Юринов Владимир Валентинович : другие произведения.

Дверца в стене

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Владимир Юринов

ДВЕРЦА В СТЕНЕ.

   "И лишь из-за этого
   Умереть?"
   "И лишь ради этого
   Жить?"
   Оставь, оставь бесполезный спор.
  
   Исикава Такубоку

Глава первая.

Срок.

  
  
   Вот - и значение слов: МЕНЕ - исчислил Бог царство твое и положил конец ему;
   ТЕКЕЛ - ты взвешен на весах и найден очень легким;
   ПЕРЕС - разделено царство твое и дано Мидянам и Персам.
  
   Дан.5:26-28
  
   - Эй, полудурок!
   Петелин обернулся. Метрах в десяти, под пышной раскидистой яблоней, одной рукой опёршись на её ствол, а в другой держа сильно надкусанное яблоко, стоял пожилой мужик, завёрнутый не то в белую тогу, не то просто в простыню.
   - Это ты мне? - на всякий случай переспросил Кирьян.
   - А что, ты кого-нибудь ещё здесь видишь? - ехидно осведомился тогоносец и, уронив огрызок себе под ноги, неспешно двинулся к собеседнику.
   - Ну, мало ли, - Петелин пожал плечами, - может, это ты сам с собой беседуешь.
   Мужик подошёл вплотную и окинул Кирьяна оценивающим взглядом:
   - Дерзишь? Ну-ну...
   Был он невысок - примерно на полголовы ниже Кирьяна, но широк в плечах, да и вообще крепок, как будто бы налит изнутри силой. Лет ему на вид было за пятьдесят, а может, даже и под шестьдесят - крупные, рубленые морщины вольно пересекали его скуластое загорелое лицо. Серые булавочные глаза пристально смотрели в лицо собеседнику. Был он практически сед, лишь частая чёрная искра в коротко остриженной серебристо-пепельной шевелюре намекала на то, что перед Кирьяном стоит бывший жгучий брюнет.
   - Почему "дерзишь"? - Петелин опять пожал плечами. - Просто какой вопрос - такой и ответ.
   Драться не хотелось. То есть совсем. И дело даже было не в том, что исход мордобоя был для Кирьяна практически ясен и не сулил ему ничего хорошего, а просто... Ну не хотелось ему драться с этим строгим, немного насмешливым, но явно не злым дядькой. Исходила от незнакомца какая-то сила, какая-то мощная энергетика, будившая в Кирьяне никогда не ведомое им прежде желание подобрать живот и, став во фрунт, лихо щёлкнуть каблуками.
   "Упс! - вдруг дошло до Петелина. - А каблуков-то и нету!.."
   Он ощутил, что бос, и что под ногами у него мягкая, шелковистая трава. Петелин глянул вниз и, к своему изумлению, увидел, что ещё и гол. Гол абсолютно. Это его так огорошило, что он сразу же и напрочь забыл - зачем, собственно, он собирался смотреть себе под ноги. Чувствовавший себя и до этого не особо уверенно, Кирьян вконец потерялся и, зябко поведя плечами, воровато огляделся. Вокруг было пусто. Куда хватало взгляд, простиралась та же самая бесконечная туманная равнина. Туман был низкий, не выше колена, и очень густой - подстилающая поверхность не просматривалась под ним вовсе. Вдалеке, метрах в трёхстах, теряясь в туманной дымке, виднелись ещё несколько больших, стоящих далеко друг от друга, деревьев. Под одним из них Кирьян вроде даже разглядел маленькую понурую фигурку человека. Стесняться, собственно, было некого, но руки Кирьяна как бы сами собой сцепились чуть пониже живота.
   Мужик рассмеялся:
   - Что, холодит? Непривычно поди голяком?
   Что-то тут было не так. Какая-то неправильность присутствовала во всей этой ситуации. Какая-то театральность. Мысли Петелина никак не хотели собираться во что-то хоть более-менее конструктивное. "Надо тянуть время, - подумал Кирьян. - Тянуть время и заговаривать зубы... Куда-нибудь да выплывем..."
   - А почему, собственно, "полудурок"? - припомнив начало разговора, поинтересовался Петелин.
   - Полудурок-то?.. - тогоносец насмешливо глянул на собеседника. - Да так как-то, к слову пришлось... Пословицу, небось, помнишь: век живи, век учись... - бывший брюнет замолчал, выжидательно глядя на Кирьяна.
   - И дураком помрёшь. - послушно закончил за него Петелин. - Ну?..
   - Это я говорю: "Ну?.." - серые глаза мужика глядели выжидательно и строго.
   Петелин попытался сосредоточиться.
   - Подожди... - сказал он. - То есть ты хочешь сказать... Что я... Что это... - он повёл вокруг рукой.
   - Ну, смелее, смелее, - тогоносец поощрительно покивал головой. - Обобщай...
   - Ты хочешь сказать, - повторил Петелин, - что я... что я умер?..
   Мужик показал ему оттопыренный большой палец:
   - Супер! Молодец! Светлая голова. Обычно соображают дольше...
   - Подожди... - Петелин сделал останавливающий жест. - Подожди... То есть, в смысле... вообще умер? Совсем?!..
   Бывший брюнет крякнул и провёл рукой по своему седому ёжику.
   - Похоже, перехвалил... - пробормотал он себе под нос. - Нет, - сказал он, - если быть предельно точным, то пока ещё нет. Не совсем. Не вообще. Пока ещё там, - он потыкал куда-то Кирьяну за спину, - там ещё реаниматологи работают. И тебя на этот раз вытащат. Поэтому, собственно, и ПОЛУ-дурок... Но это так... - он покрутил пальцами в воздухе. - Ненадолго. Могли бы особо не напрягаться. Месяц туда, месяц сюда...
   - То есть, что значит - "месяц туда, месяц сюда"?! - возмутился Петелин. - В таких вопросах каждая минута важна!..
   - Да ладно! - отмахнулся тогоносец. - Уж кто бы говорил! Как время впустую тратить - годами! - задрал он указующий перст, - так это мы - орлы, а как помирать пора пришла, так им, видите ли, каждая минута дорога становится!..
   - Подожди, - опять сказал Петелин, - а ты ничего не путаешь? Мне ведь ещё всего тридцать шесть. Вроде как рановато?
   - Ну правильно, - хмыкнул тогоносец. - Время первых инфарктов. Сегодня тебя ещё вытащат. А вот второй инфаркт - извини, - он развёл руками, - переселишься сюда уже основательно.
   - А второй... он... когда? - голос у Петелина сорвался, и он, оторвав одну руку от паха, откашлялся в кулак.
   - Второй-то? - мужик, прищурившись, посмотрел куда-то в мутное белёсое небо. - Второй... второй... Ага! Второй аккурат через девяносто девять дней. Нынче у вас там какое, первое?
   - Д-да... - с трудом вспомнил Петелин. - Новый год...
   - Ну вот, - удовлетворённо сказал тогоносец, - стало быть... в ночь на девятое апреля и - того... Часа в три ночи, - уточнил он. - Ну, там, плюс-минус час.
   - Девяносто девять дней... Плюс-минус час... - растерянно повторил Петелин, а потом, как будто опомнившись, сварливо осведомился: - Что ж это вы? Я-то думал, у вас тут чётко работают - минута в минуту! А у вас получается тоже бардак?!
   Тогоносец рассмеялся:
   - Ух ты, ух ты, раздухарился! За живое задели!.. Ну, бардака-то, положим, никакого нет, - спокойно продолжил он. - Просто при любом измерении существует предел точности. Тебе, как архитектору, это должно быть хорошо известно. Тем более, если речь идёт о временно?м прогнозировании. Опять же, чем больше параметров надо учитывать, тем менее точен прогноз... Погоду, вон, вообще больше чем на две недели вперёд В ПРИНЦИПЕ нельзя предсказать, - помолчав добавил он.
   - Это что же, - опять возмутился Кирьян, - человеческую жизнь предсказать проще, чем погоду?!
   Собеседник вздохнул:
   - Ты даже себе не представляешь, на сколько... У вас же там сплошные шаблоны.
   Разговор угас. Петелин, яростно морща лоб, пытался связать в своих мыслях хоть какие-нибудь логические концы. Концы ускользали и связываться не хотели совершенно.
   Тогоносец, слегка наклонив голову набок, внимательно рассматривал своего визави из-под густых чёрных бровей.
   - А это... - Петелин, наконец очнувшись, повёл рукой вокруг себя. - Это - что же, получается... рай?
   - Это?! - мужик высоко задрав брови, изумлённо уставился на Кирьяна. - Да ты что, парень? С дуба рухнул? Ты полагаешь, что заслужил рай?!
   - Н-ну... не знаю... - Кирьян вконец смешался. - На ад-то вроде это всё не очень похоже...
   - Алигьери начитался? - опять показал в улыбке свои жемчужные зубы тогоносец. - Как это там у него? - он наморщил загорелый лоб. - "То адский ветер, отдыха не зная, мчит сонмы душ среди окрестной мглы и мучит их, крутя и истязая..." Да? Ты это ожидал увидеть?.. Или, подожди, вот это ещё у флорентийца неплохо: "Вдоль берега, над алым кипятком был страшен крик варившихся живьём..." А?.. Да?.. Ад, радость моя, ад, - мужик, подавшись вперёд, мощно похлопал Кирьяна по голому плечу. - В вашем понимании... И в вашей же терминологии, конечно.
   - А-а... где тогда... - Петелин почесал в затылке. - А в чём же тогда заключается наказание?
   - А при чём тут наказание? - вновь задрал брови мужик. - За что ж вас наказывать? Ну, а даже если и есть за что - кто всем этим будет заниматься?.. У нас тут, в отличие от того, что этот Дуранте нафантазировал, тысяч чертей и прочей нечисти нет. Да и сам тезис "Око за око, зуб за зуб", он, знаешь ли, как-то дурно попахивает... Слишком уж это всё... по-человечески... Нет, здесь у нас совсем другой принцип. Здесь, так сказать, просто сохраняется ваш прижизненный статус кво. Но сохраняется уже навечно.
   - Это как же? - Кирьян всё никак не мог взять в толк. - Ну вот, к примеру, я сюда попаду - и что... чем я здесь буду заниматься?
   - Тем же, чем занимался и там, у себя, - тогоносец вновь потыкал пальцем за спину. - То есть ничем.
   - В смысле...
   - В смысле - ничем.
   - То есть...
   - То есть - вообще.
   Кирьян заметил, что яростно чешет в затылке уже двумя руками и, спохватившись, опять скрестил ладони внизу живота.
   - Не въезжаешь? - бывший брюнет смотрел на него уже сочувственно.
   Петелин яростно замотал головой. Щёки его почему-то горели.
   - Ну вот, смотри, - мужик показал рукой, - видишь?
   Кирьян повернул голову и, посмотрев в указанном направлении, вновь разглядел одинокую понурую фигурку под далёким деревом.
   - Видишь? Во-он - человек. Один из... Отдельная яблоня, хитон - по желанию, тепло, светло, насекомые отсутствуют. Соседи тоже... Туман, дымка, неба не видно, - помолчав, добавил тогоносец.
   - Н-ну?.. - вопросительно протянул Кирьян.
   - Всё, - отрезал мужик. - Это - всё. Навсегда. Навечно.
   - А это... если пойти куда?
   - Не дойдёшь.
   - А...
   - Женщин нет, зрелищ нет, чувство голода отсутствует.
   - Понятно... - Кирьян мучительно размышлял. - Стало быть - навсегда...
   - Да.
   - ...И без надежды на изменения?
   - Без.
   Кирьян поёжился.
   - ...А повеситься?
   Мужик хмыкнул:
   - Не получится... Дошло наконец?
   - Дошло... - Петелин опять посмотрел себе под ноги; подстилающий туман доходил почти до колен и был совершенно непроницаем. - ...А ты... вы тут за кого? - наконец выдавил он из себя. - Из администрации или тоже... этот... постоялец?
   - Из администрации, - согласился тогоносец. - Распорядитель. Или, скорее, смотритель, надзиратель... В вашей терминологии.
   Петелин переступил босыми ногами.
   - Ладно... Давай... -те что ли познакомимся тогда... Раз такое дело... - он протянул руку. - Ко... э-э... Кирьян... - и глядя на не спешащего с ответным жестом смотрителя, робко поинтересовался: - Или это тоже не положено?
   - Ну, почему... - тогоносец пожал плечами. - Ради бога... - он тоже протянул руку и крепко сдавил ладонь Петелина. - Симо?н.
   - А... А по отчеству?
   - А по отчеству - Ионович.
   Кирьян вернул свою руку на место:
   - Приятно...
   Симон Ионович ехидно усмехнулся:
   - Да ладно. Неужто и впрямь приятно?
   Петелин вконец потерялся и, не зная, что сказать, только вяло переступал босыми ногами - у него почему-то вдруг отчаянно стали мёрзнуть ступни.
   Смотритель оглянулся.
   - Ну, ты давай, если ещё о чём-то хочешь спросить, - спрашивай, а то уже - вон - дефибриллятор принесли.
   - А это... - Кирьян заторопился. - А рай, он тогда какой? Он вообще существует?
   - Существует, существует, - успокоил его смотритель. - Но там тоже, сам понимаешь, всё совсем не так, как...
   - Я понял, понял... - торопливо закивал Петелин.
   - Рай, условно назовём его так, - место, куда попадают личности творческие, - продолжил Симон Ионович, - те, кто не прожигает бесцельно свою жизнь, а использует её для создания чего-то настоящего, вечного. Короче, те, кому жить интересно. Вот им своей жизни, отпущенного им срока, как правило, и не хватает. Ну и, в качестве, так сказать, компенсации, что ли...
   - Так они что, - удивился Кирьян, - продолжают заниматься здесь тем же, чем и... там? На земле?
   - Ну, не совсем уж так прямолинейно, - Симон Ионович покачал головой. - Поверь, здесь есть чем заняться творческому человеку. Работы здесь полно. Настоящей работы. Интересной.
   - А это... - Петелина тряхнул озноб, и он спрятал мёрзнущие ладони подмышки. - А изменить своё... распределение можно? Ну, чтоб не сюда, а... туда? Для этого что?..
   Смотритель нахмурился.
   - Ну, тебе-то, пожалуй, уже навряд ли... Слишком уж мал твой срок.
   - Ну, а если всё-таки? - очертания Симона Ионовича стали бледнеть, размываться, и Петелин, подавшись вперёд, крикнул чуть ли не прямо в тающее лицо смотрителя: - Если я постараюсь, сильно постараюсь?!
   - Старайся... - последовал спокойный ответ. - Ищущий да обрящет... И да воздастся каждому по делам его...
  
  

Глава вторая.

04.01.2012 г.

  
   "...Полуживого забавлять,
   Ему подушки поправлять,
   Печально подносить лекарство..."
  
   Александр Пушкин "Евгений Онегин"
  
  
   - Ну, Костян, ты дал! Ну, ты нас напугал!.. - Жульман, как всегда, был жизнерадостен и громогласен. Развевая белым халатом, он вихрем пронёсся по палате и, дирижаблем нависнув над Петелиным, ткнулся ему холодным носом в щёку и принялся тискать за плечи своими большими пухлыми руками. - Жив!.. Жив, бродяга!.. - пахло от него морозом, кислым многодневным перегаром и свежим куревом.
   - Фу! - сказал Петелин, отстраняя друга. - Накурился-то! Как паровоз!.. Когда уже вы все передохнете?
   - Не дождётесь! - Жульман рухнул на стоящий возле койки стул; широкое лицо его, румяное с мороза, расплылось в довольной улыбке. - Я б на месте Минздрава на сигаретных пачках знаешь что писал? "Россияне! - он поднял вверх толстый палец и, выкатив глаза, задрал кустистые брови. - Минздрав ОФИГЕВАЕТ от вашего здоровья!"... Костян! Живой! Здоровый! - чувства переполняли Жульмана, и он опять потеребил петелинское плечо. - Чёрт, как я рад тебя видеть!
   - Ну, насчёт здорового, это ты того, погорячился, - поправил Костя, - а вообще, таки да, живой.
   - Молоток! Отличник! Что врачи?
   - Ну, что врачи... Врачи говорят - инфаркт. Классический. Как по учебнику.
   - Что ещё говорят? - Жульман вскочил и, оббежав койку, принялся внимательно изучать стоящую с другой стороны, у изголовья, стойку с пустой капельницей.
   - Что ещё?.. - Петелин пожал плечами. - Говорят, что жить буду. Что повезло, что бригада вовремя приехала. Что... э-э... процесс ремиссии соответствует функциональным возможностям организма. Кажется, так...
   - Ме-то-про-лол, - наморщив лоб, по складам прочитал Жульман. - Слушай! Чем они тебя тут пичкают?! Гадость какая-то!
   - Да хрен его знает, - вяло отмахнулся Костя. - По десять раз на дню капельницы меняют... Но вроде помогает.
   - Доктор, я умру? Нет. Хуже! Мы вас будем лечить! - хохотнул Жульман. - Спиртику бы тебе туда накапать, вот что я скажу. Сразу бы орлом полетел!
   - Да уж... - улыбнулся Петелин. - То-то бы инфаркт удивился.
   Жульман заржал.
   - Ну вот, молодец! Вижу, чувство юмора к тебе возвращается... Блин! - он звонко шлёпнул себя ладонью по лбу. - Я ж тут тебе подарков цельный мешок притаранил! Как грёбанный Дед Мороз какой-нибудь!..
   Он вновь оббежал койку и, подобрав уроненный на пол при своём появлении цветастый пластиковый пакет, принялся с шумом извлекать и выкладывать на тумбочку его содержимое:
   - Так... Это - печеньки тебе к чаю... Это - сок... Это - опять сок. Говорят, когда лекарств много принимаешь, надо больше пить... Так, это у нас что? Ага, это - селёдочка под шубой. Моя Танька постаралась... Опять же оливье. Свежий, ты не подумай... Хлебушек. Нарезной... А это вот - фрукты: бананы и мандарины. Слушай, я мандаринку съем, а то сейчас по городу мотался - совсем во рту пересохло. Тебе почистить?..
   Петелин покачал головой:
   - Не... Спасибо, пока не хочу... Ты ешь. У меня в тумбочке - ещё столько же. Виолетта принесла.
   - Приходила? - Жульман уже лопал на полный рот; в палате вкусно запахло мандариновой кожурой.
   - Приходила... Нынче утром, - Костя проглотил слюну. - Слушай, блин, дай-ка и мне дольку, а то ты так аппетитно жрёшь...
   - То-то же! - сейчас же одобрил Жульман. - А то: "не хочу, не буду"... Больной должен есть! Особенно витамины. Подожди, сейчас я тебе другой... - он кинул в рот остатки мандарина и запустил в пакет пятерню. - И чё Виолетта?..
   - Ну, чё... - Петелин поморщился. - Сказала, что я вам Новый год испортил.
   Жульман крякнул:
   - Вот с-с-с... Извини... Не, ну действительно, говорить такое человеку после инфаркта!
   - Да ладно... - Костя принял от Жульмана половинку очищенного мандарина и, отщипнув, отправил в рот холодную оранжевую дольку. - Ты прав. Пора уже начать называть вещи своими именами. Сука, она и есть сука... Вот скажи, ты с Танькой своей часто ругаешься?
   - У-у-у... - Жульман замахал на Костю руками. - Не то слово! Да что там "ругаешься"!.. Мы с ней даже дерёмся! Во! - он нагнулся к Петелину и, схватив его руку, сунул Костины пальцы в свою густую шевелюру. - Чувствуешь? Вот тут, за ухом?..
   - Ого! - удивился Петелин. - Это что, она тебя так?
   - Ага! - распрямляясь, гордо сказал Жульман. - Она. Позавчера. Геранью!
   - В смысле? - не понял Костя.
   - Горшком, - уточнил Жульман. - Глина. Керамика. Твёрдый, сука!
   - Это за что ж она тебя? - поинтересовался Костя. - Натворил чего, мерзавец? Измену, небось, удумал? А ну, сознавайся, щучий сын!
   - Да ты что! Мамой клянусь! - Жульман истово перекрестился. - Да чтоб я от моей Таньки куда!.. И в мыслях не было!.. Просто сказал ей, что, мол, дорогая, если уж разводишь цветы, то могла бы разводить что-нибудь не столь вонючее.
   Петелин хихикнул.
   - А она?
   - А она горшком, - тяжело, как бегемот, вздохнул Жульман.
   - Ну, а потом помирились, конечно.
   - Конечно... - прижмурил глаза Жульман. - Мы всегда миримся.
   - Ну вот, - в свою очередь вздохнул Костя, - а мы вроде и не ссоримся... но и не миримся. Так как-то всё... - он неопределённо пошевелил в воздухе пальцами.
   - Не, мы уж и ссоримся так ссоримся и миримся так, что мама не горюй. Позавчера так полночи мирились... Стул даже сломали...
   Петелин поперхнулся мандарином:
   - Ап... Об кого?!
   - Да не... - отмахнулся Жульман. - Не в том смысле, - он смущённо заёрзал на стуле. - Просто... Боливар не выдержал двоих.
   - Любите вы друг друга, - подытожил Костя. - Хорошо вам вместе.
   - Я, Костян, давно уже понял простую истину, - выуживая из пакета очередной мандарин, сказал Жульман, - любовь - это не тогда, когда тебе с человеком хорошо, это - когда тебе без человека плохо... Вот ты не поверишь, мы с Танькой за двенадцать лет совместной жизни ни разу больше чем на сутки не расставались. Ни разу!.. Один только раз, в позапрошлом году, она на три дня ездила к себе в Гродно, на встречу этих свои грёбанных выпускников. Так я думал - сдохну... И то мы с ней за эти трое суток часов шесть по телефону наговорили... А так всё время вместе. И на юг вместе. И на бард-фестивали эти её. И к родителям моим в Ереван... И, что удивительно, не надоедаем ведь друг другу. Не скучно нам.
   - Ещё бы! - почесал небритый подбородок Костя. - Какая уж тут скука?! У вас ведь и так не жизнь, а... именины сердца сплошные. Да и впечатлений хватает - то, понимаешь, в метании комнатных цветов упражняетесь, а то мебель по ночам ломаете... - он вздохнул. - А у нас и секс-то уже не секс, а так... одно название... - Костя махнул рукой. - Вечная борьба домогательств с недомоганиями...
   - Слушай, - сказал Жульман, - что-то меня эти мандарины не спасают. Можно я сок один открою?
   - Валяй, - разрешил Петелин. - Что, в "бодуне" засуха?
   - Ты даже не представляешь, какая! - Жульман уже скручивал колпачок. - Пустыня! Каракорум!.. Ты же знаешь, у нас с друзьями традиция - каждый год, тридцать первого декабря, мы ходим... а первого января мы не ходим... - он зажмурился и надолго припал к пакету - кадык на его горле заходил, как поршень, вверх-вниз.
   - Всё отмечаете... - завистливо глядя на друга, произнёс Костя.
   - ...Уф!.. - оторвался наконец от пакета Жульман и смачно отрыгнул воздух. - Извини... Что ты сказал?
   - Я говорю: всё отмечаете, - повторил Петелин. - Сегодня, между прочим, уже четвёртое.
   - А что делать! - всплеснул руками Жульман. - Кому сейчас легко?.. - он поболтал возле уха пакетом и с сожалением поставил его на тумбочку. - Ты, брателло, конечно, меня прости, но праздник ты нам действительно испортил. Так что нагонять приходится.
   - Кстати, о празднике, - Костя взял с тумбочки пустой пакет и переставил его к ножке кровати. - Как там оно всё было?
   - Ты это... - с беспокойством глядя на него, сказал Жульман. - Ты бы так не нагибался. Тебе, наверное, ещё нельзя. Мало ли чего...
   - Ой, да ладно, - отмахнулся Костя. - Я уже второй день как встаю. И в туалет, и в столовую. Ещё и физзарядку со мной медсёстры делают по пять раз на дню... Методика сейчас такая новая, - заметив недоверчивый взгляд Жульмана, объяснил Петелин, - сердечную мышцу тренируют. Говорят, восстановление тогда идёт значительно быстрее...
   - Ага... - с сомнением сказал Жульман. - Ежели кто не помрёт, тот непременно выздоровеет. Это нам знакомо. Это мы проходили. "Школа дедушки Менгеле" называется... Не болит? - кивнув на Костину грудь, поинтересовался он.
   - Нет. Сейчас уже нет... Первый день болело сильно, - уточнил Костя, - а сейчас - уже нет... Ты знаешь, у меня ведь сердце и не болело толком никогда. Так, изредка только в левый локоть стрельнёт, да рука левая немела часто... Вот и на Новый год то же самое было... Стоим, куранты бьют, все чокаются, а я чувствую - рука немеет, ну просто не могу фужер держать. Надо, думаю, в другую руку перехватить, а то ещё уроню к чёртовой матери. И тут в сердце как кольнёт! Но не резко, а так... по нарастающей. Как будто кто-то иголку так медленно-медленно в грудь всовывает. У меня дыхание перехватило, вздохнуть не могу, шевельнуться не могу, сказать ничего не могу. Потом в глазах мушки чёрные закружились так, закружились, и вроде как темнеть в комнате стало. А потом мне кто-то по затылку чем-то плоским, вроде как доской, ка-ак даст! И всё - потом уже ничего не помню...
   - Это ты головой об журнальный столик навернулся! - обрадованно подпрыгнул Жульман. - Ка-ак хряпнулся! - по-рачьи выпучив глаза, стал показывать он руками. - Стоял-стоял и стал заваливаться. И ка-ак об стол головой - хрясь!! Ножки подломились! Всё - на пол! На столе резерв ставки стоял - два шампанского и литровый коньяк - всё вдребезги! Лужа вокруг тебя коньячно-шампанская - арома-ат! Ковёр промок, яблоки, мандарины кругом валяются, журналы, бумаги какие-то. А ты лежишь себе во всём этом, глаза закатил, пузыри пускаешь, да ещё, как порядочный покойничек, руки на груди сложил, а в одной руке - фужер, не выпустил, значит, когда падал. Короче - картина маслом!.. Ну, все растерялись. И не то растерялись, что не знаем, что делать, а то, что лужа кругом, а все в носках - не подступиться. В общем, ступор полнейший! Горыныч первый к тебе сунулся и сразу же ногой на розочку от бутылки и напоролся.
   - Да ты чё! - испугался Петелин.
   - Ну! - Жульман закивал. - Представляешь?! Тут ещё и кровища! Вообще все в ауте!.. Горыныч, между прочим, тоже уже четвёртый день из дома не выходит. Прыгает на одной ноге, как Сильвер. И ругается, как пират. Попугая только на плече не хватает... Тебе от него, кстати, пламенный привет.
   - Спасибо... - механически ответил Костя.
   Жульман расхохотался:
   - Ему твоё спасибо, как зайцу стоп-сигнал! Он же в Хибины на выходные собирался - на горных лыжах кататься. Я даже не знаю, как ты с ним теперь расплачиваться будешь. Вот уж воистину - ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным!
   - Да ладно, - сказал Костя, - разберусь как-нибудь. Свои люди...
   - Ну-ну... - Жульман опять принялся за мандарины. - А с бригадой "скорой помощи" тебе действительно повезло - они как раз в соседнем доме на вызове были, ну их быстренько к нам и перенаправили. А то в новогоднюю ночь, сам понимаешь, "скорую" ведь можно и до утра ждать, у нас это запросто...
   - Да, это у нас запросто... - задумчиво повторил Костя.
   - Ну вот... - обильно жестикулируя продолжал Жульман. - Тебя к тому времени уже на диван перенесли. Галстук с тебя этот грёбанный содрали, водичкой поливают. Ага. А тут бригада. Врачиха тебя послушала и вдруг как заорёт: "Все вон из комнаты!". Фельдшера своего куда-то погнала, а сама тебя обратно с дивана на пол скинула, как куль, честное слово. И давай тебя мутузить! И давай что-то колоть! Прямо в грудь! Шприц ещё такой здоровенный взяла, я таких и не видал никогда - игла сантиметров пятнадцать, - Жульман развёл руки в стороны на добрых полметра, - и кривая к тому же. Ну, мы все на кухне столпились, Виолетта твоя рыдает взахлёб, косметику по всему лицу размазала - кикимора кикиморой... Извини... Ну, мы её утешаем, конечно, кто во что горазд, но сами не лучше. У меня у самого?, например, все поджилки тряслись... Ага. Тут фельдшер прилетел с этим, с дефер... с де-фе-бри-ля-то-ром... - по складам выговорил он. - Тут вообще такое началось! Рубашку на тебе порвали. Врачиха орёт: "Разряд!". Тебя, как резинового, выгибает. А! Она тебе ещё язык изо рта прямо пальцами вытащила и к губе тебе булавкой приколола!..
   - О!.. - щупая нижнюю губу, сказал Петелин. - А я-то думаю - чего это у меня пасть порвана? и язык весь распух?..
   - Во-во!.. - Жульман выудил из пакета очередной мандарин. - Ну, я дальше маленько отвлёкся - Таньке тут моей от всего этого дурно стало. А потом, когда опять в комнату заглянул, - ты уже всё - розовый, дышишь. Тут быстренько носилки организовали, и мы тебя понесли. Ха! - ударил он себя ладонью по колену. - Трагедия кончилась, дальше комедия началась! Лифт-то грузовой у Горынычей в доме не работает! А в пассажирский - носилки не входят! Сантиметров на двадцать не влезают. И так, и так пробовали - нифига! Короче, понесли по лестнице. А у них лестница, оказалось, не вся в подъезде, а на каждом этаже надо на балкон выходить. Ну шестьсот сорок шестой проект - ты знаешь. Грёбанные проектировщики, придумали ж такое! Ну, мы пока тебя с одиннадцатого этажа спустили, я думал - меня самого?? инфаркт хватит. Дверь открой, на балкон вынеси, разверни, дверь закрой, вторую дверь открой, обратно в подъезд занеси, дверь закрой - полный абсцесс, короче! Да, а балкон-то узкий! На развороте край носилок за перила выходит чуть ли не на метр! Я всё боялся, что фельдшер этот с Петровичем - они твои ноги несли - что они тебя того, за борт упустят. - Жульман нервно хихикнул. - Ну вот... Загрузили тебя в "скорую", отправили, вслед помахали, вернулись - какой уж тут праздник... Помогли Горынычам прибраться и - по домам... Я домой приехал - меня всего трясёт. Стакан водки жахнул - как вода, даже вкуса не ощутил. Танька моя подошла, говорит: "И мне налей...". Так на двоих с ней полбутылки и выкушали. Представляешь?.. - Жульман замолчал, жуя и задумчиво глядя в пространство.
   - Да-а... - протянул Петелин. - Натворил я делов...
   - Да ладно! - встряхнулся Жульман. - Главное - жив!.. Вон, в прошлом году сосед мой, Роман Моисеич, пошёл половички вытряхнуть. Вытряхнул... Так на тех половичках и прилёг... А всего-то сорок пять годков было. За неделю до того юбилей отмечали... А ты выкарабкался - и слава богу!
   - Ай... - поморщился Костя. - Выкарабкался... Теперь всё, - развёл он руками, - считай, инвалид. Инфаркты, они ж косяками ходят. Где первый, там и второй.
   - Но-но! - погрозил ему кулаком Жульман. - Чтоб я даже слов таких не слышал! Инвалид!.. Что это ещё за пораженчество?!
   - Это, Жора, не пораженчество... - Петелин, кряхтя, поправил под спиной подушку. - Это - суровая правда жизни... И смерти... - помолчав, добавил он.
   - Нет, определённо, мне твоё настроение не нравится!.. - Жульман критически оглядел собеседника. - Хочешь анекдот?! - вдруг с напором спросил он и нацелился в Костю жёлтым от мандаринового сока пальцем.
   - Валяй... - Костя кинул в рот очередную дольку и, прижав к нёбу языком, принялся её посасывать.
   - Значит так... - Жульман оживился и задвигался; стул под ним опасно заскрипел. - Слушай. Короче, привезли мужика хоронить на кладбище, а... - Жульман осёкся и испуганно посмотрел на Петелина. - Блин!.. Что-то я не того... Не тот анекдот выбрал. Ладно, я тебе сейчас другой...
   - Нет уж! - капризно возразил Костя. - Давай уж. Раз начал. Нечего тут!.. Ну, привезли хоронить, и что?..
   - Ну и... - Жульман вздохнул. - Привезли, короче. Катафалк, венки, все дела. Возле могилы поставили, стоят, скорбят. Сам понимаешь - похороны. А покойничек этот вдруг - оп-па! - и садится в гробу! Типа - а я живой! Ну, все сначала офигели, а потом, конечно, радоваться начали. Смех, поцелуи! Обниматься все лезут, поздравляют! Хлопушки стали взрывать, кто-то шарики весёлые притащил! Вдова, в смысле жена, та сперва с горя рыдала, а теперь, значит, от радости плачет! Веселуха, короче!.. - Жульман замолчал и, отправив целиком в рот очередной мандарин, принялся сосредоточенно жевать.
   - Ну!.. - не выдержал Костя.
   - Что "ну"?
   - Что дальше-то было?
   - Ну, а что было... - Жульман проглотил мандарин. - Еле закопали, в общем.
   Петелин фыркнул:
   - Смешно... Только я это уже где-то, кажется, слышал... Или читал.
   Жульман, задрав голову, шумно поскрёб подбородок:
   - Я ж говорил - надо было другой...
   Петелин промолчал. Жульман, вздохнув, опять потянулся к пакету.
   - Слушай, Жорик, - Костя всем корпусом повернулся к другу, - может, мне развестись?
   Жульман поперхнулся.
   - Блин! Ты предупреждай, когда так резко тему меняешь... Что, совсем всё так плохо? - осторожно спросил он.
   - Хуже некуда, - подтвердил Костя. - И, знаешь, чем дальше, тем хуже... Я чувствую, что я её скоро - вообще - возненавижу... Вот она сегодня ко мне приходила - целый час рта не закрывала. А о чём говорила - хоть убей, не вспомню. Какие-то знакомые её, какие-то там у них проблемы. Сыпь там какая-то у чьего-то ребёнка. Собака у какой-то её подруги чумкой заболела. Ну, вот скажи - нахрена мне всё это нужно?! Все эти чумки и потницы эти всякие?! И ведь так всегда! Как будто у нас СВОИХ проблем нет! семейных!.. У меня вообще всякий раз после разговора с ней такое ощущение, что она не только весь мой мозг сожрала, но ещё и череп изнутри вылизала... Чего лыбишься?
   - Да нет. Это я так... - Жульман хихикнул. - Представил себе картинку...
   - А эти истерики её вечные! - Костя заёрзал под одеялом. - И главное, всегда ведь ни с того, ни с сего! На пустом месте! Придумает что-нибудь себе и давай рыдать!..
   - Подумаешь! - сказал Жора. - Истерики у женщин - это вообще дело обычное. У них же организм совершенно по-особенному устроен. И психика у них совсем другая. Поэтому у них - заметь, у каждой! - периодически случаются такие моменты, что хочется порыдать, поплакать. А вот просто так! Ни с того ни с сего. Просто в голове у них на тот момент скапливается столько глупости, что обязательно надо спустить воду... Это, практически, как месячные, только... с другой стороны...
   - Или вот ещё... - горячо продолжил Костя. - Фишка у неё одна есть. Анатомическая особенность. Она когда тонкую работу какую делает... ну, там, разворачивает что-нибудь... или, к примеру, рюмки протирает... она мизинец оттопыривает. И не просто оттопыривает. Он у неё, понимаешь, по-особенному как-то оттопыривается. Первая фаланга под девяносто градусов к остальной ладони сгибается. Наружу. Вот ты попробуй! Я, например, так не могу. И не просто не могу. Я даже, если другой рукой помогать себе буду, всё равно так не согну. Мне для того, чтоб так мизинец согнуть, сломать его к чёртовой матери надо!..
   - Ну и что? - спросил Жульман. - Это-то тут при чём?
   - Не знаю, - сказал Костя. - Раздражает... Как увижу я этот её мизинец, так меня всего аж подбрасывает. Так и бы и отломал его ко всем чертям!
   - Эк тебя! - покачал головой Жора. - Тебе, мой френд, уже лечиться пора... Электричеством... А вообще-то, ты прав. Я тебе ещё перед свадьбой говорил, что вы не пара. Но ты ж меня тогда и слушать не хотел. Смотрел только телячьими глазами и улыбался про себя, как мешком ударенный...
   - Да уж... - покривился Петелин. - Влюблённый и больной на голову - это синонимы...
   - Вот-вот... - подтвердил Жульман - А она, пользуясь твоей больной головой, и взялась за тебя как следует. Ты вспомни - это ж ОНА тебя подбила тогда с работы уйти. С хорошей работы, между прочим! Ты ж - светлая голова! Ты бы сейчас уже начальником отдела был! А то, глядишь, и замом генерального!.. А она всё надеялась, что из тебя великий скульптор получится. Мечтала, видать, что по выставкам с тобой будет ездить, по Парижам да Миланам, интервью раздавать, как жена гениального зодчего... А на выходе сейчас что? - один пшик! Где твоё зодчество? Одна премия за десять лет да и та... - он покрутил в воздухе пальцем. - А на выходе - квартирка "полторашка" у чёрта на куличках, на Володарке, она - отставная балерина, и ты - резчик по камню в ритуальных услугах. "Нимфа", блин! Похоронное агентство "Земля и люди"!.. Вот она и бесится! Ну правильно! А кто бы не бесился? Она ж тебя на сколько старше? На пять лет? Вот, представь себе, сказка какая получается: жила-была одна маленькая девочка и вдруг однажды тёмной-тёмной ночью... - Жульман округлил глаза. - Ба-бах!.. Ей исполнилось сорок! Представляешь? Глянула она как-то утром в зеркало - а там старуха. И главное - никаких перспектив! Тут взвоешь!.. Ну а кого винить? Не себя же, любимую! Вот она и ест тебя поедом. И то ей не так, и это не эдак! Сделала тебя вокруг виноватым. И что денег нет, и что дочка на бюджет не поступила, и что её саму из хореографического попёрли... пуантой под зад... Тактика у неё, в принципе, правильная - нет в хозяйстве скотины полезнее, чем виноватый муж. Но тут же тоже меру знать надо! Нельзя же всю поклажу на одном верблюде везти!.. Извини... Вот, результат налицо, - Жульман картинно простёр длани к Петелину.
   - Ты знаешь, - сказал Костя, - я всё это прекрасно понимаю. Я ведь с ней сколько раз пытался поговорить, а она...
   - Бес-по-лез-но! - отчеканил Жульман. - Бесполезно с ней разговаривать. Вообще, бесполезно разговаривать на такие темы с женщиной...
   - Ну, почему бесполезно, - не согласился Петелин, - ну что, она малолетка что ли, несмышлёныш? Она же взрослая женщина, и...
   - Вот именно! - выкатил на Костю глаза Жульман. - Вот именно! Именно потому, что она - взрослая женщина! Мужчинам с женщинами вообще контактировать сложно. У женщин мозги ведь совсем по-другому устроены. Нам, чтобы с ними на равных разговаривать, надо своё левое полушарие напрочь отключать. То, где логика базируется. Потому как, если в споре с женщиной ты вооружен лишь логикой, фактами и здравым смыслом - всё! - у тебя вообще шансов нет! А вот если ты выключишь к чертям собачьим это своё левое полушарие и будешь играть с женщиной по её правилам и на её поле - ну, там поплачешь где надо с ней вместе, притянешь пару примеров ни к селу, ни к городу и, вообще, будешь вести себя неадекватно, но зато эмоционально - вот тогда, глядишь, может, что у тебя и получится, о чём-нибудь, может быть, вы тогда и договоритесь... - он помолчал. - Но тут другая беда - левое полушарие, оно ведь отвечает в том числе и за речь. Так что, на самом деле, будешь ты ей в ответ только мычать и грозно надувать щёки... Женщинам в этом отношении не в пример проще - у них ведь два речевых центра, - он кинул в рот очередной мандарин и, яростно жуя, добавил: - Наукой доказано! Факт!..
   - Да... - сказал Петелин. - Теоретик... Хотя, может, ты и прав...
   - Конечно прав! Конечно! И никакой я тебе не теоретик. Я - практик! До мозга костей! Я это всё тебе как специалист говорю. Я ж это всё выстрадал! У меня же этих баб было - больше чем у тебя тараканов в голове... Извини... Я этих... дочерей инопланетян, как облупленных, знаю. Да что там говорить! Моя Танька одна целого батальона стоит! Зверь-баба! Хотя с виду так и не скажешь. Я за ней когда ухаживал, знаешь как нахлебался - во! - он чиркнул ладонью себе по горлу. - Это сейчас она у меня смирная. А первое время - ого! - огнём горела! Хоть пожарных вызывай... Да и я, конечно, уже не тот джигит... - Жульман с сожалением поворошил горку мандариновых шкурок на тумбочке. - Слушай, а давай второй сок откроем?.. Ты как?..
  
