Южная Юстина : другие произведения.

Кошка с каминной полки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Викторианская Англия. История семьи глазами кошачьей фарфоровой статуэтки. Рассказ публиковался в двух сборниках: "Раковина" и "Котэрра".

  Меня принесли в дом в конце мая, когда уже почти отцвели вишни. Почему я это знаю? Потому что несли не в коробке и не завернутую в кучу бумаг. Хозяйка взяла меня из рук продавца и держала, не отпуская, лишь позвала хозяина - высокого и на вид строгого мужчину с черными усами и ранней сединой в пышной шевелюре. Хозяин взглянул на хозяйку, и оказалось, что он совсем не строг. Он улыбнулся ей и отсчитал продавцу положенные за меня двенадцать шиллингов. А хозяйка чмокнула его в щеку и всю дорогу тащила меня на руках.
  Я была красивая. Это правда. Я и сейчас красивая, несмотря на ухо, лапу и кончик хвоста. Но взяли меня не за красоту, а за... как бы это объяснить? Наверное, это и есть любовь с первого взгляда. Хозяйка посмотрела на меня, а я - на нее. Она дотронулась до моей спинки, а я мурлыкнула. Конечно, она не услышала, но поняла. И сразу полюбила. А я - ее.
  Некоторые люди - глупые, они считают, мы не можем любить. Но они глупые, поэтому я не осуждаю их.
  Так я попала в дом. И вовсе не скучала по тому месту, где жила раньше. Я все-таки домашняя кошка. А дом хозяйки мне понравился. Он был большой. Два этажа и много комнат, в каждой - мебель темного дерева и яркие шторы, каждая - уютная и свежая.
  Сначала я стояла в хозяйкиной спальне, в той, где на стенах голубые обои в цветочек. Каждый вечер перед сном хозяйка касалась указательным пальцем губ, а затем прикладывала его к моему носу. Я морщилась и фыркала, хоть мне и было приятно. А потом терлась об ее палец шерсткой. Она этого не видела и не слышала. Жаль, но почти все люди так устроены.
  Иногда меня брал хозяин, вертел, усмехался, шептал в усы: "Что она в ней нашла?" И всегда бережно возвращал на столик.
  Через три года я переехала на каминную полку в гостиной. Произошло это по причинам простым и даже прозаическим. В доме появилась девочка. Очень маленькая девочка в белых пеленках с кружевами. Девочка с круглым милым личиком и пронзительным голосом. Назвали ее Мария Анна. В честь мамы и бабушки. Когда Мария Анна выросла и стала немного повыше и понепоседливее, ее перестали заворачивать в белые пеленки, а подарили множество сиреневых, васильковых и малиновых платьиц. Примерно тогда же она научилась топать ножками по всему дому и тянуться ручками к любому предмету, неважно большому или крошечному, который вызывал ее интерес. Добралась она и до меня. И тогда я ненадолго потеряла ухо.
  Нет, я не сердилась на нее ни в тот день, ни после. И хозяйка тоже не сердилась. Но сильно огорчилась. "Смотри, - сказала она Марии, - ты уронила ее, и у кошки отвалилось ушко. Как же она будет без него? У тебя ведь два ушка, так?" Мария кивнула и для пущей верности схватилась за оба своих розовых уха. "А у нее теперь одно. Жалко кошку!" "Жалко", - согласилась Мария и, подумав, расплакалась. "Ну, ничего, папа ее починит", - бросилась утешать ее хозяйка. Мария всхлипнула, размазала слезы ладошкой по щекам, улыбнулась: "Папа кошку чи́ни-чини!"
  Так я переехала на каминную полку. С почти незаметной полосочкой вокруг приклеенного уха и без обиды в сердце. Некоторые люди - глупые, они считают, что у нас нет сердца. Но они глупые, поэтому я не осуждаю их.
  Хозяйка приходила ко мне каждый вечер и так же прикладывала палец к моему носу. А я желала ей спокойной ночи.
  Скоро в доме появилась еще одна девочка. Она была как первая - в пеленках и кружевах. С голосом столь же громким и личиком столь же милым. Ее назвали Анна Мария. В честь бабушки и мамы.
