Аннотация: Троцкий был одним из вождей Русской революции, но после, готовясь к победе Мировой Революции, стал одним из яростных критиков Советской России и Сталина!
...Раздался чавкающий звук - острие вошло в голову и чуть изменив направление, пробило затылочную кость, погрузилось в череп почти по обух...
Троцкому показалось, что за спиной оглушительно хлопнул выстрел и в голову ударила тяжелая, как ядро пуля.
- А-А-А-А! - инстинктивно закричал он и как отпущенная пружина вскочил на ноги.
Ледоруб, выдернутый и подхваченный испуганным Меркадером, с грохотом упал на пол!
Ужас охватил убийцу - такого пронзительного крика - воя, он никогда и нигде не слышал. Страх, смертельная тоска, злоба, все слилось в этом пронзительном громоподобном вопле.
Троцкий схватил Меркадера за руку, подтянул к себе и что было сил укусил за основание большого пальца!
От ужаса и боли, силы Меркадера удесятерились - он отбросил Троцкого от себя и тот упал на пол. Кровь брызнула из раны на голове во все стороны, попадая на стены, на стол, на лицо и руки убийцы!
С грохотом упал стул, посыпались со стола газеты и книги, а Троцкий, залитый кровью вскочил и шатаясь, выбежал из кабинета, не прекращая визжать!
А Рамон крупно дрожал и совершив убийство, перестал что-либо видеть, вращал вылезшими из орбит глазами, тяжело со свистом дышал, шатаясь шарил правой рукой сзади, пытаясь достать пистолет и клацая зубами от страха, думал только о том, чтобы Старик не зашел обратно в кабинет, потому что в таком состоянии, видеть Троцкого вторично было выше его сил!
Услышав нечеловеческий крик, охранники выскочили во двор и Робинс, заметив в кабинете Троцкого какую-то возню, выхватил пистолет и прицелился в окно кабинета.
- Не стреляй! - крикнул Хансен из башни - ты убьешь Старика!
Он тут же включил сирену тревоги и пока она выла, побежали по крыше в сторону кабинета, сам опустил лестницу и мгновенно оказался возле Старика.
Троцкий стоял возле дверей кабинета - по его лицу, бороде и одежде лилась густая, темно-красная кровь.
- Смотри, что они со мной сделали! - закричал Троцкий, увидав охранника.
А Робинс, прыгая через три ступеньки, с пистолетом в руке влетел наверх и проскочив мимо Старика, ворвался в кабинет.
Наталья, услышав крик и не зная, кто кричал, тоже устремилась в сторону крика и увидала Старика, стоявшего между кабинетом и гостиной, с опущенными, как плети руками, лицом, залитым кровью и без очков.
- Что случилось? Что случилось? - крикнула она и обхватила мужа руками. Она подумала, что муж поранил себя, помогая охранникам в их работе. Светло-голубые глаза Старика остановились на её лице, а губы прошептали: - Джексон...
Троцкий освободился от объятий жены, сделал несколько неверных шагов и упал на пол во весь рост. Наталья, став на колени, приподняла его голову и держала её в своих руках. Кровь по-прежнему лилась из раны в голове, обагряя руки Натальи.
Вдруг Троцкий открыл глаза. Взгляд его, с трудом удерживая сознание, остановился на Натальи и губы очень тихо прошептали, так, что слышала только она одна:
- Наташа! Я люблю тебя!
И с трудом продолжал:
- Севу нужно убрать отсюда...
Наталья окровавленной рукой вытерла ему губы и он, хрипло дыша, с трудом продолжил:
- Ты знаешь, Он здесь! Я чувствую... Я понимаю, что Он хотел сделать! Он хотел мне помешать... Но я не дал ему это сделать!..
Хансен и Робинс ворвались в кабинет и увидели Джексона, стоявшего посреди кабинета с пистолетом в дрожащей руке. Лицо его было искажено судорогой...
Робинс прыгнул на него с разбега, свалил на пол и ударил несколько раз рукояткой пистолета по голове.
Видя, что Джексон потерял сознание, и его помощь не требуется, Хансен выскочил назад в коридор и встал на колени перед лежащим Стариком. Троцкий перевел затуманенный взгляд на него и на английском языке стал говорить, запинаясь и останавливаясь:
- Мы говорили о французской статистике... Джексон выстрелил в меня из револьвера... Я тяжело ранен... Я чувствую, что это конец!