   Лечащий врач заглянул в палату минут через десять после ухода Жульмана:
   - Ну что, Петелин, как дела? Как вы себя чувствуете? Болей нет?
   - Нет, доктор. Всё нормально. Нормально чувствую.
   - Это хорошо. Я тут посмотрел результаты ваших анализов, у вас... Ого! Это кто это тут так... насвинячил?
   Костя смущённо заёрзал под одеялом:
   - Это... это друг приходил. Я сейчас, доктор... Я приберу... - Петелин сделал попытку подняться.
   - Лежите, лежите! - врач замахал на него руками. - Я потом уборщице скажу, она уберёт... - он ещё раз с неодобрением оглядел усыпанный мандариновыми очистками и крошками от печенья пол. - Однако... Друзья у вас... Ладно. Давайте-ка я вас лучше послушаю... - доктор присел на краешек кровати и достал из кармана фонендоскоп. - Поднимите майку.
   Петелин, с горящими щеками, послушно задрал майку и, чувствуя на груди холодные прикосновения фонендоскопа, стал глядеть в потолок. Ничего интересного на потолке не происходило.
   Лечащий врач был высок, подтянут, худощав. Обычный докторский халат на нём смотрелся, как мундир на бравом драгуне. Был он также черняв, имел густые, разделённые над переносицей сдвоенной вертикальной складочкой брови и носил странное отчество - Ру?жевич. Костя всё никак не мог взять в толк - как же звали отца доктора: Руж? Ружа? Ружий? Да и вообще, что это за имя такое, чьё оно? Кто доктор по национальности? Мягкое фрикативное "г" при произношении выдавало в нём южанина или малоросса - вот, пожалуй, и всё, за что можно было зацепиться. А чернявость? Чернявостью в наше время уже никого особо не удивишь. Чернявых сейчас даже среди скандинавов хватает. Петелин, во всяком случае, лично видел перед самым Новым годом, рядом с густо припаркованными возле Исакия туристическими автобусами, двух сынов суомского народа, упёршихся друг в друга чёрными, как смоль, головами и пьяно орущими на всю площадь какую-то свою заунывную суомскую песню. Так что чернявость в наши дни уже ни о чём не говорит. В смысле национальной принадлежности. Что уж тут поделаешь? Доминантный ген. Глядишь, блондины вскоре и вовсе в мире переведутся. С нынешней-то глобализацией... Фамилия у врача тоже была вполне нейтральная - Быстров. В общем, генеалогические подробности жизни доктора оставались для Петелина тайной за семью печатями. Спросить же обладателя странного отчества напрямую о его национальных корнях Костя почему-то стеснялся, было неудобно. Он, вообще, слегка робел своего лечащего врача, хотя тот был достаточно молод, во всяком случае никак не старше самого? Петелина...
   - Ну что же, неплохо... - доктор распрямился и принялся засовывать фонендоскоп обратно в карман. - Очень даже неплохо. Улучшения налицо... Зарядку делаете?
   - Делаю, доктор, - Костя торопливо прикрыл майкой свой бледный живот, - делаю... Сёстры тормошат. Они у вас тут молодцы.
   - Молодцы... - задумчиво подтвердил доктор. - Вот что. Я на завтра, на утро, назначил вам эхокардиографию. Это в нашем корпусе, только на первом этаже... Пойдёте туда пешком, по лестнице. Я сестре скажу, она вас будет сопровождать... Туда по лестнице и, главное, обратно. Понятно?
   - Понятно.
   - Не спешите. Останавливайтесь. На площадках отдыхайте. Следите за пульсом. Ну, я сестру проинструктирую... Это вам очень полезно будет.
   - Понятно, - повторил Костя. - Доктор, а на выписку меня когда?
   - На выписку? - врач устало потёр глаза. - Если не будет непредвиденных осложнений, то дней через десять-двенадцать... максимум пятнадцать. Но это если не будет осложнений... На больничном после выписки ведите себя аккуратно. Миокард свой отныне берегите... На работу не торопитесь. Инфаркт торопливых не любит. У вас там больничный будет недельки на две, не меньше, так вот, полностью его используйте. И всё, что вам назначат, тщательно выполняйте... Не забывайте про физические упражнения. Утром, днём и вечером. Ну, вам там всё подробно распишут - все комплексы, график увеличения нагрузки... Хорошо бы вам, конечно, в санаторий ещё съездить. В Кисловодск, к примеру. Зимой там народу немного и достаточно тепло. Опять же солнечно, с нашей вечной слякотью не сравнить. Погуляете, отдохнёте, подышите горным воздухом... Но, опять же, без фанатизма. Не вздумайте там по горам скакать, вслед за туристочками. У вас теперь, во всяком случае на несколько ближайших лет, принцип должен быть, как у грибоедовского Молчалина, - "умеренность и осторожность"... Понятно?
   - Понятно... - в третий раз повторил Петелин. - Андрей Ружевич... - Костя опять смущённо задвигал под одеялом ногами. - А... Вопрос можно?
   - Конечно можно.
   - Скажите, я... У меня... клиническая смерть сколько длилась?
   Врач удивлённо посмотрел на Петелина:
   - Клиническая смерть? Вы имеете в виду остановку сердца? - он пожал плечами. - Со слов врача "скорой помощи" - семь-восемь минут. Время, конечно, приличное, но не критическое. Далеко не критическое. Бывали в медицине случаи и гораздо большей продолжительности... Тем более что всё это время велись вполне грамотные реанимационные мероприятия... Так что, я думаю, ничего страшного не произошло. Необратимым изменениям ваш организм и, главное, мозг не подвергся.
   - Ясно... - Костя осторожно подбирался к главному вопросу. - А скажите, вот у вас ведь... в вашей практике... это не первый случай клинической смерти?
   - Конечно не первый! - доктор даже рассмеялся. - У меня таких случаев по несколько штук за месяц.
   - Вот... - удовлетворённо сказал Костя. - Стало быть, статистика у вас набралась вполне приличная... А вот скажите, у многих... ну, у тех, кого вытащили... видения у многих бывали?..
   - А-а, вот вы про что! Вы тоже что-то видели? - Андрей Ружевич смешно подвигал своими густыми бровями. - Тесный коридор, чувство полёта, яркий свет, голоса? Так?
   - Нет, доктор, у меня другое... - Петелин переглотнул. - Я... Я там с человеком разговаривал. Ну вот как с вами. Я даже лицо его могу нарисовать, настолько чётко я его помню... Я его раньше никогда не видел, могу поклясться чем угодно. А тут... Настолько всё ярко. Реалистично...
   - Видите ли... - доктор поставил брови домиком. - Э-э, простите, как вас по имени отчеству?..
   - Константин Акимович.
   - Так вот, Константин Акимович, при остановке сердца прекращается снабжение мозга артериальной кровью и, соответственно, кислородом. Нервные клетки, испытывая острую гипоксию, возбуждаются. И в первую очередь это касается коры головного мозга, отвечающей за наше подсознание. Подсознание растормаживается, отсюда и все эти фантастические видения, странные, никогда не виданные прежде образы... Наиболее загруженные отделы мозга, то есть те, что отвечают за обработку зрительных и звуковых сигналов... пространственное ориентирование, эти отделы при пропадании внешних раздражителей тоже переходят в режим самовозбуждения. Вот и появляется чувство полёта, невесомости, яркий свет, громкие звуки. На самом деле это всего-навсего обычные галлюцинации. Яркие, красочные, но галлюцинации... Нечто подобное происходит и при наркотическом отравлении. Но там механизм воздействия на нейроны несколько иной... Так что относитесь ко всему, что вы видели, как к обыкновенному сну. Может быть, гораздо более красочному, чем обычные сны, может быть гораздо более реалистичному... Я вас не утомил?..
   Петелин молча покачал головой.
   - ...Андрей Ружевич, скажите, а вы что, совсем не верите в то, что ТАМ что-то есть?
   Доктор усмехнулся.
   - Константин Акимович, я в своей жизни наблюдал столько смертей, что... Нету там ничего. Глупости всё это... Здесь надо жить. Здесь и сейчас... А все эти загробные миры, Валгаллы эти и... прочее, всё это - обычные попытки самоутешения, не более того.
   - Вы полагаете? А куда же тогда жизнь девается?
   - Да никуда она не девается. А точнее - девается в никуда... Вот вы помните, в школе на уроках физики нам опыт показывали - на электрофорной машине ручку крутили, и между шариками искра проскакивала? Помните?
   - Помню, конечно, - Петелин хмыкнул. - У нас сразу за классом лабораторная была, там всё это физическое оборудование хранилось. Так мы всеми правдами и неправдами туда просочиться пытались, лишь бы только ручку покрутить да искры попускать...
   - Ну вот... Так вот представьте себе, что наша жизнь, я имею в виду жизнь каждого отдельного человека, и есть вот эта самая искра. Вот куда девается искра после того, когда она погасла?
   - Н-ну... - затруднился Костя.
   - Правильно. В никуда... Вот и жизнь человеческая так же. Искра есть - жизнь есть, кончилась жизнь - пропала искра. И нет её нигде больше. Можно сколь угодно долго крутить ручку машины - между шариками будут проскакивать сотни и тысячи других искр, но та единственная, её уже нет, она уже никогда не вернётся и не повторится.
   - Ну... если пользоваться вашей терминологией... - Костя нахмурился. - Искра - это ведь электромагнитный импульс. И от него во все стороны в пространство расходится электромагнитная волна. А волна может распространяться в пространстве, в принципе, бесконечно долго... Так может, тогда и душа... так же...
   Андрей Ружевич кивнул:
   - Я понял вашу аналогию... Нет, волна - это другое. Волна - это след. После человека ведь тоже остаётся след... Ну, там... вещи, фотографии, воспоминания близких. Этакая волна в пространстве. Затухающая со временем.
   - Да но... - мысли у Кости скакали в три ряда, и он всё никак не мог подобрать подходящий аргумент. - Но ведь столько людей верит во всё это. Я имею в виду - столько умных людей. Ведь столько верующих даже среди учёных, больших учёных, нобелевских лауреатов там и прочее... Говорят, сам Эйнштейн в Бога верил...
   - А при чём тут ум? - удивился доктор. - Ум-то здесь как раз и ни при чём. Верят ведь не от ума. Верят отсюда... - он похлопал себя ладонью по груди. - Там, где можно постичь умом, вера как раз и не нужна... А верят в загробную жизнь, в жизнь после смерти, от слабости. Человек, он ведь слаб... Человек разумен, в этом его преимущество, но в этом же и его беда. Он когда в один прекрасный... а скорее, в один несчастный момент своим умом осознаёт, что он смертен, что, как бы он ни кочевряжился, как бы ни упирался, а всё равно умрёт, - это ведь... шок! Самый настоящий шок! Я по себе помню. Я лет в двенадцать всё это пережил... Само понимание своей смертности, оно ведь кого угодно может выбить из равновесия... напугать до икоты... Когда осознаешь всё это, печёнкой когда прочувствуешь!.. Эту неотвратимость! Эту глухую, чёрную стену на горизонте, которая надвигается, которая с каждым днём, с каждой минутой становится всё ближе и ближе... Сильный человек, он загоняет этот свой страх вглубь, как-то сживается с ним, находит какие-то внутренние компромиссы. Или, может, амортизаторы... А слабый человек ищет опору вовне. И в этом отношении пока ничего лучше религии ещё не придумали. Недаром же в мире столько различных конфессий, и все они, заметьте, на протяжении веков, да что там веков - тысячелетий! - очень даже процветают. А ведь все они, невзирая на кажущиеся различия, предлагают на самом деле человеку лишь одно - продление его жизни после физической смерти... Что с вами? Вам нехорошо? Что-то вы побледнели...
   - Да нет... Нормально... Это я так... - Петелин перевёл дух. - Просто вы всё это так описали... образно... Про стену эту...
   - Сейчас я вам водички налью... - доктор живо поднялся и торопливо направился к столу, где на стеклянном подносе стоял графин с водой и пара стаканов. - Вот уж не думал, что вы такой... такая впечатлительная натура...
   - Его звали Симон Ионович... - сказал Костя в спину врачу. - Того человека, с которым я разговаривал... там.
   Андрей Ружевич замер с графином в руке.
   - Как вы сказали? - он повернул голову и искоса посмотрел на Петелина. - Симон?
   - Да, - подтвердил Костя, - Симон... Ионович. Такое странное сочетание французского имени и русского отчества.
   Доктор налил в стакан воды и с задумчивым видом вернулся назад.
   - Пейте.
   - Спасибо, - Костя сел в кровати, принял из рук доктора стакан и стал мелкими глотками пить невкусную, отдающую накипью воду.
   - Знаете, - глядя на Петелина сверху вниз, медленно сказал доктор, - у нас тут в прошлом... или в позапрошлом?.. да, теперь уже в позапрошлом году лежал больной. Тоже инфарктник... Тоже с остановкой сердца... Коновалов, кажется, его фамилия была... Так вот, он тоже говорил про человека по имени Симон...
   Костя замер, потом, оторвавшись от стакана, уставился на доктора:
   - И... что?
   - Что "что"? - не понял Андрей Ружевич. - Ничего. Странное совпадение, вы не находите?
   - Нахожу, - сказал Петелин. - Ещё как нахожу... А что он говорил?
   - Кто?
   - Ну, этот больной... Коновалов... что он говорил про Симона?
   Доктор пожал плечами:
   - Да ничего особенного не говорил. Говорил, что встретил ТАМ человека по имени Симон... Может, и ещё что-нибудь говорил, да я теперь уже и не упомню... Пить ещё будете?
   - А?.. Нет. Спасибо... - Костя сунул доктору недопитый стакан; Андрей Ружевич с сомнением оглядел захламлённую Костину тумбочку и, почему-то вздохнув, понёс стакан обратно к столу. - Послушайте, доктор, - Костя в волнении потёр висок, - а вы не могли бы узнать адрес этого человека? Ну, у вас в регистратуре... или в архиве должны же были остаться по нему сведения?
   - М-м... пожалуй, - доктор поставил стакан на поднос и повернулся к Петелину. - Пожалуй... А на что вам?
   - Ну, как же! - возбуждённо сказал Костя. - Надо же расспросить! Сопоставить!.. Это же редчайший... уникальнейший случай!
   - Вы полагаете?
   - Ну конечно! - Костя уже сейчас, немедленно был готов бежать искать неведомого ему Коновалова.
   Андрей Ружевич устало потёр глаза:
   - Я думаю, это будет напрасный труд, Константин Акимович. Всё это не более, чем обычное совпадение...
   - Да не бывает таких совпадений, Андрей Ружевич! - Костя сбросил одеяло и опустил ноги с кровати. - Не бывает! Неужели вы этого не понимаете?!
   - Успокойтесь!.. Успокойтесь!.. - доктор сделал останавливающий жест. - Вот волноваться вам сейчас точно нельзя! Категорически! Так что успокойтесь и ложитесь. Слышите? Петелин!..
   - Доктор, да вы поймите!..
   - Пе-те-лин! - в голосе доктора прорезался металл. - Лягте! Слышите меня?!.. Или вам успокоительное вколоть?
   - Я - в туалет, - хмуро сказал Костя. - В туалет можно?
   - ...Можно, - после паузы согласился доктор. - В туалет можно... Но после туалета - немедленно в постель... Вам понятно?
   - Понятно... - пробормотал Костя, нашаривая ногой тапочки. - Так что с адресом, доктор? Найдёте?
   - Вот ведь!.. - Андрей Ружевич сокрушённо покачал головой. - Зря я вам про этого Коновалова сказал. Эк вас перевернуло-то всего!..
   - Андрей Ружевич! - умоляющим тоном попросил Костя. - Ну, пожалуйста! Ну, что вам стоит?!
   - Ну хорошо. Хорошо. - согласился доктор. - Не волнуйтесь. Найду я вам его адрес... Если он сохранился, конечно... Но я вас попрошу - поменьше вы думайте обо всех этих делах. Вам сейчас миокард свой беречь надо. Беречь и восстанавливать. Вы об этом думайте в первую очередь... Пойдёмте, я вас провожу... Вам сейчас все эти треволнения категорически не нужны. Ка-те-го-рически!.. Отвлекитесь вы от всего этого, ради бога, не думайте... Осторожно, тут порожек... Книжку какую-нибудь почитайте. Фантастику, например. Любите фантастику?.. Или лучше детективчик. Такой... позабористей... Хотите, я вам принесу?.. Ле Карре... Или Гарднера... У Ле Карре шикарная вещь есть - "Шпион, пришедший с холода". Читали? Нет?.. Ну что вы! Шикарная вещь, шикарная! Про всё забываешь, когда читаешь... Ну так что? Принести? Константин Акимович?..
  
   Последним в этот день, уже после ужина, Петелина навестил Эдуардыч - Эльдар Эдуардович Погодин - непосредственный Костин начальник и компаньон по скорбному бизнесу.
   - Привет! - Эдуардыч появился в дверном проёме: в накинутом на плечи, прямо на зимнюю куртку, белом халате, в больничных бахилах, с шапкой в одной руке и с битком набитым пакетом-"майкой" - в другой. - Ну что? Ты как тут?
   - Привет, - сказал Петелин. - Ничего. Потихоньку. Проходи, не толпись на пороге.
   Эдуардыч аккуратно прикрыл за собой дверь и двинулся по палате, с любопытством оглядываясь по сторонам.
   - А что, ничего устроился. - похвалил он. - Палаты, конечно, не царские, но вполне, вполне... Ты тут один, что ли?.. Здоров! - он зажал шапку подмышкой и протянул Петелину руку.
   - Здоров! - Костя пожал узкую погодинскую ладонь. - Один. Все на праздники домой разбежались. Я тут только дедка одного древнего застал, да и того перед обедом родственники забрали... Ну, что стоишь? Присаживайся, - кивнул он на стул.
   - Ага, спасибо... Это куда? - Погодин потряс пакетом. - Гостинцы...
   - На тумбочку поставь.
   Эдуардыч взгромоздил пакет на тумбочку, пристроил сверху свою шапку и, опустившись на стул, сейчас же полез во внутренний карман:
   - У меня тут ещё есть... - он воровато оглянулся на дверь и извлёк из кармана плоскую бутылку "Киновского". - Вспрыснем?.. За выздоровление.
   Костя замотал головой:
   - Не-не, ты что! Для меня это сейчас - яд!
   - Да мы ж по капелюшечке, - Погодин укоризненно посмотрел на Костю. - Коньячку. За здоровье.
   - Даже по капелюшечке! - Петелин был непреклонен. - Эдуардыч, ты что?! Я ж сейчас и так весь на лекарствах. Видишь? - он потыкал в очередную капельницу, стоящую у изголовья. - Хрен его знает, как оно там отреагирует. Не-не, я - пас!
   - Ну, не настаиваю, - сдался Погодин. - А я, если ты не возражаешь, шваркну...
   Он поставил бутылку на край тумбочки и принялся копаться в боковых карманах куртки. Из одного выудил пару вставленных в друг друга пластиковых стаканчиков, из противоположного на свет появился лимон.
   - Нож есть? - ловко скрутив с бутылки пробку и наливая в стаканчик коньяк, спросил Эдуардыч.
   - Нету, - развёл руками Петелин. - Откуда?
   - Ну, мало ли... Ладно. Обойдёмся... Ну! - поднял посудину Погодин. - За тебя! За твоё сердце, чтоб стучало, не останавливалось. Давай!
   - Давай, - кивнул Костя.
   Эдуардыч заглянул одним глазом в стакан, осторожно понюхал содержимое, поморщился, потом резко вкинул в себя жидкость, зажмурился, несколько секунд неподвижно сидел, с присвистом дыша через нос, а затем распахнул глаза, шумно выдохнул и, скусив у лимона попку, принялся сосредоточенно жевать.
   - Ну что там... снаружи? - не без сочувствия пронаблюдав за действиями компаньона, спросил Петелин. - Что в мире делается?
   - А что снаружи... - меланхолично отозвался Эдуардыч. - Пьём... Опухли уже все... - он сокрушённо покачал головой. - Нельзя нашему народу столько выходных подряд давать. Не умеем мы отдыхать нормально. Культура не та... У нас же отдых без бутылки - это так, потраченное зря время. И ладно бы по рюмочке, по две, так нет, давай! Пока не кончится! Пока дурь эта наша изо всех дыр уже не полезет!.. А потом: кто - в канаву, а кто - вообще... - Эдуардыч махнул рукой с зажатым в ней лимоном. - Знаешь, сколько я за эти дни новых заказов получил? Как за весь декабрь... Мрёт народ... как мухи. Аж жуть берёт!.. Ну, ладно, как говорится, между первой и второй...
   Он налил себе ещё на два пальца, хватанул, зажмурился, продышался, после чего вгрызся в лимон так, что у него потекло по подбородку. Рот Петелина наполнился слюной. Костя скривился:
   - Блин! Эдуардыч, как ты его жрёшь так?
   Погодин с удивлением посмотрел на Костю, потом перевёл взгляд на лимон в своей руке:
   - А-а, ты про это... - он пожал плечами. - Да нормально жру. Как все жрут... Ну, давай, рассказывай, - кивнул он Петелину, - как ты тут? Виолетта твоя говорит - на поправку идёшь.
   - Иду, - согласился Костя. - Не быстро, но иду... Процесс ремиссии соответствует функциональным возможностям организма. Врачи так говорят.
   - Красиво говорят, - одобрил Эдуардыч. - Значит, скоро домой?
   - Не так скоро. Минимум дней через десять, - уточнил Костя.
   - Ну?! Для почти что покойника и это неплохо! - не стал скрывать радости Погодин. - Я думал, тебя тут чего доброго месяца на два закрыли. После твоих-то кульбитов. Ты давай-давай! Выздоравливай! А то я уже там один зашиваюсь...
   - Но-но-но, Эдуардыч, ты не это!.. Не того... - Петелин поводил пальцем перед носом компаньона. - У меня ж не понос. И не ангина. У меня инфаркт! Который миокарда. Забыл? Мне ещё после клиники больничный выпишут. Минимум на две недели. Так что ты даже не думай!
   - Да ради бога, - примирительно поднял руки Погодин. - Я что ж, против что ли? Больничный есть больничный. Будешь на своём больничном отдыхать, как молодой. Хоть три недели, хоть месяц... Я ведь про то, что ты и на больничном можешь в мастерскую заглянуть... не напрягаясь, конечно, а так, когда захочется... в виде хобби. Может же человек на больничном своим хобби заниматься?
   - Эдуардыч, - строго сказал Петелин, - Хобби, которое не радует, называется работа. Так что не пудри мне мозги!.. Мне ещё, между прочим, после больничного санаторий полагается. Мне тут мой лечащий врач путёвку в Кисловодск пообещал. Так что на всё про всё как раз два месяца твоих и набежит.
   - Акимыч, - Погодин молитвенно сложил руки на груди. - Какой санаторий?! Да ты пойми, ты ж - мастер. С большой буквы. Таких мастеров - поискать! Я ж тебя за это и ценю!.. Я же тебе не вульгарными плитами предлагаю заняться. С этим любой справится. Поднайму ещё пару таджиков - и всего делов... У меня ж для тебя творческая работа. У нас сейчас в заказе одних "Ангелов" четыре штуки. И одна "Скорбящая дева"...
   - Даже не уговаривай, - твёрдо сказал Костя. - Раньше середины февраля даже носа на работу не покажу...
   - Акимыч! - всплеснул руками Погодин. - Да ты что! Ты ж меня без ножа режешь!.. Ну, хрен с ними с "Ангелами" - подождут. Но "Дева"-то! Ты ж помнишь - кто её заказывал?! "Братки"! С ними ж не забалуешь! Они ж даже разговаривать не будут - грохнут и заказ в другую контору передадут. А у нас двадцатого числа как раз срок на эту их "Деву" выходит. Да ты ж сам тот заказ принимал - должен помнить!
   Петелин помнил. "Деву" заказывал простолицый дядечка в дорогом шерстяном пальто, со вдавленным боксёрским носом и с массивной золотой печаткой на безымянном пальце левой руки. Клиент заказал не просто стандартную "Скорбящую деву", а попросил несколько изменить саму композицию да ещё и придать лицу скульптуры узнаваемые черты вполне конкретного человека. Фотографии человека - анфас, в профиль, вполоборота, в полный рост, в плаще, в вечернем платье, в купальнике и без оного - в изобилии прилагались. Что-то в том дядечке было такое, что спорить с ним, а тем паче каким-либо образом досадить ему совершенно не хотелось. Петелин поначалу было взялся за заказ довольно ретиво, но примерно на полпути вдруг решительно охладел к "Деве", легкомысленно перенеся окончание работ на послепраздничные выходные. Кто ж знал!..
   - Ладно, - сказал Петелин, - с "Девой" я разберусь. Но... - остановил он ладонью радостное движение Погодина. - Только не к двадцатому. Это нереально.
   - Акимыч! - простёр руки к Петелину Эдуардыч. - Так "братки" ведь! Они же, если что, из тебя самого скорбящую деву сделают. С них станется. И из меня заодно ангела соорудят. С крыльями.
   - Не боись, - успокоил компаньона Петелин. - Не соорудят. Они что ж, не люди? Объясним им всё по-человечески. Мол, форс-мажор, инфаркт, не халам-балам... Поймут...
   - Ох, Акимыч... - покачал лысой головой Погодин. - Быть тебе девой скорбящей... Форс-мажор. Да плевать они хотели на твой форс-мажор! Они тебе сами такой форс-мажор устроить могут - небо с овчинку покажется!
   - Ничего, - сказал Петелин. - Не ссы. Прорвёмся... А с инфарктом баловаться нельзя. Это тебе любой врач скажет... Надеюсь, ты не рвёшься раньше времени на мою могилку надгробие соорудить?
   - Тьфу на тебя! - вполне искренне возмутился Эдуардыч. - Как же ляпнет что-нибудь!.. Да я тебя, чудака, потому и уговариваю, что не хочу на твою могилку надгробие строгать! Как ты этого не понимаешь?.. С инфарктом ещё ничего не ясно, инфаркт - дело тёмное, а вот за "братками", за теми не заржавеет. Приедут и - как положено - два в грудь, один в голову.
   - Ладно, - сказал Костя, - не топочи ногами. Выйду из больницы - разберёмся. Какой смысл сейчас пыль поднимать?
   - Ну вот и ладушки, - сейчас же разулыбался Эдуардыч. - Вот и договорились... По такому поводу не грех и третью, - он опять плеснул себе на два пальца и, подняв стакан, торжественно провозгласил: - За тебя, Акимыч! За тебя, душа моя! За здоровье твоё! Чтоб болезни - мимо, инфаркты - мимо, чтоб жил не тужил, до ста лет баб трахал и на бабе бы и помёр! Будь!
   - И тебе не хворать, - подытожил Костя...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава третья.

15.01.2012 г.

   ...В назначенный час обрываются путы.
   И каждый хоть раз, но стоял на распутье:
   направо тропа и дорога налево.
   Но я выбираю нетоптаный клевер...
  
   Виктор Маликов "Закон бездорожья"
  
  
   - Костя, а ты что ещё не одет? - Виолетта быстро прошла через комнату, пронеся за собой шлейф густого французского парфюма. - Ну сколько можно? Мы ведь уже опаздываем!
   Петелин оторвался от эскиза и удивлённо посмотрел на жену:
   - Куда опаздываем?
   - Как куда?! - Виолетта распахнула створки шкафа и принялась шарить по полкам. - Я же тебе вчера говорила, что мы едем к родителям... Ты моей заколки случайно не видел? Крабика. Перламутрового такого. Не пойму, куда я его задевала...
   - Не видел, - сказал Костя. - Может, Инга забрала? Она вечно всякие эти твои прибамбасы таскает.
   - Инга? - рассеянно переспросила Виолетта. - Нет, Инга не могла, она же покрасилась - он ей сейчас не подойдёт... - взгляд её опять остановился на муже. - Ну Костя! Ну что ты сидишь?! Нам же ещё в магазин зайти надо!
   Петелин отложил карандаш и откинулся на спинку кресла:
   - Вика, послушай меня. Я ведь тебе ещё вчера сказал, что я не поеду. Зачем опять начинать всё сначала?
   - Ну что значит "не поеду"?! - Виолетта остановилась напротив и уставилась на мужа сверху вниз густо подведёнными глазами. - Что это такое "не поеду"?!
   - Не поеду, это значит - не поеду, - сказал Костя, стараясь сохранять спокойствие. - Что мне там делать? Что я там забыл?
   - Что значит "что ты там забыл"?! - возмутилась Виолетта. - Нас там ждут к обеду. Сегодня же воскресенье, между прочим! Мама пирог испекла. Саша придёт. С женой. Дядя Толя будет. Тётя Зина будет. Все ж на тебя приедут посмотреть, поздравить. Тётя Зина на праздники в Таиланд летала. Сказала, что подарков нам привезла. Я её спрашиваю: "Тёть Зин, а что за подарки-то?", а она не говорит, только смеётся. Сказала только, что тебе какую-то рубашку офигительную купила и туфли из крокодиловой кожи. Я спрашиваю: "А как же ты туфли-то подбирала, тёть Зин? А вдруг не подойдут?", а она говорит: "Подойдут! Я их на свою ногу мерила. Если, - говорит, - на меня подошли, то твоему Костику точно подойдут". Прикольная она, тётя Зина, правда? Ты знаешь, она летом, когда в Турцию ездила, со своим мужем поспорила, что на базаре у торговца на три четверти цену собьёт. На сто баксов поспорили, между прочим. Так она выиграла! Она этому турку сразу сказала...
   - Вика! - Костя поднял руку и пощёлкал пальцами. - Подожди. Послушай... Я не поеду.
   Жена запнулась.
   - Ты что, плохо себя чувствуешь? Что, боли появились? Ты мне не говорил... Давай я тебе валокардинчику накапаю...
   - Да нет, - Костя поморщился. - Ничего не появилось. Нет никаких болей. Нормально я себя чувствую.
   - Тогда в чём же дело? - недоумённо спросила Виолетта.
   - Ни в чём, - сказал Петелин. - Я просто не хочу. Понимаешь? Не-хо-чу.
   Несколько секунд Виолетта молча смотрела на него. Потом на её глазах начали медленно набухать слёзы.
   - Ты меня больше не любишь? - жалобно спросила она.
   Костя всплеснул руками:
   - Ну, началось!..
   - Ты меня больше не любишь... - уже с утвердительной интонацией повторила Виолетта. - Ну, скажи... Скажи, что ты меня больше не любишь... Не бойся, скажи. Я пойму. Я ведь не какая-то там... Ну конечно. Я понимаю, что я уже не та. Мне ведь уже не двадцать. И даже не тридцать. Мне - сорок один... - голос её дрогнул. - Я ведь уже не та молоденькая балерина из Маринки. И фигура не та. И морщины... Скажи, не бойся. Скажи, что ты меня больше не любишь...
   - Ну, хорошо... - Костя потёр подбородок. - Хорошо. Уговорила... Я тебя больше не люблю. И я... И я ухожу от тебя... Теперь довольна?
   Виолетта ахнула и, схватившись руками за лицо принялась покачиваться из стороны в сторону; по её щеке - первой предливневой дождинкой - пробежала быстрая слеза.
   - Я знала, знала... - горячо зашептала она. - Я чувствовала, что что-то не так. Что-то не то... Ты после больницы совсем другим стал. Переменился. Я это сразу почувствовала... Ты даже в постели другим стал. Чужим. Неласковым... Да! Ты меня больше не любишь! - вдруг громко и горько сказала она. - Это точно. Не любишь... Не любишь... Не любишь... - голос её опять скатился до шёпота. - А всё она!! - вскрикнула Виолетта и, выбросив вперёд палец, топнула ногой; Костя вздрогнул. - Она!! Ты что ж думаешь - я ничего не знаю?! Я всё знаю!! Она!! Медсестричка-медичка твоя! Блондиночка эта твоя крашенная! Вертихвосточка! Ты думаешь, я не видела, как ты на неё смотрел?! Там, в клинике! Ещё как видела!..
   - О, господи... - сказал Костя. - Да ты, вообще, о чём сейчас?!..
   Но жена уже его не слышала.
   - Кобель!! Бабник!! Мало ты моей крови попил?! - слёзы в два ручья хлынули по её щекам. - Ни одной юбки ведь не пропустит, кобель, ни одной! - обращаясь к невидимым зрителям, завопила Виолетта. - И на что мне такое наказанье, господи?!.. Жизнь мою сломал! Судьбу мою сломал! А я ведь всё для него! Я ж ночами не спала - эскизы эти его копировала! Дурацкие! Гипс этот его вечный! Отдираешь его, ползаешь! Глина эта везде!.. Стирала ему, готовила! А он! Он!.. - Виолетта рванула висящие на груди бусы - белые бусины градом застучали по полу, кузнечиками заскакали по комнате. - Донжуан хренов! Кобелина! Мало того, что на сторону чуть ли не каждый день бегал, так под конец ещё и домой баб водить начал! Что вылупился?! Жену не обманешь?! Жена всё знает! Всё!..
   Костя округлил глаза:
   - Каких баб?! Что ты несёшь?! Ты что, больная?!..
   - Я?! Больная?! - Виолетта сорвалась с места и, опрометью бросившись в соседнюю комнату, через секунду вернулась и швырнула на стол перед Костей небольшой тёмно-красный цилиндрик. - Это что?! Я больная! Что это, я тебя спрашиваю?!
   Костя взял в руки цилиндрик и внимательно его оглядел.
   - Это - губная помада, - сказал он. - "Орифлейм". Ингина. Она вечно ею мажется, когда приходит. На подоконнике за шторой нашла?
   Некоторое время Виолетта молча смотрела на него, лишь судорожно раскрывая и закрывая рот; густые тени вокруг её глаз, усиленные размазанной тушью с ресниц, придавали ей вид разгневанного лемура.
   - Не трожь! - наконец свистящим шёпотом сказала жена. - Не смей касаться своими погаными губами имени моей дочери!
   - Успокойся! - сказал Костя. - Никто ничем твою дочь не касается. Ни губами, ни каким другим местом.
   - Конечно! - сразу же закричала Виолетта. - Конечно не касается! Тебя ничего не касается! Потому что моя дочь тебя никогда по-настоящему не интересовала! Конечно, что с неё взять - чужой ребёнок! Конечно, она тебе до лампочки! Что в детстве, когда болела, так только я по ночам к ней бегала! Что сейчас, когда в институт не поступила, тебе тоже было наплевать! Тебе вообще на нас наплевать! Тебя только твои статуи эти вонючие и волнуют!..
   - Господи! - устало сказал Петелин. - Ты хоть сама слышишь - какой ты бред несёшь?
   - Конечно, у меня бред! - сейчас же подхватила жена. - Конечно! Это только ты у нас - самый умный! Самый правильный! А мы тут все вокруг тебя - пальцем деланные! Это мы тут все - засранцы, а ты один такой - белый и пушистый!.. А сам-то, сам! Да ты знаешь, кто ты есть-то на самом деле?! Ты! Ты!.. - наманикюренный коготок нацелился в Петелина. - Ты - неудачник! Да-да, неудачник! Самый обыкновенный неудачник! Лузер! И все статуи твои - говно! Ты только пыль в глаза пускать умеешь! Молоденьким барышням! А на самом деле, всем твоим скульптурам этим грош цена! И место им как раз - на кладбище!.. Ты и бесишься-то потому, что сам всё это прекрасно понимаешь. Ты же - халтурщик! Одна премия за десять лет да и та!.. И в союз тебя поэтому не принимают! Кому ты там нужен со своими могильными экспонатами?!.. А вот для девочек-малолеточек ты - конечно! Ты - звезда! Маэстро!.. Мастер красивых поз!.. Ты что думаешь, я не знаю, что ты там в мастерской своей устраивал, что вытворял?! С натурщицами этими своими?! С блядями стрельновскими! Кобелина! Козёл похотливый!..
   Костя тяжело вздохнул, встал и, обогнув жену, направился на кухню. Виолетта, оставшись в гордом одиночестве, продолжала, надсаживаясь, кричать ему вслед, о том, что она всегда знала, какой он козёл, был козёл, есть козёл и останется козлом, что напрасно она десять лет тому назад поддалась чувству и сунула голову в эту петлю, что у неё были гораздо лучшие варианты - да-да, гораздо! - сам зам главного режиссёра Мариинки за ней бегал, руки целовал, да и не только зам режиссёра, к ней и из самого? Смольного подкатывались, горы золотые обещали, Вену обещали, Штаты обещали, а она - дура! дура!..
   Костя взял с полки стакан, наполнил его до краёв из-под крана и, осторожно ступая, чтоб не расплескать, двинулся обратно в комнату.
   Виолетта и не думала выдыхаться. Наоборот, казалось, скандал придал ей новые силы. Щёки её разрумянились, глаза горели праведным гневом. Вот только голос всё чаще и чаще срывался на фальцет.
   Костя подошёл вплотную к жене и, несколько секунд понаблюдав за этим зрелищем с близкого расстояния, протянул руку и вылил воду на голову супруге.
   Виолетта захлебнулась на полуслове. Глаза её вытаращились. Чёрные ручейки резво побежали в вырез платья.
   - Ну что? - спросил Костя. - Хватит или ещё?
   Виолетта покачнулась. Костя торопливо шагнул вперёд, взял супругу за плечи и, развернув, бережно усадил на диван. Виолетта молчала, глядя мокрыми глазами перед собой и время от времени судорожно всхлипывая. Костя поставил стакан на стол, подошёл к шкафу, взял с полки ручное полотенце и протянул его супруге:
   - На, вытрись. А то на кикимору похожа.
   Виолетта не отреагировала. Тогда Костя присел рядом с ней на диван и принялся вытирать краем полотенца зарёванное лицо супруги.
   - Высморкайся, - сказал он жене, беря её полотенцем за нос.
   Виолетта послушно высморкалась.
   Костя скомкал полотенце и обтёр супруге шею и декольте.
   - Как маленькая, честное слово!
   Виолетта вдруг ткнулась носом ему в плечо и тихо и как-то обречённо заплакала.
   - Ну всё-всё... - Костя обнял её за плечи. - Ну всё, будет...
   - Костенька, не бросай меня... - тихо, сквозь всхлипывания попросила супруга. - Не бросай... Пожалуйста... Я ведь всё понимаю... Я знаю, из-за чего ты... почему ты так решил... Не послушалась я тогда тебя... Но я ведь не виновата. Нет, виновата, конечно, но я ведь не хотела... В смысле, я хотела как лучше... Грех на мне, грех... Ведь все мне говорили! Все в один голос!.. И балетмейстер, и партнёр мой Вадик, и подруги... и мама... Я ведь тогда и так после Инги чуть сумела восстановиться. А тут опять!.. А я ведь хотела тогда ребёночка оставить, хотела, а они... А врач меня предупреждала, предупреждала, говорила, что рискованно, что не надо... И ты мне говорил. А я - дура!.. Надо было рожать и всё! И чёрт с ним, с этим балетом! Всё равно ведь ничего путного не вышло... И в Токио меня тогда всё равно не взяли... Я ведь когда узнала, что всё... что детей у меня больше... я ведь руки на себя наложить хотела. Я не говорила тебе никогда... Я даже на Неву бегала, топиться... Испугалась. Вода холодная была... - жена вдруг резко отстранилась и, схватив Костю за плечи и заглядывая ему в лицо быстро зашептала: - Костенька, а давай всё исправим! Ведь можно же ещё всё исправить! Давай ребёночка заведём! Сейчас многие из приютов берут. Давай и мы возьмём. Мальчика. Или девочку, без разницы. А давай двоих возьмём! Мальчика и девочку! Братика с сестрёнкой каких-нибудь, брошенных. И будем их, как своих, растить! А? Костенька?!.. Инга ведь уже большая. У неё и кавалер уж есть. Не сегодня завтра замуж выскочит и всё. А у нас новые детки будут!.. Кроватку двухъярусную купим. Я в "Петролайне" на Ветеранов недавно видела. Симпатичная такая. Под орех. И недорого. Польская, кажется... Я дочку танцевать научу... А ты сына - лепить! Будет помогать тебе со скульптурами... и вообще... А по вечерам будем чай пить. Все вместе, на кухне. Летом варений наделаем. Вишнёвых там, абрикосовых... разных... и всю зиму будем чай пить... А? Костенька?.. Костя!.. Ну что ты? Чего ты молчишь?..
  
