Девушка оператор была занята оформлением бумаг другой клиентки банка и, указав Сергею на свободный, отдельно стоящий стул, попросила его подождать. В зале стояло три стола. Второй, был занят ещё одной девушкой. Клиентов у неё не было, зато бумаг перед ней было разложено больше чем у других. За последним, со стоящей на нём табличкой - кредитный эксперт, щёлкая клавишами компьютера, оформляла какие-то бумаги ещё для одного посетителя, с просвечивающейся под соломенно-рыжими волосами розовой кожей затылка, удобно откинувшегося на стуле, девушка чуть постарше. Из-за двери с надписью касса, вышла, и пронесла ещё бумаги, четвёртая и самая юная из них. Все они были красавицами. Сергей, в свои сорок с хвостиком, уже больше смахивающим на "хвост", не переставал удивляться, - Да что же мы, будучи молодыми, ещё и выбирали-то? И это не то, и то у другой не так. Ведь все они - чудо и произведения чьего-то искусства. Куда там и рыпаться какому-то задрипанному Голливуду, со своими заштатными сек-символами. В России они, расположились бы на скамейке запасных. Если не вовсе вышли бы в тираж. А может сама молодость их уже так красит? И с вершины его возраста все они теперь кажутся Еленами Прекрасными? Да нет вроде. И более зрелые женщины казались очень красивыми. Что-то в них всё же здорово изменилось! И надо не разбрасываться ими по всяким заграницам, а беречь как национальное достояние.

Размышления на эту тему прервал, показавшийся, в сосредоточенном на работе операционном зале, слишком громким, разговор, теперь звонившего по сотовому телефону и всё ещё сидящего за столом кредитного эксперта, рыжего мужика, - Чего я тебе звоню-то. Положил я на твой счёт деньги. Да. Сколько обещал.

В голосе явно чувствовались самоуверенность, которая показалась Сергею несколько завышенной, превосходство и снисходительность. Теперь он сидел вполоборота к Сергею. Гордо поднятый профиль сорокапятилетнего мужика был также розов и ограничивался носом, не то чтобы картофелиной, а какой-то небольшой нашлёпкой на нём.

- Да что же ты, - подумал Сергей, - Три минуты до выхода подождать не мог, чтобы сообщить приятелю о сделанном вкладе?

* * *

Отстояв, дежурным по судну, до двенадцати свою утреннюю вахту, и не обедав, а, только чуть перекусив, Виктор, как и обещал Наташе, прихватив ласты и маску, заспешил на пляж. В одиннадцать, ходившие утром на берег парни, по его просьбе, ему принесли с базара зелень, а из магазина сыр, салями, устриц в горчичном соусе и минералку, из какой-то забегаловки - четыре шашлыка. Теперь он был спокоен зная, что накупавшись не оставит голодной свою женщину. За ним увязался, тоже отстояв своё, матрос Олежка.

С Наташей он познакомился три года назад тоже на пляже. Во Владивосток их судно приходило только два-три раза в год, и только летом. Поэтому трудно было представить более подходящее место для случайной встречи и знакомства, последовавшего за ней, как не горячие камни бухты Улисс. Не в краеведческом же музее, разглядывая шашки и маузеры революционных моряков, и тем более не в очереди за пивом.

Ему тогда было тридцать три, ей, на девять лет меньше. Тогда он точно также, сменившись с вахты, пришёл на пляж. Девушка уже загорала. Он разделся в полутора метрах от неё и, навёрстывая пропущенное утро, сразу полез в воду. После жаркого дня та, показалась сначала холодной, и, разогревая мышцы, он сначала рванул от берега кролем, делая под правую руку только один вдох на четыре гребка. Возвращался, одновременно разглядывая незнакомку, спокойным брассом.

Выйдя на берег, попросил разрешения присесть рядом, и, получив его, сел на её плед. Вблизи разглядел хорошо и её лицо. Оно, с небольшим и прямым носиком, с совсем, чуть пухлыми губками небольшого рта, с огромными серыми глазами под тёмными, пушистыми ресницами и красиво изогнутыми бровями, было, по меньшей мере, очень привлекательным.

- Я отзовусь на кличку Виктор.

- Меня - Наташа, - улыбнулась девушка.

- Если я случайно придвинусь ближе, чем позволяют приличия, Вы только скажите "фу", и я, виновато вильну хвостом.

Снова улыбнулась, - Кто Вы?

- Мы приплыли на большой лодке оттуда, - Виктор махнул в сторону раскинувшегося за Русским островом моря, - Мы завоёвываем новые земли для своего государя, обращаем в истинную веру язычников, а понравившихся туземок делаем своими наложницами и забираем с собой.

- Большая лодка приплыла из Большой воды? Страшно. А мой чум, в котором я живу, никуда не плавает, и большой чум, где я работаю бетонщицей, тоже никуда не плавает. Может окунёмся?

- Окунёмся. Только я купаться не умею.

- Видела я, как не умеешь.

- Ты не поняла, - не замечая этого, они перешли на "ты", - Я не умею барахтаться в воде, играть, валять дурака. Я умею только плыть. Всё равно куда. И чем дольше плыву, тем больше, мне кажется, у меня прибавляется сил. Иногда я жалею, что не родился китом. А может, я им был когда-то в прошлой жизни и меня, когда я вижу море, мучает ностальгия по ней? Плохо, наверное.