- Он вас чем-то ударил по голове! - стал говорить Хансен, - Он не стрелял!
- Нет! Нет! - не соглашался Старик: - Он стрелял в меня!
В кабинете, рыча от ярости, Робинс бил ногами находившегося в бессознательном состоянии Джексона. Кровь лилась из пробитой головы. После каждого пинка голова безвольно дергалась, оставляя кровавые следы на полу кабинета.
- Скажи ребятам, чтобы его не убивали, - прошептал Старик, - он должен жить, чтобы говорить!
Хансен хотел вызвать врача и использовать Бьюик Джексона, но ключей в машине не оказалось и он, стал обыскивать убийцу.
Джексон неожиданно пришел в себя и бессвязно забормотал:
- Они посадят мою мать... Сильвия тут не причём...
Нет, это не ГПУ. Я не имею никаких дел с ГПУ!
В это время, Робинс открыл гараж, выкатил машину и поехал за доктором.
Наталья сбегала на кухню, принесла лед и чистого белья. Дрожащими руками, плача, она, стерев с волос и лица густеющую кровь, стала прикладывать к голове лед, чтобы остановить кровотечение. Старик пытался целовать её руки и, обратив взгляд на Хансена, прошептал:
- Помогайте Наталье... Мы с ней вместе очень много, очень много лет...
- Нет, нет, - успокаивал его Хансен дрожащим голосом.
- Нет, - возразил Старик, - я чувствую, что на этот раз они добились своего!
Когда приехал доктор, левая рука и левая нога Старика уже были парализованы...
С воем сирен во двор въехала скорая помощь и почти одновременно, примчались полицейские. Топоча ботинками, они ворвались в кабинет и арестовали Джексона. Тут же прибыл начальник тайной полиции, полковник Салазар - строгий человек с большими усами и в черном костюме.
Весь дом заполнили детективы в штатском, в пиджаках, шляпах и пестрых галстуках. Они быстро и нервно переговаривались, что-то искали и, наконец, один из них нашел на полу в кабинете ледоруб с пятнами крови на острие. Тут же щелкал фотоаппаратом полицейский - фотограф. Сыщик, в сером клетчатом пиджаке, в шляпе, блестя черными зрачками, вдыхая и выдыхая воздух через плоский нос, поднял ледоруб за веревочку и показал всем...
...Сильвия, нарядная и оживленная, спешила на встречу с Отто Шюслером и его невестой - она опаздывала и поэтому взяла такси.
На ней был легкий, светло-серого цвета костюм с большими отворотами воротника и сиреневая блузка из китайского шелка, с оборочками на груди. На голове кокетливо одета маленькая шляпка и волосы были уложены в высокую прическу.
" И все-таки, какой он милый, - вспоминая Рамона думала она, инстинктивно поправляя прическу, когда вспоминала спокойный, немного исподлобья, сосредоточенный взгляд; его шутливые реплики, произнесенные без улыбки, очень серьезно; его щедрость - если он покупал ей конфет, то не двести или триста грамм, а целый килограмм, а если дарил ей цветы, то огромный букет. Она несколько раз спрашивала, откуда у него такие деньги и Меркадер мрачно отшучивался:
- Места знать надо...
Доехав до назначенного места, машина скрипнула тормозами и остановилась. Сильвия заплатила шоферу, подождала сдачу и, перебежав дорогу вошла в кафе, которое называлось "Горизонт".
Она посмотрела на часы - было семь часов вечера.
"Опоздала на полчаса", - отметила она про себя и, осмотревшись, увидала Отто и девушку-невесту за столиком в глубине зала.
"Странно, но где же Фрэнк!" - подумала Сильвия, подходя к друзьям. Она поздоровалась, извинилась за опоздание сославшись на загруженные улицы.
Отто и его невеста - рослая девушка с блестящими длинными черными волосами, пили вино.
Они налили вина Сильвии и намеренно весело болтая о погоде, о всякого рода безделушках она съела конфетку, но с напряжением глядя на вход.
Но Фрэнк не появлялся.
"Что-то случилось" - с беспокойством подумала она и, извинившись, пошла звонить, - он никогда не опаздывал прежде на такое продолжительное время. Набрав его гостиничный номер, Сильвия услышала длинные безответные гудки. Она ещё раз позвонила по телефону, который Джексон ей дал, говоря, что это рабочий телефон, но там тоже никто не отвечал.