   Звонок от Погодина застал Костю в электричке.
   - Да, Эдуардыч, слушаю. Привет! - Костя закрыл ладонью от вагонного гомона второе ухо.
   - Привет, Акимыч! Ты где? Я тебе на городской звоню, звоню, там никто трубку не берёт.
   - Я в электричке, Эдуардыч. В Стрельну еду.
   - Что тебя туда понесло?.. Подожди. Ты на дачу к себе, что ли?
   - Ну да...
   - Поработать или как?
   - Поработать. Надоело бока пролёживать.
   - Вот это ты молодец! Вот это я понимаю! Молоток!.. Значит, нормально всё со здоровьем? Оклемался?
   - Да, более-менее...
   - Слушай, а чего в мастерскую-то не заехал? Здесь же все заказы, эскизы твои... Фотографии по "Деве".
   - Слушай, Эдуардыч, я ведь поработать еду для себя. Для души. Как ты там говорил? В виде хобби... У меня тут идеи кое-какие появились, пока я в больнице под капельницей лежал. Интересные, на мой взгляд, идеи. Вот хочу это всё попытаться материализовать...
   - Нет, это ты, конечно, молодец. Это ты здорово придумал. Только, Акимыч, сегодня уже ведь пятнадцатое. Твои идеи - это, конечно, хорошо, это, наверное, даже замечательно, но ты учти - они ведь, эти идеи твои, они ведь никуда не денутся. А вот за "Девой" уже через пять дней придут. Не забыл? Так что ты бы, Акимыч, если хочешь, чтобы за заказом пришли с деньгами, а не... как в народе говорят - один с топором, двое с носилками... ты бы это... слегка свои планы скорректировал, что ли. Сперва, как говорится, бабе - цветы, а потом уже детя??м - мороженое... Алё, Акимыч!.. Ты где? Ты меня слышишь?!.. - Эдуардыч подул ему в ухо.
   - Слышу... - раздражённо сказал Костя. - Слышу, не пыхти...
   - Ну а если слышишь, то не молчи! Что ты молчишь, как будто уже умер?!..
   - Эдуардыч! - сказал Костя. - Знаешь что! Сходил бы ты в... в одном направлении! Я ведь тебе ещё в больнице сказал, что я - пас. Не собираюсь я этой твоей "Девой" заниматься! Во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем...
   - Она такая же моя, как и твоя, - в голосе Погодина послышалась усмешка. - Задаток, если ты помнишь, мы с тобой на двоих разделили. Как говорится, фифти-фифти...Так что давай не будем ссориться, нам с тобой вместе ещё работать и работать. Давай я к тебе через пару часиков заеду, сядем, за бутылочкой, спокойно поговорим, всё обсудим... Фотографии тебе заодно привезу... Лады?..
   Петелин, играя желваками, молчал.
   - Ну вот и договорились! - затараторил Погодин. - Вот и умница. Я всегда говорил, что ты, Акимыч, - светлая голова! Всё. Жди. Через пару часов буду. Хвосты здесь только подберу да азиатам своим задачу поставлю. Давай!..
   Эдуардыч отключился. Петелин несколько секунд зло смотрел на погасший экранчик телефона, потом чертыхнулся и набрал номер Жульмана.
   Вызов прошёл, но Жульман тут же сбросил звонок. Костя не стал повторять попытку, а, держа телефон в руке, принялся смотреть в окно, на медленно проплывающий мимо вагона мутный зимний пейзаж.
   Через пару минут мобила в руке ожила и завибрировала.
   - Алё, Костик, привет! - ворвался к Петелину жизнерадостный голос Жульмана. - Не вовремя ты звонишь - у нас тут нынче война и немцы! Генеральный лютует! Пришёл сейчас, всех в позу "зю" ставит, слюной брызжет, аки змей ядовитый.
   - Жорик, вы что там вообще обалдели?! - изумился Костя. - Ты что, на работе?! Сегодня ж воскресенье!
   - Какое нафиг воскресенье! Забудь! У нас ведь здесь такое! Наши начальнички из-за "бабок" этих грёбанных вообще уже свихнулись! Контора наша тут в тендер встряла. Газпромовский заказ. Деловой центр. Восемнадцать объектов, не считая мелких брызг. Четыреста сорок гектаров. Ландшафтный дизайн, все дела. Бабла немеряно на кону. Почти полтора миллиарда. В конвертируемой валюте, между прочим! Кроме нас тут немцы подвизались, финны, турки, пара московских контор. Представляешь? И мы туда же! С нашими-то возможностями! Короче, дурдом полный! Сроки поджимают, начальство на ушах стоит! Никаких ни выходных, ни проходных! Аля-улю! Давай-давай! Знаешь, как у нас сейчас рабочий день проходит?
   - Как? - улыбаясь спросил Костя, он наглядно представил себе толстого, взъерошенного, обильно жестикулирующего Жульмана.
   - В восемь утра все уже на местах. Как штыки. Генеральный лично проверяет. По списку. Опоздание пять минут - расстрел на месте. Оправдания никакие не принимаются. В восемь тридцать планёрка. От начальника отдела и выше. И начинается! Стучание кулаком по столу, таскание за волосы, топотание ногами. Генеральный на стену лезет. "Идеи! - кричит. - Идеи мне давайте! Чтоб к обеду идеи были!". А где мы их возьмём, идеи-то? Родим что ли? Ну, расползаемся по отделам, начинаем рожать. Естественно, ничего не рожается. Сидим, друг другу в рот смотрим. Картина маслом: тупой и ещё тупее. А после обеда появляется генеральный и делает всем нахрен кесарево. Причём без наркоза. А некоторым так прямо с маткой выдирает. Крики, визги, кровища! Чисто абортарий! И результат, кстати, такой же... Он на меня вчера орёт: "Что вы тут мне понарисовали?! Это же всё - фуфло! Прошлый век! Шире мыслить надо, Шульманян, шире! Оригинальней!". Костик, а я не могу шире! Куда шире? У меня, если шире, - мозг в череп упирается!..
   - Ну, ты описа?л! - встрял наконец Петелин. - Прям фильм ужасов какой-то! Хичкок отдыхает...
   - Да Хичкок по сравнению с нашим генеральным - младенец! Хичкоку бы такие извращения и в страшном сне не привиделись!.. Я тут, Костяныч, за всеми этими делами понял одну простую истину: ранг начальника определяется исключительно количеством людей, страдающих от его ошибок... - Жульман отдышался. - А ты говоришь - воскресенье!.. Да у нас тут, между прочим, даже перекуры все отменили! И обеденный перерыв сокращён. До пятнадцати минут!
   - Ну, насчёт перекуров, кстати, я как раз с вашим генеральным согласен...
   - Зато я не согласен!.. Согласен он... У нас тут в пятницу народ, когда стало ясно, что выходных не будет, состряпали приказ - мол, так и так, в связи со сложившимся тяжёлым положением, все сотрудники фирмы переводятся на должность рабов, с возможностью последующего карьерного роста до холопа. Всё честь по чести, с соблюдением всех канцелярских оборотов и форм - ну там шрифты, абзацы, то, сё. Распечатали на принтере и вывесили этот приказ на доску объявлений... Два дня этот листок там благополучно провисел. Два дня наш генеральный по десять раз на дню пробегал туда-сюда мимо него. А сегодня он этот приказ наконец заметил... И ты знаешь, что сделал этот пожиратель младенцев?
   - Боюсь себе даже представить... Что, расстрелял всю канцелярию в полном составе?
   - Хуже! Этот внебрачный сын Чингисхана достал ручку и подписал приказ.
   - Супер!.. - восхитился Петелин. - А что рабы?
   - А что рабы... Вот, сидим сейчас составляем реестр телесных наказаний. По всем видам нарушений и провинностей... Уже три страницы готово.
   - Да, весело там у вас.
   - Веселее не бывает... Слушай, а ты чего звонил-то? Чё хотел?
   - Слушай, Жора, тут дело такое... Твой брат, он ещё на СТАРОМ месте работает? Ну... там, где работал?
   - Да. На старом... А тебе он нафига?
   - Просьба у меня к нему будет. Огроменная. Надо одного человечка разыскать. Ну, в смысле адрес узнать. Поспособствуешь?..
   - А попроще никак нельзя? Адрес разузнать - чтоб ты знал - адресный стол есть. Что сразу ФСБ привлекать? Брательник мой тебя пошлёт куда подальше и меня с тобой заодно и, между прочим, правильно сделает.
   - Да я через адресный стол пробовал. Тут ведь вот какое дело... Человек этот уехал. В смысле, со старого адреса этого своего выписался. И никто не знает куда... Я ведь даже по адресу этому ездил, соседей спрашивал - никто ничего. Как в воду канул... Так что на тебя только и надежда. В смысле, на брательника твоего.
   - М-да?.. - Жульман посопел в трубку. - Ну, ладно. Попробую поговорить с ним. Раз такое дело... А нахрена он тебе нужен? Тот человек. Он тебе что, денег должен?
   - Да нет, Жора, тут другое. Он, понимаешь... Ну, это долго объяснять. Короче, нужен он мне, нужен! Позарез! Понимаешь?
   - Темнишь ты что-то, темнило хреново... Ну да ладно, не хочешь - не говори. Дело твоё. Хотя по старой дружбе мог бы и... Ладно, давай, диктуй - что там за человек такой?
   - Коновалов Альберт Сергеевич, - заторопился Петелин, - тысяча девятьсот...
   - Стой, стой, стой... - прервал его Жульман. - Не так быстро... Значит так. Коновалов... Так... Дальше...
   - Коновалов Альберт Сергеевич... Записал?..
   - Так...
   - Тысяча девятьсот сорок восьмого года рождения...
   - Так. Сорок восьмого... Есть.
   - Ну всё, - сказал Костя. - Поможешь?
   - Попытаюсь... Хотя ничего не обещаю. Брательник мой тот ещё конь, может и заартачиться. Он же занят вечно, как я не знаю что... как огурец в женской тюрьме. У него ведь даже мобилы две: одна - чисто по работе, а другая - для всего остального. Объяснит, как дважды два, что всякими посторонними занятиями ему на работе заниматься некогда. Или вообще ничего не станет объяснять, скажет своё любимое: "не царское это дело" - и всё... - Жульман подышал в трубку. - Ладно. Попробую... А ты откуда, кстати, звонишь? Что у тебя там так шумно? Ты в метро что ли?
   - В электричке, - Костя опять закрыл ухо ладонью. - В Стрельну еду, на дачу.
   - А-а, понятно... А чего электричкой? Чего не на машине? Опять не запустилась?..
   - Нет... Жор, понимаешь...
   - Что там, опять насос барахлит?
   - Да нет!.. Тьфу ты! Я в том смысле, что... Ну, короче. Нет у меня больше машины.
   - Как нет?! В каком смысле "нет"?! Что, Виолетка разбила?!..
   - Нет-нет, - быстро сказал Костя, - никто ничего не разбивал. Всё на месте. Просто... Ну, в общем, ушёл я от неё.
   - От кого ушёл? - не понял Жульман. - От Виолетты ушёл?.. Как ушёл?!
   - Как, как... Как уходят? Ногами!
   - Ты что?! В смысле... вообще?!
   - Да, Жор, вообще. С концами... Квартиру, машину оставил и ушёл... Разводиться мы будем... Вот, на дачу еду. Там буду жить.
   - Ну нифига себе! - на том конце трубки что-то грохнуло. - Ну, ты, Костяныч, даёшь! Час от часу не легче! С тобой не соскучишься! То помирать, понимаешь, затеваешь, то теперь с женой разводишься - одна сплошная веселуха!.. Что у вас там опять стряслось? Надеюсь, все живы? А то я твою Виолетту знаю - она ж психованная. Ты там хоть цел? Фасад она тебе не порушила?
   - Цел, цел... - Петелин оглянулся. - Не телефонный это разговор, Жора... Приезжай в гости - посидим, поговорим по-нормальному... Где моя дача в Стрельне помнишь?
   - Помню, - сказал Жульман. - Как не помнить. Я те места, где больше литра выпил, очень хорошо все помню... Так... Сегодня я к тебе уже никак не попадаю. Это уже точно... Завтра... Завтра, похоже, тоже... А вот во вторник-среду - там чего доброго... там поглядим... Привезти тебе чего?
   - Привези. Пожрать чего-нибудь привези. У меня сейчас с деньгами... сам понимаешь... Если обогреватель есть какой, тоже привези, без разницы - масляный или там спиральный. А то я ещё не знаю пока - как у меня там с дровами... Да, мандаринов захвати, не забудь. - улыбнулся Костя. - Мешок.
   - Ладно... - сказал Жульман. - Давай. Не скучай там... До связи...
  
   Эдуардыч приехал под вечер, когда по углам комнат сгустились угольные тени, а белый мохнатый иней на окнах приобрёл мягкий, нежно-сиреневый оттенок.
   Услышав звук подъехавшей машины, Петелин распрямился, кинул веник на стопку дров, сложенных у печи и, подойдя к двери, щёлкнул выключателем. Через минуту в сенях послышался топот отряхиваемых ног, и в комнату ввалился Погодин:
   - Ну вот, хоть свет в окнах зажёгся. А то вообще непонятно - жилой дом, нежилой, - с порога заявил он. - Ну, здоров, отшельник! Ты бы хоть дорожку к дому почистил, что ли, а то, понимаешь, ни пройти, ни проехать. Я даже забуксовал на повороте...
   - Здоров! - Костя пожал протянутую ладонь. - Почищу. Руки ещё не дошли. Я ж, почитай, только приехал. Вот, пока дров наколол, пока печь растопил... в доме прибрал... Не раздевайся, - остановил он начавшего расстёгивать куртку Эдуардыча, - не протопилось ещё, выстыл дом. Я ж здесь с прошлого года ещё ни разу не был... Проходи так.
   - Ну, так - значит, так... - не стал спорить Погодин. - Слушай, чуть нашёл тебя. Одна Речная улица, вторая Речная улица, переулки эти - сплошной лабиринт какой-то... Я ведь здесь у тебя только один раз всего-то и был. Да и то летом. А сейчас всё в снегу, всё одинаковое какое-то. Если бы не крыша эта твоя приметная - не знаю, до сих пор бы где-нибудь плутал, наверное...
   Он подошёл к столу, водрузил на него свой портфель и, выудив из него бутылку молдавского коньяка, принялся неторопливо выкладывать закуску - два лимона, две плитки шоколада "Альпен голд", пластиковую коробочку маринованной сельди и плотно запечатанный в полиэтилен маленький кирпичик "бородинского" хлеба. Под конец из портфеля появилась и легла на стол синяя пластиковая папка для бумаг.
   - Здесь фотографии и эскизы по "Деве", - положив на папку ладонь, сказал Погодин. - Потом посмотришь. А пока давай вспрыснем твоё выздоровление. Тащи стаканы?.
   - Ты ж вроде как за рулём, - удивился Петелин. - Или ты здесь заночевать решил?
   - Да ну, - отмахнулся Эдуардыч, - я ж тут не нажираться вусмерть собираюсь. Так, пятьдесят грамм в честь выздоровления друга. Как говорится: не пьянства ради, а здоровья для... Могу я за выздоровление друга пятьдесят грамм на грудь принять, нет?
   - Это ты потом гайцам так объяснять будешь? - усмехнулся Костя, но за посудой пошёл.
   - Да какие сейчас гайцы? - удивился Эдуардыч. - Холодрыга такая! Они все сейчас на постах своих стационарных сидят, телевизор смотрят. Или в крайнем случае в машинах греются... водочкой.
   - Ну, а если?.. - Костя вернулся к столу с двумя чайными парами, двумя вилками, ножом и литровым пакетом апельсинового сока.
   - Ну, а если... - Погодин усмехнулся. - Тогда разберёмся. Не впервой.
   Они сели. Эдуардыч открыл бутылку и протянул её к Костиной чашке.
   - Я - сок, - Петелин прикрыл свою чашку ладонью.
   - Ты что, всё ещё на лекарствах? - удивился Эдуардыч.
   - Всё ешё... - подтвердил Костя. - Так что я лучше пока витаминчиками подпитаюсь, - он открыл пакет и налил себе полную чашку сока.
   - Ну, как скажешь... - не стал настаивать Погодин. - Хозяин - барин.
   Он плеснул в свою чашку коньяка, отставил в сторону бутылку, раскрыл и разломал на квадратики прямо на фольге одну плитку шоколада, потом аккуратно вскрыл коробочку с селёдкой и, пододвинув к себе чайное блюдечко, принялся тонкими кружочками нарезать на него лимон.
   - Люблю когда всё... цивильно, - заметив Костин взгляд, прокомментировал Эдуардыч. - В выпивке должен присутствовать некий... некая церемония... ритуал. А иначе это - обыкновенная вульгарная пьянка... Суть ведь не в том, чтоб нажраться. Суть в том, чтоб получить удовольствие от самого процесса. От обстановки. От общения... Русский человек, он же не может пить в одиночку. Как сраный англичанин какой-нибудь... Нет, может, конечно, но только уж в самом крайнем случае. Когда деваться некуда. Когда вообще - край... Нам надо, чтоб было с кем чокнуться, с кем по душам поговорить... Чтоб кто-то порадовался твоей радости, посочувствовал твоему горю. То есть, со-чувствующий нужен, со-беседник, со... э-э...
   - Собутыльник, - подсказал Костя.
   Погодин укоризненно посмотрел на него:
   - Вот, вечно ты, Акимыч... - он не договорил и принялся молча дорезать лимон, закончив, облизнул нож, отложил его и, взяв чашку за ручку, поднял её на уровень глаз. - Ладно... Давай выпьем. За тебя. Чтоб твой инфаркт тебя больше не тревожил!
   Они чокнулись.
   Петелин опять пронаблюдал весь сложный процесс поглощения Эдуардычем первой порции алкоголя и принялся за свой сок.
   - Ничего... - трудным голосом, яростно жуя лимон и глядя на Костю заслезившимися глазами, сказал Погодин. - Первая - коло?м, вторая - соколо?м... третья - мелкой пташечкой... Ничего...
   Он распотрошил упаковку "бородинского", выложил стопочкой на второе блюдечко уже нарезанный хлеб и снова налил себе коньяку:
   - Давай, Акимыч... По второй... Чтоб хер стоял и деньги были!
   - Давай...
   Расправившись со второй, Эдуардыч отставил чашку и, взяв в одну руку вилку, а в другую кусочек "бородинского", не торопясь принялся за селёдку.
   - А ты чего скучаешь, Акимыч? - пригласил он Петелина. - Давай, присоединяйся.
   - Сейчас, - сказал Костя. - У меня там картошечка на плите варится. Ещё минут пятнадцать, - взглянул он на часы. - Я тогда с картошечкой.
   - Картошечка - это хорошо! - одобрил Погодин. - Особенно, ежели с яиченкой её да с сальцом. А?.. Эх, яичница-закуска! Нет полезней и прочней! - с выражением продекламировал он. - Полагается по-русски... Что?.. Правильно! Выпить чарку перед ней, - мелко рассмеялся он. - Твардовский! - он потряс в воздухе вилкой. - Великий русский поэт, между прочим! Не то, что эти нынешние... Словоблуды. Насочиняют - хрен разберёшь. Либо заумь какая-нибудь, такая, что мозги набок сворачиваются, либо наоборот... одна порнография... Всё на запад смотрят - что у них? как у них?.. Пиндосам этим сраным в рот заглядывают...
   - Яичницы нет, - сказал Костя. - Яиц пока не купил. Могу просто сала на сковородке пожарить.
   - Ладно, - остановил его Погодин. - Это я - так. Под селёдочку тоже хорошо... Слушай, действительно у тебя тут не Африка... - он потёр ладонью свой голый бугристый череп. - Ажно лысина мёрзнет. Как ты тут ночевать-то собираешься?
   - Прогреется, - успокоил его Костя. - Часа через три уже нормально будет. А к утру так и вовсе - Ташкент.
   - Ну, коли так, то ладно... - Эдуардыч отложил вилку и побарабанил пальцами по столу. - Ну что, давай теперь о деле... У меня для тебя, Акимыч, новости не шибко хорошие. Звонил я сегодня Короткову. Помнишь? Ну, заказчик это, тот самый, что "Деву" заказывал. Попытался я с ним договориться о переносе сроков... Так он даже разговаривать со мной не захотел. Рявкнул что-то в трубку типа "Закопаю!.." и всё, весь разговор... Я ведь тебя предупреждал. С этими бандюками особо не договоришься. Так что ты давай, Акимыч. Сегодня поздно не засиживайся, а завтра, прямо с утреца пораньше, приезжай и принимайся за "Скорбящую деву". Заготовка твоя начатая стоит, никто её не трогал. Материалами, инструментом, подсобными рабочими я тебя обеспечу. По полной программе. Списочек мне только подготовь. Всё, что необходимо... Но чтоб к двадцатому всё было готово! В лучшем виде...
   Петелин покачал головой:
   - Нет, Эдуардыч. Не будет никакой "Девы". Ни скорбящей, ни какой другой... Всё. Я выхожу из игры. Считай, что я больше у тебя не работаю... И из бизнеса нашего я тоже выхожу...
   - Подожди, подожди... - заволновался Погодин. - То есть как это ты из бизнеса выходишь? Каким это образом ты выходишь? У нас же все средства в оборот пущены. Ты же это знаешь не хуже моего!.. Ты это что же, собираешься контору пополам пилить?!
   - Да не нужна мне твоя контора! - успокоил его Петелин. - И даром не нужна... Я просто ухожу. Понимаешь? Без ничего. Долю мою забирай себе... Безвозмездно... Все бумаги, какие надо, я подпишу.
   - Подожди, подожди... - Эдуардыч в волнении заскрёб свой череп. - Ну, ладно, уходишь... А "Дева"? Как же "Дева"-то? "Деву"-то хоть закончи!
   - И с "Девой" теперь тоже сам, Эдуардыч, - Костя был непреклонен. - Теперь всё сам... Всё. Нет меня. Был да вышел... Договаривайся с другими мастерами, ищи подрядчика, да хоть целую бригаду нанимай - не мне тебя учить...
   - Какая нахрен бригада?! - навалился грудью на стол Погодин. - Какие другие мастера?! Что ты несёшь?! Да кто такую работу за пять дней сделает? Кроме тебя... Да нет, сделают, конечно. Но простую "Деву" сделают, стандартную. Халтуру. А тут же сходство нужно! Тут же, ежели сходства не будет, мне Коротков эту "Деву" об мою же голову разобьёт!.. Акимыч! Ну ты же - МАСТЕР! Ну подумай! Ну не бросай ты меня под танк!..
   - Всё-всё-всё, Эдуардыч. Всё. Я сказал... Ты мне больше не начальник, я тебе - не подчинённый... И мы с тобой отныне даже не компаньоны. Всё! Разбежались.
   Несколько секунд Погодин буравил Костю тяжёлым взглядом, потом шумно выдохнул и откинулся на спинку стула:
   - Ну и хрен с тобой!.. Уматывай!.. Но учти, - он погрозил Петелину пальцем, - ежели что - я все стрелки на тебя переведу. Сам будешь разбираться с этим Коротковым. Ты у него заказ брал, ты и разбирайся. А там как знаешь. Я тебя предупредил.
   - Не ссы, - сказал Костя, - Разберусь как-нибудь...
   - Ну-ну... - Погодин опять пододвинулся к столу, взял вилку и принялся раздражённо ковыряться в селёдке. - На что жить-то будешь? - отправляя в рот очередной кусок, поинтересовался он. - Сдохнешь ведь с голоду. Семью бы пожалел.
   - Не сдохну, - твёрдо сказал Костя и, подумав, уточнил: - Во всяком случае, не сейчас.
   Эдуардыч вяло двигал челюстями.
   - Что делать будешь? Чем займёшься?.. Без денег-то не проживёшь.
   - Скульптурой займусь, - сказал Костя. - Настоящей скульптурой. Я ведь - скульптор всё-таки... А не ремесленник... Есть у меня замысел один. Давно я о нём думаю... Хорошая работа должна получиться. Настоящая... Вот только успеть бы, - тихо, себе под нос, добавил он.
   - Ну-ну... - насмешливо повторил Погодин. - Нашему бы теляти... Тоже мне скульптор нашёлся. Микеланджело сраный... Много ты своими скульптурами заработаешь!.. Да куда ты лезешь вообще? Там же, в искусстве этом, там же одни жиды сидят! Они ж там все тёплые места порасхватали! Все заказы! Так они тебя туда, к себе, и пустят! Как же! Дожидайся! Да они тебя на пушечный выстрел!.. Ты вот скажи, ты скульптурой своей уже лет пятнадцать, небось, занимаешься. И что? Много тебе за это время перепало? Вот тебе что перепало! - Эдуардыч скрутил дулю и поводил ею перед петелинским носом. - Вот!.. Одна премия за пятнадцать лет, да и та... - он презрительно фыркнул. - Тебя, вон, даже в Союз художников и то до сих пор не приняли! А ты говоришь...
   - Ничего... - сказал Костя. - Ничего... Примут... А не примут, так и тоже... плакать не стану. Обойдусь... Мне ведь много не надо. Мне бы только свою скульптуру успеть закончить... Мою "Мадонну"...
   Эдуардыч плеснул себе в чашку ещё коньяку, залпом выпил, крякнул, зажевал лимоном и принялся крошить пальцами хлеб.
   - Дурак ты, Акимыч... - задумчиво подытожил он. - Как есть дурак.
   - Ладно... Умный... - Костя встал, подошёл к печке, кочергой подцепил и распахнул раскалённую дверцу и принялся подбрасывать в огонь дрова. - Тоже мне, учитель нашёлся... Гробовых дел мастер...
   - Ну что ж... - поднялся и Погодин. - Значит, не получилось у нас с тобой разговора. А жаль... Поеду я.
   - Погоди, - распрямился Костя. - А картошка? Картошку-то будешь? Готова уже небось.
   - Обойдусь... - Эдуардыч кинул в рот крошку хлеба и утёрся ладонью. - Не жрать сюда приехал. Не стану объедать нищего... А вот коньячок заберу. Тебе он не нужен, а мне пригодится... - он завинтил бутылку и поставил её в портфель; подумав, взял со стола и сунул туда же синюю папку. - Это тебе теперь тоже ни к чему... - пару секунд он стоял, молча глядя на Петелина. - Только ты вот что, Константин Акимович... - Погодин помедлил. - Ты учти, что дороги назад теперь для тебя нет. Это на тот случай, ежели ты вдруг решишь передумать... Всё - умерла, значит умерла! Теперь хоть на коленях приползай - обратно не возьму... Обидел ты меня, Акимыч. Крепко обидел. Не думал я, что ты мне такую свинью подложишь... - Погодин взял портфель подмышку и направился к двери, но на пороге остановился. - Столько лет вместе! Начинали вместе, бизнес раскручивали... Столько всяких трудностей. А теперь... Не думал я, что мы с тобой вот так вот расстанемся. Не думал... - он хотел ещё что-то сказать, но только махнул рукой и, повернувшись, широко распахнул дверь. - А бумаги я все оформлю, - кинул он Петелину через плечо. - Оформлю и тебе на подпись привезу. Скоро.
   Эдуардыч вышел. Хлопнула дверь в сенях. Зафырчал на улице двигатель. По окнам косо пробежал свет от фар.
   Костя подошёл к столу и устало опустился на табурет.
   - Ничего... - сказал он сам себе. - Ничего... Мне бы только успеть... Мне теперь, главное, - успеть...
  
  
  
  
  
  
  

Глава четвёртая.

18.01.2012 г.

  
  
   ...В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей...
  
   Шарль Бодлер "Плаванье"
  
