму, и сердце казалось подпрыгивало к горлу, в противоположном направлении, падению, а руки судорожно вцеплялись в поручни тесных сидений. Я бодрился и иронично объясняя страх повторял про себя: "Инстинкт. Инстинкт". Когда-то такие падения доставляли радость небольшого приключения - но те времена давно прошли...
  Ближе к Байкалу, щетинящиеся деревьями, холмы стали выше и круче. Где-то внизу иногда взблескивала змейкой речная вода, бегущая к озеру.
  Вскоре, справа показалось огромное озеро. Байкал был велик, чист и холоден.
  Мотор мерно гудел, и иногда казалось что Ан-2 висит в воздухе, как елочная игрушка на невидимой веревочке...
  Незаметно приблизился, отличаясь от цвета воды серо-белыми отвесами скальных берегов, безлесный, каменистый остров - Ольхон.
  Перед посадкой, под днищем мелькнула гряда холмов с гранитными скалками. Самолет снизился, стукнул колесами о землю, пробежал по полю, развернулся, и моторы замолчали. Штурман - он же стюард, открыл тонкие, словно игрушечные дверцы, и мы, поочередно спрыгнули на землю.
  Было холодно, ветрено и неуютно...
  - Дальше, полетим через пятнадцать минут - сообщил штурман, и летчики ушли в аэропортовский барак.
   Я сел на рюкзак, неподалеку от самолета. Почти все пассажиры - буряты, летели до Ольхона. Они облегчённо вздыхая и улыбаясь ушли и нас осталось двое, - молодой бурят в полупальто, которое раньше почему-то называлось "москвичка", показал мне крутые склоны ближнего к острову берега и сказал: - Онгурены там.
  Я всматривался, угадывая, пока он не добавил: - Отсюда не видно...
   Сам Ольхон напоминал гористые степи Монголии, и я поверил в легенду, что Чингисхан родился здесь и был ханом окрестных мест, перед тем как был избран на курултае, съезде монгольской знати, где-то на реке Ононе, ханом всех монголов.
   Этот большой остров, место ветреное, безлесное, с расстилающейся степью на скалистых холмах. Я вспомнил Крым. Там тоже есть это ощущение древности, присущее ранее очень обжитым и населенным местам...
   Вскоре пришли летчики, мы влезли в Ан-2 и полетели...
  Через полчаса приземлились в Онгуренах...
  Когда я вышел из самолета, меня поразила теплая тишина вокруг, яркое, солнце и синева Байкала впереди, за деревенскими домами. "Умели же раньше выбирать места для деревень" - вдруг подумал я невпопад.
  В углу летного поля паслись коровы, а в другом углу стоял домик, который и был зданием аэропорта. Узнав, когда через неделю самолетик улетает в Иркутск, я попробовал взять билет заранее, но бурятка-кассир наотрез отказалась это сделать и предложила прийти за билетом в день вылета...
   У нее же, я пытался узнать, как мне идти до заповедника, но она ничего не могла сказать о дороге на мыс Покойники. Кассирша всплеснула руками и ответила загадочно: "Ой! Это очень далеко, туда можно только на моторной лодке попасть". Потом посоветовала зайти в лесхоз. Я насторожился.
  Придя в контору лесхоза, я застал там молодого бурята Витю, который коротко рассказал, о том, что до Покойников идти дня четыре, но сегодня, через час он на мотоцикле поедет на хутор, в двадцати километрах от села, а дальше уже придется идти пешком.
  Я был готов к этому.
  . Витя предложил мне ночевать в лесхозе на обратном пути и показал, где висит ключ от входных дверей. Витя был общителен и дружелюбен по характеру, а когда я показал удостоверение с иркутского телевидения, он уверился, что все делает правильно.
   Я прошел главной улицей пустынной деревни, вышел за околицу, с другой стороны, не встретив ни души на своем пути.
   "Да! - думал я. - Это тебе не город, и даже не райцентр".
  Сбросив рюкзак, осмотрелся, прилег на обочине дороги и стал ждать. Я был один во всем мире, а те, кто скрывались в домах и работал где-то на фермах не знали меня и не хотели знать...
   Чуть погодя, в тишине тихого солнечного дня, застрекотал где-то в деревне мотоцикл, и вскоре я увидел приближающегося Витю на "Восходе", мелькающего среди кустарников, растущих вдоль дороги. Затормозив около меня, он держал мотоцикл, как норовистого коня, пока я садился на заднее сиденье.
  Тронулись, и понял я, что мотоцикл этот приспособлен для одного человека, а двое, да еще с рюкзаком, это уже исключение. Я пытался балансировать, помогая Вите удерживать равновесие, и все равно мотоцикл "рыскал" от одного края дороги до другого. Но я всегда считал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Да и Витя, в конце концов, приспособился, и мы сообща удерживали "Восход" в колее. Однако мне это стоило определенных усилий, и потому, я ничего не заметил вдоль дороги, а поэтому и не запомнил...
   Через полчаса мы въехали в небольшое поселение, которое казалось заброшенным хутором. Здесь тоже дул ветер, как на Ольхоне, и тоже было безлюдно.
  Остановились...
  Витя, вместе со мной вошел в избу, и что-то сказал женщине-бурятке на бурятском языке. Я уловил только слово корреспондент и понял, что он представил меня. Потом Витя заторопился, сказал, что он, только увидит здесь "фермеров" и уедет, попрощался со мной и ушел по направлению к другому дому.
   Женщина долго смотрела на меня молча изучая, а потом, по-русски предложила чаю. Когда я согласился и подсел к столу, накрытому изрезанной клеенкой, из комнаты осторожно вышли маленькие дети-буряты, и блестя черными глазенками, не мигая, не отрывая взгляда, смотрели на меня, как на чудо.
  Женщина налила мне чаю из чайника, долила молока, отрезала пару ломтей от самоиспеченного круглого хлеба, и из шкафа достала мне чуть подсушенную соленую рыбину. Это был омуль, и я с аппетитом все съел, расспрашивая женщину о здешней жизни. Она рассказала, что муж пастух, пасет здесь телят, потому что в Онгуренах большая животноводческая ферма...
  Вдруг, в дом вошел русский мужик: рыжий, высокий и нескладный, в грязной куртке из болоньи. Это доказывало, что в лучшие годы он жил в городе - сельские люди всюду ходят в фуфайках, иначе говоря, в ватниках. Мужик поздоровался, назвал себя Сергеем, и спросил: куда я хочу идти. Я сказал, что мне надо добраться до Покойников. Сергей почесал голову и предложил подвезти меня к чабанам, на пастбище. - Там ты заночуешь, а утром пойдешь дальше. Но я смогу поехать туда только вечером, - добавил мужик. Я согласился.
  - Зайди ко мне часов в шесть вечера, и мы поедем...
  Было три часа дня. Я поблагодарил и сказал, что ровно в шесть зайду. Сергей вышел, а чуть погодя, поблагодарив молчаливую хозяйку, и я вышел на улицу, и подумал, что на Байкале вот уже несколько часов, а Байкала еще близко не видел.
  У меня было три часа времени, и я спросив хозяйку, как пройти к Байкалу, отправился по дороге, навстречу ветру, дующему мне в лицо. Здесь, как и везде вокруг, была каменистая степь, с серыми камнями, кое-где торчащими из земли, и зелено-серой травкой, чуть пробивающейся из этой скудной земли. Слой гумуса здесь был очень тонок, еще и потому, что траву за лето и осень начисто съедали овцы, коровы и лошади. Только в речных долинах, спускающихся с горных перевалов, видимых на горизонте, этот культурный слой достигал высоты одного метра. Даже на крутых склонах гумус был толще, и потому там росли деревья, и не только трава. Здесь же, кое-где торчал дрожащий, чахлый кустарник, съежившийся под порывами холодного ветра с Байкала.
   Выйдя на берег, я увидел дугообразную линию прибоя, услышал мерный шум зеленоватых волн с пенно-белыми гребешками. В маленьком затоне, спрятавшись от ветра, стояла моторная лодка, которую затащили сюда через широкую галечную косу.
   Передо мной расстилался величественный и по-весеннему открытый всем ветрам Байкал - легендарное озеро-море, самый глубокий внутренний водоем в мире. Его глубина больше полутора километров, и в пучине вод, где-то ближе к середине, под водой прячутся отвесные обрывы, покрытые слоем многолетнего ила. Я слышал, что несколько лет назад, во время крупного землетрясения, миллионы тонн ила обрушились с крутых склонов на дно, и вот уже несколько лет, там, в глубине, стоит не осевшая ещё, муть.
  Я поежился, представляя этот глубинный мрак, поплотнее закутался в одежды, и лег на прохладную, словно просеянную, одного размера, полукруглую гальку, промытую и обработанную за тысячу лет бурь и штормов. Светлое небо из бездонной глубины смотрело на меня, затерянного в просторах тайги, степей и воды.
  "Как человек одинок! - думал я. - Но в обычное время он этого не замечает. Жмется поближе к сородичам, сбивается в стаи, и живет бок о бок с другими в деревнях, в поселках, городах и городах. А вокруг природа - дикая или полудикая, которой дела нет до человека! Не было человека, появился человек; исчезнет человек! Какое ей, вечной, дело до таких мелочей!?".
   ...Кажется, я задремал, потому что, когда в очередной раз открыл глаза то, увидел, что солнце заметно опустилось из зенита, и почувствовал, что похолодало. "Надо возвращаться" - подумал я, и быстро зашагал назад...
   ...Сергей, мой новый знакомый и его жена Настя, приехали сюда из Качуга, - районного центра, стоящего на Лене, далеко от озера. В доме их, почти не было вещей; на кухне стоял стол и обшарпанный шкаф, а во второй половине кровать, покрытая ватными одеялами, без покрывал. Я присел на шатающийся стул и Настя, меня с любопытством рассматривала, чуть раскосыми глазами. Это отличительная особенность местных жителей - чуть бурятский разрез глаз, выдающиеся скулы, и желтоватый цвет кожи. Раньше в России говорили: "Поскреби русского и увидишь татарина". Здесь же можно сказать: "Поскреби местного жителя и увидишь бурята". Со временем выработался особый генотип, который и стал называться - сибиряками.
  Чего скрывать! Я и сам был таким,...
   Сергей, пока заливал бензин в бак, пока выводил мотоцикл на дорогу, рассказал, что они здесь недавно, что "убежали" из Качуга спасаясь от пьянства, что здесь собираются разводить телят и вырастив, сдавать их государству.
   Наконец мотор завелся, и мы поехали. Дорога была плохая, а кое-где ее совсем не было, и мне приходилось идти пешком, пока Сергей преодолевал такой участок. Наконец выехали на край большой долины - раскинувшейся от предгорий до Байкала. На просторной, зеленеющей ровной луговине, кое-где блестели большие лужи прозрачной воды.
  Сергей показал мне деревянные корыта без боковых стенок, положенные одно в стык к другому, - это подобие водопровода уходило к подошвам гор, на вершинах которых еще лежал снег. - Снег тает - объяснил Сергей - вода по этим деревянным корытам бежит вниз на луга и стоит здесь до лета. Поэтому, здесь вырастает высокая сочная трава, на которой пасется скот... Корыта делают, срубая большие, пустые внутри деревья. Таких там много - он махнул рукой в сторону лесных склонов. - "Водопроводов" несколько и они тянутся на несколько километров, иногда почти до перевалов...
   Тут мы увидели впереди избу, изгороди и несколько лошадей, привязанных к ней.
  - Пастухи уже в доме - проговорил Сергей неуверенным голосом и остановил мотоцикл метрах в пятидесяти. - Чтобы лошадей не беспокоить - добавил он, и мы пошли в избу. Войдя внутрь, мы поздоровались и на нас изо всех углов серьезными глазами посмотрели пастухи-буряты. Видно было, что они Сергея не очень уважали, а меня видели впервые и насторожились. Обращаясь к широколицему, приземистому буряту, Сергей словно оправдываясь сказал: - Вот корреспондент телевидения, добирается до БЛЗ, подбросил его, тем более, что у меня дела... Бурят спокойно выслушал, шагнул мне навстречу и протянул руку: - Алексей!
   Я тоже представился, и спросил, разряжая обстановку: - Могу я у вас переночевать? Алексей не торопясь ответил: - Конечно! Проходи, снимай рюкзак. Спать будешь здесь - он показал рукой на пустые нары у стены.
   Пока я устраивался, снимал куртку, доставая спальник, Алексей и Сергей вышли, о чем-то переговорили, и Сергей уехал. Я слышал, как затарахтел мотоцикл. Алексей вернулся и предложил мне: - Садись за стол. Мы будем ужинать.
  Я стал доставать продукты, но он махнул рукой - Это спрячь...
  Пастухи за это время завели генератор, стоящий где-то во дворе, и мигнув пару раз, над столом зажглась яркая лампа. В доме запахло яичницей - и действительно, скоро на столе стояла большая сковорода с жареной рыбой и разбитыми сверху яйцами.
  Я вспомнил, что ел такое блюдо на Ангаре, когда в детстве гостил у бабушки в деревне. Алексей нарезал ломтями большую круглую булку ржаного хлеба и поставил на середину большую алюминиевую тарелку с чем-то жирным. - Это жир нерпы - пояснил он - вареный.
  Я попробовал. Жир припахивал рыбой, был солоноват, но вкусен, и конечно питателен. Все, молча стали есть, а я еще и говорил. Рассказывал, что давно хотел здесь побывать, что был на севере Байкала, на БАМе, что хочу сделать фильм об этих местах, но не знаю удастся ли...
  Все слушали и молчали. Только Алексей поддерживал беседу.
  - Места тут хорошие - начал он.
  Кто-то убрал пустую сковороду, хлеб, жир и разлил по кружкам чай.
  - И мы, всегда жили здесь хорошо и вольно. Климат тут хороший. Наш скот пасется на лугах почти до Нового года. Тайга тут хорошая. Есть зверь, есть орехи, есть ягоды. В Байкале много рыбы и нерпы. Мы всегда ели много жира рыбы, мяса и потому были здоровы и сильны. Но последнее время, нам стали все запрещать. Охотиться нельзя, рыбачить нельзя, нерпу стрелять нельзя. А что же можно? - Алексей сделал паузу и посмотрел на меня.
  Все пастухи-буряты, внимательно слушали, но их скулистые, с раскосыми глазами, лица, ничего не выражали - азиатская невозмутимость.
  - И выясняется - продолжил Алексей - нам можно только работать скотниками и возиться в навозе, выращивая скот для государства, за гроши... Он посмотрел на лица вокруг, и закончил: - Это нехорошо... Это не по-человечески...
  Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться...
  - А теперь устроили еще заповедник,- продолжал Алексей - закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу. "Это заповедник, а это ваши угодья", - и снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят - это приказ сверху. Но тот кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает!?...
  Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать...
   Я во многом с вами согласен- вступил я. - Политика чиновников тут неумная, а может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит. Я сам охотник. И вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотничьих хозяйствах надо отрабатывать определенные дни. Путевки - если они есть, надо покупать, но придет время охоты, и иногда ни разу за осень в лес не выедешь. То, то не так, то это.
   А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят, и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся, как за зверем, и рады если поймали. Поэтому и браконьеров много. Кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти. Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться трудно. Два года назад кабаны вдруг все заболели, все вымерли, туши валялись в тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты. Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная...
  Слушатели покивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают, о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому, что были далеки от моей ситуации. Просто у них были другие проблемы. Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное...
  Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты, переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая...
  ...Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак...
  Алексей на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа. Я поклонившись, сказал всем спасибо, и мы вышли.
   Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер подгонял их с востока на запад, и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня: - В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще, тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что как в Ницце. Он засмеялся... - В Ницце не был?- шутливо спросил он, не ожидая ответа. - Но погода здесь солнечная - это точно.
  Я, с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали, прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи...
  Через несколько минут подъехали к берегу. Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно, он комментировал нарисованное. Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя, там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек.
   Это - сказал он - древняя каменная стена или изгородь, давно разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона...
  Он глянул на меня. - Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена...
  На мой вопрос, откуда он все это знает, он ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ, в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству, и стал колхозным бригадиром.
   Вы русские должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти.
  Я кивнул соглашаясь: "Это так".
  Алексей продолжал чертить схему. - Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете - он почему-то перешел на вы - в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов... Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает, и надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа.
  Он посмотрел вдаль, вдохнул и закончил. - Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите...
  Мы пожали друг другу руки, и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал. "Хороший человек Алексей" - подумал я - и стал вглядываться вперед, представляя, что меня ждет там.
  А "там" меня ожидало уже буквальное одиночество. На фоне громадного водного пространства и объема, справа, и мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем, ползущим по безлюдной земле. Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел с Севера. Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает северное сияние - это чудо природы...
  Я тоже был одинок, но это не было шоком. Скорее констатация факта. И я не испугался, а скорее обрадовался.
  Предыдущие годы, я много времени проводил в лесах, и потому, знал чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь, оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния. И я, привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни. И тогда, я мог испытать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы. Здесь и сейчас все зависело от меня, и потому, я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал мне, что здесь, где сухо, солнечно, есть вода, чтобы пить, есть лес, чтобы сделать костер, когда станет холодно, есть продукты, чтобы есть, - нет причин для паники и беспокойства.
  И я, вдруг, осознал внутри себя чувство покоя и радости, связанной всегда с ощущением свободы, которое испытываешь в такие моменты единения с природой. Когда ты рядом с людьми или среди людей, ты чувствуешь, что они "другие", а ты отдельно. Здесь, я был частью всеобщего, объединился со всем сущим!
  И еще одна картинка всплыла в памяти - фотоплакат, на котором индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный... Но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир!
  Я пытаюсь описать мои чувства, а мое тело, в тот момент, двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно. Я привык к лесному одиночеству и часто радовался, когда оставался один на один с природой. Я был её сыном, а она, природа, моей матерью создательницей и хранительницей...
  Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега. Часа через полтора, размеренной ходьбы, тропа свернула налево чуть в гору, и я понял, что здесь берег стал крутым и обрывистым, и поэтому, тропка выбрала более легкий путь.
  Чуть погодя я попал на широкий горный луг, и пройдя еще немного, перелез, перебрался через каменную преграду: это был вал из рассыпанных от высокой середины к краям, гранитных валунов и булыжников. Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она, исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны к краям широкой поляны.
  Я стал гадать, что это было когда-то.
  "Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен? А может быть, это была часть древнего загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец? Может быть - страшно вообразить - здесь, древние люди построили поселок, а эти камни служили стеной, защищающей это поселение..."
  Тропа спустилась вниз и вышла на прибрежные луга, с кое-где торчащими из земли серыми валунами. Над лугом возвышались, заросшие кустарником и одинокими соснами, склоны прибрежного хребта, а справа, расстилалась водная, темно-синяя равнина озера, морщащаяся небольшими волнами.
  Противоположного берега из-за тумана не было видно. На траве, торчащей щеткой из земли, кое-где видны были тропинки, пробитые за многие годы пасущимся скотом, а чуть подальше, виднелись две овчарни - деревянные строения в форме восьмиугольников с низкой дощатой крышей, спускающейся от центра к краям. Я заглянул в одну из них и увидел, что овчарни на полметра заполнены навозом, засохшим и покрывающим всю поверхность помещений. "Наверное, буряты пасли здесь десятилетиями, еще год-два назад много скота, а сейчас здесь заповедник" - понял я.
  За большим лугом, теряясь в песчано-галечных отмелях, шумела чистая холодная речка. На берегу, под ветками сохнущего кустарника, я развел костерок, вскипятил чай, пообедал и немножко поспал, завернувшись в спальник - было прохладно.
  Дальше тропа пошла почти рядом с береговым обрывом, и часа через два, я снова вышел на луг, а за ним снова была река. Речная долина уходила вверх, и там, превратившись в узкое ущелье, прорытое водой в скалах, скрывалось среди утесов. Место было таинственное, мрачное, неприветливое. Тропа вдруг пришла на край обрыва, и внизу я увидел скачущую по камням воду. "О-го-го - подумал я. - Наверное, я шел по звериной тропе. Но как звери могли преодолеть этот обрыв?... Страшно!".
  Я пошел вправо, вниз по течению, и когда обрыв сошел на нет, по большим береговым валунам, перешел, перепрыгнул речку, шумно текущую где-то внизу, под камнями.
  Погода переменилась. Появилось темно-синее небо, заблестело солнышко, заиграл отраженным блеском, повеселевший Байкал. Прибрежный хребет придвинулся к озеру, и казался мне гигантской театральной кулисой. Почти равные луговины у воды, кое-где на склонах гигантская кулиса гор, синеющие на гребнях и в затененных долинах леса, напоминали мне фотографии Тибета. "Очень похоже на тибетские святые места. Здесь, на Байкале, словно ожила малая копия Тибета..."
   Зимовье открылось мне неожиданно.
  Я устало шагал по озерному пляжу, покрытому плоским, круглым, почти черным галечником, поднял голову и увидел в глубине бухточки, аккуратный домик, чуть приподнятый на сваях над землей. Я почти побежал, и с облегчением сбросив потяжелевший к вечеру рюкзак, вошел внутрь. Это был уютный, чистый сухой дом, с хорошей печкой и нарами, пристроенными к боку печки. В стеклянное окошко с видом на береговую линию, светило заходящее солнце. Крутой, береговой склон уходил вверх, почти сразу за домиком, а на берегу, в низине росла трава.
  Было тихо. Ветер остался где-то за поворотом берега. Я прогулялся по травке, чувствуя летящую легкость в плечах после рюкзака, и увидел выкопанные кем-то ямки в земле. Я присмотрелся и увидел следы оленей-изюбрей, которые тут, на виду, у зимовья устраивали солонец. "Дикие места - улыбаясь, радовался я. - Олени может быть и сегодня придут" - и сев на землю стал осматривать склоны...
  Постепенно наступили сумерки. Я "внедрился" в избушку, набрав на пляже, замечательно красивом, ровном и черном, как городская мостовая, веток и веточек, выброшенных штормами на берег. Развел огонь в печке, вскипятил чай, поужинал сытно и вкусно, после разложился на нарах, и слушая потрескивание угольков в гаснущей печке, заснул крепко и надолго...
  Проснулся на рассвете...
  С воды, шумевшей за стенками дома, на берег наплывал серый туман. Я вылез из спальника, сходил на улицу, вернулся и снова растопил печку - в домике было прохладно. Поставив варить кашу, я подрагивая всем телом прошел к озеру умылся чистой холодной водой и назад уже вернулся бодрой рысью - сон помог восстановить силы, а ледяная вода пробудила их.
  Скоро каша была готова. Я поел, вскипятил чай, попил горячего и прилег на нары. И так мне стало тепло, свободно и уютно, что я задремал и проспал около часа. Когда открыл глаза, то увидел в окошко яркий солнечный свет, услышал шум волн, почувствовал приятный запах сухого, теплого дерева в зимовье. "Да тут жить хорошо - подтвердил сам себе, - но надо идти. Сегодня может быть, я дойду до Покойников".
  Идти было легко и приятно. Я любовался озером, солнечной дорожкой, на волнующейся, маслянисто-блестящей поверхности, вглядывался в линию горизонта впереди, задрав голову осматривая скалистые вершины на гребне склонов.
  Тропа стала шире, натоптанней, но я понимал, что по этой тропе ходят только дикие звери. Вглядевшись, различил следы медвежьих лап. Чуть погодя я увидел медвежий помет прямо на тропе и понял, что здесь ходит медведица с двумя медвежатами. Место было такое пустынное, дикое, что я вдруг испугался: может быть, медведица с детенышами идет где-то впереди меня, и я могу на нее выйти неожиданно!
  Я остановился, достал из бокового кармана рюкзака фальшфейер и пошел, держа его в руке. Тропа, то поднималась, то опускалась вниз, и каждый раз я ожидал, что с очередного верха тропы я увижу перед собой зверей.
  Но все обошлось. Тропа, вскоре разделилась надвое, потом еще и еще, и потерялась. Склон придвинулся к воде и становился все круче.
  В поисках тропы я вдруг оказался очень высоко, почти над спускающимся вниз, обрывом. Пришлось осторожно сойти к воде и по большим валунам, вдоль реки долго обходить громадные скалы, уходящие вверх, в синее небо. Валуны были в человеческий рост, идти по ним было тяжело. Приходилось прыгать, балансировать, хвататься руками за каменные выступы. Пройдя так несколько километров, я наконец вышел на тропу, которая шла по краю леса, подступающего, здесь, почти к самой воде.
  Солнце поднялось и растопило туман. Теплом повеяло сверху, от нагретых серых скал, торчащих из склона, то тут, то там. А ниже, сосновый, чистый лес, с моховой подстилкой поверх корней, запахом хвои и кустами багульника, с проклюнувшимися уже бутончиками розово-фиолетовых цветочков, на тонких веточках.
  - А что там за горными вершинами? - спрашивал я сам себя. - Надо будет обязательно туда сходить, - ведь где-то там, за хребтом, берет начало одна из самых крупных рек России - Лена. - Странно, но ее начало образовано природой, совсем рядом с громадным природным водохранилищем чистой пресной воды, в котором вместилась одна пятая всей пресной воды на земле. Это просто фантастика!
  Я шел и рассуждал так про себя, когда, вдруг с озера раздался звук лодочного мотора, а вскоре появилась и сама лодка с людьми. Она плыла вдоль берега, навстречу и люди, вскоре заметили меня. Мотор сбавил обороты, и лодка повернула к берегу.
  Я помахал рукой. Лодка подошла к берегу метров на тридцать, но было мелко, и один из мужиков, в длинных резиновых сапогах, спрыгнул в воду и побрел ко мне. Я ждал. Достал рекомендательное письмо и свое ТВ-удостоверение.
  Мужик, выйдя из воды, взобрался на метровый береговой обрывчик и подошел ко мне. Представился: - Егерь заповедника Василий... (фамилию я сразу забыл).
  Я показал документы, объяснил, что иду в заповедник, и имею рекомендательное письмо директора заповедника. Строгий тон Василия сменился на нормальный человеческий: - Вам тут немного осталось до базы, километров семь-восемь. Мы перегружены, поэтому взять вас не можем, но на обратном пути прихватим! - проговорил, переминаясь с ноги на ногу.
  Я сказал, что пойду пешком. Василий, неловко повернулся, и прыгнув вниз, зашел в воду, и подходя к лодке, начал что-то громко и неразборчиво объяснять сидящим в ней. Я не дослушал и зашагал по тропинке...
  Действительно, через час, пройдя через лес, я вышел на галечный берег, поворачивающий далеко влево, и там, в глубине бухты увидел серые, дощатые крыши нескольких домов. "Пришел!? - с облегчением констатировал я, и присел отдохнуть. Надобно дождаться егерей"- подумал я, достав из рюкзака спальник. Лег, завернувшись в него. Солнце светило сквозь чистейший, прозрачный воздух. Байкал лежал у моих ног огромной глыбой холодного хрусталя, неподвижный, но живой, чуть дышащий глубинной прохладой...
  Я заснул...
  Проснувшись через час, полежал, слушая необычную, почти вечную тишину, рассматривая противоположный берег Байкала, закрытого высокой синей тенью от заходящего солнца. Потом поднялся и пошел в сторону метеостанции, которая, наверное, приютила и егерей. Кстати, судя по всему, место, где я дремал, и было мысом Покойники...
  ... Метеостанция - несколько домов в глубине большого залива, стоит здесь уже давно. Это поселение было крайней точкой проникновения человека на север байкальского побережья, после Онгурен.
  С другой стороны озера находился Нижнеангарск, а во времена БАМа появился Северо-Байкальск, - город железнодорожников. В десятках километров от Северо-Байкальска, находится полузаброшенное село Байкальское, а промежуток, между Байкальским и метеостанцией, составляющий около двухсот километров, никем не заселен. Тут, на мой взгляд, и располагается страна чудес, в которой все возможно: от появления инопланетян до следов стоянок древнего человека, и остатков городищ скифов, или предшествующих им племен.
  В этом заключен парадокс (географический и исторический). В конце двадцатого века людей, живущих далеко от городов и поселков, становится все меньше. Еще раньше, путешествуя по таежным дебрям, я часто находил места покинутых людьми поселений, а то и стены полуразрушенных домов, или отдельных изб. Куда, почему ушли люди из тайги?
  Эта тема отдельного рассказа, однако и по сейчас, сохранилась память о некогда существовавшей тесной связи жителей двух берегов Озера. Тогда роднились, брали невест с берега на берег, были знакомы лично почти все жители противолежащих деревень и поселков - зимой переезжая Байкал на лошадях, а летом гребями или под парусом.
  Тема эта чрезвычайно интересная. Она кроме всего прочего показывает понижение уровня социализации, несмотря на возрастание технических возможностей...
  Но я отвлекся...
  Встретил меня метеоролог Гордеев, - здоровенный молодой мужик, увидевший меня в окно своего дома и вышедший на крыльцо. Он поздоровался, я представился. Мы немного поговорили о моем путешествии сюда. Потом Гордеев предложил мне располагаться по-хозяйски в маленькой избушке, стоящей поодаль от домов метеостанции и базы заповедника, показал мне, где дрова, где топор-колун, сказал, что с вечера надо печь протопить, а то ночами бывает холодно.
  Я вселился в темноватую избушку, и вновь почувствовал себя одиноким.
  Когда я рубил дрова, ко мне подошел новый человек. Это был начальник егерей Матюхин, среднего роста мужик, с рыжей бородой и насмешливыми глазами на круглом русском лице. Я рассказал, как я добирался до метеостанции, сказал о фальшфейере, о медвежьих следах. Он качал головой, улыбался, и когда я заговорил о следах, добавил:
  - Да этого добра здесь хватает. Там - он показал рукой на безлесные поляны на склонах, темнеющего за предгорьями хребта, - иногда одновременно можно видеть по пять-шесть пасущихся медведей... Он рассказал немного о себе: что живет здесь с семьей, женой и маленьким сыном, что окончил пушной техникум в Иркутске, проработал до этого охотоведом в Забайкалье, в Читинской области, что здесь около года.
  Я, в свою очередь, рассказал о себе: что прилетел из Ленинграда, что уже лет пять, работаю на иркутском ТВ внештатным автором, что по моему сценарию сняли фильм о глухарях, который очень часто показывали на всю страну...
   Выслушав это, он проговорил: - Заходите вечером. Я вас познакомлю с ребятами, егерями, с женой и сынишкой. Завтра у него день рождения, четыре года, и мы баню протопим, а потом пообедаем все вместе...
  Я поблагодарил, сказал, что хочу в оставшееся время сходить в лес, осмотреться...
  Разгрузив рюкзак, я оставил все в домике и пошел в сторону горушки, торчащей чуть впереди высокого хребта, в верхней трети которого еще лежали поля белого снега, а на гребне виднелись толстые снежные сугробы.
  Напомню, что когда я улетал из города, там распускали зеленые листочки молодые березняки, окружающие дачный поселок. Здесь же, весна, казалось, только начиналась - деревья стояли голые, березово-осиновые рощи просматривались насквозь. В окрестностях метеостанции весь лес был давно вырублен, и заросли молоденьких лиственных насаждений чередовались с полянами.
  За полчаса, поднявшись довольно высоко, я взобрался на небольшую, плоско вершинную скалу, и огляделся. Зрелище было ошеломляющим. Воздух был прозрачен, и абсолютно чист, и потому, видно было все вперед и по сторонам на многие десятки километров.
  Внизу, казалось, совсем рядом, виднелись крыши метеостанции, дуга залива, а дальше, открывался огромный Байкал, раскинувшийся налево и направо на сотню километров. Где-то посредине озера из воды торчали спины Ушканьих островов, а дальше, другой берег, водные долины и вершины которого были укрыты глубокими снегами, до самой воды.
  Панорама величественная, почти космическая. Мой взгляд охватывал расстояния в сотню с лишним километров. Я вглядывался в бинокль, в эти безбрежные пространства, пытаясь увидеть следы деятельности человека и не находил их. Видел только белые снега, да темнеющую, на громадных пространствах склонов, тайгу.
  Величие и масштабы увиденного подавляли меня. "Это ведь надо же, какая она огромная земля! Какой маленький человек, и его следы на этих просторах. Сколько зверей больших и маленьких живут на этих склонах, в этих долинах, падях и распадках".
  Байкал, полосой студеной, хрустально-чистой воды, разделял два берега, протянувшись на шестьсот с лишним километров с севера на юг. Ширина его здесь было километров сорок-пятьдесят, а глубина около полутора километров. "Если бы откачать всю воду, то на дне байкальской впадины я видел бы каждую морщинку, каждый камень!". Я потряс головой приходя в себя, отделываясь от своих фантазий...
  Часов около восьми вечера, я пошел в гости, в егерский дом. Меня встретила улыбающаяся, приветливая жена Матюхина. Она весело смеялась на мои слова о том, что я не ожидал встретить здесь женщин, а тем более детей. - Ну что вы - говорила она. - Это ведь нормально. Это же не Северный полюс. Нас тут десять человек. Общество - и снова засмеялась. Она предложила мне чаю и я с удовольствием принял из ее рук кружку с горячим напитком.
  Егеря - а их было кроме Матюхина еще трое, - сидели чинно, чувствовали себя немного неловко, но вскоре мы разговорились, и неловкость исчезла. Василий рассказал, что он пошел сюда после армии, и что всегда хотел поработать егерем. Второй егерь, средних лет - Николай, сказал, что он сам из Косой Степи, совсем недалеко отсюда, что у него жена и двое детей, и что раньше он работал лесником. Третий егерь отмалчивался, но я узнал, что он с побережья Байкала, и что у него какие-то проблемы с молодой женой. Детей он не имел.
  Матюхин рассказал мне вкратце о заповеднике. Их лесничество, которое называется "Берег Бурых Медведей", только часть большой охраняемой территории, что создание заповедника попытка сохранить байкальскую природу в первозданном виде, что у них идет спор с бурятскими властями и местными жителями по поводу мест выпаса скота, и разрешения охоты на озере и в окрестных горах. Они уже заставили переехать отсюда из заповедника, знаменитого на весь Байкал "Бурмистра" или Бурмистрова, легендарную личность. Я вспомнил, что мне о Бурмистрове восторженно рассказывал мой знакомый геолог, который бывал здесь и был с ним знаком.
  Были проблемы и с туристами, которые прилетая в Онгурены приходили сюда вдоль побережья и через Солнце - падь, уходили на Лену. А там, спускались на плотах или на лодках до Качуга.
  - Сейчас мы им дорогу перекрыли, делаем сторожевой пост в долине - Матюхин назвал речку, через которую я переходил на пути сюда. - Сегодня мы нашего человека туда переправили. Пусть поживет там, пока в палатке, а потом, летом мы там кордон построим... Работы очень много...
  А я вспомнил грустные глаза Алексея-пастуха, и подумал, что и проблем тут тоже много.
   Допив чай с вкусным голубичным вареньем, которое варила сама хозяйка из здешних ягод, и поблагодарив всех за встречу, я пошел к себе в избушку, ночевать.
  В домике было тепло и даже жарко, и я на минуту приоткрыл двери.
  Холодный воздух низом проник внутрь, а я, зевая, расстелил на нарах спальник, приготовился, и перед тем как лечь вышел на улицу. Огни в домах уже погасли, и в темноте и тишине, наступившей ночи, видны были темные силуэты человеческих построек. Я загляделся на звездное небо, где посередине, хорошо была видна полоса звездный скоплений, протянувшаяся через небесный свод. Я знал, что это наша галактика "Млечный путь". Отыскав звездный Ковш, и отсчитав семь расстояний от края Ковша, нашел Полярную звезду, и убедился в очередной раз, что Север находится на севере от меня.
  "Все нормально - думал я. Жизнь продолжается. Люди живут везде. И здесь тоже. А проблемы и испорченные отношения между соседями, есть в любой точке мира. Где-то их больше, где-то меньше, но они есть. А у меня впереди столько интересных дел!
  Я вернулся в зимовье, закрыл двери, дунул и погасил огонь в лампе-коптилке, влез в спальник, поворочался, устраиваясь поудобнее, вспоминая длинный сегодняшний день, и незаметно уснул, крепко и глубоко...
  Проснулся я от детских голосов, доносящихся с улицы. В зимовье было темно, но когда я открыл дверь, то солнечный свет хлынул с улицы, почти ослепив меня. Увидев меня, двое, одного возраста мальчишки, остановились, настороженно наблюдая за мной. Я сказал: - Привет - но они смущенно промолчали, не готовые к таким неформальным отношениям с взрослым, бородатым дядькой.
  Я сходил на берег Байкала, увидел две лодки, стоящие далеко от воды, на деревянных полозьях, вошел в воду, помыл руки, лицо и шею, и вытираясь, вернулся в дом. Дети сопровождали меня любопытными взглядами, и один из них, осмелев, спросил: - А вы дяденька здесь живете? - и показал на избушку. - Да я здесь живу - в тон ему ответил. - И буду еще жить несколько дней. А тебя как зовут? - спросил я. И он ответил: - Женька, а его... его зовут Юрка". - А меня зовут дядя Володя - представился я. Оба мальчика нерешительно приблизились к домику. - Заходите, заходите - пригласил я, но Женька отказался, опасливо глянув в сторону дома.
  Я не закрывая двери, стал собирать в рюкзак продукты и снаряжение для сегодняшнего похода, и вскоре услышал крик жены Матюхина. - Женька домой! Завтракать...
  Оба мальчишки разошлись по домам, а я вспомнил годовалого Сашку на дальней сейсмостанции, расположенной далеко от поселка, на БАМе. С ним, с Сашкой, я играл в доме, зимой, когда приходил туда на охоту, и жил у Сашкиных родителей - операторов сейсмологов.
  Кругом, как и здесь стояла глухая тайга, а молодая семья жила и радовалась независимости.
  Но об этой части моей жизни, я расскажу в другой книге!
  ...Я решил сходить в первый раз в окрестности, познакомиться со здешней тайгой. Перед уходом зашел предупредить жену Матюхина, что я ушел. Самого Матюхина уже не было. Он ушел к егерям, которые жили в зимовье, метрах в двухстах поодаль, за лиственничным леском. Вчера, проходя мимо, я заметил, что на веревке, около дома висели полуметровые, серые от соли и полувысохшие, распоротые повдоль рыбины. Несколько штук почему-то были наполовину оборваны, а то и вовсе осталась висеть одна голова. Это были хариусы, как позже выяснилось.
  Жена Матюхина предложила мне такую же рыбину и я взял, поблагодарив...
  С Байкала веяло прохладой, хотя солнце висело над озером, и отражалось в темных его водах широкой дорожкой, жидкого серебра. Светило, было за спиной, и я по привычке запомнил это, чтобы на обратном пути, в незнаком лесу, знать приблизительно хотя бы, в какой стороне света находится метеостанция, то есть "мой дом".
  Идя немного в гору, я преодолел предгорья, обогнул горушку, на которую взбирался вчера вечером, и вышел к речке, торопливо скачущей по камням, то, растекаясь широко по светло-серому галечнику, то собираясь в омуты, просвечиваемых солнечными лучами, до самого дна.
  Смешанный лес, сменился кедрачом. Речная долина, поднималась зигзагами вверх, а на крутых склонах, то тут, то там, сквозь пушистую, зеленую хвою кедров торчали серые скальные выступы. Высоко над головой, виднелись края обрывистых, крутых склонов, с снежной каймой на самом верху. Там еще лежал снег.
  На поворотах река размыла берега и образовала широкие, галечные отмели. Я, вглядевшись под ноги, заметил широкую тропу, промятую среди круглых камешков. Я догадался, что это медвежья тропа, переходящая иногда с одного берега на другой, по мелким местам. "Ага! - насторожился я. - Вот тут и ходят бурые медведи на кормежку, вниз, а потом в места днёвок, вверх. Или на-о-бо-рот" - проговорил я вслух и тихонько рассмеялся, внимательно вглядываясь в прибрежные заросли.
  Тропа была торная, то есть часто хоженая, и я решил повернуть назад. От греха. Место было глухое. Чаща очень близко подходила к речному руслу...
  Мелкая галька на берегу, не сохраняла отпечатка следов, и потому я видя, что проходили медведи, какие они, не мог определить. Крупные или поменьше, медведицы, одиноко гуляющие по тайге, или это медведица с медвежатами. А она, в это время, нападает на встречного человека без предупреждения.
  Спустившись на километр, полтора, я решил пообедать.
  Остановился на берегу, под крутым склоном, опускающимся с другой стороны речки. На нем, после зимней наледи, осталась громадная глыба, зеленовато-молочного льда, повиснувшего над рекой, на стволе кедра, как на стержне. Эта глыба оттаяла со всех сторон и получилось ледяное своеобразное эскимо, высотой метров в пять и толщиной в три-четыре метра. Любуясь на это чудо природы, я развел костер, подвесил котелок с речной водой и увидев зеленую стрелку дикого чеснока, на русловом обрыве, сорвал растение, потом нашел второе, третье, попробовав на вкус, почувствовал чесночный запах. Чай закипел, я заварил его ароматной цейлонской заваркой, снял с огня, и, устроившись поудобнее, принялся есть.
  В лесу иногда бывают удивительные минуты покоя и самоудовлетворения, которые приходят, как награды, за тяжелый труд и испытания в таежных походах...
  Светило яркое солнце. Чистый, пьянящий ароматами весенний воздух, освежал легкие. Пахучий чай, зеленые стрелки дикого чеснока, солоноватый вкус нежного хариуса, вкупе с сухарем, возбуждал аппетит. И потом я был свободен, здоров и весел.
  Я достиг своей цели, добрался до легендарного места - мыса Покойники, и чувствовал себя здесь как дома. Согласитесь, что это немало. Даже присутствие сильных и опасных хищников, в округе не пугало меня, а подбадривало...
  После обеда, я закинув рюкзак за плечи, продолжил путь, вниз по течению речки. Вскоре поток реки вывел меня из границ пади и я, в лесные просветы, вновь увидел Байкал.
  Тут, речка собралась в один поток, набрала скорость и плотной тяжелой струей спрыгнула с гранитной, плоской глыбы и вспучиваясь пузырями образовала омут под водопадом.
  "Заметное место" - подумал я и посидел несколько времени, на плоском гранитном валуне рядом, вслушиваясь в непрекращающийся шум падающей воды. Можно даже сказать, что я медитировал здесь, на время, отдалившись от сиюминутности и суеты происходящего.
  Я думал о вечности, о временах, когда вся эта красота только рождалась, устанавливалась... "Святое место - размышлял я. - Тут хорошо сидеть часами, думая о жизни и о судьбе".
  И как в воду глядел. Позже я узнал, что этот водопад и был "святым" местом для бурят, которые раньше, раз в год, приплывали сюда на лодках, и устраивали здесь свой праздник. Буряты на севере Байкала были, до недавнего времени, шаманистами.
  Позже, сориентировавшись по солнцу, учтя, что солнце прошло определенный путь, я отправился в сторону озера, и вскоре вышел на берег. Немного пройдя вдоль берега, я увидел в начале небольшое болотце, образованное когда-то, поднявшейся и затопившей береговую впадину, штормовой водой, а неподалеку на трех деревьях - засидку-скрадок для охотников.
  Я догадался, что это природный солонец, а в скрадке прячутся, или прятались - поправился я, охотники. Вспомнились рассказы байкальских охотников, которые говорили о десятках изюбрей, собирающихся на марянах ранней весной. В это же время олени часто посещают солонцы, лижут соль, и даже едят соленую землю.
  С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату, и я подумал, что мне пора на метеостанцию - там сегодня праздник...
  На метеостанции было "многолюдно". Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе Матюхинского дома. Раздевшись в предбаннике, я открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки, ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставлял отвернуться и инстинктивно затаить дыхание. Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам.
  Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник. Я еще несколько минут нещадно бил себя веником, задыхаясь в горячем аду, а потом выскочил наружу и увидел, что Василий выскочил из бани голышом и приседая погружается с головой в озерные волны. Я тоже, прикрывшись полотенцем, побежал в воду, осторожно ступая по камням, вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение ледяной воды. Быстро помывшись, мы оделись и вернулись в дом, где уже накрывали на стол, и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали. Дети, радуясь празднику, пытались помогать матерям, но только путались под ногами.
  Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял дальше к северу от метеостанции, километрах в двадцати. Бурмистр - как его здесь называли, был личностью легендарной.
  Появился он на Байкале лет тридцать назад, откуда-то с Украины - большой, сильный, уверенный и веселый. Он охотился и рыбачил, и делал это удачно. Сколотив какой-то капитал, он привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала, далеко от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселился всей семьей.
  Вскоре, его дом узнали все коренные байкальцы.
  Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми. Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал шкуры овечьи и звериные, по каким-то новейшим технологиям. Он стал настоящим предпринимателем.
  Но времена переменились, открыли заповедник, заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты. Удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым.
  Я, слушая эти рассказы, подумал что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним. "Такие люди - думал я - нынче очень редко встречаются. Обычно они либо попадают в тюрьму. Либо их сживают со свету завистливые соседи".
  Между тем, стол был накрыт, и нас всех пригласили к столу. Была на столе и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки и стали закусывать.
  Матюхин вспомнил, как на их свадьбе с Леной - так звали жену, в Забайкальской тайге, в егерской избушке, ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках. - Зато потом, Лена ходила со мной в тайгу, и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом со мной, он стеснялся вести себя грубо Матюхин засмеялся: - Когда появился Женька, все конечно изменилось. Я надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова будем вместе ходить по тайге...
  Все смеялись. Незаметно разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился: - Они хотят жить так, как они жили до заповедника. Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко. По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас пользуясь тем, что нас мало, они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец. Закон для всех закон...
  Я был с ним не согласен. "Заповедник дело хорошее - но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем". Я так думал, но молчал. Мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны.
  Гордеев - метеоролог - рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда, еще без жены и сына. - Мне кажется - говорил он задушевно, - что иметь семью - это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть. А много ли человеку надо. Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого воздуха чистого, я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно.- Он вздохнул. - Через четыре года наши сыновья пойдут в школу, и надо будет что-то решать...
   Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся. - Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал в Англии, аристократы отдают детей своих в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности.
   Но мы не аристократы - вмешалась жена Гордеева, и все снова засмеялись.
  За разговорами время шло незаметно. Когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье. Гордеевы ушли еще раньше. Я поблагодарил хозяев и тоже пошел к себе.
   Перед расставанием, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь, сказал, что там, наверху, стоит автоматическая метеостанция - чтобы я не удивлялся.
  Придя к себе, я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное. Мне показалось, что Матюхин немного "тянет одеяло на себя". "Ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили, но главное, их дело - скотоводство. И потом, я вспомнил, как Матюхин ругал туристов, и подумал, что туристы, в большинстве народу хороший, и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться.
  Следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов - это другое". Незаметно я заснул, и когда проснулся, то в домике было темно - дрова в печке прогорели. Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, поеживаясь, вернулся и залез в теплый спальник. Засыпая, я вспомнил засидку и солонец. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо, Их, здесь никто даже не пугает.
  ...Проснулся я рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В домах, наверное, еще спали. Я в первый раз увидел корову, которая паслась за домом Гордеева, в огороженном пространстве. Когда я проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед.
  Я направился в сторону Солнце-пади, по которой шла тропа на перевал. Войдя в устье пади, залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах, тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды, беззвучно падая с большой высоты, и скрываясь среди стволов хвойных деревьев на склоне.
  Воздух был так чист и прозрачен, что очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих там, в вышине, заметных деревьев.
  Чуть погодя склон пади, по которому шла тропа, начал подниматься вверх. Загрохотал справа, в каменистом русле, ручей. По пути, я насчитал несколько пяти - шестиметровой высоты, водопадов, с шумящей белопенной струей.
  Еще выше начался крупно-ствольный кедровый лес с деревьями в два обхвата. Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега. И на этом снегу, тут и там, виднелись громадные вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога. Но так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание, на опасность встречи с весенним медведем.
  Держась поближе к речному руслу, я прошел через лес, и снова вышел на голый склон. Ближе к вершине перевала, тропа пошла по обнаженным гранитным глыбам, с хрустящей, под сапогами, корочкой мхов. Стало заметно холоднее. Появился кедровый стланик, и карликовые березки, пробивающиеся сквозь каменные щели.
  Я устал, захотел есть, и решил пообедать. Подойдя к очередному водопаду, набрал воды, развел костер из сухих веток стланика, и поставил кипятить воду. Пламя, почти без дыма, оранжевой занавесью поднималось вверх, лизало закопченный чайник, но тепла, казалось, давало очень мало.
  Однако, вода в котелке закипела быстро, я заварил чай и расположился обедать.
  Съев рыбные консервы с маслом и сухарями, попив горячего чаю, согрелся, полюбовался скачущим, по крутой каменистой горке, ручейком и отправился дальше. Немного не доходя до перевали, тропинка вышла на голое место, обдуваемого ветерком. Здесь, кроме ползучих мхов ничего не росло, а рядом, со склонов верха пади, сползали глубокие снежники...
  Взойдя на перевал, я долго стоял осматриваясь. Байкала не было видно. Кругом лежали заснеженные вершины. Впереди располагалось плоскогорье, поросшие чахлыми деревцами, лиственниц. Достаточно далеко впереди, я увидел большой речной поток, по цвету напоминающий холодный свинец. "Это Лена - понял я. И она здесь уже широкая". Над рекой, на дальнем берегу поднимался холм, лишенный растительности, и укрытый метровым слоем белого снега. Я поднялся на километровую высоту над озером, но здесь был уже типичный пейзаж приполярной тайги: мох, карликовые деревца, холодно...
  Жить здесь было бы очень неудобно. Тут еще только самое начало весны, и внизу на берегу, теплее градусов на десять и совсем другая природа.
   Пройдя по заснеженной тропе, я вдруг увидел столбы метеостанции, окруженную, металлической проволочной сеткой - оградой.
  "Это от диких зверей - подумал я. А может от туристов". Тропа, обогнув метеопункт, терялась в зарослях стланника. Под ногами, похрустывал мокрый, недавно выпавший снег, который укрыл все следы, мох и конечно тропу. Я глянул на солнце и подумал, что могу заблудиться в незнакомом месте, и придется ночевать здесь. Конечно, хотелось помыть лицо в вершинной Лене, в самом ее истоке, но я решил не рисковать и отложить дальнейшее знакомство с Леной до следующего раза.
  "Ничего - подбадривал я сам себя. - Я ее видел и это главное. А знакомство с истоками - это дело не одного дня".
  Я стал осторожно спускаться по своим следам. Вниз идти было легче и быстрее. Быстро пересек кедровый лес посредине подъема, потом миновал ворота Солнце - пади со скалистыми кряжами с двух сторон, и попал в предгорный лес, с лесной дорогой, петляющей среди неровностей холма.
  В один момент, я, слева в чаще, которую дорога огибала стороной, услышал медвежий рык, рявканье. Я стал идти осторожнее, тщательно вглядываясь в заросли, но медведя не увидел. Времени оставалось еще достаточно, и я решил немного пройти по лесной дороге, вглубь тайги.
  Заросший смешанным лесом, холм плавно спускался к озеру, продольными волнами, похожими на заросшие овраги с пологими склонами. Я, спустившись на дно такой "волны" - видел только верх гребня, и когда поднимался, то видел и дно и противоположный борт. Вот так поднимаясь из низины, вверх, я, вдруг, впереди увидел движущиеся лошадиные головы с серыми длинными гривами и хвостами. Я застыл неподвижно и лошади, а среди них были и два жеребенка, с крупную собаку величиной, подошли очень близко.
  Стоило мне пошевелиться, и лошади резво развернувшись, с топотом, быстро ускакали в лес, почти мгновенно скрылись из глаз, в чаще. "О-го-го - думал я. - Ведь это мустанги - дикие лошади. Они когда-то и где-то отбились от людей и одичали, стали жить в тайге, как жили их далекие предки. Нечто подобное я видел в Крыму, путешествуя по яйле. Там я видел настоящего красного мустанга с черной гривой и с черным же длинным хвостом до земли"...
   "А все-таки это красиво - рассуждал я, повернувшись и шагая в сторону метеостанции. - Эти лошади живут табуном. Они уже боятся людей, как наверное боятся и медведей. Для них медведи в здешних местах, наверное, главные враги. Если, конечно, здесь нет волков...
  Придя на метеостанцию засветло, сходил к егерям в избушку, увидел оцинкованную ванну полную только, что пойманной рыбы - крупных хариусов-черноспинников. Егеря пожаловались, что рыба - эта главная пища здесь. Кругом полно зверя, но стрелять не разрешают. - Если бы не рыба, хоть с голоду подыхай - невесело вздохнул старший по возрасту егерь. "Ого! - подумал я.- А Матюхин поддерживает здесь дисциплину".
   Эту ночь я спал, как убитый. - Устал...
  Назавтра утром я поговорил с Матюхиным о том, как мне выбираться в Онгурены. Он сказал, что может быть завтра, а может быть, послезавтра они плывут на лодке в Онгурены по делам и подбросят меня. Однако, меня тревожило то, что мне надо было вылетать в Ленинград, из Иркутска через четыре дня. Если я не уйду завтра пешком, то мне надо будет ждать лодку. Если же Матюхин не поплывет в Онгурены, я опаздываю на самолет, в Питер...
  Матюхин и "команда" в этот день, садили картошку, на плохо вспаханном поле, за метеостанцией. Когда я, все-таки решил остаться и ждать лодку, то ненадолго собрался в лес.
  Я проходил мимо работающих егерей, когда Матюхин подозвал меня, и показывая в сторону склонов сказал: - Там, на маряне медведи.
  Я долго всматривался в коричневые, едва заметные точки на горном лугу, когда Матюхин подозвал Женьку и попросил его принести двадцатикратный бинокль. Когда я глянул через окуляры бинокля, подкрутив фокусировку, то хорошо увидел медведицу и годовалого медвежонка, копающего что-то в земле, на травянистой луговине. Вдруг медведица забеспокоилась, задвигалась и бросилась по направлению к кустам, окружающим поляну. Переведя взгляд, я заметил третьего медведя, там, в кустах. Его напугал злой выпад медведицы, и он стал убегать под гору, а потом, видя, что медведица остановилась, продолжил свой путь к следующей поляне.
  - Мы их там, на марянах, часто видим, сразу по несколько штук - подтвердил Матюхин. Он сам посмотрел в бинокль и добавил: - Да! Хорошо видать!
  Работники устроили перекур, а Матюхин стал мне рассказывать: - Чуть раньше, в начале мая, когда лед на Байкале разойдется, буряты начинают добывать на ледяных полях нерпу. Они подплывают, подкрадываются к льдинам на лодках и стреляют, часто только подранив нерпу. Она какое-то время плавает, а потом, погибшую ее пригоняет ветром к земле и волнами выбрасывает на берег. Медведи в это время спускаются с гор, и ночами ходят вдоль берега. Учуют мертвую нерпу, и гужуются всю ночь...
  К утру только обрывки шкуры, да пятно жира на гальке остается...
  Матюхин помолчал, посмотрел в даль. Он в душе был охотником, а вместо того, чтобы добывать зверя, садил картошку и охранял этого зверя от выстрелов. Думаю, что это в конце концов становится невыносимо!
   Размышляя над этим, я не торопясь пошел в северную сторону, по торной тропе туда, где раньше жил Бурмистров. Часа через два я вышел на широкую поляну, посреди которой стоял большой дом. Часть крыши уже прохудилась, и видна большая дыра, Окна были выбиты, и осколки стекла захрустели под ногами, когда я обходил дом вокруг. За домом был большой огород, и небольшая полянка, покрытая травкой, где стоял длинный деревянный стол, за которым иногда обедала вся семья и может быть гости.
   Мне стало грустно. Здесь жили люди: любили, работали, рожали и растили детей, принимали гостей. Темными вечерами, нарушая тишину пустынного берега, стучал мотор генератора и в окнах горел электрический свет... Сейчас все это в прошлом. Берег вечерами пуст и молчалив. Печально...
  К вечеру я вернулся на базу. Подул сильный ветер и на берег из озерных глубин, побежали крутогривые, полутораметровые волны, с гулом обрушиваясь на галечный берег. Я пораньше протопил печь у себя в избушке, поужинал и лег спать. Настроение почему-то испортилось...
  Утром я проснулся от солнечного света, проникающего в маленькое окошко домика. Сходил к озеру помылся, и когда проходил мимо Матюхинского домика, он сам вышел на крыльцо, и сказал: - Через час двинем в Онгурены. Собирайтесь.
  Я обрадовался. Я немного устал от одиночества, здесь среди людей, которые были заняты своим делом, а у меня такого дела не было. Я, конечно, делал записи всего того, что видел и слышал, но я был один и может быть, мешал обыденной жизни этих людей. Я был здесь посторонним. И потом я был не новичок в тайге, и меня трудно было чем-то удивить. Может быть поэтому, видя, что я человек самостоятельный, независимый, меня никто не опекал. Тут, у всех, были какие-то работы, заботы...
  Я до последнего, суеверно не верил, что мы поплывем. Даже когда лодку по полозьям скатили на воду, даже когда я со своим рюкзаком сел в лодку, даже когда я услышал, что мотор завелся, и лодка, сделав плавную дугу, стала удаляться от домов.
  Все оставшиеся махали руками. Я тоже махал, хотя уже рвался всей силой желания назад, в Онгурены, на Ан-2, обратно в город...
   С воды, открывалась великолепная панорама гор. Лодка, словно плоский камень, брошенный твердой рукой, скользила по тихой, холодной, прозрачной воде. Я не видел дна, но понимал, что глубина под нами, - это сотни метров, и что под водой, горы, которые поднимались перед нами круто вверх, так же круто могут уходить вниз.
  Прошли устья горных речек, через которые я переходил по берегу. Проплыла мимо большая поляна, посреди которой, протянулась вдоль, длинная, разрушенная временем стена или изгородь из валунов, которые издалека смотрелись как песчинки...
  Чуть погодя, пристали к берегу, и пошли к палатке, которую установили здесь в день моего прихода на мыс Покойники, но когда я здесь проходил, ее еще не было. В ней жил еще один егерь, с которым я тоже познакомился. Матюхин о чем-то поговорил с этим человеком, и мы снова поплыли, теперь уже в Онгурены.
  Часа за три-четыре преодолели много километров, на быстрой лодке, и после полудня пришвартовались на краю Онгурен...
   Я попрощался с егерями, пожал руку Матюхину, и пошел, в начале в правление колхоза, на встречу с председателем.
  Не доходя до правления, я встретил Витю на мотоцикле, он не заглушая мотор, поприветствовал меня, подтвердил, что я могу ночевать в лесхозе, в конторе, сообщил что он спешит. В бригаде у Алексея, где-то на склоне холма медведь, поймал и задрал колхозного телка и он едет собирать охотников для подкарауливания медведя, которого надо убить...
  Закончив рассказывать, он вскочил в седло мотоцикла, мотор взревел, и Витя быстро укатил.
  В правлении я застал председателя, который молча повертел перед глазами мое удостоверение, и стал рассказывать, что дела в колхозе идут неважно, что пастбищ стало меньше, и если раньше можно было до декабря кормить скот на вольных пастбищах в устьях рек, то теперь там заповедник, и приходится на зиму готовить вдвое больше сена. - Люди уезжают в Бурятию - говорил он .- Здесь даже охоту запретили. Люди не хотят так жить. А природу мы и сами могли бы охранять. Если бы тайга и земля были наши, то кто бы тогда уничтожал зверей и лес. Мы сами себе не враги - закончил председатель.
  Я записывал его монолог, но сам ничего не говорил...
  Напоследок, я спросил адрес Бурмистрова, и председатель объяснил мне, где его дом.
  - Но Бурмистрова сейчас нет - пояснил он. - Бурмистр, где-то язву лечит. А дочка дома - зайдите - и на прощанье пожал мне руку.
  Встретила меня дочь Бурмистрова. Когда, я показал удостоверение она усадила меня за стол, показала фотографии, и даже подарила несколько. На одной, вся семья сидела за столом в палисаднике; Бурмистров, дети, жена, какие-то гости, и рядом лежали крупные белые лайки, На другой, сама дочь с молодым человеком в штормовке с ружьем за плечами, на фоне горного кряжа...
  После я пошел в лесхоз, в контору, нашел ключ, висящий на гвоздике, под крышей. В конторе еще было тепло, и печь была горячей. Я подбросил на уголья несколько поленьев, сварил картошки, которую взял из ящика под кухонным столом, как и объяснил мне Витя. Поужинал, немного почитал старый журнал, который нашел на маленькой книжной полке в углу. Потом, дождавшись, когда прогорят дрова, закрыл печную трубу и лег спать. Кругом все так же было пусто и одиноко...
  Утром, пораньше я ушел на аэродром, закрыв дом, и ключ повесил на обычное место.
  В домике аэропорта еще никого не было, и я сев на рюкзак, около дверей стал ждать. "А вдруг все билеты проданы, а мне надо улететь, потому что завтра мне улетать в Ленинград" - беспокоился я, но виду не подавал. Самолет по расписанию улетал из Онгурён в двенадцать дня. Женщина-кассир пришла в десять часов...
  К тому времени у дверей скопилась очередь. Небольшая, но все-таки - Ан-2 - самолет маленький.
  Кассир недружелюбно глянула на меня, и сказала, что в начале она будет продавать билеты местным жителям. Я возмутился, стал показывать свое удостоверение, говорить, что пойду жаловаться председателю. Наконец, кассир, сердито ворча, выписала мне билет, и я с облегчением отошел от домика и прилег на травку под солнцем. В половине двенадцатого, точно по расписанию, где-то далеко я услышал шум мотора, а потом разглядел и сам самолетик. Ан-2 сделал вираж, снизился, и коснувшись земли, заскакал по полю, резко тормозя. Из самолета вышло несколько пассажиров и летчики. Они о чем-то поговорили с кассиром, и пригласили всех на посадку. Когда все разместились на своих местах, оказалось, что два сиденья были пусты. "Мог бы так не нервничать" - подумал я о себе и приготовился к полету.
  Самолет, загремел двигателями, тронулся, ускорил бег по взлётной полосе и наконец взлетев, сделал правый поворот над крышами Онгурен, и выровнявшись, стал набирать высоту.
  Солнце светило жарко, небо было голубое, прогревшийся воздух поднимался от земли неравномерно. Мы несколько раз "падали" в воздушные ямы, некоторые женщины взяли бумажные пакеты: их начало тошнить. Я сидел, сцепив зубы, играя желваками и терпел, хотя в каждое такое падение, сознание было атаковано филологическим страхом потери силы притяжения. Организм бил тревогу, и страх непроизвольно заставлял сжиматься все мышцы тела. Каждая такая воздушная яма, следовала после того как Ан-2, словно наткнувшись на мягкую, неподатливую стену воздуха, взбирался, поднимался вверх, оставаясь параллельно земле, а потом вдруг встречный напор исчезал, и самолет некоторое время "падал", ни за что не держась.
  Ближе к городу самолет успокоился, и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками, визирками. Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень. Слева хорошо было видно водохранилище...
  Наконец, мы благополучно приземлились, и я с облегчением вздохнул. Все удачно закончилось. Я не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы, и молчаливо - громадный Байкал, познакомился со многими людьми, и самое главное, живой и невредимый вернулся назад.
  Я ехал в рейсовом автобусе, щупая загоревшее лицо, думал, почему люди смотрят на меня так внимательно. Сойдя с автобуса, я быстро дошел до дачи, скинул рюкзак, и случайно глянул на себя в зеркало. Лицо было темным от загара, а кожа на носу и щеках начала шелушиться. Байкальское солнце такое яркое. А воздух так чист, что я загорел, как кинематографический герой из американского боевика.
  Пока готовил воду, пока ел, солнце спустилось к горизонту, затем сумерки и тишина опустились на залив, на дачный поселок...
   Я сел на крыльцо, слушал звонкие птичьи трели, в болотце, в конце залива, и вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы, изрезанные ущельями и каменистыми долинами, с пенными бегущими потоками речек и ручьев.
  Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни, что-то новое, интересное и грустное одновременно. Еще, я представлял себе пустынную бурятскую деревню Онгурены. Витя, наверное, сел в засаду на медведя у полу съеденной телушки, а на мысе Покойники, матюхинская жена растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно, в ожидании мужа, который по неизвестным причинам задерживался... Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо, над темно-синей, почти черной водой. Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула...
  Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и, включив свет, который проявил темноту за порогом. Оглянувшись, я ничего уже кроме ночи, не увидел, и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок в скобу. Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город, и пройдет еще время, когда инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет во мне...
  Январь 2003 года. Лондон
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  СВАИ
  
  Гена не торопясь, шел по лесной дороге, прислушиваясь, вглядываясь, принюхиваясь. Была осень и прохладный, чуть влажный воздух был полон горьковатыми ароматами подопревшей листвы, устилающей дорогу. Дул легкий ветерок, и осиновые листья, разноцветные от желтого до густо красного, остававшиеся ещё на ветках, трепетали от его порывов, как сигнальные флажки и часто не удержавшись, отрывались от ветки, от родного ствола, какое-то время планировали вниз, и, упав на дорогу застывали в мёртвой неподвижности.
  Из придорожных кустов, вдруг, шумя крыльями и тревожно, тонко, тренькая, вылетел рябчик и сел на ветку крупной лиственницы, справа. Гена замер, медленно снял ружьё с плеча, и рябчик вновь тревожно затренькал, глядя прямо на Гену.
  Охотник застыл неподвижно и ждал... Рябчик через какое-то время задвигался, прошел немного вдоль по ветке, а Гена, в это время медленно поднял ружьё, прицелился и плавно, нажал на спуск. Грянул выстрел, эхо заметалось, запутавшись в полуголых стволах, и замерло...
  Рябчик пушистым комочком упал под дерево. Гена, заметив место, пошел туда, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, не доходя несколько метров до лиственницы, остановился, осмотрелся и заметив серый, пушистый комочек перьев, поднял птицу и по чёрной отметине под горлом понял, что это петушок. "Поджарю на костре", - подумал он, и, подвернув головку рябчика под крыло, спрятал в рюкзак...
  Свернув с грязной разъезженной дороге, с глубокими колеями, пробитыми грузовиком-вездеходом, он, по мягкой, обсыпанной хвоей дорожке, пошёл направо, мимо небольшого, пушисто-зелёного сосняка, и вскоре увидел маленькую полянку, заросшую кустами ольхи.
  "А я ведь здесь так часто бывал прежде" - подумал он и вспомнил как лет десять назад, он с приятелем Сашей Петровым ночевал здесь под тентом две ночи...
  ... Была такая же осень, стояла солнечная погода и они, проходив весь день по окрестностям, возвращались к биваку, ели у костра, уклоняясь от струек ароматного, но едкого дыма от осиновых дров, смотрели по сторонам: на заходящее солнце, на темнеющий, стоящий стеной лес, на другой стороне заболоченной лесной долины.
  Поужинав, и одевшись потеплее, шли на Сваи - некогда положенный через болотину мост-гать, с высоко торчащими по бокам, полусгнившими столбами-сваями. Потому и место называлось - Сваи.
  Выйдя на широкую ровную болотину, расходились подальше и затихали в ожидании заката и утиного вечернего лёта. Кругом было тихо, и каждый плеск или треск ветки был слышен далеко.
  ... К осени природа словно устаёт от рождений, роста, движения, созревания и замирает. Непотревоженная тишина повисает над лесом, полянами, болотами...
  Так было и в тот раз. Только успокоились и задумались каждый о своём, как на том берегу, на котором был бивак, метрах в ста от дымящегося кострища, взлаял-рявкнул самец косули, сердито и раздражённо. Видимо он пришёл на водопой и причуял запах дыма, тонкой струйкой поднимающегося в неподвижном воздухе, от непогасшего костра. Сашка рукой показал Гене направление, и потом развёл руками, словно говоря: "А кто же знал?"
  Козёл ещё несколько раз рявкнул: "Гоу! Гоу!", но уже неожиданно далеко- видимо испугался тревожных запахов и убежал.
  Постояли ещё несколько минут. Вдруг прямо против Сашки, на полузатопленное бревно прилетел и сел длинноносый вальдшнеп. Гена видел, как Сашка медленно поднял свой зауэр-двустволку, прицелился и выстрелил. Эхо было громогласным, сочным, долгим... Шлёпая резиновыми сапогами по болотистой грязи, Сашка подошёл к убитой птице, поднял её за крыло, показал Гене и вернулся на своё место.
  Постояли ещё... Солнце зашло... Похолодало и потемнело...
   Сашка решительно нарушил тишину, которая засасывала, заставляла замереть и не двигаться, не шевелится... Он кашлянул, а потом, чмокая сапогами по болотной жиже, подошёл, поднял птицу и двинулся к берегу. Гена тоже задвигался, - не дожидаясь полной темноты, они пошли к стоянке
  Там, Сашка - умелый повар, быстро поджарил вальдшнепа, в котелке, на костре и приготовил из картофельных хлопьев пюре. Гена никогда, ни до, ни после, не ел такого вкусного, сочного, прожаренного мяса, обгладывал косточки и хвалил Сашку, а тот, зевая, пил чай и отнекивался:
  - Вот если зверя добудем, тогда я такое жаркое сделаю - пальчики оближешь...
  ...Занятый воспоминаниями Гена вышел на приречную поляну-покос. По краю лишённого деревьев пространства, между речным болотом и покосом, росли кусты ольхи, заслоняющие как живая ширма, вид на болото. Гена подошел к кустам, и мельком глянул сквозь листву. Ему показалось, что на болоте, среди высокой, густой травы, посредине, там, где текла незаметная речка, мелькнуло жёлто-коричневое пятно. Инстинктивно насторожившись, он наклонился и на полусогнутых ногах, прячась, подошёл к кустам. Став на колени, он осторожно выглянул в проём между кустами...
  На болоте стояли и кормились, склонив головы в траву, два изюбря. Это было так неожиданно, что Гена пригнулся ещё ниже, задышал нервно, руки задрожали. И в голове мелькнула мысль: "Не может быть! Так легко и так просто! Бац, и звери стоят! И уже стрелять можно. Они всего метрах в шестидесяти!"
  Руки шарили по карманам, а глаза впились в цель, фиксируя каждую мелочь.
  Один из оленей поднял голову, и, продолжая жевать, долго смотрел в его сторону. Гена, напрягшись, присел ещё ниже и замер. Олень пошевелил длинными ушами и вновь наклонил голову к траве.
  Гену била крупная дрожь. Он осторожно зарядил ружьё пулями, лёг на живот, закрепил ружье в плечевой впадине и на полусогнутых в локтях, руках. Он с таким напряжением вглядывался в оленей, что на глазах выступила влага, и он на какое-то время отвёл глаза. "Стрелять или не стрелять? - соображал он. - Тут недалеко садоводства строят, могут выстрелы услышать. Но ведь сейчас осень и охота разрешена. Мало ли кто в лесу стреляет".
  В это время поднял голову второй олень и Гена увидел коричневые рога с пятью отростками. "Молодой бык" - подумал он и решившись, стал выцеливать рогача.
  ... Солнце садилось за болотом, синее небо высокой полусферой нависало над миром, и тишина повисла в промежутке между небом и землёй. Руки дрожали, сердце колотилось, мушка ружья, немного покачивалась то вверх, то вниз, то, совмещаясь с плечевой костью зверя, то опускаясь вниз, почти до уровня высокой травы.
  Гена задержал дыхание, мушка совместилась с прорезью, замерла, и охотник плавно нажал на спуск. "Бам-м-м" - прорвалась громом тишина. Бык упал, и матка резко подняла голову, не понимая ещё, что происходит. "Бам-м-м" - автоматически грянул второй разрыв тишины, и матка упала на колени, а потом повалилась в траву и на бок...
  Гена вскочил на ноги, перезаряжая стволы, побежал через кусты напрямик, не замечая чавкающую под ногами жижу, брызгающую на штаны.
  Подбежав на расстояние в несколько шагов, охотник увидел двух оленей, лежащих один подле другого, почти плоских, очень мало возвышавшихся над примятой травой. Гена несколько раз оглянулся, по дуге подошел к быку и опасливо потрогал коричневые, пупырчатые с белыми, стертыми, серыми кончиками, острые рога.
  Вблизи звери показались неподъемно крупными. Гена ещё раз оглядел округу, закинул ненужное теперь ружьё за плечи, ухватился за длинные, поросшие плотным блестящим волосом задние ноги с чёрными, чистыми, острыми копытами. Потянул, упираясь всем телом, напрягая мышцы сильных ног. Зверь колыхнулся, чуть сдвинулся и замер. "Тяжело", - отметил про себя Гена, и перехватился за рога, потянул изо всех сил. Зверь, поддаваясь, заскользил по траве, по выступающей через траву воде, оставляя влажную канаву - след. "Так легче", - подумал Гена и, погружаясь в болотину почти до половины резиновых сапог, не останавливаясь, дотянул свою добычу до берега, втянул тушу зверя в сосняк на низком берегу и, убедившись, что с болота его не будет видно, остановился. Он вспотел от взволнованного напряжения, перестал обращать внимание на детали ландшафта, на небо, на лес. Оставив ружьё около рогача, он вернулся к болоту - не выходя из леса долго стоял за стволом, осматривая противоположный берег, прямые как свечки сваи, торчащие из травы...
  Убедившись, что всё спокойно, он вышел на открытую болотину, схватил матку за передние ноги и потянул её. Оленуха была поменьше, полегче, и Гена - сильный мужик, без труда перетянул её в сосняк.
  "Теперь надо выпотрошить, а потом посмотрим - подумал он. Вскрыл остриём ножа брюшину быку, и из утробы дохнуло теплым запахом прелого осинового листа и травы. Перевалив желудок - большой кожаный, горячий ещё мешок с непереваренной травой и листьями из утробы наружу, на зеленую травку, он поднялся и вновь осмотрелся...
  Потом, спохватившись, перерезал толстую вену на горле, и красно-чёрная кровь полилась на хвою, на зелёные травинки, впитываясь в мягкую землю...
  После этого, охотник вновь сделал передышку, утирая пот с лица тыльной стороной ладони, подошёл к краю болота, но, убедившись, что всё спокойно, вернулся к оленям.
  "Ведь надо же, - думал он, разглядывая красивые, сильные тела мёртвых оленей, - у меня ведь дома и лицензия есть на зверя, а как я привык прятаться на охоте. Конечно, лицензии со мной нет сейчас, и потому я браконьер. Потом лицензия на оленя одного, и после ноября, а сегодня конец сентября". Он повздыхал, посидел около туш, преодолевая невольную слабость - отзвук азартного волнения, охватившего его с момента, когда он увидел изюбрей.
  "И потом, почему я стрелял второй раз?" - спрашивал он себя и не находил ответа. - Может потому, что я не ожидал здесь, так близко от людей встретить оленей". Он вспомнил лежащего в рюкзаке рябчика и невольно улыбнулся. "А ведь правы были те, кто говорил, что на охоте удача идёт к тому, кто не боится стрелять самую мелочь".
  Пот на лице высох и Гена облизнул пересохшие губы. Солнце село за сосняк, и золотистыми искрами пробивалось сквозь потемневшую, почти бесцветную хвою. Охотник ощутил мелкую дрожь похолодания в теле, поплотнее застегнул пуговицы на штормовке, внимательно посмотрел на сверкнувший серебром шлифовки, хищно изогнутый нож с костяной ручкой. Из карманчика штормовки достал маленький брусок. Приладился, долго правил и без того острый нож, а потом стал обдирать шкуру, с плотным, коротким, лёгким золотисто-коричневым мехом.
  Бык был крупным, упитанным зверем и шкура отдиралась от мяса сравнительно легко. Работал Гена быстро и потому тяжело и нервно дышал...
   Переваливая зверя с боку на бок, удачливый охотник долго возился с разделением туши по суставам, на ходу, вспоминая уроки своего наставника, опытного охотника Сан Саныча...
  Разложив мясо с костями на отделённой и развёрнутой шкуре, он перевёл дух, разогнулся, и тяжело вдыхая и выдыхая прохладный воздух, прислушался. Кругом стояла тишина, и только порывы ветра изредка с лёгким шумом играли сосновой хвоёй над головой...
  Когда Гена закончил обдирать матку, было уже совсем темно, и в прогале болота, поворачивающем куда-то влево, поднялось серебряное полукружие месяца. Оставив мясо под одним боком шкуры, другим концом он прикрыл тушу сверху, набросал веток и травы, и не скрываясь побрёл через болото, соскальзывая в грязевые лужи и чавкая жижей когда вытаскивал обессилевшие ноги. Возбуждение прошло и сменилось апатией.
  - Чёрт меня дёрнул стрелять, - ворчал он сквозь зубы.
  ... Хотелось есть. Желудок, казалось, прилип к рёбрам, и Гену немножко поташнивало. - - Это от перенапряжения, - буркнул он, вспоминая, что такие же ощущения бывали у него после тяжелых тренировок, ещё в молодости.
  Перебредя болото, он остановился, достал из рюкзака бутерброд с колбасой и тщательно пережевывая, съел его на ходу.
  Выйдя на чуть светлеющую среди леса дорогу, он шёл по обочине, по тропинке, иногда спотыкаясь о проволоку, упавшую на землю с поваленных сгнивших телеграфных столбов. До дома надо было отшагать около двадцати километров...
  ...Только под утро Гена со своим четырнадцатилетним сыном Максимом вернулся к болотцу, доехав на своих "Жигулях" почти до Свайского отворота.
  Пошли в темноту ночи, светя под ноги мощным фонарём. Максим едва поспевал за отцом, волновался, то и дело поправлял за спиной рамочный рюкзак. Ему хотелось спросить отца, скоро ли они придут, но он молчал, ощущая как устало раздражён отец...
  ... С мясом сделали по три ходки. Гена накладывал себе неподъёмно много, а Максиму определяя вес поменьше. Подросток на ходу пыхтел, обливался потом, но терпел и только у машины, сбросив рюкзак, падал на траву и долго отдыхивался...
  Наконец, уже при первых признаках утра, они вернулись к машине с последними рюкзаками мяса. Максим шёл чуть впереди отца и когда с трудом перегрузил полиэтиленовый мешок с мясом в багажник, то сразу сел на боковое сиденье и, расслабившись, незаметно заснул...
  Максим сидел в тёмной машине, дремал в ожидании отца, а когда вдруг открыл глаза, то увидел его, уже сидящего за рулём и вставляющего ключ зажигания.
  - Я рога вместе с головой принёс, - объяснил отец, и нажал на стартёр...
  Назавтра вечером, отдохнувшие и выспавшиеся отец с сыном пожарили оленины с луком и приправами, ели с аппетитом, посмеиваясь и вспоминая прошедшую ночь. Гена выпил водочки, сдержанно улыбаясь, рассказывал, уже в который раз, стараясь вспомнить ускользнувшие, но важные подробности.
  - Иду я, кручу головой, ищу места, где бы костёр развести и чаю попить, а тут вдруг на болоте вижу, двух зверей... Ага, думаю - на ловца и зверь бежит...
  Он налил себе ещё немного водочки, выпил, запрокинув голову и проглотив содержимое одним глотком. Жареные куски аппетитно пахли грузинскими приправами, но оба, и сын и отец, уже были сыты, и жевали мясо по инерции...
  Жена Гены, долго готовившая мясо на газовой плите, раскраснелась, тоже выпила рюмочку водки, поела, и теперь внимательно слушая рассказы мужа, рассматривала своих мужчин и думала, что сын уже почти вырос и становится внешне очень похожим на отца...
  ... Месяца через два Гена отвёз рога в сельхозинститут и заказал там совсем недорого, чучело оленьей головы.
  Сегодня, когда у Гены на счету уже несколько десятков оленей, он начал забывать подробности того осеннего дня, но всегда, когда ему рассказывают о везении в охоте, он вспоминает "своих" - оленей стоящих на болоте, с опущенными в траву головами, и их яркие красивые, отливающие силой и здоровьем силуэты.
  А на стене в его комнате висит голова оленя, с большими, блестящими, чёрными стеклянными глазами, с неестественно вывернутыми ноздрями на черной коже носа, и светло-коричневыми, симметричными рогами.
  
  Лондон. 3 февраля 2004 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Г Л У Х А Р И
  
  
  
  Мой друг - журналист и начинающий драматург, Валера Репин, представил нас друг другу, где - то в центре города, и мы какое - то время шли вместе и разговаривали.
  Гусев - была его фамилия. Высокий, худой, сутулящийся, широко шагающий - поглядывал на меня быстро, коротко и внимательно, говорил мало - больше слушал... Я не помню, о чём был разговор, но помню впечатление скепсиса и критичности, которыми он тогда был полон...
  ... Мы стали изредка "пересекаться" в знакомых компаниях, а развитию знакомства способствовал мой переезд в Нахаловку, где тогда жил и Валера Репин. А Гусев жил в Академгородке, минутах в пятнадцати ходьбы от нас.
  ... Это было время относительной молодости, когда ещё сильна жажда общения, но поиски друзей, уже связаны с попыткой осознать своё место в мире и в жизни и потому, друзья появившиеся в это время подбираются по соответствию жизненных интересов и остаются на всю жизнь, независимо от дальнейших перемен взглядов и должностных позиций....
  Вскоре Володя Гусев, познакомил меня и мою жену, со своей молодой женой, которая оказалась совсем юной девушкой, уже родившей Володе сына, но не утратившей юношеской стеснительности и нерешительности...
  Я, в свою очередь, однажды, пригласил их в наш маленький домик, где мы посидели, пообедали, попили водочки и поговорили, пока женщины обменивались рецептами засолки огурцов по-сибирски...
  Володя родился на Урале, посередине дремучих лесов, в рабочем посёлке. Отец его работал лесником и был интересной, одинокой, сильной личностью, который не находил применения силам своего характера в этой глуши, хотя несчастным от этого себя не чувствовал...
  Володя с восхищением рассказывал о философских взглядах отца, об идеалах суперменства и физической силы.
  Я расслышал в его сбивчивых рассказах прямо не высказанную мысль о том, что он претерпел в юности драму противостояния с отцом, пытаясь отстаивать свою самостоятельность в столкновениях взглядов и мнений.
  Это, так присуще в ранней юности сынам, которые, со временем становятся копиями своих отцов.
  ... В семнадцать лет Володя уехал из родного посёлка, поступил в Университет, на физический факультет, но со второго курса, ушёл в академический отпуск - тяжело было учиться и жить в чужом городе на студенческую стипендию... Узнав что на строительстве железной дороги Абакан - Тайшет набирают рабочих, он уехал туда...
  Там он увидел, что значит настоящая "мужская" жизнь. Почти половина рабочих в его бригаде прежде сидели в тюрьме, а другой половине, не терпелось туда попасть. Работали тяжело, с раннего утра до глубокого вечера, шесть дней в неделю, а в воскресенье, особенно после получки, начинали пить водку с утра, и как правило, "веселье" заканчивалось массовой дракой. Володя говорил, что он тогда в рот спиртного не брал и оказывался посторонним свидетелем всех этих бесчинств. Его, в свои разборки, соработники, как бывшего студента и интеллектуала, не втягивали...
  Один раз передралась вся бригада, двери в общежитии были выломаны и следы крови, видны были на полу и на стенах.
  В понедельник все мирились, разбираясь, кто прав, а кто виноват и вновь пили, уже за примирение...
  В конце концов, Гусев понял, что если не перестанет так жить, то и сам он, рано или поздно "загуляет" - другого пути не было.
  Денег за год, он немного заработал и приехав в город, восстановился в Университете и поселился в студенческом общежитии, на набережной Ангары.
  Энергии в нём скопилось много, и он начал "моржевать" - купаться в ледяной воде Ангары, даже зимой. Иногда на набережной собирались студенты и зеваки, посмотреть, как в двадцатиградусный мороз, Володя выбегал из общаги, завернувшись в полотенце, и со льда прыгал в реку, ухая и вскрикивая, подбадривая себя, проплывал несколько метров против течения. Зрители поёживались и плотнее закутывались в шубы...
  В те зимы, он несколько раз сильнейшим образом простудился и однажды, заработав себе бронхит, попал в больницу...
  Однако мы не знаем, что нам понадобиться в дальнейшей жизни, а в случае этого Володиного геройства, помимо развития силы воли, развивалась способность тела сопротивляться, приспосабливаться к переохлаждению.
  Уже лет через двадцать после описываемых испытаний, Володя, на монгольском озере Хубсугул, тонул на перевернувшейся лодке, но спасся, проведя на днище лодки, несколько страшных часов, пока волнами её не выбросило на берег...
  ... Скоро подошла пора госэкзаменов. Гусев сдал их хорошо и по окончанию обучения, уехал на практику, в деревню на Лену, учительствовать...
  ... Первый год было трудно. Несоответствие романтических идеалов реальной жизни, разочаровали молодого физика. И преподавать физику и математику, юным оболтусам, тоже было нелёгким делом. Ученики плохо слушали на уроках тщательно подготовленный материал, физикой не заинтересовались, а заняты были проблемами полового созревания или завоеванием личного авторитета, в команде таких же оболтусов, отнюдь не цивилизованными способами.
  Особенно "достал" молодого учителя, неловкий толстяк в очках, взявший на себя роль бесплатного клоуна и мешавший не только преподавателю, но и остальным ученикам. Один раз, Володя не выдержав, в ярости, почти вынес на руках сопротивляющегося "недоросля" из класса...
  Странно, но это подействовало на толстяка и на остальных разгильдяев в классе, и учить стало легче...
  По окончанию года практики, он перебрался на юг Байкала, уже на постоянную работу в школе, в посёлок Култук, где была новая, недавно построенная десятилетка, в которой Володя, начал преподавать физику в старших классах.
  Одиночество, жажда любви и понимания, сделали его жизнь здесь, грустной, но наполненной мечтами и походами в тайгу и по берегу Байкалу.
  Его заинтересовали некоторые проблемы физики, связанные с уникальным водным наполнением озера и он, почитывая специальные научные журналы, увлёкся изучением водных масс Байкала.
  Жил он на квартире, а через дом, жила десятиклассница Наташа, с которой он познакомившись на уроках, вместе, особенно зимой, в предутренней темноте, ходил в школу. Володя и не заметил, как влюбился в эту тихую, красивую девушку...
  Наташа между тем, тоже увлеклась молодым учителем, да и было за что - он был человеком волевым, талантливым, начитанным и верным, то - есть серьёзным...
  К тому времени, как Наташа заканчивала школу, Володя основательно втянулся в научную работу, ходил на местную гидрологическую станцию, а когда узнал, что его однокурсник, Витя Пертцик, поступил в институт Земной Коры, в лабораторию источниковедения, встретился с ним и узнал, что заведующий лабораторией набирает новую команду.
  Дело было весной, и Володя подал свои документы на место в этой команде. Характеристики отовсюду были хорошие: в школе, он своими руками оборудовал физический кабинет и завлаб Вечеров, конечно, был рад получить в лабораторию, "рукастого" младшего научного сотрудника...
  Получив комнату в малосемейном общежитии, в престижном Академгородке, он её благоустроил и поехал в Култук, просить руки Натальи. Она к тому времени, училась в институт народного хозяйства и тоже жила в городе, в общежитии. Конечно, они встречались, конечно, обнимались и даже целовались, но Наташа выросла в строгой семье и без согласия родителей замуж пойти не могла.
  Отец её, когда Гусев появился в их доме, выслушав сбивчивое предложение, жениха, нахмурился, заходил из угла в угол, потом позвал жену в другую комнату, поговорил с нею вполголоса и, наконец, выйдя в гостиную и строго глядя на Гусева, объявил: - Наталья хочет замуж за тебя - все глаза выплакала.. Мать тоже не против - и, помолчав, закончил - Ну и я тогда не против!..
  ... Назначили день свадьбы, и в Култук приехал отец Володи. Родители понравились друг другу и на свадьбе, в шумном застолье, пели вместе песни и обнимались, называя друг друга уважительно по имени и отчеству...
  На третий день, молодые уехали в город и поселились в Володиной комнатке...
  Через девять месяцев, Наташа родила мальчика и перевелась в институте на заочный...
  ... Всё это Гусев рассказал мне за длинный, тёплый летний вечер, который мы просидели за столом, в моей маленькой избушке, на краю Нахаловки. Наташа с сыном, давно ушла домой, а мы всё разговаривали. Мои дети тоже уснули, жена домывала посуду, а мы вышли во двор. Тихая, летняя ночь опустилась на землю, на широкую долину реки Ангары, на берег пруда, рядом с которым стоял наш домик. В заросшем, тинистом водоёме лениво плескалась крупная рыба. В прохладе вечера далеко разносился лай собаки на другом краю посёлка, и скоро ей ответила вторая...
  Ярко засветились электрические лампочки во дворах и над входными дверьми, неказистых избушек. Здесь был отдельный от города мир пыльных, почти деревенских дорог, зелёных огородов с покосившимися оградами и уличных деревянных туалетов. Город с высотными домами, асфальтом, гуляющими после кино прохожими, был недалеко, но не виден, словно его и не было. Атмосфера была деревенская, спокойная и малолюдная и потому, здесь думалось и вспоминалось хорошо.
  Володя устав от разговоров, о чём - то глубоко задумался. Наверное, вспомнил свой уральский посёлок, с лающими во дворах собаками, деревянными столбами, на которых висели тусклые, запылённые лампочки под металлическими ржавыми "абажурами", и деревянные одноэтажные дома, в которых и летом и зимой ложились по свету, хотя и просыпались рано...
  ...Зимой Наташа родила второго сына. Володя Гусев получил двухкомнатную квартиру, стал старшим научным сотрудником, и смастерил прибор для измерения температуры придонных слоёв воды в озерах. Он написал диссертацию по результатам показаний этого прибора и через месяц собирался защищаться.
  Мы редко виделись, но в один из дней начала весны, договорились вместе сходить на глухариный ток, который я нашёл в тайге, километрах в двадцати от города, давным-давно и на котором уже добыл в разные годы, около десятка глухарей...
  Наташа в это время не работала, сидела со вторым сыном - грудничком и потому легко отпустила Володю на ночь, с пятницы на субботу.
  В пятницу, к вечеру, подул ветер, и набежали тучи. Я зашёл к Володе уже с рюкзаком и поболтав с Наташей, пока Володя упаковывался, весело пересказал все нахаловские новости...
  Наконец Гусев закончил сборы, и мы отправились...
  Мигом дошли до автобусной остановки, но там ждали рейсового автобуса около получаса и не дождавшись, пошли пешком. Выйдя за город, по жёсткой, грунтовой дороге, долго поднимались в гору, на водораздельный хребет, и наконец вышли на гребень цепи пологих холмов, отделяющей, многокилометровую долину Ангары, от короткой, но тоже широкой пади, по которой текла таёжная речка Кая..
  Лесные названия, в этом районе носили древние, не - то бурятские, не - то тунгусские названия и звучали необычно красиво: Кая, Курма, Ола, Хея...
  Хотя ни бурят, ни тем более тунгусов в окрестностях не было уже лет двести...
  На западе, солнце садилось в тучи, а это первая примета плохой погоды, под утро и на завтра. Но я говорил Володе, что весной всё неустойчиво - с вечера тепло, но ветрено, а к утру может сильно похолодать и солнце поднимется над горизонтом ясное, словно умытое...
  Сумерки постепенно превратились в ночь, а мы ещё и половины пути не прошли. Дорога, обезображенная грузовиками и таянием снега, становилась всё хуже: из под снега вылезла осенняя распутица и в темноте легко было провалиться, соскользнуть в большую лужу.
  Мы шли и разговаривали о природе. А точнее, говорил Володя, а я слушал, изредка поддакиванием показывая, что слушаю внимательно...
   У нас, на Урале - рассказывал он - рядом с посёлком стояли чистейшие
  сосновые боры, вперемежку с моховыми болотами. И на этих болотах, морозными апрельскими утрами, "играли" глухари. Да как играли!
   С рассветом диковинные, древние птицы начинали драться между собой
  свирепо и кроваво, выщипывая крепкими, загнутыми клювами друг у друга перья из груди и из шеи...
   Как - то, когда я подрос, отец взял меня на ток... Мы долго куда - то брели
  в темноте, хлюпая резиновыми сапогами по болотным лужам и лужицам..
   Потом сели на высокую кочку и тоже невыносимо долго слушали ночную,
  страшную тишину. Только на рассвете, отец различил где - то далеко глухариную песню и ускакал в ту сторону, приказав мне ждать его на месте.
   Я сидел, дрожал от холода, встречая ярко - алый рассвет, когда вдруг,
  откуда - то из бескрайних болот прилетели большие чёрные птицы - глухари и серые меньшие по размерам глухарки. Капалухи - глухарки стали кормиться клюквой, словно рассыпанной чьей - то щедрой рукой по кочкам, а мрачные, злодейского вида глухари - драться.
   Это было чудовищно азартное зрелище, для меня, тогда подростка, свято
  верившего, что драться можно только будучи злым человеком или хищником... Но озадаченный этим всплеском инстинктивной агрессивности, я забыл про холод и одиночество...
   Глухари - петухи, как рыцари в чёрном, быстро - быстро бежали в разные
  стороны, потом разворачивались и взлетев на высоту человеческого роста, неслись навстречу друг другу, а столкнувшись в воздухе, грудь в грудь, с треском перьев, били один другого крыльями и клевались. Потом словно по команде, они расходились - разбегались в стороны, и всё повторялось сначала, снова и снова...
   Ещё на рассвете, в сосновой рощице, торчавшей на горизонте, бухнул
  выстрел и эхо, прокатившись по округе, пропало. Я забеспокоился, делал разные драматические предположения, но когда прилетели глухари, я обо всём забыл...
   Потом, уже почти рядом грохнул второй выстрел и вскоре я различил,
  фигуру отца, с чем - то чёрным в обеих руках. Мои глухари, словно испарились, исчезли, пока я вглядывался вдаль - всё тогдашнее утро было наполнено чудесами...
   Наконец, отец, тяжело дыша подошёл, и я разглядел в его руках двух птиц,
  длинношеих, с красными бровями, над прикрытыми серой пленочкой, маленькими глазками, с бело - зелёными клювами, напоминающими по форме орлиные...
   Я долго ощупывал их тяжёлые, ещё тёплые покрытые плотными перьями
  тушки, дёргал за "бороду" под клювом, осматривал сильные крылья и когтистые, покрытые роговыми чешуйками, лапы, делающие такие красивые следы - ёлочки на снегу.
   Когда я рассказал отцу, о том что видел, он усмехнулся и ответил, что мне
  Повезло, и я видел глухариную свадьбу и драки петухов на этом жестоком празднике любви.
  ...Володя, рассказывал всё это увлечённо и красочно и я заслушавшись, вдруг оступился в яму наполненную водой и мокрым снегом и мгновенно набрал ледяной воды в сапоги.
  С испуганным уханьем, я выбрался из глубокой колдобины и чертыхаясь стал выжимать портянки и носки. Володя хохотал и неумело пытался мне помочь. Я тоже не очень горевал, потому что весной можно иногда провалиться и по пояс...
  Вскоре, мы продолжили путь и только к середине ночи дошли до широкого болота, полного воды, с двух сантиметровой коркой льда на поверхности. Долго решали - где лучше пить чай - на той или на этой стороне и в конце концов договорились, что перейдём на ту сторону, а там уже будем жечь костёр и сушиться и пить чай до трёх часов ночи, а потом уйдём на токовище.
  Чтобы сохранить сапоги и портянки в сухости, Володя решил преодолевать водную преграду в кедах, на босу ногу. Я же шёл в сапогах и посередине болота, оступившись, набрал воды в оба, до краёв. Портянки, я тоже снял ещё на берегу и голые ступни хлюпали в сапогах, норовивших свалиться и навсегда остаться в болоте.
  Надо отметить, что я хронический ревматик и потому не терплю холодной воды, что в детстве не мешало мне купаться и плавать с ранней весны до поздней осени, ото льда, до льда...
  Однако здесь было другое дело. Я пробыл в ледяной воде почти десять минут и потом, когда выбрался на берег, от боли в суставах принялся выть и хохотать, как сумасшедший. Это было похоже на истерику, и Володя испугался. - Потерпи, потерпи, потерпи - бормотал он, тычась в темноте под кусты, отыскивая сухие ветки для костра.
  Я не мог стоять на месте после пережитого болевого стресса и потому бегал кругами, пыхтел сквозь зубы и собирал сухой хлам из под деревьев.
  Наконец огонь разгорелся, чай закипел и хотя место было не очень подходящее - сырое и в зарослях густого холодного кустарника - мы попили, поели и наконец согрелись...
  Пока не торопясь допивали чай, разговор случайно зашёл о человеческом страхе, и мы рассказали каждый свою историю, иллюстрирующие состояние большого страха, почти паники...
  Начал Володя...
   Когда я работал в деревне, на Лене, я редко ходил в лес, не знаю почему. То
  ли знакомых хороших не было, то ли я невольно побаивался выходить, в дремучую тайгу, начинающуюся сразу за околицей. В той деревне, нередко, медведи выходили на окраины, а волки, осенью и в начале зимы, казалось выли в районе ближних покосов.
   Но как - то весной, в такую же пору, я не удержался и ночью пошёл за
  деревню, в лесистые поля - покосы, скорее всего чтобы себя проверить и доказать, что я не трус. Взял с собой, какое - то древнее хозяйское ружьишко, со старыми же зарядами, в надежде, если что, хотя бы звуком выстрелов отпугнуть "кровожадных" хищников.
   В темноте я прошёл мимо сараев колхозной конюшни и слышал как в
  тревоге, затопали в них кони. Над конюшней горел одинокий фонарь, со скрипом раскачивающийся на столбе, под порывами прохладного ветерка.
   И тогда, когда я миновал круг света от фонаря и окунулся в темноту, из
  этого мрака, вдруг, с противным верещаньем, выскочило неизвестной породы, серое с белым существо, и стало кусать меня за ноги.
   Видимо, я ожидал страшного в душе, и потому испугался до судорог, до
  столбняка. Я пытался отпихнуть существо сапогом, но делал это очень вяло и неумело. Я забыл, что у меня за плечами висит заряженное ружьё. Ужас сковал моё тело. И тут, неведомое мне животное, вдруг прекратило свои атаки и исчезло во тьме.
   Я тут же повернул обратно и только придя домой и включив электричество,
  немного успокоился...
  Володя помолчал, положил несколько веточек в затухающий костёр и подытожил: - Я до сих пор не знаю, что это было!..
  Допивая приторный от крепости и сладости чай, я начал свой рассказ...
   Ты, конечно, заешь, что человек очень боится и даже ужасается пустякам,
  когда он в лесу или в доме один. И не зря...
   Я на своём опыте убедился, что одного, одинокого человека, даже заяц не
  боится и конечно, такие не хищные крупные животные, как олень, лось, кабан... Они могут напасть на него и даже нападают, а справиться с человеком им ничего не стоит. И конечно любой крупный хищник нападает на одиночку, намного чаще, чем на компанию. Видимо, звери бояться не человека, а людей вообще. Наверное у них опасность ассоциируется с человеком, но во множественном числе...И я знаю, что животные умеют считать и отличают такие человеческие понятия, как один и много...
  Я помолчал, собираясь с мыслями и чувствуя, что в предположениях своих немного перебрал в сторону, фантазии...
   На счёт волков, если честно, то не знаю. Сам встречал зимой в тайге, стаю
  волков, и они, заметив меня, убежали и не подумали нападать. Но то, что рыси нападают на человека подкарауливая его на тропе - об этом я слышал от многих лесных жителей, хотя во всех учебниках для охотоведов написано, что это охотничьи байки...
  Я ещё помолчал, посмотрел на усыпанное звёздами небо и продолжил...
   Это случилось на этом же болоте, километрах в полутора отсюда, ниже по
  течению.
   Я тогда, после трёх лет тяжёлой службы в армии, обладал большим
  количеством энергии свободы и мог, отработав трое суток в университете, придя домой вечером, поспать пару часов, и уйти в ночь, вот сюда... А согласись, это очень неблизко. Но силы во мне тогда играли немереные.
   Ружья у меня своего не было, и я шёл в тайгу с тонким ножичком, на
  расхлябанной ручке... Я искал тогда глухариный ток...
   Поправив костёр, я продолжил - И я его нашёл!
   Так вот, той весной, я пришёл сюда намного раньше, в начале апреля, ещё
  по снегу и льду, который заполнял болото до краёв. Я шёл здесь, как по футбольному полю, из которого сделали каток, и скользил сапогами, по поверхности. Иногда я останавливался в ночной тьме и прислушивался, а потом продолжал движение вперёд...
   Шёл я довольно шумно и она, рысь, услышала меня первая и рявкнула -
  заорала так страшно и неожиданно, что я в два прыжка выскочил на близкий берег болота и остановился, осматриваясь в ужасе, придерживая рукой кепку на голове. Мне показалось, что от внезапного страха, у меня дыбом поднялись волосы. Я выхватил нож и услышал в ночной тишине, как зашумел, зашуршал смёрзшийся снег под рысьими прыжками на другой стороне болота.
   Потом, она ещё несколько раз жутко прокричала - проорала, и всё затихло.
  Кто слышал эти вопли, знает, что страшнее может быть только рыканье тигра, на охотничьей тропе. Мне показалось, что так могут кричать, вдруг ожившие камни...
   Тишина кругом была мёртвая и я, шагая, скользя по поверхности льда,
  задумался, и этот вопль, мне показалось, прозвучал метрах в десяти - двадцати от меня...
  Где - то далеко, над тайгой заухал ночной хищник - филин и я на всякий случай подбросил дровишек в костёр...
   После, во время скитаний по тайге, на меня нападали медведи, но я не
  испытывал и десятой доли того страха, который я ощутил в себе тогда...
  ... Небо на востоке, между тем, чуть посветлело и мы начали собираться - залили костёр водой и надев рюкзаки тронулись в темноту, выбираясь на тропу...
  Я после длинного молчания, думая о своём, вдруг добавил
  - Может быть это был страх - предупреждение для одинокого, слабого человека... Некая форма инстинктивной реакции на одиночество. Ведь человек - стадное животное...
  Володя промолчал, но пошёл за мной, не отставая, но и не забегая вперёд...
  Вышли на знакомую тропу, которая, петляя, в полутьме, вывела нас на верховую дорогу. Там, недалеко от развилки, стояла старая, корявая, заметная сосна в два обхвата...
  Свернули круто налево и прошли по дороге вперёд, поднявшись на самую высокую точку покрытого лесом холма...
  Начинало светать. Нас со всех сторон окружили силуэты тёмных деревьев...
  Зеленовато - мглистое небо на глазах покрывалось тонкими серыми в предутреннем свете, облачками.
  Остановившись, замерли, восстанавливая дыхание. Потом разошлись на двадцать шагов, чтобы не мешать друг другу и послушали... Я первым различил, сквозь шорохи ветра, глухариное точение. Подозвав Гусева взмахом руки, я указал ему направление, где токовал петух...
  Немного погодя и он услышал глухариную песню. Начали шёпотом договариваться, и я предложив тянуть жребий, вытянул короткую травинку - глухарь пел в одиночку.
  Ветер усиливался... Песня таинственного глухаря, казалось перелетала по воздуху из разных мест.
  Определившись с точным направлением, я сделал несколько первых шагов под вторую часть песни - точение.
  Лес был захламлён кустами и валежником, скакать под песню было трудно - постоянно натыкался на кусты и поскальзывался, потому что подходить надо было под гору...
  Когда я вдруг заметил токующего глухаря - петуха, было уже поздно прятаться. Я стоял на открытом месте и глухарь, умолкнув, казалось, в упор присматривался ко мне, разглядывая неловко сгорбившуюся человеческую фигурку. Я стоял почти на одной ноге, взглядывал исподлобья на молчащую, насторожённую птицу и ждал. И когда спина устала, когда глаза начали слезиться от напряжения, я пошевелился, и глухарь тут же сорвался с ветки и улетел вниз, к болоту...
  Разочарованно вздыхая, я поднялся к дороге, уже напрямик, треща кустами и увидев разочарованного Володю, который всё слышал, проворчал - Улетел, собака!
  Володя дрожал от холода и в ответ на мои оправдания коротко произнёс: - Я всё слышал!..
  Начали спускаться с вершины холма, в долинку, в крупноствольных сосняк, где в прошлые годы во множестве пели петухи и квохтали капалухи. Всё было по - прежнему величественно и красиво, как в предыдущие годы, но глухарей не было.
  Может быть, погода была не токовая, а может быть, ток неожиданно переместился куда - нибудь в соседний распадок.
  ... Я вспомнил ту, свою после армейскую весну. Тогда, прекрасным, золотисто - солнечным вечером я шёл по этой гриве и заметил на остатках снеговых полей, следы глухариных лап - ёлочек. Я сел на ветвистый ствол, старой упавшей во время весеннего бурелома, сосны, любовался закатом, слушал и ждал...
  Но глухари не прилетали, и разочарованно вздыхая, я тронулся в сторону далёкого зимовья...
  Но только я сделал несколько шагов, по лесной, старой дороге, как из кустов слева, с земли слетел, оглушительно хлопая крыльями крупный чёрно - блестящий глухарь. Я, ещё не веря в удачу, прошёл несколько десятков шагов по направлению к вершине холма и вновь услышал шум взлетающего петуха и увидел мелькнувшую среди сосен, чёрную птицу.
  И я обрадовался...
  Тогда, поспав в зимовье часа три, я вернулся и остановившись в темноте, на вершине холма, отчётливо услышал несколько поющих, захлёбывающихся от азарта петухов.
  Неслышно подойдя к ближнему, токующему глухарю, высмотрел в тёмной кроне трепыхание азартного певца и прицелившись, на веря в удачу, нажал на курок. После выстрела, большая птица, с глухим громким стуком упала на землю...
   Подойдя, я долго рассматривал, трогал руками моего первого добытого на току глухаря и радовался - моё упорство победило - я нашёл большой глухариный ток...
  Возвращаясь в то утро к зимовью, проходя молодым березняком на восходе ало - красного светила, я гладил берёзовые, бело - розовые стройные стволы и радовался удаче и весне на свободе...
  Решив немного передохнуть, я остановился на обочине дороги, под крупной сосной, развёл костёр, и подремал немного, утомлённый холодной бессонной ночью. По временам, открывая глаза , я радовался свежести красок вокруг и чистому, свежему воздуху, пахнущему цветками багульника и прелой осиновой листвой...
  И конечно я радовался, когда принёс глухаря домой и показывал всем, какой он большой, страшный и красивый...
  ...Я шёл, вспоминал ту весну, и ко мне вернулось хорошее настроение... Володя тоже развеселился, наверное, от усталости и стал рассказывать мне анекдоты, которые, судя по всему, сам сочинил. И это было так смешно, что я хохотал как сумасшедший... Иногда от большой усталости человек впадает в истерическую весёлость...
  Мы возвращались в город другим путём, по высокому, заросшему светлыми сосняками берегу реки Каи... И нам повезло, как всегда везёт упорным и неутомимым оптимистам. В одном из мелких логов, засыпанном серыми прошлогодними листьями, почти из под наших ног, взлетел крупный глухарь и мелькая белым подхвостьем поднявшись в пол сосны, сел на крупный, отдельно торчащий из ствола, сучок. Он сидел, балансируя, покачивая длинным хвостом, и чуть переступая по ветке, смотрел на нас, в ожидании.
   "Может быть, это тот глухарь, который утром слетел от меня, на току?"- внезапно подумал я , хотя от утреннего токовища мы отошли уже несколько километров.
  Володя глянув на меня, поднял ружьё, прицелился и выстрелил... И не промахнулся...
  Подбежав к упавшему на землю глухарю, он исполнил танец победы и пропел боевую песню охотника.
  А может быть мне показалось. Мы не спали уже больше суток, прошли более пятидесяти километров и не мудрено, что мне начали грезиться воображаемые сцены...
  Я подошёл к Володе, рассмотрел трофей, порадовался за товарища, и похвалил его меткий выстрел.
  Я понимал его. Ведь это был его первый глухарь в этой тайге, и теперь он мог уже в одиночку, ходить на охоту, на знакомый ток.
  Шумел ветер. Сквозь белые облака на небе, светило яркое праздничное, весеннее солнце. Пели птицы. В полной до краёв, речке, на перекатах, шумела и журчала вода. Ощущение заслуженного праздника пришло к нам и не покидало нас весь оставшийся день...
  Весна была в самом разгаре...
  
   Июль. 2002 года. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  В Л А Д И М И Р К А Б А К О В
  
  "Г О Р Ы И Д О Л И Н Ы"
  
  
  Наконец - то я мог расслабиться...
  Посадив за руль хозяина "Круизера" Мишу, зевая, залез на заднее место и завернувшись в спальник уснул. Но перед тем как заснуть, вспоминал последние свои "дни и заботы".
  ... Мне не повезло. Вёз Машу с работы и не спешил. Сидели, разговаривали. Вдруг, какой - то придурок, "подрезал" меня и преспокойно порулил дальше. Сегодня молодые борзеют, а как прихватишь кого, так под бандюков косят...
  Я Машу попросил держаться, вырулил на встречную полосу и по газам. "Нива" моя, аж задрожала. Машка испугалась, вцепилась в сиденье. Встречные водилы шарахаются, думают, мужик с ума сошёл. Догнал я этого пацана, вклинился между ним и передней машиной и по тормозам...
  Он, конечно, меня в зад поцеловал, засигналил...
  Остановились...
  Я выхожу, а он бежит навстречу, руками машет. Думаю, "счас" начнёт руками махать, и я его с полным правом могу "успокоить".
  А он затормозил, в метре от меня, и видимо, что - то почувствовал, и стал права качать.
  Я ему говорю - вызывай ГАИ...
  Менты приехали как - то быстро, акт составили... Дело, в конце концов, в суд пошло. Мамка у этого пацана настырная... Суд присудил оплатить ремонт его тачки... А я и не возражал...
  Но этот молодой, в следующий раз будет поосторожнее...
  
