Cotte Jean-Louis : другие произведения.

Семена Неба (Les semailles du Ciel) ч.3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жоаль Деспан исполнил свое обещание. Он вернулся другим человеком - но и страна, некогда им покинутая, уже не та, что прежде.

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  
  Глава 1
  Влажное и знойное лето спешило на смену бурной весне, дни шли за днями, летели годы, и снова приходила весна, и вновь уступала дорогу лету... Через четыре года тяжелых плаваний командир корабля "Святая Тереза" заболел и умер, и Жоаль заступил его место. В то время англичане жестоко охотились на работорговцев вдоль побережья Африки, и сборы от продажи невольников едва могли покрыть убытки, с которыми были связаны походы за "черным деревом". Совсем скоро после смены командования "Святая Тереза", спасаясь от одного из английских крейсеров, наткнулась на рифы. Повреждения оказались слишком серьезны, чтобы продолжать бегство, и экипаж вынужден был сдаться.
  Целый месяц, показавшийся ему нескончаемо долгим, Жоаль маялся бездельем на берегу, дни за днями бесцельно просиживая в тени кокосовых пальм. Он не знал, чем занять себя, кроме еды, сна или грез. Он знал, что лишился работы не навсегда, но чувствовал, что подобный способ заработка на жизнь вовсе не хорош, и думал со смутной тревогой и даже робостью о том - быть может, совсем близком - дне, когда он накопит достаточно денег, чтобы приобрести поместье и осесть в нем до конца дней своих.
  За годы, проведенные в морских походах, он стал еще выше ростом, мышцы его окрепли и налились незаурядной силой. Тропическое солнце окрасило его кожу густым загаром. В темных глазах его неизменно светились невозмутимость, уверенность в себе и своем грядущем успехе, но порой проглядывало таинственное, будто выжидательное выражение, словно бы он старался заглянуть в будущее и то, что ему удавалось увидеть, будило в нем любопытство.
  В августе Жоаль получил великую новость: письмо от Маллигана, отправленное еще в январе, содержало поручение принять командование шхуной-бригом, построенной на смену "Святой Терезе". Восхитительный новый корабль только сошел со стапелей Балтимора и носил имя "Прекрасная Аврора".
  И вновь Жоаль оставил мысли о возвращении в родные края, принялся опять за работорговлю и еще пять лет бороздил южные моря. Казалось бы, все вернулось на круги своя - но тот день, когда он стал капитаном "Прекрасной Авроры", совершил переворот в его судьбе. Все прошедшие годы он не переставал искать себя и постоянно сталкивался с необходимостью подчиняться чьей-либо воле. Но теперь, когда он снова был вправе принимать решения и отдавать приказы, твердость характера быстро снискала ему авторитет и завоевала мощь. Очень скоро на всем африканском побережье от островов Зеленого Мыса до устья Конго все, кто был облечен хоть какой-то властью, принялись выражать ему почтение, стремясь переманить его к себе на службу. Но невзирая на многочисленные дары, что посылали ему работорговые дома, Жоаль продолжал служить под флагом империи Маллигана.
  Время от времени в той или иной торговой конторе, принадлежавшей его боссу, он находил короткие письма, дожидавшиеся его несколько месяцев. В них скупо сообщалось, как шли дела на Мартинике: Маллиган по-прежнему жил в своем доме в Бриаре, откуда, несмотря на возраст и нездоровье, продолжал твердой рукой заправлять делами своей работорговой империи. В этих служебных записках никогда не упоминалось ни о прошлом, ни о жизни в Трините - они не содержали ничего, кроме приказов и, изредка, деловых предложений.
  Тем не менее, однажды в одном из таких конвертов Жоаль обнаружил статью, вырезанную из газеты города Сен-Пьер. В ней сообщалось о бракосочетании барышни Селии Эме Беатрис Деспан и г-на Филиппа Анжа Скантона.
  Жоаль медленно прочел заметку, разорвал на мелкие кусочки и предал морю. Точно рябь от ветра на безбрежной океанской глади, пронеслись в его мозгу мимолетные, неуловимые, смутные воспоминания о прежней жизни.
  Ему привиделось, как смеется и болтает за пышным столом белая знать, звучат бесчисленные тосты за здоровье и счастье молодоженов, а Селия в светлой вуали, с букетом в тоненьких, как ниточки, руках, и робкий Филипп с глазами испуганного оленя ждут не дождутся, когда наконец им позволят отдаться друг другу на влажной от сырого климата постели и начать счастливо стареть в огромных комнатах своих особняков.
  Но, как бы ни были призрачны эти видения, они лишили Жоаля покоя. Целую неделю он был не в духе. Он думал о сестре - и о Марте, и о Режисе. И тщетно повторял себе, что его прошлое мертво и эти два никчемных существа более никак не могут повредить ему, ничего для него не значат: он раз за разом снова видел, как входит последний раз в гостиную Канаана и ему открывается там ужасная правда...
  Возможно, покойный капитан Кит был прав и Маллиган поспешил отправить Жоаля на борт "Святой Терезы", чтобы избавиться от него - но это уже больше не имело значения. В конечном счете оказалось, что Маллиган сослужил ему добрую службу - ибо и теперь еще, после стольких прошедших лет, при мысли о Марте и Режисе Жоаля охватывало желание раздавить их, как вредных насекомых.
  К счастью, это мрачное желание мелькало недолгой вспышкой злости не слишком часто и тут же гасло в долгой череде быстро текущих дней. Лишь тогда Жоаль по-настоящему страдал, когда осознавал, что там, на родине, никто больше не думает, не помнит о нем. Когда порой с острым сожалением об упущенном счастье в памяти оживал образ Жюдиты, он уговаривал себя: "Все желания исполняются только в сказках", - но неизменно находил в переживании тех страданий, что причинила ему девушка, некое болезненное удовольствие. В такие мгновения его медленно захлестывало зыбкой волной желание вернуться в родную страну и вновь увидеть знакомые лица. Тогда его пронзало, точно молнией: он должен возвратиться, чтобы дать им понять, что никуда не исчез!
  И если бы кто-нибудь в подобный момент сказал ему, что воплощение всех этих мечтаний и стремлений уже совсем близко, он пришел бы в бешенство и не преминул бы изрядно поколотить насмешника. Но это и в самом деле было так: решающий поворот в его жизни произошел меньше чем через месяц.
  С первыми лучами рассвета "Прекрасная Аврора" прибыла в Калабар и встала на прикол, дожидаясь дня, чтобы при ярком солнце безопасно преодолеть опасную цепь подводных скал. Утреннее небо было мрачным и грозило тропической бурей. С берега долетал гнилостный запах. Бриг бросил якорь, и в ожидании, пока подплывут пирoги для перевозки экипажа на берег, Жоаль спустился в свою каюту переодеться. Жара стояла прямо адская и казалась еще более невыносимой из-за близости бури: воздух был совершенно неподвижен. В трюмах задыхались партии невольников, погруженные на корабль в попутных торговых конторах. Тошнотворные миазмы пота, мускуса и всего, что выделяли плотно прижатые друг к другу тела рабов, расплылись по всему судну, пропитали дерево переборок до самой сердцевины. Несчастным неграм предстояло еще потесниться: в джунглях неподалеку от Калабара несколькими днями ранее произошло сражение между войсками двух черных царьков, и победитель ждал не дождался белых покупателей, чтобы сбыть им пленных.
  Жоаль вернулся на мостик и отдал помощнику приказ выгружать товары для обмена. Подошел баркас, и Жоаль уселся в него вместе с г-ном Холлом, корабельным ветеринаром.
  Когда вдали показался пляж, они оба переглянулись в недоумении. Видимо, случилось нечто из ряда вон выходящее, раз сам управляющий торговой конторы поджидает их на берегу. В это было трудно поверить, ибо до сих пор этот заносчивый человек никогда не соизволял покинуть свой отвратительный барак, скрытый от глаз приезжих в тени деревьев, и оказать прибывающим честь личной встречи. Оставалось только гадать, какое событие чрезвычайной важности заставило его выйти по солнцепеку и изнуряющей жаре навстречу "Прекрасной Авроре".
  Управляющего звали Ловейт. Вот уже более двадцати лет он представлял интересы Маллигана в одной из самых отдаленных контор. Его огромное заросшее густым волосом туловище сидело на длинных, будто жерди, ногах, как лохматое птичье гнездо, и собеседникам приходилось задирать голову, чтобы взглянуть в его изуродованное какой-то болезнью лицо. Крепкие челюсти Ловейта, точно тиски, сжимали неизменную папиросу, мутные бегающие глаза отливали цветом морских водорослей. Голову управляющего украшала соломенная шляпа, ее поля отбрасывали ребристую тень на изрытую кожу.
  - Было очень любезно с Вашей стороны побеспокоиться встретить нас, - сказал ему Жоаль, пожимая его мягкую липкую руку. - Но чем мы обязаны такой чести?
  Управляющий отчего-то развеселился так, что даже покраснел, и заверил, что его заставило покинуть барак одно лишь удовольствие снова видеть славную команду "Прекрасной Авроры". Он осыпал желанных гостей всеми возможными знаками самого искреннего радушия и был настолько услужлив и предупредителен, что даже проводил их до самого загона, где содержались рабы.
  - На сей раз, господа, вы несомненно будете очень довольны, - объявил он, выпятив грудь. - Вас ждет лучший товар за последние десять лет!
  Жоаль и Холл, измученные жарой и ужасающими испарениями, поспешно отобрали для погрузки на корабль тех, кто еще мог стоять на ногах, прошагав многие лье в тяжелых цепях сквозь колючие заросли. Затем ветеринар остался, чтобы более внимательно проверить состояние этих избранных, а Жоаль направился в другой загон - там содержались рабы, выращенные в собственном питомнике конторы. Этот загон содержался лучше всех прочих, его регулярно белили известью, и невольники там находились в отличной форме. Жоаль всегда набирал в подобных питомниках отдельную партию крепких парней, которым предстояло успокаивать перепуганных дикарей во время плавания и своим здоровым видом поднять цены на живой товар по прибытии. Тщательно подобранные по красоте и здоровью мужчины и женщины жили в отдельных бараках, за исключением тех, кому предстояло совокупляться.
  Жоаль отделил от общей компании дюжину рабов и отослал их к основной партии. Его люди уже сгоняли в толпу на пляже всех, кому предстояло плавание. Незаметно подкрался вечер, и Жоаль принял приглашение управляющего отужинать у него дома.
  Ловейт, с каждой минутой все более вежливый и предупредительный, с высшими почестями проводил дорогого гостя в свое обиталище, где груды всевозможного залежалого товара соседствовали с запасами виски и съестного. За бараком располагалась просторная конюшня, рядом с ней были привязаны к сваям собаки, натасканные на негров.
  - Я уже слишком долго гнию здесь и совсем отвык устраивать приемы! - посетовал Ловейт. - Но Вы можете просить у меня все, что Вам понравится, господин Жоаль!
  - Спасибо, - поблагодарил молодой человек.
  Обойдя с ним свои владения, хозяин снова привел его ко входу и устроил на веранде. Там уже был накрыт стол. К безмерному удивлению Жоаля, пища была приготовлена восхитительно. Но за многие недели плавания, питаясь одной солониной, он так соскучился по свежим продуктам, что съел бы с аппетитом даже скверную стряпню. Поначалу его озадачила непривычная любезность управляющего, но после первой же рюмки виски она показалась ему вполне естественной, а вскоре он попросту перестал ее замечать. Пока он ел, Ловейт внимательно наблюдал, находит ли он блюда вкусными, и без конца осыпал упреками старую негритянку, прислуживавшую им.
  - Она больше ничего, совсем ничегошеньки не стоит, эта Мег! Совсем никчемная стала! - брюзжал он. - Раньше она была несравненной кухаркой, пальчики оближешь. Но теперь - у нее все или подгорает, или недожаривается!
  - Но мне еда кажется очень хорошей, - заметил Жоаль.
  - Могла бы быть еще лучше! - гаркнул Ловейт. - Скажите, господин Жоаль, Вы случайно не хотели бы избавить меня от этой Мег? Теперь для нее уже слишком хорошо здесь, пора ей сменить страну. Я мог бы уступить Вам ее почти даром!
  - У меня и так трюмы переполнены, нет места для стариков.
  Получив отказ, управляющий задумался. Было видно, что он напряженно ищет, чем бы еще угодить гостю.
  - Вы ведь пробудете здесь какое-то время, не правда ли? - спросил он.
  - Три дня, - ответил Жоаль. - Как раз чтобы очистить неграм желудки и дать им немного отдохнуть перед погрузкой.
  Ловейт согласно кивнул и осклабился, обнажив желтые зубы:
  - Полагаю, сегодня ночью Вам понадобится девочка, чтобы не скучно было спать?
  - Нет, благодарю, - отказался Жоаль. - От этой жары я весь измочален.
  - Но, господин Жоаль, через два часа пойдет дождь! - вскричал управляющий. - И после него зной немного спадет.
  Он рассмеялся и, не дав Жоалю времени ответить, окликнул служанку:
  - Мег? Ты приготовила девочек, как я сказал?
  - Да, г'сподин, - ответила рабыня.
  - Ну же, давай-ка приведи их ненадолго сюда, чтобы посмотрел молодой господин!
  Он повернулся к Жоалю, ища в его глазах предвкушение удовольствия:
  - Должен Вам сказать, господин Жоаль, эти три милашки, которых Вы вот-вот увидите, как раз созрели для питомника. Более того, я уже только и жду случая, чтобы к нам заехал красивый и молодой белый мужчина, которого я мог бы попросить о небольшой услуге - лишить их невинности. Я не могу доверить это моим негро-производителям, они слишком грубы и могут покалечить такие нежные создания. А сам я уж слишком стар и болен, не правда ли!
  - Так они невинны? - поинтересовался Жоаль.
  - Обижаете... разумеется! Еще ни один самец не касался даже кончика их сосков!
  Решительно, Ловейт был большой спец ублажать гостей. Он не мог не знать, как тоскует молодой кэп по женской ласке после многих недель вынужденного воздержания посреди океана. Он и моргнуть не успел, как во взгляде гостя засветилось желание. У самого Ловейта тоже разгорелись глаза.
  - Они не только чистенькие и здоровые, они к тому же дьявольски хороши собой, - подлил он масла в огонь. - Если Вы не поскупитесь угостить их немного своим соком, Вы мне окажете неоценимую услугу!
  Юные рабыни, тщательно вымытые душистым мылом и одетые в одинаковые хлопчатобумажные туники, уже стояли за домом и ждали, когда их позовут. По пятам за Мег, точно привязанные, они вошли на веранду и остановились у балюстрады. Одна из девушек, прижав ладонь к губам, сдерживала безумный смех.
  - Подойдите, - приглашающе махнул управляющий. - Подойдите и покажите господину, как вы милы и красиво сложены!
  Две невольницы охотно подчинились - но третья, самая тоненькая и изящная, старалась держаться позади и не стремилась, чтобы ее заметили. Она была очень напугана и нехотя переступала мелкими боязливыми шажками. Но даже в этих скованных движениях была видна ее природная грация. Подружки явно проигрывали по сравнению с ней.
  Жоаль сразу же отметил это и уже не смотрел на других. Он оценил фигуру избранницы пристальным взглядом знатока, и от него не ускользнули плавное покачивание округлых бедер, стройность точеных ног. Внезапно он чуть не вскрикнул - с такой силой вспыхнул огонь в его чреслах. Ему стоило больших усилий сохранить непринужденность.
  - Вон та - должно быть, малинкe*? - спросил он.
  - Не чистокровная, - ответил Ловейт. - Скорее всего, с примесью пёль.
  С лица его не сходила любезная улыбка, он не сводил глаз с Жоаля и выбранной им рабыни. Услышав, что он сказал "пёль", Жоаль вздрогнул и на секунду поддался панике. Но управляющий уже сделал девушке знак приблизиться:
  - Поди сюда, Юнона. Этот господин желает, чтобы ты спала с ним сегодня ночью. Ты знаешь, что это значит?
  - Да, г'сподин, - прошептала невольница, покраснев и опустив голову.
  - Хорошо! - произнес Ловейт.
  Он отослал двух других рабынь:
  - А вы возвращайтесь в свои хижины!
  Потом с ухмылкой поймал Юнону за запястье и притянул к себе:
  - Ты, Юнона, останешься здесь. Надеюсь, что ты довольна, а? И главное, я рассчитываю, что ты будешь хорошо себя вести!
  - Да, г'сподин, - бесцветным голосом откликнулась Юнона.
  - Она нравится Вам, господин Жоаль? - спросил управляющий.
  - Да, сойдет, - небрежно сказал Жоаль.
  Он силился сохранить на лице маску безразличия. В торговых конторах вошло в привычку проводить первую ночь с юными негритянками, предназначенными для питомника, чтобы, если удастся, они сразу же принесли нескольких мулатов. Эти дети, их первенцы от известных и здоровых родителей, всегда продавались по высокой цене. Если бы Жоаль уклонился от исполнения этого обычая, он нанес бы обиду управляющему, что так радушно принял его. Молодой человек понимал это и все же был смущен, душу его угнетало странное чувство, и теперь он почти не смотрел на Юнону. На мгновение ему даже смутно показалось, будто бы он согласился участвовать в чем-то непристойном. Он впервые ловил себя на подобном ощущении, но тут же понял, что пропадет, если позволит ему зайти дальше неясного предчувствия.
  - Мег! Уведи Юнону! - приказал Ловейт. - Скажешь ей, где ей дожидаться господина.
  Старуха согласно закивала. Юнона со страхом гадала, что теперь с ней будет. Она знала, что молодой белый выбрал ее для ночи любви и теперь она в полной власти его желаний. Но его холодность показалась ей странной и внушила страх перед ним: она решила, что он, должно быть, очень строг, будет требовательным и, без сомнения, окажется грубым. И все же она решилась отдать ему всю себя - и душу, не только тело. Она желала ему нравиться. Он был молод и красив - и он был белым. За свою недолгую жизнь Юнона почти не видела белых, а если и видела, то издалека. Она знала о них только со слов других рабов. И с этих слов белые представлялись ей загадочными и непредсказуемыми существами.
  Через некоторое время после ухода рабынь Жоалю под предлогом последней проверки своего груза удалось ненадолго ускользнуть от навязчивого гостеприимства управляющего. Ему необходимо было пройтись, как-то снять остроту физического желания, чтобы она не мешала думать. С приближением ночи дышать стало почти невозможно. Гроза должна была разразиться с минуты на минуту, и ее предшественник, горячий ветер, уже бешено хлестал джунгли.
  Холл уложил рабов рядами на пляже и потчевал их фляжками слабительного из больших кастрюль. Он взял себе в помощники двух матросов "Прекрасной Авроры" и уже заканчивал свою работу, когда подошел капитан. Тяжело дыша, Холл приблизился. По его уродливому топорному лицу струились ручейки пота, волосы тонкими спиралями прилипли к черепу.
  - Они все покорно проглотили свою дозу? - спросил Жоаль.
  - Да, кэп, - ответил Холл. - Теперь нужно только оставить их полежать до завтра.
  Один из моряков взглянул на небо.
  - Сейчас хлынет дождь, - заметил он. - И серьезный, к тому же! Это будет посильней, чем обычная буря.
  Дождь как будто только ждал, чтобы о нем заговорили - тут же начался. Поначалу он падал чуть слышно, легонько барабаня по листьям растений, потом стремительно набрал силу.
  - Нельзя оставлять их мокнуть тут, - кивнул Жоаль на рабов. - Сейчас же отведите их в конюшню, вон, за домом управляющего. Но не забудьте сначала посыпать там все известью!
  Он вернулся к Ловейту, который поспешил предоставить все необходимое. Негров закрыли в конюшне. Молодежь привязали отдельно, чтобы рабы не задирали друг друга, заперли двери и спустили собак.
  В считанные минуты разразилась яростная буря. Гром гремел со всех сторон, облака разрывались над самыми крышами строений и закручивались в смерчи. Ловейт всегда боялся бешенства тропической непогоды - вот и теперь внезапно сказался больным и ретировался в свою постель. Жоаль позвал Мег и попросил проводить его в отведенную для него комнату - что она и поспешила исполнить. Пламя свечи корчилось от сквозняков, пронизывавших деревянные перегородки, и еле освещало голые стены более чем сомнительной чистоты. Похоже было, что комната уже очень давно стояла нежилой, и Мег извинилась за запах плесени.
  - И все-таки Вам будет здесь удобно, г'сподин, - сказала она. - Надеюсь, эта девка поможет Вам хорошо провести ночь.
  Она указала на Юнону, стоявшую в дальнем углу.
  Жоаль едва заметил ее, занятый мыслями о буре - он беспокоился, как бы его негры, запертые в конюшне, не заболели от страха. Бури всегда много значили в его жизни. Как и все, кто любит землю и трудится на ней, он сначала боялся их, потом учился привыкать к ним, и наконец, познал, как предвидеть их приближение. Ему снова вспомнился Старый Лорелей, и он представил себе, как река набухает от дождя в своей долине за тысячу лье отсюда. "Хоть бы кто-нибудь догадался как следует очистить лощину от леса!.." - подумалось ему. И вдруг, будто воскрешенный этим воспоминанием, в памяти его всплыл образ отца - благородное лицо в сетке глубоких морщин, спокойный взгляд серых глаз... Он внезапно вспомнил с глухой болью, как этот трудолюбивый человек вместе с ним самим и всеми их негро беспрестанно всеми силами боролся за выживание Канаана - и все-таки иногда за одну бурную ночь все плоды их трудов уносило течением. Он не мог не признать неизбежную истину - что никто из людей не хозяин чему бы то ни было на земле. Быть может, это самая глубокая из истин, которые следовало бы знать каждому человеку. И знойным африканским вечером, не ведая, идет ли дождь на его родной земле, Жоаль принялся молиться, чтобы гроза пощадила Канаан.
  - Пожалуйста, г'сподин, - окликнула Мег. - Вон же девочка!
  - Да видел я ее!
  - Может быть, она покажется Вам поначалу робкой... Но она первый раз наедине с мужчиной.
  - Знаю, знаю! - огрызнулся Жоаль, раздраженный ее настойчивостью. - А теперь оставь нас, будь добра?
  Он уселся на край кровати и на мгновение застыл в неподвижности, рассматривая свои руки.
  - Поди сюда, Юнона, - приказал он наконец. - Иди помоги мне разуться.
  Девушка подошла и преклонила перед ним колени.
  - Боишься? - спросил он. - Ну, ну, я тебя не съем!
  - Нет, г'сподин, не боюсь, - пролепетала Юнона.
  Но ее сотрясала дрожь. И едва она стянула один башмак, как на глазах ее заблестели слезы.
  - Успокойся, негритянка! - проворчал Жоаль. - Я и не собирался трогать тебя сегодня ночью. Сними второй башмак и можешь уходить. Сегодня я слишком устал!
  Старая Мег подслушивала под дверью - и не смогла промолчать.
  - Г'сподин, надо с ней пожестче! - посоветовала она. - Вам нужно использовать ее сейчас же, пока ей не взбрело в голову, будто Вы с ней считаетесь, а то совсем избалуется!
  Она подскочила к Юноне и внезапно резким движением сорвала с нее тунику:
  - Вы не сможете устоять перед этим, г'сподин!
  - Мег! Попомни мое слово, кое-кто сейчас получит хорошую пощечину по грязной черной роже! - пригрозил Жоаль. - Я же велел тебе убираться! Не поняла, что ли?
  Его бесили манеры этой старухи, ее авторитетный тон. То, что она позволяла себе давать ему советы, было само по себе неприятно, но становилось еще более досадным из-за того, что Жоаль и в самом деле стеснялся общества Юноны. Добрые намерения Мег показались ему почти оскорблением - и он испытал живейшее облегчение, увидев, что угроза подействовала и старая рабыня спешно покинула комнату. Больше всего ему сейчас хотелось остаться одному и лежать без движения.
  - Так ты поможешь мне или нет? - строго прикрикнул он на Юнону.
  Рабыня подчинилась. Ее ловкие пальчики, расшнуровывая и стягивая башмак, ни разу, даже легким движением, не коснулись кожи белого господина. Жоаль с наслаждением пошевелил голыми пальцами ног и принялся молча разглядывать невольницу. Она была почти такой же, как все другие негритянки, разве что чуть более миловидной и светлокожей. Она по-прежнему стояла перед ним на коленях, и он смотрел сверху вниз на бугорки ее упругих грудей, на тревожно бьющуюся жилку у основания шеи, на совершенный овал ее лица и маленький носик, в ее восхитительные темные глаза. Кожа ее была не просто светло-коричневой, а почти желтоватой и не так уж сильно, в конце концов, отличалась от загорелой кожи некоторых белых женщин.
  И вдруг, неожиданно для себя самого, вместо нее Жоаль представил себе Медею. Она возникла перед его мысленным взором отчетливо, будто наяву - а потом он увидел отца. Он представил, как Давид обнимает эту негритянку, овладевает ею, наводняет ее лоно семенем, от которого родится он, Жоаль...
  - О, Иисусе!.. - вырвалось у него.
  Сцена, разыгравшаяся в его воображении, подействовала на него так отталкивающе, словно он прикоснулся к липкому омерзительному слизняку. Спасаясь от нее, он всеми силами души ухватился за истину: Медея никоим образом не виновата ни в чем, что с ним случилось! Она всего лишь подчинялась воле хозяина, ибо таков был ее долг наложницы. Она не могла ослушаться и была вынуждена произвести его на свет, ее заставили стать его матерью! Он порывисто наклонился к Юноне и схватил ее за плечи.
  - Ну что ты плачешь?! - вскричал он. - Думаешь, это хорошо для негритянки - ломаться, будто белая женщина? Раз тебе не хочется спать со мной, так что ж ты не уходишь, ведь я разрешил?
  Внезапно его пронзила жалость к этой бедной перепуганной девочке, и он успокоился. Погладил Юнону по щеке и на миг ощутил ее близкой, желанной, родной. Призрачное, еле уловимое тепло растеклось у него в груди, и он взглянул на рабыню нежно, почти с благодарностью. Должно быть, ей передался этот неясный жар, потому что она вдруг подалась вперед, зажмурила глаза и бросилась Жоалю на шею, крепко обняла обеими руками и прижалась головой к его груди.
  - Пожалуйста, г'сподин, позвольте мне остаться! - зашептала она. - Сейчас я постараюсь угодить Вам, г'сподин!
  Ее порыв только усилил смятение Жоаля. Он тоже закрыл глаза и позволил овладеть собой таинственной силе, что влекла их друг к другу сквозь неистовство непогоды и социальную пропасть меж ними... Он заставил Юнону подняться, взял ее лицо в ладони и поцеловал.
  И как только его губ коснулись уста невольницы, он испытал потрясение. Ослепительной вспышкой мелькнуло в памяти лицо Жюдиты, и ему захотелось вернуть их страстные поцелуи, начало и конец чистой юношеской любви. Но наяву к нему прильнули соленые от слез губы негритянки, и он усилием воли прогнал грезы. Так даже лучше! С негритянкой нечего бояться быть отвергнутым. Нет необходимости обмениваться любезностями, строить планы на будущее и видеть, как они рушатся!
  - Ложись в постель, - приказал он, легонько оттолкнув от себя Юнону.
  Он затушил свечу и сам скользнул в тепло и темноту жесткого ложа. Юная рабыня мелко дрожала, и, как она, тряслись хлипкие стены барака под натиском бешеной ярости урагана.
  
  - Не нравится мне эта буря... Уверен, теперь за ней пойдут косяком грозы, - сказал Ловейт на следующее утро, когда Жоаль вышел к завтраку.
  Управляющий пока не решался спросить гостя, как тот провел ночь, но надеялся, что прекрасно.
  - Вы и вправду, - осведомился он осторожно, - не хотите задержаться дня на два-три подольше?
  - Нет, - ответил Жоаль. - Премного благодарен Вам за гостеприимство, но мне бы надо быть уже в море нынче вечером.
  Он положил себе вторую порцию яиц и овощей. Управляющий более не мог сдерживать любопытство:
  - Вам... хорошо спалось?
  - Да, - произнес Жоаль.
  - А девочка? По крайней мере, она понравилась Вам?
  Этот вопрос требовал стандартного вежливого ответа и ничего более, и все же молодому человеку не хотелось касаться щекотливой темы. Он тщательно прожевал еду, сглотнул и лишь тогда ответил:
  - Девочка? Да, она мне угодила! Кстати, раз уж мы заговорили об этом - я сожалею, что отказался от двух других. Но у меня и вправду мало времени, чтобы заниматься этим.
  - Ничего-ничего, господин Жоаль, - успокоил Ловейт. - Если Юнона окажется с приплодом, уже хорошо.
  Оба замолчали, потом Жоаль нарушил тишину:
  - Эта Юнона... Вы, случаем, не хотели бы продать мне ее?
  - Продать Юнону! - управляющий расхохотался. - Должен сказать Вам, я никогда и не помышлял об этом!
  - Ну и?..
  - Но, господин Жоаль, ведь теперь у нее, быть может, малыш в животе!..
  - Я не касался ее, - сухо оборвал его Жоаль.
  На лице управляющего нарисовалось живейшее удивление.
  - Как это, "не касались"? - спросил он наконец. - У Вас, что, были с ней затруднения? О! Если это так, господин, будьте уверены: я сейчас же постараюсь, чтобы она пожалела об этом!
  - Нет, нет! - с деланной непринужденностью отмахнулся Жоаль. - Она была, как полагается, покорной и все прочее. Это я слишком утомился за день.
  - Ах, вот оно что! - смущенно пробормотал Ловейт.
  Они в молчании продолжили завтрак. Солнце метало из-за горизонта огненные стрелы лучей, но огромное стадо пухлых облаков, точно овцы, уже готово было затоптать его. Мощное дуновение теплого влажного воздуха пронеслось по веранде, полотняная штора захлопала и надулась парусом.
  - Я хотел бы купить Юнону, - повторил Жоаль.
  Ловейт в раздумьи покачал головой.
  - Хорошо! - согласился он, помолчав. - Сколько Вы мне дадите?
  - Я соглашусь на Вашу цену.
  - О! господин Жоаль, мне бы не хотелось поднимать денежный вопрос! Особенно с Вами, как с другом. Вас... устроят триста ливров? Я прекрасно знаю, что Юнона стоит по меньшей мере вдвое больше, но ведь мы с Вами служим под одним флагом...
  - Я покупаю ее для себя, - уточнил Жоаль. - И я согласен на Вашу цену. Это и вправду недорого! Однако мне пора на корабль... я пришлю к Вам моего помощника с деньгами.
  - Я рад, что сумел угодить Вам, - улыбнулся Ловейт. - Вы заключили замечательную сделку!
  - Да, - признал Жоаль, - за что премного Вам благодарен. Я могу увести Юнону прямо сейчас?
  - Конечно же, можете!
  - Это очень любезно с Вашей стороны. Когда буду составлять рапорт для Маллигана, я не премину указать, какой восхитительный у него здесь управляющий и как превосходно содержится его торговая контора.
  - Большое спасибо, господин Жоаль! Вы тоже чертовски любезны!.. - прoсиял Ловейт.
  И вдруг осекся, открыв рот, словно бы от изумления, и застыл - затем несколько раз с силой хлопнул себя по лбу и вскричал:
  - Бог мой! Я ведь чуть не забыл!.. Это все из-за здешнего дьявольского климата, даже голова на плечах превращается в гнилушку! Я даже не знаю, простите ли Вы мне это упущение.
  - Какое упущение? - спросил удивленный его причитаниями Жоаль.
  - Вот уже три недели у меня лежит адресованное Вам письмо патрона! Но я был так рад видеть Вас, что оно совершенно вылетело у меня из головы!
  - Письмо - это не так уж важно, - успокоил Жоаль. - Главное, что Вы все-таки вспомнили о нем и сейчас отдадите мне.
  Управляющий рассыпался в извинениях и благодарностях, потом позвал Мег и приказал ей сходить за письмом в его кабинет. Рабыня справилась с поручением менее чем за минуту.
  Конверт был похож на те письма, что Жоаль иногда получал и раньше, и на сургучных печатях стояли подлинные инициалы Маллигана - но тем не менее, едва взяв письмо в руки, молодой человек насторожился. Он заметил, что печати отклеились от бумаги - послание было вскрыто, хотя тот, кто нарушил тайну переписки, сработал очень тонко. Без сомнения, письмо потрудился прочесть сам управляющий, чем, видимо, и объяснялась его крайняя любезность.
  - Это письмо действительно от патрона? - тихонько спросил Ловейт.
  - Возможно... но адрес написан не его рукой, - Жоаль задумчиво повертел в пальцах конверт, слегка заинтригованный незнакомым почерком, удлиненными буквами с сильным наклоном.
  - А само письмо? Вскройте же его! - шепнул Ловейт.
  Жоаль сломал печати и вытащил листок, исписанный тем же наклонным почерком. Первым делом он взглянул на подпись... и подпрыгнул от неожиданности, увидев имя Сони Маллиган. В душе его словно открылись шлюзы - хлынули воспоминания, пробудились давняя грусть и несбыточные, невысказанные желания. Он посмотрел на дату: письмо было написано четыре месяца назад.
  Управляющий, слегка переступая от нетерпения, покосился на свою зажженную сигару.
  - Мег! - окликнул он. - Иди скажи Юноне, чтоб собирала пожитки!
  - Вы продали ее - эту дикарку? - удивилась рабыня.
  - Да! Иди скажи ей, что теперь ее хозяин г-н Жоаль.
  Он кашлянул и наклонился к читавшему письмо Жоалю: ему было любопытно посмотреть, что с ним произойдет.
  Но Жоаль молчал, лишь на мгновение лицо его исказилось. До него медленно доходил смысл написанного Соней:
  "Меня терзает отчаяние, нас постигло ужаснейшее горе. Вот уже много дней мой муж разбит полным параличом. Врачи не дают ему ни малейшей надежды на выздоровление. Он почти не может связно говорить, но, кажется, я поняла, что ему хотелось бы, чтобы Вы вернулись к нему. Добавлю от себя, что этого желаю и я. Возвращайтесь же скорее, прошу! Я в полной растерянности..."
  Жоаль сунул письмо в карман и принялся расхаживать кругами.
  - Плохие новости? - поинтересовался Ловейт.
  - Маллиган заболел. Он просит меня срочно вернуться в Трините.
  Жоаля била крупная дрожь, от волнения челюсти его нервно сжались. Он наконец вернется на родину! После всего, что произошло!..
  - Но скажите-ка, господин Жоаль, - еле слышно спросил Ловейт. - Если Маллиган больше ни на что не годен, у Вас есть все шансы стать моим патроном?
  Жоаль не обратил ни малейшего внимания на его слова. Охваченный сильнейшим возбуждением, он машинально повторял: "Я должен вернуться домой!" - и сам до конца не верил этому. Внезапно он развернулся на каблуках и кинулся прочь с веранды. Ловейт побежал за ним, осыпая его комплиментами. Из-за угла дома показалась Юнона и остановилась, не смея пуститься вдогонку за новым хозяином. В стороне сбились в кучку под деревьями двадцать негритянок, почти все беременные. Они, не отрываясь, смотрели на Юнону: то, что происходило на их глазах с этой девушкой, никогда не случалось ни с одной из них и вряд ли когда-нибудь случится. С тех пор, как их привезли в Калабар, ни одна рабыня из питомника не пересекала сияющей линии побережья, и все они знали, что здесь и состарятся, и умрут.
  Сердце Жоаля полнилось чувствами, слишком сильными и глубокими, чтобы передать их словами. Он торопливо простился с управляющим и поспешил к своему грузу - рабов, предназначенных к погрузке, снова собрали на пляже в тени деревьев.
  - Мы отплываем, - скомандовал Жоаль своему помощнику.
  - Прямо сейчас, кэп? - удивился тот.
  - Да, сию же минуту! Вы пополнили запасы?
  - Да, кэп.
  - И воды тоже?
  - С этим-то все в порядке. Но теперь пора бы загружать негров - а Холл как раз только что доложил мне, что он еще не всех вылечил от глистов!
  - У меня больше нет времени ждать, - сказал Жоаль. - Загружайте их, как есть. Даю Вам два часа.
  - Два часа, кэп! Но нам придется жестоко поторопить их! А какой курс, будьте добры?
  - Острова. Мы возвращаемся в Трините.
  - В... Трините, кэп?
  - Да, Вы не ослышались! А теперь поспешите! - и, не глядя на него, словно бы желая избежать дальнейших расспросов, Жоаль отвернулся и быстро зашагал прочь.
  Но, преодолев сотню метров по сыпучему песку пляжа, он почувствовал усталость, остановился и медленным шагом вернулся к шлюпкам. В воздухе снова пахло бурей, ее грозная аура окружала поспешный отъезд, давила на сердце, и молодого человека охватила неизъяснимая тревога. Соня - такая, какой он ее помнил по великолепному портрету в гостиной Бриара - казалось, взывала к нему сквозь безбрежные океанские просторы, и он готов был быстрее ветра лететь навстречу ей на "Прекрасной Авроре".
  У берега покачивались корабельные шлюпки вперемежку с пирoгами, принадлежавшими конторе. К ним уже потянулись колонны рабов. На море набежал туман и скрыл из виду невольничье судно, дрейфовавшее на якоре у выхода в открытое море.
  Жоаль заметил Юнону и снова ощутил укол жалости. Он сделал помощнику знак усадить ее в отдельную шлюпку и опустился прямо на песок, в ожидании, пока все, находящиеся на пляже, отплывут на судно. Капитан поднимается на корабль последним и последним уходит с него.
  Длинные и плоские, похожие на огромных рыб облака все плыли и плыли, и окутывали небо полупрозрачной дымкой. Пронесся порыв ветра, закружил туман и взметнул песок бледными танцующими языками.
  А Жоаль все сидел и сидел, ждал дождя, но его все не было. Нетерпение в нем росло и ширилось, будто прибой, и внезапно он почувствовал, что не может больше спокойно ждать отъезда. Наконец, с последней шлюпкой и он поднялся на борт.
  Через несколько мгновений "Прекрасная Аврора" поймала встречное экваториальное течение и вышла из гавани в океан.
  ----------
  * Малинке - племя, жившее на территории современной Гвинеи.
  ----------
  
  Глава 2
  Обратный путь был долгим и тяжелым. Едва "Прекрасная Аврора" вышла из Гвинейского залива, как попала в зону мертвого штиля. Судно было легким и быстроходным, его паруса могли уловить и использовать даже слабейшее дуновение ветерка, но несмотря на это оно застыло на целых одиннадцать дней, неподвижное, точно корабль-призрак, посреди раскаленной добела океанской глади. Солнце еле виднелось в зените белесым диском, едва различимым на фоне светлой массы тумана, спускавшегося с неба. Горячий густой воздух был едва пригоден для дыхания.
  Эта вынужденная остановка стоила бригу половины его груза. Большинство негров, загруженных в Калабаре, оказались плохо подготовлены к плаванию и погибли. Их трупы были сброшены за борт, в алчные, трепетавшие от нетерпения пасти акул. В эти страшные дни море на многие мили вокруг корабля окрасилось кровью. От багровой воды поднимался тошнотворный запах и заставлял выть от ужаса уцелевших рабов, прикованных на нижней палубе.
  Все время, пока продолжался штиль, Жоаль практически не покидал задний полубак. Он безостановочно расхаживал за спиной у рулевого, силясь уловить малейшие признаки перемены погоды, и лишь изредка давал себе короткие передышки на сон.
  Он отдал приказ запереть Юнону в его собственной каюте - и пришел к ней только тогда, когда наконец задул бриз. Он увидел, что рабыня забилась в дальний угол и глядит широко открытыми глазами в пустоту перед собой. Она была подавлена и крайне напугана, но за исключением этого, казалось, почти никак не пострадала от вынужденного долгого заточения: когда Жоаль спросил ее, все ли с ней в порядке, она встрепенулась и ответила утвердительно. И все же на всякий случай он решил показать ее ветеринару.
  - Все в норме, кэп! Девчонка отлично себя чувствует, - доложил Холл о результатах осмотра. Впервые после отплытия из Калабара ему было дозволено разглядеть сожительницу капитана поближе.
  - Она вовсе не плоха, - сказал он, ощупывая пациентку. - Хорошенькая, здоровая и крепкая! Для ее возраста у нее уже красивая развитая грудь, и наверняка молочная.
  - Да, она неплоха, - рассеянно согласился Жоаль.
  Нагая Юнона стояла, не смея шевельнуться, между ним и Холлом и прятала глаза от взглядов белых. Ветеринар, наморщив грубое лицо, ощупал ей живот, ущипнул за талию и оттянул кожу, проверяя ее эластичность, затем повернул невольницу к себе задом и шлепнул по ягодицам.
  - За сколько, говорите, Вы купили ее? - спросил он.
  - За триста ливров, - ответил Жоаль.
  - Этот хорек Ловейт устроил Вам замечательную сделку.
  - Он, должно быть, вообразил, будто я уже стал его патроном, - с улыбкой сказал Жоаль.
  Холл внезапно расхохотался. На борту уже все знали, что случилось с Маллиганом и почему "Прекрасная Аврора" возвращается на острова.
  - Триста ливров - это и вправду даром, если такая девочка была еще и невинна, - и врач протянул было руку к самому лону юной рабыни.
  Но Жоаль остановил его:
  - Не троньте ее. Она невинна до сих пор, - и покраснел от звука собственного голоса.
  - Она еще девственна? - удивился Холл. - Но, кэп, я думал, Вы купили эту негритянку себе в наложницы?
  - Это так и есть, - произнес Жоаль тоном, от которого ветеринар сразу вскинул на него глаза. - Но с самого отплытия на нас свалилось столько хлопот!..
  После короткой заминки он тоже протянул руку к Юноне и погладил ее по боку:
  - Не правда ли, негритянка, ты моя?
  Девушка покраснела и учащенно задышала, робко подняла глаза на Жоаля и улыбнулась ему.
  - Да, г'сподин, - тихо ответила она.
  Стыд и боль, причиненные наготой, бесцеремонным осмотром, унизительным обсуждением ее цены и ее невинности, в одночасье улетучились из ее души, едва она услышала этот вопрос хозяина.
  - Скажите-ка, кэп... надеюсь, у Вас нет женщины, которая дожидалась бы Вас в Трините? - со смехом поинтересовался ветеринар.
  - А в чем дело? - спросил Жоаль.
  - Я, знаете ли, сам родом из этой страны! И знаю, насколько манерны тамошние белые женщины. Уверен - если есть у Вас там зазноба, она вовсе не обрадуется, когда увидит Вас с дикаркой.
  - Меня никто не ждет, - сказал Жоаль, и после недолгого замешательства добавил: - Я тоже из этой страны.
  - Правда? О, но я не знал! - воскликнул Холл.
  - И я сам хорошо знаю тамошних женщин, - не обращая внимания на его изумление, продолжил Жоаль. - Им никогда и в голову бы не пришло равнять себя с негритянкой.
  Холл ни за что не осмелился бы слишком живо возражать капитану, но он видел, что Жоаль явно неправ, и все же решился спросить:
  - Как давно Вы оставили Трините?
  - Я уж толком и не помню, - задумался Жоаль. - Должно быть, лет десять назад.
  - Не в обиду Вам будь сказано, кэп, но Вы рискуете обнаружить по возвращении массу сюрпризов, - заметил Холл. - Возьмите, к примеру, нашу исконную привычку спать с нашими негритянками...
  - Да, и что же?
  - Теперь это делается все реже и реже, да и той малостью, что осталась, нас постоянно попрекают!
  - Кто же упрекает за такие естественные вещи?
  - Аболиционисты, кэп.
  - Аболиционисты? - помолчав, повторил Жоаль. - Это еще что за отродье?
  - Белые, кэп. Они такие же люди, как Вы и я, но они и слышать больше не хотят о рабстве. Они говорят, что из-за нашей привычки рождаются полукровки, распадаются семьи...
  - Какие семьи?
  - Семьи негро, кэп! - со смехом ответил Холл.
  Жоаль подскочил от удивления и моментально разразился яростной отповедью.
  - Ах, так! - воскликнул он глухим от гнева голосом. - Ну тогда это и вправду величайшая глупость из всех, что я когда-либо в жизни слышал! Если то, что Вы, Холл, говорите, верно - лучше бы этим аболиционистам даже не заговаривать со мной! Что касается меня - то до тех пор, пока у меня будут негро, я волен делать с ними все, что захочу!
  И неистово тряхнул головой, подчеркивая сказанное. Но тут ему вспомнилось нечто, смутившее его до крайности: когда-то почти такие же слова он слышал от отца... Он сам не мог понять, почему вдруг упоминание о семьях негро так задело его, что заставило повторить через много лет слова Давида. Образы белых женщин замелькали перед ним - Селия, Жюдита, Соня... Внезапно все они будто бы смешались, слились в одну, в один милый и прекрасный образ - желанный... и необъяснимо тревожащий.
  Жоаль поднялся вслед за Холлом на мостик и принялся медленно расхаживать, во власти все той же невыразимой тревоги. Быть может, сердце его сжималось оттого, что он приближался к родной стране? Но он уже точно знал, что волновало его вовсе не то, как будет принято там его возвращение. Хотя он уже воображал, как ступает на землю, и люди отшатываются от него. На мгновение мысль, что придется снова увидеть знакомых по прежней жизни и противопоставить себя им, внушила ему отвращение и испуг. Коль скоро одна лишь мысль о встрече так встревожила его, как же он поведет себя с ними?..
  Но тут же он с раздражением отбросил от себя пустые грезы и вернулся в каюту. Разделся, принял ванну. Пока он обливался и растирал тело, Юнона молча разглядывала его издалека, потом подошла, чтобы помочь облачиться в чистое.
  - Хотите поесть, г'сподин? - спросила она, когда он оделся.
  - Нет, не сейчас, - отказался Жоаль.
  Он притянул ее к себе довольно грубо, стал ласкать ей грудь и талию, спускаясь все ниже... Юнона не издала ни звука в ответ на его прикосновения, лишь выгнулась в его руках.
  - Сейчас я возьму тебя, - шепнул Жоаль.
  - Да, г'сподин, - выдохнула она. - Спасибо, г'сподин...
  И вновь предчувствие любви вызвало из прошлого образы дорогих Жоалю белых женщин, слитые в одно существо. Нервно и упрямо он попытался вычленить из него единственную возлюбленную - Жюдиту, ее белоснежную кожу, надушенные упругие груди под жестким корсажем... Внезапно это удалось ему и наполнило таким желанием, что Юнона вздрогнула и закрыла глаза, ослепленная его взглядом, будто солнцем. А он скрипнул зубами - о, как бы хотелось ему не только уничтожить напрочь это воспоминание, но, более того, сделать так, словно бы Жюдита никогда и не рождалась на свет!..
  - Дьявольская жара! - простонал он.
  Юнона открыла глаза, и взгляды их снова встретились. Жоаль впился в ее губы жадным поцелуем. Он наслаждался тем, как красива и божественно сложена его юная наложница - но не забыл даже в этот миг, что она всего лишь негритянка. Полукровки - это все, что она может ему дать. Но они вырастут и обретут хорошую цену, и он продаст их. Именно так он и поступит с ее детьми, что бы там ни говорили все аболиционисты мира!..
  