   - Вот так вот, Жора... - Петелин, глядя куда-то сквозь собеседника, медленно размешивал в чашке давно остывший чай. - Вот таким вот макаром... Восемьдесят два дня осталось...
   - Ну ты это... - Жульман, потянувшись через стол, неловко похлопал Костю по плечу. - Ты, главное, не зацикливайся. Не бери сильно в голову... Ещё не факт, что всё это было на самом деле. Может, доктор и прав - кислородное голодание там, самовозбуждение нейронов... все дела... Даже, скорее всего, прав! Как-то всё это у тебя слишком... просто получается. Нет, идея, конечно, оригинальная, ничего не скажешь, но... Слишком это всё... по-человечески, прямолинейно как-то. Яблони эти в тумане... Симон Ионович этот... И вот ещё, смотри, что получается. Симон Ионович, он ведь тебе что цитировал? Не "Деяния Фомы" он тебе цитировал, о которых ты, может быть, и слышал-то краем уха... И не Джойса, к примеру, какого-нибудь, не к ночи будет сказано... которого ты отродясь в руках не держал. Он ведь тебе Данте цитировал. Того самого Данте, которого ты, наверное, один единственный на всём нашем курсе до конца дочитал. И не просто дочитал, а ещё, если мне память не изменяет, доклад по нему делал... на семинаре у Богдановича... То есть он тебе цитировал то, что ты и сам бы мог легко процитировать. Вот что подозрительно, понимаешь...
   Петелин поднял на Жульмана глаза:
   - Жорик... Я ведь там был. Я это всё своими глазами... При чём здесь цитирование?.. Я тебе этого Симона Ионовича прямо сейчас нарисовать могу. Во всех ракурсах... Ты что, мне не веришь?!
   - Да верю я тебе, господи, успокойся!.. - всплеснул руками Жульман и, зацепив свою пустую чашку, чуть не сверзил её на пол. - А, ч-чёрт!.. Успокойся! Никто не ставит под сомнение, что всё это ты видел. Вопрос в другом - существует ли на самом деле то, что ты видел? Не является ли всё, что ты видел, самой обыкновенной галлюцинацией? Где гарантии того, что то, что ты видел, существует в реальности? Согласись, ведь любой грёбанный белогорячечник абсолютно, как и ты, убеждён в своих зелёных чертях и... и прочих видениях!.. Извини... Ты только, ради бога, не обижайся! Я просто стараюсь быть беспристрастным и... объективным.
   - Да я не обижаюсь... - устало сказал Костя, он отложил ложечку и отхлебнул из чашки холодный чай. - Я не обижаюсь. Я сам об этом уже тысячу раз думал... Просто... У меня как будто пелена с глаз упала - как жил? для чего жил?.. Понимаешь, Жорик, вот мы живём, живём... водку жрём, на работу ходим... женимся, детей растим, потом их замуж выдаём, внуков нянчим... телевизор смотрим, треплемся о пустом... А жизнь ведь... она проходит... Незаметно так... Это, как на самолёте: летишь-летишь, вниз смотришь: квадратики какие-то разноцветные, речушки, как ленточки, и всё это где там, далеко, в дымке, почти неподвижное, а час прошёл - оба-на! - и ты уже в Воронеже. Нырнул самолёт в облака, вынырнул - и уже земля! И всё понеслось! Дома несутся! Деревья! Полоса взлётная приближается! Всё быстрей, быстрей!.. Трах колёсами об землю - всё, прилетели, отстегните ремни, пожалуйте на выход... Вот и жизнь так же. Время, Жорик, начинает двигаться... лететь, когда в поле зрения появляется какой-нибудь ориентир... Особенно, если этот ориентир - последний... последняя черта... Ты не представляешь, как я сейчас остро чувствую время. Как оно уходит. Вот мы сейчас с тобой тут сидим, чаи гоняем, лялякаем, а оно уходит. Уходит! Сыплется сквозь пальцы... как песок... И эта стена над горизонтом... Чёрная. Огромная... Шершавая... Надвигается... - он переглотнул и зябко поёжился.
   - Ладно. Всё! - Жульман решительно взял со стола початую бутылку водки и плеснул себе в чашку. - Всё! Давай не будем! А то так и свихнуться недолго... Тебе что? Сок? Чай?..
   - Давай чай, - Костя потрогал стоящий тут же, на столе, чайник. - Подожди. Подогреть надо. Остыл уже, - он поднялся и отошёл с чайником к плите.
   - Ты вот что... - вдогон ему сказал Жульман. - Ты о теории не заморачивайся. Ты теперь больше о практике думай... Если даже всё это правда... То есть, как раз, если всё это правда, тебе теперь надо думать о том, чтобы не попасть туда... под яблони... Симон этот Ионович, он ведь тебе что напоследок сказал? Что шанс есть. Так?..
   - Он сказал, что ищущий да обрящет... - Костя поставил чайник на плиту и теперь, не мигая, смотрел на голубой газовый огонёк. - И что каждому воздастся по его делам...
   - Ну вот! - обрадовался Жульман. - Видишь? По его делам! Вот тебе теперь надлежит об этих самых делах и думать!
   - Да я думаю! Думаю!.. - Петелин обернулся к собеседнику. - Я, Жорик, уже голову над всем этим сломал!.. Ты же видишь - я же всё в своей жизни переиначил. С Виолеткой развожусь, работу бросил, вот сюда забрался... чтоб никто не мешал...
   - Ёлы-палы!.. - Жульман замер с непрожёванным куском колбасы во рту. - Так это ты всё... Блин, я только сейчас допёр! А я-то думаю - чего это Костяныч чудит? Чего его с катушек сорвало?.. Так это ты поэтому! Ты из-за этого всего!.. Ну ты... монстр!.. - он заёрзал на стуле, неопределённо жестикулируя руками. - Ну ты, Костян, дал!.. И... И что теперь? Ну... Что ты задумал?
   - Что я задумал?.. - Костя, прищурившись, потёр лицо. - Я, Жорик, составил себе вполне конкретный план. На все эти девяносто девять дней. Первое...
   В кармане у Жульмана запиликал телефон.
   - Извини... - Жульман прижал ладонь к груди и скорчил виноватую рожу. - Жена... - он, неловко перекосившись на бок, вытащил мобильник из кармана и нажал кнопку: - Да, солнце моё... Да, у Кости... Как первый?!.. - он зажал телефон ладонью и вытаращился на Петелина: - Время сейчас сколько?!.. - Костя пожал плечами и виновато развёл руки в стороны, Жульман сердито отмахнулся. - Да, любовь моя!.. Да, сейчас же! Пулей! Уже лечу! Электричка?.. - он опять оторвался от телефона: - Когда у тебя тут последняя электричка?
   - В двадцать два пятьдесят, - сказал Костя, до него вдруг дошло. - Ох, ё-о!..
   - В двадцать два пятьдесят... - продублировал в трубку Жульман. - Понимаю... Не волнуйся! Я сейчас на такси... Деньги?.. - он лихорадочно зашлёпал себя свободной рукой по бокам. - Да, деньги есть... Что?.. Костю?.. - он, виновато моргая, протянул телефон Петелину: - Тебя...
   Костя вздохнул и взял трубку:
   - Да. Привет, Тань!
   - Костик, вы что там, совсем уже?! - донёсся до него раздражённый Танин голос. - Вы хоть на часы смо?трите иногда? Первый час ночи! Георгию завтра на работу к восьми! Вы там чем вообще занимаетесь?!..
   - Тань, извини... - Костя старался говорить помягче. - Засиделись, заговорились. Я, понимаешь, все часы свои здесь на даче поостанавливал. Чтоб не мешали. Не отвлекали. Вот так вот получилось... Ты не волнуйся, я сейчас Жорика на такси отправлю. Вызовем сейчас такси и - вперёд. Минут через сорок дома будет.
   - Такси... Таксисты в это время, чтоб со Стрельны привезти, "штуку", не меньше, сдерут! Нафига оно мне надо!.. Ты, Костя, вот что... Мой там сильно пьяный?
   - Да ну, Тань! - Костя был совершенно искренен. - Вообще не пьяный!.. Я сам ведь сейчас совсем не пью. А Жора сказал, что ему в одиночку - скушно. Так что он за весь вечер даже полбутылки не выпил.
   - М-да?.. - в голосе Татьяны отчётливо читалось сомнение. - Знаю я ваши бутылки. Вы ведь меньше литровой-то и за тару не считаете... Ладно... Ты мне вот что скажи. Первая электричка у вас на Питер когда?
   - В полшестого.
   - Так... А следующая?
   - М-м... Где-то в шесть с копейками. В шесть пятнадцать, шесть двадцать, где-то так...
   - Во-от... - удовлетворённо протянула Татьяна. - Где спать уложить моего найдёшь?
   - Конечно, найду, Тань, какой разговор! Да тут у меня целый взвод расположить можно!
   - Значит, так... - в голосе Татьяны послышались командные нотки. - Сейчас - отбой. В шесть утра Григория моего поднимаешь и - на электричку. Дробной рысью. Чтоб в семь часов был дома, как штык! И как огурец! Чтоб не вздумал там водку оставшуюся допивать! Передай ему. А иначе... Ну, он меня знает!.. Костя, я на тебя надеюсь.
   - Всё, Тань, не волнуйся! - Петелин показал Жульману большой палец. - Всё будет тип-топ! Уложу, подниму, отправлю. Это ты правильно придумала! Это ты, Тань, молодец! Действительно, куда ему сейчас переться на ночь глядя? Ты, Тань, - голова! Мудрая женщина!..
   - Ладно-ладно... - остановил его насмешливый Татьянин голос. - Не напрягайся так. Пупок развяжется. Прибереги красноречие для своей Виолетты...
   - Ага. Ладно... - Костя подскочил к плите, выключил под запари?вшим чайником газ и, подхватив чайник за ручку полотенцем, понёс к столу. - Всё понял, Тань. Сделаем... Жорика тебе ещё дать?
   - А на кой он мне сейчас? - устало поинтересовалась Татьяна. - Я с ним завтра разговаривать буду... - было слышно, как она усмехнулась. - Передай, пусть готовится... шею разминает... Всё. Пока.
   - Ну, что там? - настороженно глядя на Петелина, спросил Жульман.
   - Всё нормально... - Костя поставил чайник на деревянную подставку и отдал телефон другу. - Сказала, чтоб ехал утром. Сказала, чтоб больше не пил. Сказала, чтоб готовился к завтрашней встрече... Да! Просила поцеловать тебя на ночь. Решай: тебя куда: по-отечески - в лоб, вульгарно-фамильярно - в носик или уж конкретно - по-супружески - в губы?
   - Иди ты! - Жульман сердито запихнул мобилу в карман. - Шутит он ещё!..
   - Какие могут быть шутки?! - Костя взял свою чашку, выплеснул остывший чай в раковину и уселся на своё место. - В кои-то веки шанс представился... Ну-ну-ну, не вращай так глазами. Не хочешь, как хочешь. Моё дело предложить. Надумаешь - подходи. За мной не заржавеет... - он набухал себе полную чашку горячущего чая и повернулся к Жоре. - Тебе налить?
   - Нет уж! - решительно сказал Жульман. - Что мне теперь чай? Меня теперь чаем не испугаешь. Я - водки!.. - он выдернул свою чашку из столового разгрома и, высоко задрав, посмотрел из-под неё на Петелина. - Давай, Костяныч, за жизнь! За нашу грёбанную жизнь, кем бы и сколько б нам её не было отмерено... - он помолчал, покусывая нижнюю губу, а потом резко протянул руку к собеседнику: - Всё! Будь!..
   Костя осторожно соприкоснул свою чашку с Жориной:
   - Давай...
   Жульман закинул водку в рот, сунул туда же целый солёный огурец и принялся сосредоточенно жевать. Костя, дуя в чашку, потихонечку отхлёбывал чай.
   - Ну, ладно... - Жора, расправившись с огурцом, придвинул к себе сковороду с жареным салом и принялся вилкой выковыривать из застывшего тука хрустящие поджаристые шкварки. - Так что там у тебя за план такой?
   - План?.. - Костя отставил в сторону чашку и снова потёр ладонью лицо. - Значит, план такой... Первое... - он откинулся на спинку стула и сцепил руки на груди. - Жить не по лжи... Второе... Жить по любви. Именно поэтому... исходя из этих двух пунктов, я и развожусь с Виолеттой. Именно поэтому, исходя из этих двух пунктов, я завтра... то есть уже сегодня... делаю предложение Ларисе...
   Жульман застыл над сковородкой, вытаращив снизу вверх на Петелина глаза:
   - Ларисе? Какой ещё Ларисе?
   - Лученок, - сказал Костя. - Ларисе Лученок. Помнишь Лариску?
   - Нифига себе! - Жульман распрямился и уставился на Костю; глаза его казалось вот-вот выпадут в сковороду. - Ещё бы мне её не помнить! Ты же, скотина, увёл её у меня на втором курсе. Увёл и бросил!
   - Ну, ладно... - Костя поморщился. - Это ещё неизвестно - кто кого бросил. Если б не этот её... Громозека... Гомосеков...
   - Ты давай Громозеками не прикрывайся! - Жора повысил голос. - Она же у тебя прощения тогда просила. Перед всей группой, между прочим... Да и не было у них тогда ничего!
   - Ну, просила... - нехотя согласился Костя. - И даже если и не было... Потом-то она всё равно за него вышла...
   - Так это уже когда было! - взревел Жульман. - Это ж было уже после того, как ты, засранец, её бросил! Ты же, сучий потрох, её тогда всенародно унизил! Я ж тебе, паразиту, морду тогда за что расковырял?! Стой!!.. - осадил себя Жора. - Подожди! Что ты сказал?!.. - он затряс головой так, что его толстые щёки заходили ходуном. - Я что-то не понял. Так ты что, собираешься на Лариске жениться?!
   - Да, - сказал Костя. - Собираюсь.
   - Опаньки! - задрал брови Жульман. - Вот это номер!.. А этот?.. - Жора пощёлкал пальцами. - Грамодзеев этот её. Он как? Не возражает?
   Петелин хмыкнул:
   - Они развелись. Ещё летом... Он, сволочь, квартиру у неё отсудил...
   - И ты, значит... - Жульман запустил себе обе руки в шевелюру и, глядя куда-то мимо Кости, принялся задумчиво дёргать себя за волосы. - Ты решил начать всё сначала... Повернуть, так сказать, время вспять...
   - Я решил жить по любви, - твёрдо сказал Костя. - Только и всего... Я её люблю, Жора. И всё время любил.
   - Подожди... Так вы что, встречаетесь?
   Петелин отрицательно закрутил головой:
   - Нет. Один раз встретились. Чисто случайно. В октябре... Она тогда мне всё и рассказала. И про Грамодзеева своего, и про развод. И про квартиру.
   - Так я не понял, она что... в курсе? Она согласна?
   - Да не знаю я, Жора! Я же с ней ещё не говорил. Я ж тебе толкую - мы с ней последний раз в октябре виделись. Полчаса в кафе посидели и всё... Она ещё вообще ничего не знает. Ни про инфаркт, ни про... всё остальное...
   - Ну, Костяныч!.. - Жульман наконец оставил в покое свою причёску. - Это ты дал!.. Ты, стало быть, того... А она, значит, вообще...
   - Да, - подтвердил Костя. - Она ещё не знает.
   - Убиться веником... - Жора опять было потянулся к своим патлам, но на полпути замер. - Подожди... А Виолетта?
   - А что Виолетта... - Костя поморщился. - С Виолеттой - всё. Считай - проехали. Документы на развод уже в суде... Да и вообще, как выясняется, с Виолеттой всё это было так... - Костя покрутил в воздухе пальцами. - Увлечение... Страсть... Ошибка прыщавой юности... Побочный эффект спермотоксикоза.
   - Так ты, значит... - задумчиво сказал Жульман. - Ты решил с Лариской опять... Заново... Причём, я так понимаю, теперь уже на полном серьёзе.
   - Да.
   - Значит, руку и сердце, честные глаза и светлые помыслы...
   - Да.
   - Начать всё сначала, забыв все обиды. Как говорится - с чистого листа. Исправить, так сказать, ошибки мятежной молодости...
   - Точно.
   Жульман помолчал.
   - Нет, Петелин... - наконец продолжил он. - Всё-таки, как был ты скотиной, так ты скотиной и остался!
   - Нифига себе! - взвился Костя. - Это ещё почему?!
   - Да потому! - Жора подался вперёд и стукнул кулаком по столу, чуть не опрокинув сковородку. - Потому что ты, Петелин, - законченный эгоист! Ты всю жизнь был эгоистом! Ты и сейчас этого понять не можешь! О себе, любимом, только и думаешь! А ты о ней подумай! - Жульман ткнул пальцем в пространство. - О Лариске!.. Ты, вообще, как себе всё это представляешь? Дорогая, выходи за меня замуж, но только учти - я через три месяца помру, и ты останешься вдовой. Но ты не волнуйся, любимая, - у меня есть друзья, они меня похоронят. А ты потом себе ещё кого-нибудь найдёшь... Да?! Так?! Ты так себе всё это рисуешь?!..
   Петелин молчал.
   - Ты, Костик, сейчас смотришь на мир через призму того, что с тобой случилось, - не дождавшись ответа, продолжил Жульман. - Ты нарисовал себе всякие ужасы, отмерил себе срок и теперь, исходя из всего этого, строишь какие-то планы... - заметив протестующее движение Петелина, он выставил вперёд ладонь и повысил голос. - Да, я допускаю, что ты всё это видел! Я даже допускаю, что всё это действительно имело место быть. Что всё это действительно существует. Все эти яблони. Эти... заточённые в раю. Эти грёбанные Симоны Ионовичи, мать их за ноги! Я всё это вполне допускаю. Не об этом разговор... - он шумно подышал через нос. - А разговор у нас о том, что... Ну и что?! И что из того, что всё это есть на самом деле? что ты там был? что тебе отмерили срок? Что из этого?! Это касается одного тебя! Понимаешь? Тебя одного! Единственного! Это касается только ТВОЕЙ жизни! Причём тут я? он? они?.. Лариска?.. Понимаешь?!..
   Костя сидел, уткнувшись носом в чашку.
   - ...Я, Жорик, над всем этим уже тысячу раз думал... - наконец ответил он. - Не воображай, пожалуйста, из себя прокурора-обличителя... Я всё это себе уже столько раз говорил! Причём теми же самыми словами...
   - И тем не менее решил...
   - Да, - сказал Костя. - Решил. Я решил хотя бы три месяца пожить по-человечески. Честно. Искренне. В любви. Хотя бы этих три месяца.
   - Ну, хорошо... - устало согласился Жульман, он потянулся за бутылкой и налил себе добрую половину чашки. - Хорошо... Ты получишь свои три месяца человеческой - в твоём понимании - жизни и, возможно, я подчёркиваю - возможно! - дорогу в рай... - он усмехнулся. - А она? Что получит она? Кроме затяжного медового месяца и сомнительного удовольствия в тридцать шесть лет стать вдовой?
   - Она получит три месяца счастья, - ответил Петелин. - Скажи, разве это мало - три месяца счастья?
   - А ты уверен, что она его получит? Счастье.
   - Уверен, - твёрдо сказал Костя. - Во всяком случае, я сделаю всё, чтобы она его получила!
   За столом воцарилась тишина. Жульман, глядя в тёмное окно, ещё некоторое время поиграл желваками, потом шумно вздохнул, взял со стола чашку с водкой и, заглянув в неё одним глазом, поморщился:
   - Ну, ладно... Дело, в конце концов, твоё... Ещё раз бить тебе морду за Лариску я не собираюсь. Не по статусу. У меня теперь моя Танька есть... Одного я не пойму... - он покрутил шеей, как будто ему жал воротничок. - Как ты действовать-то собираешься? Не скажешь ничего Лариске - будешь последней свиньёй... скотиной. Скажешь - получишь от ворот поворот, она ведь тоже не дура... Или - ещё хуже - получишь любовь из жалости. К убогому. У женщин ведь это запросто... Не знаю, как ты, но по мне - так тогда уж лучше сразу повеситься...
   - Знаю, - сказал Костя. - Думал.
   - И что? - Жульман вопросительно задрал бровь.
   - Не знаю... - Костя виновато развёл руками. - Не придумал... Решил - как получится... Как масть пойдёт...
   - Дур-рак! - с чувством сказал Жора. - Как есть дурак! Вот ведь! Послал господь друга! Мало того, что помирать собрался, так и ещё дурак дураком!
   - Ну хорошо! - Костя подался вперёд. - Ну тогда скажи - как?! Как мне поступить?! Скажи, раз ты такой умный!
   - Нет уж! - Жульман сердито потряс щеками. - Ещё чего! Ты на меня свою ответственность не перекладывай! Сам придумал - сам играй! Я в таких делах не советчик.
   - А если не советчик - тогда и... сиди! - Костя запыхтел от негодования. - Молчи в тряпочку! А то как покритиковать, пообвинять - так это все горазды! А как чего путного посоветовать - всё! Ау! Где все?! Нету никого!.. Прокуроры хреновы! Понтии Пилаты!..
   - Ладно тебе... - примирительно сказал Жульман. - Не рычи... Давай лучше выпьем.
   - Пей... - махнул рукой Костя. - Пей. Кто тебе мешает?.. На меня не смотри. Я - чай.
   Жора пожал плечами, мол, как хочешь, моё дело предложить, в два глотка осушил чашку, крякнул и отправил в рот очередной огурец.
   - Я так полагаю, - сочно чавкая огурцом, сказал он, - что это ещё не всё? Что есть ещё и другие пункты... окромя первых двух?
   - Есть, - вяло согласился Петелин.
   Жульман по-молодецки взмахнул рукой:
   - Оглашай!
   - А надо? - с сомнением в голосе спросил Костя.
   - Надо! - уверенно сказал Жора. - Народ хочет знать всё! Народ, он по своей природе любознателен и любопытен!
   - А народу баиньки уже не пора? - полюбопытствовал Костя. - А то ведь народу завтра рано вставать. То бишь, уже сегодня.
   - Народ не себялюбив! - горячо возразил Жульман. - Народ ставит общественные интересы выше личных!
   - Ах, даже так! - выпятив губу, покивал Петелин. - Ну что тогда с этим народом делать?! Придётся тогда, понимаешь, перед этим народом раскрыть все карты. Вывернуть, как говорится, всю правду-матку. Разоблачиться, так сказать, по полной, до конца.
   - До исподнего! - подтвердил Жора.
   - До подштанников...
   - До грязных, вонючих, обоссанных подштанников... Извини...
   - Да нет, ничего... - Костя криво усмехнулся. - Не знаю, как насчёт вонючих, но обоссаннных - это точно... - он помолчал, а потом продолжил горячим шёпотом. - Страшно, Жора... Очень... До холодного пота! До слабости в животе! Ты себе не представляешь!.. Иногда как накатит! Хоть в петлю!.. - он вновь усмехнулся. - Это ж надо - "в петлю"... Клин клином, понимаешь... И смертью смерть поправ... Бред... бред... бред... - он замолчал и опять утопил нос в чашке.
   Жульман, исподлобья глядя на Костю, молча закусывал.
   - Ну, ладно... - утерев ладонью рот и распрямляясь, наконец сказал он. - Так что там за оставшиеся пункты?.. Огласите весь список, пжалста...
   Петелин вздохнул.
   - Пункты?.. Есть ещё пункты... Вот, Коновалова надо найти. Альберта Сергеевича... Ты, кстати, брательнику своему сказал?
   - Сказал.
   - И что?
   - Согласился... Он, кстати, оказывается, очень хорошего мнения о тебе. В смысле, как о скульпторе. Вот уж никогда бы не подумал, что он ещё и скульптурой интересуется... Он сказал, что видел пару твоих работ где-то на выставке. Вроде в этой... В Арт-Центре, на Пушкинской...
   - А-а... - Костя покивал. - У меня там "Фламенко" выставлялась в прошлом году и "Падший ангел". В марте. На "Весеннем вернисаже".
   - Вот-вот, - обрадовался Жора. - Он как раз про "Фламенко" про твою и говорил. Сказал, что на редкость экспрессивная работа.
   Петелин поморщился:
   - Почитал бы он, что про мою "Фламенко" критики писали. Особенно этот... Дальнозерский. Каналья рыжая!..
   - Что, - спросил Жульман, - напинали? Ущемили достоинство художника?
   Петелин фыркнул:
   - Жорик, ущемлённое достоинство - это когда ширинкой, молнией...
   Жульман отгородился широкой ладонью:
   - Всё-всё. Понял. Не продолжай... Так что там критики?
   - А что критики... Козлы они, а не критики. Ладно бы что по делу писали. А то... - Костя сделал писклявый голос: - "Вечный кризис художника...", "Неприкрытый инфантилизм...", "Подражательная манера исполнения...". Хоть бы договорились, что писать. Чтоб единообразно было. А то - кто в лес, а кто... Тьфу! Да ну их! Козлов этих! Даже вспоминать не хочу!
   - Не хочешь - не вспоминай, - поддержал его Жульман. - Тоже мне - говна пирога...
   - Ладно... - успокоился Костя. - Проехали... Так, значит, информации пока никакой нет? По Коновалову.
   - Нет, - сказал Жульман. - Пока нет.
   - Пять дней уже прошло, - Костя почесал затылок. - Может, ему напомнить? Брательнику твоему. Может, он забыл?
   - Не надо ему напоминать, - возразил Жора. - Ничего он не забыл. У меня такое впечатление, что он вообще никогда ничего не забывает. Он, паразит, помнит всё: имена, телефоны, где кого видел, с кем о чём разговаривал... Я ему по молодости столько споров проиграл. Да что там по молодости! Вот ведь, совсем недавно было. Говорю ему: Аршавин всегда под десятым номером играет. А он мне: он тогда под двадцать девятым играл. Короче, слово за? слово, хером по? столу. Поспорили. Начинаю искать, добываю запись матча, смотрю - точно! - именно тот матч Аршавин играл под двадцать девятым. Понимаешь? Всегда под десятым играл и до того, и после, а именно в тот раз - под двадцать девятым!.. "Киликия" коллекционный, тридцать лет выдержки, сам из Еревана вёз, контрабандой, - ушёл! Как и не было. Я ему говорю: ты что ж, сволочь, всё-всё помнишь? Как у тебя в голову всё помещается? Череп тебе, паразиту, не жмёт? А он только смеётся... Так что не надо ему ничего напоминать. Он не любит, когда ему напоминают...
   - Хорошо, - вздохнул Костя, - подождём...
   Он опять погрузил нос в чашку и принялся осторожно потягивать горячий чай.
   - Послушай, - сказал Жульман, - Так всё-таки - нахрена тебе этот Коновалов сдался?
   - Ну я ж тебе рассказывал, - удивился Петелин, - Доктор. Говорил. Что этот Коновалов тоже...
   - Это я всё понял! - отмахнулся Жора. - Ты мне объясни другое. Нахрена он ТЕБЕ нужен? Ну, найдёшь ты его. Ну, расспросишь. Ну, окажется, что действительно он видел то же, что и ты. Ну и что?
   - Как это "ну и что"?! - возмутился Костя. - Это же значит, что всё это не бред! Не галлюцинации! Что всё это - на самом деле!..
   - Ну и что? - насмешливо переспросил Жульман. - Ну и что?! Даже если и не галлюцинации... Что, впрочем, еще не факт... Ну да ладно. Не будем... Что из того, что это не галлюцинации? Я в том смысле - какая от этого ТЕБЕ польза? Чисто практически. Что ты со всем этим собираешься делать?
   - Чисто практически?.. - Петелин явно был сбит с толку.
   - Ну да! - продолжал наседать Жульман. - Чисто практически. Что ты со всем этим делать будешь? С новым этим своим знанием... Ну, положим, соберёшь ты какие-то там факты. Сопоставишь. Разложишь их по полочкам. Выводы, наверное, какие-то свои сделаешь. Может, даже и новые какие-нибудь, интересные. Ну, пусть даже охренительно интересные выводы сделаешь!.. Ну и что?! Что ты со всеми этими выводами делать будешь? Чисто практически... Изменить-то ты всё равно ничего не сможешь. Понять, может быть, что-нибудь и сможешь, а изменить что-нибудь - нет... Так и для чего тогда это всё? К чему эти твои новые знания? эти факты? эти выводы твои интересные? Куда ты это всё потом денешь? Понесёшь всё это куда? На телевиденье? В журналы? В "Знание - сила"? В "Науку и религию"?.. Или, может, в "Московский комсомолец"? Там, пожалуй, возьмут. Там любят всё такое... Жареное... Баксов триста, может, тебе и отвалят. В виде гонорара. Хотя куда там...
   Петелин потерянно молчал.
   - Не знаю, Жора, - наконец сказал он. - Как-то я над этим не задумывался... Не знаю... Знаю только, что мне надо его найти. Коновалова этого. Найти и поговорить... Расспросить... Ведь не может же быть, чтобы всё это... Ай! - он махнул рукой. - Короче, не знаю!
   - Вот! - торжественно сказал Жульман, указуя пальцем на Петелина. - Что и требовалось доказать!
   С видом человека, честно отработавшего тяжёлый урок, он налил себе водки, выпил, смачно закусил огурцом и, взяв вилку, вновь принялся за выковыривание шкварок.
   - Слушай, - спросил он у молчащего Петелина, - у нас там что, картошки больше совсем не осталось?
   - Нет, - сказал Костя. - Не осталось. Ты последнюю доел... Есть ещё сырая. Но это - чистить, варить. Долгая песня.
   - М-дя... - сказал Жора. - Жаль... Хлеб, кстати, тоже кончается...
   Костя не ответил. Ссутулившись над чашкой, он молча смотрел в стол.
   Жульман жевал.
   - И?.. - напомнил он о себе через некоторое время.
   - Что "и"? - поднял голову Костя.
   - Это было три пункта, - объяснил Жора. - Это всё? Продолжения не будет?.. Три пункта это даже для предвыборной программы как-то жидковато. А тут...
   Петелин распрямился.
   - Не всё... - сказал он. - Есть ещё. Четвёртый пункт... Основной. Главный.
   Некоторое время он сидел очень прямо, глядя на Жульмана. Потом, отодвинув стул, резко поднялся:
   - Пошли!
   - Куда?! - испугался Жульман.
   - Не боись, недалеко...
   Жора, со вздохом отложив вилку, принялся выбираться из-за стола.
   Петелин прошёл во вторую половину дома, где располагалась мастерская, щёлкнул выключателем - под потолком зажглась пыльная трёхрожковая люстра - и двинулся вдоль стен, попутно включая размещённые по периметру светильники: настольную лампу на подоконнике, бра на стене, высокий одноногий торшер без абажура - в углу.
   Жульман, остановившись на пороге, с любопытством следил за Костиными манипуляциями.
   Включив весь свет, Костя подошёл к высившейся посреди комнаты, укрытой старой грязной простынёй скульптуре и резким движением сдёрнул покрывало:
   - Смотри!.. - торжественно сказал он. - "Мадонна он-лайн".
   Некоторое время Жульман лицезрел открывшееся произведение искусства со своего места, потом отлип от косяка и неторопливо двинулся в обход.
   Обойдя скульптуру по кругу, он остановился и одобрительно посмотрел на Костю:
   - Да... - сказал он. - Впечатляет... Ты знаешь, Костяныч, я, вообще-то, не большой знаток всех этих монументальных искусств, в скульптуре особо не бычу, но... Эта впечатляет. Я бы даже сказал - цепляет... Как, ты говоришь, она называется?
   - "Мадонна он-лайн", - повторил Костя. - Последняя работа мастера... Последняя в буквальном смысле... - он помолчал. - Посмертная...
   - Стало быть последняя... - Жульман хмыкнул. - Круто... Звучит... - он подошёл к скульптуре вплотную и, нагнувшись, поковырял ногтем основание. - Это что же? - оглянулся он на Петелина. - Пластилин?
   - Пластилин, - подтвердил Костя. - Послезавтра заготовку должны доставить. Я у вдовы Егорьева выкупил. Белый мрамор. Настоящий статуарный. Отличная фактура. Почти полтора куба... Егорьеву его в своё время прямо из Саяногорска привезли... Начну в камне. Времени, конечно, мало, в обрез времени, но должен успеть... Я уже и заявку на Курёхинский конкурс подал... И в выставочный центр. На Большой Морской. У них там двадцатого марта как раз новая экспозиция открывается... Должен успеть, - повторил он.
   Жульман распрямился, развернулся лицом к Петелину и, заложив руки за спину, принялся внимательно - покачиваясь с пятки на носок - разглядывать своего друга.
   - Что? - наконец не выдержал Петелин.
   - Ничего... - равнодушно ответил Жульман. - Смотрю.
   - Чего на меня смотреть? - удивился Костя. - На мне цветы не растут... На статую вон смотри.
   - Статую я уже видел... - не согласился с Петелиным Жора. - И ещё, дай бог, много раз увижу. Я теперь, мой друг, хочу лицезреть мастера. Творца. Того, чья бренная плоть, по его собственным словам, вскоре покинет нас, а душа останется жить в его бессмертных творениях.
   - А иди ты в... - не стал договаривать адрес Костя.
   - И туда я ещё тоже успею, - спокойно парировал Жора. - Туда вообще тропа народная никогда не зарастает... Я, Костяныч, хочу тебе сказать, что по крайней мере в одном твой инфаркт сыграл исключительно положительную роль - он стал трамплином для взлёта твоего творчества. Эту твою "Мадонну", - он показал рукой, - с твоими же "Падшим ангелом" и "Фламенко" даже ставить рядом нельзя. Я, хоть и не специалист, но тебе это вполне определённо заявляю... Вот видишь, мон шер, как оно бывает - иногда для высокого полёта достаточно обыкновенного, вульгарного пинка под зад!
   - Ну да, - сказал Костя. - Ёж - птица гордая: пока не пнёшь, не полетит...
   Жульман заржал:
   - Вот-вот... - он подошёл к Петелину и похлопал его по плечу. - Молодец, Костяныч! Молодец! И пусть теперь этот твой рыжий... Дальнозерский, да?.. вот пусть он теперь своей ядовитой слюной подавиться!
   - Как же! - ехидно отреагировал Костя. - Дождёшься ты от них! От этого сучьего племени.
   - Ладно, Костян, - Жора увлёк Петелина за плечи, - пойдём выпьем. За это непременно надо выпить!.. Я тут тебе дифирамбов напел - пойдём выпьем, пока не остыли... А то потом мне тебе гадости опять придётся говорить...
   Они прошли к столу, сели на свои места, и Жульман сейчас же набабахал себе чуть ли не полную чашку.
   - За тебя, Костяныч! - вдохновенно провозгласил он. - За скульптора Константина Петелина! За мастера с большой буквы "Му"!
   Он в три глотка выжрал содержимое чашки, зарычал, вращая глазами, и, схватив с тарелки последний огурец, целиком затрамбовал его себе в рот; на глазах его навернулись слёзы.
   - Ну, ты не это... - сказал Костя, с опаской наблюдая за другом. - Не того... Ты давай без фанатизма...
   Жульман, яростно жуя, в пять секунд управился с огурцом, шумно сглотнул и, воздев над головой руки со сжатыми кулаками, огласил окрестности оглушительным восторженным рёвом. В серванте зазвенела посуда.
   - Слышь, ты, - Петелин, отогнув край занавески, осторожно выглянул на улицу. - Слон больной... Напился - веди себя прилично.
   - Слушай, трезвый, - пренебрежительно отозвался Жульман, - ты давай сиди и не завидуй... Отказался, понимаешь, от удовольствия - не мешай другим отдыхать.
   - Я только к тому, - пояснил Костя, - что могут не понять, - он кивнул на окно. - Здесь место тихое - далеко слышно, ментов вызовут - будешь потом доказывать, что не верблюд...
   - Сэр, ежели вы не перестанете шуметь, - сейчас же в лицах изобразил Жульман, - я буду вынужден вызвать констебля - Когобля?! - Ментабля!.. - он захихикал, потом, успокоившись, взял вилку и, слегка поковырявшись в опустевшей сковороде, с сожалением отодвинул её на середину стола. - Закуси у тебя мало, Петелин, вот что я тебе скажу! Почему у тебя всё время так мало закуси?!
   - Гости потому что у меня такие, - Костя хмыкнул. - Дикожрущие и дикоорущие. Дикие, в общем. Не везёт мне вечно с гостями... Ты тут, кстати, когда кулаками над головой тряс, и Тарзана изображал... раненного в промежность... ты мне очень живо одного гиббона напомнил. Из нашего Питерского зоопарка. Я когда Ингу лет десять тому назад в зоопарк водил, там один такой деятель клетку сотрясал... Половозрелый... Инга потом две ночи спать не могла. Душевная травма была у ребёнка.
   - Вот только не надо! - погрозил вилкой Жора. - Не надо нам этих сомнительных аналогий! Не надо обобщать! И тем более переходить на личности! - он отложил вилку в сторону, взял с тарелки недоеденный кусочек хлеба, запихнул его в рот и, облокотясь на столешницу, исподлобья посмотрел на Петелина: - Ну-с, на чём это я остановился?
   - Ты?.. - Костя почесал в затылке. - Ты, вроде бы, собирался говорить мне ещё какие-то гадости... Нет?
   - Я?! - удивился Жульман. - А, ну да... Гадостей тебе, значит. Ладно, будут тебе гадости... Я, Костик, понял, что переубедить мне тебя всё равно не удастся, поэтому я сразу перейду к оскорблениям. Так что будь готов... - он плеснул себе водки, заглянул в чашку, но пить не стал, а, надув щёки, некоторое время буравил Петелина взглядом. - Увы!! - наконец разрешился он горьким выкриком. - Увы и ещё раз увы!.. Как говорили древние: а?микус мне пла?то, но, сами понимаете, сэд ма?гис а?мика ве?ритас... - Жора приподнял одну бровь и на всякий случай уточнил: - Это по латыни.
   - Кви?дквид ла?тинэ ди?ктум, сит а?льтум сона?тур, - сейчас же отозвался Костя и тут же перевёл: - Любая хрень, сказанная на латыни, звучит как мудрость... Давай лучше по-русски.
   Жульман изумлённо смотрел на друга:
   - Уел... - наконец оценил он. - Один-ноль... Запишешь мне эту фразу... Потом.
   - Запишу... - согласился Костя. - Итак?..
   - Итак... - кивнул Жульман. - Я сказал, что ты, Платон, хоть мне, конечно, и друг... Костик, - внезапно оборвал он сам себя, - ты учти - я после третьего стакана становлюсь опасно умён. И меня иногда заносит. Ты это... - он сделал рукой удушающее движение. - Ты меня притормаживай тогда, если что...
   - Ладно, - не стал спорить Костя и повторил жест друга, - договорились, приторможу... Продолжай.
   - Так вот... - Жора мучительно потёр лоб. - О чём это я?.. Ага!.. Значит, я так понимаю, твоя "Мадонна он-лайн" - это твоё, как ты считаешь, посмертное произведение. Твоя попытка, пусть не при жизни, так хотя бы после неё, ворваться в пантеон величайших скульпторов всех времён и народов... С ноги, так сказать, открыть дверь на скульптурный Парнас... Этакий плевок в вечность. Так?..
   - Ну, если не придираться к частностям, - пожал плечами Костя, - и не цепляться к сомнительным формулировкам... то так.
   - Ага... - удовлетворённо произнёс Жульман, он сел прямо и, плотоядно глядя на Петелина, шумно потёр ладони. - Значит, ты считаешь, что, создав великое произведение, ты... А... - Жульман выставил вперёд кулак с оттопыренным большим пальцем. - Вписываешь своё имя в список величайших скульпторов... Бэ... - от кулака, в помощь большому, оттопырился указательный. - За счёт многочисленных премий и грантов материально обеспечиваешь... во всяком случае на ближайший отрезок времени... если не себя, то всех своих близких... И, наконец, вэ... - средний палец присоединился к первым двум. - Ты на кривой козе объезжаешь Симона Ионовича и столбишь себе место в райских кущах. Так сказать, получаешь почести по последним заслугам... Так?..
   - Ну, опять же, если не цепляться к частностям, - согласился Костя, - то да, так.
   - Во-от!.. - удовлетворённо протянул Жульман и хитро подмигнул Косте. - Значит, та-ак. Значит, вот в таком вот аспекте... Только вы вот что... - Жора потянулся к столу и постучал по нему согнутым указательным пальцем. - Вы, дорогой товарищ, на все эти свои наполеоновские планы... на всё это своё громадьё... можете с честной душой и с чистой совестью плюнуть... Категорически. Слюной... Вся эта... Всё это великолепие, которое вы тут перед нами развернули, всё это величественное сооружение, этот... Тадж Махал, не к столу будет сказано... всё это, дорогой товарищ, воздвигнуто вами... на песке. Да-да! На самом обыкновенном грёбанном песке. Это я вам с полной ответственностью, как архитектор архитектору, заявляю... На песке!.. И стоять ему на этом песке от силы месяц-два-три... Пока наша суровая действительность, пока, понимаешь, грёбанная проза жизни наша не развернётся и не-е-е... врежет! - он грохнул кулаком по столу, - понимаешь... тебе по всей морде!.. По всей твоей наглой, самоуверенной петелинской морде!.. До слёз! - опять бабахнул по столу Жульман. - До соплей! До кровавых брызг!.. понимаешь... И вот тогда... - Жора задрал руку и потряс в воздухе обличающим перстом. - Вот тогда ты прозреешь! Прозреешь тогда!.. Но будет поздно!..
   - Офигеть! - сказал Костя. - Жорик, ты бы больше не пил. Тебе, пожалуй, уже хватит...
   - Но-но!.. - осадил друга Жульман. - Но-но!.. - его палец заходил туда-сюда перед лицом Петелина. - Не надо! Не надо переводить стрелки!.. Я - нормально!.. Ты думаешь, что я тут несу пьяный бред? Да?! Ты так считаешь?!.. А вот хрен тебе! - немалых размеров дуля повисла перед Костиным носом. - Жульман не пьян!.. Он, может, конечно, и не совсем трезвый. Но он не пьян!.. Ты!.. - указательный палец прицелился в Костю. - Ты знаешь про закон Старджона?!
   - Старджона? - переспросил Костя. - Нет... - он покачал головой. - Честно говоря, не знаю... А кто это?
   Некоторое время Жульман непонимающе смотрел на Костю.
   - А хрен его знает, кто это!.. - наконец отозвался он. - Хер какой-нибудь американский!.. Какая разница?! Главное, что есть такой закон. Закон Старджона. И закон этот гласит!.. - Жора подался вперёд и, опасно выкатив глаза, громким шёпотом поведал Петелину: - Девяносто процентов всего на свете - дерьмо! - он откинулся на спинку стула и победоносно стал оглядывать собеседника.
   С минуту Костя размышлял.
   - Ну и что?.. - ничего не придумав, спросил он. - Что ты хочешь этим сказать?
   - Это не я, - уточнил Жора. - Это - Старджон.
   - Ну, хорошо, - терпеливо согласился Костя. - Что Старджон хотел этим сказать?
   - Всё, что он хотел этим сказать, он сказал, - не стал вдаваться в подробности Жора. - Дело, собственно, не в самом законе, а в его следствиях. Точнее, в одном следствии... А следствие это таково, что тебе, Костик, не поздоровится!
   - Ой! - сказал Костя. - Напугал!.. Ты смотри, чтоб ТЕБЕ не поплохело, трибун комнатный! А то, помнится, кто-то не так давно, не далее как на Танькин день рождения, тоже вот так вот речи за столом говорил-говорил, распинался, дифирамбы имениннице пел... а потом побежал и лбом унитаз расколол...
   - Не надо!.. - отгородился ладонью Жульман. - Вовсе даже и не лбом! Я тогда... Салат мне просто тогда не пошёл. Из крабов... И вообще, не надо передёргивать!.. Речь сейчас не обо мне. Речь о тебе... И о следствии... Вытекающем... - он помолчал, собираясь с мыслями. - Так вот. Исходя из этого грёбанного следствия, все общепринятые в социуме ценностные критерии... вся так называемая истина в последней инстанции... весь этот пресловутый, грёбанный этот гамбургский счёт... да что там говорить, даже самый обыкновенный здравый смысл... суть не что иное, как... мнение большинства... То есть, тех самых девяноста процентов населения, которые... исходя из формулировки Старджона... есть дерьмо... Улавливаешь?
   - Пока нет.
   - А пора бы... - Жульман по-наполеоновски скрестил руки на груди. - Так что все твои попытки... протиснуться в культурную вип-ложу, все эти твои... жалкие монументально-скульптурные трепыхания... этот твой... хилый пароходик творческих амбиций... все они изначально обречены... обречены разбиться о безжалостный гранит нашей суровой действительности.
   - Это почему? - насупился Костя.
   - А потому! - торжественно провозгласил Жора. - Потому что... - он расцепил руки и побуравил пальцем потолок. - Не поймут-с!.. И не оценят-с!.. А точнее, вполне сознательно затрут и затопчут... И любимый твой Дальнозерский об тебя с удовольствием подошвы вытрет. Он же, сукин сын, как дважды два докажет почтенной публике... да и тебе самому, кстати... что... хрен тебе с маком! Что молод ты ещё, паря, в пантеон-то стучаться! Что, если к твоей заднице и прилипла вдруг пара перьев, то это ещё далеко не значит, что ты - орёл!.. И "Мадонна" твоя, которая он-лайн, не великое произведение искусства, а - всего навсего - случайный успех подающего надежды неофита... И это в лучшем случае! А в худшем - бездарная лепня возомнившего о себе самоучки... И займёт твоя "Мадонна" своё почётное место рядом с твоим же "Падшим ангелом" и незабвенной твоей "Фламенко"... Вот, кстати, где они, эти твои фламенки и ангелы эти твои падшие?! Где они?!
   Петелин вздохнул:
   - "Фламенко" здесь, на даче, в сарае... А "Ангел" - на Старо-Пановском стоит. У меня его какой-то придурок выкупил. Тёще на могилу.
   - Ага! - победно закричал Жульман. - Вот видишь!
   - Что я вижу?
   - Что я прав!
   - Я, Жора, вижу другое. - Петелин криво усмехнулся. - Я вижу, что, чтобы я тебе ни говорил, ты всё воспринимаешь в штыки... - Костя помолчал. - На всё, абсолютно на всё у тебя находятся какие-то возражения... Нахрена ты вообще приехал? Чтоб настроение мне портить? Так оно у меня и без тебя ниже плинтуса...
   - Ну вот... - Жора вновь посопел своим армянским носом. - Вечно ты, Петелин, выдуваешь из гондона дирижабль... Всё у тебя, понимаешь, через трагедию. Весь мир у тебя, понимаешь, - говно, и все люди в нём, соответственно, - актёры... Слушай, Костик... - Жульман прижмурил глаза; круглая физиономия его стала удивительно похожа на котиную. - Я тебя, конечно, уважаю, как личность, и ценю, как гениального скульптора... - (Костя усмехнулся) - Я, в конце концов, горячо люблю тебя, как друга. Но, позволь тебе заметить... ты - балбес! И не просто балбес! Ты - балбес редкостный, уникальный! Я бы даже сказал - штучный!.. - Жорина рожа разъехалась в довольной улыбке. - Ты пойми, горе ты моё луковое, что я, тот, которого ты так сурово обличаешь и которого чуть скоропалительно не обвинил в грехе предательства... я ведь - здравое зерно... в плевелах твоих воспалённых умопостроений. Я - тормоз... э-э-э... в смысле, тормозной рычаг... э-э... Короче, я - баллон с дихлофосом в безумной стае твоих обмороженных тараканов... Извини... Я вношу во все твои наполеоновские планы здоровый циничный скептицизм... Я заставляю тебя мыслить критически... Так что ты, Костяныч, не обижайся. Лучше я, чем потом кто-нибудь... Чем кто попало...
   Костя, не отрываясь, смотрел на Жульмана. Лицо его постепенно разглаживалось. Наконец он улыбнулся:
   - Жук ты, Жульман! Как есть жук!.. Хитрый жучара!.. Загрузил ты меня, конечно, по полной программе. Лапши мне тут на уши понавешал... Километрами... Балбес я у него, понимаешь... Сам ты балбес! Я тут через тебя чуть последнюю надежду не потерял! Тормоз перестройки тут, понимаешь, выискался! Баллон дихлофосный!
   - Всё! - Жора поднял широкую ладонь. - Всё, Костик, проехали... Давай лучше выпьем. Давно мы что-то не выпивали...
   - Ага... - сказал Костя. - И двадцати минут не прошло... Тебе, может, и вправду, хватит? А то Танька твоя, она ведь и меня, если что, не пощадит. Бантиком завяжет.
   - Во! - обрадовался Жора. - Молодец!.. - он не без труда нашёл на столе свою чашку и задрал её вверх. - Правильно! Давай выпьем за женщин! Нет!.. - тут же поправил он себя. - Давай выпьем за ЛЮБИМЫХ женщин! За Таньку мою! За... за Виолетку пить не будем?.. не будем... тогда за Лариску твою! Выпьем! Дай бог вам жить долго и счастливо!.. За любимых женщин! - он, громыхнув стулом, поднялся. - По-гусарски! Стоя! До дна!
   Костя, помедлив, тоже встал и, оттопырив локоть, отпил из своей чашки несколько глотков чуть тёплого чая.
   - Ну, ладно, - опускаясь на заскрипевший стул и утирая тыльной стороной ладони рот, сказал Жульман. - Жрать у тебя всё равно нечего. Осталось поговорить... Ну, давай, рассказывай. Что тут у вас нового, в Стрельне-то? О чём народ судачит?
   - А что тут может быть нового? - удивился Петелин. - Тут же деревня деревней. Да я, собственно, никуда и не хожу. Разве что до магазина изредка выберусь... А там какие разговоры? Масло опять подорожало - плохая новость, дали свет - два дня не было - хорошая новость, на Кропоткинской снег с крыши съехал - три машины всмятку - весёлая новость.
   - Кстати, - глядя вдаль, задумчиво произнёс Жульман, - Далисвет - хорошее русское имя.
   - Ну да, - с серьёзным видом подтвердил Костя, - А как же! Три новых русский богатыря - Далисвет, Далигаз и Даливо?да. Былинный эпос эпохи реформирования ЖКХ...
   - Ой, да взыграли трубы водопроводные! - сейчас же, раскачиваясь в такт, зычным голосом бояна подхватил Жульман. - Ой, да пропал огонь голубой в плитах газовых! И пришла на землю русскую тьма великая! И слез тогда добрый молодец... э-э... Далисвет Владимирович с батареи отопления, ибо... э-э...
   - Ибо остыла нафиг батарея, - закончил за друга Петелин...
  
