Панченко Юрий : другие произведения.

Записки о литературе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  -- ЗАПИСКИ О ЛИТЕРАТУРЕ
  --
  
   Весна в Пицунде
   Сам себя - первым, - я писателем не называл. Долго не называл, десятилетиями. Ни при знакомстве, ни в каком-то другом случае.
   В девятнадцать лет начал публиковаться. Писатели начали меня называть автором. Что-то такое, пока не писатель - просто автор. Писателем становятся со временем, понимал тогда.
   Приятелей по первому литературному объединению спрашивал:
   - А чего вы меня называете стариком? Мне девятнадцать лет!
   - Такой обычай, все писатели говорят между собой: старик.
   Такое самое начальное определение своего...
   Мне нравилось говорить так, как есть, - прозаик. Сами писатели начали называть меня писателем, признали. И читатели, за ними. А как ещё можно и нужно называть человека, пишущего и печатающего книги рассказов, романов, публицистики?
   Всё должно произрасти, образоваться само...
  
   Весной 1991 года я оказался в Пицунде, на первом для себя и последнем в СССР совещании молодых прозаиков. Нас приехало человек пятьдесят, из разных республик. Там появился автор из Сибири. Маленького роста, с утра до вечера непонятно для чего носил в руке папку, очень толстую, со своими рукописями. На завтрак приходил с ней, на обед, клал на стол рядом с собой. И каждому повторял: я - писатель, я - писатель. Кто-то из наших прозаиков ему резко сказал: да заткнись, здесь все писатели.
   Перестал носить с собой свои бумаги.
   Через несколько дней забегал с телеграммой из Москвы, из редакции "Роман-газеты". И кричать всем подряд: видите, меня решили опубликовать в самой Москве!
   А ситуация была - ни у кого из молодых не печатали ни строчки. И в Союз писателей не пропускали никак.
   Снова посоветовали заткнуться.
   Его обманули, из Москвы. Не напечатали. Глупый, он не понимал: московские литературные барсуки ни за что не уступят гонорары, делимые ими между собой.
  
   В той Пицунде перед вечером среди остальных сидим с ташкентским поэтом Файзом в большой стеклянной прихожей первого этажа Дома творчества писателей, медленно переговариваемся. Вбегает с улицы ещё один новый приехавший, быстро оформился жить здесь, ни с кем не познакомился, отнёс вещи в номер, где ему сказали жить, назад торопится с большим пластиковым пакетом. В пакете звенят бутылки. Через стекло стены видно, спешит туда, где остановились жить московские писательские генералы, называемые секретарями.
   - Этот поступит в Союз писателей, - задумчиво, без зависти говорит мой приятель, поэт. - Дорогой коньяк понёс им, с ними выпивать.
   Поступил через год, в Москве заплатив большие деньги наличными. Взяткой.
   Он оказался тоже из Сибири. По пути домой остановился в Вятке, встретиться со мной. Вытаскивает билет члена Союза писателей, предлагает обмыть. Без стеснения говорит, сколько заплатил.
   - Билет у тебя есть, а где произведения?
   - Я их создам! У меня громадный опыт работы журналистом!
   Не создал.
   Ни одного рассказа. Ни повести, ни романа. Ни пьесы.
   Пустота и есть пустота, внутренняя. И она внешним предметом, - удостоверением писателя, - не заменяется.
  
   Меня приняли в Союз писателей на несколько лет попозже, по Уставу, как и полагалось, по двум первым книгам.
   До того их знали по рукописям, и то - по рукописям, почему-то оказалось более приятным...
   Не знаю, почему.
   В литературе, как и в электричестве, часто попадаешь на "не знаю, почему". Как и в электричестве, оказывается, пальцы в розетку с током совать не надо...
   В необъяснимом, в скрытом от понимания и есть настоящая природа творчества.
  
   В Пицунде я оказался впервые, и впервые увидел скрытый от нас и народа трудящегося быт членов Союза советских писателей. Дом творчества - здание на самом берегу Чёрного моря, метров сто всего лишь до прибоя. Этажей двадцать, новое, стеклянное до неба. Номера на одного, на двоих, обставленные как гостиничные. Номера для секретарей Союза - три комнаты на одного, ковры, арабская дорогая мебель, холодильники, большущие телевизоры, кабинеты. Трёхразовое питание в ресторане с официантками, за счёт Союза писателей. Экскурсионные автобусы с гидами. Озеро Рица, дача Сталина, прогулки по горам.
   Ни единой пишущей машинки.
   Когда сибирский писатель с толстенной рукописью завозмущался - почему мне не выдают пишущую машинку, кто-то из наших сказал: уймись, дурак, иди на берег моря.
   - Красиво устроились товарищи советские писатели, - то и дело говорили вновь приезжающие.
  
   Меня поселили одного, через некоторое время поселили в номер второго, он приехал из Ленинграда, - тогда Питера не было. Для знакомства я назвал себя. Он ответил - я вас знаю.
   - Откуда?
   - Да мы в одном номере рижского журнала опубликованы, рад встрече!
  
   Начало мая. Бухающее под окнами волнами Чёрное море. Тепло. Мягкая южная зелень. На въезде на территорию - шлагбаум на верёвочке, - дежурит местный абхазец. Мы идём к нему, даём пять рублей, он садится на свой велосипед, показывает на свой дом, и скоро привозит домашнее вино, называется "Изабелла". Очень приятное на запах, вкусное вино, градусов двенадцать. И мы гасим общее возбуждение.
   Поэт из Одессы ляпнул выдающееся:
   - Друзья! Я пью на рупь пейд-десят!
   - А как же ты определишь из трёхлитровой банки? Наливай, сколько желаешь, вино слабое.
   Все мы не так давно были в Москве на всесоюзном совещании молодых писателей. И тут опять встретились. Но тут у нас появилось время, и мы говорили и говорили. Тема одна и та же, обкручиваемая со всех сторон: в литературе, советской, явно наметились перемены, и какой же может быть наша литература? Новая, которую мы будем писать?
   Вот в этом мы оказались правы, в чувстве близких перемен, чисто творческих.
   Мы все невероятно уважали литературное творчество. Невероятно стремились стать писателями признанными. Для того договорились позвать литературных генералов московских и потребовать, пусть нас всех прямо здесь принимают в члены Союза писателей, что сразу дало бы возможность издавать свои книги в издательствах Союза писателей СССР.
   Позвали. Получилось большое общее собрание. Говорили откровенно, предлагали и требовали. Московские литгенералы нам ответили: у нас нет полномочий принимать вас в Союз здесь. Вы для нас - настоящие писатели, знаем ваше творчество по недавнему совещанию в Москве. Здесь не будет никаких семинаров. Пользуйтесь возможностью, общайтесь, беседуйте, вы - будущее поколение писателей страны.
   С трёхлитровыми банками "Изабеллы" мы сами начали проводить свои бесконечные семинары - беседы о главном, на берегу Чёрного моря. Как писать. Писать зачем. Что писать.
   И как не писать, учитывая массу примеров плохих, из советской литературы. Как те самые "Белые берёзы", "Кавалер золотой звезды", назидательнейшая симоновщина, и прочие тонны, эшелоны книг, написанные не для художественной литературы, не для её развития после Серебряного века, а для гонораров, государственных и прочих премий, звёзд Героев социалистического труда, полученных за литературу, для квартирной, дачной, прочей приспособленщины. Для продажности себя, своего таланта на роль обслуги, на роль проститутки с торчащим в глазах "чего изволите".
   Мы выбирали, мы обговаривали свой путь, сворачивая в сторону от гнили. К творчеству подлинному отношения не имеющей.
  
   Через двадцать лет мы оказались правы. Чуть ли не вся бывшая советская литература бухнулась в небытие. Её стало невозможно читать. Все эти Кречетовы, Чаковские, Кочетовы, Михалковы, Кожевниковы, Алексеевы, и тысячи, тысячи...
   В Москве, в Союзе писателей, я раз листал справочник адресов и телефонов членов Союза писателей СССР. Там было сорок шесть тысяч их, членов, что ли? Книга толщиной с рукопись того сибиряка. И первая же мысль - а почему даже я, очень много читающий, о сотнях и сотнях писателей знать не знаю ничего?
   Ответ самом себе - а что известное они написали?
   Ничего.
   Видимо, знали, кому коньяк нести и сколько платить за членский билет.
  