  ...В машине стало тепло...
  Когда я проснулся, уже к Култуку подъезжали. Байкал вскрылся, но по берегу, белая полоска льда лежит - водой талые ледяные "иглы" повыбрасывало на галечный пляж...
  Заехали в местный магазин, купили ещё тёплого, свежего хлеба и поехали дальше...
  Дело к вечеру. Ночевать надо...
  За Тибельтями, свернули налево и по лесной дороге, километра два вверх поднялись, въехали в хороший лес, и увидели полянку у реки, подходящую. Решили ночевать...
  Развьючились, костёр большой развели. Дровцы сухие, смолистые, колешь, и душа радуется, как сахар под топором хрустят!
  Достали водочки, разложили закусочку. Мишина жена напекла мужу на дорогу пирогов, с лосятиной.
  Сели вкруг костра, выпили по первой, и хорошо стало...
  А тут и солнышко село, захолодало. На другой стороне Тункинской долины, гольцы в сумерках засветились снежными вершинами, а с нашей, уже и ночь подползла. Наш то борт пониже, да в тени...
  Звезды на небе высыпали... Благодать!
  Выпили по второй, и вспомнил я, как первый раз к бурятам, в Косую Степь ездил, за камедью, и стал мужикам рассказывать...
  ... Приехал я туда, уже по первому снежку. Поселился в зимовейке, а через день и хозяин зимовья пожаловал. С ним была пара, каких - то облезлых собачонок. Одна особенно какая - то тощая, болеет что - ли?
  Ночевали вместе, поговорили. Мужик оказался хороший, угостил сохатиной. Рассказал, что недавно из под собак стрелил. Я не поверил, но промолчал.
  Назавтра он в лес ушёл, а та собака, тощая, намётом понеслась в тайгу. Думаю, вот сюрпрайз - в чём душа держится, а азарту на троих.
  Вечером прихожу к зимовью, а бурят уже ждёт меня. Говорит, помоги мясо вытащить.
  - Сегодня собачки, сохатого прищучили на гривке. Бобик - бурят показал на тощего кобеля, - как только вышли в лес, следок прихватил и ушёл, а Жулька за ним. Через час слышу, далеко лают, на гриве. Поднялся туда, подкрался, вижу здоровую матку сохатого держат...
  А Бобик заметил меня и рад стараться, вокруг лося крутится, не даёт с места стронуться.
  Подошёл на шестьдесят метров, там ещё частинка такая, и оттуда стрелил. Матка прыгнула после выстрела, как ужаленная, метров через двадцать остановилась, постояла, постояла и упала. Я потом посмотрел - пуля сердце по краю задела...
  ...Костёр трещит, мужики внимательно слушают, небо тёмное и из - за большого огня звёзд почти не видно...
   Выпили ещё по одной, закусили...
  Потом чаёк разлили. Божья благодать...
  Воздух прохладный, чай горячий, аж парит из кружки. Хоть и начало лета, но по ночам, да в горах, прохладно... Зато хорошо, что комаров нет...
  
  Я, наконец, завершил свой рассказ.
   - Я потом с этим бурятом, каждый год виделся. Он хоть и пьянь, но охотник хороший. Несколько сохатых за год со своим Бобиком и Жулькой добывал!
  Помолчали... Выпили ещё...
  Максим вспомнил как прошлый год случайно, в Тункинских Гольцах, на трёхтысячник залезли...
  - Мы с Саней были в Тунке. Выскочили на несколько дней. Я взял парочку
  деньков в институте, - вроде никаких срочных обследований не предвиделось, и Санёк, тоже отпросился.
  На машинке доехали до Ниловой Пустыни, а там машину оставили у знакомых, и на перевал. Ночевали, а утром позавтракали и пошли вдоль хребтика, чтобы высоту не терять.
  ... Хорошо там! Красота вокруг - первозданная! Ветерок дует, прохладно, небо синее. И долина под нами, а посередине речка петляет, и сверху она, ну словно ручеёк...
  - Уже во второй половине дня, видим, слева гора овалом уходит вверх -
  вершины не видно. Подумали времени много, можно попробовать залезть.
  - Начали подниматься. А подъём всё круче. А горка всё выше. И солнышко
  уже к горизонту опускается. Ну, думаем, поднимемся на вершину и вниз на другую сторону, уже бегом будем спускаться...
  А гора всё круче, идти всё тяжелее.
  И тут уже мы поняли, что торопиться нельзя, иначе голову можно потерять - такие скальные крутяки начались...
  - И, наконец, кое - как на гребень поднялись. Отдышались, прошли по гребню
  на противоположную сторону глянуть. А там обрыв...
  Да и солнце уже село...
  - Мы потоптались, потоптались и решили - ночевать надо. Поужинали без
  костра, всухомятку и на боковую. Выбрали площадку под скалкой, в спальники залезли и сразу уснули, а ноги гудят и сердечко колотится. Тут я понял, что мы высоко забрались...
  - Ночью, конечно, холодно стало, прижались друг к другу, кое - как до утра
  продержались. Проснулись, из спальников вылезли, а холодно, давай вверх - вниз бегать, греться...
  Максим помолчал, заново переживая всё испытанное тогда, и продолжил:
  - И дёрнул же нас чёрт, спускаться по противоположной стороне. Там обрыв -
  не обрыв, но крутяк приличный. И чем дальше, тем веселее. Пришлось рюкзаки снимать и поочерёдно спускаться. Вначале рюкзак опустим вниз, а потом сами подбираемся. И так, раз за разом...
  - В одном месте Саньке не повезло, он рюкзак не удержал, отвлёкся на
  мгновение, потом глянул, а рюкзак уже вниз поскакал и из него весь груз постепенно вываливается на этих скачках. Мы, рюкзак, только глазами проводили.
  Санёк, глядя в огонь, смущённо кивнул, подтверждая всё сказанное Максимом...
  ... Ночь опустилась на притихший лес, и где - то далеко заухал филин. Речка под берегом шумела быстрым течением и изредка на середине, плескался, выскакивая из воды, крупный хариус.
  Миша встал, подложил в костёр сухих дровишек, сходил за водичкой к реке, поставил кипятиться новый чай, и прилёг на старое место, оперев голову на локоть. Максим продолжил...
  - Мы уже не рады были, что в эту сторону начали спускаться.
  Санёк снова кивнул головой...
  - Наконец часам к двенадцати мы выбрались на безопасное место. Санёк
  пошёл вещички из рюкзака собирать, а я увидел пустой рюкзак, застрявший в кустах, и принёс его.
  Вещи почти все нашлись и мы, чуть передохнув, тронулись ниже в распадок, где ручеёк бежал, и росло несколько сосёнок. Там мы чай соорудили и только тогда расслабились - вполне могли мы с этой горы вниз головой улететь...
  
  Максим помолчал, отхлёбывая свежезаваренный чай, и завершил историю...
  
  - Позже я альпинистам знакомым рассказал. Так они головами качали и говорили, что нам повезло. Ведь это был известный в Гольцах трёхтысячник и на него только со снаряжением, поднимаются. А мы на своих - двоих...
  
  ...Спать не хотелось, и я вдруг вспомнил одну историю, из того периода жизни, когда я подрабатывал, собирая камедь. У меня была хорошая работа, в проектном институте, но получал я там рублей двести тридцать в месяц, а на камеди, иногда мог за недельку рублей пятьсот заработать. А тогда на пятьсот рублей можно было приличный мотоцикл купить...
  И как - то, меня занесло в места, где жил один бомж в избушке. Я пришёл туда под вечер и бомж сидя у летнего кострища чистил рыбу для ухи... Поздоровались. Разговорились.
  Узнав, что я живу в городе, он стал просить привезти ему как - нибудь лески и крючков разных размеров...
  Потом пригласил ночевать у него...
  Когда входили в избушку, он предупредил меня.
  - Кот у меня здоровый и шибко злой. Ты его старайся не задевать, а то он и кинуться на тебя может ночью. Мстительный чёрт. Когда посторонние без меня в избушку заходят, он вначале шерсть дыбом поднимет и шипит, а если не послушаются, то кидается на грудь и начинает драть когтями.
  - Я теперь, как ухожу, так и двери не запираю. Он у меня вместо дворовой собаки...
  ... Я зашёл в дом и в полумраке увидел два зелёных, горящих фосфором глаза. Хозяин предупредил кота: - Свои Тимоша, свои! - и Тимоша залез под нары...
  Вечеряли без происшествий, и когда хозяин сварил уху на печке, то поели и чаю попили. Я отдал ему банку тушёнки, которая у меня была в рюкзаке, чему он был рад, но виду не показал - по тем временам тушёнка была страшным дефицитом. Позже, он показал мне место на противоположных нарах, и когда легли, то закурил и стал разговаривать...
  - Я же здесь, до прошлого года с жёнкой жил - начал он. - Да вот в январе, в самые морозы заболела она и через три дня умерла. До ближайшей деревни здесь сорок километров, а там тоже больнички нет. Так она и померла здесь... Непонятно от чего... Температура была высокая, аж горела вся... Но у нас ведь и градусника не было...
  Мужик вздохнул, прикурил новую сигаретку от старой.
  - Мы с ней вначале в городе бомжевали. Я, как из лагеря освободился,
  пробовал жильё найти и на работу устроиться. Но потом от неудач запил, да и как не запить. Ночевали же по подвалам...
  Он выдохнул сигаретный дым и почесал бороду...
  - Там я с нею познакомился. Она тоже была пьющая, но ещё молодая и на
  лицо ничего. Как её в этот бомжатник занесло, я до сих пор не знаю. Что - то там в ёё прошлом было, отчего она от людей отбилась и запила...
  
  Поднявшись с нар, мужик налил себе чаю, отпил несколько глотков и продолжил:
  - Я её уговорил в лес уйти и зажить вдвоём. Я в лагере так натерпелся, что рад
  был любому жилью, лишь бы не на общих нарах. Я ведь тоже тогда камедь начал собирать и денежки иногда приличные заколачивал, только всё пропивал. А тут, вроде как семья и всё прочее...
  
  Я слушал в вполуха и начинал уже задрёмывать.
  - Вначале иногда водки и здесь доставали, а потом как - то привыкли без неё. Хозяйка домовничает, обед или ужин сварит, а я рыбачу или по тайге шастаю...
  - Посторонних тут не бывает...
  
   Хозяин помолчал, накрыл ноги ватным одеялом...
  - А вот как умерла, для меня главная забота была, как её похоронить...
  Морозы под тридцать стояли, земля промёрзла и стала как стекло...
  - Я тогда попробовал лопатой копать, но она от земли, как от железа
  отскакивает. Кострил два дня, но только сантиметров на пятнадцать откопал...
  - Тогда я её вынес, потому, что она уже пахнуть начала и закопал подальше от
  избы, в сугроб, а сверху воды полил, чтобы льдом покрылась, и грызуны не пробрались и не поели...
  Уже засыпая, я слышал, как мужик ворочается и вздыхает...
  
  ... Когда я закончил рассказ. Все долго молчали, а потом так же молча стали раскладываться. Время подошло к полуночи и все зевали...
  Заснули быстро. Но спали хорошо или плохо, в зависимости от спальников и кто как устроился. Я завернулся в кусок полиэтилена и спал как младенец. А Санёк, ворочался, и всё костёр шурудил - наверное, ему холодно было...
  Утро поднялось ясное и солнечное. Птички поют во всю силу на разные голоса. Особенно дятлы стараются. Солнце повыше взошло и землю обогрело, да и нам как - то поуютнее стало. Настроение поднялось, захотелось ехать дальше, и обозревать эту красоту, новые места узнавать...
  Быстро позавтракав, мы тронулись в путь....
  Кругом всё было ещё полно воспоминаниями о весне: и зелёные листочки, только - только проклюнулись из почек, травка кое - где яркой зеленью из - под серой прошлогодней играет, да и птицы поют, не преставая. Лес свистел, щебетал на разные голоса, а яркое солнце, празднично изливало свой свет на преображённую землю...
  Выехав на тракт, помчались вперёд под шансон из автомагнитофона, который так обожал Миша. Известный певец Кучин, с обычным своим зэковским репертуаром, бархатистым баритоном, жаловался на несвободу и на сторожевые вышки...
  А дорога стлалась под колёса, петляя между широкой и быстрой, бело - пенной речкой и горными безлесными склонами.
  Потом, долина раздвинула берега пошире и мы покатили по широкой степи, с далеко видными домиками редких бурятских посёлков и гольцами справа на горизонте...
  Часа через два, въехали в предгорья Саян, и асфальт кончился, но началась ухоженная грунтовка...
  Ближе к перевалу, дорога жалась к крутым скалистым берегам реки, и петляла, повторяя изгибы, склонов...
  Переехав перевал, остановились у Бурхана и плеснули по чуть - чуть водочки, на удачу. Тут уже я сам пересел на водительское место - Окинская долина для меня была уже хорошо знакома...
  Вскоре и Ока набрала силу, а широкие притоки приходящие слева, каждый добавлял воды в её расширяющееся русло...
  Орлик проехали, не останавливаясь и в Саяны приехали к обеду. Но нашего знакомого Олега, бывшего председателя поссовета, дома не было - он уехал накануне в Улан - Удэ и обещался приехать или вечером или утром назавтра...
  Хозяйка, - жена Олега, открыла нам гостевой домик, отправила младшего сынишку протопить баньку, и пока мы обедали вскипятив на электроплитке чайник, потом раскладывали снаряжение и разглядывали горы вокруг посёлка, банька уже была готова.
  Я люблю попариться, а тут, чистая, просторная банька, пахнущая берёзовым веником, и обилие хрустально - чистой воды: и горячей, и холодной.
  Плеснув на раскалённую каменку шипящего кипяточку, мгновенно ощутили тугой удар жаркого воздуха, и одной рукой хлеща себя веником по бокам и спине, другой, прикрывали сворачивающиеся в трубочку от жара, уши! Парились, покряхтывая и покрикивая от удовольствия, ну ещё чтобы себя подбодрить - уж очень жарко было!
  
  Выскочив из парилки, не беспокоясь о простуде, выливали на себя по шайке, ледяной воды, а потом, блаженно улыбаясь сидели в предбаннике, обмениваясь восклицаниями - междометиями. А чуть охладившись, вновь заходили в парилку. Пот лился по телу липкими струйками, но после третьего захода, кожа порозовела, стала мягкой и упругой...
   Из бани вышли уже в сумерках и приглашённые в большой дом, попили чаю и узнали, что Олег позвонил, извинился и сказал, что приедет завтра утром...
  Попив чаю с шаньгами и домашними, вкусным, тягучими сливками, мы поблагодарили хозяйку, и ушли в гостевой дом спать. Длинная дорога утомила всех...
  Назавтра, проснувшись, по очереди, мылись и чистили зубы, а тут приехал энергичный и весёлый Олег.
  За чаем, обсудили подробности нашего похода. И после, пока ребята отдыхали, я с Олегом, съездил на строительство детского интерната, где работал в это время наш знакомый по прежним походам проводник - Лёня Иванов...
  Увидев меня, Лёня заулыбался, крепко пожал руку и быстро собрав вещи, уехал с нами в Саяны....
   Из Олегова дома выехали на двух машинах. Олег с Лёней на его Уазике впереди, а мы, на нашем "Круизере", следом.
  Поехали на Лёнино стойбо - летнее поселение, где пасся их семейный скот. Там же были и его лошади...
  ...Лёня ушёл ловить лошадей, а мы, расположившись в его стойбе, смотрели спутниковые программы ТВ. Как раз показывали хронику чемпионата Европы, по футболу. Российская сборная играла в Португалии неважно, и потому смотрели в основном и "болели" за сборную Чехословакии, с замечательным полузащитником Недведом и нападающим, Милошем Барошем...
  Наконец появился Лёня на своей низкорослой савраске, ведя в поводу четырёх коней.
  Мне достался, рослый крупный мерин, на которого влезать, я, вначале немного побаиваясь! Начали вьючить перекидные, сшитые из толстой кожи сумы на коняжек.
  Я приглядывал за всем что делали остальные, потому что привык держать под контролем всё, что происходит в походе и знать где что лежит...
  
  Выехали к вечеру, попрощавшись с загрустившим Олегом. Ему тоже хотелось провести несколько дней в тайге, но как всегда, планы и работы требовали его присутствия в посёлке. Вздохнув, он пожал всем руки, сел в машинку и уехал...
  Вскоре тронулись и мы.
  До сумерек успели доехать только до ближайшего зимовья. Трава на луговинах начинала зеленеть, и горы справа, на южной стороне долины уже очистились от снега.
  Серые, мощные скалы, кое - где громоздились по гребню хребта, похожие на чудовищной величины неприступные стены крепости или на отростки, бронированной спины гигантского, доисторического динозавра.
  Лесная дорожка вилась по берегу реки, иногда отходя далеко от русла, то, поднимаясь на небольшие пригорки, то, спускаясь на пологие луговины. Землю покрывали остатки прошлогодней рыжей лиственничной хвои, и я представил себе, что осенью, здесь всё словно застелено жёлтым тонким покрывалом из мягкой хвои.
  ... Караван растянулся метров на пятьдесят.
  Мы с Лёней и Максимом ехали впереди и смотрели по сторонам - на склонах могли пастись медведи и изюбри. Максим держался молодцом, да и лошадка у него была приличная.
  Позади, ехали Саня и Миша. Мишина лошадь изредка взбрыкивала и пробовала его скинуть, потому что на спине у неё была под потником небольшая ссадина, которую Лёня перед выездом смазал какой - то мазью.
  Миша при этом, страшным голосом вскрикивал: - Тпру - у - у! - а потом начинал ругаться, басовитым, но испуганным голосом...
  Саня сидел на лошади мешковато, но старался улыбаться, хотя, когда его Звёздочка переходила на рысь, то у него лицо напрягалось и он тоже, намеренно грубым голосом проговаривал: - Ну - у - у, не балуй!
  
  Вскоре выехали на большую поляну среди леса с зимовейкой на высоком берегу реки. Решили здесь заночевать...
  Пока развьючивали лошадей, пока стреножив их, отпустили пастись, пока сходили за водой и растопили печь - наступили сумерки.
  К вечеру подул холодный ветер, набежали тучи и начал накрапывать мелкий дождичек...
  Широкая, долина расстилалась от края хребта до другого, и казалась совершенно пустынной. Не верилось, что по лесным чащам в первой трети пологих склонов, прятались олени, лоси и медведи...
  Сварили рисовую кашу с тушёнкой, вскипятили большой котелок чаю, и, разложившись за столом, закусывая зелёным луком и солёным, тающим во рту салом с чесночком, выпили за начало похода, и плеснули Бурхану, на удачу...
  Лёня как всегда невозмутим и серьёзен, но, выпив вторую рюмку, водочки, начал рассказывать, как прошлый год, с собачкой, по осени охотился на кабарожку. Из - за кабарожьей "струи", которая стоила на черном рынке не менее ста долларов, или как говорят, торговцы приезжающие закупать струю - УЕ - условных единиц, многие охотники забросили свои соболиные путики...
  
  - На кабарожку охотиться интересно - продолжал рассказ Лёня. Их иногда
  бывает много в одном месте, да и "струя", сегодня ценится выше, чем самый лучший соболь.
  - Я обычно, с собакой, с утра выходил из зимовья, а к вечеру, уже
  возвращался с добычей. Мясо кабарги, я оставлял в лесу, но иногда, если время позволяло, то протягивал по снегу, вниз по склону, тушку кабарожки и в конце, бросал её, а рядом ставил парочку капканов.
  - Рысь от запаха кабарги балдеет, бегом бежит по кровавому следу, и конечно в капкан попадается. Она зверь очень аккуратный, в капкане не бьётся, хотя кусты рядом с капканом бывают все обкусаны и конечно снег вокруг вытоптан...
  - Кабарга же, собаку не боится, зная, что та на скалу не залезет и потому,
  запрыгнув на какую - нибудь малодоступную скальную полку, остаётся там. Стоит и смотрит на собаку, которая надрывается от лая...
  Ей ведь невдомёк, что вслед за собакой придёт человек с ружьём, которое может достать зверя на расстоянии до двухсот метров...
  - Поэтому, главная премудрость в этой охоте - хорошая, опытная собачка. Я
  обычно беру с собой двенадцатикратный бинокль и как Жук, залает, смотрю в том направлении, куда он глядит, и как только кабарожка не маскируется под неподвижный камень, я её вижу без проблем...
  
  Лёня помолчал, потёр глаза правой рукой. Он видимо давно уже так много не говорил...
  - Ну а дальше - дело техники - завершил Лёня свой рассказ.
  - После выстрела, кабарожка не убегает, и даже если ты промахнулся первый раз, у тебя есть ещё в запасе выстрелы.
  - Я прошлый год, штук двадцать кабарожек добыл... Собака у меня неплохая
  и потому, охота добычлива - подытожил он...
  
  ... Зимовье нагрелось и от тепла, пришла сонливость. Залезли в спальники и минут через десять все засопели - заснули утомлённые длинным днём...
  
  ... Утром, как обычно, Лёня поднялся первым, растопил печку, поставил подогревать вчерашнюю кашу и пошёл ловить лошадей...
  Я, несмотря на то что люблю поспать с утра, поднялся вслед за ним, приготовил завтрак и крикнул подъём. Мужики, зевая, вылезали из спальников, долго искали в утреннем полумраке штаны и сапоги. А потом по очереди, поливая, друг другу из кружки, с нервными смешками, помыли руки и лица...
  Пришёл Лёня и привёл лошадей, которых привязал к коновязям по отдельности...
  
  Позавтракали быстро и после, не мешкая, навьючились и отправились в путь. Мой мерин, уже привык ко мне и потому не мешал седлать и приторачивать сумы.
  По-прежнему, шли двумя группами. Только сегодня мы с Лёней ехали впереди вдвоём, а Максим присоединился к Сане и Мише...
  Погода заметно портилась на протяжении дня. Дул порывистый ветер, и тяжёлые тучи тянулись по небу, задевая брюхом за высокие скалы.
  - Однако снег будет, - глядя на небо, спрогнозировал Лёня.
  - - Нам надо на привале не задерживаться, а поскорее добираться до Хойтогола...
  -
  Я кивал, соглашаясь. Нам совсем не светило, под мокрым снегом заканчивать путь и готовиться к ночлегу...
  Обедали, на развилке у очередного зимовья. Сварили макароны с тушёнкой, попили чаю и, не отдыхая, тронулись дальше, по правой дороге, вдоль речного притока, поросшего густым ельником.
  На дороге, кое - где были видны свежие медвежьи следы и Леня, улыбаясь, говорил: - Значит, медведишки стоят где - то в этих местах, и потому, мы наверняка их должны увидеть...
  К Хойтоголу подошли часам к четырём, и как только разгрузили переметные сумы и затопили печку в крайнем от леса домике, пошёл моросящий дождь, в сумерки перешедший в снег.
  Мы в тайгу не пошли, решили отоспаться и поужинав, выпив водочки за прибытие на временную базу, завалились спать. Лошадей, стреножив, отпустили пастись.
  Снег продолжался почти всю ночь...
  Когда я по нужде, уже под утро, выскочил на улицу, кругом стояла мертвенная тишина, снег перестал, но его выпало столько, что он, проминаясь на десять сантиметров под сапогами похрустывал, и на крышах остальных домиков заметны были пятнадцатисантиметровой толщины, снежные "шапки".
  Утром чай кипятили в домике и ребята, выйдя на белый свет, охали и ахали, удивляясь чистейшей белизне свежевыпавшего снега. Я, как обычно поднялся позже всех, и мы с Лёней решили сходить за горными козлами, которых ещё в прошлый сюда приезд, видели на скальниках, вверху...
  Мужики, собравшись втроём, чуть раньше отправились вправо, в сторону перевала в Туву. А мы, выйдя почти вслед за ними, отправились вниз и вправо по сужающейся долине, и, пройдя вверх по пади, километра четыре, свернули налево, перешли неширокую вершину речку и стали подниматься на склон, по диагонали, чуть назад и в обход - иначе этот крутяк взять было невозможно...
  На подходе к скалам, Лёня, несмотря на белизну снега, который повсюду лежал, как зимой, и мешал различать подробности ландшафта, заметил сторожевого светло - серого козла, стоящего на "страже", выше нас метров на пятьсот, на гребешке скал, и показал его мне...
  Мы, посовещавшись, решили обойти скалки и зайти козлам в тыл...
  
  Подниматься было с непривычки очень тяжело. Ноги в снегу проскальзывали, а подъём был градусов сорок или мне так казалось...
  Назад смотреть было страшновато - внизу петляла узкая полоска воды - речка...
  Лёня шел впереди, и казалось, совсем не устал, тогда как я дышал тяжело, и ноги начали подрагивать с половины подъёма...
  Чем выше мы поднимались, тем величественней открывался вид: прямо за нашей спиной, за долиной речки начинался подъём, который оканчивался высокой голой вершиной, укрытой снегом. Эта вершина, была выше нас на много метров и Леня, увидев, что я смотрю на эту гору, прокомментировал: - это пик Топографов. Он чуть выше трёх тысяч метров...
  Слева, ниже нас, виднелось ущелье перевала в другой водораздел, ограниченный полукружьем заваленного снегом хребта.
  Справа, почти в углу панорамы, расстилающейся перед нами, я увидел крошечные избушки Хойтогола, а, посмотрев в бинокль, хорошо различил и наш домик...
  Лёня первым поднялся на пологий гребень и, высмотрев что - то на другой стороне увала, поманил меня рукой...
  Я, подходя к нему, осторожно ступал в глубокий снег и, напряжённо всматриваясь вперёд, тоже заметил горных козлов - небольшое стадо из восьми - десяти голов. Они были чуть ниже нас, в ложбинке и, разрывая снег, искали на земле, сухую траву, а на камнях мох...
  Пошептавшись, мы чуть разошлись по сторонам, легли на снег, проползли чуть вперёд и, прицелившись в ближайшего козла, с торчащими длинными загнутыми рожками, начали стрелять.
  После первых выстрелов стадо, словно подхваченное ветром, веером рассыпалось по ложбинке и через несколько секунд исчезло за снежным увалом слева от нас. На снегу остался лежать козёл рогач и небольшая коза... Подойдя к убитым зверям я тщательно рассмотрел их.
  Козёл был величиной намного меньше, чем изюбрь, но крупнее, а точнее шерстистее, чем косуля. Шерсть его при ближнем рассмотрении оказалась сероватой, хотя у молодой матки была очень светлой.
  Рога у козла были серого цвета, длинной сантиметров тридцать - сорок, и были симметричны, как по расположению на голове, так и по форме. Окончание левого рога было чуть сколото и уже затёрлось, от постоянного задевания за камни и землю. Шерсть на ногах была очень длинной и похожа немножко на коротковатые штанишки. Копыта были необычайно твёрдыми и чёрными и на кромке внутренней стороны имели острый ободок, который позволял горным козам при прыжках по камням, зацепляться за малейшие неровности в граните.
  
  - Благодаря этим ободкам, - объяснил Лёня, - козы могут перемещаться почти
  по отвесным скалам, и используя силу инерции, чуть касаясь камня в прыжке, совершать немыслимые подъёмы и спуски...
  Осмотрев коз, мы "вскрыли" их и удалили желудок и требуху...
  Теперь надо было подумать, как спустить добытых коз вниз. Лёня был опытным охотником и потому, ничего не объясняя, схватил тяжёлого козла за рога и потянул за собой к спуску с вершины. Я сделал тоже самое с маткой которая была намного меньше и легче козла...
  Как я потом понял, большую массу видимого силуэта горных козлов составляет длинный и плотный мех, а само тело не такое уж крупное.
  Мы спускались вниз, в долину, по своим следам, а в конце, там, где нерастаявшего снега была побольше и он лежал ровными языками, мы просто тянули туши коз вперёд головами, по направлению шерсти, а иногда даже бежали за ними, подталкивая их на ходу ногами, когда из - за крутизны спуска, туши по инерции сами скользили вниз.
  Спустив добычу, мы разделали коз. Как я и предполагал, размеры добытых зверей совсем не соответствовали их виду. Запах от них был не очень приятным, резким и я вспомнил поговорку - пахнет как старый козёл. Хотя звери были хорошо откормлены и на внутренностях кое - где были тонкие слои желтоватого жира...
  До Хойтогола было не так далеко и мы, срезав мясо с костей, уложили всё в снежник, и присыпали сверху снегом, а в два рюкзака положили куски от стегна молодой матки и печенку...
  Подходя к домикам, мы увидели наших лошадей, лежавших на краю большой поляны. Издали заметили, что из трубы нашей избушки вьётся дымок и на подходе, встретили Мишу, который, видя наши нагруженные рюкзаки, поинтересовался: - Кого добыли?
   Войдя в избу, мы скинули рюкзаки на пол и обрадованный Максим, стал разбирать мясо, чтобы начать готовить жаркое, но, принюхавшись, вопросительно глянул на меня...
  - Ничего, готовь. Думаю просто надо побольше лучку с чесноком положить в
  мясо и тогда запах будет не так заметен...
  Максим кивнул головой и занялся приготовлением ужина...
  Миша коротко рассказал, что они ходили почти до перевала, видели на снегу несколько недавних медвежьих следов. Видели даже изюбря на высоком склоне, но уже под вечер и потому не стали к нему подходить, а пораньше вернулись домой...
  - Мы ваши выстрелы услышали и подумали, что лучше пораньше вернуться,
  мясо помочь выносить...
  Погода к вечеру прояснилось, и в промежутках между серыми тучами, появились кусочки синего неба. В темноте, небо над нами покрылось серебряным слоем звёздочек и звёзд, и было ясно, что назавтра можно ожидать солнечный день...
  Вечером долго ужинали, сидя за столом в избушке и при свете свечи, ели жареную козлятину, которая оказалась совсем не так плоха, как представлялось по запаху. Мясо было жёсткое, но питательное и, запивая ужин, горячим крепким чаем, все хвалили жаркое...
  После еды долго разговаривали. Лёня рассказывал, как он летом водил голландских туристов на пик Топографов и как они были рады пожить простой сельской, таёжной жизнью, хотя бы несколько дней.
  - С ними был переводчик из Москвы, который просто умирал от скуки, тогда
  как голландцы в восторге были от гор, от ночёвок в зимовье и даже от уличных туалетов - так их достал город... А русский, морщил нос, фыркал, и откровенно посмеивался над природным идеализмом иностранцев...
  Леня, глядя на дрожащее пламя свечки, взъерошил жёсткие волосы на голове и вдруг признался:
  - А я ведь их понимаю... Когда я долго бываю в Улан - Удэ, то мне тоже, по
  приезду сюда всё нравится - настолько мне тяжело жить в городе, в постоянной суете и бессмыслице, происходящего там... Я ведь в городе почти четыре года прожил, пока в институте учился.
  Он сделал паузу, хлебнул из кружки чай и продолжил...
  - Здесь я свободен, а они там, в городе, даже пищи себе сами не способны
  добыть, - всё покупают в магазинах. И ещё мне кажется, что городские мужики, больше зависят от женщин, чем женщины от них...
  - Мне кажется, что многие городские - он, хитро улыбнувшись, глянул на
  нас - боятся быть свободными и потому прячутся за женские юбки и только делают вид, что они хозяева жизни...
  Никто из нас, это замечание на свой счёт не принял, и потому все промолчали...
  
  ... Легли поздно, и я спал как убитый. Утром, сквозь сон слышал, как Миша и два друга, Максим и Саня собрались и ушли, позавтракав вчерашним мясом, а мы с Лёней проснулись часов около десяти, и не спеша, помылись и позавтракали остатками вчерашнего пиршества...
  Потом Лёня стал штопать порвавшийся кожаный вьючный мешок, а я ещё прилёг и вздремнул немного...
  Мы совсем уже собрались выходить, но к этому времени вернулись ребята и стали с захлёбом рассказывать, что метрах в пятистах от домиков увидели на крутом склоне медведя, но лезть в крутяк не решились и пошли дальше...
  - А там, - продолжил рассказ Миша, на поляне, уже на другой горке, сразу у
  кромки леса, увидели медведицу с двумя крупными медвежатами. Она нас тоже заметила и стала набегать на нас, и рыкать...
  Расстояние, конечно, было ещё приличное, метров сто, но всё равно, не очень приятно, когда на тебя скачет сердитая мамаша - медведица...
  Саня смущённо улыбнулся и подтвердил: - Медведица давала нам понять, что она будет защищать своих медвежат. А те, пока мамаша нас пугала, сидели на задницах и наблюдали за мамашиными манёврами...
  
  - Так чего же вы не стреляли, спросил удивлённо Лёня и Миша смущённо ответил. - Медведицу мы, может быть и убили бы, но что с медвежатами делать?
  Лёня неодобрительно покачал головой, но промолчал...
  
  - Ладно - вступил в беседу я. - Мы тогда с Лёней, пойдем, глянем, на этих медведей, а вы тогда заседлайте своих лошадей и привезите мясо, козлятину со снежника... Я коротко объяснил, что мясо закопано в снегу и рассказал, как его найти...
  Миша кивнул головой, и они пошли ловить лошадей.
  Мы с Лёней шли по следам ребят, когда высоко, под самыми скалами, на проталине, между двумя белыми снежными языками на склоне, увидели медведя, который кормился под скалой, вороша лапой прошлогоднюю ветошь.
  - Давай как вчера - предложил шёпотом Лёня - обойдём с тыла и посмотрим, что получится...
  
  Лесом мы по диагонали поднялись до оголённого склона, а потом узкой ложбинкой, чуть пригибаясь, поднялись по крутяку до гребня.
  Было уже далеко за полдень, когда мы, разделившись и договорившись встретиться около высокого отстоя - скального останца, стали скрадывать медведя.
  Я шёл осторожно, посматривая на яркое солнце и отмечая про себя, - как быстро под летним солнцем сходит свежий снег и остаётся только кристаллический зимний...
  Обходя небольшое возвышение, я любовался ярко синим небом и серо - чёрными скалами, с вытаявшей прошлогодней травой, рассматривал невообразимо громадные горные кряжи, протянувшиеся во все стороны, до пределов видимости и дышал свежий прохладный воздух высоты полной грудью...
  Ветерок дул мне навстречу и я ощущал прохладу этой двухкилометровой высоты и думал, что зимой здесь, наверное, бывает холодно, как в бело - синем аду...
  Карабин у меня был чужой и ещё вчера я заметил, как пуля поднимает фонтанчики снега, иногда довольно далеко от цели. Поэтому, не веря в оружие, был настороже и прокручивал в голове варианты встречи с медведем нос к носу...
  Незаметно, я приблизился к краю гребня и пригнувшись, подошёл поближе и подняв голову, заглянул за увал.
  Я увидел долину противоположного речного притока, забитые синеватым снегом сивера приречного хребта, и когда перевёл глаза на ближний план, то увидел площадку скального отстоя, немного внизу, подо мной, и лежащего на этой площадке, медведя.
  До него было всего метров шестьдесят, и я даже заметил, как шевелится под ветром, его длинная рыже - коричневая шерсть на загривке.
  Дыхание моё участилось, руки дрогнули и снимая карабин с плеча я уговаривал себя не волноваться и не торопиться...
  Лёня, наверное, тоже где - то недалеко и вот - вот должен появится наверху - подумал я и взбодрился. "Но будет хорошо, если этого медведя добуду сам..."
  Затаив дыхание, не спеша, я поднял винтовку, выцелил через оптику шерстяной бок медведя и нажал на спуск. Выстрел прогремел, пуля отбила от камня на котором лежал зверь несколько осколков, а медведь вскочил и намётом кинулся от меня по диагонали и вниз.
  - Эх, мазила - пронеслось у меня в голове и я, выцелив скачущего медведя нажал на курок ещё раз, и ещё...
  Выстрелы защелкали, разносясь по округе. Но медведь, невредимым добежал до края небольшого склона, и скрылся за гребнем
  Я рассердился на чужой карабин, чертыхался про себя, но подождав некоторое время, осторожно пошёл к краю гребня, за которым скрылся медведь. На остатках снега, белеющего пятнами на склоне, увидел следы прыжков медведя и различил капли ярко - красной крови.
  "Ранил - подумал я с сожалением - и не тяжело. Видимо по мягкому месту попал, куда-нибудь в зад... Рана конечно лёгкая, заживёт, но медведь сегодня из этих мест уйдёт наверняка..."
  Тут из - за увала вывернул Лёня, и на всякий случай окликнул меня. Я помахал ему рукой, давая знать, что я его увидел.
  Сошлись с Лёней у медвежьих следов. Он осмотрел следы и капли крови, потом глянул на меня: - Заранил, но легко. Он сейчас уйдёт как можно дальше, и мы его больше не увидим...
  Я рассказал, как неожиданно вышел на медведя и как стрелял...
  Лёня тоже объяснил, что шёл по следам того медведя, которого мы увидели снизу на склоне. И тут услышал наверху выстрел и заторопился сюда.
  - Я видел, как медведь, мелькнув спиной за камнями, помчался куда - то вниз,
  под гору. Но мне заслоняли видимость скалки и потому, я решил пойти к тебе и узнать, что произошло...
  
  Делать было нечего. Мы ещё немного прошли по следу, а потом свернули в сторону и стали спускаться вниз...
  Когда мы пришли в Хойтогол, в домике топилась печка, и Миша варил плов. Он нарезал мясо горной козы на кусочки и налив масла в большой котелок варил рис в масле с кусочками мяса. По избе расходился аппетитный аромат. Саня почему - то прихрамывал и когда я спросил его об этом, он, криво улыбаясь, ответил
  - Да ничего страшного. Просто, когда мы мясо диких коз вывозили, одна
  лошадь стала биться, и я старался её удерживать за повод. Вот она и наступила кованым копытом мне на ступню. Хорошо ещё что там снег был, и нога спружинила, ушла в снег...
  Он смущённо улыбнулся. - Немного поцарапал ступню, да синяки появились... А так, вроде ничего не сломал... Потом помолчал и добавил: - Но коня я не отпустил. Он, наверное, учуял дикий запах, вот и взбесился...
  Плов получился на славу, и мы с удовольствием поели и выпили немного, чтобы лучше заснуть. Все были немного возбуждены дневными происшествиями...
  
  Назавтра, мы с Лёней как обычно, пошли вместе, на сей раз направо от Хойтогола. Снег почти весь стаял, и кругом было серо, но кое - где в затишье из оттаявшей земли повылазили первые зелёные стрелки новой травки...
  Пройдя вдоль ручья, свернули в крутой распадок и по нему стали подниматься на хребтик.
  Подъём постепенно перешёл в пологую луговину, и вдруг, одновременно, мы увидели трёх медведей, пасущихся, метрах в двухстах от нас на одном уровне с нами, но слева. Посовещавшись, решили идти в обход. Глянув ещё раз в сторону медведей в бинокль, я понял, что это была медвежья семейка - медведица и два уже больших медвежонка по второму году. Медведица начала беспокоится, всплывала на задние лапы и нюхала воздух. Я перестал разглядывать их и заторопился вслед Лёне...
  Поднявшись вверх, мы не разделяясь, свернули налево, прошли чуть навстречу ветру и обойдя невысокую скалу выглянули из - за неё...
  В это время прямо на нас, с другой стороны скалы вышла медведица, учуяв нас, всплыла на задние лапы, мгновенно развернулась, и не успели мы выстрелить, как она скрылась...
  От нас она была метрах в тридцати, и я хорошо рассмотрел её темно - шоколадного цвета шубу, чёрный подвижный нос и даже полукруглые ушки на квадратной, крупной голове.
   Мы вернувшись чуть назад, почти бегом, обогнули отстой и, торопясь поднявшись на скалу, увидели медведицу, стоящую на снежнике и поджидающую медвежат. Мы, не сговариваясь, легли на землю выцелили медведицу и начали стрелять.
  После первых выстрелов, медведица дёрнулась, закрутилась на одном месте, кусая себя за бок, потом сделала несколько прыжков вниз, но Лёня попал ей очередным выстрелом в убойное место, и она упала на брюхо, проползла несколько метров и затихла.
  Медвежата, уже по росту мало отличавшиеся от медведицы, кинулись в разные стороны и исчезли за увалом...
  Мы осторожно подошли к лежащему зверю, и я потрогал носком сапога ещё тёплую и мягкую тушу медведицы. Она лежала неподвижно. Пасть была полуоткрыта, и видны были жёлто - белые длинные и острые клыки и фиолетового цвета язык. На широких лапах, сквозь длинную шерсть видны были чёрные, словно пластмассовые когти...
  Посовещавшись, решили стащить медведицу по снегу, насколько можно вниз, а потом сходить за лошадьми и вывезти мясо к домикам...
  Незаметно наступили сумерки, и мы стали спешить - предстояло спускаться вниз по крутому склону не менее пятисот метров...
  Медведица была тяжёлой, и мы её тянули по проталинам, ухватившись за уши, но, попадая на снег, туша ехала по нему, довольно свободно и нам оставалось кое - где подтягивать её вперед, преодолевая снежные рытвины и колдобины...
  Уже почти в темноте, при свете тонкого серпика луны, мы разделав медведицу вдвоём, сходили за лошадьми...
   Остальные были уже в зимовье и узнав, что мы добыли медведя, обрадовались и пошли вместе с нами, вывозить мясо. Поделив медведицу на три части, разложили всё по перемётным сумам, но когда стали грузить на коней, Мишина лошадь, учуяв запах медведя, стала биться, крутиться на месте, стараясь вырваться и убежать. Она лягнула Мишу по ноге, и тот согнулся от боли, но повода не выпустил. К нему на помощь подоспел Лёня, и громко ругаясь, стал успокаивать лошадь...
  Наконец мясо во вьюках загрузили на лошадей и ведя их в поводу, стали спускаться к избушкам...
  - Ничего - бормотал на ходу Миша. - Главное что ногу не сломала, зараза!
  Ночью, долго сидели при свече ужинали и вспоминали подробности этого дня. Два человека из нашей команды хромали, но настроение у всех было бодрое...
  Перед сном решили, что завтра будем отдыхать и ставить сети на нижнем озере, километрах в трёх вниз по течению реки. С охотой решили закончить, потому что мяса было уже достаточно, чтобы есть и в город увезти.
  ... Озеринка, куда мы приехали с утра, была метров двести в диаметре и заросла кустарником и осокой...
  Нашлась на берегу и лодка. Я сел в лодку, и с помощью Максима, стал выкидывать сети, связанные вместе. Сети я прихватил с собой из города, памятуя возможность хорошей рыбалки... Лодка вертелась подо мной и я то и дело выгребался, пытаясь добиться равновесия...
  Выкинув сети, разожгли костёр и стали пить чай. Лошади паслись спокойно неподалёку и видимо, в очередной раз привыкали к условиям охотничьего похода.
  Было почти тепло, и потому, мы решили подремать под ярким солнцем.
  Озеро со всех сторон окружали высокие горные хребты и тёмная, холодная вода блестела под солнцем полированным железом. Большие утки - турпаны, с жёлто - коричневой грудью, хорошо заметные на фоне стального цвета воды, не улетали, а лишь отплыли в дальний конец, явно не боясь людей...
  Но стрелять мы их не стали, так как мяса было много, а из любопытства убить утку казалось мальчишеством...
  После обеда, я поплыл проверять сети и вынул несколько харьюзов, граммов по триста весом. Вдруг посередине, увидел под водой страшноватую, широченную налимью морду, из пасти которой торчал хвост хариуса, попавшего в сеть.
  Лодка подо мной вертелась, я вот-вот должен был опрокинуться, но всё - таки попробовал схватить налима, который длинной был, наверное, около метра. Одной рукой я подтягивал сеть к поверхности, а другой, погрузив руку в ледяную воду, безуспешно пытался захватить, скользкого налима, за голову... Лодка от моих усилий накренилась, я выпустил налима и он "выплюнув" хариуса, с недовольным видом, медленно уплыл в глубину. Только теперь я увидел, что хариус запутался в сети и налим воспользовавшись его беспомощностью, схватил в пасть, и попробовал заглотить...
  Я разочарованно вздыхал, рассказывая эту эпопею ребятам, и успокоился только тогда, когда попробовал замечательную уху из свежей рыбы, приготовленную с картошечкой, с лучком и с перчиком. Я для таких случаев всегда беру с собой пакет со специями...
  
  ... Переночевав последнюю ночь на Хойтоголе, утром, навьючили лошадей мясом и остатками припасов и тронулись в обратный путь. Погода была ясная, но ветреная и прохладная. Реки за эти дни набрали воды по береговую кромку, и нам приходилось форсировать их с "боем".
  На одной переправе, Мишина лошадь, не удержалась на переходе, и её понесло течением вниз, а вместе с нею и Мишу. Он плыл, держась одной рукой за луку седла, а другой, подгребаясь, сохранял равновесие...
  Мы, зачарованно смотрели, как из бегучей холодной реки на плаву, посреди течения, торчали голова лошади и рядом маленькая голова Миши. Мы сами при переправе вымокли по пояс, потому что вода поднималась выше лошадиного брюха, но когда Миша попал в воду всем телом, мы замерли...
  В этом месте, к счастью, река делала поворот направо и Мишина лошадь выплыв, зацепилась копытами за дно, прыгая, и поднимая волну, выскочила на мелкое место, и рядом чудом оказался испуганный Миша...
  Лёня, в конце концов поймал лошадь, а мы, помогли Мише отжать одежду и портянки и заставили его выпить стакан водки...
  Только тут он до конца осознал, всю опасность ситуации и медленно пьянея, повторял, сокрушённо взмахивая руками: - Ну, мужики! Я вам скажу...
  И чуть погодя, вновь начинал: - Ну, мужики!
  
  В довершение ко всему, пошёл сильный дождь с градом. Мы все дрожали и даже бывалый Лёня, клацал зубами и говорил: - Тут недалеко зимовейка есть, но в ней печки нет. Придётся ехать в стойбо к дояркам, которые там живут на неделе. Иначе можем помёрзнуть...
  Настроение у всех было понурое, но запьяневший Миша требовал ещё водки и старался угостить нас...
  В конце концов, мы доехали до стойба, где нас встретили смущённые женщины. Таких гостей они никак не ожидали. Лёня им всё объяснил, и мы дрожа от холода, попили горячего чаю развесили мокрую одежду вокруг печки и набившись на нары во второй комнате, выпив на сон немного водочки, заснули...
  К утру, одежда наша высохла, и когда я вышел на улицу, то в небе сияло ясное солнце и на большом пастбище перед стойбом, паслись разноцветные спокойные и откормленные коровы.
  
  ... К полудню, когда мы подъезжали к Лёниной летней "резиденции", было уже почти жарко, и довольные лошади то и дело сбивались на рысь, чуя родные места...
  Лёнина деревянная изба, после мытарств похода, была просто верхом комфорта и пока, Лёня на печке готовил обед, мы все смотрели спортивные новости с чемпионата Европы по футболу и огорчённо хлопали себя по бокам, когда вратаря сборной России удалили с поля вначале игры и поэтому, русские в очередной раз позорно проиграли...
  
  В посёлке были в сумерках. Вместе с нами, на "Круизере" в посёлок уехал и Лёня...
  В доме Олега уже с полудня была растоплена баня и мы промокшие и продрогшие за прошедшую неделю похода, парились с остервенением и хаканьем...
  Какое блаженство хлестать горячим веником по промёрзшим суставам и потом чувствовать, как вместе с внутренним жаром, в тело возвращается энергия действия и оптимизма.
  После парилки и обливания ледяной водой, мы все сидели в предбаннике, блаженно улыбались и перекидывались восторженными междометиями...
  И я подумал, что сладкий подлинный вкус жизни начинаешь чувствовать вот после таких приключений, испытаний и невзгод.
  Наверное, поэтому человека так неудержимо влечёт путешествовать и открывать новые земли и леса. Видимо, все великие первооткрыватели Земли руководствовались в своих жизненных планах такими ощущениями. Только у них они бывают намного сильнее, чем у обычного человека...
  После бани был ужин, в чистой и тёплой летней кухне...
  Мы долго рассказывали о своих приключениях, между делом выпивая по рюмочке, одну за другой, совсем не пьянея...
  Олег жаловался, что в окрестностях посёлка, собираются открывать золотодобывающий рудник, а я, сожалея говорил, что это будет началом конца природной и этнической гармонии, в которой пребывает сегодня Окинская долина.
  Я думаю, что, как вера, покой и счастье сохраняются на земле за счёт верующих праведников, которые всегда живут на земле, так величие, красоту и свободу природы могут сохранить для мира такие места как Окинская долина и похожие на неё, малодоступные уголки Земли.
  Олег поддакивал мне, а ребята, собравшись перед телевизором, смотрели очередную футбольную трансляцию с чемпионата Европы...
  Их наши возвышенные темы не трогали совершенно. После холода и дождей, они просто радовались теплу и мирским страстям, происходящим на футбольном поле...
  
  ... Назавтра, утром пораньше мы проснулись в гостевом доме, стараясь не шуметь собрались, попили чаю в пустой кухне - Олег и его жена уже работали по хозяйству, а их дети ещё спали.
  Простились с гостеприимными хозяевами и рассевшись в удобной просторной машинке, включив Визбора, с его старыми, добрыми туристическими песнями, тронулись в обратный путь.
  "То взлёт, то посадка, то зной, то дожди..." - мягким баритоном выводил бард - романтик...
  А мы, покачиваясь в мягких креслах неслись по зеленеющей первой травкой, ровной как стол степи, рассматривали через окна внедорожника широкую речную долину, буруны сине - прозрачной воды на середине течения, пологие снизу, серо - коричневые склоны горного хребта, на противоположном берегу, голубое лёгкое небо над высоким горизонтом.
  На душе было весело и спокойно. Все опасности похода остались позади и стали интересной историей, о которой можно было с гордостью и поддельным равнодушием, рассказывать своим знакомым и приятелям, сидя с бутылками пива где-нибудь в предбаннике, ощущая на себе слегка завистливые взгляды слушателей...
  
  Подъехав к ближнему Бурхану - Ообо, как называют его буряты, остановились, выложили мелочь из карманов цивильных штанов на поднос в кумирне, разлили последнюю бутылку водки, и чокнувшись выпили, а последние капли плеснули на землю.
  У меня, от такого количества выпитой за последние дни водки болел желудок, но я всегда поддерживал компанию. И потом говорят, что в экстремальных ситуациях, алкоголь служит, как релаксант и успокоительное ...
  На этот раз Бурхан - дух местности и охоты нас не подвёл. Он нам очевидно помогал и потому, наше путешествие было замечательным, хотя иногда и опасным...
   Будет о чём вспомнить!
  
  
  Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
  или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
  Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
  
  
   22. 05. 2006. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Таёжные походы. Рассказы. Часть 2
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Малая Илга...
  
  Я ждал этого похода несколько лет...
  Наконец, прилетел в Питер, а оттуда в Иркутск.
  ... Сегодня я живу в Англии, в Лондоне, где моя очередная семья и куда я приехал просто посмотреть на своих детей, семь лет назад. Посмотрел, и решил остаться, потому что ездить туда - сюда очень накладно, во всех смыслах...
  С той поры, много воды утекло, много пережито и от прошлого осталась тоска по воле, по свободе, в которой ты живёшь только бывая в тайге, в одиночестве...
  ... И вот я снова в родном городе, к которому привыкаешь за несколько часов, отсутствуя много лет. Кругом всё знакомо, хотя и произошли перемены, правда, не такие заметные на общем фоне старого...
  Мы с моим братом собираемся в тайгу, под Байкал, в зимовье, в котором уже были однажды, два с лишним года назад.
  Сейчас самое время для поездки - конец сентября и золотая листва берёз ещё одевает прибрежные ангарские березняки, а днём температура поднимается до двадцати градусов тепла, при ярком солнце.
  Последние дни я ходил и ездил по делам, но чем дальше, тем больше сомневался в целесообразности "дел" которыми я занимался здесь. "Поезд" моей вовлеченности в здешнюю жизнь, давно ушёл и мои вялые попытки догнать его, натыкаются на сомнения в оправданности моего упорства. Рассказы мои, на местном радио читать отказались, по отсутствию финансовых возможностей, а попытки устроить свои пьесы, в здешние театры, остановились на сорвавшемся свидании с литературным агентом Драматического театра. Она вовремя не пришла на назначенную встречу, и я истолковал это, как отсутствие интереса к моей персоне и моим писаниям...
  Я конечно знаю, эту русскую поговорку: "Под лежачий камень - вода не течёт", но каждый раз я останавливаю себя от напрасной траты жизненной энергии, утверждением: "Если надо, то меня найдут и агенты, и издатели, и Судьба..."
  Кроме того я уже несколько раз давал себе зарок не связываться с русскими, которые сегодня, в подавляющем большинстве своём необязательны, эгоистичны и просто бесчестно лживы.
  Примеров множество, - это и телевизионные редакторы, которые из глупой, наивной ревности, прячут хорошие сценарии под сукно, а потом по ним снимают фильмы уже под собственным именем; это и редакторы издательств, которые берут деньги вперёд, потом в течении нескольких лет, изворотливо врут мне, рассказывая про детали и подробности несуществующих, неизданных книг, а потом и вовсе пропадают, так и не возвратив немалые деньги; это и простые обыватели - образованцы, бывшие и новые приятели, которые слушают вас сквозь зубы, обещают помочь и забываю о своём обещании, погружаясь в бессмысленную суету зарабатывания денег и осуществление планов по самореализации, пытаясь воплотить идеи быстрого обогащения и завоевания славы.
  Россия, по моему, сегодня превратилась в сумасшедший дом, в котором самые светлые личности, это неудачники, и стоит осуществиться их мечте, как они тут же становятся самодовольными жлобами. Даже умирающие артисты, норовят взять деньги вперёд, мотивируя необходимостью покупать дорогие лекарства.
  И вся эта орава, обезумевших, погрязших в примитивном мещанстве людей, называет себя интеллигенцией и бия себя в грудь, клевещут на времена недавние, когда свободе их эгоизма, ставили препоны, законы государства, которые они сегодня ненавидят и винят за всё, что не удалось им лично.
  Но ведь эти же "личности", стояли тогда у руля государственной пропаганды, или в большинстве своём прислуживали этой пропаганде, совершая мерзости, которые сегодня ими забыты...
  Такие мысли бродили у меня в голове, когда я возвращаясь из библиотеки охотоведческого факультета, прочитав по диагонали работы биологов о волках и медведях и делая короткие выписки.
  Остановившимся взглядом, я всматривался в подробности осеннего ландшафта за окнами автобуса, лениво возмущаясь, что из такой красоты, люди, живущие здесь, сотворили настоящий замусоренный, задымленный и заброшенный Богом Ад...
  Перечитав написанное, подумал, что судить о том, что происходит с человеком, или со страной, нельзя не понимая, что люди в разные моменты своей жизни, могут неожиданно меняться, а уж целые страны, тем более. Поэтому мои суждения неверны, а точнее поверхностны и потому отражают только один из моментов долгой жизни...
  Однако убирать всё написанное не стал, ибо в воспоминаниях, которые я пишу, эти инвективы отразят настроение тоски и неустроенности, в котором я находился в России. Причины тоски и грусти, скорее всего, во мне самом, а я ведь последнее время живу, закрыто, не общаюсь с людьми, но только с приятными воспоминаниями о временах давно прошедших...
  ...И вот, наконец-то мы, рано утром выехали на братовой старенькой полуразбитой "Ниве", в сторону Байкала...
  Не спеша проехали растянувшиеся на несколько километров пригороды и дачные посёлки и когда закончился асфальт, началась настоящая тайга, раскинувшаяся по краям пыльного шоссе на многие километры. Я тихо сидел на переднем сиденье и вспоминал давние походы в эти края: часто это было суровой зимой; иногда золотой тихой и тёплой осенью; и совсем редко цветистой, ароматной весной...
  А летом в тайге настоящий ад! Как говорил Пушкин: "Любил бы лето красное и я, когда б не зной, да комары, да мухи".
  Зима - это время охоты - поэтому и тайга на первом месте! Хотя это время опасных испытаний и приключений.
  Однажды, мы, возвращаясь из таёжного зимовья, припозднились и уже ночью, в ветреную морозную погоду, бредя по снежным сугробам. Вышли на гребень таёжного хребта над шоссе, и сквозь завывания ледяного ветра и морозную тьму, увидели внизу одинокие огоньки полузаброшенной деревни, которая словно в насмешку над этим застывшим запустением, называлась Добролёт...
  Тогда, мы постучались в дом нашего приятеля, местного лесника, и ночевали у него, на полу, в натопленной деревенской горнице, которая одновременно была и спальней для холостого лесника и его старушки - матери...
  Но и весна хороша, особенно в солнечные, яркие дни.
  Другое воспоминание связано с преодолением вброд, речки Ушаковки, текущей под тем же безымянным хребтом, за Добролётом. Мы были тогда с братом на мотоцикле, а вода была просто ледяной - был май месяц.
  Мои, поражённые ревматизмом суставы, отзывались нестерпимой болью на любые длительные охлаждения, и я помню, как не сдерживаясь, матерился, чтобы как - то успокоить, уменьшить боль, ощутимо "кусавшую" моё сердце, реагирующего на эту пытку, опасным замиранием ритма.
  Даже мой братец, спортсмен и атлет "ревел белугой", то дико хохоча, то постанывая и крутясь на одном месте, зажимая закоченевшую промежность...
  ... Сегодня, деревня выглядела намного оживлённей и там, где раньше, раскачивались под ветром, с сатанинским визгом металлические "шляпки" электрических светильников на деревянных столбах, сегодня стояли дачные домики и шевелились бульдозеры, закладывающие фундаменты для новых построек...
  "Новые русские" обустраивали свой быт и с помощью награбленных денег, пытались посредством строительства "недвижимости", сделать перемены произошедшие в стране и в мире, необратимыми...
  Поднявшись на водораздельный хребет, мы остановились, под мелко сеявшим дождичком, не выходя из машины выпили по рюмочке, в честь бурятского, таёжного бога Бурхана и, "полетели" под уклон, уже до самого Байкала, вдоль таёжной речки Голоустной. Название реки происходило от голой степной луговины, на месте впадения её в озеро Байкал...
   То тут, то там, на крутых придорожных склонах замелькали открытые поляны - маряны и скалки, разбросанные по гребням.
  День был серым, облачным, без солнца и мы не могли оценить разнообразия цветовой гаммы вокруг и только ощущали тревожное восхищение от вида бесконечных таёжных массивов, растянувшихся на многие километры...
  Переехав деревянный мост над неглубокой, но многоводной, быстрой Голоустной, мы через время, свернули по отвороту налево и на невысокой горочке, мотор зачихал, а потом и вовсе заглох...
  Толя, мой младший брат, почесал в затылке, объяснил мне, что на днях в ожидании этой поездки, показывал машину знакомому механику.
  Я подумал, про себя, что этот механик делает свои дела, и ему наплевать на трудности его клиентов, но промолчал, щадя самолюбие брата.
  Незаметно начался дождик, и Толя, прикрывшись куском полиэтилена, влез в мотор, что - то откручивал, что - то продувал, потом ставил всё на место и пытался заводить - двигатель не работал...
  Я спустился в неглубокий овраг, осмотрел дупла у крупных придорожных лиственниц, но янтарных натёков лиственничного сока - камеди, нигде не было. Вернувшись к машине, я сказал об этом брату и он объяснил: - Мы здесь, лет десять назад, стояли в тайге недельку и очистили все деревья... Тогда мы неплохо на этом заработали...
  Вскоре, вдоль шоссе разнёсся гул тяжелого грузовика и из тайги выехал нам навстречу лесовоз. Водитель громадного "КрАЗа" с прицепом, загруженным длинными брёвнами - хлыстами, остановился напротив нашей машинки, открыл дверцу и сидя высоко, сквозь гул мотора, выслушал объяснения Толи.
  Поняв, что проблема для нас неразрешима, он заглушил мотор, вылез, и долго стоял рядом с Толей под дождичком, осматривая внутренности мотора.
  Наконец достав свою отвёртку, он что-то открутил в механизме, и посоветовал Толе чистить карбюратор. Оставив Толе отвертку, он сказал, что мы можем отдать её водителю следующего грузовика, влез в кабину, на зависть нам быстро завёл мотор и поехал дальше.
  Толя начал разбирать карбюратор, и так как он был давний, опытный водитель, то углубился в это дело со страстью, может быть вынужденной...
  Я ничем не мог ему помочь и пошёл прогуляться по дорожке уходящей влево по поднимающемуся распадку. По пути я вспугнул несколько рябчиков, забрёл, как мне казалось невесть куда, и с непривычки потеряв направление - солнца по прежнему не было - засуетившись, почти побежал, как мне казалось, в сторону нашей дороги...
   К счастью так это и оказалось, и я, с облегчением вздыхая возвратился к нашей "Ниве". Толя в последний раз, проверил, всё ли поставлено на место и всё ли закручено как надо, сел за руль, вздохнул и завёл мотор. Движок заработал нормально и мы, с радостными восклицаниями усевшись поудобнее, покатили дальше.
  Мы решили встретить нужный лесовоз на деляне, где лесозаготовители работали с начала весны.
  Вскоре, увидели развороченную гусеницами трелёвщика, поляну и проехав чуть в гору и вперёд, по колдобинам, выехали к большому костру, на котором лесорубы сжигали сучья срубленных деревьев.
  Рядом стоял вагончик на колесах, в котором топилась печка - мужики, работающие здесь, обедали.
  Навстречу нам, из вагончика вышел какой - то мужичок в резиновых сапогах и ватной телогрейке. Выяснилось, что Толя был с ним знаком.
  Они весело заговорили, а потом мужичок пригласил нас в вагончик и предложил чаю - ритуал, который в тайге соблюдает всякий уважающий себя лесовик...
  Я сидел, пил крепкий чай с карамельками и слушал, как Толя и мужичок обменивались таёжными новостями. Здоровенный лесоруб, в ответ на мой вопрос, ревут ли изюбри, ответил, что по пади на зорях, ходит крупный бык - рогач и ревёт во всю мочь, хотя на глаза людям не показывается...
  Толя между тем пожаловался своему знакомому, что кто - то в округе Средней Илги ставит петли на лося и оленя, и потому, зверя в тамошней тайге стало мало.
  Мужичок, о чём то дипломатично умалчивая, подтвердил подозрения и сослался на студентов - охотоведов, которые "баловали" там, изредка приезжая на практику и пытаясь подзаработать на мясе, ставили петли на переходах зверя. Ни лосей, ни оленей они конечно не имели и даже не видели и с пустыми руками уезжали в город.
  А олени, попадая в петли, оставленные в тайге после ухода студентов, бывали, съедены медведями и волками или просто "прокисали" - как выразился мужичок...
  Наконец церемониал гостеприимства был завершен, мы поднялись, поблагодарили за чай, сели в машину и поехали дальше, не забыв оставить отвёртку для дружелюбного водителя "КрАЗа".
  Между тем, начался небольшой снежок и на дороге, образовалась белая, тонкая пелена, которая таяла у нас на глазах.
  Проезжая через густой ельник, вспугнули с дороги крупного глухаря с толстой длинной шеей и красными бровями на угловатой голове с зеленовато - белым клювом.
  Он бежал по дороге впереди нас, всего метрах в пятнадцати, смешно переваливаясь и опасливо косясь на урчащую, движущуюся за ним машину. Наконец, не выдержав, он взлетел и мелькнув между соснами исчез в чаще...
  Наконец, вывернув на нужную нам дорогу, объезжая глубокие лужи и подпрыгивая на булыжниках торчащих кое - где из под набитой колёсами колеи, мы, весело обмениваясь впечатлениями от услышанного в избушке, скоро приехали на место.
  Перед тем, как остановить машину, по крутому склону, на первой скорости, "влезли" наверх круглой горы. Дорога здесь и заканчивалась, как нередко бывает в тайге, с лесовозными подъездами, пробитыми, до определённого места...
  Вышли из машины, разминая ноги прошли чуть вперёд, к широкому прогалу в сосняке и увидели внизу, раскинувшуюся до горизонта, всхолмлённую, густую тайгу, обрамлённую горными кряжами.
  Было прохладно и пока мы переодевались и заполняли рюкзаки, я, подрагивая всем телом, посмеивался жалуясь на отвычку от таёжной рутины: холод, усталость, одиночество.
  Толя молчал, н отвечая на мои шуточки и деловито разбирая свёртки и кульки с продуктами, паковал снаряжение в наши рамочные рюкзаки.
  То ли не замечая моей воркотни, то ли давая мне понять, что в таёжный "хомут" надо впрягаться с первого дня, он загрузил больше половины тяжёлых вещей в мой рюкзак.
  Но я, видя это, помалкивал, рассудив, что трудно в начале, легче потом, и что мне надо привыкать и восстановить утраченные кондиции, как можно быстрее. Только позже, я понял - зная, что продукты и вещи - это всё для моего одиночного будущего житья, братец справедливо рассудил - тот кто всё это будет пользовать, тот и должен нести...
  Наконец мы загрузились и оставив машину дожидаться Толиного возвращения, отправились в путь...
  Первые километры, я шёл достаточно бодро, только потел и отдувался.
  Через пять километров, стал заметно отставать и шел, стиснув зубы, изредка останавливаясь с облегчением, когда Толя показывал мне что - нибудь интересное: большую яму во влажной земле, выкопанную совсем недавно медведем или шёпотом сообщал мне, что он видит на дорожной грязи совсем свежие следы барсука...
   На стрелке речки, Толя показал мне и рассказал подробности прошлогодней охоты, когда он с сыном, вот так же заходя в зимовье, услышал вначале, как изюбрь заревел в ответ на их "рёв", справа, в сивере, а потом и показался сам скользнув через тропу, в густых кустах багульника...
  - Я стоял здесь, и слушал, и вдруг, вот там - Толя показал рукой на заросший сосняком косогор за ручьевым болотом, - увидел, как бык мелькнул коричневым и остановился прислушиваясь. Я вскинул карабин и не раздумывая выстрелил...
  И он упал, а мне показалось, что он убежал. Я ругая себя за поспешность, на всякий случай пошёл проверить это место и подходя, увидел, как из травы торчат белые концы отростков на рогах...
  Толя довольно заулыбался, вспоминая приятный момент: - Он маток угнал вперёд, а сам остался, чтобы ещё раз проверить, не идёт ли за ним другой бык. Тут я его и остановил...
  Он, с довольной улыбкой помотал головой и закончил.
  - Бык был гладкий, справный, а жиру в нём было на палец. Ещё не успел выбегаться за время гона...
  После небольшой остановки для рассказа о прошлогоднем добытом изюбре, мы снова тронулись вперёд. Толя шагал широко и быстро, а я изо всех сил, старался от него не отставать...
  Вскоре, он, идя впереди вспугнул глухаря и остановившись, дождался меня и сказал об этом...
  Я отдувался, вытирал пот со лба, кивал головой, хотя ничего не видел и даже не слышал, а просто пользовался каждой минутой отдыха, чтобы восстановить силы...
  Свернув налево, вдоль основного русла Средней Илги, мы по каменному плитняку, иногда пересекая мелкие рукавчики реки, двинулись вверх по узкой пади, ограниченной с двух сторон крутыми заросшими склонами.
  Там, где дорога и речка сворачивали ещё раз налево, мы свернули направо и перейдя узкое болотце, и основное течение речки, поднялись по крутому склону на пологую седловину, отделяющую Среднюю Илгу, от Левой.
  На крутом подъеме я пыхтел, сопел, ноги меня еле слушались и я, то и дело останавливался для отдыха, опираясь на посох и задыхаясь, глазами заливаемые потом, осматривал долину под нами.
   Тут, на половине подъема был старый, большой солонец, с широкой тропой к нему, набитой острыми оленьими копытами, сбившими траву до желтоватого щебня.
  Прямо над солонцом был устроен скрадок под выворотнем толстого дерева, накрытый сверху, очень неряшливо, узкими досточками. Братец заглянул в скрадок, и осмотрел солонец, а я выгадывая время отдыха, стоял и слушал его объяснения...
  Он говорил, что солонец старый и зверь ходил сюда очень активно. После солонца, копытные спускались к болотцу и пили там воду. Но, последнее время солонец забросили, никто его не подсаливал и потому, звери стали ходить сюда редко.
  После небольшой паузы, мы снова тронулись шагать в гору!
  Кое - как, я поднялся на гребень седловины и сбросив рюкзак, повалился на влажную землю, отдыхая и двигая затекшими плечами...
  Распогодилось и солнце, появившееся между белыми облачками, осветило замечательную картину: вокруг стоял золотой от березово-лиственничной, прихваченной утренними заморозками листвы. Вкрапления ярко - зелёной сосново-кедровой хвои, пробивающейся сквозь золотой фон, добавляли этой картине, первозданного, таёжного леса, новые краски.
  Над этим ярким разноцветьем, вздымалось необъятным шатром синее, глубокое небо со стадами белых облачков, разбросанных по всему полукружью небесной сферы...
  От болотца веяло запашистой прохладой, и сверху были заметны небольшие, блестевшие небесной синевой, озеринки, в русле речки...
  Толя, ещё раз прокомментировал: - Звери с солонца, сразу спускаются к воде и пьют...Далеко ходить не надо. Правда, солонец "тёмный", ночью зверя практически не видно, потому что вниз смотришь. Обычно делают "сидьбу", снизу, чтобы вид был на небо...
  Дальше, путь шёл вниз по крутому, забитому валежником распадку, и тут, началось самое тяжёлое.
  Я, поскальзываясь на сухой хвое, то и дело тяжело падал. На отдельных участках покрытых сухой травой, я буквально буксовал, и не справляясь с неловким рюкзаком, валился, часто навзничь, с ёканьем внутренностей и сдавленными ругательствами на свою неловкость и слабость, не тренированного, отвыкшего от тяжёлых нагрузок, тела...
  Толя ушёл куда - то вперёд, посмотреть солонец, посоленный им два года назад, у речки, под горой, а я остался, один на один со своими трудностями.
  Резиновые сапоги, в которые я был обут, скользили, словно лыжи и уже после, осмотрев подошвы, я понял, что ребристая подошвы, стёрлись и не держали на уклоне. Способствовала скольжению и подсохшая трава...
  Я вспомнил, как давно, зимой, обул кожаные ичиги, и они так скользили, что на одном из склонов я упал и сломал приклад нового ружья...
  Сегодня со мной тоже было ружьё, и падая, я старался его оберегать...
  Перед последним подъемом, обессилев, посидел на упавшей лесине, разглядывая темнеющие таёжные горизонты, и только после долгого отдыха, тронулся вперёд.
  Подъём был просто мучительным: на каждых десяти метрах я падал, и скатившись ниже, поднимался с опаской и через следующие несколько метров, вновь поскальзывался и беспомощно балансируя, заваливался назад или в стороны.
  От такой ходьбы я обессилел, вспотел и сквозь сжатые зубы, шептал ругательства, пытаясь хоть так поддержать себя...
  Между тем, солнце село за горизонт, и вокруг потемнело...
   Ко всему, я потерял тропинку и мучительно вспоминал то место, где мне необходимо было с гребня, свернуть чуть по диагонали, чтобы выйти к зимовью стоящему, на небольшой ровной площадке, - "полке", посреди крутого склона...
  Пот заливал мне лицо и совсем обессилев, я скинул рюкзак, оставил его под упавшей поперёк пути кедринкой, и медленно, ругаясь сквозь зубы, побрёл в предполагаемом направлении, к домику.
  Я понимал, что заблудился в ста метрах от зимовья, но ничего не мог поделать. Не кричать же, в самом деле, демонстрируя свою слабость, сдаваясь перед непереносимыми нагрузками.
  ... И тут, когда в очередной раз остановился после падения, я услышал, где - то выше по склону, стук топора - Толя рубил около зимовья дрова, для печки!
  Я воспрял духом и вскоре, вышел на пологую часть склона, которая буквально через сорок шагов вывела меня к зимовью.
  Заметив меня, Толя не удивился и улыбаясь сказал, что он уже побывал на солонце, и напрямую поднявшись в гору пришёл сюда первым.
  Я уныло, извиняясь, сообщил ему, что оставил рюкзак в ста шагах внизу, и что я уже не могу поднять его сюда.
  Братец, в ответ не говоря ни слова, быстро спустился по склону почти бегом, поднял рюкзак и принёс к домику. Он был в отличной форме, а я, напротив, в худшем своём состоянии, хотя и не очень горевал по этому поводу.
  Я и до похода понимал, что сидение в городе и лежание на постели, бывшей для меня в Лондоне моим письменным столом, не прибавляло мне тренированности и здоровья...
  Вскоре спустились сумерки, на темно-синем небосводе появились первые звёзды. Я не встречал таких чистых крупных многочисленных звёзд, несколько лет, и при виде их забыл все сегодняшние невзгоды и возрадовался...
  "Жизнь всё таки прекрасна!", - думал я усаживаясь поудобней у костра, и чувствуя аромат каши с тушенкой, которую расторопный Толя варил на костре, то и дело подбрасывая в него сухие сосновые веточки. Он двигался быстро и уверенно, зная наперёд весь процесс устройства в зимовье в первый день пребывания в лесу...
  К вечеру похолодало и я, измотанный трудной для меня дорогой, одел сверху тёплую куртку, полулёжа разглядывал переливы огней в костре и фиолетовые отблески на углях, с краю кострища...
  Перед ужином, мы выпили по рюмочке, а после вкусной каши, долго пили сладкий чай и разговаривали. Толя вспомнил, смерть нашего старшего друга Александра Владимировича, две осени назад, в такую же яркую и солнечную осеннюю погоду, какая бывает перед снегопадом.
   - Он умер внезапно... Упал и умер... Думаю, что он был счастлив в тот длинный осенний день, и умер, как и жил добрым оптимистом. Мы тогда с сыном выносили мясо, добытого очень легко и быстро, оленя...
  Толя прервался, замолчал, сосредоточенно глядя на огонь. Он запомнил этот день в мельчайших подробностях, на всю оставшуюся жизнь...
  - И когда выносили мясо, возвращались от машины, продолжил брат, то
  нашли его, уже мёртвым, лежащим на боку, на той дорожке, по которой мы сегодня пришли сюда. Он упал и умер от инфаркта, который к нему подбирался уже несколько лет...
  - Я пробовал его оживить, но прошло уже около десяти - пятнадцати минут,
  как сердце остановилось, и его не удалось "вернуть"...
  Толя вздохнул, поправил костёр и отхлебнув чай, продолжил: - Я уверен, что он умер счастливым, потому, что это было в тайге, и потому, что перед этим мы добыли оленя. Добыча всегда радостна в тайге, а он ведь всю жизнь занимался охотой, и это было его любимое занятие и увлечение, которому Александр Владимирович посвятил свою жизнь...
  Толя, ещё раньше рассказывал мне, что тогда, они с сыном, прикрыв мертвое тело старого охотника брезентом, уехали в село Голоустное и в милиции рассказали все как было.
  Но там, на эту смерть не обратили внимания и предложили им самим выносить тело Александра Владимировича.
  И вот, назавтра, вернувшись на это место, они с сыном, вынесли тело к машине. Привязав тело к длинному осиновому стволу, они на плечах понесли скорбный груз через заснеженную тайгу, без дороги, поскальзываясь а иногда и падая - ночью был первый осенний снег!
  Брат умолчал о тогдашних своих переживаниях, но и без этого было понятен весь трагизм той ситуации!
  А я, вспомнил рассказ своей знакомой, у которой жил на даче какое - то время, в глухом лесном углу Тосненского района, что под Ленинградом...
  Она рассказала, что её муж, с которым они прожили, около тридцати лет, умер, тоже от сердечного приступа, по дороге на дачу, на разбитом непогодами и грузовиками просёлке. Она не знала, что ей делать, рыдала и ломала руки, над телом, только что шагавшего и что - то рассказывавшего ей, любимого, самого родного человека...
  Потом, собравшись с силами, она привязала воющую от горя и страха домашнюю собаку Найду, к ноге мужа, и пошла в деревню за транспортом, чтобы вывезти его тело в город. Однако когда она рассказала, сквозь слёзы, всю историю смерти колхозному трактористу, тот отказался, потому, что боялся мертвецов...
  ... В двух этих смертях, как мне показалось, было много общего, как впрочем, наверное, вообще во всех человеческих судьбах...
  Но трагизм жизни, мы начинаем понимать именно в таких ситуациях!
  ...Ещё долго мы сидели и молчали, думая каждый о своём, а потом пошли, в прогревшееся от ранее затопленной печки, зимовье и заснули утомлённые длинным днём...
  Среди ночи я проснулся, почувствовав, что по телу бежит мышь.
  Я дёрнулся, сбросил мышь с себя, проснулся окончательно, перевернулся на другой бок и стал слушать, как тишина внутри домика, нарушалась, только шуршанием мышей, разыскивающих съестное в полиэтиленовом пакете, под столом, в углу...
  На какое-то время я задремал и открыл глаза только на рассвете. Мне показалось, что кто - то тяжёлый, не торопясь, прошёл мимо зимовья, не останавливаясь.
  И у меня, от страха, замерло всё внутри! Я уговаривал себя не паниковать, слышал мерное посапывание Толи, но ничего не мог с собой поделать.
  Первичный, животный страх человека перед хищниками, проснулся во мне, наслаиваясь на усталость и нервное перевозбуждение прошедшего дня... Только тот, кто не бывал в лесу, кто не знает множество трагичных и нелепых историй, происходивших в глухой тайге, не поймёт моего страха, как впрочем, и не сможет остановить этот страх на стадии зарождения, в себе самом.
  Я какое - то время ещё ворочался, отгоняя нелепые предположения, понимая, что в абсолютной тишине таёжного рассвета, любое шевеление хвои на сосне под лёгким ветром, может восприниматься как грохот, тем более во сне.
  Вскоре, я задремал, убеждая себя в нелепице страшных предположений... Проснулся, когда утро занималось над тайгой и свет в дверные щели и маленькое застеклённое окошко над столом, проник в зимовье и сделал видимыми и деревянные полки в углу вдоль стены, и печную трубу уходящую в потолок...
  Слушая Толино сопение во сне, я тихонечко встал, оделся, обулся, прихватил ружьё, стоявшее за печкой и вышел на улицу...
  Кругом уже было холодное ясное утро, но солнце ещё не взошло и слева в еловом распадке, стояли замершие, притаившиеся сумерки...
  Я несколько раз наклонился вперёд - назад, помахал руками согревая себя и не спеша, вдоль склона, пошёл на гребень горы с которой хорошо была видна большая маряна, на противоположной стороне распадка, куда по утрам иногда выходили кормится олени...
  Выбрав на гребне место, с которого был виден склон противоположной горы, я долго, в бинокль пытался найти привычный, рыже - коричнево, защитного цвета силуэт изюбра, иногда издали напоминающий то лесную корягу, то плотный лиственный куст. И только по движению можно было определить, действительно ли это живое существо.
  Сидя на холодной траве и подрагивая всем телом от недосыпа и вчерашней усталости, я долго вглядывался во все подозрительные неровности и чёрные, неподвижные пятна под ярко-жёлтыми лиственницами или в зарослях молодого осинника, краснеющего листьями на общем, рыже - золотистом фоне...
  Всё было неподвижно, и я, вздыхая, возвратился к зимовью.
  Толя ещё спал. Пришлось самому развести костёр и подвесить чайник, на проволочный крюк, свисающий с тагана...
  В это время скрипнула дверь и позёвывая из зимовья вышел брат...
  Начался второй день моего пребывания в прибайкальской тайге...
  
  Позавтракав оставшейся с вечера кашей, мы собрали с собой перекус и разошлись в разные стороны. Толя ушёл вниз по течению Левой Илги, а я в вершину, низом, вдоль захламлённого кустарником и валежником, болота...
  Внизу было значительно холоднее, и на траве лежал обильный, беловатый иней. Речка петляла с одного края болота к другому, тропа то появлялась, то исчезала, заглушенная порослью ягодников или густыми кустами ольшаника.
  Я продвигался вперёд медленно, и километра через полтора, вдруг увидел на траве, серо - коричневые изюбриные рога, с остатками белой черепной кости.
  Я поднял их, осмотрел, а потом повесил на берёзовый пень. Рога принадлежали когда - то, молодому оленю, и уже были сильно погрызены волками и мышами, но по прежнему выглядели симметрично и даже красиво.
  "Кто же его бедного задрал, - подумал я и вдруг вспомнил медвежью, круглую, толстую кость, обнаруженную мной в ручье, неподалеку от зимовья, когда я набирал воду для чая...
  Значит тут есть не только волки, но и медведи, и кто то задрал небольшого медведишку, или застрелил случайно, наудачу разглядев коричневую шубу зверя в зелени окружающего леса...
  Я, там же у ручья, ещё в прошлый заход в это зимовье, видел высокую пихту, на коре которой до уровня двух с половиной метров были видны медвежьи задиры-закусы и следы когтей.
  Тогда же, Толя показал мне останки крупного изюбря загнанного волками на наледь, и там же убитого ими!
  На серой, прошлогодней траве, лежала изорванная рыжая шкура, череп и кости ног, с чёрными блестящими, словно лакированными копытами...
  Олени, обычная добыча для волков в прибайкальской тайге...
  Всё это, я вспоминал медленно пробираясь по болотине, изредка останавливаясь и разглядывая выходы чёрно-серого плитняка по бортам долины.
  Иногда, мне казалось, что я нашёл небольшие пещерки, но поразмыслив, понимал, что это обычные углубления, сделанные совсем недавно зимними морозами зимой, и проливными дождями, летом...
  Я уже давно ищу в Приангарье пещеры и следы жизнедеятельности древнего человека, но, к сожалению, пока ничего не нашёл...
  С возрастом, порой приходят странные фантазии и совершенно необычные увлечения. Попытки найти древние стоянки или пещеры, в которых жили наши пращуры, всё более и более занимает меня и превращается в своеобразную фобию.
  Где бы я ни бывал, всюду, я ищу следы стоянок или пещеры, в которых, как мне кажется, жили люди в давние времена...
  Увы. Пока мне не удалось найти ничего похожего на следы обитания древнего человека. Но ведь у меня ещё есть время!
  ...Между тем яркое тёплое солнце поднялось над высоким горным гребнем, ограничивающим долину, Левой Илги справа, и свежий чистый ветерок, подул мне в лицо из верховий речки.
  Я прошёл несколько распадков приходящих слева и заросших березняками - первой приметой больших давних рубок. По дну пади петляла старая, заросшая, почти незаметная дорога.
  А в одном месте справа от почти незаметной дороги, в устье короткой долинки, я, на грязевой мочажине разглядел следы медведицы и медвежонка - лончака.
  Я остановился, долго осматривался, прислушивался к тихому шелесту, золотистых берёзовых листьев под порывами ветра, принюхивался к свежему запаху осеннего леса, оттаивающего от ночных заморозков, и на душе воцарялось спокойствие и привычное желание заглянуть вперёд, узнать, а что там дальше...
  Пробираясь по теневой стороне, заметно сузившегося распадка, и перекладывая надоевшее ружьё с плеча на плечо, вдруг увидел блеснувшее слева крохотное озерцо и подойдя ближе, увидел, что это водопойная мочажинка - разрытая зверями ямка, к которой подходила заметная тропа.
  Сбросив рюкзак, я стал обследовать окрестности и наткнулся на толстую металлическую обожженную петлю, привязанную по ходу тропы между двумя толстыми стволами раздваивающейся берёзы...
  "Ага - подумал я - какой - то браконьер ставит петли или на лося, или на изюбра. Толя об этих "товарищах" рассуждал с мужичком в вагончике...
  Рядом, на пожухлой, но ещё зелёной траве, лежал полиэтиленовый мешок, а в мешке, зелёного стекла винная бутылка с отбитым горлышком. Я поднял крупные осколки и вдруг на траву вывалилась дохлая змея длинной сантиметров шестьдесят. И только тогда я вдруг уловил остро - неприятный запах мертвечины, перегнившей плоти, и стал старательно вытирать пальцы о штаны.
  Запах был стойкий и пронзительно неприятный, и я вспомнил, как живя на БАМе, квасил беличьи тушки, для "потаска" на рысь, которую пытался ловить капканами...
  "Неужели, эти "умельцы", поймав змею "заквасили" её в качестве приманки на рысь или может быть на росомаху. Очевидно было, что петля поставлена ещё весной, скорее всего по насту, и брошена непроверенной...
  "Вот злодеи - рассуждал я, невольно с опаской оглядываясь по сторонам. - они ведь и зверюшку не поймали и петлю не сняли. И сколько таких вот безжалостных сюрпризов ожидает в тайге свою жертву - или оленя, или рысь, или даже медведя...
  "Это ведь бессмысленное убийство - думал я направляясь дальше по пади, которая суживаясь, становилась всё суше.
  - Хорошо, если ты убиваешь и съедаешь добытого зверя. Ведь человеку тоже что - то надо есть в тайге. Но просто так поставить петлю, а потом о ней забыть или полениться снять - это уже преступление против таёжных законов...
  
  Ручей незаметно отвернул куда-то по левому распадку и я вышел наконец на границу леса и болота...
  Здесь, сбросив рюкзак, рядом с небольшим "оконцем" воды, родничком, бьющим тоненькой струйкой из под земли, я развёл костёр, вскипятил ароматный чай, пообедал бутербродами с сохатиной, которую Толя прихватил с собой из дома, из своих старых запасов.
  После обеда, подстелив куртку, немного полежал, глядя в светло - голубое небо, по которому изредка, тая на глазах, пролетали белые облачка...
  Я с непривычки подустал, но чувствовал себя прекрасно, и вдыхая ароматный воздух, думал, что такая осень, может быть самое замечательное время здесь, в подбайкальской тайге, хотя любое время года в лесу замечательно...
   На какое - то время, я даже задремал, а очнувшись, открыв глаза, поразился полутьме, на секунду ослепившей меня. Я лежал на солнцепеке, и золотое солнце нажгло мне глаза сквозь прикрытые веки...
  Поднявшись, я сложил все оставшиеся припасы в рюкзачок, приторочил сверху ненужную уже, тёплую куртку и отправился дальше, разглядывая выходы каменного плитняка на противоположном крутом склоне распадка.
   "Здесь могут и звери отстаиваться и кабарожка бегать - думал я, всматриваясь в скальные останцы, сложенные из щербатого плитняка, отвесными уступами, высотой в несколько метров, торчащих над зарослями молодого березняка вперемежку с ольшаником.
  Солнце тонкими лучами пробивало жёлтые берёзовые листья, чуть дрожащие под порывами нагретого полуденного воздух...
  Поднявшись выше по распадку, я вышел на утоптанную тропу, вьющуюся по молодому кедрачу, растущему вперемежку с развесистыми соснами. На тропинке, тут и там лежали шелушённые кедровые шишки, и когда я постепенно поднялся на седловину, то определил, по оставленным зверем следам, что по тропе, какое-то время назад, не торопясь шёл медведь средних размеров - лапа с точечками когтей, кое - где на дернине оставляла чёткий отпечаток...
  Уже на седловине, где кедрач занимал всё пространство и слева и справа, вдруг, из под коряги, с шумным хлопаньем крыльев взлетели два чёрных глухаря и мелькая белым подхвостьем, пролетев между кедрушками, скрылись в хвойной чаще.
  "Ягодами брусники прилетели полакомиться" - подумал я, даже не делая попытки прицелится в них - так не хотелось выстрелами нарушать тишину, осеннего солнечного леса.
  Через некоторое время, я остановился, достал карту - схему и с трудом отыскал свое местопребывание.
  До зимовья, было километров пять, но по горам, и потому, я решил возвращаться - места были совершенно незнакомые и я боялся заблудиться. Светлого же времени оставалось всего несколько часов, и потому, я решил не искушать судьбу и свернув с тропы вправо, пошёл тайгой, пересекая вершины крутых, заросших кустарником и сосняками, распадков.
  Солнце, проделав полукруг, постепенно стало клониться к горизонту и в какой- то момент, вглядываясь, в просвечивающую сквозь хвою и листву синеву небесных окраин, друг различил, золотящиеся травкой, крутые чистые поляны большой маряны, раскинувшейся широко на горе, противостоящей нашему гребню.
  Тут я окончательно сориентировался, и уже спокойно, не спеша, пошёл в направлении зимовья.
  Пересекая крутой распадок, на противоположной, затенённой уже стороне, поднимаясь на крутяк, задыхаясь и почти обессилев, присел на ствол валежины. И только я перестал двигаться, как совсем недалеко от меня раздалось фырканье и крупное животное невидимое в чаще, сорвавшись с места, треща сучьями, поскакало от меня вниз к речке.
  "Олень, на водопой спускался и меня услышал - предположил я. -А когда мой треск и сопение прекратилось, то зверь и сорвался с места, опасаясь засады".
  Я ещё какое-то время посидел прислушиваясь, а потом поднялся и побрёл дальше. Зимовье было уже недалеко...
  Толя меня встретил у избушки. Он сварил очередную кашу и уже собрался уходить к машине - его выходные заканчивались. Мы посидели, поужинали, я рассказал ему, что видел и слышал, а он мне скупо описал свой сегодняшний поход.
  - Я только взобрался вот туда - он рукой показал место на гребне
  противоположного крутого склона, - как мне показалось, что зверь мыкнул совсем недалеко.
  Я запыхался на подъёме и не обратил внимания на этот звук, и только пройдя по гребню чуть вверх и влево, увидел совсем свежие раскопы, и ободранную оленьими рогами сосёнку, по которой ещё стекали капельки смолы.
  Я понял, что зверь был рядом, но услышав меня, тихо ушёл, перевалив в другую покать...
  - Ты здесь походи по округе - инструктировал он меня - и послушай. Мне кажется, он на зорях должен реветь...
  Прихлёбывая чай, братец смотрел на противоположный склон, над которым садилось солнце.
  - Жалко уходить - со вздохом произнёс он - но завтра у меня после обеда в городе дела...
  Он ещё раз вздохнул: - Так что, я поскакал...
  Толя нехотя поднялся, подхватил карабин, забросил за плечи лёгкий рюкзачок и размашисто зашагал по тропе, вдоль косогора, и издалека, махнув мне рукой, скрылся за поворотом...
  Я остался один...
  Время вдруг, словно остановило свой бег...
  - Вот наконец то я один - произнёс я вслух и не узнал своего тихого голоса... Так всегда в жизни. Ждёшь, ждёшь чего - нибудь, а когда это ожидаемое наступает, приходит, то тебе становится грустно и хочется возвратиться в привычную суету жизни...
  Странно человек устроен...
  Я развёл костёр побольше, подогрел чай и сев на постеленную на землю телогрейку, задумался.
  Солнце медленно село за горизонт, прокатившись слева направо по лесному зубчатому окоему. Небо потемнело и налетевший порыв тёплого ветра, зашумел хвоёй сосен, стоявших вокруг зимовья на склонах горы.
  Мне показалось, что я уловил момент нерешительности в природе, который бывает и с человеком, перед каким - нибудь важным решением, которое может изменить жизнь. Всё вокруг словно замерло на мгновение, сопротивляясь неизбежным переменам, стараясь сохранить, продлить мотив равновесия в окружающем меня мире.
  Так бывает, наверное, когда Бог откликается на страстные молитвы подлинно верующего человека...
  Пламя костра заиграло новыми ало - жёлтыми красками, и мне показалось, что я слышу шум речки, протекавшей далеко внизу...
  "Погода переменится" - предположил я и стал рубить дрова для печки в зимовье...
  Растопив печку, я вышел на улицу и долго сидел у костра, слушал насторожённую тишину вокруг и вспоминал былые времена, когда проводил в лесу почти треть года, уходя в многодневные походы, живя в тайге по полмесяца в одиночку.
  Тогда я стал привыкать к такой жизни и иногда бывал, счастлив тем, что мне ничего не надо в этом мире, кроме солнечного света и тёплого сухого костра по ночам.
  Я приспособился ночевать в тайге под брезентовым тентом, который всегда был со мной в рюкзаке. Днем, идя по тайге, я мог остановиться в красивом месте, сварить себе чай и после "перекуса", дремал, лёжа на земле, ни о чем, не думая, впитывая энергию земли и неба, совсем так, как делали это дикие животные, живущие в природе ...
  Теперь, после большого перерыва вызванного моим проживанием в Англии, где старых лесов вообще не сохранилось, а новые напоминают ухоженный и контролируемый властями парк, я чувствовал себя в тайге гостем и потому, был встревожен и озабочен...
  Неопознанные звуки и шорохи, беспокоили меня и нервы, напрягаясь, проецировали в сознание, разного рода опасения и страхи. Конечно, к этому можно было постепенно привыкнуть, но требовалось время и психологическая работа над собой.
  Я не паниковал и держал свои чувства в узде, но удовольствия, а тем более счастья, первые дни в тайге я не испытывал...
  Войдя в нагревшееся зимовье, я разделся, лёг на свою меховую куртку сверху а ноги прикрыл ватником. Ружьё предусмотрительно положил под правый бок, и лёжа на спине стал вспоминать Англию, нашу маленькую квартирку в центре Лондона, жену и сына, которые оставшись без меня, вдвоём, наверное чувствовали себя одиноко и вспоминали меня, ужиная вечерами после работы и школы. А может быть, как все городские жители, которым всегда не хватает времени, они были заняты своими рутинными делами и вовсе обо мне не думали...
  Под эти воспоминания, я и заснул и проснулся среди ночи, оттого что мышь обнаглев, пробежала по моему лицу и от отвращения, я даже вскрикнул и дёрнулся всем телом...
  Посмотрев в сторону окна, я понял, что вокруг стоит глухая ночь, и до рассвета, то есть до благодатного света ещё далеко. Я, насторожённо слушая шуршание мыши в углу, стал думать о решающей роли света в жизни человека, о том, что при свете человек чувствует себя увереннее и защищеннее, и соответственно -наоборот.
  В это время, как мне показалось, за стеной зимовья, у меня в головах, кто - то тяжёлый прошёл - прошуршал хвоей, и мне стало жутко. Стараясь не паниковать, я поднялся с нар, включил сильный электрический фонарь, и ногой отворив дверь, неловко вылез на улицу, через низкий проём входа, опасливо прислушиваясь и вглядываясь в ночную кромешную тьму.
  Отойдя от зимовейки несколько шагов, постоял некоторое время, а потом повернувшись стал светить лучом фонаря на крутой косогор, выхватывая кружком яркого света переплетение веток, веточек и стволов, прикрывающих покрытую травой, почти неразличимую землю...
  Войдя в зимовье, я тяжело дыша, и ощущая томление в непривычно усталых мышцах, развёл огонь в печи, подбросил несколько поленьев, и лёг, не забыв положить заряженное ружьё на привычное место.
  Как всегда в такие минуты, я некстати вспомнил рассказ Толи о том, что по весне, наверное, ещё по снегу, кто - то из хищников придя к зимовью, порвал полиэтилен в окошке и пытался вытянуть одеяло с нар, в узкое оконное отверстие. Одеяло зверь не достал, но изодрал его когтями в клочки, а потом залез на крышу и разорвал с одной стороны, покрывавший её, рубероид. Толя полагал, что это была росомаха или медведь, хотя ни медвежьих, ни росомашьих следов вокруг домика он не нашёл...
  Этот рассказ, мне отнюдь не добавил спокойствия и я, ворочаясь с боку на бок, уговаривал себя расслабиться и начать ощущать себя частью природы, величественной и равнодушной, и положится на судьбу.
  В глубине души я понимал, что моя тревога и даже страх, это производные от усталости и утомления моей психики, но легче от этого не становилось.
  Как это всегда бывает, я заснул совершенно незаметно и проснулся, услышав стук дятла где - то неподалёку, за стенами моего лесного убежища...
  Выйдя на "свет Божий", я потянулся, с улыбкой вспоминая ночные страхи. Дрожа всем телом от холода, развёл костёр и поставил чай...
  Когда чай вскипел, я попробовал есть, но кусок бутерброда в горло не лез, и я решил выступать, положив перед собой задачу, найти зимовье, которое по Толиным рассказам стояло где - то на стрелке большого распадка и долины Малой Илги.
  Погода действительно портилась, небо потемнело от тяжёлых туч, но было тепло и я отправился гребнем нашей горушки вверх, пытаясь перевалить в соседнюю долину.
  Но то ли оттого, что солнца не было и все стороны света незаметно смешались или даже поменялись местами в моём воображении, то ли оттого, что я боялся заблудиться и старался держаться знакомых мест, но в нужный момент, вместо того, чтобы свернуть направо, как карта показывала, я постепенно завернул налево, и очутившись, в "незнакомой" долине, вдруг, по приметам, которые я видел и запомнил с вчерашнего дня, понял, что незаметно срезался в Левую Илгу...
  Чтобы не терять времени, я, на вчерашнем своём кострище, к которому меня вывела чуть заметная тропа, а скорее всего подсознательный инстинкт, узнавший, ранее меня эту местность, вскипятил чай и уже с аппетитом пообедал, слушая шум ветвей под усиливающимся тёплым ветром. Небо по-прежнему было затянуто тучами, горизонты вокруг сузились до радиуса в километр...
  Время у меня ещё было, и я решил подняться на маряну, которую видно почти от нашего зимовья...
  Пройдя старыми зарастающими вырубками вверх, вскоре вышел на край большой маряны, раскинувшейся на километр по крутому склону. Стараясь идти тихо и осторожно, вглядываясь в окружающий поляну редкий лиственничник, с оставшейся на ветках золотой хвоей, по узеньким изюбриным тропкам, я пересёк крутую ложбинку, и поднимаясь по следующему борту, начал скользить и падать через каждые двадцать шагов...
  Выйдя на очередной гребень, сел на пожухлую, траву и стал высматривать в бинокль, изюбрей, которые в это время обычно выходят на кормёжку в местах, где их никто не тревожит. Однако мне не повезло - оленей в этот день в округе не было...
  Осознав это, поднявшись и пройдя несколько метров по скользкой крутизне, уже в который раз поскользнулся, упал и ободрал себе бок. Рассердившись, на самого себя, сел, снял сапоги и острым охотничьим ножом, стал срезать с резиновой подошвы, стёршиеся места. Резина не поддавалась, я напрягался и пыхтел, стараясь не поранить себя, и вместе, сделать сапоги пригодными для ходьбы по склонам...
  И мне это, в конце концов, удалось. Я немножко порезал себе палец, вспотел, но сапоги стали намного "быстроходней" и безопасней...
  К зимовью я возвратился рано и даже успел сходить за водой, к речке. У зимовья летом воды не было, оттого, что Толя, когда строил избушку, хотел её спрятать. Зимой, когда кругом снег, проблемы с водой естественно нет, но вот летом и осенью...
  Поднявшись к зимовью, с водой в полиэтиленовых бутылках, я развёл костёр, поужинал, и долгое время наблюдал крупную мышь, которая пыталась пробраться в избушку из окрестностей. Заметив её во время ужина, я отрезал горбушку и кинул ей. Горбушка упала рядом с мышью. Вначале она замерла на месте, но потом, освоившись, стала грызть корочку и под конец, утащила её куда-то прочь от зимовья...
  С севера подул холодный ветер и огромная черная туча, вынырнув из-за гор, заняла половину неба, просыпав на притихший лес, снежную крупу. Буквально за десять минут, всё вокруг побелело, и я поздравил себя с попаданием в зиму. Однако туча прошла, обнажив кусочек синего неба на западе и в эту "прореху", на излёте, проглянуло солнышко, а точнее последние, прощальные его лучи. Вдруг, всё вокруг засветилось чистотой и свежестью и я глядя вокруг себя, поблагодарил судьбу за этот миг необычайной красоты и энергетического динамизма, чем природа иногда умеет удивить и порадовать человека...
  Эту ночь, я спал уже много спокойнее, хотя мыши, как обычно с вечера возились в углу под столом и шуршали полиэтиленом.
  После полуночи, я крепко заснул и проснулся на рассвете, перевернулся с боку на бок, и задремал на полчаса снова. А когда окончательно открыл глаза, то в окно падал уже необычайно белый свет, и кругом, за стенами зимовья, было подозрительно тихо. Ни дятловых перестуков, ни свиста рябчиков, парочкой живущих в окрестностях зимовья...
  Я открыл двери и ахнул, - на траве, на деревьях, лежал десятисантиметровый слой снега, нападавшего под утро, как это и бывает обычно в эту пору.
  ... Выйдя из зимовья, я умылся снегом, растёрся полотенцем, с аппетитом съел завтрак и попил горячего чаю. Собравшись, я бодро выступил в поход, намереваясь, всё же найти зимовье в соседней долине...
  Идя по молодому сосняку засыпанному снегом, я выбирал места в редколесье. И всё - таки, несколько снежных комьев обрушилось на меня с веток и вскоре, я промок до пояса.
  Пробираясь через ягодниковые кустарники, поднявшись на самую высокую точку перевала, я сориентировался по карте, и сквозь полосы густого сосняка стал спускаться вниз, на другую сторону склона.
  Вскоре, началась длинная неширокая маряна, и я, опираясь на посох, скользя по остаткам мокрого снега, начал "галсами" спускаться по крутому склону, разглядывая распадок внизу.
  Я конечно несколько раз упал, но довольно быстро, вышел в логовину и уже свободно пошёл дальше, видя вдалеке впереди большую заросшую падь.
  Наконец, войдя в широкое болото, где - то посередине, перепрыгнул ручей, вовсе не такой широкий, как я ожидал, и перешёл на другую сторону.
  Спускаясь по течению ручья, я миновал ещё один распадок. Идти было трудно, и время подходило к обеду, но приходилось откладывать привал и обед, надеясь выйти к развилке, на которой по Толиным рассказам, прямо на тропе стояла избушка.
  ... Однако её все не было и не было и я уже отчаявшись, хотел повернуть назад, и бросив последний взгляд, поверх невысокого гребня, вдруг увидел дощатую крышу и поднявшись на гривку, увидел большое зимовье...
  Я конечно очень обрадовался - моё упорство было вознаграждено и, осмотрев захламленное щепками и раскиданным мусором окрестности зимовья, вошёл внутрь.
  Посередине просторного квадратного помещения стояла хорошая, не проржавевшая ещё печка, лежали нарубленные лиственничные дрова и по стенам, сооружены были просторные нары. Потолок был высокий, стол в углу был сделан из пиленых досок, а окно было застеклено и сквозь него, внутрь попадал чистый свет.
  "Да! - подумал я. - Тут можно ночевать вчетвером, а то и вшестером, и всем хватит места...
  Пол был сделан из разрубленных пополам отёсанных брёвнышек, и если подмести его душистым берёзовым веничком, то избушка вполне могла показаться хорошим сельским домом...
  Время поджимало и я не мог задержаться у зимовья, и потому, пройдя по тропинке, нашел место, где охотники, ночевавшие в домике набирали воду, и перескочив ручей, по противоположной стороне пади пошёл назад, вверх по течению.
  Некогда, по этому берегу шла конная тропа, но сейчас она заросла и была завалена валежником, так, что идти по ней не было никакой возможности.
  Здесь внизу, снег если и был, то растаял утром и поэтому, я чувствовал себя устойчиво, и довольно быстро дошёл до распадка, по которому спустился в долину. Взойдя на гребень, покрытый редкими молодыми осинками, стал забираться на перевал...
  Стоило мне это больших трудов. Я запыхался, то и дело останавливался, чтобы передохнуть, но упорно полз и полз вверх. По пути, вспугнул пару рябчиков, которые сев на склон, не таясь, убегали от меня по земле.
  Они, может быть, в первый раз в своей жизни, видели двуногое животное, такое медлительное и неповоротливое. Я и не подумал стрелять в них, потому, что с давних пор усвоил себе правило: если хочешь увидеть в лесу что-нибудь интересное, то старайся поменьше шуметь, разговаривать и уж тем более стрелять.
  Да и продуктов в зимовье было на целый месяц автономной жизни.
  С большим трудом, через час подъема, я влез наверх и вновь окунулся в царство снега, только теперь уже мокрого, и сочащегося водой.
  Давно прошло время обеда, но мне совсем не "улыбалось" разводить костёр в снежном киселе, под капающими ветками.
  Сжав зубы, я двинулся вперёд, решив, что если повезёт и не "свалюсь" куда нибудь в чужой распадок, то доберусь до зимовья часам к пяти, а там уже переоденусь, обсушусь и поем в сухом месте, у большого костра.
  Я брёл по заснеженной тайге, то и дело выжимая суконные варежки и холодная, мокрая одежда прилипала к рукам и ногам, заставляла двигаться быстрее, чтобы не замёрзнуть окончательно...
  Вскоре я вышел на свои утренние подтаявшие следы и вздохнул с облегчением. - Чем и хорош снег, - ворчал я про себя - хоть и холодно, зато видны следы и свои и чужие, и потому, очень трудно заблудиться, если быть внимательным...
  К концу пути я уже закоченел и брел, не обращая внимания на заснеженные ветки, нередко преграждавшие мне дорогу. Мокрое, замерзшее тело потеряло подвижность и гибкость, и я ломился напролом, не обращая внимания на мокрый снег, изредка попадавший даже за шиворот...
  К зимовью я подошёл, где - то в начале пятого...
  Вломившись в неостывшую ещё зимовейку, я стянул с себя мокрую одежду, выжал её и повесил над тёплыми камнями, которыми была обложена печь. Потом переодевшись в сухое вышел и только тут осознал, что снега подле зимовейки уже почти не было.
  Разведя костёр, я подбросил сверху охапку сухих сосновых веток и пламя, высоко вскинувшись, обдало моё окоченевшее тело жаром, а когда я выпил сладкого чаю и съел, открыв её топором, целую банку тушёнки с подсохшим хлебушком, - самочувствие моё заметно улучшилось. К тому времени наступил тихий спокойный вечер, и верховой ветерок, разгоняя рваные тучи, обнажил несколько синих пятнышек чистого неба.
  Как и вчера вечером, на закате проглянуло солнышко, и потому, я не поленился, встал на колени и поблагодарил Бога за возможность пожить одному, собраться с мыслями в этом чудесном, тихом первозданном уголке бескрайней тайги, и попросил благости и спокойных снов. В моменты такого душевного подъема, молитва действует безотказно...
  В сумерках, я внедрился в зимовье, подбросил берёзовых чурочек сверху, на огонь, и накрывшись тёплой курткой долго слушал как металлическая печка разговаривает на разные голоса со всем окружением. То она затарахтит, как далёкий мотоцикл, то начинает монотонный диалог...
  Непонятно о чём, эти "двое" говорили, но то, что они говорили ритмическим речитативом - нет никакого сомнения...
  В эту ночь я замечательно выспался, и видел сон, в котором меня окружали благородные, добрые люди, а одна из девушек даже влюбилась в меня, из - за моей совершенной бесполезности и бессребреничества. Влюбление было вполне платоническое и я, проникшись к ней симпатией, рассказывал о лесе, о повадках животных, показывал, как животные между собой разговаривают, демонстрируя свои вокальные способности...
  На этой замечательной подробности я и проснулся.
  Охая и ахая, от боли в ногах и в спине, затопил печку и пригревшись вновь уснул...
  Проснувшись поздно, не торопясь позавтракал, не выходя из зимовья, и когда надоело лежать, оделся и вышел на волю.
   Прихватив ружьё, я сходил на несколько часов, за горушку, стоящую сивером в нашу сторону. Перевалив гребень, спустился в следующий распадок, по крутому, заросшему кустами багульника, склону и по нему дошёл до нижнего течения Илги. Посидев на краю мохового, невысокого обрыва, полюбовался плоской, каменистой долинкой реки, послушал таёжную тишину, представляя, как оживлённо здесь бывает ночью, когда звери выходят на кормёжку...
  ... Вернулся в зимовье часам к семи. Братца ещё не было, хотя уже наступил вечер пятницы...
  Я сел у костра писать дневники и так увлёкся, что уже в сумерках, наклоняясь поближе к блокноту, торопился дописать последние фразы. В это время за моей спиной треснул сучок, и я вздрогнув, от неожиданности, обернулся и увидел Толю, запыхавшегося, но довольного и улыбающегося. Вместе с ним пришёл его сын, Рома, совсем уже взрослый, тоже страстный охотник и путешественник...
  Я обрадовался, а вместе и разочаровался. Я думал, что они опаздывают и придут уже только на следующий день, а значит, будет возможность ещё одну ночь провести в одиночестве...
  К хорошему быстро привыкаешь...
  Зато вместе, уже в темноте, мы развели большой костёр, и долго сидели, слушая треск веток в костре, глядя на причудливые языки пламени, поднимавшиеся от смолистых коряг и любовались переливами цвета, на дымящихся угольках, на краю кострища.
  Текла неторопливая беседа и Толя со смехом вспоминал, как прошлой зимой он привел в это зимовье знакомого, который первый раз был в такой глухой тайге...
  - Когда мы выходили отсюда к машине, - начал Толя, отхлебнул чай и продолжил - то этот знакомый, так устал, что начал отставать, но когда я показал ему старые волчьи следы на снегу и сказал, что они всю зиму живут здесь и кругами ходят по округе, мой приятель пошёл так резво, что чуть ли не обогнал меня...
  ...На западе, над тёмным лесом алая полоска зари превратилась в серую и постепенно растворилась в темноте, а в небе проявились звёзды, и даже стала видна серебристая полоса наверху, состоящая из мелкой звёздной россыпи, протянувшаяся с севера на юг - Млечный путь.
  Часу в двенадцатом пошли спать в зимовье, и я заснул, расслабившись, зная, что я уже не один - встреча человека с человеком в лесу, всегда бывает радостным событием...
  Ночью, "под прикрытием" сопящих родственников, я спал спокойно и проснувшись на рассвете, тихонько оделся, прихватил ружьё и пошёл на свой наблюдательный пункт, откуда хорошо была видна вся противоположная маряна.
  Усевшись на подмёрзший мох, в "сивере", я осмотрелся, и внезапно, внизу, в долинке, услышал какое - то гулкое шевеление...
  Листвы на деревьях было ещё много и я не мог ничего рассмотреть сквозь неё, но звуки двигались и я замерев, вертя головой во все стороны, вглядывался, в золотисто - зелёную чащу...
  Через время всё стихло и я подумал, что тяжёлый лось приходил на водопой и утолив жажду, величественно удалился, на днёвку, никем не потревоженный... Наконец, я навел бинокль на маряну, и в верхней его части увидел движущиеся, силуэты, пасущихся изюбрих - маток.
  Они мирно щипали траву и медленно двигались вдоль поляны, рядом с её краем, невдалеке от золотистых, лиственниц, выделяющихся на красно - жёлтом фоне листочков багульника и высокой травы, чуть прилегшей уже к земле.
  Сердце моё заколотилось, окуляры бинокля затуманились, и я дрожащими руками протёр их.
  И в это мгновение с другой стороны маряны, раздался протяжный гулкий рёв - вой! Я оторопел и быстро перевёл взгляд в ту сторону.
  На крутом склоне, стоял коричнево - рыжий бык - изюбрь и вытянув гривастую шею, вперёд и вниз, разинув пасть, пел свою брачную песню. Начав высоко, он протянул трубный звук несколько секунд, а потом, понизив тон до ревущего стона, закончил, почти басом, подняв голову кверху, потрясая ветвистыми рогами, тоже коричневыми, но со светлыми, острыми на концах отростками... Рога действительно были большие, а голова казалась от этого маленькой и грациозной...
  Он стоял, гордо поводя головой, на раздувшейся от похотливого напряжения, гривастой шее, и из ноздрей его вылетали струйки белого горячего пара. Послушав немного окружающую тайгу, в поисках ответа, он легко развернувшись мощным телом, на одном месте, прошёл несколько шагов вперёд, остановился и стал передним копытом рыть землю, и поддевать рогами траву, перед собой...
  "Ох, красавец!" - подумал я с восхищением и перевёл взгляд на маток. Они не обращая внимания на быка, паслись поодаль, по очереди поднимая голову и прислушиваясь...
  Время летело незаметно. Первые лучи встающего за горами солнца коснулись маряны, и высветили чудесные, яркие красно - жёлтые цвета прохладного осеннего утра. Олени словно получив от солнца сигнал, закончили пастись и не торопясь, ушли с открытого места, в раззолоченные лиственничники, на дальнем конце склона...
  Я ещё некоторое время сидел вспоминая увиденные картинки, а потом, со вздохом поднявшись, не спеша, направился в сторону зимовья...
  Когда я подходил по кабарожьей тропке к зимовью, метрах в тридцати от неё со склона слетел блеснувший на солнце чёрным, отливающим глянцевым оперением, глухарь.
  "Ягоду - бруснику объедает по холодку" - прокомментировал я про себя, и сам подобрал с брусничника, под ногами несколько, рубиново - матовых, замерзших да стеклянного звона, ягод...
  В зимовье, по-прежнему спали родственники и, разведя костёр, я вскипятил чай и скинув тёплую куртку, сел поудобнее и с удовольствием попил горячего...
  Вскоре из избушки, позёвывая и разминая затёкшие мышцы, вышел братец, а за ним и Рома. Греясь у костра, Толя рассказал ночной сон, про дорогу и про машину, а я обо всём виденном утром на марян, промолчал...
  День разгулялся. Сверху нашего склона, стекая в низины, лёгкий ветерок приносил ароматы кедра, смешанного с горьковатым запахом палого осинового листа и багульника. Синее небо, поднималось над солнечной долиной и прозрачный воздух, позволял различать мельчайшие детали на лесистом горизонте...
  Позавтракав и собрав рюкзачки, мы разошлись в разные стороны...
  Толя с Ромой, полезли сразу на крутой склон в сивере, а я спустился к Илге, прошёл несколько километров по торной тропинке, и потом вернулся. Мне хотелось просто погулять по замечательно пахнущей прелым листом и пихтовой смолой, просвеченной насквозь ярким солнцем, тайге...
  Возвратившись, я сварил на обед гречневую кашу с тушёнкой, поел сам и оставил родственникам. Часа в четыре появились и они, вздыхая и отдуваясь. За половину дня, они "обежали" почти всю долину Илги, но кроме изюбриных и медвежьих следов ничего интересного не встретили...
  После еды, мы собрали заметно полегчавшие рюкзаки и тронулись в обратный путь...
  Уже в сумерках, мы вышли к машине, стоявшей, как и первый раз на высокой вершине горы. Переодевшись, мы выпили по глотку водочки, и закусили сыром. Холодные сумерки надвигались снизу, и я не удержавшись, отойдя чуть от "Нивы", приложил ладони рупором ко рту и протрубил по изюбринному, в пространства раскинувшейся под нами тайги...
  Несколько минут мы прислушивались, и не дождавшись ответа, хлопая дверками залезли в машину и поехали, вниз, в сторону далёкого города...
  