   Лариса открыла дверь, одетая в коротенький голубой халатик и тюрбан из белого банного полотенца на голове. Сквозь два мокрых пятна на её груди отчётливо проступали острые столбики сосков. У Кости перехватило дыхание.
   - Костя?! - обалдела и Лариса. - Ты?!.. Я думала, соседка пришла... - она стыдливо придержала рукой расходящиеся полы халатика. - Ты как тут?!..
   - Привет... - сказал Костя. - Да вот... Шёл мимо, решил заглянуть...
   - Ничего себе! Ты в подъезд-то как попал?
   - Да... - Петелин неопределённо повёл плечами. - Мужичонка там какой-то выходил, вот я и... прощемился... Слушай. Разговор у меня к тебе. Серьёзный... Ты одна?
   - Нет! - Лариса замотала головой. - Я, знаешь...
   - Ларыса, и-хто пришёл?! - донёсся из комнаты мужской голос с сильным восточным акцентом. - И-хто там?
   - Ты чего не позвонил?!.. - оглядываясь на дверь комнаты, перешла на шёпот Лариса. - Я не одна!.. Вагизик, это не к тебе! - громко крикнула она. - Тут... по выборам!.. - и опять зашептала, замахала на Костю свободной рукой: - Позвонить надо было, что же ты, чудак!..
   - Вагизик?! - удивился Костя, впрочем тоже убавив громкость до минимума. - Что ещё за Вагизик?!..
   - Тс-с!.. - Лариса прижала палец к губам и опять оглянулась на дверь. - Тихо ты!.. Обыкновенный Вагизик. Мужчина...
   - Муж?!
   - Да нет, не муж... - замялась Лариса. - Пока не муж...
   - А-а... Понятно... - наморщил нос Петелин.
   - Что тебе понятно?! - шёпотом возмутилась Лариса. - Ничего тебе не понятно! Тоже мне!.. Говори, чего хотел?!
   - Давай встретимся. Сегодня. - горячо зашептал Петелин - Сможешь сегодня? Очень надо! Разговор есть.
   - Не знаю... - Лариса покусала губу. - Я сегодня никуда не собиралась... Подожди! Ладно! Давай... Через два часа. На нашем месте. Помнишь?.. Если что...
   Дверь из комнаты отворилась и в коридор вышло классическое "лицо кавказской национальности" - лет пятидесяти, смуглое, лысенькое, с пивным пузцом и оплывшей книзу женоподобной фигурой. Низ фигуры был прикрыт заношенными спортивными штанами, торс оставался голым. Впрочем, голым его можно было назвать только с большой натяжкой - густая курчавая растительность столь плотно покрывала его до самой шеи, что, казалось, на человеке был надет плотный чёрный шерстяной свитер.
   - Ларыса, ты и-скем тут? - поинтересовалось "лицо". - Пашему и-так долго?
   - Вагизик, тут гражданин пришёл... - умильно улыбаясь, затараторила Лариса. - По выборам товарищ. Агитирует... А ты чего без тапок? Тут от дверей дует. Надень тапки, Вагизик. Хочешь, я тебе принесу?..
   - Падажди! - остановил её жестом Вагизик. - Нэ надо... - он подошёл вплотную и окинул Костю настороженно-изучающим взглядом. - По выборам, гаваришь?
   - Точно так, - солидно подтвердил Петелин. - Выборы Президента Российской Федерации. Слышали, наверное? А я, вот, агитирую... Агитатор я... - он покопался в кармане пальто и извлёк неизвестно как, но очень кстати оказавшуюся там рекламную листовку. - Агитирую за кандидата... э-э... Прохорова... - он протянул листовку "лицу", а второй рукой энергично изобразил рот-фронтовский жест. - Хэй! Голосуйте за Прохорова! Прохоров - НАШ кандидат! Там, где Прохоров, - там успех, там победа!..
   - Прохоров?.. - Вагизик взял у Кости из рук листовку и близоруко вгляделся в неё. - И-хто такой? Пашму нэ знаю?
   - Ну как же! - почти обиделся за кандидата Петелин. - Это же... Прохоров! Самый лучший кандидат из всех кандидатов!.. Миллиардер! Красавец! Умница!.. Владелец заводов, газет, пароходов! - Косте вдруг сделалось весело.
   - Мильярдэр? - оживился Вагизик. - Рэально багатый, да?
   - Что ты! - сказал Петелин. - Очень богатый! Почти как Билл Гейтс! И, главное, к тому же, умный! Не яхты покупает и не эти... футбольные клубы, а... дело делает. Дома строит. Заводы строит. Автомобиль свой скоро будет выпускать. Ё-мобиль называется. Не слышал? Ну что ты! Такие дела заворачивает!
   - Слюшай... - засуетился Вагизик. - Зайди, дарагой, да? И-расскажи толком... Сижу вэсь дэнь на склад, ничего нэ знаю. Зайди, расскажи про етот... Прохоров, да? - и-хто такой? и-што дэлает? и-чем занимайца? Зайди, расскажи... Только рэально, да?..
  
   Лариса и Костя встретились в маленьком скверике, тесно зажатом с двух сторон глухими торцевыми стенами старых, довоенной постройки, черырёхэтажек. На Ларисе было тёмно-синее демисезонное пальто, белый вязаный берет и белые высокие сапоги на платформе.
   - Привет! - раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Лариса ткнулась холодными губами в петелинскую щёку. - Не замёрз ждать? Извини, не смогла раньше.
   - Нет... - сказал Костя. - Нормально... Тепло...
   - Да, потеплело, - согласилась Лариса. - Настоящая весна. Даже пахнет весной!
   - Ну что, куда? - спросил Петелин. - В кафешку? Посидим? - он кивнул на низкое приземистое здание с круглыми окнами в глубине сквера.
   - Ой, нет... - закрутила головой Лариса. - Ну её!.. В кои-то веки выбралась на улицу. Да и некогда. Я, Костик, еду сейчас на Васильевский. К маме. Если хочешь, поехали со мной. Проводишь. Заодно и поговорим. По дороге... Да?
   - Давай... - легко согласился Костя. - К маме, так к маме... Как она, кстати? Здорова?
   - Давление всё время скачет... - пожаловалась Лариса. - Как погода меняется, так и у неё... На таблетках всё время... А так - ничего. Бодрая... Иногда даже чересчур. Ей же в прошлом году пятьдесят пять исполнилось. На пенсию пора. А она - ни в какую! "Что я, - говорит, - дома буду сидеть? Чем я буду заниматься? Помру я дома со скуки..." И таскается каждый день в этот свой театр. Как будто там без неё костюмы шить некому!
   - А может, она и права, - предположил Костя. - Действительно, в четырёх стенах сидеть... сама понимаешь. Дома ведь что? Только телевизор. А на работе всё-таки коллектив, разговоры, общение... И, опять же, она там себя чувствует нужной, востребованной...
   - Да я и не возражаю, - улыбнулась Лариса. - Так, ворчу иногда... для вида.
   - До метро пешком или на автобусе? - уточнил Костя.
   - На автобусе, - выбрала Лариса. - Времени мало. Лучше там, от "Василеостровской" пройдёмся, подышим.
   Они двинулись к пешеходному переходу.
   - Так ты говоришь - Вагизик... - многозначительно произнёс Костя.
   - Ну, Вагизик... - пожала плечами Лариса. - И что?
   - Да нет, ничего... - улыбнулся Петелин. - Роскошный мужчина. Настоящий мачо. Альфа-самец.
   - Смеёшься? - Лариса искоса взглянула на Костю.
   - Да какой тут смех?! - Петелин усмехнулся. - Тут уже не до смеха... Я таких... шерстяных отродясь не видел. Слу-ушай, ты не интересовалась случайно: его мама как - родила или всё-таки связала?
   - Перестань!.. - Лариса ткнула Костю острым локотком в бок. - Зря ты так на него!.. Он не как все... эти... Он любит меня... И вообще! Он хороший... Добрый... Щедрый...
   - Умный... - подсказал Костя.
   - Петелин!!.. - Лариса остановилась и, повернувшись всем корпусом, в упор посмотрела на Костю; брови её грозно сошлись. - Перестань! Чего ты к нему прицепился?! Ну, сплю я с ним! И что?! Тебе-то что до этого?!.. Чего ты вообще припёрся?! Дело у тебя? Давай, излагай своё дело!.. Критик тут, понимаешь, выискался!.. Агитатор за дело Прохорова!..
   - Ну, всё, всё... Успокойся... - Костя примирительно взял Ларису под руку. - Прости... Я не хотел... Вагизик, так Вагизик... В общем-то, симпатичный мужик. Солидный, не пацан какой-нибудь... Опять же бизнес свой. Обеспеченный, значит. При деньгах... Я, собственно, совсем о другом хотел с тобой поговорить... Ух ты! Смотри - "семнадцатый" идёт! Успеем ещё! Побежали?!..
  
   Они шли по 10-ой линии Василевского острова в сторону Большого проспекта. Лариса держала Петелина под руку. Вязаный берет свой она сняла и, вытащив заколку, рассыпала по плечам длинные золотистые волосы. Не по-январски тёплый, влажный ветер с Невы, налетая, заигрывал с ними, трепал, забрасывал за спину, на лицо. Лариса время от времени, встряхивая головой, возвращала волосы на место.
   Шли молча. Петелин ждал.
   - Знаешь, Костик, - наконец сказала Лариса, - всё-таки - нет... Я тебе, конечно, благодарна... И за признание твоё, и... за все твои слова... Но... нет.
   - Почему "нет"? - На Петелина вдруг накатила обессиливающая чёрная тоска. - Почему?.. Вагиз?
   - Вагиз, - просто согласилась Лариса. - Он ведь мне предложение сделал. Видишь? - она протянула Косте правую руку, демонстрируя золотое кольцо с немалых размеров синим камнем на безымянном пальце.
   - Вижу, - сказал Костя. - Сапфир?
   - Да, - сказала Лариса. - Правда, красиво?
   - Красиво... - не стал спорить Петелин.
   - В следующую субботу свадьба, - продолжала Лариса, - а потом мы сразу уезжаем. В свадебное путешествие. На месяц. Греция - Кипр. Уже и билеты куплены, и... все дела...
   - Подумаешь, свадьба, - сказал Костя. - Всё, что назначено, можно отменить. Было бы желание... А путёвки и билеты можно сдать. Ничего, твой Вагизик не обеднеет. И не похудеет - вон какой мамон наел.
   Лариса пропустила "мамон" мимо ушей.
   - Отменить-то, конечно, можно, - задумчиво произнесла она. - Было бы ради чего.
   - Ради меня, - сказал Костя.
   - Ради тебя... - Лариса улыбнулась; было в её улыбке и понимание сказанного как шутки, и память о незабываемом прошлом, и какая-то спокойная, чуть ли не материнская снисходительность; Костя понял, что это - ещё одно "нет".
   - Что, в Грецию сильно хочется? Попу на солнце погреть? - довольно зло съёрничал он, уже понимая, что нарывается. - Смотри, там сейчас неспокойно.
   Но Лариса не отреагировала. Некоторое время она шла молча, а потом подняла на Костю свои голубые глаза:
   - Я беременна, Костя. От Вагиза. Девять недель уже... Видишь, как бывает: с Грамодзеевым мы почти пятнадцать лет мучились, лечились оба, по санаториям ездили - и в Крым, и на грязи в Карелию, и даже на Алтай летали, в Белокуриху - всё бестолку. А тут практически с первого раза получилось... Ребёночка я хочу. Очень хочу! А врачи говорят: если один раз получилось, потом ещё получится. Я тогда и двоих, и троих рожу! И это ничего, что первенец поздно, я ведь ещё не такая уж и старая - мне ведь всего тридцать шесть... Правда?..
   - Да... - сказал Костя. - Да, конечно... О чём разговор... Ты молодец, Лариска. Я за тебя рад... Честное слово!
   - Правда?! - лицо Ларисы озарила улыбка. - Правда, Костик?!
   - Правда, - честно сказал Петелин.
   - Ой, Костенька!.. - Лариса вытащила свою руку из-под петелинской и, обняв Костю за шею, прижалась щекой к его щеке. - Всё-таки ты - мой самый лучший, самый настоящий друг! Да?
   - Да... - сказал Костя, осторожно обнимая Ларису за талию. - Конечно... Я ведь тебя люблю.
   - И я тебя люблю, Костенька, - горячо зашептала ему на ухо Лариса, - но видишь, как получается. Что тут теперь поделаешь? Видно, так Богу угодно... А ты не теряйся. Не пропадай. Хочешь, мы с тобой любовниками будем? Самыми настоящими любовниками!.. Только не сейчас. Потом. Я ребёночка рожу - тогда. Тогда можно будет. Вагизик, он, конечно, хороший, но, честно говоря, в постели он... никакой. Он ведь, как воробышек, - налетел, крылышками похлопал и слетел. Я - так даже разогреться не успеваю. Он совсем не то, что ты... Я ведь тебя помню. Я тебя никогда не забывала... Помнишь, как ты меня любил? Помнишь?! - Лариса отстранилась и заглянула Косте в глаза.
   - Помню, - сказал Костя. - Разве такое забудешь?
   - А помнишь, как мы в Гатчину ездили? - затормошила его Лариса. - На сеновале каком-то ночевали. Залюбил ты меня тогда до чёртиков, до полусмерти, я от оргазмов тогда чуть сознание уже не теряла, - она нежно погладила Костю по щеке. - Жеребец ты мой... Неутомимый.
   - Помню, - сказал Костя. - И Гатчину помню. И Кронштадт. И здесь, на 10-ой, у твоих родителей, в дальней комнате... Помнишь, как братишка твой однажды в комнату ввалился?
   - Ой, помню! - по-детски зажимая ладошкой рот, захохотала Лариса. - Забежал и стоит. И смотрит. И мы на него смотрим. Ты сверху. Одеяло на полу. Прикрыться нечем. Ты ему так кулак показал и говоришь зловещим шёпотом: "Скажешь кому - убью!.."
   - Точно-точно!.. - засмеялся и Костя. - Он, по-моему, тогда уписался. Да?
   - Уписался, - подтвердила Лариса, - но родителям всё равно рассказал. Засранец. Меня предки потом неделю воспитывали.
   - Где он, кстати, сейчас?
   - В Североморске. На "Адмирале Левченко". Это корабль такой, большой противолодочный называется. Командир там какой-то БЧ.
   - Нравится ему?
   - Нравится! Только говорит, что в море редко ходят.
   - Не женился ещё?
   - Нет. Невесту, правда, в прошлом году привозил, оттуда же, из Североморска, но вроде потом разругались они. Во всяком случае, про женитьбу пока не заикается. Да и рановато ему, если честно. Салага он ещё. Двадцать три года всего.
   - Ну, ты-то в двадцать один замуж вышла.
   - Но я же женщина... И то, как оказалось, поторопилась... Погуляла бы ещё. Институт бы закончила... С тобой бы, может быть, помирилась. Не пришлось бы тогда за Грамодзеева моего выходить... Я ведь тогда больше от отчаяния на Генку-то кинулась. А не по любви. Плохо мне тогда было... Ты ушёл. С Воробьихой закрутил. С мымрой этой долговязой... Я на наркоту подсела. Чуть выбралась потом... С института меня почти что попёрли. Если бы десять штук декану не занесла - гуляла бы, как ветер в поле, без диплома, без ничего... Отец же ещё как раз тогда умер... - Лариса вздохнула и, повернувшись, опять взяла Петелина под руку. - Пойдём... Вон, мой дом уже видно. Узнаёшь?.. Там у нас сейчас на первом этаже универсам открыли. Удобно. Маме далеко ходить не надо: спустилась вниз - и уже в магазине.
   - Удобно, - согласился Костя.
   Дальше шли молча. Возле арки, ведущей во двор, Лариса остановилась.
   - Ну вот, Костенька, пришли, дальше я сама... Спасибо тебе... За то, что проводил. За то, что сердце своё открыл. За то, что меня выслушал... За всё спасибо... И не сердись на меня, ладно? Не надо на меня сердиться. Так получилось. Не всё мы сами планируем. Иногда жизнь за нас решает... Но ты не пропадай. Ты, главное, не теряйся! Всё у нас с тобой ещё будет. Правда?.. Жизнь, она ведь длинная. Что сейчас не случилось, то потом обязательно сбудется... Если, конечно, сильно хотеть этого... Жизнь длинная, ты, главное, не теряйся, помни меня.
   - Да, - сказал Костя, - жизнь длинная... И ты меня... помни... - он через силу улыбнулся. - Маме привет.
   - Передам, - кивнула Лариса. - Представляешь, а она тебя помнит. Недавно вот только вспоминала. Она о тебе всегда очень хорошо отзывалась. Даже странно. Видела ведь она тебя только один раз всего. Тогда, на дне рождения, помнишь? А вот ведь запомнила... Ни про одного моего ухажёра она ни разу ни одного доброго слова не сказала. А тебя всё время хвалила. В пример мне всё ставила... Мы когда с тобой расстались, она мне чисто плешь проела. Попрекала потом чуть ли не год... Не знаешь, почему?
   - Знаю, - сказал Костя, - потому, что я - самый лучший.
   - Лучший... - подтвердила Лариса, она улыбнулась, потом приподнялась на цыпочки и, взяв Костю за уши, притянула к себе и нежно поцеловала в губы. - Всё, мой хороший... Пока... Ой!.. - засмеялась она. - Подожди! Перепачкала я тебя!
   Она старательно стёрла с Костиных губ свою помаду, потом, отстранившись, ласково провела ладошкой по его груди и вдруг, резко повернувшись, быстро пошла под арку дома. На повороте Лариса на мгновение остановилась, оглянулась, помахала ему рукой и тут же скрылась за углом. Несмотря на солнечный день, под аркой было почти темно, но Косте показалось, что он разглядел слёзы, блеснувшие на Ларисиных щеках...
  
   Петелин как раз подходил по набережной Лейтенанта Шмидта к памятнику Крузенштерну, когда в кармане зазвонил телефон. Костя остановился, достал мобилу и, загородившись плечом от налетающего с Невы резкого, порывистого, но по-весеннему тёплого ветра, ответил на звонок.
   - Да...
   - Петелин Константин Акимович? - спросил незнакомый женский голос.
   - Да.
   - Это вас беспокоят из комиссии конкурса Сергея Курёхина.
   - Да... - сказал Костя. - Я слушаю.
   - Константин Акимович, комиссия рассмотрела вашу заявку на участие в конкурсе и приняла по ней отрицательное решение.
   - Почему? - спросил Костя.
   - Комиссия не сочла ваши обстоятельства исключительными, а представленные вами аргументы достаточными для включения вас в список номинантов, - пояснил равнодушный женский голос. - Список на двенадцатый год уже закрыт. Заявки принимались до первого декабря одиннадцатого года.
   - Да, но я же предоставил справку! - возмутился Костя. - У меня же был инфаркт!
   - В вашей справке указано, что вы были госпитализированы первого января. А список закрыт первого декабря, - терпеливо пояснил голос.
   - Да, но... - Петелин запыхтел. - Я ведь... Я и до госпитализации себя плохо чувствовал. У меня просто справки нет... И послушайте... Что, разве включение ещё одного номинанта в список может сорвать проведение конкурса?!.. Сам же конкурс начинается только с апреля!
   - Нет, сорвать конкурс это, конечно, не сможет, - голос был непреклонен, - но, поймите, это создаст прецедент. Что дозволено одному, может быть дозволено многим... Согласитесь, есть определённые правила. Есть условия конкурса. Есть сроки. В том числе и сроки подачи заявок. Если установленные правила не соблюдать, то... сами понимаете. У нас и так в стране порядка мало.
   - Скажите... - Костя помялся. - А ещё как-то этот вопрос решить можно?.. Ну... если не официально...
   - Право, я не знаю... - затруднился голос. - Неофициально... Вы можете, конечно, обратиться непосредственно к Александру Давидовичу, но... Он ведь лично присутствовал на заседании комиссии, и... его подпись тоже стоит под протоколом... Я даже не знаю...
   - Безобразие! - сказал Костя. - Что у вас там за... бюрократизм такой?! Я жаловаться буду! Я... в газету напишу!.. На телевидение!..
   - Константин Акимович!.. - попытался встрять женский голос. - Константин Акимович!.. Жаловаться вы, конечно, можете. И в газету написать можете, но... Что толку? Что изменится? Нервы только потреплите. Себе и... людям. Что вы так нервничаете, я не пойму? Подайте новую заявку. На тринадцатый год. И номинируйтесь себе на здоровье. Что вы так рвётесь именно сейчас? Что, жизнь прямо сейчас заканчивается? Или вы про конец света начитались? Календарь майя, всё такое... Ну, это же, право, не серьёзно!
   - Да... - сказал Костя. - Заканчивается... - спорить и ругаться вдруг расхотелось. - Вы меня извините... Я, конечно, зря это всё... Спасибо... Извините.
   Петелин отключил телефон и, подняв голову, огляделся. С размолотой ледоколами Невы налетали резкие, хлёсткие порывы влажного ветра. Бронзовый Иван Фёдорович, отвернувшись от реки, равнодушно смотрел на окна Морского кадетского корпуса. Левее памятника, тесно прижавшись друг к дружке бортами и прочно вмёрзнув в прибрежный припай, зимовали несколько малотоннажных судов. "Мария", - прочитал Петелин на белой, с неряшливыми ржавыми потёками, корме ближайшего судёнышка. За оцепеневшими в зимней спячке корабликами, вдалеке, в дымке, за Благовещенским мостом, тускло сиял золотом круглый купол Исакия.
   Петелин вывел на экран телефона список абонентов, выбрал нужный и, послав вызов, вновь прижал телефон к уху.
   - Секретариат, - после нескольких долгих гудков ответила женским голосом трубка.
   - Здравствуйте, - сказал Костя. - Моя фамилия Петелин. Константин Акимович. Я подавал заявку на участие в экспозиции... На Большой Морской, - уточнил он.
   - Петелин... Петелин... Петелин... - было слышно, как на том конце кто-то листает бумаги. - Да... Есть Петелин!.. - обрадовался наконец голос. - Константин Акимович. Работа "Мадонна он-лайн". Заявка от шестнадцатого января.
   - Точно так, - подтвердил Костя. - Решение по заявке уже принято?
   - Да, - сказал голос. - Резолюция есть. Подождите... тут неразборчиво...
   Петелин терпеливо ждал.
   - Подождите, Петелин... - удивился голос. - Так вы что... вы... не член союза?!
   - Нет, - сказал Костя. - Пока ещё нет.
   - Петелин, ну вы даёте! Вы в первый раз что ли? Вы что, вчера родились, Петелин?!
   - А... в чём, собственно, дело? - напрягся Костя.
   - Экспозиция на Большой Морской организована Союзом художников. - раздражённо пояснил женский голос. - И участвовать в ней могут только члены Союза художников. Ясно?!
   - Почему? - тупо спросил Петелин.
   - По условиям! По условиям проведения выставки! - голос в трубке раздражался всё больше. - Вы условия для начала бы почитали, а потом уже подавали заявки! Господи! - голос отдалился, женщина на том конце продолжала разговор уже явно не с Костей. - Написано же чёрным по белому - только для членов, так нет, почитать правила им лень! Лезут, лезут!.. - голос прервался, пошли короткие гудки.
   - Стерва! - сказал в трубку Петелин.
   Он отключил мобилу и сунул её в карман. Телефон тут же зазвонил вновь.
   - А чтоб вас всех! - выругался Костя и прижал трубку к уху: - Да!..
   - Петелин Константин Акимович? - спросил вкрадчивый мужской голос.
   - Да, - подтвердил Костя.
   - Это - Коротков вас беспокоит, - представился голос. - Виктор Борисович. Я заказывал у вас "Скорбящую деву". Помните?..
   - Да, - сказал Костя, - помню... Здравствуйте.
   - Здравствуйте... - Виктор Борисович подышал в трубку. - Константин Акимович, мне ваш телефон дал Погодин. Он мне вкратце объяснил сложившуюся ситуацию... Относительно вашего здоровья... Я сожалею.
   - Да... - сказал Костя. - Спасибо.
   - Константин Акимович, - продолжил голос, - тем не менее я вынужден просить вас о выполнении принятого вами заказа. Я понимаю, что в нынешнем вашем состоянии это будет сделать непросто, но... и у меня сроки поджимают. Второго числа годовщина, и я перестану себя уважать, если... гм... Короче, я готов предоставить вам ещё десять дней для завершения работы.
   - Простите... э-э... Виктор Борисович, - Костя вздохнул, - но я больше не работаю у господина Погодина. Он что, вам этого не сказал?
   - Он сказал, что вы подали заявление об уходе. Однако, Константин Акимович, мне представляется, что вы до ухода должны выполнить взятые вами на себя обязательства... Про другие заказы я говорить не собираюсь, меня это не касается, но МОЙ заказ будьте добры закончить!
   - Виктор Борисович, - Костя начал терять терпение, - ваш заказ принимал не я, а... ООО "Юго-запад Ритуал". Я только консультировал и... только консультировал. Я уже неделю не работаю в... ООО, так что все вопросы, пожалуйста, решайте с господином Погодиным... С Эльдаром Эдуардовичем... Если вас интересует внесённый вами задаток, то господин Погодин вам его вернёт. В полном объёме.
   - Константин Акимович, - голос на том конце оставался безукоризненно вежливым. - Я вас понял... Послушайте меня. В свете новых обстоятельств я готов удвоить... и даже утроить оговорённую ранее стоимость заказа. Более того, я готов решить этот вопрос с вами в частном порядке, в обход вашей конторы, то есть сугубо неофициальным путём. Так, чтобы вам не пришлось делиться с вашими компаньонами. Ну и, кстати, с налоговой...
   - Виктор Борисович! - Костя уже едва сдерживался. - Вы знаете, но Я не готов решать с вами этот вопрос в частном порядке! Я больше не работаю в "Ритуале"! Понимаете?! Я больше ВООБЩЕ не работаю по кладбищенской номенклатуре! И меня больше не интересует ваша "Скорбящая дева"! Равно как и все прочие подобные заказы!.. Я вас попрошу более на мой телефон не звонить! Я сейчас очень занят, и у меня очень мало времени! Извините! - Костя нажал "отбой". - С цепи сорвались, честное слово! - пробормотал он, пряча мобильник в карман.
   Телефон зазвенел опять. Петелин ругнулся, вытащил мобилу и посмотрел на экран. Номер не определялся. Выждав несколько гудков, Костя поднёс телефон к уху:
   - Да...
   - Слушай сюда, Петелин, - раздался в трубке низкий хриплый голос, - и не вздумай отключиться... Слышишь меня?!
   - Да... - сказал Костя. - Я слушаю.
   - Значит, смотри сюда, придурок. По-хорошему ты не захотел, значит будет по-плохому... Заказ Виктора Борисовича чтоб сделал! Понял?! Как хочешь! Сроку тебе неделя. Через неделю не будет готово - приедем, ноги выдернем! Просекаешь?!
   - Просекаю, - сказал Костя.
   - Молоток... - похвалил голос. - Смотри дальше... За деньги не ссы. Будут тебе деньги. Отсыплем, не обидим... Но не дай бог заказ не выполнишь! Сам тогда лучше сразу вешайся! Приеду, по ноздри в землю тебя, урода, вобью! Понял?!.. И чтобы качество было! Смотри, я лично проверю! Если какую-нибудь халтуру вздумаешь подсунуть...
   Костя оторвал телефон от уха, отключил, а потом, секунду поколебавшись, сильно размахнулся и зашвырнул его далеко, как можно дальше, туда, где за серым, замусоренным и загаженным прибрежным льдом тяжело и лениво плескалась чёрная, студёная невская вода...
  
  

Глава пятая.

29.01.12 г.

  
  
   Чудовища вида ужасного
Схватили ребенка несчастного
И стали безжалостно бить его,
И стали душить и топить его, 
В болото толкать комариное, 
И в кучу сажать муравьиную, 
Травить его злыми собаками,
Кормить его тухлыми раками...
  
   Сергей Михалков
  
  
   Петелин так и не понял, что заставило его оторваться от работы и выглянуть в окно - от стоящего в переулке наглухо затонированного чёрного угловатого "Чероки" по протоптанной в снегу узкой тропинке к дому шли двое: тот, что впереди - чуть пониже, в длинном чёрном пальто и фраерской - а ля Индиана Джонс - широкополой шляпе; тот, что сзади - здоровый, широкоплечий, в короткой чёрной кожаной куртке и джинсах, сверкающий, несмотря на мороз, шарообразным бритым черепом. Бритоголовый, слегка перекашиваясь на бок, нёс в руке объёмную клетчатую сумку.
   - Это ещё что за гости пожаловали? - недовольно пробурчал себе под нос Костя. - Не жду ведь никого...
   Он снял перчатки, бросил их на стул и, поводя ноющими от долгой работы плечами, прошёл в кухню. Чайник давно остыл. Костя приподнял его за ручку и стал жадно пить прямо из носика тепловатую воду.
   В сенях затопали ногами.
   - Входите, не заперто! - крикнул Костя и, поставив чайник обратно на плиту, утёрся рукавом.
   Дверь распахнулась, и в комнату - с клубами пара - ввалились давешние двое, щурясь в комнатном полусумраке после яркого уличного света.
   - Чем могу быть полезным, господа? - обозначил себя Петелин.
   "Индиана Джонс" повернулся на голос и всмотрелся.
   - Петелин? - просто спросил он.
   - Да, - подтвердил Костя, - он самый... А вы кто и зачем будете?
   "Индиана" не удостоил его ответом. Он кивнул бритоголовому: "Чапа, давай!..", а сам, пройдя к столу, выдвинул из-под него стул и, расстегнув пальто, уселся верхом, раскинув по сторонам длинные полы.
   Бритоголовый Чапа опустил сумку на пол и вразвалку двинулся к Петелину. Ситуация вдруг перестала Косте нравиться. Он отступил на шаг от подошедшего вплотную амбалообразного Чапы и упёрся лопатками в стену:
   - Послушайте, господа, я...
   Чапа сделал короткое движение, и у Кости в животе взорвалась граната. Он упал на колени безуспешно хватая ртом воздух. Чапа сгрёб Петелина за шиворот и, приподняв над полом, как щенка, сильно размахнулся и ещё раз двинул кулаком под дых. У Кости потемнело в глазах. Ещё один мощный удар отправил его в нокаут...
   Обморок был недолгим. Костя открыл глаза и понял, что лежит, уткнувшись лицом в неметеный пол возле печки - какой-то мусор и мелкие щепочки кололи щёку; руки были вывернуты за спину, кто-то возился там с ними, больно задирая вверх, выкручивая из плеч; громко трещал скотч.
   Костя вывернул шею и увидел "Индиану" - тот по-прежнему сидел верхом на стуле и со скучающим видом оглядывался по сторонам. Шляпу свою он снял и держал теперь в руке. На голове его обнаружились длинные, гладкие, чёрные волосы, собранные на затылке в конский хвост.
   - С-суки!.. - с трудом выдавил из себя Костя. - Что ж вы так... живого человека...
   - Чапа! - строго сказал "Индиана".
   Сильные руки поддёрнули Петелина вверх и грубо усадили на пол, невидимый за спиной Чапа задрал Косте голову и ловко - в несколько приёмов - обмотал её серым строительным скотчем прямо через рот.
   - Готово! - доложил он.
   Длиннополый поднялся и огляделся.
   - Туда, - кивнул он в сторону мастерской.
   Чапа ухватил Петелина за шиворот и волоком, как куль, потащил в соседнюю комнату. В дверях Костя больно ударился коленом о косяк.
   "Индиана" вошёл следом и с порога огляделся.
   - Так, - сказал он, - а это ещё что за хрень?
   Он подошёл к пластилиновой "Мадонне" и внимательно вгляделся.
   - Я так полагаю, что это - всё-таки не "Скорбящая дева"... - через достаточно долгий промежуток времени определился он и обернулся к Петелину. - Нет?..
   Костя помотал головой. По щекам его бежали быстрые слёзы.
   - А я уж было грешным делом подумал... - Длиннополый не договорил и вновь повернулся к статуе. - Значит, вот ты чем здесь занимаешься. Вместо того, чтобы...
   Он ещё постоял несколько секунд, глядя на статую, а потом вдруг высоко подпрыгнул и с разворота - полы его пальто разлетелись, как крылья - ударил "Мадонну" сбоку ногой. Статуя опрокинулась.
   - Жаль... - приземлившись после своего пируэта, как ни в чём не бывало обратился к Петелину "Индиана". - Жаль, что тебя, козла, в школе не научили простой и доступной истине: сначала людя?м, а ПОТОМ блядям. Если б ты, козлина, не выдрючивался, как вошь на гребешке, и не занимался всякой хернёй, вместо того, чтобы выполнять ПРОПЛАЧЕННЫЕ заказы, и тебе бы жилось легче, и мне бы не пришлось марать об тебя руки... Будто бы у меня других дел нет, кроме как с тобой, уродом, возиться... Тебе, кстати, привет от шефа... От Короткова. Виктора Борисовича... Впрочем, ты уже, наверное, и сам догадался... Разозлил ты шефа, надо сказать, по-крупному. Давно я его таким не видел... Он человек, вообще-то, мягкий, но тут... Короче, он меня попросил, чтобы твоя смерть была максимально мучительной... Конечно, шефа иногда заносит, но тут, в данном конкретном случае, я с ним вполне солидарен. Таких уродов, как ты, надо давить и давить! Всеми доступными средствами. Чтобы нормальным людям жилось нормально... Ну и, кроме того, сам понимаешь, желание шефа для подчинённых - закон... Так что, ежели верующий, -молись, - играя шляпой в руке, закончил "Индиана". - Если же неверующий... хрен его знает, даже и не знаю, что тебе посоветовать...
   Костя заелозил на полу и замычал.
   - Нет, - твёрдо сказал Длиннополый, - дискуссии у нас тут с тобой не будет. Не надейся, - и кивнул напарнику: - Давай, Чапа. Продолжай.
   Бритоголовый Чапа взгромоздил Петелина на стул и, пыхтя, принялся щедро обматывать его скотчем...
   - Всё. Готово, - через некоторое время доложил он.
   "Индиана" подошёл посмотреть.
   - Хреново!.. - покачав Костю за плечо вместе со стулом, сказал он. - Сам что ли не видишь? - он пошарил по комнате глазами. - Давай туда!
   - Ага...
   Чапа резво перетащил Петелина к стоящему посреди комнаты, уже довольно сильно обгрызенному параллелепипеду белого мрамора и прислонил пленника вместе со стулом спиной к несостоявшейся скульптуре. Вновь затрещал скотч.
   Костя слезящимися глазами наблюдал за бесцельно прохаживающимся по комнате Длиннополым. Дышалось трудно - нос был забит соплями. Во рту скопилась обильная горькая слюна. Липкая лента противно стягивала лицо. Твёрдый мрамор холодил затылок.
   Внезапно в комнате стало тихо. Почуяв перемену, "Индиана" остановился и уставился куда-то за спину Петелину:
   - Что?!
   - Скотч... - услышал Костя робкий голос Чапы.
   - Что "скотч"?!
   - Это... Кончился...
   Длиннополый заиграл желваками:
   - А ты раньше о чём думал?!.. - секунду он, прищурившись, размышлял. - В машине ещё есть?
   - Есть! - обрадовался Чапа. - В машине есть!
   - Так какого?!.. Мозги у тебя кончились! А не скотч!.. Бегом, бля, в машину!
   Чапа опрометью бросился из комнаты.
   "Индиана" длинно и витиевато выругался, потом подошёл к окну и, отдёрнув занавеску, стал смотреть на улицу.
   Костя вновь замычал и заскрипел стулом.
   - Заткнись! - не оборачиваясь, коротко бросил Длиннополый.
   Гремя башмаками, вернулся Чапа и радостно заскрипел новым рулончиком скотча. Спустя минуту Петелин был наглухо примотан вместе со стулом к трёхтонному мраморному брусу. "Индиана" обошёл вокруг вновь создавшейся скульптурной композиции и на этот раз остался доволен:
   - Годится... Всё, я - в машину, - распорядился он, - а ты давай тут, заканчивай.
   Он ещё раз внимательно осмотрел Петелина, потом сплюнул себе под ноги, надел шляпу и, запахнув пальто, вышел.
   Оставшись в одиночестве, Чапа сейчас же выудил из кармана куртки маленькие чёрные наушники и воткнул их себе в уши. После чего сходил в соседнюю комнату, принёс оттуда клетчатую сумку и извлёк из неё пузатую пластиковую канистру-тридцадку. Сумку Чапа аккуратно сложил и сунул себе под куртку. После этого, откупорив канистру и взяв её одной рукой за ручку, а другой - под днище, он пошёл по периметру комнаты, щедро плеская из канистры на стены. В помещении резко и неприятно запахло бензином. Костя отчаянно забился в своих липких путах, издавая заклеенным ртом как можно более громкие звуки. Чапа, кивая в такт неслышимой музыке, пятясь, пролил бензином дорожку в соседнюю комнату и некоторое время ходил там, гремя ботинками и задевая за мебель. Потом оттуда в мастерскую влетела пустая канистра и, гулко ударившись в стену, покатилась по полу. И сразу же на кухне загудело пламя и в дверной проём повалил густой чёрный дым. Последний раз протопали тяжёлые ботинки, хлопнула выходная дверь. Резвый чадный огонёк выбежал из-за двери и, подпрыгнув, жадно накинулся на стены. Занялось сразу с четырёх сторон. Тут же по всей комнате затрещали, вспыхнули и стали сворачиваться обои. Мастерскую заволокло едким дымом. Костя практически вообще перестал дышать. Жар опалял его лицо, особенно с правой стороны, где горящая стена была ближе. Костя заскулил, задёргался, теряя последние силы и вынужденно вдыхая в себя обжигающий, разъедающий ноздри и лёгкие, дым. Он закашлялся, замотал головой - слёзы веером разлетелись с его ресниц. За спиной что-то гулко хлопнуло и оттуда - слева и справа от Кости - вырвались два длинных огненных языка. Там, сзади, сразу же затрещало громче; отражённая от потолка, сверху прилетела волна жара - Косте показалось, что у него загорелись волосы. "Всё!!.. Всё!!.. - крутилось у него в голове. - Это - всё!!.. Обманул Симон! Обманул!.. Не хочу!! Сволочи!!.. НЕ-ХО-ЧУ!!!.."...
  
   Дверь Петелину открыл младший из Жульманов - четырёхлетний Рубен - уменьшенная копия своего отца: этакий маленький Портосик, кругленький, плотненький сорванец с большим, настоящим армянским носом - лопатообразным, просторным, как флаг, с утолщённой срединной горбинкой - и с не по-детски грустными, чуть выпуклыми глазами-сливами под сросшимися над переносицей густыми чёрными бровями.
   - Привет! - улыбнулся Костя. - Папа, мама дома?
   - Да! Дома! - с готовностью доложил Рубен и, крутанувшись на одной ноге, помчался вглубь квартиры, топоча босыми пятками. - Папа! Мама! Дядя Костя пришёл!
   - Рубен, ты почему ещё не спишь?! - донёсся из комнаты сердитый голос Жоры. - Я тебе когда говорил, чтоб ты ложился?!
   - Я уже сплю!.. Я пить ходил!
   - Вечно у тебя!.. Стоит только отбой скомандовать, как сразу начинается: то пить, то есть, то какать!..
   - Я уже покакал! - радостно сообщил младший Жульман. - Я больше не хочу!
   - Вот и лежи! Спи!
   - Я сплю!.. А сказка будет?!
   - Поговори мне ещё!.. Сказку ему!.. Будешь тихо лежать - будет тебе сказка... - Жора вышел в коридор. - О! Привет, Костя! Ты чего так поздно? Чего не позвонил?.. Случилось чего?
   - Случилось... - Костя непослушными руками пытался пристроить на вешалку своё пальто, петелька на пальто была оборвана и пальто вешаться не желало. - Переночевать пустишь?
   - Какой разговор, конечно пущу... - Жора подошёл ближе. - Ф-фу! Чего это от тебя так дымом разит? Ты что, из леса? На шашлыках был?
   Костя криво усмехнулся:
   - Вроде того... - пальто по-прежнему не слушалось. - А ну тебя!.. - сказал ему Костя и бросил пальто на пол.
   - Эй! Ты чего?!.. - Жульман обеспокоено шагнул вперёд. - Ты что, пьяный?!
   Петелин уселся на банкетку и, откинувшись назад, принялся стаскивать с ног ботинки, цепляя каблуком одного за носок второго. Жора поднял с пола петелинское пальто, встряхнул и повесил себе на руку.
   - Костик! Эй! Ты слышишь меня?!..
   - Слышу... - сказал Костя. - Ты с пальто поосторожней. Не это... не учумазься. Оно в саже всё.
   Из кухни в коридор выглянула Таня:
   - Здравствуй, Костя!.. Чего вы тут расшумелись? Георгий, ты чего гостя в прихожей держишь?
   - Да я что... - заоправдывался Жора. - Костик тут чего-то чудит...
   - Хоть бы свет включил, горе ты моё! Чего человек в темноте копается? Вечно у тебя, Георгий, всё не слава богу!.. - она щёлкнула выключателем; Костя, прищурившись, поднял голову. - Господи! - взялась ладонями за щёки Таня. - Костя! Что у тебя с лицом?!
   - Нифига себе!.. - сказал Жульман. - А где твои брови?!..
  
  

Глава шестая.

30.01.12 г.

   Три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу; б) беседовать с возвратившимся из похода другом и в) чесать, где чешется.
  