  Я жила на каминной полке и наблюдала, как девочки играли в куклы на пушистом индийском ковре, расстеленном для них. А иногда - прямо на надраенном полу. Но тогда прибегала Толстая Молли... "Ах, птенчики мои, нельзя вам здесь сейчас! К маме и папе едут гости!"... или Старая Мисс... "Девочки, вам нельзя здесь находиться. Немедленно в детскую!"... или сама хозяйка... "Вот вы где, солнышки! Давайте-ка наверх, будем вас переодевать". Переодеваться Мария Анна любила. Ей по душе были любые платья и юбки, главное, чтобы мама осталась довольна. Зато Анна Мария, к которой от старшей сестры перешли все сиреневые-васильковые-малиновые и добавились новые, - терпеть не могла. Она падала на пол, стучала коротенькими ножками и смешно повизгивала. Толстая Молли или Старая Мисс, или хозяйка вздыхали и, схватив Анну в охапку, бежали с ней на второй этаж, в комнату девочек.
  А играть сестры любили обе. Прятались под обеденным столом и сидели там, воображая, будто прекрасных принцесс похитил злой дракон и унес в свое страшное подземелье. Время от времени то одна, то другая совершала вылазки на кухню, ибо спустя час или два принцессам в подземелье становилось грустно и голодно. Вернувшись с добычей - куском пудинга, вареной куриной ногой или ломтем хлеба с маслом - принцессы заметно веселели и продолжали с достоинством отбывать свой плен в драконьем логове.
  Иногда Мария подходила ко мне, аккуратно снимала с полки - она уже дотягивалась - и целовала больное ушко. Ставила на место, вздыхала и уносилась к сестре.
  Прошло еще два года, и до каминной полки теперь легко дотягивалась Анна Мария. Она меня в руки не брала, лишь с любопытством рассматривала, изредка проводя по моей спине и хвосту тонким пальчиком.
  Бывало, сестры ссорились. Да как ссорились! Визг по всему дому. Если бы я могла закрывать уши лапами, я бы это делала. И снова прибегала Толстая Молли... "Ах, птенчики мои, ну вы и расчирикались!"... или Старая Мисс... "Что здесь происходит? Немедленно прекратите, юные леди!"... или хозяйка... "Энн! Мари! Ну-ка, что у вас опять случилось?" И девочек разводили по разным комнатам.
  Потом девочки пошли учиться. Сначала Мария, за ней Анна. Вопреки брюзжанию многочисленной родни, хозяйка и хозяин не отправили их в хороший, но далекий пансион. Девочки учились в школе, поэтому каждый вечер были дома.
  Марии понравилась учеба. Сразу и безвозвратно. Часами она просиживала, листая географический атлас, карманное Евангелие и слегка потрепанную "Историю дома Стюартов" Юма. А вот Анне уроки пришлись не по душе. Забросив книги, она теми же часами носилась по улице, то выуживая с местными ребятишками старый ботинок из озера, то спасая соседскую болонку от соседского же керн-терьера. О ее подвигах громко докладывала нам Старая Мисс.
  Это случилось на исходе сентября. Когда пожелтели почти все деревья. Почему я это знаю? Потому что Мария Анна все время держала меня на руках и бегала к окну посмотреть, не едет ли доктор. Так что я бегала вместе с ней. И очень волновалась.
  Доктор не ехал и не ехал. Хотя, на самом-то деле, он приехал быстро. Но не помог нам. Не потому что не хотел. Просто он не смог. Маленькая Роза, названная в честь прабабушки, никак не появлялась на свет. Что-то держало ее внутри, не отпускало, не давало показаться личику - я уверена, такому же милому, как у Марии или Анны - и прокричать так же звонко и пронзительно, как девочки. А моя хозяйка слабела. С каждой уходящей минутой.
  Хозяин бегал по коридору возле комнаты, куда его не пускали, и что-то шептал под нос. Остановившись, он прислонялся ладонями к двери, ногти скребли дерево. На нем и сейчас видны светлые борозды. Мы с Марией и Анной сидели в коридоре на стульях, и никто не смел согнать нас с нашего места.
  Доктор вышел, отвел хозяина в сторону и тихо проговорил несколько фраз. Хозяин застыл. "Но вы же еще попытаетесь?" - спросил он. Мы это услышали. "Да, разумеется, - ответил доктор, промокая полотенцем лоб. - Однако вам и девочкам лучше зайти... на минутку".
