Точка - тире, точка - тире, точка - тире..., гремел электрический колокол. Аврал.

Сам начальник тыла приехал ставить гражданскому экипажу судна, задачу. Это конечно честь. Но ничего приятного это не сулило. Ну, выдумали бы, что ни будь новенькое, премию, от лица командующего, в размере двух годовых окладов, что ли, или что отныне, свободные койки, недостающих по штату членов экипажа, будут заниматься лицами женского пола, и на них будет распространяться возрастной ценз. Строго от восемнадцати до двадцати пяти, или ещё что-то в этом роде. И так вечно, хотим как лучше, а получается, ... только вчера капитан обещал, максимальное количество членов экипажа, отпустить в отгулы. Кто-то уже начал планировать куда-то поехать, кто-то, с вечера пообещал жене, что уж в этот-то раз сам выкопает картошку, и сегодня, она с утра сообщила любовнику, что, к сожалению, в этот раз его помощь не понадобится.

А после обеда всё изменилось. Спасатель из Владивостока, который должен был сопровождать подлодку из их бухты на Курилы, вышел из строя, и теперь только на них, смотрел с надеждой Тихоокеанский Флот, и приехавший адмирал. Правда последний клятвенно пообещал, что рейс не продлится больше месяца - туда и, оставив подлодку на одной из Курильских баз, обратно.

* * *

Лодка уже стояла на "товсь", а им, ещё предстояло загрузить в трюм посылку культпросвета - гору тюков с каким-то шмотьём, лыжи и жестянки кинофильмов, для бойцов базы, которая, уже была готова, распахнуть ей навстречу, свои гостеприимные объятья, взамен обещая весёлую, с пикниками и лыжными прогулками, охотой на лис и нерпу, полную экстрима зимовку, получить продукты, кого-то отправить за сигаретами, заправиться водой и топливом.

Ещё нужно было захватить с собой тонну якоря для сухогруза, потерявшего свой, обеспечивающего эту базу продуктами, сигаретами и водкой, такая своеобразная "автолавка" или, скорее "плав-лавка", иногда захватывающая, взамен выбывшего, и свежий личный состав. Правда водка, была уже самодеятельностью экипажа, не всего конечно, а только тех его членов, которые хотели на этом п0одзаработать. И что, совсем уже странно, иногда это у некоторых, предусмотрительно спрятавших "огненную воду" и от себя же подальше, получалось.

Якорь, полученный последним, пришлось укладывать уже на верхней палубе юта, и раскреплять его растяжками из восьмимиллитровой проволоки.

Вечером вышли, и благополучно миновав Татарку, оказались в Корсакове. Туда их загнали в ожидании приближающегося шторма. Зайдя в ковш порта Корсаков, Егор и старпом сошли на берег с целью навестить одноимённую ресторацию.

Чиф мэйт, был молодым, высоким и жилистым парнем, и казалось, не пьянея, мог выпить ведро. У него только весельем, начинали сиять - искриться, чтобы такое учудить, голубые глаза. Рукопожатие, его неожиданно, для худого тела, широкой ладони, было крепким и уверенным.

В кабаке, наверное, посидели неплохо, потому что, выйдя из него, пытались поймать, до недалёкого, в общем-то, порта, такси, но им отчего-то отказывали. И добравшись до своего, стоящим вторым бортом судна, они, минуя первое, оказавшееся с военной командой, сухогрузом и никого не встретив на его палубе, решили заглянуть в первую же, оказавшуюся незапертой, предположительно малярки, дверь с инспекторской проверкой. Действительно, за дверью была малярка, и незаметно для них самих, ревизия плавно перетекла в реквизицию. Тщательно изучая содержимое бидонов и барабанов с краской, они плотно закрывали крышки, чтобы не нанести урона, высыханием остатков, транспорту. Неполную, с неподходящим им цветом, и поэтому отбракованную ими тару, отставляли в сторону. Наконец выбрали три, один с белой и два с серой, называемой на флоте, почему-то - "шаровой", эмалью, восьмидесятикилограммовых барабана. Чего, в конце концов, мелочиться-то. Взялся за дело - доведи его до конца.

Утром его поднял ругающийся капитан,

- Иди, сам разбирайся, там мичман какой то к нам пришёл, орёт, что мы краску евонную украли,- и уже одевающемуся Егору, - Ты, это - если правда - не отдавай. Придумай, что нибудь.

Выйдя, злой с похмелья, Егор ухватил разорявшегося мичмана за шиворот и, разворачивая в сторону его борта, прорычал,

- Чего ты, "Цицерон" на моём судне ораторствуешь, вернись на свой борт, и если возникли какие-то недоразумения, оттуда предъявляй свои претензии. А то ты у меня сейчас в режиме кранца, поработаешь.

Выпроводив усмирённого тигра, выслушал его устную челобитную,

- Мой вахтенный матрос видел, как затаскивали нашу краску на ваш борт.

- Так сажай своего вахтенного на "кичу"! Почему не предотвратил хищение государева имущества!? Почему не повязал!? Почему не крикнул - "караул", не позвал кого-то в помощь пленить татей!? Может он сам, её продал? Может ты в сговоре с ним? Ты ещё раньше её пропил, а теперь на нас хочешь повесить свою недостачу! А!? Сажай вахтенного! Или сам садись. Есть у тебя ещё альтернатива. Пока есть. Пока более тщательная ревизия не взяла за задницу. Ты ему "колотушку" выдай, чтобы, хотя бы обозначал свой догляд. С тем, бывай.