   Козьма Прутков "Плоды раздумья"
  
  
   Спустя час Петелин - отмытый, чистый и розовый - сидел на тесной жульмановской кухне и, подвернув рукава безразмерного Жориного халата, вяло ковырял ложкой в тарелке с остывшим борщом. Костю знобило. Мёрзли пятки, торчащие из огромных Жориных шлёпанцев. Непривычно холодило макушку - спёкшиеся от огня в смолянистые чёрные комочки, волосы пришлось начисто сбрить.
   Таня и Жора, прижавшись плечом друг к другу, сидели напротив и, затаив дыхание, слушали Костин рассказ. Жора играл желваками. У Тани по щекам текли мелкие, медленные слёзы. Время от времени она осторожно смахивала их зажатым в кулак платочком и тихо, даже как-то боязливо в этот же платочек сморкалась. Потом она опять замирала, не сводя с Кости своих зелёных, полных влаги глаз.
   - ...А потом сзади как полыхнёт!.. - Костя поёжился. - У меня там на полке пятилитровая банка с растворителем стояла. Вот она, похоже, и рванула... Скотч с той стороны, видать, перегорел сразу, я дёрнулся и вперёд вместе со стулом и повалился. Лежу на полу, смотрю - а дым-то весь вверху. Возле пола, сантиметров тридцать, прослойка - чисто, дышать можно. Ну, я пару раз чистого воздуха хватанул, соображать маленько начал. Надо, думаю, выбираться отсюда! А как? Попробовал так, прямо со стулом, и ползти - ни лешего не получается. Вперёд или назад вообще двигаться не могу! Могу только кое-как вбок переворачиваться - на бок, на спину, на другой бок... Ладно, думаю, делать нечего! И покатился так - боком, боком - прямо к стене, в огонь...
   - Господи!.. - прошептала Татьяна и испуганно прикрыла себе ладошкой рот.
   - Короче, покатился... - Костя вздохнул. - Покатился и... прикатился. Лежу, горю...
   - В смысле... как "горю"? - подал голос Жора.
   - В смысле - горю, - подтвердил Костя. - Синим пламенем... А может, и не синим. Не знаю. Со стороны некому было посмотреть... Горю, значит, и чувствую, что ноги у меня от стула отвалились. Отгорел скотч, значит. Ну, я тут уже не медлил: вскочил, стулом об косяк шваркнул - он развалился... в смысле - стул... а я, значит, - скачками, скачками - в кухню... Ага... Я-то думал, что там то же самое - всё в огне, а там, оказалось, только один угол хорошо горит, тот, где печка. Правда - дыма тоже полно. Я - опять на четвереньки. Продышался - и дальше... - Костя передохнул. - Ага... Выскочил в сени - там вообще чисто: ни огня, ни дыма. Думаю: хоть бы дверь снаружи не закрыли, сволочи... не подпёрли чем. Нет! Ткнулся в дверь плечом - и через порог так в снег и полетел... - Петелин отложил ложку и откинулся на спинку стула. - Ну вот... Лежу в снегу, балдею, жизни радуюсь... Скотч у меня от лица наполовину отклеился, ну, я тут мордой о снег поелозил, рот освободил - ещё полегче стало...Ага... Кое-как поднялся, смотрю. Из двери дым чёрный валит, но как-то так - в основном под притолокой, поверху. Я смотрю туда, в сени, вижу - там ещё вообще огня нет, не горит, дальше - дверь в кухню открыта, там тоже слегка развиднелось - дым малёхо через двери вытянуло... ТА сторона дома, та - да, полыхает вовсю, там уже и крыша занялась, шифер стреляет, а с этой - пока ещё ничего... не шибко... Я тут думаю себе: паспорт же там, в пальто, деньги все, что остались, карточки... да и ботинки под вешалкой - я ж тапочки свои ещё там, в мастерской, потерял - босиком на снегу стою... ну, в смысле, в носках одних, ноги УЖЕ мёрзнут...
   - Господи! - закачала головой Таня. - Неужели ты... обратно?!..
   - Ну! - подтвердил Костя. - Представляешь? Ума-то нету! Да я вообще тогда плохо соображал - весь как в горячке был... Короче, рванул обратно в дом. Забежал, значит, пригибаюсь, как под обстрелом, дымом, значит, чтоб не дышать... а из мастерской в это время сноп пламени - ка-ак даст! - метра три длиной! Как из огнемёта! С искрами, с какими-то лохмотьями горящими!.. Потолок там, похоже, рухнул. Не знаю... Я сперва шарахнулся, потом - обратно, к вешалке. Пока ноги в ботинки всовывал - заполыхало всё уже и тут: шторы, скатерть на столе... зеркало на стене лопнуло... Ну... да... - Петелин пошмыгал носом. - Дыму опять полная хата. Дышать нечем. Я - типа уже учёный - опять на пол. Потом вскочил - снова к вешалке. И тут только сообразил, что руки-то - за спиной, связаны - пальто взять нечем. Ёлы-палы! Да и вешалки уже не видать! Вообще ничего уже не видно! Дымище! Да едкий такой, зараза! У меня слёзы градом! Дыхание я задержал, а уже всё - воздух в лёгких кончился, а понимаю, что ежели вздохну, то здесь же и грохнусь! Сердце в рёбра колотится! Уже и мушки какие-то в глазах появились, цветные!.. Ну, короче, я к вешалке подскочил, зубами во что-то вцепился, рванул и - на улицу! Сослепу плечом об косяк вделался... во!.. - Костя оттянул ворот халата и продемонстрировал присутствующим вертикальный багрово-фиолетовый рубец во всё плечо.
   - Нифига себе! - оценил Жульман. - Красотища!
   - Больно? - участливо спросила Таня.
   Костя отмахнулся:
   - Фигня! Самое интересное, что вот это вот - и всё - больше-то нигде никаких повреждений нету!.. Ну, там ссадины мелкие, царапины - то не в счёт. Ну, на колене ещё синяк. А ожогов вообще никаких нет! Представляете?!.. Лежал же, горел, слышал, как кожа на мне трещит, волосы, вон, все - коту под хвост! Брови!.. А ожогов нет!.. Так, подпалило малость тут да там... как на пляже, на солнышке перележал... Роба, наверное, моя рабочая выручила. Она у меня брезентовая. Хоть и старенькая, а всё-таки...
   - Повезло! - решительно сказал Жульман. - В рубашке родился! Да что там - в костюме! В тройке. При галстуке!..
   - Ну, а дальше-то что было? - придержала мужа за руку Таня.
   - А что было... - Костя вздохнул. - Отлежался в сугробе... Малость когда очухался, смотрю - народищу уже вокруг полно. Толкутся все, гомонят... Две машины пожарные приехали: одна в переулке стоит, а вторая к дому почти вплотную подъехала, и пожарник с неё, сверху, из брандспойта по дому шарашит, как из пулемёта крупнокалиберного - только стёкла и куски шифера летят!.. Ну, меня тут нашли. В сугробе. Скотч размотали. Стул этот дурацкий от меня наконец отклеили, я ж с обломками стула за спиной так и носился. Как собака с репейным кустом!.. Ага... Я пальто в рукава надел, сижу. Меня трясёт всего. Аж подбрасывает. Зубы так лязгали, я грешным делом думал - всем вокруг слышно... Тут полиция приехала. Ну, дальше, сами понимаете - протокол там, то, сё... Но я им, естественно, про визитёров-то своих ничего не рассказал. Сказал, что, мол, сам во всём виноват, что печку, мол, не закрыл, уснул - вот и полыхнуло...
   - Зачем?! - не поняла Таня. - Они же тебя убить хотели! Их же за это, как преступников, ловить надо! И судить!
   - Да ты что, мать?! - сразу напал на жену Жульман. - Судить! Ты вообще соображаешь?! Какой нахрен судить?! Костян - молодец, всё правильно сделал! Они его хотели убить?! Вот и всё! И пусть думают, что убили!.. Или ты хочешь, чтобы они свою попытку повторили?! Только теперь уже наверняка?! С контрольным в голову?!.. С них станется! И полиция им пофиг! Что им полиция?! У них там всё десять раз куплено!..
   - Да ясно уже, ясно, не шуми! - отмахнулась от наскоков мужа Татьяна. - Чего ты расшумелся? Детей разбудишь... А это... А дом-то что? - обратилась она опять к Петелину. - Дом-то потушили?
   - А как же!.. - подтвердил Костя. - Потушили... Кусок коридора остался... И печка... С трубой... Сарай и тот сгорел... Да! - вспомнил он. - Там, когда тушили, баллон газовый ещё рванул. Он у меня на кухне возле плиты стоял. Такую свечку зафигярил! Метров на тридцать вверх ушёл! С рёвом, с визгом! Как из "катюши"!.. Народ шарахнулся, но ничего - никого не зацепило. Он потом так, - Костя показал рукой, - по дуге - в огород соседский приземлился. В снег - пш-ш-ш - и всё...
   - Нет, ну это звери какие-то! - всплеснула руками Таня. - Ведь живого человека сжечь хотели! Георгий, ну что ты на это скажешь?!
   - А что я на это скажу?.. - брезгливо поводил своим великолепным носом Жора. - Не тот нынче бандит пошёл! Не тот! Измельчал нынче бандит. Ведь раньше - что? Раньше каждый школяр знал, что если ты сжигаешь человека заживо, то его надо цепями к столбу привязывать. Металлическими! Чтоб не перегорели раньше времени... В любом учебнике инквизиции это написано. Скажи, Костян!... А сейчас что? Ни сжечь по-человечески, ни попытать кого со вкусом, - ничего не могут!.. - он горько вздохнул. - Нет-нет, что вы мне тут ни говорите, а измельчал бандит, измельчал...
   - Георгий! - стараясь не улыбаться, укорила мужа Татьяна. - Ну что ты такое говоришь?! У человека дом сгорел!..
   - Да я-то что? - удивился Жульман. - Я ж разве против?.. - он сокрушённо покачал головой. - Мне за державу обидно!..
   - Я думаю, - сказал Петелин, - они специально меня скотчем примотали. Они просто не хотели следов оставлять. Имитировали, так сказать, несчастный случай. Скотч ведь что? Он ведь сгорел и всё - нет следов... Они и не били меня как следует поэтому. Чапа, тот ведь только под дых и метил - в мягкое... Чтоб потом... при вскрытии... никаких повреждений не нашли.
   - Послушай... - прищурившись на Петелина, медленно сказал Жора. - Я тебе лучше другое скажу... А ведь это Погодин тебя сдал... Эльдар Эдуардович твой. Больше некому.
   - Да, - кивнул Костя. - Я уже думал. Сто процентов он.
   - Вот ведь!.. - стукнул кулаком по столу Жора. - Сука грёбанная!.. Извини, Тань... Ну и что ты собираешься теперь делать?
   - С кем? С ним что ли? - Петелин махнул рукой. - Да ничего я с ним делать не собираюсь. Ну его к чёртям! Пусть живёт как хочет.
   - Зря!.. - кровожадно произнёс Жульман. - Очен-но зря!..
   - А что ты предлагаешь? - задрал отсутствующие брови Костя. - Вендетту? Киллера нанять? Или с тобой на пару по арматурине прихватить и к нему домой поехать, на разборки?..
   - Можно, конечно, и по арматурине... - потёр подбородок Жора. - Но как-то это... Руки марать... Дистанционно бы как-нибудь. Проклятье бы какое на него наложить...
   - Ага, ага... - тут же согласно закивал Петелин. - Накласть... На коврике. Под дверью...
   Татьяна фыркнула.
   - Ну ладно... - недовольно покосясь на жену, согласился Жора. - Хрен с ним! Действительно, пусть живёт как знает! Бог, в конце концов, не фраер... - и как бы подводя черту под Костиным рассказом, добавил: - А в общем-то, всё хорошо, что хорошо кончается...
   - Что ж тут хорошего? - сейчас же возразил Петелин. - Дома нет, мастерской нет, "Мадонна" сгорела, эскизы все тоже... заготовка мраморная и та погибла... растрескалась вся... Так что - извините, товарищ, но я вас поправлю - всё очень даже хреново!
   - Костя! - наставительно сказал Жульман. - Хреново - это когда тебя запаковывают в чёрный такой, пластиковый, непрозрачный пакет. Очень хреново - когда в несколько пакетов. По частям. А всё остальное - это нормально, хорошо и отлично!.. Чего ты хочешь? Ты жив? Жив! Здоров? Здоров! Руки, ноги на месте?.. Радоваться должен!
   - Радоваться... - Костя горько усмехнулся.
   - Как говаривал мой дед Тигран... - Жора задрал указательный палец и, выкатив глаза, заговорил с сильным армянским акцентом: - Один голова - хорошо, а с туловищем - гораздо лучше!..
   - Костик, а ты чего ничего не ешь? - озаботилась Таня. - Борщ у тебя, я смотрю, совсем уже замёрз. Ты же сам борща попросил!.. Может, тебе его подогреть? Я сейчас - в микроволновку кину - это быстро.
   - Не надо, Тань, - остановил её Петелин. - Сиди...
   - Что, может, невкусно?
   - Да вкусно! Вкусно... - Костя виновато улыбнулся. - Тань, ты прости, но... не лезет ничего. Честно...
   - Ха! - сказал Жульман. - Не лезет... Сейчас полезет!
   Он, не вставая из-за стола, потянулся и, открыв дверцу холодильника, достал и водрузил на стол полуторалитровую непочатую бутылку "смирновки".
   - Ничего себе! - сказал Костя. - Стратегические запасы?
   - Они самые, - подтвердил Жора. - И не вздумай отказываться! Тебе сейчас выпить - просто необходимо. Стресс снять. Настроение поднять... Тань, скажи!
   - Да, Костя, - мягко сказала Татьяна. - Я думаю, рюмочка-другая не помешает... А то ты, действительно, как будто не в себе. Я, вон, смотрю - потряхивает тебя даже.
   - Слышишь? - тут же указал Петелину на свою супругу Жора. - Слышишь, что женщина говорит? Между прочим, медицинский работник!.. Ты, кстати, лови момент. Моя Танюха такие слова не часто произносит. Я, например, в свой адрес от неё таких слов отродясь не слышал...
   - И не услышишь! - твёрдо заверила мужа Татьяна.
   - Стресс, говоришь... - задумчиво произнёс Костя. - Настроение... А это... как? - он постучал себя согнутым пальцем по груди. - Не повредит?
   - Ну, брат, - развёл руками Жульман, - тут уж, как говорится, из двух зол надо выбирать меньшее. Или ты стресс допингом снимаешь - рискуешь, конечно, или ты в себе его, этот стресс, таскаешь и тогда - наверняка - рискуешь ещё больше... Ты пойми, иногда настроение можно улучшить только за счёт нанесения определённого вреда здоровью.
   Петелин взял бутылку за горлышко и повертел перед собой.
   - "Смирнофф"... - прочитал он. - Столовое вино N 21... С гербом!.. - он приложил к бутылке ладонь. - Ух ты! Холодная!.. Слушай, Жорик, - по-заговорщицки понизив голос, обратился Костя к Жульману, - а что будет, если мы с тобой вот это вот всё сейчас выпьем?
   - Будет сразу послезавтра... - быстро сказал Жора. - Ты это... не дури!
   - Ещё чего! - возмутилась и Татьяна. - Я вам выпью! По две рюмки и всё - на боковую! Завтра ж на работу!
   - Конечно, конечно... - торопливо согласился Жульман. - Не больше... Ты, мать, это... Закусочки сообрази. Помидорчиков, там, огурчиков... Лечо у нас где-то было... А я сейчас - покурю и сальца заодно с балкона принесу. Танюхе родственнички такого сальца подкинули! - похвастался он Косте. - Прямиком из Хохляндии. Домашнее! Прозрачное! С прожилочкой! Во рту прямо тает! Короче, пальчики оближешь!.. Да, Тань?..
   На кухне началась небольшая суета. Костю - дабы не вставал - подрядили резать хлеб. Таня, ныряя то в холодильник, то в шкафчики, выставляла на стол всё новые и новые закуски. Жульман вернулся с балкона, принеся с собой свежий табачный дух и завёрнутый в пергаментную бумагу шмат сала.
   - Ф-фу! - наморщил нос Петелин. - Опять проникотинился весь! Тань, как ты с ним живёшь, с этим бычкососом?
   Таня показательно вздохнула:
   - Мучаюсь!..
   - Ой, да ладно! Мучается она! - сразу же перешёл в наступление Жора. - Практически идеальный мужчина ей в мужья достался, а она, видите ли, мучается!.. Да если бы не этот - ОДИН! - оттопырил он мизинец, - мой маленький недостаток, что бы вообще у меня отрицательного было?! Резус-фактор?..
   - Тебя послушать, так только и остаётся - ленточкой тебя перевязать да в сервант посадить, - усмехнулась Таня.
   - Можно и ленточкой, - нарезая тонкими ломтиками сало, легко согласился Жора.
   - Ленточки сильно много понадобится...
   - Не понял... - немедленно прищурил глаз Жульман. - Ты на что это намекаешь, женщина? Ты что, может, намекаешь на то, что я... толстый?!
   - Да нет, нет, ну что ты!.. - Таня вывалила в салатницу ароматное лечо и, выпрямившись и подперев бока руками, насмешливо посмотрела на супруга. - Разве можно назвать толстым человека только из-за того, что он поправляет себе очки щеками? Костя, ты, кстати, не видел? Забавное зрелище!..
   - Кто?! Я?!.. - задохнулся от негодования Жора. - Щеками?! Когда это?!
   - Да ты! Ты! - Татьяна покачала головой. - Ты случайно не помнишь, Георгий, кто это - ещё на прошлое 8-е марта, кажется, - обещал мне к Новому году на десять килограммов похудеть? Не ты ли это был, мой безупречный герой?
   - Ну, ты... я... - запыхтел Жульман. - Да я уже это!.. Я, между прочим, зарядку уже по утрам начал делать!
   - Зарядку?! - удивилась Таня. - Что ты называешь зарядкой? Потягивания, лёжа на спине? Или отжимание от потолка глазами?
   - Тань! Ну действительно, чего ты на него наехала? - вступился за друга Петелин. - Да ему, может, идёт... быть крупным... И вообще, нельзя так на своего суженого нападать!
   - Ха! Суженый!.. - Таня хлопнула ладонью о ладонь. - Шестьдесят четвёртого размера! Он, скорее... мой расширенный!
   - Вот!.. Вот!!.. Видишь?!.. - Жора отложил нож и обеими руками указал Косте на присевшую к столу супругу. - Воистину! Воистину тебе говорю: что на своей груди пригреешь, то всю жизнь и будет шипеть! А ты мне тут!.. Вот как тут не закурить?! Тут не только закуришь, тут запьёшь! - он схватил со стола бутылку "смирновки", поковырявшись с наклейкой на горлышке, в конце концов скрутил пробку и принялся разливать водку по рюмкам, продолжая при этом причитать: - Я ей!.. Я для неё!.. Лучшие куски!.. Тебе налить?.. - спросил он мимоходом Таню; та кивнула. - От себя отрываю... всё в дом, всё в дом... не щадя живота... ночами не сплю... а она меня... толстым!..
   - Ну конечно! - скепсису Татьяны не было предела. - От себя он отрывает! От тебя оторвёшь, как же!.. Это Я ради тебя, можно сказать самым дорогим в жизни пожертвовала!..
   - Подожди... - Жора замер. - Ты же это... Мы же когда с тобой начали встречаться, ты ж, мать, уже не того...
   - Фу! - презрительно наморщила нос Таня. - У тебя, Георгий, только одно на уме! Я ж тебе разве про это толкую?! Костя, - обратилась она к Петелину, - вот ты помнишь - кем я была до того, как за этого обормота замуж вышла?
   - Ну как же! - сказал Костя. - Конечно помню! Ты была Танька Алмазова - "Мисс Гражданпроект - 98 и 99". По тебе пол института сохло.
   - Вот! - указала Таня мужу на Петелина. - ОН помнит! Алмазова! А кто я сейчас? Жульманша! А ты мне тут говоришь!..
   - Ну и что? - Жора пожал плечами и продолжил разлив водки. - Тоже мне трагедия! Вон Гаранины, они вообще всю жизнь - Горынычи, и ничего - огнём плеваться пока не начали.
   - Живота он своего не щадит! - продолжала тем временем Татьяна. - Ночами он не спит! Конечно!.. Люстра только от храпа качается, а так он не спит...
   - Подумаешь! - пренебрежительно отозвался Жора. - Если уж и всхрапну за ночь разок-другой. Ничего страшного!
   - Конечно, ничего страшного, - согласилась с мужем Таня. - Разве что сосед за стенкой от твоих всхрапываний заикой стал. Да сигнализация у машин на улице срабатывает.
   - Ложь! - Жульман нацелился в жену пальцем. - Наглая беспринципная ложь!.. Она не от этого срабатывает!
   - Слу-ушай... - встрял в перепалку Петелин. - А сосед-то у тебя и вправду заика.
   - Что?!! - глаза Жульмана, казалось, сейчас выпадут на стол. - Что?! И ты?! И ты туда же?!.. Да вы что?!.. Да он!.. если хочешь знать!.. он с детства заикается!..
   - Не факт, - прикрывшись ладошкой, тихо сказала Косте Таня.
   - Я всё слышу! - погрозил жене пальцем Жора. - Нечего там шептаться! Союзничка она себе нашла!.. И вообще! Это не я храплю громко! Это стены такие! Видишь?! - постучал он кулаком по обоям. - Ноу-хау в архитектуре! Рашен проект! Суперстена! Всё слышно, а гвоздь забить невозможно!
   - Тихо ты! - осадила Жору Татьяна. - Ты чего разошёлся?! Тарабанишь, как... Спят же все! Полпервого ночи!
   - Ничего! - воинственно продолжал Жора, однако звук всё-таки слегка прибрал. - Я им ещё за осенний ремонт не отомстил! Они у меня своим перфоратором шесть воскресений из жизни вычеркнули!.. Заикается он! Он у меня под себя скоро ходить будет!.. Гороха вот только на ночь поем как-нибудь...
   Костя, не выдержав, засмеялся:
   - Всё, Жульманы!.. Укантовали вы меня!.. - он потряс головой и поднял свою рюмку. - Ладно, считайте - я решился! Как говорится: приговорённый к повешению, да не утонет...
   - Да вы, батенька, я погляжу, - фаталист, - выпятил нижнюю губу Жора.
   - Станешь тут фаталистом, - усмехнулся Петелин, - после всего того, что со мной на даче произошло... Мне, Жор, похоже, впору эксперименты сейчас на себе ставить: вот что, если повеситься? что, верёвка оборвётся? или крюк вместе с куском потолка вывалится? или если с Литейного моста сигануть - подтяжками за перила зацеплюсь? или чисто случайно оказавшийся в этом месте на дне Невы водолаз спасёт?..
   - Господи, Костя! - передёрнула плечами Таня. - Страх какой! Как ты можешь?!.. Ты давай-ка без этих... без экспериментов своих!
   - Да не, Тань, это я так - шучу... Юмор это у меня сейчас такой... покойницкий.
   - Ой, да ну тебя!..
   - Ну ладно! - встряхнулся Костя. - Чего это я, действительно? Налито ведь! - он протянул руку с рюмкой через стол. - Жорик, давай выпьем! Тань!.. За вас!.. Люблю я вас, чертей! Что б я без вас делал?
   - Что-что... - по инерции сварливо отозвался Жора. - Пропал бы к чертям собачьим!..
   - За вас! - повторил Костя.
   - За тебя! - глядя на него, сказала Таня. - Чтоб всё у тебя наладилось...
   - За тебя! - присоединился к супруге и Жора.
   Чокнулись. Выпили. Костя с удовольствием прочувствовал, как по пищеводу стеклянно скользнула обжигающе-ледяная водка.
   - Ой!.. - скривилась Татьяна. - И как вы, мужики, её пьёте?
   - Так и пьём, - накалывая на вилку солёный огурчик, отозвался Жора. - Страдаем. А вы всё думаете - у нас там мёд. Видишь теперь, как нам непросто живётся?
   - Вижу, - кивнула Таня. - Вижу, что муж у меня - словоблуд... Костя, ты закусывай, не стесняйся. Вот - лечо попробуй. Это мама Георгия меня научила. Интересный рецепт. Необычный. С баклажанами... Грибочки вот попробуй...
   - Кстати, рекомендую, - поддержал жену Жульман. - Грибочки знатные! Рыжики! Это мы летом к Танькиной тётке ездили, в Рыбинск. У них леса там - будь здоров! Не то, что у нас... Из меня, конечно, грибник тот ещё, а Танька с детьми - молодцы! Накосили грибочков. Мы, почитай, без малого двадцать литров заготовили. Из них половина - рыжики!.. Ты их сметанкой, сметанкой давай! М-м, объедение!.. Так... Давай-ка под грибочки по второй! Пока лунка не остыла...
   - Георгий! - многозначительно произнесла Татьяна. - Не гони!..
   - Тань, всё нормально, - Жора уже разливал водку по рюмкам. - Надо сразу ударную дозу дать, чтоб организм опомниться не успел...
   - Мне не надо... - прикрыла свою рюмку ладонью Таня. - Я - всё!
   - Ну, всё так всё, - не стал спорить Жульман. - Хозяин - барин... Ну!.. - он отставил бутылку и поднял рюмку за ажурную ножку. - Давай, Костяныч! За встречу! Чтоб чаще встречаться, чтоб больше общаться!..
   Тонко прозвенел хрусталь. Водка пошла легко. В животе зажглась лампочка. Костя положил себе всего понемножку и с удовольствием принялся закусывать. Грибочки были действительно хороши.
   Жора, пододвинув к себе салатницу с лечо, орудовал из неё прямо ложкой.
   - Слушай, Костик, мысль у меня какая-то была... - наморщил он свой сократовский лоб. - Я пока курил, какая-то мыслишка у меня проскочила... Какая-то нестыковочка... Да! - вспомнив, обрадовался он. - А про скотч-то! Про скотч-то менты что, тебя не спросили? Ну, когда протокол составляли. Ты же связанный был!
   - Нет... - Костя покачал головой. - Они чуть позже подъехали. Меня к тому времени уже того... размотали... Те, кто разматывали, уже слиняли куда-то... в общем, я один показания давал... Да там, вообще, - Петелин махнул рукой, - все бегают, орут... шифер стреляет... короче, неразбериха полная!.. - он усмехнулся. - Как на пожаре... Да никто свидетелей больше и не искал. У хозяина дома претензий ни к кому нет - и ладно, и хорошо. Протокол подписали, свернулись и уехали...
   - Всё равно - Жора покачал головой. - Слухи всё равно ведь потом просочатся. Городок-то маленький... Кум - свату, сват - брату...
   - Да пусть просачиваются, - Костя легкомысленно отмахнулся. - Появляться я там больше не собираюсь. Нечего мне там больше делать... А к Виолетте если придут - она вообще не в курсе, не знает ничего.
   - Кстати... - сказал Жульман. - О том, чего ты собираешься и чего не собираешься. У тебя планы вообще какие?..
   - Планы? - избороздил лоб морщинами Костя. - Да нет у меня уже никаких планов. Были да вышли... Быльём поросли... Вот, разве что "Фламенко" надо будет оттуда как-то вывезти. Не знаю пока, правда, куда...
   - Что, уцелела? - живо обернулся к Петелину Жора.
   - Да... - подтвердил Костя. - Стоит на пепелище. Одна... Танцует. Платье развевается... Как ни в чём не бывало... - он переглотнул. - Слушай, Жорик, налей-ка ещё. Что-то не забирает. Согреться, вроде согрелся, а в голову - никак.
   Жульман с готовностью схватился за бутылку.
   - Заметь, - разливая водку, покосился он через плечо на жену, - не я это предложил.
   - Я поняла, поняла... - отреагировала Таня. - Себе, между прочим, мог бы до полна не наливать. Не у тебя дом сгорел.
   - Что ж ты меня, - обиделся Жора, - за убогого держишь?
   - Да нет, - возразила Татьяна, - за какого убогого? Наоборот. Я-то как раз тебя знаю - тебя ведь после третьего стакана вечно на подвиги тянет. Столько уже в своё время накуролесил!.. Один батут чего стоит... - помолчав, добавила она.
   - Ну вот! - запыхтел Жора. - Вспомнила! Когда это было!
   - Что за батут? - осведомился Костя. - Почему не знаю?
   - Да... - нехотя отозвался Жульман. - Было дело... В позапрошлом году...
   - Ну-ка, ну-ка!.. - оживился Петелин. - Давай, колись! Что-то эта страница твоей жизни от меня ускользнула. Что ещё за батут такой?
   - Да ну!.. - отмахнулся Жора. - Вон, пусть она рассказывает. Если интересно... Давай лучше выпьем!
   - Выпьем, выпьем... - Костя торопливо чокнулся с Жорой, махнул водку в рот и повернулся к Татьяне. - Так что за история такая, с батутом?
   - Брат к нему тогда приезжал, - с готовностью стала рассказывать Таня. - Старший. Ашот. Из Еревана. Он там - врач-стоматолог. Ну, ты его, наверное, не видел, но можешь представить - это как два моих Георгия вместе сложить.
   - Ого! - уважительно отозвался Костя. - Так ты, Жора, оказывается, не самый крупный в семье?
   - Не самый, - подтвердила Таня. - Он - того... младшенький... Так вот, эти два... не самых маленьких, усугубили хорошенько коньячком и пошли, оболтусы, приключений искать. На свою... пятую точку. И, естественно, нашли! Тут у нас на соседней улице школа спортивная есть, так они влезли туда. Через окно! Ночью! Можешь себе представить?! - (Костя фыркнул) - Вот-вот! Как они пролезли туда - ума не приложу, там же форточка - худой с трудом протиснется... Ну, короче, как-то влезли. А там - спортзал. И батут посредине стоит. Так они ничего лучше не придумали, забрались на этот батут и давай прыгать!..
   Петелин в голос заржал:
   - Представляю себе зрелище!.. Батут-то хоть цел?
   - Не знаю... - мрачно произнёс Жульман. - Нас сторож спугнул... Сторожиха.
   - Я удивляюсь, как вы её не спугнули! - продолжал веселиться Костя. - Два брата-акробата!..
   - Это ещё не всё! - тронув Костю за рукав, продолжала Таня. - Они, когда убегали, дверь наружную вынесли. Ты не подумай - не выбили, нет. Они просто пробежали сквозь неё. Сквозь закрытую дверь... Я думаю, они её даже не заметили!
   - Ну, вот это я как раз себе представить могу! - отдуваясь согласился Костя. - Но батут!.. Жалко, что я этого зрелища не видел!
   - Так в чём дело? - приподнял бровь Жора. - Пошли. Здесь недалеко...
   - Я вам пойду! - погрозила кулаком Таня. - Я тебе такой батут устрою!
   - Шучу я, шучу!.. - загородился от супруги Жора. - Никуда мы не пойдём... Да и окна там сейчас все закрыты - зима... Ладно, Костик, - обратился к Петелину Жульман. - Ты мне вот что скажи - ты жить-то теперь где собираешься?
   - К брату поеду... - опять мрачнея, сообщил Костя. - В Москву... Брат у меня в Москве. Двоюродный. В Черёмушках живёт... Он меня давно уже в гости зовёт... Вот и поеду. Погощу... Пару месячишек... - он ссутулился над тарелкой и еле слышно добавил: - До упора...
   - Блин! - хлопнул себя по лбу Жульман. - Забыл ведь совсем! Москва! Адрес же Самвел добыл! Твоего этого... Коновалова! Сейчас!
   Он вскочил и, протиснувшись мимо жены, выбрался в коридор.
   Таня накрыла ладонью руку Петелина:
   - Костя, ты меня извини, но... мне тут Георгий рассказал... С Виолеттой у тебя что?.. Всё?..
   - Всё... - подтвердил Петелин. - Развод и девичья фамилия.
   - Может, не надо? Не торопились бы вы. Десять лет ведь всё-таки вместе... Десять ведь, правильно?
   - По сути четырнадцать, - поправил Костя. - Десять, это если официально. Это то, что после регистрации.
   - Ну вот, видишь. Тем более... Может, не надо горячку пороть? Может, всё ещё образуется?
   - Нет, Тань, - твёрдо сказал Костя. - Не образуется... Шестнадцатого суд.
   - Какой суд? Что за суд? - появился в дверях Жора. - На, держи, - протянул он Петелину розовый квадратик стикера. - В Москве твой Коновалов. Вот адрес... Кстати, что у тебя с телефоном? Я два дня до тебя дозвониться не могу!..
   - Улица Маршала Савицкого... - прочитал Костя. - Где это?
   - Понятия не имею, - усаживаясь обратно за стол, отозвался Жульман. - Погуглим - найдём. Судя по названию, - новостройки какие-нибудь... Ну что, поедешь?
   - Поеду. Конечно поеду! Спрашиваешь! Хоть какое-то дело до конца доведу!.. Сегодня же и поеду. Когда там у нас ближайший "Сапсан"?
   - Ты что, сдурел?! - выкатил на Костю глаза Жора. - Какой ещё "Сапсан"?! Ты что, до вечера подождать не можешь?! Горит тебе?! Засвербело?!.. Мать, ну хоть ты ему скажи!
   - Костик!.. - Таня была сама рассудительность. - Ну куда ты спешишь? Отоспись, отдохни. А вечером мы тебя проводим. Ну куда ты сегодня? Ты на себя в зеркало глянь - на тебе ж лица нет... И опять же, подумай - приедешь ты туда к обеду, пока то, пока сё, пока адрес этот свой найдёшь, ещё неизвестно где он и сколько туда добираться... А так сядешь вечером, ночь, как человек, поспишь, утром в Москве. Весь день твой... И опять же. Одежду тебе купить надо. Не в этом же тебе ехать.
   - Да... - Костя с сомнением оглядел себя. - Про одежду-то я как-то того... Ладно... Вечером поеду. Действительно, куда спешить?.. Денег дашь? - поднял он глаза на Жульмана.
   - Дам, дам... - заворчал Жора. - Куда я денусь?.. Вот ведь... Фигаро! Неймётся ему!
   - Ну всё, всё, успокойся! - Костя похлопал его по плечу. - Решили же - вечером.
   - Ладно... Так что там за суд? - напомнил Жора. - Кого судим?
   - У Кости суд шестнадцатого, - пояснила Таня. - По разводу.
   - О! - сказал Жульман. - Мадам Виолетта получит пинком под зад...
   - Георгий!.. - всплеснула руками Татьяна.
   - А что "Георгий"? - задрал бровь Жора. - Я уже тридцать шесть лет как Георгий. Я ему всегда говорил, что они не пара. Говорил?.. Говорил!.. Я вообще не понимаю, Костяныч, - что ты в ней нашёл? В истеричке этой. Ну ладно бы была из себя фотомодель, тогда можно было бы её фортеля терпеть. Хоть понятно бы было за что мучения. Да и то!.. - он с сомнением покачал головой. - А тут? Как говорится: ни кожи, ни рожи... Ни сиськи, ни письки... Извини, Тань...
   - Да ладно тебе, - возразил Костя. - Фигура у неё, между прочим, - что надо. Балерина всё-таки... Да и грудь на месте.
   - Что?! - взвился Жора. - Грудь?! Какая это грудь?! Вот это?!.. - он скрутил две дули и, прижав их к своей груди, пошевелил большими пальцами. - Хорошую грудь, чтоб ты знал, со спины должно быть видно!.. Вот мою Таньку возьми!..
   - Я сейчас возьму! - тут же отреагировала Татьяна. - Я сейчас тебе так возьму! - она показала мужу свой острый кулачок. - Ещё чего! Вы меня ещё тут, как кобылу, по статям обсудите! Кобели!
   - Всё, Тань, извини! - тут же дал задний ход Жульман. - Прости! Виноват! - он пошлёпал себя ладонью по губам. - Увлёкся... Э-э... Когда, ты говоришь, у тебя суд? - повернулся он к Петелину. - Шестнадцатого? Так шестнадцатого - это уже скоро... Хочешь, я приду?
   - Нафига?!.. - поперхнулся помидором Костя. - Нафига ты там нужен? Вот ещё! Тебя там только не хватало!
   - Ну, мало ли. Может, морально поддержать...
   - Морально! Не смеши! Я ж тебя знаю! Ты ж не удержишься, наверняка встрянешь. А мне потом отдувайся! Я ж знаю, как ты встревать умеешь! Как там в фильме? "А потом на развалинах часовни...". Да?.. Нет, брат, я уж как-нибудь того, сам. Без твоей моральной поддержки. Без ломания казённой мебели и... прочего экстремизма.
   - Ну, не хочешь, как хочешь... - не стал спорить Жора. - Моё дело предложить... Слушай, мать, - обратился он к жене, - у нас там голубцов не осталось случайно? А то меня что-то сало уже не спасает.
   - Есть, - отозвалась Таня. - Полкастрюли ещё. Разогреть?
   - Давай! - кивнул Жульман.
   Таня поднялась из-за стола и принялась хозяйничать.
   - Вот почему я люблю выпивать дома... - признался Жора Петелину. - И не люблю всяких этих ресторанов да... походов по гостям. Дома всегда закуски навалом. И закуска, я тебе доложу, - что надо! Танька у меня в этом отношении - молодец! Золото!
   - А что, в других отношениях я не молодец? - отозвалась от плиты Татьяна.
   - Молодец-молодец! - торопливо согласился Жульман. - Ты у меня во всех отношениях молодец!.. Так вот. Я о закуске. Закуска, Костяныч, она в застолье не меньше выпивки значит... А может, даже и больше!.. Вот ты меня, конечно, старик, извини, но у тебя я выпивать не люблю. Ты меня своей грузинской кухней, честно говоря, уже достал!..
   - Подожди! - не понял Костя. - Какой ещё грузинской кухней? Отродясь у меня никогда ничего грузинского на столе не было... Разве что шашлык. Но это если только летом, на даче, да и то...
   - Нет! - помахал ладонью Жора. - Ты не понял. Я имею в виду твоё фирменное грузинское блюдо - "жричёдали"... А? Что? Я не прав? Всю дорогу у тебя так... - Жульман захохотал, заколыхав своим обширным чревом. - Ладно... Это я так. К слову... Я, собственно, по поводу развода хотел высказаться. - Жора облокотился на стол. - Вот вам не кажется, что сама процедура развода у нас совершенно не продумана? Если со свадьбой - я имею в виду сам ритуал - всё обстоит более или менее нормально... сказываются, так сказать, вековые традиции... то с разводом, государи мои, всё в этом отношении оченно и оченно плохо. Ну что это, в самом деле?! Суд, дрязги, скандалы, раздел имущества... поливание грязью своего бывшего... или бывшей. Скушно, девушки! Скушно и примитивно!.. В Штатах, между прочим, есть контора, агентство такое специальное, так вот, они как раз специализируются на расторжении браков. Ну, то есть, придают этому, в общем-то скучному и неприятному действу некий респект. Я бы даже сказал, превращают его в праздник... Рассылаются приглашения, собираются родственники, друзья. Музыка, шампанское. Торжественно плющат молотком обручальные кольца... Ну, не знаю, что там ещё... Костяныч, вот ты как думаешь, если у нас нечто подобное организовать, это успехом пользоваться будет?
   - Я думаю, - поигрывая вилкой, задумчиво сказал Петелин, - у нас в России любое мероприятие, в программе которого присутствует выпивка... да ещё и уничтожение чужого имущества, будет несомненно пользоваться успехом.
   - О! - крякнул Жульман. - Золотые слова!.. Заняться, что ли? Раскрутить, понимаешь, бизнес... Мать, ты как?
   - Ладно тебе, бизнесмен... - Татьяна поставила на стол сковороду с булькающими голубцами. - Ты что, забыл, чем твой последний бизнес закончился? С чёрной смородиной... Вы, вот, давайте лучше, закусывайте. Костя, давай я тебе горячего положу.
   - Да... - засмеялся Жора. - Бизнесмен из меня ещё тот!.. Так, Костик, давай-ка под горячее. По рюмашке.
   - Георгий! - строго сказала Таня. - Ты ж говорил, что по две рюмочки - и всё!
   - Ну, Тань! - укоризненно посмотрел на супругу Жора. - Под горячее! Сам бог велел!
   - Ну ладно... - разрешила Татьяна. - Но это - последняя!
   - Само собой! Само собой!.. - Жульман налил водку в рюмки и, привстав, демонстративно водрузил бутылку на холодильник. - Слово - закон!.. Ну что? За присутствующих здесь дам?
   - Да! - сказал Костя. - За тебя, Тань! Спасибо тебе!
   - Будьте здоровы, мальчики! - улыбнулась Таня.
   "Мальчики", чокнувшись, выпили.
   - ...Нет, народ, а всё-таки... - Жора положил себе в тарелку три голубца и, обильно полив их сметаной, на секунду завис над образовавшимся натюрмортом. - Я по поводу разводов. Если чисто в теоретическом плане. Вот какие традиции развода можно предложить? Ну, так, чтоб зрелищно было, интересно?
   - Символическое распиливание серванта, - предложил сходу Петелин. - Или, скажем, стола. Двуручной пилой.
   - Здо?рово! - одобрил Жульман. - Ещё!
   - Продажа невесты... э-э... экс-невесты... или как там её? - напряг фантазию Костя. - Экс-женихом. С аукциона.
   - Неплохо. Ещё!
   - Раздел детей, - внесла свою лепту Татьяна. - Методом лотереи.
   - А если один ребёнок? - интенсивно жуя, задал вводную Жора.
   - Распиливание... - мрачно изрёк Петелин. - Двуручной пилой. Вдоль.
   - Костя! - смеясь, шлёпнула его по плечу Татьяна. - Ужас-то какой!
   - Что?! - показательно удивился Петелин.
   - Ужасы такие говоришь!
   - Ну, хорошо, хорошо, - тут же пошёл на попятную Костя. - Уговорила. Поперёк.
   - Да ну тебя!
   - Так. Нормально... Ещё!
   - Заметание сора в избу, в смысле - в квартиру... Склеивание свадебного каравая. Скотчем... Разбивание подаренных сервизов... - Петелина уже было не остановить. - Выдирание страниц со штампом из паспорта. С дальнейшим их пожиранием... Публичная порка свидетелей... Забрасывание экс-невесты букетами. Цветочные корзины приветствуются... Прощальный поцелуй с тёщей. Гости считают хором...
   - Всё!.. Хватит!.. - задыхаясь попросил Жора. - Костик, хорош!.. Ф-фу!.. - он вытер рукавом проступившую слезу. - Чуть не уморил!.. Да-а... Это да-а... Прощальным поцелуем с тёщей ты меня, конечно, добил. Окончательно... Ну что, мать, ты видишь - с таким набором мероприятий хоть завтра контору открывай.
   - Нет, Костик, - отдуваясь признала Татьяна, - всё-таки у тебя буйная фантазия! Сразу видно - творческая личность... Тихо! - она подняла руку. - Рубенчик вроде плачет... Точно! Ржём тут, как лошади! - поспешно поднимаясь, попрекнула она мужчин. - А там дети спят!
   Таня торопливо вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
   - Пойду курну, - Жульман тоже поднялся и прошёл на балкон.
   Вернулся он буквально через минуту.
   - Ты что так быстро? - удивился Петелин. - В одну затяжку что ли сигарету всосал?
   - Холодно там, - пояснил Жора. - Не май месяц... Давай, Костян, мы с тобой лучше выпьем. Пока Танюхи нет. А то она нам враз кислород перекроет...
   Костя не возражал. За те пятнадцать минут, что отсутствовала Татьяна, они - "не злого пьянства ради, а токмо здоровья для!" - успели благополучно выпить: за дружбу, "за нас, мужиков!", за творчество и "не за себя в искусстве, а за искусство в себе!".
   Когда Татьяна вернулась, Петелин сидел, откинувшись спиной на стену, и рассеянно слушал Жульмана. Косте было хорошо. Он не чувствовал себя пьяным, только краски в кухне стали чуть-чуть ярче, да при резком движении головы слегка смазывалась картинка. Жора - в расстёгнутой до пупа рубахе - навалившись волосатой грудью на стол, яростно доказывал Косте преимущества своевременной смерти, - разговор у них к тому моменту непонятно как свернул к назначенному Петелину сроку.
   - ...Я ж тебе говорю, голова ты садовая, что всё равно в декабре Конец Света! Кирдык!.. Представляешь - семь миллиардов жмуриков за раз туда припрутся?! Скопом! Там по любому напряг с жилплощадью будет! У них же там тоже это всё не резиновое! И начнётся! Толкотня, давка, склоки!.. А ты уже, понимаешь, на месте! Ты уже к тому времени - старожил! Дед! У тебя уже привилегии!..
   - Ого! - с порога оценила обстановку Таня. - Я вижу, вы тут время зря не теряете. Аж стёкла запотели!.. О чём спор?
   - Да вот, - прокомментировал ситуацию Петелин. - Жора говорит - в декабре Конец Света. Готовиться надо.
   - Глупости! - Таня махнула рукой. - Каждый год такой Конец Света. Надоело уже!
   - Правильно! - тут же поддержал жену Жульман. - Брехня это всё! Вот откуда они взяли про Конец Света?! М-м?!
   - Так эти... майя... предсказали, - Костя пальцами изобразил у себя надо лбом пучок перьев. - Индейцы. Календарь у майя в декабре две тысячи двенадцатого заканчивается.
   - Календарь у них, видите ли, заканчивается!.. - Жора был полон снисходительной иронии к недалёким индейцам. - Чернила у писца ихнего кончились - вот и всех делов! Аккурат на двенадцатом годе и кончились!
   - Так они это... они ж на камне... - не согласился с оппонентом Петелин. - Вытёсвы-ва-ли...
   - Тем более! - обрадовался Жора. - Тем более! Зубило, понимаешь, у этого ихнего... как его? жреца-каменотёса затупилось - и всё!.. Или молотком себе по пальцу зафигачил... - Жульман злорадно захихикал. - Довытё-сы-вал-ся!.. А они говорят - календарь!
   - А вот всё-таки интересно, - сказал Костя, - если он... ну, этот... Конец Света... если он всё-таки состоится, это как будет? Я сейчас в чисто теоретическом плане...
   - В чисто теоретическом?! - строго спросил Жульман.
   Костя кивнул.
   - Ну, если в чисто теоретическом...
   - Я думаю, это всё-таки будет метеорит, - сказала Таня. - Астероид. Огромный такой! Ка-ак даст! - и привет.
   - Примитивно, мать... - не одобрил Жора. - Банально. Сто раз уже об этом писали. Одних фильмов... - он махнул рукой.
   - Так я считаю, конец света и будет таким простым и банальным, - не сдавалась Таня. - Бум-с! - и всё!
   - А я думаю, - подал голос Костя, - что каждому воздастся по его вере.
   - Это как? - не поняла Татьяна.
   - Ну вот, смотри... - Костя отлип от стенки и принялся объяснять: - Вот американцы больше всего на свете бояться большого астероида. Так? Вот и будет им астероид! Со всеми вытекающими. Прямо посреди Америки и долбанёт! Что там у них по центру? Небраска какая-нибудь? Или Канзас?.. Вот прямиком в Канзас и шарахнет камушек! И размером такой, как Канзас... Ну, Японию, - продолжал Костя, - ясное дело, цунами смоет... В Китае - землетрясение долбанёт... Двадцать пять баллов... В Африке - понятно - засуха...
   - А Европа?
   - А в Европе какой-нибудь мор разразится. Какая-нибудь чума. Грипп какой-нибудь новый свинячий...
   - А для России ты что уготовил? - поинтересовалась Таня. - Нам к чему готовиться? Наверное, замёрзнем?
   - Нет, замёрзнет Скандинавия, - возразил Костя. - Опять же Канада с Аляской... А Россия...
   - Я знаю, что будет с Россией! - сказал Жульман. - В России Конец Света будет выглядеть так... - он нагнулся к столу и, выкатив глаза, перешёл на заговорщицкий шёпот: - Слушайте!.. Небо - от края и до края - откроется, как... крышка унитаза, и там, вверху... покажется... огромная-преогромная...
   - ЖОПА!!! - в два голоса с Петелиным закончили они и, чуть не расшибив друг об дружку лбы, принялись хохотать, как сумасшедшие.
   - Тихо вы, кони!! - топнула на них ногой Таня. - Хорошь ржать!.. Вы так не только детей, вы весь дом перебудите!.. Бедный сосед! Он сейчас точно под себя сходил. Такой вопль за стеной!.. - она упёрла руки в бока и несколько секунд рассматривала давящихся смехом мужчин. - Нет, ребятишечки, я чувствую - вам уже хватит! На сегодня всё! А то, я смотрю, меры вы не знаете, - она подошла к холодильнику и, взяв бутылку, взвесила её в руке. - Ого! Вы тут что, без меня рекорды скорострельности ставили?
   Жора неожиданно ловко повернулся и выхватил бутылку из рук супруги.
   - Георгий!..
   - Мать, ты это... сядь!.. Сядь, мать!.. Всё! Всё! Я понял!.. Наираспоследний тост! Всё! Мамой клянусь!.. - он быстро наполнил все три рюмки и поднял свою. - Тань, ну сядь! Ну, пожалуйста! Я прошу!.. - (Таня с недовольным видом присела). - Танюха! Солнце моё!.. Костяныч! Друг!.. У меня созрел тост!.. Костя! Эй! Я тут!.. - Жора помахал перед носом Петелина ладонью.
   - А?!.. - очнулся Костя.
   - Петелин, не спать! Задумчивый дятел рискует выпасть с обратной стороны дерева!
   - Я не сплю. Я - так...
   - Рюмку бери!
   Костя не без труда сфокусировал взгляд на столе и, найдя свою рюмку, осторожно поднял её за ножку.
   - Друзья мои! - продолжил Жора. - У меня есть тост!.. Я хочу выпить... за самую прекрасную женщину в мире!.. За мать моих детей!.. За мою любимую жену!.. Танюш, я люблю тебя!.. За тебя, солнце!
   - Да, Тань, за тебя! - поддержал друга Петелин. - Я тоже тебя люблю... По-братски... в смысле, по-сестрински... э-э... в смысле, как сестру... Жора, я могу любить твою жену, как свою сестру?.. - (Жора сделал великодушный жест - мол, валяй!). - Тань, ты... ты замечательная! За тебя!
   Татьяна улыбнулась и, подумав, тоже подняла свою рюмку:
   - Спасибо, мальчики. Я вас тоже люблю... - она помолчала и добавила: - Не знаю, правда, за что, но люблю...
   - Я!.. - заволновался Жора. - Я знаю за что! Я!.. Давайте выпьем, и я скажу!..
   Они чокнулись и выпили, и Жора тут же принялся шумно выбираться из-за стола:
   - Я сейчас скажу!.. Сейчас!.. Нет, я спою!.. - ему сильно мешали собственные ноги.
   - Георгий, может, не надо? - с опаской следя за телодвижениями мужа, произнесла Татьяна.
   - Тань!.. Щас!.. - Жора наконец выбрался из-за стола, попутно уронив свою табуретку. - Песня!.. - провозгласил он и, став в грациозную позу, пояснил: - Она же танец... Исполняется соло! В смысле - без ансамбля!.. - Жора выдержал мхатовскую паузу, после чего поднял руки, сцепил пальцы над головой и активно двигая нижней частью туловища, тонким голосом фальшиво запел:
   - Полюбила я пингвина,
   не всего, а половину,
   половину нижнюю -
   яркую, подвижную!..
  