  И мы зашли. Хозяйка была совсем не такой, какой я видела ее вчера. Нет, совсем не такой. Она очень... очень устала.
  Девочки приблизились. Она погладила их по длинным русым волосам, растрепанным, потому что сегодня никому не было дела до их причесок. Она шептала им разные слова. Но это слова только для них, поэтому я не повторю их здесь. Девочки не понимали. Они просто жалели маму. Не понимали.
  Хозяйка заметила меня. Улыбнулась. Мария протянула меня ей. Хозяйка дотронулась указательным пальцем до губ и приложила его к моему носу. Я лизнула палец. Но никто не обратил внимания. "Поставь кошку на каминную полку, Мари. Энн, а ты помоги сестре, - она глубоко вздохнула. - Посидите там, солнышки, полчасика. Я позову вас".
  Меня отнесли в гостиную.
  Никто из нас больше не слышал хозяйкиного голоса.
  Марии шел пятнадцатый год, Анне тринадцатый.
  
  В доме стало холодать. Зимой, весной, летом и осенью на наших двух этажах было холодно. Наступила следующая зима. В конце января на улице крупными хлопьями пошел снег. И шел три недели. Почему я знаю это? Потому что видела пальто хозяина, его пронесла мимо меня Толстая Молли. С него капала вода, прямо на надраенный пол и на индийский ковер. А еще на пальто были снежинки. Они мгновенно таяли и тоже капали на пол. А хозяин заболел.
  Нет, он вовсе не собирался. Он не был столь легкомысленным, чтобы позволить себе заболеть, когда у него остались две дочки. О своих девочках он бы заботился всю жизнь. Но когда идешь вдоль озера и видишь, как под лед проваливается соседский мальчишка, когда понимаешь, что вокруг никого нет, и лезешь в воду, когда пытаешься бежать с тяжелой ношей на руках, когда дорога длинная, а на дворе конец января, то трудно потом не заболеть воспалением легких.
  И очень трудно потом выжить.
  Хозяин старался. Он сильно-сильно старался. Просто не смог.
  Девочки вернулись домой в черном. Черные платья, черные чулки, черные ботинки. Их черные пальто мелькнули в коридоре, унесенные прислугой. На пальто таяли снежинки. Я знала, что девочки оставили папу рядом с мамой и сестренкой Розой. Они пришли ко мне и сидели в гостиной за столом. Ушла Толстая Молли, ушла Старая Мисс, нескоро, но все-таки ушла многочисленная родня. Они сидели одни.
  Мария смотрела в окно. Анна в пол.
  Мария смотрела в пол. Анна в окно.
  Анна взглянула на каминную полку. И заплакала. Она хотела заплакать. Давно хотела, еще больше года назад. Но не получалось, и слезы застревали где-то между взглядом и ресницами. А сейчас - заплакала.
  И подбежала к каминной полке. Схватила меня. "Вот тебе! - закричала она и подняла высоко над головой. - Гадкий кусок фарфора!" "Нет! - закричала Мария и бросилась к сестре. - Не надо!" Она вцепилась в Аннины руки. "Пожалуйста! Пожалуйста, не надо!" Анна вырывалась и рычала. Мария хватала за ее кисти. "Не надо, не надо! Она не твоя! Она мамина! И папина!"
  Мария упала и потянула сестру вниз. Обе свалились на колени, намертво впившись в меня. Анна уже не плакала, Мария не кричала. Они смотрели друг на друга. Долго. И тихо.
  Затем отпустили меня. Одновременно. Я упала на пол и потеряла кончик хвоста.
  Они посмотрели на меня. Смотрели долго.
  И потянулись, одновременно. Аккуратно взяли. Анна положила меня в ладони Марии.
  "У кошки отвалился хвостик, - сказала Мария. - У кошки... хвостик... Папа кошку чини-чини".
  И тоже заплакала.
  Я прижималась к ее груди и слышала хриплые вздохи. Анна сидела близко-близко. И я слышала Аннино колотящееся сердце.