  
  Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
  или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
  Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-
  
   8. 02. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  "СНИМАЕМ КИНО"
   Почти документальный рассказ.
  
  Был период в моей жизни, когда я вдруг стал писать сценарии для документальных фильмов на темы об охоте и природе.
  Я очень любил тогда охоту на глухариных токах. Да и кто ее не любит? Весна, оживающая природа, первое теплое солнце и розовые рассветы - всё это настраивает на поэтический лад. Заставляет чаще биться обрадованное сердце... Помню, как однажды после тока, возвращаясь в зимовье, я попал в "розовый" березняк - белые стройные стволы вокруг, вдруг окрасились розовым от восходящего солнца.
  Я решил все это описать словами, и за одну ночь написал сценарий для документального фильма: "Глухари". Через знакомого я отдал его в редакцию, на местную телевизионную студию. Как ни странно, сценарий понравился, хотя людей, понимающих и любящих природу, я что-то на студии не встретил. Однако, меня пригласила на собеседование главная редакторша студии и после нескольких поправок и дополнений сценарий повезли в Москву.
  Лена - главный редактор, очень хвалила мой сценарий, но я тщетно пытался объяснить ей, что я всего лишь привлек внимание к единичному факту из жизни природы и людей в природе, и что все будет зависеть от исполнителей, от тех людей, кто будет делать фильм. Лена резонно возразила мне, что из плохого сценария, даже блестящие исполнители не смогут сделать хороший фильм, тогда как из хорошего сценария очень трудно сделать плохой, даже если...
  Вскоре после возвращения Лена пригласила меня в кабинет и рассказала, что в Москве сценарий произвел фурор (странно - но слышались мне в ее голосе скептические нотки). Сам глава ТВ и радиовещания взял осуществление этого "проекта" под личный контроль.
  На студии все меня поздравляли и в редакциях на перебой предлагали поработать над проектами. Но вскоре все стало на свои места. Мои планы находили беспочвенными. Ведущим меня не могли сделать, потому что у меня не было высшего образования...
   Я сделал для эфира 2-3 передачи об интересных, на мой взгляд, людях. Причем, одна из них была о виндсерфингистах. Но, как оказалось, в день, когда были назначены съемки на воде, и выделили ПТС), (передвижная телевизионная станция), не было ветра, и скользящие по воде сёрфингисты оказались за кадром...
  Однако, Лена верила в меня. Я предложил ей снять киноочерк о контрастах городской и таежной весны, и она согласилась дать мне телеоператора Костю Попова, того самого, кто снимал "Глухарей". Я знал его мало, но он был единственным, кто хоть что-то понимал в жизни природы - он был по образованию биолог, и какое-то время проработал на Большереченской звероферме.
  Но машину она не дала, да я и не просил, Мой знакомый Миша Петров согласился довезти нас до таежного кордона в вершине Большой Речки.
  В четверг утром мы загрузили в машину рюкзаки, кинокамеру и треногу к ней, и сами, снаряженные для дальнего похода, уселись в старенький, но рабочий ещё, "Газик". Дорога в начале шла по асфальтовому шоссе, затем сворачивал на грунтовку, а потом становилась обычной лесной дорогой.
  Асфальт преодолели быстро, по грунтовке ехали медленно, но без остановок, и часов около двенадцати заехали к леснику, в бывшую, а ныне заброшенную деревню Черемшанка. Лесник, маленький, беспокойный и явно чем-то недовольный, поговорил с нами, не предлагая войти в избу. Он говорил о плохой дороге в вершину речки, о прошедших дождях, но делал это неохотно, и создавалось впечатление, что мы его или разбудили или помешали разделывать браконьерски добытого зверя. Его неприветливость и угрюмость насторожили меня и разочаровали. Ведь с Черемшанкой, меня связывали воспоминания из юности, и мне о многом хотелось его расспросить.
  Когда отъехали, Миша Петров коротко прокомментировал: "Душный мужик!" - и мы молча согласились.
  А я стал вспоминать события двадцатилетней давности. В Черемшанке жили родственники моего приятеля Вальки Сытина, и как-то раз, наслушавшись его рассказов о чудесных таежных местах, мы отправились туда за ягодой. Нас было четверо: я, Валька, Заступ и Серега. От Большой речки до Черемшанки надо было идти пешком. И пока дошли, я в кровь стер себе ноги в не разношенных сапогах.
  Почему-то в деревню пришли очень поздно. Валькины родственники посоветовали нам ночевать в клубе. Свету в клубе не было, и мы ночевали на лавках, составленных по две. Заснули под утро, в восемь уже были на ногах, умылись в речке и пошли за ягодой. Но почему-то ягоды не было: то ли неурожай, то ли до нас уже выбрали. Побродив по лесу до обеда, мы пустые вернулись к деревне, но в деревню не вошли и устроились на покосах, под высокими, покрытыми дремучим лесом сопками. Мы набрали на берегу речки спелой черной смородины, в одном из ведер под предполагаемый "урожай" ягод, сварили чай со смородиной. И почти натощак - хлеб, и продукты закончились еще в обед - пили сладкую воду. Зато сахару было много, и мы его весь высыпали в ведро кипятку. А потом пили этот "компот", утоляя голод, выпив на четверых почти все ведро. После этого стали прыгать друг другу на залитые сладкой водой животы. Было очень весело...
  Но на этом наши приключения в тот раз не закончились.
  Почему-то назад, в Большую Речку, решили идти вечером, чтобы рано утром на пароходе уплыть в город. Валька, со слов родственников утверждал, что на Большую Речку есть прямая дорога - зимник, или как ее называли деревенские - ледянка.
  Я эту "ледянку" запомнил на всю жизнь. В начале пути нас застала ночь. Перейдя, первый раз какую-то речку, впадающую в Большую еще по светлу, мы пошли тропой по правому берегу. В наступившей тьме ничего не было видно, и я, идя последним, слышал звон котелка в рюкзаке у Заступа. И все. Видеть я его почти не видел. Вместо приятелей впереди - нечто изредка мелькающее...
  Потом начались переходы безымянных речек, почти на каждом километре пути. Мы все промокли и, очень хотелось есть. Дорога, казалось, будет длиться бесконечно. Но нам надо было успеть к теплоходу, и потому, шли не останавливаясь...
   Наконец, к рассвету мы увидели поселковые крыши. Промокшие и замерзшие, сбившись в кучку, беспрестанно зевая, долго ждали теплоход, не решаясь развести костер. Да и не из чего было. Когда погрузились на теплоход, то в каютах все места были заняты, и мы сидели, скрючившись, на палубе, дрожали под резким утренним встречным ветром и коротко задрёмывали...
  Было мне тогда шестнадцать лет...
  ...Начался самый плохой участок дороги. "Газик" медленно полз по колее, то задирая нос, то заваливаясь вперед. Мотор нагрелся, запахло машинным маслом. Иногда лужи в колее были так глубоки, что Миша старался попасть одним колесом посредине двух ям, а другим - на обочину слева или справа. Иногда, утопая по оси, машина, трясясь как в лихорадке, ревя мотором, выцарапывалась из грязи...
  Вскоре, однако, лес по сторонам кончился, и перед нами открылась поляна, а, может быть, даже и бывшее поле. Сопки, высокие и крутые заросли смешанным лиственно-хвойным лесом и подступали к краю поля.
  - Ну, вот и кордон, - радостно проговорил Миша, когда выехали на поля, остановив машину и каким-то хитрым приспособлением, покрутив переднюю ось, отключил передний мост. Машина сразу побежала веселее, да и погода, как оказалось, была прекрасная: светило солнце, небо было голубым, и в открытые автомобильные окошки врывался теплый, пахучий ветер. Трава на обочине была коричнево-серой, деревья стояли без листьев, и я, вспомнив городскую зелень, фонтан, купающихся в нем детей, ярко-цветастые клумбы на центральной площади...
  Миша, который тут бывал часто, словно угадав мысли, подтвердил: - Здесь, действительно, почти на месяц все отстает. Байкал рядом, - он махнул куда-то в сторону солнца, высоко стоявшего над таежным хребтом. - Байкал сейчас очень холодный, и, может быть, даже льдины плавают посередине.
  Подъехали к кордону - большой бревенчатой избе с хозяйственными постройками и огородом. Из дома вышел коренастый мужик в очках, потом второй.
  "Здорово, Михаил!" - уважительно произнес первый мужик, разглядывая нас с любопытством, и пожал Михаилу руку. Второй подскочил и тоже протянул руку. - Знакомьтесь, - произнес Миша и представил нас, - ребята с телевидения. Хотят поснимать здешние места, а потом уйти на Байкал и вернуться в город через Коты.
  Первый мужик с недоверием глянул на нас, потом, пожав мне руку, произнес: -Валерий Меньшин.
  Второй просто отрекомендовал ся6я: - Виталий.
  У Валеры была сильная, широкая ладонь, и рукопожатие было крепким. Виталий как-то мельком прикоснулся и тут же отошел.
  Не входя в дом, и не выгружая вещи из машины, постояли. Валера задумчиво глянул на хребет слева и проговорил: - Далековато будет, да и крутяки..."
  Я ответил: - А мы по долинке в вершину, а там свернем.
  У вас, что, карта подробная есть? - спросил Валера, сомневаясь.
  Да мы по солнцу, - невольно засмеялся я.
  Если так, то значит, в лесу бывали, - заключил Валера и пригласил нас в дом. Я промолчал на замечание Валеры, и все, уступая, друг другу, вошли внутрь.
  Дом был разделен на две половины перегородкой. В правой, стояло несколько железных кроватей. В левой, была кухня с большой печкой посредине, деревянный, сколоченный из широких досок стол, табуретки. Стоял бак с водой, и в левом дальнем углу - умывальник.
  - Вещи свои занесите и поставьте сюда, - Валера показал на фанерный тамбур, сколоченный напротив дверей, в промежутке между кухней и перегородкой. Несмотря на хорошую погоду, в доме было полутемно, так как два нешироких окна выходили на северную сторону.
  Началась суета выгрузки, разборки груза. Костя Попов с важным видом извлек киноаппарат, треногу, большую и тяжелую, плоский, похожий на чемоданчик аккумулятор. Он повертел головой в поисках электророзетки, но Валера, перехватив взгляд, уточнил: - Электричества нет. Только движок, по вечерам.
  - А как же заряжать? - с испугом спросил Костя? -
  - Зарядим! - коротко ответил Валера, - вечером.
  Наскоро перекусив, мы с Костей, вышли на улицу и стали рассматривать окрестности. За домом, на цепях сидели две по-весеннему облезлые собаки. - Работают? - спросил я, и Валера, внимательно посмотрел на меня, ответил неопределенно: - Иногда...
  . Я принялся объяснять ему, что мы хотели бы поснимать изюбрей, и если можно, то хорошо бы из-под собак... - Попробовать можно - он помолчал, посмотрел на лес.
  - Но не обещаю...Если повезет...
  После ужина мы пытались снять интервью с Валерой и его напарниками: из лесу возвратился третий егерь. О нём мне рассказал Миша.
  - Говорят он, раньше был запойный алкаш. Вся Большая Речка знала его, как самого грязного и забулдыжного мужичонку. И вдруг он уверовал в бога и перестал пить, а потом устроился в лес на кордон, подальше от соблазнов. А здесь он в соседней пади построил зимовье и много времени живёт там один и слушает по транзистору передачи "Голоса Ватикана". Пить, он почти совсем перестал, но за всё время раза два срывался в запой и потом об этом очень жалел, просил у всех прощения, и долго жил один приходя сюда только на общие работы. И хотя жить в одиночку по инструкции не положено, но Валера смотрит на это сквозь пальцы... Ему самому, от пьющих много пришлось пережить. Слава богу, хоть одним пьяницей меньше стало.
  Когда Миша закончил рассказ, то я глядя на окружающую тайгу подумал: - Пути господни неисповедимы! Может быть в этой глуши, Василий обрёл благодать и поднялся из низин своего падения, поверил искренне и Господь помог ему одолеть порок...
  Василий оказался мужчиной средних лет, замкнутый, неулыбчивый, но с приятным лицом и внимательными глазами.
  Егеря планировали рубку молодого осинника изюбрям и зайцам на подкормку и он пришёл на кордон на несколько дней...
  Во время интервью мы сидели все вокруг стола и я спрашивал в основном Валеру Меньшина о работе, о жизни, о семье. Электродвижок тарахтел в сарае за домом, но свету в избе было всё-таки мало и Костя снимая нашу беседу, скептически качал головой и в перерывах повторял: - Ой, свету мало! Ой, мало! - но снимал...
  Чуть раньше, Миша ещё рассказал, что у Меньшина, в Большой Речке, в новом доме, срубленном Валерой прошлым летом, живёт жена и трое детей.
  - Валера бывает дома очень редко, потому что жена у него пьяница... Не повезло мужику - горько вздохнул Миша. - Когда Валера в посёлке, то она, бросив детей, загуливает и уходит из дома на несколько дней. Он, Валера уж и бил её и стыдил - ничего не помогает... Жалко! - подытожил Миша. - Мужик то он хороший.
  Я помня этот рассказ был осторожен о теперешней жизни не расспрашивал и потому Валера говорил о молодости, о геологических походах после службы в армии...
  - Я к лесу с детства пристрастился - рассказывал он. Когда мне было четырнадцать лет, я упросил отца купить мне одностволку. И после, мы неделями стали пропадать на охоте. С друзьями конечно. Из деревни уходили, пряча ружьё под куртку. Так же и приходили. Главное, чтобы старушки на скамейках не увидели. Иначе заложат участковому, и прощай ружьё. А какая охота без ружья? - напарники Валеры закивали головами.
  - И вот, как только весна приближается, мы готовимся, а потом уходим в дальние
  зимовья на несколько дней и там гужуемся, стреляем на манок рябчиков, тетеревей на току скрадываем. Тогда их сотенные стаи летали на тока. Это потом их всех химией на колхозных полях потравили. Я тогда, по несколько штук, находил в лесу мёртвых.
  Он помолчал...
   - А сегодня во всём браконьеров винят. По мне так государство - первый браконьер. Надо и не надо, льют отраву на поля, а ведь на полях и на закрайках, сколько живности кормиться - Валера безнадежно махнул рукой и вздохнул...
  - Или вот, вместо того чтобы мальчишек к охоте к рыбалке, к лесу приучать, везут в сельмаг водку прицепами... В этом месте Василий тяжело вздохнул и протянул: - Да - а - Валера выразительно глянул на него и продолжил. - А если у человека охотничья страсть ему не до водки. Он норовит каждый свободный день для леса сэкономить.
  Третий егерь с любопытством наблюдал за Костей, за работой киноаппарата. Тема охоты его не волновала.
  - Браконьеру ведь тоже никто зверя в огород не загоняет - продолжил Валера. - Для того чтобы добыть зверя, надо уметь это делать. Надо годы в лесу провести. И потом, дай ты возможность охотнику с ружья кормиться, так он тебе поможет на зиму веников для копытных нарезать, а для оленей и сена накосит. Если он, конечно, будет знать, что потом, здесь, сможет на зверя поохотится. Ведь семье настоящая охота, такое подспорье... Довели страну до ручки. В сельмаге только бычки в томате и килька пересоленная. Жрать нечего, а зверя "жалеют". Лучше бы людей пожалели! Я ведь егерь, но охотников тоже понимаю. Это ведь страсть!
  Валера замолчал, налил себе чаю, отхлебнул.
  - Ой, свету мало - причитал Костя, а я с раздражением подумал - Если ты профессионал, надо обо всем раньше думать. Не из ПТСа снимаешь.
  Валера продолжил. - Даже мы здесь сидим полуголодные. Правительство все запрещает. А ведь зверя кругом много, не убудет, только лучше станет... Он помолчал и отхлебнул чаю.
  - Как-то лет десять назад кабанов развелось видимо-невидимо!
  Напарники закивали, а Миша с любопытством глянул на камеру и когда Костя повернулся в его сторону, застыл лицом.
  - А потом то ли эпизоотия приключилась, то ли на полях чем отравились, только валялись мертвые по всем падям и распадкам. Мы тогда их на тракторе ездили собирать, и сжигали... После этого кабаны в здешних местах считай исчезли. Только сейчас одиночки заходят из соседнего района... А ведь могли бы охотой количество регулировать...
   Валера еще отхлебнул из кружки.
  - Или вот изюбри! Я прошлой осенью пошел на покосы, во время гона, рябины на ручки грабель нарубить. Только постучал несколько раз топориком, вдруг из-за черемухового куста бык вылетает. Я топором махнул, а он как рожищами боднет меня!
  Концом рога палец располосовал, от начала до ногтя. Такие они острые!
  Валера показал шрам. Всем, почему-то, стало неловко.
  - А ведь волки у нас появились. А для них зверь - первая пища. Я за зиму
  несколько задранных изюбрей нашел. Одного быка на льду реки заели. Рога здоровенные, аж с семью отростками.
   Он помолчал и потом строго спросил меня. - Так для кого мы зверя сохраняем? Для людей или для волков?
  Лучше бы эти московские чиновники на волков награду повысили. Там, где волки появляются, там, словно Мамай прошел - пусто. Ни кабанов, ни оленей, ни сохатых... Даже козы, которой раньше было очень много, нынче не часто встретишь.
  Он замолчал и тут не выдержал Василий. - Я в прошлом годе, как - то ходил на местные болота. Там одно место есть, зимой чистое как футбольное поле. Так вот там я видел семь волков. Не все скопом лезут, а попарно. Вначале одна пара, потом вторая, потом третья, и последняя волчица. И до чего гады осторожные! - Василий оглядел всех победоносно. Он оказался не таким замкнутым.
  - Через болото я перешел в пяту и нашел место, где они попутно козенку задрали,
  только клочки остались. Он вновь осмотрел всех. - Так эта "великолепная семерка" половину коз прибрала за зиму, и не только. Я как - то шел под Новый год мимо дальних покосов и вдруг слышу, сойки кричат, суетятся. Ну, думаю, там кто-то прячется. На обратном пути заглянул на тот край. И по следам определил, что волки здоровенную матку кабаниху с годовиком гоняли, видимо всю ночь мучили. Кабаненку видно сухожилия на задних ногах перекусили, он и бегать не мог.
  - А потом нашел место, где они с маткой, которая кабаненка защищала, боролись.
  Вокруг того места и кабанья и волчья шерсть рассыпана. А потом по косточкам нашел, где они проглоты, годовика съели... Матка потом долго одна ходила - большие следы были. А потом пропали, Толи волки все-таки одолели, толи угнали, в другое место...
  Василий замолчал, и снова посуровел.
  Тут вмешался в разговор Костя. - Все, мужики. Кина не будет! Большой аккумулятор сел.
  - Он к тому же и болтун - вдруг с неприязнью подумал я о нём. - Мог бы промолчать. Ведь его работа вовремя аккумуляторы заряжать.
  Я рассердился, но виду не подал. Ведь мне с ним еще на Байкал идти...
  После съемок поужинали, и долго сидели при керосиновой лампе, разговаривали. Валера рассказал о случае происшедшем с ним на Байкале, когда он работал геологом.
  - Мы устроились, как - то спать в зимовье, но мужики так натопили печь, что я не выдержал, взял спальник и ушел на улицу спать. Устроился я на тропинке подальше от избушки, на свежем воздухе. Среди ночи я проснулся оттого, что кто-то тащил меня, прямо в застегнутом спальнике по земле. Со сна я не испугался, рявкнул, выругавшись - думал мужики шутят. - Мешок, и я в внутри мешка, вдруг остановились. Я еще поворчал и заснул. Утром, стал спрашивать мужиков - никто не признается. Вот тогда-то я и испугался. Понял, что это медведишко надо мной пошутил.
  Рассказ подхватил Василий. - Медведи иногда ведут себя как люди.
  Он немного помолчал, вспоминая подробности. - Как-то весной мы с приятелем пошли на глухарей. Забрались куда-то в невообразимую глушь, и шли, пока темнеть не стало. Остановились, развели костер, но место было плохое, кустарник, чаща, дров мало. Мы сварили кашу, поели, и тут такая тьма настала, хоть глаз выколи, а костер едва тлеет. Приятель говорит, пойду, поищу дровишек, и ушел куда-то в ночь, а я пытаюсь чай кипятить. Вдруг слышу из темноты страшный крик. Вася!!! Медведь!!! Та-а-щит!!! Та - а - щит меня!!! Помоги-и -!!!
  У меня от страха волосы дыбом на голове встали. Но слышу, голос удаляется. А у нас, только одна мелкашка была на двоих. Я схватил ее и, не разбирая дороги, побежал на крик, а сам в воздух стреляю и тоже ору, матерюсь. Вдруг, споткнулся, упал, мелкашка куда-то в кусты отлетела. Темно, страшно, а винтовку не найду. Шарю руками в темноте по кустам, и ору что есть мочи. А приятель замолчал. Думаю, зверюга съел наверное... Вдруг слышу, он где-то рядом, шепотом говорит. - Да здесь я, здесь. Не ори...
   Я к нему на голос. Он живой, дрожит весь. Схватил меня за руку и не отпускает. Я глянул вокруг, вижу - в одном месте сквозь чащу, чуть проблеснуло - там костер. Мелкашку немного поискали, но бесполезно, и побрели к костру - завтра посветлу найдём...
  Потом всю ночь рубили кусты вокруг и жгли большей костер. А приятель рассказал мне, что его, здоровенный медведище схватил в охапку и потащил от костра на задних лапах, как мешок с овсом. Приятель был толсто одет: ватник и еще что-то, а на голове зимняя шапка. Весна все-таки, холодно. Это его и спасло. Медведь, наверное хотел его от костра подальше оттащить, а там прикончить, На ходу пытался его укусить за голову, но шапка толстая. А приятель говорит: - Я понял, что он меня кусает и голову, в шерсть на шее ему, вжал. Чтобы сверху не достал. А тут ты стал кричать... Медведь тащит меня а сам оглядывается на крик, и потом все-таки бросил и убежал...
  За окном было темно... Лампа чуть светила, и кто-то подкрутил фитиль. Все нервно засмеялись. А Валера подытожил. - В лесу иногда бывают совершенно непредсказуемые вещи, о которых в охотничьих книжках не пишут. Я пока не знал этого, ничего в лесу не боялся. А сейчас иду и ушки на макушке... Он посидел помолчал.
  - Вдвоем конечно сподручнее и безопаснее. Я сейчас понимаю, почему по инструкции одному работать в лесу не разрешают. Если случиться что, то напарник может выручить...
  - Вот два года назад, по весне, пошел я недалеко, в осинник, нарубить слеги для
  забора. Одну срубил, другую, а третья, что потолще сломалась и так неловко, что ударила меня комлем по затылку. Я, даже не видел, как это произошло...
  - Очнулся - голова болит и кружиться, а солнце уже высоко... Давай ползти к
  кордону, идти не могу... Кое-как дополз. Хорошо Василий был здесь. Уложил меня, голову вправил...
  Василий смущенно улыбнулся.
  - Меня бабка научила. Если голову сильно ударил, возьми шнурок, сделай узелок на нем, и померяй голову. Если сильное сотрясение, то мозги, внутри черепа на одну сторону свалились. Тогда надо тряхнуть голову умело, а то и несколько раз и снова померить..."
  Валера продолжил. - Я тогда отлежался, но после, у меня большие синяки на теле выступили. Но скоро прошло. А если бы один был, то, наверное, так бы и умер...
  Вскоре все засуетились, стали расходиться спать. Мы с Костей легли в своих спальниках, на пустых кроватях и утомленные длинным днем, уснули.
  Утром, открыв глаза, я увидел блики солнечного света, услышал, как ветер порывом прошумел над крышей. Я вылез тихонько из спальника, оделся и вышел во двор.
  Перед кордоном, до самого подножия высокой горы, напротив, лежало поле. Где-то там бежала, совсем еще маленькая и мелкая Большая речка. Прохладный ветер дул вдоль долины и в распадке справа каркали вороны. Я посидел на крыльце, послушал тишину, вглядываясь в безбрежный лес окружающий дом и поле...
  Вышел Валера, стуча сапогами. Проговорил: - Чай будем пить - и стал растапливать железную печку под навесом...
  Позавтракав и попив чайку, я решил взять собак и попробовать загнать или поставить изюбра на отстой. Валера не возражал, но и не рвался помогать. - Может быть, это у вас получиться, но сейчас это трудно. Весна. Зверь бегом спасается. Но собак возьмите, попробуйте.
  Костя тоже тоном старого таежника стал ворчать. - Нет. Мы зверя не снимем, только ноги набьем.
  Я удивился, но снова промолчал. "Он ведь должен снимать - не я. Это его работа". Но в слух произнес. - Ты Костя не расхолаживайся. В тайге все бывает. Но мы с тобой так далеко заехали не чай пить, а работать. Повезет - снимем. Не повезет, тут ничего не поделаешь. Но надо верить и тогда повезет.
  "Какой слабый мужик - думал я. - Я же его должен уговаривать, чтобы он свою работу делал".
  Только позже, вспоминая наш поход, я понял, что он с самого начала ничего не хотел делать. Ему казалось, что он это будет делать для меня. Я только потом понял, что на студии такая команда, в которой все друг другу завидуют и потому никто и пальцем не пошевелит, если это не для себя, а для фильма, для дела, а значит и для всех...
  Отпустили собак с цепи. Они были высокие на ногах, с черными пятнами на белом, с полустоячими ушами, какие-то невзрачные полукровки. Но я уже по своему опыту знал, что часто такие вот невидные собачки и есть самые работающие, самые азартные и умелые...
  Когда мы одев рюкзаки и взяв киноаппарат, вышли на проселочную дорогу в сторону вершины пади, Пестрый и Лапка, сделав круг на галопе подскочили к нам и обнюхав, деловитой рысью тронулись вправо от кордона, в сторону леса. - А не убегут? - спросил я и Валера серьезно ответил. - Тут некуда убегать.
  Дорога, дойдя до края поляны, свернула вправо, в мелкий осинник, а мы налево, в сторону крутого распадка, заросшего молодым сосняком и той же осиной. Пестрый несколько раз мелькнул впереди, то слева то справа. Костя шел лениво, нехотя и озирался. Позже, я понял, что он просто боялся, помня вчерашние разговоры.
  Поднимаясь в гору, мы разогрелись, задышали. Костя ворчал, что мы здесь ничего не снимем, что надо возвращаться пока Миша не уехал. - Поснимаем горы, воду, лес - вот и материал. Если пленка не бракованная, я проявлю и посмотрим, что можно склеить, - зудел он за спиной, а я в который уже раз думал о том, что если на студии нет строгого начальства, то все разленившись перестают делать свое дело и начинают сплетничать или ныть.
  Вот и Костя, Если бы его с самого начала научили по настоящему работать, он бы не думал о зарплате, о командировочных в первую голову, а о работе потом... А раз на студии все идет ни шатко ни валко, снимают халтуру не выходя из машины, тогда и результаты халтурные. Еще раньше я заметил, что на студии командуют водители и в командировках они диктуют: "Хочу, не хочу!"
  Операторы, вот как Костя, тоже начинают капризничать. Он тайги не знает, боится её, но ведь фильм то о тайге! Но больше снимать некому. И ведь он глухарей то снял хорошо. Я и не ожидал...
  Поднялись в вершину распадка, немного прошли по гребню. Подождали собак. Их не было. - Убежали наверное домой - заключил Костя. - И нам пора возвращаться.
  Мы спустились по этому же распадку на дорогу и вернулись на кордон. Костя заметно повеселел. - Может сегодня, и возвратимся в город, с Мишей? - спросил он.
  Я, сдерживаясь, стал объяснять, что это не дело, сходить с дистанции на половине, бросать работу, не завершив ее. Костя молчал. Но не возражал. Лицо его стало скучным...
  Когда подошли к кордону, то увидели, что собаки уже на цепи, и что Миша уехал. Ему одному по такой дороге возвращаться было тревожно, вот он пораньше и уехал. Костя разочарованно повздыхал и лег спать, а я стал готовить ужин на всех, на печке, во дворе.
  Ели рисовую кашу с тушенкой и за чаем, я стал расспрашивать о перевале на Байкал. Валера нарисовал мне схему и рассказал, что до Байкала по прямой километров десять- пятнадцать, но по долине и через перевал, будет двадцать - двадцать пять...
  Вечером Василий, попрощавшись, ушел к себе в зимовье, километрах в пяти от кордона, в сосновом распадке. Он сам его и срубил там, в прошлом году...
  Мы пораньше легли спать, но я долго не мог заснуть и все думал, что, судя по поведению Кости, другой раз лучше с ним в лес не ходить - характер не тот. "И вообще, хорошего фильма на этой студии мне снять не удастся, даже если будет золотой сценарий. С такой командой можно делать кино только о секретарях райкомов, живя в райкомовских гостиницах и ужиная в "греческом зале", где-нибудь на задах единственного в поселке ресторана. (Греческим залом называли в те времена, особый ресторан для высоких гостей, которым распоряжался первый секретарь райкома)".
  Утром, я разбудил ворчащего и зевающего Костю рано. Мы вскипятили чай, поели и стали собираться. В это время, недавно поднявшийся Валера, вышедший на улицу вдруг закричал нам в избу. "Ребята! Идите скорее! Изюбри сами пришли!"
  Я выскочил на улицу, но ничего не увидел. - Ты туда смотри! - проворчал лесник и показал мне направление рукой. Подошедший Костя вяло произнес. - Я их вижу. Это очень далеко...
   Тут и я увидел. По склону горы, что стояла напротив кордона, поднимались зигзагами, преодолевая крутизну, три изюбра. "Нет! Это далеко, - махнул рукой Костя.
  Я долго рассматривал в бинокль, как первый олень, самый крупный, мощно толкаясь задними ногами, быстро поднимался, почти скакал, преодолевая подъем. Два других следовали чуть позади. - "Эх! Жаль уходим. А то бы можно попробовать догнать с собаками" - думал я, разочарованно вздыхая. Вскоре олени исчезли в чаще леса на гребне...
  Вышли через полчаса, тяжело нагруженные. Попрощались с Валерой Меньшиным, с его незаметным напарником и, пошли по дороге через поле, через старые вырубки, вдоль ручья, текущего слева от нас по широкой долине.
  Дорога заросла, и было видно, что ездят по ней не часто.
  Костя шел позади меня и почему - то часто оглядывался. Оружия с нами не было, а места становились все глуше. Часа через два среднего хода, увидели впереди, вначале крышу, а потом и зимовье среди редкого кедрача. С облегчением сбросили рюкзаки, вскипятили чай на костре. Зимовье было срублено недавно, может быть год назад, и еще не просохло внутри, хотя, наверное, зимой, кто-то жил в нем несколько дней.
  Попили чаю, посидели, поговорили. Я объяснял Косте, что нам очень важно снять животных, а он повторял в ответ: - Трудно это. Мы наверняка не снимем их.
  Я убеждал его, говорил, что надо искать, смотреть, хотеть и надеяться. Но было видно, что он мне не верит.
  ... После отдыха идти стало легче, но начался подъем на перевал, дорога кончилась и пошла тропа, которая тоже пропала, и мы шли по солнцу - компаса у нас не было.
  На перевале остановились и поспорили куда идти. Костя почему-то сердился и показывал влево, под горку. Он говорил, что Байкал должен быть внизу, а я возражал, что Байкал сейчас справа от нас и надо идти ещё в гору, на солнце. Как мне казалось, мы не поднялись ещё на перевал, а вышли в долину, которая спускалась вниз от Байкальского гребня.
  Костя подчинился мне с большой неохотой и шел далеко позади. Он даже предложил мне идти каждому в свою сторону. Это было не просто глупо, но опасно Он не понимал, что так можно заблудиться, а он, как не таежный человек, может потеряться навсегда. Я ещё раз убедился, что Костя не знает леса и к тому же упрям, что ещё хуже.
  Вошли в молодой осинник, залитый полуденным солнцем, и когда вышли на его дальнюю границу увидели далеко внизу, серебристо-чешуйчатый, темно-синий Байкал. На той стороне громадной водной полосы, виднелись отроги Хамар-Дабана, на вершинах которого ещё лежал снег. Озеро было спокойно и мне даже показалось, что я заметил катер, идущий там, далеко внизу, по холодной, хрустально чистой воде
  Костя тоже взбодрился и теперь уже не сопротивлялся, когда я объяснял ему, как будем спускаться в тёмно-зелёную, узкую долину под нами. А это было далеко.
  Пока стояли, разглядывая Байкал и прибрежные склоны, вдруг налетел ветерок, и пахнуло отогревшейся землей и зеленой травкой, робко пробивающейся сквозь прошлогоднюю, серо-коричневую. А ведь в городе было уже лето!
  Спустившись по горному лугу, примыкающему к гребневым зарослям берёз и осин, метров на двести, вдруг заметили посреди склона блестящую струйку ключа, бьющего не в долинке, как обычно, а прямо из покатой луговины и потому ярко блестевшего под солнцем.
  Попили этой волшебно чистой, ледяной воды и словно сил прибавилось. Резво спустились, чуть наискосок к основанию крутого распадка, и среди редко стоящих горных сосен увидели розово-фиолетовые поля цветущего багульника. Эти цветочные поля укрывали склоны и гребни распадка легким туманом, издающим горьковато-жасминный тёплый аромат. Мы шли среди этого чуда, то, спускаясь в долинки, то, поднимаясь на противоположные склоны. Я несколько раз видел свежие следы оленей, а один раз мне показалось, что я слышу топот копыт, скрывшегося за бугром оленя.
  Спустившись, наконец, в широкую долину и вдруг увидели чёрные сожженные стены зимовья. Но мы торопились и потому, даже не подошли посмотреть.
  Турбаза Машзавода стояла, как нам говорили на берегу, а идти было ещё далеко, хотя солнце устав светить, быстро спускалось к воде...
  Вскоре солнце утонуло в озере и по потемневшей долине, от Байкала потянуло прохладной сыростью.
   Найдя тропу, мы быстро шагая, через час вышли в устье пади и увидели впереди, крыши домиков стоящих на берегу... Мы конечно очень устали...
  Вдоль Байкала дул сильный холодный ветер, и сухая трава волнами гнулась под его порывами. Шум прибоя, забивал все другие звуки и казалось, что мы вошли в гремящую тишину.
   Пройдя через калитку в огороженный двор, рубленного из бруса домика, мы стукнули несколько раз в двери и подождали...
  Открывший нам молодой паренёк был сильно удивлен, нашему присутствию здесь. Ведь до Малых Котов было около двадцати километров.
  Мы, посмеиваясь над его удивлением, представились. Костя показал внушительное удостоверение кинооператора теле - студии. Парень удивился ещё больше. Вскоре пришёл из соседнего домика второй молодой человек и даже обрадовался - очень редко здесь бывают посторонние люди.
  Посидели, поболтали. Мы рассказали, что пришли из долины Большой речки, чем совершенно изумили парней. Для них, это была несусветная даль.
  Позже, они объяснили нам , что сторожат турбазу и готовят её к заезду заводчан. Ребята не были охотниками, далеко в лес не выходили и время проводили здесь в домиках или на пляже, в хорошую погоду конечно.
  Чай вскипел, и мы с удовольствием поели за настоящим столом при свете электричества. Где-то во дворе тарахтел электрогенератор.
  Холодная ночь опустилась на песчаный берег, на склоны прибайкальского хребта, на шумящие воды озера. Мы, устроившись на кроватях, залезли в спальники, но было так холодно, что пришлось накрыться ещё и матрацами.
  Заснули быстро, потому что устали. А проснулся я на рассвете, от странного ноющего звука, повторяющегося с равными интервалами. - Уа - Уа - Уа - грустно глюкал этот звук. Я долго слушал, и наконец догадался, что это калитка, раскачиваемая ветром, скрипела металлической пружиной. Уа-Уа-Уа-Уа...
  "Боже мой!" - подумал я. "Какая тоска слышится в этих звуках. Какая тревога бессмысленного, автоматического движения".
  Чуть позже я снова заснул на какой-то момент, а когда проснулся окончательно и открыл глаза, ветер утих.
  - Уа-Уа, - уже не было больше слышно, а в окно врывался солнечный свет...
  Попив чайку, получив инструкции, как идти в Коты, и чего опасаться в пути, мы, загрузив рюкзаки на плечи, и попрощавшись с ребятами, медленно тронулись. Я сверху рюкзака, нёс ещё треногу от киноаппарата, давая возможность приунывшему Косте отдохнуть и смотреть по сторонам. Тренога была громоздкая и тяжелая.
  Солнце беззаботно светило с ярко-синего неба, на прохладно - изумрудную воду, на начинающие зеленеть луговины, на серые скалы, теснящиеся высоко на гребне хребта. Тропинка желтая от пыли, перерезая склон вдоль, шла метрах в ста от берега.
   Пройдя километров пять, мы преодолели опасный участок, в почти отвесном склоне большой скалы, в которой была прорублена полка шириной чуть больше метра. Идя почти по краю обрыва, я неосторожно задевал треногой стену полки. Внизу, метрах в пятидесяти плескался блестящей волной, Байкал.
  Иногда я просил Костю снять понравившийся мне вид или панораму, а он ворча что-то, нехотя снимал камеру и делал несколько кадров.
  К полудню мы устали, вспотели, перегрелись под режущим Байкальским солнцем. Щёки и лбы наши покраснели от загара.
   Подошли к скале стоящей прямо в воде и сбросив рюкзаки взобрались наверх. С высоты ста метров мы увидели перед собой всю силу и мощь Байкала, его волнующую первозданную красоту. Чудная панорама, Но и её Костя снимал с неохотой. Похоже, он решил саботировать все мои советы и указания. Казалось, что он вообще не привык нормально работать с кем - нибудь. Я про себя ворчал, но терпел...
  Под вечер вошли в Малые Коты (произносится с ударением на первом слоге). Название этого посёлка пошло от названия арестантской обуви, какую носили до революции каторжане. Видимо её здесь шили и переобували, меняя старые на новые. Перед последней войной здесь добывали золото, потом забросили, а посёлок остался. Позже тут была открыты база университетских биологов. Здесь жил летом Миша Карпов, которого знал Костя. У него мы решили переночевать.
   Во дворе дома было много ребят и девушек, которые, оказывается гостили у Миши. Он вскоре вышел сам, поздоровался с нами, пригласил в дом, и показал, где мы будем спать, в переполненном гостями доме, Миша занимался подводным плаванием и подводными съемками и когда узнал, что мы снимаем фильм, обрадовался и стал показывать интереснейшие подводные снимки. Он был, кроме всего ещё и главой областной федерации подводного плавания и потому, в доме было так много людей. Он, здесь на Байкале проводил сборы. "Счастливый человек - думал я, глядя на весёлую суету вокруг нас.
  Поужинав за общим столом, во дворе, мы рано легли спать, потому что очень устали за этот бесконечный, жаркий день...
  Поднявшись рано утром, мы простились с радушным хозяином, пошли на пристань и через некоторое время сели на теплоход, возвращавшийся из бухты Песчаной в город.
   Одев все тёплые вещи, я стоял на палубе и вдыхая прохладный воздух, вглядывался в линию берега, крутыми скатами спускающегося к воде. На горизонте, где тёмно-синяя гладь воды сходилась с светло-голубым шатром неба, ещё сохранилась полоска серой туманной дымки. Яркое солнце отражалось блестящими бликами от маслянисто тяжёлой воды за бортом.
  Вид был замечательный, однако настроение было грустное. Я за эти дни увидел много нового и интересного, но это останется внутри меня, и никто не сможет вместе со мной порадоваться красоте и животворящей силе природы. Я уже не верил, что Костя сможет помочь мне сделать такой фильм о весне на Байкале, который я задумал. Он почему-то, или не захотел, или не смог этого сделать...
  Через неделю, когда я был на студии по делам, я встретил Костю Попова в коридоре. Он торопясь поздоровался и уже уходя сообщил мне, что плёнка на которую он снимал наш поход оказалась с браком и он всё выбросил в мусорную корзину...
  ... Вскоре мои отношения со студий разладились окончательно. Я написал сценарий об оленях, и ещё один о медвежьей берлоге, которую нашёл осенью, во время моих скитаний по тайге и в которую собирался ложиться на зиму, медведь. Но на студии сценарии встретили равнодушно. Главный редактор была занята в это время съемками фильма о каком-то первом секретаре райкома партии, по собственному сценарию. У меня тоже начались проблемы в семье из-за постоянного безденежья и моих походов, в которых я деньги только тратил...
  Время прошло, мои сценарии как -то загадочно потерялись и я уехал на заработки. Надвигалось тревожное время, когда на смену привычным райкомам партии приходили рыночные отношения, и каждый норовил урвать себе "кусок" побольше, в том числе и "творческие работники"...
  Живя в Ленинграде, я увидел случайно телевизионный фильм об оленях. Фильм был плохой, состоял из общих мест, но тайга была красива и операторская работа неплохой...
  Автором и оператором фильма был Костя Попов...
  
   09 -14 2003 года. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В. К А Б А К О В
  
   "П О Х О Д Н А М У Ю"
  
  За зиму, я устал: от однообразия, от невозможности поменять хотя бы на время обстановку, от невозможности побыть, хотя бы несколько дней наедине с самим собой...
  А в природе происходили радикальные перемены...
  Солнце с каждым днём поднималось всё выше и выше над землёй. От яркого света, цветовые контрасты становились заметнее и ярче: синее - синее небо, тёмный почти чёрный лес вокруг, белый - белый снег, спрессованные кристаллы которого, играли всеми цветами радуги, всем спектром блеска драгоценных камней, под лучами солнца. Днём на солнцепёке появились проталины, промерзающие за ночь, и превращающиеся к утру следующего дня в хрустящий ледок.
  В душе воцарилась тишина и покой ожидания больших перемен. Но моему физическому телу, нестерпимо хотелось выйти, прекратить однообразие зимней жизни, начать путешествовать. С появлением явных признаков пробуждения природы от зимней летаргии, в теле пробуждались новые силы, и искали выхода. В голове затеснились планы будущих походов...
  Знакомый Толи Копейкина, моего напарника и сменщика по сейсмостанции Виктор, водитель геологического ГАЗ - 66, пообещал подвезти меня до района Белых Озёр, вниз по Муякану, километров сорок.
  План этого похода созревал давно. Я много слышал о Муе, в которую впадал Муякан, и наконец решил дойти туда пешком и увидеть "святые места".
  По карте я наметил приблизительный маршрут, набрал продуктов на дорогу и решил взять с собой собаку - Волчка, который совсем недавно "прибился", к нашему домику, да так и остался здесь жить...
  Все мои предыдущие собаки постепенно исчезли из моей жизни. Вначале Пестря, осенью, когда я летал в отпуск, ушёл меня искать вдоль трассы БАМа и не вернулся. Потом Лика убежала, увязавшись за кем - то в посёлок и её, кто - то из начинающих охотников забрал на промысел. Изредка на станции жил Каштан, собака моего приятеля Жоры с Тоннельного портала, но они с Волчком часто дрались, ревнуя друг друга к "хозяину", то есть ко мне и потому, Каштан часто убегал либо в посёлок, либо к Жоре...
  Один Волчок был предан мне по - прежнему. Это была собака, появившаяся на сейсмостанции уже во взрослом состоянии. Роста он был среднего, но серая, волчья шкура, тяжёлая голова и опущенный книзу хвост, делали его очень похожим на настоящего волка, а точнее, на уменьшенную копию. Думаю, что в его генах было действительно много волчьей крови...
  Наконец наступило долгожданное утро. Виктор подъехал к нашему домику, часов в восемь утра, когда солнце золотым пылающим шаром , поднялось над крутым склоном напротив, заставляя синеющую тень утренних сумерек прятаться под скалами и береговыми обрывами. Смёрзшийся снег искрился и хрустел под ногами, почти не оставляя следов на поверхности.
  Я забросил тяжёлый рюкзак в кузов, а сам, вместе с Волчком, забрался в тесную кабину. Волчок испуганно прижимал уши к голове, косился на Виктора и вздрогнул, когда мотор машины завёлся. Толя Копейкин вышел на крыльцо, протирая заспанные глаза, и помахав нам рукой, ушёл в дом, в тепло и уют человеческого жилья...
  Поднявшись по крутому, но короткому подъему, от домика на шоссе, мы объехали Тоннельный посёлок стороной и помчались на восток, навстречу солнцу, вниз по широкой, белой - снежной речной долине. Снег ещё лежал повсюду и было довольно холодно. Сквозь щели в дверце кабины, холодный воздух, попадая внутрь, смешивался с теплом, идущим от нагревшегося мотора, с запахами бензина и моторного масла.
  Виктор рассказывал мне о своих неладах с молодым начальником геологической партии, Потаповым; о том, что он здесь уже давно и ему надоела такая кочевая жизнь.
  Потом он отвлёкся, и криво улыбаясь, спросил, как я не боюсь один ходить по дремучей тайге. Я засмеялся: - А как же ещё ходить по тайге, если не в одиночку? А если ещё с тобой собака, то это вообще роскошь...
  Виктор недоверчиво покрутил головой, глядя на дорогу впереди машины. А я продолжил: - Когда я один - я свободен. Пусть бывает холодно и голодно, но зато, я могу делать то, что захочу - идти, если надо, а если захочу, то могу целый день спать у костра или в зимовье. А хорошая собака, послушна, как воспитанный ребёнок и потому не в тягость...
  Я хотел продолжить, но увидел, что Виктор удивлённо качает головой из стороны в сторону, и замолчал. То, что я говорил, трудно было понять человеку, который никогда не любил природы, и ничего не хотел о ней знать. Конечно, он многие годы работал в геологических экспедициях, но природу, дикую природу, воспринимал не как чудо, а как угрозу и помеху комфортной жизни. Таких людей в современном мире большинство и во многом, социальные конфликты возникают из непонимания этим большинством роли и значения природы в жизни современного человечества.
  Абсурдность и бессмыслица городской жизни во многом обусловлена отрывом городского человека от природных корней. Ведь человек был и остаётся частью многообразного мира природы. Обособление, выделение человечества из природной гармонии, несогласие с её законами, приводит к вырождению человека, к образованию социальных феноменов, угрожающих самому существованию человечества...
  Дорожная колея была на удивление ровной и накатанной и потому, мы мигом долетели до развилки, на Белые Озёра. "Запыхавшийся" ГАЗ - 66 остановился, я выпустил на волю Волчка, а потом выпрыгнул и сам. Довольная, обретённой свободой, собака сделала несколько радостных кругов, а потом остановилась над валуном на обочине, задрала заднюю ногу и сделала мочевую метку...
  Для Волчка поход начался...
  Я вынул рюкзак из кузова, пожал сидящему в кабине Виктору руку, захлопнул дверцу и машина, газанув, скрылась за поворотом...
  Для меня поход тоже начался...
  Пройдя вдоль пустынной дороги километра полтора, я свернул налево, по крепкому насту, искристому и белому, легко перешёл долину Муякана и через час - полтора, уже на левом берегу, вышел на берег широкой наледи...
  Неподалёку, на наледи, с торчащими изо льда ветками ивового куста, я заметил что - то чёрное и подойдя ближе, понял, что это наполовину съеденный лось, с большой вытянутой, чёрной головой и торчащими из наледи ногами, полузанесёнными снегом.
  "Волки поработали - вздохнув, подумал я. - Они сгоняют копытных на лёд, валят поскальзывающихся зверей и загрызают..."
   Мой Волчок, обнюхал мёрзлую тушу, повилял хвостом, но увидев, что я не проявляю интереса к мёртвому зверю, потоптался на месте и побежал вперёд...
  Наледь была шириной километра два и расстилалась впереди ровным, белым полем. Я шёл не торопясь, вглядываясь в ледовую поверхность...
  Где - то посередине этого пространства, подо льдом услышал журчание воды, но глубоких и широких трещин ещё не было и я, легко перешёл на другую сторону Амнунды - так называлась небольшая речка, текущая здесь летом. По-тунгусски это название означает - Большая Наледь...
  Потом, чуть поднявшись в предгорья, я по пологому склону, пошёл кромкой леса вслед за солнцем, поднимающимся над горизонтом - Муякан тоже делал пологий поворот направо...
  Я решил избегать дорог и людей и потому держался левого берега - трасса здесь шла по правой стороне реки. Зимой, на этой стороне Муякана, кроме охотников никого не бывает.
  Остановившись ненадолго под уютной сосёнкой, я вскипятил чай и поел, запивая чаем бутерброды с полукопчёной колбасой. Костёр протаял в снежном насте лунку и погрузился в снег... "Надо будет на ночлег остановиться на проталине - подумал я - иначе к утру костёр углубится в снег на полметра и перестанет нормально греть мои бока..."
  Не встречая звериных следов, я заскучал и решил спуститься поближе к руслу реки.
  А время, между тем, неумолимо приближало вечер. Солнце, повисло над горной грядой, сделав за день большую дугу. Подул холодный ветер; пахнущий мороженным воздух, щипал за щёки и холодил руки. Я надел меховые рукавицы, застегнул ватник на все пуговицы. Волчок набегавшись за день, рысил впереди, валкой, однообразной трусцой...
  Перед нами неожиданно открылась панорама - широкая речка, со снегом и ледяными проталинами поверх зимнего льда. Переходить реку мне показалось опасным. Потоптавшись, я вырубил себе посох и тыча его острием в ненадёжные места, медленно тронулся вперёд.
  На противоположном высоком берегу, я заметил в сосняке несколько проталин и глянув на заходящее солнце, решил здесь ночевать...
  Поднявшись от реки, я осмотрелся и выбрал место для ночлега.
  Сбросив рюкзак, собирая дрова для ночного костра, я вдруг услышал потрескивание льда под чьими - то лёгкими шагами.
  Поднял голову, увидел посередине покрытой льдом реки, самца косули, с аккуратными рожками на голове, осторожно переходящего на другую сторону, как раз там, где я сам переходил полчаса назад. Козёл, несмело ступая, продвинувшись несколько метров, останавливался, нюхал воздух и вновь медленно двигался к противоположному от нас берегу. Острые его копытца с хрустом пробивали ледовую корочку, и именно этот неожиданный звук привлёк моё внимание. Уставший Волчок, лежал под кустами, и высокий берег скрывал от него косулю - на странные звуки он не среагировал.
  Я поднял бинокль и разглядел маленького оленя в подробностях: поджарое туловище с рыже - коричневой, плотной шерстью, длинная шея и маленькая, словно резная головка с чёрной точкой носа. Двигался он на длинных, стройных ножках с чёрными же копытцами. Зверь был силён, упитан и быстр. Перейдя реку, он, в несколько высоких и длинных прыжков вскочил на берег, и исчез в тёмном сосняке...
  Я уже развёл костёр, когда холодное, но чистое солнце, зацепилось нижним краем за лесистый горизонт, прокатилось по его неровному краю и спряталось за горы.
  Вначале это был небольшой огонь, чтобы приготовить горячий ужин...
  Потом, когда я, не спеша поел и попил крепкого чаю, разглядывая детали темнеющей, широкой заснеженной панорамы, в наступающей ночи, разложил большой огонь, устроил лежанку головой навстречу ветру, дующему вдоль речного русла. Полулёжа, опершись на локоть, я сосредоточенно вглядывался в причудливые извивы оранжевого пламени и обдумывал, что и как делать завтра...
  Волчок, свернувшись клубком, спал неподалёку, за спиной и мне не было одиноко. "Живая душа рядом - думал я. Ничего не просит, живёт рядом, не надоедает, но если придётся, - то будет спасать меня, рискуя своей жизнью, вопреки инстинкту самосохранения..."
  Незаметно, в размышлениях о смысле жизни, в воспоминаниях прошёл вечер и наступила глубокая ночь. Я несколько раз задрёмывал, просыпаясь, поправлял костёр, не вставая с лежанки. Когда дрова, заложенные с вечера, прогорели, поднялся, поправил костёр. Постоял, вглядываясь в чёрное, звёздное небо. -Завтра будет погода хорошая - небо ясное и это хорошо - прошептал я...
  Заложив на угли несколько сухих сосновых стволиков, один на другой, поплотнее, дождался пока огонь вспыхнул ярким пламенем, лёг, укрывшись полиэтиленом, лицом к костру, и почти мгновенно заснул - сегодняшний день был необычайно длинным...
  Проснулся часа через полтора от сильного холода. Встал, пошатываясь и теряя равновесие в полусне, наложил дров, припасённых ещё с вечера и вновь заснул, ощущая сквозь дрёму, как морозный воздух пробираясь под одежду, холодит бока и низ спины...
  Когда костёр прогорел. Вновь встал пошатываясь, подложил дров и снова задремал...
  Так продолжалось всю длинную ночь...
  Часов в пять, когда стало невыносимо холодно и невозможно заснуть даже на полчаса, я окончательно проснулся, поставил на остатки костра кипятить воду для чая, и чтобы согреться, стал рубить новые дрова - заготовленные с вечера закончились...
  Вскоре на востоке проклюнулась заря, появилась на горизонте светлая полоска и незаметно расширяясь, превратилась в рассвет. Серо - белые, заснеженные пространства, промороженные ночными холодами, окружали нас со всех сторон, и не верилось, что днём выглянет солнце и вновь будет тепло и весело...
  Волчок тоже проснулся, зевнул, широко разевая пасть, потянулся всем телом, потом сел и стал слушать шумы и шорохи просыпающегося леса.
  Он не обратил внимания на громкий, резкий треск, подмерзающего на реке льда, но вглядывался и вслушивался в темнеющий на другом берегу сосняк.
  "Звери сейчас кормятся, и может быть, собака слышит их шаги по насту" - думал я, прихлёбывая обжигающе горячий чая...
  Уходить от тёплого костра не хотелось, но меня ждали впереди новые, интересные места и встречи. Вздохнув, я вскинул на плечи тяжёлый рюкзак, постоял ещё какое - то время, грея руки над умирающим костром, и наконец решившись, двинулся вперёд, навстречу светлеющему с каждой минутой, синему небу, в сторону встающего солнца.
  Передо мной, слева направо протянулась низкая, укрытая, девственно белым снегом, долина, ограниченная с обеих сторон горными отрогами. Дул свежий попутный ветер, казалось уносивший остатки ночи в прошлое. Волчок, убежал вперёд деловитой рысью, скрылся в сосняке, на ходу принюхиваясь и навострив уши. Вскоре собака появилась из леса уже подальше и впереди, пересекла поляну и вновь исчезла из виду...
  Я на ходу согрелся, сонливость прошла. С любопытством, вглядываясь в открывшиеся, незнакомые горизонты, решил перейти Муякан и преодолев невысокие холмы, разделяющие две реки, выйти на близкую уже Мую...
  Я видел перед собой, вдалеке, на северо-востоке, высокие отроги Муйского хребта. Взошедшее солнце, залило золотистым светом, необъятные, снежно - белые пространства, покрытые тёмной зеленью щетинящихся лесов. Воздух был холоден и чист. Дышалось легко...
  Чуть ноющие от вчерашней усталости мышцы ног и спины, разогрелись, размялись и я, широко и упруго шагая вперёд и вперёд, вглядывался в открывающиеся панорамы, старался запоминать путь, надеясь рано или поздно сюда вернуться.
  ... Неожиданно, вышел к широкой, недавно отсыпанной и утрамбованной трассе и решил какое -то время двигаться по ней, а потом уже свернуть направо.
  Вдруг, словно в фантастическом фильме, на пустынной дороге впереди появилась движущаяся точка, которая, приблизившись, превратилась в огромную, чёрную с серыми подпалинами, овчарку. Волчок, испугавшись, прижал уши и шёл рядом со мной, задевая по временам левую ногу. Овчарка же, чуть скользнув по нам взглядом, пробежала мимо и, удаляясь, исчезла.
  Я объяснил её появление здесь, тем, что она видимо, принадлежала одному из лесорубов живущих в здешних стоянках дорожников. И вот она решила сходить в гости на соседнюю стоянку, а может быть, потеряв хозяина, ищет его...
  Я вспомнил Уголька, собаку Толи Копейкина, который прошлой осенью прибежал на сейсмостанцию, проделав по тайге около двухсот километров. Уголёк принадлежал моему напарнику по сейсмостанции, который отдал его на время, в бригаду лесорубов, рубивших лес на трассе, далеко впереди основного массива строительства. Что - то или кто - то не понравился собаке, и она решила самостоятельно вернуться к хозяину. В тайге, даже собаки становятся самостоятельными и полудикими...
  Пройдя ещё с километр по шоссе, я свернул направо и пошёл вперёд, по старому следу вездехода, углубляясь в густой лес...
  Часа через два ходу, перейдя лесистую возвышенность, я спустился в долину, большого притока Муякана, вышел на реку и пошёл низ по течению. Кругом ещё лежал снег и на льду реки, были отчётливо видны все следы. Я заметил разлапистую дорожку, тянувшуюся вдоль берега и вглядевшись понял, что это крупная выдра переходила из одной полыньи в другую...
  Чуть дальше, я увидел замечательную картину: справа, из каменистого берега вырывался на поверхность подземный ручей, или даже небольшая речка. Бегучая вода, "стояла" чуть выше уровня берега, вспучиваясь, большим круглым пузырём, в несколько метров диаметром, выдавливаемым изнутри земли. Эта "речка", скатывалась в реку стремительным потоком, через который я не мог перепрыгнуть - поток был шириной метров десять...
  Идя вниз, вдоль этой незамерзающей промоины, я вдруг услышал, откуда-то сверху гортанный крик не-то птицы, не-то зверя. Я остановился, покрутил головой и неожиданно заметил пролетающего надо мной белого, одинокого лебедя.
  В речном ущелье, всё было покрыто снегом, на повороте, река подмывала почти отвесный, многометровой высоты склон, со скальными останцами на гребне...
  И на фоне этого масштабно - величественного пейзажа, сурового и холодного, долго летел и кричал одинокий лебедь, уже почувствовавший весну и прилетевший, откуда - то издалека, может быть из Западной Европы, а может быть с озёр северной оконечности Британских островов, откуда - нибудь из Шотландии или Уэльса.
  Кругом расстилался заснеженный заледенелый ландшафт, и вдруг, словно из сказки - появился этот лебедь, посланец или предвестник неизбежной весны и лета, следующего за ней...
  Мне вспомнились символические картины Рериха из Индийского цикла, и я подумал, что это хороший сюжет для подобной картины: снег, скалы, река подо льдом, узкая полоска открытой воды посередине и одинокая белая птица, летящая навстречу весне. Этот лебедь, как символ неизбежной весны осталась в моей памяти на всю жизнь...
  Вскоре, я поднялся с реки на невысокий берег и пошёл вперёд по заснеженной тропке. Уже собираясь останавливаться обедать, вдруг увидел впереди крышу охотничьего зимовья. Подойдя поближе, сбросил рюкзак, и осмотрелся... Следов человека вокруг не было, а значит, в зимовье уже давно никто не останавливался. Рядом с избушкой, на высоких, гладко ошкуренных столбах был срублен лабаз. Я понял, что там наверху, в деревянном срубе с крепкой крышкой, охотники прятали от хищников вещи и продукты.
  Осторожно открыв, припёртую снаружи колом дверь избушки, я вошёл внутрь. Деревянный пол из толстых плах, закопчённый потолок, маленькое оконце с видом на реку, печка, столик, нары. Всё сухо и чисто. Пахло прокопчённым деревом. На нарах лежал крапивный мешок, в каких обычно перевозят картофель или лук... Мешок был завязан...
  Я потрогал содержимое руками и испуганно отпрянул - в мешке, как я ощутил пальцами, были соболиные шкурки...
  "Как же так - недоумевал я, быстро выйдя из зимовья и оглядываясь. - Ведь в мешке несколько собольих шкурок, а это по нашим временам большие деньги...
  "И потом, почему охотник здесь их оставил ? - спрашивал я сам себя, озираясь. - Может быть что - нибудь случилось и охотник погиб, а может быть хуже того - убит!?"
  Я запаниковал, закинул рюкзак за спину, быстро начал уходить вниз по реке, и только пройдя по берегу несколько километров, немного успокоился.
  Я, вдруг вспомнил рассказ моего Бамовского приятеля...
  ... Недавно, арестовали тунгуса - охотника, который по пьянке, кого - то порезал в посёлке и сбежал в тайгу. Милиционеры организовали облаву, снарядили вездеход, вооружились автоматами и поехали к зимовью, где жил сбежавший преступник. Один из милиционеров, будучи в отпуске, ушёл на охоту, побывал в этих местах и узнал преступника. И у "беглого" тунгуса была собака, которая знала этого милиционера...
  Когда окружили зимовье, ночью, сержант, подойдя тихонько к зимовью отманил собаку и начал кормить её мясом...
  В это время оперативники ворвались в зимовье и застали там крепко спящего преступника...
  ... Я вспомнил эту историю и подумал, что может быть, случайно попал в одно из его зимовий, в котором, этот охотник оставил в своё время добытые собольи шкурки...
  А забеспокоился я не зря. В тайге очень трудно что - то скрыть и люди рано или поздно узнают, что я был в этом зимовье. Лучше сразу уйти, не давая повода подозревать меня в чём - то неблаговидном. Кроме того, я был с ружьём, а охота в это время уже запрещена и появление с ружьём и собакой в тайге, есть нарушение правил и законов. Конечно закон дурацкий, и может касаться только городских охотников, которые ходят по пригородным лесам, где кроме зайцев и лисиц, никаких опасных хищников больше нет.
  Но, к сожалению, этот закон распространяется и на глухие таёжные места в которых полно медведей, по весне встающих из берлоги злыми и голодными; а ещё кругом полно волков и рысей...
  В таких местах тебя могут съесть, напавшие медведь или волки, могут покалечить лоси и кабаны - секачи...
  К сожалению, охранители заявляют во всеуслышание: "В такие времена в лесу нечего делать!.."
  Но ведь весна - замечательное время для походов и для исследования незнакомых таёжек и глухих урочищ! А что в таком случае остаётся делать, таким любителям приключенческих походов, как я?
  Вообще, современный охотничий кодекс во многом исходит из признания любого человека в лесу - браконьером. Но очевидно, что это не так. И уж во всяком случае, надо исходить из презумпции невиновности.
  Кроме того - охота - это ведь образ жизни, а как можно лишать человека жизни на время, на отдельные части годового цикла?
  К сожалению, такую крепостническую точку зрения защищает и нынешний закон!
  Обо всё этом, я размышлял, пока обедал и пил чай, на берегу заснеженной реки...
  Во второй половине дня поднялся ветер, сосняк вокруг зашатался и зашумел. С потемневшего облачного неба посыпалась мелкая снежная крупа...
  К вечеру, я спустился к Муякану и заночевал вторую ночь, в сосновом бору, в ложбинке, около незамерзающего ручья.
  Сухих дров кругом было много, и я хорошо спал у большого костра, горящего ярким и тёплым пламенем. Волчок, где - то нашёл остатки зайца и ел его, с хрустом разгрызая кости.
  - Это ты хорошо придумал - похвалил я его. - У меня для тебя продуктов нет, а остатками моей каши ты очевидно не наедаешься...
  Волчок при этом глянул на меня, вильнул хвостом, и на всякий случай оттащил свою добычу подальше от костра...
  Утром вновь был ветер, но и солнце, проглядывающее сквозь белые пушистые облака, на синем небе. Зимой таких облаков не бывает...
  Потеплело...
  Когда я спустился в низину, на стрелке при слиянии Муякана и Муи, снегу стало поменьше и кое - где, из промёрзшей земли, торчала только серая, прошлогодняя трава...
  Тут, в широкой пойме, где солнце не имеет горных преград, была уже настоящая весна. Деревья стояли поодиночке или группами, а между ними, пространства, заросшие высокой, вытаявшей травой, прибитой к земле прошлыми зимними снегопадами и морозами. В низинах торчали куртины кустарников, таких густых, что их приходилось обходить вокруг...
  Я вышел на лесную дорогу, петляющей по широкой равнине, среди отдельно стоящих островков крупных сосен. Вдруг с одной из них снялся глухарь и, пролетев вдоль дороги сотню метров, снова сел в ветви, большой пушистой сосны. Волчок помчался следом, по зрячему, и какое - то время спустя, раздался его звонкий лай.
  Перезарядив ружьё мелкой картечью, я начал красться, аккуратно подходить к дереву, на котором сидела крупная птица. Ветер дул, откуда - то сбоку и шумел, качая ветки. Прячась за стволы, от дерева к дереву я шёл на лай и наконец увидел собаку, а потом вглядевшись, заметил чернеющего среди зелёной хвои глухаря.
  Он сидел на толстой ветке, близко от ствола, крутил головой и глядя вниз, скрипучим голосом, раздражённо хрюкал на собаку, ...
  ... Последние шаги я делал очень медленно. Убедившись, что расстояние между мной и глухарём не более пятидесяти метров, я поднял ружьё, затаив дыхание прицелился и нажал на спусковой крючок. Ветер слегка заглушил грохот выстрела, отдача чуть толкнула в плечо, и птица, всплеснув крыльями, упала с ветки к ногам Волчка.
  Я видел, как моя собака прыгнула на глухаря, схватила, несколько раз прикусила и бросила птицу...
  Глухарь лежал неподвижно, чёрный, с промельком белого в распустившихся крыльях, и алые брови на угловатой, клювастой голове, нависали, над закрытыми серой плёнкой, глазами.
  Когда я подошёл, Волчок повилял хвостом, "поулыбался" прижимая уши к голове и обнажая белые зубы, словно хотел сказать: "А что хозяин? Выстрел был неплохой..."
  Я воздержался от комментариев...
  Ведь в сидящую мишень и не охотник может попасть.
  Отрезав глухариные лапки, покрытые как у дракона, чёрной роговицей чешуек, я бросил их Волчку и тот, похрустывая, прожевал и проглотил их.
  Я, как обычно, быстро снял перья со шкурой, а она у глухаря толстая и достаточно прочная. Тушку завернул в полиэтилен и уложил в рюкзак. "Теперь у меня есть килограмм - полтора свежего мяса, и немного косточек для Волчка" - думал я, весело улыбаясь и бодро шагая дальше по дорожке...
  Вскоре, выйдя на открытое место, увидел впереди широкую спокойную реку - серо свинцовую, холодную гладь воды, с морщинками волн, закручиваемых течением. Пойма расстилалась на несколько километров в ширь, без деревьев, без кустарников, покрытая высокой, серой, прошлогодней травой. Вырвавшийся из леса ветер, с тихим шуршанием, медленными волнами, шевелил её густые заросли...
  По небу бежали тёмные тучи, и солнце исчезло, хотя в воздухе заметно потеплело. Внезапно, впереди, на берегу реки, завиднелись какие - то строения и я понял, что это лагерь одной из геологических экспедиций, которых на БАМе работало множество.
  Через некоторое время, я подошёл к деревянным домикам и палаткам, перед которыми стояли колёсный трактор Беларусь и ГАЗ - 66 с тентом. Меня заметили, и какой - то мужичок, в штормовке, пошёл мне навстречу.
   Издалека? - спросил он, поздоровавшись, и когда я сказал, что из посёлка, с сейсмостанции, он заулыбался и произнёс - А я вас помню...
   Мы недавно у вас ночевали. Мы ещё с вьюками на лошадях шли...
  Я кивнул. Действительно, недели три назад, в нашей избушке ночевали геологи, которые шли с лошадьми, на Мую...
  Мужичок пригласил меня в столовую - в фанерный вагончик, в котором были ещё люди. Я поздоровался и пожилая повариха, в ситцевом переднике, предложила мне поесть и я, не стал отказываться...
  Она наложила мне полную чашку гречневой каши с тушёнкой и налила кружку компоту. Скинув рюкзак у входа, я сел к столу и начал есть, а все рассматривали меня с удивлением, изредка задавая вопросы. Второй мужичок, в замасленной спецовке, видимо шофёр "Газика", спросил недоверчиво: - А где ты ночевал то? Тут до посёлка очень далеко!..
  Я прожевав ответил: - В лесу, у костра. Я привык ...
  Мужичок покачал головой. - Холодно ведь и потом звери - пояснил он.
   Ну, я с собакой. Она если что даст голос - ответил я, но про ружьё не сказал. Перед заходом в лагерь геологов, я спрятал его в рюкзак, разложив предварительно. От греха...
  Повариха сходила на кухню, вынесла полбуханки чёрствого хлеба и отворив дверь, бросила его Волчку, который спокойно лежал у большой квадратной палатки...
  Поев, я поднялся, поблагодарил хозяев и сказал, что мне надо идти.
   Куда ты? - всполошился первый мужичок, который бывал на сейсмостанции
   Оставайся ночевать. Место найдётся, ужином покормим...
  Я вежливо, но решительно отказался: - Я всего на пять дней свободен. Потом моя смена на сейсмостанции и поэтому мне надо быть в посёлке через два дня...
  Волчок, увидев, что я снова надел рюкзак, удивился и был явно разочарован - ему здесь нравилось.
  А мне не хотелось оставаться среди малознакомых людей, разговаривать о ненужных мелочах, зависеть от чужого распорядка и привычек...
  И потом, я уже привык к свободному одиночеству...
  Отойдя с полкилометра от стоянки геологов, я стал что - то весело насвистывать и собака посмотрела на меня с недоверием.
  А мне было хорошо. Я сэкономил на обеде почти час и впереди было ещё полдня светлого времени, за которые я мог попасть в интересные красивые места. Я радовался весне и свободе, своему здоровью и даже тому, с каким деловым видом трусил впереди Волчок...
  И вдруг замурлыкал песню: - А я простой, советский заключённый и мне товарищ серый, брянский волк... Закончив петь, я засмеялся вслух, а Волчок нервно оглянулся...
  Вскоре, снова начался лес, появился снег, лежащий местами в тени деревьев. Продравшись сквозь чащу ельника, растущего полосой по дну распадка, я вошёл в заросли ольхи, с редкими соснами и тут вспугнул двух сохатых, наверное поднял их из лёжки. Они мотая головами, стуча копытами по валежнику быстро скрылись в лесу и Волчок примчавшийся на звук, откуда -то справа, пустился догонять их. Через короткое время, я услышал снизу, из пади, лай и только решил посмотреть, чем это облаивание закончится, как появился он сам, на галопе, торопясь и часто дыша; но увидев меня собака перешла на рысь, и больше далеко от меня не убегала. Видимо лоси напугали его своими размерами и грозным видом.
  Пройдя ещё километров пять, я остановился ночевать в глухом сосняке с еловым подростом, в тени которого толстыми пластами лежал снег...
  Как обычно, я собрал изрядную кучу дров для ночного костра, потом развёл огонь, натопил воды из снега, и стал варить глухаря, нарезав мясо на куски, а кости бросил Волчку. Собака искренне этому обрадовалась и долго виляла пушистым хвостом, одобряя мои действия...
  Уже в темноте, я поел сварившейся глухарятины, чуть припахивающей хвоей и ягодами. Насытившись, привычно попил чаю, и устраиваясь на ночлег, снял сапоги, вынул сырые портянки и оставшись в шерстяных носках, вновь обулся. Потом, вырезал палочки из веток ольхи и повесил портянки сушиться над костром. Влажная ткань сразу заледенела, потому что температура воздуха была минусовая. Во время перехода по еловым чащам, перебираясь через глубокие снеговые поля, я несколько раз набрал в сапоги талого снега и поленился вовремя переобуться. Иногда, перед ночлегом, очень спешишь выбрать хорошее место для стоянки...
  ... Ночь была холодная и ветреная, я неважно спал, и под утро, когда ветер утих, наложив гору сухих дров на костёр, наклонил палочки с портянками поближе к костру, и заснул, в полудрёме видя эти "флаги" развевающиеся над огнём...
  Когда я проснулся, было уже серо, холодный рассвет привычно поднимался над землёй, и над кострищем торчали только голые палочки - портянки сгорели...
  Я чертыхнулся, поднялся, шмыгая, просторными без портянок, сапогами, сходил в кусты и вернувшись, стал кипятить чай...
  Вдруг, Волчок, лежавший метрах в десяти от костра, под ёлкой, вскочил и косясь в сторону еловой чащи, подошёл ко мне поближе, насторожённо вперил взгляд туда и обнажив белые зубы, утробно заворчал. Я на всякий случай, подтянул ружьё к себе и ждал в напряжении, гадая, что могло так напугать собаку...
   Волчок порычал ещё какое-то время, потом постепенно успокоился, лёг и снова задремал...
  "Интересно, кого это он там услышал - думал я, прихлёбывая терпкий от крепости чай? - Волки, должно быть, или медведь. Они уже поднялись из берлоги и сейчас бредут по тайге в места летнего обитания, голодные и злые - еды в эту пору в тайге для них нет. Иногда они нападают на лосей или оленей, подкрадываясь к ним по насту..."
  Я ещё какое - то время был настороже, но потом забылся, задремал, вспоминая, что нечто подобное, уже бывало в моих таёжных походах.
  Когда я охотился зимой на Белых Озёрах, однажды, в долине соседнего ручья, Лика, моя молодая собака, похожая на маленького львёнка из-за густой гривы и коренастого сложения, вдруг, выскочив из еловой чащи, намётом прибежала ко мне и развернувшись, поднявши шерсть на загривке дыбом, начала глухо лаять, оборотившись в сторону, откуда прискакала:- Бух, Бух, Бух...
  Я хотел погладить и успокоить её, но она вывернувшись из под моих рук, не отрывая взгляда от ельника, продолжала бухать - так собаки обычно лают на крупных хищников...
  Я заинтересовался, не поленился вернуться в чащу и увидел там, среди ёлок, следы двух волков, которые на махах, только что проскакали мимо и убежали за ручей. Я понял, что они выслеживали Лику, но она их учуяла и примчалась ко мне за подмогой...
  ...Когда проснулся, солнце уже поднялось над лесом, и я вскочил, дрожа от холода - костёр прогорел полностью.
  Даже не попив чаю на дорожку, я собрал рюкзак и быстро, пошёл в сторону сосновых лесов, темнеющих на склонах предгорий. На ходу разогрелся, но идти без портянок, в хлябающих сапогах, было очень неудобно. Сапоги вертелись на ногах в разные стороны и даже слетали, когда я переходил глубокие влажные полосы снега.
  Солнце поднялось над лесом, большое и чистое, повисло в тёмно - синем, глубоком весеннем небе и под его лучами снег начал таять.
  Вскоре, неожиданно вышел на разъезженную, грязную лесовозную дорогу и пройдя по ней километра два, увидел впереди, на большой поляне среди чистого сосняка, временный посёлок лесорубов. Навстречу мне выскочили две крупных собаки - лайки и Волчок, пошёл рядом со мной, опасаясь драки с превосходящими силами противника...
  Городок был безлюден и только в столовой суетился молодой азербайджанец в грязном белом переднике.
  Я вспомнил, что мой знакомый, Петя Лыков, работает в лесу, где - то в этих местах, и когда спросил о нём повара, тот сказал, что Петя здесь, но сейчас, как и все на лесосеке.
  Азербайджанец показал мне домик, где жил Петя и я войдя внутрь, скинул рюкзак, ватник и сапоги и взобравшись на нары, заснул чутким сном.
  Разбудил меня шум трактора за стеной, и только я успел одеться, как вошёл Петя, улыбающийся и довольный, пожал мне руку и пригласил на ужин, в столовую. За ужином, Петя познакомил меня с ребятами из бригады, и они удивились, что я "вышел из леса". Обычно, в это время в лес никто не заглядывает...
  Им тоже был непонятен мой восторг, перед наступающей весной и необъятными таёжными просторами, таящими столько тайн и чудес...
  После ужина все собрались в нашей избушке, и я рассказал о своём походе, умолчав, однако, о зимовейке и шкурках соболя в мешке.
  Стали вспоминать интересные и страшные лесные встречи. Петя был хорошим охотником, вырос в прибайкальской тайге, недалеко от нынешней большой стройки. Он и здесь, по первому снегу брал отпуск и уходил соболевать, но, не имея своего, законного охотничьего участка, делал это крадучись и осторожно. Найдя "ничьё" зимовье, он выставлял капканы, на чужом "путике" - охотничьей тропе в тайге, вдоль которой ставились ловушки, и каждый день ходил их проверять. Иногда соболюшка попадала в капкан, чаще нет, но несколько штук, молодой охотник за сезон ловил...
  Однажды, Петя, сбившись с пути, заночевал в тайге у костра, а утром, отойдя метров пятьдесят от ночёвки, увидел свежие медвежьи следы - хищник караулил человека всю ночь, но к костру выйти побоялся. Он истоптал весь снег, ходя ночью по кругу, пока охотник задрёмывал у большого костра...
  В другой раз Петя пошёл проверять дальние капканы, но назад, возвратился напрямую, срезав петлю на тропе.
  Следующим утром, он пошёл по вчерашним своим следам, и в сосновом перелеске, рядом со своими следами, нашёл медвежью лёжку. Снег под брюхом хищника протаял до земли - медведь долго лежал, головой по ходу следа, ожидая возвращения человека...
   - Он ждал меня, чтобы наброситься, задавить и съесть - с дрожью в голосе подытожил рассказ Петя. Все невесело засмеялись...
  В балке - так называют брусовые домики лесорубов - было жарко, потрескивая, топилась металлическая печка, и в углу, на верёвке, сушились портянки. Люди, разместившись на широких нарах, внимательно слушали рассказы и сопереживали рассказчику...
   Но самое страшное, мужики, - продолжил свои воспоминания Петя - было
  тогда, когда я неожиданно встретил в тайге хозяина участка, на котором я нелегально охотился, капканил...
   Я увлёкся установкой капкана , и вдруг подняв голову, заметил среди сосен,
  мелькнувшую фигуру человека. Я остолбенел, потом, на дрожащих ногах отошёл от капкана и спрятался за дерево. Мужик был с карабином, но без собаки и шёл по моим следам. Заметив меня, он снял карабин с плеча и ждал меня. Я постоял, постоял за деревом, а потом вышел на чистое место и пошёл мужику навстречу. Меня била дрожь, но я подошёл поближе и поздоровался. Потом объяснил, что выскочил из посёлка в лес на недельку, что было правдой...
  Мужик оказался спокойным человеком, поверил мне, а когда я продолжил, объясняя, что завтра выхожу в посёлок - даже улыбнулся и пригласил меня в гости, в базовое зимовье. Я конечно отказался...
   Я догадываюсь, в каком зимовье ты живёшь, - как бы, между прочим,
  проговорил он на прощанье и помахав рукой, ушёл своей дорогой...
  Петя, сделав паузу в рассказе, подбросил в печку дров и потом закончил.
   Я в тот же день собрал свои капканы, забрал спрятанные в зимовье шкурки и
  вечером же, стал выходить на трассу, ловить попутку до посёлка - зимовье стояло недалеко от дороги...
  Все молчали, представляя, как бы они сами себя повели на месте Пети...
  Печка трещала смолистыми дровами и гудела трубой, как паровоз. Ветер снаружи, плотной массой воздуха, порывами, ударял по двухскатной крыше домика, и бревенчатые стены в этот момент чуть вздрагивали ...
  Другой лесоруб - Виталий, тоже охотник, но местный, с Витима, вспомнил недавнюю историю загадочной смерти охотника - тунгуса из таёжной Витимской деревни - Алексея Соловьёва...Фамилия русская, но такие имена давали раньше тунгусам при крещении, русские священники...
   Тут история тёмная - начал Виталий. Этот Алексей был здоровый парень,
  хороший охотник и смелый человек. Был у него друг, тоже местный, русский, Пётр Акулин. Они иногда вместе охотились, и если надо, то медведя добывали сообща...
   Друзья друзьями, а как напьются, то начинают драться, да до крови. Чёрт
  знает почему. Может из соперничества, а может просто силы некуда девать...
   Но за Алексеем водился грешок. Ведь в тайге ничего не скроешь, это не в
  городе. Он парень был на ногу быстрый и собак имел хороших. И вот перед началом сезона, по самым лучшим участкам пробегал ходом, и как сливки снимал - добывал ранних соболей...
  Об этом многие догадывались, знали, но поймать его никто не поймал, да наверное и не хотел связываться - Алексея, многие побаивались...
   И вот как - то раз, года два назад, по весне, встретились друзья уже после
  охотничьего сезона, напились и как всегда подрались в конце и разошлись - их участки рядом были... Поутру, Пётр, пошёл к Алексею похмелиться и мириться и увидел, что сидит около зимовья собака и воет, а рядом лежит Алексей, уже мёртвый и неподалёку валяется его карабин...
   Пришлось Петру выходить в деревню, сообщать о смерти... Следователь, на
  вертолёте прилетел из района, допрашивал Петра, что да как...
   Пётр говорит: - Да не убивал я! Зачем мне? Мы же с ним друзья - приятели
  были...
   Так ничего следователь и не добился, улетел назад и тело Алексея забрал -
  говорит для экспертизы. А потом слух по деревне прошёл, что признали Алексея самоубийцей...
   Конечно, всякое может быть, но я в это не верю - закончил рассказ Виталий.
  Все надолго замолчали, а потом стали расходиться спать...
  - Завтра на работу - пояснил Петя, хотя назавтра была суббота. Лесорубы старались побольше денег заработать или дни к отпуску приплюсовать. Стройка торопилась на восток, а лесорубы готовили площадки для работ...
  Я долго не мог заснуть, и всё думал о судьбе этого Алексея...
  Мир тайги, за последние годы изменился, и изменились отношения людей в тайге. Раньше охотничий участок был семейной собственностью. Обезличить тайгу, не смогли самые тупые чиновники. Сейчас не то...
  ...Государство подмяло под себя личность гражданина страны, лишило инициативы, - обезличило его. Главные начальники леса сегодня сидят в Москве, но они просто чиновники. Они не знают леса и его законов, и не хотят знать. Они не охотники, не охотоведы и даже не лесоводы. И так везде. Во всех министерствах. Там где управляют специалисты, там дела идут неплохо. Но специалистов наверху всё меньше, а управленцев всё больше.
  Мне вспомнился афоризм Лао-Цзы: "Там, где появляются понятия справедливости и несправедливости - появляется зло..." Перефразируя можно сказать: "Там где появляются чистые управленцы, воцаряется номенклатурный беспорядок и некомпетентность". Благодаря управленцам, сидящим в министерстве, охота превратилась в дорогостоящий спорт, и количество охотников резко уменьшилось...
  Охота всегда была средством освоения, познания мира, его узнаванием и уроком жизни. А сейчас, множеством запретов, и потому, охотничество превратилось из трудного, но удовольствия, в казённую обязанность.
  Раньше в лесу жили по принципу: "Закон тайга - хозяин медведь" Ты боялся делать плохое, потому, что от опытного взгляда лесовика ничего нельзя скрыть, и никто не скроется... А сейчас?
  Я как - то встретил на своём участке охотника с собакой. Его собака нашла меня на склоне горы, а хозяин шёл низом распадка. Я увидел мужика и крикнул ему, а потом спустился вниз, и мы вскипятили чай, попили - поели, поговорили...
  На участке, я бывал редко и потому не рассердился, когда встретил тут постороннего. Но мужичок испугался и чувствовал себя виноватым...
  После этого, мужик никогда не появлялся больше в районе Белых озёр...
  Собака у него была замечательная. Крупная, почти как волк, чёрной с белыми пятнами масти, спокойная и умная. Звали её Бой. Этот Бой, на пару с другой крупной лайкой, местного лесничего - Грумом, сгоняли с гор крупного изюбря и останавливали на льду реки, вцепляясь с двух сторон в морду уставшего быка - рогача. Хозяину оставалось только подойти поближе и дострелить зверя....
  Я, думая обо всём этом, заснул очень поздно и когда проснулся, то солнце стояло высоко в ясном небе, и Пети в домике не было.
  Все уехали на работу.
  Я услышал за дверьми собачье рычание и вышел наружу. Солнечные лучи нагрели заснеженную землю, появились лужи - проталины и запахло отогревшейся сосновой смолой. Волчок, прижавшись к стене дома испуганно вздыбил шерсть, а рядом, наступая на него, стояла рыже - белая, крупная и сильная собака, скаля острые зубы и готовясь перейти от угроз к действиям. Я прикрикнул на шустрого незнакомца, и он отошел в сторону, кося на меня злым глазом. "Какой красавец - подумал я. Чей это интересно?"
  Зайдя в столовую, я попил чаю, поел и расспросил дежурного по лагерю об этой собаке.
   Это Вася - тракторист, купил щенка в питомнике восточносибирских лаек, в
  Улан - Удэ и привёз сюда - рассказывал дежурный, сидя напротив меня и попивая чай. - Красивый пёс, но бестолковый. Вася собирается его на унты пустить. Глуп, как пуп...
   И это не первый случай - продолжил он. - Я знаю многих охотников,
  которые растили щенков из питомника. Они вырастают красивые, как на картинке, но к охоте не приспособленные...
  - Вася, в начале зимы, случайно встретил медведя - шатуна. Так этот кобель так испугался, что умчался в лес, оставив Васю с медведем разбираться. Василий имел только дробь в стволах, поэтому стрелял в воздух и медведь ушёл...
   А могло быть и хуже...
  Дежурный вздохнул - Разве это собака, которая хозяина бросает?
  ... Доев завтрак, я попрощался с дежурным и сопровождаемый довольным Волчком, пошёл напрямик, через холмы, на трассу. Надо было возвращаться на базу. Отсюда ходу до сейсмостанции было часов восемь...
  
   20. 02. 2003 г. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Самая лучшая ночь года!
  