   В СССР писателей иногда выращивали, как новые зёрна злаков в пробирке. Для того существовал план работы по писателям всех республик, для каждой требовалось вырастить, обучить национального Льва Толстого, Пушкина...
   С нами в Пицунде оказался человек из Киргизии. Мы с поэтом из Ташкента на берегу моря беседовали с ним.
   - Как ты пишешь?
   - Я сам витиринар, люблю кон, корова лешить. Позвали к начальник, сказали ехать сюда.
   - Зачем?
   - Моя не знает.
   - Но чего же ты написал?
   - Моя щитайт любит книга. Моя щитайт, вижу, про кон харашо сказал писатейл, пишу из книга себе на рукопис.
   - Ты что? - обалдел ташкентский мой друг. - И откуда переписал?
   - Толстой переписал, Халстамер называйся, Лермонт переписал, Казбич называйся, на карасивая кон скакал, любая писатйл про кон написал - я себе на рукопис переписал.
   - Это плагиат! Ты что творишь?
   - Какая такая плагиайт? Шо таокй?
   - Это воровство, запрещено переписывать из чужих книг, за такое суд и тюрьма!
   - Мине нихто не гаварила, нельзя такой переписайт. Моя не знала, сапсем не знала.
   - Никому не показывай, в тюрьму посадят!
   - Ой-баяй, ой-баяй, моя бойся называйся писател... Моя думала, все писатейл так книга писайт...
   Пробирка, выполнение плана по выращиванию автора...
  
   До Пицунды на всесоюзное совещание молодых писателей в Москву я привозил несколько коротких рассказов. Все дни был на семинаре Владимира Гусева, выбрал его сам. Читал произведения и говорил свои мнения откровенно. На второй день семинара авторы начали подходить ко мне и просить не высказываться слишком резко, все хотели стать членами Союза писателей. Очередь для обсуждения моих рассказов подошла в последний день семинара. Я предполагал, кто-то сердит на меня и сейчас начнётся кино по сюжету утопления Муму. Первым выступил автор из Армении, очень горячо говорил - удивился, прочитав рассказы, и понял - среди нас настоящий писатель. Говорили и другие, последним - руководитель семинара Владимир Гусев. И я, и все услышали неожиданное.
   - Когда я увидел Панченко в первый раз - я подумал, он какой-то комсомолец райкомовский, по одежде. Когда он начал говорить на семинарах - увидел, в литературе он разбирается. Когда я прочитал написанное им - могу всех поздравить, среди нас новый писатель.
   Ни в какой Союз тогда меня не приняли, ну и чёрт с ним, мне интереснее было разобраться, в каком направлении пишут остальные, куда идёт наша молодая литература, какой она станет в ближайшие несколько лет. Это было как присутствовать на просмотре новой техники, например, с желанием угадать направление её развития.
   Противопоставление литературных генералов нам, молодым, там было сильнейшим, нас не хотели допускать к издательствам, и потому в Союз не принимали. На моих глазах мой коллега прозаик Сергей Валяев откровенно сказал Иванову, советскому "классику", написавшему толстенный "Вечный зов" - он тоже был из Сибири, Иванов, сибиряки, видимо, про Егоров и Матрён коротко писать не умели, - я без Союза обойдусь, а вот как ваш Союз писателей без меня обойдётся?
   "Вечный зов" уже там переназвали в "Вечный зёв"... А у нас в городе попозже открыли рюмочную с названием точнейшим: "Вечный зов". С названием, здесь как раз оказавшимся на месте.
   На том совещании в Москве у меня попросили произведение для перевода и издании в Чехословакии, так тогда называлась страна. Я сказал об этом Владимиру Гусеву, он поздравил, - вот видите, как замечательно, вас уже за границей будут печатать. Да, ответил я, приятно, но как отвратительно, что у себя в стране невозможно опубликовать ни строчки...
  
   Тогда не было компьютеров, принтеров. О них мне в Москве рассказывал один из писателей, видел такое во Франции, я и не понял, как на такой "печатной машинке", состоящей из отдельных частей, можно печатать.
   В Пицунду я привёз машинописную рукопись своего романа "Реликтовый сад". Ребята сами начали просить, дай почитать, и две роман заходил по рукам. Читающие находили меня в моём номере, на улице, на галечном пляже, начинали разговоры - а как ты такое написал? Я рассказывал. Чувствуя, что-то серьёзное, а главное - новое получилось, получилось самому отыскать немного новое направление после всей прежней литературы.
   Тогда и передо мной, и перед остальными стояла такая же проблема, как при переходе авиации с поршневых двигателей на реактивные, и переход такой диктовал свои условия во всём, - в обновлении языка, в краткости формы при её мощной наполненности, к возвращению к авторству от безликости, ну, и все сопутствующие проблемы, вплоть для отмены цензуры, для такой литературы, откровенной по своему содержанию.
   О чём мы там и говорили, не заскакивая в политику, а идя только через проблемы литературные...
  
   Проблема литературная начиналась хотя бы с того, что язык произведений советской литературы был похож на половую краску, одинаковый по всей стране. Не авторский. А мы хотели его вернуть, авторский русский язык. Для русской литературы.
   - Панченко, чего ты хочешь для литературы прежде всего?
   - Свободы.
   - Чего захотел... У нас так не бывает.
   - Для литературы свобода мышления, свобода написания должна стать началом и основной точкой, остальное развивается из точки свободы.
   - Да цензура у нас в стране, куда же идти? Какая свобода?
   - Цензуру надо убрать. Полностью. Невозможно растению произрастать ограничено, до трёх сантиметров, например. Всё вокруг нас произрастает как хочет, как в нём заложено природой. Люди в своём обществе многое изуродовали, надо возвращаться к изначальному. К свободе.
  
   В кафе я беседовал с двумя местными молодыми парнями. Они друзья. Абхазец и грузин.
   - Разве вы будете воевать, стрелять друг в друга?
   - Нет, ни за что.
   Война началась попозже. Не знаю, где они оказались и что делали. Но ещё раз убедился, у людей творческих всегда есть предчувствие будущего...
  
   Это самое кафе я увидел по телевизору разгромленным, попозже. А в бывшей стеклянной прихожей Дома творчества писателей, теперь ставшей без стекла и с повисшими кусками металлической арматуры, стоял танк. Бывший советский, из него убивали бывших советских людей. Может быть, и друзей, - из танка не раглядишь...
  
   В той Пицунде, тёплой для нас, мирной, наступило 8 мая. День Победы. Отец ташкентского Файза - с поэтом мы подружились, воевал всю войну. Как и мой отец. Мы на рынке накупили местную абхазскую еду, коньяк, сидели до ночи, вспоминали и поминали отцов. Файз захотел спеть узбекскую песню, на узбекском. Запел. Нет, говорит, в номере тесно. Вышли в коридор. Файз запел, как на всю долгую степь, громко и протяжнее некуда. Прибежала дежурная, попросила остановится. Оказалось, уже наступил третий час ночи.
   Извинились.
  
   Утром 9 мая на большущем туристическом автобусе после завтрака нас всех повезли на озеро Рица. Дорога по горам, справа высоченные скалы гор, слева пропасти, одна за другой. Местный гид рассказывает народные предания насчёт бросившихся в пропасти невест и плачущих до сих пор скал. И ничего вокруг, горы и горы. Московский поэт Александр Бобров с тоской прервал его вопросом:
   - Дорогой друг, а где здесь можно найти стаканчик вина? Мы все вчера День Победы отмечали...
   - Понимаю. Друзья, вот за этой скалой.
   Никто не понял, а автобус остановился. Все потянулись направо, за скалу с трёхэтажный дом. За ней оказались несколько абхазцев, жарящих мясо возле пузатой, высокой бочки вина. Очень обрадовались гостям. Отличное домашнее вино, очень лёгкое и вкусное. Мы там пришли в себя, кто хотел - залезал на их оседланную лошадь, фотографировался. Абхазцы очень добро проводили нас до автобуса, попросили заехать к ним на обратном пути.
   Как мы в автобусе удивлялись, и благодарили Александра за вопрос, заданный вовремя...
  