  Мы стали жить одни. То есть, конечно, с нами в доме жила Старая Мисс, и конечно, с нами в доме жила Толстая Молли, и конечно, в наш дом приходила родня. Но мы жили одни. Через три года в гостиной появился молодой человек. Совершенно новый молодой человек. Безусый и темноволосый, с добрыми серыми глазами и чуть кривоватым носом. Человек носил черный сюртук, белый воротничок под горло и обращался ко всем очень почтительно, а к Марии - робко. Человек мне понравился.
  Еще через год Мария стояла в гостиной, повязывая ленты дорожной шляпки. И вокруг стояли коричневые потертые чемоданы. И Толстая Молли стояла. И Старая Мисс. И вся родня. И, разумеется, все уже тысячу раз поздравили новобрачную. И, разумеется, тысячу раз попричитали о том, что она уезжает.
  Уезжала Мария Анна далеко. В страну, где пишут иероглифами и едят рис, где лица желтые, а волосы черные. Она уезжала в Китай. Потому что безусый молодой человек был миссионером.
  Последней подошла Анна. Девочки обнялись и долго-долго не разжимали рук. Тактично удалилась родня, за ней - Старая Мисс, за ней - Толстая Молли, за ней - молодой человек, а сестры все держались друг за друга, будто если отпустят - исчезнут навсегда.
  Не навсегда, но все же Мария уехала. Анна осталась. И с тех пор в доме похолодало еще больше.
  Анна училась, затем перестала. Она приходила в дом и уходила из дома. И иногда даже Старая Мисс не знала, где та пропадает. Я - знала. Потому что Анна мне рассказывала. Возвращаясь вечером, говорила со мной, сидя в темной гостиной. Мне совсем не нравилось то, что она рассказывала. Я протестующе мяукала, но Анна не слышала. Жаль, но почти все люди так устроены.
  От Марии приходили письма, Анна читала их мне вслух. Писала в ответ. Не всегда правду. Как бы не была далека Мария, за нее я беспокоилась гораздо меньше, чем за ее сестру.
  Анна теперь полюбила платья: сиреневые-васильковые-малиновые... Временами в нашей гостиной появлялись молодые люди. Старая Мисс поджимала губы, когда их видела, а Толстая Молли плакала в уголке между кухней и кладовкой. Я слышала ее - у меня очень хороший слух. Однажды Анна вошла ко мне в комнату. Лицо у нее было белое-белое, она сделала несколько шагов и повалилась на стул, тяжело дыша и с каждой секундой становясь все бледнее и бледнее. "Что-то мне плохо, - сказала она. - Что-то плохо... Надо позвать Молли..." И упала со стула.
  Я мяукала так громко, как только могла. Но, конечно, меня никто не слышал. Однако через несколько минут в гостиную заглянула Старая Мисс. "Боже мой! - воскликнула она. - Боже мой!" И на ее возглас сбежались все, кто был в доме.
  К нам опять приехал доктор. Не тот, что пытался помочь хозяйке, другой... Он долго не выходил из комнаты Анны, а когда вышел, принялся шептаться со Старой Мисс... "Ох, доктор! Вы уверены?"... а потом - с Толстой Молли... "Ах, какая беда, какая беда!"
  Я ничего не узнала тогда. Я поняла лишь потом. Да и все поняли.
  Потому что через три месяца живот у Анны стал сильно заметен.
  "Как ты могла, юная леди..." - вздыхала Старая Мисс. "Птенчик мой милый, что же ты так", - плакала Толстая Молли. Анна Мария не отвечала им.
  Недобрым темным вечером (часы рядом со мной как раз оттикали семь) в гостиной возник высокий угрюмый молодой человек. Из тех, что ошивались здесь раньше. В доме не было ни Старой Мисс, ни Толстой Молли, только Анна. И она говорила с ним. То есть она - говорила, а он - орал. Она - опускала голову, а он - задирал нос. Она - просила, он - отказывал. И наконец Анна не выдержала. Тоже воскликнула, встала, попыталась приказать. Тот вдруг схватил кочергу. Нашу массивную каминную кочергу. И одним ударом разломал стул. Анна закричала еще сильнее. Он размолотил стол. Анна хотела убежать. Но ей не так просто было это сделать. Молодой человек заставил ее остаться. "Запомни! - сказал он. - Попробуешь заикнуться, я тебя..." Он третий раз поднял кочергу и взмахнул ей над каминной полкой, где стояла я. "Не смей! Это мамина!" - закричала Анна Мария и загородила меня. Кочерга опустилась на ее плечо.