  Глава 3
  "Прекрасная Аврора" достигла Трините в начале сентября. И едва вдали замаячили очертания рейда, Жоаль ощутил, как ледяная игла вонзилась ему в сердце. Несколько мгновений он боролся с невыразимой паникой - она парализовала его, пригвоздила его сжатые кулаки к релингам... а берег все надвигался, ширилась его панорама, громоздились над океаном окутанные туманными шапками холмы.
  И лишь на исходе полуденного часа, когда судно вошло в порт, бремя привычных забот заставило развеяться это наваждение. Из адмиралтейства навстречу бригу вышел корабль и передал просьбу портовых служб лечь в дрейф. Команда ждала приказов - и Жоаль принялся выкрикивать их хриплым рыком.
  Негритянские волнения были в разгаре. Набережные вдалеке чернели от народа, но экипажу судна показалось, что этой праздной толпе нет дела до их прибытия. Со стороны форта новоприбывшие разглядели множество сожженных кораблей. Вода, маслянисто поблескивая, обтекала их остовы, на волнах покачивались обломки, бочки с патокой и бочонки из-под рома с выбитыми днищами.
  - Сдается мне, они тут серьезно поцапались, - заметил помощник капитана.
  Ему никто не ответил. Вцепившись в стрингеры, люди молча смотрели на берег. Большинство из них уже много лет не были в Трините.
  - По местам! - окликнул свою команду Жоаль. - Все, кто не занят маневрами, отправляйтесь чистить нижнюю палубу! Я хочу, чтобы там все было отмыто дочиста до прихода санинспекции!
  Он быстрым шагом вернулся в каюту переодеться и захватить необходимые документы.
  - Меня долго не будет, но тебе нечего бояться, - сказал он Юноне.
  - Мне не страшно, г'сподин, - ответила рабыня.
  Она подошла к нему, в надежде на ласковое прикосновение и, быть может, поцелуй. Теперь, после того как он познал ее, она всецело принадлежала ему и горела желанием во всем ему подчиняться.
  - Если у меня не получится вернуться за тобой, г-н Холл отведет тебя ко мне, - предупредил Жоаль. - Но прежде чем уйти отсюда, не забудь хорошенько вымыться!
  - Я всегда моюсь, г'сподин! - с обожанием глядя на него, заверила Юнона. - Я теперь больше никогда не буду пахнуть негритянкой!
  - Хорошо, - похвалил Жоаль.
  Ему уже не терпелось поскорей покинуть ее. Бог свидетель, как давно он жаждал заполучить собственную рабыню, и когда она у него наконец появилась, он оценил подарок судьбы. Но его раздражала любая попытка Юноны ластиться к нему днем так же, как ночью. Да, он желал ее, спал с ней, позволял ей выражать свою привязанность - но между ними не могло быть и речи о настоящей любви. И духовно, и физически он не переставал ощущать себя белым. С той лишь разницей, что неизменно впадал в неистовство, когда оглядывался на годы, растраченные в тяготах моряцкой жизни, задумывался об одиночестве, на которое его так несправедливо обрекли. Вот и сейчас в нем вспыхнула неумолимая ярость - и хотя ей далеко было до холодного расчетливого желания мести, она мучила его с того самого мгновения, как его судно подошло к Трините.
  Он поднялся на мостик и заметил ветеринара:
  - Вы сходите на берег, Холл?
  - Да, кэп!
  - Купите заодно новое платье для Юноны и, если я не вернусь до ночи, приведите девчонку к Маллигану - скорее всего, я буду там.
  - Хорошо, кэп, - ответил Холл.
  - Проследите только, чтоб она помылась как следует, ладно?
  - Положитесь на меня, кэп!
  Все время, пока шлюпка плыла от корабля до причала, Жоаль не спускал глаз с приближавшегося города. Его обуревали все те же противоречивые эмоции, но чем ближе была земля, тем острее он ощущал перемену, что медленно, но верно творилась в нем. Он не двигался и не произносил ни звука, чутко прислушиваясь к тому, как бьется в нем любопытство, как вид Трините пробуждает в душе глубинные, многие годы дремавшие чувства. На мгновение он задумался о том, что бы сделал, если б увидел, что Деспаны ждут его на берегу - и тяжелый комок подкатил к горлу.
  Но никто не вышел на пристань встретить его; никто, казалось, даже и не заметил, что он вернулся после стольких лет разлуки - кому какое дело, десять лет назад он покинул страну или только вчера... По аллее, обсаженной катальпасами*, излюбленному месту прогулок горожан, прохаживались люди - все они были ему чужды. Нарядных дам сопровождало множество военных в чине офицера и выше, закат мерцал оранжевыми бликами на пряжках и пуговицах их формы. Жоаль заметил, что на всех лицах застыло одинаковое выражение преувеличенной, фальшивой непринужденности, плохо скрывавшее тревогу: в стране было неспокойно. Нетерпение, терзавшее блудного сына, натолкнулось на эту деланную беспечность и равнодушие - и угасло. Жоаль почувствовал себя униженным и усталым.
  Он дошагал до конца катальпасовой аллеи пешком и нанял карету, чтобы добраться до Бриара. Во владения Маллигана он въехал уже на пороге ночи. В поместье почти ничего не изменилось: прежними остались кирпичный дом, пальмовая аллея, все так же скрывались за изгородями загоны и бараки и неизменно серела кругом каменистая пустошь. По-прежнему изящно выглядела господская часть Бриара, хотя роспись колонн уже немного облупилась и пучки травы пробивались там и сям меж ступеней крыльца. Жоаль позвонил - и впервые с того момента, как ступил на родную землю, осознал, что вернулся сюда уже не как несчастный попрошайка, но как сильный и властный человек, от которого ждали помощи. Поначалу эта мысль наполнила его гордостью - но потом он спросил себя, уместно ли гордиться. Внезапно по его спине пробежал холодок. Он обернулся - сзади никого не было. Горько и холодно стало ему вдруг, и вся прошлая жизнь показалась голой и одинокой равниной, где он бродил в тщетной надежде отыскать хоть какое-то человеческое тепло и участие.
  Дверь дома открылась, на крыльцо, прихрамывая, вышел слуга - но уже не тот флегматичный нытик, что встретил Жоаля когда-то. У нового дворецкого кожа была не угольно-черной, а приятного коричнего цвета с бронзовым отливом. Он был даже красив - большие, чуть навыкате глаза, плоский, но не приплюснутый нос, пухлые, но не слишком толстые губы, ровные белоснежные зубы. "Досадно, что он хромой", - мысленно посожалел Жоаль, внимательно оглядев раба.
  Дворецкого, казалось, ничуть не смутил и не взволновал приезд позднего гостя. Он спокойно пригласил Жоаля войти и учтиво поклонился, когда тот прошел мимо него в вестибюль.
  - Если Вы соблаговолите немного подождать в салоне, - сказал он, - я сейчас же объявлю хозяйке о Вашем приходе. Вы ведь господин Жоаль, не правда ли?
  - Да, - удивленно ответил Жоаль. - Так ты меня знаешь?
  - Нет, г'сподин, - после секундного замешательства произнес раб. - Но с тех пор, как заболел хозяин, я много слышал о Вас. И видел утром, как прибыл Ваш корабль.
  Он не сводил глаз с лица гостя, но во взгляде его Жоаль не прочел ничего, кроме мрачной почтительности, не вязавшейся с любезной улыбкой.
  Салон остался таким же, как и много лет назад, сменились только обои и стулья. Когда Соня спустилась к гостю, она застала его за созерцанием ее портрета над камином. Он услышал, что кто-то вошел, и повернулся к двери. На короткий миг ему показалось, будто в комнате стало теплее, а свет ламп сделался мягче и ласковее.
  Потом он рассмотрел Соню внимательнее и сразу увидел, как она изменилась. Она не была уже ни молоденькой красоткой с портрета, ни тем более ангельским образом, пронизывавшим его мечты все годы вынужденной ссылки. Щеки ее покраснели от слез и были густо напудрены. Одного взгляда на нее Жоалю хватило, чтобы почувствовать, как бесконечно давно встречались они последний раз, в тени раскидистых деревьев Канаана. Внезапно смятение охватило его, и он покачал головой, будто отказываясь верить глазам. Соня была первым человеком из прежней жизни, кто встретился ему сегодня, и это взволновало его куда больше, чем то, что она плакала. Между тем, госпожа Маллиган вовсе не постарела и не подурнела, хотя все эти годы и не прошли для нее бесследно. Волосы ее сделались светлее и уже не рассыпались свободно по плечам, но были собраны в шиньон. Таинственная глубина ее глаз тоже была уже не та - вместо прежней жизнерадостности и дразнящей загадки в них читались беспокойство, страх перед будущим, немой неотступный вопрос. Соня и теперь пленяла взоры - но уже не той дерзкой и беззаботной красотой, что в молодости, а некоей своеобразной задумчивой грацией. Эта женщина больше не расточала силу своего обаяния всем и каждому, но пускала ее в ход расчетливо и осознанно.
  Она остановилась в дверях, на самом пороге, и приветственно кивнула Жоалю.
  - Благодарю! - прошептала она. - Благодарю Вас, что Вы приехали! Я уж готова была поверить, что никогда не увижу Вас снова!
  - Ваше письмо путешествовало многие месяцы, пока догнало меня, - сказал Жоаль. - Да и мне потребовалось немало времени, чтобы вернуться.
  Помимо воли его голос зазвучал глуше.
  - Я боялась, что Вас тоже сразила какая-нибудь болезнь, - вслед за ним понизив голос, произнесла Соня.
  - Нет, нет! - заверил он. - Я всегда замечательно себя чувствую!
  Внезапно он осекся. Ему показалось кощунственным говорить о своем здоровье здесь - в доме, хозяин которого был так плох. "Быть может, он даже уже умер", - подумал он. Странное чувство овладело им при этой мысли... В этом доме было слишком спокойно. Сам воздух был так тих и неподвижен, что словно давил на плечи!
  Он машинально подался навстречу Соне, и она поспешила подойти к нему. При каждом шаге ее маленькие ступни задевали длинный подол красного платья из тяжелой, будто театральный занавес, ткани, заставляя его колыхаться красивыми волнами.
  - Наконец-то, Жоаль! Наконец-то Вы здесь! - воскликнула она и отчаянным жестом протянула к нему руки. - Не верится, что столько лет прошло!
  Голос ее звучал все так же приятно, тепло и многообещающе, как когда-то. В ее последних словах Жоалю почудилось, наравне с радостью, сожаление... Быть может, она стремилась дать ему понять, что и ее жизнь сложилась не совсем так, как они оба некогда надеялись...
  Он бережно принял ее ладони в свои.
  - А Маллиган... - начал он.
  Но осекся: при звуке этих, казалось бы, самых обыкновенных слов Соню пронизал изнутри притаившийся на дне души неотступный страх, и она вырвала у Жоаля свои руки. Резко обернулась на запертую дверь у себя за спиной - и, словно бы этот порыв был неким условным сигналом, знаком, в доме тотчас же что-то задвигалось. Шум движения тут же стих, но через некоторое время раздался снова. Кто это был - Жоаль не мог даже предположить. Он застыл, сосредоточенно прислушиваясь, чувствуя, как во всем теле бьется пульс. Он сожалел, что первым заговорил о болезни Маллигана.
  Соня указала ему на кресла:
  - Пожалуйста, давайте сядем.
  Они уселись перед камином лицом друг к другу - и, словно бы именно это было самым главным, не терпело отлагательств, госпожа Маллиган принялась рассказывать о событиях, потрясших остров. О высадках английского десанта - солдат, что победили повстанцев в своих собственных колониях, о том, как множество пиратских кораблей бросило якорь на расстоянии пушечного выстрела от причалов Трините и нацелило орудия прямо в окна жилых этажей домов. О том, как охваченные ужасом люди бежали из поместья в поместье, когда банды беглых проникли в город и, смешавшись с мулатами и освобожденными рабами, радостным воем приветствовали английские суда.
  Слушая ее, Жоаль так живо представил себе беспорядок и разрушения, потрясшие некогда привычный ему мир, что на мгновение забыл о Маллигане. Он принялся машинально подсчитывать, чего негритянские волнения могли стоить Канаану, и в нем тяжелой волной поднялся гнев. "Подумать только", - внутренне вознегодовал он, - "все эти знатные белые обращались со мной, как с жалким полукровкой, а как дошло до дела - не сумели укротить кучку мятежников!" Вот они-то и есть преступники, именно от них, от пустой велеречивой знати, следовало бы тогда избавиться, а не от него!.. "Берегитесь же!" - мысленно пригрозил Жоаль, предвкушая скорую встречу с теми, кого столько лет ненавидел. - "Ох, берегитесь!.."
  Высказав эту угрозу про себя, он успокоился и заметил:
  - Кажется, сейчас обстановка в стране стала полегче?
  Соня медленно кивнула, помолчала несколько минут и ответила:
  - Да... если можно назвать "облегчением" постоянную настороженность - я прямо чувствую, как она витает в домах и на улицах. Вслед за восстаниями начались репрессии, и они были ужасны. В западном квартале Сен-Пьера милиция** сожгла заживо более шестисот освобожденных вместе с семьями! По нескольку месяцев во всех крупных поместьях на деревьях болтались трупы повешенных! Чтобы окончательно рассеять клики мятежников, все торговцы провели крупные распродажи рабов. Как Вы думаете, можно ли после всего этого говорить о спокойствии?
  Жоаль уклонился от ответа. Беспокойство улеглось, и он снова вспомнил о Маллигане. Ему вдруг стало стыдно, что до сих пор они с Соней не обмолвились ни словом о том, что же с ним. Он набрался решимости и спросил:
  - Как идут дела Вашего мужа?
  Соня на несколько секунд закрыла глаза, затем скорчила недовольную гримаслу, точно от приступа боли, и произнесла:
  - Они продолжают идти хорошо. По крайней мере, мне так кажется!
  - И Вы успеваете за всем проследить лично?
  - По мере возможности, - устало ответила она и продолжала с легкой улыбкой: - Забавно, не правда ли? Я всегда думала, что никогда не смогла бы этим заниматься. Пока мой муж был здоров, я вела беспечную жизнь, блистала в свете! Но мне пришлось изменить свои привычки, и очень быстро.
  - А с Вашим мужем... это серьезно?
  С мгновение она пристально разглядывала его, не говоря ни слова.
  - Очень серьезно, - прошептала она наконец. - Он полностью парализован. Лишь иногда ему с большим трудом удается произнести пару слов.
  Ее рука слегка коснулась руки молодого человека и, задрожав, бессильно повисла.
  - Вот почему Вам так необходимо было вернуться сюда, - с жаром произнесла она. - Служащие просто-напросто обкрадывают меня! Я никому не могу доверять! Но знаю, что могу полностью положиться на Вас. Вам следует поскорей переехать сюда и считать этот дом своим...
  Голос ее прервался, она готова была вот-вот разрыдаться - но даже умолкнув, она не отпускала Жоаля взглядом, будто бы еще продолжая говорить с ним, умолять его. В голове его поднялся вихрь лихорадочных мыслей.
  - Конечно же, Вы можете на меня рассчитывать, - заверил он. - Но согласится ли с таким положением дел Ваш муж? То есть, я хочу сказать, это и в самом деле он позвал меня обратно?
  Ему показалось, что краска начала заливать Сонино лицо, и он смутился до крайности, но все же продолжил:
  - Лично я уверен, что он не позволит болезни надолго взять над ним верх.
  Соня пожала плечами и резко встала с кресла.
  - Не позволит надолго? - повторила она. - Да он лежит в этом состоянии уже без малого год, больше десяти месяцев! Впрочем, сейчас Вы увидите его! Идемте, и посудите сами!
  Они вышли из салона. Соня шла впереди быстрой нервной походкой. Жоаль старался не отставать и слышал, как по мере приближения к двери кабинета в глубине вестибюля дыхание ее становилось все более неровным и шумным. Внезапно он осознал, куда они направляются. Так значит, Маллиган лежит в своем кабинете?.. Жоаль попытался предвосхитить события, но не смог представить себе своего прежнего босса молчаливым и неподвижным, на целых десять месяцев лишенным возможности думать и работать - по какой-то неясной причине ему показалось стыдно так думать о нем. Уже давно, с самого момента отплытия из Калабара, он принял решение заменить Маллигана во главе его торговой империи, как заменил когда-то капитана Кита у руля "Святой Терезы", и он не собирался вновь возвращаться к этому решению, пересматривать его и колебаться. Но теперь, из-за Сони, он чувствовал необходимость заставить ее упрашивать себя, притвориться, будто бы он ни с чем не соглашается слишком быстро.
  - Что с ним произошло? - спросил он, когда они были уже у двери кабинета.
  - Удар, - прошептала Соня. - Сначала врачи думали, что вылечат его, но в конце концов признались, что бессильны помочь ему. Они сказали, что он не поправится... никогда!
  - И все-таки это не окончательный приговор!
  - Нет, Жоаль, окончательный! И моя жизнь из-за этого превратилась в такой кошмар, что порой мне случается почти желать...
  Она прервалась и встряхнула головой. Лицо ее снова исказилось болезненной гримасой. Жоаль промолчал - он зачарованно смотрел на дверь. За нею был кабинет, через порог которого он шагнул десять лет назад в несладкую взрослую жизнь.
  - Он там? - вырвалось у него.
  Вместо ответа Соня открыла дверь и посторонилась, пропуская его войти первым. С первого взгляда Жоаль даже не заметил Маллигана. В комнате было полутемно, в ней царила глубокая удушливая тишина. Обои из плотной ткани покрывали стены от потолка до пола и полностью завешивали окно. В камине мерцал огонек, и в его неверных бликах длинный деревянный стол блестел, как катафалк. Бухгалтерские книги и списки потеснились, дав место склянкам с лекарствами. Стеклянные сосуды всех форм и размеров отбрасывали полупрозрачные заостренные тени до самого пола.
  Жоаль медленно шел вперед, пока не зацепился ногой за что-то, валявшееся на полу. Послышался глухой звук, будто он пнул трухлявое гнилое полено. Молодой человек несколько раз глубоко вздохнул, унимая волнение. Значит, и впрямь ничто не вечно! Простой прилив крови к голове - и прощай власть, слава, могущество!.. Жоаль снова осторожно двинулся в глубину комнаты, но внезапно остановился и чуть не вскрикнул. Маллиган был прямо перед ним - он лежал, вытянувшись на походной кровати у стены. Тело его было абсолютно неподвижно, но в этой неподвижности чудилась напряженность, будто он ждал и силился узнать, кто это вошел и шумит у него в кабинете. Одеяло накрывало его до самого подбородка, Жоалю было видно только его лицо - но как же отличалось оно от массивной и квадратной самоуверенной физиономии прежнего Маллигана! На подушках покоился высохший старческий лик с искаженными болезнью чертами, и мрачная тень близкой смерти, казалось, уже витала над ним. По туго обтянутому желтоватой кожей лбу струился пот, что делало лицо похожим на древнюю маску из отполированной слоновой кости. Сходство довершали "драгоценные камни" - пронзительно-яркие голубые глаза, глубоко ввалившиеся в орбиты. Они по-прежнему были лишены всякого выражения, но увеличенные от темноты и действия лекарств зрачки лихорадочно метались, обшаривая комнату.
  Жоаль долго не мог отвести глаз от головы Маллигана - воплощенного портрета бессильного страдания в темной раме тишины. Он без труда представил себе, как эти губы, ныне бескровные и потрескавшиеся, исказились от боли, когда болезнь нанесла первый выпад. Его охватило странное, почти радостное чувство - не злорадство, но облегчение - когда он осознал, что больше никогда черты этого изможденного лица не сложатся в надменную гримасу презрения к другим людям и ненависти к любому проявлению слабости. Разглядывая больного, он вдруг понял, что все годы изгнания подсознательно помнил это выражение и не переставал бороться с ним, что Маллиган принял участие в его судьбе, движимый единственно лишь собственной мерзостью. Но теперь было неважно, хотел ли тогда Маллиган избавиться от него и зачем он этого хотел. Жоалю достаточно было получше рассмотреть его сейчас, чтобы понять, насколько хрупко и уязвимо человеческое существо, с какой легкостью на других людей может обрушиться несчастье гораздо худшее, чем те испытания, что пережил он сам.
  А Маллигану наконец удалось поймать вошедшего в поле зрения. Но окончательно он узнал Жоаля, только когда тот склонился над кроватью. Тогда глаза больного застыли в неподвижности, прикованные к лицу молодого человека, чуть трепеща, точно два бильярдных шара, готовые вот-вот упасть в лузы. Отупение сменилось в них ошеломлением, затем недоверием, и вдруг в глубине зрачков взметнулась, точно слабый язычок огня, еле заметная тень паники.
  Соня, войдя вслед за Жоалем, несколько секунд постояла молча и лишь потом, будто нехотя, решилась показаться мужу на глаза. Она дышала глубоко и трудно и, казалось, изо всех сил подавляла желание выбежать прочь - но заставила себя подойти к Жоалю, стоявшему у кровати, и тоже наклонилась над больным. И едва Маллиган увидел ее, он захотел что-то сказать. Морщинистая кожа вокруг рта напряглась от усилия разомкнуть губы или, быть может, от гнева...
  - Это я, я вернулся! Не утруждайте себя, - смущенно прошептал Жоаль.
  Рот Маллигана приоткрылся, но из него не вылетело ни звука - лишь несколько пузырьков слюны. На Жоаля пахнуло смрадом его дыхания, смешанного с запахом лекарств, и он отшатнулся. Этот терпкий тошнотворный дух, точно когтистой лапой, впился ему в горло, проник через ноздри в самую глубину легких и не сразу отпустил даже тогда, когда Соня приблизилась к изголовью и встала между мужем и гостем. Не в силах шевельнуться под действием чар образов жизни и смерти, что затеяли пляску перед его мысленным взором, молодой человек стал молчаливым свидетелем ожесточенной дуэли взглядов, разыгравшейся между супругами. Потом наваждение рассеялось. Соня выпрямилась и потянула Жоаля к двери.
  - Он говорит, что рад Вашему благополучному возвращению, - шепнула она.
  - Вы так думаете? - озадаченно и недоверчиво произнес Жоаль.
  Он снова склонился над Маллиганом и увидел, что глаза его, полные протеста, мечутся из стороны в сторону в отчаянном жесте отрицания.
  - Я в этом уверена, - стояла на своем Соня. - У меня было время научиться читать его мысли.
  Она дернула Жоаля прочь уже настойчивее и сильнее:
  - Ну же, не стойте, давайте выйдем отсюда! Позволим ему отдохнуть!
  - Тебе... не сле... довало!.. - внезапно выдавил Маллиган.
  Голос его прошелестел чуть слышно, точно долго сдерживаемое дыхание наконец вырвалось на свободу. Опустошенный чудовищным напряжением сил, больной закрыл глаза, и вновь наступила тишина, такая же давящая и ощутимая почти физически, как та, что поразила Жоаля при входе в кабинет. Молодой человек был уже не уверен, что действительно что-либо слышал...
  - Не обращайте внимания, оставьте его в покое! - шепнула Соня.
  Она увлекла Жоаля за собой в вестибюль - и, едва дверь в кабинет закрылась за ними, нервно разрыдалась.
  - Это невыносимо, это выше моих сил! - всхлипывала она. - Господи, нет, я больше не могу!
  Она исходила слезами горечи, отчаяния, ее душевные и физические силы были на пределе, ей казалось, что еще день или два - и она сама заболеет или сойдет с ума... Жоаль успокаивающим жестом положил ей руку на плечо и погладил. Он чувствовал, это единственное, что он может сейчас для нее сделать. Тревожный червь любопытства поселился в его душе, ему хотелось расспросить Соню подробнее, выяснить точно, что именно хотел запретить ей Маллиган - но все вопросы, готовые вот-вот слететь с его губ, показались ему ничтожными перед лицом ее страдания, и тяжкое чувство вины парализовало его волю.
  Мало-помалу Соня взяла себя в руки.
  - Должно быть, он очень утомился, силясь заговорить, - произнесла она почти спокойно. - Сейчас я пошлю кого-нибудь за врачом.
  Она сделала несколько нерешительных шагов к лестнице на второй этаж, потом обернулась к Жоалю:
  - Прошу Вас, подождите меня здесь! Я мигом.
  Жоаль уселся на банкетку в вестибюле. Вскоре он услышал, как перед домом кто-то вскочил в громко скрипнувшее седло и пустил коня галопом. Шли минуты, и молодой человек все сильнее чувствовал неприятную опустошенность, злость неизвестно на кого и глубокую досаду. Да - он вернулся на Родину... но ничто из того, чего он с таким нетерпением ждал, так и не произошло. Чужие лица в порту и на улицах Трините, укоризненный возглас Маллигана казались ему знаками скорее поражения, чем победы.
  Наконец, Соня вернулась. Впереди нее шел хромой негр-дворецкий, он открыл перед господами двустворчатую дверь столовой.
  - Обед будет накрыт сию минуту, - сказала Соня. - Извините, пожалуйста, что так плохо принимаю Вас!
  Она успела снова попудриться и, казалось, преисполнилась решимости мужественно выполнять долг радушной хозяйки. Жоаль поблагодарил ее за труд. В столовой дворецкий, сновавший туда-сюда между кухней и столом, снова показался ему подозрительным. Теперь он ясно видел, что хромота была не единственным недостатком слуги: его уродовал большой блестящий шрам на затылке, в месте, где голова смыкается с шеей. "Неужели Маллиган не настолько богат, чтобы держать слуг без изъянов?" - раздраженно подумал Жоаль.
  
  За обедом разговор не клеился, все чаще становился бессвязным и отрывистым. Виной тому была сама Соня - она часто вскакивала с места и подходила к окну, чтобы посмотреть, не приехал ли врач. Наконец, снаружи послышался шум кареты, и хозяйка снова ненадолго покинула гостя.
  Минут через двадцать она вернулась. На лице ее была написана крайняя степень усталости и безразличия.
  - У мужа только что был обморок, - сообщила она. - Но, как и обычно, он успел прийти в себя до приезда врача. Так что доктор всего лишь прописал успокаивающее.
  Она вздохнула, залпом выпила стакан вина, стоявший подле ее тарелки, и перевела разговор на заморские плавания Жоаля. Через несколько минут болезнь Маллигана показалась им обоим чем-то далеким и несущественным. Они вели неспешную беседу ни о чем, разглядывали друг друга сквозь хрусталь сервиза и в сокровенной глубине души томно грезили о невозвратном прошлом, будто бы подсознательно хватаясь за этот ничего не значащий разговор, защищаясь им от мертвенной тишины дома.
  - Ах! Совсем забыла! - воскликнула вдруг Соня. - Приходил некий Холл с негритянкой.
  - С Юноной?
  - Да, так эту рабыню и звали. Право же, я понятия не имела, что с ней делать, и распорядилась отвести ее в конюшню.
  - Юнона выдрессирована для дома, - сказал Жоаль.
  Он в замешательстве принялся поигрывать кофейной ложечкой и, запинаясь, продолжил:
  - Не могли бы Вы попросить, чтобы ее привели сюда?
  Соня сделала знак дворецкому, стоявшему у столика с посудой:
  - Плутон, сходи за той девчонкой.
  Негр исчез, и Соня воспользовалась короткой паузой в разговоре, чтобы осушить залпом второй стакан вина.
  - А она довольно хорошенькая, эта негритянка, - заметила она.
  - Да, и вправду, - ответил Жоаль.
  Ложечка выскользнула из его пальцев, со звоном ударилась о блюдце, и оба собеседника вздрогнули. В ту же минуту в столовой появился Плутон, толкая Юнону перед собой. Когда он отошел, девушка поначалу застыла в неподвижности, со страхом оглядывая комнату и сидевших за столом белых - затем неловко повернулась, робко подошла к Жоалю и, помедлив, уселась рядом с его креслом прямо на паркет, подогнув под себя ноги. Хлопчатобумажное платье ее при этом задралось выше бедер, и Жоаль нагнулся одернуть ей подол.
  - Ты должна следить, чтобы платье лучше облегало, - сказал он.
  Соня улыбнулась:
  - Это платье ей велико. Я прикажу Дотти дать ей другое.
  Она взглянула на хозяина, затем на рабыню и принялась с интересом рассматривать юную наложницу. Ее поразило изящество черт лица Юноны. У нее самой в услужении было много молодых негритянок, но ни одна из них не могла сравниться с Юноной, ни у кого не было столь нежной и светлой кожи.
  Жоаль почувствовал стеснение своей рабыни и некое замешательство Сони и поспешил нарушить тишину, спросив:
  - Как она Вам?
  - Довольно мила, я ведь Вам уже говорила, - отозвалась Соня. - Вы купили ее в Калабаре?
  - Да.
  - Для перепродажи?
  - Нет, для себя... Но, поскольку мне придется какое-то время пожить под Вашей крышей, я с удовольствием отдам ее Вам, если она Вам нравится.
  Жоаль сам не знал, почему вдруг предложил это Соне, и весь напрягся в ожидании ее ответа. Но госпожа Маллиган лишь потерянно улыбнулась - и молодого человека пронзило острое чувство стыда.
  - Встань, Юнона, - приказал он. - Иди поздоровайся с хозяйкой.
  Соня внезапно стряхнула оцепенение и замахала руками:
  - Нет-нет, пусть сидит, где сидела! Благодарю Вас за щедрый подарок, но мне совершенно не нужна дикарка... к тому же, на ней наверняка пробу негде ставить!
  - На ней - пробу? - Жоаль был удивлен и даже шокирован. - Ручаюсь Вам, что она чиста!
  - Но не станете же Вы убеждать меня, будто ни один самец не касался ее в загонах конторы... или даже на Вашем корабле...
  - Разумеется, не касался!
  - Как бы то ни было, она мне не нужна! - и Соня снова махнула рукой, словно прогоняя некое назойливое насекомое.
  Затем лениво улыбнулась:
  - Не хотите ли немного выпивки к кофе?
  Жоаль согласно кивнул. Он не мог взять в толк, почему тон их разговора, доселе спокойный и дружелюбный, вдруг сменился на едва ли не агрессивный, и не знал, заметила ли это и Соня или же так показалось только ему одному... Внезапно его осенило: быть может, Соня за что-то разозлилась на Юнону?
  Он был ошеломлен и не решался заговорить первым. Повисла недолгая пауза, затем Соня снова принялась задавать ему любезные, ничего не значащие вопросы, будто их светская беседа и не прерывалась. Обмениваясь банальностями, они допили кофе и осушили по стакану коньяка.
  Юнона по-прежнему сидела на полу, не шевелясь и опустив глаза. Она знала, что совершенно ничего не стоит в обществе этой знатной дамы, и ей никогда бы в голову не пришло вмешаться в разговор белых не то что словом, но даже неосторожным движением. Но когда собеседники с шумом отодвинули кресла и поднялись, собираясь покинуть столовую, ее на мгновение захлестнул такой страх, что она чуть не вскрикнула. Неужели ее сейчас оставят одну?! С сильно бьющимся сердцем, не решаясь подняться, она вскинула на хозяина умоляющие глаза.
  - Плутон! - окликнула Соня. - Уведи девчонку на кухню и скажи Дотти, чтоб занялась ею.
  - Да, госпожа, - шепнул негр.
  Жоаль даже не взглянул на свою наложницу.
  - Я устал, - пожаловался он. - Если позволите, я бы уже отправился на покой.
  - Ваша комната на втором этаже, - сказала Соня. - Плутон проводит Вас туда, как только пожелаете.
  В вестибюле она сухо пожелала ему доброй ночи, резко отвернулась и быстро зашагала вверх по лестнице. В ожидании, пока вернется с кухни Плутон, Жоаль распахнул входную дверь и вышел на крыльцо. Ночь была великолепна. Он долго любовался, как луна льет холодный свет на спящее поместье, окутывая его облаком серебряной пыли с прожилками теней. Величавая глубокая ночь спускалась на родную землю, от земли поднимался легкий пар, и его нежное дуновение вселило томление в душу Жоаля. Вдалеке слышались тихие ночные шорохи, в листве деревьев шелестел бриз... Жоаль вдохнул полной грудью. Сколько еще придется ему противостоять суровой жизни, чтобы наконец вкусить ее покой?.. Накопившаяся за день усталость тяжким грузом легла на плечи.
  Жоаль постоял еще немного и вернулся в вестибюль. Там уже ждал его Плутон.
  - Проводи меня в мою комнату, - приказал молодой человек.
  - Да, г'сподин, - тихо ответил раб.
  Они прошли через вестибюль к лестнице. Поднимаясь по ступенькам, Жоаль впился пристальным взглядом в спину негра, карабкавшегося впереди.
  - Где, черт побери, Маллиган купил тебя? - спросил он.
  - Я забыл, г'сподин, - не оборачиваясь и не замедляя шага, ответил раб.
  - Как это, "забыл"?
  - У меня было очень плохо с головой, г'сподин. Должно быть, однажды мой хозяин взял меня с собой, привел сюда и оставил.
  - Разумеется, он тебя привел! - надменно бросил Жоаль. - Не сам же ты пришел, ведь нет?
  - Нет, г'сподин, конечно, нет!
  - А не я ли был твоим хозяином?
  - Я ничего не помню, г'сподин.
  - Но как же тебе удалось сразу же узнать, кто я такой, как только я вошел?
  - Я много слышал о Вас, г'сподин, я же сказал Вам.
  На площадке второго этажа Жоаль заставил дворецкого повернуться к себе лицом. Было в этом негре нечто такое, что смутно не нравилось ему и одновременно привлекало. Он долго и тщательно рассматривал невольника в упор, заглядывая в самую глубину его бесстрастных глаз.
  - Как там тебя зовут? - внезапно спросил он.
  - Плутон, г'сподин.
  - Вот видишь, кое-что ты все-таки помнишь!
  - Да, г'сподин, - прошептал Плутон.
  Он покраснел и опустил глаза. Жоаль наслаждался своим положением хозяина еще несколько мгновений, потом с легкой усмешкой отпустил раба.
  - Покажи мне мою комнату и исчезни, - приказал он.
  Плутон проковылял несколько шагов по коридору и открыл дверь. За ней оказалась приятная на вид комната с ротондой. Два окна выходили в залитый луной сад. Жоаль вошел и увидел большую кровать, рабочий стол, покрытый искусно выделанной кожей, и множество кресел с широкими спинками. Бархатные занавески, задернутые на ночь, медленно покачивались от сквозняка.
  Когда Жоаль уже почти разделся, в двери появилась Юнона.
  - Я не сама... Это барышня Дотти сказала мне, что я должна подняться к Вам, - пролепетала рабыня. - Она сказала так, что, раз я Ваша...
  - Мне нет дела до того, что там сказала барышня Дотти! - буркнул Жоаль.
  