Посрамлённый оппонент ретировался. Капитан посмотрел на Егора с уважением. Правда, наверное, всё равно искатель истины, кому-то наябедничал, потому что через час их выгнали из ковша на рейд, и там они штормовали на якоре больше суток. Зато с пополнившимся запасом краски. А он, как было ещё известно и девицам, когда-то оканчивающим Смольный институт, в...

* * *

Двинулись сначала гуськом, но потом лодка оторвалась от их старенького, имеющих два "шестисотых" в качестве главных движителей, РД, расшифровываемых, как русский дизель, по шесть сотен лошадей каждый, и с не единожды продлявшимся сроком эксплуатации, в качестве, а заодно и взамен, среднего ремонта, "китайца". Шли в основном стороной Охотского моря, отгораживаясь от океанской волны, звеньями цепочки островов Курильской гряды, иногда отстаиваясь за каким нибудь из них, выбирая сторону на которой потише задувало.

В одну из ночей их всё же прихватило. Давно замечено, что неприятности настигают, отчего-то исключительно по ночам, как застающая врасплох импотенция. У них скисли сразу оба дизеля. И как нарочно, когда судно, оставив по корме один остров, ещё, не достигло другого. То бишь, пересекало очередной пролив.

Вообще-то буксиры изначально проектируются с большей, чем у других судов, метацентрической высотой, говоря другими словами, были более остойчивыми, а ещё проще, они могли с относительной, для себя безнаказанностью, раскачиваться на волне, до определённого момента, и этот момент, назывался, карябающим слух словом, критическим. Это при успокаивающем стуке двигателя. Но если он затихал....Также для большей их поворотливости и маневренности, при работе на ограниченной акватории, они имеют, почти яйцеобразный киль, то есть, валяет их с борта на борт сильнее прочих. Конечно и на ходу, крен их бывал большим, но относительно безобидным. Без хода, это могло обернуться бедой. Всё сильнее, раскачивающийся маятник, грозил пересечь свою красную черту.

В общем, сдохли их дизеля, и заинтригованный этим обстоятельством Егор, поднялся в ходовую рубку. Мало ли что, может сами застопорили за какой надобностью? Увидев мокрого Егора, на верхний мостик, проход был только через палубу, капитан сообщил, обернувшись на стук входной двери,

- С топливом что-то, механики обещали, это ненадолго. Посмотри кренометр.

- Сорок четыре.

- Ты выбери, кого поотчаянней, пройдите по палубе.

- Бак и шлюпочную палубу, уже посмотрел, одну вьюшку сорвало на баке, на шлюпочной - оба плота, зато их не смыло. Сбило в одну кучу за фальштрубой. Надёжно лежат. Утром закрепим. Да... - ещё и рынду сорвало.

Уж за что было волне зацепить рынду, висящую на двухдюймовой трубе, для Егора осталось загадкой.

- Птицу с собой возьму.

Матроса Юрика, стали называть Птицей, когда он, разогнавшись по крыше шестиэтажки, чтобы суметь дальше всех бросить снежок, кинув его, не сумел вовремя остановится на краю, и по инерции, полетев за выпущенным снарядом, сделал два передних сальто, и встал на ноги, ничего при этом, не сломав и не отбив.

- Обвяжитесь!

Но уже хлопнула, выпуская Егора, дверь.

Спустившись по трапу, ведущему из рулевой на шлюпочную, надо было, держась за леер, сделать всего два шага до двери надстройки, он снова умудрился попасть под волну, - Что же тогда делается на нижней, главной палубе? Закрыл дверь, и съехал по, объединявшему коридорчик радиорубки с коридором помещений, находящихся на уровне главной палубы, трапу, бросил в сторону, обычно сидящих на кожухах паропровода, а сейчас держащихся, за что можно было ещё держаться,

- Птица, со мной пойдёшь, посмотрим, что там, на юте, - и, заглянув в распахнутый камбуз, увидел, всегда закрепленный на кронштейнах стол, теперь стоящим посредине, лужу подсолнечного масла и осколки стекла, - А тут что?

- Качнуло, Михална за стол ухватилась, сорвала. Это как надо было схватиться, чтобы десятимиллиметровые болты вырвать? Вон, банки с маслом разбились.

Посмотрел на стоящего Юрика,

- Ты спасик-то одень!

- А сам?

- Я тебя ещё ловить буду.

Заглянул в дверной иллюминатор - на шкафуте кипела, не успевая стекать, вода. Не то чтобы через фальшборт перехлёстывала, но, говоря словами Федота из "А зори здесь тихие", - "вам, в общем, по пояс будет".

Выскочив, когда судно легло на противоположный борт, увидели, оборвавший проволоки, и ползающий теперь по палубе, якорь. Подобравшись к фальшборту, он пытался, проломив его, утопиться.

Да уж лучше бы проломил, - подумал Егор, - Мало нам крена, так ещё эта тонна, на один борт легла, сейчас он в трюме, к месту бы был.

Когда судно ложилось на борт, на котором они стояли, уже не "вам", но и им становилось по пояс. На корме, вода вообще, гуляла свободно. Ют, наполняемый новой, подступающей из-за очередного крена волной, которая встречалась, с не успевшей ещё сойти, и теперь перетекающей с другого борта, был весь в небольших водоворотах.