  
  ... Свернули на загородное шоссе и помчались в сторону Тосно, разглядывая придорожные рощи и болотистые озеринки, залитые весенней водой. Настроение у Алексея, поднялось. Он любовался пролетающими за окном пейзажами, цокал языком, и повторял: - Ты посмотри Васильев, как рощи приготовились к весне. У сосен и елей цвет стал другой, чем зимой. Сосны тогда какие-то бесцветные, а сейчас посмотри, принарядились, зеленые стоят, одна к одной. Залюбуешься...
  Он хлопнул себя по колену. - И ели, тоже, зимой другие, почти черные, а сейчас темно-зеленые. Лапки подняли, отогреваются, - и сделав паузу, добавил: - лета ждут!
  Васильев, слушая болтовню Алексея, поддакивал, улыбался. Сам он не умел и не говорил красиво, но слушая Алексея поддавался напору оптимизма и начинал любить в природе, то что в обычное время было для него обыденностью, или привычкой. Раззадорившись, Юра иногда сам рассказывал о местах своих охот в родной деревне, под Калинином, и видя, что Алексею это по настоящему интересно, припоминал детали и подробности лосиных и кабаньих охот...
  Не доезжая Тосно, свернули направо, по виадуку переехали железную дорогу. Начались настоящие леса, и Алексей во все глаза вглядывался в сосняки, всматривался в просеки, и вырубки по сторонам от шоссе. Его тянуло в эти нехоженые места, и он начинал волноваться. - Вот мы, как-нибудь с тобой Юра, должны сюда, в эту сторону двинуть с ночевкой, а то и с двумя. Этот лес идет в сторону Тылового, а там прошлой осенью ребята рубили сруб для дачника, на краю поселка и к ним под вечер, еще по свету, медведь к огородам пришел. Они мне рассказывали, что хозяйская собачонка так испугалась, что заскочила в дом и под кровать залезла с визгом. А медведь в ельнике за огородом долго ходил и рычал недовольно. Так этот медведь, наверное, где-то там и лег, - Алексей махнул рукой в сторону густого сосняка - на зиму. - А сейчас уже встал и бродит, пропитание ищет. Вот бы нам его соследить.
  - Некогда сюда ходить - не согласился Васильев. - Тебе в этом клубе можно и отпроситься, а я кого вместо себя оставлю?" - вопрошал он, въезжая в деревню Угловая. Алексей уже рассматривал дворы и спрашивал: - Как ты думаешь, есть здесь у охотников хорошие собаки или нет?
  Васильев повернул налево, проехал мимо последних изб и прибавил газу. - Думаю, что здесь собак путевых нет, потому что и охотников тут немного. В основном, дачники, а они все больше на огородах копаются, или редко-редко по осени за грибами за околицу выйдут. Он, криво улыбнулся. - И там то блудят....
  - Эх, хороший домик - не дослушав, начинал восхищаться Алексей. - Тут можно незаметно с собачкой, задами в лес уходить, и зверя добытого, спокойно заносить в дом, чуть ли ни днем... Вот я помню, помогал егерю, моему приятелю, службу править. Отвяжем собак, через забор перелезем и уже в лесу, никто не видит, не любопытствует...
  - Вот так один раз осенью, в начале, рано утром вышли, решили на дальний солонец сходить. С нами были две собаки: его кобель Грей, и мой молодой и бестолковый еще Саян. Прошли метров сто, слышим, собаки кого-то рвут и тявкают, как на зверя. А туман был, как молоко. Прибежали мы, смотрим, а они лису поймали, и уже ей задние лапы перекусили: сидит, на передние опирается. А если собака подскочит поближе, то как она кинется, как клацнет зубами, ну что тебе волк. А ведь, небольшая, по сравнению с кобелями...
   Юра затормозил перед дачным городком и тихонько поехал по изрытой ямами колее, внимательно слушая рассказ приятеля. Алексей замолчал, вглядываясь в стеной подходивший к дороге, сосново-еловый лес. Он уже готов был бежать в чащу, так ему не терпелось.
  - Ну и что дальше то? - спросил Юра.
  - Мы собак натравили, и они ее задушили, все равно она уже не могла бегать - продолжил Алексей, - но она моего Саяна крепко цапнула, так что он аж завизжал от боли. Но с той поры, только лишь след свежий лисий учует, сразу галопом летит, поймать хочет.
  Алексей засмеялся. Машина остановилась. Алексей выскочил, открыл ворота и "Жигули" задним ходом въехали на участок.
  Юра Васильев очень любил такие рассказы Алексея и живо представлял себе тайгу, бескрайнюю, сибирскую, зимовье и солонцы, медвежьи берлоги и изюбриный рев. Алексей приехал в Ленинград лет восемь назад, а до этого жил около Байкала, и бродил по лесам с юношеских лет.
  Как обычно Васильев стал растапливать печку, а Алексей, взяв флягу поехал за водой на водокачку. Когда он вернулся, печка уже гудела и в крошечной избушке, воздух нагрелся. Поставили чай, Васильев нарезал холодной лосятины, луку, хлеба, достал припасенной заранее самогонки, разлил по пластиковым стаканчикам. Алексей сел за стол, и чокнувшись, они выпили, закусили, заедая крепкий первач, хрустящим луком и мясом. Через несколько минут глаза замаслились, потеплели, и Алексей размягчившись, завел свое обычное.
  - Эх, сейчас чайку с пряниками, и как в раю будем - сыты, довольны и нос в табаке. Васильев довольный, подкладывая ему мяса, налил еще, а свою отставил.
  - Ты что не будешь? - привычно спросил Алексей и, не ожидая ответа, опрокинул стаканчик в рот...
  Наевшись, убрали со стола и занялись делами. Юра начал неторопясь, разгружать прицеп, а Алексей взял колун, пошел за избушку, где стояли дровяные поленницы и горой лежали напиленные чурки. Сбросив куртку, он подступил к первой чурке. Поставив ее на крепкий березовый пень, рассмотрел трещины в древесине, и наметившись, ударил с аханьем, и большим замахом - чурка разломилась надвое. Разрубив обе половины пополам, он взял следующую. Так быстро, ловко и даже красиво, он одну за другой колол чурки, пока не образовалось приличная горка. Разогревшись, он снял свитер и остался в футболке, облегающей его высокую широкогрудую грудь и мускулистые плечи. Взяв острый топор, он играючи, начал рубить четвертинки чурок на поленья. Дерево словно невесомая материя летала под его руками. Тюк-тюк, тюк-тюк - мерные взмахи топора. Стук-стук-стук - падали поленья, одно на другое.
  Васильев, выйдя на минуту, залюбовался его работой. - Хватит, хватит - останавливал он Алексея. - Иначе на следующий раз ничего не останется.
  Алексей улыбнулся, положил топор, переносил нарубленные дрова в поленницу и с шумом и фырком, умылся под рукомойником...
  - Надо бы подремать немного? - спросил Юра, поглядывая на солнышко поднявшееся высоко. - Это можно - ответил Алексей. - Немного соснуть не мешает, потому что у костра здорово не разоспишься.
  Он вошел в теплую избушку, разобрал раскладушку и лег, укрывшись с головой бараньим полушубком, и почти сразу засопел - он плохо спал ночью. Васильев тихо убрал со стола и тоже лег на топчан у стены, вздыхая и кряхтя - у него болела спина после операции на позвоночнике.
  Засыпая, Юра думал: "Какой здоровый этот Алексей - медведь просто. А вот не везет мужику в жизни. От жены ушел, живет как бомж, в клубе. Хотя я видел его подружку. Молоденькая и красотка, хоть куда, а вот надо же влюбилась в мужика. Из-за нее он и ушел, наверное". Он вспомнил свою жену и дочь, поулыбался, поворочался и уснул чуть похрапывая.
  Было тихо и пунктиром, сквозь сон слышал Алексей приближающиеся и удаляющиеся по дороге голоса идущих с автобуса дачников, да изредка порыв ветра брякал чем-то металлическим на крыше.
  Окончательно проснувшись, он стал думать о работе, о Наталье, а потом о Юрином характере. Он знал, что многие простые люди представляют и говорят о жизни совсем не так, как об этом пишут в книгах и газетах. Они, эти люди, наученные горьким опытом, не верят мечтателям, поэтам и вообще пишущей и читающей братии. У них свои смыслы и свои принципы, часто жестокие и несправедливые, но как не странно, вполне отвечающие той правде жизни, о которой говорят на ТВ и на радио, и которую Алексей знал хорошо, работая с этими людьми на шарашках и халтурах. Он, Алексей, не всегда был согласен с их мнением, и потому иногда, слушая злые реплики Васильева, гадал : где и когда он стал таким циничным и недоверчивым.
  И вместе, он видел и знал, что Юра умеет ценить и любит красоту в природе...
  Они часто, без определенной цели ходили по лесам, ночевали у костров, и Васильев, пародируя Алексея, называл это - "соловья послушать". Выражение появилось в обиходе между ними, когда Алексей рассказал Юре, как он сходил с ума от восторга и любви, впервые услышав ночных соловьев, в деревне, под Смоленском.
  Алексею часто под беспричинно грубыми и даже циничными афоризмами Юры Васильева слышались простонародные истины о добре и зле, о счастье - несчастье. И пусть сам Алексей, не разделяя враждебного отношения Васильева к миру интеллигентных людей, во многом он не мог не согласиться с Васильевым, хотя бы потому, что все мы живем для народа, в котором родились, и в котором после смерти растворимся без остатка, со всеми нашими достоинствами и недостатками...
  Алексей поднялся, вышел, потягиваясь во двор, глянул на солнце, опускающееся к западу и заторопился. Он тщательно помыл лицо, руки ледяной водой из рукомойника. Вытерся, растирая кожу щек и под глазами докрасна. Войдя в избушку, дернул Юру за ногу и в ответ услышал: - Я уже не сплю.
  Собирались быстро и весело. Алексей рассказывал, как в Сибири, полдня и вечер добираясь до места, только-только заснув в душной зимовейке, приходилось вставать, жевать безвкусную корку хлеба, запивая сладким, крепким чаем и в кромешной, хрустально-холодной тишине ночи, идти, спотыкаясь в черной настороженной темноте на ток, не зная, поют ли петухи на этом месте, или их разогнала неделю назад, незадачливая компания молодых, городских охотников.
  Вышли около четырех часов дня. Шли неторопясь, смотрели следы под ногами на влажной тропе. После нескольких поворотов, свернули с тропы на визирку, потом на лесную дорогу, потом снова на визирку, перевалили незаметно водораздел, и уже по солнцу, и по течению ручья определили, что идут на запад.
  Бегущей воды становилось все больше. И, наконец, поперек их пути, блеща на солнце, пролег поток, виляющий течением по дну, плоской долины. На дне его была видна приглаженная, шевелящаяся трава прошлого года.
  Перепрыгивая самое глубокое место, Алексей набрал воды в правый сапог, но только смеялся, и повторял: - Здесь уже недалеко, и я тебя Васильев, приведу на классное место, на поляну, где тепло, даже ночью.
  Васильев хмыкал, смеялся в ответ, но хорошее настроение Алексея передалось и ему.
   Вскоре действительно вышли на большую, чистую поляну с пробивающейся кое-где зеленой травкой и под старой, мохнатой разлапистой елью, увидели большое кострище.
  - Я здесь недавно ночевал - коротко сказал Алексей, но Васильев развил тему.
  - Видел, видел, как тебя с руки кормила бутербродом, длинноногая брюнетка.
  Алексей улыбнулся, но промолчал. - Откуда он узнал? - мелькнул в голове вопрос. - Может быть, действительно видел, а может, кто из его знакомых видел, как мы с Натальей, прошлый раз в город ехали?
  Ему было все равно, знает или нет Васильев о Наталье, но на всякий случай он строгим голосом сказал: - Ты, Васильев, шутить- шути, но помалкивай. У меня и так неприятностей через край.
  Васильеву хотелось послушать Алексеев рассказ о молодой, красивой любовнице, но он вместе понимал, что если настаивать, то Алексей рассердится, а портить отношения с ним Васильеву не хотелось. - Хоть он для меня и не понятен, но мужик он неплохой, и охотник интересный, а главное есть кому рассказать о добычливых или неудачных охотах, о лесных переживаниях, Хоть он и интеллигент, но лес понимает, и слушать умеет.
  Думая об этом, Васильев собирал сухие дрова для костра, поправлял лежанку из еловых лап. Алексей развел костер, принес воды, поставил котелок на костер и потом поудобней устроившись на лежанке, задумчиво загляделся на солнечный закат.
  - А ведь пора на подслух - вдруг, словно очнувшись от дум, произнес Алексей, и Васильев в нетерпении произнес: - Давно пора.
  Наскоро попив чайку и закусив домашней Васильевской снедью, охотники, торопясь, но чутко прислушиваясь, пошли к току. По упавшему, полусгнившему бревну перешли очередной ручей, чуть поднялись молодым ельником в горочку, и выйдя на широкую просеку - дорогу, среди крупного сосняка, первый раз остановились послушать...
   Здесь, два года назад, ранней, жаркой весной, из кустов вылетел крупный угольно-блестящий глухарь. Алексей тогда вскинул ружье, проводил птицу стволом... и не стал стрелять. Он долго осматривал место, откуда слетел глухарь, ходил под соснами, глядя на землю и наконец, у крупной, с шапкой хвои на вершине сосны, увидел глухариные палочки помета, словно рассыпанные по мху и старой хвое. "Да, да - повторял он про себя, улыбаясь - здесь может быть ток".
  Много времени с той поры прошло... Вот и сейчас Алексей и Юра остановились на дороге, чуть отошли друг от друга и стали слушать...
  Солнце садилось за лесом, острыми золотыми лучами просвечивая сквозь стволы и ветки. Сумерки были далеко, но прохладные тени уже укрыли землю под ногами охотников и отчетливо стали слышны далекие и близкие звуки: шум внезапно налетевшего на сосны порыва ветра, гул машинного мотора с далекой трассу, чуть различимый лай собаки из деревни, стоящей на берегу реки, километрах в трех.
  Прошли немного вперед и по знаку Алексея сели далеко друг от друга, чтобы шевеление и дыхание не мешали слушать. Запахи влажной земли, прелого перегнившего листа, молодой травы и березовых почек, смешавшись, создали запаховый коктейль, так знакомый Алексею по прежним походам и охотам, весной.
  Большая таежная птица неслышно подлетев, с хлопаньем крыльев села где-то впереди, в глубине леса на дерево. Приятели переглянулись, жестами показывая направление посадки. Подождали еще...
  Алексей на какое-то время казалось задремал, отключился, ушел в воспоминания...
  ...Сюда, на ток, они собрались быстро. Наталья набрала продуктов, сложила все в красивый рюкзак, и только по строгому настоянию Алексея, сверху положила резиновые сапоги: в городе уже давно было сухо и даже пыльно. На Московском вокзале, несмотря на ранний час, народ стоял толпами, ожидая субботних электричек. Алексей, оставив Наташу возле рюкзаков, сходил в стационный буфет, купил бутылку вина, и пару горячих пирогов, у румяной толстой лотошницы. Съели пироги быстро, веселясь по молодому, проглатывая почти не жуя.
  В электричке, несмотря на обилие пассажиров на перроне, было просторно, и Наталья заняла место у окна. Сидя друг против друга, поговорили и редко выезжавшая из города, Наталья, засмотрелась в окно на проскакивающие мимо, под гулкий перестук колес, полустанки, а Алексей читал спортивную газету.
  В Тосно, пересели на автобус, и Наталья еще успела купить горячий хрустящий батон хлеба в киоске. Выехали за поселок, и увидели, что в лесу полным полно снега, и только на южных склонах пригорков и солнцепеках, из замороженной земли торчала прошлогодняя сухая, серая трава. Аелксей попросил водителя автобуса, остановиться напротив лесной дороги, выходящей к шоссе. Автобус в мгновение исчез за горкой, и Алексей с Натальей остались одни, окунувшись в тишину холодного ясного утра...
  ...Солнце скрылось за лесом. Похолодало. Васильев все чаще поглядывал в сторону сидящего Алексея, но тот молчал и не двигался. Ветер стих и прозрачная, хрупкая синеватая тишина обступила охотников.
   "Что он там заснул? - беспокоился Васильев, но терпел, понимал, что сегодня главный здесь Алексей. "Надо ждать, пока не позовет, а то подумает, что я нетерпелив... Скоро темно станет, а нам еще эти мокрые мостки надо переходить, по чаще. Еще воды наберешь в сапоги.
  Он в сотый раз оглядел темную стену леса, поерзал, чувствуя влагу под собой, и затих.
  А Алексей вспоминал...
  ... Хрустально-чистое солнце светило на подмерзшую за ночь землю, и было холодно так, что очень захотелось согреться, и они отойдя от трассы, сели под крупной сосной на оттаявший, без снега островок, и позавтракали. Наташа проворно, как опытная хозяйка, знающая где, что у нее лежит, достала буханку свежего хлеба, масло, колбасу, салат, сделала бутерброды, разлила горячий, парящий чай из термоса, в ярко-красные, пластмассовые кружки. Алексей сидел и радостно ждал. Он так привык все делать сам, для себя, что момент, когда его угощали казался ему праздником. И он боявшийся высоких слов и абстрактных понятий, вдруг ощутил себя счастливым, как бывают очень редко счастливы одинокие люди.
  Наташе это тоже нравилось: и молчаливое одобрение Алексея и ясное приветливое утро, а даже лес в тенистой полудреме, прислушивающийся, приглядывающийся к ним, как ей казалось.
  После завтрака, Наташа убрав свертки и сверточки с продуктами в рюкзак, достала сапоги, толстые шерстяные носки, обулась, поднявшись потопала ножками, примеряя к ходьбе. Потом, они, о чем то весело разговаривая пошли вперед по заснеженной петляющей в молодом осиннике дороге. Алексей шел первым, Наташа ступая в его глубокие следы, за ним...
  ...Алексей словно проснулся. Глубокие сумерки опустились на лес, сделав его неприветливым, почти враждебным. Васильев хрустя ветками, подошел и полушепотом, недовольно спросил. - Ну, что, пойдем?
   Алексей встал, поправил одежду, взял ружье, стоящее за деревом, и пошел медленно, запоздало ослушивая округу. Было тихо. Над просекой еще виден был кусочек потемневшего неба, и немного неловко заполняя возникшую паузу, он спросил: - Ну, что ты слышал? - Васильев недовольно помолчал. - Слышал, как глухарь иногда возился там, на сосне - он неопределенно махнул рукой назад. -А ты?
  - Я тоже - коротко ответил Алексей, и словно оправдываясь, начал болтать.
  - Эх! Сейчас придем на бивак, разведем большой костер, поставим чай, но в начале выпьем водочки, закусим" невольно сглотнул слюну, сделал паузу и продолжил.
  - А потом горячий чай, запах дыма, и звезды над поляной. Эх! - завершил он, и осторожно ступая перешел темный заросший ельником, ручей, журчащий где-то рядом, под зарослями кустов и подушкой мха.
  Пока шли - разогрелись. Лес уже не казался таким сумрачным и выйдя на поляну они увидели звезды, чуть проступившие на черно-синем небе. Одинокая ель, посередине, настороженно ожидала их прихода, охраняя покой леса.
  Развели большой костер. Взметнувшееся, высоко вверх, пламя отодвинуло настороженную тьму до границ поляны. Васильев покопавшись в своем рюкзаке, достал бутылку с самогоном, куски лосиного мяса, завернутого в промасленную бумагу, головку остро пахнущего лука, соль. Алексей, в это время, сходил с котелками к невидимому ручью, спрятавшемуся под черными тенями деревьев, принес воды и поставил кипятить для чая. Васильев по-хозяйски порезал хлеб, лук, мясо, сдувая со дна кружек не существовавшую пыль, поставил их на кусок полиэтилена, заменяющий скатерть и булькая, разлил из бутылки самогон. Алексей улыбаясь, поблескивая глазами отражающими пламя, устроился рядом, сел, поджав под себя ноги.
  - Сколько таких ночей - начал он мечтательно вглядываясь в стену деревьев, под черным провалом неба - я провел в лесах? Помолчал, взял кружку, затаив дыхание, отвернулся от дыма. Продышался... Посмотрел на серьезного Васильева. - Чаще один. Редко вот так вдвоем, втроем - он снова покрутил головой. - Ну, что Васильев, выпьем за удачу, и за эту лесную красоту, лучше которой нет ничего.
  Протянул кружку. Васильев, чуть улыбнувшись, поднес свою. Неслышно чокнулись, крякая выпили и стали торопясь закусывать. - Один раз я догонял своих братцев в лесу. Они за день до меня ушли в знакомое зимовье, по берегу далекой таежной речки. Идя туда, я на подходе случайно встретил старшего брата с его собакой. Постояли, поговорили, и от него так пахло перегаром, что я чуть не задохнулся. Я спросил, что они пили, а братец удивился и говорит, что ничего, только луку с вечера еще наелись... Алексей засмеялся, дожевывая кусочек луковицы, а Васильев подтвердил: - Это нормально.
  Алексей, уже сам разлил еще по одной и провозгласил: - За всех, кто вот так же по всей России сейчас сидят у весенних костров, в ожидании утра. Чтобы им было так же хорошо, как нам... И опрокинул одним махом, выпив содержимое. - Это так - согласился Васильев, и морщась выпил. Алексей рвал крепкими зубами вкусное мясо, чуть пахнущее чесноком, и предложил. - Ну расскажи, как ты этого лося добыл?
  Васильев, сдерживая удовольствие, разлил крепко заваренный горячий чай, делая паузу, подложил сушняка в костер, поудобней устроился на еловом лапнике, пахнущем чащей и охотой. Алексей ждал, громко прихлебывал обжигаясь, дожевывая мясо.
  - Ты помнишь, я в конце зимы ездил к матери в деревню, дрова готовить. Дров мы напили и накололи, и тогда я в предпоследний день все-таки выскочил в лесок с Волгой. Она засиделась на цепи, да и мне хотелось пробежаться, зверя посмотреть... Васильев пил чай не спеша, делая паузы в рассказе, заедал пряником.
  - Только кончились поля - ты помнишь, где мы дрова готовили с Колькой? Алексей кивнул припоминая заснеженный лиственный лес, молодой осинник в речной низкой пойме, поляны, чащи, болотистую дорогу, извилисто бегущую вдоль берега речки.
  - Только я вышел на полянку, смотрю, Волга моя что-то услышала и кинулась в осинник. Я тоже насторожился. Пошел потише. Только дорога завернула с поляны в лесок, слышу Волга где-то гамкнула. Я остановился.
  - Ну, ну - блестя глазами, торопил его продолжать Алексей.
  - Слышу, вдруг кто-то ломится в чаще от меня наискосок. Я побежал. Думаю перехвачу его, на дороге, чтобы лучше было стрелять. Только выскочил из-за угла, и вижу: он черный и большой уже почти в чаще, а за ним чуть сбоку Волга, старается, ко мне хочет заворотить. Я встал, ружье вскинул, приложился и бабахнул. А бык уже почти в чаще. Там метров сорок было между нами... Васильев снова сделал паузу, довольно улыбаясь, посмотрел на встревоженного Алексея.
  Ночь опустилась на лес. Костер потрескивал, отсветы пламени метались по поляне, то приближая границу тьмы, то отступая. Кормящийся лось, услышав треск, по чаще подошел к краю леса, увидел сквозь стволы алеющий костер, темные фигурки людей, втянул подвижными ноздрями запах дыма и рысью, задевая копытами валежник убежал в ельник.
   - Он, словно растворился, пропал, после выстрела - продолжил Васильев.- Я думал промазал - он счастливо вздохнул.- Пошел туда, и вдруг вижу из кочек хвост Волги машет. У меня сердце екнуло. Я побежал и вижу: Волга рвет черного быка за глотку, а тот лежит не шелохнется... Васильев, отвернув голову от дыма, прислушался, вглядываясь в неподвижный молчащий лес.
  - Я тогда к обеду управился, разделал бычка. Молодой был еще, года два-три. Потом я вернулся домой нашёл братца Колю и мы на его тракторе, вывезли мясо, без проблем.
  Он вздохнул, отхлебнул остывший чай. - Так тоже бывает. Только выйдешь, бац и готово... А бывает целый день гоняешь, и видишь несколько раз, но стрелять нельзя - далеко. И Волга устанет, к вечеру уже и бросит. А ты домой, усталый и злой, ни с чем... Васильев потер глаза. - Они ведь тоже в лесу-то не привязанные - заключил Юра, и вздохнул.
  Пока допивали чай, пока разговаривали, время подошло к полуночи. Звезды россыпью блестели на далеком небе, и казалось лес, задремал ненадолго. Васильев встал, отошел от костра в тень разлапистой ели, растущей на углу поляны, постоял, послушал вглядываясь в недвижимую тьму. Возвратясь к костру, позевал, сдвинул лапник поплотнее, лег на бок, укрылся суконной курткой с головой и почти тотчас же заснул.
  Алексей казалось тоже задремал, но какой-то посторонний звук отвлек его внимание, он посмотрел на спящего Юру, поднялся на ноги, отошел от костра, долго слушал, потом вернулся, поправил костер и стал вспоминать...
  ...Пришли на эту поляну к полудню. Солнце поднялось высоко, обогрело лес, размочило подмерзший за ночь снег на оттаявших прогалинах. Кое-где порхали белые и ярко красные бабочки, присаживаясь на сухие былинки, настороженно поводя бархатистыми крылышками. Красные были особенно красивы на белом...
  Середина поляны уже освободилась от снега, и под елью было относительно сухо, хотя земля повсюду была еще влажной и сквозь пожухлую прошлогоднюю траву, прибитую снегом и морозами к земле, сочилась влага. Разведя костер, Алексей стал готовить лежанку для ночевки под елью, а Наташа готовила обед. Алексей, острым охотничьим ножом, срезал толстые длинные ветки ели над костром и раскладывая тут же рядом со стволом. Наложив толстый слой, он стал резать молодые веточки с яркой, зеленой хвоей, складывая сверху.
  Наташа сварила суп с картошкой, луком и тушенкой, и к тому времени лежанка под деревом была почти готова: толстый слой хвоистых веток отделял сидящих и лежащих на подстилке от влажной, мерзлой еще земли. Попробовали есть у костра, но поднялся ветер и дым, мешал смотреть, есть, дышать. Перешли обедать почти на середину поляны, на обсохший бугорок. Расстелили большой кусок полиэтилена, подложили под себя куртки, разложили съестные припасы и сами прилегли. Наташа наделала бутербродов с сыром и варёными яйцами.
  Наконец все было готово. Алексей открыл бутылку вина, разлил по кружкам, и не смог удержаться, чтобы не сказать несколько слов.
  - Давай, выпьем за тебя Наташа!
  Она тотчас возразила. - За нас - на что он ответил. - Нет, нет! Вначале за тебя. Ты, для меня сегодня, как солнце! Она смущенно потупилась. А он, подыскивая слова, сделал паузу. - Ведь я уже начал думать, что я неудачник, никому не нужный человек. Но появилась ты, и я вдруг понял, что несмотря ни на что, я тоже могу быть счастлив. Глядя на тебя я спрашиваю, почему мне так повезло и не нахожу ответа. Однако я понимаю, что все-таки моя прежняя жизнь готовила меня к встрече с тобой. Хотя, встретив тебя, я конечно, никогда не мог даже подумать, что мы когда-нибудь будем близки. В этом для меня и есть главная тайна и очарование жизни. Ведь никто не знает когда и где мы встретим человека, который нас сделает счастливым - он помолчал и подумав, все-таки произнес - или несчастным.
  - Давай выпьем за эту тайну, благодаря которой ты появилась в моей жизни. За
  тебя! - завершил он, закругляя словесную импровизацию. Выпили и стали есть. Алексей хвалил суп, хвалил бутерброды, хвалил погоду. Солнце поднялось в зенит, воздух нагрелся, деревья, трава, земля немного оттаяли и на солнцепеке зажужжали мушки и мошки.
  Снег, увлажнившись, шуршал, слоями опадая и уплотняясь, пропитанный влагой. Зазвенели капельки, капли, вместе становящиеся ручейками. Ручейки стали сливаться в ручьи. Вода от растаявшего снега, неудержимо устремилась вниз по ложбинкам и долинкам к рекам, а те, в свою очередь, вспухая от избытка, ломали лед, выходили из берегов, заливая поймочки, поймы и приречные луга. Все сдвинулось, полилось, наполняясь и пополняясь. В этой круговерти, Алексей и Наташа оказались, словно на необитаемом острове...
  ... Алексей через время разлил вино еще раз. И Наташа коротко прорекла: - За нас! - порозовела от смущения и не глядя на него выпила... И Алексей повторил, как эхо непривычно короткое для него: - За нас!
  ...Васильев заворочался и Алексей, отвлекшись на время от воспоминаний, поправил костёр. Ночь незаметно подбиралась к рассвету. "Большая Медведица" вращаясь вокруг Полярной звезды, опрокинула ковш.
  "Часа два до рассвета осталось" - определил Алексей и стал подогревать чай.
  - "Завтра высплюсь" - думал он, прилаживая котелок с чаем, над огнем.
  - Уже встаем? - вдруг пробормотал Васильев, заворочавшись. - Спи еще, я разбужу, когда надо - ответил Алексей, и Васильев тут же заснул вновь.
  Кругом стеной стоял лес и небо над ним чуть посветлело - звезды стали менее яркими. Алексей сел, прислонившись к стволу спиной, и подумал: "Ведь всего три недели назад мы были с Наташей здесь вместе, и тогда я был по настоящему счастлив, как бываешь, счастлив в начале любви, еще не ведая будущих разочарований или сомнений"...
  ...Обедали долго. Наташа рассказывала о своих студенческих годах, о стройотряде, о своих поклонниках, о тех, кто ей нравился. Алексей слушал с интересом, допивая сладкий чай с ее домашним малиновым вареньем...
  Потом убрав остатки обеда в рюкзаки, легли рядом под слепящим полуденным солнцем, одни в округе, в лесу, во вселенной. Почти случайно, как во сне его рука легла ей на бедро, и она заметно вздрогнула. Рука медленно поднялась по бедру выше, и пальцы коснулись ее гладкой, прохладной кожи на девичьем втянутом животе. Алексей услышал стук своего сердца, заметил, как она часто задышала в ответ на его прикосновения...
  Поляна купалась в солнечных лучах. Осинки и березки, растущие на месте стоявшей когда-то посредине леса заимки, обогрелись, расправили веточки, с набухшими почками. Снизу из оврага явственно доносился шум бегущей воды. Тень от высокой сосны, подобно часовой стрелке, незаметно для глаз, повернула на северо-восток, и солнце стало опускаться к горизонту.
   Потом пили чай, и Наташа внимательно смотрела на Алексея, который допивал чай медленно, смотря рассеяно по сторонам, и думал о том, повезет им или нет в этот раз. Она переводила глаза с широкой выпуклой груди, на сильную мускулистую шею, на черные густые волосы, на прямой нос, серые глаза, прищуренные от солнца. Она старалась запомнить и этот день, и этот его отсутствующий взгляд, спокойное приятное лицо человека, прожившего уже много лет в этой дружелюбной сосредоточенности, иногда взрывающейся вспышками гнева и даже жестокости...
  "Как только я его увидела в первый раз, у меня сердце упало. Я тогда совсем девчонка была, но и тогда почувствовала: с таким, наверное, можно всю жизнь рядом быть, такой он сильный, спокойно решительный... А он тогда внимания на меня не обратил: поздоровался, улыбнулся дружелюбно и забыл... А когда я узнала, что он женат, то сильно огорчилась, но потом как-то все само собой получилось. Его полунасмешливость сменилась уважительным приятельством. Помню, как он мне мороженное принес в жаркий день, на спортивном празднике, на стадионе. И сделал это так легко и привычно, будто мы с ним уже очень близки. Меня это тогда просто сразило. Значит, он меня тоже отметил..."
  Вдруг через поляну, хлопая крыльями пролетели две черные с белым подхвостьем, птицы, и сели в кустах на фоне темно-зеленого сосняка. Алексей вздрогнул, сделал жест, приложив палец к губам: "Тише!" и бесшумно, потянулся к ружью, лежащему под рюкзаком. - Нет, нет, не надо! - вскрикнула Наташа и задержала руку Алексея. Он посмотрел на нее внимательно и сказал: - Хорошо, не буду. И потом со вздохом: - Но ведь они так удачно сидят... А потом объяснил: - Наверное, дым от костра заметили и прилетели посмотреть.
  И действительно: тетерева, увидев и услышав людей, насторожились, и вскоре взлетев, через секунду исчезли из виду, скрывшись в глубине леса.
  - Извини, но я не люблю, когда животных убивают - сказала она и погладила его руку. - Все нормально - улыбнувшись ответил он и поднявшись, подбросил дров в костер, поставил подогревать котелок с чаем. Потом, когда пили чай, Алексей стал объяснять Наташе суть и смысл охоты: - Человек рожден охотником и я думаю, что человек больше конечно травоядный хищник, поэтому есть мясо, как добавление к каше. Звучит немного нелепо, но ведь природа человека так противоречива...
  Алексей помолчал и продолжил: - А становясь охотником, всего лишь вспоминает свою древнюю страсть и занятие - охоту...
  Алексей сделал паузу, потер начинающую отрастать на щеках, жесткую щетину, зевнул. Наташа слушала его внимательно. - Ведь еще три-четыре тысячи лет назад древний человек был охотником и собирателем, если верить ученым, и не занимался земледелием. Как минимум 500 тысяч лет до нас, у него было уже копье с каменным острием, нож из камня, а потом и стрелы с каменными наконечниками. Был и есть такой камень - флинт. Он на сколе очень острый и очень крепкий, так что можно порезаться, как бритвой. Вот его-то древние охотники и использовали задолго до того, как появился металл...
  Алексей мечтательно вглядывался в дымку испарений, поднимавшихся от нагретой солнцем земли, словно силился увидеть там прошлое.
  - А последние три-четыре тысячи лет, он, человек, непрерывно воевал. - Алексей улыбнулся, - может потому воевал, что меньше стал охотиться. И вот я думаю, что нынешняя преступность, все эти страшные насилия, убийство и даже войны, происходят оттого, что в человеке сидит по-прежнему, этот охотник. Сейчас модно стало жалеть животных и презирать человека, и потому, этот "внутренний демон охоты", выскакивает иногда из человека, и насилие, и кровь по отношению человека к человеку - это проявления инстинкта и происходит именно поэтому...
  Алексей огляделся, и закончил. "Христианство понимало эту особенность человека и потому Иисус говорил: "Возлюби ближнего, как себя самого..." - А сейчас любят собак, кошек, хомяков, крыс, - но человека, который живет рядом, они эти любители животных часто презирают или даже ненавидят...
   Он помолчал... - Я думаю охота, это сейчас средство направить зло и насилие, сидящее в человеке, в приемлемое для общества русло. Человек переживает охотничью страсть как этап своего становления. И Торо, и Толстой, и Тургенев, и Фолкнер, и много, много других людей прожили эту страсть и стали вегетарианцами, и даже непротивленцами злу насилием, как Толстой...
  Алексей взял сухую веточку улыбнулся и сломал ее сильными пальцами. - А сейчас люди охотятся друг на друга и это отвратительно. Если бы они были людоедами, тогда я бы это понял - засмеялся он.
  Солнце чуть опустилось к горизонту и Алексей улыбаясь, погладил Наташу по согнутой спине. - А нам уже пора...
  ...Алексей проснулся внезапно, как и заснул. Было темно, костер прогорел и дым легкими струйками, растекался над землей. Налетевший порыв ветра зашуршал еловой хвоей и Алексей увидел вдруг границу леса и неба, на дальнем краю поляны. - Проспали! - вскинулся он и раздувая костер поставил котелок с вчерашними остатками чая. - Васильев - просыпайся - громко сказал он и дернул Юру за ногу.
  Васильев зевая поднялся, потер лицо, сходил за ель в темноту, потом возвратившись, позевывая, налил себе горького чаю, хлебнул несколько раз, и выплеснул. - Есть будешь? - спросил Алексей, но Юра покачал головой. - Потом, сейчас не хочется - Ну, тогда пошли...
  Алексей одел теплую куртку, вскинул ружье на плечо и пошел первым. Васильев следовал за ним и входя в лес, оглянулся: маленькое пламя, над маленьким костерком, светило им вслед, из серой тьмы...
  "Надо было залить" - сожалея подумал Васильев, и попав между кочками, на полсапога провалился в глубокую лужу. "Не дай бог наберу в сапог, потом все утро придется хлюпать" - ворчал он, поспевая за Алексеем, который шел быстро и уверенно. На перекрестке просек, остановились и недолго послушали, сдерживая разгоряченное дыхание. Сквозь шепот сосен под утренним ветерком, из чащи, тонко пропела первая птичка, а где-то далеко простучал дятел. - Опаздываем - недовольно прошептал Алексей, и они, уже не торопясь, оглядываясь и прислушиваясь, пошли вглубь темного леса, хлюпая сапогами в залитом водой мху. Алексей подумал - "Недаром глухарей в европейской части России называли мошниками. Тут, если глухой лес, то обязательно в низине, где сыро, мох".
  Пройдя шагов двести, остановились на закрайке большой лужи, блестевшей поверх мха. Стали слушать.
  Птицы то тут, то там пищали, свистели свои первые утренние песни. Сердито протрещал дрозд-рябинник, и ему издалека ответил другой. "Какой гам" - с досадой подумал Алексей, и вдруг, как это всегда бывает в этом набирающем силу утреннем шуме, услышал глухаря.
  - Тэ-ке, тэ-ке - донеслось из светлеющей тьмы, и вслед словно обвал тишины, а потом еще - тэ-е, тэ-ке, - и вновь пауза. Молча, Алексей показал рукой направление, и Васильев замотал головой утвердительно. Чуть погодя, на месте паузы, Алексей различил точение, и так четко и понятно было все это, что Алексей подумал: Как мы раньше не слышали? Глухарь был далеко, и Алексей не скрываясь, подошел к Васильеву, и вполголоса проговорил: - Поскакали! Он там - и указал направление. Васильев вновь покивал головой, поддакивая, но непонятно было, слышит он или нет.
  - Я первый - проговорил Алексей. - Два-три прыжка под песню, а потом слушай, и снова под песню два-три... И он решительно шагнул в лужу, делая первые большие шаги.
  Кровь заходила ходуном в теле, сердце застучало, и стало жарко. Алексей, почти не слышал скачущего позади Васильева. Он все внимание сосредоточил на глухариной песне. Услышав точение, он делал первый прыжок, сильно отталкиваясь, потом второй, и если успевал, то третий, и замирал, стоя на широко поставленных ногах и дослушивая окончание точения...
  Все ближе, все отчетливее песня. Вот еще два прыжка, еще, потом еще три. Васильев начал выдвигаться вправо, почти сравнявшись с Алексеем. Наконец остановились и остроглазый Васильев, прошептал: - Я его вижу. Вот там...
  Алексей тоже различил черную птицу на вершину стройной, высокой сосны. "Как он там сидит - удивился про себя Алексей, -ведь ветки-то на верху тонкие, а он ведь тяжелый".
   Под ногами было почти сухо - незаметно они прискакали на невысокий пригорок. Уже чуть рассвело, и вверху на фоне неба хорошо были видны остроконечные вершины сосен, и на одной из них отчетливо отличаясь чернотой, самозабвенно пел глухарь. Пахло прелой осиновой листвой и влажным мхом... То тут, то там темнели молодые ели, среди которых человеческие фигуры были почти не различимы. - Дай я, дай я! - раздался просительный шепот Васильева. - Под песню, под песню! - прошептал в ответ Алексей и разрешая, махнул рукой. Он знал, что Васильев хороший стрелок и не промажет. Васильев, приложил ружье к плечу, поводил стволами и не медля, под точение, выстрелил. Гул выстрела расходился кругами эха по окрестностям, а глухарь, падая по диагонали, пролетев мимо Алексея, упал на мягкий мох. В три прыжка Алексей настиг птицу, поднял ее за длинную шею. Глухарь, вращая черными бусинками глаз, под красными бровями, крякнул несколько раз сердито, ничего не понимая и умер... Подбежал Васильев, взял глухаря бережно, долго осматривал, поворачивая большую птицу во все стороны.
  - Хорошо - начало есть - почему-то сдавленным шепотом произнес Алексей, и отойдя на несколько шагов в сторону, стал слушать.
  После выстрела на несколько секунд в лесу наступила тишина, но чуть погодя, птичье пение возобновилось с удвоенной силой. Сквозь эту мешанину звуков, Алексей силился услышать глухаря и ему повезло. Чуть левее, в сосняке услышал уже не тэканье, а точение. Он радостно вздрогнул и повернув голову к Васильеву, зашептал: - Слышу! Слышу его!
  Васильев был опытным охотником и все понял.
  - Я здесь! А ты скачи - махнул он рукой, и Алексей поскакал. Было уже почти светло, там в вышине, но на земле, еще властвовали сумерки и трудно было увидеть человека, то замирающего, то скачущего в просветах кустов стволов и ветвей. Да глухарь и не смотрел вниз. Он песню за песней посылал, как непрекращающийся вызов всем соперникам в округе. Казалось, он призывал медлительное солнце поскорее взойти из-за горизонта и дать жизнь новому весеннему дню.
  Подскакав метров на тридцать, тяжело дыша, Алексей стал высматривать токующую птицу, и увидел ее на прямой высокой сосне, в переплетении веток и пятен хвои: в такт тэканью, черный силуэт дергался, выделяясь этим из неподвижного окружения. Алексей торопился: было светло, и глухарь мог окончить пение в любой момент.
  Наконец охотник прицелился, приложив ружье к стволу березы, за которым он прятался. Уже нажимая на курок Алексей знал, что промажет. Заряд дроби ударил прямо под глухарем, срубив одну ветку. Но выстрел был сделан под точение и потому ничего не разобрав, но перелетев на соседнюю группу сосен, глухарь затих, прислушиваясь и осматриваясь. Алексей затаился. Еще не все было потеряно. Птица молчала и изредка шуршала в гуще хвои. Осторожно, стараясь не шуметь, Алексей перезарядил одностволку, и достав бинокль из-под свитера, стал осматривать кроны сосен, где сидела птица. Было неловко стоять, неловко смотреть в бинокль, вытягивая шею и чуть наклонив голову, но вот, наконец, Алексей различил глухаря.
  Он спокойно питался, вытягивая длинную шею вверх и обрывая клювом молодую хвою на веточках. "Ах, злодей - тихонько посмеивался Алексей - жрет, словно ничего не произошло... А потом уже серьезно подумал: - Лишь бы Васильев не пошел сюда, не понимая, что происходит: ведь выстрел уже был. Зашумит Васильев и глухарь улетит. Тогда конец охоте..."
   Он быстро, но осторожно, не отрывая взгляда от глухаря, поднял ружье, прицелился и нажал на спуск.
  Бам-м-м - грянуло по лесу и глухарь, уже падая, раскрыл крылья, и по касательной "снизился", стукнув, о землю. Алексей, заметив место куда упала птица, быстро пошел туда. Подойдя, стал осматривать мох у коряги, вокруг, когда услышал голос Васильева. - Он здесь, я вижу его.
  Алексей облегченно вздохнул, пошел на голос. Васильев затрещал ветками, сдвинувшись с места, и когда Алексей приблизился, Васильев уже держал большую черную птицу с распущенными крыльями. Алексей улыбался, осматривая добычу: широкий, с белыми отметинами хвост, длинную шею с зеленовато-бронзовым отливом перьев, голову с бело-зеленоватым клювом и красными, словно вытканными, большими бровями, над прикрытыми черно-серой пленкой, глазами.
  - Ну, вот и с полем! - радуясь, поздравил Васильева Алексей. Лес вокруг гремел песнями и утренней суетой; вдруг, над соснами очень низко пролетели гуси, переговариваясь и выискивая лесное озеро, на котором можно было бы отдохнуть от длинного перелёта. Красноголовый дятел нервно стучал по высохшей вершине сосны и ему отзывались таким же стуком его сородичи...
  Не спеша, охотники вышли на просеку, которая еще час назад, в полутьме рассвета, была такой мрачной и таинственной, а сейчас показалось веселой и просторной, посреди сырого леса. Перейдя перекресток вспугнули из зарослей орешника лося, который стуча копытами и мелькая черно-серыми ногами, убежал вглубь леса.
  Вскоре первые лучи солнца пробились сквозь ветви и хвою заиграли золотыми пятнами и пятнышками на стволах берез и сосен, делая первые розоватыми, а вторые - коричнево-золотистыми.
  Добытых птиц несли аккуратно сложенными подмышкой, спрятав озябшие пальцы в карманах курток... Сойдя в болотисто-ручьевую низину, в небольшом озерке выпотрошили птиц, и помыли лицо и руки. Стало свежо и легко.
  Поляна с елью и потухшим костром, была уже освещена солнцем и снизу из еловых распадков неожиданно поднялся холодный ветер. Разожгли костер, разворошив серый пепел на углях, поставили кипятить чай, достали продукты из рюкзаков и поели без аппетита, позевывая и моргая сонными глазами. Васильев не дождавшись чая, незаметно уснул и Алексей прикрыл его сверху своей курткой. Он не спеша заварил кипяток индийским чаем, положил еще смородиновых веточек и несколько кустиков брусники. Потом сел поудобнее и прихлебывая из кружки ароматный напиток, задумался, проваливаясь в воспоминания, как в дремоту...
  Первый раз здесь он побывал два года назад. Тогда, оставив Васильева отдыхать у костра, километрах в трёх от этого места, Алексей, пройдя по сенокосным лугам с развалинами деревянных сенохранилищ, поросших бурьяном, увидел дорогу, ведущую в сосновый лес, сразу за полянами. Он долго шел по этой дороге, которая поднялась на холмы, и пошла верхом, прямиком на север.
  Солнце в полдень светило в затылок, впереди всё хорошо видно, и когда чуть слева и с земли взлетел крупный глухарь, отсвечивая черно-стальным блеском широких крыльев, Алексей даже вздрогнул. Он мгновенно вскинул ружье, но стрелять не стал, боясь промаха, и подумал: "А вдруг тут ток? Как бы не распугать!"
  После он долго кружил вокруг этого места, тщательно осматривая покрытую хвоей землю под соснами и наконец увидел палочки глухариного помета, под одним из них.
  - Тут может быть ток... Тут может быть ток - бормотал он вслух. Пройдя по дороге дальше, Алексей вышел на берег ручья, который шумел водопадом, в большой бетонной трубе, уложенной вдоль течения. Немного не доходя этого иеста, рядом с дорогой, нашел еще одну сосну с глухариным пометом, под ветками, внизу, на земле. - Так, так - говорил он сам с собой. - Тут можно и ночевать: вода, сухие сосны - все есть...
  Вернулся Алексей к Васильевскому костру часа через три, а тот уже собирался домой, на дачу. - Ну, что видел? - был обычный вопрос, и Алексей рассказал про происшедшее в дальних сосняках, а потом уговорил Васильева заночевать в лесу и утром проверить есть ли ток...
  Заночевали в одном из распадков на границе между полями и лесом. Места было неприглядное, осинник на склоне глинистого оврага и потому сырое и грязное. Но спускались сумерки, и выбора не было - места ведь были тогда мало знакомые.
  Посидели у костра, задремали под шум воды в нижнем ручье. - Это к перемене погоды, такая отличная слышимость - проворчал Алексей и как оказалось, был прав.
  В три часа ночи, только они взялись пить утренний чай перед походом, как застучали вокруг крупные капли дождя, и пришлось срочно все собирать в один узел, запихивать в рюкзак и отправляться.
  Но даже, когда охотники уже пришли к месту предполагаемого тока, проливной дождь не кончился. В лес соваться было бессмысленно... Постояли на перекрестке, послушали - ничего кроме шума дождя не слышно. Алексей, стал рассказывать какие яростные тока бывают в Сибири, во влажную туманную погоду, но это уже не вдохновляло, ибо был настоящий, обложной дождь.
  Посидели под одним куском брезента, дожидаясь настоящего света и пошли не солоно хлебавши к дачам...
  Тогда-то, проходя мимо, Алексей и присмотрел эту лесную поляну, оставшуюся на месте былого лесного кордона...
  Шли заросшими визирками часа три, промокли насквозь. Ватная телогрейка Алексея так набрала воды, что весила полпуда, а то и больше. Он надолго запомнил холод от влажной еще одежды, уже в городе, в метро, под сквозняком на эскалаторе.
  ... Ветер усилился, на голубом небе появились стада облаков, лес зашумел. Похолодало... Алексей очнулся от воспоминаний. Васильев спал, посапывая, костер почти потух, чай давно остыл и казался горько невкусным. Сходив за водой к ручью, Алексей развел в очередной раз огонь, поставил котелок и стал будить Васильева. - А ты чего, не спал? - спросил Васильев, одевая сверху, для тепла, брезентовую куртку. Алексей соврал: - Да, нет, подремал. Но время идет и надо возвращаться, вот я и подшурудил костер... Надо попить чайку, да возвращаться.
  Весной погода быстро меняется. Пока пили чай, пока Васильев оживленно-веселый и довольный, рассказывал, как в детстве они браконьерили, спрятав ружье в штанину под куртку, ходили с друзьями в лес на тетеревов, которых тогда были сотенные стаи, как варили добытых тетеревов, в общем котелке, и довольные и чумазые возвращались по домам, прошел час. Облака, словно растаяли на небе. Солнце во всей красе поднялось на ярко - картинном небе. То ли от крепкого чая, то ли от солнца, но настроение Алексея стало праздничным.
  "Ну, что я действительно - думал он, вполуха слушал Васильева. - Ночь была чудная, охота удачная. Впереди еще целый месяц весны, но главное, я уже прожил одну лучшую ночь в лесу и снова чувствую себя свободным, беззаботным, как тогда в Сибири, в двадцать два года. Тогда ведь тоже были какие-то проблемы, но главное, был праздник в душе: я молод, я здоров и силен, и все впереди... И тогда я не боялся одиночества, и искренне радовался лесу, солнцу, воде, воздуху...
  Васильев шел впереди по гребню водоосушительной канавы и что-то увлеченно рассказывал. Алексей изредка вставлял: - Да... да, - не вникая в смысл его рассказа.
  ... Приеду в Питер, и тут же позвоню Наталье... Скажу, что был сегодня на нашем току. Приглашу ее готовить глухаря. Она ведь чудесно готовит курицу...
  Он заулыбался, поправил лямки рюкзака и услышал конец Юриной фразы... - и вот я прикладываюсь, - бац, а он стоит, и только чуть качается из стороны в сторону. А я зарадовался, думаю, попал, хорошо попал!!!
  
  
  28 августа 2001 г. Лондон
  
  
  
  
  
  
  
  
  Поездка в Оку осенью...
  
  Собирались в эту поездку долго. То у Толи, моего брата, времени не было, то Олег Иванов, наш друг, живущий в посёлке Саяны, выезжал из Оки по делам, или в Иркутск, или в Улан - Уде.
  А осень "уходила" постепенно, но неуклонно.
  Проезжая, на автобусе, по плотине Иркутской ГЭС, я иногда видел синевато - белые, уже заснеженные хребты Хамар - Дабана, на противоположной стороне Байкала, километрах в ста пятидесяти от Иркутска. Чистота осеннего прохладного воздуха, красота открывающейся перед нами панорамы, вид водохранилища, просторов сине - зелёной, чистой воды в обрамлении золотых береговых березняков, восхищал меня и вместе порождал грустные размышления, о "уходящей натуре"
   ... И вот мы выезжаем, а на улице дождь и листья на берёзах во дворе уже облетели, и погода похоже испортилась надолго...
  Я, ожидая поездки в Саяны, уже побывал в пригородной, прибайкальской тайге, полюбовался увядающим золотом лесов, синевой холодных пространств ангарской воды, подышал хрустально - чистым, целебным, ароматным воздухом, пожил недельку в одиночестве, в зимовье, в вершине таёжной речки Илги...
  Но всё это были попутные, тренировочные походы, которые только готовили меня к главному, целевому, в Оку...
  Об этих походах, тоже замечательных по существу, я расскажу в другом месте, ну а пока...
  Из города выехали в четвёртом часу и набирая скорость устремились в сторону Байкала.
  За Шелехово, поднявшись на перевал, увидели снег, первый большой снег, который продолжал падать, на притихший, непривычно строгий, лес...
  Дорога мокрая, скользкая, даже опасная, белой заснеженной лентой с чёрными проталинами - колеями посередине, стелилась под колёса, поворачивая то влево, то вправо, выбирая среди леса самые пологие подъемы и спуски.
  -"Хорошо, что ещё встречных машин немного" - подумал я и поплотнее устроился на переднем сиденье...
  Перевалили через заснеженный, таёжный хребет, в сторону Байкала, но озера не увидели - всё заволокло тучами. Уже на крутом извилистом спуске к Култуку, посёлку в южной оконечности Байкала, подъехали к импровизированному рынку, на обочине, где продавали солёный, жаренный, копчёный омуль и остановившись, купили прямо из дымной коптильни, парочку ещё горячих рыбин, с одуряюще аппетитным, острым запахом копчёностей.
  Проехав Култук, остановились поужинать в придорожном кафе и съели по гуляшу, по тарелке щей и выпили по стакану чаю - дорога предстояла длинная - всего около шестисот километров, а от Култука километров четыреста пятьдесят...
  Медленно опускались сумерки, когда мы переехали лесистый низкий перевал, между долиной реки Иркут, впадающего в Ангару и собственно байкальской котловиной, оставшейся позади.
  Перевал настолько невысок, что можно пробив канал, направить реку Иркут в Байкал и тем постепенно поднять его уровень и уровень Ангары, из Байкала вытекающей.
  Наверное, некогда, так и было, но потом Иркут повернул в сторону и между Тункинской долиной и Байкалом, образовалась перемычка...
  Вскоре долина Тунки расширилась и справа возникла цепь вершин, сверкающих в вечерних сумерках серебристым, свежевыпавшим снегом. Тункинские гольцы, в свете умирающего дня виделись некими плохо различимыми массивными привидениями, на которых кое-где, казалось, ещё отражались лучи давно закатившегося за горизонт, солнца...
  Я смотрел в окошко на пробегающую мимо степь в обрамлении лесистых горных хребтов и думал, что Тунка, хорошее место для скотоводов и даже для земледельцев, которым занимались здесь издавна, но жить здесь постоянно, наверное, скучно...
  В селе Тибельти, рядом с дорогой, высится холм, по преданию, насыпанный завоевателями - монголами, в один из своих походов на Запад. Курган стал могилой для павших воинов, и по преемственности, сегодня, на его невысоких склонах расположилось местное бурятское кладбище. Люди, придерживаясь традиций, подхоранивают своих умерших рядом с могилами далёких предков...
  ... Пейзаж в сумерках, был однообразен и уныл. Слева, полого подползали к долине лесистые склоны холмов; справа, равнинную степь, там за рекой, ограничивали высокие гольцы, зубчатой чередой вершин; впереди, вдоль русла речек, впадающих в Иркут, то тут то там, виднелись редкие огоньки бурятских сёл и заимок, состоящих из бревенчатых одноэтажных домов с пустыми, часто неогороженными пространствами между ними...
  Непонятно было, чем живут и где работают люди, населяющие эти убогие жилища...
  В темноте, в свете фар, иногда, появлялись фигурки "гуляющих" по обочине дороги людей, а то и припозднившихся коровёнок, бредущих в сторону "дома"
  Жизнь здесь шла своим осенним, скучным чередом и наверное особенно была невыносима для молодых, которые жаждали весёлого общения, а вместо, от скуки и безысходности впадали в тоску, порождающую бытовое пьянство. Невольно вспоминались Блоковские строки: "Ночь, улица, фонарь, аптека..."
  Большинство же людей, как обычно в осенние тёмные вечера, сидели у телевизоров и после просмотра западных и отечественных боевиков с участием бандитов и ментов, мечтали о светлой радостной жизни, о любви, дружбе, о незнакомых странах...
  В Кырене, центре Тункинского района, снега не было, улицы плохо освещены и мертвенно пустынны, и мы проехали, сквозь посёлок, в молчании...
  Ощущение было, словно мы попали в прифронтовую полосу и жители боялись включать свет на улицах, чтобы не привлечь внимания "вражеских бомбардировщиков".
  Быт этих деревень и посёлков, вызывал у меня грусть и горечь разочарования...
  В Мондах, крайнем, к горам посёлке, было темно, холодно, и снег хрустел под ногами подмороженной корочкой. Было уже десять часов, и на чёрном небе появились яркие гвоздики звёздочек.
  Я, стараясь перебороть в себе мрачное настроение, вызванное местным, "социальным" ландшафтом, вспомнил, что неподалёку от этого места, в тайге, на границе с Монголией, стояла астрономическая обсерватория, с мощным оптическим телескопом. "Вот бы глянуть на эти звёзды в "трубу", - подумал я и невольно поёжился. Казалось, что за околицей Монд, заканчивалась не только обжитая человеком земля, но и жизнь вообще, так неуютно и одиноко смотрелось всё вокруг.
  От приподнятого настроения начала выезда на природу, не осталось и следа...
  Перед подъемом на перевал, отделяющий Иркут от Оки, остановились и вышли из машины. Дул холодный, резкий ветер, и перед нами в свете неполной луны, появившейся над горными вершинами слева, справа высокой и мощной стеной стояли горы, покрытые чёрным, на фоне снежных вершин, лесом. Суровость долгой сибирской зимы, представилась вполне страшно и наглядно...
  Усевшись в тёплой машине, я подумал о Лондоне, о не потерявших ещё листву, громадных лондонских платанах в парках, зелёном стриженом газоне, о лебедях, гусях и утках, стаями резвящихся в просторных прудах, среди этого тёплого великолепия...
  Через минуту, мы поехали дальше и справа в долине за Иркутом, замелькали электрические огоньки заимок. "Как они здесь живут? - вновь подумал я всматриваясь в холодную тьму ночи...
  Чем выше к перевалу мы поднимались, тем больше на дороге, под колёсами и вокруг наметало снега, тем холоднее и опаснее становился путь.
  В одном месте, в свете фар, убегая по горному откосу, мелькнула на мгновение серо-рыжая тень, не то косули, не то рыси - места начались глухие и малопосещаемые.
  Скальные склоны, тёмными ущельями громоздились по сторонам и только впереди, освещённая фарами, вилась заснеженная дорога, с узкой одиночной колеёй - незадолго перед нами, здесь, кто-то проехал...
  Остановились на краю, круто уходящей вниз, пропасти.
  Далеко под нами, шумел, прыгая по камням полузамёрзшей водой, стремительный Иркут, а позади, в глубоком ущелье и над нами свистел и выл ветер, грозясь столкнуть нас в пропасть. Дорога, здесь шла, по вырубленной в скале полке, и мы держались подальше от обрыва, прижимаясь, почти вплотную к скалам...
  Было уже около двенадцати часов ночи, когда наша усталая "Нива", поднялась на переметённый снежными заносами перевал, и Иркут отвернул, куда то вправо, во тьму ночи, в направлении озера Ильчир, из которого и брал начало.
  А мы покатились по пологой равнине вниз, по правому берегу реки Оки, начинающейся где - то здесь, совсем маленьким источником, скрытым в высоких моховых кочках...
  У Бурхана - ообо, молельного места бурят - хондогоров, населяющих долину Оки, встретили остановившийся японский грузовичок, с японской же легковушкой, притороченной в кузове.
  Буряты, ехавшие в Орлик, как и мы, поприветствовали нас, пожали руки и представились. Шофёр Самбул, и его попутчик Доржи, поздоровавшись, отсыпали нам горсть крупы, для "жертвы" Бурхану, местному главе духов и покровителю путешественников и охотников.
  Потом постояли поговорили и узнав, что мы собирались, несмотря на непрекращающийся снегопад и мороз, ночевать в придорожном, разворошенном зимовье, предложили ехать вместе с ними в Орлик и Самбул пообещал устроить нас у своего родственника, жившего бобылём в недавно отстроенном доме...
  Мы с благодарностью согласились, потому что ночевать в промороженном домике с выбитыми окнами, совсем не представлялось приятным занятием. Хотя для таких поездок, это обычное дело...
  Мы поехали вперёд и на следующем Ообо, остановились и съели копчёную рыбу, купленную на берегу Байкала. Она остыла, конечно, но мясо было нежным и вкусным, и пахло ивовыми костровыми дровами. Горячий, напревший в термосе чай, продлил наше удовольствие.
  Самбул на грузовичке, то отставал, то вновь догонял нас по пути заезжал к родственникам и прихватил ещё двух пассажиров, а одного, где - то высадил.
  "Они тут все друг друга знают - подумал я - в таких местах, городское равнодушие неуместно. Ведь, в такую погоду и замёрзнуть насмерть можно, в ожидании попутки..."
  Мы мчались по заснеженной дороге, фары высвечивали придорожные деревья, и почти засыпая, мне казалось, что мы летим по какому-то нескончаемому тоннелю, ведущему к загадочному краю земли. Чувство опасности пробуждало от грёз и глянув на Толю, я видел усталое лицо и немигающий взгляд, устремлённый на дорогу...
  - Ты не спишь? - спрашивал я, и брат в ответ отвечал улыбаясь: - Ты не беспокойся. Я в порядке...
  В Орлике были в начале четвёртого ночи, но Самбул, не стесняясь, разбудил своего племянника Булата, который, дрожа от холода, вышел навстречу, помог занести вещи в дом, а потом и помог загнать машину во двор к другому родичу. Попив чаю, который тут же был согрет на электрической плитке, мы расстелив спальники, на свежеструганном полу, уснули тотчас же и сквозь сон я слышал, как Булат встал в пять часов, растопил печь, и ушёл на дежурство, в гараж, где он работал кочегаром...
  Вернулся он в девять часов утра, покормил нас остатками вчерашнего мясного ужина, напоил чаем, и проводил до машины.
  Над посёлком поднималось холодное утро, и из многих печных труб, поднимался ароматный дымок. Мужчины уже ушли на работы, а женщины занимались хозяйством - мы встретили нескольких, с вёдрами на коромыслах, идущих в сторону речки, покрытой тонкими ледяными заберегами...
  Мы поехали к нашему знакомому, Николаю, который работал в управе местной администрации. Узнав, что я приехал так издалека, он одобрительно покачал головой и пригласил в гости к своей соседке, старушке, которая была дочерью, соётского племенного лидера, ещё в тридцатые годы...
  Сойоты, малочисленная народность, почти исчезнувшая за последние годы, но возрождающаяся сегодня...
  Профессор Рассадин из Бурятского университета, восстанавливает сойотский алфавит. Властями была проведена перепись, по которой количество сойотов превысило четыре тысячи человек.
  Историей сойотского этноса занимается известный российский этнограф, Лариса Павлинская, которая прожила в Орлике почти десять лет и монография которой, "Страна поднебесных долин" очень интересна, и является на мой взгляд, замечательным обобщением опыта исследования традиций и древнего уклада жизни сохранившегося в Окинской долине.
  Эта работа отличается глубоким пониманием процессов связанных с техногенным воздействием человека, на климат и природу Земли в целом...
  Однако, несмотря на интереснейшие беседы в Орлике, мы спешили заехать в тайгу, и поэтому, не дождавшись встречи с главой администрации района, который в это день был предельно занят, мы после обеда уехали в посёлок Саяны, расположенный от Орлика километрах в сорока, ниже по течению реки...
   Олег, наш давний приятель, у которого мы обычно оставляем машину, предупредил своих домашних о нашем приезде, и пообедав у него в доме, мы на нашей "Ниве", отправились к Анатолию, родственнику Олега, на заимку, на берегу незамерзающей, даже зимой, большой реки.
  Попив у Анатолия чаю с домашней выделки, густыми, как сметана сливками, мы переоделись, прихватили рюкзак и оставив свою усталую "Ниву" во дворе, пересев на "Уазик" Анатолия, проехали в устье Хойто - Оки, где в зимовье и собирались пожить несколько дней...
  Зимовье оказалось хорошо срубленным, просторным домиком, поставленном на высоком берегу реки, на краю большой альпийской луговины, спускающейся в долину. Мы с собой привезли металлическую печку и поставив её на место, простившись с провожатыми, остались одни...
  По тропинке, идя в зимовье, Анатолий показал нам сидьбу, с которой они два года назад, у остатков задавленной медведем коровы, пытались его скараулить. Попытка оказалась неудачной, но медведь, пришёл к задранной корове, как только охотники перестали его поджидать, и доел задранную им жертву...
  ... Растопив печку и напилив дров на несколько дней, мы сварили еду и при свете свечи поужинали, выпив традиционные сто граммов, за удачное водворение в этом замечательно красивом месте.
  За рекой над таёжным склоном, над нами, дымилась снежной позёмкой вершина хребта, на уровне двух километров восьмисот метров, а вправо и вверх уходила узкая таёжная долина, по дну которой бежала быстрая шумливая речка, кое - где, как перемычками, уже прихваченная льдом...
  Утомлённые долгим днём, наполненным переездами и встречами, мы рано легли спать.
  Выйдя на минуту из зимовья, ближе к утру, я увидел за порогом белую пелену падающего снега и одинокие деревья, грустно качающие безлистыми вершинами.
  Из ночной мглы, дул тревожно свистящий в ветках, сильный ветер и шум реки под берегом, прерывался по временам беспокойным, жалобным поскрипыванием полуповаленной лиственницы неподалёку...
  Проснувшись ещё затемно, мы подогрели чай и позавтракав с бутербродами, собрали рюкзаки, прихватили ружья, и по свету, но при продолжающемся снежном буране, отправились обследовать окрестности.
  Поднявшись по конной тропе до следующего полуразрушенного, старого зимовья, мы, разведя большой костер, пообедали, обсуждая маршрут на завтра. Снег продолжался и насыпало уже слой сантиметров на двадцать. ..
  Возвратившись в сумерках в зимовье, я обессиленный упал на нары и в полузабытьи дождался ужина...
  Жизнь в городе лишает нас привычке к тяжёлой ходьбе по лесным неровным тропам, и я чувствовал себя разбитым и усталым.
  Толя сварил ужин, вскипятил чай и мы поужинав, лёжа на спальниках, долго вспоминали лесные походы, которых за плечами было несчитанное количество...
  Толя вспомнил, как он начинал свою лесную жизнь, собирая камедь - лиственничную смолу, в глухих медвежьих местах в районе Байкала, в короткие перерывы в основной работе, - он был главным архитектором проекта, в институте.
  Вспомнил брат и один свой заезд, в котором познакомился с местным бурятом Гришей, имевшим двух замечательных зверовых лаек, "ставивших" - останавливающих ему за зиму, несколько сохатых, которых охотник и отстреливал, неспешно разыскивая собак и осторожно подходя к зверю под лай своих помощниц.
  Вспомнил и о добытом медведе, которого убил из под этих собак, гость Гриши, молодой охотник.
  - Дело было так, - позёвывая, рассказывал Толя...
  - Собаки отыскали, ещё по чернотропу берлогу и залёгшего в неё, медведя. Когда охотник, бродя по незнакомой тайге, случайно вышел на лай думая, что собаки поставили лося.
  Но вдруг, он вдруг увидел берлогу, под выворотнем, из которой у него на глазах выскочил небольшой медведишко и кинулся за собаками!
  Охотник стоял буквально в двадцати шагах от берлоги и не знал, что ему делать, когда разъяренный медведь, возвращающийся в нору заметил его. Деваться было некуда и охотник выстрелил: вначале пулей, а потом когда медведь пробовал подняться после попадания пулей, и картечью.
  Медведь завалился в кусты и ошеломлённый охотник, понял, что он добыл медведя...
  Толя и Гриша, уже ночью в сопровождении удачливого охотника, который стрелял медведя из двустволки двадцатого калибра, пришли к берлоге и разделав зверя, вынесли мясо в зимовье...
  ... На улице выла снежная вьюга, а в домике было тепло и Толя не спеша попивая чаёк, рассказывал эту историю с замечательными подробностями...
  Он вспомнил, что собаки были неказистыми и очень тощими, так что с первого взгляда можно было спутать их с дворняжками...
  Я заснул уже в конце рассказа и мне приснился сон о дальневосточной тайге, о стадах диких косуль пасущихся на лесных опушках, о море, которое грозно шумело у подножия невысокого холма...
  Проснулся я от шума за стенами зимовья. Выйдя на улицу, почувствовал пронизывающий холод, постоял, слушая гул деревьев вокруг. И вернувшись, лёг досыпать - в такую погоду, в тайге нечего было делать...
  Только к двенадцати часам дня, ветер немного стих, и мы отправились вверх по пади, в надежде встретить следы оленей или лосей. Но снег продолжал сыпать с серого мрачного неба, и видимость была почти нулевой. Звери в такую погоду лежат, экономя силы и энергию.
   Поднявшись по петляющей по правому склону тропе, мы остановились рядом с большим выворотнем и соорудив жаркий костёр, пообедали, запивая бутерброды горячим крепким чаем. Снег сыпал с неба и подхваченный ветром у земли, закручиваясь струйками, с шипением таял в желто - алых языках пламени костра...
  На противоположном склоне стоял серой щетиной лиственничник, кое - где перемеживаемый зелёными зарослями кедрачей. Выше, начинались каменистые заснеженные осыпи с редкими маленькими ёлочками, в морщинках земли...
  Картинка была масштабно - величественная, но мрачноватая...
  Вернулись к зимовью уже в сумерках и поужинав при свече, выпили водочки и взбодрились. Я вспомнил горы Хамар - Дабана, где мы с другом были на глухарином току.
  ... Тогда, ночевали мы у большого костра, и среди ночи, просыпаясь от холода, слышали стук переваливаемых на осыпи, камней. Это медведь, ходил по склону, чуть выше нас и разыскивал бурундучьи норки, в которых эти шустрые зверьки хранили запасы кедровых орешков...
  Тот поход мне надолго запал в душу, как часть весеннего, первобытного счастья силы, молодости и красоты пробуждающейся природы.
  Тогда я впервые услышал таинственные звуки древней глухариной песни, и очарованный на всю жизнь превратился в таёжного путешественника...
  
  ... А Толя, словно подхватив мои воспоминания, рассказал, как несколько лет назад, они вчетвером, на конях, ездили на охоту в горы.
  По приезду в Базовое зимовье, они разделились на группы, и стали обследовать разные районы. У них была лицензия на медведя, и потому, Толя с утра до вечера ездил вдоль таёжной горной долины и высматривал медведей, нередко выходящих в это время, на открытые склоны, "пастись" - ведь медведи всеядные животные...
  И вот, уже под вечер, он увидел между скал, крупного, почти чёрного медведя. Оставив лошадь внизу, он задыхаясь от волнения и усталости, поднялся на хребет и выглянув из-за скалы, увидел медведя, стоящего на задних лапах, на большой луговине, внимательно принюхиваясь в его направление.
  Толя немного испугался, но когда медведь валкой рысью направился в его сторону, прицелился и выстрелил.
  Медведь рявкнул, снова всплыл на дыбы и тут, Толя выстрелил второй раз. Зверь повалился в сухую траву и застыл, а Толя ещё не веря, что он добыл Зверя, по дуге подошёл к медведю, и только тронув кончиком сапога шерстистый бок, понял, что тот не оживёт уже никогда...
  - Это замечательное чувство волнения и страха перед опасностью! Преодоление этого страха и составляет основную причину притягательности охоты и связанных с нею путешествий - закончил свой рассказ Толя.
  - Именно на охоте, я впервые понял величие и равнодушие к человеку природы, впервые стал думать о том, что скрывается за этим грозным молчанием. И решая эту загадку, вот уже который год путешествую, в поисках ответа...
  
  Я молчал, вспоминая свои походы и неожиданные, иногда смертельно опасные встречи с медведями.
  Несколько раз мне приходилось отстреливаться от нападавшего хищника, и только наличие оружия спасало меня от смерти...
  ...Третий день нашего присутствия, в Саянской тайге, начался как обычно.
  Я, проснувшись первым, вылез из спальника, оделся, обулся в холодные сапоги и, взяв котелки, пошёл за водой на реку.
  Там, увидел там свежие, утренние следы рыси и рысёнка, которые наверняка учуяли запах дыма из трубы в зимовье и долго ходили вокруг, пытаясь определить степень опасности этого запаха...
  Погода выправилась, но солнца на сером, облачном небе, пока не было, хотя видимость улучшилась. Попив чаю и позавтракав, мы пошли вверх, в сторону, больших марян, справа по склону. По пути мы пересекли следы парочки косуль и выйдя на крутой, ровный луговой подъём, вдалеке, за кустами увидели пасущихся полудиких лошадей...
  Пройдя ещё метров пятьсот, пересекли следы крупного волка, поднимавшегося в гору широкой мерной рысью.
  Тут мы разошлись: Толя пошёл налево, по следам косуль, а я направо, в сторону речной долины.
  Выйдя не перешеек между маряной и зарослями молодого лиственичника, я увидел, что в сторону упавшего, с корнем вырванного дерева, скачет что - то незаметно - белое, с чёрным пятнышком на хвосте.
  Я остановился, пригляделся и различил гибкий силуэт горностая, в белой нарядной шубке и черными бусинками глаз на маленькой, с острыми ушками, головке.
  Он залез под корневище упавшего дерева, но когда я поскрёб палкой по стволу, зверёк появился на поверхности, метрах в пяти от меня, и долго с любопытством всматривался в мой неподвижный силуэт.
   Так мы и разглядывали друг друга в течении нескольких минут.
  Но, поняв, что я ему не опасен, горностай, мелькая чёрным кончиком хвоста, на фоне заснеженной поверхности склона, помчался дальше, по своим делам...
  Пройдя ещё с километр, я увидел далеко вверху, на большой вершинной маряне, тёмные фигурки пасущихся сарлыков, домашних яков, которых здесь содержат в полудиком состоянии.
  Они видят своих хозяев очень редко, в основном весной и летом, а остальное время проводят на горных пастбищах, рядом с дикими зверями.
  Шерсть на яках черная, длинная, копыта острые и при нападении медведей или волков они, сбившись в круг, выставляют вперёд опасные рога, пряча внутри круга телят и молодых животных.
  Сарлыки выживают в самые жестокие метели и морозы, и к весне, возвращаются на луга, вблизи хозяйских стойбищ...
  Буряты и сойоты с древних времён, используют их шкуры, шерсть и мясо, а иногда и молоко, которое у сарлыков очень жирное и питательное...
  К сожалению, сегодня, почти утрачены навыки дойки этих животных на пастбищах и потому, сарлычье молоко редкость, даже здесь, в горах...
  В Монголии, из этого молока делают замечательно вкусный йогурт. Там яков очень много и они стадами бродят по степи неподалеку от юрт хозяев...
  К обеду, я возвратился к зимовью, где меня уже ждал Толя. Мы поели, собрались и вынесли все вещи, вниз, к краю, заснеженной поляны, до которой доходила дорога. Наша жизнь на Хойто-Оке заканчивалась...
  Толя отправился за нашей "Нивой", на заимку, а я, в ожидании, поднялся повыше на гору, и долго рассматривал в сильный бинокль, пасущихся сарлыков, скалы на гребне хребта над ними и круглую, заснеженную вершину напротив, нависающую над речной долиной...
  Незаметно промелькнули три дня таёжной жизни. Мы не видели ни изюбрей, ни медведей, но на время окунулись в неспешную жизнь природы, где очень многое зависит от состояния погоды и от местоположения стоянки.
  На короткое время, мы вторглись в чуждый человеку мир одинокой таежной жизни, почувствовали свою слабость и одиночество, и вместе, испытали несколько мгновений осуществлённой, хотя бы формально, свободы.
  Здесь, мы были пришельцами, любопытствующими, на время появившимися и возможно навсегда покидающие эти места.
  Природа, пространства окружающие нас, не обратили внимания на наше присутствие...
  А для нас, эти три дня, стали заметной деталью нашей жизни, большим приключением в рутинной жизни городского обывателя.
  Но пройдёт немного времени, и мы забудем эту, шумящую на каменистых перекатах реку, щетину промороженных лиственичников на каменистых склонах, купол высокой, заснеженной вершины над нами...
  ...Издали, приближаясь, послышался гул мотора и из-за лесочка, вывернула "Нива", подкатила ближе, развернулась, и из автомобиля вышел улыбающийся Толя.
  Загрузив лесной скарб, мы через покосы и перелески, выехали в широкую долину и, минуя пастбища, на которых паслись равнодушные бычки и лошадки, всматриваясь в открывшиеся новые горизонты вскоре подъехали к заимке.
  Хозяина не было дома, и мы, отказавшись от предложенного чая, переоделись в городскую одежду, поблагодарили за гостеприимство и уехали в Саяны, к Олегу Иванову....
  Олег Иванов, Толин друг, бывший председатель местного колхоза и депутат районного Совета, встретил нас в своей усадьбе, стоящей на краю посёлка под скалистым крутым гребнем, спускающегося к реке хребтика.
  Он, увидев нас, заулыбался, приветливо поздоровался, провёл в дом, поставил чай и стал расспрашивать о проведённом в тайге времени. Чуть позже мы поужинали, и пошли спать в гостевую комнату, на втором этаже его летнего дома.
  Олег и его жена Герылма, имеют четверых детей, большое хозяйство и кроме сеновала, бани и стойл для скота, два дома, стоящие один рядом с другим.
  Они известные в районе люди и их семья, чувствует себя здесь, в Саянах, комфортно и даже, наверное, счастливо.
  Кругом красивые горные долины и хребты, тайга полная разного зверя, реки, изобильные рыбой, люди знакомые с ранних лет и множество дружелюбной родни.
  Эти места, он и его сыновья хорошо знают и будучи азартными охотниками, радуются любой возможности уйти хотя бы на время, в горы.
  Старший сын, рассказал нам о снежном барсе, живущего в труднодоступных горных ущельях.
  Его, иногда видят охотники, то в верхней части долины, то в вершине горных речек, стекающих из окрестностей в Оку. Мы даже договорились, что в следующий наш приезд, отправимся на поиски этого редкого хищника...
  Утомлённые сменой впечатлений мы рано ушли спать, но слышали разговоры мужчин снизу. По весёлому, счастливому тону, можно было предположить, что речь шла об охоте...
  Утром, поднявшись пораньше, мы поблагодарив хозяев заочно, и попив чаю в пустой кухне (хозяйка уже работала на домашнем скотнике, а сыновья возглавляемые отцом, разъехались по работам), отправились в Орлик.
  Ока, вдоль которой вилась новая дорога, текла меж каменистых берегов и чистая прозрачная вода, под солнцем, отдавала темно-блестящей синевой, пенилась стоячими бурунами над большими валунами, кое - где торчащими над стремительной водной поверхностью.
  Проехали недавно отстроенный маленький буддистский храм, в огороженном дворе которого, паслась одинокая корова...
  В Орлике, мы с братом, зашли с визитом к директору школы, краеведу и интересному, гостеприимному человеку, Баиру Шарастепанову, который усадил нас в кабинете большого дома, и стал рассказывать об истории Окинской долины, которую часто называют Тибетом в миниатюре. Он говорил о войсках сына, Чингисхана - Джучи, проходившего здесь, в древние времена несметной конной ордой, на завоевание далёкого, неизвестного никому Запада мира...
  Меня интересовали НЛО, о присутствии которых в здешних местах, я уже слышал правдоподобные рассказы...
  Один из моих знакомых, как то, сидя у охотничьего костра, рассказал, о том, что видел корабль пришельцев, неподалеку от Окинской долины, на берегу озера Ильчир, в Восточном Саяне, вечером, на метеостанции, начальником которой он тогда был...
  ... Над вершиной горы, при свете встающей луны, он увидел громадных размеров, серо - стального цвета, сферу, которая плавно опустилась к земле и остановилась, и в ней вдруг загорелось квадратное "окошко".
  В "окошке появился силуэт, казалось рассматривавший и метеостанцию и крошечного человека неподалёку. Затем светящийся "глазок" погас и сфера, так же плавно и неслышно заскользив в воздухе, исчезла за хребтом...
  Озеро находится по соседству с Окой, и я невольно вспомнил этот случай...
   Баир, улыбаясь, стал рассказывать о Окинской Шамбале - долине счастья, которая находится далеко в тайге, в малодоступных местах, над которыми изредка, охотники и пастухи, особенно звёздными ночами, видят загадочные летающие объекты...
  - У нас тут похоже целый космодром - посмеиваясь констатировал он и уже серьёзно добавил: - Мы давно собираемся исследовать эти места. Но словно кто то мешает: то времени нет, а то вдруг так тревожно на душе становится, что каждый раз экспедиция в загадочные места откладывается... Ко всеобщему удовольствию...
  Жена директора школы, Зоя, рассказала, что год назад, они с подругой, идя из школы после занятий, видели в зимнем сумеречном небе, загадочный серебристый треугольник, висевший над горизонтом неподвижно, а потом исчезнувший, словно растаявший в сумерках.
  - У нас и не такие чудеса бывают, - продолжил Баир - прошлый год, один профессиональный охотник рассказывал, что по следам, преследуя неизвестного хищника, утащившего задавленную им лошадь, увидел, как из-за скалы вывернул крупный тигр, и перепрыгнув широченную расщелину, в скалах, исчез. Охотник божится, что это был тигр, и я ему верю - да и трудно спутать снежного барса, с тигром. И размеры сильно отличаются и окраска - закончил рассказчик...
  - Вот приезжайте сюда недельки на две и мы, тогда совместную экспедицию организуем,- подытожил он, и мы поднялись прощаться...
  Выйдя из дома директора школы, мы остановились на высоком берегу Оки, и долго любовались открывающимся горным пейзажем, на противоположной стороне реки.
  Ока сине - прозрачными, ледяными струями кипела на перекате, стремила свои воды мимо посёлка и отделяла мир дикой природы от мира человека границей, ширина которой, здесь, в центре Восточного Саяна, была не более ста метров...
  Выехали из Орлика в два часа дня и помчались по грунтовой дороге, вдоль пустынной долины реки на восток...
  По дороге встретили рейсовый автобус, из Слюдянки, полный пассажиров.
  "И сюда люди ездят" - с удивлением подумал я, хотя понимал, что в начале двадцать первого века уже не осталось неосвоенных земель, даже в такой огромной стране, как Россия.
  И словно в противовес этому мнению, мы вдруг увидели на дороге стаю чёрных, мрачных воронов и крупную собаку - лайку. Они, не мешая друг другу объедали труп лошади, лежащий на обочине дороги.
  Собака облизывала окровавленную пасть, с опаской поглядывала в нашу сторону, а вороны теснились неподалёку, ожидая своей очереди.
  У лошади уже был выеден почти весь зад, и кровь струйками вылившаяся на землю застыла, а остекленевшие мёртвые глаза, неподвижно смотрели, куда то в небо...
  Осмотрев "побоище", мы поехали дальше, гадая - что было причиной смерти этой лошади.
  А я, вспоминая облизывающуюся собаку с набитым мясом брюхом, думал, что здесь, никого не удивляет мёртвая, полусъеденная лошадь, так как стада скота и лошадей, часто, особенно зимой, пасутся без присмотра и никто не всплёскивает руками в испуге, обнаружив, что к весне, некоторое количество голов скота пропадает. Люди здесь живут в другом измерении, нежели в обычных городах и посёлках...
  Я уже рассказывал, как - то, что волки живут тут раздольно, так как по бурятскому поверью, с волками лучше не враждовать, потому что, "серые разбойники", узнав какое стадо скота принадлежит их "обидчику", начинают ему мстить и нападают именно на его лошадей, коров и овец...
  
  ... Снег на перевале наполовину растаял под лучами яркого горного солнца, и мы, на тормозах, медленно спустились по заледенелой трасе, а когда проехали опасное место, то, остановившись, попили водички и перекусили, уже без опаски осматривая придорожные гранитные обрывы и скалы...
  Спустившись ещё ниже, мы зашли в кафе, при дороге, неподалеку от КПП, и сьели по несколько замечательно вкусных и сочных поз, - буряткой разновидности мясных пельменей.
  Когда молодой лейтенант - гаишник, выйдя из будки спросил нас у кого мы были в Оке, Толя сказал, что у Олега Иванова и лейтенант дружелюбно улыбнулся: Олега Иванова знали все и в Оке и в Тункинской долине...
  Спустившись с гор, мы, под ярким розово - золотым закатным солнцем покатили в сторону Байкала, любуясь белоснежными пиками Тункинских Альп, вглядываясь в предвечернюю панораму степи, расстилающейся перед нами в обе стороны, на многие километры. Справа, далеко на длинных, пологих склонах, загадочно и маняще, синела дремучая тайга...
  
  К Байкалу выехали уже в ночной темноте, и остановившись в придорожном, многолюдном кафе, на крутом склоне, высоко над водой, попили чаю, любуясь на переливы электрических огней внизу, на берегу невидимого Байкала...
   До Иркутска оставалось каких - нибудь сто километров...
  
  
  Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
  или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
  Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
  
   Февраль 2006 г. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  В вершине Олы.
  
  Каждый год, я летал из Ленинграда в Иркутск, чтобы повидаться с родными и сходить в тайгу...
  Сибирская тайга, на мой взгляд, самое красивое место на земле, и потому даже в Ленинграде я скучал по её просторам. Хотя под Питером леса тоже глухие и немереные...
  В тот раз я прилетел в конце августа, и через недельку, младший брат Толя повёл меня в недавно выстроенное зимовье на Оле, на изюбриный рёв. С нами пошёл и его приятель Валера, высокий, молчаливо стеснительный мужик лет тридцати. Он был запойный, "маменькин" сынок" (жил с мамкой), но когда не пил, был тихим, молчаливым и работящим. Он - то и срубил это, уже не первое зимовье в Приангарской тайге...
  Выехали мы из города на Толиной "Ниве". Куда-то заезжали по пути, c кем - то договаривались о поставках леса для строительства Толиной дачи...
  Наконец, подъехав к избушке сторожа садоводства "Геолог", на курминском тракте, мы "пересели на своих - двоих", закинули за плечи рюкзаки, ружья и отправились вперёд.
  Пройдя по наезженной грунтовой дороге, свернули на заросшую, лесную и часа через два, уже на закате медного, большого солнца, остановились у дверей лесной избушки, спрятанной в одном из курминских распадков, неподалёку от ручейка, протекающего по дну лесного оврага...
  Я шёл последним, оглядывал осеннее великолепие картинно притихшего, празднично раскрашенного леса, и вспоминал давние свои походы в эти места, тогда ещё далёкие от города и от дач... Однажды, в одном из таких же распадков, мы с другом, напоролись на здоровенного кабана-секача. Он кормился на вырубке, по которой проходила торная лесная тропа. Мы шли сверху крутого распадка и долгое время, кабан нас просто не замечал. Ну а когда увидел, то нисколько не испугался - на что мы внутренне надеялись. С нами не было ружей и в моём рюкзаке болтался небольшой туристический топорик, который, по отношению к громадине-секачу, оружием нельзя было назвать, даже с натяжкой.
  Сблизившись метров на тридцать, мы остановились, а кабан, заметив нас, неотрывно рассматривал своими маленькими злыми глазками под белёсыми ресницами. Я, начиная не на шутку пугаться, стал басом кричать на зверя, но тот продолжал изучать наши боевые возможности, словно решая, нападать - не нападать... Тогда я пережил несколько тревожных мгновений, о которых помню до сих пор...
  Наконец, секач решил нас пощадить, и вперевалку, рысцой, стал подниматься по чистому склону, в сторону гребня распадка. Когда он скрылся из глаз, мы с приятелем перевели дух. В случае нападения, мы были бы лёгкой жертвой этого, похожего на маленький танк, непробиваемого и неостановимого зверя. Да и спрятаться или залезть на дерево нам бы не удалось. Кругом, среди крупных пней от спиленных деревьев, стояли чахлые молодые осинки и берёзки, толщиной не больше человеческой руки...
  ... Придя в лесную избушку, мы сварили кашу с тушёнкой, поели в тесной зимовейке, за маленьким столиком и натопив печку, легли спать на тесные не вмещающие трёх немалых мужиков, нары. Было жарко, душно, тесно и я долго не мог заснуть, вспоминая свои одинокие походы, и просторные зимовья в вершине речки Курминки...
  Утром, рано поднявшийся Валера, вскипятил чай, подогрел вчерашнюю кашу, и мы позавтракали, но уже при ярком солнечном свете на травке у костра, любуясь прохладно - тенистой, раззолоченной заморозками, тайгой - (под утро, уже бывали минусовые температуры) открывающей нам свои безбрежные горизонты, осенённые лёгким голубым небом.
  Вышли в дальнейший путь, часов в десять утра, уже по высокому солнцу и шли напрямик, тайгой, преодолевая пади и распадки, болотца и ручейки...
  По бревну перебрались через Курму, полную водой почти по обрез берега. Водный поток цеплял на низком берегу длинные гибкие ветки ольхи, шумел и бугрился водными пузырями, всплывающими из глубины...
  Осторожно, петляя между заросшими кочками болотистыми мочажинами, перешли широкую, заболоченную пойму реки, и выбрались, наконец, на невысокие холмы, покрытые молодыми, частыми сосняками, вперемежку с осинами и берёзами. Травы и листва, опавшая на землю, нагревшись под солнцем, благоухали и сверкали всеми красками увядающего уходящего лета, а синее небо казалось необычайно лёгким и высоким...
  Часа через три безостановочного ходу, решили остановиться и пообедать...
   Выбрали для кострища высокий, крутой берег ручья, берущего здесь, своё начало из неглубоких, холодных и чистых родников. Сбросив рюкзаки, развели костёр, вырубили таган и стойки для него и подвесили над огнём, с почти обесцвеченным солнцем, пламенем, закопчённый чайник, с прозрачной ключевой водой. Спустившись в прохладу затенённого берегами оврага, я нашёл несколько веточек чёрной смородины с блестяще-чёрными, сладкими мягкими ягодами, поел сам и угостил спутников, а несколько ягодок бросил в закипающий чай, для аромата...
  Расстелив "скатерть - самобранку" - чистую, серую холстинку, на зелёную ещё траву, мы расположившись поудобнее, поели , попили чаю и разморенные щедрыми лучами солнца, задремали на полчасика, слушая непрестанный шум леса над головами, под неощутимым ветерком, обогреваемые ярким полуденным солнцем...
  Нехотя, мы покидали этот воплощённый рай и я, идя позади всех думал, что ради таких вот, свободных и просторных осенних дней в тайге, напоенных ароматами трав и листвы, под осенним, неназойливым солнцем, стоило лететь и ехать за тридевять земель, томился в неуютном, тесном самолёте, всю ночь, заглядывая в тёмное окно ТУ-114, и перебарывая волны неодолимой дрёмы, потом добирался до дачного домика в окрестностях города, где я и жил, все дни отпуска, изредка выбираясь в город...
  ... Это были дни полной, радостной и привычной свободы, так не похожие на тягостно длинные дни и месяцы обычной жизненной городской рутины, о которых здесь, и вспоминать то не хотелось...
  ... Следующее зимовье, было рядом с другим ручейком, на поляне, заросшей высокой травой, среди берёзового леса и кустарникового подроста. Послеполуденное солнце освещало мягким золотистым тёплым светом лесную поляну, начинающий желтеть, берёзовый лес вокруг, крышу лесного домика- полу землянки...
  Осмотрев зимовье, которое наполовину было "вкопано" в склон, я увидел на песочке, припорошившем подоконник с улицы, отчётливый след медведя, видимо с любопытством заглядывавшего в маленькое застеклённое окошко, отражающее окрестные кусты и траву, как в зеркале.
  Я представил себе озадаченного сморщившего от удивления нос, медведя и невольно улыбнулся. Перехватив Толин удивлённый взгляд, я рассказал свои предположения, и мы вместе весело посмеялись. Ведь нас было трое, да ещё с ружьями и потому мы никого в этой тайге не боялись...
  Отдохнув немного, решили пойти вечером, реветь "под изюбря".
  Поднявшись по визирке на гребень, походили, посмотрели, вглядываясь в широко открывающиеся с вершины виды, синие горизонты разноцветной тайги...
  Неподалёку, нашли несколько осинок ободранных рогами гонного оленя-изюбря, на "турнирной" площадке, где олени - самцы, как бы тренируются, нападая и ударяя рогами по молодым, гибким осинкам, сдирая, костяными твердыми отростками кору, узкими лоскутами, повисающую на дереве, как обрывки лубяной кожи...
  Часто, неподалеку, разъяренные такой тренировкой звери, выкапывают под деревцами ямы в земле и метят, это место, пахучей мочой.
  Олени в эти времена так захвачены, страстным пылом борьбы и ухаживаний, что во всё время гона почти ничего не едят, но много пьют и постоянно находятся на ногах, перебегая с места на место...
  Мы надеялись, что нам повезет, и мы если и не добудем, то увидим гонного зверя.
  ... Солнышко, словно устав, светить за долгий день, постепенно склонилось к горизонту, подержалось немного на пиках далёких елей, на западной лесной гриве и укатилось вниз, за горизонт, до завтрашнего утра...
  С противоположного гребня заревел бык, как всегда неожиданно, но далеко - примерно в километре от нас...
  Толя и Валера спрятавшись за коряжинами, в напряжении, ожидали продолжения рёва, а я отойдя на окраину вырубки за их спинами, изготовился и напрягшись заревел, что было силы, горлом и лёгкими.
  И рёв получился правдоподобный, судя по тому, как зябко зашевелились, неподвижные до того, спрятавшиеся охотники...
   А я, входя в роль, схватил с земли упавшую сухую сосновую ветку и стал ею колотить по обгорелому сосновому пеньку, торчащему на метр, из высокой подсыхающей травы, изображая сердитого, готового к бою, быка...
  Когда я затрубил во второй раз, бык тотчас же ответил мне, но казалось с того же места. Я отозвался и вновь застучал веткой по пеньку, даже сломал её и схватив тут же другую, продолжил яростно нападать на пенёк.
  На какой - то момент, я так вошёл в роль, что готов был кинуться со всех ног в сторону быка - "соперника", но потом охладил свой пыл, подумав, что и без того уже напугал охотников, которые к тому же, могли подумать, что я сошёл с ума.
  Бык на той стороне распадка видимо не на шутку испугался моей непритворной ярости и отзывался всё реже, оставаясь на одном месте. "С матками уже, наверное - подумал я. - Поэтому и не торопиться, думает, - кому надо тот и сам прибежит"...
  Время пролетело незаметно, и мы собрались уходить к зимовью, когда совсем стемнело. Почти на ощупь, стали ходить из стороны в сторону, а Толя с Валерой принялись обсуждать, как им найти потерявшуюся в ночи, просеку "визирки", по которой мы поднимались на хребтик.
  Потом, в темноте, мы пошли, вначале в одну сторону, потом после короткого обсуждения повернули в другую...
  Наконец, просека нашлась, и через десять минут, уже в полной темноте, натыкаясь на деревья, идя в непонятную для меня сторону, мы вдруг пришли к зимовью...
  Пока мужики разводили огонь в печи зимовья, пока готовили, жарили на большой сковороде, собранные по дороге грибы: подберёзовики, красноголовые подосиновики и разноцветные сыроежки, я прилёг на траве, метрах в двадцати от избушки, на поляне и незаметно и быстро заснул...
  Проснулся я оттого, что Толя тронул меня за плечо.- Вставай! Пошли есть. Всё уже готово...
  Кругом стояла тёмная, прохладная и тихая ночь и звезды, предвещая заморозки, подмигивали нам с тёмного бархатистого неба...
   Я потягиваясь и зевая от короткого, но приятного сна, поднялся на ноги и вошёл в зимовье, где на подоконнике, над столом, сколоченным из наструганных досок, горела яркая свеча, а на столе, парила удивительно вкусным грибным ароматом, сковорода с грибницей...
  Мы поели, попили чаю и легли на двухэтажные нары.
  Я так устал от обилия дневных впечатлений, что заснул, как только склонил голову на нары и проснулся уже на рассвете, когда в зимовье стало прохладно. Поднявшись, сходил на улицу, через время вернулся, затворил двери поплотнее, накрылся ватником и заснул, блаженно улыбаясь, вспоминая увиденный ночью сон...
  Утром, погода на глазах испортилась.
  Когда я вышел на улицу, часов около восьми утра, ещё светило яркое солнце, правда, в окружении многослойных тяжелых туч. А когда мы позавтракали и собрались в обратный путь, то солнце уже редко прорывалось сквозь облака, пришедшие с мрачного юго-востока. Позже, именно с той стороны и притащил порывистый ветер, серую хмарь непогоды...
   Но идти было, тем не менее, приятно, не жарко , да и намного легче - наши рюкзаки заметно опустели за эти дни.
  В какой-то момент, мы сбились с пути, и мне пришлось, напрягая память вспоминать рисунок направления водораздельных хребтов и отстаивать, своё мнение в определение места, где мы находились...
  Хочу отметить, что без солнца, в малознакомом месте ходить довольно опасно - можно легко заблудиться, на любой развилке встречающихся распадков, спутав направление и пойти в другую сторону.
  С компасом, конечно безопаснее, но компасом пользуешься обычно в трудных случаях и к тому же, ходьба по компасу всегда замедляет движение...
  Но мы, в конце концов, разобрались, определились общими усилиями с направлением движения и вышли, наконец, в пойму Курмы...
  Перейдя долину и преодолев по жиденьким мосткам саму речку, мы вошли в падь, заросшую по болотине непроходимыми ивовыми кустами, и идя по чуть заметной звериной тропке, по краю болота вышли наконец, на бывшие деревенские покосы.
  Посередине одной из круглых полян, увидели старый солонец, заложенный ещё здешними покосниками много лет назад, с хорошей сидьбой, устроенной на берёзе, над рясным черёмуховым кустом.
  Осмотрели солонец и определили, что сегодня ночью, к солонцу, приходила матка изюбря и парочка косуль. Следы на грязи солонца были совсем свежие...
   Я не поленился и сбросив рюкзак, влез по шаткой лесенке в сидьбу. Внутри, было полутемно и прохладно...
  Сидьба, давно строенная, сколочена была из почерневших от солнца досок и покрыта сверху куском рубероида. Внутри лежали, какие то старые пыльные ватники и обрывки журнала "Вокруг Света"...
  Я выглянул в смотровую щель, увидел солонец и ребят, стоящих на краю углубления, почти круглого, диаметром метра в два, которое, за долгие годы, выели в земле звери. Я устроился поудобнее, расслабился и сразу вспомнил ночи, проведённые в прошлые времена на разных солонцах, в разных концах Сибирской тайги...
  ...С вечера, если сидьба на солонце хорошая, можно иногда и подремать.
  Но потом, ближе к полуночи начинаешь, внутренне замирать от каждого треска или шевеления, вокруг солонца...
  Начинаешь вспоминать всякие страшные истории о нападении медведей на сидьбы. Воображение работает в напряжённом ритме, и когда, наконец, слышишь лёгкое шуршание или потрескивание в непроглядной ночной темени, сразу понимаешь, что зверь пришёл и стоит здесь, неподалёку, живой, а не воображаемый.
   Сердце начинает колотиться и даже слюну начинаешь сглатывать потише, потому что кажется, зверь может услышать и это...
  Время летит незаметно, хотя ещё недавно казалось, что оно ползёт, как улитка. Наконец слышишь короткий, нечаянный треск совсем рядом и напрягшись, до галлюцинаций в глазах и ушах, всматриваешься и вслушиваешься.
  Почти всегда за солонцом, по направлению от смотровой щели, хозяева солонца устанавливают, несколько берёзовых стволов, с белеющей даже в темноте, корой. Когда зверь входит на солонец, он туловищем или головой перекрывает часть таких стволиков и становиться заметным некое шевеление, даже в самые тёмные ночи. Затаив дыхание, начинаешь выцеливать плохо видимого зверя, мучаешься сомнениями - стрелять, не стрелять...
  Тут уже все страхи по поводу медведей исчезают. Ты точно знаешь, что это олень...
   Иногда это бывает лось. Чаще - лёгкая косуля и даже может быть не одна.
  Редко, но посещают солонцы и медведи. Но думаю потому, что скрадывая зверей, приходят сюда по следу. Звери со всей округи, проделывают в сторону солонца набитые тропы, идя по которым медведь и приходит к солонцу...
  ... Наконец ты решаешься и почти в истерике нажимаешь на курок, гремит выстрел. Всё в лесу вздрагивает от громового удара, и время, переходя от медленного течения, пускается вскачь. Ты слышишь после выстрела треск сучьев и веток, вслед убегающему зверю или гулкий удар падающего тяжелого тела или шум бьющегося, раненого зверя...
  Часто после выстрела, лес на какое-то мгновение просыпается. Косули во всей округе "гавкают", испуганно перекликаясь, круги эха долго гуляют по чёрному лесу, словно волны от брошенного, в тихую воду, камня...
  Через минуты всё вокруг затихает и охотник слезает в темноту, с сидьбы, чтобы обрадоваться в случае удачного выстрела, или чертыхаться, по причине неудачи. В любом случае ваше последующее сидение на солонце вполне бессмысленно. Звери в радиусе нескольких километров знают о тревоге произошедшей на этом солонце и не придут сюда, как минимум несколько дней...
  ...Всё это я вспомнил за те минуты, что провёл в сидьбе. Ребята уже с нетерпением ожидали меня внизу...
  Начался мелкий нудный дождик и надо было выбираться из леса на дорогу...
  Дождик за несколько минут намочил глиняную поверхность утрамбованной дорожной колеи и превратил её в скользкий "каток". Приходилось идти мелкими шажками всё время, держа мышцы спины, живота и ног в напряжении...
  Сумерки под серым небом спустились раньше обычного и приходилось вглядываться под ноги, чтобы не попасть в глубокую колею, пробитую грузовиками - вездеходами.
  После часу такой ходьбы у меня затекла спина, и я далеко отстав от своих попутчиков, брёл по дороге, уже всерьёз опасаясь упасть и не подняться. В спине, от постоянного напряжения, словно от тяжелого удара, чувство онемения разлилось вдоль позвоночника.
   Я не падал духом, даже посмеивался тихонько, но шёл уж очень медленно... Остановившись на очередном перекрёстке решили, зайти к знакомым ребятам, на частную свиноферму, которую они организовали года три назад, и на которой выращивали свиней на мясо. Ферма находилась в лесу, там, где ещё лет десять назад был глухариный ток, на котором я в разные годы добыл несколько петухов...
  Хозяева, которые были дома, встретили нас радушно, ещё и потому, что Толя ранее оказывал им какие-то деловые услуги и даже держал у них своего подрастающего щенка, лайку...
  Мы поужинали и долго сидели у телевизора, смотрели очередной американский боевик, главный герой которого, крушил всех вокруг, без страха и упрёка...
  Потом легли спать на просторных нарах, сделанных по периметру большой избы. Я уснул почти сразу и последнее, что я слышал, было хрюканье свиней за стеной, в сарае...
  Утром погода вновь была солнечной и приветливой и после завтрака, мы с Толей вышли на прилежащую к ферме вырубку и набрали пару полиэтиленовых пакетов, грибов - опят, растущих на берёзовых пеньках.
  Грибочки были чистенькие, коричнево - серого цвета и их было очень много на каждом пеньке. Мы присев к очередному пеньку, стараясь не помять и не повредить это осеннее великолепие, резали и резали грибочки под корень, аккуратно складывая их в мешки. На каждом пеньке было не меньше пятидесяти штук.
  - А как они хороши в маринованном виде - радовался Толя. Под водочку - это лучшая закуска!
  Я по хорошему завидовал ему и жалел, что не смогу попробовать этих грибков в этом году...
  Через неделю, мне надо было улетать в Ленинград...
  
   2005-20-02. Лондон
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В. К А Б А К О В
  
  
   Осенние просторы.
  
   В ожидании большой поездки в Восточный Саян, я решил сходить в лес со старшим братом, живущим на даче, вместе со своей собакой - лайкой Кучумом...
  Выбрав время, мы с другим братом, младшим, на его машине, уже поздно вечером, в темноте приехали на Генино садоводство.
  Остановившись рядом с домом, в окне которого мелькали синеватые тени - братец смотрел телевизор - мы, стуча башмаками по деревянной дорожке, вошли на участок, где нас встретил яростным лаем Кучум, крупная белая лайка. Толя, младший брат, что - то выговаривал ему, уверенно продвигаясь в темноте, к двери дома, а я, идя сзади, всё время опасливо оглядывался и льстивым голосом уговаривал здоровенную, взъерошенную собаку, которая с рыком, следовала за нами по пятам, решая, кусать нас или нет. Кучум, тоже был немного в затруднении, потому, что незнакомые мужики, то есть мы, вели себя как свои люди, очень уверенно...
  Наконец Гена отворил, мы обнялись и похлопывая друг друга по плечам вошли внутрь... Кучум нервничая, ещё долго взлаивал по временам, за стенами домика...
  Мы с Геной не виделись года три, но он не изменился, так же весело "сушил зубы" в улыбке, так же размахивал руками, когда говорил о походах в ближние леса.
  Чуть погодя, сели за стол, и выпили водочки, закусывая маринованными маслятами, собственного приготовления. Толя спешил, и вскоре простившись, уехал, а мы, оставшись вдвоём и сидя на кроватях, друг против друга, стали вспоминать здешние леса и бесчисленное количество километров, пройденных по лесным окрестным дорогам.
  Гена пожаловался, что зверя стало заметно меньше, потому, что весь лес застроили садоводствами, и к тому же развели беспривязных собак, которые как волки, подчистили всю дичь в округе.
  - Тут один мужик - продолжил он, налив себе холодного чаю, - аж трёх держит и все здоровые, как овчарки. Так они утром со двора вырвутся, залив переплывут, и давай петрушить, всё подряд, что попадёт. Несколько раз видел, как они из леса, с окровавленными мордами прибегали. Видимо козёнку словили, а может и изюбриную матку...
  Гена отхлебнул чаю и продолжил - раньше в округе кабанишка был, а теперь ни следочка - всех поугоняли...
  Он, вспомнив, что-то, засмеялся. - Кучума, как - то они прищучили втроём...
  Так он хвост поджал и у ног моих вертится, только зубы скалит, огрызается. Думаю, могли бы его задавить, если бы я не вмешался...
  После короткого молчания, поговорили об Англии, о моих детях, которыми я справедливо гордился, но с которыми у меня были сложности в отношениях...
  Потом я незаметно задремал, и в конце услышал голос брата. - Ну, наверное, спать будем, а завтра с утра в лесок сбегаем...
  ... Утром, я проснулся, когда в окно, зашторенное белой занавеской, заглянул первый лучик солнца. Полежав пять минут, я вскочил, натянул спортивные штаны, сбегал во двор, вернувшись помылся под умывальником, и поставил чай. Гена лежал и смотрел по телевизору теннис, изредка комментируя. - Справа, надо накатывать, справа!..
  Вскоре поднялся и он. Покормив Кучума, вернулся в домик, и собрал небольшой рюкзачок, с котелками и бутербродами. Закрыв домик на замок, Гена прихватил пару гребных вёсел, и мы пошли на залив, который тихо плескался метрах в тридцати от его дома...
  Лодка - плоскодонка, была полна воды, но Гена посмеиваясь, взял с кормы, алюминиевое ведро и мигом "перекачал" воду изнутри за борт. - Ну, теперь можем ехать - ухмыльнулся он, и сел за вёсла. Я, оттолкнув лодку от заросшего травой берега, заскочил на корму, и устроился поудобнее...
  Залив, расстилался перед нами, блестящим сине - зелёным, водным зеркалом, обрамлённым, береговой рамой золотисто - жёлтого березняка с вкраплениями красно - лиственной осины. От воды шёл приятный запах прохлады и разлитого по округе аромата подмороженного, преющего на земле, осинового листа...
  Лодка, под "управлением" Гены, шла ходко и бесшумно, хотя воды под моими резиновыми сапогами прибавлялось заметно...
  Уловив моё беспокойство, Гена засмеялся. - Это я специально не устраняю причины течи. Так, бросишь её на берегу и уйдёшь, зная, что никто, на такую развалюху не позарится. Приходишь вечером назад, а она как стояла, так и стоит на месте, только водой залита до самых бортов...
  Причалив к низкому берегу, заросшему подсыхающим, плотно растущем камышом, мы полувыдернули лодку на берег и пошли вверх, по петляющей между, крупными берёзами тропинке, заметной по примятой затоптанной человеческими ногами, траве. Я шел за братом и вдыхал прохладный воздух, посматривал по сторонам, в надежде увидеть взлетевшего рябчика, или убегающего зайца.
  Но кругом было пусто, и я разочарованно вздохнул.
   В Германии, где мы были, месяца за два, да моего приезда в Россию, даже в небольших куртинах леса, встречались косули или зайцы. А здесь, на этих безбрежных пространствах, заросших лесами, звери сейчас были чрезвычайно редки и так напуганы людьми и моторным транспортом, что прятались и убегали при малейшем шуме...
  После того, как я спросил братца, что он об этом думает, он огорченно махнул рукой.
  - Думаю, помимо того, что я тебе уже рассказывал, действует главная
  причина всех перемен в худшую сторону - это время, которое нас старит, а других заставляет взрослеть. Будь моя воля, я бы запретил строить посёлки и садоводства рядом с городами. Это уродует природу, и заставляет вымирать не только животных, но и деревья...
  Он помолчал шагая неторопливо, но широко, потом повернулся ко мне и показывая в сторону, заброшенных полей, продолжил: - Тут, неподалёку, лет десять назад, по весне, гуляя с женой, мы вдруг увидели матку изюбря, безбоязненно подпустившую нас на двадцать шагов. Когда мы прошли дальше, она обошла нас, но по-прежнему не убегала. И вдруг, в зеленеющей траве мы увидели маленького оленёнка, ещё в белых пятнышках, по светло - коричневому, который к нашему разочарованию был мёртв. Что послужило причиной его смерти, мы так и не узнали, и веселее от этого не стало. Оленуха же, так и не уходила от мёртвого детёныша, хотя вокруг него уже начали роиться мухи...
  Гена помолчал, сплюнул и закончил. - Значит десять лет назад, здесь были ещё не только кабаны, косули, зайцы, но и изюбри...
  ... Поднявшись на гребень горы, мы перешли разъезженную грунтовую дорогу и лесом, напрямик, стали спускаться в долину, заросшую мелким, редким березняком и высокой, ещё зелёной травой.
  В самой ложбине, я вдруг нашёл бывшую землянку, полуобвалившуюся, с торчавшим вверх бревном потолочного перекрытия. Она была выкопана, лет шестьдесят назад, когда, после войны, войска в ожидании демобилизации, и построения стационарных военных городков, стояли ещё по-фронтовому, в палатках и землянках, в пригородных лесах. Тогда, здесь были сделаны замечательные дороги и мосты, через речки и болота. Часть строений в полуразрушенном виде, сохранились до наших времён. Иногда среди дремучего леса, вдруг видишь полусгнившие столбы, некогда широкой и прочной гати или основания для больших палаток, заросшие травой и малинником посреди луговины, зажатой со всех сторон, крупными деревьями.
  Однажды, над гребневой дорогой, на старой могучей лиственнице, я заметил, смотровую площадку, и ведущую наверх лестницу, из вбитых в ствол металлических скоб. Солдатики, оттуда, наверное, наблюдали и сторожили - не загорится ли где лес - известно, что таёжные пожары, опасны для зверей и конечно для человека.
  Солнце, между тем, поднялось в зенит и начало припекать - горячее серое марево поднялось в чистом осеннем воздухе над горизонтом. Тёплый ветерок, пролетая над землей, шевелил листья и шумел высокой травой, чуть подсохшей после ночных заморозков. Над болотинками, в распадках, летали кулички тревожно "пиликая" и где - то далеко каркали вороны...
  Пройдя, вдоль молодых густых, сосновых посадок, на южном склоне, мы пересекли ещё одну верховую дорогу, и спустились к широкому болоту. Гена оставив меня варить чай, отправился на заросшие осокой озёра, в болотине, на которых могли дневать стайки диких уток. Я, отмахиваясь от лосиных клещей, которые норовили, севши на одежду или на голову, проползти к открытым частям тела и "попить кровушки". Разведя в небольшой ямке костёр, сходил за водой и поставив котелок над костром, прилёг, отдыхая и вглядываясь в синее, лёгкое, тёплое небо над головой, бездумно наблюдая за полётом пушистых облачков...
  Вода в котелке быстро закипела и, заварив ароматный чаёк, я сел, достал бутерброды из рюкзака и поел с аппетитом, иногда бросая кусочки, привязанному к дереву Кучуму.
  Вскоре вернулся Гена, молча развёл руками, подсел к костру, тоже поел и в конце уже прокомментировал. - Пустые места, а ведь когда то...
  И я вспомнил давнюю весну, жаркий день с синеватым маревом над широким, Хейским болотом, и лося стоящего посерединке осоковой лужайки. Я тогда впервые увидел волосяную серьгу на шее этого зверя, и долго гадал, есть ли такие "украшения" на шее у лосих - маток...
  Передохнув, отправились назад, по дороге рассуждая, и гадая, почему окрестные леса, несмотря на их величину, так пусты и скучны...
  Возвратившись к лодке, сели в неё, а Кучум, которого в лодку не взяли, побегал по берегу, потом решившись, прыжками заскочил в воду и поплыл напрямую через залив - здешние места он знал отлично...
   Пока плыли по тихой, гладко блестевшей воде, увидели стайку чирков, освещённых золотым, заходящим солнцем, пролетевших в исток залива, вдоль, высокого, заросшего красивым сосняком, берега...
  Тихо поскрипывая уключинами лодка, почти не поднимая волны, незаметно но быстро продвигалась вперёд и когда братец поднимал на секунду вёсла, прислушиваясь, то капельки воды, тонкой струйкой скатываясь с плоскости весла, мелодично позванивали, упадая в воду...
   Гена проследив в очередной раз утиный перелёт, погрёб к берегу, и причалив, на прибрежной полянке, прихватив ружьё, отправился скрадывать чирков...
  Я разминая ноги прошёл вдоль берега всматриваясь в красивые, густые березняки и возвратившись к лодке, вдруг услышал парочку выстрелов: вначале один, а через паузу и второй, гулко раскатившиеся в предвечерней тишине и прохладе...
  Вскоре возвратился Гена и принёс двух сбитых им уточек - чирков. Тут же он их ощипал и разделал. - А какой супец мы с тобой вечером сварим - ликовал он, показывая мне брюшка уток, залитые светлым жиром.
  Делал он, всё привычно и уверенно, и я невольно позавидовал ему: "Живёт в таком красивом месте. Собаку имеет охотничью, да ещё и уточек постреливает, как у себя в огороде..."
  Когда мы переплывали уже следующий залив, на дальнем, лесном берегу, залаял Кучум и Гена, прокомментировал: - Себя подбадривает. Знает, что всё равно надо плыть, но не хочет... Через паузу он оглядываясь на тот берег показал: - Во - о - н его голова. Плывёт за нами...
  И ещё немного помолчав закончил: - Я его приучил плавать с самой весны. Отплыву немного от берега, а потом его в воду сброшу. Ему деваться некуда, вот он и плывёт за мной. А потом привык и перестал воды бояться... Да это и физическая тренировка для него хорошая...
  Мы уже поставили ужин в доме, и я во дворе, ел вкусную сладкую сливу, срывая с почти безлистых уже веток, когда появился Кучум, мокрый, но довольный, тем что снова дома и все испытания длинного дня позади...
  Чуть позже, Гена, действительно сварил замечательно вкусный суп из уток, и я смаковал сочную утятину, разгрызая мягкие косточки, высасывая из них сок...
  Вечером смотрели футбол по каналу спорт, когда в домик кто - то осторожно постучал. Гена открыл и вошёл Серёга, Генин приятель.
  Узнав, что мы сегодня были в лесу, он зацокал языком и стал агитировать Гену, назавтра, сплавать на Курму - дальний, большой залив, протянувшийся в глубь тайги на десять километров.
  Посовещавшись, мы решили пойти на гребях, хотя, до противоположного берега залива, было километров пять...
  Рано утром, когда мы ещё дремали в постелях, Серёга загремел вёслами во дворе и потом постучал - надо было вставать и собираться...
  Выплыли на трёх лодках. Гена на своей плоскодонке, Серёга на недавно купленной "ангарке" - лодке, особой конструкции, которую используют ангарские рыбаки, и я на большой дюралюминиевой лодке, предназначенной для мотора, но хорошо идущей и под вёслами...
  Над заливом висели космы белого тумана, передвигаемые утренним ветерком и когда я, сидя в своей лодке, отплыл от берега, то вдруг позади меня, ворча мотором, работающем на малом ходу, проявилась сквозь эту пелену лодка полная охотников, в защитного цвета куртках и с ружьями, на коленях. Они, встревожено поинтересовались, какой это залив, и узнав, что в тумане заплыли в Калей, заматерились развернулись, и "поползли", на малом ходу, вдоль берега, вскоре растворившись в тумане...
  Я не торопясь, погрёб вперёд и выплыл на чистое место. И, надо мной, открылось синее, словно умытое небо, залитое яркими лучами солнца, а белое облако тумана, ушло в исток залива, и теперь поднималось по лесистой долине к перевалу...
  На воде появились небольшие волнишки, которые, чуть покачивая лодку на ходу мерно стучали в гулкие, дюралевые борта. Когда я вышел на траверс, низкого лугового мыса, волны усилились и с Байкала подул бодрый ветерок...
  Справа открылась, низкая песчаная дуга, очередного заливчика и я вспомнил, как много лет назад, мы сюда приплыли ночью, при сильном ветре и чистой луне, пробившись сквозь изрядный шторм.
  ... Тогда, волны почти заливались в лодку, мой друг, с побледневшим лицом, "рулил" на корме, а я надвинув меховую шапку на уши, залез головой в тень носового отсека и уснул.
  ... Причалив к берегу в тихом заливе, мы долго искали в темноте знакомое зимовье, а когда нашли, то выяснилось, что целая стена домика была разобрана на дрова, хотя с другой стороны, входная дверь была закрыта на металлический замок...
  Тогда, мы с грехом пополам, дрожа от предутренней прохлады, подремали несколько часов внутри на полатях, а на сумеречном рассвете встали на берегу в ожидании утиного лёта. Помню, как вдруг, откуда - то слева, вылетела крупная птица, и я навскидку выстрелил и попал, потому, что птица шлёпнулась на воду. Я думал, что это чирок - свистунок, но когда окончательно рассвело, оказалось, что это дикий голубь, так и плававший на поверхности залива...
  ...Обогнув мыс, я, перекликаясь с Геной, получил команду, пришвартоваться к берегу, и ткнулся носом своей лодки в песчаную отмель. Мы несколько минут дожидались Кучума, пока на крепком галопе, он выскочил из -за берегового поворота, разгорячённый, мокрый и взъерошенный.
  Нам предстояло форсировать двухкилометровый залив и потому, я взял собаку к себе в лодку и отплыл последним...
  Мужики не торопясь гребли, озирая открывающуюся водную ширь...
  Берег на противоположной стороне водохранилища, был покрыт густым лесом, среди которого в нескольких местах торчали крыши домов и высокая кирпичная труба, выделялась ярко - коричневым цветом на фоне жёлтых березняков...
  Глубокая вода под килем поменяла цвет с темно-синего на зеленовато - серый, и пронизанная солнечными лучами, пугала, непроглядной глубиной. Мелкая волна ряби, позванивала, ударяясь с каждым гребком в борта и откуда - то издалека, с другой стороны широкого водохранилища, доносилось осиное пение лодочного мотора...
  До заполнения ангарской водой Иркутского водохранилища, здесь были замечательные приречные леса, и почти под нами, проходила железнодорожная линия знаменитой, Транссибирской магистрали, протянувшейся тогда, вокруг южной оконечности Байкала. Потом её затопило водохранилищем, и сохранился, лишь кусочек колеи, совсем рядом с Байкалом, в месте, где Ангара выбегает из этого сибирского озера - моря...
  Кучум, сидя в носу, поводил головой нюхая воздух, и пристально, не мигая, смотрел в сторону, противоположного берега, который приближался медленно, но неуклонно.
  От высокого лесистого мыса круто поднимающегося от воды, на водохранилище падала тёмная тень, в которой были плохо видны, продвигающиеся на юг лодки, далеко нас с Кучумом опередивших, Гены и Серёги...
  Наконец, обогнув мыс, мы вплыли в тихий узкий залив, наполненный солнцем и ароматами сосновой смолы. Здесь было почти жарко, воздух был тих и неподвижен, а по воде, от берега до берега, расстилалась солнечная дорожка, блестевшая искристым отражение на маслянистой глади...
  Пристав к берегу, мы высадились на песчаную отмель и увидели большое кострище и утоптанную полянку, на которой кто - то ночевал совсем недавно, может быть прошедшую ночь...
  Я вспомнил, что лет двадцать назад, часто бывал здесь летом и даже нашёл наверху высокой горы, на противоположном берегу заливчика, барсучьи норы. Однажды, я жил здесь несколько дней с молоденькой лайкой Зельдой, и как то, возвращаясь из дальнего похода, я потерял её, и ночевал у костра в одиночестве. Утром, собираясь идти её искать, я допивал последние глотки чая, когда она появилась, на другом берегу, старательно обнюхивая мои следы на траве. Когда, встревоженная собачка, обогнула заливчик и приблизилась, то подойдя к моим сапогам, сушившимся на солнышке, она, по запаху, "узнав" в них хозяина, "заулыбалась" прижимая уши, и виляя хвостом. Кода я её окликнул, она поняла свою ошибку и, подскочив, старалась лизнуть меня в лицо, выражая полный восторг и преданность...
  ...Мы только собрались доставать вещи из лодок, как с воды послышался звук лодочного мотора и к нам приблизились две лодки с пьяненьким охотниками. Один нервный и боязливый, тоном немного нахальным, но и трусливым, стал выяснять, не бандиты ли мы, и не будем ли качать права. Когда мы ему объяснили вежливо, но сдержанно, что это не так, он невнятно пояснил нам, что они здесь ночевали и хотели бы ночевать ещё...
  Мы, посмеиваясь, объяснили ему, что мы нормальные граждане, а соседство такого психа, нам тоже не очень нравится.
  Мы вновь сели в лодки и поплыли вдоль берега Курмы - так назывался этот большой залив - искать новую стоянку. Наконец после часа гребли, наш караван, вошёл в широкий залив, с плавучим островом, посередине, заросшим высоким камышом и делившим просторную заводь на две части. Заметив, в одной его половине, стоящий на приколе катер и костёр на берегу, мы заплыли во вторую, и решили ночевать здесь.
  Светило яркое, золотое солнышко. От залива, вверх поднимались лесистые берега, а на песчаный чистый пляж, накатывали с тихим плеском мелкая рябь с открытой воды.
  Выгрузив вещи, прямо на песок, мы развели костёр и поставили кипятиться чай, а рядом на подстилке, разложили аппетитную еду: солёное и копчёное сало, с розовыми прослойками мяса по белому, зелёный лучок, красные круглые головки редиски, ароматный хлеб и выставили прозрачную как слеза водочку, в прозрачного стекла, бутылке...
  Расположившись вокруг, мы выпили за удачное путешествие, закусили и насытившись, долго пили горячий, коричнево - золотистый, искрящийся под солнцем чай...
  Кучум, лежал поодаль свернувшись калачиком, дремал, и изредка клацал зубастой пастью, стараясь поймать надоедливую муху.
  ...Посовещавшись, решили сходить на разведку в вершину большой пади Солцепечной, которая от нашего залива была отделена невысоким таёжным хребтиком.
  Убрав продукты, в вытянутые на песок лодки, мы выстроившись цепочкой, вошли в лес. Преодолев заросший багульником и крупным березняком склон, поднялись на гребень, обдуваемый ветерком, и по нему, пошли в вершину пади, преодолевая неглубокие ложбинки попутных распадков. Кучум, на время куда то исчез, но вскоре, с противоположного склона долины, раздался его призывный лай. Мне даже послышалось, какое-то неясное ответное ворчание и я предположил, что это медведь. Мы остановились, послушали, но лай прекратился и чуть погодя, среди высокой зелёной травы появился скачущий на галопе Кучум, с озабоченным видом, склонивший голову к земле и что - то старательно вынюхивающий...
  Разочарованно вздохнув, тронулись дальше...
  Ещё примерно через час неторопливого хода, мы поднялись на водораздельный хребет, по которому проходила старая, почти неразличимая, заросшая дорога, по которой, я в далёком прошлом, тоже часто уходил в сторону Байкала, в замечательное зимовье стоявшее в излучине широкой таёжной пади...
  ...Здесь мы немного разошлись и Серёга, двигался метрах в ста от нас, правее, когда Кучум снова залаял, теперь уже азартно и даже яростно. Через время грянул выстрел, и всё затихло.
  Вскоре, среди кустов ольхи и березняка, замелькала Серёгина фигура, и мы увидели, что он, что - то несёт в правой руке. Подойдя, он положил к нашим ногам некрупного барсука, и мы принялись, охая и ахая, поглаживая Кучума, рассматривать мёртвого зверя...
  Это был барсук, первогодок, килограмм восьми весом, с коричнево - серой шерстью и длинными острыми когтями на аккуратных лапках. На голове отчётливо были видны две белые полоски, а рядом, кровавые круглые пятнышки - следы картечин, попавших в голову и убивших зверька наповал.
  - Я иду - рассказывал возбуждённый Серёга - и вдруг вижу, что на всём
  скаку, несётся белый Кучум, а впереди, мелкая в зелёной траве, серый барсучок. Собака быстро догнала зверька, и тот остановился, развернулся и сев на зад, угрожающе оскалил острые белые зубки. Кучум с яростным лаем, пытался бросками схватить барсука, но тот увертывался и рычал...
  - Я вскинул ружьё, но Кучум заслонял от меня зверя и я крикнул ему: -
  Кучум, отойди в сторону!
  - Словно услышав мою просьбу, собака чуть отпрыгнула вбок, и я, прицелившись, выстрелил...
  Глаза Серёги довольно блестели и он был рад удаче, как впрочем и мы сами... А я ещё подумал, что барсучок, может быть родом из того большого логовища, которое я нашёл неподалёку от маленького заливчика, лет двадцать назад. Я знаю, что если не мешать барсукам, то они живут на одном месте помногу лет, сменяющимися поколениями и норы их становятся похожи на обширное городище...
  Насмотревшись на трофей, Серёга положил барсука в рюкзак и мы, пройдя ещё с полкилометра, сели на склоне, под старую, разлапистую сосну и стали слушать, лежащую внизу густую тайгу. Было время начала изюбриного рева, и мы надеялись встретить здесь оленей. Однако тайга молчала, а надвигающийся вечер заставил нас отправиться назад к водохранилищу.
  Шли быстро и я с непривычки, стал отставать, хотя старался и очень спешил...
  В какой-то момент, мужички, намного опередили меня, и я, видя, что нам уже пора сворачивать и спускаться к воде, свистнул и показал рукой в сторону, предполагаемого залива. Однако Гена, не обратил внимания на мои призыва и вместе с Серёгой, ушёл дальше, пропал меж деревьев, а я свернул направо, попал в короткий распадок, свернул ещё чуть правее и через десять минут, вышел прямо к нашей бухточке...
  В ожидании заплутавших приятелей, я разжёг костёр, поставил кипятить чай, потом поднялся на высокий берег, где было старое кострище, натаскал дров для ночного костра и вернувшись к лодкам за вещами, услышал, как с противоположной стороны, разговаривая вполголоса, в бухту, по заросшему ольхой склону, спустились Гена и Серёга...
  Разводя руками и вздыхая, Гена объяснил:
  - А мы пролетели по верху, чуть дальше, свернули направо и вышли на крутой склон, поняли, что промазали, огляделись, сориентировались и двинулись сюда...
  Перенесли вещи на стоянку, и стали готовить ужин. Тогда, я решил подняться на гривку и послушать изюбрей, взяв с собой маленький фонарик.
  Я тихо пошёл по широкому логу, поднялся наверх уже в надвигающихся с востока сумерках, сел на наклонную берёзу, и стал, затаив дыхание, слушать окружающий меня лес.
  Тишина заполнила необъятные пространства тайги, и когда я успокоился, то за спиной, откуда - то издалека, с другой стороны Курмы, услышал лай дворовых собак, брехавших от скуки, в расположении большой турбазы, в начале залива. Передо мной же, постепенно заливаемый тьмою, лес напряжённо молчал и как я не вслушивался,- не замечал ни треска валежника под неосторожным оленьим копытом, ни тем более, азартного, вызывающего соперников на бой, рёва, который эхом самых высоких нот изюбриной песни, летает над тайгой октябрьскими, тёмными ночами...
  Уже в темноте, спотыкаясь и падая, я возвратился на бивак и неслышно подходя к краснеющему, среди чёрных силуэтов деревьев костру, различил негромкие разговоры сидящих у костра Гены и Серёжи...
  Я наступил на сучок и тут же с лаем, мне навстречу выскочил задремавший было Кучум, но в ответ на мои успокоения, он узнал меня и подходя поближе, обнюхивая, завилял хвостом...
  Я поужинал вкусной кашей, выпил водочки и стал устраиваться у костра на ночлег. Мужики расстелили свои спальники подальше от огня, а я, взял у Серёги кусок полиэтилена, расстелил ватную телогрейку и с облегчением вытянув натруженные ноги лёг и глядя в костёр задремал, под тихие разговоры друзей...
  ... Над лесом взошла яркая полная луна и от высокой стены сосняка, на краю которого горел наш костёр, на камышовый остров в заливе под нами, упала контрастная тень. На открытых местах, луна светила почти как солнце и можно было различить мелкие подробности противоположного берега и деревьев на нём...
  Но свет её был жёлт и таинственен и вызывал внутри чувство тревоги и напряжения, которое мы испытываем, становясь свидетелями природных феноменов. Кажется, лунный свет действует на человека возбуждающе и порождает причудливые сны. Ещё, каким-то образом лунный свет связан с волшебством и даже с ведьмами...
  Костёр горел ярко, обдавая меня жаром высокого пламени и я несколько раз с тревогой ощупывал себя - не горю ли...
  Потом пришло полузабытье, уютное и освежающее...
  Проснувшись от холода, поправил полу-погасший костёр, сдвинул дрова поплотнее, завернулся в полиэтилен потуже, и вновь провалился в сон. Потом, уже перед рассветом поднялся, шатаясь и теряя равновесие, в полусонном состоянии подбросил в костёр последние дрова и заснул снова.
  Проснулся в последний раз, когда услышал разговоры Серёги и Гены. Поднявшись сел, и стал тереть заспанное лицо, а потом, поняв о чем они говорят, заметил в заливе, напротив того места, где стояли наши лодки, стаю уток.
  Они, тёмными силуэтами, то приближаясь, то удаляясь от берега, плавали и ныряли на темно - стального цвета воде, от которой вверх поднимались струйки тумана, заполнявшего всё пространство не только большого залива, но и нашей бухточки.
   Я заставил себя подняться, выпил крепкого чаю с сахаром и потом, пошёл по крутому берегу залива посмотреть, нет ли где поблизости кабанов, покопки которых я увидел на берегу ещё вчера.
  Выйдя на седловину, разделявшую залив и падь Солнцепёчную, я прислонился к берёзе и долго слушал и осматривал, окружающий меня лес.
   День постепенно приходил на место утра...
  Из небольшого светлеющего пятна, в дальнем восточном конце леса, постепенно разливался, распространялся на округу солнечный восход и наконец, сквозь стволы деревьев, в перспективе стоящие плотной стеной, проник первый серебряный лучик света.
  За ним последовали другие и вскоре появился край золотого солнца, на которое невозможно было смотреть, как на земного Бога, из - за его яркости и великолепия...
  Наступил новый день...
  Возвратившись к костру, я позавтракал, и мы, не торопясь собравшись, погрузились в лодки, поклонились гостеприимному, красивому месту и отплыли назад, в сторону дома...
  Я вновь вёз Кучума в своей лодке, а он, увидев, что Гена уплывает в другую сторону завыл и запричитал почти человеческим голосом, показывая намерение прыгнуть в воду и последовать за хозяином.
  Гена и Серёга, решили поблеснить щучку, в широком прогретом солнышком заливчике напротив, а я погрёб по диагонали широкого залива, направляясь в сторону садоводства.
  Слыша вопли собаки по хозяину, начал уговаривать Кучума не закатывать истерик, объясняя, что Гена скоро нас догонит. Когда собачья тоска достигали неприличного трагизма даже для такого обширного пространства, я поддал псу несколько раз по ногой заднице, после чего он недовольно лёг на дно лодки, мешая мне грести.
  Я отодвинул его, матюгнувшись притворно сердито, и пес, наконец успокоившись, положил лобастую, с острыми ушками, голову на лапы и задремал...
  Вода тихонечко журчала под днищем, когда я усиливал и учащал гребки, солнце почти отвесно светило на неподвижную воду и дыша полной грудью, я думал, что такое блаженство, такой земной рай может быть только на твоей родной сторонке, которая, знакома тебе с детских малых лет и которая на чужбине снится и порождает ностальгию, от чего так грустно порой бывает на сердце, даже живя в самых богатых и благоустроенных странах...
  Свернув в свой залив я разогрелся, снял рубашку и футболку, радуясь здоровью и силе не старого ещё тела, погрёб вперёд сильно и мощно, старясь развить максимальную скорость.
  Скоро на берегу, показались яркоокрашенные домики и дома знакомого садоводства и проплывая мимо, я вглядывался в разнокалиберные, деревянные брусовые и бревенчатые, кирпичные и шлакоблочные разных вкусов и стилей постройки, занимавшие пространства от берега, до далёкой берёзовой рощи, по всему пологому, южному, солнечному склону.
  Потом вспомнил, что на месте этого садоводства, лет сорок назад были колхозные поля и берёзовые перелески, среди которых жил тогда с недельку, в маленькой избушке знакомого егеря...
  Тогда было тёплое сухое лето, я загорал на бережку или ходил в походы по округе. У меня не было ни ружья, ни удочки и я просто жил, наслаждаясь бездельем и хорошей погодой...
  ... Незаметно доплыли до места...
  Причалив лодку к берегу, заставленному металлическими водозаборными конструкциями, лодками и лодочками и даже старыми катерами с растрескавшейся краской на бортах и сломанными поручнями - леерами, я выпрыгнул в мелкую, заросшую водорослями воду, подтянул её поближе на берег, а Кучум, спрыгнувший на подходе к причалу, успел уже у ближнего домика выпросить у нашей соседке по даче, какие - то косточки и радостно, с хрустом, разгрызал их, не обращал на меня никакого внимания.
  Подойдя к нему, я взял собаку за ошейник и приведя во двор нашего дома посадил на цепь. Кучум сразу погрустнел и в знак протеста залез в конуру, несмотря на мои извинения, что я только выполняю наказ хозяина...
  Я уже сидел в доме и смотрел спортивную программу, когда приплыли Гена и Серёга. Им не повезло и они не поймали ни единой рыбёшки...
  Принеся все вещи из лодок, они сказали друг другу до свиданья, и Серёга ушёл, а мы, переодевшись в цивильную одежду уехали на Гениной "Ниве" в город...
  Там, собрав сменку белья и прихватив сушёный, берёзовый веник, пошли в знакомую с детства поселковую баню...
  Русская парная банька, после ночёвки на холодной земле, особенно приятна. И мы парились с большим энтузиазмом, в несколько заходов, а потом, отдохнув и обсохнув в предбаннике, оделись и пошла к брату домой, где сели за стол сервированные разными кушаньями и закусками.
  Выпив, холодной водочки, закусили хрустящими, солёными рыжиками и повторив заход, стали есть уже рыжики в жареном виде. Грибочки эти Гена набрал в перелесках за садоводством, и они были такие плотненькие и ароматные...
  Третья рюмочка пошла сама собой и после, я расслабился и почувствовал, что ради таких моментов в жизни, стоило лететь сюда через всю Европу, через всю Россию, ко мне на родину, в мой родной город, в прибайкальскую тайгу...
  Поразительно, как хороша, бывает порою наша жизнь, вообщем - то наполненная заботами, тревогами и суетой!
  