   Киев, Москва, Ташкент, Ленинград, Фрунзе, Рязань, Пермь, северные города, уральские, сибирские, из Кирова я один - было нам время беседовать свободно, вольно.
   Подошёл последний вечер. Кто-то предложил устроить прощание на берегу Чёрного моря. Разожгли костёр, принесли вино, открытые консервные Банги пододвигали к огню, согревали. Стояли большим кругом. Почему-то мне предложили быть тамадой. Я каждому давал сказать, все высказались, все пожелали. Последним должен был сказать я.
   - Друзья, все кто смелый - заходим с бокалами в море по колено, чокаемся и пьём там!
   Зашли, кто хотел. Прямо в обуви, в брюках.
   Так прощались...
   Там дышалось свободой. И взаимным уважением.
   В Кирове за мои произведения меня начинали тихо ненавидеть.
   Старые члены Союза писателей СССР - за это самое. Мои сверстники - не все из них, - за это самое.
  
   У меня есть любимая фотография. Спортсмен мчится на беговой дорожке к финишу. Мчащийся вторым, понимая, что первым уже не будет, схватил первого за майку, пробуя так обогнать.
   Вот эта фотография точно показывает сущность творчества, причину зависти и ненависти.
   Но - но. Хватай, не хватай, дальше будет как судьбой подарено. Так что лишний раз позориться бесполезно.
  
   Месяца через три ко мне в Киров начали приезжать. Из Москвы, из Рязани, из Воронежа, из сибирских городов. Для продолжения южных бесед.
   Так тогда начиналась художественная литература в России и других республиках, современная.
  
  
   Как создаётся художественная литература.
  
   Её нельзя писать, её надо создавать. То, понимаемое под словом писать, на самом деле записывается. После проделанной перед записыванием основной, изначальной работы.
  
   Литературное творчество изначально - сплошное размышление. Постоянное размышление. Долгое размышление. Размышление вроде бы и ни о чём. Иногда начинающее досаждать, да сколько же можно думать?
   Можно, не бесконечно. Когда думается с результатом.
  
   Это как некая точка, появляющаяся в небе. Точка приближается, постепенно становится предметом. Самолётом. Точка, выросшая в крупный ревущий самолёт с реактивными двигателями большой мощности, приземляется. Можно к нему подойти, разглядеть все его устройства снаружи. Можно взять чертежи, различные электрические, электронные схемы. Узнать законы аэродинамики. Постепенно понять, как же он создан. И почему он - действующий, в отличии от фанерной модели.
   Так образуется тема произведения, из точки. Одновременно, в начальной точке зарождения, есть и музыка произведения, и смысл, должный проявится в нём.
   Предмет, тяжелее воздуха, и способный удерживаться в воздухе. Перемещаться по воздуху. Что изначально тоже противоречиво здравому разуму, противоположно пониманию и согласию, и - да, предмет тяжелее воздуха способен летать.
  
   Человек тоже способен сотворить. Вся новая художественная литература сотворяется по принципу, определённому в русской сказке: поди туда - не знаю куда, сделай то - не знаю что.
   А когда произведение сотворено - могут появиться знающие, как и что надо было делать. Они, возможно, просто глупые люди. После последней точки в произведении настоящем через некоторое время и автор ничего переменить не сможет. Без сохранения произведения прежнего, первоначального, где всё скручено как в часах: ни лишней шестерёнки, ни лишнего винтики.
   Автор не сможет переменить потому - он, после последней точки, через несколько недель, по времени, и сам выпадает из состояние настроенности именно на это, им законченное произведение.
   Вычёркивать абзацы, страницы - ломать, но не созидать.
  
   Хорошо написанное произведение тащит читателя по тексту. Не знаю чем тащит, тут как... не надо совать пальцы в электрическую розетку. Тащит, и всё. Можно сказать - тянет.
   Наверное, движитель хороший, спрятанный в произведении, находящийся и в каждом слове, и в любом знаке, - русские поэты не зря пробовали ввести и утвердить четырёхточие, не подошедший всё-таки знак, - и в ритме, и в содержании, удерживающим форму произведения.
  
   - Я читал ваш роман. Вы как схватываете за шиворот и с первой страницы тащите по тексту.
   - Правда? На самом деле?
   - Да.
   Мне однажды вот это сказали. Я и отметил, для себя, - нужное есть, есть...
   Откуда оно берётся, как делается - не знаю. Наверное, часть настоящего таланта, одна из сторон таланта.
   Талант для литературы необходим, ну необходим, и всё. Так же как в живописи, в науке подлинной.
   О не подлинном здесь и говорить не хочу. Только о точном, в смысле - настоящем.
  
   Точка появилась. Приблизилась. Разгляделась. Понялась.
   Есть тема.
   И начинается не как прежде - давай напишем скорее, - а обдумывание иное: проба на излом. Начинается обдумывание с вопроса, - а может, не писать? Почему не писать? Потому, потому, потому. Десятки раз потому.
   Когда не получается самому себе ответить - почему не писать, когда пришедшее не изламывается, не раскручивается на детали, а видится монолитным, само по себе начинает записываться.
  
   С музыки. Услышанной музыки. Произведение литературное можно, можно записывать как произведение музыкальное, - с мелодии, дающей движение и ритму, и стилю, и языку, и мысли начальной, следующей...
   Мелодия вначале. Долго такое не понимал.
  
   Композитор Евгений Дога мне рассказывал:
   - Я услышал первые три ноты, а из них вышло всё произведение.
   Я его понял.
   Три ноты. Три-четыре первые слова. Первая мысль. Первое "про что".
   Как зерно. Из зернышка - постепенное продолжение, результат - горстями.
   В зёрнышке - показанной автору точке, содержится вся информация о произведении, начиная с понимания - рассказ будет или роман, с настроения - печально, весело, и так далее, всё лежит в ней. До имён описываемых. Как они выглядят. До пейзажей и времён года.
   Надо правильно разглядеть и войти в потребное для творчества состояния.
   Как войти? Не знаю. Опять электрическая розетка.
  
   У Евгения Доги просили, - как стать великим композитором?
   - Спросите у бога, - ответил.
  
   Я начинал писать рассказы и почему-то останавливался. Насовсем. Несколько рассказов скопилось - посмотрел и не смог вспомнить, о чём хотел написать этот, этот, этот и тот.
   Вышел из состояния. Заново не войти. И не въехать заново никак.
  
   - Как ты пишешь роман?
   - По принципу свитера. Как свитер вяжут. Петля, петля, первый круг, второй, дальше и дальше, рукава, ворот, а и вдоль, и поперёк, и наискось - связано в единое. В единое целое.
  
   Из Италии меня попросили прислать мой новый роман. Отправил, по электронной почте. Через несколько дней сообщение - читаю, нравится.
   Никак не возможно понять, почему когда одно итальянское издательство захотело издать роман Пастернака, автора власти в СССР начали уничтожать как писателя. Его роман, тогда запрещённый, опубликовали намного попозже, ну и что? Никакого выступления, в романе, против политической власти.
   Политики всегда боятся писателей. Начиная с Пушкина. Писатель - всегда идеология в идее идей, как надо жить, всегда правда, ненужная власти. Но художественная литература потому и литература, а не журналистика, она работает на время, а не, как журналистика, на угождение власти.
   Власть, политическая, всегда временна. Литература, художественная, всегда постоянна. Разумеется, настоящая художественная литература, отличающаяся резко от литературы проституционной, работающей для рынка или для каких-нибудь партийных, поповских заказчиков.
  