Возвращаясь, торопясь убрать ноги, от норовящей хлопнуть по ним, двери, полетел вдоль коридора, и, пытаясь удержаться хоть за что-то, ухватился, и тоже сорвал с креплений, трубу охлаждения гирокомпаса, проходящую по подволоку. Просто она первой, оказалась на траектории его полёта. К счастью, саму трубу, не оборвал.

Из-за двери машинного отделения донёсся шум. Палуба, мелко дрожа, завибрировала. Значит, двигатель запустили.

* * *

Утром начали наводить порядок. Неярко согревало осеннее солнце, море успокоено шлёпало в борт, Лорнет собирала осколки и вытирала масло,

- Я до холодильника не могу добраться, он упал, а дверь в кладовку внутрь открывается, он там лежит, и не даёт её открыть.

Кладовка и впрямь была шире бытового холодильника, стоящего в ней, чтобы быть всегда под рукой поварихи, на спичечный коробок.

- А мы то, что теперь сделаем?

- А без обеда останетесь?

- В рефке возьми.

- А потом? А если он сломался и весь камбуз провоняет?

- Тогда позже, сейчас якорь надо перекрепить, вьюшку, плоты.

- В шторм никуда не делось, а сейчас и подавно.

- Уговорила. Тобой сначала займусь. Дверь камбузную закрой.

- Никого звать не будешь?

- С тобой сам управлюсь, - подняв руки обращённые ладонями к её, лежавшей на животе, груди, скорчив, по его мнению, плотоядную ухмылку, шагнул.

- Фу, дурак. Я же старая для тебя, - поняв шутку, но довольная оказанным вниманием, не вынимая изо рта вечную беломорину, рассмеялась кокша.

- Зови Серёгу.

Справившись с холодильником, пошли закреплять якорь. Егор решил, зная, что ленивый делает всё два раза, и теперь оказавшись именно в таком положении, вязать его теперь стальным, тонким тросом. Ломами вернули беглеца на место и принайтовили на растяжки к обоим фальшбортам, скручивая втугую свайками для пробивки тросов.

Закрепили, поставив на их штатное место, плоты, взяв кувалду и, почти как железнодорожные, только короче, костыли, по новой прибили к деревянному настилу, почти полностью, покрывающему палубу, вьюшку. Рынду убрали до лучших времён. У самого основания, была сломана, державшая её, труба. Здесь нужна была сварка. И как могла волна сломать не проржавевшую, и обтекаемую трубу?

Осмотрели внутренние, хозяйственные помещения и трюм. Доложил капитану, что всё вобщем-то в прядке - продолжаем жить дальше.

* * *

Заходили в бухту узким, казалось, плюнув с борта, можно достать берега, и быстром в своём течении, бьющим им в корму, проливом, ведомые, обязательным здесь "гонщиком".

Это такая служба, которая с берега, наблюдает в радар местоположение судна в узкости, и при необходимости, поправляет его курс. Но это, только для того, чтобы соблюсти условия игры. На самом деле, когда волна бьёт под зад, судно совсем плохо слушается руля, и уже направив его в пролив, остаётся только держать курс, и надеяться, что он был выбран правильно. В этот момент "гонщик" предупреждает капитана, что диалог - советы с одной стороны, и действия капитана, оценивающиеся потом по результату, с другой, записываются на магнитофон. То есть, если результат, оказывается плачевным, виноват только капитан - не послушал совета. Тут голос капитана, до того уверенно отдающий команды, садится до хрипоты.

Такая у него работа. Мало-мальски обеспеченная жизнь и койка в блок-каюте, готова всегда обернуться тюремной пайкой и нарами в бараке.

* * *

Через неделю лодка ушла нести дозор, охраняя морскую границу Родины. А им сказали, - "стоять Зорька", - будете, ожидая её возвращения, возить почту и отпускников на остров Итуруп, оттуда забирать поступившую и возвращающихся. Голова адмирала, дававшего её на отсечение, обещая лимитированный по продолжительности рейс, повисла на волоске. И всё бы ничего, но ведь куревом они, на так долго, не запасались.

И потекло их время, от бани до бани, от рейса до рейса.

После последнего посещения базы Егором, она сильно изменилась, была оборудована вертолётная площадка, построен кирпичный, двухэтажный дом, для офицеров и их семей, и деревянные бараки, именуемые казармами.

И как-то, уже незадолго до нового года, капитан, обходя судно, остановившись на пронизывающем ветру, добивающим своей влажностью, предложил Егору,

- Давай-ка, пока стоим, займёмся цепным ящиком - выкатаем цепи до жвака-галса, осмотрим их крепления к цепным ящикам, почистим сами ящики, а заодно оклетнюем смычки.

Первые и последние звенья якорь-цепей должны были клетневаться медной проволокой, накладываемой на контрфорсы - поперечину, служащую ребром жёсткости в каждом отдельном звене, перед и после, каждой патентованной скобы, соединяющей двадцати пятиметровые смычки цепи. Первая смыка - клетнюется, одно звено, вторая - два, и так далее. Это, чтобы знать, сколько у тебя, якорного каната, в данный момент лежит на клюзе.

- У нас проволоки уже нет.

- Возьми ножовку, сходи на берег. Старпом пойдёт после обеда насчёт продуктов, с ним и сходи. И мне говорят, ты за бортом купаешься. Смотри у меня.

Это уж совсем было неправдой. Купаться, в покрытой шугой бухте, охоты не было. Солёная вода, в зависимости от её солёности в данном месте, могла не замерзать и до минус четырёх, а если встать льду мешали, постоянно дующие ветра...то вообще неизвестно до скольких, Егор, во всяком случае, не замерял.