- Нет не плохо. Просто ты умеешь так, как умеешь, и это вовсе не значит что плохо.

- Для меня плохо. Наверное, я много теряю от этого. Ну, оттого, что не умею дурачиться в компании вместе со всеми.

Потом они купались вместе и Виктор, стараясь исправиться, не уплывал от неё, кувыркался и делал на мелководьи фляки и прочие рондады и сальто.

Знойный день становился душным вечером, обещающим такую же душную ночь. Он проводил Наташу к автобусу, ей надо было съездить домой, но они хотели встретиться сегодня же, и Виктор, объяснив ей, что с двадцати до ноля должен стоять на вахте, предложил, чтобы она приехала пораньше, а он встретит её и проводит в свою каюту. Там она будет пить чай и ждать пока он сменится, а он, время от времени отлучаться с места дежурного по судну и навещать её.

- Да столько чая, я просто не выпью. Нет. Давай я и подъеду к двенадцати. Только ты выйди встретить меня к остановке.

- Выйду. Автобусы в Улисс уже не будут ходить.

- На такси приеду.

В ноль двадцать он был на обговоренном месте. На пустой, тёмной остановке светлело пятно платья. Наташа ждала его.

- А я отпустила такси, стою и думаю, - Вот дура, какие-то задворки города, ни фонарей, ни люди не ходят, не придёшь, как выбираться буду?

- Да не мог я не придти. Даже если бы что-то случилось - палец, например, нарывал, попросил бы кого-то сходить за тобой. Или умер. Перед тем как окончательно вытянуть ноги, я бы попросил привести тебя к моему остывающему телу, чтобы ты смогла проститься с ним.

- Такая обязательность обнадёживает. Ну, не будем о грустном. Давай погуляем.

- А может, ко мне пойдём?

- Нет. Сначала погуляем. Мы ведь должны хоть немного узнать, если не всё о друг - друге, то хотя бы чуть-чуть, друг друга.

- А куда погуляем?

- Просто по дороге. Машин нет, дорога к пляжу ...

- Пойдём, - он попробовал обнять её. Реакция была нормальной. То есть, хотя бы не отрицательной.

Пока не зная о чём говорить - заговорили о стихах. Виктор прочитал Наташе "Балладу о прокуренном вагоне", бетонщица ему - Омара Хайяма. Во у нас бетонщицы! Впрочем, почему бы и нет? О любви, о вине. О любви к сладости познания женщины и красоте налитого в бокал вина.

Слушая друг друга и громкий стрекот цикад, спустились на пляж.

- А купаться будем?

- Только сначала отвернись. Пока раздеваться буду. Я ведь не в купальнике.

Он согласно кивнул. Опустил бретельки сарафана с её плеч. Застёжку бюстгальтера нашёл впереди, - Я тоже не в купальнике.

Крупная галька пляжа была очень тёплой ...

Потом они шли к нему на судно. Иногда замолкали. Снова слушали цикад, снова вспоминая, переживали жаркую сплетёность тел. Возможно виноваты были слишком уж крупные звёзды, возможно, такая душная ночь.

На, почти вымершем пароходе сходили в душ, Виктор слизывал с её груди сбегающие струи, и она, животом всё теснее прижималась к нему.

Потом, в его каюте, они наконец-таки пили чай. Потом, теперь уже разобрав постель, снова любили друг друга. Наташа умела любить, и ей нравилось это.

Через два дня судно отходило. И эти два дня им было не до сна. И, как ни странно, они не засыпали на ходу, занимаясь обыденными делами. Экипаж с Наташей, когда она приезжала, уже здоровался, и Виктора радовало, что внешне она всем нравилась и была со всеми приветлива. И как ни уговаривал её он, узнав что она не замужем, не ждать его и выходить за кого-то - он никогда не оставит сына, а их возможные встречи будут такими редкими, она стояла на своём, - Нет. Я всегда буду ждать тебя. Ты только позвони, когда снова придёте, и где будете стоять, и я сразу приеду.

Глаза при этом были сухими, и не грустными, а искрились радостью. Знать бы ему ещё отчего? Голос не дрожал, и, от его негромкости был ещё более убедительным. Она сама себе верила, что такое возможно - ждать неизвестно сколько, неизвестно кого и неизвестно чего - "...Конча - в чёрное одета ...". А о любви, они не сказали ни слова ...

И, как ни странно, ждала. Третий год...

Увидев спускающегося к воде Виктора, Наташа поднялась с расстеленного пледа, и, подпрыгнув, чтобы стать заметней среди плавящегося под солнцем люда, взмахнула поднятыми над головой руками. Смеясь, радовалась. Виктору от этого стало грустно. Вот всегда так. Бедная. Милая.

Бросив рубашку рядом с пледом Наташи, обнял и приподнял её. Наташа пахла солью и йодом, - Я же сам, гад, сознательно её приручаю. Мне просто удобно так. И после этого, ещё уговариваю не терять годы и выходить замуж. Вдвойне паскудно.

Олег уже разделся и теперь бултыхался в воде недалеко от берега. Они сели. Он остывал от ходьбы и успокаиваясь, от недавней теплоты и запаха её кожи. Она - от радости встречи.