  Утомленный трудами любви, он быстро забылся. Но под утро резко проснулся и подскочил на постели от легкого шума за дверью. Этот шум смутно напомнил ему тот, что он слышал, когда беседовал с Соней в салоне. Тихие шорохи то прекращались, то раздавались вновь у самой двери.
  Все еще во власти полусна, Жоаль хотел встать и посмотреть, что это, но передумал. Вновь воцарилась безмятежная тишина. Юнона спала, свернувшись калачиком подле него. Комната была наполнена синим предутренним туманом, точно стоячей водой. Свечи догорели, и лишь одна-единственная еще мерцала крохотным огоньком, готовым вот-вот погаснуть.
  Жоаль приподнялся на локте, уставился на дверь и выждал еще несколько минут, но не услышал ничего, кроме собственного дыхания. И все-таки шум, разбудивший его, вселил в него тревогу, неясную угрозу его спокойствию. Молодой человек почувствовал себя холодно и одиноко в чужом доме, посреди бесконечных цепей холмов и бескрайних равнин. Как в далеком детстве, ночь волновала и завораживала его. Воспоминания и надежды, целый огромный потерянный мир всплеснулся и заходил в нем волнами, точно потревоженный океан. Пока он спал, нечто неощутимое вырвалось на свободу из темных глубин его существа и теперь цепко держало его в своей власти, окончательно прогнав сонливость. Жоаль подумал о Жюдите и пожалел, что не она была первой, кого он встретил на берегу. Но, вспоминая сейчас о Жюдите, он видел не реальную девушку - в его глазах она была жаркой плотью его сокровенных чаяний, и в то же время злым духом его злоключений и обманутых надежд.
  Постепенно, мало-помалу, ночь отступила перед близившимся утром, и ее магия ослабела. Жоаль почувствовал, как она схлынула, уступая место заботам о завтрашнем дне - и без страха сомкнул веки, положил руку на грудь Юноны и снова заснул.
  ----------
  * Катальпасы - тропические деревья с огромными листьями и соцветиями, собранными в кисти.
  ** Милиция - здесь: вспомогательные военные части в колониях.
  ----------
  
  Глава 4
  На следующий день Жоаль проснулся и несколько минут не мог понять, где находится. Он удивлялся, что не ощущает медленного покачивания своего ложа на океанских волнах, не слышит над головой ни треска рангоутов под напором бриза, ни размеренных шагов вахтенного по палубе. Он был на твердой земле, в объятом сонной тишиной незнакомом доме. И ему нравилось неподвижно лежать на постели, глубоко вдыхать воздух родной страны, разглядывать пробивавшийся сквозь занавески свет нового дня. Но он не позволил себе валяться слишком долго, встал, подошел к окну и выглянул в сад. Солнце совсем недавно выкатилось из-за горизонта, и длинные золотистые стрелы его лучей наискось протянулись к земле. Жоаль приметил двух горлиц, стал провожать глазами их полет в лазурной выси небес... и вздрогнул от ощущения чужого присутствия за спиной. Он оглянулся - Юнона стояла подле него, завернувшись в одеяло.
  - Вам хорошо спалось, г'сподин? - спросила рабыня.
  - Плохо, - ответил Жоаль. - Почему ты всю ночь лежала рядом со мной?
  - Я думала, что Вам этого хочется, г'сподин.
  - Не до утра, Юнона. Когда я устану и засну, тебе будет хорошо и на ковре.
  - Да, г'сподин, - шепнула наложница, опустив глаза.
  Жоаль погладил ее по голове. Он старался держаться с ней достаточно строго, но без лишней грубости.
  Пора было начинать трудовой день, и он поспешил отдать рабыне приказ:
  - Ступай-ка на кухню и попроси у кухарки работу для себя.
  Юнона отошла от него, натянула свою единственную одежду, хлопчатобумажное платье, и вышла из комнаты. Жоаль еще несколько мгновений стоял нагишом у окна, подставив тело ласковому солнцу. Он был в эти минуты очень красив - широкоплеч и мускулист, и солнечный свет окружал его при каждом движении золотисто-рыжим сиянием, заставляя казаться еще выше и сильнее.
  Молодой человек выпрямился, прогнулся и с наслаждением потянулся - и вдруг ему послышался из сада тихий смешок. Он снова высунулся в окно и разглядел, как в проеме небольшой беседки, усыпанной розами, мелькнул силуэт негритянки. Потом он заметил в саду Соню. Госпожа Маллиган, казалось, не подозревала, что на нее смотрит обнаженный мужчина, как не замечала и присутствия смеющейся негритянки. Обе женщины были заняты делом: срывали цветы и осторожно укладывали их в корзины.
  Жоаль был удивлен, что белая женщина не спит в такой ранний час. Он отошел от окна и внезапно содрогнулся, вспомнив о Маллигане. В комнате было тихо, но ему снова почудился тот шум, что разбудил его ночью. Он пристально посмотрел на дверь и попытался вызвать в памяти ночные звуки. В ту же секунду в комнату постучали.
  - Войдите! - крикнул Жоаль и побежал натягивать штаны.
  На пороге показалась толстая негритянка. По ее уверенной походке и горделивой осанке сразу можно было догадаться, что она занимает высокий пост в домашней иерархии. Она огляделась, увидела Жоаля и обнажила в улыбке крупные белоснежные зубы:
  - Здравствуйте, господин! Хороший сегодня денек, а? Меня зовут барышня Дотти, господин, и я пришла посмотреть, не нужен ли Вам негро, чтобы помочь Вам одеться и прислуживать Вам.
  - Давай сюда своего негро! - сказал Жоаль.
  - Его зовут Шам, и он самым превосходным образом дрессирован. Более того, это один из моих малышей.
  - Ах, да? И сколько их у тебя?
  - О! этого, господин, я не смогла бы сказать точно! Еще недавно я приносила по одному каждые полтора года. Но теперь у меня, кроме этого, немало и других забот. Мне нужно заниматься кухней, и потом еще ткать и прясть в бараках.
  Жоаль знал по прошлой жизни, что похвала - лучшее средство пробудить у негра усердие и рвение в работе, и инстинктивно последовал старой привычке:
  - Честное слово, Дотти, ты чертовски хорошо устроилась! И я уверен, что ты и раньше была не просто плодовитой самкой, но еще и жгучей красоткой!
  - Большое спасибо, господин! - прыснула от удовольствия Дотти. - Ужасно приятно слышать это из уст молодого господина и знать, что он вот-вот заменит здесь нашего бедного больного хозяина!
  Она сделала легкий реверанс и вернулась в коридор за Шамом. Юный слуга дожидался ее за дверью. Ему было не больше двенадцати лет. Жоалю сразу понравились его опрятный вид, атласная кожа, симпатичная мордашка и большие любопытные глаза.
  - Смотри у меня, негро! - немедленно предупредила его Дотти. - Тебе же лучше будет, если ты займешься как следует своим хозяином и не позволишь ему ни секунды ни в чем нуждаться! Потому что иначе я лично отлуплю тебя так, что ты весь распухнешь, понял?
  Мальчишка кивнул. Угрозы Дотти не были пустым звуком. Тяжелая рука ее правосудия карала всю прислугу направо и налево, и чаще всего обрушивалась на молодежь.
  - Ты сама решила, Дотти, дать мне этого негро в услужение? - спросил Жоаль, пока юный раб одевал его.
  - О! нет, господин! - ответила негритянка. - Это приказ госпожи Сони. Моя хозяйка гораздо лучше себя чувствует и охотнее занимается домом с тех пор, как Вы приехали!
  Жоаль покачал головой. Впереди был первый день в родной стране, и не следовало больше терять времени на болтовню с неграми. Он чувствовал себя бодрым и готовым к любым испытаниям, и даже мысль о Маллигане, прикованном к постели в своем темном кабинете, уже не расстраивала и не задевала его. Из окна била солнечным светом возбуждающая жизненная сила, и никто и ничто не могло ослабить ее животворного влияния на всех, кто молод и здоров.
  - А моя негритянка спустилась на кухню, как я ей приказал? - спросил Жоаль.
  - Юнона? Да, господин, она пришла, - ответила Дотти.
  Она презрительно фыркнула:
  - Пока что я поставила ее следить за котлами. Эта дикарка больше почти ничего не умеет!
  - Смотри же, не испорти мне ее, - предостерег Жоаль.
  Дотти согласно кивнула и вышла из комнаты. Было ясно, что негры Бриара отнюдь не обрадовались появлению новенькой. И меньше всего был доволен ее приездом Шам. Помогая хозяину натягивать сапоги, он мучительно размышлял, почему это новый господин так заботится о Юноне. Он не мог взять в толк, почему хозяевам всегда так нужно отдавать некоторым своим негритянкам самую главную почесть - делить с собой ложе? Разве он сам не такой же молодой, чистоплотный и светлокожий, как эта Юнона?..
  Шам был наивен, но не столь уж невинен, как могло бы показаться кому-то, кто мог бы прочесть эти его мысли. Он знал, что самец обычно делает с самкой - не понимал только, зачем именно. И то, что у хозяина уже была Юнона, немного портило ему удовольствие сознавать, что отныне он - личная вещь белого.
  В вестибюле Жоаль встретил Соню - она только что вышла из кабинета мужа. С каждым днем ей казалось все более тяжким испытанием проводить несколько обязательных минут в этой комнате, вся ее молодость и красота сопротивлялись царству болезни и мрака. Жоаль понимал это и не нашел ничего предосудительного в том, что на лице ее откровенно читалось облегчение. Он сам этим чудесным солнечным утром не испытывал ни малейшего желания предстать перед изголовьем больного.
  - Как он? - спросил он у Сони.
  - Как обычно, все так же, как последние десять месяцев, - ответила она.
  - И ничего нельзя поделать?
  - Нет... ничего!
  Они робко обменялись понимающими горькими улыбками и одновременно подумали почти одно и то же: "Где бы мы были, если бы проводили все свое время в бдении подле умирающих и постоянном беспокойстве из-за них? Мы бы так никогда ничего не достигли! Дела не ждут, пока мы проводим близких на покой, они накапливаются и требуют нашей воли, нашего умения тщательно продумывать и строить планы. В самом деле, нельзя же тратить свою жизнь на то, чтобы смотреть, как другие умирают!.." Отныне Маллигана для них практически не существовало.
  - Ведь это не он хотел, чтобы я вернулся, не правда ли? - спросил Жоаль.
  Соня легким досадливым жестом отмахнулась от его вопроса и тут же задала свой:
  - А если бы и так? Вы бы стали сожалеть, что Вы здесь?
  - Нет, - признался Жоаль.
  Он поймал себя на том, что не может отвести глаз от груди Сони, ее тонкой талии и белоснежной кожи. "Сколько же ей может быть лет?" - на мгновение задумался он. - "Тридцать пять, быть может, тридцать восемь - во всяком случае, по ней этого не видно!" Внезапно другая мысль пронзила его: эта женщина наверняка знает, почему он был вынужден уехать из страны десять лет назад! Разумеется, Маллиган все рассказал ей.
  - Пойдемте завтракать, - пригласила Соня.
  - Нет, спасибо, - отказался он. - Мне нужно скорей вернуться на "Прекрасную Аврору" и передать командование судном помощнику. А потом я поеду осматривать склады. Чего-чего, а работы мне хватит с лихвой.
  - Вы вернетесь к обеду?
  - Не знаю... это будет зависеть от того, сколько на меня свалится хлопот.
  Соне ничего не оставалось, кроме как согласиться с ним. Она преувеличивала, говоря, будто бы дела мужа идут по-прежнему гладко - с тех пор, как он заболел, они были заброшены, и она так и не дала себе труда как следует вникнуть в них. Портовые склады, купля-продажа негров и других товаров - все, чем Маллиган распоряжался с легкостью, будто играючи - всегда представлялось ей чем-то ужасно запутанным и сложным. Никогда еще она не испытывала к этой работе такой ненависти, как теперь. На самом деле она обратилась к Жоалю вовсе не для того, чтобы он принял дела ее мужа: ее решение призвать его к себе было продиктовано - она особенно остро осознала это сейчас, когда он уходил - единственно лишь отчаянным стремлением вырваться из одиночества, горячей тоской ее тела, налитого до краев нерастраченной женской силой, по молодому и здоровому мужчине. Но ей претила сама мысль высказать это напрямую. Даже не вслух, даже перед самой собой ей было стыдно признаться в своем желании...
  Жоаль приказал Плутону седлать лошадь и, в ожидании, пока он управится, вышел с Соней на крыльцо. Он счел своим долгом подсказать ей, как вести себя с Маллиганом:
  - Если Ваш муж спросит обо мне, скажите, что я поехал на склады.
  - А еще я скажу ему, что Вы, возможно, зайдете повидать его сегодня вечером, - откликнулась она.
  И добавила, поколебавшись, будто стараясь убедить в этом прежде всего себя:
  - Нельзя же совсем держать его в неведении!
  - Нет, - произнес Жоаль.
  Ему пора было ехать, и им более ничего не оставалось, как обменяться взглядами на прощание. Внезапно между ними словно бы выросла тень Маллигана. Но Жоаль не дрогнул. В нем горело нетерпеливое возбуждение в ожидании предстоящих дел, он преисполнился уверенности, что жизнь его изменилась по-настоящему и навсегда, так, что отныне в ней нет больше места страху, сомнениям и нерешительности.
  И всю дорогу до Трините он летел на крыльях этой уверенности, а в голове его носились причудливые мечты, казавшиеся предзнаменованием возвращения былого могущества.
  Склады Маллигана занимали длинный ряд высоких кирпичных зданий. Они стояли вплотную друг к другу во всю длину улочки, ведущей к набережной.
  Внутри склады являли собой гибрид караван-сарая и респектабельного делового дома. На втором этаже и выше располагались кабинеты клерков и роскошно отделанные комнаты - своего рода гостиничные номера для крупных покупателей, прибывших издалека. А первые этажи занимали огромный торговый зал и конюшни для содержания негров. В стойлах рабов размещали партиями по шесть и тщательно готовили для наилучшего представления перекупщикам.
  Работало на складах около сотни служащих, но только двое из них пользовались особым доверием Маллигана: некто Казимир и Мурсук. Казимир, по должности маклер, был низеньким грустным задумчивым человечком. Говорил он медленно и осторожно - казалось, он никогда ничего не произносил спонтанно, но прокручивал в голове некий сложный подготовительный ритуал каждый раз, как собирался открыть рот. Мурсук начинал карьеру приказчиком Маллигана, а ныне исполнял должность директора его торговой империи, и именно в его руки негласно перешли бразды правления на время болезни настоящего хозяина.
  Он и встретил Жоаля, когда тот появился на складах. С тех далеких пор, когда он был у Маллигана на побегушках и объезжал поместья, собирая негров, Мурсук еще больше располнел. Его руки превратились в толстые бревна, глаза утонули в складках жира, голый блестящий череп покрылся коричневыми чешуйками. Он старался держаться и разговаривать соответственно своему новому положению хозяина предприятия, но былая выучка приказчика навсегда прилипла к нему и сквозила в каждом его слове, каждом движении. Как только Маллиган заболел и перед Мурсуком замаячила возможность в один прекрасный день полноправно занять его место, он начал относиться к подчиненным непримиримо и агрессивно.
  В день, когда Жоаль появился на складах, аукционов не было, зала была пустынна и полутемна, и Мурсук не узнал новоприбывшего, принял его самое большее за обычного посетителя, пришедшего разузнать о будущих торгах. Он был занят тем, что тискал в своем кабинете негритянку. Оставив жертву своей похоти распростертой на столе и приняв одновременно отрешенный и надменный вид, он загородил дорогу незваному пришельцу:
  - Что Вам угодно, господин?.. Должен предупредить Вас, торгов сегодня нет.
  - Мое имя Жоаль, - холодно отозвался молодой человек.
  Он указал пальцем в раскрытую дверь кабинета:
  - Что это значит? Вы пытались изнасиловать эту девушку?
  - Господин! Хозяин здесь - я! - отбрил Мурсук. - Вам же будет лучше, если Вы сейчас же скажете мне, что Вас сюда привело.
  Однако, несмотря на высокомерный тон, он был далеко не так уверен в своей правоте, как хотел показать. Слишком самоуверенные посетители всегда приводили его в легкое замешательство.
  - Ну же, господин? Слушаю Вас! - нетерпеливо добавил он.
  Жоаль приложил руку к щеке и молча огляделся. Затем размеренным солидным голосом принялся объяснять этому выскочке, откуда он приехал и по какой причине явился сюда. В первые секунды Мурсук еле удержался, чтобы не перебить его. Он выдерживал суровый взгляд молодого человека так долго, как только мог - потом внезапно вспомнил, кто он такой, и вытаращил глаза от изумления.
  - Господин Жоаль!.. - пролепетал он, задыхаясь от волнения. - О! Но я же Вас вспомнил!..
  На мгновение он лишился дара речи. Он настолько не верил своим глазам и был так ошеломлен возвращением Жоаля, что совершенно не находил слов.
  - Надо же! - бормотал он. - Это ж надо! Кто бы мог подумать!..
  Жоаль молча разглядывал его. Он понимал, что именно вспомнил этот человек, но не находил в себе сил прямо спросить его об этом и потому злился. Он запрокинул голову и окатил Мурсука таким уничтожающим взглядом, что тот обмяк и безвольно опустил глаза. Он моментально снова превратился в презренного безродного приказчика, коим в глубине души никогда и не переставал быть.
  - Так это и есть Ваша работа? - спросил Жоаль и снова указал на негритянку. Та по-прежнему лежала на столе, боясь пошевелиться.
  - Я не делал ничего плохого, - смиренно ответил Мурсук. - Я просто осматривал ее. Она из партии товара, прибывшей на "Прекрасной Авроре", и...
  - Я лучше Вас знаю, чего она стоит, - прервал его Жоаль. - Ни одну из девушек, что я привез, не тискал еще ни один самец.
  Он опять бросил на Мурсука ледяной взгляд и добавил, отчеканивая каждый слог:
  - Еще хоть раз застану Вас за подобным занятием - выставлю на улицу! А теперь рассказывайте, чем Вы тут еще занимаетесь, кроме того что разыгрываете из себя хозяина? Каковы именно Ваши функции?
  Прежде чем ответить, Мурсук прочистил горло. Он знал, что все клерки на верхних этажах, бросив работу, внимательно слушают их разговор.
  - Ну... я делаю все возможное, чтобы заменить г-на Маллигана, - сказал он. - Я всегда был его правой рукой, не правда ли? Мы начали работать с ним вместе не вчера!
  - Пока что здесь устроюсь я, - сказал Жоаль, указывая на его кабинет. - Уберите оттуда эту девушку и отведите в ее жилище. Потом Вы принесете мне Ваши реестры и приведете всю эту чертову тучу счетоводов, что пялится на нас со всех лестниц. Я хочу видеть их всех перед собой не позже чем через пару минут! Сегодня я не намерен устраивать скандалов и разбирательств, но с этого момента дела здесь должны быть налажены, как прежде, понятно?
  Мурсук почтительно кивнул в знак согласия. Он был весьма подавлен тем, что его возвышенное положение в одночасье рухнуло - но тем не менее не чувствовал себя глубоко уязвленным. Ему уже не первый раз приходилось отказываться от надежд на лучшую долю и ставить себя на место. В глубине души ему никогда не нравилось руководить людьми, и он никогда по-настоящему не желал сделаться главой предприятия. Он гораздо увереннее себя чувствовал под прикрытием вышестоящего начальства.
  За день Жоаль проверил все счета, что приносили клерки. Он разобрался в них, насколько позволяли ему познания в арифметике и врожденное деловое чутье, и у него не нашлось серьезных возражений. Однако ему бросилась в глаза большая разница между объемами поступления провианта для негров и наличным запасом продовольствия. Он вызвал Мурсука и жестом пригласил его сесть.
  - Мне нужно задать Вам несколько вопросов, - сообщил он.
  Тон его был вежливым, но не более. Мурсук тяжело опустился в кресло, на которое ему указали. Он не выглядел захваченным врасплох, но будто ожидал подобного допроса, и, без сомнения, специально для этого прихватил с собой еще один счет в небольшой папке из черной кожи.
  - В чем дело, господин? - поинтересовался он.
  - Вот здесь я вижу, что к нам поступило определенное количество провианта, - указал Жоаль на одну из граф в раскрытой перед ним книге. - А вот тут замечаю, что реально имеющийся запас продовольствия этому количеству не соответствует. И я хотел бы, чтобы Вы объяснили мне, почему.
  - А вот почему, господин, - сказал Мурсук и протянул ему черную папку. - Здесь Вы найдете отчет обо всем, что было израсходовано во время приемов, которые г-н Маллиган и я устраивали для всех официальных лиц острова.
  Жоаль для вида пробежал глазами список, затем резко поднял глаза. Мурсук, весь в поту, тоже пристально смотрел на него.
  - Премного Вам обязан, - произнес Жоаль, уже не скрывая иронии. - Вот только Вы весьма осчастливите меня, если перестанете думать, будто меня можно облапошить.
  - Как это понимать, господин?
  - Честно говоря, меня не интересует, что Вы успели здесь разворовать до моего приезда. Но мне бы не хотелось, чтобы так продолжалось и дальше.
  - Уверяю Вас, я ничего не брал лично для себя! - возразил Мурсук. - Я почтенный человек, член Коммунального совета. Моя жена дает приемы раз в неделю и занимается благотворительностью...
  - Не будем уходить от дела, прошу Вас! - перебил Жоаль.
  - Вот именно! - подхватил Мурсук. - Видите ли, в наших кругах очень важно поддерживать дружеские отношения с высшими чинованиками на местах, к примеру, с офицером адмиралтейства или личным хирургом губернатора... Можете спросить у г-жи Маллиган, ее муж никогда не переставал поддерживать эти связи.
  - Пусть так! - продолжал Жоаль. - Но в данном случае речь идет о пище для негро. Как же, черт Вас побери, высшие чиновники снизошли до того, чтобы лакомиться ею, да еще в таких количествах?
  - Дело в том, господин, что...
  - Ну же, я Вас слушаю!
  - ...очень может быть, что они ею немного приторговывают.
  С этим доводом Жоаль, казалось бы, согласился, и Мурсук подумал, что выиграл первый раунд. Он остановил клерка, проходившего мимо кабинета, и приказал ему сходить за пуншем для нового патрона.
  - Извините, что не составляю Вам компанию, - сказал он Жоалю. - Я бы с удовольствием выпил с Вами, но я больше не позволяю себе ни капли алкоголя!
  - Уж не эта ли история с приемами отбила у Вас охоту к выпивке? - саркастически поинтересовался тот.
  - Слово чести, господин! - заверил Мурсук. - Я бросил пить, чтобы спасти свою душу. Когда меня искушает греховная жажда, мне стоит только подумать об Иисусе, и желание выпить проходит.
  - Я бы больше обрадовался за Вас, если б Вы подумали о том, как рассказать мне правду, - парировал Жоаль. - Быть не может, чтобы чиновники, даже продажные, осмеливались спекулировать с таким размахом.
  Мурсук медлил с ответом, пока клерк не принес заказанный пунш и не удалился. Потом он встал, подошел к двери кабинета и плотно закрыл ее.
  - Вы правы, - признался он. - Мы не все отдаем чиновникам. У нас и самих есть крупные заказчики негритянской еды.
  - Что за птицы эти заказчики?
  - Ну, Вы, должно быть, теперь уже знаете, что все здесь сильно изменилось за десять лет... Сейчас у нас множество людей живет вне закона и еще уверяет, что вот-вот перекроит этот закон на свой лад. Но, должен предупредить Вас, г-н Маллиган всегда старался ладить с этими людьми!
  Жоаль медленно встал. Он внезапно засомневался, правильно ли он понял услышанное.
  - Уж не продаете ли вы продовольствие освобожденным? - гневно вопросил он.
  - Да, продаем, господин, - ответил Мурсук. - А иногда мы также продаем его и беглым.
  - Вы снабжаете едой эту нечисть, которая хочет все потопить в огне и крови?!
  Мурсук вытащил из-за баски* клетчатый платок и вытер лицо. Теперь он уже не робел перед Жоалем. У него возникло искушение намекнуть ему на кое-какие детали его прошлого, быть может, даже дать ему понять, что знает о нем все. Велико было его желание таким образом превратить Жоаля в сообщника... но чувство субординации не преминуло напомнить ему, насколько рискованным мог оказаться такой шаг. И Мурсук счел более безопасным для себя слукавить.
  - Ну да, снабжаем! - подтвердил он. - А если б мы не делали этого сами, будьте уверены, этим занялись бы другие. Очень многое изменилось, пока Вас не было, господин Жоаль! Теперь на негро смотрят не совсем так,.. как в Ваше время!
  - Что это значит?
  - Это значит, что отныне мы обязаны считаться с ними, и не на словах, а на деле.
  - С освобожденными? С беглыми??
  - Да, господин! Белым людям пришлось признать, что лучше не драться с мятежниками, а помогать им, чтобы те всегда были под рукой и зависели от нас: таким образом, мы всегда можем возложить на них ответственность за беспорядки. Считается, что, если не хочешь терять возможность при необходимости снова обуздать негров, нельзя бросать их подыхать с голоду.
  - И так думают все белые?
  - Подавляющее большинство, господин. А те немногие, кто так не думает, признают, что негры - такие же дети Всеблагого Господа, как и все мы...
  - Черт побери! - вскричал Жоаль и грохнул кулаком по столу. - Будьте уверены, Мурсук, что я этого не потерплю! Отныне я категорически запрещаю торговать с мятежниками!
  - Но г-н Маллиган...
  - Плевать мне на Маллигана! Теперь здесь командую я!
  - Конечно, господин Жоаль, - не унимался Мурсук. - Но Ваш приказ противоречит законам торговли! И, более того, он звучит не по-христиански!
  - Молчите! - выпалил Жоаль, вне себя от ярости. - Избавьте меня от Ваших россказней о торговле и религии!
  Мурсук тряхнул головой.
  - Как скажете, - произнес он. - Но предупреждаю Вас, Вы рассердите многих людей...
  - Пусть только попробуют... пусть даже не думают являться сюда и высказывать мне претензии! - отрезал Жоаль. - Пока я жив, мои негро останутся моими негро, и я буду делать с ними все, что захочу!
  - И все же аболиционисты...
  - Опять эти аболиционисты! Пускай они сначала освободят из рабства друг друга, в своих собственных странах! Потому что у них в слугах ходят белые - белые рабы, и у этих рабов все недостатки негров, но ни одного из их достоинств. Я убежден, что нужно потерять всякое уважение к себе и всякий стыд, чтобы позволить белому человеку обслуживать себя!.. А они еще нас учить задумали! Пусть лучше эти бараны-аболиционисты отстирают свое грязное белье, прежде чем ехать выискивать грязь у нас!
  Он выдохся и, все еще налитый злобой, перевел дыхание. Всякий раз, как ему приходилось спорить о подобных вещах, сердце его учащенно билось в необъяснимой тревоге, он стискивал кулаки с такой силой, что выжимал пот из ладоней.
  Внезапно он остро ощутил свою неправоту - только чистокровная белая знать могла позволить себе говорить подобные вещи таким тоном, а он не был ни знатным, ни белым. Но, в конце концов, он всего лишь высказал свое глубокое убеждение...
  Он схватился за горло, словно бы теснота кабинета душила его, рванул ворот и выбежал прочь. Мурсук, укрощенный и присмиревший, посеменил следом. Он изо всех сил старался не отставать и думал, что первая встреча с новым патроном прошла вовсе не так уж плохо.
  Лишь только глубокой ночью Жоаль и Мурсук управились со всеми делами и вышли со складов. Они прошли гуськом пару шагов по темной улочке, и, когда Жоаль взялся за повод своей лошади, Мурсук спросил:
  - Где Вы будете жить, господин? На случай, если мне понадобится побеспокоить Вас в неурочный час, я должен знать, не так ли?
  - Первое время поживу в Бриаре, - ответил Жоаль.
  - Не слишком ли поздно нынче вечером ехать туда? Уже не только обед, а и ужин прошел... - рискнул попытать счастья Мурсук. - Моя жена будет очень рада снова повидать Вас!
  Жоаль промолчал, и управляющий добавил:
  - Дело в том, что она хорошо знает Вас, господин Жоаль!
  - А! - только и произнес Жоаль.
  - Девичья фамилия моей жены - Скантон!
  - Берта Скантон?
  - Да, господин! И мы живем в Ландстоне. Полковник умер три года назад, но старая г-жа Скантон еще жива, и жив-здоров мой зять Филипп. Быть может, Вы знаете, он - муж Вашей... ну, Вашей...
  - Да, я знаю! - оборвал Жоаль. - Спасибо за приглашение. Но, право же, не сейчас! Сегодня уж слишком поздно. Как-нибудь в другой раз.
  Он торопливо пожал Мурсуку руку, вскочил в седло и пришпорил коня. Образ Селии всплыл у него перед глазами, и он на мгновение зажмурился, потрясенный. Где-то в глубинах памяти ожило и мучительно заворочалось неясное воспоминание, чьи-то слова о предназначении всего сущего. Кто же это сказал ему однажды о семенах в деснице Божией... о семенах, упавших какое на благодатную почву, какое на камни, какое в придорожную пыль?.. И почему ему так не понравились тогда эти слова? Конечно же, он, Жоаль, - тоже крохотная частичка мироздания, и, без сомнения, он - одно из миллионов зерен, которые Бог некогда рассеял по земле с высоты небес... Но, черт побери, он знать не знал теперь, куда именно он упал!
  ----------
  * Баска - род оборки на талии.
  ----------
  
  Глава 5
  Новость о возвращении Жоаля облетела остров быстрее, чем огонь распространяется по сухому кустарнику. Достигла она и слуха тех немногих, кто знал всю подноготную его происхождения и помнил, почему ему пришлось уехать. Так или иначе, эта весть не оставила их равнодушными, но сильнее всех была взволнована Жюдита. С того дня, когда ужасное разоблачение Жоаля отбросило ее от нарождавшейся любви в пучину злейшей ненависти, она жила бездумно, как бы наудачу, и тщетно пыталась забыть свое последнее свидание с ним. Ее сердце помнило безрассудный порыв ему навстречу, ее тело - тяжесть его тела, притиснутого к ней толчком кареты, ее губы - теплое прикосновение его губ. Но каждый раз, как ей стоило только подумать, что ее касался человек, в жилах которого текла черная кровь, ее охватывал ужас, ей хотелось умереть или совершить какое-нибудь безрассудство.
  Но за все прошедшие годы ей ни разу не представился удобный случай ни для того, ни для другого. Даже выйти замуж так, чтобы об этом заговорила вся Мартиника, ей не удалось. Родители представили ей несколько выгодных партий, но всех женихов она категорически отвергла. Спустя несколько лет ее отец, а затем и мать умерли, и Жюдита осталась в жизни одна.
  Вскоре после этого ей пришлось продать свои земли, она оставила за собой только большой дом в Исфахане. Затем она решила путешествовать и провела несколько месяцев в разъездах, с каждым днем все больше увязая в неустроенности кочевой жизни, завела много друзей и даже нескольких любовников. Она отдалась на волю случая и плыла по течению до тех пор, пока не сочла себя достаточно сильной, чтобы вернуться в родную страну.
  И она действительно стала сильнее: с тех пор, как снова поселилась в своем доме в Исфахане, она наконец-то научилась думать о Жоале без трепета и без отвращения, и, хотя не забыла о нем до конца, ей показалось, что она сумела освободиться от него. Но на пике упоения победой над прошлым и над собой ее торжество внезапно сменилось подавленностью. Она не могла отделаться от вопроса, а так ли уж она желала достичь этой свободы?..
  Жюдита села перед чистым листом бумаги и попыталась разобраться в себе. Прежде всего, сама причина того, что Жоаль внушал ей ужас - его негритянское происхождение - перестала казаться ей такой серьезной, как раньше. Разве ее саму в детстве не нянчила негритянка? Конечно, это нельзя было сравнивать, няня есть няня, а мать есть мать, и каждому человеку должно оставаться на том месте, которое общество определяет ему по рождению - особенно в такие смутные времена, когда сами основы общества подвергаются угрозе и требуют защиты... И все же порой ей казалось, что нет ничего предосудительного в том, чтобы время от времени вспоминать Жоаля и думать о нем. Она пыталась представить себе, как сложилась его жизнь, и тешила себя мыслью, что с ним все в порядке, хотя, быть может, его глубокая сердечная рана все еще болит...
  "Что бы ты сделала, если бы в один прекрасный день он вернулся?" - все чаще спрашивала она себя. Этот вопрос подсознательно вертелся у нее в голове, но пока еще она не находила в себе сил ответить на него. И все же порой она чувствовала, что ответ на него очень важен, и, хотя она не решается дать его даже про себя и уж тем более не имеет силы высказать вслух - ответ этот уже близок. В такие минуты она с горечью осознавала, что всю жизнь прожила в пустоте, в плену моральных рамок и стандартов поведения эпохи, которая уже изживает себя и вот-вот перестанет существовать. Глубоко внутри нее творились перемены, которых она не понимала.
  Если бы вдруг вернулся Жоаль, она пережила бы, увидев его вновь... нет, не порыв любви, и уж тем более не приступ отвращения... но, скорее, потрясение, и она не могла не трепетать от страха перед этим ударом.
  Жюдита была молода, налита здоровьем и исполнена пылкой страсти. Ее часто охватывало томление плоти. Она вспоминала свои мимолетные дорожные романы, пережитые несколькими месяцами ранее - она сохранила их все в сокровенных глубинах памяти и гордилась своим маленьким тайником. Откровенно похотливые, неистово бурные или нежно ласкающие, все ее мужчины прошли мимо, не затронув самых чутких струн ее сердца, и ее влечение к ним остывало, едва успев возгореться. С самого первого дня очередного любовного приключения Жюдита всегда знала, как и когда оно закончится. Конец всего, что ей случалось переживать, всегда был заложен в начале.
  А в начале ее жизни был Жоаль.
  
  Первые недели после возвращения оказались для Жоаля такими напряженными и занятыми, что он думать забыл о своих прежних страхах и переживаниях. Он посвятил себя приведению в порядок дел Маллигана и улучшению работы его торгового дома. Но обстановка, царившая в колонии, отнюдь не способствовала этому. В стране было неспокойно, светская жизнь почти замерла. Ни одна ночь не обходилась без того, чтобы с гор не спустились негритянские банды и не попытались поднять мятеж среди освобожденных и мулатов. Отряды милиции без конца преследовали их и даже вступали с ними в настоящие сражения - но не могли победить. В большинстве поместий, расположенных вдали от городов и друг от друга, положение белых господ сделалось крайне щекотливым, если не сказать хуже. Несмотря на то, что на ночь всех невольников сковывали цепями и выпускали собак, рабы продолжали бежать от хозяев поодиночке и группами. Их освобождали и пригревали у себя все те же "гости с гор". Восставших становилось все больше, и они уже не боялись среди бела дня нападать на фермы, как только испытывали нужду в оружии и еде.
  Кровавые ответные меры, с каждым днем все более жестокие, никого не усмиряли, ужасное зрелище гниющих на деревьях трупов повешенных вселяло в сердца мятежников не страх, но ненависть, и правительство готово было вот-вот расписаться в своей неспособности остановить волну насилия, неотвратимо захлестывающую страну.
  Как ни странно, единственным, что еще продолжало действовать, как прежде, посреди этого хаоса, оставалась работорговля. Более того, казалось, что она не только ничуть не страдает от происходящего, но, напротив, переживает расцвет, ширится и завоевывает новые рынки. Жоаль окунулся в нее с головой и отметил с неким злорадным удовлетворением, что в роли главы работорговой империи он приобрел вес в обществе и известность большие, чем те, которых его некогда лишили. Он радовался, видя, как тех, кто еще пытается не замечать и презирать его, становится все меньше, как белая знать уже не в силах игнорировать его - человека нужного и оттого могущественного. Он, конечно, не мог заставить ее признать себя равным ей - но и не пытался. Светское общество острова теперь зависело от него, и уже речи не было о том, чтобы он первым сделал шаг навстречу тем, кого некогда знал, чтобы попытался возобновить приятельские отношения, которых, видимо, по большому счету никогда и не существовало.
  За несколько месяцев он приобрел высокое положение в колонии, и жизнь его значительно облегчилась. Разумеется, его внутренние демоны никуда не испарились, и он по-прежнему чувствовал себя очень одиноко - но зато получил возможность не заботиться о том, что думают о нем другие люди, и решил, что лучше оставить их в покое. Он полностью ушел в дела, а когда обстоятельства того требовали, показывал себя то скучающим, то сияющим от удовольствия - но в глубине его души царили тишина и пустота.
  В огромный пустой дом в Бриаре он приезжал лишь заполночь и сразу же засыпал. Целыми днями Соня бродила в одиночестве по комнатам, попивала пунш и по пять-шесть раз в сутки меняла наряды, ставшие отныне бесполезными: ей больше некуда было пойти покрасоваться в них, да и к ней гости не ездили. Зная, что за человека она пригрела под той же крышей, где умирал ее супруг, общество вынесло ей порицание и единодушно решило держаться от нее подальше.
  Но Соня не слишком огорчилась, когда поняла это. Ее беспокоили другие, гораздо более важные для нее вещи - вечная занятость Жоаля и собственное одиночество. Чувствуя, как волнует ее плоть глубокое неутоленное желание, она устраивала самой себе жестокие допросы. О, как бы ей хотелось уметь рассуждать на трезвую голову, судить беспристрастно о себе и своем будущем!.. Коли уж судьба ее мужа окончательно предрешена и его смерть - не более чем вопрос времени, почему бы не рискнуть уже сейчас начать жить так, будто бы его вовсе не существует?! Соня с горечью замечала, как ее красота и страсть пропадают втуне, как подкрадывается безжалостная старость. Она с трудом могла выносить щелканье настенных часов в своей спальне - движение маятника наводило на нее ужас. Глубокой ночью ей казалось, будто он отсчитывает шаги Жоаля: скрип... скрип... скрип... вот он поднимается по лестнице... скрип... открывает дверь своей комнаты... скрип... закрывает ее... скрип... садится на постель, где его ждет эта негритянка!..
  
  В октябре погода сделалась переменчивой, хотя летние духота и влажность еще держались. В одну необычайно жаркую и душную ночь усталый Жоаль еле добрел до кровати, сбросил с себя насквозь пропотевшую одежду и растянулся нагишом. Юнона взяла веер из сухих пальмовых листьев и собралась было, как обычно, помахать над ним, но он раздраженно буркнул:
  - Отстань! Прекрати нянчиться со мной, точно негритянская старуха с младенцем!
  Юнона повиновалась, встала с кровати и улеглась на коврике.
  - Г'сподин хозяин, - шепнула она, - когда Вы были маленьким, у Вас была няня-негритянка?
  - Да.
  - Почему Вы никогда не навещаете ее?
  - Она, должно быть, давно умерла!
  - Но почему Вы до сих пор не вернулись к себе домой, г'сподин?
  - Не скажу! Мало ли почему! - огрызнулся Жоаль. - И потом, с чего ты взяла, будто у меня есть свой дом?
  - Так говорят негры, г'сподин. Барышня Дотти, Плутон и все другие! Барышня Дотти даже сказала, что всё знает о Вас.
  - Ах, да?
  - Да, г'сподин! Она даже сказала, что Вам следовало бы сделать, и как было бы жаль, если бы Вы не сделали этого!
  Голос Юноны дрогнул. Жоаль и сам догадывался, что по дому ходили слухи о нем, но теперь дело приняло серьезный оборот. Он приподнялся, чтобы видеть лицо своей рабыни.
  - Подойди, - приказал он, и, когда Юнона встала, спросил: - Что я должен был бы сделать, по мнению толстухи Дотти?
  - Я могу сказать Вам это, г'сподин? - робко произнесла Юнона. - Вы не побьете меня, если я скажу?
  - Разве я когда-нибудь дал тебе хоть подзатыльник?.. Ну, так что же она сказала, эта Дотти?
  Рабыня зажмурилась и выпалила:
  - Так вот, г'сподин, она сказала так, что Вам следовало бы доставить ее хозяйке удовольствие переспать с Вами!
  Жоаль был ошеломлен:
  - Что?! Что это ты несешь, Юнона? Ты что, с ума сошла?
  - Нет, г'сподин! - с силой возразила Юнона. - Я вовсе не сошла с ума! Барышня Дотти и вправду сказала это! И даже Церера, горничная хозяйки, даже она без конца говорит, как г-же Соне плохо без мужчины, как она напивается каждую ночь и потом кричит во сне Ваше имя! Да, г'сподин, барышня Дотти уверена, что с ума сойдет г-жа Соня, если Вы и дальше не будете обращать на нее внимания!
  - Это все негритянская болтовня, - оборвал Жоаль. - А теперь довольно, замолчи! Ложись на пол и спи!
  Он внезапно взмок, из подмышек и по вискам побежали струйки пота. Невыразимая досада охватила его, в глубине души бесенком завертелось отчаянное желание подчеркнуть свое безразличие и скуку, показать себя надменным и отстраненным. Но других зрителей, кроме Юноны, в комнате не было.
  Подумать только, Соня!.. Разве ж может такая женщина, как она, всерьез мечтать о том, чтобы отдаться ему?! Он усиленно вызывал в душе возмущение, изумление услышанным - но тщетно. На глаза ему попалось обнаженное тело Юноны, распростертое на коврике у ножки кровати, и внезапно он представил вместо наложницы Соню. И удерживал перед мысленным взором это видение, пока оно не сделалось невыносимо пьянящим.
  - Переспать с г-жой Соней! - буркнул он. - Какая глупость. Тебе понравилось бы, если бы я так поступил?
  - Нет, г'сподин, - еле слышно ответила Юнона. - Потому что потом Вы больше не захотели бы меня и подарили бы какому-нибудь толстому негру из бараков!
  - Пока еще я не намерен отдавать тебя кому бы то ни было, - заверил Жоаль. - Я заплатил триста ливров Ловейту не...
  Внезапно он смутился и осекся. Зачем рассказывать подобные вещи негритянке!
  Он опрокинулся на спину, раскинув руки, и решил про себя: "К черту все эти проклятые сплетни негро!"
  - Г'сподин хозяин? - тихонько позвала Юнона.
  - Ну что еще?
  - Вы думаете, что сможете оставить меня у себя, когда станете спать с хозяйкой?
  - О хозяйке и речи быть не может!
  - Но барышня Дотти, она думает, что однажды...
  - Твоя барышня Дотти что-то уж слишком много думает! - резко перебил Жоаль. - Она думает, будто знает, что случится, еще до того, как это произойдет, не правда ли? Ну, а я думаю, что скоро, не сегодня-завтра, влеплю ей хорошую затрещину, и не одну, чтобы отбить у нее охоту чересчур заботиться обо мне!
  - Но, г'сподин...
  - Хватит, Юнона, ты поняла, хватит! Во что это она сует свой нос, эта черномазая? С какой стати ее стали касаться дела белых?! Я сказал тебе спать, значит, спи и не выдумывай!
  Юнона покорно закрыла глаза, но думать не перестала. В конце концов, не так уж и плохо, что она - всего лишь негритянка. По крайней мере, ей не грозит опасность сойти с ума от голода плоти! Ни за что на свете она не согласилась бы променять свою красновато-коричневую кожу на атласную кожу этой белой, что корчится в одиночку на своей постели совсем рядом с ними!
  Она улыбнулась своим мыслям, медленно подтянула колени к животу и устроилась на коврике поудобнее. Почему это, если белая желает мужчину, она должна так долго ждать и не может ничего сказать или поделать с этим? Почему же она не попросит господина поскорее взять ее, вместо того чтобы сходить с ума?.. Юнона поняла, что именно за это она сразу же невзлюбила госпожу Соню - за ее манеру скрывать свое желание, как будто в нем есть что-то страшное или постыдное! И заулыбалась еще шире, когда представила, что только мог бы сделать ее хозяин с такой изголодавшейся женщиной...
  