То есть не совсем неправдой. Купался он в бухте, только в те дни, когда ходил париться. Не имея других развлечений, кроме таскания двухпудовки и, чуть ли не ежедневного просмотра, полюбившегося всему экипажу кинофильма "Целуются зори", баня, для него, стала ритуалом.

Попросив мотористов сразу после обеда погонять котёл, и открыв в душевой паровой вентиль, для того, чтобы не горчим сырым туманом, а обжигающим зноем лёгкие, от раскалённого кафеля переборок, стал прозрачным дрожащий воздух, почти сауны. И уже вечером, наказав матросу, вывесить, с борта душевой, пониже кранец, прихватив, из бамбуковых листьев, веник и, для компании третьего помощника капитана, сначала на четвереньках, заползали в душевую. Иногда, заартачившегося было помощника, приходилось подгонять, и тогда нога сочно чмякала по голой пятой точке сёт мэйта.

Висящие на подволоке горячие капли, срывались на коротко стриженые головы, а при взмахе веником, воздух обжигал руку. Тогда они стали надевать вязаные шапочки и брезентовые рукавицы.

Хорошо прогревшись, Егор выскакивал на палубу, и, перемахнув фальшборт, прыгал за борт. Потом, отгоняя шугу, подплывал к висящему над самой водой кранцу, взбирался по нему.

Так повторялось несколько раз, и после они, исцарапанные жёсткими листьями и очень довольные, пили чай.

* * *

После обеда сошли со старпомом на берег, затем разделились. Каждый за своей надобностью. Оглядывая кучи мусора на берегу, в надеже найти проволоку нужного диаметра ближе, добрёл до казарм. Заглянул в одну. Дневальный, съёжившийся на тумбочке боец, посиневший от стоящего в казарме холода и сырости, далеко не перекормленный, был каким-то потерянным и замызганным. Сверху, от отпотевающего потолка, отрывались и растекались лужицами капли. Не найдя в обстановке домашнего уюта, вышел наружу. Здесь, на ветру, казалось, было теплее.

Возле другой, увидел, свесившийся с её крыши и лежавший на земле, своим никуда не подключенным концом, силовой кабель. Это было то, что ему нужно. Подошёл, и на глазок прикинув, метра четыре - пять, отрезал. Только взял на плечо, его остановил рёв капитана третьего ранга, с перекошенным злобой лицом, и пеной, у распахнутого рта, несущегося к нему. Не зная, что произошло, может ему наставил рога, какой нибудь капитан-лейтенант, ведь всем известно, что с очередным присвоением звания, от кап ... лей, кап ... три, и до атмирал, энергия уходит уже не на дурь, а на всё большее продвижение по службе.

Егор, сунув ножовку за пазуху телогрейки, освободил одну руку, и приготовился достойно встретить, может быть, до своего неожиданного возвращения, заглянувшего проведать по пути, заждавшуюся жену, и поэтому, до появления седых волос, верящего в незыблемость семейного очага, противника. Ничего другого, при виде такой ярости, в голову не приходило.

- Кто позволил? - показывая на отрезанный кабель, спросил, остывая, майор, нам самим нужен, дальше будем тянуть. Вы откуда?

- С буксира, - видя, что блицкриг откладывается, закуривая и объясняя кап-три, суть проблемы, ответил Егор.

Тот, тоже закурив, спросил,

- Говорят у вас, у кого-то ружьё есть?

- У меня.

- Продай. Мы своё охот - общество организовали, и охотиться другим, всё равно не разрешим. Продай.

- Во - первых Курилы - сплошь заповедник, никакое охот - общество недействительно. Вы сами, браконьеры, а потом вы же одеваете, маскхалаты, становитесь на лыжи, и с автоматами на лис в атаку. Наверное, уже всех выбили. Им с острова и бежать-то, бедным, нет возможности. А так давно бы в эмиграцию ударились.

- Это комендант, и особо приближённые, а мы только с ружьями. У кого есть.

Егор вспомнил, что парни уже начали откручивать кожуха паропровода, на которых частенько сидели в перекуры, в поисках недокуренных "бычков", которые иногда по природной лености втискивали в щели, между ними и комингсами. "Автолавка" ничем не могла помочь, на её посещение не было денег.

- Если и продам, то дорого - не дешевле шестисот - мне на толпу надо курева набрать, и без документов.

У Егора, самого взявшего двустволку по случаю, никогда не было охотничьего билета, и, продавая её, ему приходилось самому ждать очередного.

- Да без проблем, деньги есть, а тратить всё равно некуда.

- Приходи вечером.

На островах, в человеке, происходила переоценка ценностей, деньги теряли свою силу. Здесь начинало цениться что-то другое. Человек, или начинал беречь больше себя и последнее, для себя, или спешил, не думая о взаимной отдаче, подставить своё плечо.

Подходя к своему борту, увидел, что матросы перезаведя швартовы на другие палы, значит, так распорядился капитан, теперь обтягивали их. На палубе бака, подтягивая нос судна, пыжились двое, Птица, перезаводивший огоны концов, на другие береговые кнехты, советами помогал им. Немного, пока не лопнуло терпение, постояв за его спиной, Егор отвесил ему хорошего пендаля,

- Не жди, когда позовут, управился с делом, сам беги помогать. Видишь, парни пуп рвут, вы же водку вместе пьёте, они товарищи твои.

Такое вот было Егорово воспитание чувства локтя.