- А почему он хромает, - кивнула на Олега Наташа, - И такой страшный ожог на ноге? Аж от бедра, до сухожилия под коленом.

- Война, - сначала усмехнулся, потом рассмеялся Виктор, - Его фашисты пытали. В детстве они играли в войну - он был партизаном, а те, кто были немцами - поймали и выпытывали что-то, наверное, нашу главную военную тайну. Даже костёр для этого развели.

- Ого! Не сказал?

- Если и сказал, то поздно. Ну, пойдём и мы?

Они дошли до места, где плюхался Олег, и не спеша, "по-морскому", то есть, исключив из брасса выдох в воду, поплыли в сторону моря. Олег поплыл рядом.

- Вот доплывём до Русского, и обратно, - пока они отплыли метров на сто пятьдесят.

- Всё. Сейчас я утону, - спокойно, буднично и потерянно сказал Олег.

Виктор подумал, что ослышался или неправильно шутку, - Ты что болтаешь?

- Я плохо плаваю. Не умею.

- Так что ж ты идиот попёрся за нами!? Разворачиваемся. Ты успокойся голубь - я буду рядом с тобой плыть, а ты Наташенька не жди нас. Мы потихоньку поплывём. Если что, я его поддерживать буду. Или морду расквашу. Быстрей нас, баттерфляем помчится.

- А может ...

- Нет. Не может. Плыви милая.

Ещё пару раз, также спокойно, как о чём-то предрешённом, Олег заявлял о своей готовности утонуть.

Виктор ногами нащупал дно, - Всё. Становись придурок. Мелко уже.

Подошёл к ожидавшей их Наташе, поцеловал, - Ты пригляди за ним, солнце моё, чтобы дальше, чем по колено, в воду не заходил, а я, немного с маской поплаваю. А ты, слушайся её. Пожалуется - бобов навешу.

Взял ласты и маску с трубкой, вернулся к воде. Уселся в воду, и, прополоскав ласты, надел. Встал, и, развернувшись спиной к морю, пошёл под уклон. Зайдя по грудь, прополоскал и маску, он не любил плевать в неё, хотя и знал этот совет опытных аквалангистов - не пользовался им. Пристроил к маске трубку, помахал улыбающейся Наташе, надел и, вытянув вперёд руки, поплыл, вяло, пошевеливая ластами, от берега. Маска не запотевала, - И зачем я так с ней? Зачем, всё больше и больше, даю ей привыкнуть к себе? И привыкаю сам. И мне нравится нравиться ей. Всё больше и больше. Или это просто "дежурная влюбленность", - вспомнил он слова Вертинского, - Постельная страсть? "Кровать была расстелена, и ты была растеряна, и спрашивала шёпотом ...", да что мне в голову, всё чужие стихи лезут? И растеряна Наташа вовсе не была. Ни в первый раз, ни потом. И ничего-то она не спрашивала. Доверяла его поступкам? Что так надо? А он и сам не знал как надо. Как правильно. И есть ли оно вообще, это "правильно". Знал только, что потом, ни о чём, не будет жалеть. Как бы ни поступил. Просто им было хорошо в постели вместе. И быть просто вместе - тоже хорошо. Она красивая. И далеко не дура. Разговаривать с ней интересно. Что-то я начинаю путаться. Нам хорошо именно в данный момент вместе? Хорошо. Вот и будем "поглядеть", что будет дальше. Главное потом ни о чём не жалеть. И спасибо Наташе за то, что она была. И наверное, она думает так же.

Внизу пошли заросли водорослей. Мелькнула одинокая рыбка. Попробовал погнаться за ней - бесполезно, - Жаль всё же, что я не афалина, или лучше уж, синий кит, киты ныряют глубже. И ещё они окружают косяк селёдки мешком из мелких пузырьков воздуха. Очень красиво.

Проходил над морскими звёздами и ежами. Водоросли закончились. Вниз уходил, становящийся всё более крутым, спуск. Совсем пусто, - Тогда всё же лучше быть дельфином, раз там внизу ничего интересного - скорость больше. И планктон глотать совсем необязательно. Вот в Красном море, именно на такой большой глубине, я нашёл "скелет мичмана" - Шлейф Венеры. Редкая и говорят запрещённая к вывозу раковина. Там, на большой глубине, тоже был только песок, но были и росчерки на нём какие-то, наверное, от ползающих по грунту моллюсков. И мне повезло. Правда, с трудом донырнул до этой Венеры. Всё. Поворачиваю ближе к берегу.

Плавать в Красном море было интересно. Когда их буксир стоял на острове Дахлак, капитан отпустил часть экипажа купаться, а Виктора назначил старшим бота отвозившего их к месту купания. Виктор собирал только каури, отполированные, с пятнышками, и всегда кажущиеся тёплыми наощупь. Недаром, когда-то, они служили доисторическим эфиопам денежным эквивалентом. Кораллов, становящихся пыльными и неприятными своей мёртвой, сухой белизной на домашних сервантах, он не признавал. И высушенных диковинных рыб и крабов тоже. Всё красиво - пока оно живо. Как и человек. Но каури собирал. Ему казалось, что они оставались живыми и дома. Во всяком случае, выглядели такими. И ему нравилось, время от времени подержать их в руке. Или погладить. И Наташе, он тоже по возвращении подарил несколько. Как и внешне необычный - Шлейф Венеры.