   Некоторые писатели с уверенностью рассказывают - вдохновения нет, есть работа.
   Вдохновение. Вдох. Вдохнули.
   Одни и те же слова, содержанием.
   Вдохновения нет? И не бывает?
   Тогда почему я, имея бумагу, авторучки, пишущие машинки, компьютер, свободное время, - то есть, все бытовые условия для литературной работы плюс большой опыт, иногда годами ничего не пишу? Знаю как, умею - как, и - ничего?
   Нет вдохновения, понимаю. Ещё не подошло.
   Вдруг минута - и полетели. Всё понял, как и что писать. Это и есть вдохновение. Без него литературная работа получается такой же, как самолёты, не способные к полёту. И даже к короткому взлёту.
   Без вдохновения ни один автор не сможет читателя незаметно заставить не отрываться от текста, искать продолжения, продолжения...
   От страницы прочитанной до конца произведения.
   Вдохновение и делает литературу настоящей, не вымученной. И его присутствие, как и отсутствие, видно в любом тексте художественной литературы.   
     
   Произведение на излом, на разлом, на уничтожение. Это так же, как с созданием новой модели самолёта. Делается модель и испытывается на слом.
   Перед тем, как начинать писать, любой рассказ, роман, тоже будущее его "тело" долго проходит через полосу раздумий на слом, начинающуюся - не объяснить подробно. Не сломается - начинает писаться.
   Специально ломать не надо, ведь можно изломать всё...
   Когда понимаю - хочу написать такое-то, начинаю думать, почему не надо писать такое. Нет причин для отказа - начинаю писать. Это и называю произведение пробовать на излом, предварительный отказ почти никогда не становится отказом.
   Иногда само себе пропадает всё, связанное с таким-то, все предварительные раздумья вокруг и с разных точек. Тает, исчезает. Тогда не пишется, природно, само по себе.
     
   Не будет в художественном произведении мыслей - оно напрасно, оно пустота. Будут мысли - хорошо, так и появляется размыслительная проза.
   Размыслительная художественная проза - та, читая которую читатель получает возможность размышлять. Может быть, первая размыслительная проза в России - проза М.Ю.Лермонтова.
     
   Где обдумывалось? Когда?
   Годами. Десятилетиями.
   Караганда. Пицунда. Москва, дом на Поварской. Рига. Киров. Поезда, автомобили, прогулки пешком, сидя на скучных концертах, на выставках художников...
     
   Место действия
   Я живу в городе Вятке, здесь вот какие люди.
   Прогулки тоже важны для писателя, ведь всегда работаешь и настроением...
   Гуляю. Встретился знакомый художник, рассказывает:
   - Меня пригласили участвовать на выставке, я принёс четыре свои работы. Их согласились взять на выставку. Прихожу на открытие - ни одна из моих работ не повешена, в зале их нет. Спрашиваю, почему? А мы их решили поместить в каталог, скажи и за то спасибо. Какое спасибо? Я пишу картины для зрителей, не для каталога.
   Только расстались - встречается другой знакомый. Ему выдали очередное почётное звание. И такой диалог.
   - Ну, когда вы меня с женой пригласите?
   - Куда?
   - Туда, где вам в торжественной обстановке будут вручать документ о почётном звании? На заседание, на концерт и на банкет когда пригласите?
   - Не я этим занимаюсь, другие руководители.
   Этому человеку я помогал больше двадцати лет.
   Гуляйте лучше в стороне от главных улиц, и лучше - с любимой собакой. Она вам не нагадит. Ни рассказом о выставке, ни...
     
   Рассказ - танцевание на одной точке, для меня,  па дэ дэ. тридцать два балетных оборота, не сходя с точки. Мне нравятся рассказы. В них мало слов, но ими надо уметь выразить и продвижение текста вперёд, и образ, и тему повествования, поэтому лишнего слова не должно быть ни одного. Рассказ учит писателя точности. Нужнейшей.
   А самое главное в рассказе - сначала надо услышать его тональность, музыку, мелодию. И писать как музыку, она должна идти за кадром, за текстом.
   Ну, примерно так...
     
   Прочитал материал "Крестьяне о Бабеле." В нём - рассуждения крестьян, правильно ли написал писатель свою книгу. Ещё бы порассуждали, правильно ли хирург делает операцию на печени больного.
   Да никогда нельзя крестьян спрашивать о литературе, о написанном писателем. То же самое, как, собери их хоть 10 тысяч, с ними ракету не нарисовать, не просчитать по системам, не построить. Создание литературного произведения любого жанра - одно, а прочитывание - с другой стороны предмета происходит.
   Только вот создание делается писателями, а дальше - кто как поймёт и воспримет.
   Другое дело, что при Сталине и через крестьян пробовали управлять писательством по темам, по приёмам, - чушью и обернулось. Хворостина для направления пути коровы и кнопка для управления электроникой - слишком разные системы для управления.
     
   Есть слово СУГЛИНОК, по смыслу оно для меня - нежизнеспособная почва, тяжёлая для всего живого, завтрашнего, не дающая прорастить зерно. Вот им, суглинком, и являются все эти тердряковы, сырневы, прочие не Ломоносовы, не поэты и не прозаики.
     
   "Он писал свой роман более десяти лет".
   Слышу, читаю такое, и сразу - ну и что? Можно и сорок лет копать яму во дворе дома с желанием найти медную руду, где её нет.
   Сколько времени писал автор - значения не имеет никакого.
   Что написано и как написано - вот два основных показателя, объясняющие работу автора. Остальное - штампованная пустота, - "писал столько лет, писал со всем напряжением сил, списал в стороне от развлечений и так далее".
     
   В русском языке нет имён "Он, Она". Употребление Он, Она ничего не рассказывают о людях, и по своему наполнению, смысловому, означают любого. Так же. Как в математике замена цифры на букву. В результате получается вылет с полосы информации о конкретном человеке.
   Попробуйте писать без Он, она. Употребляя на месте, где к ним тянет, либо имена, либо два три слова, характеризующие человека.
   Пример.
   Она встала. - Усмехнувшись, встала.
   Он сказал. - Согласившись глазами, кивнул головой.
   Я догадался, можно писать без Он, Она. Таких людей не бывает.
   И - пишу.
   Романы получаются, без Он и Она.
   Только с именами людей, или их боковыми действиями.
     
   Поэты, писатели, актёры, художники никогда не должны быть твёрдыми штакетниками. Диапазон работы творческого человека - от нежности и беспомощности, от наивности и ожидания чуда, происходящего из добра,  до умения самой жёсткой защиты своих утверждений  и генеральской уверенности "я их послал на смерть и - прав".
   Один мой друг, великий поэт, как-то вышел из "Волги", надвинул шапку на лицо, чтобы его лишний раз не узнали прохожие, и ударом без предупреждения вырубил хама, приставшего к сотруднице Союза писателей, к женщине. В самом центре столицы. А писал в те времена - нежнейшие стихи... И дружил с Юрием Гагариным, вместе с ним ездил в делегациях бороться за мир.
  
   Писатель, поэт живёт в форме времени вечности, потому он и свободен от обязательств перед кем либо, перед той же политической системой, идеологической системой. Поэт остаётся во времени вечности произведениями, оглянитесь на историю литературы любой страны, любого века - там показано.
   Политик живёт в форме времени, обозначенного сроком пребывания во власти. В истории может быть отмечен немыслимыми преступлениями - убийствами тысяч и тысяч людей результатом своих действий, или делами добрыми для народа, чего бывает... да, бывает, но реже, но крайне мало перед политикой, преступной содержанием.
   Писатель преступен быть не может, в творчестве.
   Творческий человек всегда обладает личной властью, приданную ему судьбой, но не в результате покупки или же избрания посторонними, что тоже часто является покупкой властью. Творческая власть - от природы, её не подменить и не отобрать.
  
     
   По тексту произведения всегда можно понять, по первым же абзацам, кем написано, мужчиной или женщиной. И определить примерный возраст автора.
   Точно так же физическое здоровье автора отражается в тексте. В больном состоянии лучше не писать, нет того, что тянет по тексту. Не появляется. Как сила для дальнейшего бега у уставшей лошади.
     
   Художественная литература всегда написана художником слова. Отличается от остального, любого текста, написанного, художественностью.
   Когда читаешь художественную литературу и из прочитанного невозможно понять, что же такое человек - кому как, но для меня такое - пустота. Художественная литература всегда объясняет человека, показывает человека его изображением.
     
