Снег не скрипел, ─ был мороз слишком мал: минус пять или даже
Меньше. И с веток берез снег спадал, но опушкой лебяжьей
снег по дубовым ветвям, и на стыках стволов, и на крыльях
елей лепился и там был готов, несмотря на усилья
хвои его отрясти, меж иголок зеленых остаться 5
вплоть до весны. По пути утомленных к нему наклоняться
так и тянуло. Но он был повсюду ─ и сверху, и снизу:
на поле ─ по горизонт, и грудою или карнизом ─
там, где за рощей простор опускался в долину; а в небе
он же сплошные простер пелены. Половину в пробеге 10
рвавшихся снегом дойти до излучины речки в долине
вымотал морок пути, и измученной той половине ─
лучшей ─ казались смешны усилия тех, кто пытался
вычертить ровно лыжни: беспричинный их смех раздавался
чаще и чаще, ─ они запросили привала. Поляну 15
в смешанной чаще за миг до того покрывала стеклянным
куполом зимняя тишь, а теперь снег сметен был с упавшей
ели, и сели без лыж утомленные, и, запыхавшись,
всё не могли совладать ни с дыханьем, ни с приступом смеха.
Но тишины благодать в сочетании с гулкостью эха 20
скоро приелась. Тогда стали хворост сносить, расчищали
место костра, и еда появилась, и скоро пылали
сучья, коптя котелок запотевший с водой снеговою.
Я отошел: я не мог налетевшей тоски успокоить.
"Полно, да что за беда? Ну, останемся здесь!" ─ но бежали 25
лыжи (и знали ─ куда) неустанно. Прогалин скрижали
жалили взор, ─ для меня были явственны их указанья:
чаща, за ней косогор; влево взяв, удлиню расстоянье,
но обойду бурелом и справа по кромке оврага
выберусь к дубу; потом ─ за кустами канава, но ─ шагом, 30
медленней, не торопись: наст не выдаст и выдержит; ближе
к соснам держаться и ─ вниз: вот он, выезд, ─ и замерли лыжи,
и онемела душа. Задохнусь. Опереться на палки.
Я ведь тут не был. И пусть. Та ведь ─ в детстве. Другая. А жалко.
Та. Или кажется? Нет: несомненно она, та долина. 35
Таяли наледи лет. И сквозь годы ко мне беспричинно
радость вернулась. Размяв рукавицы, крепленья поправив,
вниз устремляюсь стремглав, и крупицы сомненья ─ не вправе
их отмести без суда ─ отметаю взмывающим строем
сосен, ─ и пусть никогда, снег взрывая, я этой горою 40
прежде не мчался, она ─ и куда хороша, и знакома.
Ветер утих. Тишина. Ни следа на пороше. Я дома.
Я возвратился. С трудом ─ в белом белое ─ речки блужданье
взор различил. На каком наречье и чьи очертанья
больше откроют основ, чем глаголы холмов занесенных, 45
скоропись мелких кустов, протоколы осинников сонных;
ивы ─ как проба пера, черновик исчеркавшего чащей
черточек; и от бугра ─ вниз сбегавшая строчкой дрожащей
вязь берез прописных, иероглифы сосен, абзацем ─
отступы рощиц: а в них ─ листья с осени, что, может статься, 50
и до весны доживут... Ах, да что мне их долгое тленье?
Главное то, что я тут ─ наяву, не во сне, что волненье,
этих предчувствий наплыв, сочетанье тоски и тревоги,
страх, безотчетный порыв, узнаванье реки и дороги ─
мной и во мне вмещены неслучайно. Ни звука; и все же 55
и в тишине белизны докукой неявной тревожит
душу присутствие сил ─ благих и незримых. Я знаю:
я не один; я застыл и затих, безмолвью внимая.
Тут я увидел его... ─ Как его не приметил я сразу? ─
И на снегу до того был он светел, что краешком глаза 60
я, не косясь, за взгляд и лицо зацепился, ─ смятенье
сблизило нас; я назад не спешил, но, оцепененье
преодолев, повернулся, ─ а тот все стоял неподвижно:
я осмелел и шагнул, и вперед зашагал, и на лыжный
след ступил, оставленный мной, ─ все равно возвращаться 65
я уж решил ─ да и время ─ домой: начинало смеркаться.
Вдруг я узнал - не его, а себя, вдруг вспышкою вспомнил:
я опоздал, я отстал от ребят, но меня вдруг наполнил
странный покой, я остался один, я господствовал в мире;
я над рекой, я реки господин во всей ее шири 70
белой и снежной; за нею - леса, и - ширью безбрежной -
поле, а между стогов полоса дороги, проезжей
только зимою - в мороз, а летом - луга и болота...
В этот покой я как врос, но следом заметил, что кто-то
темною тенью скользнул меж сосен в долину по склону: 75
стал, назад повернул, взор бросил, вдали удивленно
замер... Но мне уже время домой: начинало смеркаться,
я уж решил своей же лыжней дотемна возвращаться.
Сумерки ─ словно черта короткого дня светового,
сыпаться снег перестал, и цвета обнаружились снова: 80
рдяный и чуть синевы, и лазурь с позолотой закатной,
серая муть и лиловая хмурь в неподвижности ватной.
Стало морозить сильней. Я люблю состязание с тьмою!
Розовый снег все синей, шаги тороплю, а зимою -
это особенный ток в мороз пламенеющей крови, 85
иней вкруг рдеющих щек, белесые волосы, брови,
шарф, воротник, и шапка, и всё, куда, вылетая,
выдоха жар проник... Пересек без труда я по краю
длинную тень перед самым уже поселком - тут в рыжем
зареве кончился день, но солнца осколком над крышей 90
дыма ствол догорал. Сквозь шелк абажура мерцала
лампа, и ужин уже призывал за стол, дав жар, догорала
печь. Я вошел: блаженство тепла, уюта, покоя... -
как хорошо прогулка прошла, но что-то такое
произошло, чем был я смущен, а впрочем, пустое... 95
Ах, как тепло... - тот лыжник, но он... - нет, право, не стоит
думать о нем... После ужина чай и бабушкин хворост,
тьма за окном... "Отогрелся, я чай? Уж спишь, или хворость
одолевает?" - "Ничуть, просто я разомлел...". "Что ж, бывает.
Хочешь соснуть?" - "Я б хотел рассказать...". - "Эк, щеки пылают...". 100
Я б не спеша рассказал по порядку, но, споря с рассказом,
сон, смежавший глаза, растворял согревшийся разум
негой нахлынувших грез, я дремал, и в сонном мираже -
снег не скрипел, был мороз слишком мал, минус пять или даже
меньше...