Становилось всё мельче. Те же водоросли, а на свободных от них прогалинах, снова изредка звёзды и те же ежи.

- Стоп. А это что? - завис над неузнанным сразу предметом.

Весь покрытый бурой ржавчиной, даже небольшими кратерами окалины, видимо давно здесь валяется, тот лежал у самых корней морской травы. Ещё бы немного, и она, разрастаясь, скрыла бы его. Встал на ноги. Вода - по пояс. Пришлось нагнуться, чтобы через маску получше разглядеть штуковину. Ударила неожиданно волна, покачнула Виктора, проревел двигатель близко прошедшего катера. Он снова выпрямился. Катер, набитый детворой - удалялся. Видимо родители приходили катать своих детей и их друзей. Полуобернулся, - Бог мой! Да я же до лодочных гаражей доплыл, - на слипах стояли ещё несколько моторок. В них тоже усаживались дети, - Я ведь заполнял вчера к нолю часов судовой журнал. Сегодня воскресенье. Всё понятно. Ладно. Разглядим поподробней ценную находку.

Снова нагнулся. Железяка, по форме напоминала бутылку. Или ручную гранату, - О как. А ведь и вправду граната. ... Такие же в здешнем музее видел. Вон и выступ, как вставленная шпонка, вдоль корпуса. А на окончании этой "шпонки", ближе к ручке, выступ повыше, напоминающий бородку ключа. Я на него ещё в музее внимание обратил. До этого только лимонки видел. Поэтому и обратил. Подальше от неё? Неужели с гражданской лежит? Сейчас, наверное, и не выпускают таких. А Отечественная ведь Владивостока не коснулась. Значит скорее с гражданской. Ржавая же насквозь, - вспомнил виденное в старом фильме, что такие древние боеприпасы покрываются какой-то солью и могут взорваться не то, что от прикосновения руки - от усевшейся на них букашки. Рвать отсюда. И сообщить куда-то ... Чёрт, чёрт, чёрт! А катера с пацанвой!? Будь ты всё проклято! А рискнуть? Очень, очень осторожно, - снова выпрямился. Катера разъезжались.

- А будут возвращаться? Заденет кто-то винтом? Или от волны сдетонирует? Или мало ли что ещё? Пока сообщу куда-то, ещё и не знаю, куда в таких случаях сообщают, пока там расчухаются. А-а чёрт! Дёрнуло же меня именно сюда приплыть! Да ведь пролежала же, сколько лет, и ничего. А вдруг именно теперь "чего"? Когда я уже знаю. И ничего не сделал. Даже не попытался. И как жить? ... Подожду тогда, чтобы хоть близко никого не было. Ну, всё! - оглянулся туда, где оставалась Наташа. Посмотрел в небо, - А вдруг действительно всё? В последний раз? - наклонился, начал осторожно вытягивать руку. Чуть-чуть не касаясь, задержал, - Ну! Пронеси Господи! На всё Твоя воля. И прости, если что не так, - положил на ретро-изделие ладонь, осторожно обхватил пальцами, - А если когда поднимать начну? - мелькнуло воспоминание о якорной стоянке у берегов Кувейта, как за пару дней до неё, америкосы сбили пассажирский самолёт, летящий из Ирана в Оман, и Виктор был один в ходовой рубке. Отошёл к штурманскому столу, чтобы проверить положение судна - нет ли дрейфа, и вдруг что-то снаружи, совсем близко и оглушительно проревело. Бросился на крыло мостика. Выбрасывало хвост пламени сопло, очень низко пролетевшего рядом с ними истребителя, - А вдруг это обозлённые иранцы бомбят теперь всех подряд!? Вдруг уже летят, выпущенные по нам ракеты? И ещё миг - вспышка - и где я, а где мои шлёпанцы? Почему-то тогда, подумалось именно о них, свободно болтающихся на ноге и при взрыве, должных обязательно свалиться.

- Ещё раз - прости за всё Господи! - представил, как прямо в глаза ударит огонь, приподнял. Снова ничего, - Не торопись, не торопись, не торопись Витенька. И руку из воды вынимать не надо. Может ей так привычней, - Зашевелил ластами, направляясь к стоящим на рейде пароходам, - Отволоку на глубину и отпущу. Если там не рванёт, то и чёрт с ней. И если якорь, прямо на неё кто бросит, тоже чёрт с ними. Пароход железный. Достаточно. И далеко и глубоко, - разжал кисть, и теперь помогая ногам сильными гребками рук, быстро пошёл к берегу. Тишина. Так же светит Солнце. Так же, на берегу его ждёт Наташа. А дома - сын. Всё также. - Благодарю тебя Господи. Пусть будет так всегда!

- Наплавался? - Наташа улыбалась ему.

Бросился на плед рядом с ней, - Ага!

- Что-нибудь нашёл интересное?

Выгнув спину, приподнялся на вытянутых руках, резко опускаясь, качнулся и вышел в стойку на них, - Не-а. В следующий раз обязательно что-нибудь для тебя найду, - согнул в локтях руки, и, перекатившись спиной, сделал кульбит. Встал, - Наташ. Может я люблю тебя?

- Ты у меня спрашиваешь? Вряд ли. Если было бы по-другому, не спрашивал бы. Если было бы по-другому, ты бы знал, что, задав такой вопрос - сделал мне больно... Мне достаточно того, что я, люблю тебя.