  Глава 6
  Неделю спустя Жоаль впервые по-настоящему столкнулся со своим прошлым. Как случается всегда, когда чего-то долго ждешь, это столкновение произошло совершенно случайно и при непредвиденных обстоятельствах.
  За три дня до этого в порт Трините прибыла из Африки шхуна-бриг "Резвый" под флагом Маллигана. Узнав об этом, Жоаль сразу же поднялся на судно потолковать с капитаном. Он довольно хорошо был знаком с ним и знал, что этот человек всегда принимал все возможные в дальнем плавании санитарные меры. Тем не менее, в дороге погибло много негров, и Жоаль хотел выяснить, почему. "Резвый" был известен среди работорговых кораблей как самый чистый и "комфортабельный". Его часто мыли и обкуривали серой, чтобы зловоние из негритянских трюмов не проникало на верхние палубы и капитанский мостик. Но в последнее время невольничьи корабли были приравнены к контрабандистам, и "Резвый" был вынужден, опасаясь встречи с патрульными судами, так часто менять курс, что попал в зону встречных течений и сильно задержался в пути. То, что осталось от его груза, было в таком состоянии, что Жоаль понял: нужно поскорее сбыть с рук измученных долгой дорогой рабов, пока они не умерли или не разболелись. И он отвел на подготовку негров к продаже всего сутки и еще полдня.
  Погода в назначенный для торгов день выдалась неустойчивой и тяжелой. Короткий горячий дождь лишь ненадолго облегчал духоту, а затем солнце вновь принималось метать жгучие лучи сквозь низкие облака цвета темной меди - но едва оно успевало высушить лужи, как снова разражался ливень.
  Когда Жоаль приехал на склады, в зале, где должен был состояться аукцион, уже собрались многие знатные белые со своими управляющими. Узкая улочка была вся запружена каретами и верховыми лошадьми. Вновь прибывшие с трудом проталкивались ко входу и привязывали коней к любому свободному колышку. В залу то и дело входили все новые группы желающих поучаствовать в торгах. Посетители спорили о политике и обсуждали вечерние негритянские бои. Вокруг них суетились официанты, разнося заказанный пунш.
  На несколько минут Жоаль задержался у двери своего кабинета, чтобы оглядеть растущую толпу. Ему уже не первый раз приходилось продавать негров в этой зале, и не раз он замечал среди набавляющих цену знакомые лица. И тем не менее, сегодня он чувствовал какое-то особое нетерпение, почти сердился оттого, что торги никак не начнутся и, еще не начав их, спешил поскорее с ними покончить. Обстановка в стране становилась все более напряженной, и Жоаль хмурился, слушая последние новости. Далекая метрополия издала новые дурацкие законы и выслала войска, чтобы обеспечить их выполнение. Прибытие военных ожидалось со дня на день. Это было унизительно, и к тому же смертельно опасно. Из центра острова то и дело поступали тревожные, пронизанные страхом сообщения. Некоторые из них исходили, должно быть, из самой государственной канцелярии - Жоаль без труда мог представить себе, как шепчутся и ропщут, получая их, чиновники метрополии: "Ну что же там такое случилось? Почему лихорадит всю страну? Кто ее так беспокоит? Помещики? Мулаты?.. Ну так пусть дадут каждому, что кому хочется - кому равные права, кому кусок земли!.."
  Первым шагом со стороны тех, кто рассуждал так упрощенно, без знания реальной ситуации на Мартинике, и была высылка войск. А вторым неизбежно станет предание всей страны огню и кровопролитию! И у Жоаля были все основания полагать, что первой жертвой грядущих репрессий падет торговля.
  Об этом он и думал, изнывая от досады, когда пришел аукционист Казимир. Он на мгновение остановился и приветствовал молодого человека кивком-поклоном:
  - Здравствуйте, господин Жоаль! Сегодня утром я как раз был в Бриаре...
  - Да, знаю! - надменно оборвал его Жоаль. - Идите лучше готовьтесь к торгам! Я хочу, чтобы сегодня аукционы велись поживее.
  Он заметил, что последнее время Казимир стал очень часто наведываться в Бриар. И его крайне раздражала мысль, что этот маленький лукавый плутократ мог держать Маллигана в курсе всего, что происходило на складах. Сам он не заходил к больному уже восемь дней или даже больше.
  Казимир сделал движение уйти, но внезапно передумал:
  - Кстати о Бриаре - Вы слышали новость?
  - Какую новость?
  - Г-ну Маллигану гораздо лучше. Поговаривают даже, что он вот-вот будет здоров!
  Жоаль абсолютно ничего об этом не знал. Новость, объявленная Казимиром, заставила его внутренне содрогнуться. Он усилием воли выдержал исполненный раболепия взгляд аукциониста и, подавив трепетавшее в груди волнение, солгал:
  - Знаю! А теперь принимайтесь за работу. Начните с продажи самых плохих партий, можете идти на любые уступки.
  - Да, господин Жоаль, - кивнул Казимир.
  Он вытер со своей лисьей мордочки пот и повернулся к группам покупателей, опытным взглядом мгновенно оценивая их. Сегодня ему предстоит нелегкая работа! Клиенты капризные, а рабы не успели прийти в себя...
  Наметанный глаз Казимира остановился на одиноком молодом человеке, что с важным видом прохаживался взад-вперед и украдкой поглядывал в ту сторону, откуда должны были появиться негры.
  - Это Бернар-сын! - шепнул аукционист Жоалю. - Клянусь Вам, он пришел в надежде подыскать себе маленького негро для постельных утех!
  Он бросился на юношу, точно гриф на падаль:
  - Здравствуйте, господин Бернар! У меня здесь для Вас припасено чертовски выгодное дельце. Как раз то, что Вы так долго искали!
  И указал на двух молодых негров, прикованных к дверям своего стойла:
  - Можете купить обоих сразу или того из них, кто Вам больше понравится.
  - Они квартероны? - спросил Бернар.
  - Да, господин, и даже светлее - у них почти восьмушка черной крови!! - возопил Казимир. - Они не подготовлены для сегодняшней распродажи, но я подумал, что было бы неплохо показать их Вам, ведь я же знаю, что Вы, как никто другой, умеете ценить светлую кожу!
  - Почему они скованы?
  - Они попытались улизнуть, когда их привезли! Мне очень хочется показать их Вам, господин, но я не могу их освободить!
  - Ну, отсюда-то они не убегут, - самонадеянно заверил Бернар. - Ну же! Снимите с них наручники, пусть пройдутся, а я погляжу.
  - Нет, господин Бернар, я им не доверяю, - осадил его Казимир. - Будет лучше, если они останутся в своем уголке. Ведь, в конце-то концов, они не для сегодняшней распродажи...
  - Но я хочу их осмотреть!
  - Их даже не помыли!..
  Последнее замечание, напротив, заставило юношу оживиться:
  - Ну-ка, ну-ка! И сколько Вы за них просите?
  - Пятьсот ливров за обоих, господин Бернар! Знаете, это очень большая скидка, специально для Вас! И еще, знаете, я беру на себя немалую ответственность, соглашаясь уступить их Вам сейчас - ведь их не собирались сегодня выставлять... Где еще Вы найдете мулатов по такой цене?
  - Они хоть здоровы? - внезапно насторожился Бернар.
  - Здоровы, господин! И еще как, уж я-то в этом понимаю! И ласковы, точно котята! Ну же, подойдите поближе, взгляните на них получше, разденьте!..
  Жоаль наблюдал за сделкой издалека. Он увидел, как продавец и покупатель подошли к мальчикам и задрали им рубахи - и отвернулся. Накаленной покупательским азартом, нездорово возбужденной атмосфере торгов он предпочитал одиночество своего кабинета, тихую бумажную работу. В торговом зале обычно все так грязно, так... он с трудом мог подобрать слово даже мысленно... непостижимо неловко! К тому же, слова Казимира об улучшении здоровья Маллигана не давали Жоалю покоя. Это что еще за истории о чудесном исцелении?..
  Размышляя так, он перешагнул порог кабинета, и тут кто-то легонько стукнул его по плечу. Он обернулся и краем глаза успел заметить набалдашник трости - ее держал в руке Режис. Насмешливый голос брата хлестнул Жоаля по ушам:
  - Так это про тебя говорят, что ты будешь здесь хозяином? Выходит, ты и впрямь имеешь наглость торговать неграми, как будто у тебя есть право владеть чем бы то ни было?!
  Невольно Жоаль вжал голову в плечи. Режис как из-под земли вырос и застал его врасплох.
  - Здравствуй, - бросил Жоаль сквозь зубы... и тут же страшно рассердился на себя за это приветствие.
  Но, как ни странно, оно подействовало на того, кому адресовалось, так же неприятно, как на того, кто его произнес. Режис внезапно заколебался и ненадолго замолчал. Жоаль получил передышку и смог разглядеть его. Молодой Деспан был с ног до головы одет в черное, следы порока на лице заставляли его казаться гораздо старше своих лет и придавали ему поразительное сходство с Мартой. Он все так же сильно хромал, и когда со злости топнул искривленной ступней - пошатнулся так, что чуть не упал. Взгляд его бледно-голубых глаз был полон гордыни и презрения, а выражение крайней надменности делало его таким затуманенным и отстраненным, что казалось, будто он принял какой-то галлюциноген.
  - Я поражаюсь, как это ты посмел вернуться! - наконец, вымолвил Режис.
  И добавил с дрожью в голосе, выдававшей силу его ненависти:
  - Я не знал за тобой такой смелости, негро!
  Жоаль вспыхнул яростью, но промолчал. Поспешный ответ мог дать Режису лишний козырь против него. К тому же, словесные перепалки никогда не были его сильной стороной - а боязнь скандала в переполненной людьми зале помешала ему накинуться на брата с кулаками.
  Режис немедленно воспользовался его замешательством:
  - Чертов грязный мулат! Ты хоть понимаешь, что твое возвращение рискует навлечь позор на мою семью?
  Он произнес оскорбления спокойным, приглушенным голосом, будто хотел всего лишь прощупать противника перед началом решающей схватки.
  - Поберегись! - буркнул Жоаль. - Предупреждаю тебя, на этот раз ты зашел слишком далеко!
  Режис и глазом не моргнул. Внезапно Жоаль почувствовал, что не может больше сдерживаться... Он схватил брата за плечо, грубо втолкнул в кабинет и захлопнул дверь.
  - Плевать мне на твою семью, сам ты чертова мерзость! - рявкнул он. - Зачем ты сюда приперся, а? Зачем ты явился ко мне, я не звал тебя!
  Он был потрясен неприкрытой ненавистью брата, его презрением, самим звуком его голоса, и не задумывался, что у Режиса должны были быть весьма серьезные причины решиться на такой рискованный шаг - первым заговорить с ним. Но Режис и не собирался объясняться.
  - Явился "к тебе"? - нарочито удивленно произнес он. - Ты соображаешь, что говоришь?
  - Не просто соображаю, а прекрасно знаю - и даже могу выставить тебя на улицу, когда мне заблагорассудится.
  - Ой ли?
  - Не веришь - можешь убедиться на собственной шкуре.
  На это Режис ничего не ответил и лишь небрежно сплюнул на пол. Он не сводил с брата глаз, и во взгляде его горело все то же непримиримое отвращение, однако он старался держаться спокойно, почти непринужденно. Давняя вражда рано или поздно должна была вспыхнуть снова - он понял это, как только узнал о возвращении Жоаля. Сам того не сознавая, с первого дня, как до него дошла эта новость, он только и подыскивал благоприятный момент для стычки.
  - Пунш, господа? - крикнул через дверь Казимир.
  Жоаль ответил отказом. Потом, охваченный смутным подозрением, выглянул в коридор, но маклера за дверью уже не было - вопреки опасениям, он не подслушивал. Тогда Жоаль медленно притворил дверь и вернулся к Режису. Тот без приглашения уселся к столу и бесцеремонно изучал Жоаля.
  - Так ты хочешь знать, что привело меня сюда? - спросил он.
  Жоаль кивнул. Он тоже не сводил с брата испытующего взгляда. Мало-помалу ему сделалось очевидно, насколько тот изменился и сдал: в нем не было уже былой самоуверенной спеси, и даже ожесточенность в глазах утратила прежний накал. Режис взирал на него задумчиво, будто бы что-то мысленно просчитывал, и если временами в его зрачках и вспыхивала ненависть, то быстро притухала - но оставалась тлеть на дне души, пропитанной ею настолько, что при всем желании Режис не мог бы погасить ее совсем.
  "Он пришел из-за денег!" - внезапно догадался Жоаль. Он тут же представил себе, что стало с Канааном за десять лет расточительного и жестокого правления капризного больного - но сложившаяся в воображении горькая картина не распалила его, а странным образом успокоила. Он впился в лицо брата пристальным глубоким взглядом и медленно произнес:
  - Я действительно жду, чтобы ты рассказал мне, что.
  Он сделал паузу, но почувствовал, что молчание грозит затянуться, и договорил за брата сам:
  - Ты хочешь, чтобы я помог тебе?
  Он осознал, что Режис в полной его власти, что он может давить на него, вытянуть из него любое признание. Сознавал это и Режис... у него даже перехватило дыхание, и, несколько раз шумно вздохнув, он метнул на Жоаля презрительный взгляд. Но тот уже не был прежним робким мальчиком, и презрение брата огорчало его сейчас менее, чем когда-либо. И Режис медленно покачал головой в знак согласия.
  - Допустим, - произнес он.
  - Ты пришел требовать у меня денег, да? - добил его Жоаль.
  В кабинете воцарилось молчание.
  "Если б только я мог его убить!" - в бессильной злобе подумал Режис. О, с каким удовольствием он сделал бы это!.. Но трудный разговор уже начат, и придется довести его до конца. Неудачные сделки, неурожаи, побег и смерть рабов истощили Канаан, поместье превратилось в огромный полуразложившийся скелет и не могло ничего более дать своим хозяевам. Вся земля до последнего арпана, все негры до последнего доходяги были заложены и перезаложены. Режис уже потерял счет долговым распискам, подписанным его собственной рукой. Но образ жизни, выбранный когда-то, навязывал ему жесткие рамки неизбежных трат. Отступи он сейчас от этого образа - и его положение в кругу белой знати мгновенно растаяло бы, как лед в стакане кипятка. Всю свою жизнь он создавал это положение, старался заставить других если не уважать себя, то хотя бы бояться. Но теперь достаточно отказаться хоть от одной статьи обязательных расходов, чтобы все пошло прахом.
  Режис почувствовал, как уголки рта задергались в тике. Он спрашивал себя, имеет ли право променять достойную жизнь на жалкое существование, расшатать все, на что годы положены, всего лишь из-за кровной гордости - помешает ли она обратиться с просьбой к этому ублюдку? И сам себе отвечал: нет. Значит...
  - Вот именно, денег, - сознался он.
  Его искривленная ступня принялась помимо воли отбивать по полу кабинета неровный ритм. В такт этому ритму он мысленно твердил, что уверен, уверен: он не унижается, не роняет себя, признаваясь в своей бедности стоящему перед ним ничтожеству!
  - Ну вот и договорились, - удовлетворенно кивнул Жоаль.
  Он был удивлен храбростью брата - и впервые со дня возвращения сполна осознал, как изменилась расстановка сил. Если сейчас он откажет, не даст денег - он одним махом отомстит за тысячи язвительных уколов, за все стычки, что вынес когда-то, за долгие годы изгойства. И на мгновение собственная власть заворожила его. Он мог еще ниже согнуть Режиса, покуражиться над ним, заставить его ходить по струнке - а потом раздавить отказом.
  - Ты сам-то понимаешь, чтО ты у меня просишь? - прошептал он внезапно севшим голосом.
  Режис не отвечал, и искушение унизить его овладело Жоалем еще сильнее. Наконец-то можно отомстить! Отплатить за все, что его заставили вытерпеть десять лет назад в гостиной Канаана!.. Он уже чуть было не спросил брата в лоб: "А если я сейчас откажу тебе - что с тобой станет?" - но тут же прикусил язык. Он понял, что испытает при этом то же, что, должно быть, чувствовала Марта, когда заставила его в той же самой гостиной руками вытирать с пола грязь. Новый взрыв гнева и горечи потряс его душу, и отвращение к самому себе свинцовой тяжестью стиснуло ее.
  - Я отдам нужные распоряжения своему директору, - хрипло выдавил он. - Тебе достаточно будет обратиться к нему, и все будет в порядке!
  И, не сознавая, что делает, он распахнул дверь кабинета и крикнул:
  - Но знай, я пошел на это не ради тебя! Если бы не было Канаана, никогда бы...
  Он осекся, мучимый ужасным давящим чувством, и быстро зашагал прочь, расталкивая толпы покупателей, все заполнявших и заполнявших огромную залу, где невозмутимо продолжались аукционы... Он шел сквозь глухой гул голосов, как через поток ледяной воды, и его собственные только что сказанные слова болью отдавались в ушах. Он отчаянно пытался отыскать среди массы оправданий собственной уступки единственное извинение, что избавило бы его от невыносимого ощущения проигрыша, поражения, пасовки перед прошлым. В конце концов, он просто заплатил Режису, как платит многим подставным лицам, чиновникам, тьме приказчиков и служащих! Он может на свои деньги купить все - почему бы и не собственного брата? В его бухгалтерских книгах даже есть особая рубрика для учета всякого рода взяток и подачек, в полезности которых Мурсук сумел-таки его убедить.
  - Почему бы и нет? - бубнил он. - Почему бы нет?
  Он пытался понять, что произошло. За несколько минут приступ злости сменился приступом великодушия и начисто лишил его способности нормально, правильно мыслить. Потом рассудок так же внезапно вернулся к нему - и тогда, совершенно неожиданно для себя самого, он трезво заглянул себе в душу и увидел, что не смог бы сказать: "Нет". Эта неспособность тут же представилась ему трусостью, непростительным слабоволием. "Должно быть, во мне заговорила черная рабья кровь", - машинально подумал он...
  ...И тут же, охваченный ужасом, принялся яростно отбиваться от этой мысли. Он отказывался в это верить, как человек после тяжелой болезни или увечья разглядывает себя в зеркале и не может согласиться, что чужое, бледное, искаженное пережитым лицо, глядящее на него, и есть его собственное.
  Неожиданно прямо перед ним откуда-то возник Казимир - и невольно помог вырваться из цепких лап кошмара. Жоаль увидел, что аукционист поглядывает на него с опаской, и спросил, больше для того, чтобы прекратить это, чем желая действительно знать:
  - Где Мурсук?
  Вопрос, казалось, удивил маклера:
  - Должно быть, он еще не вернулся с "Резвого".
  - Какого дьявола он торчит на корабле, вместо того чтобы явиться на работу?
  - Но, помилуйте, господин Жоаль! - снова испугался Казимир. - Это как раз и есть его работа, быть там сейчас. Разве Вы забыли, что в порт прибыли с визитом офицер адмиралтейства и двадцать других приглашенных?
  Жоаль подскочил от досады и попытался скрыть свой промах, угрюмо пожав плечами. Из-за столкновения с Режисом у него совершенно вылетел из головы давний обычай давать приемы для офицеров на невольничьих кораблях.
  - Раньше г-н Маллиган всегда лично присутствовал на подобных приемах, - шепотом напомнил Казимир.
  - Да! да, все в порядке! - раздраженно ответил Жоаль.
  Он еле сдержался, чтобы никак не обнаружить свою злость на едва прикрытый упрек, прозвучавший в голосе аукциониста. Вздохнул полной грудью и широкими шагами вышел на улицу.
  Режис поковылял следом за ним, остановился и проводил брата глазами, пока тот не скрылся из вида. По большому счету он сознавал, что легко отделался, и был почти доволен тем, как прошла их встреча. "Какой забавный тип!" - подумал он о Жоале, вспоминая, как удивительно быстро тот пошел навстречу его просьбе. И всю дорогу до дома он с легким раздражением гадал, уступил ли ему брат из страха или просто по доброте душевной.
  