   Награды бывают неожиданные.
   - Тебе позвонил какой-то генерал.
   - Что сказал?
   - Позвонит снова.
   Звонок в дверь квартиры. Генерал в форме, высокого роста. Познакомились.
   - Когда губернатор Подмосковья, генерал Громов узнал, что я еду сюда, приказал найти вас и вручить вам именные часы с надписью "Честь имею. Генерал Громов".
   - За что?
   - За ваши очерки о России, опубликованные в Москве. Он сказал, найди этого наперченного писателя и награди от моего имени.
   Пришлось встать смирно. Товарищ генерал вручил награду.
   - А теперь - протянул из пакета бутылку водки и шоколад, - положено награду обмыть.
   - У меня температура, как обмыть?
   - Отставить температуру! Налить по сто грамм!
   Обмыли. Редкую награду. Не купленную за деньги.
   И температура простудная не помешала.
     
     
   О переменившейся художественной литературе.
  
   Письмо словацкому писателю.
   Уважаемый Петер, за двадцать лет прошли редкие, уникальные изменения в использовании властью и обществом художественной литературы. Сама художественная литература осталась прежней, она не изменяема, так же, как любое природное явление - Солнце, вода, ветер, сама Земля. Она самородна, и живёт самородностью, отстраняя от себя чужеродное, приставшее к ней и налипшее.
   А значит, все изменения прошли около неё, некоторое в проявлениях её меняя, но основу, как всегда, не трогая. Тут так же, как можно на жаре уйти от Солнца в тень дерева, но само Солнце не выключишь.
     
   Мы с тобой начинали заниматься художественной литературой в восьмидесятые годы прошедшего века. В СССР литература была идеологической. В идеологии нет ничего плохого, когда она, например, выражает идеи гуманизма. Но - но. В СССР литература была ещё и партийной, и обязана была выражать точку зрения правящей партии КПСС, эту партию и пропагандируя. Таким образом получилось, что сама литература стала несколько кривобокой, искажённой. И годами выдавала книги, из которых невозможно было получить точнейшее представление о самом человеке, - главной причиной, почему и создаётся литература.
     
   Ещё в те времена я много думал о том, к какому концу примкнуть, от чего надо и возможно продолжать русскую художественную литературу. Даже и при том, что тогда в СССР были запрещены и не издавались книги многих писателей конца Серебряного века, и писателей, после 1917 года ставших эмигрантами, - Борис Зайцев, Гайто Газданов и многие остальные, чьи книги только начинали появляться в конце восьмидесятых годов. А книгу Бориса Зайцева ты купил и подарил мне в магазине русской книги в Братиславе, и я честно ответил тебе - не знаю, что это за писатель. То есть, книги их если и издавали, то продавали не в СССР, а за границей, изображая "свободу" в литературных изданиях.
   Я понимал, надо примыкать к тем писателям. Конца девятнадцатого века. Потому что у них в книгах были: - хороший русский язык, хороший стиль, хорошая конструкция произведения, хороший смысл произведения. И - была правда о жизни, не пропущенная сквозь партийную идеологию.
   Та литература оставалась чистой литературой, она и явилась предложением наследства.
     
   После 1991 года в России отменили всякую идеологию. Отмечу, отмена всякой идеологии такая же глупость, как и отмена дождя, снегопада. Идеология способна быть и не политической, в настоящем виде она произрастает из самой человеческой жизни, всякий человек, всякая семья, всякое государство выбирает себе идеи, ради которых хочет жить.
   Какие выбирает - дело иное. Идеология художественной литературы для меня есть правда и свобода. В написании любого рассказа, романа. В моих произведениях есть только два героя, правда и свобода. Как я говорю - я написал как думаю, а дальше хоть расстреливайте.
     
   Правда и свобода в произведениях те самые стержни, дающие постоянную энергию для читателя. Как стержни радиоактивные, дающие энергию в физических устройствах. Если их заменить на пиво в качестве изначального появления энергии, атомная электростанция работать не будет.
   После 1991 года в России начались, среди писателей, поиски путей. Все оказались как рыба на берегу, - единственный заказчик многотомных произведений исчез, громадные гонорары вместе с остальными привилегиями исчезли, вождь, диктующий, что писать и - ну тут совсем смешно, - как писать, - тоже исчез.
   Думать мне тогда тоже приходилось, какой тропой идти дальше, но мне было легче потому, что никогда не писал на заказчика, никогда не зависел от власти и гонораров. Для меня был пример протопоп Аввакум, написавший свою книгу и в ледяной яме. Без глупых мыслей о гонорарах.
     
   В литературе вообще вначале стоит чистое, независимое творчество, а только затем возможности получить деньги. Или невозможности. Так же, как в науке. Кстати, Ньютону и его наследникам до сих пор никто не заплатил? А Фарадею? И массе первооткрывателям?
     
   Чистое должно твориться чистыми руками. Чистыми душами. Чистыми разумами.
   Тут такой закон - за него не переступить. Вот почему никакой миллионер не способен купить возможность литературного, живописного, иного вида творчества.
     
   В России многие дельцы, в основном московские, знающие, на какой финансовой основе работало создание книг в СССР, быстро занялись дохлятиной под названием "проекты". Ими отыскивалась какая-нибудь тётка с глупыми глазами и отсутствием мыслей, высаживалась в телевизоры и представлялась писательницей. Неизвестные литературные рабы за деньги сочиняли всякую чушь, выдаваемую в магазинах за произведения этой тётки. Таких тёток и мужичков с лицами, похожими на подмётки ботинок, появилось несколько. Их рекламировали всеми способами, но все они стали рабами на производстве товара, самого низкокачественного.
   Те же самые дельцы, привыкшие жить литературной проституцией, переменили темы - написание романов о производстве хлопка для секретарей бывшего Союза писателей СССР, написание мемуаров для маршалов и генералов, ну, и прочего заказываемого, перешло на написание следующего холопского "чего изволите"? Не попадая и близко к столбовой дороге художественной литературы, труда, требующего сильнейшего умственного, психологического, нервного, физического воздействия на слово и слова на автора, труда самоотверженного, стоящего в дальнем поле от желания заработать деньги. Невозможно заработать деньги на любви к человеку, к дождю, к собаке. Тут не проституция, тут любовь необъяснимая.
     
   Все литературные премии в России оказались лживыми, вместе с иными почестями виде блестящих железок на грудях и прочего мусора. Они работали только на пропаганду прибыли литературных подделок. Даже сами премии выдаваться начали так - мы тебе миллион рублей, ты нам назад пятьсот тысяч.
   Таким образом, идеология литературы от политической стороны перешла к рыночной, к добыванию денег. Пустым место не бывает.
   Но в России остались и настоящие писатели, честные. Поставившие занятие художественной литературой смыслом, идеей своей жизни.
     
   И тут, совсем неожиданно, появилась помощь в виде Интернета. Он в подлинном виде отменил цензуру, не стало нужным спрашивать кого-либо о разрешении публикации произведения. Не стали нужными издательства. Печатать книги потеряло смысл. Книга сейчас здесь стоит пятьсот рублей, бумажная, и она тащит за собой проблему продажи, из-за высокой цены. Кроме того, книга выходит малым тиражом и продаётся только в твоём городе.
   А читатели начали спрашивать электронные книги. Их каждый писатель может делать на своём компьютере и продавать всего за сто двадцать рублей, при полной окупаемости плюс прибыль, пусть и небольшая. Зато тираж зависит от спроса.
     
   Проблема территории распространения решается Интернетом. Мои произведения сегодня читают, по электронной статистике, в 126 странах мира. Без любого вида рекламы. Тут и выходит на первый план проблема не поддельной художественной литературы. В виде значительности, настоящей ценности языка, стиля, конструкции, содержания произведения.
   Таким образом, художественная литература, в России встретившая плотину под названием рынок, - то есть, встретившая новое принуждение, - опять нашла ручеёк и разлилась во всю широту. Не останавливаемую. Течение настоящей реки постоянно...
     