* * *

Рыжий, направившись, было к кассе, пройдя несколько шагов, обернулся, и, не возвращаясь, через всё пройденное расстояние, начал задавать девушке - эксперту вопросы, по каким-то, непонятым им с первого раза пунктам.

Теперь, всё ещё ожидавший своей очереди, Сергей разглядел бестактного посетителя подробней.

Расстёгнутую серую куртку, распахивал небольшой животик - грудь ледокольного типа. Белые ресницы, водянистые глаза, лицо в рябинку. Шея ... шеи, можно сказать, не было. От ещё пока недвойного подбородка, начиналось сразу горло, и без всяких переходов в кадык, уходило к ключицам, и это, и приподнятое лицо, делало мужика, ещё больше похожим на задравшего морду, ещё не утратившего быстроты своих движений, боровка.

- Наверное, за тот показушный разговор, я уже, слишком предвзято воспринимаю его, - подумал Сергей.

Правой рукой незнакомец поигрывал ключами от машины, - Скорее всего джип, - оценил это Сергей, на пальце левой, всяким дурёхам и просто дурам, вызывающе кричало своей шириной о возможности более близкого знакомства с таким видным представителем приматов, обручальное кольцо.

Сергей оторвал взгляд от кольца.

- Боже мой! - изумился про себя он, - Мужик среднего возраста, телефон носит на груди, на ремешке! - что по твёрдому убеждению Сергея, пристало только женщинам, ну и малолеткам мужского пола, - Нет. Я всё-таки излишне предвзят. Всего лишь, не вовремя сделанный звонок, и я теперь всё в нём, воспринимаю в штыки. Молчал бы, или звонил уже с улицы, тебя бы никто и не заметил. Значит он, и хотел быть, и заметным, и значительным. Слишком уж всё бросалось в глаза.

* * *

Белая пелена. Лейтенант Димка с трудом приоткрыл глаза. Белый потолок. Голова болела. Всё тело болело. Скосил глаза в сторону, и движение глазных яблок, отозвалось стуком в висках и ещё большей болью, - Штатив. Резиновая трубка. Трубка капельницы. Что? Что произошло?

- Ну, вот и проснулся, - как через вату, донёсся до него женский, незнакомый голос, и что-то влажное прошлось по его пересохшим губам, прохладное и тоже влажное, легло на горячий лоб. Лейтенант Димка попробовал спросить, - Почему он здесь, а не на корабле, и где это "здесь"? Может быть что-то, расслышав, а может, поняв по шевельнувшимся губам и взгляду лейтенанта Димки, женщина ответила,

- Молчи. Контузия у тебя. Ну, и ранен.... В госпитале ты - корабль твой взорвался.

Димка снова забылся.

Когда он снова пришёл в себя, женщина доставала из пакета и раскладывала на тумбочке у его кровати продукты,

- Жена к тебе приходила, вот - передала. Красивая она у тебя, похожа на ту, ну которая Никулина соблазняла в "Бриллиантовой руке". Только моложе конечно намного. Тебе сколько? Двадцать пять? А ей наверно двадцать-двадцать два? Училища наверно рядом были - ты в военном, а у неё мед или пед, - у Димки хватило сил удивиться прозорливости женщины, а она уже догоняла его удивление, - Все мы так. Если военное училище, то рядом обязательно медицинское или педагогическое, а вы погонами сверкаете ...ну как тут таких женихов упускать? Её завтра пустят, а пока нельзя.

Сестра, подойдя к раковине, мыла фрукты, - Позже зайду - укол тебе сделаю, и ты ещё поспишь.

Когда она подошла, и стала снова раскладывать перемытые фрукты на его тумбочку, в глазах пожилой, видимо расстроенной чем-то женщины, он заметил застывшие слёзы. И кончик носа был чуть покрасневшим. Может, обидел кто?

Медсестра вышла, а он, не желая беспокоить своё, и без того болевшее тело, принялся изучать потолок. Даже одеяло, больно давило на кончики пальцев ног. Попробовал передвинуть ноги

поудобней, но пока не получалось.

Лика ...с Ликой, курсант Димка познакомился уже на четвёртом курсе, и она и вправду училась в медицинском училище, точнее уже заканчивала. Тётка ошиблась только в её возрасте, Лика была ровесницей будущего адмирала.

Выпущенные в город в увольнение, курсанты задержались у бочки с пивом и теперь, небольшим табунком, они сдували шапки пены и прихлёбывали пощипывающий нёбо напиток. Пиво было свежим. Недалеко от них допивал свою кружку высокий, широкоплечий парень. Через дорогу, стояла, тоже высокая, с прямыми волосами ниже плеч, платиновая блондинка. У неё был римский профиль, стройные ноги и независимый взгляд, который она, пусть и изредка, отчего-то бросала именно в их сторону.

- Трахает же кто-то, - произнёс тогда восхищённо кто-то из них.

Незнакомый парень допил своё пиво, вернул кружку продавцу, и, проходя мимо них, задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс, - А кого-то она, уже и затрахала, - перешёл дорогу, направляясь к блондинке, та взяла его под руку, и они не спеша, начали удаляться. Своей красотой, тем как они подходили друг другу, своей неспешной независимостью, пара бросалась в глаза.