  Глава 7
  "Резвый" стоял на якоре в нескольких кабельтовах от причала. Его реи, устав причесывать бризы тысячи океанов, безвольно раскинулись и мягко покачивались от слабого колыхания зыби - мерного дыхания открытого моря.
  Когда Жоаль ступил на мостик, в душе его не осталось и следа от стыда и неловкости, вызванных короткой встречей с Режисом. Он уже сожалел, что не поспорил с ним подольше, и досадовал, что повел себя слишком покладисто: уступил, ничего не потребовав взамен. Но после драки кулаками не машут!
  Он заметил на борту группы приглашенных и раздраженно подумал, что среди них могут быть знакомые по прежней жизни, а стало быть, ему не избежать новой стычки. Ему хватило и одной - с Режисом - чтобы понять, как плохо он подготовлен к подобным испытаниям, как легко столкновение с прошлым парализует его волю и туманит разум. Но делать нечего - раз уж он поднялся на борт, то должен хотя бы подойти поприветствовать приглашенных. Таков его долг делового человека, хотя теперь Жоаль был уже далеко не уверен, что он деловой человек.
  По всей видимости, офицер адмиралтейства воспользовался своим правом отбирать приглашенных на борт невольничьего корабля со всей возможной широтой души: на полуюте в кружевной тени такелажа столпилось не менее двадцати человек. Офицер, невзирая на преклонный возраст, выглядел моложаво и подтянуто в богато украшенной форме. Он стоял в центре компании землевладельцев, опираясь спиной о румпель, и рассеянно выслушивал почтительные объяснения Мурсука. Между группами гостей медленно прохаживались слуги, разнося прохладительные напитки.
  В первой же компании приглашенных, что попалась ему на глаза, Жоаль сразу увидел знакомое лицо: Филиппа Скантона. Он вздрогнул, но не замедлил шаг. Он не мог позволить себе отступить. Внезапно у него создалось впечатление, будто сегодняшний день, поначалу ничем не отличавшийся от других, стал "днем Х" некоего заговора, будто кто-то нарочно без его ведома раз за разом подстраивает ему столкновения с прошлым, специально, чтобы испытать его. Но коли так - если он не окажется на высоте и не поставит себя хозяином положения, то теперь уже вполне заслужит презрение белой знати! Жоаль понял это так ясно, что похолодел - и уже не мог отделаться от ощущения школьника перед экзаменом.
  Он подошел к лесенке, ведущей на полуют, и медленно стал подниматься, как вдруг услышал прямо у себя над головой голос офицера адмиралтейства. Тот восхищенно заметил:
  - У Вас красивые негры, господин Веллер! Полагаю, они из питомника нашего хозяина?
  Знатный белый, к которому он обращался, еще не заметил присутствия Жоаля. Он был польщен замечанием офицера и рассмеялся. Его покатые плечи, меловая бледность лица и сильное косоглазие показались Жоалю знакомыми... После некоторого замешательства он узнал кузена Жюдиты и остановился на лестнице.
  - Верно! Я действительно купил своих рабов у Маллигана, - сказал Веллер. - Но выдрессировал их я сам!
  Он заявил это с гордым властным видом, затем многозначительно похлопал по длинному кнуту, болтавшемуся у него на поясе на серебряной цепочке, и указал подбородком на двух слуг, застывших перед ним с выражением почтения на лицах.
  - Сколько этому лет? - спросил офицер и показал на того из рабов, кто выглядел младше.
  - Около семнадцати, господин. Я почти завершил его дрессуру.
  - И как Вы дрессируете? - спросил один из помещиков.
  - Даю много работы, не слишком много еды и запрещаю всякий секс, - ответил Веллер.
  Вокруг послышались смешки. Он поспешил заглушить их, продолжив объяснение:
  - Труднее всего дозировать кнут. Нельзя размахивать им направо и налево, но небольшая взбучка в подходящее время становится хорошим уроком. Это превосходно работает, господа, превосходно!
  Он резко повернулся к младшему из рабов и подозвал его:
  - Эй, ты, поди сюда!
  Подросток поставил поднос с бокалами на широкий поручень, послушно приблизился, остановился в двух шагах от хозяина и пристально уставился на кнут. Веллер отцепил его от пояса и приказал:
  - Подойди еще поближе!
  Раб подчинился со всей возможной поспешностью - но Веллер все равно размотал кнутовище и дважды сильно ударил негра по ногам. После каждого удара невольник согласно кивал и певучим голосом отзывался:
  - Да, г'сподин! Спасибо, хозяин!
  - Хорошо! - самодовольно заметил Веллер.
  Он повернулся к слушателям и объявил:
  - Еще неделя, и этот парень почти готов к самому почтительному и верному служению. Возможно, он будет несколько боязлив, но зато подчинится даже ребенку.
  И сделал рабу новый знак:
  - Поди сюда, негро! Ползи к ногам этих господ!
  Чернокожий ничком рухнул на мостик и быстро пополз. Веллер шел рядом и с каждым шагом щелкал над ним кнутом, но на этот раз старался не задеть его. Раб следил за каждым его движением, не переставая шептать:
  - Благодарю, г'сподин! Спасибо, хозяин!
  - А теперь лижи этим господам сапоги, - приказал Веллер.
  Подросток живо подполз к ногам белых, с любопытством и усмешками глядевших на него, и принялся лизать ноги тем, кто стоял ближе.
  - Нет, мне не надо! - воскликнул Филипп, когда подошла его очередь.
  Он отступил назад, разглядывая негра почти со страхом. Лицо его осталось таким же красивым и задумчивым, как в юности, в движениях сквозила все та же оленья грация. Но у него не прошли с годами ни робость, ни стремление держаться в тени.
  Жоаль молча наблюдал за унизительной сценой, и вдруг почувствовал почти благодарность к Филиппу за то, что тот увернулся от языка раба. Он решительно двинулся по лестнице дальше - и едва поставил ногу на полуют, как негр пополз прямо к нему. Жоаль оттолкнул его и взглянул его хозяину прямо в глаза.
  - Пожалуйста, не устраивайте здесь подобных представлений, господин Веллер, - твердо произнес он.
  Узнал ли тот его?.. Как бы то ни было, на бледном лице Вильяма ничего не отразилось.
  - Не устраивать? - удивленно откликнулся он. - Но почему же, я Вас спрашиваю? Этот парень принадлежит мне. И, более того, он обожает дрессировку!
  - Владелец этого судна - я, - холодно произнес Жоаль. - А посему мне решать, что на нем следует делать, а что нет. Сожалею, но зрелища подобного рода на невольничьих кораблях всегда были категорически запрещены.
  На мгновение вокруг повисла тишина. Море, голубое и почти неподвижное, было сама безмятежность. От него не веяло прохладой - напротив, зной усилился, несмотря на приближение вечера. Далеко впереди мелкие волны в завитках белой пены с важным размеренным рокотом бились об откосы форта. Несколько секунд Веллер пристально молча смотрел сквозь Жоаля на эту идиллическую картину, потом прищелкнул языком и отвернулся.
  А зрение Жоаля вдруг обрело пугающую ясность. Ему бросились в глаза свежие цвета платьев женщин, строгая элегантность мужских костюмов - но лица людей, облаченных в эти роскошные одежды и смущенно глазевших на него, вдруг показались ему похожими на черепа с пустыми глазницами...
  И лишь топот кованых сапог офицера адмиралтейства, послышавшийся совсем рядом, разрушил эту жуткую иллюзию.
  - Дамы и господа, представляю вам нашего хозяина, - объявил офицер.
  Он пожал Жоалю руку и принялся расточать ему комплименты относительно хорошего состояния "Резвого". Веллер разглядывал его ничуть не более пристрастно, чем другие, но Филипп быстро исчез в группе шептавшихся людей. Жоаль поблагодарил офицера и, подавляя глухое напряжение, повернулся навстречу оценивающим взглядам. Подумать только, всех этих человекоподобных существ он когда-то знал и любил! Еще немного - и он не удержался бы от вопроса, что заставило их прийти на его корабль, раз уж они знали, что непременно встретят его там. Но из необходимости соблюдать приличия он промолчал и мог лишь догадываться, было ли это нездоровое любопытство или же стремление лишний раз выказать ему презрение... "О! Люди, не ничтожество ль вам имя?.." - мысленно перефразировал он известное восклицание Шекспира, одновременно пытаясь изречь банальную любезность и обшаривая глазами толпу приглашенных. Раз среди них оказался Филипп, то и Селия наверняка должна быть где-то неподалеку - скорее всего, он до сих пор не заметил ее лишь потому, что она скрывалась в плотной толпе гостей, стоявших позади более знатных помещиков. Жоаль поймал себя на том, что думает о сестре, как о некоем отвлеченном образе. Она представлялась ему довольно симпатичной, еще молодой женщиной, хорошей супругой и образцовой матерью - и ему так не хотелось, чтобы действительность разрушила это представление! Он до сих пор очень любил Селию. Мягкий свет предзакатного солнца, легкий шелест ветра в снастях попали в унисон воспоминанию об этой любви и подействовали на Жоаля умиротворяюще, высвобождая неясное томление исстрадавшейся души.
  Наконец, он заметил или, скорее, угадал сестру в той группе приглашенных, за спинами которых исчез Филипп. Нежность и тоска захлестнули его - и почти тут же схлынули. По телу Жоаля разлилась странная слабость. Он заметил, что Селия явно избегает смотреть на него. Она упрямо не желала поворачиваться в его сторону. А Филипп снова вынырнул из толпы, ведя за руку ребенка. Жоалю показалось, что его подтолкнула вперед какая-то молодая женщина. Ее стройный грациозный силуэт четко обозначился на красном полукруге заходящего солнца, окруженный сияющим ореолом, и из-за этого сияния Жоаль не смог разглядеть ее лицо. Он тут же забыл о ней, впившись глазами в Селию и мысленно упрашивая, умоляя ее подойти. Он вложил всю силу души в этот немой зов. "Я должен помириться с родными, забыть, что они мне сделали!" - внезапно приказал он себе. Сам того не ведая, он взывал к самой благородной, самой сильной и чистой стороне своей натуры.
  - Позвольте представить Вам моих приглашенных, - вновь раздался у него над ухом голос офицера.
  Все штабные чиновники по очереди приблизились к Жоалю для рукопожатия. Их примеру последовало несколько помещиков, из тех, что стояли поближе, и среди них Вильям Веллер.
  - Так Вы - Жоаль? - спросил он, подойдя на шаг.
  - Он самый, господин, к Вашим услугам! - откликнулся молодой человек.
  Он нарочито не заметил, как Веллер инстинктивно сделал движение протянуть ему руку. Вильям ожидал подобной реакции - он остановил себя на полужесте и слегка усмехнулся:
  - А я - Вильям Веллер. И Вы, без сомнения, помните обстоятельства нашей последней встречи.
  - Прекрасно помню, - ответил Жоаль. - Еще раз приношу свои извинения, что вынужден был прервать демонстрацию Ваших методов дрессуры.
  - Неужто они Вас шокировали?
  - Я не привык видеть, чтобы слуг воспитывали подобным образом.
  Они обменялись острыми взглядами.
  - Это каким же? Что Вы имеете в виду? - спросил Веллер.
  - Заставлять ползать, лизать сапоги...
  - Но, господин, это же всего лишь негры!
  - И все-таки у Вас очень странная манера готовить их к достойному служению хозяевам.
  Веллер на мгновение заколебался, потом решил, что следует рассмеяться. Его примеру последовал только один помещик, их смех прозвучал неестественно и смущенно. В этот момент всем, находившимся на борту, стало ясно, что перед ними сын Давида Деспана. На лицах гостей отразилась смесь удивления и испуга, и тому были причины. Попав в щекотливое положение, Жоаль машинально принял расслабленный и доверчивый вид. Каждый раз, как он сталкивался с серьезным делом, с незнакомой ему и важной задачей, он инстинктивно надевал эту маску - и тогда его сходство с Давидом становилось почти фантастическим.
  Он догадался, что приглашенные заметили проступившую в нем тень отца, и его пронзило острое, почти мучительное наслаждение. Охваченный возбуждением и тревогой, он направился к той группе гостей, где стояла Селия. Филипп увидел это и поспешил ему навстречу.
  - Здравствуйте, Жоаль... - растерянно обронил он.
  И попытался было протянуть руку для приветствия - но отказался от этого: пример Вильяма Веллера был еще свеж в его памяти. Он разглядывал широкие плечи Жоаля, его сильное гибкое тело, мысленно сравнивал с хилой фигурой Режиса - и сравнение отзывалось в нем уколом совести. Стеснение и гнетущее чувство вины терзали Филиппа. Почему он когда-то предпочел общество малосимпатичного, но законного отпрыска Марты? Почему он вслед за другими отдалился от Жоаля, хотя ему лично совершенно не в чем было упрекнуть старшего сына Деспана? Почему, наконец, он не решился лично сообщить ему о своей свадьбе с Селией?.. Должно быть, теперь будет трудно снискать расположение этого замкнутого сурового человека, а уж тем более сделать его своим союзником.
  Перед мысленным взором Филиппа промелькнула череда неприглядных образов: больная теща, уродливый шурин - беспечный жуир, накачанный наркотиками, заброшенный разоренный Канаан... Какая ужасная ответственность, и как тяжко нести ее одному! Быть может, здесь и сейчас судьба дает ему шанс обрести поддержку? Но как заставить оскорбленного изгоя помочь ему?! "У меня нет причин бояться Жоаля!" - попытался внушить себе Филипп и тут же, сам себе противореча, задохнулся от ужаса. Он боялся, он весь дрожал и готов был отступить, оставить мысль просить о помощи. Но все же нашел в себе силы сказать:
  - Я счастлив вновь видеть Вас!
  И, живо повернувшись к жене, воскликнул:
  - Селия! Это... это же Жоаль!
  Селия страшно побледнела. На лице ее отразилась борьба противоречивых чувств, но в конце концов она решилась и медленно двинулась навстречу брату, подталкивая впереди себя маленького мальчика - по всей видимости, сына. Она выглядела все такой же тоненькой и хрупкой и все так же гладко зачесывала белокурые волосы назад. Как будто и не прошло десяти с лишним лет - ее светлые глаза взирали на мир все так же открыто и по-детски наивно, а нежную кожу вокруг маленького ротика не тронули угрюмые морщины. Мальчуган, семенивший рядом с ней, был очень похож на нее. Ему должно было быть лет пять, но, видя его болезненно бледное личико и тонкие ножки, Жоаль дал ему и того меньше. Малыш вывернулся из материнских объятий, поднял на Жоаля удивленный взгляд - и заулыбался.
  - Здравствуйте, господин, - сказал он, протягивая ручонку.
  Жоаль лишь слегка прикоснулся к его пальчикам. Он не спускал глаз с Селии, поймал ее взгляд и попытался удержать его. Молодая женщина трепетала, как осиновый лист на ветру, но продолжала приближаться. Подойдя к брату почти вплотную, она резким, каким-то отчаянным жестом подставила ему щеку для поцелуя. И когда губы Жоаля коснулись ее, она не дрогнула.
  - Селия... - прошептал он, сам себе не веря, что наконец поцеловал сестру, и повторил в страшном волнении: - Селия!..
  У нее перехватило горло, и несколько долгих секунд она не могла вымолвить ни звука.
  - Я думала, больше никогда тебя не увижу... - наконец, пролепетала она.
  - Но, видишь, вот я и вернулся!
  - О! Жоаль! Тебе... быть может, не следовало уезжать!..
  - Они же вынудили меня! Так ты уже не помнишь?!
  - Нет, конечно же помню! Но, может быть, ты не должен был им уступать... так быстро!
  Она осеклась, и слезы брызнули у нее из глаз. Увидев этот безмолвный плач, люди вокруг деликатно расступились и отвернулись. Филипп стоял у стрингера спиной к Жоалю и Селии и указывал собеседникам на какую-то точку далеко в море. Внезапно ребенок вырвал у матери свою руку и подбежал к отцу.
  Жоаль вздохнул. По логике вещей, ему полагалось бы ощутить душевное тепло родного человека, прочитать с полувзгляда ее мысли и проникнуться ими - но ничего подобного не произошло. Очевидно, он желал невозможного. Так к чему же искать давно забытые слова, уповать на родственные связи, порядком поизносившиеся и ослабшие за десять лет разлуки?.. Он понял, что дальше тешить себя иллюзиями бесполезно: им с сестрой было нечего сказать друг другу, равно как и тем, кто стоял вокруг, не было никакого дела до того, простил он их или нет.
  - Где ты теперь живешь? - резко спросил он.
  Селия вздрогнула и тихо ответила:
  - В Канаане.
  - А кто управляет им?
  - Филипп... По мере сил и возможностей...
  - И... как у него идут дела?
  - О!.. - промолвила она и сделала неопределенный жест.
  Жоаль подождал, но Селия медлила с ответом, и он сам сказал за нее:
  - Довольно паршиво, не так ли? Полагаю, Режис совсем вас объел!
  - Да! - зажмурившись, выдохнула она.
  - Не правда ли, ты тоже в том числе и из-за этого так хотела снова меня увидеть? - спросил он.
  Она подняла на него удивленные, полные слез глаза. Она по-прежнему не решалась перейти с шепота на полный голос:
  - Я и вправду надеялась, что, попав на корабль, я наконец-то встречу тебя. Но я понятия не имею, что ты хочешь сказать своими "из-за этого" и "ты тоже"?
  Они ненадолго замолчали, затерявшись каждый в своих мыслях. Потом Жоаль заметил, как к ним робко приближается Мурсук с явным намерением что-то спросить, и заторопился.
  - Ко мне заходил Режис, - быстро произнес он. - Он хотел денег.
  - Ах! - вырвалось у Селии.
  - И я согласился дать их ему. Я нисколько не стесняюсь помогать тем, кто ни на что больше в жизни не годен!
  - Ах! - снова выдохнула Селия.
  Внезапно она ясно поняла, что имел в виду ее брат, и краска смущения залила ее лицо.
  - Жоаль? Ты же не думаешь, что я...
  Но продолжить разговор им не удалось. Мурсук подошел к ним почти вплотную и шепнул:
  - Господин Жоаль, прошу прощения, что прерываю Вас, но г-н администратор спрашивает, сколько рабов мы можем перевозить на борту "Резвого".
  - До трехсот пятидесяти, - ответил Жоаль.
  По группе стоявших неподалеку женщин пробежала дрожь, они испустили нежный вздох ужаса.
  - Взгляните! - воскликнула одна из девушек и наклонилась над темной бездной трюма, видневшейся через открытые люки. - А нельзя ли спуститься внутрь?
  - Я Вам этого не советую! - произнес Жоаль. - Там внутри так пахнет, что Вам, несомненно, станет дурно.
  - Джейн! Вернись! - раздался негодующий голос женщины постарше. - Я запрещаю тебе дышать этим затхлым воздухом!
  Разноцветные платья отхлынули от люков, увлекая за собой Селию, и Жоаль остался один посреди толпы мужчин. К "Резвому" уже приближались шлюпки, посланные, чтобы доставить приглашенных обратно на берег. "Слава Богу", - подумал Жоаль, - "скоро это сборище сумасбродов уберется отсюда!"
  - Последний стаканчик, Мурсук? - предложил Веллер, снова прицепив к поясу кнут.
  - Нет, спасибо, господин Вильям, - отказался Мурсук. - Вам прекрасно известно, что мне не следует пить.
  - О! скажите на милость, а разве та хорошенькая негритянка пару минут назад за складами принесла Вам на подносе обычную воду? Уж от одного-то стаканчика пунша Вы наверняка не отправитесь в ад! И, более того, могу поручиться, что Скантон ничего не скажет Вашей жене! Не правда ли, Филипп?
  Все участники разговора, включая Филиппа, дружно рассмеялись. Молодой Скантон притворился, будто ничего не знает о беседе, происшедшей между Жоалем и Селией, и предпочел возложить всю ответственность за нее на плечи супруги.
  Слуга протянул Жоалю стакан, и он не смог отказаться. Его почти забавляло, что он почувствовал едва ли не облегчение, когда его разговор с сестрой прервали. Прошло несколько минут, прежде чем он снова расслышал, о чем говорили помещики. На сей раз предметом обсуждения сделались женщины.
  - Белый мужчина никогда не должен касаться своей супруги, если только он не собирается зачать с ней детей, - заметил Мурсук.
  - Ну, а все остальное время? - спросил кто-то.
  - Не знаю - я знаю только, что нехорошо заниматься этим с женой исключительно ради удовольствия, - стоял на своем Мурсук.
  Веллер покатился со смеху.
  - Разумеется! - воскликнул он. - У вас, у торговцев, под рукой все негритянки, каких вы только пожелаете! Но мы, помещики, теперь лишены прежних возможностей.
  - Вам ничто не мешает купить пару-тройку молоденьких квартеронок.
  - А новые идеи, Мурсук? Что Вы с ними поделаете?
  - Уж ими-то не грех пренебречь, господин Вильям! Не учит ли нас Библия плодиться и размножаться?
  Его замечание было встречено всеобщим хохотом. Не смеялся один лишь Жоаль. Он отвлекся на одну из шлюпок и несколько минут следил, как ее нос нацеливается прямо на наружный трап. Рулевой, казалось, не пытался избежать грозящего столкновения, и Жоаль живо спустился с полуюта, перегнулся через релинги и прокричал необходимые приказы неловкому моряку.
  Выпрямляясь, он задел локтем проходившую мимо женщину.
  - Прошу прощения, - произнес он и хотел было посторониться... но не смог.
  Молодой рыжеволосой особой с удивленным взглядом прекрасных темных глаз оказалась Жюдита. Платье из голубого муслина облегало ее стройную фигуру и подчеркивало изящные линии бюста. На короткое мгновение она показалась Жоалю точь-в-точь такой же молодой, свежей, неуловимо таинственной и взволнованной, какой была когда-то, когда сидела рядом с ним в карете и слегка покачивалась в такт неровностям дороги, словно благородная лилия на тоненьком стебельке. Но тут ее ресницы дрогнули, она опустила глаза - и, казалось, в одночасье состарилась на десять лет. Она сделала движение прочь, в ту сторону, куда удалились другие женщины, чтобы занять отведенные им места в шлюпках.
  - Подождите! - тоном приказа выкрикнул Жоаль.
  И тут же добавил еле слышно, стремясь исправить резкость первого окрика:
  - Прошу Вас...
  Жюдита снова подняла на него глаза, кончики губ приподнялись в легкой улыбке. "Что бы ты сделала, если бы в один прекрасный день он вернулся?" - в который раз подумала она. Этот прекрасный день настал, и от нее теперь требовалось только одно: не дрогнуть, не ослабеть.
  - Здравствуйте, Жоаль, - шепнула она, сама невольно удивляясь той легкости, с которой его имя слетело с ее губ.
  Жоаль онемел. Его захлестнуло мучительное чувство, что он попался в ловушку. Внезапно гул голосов и шум шагов гостей, покидавших судно, будто бы отдалились от него. Еле слышно, как сквозь вату, сквозь туман его безмерного смущения пробивались лишь крики морских птиц, кружащихся над кораблем.
  - Ну, что же Вы? - нарушила молчание Жюдита. - Полагаю, в конце концов мы неизбежно должны были встретиться, а?
  Ее голос прозвучал неестественно высоко, готовый вот-вот сорваться. Она тоже задыхалась под гнетом ужасного волнения. Ни он, ни она не ожидали такой душевной бури при встрече друг с другом, хотя сотни раз представляли себе эту встречу во сне.
  "Она тоже пришла на корабль нарочно, чтобы встретить меня!" - немедленно догадался Жоаль. - "Иначе и быть не могло!" В голове его забились вихрем идеи, одна фантастичнее другой: обнять Жюдиту и поцеловать в губы, взять ее на руки и закружить по палубе... Он отмел их все разом, сотрясаемый внутренней дрожью, в бессильной злобе на себя за свое молчание, досадуя и на Жюдиту за то, что она не нашлась сказать ему ничего лучше дежурных банальностей. Он сходил с ума от страха, что она вот-вот уйдет и он безвозвратно потеряет это единственное драгоценное мгновение... "Она не побеспокоилась бы, чтобы ее пригласили сюда, если бы не испытывала ко мне больше никаких чувств!" - подбодрил он себя.
  Как только он мысленно произнес это, в нем словно взмыл фонтан - глаза его вспыхнули, за спиной будто выросли крылья, и он с истовым убеждением повторил вслед за своим сердцем: "Это так! Она все еще любит меня!"
  Но тут же радость вновь обретенного чувства пригасил испуг. Эта любовь, после всего, что случилось, будет трудна для обоих... Достанет ли у Жюдиты смелости признать его, как равного? Он отвел глаза, пытаясь вспомнить их давние разговоры: там, в карете, медленно катившейся по Исфахану, были произнесены слова, что должны теперь помочь ему!.. Но память сыграла с ним злую шутку, открыв перед его мысленным взором совсем не те картины. Вместо улыбающегося личика возлюбленной он вспомнил усталое и озабоченное лицо старого Веллера, потом физиономию немца Гриффитса, смаковавшего жестокую новость. И последней каплей, уничтожившей напрочь все романтические мечты, стало одно-единственное воспоминание: о полном отвращения жесте Жюдиты, о том, что она сделала, глядя из окна своей комнаты на его бесславный отъезд. Она брезгливо вытерла губы. И воображение тут же услужливо нарисовало ему, как она продолжала все эти годы как ни в чем не бывало блистать в высшем свете. По его спине побежали струйки холодного пота. Эта женщина десять лет не получала от него ни одной весточки - пыталась ли она сама хоть что-нибудь сделать, чтобы узнать, что с ним сталось?..
  - Вы ведь чуть не ушли, так и не попытавшись повидаться со мной, - обронил он и весь обратился в зрение и слух, ловя ее реакцию.
  Но она молчала - и Жоаль почувствовал, как к нему возвращаются силы. Но вместе с ними вернулась и горечь, и едва не переросла в холодную злобу.
  - Быть может, Вы испугались меня? - спросил он почти язвительно.
  - Испугалась? - удивленно произнесла она. - Но, Боже мой, отчего же?
  - Вы испугались, как бы другие не увидели нас вместе, или побоялись, что я прикоснусь к Вам и заражу какой-нибудь грязной негритянской болезнью!..
  Это были совсем не те слова, которые он мечтал сказать возлюбленной - но они сорвались с языка помимо его воли, он не мог поступить иначе и понял, что никакими силами не смог бы удержаться от этого упрека.
  Жюдита засомневалась, верить ли своим ушам.
  - Что Вы такое надумали! - неловко выговорила она. - Я просто не посмела к Вам приблизиться, вот и все! Я сама ждала, пока Вы меня заметите.
  - Откуда такая сдержанность и робость? Неужели мы стали друг другу чужими?
  - Да нет же, уверяю Вас!
  - Разве мы не были когда-то помолвлены?
  - Были!
  - И разве мы не обменялись тогда признаниями в любви? Обещаниями хранить верность?..
  Он помолчал, выжидая, пока затихнет последний отзвук его собственного голоса, и с болью заговорил снова:
  - Но с тех пор минуло десять лет, не так ли? А это большой срок!
  - Правда, большой, - еле слышно отозвалась Жюдита и, поколебавшись, призналась:
  - Я была тогда так молода!
  - Я тоже был молод! - эхом откликнулся Жоаль. - И глуп, и беззащитно откровенен! Это не помешало Вашему отцу выставить меня за дверь, а Вашей матери - запретить мне входить в ее дом, даже чтобы проститься с Вами. А Вы, Жюдита, Вы смотрели из окна, как я уезжаю...
  - Я была в отчаянии! - живо воскликнула она, перебивая его. - Только в отчаянии, Жоаль!
  - Быть может, честнее будет сказать, что Вы мучились от отвращения?
  - Нет! Нет! Вы... обвиняете меня в чувствах, которые я никогда по-настоящему не испытывала!
  - Почему бы Вам не сказать всю правду? - не поверил он. - Во всем мире не сыщется такой белой женщины, что осталась бы безучастной при мысли о том, что произошло!
  Они смерили друг друга взглядом. Оба были потрясены. Потом Жоаль осознал, что Жюдита молчит и больше не возражает ему, и на него накатило тяжелой волной запоздалое раскаяние: он вел себя глупо, позволил себя увлечь слепому порыву уязвленной гордости, поторопился выплеснуть в лицо возлюбленной давнюю обиду, вместо того чтобы вместе решить, что же им делать теперь... Он страшно разозлился на себя - но было слишком поздно брать свои слова назад. Последние приглашенные спешили покинуть корабль, на борту осталось всего пять-шесть человек, и они уже начали с удивлением поглядывать в сторону беседующей парочки. Драгоценное мгновение было упущено и безнадежно испорчено.
  - Мне кажется, Вас уже ждут, - сказал Жоаль.
  - Да, мне надо идти, - согласилась Жюдита.
  Она двинулась прочь, но через несколько шагов обернулась на мостике:
  - По крайней мере, мы остаемся друзьями, не так ли?
  - Разумеется!
  Он приблизился к ней и, смущаясь, пожал ей руку. Еще несколько секунд - и она попрощалась, теперь уже окончательно. Он облокотился на стрингер и долго следил, как она спускается по трапу, садится в шлюпку рядом с Вильямом... Внезапно он осознал, что стоит на мостике "Резвого" один-одинешенек, и это осознание обрушилось на него ледяным душем. Его мучила опустошенность, он еле удерживался, чтобы не расплакаться. "Не это ли цена твоим усилиям поставить себя выше их?!" - с горечью вопросил он себя.
  Ему было стыдно за свое поведение перед любимой женщиной. Он стоял, сосредоточенный, отрешенный, и думал, что он, быть может, и вправду не такой, как все эти люди, и никогда не сможет перестать быть особенным. Он не мог смириться с мыслью, что опять потеряет Жюдиту. Его терзало глухое отчаяние, и он машинально твердил, пытаясь успокоиться: "Она не постаралась бы попасть на мой корабль, если бы не любила меня!.."
  Весь вечер он был молчалив и грустен - не перемолвился ни словом с Мурсуком, покидая корабль, молчал всю долгую дорогу обратно на склады. С приходом ночи большой аукционный зал опустел, никого не осталось и в рабочих кабинетах. Стены, днем звеневшие от призывных криков продавцов и гула покупателей, теперь хранили глубокую тишину, лишь изредка прерываемую потрескиванием паркета да стонами спящих негров.
  Во всем здании бодрствовал один лишь Казимир. Он возник из темноты, едва завидев Жоаля и Мурсука, и доложил:
  - Торги сегодня были чертовски удачны! У нас осталось совсем немного товара: пять-шесть калек и вот этот тип, - он указал на зеленого от страха юного раба, прикованного наручниками к одному из столбов.
  - Я ведь приказал тебе сбагрить его отсюда! - проворчал Мурсук. - Это же отродье беглеца!
  - Черт побери, я и сам это знаю! - огрызнулся Казимир. - Неужели Вы думаете, что мне не хотелось продать его вместе с младшим братом?! Но он попытался улизнуть, когда я отвязал его, чтобы показать покупателю - и после этого, разумеется, никто не захотел его брать. Даже смешно: мне пришлось подраться с ним, чтобы снова поймать!..
  Раб смотрел на них безумными глазами. Он был весь вымазан в грязи, одежда разодрана в клочья - должно быть, он дорого заплатил за попытку бегства.
  - Возьмите его себе, если хотите, - сказал Жоаль Казимиру. - Так будет справедливо: Вы заслужили его в подарок.
  - Спасибо, господин, - поблагодарил тот. - Будьте уверены, уж я его выдрессирую, этого негро!
  Жоаль вышел на улицу, отвязал лошадь. Домой торопиться ему не хотелось, и он медленно поскакал вдоль причалов, без всякой цели, лишь бы развеяться, объезжая нагромождения товаров и груды каких-то обломков. Портовый сброд, объект всеобщего презрения и страха, нехотя расступался перед грудью его коня, как черная вода перед форштевнем корабля. Но Жоаль не обращал на опасность никакого внимания. Он вновь и вновь переживал прошедший день, и боль в душе его росла. Он чувствовал себя обкраденным и бесконечно несчастным.
  Было около полуночи, когда он наконец достиг Бриара. Воздух и ночью оставался жарким и влажным, густые облака то и дело сбивались в плотные комья, пряча луну. В тени крыльца Жоаль заметил ожидавшую его Юнону и заскрипел зубами от раздражения. Он уже хотел было крикнуть ей немедленно убираться в дом, но, пока он спешивался, на крыльцо, запыхавшись, выскочила Дотти в сопровождении младшего сына.
  - Что ты здесь делаешь, негритянка? - напустилась она на Юнону. - А ну-ка сейчас же марш обратно! Или ты не знаешь, что неграм запрещено по ночам совать нос на улицу?!
  Жоаль бросил Шаму поводья лошади. Подойдя к дверям, он почувствовал, что атмосфера в доме будто наэлектризована: что-то было не так, отчего-то тревожно...
  - Что-нибудь случилось? - спросил он у Дотти.
  - Нет, г'сподин, ничего-ничего, - поспешила улыбнуться кухарка. - Просто я дожидалась Вас!
  - А почему ты, а не Плутон? Это же его работа - следить, когда запереть на ночь двери? Или нет?
  - Ну, г'сподин,.. - промямлила Дотти, - видите ли, Плутон... он ушел уже почти пять часов назад!
  - Ушел!.. - повторил огорошенный Жоаль. - Но тогда нужно немедленно послать людей искать его! Должно быть, этот каналья сбежал!
  - О нет, г'сподин, Плутон не сбежал! - возразила Дотти. - С ним часто случается, что он вот так уходит, когда он не в себе. Но, можете поверить мне, он всегда возвращается!
  Она заколебалась, теребя уголок фартука:
  - Г'сподин Маллиган всегда знал об этом и никогда ничего не имел против!
  - Интересная мысль! - буркнул Жоаль.
  Но он слишком устал и испереживался за день, чтобы теперь всерьез беспокоиться из-за негра, и махнул рукой:
  - Ладно. Завтра увидим!
  Ему отчего-то показалось: в доме его подстерегает некая угроза. Но он понятия не имел, что именно ему грозит - просто вдруг почувствовал, будто сама ночь тысячью глаз и ушей следит за тем, что он сейчас скажет, и неожиданно сам для себя он спросил:
  - Кстати о Маллигане - это правда, что ему немного лучше?
  - О, это да, г'сподин! - обрадовалась рабыня. - Это даже просто чудо!
  - Что, он встал на ноги?
  - Еще нет. Но, может быть, скоро и встанет!
  Жоаль бросил на негритянку странный взгляд, потом пожал плечами и отвернулся. Через открытую дверь столовой он заметил на дальнем конце стола одинокий прибор, приготовленный для него.
  - Хотите есть, г'сподин? - шепнула, разглядывая его, Дотти.
  - Нет.
  - Тогда, наверное, Вы хотите зайти к хозяйке?
  - Тем более нет, - вяло ответил Жоаль и внезапно подскочил, будто ужаленный: - Это почему я должен заходить к хозяйке? Она, что, просила меня?
  - Нет, г'сподин, не думаю...
  - А зачем тогда ты это сказала?
  - Просто так, г'сподин, - пролепетала Дотти, опустив глаза. - Просто... сегодня она весь день не выходила из комнаты.
  - Заболела?
  - Она не жаловалась. Но Церера сказала мне, что она выглядит, как безумная, и без конца пьет пунш. И тогда, не правда ли, я подумала...
  - Ты слишком много думаешь, Дотти! Я уже не раз тебя предупреждал!
  - Да, г'сподин, - поклонилась рабыня. - Простите меня, г'сподин!
  И тут где-то в доме послышался легкий шум. Он раздался будто бы со второго этажа, но так неясно, что ни Жоаль, ни Дотти не могли бы за это поручиться. Хозяин и рабыня на мгновение застыли, потом, не сговариваясь, оба оглянулись на кабинет Маллигана. То, что они проделали это почти одновременно, окончательно вывело Жоаля из себя.
  - Убирайся на кухню! - приказал он. - Ну же, марш спать!
  Он подождал, пока она выполнит приказ и, убедившись, что остался один, бесшумно поднялся по лестнице. Когда он ступил на площадку, снова послышалось какое-то движение - и вдруг, разом заглушив этот легкий звук, воздух сотряс оглушительный удар далекого разрыва. Звук был похож не на раскат грома, но на взрыв пороховой бочки. Должно быть, это случилось где-то в городе. Какое-то мгновение Жоаль готов был ринуться на улицу и попытаться разглядеть зарево. Но он заставил себя не шевелиться и переждал, пока снова не воцарится тишина. Прошло еще несколько секунд, и из двери его комнаты неслышно выглянула Юнона. Она заметила в тени коридора неподвижную фигуру хозяина и вздрогнула. Жоаль повелительным жестом отослал ее обратно, и она скрылась.
  Он сам не знал, почему так поступил, его охватило невыносимо острое волнение, но он не смог бы ответить, отчего именно. Наступившая ватная тишина больно ударила по натянутым нервам.
  - Соня! - тихо позвал Жоаль.
  Ему показалось, что зов его прогремел по всему коридору и докатился эхом до самого нижнего этажа. На секунду Жоаль представил, как это эхо достигло Маллигана и вырвало из хрупкого старческого сна. Он напрягся в ожидании того, что неминуемо, как ему казалось, должно было сейчас случиться... Но ничто более не нарушало тишину, и он, шагнув в коридор, резко распахнул первую попавшуюся дверь. Это оказалась комната Сони.
  Молодая хозяйка была там и не могла не слышать, как он звал ее. Она лежала в постели полураздетая и выжидательно разглядывала его. Она давно предвкушала его появление, воображение у нее работало живее, чем у Жоаля - и потому, когда он неподвижно застыл на пороге комнаты, на лице ее нарисовалось нечто вроде недовольства. Мутные от опьянения глаза ее пристально уставились на вошедшего, щеки пылали, лоб и грудь блестели от пота.
  - Ну, ну, входите, - произнесла она заплетающимся языком. - Да закройте же эту дверь!
  Она снова оглядела его с головы до ног, и внезапно тень нерешительности пробежала по ее лицу, но она моментально собралась и настойчиво приказала:
  - Ну же, поспешите!
  Жоаль подчинился механически, как робот - вошел, закрыл за собой дверь и приблизился к кровати. Его раздражала собственная слепая покорность, но при виде Сони в теле проснулась сладкая дрожь. Мощное чувство притягивало его к этой пьяной полуголой женщине, но он не в силах был назвать его - ему было неведомо, что им движет.
  - Я хотел Вас видеть, - сказал он. - По поводу того, что рассказывают в городе о здоровье Вашего мужа...
  Он осекся, увидев, как Соня вскочила, не спуская с него глаз. На долю секунды его коснулось воспоминание о Жюдите, и сердце сжалось. Но он не понял этого тревожного толчка и поспешил добавить:
  - Мне НАДО было Вас увидеть!
  Соня не ответила. Она стояла в волнующей близости от него, их разделяла лишь кровать. Глаза ее были по-прежнему широко распахнуты и остекленели от алкоголя, но по лицу растеклось мечтательное выражение, будто от предвкушения чуда. Жоаль тоже молчал, глядя на нее, и чувствовал, как мучительное напряжение все сильнее распирает грудь. Он хотел было обойти ложе, чтобы приблизиться к Соне вплотную - но, стоило ему шевельнуться, как она резким движением, полным возбуждения и ярости, сорвала с себя всю одежду и внезапно предстала перед ним совершенно обнаженной.
  Белизна ее тела почти сливалась с белизной смятых простыней - будто бы цепочкой покрытых снегом гор на дне пропасти, через которую на короткий миг протянулся мостик вожделенно пожиравших друг друга взглядов. Потом, не выдержав накала чувств, Соня рухнула на постель. На глазах ее блеснули слезы - то ли от счастья, то ли от томительной пытки ожидания.
  - Ну, иди же! - простонала она чужим, смятенным, дрожащим голосом, готовым вот-вот сорваться на крик страдания. - Иди же ко мне!!
  Напряжение отхлынуло от груди Жоаля. Он вдруг понял, что в глубине души всегда знал: он будет обладать этой женщиной. Но вместо облегчения он почувствовал все ту же опустошенность, стократ возросшую, лишив его способности думать и рассуждать. Банальные дежурные слова тихим шелестом ручейка сорвались с его губ:
  - Да иду уж!..
  И внезапно в нем со всей силы вспыхнула животная страсть.
  Когда он проснулся, на задернутых занавесках вовсю играли розовые краски зари. Соня еще спала, растянувшись рядом с ним во всей бесстыдной красоте. Он разглядел это и поначалу смутился, даже пожалел, что она заснула, не сделав и движения прикрыться. Ее нежная кожа в неярких лучах рассвета выглядела лишь ненамного светлее его собственной - Жоаль машинально сравнил себя с Соней и внезапно сморщился от мысли о своем цвете. В тех редких случаях, когда обстоятельства давали ему понять, что он слишком светлокож, чтобы быть негро, бледность собственного тела всегда начинала казаться ему чем-то неестественным, нездоровым. Он поймал себя на легкой досаде на сладко спавшую красавицу за то, что она словно бы напоказ выставила перед ним свою перламутровую белизну - и тут же рассердился сам на себя, когда осознал, что малейший шум в доме заставляет его вздрагивать и коситься на дверь.
  Он принялся одеваться, и тут Соня открыла глаза, еще затуманенные сном. На миг в них мелькнуло изумление, она вскинулась на постели и сделала инстинктивное движение прикрыть наготу - но потом все вспомнила, мягко опустилась на подушки и не спеша натянула одеяло до подмышек.
  - Мне надо идти, - шепнул Жоаль.
  - Уже? - с сожалением выдохнула она.
  - Скоро полдень...
  Она с легким сожалением согласно кивнула, следя за каждым его движением. Руки ее медленно потянулись к груди и с томной лаской скомкали на ней одеяло. Соня знала, как бесполезны и опасны были теперь слова - но тело ее налилось вдруг сладостным воспоминанием ночи любви, и она не смогла промолчать.
  - Надеюсь, ты остался доволен? - шепнули припухшие губы.
  - Доволен? - переспросил Жоаль. - Чем же?
  - Ну... тем, кем мы стали отныне друг для друга!
  Он пожал плечами. Ему просто хотелось уйти. Но Соня уже села на кровати, подогнув под себя ноги, вся обратившись в слух, и он буркнул:
  - Пора бы мне отсюда исчезнуть!
  - До вечера, Жоаль. Как всегда! - она ничего не поняла...
  Он ответил не сразу. Что-то здесь было нечисто, и он тихо бесился, не в силах разгадать подвох.
  - Мне придется подыскать себе другое жилье, - уточнил он. - Потому что... все изменилось.
  - Не оттого ли, что я отдалась тебе? - прищурилась Соня.
  - Вы не отдались, Соня, Вы ничего не дали мне - Вы взяли! Точно так же, как взяли бы любого другого мужчину!
  Произнося это, он был абсолютно искренен. Ему показалось, что она хочет что-то ему возразить, и он поспешил добить ее:
  - Вы были больны из-за того, что так долго не получали мужской ласки. Вам необходимо было добиться ее любой ценой!
  Поначалу Соня взирала на него с живейшим интересом, потом опустила голову и покраснела. Но она не могла не признать его правоту и почти не обиделась. Блаженная истома, что снизошла на нее ночью, еще была разлита по ее телу, при малейшем движении отдаваясь волнами наслаждения. И в глубине души она была даже рада, что Жоаль сам заговорил на тему, так долго бывшую для нее табу - теперь она и сама могла под этим предлогом завести речь о ней.
  - Я... - тихо произнесла она, - я счастлива, что ты обладал мною. Что плохого в том, что я счастлива, ведь это никому не причинит вреда?
  - Так ли уж никому? - возразил Жоаль.
  Она снова пристально взглянула на него - но теперь на лицо ее набежала тень:
  - Если ты подумал о моем муже, то знай, что мы давно, уже многие годы ничего друг для друга не значим. Сказать по правде, наш союз с самого начала был не более чем взаимовыгодным соглашением. Никогда, слышишь, никогда мы с ним не любили друг друга по-настоящему!
  Голос ее был по-прежнему спокоен, но в нем вдруг послышался легкий скрипучий призвук, и в душе Жоаля всколыхнулось раздражение.
  - Равно как и мы с Вами! - сухо заметил он.
  - Что ты хочешь этим сказать?
  - Мы не любим друг друга! Не стоит так уж сразу верить в любовь после одной-единственной случайной ночи!
  На этот раз Соня не нашлась, что возразить. Ее слегка обескураживали нотки безразличия в голосе мужчины. Как он может говорить об этом так спокойно? Неужели же ее, еще такую молодую и страстную женщину, можно отчего-то не вожделеть и, более того, отталкивать?..
  Внезапно она испугалась - и машинально подумала о привычном "лекарстве": большом стакане крепкого пунша. На короткий миг ей даже захотелось, чтобы Жоаль поскорей ушел и отпустил ее в пьяное одиночество... И хотя тело ее все еще нежилось пережитым удовольствием, в глубине ее существа уже незримо совершалась затаенная работа неуспокоенной мысли.
  - Я же знаю, что ты вернешься, - выдохнула она... и все же сделала усилие смягчить категоричность фразы смиренной улыбкой.
  Сейчас тело властвовало над ее разумом и решительно восставало против слишком уж мрачного будущего. Просто теперь надо стараться ничего не требовать - и все придет само.
  
  Глава 8
  Плутон вернулся примерно за час до рассвета. Ему пришлось разбудить Дотти, чтобы попасть в дом, и она засыпала его вопросами. Он заверил ее, что не переходил границ поместья, а просто бродил вокруг бараков, не помня себя, как с ним часто случалось. Потом он тихонько заглянул к Маллигану - и, когда вышел, лицо его сделалось безмятежно, а губы сложились в загадочную и довольную улыбку. Он забился в свой привычный угол за входной дверью, свернулся калачиком и моментально уснул.
  Там его и обнаружил Жоаль, когда спустился от Сони. Он решительно невзлюбил этого негра за то, что тот как-то уж очень вовремя терял память и слишком часто ссылался на своего настоящего хозяина, которым, по его мнению, был один лишь Маллиган. Плутон сразу же, с первого взгляда показался Жоалю подозрительным. И хотя подозрения в адрес калеки-дворецкого остались необъяснимыми, от этого неблагонадежность раба не сделалась менее бесспорна и очевидна. Каждый раз, когда Жоаль старался спокойно объяснить Плутону явно плохо понятый приказ, на того нападали повышенная рассеянность и невнимание, что невероятно злило молодого хозяина.
  Когда он нашел дворецкого еще спящим, эта злоба моментально ожила. Он разбудил Плутона пинком и приказал:
  - Вставай! И выкладывай, что ты делал на улице все это время.
  Тот повиновался. Некоторое время Жоаль пытался слушать, но Плутон снова завел волынку о своих пресловутых провалах в памяти, и он жестом приказал рабу замолчать.
  - Раз так, пойдем-ка со мной на конюшню! - распорядился он. - Уж там я покажу, чего тебе теперь будет стоить каждая самовольная отлучка из дому!
  Не говоря ни слова, невольник подчинился. Все так же молча Жоаль и Плутон прошли через кухню, пересекли задний двор. При виде их негры столбенели, провожали их взглядами, а за спиной у них принимались шептаться и, сбившись в кучки по трое-четверо, на почтительном расстоянии отправлялись следом. Все они немедленно поняли, что ожидает Плутона, и были взбудоражены близостью неожиданного развлечения - поглазеть на наказание.
  Двери конюшни были распахнуты, перед ними Жоаль заметил конюха Феба. Тот, напевая, чистил упряжь.
  - Феб, - приказал Жоаль, - а ну-ка задай этому негро хорошую взбучку!
  - О, да, г'сподин, с удовольствием! - воскликнул Феб, вскочил на ноги и побежал за кнутом.
  В ожидании, пока он вернется, Жоаль искоса взглянул на Плутона. Он смутно надеялся услышать оправдание или мольбу, как неизменно случалось всякий раз, когда надо было наказать провинившегося раба. Но Плутон не собирался ни в чем оправдываться и ни о чем умолять. Он хранил каменное молчание и неподвижность, разглядывая землю у себя под ногами.
  Жоаль почувствовал на себе взгляды жавшихся в отдалении рабов и крикнул им:
  - Подойдите!
  Они тотчас же поспешили приблизиться с предвкушением удовольствия на лицах. Он снова повернулся к Плутону и бросил:
  - Раздевайся!
  Наконец-то ему удалось хоть чем-то прошибить дворецкого - тот содрогнулся и тихонько спросил:
  - Прямо здесь, г'сподин?
  - Да, здесь!
  - Так Вы будете бить меня... при всех?
  - А что, может быть, тебя это смущает?
  - Что я отведаю кнута - нет, г'сподин, - ответил Плутон. - Но что на это будут смотреть другие люди и я буду знать, что им это нравится - да, г'сподин, смущает!
  - А ну, не смей пререкаться! - буркнул Жоаль. - Раздевайся живо, слышишь?
  Он снова окинул взглядом рабов, столпившихся вокруг. "Это всего лишь сборище несчастных негро!" - с горечью и раздражением подумал он. - "Стыдиться их?.. Все, на что они способны, это жрать, как свиньи, и спать со своими самками!" Но, мысленно произнося это, в самой глубине души он ощутил сожаление оттого, что они заставили его лишний раз напомнить себе об этом. Поймав себя на этом чувстве, он смутился и ожесточился еще сильнее. А все из-за этого дьявола Плутона! Он вынудил хозяина пойти на суровые меры - а ведь он, Жоаль, всегда был добр и справедлив со своими негро! Неспроста же когда-то рабы Канаана скорее сами готовы были наказать себя, скорее дали бы изрубить себя на куски, чем огорчить его или хоть раз ему не подчиниться!.. И он любил своих рабов. Но этого лживого изворотливого Плутона с его проделками он просто возненавидел.
  - Ну же, Феб, нашел ты кнут или нет? - крикнул он и ударил кулаком по ладони.
  Конюх тут же вынырнул из конюшни с кнутом в руках. Он встал метрах в двух позади Плутона и вывалял кончик кнута в пыли. Он много раз наблюдал за поркой, считал ее делом житейским и то и дело прыскал от удовольствия, видя, как колеблется Плутон, не решаясь оголиться.
  - Можно начинать, г'сподин? - спросил он.
  - Нет еще, подожди, пока он закончит стягивать штаны!
  Как только с Плутона упали последние одежды, Феб принялся стегать его. На него первый раз в жизни возложили такое ответственное поручение, и конюх исполнял его с радостью.
  - Вот так, г'сподин, Вы думаете, пойдет? - спросил он Жоаля о силе ударов.
  - Да, продолжай! - ответил тот.
  Жоаль приказал прекратить наказание только на тридцатом ударе. Плутон пошатывался, руки и ноги его тряслись, лицо было перекошено от боли и залито слезами. Но он устоял на ногах. На его спине и заду вспухли багровые полосы от ударов, из них крупными сверкающими каплями текла кровь. Плутон плакал от боли, но еще больше - от унижения. Внезапно он завопил от бешенства, так громко и пронзительно, что все остолбенели. А Плутон вырвал из рук Феба ненавистный кнут, с яростью швырнул его об землю и, собрав последние силы, кинулся, точно дикий зверь, на смеявшихся негров.
  - Господин хозяин! - завопила Дотти, наблюдавшая за поркой с порога кухни. - По-моему, Плутон от боли совсем потерял голову!
  Тягучая мучительная судорога прошла по телу Жоаля. Был ли это гнев, стыд или же острая боль?..
  - А по-моему, ему еще мало досталось! - вскричал он и яростно махнул Фебу:
  - Тащи его сюда и всыпь ему еще порцию горячих!
  - А! это да, г'сподин! - взвыл негр и бросился за беглецом. - Уверен, уж теперь-то он их прочувствует!
  Зрители мигом превратились в охотников, помогая Фебу, и он без труда настиг Плутона и приволок обратно к конюшне.
  На сей раз наказание длилось до тех пор, пока провинившийся не повалился на землю без чувств. Жоаль приказал отнести его в стойло и приковать к столбу.
  - Следи, чтобы у него не началось воспаление, - приказал он Фебу. - Он способен расхвораться специально для того, чтобы досадить мне!
  Он проверил, правильно ли конюх его понял, с облегчением вышел из душной темноты во двор на солнце и медленно зашагал к дому. На этот раз негры провожали его глазами молча. Будоражащее нервы зрелище окончилось, и они снова впадали в привычную сонную одурь.
  Жоаль внезапно почувствовал себя страшно измотанным и поймал себя на том, что и сам заражается отупляющим оцепенением рабов.
  - За работу, ребятки! - буркнул он.
  Негры выполнили приказ без промедления, потому что смотреть было больше не на что, а инстинкт послушания подсказывал им повиноваться тому, кто отдает распоряжения. Жоаль должен был бы оценить их покладистость и расторопность, он обязан был улыбнуться им - но что-то омрачило ему сердце черной тенью, отравив удовольствие командовать. Наказания, поощрения, жесты одобрения, знаки усердия - все, из чего складываются нормальные отношения между хозяевами и рабами - все в этом доме шло не так и наперекосяк. И, разумеется, опять же и единственно по вине Плутона!
  Жоаль не мог понять, отчего ему так тяжко. От этой ли безрадостной мысли? Или оттого, что сегодняшняя экзекуция что-то ему напомнила?.. В памяти его вдруг всплыло другое наказание, которому он подверг когда-то давно молодого и такого же порочного негра. Это было в Канаане незадолго до смерти отца...
  Внезапно Жоалю стало страшно, что его сейчас затошнит, как тогда - слишком уж ярко проступила из прошлого тяжелая сцена: голубоватый полумрак по углам конюшни... ноги провинившегося раздвинуты распоркой... и Рамос затыкает своим клетчатым платком его умоляющий рот... Жоаль содрогнулся всем телом, а неумолимая память продолжала цепляться за мельчайшие детали: раба, которого они тогда с Рамосом высекли, звали Саломон! И через несколько дней он перепродал его... Мурсуку - именно Мурсуку, тогда простому приказчику... продал вместе с маленьким Язоном!
  Воспоминание об этом наполнило сердце страхом. Движимый смутным недобрым предчувствием, Жоаль вернулся на конюшню и неслышно вошел. Внутри царила глубокая тишина, нарушаемая лишь жужжанием мух.
  Плутон пришел в себя. Он неподвижно сидел на земле у столба, к которому его приковали, и, склонив голову, созерцал пустоту прямо перед собой. От одного взгляда на его темную сутулую фигуру Жоаля пронзила нестерпимая грусть. Он помнил, что вернулся допросить Плутона, но внезапно некое другое тревожное предчувствие помешало ему задать приготовленный вопрос. Вместо этого он нехотя признался:
  - Ох, как бы мне хотелось избавиться от тебя навсегда!.. Но, может быть, я забуду о своем желании, если ты поклянешься, что никогда больше не будешь отлучаться без спроса. Не будешь?
  Вместо ответа раб поднял на него глаза - пустые и бессмысленные. Жоаль сам не знал, почему сказал Плутону именно это. Он принялся разглядывать наказанного в упор, но тот не дрогнул и не отвел взор.
  - Только не воображай себе, будто тебя высекли ни за что ни про что! - повысил голос Жоаль. - И даже думать не пытайся снова заговаривать мне зубы тем, что ты потерял память!.. А для начала встань, когда я с тобой разговариваю!
  Все так же безмолвно Плутон повиновался. Это оказалось нелегко: удерживавшие его цепи обвивали столб слишком низко, и, чтобы выпрямиться, ему пришлось передвинуть их вверх. Подчиняясь все тому же неподвластному его воле таинственному побуждению, Жоаль приблизился к Плутону. И руки невольника коснулись его...
  Едва он почувствовал на своей коже влажные горячие пальцы, его током пробил необъяснимый страх, он весь напрягся, словно в ожидании приступа боли.
  - Г'сподин Жоаль... - пролепетал раб.
  - Что "г'сподин Жоаль"?! - взорвался тот. - Убери-ка от меня свои лапы! Я, кажется, задал тебе вопрос. Вбил ли ты наконец в свою тупую башку, что больше никогда не следует уходить из дому?
  У Плутона задрожали колени, он пошатнулся и медленно стал падать навзничь, пока не повис, удерживаемый за руки цепями.
  - Да! - выдохнул он.
  - Да - кто?
  - Да, г'сподин хозяин!
  - Вот то-то же, - кивнул Жоаль.
  Он постоял еще несколько секунд будто в растерянности, отвернулся и быстро вышел из конюшни.
  