  Анна Мария рухнула. Я - на нее. Молодой человек сильно испугался. Он бросил кочергу и кинулся прочь из гостиной. А я скатилась и упала на пол. Прямо перед лицом Анны. Она открыла глаза. "Лапка, - шепнула она. - Он разбил тебе лапку, кошка..."
  И мы с ней остались лежать на полу.
  Потом вернулась Толстая Молли... "Деточка моя! Что с тобой?!"... и Старая Мисс... "Боже мой, Боже мой! Скорее вызовите доктора!"
  
  Две с половиной недели Анна провела в постели, а, едва оправившись, написала письмо сестре.
  "Она приедет, - сказала она мне. - Если сможет, конечно. Хорошо бы она смогла..." В глазах ее была лихорадка, и ни слезинки.
  Прошло три месяца, Мария действительно вернулась, вместе со своим мужем-миссионером. Оба выглядели похудевшими, оба потеряли тот хрупко-бледный цвет кожи, которым долгие века гордились их предки и родственники. Но приобрели то, чем могут гордиться сами (только они, конечно, не будут гордиться): взгляд, подаренный друг другу, помощь для всех, кому нужно, и много-много любви... для Старой Мисс, для Толстой Молли, а больше всего - для Анны.
  Раньше, в ожидании сестры, Анна Мария часто подходила к окну и смотрела на улицу. Сейчас она с ней почти не разговаривала, все чаще закрывалась в своей комнате и сидела там. Мария не торопила.
  Был вечер субботы, когда в гостиную, где Анна грелась возле камина, вошел молодой миссионер. Я видела, как она дернулась, но все же осталась. И в тот вечер я впервые за долгое время услышала, как она произносит что-то длиннее, чем "доброе утро", "спасибо" и "извините, я плохо себя чувствую". Я слышала, что к двери приблизилась Мария Анна и на цыпочках удалилась, не мешая разговору. Потому что Анна Мария рассказывала всё. И в ее глазах снова была лихорадка, и ни единой слезинки.
  "А вы могли бы полюбить меня? - спросила она у миссионера громко. Так громко, что услышала не только я, но и Старая Мисс, и Толстая Молли, и Мария Анна. - Такую смогли бы?!" Она указала на свой живот. "Смогли бы?!" Она резко дернула ворот платья, срывая крючки и обнажая плечо. Покореженное, вбитое внутрь, перетянутое бинтом, еще не зажившее. И лихорадка в ее глазах заплескалась шквалом. "Я люблю вашу сестру, - спокойно ответил молодой миссионер. - Но я бы почел за честь взять в жены такую девушку, как вы. И не разделил бы мнение ни одного мужчины, считай он иначе".
  Анна Мария заплакала. Она хотела заплакать. Давно хотела, но не получалось. Она натягивала платье на плечо и плакала. И лихорадка ушла. Пришла Мария. А чуть позже Толстая Молли. А еще попозже Старая Мисс.
  В доме потеплело.
  Спустя две недели в нем появилась еще одна девочка. Ее назвали Роза. В честь прабабушки и маленькой сестренки, которой у Анны и Марии никогда не было. "Роза, Роза, - напевала Анна. - Я сорвала тебя, несмотря на шипы. И ты самая красивая на свете".
  Потом Мария и молодой миссионер уехали обратно в Китай. А Роза взялась за то, что у нее получалось пока лучше всего - принялась кушать, плакать и расти. И с ней в доме стало еще теплее. Несмотря на ворчание родни, несмотря на шепоток знакомых и незнакомых... А Анна Мария научилась терпеть. И не злиться. Ведь некоторые люди - глупые, они считают, что раз человек совершил ошибку, он будет совершать ее всю жизнь. Но они глупые, поэтому мы с Анной не осуждали их.