- Да-а ...

В следующий раз он увидел её у кинотеатра. Блондинка досадливо морщила свой римский носик у билетной кассы, с вывешенным на окошке объявлением, ставящем в известность припоздавших граждан, что билеты закончились. А у них, у него и двоих его товарищей, было два лишних. Они подарили ей один, а второй продали.

Оба высокие, Димка под метр девяносто, она немного ниже, правда, на каблуках, сели рядом. Должно же что-то объединять. Не с Сашкой же ей было садиться, который мог сравняться с ней ростом, только сильно оттолкнувшись от асфальта.

Шёл фильм "Сальвадор". Поначалу весёлый, а затем ставший слишком уж тяжёлым, когда пошли ужасы правления захватившей страну хунты, он откровенно давил на психику. В жуткие моменты, когда главный герой - американский фотокорреспондент, пробивал горло ножом своему раненному товарищу, заталкивал в рану свёрнутый трубкой журнал, и выдувал сгусток крови, чтобы спасти того, когда озверевшие от ненависти и веселья, потные и грязные бандиты насиловали монашек, а затем сбрасывали их тела в шахту, девушка плечом прижималась теснее к Димке. А потом, уже в самом конце, когда этот корреспондент захотел вывезти из враз одичавшей страны, девушку которую полюбил, и её вывели из уже готового к взлёту самолёта - она была гражданкой Сальвадора - и он, со всем своим американским гражданством, ничем, ну совсем ничем не смог ей помочь, и смотрел, как удаляются фигуры, стоящих на лётном поле людей от берущего разбег самолёта. А она, ещё живая, но уже убитая, среди них ... И он был уже тоже убит, убит своим бессилием против законов, убит как мужчина, не сумевший защитить свою женщину - девушка взяла, и крепко сжала руку Димки. И больше не отпускала. Не отпускала когда они пробирались к выходу, и когда вышли из кинотеатра, и шли, посреди пока не разбившейся на маленькие ручейки и отдельные капли, подавленной увиденным толпы, а когда они всё же смогли отделиться от общего людского потока, вообще взяла под руку. Они даже были не в силах поделиться впечатлениями - настолько были, просто раздавлены фильмом. Его друзья - однокурсники, затерялись. Наверное, возвращались в училище. А Димка, не мог ей сказать, что и он опаздывает с возвращением, и только когда дошли до её дома, спросил, - Как тебя зовут?

- Лика.

- Анжелика?

- Нет, в паспорте - Лика.

- Имя странное.

- Каким нарекли.

Постояли у подъезда.

- Мне сейчас страшно. Ну, после этого фильма. Лучше бы и не ходила на него. Кстати, а к тебе как обращаться?

- Димка ...

- Ну вот, Дима, - она снова взяла его за руку, - А родители на дачу уехали. Ты можешь немного побыть со мной? Тебе ведь наверно возвращаться надо?

- Побуду.

Квартира была однокомнатной, зато с телефоном и уютной кухней. Димка первым делом позвонил в часть, и, представившись, выслушал всё, что и ожидал выслушать за своё опоздание. Не оправдываясь, и не объясняя причин, сказал только, что задержится ещё, и, не дослушивая раздавшийся в ответ мат и предрекание всяческих кар, положил трубку. Он и так знал, о чём ревела она. Один час опоздания, два-три, какая разница? Есть пожарный щит - несколько замечаний, и лопата не в тот цвет покрашена, и ведро помято. Нет его - одно. Уж эту-то нехитрую солдатскую мудрость, он понял ещё на первом курсе. Потом, она поила его чаем с вареньем, и, в конце-концов, набравшись смелости, он задал, мучавший его, всё это время вопрос, кем же приходился Лике тот парень, однажды виденный им с ней. Описал его.

- Сокурсник. Ну, и друг. Был. Теперь только сокурсник, - и поняв немой Димкин вопрос, чем же тот так провинился перед ней, ответила, - Представляешь, он на медбрата учится! Я на медсестру, а он - на медбрата! И это его устраивает. Никакого будущего! Хотя бы на потом, об институте думал. Знаменитым хирургом мечтал бы стать, или вторым Фёдоровым! Нет, его устраивает уколы делать и утки подавать.

- А с виду не скажешь.

- То-то, что только с виду. Вот на него и купилась. А узнала ближе - никто и никак. Вот ты, мечтаешь стать адмиралом?

- Не мечтаю, я буду им, - помявшись, добавил, -Ну, мне, наверное, пора?

- Час ночи. Через весь город пешком пойдёшь? К утру тебя автобусы обгонять начнут. А остаться не сможешь? Я тебе на диване родителей постелю.

- Останусь.

Лика вышла в комнату. Через какое-то время там что-то грохнуло и Димка, сразу поднявшись, вышел за ней. Наверное, нужна была его помощь. С помощью он опоздал. Лика, красиво и соблазнительно изогнувшись, стояла над разложенным диваном, и застилала его простынёй.

- Надо было позвать.

- Сама справилась. Одна ведь справляюсь, - положила подушку. Ненадолго задумавшись, вторую, - Дим, давай не будем второй раздвигать - комната маленькая, потом не пройти будет. Ты не против?

Конечно Димка был "за". Оставив гореть ночник, Лика продолжила, - Ты раздевайся, а я пока в душ схожу.