Нашёл капитана в кают-компании. Вокруг сидевшего "Леонова" собрались человек пять, все с упоением слушали доклад старпома, о его похождениях.

- Какой-то замученный боец показал канцелярию, захожу - там репы такие, шире твоей Николаич, вокруг сковороды с жареной картошкой, и у них не картошка с тушёнкой, а наоборот, знаешь, как в "Двенадцать стульев", тяжёлое наследие царского прошлого. Сироты, вокруг бочки с капустой. Они бы хоть матросов своих досыта накормили. Вмазал с ними стаканюгу.

- Продукты выписал?

- Выписал. Сейчас людей возьму, пойдём получать. Да ты дальше слушай. Навязывают нам, штук десять пидоров в Буревестник везти, командир зашёл в баню, доглядеть, как помывка проходит, а там чучмеки харят друг друга. Думают им, что-то лучше пришлют.

Борис, не раз хлебавший баланду, возмутился,

- Не буду, я после них есть, пусть с собой шлюмки берут! И ложки им пробить. А поселим куда?

- В кормовых каютах будут жить.

- А я где тогда заниматься буду? - пришла очередь забеспокоиться Егору.

Четыре кормовые каюты, уже непригодные для жилья, вечное отпотевание, прогнившая фанерная обшивка переборок, ждали заводского ремонта. Оставались действующими, только рефкамера и кладовая сухих продуктов. Егор снёс, в одну из них своё железо и устроил из неё личный спортзал. Поэтому он мог, сам, имея очень уж средненький рост, когда находило игривое настроение, подойдя к кому-то из экипажа, независимо от его длинноты и веса, взять того за шиворот и одну штанину, сделать им упражнение, в соревнованиях именуемое "рывком". Затем потрясти свою "штангу" над водой, и даже вернуть в "исходное".

- Потерпишь.

Старпом в это время, перебирая конверты, которые ему передали для отправки на большую землю, продолжал веселиться,

- Во, где надо индекс писать - "ны знаю", а на этом, обратный адрес - "курилки".

Вечером пришёл покупатель, осмотрев ружьё, не торгуясь, выложил деньги, и Егор, позвав с собой двух матросов, отправился на "автолавку". Закупив два мешка "беломора" - недорого и сердито - отравил парней отнести мешки на судно, сам решил заглянуть в гости к тамошнему боцману.

С Петрухой, в миру Володей, он был знаком давно. Интересен тот был своим убеждением, что пока он находится на судне, нижнее бельё, в частности трусы, можно было не носить. Когда сходил на берег - да. А так...Чего зря затаскивать? Он не был жадным. Не был ленивым, чтобы бояться задавать себе лишнюю постирушку. Ну действительно...Чего? Он же дома.

Посидели по стопочке, поговорили за жизнь. Егор поинтересовался наличием лишней краски. Сошлись на литре за два бидона.

- Наш нос, как раз над вашей кормой нависает. Я дам тебе знать, когда наш Васиьпалыч спать ляжет, придёшь, выберем и на конце прямо вам на корму опустим, а там твои примут.

Вернувшись на свой борт, вызывая к себе по одному, выдал всем по сто пачек папирос, правда, капитану, помощникам и механикам отнёс, из уважения к возрасту, сам, но тоже по сто. Откладывая уже для себя, обнаружил недостачу в двадцать пачек, он-то и пересчитывать вовсе не собирался, но, оставляя себе ту же сотню, нехватка в пятую часть слишком уж явно бросалась в глаза. Не желая верить в такое, позвал парней,

- Ну не может же быть такого, для всех же, и не в долг даже, а просто...

Оказалось, что может. Парни влёт вычислили крысёнка. Им оказался всё тот же пронырливый сачок Птица. Вызвали на суд. Борис, сразу как самый старший и повидавший жизнь, предложил утопить,

- На зоне как делается? Положил на тумбочку книгу, кто-то подошёл, полистал, кладёт обратно, тут хозяин появляется,

- Чего хотел?

- Да вот, посмотрел что за книга.

Ну, посмотрел и посмотрел. Ладно. Берёт свою книгу, перетряхивает листы.

- А косарь куда делся? У меня, промеж листов, деньги вложены были.

И все знают, что туфта это, специально подстроено, но раз говорит....А не бери без спросу чужое. Теперь должник. И попробуй, не расплатись.

Егор спросил,

- Ну зачем тебе это нужно было, я же говорил, что на всех возьму.

- Думал - обманешь.

- У некоторых есть свойство - приписывать свои качества другим, когда знаешь, на что способен сам, ожидаешь этого и от окружающих. А потом, когда увидел что раздаю? Когда получал свои? Если страшно или стыдно признаться, ну и взял бы меньше, сказал бы, что тебе и этого хватит.

Осужденный пожал плечами.

- Пошёл вон. Ты виноват и в том, что может, убил во мне веру в человека. Пошёл вон.

Ночью начали экспроприацию. Подтащили два полных бидона на бак, привязали один, смайнали. А когда уже второй был на середине фуникулёрной, верёвочной переправы, между Егором и Петрухой втиснулся, так же внимательно и молча, за компанию, кто-то третий. Увлечённые делом даже не обратили на него внимания. Пока. Пока бидон не коснулся палубы буксира. Тогда тень, голосом Васиьпалыча произнесла,

- Теперь тяните обратно. Продаёшь? - обращаясь к своему боцману, - и уже с горечью к Егору, - От тебя, Егор не ожидал.