   8. 02. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ХАРАКТЕРЫ
  
  Дело было на БАМе, в районе слияния рек Муякана и Муи. Усталый, полуголодный, промёрзший у костров на ветру и на снегу, после трёхдневного похода, я, случайно, вышел к молодому сосняку на берегу озера, и в этом сосняке наткнулся на недавно срубленные балки, в которых жили лесорубы и пилорамщики - они готовили пиломатериал для одного из строительно-монтажных поездов. Здесь неожиданно встретил хорошего знакомого и решил остаться переночевать, отдохнуть в тепле, а потом решать, что делать дальше.
  ... Место для пилорамы было выбрано хорошее - светлый, насквозь просвечиваемый солнцем таёжный пригорок. Озеро было ещё подо льдом, но обещало летом много радостей рыболовам. Недалеко река Муя. А кругом тайга безбрежная, на склонах Северо-Муйского хребта...
  Пообедав остатками от завтрака, оставленного в столовой, где командовала пожилая повариха тётя Катя, я уснул крепким сном в одном из балков (по северному так называется деревянный домик) под музыку, льющуюся из динамика, оставленного на столике, транзисторного приёмника.
  ... Вечером, в балке, собрались ребята: кто читал, кто писал письмо, а кто просто лежал на топчане, расслабив уставшие за день тяжёлой работы, мышцы, изредка перебрасываясь короткими фразами...
  Кто-то спросил меня где я побывал за эти три дня и три ночи и я, коротко рассказал о маршруте, о ночёвках на снегу, о геологах на Муе. Все слушали внимательно и я чувствовал, что завидовали мне и моей свободе...
  Ближе к ночи разговор разошелся, стали вспоминать интересные случаи из охотничьих походов. Я лежал незаметно рассматривал этих интересных и сильных людей, изредка задавая вопросы, в основном по топографии услышанных охотничьих историй.
  Дизелист Володя работал в этих краях уже пятый год и хорошо знал историю здешних старинных, русско-тунгусских поселений и был знаком с местными охотниками. Он вспомнил и стал рассказывать захватывающую историю, случившуюся недалеко от пилорамы, вниз по Муе, километров за пятьдесят, в старом тунгусском селении Токсимо.
  - Этой зимой, а вернее уже в конце зимы, в Токсимо вышли из тайги со своего охотничьего участка два штатных охотника: Володя Воуль - молодой лет двадцати пяти тунгус и русский парень, Василий Клубнев.
  - Попарились в бане, отоспались и, раздобыв у проезжающих шофёров ящик водки, принялись гулять - традиционное для здешних краёв занятие после тяжёлой работы на охотничьем промысле. За три дня выпили четырнадцать бутылок водки, а на четвёртый день утром, в избе нашли труп Володи, которой истёк кровью от ранения в область сердца. Труп вынесли на мороз и сообщили в Усть-Мую о случившемся, - Володя сделал паузу и я спросил его:
  - Так что, его убили, или он по пьянке сам в себя пулю пустил?
  Володя, задумавшись, ответил не сразу.
  - Знаешь, тут дело тёмное. У Воуля явных врагов не было. Да если по правде сказать, то он был не из тех, кого просто убить. Вернее было бы сказать, что он сам кого хочешь мог бы убить. Парень он был лихой и смелый, сравнительно с остальными тунгусами был высокого роста, широкие плечи, острое зрение и знание тайги позволяли ему буквально совершать подвиги в лесу. Он был зол и храбр, по тайге ходил как сохатый, в одиночку выходил на медведя, и друзей имел под стать себе - лихих и отчаянных. Особенно отличались они с Юрой - местным егерем. Запивая, гуляли по месяцу, напившись, выходили из зимовья стрелять на спор: кто лучше из карабинов отстреляется по шапкам, фуражкам, консервным банкам, чайникам. За спором, кто лучший охотник они, разъярившись, дрались, потом мирились и снова пили, обнимаясь и хвастаясь своими охотничьими успехами. А стрелок он был отличный, попадал влёт в консервную банку из карабина с одной руки...
  Володя вновь сделал паузу, припоминая полузабытые подробности, но вскоре продолжил.
  - Приехал следователь, осмотрел место происшествия, и стал допрашивать свидетелей. Но никто ничего толком сказать не мог, так в те дни всё перемешалось, в пьяной кутерьме - день незаметно сменялся ночью и наоборот, выпивка сменялась похмельем, похмелье переходило в новое дремучее опьянение. Особенно следователь напирал на напарника, хорошо зная, какие раздоры иногда возникают между напарниками на охоте, но Вася Клубнев клялся, бил себя кулаком в грудь, что они с Володей жили хорошо, никаких ссор, ну может разве что пьяных перебранок, но с кем в пьянке этого не бывает? Конфисковал следователь шкурки соболя, расспрашивал ничего не помнящих свидетелей, и недовольный улетел на вертолёте в Мую. На этом всё и кончилось, официальное следствие гласило: самоубийство...
  Все в балке внимательно слушали рассказ, многие уже слышали об этом случае, но и их, видимо, трогала за душу такая неожиданная смерть. Я снова спросил:
  - Ну, а как местные-то думают, что там произошло? Ведь они-то, наверняка больше, чем следователь знают? Ведь в тайге очень трудно что-либо утаить и это знает всякий, кто бывает на охоте.
  Володя продолжил рассказ, отвечая на мой вопрос.
  - Ты представь себе, что и местные никто ничего не знает. Правда, охотники между собой поговаривали, что Володя, пользуясь своей силой и молодостью, в начале сезона с собаками пробегал вихрем по чужим участкам, собирая "сливки", то есть добывал непуганых ещё соболей. Но поймать его никто за этим делом не мог, потому что участки большие, а потом надо догнать его, когда он мог за сутки по периметру по шестьдесят-семьдесят километров сделать и, постреляв соболишек на твоём участке в ночь уйти на соседний. Но ведь в тайге трудно остаться незамеченным. С другой стороны, никто не поймал, а не пойман - не вор, это давно известно. Ну а мне кажется, что не могли его убить, ведь он был отчаянный, а таких и в тайге боятся...
  Наступило долгое молчание, разговор сошёл на нет, и все стали укладываться спать. Я же выспался днём, не мог заснуть и всё думал об услышанной истории. Мне вдруг вспомнилась другая история, свидетелем которой я был сам, когда работал на затерянной в таёжных дебрях метеостанции. В ту пору в окрестных местах случился вот что...
  
  Тунгус Иван Волков, работавший в строительно-монтажном поезде лесорубом, под Новый год по пьяной лавочке порезал трех человек, а четвертый всадил ему нож в ответ, и серьёзно поранил, пробив лёгкое. Когда милиция, вызванная комендантом общежития прибыла на место, то застала обоих участников драки за перевязкой, причём Ивана, сидящего на полу и истекающего кровью, перевязывал Петя Востриков, у которого, у самого, из раны на спине сочилась кровь, но он, порвав рубаху, пытался унять кровотечение у Ивана. Волкова сейчас же увезли в больницу, а Петю посадили в КПЗ, ввиду несильного ранения, но через сутки отпустили под подписку о невыезде.
  Иван Волков пролежал в больнице двадцать дней и, когда рана на животе затянулась, он с помощью приятелей бежал из больницы в лес! А куда - никому не известно. С собой он прихватил и собаку по кличке Верный.
  Этого отчаянного парня искали всю зиму, а весной обнаружили его следы на Муе, где он жил и охотился. Команда милиционеров устроила облаву и удачно, без сопротивления захватила преступника в зимовье. При этом Верный, который должен охранять хозяина, был коварно обманут, одним из милиционеров, который, тихонько подойдя к зимовью, приласкал Верного и подкупил того куском аппетитно пахнущего мяса.
  Его хозяина, Ивана Волкова, связали, посадили в вездеход и увезли в райцентр. Вскоре, прошёл суд и Ивана Волкова, признав виновным, посадили на несколько лет в тюрьму...
  А Верный остался в посёлке, скучал и искал пропавшего хозяина перебегая из одного человеческого поселения в другое. По иронии судьбы, через некоторое время, собака попала в руки Пети Вострикова, участника той самой злополучной драки...
  Он, чувствуя за собой невольную вину перед осиротевшей собакой, ухаживал за ним, кормил, сделал даже уютную конуру. Но дружеских отношений между ними так и не завязалось. Петя не был охотником, в отличии от Ивана Волкова, в лес не ходил, а охотничьей собаке такой хозяин не нужен... В конце концов, Верный и от него сбежал и, скитаясь по лесу, набрёл на метеостанцию, стоящую далеко в тайге. Тогда я там работал некоторое время, подменяя одного из лаборантов...
  Надо сказать, что на метеостанции была стая собак, одна другой крупнее и злее. Мне рассказывали, что эти собаки стаей легко давили волков, а однажды три из них в начале зимы, выгнав на наледь сохатого, повалили его на лёд и выпустили внутренности, до того, как хозяин поспел к ним.
  Возглавлял стаю здоровенный чёрный кобель с оторванным в драке ухом и жутковатым взглядом зелёных глаз. Он держал всю стаю в повиновении и страхе, пресекая малейшую попытку к самостоятельности.
  При появлении Верного, Одноухий сразу дал понять, кто в стае хозяин. Во время кормления, он без предупреждения набросился на Верного и сильно покусал того, несмотря на яростное сопротивление. Я видел всё это и с трудом отогнал Одноухого. Верный, поскуливая, и глядя на меня, хромая ушёл за сарай...
  Понимая, что о нём некому позаботиться, я кормил его остатками от нашего стола, и через некоторое время, Верный стал приходить в себя. Когда он появился на метеостанции, он был худой, рёбра торчали, и хребет забором выделялся под грязной, линяющей шкурой.
  Через полмесяца он стал выправляться: бока округлились, грудь стала шире, шерсть, очистившись после линьки, заблестела. Белые пятна на чёрном фоне стали смотреться как стиранные салфетки... Одним словом, собака восстановила боевые кондиции...
  Но вот особенность характера: я кормил его, гладил и прочёсывал шерсть, но его угрюмость не проходила, всё это он воспринимал, как надоедливое приставание, и в ответ на мои заботы, он ни разу не приласкался ко мне, ни разу его хвост не вильнул в ответ на моё поглаживание. Весь его полный достоинства вид говорил: "Хочешь, ухаживай и корми, это твоё дело, но мне до тебя дела нет".
  Наконец, он поправился полностью, и стало видно, что это собака превосходна: широкая грудь, туловище на стройных и длинных ногах, маленькая голова с коричневыми мрачно смотрящими глазами, уши небольшие и подвижные, в пасти торчат острые белоснежные клыки в два сантиметра длиной.
  Отношения с Одноухим оставались натянутыми и Верный избегал стычек с ним, сохраняя достоинство, уходил от драки, но никто из стаи не смел, подходить к месту, где Верный лежал большую часть дня.
  Однажды, когда Одноухий ушёл с хозяином на рыбалку, Верный за какую-то провинность "побил" второго по силе кобеля в стае, моментальным броском сбив того с ног и прокусив лапу.
  Стало заметно, что и Одноухий, наконец, начал чувствовать возрастающую силу соперника, он уже не так нагло прохаживался перед лежащим Верным и избегал вообще появляться за сараем, во владениях последнего...
  Прошло ещё полмесяца.
  Однажды, я собрался на рыбалку, взял спиннинг, сумку под рыбу и пошёл вверх по реке, надеясь наловить хариусов и ленков, где-нибудь за перекатом. Со мной отправились и собаки, - впереди бежал Одноухий, за ним все прочие и, к моему удивлению, чуть-чуть позади и поодаль бежал Верный.
  Мне вдруг в голову пришла мысль, что сегодня что-то случится в собачьей стае, но я подумал об этом и забыл. Найдя подходящее место, я, подняв голенища болотных сапог, зашёл в реку, и стал бросать мух на верховую. Хариус словно ждал меня, клёв был хороший, и через полтора часа у меня в сумке трепыхались десятка два крупных, пахнущих свежим огурцом рыбин. О собаках я забыл.
  Вдруг откуда-то справа раздались странные звуки - не то визга, не то пронзительное тонкое рыдание. Я подумал, что это, может быть, пищит медвежонок, потерявший мать. Тогда, куда девались собаки, почему они молчат?
  Река шумела, перекатывая пенные буруны через крупные камни, преграждавшие течение, но лай я всё равно бы услышал. Выйдя на берег, я положил спиннинг на песок и осторожно пошёл на звук.
  Подойдя ближе, я увидел, что под берегом что-то копошится, а остальные собаки сидя наверху, внимательно смотрели туда.
  Приглядевшись, я заметил, дерущихся собак. Это были они: Верный, чёрная промокшая шерсть которого вздымалась на загривке, и Одноухий, которого он душил, повалив в воду.
  Из горла поверженного вожака собачьей стаи, вылетали эти странные стонущие звуки - не то визг, не то предсмертный хрип.
  Прикрикнув на них, я схватил палку. Верный, нехотя отпустил Одноухого и глянул на меня налитыми кровью, опьяненными жаждой убийства глазами. Он был не в себе.
  ... Вывернувшись из-под победителя, Одноухий с жалобным визгом, куснул за морду Верного, но тут же ретировался, жалко поскуливая.
  Взгляд Верного, не обратившего внимания на последний укус, весь его вид - взъерошенный и какой-то заторможенный, я воспринял, как укоризненную фразу: "Ага, и ты за него, и ты не даёшь мне отомстить за прошлое постоянное унижение". И, что греха таить, - я вдруг подумал, что обидел Верного, - ведь ему столько пришлось вытерпеть от Одноухого.
  Осмотрев прибрежные кусты, я понял, что послужило поводом для драки: по берегу лежали кусочки засохшего хлеба и вскрытая консервная банка - остатки от рыбачьего обеда. Видимо, Верный первый нашёл их, а Одноухий почёл за право сильнейшего, отобрать добычу...
  С этой поры в собачьей стае сменился вожак. Верный, не обращая внимания, на окрики бросался за Одноухого, оседлав сверху, стараясь ухватить за загривок, или шею, стоило тому во время кормежки подойти ближе, чем на пять шагов. Одноухий же в этом случае, спешил отступить, опустив хвост между ног и всем видом, давая понять, что он ничего не имеет против нового вожака... Казалось, справедливость восторжествовала!
  Однако, вскоре случилось непонятное. Верный вдруг заскучал, стал отказываться от пищи, всё реже и реже выходил из дощатого сарая, а потом стал куда-то исчезать,- сначала на полдня, на день, потом на несколько дней. Надеясь, что осенью смогу с ним охотиться, и пытаясь приучить к послушанию, я посадил его на цепь. Прошло несколько дней, и всё это время, Верный, отказываясь от еды, молча и угрюмо лежал в тени, и казалось, что за сутки не сдвинулся с места ни разу. Его равнодушие ко мне, перешло в неприязнь, и я стал читать в его взгляде презрение и ненависть.
  Видя, что с этим характерным псом не сладить, я отпустил его с цепи.
  Он, некоторое время ещё лежал, не двигаясь, потом, будто проснувшись, встал на ноги, потянулся, и трусцой не спеша, побежал в лес. Больше я Верного на метеостанции не видел.
  
  
   Октябрь. 2005 года. Лондон. Владимир Кабаков...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПРИВЫЧКА
  
  
  В очередной мой приезд на родину, мы решили с Геной, моим младшим братом съездить на несколько дней в тайгу, перед большим походом в Восточный Саян. У Гены, неподалеку от областного города, в таёжной деревне недалеко от Байкала, жил хороший знакомый, старый охотник и замечательный человек, Сан Саныч.
  С нами поехал и Генин друг, ещё со студенческой скамьи - Миша... Собирались недолго и в один из ярких майских дней, сели на Генин "внедорожник" и отправились...
  
  ... Над деревней стлался горьковатый дым лесных пожаров. Выйдя в огород, я рассматривал большую маряну, напротив, на склоне, взбирающуюся почти к вершине. Сан Саныч подошёл ко мне, и я спросил его:
  - Здесь, наверное, раньше можно было и зверей на склоне увидеть?
  Сан Саныч засмеялся.
  - А я и видел, и не один раз. Как-то смотрел за зверем, вечером в бинокль, и вдруг вижу, охотник ползёт недалеко. Я его по куртке узнал. Это был наш сосед. Сейчас он уже здесь не живёт, - заметил Сан Саныч.
  - А тогда, он почти подобрался к изюбру. Только тот учуял или услышал соседа, и на махах ушёл в лесок на краю маряны, - Сан Саныч продолжил. - Раньше ведь деревня совсем маленькая была, только вот эта улица.
  Он провёл рукой вдаль.
  - Хорошо тут, - вздохнул я, а Сан Саныч возразил:
  - Хорошо, но холодновато. Смотри, уже май, а морозы по ночам до минус десяти, - он погладил седую щетину на щеках.
  - Зато осенью потеплее, чем в городе, и можно по осеннему лесу ходить до ноября. Это для меня самое лучшее время. Весна хороша, но как-то одинока. А вот осенью, всё уже выросло - всё летает, бегает, прыгает.
  - А для меня, - стал вспоминать я, - весна была лучшим временем. Я в городе не мог усидеть. Как-то в апреле, ушёл в лес с собакой на недельку. В городе уже сухо было, а только за город вышел, снег увидел. А я ведь тогда под Байкал дошёл. А там, в сиверах метровый снег лежал. Помню, как моя собака за лосем ушла в сивер, а назад из-за сугробов вылезти не могла. Завыла, испугалась. Собака молодая была. Мне пришлось спуститься туда, тропу через снег пробить и назад уже с собакой вернуться.
  Сан Саныч улыбался.
  - Я в молодости таким же был. Жил на Севере. Зимой весны ждёшь, ждёшь...
  Ольга Павловна позвала из дома:
  - Мужчины, обедать.
  После еды долго сидели вместе, и Сан Саныч вспоминал свою охотничью молодость.
  - Я стрелок был неплохой. На стенде стал стрелять ещё в институте. Потом мне это помогло. Я из гордости перестал на осенних охотах сидящую птицу стрелять, только влёт. Но и карабин тоже освоил. Помню, как-то копытных на мясо заготавливали. Так я, только косуль штук шестьдесят тогда добыл, - он помолчал, посмотрел на свои руки, большие, с крупными пальцами.
  - Тогда, правда, и зверя было больше, да и охотников меньше...
  ...В доме было уютно, тепло, светло. Мы по второму разу попили чаю и ушли спать в пристрой, поблагодарив хозяев.
  Утром нас разбудил Сан Саныч - он вставал всегда очень рано.
  - Ребята! Подъем! - смеющимся голосом проговорил он. - Кто рано встаёт, тому бог даёт...
  Мы вылезли из спальников, оделись и пошли в дом умываться и пить чай. После чаю, стали собираться и укладываться - мы решили сходить в вершину Снежной, на несколько дней, пешком.
  Забросив рюкзаки за спины, попрощались с Сан Санычем и Ольгой Павловной, пройдя огородом, пряча оружие от любопытных глаз, стали подниматься в крутой бугор, заросший березняком. Миша и Гена сразу оторвались, ушли вперёд, а я с моей хромой ногой тащился сзади, задохнулся, шёл зигзагами и когда поднялся на гребень, то долго восстанавливал дыхание. Хорошо, что Миша и Гена ждали меня.
  Мы пошли по светлому, залитому солнцем березняку с кустами ольхи и багульника, на ветках которого огоньками светлили бутоны цветочков. Я сорвал несколько и пожевал, проглатывая терпкий сок.
  Пройдя по гребню, спустились в широкую долину и направились по лесной дороге, в сторону солнца. Идти было приятно: дорога сухая, чистая, тепло, но не жарко.
  Вскоре вышли на речную долину, в которой местами ещё лежала сверкающая на солнце голубоватая наледь. Гена на ходу рассказывал, что по пути надо будет посмотреть солонцы в распадках справа, в их вершинах.
  Скоро дорога перешла в глубокое каменистое речное русло без воды. Долго шли по острым камням, и неловко наступив на камень, я охал и морщился от боли в ноге. Рюкзак был тяжёлый, и сцепив зубы, я ждал, когда же мы остановимся на отдых. Гена успел сбегать посмотреть солонец и, вернувшись, догнал нас.
  Было уже часов двенадцать с лишним, и мы решили разбить бивак. Нашли в речке место, где была вода, и, поднявшись в гору метров на тридцать, нашли удобную ложбину, с валежником поблизости. Гена прихватил с собой гибкую пилу и пока Миша разбирал вещи, разводил костёр и готовил еду, мы напилили дров на ночь. Пила была удобной, легкой, но пилить для меня было трудно. Дыхание короткое, устаю быстро, мышцы, как ватные, но терплю. "В конце концов, я же не весь день буду пилить дрова" - рассуждал я, успокаивая себя. И точно...
  Костёр разгорелся, запахло рисовой кашей и, удобно устроившись на мягкой моховой подстилке, я ликовал. Погода чудесная, место замечательное, никуда не надо торопиться. Гена, лёжа на боку и перебирая в пальцах стебелёк сухой травы, стал рассказывать, что сюда они с Сан Санычем заходили зимой несколько раз.
  - Один раз, только Саныч костёр развёл, поставил чайник на огонь, а я уже зверя стрелил.
  Гена помолчал, вспоминая подробности той удачной охоты...
  - Только от машины отошёл, свернул в широкий распадок, вдруг вижу зверя на противоположном мысу. Он, наверное, поднялся с лёжки, услышав меня, но не разобрался, пробежал немного и остановился послушать. Я тихонько карабин снял, прицелился, бац, - и "выноси готовенького".
  Гена засмеялся. Миша поднялся, убрал закипевший котелок, заварил чай, бросил в кипяток веточки смородины и снова сел. Между тем, Гена продолжил:
  - Мы с Сан Санычем поговорили, и он наказал мне поискать озеринку на водоразделе и Гена указал вверх, куда уходила долина:
  - Мы её видели на карте, а Сан Саныч, когда-то был там проходом. Говорит, что тогда, всё было вокруг истоптано зверем - лосями, оленями. Сан Саныч потом всё никак не мог выбрать время туда сходить. Вот мы и решили с ним, что надо посмотреть, поискать в том месте...
  Гена и Миша после обеда стали обустраивать ночлег: драли толстый мох и накладывали его толстым слоем на пару параллельно положенных берёзовых стволов. Получалась удобная, мягкая постель. Я же решил ночевать, как обычно, и пока они готовились к ночёвке, решил пойти в соседний распадок в вершину, где был солонец Сан Саныча. Взял на всякий случай Мишино ружьё, и отправился.
  Денёк был тёплый, солнце стояло ещё высоко, и перейдя русло, я стал подниматься по долинку вверх. В одном месте, увидел маленькие зелёные стрелки растущей черемши, сорвал несколько штучек, и пожевал. Запахло чесноком, и рот наполнился сладковато-острой слюной.
  Несколько раз находил лёжки косули, которых здесь было очень много. Тут и там я видел чёрные шарики помёта дикой козы, как её называют в Сибири. Вспомнил, что как-то в гостях у своего друга охотоведа, видел крупного козла, замороженного в сарае, ещё с зимы. Меня тогда, поразили размеры. Самец косули был величиной с молодую самку изюбря.
  Позже я прочитал в книжках и сам добывал косуль, в которых было не меньше шестидесяти килограммов весу.
  Поднявшись туда, где распадок раскрывался, переходя в гребень, издали увидел сидьбу, над солонцами, и качающийся красный лоскут, свисающий с настила из осиновых стволиков.
  "Что за чёрт, - ругнулся я про себя, - словно кто задумал отвадить от солонца зверей, которые, конечно, пугались красной тряпки, видя её издалека".
  И точно. Около небольшого, выгрызенного до земли кружка, на котором из-за соли в земле, трава не росла, я не увидел ни одного следа, ни свежего, ни старого.
  Я влез наверх по лестнице, с широко прибитыми перекладинами, и увидел, что куртка с красной подкладкой была порвана, и кусок подкладки повис с настила. Я как мог, собрал в кучу лежащие там куртки, стараясь затолкать полы в щели между стволиками в настиле. Чертыхаясь вслух, спустился вниз.
  "Вот сейчас лучше, - подумал я, но солонец плохой. Сидьба сколочена кое-как, сидеть там наверху всю ночь очень неудобно".
   Рассмотрев хорошенько окрестности неудачного солонца, тронулся дальше. Срезая, по прямой дугу вершины склона, прошёл густым осинником по гребню, и вышел вдруг на чистое место, поросшее редким сосняком. Место было замечательное.
  Просторная маряна расстилалась вниз по склону, а на вершине большой поляны торчали несколько отстоев - скальников. Я вышел на один из них и увидел на темно-коричневой земле, тонким слоем покрывающей подходы к отстою, свежие следы оленей и косуль. Сверху со скальника открывался замечательный вид на гребни сопок, стоящих полукругом. Я долго сидел на камне, всматривался, вслушивался. Вдруг раздалось глухариное тэканье - потрескивание. Звук был так похож на песню глухаря, что я не поленился проверить источник звуков, дошёл до упавшей сухостоины, которая попала в развилку живой сосны. И когда налетел порыв ветра, сосна, качнулась, сушина двинулась в развилке и получился совсем токовой звук.
  Неподалёку, я заметил несколько мест, где лежали жёлтые палочки глухариного помёта и подумал, что может быть, пролетающие мимо глухари, заслышав псевдотэканье, тоже обманываются, садятся на землю, думая, что тут токовище.
  После я прошёл по краю маряны, взобрался на другой скальник и представил, как хорошо было бы посидеть здесь, покараулить оленя.
  Однако солнце быстро садилось к горизонту, и я отправился в сторону бивака, спускаясь по краю моряны в долину. Пройдя молодой частый осинник на крутом каменистом склоне, вышел на тропу, идущую в вершину долины и по ней спустился к нашей стоянке.
  Здесь уже горел костёр и Гена варил ужин. Мы с Мишей, пока готовился ужин, напилили ещё немного дров и перетаскали их к костру.
  Когда, на закате солнца, в тишине наступающего вечера, сели есть, я рассказал о своём походе, о солонце, об отстоях, о моряне.
  - Да, маряна хорошая, - подтвердил Гена.
  - Правда, я тут зверя не стрелял, но Саныч говорит, что звери здесь есть.
  Пока я ходил по моряне, Гена сбегал вверх, к гребню склона на котором мы ночевали. Он удивился. Весь этот склон словно изрезан каким-то гигантским бульдозером.
  - Ямы и ямки чередуются с гребнями и гребешками. И эти овражки, словно карстовые воронки заросли березняком, кустарником и толстым слоем мха. Любопытное явление природы, - подчеркнул Гена.
  В сумерках стало заметно холоднее, но после горячего ужина и рюмки водочки, было тепло и даже жарко. Я постелил свой спальник в ложбинке, рядом с поленницей дров-брёвнышек, сверху накрыл спальник полиэтиленом и подоткнул края под низ.
  Когда ложились спать, я развёл костёр побольше, положил сверху смолистую корягу, и, забравшись в спальник, как в нору, поворочался, повздыхал и заснул, слушая треск разгоревшегося костра.
  Первый раз, я проснулся уже глубокой ночью. Миша и Гена спали, сверху накрывшись куртками. Костёр прогорел, было полутемно и холодно. Сквозь просветы в вершинах деревьев светили яркие звёздочки. Угарно пахло дымом от прогоревшего смолистого пня.
  Хромая, на растревоженной долгой ходьбой больной ноге, отошёл на время от костра, потом вернувшись, положил в костёр несколько напиленных нами брёвнышек, предварительно раздув угли и снова влез в спальник, в котором уже не было так тепло, как с вечера.
  Задрёмывая, ещё некоторое время слышал, как в кустах, выше нас по склону, кто-то потрескивал валежником.
   "Лось, наверное, кормится" - думал я засыпая.
  ... Под утро стало очень холодно. Не вылезая из спальника я протягивал руку, хватал брёвнышко, закладывал в прогоревший костёр, а потом тянулся за вторым, третьим. Убедившись, что костёр разгорелся, я засыпал на время и через короткое время просыпался от холода, проникающего в спальник...
  Я снова накладывал брёвнышек и снова засыпал... К рассвету из поленницы осталось три брёвнышка.
  Как только рассвело, я вылез наружу, развёл костёр, поставил чай на огонь, сходил за водой к ручью, оступаясь и ругаясь на чём свет стоит - болела нога. И Гена и Миша спали, хотя Миша ворочался в спальнике и я накрыл его полиэтиленом.
  Попив обжигающего чайку, я взялся варить макароны.
  Вокруг становилось светлей и светлей и в кустах, в русле ручья запели дрозды. Скоро, когда совсем рассвело, и первые солнечные лучи осветили сосняк на вершине противоположного склона, ребята тоже проснулись. Кряхтя и запахиваясь в одежды, они помыли заспанные лица, потом собрали спальники. Мы позавтракали, напились чаю, и ребята собрались идти на водораздел, который я видел вчера со скальников-останцев.
  Проводив их, оделся потеплее, лег на Генину моховую постель, и там было так удобно, что я задремал. Проснувшись, ещё попил чаю, под вставшим уже высоко солнцем, посидел, вспоминая ночной холод и тишину, и собравшись, пошёл на маряну.
  Перед тем, как подниматься, на склон, прошёл по долине вверх, потом чуть поднялся в гору, слушая и высматривал зверя...
  Наконец, вышел на маряну, долго выбирал место, где караулить, и сел в яму, с корягой со стороны склона.
  Я то опирался на неё спиной, то ложился в ямке на живот, но всё время не терял из поля зрения большей части моряны, вверх по склону, с торчащими выступами скал по гребню. ...
  Дул холодный ветерок при ярком солнце. Час проходил за часом. Я устал сидеть неподвижно, задремал и встрепенулся, когда услышал внизу, где-то за корягой треснуло несколько раз.
   Я привстал, глянул поверх корневища и увидел изюбра, карьером скачущего вдоль южной кромки моряны. На голове его торчали необычно толстые, тёмные начала рогов, ещё тупые, покрытые коричневой пористой кожицей. Он вдруг круто свернул в лес, и я увидел, как на прыжках "сверкает" его светло-коричневое "зеркало" на заду. Всё это произошло так быстро, что я чуть погодя спрашивал себя, не приснился ли мне олень?
  Посидел ещё часа полтора, но, не дождавшись зверей, поднялся, постоял, разминая ноги, пошёл вниз, не торопясь, стараясь не соскальзывать на крутом склоне. Кое-как спустившись к тропке, пошёл к биваку и был очень удивлён, когда услышал ещё снизу, от ручья, что ребята уже здесь. Обычно, Гена возвращался к стоянке в сумерках.
  Поднявшись по склону, я увидел у костра Мишу, колдующего над котелками.
  - Ну, как ты? - спросил Миша равнодушным тоном.
  И я рассказал про своё многочасовое сидение, про оленя, учуявшего меня снизу.
  - Ну, а вы как? - задал я встречный вопрос: - Озеро нашли?
  Кажется, - сказал Гена, - но на месте озера плоская болотинка. Год сухой, в речках воды мало, вот и озеринка похоже пересохла.
  Гена промолчал, а Миша вдруг проговорил:
  - А Гена лося стрелил - и улыбаясь, посмотрел на меня.
  - Мы вот, свеженину готовим.
  Он указал на котелки. Только тут, я заметил, что в маленьком котелке что-то кипит и булькает, переливаясь коричневым бульоном через край.
  - Да ты что? - вскинулся я, обрадовано.
  - Так получилось, - извиняющимся голосом сказал Гена, смущённо улыбаясь и начал рассказывать.
  - Мы поднялись тут напрямик и по гриве пошли вправо, на водораздел. Я по карте приблизительно знал, где озеринка находится - туда и направились. Вышли на плоскотину, продрались сквозь кусты и вышли на круглое, совершенно ровное место, диаметром метров в сто. В кустах видели много лосиных следов и поеди, - Гена помолчал, посмотрел на костёр, вздохнул виновато - только вышли на это место, вижу, два лося стоят.
  Автоматически, по привычке, срываю карабин, выцеливаю ближнего и стреляю. Лось, как будто его стегнули скакнул, и остановился. Я второй раз - бац, и он упал.
  А второй, похоже, ничего не понял, стоит, на нас смотрит. Я подошёл ближе, достал фотоаппарат, щелкнул раз, он прошёл несколько шагов и снова остановился, смотрит так, через плечо. Я ещё раз щелкнул аппаратом и он только тогда пошёл в чащу. Идёт и оглядывается. Я уже и не рад, что стрелил. Это же разделывать, выносить надо. А лось большой. След, как мой сапог, - Гена помолчал, повздыхал.
  - Ободрали его, а у него на ногах голые места - одна кожа. Уже линять начал.
  Гена замолчал, а Миша взял ложку и помешал в маленьком котелке.
  - Здесь печёнка, заметил он и я учуял аромат свежего варёного мяса.
  - Ты не переживай, Гена, - успокоил я - это в тайге бывает...
  Я поудобнее уселся на Мишиной лежанке и стал рассказывать.
  - Мы тоже как-то с моим другом, егерем пошли поохотиться на изюбрином реву и трубу с собой взяли. Сели в лодку, переплыли через водохранилище. Лодку оставили в заливе, а сами пошли на перевал, километрах в трёх. Поднялись на гребень, сели, отдышались. Егерь взял трубу, затрубил раз, потом через некоторое время - второй. Сидим, слушаем.
  Потом егерь мне вдруг шепчет: "Смотри туда, там матка ходит". И точно - я всмотрелся, а в кустах оленуха ходит, траву щиплет, голову опустила. Мы тихонько посмеялись, и стрелять не стали...
  - Прошло время. Быков не слышно. Егерь снова затрубил. Ждём. Тут уже и сумерки опустились. Только хотели вставать и идти назад к лодке, а у егеря зрение хорошее, - он вдруг уставился чуть вверх, на гребень, потом вижу - карабин поднимает. Я смотрю туда, и только светлое пятно вижу, которое движется.
  Егерь прицелился. Бац! Пятно исчезает, и какой-то треск по кустам пошёл, второй зверь убежал. Мы подбежали, лежит матка, без рогов и ногой дрыгает. Егерь заматерился. Оправдывается. Говорит: - Я думал бык с маткой идёт, а это матка с оленёнком... Это он убежал.
  - Делать нечего, стали разделывать. А у неё вымя и молоко ещё есть. Жирное.... Я попробовал - вкусное...
  Гена, внимательно слушал.
  - На охоте всякое бывает, - подытожил я.
  Свеженина была готова. Мы сели кружком, выпили водочки, закусили горячей, сочной печёнкой, а потом стали, есть мясо. Ещё выпили. Гена заметил:
  - А мы ведь большую часть мяса уже вынесли. Завтра ещё пойдём. Мясо с костей срезали, получилось килограммов сто.
  Я жевал, смотрел на костёр, и думал, что и не мечтал попробовать свеженину. Ведь это на охоте не так часто бывает, особенно по чернотропу.
  Мяса было так много, что мы всё не доели, и даже печёнка осталась назавтра... Долго сидели у костра, вспоминали разные истории. Миша вдруг рассказал историю из своей милицейской практики.
  - Однажды нас вызвали на убийство. Оказалось, что в пригородном лесу, лыжники нашли убитого человека у костра. Мы место осмотрели, увидели следы двух человек, недалеко в кустах, а потом видим по следам, побежали к дороге. Я прикинул. Думаю, что это подростки были с ружьём. Они шли и вдруг видят - лиса. Прицелились, лиса сидит. Стрелили, лиса исчезла, побежали, видят, лежит мужик в большой лисьей шапке, руками в агонии по снегу скребёт. Они в ужасе убегать...
  Миша долго молчал.
  - Ну и что? - спросил я.
  - Так убийцу и не нашли, - заключил Миша.
  Мы стали укладываться спать. После лосятины, мне было даже жарко. Я влез в спальник и уснул. Проснулся после полуночи. Миша встал и разводил большой костёр. Видимо на радостях да за разговорами напился крепкого чаю, а теперь заснуть не может...
  Я довольно перевернулся на бок и заснул. Под утро пару раз вставал и я.
  Поднялись рано. Договорились, что ребята пойдут за мясом, а я буду выносить вещи и спальники к наледи. Нога болела, и потому мне дали лёгкую работу.
  Я попил чаю, собрал все вещи, загрузился и выступил. Плохо упакованный рюкзак, скоро сбился на бок, а спальники сверху сплывали всё время в левую сторону.
  Я вспотел, запыхался, часто останавливался и поправлял спальники. В середине дороги, всё-таки снял рюкзак, перевьючил всё и пошёл дальше. Сжав зубы, смотрел под ноги, стирая со лба большие капли пота.
  Через час, из последних сил дотащился до наледи, выгрузил вещи, спрятал их в кусты у дороги, и возвратился к биваку.
  У меня ещё было время до прихода ребят. Ясное солнце поднялось в зенит и стало тепло.
  Весенний лёгкий и прозрачный лес обступал стоянку со всех сторон и шумел, гудел под наплывами прозрачно - прохладного воздуха, как то по особенному, по весеннему...
  Казалось проснувшиеся силы оттаивающей земли бродили на новой "закваске" жизни и все оживало и росло почти видимо...
  Я лёг на моховую постель Гены и незаметно задремал. Прошёл час такого блаженства, когда снизу от ручья раздались голоса. Солнце поднялось высоко и насквозь просвечивало тонкие стройные, матово - белые стволы берёз и тёмно - коричневые ветки и набухшие почки на них...
  Снизу, к кострищу поднялись Гена и Миша. Вскоре они довольные и улыбчивые сидели у костра и рассказывали, как быстро и без помех вынесли мясо...
  Пообедали, доев остатки вчерашнего мяса с хлебом. В маленьком котелке сварили чай, набираясь сил, попили со сладкими карамельками.
  ... Часов около двух дня, оставили свой временный лагерь, спустились к ручью, поделили, разложив по рюкзакам мясо. Мне досталось ноша, килограммов в двадцать. Но когда я помогал Мише надевать рюкзак, я понял, что в его рюкзаке общего весу килограммов пятьдесят. У Гены был такой же, но Гена сухощавый, сильный, как лось, привычный к переходам. А Миша сидит всю неделю в кабинете и ему конечно трудно.
  Наконец, тронулись. Гена пошёл первым, Миша за ним, а я последним. Я уже помнил дорогу и поэтому считал повороты и заметные деревья.
  ... Когда мне было тридцать лет, я мог часами нести неподъемный рюкзак. Один раз в тайге, нёс целый день рюкзак килограммов в сорок пять весом, да ещё сверху тяжёлые изюбриные рога, которые я нашёл в лесу. Часть дороги надо было идти в гору. С остановками, я поднялся на перевал, а спустился не останавливаясь.
  И уже на подходе к зимовью, начал задыхаться - так передавили грудь лямки рюкзака. Я едва шел. Мой организм, видимо, "перегрелся", и перестал выдавать обычную мощность, как машинный мотор, от перегрева, теряет силы.
  Когда я подошёл к зимовью, то упал, не в силах снять рюкзак. Вывернувшись из лямок, кое-как поднялся, отдыхиваясь пошёл в зимовье, достал заветную бутыль и усевшись на тёплом крыльце, выпил немного самогонки, очень крепкой и ароматной, настоянной на кедровых орехах. После этого я посидел, подождал, пока алкоголь начал работать. Через десять минут ожил, задвигался и стал готовить еду. Силы вернулись...
  ... В этот раз, я чувствовал себя нормально. Всё-таки вес был небольшой и идти было всего около часа. На полпути догнал Мишу, который сидел на валежине, не снимая рюкзака. Я помог ему встать, и мы до наледи уже шли вместе...
  Гена ждал нас. Мы переложили мясо в два полиэтиленовых мешка, спрятали их в кустах, на льду, недалеко от дороги.
  Заложив вещи и спальники в рюкзаки, мы тронулись вниз, к деревне. Гена и Миша шли словно летели, после тяжелых рюкзаков своё тело казалось им необыкновенно лёгким.
  Я бодро поспевал за ними на небольшом отдалении.
  Часа через полтора, мы спустились косогором к участку Сан Саныча, прошли в калитку через огород и увидели хозяина вышедшего нам навстречу. Сан Саныч приветствовал нас, как всегда, с улыбкой.
  - А я уже и баню протопил, - объявил он. - Мы с Олей уже помылись, вот вас ждём...
  Мы переоделись, попили чаю. Гена, сидя за чаем, объявил, что надо мясо вывезти, и Сан Саныч хлопнул его по плечу.
  - Ну, ты, Гена, молодец. Хоть сейчас не время, но если это случилось, то не жалей. Ты ведь охотник!
  После чая мы уже в сумерках, пошли в баню. Печь была жарко натоплена, но пар очень быстро уходил из парилки и приходилось часто поддавать. Но зато, как хорошо было после, облившись холодной водой, обернувшись полотенцем, посидеть в предбаннике.
  Сан Саныч принёс в банке самодельный кисленький маньчжурский гриб - водный настой, и мы пили и хвалили. Я, как всегда, в бане остался последним. Попарившись вволю, долго сидел у открытой двери предбанника, вдыхал прохладный воздух, с дымком от лесных пожаров и смотрел, как красная луна поднималась над краем леса.
  Помывшись и одевшись, я пришёл в дом, и удивился яркому свету, уюту в комнате, где на столе уже был накрыт ужин.
  Мы выпили за удачу, разговорились, и Сан Саныч рассказал нам, о своей коллекции медвежьих черепов.
  - Я их вывариваю, и беру только те головы, которые не пробиты пулями или картечью. Во-первых, холодец из них хороший, а во-вторых, как глянешь на тот или иной клыкастый череп, так сразу вспомнишь, подробности охоты: место, как стреляли, товарищей, кто был с тобой на берлоге, - он помолчал, отхлебнул чаю.
  - Медведя не надо бояться. Он сильный, крупный зверь, но человека боится и уважает и чаще обходит стороной. И всё-таки, и его надо уважать, потому что даже хорошие охотники бывает погибают под медведем. В лучшем случае делаются калеками. Я знал одного егеря, без нижней челюсти. Так, оказывается, его медведь встретил в чаще, встал на дыбы и ударил лапой, да попал по лицу. Нижнюю челюсть так и оторвал...
  Хорошо, другие охотники отогнали медведя. А так бы смерть, потому что егерь упал без сознания.
  Сидели долго, разговаривали, а когда пошли спать в пристрой, то луна уже поднялась высоко и в деревне было тихо. Только речка плескалась в темноте, где-то за домами.
  После бани и после ужина с водочкой глаза слипались и как только голова коснулась подушки, я обеспамятел - словно в сонный омут провалился...
  Я не проснулся даже тогда, когда Гена и Сан Саныч уехали за мясом, а потом часа через два вернулись.
  Наутро мы позавтракали и собрались уезжать. Я так крепко спал, что не слышал, когда Гена и Сан Саныч вернулись и Гена рассказал, что они на "Ниве" наехали на корягу и чуть не оторвали выхлопную трубу.
  - Пришлось при фонаре прикручивать её назад. Потом мясо погрузили и вернулись уже без приключений.
  Выйдя в огород, сели на брёвна и сфотографировались все вместе. Потом, открыв ворота, выехали на улицу, помахали Сан Санычу и Ольге Павловне, стоящим в калитке и свернули к мосту. Впереди была длинная дорога и возвращение в город.
  
  
   London. 10 февраля 2004 г. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Т А Ё Ж Н Ы Й П О Х О Д
  
  Главы из романа "Симфония дикой природы"
  
  
  
  Учитель со своими воспитанниками собрался в лес. В пятницу все походники сошлись в школе, обсуждать планы похода и договариваться кто, что возьмет с собой.
  Школьное старое деревянное здание с крашенными голубым наличниками и уютным палисадником, окнами выходило в сторону, крутого скалистого склона, возвышающегося в полнеба над деревней. Гора была такой внушительной, что впервые увидевшие её, качали от удивления головой. Часто в непогоду, тучки цеплялись влажными краями за гребень этой горы. Но ребята уже не замечали красоты и величия окружающего ландшафта. Ведь это была их родная деревня...
  Сели за классные парты и стали составлять список продуктов и снаряжения....
  Учитель предварил это небольшим замечанием.
  - От правильных, деловых сборов часто зависит результаты похода. Если мы забудем важные вещи, то нам придётся сократить наши планы, а это вызывает раздражение и портит настроение... - Он весело засмеялся, но три его молодых спутника только вежливо улыбнулись. Старший из них подумал: "А какая разница? Для меня главное в лес попасть, а там будет видно...".
  Разошлись поздно, и были назавтра, рано утром у школы, уже с рюкзаками. Учитель жил в квартире при школе и выглянув в окно, увидев, что ребята собрались, вышел вскоре тоже с большим рюкзаком за плечами. Весело поздоровавшись, глянув на синеющее небо, предположил:
   День будет солнечным и потому надо пораньше добраться до места, а там уже разойтись по "маршрутам".
  Все одобрительно закивали головами...
  Поднявшись на крутой косогор, поросший молодыми берёзками и кустами багульника, все вспотели и задышали, но, выйдя на лесную дорогу, взбодрились. Впереди были несколько дней свободы, и на горизонте, на вершине Приречного хребта, синели далёкие сосняки. Ребята - десятиклассники, конечно не в первый раз выходили в тайгу, и держались солидно и уверенно, стараясь показать Учителю, что они совсем взрослые...
  Дойдя до реки поворачивающей здесь, по широкой долине влево, под высокий крутой берег, решили попить чайку. Мигом, на каменистом дне весенней промоины развели костерок, поставили прокопчённый котелок с водой кипятиться, на неяркий, при солнечном свете, огонь, и закусывая бутербродами, стали рассматривать карту, которую на коленях развернул Учитель.
  - Мы пойдём сюда - он ткнул пальцем в исток речки, - чёрный пунктир на зелёном.
  - А потом, заночевав, попробуем подняться на плоскогорье и обследуем интересное место. Я там был однажды, но очень давно и летом. Набрёл случайно, и потому даже приблизительно не могу указать, где оно находится. Помню по ощущениям, что где-то на плоском водораздельном гребне.
  Озеринка почти круглая и метров двести в диаметре. Как оно там образовалось, я не знаю. Возможно - это след от упавшего метеорита...
  Попробуем вместе определить...
  Учитель дожёвывая бутерброд, приподнялся с валежины, на которой он сидел и отклоняя лицо от кострового жара, снял закипевший котелок. Заварив и бросив в кипяток щепотку сушёных весенних почек черной смородины, он достал из рюкзака эмалированную кружку. Ребята последовали его примеру.
  Чай заварился ароматный, коричнево - золотистого цвета и был необычайно вкусен. Все с удовольствием, не спеша прихлёбывали бодрящий напиток, ощущая холодноватый привкус от смородины и смакуя последние минуты отдыха, молча оглядывали гористый горизонт, над которым синим шатром расстилалось яркое весеннее небо...
  Позавтракав, ребята, раздевшись по пояс отдыхали, наслаждаясь замечательной погодой и ярким солнцем - ни комаров, ни тем более мошки еще не было, и короткое время можно было загорать, не опасаясь зловредных мучителей...
  Допивая чай, Учитель незаметно посматривал на ребят и обдумывал особенности характера каждого...
  "Вот Валера. Он плотно сложен, спортсмен и очень спокойный мальчик.
  А это Кирилл. У него задумчивый вид, он романтик и перечитал Джека Лондона ещё в пятом классе. Молчун, но когда воодушевлён, то говорит с напором, очень убедительно...
  А вот Володя. Негласный лидер класса, хотя совсем ещё недавно был слабеньким болезненным мальчиком. Но за два последних года занимаясь по особой системе физического воспитания, стал сильным и выносливым. Однако главное его достоинство - постоянство и упорство. Если он что - либо задумывал, то старался осуществить до конца. И у него это получалось..."
  Думая о ребятах, Учитель делал вид, что осматривает соседние склоны, залитые ярким солнцем. Синее небо темнело, гранича на горизонте с зелёным лесом, над вершинами холмов, но к зениту высветлялось и в дальнем углу виднелось несколько лёгких, белых облаков.
  - Ну, нам пора - скомандовал Учитель - и ребята повскакали, засобирались и Кирилл, закинув рюкзак за плечи, первым пошёл по тропинке вправо.
  - Нам вот туда - поправляя его, показал Учитель рукой, прямо вперёд...
  И выстроившись цепочкой, походники двинулись вдоль русла реки по натоптанной тропинке, вверх, против течения. Вода в реке бежала по галечному, кое - где с круглыми, отдельно лежащими валунами, дну, с шумом и плеском пенясь на перекатах и успокаиваясь на плесах, в глубоких местах...
  ... Сделав по пути несколько небольших остановок, "команда" уже часам к пяти вечера добралась до места стоянки. Здесь река расходилась на два рукава, и образовала развилку - высокий чащевитый гребень, на котором росли берёзки в вперемешку с молодыми соснами. Поднявшись на него по крутому склону, отряд остановился у старого кострища с берёзовыми рогульками над остатками чёрной золы и несколькими сухими сосновыми стволиками, заготовленными на дрова и положенными сверху.
  - Я тут ночевал прошлой осенью. Ночь была тёплая и дрова остались про запас - пояснил Учитель, сбрасывая рюкзак и разминая затекшие плечи, несколько раз покрутил руками в обе стороны попеременно... Ребята последовали его примеру...Учитель достал из рюкзака самодельную переносную пилу и вручил её ребятам, а сам стал, не мешкая разводить огонь...
  Через час все уже сидели или лежали у костра, и поблизости от кострища стояла, заготовленная ребятами поленница дров, на всю ночь.
  - Попьём чайку - предложил Учитель, - и пройдём на отстой. Он показал рукой в сторону крутого склона уходящего вправо. - Там посидим на скале и может быть изюбрей увидим. Местные жители так называли оленей, хотя в обиходе, охотники называли его просто "зверем"
  - Ребята сразу заулыбались и стали обмениваться весёлыми репликами. Они были полны сил, хотя ещё два часа назад едва брели по лесной тропке, значительно отставая от Учителя...
  Солнце садилось над зелёными вершинами окружающих реку гребней, когда ребята, уже налегке, тронулись вслед за Учителем, который нёс на плече охотничий карабин....
  Войдя в устье крутого распадка, стали не торопясь подниматься по его дну, по высокой уже траве, отмахиваясь от появившихся комаров. На склоне были заметны тропы набитые косулями. Встретили и несколько свежих козьих лёжек - пятен примятой, пожухлой травы почти круглых по форме...
  В середине подъема на солцепёчной полянке, Учитель, что-то сорвал под ногами и показал ребятам.
  - Первая, ещё маленькая черемша - проговорил он и стал пережёвывать зелёный сочный стебелёк, пахнущий чесноком...
  Подбираясь к вершине распадка, Учитель молча, сделал предупреждающий знак рукой, и ребята зашагали пригибаясь, поднимая ноги повыше, стараясь не шуршать травой.
  Когда распадок превратился в пологий склон, с густыми зарослями сосняка впереди, все увидели сидьбу на дереве, с которой свешивались клочки какой - то яркой материи, качающейся под ветром. Учитель огорчённо вздохнул и выйдя на засохший, солонец показывая рукой на отсутствие следов сказал.
  - Это потому, что красная материя на сидьбе, зверям даже ночью очень заметна. И поэтому, они далеко стороной солонец обходили. Это горе - охотники прошлый год отсидели тут, но убрать за собой забыли. - Он помолчал, ещё раз вздохнул и продолжил.
  -Куртку с красной подкладкой поленились понадёжнее закрепить или спрятать. Вот налетел ветер и раздул полы, и эти красные пятна, как флажки на волков, пугающе действуют на зверей...
  Ребята покивали головами. Они это понимали, потому что и сами уже сидели на солонцах и знали, насколько пугливы и осторожны дикие звери....
  Свернув налево, они не торопясь, следуя за Учителем, продвинулись по вершине гребня вперёд, и в просветы сосняка замелькало открытое пространство.
  Учитель шагал осторожно, выбирая место, куда ногу поставить и ребята следовали его примеру...
  Вскоре вышли на край большой маряны, вдоль крутого безлесного склона с гранитными скалами - уступами на самом верху. Под ногами, по каменистой земле, засыпанной сосновой хвоей и торчащей кое - где зелёной короткой травкой, разбегались тропки и тропиночки. Учитель молча показал рукой под ноги, и ребята увидели свежий след оленя. Правее виднелся ещё один...
  Не торопясь и даже чуть пригибаясь, Учитель по тропке вышел на скальник, и осторожно подойдя к краю, заглянул вниз. На пологой лужайке под скалой, метрах в ста пятидесяти, паслась парочка светло - коричневых изюбрей...
  Ребята теснясь, на носочках подкрались к краю и делая круглые глаза долго рассматривали больших красивых диких зверей, далеко внизу, у себя под ногами...
  Они шепотом обменивались впечатлениями, когда вдруг крупный олень, перестал кормиться, поднял голову и долго смотрел в их сторону.
  "Неужели учуял?" - удивился Учитель, проговорив это шепотом. Словно в подтверждении этих слов олени забеспокоились и рысью, как призовые скакуны, пробежали по тропинке, набитой сотнями копыт за многие годы, вдоль склона и скрылись за увалом...
  Кирилл со вздохом констатировал: - Надо же! Только что были здесь, а теперь тут пусто!... Он воспринимал всё происходящее в природе на глазах у человека, живущего вне природы, как некое чудо, явленное случайно и незаслуженное человеком...
  - У них чутьё отличное - подтвердил Учитель. - На солонце бывало сидишь, слышишь, что зверь кругом ходит, а близко так и не подойдёт. Боится... Что - то учуял...
  Незаметно солнце спряталось за далёким, через широкую, глубокую долину, горизонтом. Стало прохладно и кампания, уже не скрываясь и говоря вполголоса, поспешая, спустилась по распадку и поднялась к бивуаку, на развилку...
  Быстро соорудили костёр, усевшись вокруг, стали разговаривать. Кашеварил Володя. Он хлопотал вокруг, помешивал кашу, ставил кипятить большой котелок с чаем, отодвигал кашу на край костра...
  Учитель делал себе "лёжку" и ребята вслед за ним. Он надрал мягкого мху, в стороне от кострища, выломал пару не толстых сушин и, положив их параллельно, пространство между ними, заложил толстым слоем мха. Потом сверху на эту "постель" положил спальник и сел на него. Ребята, подражая ему, сделали нечто похожее. У одних это получилось лучше, у других похуже, но ночлег они для себя приготовили, А тут и ужин подоспел...
  Каша с тушёнкой получилась наваристой и сытной. Оголодавшие за день походники набросились на еду и перестали позвякивать ложками по краям чашек, только опорожнив весь котелок...
  За чаем возник разговор о планах ребят на после школьное будущее. Все они хотели поехать в город учиться, а потом в нём и осесть.
  Учитель слушал внимательно, по временам отхлёбывая чай. Изредка поправляя сырой веточкой дрова в костре...
  Когда ребята на время замолчали, он начал рассказывать...
  - Я ведь тоже уезжал из нашей деревни, думая, что это навсегда... Вначале учился в городе, потом пошёл в армию, на Дальний Восток. Там тоже природа замечательная, но я сильно тосковал от невозможности побыть одному. Кругом люди. Каждый шаг, отрегулирован начальством и уставами. Может быть поэтому, армия далась мне тяжело. В тайге ведь привыкаешь к свободе... Демобилизовался я, почти через три года и уехал на строительство железной дороги в Европейской части России. Решил денег подзаработать и страну посмотреть... Но и там я сильно тосковал, по свободе и по тайге. Бывало, работаю, а у самого в памяти всплывают какие - нибудь места в тайге, которые мне очень нравились в своё время...
  Потом немного пожил в Крыму, в гостях у армейских друзей. Места там замечательные... Климат - сухие субтропики. Виноград на южных склонах растёт, поближе к морю, а чуть вглубь полуострова попадёшь - солонцовая равнина и зимой ветер, как ножом режет...
  Походил я там в походы по яйлам, нагорным плоскогорьям. Первый раз поднялись на яйлу над Ялтой. Места замечательные, безлюдные и диких оленей очень много. Вечером видели их прямо на полянках на пастьбе. Там же встретили мустанга, красного жеребца с длинной, до землям чёрной гривой, и почти красного цвета. Сразу картина Петрова - Водкина вспомнилась...
  Вы, конечно, помните, что мустангами называли одичавших лошадей в прериях Северной Америка. Так и в Крыму. Убежит лошадь из колхозного стада, одичает и назад к людям возвращаться не хочет...
  Учитель помолчал, вспоминая запах полынной степи на яйле, и вздохнул...
  - Потом переехал в Питер, и стал учительствовать в школе. А в свободное время ходил по тамошним лесам. Там тоже тайга бывает глухая: волки, медведи, лоси. Но чего - то мне там не хватало. Нет такого простора и необъятности. Нет ощущения , что ты один в целом свете, и только где - то далеко, твой дом...
  И так меня тянуло в родную тайгу, что я в конце концов, уволился и приехал к нам, в деревенскую школу. Я вдруг начал понимать поговорку "Где родился, там и пригодился".
  Учитель, отворачивая лицо от налетевшего клуба дыма, помолчал и потом продолжил.
   А тут мои родные живут, места знакомые и любимые с детства...
   И главное - здесь я свой...Учитель помолчал, долго и пристально глядя в костёр...
  - Бывал я и за границей. И после двух - трёх недель тоска поднималась в душе. Чужой язык, чужие обычаи, другие отношения между людьми... Всё это начинает угнетать, когда проходит срок гостевания, когда перестаёшь удивляться, тому, как кругом всё интересно и хорошо устроено. И начинаешь понимать - Учитель невесело усмехнулся: "Хорошо там, где нас нет!".
  Ребята серьёзно слушали стараясь понять, почему вдруг так погрустнел Учитель...
  Ночь разлилась вокруг.
  Яркое пламя костра выхватывало из темноты, несколько тёмных деревьев и окружающих кустов. Похолодало...
  В просветы между вершинами сосен на тёмном небе, светилось, серебряной пылью множество звёзд. В тайге, стояла тишина, нарушаемая только треском дров в костре...
  - Так вы советуете нам выучиться и возвращаться? - прямо спросил Володя и Учитель, помолчав, ответил.
  - Думаю, что человек может счастливо прожить только у себя на Родине. Всё что он имеет где - то на стороне - это вещи всё внешние. И сколько комфортно и богато не живи - ты не у себя дома... А это рано или поздно скажется ...- Он вновь вздохнул.
  - Я не могу вам советовать. У вас у каждого своя судьба. И потому думайте сами. Вам жить... Но я вам свою историю тоже не просто так рассказал...
  ... Беседа сошла на нет... Ребята начали зевать и Учитель первый расстелил спальник и, забравшись внутрь, устроившись поудобнее, замолчал. Он быстро заснул...
   А ребята ещё сидели у костра и молча смотрели на огонь заворожёнными глазами... Наконец и они разошлись по спальникам и костёр медленно стал угасать, светился фиолетово - алыми угольками, в середине, а по краям серый горячий ещё пепел, чуть дымил тонкими струйками...
  Кирилл проснулся посреди ночи, оттого, что недалеко несколько раз щелкнули, ломаясь под чьей - то тяжёлой поступью, сухие ветки валежника.
  "Ходит кто - то? - с тревогой подумал он. Хорошо, что нас четверо и с нами Учитель..."
  Перевернувшись с боку на бок и прислушиваясь, юноша незаметно заснул вновь...
  Он открыл глаза от яркого солнечного света, бьющего сквозь молодую зелень, яркими лучами. У костра уже ходил, Учитель и вкусно пахло свеже сваренной кашей. Учитель увидев, что Кирилл проснулся, улыбаясь поприветствовал: - Доброе утро... И помолчав промолвил: - Кушать подано. Извольте просыпаться - и тихо засмеялся.
  Кирилл, вылезая из спальника, весело крикнул. - Подъём братва!
  Ребята зашевелились в спальниках, открыли заспанные глаза, но заметив, что Учитель уже выставляет кашу на скатерть, сделанную из газет, быстро вылезли из тёплых спальников и полив друг другу из кружки на руки, умылись и сели завтракать...Впереди был длинный интересный день и большой поход на плоскогорье...
  Солнце вставало над зелёной тёплой землёй. Его лучи пробиваясь сквозь осинник приобретали зеленоватый оттенок, и тени становились тоже зеленоватыми.
  Даже при солнце, с утра было прохладно и так приятно было посидеть у жаркого костра, вспоминая ночной холод, и постоянное ощущение небольшой нехватки тепла, чтобы спать в комфорте. Некое пребывание на грани сна и пробуждения, когда постоянно ворочаешься и устраиваешься поудобнее...
  Костёр горел почти всю ночь и самый чувствительный к холоду Кирилл, постоянно подкладывал дров, чтобы на час забыться в приятно - жаркой близости большого огня....
  Позавтракав, помыли посуду, и убрали около костра. На этом постоянно настаивал Учитель. Он говорил о минимуме комфорта, который создаёт сам человек, находясь в тайге и одно из условий этого - соблюдение элементарных правил гигиены. С утра - умывание, после еды - мытьё грязной посуды, туалеты подальше от ночёвки и в одном месте, чистота вокруг кострища и что очень важно - очередность в хозяйственных работах. Каждый знает, в какой день он отвечает за приготовление еды и уборку в лагере...
  Выступили в поход, когда солнце поднялось над вершинами ближних деревьев. Выстроившись походным порядком поднимались в гору по склону холма, среди осинника и высокой уже травы. Разогревшись задышали, но Учитель, идущий первым, не спешил и потому ребята постепенно настроившись, сосредоточились и ступая почти след в след, каждый начал думать о своём.
  Поглядывая вокруг, Володя вспоминал весенние экзамены, бессонные ночи, когда за несколько часов заново прочитывал весь учебник и придя на экзамен, чувствуешь лёгкое поташнивание от выпитого ночью крепкого чаю...
  Экзамены получились и по результатам, Володя стал первым в классе.
  "Буду поступать в мединститут - думал он, перелезая вслед за Учителем через упавшую, метровой толщины, лиственницу.
  - А, окончив, вернусь в деревню и стану работать для земляков. Тут люди все знакомые и потому, легче будет привыкать, да и дел тут очень много. Открою отделение районной больницы у нас в посёлке, и буду лечить стариков и старушек, чтобы подольше жили..."
  Их кустов справа, с треском больших чёрных крыльев вылетел глухарь. Учитель на мгновение замер, взявшись правой рукой за ремень карабина на плече, а потом, проследив полёт, показал ребятам рукой. - Вот там сел...
  Не останавливаясь, продолжили поход, уже по лесистой гриве, где в просветы между деревьями, иногда в обе стороны открывались панорамы противоположных таёжных склонов, с далёкими гребнями гор. Подъём был пологий, но ощутимый. Все вспотели, и когда вышли на открытые пространства то вздохнули с облегчением. Тут среди сухой болотины, кое - где поросшей низким кустарником - ерником, дул навстречу прохладный ветерок и было легко дышать и широко смотреть.
   То и дело под ногами были видны на влажной траве и в мочажинах, следы лосей - крупных и поменьше. Ветки ерника вокруг были объедены и белели свежими обрывами и сколами. Создавалось впечатление, что какой - то пьяный садовник неумело и неровно резал вершинки кустарника и ветки, тупыми ножницами. Тут и там видны были кучки катышей зимнего, а иногда и свежего лосиного помёта. Учитель замедлил ход, всматриваясь вперёд и по сторонам. Ребята тоже насторожились...
  Вскоре, среди ерника образовался широкий прогал и походники вышли к пересохшему озеру, берега которого были на метр выше заросшего молодой травкой дна, и покрыты высокими кочками с длинной осокой на них...
  Вдруг Кирилл сдавленно прошептал - Вижу!
  Все остановились, и Учитель тихо подтвердил: - Я тоже вижу большого лося...
  Зверь стоял у противоположного берега и смотрел в сторону людей, не испытывая ни малейшего страха. Это был Сам.
  Он ещё помнил фигуру того человека, который спас его от волков, несколько лет назад. И потому с любопытством вглядывался в мелькающие среди ерника головы и плечи четырёх человек.
  Когда Учитель переступил ногами и стал доставать из чехла фотоаппарат, Валера до сих пор молчавший прошептал. - Эх! Его же подстрелить можно! Учитель, наконец, справившись с чехлом достал аппарат и выбирая позицию задвигался, переместившись чуть влево. Заметив движение, Сам тоже стронулся с места, и медленно передвигая циркуле-образные, длинные, сероватого цвета, ноги, пошёл в сторону ближнего берега и зарослей болотистого сосняка...
  До зверя было метров пятьдесят и Учитель, выбрав дистанцию, несколько раз щёлкнул затвором аппарата. Сам вновь остановился, услышав это щёлканье, повернул большую голову с крупными, ещё покрытыми замшевой кожицей рогами, и большими чёрными глазами внимательно и немного грустно посмотрел на людей. В этом взгляде, во всей его насторожившейся фигуре был немой вопрос, и словно отвечая на этот вопрос, Учитель ответил полушепотом: - Да не тронем мы тебя! Гуляй и живи дальше!
  Лось словно успокоенный этими словами повернулся, медленно и широко шагая поднялся на берег пересохшей озеринки и, мелькая тёмным, почти чёрным среди невысоких сосенок, скрылся из глаз...
  Все вдруг разом заговорили.
  - Вот громадина то - восхищался Володя, а Кирилл добавил. - А рога то, какие широченные. Как две развесистые лопаты!...
  Валера поцокал языком.
   Мяса в нём не менее трёхсот килограммов. А ещё и камасы!
   Учитель глянул на него, улыбаясь, и подумал "Этот добытчиком будет" И
  прокомментировал: - Крупный бык. Его надо беречь - он своё здоровое потомство здешним лосям даст...
  А через паузу подытожил: - Всему своё время. Сейчас нет резона лося стрелять. Жарко... Пока вынесешь, мясо может испортиться да и в деревне его тоже негде хранить. Можно конечно закоптить мясо, но во первых сейчас не сезон и нас могут как браконьеров осудить, а с дугой стороны, весь наш поход насмарку пойдёт... А так, мы его видели - учитель посмотрел вдаль,- и теперь знаем, что он здесь живёт, сильный и красивый, и что здешние лоси будут такими же крупными и сильными. А значит их ни медведи, ни волки не тронут...
  Вскоре, выйдя на пологий склон, посреди которого блестел мелкий ручеек, походники остановились на привал...
  И так широко и чисто было вокруг, так безоблачно и прозрачно синело небо и светило яркое солнце, что у всех поднялось настроение, а весело потрескивающий костёр, вкусный ароматный чай с бутербродами, прохладный ветерок и посвистывание коршуна парящего в синей вышине, делали этот обед в центре дикой тайги, праздником свободы и вечно молодой жизни...
  Учитель прилёг у костра и глядя на счастливых, улыбающихся ребят проговорил:
   Вот за это я и люблю тайгу. За то, что здесь я себя иногда чувствую
  свободным и счастливым, как нигде и никогда больше...
  Вот поэтому я и вернулся сюда, хотя мог бы жить и в Питере и за границей. Но нигде нет такого неба, такого чистого воздуха и такого единения с матушкой природой...
  Он весело засмеялся: - Ну, я что - то расфилосовствовался, сегодня!
  Ребята пили чай, сидя вокруг угасающего костра, слушали Учителя и были довольны абсолютно всем на свете.
  "Как замечательно, что мы здесь - восторженно думал Кирилл. - Ведь впереди ещё целое лето свободы. А потом город, учёба. Я точно пойду на охотоведение. Такая жизнь, мне очень нравится!"
  После большого привала стали спускаться на другую сторону полукруглой долины. По широкой пади, по заросшей вездеходной дороге спустились к смородинной речке, повернули налево, перешли по брёвнышку прозрачный быстрый поток и по руслу, покрытому кое - где большими обкатанными водой валунами поднялись к следующему повороту дороги налево, но перейдя ручей, журчащий невидимой водой, спрятавшейся среди высоких кочек, поднялись на невысокий гребень и перевалили в другую падь...
   Пройдя по краю широкой маряны, раскинувшейся на весь склон слева, спустившись вниз, вышли к ручью и повернули на стрелку влево, горбом поднимающуюся между двумя заросших чащевитым кустарником и ёлками, распадками. Поднявшись в половину склона, Учитель, озираясь и глядя внимательно под ноги, вывел ребят на чуть заметную звериную тропу. И когда тропка, в половине довольно крутого склона, вышла к словно врезанной в него плоской площадке, показал рукой вперёд и проговорил: - Здесь и ночевать будем.
  Только теперь ребята разглядели, под самым склоном незаметную, серо - коричневую зимовейку.
  - Вот это да! - восхитился Володя. Так спрятана, что с двадцати шагов можно пройти мимо и не заметить!
  Мигом сбросили рюкзаки, расправляя натруженные за длинный день похода, плечи и занялись ужином и заготовкой дров. Пока ребята собирали валежник и разводили костёр, Учитель сходил с эмалированным ведром за водой на ближний ручей, протекающий где - то метрах в ста пятидесяти по тёмному дну распадка, и вернувшись поставил варить кашу и кипятить чай. Все снова уселись у костра, поглядывая на зимовейку, из трубы которой, поднимался дымок. Решили протопить печку перед ночлегом и просушить внутри....
   Похоже, что в зимовье никого не было ещё с прошлой осени. Печные дрова были нарублены и сложены в поленницы снаружи. А внутри было тесновато, но уютно. Был и стол сделанный из тёса, и печка сложена из камня и обмазана глиной, и нары на две стороны, на которых вполне могло уместиться человек пять - шесть...
  Скоро солнце село за противоположный высокий склон, но долго ещё оставалось светло. Поели не торопясь и с большим аппетитом.
  Уже допивая чай, Учитель глянул на часы и спросил.
  - Я хотел бы показать вам здешний солонец. Не хотите ли пройти туда? Это метрах в двухстах - и он показал рукой направление. Ребята с радостью согласились....
  Учитель вёл их прямиком, через лес, и только подходя к солонцу, вышли на глубоко набитую в земле звериную тропу. А вскоре показался и солонец - поляна с низким скрадком в дальнем её конце, покрытым чёрным рубероидом....
  Вышли к выгрызенной зверями в земле яме, к которой со всех сторон сходились радиусы звериных троп и тропинок. Когда люди появились на поляне, в мелком густом сосняке, на дальнем краю, раздался вдруг треск и стук крупных копыт. Несколько раз сквозь зелень хвои промелькнуло что - то коричнево - рыжее. Довольный Учитель прокомментировал : - Это бык - рогач. Когда он бежал, я даже рожки у него заметил. Они в это время приходят сюда ещё по свету и долго стоят в чаще выслушивают и вынюхивают. Когда у них панты, то они очень осторожны!
   Ребята подошли к краю ямы и увидели множество следов на поверхности, чёрной подсыхающей грязи. Тут были и козьи, и оленьи, и лосиные... А по краю ямы, были видны плоские, похожие на отпечатки продолговатых лепёшек, медвежьи.
  - Хозяин приходил - прокомментировал Учитель показывая на эти отпечатки. Ребята промолчали, но лес вокруг внезапно наполнился тайной, опасностью и тревогой.
  Учитель, понимая их состояние, успокоил: - Сейчас медведь сытый и на зверя не нападает. Он сейчас зелёглй травкой питается, а на солонец из любопытства заглянул, проверить, всё ли в порядке.
  Он тихо засмеялся, но в душах ребят осталось беспокоящее ощущение тревоги...
  Вернулись к зимовью в сумерках. На угли подбросили сухих сосновых веток и костер, затрещав, вспыхнул ярким пламенем. Вновь поставили кипятить чай, сели вокруг поудобнее и стали разговаривать.
  Учитель, - а больше говорил он, ребята только задавали вопросы, - объяснял всё, так, будто он разговаривает с взрослыми или даже своими ровесниками, и это всегда подкупало, в немолодом уже Учителе...
  Разговор зашёл об учёбе в школе и как сделать так, чтобы после школы подростки вырастали хорошими людьми. Учитель умел так выстроить беседу, что ребята обдумывали её ещё долгое время после. И в этот раз, Учитель говорил о том , что взрослые- родители и учителя, отвечают за воспитание детей, постепенно превращая их из маленьких эгоистичных животных в человеков, достойных своего прародителя - Бога. Ребята слушали его внимательно, обдумывая каждую сказанную фразу...
   В обычное время, из глубокой узкой долины, снизу, пришли сумерки. Небо потемнело и только на западе, над горизонтом долго ещё пламенела вечерняя заря...
  Учитель сидел неподалеку от костра по-турецки, сложив согнутые ноги под себя. Изредка он взглядывая поверх костра, делал паузы...
  - Есть много случаев, когда человеческие детёныши попадали в стаю диких животных. И если они жили с волками, то бегали на четвереньках и на коленях у них возникали ороговевшие мозоли. Они не умели говорить, но выли так же, громко и страшно, как волки... В Индии несколько раз детёныши людей попадали в стаю обезьян и тоже по уровню, выше обезьян не поднимались. Но я знаю и другой пример. Французский антрополог, изучавший дикие и отсталые племена Амазонки, привез в Париж, и отдал на воспитание своей матери, девочку - сироту из самого отсталого племени в джунглях. И эта девочка, воспитанная в семье антрополога, выросла, окончила университет и стала доктором антропологии...
  Учитель помолчал, поворошил палочкой угли в костре, поглядел вверх, на ночное, звёздное небо...Ребята слушали его, не перебивая...
  - С другой стороны, без воспитания природой, - продолжил Учитель, оглядывая притихших ребят, - невозможно вырастить нормального, психически и физически здорового человека. Если человек не противопоставляет себя дикой природе, а чувствует себя её важной частью, то он и живёт осмысленно, с пониманием своей индивидуальной конечности, но вечности биовида, "гомо - сапиенс - сапиенс", то есть человека мыслящего.
  На мой взгляд человек в ряду животных занимает срединное место между тигром и коровой. И вот чтобы не стать очень близким к корове, человек должен противостоять тиграм, то есть хищникам. Любая попытка превратить человека в травоядное, может в конце концов этим и закончиться. Тигры, то есть хищники сделают человека жертвой, то есть коровой...
  Учитель, улыбнувшись, сделал паузу, вновь пошевелил костёр и продолжил: - В современном человеке любовь к животным часто так преувеличенна и самоцельна, что эти "любители животных" начинают ненавидеть людей, в чём - нибудь не похожих на них самих...
  - В человеке - Учитель вновь помолчал, налил себе чаю из котелка, отхлебнул - в человеке живёт охотничий инстинкт и рано или поздно он проявляется. Хорошо, если он проявляется в молодом возрасте, являясь частью извечного вживания в природу. Потом в процессе развития личности, человек может перестать охотиться и даже стать вегетарианцем. Но это необходимая ступень развития личности. Вспомните Толстого или Фолкнера..."
  Учитель вновь сделал длинную паузу... Поправил костёр... Подбросил дров, и только потом продолжил:
  - Из-за неверного воспитания, часто в городах молодые проявляют свой охотничий инстинкт, направляя его в сторону людей же. Отсюда самые зверские и бесчеловечные преступления и злобное, соперническое отношение к себе подобным. Я бы ввел предмет, освоения дикой природы в качестве курса, если не в школе, то в вузе. И в процессе обучения отправлял бы юношей и девушек в походы по стране, по тайге...
  Учитель невольно улыбнулся чему - то своему и продолжил - в археологические и антропологические экспедиции, не связывая это напрямую с зарабатыванием денег. Иначе всё выродиться в рвачество и махинации.
  - Учитель вновь улыбнулся, - хотя здесь может быть я не прав...
  - Но я сбился...Мы ведь об охоте говорили...
  Он вновь помешал в костре палочкой...
  -Так вот охота, на мой взгляд, является той социальной отдушиной, в которую направляется присущая человеку агрессивность, в приемлемое и даже полезное общественное русло. Если бы человека в молодости учили охоте, то мне кажется, он меньше бы воевал, и меньше бы убивал себе подобных...И ещё, узнав природу поближе, защищал бы и охранял её сознательно...
  Изолируя себя от природы - а так получается в больших городах - человек невольно становится объектом само агрессии... И потому я вижу один из путей избавления от преступлений, связанных с насилием именно на пути природного воспитания... - Учитель вдруг засмеялся весело. - Ведь мы с вами тоже охотники. Хотя ещё ни разу за весь поход не стрельнули. Но и для нас, как цель похода, есть добыча чего - нибудь. И благодаря этой цели, мы с вами ходим, смотрим, дышим, болтаем и, насколько я понимаю, чувствуем себя почти счастливыми...
  Ребята дружно закивали головами...
   И последнее... - снова засмеялся Учитель. - Не знаю, как вы, а я чувствую
  себя в тайге совершенно свободным человеком и даже на время забываю про работу и домашние дела. Самое замечательное, что домашние проблемы, кажутся мне в лесу, какими - то несущественными пустяками. И совсем не волнуют меня...
  Потом, после небольшой паузы, Учитель рассказывал ребятам, о том, как в первый раз нашёл глухариный ток и как радовался, когда добыл первого глухаря - токовика...
   Мне тогда было лет двадцать с небольшим. Я возвратился из армии и
  радовался свободе и простору гражданской жизни. Мои друзья и приятели, те, что не попали в армию, уже переженились, учились в институтах или работали. Когда мы встретились, я вдруг с грустью осознал, как далеки мы стали друг от друга. У одного уже родился ребенок, и он большую часть времени проводил в домашних заботах. Другой, стал студентом университета и гордясь, рассказывал мне о коллоквиумах, курсовых работах, научных конференциях...
   А я, каким - то образом сохранил за годы службы, романтические идеалы
  дружбы и товарищества, тяготение к личной свободе, и потому смотрел на жизнь, как на путь самоусовершенствования и поиски свободы. Армия стала для меня своеобразным монастырём, местом, где в послушании и подчинении другим, я пытался определить свой путь в дальнейшей жизни...
   Это было совсем нелегко, как всякая жизнь в монастыре, но когда это
  закончилось, я вдруг почувствовал, что научился ценить и личную, и общественную свободу, и научившись подчиняться, мог уже сам командовать, не ущемляя достоинства другой личности...
   И так получилось, что я в новой гражданской жизни остался один, но это
  меня нисколько не огорчало... Тогда, я и начал в одиночку ходить по тайге и мне это понравилось...
   Вы помните, зимовейку, которая до сих пор стоит километрах в двадцати от
  нашей деревни, неподалеку от речки Каи?
  Ребята дружно закивали головами...
  - Вот в те места я и начал ходить ранней весной в поисках глухариного тока. Я приблизительно знал, что в тех местах есть токовище, но где и как далеко
  от зимовья оно расположено, не понимал. И вот, ещё по насту, я уходил туда, проснувшись в зимовье среди ночи, готовил себе чай и попив крепкого и сладкого и пожевав чего - нибудь, отправлялся во "тьму вечную", на поиски поющих глухарей...
   Я ходил по замёрзшим болотам, поднимался на сосновые гривки,
  вслушивался и осматривался, - всё было напрасно - глухарей, как мне казалось, в округе не было...
   И вот однажды, возвращаясь усталый, после бессонной ночи, по старой
  лесовозной дороге, я вдруг вспугнул из под крупной развесистой сосны, росшей рядом с дорогой, крупного, чёрно - блестящего глухаря и, осмотрев это место, увидел "ёлочки" его следов на поверхности подмёрзшего за ночь снега. По краям этих крестообразных следов, были видны чёрточки и я вспомнил что в описании глухариных токов есть слово "чертил". Это когда глухари во время тока ходят по насту и чертят крыльями по снегу, распуская их по сторонам и задевая ими поверхность земли или снега...
   На следующую ночь, я встал пораньше, и под холодным звездным, черным
  ночным небом, пришёл на это место и только остановился, отдышался, как услышал, что вся округа полна таинственных звуков: щёлканья, точения и даже шипения...
   Вскоре, в этом таинственном ночном пении, я различил, ближнего от меня
  глухаря, и осторожно ступая по дороге, стараясь двигаться только под "точение" подошёл к нему метров на тридцать. Остановившись, дрожа от предутреннего холода и волнения. Я дождался, когда синий рассвет поднялся над тайгой, различил дрожание чёрного пятна на фоне серой массы сосновой хвои, выцелил, самозабвенно поющего "петуха" и под точение, тщательно прицелившись, спустил курок...
   Гром выстрела пронёсся над тёмным лесом, отдаваясь эхом в дальних его
  углах и большая, тяжёлая птица, с глухим стуком, упала на землю, под дерево. Я мгновенно подскочил к сосне, схватил глухаря и от радости начал танцевать, держа диковинную птицу на весу. Глухарь действительно был велик и красив дикой, не придуманной красотой...
  Угловатая голова, яркие, алые "плюшевые брови, крепкие, широкие крылья, покрытые роговицей, костистые, какие - то доисторические лапы - всё это говорило о древнем его происхождении...
   Я ещё долго разглядывал добытую птицу, а когда успокоился, то вновь
  услышал многоголосое пение глухарей вокруг себя, по всей округе...
   В то утро, я подскакал к следующему поющему, токующему глухарю и
  рассмотрел его песню во всех подробностях. Глухарь - петух расхаживал по толстой сосновой ветке и токовал, вначале тэкая, а потом "точил" что - то "металлическое", внутри своего длинного горла. При этом хвост его, то складывался, то распускался веером с шелестящим звуком, а "борода", на горле, под клювом, тряслась в такт дёргающейся голове. Он был похож на доисторическое чудовище, случайно залетевшее в современность...
  Учитель замолчал и задумался, а ребята сидели, затаив дыхание, в ожидании продолжения рассказа.
   На том току, я добывал тогда, каждую весну по глухарю, а остальное время
  стоял, смотрел и слушал...
   Но пришло время, и как - то в конце весны, приехали леспромхозовские
  лесорубы и спилили все крупные красивые сосны и вместо, оставили лесной мусор, раздавленные гусеницами тракторов, оборванные ветки, россыпи сбитой ударами хвои и кургузые пеньки. На месте могучего, светлого, просторного сосняка, в тайге образовалась проплешина, которая сегодня заросла осинником...
  Учитель сделал ещё паузу, улыбнулся и закончил: - А прошлой зимой, в этом осиннике, в самые морозы, жили и кормились, долгое время семейка лосей... Природа быстро залечивает раны, нанесённые ей человеком, иногда просто меняя вид своих "поселенцев"...
  ... Мальчики слушали с не ослабеваемым интересом и когда Учитель закончил говорить, они ещё долго сидели и молчали, задумавшись, каждый о своём...
  ...Время приближалось к полуночи и ребята зевая, пошли спать в тёплую уютную зимовейку, и спали как убитые всю ночь и проспали бы до полудня, если бы их не разбудил Учитель.
  - Подъём - пародируя армейскую команду, проговорил он вполголоса. - Нам сегодня ещё домой возвращаться. Надо пораньше выступить...
   Ребята дружно зашевелились, просыпаясь и спрыгивая с нар, потягивались, вытирали заспанные глаза и зевали...
  Вновь при ярком солнечном свете, на улице они увидели чуть дымящий угасающий костёр, почувствовали в прохладном воздухе запахи каши и чая, заваренного смородинными листочками. Умывшись, все расселись вокруг костра и сытно поели, запивая кашу сладким чаем, рассматривая округу и синее безоблачное небо, высоко поднимающееся над зелёным лесом, чуть обесцвеченное, высоко поднявшимся, ярко - золотистым солнцем.
  Уходя от лесной избушки, в которой они провели замечательную ночь, Учитель обернувшись к зимовью, поклонился на три стороны, вздохнул и решительно зашагал вниз по склону, в обратную сторону.
  Лес кругом весело светился под солнечными лучами оттенками зелёного, от тёмного, почти чёрного, у громадных елей стоящих в пойме ручья, до светло зелёного почти жёлтого, у осиновых листочков, на деревьях, растущих в долинах и на южных тёплых склонах. Прохладный воздух, в тени крупных деревьев, пах свежестью еловой смолы и от ещё обнажённых лиственниц, стекал аромат, разогретой коры и не открывшихся почек, полных зачатками нежной, зелёной хвои. Ещё, на её ветках, то тут то там, видны были на коричнево - сером фоне, маленькие, красные, словно из воска сделанные цветочки. Рак каждую весну, расцветало это, иногда вырастающее до громадных размеров, дерево...
  Поднявшись в тяжёлый подъём, к перешейку между долинами, путешественники спустились вдоль речки, по лесной дороге и перейдя каменистый брод в ельнике, по мелкому промытому прозрачной водой галечнику, повернули направо и пошли дорогой вверх по пади...
  На травянистой колее, отпечатались колёса "Урала", повалившего и примявшего бампером кусты ольшаника, растущего посередине зарастающей дороги.
  В какой - то момент, почти из - под ног путешественников, с хлопаньем крыльев взлетел глухарь, и Кирилл, рукой, показал место, откуда сорвался "петух"...
  Остановившись, Учитель, глядя в сторону полёта глухаря, вдруг насторожился. Ребята глянули в ту же сторону, и востроглазый Валера, вдруг с тревогой проговорил: "Там медведь, оленя дерёт!"
  Учитель, не отвечая снял с плеча карабин и то пригибаясь, то вставая на цыпочки всматривался в заросли кустарников, метрах в шестидесяти от дороги. Там мелькало коричневая шуба медведя и что - то рыжеватое, лежащее на траве...
  - Посмотрим! Посмотрим! - проговорил Учитель дрогнувшим голосом, не отрывая взгляда от зверей, и взяв карабин на изготовку, зашагал в сторону топчущегося на одном месте медведя. Ребята, перешёптываясь, стараясь держаться вместе, тронулись за ним следом. Медведь, заметив людей, рявкнул, поднялся на дыбы и пошёл навстречу.
  - Там у него добыча - словно разговаривая сам с собой, взволнованно пояснил Учитель и подождав какое-то время, видя, что медведь не убегает, вскинул карабин вверх и дважды выстрелил в воздух. Медведь снова рявкнул, опустился на землю и мелькая среди кустов стал на прыжках уходить в сторону, иногда на секунду останавливаясь, озираясь и злобно рявкая.
  Когда все четверо походников, вышли на чистое место, медведь, уже далеко мелькая в зарослях перешёл на валкую рысь и скрылся в кустах, на невысоком гребне долины, откуда вновь сердито и пронзительно заревел...
  Подойдя чуть поближе, ребята рассмотрели, что на траве в изломанном во время борьбы, ольховом кусте, лежал молодой олень, видимо первогодок, у которого, наверное, была повреждена передняя нога и на лопатке зияла широкая, окровавленная рана. Глядя на людей, большими испуганными чёрными глазами, оленёнок пытался подняться, но уже не мог этого сделать. Голова его, то опускалась на землю, то вновь он, судорожно пытался поднять её...
  Учитель посерьёзнел и стал объяснять.
  - Думаю, что медведь его подкарауливал здесь в кустах и схватил, внезапно напав. Ударив лапой, переломил кость передней ноги, а потом повалил и стал драть и кусать...
  Ребята, столпившись вокруг с жалостью смотрели на умирающего оленёнка.
  - Не подходите близко! Он может лягнуть копытом и сломать вам ноги - предупредил учитель. В это время из сосняка, уже на перевале долинки раздался вновь рёв разозлённого медведя.
  Учитель поморщился и пояснил: - Вот поэтому я и беру с собой ружьё каждый раз, как ухожу в тайгу. Такой вот медведь, на человека одиночку, нападает не раздумывая. Звери, когда защищают добычу, становятся злыми и агрессивными...
  Я уже несколько раз, вот так в тайге от медведя отстреливался...
  Но с оленёнком надо было что - то делать. Он умирал. Голова его, уже не поднимаясь, лежала на травке, и только чёрные глаза, расширившиеся от боли, смотрели печально и тоскливо.
  Учитель, зайдя чуть с другой стороны, решившись, вдруг вскинул карабин и выстрелил в голову оленёнка...
  - Чтобы не мучился больше - коротко объяснил он вздыхая, и перезарядился...
  Достав из ножен короткий аккуратный ножичек, Учитель стал разделывать оленя, а ребята помогали ему. Перерезав горло и вместе большую вену, он подождал, пока вытечет кровь, а потом, методично чуть подрезая толстую кожу, начал снимать шкуру. Володя, подрезая своим охотничьим ножом неудобные места, стараясь подражать Учителю, там, где удобно, снимал шкуру с помощью кулака правой руки, отделяя её от мяса, а левой оттягивая её в сторону...
  Вчетвером управились быстро, и разрезав мясо на куски переложили его в рюкзаки.
  - Вот дома обрадуются - проговорил Валера, и ребята невольно заулыбались. Им нравилось быть похожими на взрослых охотников. Учитель разделил мясо поровну, а когда стали поднимать рюкзаки, то закряхтели от натуги.
  - Ничего - успокоил ребят Учитель. Мы до дороги донесём, а это почти весь путь под гору, а потом приедем за мясом на машине. Тут уже не так далеко. А я составлю протокол в лесничестве, опишу все, как было, и вы подпишетесь. Не бросать же мясо здесь!
  Путь до дороги оказался для ребят очень тяжёлым. Если первые метров пятьсот шли все вместе, поспевая за Учителем, то потом растянулись длинной цепью. Валера шел уверенно и ловко перескакивал канавки и кустики. Но слабенький Кирилл, задыхался от нехватки воздуха, в конце пути едва волочил ноги. Учитель как мог, подбадривал ребят, но и ему было нелегко, и он вспотел до корней волос. Однако для него это было привычной тяжёлой работой, которую в тайге приходилось иногда делать...
  Наконец дошли до дороги и сбросив рюкзаки, долго отлёживались на травке, на обочине, успокаивая дыхание. Потом сложили мясо в большой полиэтиленовый мешок, и спрятали его под густые еловые ветки, развесистой ёлки...
  Дальше шли - словно на крыльях летели - так полегчали освободившиеся от мяса рюкзаки...
  В деревню вошли под вечер и разошлись по домам, а Учитель зайдя в лесничество рассказал всё лесничему. После написания протокола, он попросив у него машину, уже ночью съездил за оставленным под ёлкой мясом...
  Ребята, на какое - то время стали героями в глазах всех жителей деревни и особенно остальных одноклассников...
  Они сами, с выразительными подробностями, рассказывали о своих таёжных приключениях, вызывая зависть у приятелей, которые не смогли или не захотели идти с Учителем в тайгу!
  