  Тревога и страхи, разбуженные утренним наказанием, терзали его всю дорогу до Трините. Положение в городе за ночь сильно осложнилось. На рейде стояло под разгрузкой множество военных кораблей, и это значило, что на остров высаживались пресловутые войска, присланные метрополией для восстановления порядка. "Ну вот уже нашими землями занимаются солдаты!" - подумал Жоаль с плохо скрытым презрением. - "Надо же было так низко пасть... Можно подумать, военные сумеют разобраться в наших трудностях! Да они только добавят беспорядка, не иначе!"
  Пробираясь по улицам вдоль причала, он заметил заграждение из фургонов. Из них выпрыгивали полицейские. В первом часу ночи был взорван склад боеприпасов неподалеку от форта. Он до сих пор горел, в небо поднимался огромный столб черного дыма. Проехали две телеги с трупами, и невозможно было различить, черные они или белые. Ходили слухи, будто взрыв тоже был делом рук беглых рабов.
  Жоаль пришпорил коня. Он спешил встретиться с Мурсуком и расспросить его о Плутоне.
  Но на складах директора не оказалось. Он внезапно заболел - никто не знал точно, чем - и остался дома в Ландстоне. На мгновение Жоаль заколебался, стоит ли ему туда ехать. У него не было никакого желания тащиться в Ландстон и встречать там Берту. Но нетерпение поскорее разузнать о прошлом подозрительного дворецкого мучило его сильнее, чем эта неловкость.
  Он снова пришпорил коня и, то и дело погоняя, достиг поместья уже к полудню. Было жарко, похоже, собиралась буря. Над каменистой равниной возвышался огромным закопченным скелетом старый кирпичный дом Скантонов. Трава и кусты язвами зеленели на его прогнивших стенах. А у самой земли проступало дерево фундамента. У Жоаля не укладывалось в голове, как это люди могут жить в таком мрачном месте - даже от одного взгляда на дом душа его преисполнилась отчаяния.
  Ему пришлось долго ждать перед дверью, пока наконец ее не открыла старая заплаканная негритянка. Он приказал ей пойти доложить Мурсуку о своем приезде.
  - Да, г'сподин, - всхлипнула рабыня, проводив его в салон. - Посидите немного, г'сподин, пока к Вам выйдет хозяйка! Потому что хозяин - он больной лежит!
  Когда в темную комнату, служившую гостиной, вошла Берта, Жоалю показалось, что на ней все то
  же одеяние из магазина готового платья, что и десять лет назад. Но лицо ее и тело отяжелели, обрюзгли и стали еще непривлекательнее. Берте совсем недавно исполнилось тридцать, но выглядела она по меньшей мере на пятьдесят. У нее пожелтели зубы и усохли десны, оголив корни, точно у старой кобылы. А большие навыкате глаза из-под покрасневших набрякших век смотрели все так же тупо.
  Она видела Жоаля впервые с тех пор, как он вернулся в страну, но обратилась к нему безразлично, как ни в чем не бывало:
  - Здравствуйте, кузен. Как Вы поживали все это время?
  - Хорошо, спасибо, - ответил Жоаль. - А Ваш муж, говорят, захворал?
  Услышав этот вопрос, она тут же захлюпала носом и простонала:
  - Увы, да... И я даже скажу Вам, ему совсем плохо! Это случилось с ним вчера вечером, как только мы поужинали. Он всю ночь просидел неподвижно и ни словечка не вымолвил! Посмотрите, кузен, его будто паралич разбил!
  Не переставая причитать, она схватила Жоаля за руку и потянула вглубь дома. Спальня Мурсука располагалась в одной из комнат на втором этаже. Сам он полулежал в глубоком кресле, опираясь спиной на подушки, правая нога покоилась на табурете. Глаза его были закрыты, голова чуть покачивалась - казалось, он дремал.
  - Анри! - окликнула его Берта с порога. - Пришел наш кузен Жоаль!
  Мурсук еле заметно вздрогнул и с трудом повернул к вошедшим лишенное всякого выражения лицо. Жоаль приблизился, взял его за руку и тут же отпустил: рукопожатие осталось без ответа.
  - Что с ним такое? - спросил он у Берты.
  - Наверное, приступ ревматизма.
  - Вы уверены?
  Она снова захныкала:
  - Увы, нет! - и, отведя его в дальний угол комнаты, добавила потише: - Доктор подумал, а вдруг это апоплексический удар, и посоветовал мне собрать всю семью. Филипп приехал сегодня рано утром, но ему пришлось спуститься в город за лекарствами. И из-за всей этой неразберихи, что там сейчас творится, я уверена, он задержится в пути!
  Жоаль хотел что-то сказать, но передумал. Мурсук, казалось, наконец заметил его присутствие: он посмотрел в их сторону, попытался приподняться, но сморщился и снова откинулся на спинку кресла.
  - Это Вы, господин Жоаль? - буркнул он.
  - Да, Мурсук, это я.
  - Простите, что не могу подняться... Не знаю, что со мной вдруг стряслось!
  - Что Вы чувствуете? - спросил Жоаль, не приближаясь.
  - Какую-то тяжесть... Мне трудно даже пошевелиться, у меня жжет во всем теле... Как Вы думаете, это может быть приступ сильного утомления?
  - Возможно, - согласился Жоаль.
  Он медленно подошел к директору. Его беспокоило, что тот мог довольно долго пролежать без движения - как раз тогда, когда он был так нужен на складах!
  - Как это с Вами случилось? - спросил Жоаль, лишь бы что-то сказать.
  - Ни с того ни с сего вдруг вчера вечером... - простонал Мурсук.
  - Я приехал, как только узнал.
  - Да, это было большой любезностью с Вашей стороны, патрон, большое спасибо!..
  - Я хотел бы кое о чем Вас спросить, - вновь заговорил Жоаль после недолгого молчания.
  - Насчет моего несчастья, господин?
  - Нет.
  - Тогда это, должно быть, деловой вопрос? Что-нибудь не в порядке? Сегодня утром, когда приехал Филипп, я услышал, как он рассказывал внизу о взрыве, который устроили беглые нынче ночью. Но, знаете, патрон, я больше ни разу не связывался с ними с тех пор, как Вы распорядились это прекратить!
  - Знаю, - кивнул Жоаль.
  - Клянусь, я не ослушался Вас!..
  Мурсук замолчал, утомившись, и несколько раз судорожно глубоко вздохнул. В комнате надолго повисла тишина. Где-то в глубине сознания Жоаля забрезжил слабый огонек догадки, но такой смутной, что он не в силах был выразить ее словами. Она казалась ему спорной, глупой, но он не мог отделаться от воспоминания о Казимире: тот говорил, что регулярно навещает Маллигана... А что, если тот и впрямь выздоравливает и, может статься, плетет некую таинственную сеть заговора в зловонной полутьме своего кабинета? Водоворот темных невыразимых желаний бился в груди Жоаля, пробуждая вновь то неясное и мучительное стеснение, которое он всегда испытывал, когда думал о Маллигане, и которое еще более усилилось после ночи любви с Соней. Ему и самому, как и ей, Маллиган все чаще начинал казаться единственным препятствием на пути возвращения к нормальной жизни.
  - Итак, патрон, - собравшись с силами, прошептал Мурсук, - что Вы хотели у меня спросить?
  - Кое-что об одном негре.
  - О негре?
  - Да, Вы знаете, о Плутоне, он служит в господском доме в Бриаре. Такой хромой, со шрамом на затылке...
  Мурсук закрыл глаза, запрокинул голову на подушки. Он прекрасно расслышал вопрос, но, казалось, не вполне его понял.
  - Погодите-ка, дайте, вспомню, - буркнул он... и вдруг застонал, пронзенный болью: - О, право же, это серьезнее, чем просто переутомление! Это даже хуже, чем обычный приступ ревматизма!
  Берта, все это время тихо сидевшая в дальнем углу комнаты, вскочила и бросилась к мужу.
  - Не утомляйте его слишком сильно, кузен! - взмолилась она. - Вы же знаете, как он всегда старается угодить Вам, чем только может.
  - Когда меня спрашивают о негро, это меня ничуть не утомляет! - брюзгливым старческим тоном возразил Мурсук.
  Он отчаянно пытался дать Жоалю ответ, но болезнь все сильнее мешала ему, сковывала болью голову, туманила мозг.
  - Подождите... - бормотал он. - Погодите, дайте, подумаю...
  И тут послышался шум колес: к дому подъехала карета. Хлопнула входная дверь, раздались торопливые шаги по лестнице, и в комнату вихрем ворвался Филипп. Он сразу заметил Жоаля, резко остановился и воскликнул:
  - А! Жоаль! Я надеялся, что это и окажетесь Вы. Увидел Вашу лошадь у ворот конюшни... Мне очень приятно так скоро повстречать Вас снова.
  Он говорил искренне, но был несколько сбит с толку. После той первой встречи на "Резвом" они с Селией говорили о Жоале, не умолкая. Но имело ли это для самого Жоаля какое-нибудь значение? Он решил, что никакого, и потупился, словно бы огорченный тем, что не может пересказать слова жены. Ведь в их долгих беседах только и разговоров было, что о любви!
  - Как он, не получше? - обратился Филипп к Берте, указав на больного.
  Она пожала плечами, с трудом подавила рыдание и простонала:
  - О, теперь остается только молиться... Больше ничего не поделаешь! Быть может, в конце концов Господь смилостивится и услышит меня!
  Она покинула комнату - и с ее уходом все присутствовавшие испытали облегчение. Филиппа немного смутило, что он оказался с Жоалем почти наедине, но потом он подумал, что так даже лучше: вдруг это поможет им найти общий язык!
  - С тех пор, как мы с Вами встретились, Давид все время расспрашивает о Вас! - выпалил он и, увидев, как вздрогнул Жоаль, поспешил уточнить:
  - Давид - это наш сын! Ну, помните, тот маленький мальчик, что подходил пожать Вам руку? Это Селия настояла, чтобы он носил имя Вашего папы...
  Он покраснел, замялся и продолжил:
  - Она будет здесь с минуты на минуту. И обрадуется случаю снова повидать Вас! Говорила ли она Вам, что мы со дня нашей свадьбы живем в Канаане?
  - Да, - ответил Жоаль.
  - Так поступить было необходимо, не правда ли? Не оставлять же поместье без присмотра. Режис вечно где-то шляется, мама чувствует себя все хуже и хуже...
  Он снова замялся. Он боялся, как бы его жалобы не начали раздражать Жоаля, но растущее беспокойство грызло его, не давало молчать, и наконец он в отчаянии выдохнул:
  - Получается, что мне приходится обо всем заботиться одному!
  - Я могу только догадываться, в каком теперь состоянии зЕмли! - заметил Жоаль.
  Слова Филиппа пробудили в нем море воспоминаний, будто налилась кровью пуповина, некогда связывавшая его с родными полями, ожила в душе извечная мУка крестьянина-землепашца... Он поспешил стиснуть зубы, унимая дрожь в челюстях, и машинально принялся разглядывать свои руки.
  - Что верно, то верно, - признался Филипп. - Если бы только возможно было поправить дела!..
  - Что же Вам мешает?
  - Да всё! Кредитов нехватает, кругом беспорядки! И плюс ко всему этот Режис!
  - Что еще он там натворил?
  - Не далее как на прошлой неделе продал шесть негро, которых до того уже кому-то заложил! Понимаете, продал их, будто своих собственных!
  - Но ведь ему не удалось законно оформить все документы?!
  - Полагаете, это его смутило? Он просто-напросто подделал бумаги! Даже мама была возмущена, а ведь она всегда все ему прощала! Она сказала, что так ведут себя только жулики, что он попросту украл этих негров, и что, если подлог обнаружится, он опозорит семью.
  - А! - только и мог вымолвить Жоаль.
  Он был глубоко потрясен и взволнован и тем, что поведал Филипп, и своим собственным покровительственным тоном - он вдруг осознал, что говорил о Канаане, как хозяин, у которого домочадцы пришли спросить совета. Он представил, как Деспаны собираются в гостиной, переругиваются, каждый винит другого в том, что дела не идут на лад... Ему вдруг бросилась в глаза еще одна общая черта этих людишек, их общая слабость: они совершали ошибки и, пытаясь их исправить, только еще больше все запутывали. Внезапно они показались ему вовсе не такими уж могущественными.
  - А волнения еще не докатились до вас? - спросил он.
  - Пока нет.
  - Как негры?
  - Многие сбежали!
  - Мой Вам совет, - предостерег Жоаль, - не вздумайте пригласить солдат охранять поместье! Это, наоборот, только раздразнит бандитов и привлечет их внимание.
  - Но, Жоаль! А если вдруг они внезапно нападут на нас??
  - Они не сделают этого, если вы постараетесь наладить жизнь, как раньше! Мы в Канаане всегда хорошо обращались с негро! И, кроме того, со своими делами мы обязаны разбираться сами, нечего выносить сор из избы!
  Филипп согласно кивнул. Он готов был всецело верить в справедливость всего, за что ратовал Жоаль.
  Жоаль прошелся по комнате, остановился у окна и выглянул наружу.
  - Что сталось с Мартой? - спросил он, не оборачиваясь.
  Он не хотел показывать лицо - его охватило тяжелое чувство, будто все его попытки держаться бесстрастно тщетны, будто Скантон только и ждал его вопроса и прекрасно видел, что это не праздное любопытство.
  - Она сильно состарилась, - ответил Филипп. - И все чаще совсем теряет рассудок. И я не на шутку опасаюсь, как бы...
  Он осекся, услышав, как в тишине комнаты кашлянул Мурсук. Больной, насколько ему позволяли подушки, повернул голову в сторону беседовавших и изо всех сил напрягал зрение, вглядываясь в темный угол, где они стояли.
  - Господин Жоаль? - тихонько позвал он.
  - Да, Мурсук?
  - Будьте осторожны! Они все время пытаются вытянуть из Вас деньги...
  Эта реплика разом вырвала Жоаля из его мечтаний и будто окатила ледяным душем.
  - Чт... что?! - в смятении произнес он.
  - Они постоянно, с первого дня, как Вы вернулись, подстраивают все, чтобы Вас умаслить! - продолжал Мурсук.
  - Вы с ума сошли, Анри! - напустился на него Филипп. - Зачем бы мы стали так поступать!?
  Обстоятельства требовали, чтобы он взглянул Жоалю в лицо, и он заставил себя посмотреть ему в глаза - но побледнел, как полотно.
  - Жоаль, это правда, что мы очень часто говорим о Вас, - пролепетал он. - Но это... не только из-за того, что... Вы богаты!
  Жоаль пожал плечами. Вмешательство Мурсука удивило его, но не слишком смутило. И все же он почувствовал неловкость и понял, что вот-вот покраснеет.
  - Если Вам и захочется моих денег, Вы не будете первыми, - как можно более холодно и равнодушно изрек он. - Как Вы думаете, во сколько мне уже обходится Режис?
  - В пятьдесят ливров в неделю, зять уже рассказал нам об этом, - жалобным голоском откликнулся Филипп.
  Он зажмурился от страха, произнеся это признание, и поспешил добавить:
  - Марта тоже это знает! И очень огорчена!
  - Ах ты, черт побери! - саркастически ухмыльнулся Жоаль и замолчал.
  Злые, резкие слова так и вертелись у него на языке, но он предпочел придержать их. Его распирала гордость, и в то же время мучило недовольство собой. "Мне следовало бы забрать у него Канаан", - укорил он себя, вспомнив о встрече с Режисом. - "Это должна была быть сделка баш на баш!.." Он сам уже не понимал теперь, почему проявил слабость - вот и сейчас он чуть было сам не предложил Филиппу денежную помощь. Но его остановил страх испытать то же кошмарное чувство, что во время стычки с братом - гремучую смесь отвращения к самому себе и горечи поражения.
  - Марта огорчена! - снова заговорил он с издевкой в голосе. - А! Представляю, чего только она обо мне ни наговорила!..
  И тут же до крови прикусил язык, взбешенный собственной оплошностью - он только что по доброй воле перевел разговор на Марту... Но Филипп словно бы не понял, какое грозное оружие против самого себя невольно дал ему Жоаль.
  - О Вас? - переспросил он. - Нет, Жоаль, она никогда не заговаривает о Вас. Только всякий раз, как мы упоминаем Ваше имя, она начинает внимательно прислушиваться. Но, по правде говоря, единственный, о ком она еще согласна разговаривать, это Давид. Она уже до того дошла, что в конце концов убедила сама себя, будто бы он до сих пор жив.
  Все это было так трогательно, что Жоаля даже слегка затошнило. Он внезапно испугался, как бы трусливый мальчишка Скантон не воспользовался памятью об отце, чтобы обмануть его. Что за революция свершилась в головах всех этих белых, отчего это они вдруг сделались так покладисты и предсказуемы? На мгновение его ужасно смутило, что он так долго размышляет об этих людишках. Почему бы им просто не позволить ему вернуться в Канаан?..
  - И все же я не понимаю, как такое поместье, как Канаан, могло докатиться до подобного беспорядка? - буркнул он.
  - Видите ли, оно заброшено... только я один и занимаюсь им... - извиняющимся тоном пробормотал Филипп.
  - А Рамос, управляющий? Вы, что же, и от него избавились?
  - Он умер... Думаю, от желтой лихорадки. Еще до того, как я женился на Вашей сестре, - ответил Филипп.
  Он тоже был крайне обеспокоен и смущен. Ему не терпелось, чтобы поскорей приехала жена и приняла на себя бремя переговоров с Жоалем. Он панически боялся допустить какую-нибудь непоправимую оплошность, оговориться или совершить бестактность. Его бросало в дрожь каждый раз, как Жоаль произносил слово "негр".
  - А! Но послушайте же, патрон! - вдруг подал голос Мурсук. - Плутон, о котором Вы спрашивали - не тот ли это негро, которого я купил у Вас для Маллигана?
  - Нет! Того звали Саломон, - хрипло ответил Жоаль: у него разом пересохло в горле.
  - Да, но я купил двоих! Другой был молодой, очень светлокожий парень...
  - Язон?
  - Ну да, это точно он, патрон! Когда они сбежали, патруль застрелил Саломона, но второму удалось ускользнуть. О! Но теперь я все вспомнил! Маллиган, по своему праву собственника, забрал этого негро себе. Мальчишка был очень плох и страшно попорчен пулями - но, вместо того, чтобы его повесить, Маллиган предпочел сохранить ему жизнь и подлечить. Вот Плутон как раз и есть этот... как Вы там сказали, его зовут?
  - Неважно, - прошептал Жоаль.
  - Но Вы уверяли, что прихали только затем, чтобы поговорить о нем!
  - Прошу простить меня, Мурсук! Но сейчас мне нужно идти.
  - Как, неужели? - огорченно воскликнул Филипп. - Как раз, когда вот-вот должны подъехать Селия с Давидом!
  - Мы скоро увидимся, - пообещал Жоаль.
  Он сдержанно простился и поспешил вон из дома. Теперь, когда он знал о дворецком всю правду, душа его горела огнем. Язон!.. Его бывший слуга, этот умный и хитрый мальчишка, слишком уж проницательный, чересчур склонный предупреждать его желания даже в мыслях!.. Должно быть, он давно узнал его, только решил промолчать!
  "Вот сейчас вернусь и поговорю с ним", - думал Жоаль. - "Я заставлю его признаться, что никакую память он не терял, все это комедия для дураков, уж я вырву у него истинную причину его ночных вылазок!.." Эта мысль внезапно натолкнула его на другую: а что, если взрыв сегодня ночью был делом рук Язона? Если он и есть предводитель беглых?..
  Жоаль в ужасе принялся разговаривать сам с собой, смакуя злобу и бешенство, стараясь впитать их всей душой и укрепиться в решимости не дать Язону пощады.
  - Ублюдок! - рычал он. - Чертов ублюдок!..
  Но внезапно он осекся, пораженный, точно громом, неумолимой правдой: Язона породило то же чрево, что и его самого, он тоже был сыном Медеи...
  "Этот ублюдок твой брат", - шепнул в голове незнакомый голос.
  Едва ворвавшись в Бриар, Жоаль бросился на конюшню. Но Плутона там уже не было. Лишь несколько пятен засохшей крови темнели у подножия столба, к которому он был прикован, и багровели на сваленных грудой цепях.
  В бешенстве Жоаль поднял страшный шум, согнал всю прислугу и учинил допрос - но никто толком ничего не знал. Поиски сбежавшего раба продолжались до ночи, но напрасно: его так и не нашли.
  
  Глава 9
  Состояние здоровья Маллигана продолжало улучшаться. В первые же дни после того, как новость о его чудесном возвращении с того света облетела остров, к нему почти полностью вернулась речь, его снова начали слушаться руки. Но встать с постели ему по-прежнему никак не удавалось, и, по мнению врачей, ему не стоило тешить себя надеждой, что он когда-либо сможет подняться на ноги. По правде говоря, невероятным было уже то, что ему удалось избежать смерти. У медиков не было ни малейших сомнений, что он перенес полный паралич большинства внутренних органов.
  Разумеется, Маллиган не смирился с перспективой остаться инвалидом. Едва лишь ему полегчало, в нем проснулись с небывалой силой надежда, а вместе с ней и железная воля. Он не просто надеялся, а был уверен, чуть ли не знал наперед, что за первым улучшением последует и второе, и даже полное выздоровление. Эта уверенность укоренилась в нем так глубоко, что он решил ускорить свое исцеление любыми возможными способами, озаботил окружающих бесчисленным множеством требований и тем самым сделался для них совершенно невыносим. Он выпросил себе костыли, и ни дня не проходило без того, чтобы он не попытался на них встать. Неудачи проводили его в бешенство. Из его комнаты то и дело раздавались громогласные призывы на помощь, удары об стену, слышался грохот падения костистого тела на пол... Соня буквально возненавидела мужа за это.
  Она теперь уже ни за что не заходила в кабинет Маллигана по собственной воле. И даже когда все-таки была вынуждена зайти к нему, тут же изобретала какой-нибудь предлог, чтобы поскорее выйти. Она уже свыклась с мыслью о скорой смерти мужа - а теперь чувствовала, что сойдет с ума, если ей придется терпеть его около себя еще долгие годы. И мрачные картины безрадостного будущего казались ей еще больнее и горше из-за того, что Жоаль совершенно перестал обращать на нее внимание.
  Прошло уже две недели с той их единственной страстной ночи, а он ни разу за все это время даже не попытался хотя бы обнять ее. Он все чаще избегал ее, возвращался домой все позже и позже и сразу же поднимался в свою комнату. Соне порой начинало казаться, что ей просто приснилось то, что произошло между ними... Она постоянно изобретала предлоги показаться ему на глаза и все время мучилась, как бы он не подумал, что она готова броситься ему на шею, только помани... От этой нравственной пытки она исхудала. С каждым днем она все глубже увязала в самообмане и бесплодных надеждах. Лицо ее опухло от слез и от алкоголя, который она глотала дни напролет.
  И лишь одно чувство еще удерживало ее от окончательного падения, пылало в ней, словно негаснущий костер, с каждым днем разгоравшийся все сильнее: то была уверенность, что Маллиган и есть то препятствие, из-за которого Жоаль не позволяет себе полюбить ее. Вечерами, после одинокого ужина, Соня закутывалась в одеяло и проваливалась в тяжелое забытье - и грезилось ей, будто бы этого препятствия наконец-то более не существует. Чем дольше она о нем думала, тем больше укреплялась в мысли, что ненавистная преграда должна быть разрушена, опрокинута, что ее устранение окажется во благо всем.
  Смерти Маллигана - вот чего она жаждала! Все остальные страсти бледнели и исчезали в сравнении с остротой этого желания - даже ревность. Однажды после полудня Соня зашла на кухню и наткнулась на Юнону. Девчонка была в новом хлопчатобумажном платье, на запястьях ее сверкали браслеты - разумеется, их подарил Жоаль, кто же еще! Увидев соперницу, Соня чуть не набросилась на нее, чтобы сорвать с нее это платье и побрякушки, а потом вытащить голую на двор и своей рукой исхлестать кнутом... Для порки сгодился бы любой предлог. Но в последний момент осознание, что это никого не удивит и не шокирует, удержало ее от мести. Никто бы не стал возражать против наказания негритянки. Ибо Юнона и была всего лишь негритянкой, ничтожной рабыней, и никем более.
  
  А в жизни Жоаля наступила полоса суровых испытаний. Дела торгового дома пошли из рук вон плохо. Мурсук по-прежнему лежал больной и уже ничем не мог быть полезен, а Казимир проводил и свободное, и лучшую часть рабочего времени в Бриаре подле Маллигана, и Жоаль понял, что на него рассчитывать нельзя.
  Единственным мгновением передышки в этой жестокой гонке, когда, казалось бы, все шло Жоалю наперекор, стала вторая встреча с Жюдитой. Беглые все чаще устраивали вооруженные нападения на владения белых, их вылазки создали нешуточную угрозу жизни обитателей уединенных поместий, и госпоже Веллер пришлось решиться на время покинуть свой дом в Исфахане и переселиться в город.
  Жоаль встретил ее совершенно случайно в послеполуденный час. Он проезжал в своем кабриолете по центральной улице Трините как раз в то время, когда Жюдита вышла из дому по делам. Она, не колеблясь, ответила согласием на предложение Жоаля подвезти ее.
  День выдался жаркий и влажный. Гнетущая тревога окутала Трините тяжелым облаком, давила на всех его жителей - тут и там у людей не выдерживали натянутые нервы, прохожие принимались ссориться по пустякам прямо на улице, громогласно проклинали летний зной и череду бесконечных дождей. В любой момент могло случиться все, что угодно - и ежеминутное ожидание чего-то ужасного ощущалось в стоячем раскаленном воздухе города почти физически.
  Поначалу Жоаль и Жюдита ехали молча. Они не могли вымолвить ни слова, полные воспоминаниями о мимолетной беседе на борту "Резвого" и - быть может - о той другой, давней прогулке по дорогам Исфахана, когда нежные слова соединили их души.
  Лошади быстро влекли кабриолет по тряским мостовым, а Жюдита и Жоаль все молчали, и им казалось - нет такой силы, что заставила бы их это молчание нарушить...
  Жюдита первая собралась с духом.
  - Вы правите быстрее, чем все мои знакомые мужчины, - сказала она.
  Жоалю не понравился скрытый смысл ее замечания, намек на ту часть ее жизни, о которой он ничего не знал - и, когда впереди показалась эспланада форта, он заставил упряжку заложить резкий вираж влево. Кабриолет накренился, он должен был, казалось, неминуемо опрокинуться - но устоял, выправился, и лошади стрелой помчали его по улице вдоль побережья.
  - В один прекрасный день подобные игры Вас погубят... - произнесла Жюдита.
  Но страх мелькнул в ее глазах лишь на секунду и почти сразу же сменился облегчением, а сердце возбужденно забилось.
  - Могу я узнать, что творится у Вас в голове? - тихо спросила она.
  - Ба! - воскликнул Жоаль. - Если бы я сам это знал.
  Жюдита заколебалась. Ее рыжая шевелюра растрепалась от ветра, и взмахом головы она отбросила пряди с лица.
  - И долго еще мы с Вами будем так себя вести? - спросила она вдруг.
  Жоаль резко натянул поводья и остановил упряжку. Лошади, поводя боками, тут же принялись нетерпеливо переступать на месте.
  - А этого я тем более не знаю, - ответил Жоаль. - Иногда я думаю... Да нет же, неправда, не думаю, а киплю от возмущения! Я вернулся в страну только потому, что меня отсюда с позором прогнали. Не буду спорить, там, вдали, я очень часто вспоминал Вас, но... не знаю! Вечно то одно, то другое, то третье - со дня моего приезда мне так и не дали поразмыслить спокойно, понимаете?
  Против всякого его ожидания, Жюдита рассмеялась:
  - О! Жоаль! Какой Вы забавный!
  И снова ему не понравились ее слова. Они показались ему почти признанием в том, что у нее были другие мужчины, другая жизнь. Он долго испытующе смотрел Жюдите в глаза и наконец спросил:
  - У Вас еще хоть какие-то чувства ко мне остались?
  Она опять встряхнула головой, но теперь уже для того, чтобы длинные волосы полностью скрыли ее лицо, и шепнула:
  - Конечно же, да! Разве мы не решили, что будем друзьями?
  Они перекидывались пустыми общими фразами еще какое-то время, пока не поняли: главным в их разговоре был не смысл слов, слетавших с их губ, а тяжелое напряженное молчание, что повисало между этими словами. Это было трудно, изнурительно трудно выносить. От усилий разрывать завесу тишины у обоих сводило мышцы, оба скорчились на сидениях в некрасивых, неудобных позах. У Жюдиты одна лишь спина оставалась безупречно прямой.
  И тщетно Жоаль разглядывал спутницу во все глаза - она сидела совсем рядом с ним, но была бесконечно далеко: ему никак не удавалось различить правду в ее шутливом говорке. Медленно, с бьющимся сердцем, он приблизился к молодой женщине вплотную, стараясь полностью вобрать ее бледное взволнованное лицо в свои глаза. Но даже и после этого ему чудилось, будто он видит позади нее неясные силуэты других мужчин, которых она, по ее словам, знавала. В конце концов он отвернулся и уставился на море. Восточный ветер морщил воду длинными волнообразными линиями, увенчанными желтоватым кружевом пены.
  - Иногда я почти готов снова уехать куда подальше, - мрачно изрек Жоаль.
  - Почему? - прошептала Жюдита. - Не потому ли,.. что Вам не нравится, чем Вы здесь занимаетесь?
  - О! Не думаю, что моя работа так уж плоха. И все же...
  Он осекся, не в силах передать словами захлестнувшее его чувство.
  - Мне не кажется, что отъезд был бы правильным решением, - помолчав, сказала Жюдита. - Но, может быть, Вам следовало бы заняться чем-то другим.
  - Чем, по-вашему?
  Она заколебалась:
  - Но... я не знаю! Вы не такой, как обычные торговцы неграми, вы намного изысканнее...
  - Спасибо... - шепнул он и, помедлив в нерешительности, добавил: - Когда-то вы считали меня еще и добрым!
  Они окинули друг друга взглядом и внезапно рассмеялись. Стена неловкого молчания чудесным образом рухнула, им стало легко и приятно вместе. В мгновение ока все смущение, злоба, вся горечь от желания и неумения быть самими собой испарились почти бесследно.
  И Жоаль с Жюдитой пустились взахлеб обсуждать городские новости, всевозможные занятия, которыми еще возможно было при всей шаткости обстановки зарабатывать на жизнь, недавние свадьбы. Они говорили обо всем этом любезно и чуть отвлеченно, потому что им казалось, что сами они в городскую жизнь не замешаны, а просто наблюдают за ней со стороны. Даже о чужих свадьбах им говорилось легко... И все же мало-помалу, каждый про себя, они стали осознавать, как начинают ухаживать друг за другом, как все больше втягиваются в поиски друг друга на самой древней дороге мира, на самой обманчивой из тропинок - обманчивой ровно настолько, насколько оба они были уверены, что путь любви для них единственный.
  И едва они отдали себе в этом отчет, как смущение и застенчивость вновь одолели их, и тут же исчезло то острое и одновременно неясное чувство, что толкало их друг другу в объятия. Они снова были пленниками каждый своего воспитания, своих предрассудков и комплексов.
  - У Вас склонность совсем к другому делу, нежели то, каким Вы занимаетесь сейчас, - вернулась к прежней теме Жюдита. - Так почему бы Вам не стать снова тем, кем Вы были прежде?
  - Землевладельцем?
  - Да!
  - Для этого нужно как минимум, чтобы у меня было поместье!
  - А я знаю одни земли, которые ждут не дождутся Вашего возвращения!..
  Жоаль наклонил голову, что можно было понять и как знак сомнения, и как согласный кивок.
  - Все не так просто, - сказал он однако.
  - Так ли уж все?.. Или непросты Ваши мысли обо всем этом?
  - Вы не можете отрицать, что страну лихорадит и скоро всех нас ждет ужасное потрясение! - возразил он. - В нашем теперешнем положении ничто не прочно, даже земля.
  - У Вас в голосе сомнение, Вы осторожничаете... это не похоже на Вас! - с неожиданной страстью воскликнула Жюдита. - Я люблю в Вас именно Вашу силу!
  - И изысканность? И доброту? - добавил Жоаль... но теперь уже это было не смешно.
  Он помолчал и медленно заговорил снова:
  - Знаете, ведь Вы не первая, кто говорит мне подобные вещи. Сестра уже просила меня вернуться в Канаан. А ее муж не знает, как еще извернуться, чтобы подтолкнуть меня к этому.
  - А разве их призывы не кажутся Вам разумными? Я убеждена, что в Канаане уже все так или иначе задумывались о Вашем возвращении.
  - Все?
  - Ну да, Жоаль, абсолютно все! Конечно же, каждый по-своему, но они все об этом думали! И я уверена, если бы Вы сами того захотели, то меньше чем через месяц заняли бы в Канаане свое место.
  - Мое место? - переспросил Жоаль с горьким сарказмом.
  Он хотел еще что-то добавить, но Жюдита опередила его и с живостью воскликнула:
  - Вот именно, Ваше! И нечего Вам ощетиниваться всякий раз, как об этом заходит речь!
  Оба снова замолчали в сильнейшем волнении и несколько минут не произносили ни слова. Все так же молча Жоаль тронул поводья, и кабриолет снова покатился по набережной. "А, так она считает меня сильным!" - мысленно воскликнул Жоаль и, повернувшись к спутнице лицом, вдруг спросил:
  - А Вы никогда не подумывали выйти замуж?
  Жюдита тоже подняла на него слегка удивленные глаза. Потом тепло и нежно улыбнулась?
  - Конечно же, подумывала!
  - Я хочу сказать, за те десять лет, что мы были разлучены... Уж в чем - в чем, а претендентах на Ваши руку и сердце, вы, должно быть, не испытывали недостатка!
  Она промолчала, и он не осмелился продолжать эту тему. Здесь и сейчас, и так, как он за это взялся, было решительно невозможно вновь отыскать нить давних задушевных разговоров, оживить былые планы, даже почувствовать что-то, что хоть отдаленно напомнило бы порывы их юности.
  Оба, и Жюдита, и Жоаль, были в замешательстве оттого, что драгоценные секунды истекают впустую, оба из страха еще сильнее разрушить мгновение душевной близости гасили свои чувства... Их почти до тошноты отталкивала необходимость облечь эти чувства в слова. И все же при расставании они дали друг другу слово увидеться на следующий день.
  
  Глава 10
  Нынче ночью у себя в комнате Соня в очередной раз сменила платье. Незадолго до этого она подошла на цыпочках к двери кабинета мужа и прислушалась. Весь день и весь вечер там сидел Казимир, но теперь Маллиган наконец-то был один. Соня услышала его тяжелое дыхание, глухой шум его яростных усилий сменить позу, тогда как ему полагалось давно спать - и ее передернуло от отвращения. Она поспешно вернулась к себе и позвала прислугу. На кровати лежало дезабилье*, в котором Соня была в ту ночь, когда к ней вошел Жоаль. Она схватила его, прижала к груди, нежно погладила и с мечтательным выражением на лице положила обратно.
  Вошла горничная Церера. Хозяйка приказала ей принести красное платье. Пока Церера одевала ее, Соня думала вовсе не о том, как сидит наряд - она размышляла о Маллигане и о том, во что он превратил ее жизнь. "Так или иначе, он обречен," - вздохнула она про себя. - "Он и не жить-то будет, а жестоко страдать..."
  И вдруг ее озарила мысль. Соня поспешила скорей прогнать ее, опасаясь, как бы рабыня не прочитала на ее лице тень ужасного замысла. Но Церера ничего не заметила - она сосредоточенно прилаживала платье по фигуре хозяйки и не осмеливалась задавать вопросы, хотя плохо понимала, зачем той понадобилось наряжаться в столь поздний час.
  Госпожа Маллиган медленно и осторожно вернулась к своей идее. Она вспомнила, как десять лет назад сидела с мужем в этой самой комнате и слушала его рассказ. С поразительной четкостью в ее памяти всплыли выражение лица и голос Маллигана, когда он открыл ей правду о смерти Давида Деспана. Еще бы, ведь Маллиган выглядел тогда так непривычно!
  Соня и теперь, по прошествии стольких лет, не находила слов, чтобы описать странно изменившееся лицо мужа - но, едва она подумала о нем, как по спине ее пробежала дрожь. В ушах у нее снова зазвучал бесстрастный голос, раскрывавший все подробности убийства... да, убийства! Преодолевая страх и стыд, Соня мысленно повторила все, что когда-то пришлось проделать Марте Деспан - проникнуть в кабинет мужа на мельнице, отыскать среди множества склянок и горшочков негритянский порошок, подсыпать его в пунш, предназначенный Давиду, и наконец - принести и подать смертоносный стакан. "Слава Богу", - подумала она, - "в Бриаре тоже достаточно негритянок, чтобы выбрать виновницу!"
  - Ну вот, госпожа, Вы и готовы, - объявила Церера. - Мне остаться, Вам еще понадобится моя помощь?
  Соня сделала вид, что не слышала. Она разглядывала себя в зеркале - и видела, как изменило ее принятое решение: ожесточился взгляд, приоткрылись губы, затрепетали ноздри... Несколько мгновений ей казалось, будто бы она заглядывает в самые сокровенные глубины своей души - и ей захотелось отшатнуться, словно от края зловещей бездны.
  Она резко отвернулась от зеркала, машинально поправила складки платья. Маллиган совершил большую ошибку, раскрыв ей тайну гибели хозяина Канаана! Здесь нет вины, нет преступного замысла, всего лишь банальная ошибка... Эта банальность странным образом успокоила мятущийся дух Сони, и она наконец решилась бросить взгляд на терпеливо ожидавшую служанку.
  - Оставь меня, - приказала она.
  Церера не двинулась с места, удивленно глядя на хозяйку.
  - Оставь меня, я сказала! - повторила та. - Иди лучше приготовь пунш.
  Когда рабыня ушла, Соня принялась медленно прохаживаться по комнате, внимательно наблюдая, как сминается под ее босыми ногами толстый ворс ковра. Мысль, что будущее ее еще не предопределено и может самым радикальным образом перемениться, слегка пьянила - но нельзя было терять головы! Сейчас, здесь в Бриаре, как и тогда в Канаане, достаточно всего лишь немного набраться смелости в нужный момент...
  - Разве всегда мы знаем... - завороженно прошептала Соня, - разве всегда нам дано знать, что на самом деле происходит и как решается судьба!?
  Она улыбнулась собственным словам, вернулась к зеркалу и оглядела себя. Нет, как хотите, это платье ей не идет! И то, что она так расфуфырилась посреди ночи, ее вовсе не красит... Соня резко рванула с плеч пышный наряд, подошла к кровати и облачилась в дезабилье.
  