   И - самое честное. Настоящим судьёй о любой литературном произведении всегда было время. Оно решало, оно и решит, что же кто делал и как сделал. Оно знает, каким образом Сервантес нужен и сегодня, через века. Или Бунин. Или любой из настоящих писателей художественной литературы нашего времени.
     
   Произошло, с переменами политическими, и ещё два важных события. Власти в России не до литературы, она занята продолжением разграбления государственного имущества СССр и сохранением награбленного, а литература, оставленная в покое, и начала жить своей естественной жизнью, без гипсов и бетонов цензуры, плюс партийных указаний и разрешений.
   Свободу литература получила, так незаметно...
   И - второе. Главным определителем нужности, значительности любого художественного произведения теперь стали не редактора издательств и их директора, часто ничего в литературе не понимающие, не чиновники в своих дворцах глупости, не продавцы книг - только читатели. Сама по себе выстроилась прямая линия писатель - читатель. А читатель для литературы во все века и был, и есть второй, обязательной частью любого литературного дела.
     
   Следствием произошедшего для литературы началось, на главном месте, её настоящая ценность, либо бесполезность. Читатель быстро определяет нужную для себя литературу по языку произведения, по стилю, по тому, что я много лет называю "тащить по тексту", - в авиации это называется мощность движителей, как и в ракетной технике. Встало на место правило естественности, - хорошее произведение обладает самостоятельной защитой вне зависимости от автора. Ну, так же, как спелое яблоко рядом с гнилым. Вот такие нужные изменения...
  
   Элегантности власти.
   Письмо второе.
   Уважаемый Петер, я предлагаю рассмотреть, как устроена власть. Как проявляется в литературе.
   Что-то за времена проходящие развивается, находит совершенно иные формы. Как управлялся самый первый трактор, то есть, каким образом он подчинялся власти для своей деятельности? Трудными, тяжёлыми переводами механических соединений для двигательных действий. Как управляется властью человека современный телевизор? Нажимом на электронные кнопки пульта.
   Два совершенно разных принципа управления для достижения одной и той же цели, - работы предмета.
   В обществе, как предмете, видна железобетонная каменность управления, не развитая за весь двадцатый век. В очень краткой и очень понятной форме она выглядит на примере группы людей, находящихся в тюремной камере. Кто в ней смог каждому найти угрозу словами, каждого непокорного избить и далее постоянно угрожать избиениями, издевательствами над его жизнью, - он захватывает власть. Ниже его находятся во власти несколько его помощников, в качестве холуёв по отношению к нему и в качестве имеющих частичную власть по отношению к угнетённым.
   Точно такая же схема власти царской, в России до 1917 года. Царь, его холуи, называемые по разному но имеющие одно значение - они подчиняются царю, а им подчиняются все, кто ниже их. Царским министрам подчиняются губернаторы, губернаторам управляющие меньшими территориями, и так до городового на улице, которому тоже подчиняются и дворники, и обычные прохожие, жители этого места.
   Цари во времени заменились на нашей территории на председателей советов народных комиссаров, сразу после революции, опять протянув систему власти до городовых, заменённых милиционерами, а через них до любого дворника и жителя города, села, деревни. Далее в названии они заменились председателем правительства, генеральным секретарём правящей партии, президентом страны.
   Но, как не меняй слова, схема не меняется и по своей системе напоминает одну и ту же, схему власти в тюремной камере.
   Власть, получается, работает в качестве системы угнетения и наказания для гражданина такого государства. Такого, где власть сама себя освобождает от конкретной ответственности за любую беду, вплоть до массовой гибели людей, вплоть за немыслимое по размерам воровство, вплоть за уничтожение в стране производства промышленного и продуктов питания, вплоть за гибель военных на войнах, устроенных властью. Такого, где народ никаким образом не может повлиять на власть, не может ничего от неё потребовать. То есть потребовать может, но в ответ получит угнетения в различной форме. А на нашей территории, где великолепно помнят сталинские концлагеря, страшные наказания за свободные размышления, за слова несогласию с властью, за отказ властью любить и уважать - вот ту самую любить и уважать, угнетающую тебя, - похоже, требовать многие, многие ничего не хотят.
   То есть, заранее соглашаясь на любую зависимость от любой власти.
   Власть, всегда созданная вертикально, по схеме от царя до любого жителя в качестве кнута, и при этом не имеющая никаких горизонтальных устройств - не нормальна. Не человечна, не элегантна.
   Она исходит не из желания, нормального для всякого человека, - не из желания иметь вокруг себя порядок, она исходит из наказания и непременного исполнения предписаний, придуманных властью для человека. Не сам человек придумывает порядок, не сам человек предлагает захватившим власть - а давайте вместе обсудим, решим и сделает вот такое и такое. То есть, власть никак не начинается от самого человека, от группы людей.
   Давай посмотрим на самую маленькую группу людей, всё-таки имеющих право и возможность устанавливать свою власть, договариваться, какой власть должна быть, чего они хотят от своей власти и на чём она основана, вообще.
   Вообще она основана, вообще она проистекает из любви, из уважения, из родственных чувств, и в жизни называется властью, существующей в семье. При таком устройстве власти - идущей от чувств, воспитания, культуры, и от сознавания и себя, и людей в семье людьми - при такой системе власти не нужны бандиты в роли управляющих и их холопы, не нужна полиция и армия внутренних войск, способная стрелять в граждан собственной страны, что мы видели на примерах истории СССР при уничтожении восставших против власти КПСС рабочих, в разных городах СССР.
   Такая система власти основана на доброте, на любви, на желании хороших поступков по отношению ко всем, состоящим в семье.
   Почему же такая власть, выбранная самими людьми, существующая традиционно из века в век, никак не способна проявиться на территории района, города, области, всего государства?
   Может потому, что никто людей и не спрашивает, какая власть - государственная, им нужна и подходит?
   Спрашивать народ - зачем? Чтобы он не соглашался с полной безответственностью власти? С возможными завтрашними наказаниями тюрьмой за своеобразное, вольное мышление? Наказания за желания свободы от угнетения? За протест против разворовывание властью государственного имущества и любых государственных ценностей, начиная с природных?
   Спрашивать народ - зачем? Чтобы он заранее не соглашался с вероятностью очередной кабалы? С постоянным "ты всегда должен и обязан", а мы не должны и не обязаны, мы, кто во власти?
   Но когда же народ увидит власть не на месте угнетения, а на месте правил жизни, принятых им, народом? А прежде составленных в виде предложений им, народом?
   Как же найти, достигнуть элегантности власти?
   Уважаемый Петер, не мы первые обсуждаем тему. В истории страны сами крестьяне, - как их называли при царях - "подданные власти" обсуждали и решали практически. Они уходили в сибирские дальние леса и отказывались от подчинения любой власти. Они уезжали в другие страны вплоть до Канады, Австралии. Они уходили в обособление, не соприкасаясь ни с кем из власти.
   Только здесь - форма отказа, вплоть до отказа жить на территории родной земли.
   Как можно иначе, когда человек не знает причин ненависти к родной земле, но знает причины угнетательного направления, идущие от власти?
   "Всё во имя человека, всё во благо человека" - произносила власть в качестве основной программы своих действий на моей территории. Что было на самом деле? Одиночные и массовые расстрелы несогласных с очередным угнетением, скрытым под хорошими словами? Участников восстаний рабочих в Темир-Тау на строительстве металлургического комбината, в Новочеркасске? Военные походы в самые разные страны европейские - как способ угнетения, - и азиатские?
   Один к одному - как в тюремной камере. Не согласных выявить, избить, уничтожить физически.
   "Мордобоем хорошего отношения к себе не добьёшься", - народная житейская формула.
   Точная. Избивать людей, стрелять в них из автоматов и пулемётов, ездить по улицам своих городов и городов чужих стран на танках, и требовать в ответ подчинения, уважения, любви к себе, стреляющему из пушек и по зданиям, и по людям?
   Странно. Народ так не делает. Власть делает.
   "Наша Родина прекрасна, но она утрачена". Страшное по точности название неофициального гимна Италии.
   Может быть, она утрачена через проблему отношения народа, власть существующую не создававшему? Чужого для власти, и чужую для себя власть чувствующего?
   Умеет ли народ жить без самой верхней власти?
   Запросто. И вот что такое показало.
   В августе 1991 года начальник главной власти с названием президент чего-то замутил на личном курорте в местечке Форос, на Чёрном море. А в Москве замутили его министры, объявив пахана во власти не действующим. До этого на своей всесоюзной партийной конференции коммунисты проголосовали и убрали статью из основного закона, по которому они правили - считалось, ими, с согласия народа, правили.
   Так вдруг получилось и ощутилось, верхней власти в стране нет. Стало интересно, а что, народ кинет грабить магазины и рушить дома в городах? Воровать и убивать?
   Нет. Заработала горизонтальная власть. Народ по своему желанию так же шёл и ехал на свои рабочие места, занимался своими житейскими делами, то есть - продолжал жить своими нормальными потребностями. Первоначальными для жизни. И не вступал ни в какие политические скандалы, не выходил на митинги, на демонстрации.
   Далее в Москве новым паханом стал Ельцин, и сразу началась извечная песня: "Любите и поддерживайте меня, я вами выбранная власть, всё для вас будет великолепно".
   Народ его тоже не выбирал. Великолепным стало только одно, регулярное разграбление государства. И народ потерял свои рабочие места, свою медицину, свою систему образования, свою страну. Не сам. При помощи действий новой власти, придумавшей жить и грабить страну исключительно в целях личной наживы. На что согласия у народа не спрашивал.
     