- Странно, странно! - повторяла она вслух и, выйдя на улицу, стала ждать там, вглядываясь в сумерки надвигающейся ночи...
Сильвия познакомилась с Меркадером в Париже, летом, два года назад.
Ей его представили, как студента университета. Он был спокоен, молчалив, галантен.
Позже она узнала, что кроме испанского он очень бегло, без акцента говорит по-английски и по-французски. Оказалось, что он подрабатывал журналистикой в одной бельгийской газете и, кроме того, имел какой-то бизнес, который позволял ему быть "человеком мира" - то есть жить путешествуя из страны в страну, с континента на континент.
Их роман развивался быстро, и уже через два месяца Сильвия "потеряла голову" от любви.
Рамон, провожая её на организационный съезд Четвёртого интернационала намекал, что коммунистические идеи его тоже волнуют. Потом он приезжал к ней в Нью-Йорк и познакомился со многими членами СРП, часть которых после заключения Сталиным Пакта о ненападении с Гитлером, отделилась и стала готовить заговор, с целью убийства Сталина.
Тогда, Меркадер немного пообщался в среде СРП, узнал все подробности, и вскоре уехал в Европу...
Уже вновь, они встретились только здесь, в Мехико. Он объяснил Сильвии, что сменил имя и фамилию и будет называться теперь Фрэнк Джексон, с тем якобы, чтобы не вызывать негодования своей щепетильной матери:
- Если она узнает, что я общаюсь с троцкистами, что пишу для них статьи, она может умереть от разочарования...
Сильвия привыкла к конспирации, сама боялась попасть в лапы ГПУ и потому, весело посмеялась рассказанной легенде.
- Ну где же? Где же он? - повторяла она нетерпеливо. Тут из кафе вышел Шюслер.
- Давай я позвоню Старику. Может быть он там, - предложил он.
- Хорошо, - ответила Сильвия, упавшим голосом.
Отто долго не мог дозвониться, потом на том конце провода трубку сняли и проговорив несколько фраз, он бросил трубку и с изменившимся лицом подбежал к Сильвии.
Отто побежал расплачиваться в кафе, а Сильвия останавливать такси.
Приехав в Койокан и отпустив машину, они протолкались среди полицейских машин, заполнивших небольшой дворик, распихали зевак и вошли в дом. Охранники их пропустили, но как-то странно, зло и неприветливо смотрели на Сильвию, как будто ожидали от неё какого-то подвоха.
Как только полковник Салазар увидал Сильвию, он тут же приказал её арестовать и отправить в штаб квартиру секретной полиции.
- Посадите её отдельно. Ничего не говорите. Пусть ждет моего приезда, - напутствовал он своих сотрудников, грубо вталкивавших заплаканную, ничего не понимающую Сильвию в авто.
Когда Троцкого везли в больницу, он постоянно кого-то искал глазами, а увидав Наталью успокоился и потом, когда она села рядом с ним, поманил Хансена правой рукой и срывающимся голосом стал говорить ему о том, что Джексон - агент, политический убийца либо из ГПУ, либо из фашистского режима.
В госпитале собралось множество народу и Наталья стала просит Хансена быть все время рядом с ними:
- Я боюсь за Леву, - заплакала она вдруг - я ненавижу этот город. Здесь страшно и люди ненавидят нас!
В палате, когда медсестра стригла ему волосы, Старик еще пошутил:
- Зря потратился на парикмахера, ведь я только вчера стригся.
После укола морфия, он какое-то время бодрился, но потом устало закрыл глаза, и стал говорить Хансену:
- Джексон думает, что он меня убил... Но я боролся с ним...
Он замолчал, силы покидали его - доктора делали знаки Хансену, чтобы он заканчивал разговор и отошёл от больного, но Старик пошевелил рукой и закончил:
- Пожалуйста, скажи нашим друзьям... Я уверен в победе Четвёртого интернационала. Надо наступать...
Голос его затих, рука безвольно опустилась - потеря крови и морфий возымели свое действие и врачи немедленно перенесли его в операционную.
Операция продолжалась всю ночь и делали её пять хирургов, сменяя друг друга.
Около семи часов утра следующего дня, Лев Давидович Троцкий (Бронштейн) умер, не приходя в сознание!
Когда Наталье передали, что Старик умер, она не поверила.
- Он не может, не должен умереть, - шептала она, - ведь он такой молодой. Мы сорок лет были вместе, и не может он вот так взять и покинуть меня!
Охрана пока оставалась в доме и Хансен старался не оставлять Наталью одну.