  
   Лондон. Январь 2004 года. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Неудачная охота.
   Повесть
  ... Андрей, возвратился из армии совсем другим человеком. Он стал намного сильнее, как в физическом, так и в смысле характера. Перенесённые за время армейской службы тяготы и тревоги, сделали из него настоящего взрослого мужчину. И конечно, переменилось его отношение не только к окружающему миру, но и к самому себе...
  Так получилось, что его физическое становление совместилось со становлением душевным и в определённом смысле, его характер сформировался именно во время военной службы. Он и до неё, был человеком самостоятельным, а после армии, вдруг почувствовал, понял сердцем, что жизнь, сама по себе удивительная штука, а уж жизнь на свободе - это сплошной праздник. Конечно это тоже не постоянная феерия, но если отбросить суету и томление духа, то на "гражданке", благодаря возможности быть физически свободным, можно было ощутить себя независимым человеком. А это, согласитесь, совсем немало...
  И ещё одно качество он вынес из долгой, почти трёхгодичной армейской муштры и подчинения: можно сколь угодно строго относиться к себе самому, но от других требовать что - то "неудобоносимое", просто нечестно. Например, можно увиливать от нарядов на кухню, а можно, воспринимать их как некую проверку силы воли и даже постараться находить в этом положительные моменты.
  Приходя из посудомойки - а "молодые" только туда и попадали, - Андрей доставал из шкафа для просушки шинелей двухпудовую гирю, и тренировался, поднимая её и левой и правой рукой, чувствуя прилив новых сил, после многочасового, бессмысленно-нудного стояния перед цинковой раковиной, наполненной жирной водой от грязной посуды...
  Глядя на Андрея, сослуживцы завидовали оптимизму "молодого бойца", не подозревая, что таким образом, он выражал чувство радости от осознания, что очередной отвратительный "кухонный" день, наконец прошёл. Иначе говоря, так он лечил свой "кухонный" стресс...
  Одним словом, Андрей старался находить положительные моменты в самом неприглядном деле. Например, он находил соревновательный элемент, даже в мытье полов и всегда делал это качественно и с душой. Странно, но и этому, его научила воинская дисциплина, которая заставляет повиноваться без рассуждений, но и командовать без угрызений совести.
  Позже, став сержантом и командуя молодыми, он делал это без отвлечённых сомнений, вспоминая своё отношение к службе в первый армейский год - особенно тяжёлый для солдат срочной службы... Анализируя свою реакцию на то или иное приказание, он научился понимать реакции других, на то или иное вынужденное действие с его стороны...
  Одним словом, как говорят в армии: "Не научившись подчиняться, не научишься командовать".
  Андрею, совсем нетрудно было подчиняться, потому что, когда ты знаешь приказ и без рассуждений его выполняешь, то внутренне, в личностном плане, ты остаёшься свободен, ибо ответственность за последствия приказа, несёт человек "командующий".
  Тебе приказывают чистить туалет, и ты это делаешь без разговоров. Зато, на какое - то время исчезаешь с "радаров" армейского начальства и закончив работу, можешь посидеть где - нибудь на пригорке и полюбоваться на окрестные виды. (Он служил на таёжной сопке и там не было ни горячей, ни холодной воды. В капонире, где был оборудован командный пункт полка и где "служили" солдаты, туалеты были на улице, а умывальники и проточная вода, были только в "новой" казарме, отстоящей от капонира на двести метров)...
  ... Однако и службе, рано или поздно приходит завершение...
  Череда трудных армейских дней, неожиданно подошла к концу. Ведь, недаром говорят: "День длинен, да век короток"... В отличии от своих годков, изображать из себя "дембеля", Андрей не захотел, так как считал, что это от недостатка самоуважения. К "молодым" относился нормально, однако не забывал, что служит уже третий год. "Тот, кто уважает себя, - думал он - не может не уважать других и только лакей по характеру, может становится "дембелем", которому сапоги чистят молодые..."
  Более того. Он защищал молодых от произвола дембелей, своих "годков", то есть сослуживцев, одного с ним года призыва...
  Однажды, уже на третьем году службы, Андрей был дежурным по батарее, и после отбоя, сидел и читал книгу в прихожей, ожидая, когда заснут в казарме, чтобы самому прилечь не раздеваясь на койку. В это время в казарму, громко разговаривая, вошли два его годка, Шуча и Пуча. У первого была фамилия Шутюк, а второй был Пугачёвым. Они что-то громко и возбуждённо обсуждали и Андрей понял, что они "обкурились" анашой, побывав в гостях у "флотов", чья казарма была рядом. Он внутренне напрягся и послушав некоторое время их визгливый хохот - после косячка анаши, всегда хочется смеяться - сделал им замечание: - Потише вы! Народ уже спит и вам пора ложится...
  Пуча, возбуждённый наркотой, неожиданно грубо ответил: - Да пошёл ты Андрюха! - и продолжил весёлую историю, пересыпая рассказ матерками. Это нахальство и взбесило Андрея. На лице его появилась, явно искусственного происхождения, улыбка. И потом, как это всегда у него бывало, сорвался с тормозов...
  Заскочив в промежуток между кроватями, на которых один напротив другого сидели Пуча и Шуча, он ударил ребром ладони Шучу и попал вместо лица по горлу. Шуча хрюкнул и опрокинулся на кровать. Пуча, крепкий, коренастый молодец, быстро выскочил в широкий проход, заматерился и тут же получил от Андрея, сильный удар в лицо. На пол закапала кровь, годки повскакивали с кроватей и разняли дерущихся. Иначе, рассвирепевший Андрей мог бы покалечить нахального хулигана...
  Шуча, вдруг протрезвев и понимая, что эта история может дойти до разбирательства в штабе полка, а он был сержантом и помкомвзвода, лежал тихо, закрывшись одеялом, а Пуча, после драки, сидя на своей кровати, вытирая кровь с разбитого лица, ещё долго в пол голоса озвучивал угрозы, обещая зарезать Андрея и отомстить ему за обиду.
  Андрей, уже успокоившийся, ровным голосом пригрозил Пуче: - Я вам говорил, чтобы вы утихли... Но вы меня не послушали и получили за ваше нахальство... А если ты Пуча не заткнёшься, то я из тебя отбивную сделаю, а потом патруль вызову...
   Пуча, несмотря на наркотический "дым" в голове, по тону Андрея понял, что он не боится его угроз и действительно сделает так, как говорит...
  Через полчаса в казарме всё затихло, а молодые получили урок на будущее...
  Назавтра, Андрей заставил Шучу вымыть за собой пол - он ночью облевался.
  Болезненно выглядевший после вчерашнего, Шутюк, боясь взглянуть в холодные глаза сослуживца, сделал это беспрекословно, на глазах у молодых солдатиков, что было полным унижением для старослужащего. Но Андрей, на это и рассчитывал, надеясь, что после этого случая, Шутюк на всю жизнь поймёт, что издеваться над молодыми нельзя и даже опасно... Пуча, войдя на завтрак в столовую, не глядя на Андрея, и щупая пальцем распухшую, рассеченную ударом губу, вдруг заявил, что вчера повредил себе лицо, упав во дворе... Андрей, криво улыбнувшись, закрывая тему произнёс: - Садись ешь, пока каша не остыла...
  Андрей до конца службы, помнил этот случай, который испортил его отношения с годками, но который вызвал нескрываемое уважение и даже восхищение у молодых. Сам Андрей, помня, как издевались дембеля над его годками в первый год службы, не хотел повторения этого и продолжения таких "крепостнических" традиций и старался свой взгляд, внушить солдатам второго года службы, остающихся на батарее и сменяющих уходящих на дембель, его одногодков...
  ... И потому, он, с самого начала службы, всегда себя одёргивал, и старался свой характер и возможности не выставлять впереди всех. "Если другие должны были заниматься уборкой или ходить в наряд на кухню, то почему я могу позволить себе от этого отлынивать?" - часто спрашивал он сам себя...
  Такое отношение сделало его уважаемым человеком не только у "молодых", но и у своих годков, дембелей. И все - таки, всегда, он оставался немного в стороне от сослуживцев, в силу постоянной погружённости в себя...
  За время проведённое в армии, он научился безмолвно разговаривать и размышлять сам с собой. "Допустим в том же наряде на кухне, ты моешь с утра до вечера чашки, тарелки, вилки, ложки, бачки, поварёшки, баки и тазы, а голова у тебя свободна и ты спокойно думаешь о чем то своем, не строя никаких планов и не отвечая ни за что белее, кроме чистоты этой кухонной посуды - рассуждал Андрей. - Конечно, первое время кажется, что вся эта - армейская тягомотина, с бесконечным козырянием, "есть" вместо да, и "здравия желаю..." - вместо добрый день, - просто игра взрослых недалёких дядек, и участие в этом "театре марионеток" противно, и к тому же, напрасная трата дорогого времени жизни...
  Однако потом, к этому привыкаешь и начинаешь рассуждать, как философ. Ведь не даром в армии так популярен слоган: "Солдат спит - служба идёт". По сути это летучее выражение очень напоминает буддистские изречения о тщете и суете жизни. Весь армейский быт, как бы предлагает думающему человеку, внутреннюю альтернативу - ты можешь быть свободным, когда сумеешь освободиться, выскочить из этого "потока" бессмыслицы..."
  Вот Андрей и "выскакивал" периодически, за что его тут же наказывали армейские начальники. А он оставался спокоен и не обращал внимания: ни на повышения по службе, и присвоение званий, ни на разжалования и на уборку туалетов, в качестве отработки штрафных нарядов.
  ... Несмотря на армейскую занятость, он находил время читать серьёзные книжки, и в радиорубке, где он, на "боевом" дежурстве, проводил большую часть времени дня и ночи, на потайной полке, под верстаком, где стояли радиостанции, лежали тома Гегеля, Канта и Ницше, которые он набрал в хорошей полковой библиотеке.
  Даже полковое начальство, изредка появляющееся на командном пункте полка, узнало о этой его забавной страсти. Однажды, когда в полк приехал какой - то высокий начальник, с двумя звездами Героя Советского Союза, подполковник из политотдела, привёл этого генерала в радиорубку и знакомя со стоявшим на вытяжку Андреем, рассказал, что солдатик неплохой, читает умные книжки и даже "Капитал" Маркса, но недавно разжалован из сержантов в ефрейторы, за самоволку. Статный генерал крякнул, покровительственно улыбнулся Андрею и заметил: - Это ничего... Это бывает... Тут главное не попадаться. А если уж попал, тогда отвечай по всей строгости...
  Андреева выправка явно понравилась генералу и он вышел из радиорубки довольный...
  ... Но последние месяцы службы, дались Андрею тяжело. Ему всё надоело и потому, он старался больше бывать на дежурстве, иногда подменяя молодых, особенно по ночам, давая им поспать лишние часы. Он только просил их принести ему из казармы чайник с водой и отправлял досыпать. А потом, заваривал себе кофе на припрятанной под верстаком электроплитке, и бодрствовал до рассвета, а уже перед самой сменой. вызывал выспавшегося, свеженького "молодого"...
  К тому времени, отношения с комбатом Тетёркиным, совсем разладились, и тот, как - то в беседе с глазу на глаз, после очередной самоволки Андрея, зло ощерясь, пообещал его посадить в дисцбат, то есть в армейскую тюрьму. Понимая, что угрозы со стороны капитана реальны, Андрей, как мог держался, самоволки прекратил, и тоскуя, начал считать дни до дембеля...
  И тут ему повезло!
  Начальник строевой службы полка, поэт - любитель, старший лейтенант Неделин, несколько раз, будучи дежурным по командному пункту полка, говорил с Андреем по приятельски о стихах Саши Чёрного, томик которого, тот привёз ещё с гражданки.
  Особенно часто, криво улыбаясь, Андрей цитировал такие строки Саши Чёрного: " В книгах гений Соловьёвых, Гейне, Гёте и Золя, а вокруг от Ивановых, содрогается земля"... Молодому лейтенанту, суждения Андрея и умение формулировать свои мысли, понравились и они стали почти приятелями, насколько это можно себе позволить в армии...
  Так вот этот Неделин, как - то, в начале лета, уже после приказа о демобилизации Андреева призыва, подошёл к нему и сказал: - Я вижу, что у тебя неприятности с комбатом и потому, подумал, что тебе лучше пораньше уехать домой. Я начал оформлять документы, и ты с первой партией дембелей, отправишься на родину...
  Андрей был очень доволен, и поблагодарил Неделина горячо и искренне...
  Случилось так, как и сказал Неделин. В начале июня, ему объявили, что он уедет через несколько дней...
  В отличии от своих годков, Андрей Чистов, дембельского чемодана не собирал, значки отличника боевой подготовки и за классность не чистил. И даже сапогами не поменялся на новые, с кем - нибудь из молодых. Ему на всё это было глубоко наплевать...
  Казалось, что эта пытка - жизнь среди посторонних людей насильно, - никогда не кончится и он, в очередной раз "взбунтовавшись", попадёт на гауптвахту, а оттуда под суд.
  Тем не менее, всё обошлось, и Андрей, готов был перекреститься, благодаря бога, за проявленную к нему милость. Перспективы военной тюрьмы пугали его реальным бунтом, в который он мог там впасть, в очередной раз "выпрыгнув" из потока реальной жизни. Нервы его были напряжены и опасность "срыва", вполне возможна... Поэтому, он думал тогда, что приехав домой, будет несколько дней лежать на кровати с утра до вечера и переживать это первое настоящее "поражение" в своей жизни...
  Так ему тогда казалось...
  Он не знал ещё, что такие "неудачи", в дальнейшей жизни, значат значительно больше, чем блестящие победы... Позже, Андрей, говорил знакомым, что армия, для него, была равнозначна монастырю, где он научился переносить физические невзгоды и внешнюю несвободу, оставаясь свободным внутри. К тому же, именно армия научила его понимать значение коллектива и осознать, что ты не один живёшь на свете...
  ... Последнюю ночь перед отъездом, он собрал самых хулиганистых "годков" у себя в радиорубке и выпив кофе, они пели под гитару и разговаривали о будущем. Когда на рассвете Андрей вышел из капонира, где размещался КПП, то вспомнив три бесконечных, тяжёлых года проведённых здесь, невольно сглотнул ком в горле и смачно выругался... Утро было прохладно - солнечным и на бетонных стенах капонира, сидели громадные бархатно-зелёные мотыльки. Они были величиной с ладонь и излучали покой и довольство природы в начале лета. Приморье, всё - таки было сухими субтропиками и климат, здесь, порождал замечательную растительность и совершенно экзотических животных и насекомых...
  Тогда, ему казалось, что это были годы которые он прожил зря...
  ...Однако, после томительно долгого путешествия на "дембельском" поезде, полежать дома и "поплевать в потолок", ему так и не удалось. В первый же вечер, по приезду, в его кухне набились весёлые друзья, узнавшие о его возвращении от случайных прохожих. Сидели вместе далеко за полночь, слушали рассказы Андрея о непростой армейской службе и невольно завидовали ему...
  Многие из друзей уже поступили в университет, а кое-кто и женился, но при виде бодрого и спокойно-весёлого Андрея, в их головах шевельнулась мысль, что может быть, армия, не такое плохое дело...
  ... Между прочим, он рассказал для всех не служивших друзей, интересную и в чём - то поучительную историю, произошедшую с ним по дороге домой. В одном из соседей по купе, в бравом и крепком старшине, командовавшем в дембельском вагоне, он, вдруг узнал одного мальца, с которым вместе ехал в армию, почти три года назад. Тогда, этот будущий старшина, был хлипким пареньком, который занимал полку рядом с Андреем. Он постоянно отлучался в другую половину вагона, откуда иногда доносились громкие матерки и полупьяные разговоры на повышенных тонах. Там пили водку, купленную на больших станциях и играли в карты, приблатнённого вида юнцы.
  - И вот, как - то под вечер, этот малец тихонько пришёл в купе и повозившись на верхней полке, затих - рассказывал Андрей. - Через какое - то время, в купе ввалилась полупьяная кампания, и их предводитель, схватив мальца за шиворот, сдернул его на пол... - Тут я не выдержал, - улыбнулся Андрей своим воспоминаниям, - и вступился за ошалевшего от страха паренька. Я заорал на этих хулиганов и обозвав их вонючими опоссумами, пообещал их всех изувечить, если они не успокоятся. Ошеломлённые такими необычными ругательствами и моим бандитистым видом - я был обрит наголо, в чёрной рубашке и к тому же совсем не боялся их компании, так как на гражданке имел уже опыт уличных боёв в меньшинстве - хулиганы заробели. К тому же, я сильно оттолкнул их главаря, от своей полки и это тоже произвело впечатление.
  Какое - то время, поворчав ещё для приличия, ватага картежников удалилась на свою территорию. А я спросил мальца, что случилось и почему эти хулиганы пришли его бить... Малец шмыгая носом и подрагивая от пережитого страха, признался мне, что он проиграл в карты какие - то большие деньги, которых у него не было...
   - Так всё это тогда и закончилось, но уже во Владивостоке, на пересыльном пункте, возникла очередная массовая драка, и ко мне за помощью, обратился тот самый главарь картёжников, считая меня чуть ли не за уголовного авторитета... Я ему естественно отказал - мне их детские выяснения отношений были неинтересны...
   Андрей закончил рассказ и разлив вино, предложил выпить за радости свободной жизни. Его друзья не понимая пафоса тоста, тем не менее дружно чокнулись с ним...
  - А что с этим мальцом то было. Ты ему напомнил о вашем знакомстве? - спросил Сергей Бумажкин, самый драчливый из друзей.
  Андрей усмехнулся и ответил: - Этот старшина, сделал вид, что меня не узнал. Видимо тот случай, многому его научил... Во всяком случае, после армейской "школы", это был уже совсем другой человек...
   ... Андрей и сам переменился стал очень спокойным, уверенным в себе и сильным какой -то внутренней силой, которую обычно называют силой характера... Он всегда был в хорошем настроении, весело шутил и вместе, когда надо, умел молчать и слушать других с сочувствием и интересом. Теперь, с каждым своим знакомым, он находил общую тему, а его широта взглядов и добродушие вызывали невольное уважение. К тому же, в армии, он превратился в настоящего атлета, с широкими плечами, крупным, мускулистым торсом и сильными руками. Все гражданские одежды стали ему малы размера на два, и потому, первые дни на гражданке, он щеголял в коротких брючках и рубашках, которые трудно застёгивались на груди...
  Прошло несколько недель, и по рекомендации одного из своих друзей, он поступил работать в пединститут, во вновь открытую лабораторию, которая должна была производить жидкий азот, необходимый в физических исследованиях на полупроводниковых кристаллах...
  И началась новая жизнь, до краёв полная ощутимой физической свободой!
  Он работал по несколько дней подряд, так как вскоре остался один в "азотке", ночуя в своём "кабинете", а потом, гулял по лесам в своё удовольствие, или сидел дома и читал книжки... Работа его заключалась в том, чтобы в понедельник, с утра, включить "машину", дождаться, пока она заполнится сжиженным азотом, и открыв "краник", подставить под струйку сверх холодного вещества, сосуд Дьюара, - круглую ёмкость на десять литров... И потом свободен, до следующей смены сосудов. Машина работала надёжно, и он мог даже отлучаться из своего кабинета, на час или даже на полтора. В это время, он с знакомыми девушками, мог пойти обедать в кафе, или погулять по центру города - институт находился совсем неподалеку...
  ... Однако и этого было мало, чтобы Андрей, мог до конца растворится в свободе...
  Как - то, уже ближе к осени, его друг, студент биофака Сергей Бумажкин, пригласил Андрея сходить в тайгу, с молодыми собаками, который держал его отец, егерь одного из охотничьих хозяйств области. И Андрей согласился...
  Погода стояла солнечная и тёплая. Осенняя природа радовалась изобилию и созревающему урожаю, и у людей, настроение было под стать природному...
  В тайгу, путешественников доставил отец Серёги, высокий и серьёзный мужчина, с седеющими усами. Они переплыли водохранилище, на его моторной лодке и вместе с парой собак, высадились на заросшем молодым сосняком мысу, причалив в небольшом заливчике, закрытым от ветров высокой и крутой сосновой гривкой. В заливчике было тихо и тепло и солнце играло весёлыми серебряными бликами на маслянисто - неподвижной, чистой воде. Собаки, выпрыгнув из лодки, тотчас побежали обследовать заросший камышом закраек берега в глубине залива...
  ... То путешествие, Андрей запомнил на всю жизнь...
  Ночи были коротки и теплы, а дни длинны и прозрачно - солнечны. Они шли по гребневой дороге, заросшей зелёной травкой, изредка посматривая за бегущими впереди собаками и разговаривали. Сергей рассказывал про интересную учёбу на биофаке, а Андрей, вспоминал службу и приключения, которыми сопровождалась тогдашняя его жизнь...
  По временам, они стреляли взлетающих с лесной заросшей дороги на одиночные деревья, на обочине, молоденьких рябчиков. А иногда, соревновались в меткости, сбивая с веток ни в чём не виноватых дроздов - рябинников, которых потом жарили на костре, вместе со сбитыми рябчиками...
  Может быть в том походе, впервые, с непреодолимой силой, Андрей почувствовал вкус свободы не ограниченной никакими обязательствами и или обязанностями. Они вот так, шли, куда - то вперёд, по заросшей травой дороге, окружённой светлым, берёзово - осиновым лесом в неведомые таёжные глухомани, и когда уставали и чувствовали голод, то останавливались в красивых местах, рядом с прохладными таёжными, родниково-чистыми ключами, разводили костёр, кипятили в закопчённом котелке чай и закусывали, удобно устроившись полулёжа в зелёной ароматной травке, изредка посматривая на синее небо и радуясь теплу и чистоте золотого солнечного света...
  Часто, на ходу, охваченные безудержной радостью здоровых, молодых тел, ощущением взрослости, независимости и свободы, они на два голоса запевали песни Высоцкого. Пели разные песни, бывшие тогда на слуху: и сказки - притчи, баллады военного содержания, и туристические песни... "В суету городов... И в потоки машин... Возвращаемся мы... Просто некуда деться!!!" - голосили они в разнобой, и невольно начинали смеяться и подтрунивать друг над другом, понимая, что именно возвращения в "суету городов", после этого одиночества, свободы и отъединённости от людей, будет для них настоящей наградой, а "уют" асфальтированных дорог и тротуаров, после этих чудесных ночёвок у костров и устало гудевших ног, после дневного двадцати километрового, неспешного перехода, будет казаться житейским чудом...
  Охотники они были ещё совсем никакие и потому, не только не добыли чего - нибудь стоящего, но и видеть-то ничего не видели, потому что ещё не научились видеть - не научились этому сложному таёжному навыку - промыслу. Правда, в одном месте, на крутом, прибрежном склоне, с замечательным видом на противоположный берег водохранилища, путешественники нашли большую нору и предположили, что она волчья...
  ... В последний день путешествия, ночуя на берегу водохранилища, на замечательно красивом таёжном покосе, рядом с копной свежего душистого сена, уже засыпая, Андрей неподалеку, в заросшем распадке, услышал сердитое рычание рыси и сказал об этом Сергею, который лёг под копной, в окружении собачек. Сергей несколько раз переспросил, точно ли это рысь, в потом, на всякий случай влез на копну и устроился рядом с Андреем ...
  Перед сном, Андрей, зарывшись в тёплое душистое сено, не торопясь, рассказал Сергею случай, который произошёл с ним в армии...
  ... - Дело было в конце зимы. В это время, у рысей начинается гон и они по ночам кричат, страшными, неземными голосами, призывая самок и оповещая соперников - самцов о своём присутствии. На сопке, где мы служили, рысей было очень много, потому что в окружающем лесу, на луговых склонах паслись во множестве косули, которыми в основном и питались рыси, выслеживая их у водопоя или на кормёжке.
   От капонира, где несли службу солдаты батареи управления, до казармы, вела гравийная утоптанная дорога. Ночью, в два часа, после окончания вахты, дежурная смена несколько сот метров возвращалась по этой дороге в казарму и тогда, во время этого спуска, можно было услышать, как страшно близко, кричат рыси в засыпанном снегом, лесу...
  - Однажды, в тёмную безлунную ночь, я, вот так же спускался по дороге, и услышав крик рыси чуть ниже по склону, вспомнил лермонтовского Мцыри, и решил схватиться с рысью в рукопашную. Со мной был тяжёлый аккумуляторный фонарь, который я нёс в руке и которым можно было воспользоваться в качестве орудия самообороны. На мне была толстая, грубого сукна, шинель с стёганным подкладом и я подумал, что с первого раза в схватке, рысь, своими когтями порвать её не сможет, а я могу её убить или тяжело ранить ударами этого фонаря, похожего на гирьку... Ноги мои обуты были в разношенные кирзовые сапоги, а на голове была армейская суконная шапка с искусственным мехом, которую, я, на всякий случай завязал у подбородка, чтобы рысь не поранила мне лицо...
  Миновав поворот к казарме, я по заснеженной дороге спустился ещё ниже, в лес, и выключив фонарь, осторожно шагая, стал приближаться к рыси, которая кричала с одного места, с заросшей кустарником обочины, всё яростнее и злее. Она конечно слышала мои шаги по дороге и поэтому, сердилась, но уходить не собиралась...
  Когда я приблизился к зверю в полутьме на двадцать шагов, рысь, похоже стала кусать ветки кустарников, шуршала когтистыми лапами по снегу с перемерзшими палыми листьями и утробно ворчала, захлёбываясь яростью и раздражением. Я её не видел, но дорога здесь делала поворот и сразу за ним, я отлично слышал её передвижения и тем более клокотанье её свирепого рычания. В лесу было темно, но снег лежавший на земле отражал небесный свет и были видны закрайки дороги. Дальше сплошной стеной стоял лес...
  На какое-то время, я остановился, стало тихо и только рысий вызывающий треск и ворчание в кустах, нарушало тишину и снежную мглу ночи...
  Сергей, затаившись, лежал на сене, рядом с Андреем, и представляя, как всё это было, невольно взволнованно дышал...
  ... И тут, я стал осторожничать - продолжил рассказ Андрей. - Я, начал, то включать, то выключать фонарь, направляя его луч, туда, где в кустах ворочалась раздражённая, гневливая рысь. Мой боевой пыл, как - то угас, и я подумал, что если рысь нападёт на меня, то я буду с ней сражаться, а если она отступит - то значит, так тому и быть. Рысь ещё минут десять, шурша перемороженным снегом, топталась в кустах, а потом неслышно отступила...
  - Честно говоря, я был рад, что не полез тогда в эти кусты, и возвратившись в казарму, с облегчением вздыхая, разделся, залез в свою кровать, и полежав минут пять, представляя рысь бредущую по снегу в тёмном дремучем лесу, спокойно уснул...
  - Значит испугался? - с явной насмешкой в уже сонном голосе, спросил Сергей и Андрей, зевнув ответил: - Значит испугался... Зато я понял ощущения, которые испытал Мцыри в момент схватки со зверем, а это дорогого стоит...
   Вскоре, Андрей уснул, а Сергей ещё долго лежал, ворочаясь, зарываясь в сено всё глубже и тревожно прислушивался к окружающей ночной, осенней тайге. Собаки спокойно дремали у подножия копны и молодой биолог, тоже вскоре уснул...
   Наутро, проснувшись пораньше, на восходе солнца, друзья развели большой костёр, поели и попили чаю, а потом, пошли вперёд, огибая большой залив, на противоположной стороне которого, стояла туристическая база, где отдыхали в это время несколько сотен городских туристов. Выйдя к турбазе уже к полудню, наши путешественники устроились вместе с собаками на берегу и дремали изредка поглядывая на спокойное зеркало воды, в ожидании лодки отца Сергея. Вскоре и он появился, сидя на корме и медленно выруливая подвесным мотором, плыл вдоль берега, высматривая ребят и сопровождавших их собак...
  Андрей, уже не помнил, как они возвращались в город, но ощущение красоты природы и необъятной свободы, охватившей его впервые в этом лесном походе, остались с ним на всю жизнь...
   С тех пор, Андрей стал ходить в лес почти постоянно. Его тянуло на просторы, подальше из города, на свежий воздух, и поближе к свободе общения с дикой природой. Попутчиками в лесных странствиях, бывали часто его друзья, но они все были заняты учёбой и семьёй, и потому, Андрей невольно привык ходить в далёкую, незнакомую тайгу, в одиночку.
  Как - то, уже зимой, они договорились с Сергеем Бумажкиным, пойти на Скипидарку, в зимовье, которое стояло на месте старого, разрушенного скипидарного заводика...
  Придя к Бумажкину на квартиру во время, Андрей, застал только его молодую жену Нину, которая рассказала, что Сергей ещё не приезжал из университета, где сдавал очередные зачёты. Прождав более часа Андрей встретил вошедшего Сергея насмешливыми упрёками, но тот уставший за день, идти в лес отказался, посоветовав и ему отложить поход.
  Андрей не стал возражать, но и договариваться о новой встрече не стал, молча оделся, обул сапоги и выйдя на улицу, решил, что возвращаться домой не будет, а пойдёт на Скипидарку один...
  Было только около восьми вечера, но на улице стоял тёмный морозный вечер и казалось, что ночь уже давно наступила...
  Плохо освещённые пустынные улицы, наполненные морозным туманом, вскоре вывели Андрея на дорогу, которая впереди, переходила в знакомый пригородный тракт. По нему, ещё в детстве, Андрей с отцом, часто ходил на покосы или за грибами. Но то бывало летом или осенью, а зимой в этих местах он бывал только на лыжах, днём, да и то, всего считанные разы...
  Миновав последние дома пригорода, Андрей, поскрипывая снегом на каждом шагу, по промёрзшей грунтовой дороге поднялся на водораздельный хребтик, минуя небольшое садоводство и двинулся на восток, в сторону далёкого Байкала , лежащего километрах в семидесяти от города...
   Сама ходьба по бодрящему морозцу его не утомляла, но беспокоило, что он не найдёт зимовья, так как не был там, на Скипидарке, с давних детских лет, когда ездил туда на велосипедах со своими уличными приятелями...
  Он смутно помнил и длинную дорогу, и отворот , по которому мальчишки доехали до Скипидарки, и холодную ночёвку у костра, и замечательное солнечное утро, которое мигом обогрело юных путешественников и привело их в отличное настроение...
  Наверное поэтому, вместо того чтобы повернуть в сторону дома, они, тогда, где на велосипедах, а где и пешком, ведя своих "стальных коней в поводу", по лесовозным дорогам добрались до безымянной вершины перевала, и там вспугнули копалуху - глухарку, вокруг которой метались в испуге, путаясь в траве, совсем ещё маленькие птенцы, серенькие, пушистые "цыплята". Несколько из них ребята поймали и полюбовавшись, отпустили к сидевшей неподалеку, на нижней ветке сосны, тревожно квохтавшей глухарке...
   ... Но на сегодня, та поездка была почти совсем забыта Андреем и вот, приходилось мучительно припоминать детали, долгой, почти двадцатикилометровой дороги...
  Он размеренно шагал по укатанной снеженной поверхности и постепенно успокоился, перестал сердится на необязательного Сергея и продышавшись, согрелся, споро продвигаясь всё вперёд и вперёд, по белеющей в темноте дорожной просеке. Тёмное небо с россыпью мелких серебряных чешуек - звёздочек, светилось наверху, а вокруг, стояли неподвижные силуэты сосен, подступающих к дороге и расстилалась на сотни километров, таинственно-молчаливая, заснеженная, морозная тайга...
  Он невольно вспомнил Дальний Восток, свои походы в самоволку на побережье океанического залива, купание в тёплой, соленой воде, под ветром, когда крупные волны, качали сильное молодое тело, словно в нерукотворной колыбели... Там, в Приморье, днём бывало тепло почти до декабря, а в ноябре, он ещё купался в море, в ледяной воде, удивляя редких прохожих своей закалённостью...
   ... Часа через два, сориентировавшись по памяти, он свернул с главной дороги на просёлок и пошёл уже медленнее, вглядываясь в обступившую со всех сторон лесную тьму, угадывая, какой из отворотов приведёт его к Скипидарке, к зимовью. Мороз крепчал и кора на деревьях изредка лопаясь, сухо выстреливала и этот резкий звук, вспугнув морозную тишину, разносился в округе на километры...
   Андрей припомнил, что Сергей, объясняя дорогу, говорил о километровом столбике, стоявшем рядом с отворотом на Скипидарку... Но он прошёл уже два заваленных снегом отворота, а означенного столбика всё не было...
  Время перевалило за полночь, и одинокий путешественник начал беспокоиться, - а найдёт ли он вообще, эту лесную избушку? И на всякий случай, решил для себя, что будет ходить всю ночь, чтобы не замерзнуть, а под утро уйдёт в город. Ему, почему-то и в голову не приходило возвратиться домой!
  Наконец, впереди замаячил очередной отворот и рядом, на развилке, стоял столбик, но без дощечки с километровой отметкой. "Наверное, охотники отстрелили, - подумал Андрей, и несмело свернул направо...
  Пройдя по отвороту метров пятьсот, он остановился, долго и неуверенно вглядывался в белеющую снегом дорогу, в темноту впереди и по бокам, из которой мрачными силуэтами выступали совершенно неподвижные, словно умершие деревья. Потом, после некоторых колебаний всё - таки решил пройти ещё чуть дальше... Через полкилометра, он вновь остановился, долго решался повернуть или нет, и наконец решив, что это будет последний отрезок пути вперёд, неуверенно зашагал дальше...
  И вот, когда Андрей, совсем уже решил поворачивать назад, он вдруг, рассмотрел впереди, на фоне заснеженного леса, тёмную тень - силуэт, чуть в стороне от дороги, и не веря своим глазам, продвинулся ещё немного вперед... Это была действительно зимовейка и когда Андрей разглядел ее, стоящую на краю большой поляны, то чуть не закричал: - Ура! Я её нашёл!!!
  ... Дверь заскрипела, когда человек осторожно её приоткрыл, и изнутри дохнуло застоявшейся тьмой и холодом. Глаза, постепенно привыкающие к полутьме, разглядели внутри едва заметное маленькое окошко и полати, у дальней стены, куда Андрей, войдя, поставил снятый с плеч рюкзак. Чиркнув спичкой, он, в ярком желтоватом свете, слева от двери увидел металлическую круглую печку на трёх ножках, и на подоконнике перед окошком, огарок оплывшей свечи, стоявшей на пустой консервной банке. В углу лежало несколько толстых чурбаков и Андрей подумал, что этих дров ему хватит, чтобы протопить печку. Ещё раз чиркнув спичкой, он зажёг свечу, подождал когда она разгорится и поставив на холодный металл печки, принялся разводить огонь.
  Сначала, привыкая, Андрей, насторожённо оглядываясь и прислушиваясь, - в углу зашуршала и коротко перебежала мышь, - достал нож из деревянных ножен и принялся отщипывать от чурбачка лучину. Набрав их побольше, достал из рюкзака кусок промасленной газеты, в который был завернут кусок сала, положил на слежавшуюся золу и сверху наложил лучинок. Потом, став на колени, чиркнул очередную спичку и зажёг край газеты, торчавший из под щепы. Язычок пламени, какое -то время колебался в поисках выхода, а потом, устремился в трубу. Тогда, Андрей поднялся, прикрыл дверцу и поглядывая на печку, видя отблески разгоравшегося огня, через круглые дырочки поддувала, принялся разгружать рюкзак. Только сейчас, когда чувство опасности отступило, он почувствовал, что устал и голоден...
   Через несколько минут, огонь в печке загудел и Андрей, открыв дверку, наложив сверху, на разгоревшуюся щепу крупных поленьев, быстро закрыл её...
  Через короткое время, покой и радость снизошли на него. Он мог заблудиться и замёрзнуть где - нибудь в сугробе, но нашёл дорогу, тёплое зимовье и даже дров не надо было заготавливать, лазая по замороженному, заснеженному ночному лесу, в поисках сушняка.
  "Ну вот... Кажется, я сегодня буду ночевать в тепле... - подумал он, ещё не до конца доверяя случившемуся, и перенеся огарок свечи на полати, стал раскладывать на второй части оборванной газетки еду: солёное сало, луковицу, немножко подмерзший хлеб, несколько карамелек в бумажных обёртках, соль, сахар и смятую пачку грузинского чаю. Ещё раньше, увидев углу, за печкой чайник с полуобгоревшей деревянной ручкой, он, выйдя на улицу и зайдя за зимовье, не снимая варежек нагрёб в него и утрамбовал промороженного сыпучего снега. Возвратившись в домик, Андрей поставил чайник на печку и прилипший снаружи снег, расплавившись, зашипел скатываясь капельками влаги на разогревающуюся поверхность...
  ... Через полчаса, в избушке стало заметно теплее и Андрей снял ватник, оставшись в самовязанном, коротком в поясе, свитере. Расположившись на нарах, рядом, осторожно поставил потрескивающую свечку и стал нарезать кусочками: вначале сало, потом хлеб, а потом и луковицу. Высыпав на край газетки соль, отвлёкся и заварил чай, в закипевшем и забулькавшем чайнике... Достал из бокового кармана рюкзака кружку с ложкой и положив ложку сахара в кружку, налил её до краёв парящим ароматным чаем. Размешав сахар в кружке, попробовал, с присвистом втягивая горячий напиток маленькими глотками, и потом невольно сглотнув голодную слюну, взял кусок хлеба, наложил сверху кусочки сала и стал сосредоточенно жевать, вспоминая всё произошедшее за этот долгий вечер: дорогу, темноту, окружавшую его в лесу, крепчающий мороз, который сейчас остался злится за стенами этого маленького, но уютного таёжного зимовья...
  Ещё, он коротко подумал, что Серёга, ненадёжный человек, и собираться с ним в поход - это значило многим рисковать...
  ... Наевшись, Андрей, не спеша, попил чаю с карамельками, а потом, уже зевая, разомлев от еды и тепла, сложил оставшиеся продукты в рюкзак, бросил его в голова, а на нары разложил стёганную ватную фуфайку. Спрыгнув с нар, он в печку, на место прогоревших, подложил с верхом, новых поленьев и вышел на минутку на улицу. Прикрыв скрипящую дверь, он зашёл за угол и постоял какое - то время, послушал таёжную замороженную тишину и подрагивая от пробирающегося под свитер холода, возвратился в зимовье...
  "Да... - думал он укладываясь на ватнике. - Если бы я не нашёл эту избушку, то пришлось бы без устали ходить по лесным дорогам, а потом и сидеть замерзая у костра, считая минуты до рассвета... А так, я как дома - сыт, в тепле и готов ко сну..."
  Разложившись на ватнике, он, ещё разок взглянул в сторону разгоревшейся и гудящей, хорошей тягой в трубе, печки, лёг на правый бок, прикрыл спину второй половиной телогрейки, и почти мгновенно заснул...
  Через несколько часов, Андрей пробудился от холода, какое - то время ворочался в полусне, подрагивая терпел, но потом поднялся, пошевелил в печке, почти полностью прогоревшие угли, набросал сверху щепочек подобранных с полу, и когда в тёплой ещё печке, появилось пламя, то сверху наложил дров, и вновь залез на нары, теперь уже полностью укрывшись стёганкой. Тепло от печки быстро распространилось по небольшому обжитому пространству и Андрей, почти тотчас заснул, стараясь возвратиться в недосмотренный прежде сон...
  ... В тот раз, проснувшись уже при свете дня, молодой путешественник, попил чайку и отправился побродить по окрестностям. На заснеженном ровном словно футбольное поле, болоте, он встретил свежие следы лося и какое - то время тропил его, однако не дойдя до зверя, повернул обратно. В ельнике, перед болотом, на снегу, Андрей разглядел глубокие ямки, оставленные косулей убегавшей от кого - то страшного, а чуть подальше, увидел глубокую "тропинку", оставленную не-то крупными собаками, не-то волками, которые прошли здесь не далее суток, шагая след в след, друг за другом. Ружья в тот раз с ним не было и потому, он решил побыстрее выходить из этого опасного места и направился в сторону гребневой дороги, по прямой, не заходя больше в зимовейку...
  На обратном пути, уже в темноте, подходя к городу, увидев первые электрические огни, он ещё раз порадовался удачному походу и подумал, что в одиночку, тоже совсем неплохо ходить по тайге...
   С годами, таких одиноких путешествий становилось всё больше, а когда Андрей купил себе двуствольное ружьё, то и причина для таких походов появилась. Это была охота. Он конечно ещё мало что знал в этой большой науке о природе, однако его сила и самостоятельный характер были хорошими помощниками в больших и малых путешествиях...
  С каждым годом, он чувствовал себя всё более опытным и подготовленным лесовиком...
  ... Поиски свободы продолжались всё более интенсивно и тайга, для Андрея Чистова стала почти - что родным домом. Нельзя сказать, что он превратился в таёжного анахорета. Совсем наоборот... В городе, у него постепенно появилось множество знакомых девушек, которые почти все были в него влюблены. Он был силён, спокоен и весел. Его природный ум и начитанность сделали его интересным собеседником, а ведь известно, что девушки любят ушами. Одним словом, недостатка в общении он не испытывал и потому, мог спокойно уходить в лес, когда это было возможно. Работа ему не досаждала, а младшие научные сотрудники и аспиранты с физфака, ценили его обязательность и с удовольствием болтали с ним, о его походах и лесе, когда приходили в азотку за очередной порцией "хладоагента"...
  И вот, однажды, к нему в "азотку" зашёл Сергей Бумажкин, учившийся совсем неподалеку от Андрея, в здании Биологического факультета. С ним в "азотку", зашёл высокий, симпатичный парень в лёгкой курточке и синих джинсах. Познакомились и оказалось, что это был молодой егерь загородного охотхозяйства, Толя Подопригора. Он приехал с Украины, после армии списавшись с областным обществом охотников, на предмет работы егерем. Ему дали участок километрах в сорока от города, где он и обосновался, выстроив со временем маленькую избушку, на краю посёлка, вне пределов видимости от крайних домов. Ему выделили подвесной мотор и лёгкую, дюралевую лодку, на которой, летом, он изредка катал студенток университета, проходивших здесь летнюю практику. Там - то и познакомился студент - биолог Сергей Бумажкин с новоиспечённым егерем... За глаза, Андрей и Сергей так и стали называть Анатолия Подопригору, Егерем...
  Вскоре, наступила замечательная, золотая сибирская осень и Егерь пригласил Андрея погостить у него и помочь ему по несению "службы".
  Охота на водоплавающую дичь, была открыта с двадцать шестого августа и Андрей, приехал в Ерши, - так назывался посёлок где "служил Егерь, - в самом начале сентября. Домик егеря, располагался метрах в двухстах от байкальского тракта, и стоял поодаль, в молодом леске, через большое поле от деревни, на берегу речного водохранилища. Избушка стояла на бугре, перед спуском к воде, где в небольшом заливчике, стояла моторная лодка Егеря. Домик был окружён приусадебным участком, недавно вырубленным, окружённым по периметру символической изгородью, состоящей из двух осиновых слег, прибитых к вкопанным столбикам. Подле избушки, напротив входа стояли две собачьих будки в которых жили собаки Егеря - овчарка Риф и чёрно-серая лайка Грей. Домик состоял из холодной прихожей, где хранился егерский инвентарь и подвесной мотор, и спальной комнаты, в которой по сторонам, вдоль стен, стояли две кровати, а между ними, у окна, маленький обеденный стол, и у входа, с правой стороны располагалась небольшая печка из кирпича, побеленная известью, с металлической трубой, уходящей в потолок.
  Андрей, зная расположение домика по рассказу егеря, выйдя из рейсового автобуса, перешёл байкальский тракт, прошёл чуть вперёд , среди леса, по асфальтированному отвороту, и на краю поля, увидев впереди, метрах в трёхстах дома посёлка, свернул вправо, и по тропке пришел к куртинке молодых осинок, сквозь тонкие стройные стволы которых, увидел домик... Услышав настойчивый лай собак, Егерь вышел из избушки, встретил Андрея и провёл его мимо машущих хвостами, "охранников". Риф был крупной молодой овчаркой и производил внушительное впечатление. Грей был обычной лайкой, тоже молодой и тоже симпатичной.
  Сняв сапоги в прихожей, они вошли в домик. Несмотря на небольшие размеры, он был вполне обустроен и совсем не походил на зимовья, где Андрею уже приходилось не один раз ночевать в тайге и летом и зимой. Порядок и чистота в доме Егеря, Андрею понравились и он, про себя решил, что это хорошее место для базы и для сборов и выхода в большие таёжные походы...
  Распаковав рюкзак, Андрей, продукты прихваченные из города, разложил в деревянный кухонный стол, а рюкзак оставил в прихожей. Егерь поставил чайник на электроплитку и через десять минут, они уже сидели за столом и ели бутерброды, привезённые Андреем и пили ароматный чай. Разговорились и Егерь предложил съездить вместе в соседнюю деревню, где жил его знакомый лесник и лесовик дядя Вася.
  Решили плыть на лодке. Одевшись потеплее - на воде было уже по осеннему прохладно, прихватили с собой тяжёлый подвесной мотор "Вихрь", плоскую флягу с бензином и соединительной трубкой, спустились по тропке на берег водохранилища. Сразу, глазам открылись синевато - золотистые просторы больших пространств воды с золотом берез на обрамляющих водохранилище, невысоких берегах. Справа, открывался широкий залив, с пологим берегом, заросшим осокой и высокой травой. Слева, широкой полосой, блестяще синего цвета, раскинулась прохладная водная поверхность ангарского водохранилища, ограниченная по дальнему периметру, холмистыми лесами. Вид был замечательный и Андрей, про себя порадовался удачному выбору Егеря. Его участок был недалеко от города и вместе с тем граничил с глухими таёжными урочищами с обеих сторон. Особенно привлекала тайга на противоположном берегу, где вот уже несколько десятков лет, после заполнения водохранилище, совсем не было дорог и потому, люди бывали там редко. Тем вольготнее и уютнее чувствовали себя здесь дикие звери...
  Когда Егерь закрепил мотор и подключил к нему шланг от канистры с бензином, Андрей, сильно оттолкнув лодку от берега, заскочил на нос, а потом сел впереди, а хозяин лодки разместился на корме. Егерь, дёрнул пару раз за верёвочку с узелками, намотанную на диск стартёра и мотор заработал, взревел, несколько раз чихнув синеватым дымком.
  Егерь убрал газ, включил скорость и лодка, дёрнувшись, в начале медленно и осторожно, отошла от берега заливчика на свободную воду, постукивая ритмичным выхлопом. Потом, Егерь постепенно прибавляя газу, вывел лёгкую дюральку на глиссирование и она понеслась по воде, словно хорошо точенный конёк, по прозрачному льду. Совершив плавный поворот, как по гигантскому циркулю, оставляя за собой пенные косицы исчезающего на воде следа, моторка вышла на просторы и полетела вперёд, чуть касаясь днищем воды. Когда Андрей смотрел вниз, только на воду, то ему показалось, что лодка не движется, замерев в одном положении. И лишь глянув на панораму проплывающих мимо лесистых холмистых берегов, можно было осознать ту скорость, с какой приятели неслись в сторону Байкала...
  Прохладный, чистый воздух с напором наполнял рот и лёгкие и от этого переполнения живительным кислородом, хотелось петь и кричать о счастье жить в этом прекрасном мире! Во всяком случае, у Андрея, возникло это приподнятое чувство радости полёта и наполненности бытия. Возможно Егерь к этому восторгу уже привык и для него, подобное плавание - полёт, стало обыденностью...
  Мотор ровно и мощно ревел и потому любые разговоры или обмен впечатлениями был почти невозможен. Егерь сидел неподвижно и слегка поворачивая голову, разглядывал противоположный берег, с затенёнными уже, блестяще-гладкими полукружиями и дугами заливов и заливчиков. Глядя на него, успокоился и Андрей, и стал всматриваться в нависающий над берегом водораздельный хребет, за которым расстилалась необозримая тайга, с чистыми и холодными речками, ручьями, болотами, холмистыми распадками и длинными, широкими падями, по которым и текли эти речки и ручьи.
  Он радовался необъятному миру дикой природы, сине-золотому, ясно- прохладному осеннему дню, радовался возможности вот так, быстро и интересно переместиться из Ершей, в Большую Речку, которая расположена километрах в двадцати от истока Ангары, вытекающей из величавого, громадно- спокойного озера - моря, Байкала. Он радовался и тому, что жизнь постоянно сводит его с интересными людьми, и предчувствовал открывающиеся новые возможности в освоении лесных просторов и изучения тайн окружающей тайги...
  Минут через двадцать, увидели, вынырнувшие из за крутой береговой лесной гривы, домики посёлка Большая Речка. Сбавив скорость, спокойно вошли в залив и на малых оборотах заплыв в самый его конец, причалили к берегу. Егерь заглушил мотор и показав вперед, на край большой зелёной луговины, где стояло несколько домиков, произнёс: - Этот синенький и есть дом Василия Васильевича...
  Затащив лодку подальше на берег, они пошли в сторону этого дома, а у калитки, их уже встречал кряжистый, с седой головой и чисто выбритым подбородком, круглолицый и веселый пожилой человек.
  - Анатолий, а я уже жду вас, вот и чай поставил...
  Он весело и легко улыбнулся и внимательно посмотрел на второго гостя...
   - Это Андрей - представил его Егерь и Андрей приветливо улыбнувшись пожал протянутую руку Василия Васильевича. Вошли в дом и хозяйка, жена лесника, улыбчивая, но неразговорчивая пожилая женщина, пригласила всех за стол, на котором стояли плетёнки с пряниками и крупно нарезанными ломтями белого хлеба, банки со сметаной и с мёдом, чайные чашки, во главе с пузатым начищенным алюминиевым чайником...
  Пока пили чай, радушный хозяин рассказывал о работе в лесхозе, о том что скоро время копать картошку, но и на охоту хочется сходить. Андрей слушая, с удовольствием пробовал и ароматные сладкие пряники и белый хлеб, намазывая его толстым слоем густой белой сметаны, которая таяла во рту и оставляла на языке почти прозрачный кисловатый вкус свежего сыра...
  Когда заканчивали есть, Василий Васильевич, в разговоре, вновь коснулся открытия охоты на уток, но упомянул и о начале изюбриного рёва.
  - Скоро, ребята, изюбриный гон начнётся... Лицо его внезапно осветила восторженная улыбка. - Я уже готовлюсь, губы тренирую...
   Он на мгновение исчез за перегородкой и возвратился с деревянной трубой, длинной сантиметров семьдесят и в диаметре, в утолщённом конце сантиметров десять. Остановившись среди кухни, Василий Васильевич, приложил трубу тонкой стороной, где был мундштук, к правому углу рта, облизнул губы, глубоко вдохнул - выдохнул и потом, втягивая в себя воздух, поведя ею снизу вверх, не торопясь и по дуге, громко затрубил, чуть скосив глаза в нашу сторону. И труба запела дико и свободно, словно в её деревянном теле, спрятана была тайна грустной красоты осенней природы и вместе, сила и ярость просыпающегося звериного инстинкта.
  Старый охотник, начал эту искусную изюбриную песню, тонко и длинно, потом продолжил, плавно уходя в низы, и ясный чистый звук, нисходя до басистого и даже ревущего, закончился грозным рявканьем. Василий Васильевич мельком глянул в нашу сторону, прислушался, к, казалось растворившемуся в деревянных стенах дома, эху и проговорил, как неудовлетворённый музыкант говорит своим слушателям: - Тут немного не получилось, в конце... И через паузу, вновь приложился и затрубил...
  Андрей, слышавший песню гонного быка - оленя впервые, был эмоционально оглушён увиденным и услышанным. Ему, внезапно подумалось, что дикая природа с её яростным соперничеством и борьбой жизни и смерти, внезапно, чудесным образом вторглась в человеческое жилище...
  Егерь, тоже кивая головой, блестя глазами выразительно посматривал на Андрея. А возбуждённый знакомыми страстными звуками, чудесный "солист", Василий Васильевич, раз за разом прикладывался к трубе и она пела на разные голоса: протяжно и свирепо, призывно и угрожающе...
  До этого Андрей ни разу не слышал изюбриного рёва во время гона, и то, чему он стал невольным свидетелем здесь, в деревенской избе, настолько поразило его, что он, на время, потерял дар речи...
  Видя, что от его музыкального подражания изюбрному рёву, впечатление осталось сильное, Василий Васильевич отложил трубу и часто, возбуждённо дыша, присел к столу и заговорил...
  - Зверь, наверное уже поёт по холодным утрам... Вот и нам бы надо, как - нибудь собраться и съездить на Бурдаковку, в вершину речки. Я там знаю места звериные, где они каждый год сходятся и бьются за маток. Там кругом низины, большие покосы и потому, увидеть ревущего быка проще, чем в глухой тайге...
  Главное чтобы зверя загодя не распугали охотнички... А нет, так мы можем на ту сторону Ангары махнуть, на один вечерок. Там тоже бывает хорошо... Зверя там много, надо только на водораздел подняться...
  Он отхлебнул чаю и постепенно лицо его померкло и вновь превратилось в лицо доброго и умного пожилого человека. А ведь пять минут назад, он весь светился, охваченный охотничьей страстью, воспоминаниями о сотнях удачных и неудачных охот в разных угодьях и в разного вида тайгах...
  - Лет тридцать назад, - Василий Васильевич, после небольшой паузы продолжил разговор - когда ещё железная дорога была на месте теперешнего водохранилища, бегал по ней такой голосистый паровозик... И вот, как осень настанет и уже как завечеряет, этот паровозик гуднёт, пробегая по железке, под другим берегом Ангары, - тогда ещё водохранилища не было,- так вся округа отзывается ему разнообразными звериными голосами... Так, что даже не понять было, сколько же их, зверей, всего в округе...Паровозик, уже давно пробежит в сторону Байкала, и давно уже колёса поезда отстучат по блестящим рельсам, а тайга, полная изюбрей, всё не может успокоится, всё поёт, ревёт на разные голоса оленья братия, - и молодые и старые быки...
  Возбуждал их, этот громкий паровозный гудок очень сильно, заставляя напрягаться, и петь свои песни веселее и громче...
  ... Гости допили чай, поднялись и стали прощаться. Егерь и Василий Васильевич, договорились на следующей неделе, переправится на другую сторону водохранилища и попробовать пореветь, а если повезёт, то и быка стрелить...
  Андрей, конечно же захотел к ним присоединиться.
  Он был под впечатлением увиденного и услышанного, и расспрашивая Егеря, узнал, что у него тоже есть труба, и что он пытается трубить, но губы пока некрепко натягиваются и иногда ничего не выходит...
  Возвратились они в Ерши, в наступивших сумерках, наскоро поужинав, легли спать и Андрей устроился в прихожей в ватном спальнике, который дал ему Егерь. Там было просторно, свежий воздух и он подумал, что будет приятнее спать, почти "на природе". Быстро заснув, Андрей видел сны, в которых олени гонялись друг за другом, а он всё не мог в них выстрелить - то ружьё было не заряжено, а то случалась осечка... На рассвете Андрей просыпался несколько раз, слыша, как в деревне пели первые петухи, перекликаясь деловито и привычно...
  Через неделю, Андрей Чистов вновь приехал к Егерю, и они, снова на лодке, отправились в Большую Речку...
  ...Водохранилище лежало, перед быстро скользящей по воде лодкой, неподвижным, прохладным зеркалом, отражая синеву неба и золотой цвет березового леса у береговой линии. Утренние заморозки, уже местами "побили" листву на осинах и берёзах, выкрасив её в разнообразные оттенки красного и жёлтого, да и трава поменяла цвет с зелёного на серо-коричневый. И только на покосах, отава, - вновь наросшая молодая травка, приобрела ярко - зелёный плотный цвет и манила своей мягкостью и свежестью...
   По ночам бывал уже плотный иней и температура доходила на рассвете до минус трёх - пяти, а днём стояла яркая, солнечная погода при синем небе и безветрии. Тайга прощалась с летним довольством и сытостью, словно говоря последнее "прощай", замечательному теплу и изобилию, насыщающему короткое сибирское лето. Эти дни осенью, называют в народе "бабьим летом", подразумевая короткий расцвет женской зрелой красоты, за которым неумолимо следуют первые признаки увядания...
  ... В это время, олени - изюбри, вдруг начинают беспокоится, взволнованно нюхают прохладный воздух, перестают есть и испытывая постоянную жажду, часто облизывают влажный чёрный нос, длинным розоватым языком. Рога на их головах обретают серо-коричневый цвет, твердеют и становятся страшным оружием, состоящим из множества острых отростков, отполированных до блеска. Похоть и сладострастие захватывают оленей - быков и порождаемая этими чувствами агрессивность, ищет выхода.
  Осторожные и пугливые во всё остальное время года, в дни гона, олени словно сходят с ума, теряют бдительность, реагируют на любой лесной шум и бегут навстречу, подозревая за этими звуками либо пасущихся маток, либо крадущихся соперников. Матки в это время отделяются от своего стада и тоже ищут владыку и покровителя, самого сильного и красивого оленя самца в округе, от которого, после совокупления, смогут получить гены для своего потомства...
  ... Быки, в это время пробуют пронзительно и яростно реветь, призывая на бой соперников, но и показывая место, где они сами находятся. В Сибири, такие "концерты", длящиеся около месяца, в основном ночью от заката до восхода солнца, местные охотники называют изюбриным рёвом. Все матки в это время года, бывают поделены между оленями - самцами, и у самых сильных и похотливых "быков", бывают "гаремы", по десять - пятнадцать маток...
  ... Василий Васильевич, как и в прошлый раз, увидев Егеря с Андреем, обрадовался, забегал по избе, достал из "тайника", несколько труб, попробовал на звук и выбрав лучшую, спрятав её в само-шитый чехол и прихватив рюкзачок с небольшим "перекусом", зашагал вслед за ребятами к заливу, немножко вразвалочку, часто переставляя во время ходьбы, ноги в мягких стареньких кожаных ичигах...
  Он был среднего роста, немножко полноватый, за счёт возраста, но очень мягко двигающийся человек. Седые волосы ежиком торчали на его голове и лицо украшали синие весёлые глаза. Говорил он необычайно мягким и добрым голосом, совершенно чисто по-русски, а слова употреблял народные, поэтически окрашенные... Слушать его было не только интересно, но и приятно. Ни о ком, никогда, он не говорил плохого и наверное поэтому, его все не только уважали, но и любили, как любят своих самых близких и родных...
  Перед выходом из дома, Василий Васильевич, отлучился на минуту и возвратившись, вручил Егерю подарок, одну из своих труб, сделанную из хорошо просушенного куска ели. Егерь, конечно, обрадовался и искренне благодарил старого лесовика за этот "царский" дар. Сам, он конечно такую трубу сделать пока не мог.
  Андрей, про себя немного позавидовал Егерю, но и порадовался, что теперь самим можно будет подманивать зверя, а кто это будет делать, не так уж и важно. Та труба, на которой Егерь тренировался, уже потрескалась и иногда звук из неё срывался на фальцет...
  Уже много позже, Андрей стал понимать, что такие личности, как Василий Васильевич были приметой уходящего времени, личностями эпохи войн и испытаний, в условиях которых воспитывались целые поколения после революции и во времена подъёма народного патриотизма и энтузиазма. Эти люди вынесли на себе все ужасы войны и тяготы послевоенного восстановления, и потому, мирная жизнь воспринималась ими, как непрекращающийся праздник...
  Их всегда отличала высокая требовательность к себе, обострённое чувство собственного достоинства и чести, и снисходительное отношение к грехам и проступкам окружающих...
  Андрей, в своей жизни, встречал несколько таких личностей и они все были из того поколения и такого склада характера, который позволял им совершенно ровно и дружелюбно общаться с разными людьми и вызывать совершенно у всех уважение и положительные эмоции...
  ... Когда отплывали от берега, Василий Васильевич весело помахал рукой вышедшей из ворот дома , жене, а потом повернулся навстречу движению, и не отрываясь стал рассматривать пробегающие мимо, берега водохранилища, расцвеченные в золото и багрянец осенней листвы.
  Вода, под низкими лучами заходящего солнца, искрилась и блестела словно расплавленное стекло, отражая золотое светило, дрожащим маревом необычайно яркого света, ложащегося дорожкой от берега до берега. Пенные буруны от лодки, расходились симметричными косицами вслед за нею и невысокие волны раскачивали тяжёлую, казалось уставшую за день, водную гладь...
  К берегу, пристали в глубине небольшого залива, куда крутой таёжный хребет, возвышающийся над водохранилищем, протянул уже прохладные невесомые тени. Времени было достаточно и потому, охотники, на песчаной отмели, под берёзами, осыпавшими траву желтыми палыми листьями, быстро разожгли костёр и повесили над огнём закопчённый котелок, зачерпнув прозрачную воду прямо в заливе. Потом расстелив несколько газеток, соорудили стол из деревенских закусок: солёного ароматного с чесночком, сала, несколько стрелок зелёного лука, деревенский пышный белый хлеб с хрустящей корочкой, домашнего сливочного масла, несколько варёных свежих яичек. Когда вода в котелке закипела ключом, Егерь добавил к заварке ещё и несколько веточек дикой смородины, растущей в излучине заливчика. Чай получился необыкновенно вкусным и ароматным...
  Не торопясь поели и во время еды, Василий Васильевич, рассказывал, что в этих местах, сразу после окончания Великой Отечественной, прямо в тайге, был лагерь для восьми тысяч японских военнопленных, которые в составе дивизии, валили здесь лес несколько лет, и после, отбыв срок пленения, всем составом уехали в Японию...
  - У них, здесь, всё было как в армии - рассказывал Василий Васильевич, запивая еду горячим чаем. - Генерал был командиром дивизии, полковники командовали полками и так далее. Только жили они в бараках и вместо войны занимались лесоповалом. Была конечно и охрана, но небольшая, а в основном, японцы сами управлялись. Дисциплина была здесь железная. Именно благодаря дисциплине, большинство из них смогли уцелеть в этой суровой тайге. Бежать отсюда они не могли, благодаря незнания русского языка, своему внешнему виду и раскосым глазам, да наверное и не хотели подводить своих командиров, которых наказывали за это...
  - Лесу, они тут повалили, - дай бог сколько. И по сию пору, кое - где в логах, лежат штабеля начавшего гнить сосново-лиственничного кругляка, распиленного на брёвна по четыре метра в длину... А ведь работали они только двуручными пилами и обычными топорами... Но народ они работящий и вежливый. При встрече кланяются, хотя и молчат, потому что русский язык для них слишком труден...
  Василий Васильевич, вспоминая, прищурился, словно всматриваясь в далёкое прошлое...
  - На этой стороне водохранилища, и про сию пору сохранились хорошие дороги, которые они сделали, и кое - где даже с песчаным покрытием и водосливными канавами. А на перекрёстках, иногда и сейчас ещё видны следы от беседок и лавочек, которые они соорудили, чтобы прохожие могли посидеть и отдохнуть...
  Василий Васильевич, со вкусом пил чай маленькими глотками и по временам, замолкая, пристально всматривался в лесные чащи, спускающиеся по склонам прибрежного хребта к воде...
  - Но ведь здесь, в окрестностях, и во время войны, стояли воинские части. Командование боялось японских диверсантов, на Кругобайкалке. Там ведь - он показал рукой куда-то через таёжные хребты, в сторону далёкого Байкала, - десятки тоннелей и стоит один взорвать, как железная дорога станет на недели, если не на месяцы... Я, как то недавно, встретил на теплоходе, который ходит здесь по водохранилищу, на Байкал, одного незнакомца, моего сверстника... Разговорились... Оказывается, он тут служил во время войны. Их целая пехотная бригада была, на охране тоннелей на Старо-Байкальской железной дороге, которые отсюда всего километрах в сорока, если прямиком идти через тайгу, на байкальское побережье...Там по гриве шла просека, по которой патрули в любое время суток ходили, как на границе...
  Последовала длинная пауза, когда рассказчик словно вслушивался в себя, вспоминая какими были эти окрестности в те далёкие и тревожные годы...
  - Как этот мой новый знакомец волновался, когда мы здесь проплывали. Ведь самые светлые, лучшие молодые годы здесь провёл, несмотря на военные голод и холод... Молодость всегда вспоминается, как самое светлое время жизни...
  Василий Васильевич, прервавшись, взглянул на солнце, повисшее над синеватым в тени, крутым лесистым склоном и сказал: - А нам мальчики уже пора! Зверь, наверное сейчас приготовляется и пока мы поднимемся на гриву, он уже и "запоёт", чувствуя приближение ночи...
  Охотники , быстро вытащили лодку на берег, залили костёр и собрав остатки трапезы в рюкзаки, забросили их в лодку и отправились вверх по распадку, на водораздел...
  Тропа, заросшая травой и давно уже никем не используемая, полого, чуть в горку, поднималась вдоль правого склона неглубокой пади, поросшей по влажному дну большими кустами черёмухи, с чёрными спелыми ягодами на ветках. Побитые морозцем, они были сладковато вяжущими и очень вкусными. Зимой ими питались птички живущих в этих местах...
  Пройдя километра полтора, Василий Васильевич в излучине распадка, перед небольшой мочажинкой, заросшей высокой травой и папоротником, остановился, показал туда рукой и пояснил: - Раньше, здесь был замечательный солонец, на который звери, по весне, даже днём приходили... Помню, что добыл здесь несколько зверей и одного из них с такими большими пантами, что настойку вся семья пила несколько лет, да и соседям роздали не меньше...
  Склон, по которому поднимались охотники, был обращён на север и потому, глубокая тень разлилась по пади, делая воздух прозрачным и синеватым. Тропа петляла на последней части склона, иногда круто взбираясь наверх... Поэтому, пока дошли до водораздела, Василий Васильевич часто и тяжело задышал, но крепился и только с надеждой посматривал на гребень - когда же этот подъём закончится?
  На водоразделе, их встретило низкое, но ещё яркое и тёплое солнце...
  Тяжело дыша, они опустились на мягкую траву. Василий Васильевич, не сел на землю, как его молодые приятели, а опустился на колени и стал осматриваться. Здесь, на перевале, была небольшая плоскотина, поросшая сосняком вперемежку с берёзами, и за этими деревьями, начинался южный склон, полого, на протяжении нескольких километров, спускавшийся навстречу заходящему солнцу, в долину небольшой таёжной речки Олы...
   Василий Васильевич, вдруг закашлялся и чтобы не было слышно, привычно снял с головы старую мятую, бесформенную шапку - ушанку и приложил ко рту, а прокашлявшись, сообщил шёпотом: - Тут могут уже и звери быть, матки или молодые бычки... Никогда не знаешь где они стоят или пасутся в это время...
  Ещё раз глянув на солнце, опустившееся уже на вершины леса, на противоположном хребте, старый охотник достал из-за плеча трубу на сыромятном ремешке, аккуратно снял чехол, продышался и глянув на Егеря с Андреем, внезапно, ставшими серьёзными глазами, произнёс шёпотом: - Ну с богом!
   Потом, приложив трубу к правому углу рта, Василий Васильевич захватил мундштук крепкими губами и ровно втягивая воздух в себя, затрубил, начав высоко и пронзительно длинно, среднюю часть песни проиграл в басах, а в конце, ещё пару раз рявкнул, вкладывая в громкий звук всю силу своих лёгких...
  Рёв - песня, взлетела над таёжными хребтами и отдаваясь эхом в широких распадках спускающихся к речке, настороженно затихла. И тут же, с водораздела, чуть справа и ниже по гриве, ответил неистово страстный рёв, только более живой - вибрирующий и низкий, с басистым и коротким завершающим рявканьем. Охотники встрепенулись и Андрей вскочив на ноги, побледнел от волнения и невольно задвигал руками и ногами. Впечатление от этой переклички человека и зверя возбуждало сильные чувства...
  ... Переждав какое - то время, Василий Васильевич, ещё разок затянул песню-вызов и ему, через несколько секунд ответил тот же яростный, страстный рёв, только значительно ближе...
  ... Олень-самец, стоявший на опушке леса, метрах в пятистах от охотников, услышав призывный рёв, вздрогнул и не медля заревел в ответ, поднимая тяжёлую голову с короной серых, толстых рогов с блестяще отполированными отростками, торчащими вперёд, как зубья нерукотворных вил.
  В конце "песни", он выдохнул струйку пара из разгорячённого страстным порывом, нутра и нервно облизнул длинным языком, чёрно-блестящий нос. Постояв на месте ещё секунду, олень, с места, в карьер, бросил своё тяжелое мускулистое тело вперёд, и широкими прыжками, враскачку набирая ход, поскакал в сторону воображаемого соперника, вонзая острые копыта в мягкую пахучую землю, поросшую высокой, подсыхающей травой...
  - К нам бежит - шёпотом прокомментировал старый охотник приблизившийся рёв и предложил. - Давайте, я пройду чуть влево и повыше и буду быку отвечать, вон из той рощицы. А вы тут станьте... Только разойдитесь, и ждите... Зверь обязательно на кого - нибудь из вас выйдет...
  Василий Васильевич поднялся и осторожно ступая, обходя кусты ольшаника, ушёл влево, почти незаметно и неслышно. Он двигался мягко в своих кожаных ичигах - шел чуть согнувшись, руками осторожно отводя ветки со своего пути...
  Андрей с Егерем, тоже шёпотом договорились, что один останется здесь, а Андрей спуститься вниз, метров на сто и станет в вершине распадка, приходящего с юга... Так они и сделали...
  ... Солнце, между тем, наполовину опустилось за горизонт и последние его лучи освещали золотистым светом бесконечные таёжные окрестности, с заросшими кустарником и молодым березняком падями и крутыми распадками, где по влажному дну, зелёной невысокой стеной, стояли густые молодые ельники...
  Мягкая, прозрачна тишина повисла над тайгой, предугадывая жаркую схватку, громадных, полных страстной ярости оленей-быков...
  Аккуратно ступая, Андрей спустился в начало распадка и выбрав место с хорошим обзором, затаился настороженно прислушиваясь к окружающей таёжной тишине... Осмотревшись, он ещё раз проверив пулевые заряды своей двухстволки, встал за толстую сосну и замер...
  ... Время тянулось неожиданно медленно и казалось, что солнце неспешно катится вдоль горизонта, погружаясь в нечто громадное и невидимое человеческому глазу, за далёкими лесистыми холмами. Желтый цвет закатного солнца, постепенно сменился на бледно-алый, а деревья, трава и кустарники осветились розоватым светом...
  В это время, там, куда ушёл Василий Васильевич, неожиданно громко и пронзительно запела, заиграла труба и тут же, из соседней куртинки сосен и берёз, уже очень недалеко, ответил мощным зычным рёвом раздражённый бык - изюбрь. У Андрея, от внезапного страха и волнения задрожали руки и перехватило дыхание. Он, крепко сжимая в руках ружьё, стал пристально вглядываться в том направлении, откуда шёл навстречу засаде раззадоренный олень...
  Вскоре, Андрей услышал впереди сопение и постукивание веток и замелькало, что-то бесформенное и сероватое в кустах, на той стороне неглубокого распадка...
  - Ага - взволнованно подумал молодой охотник - Бык решил обойти воображаемого соперника низом и потому не пошёл прямо по гриве, а движется в мою сторону... Он инстинктивно напрягся, приложил стволы ружья к дереву, чтобы не дрожали при прицеливании, и приготовился стрелять...
  ... Время тянулось невыразимо долго и кровь волнами, двигаясь от сердца по венам, сотрясала тело и руки Андрея. От волнения, охотник перестал замечать что - либо вокруг себя и сосредоточился на движущемся в чаще пятне. Чем ближе, тем отчётливей различал силуэт оленя Андрей, и наконец увидел его в прогале деревьев - крупного, почему -то серого цвета с огромными, рогами, широкой, острой короной рогов, растущей на аккуратной, словно резной голове. На раздувшейся от постоянного желания длинной шее, висела густая тёмная грива, которая, почему-то больше всего удивила молодого охотника, впервые увидевшего таёжного изюбря во всей его мощи и красе, и так близко. Затаив дыхание, крупно дрожа от страха и азарта, сжав зубы, Андрей медленно прицелился, ещё решая - стрелять или не стрелять, и совершенно неожиданно, импульсивно, нажал на спуск...
  Грянул сдвоенный выстрел, стволы от сильной отдачи взлетели вверх, и гулкое эхо, понеслось по тайге от края и до края, многократно повторяясь и затихая... Олень вздёрнув голову, глянул на охотника, большими, блестяще выпуклыми глазами, в которых на миг отразилась боль внезапной смерти, а потом рухнул в траву и стал почти невидим, разлившись всем своим большим, ещё мягким и тёплым телом по земле, покрытой высокой травой. Над высохшим, коричневым папоротником торчал только один из его рогов, словно серый, многоотростковый сук...
  Ещё не веря в случившееся, Андрей, сделал несколько быстрых шагов в сторону убитого зверя, потом опомнившись, остановился и зарядил оба ствола картечью. И лишь после, осторожно шагая, стал обходить лежащего изюбря по короткой дуге, пока не убедился, что тот мёртв... Приблизившись, он долго рассматривал лежащего перед ним, громадно - неподвижно зверя...
  ... Тут же, сверху, почти бегом спустился Егерь, на ходу громко спрашивая: - В кого стрелял!? Ты его убил!?
  Отходя от пережитого шока, Андрей тяжело дыша, тёр свой лоб левой рукой и потом, молча показал в сторону убитого оленя. Егерь приготовив ружьё, осторожно подошёл к лежащему зверю вплотную, отведя высокий папоротник в сторону, потрогал круп оленя стволами и не удержавшись, но явно завидуя констатировал: - Крупный зверь! Вот Василий Васильевич обрадуется. Всё было так красиво, и так быстро закончилось, без хлопот и беготни за подранком...
  Почти неслышно, мелькая серым ватником среди молодых деревьев, подошёл улыбающийся старый охотник и и поглядев на оленя с восхищением похвалил Андрея. - Вот это бык, так бык! Потом всмотревшись с удивлением произнёс: - Да он же не коричневый как все изюбри, а сивый. Я такого первый раз в свое жизни вижу добытого... Несколько раз, на Байкале, на марянах, я видел светлых оленей, но чтобы такого громадного, да с такими рожищами - это впервые...
  Андрей, волнуясь и сбиваясь, рассказал как это было...
  - Я стою, а он как затрубит. Я спрятался за сосну и стою... Ружьё приготовил... Потом вижу, он идёт. Голову высоко держит и рогами ветки с дороги отбрасывает... Я, как его всего увидел, так сразу прицелился, повёл его немного и на спуск нажал... Но почему - то оба ствола выстрелили... И отдача была сильная... По пальцу прицельной скобой ударило, но я и боли не почувствовал... Только удивился... Вот он был здесь, большой, страшный и красивый и вдруг никого не вижу. Только рог из папоротника торчит...
  - Ну молодец - ещё раз порадовался Василий Васильевич. - Такое везение, - по нашему, по-сибирски, фарт, - редко кому достаётся... Егерь тоже внимательно слушал, но судя по его равнодушному виду, он был недоволен, что стрелял Андрей, а не он сам...
  Достав ножи, под руководством опытного Василия Васильевича, стали разделывать оленя. Вначале, перерезав горло, выпустили кровь и потом начали обдирать шкуру... Сделали продольный разрез от головы до короткого хвоста. Потом, помогая себе кулаками, стали снимать меховую шкуру... Когда с этим управились, вскрыли брюшину и вывалили наружу большой плоско-округлый желудок. Старый охотник ободрал камасы- кожу с нижней части ног, а потом, достав из своего рюкзачка маленький, но острый топорик, отрубил голову и взяв за тяжёлые рога, с натугой отложил её в сторону...
  Незаметно наступили сумерки и поднялся прохладный ветерок, зашумевший в кронах деревьев. Андрей, впервые за это время огляделся и не узнал округи. Ещё совсем недавно, природа радовалась и ликовала созвучно хорошей погоде, а сейчас, тёмное небо стало покрываться мрачными тучами и лес надвинулся на охотников тревожной тайной и как казалось, с немым упреком...
  От внезапной радости после удачного выстрела, в душе Андрея не осталось и следа...
  Он думал уже, что может быть лучше было бы не стрелять, или даже стрельнуть в воздух, чтобы вспугнуть и угнать Сивого. Про себя Андрей даже в воспоминаниях, стал называть добытого оленя именем собственным. "Вот жил - жил Сивый в этой тайге, - размышлял удачливый стрелок глядя на останки зверя - рос, набирался сил, стал вожаком большого стада, а тут пришли люди, обманом подманили его и убили... И всё, красивая сильная жизнь закончилась , и одним красивым и большим оленем стало в природе меньше..."
  Василий Васильевич, словно почувствовал это разочарование, понимая смущение начинающего охотника, постарался его успокоить: - Ты, Андрюша, не переживай, что добыл такую красоту. Ведь мы все умрём, и наши дети умрут и внуки... Но главное, чтобы каждый из нас, знал и понимал своё предназначение. Природа живёт по своим законам, которые некоторым людям, кажутся грубыми и злыми. Однако, благодаря им, этим законам выживания, всё в природе вырастает в свою меру и со своим предназначением...
  Василий Васильевич, сделал паузу и словно споткнувшись, замолк на время, думая о чём-то своём... - А этот зверь умер мгновенно и в расцвете сил и потому, такой смерти можно позавидовать... А на его место, уже на следующую осень, придёт новый, молодой бык, который и продолжит существование оленьего рода в этой таёжке...
  Старый охотник ещё помолчал а потом со вздохом завершил сказанное: - Дай бог, каждому из нас, так умереть...
  Однако, такие невесёлые мысли, ещё долго преследовали Андрея, при воспоминании об олене Сивом. Но со временем, они потеряли переживательную остроту, и на их место пришла гордость, за то , что он добыл такой замечательный трофей, за которым охотники профессионалы, иногда, гоняются всю жизнь...
  ...Уже спускаясь с мешком мяса, привязанным к самодельной "поняге", сделанной из берёзовой рагульки, опытным, деревенским лесовиком Василием Васильевичем, в темноте, по опасной и узкой таёжной тропинке к заливу, где осталась лодка, вытирая пот выступавший обильными каплями на лице, Андрей утешал себя, вспоминая афоризмы из "Бхагават - гиты". "Никто не убивает и не бывает убит сам, без произволения Единого, того, кто правит миром живых и мёртвых" - повторял он про себя это древнее изречение, совсем не испытывая облегчения от осознания этой великой истины...
  ... Водохранилище, переплыли уже ночью, и причалив в заливчике рядом с домиком Егеря, перенесли мясо в сени, и накрыли его брезентом... Потом в домике зажгли свет и включив электроплитку, стали жарить на большой сковородке печень и куски филе, вырезанного из грудинки. Аромат свежеприготовленного, с лучком и чесночком, сочного и вкусного мяса, распространился по дому. И уставшие, проголодавшиеся охотники проглатывая слюну, то и дело подходили к плитке и втягивали запах, ноздрями.
  " Мы сейчас, немного напоминаем наших диких предков, ожидающих раздачи еды, после охоты на мамонта - подумал Андрей и невольно улыбнулся, поглядывая на похудевшее, озабоченное лицо Егеря. От переживаний этого вечера и тяжёлой работы по переноске мяса, и лицо Андрея тоже осунулось и словно постарело - в уголках глаз проявились мелкие морщинки...
  Василий Васильевич, чтобы заполнить возникшую паузу, стал вспоминать давно прошедшие времена, ещё до строительства ГЭС, когда Ангара ещё была нормальной рекой, - быстрой, чистой и рыбной.
  - Меня ведь и в армию не взяли, тогда, во время войны. Создали у нас в Большой Речке бригаду профессиональных рыбаков и мы рыбу ловили во все времена года. Это было нашей работой, и попробуй не выловить сколько положено по плану. А план был по многу тонн и потому, река стала нашим местом работы. Вот тогда я и ноги застудил, отчего сейчас и маюсь. Бывало стояли в ледяной воде по целым дням. А зимой во льду сверлили дырки и опускали сети в воду, а потом следили, чтобы "лунки" не перемерзали...
  Василий Васильевич, сидя на одной из кроватей, откинулся к стенке и тогда стало видно, как похудело его лицо. От перенапряжения и усталости, под глазами образовались тёмные круги, но он добродушно улыбался, искренне радуясь охотничьей общей удаче и этому позднему ужину...
  - Тогда ведь резиновых сапог не было, а были поршни, сшитые из обработанной по специальной технологии, лосиной кожи - рассказывал он. - Они были выше колен, и потому, если хорошо пропитаны нерпичьим жиром, то воду не пропускали. Мы в них заходили в реку выше колен и стояли там часами. А вода-то была в Ангаре быстрая и ледяная, даже летом... Иногда ноги так закоченеют, что из воды с трудом выходишь. Вот с той поры и стали ноги побаливать, а сейчас уже и ходить то трудно... Он широко улыбнулся...
  - Разве, что вот так, на близкую гривку, на охоту сбегать сил хватает, особливо, если с хорошими ребятами, да с добычей возвращаешься...
   Когда, наконец сели за стол, Егерь, из своих запасников, достал бутылку водки и разлил по гранённым стаканам...
  - Ну за первого добытого быка! Это настоящее событие в охотничьей жизни - улыбаясь, произнёс короткий тост старый охотник, и поморщившись выпил содержимое стакана в несколько маленьких глотков. Андрей опрокинул стакан одним махом и потом стал закусывать горячей и вкусной олениной, глотая первые куски жаркого почти не жуя. Его сотоварищи не отставали, ели с удовольствием и хвалили вкус мяса...
  Через несколько минут, выпитая водка размягчила натруженные мышцы, Андрей внутренне расслабился и впервые, пожалуй, за весь вечер, искренне порадовался удаче и даже загордился, что с первого раза добыл такой замечательно крупный экземпляр, с прекрасными рогами, из которых Василий Васильевич, советовал вместе с головой сделать на стену чучело... После второй рюмки водки, начались весёлые охотничьи разговоры, когда ни рассказчик, ни слушатели времени не замечают - настолько бывают увлечены воспоминаниями и новыми впечатлениями...
  Свет в избушке горел ещё долгое время, и охотники, допив водку и наевшись до отвала свеженины, ещё неспешно пили чай и слушали рассказы Василия Васильевича, который вновь почувствовал себя молодым и увлечённо вспоминал множество случаев произошедших с ним на изюбриной охоте!..
  - Однажды, я вот так же трубил на той стороне, и задержался на гривке. Ночи, по осени, не такие холодные, как по весне, вот я и решил заночевать, у ручейка. Развёл костерок, вскипятил чаю и пока пил чай да укладывался спать, услышал как пара быков, с разных сторон пришли к моему костру, и трубили каждый раз, как в костре горящая ветка стрельнет. Я отошёл от огня чуть в темноту, и мне тоже показалось, когда костёр потрескивал, что это бык - олень крадётся в темноте.
  Тьма стояла тогда чернильная. Не видно было вытянутой вперед ладони. И как-то страшновато становилось от этой дикой оленьей страсти! А быки-то "пели", в тот вечер, совсем рядом! Как завоет-зарычит, так душа от страха в пятки уходит. Столько страсти и ярости в этой песне первобытной... А тут ещё глухая тайга и ночная темень кромешная... Ведь в человеке этот животный страх ночи и темноты, по сию пору сохранился. Даже сейчас, когда и ружья есть и сильные фонарики, которыми можно зверя в темноте высветить и стрелить, всё равно страх захватывает человека откуда то из изнутри и поделать с этим ничего не можешь...
   - Ту ночку, я на всю жизнь запомнил... Тогда, после войны, зверя в окрестных тайгах много было и во время гона, можно было услышать по пять - шесть быков с одного места... А в тот раз, после полуночи, быки вокруг, словно взбесились и я слышал, как они схватывались между собой, стуча рогами и ломая ветки деревьев и кустарников... Я, конечно, почти всю ночь не спал, а уже на рассвете, вылез на гривку, и спрятавшись за выворотень, начал тоже трубить, быка подманивать. В этот момент, когда ещё не совсем рассветало, я вдруг увидел, что метрах в двадцати от меня, за упавшей валежиной, что - то большое и тёмное двигается и "плывёт" мимо, почти неслышно. Я ружьё вскинул, а потом вдруг понял, что это не изюбрь!
  Меня, вдруг, словно огнём опалило! Я понял, что это большой медведище подкрался ко мне на мою трубу, надеясь изюбря словить, пока тот в такой горячке... У меня, руки - ноги задрожали и я стрелять не решился. А медведь, наверное хватил мой запах, и тихонько ушёл, словно растворился в рассветных сумерках... Я ещё долго там неподвижно стоял, а потом, когда развиднело, решил к биваку возвращаться... Только я прошёл метров двести в ту сторону, тут, на моё счастье, молодой бычок из кустов, как прыгнет и по склону давай скакать от меня, в сторону вершинки крутого распадка. Потом, он на мгновение остановился, чтобы посмотреть, что вокруг делается, а я, в этот момент, его выцелил и стрелил. Он сразу и упал... У меня от радости сердце заколотилось... Я к нему бегом полетел, через кусты и по высокой траве. Подбежал, а он лежит, да справный такой бычишко, килограммов на двести... Я его обработал и давай мясо носить к берегу - там у меня гребная лодка была в камышах спрятана... Тогда ведь моторов ещё не было и все гребями ходили, и вниз по реке и против течения... Помню, как жена обрадовалась, что я мяса для семьи добыл на целый месяц. Помню, до Рождества этого бычка хватило...
  Василий Васильевич зевнул и закончил рассказ. - Ну а рыбы-то у меня в доме тогда не переводилось. Даже икра харьюзовая, банками всю зиму, до весны в подполе стояла... Он снова зевнул потёр усталые веки шершавыми ладонями... - Заработная плата тогда совсем маленькая была, но жили мы хорошо, нечего сказать. Бывало если праздник в доме каком - то, - пол деревни пили и ели по несколько дней. Еды на всех хватало...
  Вскоре охотники легли спать и Андрей, по привычке, пошёл ночевать в сени... Уже засыпая, он вновь и вновь в воображении, видел громадного быка - изюбря, медленно идущего по тайге и разбрасывающего ветки кустарников своими большими, толстыми рогами. Теперь, его голова, завернутая вместе с рогами в мешковину, лежала в углу, и Андрей мог до неё дотронуться, вытянув руку из спальника...
  
  ... После той охоты, Андрей зачастил к Егерю. Иногда, они уходили вдвоём в тайгу на несколько дней, а иногда, когда Егерь был занят, он ходил один. Но чаще, они вдвоём, "службу правили" и браконьеры в округе стали их побаиваться. Прошёл слух, что егерю помогает какой - то молодой студент - охотовед, и браконьеры насторожились... В процессе этих рейдов, Егерь с Андреем, отобрали у браконьеров несколько ружей, а однажды, забрали и карабин. Но это интересная и поучительная история, о которой надо рассказать подробнее...
   Дело было в позднее предзимье, когда вся листва уже облетела и несколько раз падал небольшой снежок, который по низким местам растаял, а на хребтах лежал тонким слоем, правда кое-где с проталинами. Было достаточно холодно, особенно на воде и потому, Егерь и Андрей, плавая на лодке, одевались почти по зимнему и даже шапки-ушанки на головы натягивали...
  Однажды, проплыв вдоль берега водохранилища, высматривая "самодеятельных" охотников-браконьеров, они остановились на берегу залива пади Змеинка и решили сварить чай, чтобы перекусить и согреться. Только они вышли на берег, как, где - то вверху, на перевальном хребте, заросшем смешанным лесом, километрах в трёх от залива, щёлкнул сухой выстрел, потом второй, третий... И по звуку оба определили, что стреляли из винтовки.
  Андрей глянул на Егеря и тот спросил: - Ну что, попробуем задержать?
  Андрей молча кивнул головой...
  Втащив лодку повыше на берег, они, оставив в ней ватники и шапки, быстрым шагом устремились по мокрой тропе в сторону перевала. Оба, не сговариваясь решили, что "браконьеры", идут по водораздельному хребту, справа, в сторону дачного посёлка Уладово, на берегу, ближе к Байкалу и потому, соразмеряя своё движение по времени, после половины пологого подъёма, сошли с тропы, и стали идти дном, постепенно сужающейся, заросшей высокой травой и кустами черёмухи, пади.
  Шли быстро и хороший ходок Андрей, тем не менее едва поспевал за длинноногим и выносливым Егерем. Не обращая внимания на встреченные следы косуль и зайцев, набивших уже небольшие тропы в молодых осинниках, не переводя дыхания, стали взбираться на крутой склон, поднимающийся на перевал. Идти было трудно, потому что ноги, даже в резиновых сапогах, скользили по влажному снегу. Стало жарко и Андрей, то и дело вытирал ладонью капли пота, стекающие со лба на нос и брови...
  ... И так удачно они рассчитали свой подъём на водораздел, что когда склон уже заканчивался, переходя в седловину, справа среди деревьев, преследователи заметили мелькающие тёмные фигурки браконьеров. Перпендикулярно сближаясь, они все, вдруг увидели друг друга! Браконьеры, конечно испугались незнакомых людей - а они были с ружьями и в ответ на приказ Егеря, остановились.
  Сойдясь ближе, метров на десять, Андрей, по отработанной уже методике "задержания", остановился, снял ружьё с плеча и взял его на изготовку. А Егерь подошёл к испуганным, неожиданным появлением "егерей", браконьерам, достал егерское удостоверение и показал им страничку со своей фотографией.
  Мужички были в возрасте, и потому наверное, даже не пытались сопротивляться, а в ответ на просьбу показать ружьё, безропотно согласились и отдали его. Егерь привычно переломил ружьё, посмотрел, что патрона в патроннике нет, снял цевьё, и отдал ружьё владельцу, а цевьё передал Андрею...
  Потом Егерь, что - то заметивший чуть ранее, поглядывая под ноги, прошёл по следу браконьеров отпечатавшемуся на неглубоком снегу. Андрей, по-прежнему стоял в полной готовности, сжимая ружьё двумя руками, так, что всем троим нарушителям было неловко и неприятно наблюдать за его напряжённой фигурой, готовой к немедленному действию. Егерь между тем, чуть отступил от следа, пошарил ногой в снегу и поднял с земли карабин, заметно отличавшийся своим тонким стволом от обычного ружья...
  - Это ваш карабин? - спросил он угрожающе, хотя было очевидно, что браконьеры бросили карабин в снег, как только увидели фигуры преследователей, одетых в егерскую зелёную униформу. - Н-нет... Мы впервые это видим... - выдавил коренастых мужик в тёмной меховой шапке с загнутыми вверх ушами, шедший в этой компании первым. Видимо, ему и принадлежал карабин... - Будем составлять протокол - продолжил Егерь по инструкции, но мужики подавленно молчали, а первый уже сердито добавил: - Мы и знать не знаем, чей это ствол... - Хорошо - ответил Егерь, - тогда мы это оружие передадим в городское общество охотников с приложенным протоколом, и тогда вам там придётся всё подписать... Он закинул "трофейное" оружие за плечи и развернувшись, они с Андреем, стали уходить вниз, в сторону водохранилища. К тому времени наступили в тайге ранние осенние сумерки и приблизился серый мрачный вечер. Небо было закрыто влажными, тяжёлыми тучами, медленно плывущими низко над землёй и потому, в тайге было ещё темнее и неприветливей. Но вниз идти было намного удобнее и приятели, почти бежали, очень быстро спускаясь по знакомому пути...
  Андрей, идущий сзади, иногда останавливался, поворачивался и тщательно осматривал ближайшие окрестности. Он опасался, что пришедшие в себя, лишённые карабина мужички, могут кинуться их догонять в надежде отбить запрещённое в тайге оружие. Для них, эта история могла окончится уголовным преследованием и Андрей, ставя себя на их место, беспокоился и проверял, нет ли "хвоста"... К лодке спустились уже почти в темноте, быстро оттолкнули её от берега и заведя мотор понеслись на противоположную сторону водохранилища, в сторону Ершей...
   Высадившись подле егерской избушки, друзья вошли в дом, и спустили овчара Рифа, на длинную цепь, которой хватало, чтобы собака, в случае тревоги, почти кругом обегала избушку...
  Когда успокоились и уже ужинали, егерь неожиданно улыбнулся, не удержавшись, ещё раз осмотрел карабин и предположил: - Если мужики за карабином не придут, то мы его себе оставим... Я давно хотел завести себе нарезное "ружьё", потому что с ним можно по настоящему охотиться и на марянах и с подхода стрелять любого зверя метров на сто - сто пятьдесят... Андрей промолчал, но внутри удивился и не одобрил намерений Егеря. "Это нечестно - подумал он. - Чем же мы сами тогда отличаемся от этих мужичков?"
  ... Но проблема разрешилась сама собой. Дня через три, к Егерю в гости пожаловал Алексей Иванович, начальник городского общества охотников. Андрей тоже присутствовал при этом посещении...
   Алексей Иванович, солидный, высокий мужчина лет около пятидесяти, в модной, крытой коричневым брезентом мягкой меховой шубе, войдя в избушку и поздоровавшись, пригласил Егеря на улицу... Там они о чём - то поговорили и вернувшийся, хмурый и неразговорчивый Егерь, достал завернутый в брезент карабин и вынес его на улицу, а возвратился один, и с пустыми руками. Пока Алексея Ивановича не было, он, поглядывая через окно на улицу, мрачно прошептал. - Он с этими мужиками приехал. Просит, чтобы я отдал им карабин. Штраф, якобы они уже заплатили, а за беспокойство передают нам коньяк и какую - то закуску...
  Андрей, невольно с облегчением вздохнул. Если честно, то ему было немного жаль незадачливых браконьеров, а законы тогда были такие, что за хранение нарезного оружия, вполне можно было попасть в тюрьму. И потом мужики эти были в отличии от многих молодых нахалов, смирные, на скандал не набивались и оскорблять задержавших их егерей, не решились...
  Чуть погодя, в домик вновь вошёл Алексей Иванович, неся в руках сверток в котором оказалась бутылка греческого коньяку и балык красной рыбы, которого просто так, в магазине, тогда ни за какие деньги нельзя было купить... Не садясь, Алексей Иванович разлил коньяк на троих, и нарезав балык, поднял стакан с коньяком и проговорил: - Давайте выпьем и всё об этой неприятной истории забудем. Мужички эти хорошие, урок они получили, и теперь забудут, как в тайгу даже с ружьями ходить!
  Он выпил, занюхал корочкой, потом сделал бутерброд с тонко нарезанными пластиками маслянистого, почти прозрачного балыка красной рыбы, и со вкусом закусил...
   На этом та история и закончилась, а Егерь и Андрей скоро о ней забыли...
  С того времени прошёл год и приятели совершили множество интересных, а иногда и добычливых походов по окрестной тайге. Егерь знакомился со своим участком составляющем, в общей сложности несколько сотен квадратных километров, а Андрей сопровождал его в этих путешествиях, но иногда выходил в тайгу и в одиночку, посидеть вечерок на дальнем солонце или переночевать в одном из таёжных зимовий, рассыпанных по укромным местам этих необъятных, диких таёжных просторов...
  
  Но вот, вновь наступило замечательное время изюбриного рёва...
  Егерь, после длительных тренировок, освоил изюбриный манок-трубу, и вполне сносно подражал голосам оленей: и песне старого, грубо - басовитого быка, и "воплям" молодого, ещё тонкоголосого изюбря.
  Наконец, в один из светлых и ясных сентябрьских вечеров, прихватив с собой одного из охотников - утятников, ставшего частым гостем егерского дома, они сели в лодку и быстро, по диагонали, переплыв водохранилище, причалили в тихом, большом заливе, покрытом, по берегам, чистым берёзовым лесом. Оставив спутника подле лодки, друзья, по тропинке, стали подниматься на водораздельный хребет, поглядывая по сторонам и временами ненадолго останавливаясь, чтобы послушать окружающий лес, притихший перед закатом. Золотое солнце, словно нехотя, медленно садилось за горизонт, и охотники заторопились, боясь опоздать и не услышать первые пробные "песни" оленей-быков...
  Поднявшись на водораздельную гриву, они остановились в редком молодом осиннике, с хорошим обзором по кругу. Присев на поваленное весенними бурями дерево, восстанавливая сбившееся от быстрого подъёма дыхание, стали напряжённо вслушиваться в окружающую их тёплую тишину наступающих сумерек...
  В какой-то момент, Егерь глядевший в противоположную от Андрея сторону, напрягся, потом вдруг тихонько засмеялся и показал недоумевающему другу, куда-то вперед, в сторону заросшей плоской площадки, справа. Андрей пригляделся, и тоже, отчётливо различил среди молодого березняка и высокой травы, силуэт оленя- матки, которая спокойно паслась, неторопливо переходя с места на место и опустив голову в траву... Охотники, беззвучно жестикулируя, посмеялись над неосторожным, доверчивым зверем, и вскоре, матка зашла за купу деревьев и исчезла из виду...
  Первые тени вечерних сумерек накрыли долину по глубоким низинам, и в этот момент, Егерь поднялся, достал трубу из чехла, и облизав губы, пересохшим от волнения языком, приложил к правому углу рта мундштук и втягивая в себя воздух, затрубил, звонко и весело. Таёжные дали ответили невнятным эхом и вновь наступила тишина. Молодые охотники ещё не знали, что опытные быки, могут тихонько подходить друг к другу, часто без голоса, выслушивая и вынюхивая возможного противника, а уже убедившись, что гонная песня не "подделка", начинают реветь в ответ...
   Тишина стояла непередаваемая. Легкие порывы ветра, иногда проносились над деревьями, шевелили золотые листочки на берёзах и казалось, что деревья вдруг в непонятном беспокойстве, трепетали, начинали дрожать, казалось чувствуя неведомую опасность...
  Через время, Егерь протрубил ещё раз и вновь ответом ему было только далёкое эхо... Андрей напряжённо прислушивался и в ушах, иногда, от непривычной сосредоточенности, что-то шуршало и потрескивало...
  Время летело незаметно и вот уже плотные сумерки опустились на окружающую тайгу и видимость сократилась до пятидесяти метров... Егерь протрубил ещё раз и какое-то время друзья прислушивались, вращая головами в разные стороны...
  И вот, когда они совсем уже собрались уходить, Егерь, вдруг вздрогнул, схватил карабин, и прицелившись куда-то вперёд и влево, чуть в горку, не мешкая нажал на спуск. Гром выстрела прокатился над засыпающей тайгой и вновь сонная тишина обволокла окрестности...
  Андрей, напряжённо всматривался в сторону выстрела - он, в наступившей полутьме, так и не успел рассмотреть, в кого стрелял его приятель...
  Егерь после выстрела, почти закричал: - Упал! Я видел как он упал! - и показав рукой направление, стал подниматься по пологому склону чуть вверх и влево. Андрей последовал за ним... И только подойдя на десять метров, они оба различили, лежавшего в траве убитого, неподвижного оленя... Подходили к нему осторожно, держа карабин на изготовку, и только шагов за пять, не доходя до желтеющего светло-рыжим мехом оленя, они поняли, что зверь уже неживой...
  Каково же было их разочарование, когда они, на крупной, но аккуратно скроенной голове оленя не увидели рогов и поняли, что это оленуха, нечаянно попавшая под выстрел, когда она сближалась с воображаемым оленем-быком...
  Но делать было нечего. Оправдываться теперь было не перед кем, да и незачем. Произошла роковая ошибка, которая часто случается с молодыми охотниками, теряющими голову от волнения, вызванного азартом... Огорчённо и искренне повздыхав, охотники стали разделывать оленуху. Снимать шкуру, было очень легко, потому что шкура отходила от тела одним нажатием кулака - левая рука тянула за край шкуры, а правый кулак нажимал на место где кожа касалась мяса...
  За время увлечения охотой, Андрей уже научился не бояться крови и воспринимал разделывание добытого зверя, как нелёгкую, но необходимую работу. Зато всё добытое ими, съедалось без остатка, потому что времена тогда, в России были полуголодные и мясо дичи, нравилось не только охотникам, но и их домашним. К тому же, охота, будила в Андрее полузабытые охотничьи инстинкты и удачная добыча всегда добавляла уверенности в себе...
  Когда вскрыли внутренности и дошли до небольшого вымени, оттуда, струйками потекло молоко и Андрей, как всякий "природовед", захотел попробовать этого оленьего молочка. Оно оказалось, вкусным, жирным и немного сладковатым и даже приятным на вкус. "Немногие охотники, могут сказать, что знают вкус оленьего молока - думал он, старательно работая острым охотничьим ножом, продолжая снимать шкуру.
  Егерь, вздыхая, поделился своими опасениями...
  - Эта матка, наверное телёнка ещё кормила, хотя обычно, к этому времени, телята уже на травяной корм переходят. Будем надеяться, что телёнок уже может самостоятельно прокормиться - словно извиняясь перед Андреем, говорил он. - До зимы, он ещё подрастёт и потому вполне может выжить. Они ведь в начале зимы в стадо сбиваются и ходят по тайге во главе с маткой-вожаком...
  Видно было, что Егерю, культурному охотнику, было не по себе от этой роковой ошибки и потому, проговаривая всё это, он успокаивал и сам себя...
   Когда разделав оленуху и уложив мясо в полиэтиленовые мешки, спрятали добычу под трухлявый пень, чтобы вернуться сюда назавтра, по свету, приятели с облегчением вздохнули, - в тайге уже наступила ночь. Вырезав печень и несколько кусков грудинки, для праздничного ужина, Егерь с Андреем, быстро зашагали вниз, к водохранилищу, где их ждал оставленный у лодки утятник Варфаломеев - Андрей наконец вспомнил его фамилию...
  Варфаламеев, уже заждался охотников, и услышав выстрел, надеялся, что они добыли гонного зверя. Егерь не стал распространяться о своей ошибке в сумерках, и сказал, что добыли молодого оленя. Варфаломеев, в свою очередь, стал с восторгом рассказывать, что целый вечер, следил за "гаремом", крупного оленя - быка, с несколькими матками в стаде, кормившихся на противоположном берегу неширокого залива...
  - Я видел всё происходящее в бинокль, и это было как в театре! Я видел каждую подробность в движениях красивых, сильных тел, этих крупных таёжных зверей. Бык был силён и красив. Но он был и очень жесток и зол. Если матки не слушались его, то он начинал их бить копытами и рогами, преследуя на тяжёлом галопе, заложив острые рога за голову и угрожающе хрюкая. Одну он всё -таки догнал и оседлал всей массой, а матка подчинилась ему, уже без кокетства и уловок...
  ... Видно было, что Варфаломеев, опытный охотник, был потрясён увиденным и переживает эту неожиданную встречу, как подарок судьбы. А у Андрея, естественно встал вопрос - почему бык не откликался на Егереву трубу? Он подумал, что наверное, когда быки уже с "гаремом", то они становятся более уравновешены и не очень стремятся к захвату новых "подруг". Или, может быть только этот бык был таким в силу своей занятости? Андрей, фантазируя, представил себе специфическую занятость быка и невольно улыбнулся...
  Варфаломеев, долго не мог успокоиться, и когда они, уже в полной темноте, переплывали водохранилище, он несколько раз оглядывался в сторону покинутого залива, видимо продолжая переживать и обдумывать увиденное. Он был настоящий охотник-любитель, к тому же страстный собачник...
  Андрей, вспомнил, что у Варфаломеева, есть пара легавых собак, самого высокого класса. Он этих собак, видел раз на берегу залива, где Варфаломеев, привычно, согласно давней традиции, стрелял уток, ставя палатку и проводя там по нескольку дней, после открытия охоты. И всегда он был с добычей, так как был хорошим стрелком и к тому же приезжая надолго, не суетился и сидел в скрадке спокойно и подолгу.
  Одна его собака была чрезвычайно умной и хорошо натасканной - Варфаломеев был каким-то собаководом - экспертом. Эта его собака, после выстрела, почти уже, или ещё в темноте - утиный лёт бывает и вечером, на закате и утром ещё на рассвете - после выстрела хозяина бросалась в воду, ориентируясь по слуху, на место падения утки. При этом, хозяин, делал ей наводку, когда она уже плыла по воде заросшей камышами в поисках упавшей битой птицы. Варфаломеев, если замечал в какое место утка падала, кричал собаке с берега: - Левее держи... Левее!
  ...И собака, послушно поворачивала в нужную сторону. Хорошо знала она и команду "правее". Наблюдать за дрессированной собакой было интересно и поучительно. Такой согласованной работы охотника и собаки, прежде Андрею никогда не приходилось видеть и он смотрел на всё происходящее с искренним удивлением...
  ... Приплыли к избушке Егеря уже в полной темноте, и закрепив лодку, пошли жарить свеженину. Егерь, как и многие охотники был хорошим поваром...
  Через полтора часа, он приготовил такую оленью печень, пожаренную в сливочном масле с лучком, что Варфаломеев и Андрей съели по большому куску и "усугубили" нежной грудинкой. Они не один раз хвалили повара за изысканное блюдо и Егерь расплывался в улыбке - ему тоже мясо понравилось. Оленина, может быть самое вкусное мясо из мяса всех копытных, а если это молодая матка, да ещё и блюдо хорошо приготовлено, то можно "язык проглотить" от довольного восторга...
  ... Когда Андрей, приехал к Егерю на следующей неделе, тот рассказал ему, что познакомился с двумя симпатичными охотниками, изредка приезжающих в пансионат одного из подразделений вычислительного центра при местном университете. Они жили там субботу и воскресенье, и приглашали его, прийти к ним в гости. Андрей не раздумывая согласился и вот под вечер, они постучали в двери большого дома сложенного из бруса.
  Несмотря на внешнюю непрезентабельность, внутри всё было отделано со вкусом, а в гостиной, куда их пригласил один из хозяев пансионата, Саша, на полу был постелен ковёр, а на стене висела большая, хорошо выделанная шкура медведя. Второй хозяин - Боря, тотчас же поставил чай и вскоре принёс на подносе чашки и заварник, из которого хорошо пахло свежезаваренным индийским чаем. На овальном столе, посреди гостиной появились вазы с печеньем и конфетами.
  Под чай, постепенно разгорелась беседа. Выяснилось, что Саша с Борей, заядлые охотники и родом из Забайкалья. Там, они не один раз ходили в тайгу на изюбриный рёв, и узнав, что в окрестностях Ершей, в дальних зимовьях, можно попробовать добыть зверя и хорошо провести время, стали проситься в тайгу, вместе с Егерем и Андреем. После разговоров с Егерем, не откладывая, в канун двух выходных, решили уже утром отправиться в вершину речки Бурдаковки, где в неприметном, еловом распадке было спрятано хорошее зимовье, срубленное в своё время охотниками городского охот общества. Ходу туда было километров тридцать, по старой гребневой дороге, а потом по руслу самой речки, где по правому берегу, с давних пор была пробита лесовозная дорога, уходящая в большую долину речки Ушаковка... Вскоре, простившись, Егерь и Андрей, ушли к себе в избушку, а Саша с Борей, стали собираться и готовиться к походу.
  Из этих двоих, как отметил про себя Андрей, Саша был более опытным охотником, а Боря только поддакивал ему, соглашаясь почти во всём. К тому же Саша был начальником вычислительного центра и этот пансионат, выстроили здесь по его задумке. Боря же был его школьным другом и известным спортсменом, и они, ещё в Забайкалье, частенько уходили в тайгу на каникулах и в отпуске, чтобы поохотиться и хорошо провести время...
  А наши друзья, возвратившись в избушку, не торопясь собрали рюкзаки, положили в каждый по буханке свежего хлеба, а всё остальное было уже привычно приготовлено в каждом рюкзаке... Спать легли пораньше, и перед тем как лечь, Андрей вышел на улицу.
  - Вокруг, стояла необыкновенная тишина. В тёмном, непрозрачном небе как - то мутно и бледно светили звёзды и было непривычно тепло. Про себя, Андрей отметил, что в природе назревают какие - то неведомые изменения, и думалось, что такая тёплая и тихая погода, долго не продержится. Так и оказалось...
  Проснулись Егерь с Андреем рано и ещё затемно вскипятили чай и поели без аппетита. Потом начали собираться в поход. Андрей проверил, все ли у него на месте в рюкзаке и убедившись, успокоился. Он свой рюкзак не разбирал, даже дома. Поэтому и котелок, и кружка с ложкой, и лесной топор, привычно позвякивали внутри рюкзака, когда он встряхивал его за пропотевшие брезентовые лямки. Привычный запас сухой бересты в полиэтиленовом пакете, тоже был, как обычно заложен в боковой карман. Оставалось положить в рюкзак продукты в отдельном мешочке и всё было готово к очередному лесному путешествию...
  Выйдя на улицу, чтобы покормить собак, оба приятеля насторожились. Мутный свет утра едва пробивался с серого неба, полного мятых, влажных туч, откуда, вот-вот должен был пролиться дождь или посыпаться снег, первый за долгое время предзимнего ожидания. Кругом, по - прежнему было тихо, и казалось, что мрачное небо придавило все звуки, законопатив их давлением влажно-липкого воздуха. Егерь с Андреем переглянулись, но промолчали, потому что комментировать происходящее было бессмысленно и вовсе не хотелось портить предстоящий поход, отрицательными эмоциями...
  Вскоре, с шутками и прибаутками, появились заспанные Саша с Борей, и стали делиться опасениями, что днём будет снег. Однако это никого не разочаровало - ведь в такое время года, снег необходимый атрибут таёжного похода и к этому все его участники были готовы...
  Когда охотники выходили на дорогу, ведущую в сторону далёкой зимовейки, с полутемного покрытого плотным одеялом серых туч неба, посыпался лёгкий снежок, постепенно переходящий в густой и плотный, словно ватная завеса на новогодней елке. Снежинки, будто нанизанные на раздуваемые лёгким ветром, длинный нити, с лёгким шуршанием падали с неба, задевая за ветки и хвою деревьев, ограничивая видимость и оседая мягким, чисто-белым покрывалом, на остатки предыдущего снегопада и серую, придавленную к земле утренними заморозками, траву. Деревья в лесу тихонько гудели под ветром, в неодобрительном ожидании долгого ненастья...
  Андрей, ещё с армейских времён, наученный не обращать внимания на препятствия в осуществлении задуманного, к непогоде относился философски и потому весь сосредоточился на радости предстоящего приключения. Времена наступили охотничьи, а то что падал снег, так это даже хорошо. Завтра будет пороша, свежие следы и можно будет не сомневаться в их давности.
  Он умел в самом неудачном начале увидеть положительные продолжения, за что его и ценили многочисленные приятели и подружки - он всех умел заразить своим спокойствием и оптимизмом и потому, с ним всегда было легко и просто...
  Дорога шла на водораздельный хребет и чем дальше "отряд" охотников уходил от избушки Егеря и от большой, не остывшей ещё после лета, воды водохранилища, тем больше снега было на земле.
  Грей, - лайка Егеря, - наконец - то отпущенный с цепи, галопом скакал по окрестностям, отыскивая припорошенные снегом запахи, и вдыхал воздух полными лёгкими, отчего временами, вдруг начинал кашлять, отхаркивая слизь, забивавшую горло. Овчарку Рифа, как обычно оставили дома, под надзором соседей, хотя, каждый раз, как хозяин уходил надолго, он поднимал истерический вой и долго не мог успокоится...
  ... Отойдя километра на три от байкальского тракта вглубь тайги, остановились и обсудили дальнейшие совместные действия. Идти всем вместе, вчетвером, казалось не очень разумным и потому, Егерь с Сашей, и с Греем, решили пойти вперёд , а Андрей с Борисом, согласились чуть поотстать и вообще, зайти в намеченное для ночёвок, далёкое зимовье, с другой стороны.
  Когда тёмные фигуры Егеря и Саши скрылись за очередным поворотом дороги, тронулись в путь и Андрей с Борей. Вскоре, они, свернули с дороги направо, по давно неезженному отвороту и не торопясь, двинулись по зарастающей молодым осинником лесной дороге. Андрей, эти места знал уже довольно хорошо и потому, решил пройти свой отрезок пути прямо по тайге, используя попутные тропы и зарастающие дороги...
  Боря, здоровый и тренированный хоккеист, ещё недавно игравший за известную армейскую команду, чувствовал себя уверенно и согласился с таким планом...
  Через полчаса, охотники вышли на небольшую поляну в лесу, на закрайке которой, уже полузаросшая молодым осинником, стояла брошенная деревня, выглядевшая загадочно и даже трагично. Молодые деревья росли порой прямо вплотную к бревенчатым стенам, а сквозь провалившиеся крыши, иногда изнутри, пробивались вершинки тоненьких берёзок.
  Андрей вспомнил, что сосед егеря, дядя Вася, по деревенскому прозвищу Ленский Бурундук, (он родился на Лене и потому сам называл себя так) как- то рассказывал, что после войны в этих лесах жили ссыльные литовцы, которые выстроили себе дома и занимались лесоповалом, вывозя заготовленный лес поближе к байкальскому тракту.
  Дома, были выстроены ими по всем правилам строительного искусства, аккуратно и мастеровито и потому, даже по прошествию тридцати лет, сохраняли срубы почти нетронутыми гниением.
  Осматривая, крайний к дороге дом, Андрей озирался в поисках других примет долгого житья людей на одном месте, но кроме молодого лесного подроста, ничего не замечал. Он, вглядываясь в мрачные таёжные дебри, окружающие брошенное поселение, вдруг мрачно подумал, что здесь когда - то, жили и умирали люди привезённые сюда против их воли. И потому, эту покинутую людьми, заброшенную деревню, до сих пор окружала аура страданий и тоски по покинутой родине. А в плохую погоду, мрачное впечатление от увиденного, только усиливалось...
  ...В этой прибайкальской тайге, ему и раньше приходилось выходить на места былой жизнедеятельности людей. Это бывали брошенные и зарастающие покосы, иногда остатки домовых фундаментов, а иногда и сами дома, полуразвалившиеся, с остатками надворных построек, заросших густой и высокой травой... Он уже не раз отмечал, что раньше, в тайге жило и работало намного больше людей, чем сейчас. Люди пилили и корчевали лес, на красивых полянах, часто на берегах речек или ручьёв, строили поселения, обзаводились простеньким хозяйством, женились, плодились, работали на множестве лесных полукустарных производств, таких как скипидарные заводики или участки лесничеств и даже леспромхозов...
  Однажды, уже под вечер, выходя к таёжному зимовью, Андрей, среди густого леса, вдруг увидел не заросшую опушку и посередине, среди разрастающихся кустов ольшаника и высокий чёрный крест, сделанный из долго не гниющей лиственницы. В сумерках, этот крест, сделанный из толстого прочного бруса и возвышающийся над поляной метра на три, насторожил и даже смутил его. По форме, и размерам, как он позже разузнал, этот крест напоминал захоронения прибалтов - католиков и тогда он понял, что попал на небольшое кладбище, на котором хоронили умерших, здесь, в Сибири, ссыльных...
  Лет тридцать назад, все ссыльные, отбыв свой срок, уехали назад, в Прибалтику, а местные деревенские, которые были с ними знакомы, или состарились или быстро поумирали - страшная война, многим людям сократила сроки их жизни. Таким образом, преемственность человеческой памяти нарушилась, и сегодня, об этих поселения, вспоминают только историки-краеведы.
  "Сегодня, - размышлял Андрей, - о тех временах все уже забыли, а молодые никогда и не знали. Им это было неинтересно, а воспоминания о войне, со временем стали похожи на романтические истории, с хорошим концом, когда все победители возвращались с войны весёлыми и здоровыми..."
  ... А снег всё шёл и шёл и мрачный день незаметно перевалил через полдень. Лес стоял, покрытый тяжёлым белым покрывалом и с небес, по - прежнему, тихо падали густым занавесом, крупные снежинки...
  В какой то момент, понимая уже, что им придётся ночевать в полдороги до зимовья, Андрей ещё раз посмотрев на компас, махнул Боре, идущему чуть позади, и свернул влево. Они теперь, двинулись прямо в сторону кордона, старясь выбирать места для прохода, без ветровала и валежника, не заросшие кустами ольшаника...
  ... Обходя очередные заросли ольхи, запорошённые пушистым снегом, на неровной белой поверхности, под крупными соснами, задерживающими своими хвойными густыми кронами снегопад, далеко впереди, Андрей увидел какие - то крупные вмятины. Подойдя поближе, он различил крупные медвежьи следы и помахал рукой, привлекая внимание Бориса, - тот шёл позади в десяти шагах, но смотрел уже только себе под ноги. Потом, они вместе постояли склонившись над свежими следами и Андрей, почти шёпотом спросил Бориса: - Зверь прошёл здесь, всего часа два назад! Ну что, будем следить медведишку!?
  Борис, не глядя на Андрея, отрицательно покачал головой и возразил. - Но ведь ребята будут нас ждать в зимовье... Да и потом, вряд ли мы его достанем за оставшееся светлое время, а ночевать на снегу, перспектива невесёлая...
  Андрей разочарованно вздохнул, покрутил головой то влево, то вправо, определяя в какую сторону мог уйти "хозяин тайги", посмотрел в закрытое серыми тучами небо, потом глянул на часы и ещё раз перевёл взгляд на Бориса... Тот старательно прятал глаза, отвернувшись озирался по сторонам и Андрей почувствовал, что его напарник, уже жалеет, что пошёл с ним, а не остался с Егерем и Сашой...
  Делать было нечего, и Андрей, нахмурившись, продолжил путь на восток, в сторону лесного кордона...
  Он шёл и думал, что может быть, это единственная возможность в ближайшем будущем, добыть медведя и что жалко упускать такой благоприятный случай. Медведь, почти наверняка, где - то неподалеку, заготовил для себя берлогу, и ходит по тайге последние дни перед сильными морозами, чтобы вскоре залечь в неё на всю зиму. "Вот бы соследить и добыть медведя! - думал Андрей. - В два ружья, это сделать довольно просто, но вот дойти до зверя - это, конечно, проблема. Может придётся ещё и гонять его, когда он обнаружит преследование. Но, это можно было сделать, только тогда, когда и Борис будет хотеть этой добычи. А так, он всегда найдёт возможность оправдать свою лень или нерешительность...
  - Ах, как жаль! Как жаль!" - несколько раз про себя произнёс Андрей, и постарался переключиться на другое...
  День клонился к вечеру. И без того низкое мутно-серое небо, стало быстро темнеть, и уже волнуясь, Андрей прибавил шагу - надо было поскорее выходить на покосы, в долину, где можно идти и в вечерних сумерках, и в темноте, не боясь заблудиться...
  Вскоре, густой лес поредел, сосны словно расступились перед охотниками, а крупные деревья сменились тонкими стройными берёзами и впереди, сквозь заснеженные стволы, Андрей заметил прогалы, через которые была видна речная долина, покрытая лужайками - покосами, ровными как белое футбольное поле... Через десять минут, охотники уже бодро шагали по заваленной снегом дороге, с одиноким машинным следом, направлявшимся в ту же сторону, что и они...
  За рекой, темнел сосновый бор, позади стеной стоял крупноствольный лес, покрывающий пологие холмы, и только впереди, вдоль широкой речной долины, были чистые, открытые пространства, где уже чувствовалось давнее присутствие человека...
  Пройдя пару километров по белой, неприветливой, заснеженной "пустыне", приятели, уже в наступающих сумерках, увидели невдалеке, тёмный силуэт деревянной избы, в которой мерцающим огоньком светилось одинокое окно, а позади видны были и очертания надворных построек... Это был лесной кордон...
  Во дворе большого дома, стоял зелёный "Уазик", и Андрей понял, что у лесника Василия гости. Отворив двери, они услышали гул голосов и при свете большой электрической лампочки, висевшей под потолком, увидели широкий стол за которым сидело несколько мужчин в лесной одежде, видимо хорошие знакомые Василия, которые закусывали и выпивали, по домашнему, в отсутствии хозяина. Поздоровавшись, Андрей спросил, где Василий, и один из мужчин ответил, что его нет дома, а они только недавно приехали и тоже ожидают его.
  Скинув обледенелые рюкзаки в прихожей у порога, - в них, ещё во дворе сложили разобранные ружья, наши охотники, раздевшись - в доме топилась большая жаркая печка, на которой пыхтел весёлой струйкой пара большой алюминиевый чайник, - присели к кухонному столу, достали свою закуску и поужинали, запивая еду горячим и крепким чаем.
  Лица их, после дня проведенного на морозе, раскраснелись и почти сразу после еды захотелось спать. Андрей хотел дождаться Василия и перед тем как лечь, вышел во двор немного освежиться. Он стоял и дышал чистым прохладным воздухом - снег к тому времени закончился. Вдруг, он увидел, что через невысокие слеги прибитые к деревянным столбикам, ограничивающих надворный участок, перелезает какой-то мужик. Андрей насторожился, однако мужик, ещё не доходя до него, тревожно спросил: - Кто это?
  Андрей, по голосу узнав Василия, ответил: - Это Андрей... - а подошедший лесник, явно чего-то опасающийся, с облегчением вздохнул и спросил: - А в доме кто?
  Андрей коротко рассказал о приехавших в гости лесниках и о Борисе...
  - Я тут зверя добыл, и мясо привёз на мерине - немного волнуясь пояснил Василий. - Помоги мне мясо перегрузить в сарай. Мерина, я вот там в углу огорода оставил...
   Андрей, польщённый доверием лесника, пошёл вместе с Василием к лошади, понуро стоящей у забора. Но при приближении незнакомого человека, громадный и упитанный мерин с бочкообразной грудью, вдруг вскинулся головой явно с недружелюбными намерениями и Василий, хлопнув его по боку рукой, вполголоса заматерился: - Но-о-о... Балуй мне! - и обращаясь к Андрею заметил. - Ты с ним осторожней! Он посторонних не любит и начинает лягаться, если сзади подойдёшь...
  Опасливо косясь на мерина, Андрей помог леснику снять тяжёлые брезентовые вьюки со спины лошади и кряхтя, они перенесли мясо в тёмный сарай, пахнущий душистым сеном и морозом. Потом, хозяин кордона, вместе с Андреем, пошёл в избу, и за ними неторопливо зашагал мерин, освобождённый от поклажи, седла и уздечки. Василий вошёл внутрь, откуда раздались приветствующие голоса, а Андрей почему - то задержался во дворе... И это было ошибкой...
  Крупная, злая лошадь, чувствуя себя хозяином территории, вдруг ловко развернулась задом и стала теснить незнакомого человека в угол придворья, обнесённого высоким забором. Помня наказ лесника, об агрессивности коня, Андрей замахнулся на него рукой и тоже заматерился басом, стараясь испугать полудикого "мустанга". Однако, мерин нисколько не отреагировал на угрозы и продолжал напирать на незадачливого охотника задом, переставляя тяжёлые подкованные копыта всё ближе и ближе к беспомощному человеку.
  Тут Андрей обеспокоился не на шутку и снова закричал на мерина. Ему уже никак было не проскользнуть мимо копыт лошади - он неожиданно оказался в углу, между стеной дома и забором... Незадачливый молодой охотник, уже совсем было собрался лезть на забор, спасаясь от нападения неистового мерина, когда из избы с громким хриплыми матерками вывалился уже выпивший Василий. Мерин с неохотой отступил, мстительно следя за перемещениями Андрея. К счастью для человека, этот инцидент закончился всего лишь небольшим испугом...
  Войдя с Василием в избу, Андрей, извинившись, сказал, что они с Борисом хотели бы лечь спать, чтобы завтра ещё затемно уйти дальше, в тайгу.
  - А вон, ложитесь там в углу - показал ему Василий. - А мы с мужиками посидим, поговорим, да чаю попьём... И уже шёпотом добавил - Ты им про мясо ничего не говори...
  Уже засыпая, Андрей думал о том, что в незнакомом месте, даже лошадь может покалечить человека. Каково же "бодаться" с медведем, да ещё в одиночку?.. Всё - таки хорошо, что мы с Борисом не пошли за медведем. Тут надо иметь такого напарника, чтобы и с ножом, если что, на выручку бросился. А Борис, явно не такой человек...
  Уснули они быстро и спали крепко, до самого утра, - так сильно устали за прошедший день. Сквозь сон, Андрей слышал, как подвыпившие мужики гомонили за большим столом и всё затихло только после полуночи...
  Естественно, когда он проснулся рано утром, все в доме ещё спали. Разбудив Бориса, они, старясь не шуметь, попили ещё тёплого чаю из хозяйского чайника, наскоро прожевали по бутерброду, и не простившись вышли из избы, в серую темень неприветливого утра...
  Оглядевшись, охотники вышли на дорогу, которую Андрей хорошо запомнил из прежних посещений кордона, и зашагали на восток, в сторону начинающего синеть далёкого лесистого горизонта...
  Вдруг, справа, они увидели силуэт передвигающегося по полю мерина, который кормился на закрайках покосов, разрывая свежий снег копытами и таким образом добираясь до травы, заваленной вчерашним снегом почти на двадцать сантиметров. Лошадь не обратила на проходящих людей внимания, а Андрей, вспомнив вчерашнюю "засаду", невольно выругался про себя...
   Просёлочная дорога, по которой некогда вывозили заготовленный в округе лес, шла вдоль русла полноводного ручья, все вверх и вверх, по просторной долине, заросшей молодым лиственничником и смешанным лесом. Дорога была торная и потому, идти по ней было легко и приятно... Через полчаса уже рассвело и впереди открылись холмистые таёжные урочища покрытые чёрной щёткой леса на фоне девственно - белого, вчерашнего снега. Воздух был свеж и морозен, но разогревшись при ходьбе, охотника не замечали холода, сковавшего землю под снегом, крепкой бронёй.
  Проходя через заросли густого, молодого лиственничника, они, вдруг, в стороне небольшого подъёма, услышали, как проревел сердитым басом олень - бык, видимо издали услышавший скрип снега под ногами охотников. Приятели остановились и Борис достал из рюкзака алюминиевую трубку, длинной с полметра и диаметром в два сантиметра. Приложившись к трубке, Борис округлил глаза от напряжения и с напором выдул из трубки звуки, очень напоминавшие рёв "зверя", - так местные охотники называют "песню" оленей - изюбрей. Андрей удивился простоте устройства и искусству "трубача", но промолчал и прослушивая округу, обводил внимательным взглядом придорожные чащи, прикидывая, как незаметно подобраться к ревущему быку. Снег при ходьбе, скрипел и шуршал под ногами и потому, незаметно, к чуткому зверю было не подобраться. Оставалось надеяться, что он сам разгорячённый страстью подойдёт на выстрел...
  В лесу было тихо и выпавший вчера снег, словно толстым одеялом накрыл землю, засохшую, промороженную траву и унылые деревья. Никакие звуки не пробивались через это одеяло и потому, из округи, доносились только крики ссорящихся соек, в рощице кедровых насаждений, отстоявших от охотников на несколько сот шагов...
  Судя по долетавшим до охотников "ответам" оленя - изюбря, он или стоял на месте, или медленно двигался по дуге, стараясь перехватить запахи, отвечающего ему "соперника". Андрей, попробовал выходить навстречу насторожённому, пуганному уже зверю, но снег так шумел, что звуки его шагов, разносились на сотни метров по округе. Видимо услышав крадущегося к нему человека, бык замолчал и стал уходить - как раз он то, не производил шума, аккуратно ступая своими острыми копытами, по свежевыпавшему снегу...
  Подождав ещё минут двадцать, Андрей махнул Борису рукой, и тот спрятав трубку в рюкзак, вскоре догнал его и спросил: - А не пора ли нам чего-нибудь перекусить?
  Андрей согласился, и они, отойдя от дороги несколько десятков метров, устроились под высокой кряжистой сосной, расчистили снег и на этом месте быстро развели большой костёр. Положив под себя рюкзаки, они, набрав подмороженного снега в закопчённый котелок, повесили его на таган над костром, а сами, достав хлеб, масло и колбасу, стали делать бутерброды, нарезая всё острыми охотничьими ножами, хищно поблескивающими у них в руках. Подогрев ломти хлеба на костре, и сделав некое подобие шашлыков из полукопчёной колбасы, сдобренной кружочками подмёрзшего лука, они быстро поели, а потом стали не торопясь пить крепкий, ароматный чай, перекидываясь короткими репликами. Потом, Боря вспомнил свою службу в армию и стал рассказывать как попал в спорт роту, и стал играть за краевую армейскую команду на первенство сибирской зоны...
  - Я в хоккей, начал играть ещё в раннем детстве, за клубную команду, потому что хоккейная коробка была прямо под окнами нашей квартиры. К семнадцати годам, я уже играл за взрослых, в хоккейном клубе, в нападении и у меня неплохо получалось. Единственно, что огорчало мою мать, так это постоянные синяки и травмы, обычные для этого вида спорта. После почти десяти лет игры в классных командах, я стал мастером спорта, но и тело моё всё покрылось шрамами, а ноги и руки не один раз сломаны или кости трескались - то на кисти, то на голени. Несколько раз шайба попадала мне в лицо и тоже оставила свои болезненные отметины...
  Борис, сделал паузу в своём рассказе , задумался вспоминая перипетии спортивной жизни, а Андрей приглядевшись, действительно заметил несколько шрамов на лице своего напарника. Но вспомнив вчерашнее нежелание Бориса преследовать медведя, он подумал, что занятия спортом, совсем не делают человека безрассудным смельчаком...
  А Борис, оторвавшись от воспоминаний, отхлебнул чай из кружки, вздохнул и продолжил: - Когда я завязал с хоккеем, встала проблема - чем заниматься в жизни дальше. К тому времени я уже был женат и требовалось определиться с дальнейшими планами... Вот я и пошёл к Саше в Вычислительный центр, экспедитором, а заодно стал осваивать механику вычислительных машин, чтобы помогать в их профилактике и ремонте...
  Сделав ещё паузу, Боря, налил себе остывшего чаю и продолжил: - Мы ведь с Сашей из одних краёв, из Забайкалья, где люди становятся охотниками ещё на школьной скамье... А больше там и заниматься нечем, - только водку пить по подворотням... Но вот после школы, Саня поступил в университет, а я провалял дурака в десятом классе, да и соревнования часто отрывали от нормальной учёбы... Кое - как сдал выпускные экзамены, и потому вынужден был пойти в армию, хотя знал, что вместо службы, буду как и прежде играть в хоккей...
  Андрей, зная, как долго им ещё идти до зимовья, невольно стал крутить головой, рассеянно посматривая по сторонам и заметив это, Борис, не досказав своей истории, стал собираться...
  Зимний, короткий день, незаметно, двигался к полудню, и собрав остатки еды в рюкзаки, охотники вновь вышли на заснеженную дорогу и двинулись вперёд. Андрей припоминал, что в вершине этой долины, где - то справа, был перевал в вершину речки, где в одном из распадков, была спрятана та зимовейка, куда они и направлялись спервоначала...
  Погода, между тем вновь портилась. Небо, снова незаметно закрыли тяжёлые тёмные тучи, подул холодный ветер и из туч, по временам посыпался мелкий, крупчатый снежок, сдуваемый ветром с поверхности вчерашнего снега, подвижными перебегающими с места на место, косицами. Андрей заторопился, подгоняемый невольным беспокойством и Борис не отставал от него... После отдыха и хорошей еды, сил у таёжников прибавилось, и они быстро дошли до большого зимовья, стоящего на обширной поляне, где дорога и заканчивалась.
  Не заходя в деревянный большой дом, срубленный лесниками несколько лет назад, во времена крупных заготовок леса в этом районе, походники проследовали без остановки дальше...
  Мерно шагая по небольшому чистому пространству, вдоль замерзшего и засыпанного снегом ручейка, Андрей вспомнил, как прошлый год, уже в январе, он с Егерем и Бумажкиным, пришли сюда пожить несколько дней и поохотиться в этих пустынных местах. С ними были две собаки Егеря - Грей и Тунгус, совсем ещё молодой щенок, которого егеря попросили передержать какое -то время и натаскать вместе с Греем, друзья, студенты-охотоведы...
  