Димка разделся, повесил форму на спинку кресла и забрался под одеяло. Лика вернулась обёрнутая махровой "тогой". Свободная гражданка Рима же. Не выключая свет, сбросила её на Димкину форму, и он даже ненадолго зажмурился - так красиво было её обнажённое тело, - Вот так сходил "за хлебушком"!

Лика отбросила с него одеяло, легла на, всё больше чумеющего Димку, и стала целовать его грудь, - Я не терплю запретов в постели. Отдавать - так всё полностью. И получать - тоже.

Наверное, анатомии в медучилище, уделяли много внимания. Особенно, учитывая в основном женский контингент студентов - мужского тела, потому что, уже вроде вконец измотанный Димка, вскоре снова готов был любить.

Утром, они завтракали в постели сваренными Ликой яйцами, придвинув к дивану табурет, и запивали их кофе. Пошли, теперь уже вместе, в душ, но, подумав, решили наполнить ванну - родители Лики, должны были вернуться только к вечеру. Сделав падающую струю несильно горячей, за последние часы, жару им хватало и своего, заткнув слив, Димка улёгся в неё, он любил именно так, чтобы в холодной ещё посудине, вода, наполняя её, постепенно начинала согревать и его. Лика, перешагнув бортик, сначала села, а потом легла спиной на Димку. Он обнял её живот и грудь. Прижал теснее к себе. Лика расслабленно подалась. Стала ближе. Захватив её платиновые волосы в кулак, стал целовать шею Лики. Почувствовав его всё возрастающее желание, снова, подогнув под себя колени, села на него, выгнулась - узкая, но сильная спина, откинутые назад плечи, сомкнутые лопатки, желобок позвоночника, на, и без того красивой талии, казалось теперь можно было застегнуть ремешок часов, и плавные сопряжения её и таза, стали ещё более чувственными.... Избыток воды уходил через верхний слив.

Теперь они лежали по разные стороны ванны лицом друг к другу.

- Ты выйдешь за меня замуж?

- Выйду.

За столь долгое опоздание Димку на месяц лишили увольнения в город, но они продолжали встречаться. Лика приходила к училищу, и тогда они могли постоять у КПП, иногда он, вечерами убегал в самоволку, и тогда, они любили друг друга на парковых скамейках и под чахлыми кустиками скверов, и даже умудрились подать заявление в ЗАГС.

Димка и без того хорошо учился, но, оказалось, мог ещё лучше - просто они с Ликой решили, что он должен будет иметь право выбора своей будущей воинской части. И он старался всё успевать - видеться с ней и просиживать за учебниками, отдавая, и без того, небольшое количество свободных минут, дополнительной самоподготовке. Он удивлялся, - Как он вообще мог дышать до встречи с ней? Каким-то кислородом. Озоном. Как эта химическая смесь, раньше не застревала у него в горле? Только теперь Димка понял, насколько ущербной была, та, его жизнь. Только теперь, у него действительно было всё - достойная мужчины, уважаемая профессия, любимая женщина. Только теперь он понял, что несёт ответственность, за спасение не только всего, немного виртуального мира в целом, но и её.

Молодость не признаёт закона маятника.

И при распределении, сверкавшему золотыми погонами, будущему командующему Военно-Морскими Силами даже предложили принять взвод при училище, но они с Ликой, рассудив, что здесь, продвижение по должностям и получение отдельной квартиры, в, и без того перенасыщенном офицерским составом учебном заведении, не имеющего родственных связей, сумевших бы помочь Димке в этом, отказались. Правда, остались всё равно во Владивостоке. Лике хотелось жить в большом городе. И квартиру, однокомнатную, им дали. И, теперь поверившая в устойчивость своего положения, Лика забеременела.

Снова тонкое, госпитальное одеяло стало больно давить своей тяжестью на кончики пальцев ног. Желая посмотреть, что же всё-таки мешает передвинуть их удобней, Димка приподнялся. Левый висок отозвался на это новой болью.

Там где должны были бы быть колени, одеяло обрывалось ступенькой, и ровной, тщательно расправленной гладью, доходило до конца койки... Димка заорал. Захлебнулся своим криком, и прибежавшие сёстры накололи его обезболивающим и успокоительным. Вот отчего, плакала старшая из них.

Опускались сумерки, в палате включался свет, менялись бутылки капельниц. Димка, не замечая этого, продолжал смотреть в экран потолка. И на нём, заканчиваясь вспышкой, снова повторялись кадры - выпущенная Димкиным катером торпеда, потеряв свою цель, уловив шум винтов сбросившего её корабля, возвращается к его же корме ...

Несмотря на всё снотворное, вколотое в него, Димка не смог заснуть. Замученный бесконечностью только одного вопроса, - А как же дальше? - не зная на него ответа, он, до конца, пока не мог осознать, что теперь, во многом... во многом, будет зависеть от любви, жалости, и даже настроения близких.

Снова светлело за окном, потолок заливался уже дневным светом. Димка не спал. Чуть скрипнула дверь. Над ним склонилось лицо Лики. Такое красивое и родное. Лика. У него есть Лика. Надёжный и крепкий тыл военного человека!

Лика поцеловала его запёкшийся рот. Губы её были податливыми и тёплыми. Поставила рядом, принесённый пакет с передачей, и села на придвинутый к его койке стул. Глаза полны слёз.