А чего не ожидал. Люди как люди. Один продаёт, чего не взять? Не на личный же, в конце концов, огород.

* * *

Поднявшийся ночью ураган, всю ночь молотил их, корму о плавпирс, бак об оголовок железобетонного. О выкладывании цепей на грунт не могло сегодня быть и речи. Ветер был такой силы, что иногда валил взрослых мужиков с ног. По острову почти замерло любое передвижение, и Егор, из любопытства пожелавший узнать его скорость, поднялся в рубку, взглянуть на датчик стационарного анемометра. И так ему это и не удалось. Потому что шкала прибора, была рассчитана на силу ветра максимум в пятьдесят метров в секунду, а его стрелка зашкаливала. Циклон, наверное, зацепился за их клочок суши, так как, свирепость его постепенно пошла на убыль только через неделю.

Ввиду налаживающееся погоды, решив всё же разделаться с оклетнёвкой цепей, Егор заглянул в шкиперскую, находившуюся под палубой бака, там же, находился, отделённый переборкой, и цепной ящик. Откинув крышку люка, начал спускаться по вертикальному трапу. Ещё не ступив на палубу, повернул выключатель, и только потом снял ногу с последней балясины. Свет в шкиперской, был каким-то необычным. Не разобрав в чём всё-таки дело, может просто, не сработал выключатель, такое уже бывало, ещё пару раз повернул его флажок, ничего не менялось. И только тут понял, что свет в закрытом помещении, был дневным. Он не был, падающим из открытого люка, люк Егор за собой закрыл. Повернув в направлении источника странного света голову, увидел, в рост человека, и как не заметил сразу, дыру. В полуметре от неё, угол бетонного пирса, кнехт на нём, задутый ветром в шкиперскую, уютный сугроб.

- Ма-а-ть твою-ю...

Перетягивание судна вдоль пирса, поставившее одну его половину к самому углу куска бетона, а другую, оставив болтаться с плавпирсом, мягко говоря, было необдуманным.

Пошёл докладывать капитану. И даже не удивился, для себя, уже заранее спрогнозировав, его расстройству. Ни Егор, ни Николаич, сепуку себе делать не стали, да и мечей, соответствующих случаю у них не было, разве что камбузный нож. Вместо этого, Егор, позвав с собой двух матросов, вернулся в шкиперскую. Пакля, брус, пластырь и прочий инструмент там были. Объяснив задачу, оставил их, её выполнять, пообещав скоро вернуться, сам пошёл осмотреть более внимательно всё судно.

Если не считать такой мелочи, как задравшуюся стальную полосу, обшивающую привальный брус, всё было в порядке. К таким, быстро устранимым мелочам они привыкли. Она частенько отрывалась. При неудачной швартовке, на стоянке при ударах о привальник, в плохую погоду, пирса, или просто выскакивали, державшие полосу, костыли, из уже старого дерева. Надо было только взять ножовку по металлу, обвязаться беседочным узлом и напарник должен был опустить его за борт, там, надёжно привязанный, он бы отрезал железяку, и заменил бы её другой. Проще просто некуда. Но сложней, как, оказалось, было куда.

Не захотев отрывать других от их занятий, он же и сам такой прыткай да ловкай, решил, сначала обвязавшись, затем, отмерив нужную длину, наложить тройку восьмёрок на утку, и держа в одной руке ножовку, другой потравливать, висящего за бортом, себя. Пошло всё, как и было задумано. Оставшейся слабины было ещё сантиметров десять. Положив на привальник ножовку, по одной, зубами стянул меховые рукавицы, пристроил рядом, а ножовку снова взял в руку. Верёвка только чуть скользнула в кулаке, этого оказалось достаточно. Небольшого рывка, хватило, чтобы она лопнула. Толи гнилая, толи он тяжелей, чем думал. Ну не выдержала она девяноста килограмм живого веса, наверное, добавившиеся к ним сапоги, были виноваты. Неожиданно оказавшись в воде, отфыркнувшись вынурныв, и ещё не чувствуя тяжести намокающей телогрейки, и наполнившихся сапог, оглядел сторону железного пирса. Ухватиться было не за что. Зная, что услышать его вроде и некому, но и то что, без посторонней помощи ему не выбраться, на всякий случай - заорал. Тишина. Начала намокать и прибывать в весе, фуфайка. Опять заорал. Через какое то время послышался топот, а через секунду, перевесившийся наполовину через борт, матрос увидел и сирену, подающую сигнал бедствия.

- Кранец. Кранец неси. По нему выбираться проще. И лучше с пирса подай.

И второму, также прибежавшим на его вопли,

- А ты, перелезь через борт, ножовку у меня забери, - показал, не выпущенный из руки инструмент.

Пока первый бегал за кранцем, выловил одну свалившуюся верхонку. Подали кранец. Взялся за него,

- Не тяни пока, сейчас вторую поймаю.

Прошагав, в начинающем уже сковывать движения, мокром скафандре по трапу, и уже открывая дверь надстройки, обернулся на грохочущий гогот моряков,

- А мы то, мечемся, откуда вопят...

- Ага - думаем, опять рычать будет - куда задевались.

- А глаза-то, глаза как испуганно моргали...и вода с усов...га-га-га.

Матросы уже катались по палубе. И вовсе не испуганные. Неожиданно просто.