  ... Тогда, они с Бумажкиным, в первое же утро, вдвоём ушли в одну сторону, а Егерь с собаками в другую. Пройдя полукругом несколько километров Андрей и Бумажкин, вышли к молодому частому осиннику, выросшему на месте недавних вырубок. Весь снег в осиннике был истоптан заячьими следами и по предложению Бумажкина, охотники стали изображать охоту с собакой. Вначале в роли собаки выступал Андрей. Он шёл по свежему заячьему следу вдоль натоптанной грызунами тропы, а Бумажкин стоял и караулил вспугнутого зайца. "Облава" не удалась и тогда приятели поменялись местами. Уже Бумажкин разыгрывал роль гончей, а Андрей, стоял у тропы и ждал. В этот раз, приятель Андрея, выгнал зайца прямо под выстрел и тот не промахнулся...
   Довольные и весёлые, охотники уже в сумерках возвратились к зимовью, а когда разводили костёр подле избы, из лесу выбежали собаки, а за ними, в белом халате появился и Егерь... Подойдя к костру, он с ехидной улыбкой спросил: - Ну как поохотились? - на что приятели со смехом показали ему зайца. Егерь кашляя от волнения вдруг произнёс: - А я лося добыл, - и потёр глаза правой рукой - этот его жест, всегда означал сильное волнение...
  Друзья вскрикнули и чуть в пляс не пустились: - Где?! Давай показывай!
   Дело было уже в сумерках и когда пришли на место, часы показывали около пяти часов вечера. Было уже темно, однако белый снег отражал крохи света от чистого, покрытого звёздной пылью небосвода и потому, приятели сразу заметили тёмную тушу лося, лежащего на краю небольшой поляны...
  Егерь покашливая и волнуясь, стал рассказывать, как он услышал, что собаки кого-то погнали на соседней гривке: - Я понял, что они гонят кого - то в мою сторону и встал за ствол толстой берёзы... Через какое-то время, впереди на взлобочке, на белом, замелькало что-то большое и чёрное, и я понял, что это лось. Рядом и чуть позади, погавкивая весело бежали Грей с Кучумом, которые намеренно подгоняли зверя поближе ко мне...
  Я приготовился стрелять , приложил стволы к берёзе, и когда матка - а я уже разобрался, что это она - подбежала на прямой выстрел, я, выцелив под лопатку, выстрелил... Она, как бежала, так и упала... И дело было сделано...
  И Андрей и Бумажкин обрадовались такой удаче и с уважением поглядывали на Егеря. Пока они веселились и баловались, гоняясь за зайцами - он работал...
  Приступили к разделке...
  Разожгли большой костёр рядом с тушей добытого зверя. А Егерь, вдруг решил сходить в соседнее зимовье, где, по его предположениям мог охотиться знакомый ему лесник, с лошадью. Егерь хотел попросить эту лошадь, чтобы не откладывая, завтра же вывезти мясо в деревню. Так и решили. Опытный в разделке, биолог Бумажкин, будет возглавлять обработку добычи, а Егерь, сходит в зимовье, до которого по ближней лесной дороге, было километров шесть...
  Когда Егерь исчез, растворился в ночной тьме, костёр уже разгорелся и высокое ровное пламя, хорошо освещало и ровную белую поляну, и чёрную тушу зверя, уложенного копытами вверх, на спину, в неглубоком снегу...
  Мороз, между тем, как всегда бывает в ясную погоду, после снегопада, крепчал и обещал дойти градусов до двадцати. Лес, вокруг озаряемый всполохами пламени от высокого костра, стоял неподвижный и молчаливый, словно наблюдая за суетящимися вокруг убитого лося людьми. Длинная зимняя ночь, только началась и потому показалась приятелям бесконечной...
  Охотники, наконец, с опаской приступили к разделке. Шкура, с грубым длинным мехом хорошо защищала даже убитого зверя от холода и когда вскрыли брюшину, куда натекло много крови от сквозного ранения, то над тушей поднялся легкий пар. Кровь, ещё долго оставалась горячей и раздельщикам, удавалось греть в ней замерзающие на морозе окровавленные пальцы, которые больше всего мёрзли на правой руке, держащей острый нож... Работа спорилась и в процессе, биолог Бумажкин со знанием дела рассказывал и показывал Андрею, где какие органы и как расположены, что конечно же было интересно молодому охотнику...
  Подрезав шкуру на ногах, чуть повыше копыт, сделали встречные надрезы вдоль внутренних поверхностей к паху и такие же надрезы на передних ногах. Потом осторожно сняли камасы,- светлые по цвету полосы меха на ногах, которые можно было использовать для обивки охотничьих широких лыж или даже для изготовления женских унтов - обуви лёгкой и теплой. Потом, по кругу обрезали кожу на шее и соединив разрезы, распластали шкуру посередине брюха. А потом уже, подрезая непослушные участки кожи и отдирая их от мяса, принялись снимать шкуру, помогая себе кулаками. В костёр, время от времени, подкладывали все новые и новые сухие сосновые ветки, быстро и ярко прогорающие...
   Прошло чуть больше часа, когда приятели, сняли шкуру и вывернув наружу большой чёрный желудок, наполненный полу переваренной осиновой корой, стали разделывать всю тушу на отдельные крупные куски. Резали ноги по суставам и Бумажкин, делал это своим большим скальпелем очень ловко и умело. Андрей учился у него , но не всегда получалось так же быстро и аккуратно, как у приятеля...
  Было всего часов десять вечера, когда охотники заканчивали разделку и в это время, из снежно-лесной темноты, окружающей поляну, появился усталый Егерь и сообщил, что никого в зимовье нет, и что придётся заезжать сюда с машиной, прямо из города...
  Втроём, быстро закончили работу, всё мясо, разделённое на большие куски, уложили под шкуру, а края присыпали снегом. Перед этим, отделили большую, податливо мягкую, чёрную, ещё теплую печень и добавили несколько кусков грудинки и сердце и сложили всё в полиэтиленовый мешок а, потом в рюкзак. Собак, во время разделки, взяли на сворки, чтобы не мешали в работе, а когда пошли к зимовью, то не отпускали их, чтобы возвратившись, они не раскопали оставленное мясо...
  ... К зимовью подошли уже часов в одиннадцать вечера и сразу стали растапливать печи, а их было две в таком большом зимовье. Из рюкзаков достали сливочное масло и большие луковицы, и Бумажкин взялся готовить печёнку на большой сковороде, висевшей на стене над печкой... Егерь, похваливая собак, стал подкармливать их печенью. И если Грей, ел аккуратно, то молодой Кучум, клацая зубами захлопывал челюсти с приличным куском печени и умудрялся глотать её не прожёвывая. По этому поводу, уставшие, но довольные приятели весело хохотали, подшучивая над оголодавшей молодой собакой...
  По зимовью, постепенно разлился запах жареного мяса с луком и нестерпимо захотелось есть...
  Наконец Бумажкин, выставил на стол большую сковороду, полную жареного дымящегося сладковатым паром мяса и охотники приступили к трапезе. Егерь ел постанывая и не обращая внимания на окружающих. Он устал и потому без улыбки слушал рассказы Андрея, которого изредка поправлял Бумажкин, как они гоняли бедного зайца в густом осинники, изрядно изодрав свои одежды. Собаки, тоже насытившись, залезли под просторные нары и затихли. Только Кучум, во сне иногда тонко повизгивал и пытался лаять, видимо в очередной раз переживая сцену погони за большим, чёрно мохнатым зверем с длинными беловатыми ногами на овальных, матово-чёрных копытах...
   Сковорода, по размерам, наверное была рассчитана на целую бригаду лесорубов и потому, приятели наевшись, перегрузили остатки в стеклянные банки, плотно закупорив их от мышей и сложили их в рюкзаки, а рюкзаки подвесили на потолочную балку... К тому времени в зимовье стало не просто тепло, а даже жарко и потому, друзья, устроившись на нарах поудобнее, почти сразу заснули. Был уже второй час ночи и снаружи, морозная звёздная ночь, перевалила за середину, а яркое созвездие Большой Медведицы, повернулось вокруг Полярной звезды, почти на девяносто градусов...
  
  ... Всё это вспоминал Андрей, идя вперед Бориса и поглядывая по сторонам, начиная всерьёз беспокоится. Они уже прошли от зимовья несколько километров и хотя долина сузилась, но никак не заканчивалась, да и обзор местности вскоре перекрыли высокие деревья, стоявшие по краям долины, густо засыпанные снегом и казалось дремлющие, посреди мрачной, безветренной погоды...
  Незаметно, они вошли в какой-то незнакомый Андрею, густой ельник, и охотнику всё чаще стало казаться, что они заблудились. А время приближалось к концу дня и в какой-то момент, Андрей начал понимать, что по свету, они уже не успеют подняться на водораздел, а ночью, найти специально спрятанное в малых распадках другой стороны таёжного хребта, зимовье не представлялось ему возможным...
  Борис совсем поскучнел, шёл всё медленнее и медленнее, начиная заметно отставать от быстрого и неутомимого Андрея...
  В это время, откуда-то из под ели, с заснеженной земли взлетела крупная птица, и Андрей, навскидку выстрелил. Глухарка, после грома выстрела, резко метнулась вверх и села на виду, на одной из длинных еловых веток. Борис увидев её, вскинулся, подбежал к Андрею и быстро заговорил: - Дай я?... Дай я стрельну! Андрей покосился на приятеля, но согласился, кивнув головой и Борис, метким выстрелом сбил глухарку на снег.
  - Ну вот и с добычей - поздравил Бориса Андрей, радуясь, что охотничий азарт, хотя бы на время перебил мрачное усталое настроение своего напарника. Андрей, хотел тут же снять с птицы кожу вместе с перьями, как он это обычно делал, но Боря воспротивился и сказал, что он хочет показать глухарку дома, своей жене. Андрей не стал возражать и взбодрившийся этим маленьким успехом Борис, аккуратно уложил крупную птицу себе в рюкзак...
  ... К этому времени, в воздухе заметно потемнело и синие морозные сумерки, неожиданно, как это бывает только в начале зимы, захватили землю. Кругом стало темновато и неуютно и посоветовавшись с Борисом, больше для формы, Андрей решил возвращаться в большое зимовье. Им, уже явно не хватало светлого времени дня, не только чтобы дойти до лесной избушки, где их должны были ждать Егерь с Сашей, но и возвратиться в большое зимовье, которое они миновали несколько часов назад. Поэтому стали возвращаться по своим следам, и в какой то момент, выйдя на чистое место, вдруг справа, с водораздельного хребта, услышали изюбриный рёв. Остановившись, Андрей, слыша в этих волнующих звуках, какую - то фальшь, заметил Борису: - Это наверное ребята трубят, выйдя на хребет от зимовья, с той стороны водораздела...
  Постояли - послушали и снова рёв "изюбря", пролетел над притихшей, заснеженной мрачной тайгой и Андрей уже уверенным голосом подтвердил свою первоначальную догадку: - Точно... Это они трубят... Но мы не будем им мешать. Уже темно и они в любой момент, могут возвратиться в зимовье, а нам подниматься туда нет никакой нужды... Заночуем в ближнем зимовье...
  Услышав это, Боря с облегчением вздохнул - он сильно устал и брести по снегу непонятно куда, ночью, совсем не представлялось ему приятной прогулкой...
  Приятели прибавили ходу и уже скоро вышли на большую вырубленную поляну, у дальней стороны которой, чернела большая бревенчатая изба - лесниковое зимовье...
  ... Сбросив рюкзаки на высоком просторном крыльце домика, охотники принялись заготавливать дрова и разводить костёр. Дров вокруг домика уже давно не было и потому друзья, разойдясь в разные стороны, стали искать и вытаскивать из под снега разные коряги и ветки лиственниц, стоявших по краю поляны.
  После, Андрей начал растапливать печки и рубить дрова в доме, а Борис, разведя большой яркий костёр, принялся готовить мясную похлёбку, из принесённого с собой куска говядины, положенного в его рюкзак заботливой женой...
   Костёр, постепенно набрал силу и красно - желтое пламя, освещало сине-белый неглубокий снег вокруг, играя яркими сполохами в ночи, делавшими заметным большие языка пламени на многие километры. Оба охотника очень хотели есть и и ожидание горячей и сытной пищи было своего рода испытанием силы воли...
  Растопив печи и нарубив сухие ветки на короткие поленья, Андрей вышел из зимовья и увидел, что Боря, почему то возится, согнувшись над землёй, на границе дымящего костра. Подойдя, Андрей, уже предчувствуя беду, спросил его: - Ты что там делаешь?
  ... Боря выдержал паузу и приподняв голову, продолжая шарить пальцами в золе кострища виноватым голосом произнёс: - Тут катастрофа произошла... Я котелок перевернул и всё содержимое упало в костёр...
  Андрей невольно нервно засмеялся, но услышав в голосе напарника тоску и уныние бодро ответил: - Ну это бывает... Ничего.... Мы сейчас соберём что можно, а потом помоем и снова поставим вариться...
  Так и сделали, хотя про себя Андрей наделил своего неудачливого напарника, несколькими неблагозвучными эпитетами...
  - Я попытался выдернуть из под тагана ветку, - пояснил виноватым голосом Борис, - которая постоянно за ноги цеплялась. И так дёрнул, что вместе с веткой и таган упал, а котелок опрокинулся в костёр, будь он неладен!
  Андрей молча собирал среди чёрных угольков кусочки нарезанного мяса, а про себя матерился, испытывая чуть ли не головокружение от слабости и голода...
  Наконец, через час, приятели сидели уже за большим столом в доме, и при свете маленького свечного огарка, с жадностью ели мясо, прихлёбывая ложками прямо из неудобного котелка, мутную жижу бульона... Когда насытившись и отдуваясь, отставили опустошённый котелок с похлёбкой, им стало совсем хорошо... Разливая парящий, остро пахнущий чай, Андрей, стал рассказывать Борису, как они вывозили отсюда мясо, того самого сохатого, которого Егерь добыл из под Грея с Кучумом...
  - Это случилось где-то через неделю, после того, как мы этого лося ели здесь в избушке с таким удовольствием... У Егеря, тёща, работает где-то в геологическом институте. И вот она уговорила одного знакомого шофёра, водившего "Уазик" начальника, вывозить ночью это мясо... Из города выехали часов около пяти, и сюда приехали, немного заплутав в темноте, часам к семи вечера. Была тёмная, но чистая и звёздная ночь. Подъехали мы сюда, насколько можно близко и втроём, я, Егерь и Бумажкин, пошли к спрятанному в лесу мясу. Дорога, - ты сам видел,- здесь глинистая и потому дожди прорыли посередине колеи такую канаву, что ни на каком вездеходе пробраться ближе не удалось бы. Мы взяли с собой фонарики, и большие рюкзаки с полиэтиленовыми мешками внутри. Но Бумажкин, почему - то взял с собой и широкие лыжи. Он всегда что-нибудь придумывает для облегчения таёжной работы. Подошли к мясу и при свете фонарей увидели, что наша схоронка обнаружена большими и малыми хищниками, и часть мяса была погрызена, а рысь, даже вытащила одну из передних ног и оттащив в сторону, пыталась её разгрызть, что ей и удалось - почти наполовину нога была обглодана...
  Мы, поделили все мясо на три части и каждый, как мог утрамбовав мешки в рукзаки, потащили этот неподъёмный груз к машине, в которой остались Егерева тёща и водитель. Поначалу, нести было несложно, но уже на первом же переходе через канаву, заваленную снегом, пришлось попотеть, а дальше уже начались сплошные мучения... Бумажкин, где-то и вовсе отстал, стараясь из лыж сделать подобие нарт и нагрузить на них свою долю мяса.
  Егерь, как обычно, упрямо закусив губу, ушёл вперед , я тащился вторым, а Бумажкин остался последним. Ночь была ясная, но холодная и тёмная и потому, я несколько раз, вместе с рюкзаком падал, но вставал и задыхаясь, вытирая пот со лба и бровей, кое-как дотащил свою ношу до машины. Спрятав мясо за заднее сиденье, я отдыхал, всматриваясь в серую ночную тьму перед машиной, в ожидании Бумажкина, но того всё не было и не было. Наконец, разволновавшись, я вышел ему навстречу, желая помочь...
  Идя вдоль глубокой промоины и таращась в белую заснеженную полутьму, впереди, где-то на дне промоины, я вдруг заметил копошение, а когда подошёл ближе, понял что это Бумажкин возится там, на карачках. Я его окликнул и уже заранее начал хихикать, предчувствуя комедию. Так и оказалось...
  Во первых, нарт из лыж не получилось, и рюкзак привязанный к лыжам, то и дело сползал на снег и становился неподъёмным якорем. Наконец, намаявшись с этим сооружением, Бумажки взгромоздил рюкзак на спину, сверху, как попало, уложил лыжи и шатаясь пошагал вперёд, торопясь, понимая, что задерживает здесь всю "экспедицию"...
  Однако, пройдя метров сто , он споткнулся, поскользнулся и упал со всего размаху в промоину, а сверху, на него упали и лыжи и мясо... В этом положении, я его и застал! Вот смеху то было! Конечно, хохотал я один, а он смущённо улыбаясь, оправдывался... Но это действительно было дикое зрелище - барахтающийся в канаве, в снегу, Бумажкин, а сверху над ним, торчат лыжи и громадный угловатый рюкзак, из которого во все стороны выпирало замороженное мясо...
  ... Закончив пить сладкий крепкий и горячий чай, да ещё и со сладкими медовыми пряниками, Андрей с Борисом немного воспряли духом, быстро разложились на нарах и подбросив в печи, новую порцию дров, заснули уже почти до утра...
  Под утро, конечно стало прохладнее и потому, охотники из последних сил кутались в свои ватные телогрейки и поджимали ноги, ожидая, кому первому, этот полусон-полуявь надоест. Первым, конечно поднялся Андрей, выйдя на улицу, протёр заспанное лицо снегом и быстро разведя костёр, вскипятил и заварил чай. К этому времени и Боря поднялся и с недовольным лицом вышел на улицу...
  Попили чаю, закусили бутербродами с салом и настроение немного поднялось. Решили, что в зимовье, на встречу с Сашей и Егерем нет смысла идти, и потому надо возвращаться домой самостоятельно - было уже утро воскресенья...
  С утра, да после ночного отдыха, шагалось вперёд намного веселее и вскоре, приятели вышли на покосы, в долину речки, где стоял кордон лесничего. Он был дома один, и казалось, даже обрадовался гостям. Усадив их за стол, он налил им по большой чашке картофельного супа с большими кусками хорошо проваренной изюбрятины. Андрей, стал расспрашивать Василия, как он добыл этого зверя и тот с удовольствием и с подробностями, рассказал свою историю...
  - Я, здесь уже знаю почти все звериные места, где и в какой пади они ревут. Вот, я на мерине, выехал пораньше, приехав на место, привязал его на полянке, а сам отошёл метров на сто и первый раз протрубил... Зверь мне тотчас и ответил, да совсем недалеко, в чаще, где ольшаник среди редкого сосняка растёт. Я карабин закинул за спину и тихонько стал к нему подбираться. Я знаю, что в это время, быки уже с матками и потому отзываться - отзываются, а навстречу не идут, а больше - стараются, не торопясь уходить и маток угонять... Вот я так перебежками, перебежками, сблизился с молодым быком и стал его в чаще высматривать. А он ещё иногда и голос подает и я почти точно знаю, где он в чаще стоит... Но на рожон не лезу и иду скрытно и тихонько. Зверю ведь стоит учуять или тем более увидеть человека. Он тут же убежит, и тогда "ищи его свищи"...
  Андрей, отложив ложку и положив локти на деревянный, хорошо оструганный стол, без скатерти, во все глаза смотрел на увлечённого свои рассказом лесника и представлял себе, как он мог бы сам, вот так жить, где-нибудь в лесной сторожке, и вот так же охотится с замечательными собаками на оленей, лосей, а может быть и на медведей...
  А Василий продолжал рассказ, всё более погружаясь в воспоминания недавних приключений... - Наконец, я сблизился со зверем метров на сто и стал смотреть по низу, где видно чуть лучше, потому что мелкие ветки не заслоняют обзора. И тут, как всегда вдруг, я впереди, в чаще ольховника, заметил мелькающие коричневые ноги и тут же различил остановившегося быка, который стоял ко мне боком и внимательно смотрел в мою сторону, повернув голову на длинной шее...
  Я тут же, не мешкая, вскидываю карабин, выцеливаю по лопатке и затаив дыхание нажимаю на курок. Выстрел бахнул, а я вижу что бык скакнул и потом опять остановился, только уже в чистом прогале. Ну тут я не сплоховал и выцелив его получше, бахнул снова... А зверь, после выстрела, как прыгнул вверх, а потом встал, как вкопанный и через время, вдруг повалился на снег... То я его хорошо видел в чаще, а тут, он вдруг исчез... Я бегом туда... Подбежал метров на двадцать и вижу из-за коряги его коричневый бок из снега торчит... Я конечно обрадовался, осмотрел его. Бык был справный, чистый и на голове рожки в пять отростков. Я потом понял, что это молодой бык, ещё без маток, которые вокруг знатных быков крутятся, чтобы если подвернётся, матку какую отогнать и быстренько своё удовольствие получить...
  В окна кордона светило яркое чистое солнце и покосы, покрытые безупречно ровным слоем снега, отражали часть этого яркого света, радуя глаз. Боря, слушая лесника, начал тихонечко задрёмывать, видимо измученный холодной ночёвкой, но вздрогнув, словно стряхивая с себя сон, поводил широкими плечами и начинал таращить неподвижные глаза на рассказчика...
  - Но самое интересное началось после, когда я зверя разделал и загрузив во вьюки, стал выдвигаться в сторону кордона - продолжил Василий, не обращая внимания на сонного Бориса... - В одном месте, мой мерин, вдруг забеспокоился и стал, поглядывая куда-то в одну сторону, в чащу молодого ельника, прядать ушами и перебирать ногами. Я на него прикрикнул, но он всё не успокаивался. И тут мы переехали совсем свежий медвежий след...
   Крупный такой медведище прошёл по тайге, может быть даже прошлой ночью. И тогда я тоже стал оглядываться. И вот, в какой-то момент, в лесном завале, метрах в ста от меня, чуть сзади и справа, я уловил какое -то шевеление, а когда присмотрелся, то увидел и здоровенную медвежью башку, которая, как пень торчала на снежном фоне в этом завале... Я не мешкая соскочил с мерина, отпрыгнул шага на три, выбирая позицию и приложившись, стрелил, выцеливая его по башке. Но я сам же и увидел, как пуля, почему-то, с метр в стороне, по ветке ударила и с неё снег посыпался...
  Тут, мой мерин, которого я забыл привязать, как прыгнет, и намётом пошёл от меня в сторону дома, видимо хватив ноздрями медвежьего, крепкого духа. Я ему кричу: - Стой зараза! Да где там. Он через минуту уже из виду скрылся и остался я один на один с этим медведищем! А деваться то некуда... Хорошо, что медведя, мой выстрел тоже наверное испугал. Он из этого завала, пока я за мерином смотрел, выскочил и ушел, не стал меня дожидаться... Но ведь я то, этого ничего не знал! Напугался конечно, тем более знаю за своим карабином, что он пули крутит и может далеко в сторону разбрасывать... Постоял я постоял, поозирался, да тихонько, с оглядкой, пошёл по следам своего шального мерина...
  Боря чувствуя, что вот-вот его сон сморит, поднялся, налил из большого чайника, стоящего на горячей плите, крепкого чаю и стал прихлёбывать, положив в кружку несколько ложек сахару...
  - Ну а дальше что? - подтолкнул лесника к окончанию интересного рассказа, Андрей.
  - Ну а дальше,- продолжил Василий - я вскоре увидел стоящего среди деревьев мерина и конечно обрадовался. А до этого шёл и озирался, всё боялся, что медведь может пойти по моему следу и попробует меня перехватить где-нибудь в чаще. Подошёл я к своему коню, а он стоит, дрожит всем телом и на меня щерится, а вьюки с мясом у него под брюхом висят. Потому и остановился, что перетяжка крепления вьюков лопнула и вьюки под брюхо сползли... А так бы на кордон и убежал, змей. Он тут все места не хуже меня знает... Вот тогда, я и припозднился, пока мерина развьючивал, да подвязку чинил, да потом снова вьюки крепил. А как подъехал к дому, увидел машину и подумал - кого там нелёгкая принесла? А тут и ты вышел на двор...
  От съеденного сытного супа и выпитого чаю, у Андрея, как и у Бориса на щеках выступил румянец и невольно стало клонить ко сну. Зная, что впереди ещё три часа ходу, Андрей поблагодарил лесника за обед и и стал собираться. И Боря тоже засобирался, потому что крепкий чай стал действовать и сонливость прошла...
  ... На сей раз неудачливые охотники, возвращались в Ерши по лесной дороге, уже и не думая о попутной охоте, а стараясь пораньше прийти в посёлок.
  На середине пути, в низинке, между двумя холмами, они у дороги издали заметили разворошённый большой муравейник, а когда подошли ближе, то увидели крупные медвежьи следы, истоптавшие всю округу и поняли, что муравейник разворошил тот самый крупный зверь, на следы которого они вышли в первый день своего похода и который, судя по всему, так напугал опытного лесника Василия. Покопавшись в развороченном невысоком конусе муравейника, Андрей нашёл стеклянную бутылку, медведем вывернутую из недр старого муравейника. Видимо он искал муравьиные личинки, и наверное уже начиная страдать от голода.
  "Вот так медведи и становятся шатунами" - подумал Андрей и невольно, внимательно осмотрел всю округу. Конечно, после ночи, когда медведь сокрушил муравейник, времени прошло много, и зверь за это время уже мог уйти довольно далеко. Да и сил, и решимости преследовать хозяина тайги у охотников уже не осталось. Хотя будь рядом с Андреем, кто-нибудь посмелее и опытнее, он, Андрей, согласился бы ещё на одну ночёвку даже на снегу, лишь бы попробовать добыть такой знатный трофей...
  Однако Борис уже изо всех сил рвался домой - он устал, был сильно разочарован и настроение ему поддерживала только убитая капалуха, которую он хотел представить жене в качестве трофея. Она вовсе не одобряла его походы в леса и даже поездки в пансионат...
  К тракту, охотники вышли уже в сумерках...
  Борис, попрощавшись с Андреем, остался на автобусной остановке, ждать маршрутного автобуса из Листвянки, а Андрей пошёл в домик, к Егерю - его цивильная одежда и все вещи были там. По ходу, он рассуждал о том, что женатый человек уже не свободен в своих поступках и ему это не нравилось. Казалось Боря был здоровый и успешный мужик, а вот "боится" возвратиться домой без добычи и даже такому трофею, как глухарка, рад...
   "А я - думал он сворачивая с асфальтированной дорожки на тропу к домику Егеря - хожу в лес, потому что мне это нравится и потому, что в лесу я могу ощутить себя подлинно свободным, чего в обычной жизни не бывает. Лес - сам по себе для меня праздник, вне зависимости от добычливости или отсутствия трофеев. В тайге, я многое вижу и многим искренне восхищаюсь. Природа для меня - как вечная книга с постоянно меняющимся увлекательным содержанием. В тайге, я не гость, а неразрывная часть, пусть совсем крошечная, этого большого природного единения. Когда я охочусь, то следую извечному инстинкту человека, инстинкту охотника, помогающий мне увидеть всю красоту и многообразие мира, неиспорченного гуманистическими причинами и мотивами.
  Именно охота и заставляла придумывать человека всё новые и новые орудия ловли и преследования зверей. Но даже и сегодня, несмотря на владение ружьём, способным поражать жертву на большом расстоянии, добыть крупного зверя очень непросто. В лесу его никто не привязал на радость охотникам и потому, надо пройти сотни километров впустую, прежде чем тебе повезёт..."
  Тут он увидел тёмный домик Егеря и понял, что Саша и сам Егерь ещё не вернулись из похода. Андрей, которому Егерь так и не показал, где хранится запасной ключ от домика, решил ждать и чтобы не мёрзнуть, устроился в открытом сарайчике, приспособленном для летнего сна на улице и стоящего рядом с домиком, но на участке Дяди Васи - Ленского Бурундука. Найдя на полатях, кусок толстого брезента, он завернулся в него и согревшись, задремал, вспоминая о всех перипетиях прошедшего похода...
  Казалось, что Андрей, только на минутку закрыл глаза и тут же, его разбудил лай собаки за стеной. Это был Грей, услышавший в сарае легкое шевеление. Затем послышались мужские голоса и в сарай, посвечивая себе фонарём, заглянул Егерь. Андрей уже проснулся и подрагивая всем телом, встал с полатей и перешел в домик...
  Войдя в дом, Егерь с Андреем - Саша ушёл к себе в пансионат - вскипятили чай, попили горяченького и поели немного, сделав бутерброды из чёрствого хлеба с маслом. Электрический свет неприятно слепил глаза и отвыкший от благ цивилизации, Андрей с раздражением отворачивался от назойливого освещения...
  Егерь в это время, рассказал Андрею, что охота была неудачной и изюбри, если и отвечали на трубу, то с одного места... А подойти на выстрел незамеченным, к осторожным уже быкам, из-за скрипящего и хрустящего подмороженного снега, было очень трудно.
  - Зато мы - привычно "постанывая" от усталости и пережёвывая подсохший за три дня хлеб, рассказывал Егерь, - когда зашли в вершину Бурдугуза, свернули с дороги и пошли к зимовейке по прямой и там Грей, неожиданно угнал медведя от его берлоги...Тогда ещё шёл снег и мы подойдя к брошенной небольшим медведишкой берлоге, застали там Грея, который ощетинившись, вынюхивал медвежьи запахи и насторожённо озирался... По следу идти было бессмысленно, потому что были уже поздние сумерки и мы, заметив место, отправились дальше, в зимовье. Думаю - продолжил Егерь после небольшой паузы - медведишко этот назад в эту берлогу уже не вернётся, но я на всякий случай пометил место, сделав затесь. Это конечно очень далеко и вряд ли мы туда зимой пробьёмся... Но посмотрим...
  Андрея, немного удивил равнодушный тон рассказа, но он промолчал и стал рассказывать о своих приключениях с Борисом, о неудачном троплении большого медведя, о леснике, о добытом им изюбре...
  Егерь, то ли от усталости, то ли от привычного равнодушия к рассказам Андрея, слушал невнимательно и потому, Андрей прервал свой рассказ, не закончив...
  Скоро, напившись чаю и переодевшись в "цивильное", Андрей и Егерь, поглядывая на часы и забросив за спины лёгкие рюкзаки, быстрым шагом поспешили на остановку - в десять часов вечера, оттуда, отправлялся последний маршрутный автобус в город...
  
   Март 2011 года. Лондон. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
   Хамар - Дабан
  
  Договорились ехать на Байкал в воскресенье.
   Утром, после тяжёлого "званого" ужина у старшего брата, проснулся в пять часов. Поворочался, послушал, как там на улице? Тишину рассвета нарушили знакомые звуки - кто - то не стесняясь, громыхал крышкой мусорного бака и хрипло матерился... Подумалось, что это бомжи, проснулись пораньше, где - нибудь в тайном подвальчике, и вышли страдая от перманентного похмелья, на поиски съестного. То, что они ищут пищу в мусорных баках, здесь теперь, никого не смущает. Привыкли и обыватели, привыкли и сами бездомные.
  ... Сегодня, деятельное сострадание совсем не в ходу россиян и потому, все уже притерпелись к "отверженным", живущим бок о бок с "нормальными" людьми. Однако, как можно назвать нормальным человека, который не только не замечает нищеты и горя окружающих, но и находит им умственное оправдание?..
  ... Чтобы избавиться от назойливых звуков со двора, включил телевизор, и пошёл на кухню, ставить чайник - заснуть уже не удастся. "Да и опоздать боюсь - договорились встретиться с Колей, в семь часов утра, на остановке трамвая, почти в центре города...
   Коля - мой старинный знакомый, пообещавший отвезти меня на несколько дней, на Байкал, в свой домик, в одном из прибрежных садоводств...
   Чайник закипел... Я заварил чай и не спеша, смакуя, выпил, горячий обжигающе - бодрящий напиток. Настроение немного поднялось. С полчаса, я смотрел какой - то бессмысленный американский боевик, в котором жертвы, убегали от злодеев, то на авто, то на крыше вагона электрички, и в конце концов, злодеи все случайно погибли, а "жертва" осталась одиноким победителем.
   "Какое это отношение имеет к жизни в России, - думал я, выключая "ящик", - В нашей жизни всё намного прозаичней и потому неразрешимо трагичней. Нет ни явных злодеев, ни очевидных жертв. Всё происходит неотвратимо и потому очень не спеша. Те же бомжи за окнами, ведь родились под крышей, и может быть имели хороших родителей... Нормальных - поправил я сам себя...
  ... И вот жизнь проходит, и выхода из ситуации уже не видно, и не потому, что нет благотворителей или государственной поддержки, а ещё и потому, что эти бомжи, уже согласились с такой судьбой и другой себе не представляют".
  ... Попрощавшись с матерью, которая из-за возраста тоже, привычно, не спит по утрам, я вышел на полутемную улицу и тут же заметил, подошедшую к остановке автобуса, маршрутку. Подбежав к микроавтобусу, я спросил, идёт ли до рынка, и получив утвердительный ответ, сел на боковое сиденье, поплотнее запахнувшись курткой и поставив на колени свой рюкзак.
  По пути, на одной из остановок, подсели две китаянки в куртках с искусственным покрытием и громко заговорили по-китайски. Я уже вошёл в курс местной жизни и понял, что они едут на рынок, в Шанхайку, где наверное зарабатываю русские деньги, торгуя в одном из бесчисленных киосков, может быть дешёвой китайской бижутерией, а может быть теми же куртками, из искусственного меха и с искусственным покрытием.
  Внедрение китайцев в городскую торговлю, началось лет пятнадцать назад, в самые страшные и нищенские девяностые. Сейчас, Шанхайка тоже выглядит отвратительно, грязно и дёшево, но вот китайцы приспособились и приезжая на несколько месяцев, остаются годами и уезжают в Китай "разбогатевшими", конечно по китайским меркам.
   Русских торговцев, они не любят и презирают, а по этим торговцам или торговкам, судят обо всех русских. И наверное они правы - такого нравственного падения и духовной деградации, в России наверное никогда не было. Жизнь сегодняшнего русского торговца, безнравственна и атеистична. Кроме культа денег и халявной зарплаты в головах и в душах этих нравственно изуродованных людей, кажется ничего нет больше - только инстинкт выживания. И самое печальное, что и винить то некого. Вначале строили социализм - не получилось. Теперь вот строим бандитский капитализм, который и сделал миллионы людей жертвами товарно - денежных отношений...
   Доехав до рынка, вышел в предрассветную холодную муть начинающегося утра и пересев в пустой, громыхающий по рельсам, старый, грязный трамвай, доехал до остановки Богоявленская Церковь. Мы с Колей договорились встретиться здесь, на остановке.
   Церковь стояла напротив, на невысоком холме и на фоне облачного неба, светилась синеватыми луковками куполов. Я невольно и привычно перекрестился. Церковь была старая, но её подновили и верующие православные со всей округи, ходят сюда на службы, и особенно по воскресеньям и престольным праздникам. Чаще это старушки, худенькие, сгорбленные, в шерстянных платочках на седеньких головках...
   Мне вспомнилась бабушка, мать отца, у которой я в детстве, гостил в деревне. Она в церковь не ходила, за её неимением в деревне, по тем атеистическим временам, но когда зевала, то крестила морщинистые губки. Позже я узнал, что это делается автоматичеки, чтобы "бес" в рот не залетел...
   Наконец появился заспанный усталый Коля, поздоровался и тут же мы сели в громыхающий на стыках, трамвай идущий на вокзал. На остановках, в трамвай всё чаще садились люди, проснувшиеся в выходные пораньше и спешащие по делам, хотя внутри было не меньше десятка пассажиров... Но, когда мы вышли на кольце, у вокзала, кругом уже было почти светло и вовсю суетились озабоченные неприветливо - хмурые люди.
   Пока ждали маршрутку, поёживаясь от утреннего холода, Коля сбегал в газетный киоск и купил "Русский Ньюсуик". Он был известным в городе социологом и преподавал в университете.
   Наконец, из диспетчерской появился распаренный, розоволицый водитель маршрутки, мы влезли в тесный, промёрзший за ночь микроавтобус - маршрутку и поехали. Коля с интересом просматривал журнал, с американскими фотографиями, а я смотрел по сторонам, вспоминая знакомые места. Ведь я, когда - то, почти тридцать лет прожил в этом городе...
   На переднем сиденье маршрутки, устроился какой - то, не протрезвевший ещё с вечера, человек, и постоянно комментировал увиденное, заплетающимся языком. Когда въехали в предгорья Байкальского таёжного хребта, он запросился в туалет, оформив свою просьбу простонародными словами.
  Маршрутка остановилась, мы на несколько минут вылезли, постояли кучками неподалёку, а часть пассажиров сбегала в кустики и возвратилась через минуту...
  После остановки в маршрутке вновь стало прохладно и я шевелил пальцами ног в башмаках, стараясь восстановить кровообращение.
   Наконец, маршрутка перевалила самую высокую точку хребта и покатила вниз, к Байкалу. ...Через время, перед нами и под нами, открылась гигантская чаша, наполненная стального цвета, водой. Она, эта природой созданная громадная чаша, протянулась справа налево, всё расширяясь к востоку, уходила далеко за горизонт. Вскоре, мы, спустившись по серпантину, дороги, увидели впереди, плоскую болотину с зеркалами озеринок, окружённых зарослями высохшего, чахлого камыша.
  Я присматривался к этому серому безрадостному пейзажу и вспоминал, что первый раз побывал здесь лет сорок назад. И тогда, всё окружающее не производило такого грустного впечатления.
   "Осень... - оправдывал я произошедшие перемены, не то в ландшафте, не то в моём сознании. - Жизнь конечно стала много злее и грязно - безнадёжней, но это наверное потому, что и сам я "поизносился" за эти десятилетия...
  Въехали в Слюдянку, и по выщербленному асфальту грязной улицы, приблизились к железнодорожному вокзалу. Когда маршрутка остановилась, то Коля скомандовал:
  - Быстрей, пересаживаемся на другую - и мы всматриваясь в названия маршрутов на машинах, вскоре нашли нужную и влезли внутрь. Здесь все привыкли к тесноте и потому потеснились ещё немного, пустили нас на сиденье. К окончанию посадки, кто - то, привычно остался стоять на ногах, в проходе...
  Шоссе из Слюдянки до Улан - Уде, петляло по берегу озера, и я с любопытством вглядывался в окрестные лесистые холмы и новые дачные посёлки, на обочинах, то справа то слева. Домики здесь строили, такие же как двадцать лет назад, да и участки были тоже соток по шесть - десять...
   Природа, вокруг, наглядно демонстрировала присутствие человека - то небольшая свалка мусора, а то чахлые, жиденькие берёзовые колки, на обочинах - видно было, что леса здесь вырубили совсем недавно...
   На подъезде к Мангутаю, Коля задвигался, всматриваясь в запотевшие оконца, и в какой - то момент попросил водителя: - Остановитесь здесь, пожалуйста!
  Расплатившись, мы вышли на свежий воздух и, когда, маршрутка газанув, скрылась за поворотом, то на нас, обрушилась изначальная природная тишина, а в глаза бросились масштабы холмов и горок вокруг.
  Напротив нас, на другой стороне речки, которую мы не видели (она бежала под обрывом, впереди), но слышали её мерный рокот, к небу поднимался крутой склон, покрытый смешанным лесом, где на фоне густых зарослей, золотистых, не сбросивших ещё листву берёзок, местами росли зелено - хвойные стройные сосны. На склоне, ближе к гребню, виднелась высоковольтная просека, на которой, далеко друг от друга, стояли металлические "деревца - опоры", линии электропередачи, соединённые тонкими паутинками проводов.
  Перейдя шоссе, мы свернули по асфальтовому отвороту направо и вскоре подошли к воротам садоводства, в котором, несколько лет назад, Коля со своими приятелями французами, вскладчину, купили маленький домик, и участок земли в шесть соток величиной. Первые годы, после покупки дачи, жили здесь часто и подолгу и русские и французы. Но потом всё это приелось, дети выросли и домик стоял пустым большую часть года...
  Пройдя по садоводству метром сто, мы ещё раз свернули, прошли на участок через дырку в проволочном заграждении и пройдя мимо свежепоставленного брусового сруба, с новой шиферной крышей, но ещё без оконниц и стёкол, подошли к приземистому, деревянному домику, с дощатым настилом, перед входом, Коля нашёл ключ, как всегда в таких домиках, спрятанный под дощечкой, где - то сбоку от входа, открыл двери и ввел меня внутрь. Домик состоял из прихожей - коридора и комнатки, а посередине стояла большая, беленая печка.
   Я охал и ахал, переполняемый ностальгическими чувствами, вспоминал своё житьё в таком же домике на БАМе, в глухой тайге, а Коля, доставал из потайных мест, кастрюли и сковородки, показал откуда надо носить воду, и даже провёл меня в чуланчик, где стояла запылённая книжная полка, с подшивками старых журналов, вырезками из них и несколькими десятками книг...
   Позже, мы решили, пока светло, сходить погулять по окрестностям, а уже после сварить ужин и хорошо поесть...
  ... Выйдя из садоводства, мы пересекли шоссе в обратную сторону, и свернув по глинистой грунтовой дороге, направо, спустились к речке, которая рокотала, неглубоким течением по каменистому дну, с вросшими полукруглыми гранитными валунами, посередине. Заросшая травой дорога, петляла по березовым перелескам, не удаляясь далеко от речки.
  В лесу пахло осенними, подсыхающими, уже подмороженными травами и рябиной, которая местами росла рядом с дорогой, привлекая внимание ярко - красными гроздьями созревших ягод...
   Я задышал глубоко и ритмично и стал гадать, какие звери есть в здешних лесах.
  "Наверное и медведи есть - думал я вглядываясь в следы на дороге. - Но олени и косули уже точно здесь бывают. Хотя дорога, находилась недалеко от тракта и потому, звери наверное близко к домам не подходят..."
  Вскоре запахло дымом костра и мы вышли на небольшую полянку, на которой стояла машина - внедорожник, и рядом, у костра сидели несколько человек и жарили на прутиках мясные шашлыки. Сидящие у костра, вдруг признали Колю, и выяснилось, что они приехали посидеть у костра из города, и возвращаются туда вечером. Это было удобно для Коли и он тут же договорился, что поедет вместе с ними домой, в город...
   Пройдя ещё немного вперёд, мы глянули на часы и потому развернулись и возвратились к садоводству. Там Коля, решил показать мне берег Байкала и мы прошли дальше и мимо забора, по тропинке, идущей через заросшие камышом низины и железнодорожные пути к озеру. Выйдя к Байкалу, на гравийную отмель, застроенную какими - то нелепыми времянками для хранения лодок и моторов, подошли к неприветливой, прохладному даже на вид, большому водному пространству, и я традиционно помыл ледяной водой лицо и руки. Можно сказать "окрестился" и омывшись, почти инстинктивно, избавился от грехов городской суеты и бессмыслицы...
  ... Вид на противоположный гористый коричнево - серый берег, поросший "линяющей" осенней тайгой, открывался необыкновенно широкий и мрачноватый. Линия горизонта, там, на другой стороне озера, в сорока километрах от нас, продолжалось ломаной линией горных вершин соединенных чуть просматриваемым гребнем. Далеко и правее, угадывалось расширение Байкала и виднелась небольшая выемка в линии горизонта, где из озера вытекала "красавица" Ангара и где расположен старинный порт Байкал, существовавший наверное ещё во времена протопопа Аввакума - он побывал здесь в годы ссылки, сразу после разгрома патриархом Никоном, мятежных "старообрядцев".
  День был пасмурным, с ветерком и потому, озеро "насупилось" и неприветливо молчало, додумывая свои тревожные думы о приближающейся, снежной и студёной зиме. Под мерный плеск воды набегающей под порывистым, холодным ветром на мелкую, словно просеянную гальку берега, поговорили о прошлом и будущем этих мест.
  Байкал - это сокровищница, или иначе. - жемчужина Сибири, уникальное природное образование, в котором вот уже много миллионов лет, храниться для будущего человечества, почти пятая часть всей пресной воды мира. Уровень озера, возвышается на четыреста метров над уровнем мирового океана, а его глубина достигает более полутора километров.
  ... Я помню, своё путешествие на теплоходе "Комсомолец", который уже давно не существует. И разговоры о будущем Байкала с доктором географических наук, из Москвы, который со страстью рассказывал о бесценных качествах сибирского озера, как обьекта туризма и уникально чистой пресной воды, вскоре - по его словам - должной превратиться в материальное богатство, дающее владельцу большие экономические преимущества, - допустим как владение большими запасами нефти или газа. О будущем туризме на Байкале он тоже говорил с придыханием...
   С той поры прошло более тридцати лет и предсказания того географа начинают сбываться. Однако, по прежнему и богатства Байкала и его уникальные географически - туристические свойства не раскрыты даже наполовину. По южному берегу, есть только одна, более или мене приемлемая для автомашин дорога, а северные склоны, имеют только конные тропы. Да и те прерываются в местах подхода к воде скал, подпирающих Байкальский хребет...
  Я и сам путешествовал по диким места северного побережья и не представляю когда и как там можно будет построить дорогу, по которой туристы могли бы добираться до истоков Лены, или кататься на лыжах где-нибудь в окрестностях Мыса Покойники...
  Пока я обдумывал свои дневник воспоминания, Коля рассказывал мне об истории своей дачи и мы неспешно шли вдоль берега озера, покрытого намытой водой галькой и по низинам, заросшего тальником. Ветер свистел в голых тонких ветках, мрачные тучи медленно ползли по небу. Кругом было грязно, не ухожено и бесприютно, и с трудом верилось, что когда-нибудь всё может измениться в лучшую сторону. Природа. Словно копировала разочарование и равнодушие царящее ныне в умах и в сердцах людей...
  Пройдя чуть дальше, по берегу, вышли на полотно железной дороги, прижавшуюся в одном месте вплотную к скалам. От озера, её отделяло пространство залитого бетоном берега, о который с лёгким стуком ударялись невысокие сине - зелёные волны, поднятые пронизывающим ветром.
  ... Возвратившись в домик, растопили печку, и приготовили на электроплитке, обед: заварили китйскую, жиденькую вермишель с острыми приправами, и на второе, пожарили кружочки колбасы с луком, которую запили горячим чаем.
  Коля рассказывал о здешних жителях и соседях, говорил, что соседка, из дома напротив, активная женщина, общественница, стала его "врагом", после того, как они с французами, спилили кедр, стоявший за забором и мешавший электрическому проводу подвешенному на столбах. Такая забота об отдельном дереве, выглядит весьма трогательно, но немного фальшиво, в окружении безбрежной тайги, покрывающей на многие тысячи километров сибирские просторы. Я уже видел участки в тайге, где "браконьеры, не боясь наказания выпиливали самый отборный лес, и вывозили его пиратскими способами, продавая за большие деньги заграницу...
  Пока ели и пили чай, сумерки вечера, словно подкравшись со стороны неприветливых гор, залили окрестности "чернильной" темнотой, и включив электричество, мы словно отгородились от постороннего, такого насторожённого и безрадостного мира.
  В это время в дом вошёл Колин приятель, хозяин внедорожника, заехавший за ним после таёжного пикника, и мой друг, быстро собравшись, крепко пожал мне руку, многозначительно пристально поглядел в глаза, дескать держись, и ушёл -а я остался один, на всю неделю...
  В доме уже стало по настоящему тепло, и раздевшись, оставшись в лёгкой футболке, я подсел к остывающему боку печки и стал читать историю жизни и взглядов Блаженного Августина. Эту книгу, я купил в городе, в надежде прочитать её со вниманием в сосредоточенном одиночестве...
  В соседнем дворе, по временам взлаивала собака, и в ответ, оттуда же, изредка доносилось повизгивание голодного щенка. Я невольно прислушивался ко всему, что происходило за стенами, привыкая к одиночеству...
   На минуту выйдя во двор, я включил электрическую лампу, висящюю над крыльцом, отчего тьма вокруг, вне электического света, стал ещё гуще и непроглядней. Постояв неподвижно, вдыхая и выдыхая прохладный осенний воздух, наполненный горьковатым ароматом палой, подмороженной листвы, настороженно послушал тишину ночи, вернулся в дом и расстелив постель, залез под одеяло, предварительно погасив свет внутри... На новом месте , я бываю инстинктивно остопрожен и напряжён - опыт одиноких таёжных походов и поездок, остался во мне, кажется, на всю жизнь...
  ... В полудрёме, из глубин памяти, пришли далёкие воспоминания, о тех временах, когда я семнадцатилетним пареньком, неподалёку от этого места, чуть дальше на восток по берегу Байкала, на станции Танхой, прожил около полугода. Тогда, я, по знакомству, через друзей отца, устроился на строительство линии электропередач, тянувшейся вдоль озёрного берега, в сторону Улан - Удэ и Читы.
  ... Жили тогда, вдвоём с приятелем, на квартире, у бывшего танкиста, в сельском доме, где на окнах стояли герани, а наша половина, от хозяйской, была отделена дощатой перегородкой...
   Очень явственно вспомнилась история первой мимолетней влюблённости в женщину, которая была старше меня на пятнадцать лет и которая жила в станционном бараке с маленьким ребёнком и ворчливой старухой-матерью. Тогда ведь все люди старше сорока были для меня пожилыми людьми...
  ... Работали в тайге, уезжая из посёлка на машине, с раннего утра, до тёмного вечера. Но бывали ведь и воскресенья, в которые, я, лёжа на своей раскладушке читал книги, или шёл обедать в станционный буфет, где готовили замечательные фирменные борщи и котлеты с подливкой и на гарнир предлагали картофельное пюре.
  Однажды возвращаясь из буфета, уже после обеда, я увидел во дворе одного из домов, молодую, привлекательную женщину, которая неумело рубила дрова... Я, перескочив низкую ограду и подойдя, напросился помогать ей. Нарубив кучу дров, я пошёл домой, но в следующее воскресенье, снова застал её за этим занятием и снова помог ей.
  Естественно, за работой познакомились, и она оказалась, симпатичной и весёлой вдовой, с ребёнком - дочкой лет четырёх. Жила они с матерью, в бараке, в железнодорожных квартирах, и работала кассиром в билетных кассах железной дороги...
  Была весна и чистые синие, искрящиеся холодным снегом, солнечные дни, сменялись длинными сумерками, когда оттаявшие за день лужи, начинали покрываться ледовой прозрачной плёнкой...
  Мне было семнадцать лет и я был невинен, как ягнёнок и женщины для меня были существами другой биологической породы...
  ... Мы стали, встречаться и моя знакомая, отбиваясь от моих объятий, хихикала, краснела, оглядывалась и пугала меня своей матерью. Я же понимал её смущение, как простое кокетство и безнадежно настаивал на своём...
  Мы пару раз прогулялись по полотну железной дороги, поглядывая по сторонам и о чём-то весело разговаривая. Моя новая знакомая, наверное чуть подсмеивалась над моей молодостью и наивностью. Но в глубине души, ей было приятно и моё присутствие и мои неумелые ухаживания...
  В посёлке все обо всех знали, и потому, вскоре случился инцидент, который положил конец моему влюблению.
  ... Однажды, идя по улице, неподалеку от своего дома, я встретил малознакомого мне монтажника, который тоже работал в Механизированной колонне. Он подойдя ко мне, остановился и тыча рукой мне в грудь, стал меня пугать и потребовал, чтобы я перестал встречаться, с Машей, - так звали эту женщину. Я, не понимая что он от меня хочет, старался от него отделаться, а он становился всё грубее, стал хватать меня "за грудки", что и увидел в окно дома, мой хозяин, бывший танкист. Позже выяснилось, что он был контужен в войну и подвержен психическим припадкам, как тогда говорили.
   И вот мой хозяин, вдруг выскакивает из нашей калитки с топором в руках и угрожающе размахивая им, гонится за неудачным ревнивцем, загоняет его в в соседскую ограду, и так как бежать дальше было некуда, этот ревнивец, упал на землю, пополз и стал прятать голову под поленницу дров. Мой хозяин навалился на него с топором, и я едва оттянул его от обезумевшего от страха, "соперника"...
   Надо сказать, что в мехколонне, работало много мужиков, которые или сидели до того, или собирались вскоре сесть. Я видел несколько свирепых по-зэковски, драк, с ножами, металлическими прутьями и кровью и потому, меня психованность моего домохозяина не удивила... Как бы то ни было - "ревнивец", был страшно напуган и явно отказался от своей мести, мне...
  Но как всегда, весть о драке разнеслась по посёлку, и на меня стали смотреть как на ловеласа, а Маша наотрез отказалась со мной встречаться. Я не очень переживал об этом, потому что честно говоря не видел и не понимал главной причины наших встреч. Возможно мой соперник, хотел на ней жениться, а я из любопытства позволил себе "влюбиться", и будучи юношей стеснительным и романтическим, ожидал какие-то встречных шагов от невольной моей пассии.
  Вскоре и командировка закончилась, и мехколонна переехала в другой посёлок...
  ... Прошло более сорока лет, однако с той поры, я запомнил эти тревожно дикие горы, необъятную тайгу и неистовое зимнее солнце, отражающееся от безукоризненно белого сыпучего снега. Вспоминал я, и безумные, пьяные поездки нашей бригады монтажников, по только что замёрзшему Байкалу, когда лёд трескался под тяжёлым грузовиком и вода из трещины, бежала с шипением вслед нашей машине...
   Было начало января и громады водных объёмов озера, медленно остывая, начинали сверху схватываться первым ледком, несмотря на то, что зима давно властвовала над тайгой и горными вершинами и морозы, особенно утром, доходили до минус двадцати - тридцати градусов...
  За день до этого водно-ледяного приключения, бригада после получки, прихватив с собой в машину ящик водки, оставив меня дома, укатила гулять на "просеку" - так называли место, где в тайге, мы собирали на расчищенной площадке железные опоры, линии электропередач, скрепляя металлические уголки, на болты. Потом уже, собранные тридцатиметровой длинны, ажурные громады, лежащие на бревнах-подкладках, с помощью тракторов поднимали вертикально, закрепив четыре "ноги" опоры, за бетонные "башмаки, врытые в землю.
  ... Возвращались мои со работники в посёлок, поздно вечером, по льду Байкала, и за рулём, вместо шофера, валявшегося "вдрызг" пьяным в кузове, сидел тоже пьяный, но могущий держать руль в руках, "волонтёр - любитель".
   Назавтра, когда утром, мы ехали по своему вчерашнему следу на заснеженном льду озера, то все, откинув полог брезентового покрытия кузова, с замиранием сердца, ждали столпившись, что машина вот - вот провалиться в трещину. К счастью этого не случилось, но в тот же день, всем машинам мехколонны запретили ездить по Байкалу...
  
  ... Под эти воспоминания, я незаметно заснул, и через несколько часов утомительного сна, посередине длинной осенней ночи, неожиданно проснувшись, и уже не мог заставить себя спать, - поднялся, оделся и растопив печку, налив себе чаю, стал просматривать книги и журналы из местной "библиотеки".
  За окнами наступила полуночная тишина, которая была так непривычно, что я невольно стал чего-то опасаться. Выйдя на улицу, ощутив на лице изморось мокрого тумана, невольно вглядываясь и вслушиваясь, как мне казалось, в замершую, напряжённую тишину, я инстинктивно ожидал каких-то неприятностей. Я понимал, что моя нервозность была обусловлена переменой обыденной жизни на одинокую и потому непривычную, однако от этого знания было не легче.
  Я уговаривал себя расслабиться, и воспринимать внутреннее беспокойство, как обычную реакцию на перемену обстоятельств и места жительства...
   Войдя в дом, зевая, я сел около печки, прислонившись к горячему её боку, и вновь пытался читать жизнеописание Блаженного Августина. Согревшись и успокоившись я стал сосредотачиваться на прочитанном. Конечно, мне была чужда экзальтированная наивность этого латинского святого, но его призывы жить по доброму, и "делать больше добра, чтобы в мире стало меньше зла" я вполне разделял, хотя понимал, что обычно, в реальной жизни всё упирается в строгость определения, что такое добро, а что такое зло...
  Совсем недавно я узнал, что Блаженный Августин, не возражал против сжигания еретиков заживо, потому что римские законы, таким образом наказывали фальшивомонетчиков. Ведь еретики, это сторонники фальшивой веры - наверное "логично" рассуждал Августин...
  ... Наконец, я устал настолько, что лёг на постель не раздеваясь и заснул почти сразу, а проснулся уже только на рассвете, когда все ночные беспокойства отступают и даже кажутся смешными...
   В доме было прохладно, и я, раздевшись, залез под одеяло и уснул, без сновидений до солнцевосхода...
  В очередной раз проснулся уже около десяти часов. Глянув в окошко, определил, что погода портиться - по небу бродили низкие тучи и холодный ветер, шумел в вершинах соседних с садоводством сосняков. Помывшись на улице холодной водой, я до суха протёрся полотенцем, а потом, включив электроплитку, стал жарить на сковороде телячью колбасу, нарезанную ломтиками с луком. Аппетитный запах распространился по дому, и вскипятив чай, я приступил к еде, обдумывая что делать дальше - идти ли на Байкал, или попробовать всё - таки сходить в тайгу, вдоль берега речки, берущей своё начало километрах в тридцати от озера, в вершинных ущельях хребта Хамар - Дабан...
  Пока я собирался, приготовляя обеденный перекус, из низких туч, посыпалась мелкая снежная крупа и я решил, что в такую погоду, лучше пойти в тайгу, - у озера, будет холодно и неуютно...
  Закинув за спину, свой рваный рюкзак с тёплой курткой и обедом внутри, вышел наконец из дома, понюхал холодный ветер, пахнущий мороженным и по знакомой уже дороге, направился в сторону речки.
  Выйдя на шоссе, пройдя чуть вперед, перешёл высокий мост над белопенной рекой, и свернул на грунтовую дорогу, с заросшей подсохшей травой, колеёй. Вдоль неё росли черёмуховые кусты и я, найдя несколько подмороженных за ночь чёрных ягод, съел их с большим удовольствием.
  Пройдя так до первой развилке, я начал трудный подъём на крутой склон, заросший молодым кедрачом, вперемешку с лиственными деревьями. На ломкую, сухую траву, насыпало уже тонкий слой снежной крупы, и я, старался идти аккуратней, не поскальзываясь. В одном месте из кустов рябины, слетел "хлопоча" крыльями, рябчик, и я увидел, как он серой тенью, планируя, скользнул вниз, в соседнюю чащу.
  Вскоре дорога закончилась, и я понял, что она была проложена, давно, когда здесь велись лесозаготовки. Таких дорог, без начала и конца, довольно много осталось с тех времён, по всем необъятным просторам прибайкальской тайги...
  Дальше пошла уже довольно торная тропа, и так как снег продолжался с перерывами уже несколько дней, то на снежной тонкой пока, пелене, стали встречаться следы зверей и зверюшек. Вначале я увидел прыжки, белочки, перебегавшей с одной кедринки на другую, а поднявшись чуть ближе к горному гребню, различил, следы крупного соболя, который мог здесь охотиться за этой белочкой...
   Тропа, постепенно выполаживаясь, петляя среди валежин и кедровых зарослей, наконец, привела меня на гребень склона. Вид открывался на две стороны, в том числе и на следующую падь, с крутыми склонами, заросшую хвойными деревьями, вперемежку с берёзами. Внизу, в глубине пади, росли густые кустарники и высокая плотно стоящая трава, по которой идти было трудно даже на плоском месте. Обернувшись, позади, я увидел широкую долину речки Безымянки, зелено - хвойные кедрачи в углублениях распадков, спускающихся с гребня, а на противоположной стороне, на югах, стояли осиново-берёзовые рощи, частые, даже и на крутых склонах.
  "В этой тайге - подумал я, - лучше ходить по долине реки, или по большим её притокам".
   Наглядевшись на окрестную тайгу, я начал зигзагами пробираться по гребню, который тоже зарос деревьями, а густая трава, ещё не прибитая большими снегами и морозами, прятала в своих зарослях упавшие валежины и толстые ветки, которые своими сухими сучьями часто цеплялись за ноги и за одежду.
  Идти так, было тяжело и я решил спуститься к речке, и попробовать подниматься по речной долине. Следуя этому плану, не спеша спустился в один из поперечных распадков, заросших молодым, прозрачным осинником, по которому петляла зверовая тропа. Я даже рассмотрел, кое - где на земле, следочки копыт, не-то молодых оленей, не-то косуль.
   В одном месте в тени от купы густых кедров, лежал нерастаявший предыдущий снег и в нем, я неожиданно различил, увидел ржавую проволочную петлю, привязанную одним концом, радом с тропой, за один из осиновых стволиков.
  "Ага, - подумал я - браконьеры и здесь промышляют и наверное выставили петлю ещё осенью, а потом как водиться проверив её раз, найдя пустой, так тут и бросили, уже не заботясь о будущих жертвах этой петли. Так, к сожалению, довольно часто сегодня в ближних к селению тайгах, случается. Псевдо охотники, расставят петли на тропах, а потом либо запьют горькую, либо им просто лень их проверять. Если зверь попадётся, он в этой петле гибнет, а потом его растаскивают хищники и расклёвывают вороны.
  Во многом, из-за этого, сегодня в самых звериных местах, редко можно заметить следы, тем паче увидеть оленя или косулю...
  Браконьеры, такими варварскими способами губят их за просто так. Раньше, таких горе охотников характеризовали присловьем: - Ни себе ни людям...
  Тропа, по которой я шёл, была явно звериная, потому что слишком крутая для людей, и, цепляясь за стволы осинок, спускаться приходилось осторожно... И всё-таки, я упал несколько раз, правда не больно, поскользнувшись на опавшей листве...
  Потом, я услышал впереди шум воды и понял, что из соседней пади, течёт речка, достаточно многоводная. Спустившись, к воде, не спеша обследовал несколько кустов черёмухи и найдя ягоды, стоял и объедал их слушая и приглядываясь к окружающей тайге. Снег уже давно закончился и в прорывы туч проглянуло солнце. У речки было влажно и вода спрыгивая с уступов, в омуте, крутила последнюю опавшую листву, медленными кругами. Пахло влажной травой и кедровой смолой - на противоположном берегу, стоял густой молодой кедрач.
  Я, набрав в речке воды, в пластиковую бутылку отошёл от заросшего лозняком, берега, чуть в горку, выбрал сухое место и удобно устроившись, стал есть свой обед, запивая бутерброды с колбасой, водой из речки...
  ... День постепенно клонился к вечеру и закончив с едой, я начал спускаться дальше вниз, вдоль русла речки, иногда, с трудом переходя влажные места, заросшие зелёной густой травкой.
  Влажная топкая земля чавкала под сапогами, оставляя глубокие следы в раскисшем грязном травянистом грунте. В какой - то момент, русло речки впереди, так заросшее кустами и заваленное валежником, показалось непроходим и я, обходя чащобу, чуть поднялся на крутой склон, найдя поперечную тропинку.
  Затем, осторожно шагая по склону, поглядывая с высоты на окружающие заросли осины, вдруг вышел на дорожную колею, начинавшуюся на круглой, луговой полянке. Кое - где, здесь, из под сухих листьев проглядывала зелёная травка, которая потом, так и уходит под первый большой снег...
   Чуть позже, я вышел на развилку, где небольшая речка - приток впадала в Безымянку и где, по берегу реки, уже шла проезжая, грунтовая дорога.
  Я, какое-то время, постоял на ней, прикидывая, куда пойти, или уже отправляться домой. Но потом всё- таки решил, что на первый день, этого похода по окрестностям вполне достаточно. Таким образом выбрав продолжение, я повернул направо, в сторону Байкала...
  ... Уже идя по дороге, в одном месте, разглядел следы оленьих копыт, и подумал, что раз здесь ходят матки - следок был небольшим, - значит где - то здесь должны быть и олени - быки.
  Осень, несмотря на первые небольшие снега, ещё продолжалась, и я предположил, что в этой речной долине, могут на зорях реветь олени - изюбри...
  Через полчаса, я вышел к шоссе, перешёл его и привычно уже, вошёл в садоводство, без труда найдя свой дом, в череде похожих строений. На садоводстве, в это время уже почти не бывает дачников и потому, дома стоят тихие и насторожённые, словно осиротевшие до следующего лета...
  В моём доме было прохладно и я, тотчас же растопил печку и стал готовить ужин. Поставив на плиту в кастрюльке рис, я открыл рыбные консервы и решил устроить себе "японский" ужин. "Попутно" начал читать книгу о волках в Заполярье. Вспомнил, как мой знакомый Трофим Викторов, рассказывал мне, о годах проведённых в охотничьем зимовье, в тундре, разъезжая на мотонартах по своему охотничьему участку. К некоторым из его рассказов, я относился скептически, однако знал, что такое вполне могло быть. Север, тундра и бескрайняя тайга хранит ещё много удивительных тайн и историй. Часто их просто некому рассказывать и слушать - так не любопытны и равнодушны стали горожане...
   Трофим божась, говорил мне, что однажды, на подкормке для песцов, неподалеку от его базового зимовья, в тундре, в капкан, попался волк гигантских размеров, весом около ста килограммов...
  - Это был редкий экземпляр, даже для тундры - рассказывал Трофим, когда мы сидели с ним в кафе после его очередного приезда с Севера, и пили пиво.
  - Шкуру я выделал, а потом продал какому - то любителю редкостных трофеев, за приличные деньги...
  Уже изрядно напившись, он рассказывал , как к нему, к избушке, приходил медведь, учуявший запах добытого и привезённого из тундры северного оленя. Туша этого зверя лежала метрах в двадцати от зимовья.
  - И когда я вышел из домика - рассказывал Трофим, покуривая очередную папиросу, -
  медведь понялся на дыбы, до этого скрываясь за лежащим мёртвым оленем и выгрызая у него мороженные внутренности. Появление хищника было таким неожиданным, что я оторопел и некоторое время стоял неподвижно, нашаривая правой рукой винтовку за спиной, не отрывая глаз, от всплывшего на дыбы медведя...
  Мне просто повезло, и карабин был привычно заряжен. Навскидку, я выстрелил первый раз и медведь рявкнул получил первую пулю в бок. Потом он упал и всё время пытался подняться на лапы, чтобы броситься, прыгнуть, подползти в мою сторону, поближе ко мне. Тут уж я выпустил в него несколько пуль из магазина, пока агрессивный зверюга не перестал шевелиться...
  - Разделав зверя, я увидел, что моя первая пуля попал медведю в отросток позвоночника и
  привела к параличу конечностей... Просто мне повезло... Ведь мог бы промазать или ударить по мякоти... Тогда неизвестно чем бы этот эпизод в моей жизни закончился...
  
  ... В книге, которую я читал, здесь, на Байкале, была рассказана история счастливого заселения и совместной жизни, двух молодых выпускников охотоведов - мужа с женой.
  Я очень люблю эти описания тревог и трудностей одиноких зимовок, может быть потому, что сам некоторое время жил в глухой тайге, в домике, на севере Бурятии. Те годы, я вспоминаю с грустью и удовлетворением, несмотря на то, что бывали и трудные дни и даже трудные месяцы. ... Однако нередко, при воспоминаниях о том времени в памяти всплывает лирические эпизоды: деревянный домик окружённый листвиничником и молодым кедрачом, весенние длинные тихие дни, когда в одиночестве кажется, что в мире уже до скончания века ничего не измениться... В моих воспоминаниях, горная речка, заполненная водой от тающих горных снежников, мерно шумела в тридцати шагах от крыльца таёжной избушки и это было настолько привычно, что я переставал замечать этот бодрый плеск водных струй, прыгающих с камня на камень, с вечным упорством неостановимой водной стихии...
  ... Читая, я невольно завидовал свободной жизни героев в необъятной безлюдной тундре, и начал обдумывать варианты и возможности для себя, провести вот так, в одиночестве, год или два в тайге, в зимовье, только в обществе охотничьих собак. Захотелось заново пережить молодое чувство счастья единения с природой, в "пустыне", где тебя не касается суета и несвобода человеческой рутинной жизни.
  ... Последние годы, я всё чаще задумываюсь о приближающейся бесцельной старости и потребности отделиться от мира планов и достижений, погрузиться наконец в мир сочувственного наблюдения, "со стороны", за процессом многообразной и насыщенной жизни природы, вокруг и в нас самих.
  Вдруг, с неприязнью вспомнил алчную, соревновательную, иногда зло напористую "толкотню" людей в городах, где собственно человеческое, то что в нас является отблеском божественного начала, наглухо отделено от вечности природы, закрыто "суетой" каждодневной, бессмысленной спешки что-то иметь и видеть...
  Церковь, стоит среди этого моря торопливой пошлости и животности, небольшими островками, окружёнными океаном эгоистического неверия. "Лишь оставаясь один на один с природой - думал я - человек способен осознать свое особенное положение в мире, понять или просто прочувствовать свою ответственность перед всем подлинно живым, вокруг и внутри нас..."
  ... Здесь, на Байкале, я тоже начал постепенно привыкать к одиночеству, и после ужина, помыв посуду, ложусь на кровать и читаю. Изредка, издалека, слышу шум проходящего по железной дороге поезда, а потом, встревоженный лай собаки из соседнего двора. Погода по прежнему облачная и с неба, по временам сыплет снежная крупа, которая тут же тает, на неостывшей ещё земле.
   В избушке стало тепло и потому, в довольстве долго лежу и читаю. Изредка, выхожу на улицу и издалека, слышу шум речки Безымянной, и прикидываю, что завтра, тоже будет пасмурная погода, а ночью возможен небольшой снег. Обычно перед непогодой, шум воды слышен очень далеко и отчётливо... Войдя в дом, вновь ложусь и читаю.
  Но временами, моё внимание отвлекается от книжного текста и я начинаю думать, что в очередной раз ритм моей жизни резко сменился и чувство непривычного одиночества, постепенно сменяется чувством благодарности, к Тому, кто создал этот разнообразный мир, где преодоление опасности, несправедливости и даже предательства, сменяются душевным покоем, и удовлетворённостью.
  ... Я отвлёкся, на несколько минут помолился, стараясь почти вслух внятно и раздельно произносить: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй мя..." и проговорив, прочувствовав это несколько раз, расслабился и вспомнил, ощущение покоя и радости появившееся в душе, в конце моей сегодняшней прогулки по тайге. Открытое пространство лесной дороги, покрытое, ковром опавших листьев, коричнево - палевого оттенка... Крутые лесистые склоны, справа и слева на которых ближе к гребням, на прогалинах лежит белыми пятнами не стаявший снег... Такая простая, и вместе с тем такая замечательная своим красочным эстетическим наполнением, картина!
  ... А здесь, вечером, ещё по свету, из окна затянутого кружевными тюлевыми занавесками, видны жёлтые и коричневые листья на рябине, стоящей в огороде. Особенно привлекают внимание ярко - алые ягоды собранные в симметричную гроздь. Справа, и чуть дальше во дворе, виден синий треугольник крыши над колодцем, с замечательно вкусной и холодной водой...
  Ещё дальше, видны несколько домиков, разбросанных среди участков земли, ухоженных садоводами. Они выращивают здесь садовую клубнику, а домики используют, как временное жильё, во время короткого сибирского лета...
   Слева, за садоводством и железной дорогой, которую здесь проложили ещё при царе, лежит озеро Байкал, с хорошо видимым, дальним гористым берегом, желтеющим по глубоким падям лиственничной подмороженной хвоей, и где по склонам, щетинятся берёзово - осиновые, уже голые, продрогшие рощи.
   Озёрная вода, покоится нерукотворным громадным бассейном, и в этом бассейне, страшно сказать - сосредоточена почти четверть всей пресной воды огромного мира...
   В этот момент, я незаметно задремал, а проснулся уже глубокой ночью, вышел на минутку во двор, постоял, послушал сонную тишину, притихшего леса, окружающего садоводство и возвратился в натопленный домик, погасил свет и лёг, уже раздевшись, под одеяло... Поворочавшись, найдя удобное положение, я вспомнил сегодняшний поход, вкус подмороженной черёмухи и незаметно уснул, уже до утра...
  Назавтра, повалявшись в тёплой постели подольше, я неторопясь встал, помылся на улице ледянной водой, поел и отправился в сторону Байкала, поглядывая на низкое, покрытое бегучими тучами, небо, надеясь на скорое улучшение погоды.
  Долго бродил вдоль берега, рассматривая величавую панораму озера - моря раскинувшегося впереди и справа, на сотни километров... К обеду, ветер угнал тучи в дальний конец озера и на синем небе появилось долгожданное солнце. Во второй половине яркого, солнечного дня вышел на открытое место и устроившись поудобнее на выброшенной штормом коряжине, расслабился и пргрузился в созерцание.
  Солнце тихо светило из-за спины, с бледно - голубого, прохладного и высокого неба и его лучи чуть грели мои плечи и спину. Хребты окружающие речку Безымянную, со стороны солнца, при взгляде на них, были чуть видны размытым ломанным силуэтом, и казалось солнечный туман поднимался из складок горного рельефа...
  А впереди, прозрачная вода, раскинувшаяся на многие сотни километров, в двух шагах от моих ног, мерно и непрерывно набегала на галечный берег и шумела пенными гребешками, чуть подгоняемая боковым ветерком.
  Перистые, лёгкие облачка в высоком небе почем-то тянулись в обратную сторону, и я многозначительно подумал, что наверху, всё всегда немножко иначе чем на земле...
  Противоположный северный берег озера, был освещён прямыми солнечными лучами, и потому казался отчётливей и ближе, чем обычно. Складки серых гор, кое-где обрывались к воде крутыми скальными, складчатыми склонами и уходя в открытую перспективу, незаметно, растворялись где-то далеко справа, в лёгкой туманной дымке...
  Вдруг, откуда - то слева, прилетела белая, лёгкая чайка. Другая, белой точкой качалась на тёмно - синих студёных волнах, далеко от берега. Ветер был не сильный, но пронзительно холодный и потому, я прятал руки в рукава куртки, пытаясь хотя бы на время согреть озябшие пальцы. Но несмотря на холод, уходить с берега не хотелось и я почти неподвижно сидел опустив плечи и сосредоточив взгляд на дальнем берегу. Время текло незаметно, и я словно, загипнотизированный видом необъятных открытых пространств, спокойно думал о своей жизни, о том, что скоро надо будет возвращаться заграницу, где меня ждёт семья и привычный налаженный годами уют небольшой квартирки в центе большого европейского города...
  ... Солнце из зенита, медленно начало спуск к западу, и всматриваясь в противоположный берег, я вспомнил, как несколько десятилетий назад, ходил там, по круго-байкальской железной дороге, путешествуя пешком от Култука, то есть от южной оконечности озера, до порта Байкал, прибрежного посёлка на месте вытекания из озера, большой сибирской реки Ангары...
  Я прошёл этот маршрут несколько раз, и в одиночку и с друзьями. А однажды с детьми - моим восьмилетним сыном и его десятилетним двоюродным братом. Путешествие наше продолжалось пять дней и ночей и мы успели посмотреть все красивые тоннели и дамбы, и стальные виадуки, и мосты, через прозрачно холодные быстрые речки и ручьи...
   Ночевали мы в палатке, на берегах встреченных ручейков, жгли костёр готовили себе кашу с тушёнкой и слушали тихий шёпот набегавших на каменистый берег невысоких сонных волн...
  Несколько раз, мы поднимались по крутым распадкам на опасно высокие и обрывистые скалы торчащие в верхней части склонов, и оттуда вид на спокойное озеро открывался удивительный. Была ранняя осень и кедровые шишки, на невысоких кедрах, растущих на краю обрывов, торчали из зелено-хвойных веток и вершинок, соблазняя дотянуться и сорвать их. Орехи, внутри тяжёлых и смолистых, тёмно- фиолетовых, почти черных шишек, ещё не созрели, и вместо маслянистых орешков, внутри серых, почти прозрачных скорлупок, виднелись белые зёрнышки, напоминающие по вкусу молочную плёнку на кипячёном молоке...
  Тогда, добравшись до порта Байкал, мы на пароме переправились на другой берег Ангары, полюбовались на вершину Шаман - камня, торчащего неприметным валуном из воды, всего на метр в высоту, но перегораживающего исток большой реки, почти на всём её течение. А после, сели на рейсовый автобус и вернулись по асфальтовой дороге в город...
  ... Но были и другие воспоминания. Однажды, я приехал на то приметное место, на другом берегу Байкала, находящееся как раз напротив Мангатуя и садоводства, на один день, с молодой, красивой девушкой - высокой стройной, с синими большими глазами и белозубой улыбкой. Она была моложе меня лет на пятнадцать и потому, я старался не обидеть её нечаянным неловким взглядом или действием.
  В тот жаркий день, мы, отыскав укромную бухточку, раздевшись, купались в ледяной байкальской воде, а потом загорали лёжа рядом. После, лазили по прибрежным скалам, устав, устроили обед, поев заготовленных бутербродов и долго сидели расслабившись, друг против друга, разговаривали и пили чай из закопчённого котелка...
  В конце дня, уже на обратном пути к станции, нас на зелёной полянке, застал короткий, но сильный дождик, и мы пережидая его, стояли под одним зонтиком, почти обнявшись и я, заглядывая в её синие смеющиеся глаза, загадывал своё будущее...
  "Как же давно это было?! - грустью вопрошал я и отвечал беззвучно: - Это было, когда ты ещё был совсем молодым!
  ... Горы на северной стороне Байкала, постепенно покрывались тёмными морщинами боковых теней, и я глянув в последний раз на это прохладное великолепие, отправился к себе в дом. Ветер по - прежнему тянул справа, сосновые и кедровые хвойные шапки на деревьях вокруг садоводства непрестанно шумели, помогая мне сосредоточиться и вспомнить детали далёкого и потому немного грустного прошлого...
  Утром поднялся пораньше, вскипятил чай и позавтракал, поглядывая в окно. Погода была сумрачной, но ни дождя ни снега не было. И я, собрав немного еды для обеденного перекуса, отправился вновь, в приречную тайгу...
   Перейдя автомобильный мост, свернул на дорогу и в первой же мокрой мочажине увидел следы оленя и оленухи, наверное прошедших тут под утро, или даже на рассвете - следы были совсем свежие.
   Пройдя вдоль речки, до того места где вчера свернул с дороги, я пошёл дальше, пока не упёрся в неширокий ручей, текущий в овражке. Дорога сама собой закончилась здесь и превратилась в торную тропу, по которой я и проследовал далее. Слева, на взгорке, стоял зелёной стеной кедрач, и прямо на берегу, на другой стороне ручья, впадавшего с востока в Безымянку, на небольшой полянке, стоял балаган, сооружённый орешниками, которые совсем недавно, здесь заготавливали кедровый орех. Рядом виднелось большое, чёрное кострище, и в двух шагах, навес, плотно прикрытый сверху, кедровыми и берёзовыми ветками...
   Я не стал задерживаться здесь, и прошёл дальше, вверх по течению речки. В одном месте, там, где Безымянка летом в большие дожди, затапливает пойму, подходя прямо к скалистому обрывистому берегу, увидел песчанную косу, на которой отпечатались свежие оленьи следы. Видимо звери приходили сюда пить, потому что прямо под скалой было глубокое озерцо прозрачно чистой воды, отражающее в своей блестящей поверхности тёмные морщины каменной громады, причудливо нависающей над водой.
  Продолжая свой путь, вышел на открытое пространство, где река, делая изгиб, текла почти спокойно, под невысоким берегом, заросшем ивняком и высокой травой. Здесь в чаще, нашёл становище рыбаков, устроенной в низине, под навесом из ивовых густых кустов.
  Спустившись по тропинке к реке, я набрал воды в пластиковую бутылку, возвратился к становищу и на прогоревшем кострище, развёл маленький костерок, разогрел на огне свои бутерброды, и пообедал, запивая еду холодной водой - котелка у меня с собой не было...
   После обеда, пошёл дальше, вверх по течению, но вскоре, река свернув круто влево, отрезала мне путь по равнинке русла, и пришлось подниматься в крутой подъём, по чаще.
  Вокруг все так заросло, так много было на моём пути мёртвых древесных стволов, лежащих вершинами в разные стороны, что я с трудом преодолевая эти завалы, спустился в подобие глубокого крутого оврага, и пройдя ещё чуть в гору, убедился, что дальше, тут, мне уже не пробиться...
   Пришлось разворачиваться, и стараясь не терять набранную высоту, двигаться уже в обратном направлении, вдоль склона. На мою удачу, бурелом скоро закончился и я вошёл в кедрач, который затенил весь лес зелёном шатром своей хвои. В нём, как в громадной тёмной комнате, изредка слышался протяжный и сварливый крик кедровки и я попытался проникнуть в эту "комнату", войдя под зелёный полог лёгкой пушистой хвои...
  Оказалось, что впереди, меня ожидали новые испытания...
  Я увидел деяствительно нечто мистическое - лес, которого не касалась рука человека. Гигантские поваленный бурей кедры, лежали в зарослях высохшего папоротника, перегородив лес своими толстыми и длинными стволами, раскинув вершины во все стороны, и сверху эти стволы, были в большинстве, покрыты толстым и мягким слоем мха, из которого вырастал частый зелёный брусничник. Идти через этот замшелый разноуровневый бурелом, было очень трудно. К тому же со склона, в этом месте спускались несколько глубоких оврагов, заваленных упавшими деревьями и деревцами вдоль и поперек...
  Я с трудом выбрался из этой страшной чащи, и идя краем долины, наконец вышел к молодым, чистым кедрачам, на высоком светлом взлобке...
  Вдруг, я заметил, что к одному из кедров, был прислонен "колот", и решил несколько раз ударить по стволу, в надежде сбить оставшиеся от "орешников - добытчиков", кедровые шишки. Однако усилия мои пропали зря. Ни одной шишки не сорвалось сверху и в конце концов, оставив "колот" на прежнем месте, я двинулся дальше и незаметно, вышел на торную тропу, которая поднималась на вершину, гребня.
  Появившееся к тому времени среди туч солнце, уже садилось и я подумал, что может быть отсюда, с высокого чистого места, я могу потрубить оленем, и может быть, мне отзовутся из окрестностей гонные изюбри - быки...
  ... Я постоял на краю лесного склона, рассматривая открывающиеся, широко в глубину необъятного пейзажа, окрестности, потом продышался, очищая лёгкие и заревел - затрубил, сбиваясь и фальшивя, как это всегда бывает в отсутствии тренировки. Тайга, на мой неряшливый рёв, ответила насторожённым молчанием.
   Послушав эту тишину, я ещё несколько раз проревел, и не получая ответа, заскучал, решил, что гонных оленей в округе нет...
   Подождав ещё какое - то время, я вышел на тропинку, и стал спускаться к ручью, бегущему в соседнем распадке, по крутому, заболоченному оврагу...
   В половине склона, я нашёл ещё один балаган орешников, в котором они похоже жили совсем недавно. Кострище с удобным таганом чернело мокрыми угольками , и вокруг были расставлены чурочки, служившие добытчикам, вместо стульев...
  ... Однажды, в былые годы, и я пробовал заготовлять кедровые орехи, и не так уж далеко от этих мест, в тайге, в нескольких километрах от тункинского тракта. Тогда мы с моим другом, жили в зимовье около недели и "набили", как говорят в Сибири, по пяти ведерному мешку кедровых орешков.
  Это было замечательное приключение и тяжёлая работа, посреди спелого и плодоносного кедрача, на вершинках которого, среди пучков зелёной хвои, светились коричнево - медовым цветом "созвездия" спелых, уже подсохших, шишек...
  Помню, что как все "заготовители", работали мы с утра до вечера, радуясь хорошему урожаю и хорошей погоде. На склонах холмов уже лежал первый снежок, и это нам помогало находить, слетевшие с веток, после ударов "колотом", и лежащие, как на белой, снежной скатерти, шишки. Ночевали мы в хорошем зимовье, с опрятной, тёплой печкой...
  Одно было плохо, - по ночам изо всех щелей вылезали мыши, проникающие в домик из округи, и начинали бегать и шуршать, иногда прямо по нашим телам, и даже лицам. Я не высыпался, и потому, был рад, когда мы наконец покинули, в общем то замечательную, "таёжку".
  И последним испытанием в этой "эпопее", были труднейшие пять километров до тракта, под гору, по зарослям ягодника и мха, которые мы преодолели с сорокакилограммовыми рюкзаками за спиной, с нашей бесценной "добычей"...
  
  ... Уже без надежды, я в последний раз остановился и проревел, грозно и отчаянно...
  И вдруг, с другого берега речки, мне ответил олень-бык, хриплым, словно простуженным басом. И тут же, неподалёку, уже с моей стороны реки, тонко и пронзительно отозвался его молодой соперник... Я замер, и прислушался до звона перепонок в ушах...
  Старый бык глухо рычал, не растягивая песню, зато молодой почти визгливо и нервно-разражено выводил свою мелодию - И - и - и -, заканчивая гневливым И -и - ах - ах...
  Постояв некоторое время на месте, я почти бегом спустился по тропинке, к ручью и на какое-то время затаился за валежиной, ожидая продолжения "диалога", который сам и спровоцировал.
  Я конечно не надеялся на то, что увижу быков, однако, уходить из тайги не торопился...
  Солнце, неспешно приближалось к вершинам холмов, окружающим долину реки с запада, когда, вдруг, в прохладной тишине, начинающихся сумерек, я услышал стук рогов и громкое сопение, со стороны речки. Я ещё ниже пригнулся за валежиной, и тут оба изюбря, вдруг заревели, совсем близко, и у меня от восторга и ужаса, по спине пробежали мурашки. Звери были так близко, что я расслышал в их голосах металлические нотки в клокочущем рыканье, которое издают их напряжённые и опухшие от неудовлетворённого сладострастия, глотки...
  ... Наконец, я увидел, как с разных сторон, из кустов ольхи, навстречу друг другу, на расстоянии нескольких десятков метров, выскочили на рысях два коричневых, почти шоколадного цвета быка. Тот, у которого бас, - был намного крупнее молодого, но тоже справного быка.
  Увидев друг друга, а слышали они противника уже за многие сотни метров, олени ощетинившись длинной шерстью, начали медленно сходиться параллельными курсами, впечатывая напряжённые передние ноги в осеннюю траву, задирая на ходу головы вверх, показывая свои светящиеся белыми блестящими острыми концами отростков, рога - бороны. Они был на редкость красиво симметричны и конечно опасны, мощной силой их обладателей... Олени - самцы, разъярённые видом соперника, по прежнему сближались постепенно, стараясь не смотреть один на другого, но гневно играя расширившимися ноздрями
  Наконец крупный бык, сблизившись, на предельное расстояние, резко развернулся в сторону молодого, мгновенно опустил голову с семи отростковыми толстыми, широко разведёнными, симметричными рогами - вилами, к земле.
  Чуть задержавшись, молодой олень проделал тоже самое, и после, оба прыгнули один навстречу другому. Раздался треск столкнувшихся рогов, и старый бык, напрягая толстую шею, легко перехватываясь рогами, постарался занять удобную позицию. Однако, Молодой, после первого же страшного удара Доминантного быка, отскочил в сторону, и развернувшись, в высоком прыжке, испуганно кося глазом на соперника, бросился убегать и Доминантный, яростно хрюкая, несколько десятков метров пробежал за ним. Потом остановился и тяжело дыша, поднял рогатую, мощную голову вверх, заложив рога почти на спину, заревел, хрипло и свирепо...
   "Он чудовище! - переводя дух, с восторгом подумал я... С таким даже с ружьём опасно встречаться".
  Бык, словно услышал мои мысли, повернул голову в мою сторону, понюхал воздух широко раздвинутыми ноздрями, подхватил мой запах, вздрогнул и тронув с места тяжёлой рысью, быстро скрылся в кустах, убегая назад, по направлению к реке. Через время, я услышал, как в той стороне застучали копыта по речной гальке и после, вокруг вновь воцарилась тишина...
  Вечер надвигался по речной пади, снизу вверх и серые сумерки покрыли окрестные склоны и тайгу...
  А я, выйдя на дорогу и с опаской оглядываясь, пошёл в сторону шоссе, переживая про себя увиденное мною таёжное чудо...
   Было ещё достаточно светло, когда я перешёл шоссе, и потому, решил сходить на берег Байкала, и встретить вечер на берегу волшебного озера.
  
  ... В начале по дороге, а потом по тропинке, я подошёл к высокому железнодорожному полотну, и вдруг заметил, стоявших неподалёку от тропинки, железнодорожных рабочих, которые как - то нерешительно и мрачно толклись на одном месте подле железнодорожной насыпи. Проходя мимо, я вежливо с ними поздоровался, но никто даже не посмотрел в мою сторону. Когда я перешёл через двухколейный путь, на другую сторону насыпи, то вдруг увидел на каменистом щебне полотна, рядом со стоявшими двумя рабочими, тело молодого мужчины в сером костюме, лежащее в неловкой позе на камнях, и заметил светловолосое, молодое ещё лицо, измазанное грязью, с ободранной окровавленной щекой. Он лежал неподвижно и его остекленевшие глаза смотрели куда - то высоко в небо...
   И только тут, я внезапно понял, что этот мужчина мёртв и может быть уже как несколько часов. Вся его неловкая, неудобная поза, свидетельствовала об этом... Только теперь, я начал понимать, почему так неприветливо мрачны были эти железнодорожники...
  Видимо человек, либо выпал из вагона, либо его из этого вагона выбросили насильно. Я непроизвольно поморщился, крепко сжал зубы и перекрестился.
  ... Мир людей и их страстей, вдруг грубо ворвался в мою жизнь. И я проклиная себя, уже не видя и не желая видеть красоту заката над необъятным озером - морем, поспешно возвратился к садоводству, но уже другой дорогой. Навстречу мне, уже около моего дома попала милицейская машина идущая в сторону насыпи, и я понял, что они едут на место убийства или самоубийства, по вызову этих рабочих...
   По пути к своему дому, я вспомнил, свою давнюю знакомую, которая стала женой моего приятеля на БАМе. Лена - так её звали, - была молода, красива, и легкомысленна. Приятель влюбился в неё сразу и на всю жизнь, а она, надеялась ещё найти свою любовь, а приятелю просто позволяла себя любить. Брак их конечно был несчастен...
  И некоторое время назад, я узнал, что они развелись. Но самое страшное произошло потом, уже в опасные бандитские девяностые. Лена стала проституткой и подрабатывала в поездах, на транссибирской магистрали. Её там, в какой-то пьяной драке и зарезали...
  Чудовищная по жестокости и несправедливости жизненная история...
  Может быть с этим молодым мужчиной тоже приключилось что - нибудь трагическое. Его лицо, с открытыми голубыми глазами, вновь и вновь представлялось мне, как маска печали и внутреннего страдания...
  ... Придя в домик, уже теряя весь свой философский, идиллический настрой, растопил печку, пораньше лёг спать, и проснулся на рассвете от кошмарного сна в котором мне долго и безнадежно приходилось убегать и скрываться от неведомой опасности...
   "Сегодня же уеду" - вдруг решился я и стал готовиться к отъезду. Сложил свои вещи и книги в рюкзак, сковороду и кастрюли с тарелками, спрятал подальше от мышей в верхние ящики старинного комода, и только, собрался уходить и уже закрывал домик на замок, когда по улице затарахтел мотор трактора "Беларусь".
  К домику напротив, подъехал колёсный трактор с прицепом, доверху нагруженный берёзовыми чурками. Два мужика, сидевших в тракторе, не раздумывая и не стесняясь меня, въехали через пролом на Колин участок, ломая кусты смородины посаженной вдоль изгороди, развернулись на нём и сдав задом, вывалили дрова к забору соседа. Коля говорил мне что в этом домике жил главный архитектор города.
  Видя этот бандитизм, я выскочил на дорогу, крикнул на мужиков в кабине, но было уже поздно. Они видимо были привычно пьяны и потому, не обращая внимания на мои протесты, свалив дрова, не вылезая из кабины, получили деньги от появившегося архитектора, и уехали, выпустив из выхлопной трубы жирную струю дизельного дыма...
   Архитектор, подошёл ко мне, извинился за пьяных трактористов, но я ему ничего не ответил и только махнул рукой...
  И тут же, глубоко вздыхая одел на плечи рюкзак и вышел на дорогу, направляясь на шоссе, к автобусной остановке...
  
  
   Июль 2008 года. Лондон. Владимир Кабаков...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Озеро Хара - Нур.
  
  
  ...Эту историю я писал давно и тогда ещё не было тех нелепых запретов, которыми сегодня чиновники ограничивают жизнь человека со всех сторон...
  
  
  
  ...Собирались, как всегда непростительно долго: то водку разливали из стеклянных бутылок в пластиковые, то вдруг оказалось, что свежего хлеба в соседней булочной не оказалось. А ведь ехали на две недели и потому, очень хотелось сохранить хлеб в соответствующем виде, хотя бы неделю. Потом конечно будут сухари, но всё - таки...
  Наконец всё загружено, размещено для долгой дороги, ребята сели на свои места и я тронулся...
  Пока разворачивался у себя на стоянке, рядом с домом, вдруг услышал в голосе мотора какие-то новые нотки и стал себя спрашивать - что произошло?
  Может быть поэтому отвлёкся и был невнимателен. В три приёма разворачивая машину, я совершенно неожиданной, услышал, дикий человеческий крик сзади, и меня аж в пот бросило
  - Неужели...! - вскинулся я - и тут же почувствовал, что машина кого-то зацепила задом. Внутри у меня всё оборвалось и открывая дверку, я уже был готов к самому плохому...
  Оказалось, что серебристый "Вольво" моего соседа по дому, грузина Кахи, вдруг, словно живой подлез под мой микроавтобус, и я прилично помял ему безукоризненно новое крыло.
  - Ты что это сделал! - вопил горбатый Кахи, а у меня от сердца отлегло... -Ты мне новую машину раздавил! Уж лучше бы ты меня самого покалечил!..
  Я подождал, пока нервный грузин придёт в себя, а потом объяснил, что сейчас срочно уезжаю и потому не могу с ним заниматься и предлагаю ему сделать ремонт, а потом прислать мне счёт. Я всё оплачу...
  Кахи немного утих, но по прежнему чуть не плакал и не мог отвести взгляд от потерявшего невинный вид, "Вольво"...
  На этом всё закончилось, а Максим с Аркашей, вылезли из машины после первых криков и молча, скептически смотрели то на помятое крыло, то на причитающего Кахи. И может быть поэтому, тот, несмотря на своё горе, вёл себя прилично...
  Наконец мы тронулись, и у меня, от пережитого, мышца под глазом какое-то время непроизвольно дёргалась...
  А времени было уже девять вечера, и несмотря на то, что темнело около одиннадцати часов, всем стало ясно, что ночевать придётся в дороге. Тем более, что нам надо было заехать в Кырен - бурятское село в Тункинской долине, чтобы попутно повидаться с одним человечком, которому я вёз детальки от его "Нивы".
  Незаметно выбрались из города, а когда покатили по тракту в сторону Южного Байкала, к Култуку, то дышать стало легче. На дворе стоял июнь, всё уже оделось в новую свежую зелень и потому даже сквозь окна кабины проникали ароматы летнего леса, распустившегося листвой.
  Максим сидел рядом и рассказывал, как в его психиатрическом отделении, появился новый пациент, который "съехал" на мысли, что в его деревне живут несколько старух - ведьм.
  - Вот он, однажды, прихватив мелкашку, направился их уничтожать. Одну, он успел пристрелить у неё на огороде, но тут его уговорили бросить оружие, а потом и скрутили дюжие мужики - соседи. А с виду, он, этот мужичок самого нормального виду. Только блеск какой-то нездоровый в глазах - криво улыбаясь, закончил Максим, работавший в психиатрическом отделении городской больницы заведующим.
  Аркаша весело посмеивался во время рассказа, а после начал вспоминать, как он с "придурками", взятыми им из "психушки" - он тоже был психиатр - строил себе дачу...
  - Я им задачу поставил, оставил еды на несколько дней и уехал в город...
  Приехал через два дня, в срубе положены уже несколько "стоп", а народец мой, устав от работы, загорает на задах моего участка и в хорошем настроении. Я их, конечно, поблагодарил, и налил из бутылки, которую предусмотрительно захватил с собой. Они, расчувствовались и готовы были меня хозяином называть ...
  Вот что значит "трудотерапия" - закончил он со смешком. Я тоже улыбнулся, представив себе как они эти стопы клали и после Аркашиного рассказа, вспомнил случаи из своей жизни.
  