- Не плачь любимая. Не надо. Если будешь плакать, то потом - когда выйдешь. А сейчас ... сейчас будь сильной.

- Я постараюсь.

- Мы ведь с тобой не виноваты, что так случилось. Ни ты, ни я.

- Да. Мы не виноваты. Ты ведь знаешь, как я любила тебя, и как нам хорошо было вместе. И я хотела от тебя ребёнка. Я и сейчас люблю тебя. Очень-очень.

- Глупенькая, разве можно любить за что-то или очень? За глаза, за руки, за доброту? Когда любишь, принимаешь человека в целом, и таким как есть, и тогда его недостатки, становятся для тебя достоинствами - Ах, как мило она заикается. И разве можно любить очень или не очень?

Он повзрослел за эту ночь.

Всё же по её щекам побежали слёзы. Они текли без рыданий, и несбивающимся от них голосом, она продолжала говорить,

- Я люблю тебя, но всё... всё изменилось. Нет. Я также тебя люблю, и всё же всё изменилось. Я много думала. Я не спала, и всё думала и думала. Лучше сразу. Ты можешь представить себе нашу жизнь на пенсию по инвалидности?

Что-то, в груди Димки, начало медленно холодеть.

- В однокомнатной квартире!? Ведь родись у нас хоть десять детей, нам не дадут другую. Ведь инвалид, сразу становится никому не нужен! Моему отцу, пока он работал, всё обещали, обещали, обещали, а вышел на пенсию, перестали и обещать. Я не хочу прожить жизнь также. Я не могу её так прожить! Ты сам видел, как мы ютились. И даже если дадут, ну как мы сможем жить на твою пенсию по инвалидности, и мою зарплату медсестры? А ведь я хотела, ещё и в институт поступать. И сейчас хочу.

Слёзы, минуя щёки, крылья римского носа, уголки губ, не переставали капать.

- Плодить нищету и ходить в отрепьях? У меня, пусть и не сразу, начнёт портиться характер. Вот от этого проклятого быта. Я не хочу этого, но так будет! Это неизбежно!

Неповоротливая, угловатая глыба льда, разрастаясь с каждым брошенным словом Лики, медленно заполняла, то, что оставалось от него. А оставалось, с каждым её выдохом, выталкивающим чужие, совсем не Ликины, слова, всё меньше и меньше. Казалось, что у него, вообще осталась одна, ничего не понимающая голова.

- Ты, замученный тем, что получаешь меньше меня, тем, что испытываешь от этого унижение, тем, что не можешь обеспечить достойную жизнь своей семье, тем, что твоя жена вынуждена работать сутками на грязной и неблагодарной работе, тем, что не никогда не сможешь красиво, на зависть всем, пройтись со мной по улице, вывести меня в театр или даже просто в общество, начнешь, в конце-концов, ревновать меня, и, сейчас страшно только при одной мысли об этом, что когда ни будь, скорее всего, окажешься прав. И замученный этими комплексами и мной, начнёшь ненавидеть меня и спиваться. Да мы оба станем ненавидеть друг друга! Но ведь я ни в чём, ни в чём не виновата, но стану чувствовать себя такой! Господи, да за что же нам это!? Ну не виновата я ни в чём!

Она всё же зарыдала и поднялась. Заглушила в себе рыдания, но слёзы продолжали сбегать,

- Жизнь оказалась жестче, чем мы думали. Не трудней, к трудностям мы были готовы, и мы бы, со всем справились, а именно жёстче. Она - раскачивающийся мятник. И насколько человек бывает счастлив на одном пике его раскачивания, настолько ему становится плохо на другом. Мы не знали этого. Нельзя было быть настолько счастливыми. Счастье в спокойствии. А оно, бывает только посередине. Не надо нам было запускать этот механизм. Мне нелегко было сказать это. Сейчас ты считаешь, что я предаю тебя, но я просто хочу жить! Я сделала аборт и подала на развод, подпиши,...пожалуйста,...заявление, что согласен. Я потом зайду - заберу, - пошла к двери.

Лика тоже повзрослела.

Голова сразу перестала болеть. В ней, незажатая аккордом, тонко запела первая струна какого-то инструмента. Ещё раз шевельнулись губы лейтенанта Димки,

- Ты ... сильная женщина...заявление... заберёшь у медсестры. Не заходи.

* * *

Оператор, обычно обслуживающая Сергея освободилась. Он поднялся и шагнул к незанятому теперь за её столом месту клиента. Шествовал к выходу, продолжая крутить на пальце "джиповский" ключ и "павлин", как обозвал про себя его Сергей, - Да что я в самом деле казнюсь. Имею, в конце-концов я право на личные симпатии и антипатии!? Тем более что ничем не выказываю свою неприязнь.

Пока Сергей устраивался на стуле, вышел из здания и "павлин". Из окна первого этажа его хорошо было видно.

- Какая же из машин твоя? - подумал Сергей и тут же забыл о нём, но, ответив на вопросы девушки, сразу защёлкавшей клавиатурой компьютера, снова рассеяно бросил взгляд в окно.

Мужик, миновав стоянку, рассекал вдоль улицы пёхом, всё дальше удаляясь от "Экспресс-Банка".

д. Гадюкино 06.2007 г.