  Роза любила сидеть в гостиной со мной на руках. И, как хозяйка, уходя, она прикладывала палец к губам, а затем прикасалась им к моему носу. Ей исполнилось тринадцать, когда порог нашего дома снова переступил доктор. На дворе было холодно, и лил ноябрьский дождь. Почему я это знаю? Потому что доктор приехал в открытой коляске - так уж получилось - и под зонтом. С зонта он стряхнул целый водопад (я слышала, как сокрушается об этом Толстая Молли). Это был тот же доктор, что уже приходил к Анне. Но в тот ноябрьский день у него ничего не вышло... Не из-за того, что он был плохим доктором, нет. Просто Анна Мария болела очень давно. И что поделать, если болезнь оказалась совершенно запущена.
  Роза принесла меня в комнату Анны. Анна в тот момент была очень похожа на хозяйку. Она погладила мою лапу и улыбнулась. "Береги ее, Роза, - сказала Анна. - Это кошка твоей бабушки и тети". Роза поставила меня на столик рядом с кроватью и обняла маму. На следующее утро Анна Мария ушла туда, где ее ждали хозяйка, хозяин и маленькая сестренка. А я вернулась на каминную полку.
  Роза долго ходила в черном. До тех пор, пока в доме вновь не раздался голос Марии Анны. И молодого миссионера, только уже не молодого, а совсем взрослого. Оба они стали еще более смуглыми и еще более близкими друг другу. И Роза не была дома одна.
  Я жила на своей полке и приглядывала за всеми. Я видела, как приходят и уходят грусть и радость, как вспыхивает иногда, словно лучик солнца, улыбка Розы. Как она читает "Историю дома Стюартов" и рассматривает географические атласы. Как черное сменяется сиреневым-васильковым-малиновым... Как Мария Анна дарит все, что у нее есть, этой девочке. Потому что других девочек или мальчиков у нее нет, и не будет никогда.
  Я видела, как поменялся дом, оставшись при этом домом. Как попрощалась и ушла навсегда Старая Мисс, в конце концов, она же была старой Старой Мисс. Как незаметно выросла Роза. И как к ней - уже к ней - однажды пришел молодой человек, светловолосый и курносый. Молодой человек был одет в военную форму, и он нравился Розе. Понравился он и нам с Марией. Но молодой человек должен был уйти, и Розе оставалось только ждать.
  Через год Марии Анне и ее мужу снова пришлось уехать в страну бело-синего фарфора и многолапых драконов. Нет, они вовсе не собирались. Просто иногда бывают дела, которые лучше делать. Это случилось на исходе июня, когда в саду расцвели пурпурные розы. Почему я это знаю? Потому что Роза нарвала их целую охапку и отдала Марии Анне, когда та уже стояла на пороге. Они обнялись. И стояли долго-долго. Удалилась Толстая Молли, удалился немолодой миссионер, удалилась провожающая родня. А они все не размыкали рук, будто если отпустят - исчезнут навсегда.
  Мария Анна уехала. А на следующий день я прочитала в газете, оставленной на каминной полке, что где-то далеко убили одного эрцгерцога по имени Франц Фердинанд.
  Прошло полгода, и Роза позвала в гостиную Толстую Молли и всю свою родню. "Я еду работать в Красном Кресте, - сказала Роза. - На материк. И да поможет мне Бог".
  "Храни тебя Господь, мой птенчик", - заплакала Толстая Молли. "Храни тебя Господь, моя дорогая", - написала Мария Анна. "Храни тебя Господь, моя Роза", - передал через своего друга курносый светловолосый молодой человек, который нравился нам с Марией.
  И она правда уехала. В то утро ее указательный палец привычно коснулся моего носа. "Пока, кошка, - сказала она. - Не шали здесь без меня и с полки не прыгай. Я вернусь, тогда мы с тобой и потанцуем".
  Она писала нам письма, а Толстая Молли читала их вслух. Я знала, что Роза смогла увидеться с тем курносым молодым человеком. Что дел для медицинских сестер и докторов Красного Креста становится с каждым днем все больше и больше. Что линия фронта подошла к их лазарету совсем близко.
  Других известий не было.
  Некоторые люди - глупые, они считают, что Роза не вернется. Но они глупые, поэтому я не осуждаю их.
  Я просто мысленно обнимаю ее, крепко-крепко, будто если отпущу - исчезнет навсегда.
  
  
  
  Декабрь 2007 г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"