   Элегантная власть может быть только настоящим, честным трудом самого народа по созданию государственной власти. Без ожидания любых бумаг, предложений, решений, постановлений от ворья и продажности, присвоившей себе временную власть.
     
   Для примера может стать власть, имеющаяся в ядре любой творческой работы. В творческой работе художника, композитора, писателя, скульптора. Его, творца, никто не заставляет - сделай так и так, перед его умением, талантом останавливается любой мыслящий человек. Понимая, творец знает. И умеет.
      Творец на то и созидатель, чтобы не спрашивать ни у кого.
     
   Странности революций.
   Письмо по поводу.
   Дорогой Петер, предлагаю начать сразу с главного.
   Зачем нужны революции? Какой в них точный смысл? Какая правда и какая лож, тайная и явная? Что они приносят людям?
   В 1991 году в России произошла очередная революция, некоторыми называемая контрреволюция. Произошла она и в Европе, в тех странах, неожиданно освободившихся от контроля, постоянного и многолетнего, СССР. Произошла в твоей стране, тоже.
   Предлагаю посмотреть чрез прошедшее время, что же получилось вокруг нас. Рассказываю, что вокруг меня, в древней русской земле Вятке.
     
   Ходячие кирпичи. Так я вынужден называть массу людей, настойчиво предлагающих понимать их каким-то новым наслоением. Они не класс, они наслоение. Куча людей, объединённых одним и тем же, барахлизмом. Их ещё называют тут "обыкновенным быдлом" но, полагаю, такое название обидно.
   Какие они? Как живут? Чем живут? Что делают для развития дальнейшей жизни Вятки? Всей России? Всей Европы?
   Что приносят и дарят человечеству?
   Постепенно - ответ на каждый вопрос.
   Какие они?
   При всё приобретённом богатстве жизни они не рады. Их лица часто угрюмы или злы, просто удивляешься, чем же они не рады? Выходит из богатой квартиры, садится в дорогой автомобиль, а на лице - злость или же жестокость. Помочь остальным людям они всегда отказываются. Видимо, их основное занятие сделало их психическое состояние ненормальным, опасным для здоровья. Какой смысл жить без радости, без приятного восприятия природы, мира, людей?
   Как живут?
   У этого слоя людей обычно по три, четыре квартиры в городе. По три, четыре автомобиля. В квартирах обстановка унылая, содранная из картинок Интернета по оформлению вида квартир и потому всегда штампованная, как гвозди. Одинаковые потолки, обои или пластик, полы, и психологический холод, отталкивание. Картин, произведений прикладного искусства нет. Вместо них всевозможная бытовая техника, мебель, сделанная в Италии прессовкой старых газет или же из опилок, редко бывает мебель из натурального дерева.
     
   Барахлизм - главная цель, для них. Барахлом они гордятся как наилучшим достижением цели жизни. Одна такая спекулянтка, например, имеет, проживая одна, большую трёхкомнатную новую квартиру в своём городе, однокомнатную квартиру в новом доме в недалёком курортном городке, дом в деревне, квартиру в Москве и квартиру в Петербурге. Как её жить одной в разных местах - не понятно. Зачем столько барахла - тоже не понятно. В прошедшей истории России такие всегда исчезали и исчезают в неизвестности, следом - и их барахло.
   Что и показывает ложность целей, направления такой жизни.
   Они не культурны, в общении грубы. Постоянно подозрительны, видом лица. Творческие занятия для них исключены.
   Часто погибают следствием психологических и поведенческих изменений, выходящих из их занятий.
   Одна такая спекулянтка, возомнившая себя "дамой европейского уровня", что проявилось в поездкам по утрам за город и пробежками для здоровья по лесной тропе, была убита на той тропе попутчиком, за высказанное ею пренебрежение к человеку. Её "Мерседес" обнаружился сгоревшим.
   Вот и весь итог. Данная спекулянтка не понимала, что живёт в обществе ненависти к ней и ей подобным.
     
   Стоит на улице подвыпивший мужичок и кричит в окна подобной "даме": - погодите, настанет наше время, всем вас сожжём и перевешаем!
   Что у трезвого на уме - то у пьяного на языке. Русская пословица.
   Общество, постоянно живущее в противоречиях сущности, не способно быть устойчивым.
     
   "Человек человеку друг, товарищ и брат". Неважно, что коммунисты однажды взяли такие слова в свою программу. Их невозможно заменить на "Человек человеку враг, ненавистник и убийца". Менять можно, но не надо. На что указали прошедший двадцать лет.
   Чем живут?
   Ходячие кирпичи потому, что и не культурны, и жестоки, и эгоистичны, и всегда в стоят в стороне от общего, занимаясь только личным, своим.
   Их занятие - либо воровство из государственного имущества, из государственного бюджета, либо обыкновенная спекуляция.
     
   Бизнеса нет, бизнес должен приносить прибыль и в результате создавать производство. В результате действий ходячих кирпичей бывшие заводы переделываются под громадные магазины, с уничтожением производства, бывшие очаги государственного сельского хозяйства уничтожены тоже. Купи за тысячу - продай за полторы тысячи, вот и вся их экономическая "наука".
   Что делают для развития дальнейшей жизни Вятки? Всей России? Всей Европы?
   Ничего. Исключение - деньги, оставляемые ими в других странах, где иногда они развлекаются.
     
   И вот, глядя на них, возникает мысль: а зачем в истории России, в истории человечества происходят революции? Ради вот таких ходячих кирпичей и появлялись в прежних веках Разины и Пугачёвы, декабристы, народники, пошедшие просвещать народ в дальние деревни? Ради них революционеры отправлялись властями на каторги и на расстрелы?
   Зачем?
   Не понять. Нет здесь ответа.
   И иные странные итоги революций, российских.
   Все революционеры заявляют, делают революцию ради лучшей жизни всего народа. Так же заявляли они в 1991 году. А что на самом деле?
   После революции 1917 года - миллионы погибших в гражданской войне, миллионы погибших в голоде двадцатых годов, миллионы ставших рабами и погибших в сталинских лагерях. Миллионы погибших в войне 1941-1945 годов, войне, где одна из причин была неправильная политика существующей тогда власти, как внешняя - Пакт о ненападении с Германией, так и внутренняя - "Пусть попробуют на нас напасть, враг будет уничтожен, у нас сил достаточно".
   За миллионами и миллионами стоит, на самом деле, страшное, - жизнь каждого человека. Живущего только один раз.
   А общий результат на сегодня в России, на территории Вятки - уничтожено производство, предприятия сельского хозяйства, хорошее школьное и высшее образование, хорошая медицина, настоящая армия и флот, авиация, космонавтика, и много названий можно перечислять.
   По стране миллионы нищих, и безработных, превратившихся в ненужный мусор, для власти.
     