  Жоаль вернулся в Бриар почти на исходе ночи - и слегка приподнял брови от удивления, когда разглядел на лестнице силуэт хозяйки дома. Он удивился еще больше, когда Соня не поднялась к себе, а направилась к нему и предложила пропустить по стаканчику пунша в салоне. Он не мог не заметить, как легко и соблазнительно она была одета. Учитывая это и поздний час, он на секунду задумался и уже готов был отказаться. С тех пор, как он начал часто и подолгу видеться с Жюдитой, он стал иначе относиться к женщинам: серьезнее и строже, и одновременно спокойнее. Переменился и весь его характер - словно бы две враждебных друг другу сущности, с малых лет уживавшиеся в нем, наконец слились в одну.
  Но это была его последняя ночь в Бриаре, он подыскал себе комнату в городе, еще не знал, как объявить об этом Соне и потому не осмелился ответить на ее, в общем-то, невинное дружеское предложение отказом, в котором она наверняка усмотрела бы нарочитое нежелание с ней общаться, уход от ответа на ее постоянный немой вопрос. Уж если расставлять все по местам, то лучше сделать это сейчас.
  По салону гуляло тяжелое дыхание грозового бриза, колыша занавески и обивку стен. Ночь была абсолютно тиха и безмятежна, если не считать этого безмолвного движения. Едва войдя в салон, Соня поспешила закрыть окна.
  - Как дела в городе? - спросила она. - Чуть получше или это все слухи?
  - Нет, все по-прежнему, - ответил Жоаль.
  - Подсластить Вам пунш?
  - Пожалуй, да, спасибо.
  Все было просто, все, казалось бы, шло хорошо. Они допили пунш, и Соне он показался не слишком по вкусу. Она заказала Церере новый графин - и немногим позже рабыня, принеся его, увидела, что господа уселись рядышком на диване. Она поставила свою ношу на стол, вышла и закрыла за собой дверь - и заметила, что с лестницы за ней следит Юнона. Юная наложница услышала, как пришел ее хозяин, и надеялась, что он без промедления поднимется к себе. Но вдруг из салона раздался легкий смешок хозяйки, и рабыня вздрогнула. Она хорошо знала свое место, знала, что негритянка для удовольствий никоим образом не может соперничать с белой женщиной и должна беспрекословно уступать ей. И все же она успела привыкнуть к мысли, что Соня не слишком-то нравится ее господину и вряд ли ему захочется еще раз переспать с ней. Теперь, когда вот-вот могло выясниться, что это не так, душу Юноны охватил смутный страх надвигающегося несчастья.
  - Нечего тебе здесь делать, негритянка! - прошипела Церера.
  Юнона устремила на нее взгляд, полный ненависти, и заслужила такой же в ответ. Глаза рабынь метали молнии, они уже готовы были броситься друг на друга и вцепиться в волосы, как вдруг обе одновременно услышали глухой шум, и обе узнали его - то был шорох тела, скользящего по стене. Но донесся он не из салона, а из кабинета Маллигана.
  От кошмарного предчувствия, что посреди безмолвия спящего дома перед ними вот-вот явится старый хозяин, этаким чертиком, дрыгающимся меж костылей, девушки в ужасе разбежались по своим комнатам.
  А в салоне разговор Жоаля и Сони уже утрачивал светскую легкость. Был слишком поздний час, чтобы и дальше сидеть без сна, и Жоаль понял, что беседу пора заканчивать, даже с риском не оказать хозяйке дома должного почтения. Он сделал движение встать и извиняющимся тоном сообщил:
  - Прошу прощения, но мне бы надо пойти уложить вещи. Я... снял комнату в городе.
  - Думаете, там Вам будет лучше, чем здесь? - поинтересовалась Соня.
  - Не думаю. Но я уже и так чересчур злоупотребляю Вашим гостеприимством. Вы правда были очень добры ко мне...
  Он осекся, недовольный собственными словами. В недрах уходящей ночи зарождалась гроза, воздух насыщался электричеством и навевал раздражительность. "Расставить все по местам!" - с досадой подумал Жоаль. - "Можно подумать, это так просто, тем более сейчас!"
  Соня, слушая его, не спеша допила третий стакан пунша, мягко откинулась назад и распласталась по подушкам дивана. Она притворилась, будто не замечает, что в этой позе грудь ее почти обнажилась в вырезе дезабилье. Сквозь полуопущенные ресницы она разглядывала Жоаля и чувствовала с глухой тревогой, как он сопротивляется чарам ее обаяния. Она видела, что он держится настороже, быть может, даже не доверяет ей и ждет подвоха. И ей следовало сейчас вести себя очень осторожно, чтобы не оттолкнуть его. Спору нет, он наверняка переменился бы к ней, если бы узнал, что она задумала вернуть себе свободу, и был посвящен в то, как она к этому готовится. Но на это нужно время, подобные вещи с бухты барахты не выбалтывают... Ах, если бы только ей удалось убедить его еще немного посидеть с ней и поговорить с глазу на глаз!
  Соня еще сильнее вжалась спиной в подушки, следя, чтобы с каждым ее движением декольте делалось глубже, и томно произнесла:
  - Бог мой, какая жара!
  Снаружи ударил гром, и она, живо изобразив испуг, всем телом прильнула к Жоалю.
  Так их и застал Маллиган. Никем не замеченный, он толкнул дверь и медленно проковылял в салон.
  Соня первой увидела его. Она сделалась белее полотна и поначалу не могла шевельнуться - потом медленно поднесла руки к горлу, словно бы для того, чтобы удержать готовый вырваться крик. Жоаль машинально проследил за ее взглядом и подскочил от изумления.
  Маллиган передвигался неуклюжими скачками, точно краб - выбрасывал вперед костыли и рывком подтягивал к ним парализованные ноги. Каждое движение давалось ему с большим трудом, он задыхался от усталости, лицо блестело от пота, глаза пылали холодным голубым огнем. Его лысый череп, впалые щеки, узловатые руки и голые ноги были мертвенно-бледного цвета слоновой кости, но в густой сетке переплетенных вен, вздувшихся под кожей от неимоверных усилий, ритмично пульсировала жизнь.
  - Пожалуй, вам стоит помочь мне сесть, - сказал он.
  Не сводя глаз с парочки, он задрал подбородок, сложил потрескавшиеся губы трубочкой, шумно выдохнул и добавил уже раздраженно:
  - Ну, что? Да! Представьте себе, это я!
  Соня сидела, неестественно вытянув шею, не в силах отвести взгляд от ужасного видения. Она больше не шевелилась и, очевидно, лишилась дара речи. Жоаль встал, но не смог ступить ни шагу. Он не понимал, почему его тело и разум предали его и отказывались служить. Он уже привык гордиться своей властью над Маллиганом - а теперь опять оказался перед ним бессилен. Он взмок с головы до ног, плечи его затряслись, будто под тяжестью страшного груза.
  И вновь тишину ночи разорвал раскатистый удар грома. Тут же в коридоре послышались торопливые шаги и раздался пронзительный крик:
  - Барышня Дотти! Барышня Дотти!
  - Ну же! Чего вы ждете, почему не спешите мне на помощь? - не сдавался Маллиган. - Уж так прямо испугались, будто привидение увидели!
  Он ухмыльнулся и принялся кривляться между костылей:
  - А это и вправду я, видите ли! Это я, собственной персоной!
  Жоаль наконец решился подойти к нему. И по мере того, как он приближался, в нем поднималась жгучей волной звериная ненависть. Она затопила весь мир вокруг, и Жоаль содрогнулся. Никогда еще Маллиган не был так отвратителен ему, как сейчас. Ощущение невероятной гадливости вспыхнуло еще неистовей оттого, что пока еще паралитик не успел сделать ничего, что могло бы это чувство оправдать. Несколько секунд Жоаль не мог отделаться он поразительно четкого и неумолимого видения: отныне Маллиган неотлучно присутствует рядом везде, куда ни глянь - в этом доме, на складах, по всей стране... Душа со всей силой возмущения восстала против этой гнусной перспективы.
  - Но как?.. - пролепетал Жоаль. - Как же Вам это удалось?
  Он остановился, так и не подав больному руки. Ему не хотелось даже касаться этого человека, не то что помогать ему. Как ни старался, он не мог себя заставить. Маллиган помедлил с ответом, по-прежнему во все глаза разглядывая Жоаля и Соню.
  - Это вопрос силы воли, - произнес он. - Знаете ли, скелет может подняться так же хорошо, как и все остальное!
  Жоаля едва не вытошнило, когда он понял намек. В это время на пороге салона появилась Дотти. Она обвела комнату горящим блуждающим взором, сделала, будто в бреду, несколько неверных шагов - и вдруг со всех ног кинулась к хозяину, схватила его за руку, сжимавшую костыль, и осыпала ее жаркими поцелуями. За ней вошли толпой другие негры и принялись молча толкаться, борясь за честь стоять в первом ряду.
  - Как вы там все поживаете? - спросил Маллиган, силясь повернуть к ним голову.
  - Нам всем очень хорошо, г'сподин хозяин! - хором ответили рабы. - Все очень довольны, очень рады видеть Вас снова на ногах!
  - Черт меня возьми, если я хоть кого-то из них узнаЮ! - буркнул Маллиган себе под нос.
  Ему наконец удалось взглянуть на вошедших, но от этого движения он потерял равновесие и только благодаря Дотти не приземлился на ковер. У него вырвалось ругательство, он тут же взял себя в руки, и громкий смешок потряс его иссохшее тело с головы до ног:
  - Ну-ну, Соня! Ты боишься меня, что ли?
  Соня вздрогнула, услышав свое имя, с трудом стряхнула с себя оцепенение, медленно сползла с дивана и отошла. Усилием воли она заставила себя подумать о приятном, и на короткий миг ее осенили животворящим теплом величавое колыхание распустившихся роз, пряный запах пашни после дождя, пленительные мечты о свободе, страсть сплетенных в объятии тел...
  Маллиган быстро вернул ее с неба на землю:
  - Да не стой же ты столбом с таким дурацким видом... Должен же был я в один прекрасный день преподнести тебе сюрприз, а?
  Он сделал ей знак приблизиться, и она, казалось, уже готова была повиноваться - но вдруг отпрянула и выбежала в коридор.
  - Это от неожиданности! Бедняжка переволновалась! - ехидно заметил Маллиган.
  Он взглянул на Жоаля, и снова в тишине салона послышался его кислый смешок.
  - С дороги, - бросил он. - Не мешай Дотти помогать мне добраться до этого чертова дивана!
  Потом он обратился к неграм, и голос его прозучал заметно тверже и повелительнее:
  - О, ну и толпа! Эй, хватит уже вам тесниться тут, будто каменные изваяния! Я встал на ноги, и все тут!
  Поравнявшись с Жоалем, Маллиган схватил его за руку и сильно сжал:
  - Я прекрасно себя чувствую, понятно? Этому параличу, который мне посватали как окончательный диагноз, я уже просто-напросто приелся!
  Жоаль не нашелся, что сказать. Его оскорбила самоуверенность вчерашнего мертвеца. Он вдруг понял, почему этот человек доводил его прямо-таки до исступления: потому что все в нем, каждое слово, каждое движение, дышало ответной ненавистью, едва ли не такой же сильной, как его собственная.
  - Вы еще далеко не поправились, - возразил он наконец. - И то, как Вы сейчас себя ведете, может оказаться крупным безрассудством!
  Маллиган добрел до дивана, повернулся и тяжело осел на подушки. Его взгляд медленно и рассеянно прошелся по неграм, столпившимся у дверей. Он указал на Шама, вертевшегося юлой в попытках хоть что-нибудь увидеть из-за спин взрослых:
  - А это кто там такой?
  - Один из моих малышей, г'сподин, - ответила Дотти. - Так Вы уже не помните Шама?
  - Ах, да! - произнес Маллиган. - Ну-ка, Шам, подойди поближе, а то мне тебя не видно. И расскажи мне, какой работой ты занимаешься в моем доме.
  Паренек приблизился и растерянно захлопал глазами, разглядев, в какую развалину превратился старый хозяин.
  - Сейчас я - слуга молодого хозяина, г'сподин! - выпалил он. - Это... Я занимаюсь его бельем, помогаю ему раздеться и сплю в его комнате, когда у Юноны идут ее дела и когда...
  Звонкая пощечина Дотти заставила его замолчать. Но в глазах Маллигана мелькнула заинтересованность.
  - Юнона? - переспросил он. - Что за Юнона?
  Толпа негров пришла в движение, и Юнону вытолкнули вперед.
  - Юнона... это я,.. г'сподин! - пролепетала она.
  - Поди сюда, - приказал Маллиган. - Иди-иди, дай-ка я на тебя посмотрю. Уверен, уж тебя-то я точно не видал в доме прежде.
  Негритянка повиновалась, дрожа всем телом. Когда рука Маллигана опустилась ей на поясницу, она напряглась и в ужасе принялась искать глазами Жоаля. Но он не обращал на нее никакого внимания - он следил за Маллиганом в полной уверенности, что Казимир должен был поставить его в известность о происхождении этой рабыни.
  - Ты, что ли, купил эту желтую козявку? - спросил Маллиган.
  - Да.
  - А она неплоха! У нее нежная кожа... Держу пари, она из моего питомника, от Ловейта.
  - Так точно.
  Маллиган поставил девушку перед собой на колени и несколько секунд молча рассматривал ее. Его глаза, вновь как прежде холодные и безразличные, медленно двигались справа налево и сверху вниз.
  - Почему же ты не пустил ее к самцу, как только вернулся? - осведомился он.
  - Потому что я купил ее для себя, - сказал Жоаль.
  В ответ снова раздался короткий, нервный и кислый смешок Маллигана. Но на этот раз его тело не сотряслось с головы до ног, а устало и вяло дернулось.
  - Ладно, - произнес старик, оттолкнул Юнону и поднял глаза на Жоаля: - А теперь, что, если мы немного обсудим мои дела?
  - У нас с лихвой хватит на это времени завтра. Сейчас Вам было бы лучше вернуться в постель.
  - В постель? Эй, парень, я уже год в ней валяюсь! Ну же, рассказывай, я тебя слушаю!
  Жоаль взял стул и сел у дивана. Такого упрямца, как Маллиган, было бесполезно разубеждать. К тому же, он и сам был рад возможности поговорить о деле. Он судорожно сглотнул, его мышцы сводило от волнения нервными толчками. Его до сих пор то бросало в изумление, то охватывало мощными, до сладострастия душными порывами ярости, не утихавшей с тех пор, как Маллиган появился в салоне.
  Резким нетерпеливым жестом Жоаль отослал негров прочь. Юнона задержалась в дверях.
  - Г'сподин хозяин, куда мне идти спать сегодня ночью? - еле слышно спросила она.
  - Куда хочешь! - бросил Жоаль, внезапно раздосадованный. - Убирайся на кухню к Дотти! А теперь вы все, сколько вас там ни есть, оставьте-ка нас наконец в покое!..
  ----------
  * Дезабилье - легкая домашняя, обычно женская одежда, не носимая при посторонних.
  ----------
  
  Глава 11
  Ночь близилась к концу. Гроза отбушевала с бешеной яростью и унеслась на запад, оставив после себя лишь легкую изморось. От земли шел резкий запах влажной почвы и мокрых растений. Жоаль и Маллиган все сидели в салоне, там их и нашла Соня - она вернулась почти сразу же, как только ушли негры.
  Пока Жоаль кратко вводил Маллигана в курс дела, тот слушал его без большого интереса и за все время задал всего пару вопросов. Было ясно, что Казимир регулярно докладывал хозяину обо всем, чем жила его империя.
  Теперь минута за минутой истекали в безмятежном покое. Только потрескивание свечей и вялое жужжание насекомых нарушали тишину. Соня с тщательно припудренными следами слез на щеках сидела у окна и вышивала, низко склонившись над канвой. Ее руки то замирали, то возобновляли свой танец меж легких нитей разноцветного шелка.
  Жоаль был утомлен. Он закончил свой отчет и собирался откланяться. На языке у него вертелся неразрешенный вопрос о Плутоне, но за все время разговора ему не удалось заставить Маллигана сказать что-либо кроме того, что ему и так уже было известно. Он понял, что так и не сможет ничего добиться, и встал. Маллиган удержал его и предложил:
  - Пунша напоследок?
  Не дожидаясь, пока Жоаль ответит, он окликнул спавшего в прихожей Шама:
  - Принеси-ка нам по пуншу, негро! Для меня - не слишком холодный и побольше сиропа!
  - Да, г'сподин, сию минуту! - отозвался сонным голосом Шам и вскоре вошел в салон, неся на подносе два стакана.
  - Передай поднос хозяйке, - приказал Маллиган.
  Мальчик удивленно захлопал глазами, но повиновался. Он подошел к Соне - та не сделала ни малейшего движения, чтобы избавить его от ноши, и он замялся в нерешительности. На лице его было написано глубочайшее изумление, ему было непонятно, в чем он мог ошибиться и что желал исправить старый хозяин.
  - Ты не понял, что я сказал? - настойчиво повторил Маллиган. - Отдай поднос хозяйке и убирайся спать!
  Совершенно сбитый с толку, Шам послушно поставил поднос на пол к ногам Сони и исчез за дверью. В конце концов, решил он, у белых свои причуды, и понять их не стоит даже пытаться.
  Госпожа Маллиган так и не шевельнулась. Только лицо ее порозовело, отчего ярче проступили мазки пудры на щеках.
  - Ну же, Соня? Что с тобой? - спросил Маллиган.
  - И ты еще спрашиваешь! - возмущенно откликнулась она.
  Губы ее приоткрылись, обнажив нервно сжатые зубы, ноздри трепетали. Она нагнулась и сделала было движение взять поднос, но передумала и выпрямилась.
  - Это на тебя что нашло? - напустилась она на мужа. - Почему ты приказал негру дать мне этот поднос, чтобы я прислуживала вам вместо него? Ты, что, больной?
  - Так, значит, тебе неприятно подать нам эти стаканы?
  - Вовсе нет! - возразила Соня, сердитая не на шутку. - Но чем тебе не угодил этот негр?
  - Он свое дело знает, - ответил Маллиган. - И все же согласись: не так хорошо, как Плутон. Но, раз уж Плутона тут больше нет,..
  Он осекся, перестал сверлить глазами Соню и взглянул на Жоаля. Помимо его воли взгляд получился тревожным и напряженным.
  Молчание повисло надолго. Потом Соня взяла поднос с пуншем и подошла к мужу. И, словно отражение сверкающего напитка, дрожавшего и переливавшегося меж хрустальных стенок посуды, на лице ее промелькнула легкая улыбка.
  - Согласна, - успокоенно шепнула она. - Отныне я буду прислуживать тебе сама. И тем хуже, если наши негры из-за этого вообразят себе нивесть что!
  Маллиган поднял руку и потянулся к подносу. Но, едва он схватил стакан, пальцы его затряслись.
  - О, черт! - полушутя-полусерьезно проворчал он, безуспешно пытаясь поднести напиток ко рту.
  Но, как ни старался, он не мог совладать со своей рукой, только облил себе пуншем штаны.
  - Соня? - окликнул он. - Ты не могла бы подтолкнуть эту чертову руку?
  И молодая женщина безропотно подчинилась. Лишь на мгновение обернулась, ища взглядом Жоаля, с удивленным, слегка недоверчивым видом, будто сама не понимая, что заставило ее слушаться немощного калеку. Жоаль почувствовал, как холод пронизал его до мозга костей. В любых других обстоятельствах зрелище жены, помогающей больному мужу, было бы банальным и, может быть, даже трогательным, но из-за того, что этим больным был именно Маллиган, смотреть на него было страшно. На глазах Жоаля решительно действовал властный мужчина, который скоро раздавит их с Соней, как мух, если ему немедля не воспротивиться! С этой мыслью Жоаль подал голос, воодушевленный внезапной решимостью:
  - Вы поступили неправильно, Маллиган! Вы так избалуете Шама, точь-в-точь как избаловали Плутона!
  - Это мое дело, - ответил Маллиган.
  - Нет, и мое тоже! - живо возразил Жоаль. - Не думаете же Вы, что я месяцами надрывался на работе единственно ради того, чтобы еще немного Вас обогатить?
  - То есть?..
  - Теперь мы компаньоны, Маллиган! И все негры наполовину принадлежат мне.
  Маллиган промолчал. Несколько мгновений мужчины испытующе разглядывали друг друга, и оба угадывали друг в друге расчет, отказ от некоего принятого заранее решения, поиск слабых мест собеседника. Жоаль сдерживал раздражение, но сам понимал, что его положение шатко. Не было никаких документальных доказательств его компаньонства. К тому же, он догадывался, что Маллигану есть, что сказать, и если он до сих пор не раскрыл все свои карты, то единственно потому, что не успел еще мысленно прощупать Жоаля, просчитать его реакцию, определить, насколько прочна его защита.
  - Вернемся к Плутону, - предложил Жоаль. - Ясно, как день, что это не я, а Вы спровоцировали его побег.
  - Но ведь это ты разделал его под орех, - заметил Маллиган.
  - Он это заслужил! И мне бы не пришлось наказывать его, если б Вы сами почаще задавали ему таску! Этот негро никогда не сходил с ума и не терял память, что бы он там ни утверждал! На самом деле он прикидывался больным и только и ждал, как бы воспользоваться Вашей слабостью!
  - Как ты можешь говорить о том, чего не знаешь?
  - Я знаю, о чем говорю, Маллиган! Этот негр когда-то был моим. А под Вашим началом он распустился до того, что в результате оказался в бегах!
  - В бегах? - переспросил Маллиган. - Но у него не было причин убегать!
  - Ах, не было причин? Почему же тогда его нет в Бриаре? - ехидно поинтересовался Жоаль.
  Невозмутимость собеседника все сильнее раздражала его. Маллиган, словно бы заметив это, заколебался - потом с улыбкой объявил, не спуская с Жоаля глаз:
  - Да просто-напросто потому, что я его освободил.
  Его слова были встречены гнетущим молчанием. Потом воздух с силой вырвался у Жоаля из груди. Вне себя от бешенства он обрушился на Маллигана:
  - Что это Вы тут такое говорите? Вы... Вы освободили Плутона? Как Вы посмели?
  - Что хочу, то и делаю! - процедил сквозь зубы Маллиган и, внезапно поддавшись ответной ярости, оборвал:
  - Довольно! Пока что распоряжаюсь здесь я!
  Жоаль с трудом удержался, чтобы не наброситься на него с кулаками. Его бы не смутило, что перед ним парализованный больной - но остановила мысль о полиции, суде, об опасности безвозвратно потерять все, чего ему удалось добиться со дня возвращения.
  - О! Вы!.. - только и выговорил он, задыхаясь от бессильной злобы.
  Маллиган уже хотел было закрепить свою победу, убедиться в собственном превосходстве - но, едва открыл рот, собираясь заговорить, как грудь его внезапно раздулась и все тело затряслось в судорогах. Он бешено завращал обезумевшими глазами.
  - Не двигайтесь! - шепнула Жоалю Соня.
  Жоаль не сразу понял, что сделался хозяином положения. Глухая вражда между ним и Маллиганом рано или поздно должна была выплеснуться в открытую. Этот самоуверенный негодяй послал его в Африку вовсе не из лучших побуждений, и вовсе не из милосердия он даровал свободу Плутону! Напротив, в его поступках угадывался некий план, плод многолетнего холодного расчета. И теперь достаточно было сущего пустяка, чтобы этот план никогда не осуществился: всего лишь тромба, сгущения крови от волнения или от гнева...
  Жоаль чувствовал, как Соня изо всех сил сжала его руку, но не нуждался в этом предостерегающем жесте - он и сам не собирался спешить на помощь. Воздух в салоне словно бы сгустился в мучительно долгом, напряженном ожидании... В конце концов Маллигану удалось закрыть рот и перевести дух. И сразу же взгляд его сделался осмысленным и суровым.
  - Что это на вас нашло? - проворчал он. - Что вы на меня вылупились оба, вместо того чтобы принести мне лекарство?
  Жоаль и Соня промолчали. Соня медленно, нехотя направилась к двери, открыла ее и обернулась на пороге:
  - Я передам его через твоего слугу. Но лучше бы тебе сейчас вернуться в постель, пока не случился еще один приступ и не угробил тебя окончательно.
  Не дожидаясь ответа, она исчезла за дверью, и мужчины какое-то время молча слушали перестук ее каблуков по половицам вестибюля. Маллигана, казалось, не обескуражили ни ее уход, ни сухость ее последних слов. Он сунул костыли подмышки и попытался встать, но не смог. Уголки его губ задергались в тике.
  - Канаан! - бросил он внезапно. - Помнишь?..
  И тут же вскинул на Жоаля глаза. И криво усмехнулся, заметив промелькнувший на его лице страх.
  - Знаю, ты подумываешь туда вернуться, - проскрипел он. - Но ты не спросил, понравится ли это мне!
  - Что еще такое Вы затеваете?! - спросил Жоаль.
  Маллиган протянул руку ладонью вверх и сжал крючковатые пальцы в кулак - медленным, каким-то нарочитым движением, словно бы это голос Жоаля заставлял сокращаться его мышцы.
  - Смотри, вот он, Канаан! - ответил он. - И теперь я держу его вот так!
  - Что это значит?
  - Казимир только что скупил для меня все долговые расписки, подписанные твоим придурком братом! Теперь Канаан принадлежит мне. Если захочу, я могу превратить его в пустыню, разделить на части, нарезать на куски и раскидать их белой бедноте, освобожденным неграм, мулатам, да любому сброду! Я могу пожрать Канаан! Теперь ты понял?
  Жоалю оставалось только молча разглядывать соперника. Противостоять ему сейчас было все равно, что драться подушкой против шпаги.
  - Вот почему я освободил Плутона! - продолжил Маллиган. - Ты, без сомнения, и сам уже догадался, что он и есть предводитель мятежников. А иначе, черт побери, почему - как ты думаешь? - Канаан до сих пор не пережил ни одного нападения, ни разу не горел и не был разграблен?
  - Вы... Вы используете этого бандита?
  - А почему бы, собственно говоря, нет? Он стал бы не первым, чью... скажем так, признательность... я постарался бы обратить себе на пользу, - и Маллиган покатился со смеху, в восторге от собственного остроумия.
  - А ты должен был бы быть доволен моим решением, - заявил он, отсмеявшись. - Будь уверен, уж я заставлю Деспанов попотеть!.. Ах! Все было бы, конечно же, совсем по-другому, если бы, как они надеялись, им пришлось отчитываться за свои долги перед тобой! Но об этом больше не может быть и речи! Отныне все решаю я один! Что же до Канаана, то им займется Плутон!
  Жоаль выглядел таким потрясенным и жалким, что продолжать расписывать мрачное будущее Канаана дальше становилось уже неприлично. Голос Маллигана внезапно сделался болезненно скрипучим, будто бы он сожалел, что избивает лежачего:
  - Мне донесли о твоих встречах с Деспанами. Я знаю все о твоих сомнениях, твоих страхах и надеждах! Господи, мальчик мой, ну что ты за человек?..
  И, поскольку Жоаль хранил молчание, он продолжил со вздохом притворного сочувствия:
  - Не знал, что черная кровь настолько мешает тебе жить!
  - Вы ошибаетесь! - нашел в себе силы возразить Жоаль.
  - Правда? Тогда почему ты сам создаешь себе столько трудностей? Взять, например, эту Жюдиту Веллер... Тебя частенько видят в ее обществе, так какого же черта ты на ней не женишься? Ты, что, боишься ее? Ты наверняка думаешь, что все бабы - шлюхи?
  - Нет!..
  - ...и что они прямо не знают, как еще исхитриться, чтобы нас унизить!
  Жоаль был ошеломлен, сбит с толку, не верил своим ушам. Маллиган вдруг заговорил так, будто позволил себе сжалиться над ним?! Он перевел дух и огляделся. Свечи в канделябрах гасли одна за другой, в мерцании красноватых огоньков по салону танцевали длинные тени.
  - Хуже всего в тебе то, - заметил Маллиган, - что ты так до сих пор и не решил, кто ты такой!
  Жоаль впился взглядом в его расширенные зрачки. Не в этом ли весь секрет?! Он внезапно почувствовал, что, если еще хоть немного побудет с Маллиганом в одной комнате, то во всем согласится с ним.
  Он резко встал и почти бегом кинулся к двери - но едва успел переступить порог, как его настиг голос Маллигана:
  - Тебе сейчас лучше всего было бы снова стать капитаном одного из моих кораблей.
  - Уж вот этому-то точно не бывать! - выкрикнул Жоаль.
  - Ну? А что же будет?
  - Я вернусь жить в Канаан.
  - Против моей воли?
  - Плевать я на нее хотел!
  - Ты же знаешь, что это поместье мое и я решил сделать Плутона его управляющим!
  - Посмотрим!
  - А знаешь ли ты, что, если захочу, я могу уничтожить тебя?
  - Это может только Бог!
  - Если некто подобный и существует на самом деле - он похож на меня, Жоаль!
  Теперь они могли сколько угодно спорить, обмениваться угрозами и оскорблениями... Но внезапно оба замолчали. В душах обоих крепла уверенность - отталкивающая своей неприглядностью тревожная уверенность в том, что соперник недостоин ничего, кроме презрения... но предчувствие неясной угрозы, нависшей над ними обоими, лишало это презрение всякого смысла.
  
  Глава 12
  Несколько дней Жоаль ни с кем не разговаривал. Он замкнулся в себе, полный свирепой и отчаянной решимости. Из Бриара он уехал, не заходя в кабинет Маллигана и не простившись с Соней, и временно поселился в одной из комнат для гостей на складах. Покупателей совсем не стало, и никто не тревожил его. Юнону он передал Селии, чтобы та отвезла юную наложницу в Канаан.
  Жоалю хотелось только одного: побыть одному и разобраться в себе. Неприятный осадок от последнего разговора с Маллиганом упорно не проходил. Жоаль не желал и никак не мог поверить в его слова, что не превратности судьбы, не злая воля чужих людей, а кровь негритянки до сих пор отравляет ему жизнь. Но мучительное желание поскорее нагнать упущенное время заставило его прервать затворничество, и он в конце концов почувствовал себя сильным, хладнокровным и решительным, как никогда. "Только дайте время покончить с делами," - думал он, - "и я вернусь в Канаан, вернусь наперекор всему и вся, кто бы там что ни думал об этом! И горе, ох, горе тому, кто вздумает мне помешать...". Взять в свои руки имение отца - лучшего способа дать понять и себе, и другим, кто есть кто на самом деле, нельзя было и придумать.
  Последние дни воздух в Трините был в буквальном смысле насыщен порохом - в стране разразилась самая настоящая гражданская война. Банды мятежников росли и множились, каждую ночь промышляли в лесах и изводили городские окраины. Распространялись самые пессимистичные слухи: будто бы готовился к подписанию декрет о всеобщем и полном освобождении рабов, по которому любой чернокожий мог, уплатив государству смехотворно малую компенсацию, сравняться с белыми во всех правах. Белая знать наконец-то была задета не на шутку и всеми силами старалась не допустить появления этого декрета. Некоторые не останавливались даже перед тем, чтобы самолично провоцировать негритянские волнения и затем самолично же подавлять их с неслыханной жестокостью. А однажды вечером на рейде откуда ни возьмись появились два английских брига и открыли по городу стрельбу из мортир.
  Наутро Жоаль повстречал в Трините Селию и Филиппа. Они приехали за покупками и сообщили, что в поместье все по-прежнему спокойно. Жоаль счел за благо пока умолчать о решении Маллигана.
  - Я буду в Канаане послезавтра, - заверил он. - Вы, главное, ни в коем случае не паникуйте. И не вздумайте искать защиты у военных!
  - А Режис как раз собирается, - сообщил Филипп.
  - Пусть подождет! Иначе будет только хуже. Объясните ему как следует, что он рискует подлить масла в огонь.
  Жоаль не стал пугать Скантонов ни известием, что в Канаане мог объявиться Плутон, ни предположением, что бы предводитель беглых сделал, если б наткнулся на солдат. С этим он должен разобраться сам!
  Он гнал свой кабриолет по захламленным улочкам портового квартала и старался представить, каким он выглядит со стороны. Собственное тело виделось ему здоровым, молодым и сильным, выражение лица - суровым и решительным. Он чувствовал, что способен защитить свою землю от любого врага. В его жилах хмельно бурлила веселая ярость, кровь возбужденно кипела: теперь пусть только попробует кто-нибудь не признать в нем старшего сына Давида Деспана!..
  Упряжка наконец вырвалась из тесноты сгрудившихся домов на простор набережной, и до слуха Жоаля внезапно донеслось слабое ворчание - даже не шум, а только предчувствие шума, будто вдалеке ворочалось нечто слепое и неуклюжее. "Гром?.." - не понял Жоаль и поднял голову, прислушиваясь.
  И тут со стороны возвышавшегося над городом холма сухо треснула пулеметная очередь. И вслед за ней наступила гнетущая, давящая тишина, словно весь город разом вымер.
  Жоаль подхлестнул коней и снова выехал на обсаженную катальпасами аллею. Скоро он различил вдали темные громады кораблей и тотчас же понял, что произошло: банды беглых вступили в Трините. Эхо их боевого клича уже слышалось издалека, и в ответ на него в городе поднимался скрипучий, ворчащий гортанный гул. Еще мгновение - и изо всех переулков хлынула толпа. Люди бежали что есть мочи, зовя друг друга, рыча невнятные ругательства. Меж домами внезапно вырос дымный столб и медленно растворился в багровом закатном небе.
  Рокот тысяч тревожных криков слился в протяжный гул и оглушающей волной ударил в уши. Снова раздались взрывы, в небо взмыли столбы черного дыма. Вскоре весь небосвод затянула темная завеса. Она все ширилась, клубясь, и языки пламени плясали по ее краям.
  Жоаль подумал о Жюдите - как ей, должно быть, страшно сейчас одной в пустом доме на набережной. Он пустил лошадей в галоп, рассекая толпу кабриолетом, точно тараном. Страх близкой смерти породил в людях отчаяние и бешенство. В исступлении они громили витрины магазинов, грабили бакалеи и винные погреба. И некому было остановить мародеров: все стражи порядка стояли плечом к плечу с солдатами и теснили беглых вниз с холма. А отряды милиции были буквально сметены неистовой толпой и уже отступали.
  Жоаль потратил почти час, чтобы добраться до дома Жюдиты. Когда он подъехал к парадному входу, на Трините уже спускалась ночь. К счастью, в той части города, где находился дом, пока было относительно спокойно. Ветер лишь изредка доносил хлопки отдаленных выстрелов, но и они казались из-за расстояния ничуть не более грозными, чем треск поленьев в камине. И все же шум сражения медленно, но верно приближался.
  Жюдита и ее горничная-негритянка стояли на балконе второго этажа. Обе изо всех сил вглядывались вдаль и напрягали слух, пытаясь хоть что-нибудь понять в происходящем. Как только Жюдита заметила Жоаля, она приказала служанке спуститься и открыть дверь.
  Негритянка проводила гостя наверх, в маленькую комнатку с балконом - должно быть, спальню хозяйки. Жюдита была в длинном бархатном дезабилье гранатового цвета. По контрасту с яркой одеждой лицо ее казалось болезненно белым. Она первым делом спросила, что творится в городе, и Жоаль в двух словах рассказал ей то малое, что знал сам. Потом озабоченно взглянул на нее и спросил:
  - Вам нездоровится? Вы выглядите такой бледной!
  Но Жюдита отрицательно покачала головой:
  - Ничего страшного, я просто немного устала. Эта жара так утомляет!
  В доме действительно было очень жарко. Жоаль вытер со лба пот и нахмурился. Какого черта он мчался сюда сломя голову? Теперь ничего не оставалось, кроме как досадовать на самого себя за то, что не успел придумать, чем объяснить свой приезд...
  - Сегодня утром я виделся с Селией, - сказал он первое, что пришло в голову. - Я наконец решился.
  - На что Вы решились, Жоаль?
  - Вы прекрасно знаете, на что - вернуться в Канаан!
  Он потер подбородок и продолжил, скрывая раздражение:
  - Там пока все спокойно, но очень может быть, что ненадолго! Боюсь, как бы брат не обезумел от страха и не притащил туда этих чертовых солдат...
  Жюдита слегка качнула головой - это движение можно было принять и за знак согласия, и за жест удивления. Наверняка она тоже спрашивала себя, что заставило Жоаля явиться к ней на ночь глядя.
  А он в который раз восхитился изяществом черт ее лица, дивным блеском ее темных глаз, красотой ее волос, ниспадавших волнами на гранатовый бархат дезабилье. И внезапно понял, чтО ответить на вопрос, зачем он пришел. Усилием воли он заставил себя признать: сейчас самое время для решительного объяснения.
  Но перед ним стояла не кто-нибудь, а Жюдита! И найденные было слова застряли у него в горле, наружу прорвалось лишь невнятное бормотание. В присутствии любимой вся его решительность то и дело грозила разбиться, как корабль на рифах, дать течь изо всех щелей и пойти ко дну.
  - Вы приняли мудрое решение, - подбодрила Жюдита. - И Вы наверняка знали, как я обрадуюсь ему. Вы... Вы очень здорово поступили, что приехали сообщить мне о нем!
  - Я приехал не только за этим, - замялся он.
  - Ах, да? Так, значит, Вы беспокоились за меня и решили проведать?
  - Да, - признался он. - Но есть и еще одна причина...
  Какое-то мгновение он надеялся, что она сама спросит его, какая. Разве они хоть немного не научились читать в душах друг друга с тех пор, как снова встретились?!
  Но Жюдита сказала:
  - Как бы то ни было, мне приятно, что Вы навестили меня. Я весь вечер не знала, чем заняться, все валилось из рук, эта жара меня просто убивала... Быть может, Вы согласитесь отужинать и ненадолго составить мне компанию?
  - Соглашусь! Если только Вы не слишком устали, - ответил Жоаль.
  И тут же возненавидел себя за омерзительное раболепие. Опять она вертит им, как хочет!..
  - Жюдита! - неловко выговорил он, стараясь придать голосу твердость. - Знаете, я очень люблю Вас!
  Вот теперь он был уверен, что ему удалось сорвать с ее лица маску дежурной вежливости. Она вздрогнула, и тень набежала на ее взор, доселе приветливый и безмятежный. Жоаль подался вперед, наклонившись на стуле, смело протянул к ней руку и взял за запястье. И тут же внутренне сжался в напряженном ожидании, что она вот-вот сделает движение освободиться. Он пришел к ней не просто для того, чтобы объясниться с глазу на глаз, но именно затем, чтобы, открывая ей свое сердце, коснуться ее, быть может, даже сжать в объятиях - тогда она не собьет его с толку изысканными манерами. Могут солгать глаза, голос, лицо... но не тело.
  К счастью, Жюдита и не думала отнимать свою руку, а лишь улыбнулась:
  - Это самое меньшее, что я ожидала услышать после всех тех дифирамбов, что сама непрестанно расточала Вам! Думаю, я была бы оскорблена, если б Вы любили меня не очень.
  Он тоже улыбнулся, смущенно и чуть печально, и с грустью напомнил себе: эта женщина столько лет была светской львицей, что успела привыкнуть к подобным играм. Помедлил еще немного и отпустил руку Жюдиты. Он безумно желал ее - и неважно, что она гордячка из высшего света, что она флиртует, как дышит... он не терял надежды разглядеть за лощеным фасадом ее настоящее лицо, волнующее и взволнованное.
  - Я еду в Канаан затем, чтобы остаться там навсегда! - заявил он.
  - Я в этом и не сомневаюсь, - ответила она.
  Решающий момент настал. Жоаль набрал в грудь воздуха, будто перед погружением в ледяную ванну, и выпалил:
  - И потому я спрашиваю Вас: хотите ли вы теперь последовать за мной?
  Он чувствовал, что должен немедленно подчинить ее себе - или вырвать из сердца навсегда. Он задыхался от тяжести этой задачи, неистовое возбуждение толкало его действовать быстро и решительно, но предательский холодный страх восставал против этой спешки. Он смотрел на возлюбленную в замешательстве: неужели его вера в то, что он может покорить ее, овладеть ее духом и телом, повести за собой по жизни - вот-вот обернется самым большим, самым горьким его заблуждением?!
  - Вы хотите стать моей? - быстро спросил он.
  Она содрогнулась, по лицу ее пробежала тень, словно бы она отмахивалась от какой-то неприятной мысли.
  - Ну... - начала она.
  - Что? Что еще такое? - перебил он, моментально настораживаясь.
  - Да ничего же! - поспешила заверить Жюдита. - Совсем ничего, уверяю Вас! Только все это так... странно!
  Она замолчала с серьезным напряженным лицом, будто намереваясь получше подобрать слова, чтобы объяснить, что имела в виду. Жоаль немедля воспользовался паузой - вскочил, кинулся к ней, притянул к себе и обнял.
  - Жюдита! - шепнул он. - Жюдита!..
  И осекся, поняв, насколько беззащитен перед ней: хватило бы любого ее неосторожного слова, чтобы смертельно ранить его, любой, даже самой слабой ее попытки высвободиться, чтобы его объятия разомкнулись. Она могла сейчас, сама того не желая, уничтожить его - и осознание этого пробудило в нем холодную ярость.
  - Я хотел бы, - с трудом сдерживаясь, выговорил он, - я бы хотел, чтобы Вы немедленно мне ответили! Поймите, я приехал к Вам сегодня за этим и только за этим!..
  В глазах Жюдиты на миг мелькнули удивление и паника - и тотчас же взор ее погас и перестал что-либо выражать. В мгновение ока потрясение стерло с ее лица краски жизни, подобно тому как ураган превращает цветущий сад в пустыню. Она медленно закрыла и снова открыла глаза, опять закрыла и опять открыла, пытаясь этим простым движением помочь себе сосредоточиться... но так и не смогла ничего сказать.
  - Ну же? - настаивал Жоаль.
  Он и сам понял, как странно, даже нелепо прозвучала его просьба. Но она уже была высказана, и теперь он не мог отступить.
  - Жюдита, ну же? - легонько встряхнул он ее. - Скажите, да или нет?
  - Вы... - еле слышно выдохнула она, перевела дыхание и медленно договорила:
  - Вы просите меня стать Вашей женой?
  - Да!
  Она еле заметно тряхнула головой, словно отгоняя крохотное назойливое насекомое, и прошептала:
  - Не знаю, Жоаль... Я не знаю, что ответить!
  - Заставьте себя решить! - парировал он почти язвительно. - Ведь Вам следовало ожидать, что я снова задам Вам этот вопрос!
  - То есть...
  - Что? Вы надеялись, что я не посмею?! - воскликнул он.
  Она сделала вид, будто не слышала. Медленно, осторожно освободилась из его объятий и отступила в глубину комнаты, в круг желтого света маленькой лампы на ночном столике. Там, будто почувствовав себя в безопасности, она обернулась и пристально посмотрела на мужчину.
  - Только не думайте... - начала она и замолчала.
  Несколько секунд Жоаль смотрел, как зачарованный, на слабый золотистый отблеск лампы в ее глазах, потом нервно тряхнул головой и раздраженно бросил:
  - Да знаю, знаю! Будьте добры, давайте оставим в покое вопрос крови!..
  И вдруг он понял, чтО сорвалось с его губ. Теперь стоявшая между ними преграда была без обиняков названа своим именем и оттого словно бы сделалась еще непреодолимей.
  Влюбленные потрясенно молчали. Через открытое окно до них долетал гул разрывов, то близких, то еле слышных, как гром отдаленной бури. Внезапно все стихло, и молчание, царившее в комнате, сделалось почти осязаемым.
  Жоаль не знал, что толкнуло его навстречу любимой. Быть может, эхо его собственного голоса, все еще звеневшее у него в ушах, как вызов нестерпимой тишине. Или слабый звук дыхания Жюдиты... Она сидела, вжавшись в спинку кресла - и, когда он сделал шаг к ней, медленным движением плеча подтолкнула себя вперед. Не сводя с Жоаля глаз, она будто бы сама шла вместе с ним себе навстречу и ощущала, как неверен и затруднен его шаг. Чем меньше становилось расстояние между ними, тем неувереннее он ступал, будто принуждая себя.
  Перед мысленным взором Жюдиты, словно чернильные каракули на клочке ослепительно-белой бумаги, вспыхнули слова: "Сейчас он протянет руки, полонит тебя в объятиях и начнет ласкать!.." - и тут же неведомая сила скомкала этот клочок и бросила в глубокий мрачный колодец безысходности.
  Когда Жоаль остановился перед ее креслом, Жюдита закрыла глаза. И ясно расслышала, как он произнес ее имя.
  Это "Жюдита..." было скорее жалобным стоном, чем зовом страсти. Потом мужская рука опустилась ей на бедро и медленно поползла к талии. И она почувствовала, что уже никогда в жизни не забудет это прикосновение, не забудет, как настойчиво все выше скользят его руки, как подушечка большого пальца медленно и нежно погружается в ее тело...
  - Жоаль! Сжальтесь, дайте мне хоть немного времени! - простонала она. - Умоляю Вас.
  Он застыл, как громом пораженный. С того самого момента, как он вступил сегодня в дом Жюдиты, он не переставал желать ее - и вдруг вся накопившаяся мощь этого неистового желания, готовая вот-вот прорваться, была уничтожена одним ударом. Обманутый, отвергнутый, Жоаль обмяк, отдернул руки от бедер Жюдиты и судорожно вцепился дрожащими пальцами ей в плечо, чтобы не упасть.
  Потом силы вернулись к нему, и в душе его поднялась волна ужаса, кошмарное чувство, что его - в который раз! - растоптали и оскорбили. Он рывком поднял Жюдиту из кресла и отшвырнул прочь так резко, что она упала навзничь на постель - и так и осталась лежать на боку, с безмолвной скорбью глядя ему в лицо. Только голова ее медленно запрокидывалась, зарываясь затылком в подушки, в инстинктивном желании отпрянуть еще дальше. На обнаженном плече проступили красные следы сжимавших его пальцев, оно сотрясалось мелкой нервной дрожью. Рука была чуть согнута в локте, и маленькая бледная кисть, знавшая некогда поцелуи многих благородных губ, безвольно свисала с кровати, как неживая.
  Ужас и злоба все еще туманили Жоалю взор, он смотрел на распростертую женщину и не видел ее. Но внезапно почувствовал ее взгляд, устремленный на него, и увидел ее глаза - в них блестели слезы. Будто зачарованный, он смотрел, как она плачет, и мало-помалу ее слезы гасили его боль и гнев. Он не понимал, что за чувства владели им, и не мог бы объяснить, что произошло в эти короткие секунды, но ему вдруг показалось, что он увидел человеческую душу, трепетавшую от боли, подкошенную слабостью - не белую и не черную, а просто человеческую.
  Он упал на колени, поймал в ладони несчастную бессильную руку и припал к ней губами. И сердце его наполнилось нежностью. Но на то, что он сделал потом, его толкнула не эта нежность. Она пришла позже, а в то самое мгновение он не в силах был понять, что двигало им, и не мог передать словами, что было написано на лице Жюдиты, по-прежнему не сводившей с него глаз.
  Жоаль медленно выпрямился и сдавленным голосом прошептал:
  - Забудьте все, что случилось... Все забудьте!
  Еще секунду он стоял молча, будто отбрасывая последние сомнения, потом быстро вышел прочь.
  Первые мгновения после его ухода Жюдита лежала неподвижно, неловко вытянувшись на кровати. Потом до нее дошло, что Жоаля в комнате больше нет, что он спускается по лестнице и вот-вот уйдет навсегда. И неведомая сила, неподвластная ее воле, подхватила ее и понесла. Это не она сама решилась бежать за ним, она не отвечала за себя и не сознавала, что делает - просто вдруг увидела, будто со стороны, как вскакивает с постели, и почувствовала, что ноги несут ее к двери.
  Жоаль был уже внизу, когда она догнала его. Он оглянулся - на лице его не было ни удивления, ни недоверия. Брови тревожно сошлись у переносицы, но глаза смотрели отсутствующе. На короткий миг эта отрешенность смутила Жюдиту, но она переборола себя и улыбнулась ему дрожащими губами, робко и умоляюще.
  Жоаль приблизился к ней. Он слова не мог вымолвить от волнения, чувствовал себя потерянным и раздавленным. Ему хотелось взять Жюдиту за руку, но он не осмеливался.
  И она сама обняла его.
  Молчаливый диалог сплетенных в объятии тел прервал раздавшийся с улицы истошный визг. Визжала служанка Жюдиты. Она распахнула дверь и влетела в дом с криком:
  - Госпожа! Там один человек - он желал бы сейчас же видеть г'сподина Жоаля!!
  И прежде чем влюбленные успели разомкнуть руки, этот человек ворвался следом за ней, весь в поту и в пыли. То был Казимир. Лицо его посерело от страха, одежда тут и там зияла прорехами - обезумевшая толпа чуть не растерзала его. Ввалившись в дом, он неистово заметался, отчаянно жестикулируя. Руки его порхали в полумраке прихожей, точно две вспугнутые птицы.
  Увидев его в таком состоянии, Жоаль и сам на мгновение запаниковал.
  - Ах! наконец-то я Вас нашел, г'сподин Жоаль! - задыхаясь, лепетал Казимир. - Вы как сквозь землю провалились, барышня Веллер была моим последним шансом... Вам надо бы как можно скорее вернуться в Бриар!
  - Зачем это? - спросил Жоаль.
  - Это из-за бедняги Маллигана!
  - Что!?
  - Да, да, поспешим же, г'сподин!
  Жоаль моментально вспотел. Он высвободился из объятий Жюдиты, одним прыжком оказался рядом с Казимиром, схватил его за плечи и встряхнул:
  - Что там еще Маллигану надо от меня? Клянусь Вам, если еще когда-нибудь вы оба попытаетесь сыграть со мной шутку...
  - Именем Неба, не говорите так! - в ужасе перебил его Казимир. - Господин Маллиган... умер!
  - Что? - переспросил Жоаль. - Что Вы говорите!
  - Он мертв, г'сподин, это правда!
  - Но как же это могло случиться?
  - Не знаю, г'сподин! - нетерпеливо заерзал аукционист. - Во всяком случае, он погиб не от своей болезни. Поговаривают даже, будто бы это вполне могла быть насильственная смерть!
  - Кто это поговаривает? - спросил Жоаль, внезапно холодея.
  - Полиция, г'сподин, - ответил Казимир. - Они допрашивают всех в Бриаре. Вот поэтому я и дерзнул прийти сюда за Вами...
  Он на секунду прервался, вглядываясь сквозь полутьму в лицо Жюдиты, и забормотал извиняющимся тоном:
  - Простите, барышня... Но Вы ведь понимаете, не правда ли?
  Жоаль лишился дара речи. Он окаменел от изумления и лишь не мог унять дрожь в руках.
  - Вам нужно ехать, Жоаль, - шепнула Жюдита.
  - Да, - очнулся он. - Да, конечно!
  