  

Глава седьмая.

31.01.12 г.

   ...Сквозь бессонье ночей, через подлые дни
   ты бредёшь на мерцающий свет
   и не знаешь ещё - у какой полыньи
   оборвётся твой путаный след...
  
   Виктор Маликов "Из ненаписанного"
  
  
   Нужный дом оказался двухподъездной восемнадцатиэтажкой, выделяющейся в длинном ряду таких же, взмывших на недавнем пустыре "свечек", лишь своим холодным, бледно-салатовым цветом.
   Петелин подождал, пока привёзший его автобус отчалит от остановки, затем неспеша пересёк практически пустую дорогу и, протиснувшись между тесно припаркованными вдоль дома автомобилями, направился ко второму - дальнему от себя - подъезду.
   Было около десяти часов утра. Спальный микрорайон выглядел практически нежилым - все работающие давно уже разъехались на работу, а мамашки с колясками на утренний променад своих чад пока ещё не вывозили. По причине раннего часа и, вероятно, неважной погоды не было видно и местных пенсионеров.
   Погода, и вправду, была не сахар: влажный оттепельный ветер быстро гнал над самыми крышами многоэтажек тяжёлые, рваные, тёмно-серые тучи, а здесь, внизу, налетая плотными неровными порывами, бил наотмашь в лицо, задирал полы пальто и, не справившись с упрямым пешеходом, разочарованно падал на землю и зло трепал беззащитные голые веточки и без того чахлых газонных кустов.
   Под утро прошёл небольшой снежок, и на свежем белом покрывале отчётливо проступали траектории разновеликих следов, разбегающихся во все стороны от подъездов. При большом желании можно было проследить - куда направился каждый из обладателей тех или иных отпечатков.
   Петелин поднялся на подъездное крыльцо, постучал ногами, отряхивая налипший на ботинки снег, и, сверившись со стикером-шпаргалкой, набрал на панели домофона номер нужной квартиры. Через несколько секунд щёлкнул замок и тонко и противно запищал сигнал открытой двери. Костя потянул на себя тугую металлическую створку и, сунув носок ботинка в образовавшуюся щель, наклонился к щитку домофона:
   - Алё!.. Скажите, Коновалов Альберт Сергеевич здесь проживает?.. Алё!..
   Динамик, чуть потрескивая, молчал.
   Костя ещё немного подождал, потом пожал плечами и, с усилием оттянув дверь, вошёл в подъезд.
   Квартира располагалась на восьмом этаже. Петелин вышел из лифта и тут же увидел приоткрытую дверь с нужным номером. Костя тщательно вытер ноги о лежащий у порога коврик с изображённой на нём весёлой вислоухой собакой и осторожно приоткрыл дверь:
   - Тук-тук!.. - громко сказал он. - Здравствуйте!..
   В прихожей было пусто.
   - Проходите сюда! - донёсся из глубины квартиры дребезжащий женский голос. - Налево, на кухню!.. Можете не разуваться!
   - Хорошо! Я понял!.. Спасибо!
   Костя быстро скинул пальто, пристроил его вместе с шапкой на полупустую вешалку и, мельком заглянув в висящее на стене зеркало, пошёл на голос.
   В просторной кухне его ожидала пожилая женщина в блёклом домашнем халате и стоптанных до бесформенности розовых шлёпанцах. Нечёсаные, тёмно-русые с обильной сединой волосы её были небрежно собраны и заколоты на затылке.
   - Сюда... - увидев Петелина, позвала женщина. - Вот, видите - течёт... - указала она на кухонный кран, плачущий тонкой - спичечной - струйкой воды. - А у меня счётчик. Мотает. А я вас второй день дождаться не могу. Звоню, звоню. А меня только обещаниями кормят. Что у вас там за контора такая? Безответственность полная... - женщина вроде как бы ругалась, но голос её при этом оставался совершенно ровным, бесцветным, да и какие-либо эмоции на лице тоже отсутствовали.
   - Простите... - Костя остановился в дверях. - Но я... не сантехник. Я... по другому вопросу...
   - Не сантехник? - в глазах женщины появился испуг. - А кто вы? Вы кто?! Вы зачем сюда пришли?!
   - Вы не волнуйтесь!.. - Костя прижал ладони к груди. - Вы извините, что так получилось!.. Моя фамилия Петелин. Зовут Константин Акимович. Я - скульптор. Я из Питера приехал. Только что... Скажите, Коновалов Альберт Сергеевич здесь проживает?
   Женщина, уже намеревавшаяся что-то сказать и даже двинувшаяся было к Петелину, как будто наткнулась на стену. Она заметно побледнела и, отступив на шаг, обмякла и безвольно опустилась на кухонную табуретку.
   - ...Альберт Сергеевич умер... - помолчав, безжизненным голосом сказала она. - Вы... зря приехали.
   - Простите... - Костя потоптался на пороге, не зная, что сказать. - Я не знал... Давно?
   - Двадцать четвёртого декабря... - глядя мимо Кости блестящими бледно-серыми глазами сказала женщина и после паузы добавила: - Послезавтра сороковины.
   - Простите... - ещё раз сказал Петелин. - Примите мои соболезнования... Я... не знал... Извините. До свидания, - он неловко развернулся и пошёл по коридору.
   - Подождите... - услышал он за спиной и остановился. - Подождите... - повторила женщина. - Как вы сказали - Петелин? Скульптор Петелин?
   - Да, - сказал Костя.
   - А... скажите... танцующая девушка... "Фламенко"... это - ваша работа?..
  
   Они сидели на кухне и пили из аляповатых, золотисто-красных тонкостенных чашек ароматный зелёный чай.
   За окном опять валил крупный лопушистый снег. Ветер нёс его косо, почти горизонтально, и временами казалось, что это не снег летит за окном, а сам дом, снявшись с фундамента, мчится куда-то сквозь густую, мельтешащую метель.
   Женщина - Антонина Михайловна - оказавшаяся вдовой Коновалова, подперев ладонью висок, тем же бесцветным голосом рассказывала Петелину подробности последних дней жизни своего мужа:
   - ...Тяжело ему было. Конечно. Он же очень независимый по характеру был. А тут такая беспомощность... Ни одеться самому, ни помыться, ни, простите, в туалет сходить... Тяготился он очень... Он, конечно, виду не подавал, но я-то чувствовала. Столько лет вместе... И немота эта его. Он же всегда поговорить любил. И новости всё время мне пересказывал. Я-то телевизор не смотрю, голова у меня от него болеть начинает, а он посмотрит и мне, значит, всё рассказывает. Пошутить любил. А тут... - Антонина Михайловна помолчала. - Но больше всего его, конечно, мучило, что он работать не мог. Правая рука у него ведь вообще как плеть была. Он левой писать пробовал. Мучился страшно. Не получалось у него ничего... Он даже плакал... Да... А в тот день я на почту пошла. Сказали, что пенсию за январь дают. И вправду, давали. За неделю ещё до Нового года давать стали... Ну, выборы - понятное дело... Ну, получила я. И за себя получила, и за него... В магазин ещё зашла. У нас тут в соседнем доме - гастроном. Кефира взяла, сосисок... сыра взяла, адыгейского. Алик любил адыгейский... Ну вот... К дому подхожу - а тут что-то народ толпится, и неотложка стоит. Я сразу поняла, что что-то случилось, но внимания поначалу не обратила. Не люблю я всё это. Кто-то, может, и побежал бы сразу смотреть, а я не люблю... Да... На крыльцо поднялась, ключ достала... А потом как дёрнуло меня. Я к перилам подошла - а сверху над головами всё видно - смотрю я: под стеной тело лежит. Простынёй накрытое. И тапочек рядом. Его тапочек. У него тапочки такие были - кожаные, особые, ему друг на заказ сшил, я сразу узнала... - Антонина Михайловна запнулась и прикрыла ладонью глаза.
   Костя, ссутулившись над своей чашкой, молчал. Старинные часы - с кукушкой и гирьками в виде еловых шишек на цепочках - негромко тикали на стене над холодильником.
   Антонина Михайловна достала из кармана халата белую тряпочку, тихонько высморкалась в неё и, смахнув с дряблой щеки одинокую слезинку, посетовала:
   - Я даже представить себе не могу - как он справился... Это же надо было: две балконные двери открыть, потом - через порог, коляска-то его в комнате осталась, потом створку оконную... это как?.. я себе вообще не представляю... там же без табуретки не достать... а потом ещё как-то через перила перебраться... - Антонина Михайловна пожевала губами. - Руки у него, правда, сильные были. Он ведь в юности гимнастикой занимался. Даже на международные соревнования ездил... Ещё в сорок лет на турнике "солнышко" крутил. Легко... Вот ведь. Где пригодилось. Хоть и одна рука, а всё-таки... - на этот раз она замолчала надолго, безучастно глядя остановившимися глазами в слепое метельное окно.
   Костя отпил из чашки глоток уже не горячего чая и осторожно поставил чашку обратно на блюдечко.
   - Простите, Антонина Михайловна... а, вот, Альберт Сергеевич... у него ведь ещё и инфаркт был? В позапрошлом году, кажется?..
   - Да, - подтвердила хозяйка дома. - Был. С него-то всё и началось...
   - ...Что началось? - подождав и не дождавшись продолжения, спросил Петелин.
   - Всё... Странности эти... Он тогда из больницы вернулся сам не свой. Нервный какой-то стал, дёрганый... Со всеми разругался... Из союза ушёл. Все картины с выставок свои позабирал...
   - Простите!.. - перебил Костя. - Простите!.. А он что? Альберт Сергеевич, он... художник?.. Был.
   - Конечно, - с удивлением посмотрела на Петелина Антонина Михайловна. - Так вы что? Вы не знали разве?.. Я думала вы поэтому... Подождите, у вас ведь скульптуры ваши на той же выставке стояли, где и картины Алика были. Даже в одном зале. Я ведь там их и увидела. И эту "Фламенко" вашу... Так вы...
   - Простите!.. - сказал Костя. - Я, честное слово, не знал! Я ведь здесь совсем по другому... Мне про Альберта Сергеевича в больнице рассказали. Врач. Быстров Андрей Ружевич... Я там тоже с инфарктом лежал, в начале января, ну и... вот...
   Антонина Михайловна продолжала смотреть на Петелина всё с тем же недоумением:
   - Так вы, значит...
   - Антонина Михайловна!.. - прижал ладони к груди Костя. - Ещё раз простите! Но... Вот, вы говорили - странности. У Альберта Сергеевича. После больницы. Что за странности? Пожалуйста! Это очень важно!
   Взгляд хозяйки опять потух.
   - Странности, не странности - не знаю... - глухо сказала она. - В Бога он уверовал. Крепко уверовал. Оно, конечно, дело понятное после такого-то. Почитай, с того света человек вернулся... Но уж больно он как-то... того... - она покачала головой. - Квартиру ведь продал, машину, гараж - всё. У нас ведь квартира в Питере, почитай, в самом центре была. - пояснила она. - На углу Чебоксарского и Грибоедовской набережной. В окно Спас-на-Крови был виден. Хорошая квартира. За бесценок ушла... Картины продал. Не шибко покупали, конечно, но, что покупали - всё продал. Картина у него была - "Мальчик со скрипкой" - портрет сыночка нашего, Владика, детский портрет. Я просила - не продавай. Он поначалу и не продавал, а потом кто-то за неё неплохие деньги предложил, он и продал. Меня не послушал... И все деньги в детскую больницу отдавал. В этот... Как его?.. В хоспис. На Бабушкина который. Все, до копеечки... Я ему говорю: свои же дети есть, внучка есть, что ж ты всё чужим отдаёшь, пусть бы даже и больным? А он только ругался. Ногой так топнет - не зуди, говорит... Один раз так даже замахнулся. В жизни на меня никогда руки не поднимал, даже пьяным, а тут... Ну, я после того и отступила. Делай, говорю, как знаешь... Сюда вот потом перебрались. Как в Питере всё продали... Это сына квартира. Он сейчас в командировке. В Африке. В Конго... Я говорю: вернётся сын, что делать-то будем, куда пойдём? Ни угла своего не осталось, ничего. А как не один вернётся, а с женой? Не вечно ж ему холостяковать. А он говорит: ничего, тесно не будет, поместитесь. Так и сказал: не поместимся, говорит, а поместитесь. Как будто здесь жить и не собирался вовсе. Я думала - может, он, чего доброго, в монастырь собирается? Уж и вправду, больно он в религию-то было ударился. Из церквей-то прямо-таки не вылазил... И дома молился, не переставая... Спросила его как-то, а он говорит: поздно мне в монастырь, грехов на мне много, а времени мало... Как чувствовал... - Антонина Михайловна всхлипнула и опять полезла за беленькой тряпочкой.
   Петелин тактично молчал.
   - Мы ведь сюда чего переехали... - отсморкавшись, продолжила Антонина Михайловна. - Могли бы и в деревню перебраться. Дом у нас в деревне есть. В Кирполье. Крепкий ещё. Даром, что сто лет ему. Родителей моих дом... У нас ведь это... С дочкой у нас беда приключилась. В тюрьме она. Ну, не в тюрьме, а в колонии. В женской. В Можайске... Мужа она своего убила. Из ревности... Изменил он ей, вот она и... Внучка у них осталась. Вика. Хорошая девочка, светлая. Семь лет скоро... Её к себе мама зятя забрала. В Торжок. Это - под Тверью, знаете наверное... Мы поначалу-то с мужем пару раз туда съездили. Горько ехать-то поперву было, страшно - как в глаза-то матери зятя убиенного смотреть? Но уж больно Викусю, внучечку нашу, увидеть хотелось... А сватья ничего - ни словом не попрекнула. Добрая женщина... Мы Вику потом даже пару раз к себе брали на выходные... Я её уж, почитай, полгода не видела. Викусю мою. Как это всё с Аликом-то моим случилось... - она опять завсхлипывала, засморкалась, завздыхала.
   - Скажите, Антонина Михайловна, - дождавшись, когда хозяйка немного успокоится, спросил Костя, - А вот про Симона Ионовича такого Альберт Сергеевич случайно не упоминал? Когда после инфаркта из больницы пришёл... Ну, или позже, в разговорах.
   - Про Симона Ионовича? - наморщила лоб Антонина Михайловна. - Нет... Не припомню... Не слышала ни разу... А кто это?
   - Да так... - разочарованно пояснил Костя. - Человек один. Я думал - наш с ним общий знакомый...
   - Нет... - покачала головой Антонина Михайловна. - Не слыхала.
   - Скажите... - Петелин попробовал зайти с другой стороны. - А может, Альберт Сергеевич что-нибудь говорил о предсказаниях каких-нибудь? О пророчестве? Что-нибудь в этом роде не упоминал?..
   - Вы знаете, Константин, - задумчиво сказала Антонина Михайловна, - насчёт пророчеств не знаю, но Алик, он ведь как чувствовал, что с ним это случится... Он ведь тогда, семнадцатого сентября... ну, в тот день, когда удар с ним случился... он ведь... как к смерти готовился... Встал рано, темно ещё было. Молился долго. Потом помылся, одел всё чистое. И к столу сел. С молитвенником... Завтракать наотрез отказался. Стакан воды только выпил - и всё... Сидит, читает, изредка на иконы крестится... Я было сунулась к нему с вопросом каким-то, а он мне говорит: не мешай, Антонина, не до тебя сейчас. Да так строго, что я заробела даже... Ну, а потом уже этот звонок...
   - Какой звонок?
   - Ну, тот самый, из-за которого с Аликом удар случился... Из колонии позвонили. Из Можайска... Надо было бы мне трубку, конечно, взять. Я бы и взяла, я всегда беру. А тут я на балконе была, стёкла протирала - не слышала... Захожу, а он возле стола лежит. Алик мой. Пена на губах. И трубка телефонная рядом... - Антонина Михайловна всхлипнула. - Танюша наша, дочка, в то утро руки на себя наложить пыталась. С пе?тли её достали... Потом-то её спасли, откачали. А поначалу не разобрались и нам позвонили. Ваша дочка, говорят, повесилась, приезжайте... Кто ж такое выдержит? Вот Алик и не сдюжил... - она помолчала. - Почитай, месяц его в больнице продержали. Потом домой выписали... Забирайте, говорят, бабушка, своего мужа, медицина тут бессильна. Уж какой теперь есть, такой есть. Скажите спасибо, говорят, что совсем не помер да что под себя не ходит, а то после инсульта это сплошь и рядом. Ну я и сказала: спасибо. И домой моего Алика забрала... - она тяжело, как-то прерывисто вздохнула и замолчала, глядя в пустоту и бесцельно трогая сухими узловатыми пальцами стоящую на столе чашку.
   - А вот, скажите... Антонина Михайловна... - Петелин мучительно потёр лоб. - А вот, после инсульта, уже дома... Альберт Сергеевич ничего не пытался вам сообщить? Ну... я не знаю... написать как-то?
   Антонина Михайловна покачала головой:
   - Какое там... Не до того ему было... Он-то поначалу совсем плох был. Сутками лежал... К стене голову отвернёт и лежит. Не ест ничего, не пьёт... Потом помаленьку, правда, оживать стал. Двигаться начал. Я ему в кресло помогу сесть, а он уж дальше сам... Руки, я говорила, у него сильные были... Но тоже всё как-то... То телевизор включит и сидит перед ним. Всё подряд смотрит. То к окну подъедет и тоже... как в телевизор... часами. У нас-то на той стороне всё больше дома, а тут, - она кивнула на окно, - пока ещё поле, далеко видно. Вот он тут и сидел... А вот с молитвами у него - как отрезало. Раньше ведь было с молитвенником и не расставался. А тут ни разу даже в руки не взял... Я у него как-то спрашиваю: что ж ты Бога-то забыл? А он как зыркнул на меня, как на врага, ей богу, и покатился, покатился в другую комнату... Зато опять писать взялся. Ну, как взялся, стал пробовать, левой рукой... Не получалось у него ничего поначалу, конечно... Кисточку сколько раз в стену кидал. Но ничего, я подберу, сполосну, ему опять подам - он снова пробует. Я и рада была, что ему хоть что-то опять интересно стало... Под конец он вроде как даже приловчился. Получаться у него на?чало... Он ведь и в тот день писал... ну... когда... Я в сберкассу-то тогда ушла, а перед этим ему краски приготовила, кисти, всё как обычно... Он и работал. До самого конца работал. Кисть отложил и... - Антонина Михайловна было всхлипнула, но сдержала себя. - Хотите взглянуть на его картину? На последнюю...
   - Да... - без энтузиазма сказал Петелин, он думал о своём. - Да, конечно.
   Они поднялись из-за стола и прошли в комнату.
   - Вот... - сказала Антонина Михайловна, подходя к повёрнутому боком к окну рабочему станку и снимая со стоящей на нём картины белое бязевое покрывало. - Мне кажется, Алик её закончил.
   Костя подошёл ближе, и у него перехватило дыхание. Он сразу узнал этот пейзаж: перед ним на картине была изображена та самая, навсегда врезавшаяся ему в память, бесконечная туманная равнина с неподвижными, как будто тяжёлой крышкой закрывающими её сверху, бледно-серыми облаками. А в центре композиции он увидел - выполненные скупыми, раздельными мазками - маленькую, потерянную фигурку одинокого человека под огромным, расплывающимся, врастающим в туман деревом...
  
  

Глава восьмая.

03.02.12 г.

   ...И случай, бог изобретатель.
  
   Александр Пушкин
  
  
   - Алё, я слушаю...
   - Привет, Жора!
   - Костяныч, ты, что ли?! Ты куда, сукин сын, подевался?! Уехал - и с концами - ни слуху, ни духу! Разве ж так делается?! Хоть бы позвонил!
   - Ну вот, звоню...
   - Так ты когда звонишь?! Три дня ведь уже прошло! Мы уже тут с Танюхой не знаем, что и думать!.. Ты как там? В порядке? Денег хватило?
   - В порядке, Жор. Хватило... У вас-то как там дела? Что нового?
   - Нормально у нас дела... Танькин отдел проект сдал. Премию вчера получили... У меня... Ну, у меня, тоже... жизнь бьёт ключом!
   - Да у тебя всегда бьёт ключом. Я спрашиваю - нового что?
   - Что нового? Ключ новый!.. Здоровый такой разводной ключ, понимаешь. Водопроводный называется. С длинными ручками такими - знаешь?
   - Ты это сейчас... в каком смысле?
   - В прямом! В прямом смысле, Костяныч!.. Жизнь, Костяныч, навернула меня нынче водопроводным ключом. Наотмашь... Я ведь на больничном сейчас...
   - Святые апостолы! Что случилось?!
   - Ограбили меня, Костяныч. Прямо возле родного дома ограбили... С применением холодного оружия - водопроводного ключа.
   - Кто?! Гопники?! Наркоши?! Сколько их было?!
   - Их было... Их было один. И эти один напали на меня из кромешной тьмы и отобрали у меня самое дорогое.
   - Жора! Хорошь тянуть! Заинтриговал - дальше некуда! Давай уже рассказывай, а то я тут сейчас телефон покусаю! Что уже там у тебя стряслось?!
   - Побереги зубы, Костяныч... Что стряслось... Твоя болезнь стряслась. Она оказалась заразной... Я, Костик, имею сейчас в виду твою способность притягивать неприятности... Представляешь, иду я сегодня на работу. Нам же к восьми сейчас. Так что выхожу - темно ещё. Ну вот... Короче, пошёл на работу - прихватил с собой пакет с мусором. Ну, по дороге, чтоб выбросить... Мои с вечера мусор не вынесли, обормоты, так он к утру уже пованивать начал. Ну, в общем, несу... Выхожу из подъезда... А у нас там темнотища вечная, как у негра в жопе, - лампочку какая-то сволочь всё время выкручивает... Короче, выхожу... и тут какая-то падла меня из темноты ка-ак навернёт железякой!..
   - Бли-ин!.. По голове?!
   - Да похоже, метил по голове. Но в темноте тоже, видать, малёхо не рассчитал, промазал, попал по плечу... Вскользь так, по касательной - по уху и потом по плечу...
   - Ничего себе!..
   - Ага... Ну, я пока стоял, слоников с крылышками, порхающих, перед глазами считал, этот кто-то у меня пакет из руки вырвал и - бежать! Орудие убийства своё выронил по дороге. Ключ этот водопроводный... Слушай, хороший ключ! Новый совсем!... Чё ты ржёшь?!.. Чё ты ржёшь?!.. Смешно, понимаешь, ему!.. Я-то потом тоже, конечно, поржал. Но тогда мне не до смеха было. Он же мне, падла, чуть ключицу не сломал!..
   - В полицию ходил?
   - Что я там забыл, в полиции той?!.. Чтоб меня полдня там протоколами мурыжили, а потом ещё и дураком сделали?! Знаю я их методы! Ну их!..
   - Ну, подожди! Ключ водопроводный - это ж серьёзная улика! Он же на тебя не с половинником каким напал. Каких везде под ногами полно. Он, получается, как-то со слесарями связан... Может, с домоуправлением... А может, и сам - слесарь...
   - Да какой там слесарь! Костяныч! Скажешь тоже!.. Разве будет слесарь своим инструментом орудовать?!.. Нет, это - гопник какой-то! Причём малолетка. Однозначно!.. Он и ключ этот, наверняка, спёр где-то!.. Я вот тут, Костяныч, полдня лежу уже на диване и думу думаю: кто из нас двоих больше прогадал, а кто выгадал? Ну, я этого "водопроводчика" грёбанного имею в виду... Вот смотри, у меня: в минусах - распухшее ухо и разбитое плечо, зато в плюсах - целая неделя больничного и новый разводной ключ в придачу; у него: в минусе - тот же ключ, зато в плюсах - мой прощальный пинок под зад да в довесок полный пакет разнообразного мусора. С душком... Слушай, я как представлю его рожу, когда он этот пакет на свет вынес и рассматривает - мне аж легчает! Честно!.. Опять он ржёт!.. Хорошь ржать! Буцефал!.. Расскажи лучше - как у тебя дела? Нашёл ты этого... Коновалова своего?
   - Умер Коновалов, Жора... Двадцать четвёртого декабря... Из окна выбросился.
   - Иди ты!.. Чего ж он так?
   - Да было от чего... Длинная история... Потом как-нибудь... Я с женой его поговорил. Ну, в смысле, со вдовой. Но она не знает ничего. Ни про Симона Ионовича этого... ни про что...
   - Короче, тупик?
   - Да, Жор, тупик...
   - Ясно... Ты обратно-то когда собираешься?
   - Не знаю, Жора... У меня тут история одна приключилась...
   - Что?! Опять?!..
   - Да нет, ты не волнуйся, нормально всё... Такая... бытовая история...
   - Ну-ка, ну-ка давай, излагай! История у него! Знаю я твои истории!.. Я ж тут без твоих историй уже, понимаешь, скучаю. Я ж без них уже жить не могу! Ты ж, понимаешь, меня на свои истории уже подсадил. Как на наркотик! Это ж как же так?! Три дня уже прошло, а с Петелей ничего нового не приключилось! Безобразие!.. Ну, что там у тебя на этот раз?
   - Короче, Жор, я третьего дня у вдовы этой был. У Коноваловой... Ну, пока то, пока сё... пока поговорили... Потом я помог ей картины мужа разобрать... Он ведь у неё художник, оказывается, был...
   - Да? И что, хороший художник?
   - Да не так, чтоб уж очень...
   - Понятно...
   - Ну вот... Картины пока разобрали... Потом она обедом меня накормить решила... Ну, потом я ей кран починил, кран у неё там тёк... Потом в аптеку сходил... Как тимуровец, в общем... Короче, вышел от неё - уже темнеет... Ну, я на остановку причапал, автобуса дождался и, понимаешь, на номер даже не посмотрел - думал, у них там один маршрут только и ходит...
   - Узнаю тебя, Костяныч...
   - Да ладно тебе!.. Короче... Уехал нафиг в другой район, вылез на какой-то остановке, стою, думаю - блин, надо как-то выбираться отсюда... Ага... А тут подходит маршрутка, номер, естественно, незнакомый, я ж в Москве номеров никаких не знаю, но смотрю - на табличке, на стекле, среди всего прочего написано: Эн Черёмушки... Ну, думаю, повезло. Прямо к брательнику и приеду... Влез, поехал... А я чё-то на остановке намёрзся, а в маршрутке тепло.. место мне ещё такое досталось - в самом углу, никто не мешает... Ну, короче, угрелся, уснул... Проснулся от того, что за плечо кто-то трясёт. Оказалось - водитель. Конечная. Ну, я вылез... Спросонья ничего понять не могу. Темно ведь. Метель ещё эта... Короче, Жора, это оказались не Эн Черёмушки а Эн Чернушки - посёлок такой, километрах в двадцати от города...
   - Костяныч! Ну ты даёшь! Ну ты, блин, в своём репертуаре!.. Подожди! Чувак! Так ты сейчас где?!
   - Честно говоря, я, Жор, - в ахуе... Причём третий день уже...
   - Подожди, подожди... а что дальше-то было?!
   - Дальше... Дальше, Жор, ты вообще не поверишь... Короче, вылез я из маршрутки. Она ушла. Стою на остановке, мёрзну... Темнотища, холодрыга. Дома какие-то частные. Собаки воют... Ну, думаю, пипец, приехали... А тут подходит женщина. Вы что тут стои?те? - говорит. Маршрутки сегодня больше не будет. Всё, последняя... Ну, я ей говорю - мол, так и так, заблудился, мол, не туда приехал, что делать? Может, гостиница тут какая у вас есть? А она смеётся - какая гостиница, вы что? А потом так спокойно - а пойдёмте, говорит, ко мне... Ну, мне-то что? Мне делать-то особо нечего. Пошли... По дороге разговорились... Привела, короче, к себе. Ну, накормила, обогрела, спать уложила... Ночью пришла - все дела... Оказалось, вдова. С ребёнком - девчушка, пять лет, симпатяшка... Сама - тоже ничего. Красивая. Интеллигентная. Тридцать два года... Зоотехник на ферме... Вот сижу я, Жора, сейчас и думаю - может, вообще тут остаться?.. Алё, Жора!.. Ты где там?!..
   - Нет, парень! Это я - в ахуе!.. А ты как раз, похоже, наоборот, - в шоколаде... Нет, Петелин, с тобой, определённо, не соскучишься! Я-то думал: моя история - всем историям история, а тут, понимаешь!.. Да-а... переплюнул ты меня... Таньке расскажу - она офигеет. Дар речи потеряет. Она и так от твоих приключений последнее время в шоке... Слушай, так ты там что, надолго зависнуть собираешься? Или как?
   - Не знаю, Жора... Честно, не знаю... Я теперь вообще ничего не знаю...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Глава девятая.

08.04.12 г.