* * *

Бросили якорь на рейде посёлка Буревестник и, глядя, на стылую воду, на куривший, свою, никак, не могущую догореть до конца сигару, вулкан, на одноэтажную, из маленьких деревянных домишек и бараков, деревушку, в который уже раз думал, почему-то его, глядя на это убожество, первой посещала мысль, - Где же тут мальчики и девочки встречаются? Ну, знакомятся в школе, ну растут на одной улице, а когда возраст уже подходит? У него дома, в мороз, хоть в подъезд можно было зайти, а там, целуйся с девчонкой, сколько влезет. А здесь? Ну, где зимой можно в первый раз поцеловать девочку? Объяснить ей, что жить без неё не можешь? Чтобы она поняла. Чтобы не колотить ногой, об ногу. Чтобы ни твои, ни её мозги, не примёрзли к шапке, когда уже ни до объяснений, ни до поцелуев. Ну где!?

Сначала он думал - вырвавшись отсюда, кто на службу в армию, кто на учёбу, побывав на матерке, увидев города, молодёжь не хочет возвращаться. Оказалось - нет. Возвращаются. Инстинкт? Привычка? Любовь к малой, пусть неказистой, но Родине? Благополучная Европа называет русскую душу - загадочной. Мы и сами-то её не можем понять.

Возьми его самого. Как-то стоя в заводском ремонте, к сидевшим за обедом морякам, прибежала в столовую Лормихална,

- Сделайте, что нибудь, там кошка какая-то орёт, тонет, наверное. Сердце разрывается её слушать.

- Какой такой павлин-мавлин - не видишь - я кющаю?

Но, всё же, жалея Лорнетовское сердце, Егор, прервал свой праздник живота - пошёл смотреть. К борту, стоящего рядом ледокола, на уровне его ватерлинии, полосы разграничивающей, надводную и подводную части корпуса судна, каким-то чудом держась за его, краску что ли, приклеилась и истошно орала, кошка. Может, выбросил кто, может, сама сорвалась. Егор пошёл на ледокол, и там попросил вахтенного принести круг с верёвкой. Перекинув его через борт, встал в круг, а матросы опустили его, чтобы Егор смог дотянуться до утопающей. Боялся только, что она, обезумев, вцепится в него. На это, у неё уже не хватило сил. Или наоборот - не вцепляться хватило ума. Кошка повисла мокрой тряпкой. Егора подняли, вылили из кошки воду, проделали, не зная, как поступают в таких случаях, с братьями нашими меньшими, весь комплекс, не исключая и процедуру, изо рта в нос, искусственного дыхания. И кошка ожила. Забрали её на свой буксир.

А через пару месяцев, увидев, как проходящий по палубе моторист, пнул её, сказал тому,

- Принеси мне скобу, на килограмм, и кончик тонкий.

Положив обеих себе на колени, привязал скобу к кошке. Бросил за борт.

- Зачем ты так, Егор?

- Тебя бы надо. Да посадят, как за человека.

Вообще-то, он всегда не был сторонником, содержания на судне домашних животных - один гладит, другой пинает, бедная скотинка уже и не знает от кого, чего ожидать.

Подошедший "зиганшин", именно такой унесло когда-то в море, и поэтому его стали называть в обиходе, ставшим нарицательным, именем одного из героев "робинзонады", привёз почту, и присланный, наверное, вспомнившим о них, таким обязательным и щедрым адмиралом, аванс.

Ещё он привёз, пожелавшего встретиться со старыми знакомцами, капитана второго ранга, бывшего когда-то замполитом их части. Сняв в помещении армейский, стройбатовский бушлат, остался уже в военно-морском, помятом кителе, коротковатых форменных брюках и довершавших этот маскарад, белых кроссовках. Никто не выразил по поводу его появления бурного восторга.

У всех, хорошо знавших его, ещё свежо было в памяти, как он взвалил на свои плечи непосильную ношу - распределение, отпускаемых на посёлок, дефицитных товаров. Не брезговал делить простыни, махровые полотенца, импортное нижнее женское бельё. А, встретив как-то на берегу их радиста, гулявшего по посёлку в шортах, высказал капитану,

- Ваш Лозин - совсем допился - в трусах разгуливает.

И его жена, занимая штат библиотекаря, считавшая, что "Гибель эскадры" случилась в

Великую Отечественную, и не подозревавшая о существовании Цемесской бухты, а может быть и гражданской войны, обращала на себя внимание ярким макияжем, количеством золота, итальянскими сапогами и громкой, с апломбом "слушайте все меня", болтовнёй в очереди.

В общем-то, примерно так, - приезжает из деревни Гадюкино мальчик, и поступает в военное училище, из другого такого же места, приезжает и поступает в мед или пед девочка, такие училища всегда соседствовали, государству не нужны демографические всплески, кривая рождаемости должна подниматься вверх, плавно. Переженившись, разъезжаются по точкам. Родная деревня - казарма-общага - закрытый гарнизон. И что они могли видеть? Какое воспитание получить? И поэтому - Бог им судья.

И сейчас, получив холодноватый приём, замполит поспешил вернуться туда, где он мог карать и миловать. Говоря словами древнего итальянца - лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме.

На этом же катере заслали гонцов, и они вернулись, гремя сумками с четырёхрублёвым Арманьяком.

Возвращались на свой остров весело. Пустую стеклотару, сдавали Охотскому морю, захваченный попутно капитан-лейтенант показывал им фокусы, которых знал неисчислимо, и они тут же споили и его, и Егор уступил ему свою каюту, а сам временно перебрался в двухместную к Борису.