   Из местного Интернета.
   "Между тем, очень интересные вопросы прозвучали из Даровского района и Пинюга, где жители пожаловались на местных бизнесменов. "Если идёшь работать к индивидуальным предпринимателям, то попадаешь фактически в рабство: ни отпускных, ни больничных, ни нормального рабочего графика, ни пенсионных отчислений", - звучало в эфире. К сожалению, в виду последовавшего затем потока вопросов, эти "крики души" не получили оценки губернатора".
   Из общечеловеческого уничтожено уважение человека человеком, вера во власть, и полностью - целевое направление жизни.
     
   Цели заменены на бессмысленность, человек превращён в животное, должное ценить бытовое и бытовое, и больше ничего. Дорогая еда, дорогой унитаз. Путь короче мышки.
     
   Так как же развиваться человечеству? Каким созиданием?
   Какие революции способны на самом деле привести к развитию личности человеческой, к новому политическому, экономическому, техническому, психологическому, - к новому смысловому смыслу?
   Не лживому, на этот раз?
   Может быть, только превращение всех людей в культурных?
     
   Точное место писателя.
   Письмо писателю в Словакию.
   Уважаемый Петер! Предлагаю размышлениями из России, - конечное же, имеющей свою культуру литературную, и из Европы, живущей своими литературными традициями, обозначить два направления названой темы.
   Писатель и государство.
   Писатель и народ.
   Где же точное место писателя, с которого ему лучше не сходить? Конечно же, когда он найдёт его, догадавшись, где искать.
     
   Взрослым я прочитал роман А.Фадеева "Разгром". И поразился великолепности произведения. В нём видно, написано писателем, самым настоящим образом верившим в революционные улучшения для жизни народа, и написавшим правду в трагическом произведении. Меня удивило, как такого автора Сталин сделал Генеральным секретарём Союза писателей СССР, ведь произведение нисколько не подхалимское, а честное.
   Писатель А.Фадеев вместился в систему писатель - государство. Он руководил Союзом писателей СССР как раз в то время, когда советская литература стала насквозь идеологической. Шаг в сторону ради правды для многих писателей стал оборачиваться сталинским лагерем, расстрелом, ссылкой в азиатскую глухомань. То есть, исчезновением из литературы, и из жизни. Примеры приводить не стану, начитанные люди их знают.
   Он подписывал документы. Одним писателям, холуйски обслуживающим власть - ордена, медали, квартиры в Москве, санатории в лучших местах страны, автомобили, редкие тогда в подарок, сталинские премии в больших денежных суммах, плюс крупнейшие гонорары за издания написанного ими. Другим - сталинские лагеря, ссылки, запреты на публикации. Такое вот государственное руководство художественной идеологической литературой. наче по прочитанному и не поймёшь, как живут люди, чем живут люди и, нравилось такое слово Л.Н.Толстому, - зачем? й протянул ру
   Как человек А.Фадеев быстро дожил до алкоголизма, по воспоминаниям современников - в писательском дачном посёлке Переделкино, рядом с Москвой, спал пьяным в траве, его разыскивали и привозили к Сталину на совещания.
   Дожил, как писатель - до своего последнего не дописанного романа с диким для художественной литературы названием, - "Чёрная металлургия".
   Оставаясь с неисчезающим разумом и совестью, написал письмо в ЦК КПСС, где высказал свои обвинения "любимым руководителям партии" в уничтожении и литературы, и себя лично, и - застрелился.
     
   Страшный пример. Из самой жизни. Из самой истории, подлинной, русской художественной литературы середины двадцатого века.
   Получается, писателю быть слугой государства невозможно? Как и правящей при его жизни власти?
   Посмотрим второй вариант, писатель и народ.
   Тут странности. Как понимать тему "писатель и народ"? Писатель должен писать, угождая народу? Писатель должен писать такое, что народу нравилось?
   Да, надо, чтобы нравилось. Нравятся народу и матерные частушки, угождать кому бы то ни было - дело холуйское.
   Но ведь надо, чтобы нравилось, потому что кроме народа читателя не существует.
   Послу публикации моего первого рассказа, сразу запрещённого к перепечатке, мне в городском автобусе знакомый рабочий протянул руку и сказал: - "Молодец. Ты правду написал. Я прочитал и мне сильно понравилась правда. Многие её знают, ты - написал".
   Над его словами - насчёт что же народу нравится, - мне пришлось раздумывать много лет.
   Угождать - нет. Писать правду - другое дело. Иначе по прочитанному и не поймёшь, как живут люди, чем живут люди и, нравилось такое слово Л.Н.Толстому, - зачем?
     
   В восьмидесятые годы я понимал предельно, все пути в литературу закрыты. Официальные. Здесь, в российском старинном городе, партийная власть никогда не даст согласие напечатать написанные мною рассказы. И начало тянуть на подленькое, - а если написать, чтобы угодить им?
   Тут и понялась граница. Напишешь, соврёшь, и тот, кто диктует, перестанет диктовать. Судьба отвернётся.
   Да и чего ради врать? Чтобы называли писателем? Чтобы получать гонорары?
   Тут было не интересно.
   Мне требовалось настоящее, литература. Я помнил протопопа Аввакума как пример, он ведь сумел написал свою великую книгу, сидя в ледяной яме близко к Ледовитому океану, по приговору власти царя...
   Тоска была, конечно, от невозможности нужности в своей стране. Ничего. Писал. Написал роман и понял, для его публикации нужна другая власть.
   Почуял, есть такое слово...
     
   Самое странное - власть рухнула, прежняя. А новая оказалась настолько пьяной, начиная с Ельцина, настолько воровской, начиная с Москвы - им вообще было не до литературы.
   Мой тот роман издался, хорошо начал читаться, и показал мне третью возможность для места писателя.
   Писателю надо быть ни с государством, ни с народом. Государственная власть всегда временна, хотя бывает и продолжительна, и для неё писатель становится официантом со словами "кушать подано".
   Писателю надо быть с самим собой. С творчеством своим. Со своим временем.
     
   Обернёмся на историю русской художественной литературы. Страшно было её учить в школе, что ни писатель - так беда, так проблема для власти. Пушкин, Лермонтов, Герцен, Салтыков-Щедрин, Чернышевский - ссылки, ссылки, и масса лучших имён русской литературы. Достоевский - каторга, Лев Толстой - самое сильное проклятие церковной властью в виде анафемы, в которой проклинается каждая отдельная часть человеческого тела.
   Ну, и за что власть так относилась к писателям? Стараясь уничтожить и их, а наперёд - их книги?
   За их таланты видеть, понимать и не лгать.
   За их изменения народа читающего в лучшую сторону.
   За свет для души, для других вносимый ими в жизнь.
   За - умы и присутствие совести.
   За власть их, культурную, над умами остального народа.
   Власть народа в виде читателя постоянна, но писатель на то и писатель, чтобы не народу угождать, а над народом мыслить и показывать ему в произведениях нечто, пока им, народом, не распознаваемое.
     
   Что нам показали все прежние писатели, значительные в творчестве?
   Писатель обязан быть совершенно свободным в своём творчестве. Он пишет вне зависимости от ветров политики царской, королевской, начальника политической руководящей партии, президента.
   Писатель - самостоятелен. А вот все эти обозначенные начальники страны, имея личное желание понимать проводника в будущее, и должны либо читать книги писателей, либо с писателями беседовать.
   Для понимания настоящих, подлинных протеканий и устройств человеческих жизней.
   Когда во второй половине девятнадцатого века правитель Египта несколько раз присылал делегации к Джузеппе Верди и композитора упрашивали написать оперу а он отказывался, в конце концов ему тогдашний заказчик, правитель Египта, предложил полную свободу творчества. Видимо, понимал, что и как.
   Первый раз показана зрителям в декабре 1871 года, не превзойдена до наших дней.
   Опера "Аида" написалась гениальной.
   Вот пример точнейший. О свободе творчества. О месте творческой личности.
     
   20.04.2014 год Вятка.
     
   Может быть и продолжение, постепенно...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"