  
  
   Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий.
   Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.
   И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы.
   1-е Кор 13:1-3
  
  
   Они лежали, обнявшись, переплетя ноги и касаясь друг друга носами. Петелин ощущал на своём лице спокойное и ровное Машино дыхание. После близости Маша засыпала быстро, практически мгновенно. Она вообще всегда засыпала легко, в отличие от Петелина, и раньше-то не особо подверженного сонливости, а в последнее время и вовсе страдающего затяжной хронической бессонницей.
   В комнате было достаточно светло - почти полная луна, светя в незашторенное окно, делила комнату на две разновеликие части: бо?льшую - тёмную - с прячущимися по углам мрачными, угольно-чёрными тенями и меньшую - светлую - с живущими своей, особенной, таинственной ночной жизнью, волшебными серебристо-голубыми предметами.
   У изголовья, на прикроватной тумбочке, с Машиной стороны, ярко светил сочной зеленью циферблата электронный будильник. На часах было 23:13...
   Они ложились спать рано - Маша вставала затемно, в пять часов, к половине седьмого ей надо было на ферму, поэтому с вечера никогда не засиживались. В полдесятого укладывали спать Оленьку, после чего ложились и сами.
   После того как срабатывал будильник, и Маша, выскользнув из-под одеяла, тихонько уходила умываться и завтракать, Петелин позволял себе ещё часок сладкой утренней дрёмы. Он вставал в шесть часов, ритуально целовал на пороге убегающую на работу Машу, после чего принимался хлопотать по хозяйству.
   Маша держала четырёх поросят и около двух десятков кур. Уход за "худобой" был физически не сложен, но достаточно обременителен - отнимал много времени. "Зачем? - как-то спросил Машу Петелин. - Денег же хватает...". Маша в ответ только пожала плечами: "Привычка...". Она вообще многое делала по сложившейся за годы привычке: привычно включала с самого подъёма стоящий на кухне, на холодильнике, старенький телевизор, хотя никогда не смотрела его - телевизор работал чуть слышно, как фон; привычно вязала по вечерам, сидя в кресле с ногами, - вязала носки, которые отдавала потом подругам, вязала, распускала и вновь перевязывала кофточки Оленьке, из которых та вырастала за несколько месяцев; привычно сидела на кухне, на низенькой табуретке перед раскрытой дверцей печки и подолгу смотрела на жадный жёлтый огонь, торопливо лижущий заиндевевшие, принесённые из сарая дрова...
   Управившись по хозяйству, Петелин в девять часов будил Оленьку. Они вместе завтракали, после чего отправлялись на неизменную прогулку: или кататься на санках с обрыва недалёкого оврага, или в магазин за продуктами, или к железнодорожному переезду - Оленька обожала смотреть на грохочущие, проносящиеся через переезд в неистово танцующих снежных вихрях, никогда не останавливающиеся в Чернушках, поезда. Часам к одиннадцати возвращались домой.
   В двенадцать на обед прибегала Маша. Обедали вместе, сидя за круглым старинным столом, накрытом клетчатой красно-белой льняной скатертью. После обеда Костя укладывал Оленьку спать, а сам, быстро покормив живность, садился за лепку - он наловчился лепить глиняные свистульки в виде фигурок различных животных. Готовые свистульки он относил соседке, пожилой тётке, Анне Матвеевне, та каждые субботу и воскресенье, вместе со своими плетёными сундучками и корзинками, возила в Москву и петелинский товар - на ярмарку в Измайловском парке, где у неё было откуплено своё место. Почём продавала свистульки на ярмарке Матвеевна, Костю никогда не интересовало. Она отдавала ему по двадцать рублей за фигурку, но судя по тому, что брала она товар у Петелина охотно, прибыль её от продажи свистулек была приличной. "Зачем?.. - как-то, улыбаясь, спросила у него Маша. - Денег ведь хватает...". Петелин так же улыбнулся в ответ и немного виновато произнёс: "Привычка...". Он, конечно, рассказывал Маше о своих занятиях скульптурой, но рассказывал как-то мимоходом, как о чём-то несерьёзном, иронизируя и посмеиваясь над собой, рассказывал так, как рассказывают о детской болезни или о неприятном, немножко стыдном, но вполне благополучно разрешившемся, а потому даже забавном происшествии. За те два месяца, что Костя прожил в этом доме, он только один раз набросал на листе из Оленькиного альбома эскиз новой работы, но тут же, как будто опомнившись, поспешно порвал его на мелкие части и, воровато оглядываясь на спящую Оленьку, сжёг, помешивая кочергой, в ещё не остывшей с утра печи...
   Оленька спала после обеда по-разному - иногда минут сорок, а иногда и до четырёх часов, и даже до полпятого. Костя днём никогда её не будил. Проснувшись, Оленька принималась помогать Петелину. Наловчилась она быстро. Из её тоненьких пальцев выходили фигурки не совсем правильные, но всегда узнаваемые и по-детски смешные. Костя смело ставил их в общий ряд, справедливо полагая, что они рано или поздно обязательно найдут своего покупателя.
   В начале шестого с работы приходила Маша. Они ужинали и быстренько - в шесть рук - управившись с хозяйством, собирались в большой комнате. Оленька играла на полу со своими многочисленными игрушками, Маша обычно вязала, а Петелин читал, иногда вслух - Маша любила слушать, как он читает, особенно любимых ею Булгакова или братьев Стругацких.
   Так проходили дни. Простые семейные будни. На выходные они иногда выбирались все вместе в Москву - в кино или в никогда не надоедающий Оленьке зоопарк. Один раз были и в цирке...
   Маша глубоко вздохнула, зашевелилась и, мимолётно коснувшись Костиных губ своими, повернулась на другой бок. Теперь они лежали, как ложки в столовом наборе, повторяя изгибы тела друг друга. Костина рука покоилась на Машином животе. Петелин вдруг подумал, что сейчас, там, под шелковистой горячей Машиной кожей, в глубине её организма, происходит простое, но великое таинство: маленькая, не больше горошины, яйцеклетка зреет, вбирает в себя материнские соки, минута за минутой, час за часом превращаясь в будущего полноценного человека - с руками, с ногами, с заполненной разновеликими мыслями головой, - Маша была беременна, беременна от него, от Петелина...
   Она сказала ему об этом вчера, в субботу, вечером. Они, уложив Оленьку, сидели в зале, ожидая пока ребёнок уснёт. Костя читал. Маша заполняла карандашом какой-то принесённый с работы журнал - новую, только что введённую форму отчётности, с многочисленными разделами, графами и требующих скрупулёзных подсчётов итогами в конце каждой страницы. В какой-то момент Петелин почувствовал, что Маша перестала писать, и оторвался от книги. Маша, подняв голову, задумчиво смотрела на него.
   - У меня будет ребёнок, - просто сказала она и, помолчав, добавила: - Мальчик.
   - Откуда ты знаешь? - спросил Петелин и, подумав, что вопрос прозвучал неоднозначно, уточнил: - Откуда ты знаешь, что мальчик?
   - Лимоны... - сказала Маша. - Мне всё время хочется лимонов. Я лопаю лимоны, как... яблоки - вместе с кожурой. Без сахара. И мне совсем не кисло.
   - И что? - не понял Петелин.
   - Это значит, что будет мальчик, - пояснила Маша. - Такая примета. Если хочется кислого, например лимонов - то будет мальчик. Если солёного - селёдки, огурцов - то девочка... Я с Оленькой трескала солёные огурцы. Целыми банками.
   Петелин ошеломлённо молчал. Он - тридцатишестилетний мужик, с богатым опытом по женской части и десятилетним семейным стажем, слышал подобное признание впервые. Он не был напуган, он не был удивлён - дело-то, по сути, было житейское - он был именно ошеломлён. И ошеломлён, пожалуй, даже не самим Машиным признанием, а тем как она его сделала - буднично, спокойно, даже как будто мимоходом.
   Молчание затягивалось. Надо было что-то говорить. Маша смотрела на него всё так же спокойно, выжидательно, чуть наклонив голову на бок.
   - А почему - у тебя? - спросил Костя. - Ты сказала: "у меня". Почему не у нас?
   - Потому что - у меня... - Маша помолчала. - Потому что ты уйдёшь. Скоро. Не спорь! Молчи! Не говори ничего! Я знаю... Я оставлю ребёнка. Я хочу, чтоб ты это знал... Я хочу, чтобы у меня был твой сын...
   Она сказала: "я знаю". Откуда?! Что она знала?! Она не могла ничего знать! Ведь Костя так и не решился рассказать ей ничего - ни про Симона Ионовича, ни про назначенный им Петелину срок, ни даже про свой инфаркт. Он спорил с собой, корил, убеждал, доказывал, приводил всё новые и новые аргументы и тут же опровергал их другими, не менее весомыми, контраргументами, он обвинял себя в трусости, называл сопляком и подлецом но, в конце концов, так и не решился. Она ничего не знала. Она не могла знать! Или всё-таки?.. Может, она чувствовала своим женским чутьём, обострённым беременностью, может ощущала - шестым, седьмым, десятым чувством - всю неустойчивость Костиного положения, всю его эфемерность, временность, весь кошмар его напряжённого ожидания?..
   Вчера Костя так и не переварил до конца полученную от Маши информацию - слишком эта информация была объёмна, многогранна, слишком много она влекла за собой последствий и далеко идущих выводов. Это стоило Петелину ещё одной бессонной ночи...
   Сегодняшний день прошёл в простых семейных радостях. День выдался по-весеннему тёплым, солнечным, безветренным. После завтрака решено было сходить на реку. Но не на мост в центре посёлка, а на обрыв, за околицу, откуда открывался замечательный вид на заречные пойменные луга...
   По искрящейся на солнце реке плыл грустный, неряшливый лёд. В заречной дали всё ещё сверкающие снежные поля тут и там пересекались чёрными языками вытаявшей земли. Здесь, с этой стороны, над голыми, изломанными кронами прибрежных берёз, бестолково носились и неистово кричали суматошные галки.
   На обрыве было просторно, дышалось свободно, легко. Настроение у всех сразу сделалось весёлое, дурашливое. Много играли, баловались, постоянно шутили. С подачи Оленьки слепили из серого тяжёлого зернистого снега бабу с заполошно вскинутыми вверх берёзовыми ветками-руками и с забавным "шухером" палочек-волос на голове. Уходя с обрыва Петелин оглянулся - снежная баба, поворотясь к ним спиной, в безмолвном крике воздевала вверх руки - то ли радуясь неожиданно свалившейся на неё жизни, то ли, наоборот, сетуя на слишком короткий, отведённый ей на эту жизнь, весенний век.
   После обеда в кои-то веки решили посмотреть "видик". Пока Оленька спала, смотрели знакомого до последнего кадра, давно уже разобранного на цитаты "Того самого Мюнхгаузена", а после того, как дочка проснулась - любимый ею "Мадагаскар".
   Вечером Маша затеяла шить, а Костя, пристроившись рядом, читал ей вслух - под тихий стрекот швейной машинки - никогда не надоедающий ни ей, ни ему "Град обреченный".
   А потом была ночь, и была близость, после которой у Кости опять осталось чувство сладкой опустошённости и перехватывающей горло нежности.
   И вот он лежал, обнимая спящую любимую женщину, чувствуя губами мягкую шелковистость волос в тёплой ложбинке на её шее, и думал. Он думал о Маше.
   Кто она, эта женщина? Откуда она возникла? Почему она явилась ему именно в тот момент, когда он, утратив все ориентиры, потеряв в своей жизни всё - любовь, веру и даже надежду, стоял, замерзая в снежной замети, - один, совершенно один перед неотвратимо надвигающейся на него сквозь метель, чёрной, бесконечно-огромной стеной?
   Кто она, эта женщина? Откуда она появилась? Почему так просто и так легко вошла она в его жизнь? Что стало тому причиной: заранее кем-то спланированное и устроенное хитросплетение судеб, или таинственный и непредсказуемый Его Величество Случай - Маша потом рассказала, что она тоже оказалась в тот момент на той остановке совершенно случайно.
   Как бы то ни было, но вот уже два месяца не было для Петелина в этом мире никого дороже этих двух человек: женщины, так безоглядно и доверчиво разделившей с ним свой дом, свою постель, свою судьбу, и маленькой белокурой девочки, смешно картавящей, со смешным, забавно вздёрнутым носиком, на второй день твёрдо и бесповоротно назвавшей совершенно незнакомого ей ещё накануне взрослого дядьку "папой"...
   Кто она, эта женщина? Почему от одного только её присутствия рядом у Петелина вырастали за спиной крылья? Почему при одной только мысли о ней внутри разливалось весеннее тепло? Почему от того, что она просто вошла в петелинскую жизнь, жизнь эта изменилась до неузнаваемости? Изменилось всё - мировоззрение, мировосприятие, вся система жизненных ценностей и приоритетов. Куда делись все, столь лелеемые им ещё совсем недавно, несокрушимые его принципы, все, казалось, раз и навсегда выстраданные им убеждения? Куда отступили все Костины страхи? Куда подевался его самый главный страх? Почему столь пугающая его ещё совсем недавно, заведомо непреодолимая, бесконечно-огромная, надвигающаяся на него из потустороннего мрака, стена вдруг обнаружила в своей структуре изъяны, каверны, трещины, быстро и незаметно превратившись из зловещего чёрного занавеса, дамокловым мечом висящего над сценой и готового в любой момент обрушиться и прервать идущий на подмостках спектакль, в старый, дряхлый, шатающийся под любым порывом ветра, рассыпающий по обе своих стороны рыжий порошок ржавчины, обыкновенный металлический забор? Более того, Косте вдруг (откуда? с чего?) стало совершенно ясно, что за забором этим тоже течёт жизнь. Пусть другая, пусть необычная, пусть непривычная, пугающая своей неопределённостью, быть может тяжёлая, быть может даже невыносимо тяжёлая, но... жизнь.
   Кто она, эта женщина? Почему она так спокойно, так легко идёт по жизни - не глазея по сторонам, не заглядывая особо в будущее, с покорностью и достоинством неся своё прошлое. Откуда она черпает свои силы? Почему-то Петелин чувствовал, нет, он был просто уверен, что так же, как свою дочь, Маша родит и станет воспитывать и его сына. Без лишних слов, без истерик - спокойно, упорно, целенаправленно. Он был уверен, что если свершится предсказание, если произойдёт неизбежное, и ему всё-таки суждено будет умереть в этом доме, то Маша похоронит его так же, как похоронила своего первого мужа - без заламывания рук, без показных слёз, без ползаний у гроба - только спокойствие и достоинство, достоинство и память, память и скорбь...
   Муж Маши работал водителем. Он развозил мелкооптовый товар с Чернушкинского консервного комбината в московские магазины. Однажды поздней осенью он не удержал свою старенькую "Газель" на извилистой скользкой дороге... Оленька была его посмертным ребёнком. Она родилась через пять месяцев после смерти своего отца. Маша вообще прожила со своим мужем совсем недолго - всего три месяца, правда ещё встречалась с ним до этого почти год. Муж был младше Маши на три года. Маша показывала Петелину его фотографии - со снимков на Костю внимательно смотрел молодой парень, достаточно симпатичный, с открытым курносым лицом, видно, что крепкий, видно, что самостоятельный, может и не блещущий особым умом, но и явно не дурак. Маша вспоминала о своём покойном муже легко, охотно рассказывая о его привычках, повторяя его фразы, его словечки, даже слегка подшучивая над ним, так, как будто разговор шёл не о близком покойнике, а о неком приятеле - вполне живом и здоровом, но временно отсутствующем здесь и сейчас...
   Петелин подумал, что он очень много перенял за эти два месяца у Маши: её оптимизм, её готовность спокойно, без истерики встречать любые жизненные неприятности, её открытость перед миром, но, в то же время, постоянную готовность оберегать от этого же мира свою семью, свой дом, своих дорогих и любимых людей. Петелин всё чаще ощущал в себе неведомые им ранее спокойствие и уверенность. И он понимал, что эти спокойствие и уверенность базируются на том фундаменте, что тихо, исподволь за эти короткие, но в то же время столь бесконечно длинные два месяца их совместной жизни построила в его душе Маша. Петелин впервые в жизни ощутил, что значит иметь за своей спиной надёжный тыл.
   А ещё спокойствие и уверенность Петелина базировались на новом, неведомом им ранее чувстве. И чувство это, по Костиному разумению, было - любовь. Но не та любовь, которую он знал до сих пор, не та, которой он когда-то воспылал к Виолетте, и столько лет тайно испытывал к Ларисе. Та любовь была тёмной, замешанной на вожделении, на физиологии, на игре гормонов. Было в той любви и право собственности, и тщеславие самца - гордость мужчины, обладающего недоступной для других мужчин женщиной. Эта же, новая, любовь, произрастала из трепетной нежности, из постоянной боязни утраты, из предчувствия этой утраты и проистекающей от всего этого горчащей, но светлой до прозрачности - как свечной дымок в соборном подкуполье - печали. А ещё она произрастала из чувства благодарности. Нет, не той банальной бытовой благодарности за кров и стол. (Костя, кстати, прожив два месяца в Машином доме и на её содержании, почему-то не ощущал себя нахлебником и альфонсом. В этом тоже, наверное, были "виноваты" Машина уверенность и Машино спокойствие. Да и все разговоры на эту тему, время от времени затеваемые Петелиным, она мягко, но непреклонно пресекала в самом начале. Маша даже без лишних слов и почти без Костиного ведома перечислила со своей карточки на карточку Шульманяна петелинский долг - шесть с половиной тысяч). Благодарность эта была совсем иного рода. Это была благодарность духовная, возвышенная - до трепета, до горячих слёз, до перехваченного горла. Это была благодарность не за какое-то конкретное деяние, но - за со-существование, то есть, за сиюминутное присутствие в том же объёме пространства, в той же вселенной; благодарность за со-чувствие, со-переживание, со-проживание данного момента действительности в данном конкретном месте бытия.
   И ещё одна особенность была в этой любви. И проявлялась она в физической близости. И с Машей здесь тоже всё было не так, как с другими женщинами. Да, Маше нравился секс. Она с удовольствием подставляла для Костиных ласк своё небольшое крутобёдрое тело с белыми упругими виноградинами грудей. Но она никогда не бросалась в любовную игру очертя голову. Она не была холодна - она была сдержанна. Она не стремилась, как все знакомые Косте женщины, получить от партнёра максимум удовольствия. Наоборот, она стремилась доставить максимум удовольствия ему. Она отодвигала себя, свои желания на второй план. Она предпочитала отдавать, а не брать. И Костя перенял у Маши этот опыт. И вот ведь, странное дело, эта новая тактика стала приносить свои неожиданные плоды - затраченные Петелиным усилия стали возвращаться к нему, возвращаться сторицей, они приходили теперь к нему не только из физической, но из психологической, эмоциональной сферы, доставляя Косте ранее ему неведомое, ни с чем не сравнимое острое наслаждение. И этому всему он тоже научился у Маши...
   И вот он лежал, обнимая свою любимую женщину. Женщину, подарившую ему два самых долгих и самых лучших месяца в его жизни.
   Вся жизнь его теперь делилась их встречей на два неравных куска - на "до" и "после". "До" было темно и долго. Туда помещались все страхи, все обиды, все пустые разговоры и не менее пустые обещания, все несправедливости, совершённые в отношении Петелина и совершённые им. Там остались мимолётные женщины и мимолётные дружбы, плановые пьянки и незапланированные мероприятия, авралы, получки, премии, вернисажи, надёжный Жульман и подловатый Погодин, наконец там осталась неразведённая Виолетта (Петелин так и не поехал на суд) и танцующая на пепелище "Фламенко". Всё это было там - в тёмном до неразличимости, угрюмом прошлом. А здесь и сейчас были свет и тепло. И была Маша, и была Оленька. И была их с Машей любовь и зачатый в этой любви ребёнок...
   Маша опять пошевелилась и перевернулась на спину. Она любила спать на спине, заложив левую руку под голову. Это была её любимая поза. В доме всегда было очень тепло, по петелинским понятиям даже жарко - Оленька была мерзлячка, кроме того спала она беспокойно, часто раскрывалась во сне, и Маша, опасаясь за дочку, тщательно следила за температурой в доме и всегда протапливала дом с вечера очень хорошо, с запасом. И, наверное поэтому, сама Маша всегда спала голой, не признавая никаких пижам и "ночнушек", спала, сдвинув зачастую одеяло со своего жаркого тела до самого низа живота, неизменно вызывая в Костиной памяти бессмертные бунинские строки:
   Она лежала на спине,
   нагие раздвоивши груди, -
   и тихо, как вода в сосуде,
   стояла жизнь её во сне.
   "И тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь её во сне", - повторил про себя Петелин. Он чувствовал, что засыпает. Но впервые за этот год грядущая ночь не страшила его. Он не знал - проснётся ли он завтра утром или, может, тихо умрёт во сне, или вдруг очнётся среди ночи от острой, последней, смертельной сердечной боли. Он этого не знал и не мог знать. Но это его уже не волновало. Он чувствовал себя спокойно, как человек, сполна исполнивший свой долг, до конца выполнивший своё предназначение. И он ощущал, как от этого осознания исполненного долга спокойствие вливается в его душу, вливается, словно расплавленный металл в приготовленную для отливки форму, словно вода хрустального горного ручья - в лоток старателя, вымывая оттуда всю пустую породу страхов, весь мусор никчемных переживаний, оставляя на дне лишь драгоценные камни достоинства и золотые крупицы любви.
   Он много раз думал и представлял себе - как он встретит эту, свою последнюю, ночь? Как он её проведёт? С молотком и зубилом, покрытый потом и мраморной пылью, - в лихорадочной попытке закончить очередной скульптурный шедевр? Или, наоборот, - скулящим, забившимся в угол, в предсмертной тоске прислушивающимся к биению собственного сердца? Или, может, как несчастный Коновалов, - с просветлённым взором и молитвенником в руке? Он думал о многом, но он никогда не мог себе представить, что в последнюю ночь он будет просто лежать в постели, обнимая любимую женщину, чувствуя тепло её тела, лежать, спокойно засыпая, не ощущая ничего, кроме тихой нежности, кроме умиротворения и покоя.
   Он был спокоен и уверен. Его не страшила надвигающаяся неизвестность - он был теперь слишком вооружён для этого, он теперь слишком крепко стоял на ногах.
   Он нашёл дверцу в стене...
   - Маша... Машенька... Мария... - чуть слышно шептал он, едва касаясь губами тёплого, слегка припахивающего сладким женским потом, плеча.
   Петелин засыпал. Его лицо было спокойно...
  
  

Глава последняя.

Искушение.

  
   По букве, по слову в строку
   от первого пишем лица.
   И будь ты хоть трижды святой -
   себя из контекста не выдрать.
   И как ты потом не трактуй,
   но в час, когда бьются сердца,
   мы все выбираем лишь то,
   что сами назначили выбрать.
  
   Виктор Маликов "P.S."
  
  
   В этот раз ноги у Петелина мёрзли с самого начала. Ледяной сквознячок, выскользнув сзади из-под двери и облизав голые петелинские пятки, струился дальше, попутно перекатывая по облезлому и грязному до заскорузлости дощатому полу какие-то рваные, мятые бумажки, фантики, окурки, семечную шелуху и всякий прочий мелкий сор.
   Сквознячок этот был странный - вообще-то любой сквозняк (исходя хотя бы даже из названия) предполагает сквозное движение воздуха "из..." - "в...", но в данном конкретном помещении, кроме упомянутой входной двери за спиной Петелина, не наблюдалось больше ни окон, ни каких других дверей. Не было видно даже вентиляционных отдушин.
   Да и само помещение тоже было странным. Больше всего оно напоминало Кирьяну кабинет председателя задрипанного колхоза из дешёвого фильма девяностых годов о "проклятой советской действительности": голые бревенчатые стены; по центру - двухтумбовый канцелярский стол, сплошь заваленный бумагами; слева от стола, у стены - два застеклённых шкафа, битком набитые рассыпающимися от ветхости, разноцветными канцелярскими папками; такие же папки - перевязанными бечёвкой гроздьями и россыпью - лежали на шкафах, под шкафами и рядом с ними на полу, вдоль стены; справа от стола громоздился под потолок, небрежно крашенный тёмно-коричневой половой краской, невыносимых размеров сейф. Довершал обстановку и усиливал "колхозное" впечатление, висящий на стене позади стола, лист ватмана с неким пилообразным графиком, почти до полной неразличимости засиженный мухами. Над столом, на длинном витом электрическом шнуре свисал с далёкого закопчённого потолка конусообразный жестяной абажур с торчащей из него, ослепительно сияющей лампочкой. "Двухсотваттка, не меньше..." - щурясь на свет, оценил мощность лампочки Петелин.
   Странным был и человек, сидящий за столом. На человеке, под стать обстановке, был защитного цвета, застёгнутый под горло полувоенный френч, который в предвоенные годы сплошь и рядом носили ответственные и полуответственные работники аппарата, в том числе и председатели задрипанных колхозов. На этом, однако, схожесть человека с председателем колхоза заканчивалась. Лицо человек имел холёное, рыхлое; длинные, но жидкие волосики его были тщательно зачёсаны, можно даже сказать - зализаны назад; на бугристом, с красными и синими прожилочками, носу сидели маленькие прямоугольные золотистые очки. Не вязался с образом председателя колхоза и массивный золотой перстень с крупным бриллиантом - на слегка оттопыренном мизинце его правой руки.
   Человек был занят. Разложив перед собой на столе здоровенный амбарный "гроссбух", он, громко скрипя пером, что-то старательно записывал в него школьной перьевой ручкой, периодически обмакивая её в белую пластмассовую чернильницу с неопрятными фиолетовыми потёками по краям. Такую ручку - простую, со сменным металлическим пером - и такую чернильницу-непроливайку Кирьян тоже раньше видел только в музеях да в старых - времён тех самых довоенных колхозов - ещё чёрно-белых фильмах.
   Петелин переступил с ноги на ногу и осторожно кашлянул.
   - Минуточку!.. - строго сказал человек, не отрываясь от своего занятия.
   Кирьян оглянулся. Позади себя он обнаружил уже знакомую ему входную дверь, как оказалось с этой стороны обитую старой, пожелтевшей от времени клеёнкой с весёленькими голубыми цветочками. Слева от двери, на покосившейся деревянной вешалке, висела одинокая выцветшая полковничья шинель с чёрными артиллерийскими петлицами. Рядом, в углу, стояли огромные, забрызганные серой засохшей грязью, болотные сапоги. В противоположном, правом, углу доживал свой незавидный век пыльный понурый фикус в определённой под кадку, разрезанной пополам, ржавой металлической бочке. Петелин вздохнул и снова повернулся к столу. Ноги мёрзли всё сильнее.
   Наконец человек за столом закончил писать, осторожно положил ручку пером на чернильницу и, найдя среди бумаг деревянное пресс-папье, аккуратно - двумя руками - промокнул написанное. После чего, отложив пресс-папье в сторону и так и не взглянув на Петелина, принялся монотонно читать:
   - Петелин Кирьян Акимович, одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, русский, образование высшее, специальность - архитектор, скульптор, творческий псевдоним - Константин Петелин, беспартийный, не судим, женат, последнее место проживания: Московская область, посёлок Новые Чернушки, улица Добролюбова, дом семь... Правильно? - наконец поднял он глаза на посетителя.
   - Да, - подтвердил Петелин. - Всё так... А вы, простите?..
   - Меня можете называть - Господин Посредник, - глядя поверх очков на Петелина, строго сказал человек. - Я уполномочен предложить вам... договор.
   - Уполномочен... кем? - осторожно спросил Кирьян.
   - Для ВАС, Петелин, - подчеркнул Господин Посредник, - это не имеет ровным счётом никакого значения.
   - А вот, скажите... - Петелин переступил вконец замёрзшими ногами. - А Симон Ионович... он ко всему этому имеет отношение?
   - Симон Ионович?.. - задрал белёсые брови хозяин кабинета. - А-а... Вы имеете в виду... Нет. - он решительно покачал головой. - Абсолютно. Наши с ним зоны деятельности абсолютно не пересекаются... Как бы это подоступнее вам объяснить?.. Короче, говоря вашим языком, - ведомство одно, но департаменты совершенно разные.
   - Понятно... - вздохнул Кирьян.
   Некоторое время Господин Посредник внимательно смотрел на Петелина и, не дождавшись других вопросов, продолжил:
   - Так вот, господин Петелин, я уполномочен предложить вам некий договор... сделку... - он взял лежащую слева от него на столе зловещего вида чёрную папку, положил её перед собой на "гроссбух" и, раскрыв, извлёк из неё белый стандартный лист. - Договор, - огласил он. - Настоящий заключён между... ну, это не важно... в лице уполномоченного... гм... это тоже не важно... именуемым в дальнейшем Сторона Альфа, и Петелиным Кирьяном Акимовичем, именуемым в дальнейшем Сторона Омега, и имеет целью подтверждение коммерческого соглашения, заключаемого между договаривающимися сторонами на паритетной основе... Предмет договора. В соответствии с настоящим договором, в рамках коммерческого соглашения, Сторона Альфа передаёт Стороне Омега в полное и безраздельное пользование нижепоименованные блага и привилегии... Двоеточие... Первое. Пятьдесят полных лет жизни, начиная с момента заключения соглашения... На весь означенный срок Сторона Альфа гарантирует Стороне Омега здоровье, соответствующее индексу "три" единой классификации состояний здоровья... Второе...
   - Простите... - попытался было встрять Петелин, но Господин Посредник выставил вперёд указательный палец и повысил голос:
   - Второе... Сторона Альфа гарантирует Стороне Омега полный профессиональный успех, выражающийся в... Приёме в члены Союза художников России не позже первого сентября текущего года... Двух персональных выставках в год в лучших галереях - в скобках - вернисажах - страны, начиная с две тысячи тринадцатого года... Вхождении в течении пяти лет, исчисляя с первого января две тысячи тринадцатого года, в пятёрку ведущих скульпторов страны... Вхождении в течении десяти лет, исчисляя с первого января две тысячи четырнадцатого года в десятку ведущих скульпторов мира... Третье... Сторона Альфа гарантирует Стороне Омега постоянный и стабильный рост личного благосостояния, выражающийся в ежегодном приросте капитала, выраженного в денежном эквиваленте, с коэффициентом два и два, начиная с базовой величины в сорок тысяч долларов США на первое января две тысячи тринадцатого года... Взамен вышеозначенных благ и привилегий Сторона Омега передаёт Стороне Альфа в полное и безраздельное пользование ценности, размер и содержание которых в полной мере удовлетворят Сторону Альфа... Договор вступает в силу с момента заключения соглашения и действует до полного выполнения сторонами своих обязательств по договору... Договор не подлежит пересмотру или изменению ни целиком, ни частично и не может быть расторгнут в одностороннем порядке ни одной из договаривающихся сторон... Так... Всё, - хозяин кабинета вложил листок обратно в папку и поднял на Петелина глаза. - Вам что-то было непонятно?
   - Вот там... В первом пункте... Про индекс...
   - Ясно... - Господин Посредник, покопавшись, извлёк из верхнего ящика стола потрёпанного вида книжечку и, полистав, нашёл нужное место: - Так... Здоровье... Индекс "три"... Травмы - нет. Тяжёлые заболевания - нет. Общее состояние здоровья соответствует среднестатистической норме для соответствующей возрастной категории... Понятно?
   - Да, - сказал Кирьян. - Понятно. А... первый и второй индексы, это...?
   - Это вам не надо, - сообщил Господин Посредник, пряча книжечку обратно в стол. - Это, в основном, для спортсменов, ну и там... для других... Итак, господин Петелин, вы удовлетворены предложенными вам условиями?
   - Да, - сказал Кирьян. - Вполне... Я вот только... Там что-то было сказано про паритетную основу... Я так понимаю, вы с меня ведь тоже что-то потребуете?
   - Ну, разумеется... - Господин Посредник положил руки на стол и сцепил короткие пальцы - бриллиант на мизинце блеснул. - Господин Петелин, условия, предлагаемые нами нашим клиентам, всегда уникальны. В этом отношении мы работаем с каждым клиентом индивидуально, стараясь как можно более полно удовлетворить его запросы... А вот НАШИ требования к клиентам практически всегда стандартны... Мы просим клиента передать нам только одно... но то, что для него наиболее ценно. То, что он сам для себя определит, как наиболее ценный объект.
   Петелин хмыкнул и пожал плечами:
   - Ценный объект?.. Да у меня, в общем-то, ничего такого и нет.
   - Не скажите, не скажите, господин Петелин... - хозяин кабинета прищурился. - Подумайте. Речь ведь идёт не только, а точнее, даже не столько о материальных ценностях... Нас в большей мере интересуют ценности, так сказать, духовные.
   - Духовные?.. - Кирьян опять пожал плечами. - Да я, собственно... - он вдруг понял; ледяная волна накрыла его с головой. - Нет!.. - хрипло сказал он. - Нет!!..
   Господин Посредник резко подался вперёд. Его очёчки хищно сверкнули:
   - Да... Да! Годится!
   - Нет!!.. - Петелин попятился. - Нет!! Сволочь! Ты слышишь?! Нет! Только не её!!..
   Пол скользнул из-под его одеревеневших ступней. Да и вся комната неожиданно пришла в движение: взвились на полу от ледяного сквознячка шустрые мусорные смерчики; задрожали и выгнулись вовнутрь, как будто резиновые, голые бревенчатые стены; заплясали, роняя и рассыпая вокруг себя папки, скрипучие канцелярские шкафы; высунулся из своего угла и угрожающе двинулся на Петелина несообразно огромный сейф. Даже потолок стронулся с места и тяжёлым шуршащим поршнем пошёл вниз, норовя раздавить, расплющить всё, находящееся в этом нелепом, странном до жути помещении. И только торчащая из своего бело-зелёного жестяного абажура лампа продолжала неподвижно висеть прямо перед лицом Кирьяна, заливая всё вокруг жёлтым жёстким, слепящим глаза светом...
   - Господин Петелин... - сквозь шум в ушах услышал Кирьян успокаивающий голос хозяина кабинета. - Господин Петелин, не нервничайте! - на тонких губах Господина Посредника змеилось некое подобие улыбки. - Успокойтесь, пожалуйста... Вы, вероятно, не вполне меня поняли. Сделка является абсолютно добровольной. Абсолютно!.. Никто ничего у вас тут силой отбирать не собирается!..
   Кирьян переглотнул. Сердце его трепетало где-то в горле.
   - Господин Петелин, - продолжал тем временем хозяин кабинета, - вы подумайте, не торопитесь... Речь ведь идёт о вашей жизни. Вам ведь предложена жизнь!.. И не какая-нибудь там, на задворках. Вам предложена жизнь яркая. Я бы даже сказал - ослепительная! Вы о такой жизни могли раньше только мечтать... Да я уверен - вы и мечтали о ней когда-то! Мечтали! Не отрицайте!.. Это уже потом ваша мечта, так сказать, разбилась о рифы действительности. Я сейчас немного цветисто говорю, но... это ведь так... Вам, господин Петелин, предложены условия особенные, я бы даже сказал - совершенно уникальные. Пятьдесят лет! Вы только вдумайтесь! Пятьдесят!.. Вы мне поверьте, в подобных договорах речь обычно идёт о десяти, максимум о двадцати годах жизни. А тут - пятьдесят!.. Вам ведь сейчас всего лишь тридцать шесть. Если брать сознательную жизнь, то вы и прожили-то всего от силы четверть века. Вам же предложено прожить ещё два раза по столько!.. И вы подумайте - что это будет за жизнь! Это ведь будет совсем другая по качеству жизнь! Не сопливое детство! Не прыщавая юность! Не голодное студенчество!.. Не зарабатывание куска хлеба в поте лица своего!.. Нет! Расцвет!! - Господин Посредник патетически воздел руки. - Зрелость!! Лучшие годы жизни!.. Богатство! Профессиональный успех! И далее - почёт! Почитание! Закат без угасания. Мудрость! Наконец, старость без болезней и маразма! До последнего дня! До последней минуты!.. Разве вы не об этом грезили в своих юношеских мечтах?!.. Разве не об этом мечтает девяносто девять процентов всех мыслящих людей?!.. И только вам, я подчёркиваю - только вам! - предложено осуществить свою мечту. Сбыться! Вы улавливаете, господин Петелин? Только вам!.. - он передохнул и откинулся на спинку стула. - Я вас попрошу обратить внимание ещё на один аспект... Вы ведь - творческая личность. Скульптор. Творец!.. Ваша профессиональная деятельность подразумевает создание творений искусства отнюдь не сиюминутных, но... вечных. Направленных в века. Грядущим поколениям. Потомкам... Вы подумайте - сколько прекрасных, великолепных творений вы сможете создать за эти годы! Оставить после себя... С вашим умением. С вашими способностями. С вашим талантом!.. Они переживут вас. Они останутся в веках. В лучших музеях мира!.. Подумайте - сколько учеников вы сумеете воспитать за эти годы! Сколько последователей пойдут по вашим стопам!.. Ваше имя попадёт в учебники! Петелинский стиль. Школа Петелина. Петелинский период. А?!.. - Господин Посредник снял очки и устало потёр глаза. - А с другой стороны?.. Что с другой стороны?.. Мрак. Забвение... Небытие... Страшно. Страшно... И вы ещё над одной вещью подумайте, господин Петелин. Вы поймите, ведь смерть, она ведь - что?.. Умереть, попасть, так сказать, в ведомство знакомого уже вам Симона Ионовича - это ведь, на самом деле, не самое страшное, что может с вами случиться... Есть в этой жизни вещи и пострашнее. Есть... Вспомните судьбу несчастного Коновалова. Не дай бог!.. Не дай бог... - он замолчал и, водрузив очки обратно на нос, выжидательно уставился на Петелина.
   Кирьяна била крупная дрожь. Со зрением его по-прежнему творилось что-то странное - он вдруг отчётливо увидел маленький зрелый прыщ на левом крыле носа Господина Посредника; приблизилось и стало заметным процарапанное когда-то неким острым предметом, тщательно и неоднократно впоследствии закрашенное, но до сих пор отчётливо проступающее из-под многочисленных слоёв краски, короткое матерное слово на бронированной дверце сейфа; Петелин смог даже прочитать заголовок на потемневшем от времени, засиженном мухами графике, висящем за спиной человека во френче: "Доля суицидальных явлений в естественной убыли населения Подольского района Московской области (в процентах)". "При чём тут суицидальные явления?.. - мелькнуло в голове у Петелина. - Почему именно Подольский район?"... И тут он увидел... Петелин содрогнулся. Своим внезапно обострившимся зрением он разглядел на столе, среди папок и канцелярских принадлежностей, среди множества посторонних бумаг - разномастные и разнокалиберные листы своих старых эскизов. Их было много. Там были и его ранние, ещё времён студенчества, пожелтевшие карандашные наброски, и выполненные в акварели рабочие варианты "Фламенко", и погибшие в пожаре торопливые эскизы "Мадонны он-лайн", и даже так поспешно сожжённый им в печи, в доме номер семь по улице Добролюбова, неровно оторванный листок из детского Оленькиного альбома. "Рукописи не горят... - запульсировало в висках у Петелина. - Рукописи не горят...". Он вдруг почувствовал, что несмотря на царящий в помещении собачий холод, у него горячо заполыхали уши. Петелин судорожно втянул в себя ледяной воздух. Свет от лампы резал глаза всё сильнее.
   - Я... я могу подумать? - услышал как будто со стороны свой голос Кирьян.
   - Да ради бога! - всплеснул руками Господин Посредник. - Сколько угодно!.. Но... - он наклонился вперёд. - Я, единственно, попрошу вас учесть одно обстоятельство... Там, - он кивнул Петелину за спину, - в настоящее время работает бригада реаниматологов. И всякое промедление с вашей стороны... как бы это сказать?.. оно не идёт вам на пользу. Вы понимаете меня?
   Кирьян кивнул. Он чувствовал себя униженным. Раздавленным. Он ощущал себя так, как будто его оплевали. Вываляли в перьях. Публично отхлестали по щекам.
   Его всего трясло. Он весь закоченел. У Петелина было такое ощущение, что он стоит по пояс в ледяной воде. У него даже крутило от холода в паху.
   - Я... Мне придётся что-то... подписывать? - сдерживая лязг зубов, спросил он.
   - Зачем? - искренне удивился хозяин кабинета. - К чему эти формальности. Мы все здесь - взрослые, ответственные люди... Простого устного согласия будет вполне достаточно.
   Петелин молчал. У него звенело в ушах. Удары сердца отдавались в голову.
   Он вдруг увидел себя со стороны. Увидел, как на плоском экране кинематографа. Увидел во всех деталях и подробностях, безжалостно высвеченных по-прожекторному яркой подпотолочной лампой. Он обнаружил перед собой человека - голого, дрожащего, с горящими ушами и с синюшными, трясущимися губами на бледном испуганном лице, по-стариковски согбенного, стыдливо прикрывающего свой никому не нужный срам, с поджатыми от холода пальцами на худых, с жидкими волосиками ниже колен, полусогнутых ногах. Никаких других чувств, кроме отстранённой гадливости и брезгливой жалости, этот плоский человек с кинематографического экрана у него не вызывал.
   - Итак?.. - Господин Посредник вновь подался вперёд и облокотился на стол. - Ваше решение?..
   Петелин молчал.
   - Ну! Ну! Не затягивайте!.. - повысил голос хозяин кабинета. - Это не в ваших интересах, Петелин! Принимайте решение, Петелин! Будьте мужчиной!
   - Да... - выдавил из себя Кирьян.
   - Что? Я не расслышал?! - прищурился Господин Посредник. - Громче, пожалуйста!
   - Да, - повторил Кирьян.
   - Громче! - голос хозяина кабинета торжественно зазвенел. - Громче! Не стесняйтесь!..
   - Да! Да!! Да!!!.. - заорал Петелин в придвинувшееся к нему вплотную, ненавистное холёное лицо. - Да!!.. Да!.. И будьте вы все прокляты!..
  

г. Андреаполь

2012 г.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"