Лорнет сокрушалась, что поздравила сына телеграммой с двадцати пятилетием, а сейчас вспомнила, что ему далеко за тридцать, и, придя к ним в каюту, коленями становилась на диван и, водя пальцем по висевшей над ним карте Союза в районе Уральских гор, удивлялась,

- А где же тут Владивосток, Хабаровск, Советская Гавань?

- Ты левее смотри.

* * *

В феврале вернулась с боевого дежурства "их" подлодка, и Егор смотрел на её повреждённый где-то, с задравшимися листами стали, лёгкий корпус, на бойца, выбравшегося из неё, и теперь с безразличным, серым лицом, сидевшего на береговом кнехте, и безучастно глядевшим, куда то, в пусть с неярким, но всё же солнцем, небо.

* * *

И пока она отстаивалась, для их буксира нашли и наварили на дыру, пробоиной её язык не поворачивался назвать, лист, не корпусного, но всё же железа. Как говорится, за неимением кухарки, ..., дворника.

С обновленным корпусом, вышли, снова держа курс, на привычный уже Буревестник. Только надо было сначала, обогнув свой остров, зайти с океанской стороны на расположенную там погранзаставу, забрать их почту и отпускников. Не доходя пол мили до берега, бросили якорь.

Море было не самым спокойным, волна стояла больше полуметра, на ней появлялись первые гребешки. Спустили четырёхвёсельный ял, и старпом, захватив с собой одного из матросов, погрёб к берегу. Возвращались трудно. Ял, был набит съезжавшими с заставы. Женщина с двумя, лет семи, детьми, молоденький, явно не её муж, лейтенант, чемоданы. Шли тяжело, волна явно, угрожая потопить, перехлёстывала борт шлюпки, и та уже плохо управлялась. Подворачивать прямо в сторону буксира было опасно и старпом, постепенно срезая угол, чтобы не подставить волне борт, медленно направлял ял к буксиру. Команда буксира собралась на корме. И не в силах наблюдать эту картину, Егор, повернувшись к ней спиной, и обвязывая себя лёгким и прочным синтетическим концом, наставлял матросов,

- Как опрокинутся - скажете, когда погребу к ним, травите верёвку свободно, как обхвачу кого - тащите обратно. Буду вытаскивать, сколько успею, пока последний не утонет.

Через какое-то время его тронули за плечо,

- Подошли почти.

Егор, не снимая верёвки, перебрался через борт, встал на привальный брус, и остававшийся метр подтянул шлюпку за весло, протянутое старпомом.

Первым вскочил, грозя перевернуть затопленную чуть ли не по планширь шлюпку, протягивая свой чемодан, лейтенант. Егор рявкнул,

- Сядь, сволочь.

"Гвардеец", не выпуская драгоценную ношу из руки, протягивая вторую навстречу матросам, скакнул на борт. От сильного толчка ялик черпанул воды. Егор успел "Брумеля", вовремя ухватить за шинель, а протянутые навстречу офицеру руки, выдернули, взболтнувшего ногами лейтенанта. Егор бросил в сторону своих матросов,

- Держите крепче конец, - но, всё же держась одной рукой, протянул другую, за ребёнком, которого уже подавал старпом. Второго. Молодую женщину, просто взяв за шиворот, и как сил хватило, поднял одной рукой и передал своим парням. Чиф, выбравшись сам, сказал морякам,

- Вычерпывайте воду, сейчас снова пойду, - и уже Николаичу, стоявшему тут же, - Нам труп велят отвезти.

- Что за труп? Откажись. Трупов нам не хватало, потом замучаемся сдавать его, - волнуясь,

снова забормотал скороговоркой, проглатывая окончания и не ожидавший такого оборота, растерянный капитан.

- Да убегал у них один боец. Уже несколько раз бегал, - в этот, дня четыре искали, нашли замёрзшего.

Старпом отправился на берег. Пароход, развёрнулся на якоре носом к берегу, и Егор с Борисом, теперь уже с высоты бака наблюдали за приближающейся шлюпкой. Хорошо были видны носилки. Когда ял, направляясь к корме буксира, проходил мимо бака, труп, очень медленно поворачивая голову своим белым лицом к ним, широко открытыми глазами, казалось, смотрел им в глаза.

У Егора под шапкой зашевелились волосы. Почувствовав движение, дёрнувшегося было Бориса, непроизвольно схватил того за руку.

- А я, чуть не убежал от испугу.

- Я тоже.

Снова перебравшись на привальник, нагнувшись ближе к одной ручке носилок, с другой стороны их, взялся, тоже за одну ручку, стоящий в лодке старпом, другой он держался за привальный брус, - Он привязан, не свалится, - подхватил свою ручку и Егор, когда та приблизилась, в приподнявшейся на волне шлюпке.

Носилки развернулись боком. "Труп", удерживаемый обхватывающей их и его верёвкой, вытягивая тонкую шею, испуганно замычал.

- Не ссы, не уроню.

Передавший свою сторону морякам старпом, выбрался на борт,

- Шлюпку на подъём, снимаемся, его срочно в Буревестник надо, а там, кукурузником на Сахалин, ампутировать обе ноги и руку. Добегался.

Выбрав якорь, и войдя в коридор, увидел, пока расположенные здесь, носилки, склонившегося над обмороженным, Бориса. Подложив тому под спину пару фуфаек, и накрошив в миску с борщом хлеба, кормил защитника Отечества с ложечки. Подумал, - Возвращается подарочек маме. Точка - тире, точка - тире...

д. Гадюкино 03.03.2007г.