  ... У меня был большой опыт по строительству дачных домов. Я свой первый дом, строил из толстого кругляка, вдвоём с знакомым плотником Петром. Он был мужичок сноровистый, но тщедушный, и мне пришлось этот кругляк, по сути, в одиночку таскать и подавать, иногда на самый верх сруба. Я тогда полмесяца ставил сруб, а полмесяца отходил от перенапряга. Потом выяснилось, что я себе геморрой заработал на этом деле. Зато домик и по сию пору стоит, как новенький и всё лучше становится...
  ... За разговорами незаметно проехали Глубокую, и поднявшись на перевал, где на обочинах пышным, белым, лёгким цветом, ещё безумствовала черёмуха и её холодный аромат попадал в машину через полуоткрытые окна. Все в машине невольно глубоко задышали впитывая в себя остатки весеннего настроения природы...
  Поднявшись на самую высокую точку между городом и Байкалом, начали по "серпантину" дороги спускаться к озеру - тут, уже была настоящая тайга, а не пригородные леса! И мы это почувствовали. Напряжение сборов и ожиданий отъезда, постепенно поменялось на ощущение покоя и ожидания - очередное путешествие в неизведанное будущее началось...
  Выехали на берег уже в сумерках и меня, как всегда на этом месте, поразило величие и покой громадных пространств Байкальской котловины...
  На другой стороне этого сине - тёмного водного клина, разрезающего гористый материк, мерцали в дымке сумерек электрические огоньки Слюдянки, а над самим громадным водным простором, уже разлилась тихая ночь. Я представил, себе шестьсот тридцать километров, прозрачно - хрустальной воды, протянувшихся на северо-восток. Озеро, почти километровым слоем лежало в узкой и ущелистой котловине, и представляя масштабы, поёжился. "Громадьё" размеров этого природного мирового сокровища, поражала...
  Култук проехали быстро и поднявшись на многокилометровую перемычку, между озером и речным водоразделом, заросшую молодой тайгой, стали незаметно спускаться в долину Иркута, текущего где - то в темноте, справа от тракта.
  Одно время обсуждали проект запуска Иркута в Байкал, но со временем о нем забыли и слава богу!
  "А надо ли что - нибудь менять в природе?" - задумался я под гул мотора, в котором, иногда проскальзывали угрожающие, незнакомые нотки. Я привык к машине и она ко мне привыкла и потому, любые неполадки в её работе, я воспринимал, как недомогание, как болезнь близкого существа...
  Где - то в первом часу ночи, въехали в Кырен, проехав по тёмным уже
  улицам, добрались до дома моего знакомого, - он нас ждал. Мы весело и тепло поздоровались пожав друг другу руки, сели в летней кухне и попили чаю, с бурятскими шанежками, которые напекла жена моего знакомого, бурята Сергея.
  Это был спокойный, добродушный мужик средних лет, хороший охотник и лесовик, и я хотел с ним начать охотиться уже в Тункинских Альпах, - отроги невысокого хребта подходили почти к самому посёлку...
  Сергей, привезённым запчастям обрадовался и приглашал нас остаться ночевать, тем более, что машина не совсем в порядке.
  Но я отказался, и ребята меня поддержали - так долго мы собирались и выезжали из душного опротивевшего города, что скорее хотели попасть на волю, в "пампасы".
  Мы вежливо отклонили предложение Сергея и пожелав ему всего хорошего и поблагодарив за гостеприимство, тронулись дальше, в тёмную, непроглядно громадную ночь...
  Часам к трём ночи, подъехали уже к Саянам, к самым горам, но тут мотор машины окончательно "сдох", и в гору мы могли подниматься только на пониженной. Мотор работал лишь на одну десятую своей мощности глотая горючее непомерными порциями.
  Я почему - то вспомнил, как однажды, моя лошадка, в одном из наших конных походов в Оке, на крутом подъёме утробно захрапела, а потом, уже на перевале легла, и мы её отпаивали сладким чаем, по совету Лёни, нашего проводника. Иначе, конь мог умереть от перенапряжения...
  В этом, лошадь, ничем не отличается от человека. Может быть поэтому, её и "лечили" по человечески.
  Был уже четвёртый час ночи, когда выбрав более или менее ровную площадку рядом с грунтовым уже трактом, мы остановились, расстелили спальники рядом с машиной и легли спать, рассчитывая, что завтра будет видно, что делать дальше. Машина стояла рядом остывая, и из под капота, словно клочья пены, выбивались струйки серого пара, от перегревшегося мотора...
  Лёжа в спальнике, я ещё какое - то время ворочался, вспоминая то кричащего Кахи, у которого горб рос из спины и из груди, и потому, выглядел он действительно инвалидом, вызывая жалость.
  Потом начал думать что делать с машиной, и хотя я не религиозный человек, но несколько раз прочёл про себя Иисусову молитву: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий - спаси и помилуй мя... Дай доехать без проблем хотя бы до Орлика".
  Молитва подействовала как снотворное, и я заснул крепко и без сновидений...
  Утром, вскипятив чаю на газовой плитке, позавтракали, и для настроения, чуть выпили водочки. Ведь мы, наконец - то, попали в горы, на природу. Ну как этому не радоваться и не расслабиться!
  Тронулись в путь часов в десять утра, при хорошей погоде и по холодку, отчего мотор меньше грелся и машина катила удовлетворительно. На подъёмах, скорость движения заметно падала...
  Медленно, с натугой, поднялись на перевал по вырубленной в скале дороге, петляющей по правому берегу Иркута, бегущего по камням, где - то далеко внизу. Потом, стали по пологой равнинке, спускаться в долину реки Оки. Вид во все стороны, открывался замечательный и слева, далеко на горизонте, в синем небе, белели первозданно чистыми снежными вершинами горки - трёхтысячники, среди которых заметно выделялся пик Мунку - Сардык, высочайшая вершина Восточных Саян, одна из "святых" гор Центральной Азии...
  Каждый раз, как я сюда попадаю, первое и самое сильное впечатление, - это масштабы горных кряжей, широких долин и обилие рек, речек и ручьев, с прозрачной, холодной, синеватой водой...
  На одном из поворотов, внизу, на приречной, зелёной луговине, увидели несколько журавлей, щиплющих там свежую, сочную травку. Остановились, рассмотрели длинноногих важных птиц в бинокль, и я даже сфотографировал их, не очень веря в то, что на фоне таких просторов, журавлей можно будет разглядеть на фотографиях...
  Часов около четырёх дня, вкатились в Орлик, и подъехав к зданию администрации, остановились. Вылезли из машины, покряхтывая и разминая ноги, постояли разглядывая посёлок и горные хребты, повисающие над широкой, но мелкой речкой.
  Потом зашли в правление, нашли Николая, нашего приятеля и переговорили с ним. Он, как всегда улыбаясь, рассказал нам, что Олег, наш давний приятель, где -то в Орлике, что Лёня, наш бурят-проводник, с сыновьями, которые незаметно подросли за времена нашего знакомства, тоже был здесь, но недавно ушёл верхами в Саяны, в посёлок, куда и мы направлялись...
  Выйдя из управы к машине, мы увидели Олега, который с улыбкой приветствовал нас и с ходу, стал спрашивать почему задержались с приездом. Потом, выслушав мои обычные объяснения, он рассказал, что лошадей, которых готовили к нашему очередному путешествию, неделю назад уже всех отпустили на пастбище, так что придётся все сборы, начинать заново.
  В момент разговора, мимо нас проехала "тойота", из которой вышел Глава администрации и скорым шагом прошел в Управу, на ходу поздоровавшись с нами.
  - Сегодня у него большое совещание с председателями сельсоветов, вот и
  торопится. Я тоже, должен там присутствовать - отметил Олег, и пообещав вечером пораньше приехать домой в Саяны, тоже ушёл на совещание. Мы, как всегда, первые дни заезда останавливались у него в доме, в Саянах.
  Выезжая из Орлика, в сторону посёлка Саяны, я размышлял, глядя на проходящих по дороге, по городскому одетых красивых женщин и девушек, что жизнь здесь за последние пятнадцать лет переменилась, стала намного богаче и современней, но посёлок, по-прежнему, заполнен песком и только за дощатым забором местного парка, росли зелёные молодые деревца лиственницы.
  "Буряты, были и остались кочевниками - думал я переезжая ручей, текущий широкой лентой через дорогу, на выезде из посёлка.
  - Они по-прежнему, не очень - то заботятся о зелёных лужайках рядом с домом, наверное потому, что почти каждая семья здесь, имеет летнее стойбо в одной из окрестных таёжных долин, где и травки вдоволь и просторы немереные. А здесь, они зимуют, и потому, их женщины, вынуждены ходить в туфлях на высоких каблуках по песчаным, не асфальтированным улицам, а сами они, в большинстве, с самого утра одевают сапоги, как часть традиционной рабочей униформы.
  В свободное время, мужчины, иногда уезжают на лошадях охотиться в окрестные урочища, но чаще сбившись в кучку у кого-нибудь на летней кухне, выпивают и обсуждая свои мужские дела.
  Свободного времени, однако, здесь у людей бывает немного, - почти все держат скот и лошадей, которых по весне выгоняют на стойба, на пастбища, а ещё занимаются строительством. Поставить деревянный сруб, умеют почти все взрослые мужчины...
  Те, кто имеет высшее образование, в свободное время чаще сидят по домам и смотрят телевизор, вместе с детьми и женщинами. Изредка, по вечерам выходят приодевшись в кино, в местный дом культуры. Но бывает это редко, потому что удобнее сидя на домашнем ковре, смотреть те же фильмы или ТВ программы. Здесь, почти у каждого дома, стоят большие круглые тарелки - антенны, которые ловят сигналы со спутников, и можно смотреть до двадцати телепрограмм разного уровня и на разный вкус..."
  Машина, с натугой преодолела очередной глинистый, вперемежку с камнями подъём, покатилась вдоль берега Оки, по пыльной колее, слегка переваливаясь с боку на бок...
  "Для нас, это экзотика, - продолжал я размышлять, проезжая мимо зелёной лужайки, на которой, за высокой оградой, стоял красиво окрашенный яркими красками маленький буддистский дацан.
  - А для живущих здесь, и эти горы, и эти "поднебесные долины", и спутниковые антенны - детали рутинного быта не вызывающие никаких эмоций, иногда даже скуку. Новое, привычно смешалось со старым - таковы приметы времени.
  - Вот и буддизм, восстановленный здесь совсем недавно, для многих, всего лишь экзотика, малопонятная и скучная..."
  ...Поднявшись на очередной подъём, мы увидели несколько всадников, на рысях идущих по дороге, впереди. Приблизившись, в одном из них, я узнал Лёню. Посигналив, остановились и Лёня с сыновьями, развернувшись, подъехали к нам.
  Мы все вышли из машины, он соскочил с коня, а сыновья остались в сёдлах и в ответ на наши приветствия вежливо кивнули. Последние годы отношение к русским и здесь изменилось, особенно у молодых, которые общались и в школе и дома только со своими, с бурятами.
  Лёня, был немного смущён таким вниманием к себе и улыбался довольный и как обычно поддакивал всему, что ему говорили, словно ему задавали вопрос и он на него отвечал. Поговорили о подготовке к походу и Лёня пообещал, что завтра с утра, он на "стойбе", займётся конями, но одного или двух, придётся брать в других местах. Поэтому выехать удастся только к вечеру.
  - Ещё и ковать наверное нужно - завершил он. - Но это мы быстро сделаем...
  Договорились, что завтра с утра, мы подъедем на машине, к нему на стойбо, а там всё спланируем и начнём собираться...
  После разговора мы расстались, хотя я ещё долго видел всадников в боковое зеркало машины. Автомобиль мой пыхтел и едва тянул и потому скорость была чуть быстрее лошадиной...
  Наконец, часов в семь вечера мы приехали в Саяны. И как обычно, завернув за край посёлка, заехали в Олегову усадьбу с тыла. Ребята остались в машине, а я пошёл поздороваться с женой Олега, которая сразу пригласила нас пить чай. Пока мы мыли руки, во двор заехал УАЗик Олега и он посмеиваясь стал осматривать мою "больную" машинку.
  - Оставь её здесь - посоветовал он. - Мой сын посмотрит после ужина. Он ведь механиком работает в Орлике...
  Ночевать устроились в гостиной, на полу, на ковре. После чаю мы ещё немного поговорили с Олегом, пока ребята устраивались на ночлег, а потом, придя в комнату, я увидел, что и Максим и Аркаша, уже спали. Ночью, они видимо не выспались и в доме чувствовали себя в тепле и в безопасности. Любая ночёвка на природе, невольно заставляет человека настораживаться и спать в "пол уха".
  Я забрался в свой спальник и стал думать, что делать с машиной, если так и не удастся её быстро отремонтировать. Сын Олега, посмотрел мотор и сказал, что проблемы с подачей топлива, но кроме того есть ещё несколько, которые можно устранить только в автомастерской...
  
  Хорошо выспавшись, поднялись пораньше и попив чаю в пустой кухне - хозяева уже разошлись и разъехались по работам, как обычно после семи часов утра - начали собираться. Лошадей надо было брать из разных мест и потому, сборы обещали быть долгими.
  Первым делом, поехали к Лёне на стойбо, которое находилось в долине большой, горной речки. Он встретил нас у брода, и сказал, что за двумя лошадьми, надо ехать к соседу, тоже на летнее стойбо, находящееся километрах в пятнадцати от Лёниного.
  Съездили туда и уже оттуда, мы с Лёней вернулись на машине, а Максим и Аркаша, прискакали верхами. Лошади были уже знакомы нам по прошлогоднему походу и потому, ребята на рысях пришли к броду очень быстро.
  Погода стояла светлая и солнечная, но с гор, иногда, повевал прохладный ветерок и было не жарко. Я, с радостным ожиданием вглядывался в предгорные зелёные луговины, в затенённые ущелья и на гребни серых скал, кое - где торчавших над вершинами горных кряжей. Я, уже представлял себе, где мы могли бы встретить горных козлов, а может быть и медведей, в эти первоначальные летние дни пасущихся на склонах широких, зелёных долин...
  Когда наконец ребята пригнали лошадей, Лёня сходил в табун и привёл лошадей для себя и для меня, а время подходило уже к обеду.
  Но двух из трёх, надо было ещё ковать и Лёня занялся этим сам. Он был и ветеринар, и охотник, и кузнец - одним словом мастер на все руки.
  У бурят, нет специально устроенных кузниц и потому, куют лошадей прямо у стойба, повалив их с помощью специального приспособления. Длинную прочную слегу, закрепляют между ног и потом, ловко и безболезненно валят коней на траву, и покрепче связав все четыре ноги вместе, начинают ковку и если надо, то обрезку отросших копыт.
  Лёня, как я уже говорил на все руки мастер, а в ковке ему помогал его приятель и бывший одноклассник Доржи, который тоже собрался ехать с нами.
  Лёне, так было удобнее, потому что мы для него были всё - таки туристы, а с Доржи, можно было переговорить, да и веселее было возвращаться после заезда, назад, домой...
  Вначале ковали чёрного, среднего роста и возраста коня, на котором прошлый год гарцевал Аркаша. Он вёл себя смирно и спокойно дал подковать себя.
  Пока валили второго мерина, тяжёлого и высокого, пришлось поволноваться, - он выкатив из орбит глаза, хрипел сдавленно и старался до последнего оставаться на ногах. Зато когда упал наконец, то лежал смирно и позволил обрезать передние копыта и ковать себя без сопротивления...
  У бурятских лошадей, как я успел уже узнать, есть замечательное свойство - когда они падают на спину, то замирают в таком положении, подняв ноги вверх. Однажды, в походе, мой конь, на крутяке, вдруг вздыбился и упал назад спиной, чуть не придавив меня самого. Зато когда он упал, то застыл в этом положении, пока мы сообща, не убрали с одного боку, большой валун, и не перевернули его на бок. Потом, он поднялся сам...
  После ковки, привязав лошадей, переложили продукты из машины на землю, а потом разложили припасы по вьючным сумам из толстой коровьей кожи.
  В конце концов, всё было упаковано, лошади осёдланы, причём я и Аркаша, ехали на своих сёдлах, которые купили в городе, и привезли их сюда на машине. Сёдла были новыми, поскрипывали кожаными поверхностями, но как позже оказалось, на склонах, когда приходилось ехать вниз, подпруги съезжали под передние ноги...
  Однако это обнаружилось чуть позже...
  Выехали уже около четырёх часов дня и моя лошадка, с самого начала попыталась несколько раз маневрируя, и сердито кося на меня глазом, бить задом, проверяя, как крепко я на ней сижу.
  Однако, зная её норов ещё по прошлому году, я круто задирал ей голову поводом и крутил её несколько раз на месте. Видимо уяснив, что я не новичок, она успокоилась и всю остальную дорогу вела себя прилично. У остальных, тоже проблем не было и потому, двигались караваном быстро и без задержек...
  Погода стояла тёплая, солнечная, настроение у всех было замечательное. Вокруг, громоздились горные хребты и вершины, по низу широкой долины, бежала чистая холодная речка, а предгорья были покрыты зелёным лесом, вверху переходящим в каменные осыпи и серые скалы. Воздух был необычайно чист и весенняя свежесть ещё сохранилась - ведь в затенённых местах, выше к гребням гор, видны были пятна и пятнышки белого снега...
  Нас было пятеро: я, Максим, Аркаша, и Лёня с Доржи - своим очередным приятелем. Такой состав, для нас становился уже привычным в начала похода...
  С нами были три собаки из Лёниной стаи: Байкал, старый и крупно - лохматый, хромой кобель; Белый, с обрубком хвоста, которым отличались все собаки из Лёниного гнезда, и совсем молодой кобелишко - Чернявый.
  Байкала, который сломал лапу несколько лет назад, преследуя по скалам кабарожек, мы сразу прозвали Сильвером, в честь хромого пирата из романа Стивенсона, "Остров сокровищ". Вид у него был серьёзный и немножко сердитый, поэтому новая кличка ему очень шла.
  Собаки сразу убежали вперёд, а мы на рысях, по замечательно зелёной тайге, по грунтовой дороге, быстро дошли до ближайшего стойба, на котором жила одинокая его хозяйка в двумя детьми. Она пасла здесь свой скот.
  Мужа у неё не было, и вообще она была колоритная женщина, словно из бурятской легенды.
  Её отец, за отсутствием сыновей растил её как мальчика - в семь лет купил ей ружьё и постоянно брал с собой на охоту и на летние выпасы скота. Поэтому она выросла сильной и смелой и ничего в тайге не боялась, даже одиночества.
  Со временем, все заметили её необычайную силу и случилось даже так, что местные шаманы запретили ей иметь оружие и охотиться, по чему она очень скучала.
  Я глядел на неё во все глаза и видел перед собой симпатичную молодую, пухленькую и кругленькую на вид бурятку, у которой уже было двое детей и она собиралась рожать третьего.
  Наверное от "проезжа молодца", - думал я, попивая чаёк и слушая
  разговоры Лени и Доржи с нею. Ребёнка её не было видно - это по рассказам Лени была трёхлетняя девочка, а старшая, уже школьница, на лето уехала к бабушке, в соседний посёлок.
  Спать легли в этой же избе. Дунга - так звали богатыршу - охотницу, устроилась с ребёнком за ситцевой занавеской, а мы с Лёней и Доржи, расстелив спальники легли на пол. Максим и Аркаша, легли в соседней бане.
  Засыпая, я вспоминал рассказы Лёни, о том, что Дунга была сильнее многих мужиков и сорока килограммовые фляги с молоком, одна грузила в кузов грузовика, на что способны были только самые сильные мужчины...
  Ещё, я вспомнил, как несколько лет назад, на этом же стойбе, которое тогда стояло пустым, мы дневали в хороший, солнечный день, и решили сфотографироваться и сняться на кинокамеру.
  Тогда, отъехав от домов, стоящих на высоком обрывистом берегу реки, я разогнал своего мерина и вдруг, правая нога выскользнула из стремени и в это же время, конь рассердившись на моё понукание, вдруг поскакал не разбирая дороги, к обрыву.
  На киноплёнке, этот галоп выглядел эффектно, но я сильно испугался, когда мерин затормозил только в метре от десятиметрового обрыва. Я, конечно, сделал вид что ничего не происходит, но позже сознался, что чуть не "загремел" в обрыв, вместе с мерином...
  Утром проснулись не так рано, попили чаю и обсудили планы. Надо было сегодня пройти километров сорок по плохой тропе, до Лёниного зимовья в долине Хадоруса.
  Пока пили чай и завтракали, из-за занавески вышла симпатичная девочка - бурятка и стала нас расспрашивать куда и зачем мы едем. Она оказалась очень общительной и смышлёной, а вчера, я почему - то подумал, что она дичится нас и потому прячется за занавеской. Однако, она просто пораньше ложиться спать, как все нормальные дети и потому, вчера вечером спала, не обращая внимания на наши разговоры.
  Простившись и поблагодарив Дунгу за гостеприимство, мы тронулись в дальний путь. Впереди было почти пятьдесят километров дороги - из них, последняя треть проходила по скалам и крутякам долины Хадоруса...
  ... В тот день, обошлось без происшествий. Лошади шли споро, никто не отставал и я вспомнил, как прошлый год, мой мерин иногда останавливался, особенно в конце дня и наотрез отказывался идти дальше. Пришлось тогда помучиться и попотеть, то уговаривая его, а то, нахлёстывая плёткой и понуждая ногами...
  ... Обедали на красивой зелёной лужайке, рядом со святым местом бурят, которое они называют Обо. Обо окружали со стороны речки, высокие стройные ели и на нескольких из них, буряты, проходящие и проезжающие, на ветках развешивали ленточки разноцветной материи, в основном белые и синие.
  Стоило подняться небольшому ветру, ленточки начинали трепетать, и казалось, деревья оживали. Неподалеку, на зелёной, ровной, словно стриженой травке, лежал большой гранитный валун прямоугольной формы, который служил алтарём, для приношений. На нём же разводили священный огонь...
  С другой стороны, открывался вид на горную долину реки Сенцы и противоположный склон горного хребта, по верху, покрытого острыми светло - серыми скальными пиками, поражавшими своими размерами.
  Луговина вокруг нас была покрыта зелёной травой и множеством цветущих и отцветших подснежников, которые в Забайкалье называют "ургуями". Охотники говорят, что в это время, "ургуи", в больших количествах поедают сибирские олени - изюбри, для того, чтобы очиститься горечью подснежников от внутренних паразитов.
  Не знаю как олени, но наши лошади ели эти цветочки и молодую траву с необычайной жадностью...
  Расседлав лошадей, мы разожгли костёр и сварили кашу с тушёнкой и чай, и пока ребята занимались обедом, Лёня и Доржи, шаманили, освящая своё оружие и прося удачи у духов местности, которые по-бурятски называют общим именем Бурхан.
  Они, разожгли костёр на большом прямоугольном валуне, лежащем здесь с незапамятных времён, плеснули в костерок немного водки и положили в огонь несколько конфет. Потом произнося какие-то фразы на бурятском языке, подержали своё и моё оружие над костровым дымом. Вся процедура "жертвования" и "освещения" проходила быстро и мы закончили, когда ребята ещё не успели вскипятить чай.
  Лёня и Доржи, в момент "камлания", посерьёзнели и мы не мешали им в их традициях, относясь к этому с уважением. Мы ведь тоже, иногда выходя или выезжая на охоту в районы тайги, где раньше жили буряты, и сохранились бурятские названия мест и речек, "бурханим" на высоких перевалах и заметных площадках, уговаривая духов даровать нам удачу в походе и в охоте.
  Здесь, в Оке, я заметил, как старинные обычаи и даже суеверия, быстро возвращаются в рутину обыденной жизни и то, что считалось накрепко забытым во времена советской власти, неожиданно быстро возвратилось в народную среду. Анимизм, одушевление и олицетворение сил природы с духами и богами, вновь становятся привычным ритуалом. Такая привычка постепенно распространяется и среди русских охотников, большинство которых, тем не менее, остаются атеистами...
  Но магия обряда, действует и на их воображение.
  ...Иногда, охота бывает неожиданно удачной и приходится сознавать, что Бурхан к нам как - то особо благоволил, в этом случае...
  После обеда, без проблем переправившись через неглубокий и потому бурный, белопенно шумливый Хадорус, мы стали подниматься по извилистой тропе, а перевалив гребень, спустились в долину этой речки, на которой, местами, ещё лежала льдистым, белым щитом, толстая наледь.
  Тропа петляла из стороны в сторону, обходя полузаросшие гранитные глыбы и лошади, задевая подковами за камни, высекали искры. Небо постепенно нахмурилось, появились серые тучи, из которых по временам проливался мелкий редкий дождичек.
  Вскоре перед нами во всю ширь открылась долина Хадоруса и впереди, мы увидели трёхсотметровой высоты Скалу, чей гранитный отвесный Лоб, нависал над рекой, покрытой белой наледью. На противоположном берегу, теснились каменистые осыпи и в узких трещинках - ущельях, кое - где проглядывали не растаявшие снежные наносы...
  Мы уже находясь под скалой и вдруг остановились на тропе, потому что остроглазый Леня, увидел на склоне, под высоким лбом скалы, медведя.
  - Вижу! - как всегда, неожиданно громким голосом проговорил Лёня, не отводя глаза от склона, под скалой.
  ... Я развернул коня подъезжая к Лёне и дал ему бинокль, хотя уже и без бинокля, было видно медведя, который по кромке леса и осыпи, шёл от нас, по направлению к зимовью. Был он на расстоянии наверное около километра и можно было определить, что медведишко небольшой, но справный и подвижный.
  Времени было около пяти часов вечера, до зимовья оставалось пройти километра два и потому решили уже сегодня, начать охоту.
  Договорились, что Аркаша, останется здесь, внизу, с собаками, которых посадили на поводки, а мы, на конях поднимемся по склону, насколько можно, а там попробуем пересечь медведю путь и подкараулить его.
  Как только начнётся стрельба, Аркаша должен был собак отпустить и они прибегут, чтобы преследовать медведя если он будет уходить от нас после выстрелов.
  Моя лошадка, на склоне, легко поспевала за Лёниным Вьюном и как выяснилось, лошади совсем просто шли по лесу и среди камней. Раньше, мне казалось, что верхами добраться до осыпей - это проблема, но сегодня я понял, что главное не бояться и не лезть напролом, а объезжать неудачные или опасные места...
  Мы так и сделали. Лёня, хорошо ориентируясь на местности, ехал первым и буквально через десять минут, преодолев полосу молодого кедрача, все выехали на чистое место, почти на осыпь.
  Соскочив на землю, привязали лошадей и разделившись на две группы, - я с Максимом пошёл чуть правее Лёни и Доржи, - начали подниматься по осыпи, среди крупных глыб гранита. В какой-то момент, я увидел, что Лёня остановился метрах в пятидесяти от меня, пригнулся, прошёл ещё несколько шагов, а потом медленно приложился спиной к полого торчащей из осыпи глыбе, поднял карабин.
  Я глянул в ту сторону, куда он смотрел и, на мгновение увидел мелькнувшую коричневую спину медведя, который на ходу, то скрывался в камнях, то вновь появлялся на чистом месте...
  Зверь был от меня метрах в ста и потому, я тоже вскинул свой карабин и начал выцеливать, мелькающего в камнях, зверя. Тут со стороны Лени и Доржи, застучали выстрелы и медведь, ловко прыгая по камням, галопом кинулся убегать чуть в гору и наискосок от меня. Я тоже выстрелил, и увидел, как моя пулька подняла фонтанчик каменной крошки, в метре а то и в полутора от бегущего медведя. В этот момент, медведь доскакал до продольной, глубокой каменной рытвины - щели и скрылся в ней...
  Лёня огляделся, увидел нас с Максимом и махнул рукой. Мы сошлись в одном месте, и Лёня сказал, что ему показалось, что один раз, как минимум, он в медведя попал и ранил зверя, не зная легко или тяжело.
  В это время, из-за спины, из леса, появились наши собаки тяжело дыша и вывалив красные языки из белозубой пасти. Байкал был словно чем - то озабочен, на нас не смотрел, и пробежав мимо нас, наткнувшись на медвежий запах, ощетинился, покрутился на одном месте, вынюхивая, и на галопе помчался влево, вслед убежавшему медведю. Две остальные собаки побежали за ним.
  Мы чуть поднявшись по склону, увидели вскоре и дно расселинки, и самого медведишку, спрятавшегося за большим гранитным валуном, и наблюдавшего за собаками, которые сначала пробежали в другую сторону, метрах в тридцати ниже затаившегося медведя.
  Потом, Байкал остановился и стал озираться, - в этот момент медведь тоже выглянул из-за каменной глыбы и собака увидела зверя. Все три собаки, уже с лаем, как они делают когда видят зверя, кинулись к медведю, а тот, рявкая, выскочил из-за камня и даже пробежал, чуть навстречу.
  Байкал, первым, подскочил к медведю почти вплотную, но схватить его побаивался и потому стал кружить вокруг, метрах в двух, скаля зубы и непрестанно гавкая. Остальные собаки делали тоже самое, изредка отскакивая, когда медведь делал попытку схватить одну из них, зубами или отмахивался когтистыми лапами, присев на круглый зад. Зрелище было замечательное и я даже поснимал это на свою любительскую кинокамеру.
  Наконец, мы, один за другим, держа винтовки на изготовку и осторожно огибая крупные камни, приблизились к медведю остановленному собаками на одном месте, метров на пятьдесят и Леня сделал прицельный выстрел по убойному месту.
  Медведь, в которого попала пуля, встал на дыбы, несколько мгновений стоял так повернув лобастую голову в нашу сторону, а потом упал и покатился вниз, по каменной осыпи, пока не застрял в широкой щели между двумя гранитными валунами.
  Собаки ещё какое то время, опасливыми бросками, приближались к неподвижному зверю, но поняв, что он мёртв, наконец, накинулись на него. Первым вцепился в лохматый зад медведя, Байкал, а потом несколько раз куснул и Белый. Чернявый, однако опасался - вдруг хищник оживёт, - и потому, стоя в двух шагах, вздыбив шерсть на загривке, непрестанно и звонко лаял...
  Мы тоже не спешили и подойдя к медведю по дуге, метров на десять, с приготовленными карабинами, остановились, и только рассмотрев хорошо неподвижное тело и увидев, как Байкал вырывает из шкуры клочья коричневой, почти чёрной шерсти, рискнули подойти вплотную и отогнали собак.
  Зверь оказался небольшим самцом, лет эдак трёх - четырёх, общим весом килограммов сто, с шкурой, уже кое где "просевшей", то есть начавшей линять.
  Собаки быстро успокоились и мы начали не торопясь разделывать зверя.
  Он был тощим, сосем без жира под шкурой и мяса в нем набралось в общей сложности килограммов шестьдесят. Лёня и Доржи вскрыли его, вырезали медвежью желчь - может быть самый ценный продукт в медведе, который весит обычно всего граммов сорок - шестьдесят. Но продают медвежью желчь на вес золота, потому что это издревле известное, азиатское лечебное средство от многих болезней.
  Шкуру мы тоже решили не брать с собой, потому что она зияла не только проплешинами от начавшейся линьки, но и от укусов собак.
  Ещё, Лёня отрезал лапы, которые в Китае и вообще в Центральной Азии, считаются главным деликатесным местом медведя. Мы с Максимом, в свою очередь вырезали медвежей мякоти килограммов на десять и положили в рюкзачок, который Максим прихватил с собой.
  ... В это время, Аркаша, удобно устроившись под сосной, привалившись спиной к стволу, наблюдал всю сцену охоты в крупный бинокль и видел все перипетии охоты, тогда как мы наблюдали, только какую-то часть её.
  Аркаша смеялся, позже рассказывая нам все подробности наших передвижений и о том, как на них реагировал медведь. Потом он видел, как медведь прятался от собак, когда те, по ошибке, пробежали мимо него. Затем он наблюдал бой собак с зверем и наше приближение к нему, а потом и завершающий выстрел
  - Это было как в кино - с восторгом повторял Аркаша. - Только тут всё было настоящее, без сценария, перерывов в съёмках и монтажа...
  После разделки медведя, Лёня поощряя собак, стал их кормить медвежатиной, вырезая большие куски острым ножом. Когда он бросил первый кусок окровавленного мяса Байкалу, тот схватил его на лету и проглотил не жуя. Белый повалял мясо лапой а потом стал жевать его. Чернявый, самый молодой из собачьей команды, видимо в первый раз встретил медведя, перенервничал и от медвежатины отказался. От перевозбуждения, молодые собаки, на какое - то время, как и люди, совсем теряют аппетит.
  Я вспомнил, что в давние охоты, моя тогдашняя собачка Лапка, вообще не ела медвежатины, но подержав кусок мяса в зубах, брезгливо наморщив губы и обнажая дёсны, бросала его и не подходила больше...
  ... Лёня, посмеиваясь, показал фокус. Он вырезал два куска мяса, и бросил Байкалу один за другим. "Сильвер", чавкнул первый и тут же подхватив второй на лету, проглотил и его. Потом подошёл к жующему Белому и без сопротивления и рычания, со стороны этого немаленького кобеля, забрал второй кусок и у него. Он был опытный зверовый кобель и добыл с хозяином уже не мене десятка медведей. А уж драчун-то он был отменный. Шрамы на морде, красноречиво доказывали это.
  А я вспомнил, как мы, в далёкой молодости добыли как - то сохатого, и как наша молодая собака Тунгус, клацая зубами, так же на лету хватала и глотала большие куски лосиной печёнки...
  ... Вскоре мы спустились к лошадям, которые учуяв запах медведя, храпели и выкатывали глаза из глазниц, но вскоре успокоились и в поводу, спокойно начали спускаться к тропе...
  К зимовью подъехали уже в сумерках. Пока развьючивали и расседлывали лошадей, стреноживали и отпускали пастись, ходили за водой и топили печь, - над горами и тайгой спустилась тёмная ночь.
  Максим, мелко нарезав медвежатины, на большой сковороде, приготовил медвежье жаркое и мы, усевшись в круг за столом, при свете фонарика подвешенного к потолку, выпили по первой и закусили луком и дымящимся мясом, прямо со сковородки.
  Вкус медвежатины был впечатляющий и потому на радостях, что мы наконец заехали в горы, выпили и по второй, а потом, уже рассказывая друг другу, как кто увидел эту охоту, не торопясь, начали есть...
  Время бежало незаметно и мы, стали устраиваться на ночлег только во втором часу ночи...
  Я перед сном вышел на улицу и увидел тёмное небо, на котором, в дальнем углу, в сероватой дымке всходила над горным гребнем луна, видимая сквозь низкие тучи, желтоватым размытым пятнышком...
  Утром встали поздно, отсыпаясь после треволнений заезда. Пока сварили чай, пока позавтракали вчерашними остатками мяса, солнце поднялось над речной долиной высоко и стали видны и тёмная лента реки внизу, и противоположный склон покрытый скалами и каменными осыпями, и широкая долина, уходящая в верховья Хадоруса, вправо и вверх...
  ... Тронулись в путь уже около двух часов дня, и пройдя почти по сухой тропе несколько километров до вулкана Перетолчина, держа лошадей в поводу поднялись по крутому склону на перевал, разделяющий две больших долины.
  Вулкан оставался слева, Хадорус остался позади, а с перевала видна была уже другая просторная долина, с широким чёрным потоком застывшей лавы, посередине...
  Давным-давно, здесь произошло извержение огненной магмы - земля трескалась и изливала кипящий, горящий камень из своего нутра. Тогда здесь вылились на поверхность миллионы кубических метров лавы, которая текла вниз по долине почти восемьдесят километров, медленно остывая, в начале по краям, а потом и на всю глубину этой каменной "реки", местами до сотни метров глубиной.
  ... Потом по лаве начала вниз стекать вода, от таяния снегов, а речки и ручьи восстановили свои русла - прежние речки, испарились при извержении. В конце концов, образовалась не только река, но и большое озеро, лежащее как в оправе из лавы, названное "чёрным озером", или Хара - Нуром.
  Именно к берегу этого озера мы и устремились...
  Спускаясь по склону вулкана, единственного на многие тысячи километров, на протяжении всей громадной Сибири, я думал, о том, что мы наверное последние годы, пользуемся этой первозданной красотой и проявлениями дикой природы.
  Через несколько лет, сюда придут первые организаторы туристического бизнеса, и постепенно, эти вулканы и это Чёрное озеро, станет приманкой для туристов со всего мира. Здесь пробьют новые широкие тропы, сделают ограждения и поручни, но вместе с удобствами, исчезнет ощущение первозданности и дикости, которое и отличает эти вулканы, допустим от Массив Сентраль во Франции, где вулканов десятки, и где, каждый день бывают тысячи, десятки тысяч туристов со всех концов мира...
  ... Спускаясь на коне по тропе, идущей через поля коричнево - красного вулканического пепла, я представил себе, как более десяти тысяч лет назад, земля в этих местах, вдруг загудела, затряслась и стала покрываться трещинами, через которые, из раскалённых глубин земли, на поверхность, хлынула огненно-красная лава...
  Дым смешался с дождём и в этом губительном сумраке, животные населяющие тогда эти места, погибли почти мгновенно, хотя некоторые пытались убежать, воя и трубя от страха и ужаса.
  Может быть, были здесь и неповоротливые обросшие длинной седой шерстью, с длинными загнутыми наружу бивнями, мамонты. Наверное были здесь и пещерные медведи, которые, несмотря на свой угрожающий вид, размеры и клыки, помирали от инстинктивного ужаса, при первых же колебаниях земной тверди.
  Современные свидетели больших землетрясений, рассказывают, что дикие животные в этот момент погибают от нервного шока - настолько всё страшно и необычно для них в происходящем. Рассказывают также, что при землетрясении в двенадцать баллов, уже в двадцатом веке, произошедшем в горной Монголии, по земле ходили "волны", высотой до полутора метров и кирпичи от одноэтажного здания разлетались по округе в радиусе пятидесяти шагов. Овцы, как футбольные мячи, катались по этим волнам и умирали от страха...
  ...Покачиваясь в седле и следуя за Лёней, по спускающейся вниз мокрой тропе, я представил себе, что бы делали люди, если бы это случилось сегодня...
  Мои размышления прервал голос Лёни:
  - Осторожно! Тут начинается уже лава, а она острая и твёрдая, как стекло.Берегите ноги лошадей и старайтесь идти точно по тропе...
  Я поддакнул и стал смотреть вперёд и вдаль.
  Передо мной лежали пространства, залитые чёрным вулканическим базальтом, во многих местах вспученном при остывании, да так и оставшимся в форме обломков и осколков застывших лавовых "фонтанов".
  Лошади, словно чувствуя опасность, пошли медленно, стараясь не отставать одна от другой. Я ехал на своём "Орлике", так я называл свою лошадку, и с чувством внезапной благодарности думал, что конь ведёт себя прилично, и мне совсем не надо им управлять, потому что он хорошо знал своё "лошадиное" дело и командовал сам собою. К тому же, Орлик был раньше охотничьим конём Лёни и бывал в этих местах не один раз. Так что ему всё вокруг было знакомо...
  Благополучно преодолев, растянувшееся почти на пять километров лавовое поле, мы, по тропе, заросшей кустарником, наконец выехали на южную оконечность Хара - Нура и уже в сумерках, увидели большую красивую поляну прямо на берегу озера, где раньше была многолетняя большая стоянка геологов...
  Лошади пошли значительно резвее, и вот, мы уже подъезжали к обломкам деревянных конструкций палаток и даже бывшей бани, с высоким каменным очагом посередине...
  Расседлав лошадей, пустили их пастись, а сами поставили палатки, развели костёр и начали готовить ужин.
  В наступившей прохладной темноте северной ночи, мы сгрудились у костра и приготовив суп с тушёнкой, (медвежатину надо долго готовить), расселись, а то и прилегли вокруг костра и не торопясь ели, не забыв при этом выпить по рюмке водочки, закусывая хлебом с луком и жирным сочным салом, которое я сам всегда выбираю на рынке, пробуя каждый кусочек...
  После еды, долго пили чай и разговаривали, а Леня вспоминал, что ещё двадцать лет назад, буряты из их животноводческого колхоза, приезжали сюда пасти скот целыми бригадами и жили несколько недель большими компаниями, рыбачили, охотились, строили новые и ремонтировали старые зимовья.
  - Тогда жизнь была много веселее - рассказывал он, прожёвывая сладкую карамельку и запивая горячим чаем.
  Дым иногда порывом ударял ему в лицо, но он, на секунду отвернув лицо от костра, пережидал порыв ветерка и снова долго и сосредоточенно смотрел на костёр, вспоминая много дней и ночей проведённых в здешних местах. Может быть и жизнь для него казалось весёлой, потому что было ему в те годы двадцать лет и здоровая энергия бурлила в нём ключом.
  Тогда, после целого дня работы на строительстве зимовья, он каждый вечер уходил в окрестности с ружьём или садился на всю ночь на солонцы. Наверное с той поры, охота стала его единственной и крепкой страстью...
  - Тогда здесь зверя было много - продолжил он после паузы. - Однажды на этих склонах, ещё по ранней весне, на проталинах, я видел с одного места шесть медведей, которые паслись на молодой травке...
  Лёня махнул рукой куда - то в темноту, показывая где находится этот склон...
  ... Из ночной влажной тьмы, вдруг донёсся звон колокольчика - ботала на шее Лёниного Вьюнка, но хозяин не обратил внимания на этот звук.
  - Раньше, здесь летом много геологов бывало - продолжил Лёня зевая.
  - Они тут золото и другие ископаемые искали... Потом говорили, что нашли несколько богатых месторождений, но тогда сюда, в Оку и дороги то не было. А зимой, как на полюс, доставляли по зимнику припасы и продукты, или летали самолётами - "Аннушками" до аэропорта, который находился недалеко от посёлка Саяны. Да вы это поле наверняка сами видели...
  Взлётная полоса, действительно, до сих пор была заметна и узнаваема, хотя самолёты перестали летать вот уже как лет пятнадцать - двадцать...
  Постепенно разговоры стали прерываться длинными паузами и вскоре все пошли спать по палаткам и договорились, что первый, кто проснётся будет разводить костёр и варить завтрак...
  Я, как только залез в спальник, в нашей с Максимом и Аркашей палатке, так сразу и заснул крепко и без сновидений. Но посреди ночи проснулся, наверное от незнакомого звука, послушал и понял, что это лошадка мотнула шеей и тотчас колокольчик звякнул, а моё насторожённое сознание среагировало и разбудило меня...
  Засыпая вновь, я слышал безмятежное посапывание молодых ребят, и с завистью подумал, что нервы у них намного крепче моих...
  Проснулся я от звука удара топора и оглядевшись, увидел, что Аркаша уже встал и наверное разводит костёр. Словно в подтверждение, я учуял запах свежего кострового дымка и вновь задремал, зная, что завтрак будет готов только через час - полтора...
  Из палаток все вылезли уже только часов около девяти. Позёвывая и размахивая руками, сходили на озеро, умылись и потом возвратившись к прогоревшему костру, расстелив под себя попоны, принялись с аппетитом есть кашу с тушёнкой, вспоминая однако вчерашнюю вкусную, аппетитную медвежатину...
  Лёня с утра, как обычно был молчалив и потому, поев и попив чаю, мы коротко договорились, что отправимся в разные стороны. Лёня с Доржи, на лошадях, попробуют подняться в вершину речки по широкой пологой каменистой долине, а мы собирались спуститься вниз, по берегу озера, к удобному месту, поставить там сетки, а потом прогуляться по окрестностям, в обратную сторону от долины речки.
  Собаки лежали неподалеку от костра, но к людям не подходили, зная, что если мешаться или выпрашивать подачку у хозяев, то можно и пинок под зад получить.
  Лёня, быстро доев кашу, выпил чай и пошёл в сторону речки, сопровождаемый оживившимися собаками.
  Я их сейчас кормить рыбой буду - загадочно пояснил он, уходя.
  Мы с интересом наблюдали, как Лёня подойдя к речке, которая перед впадением в озеро, разбивалась на несколько рукавов, вошёл в самый мелкий из них и стал внимательно смотреть на воду, чуть вниз по течению, по направлению к озеру.
  В какой - то момент, он подобрался, вышел на берег, сделал небольшую дугу и вновь вошёл в воду, а потом стал пинать ногой по воде. Вскоре, в воздухе, вылетев на сушу из под его ноги, сверкнула серебристым брюшком крупная рыбина, которую тут же подхватил Сильвер и стал, прижав лапой к земле, грызть её.
  Спустя какое то время, Леня повторил манёвр, но в этот раз он сделал несколько быстрых шагов, брызгая по сторонам резиновыми сапогами, прижал рыбу руками, а потом выбросил её на берег, Белому. Собака схватил её в пасть, и отбежала подальше, чтобы Сильвер не отобрал...
  Минут через десять, наш проводник возвратился к костру и посмеиваясь пояснил. - Вот так, я, здесь рыбку руками ловлю и собачек подкармливаю...
  Наконец, спрятав все вещи в палатку, на случай внезапного дождя, Лёня и Доржи ушли ловить лошадей, а мы, прихватив оружие, пошли пешочком по тропинке, вниз по долине, огибая по берегу широкое сине - стального цвета озеро, расположившееся тэ-образно, в широкой горной долине.
  Местами, здесь, особенно с южных боков больших камней вросших в землю, проклюнулась зелёная травка, но общий тон гористой местности и скал, на крутых отрогах хребта, был темно - серый.
  Лёгкие кучевые облака медленно плыли по синему небу, и солнце, то пряталось за ними, то как - то робко и не жарко, начинало светить на долину и на озеро, растянувшееся в длину на несколько километров. Это большое озеро образовалось в своё время, затопив долину покрытую вулканической лавой. Со временем, всё вокруг заросло кустарником и даже кедровыми рощами и местами, вид был удивительно просторный и даже весёлый.
  Видимость, сегодня, была отличной, и на юге, там, куда постепенно перемещалось неласковое солнце, вдалеке, видны были высокие серые пики горных вершин, местами ещё покрытые белыми глубокими снегами, чуть синеватыми в глубоких ущельях.
  От крутых дальних склонов, в нашу сторонку, шли несколько пологих параллельных долинок, немножко напоминавшие мне рельефом, гигантскую стиральную доску, похожую на ту, на которой мать, ещё в детстве, стирала бельё в оцинкованной ванне. Стиральных машин тогда ещё совсем не было...
  Я повздыхал, вспоминая какой я уже старый, но потом отвлёкся, увидев в небе орла, с размахом крыльев не менее двух метров. Он плавно парил высоко в воздухе и когда подлетал под облако, то его почти не было видно, тогда как на фоне синего неба, он смотрелся выразительной коричневатой запятой.
  Я вспомнил, какие они крупные и зловеще свирепые вблизи и невольно стал осматривать окрестные луговины в поисках потенциальных жертв этих королей воздуха...
  "Далеко залетели, - подумал я, вспоминая, что обычно их можно увидеть значительно ниже по течению горных речек, в местах где междуречье, превращается в широкие участки степи...
  Ребята незаметно, намного отстали от меня, а потому, свистнув, показали мне рукой, что хотят подняться к горам, по продольной долинке. Я в ответ махнул им рукой и пошёл дальше, изредка посматривая себе под ноги, при этом, стараясь держать в виду окрестные скалки - вдруг на них появятся горные козлы, или даже медведь...
  Дойдя до русла каменистой речушки, я свернул и пошел вдоль заваленного гранитными глыбами русла и постепенно, стал подниматься вверх.
  Взобравшись на обрывистый склон широкой промоины, заваленной камнями, я вышел на чистое место, полого поднимавшееся к голой вершинке и идя вдоль оврага, неожиданно вспугнул северных куропаток, которые громко крякая взлетели почти у самых моих ног и перелетев недалеко, вновь опустились на землю.
  Поднявшись ещё выше, я увидел несколько ярко зелёных елочек, растущих в каменистой расселине, и решил пообедать. Для этого, в каждый мой выход, в маленьком рюкзачке, за плечами, я нёс "перекус" и небольшой котелок для чая, сделанный из консервной банки из под фруктового джема.
  Остановившись, наломал сухих веток снизу одной из елок, развел костёр, вскипятил чай и расслабившись, полулёжа, пообедал вкусными бутербродами с салом, запивая еду горячим ароматным чаем.
  Я никуда не торопился, времени у нас здесь, было ещё много больше недели, и поэтому, я осматривался и осваивался в новом месте...
  По пути к этим ёлочкам, я пересёк торную тропу, которая шла по пологому, травянистому склону куда - то вверх по долине речки, и даже разглядел на влажном песке, широкий, разлапистый, старый след северного оленя...
  Я подумал, что эту тропу, северные олени могут использовать для выхода на пастбища, в которые превратятся эти пологие травянистые склоны через несколько недель. Днём олени поднимаются повыше в горы, где летом меньше кровососущих, а на зорях приходят сюда пастись. Тут и вид открывается во все стороны на многие сотни метров, и всегда можно ускакать от врагов, в горные ущелья, куда не всякий хищник отважится подниматься...
  Перекусив и напившись чаю, уложил всё назад в рюкзачок, я прилёг поплотнее запахнувшись курточкой, воспользовавшись тёплыми солнечными лучами пробившимися через облака...
  Сквозь дрёму и прохладу горного дня, из необъятных пространств окружающих меня, слышал тихие звуки ветерка, изредка посвистывающего в тонких, ещё голых веточках чахлых кустиков; в ближнем овражке, слышал, словно из под земли мерный шум горного ручья скачущего с камня на камень бегущего там же в овраге, но в самом низу его. Изредка, издалека, с противоположного склона, слышался стук внезапно покатившегося под откос камня, оттаявшего на солнце...
  Всё вокруг было, как всегда многие годы до моего, до нашего здесь появления. И это продолжиться на долгое время, после нашего отъезда.
  " А зачем тогда жизнь?" - вяло вопрошал я себя в полусне, и не находил ответа. Начал вспоминать сломавшуюся машину и горбатого грузина Кахи, который суетится наверное сегодня, как обычно суетятся миллионы и миллионы людей во всем мире, живя далеко от этой тишины и природного величавого равнодушия ко всему и ко всем..."
  Мне вспомнился рассказ, известного историка Яна, который написал ещё несколько известных романов о татаро-монголах и их вождях: Чингиз - хане, Батые, военначальнике Удегее...
  В том рассказе, Ян описывал озеро Хара-Нур, в котором, ещё после гражданской войны водилось древнее чудовище, которому аборигены, ежедневно приносили в жертву одну овцу.
  Но потом на берегу "Чёрного озера" появился беглый красноармеец и гранатой взорвал это длинношее чудовище, так похожее по описанию на Лохнесское чудовище, из шотландских озёр...
  ...Неизвестно, сколько времени я провёл в этом забытьи, но вдруг стало холодно, подул ветер и пришлось поёживаясь вставать и разогреваясь, быстро спускаться вниз, в широкую долину Хара - Нура...
  В это время, как позже выяснилось из их рассказов, Лёня и Доржи, поднялись в вершину, большой долины, и спешившись, привязав лошадей к молодым кедринам, оглядываясь вокруг, пошли по правой стороне склона, в сторону, гребня.
  Долина, постепенно закругляясь, превратилась в амфитеатр, просматриваемый до скального карниза, наверху. По сторонам её, стояли молодые нечастые кедрачи, а по серединке, была неглубокая, каменистая щель, по которой, весной сбегает талая вода...
  Собаки, во главе с Сильвером, появились на время, совсем неподалёку, и неожиданно возбудившись, нюхая воздух влажными носами, ушли с сторону ближайших зарослей...
  Лёня насторожился, поднял руку, обращая внимание Доржи на поведение собак, и тут же увидел, как из лесистого мыса, на галопе, выскочил крупный, шоколадного цвета олень - изюбрь, а вскоре, за ним, пересекая открытое место зигзагами, выскочили собаки, причём впереди уже был Белый, наклонивший голову к земле и чутьём, по свежему следу, пытался догнать оленя. Сильвер, который бежал следом, во весь дух, вдруг несколько раз взлаял и стало понятно, что он, на какое - то время, увидел убегающего оленя...
  Изюбрь мчался на виду у охотников, преодолевая открытое расстояние между куртинами кедрачей, делая широкие прыжки, ловко огибая встречающиеся одинокие деревья, и через некоторое время, забежал в лес, мелькнул несколько раз коричневым боком и пропал из вида...
  Собаки были от него метрах в ста пятидесяти и летели уже по зрячему со всех ног, хотя было заметно, что олень скачет намного быстрее собак, и вот - вот оторвётся от них на безопасное расстояние...
  Лёня разглядел на голове изюбря молодые рога с тремя отростками, на всякий случай вскинул карабин, но понимая, что между ними слишком большое расстояние, отпустил оружие и отметил: "Слишком далеко, да ещё на ходу... Стрелять бессмысленно."
  Доржи, словно услышав его мысли, закивал в подтверждение и тут Лёня, разочарованно вздыхая и осматривая окрестности, на противоположной стороне каменистой луговины, в кустах вдруг заметил, какое - то движущееся, на одном месте, коричневое пятно. Поднеся бинокль к глазам, он в окуляры, вдруг различил две медвежьи головы, одна над другой и с удивлением понял, что в ста пятидесяти метрах от них, в куртинке лозняка, занимались любовными играми медведи.
  ... Лёня глянул на Доржи недоверчиво, не веря своим глазам, но тот тоже показал рукой в том направлении.
  ... Взволновавшись, Лёня непроизвольно пригнулся и взяв карабин на изготовку, начал медленно продвигаться в сторону зверей, которые были так заняты ухаживаниями, что ни на что вокруг не обращали внимания...
  За несколько минут, сократив расстояние между ними до ста метров, Лёня решил не испытывать судьбу, поскорее лёг на землю и прицелившись, затаив дыхание, выстрелил в верхнего медведя, чья голова хорошо была видна, а тела сплетались в одно...
  После первого выстрела, медведь самец, рявкнул, и видимо раненный, считая что причиной неожиданной боли была медведица, оттолкнул, отшвырнул её от себя на несколько метров, и та в испуге, кинулась убегать со всех ног, а раненный медведь закрутился на одном месте, кусая себя за зад. В это время начал стрелять и Доржи и выстрелы застучали один за другим.
  Медведь, наконец разобравшись откуда исходит настоящая опасность, как-то боком, чуть прихрамывая и подволакивая зад, скрылся за кустами, потом ещё несколько раз мелькнул, уже значительно выше по склону, и скрылся в частом, почти непроходимом кустарнике, росшем на склоне поперечной долинки, с заметным углублением посередине...
  "Там наверное, ручеёк течёт" - подумал Лёны и в это время Доржи проговорил:
   - Похоже, что зверь ушёл... И похоже что он ранен...
  Оба охотника понимали, что обстоятельства складываются не так удачно, как хотелось бы... Собаки пошли за изюбрем и надолго, потому что уже видели его впереди, а без них, в такой чаще, преследовать медведя было смертельно опасно.
  Часто вдыхая и выдыхая воздух сквозь сжатые зубы, ещё под впечатлением стрельбы и увиденного, Лёня глянул на Доржи вопросительно и тот заговорил: - Нам туда лучше не соваться - он махнул рукой в сторону, густых кустов, с кое - где торчащими посередине зелёными елями. - Думаю, что...
  В это время, из кустов, с расстоянии метров в двести, оттуда, куда убежал раненый зверь, вдруг раздался пронзительный злобный рев медведя, который словно предупреждал охотников о своей боли и злобе, на них.
  Лёня не дослушав Доржи ответил:
  - Медведь крупный... Даже если мы его тяжело заранили, он на нас нападет из засады... А в такой чаще, его не будет видно и на десять шагов... Если только собак отозвать?
  Он помолчал, а потом вложив пальцы в рот засвистел и короткое эхо повторило свист отражаясь от склонов "амфитеатра"...
  Он свистнул несколько раз подряд, потом послушал какое - то время и снова засвистел. Собаки не появлялись и конечно не отзывались...
  Доржи вздохнул: - Они наверное этого быка далеко угнали и не слышат нас. Будут бежать пока не собьются со следа, а потом вернуться...
  Лёня посмотрел на солнце, которое незаметно, уже низко склонилось над вершинами горного хребта...
  Посоветовались и разожгли костерок. В ожидании собак, вскипятили чай и перекусили вчерашним холодным мясом и сухим хлебом...
  Становилось все прохладнее и даже у костра, было совсем не тепло...
  ... - Ну что? - предложил наконец Лёня. - Давай вернёмся к лошадям, может быть собаки там? Если нет - то едем на "базу", а завтра поутру, вернёмся сюда, взяв собак на поводки, и попробуем с ними обыскать место...
  - Может быть медведь где - то здесь затаился, и его удастся из под собак дострелить?
  Так и сделали...
  Когда вернулись к лошадям, то собак тем не было и охотники, сев на коней, не спеша стали возвращаться в лагерь...
  ... На "базе" уже горел большой костёр, когда я вернулся, промотавшись весь день по крутым склонам долины.
  Максим варил уху из пойманных в сетку крупных хариусов - черноспинников, а Аркаша, солил рыбин, и складывал их в просторный толстый полиэтиленовый мешок. Рыбины блестели серебряными боками и иногда на брюхе, от сдавливания, появлялась струйка красной икры...
  Я рассказал коротко, где был, и что ничего не встретил, а ребята рассказали в ответ, что там где они были, а это много выше нашего бивуака, местами лежит снег, и они видели два медвежьих, крупных следа, которые шли один рядом с другим, в сторону вершины той долины, куда уехали Лёня с Доржи...
  В это время появились и сами буряты - охотники и расседлав лошадей, подошли к костру и начали рассказывать подробности охоты на изюбря и медведей...
  Вскоре поспела уха и уже в сумерках, прибежали усталые собаки, и легли неподалёку, тяжело дыша. Чернявый даже поскуливал от усталости и потому, Лёня выдал им по рыбине, оставшейся от соления, и проворчал: - Если бы не бегали, куда попало, то снова бы медвежатиной наелись... Ну а теперь...
  Как обычно за ужином, выпили по рюмочке и Лёня уже во второй раз пересказал всё произошедшее с ними.
  - Я думаю, что он, где - нибудь там, в вершине долинки. Ему, с таким
  ранением далеко не уйти. Да и последний раз он ревел метрах в трёхстах от нашего места. Думаю, что он залез в чащу и там отлёживается... Мы завтра поедем туда с собаками и попробуем его облавой захватить...
  Все прекратили хлебать аппетитную горячую жирную юшку и закивали
  головами, хотя Аркаша незаметно поёжился. Хотя он уже не один раз разделывал добытых медведей, но самому добывать такого зверя ему ещё не пришлось, и он немножко побаивался - сможет ли он, не только стрелять, но и попасть по убойному месту, если медведь вдруг кинется на него.
  В компании таких опытных охотников - медвежатников, конечно, это выглядело не так опасно, как казалось, однако чем чёрт не шутит...
  Я проснулся ночью оттого, что Аркаша заворочался и задел меня боком, и уже вновь засыпая подумал, слыша его тихое дыхание, что он не спит и наверное думает о том, как утром всё будет оборачиваться...
  Для меня, этот раненный медведь был уже наверное продолжение второго десятка добытых медведей и потому, я привык преодолевать беспокойство перед этой опасной охотой. И к тому же, здесь в Саянах, где на медведя буряты не прекращают охоты по сию пору, звери боятся человека и думаю, что даже на безоружного, никогда не рискнут наброситься. Хотя такое частенько бывает в заповедниках или в глухих таёжных урочищах, редко посещаемых человеком.
  Страх медведей и вообще хищников перед человеком, везде поддерживается только постоянной охотой. А там, где это запрещено или из-за отсутствия охотников, хищники постепенно освобождаются от страха перед человеком и начинают нападать и на скот, и на людей, которые его охраняют...
  Мне вспомнились рассказы охотоведа Павлова, который говорил, что даже волки в вятской тайге, во время войны, когда все мужчины в деревнях ушли воевать, нападали на людей, а иногда, крали беззащитных человеческих детёнышей, прямо с деревенских огородов...
  Утром, за завтраком, все решили ехать к медведю на лошадях, а там оставив их в лесочке и взяв собак на поводки, идти искать подранка...
  Перед тем как отправиться, я вспомнил как Лёня ловил хариусов в мелкой речке и попробовал сам. Ведь это интересно будет рассказать городским рыбакам, которые и вообразить этого не смогут...
  Я, в сапогах, вошёл в мелкую проточку, бегущую по плоскому каменистому дну и стал осматриваться. Вскоре, я впереди увидел мелькнувшую черную спину и плавник появившийся на поверхности, и обойдя рыбину, по берегу, когда она из озера, пробовала подняться вверх по течению, в вершину речки, метать икру, отрезал ей путь к отступления в озеро, и стараясь не шуметь, почти бегом приблизился к ней, и потом побежал, и стал пинать её, стараясь выкинуть на берег. В какой-то момент, мне это удалось и я выскочив из воды, уже руками схватил скользкую, извивающуюся рыбину, поблескивающую серебристым чешуйчатым брюхом.
  Сильвер заметив, что я вошёл в речку, подбежал ко мне и в ожидании стал вилять коротким хвостом - обрубком. Я налюбовавшись на крупного харьюза, бросил собаке первую рыбину - он схватив её на лету отбежал чуть в сторону, и придавив лапой стал выгрызать внутренности...
  Так повторялось несколько раз, и в конце, одну рыбину, я уже прижал руками ко дну, и потом ухватив за жабры, выбросил на берег, к удовольствию Сильвера - Байкала...
  После завтрака, поймав лошадей, мы заседлали их и тронулись за Лёней, который хорошо запомнил дорогу. Собаки бежали рядом, и вдруг, всполошившись, в какой - то момент, все дружно бросились в одну сторону. Пока Лёня спохватился, они где - то впереди и справа, несколько раз взлаяли и пропали, скрылись из глаз...
  Лёни пытался их свистеть, но вздохнул и вслух пожалел, что сразу не взял Сильвера на поводок...
  Подъехав к устью сооружённого природой "амфитеатр", мы спешились, и привязав лошадей остановились кучкой и Лёня, показывая нам в сторону, поперечной долинки начал рассказывать.
  - Мы его слышали последний раз приблизительно вот оттуда. Он показал рукой на густые кусты в вершине заросшего ущелья. Думаю, что пока собак нет, мы пойдём один рядом с другими, и попробуем отыскать хотя бы вчерашние следы... Кто первый увидит сразу даёт голос, а потом мы уже решим, что делать...
  Зарядившись, и спустив карабины с предохранителей, мы, разойдясь веером вошли в кусты, опасливо обходя самую чащу и внимательно вглядываясь в тени и подозрительные места...
  Вслед за частинкой, кустарник, выше по склону рос клочками и видно стало впереди намного лучше...
  В какой-то момент, Лёня замер, потом вглядевшись, крикнул: - Вижу!
  Мы насторожились, напряглись и Лёня показывая рукой вперёд, держа карабин перед собой, медленно передвигаясь, метрах в десяти остановился, опустил карабин и произнёс. - Он похоже "заснул"! - что означало - он мёртв...
  Мы сгрудившись, через прогалину, в кустах, долго рассматривали торчащий из глубокой канавы, наполовину заполненной снегом, бок и часть головы с ухом, а потом подошли ближе...
  Зверь был уже давно мёртв и лежал задом в промоине, по которой тёк ручей и которая была ещё полна снега... На белом снегу запеклась, ставшая коричневой кровь, вытекшая из большой раны на заду...
  ... Позже, хорошо разглядев могучего зверя, мы все вместе взяли его за окоченевшие уже негнущиеся лапы и переворачивая, как набитую ватой куклу, скатили вниз по склону, на открытую площадку.
  Зверь был действительно хорош. Когда снимали с него шкуру, то выяснилось, что на нём, ещё после зимы, сохранился даже на спине жир в два пальца толщиной. И вообще, он был коренаст и упитан. Глядя на его мёртвое тело освобождённое от шкуры, мы качали головами, настолько мощным и крепко - сбитым был этот медведь. Лет ему было, наверное, около семи - восьми и потому, он обладал уже и полным ростом и полной силой. Кости скелета были круглые, толстые, а короткие лапы широкие и чёрные; когти, словно сделанные из твёрдой пластмассы были сантиметров пять - семь длинной.
  "Раздетый", он напоминал по фигуре сильного ширококостного человека, или даже крупную гориллу, которые, как-то все бывают мускулисты и объёмны.
  Вырезав желчь, Лёня по ходу пояснил, что желчь у долго умирающего зверя, заметно увеличивается в размерах. И действительно эта желчь, была граммов сто пятьдесят весом, что превосходило обычные размеры, почти в два раза...
  Шкура была у этого медведя тоже хороша. Тёмно - бурая, почти чёрная, с густым и длинным мехом, она совсем ещё была нетронута линькой и по размерам напоминала хороший ковер только вытянуто - полукруглой формы. И череп и лапы с когтями мы оставили на шкуре и потому, смотреть на неё было страшновато. Длинные желтоватые клыки, торчали из полуоткрытой пасти и казалось, зверь ещё может ожить и "собравшись", неожиданно наброситься на нас ...
  Я же, вспомнил, как мы добыли первого моего медведя в берлоге, и как спустившись к нему, уже мёртвому, через высоко проделанное "чело" вниз головой, я набрасывал на его оскаленную пасть верёвочную петлю, чтобы вытянуть медвежью тушу наружу. Ощущение было не из приятных и я гнал от себя опасения, что медведь, вдруг, оживёт и клацнув клыками, откусит мне голову - медвежья башка, была в несколько раз больше моей...
  ... Когда возвращались к лошадям с мясом и шкурой, те забеспокоились ещё на подходе и пришлось Лёне, бросив рюкзак, подойти к своему Вьюну и огладить его. Но когда грузили на лошадей уже набитые мясом сумы, лошадь Аркаши вдруг взбесилась и хрипя и ударяя копытами стала рваться с повода. Аркаша пытался удержать её и конь, разворачиваясь к нему туловищем и высоко задирая оскаленную морду, вдруг наступил кованным копытом ему на ногу, на ступню, в резиновом сапоге. Аркаша завопил, лошадь ещё больше напугалась, и только Лёня, спас положение, подскочив с другой стороны перехватил узду и привязал мерина к дереву...
  Наконец суета улеглась, сумы были приторочены и мы, держа коней в поводу, начали медленно спускаться вниз... Аркаша шёл последним и заметно хромал, но Максим осмотрев его ступню, успокоил всех, что нога повреждена, но кости не сломаны...
  Вечером устроили пир, и Максим, сделал медвежий фарш и смешав его с медвежьим жиром, нажарил котлет, целую кастрюлю. Все, расположившись у костра, пили водочку, разговаривали и заедали это вскуснющими медвежьими котлетами, приправленные чесноком...
  Лёня, закусывая, не торопясь рассказывал о медведях...
  - В это время, у медведей гон проходит - говорил он, вытирая рот тыльной стороной ладони. - Они собираются вместе на каком - либо склоне и начинаются так называемые "медвежьи свадьбы", когда за маткой, идут несколько самцов - медведей. Между ними, в такое время бывают драки, иногда с сильными ранениями или даже убийствами, слабых, молодых зверей, матёрыми и в возрасте...
  - Иногда, такие звери, самцы, находят глубокий снег, где - нибудь на склоне, роют в нем яму, и ложатся туда, стараясь охладиться и главное промежность охладить...
  Лёня замолчал, уклоняясь от едкого дыма. Налетевшего порывом, а потом прокашлявшись продолжил:
  - Матки - медведицы, самцов к себе не подпускают, - продолжил он - пока не созреют и медведь - победитель, как адъютант следует за ней, пока она не начнёт приходить в охотку... Тогда она начинает бегать, а он бегает за ней следом. Наконец она, останавливается, и он со страстью на неё громоздится. Вид у них в этот момент, взъерошенный и тревожный...
  Ну дак это ведь страсть...
  - Такое время всего раз в году бывает, и медведи, как и другие гонные звери, к этому весь год готовиться... А потом время заканчивается и звери снова расходятся по тайге, по своим участкам...
  Лёня дотянулся до котелка, налил себе чаю, и прихлёбывая продолжил:
  - Я однажды, в тайге, на Жахое, - это такое урочище есть, - ночевал у костра и слышал, как где - то недалеко, ревели и рявкали медведи, видимо дрались.
  Я тогда испугался, палил всю ночь большой костёр и не спал. Ведь в это время, во время гона, звери словно с ума сходят. Так не только с медведями, но и с лосями, и с изюбрями, и с горными козлами бывает...
  А медведи, переходя с места на место, не скрываются, а как стая собак во время течки, бегают вслед за медведицей огрызаясь один на другого...
  - Когда утром я туда пришел, то увидел мертвого, изорванного и искусанного молодого медведишку и нашёл место, где они дрались. Там вся трава была помята и усыпана вырванной из шкуры шерстью и кое - где следы, пятна крови остались. Медведишко, видимо уже смертельно раненный другим медведем, убегал, спрятался в яму с водой между камнями, да там и умер...
  Лёня, конечно, как все простые люди, во время рассказа называл всё происходящее между медведями в это время, простыми, можно сказать нецензурными словами, но ощущения грубости не было. Это были просто специальные слова, которые с культурными, литературными словами не совпадают...
  А я вспомнил, как мне рассказывал лесник, державший в вольере медведицу, что во время гона, она теряла аппетит, и металась по клетке из угла в угол, рычала или повизгивала а потом садилась на зад и начинала на нём ездить - так ей нелегко было перебарывать страстный инстинкт размножения. Медведя для неё так и не смогли найти, и вот она мучилась почти две недели...
  ... Спать легли поздно, а утром, поднявшись пораньше, Леня и Доржи, отправились домой, оставляя нас на неделю одних...
  Мы дружелюбно простились и помахав рукой с седел, буряты - охотники, вскоре скрылись из виду, свернув в лесок, по торной тропе...
  Они с собой прихватили немного мяса и главное медвежьи лапы, о которых я уже рассказывал, ранее...
  Вслед за ними убежали и собаки, а Сильвер, перед тем как скрыться за поворотом, остановился, посмотрел в нашу сторону, и несколько раз вильнул коротким хвостом, словно прощаясь...
  А мы остались, сами с собой, одни и потому было немножко грустно и даже тоскливо...
  
  
  ... После отъездом наших проводников, мы решили денёк отдохнуть и заняться рыбной ловлей. Вновь накачали маленькую резиновую лодку и усевшись на её дно, Аркаша, держа в зубах один конец сетки, стал отгребаться от берега.
  К обеду, ветер с севера пригнал тёмные тучи, поднялся ветер, холодный и пронизывающий и казалось, что мы переселились вдруг на месяц - полтора в самое начало весны, когда ещё без меховых рукавичек чувствуешь себя на воздухе очень неуютно. Конечно, этот холод и такую погоду, мы, никакими ухищрениями не могли исправить, и оставалось только терпеть...
  Я, стоя по колено в воде, потихоньку стравливал сетку, а Аркаша, кое-как уместившийся в крохотной, словно детской лодочке, подгоняемый ветром медленно отплывал от берега...
  Наконец выставив сеть, мы, продрогшие вернулись к костру, не торопясь приготовили обед, нажарили вновь мяса и заварили чаёк покрепче...
  ... С удовольствием прожёвывая и глотая аппетитную еду, я вспоминал, как лет двадцать назад, в первый раз попробовал медвежатины и был в восторге. У меня от такой пищи, силы в полтора раза прибавилось, а мой знакомый, опытный медвежатник, говорил, что мясо медвежье не только вкусно, но ещё и лечебно, - ведь этот сибирский зверь питается кедровыми орехами, зелёной свежей травкой и лечебными кореньями, которые добывает и поедает в изобилии на горных склонах и альпийских луговинах...
  После удачной рыбалки, мы вернулись в зимовье и отдыхали.
  Аркаша, в этот день, под наблюдением Максима, эластичным жгутом перевязал ступню, на которой заметны были крупные синяки, а из "дорожной" аптечки, глотал болеутоляющие таблетки... Все - таки хорошо, когда во время большого путешествия в "команде" есть доктор...
  Вечером мы пораньше легли спать, и наутро проснулись ещё на рассвете...
  Наскоро позавтракав, я поймал своего мерина, оседлал его и взгромоздился, наверх, ощущая, что сбитое и подсохшее коростой место на филейных частях моего туловища, болезненно трескается и кровоточит. Но я уже привык к невзгодам кочевой жизни и терпел, не жалея себя и не сердясь на обстоятельства, которые уже не мог переменить.
  Будучи охотником и путешественником, невольно становишься аскетом и от пережитых лишений становишься ещё спокойнее и терпеливее...
  И потом, наш поход, все же был конным, а не пешим и смешно было бы ходить, когда можно ездить на лошади...
  Но ребята вновь решили пойти пешком и мы распрощались до вечера. А я потянув за узду, повернул мерина на тропу, в противоположную сторону, той, которая вела к Зимовью...
  Проехав несколько километров по тропе, и на ходу осматривая склоны, наполовину покрытые кустарником, я свернул на развилке направо, поднялся в склон и там выехал на открытые пространства, развернувшейся веером широкой долины, по сторонам которой, расположились начинающие зеленеть короткой травкой чистые луговины, полого спускающиеся вниз, к речке, бегущей под невысоким, прорытым паводковыми водами, обрывом.
  В одном месте, по склону, в сторону воды, по неглубокой впадине, спускался пушисто - зелёный островок кедровника и я, следуя по тропе, вдруг увидел как впереди, из-за поворота, из-за хвойной зелени, вдруг вынырнул северный олень, уже потерявший рога, с прямоугольной головой и вытянутым, округлым серовато шерстистым туловищем на невысоких ногах.
  Он шёл по тропе навстречу и когда я спрыгнул с лошади, заметил движение и остановился, пытаясь разгадать, что за существо задвигалось в ста метрах от него, на той тропе, по которой он обычно проходил беспрепятственно. Воспользовавшись его замешательством, я тихонько сполз со своего мерина и зная, что он не боится близких выстрелов, положил свой карабин на седло, торопливо выцелил бок оленя и нажал на спуск.
  Раздался выстрел, олень вздрогнул, словно проглотил пулю, подпрыгнул вверх со всех четырёх копыт, потом заскочил наполовину в кусты, рядом с тропой и постояв некоторое время, упал и стал для меня невидим, заслонённый чащей.
  Мерин после выстрела прядал ушами, перебирал ногами, но остался рядом и я перехватив узду, пешком повёл его вперёд. Уже на подходе, к тому месту, я увидел оленя лежащего в кустах и потому, метрах в двадцати не доходя, привязал лошадку и пошёл к оленю.
  Это был крупный упитанный бык, видимо сейчас живший в одиночку и потому, стоявший в одном распадке, большой долины. Наверное, он как обычно в это время дня, направлялся на новые пастбища, внизу долины, и тут повстречал меня...
  На правом заднем копыте северного оленя, был большой нарост, который образовался наверное уже несколько лет назад. Но зверь приспособился и это новообразование не очень мешало ему ходить, бегать и жить...
  "Разобрав" зверя, я понял, что олень питался всё последнее время хорошо, хищники ему не угрожали и потому, он накопил много жира - который даже на внутренностях, висел гроздьями величиной с виноградины, а само мясо было сочное и блестящее...
  Время было около полудня, когда я закончил с разделкой и потому, разведя большой костёр, из оленины наделал шашлыков и пожарил их прямо на костре. Я проголодался и срывая с пахучего прутика куски поджаристого мяса, глотал его почти не жуя, обжигаясь и урча, как довольный кот.
  Мясо было жирным, мягким и ароматным и запив своё пиршество горячим чаем, я почти в изнеможении, отдуваясь отвалился в сторону, поправил костёр и подремал немного, изредка открывая один глаз и посматривая на солнце, определяя сколько времени осталось до вечера...
  ...Мне нравилось так жить, и в такие моменты, я начинал всерьёз задумываться, что хорошо бы переехать вот так, куда-нибудь в глухую тайгу, в красивое урочище, жить там, развести скот, пасти его и охотиться, наслаждаясь свободой и первозданной природой.
  С другой стороны, я конечно не один на этом свете и потому, надо думать о жене и о детях.
  Где - то внутри, во время таких мечтаний, начинало шевелиться беспокойство - а смогу ли я это долго выдержать? Смогу ли я тут дожить до старости и спокойно умереть, не терзаясь сомнениями и разочарованиями?
  ...Наконец, срезав мясо с костей, я сложил всё во вьючные мешки, приторочил всё это к седлу, и напевая песенку, громко похохатывая, отправился в обратный путь...
  Песенка была незамысловатая, но очень смешная, как мне казалось. Я переделал её из детской песенки: "На палубе матросы, курили папиросы, а бедный Чарли Чаплин, окурки собирал". Я исправил первый стих и у меня получилось: "На палубе даосы, курили папиросы..." Представляя себе как даосы курят папиросы, я не мог удержаться от смеха...
  Вернувшись на стоянку, я застал там ребят, которые в этот раз ходили вниз по течению, обошли вокруг тэ - образно расположенного озера, и нашли большой естественный солонец, на который, из округи собирались копытные. А на закрайке солонца, были видны и крупные медвежьи следы...
  Но мяса у нас теперь было вдоволь, которого хватит на все оставшиеся дни поездки и потому, обсудив возможность сходить к солонцу, как-нибудь с вечера, мы эту тему закрыли...
  Вечером, у костра, я показывал ребятам, как жарить шашлыки из оленины и они, буквально объелись вкусным мясом и отдуваясь, сидели у костра и пили чай, слушая подробности моей сегодняшней охоты...
  ... С вечера, из низких туч, несколько раз принимался моросить мелкий дождик, и дым от костра носило во все стороны. Однако к утру, погода переменилась, и сквозь стены палатки, мы проснувшись, различили солнечное утро. Помывшись и позавтракав, долго ловили лошадей и заседлав, поехали по тропе, в сторону высокого перевала...
  Ловля лошадей, каждый раз превращалась для нас в небольшую задачу. Мой мерин, как - то неожиданно быстро привык ко мне и давался в руки без сопротивления.
  Не то было с Максимом, и особенно с Аркашей. В это утро, он хромая и зло матерясь, пытался загнать стреноженного мерина в кусты, но тот не давался и прыгая сразу на четырёх связанных ногах, замирал в самом неподходящем месте, а когда Аркаша подкрадывался к нему говоря льстивые слова сладким голосом, его конь, вновь вздёргивал головой и громко стуча копытами, неловко, отбегал в сторону, пытаясь при этом разорвать путы...
  Наконец Аркаша уговорил своего коня и дрожащей рукой набросил на шею один конец узды, после чего бурятские лошади всегда прекращали сопротивление и покорялись воле хозяина. Так было и на этот раз.
  Наконец все сели в сёдла, и выехали, в сторону, далёкого перевала, окружённого сверкающими на горизонте, соседними с ним, снежными пиками...
  К полудню, мы по хорошей тропе, поднялись высоко над долиной, и выехав на плоскотину, остановились и долго рассматривали открывающийся с высоты перевала, безбрежные просторы, уже на запад, в сторону, первых притоков могучей сибирской реки Енисей...
  Горные вершины, заполняли всё пространство впереди и нам даже казалось, что мы видели синеватую блестящую поверхность реки Бий - Хем, которая начиналась неподалёку и потом постепенно превращалась в громадную реку пересекающую всю Сибирь, поперёк.
  Перед нами расстилалась горная Тува, страна, которая ещё совсем недавно был землёй мало изученной и полуисследованной.
  На этих горах, несколько тысяч лет назад жили горные племена кочевников, входивших в племенное объединение хуннов, тех самых, которые в своё время, передвинувшись в сторону Западной Европы, завоевали Древний Рим... Происхождение их теряется в тумане времени, но нынешние тувинцы, возможно, были их потомками. Они, сохранили тягу к кочевой жизни и к скотоводству, как впрочем и к лихим набегам и грабежам.
  Недавно, мне рассказывали, что в девяностые годы, во времена распада Союза и начавшегося безвластия и националистических брожений, на территории Тувы, участились убийства и угоны чужого скота.
  Ещё года три назад, буряты рассказывали нам, что тувинцы несколько раз угоняли их лошадей и грабили беззаботных туристов. Но потом, когда несколько тувинцев, кто-то убил прямо в их зимовье, грабежи и угоны скота прекратились...
  Расседлав лошадей, мы разожгли костёр и сварили вкусный обед, потом достали из мешков свеже соленого хариуса и замечательно пообедали. Не удержавшись, выпили по рюмочке, поздравив себя с преодолением тувинской границы...
  Во время обеда, я вспомнил и рассказал ребятам о том, как мой знакомый историк из Питера, описывал мне работу археологов на раскопках древних захоронений на территории Тувы, о золотых украшениях древних кочевников.
  Позже, я прочитал замечательную статью в "Нэшинал Джиографик", об этой экспедиции, с цветными фотографиями золотых украшений, найденных при раскопках в степных курганах. Часто, это были фигурки диких зверей, и особенно лошадей. Украшения для конской сбруи были обычной вещью в те далёкие времена, ещё и потому, что лошади воспринимались кочевниками, как своеобразный дар божества степному человеку...
  ... Под впечатлением этих разговоров, мы с уважением рассматривали наших лошадок, которые для нас, тоже были, как божий дар. После полудня, оседлав лошадей мы сели на них и повернули в сторону нашего лагеря, но решили спрямить тропу.
  Мы захотели проехать вдоль речного берега, но в одном месте, к самой реке подошёл, крутой скальный прижим, и нам пришлось с лошадьми в поводу, по крутому, скалистому склону, подниматься до тропы. На самом крутяке, идя впереди, я увидел плоскую, круто наклонённую скалу, нависающую над многометровым обрывом, и поросшую сверху мохом. Я подумал, что это земля под мхом и повел туда лошадь...
  В последний момент, когда лошадь заскребла передними копытами по камню, укрытого тонким ковром мхов, и почти обрушилась в пропасть, я из последних сил, удержал её за повод, на опасной крутизне развернул, дрожащую от страха, на краю обрыва, и благополучно провёл по другому месту, в обход этой коварной плиты, замаскированной мхом...
  Ребята, увидев, как опасно я балансирую с лошадью на краю обрыва, задолго до того места свернули и дождавшись меня, сочувственно качали головами. Сам то я, может быть в обрыв и не упал, но мой мерин наверняка бы разбился...
  В горах, всё время надо быть очень внимательным и сосредоточенным, потому что неведомых опасностей подстерегает здесь путешественника, великое множество...
  Уже почти на подъезде к нашему лагерю, меня вновь ожидало неприятное приключение. Орлик, вошёл в неглубокую речку, перед впадением её в озеро с намерением напиться, я отпустил повод, и он, самостоятельно сделав несколько шагов, друг провалилась в ил, который река намыла за долгие годы, и оставила в устье.
  Ребята перешли речку повыше по течению, где берега были каменистыми, а я, видя, что глубина всего полметра зазевался, лошадь всей тяжестью ухнула в трясину и я едва успел соскочить с седла, но стоял почти по пояс в воде, держа узду в руках.
  Лошадь, как это уже не один раз бывало в наших походах, провалившись не держит голову, и постепенно склоняя её вперёд, начинает захлёбываться и тонуть. Чтобы этого не случилось, надо постоянно поддерживать её голову, тянуть за повод.
  Я делал в этот раз таким же образом. Лошадь хрипела нутром, выпучивала кровавый от ужаса надвигающейся смерти, глаз, раздувала ноздри и тем не менее ничего не делала, во всяком случае первое время, чтобы выбраться из коварного, грязного омута.
  А я, терпеливо тянул за узду, стараясь держать её голову над водой и матерился во весь голос, тем самым подбадривая и себя и лошадь.
  И тут, словно собравшись с силами или от страха, или от обиды за мои матерки, она вдруг несколько раз стукнула передними ногами, пытаясь встать на дыбы, видимо задела копытами за твёрдое основание и с хлюпаньем выбралась, выпрыгнула из илистого плена, мокрая и грязная.
  Я тоже весь промок побывав в воде, и сделав передышку, снял с себя всю одежду, выжал бельё и портянки, и переобулся. Надев влажную рубашку и штаны, я подрагивая всем телом от прохлады, поймал лошадь, уже спокойно щиплющую травку на луговине, взобрался на неё и поехал дальше, дрожа всем телом и часто, слишком часто для интеллигентного человека, поминая кузькину мать...
  Думаю, что это был просто несчастливый для меня и для моего коняжки, день...
  ... Возвратились в лагерь уже в сумерках и потому, быстро разведя костёр, наскоро поужинали и залезли в палатку, под начинающимся редким, но постоянным дождём.
  Назавтра проснувшись, я услышал, как дождь колотит каплями по тенту палатки, перевернулся с боку на бок и вновь заснул - в такую погоду, на "улице", просто нечего было делать...
  Дождь продолжался целый день и мы, время от времени задрёмывали и просыпались, лишь для того, чтобы поесть...
  К вечеру, все это нам надоело, захотелось, поскорее двинуться в сторону дома, или во всяком случае, в сторону деревянного зимовья, прочной крыши над головой и гудящей ярким пламенем, печки...
  В такую погоду, невольно начинаешь грустить о покинутой цивилизации, потому что время тянется бесконечно и совершенно нечем себя занять. Книжек мы с собой не берём, да это было бы смешно, а в шахматы и в шашки уже и возраст вроде не позволяет играть. Приходиться отсыпаться впрок и вспоминать яркие случаи из предыдущих походов...
  ... Проснувшись рано утром, на следующий день, я вылез из палатки и вновь увидел мутно - серое небо и тучи, ватной пеленой проплывающие над нами. С трудом разведя костёр в отсыревшем кострище, я вскипятил чай и разбудил ребят, которые вяло поели и снова залезли в палатку...
  К полудню, мы решили, что надо поставить сетку в последний раз, посолить рыбы и выезжать в Лёнино зимовье, а там уже смотреть, что делать дальше...
  На этот раз, ставил сетку сидя в резиновой лодочке, я сам. Приходилось и выбрасывать сеть в воду и подгребаться самодельными вёслами.
  Кое - как справившись с сеткой, уже причалив к берегу и вылезая из лодочки, перевернул её неловко, и вновь по пояс оказался в воде. Задница тут же намокла и под брезентовыми брюками, по ногам, потекли холодные струйки воды.
  Чертыхаясь, я выскочил на сушу, достал с воды и отдал Аркаше лодочку, отошёл на сухое место и дрожа от озноба, под колючим ветерком, отжал одежду и вылил из сапог воду...
  Потом, мы развели большой костёр и сидели до вечера под нудным несильным дождём. Состояние "намокшей курицы" стало для нас за последние дни обыденностью и поэтому, маленький дождь, почти не воспринимался, как дождь, а как некое добавление к замечательным видам на окрестные горы...
  ... Я вспомнил одну из предыдущих наших поездок в долину Сенцы, когда из двенадцати дней путешествия, восемь дней, или лил проливной дождь, или шёл мокрый снег, что пожалуй будет похуже дождя, потому, что снег ещё и холодный...
  ... Пили чай и разговаривали. Аркаша, вспоминал, как он с семейством проводил прошлогодний отпуск на Байкале, на Малом Море, неподалёку от острова Ольхон, тёплой и сухой осенью.
  - Там ведь как по асфальту, можно ходить во все стороны, по травянистой,
  степной луговине - рассказывал он. - И виды во все стороны, панорамные. Но я там встретил рыбачков, которые жили две недели в палатке, на кромке щебёнчатого берега, под обрывом и ловили сетями омуля - что есть браконьерство.
  Аркаша улыбнулся вспоминая...
  - Они высадились на галечную косу, под обрывистым берегом и жили там скрывая своё присутствие от рыбохраны. Не знаю, сколько они омуля поймали, но у меня они выпрашивали бутылку водки за ведро омуля, правда подсоленного...
  ... А я, вспомнил, и рассказал ребятам, как однажды путешествовал пешком по северному берегу Байкала и неожиданно вышел, в глухой тайге, на красивый большой памятник, стоящий прямо на берегу озера. Я, тогда своим глазам не поверил и сильно удивился, потому что ближайшее поселение было километрах в пятидесяти...
  По надписям на памятнике, я понял, что он посвящён четырнадцати морякам потонувшим год назад, на большом теплоходе, - научнике. Судно это, неожиданно перевернула в озеро, в километре от берега, сорвавшаяся с суши "сарма", - особенный, мощный ветер, который за считанные минуты набирая силу, поднимает громадные волны, чтобы через несколько часов, утихнуть так же внезапно, как и начался...
  ... К утру непогода закончилась и сеть, мы вынимали уже под лучами прохладного, восходящего солнца. Выловив около сорока штук крупных, почти килограммовых хариусов, уже собираясь в обратный путь, засолили рыбу в полиэтиленовых мешках и собрав палатку и рассредоточив груз в перемётных сумах, завьючились, а потом сели на лошадей и с облегчением, тронулись в обратный путь...
  
  
  К зимовью подъехали после полудня, и расседлав и стреножив лошадей, отпустили их пастись, а сами, перекусив и попив чаю, пешком, отправились на разведку, под скалу. Там, почти всегда обитали горные козлы, легко скакавшие и пасущиеся на опасных скальных склонах.
  Наледь на реке, под этой громадной скалой почти растаяла, и только, кое - где, перегораживая реку поперек, лежали двухметровой толщины "осколки" наледи, светясь зеленовато - голубым цветом на внутреннем сломе.
  А подо льдом, словно под мостом, шумела и кипела быстрым течением река, разлившаяся после дождей и таяния вершинных снегов.
  Пройдя под самый скальный лоб, я в бинокль увидел стадо горных коз, которое возглавлял крупный, но ещё не старый козёл, со средней величины, саблеобразными толстыми рогами. Он держался особняком от маток, и в бинокль, я мог рассмотреть у него даже небольшую, серого цвета бороду под мохнато заросшей, рогатой головой.
  Он передвигался отдельно от стада маток. Некоторые из них были ещё и с козлятами.
  Медведей на склоне не было, хотя Максим напомнил, что прошлый год, чуть не доходя до скального лба, на седловине, при заезде мы видели медведицу с парой мадвежат-годовиков, один из которых был серым, почти белым по цвету - явление для бурых медведей редчайшее.
  Таких особей, будь то олени, козы или даже хищники, раньше, в Сибири называли "князьками". Даже кусок шкуры такого зверя, становился семейным охотничьим амулетом, приносившим удачу его владельцу,- настолько редко они встречались в природе...
  А среди медведей это вообще уникальное явление. Лёня - проводник, говорил, что он такого медведя видел первый раз в жизни. Хотя, кажется, что Лёня, видел в этих горах всё, что тут обитает.
  Но как - то, в разговоре, он обмолвился, что снежного барса, тоже, живьём не видел. Он рассказал, что как - то давно, в маленькой зимовейке, в далёких горах, видел лапу снежного барса, прибитую к двери зимовья.
  Следы, тоже, редко, но встречал. Они отличаются от следов рыси, более крупными размерами, и на снегу, от длинного толстого хвоста барса, ещё его называют ирбисом, - остаются чёрточки, рядом и чуть сбоку от следов лап...
  Он рассказывал нам, однажды, что прошлый год, где - то далеко от посёлка Саяны, в горах, около одного из высокогорных стойбов, собаки задрали молодого барса... При этом, одну или двух из собак он задавил, но остальные всё - таки прикончили его... Слух об этом прошёл по всему Восточному Саяну...
  ... После разведки, мы не стали влезать на горы, и возвратились к зимовью пораньше, решив отложить охоту, на следующее утро. Все равно, козы от этой скалы далеко не отходят.
  Вечером, на печке в зимовейке Максим, обладающий талантом незаурядного повара, вновь из медвежатины наделал котлет и мы расслабившись, развалившись на нарах, вокруг стола, ели эти котлеты, причмокивали и запивали холодной водочкой. Мы "отрывались" на полную катушку, наслаждаясь комфортом и уютом просторного тёплого деревянного домика, неодобрительными комментариями вспоминая тесную, низкую и мокрую палатку...
  Аркаша, стоило ему отодвинуться от стола, и прилечь на нары, тут же буквально через две минуты засопел и заснул так крепко и спокойно, что не обращал внимания на наши приготовления к завтрашней охоте...
  ... Утром, я проснулся рано, и захватив полотенце и зубную щётку, вышел на улицу. Было чистое ясное утро и откуда то из-за хребта, нависающего темноватой тенью над зимовьем, уже пробивались ликующие яркие лучи восходящего солнца. Я не спеша помылся, почистил зубы, и возвратившись в домик, объявил подъём.
  Ребята быстро поднялись, и нервно хихикая, поёживаясь от утренней прохлады, обнажившись по пояс, побежали на ручей, который был от зимовья метрах в пятидесяти, за гранитным скальным гребнем - останцем. ...
  Вернулись они быстро, а я, к тому времени развёл костёр и вскипятил чай. Позавтракали оставшимися вчерашними котлетами и они, холодные, были не менее вкусны, чем вчерашние горячие...
  Наши лошадки паслись на кочковатой луговине, внизу, на берегу Хадоруса и на черном коняжке, изредка позванивало ботало - колоколец, привязанный у него на шее...
  Собравшись, мы сходили за лошадьми, поймали их, что уже не составляло для нас особого труда - и лошади и мы, постепенно привыкли друг к другу. Заседлав коней, мы закину за спину карабины, с места пустили лошадок рысью, и казалось, что им тоже захотелось размяться.
  Мой Орлик, шёл по тропе ровной размашистой рысью, а чёрный конь, Змей, под Максимом от нетерпения, то и дело переходил на галоп. Только Аркаша чуть отставал, но тоже, на ровных местах, по временам, срывался вскачь.
  До подножия скалы, долетели мигом, и остановившись, спешились и стали осматривать склоны в бинокли...
  - Вижу - спокойно проговорил глазастый Аркаша, и рукой показал направление.
  И действительно, у основания скального лба, прямо под ним, на каменистом склоне, можно было уже без бинокля различить серые передвигающиеся точки. Это были горные козы, и иногда мелькали козлята, всюду следовавшие за своими "мамками". Но козла нигде не было видно.
  - Наверное погулять ушёл - сострил Аркаша и мы невольно заулыбались представив гуляющего козла...
  Договорились, что я пойду первым, и обогнув Скалу, по верху, выйду на карниз, с которого виден склон, а ребята, чуть поотстав, поднимутся на половину подъема, и там, с седловинки, будут высматривать коз.
  Если я их увижу и стрельну первым, то козам некуда больше деваться, как двигаться в сторону седловинки, где их и будут ждать Маким, наш главный стрелок, и Аркаша, как его "дублёр".
  Оставив лошадей привязанными внизу, у тропы, мы зашагали в гору...
  Первые метров триста - четыреста дались особенно тяжело. Я разогрелся, задышал и даже вспотел, но старался двигаться ритмично и дышать ровно. Постепенно, появилось второе дыхание и мне, даже нравилось делать мускульные усилия преодолевая подъём, достигавший порой градусов тридцати.
  Назад я не оглядывался, но знал, что ребята за мной наблюдают и стараются держаться в пределах видимости...
  Поднявшись на самый верх, я уже почти по ровному каменистому "седлу", обошёл выдающуюся к реке часть скалы и крадучись приблизился к краю карниза. Пригнувшись, я выбрал удобное место, и стал заглядывать вниз, на каменистые склоны скалы, кое - где обрывающиеся к низу почти отвесно...
  Приглядевшись, метрах в двухстах под собой, я заметил двух коз маток и рядом небольшого козлёнка, который развлекаясь, скакал с камня на камень, в отличии от маток, которые были медлительно спокойны, и кормились неподалёку, объедая кустики травы, росшие в горных расселинах и на небольших площадках, на склоне...
  Не спеша, я лёг на живот, положил ствол своего карабина на камень, и прицелившись, нажал на спуск. Грянул выстрел, эхо сухо повторило резкий звук, и козы сорвавшись с места, поскакали по склону, с камня на камень, чуть вверх и от меня. Я видел, как после выстрела пуля ударила в соседний с козой камень и отколов несколько крошек камня от гранитной глыбы, где - то рядом воткнулась в землю...
  Я успел выстрелить по бегущим ещё два раза, не очень рассчитывая на успех, но конечно промахнулся и козы исчезли за гранитной "кулисой", обогнув её по дуге, перескакивая с валуна на валун...
  Я повздыхал, поворчал про себя на нервную торопливость, поднялся, осмотрел карабин, и в это время услышал снизу, глухой выстрел Максимова карабина. Выстрел донёсся из-за скалы, куда, как мне казалось, ускакали козы.
  Я не торопясь, стал по кромке склона, обходя Скалу, спускаться вниз.
  Прошло от начала охоты, наверное, не больше полутора часов, когда чуть внизу и подо мной, я заметил фигуру Максима, который махал мне рукой. Я зигзагами стал спускаться по крутяку и когда мы встретились, то увидел впереди, метрах в семидесяти пробирающегося между камнями Аркашу...
  Ну что, добыли? - спросил я, глядя на улыбающегося Максима, понимая, что этой улыбкой он уже ответил на мой вопрос.
  Да вон, она - проговорил он, и показал рукой под скалу, где Аркаша уже
  вытаскивал крупную козу из каменистой расселины, в которую она скатилась после выстрела.
  Потом, Максим коротко рассказал мне, что они уже были под скалой и осматривали склон в бинокль, когда наверху, защёлкали мои выстрелы, и вскоре из-за скалы появились козы.
  - Передняя набежала на меня почти вплотную - уточнял он. Аркаша был метрах в двадцати позади, поэтому я вскинул карабин, выцелил её и тут она остановилась на секунду, оглядываясь назад... В этот момент я её и снял - улыбнулся Максим.
  - После выстрела, она сделала ещё пару прыжков, и мне пришлось выстрелить ещё раз, но наверное она была уже без сил, потому что несмотря на мой промах в этот раз, остановилась, постояла на вершине валуна, потом несколько перебрала ногами, упала и покатилась по камням, пока не застряла в расселине...
  В это время, Максим увидев, что Аркаша почти на руках тащит козу, спускаясь по камням, по крутяку, проговорил: - Я пойду - помогу ему...
  Договорились, что я спущусь к лошадям и там жду их уже с добычей...
  ... Максим внимательно изучая склон, приглядывался вперёд, а потом чуть забирая вверх, направился к Аркаше, а я по крутому, но почти ровному склону заросшему короткой травкой, двинулся к реке, к привязанным лошадям...
  Спустившись, вниз, неподалёку от лошадей, я под ногами увидел несколько зелёных "букетов" дикого чеснока и стал собирать его, обрывая зелёные нежные стебли, растущие из щебёнки, пучком.
  Лошади переступая с ноги на ногу, как бы просили меня отпустить их пастись, но я отрицательно покачал головой, а вслух произнёс: - Не сейчас. Потерпите немного...
  Минут через десять, волоча за собой по земле козу, спустились с горы и Максим с Аркашей, о чем то громко разговаривая...
  Выяснилось, что Аркаша, в одном месте, чуть не "сверзился" с небольшого обрыва, но вцепившись изо всех сил в скальный выступ, перебрал ногами поудобнее, а потом и нашёл другой спуск, чуть по диагонали по склону.
  - Мне показалось, что в какой-то момент, обрыв глянул на меня угрожающе - похохатывал Аркаша, хотя за его ироничностью почувствовался пережитый страх.
  - Однако я, сдержал нервы, и не стал торопиться... и всё обошлось...
  "Действительно, охота на таких крутяках, напоминает иногда боевые действия в составе горной бригады особого назначения" - подумал я, но промолчал...
  ... Мы тут же разделали козу, длинными лентами обрезали мясо с костей, уложили всё в сумы, и вскочив на лошадей, неспешно вернулись к зимовью, уже ранним вечером - время на опасной охоте проходит незаметно...
  ... Вечером устроили "отвальный" пир. Максим, приготовил жаркое наполовину из оленины и наполовину из козлятины, целую сковородку, и мы не торопясь, ещё при свете, начали ужинать, выпив за удачную охоту и на прощанье с этим замечательным местом несколько рюмок водочки, закусывая её посоленным свежим хариусом, пахнущим свежим огурцом и ангарской большой свежей водой.
  Я рассказал ребятам, что первый раз этот запах заметил на Ангаре, в деревне, у бабушки, где я с дядьями, иногда, на весельной лодке выплывал под вечер на речную стремнину, ловить на спиннинг хариусов.
  - Один раз, помню, - рассказывал я вспоминая впечатления детства - дядьки мои рыбачили до темна. Я замерз и захотел есть, а они отрезали кусок свежей рыбы, и дали мне. Помню, что мясо было безвкусное, и я жевал его долго - долго, прежде чем проглотить...
  Незаметно разговор сместился на общие темы, и Аркаша, посмеиваясь рассказал, как они с отцом, перегоняли свою первую машину, "Кароллу", из европейской части России...
  - А тогда на дорогах бандюки баловались и если один водитель был в
  машине, то останавливали, били, выбрасывали из машины и угоняли её на продажу. С нами тогда был обрез, и мы ехали не останавливаясь, и днём и ночью, только заправлялись в крупных городах.
  Добирались до Байкала неделю с небольшим. Еды тогда нормальной не было, и мы с Батей, купили где- то ведро варёной рыбы и доедали её всю дорогу - он засмеялся и покачал головой...
  - Да, тогда времена были крутые - подтвердил Максим.
  А я вдруг, подумал, что ребята, совсем неожиданно для меня, стали совершенно взрослыми, пережили трудные времена в России, и всё понимают адекватно...
  ... Перед тем как заснуть, я объявил, что завтра снимаемся, потому что наша больная "машинка", неизвестно как будет ехать и надо день - два в запасе иметь, на всякий случай...
  Ребята восприняли эту новость с удовольствием. Им уже начинала надоедать и тайга и горы, и охота...
  Утром, как всегда после "отвальной", спали часов до десяти, и закончили завтракать, только часам к двенадцати. Коней поймали без проблем, завьючили их поаккуратнее и потуже, вскочили в сёдла и осматривая с коней зимовье и горы вокруг, невольно вздыхали - ведь время проведённое здесь, будем вспоминать целый год, до следующего путешествия...
  Выдвинулись один за другим, вдоль берега Хадоруса, потом в знакомом месте, свернули резко в гору, спешились и повели лошадей в поводу, до тропы, обходя гранитные валуны, наполовину вросшие в землю.
  Перед тем как спешиться, я увидел на острове, посередине широкой, но мелкой речки, большой ярко - оранжевый цветок с несколькими головками, и подумал, что даже в такой суровой тайге, иногда, растут замечательные, почти тропические, по размерам и красоте, растения...
  Тропа нам всем уже была хорошо знакома - мы по ней проходили уже несколько раз, в обе стороны. И все - таки, все вздохнули с облегчением только тогда, когда перейдя верхами Хадорус, вышли в долину Сенцы, на просёлочную дорогу...
  Обедали, как обычно, в половине пути, подле зимовья, у первых горячих источников. Лошадей расседлали, но привязали к деревьями чтобы не было никаких неожиданностей - время поджимало. А лошади, порой, могут при пастьбе уйти довольно далеко...
  Выехали после обеда, уже в шестом часу, и пошли в основном на рысях, стараясь не заморить лошадей... Мой меринок, почуяв родные места, шёл впереди широкой рысью, а я отпустив повод и держась за луку седла, вспоминал эти десять дней с какими - то неожиданными деталями и подробностями.
  К Дунге, на стойбо, заехали на пять минут, но спешились, выпили по кружке парного молока, которое она нам предложила.
  Потом, пожелав ей удачно летовать и здоровья самой Дунге и её девочкам, вскочили на лошадей и продолжили путь уже в сумерках.
  В этом году, нижняя тропа была сухой, паводок прошёл чуть раньше и потому, часам к десяти, мы выехали уже к первым бурятским поселениям, от которых, во влажном прохладном воздухе наступающей ночи, доносились запах печного дыма и по временам, лай собак...
  Тишина стояла замечательная - в округе, далеко разносился стук копыт наших лошадей, да чавканье жидкой грязи, под их ногами, когда преодолевали сырые места, на разбитой вездеходами, дороге...
  Я устал и словно в полусне, чуть выправляя ход моего мерина поводом, думал уже о доме, о том, что с грузином Кахой придётся рассчитываться, что надо будет почаще выезжать в деревню под городом, на дачу, где работы скопилось за зиму невпроворот...
  Последние километры шли рысью, уже в полной темноте, но лошади дорогу знали и потому, можно было не беспокоиться...
  К стойбу Лобсона, прискакали уже в двенадцать часов ночи... В летней кухне горел свет, и хозяин, пожилой приземистый бурят, встретил нас, у ворот своей ограды.
  Развьючив лошадей, перенесли сёдла и вьюки, в летнюю кухню, где и попили чаю с молочком, разговаривая с Лобсоном о походе...
  Оставив ему несколько кусков оленины, мы, остальное, перетащили в машину, и легли спать, тут же, в летней кухне, на полу...
  Утром, проснулись по солнцу, и попивая чай, в открытые двери кухни, наблюдали, как Лобсон доил сам своих коров, изредка отвлекаясь, чтобы напоить молочком маленьких телят...
  Потом пожелав ему и его старушке жене удачного лета, сели на машину, и тронулись в обратный путь...
  Мотор по прежнему гудел незнакомым голосом и отъехав от стойба Лобсона несколько километров, начал греться...
  Остановились в пол дороги, у речки, залили холодной воды в радиатор, и медленно поехали дальше...
  В Саяны приехали часам к десяти, когда на улице было почти жарко и солнце светило с синего прозрачно - глубокого неба....
  
  Олег, встретил нас, совершенно неожиданно, ещё дома. Мы пили чай, делились подробностями похода и охоты, а он рассказал, что этим летом, много лошадей будет задействовано местными бурятами для сопровождения больших групп туристов, совершающих недельные туры по долине Оки.
  Бывают и иностранцы - пояснял Олег - особенно из малых стран
  Европы, таких как Голландия или Бельгия. Вот недавно группа голландцев, ушла на Хойто - Гол, а с ними два проводника и несколько лошадей...
  Я тоже собираясь туда, хочу трактором чуть дорогу подправить и подравнять, как обычно мы делаем, каждый год. А потом на больших машинах, будем туда завозить и кухню и медицинское оборудование...
  Потом, попив чаю, вместе посмотрели мотор моей машины и вновь пришли к выводу, что её надо "лечить" по настоящему, а может быть и мотор менять. Ну а пока, потихоньку попробуем доехать до города...
  Олег сказал, что Лёня, наш проводник сейчас в Саянах, у родителей, и мы сходили к нему - благо, что они жили совсем недалеко от Олега. Лёня обрадовался нам, и рассказал, что уже после похода, ходил на солонец, рядом со стойбом, на ночь, и там ещё по светлу, добыли оленя - пантача...
  - Только сели с приятелем в сидьбу - рассказывал Лёня, - тут на рысях прибегает олень - бык, и без разведки, прямо к солонцу. Только он голову опустил и начал грызть землю, никого не боясь, так что слышно как он зубами за мелкие камешки задевает, я прицелился и стрелил. Он тут же упал, как подкошенный. Да так, что один рог, который уже трёх отростковый был, сломал. Я его там и выбросил, а второй отрубил и с собой взял...
  Помолчав продолжил: - Мясо мягкое, вкусное от него. Бык был нестарый...
  Потом принёс рог, завернутый в влажную тряпочку:
  - И вот я вам хочу рог тот, трёх отростковый отдать. Я всё равно не знаю что мне с ним делать...
  Ну а как Доржи - спросил я на прощание, и Лёня засмеялся.
  Доржи за это время съездил в город, с медвежьими лапами. Я его туда
  отправил, продавать в рестораны. Сейчас там эти блюда из медвежьих лап на вес "золота" продают...
  Доржи сбыл всё быстро и хорошие деньги выручил. А потом друзей встретил. Ну выпили, а потом он уже и остановиться не смог, пока все не пропил. .. Вернулся пришёл ко мне чуть не плачет, прощения просит... Я же его и утешал...
  Лёня улыбнулся, помолчал и закончил философски: - Ну что делать?...
  Я вспомнил, что когда первый раз увидел Доржи, подумал, глядя на его красные глаза, что он "запойный". Но Доржи в походе держался и пил вместе с нами норму и большего не просил. Однако, наверное от такого непривычного "аскетизма" надорвался, вот в городе и запил, уже от души...
  Мы простились с Лёней, пообещали увидеться к осени, и вернувшись к Олегу стали готовиться к отъезду. Всем, уже скорее хотелось возвратиться домой и увидеть своих домашних - детей и жён. Две недели, всё - таки большой срок...
  ... Выехали из Саян, перед обедом, тепло простившись с Олегом. Он сегодня собирался инспектировать помещение детского дома, выстроенное на берегу Оки, неподалеку от посёлка, в красивом месте...
  Солнце было почти в зените, было достаточно жарко, когда мы выехали на луговину за посёлком. Заехали на Обо, оставили там на камне несколько серебряных монеток и покатили дальше. Но машина вела себя необычно, дрожала словно в ознобе, и в тёплый день, с самого начала начала греться...
  Кое - как доехали до Орлика, там решили не задерживаться и поехали дальше...
  Уже на подъёме, на перевал, между Окой и Иркутом, машина запыхтела как паровоз и неподалеку от седловины, наотрез отказалась ехать дальше. Мотор заглох и не заводился....
  Было уже часа три, и потому, я остановив чей-то попутный УАЗик, посадил туда ребят, а сам остался с машиной...
  Но на моё счастье, в город, через какое то время, из Орлика, ехали знакомые буряты, на "таблетке", то есть на микроавтобусе. За небольшую плату я договорился, что они меня на канате, дотянут до Кырена, где я машинку оставлю, а сам поеду с ними дальше, до города...
  Управляя машиной на буксире, мне пришлось изрядно попотеть. Тросик был короткий и потому, всё время надо было быть начеку. Особенно когда ехали по краю ущелья, по дну которого, метрах в ста ниже, под обрывом пенился белыми бурунами, Иркут...
  Но кое - как, всё - таки доехали...
  Оставив машину у нашего приятеля, Сергея, которому в начале путешествия, мы завезли запчасти, я с этим же микроавтобусом выехал в город, и отстал от Максима с Аркашей, всего на несколько часов...
  ... Назавтра, я пошёл к грузину Кахи, и понёс ему, попробовать, несколько отбивных котлет, из медвежатины. Он встретил меня не очень дружелюбно, но когда мы разогрели котлеты и запили их вкусным грузинским коньяком, Кахи оттаял, и начал уже говорить тосты.
  Я вовремя от этого дела оторвался и извинившись ушёл, заплатив ему за ремонт серебристого "Вольво", пятнадцать тысяч рублей, хотя ожидал, что ремонт обойдётся мне не менее чем в пятьдесят.
  ... Кахи стал с той поры моим приятелем и каждый раз, как встречает, приглашает в гости, вспоминая изумительную медвежатину, которой я его накормил. Я всегда знал, что если к человеку с добром, то и он добром отвечает. Мы ведь все христиане...
  За машинкой, в Кырен, я вернулся дня через три, зафрахтовав подъёмный кран с платформой, на которую и погрузил "умершую". Сергей, мой знакомый и мясо сохранил и рыбу засоленную, и потому, я и ему оставил того и другого понемногу. Он сильно благодарил...
  Когда, я машинку, уже в городе, показал своему механику, тот объявил, что надо менять мотор и потому, можно с её ремонтом не торопиться.
  У меня конечно есть и другая легковая машина, но к этой я привык, и на время ремонта, мне её будет сильно не хватать...
  
  
  Июль 2008 года. Лондон. Владимир Кабаков.
  
  Остальные произведения автора можно прочитать на сайте: www.russian-albion.com
  или на страницах журнала "Что есть Истина?":www.Istina.russian-albion.com
  Писать на почту:russianalbion@narod.ru или info@russian-albion.com
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"