Под вечер привезли гроб с телом Троцкого и установили в гостиной -
в доме повисла траурная тишина. Шуршание шагов, тихие разговоры на кухне где домочадцы собирались, чтобы вместе попить чаю.
Шюслер направил телеграмму в Штаты и оттуда потоком пошли телеграммы соболезнования на имя Натальи. К вечеру их набралось более сотни.
Когда стемнело, в гостиной зажгли свечи и Наталья села рядом с гробом. Её дипломатично оставили одну. Глаза Натальи опухли от слез, она сгорбилась и уже не скрывала свой возраст. Не отрываясь, смотрела она на лицо любимого человека и, казалось, не узнавала его. Обострившиеся скулы, крепко сжатые губы, закрытые глаза с длинными ресницами отдаляли его от неё, он казался помолодевшим в своей смерти.
- Успокоился, - шептали её губы, - столько лет борьбы и напряжения. И вот теперь спокоен!
Она смотрела долго, пристально и вдруг ей стало казаться, что его тело чуть-чуть шевельнулось, а ресницы подрагивали, словно глаза вот-вот откроются...
Сидя у гроба Троцкого, Наталья вспоминала всю свою жизнь, которую они дружно прожили вместе.
Как она его тогда любила! Но для него революция была самой сильной любовью и она это поняла сразу, как только они познакомились в 1902 году в Париже. Тогда она пыталась водить его по музеям, приобщая к мировому искусству, но он постоянно сбегал и писал свои статьи для газеты "Искра". Как-то она спросила его, нравится ли ему Париж, на что он совершенно искренне ответил:
- Немного больше чем Одесса, но в Одессе интересней!
Тогда Наталья помогала переправлять и готовить к переправке в Россию нелегальную литературы. Она совсем забросила ботанику, которой еще совсем недавно хотела посвятить всю жизнь, и даже начала её изучать в женевском университете. Теперь её интересовало искусство и она целыми днями пропадала в Лувре и в д Орсе.
Юный Лев тогда был похож на энергичную бегуще-летящую птицу и нескладный, длинношеий, он смотрел на всех сквозь стекла пенсне умно-насмешливо и наивно.
Она вспомнила, как встречала его, Ленина и Мартова в театре оперетты. Тогда Ленин подарил Троцкому башмаки, а они так жали ноги, что Лева не мог ни сидеть, ни слышать. Они все время перешептывались, прижимались друг к другу, хихикали над его проблемами и в конце концов башмаки сняли, облегченно затихнув.
А сейчас он лежал неподвижно и вместо шапки, всегда густых и жестких волос, его голова была покрыта белыми бинтами...
Еще ей вспомнилась Вена, куда они переехали из Финляндии.
Там, не расставаясь, они прожили семь чудесных лет и там же она родила второго сына, Сережу.
Какими длинными и счастливыми были эти годы - дети росли, известность тоже Льва росла - после Революции девятьсот пятого года и председательства в Петербургском Совете, он стал одном из лидеров русской революции.
И дети росли умными, веселыми и послушными, а Лев очень часто работал дома и она радовалась этому, потому что продолжала очень его любить!
Где-то в дальнем конце притихшего дома часы пробили двенадцать.
"Я потеряла всех и дальнейшая жизнь моя потеряла всякий смысл, - ей стало себя жалко, она горько всхлипывая заплакала, вытирая слезы ладошкой.
- Ну почему? За что мне такие страдания?- спрашивала она себя - это глупая ложь сталинистов, ГПУ и убийства вокруг. Убили семь секретарей Старика и убивали во всех частях света, словно само знакомство с ним было опасно для жизни"!
Она вспомнила Вену, 1913 год, коренастого, молчаливого и мрачного грузина, который появился там, прожил несколько дней и уехал, так ни с кем и не поговорив ни о чем, кроме партийной работы.
Как можно было сравнивать светлого, энергичного, оживленного Льва и этого мрачного человека?!
После революции Наталья видела его несколько раз, уже не такого мрачного и не такого молчаливого - настали его времена...
Наталья смахнула слезы: "Ведь я такая старуха - морщины, дряблая кожа, а он сейчас такой молодой".
Она приподнялась, поцеловала Старика в холодную щетинистую щеку.
- Я тоже скоро умру и там мы с тобой встретимся. Я в это верю! - шептали её губы, а из глаз неудержимо лились и лились слезы...
2012 год. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal