Полная белая луна сияла на небе, усеянном разноцветными звездами - большими и мелкими, яркими и тусклыми; будто тысячи окон светились во тьме, будто тысячи глаз смотрели сверху вниз, едва моргая.
Луна была очень большой, ее отражение широкой дорогой стелилось через океан, чуть колышась на волнах. Лунный свет путался в ветвях деревьев и кустов и блестящими белыми пятнами ложился на слегка скошенные крыши домиков, которые расположились на ступенчатых утесах, нависавших над океаном. Почти все домики были темны - лишь в двух или трех горел мягкий неяркий свет.
Среди этих домиков был и домик Тома: с верандой и маленьким цветущим садиком. На веранду, которая опоясывала весь дом, вели две раздвижные двери: одна - на широкую сторону, откуда открывался весь океанский простор с широкой лунной дорогой, а другая - на узкую, в садик, где в спящей траве мерцали светлячки, словно крошечные звездочки, упавшие на землю.
В домике Тома было тихо и темно. Кровать Тома - ложе на коротких квадратных ножках и без спинок - стояла у приоткрытого окна с бамбуковыми занавесями. Тома безмятежно спало, завернувшись в покрывало, как в кокон, и ничто не нарушало его покоя - ни тихий плеск волн далеко внизу, ни лунные лучи, пробивавшиеся сквозь бамбуковые пластинки и светлыми полосками скользившие со спины Тома на пол.
Зашелестев листьями, пронесся ветер, бамбуковая занавесь приподнялась, и полоски света сделались шире, ярче, зарябили на голове у Тома. Тома поморщилось от света и отодвинулось к другому краю кровати, даже не просыпаясь. Одна из двух маленьких подушек выскользнула у него из-под головы и упала на пол. Тома подмяло под голову другую подушку, по-прежнему не просыпаясь.
Но лунные лучи затеяли свою игру - словно живые, они прокрались лицу Тома, пощекотали его тонкими белыми нитями, проникшими через щели в занавесях. Со следующим порывом ветра занавесь взметнулась, и поток лунного света пролился на голову Тома. Тихо замычав во сне, оно натянуло покрывало на голову и отвернулось. Разбудить его было не так-то просто.
Поколыхавшись, занавесь опустились на окно, поток света исчез, но лучи продолжали настойчиво ползать по полу и по Тома, сгоняя сон с его ресниц.
Тома совсем не хотелось просыпаться посреди ночи: оно плотнее завернулось в покрывало и втянуло голову в плечи. Потерпев еще немного, оно наконец поняло, что лунные луч добились своего, сна больше нет, и рывком село на кровати, недовольно потирая зажмуренные глаза. Лунные лучи игриво отползли на пол, сделав вид, что не имеют никакого отношения к его пробуждению.
Покрывало, соскользнув с головы, повисло у него на плечах, вытрепавшиеся пряди волос упали вперед. Протерев глаза, Тома лениво откинуло их на спину, сонно взглянуло на полосы света на полу и перевело взгляд на занавесь, пропустившую в дом незваных ночных гостей.
Свет показался Тома очень ярким, белее солнечного, оно даже прищурилось, глядя на него. "Что за луна нынче такая? - подумало оно, потирая колени. - Пойти, что ли, глянуть на нее... Теперь ведь не уснешь".
Тома нехотя поднялось и, завернувшись в покрывало, как в плащ, побрело к дверям.
Двери раздвинулись, и лунный свет заполонил комнату, словно в ней раскрыли веер - плотный и ослепительно белый у основания, у самых дверей, и едва видимый, едва ощутимый в дальних темных углах. Тома замерло на пороге, окутанное молочным туманом из света и прохладной ночной росы.
Цепочка призрачно блеснула на его шее.
Зефир пронес мимо светлые лепестки, сорванные с цветов в маленьком садике. Светлячки, как крошечные звездочки, спорхнули с ночного неба, закружились вокруг столбов, подпиравших навес над верандой, и унеслись прочь, затерявшись в темноте.
Глаза Тома широко распахнулись, вместив отражения далеких ярких звезд, и белый свет луны, и все, что открылось его изумленному взгляду.
Веранда сияла белизной, словно ее выложили чистым серебром. На дверях и на стенах дома колыхались блики от воды, отчего казалось, что дом переливается в лунном свете.
Огромная луна висела так низко над океаном, что край ее касался воды. Мимо нее плыли полупрозрачные облака, тонкие и ажурные, словно вырезанные из шелка. Вокруг луны лучилось слабое гало, казавшееся то серебристым, то золотистым, то розоватым. Вдали в океане были видны остробокие, ярко очерченные рифы.
Через океан до самой луны шла широкая белая дорога, и луна казалось распахнутыми воротами в ночном небе, ведущими в край ослепительного света, где всё белым-бело, настолько бело, что даже перед закрытыми глазами будет стоять только этот свет, и глаза высохнут прежде, чем увидят что-то еще, кроме света.
Этот свет заворожил Тома. Оно подошло к краю веранды, облокотилось на перила и положило голову на руки, не сводя с луны глаз. Покрывало чуть сползло с одного плеча, и перья на нем засеребрились, подрагивая под едва уловимым дыханием ветра.
Но луна была не одна.
Тысячи звезд рассыпались по небосклону. Голубые, желтые, белые, красные - они мерцали на небе, как маяки, подающие сигналы невидимым небесным кораблям.
В детстве небожителям говорили, что эти звезды - символы их жизней, и когда исчезает один небожитель, гаснет одна звездочка. И хотя Тома давным-давно знало, что на самом деле это далекие светила, иные из которых в сотни раз ярче Солнца, ему нравилось верить, что они светят и для них, живущих под звездами и среди звезд. Звезд так много, что их хватило бы на всех - существ рожденных и нерожденных, небесных и земных...
Луна была куда ближе далеких светил, ближе, чем Солнце, и все равно оставалась бесконечно далека. Но сейчас, в эту минуту, в эту секунду, в это мгновение она казалось такой близкой, что стоило только руку протянуть, и она сама вплыла бы в нее белоснежным сияющим яблоком.
Улыбка коснулась губ Тома. Оно протянуло руку к луне ладонью вверх, приглашая ее подплыть поближе.
Слабое мерцающее свечение возникло над ним, но это был не лунный свет, снизошедший с небесных высот, - это был рой сияющих пылинок, которые разгорались все ярче и ярче, а потом вспыхнули и рассыпались в воздухе разноцветным звездопадом, а потом опали на перила веранды, на плечи, на волосы, на ладонь Тома и растаяли, словно снег.
Не иначе как проделки духов, подумало Тома. Вот если бы это был настоящий звездопад, оно могло бы загадать желание. Оно бы пожелало... пожелало... - тут Тома прикрыло глаза, и на ресницах сверкнула звездная пыль - оно бы пожелало найти подходящее слово для того, что видело перед собой.
От резкого порыва ветра с океана звездная пыль поднялась над головой Тома сверкающим облаком, и покрывало едва не соскользнуло с плеч - Тома успело подхватить его и завернуться поплотнее, пряча разметавшиеся волосы и встревожено дрожащие перья. Позолоченное сердечко у него на шее на секунду вспыхнуло, попыталось задержать в себе хоть одну крупицу звездной пыли, но и его накрыла мягкая ткань покрывала.
На фоне луны четко различался силуэт существа с четырьмя крыльями, и силуэт приближался к утесам. Лунный свет слепил, и Тома приставило ладонь ко лбу, затеняя глаза. Оно знало, что это за существо, и существо наверняка уже заметило его, так что прятаться было поздно - оставалось только надеяться, что оно пролетит мимо, или ждать его приземления прямо здесь, на веранде.
Тома вздохнуло и отступило от перил, растерянно глядя в небо и стягивая покрывало у подбородка.
Существо подлетело к веранде и, хлопая крыльями, приземлилось на перила.
Оно было размером с большую собаку - хотя Тома никогда бы не сравнило его ни с собакой, ни с каким другим животным, потому что таковых в небесных высях не водилось. Упитанные тело существа, покрытое светлой шерстью, несли шесть толстых лап, на каждой из которых было по закрытому глазу, а в воздух существо поднимали четыре желто-красных крыла, сейчас плотно прижатых к спине. В лунном свете желтые перья посверкивали золотом, а красные лоснились, как шелк.
Голова у существа была человеческой - с длинными красноватыми волосами и белым круглым лицом с мягкими, почти женскими чертами. Это существо называлось небесным стражем, или небесной стражницей, если судить по его внешности, или же черуби.
Оно сделало несколько шагов по направлению к Тома, мягко ступая толстыми лапами по перилам, и Тома поклонилось ему и несмело поприветствовало:
- Доброй ночи, господин небесный страж.
Черуби село, обвив лапы хвостом, и склонило голову перед Тома, ответив ему с полуулыбкой:
- Доброй ночи, адзеро. Отчего ты не спишь в такой час?
- Лунный свет растревожил меня... Простите...
- Да, луна сегодня светит ярко.
Тома поежилось.
- Не то слово, господин страж.
- Ее свет и раньше беспокоил тебя?
- Раньше? Нет... не припомню такого, - Тома отвело глаза, и, помедлив, робко взглянуло на черуби. - Но сегодня она какая-то другая... необычная... Такой луны я прежде не видело.
- Такой? Какой такой?
- Такой... такой... Большой... Белоликой... Нет-нет, перламутровой... Нет, не то... - Тома перевело взгляд на луну, будто на ней были написаны те самые слова, которых оно никак не могло подобрать. - Ой, господин страж, боюсь, мне не по силам описать ее!
- Может быть, найдется хотя бы одно словечко?
Тома задумалось.
- Э-э... ну... Она... Она красивая.
Черуби улыбнулось.
- Красивая... Редкое слово в устах божества!
Редкое? Невозможное! Здесь, за облаками, оно становилось бесполезным, не имело значения - небожители не понимали красоты так, как ее понимали люди: в многообразии, в многозначности, в сочетании одного с другим, это было совершенно земное слово, нечеткое, расплывчатое, не имеющее границ, за которое оно не могло бы выйти; каждый человек красоту понимал по-своему и спорил с другими, отстаивая именно свое понимание, а если небожитель говорил о красоте, то разве что повторяя то, что слышал на Земле, или с недоумением.
Тома могло назвать луну круглой, светящейся, сияющей, белой, большой, нужной, даже интересной, но никак не красивой.
Спохватившись, оно зажало рот ладонью, не понимая, как из него выпорхнуло это бессмысленное слово, и испуганно моргнуло, глядя на небесного стража.
- Простите... - чуть слышно пролепетало Тома.
Черуби ободряюще похлопало его лапой по плечу, и глаз на лапе приоткрылся, чтобы спросонья глянуть на Тома.
- Ничего, ничего. Просто у тебя чуткое сердце, адзеро, - сказало черуби.
Возможно. Но и это Тома было непонятно: как так, чуткое сердце? Внимательное? Но сердце не может быть внимательным - ведь оно нужно только за тем, чтобы серебряная кровь бежала по венам Тома; внимательным может быть слух, или взгляд, или даже нюх - то, что служит для того, чтобы воспринимать всё находящееся и происходящее вокруг. А сердце не может ни видеть, ни слышать; оно, несомненно, одно из самых важных составляющих жизни любого существа, без него и жизни-то не будет, но чуткость - нет, это не про сердце.
Черуби склонило голову к плечу: в глазах его таинственно мерцали блики от воды.
- Нет, постой, - вполголоса произнесло оно, - я вижу больше... Чуткое сердце - да, но на сердце - больша-ая тайна... Мы, стражи, прозорливы.
Тома это знало. Стражи могли читать мысли. Хотя никто не был в этом уверен. Тома прижало руку к груди - туда, где под покрывалом таилась тоненькая цепочка с сердечком, и с надеждой взглянуло на стража.
- Раз эта тайна - твоя, значит, тебе ее и хранить, - добавил страж, мягко улыбаясь. - И самому выбирать, каким путем следовать.
Тома перевело взгляд на лунную дорогу. Луна поднялась над водой и теперь сияла только на небе - добраться до нее через океан стало невозможно.
- Спасибо вам, господин страж, - сказало Тома.
- Не за что, адзеро, - ответил страж. - Светлых тебе снов.
- Спокойной ночи.
Тома поклонилось. Страж склонил голову в ответ. Теперь Тома стоило уйти, как бы ему не хотелось остаться на веранде и продолжить разглядывать луну, небо и океан. Оно махнуло черуби рукой на прощание и нехотя вернулось в дом.
Черуби дождалось, пока за ним закроется дверь, а потом и приоткрытое окно закрылось, чтобы ветер больше не поднимал занавесь, и лунный свет больше не тревожил сон божества.
Остался только плеск воды, шорох листвы и лунный свет.
Черуби повернуло круглое лицо к океану. Блестящие перья на красно-золотых крыльях трепетали от бриза. Что за неразумное существо, подумало черуби. Разве по силам этому существу та ноша, что лежит на его сердце? Еще не оберешься с ней беды! Ну ничего, решило про себя черуби, оно будет приглядывать за ним - глядишь, чем да поможет.
Эти мысли успокоили небесного стража; он расправил крылья - сначала одну пару, затем вторую, и, оттолкнувшись от перил всеми лапами, взлетело и скрылось в темноте над утесами.