  Глава 13
  На улице тревожное затишье сменилось неистовым завыванием ветра. Корабли укрылись от него за мысом и больше не стреляли по городу. Наступила тяжелая и мрачная ночь, готовая вот-вот разродиться бурей. Далеко-далеко за городом в чьих-то поместьях еще продолжались перестрелки, но они вспыхивали редко и быстро затихали, и никто в Трините не обращал на них внимания.
  Жоаль пересек город, пустил упряжку рысью вверх по склону холма и выехал на дорогу, ведущую в Бриар. Казимир, вцепившись в гриву своей лошади, еле поспевал за ним. Когда путники приблизились к поместью, сверкнула молния и оглушительно грянул гром, как показалось Жоалю - прямо у них над головами.
  "Черт бы побрал всю эту историю!" - подумал он. Весть о смерти Маллигана ошеломила его, но почти сразу же он вздохнул с облегчением: теперь больше некому было противиться его намерению вернуться в Канаан! Но первое возбуждение прошло, он поразмыслил и понял, что все не так-то просто: долговые расписки Режиса никуда не исчезли и могут теперь оказаться в других руках, не менее жадных и опасных. А тут еще этот слух, будто бы Маллиган, возможно, не сам умер, а был убит!.. Как все некстати, как раз тогда, когда Жюдита уже готова была произнести ответное признание в любви!
  Жоаль скривился от досады и принялся громко ругаться, кляня бесконечно подлую судьбу, ни за что ни про что так ополчившуюся против него.
  - Прибавим ходу! - оборвал его Казимир.
  Ветер все усиливался, за ним стеной шел холодный ливень. Непогода надвигалась огромными скачками, сотрясая кроны деревьев, будто ударами гигантского кулака. Буря грозила разыграться не на шутку и перерасти в ураган.
  По лужайке перед домом носились с громким ржанием две лошади, то и дело вскидываясь на дыбы. Должно быть, хозяева плохо привязали их. Жоаль спешился, поручил свою упряжку Казимиру, взбежал на крыльцо и ворвался в дом. Вестибюль был пуст, никто из рабов не вышел навстречу. Вместе с ночным гостем в дом влетел порыв ветра. Огоньки свечей заплясали за стеклами ламп, головокружительный хоровод света и теней взметнулся на полу и стенах.
  Только закрыв за собой дверь, Жоаль услышал, какая мертвящая, абсолютная тишина стояла в доме. Снаружи бушевал ураган, точно гигантской косой срубал ветви с деревьев и с силой швырял их о фасад - но здесь, за прочными стенами, не было ни звука, ни движения. Даже слуги куда-то испарились.
  - Эй, кто-нибудь!.. - крикнул Жоаль.
  Голос его прозвучал неуверенно и рассеялся странным эхом, будто под гулкими сводами церкви.
  На пороге гостиной показалась Соня, и Жоаль, разглядев ее, чуть не вскрикнул от удивления. Молодая вдова была очевидно пьяна. На ней было светлое платье с пышными рукавами, расшитое кружевом, глубокое декольте прикрывало лишь перекрестье лент. Соня была разодета, как на торжественный прием. Как только взгляд ее остановился на вошедшем, глаза ее засверкали от радости, такой же безудержной, как неистовая буря на дворе. Но самой ей казалось, будто бы она ведет себя хладнокровно и расчетливо...
  - Смотрите-ка, кто пришел! - сказала она и сделала Жоалю знак приблизиться. - А я как раз ждала Вас!
  Она была в той стадии опьянения, когда все кругом видится в розовом свете. Каждый шаг Жоаля рождал в ее воображении все новые грезы, одна сладострастнее другой.
  - Дорогой мой... - с улыбкой подалась она навстречу мужчине.
  - Молчите! - оборвал он, шокированный и напуганный ее неуместной веселостью. - Скажите лучше, где Ваш муж.
  Небрежным жестом Соня махнула в сторону двери кабинета.
  - Но лучше бы Вам туда не ходить, - шепнула она и игриво прижала палец к губам.
  - Почему это?
  - Полиция еще там.
  Жоаль отстранился и посмотрел на Соню с тяжелым чувством, словно на видение из дурного сна. А она разглядывала его спокойно, на лице ее было написано умиротворение, она едва ли не сияла от удовольствия. Скользящим шагом она приблизилась к Жоалю, попыталась взять его под руку и капризно протянула:
  - Да и зачем Вам теперь заходить в этот кабинет?
  - Ну же, Соня, возьмите себя в руки! - тихо произнес он, неловко отстранившись. - Ведь там не кто-нибудь, там Ваш муж! Ваш муж, и он...
  - ...мертв? - перебила она. - Черт побери, я это прекрасно знаю.
  - Но как же, в конце-то концов, это могло случиться?
  Соня улыбнулась. Взгляд ее соскользнул с лица Жоаля, внезапно сделался усталым и равнодушным и затерялся в лепных украшениях потолка.
  - Какая разница! - прошептала она.
  Теперь Жоаль не сомневался, что она повредилась умом. У него перехватило дыхание от страха, когда он это понял, и на мгновение ему показалось, будто он вот-вот что-то вспомнит. Он замер в ожидании... но тут дверь в кабинет Маллигана открылась, на пороге показался высокий худой мужчина с вытянутым лицом и крючковатым носом. Когда он заговорил, обращаясь к кому-то в глубине комнаты, Жоаля неприятно поразили его лошадиные зубы и бледные покатые десны.
  - Ну, идемте наконец! - брюзгливо произнес незнакомец. - Не будем же мы торчать здесь до...
  Заметив Соню и Жоаля в вестибюле, он осекся и смущенно замолчал, потом осведомился:
  - Вы - господин Жоаль?
  Жоаль кивнул, и худощавый сделал ему знак приблизиться. В кабинете царила все такая же полутьма, как при жизни хозяина. Жоаль с трудом разглядел еще двух мужчин: один, вытянув крупные волосатые руки, расправлял закатанные рукава рубашки, а другой, в надвинутой на глаза шляпе, жевал потухшую сигару.
  - Входите, господин, - сказал он. - Вы и правда были компаньоном г-на Маллигана?
  Жоаль ответил утвердительно и медленно вошел. Комнату озарял нездоровый свет единственного канделябра, стоявшего на пустом голом столе. Ветер сотрясал ставни на окнах, дождь барабанил в них тысячью железных пальцев.
  Мужчина, занятый рукавами рубашки, оказался лечащим врачом Маллигана. Он обернулся на звук шагов Жоаля, со смутной тоской во взоре оглядел его, придвинул поближе свою сумку и принялся перебирать инструменты.
  - Маллиган умер от отравления негритянским порошком, - вполголоса сообщил он. - Произошло это, по-видимому, сегодня утром, около восьми часов.
  Жоаль подошел и взглянул на походную кровать у стены.
  - О, Боже! - вырвалось у него.
  Полностью обнаженный труп Маллигана покоился на ложе из переплетенных ремней, простыню заменяла мешковина. Узловатое высохшее тело было усеяно старческими черными бляшками, меж исхудавших бедер еле угадывалось маленькое и вялое мужское достоинство. Чем ближе подходил Жоаль, тем яснее он ощущал исходивший от мертвеца запах - словно болотные испарения, он то становился тошнотворно невыносим, то вдруг казался даже сладковатым; яростно бил по ноздрям, перехватывая дыхание - и так же внезапно рассеивался, будто отдалялся.
  - Ну вот! - произнес врач. - Можно сколько угодно быть великим дельцом, богатейшим и могущественным - и все равно превратишься вот в это и завоняешь!
  Он пожал плечами:
  - Я вскрывал его, отравление не составляет никаких сомнений.
  Мужчина с погасшей сигарой вздохнул, повернулся ко второму полицейскому, по-прежнему стоявшему на пороге, и мрачно заметил:
  - Вот дьявольская будет работенка - гоняться за этой негритянкой!
  Жоаль подскочил, как ужаленный:
  - Какой негритянкой?
  - Разумеется, за той, которая совершила убийство! За некоей Церерой! Она здорово подсластила хозяину пунш негритянским порошком!
  - Откуда Вы знаете, что это она? - спросил Жоаль, не в силах сдержать дрожь.
  Он вдруг явственно увидел за столом тень отца - Давид Деспан сурово и выжидательно смотрел на него... Но присутствующие встретили вопрос смешками разочарования:
  - Откуда знаем? Да от г-жи Маллиган!
  - А есть у вас неопровержимые улики? - не сдавался Жоаль.
  - У нас, господин хороший, есть показания белой против негритянки, - ответил полицейский. - Они с лихвой заменят любую улику!
  - Но, в конце концов,..
  - Что "в конце концов"? - нелюбезным тоном передразнил служитель закона. - Вы имеете что-то сказать следствию, господин?
  - Нет, - шепотом ответил Жоаль.
  - Вот видите! - воскликнул собеседник. - Это дело яснее ясного! Работорговец вроде Маллигана вряд ли мог бы кончить иначе.
  Он вздохнул, подошел к напарнику, давно переминавшемуся с ноги на ногу от нетерпения, и последний раз обернулся к Жоалю:
  - А теперь, если позволите, мы пойдем. Разумеется, Вы можете похоронить тело.
  Оба полицейских откланялись и вышли. Врач натянул куртку, взял сумку и тоже направился к двери.
  - Проклятая непогода! - обронил он, поравнявшись с Жоалем.
  Тот не ответил, не в силах отвести глаз от трупа Маллигана. Понял ли он, умирая, кто убил его?.. Закоченевшие мышцы лица сложились в странное выражение: гримаса умершего почти напоминала улыбку.
  - Господин Жоаль, - тихо произнес врач. - Боюсь, тяжелое испытание несколько помрачило рассудок г-жи Маллиган...
  Он заколебался, казалось, хотел что-то добавить, но так ничего и не сказал. Жоаль ответил неопределенным междометием и бессмысленным жестом. Только теперь приутих бешеный стук крови в висках, оглушавший его с тех пор, как он впервые услышал, что Маллигана отравили. Жоаль понял, что в глубине души давно догадывался, как уйдет из жизни этот человек.
  - Вечер добрый, господин, - попрощался врач и ушел.
  - Вечер добрый, - машинально откликнулся Жоаль.
  Он услышал, как открылась входная дверь и ветер с воем ринулся в вестибюль. Потом все стихло. Метнулись и вновь застыли в неподвижности тени на стенах. Несколько долгих, казавшихся вечностью минут Жоаль не трогался с места, бездумно разглядывая труп, тускло блестевшую крышку стола, морские карты на темных стенах.
  Наконец и он вышел в вестибюль. Ветер на улице чуть ослабел, словно стихия собиралась с силами перед новой вспышкой ярости.
  Дверь гостиной была открыта, из-за нее доносился негромкий разговор. Неслышно ступая, Жоаль подошел послушать, и тут на пороге появился Казимир. Его худое некрасивое лицо было еще мокро от дождя, жидкие волосы приклеились к заостренному черепу. Он увидел Жоаля и отпрянул от неожиданности, но быстро взял себя в руки и спросил:
  - Вы виделись с полицией?
  - Да, - ответил Жоаль. - Да Вы и сами, впрочем, могли видеть, они совсем недавно ушли.
  - И что же, г'сподин?
  - Да ничего! Все кончено! Не могли бы Вы взять на себя похороны?
  - Конечно, г'сподин, - согласился Казимир. - Но сначала я должен завершить кое-какие дела...
  Он вытянул шею в направлении кабинета покойного. Глаза его горели, на лице отразилась борьба тысячи сложных чувств. Как и врач несколько минут назад, он тоже, казалось, вот-вот готов был сказать Жоалю что-то еще - но передумал, помедлил и удалился в ночь.
  Жоаль уже собирался покинуть дом вслед за ним. Он плохо понимал, зачем его искали по всему городу - его присутствие здесь представлялось ему лишенным всякого смысла. В памяти снова всплыл образ Жюдиты, и внезапно Жоаль упрекнул себя, что так надолго забыл о ней, как только потерял из виду. Не из-за того ли, что он слишком пристально разглядывал тело Маллигана?.. Теперь, как ни старался, он не мог заставить себя мысленно увидеть ее милое личико, хотя она была почти одним целым с ним - кровью и плотью его сокровенных желаний.
  С нетерпеливым трепетом давно сдерживаемой любви он представил ее рядом с собой и почти ощутил жаркое прикосновение ее грудок к своей груди. Он страстно возжелал ее и поспешил прочь из дома, надеясь еще до исхода ночи вновь увидеться с любимой...
  Но когда он проходил мимо распахнутой двери гостиной, оттуда выбежала Соня и кинулась к нему. Влажное прикосновение ее потной ладони к его руке вырвало его из грез о Жюдите и вернуло в действительность, полную тревог и препятствий.
  - Не бросайте меня, прошу Вас! - взмолилась вдова.
  Он увидел слезы у нее на глазах, одновременно успокоился - насчет ее рассудка - и разволновался, как она переживет эту ночь. Он согласился немного посидеть с ней и позволил ей привести себя в салон, еле освещенный двумя мерцающими свечками. Он даже сделал движение присесть рядом с ней на диван, как в ту ночь, когда Маллиган поднялся с одра болезни и застал их врасплох - но ему помешало острое чувство возбуждения и тревоги, волнами исходившее от Сони.
  - Я не могу остаться с Вами, - твердо сказал он.
  Соня вздрогнула, будто от пощечины, и проглотила рыдание. Она ждала, что Жоаль обнимет ее, прижмет к сердцу и сделает все, чтобы помочь забыть горе - и не могла поверить, что ее точно рассчитанный и блестяще выполненный план на последней стадии провалился.
  - О! Нет, Жоаль, на этот раз Вы останетесь! - почти спокойно сказала она. - И будете жить здесь, со мной, как я давно хотела.
  Жоаль был шокирован и готов был попросить Соню объясниться... но не решился.
  - Я в отчаянии, - в замешательстве произнес он.
  И не сразу понял, отчего губы Сони расплылись в улыбке.
  - Не отчаивайтесь, Жоаль, - нежно проворковала она. - В конце концов, Маллиган ни чуточки не страдал. Он даже не успел ничего сообразить...
  - Соня!
  - Он умер... именно так, как мы желали!
  - Молчите! - прикрикнул он. - Вы прекрасно знаете, что это неправда, я этого не желал! Так перестаньте же выдумывать неизвестно что о том, чего никогда не было...
  Он запнулся, не осмеливаясь взглянуть Соне в глаза. Неужели он вдруг испугался ее?
  - Вы любите меня, - медленно выговорила она.
  - Нет, и Вы хорошо это знаете!
  - Значит, Вы меня полюбите.
  - Это невозможно, Соня! Поймите же, хотя бы попытайтесь задуматься - если бы между нами был хоть малейший намек на любовь, мы бы не говорили о ней в таком тоне!
  - А как бы мы говорили о любви?
  - Не знаю! Я... глубоко раскаиваюсь в том, что произошло между нами. Нам было бы лучше остаться друзьями.
  - Женщина никогда не бывает мужчине другом, Жоаль! Между ними - или все, или ничего!
  Он хотел возразить ей, но сдержался. Что бы изменили его слова? Главное теперь - поскорей уйти. Ему было больно смотреть на Соню, он не хотел, чтобы она продолжала умолять его до тех пор, пока не сделается ему отвратительна. Она уже начинала его раздражать.
  - Прощайте, - шепнул он и шагнул к двери.
  Но Соня внезапно рванулась к камину. Губы ее задрожали, потом снова сложились в торжествующую улыбку.
  - Погодите! - воскликнула она. - Взгляните-ка сначала вот сюда!
  И указала на очаг: он давно погас, только серые клочья пепла подрагивали на сквозняке. Жоаль непонимающе смотрел, как она опускается на корточки, хватает пепел полной горстью и растирает между пальцами.
  - Вот все, что осталось от залоговых документов на Канаан, которые скупал мой муж, - долетел до него ее голос, словно издалека.
  Она выпрямилась - и, увидев, что Жоаль так и не шелохнулся, дала волю своему гневу:
  - Видите, благодаря мне Ваш брат снова стал единственным владельцем Канаана! У него больше нет никаких долгов, а значит, он уже не нуждается в Ваших деньгах! И пока мы тут с Вами беседуем, Казимир уже едет к нему, чтобы объявить эту добрую весть! Теперь - как Вы думаете - примут ли Вас с распростертыми объятиями, если Вы будете настаивать на своей глупой решимости и вернетесь в Канаан?
  Жоаль не отвечал, и Соня немного остыла, закрыла глаза и с улыбкой продолжила:
  - Но не бойтесь, Деспаны недолго будут наслаждаться подарком судьбы... Одновременно с ними прекрасную новость узнают и другие - и поймут, что теперь совершенно не в их интересах обходить Канаан стороной!
  На Жоаля будто пахнуло ледяным ветром. Он сжался от ужаса, когда представил Плутона в долине Старого Лорелея, медленно скользящие меж деревьями тени мятежников, мертвенный отблеск луны на лезвиях ножей...
  Должно быть, Соня заметила, как он испугался, потому что зашлась в истерическом хохоте. Ее лицо побагровело, она трясла головой, разбрызгивая слезы, из широко разинутого рта вырывался почти звериный рык:
  - Вы видите теперь, что должны остаться со мной?! Прекрасно видите! Все сложилось как нельзя лучше, уничтожено все и вся, что могло бы этому помешать!! Я лично побеспокоилась обо всем - и не переставала думать о Вас с тех пор, как приготовила для Маллигана тот самый пунш, подала ему своими руками, как он того желал, проследила, чтобы он все выпил, и увидела, как он бьется в судорогах!.. И мне это было не трудно, хватило лишь немного решимости!
  - Как Вы могли?.. - пролепетал Жоаль, как громом пораженный. - Как Вы осмеливаетесь говорить о... решимости в таком страшном поступке?!
  - Как? - переспросила Соня, внезапно успокоившись. - Да совершенно естественно, дорогой мой!
  - Вы... Вы сумасшедшая!
  - Вовсе даже нет, Жоаль. Во всяком случае, я не более безумна, чем была Марта Деспан, когда проделала то же самое со своим мужем!
  Мертвая тишина встретила это признание. Жоаль побелел, как смерть, и застыл, не замечая холодного испытующего взгляда Сони. Он лишился дара речи и не в силах был поверить, что и впрямь услышал подобное признание из уст этой женщины. Он не мог шелохнуться, ему казалось, будто мир рушится вокруг него. О, как хотелось ему сейчас умереть и стать наконец свободным! Но это горькое желание заслонял, мешал ему созревать образ Медеи. Воспоминания о ней, давние, полустертые, оживали и наполняли его душу. Это ее лицо, спокойное и красивое, склонялось над его мечтами. Он почти позабыл его черты - но это было лицо матери. Матери, которую вынудили встречаться с ним лишь издали, украдкой, которую заставили держаться с собственным сыном смиренно и покорно, на которую взвалили чужое преступление - и все только потому, что она была простой негритянкой!
  Ему сжало горло. Сердце вспыхнуло негодованием от ужаса этих притеснений, в которых весь мир не видел ничего предосудительного и противоестественного!
  Жгучая волна страха, стыда и тоски захлестнула его. "И все это время она - она одна, несмотря ни на что - любила меня!.." - стучало в голове.
  Он почувствовал, что плачет. Внезапно он словно бы пробудился от тяжелого сна длиной в тридцать лет.
  Так и не вымолвив ни слова, не обращая более внимания на Соню, он повернулся и вышел из дома. Поместье было разворочено бурей. Повсюду валялись ветви деревьев, громоздясь, точно гигантские кострища. Искромсанная листва устилала шуршащим ковром глубоко взрытую землю. Стихли родовые муки ночи, умчалось за океан ее дикое дитя-торнадо, отошли воды ливня, и мир остался один - обескровленный, пустынный, бесконечно жалкий.
  
  Глава 14
  С первым проблеском зари Жоаль отправился в Канаан. Время превратилось для него в величайшую ценность. Весть о смерти Маллигана слишком далеко опередила его, чтобы он мог надеяться догнать ее, но все же он рассчитывал успеть вовремя, чтобы помешать свершиться непоправимому. Интуиция и опыт подсказывали ему, что он должен спешить изо всех сил.
  Нетерпение и тревога терзали его тем сильнее, чем больше он думал о случившемся в Бриаре. Он так торопился уехать, что даже не зашел повидать Жюдиту - только отправил ей записку, где в двух словах рассказал, что произошло, и объяснил причину своего внезапного отъезда.
  Было раннее утро. Туман еще стелился над дорогой, заволакивал пеленой лес и склоны холма. Из его белесой мути мог вынырнуть кто угодно и навсегда остановить одинокого всадника. Но Жоаль не боялся - как только он принял решение выступить на защиту родной земли, все его личные страхи поблекли, растерянность уступила место уверенности в своих силах. Руки его твердо сжимали поводья, и хотя он ни разу за ночь не сомкнул глаз, он был бодр и не чувствовал сонливости.
  Лошадь шла ровно, лишь иногда оскальзывалась на мокрой от росы траве. Жоаль погонял ее и гнал от себя прочь всякие домыслы о том, как его примут в Канаане и как ему там себя вести. Сейчас важнее всего было то, что он вновь обретает дом и свою землю. И хотя сердце его вспыхивало гневом, когда он представлял себе, как Марта расправилась с отцом, он всеми силами подавлял желание первым делом отомстить ей. Единственное, о чем он позволял себе думать - это о том, что предпримет Плутон теперь, когда ему наверняка уже известно, что поместье не отойдет ему, а будет возвращено Деспанам. Жоаль еще не знал, как он сам поведет себя, если вдруг столкнется по приезде со своим бывшим рабом. Но в эти тревожные утренние часы он еще яснее, чем когда-то в Канаане, понял: ему нужно как можно скорее слиться с природой, обострить до предела все свои чувства, в том числе и шестое, научиться за несколько часов всему, чему Плутон учился годами. Превосходство белого над негром теперь виделось ему более чем сомнительным, как в жизни, так и в его собственном сердце. И Плутон мог ниспровергнуть это превосходство в одно мгновение, стоило ему только пожелать. Теперь Жоалю казалось, что это его единоутробный брат держит его жизнь в своих руках, обладает неким гибельным преимуществом перед ним, столь же гибельным, сколь пугающим. Каждый раз, как Жоаль принимался думать о Плутоне, перед его мысленным взором вставало лицо их общей матери - она словно умоляла его о чем-то. "Где она теперь, и жива ли еще?.." - гадал он. Ее образ одновременно притягивал его мысли и вносил в них смятенную путаницу, он думал о ней с нежностью и в то же время с опаской. Разумеется, она больше не доверяет ему, потому что его воспитали белым. А Плутон всегда был одной с ней расы, и он, должно быть, настолько дорог ее сердцу, что она наверняка не допустит и мысли, будто он способен поступить скверно.
  Но так ли уж скверно вел себя Плутон с теми, кто продал его, публично высек кнутом, сковал тяжелыми цепями? А если согласиться, что скверно - как тогда назвать все то, что сделали с ним?..
  От этих вопросов Жоаля сотрясала мучительная дрожь. Он уже и сам был не рад, что задумался над ними, у него голова шла кругом, он терял почву под ногами и веру в себя - и все же не мог позволить себе отмахнуться от них, потому что чувствовал, что пришло время найти на них ответы и понять их.
  Если бы только на этой земле наконец появилось сомнение в справедливости белых, оно бы взошло из ростков этих жестоких вопросов... по крайней мере, из тех же семян, что они заронили в его, Жоаля, душу!
  Сомнение... нет, сомневаться сейчас не время! Жоаль передернул плечами, нервно вытер лоб и попытался призвать на помощь силу Всевышнего - единственное, что способно дать нам понять, кто мы есть и чего хотим. Но внезапно содрогнулся от собственной малости и бессилия: над морем неостановимо поднималось огромное сияющее солнце и свирепыми лучами вгрызалось в день.
  Еще целый час потребовался одинокому путнику, чтобы преодолеть заброшенную дорогу, давно выстланную одними лишь сорняками. Канаан был все ближе, и Жоаль помимо воли придерживал лошадь. Он учащенно дышал и готов был кричать от возбуждения.
  Наконец он завидел въезд на обсаженную капустными пальмами аллею, что поднималась к самому дому.
  Жаркий неистовый ветер мощным дыханием гнал с моря груды клубящихся облаков. А над ними опрокидывался бескрайней голубизной небесный свод.
  Деревья Канаана разом застонали, когда лошадь Жоаля ступила на длинный подъем, и не смолкали все время, пока она усталым шагом преодолевала аллею. И чувства, что все это время Жоаль лелеял в душе, внезапно пережили странное превращение. Он желал скорее вернуться на эту землю, чтобы защитить ее, но теперь ему самому захотелось, чтобы она защитила его - таким уязвимым и одиноким ощутил он себя вдруг. И едва он ступил на огромную лужайку, под сень волнующихся ветвей старого колючего дерева, глаза его вмиг наполнились слезами.
  Если бы он не ухватился, как утопающий за соломинку, за мысль, что эта трава под ногами,
  эта трепещущая на ней тень, это горячее дыхание ветра и эти слезы и есть сама жизнь - он бы не смог сделать более ни шагу. Сердце его билось сильно и глухо, точно кулак узника о стены камеры.
  Он соскользнул с седла, бросил поводья лошади на спину и не спеша двинулся к дому. Ветер ерошил траву лужайки струящимися волнами, и Жоаль медленно рассекал их шагами, ему самому казавшимися твердыми и решительными. Он не сводил глаз с фасада дома.
  И вдруг вспомнил то давнее состояние нереальности происходящего, что пережил здесь же, на этом самом месте, много лет назад, когда вернулся из Исфахана. Он остановился и, точь-в-точь как тогда, поднял дрожащую руку, чтобы коснуться лица... Но оборвал себя на полужесте. В нем теперешнем отчаянию не должно быть места: он - сын Давида Деспана и Медеи, плоть и кость, соль и семя Канаана.
  Как только он зашагал снова, из-за угла дома появился раб. Он двигался очень медленно, стараясь держаться как можно ближе к стене, делал несколько осторожных шагов, останавливался, оглядывался на лощину и снова пускался в путь. Жоаль молча следил за ним - и на мгновение заразился его настороженностью, инстинктивно пригнулся, тишина вокруг показалась ему давящей и тревожной.
  Но потом высокая фигура негра, красновато-коричневый цвет его лица, широкие ноздри и массивная квадратная челюсть показались ему знакомыми - и в следующий миг он уже отбросил сомнения и тревогу и с колотящимся от волнения сердцем окликнул:
  - Цезарь!
  Раб подскочил, будто настигнутый пулей. Его испуг был вполне понятен: в этот ранний час в поместье вряд ли ждали чьего бы то ни было визита. И все же, увидев, как невольник внезапно замер в неудобной позе, как вытянулось от страха его лицо, Жоаль расстроился.
  - Ну что же ты, Цезарь! Не узнаешь меня? - упрекнул он.
  - Г'сподин Жоаль!.. - пролепетал раб.
  В следующую секунду голос его возвысился до пронзительного срывающегося крика:
  - Г'сподин Жоаль! Г'сподин Жоаль!
  Он хотел броситься к бывшему хозяину со всех ног, но пробежал всего два шага - и рухнул на колени. Только тогда Жоаль заметил, что негр был скован, стреножен цепями, как лошадь. Челюсти его судорожно сжались, он шагнул было к упавшему, но что-то заставило его остановиться.
  Подняться на ноги Цезарю стоило немалых усилий. Он сильно сдал, по его лицу, изборожденному глубокими морщинами, струились пот и слезы. Наконец, старый раб выпрямился, медленно подошел к Жоалю и пал к его ногам. Когда он поднял голову, взгляд его сиял радостью и мольбой.
  - Ну же, Цезарь, вставай, - ласково произнес Жоаль. - Я так рад видеть, что ты никуда не делся!
  Он протянул руку вниз, погладил черную курчавую голову и заверил:
  - Да, это действительно я, и я вернулся! Ну, как вы тут все? Ты, Лукреция и другие?
  - Хорошо, г'сподин, - тихо ответил Цезарь, - нам всем хорошо...
  Он запнулся, уткнулся головой в землю и плечи его затряслись от рыданий:
  - О! Не могу поверить, что Вы и правда здесь, г'сподин! Надо мне пойти сейчас же предупредить всех, что Вы вернулись!..
  Он вскочил и побежал к дому, снова чуть не падая из-за цепей. Тяжелые звенья с глухим звяканьем волочились за ним, оставляя темную дорожку на гравии аллеи.
  - Г'сподин Жоаль здесь! Он вернулся, чтобы остаться! - в страшном возбуждении кричал и кричал он и пошатывался на бегу, оглушенный радостью, точно обезумевший от любви к хозяину пес.
  Жоаль отвернулся от него и поднялся по ступеням крыльца. На верхней площадке его поджидала Юнона. Она дрожала всем телом.
  - Г'сподин хозяин! - простонала она, заливаясь слезами и, как только Жоаль приблизился, обвила его шею руками.
  Он обнял ее в ответ, легонько отстранил от себя и улыбнулся:
  - А ты, я смотрю, пополнела, Юнона! Надеюсь, тебе хорошо с твоей новой хозяйкой?
  - Да, г'сподин, - кивнула Юнона и вытерла глаза. - Г-жа Селия очень милая, и ее маленький Давид тоже. И кормят очень хорошо! Мне дают еду белых. Но, г'сподин, г-жа Селия мне не хозяйка!
  - Нет, Юнона, теперь ты останешься с ней. Так будет лучше, вот увидишь!
  Девушка снова расплакалась:
  - Прошу Вас, г'сподин, заберите меня себе! Бейте меня, сколько хотите, но только заберите, заберите меня себе!
  - А ну-ка вытри слезы и перестань говорить глупости, - с глухой скорбью в голосе приказал Жоаль. - Ты не моя, понимаешь?
  - Но, г'сподин, Вы же купили меня!
  - Вот именно, Юнона...
  - И я - ваша вещь, г'сподин!
  Жоалю внезапно расхотелось спорить. Конечно, его решение причинит Юноне боль, но начать он должен был именно с того, чтобы отказаться от нее. Как заставить эту маленькую простодушную негритянку понять, что отныне движет им? Пока что он и сам не всегда мог объяснить, почему поступает так или иначе. И в то же время он не мог более мириться с тем, как рассуждала Юнона - ее слова, отражение его собственных старых взглядов, казались ему чудовищно ненормальными.
  В глубоком смятении он направился к двери. Она была открыта. В полутьме вестибюля он различил старую фамильную мебель и первые ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Медленно и очень осторожно он переступил порог и несколько раз повторил про себя: "Я вернулся, вернулся", - не слишком-то сам себе веря.
  Никто не появился ему навстречу, и он начал сомневаться, не покинут ли дом всеми обитателями. Он был взволнован и напряжен почти до физической боли, сердце билось сильно и неровно, нервы словно обнажились. В таком состоянии ему было трудно, почти нестерпимо выносить гнетущую тишину, и помимо воли на пике возбуждения он обмяк и чуть не осел на пол. В теле, разбитом многочасовой скачкой, просыпалась усталость, вдруг заныла поясница, предательски задрожали колени.
  Жоаль прошел в глубину вестибюля и остановился в нескольких метрах от лестницы. Он ждал любого, самого легкого шума, хоть какого-нибудь признака жизни, чтобы вступить на нее. Пот - по крайней мере, ему так казалось, что пот - заливал ему глаза и щипал до слез.
  Наконец он уловил звук шагов по коридору второго этажа прямо у себя над головой. Потом наверху послышались легкий неясный шорох, какое-то движение и перешептывания. Еще секунда - и, хотя никто из говоривших не повысил голос, Жоаль ясно различил шепот:
  - Боже мой, все кончено! Она отошла, как только он вступил в дом!
  Раздался сдавленный стон, кто-то глухо зарыдал. Потом в коридоре снова зазвучали шаги, но уже совсем другие - легкий, как хлопанье птичьих крыльев, неуверенный топоток...
  Внезапно Жоаль увидел на лестнице маленького Давида. Ребенок заметил высокий силуэт чужого мужчины и остановился.
  - Бабушка... - начал он и замолчал.
  Он разглядывал Жоаля большими светлыми глазами с чисто детской серьезностью. Скорее всего, он не понимал и половины из того, что происходило сейчас в огромном, обычно таком молчаливом доме - но из обрывков разговоров взрослых уловил нечто, что врезалось в его память, и пытался рассказать об этом:
  - Бабушка...
  Жоаль улыбнулся ему. Он разглядывал бледное личико мальчугана, его черные вьющиеся волосы - и чувствовал, как в душе поднимается порыв нежности.
  - Ну что, мой мальчик? Что там с твоей бабушкой?
  Малыш встрепенулся, сосредоточился и объявил:
  - Бабушка умерла, г'сподин! Она отошла.
  На мгновение льдистый холод пронизал Жоаля до самых костей. Он замер, неподвижный и ошеломленный. Только теперь он понял, что всю дорогу готовился схлестнуться с Мартой - и вдруг почувствовал себя обманутым.
  - Чт... что!? - еле выдавил он и отступил на шаг.
  Но мальчик уже забыл о бабушке. Он чесал щеку и размышлял, можно ли ему пройти мимо этого странного дяди, чтобы поиграть внизу. Но тут на площадке появился Филипп и приказал сыну подняться, а сам устремился навстречу гостю. Он был бледен, в глазах его читались усталость, тревога, скрытая досада. Но когда он разглядел, кто именно стоит в темноте, он вздохнул с облегчением, быстро спустился по ступенькам и схватил Жоаля за руку:
  - Наконец-то Вы здесь! Нам повезло, что Вы вернулись на день раньше.
  Он остановился перевести дух, утвердительно кивнул и позволил себе улыбнуться:
  - Ах! да, Жоаль, я чрезвычайно рад и доволен!
  - А Марта? - спросил Жоаль. - Малыш только что сказал мне...
  Возвращение его было таким странным, пугающе странным, что язык с трудом повиновался ему. И не было в мире ничего более трудного, чем возродить жизнь этого дома такой, какой он ее оставил. Твердость и холодная отстраненность - вот что поможет, вот как он должен держаться, по крайней мере поначалу!.. Но внезапное исчезновение главного врага, Марты, не облегчило, а до крайности усложнило ему задачу.
  Радость, робко затеплившаяся было в глазах Филиппа, моментально погасла. Он снова выглядел раздосадованным и словно бы смущенным.
  - Да, увы, - тихо ответил он. - Это случилось вот-вот, совсем недавно, как раз когда Вы вошли.
  Он всхлипнул и вдруг заговорил быстро и возбужденно:
  - Но она знала, что Вы должны были прийти! Может быть, она даже слышала Ваши шаги. Как только они раздались внизу, она выпустила бумагу, которую сжимала в больной руке - и умерла! Эта бумага, Жоаль, была та самая, что касалась Вас, та... В общем, мы бросили ее в огонь!
  Ошеломленный Жоаль мало-помалу осознавал услышанное. Все случившееся - несомненно и очевидно, но как же тяжело, почти невозможно поверить!.. Да плевать он хотел на эту проклятую бумагу! Еще минуту назад он копил силы для встречи с Мартой, готовил ей безжалостное обвинение, собирался заставить ее при всей родне перенести худшее из унижений - и вот Марта мертва, ее больше нет!
  Внезапно Жоаля охватила ярость. О какой справедливости на Земле может идти речь, когда виновные ускользают от признания своей вины, даже если ускользнуть некуда, кроме как в небытие! Все мытарства, что он вытерпел за годы изгнания, в одночасье утратили всякий смысл. Никто не признал себя причиной страданий, жестокий урок не преподан и никто его не усвоил. Никогда никого не трогали - и сейчас разве трогают кого бы то ни было? - вопиющая несправедливость, изуродованные души, расовые предрассудки, презрение, пристрастные судебные приговоры. Те, кто называет себя людьми, вновь и вновь позволяют этому твориться. А когда наконец горькая чаша переполнилась - они умывают руки!..
  Смерть Марты стала для Жоаля последней пощечиной, последним, самым гнусным предательством. Он стоял перед Филиппом, вытянувшись в струнку, будто застигнутый внезапным параличом, его душило мучительное чувство, что его праведный гнев ничтожен и пуст, потому что он бессилен заставить кого бы то ни было себя выслушать. Ярость угасала, теснимая глубокой щемящей тоской, и в душе его росла пустота.
  - Пойдемте подождем Селию в гостиной, - шепнул Филипп.
  Мужчины бок о бок спустились по лестнице и, не сговариваясь, одновременно рухнули каждый в свое кресло. За прошедшие годы в большой зале ничего не изменилось. Все так же высился камин с тяжелой бронзовой подставкой для дров, вытертой целыми поколениями сапог, все так же играли блики света на темном дереве стен, все так же был перегружен серебром сервировочной столик - только теперь оно все запылилось, им никто давно не пользовался; все тот же ковер покрывал лоснящийся от воска паркет. Здесь среди теней прошлого витал унылый дух забвения.
  Филипп и Жоаль просидели неподвижно около получаса, слишком погруженные в свои мысли, чтобы разговаривать. Они даже начали находить некое своеобразное удовольствие в ожидании сами не зная толком, чего в этой огромной гостиной, некогда бывшей сердцем Канаана. Наконец, на пороге возникла Селия и подбежала обнять брата. Горе исказило ее нежные черты, глаза ее были еще влажны, и Жоаль скрипнул зубами от досады: почему это Селия так оплакивает уход женщины, что всю свою жизнь творила одно только зло?! Он настойчиво гнал от себя эту досаду, старался растянуть губы в улыбке - и вдруг улыбка получилась, хотя и вышла с легким привкусом горечи. Он понял, насколько некстати явился к сестре. Ведь Марта была ей матерью - настоящей матерью! Он устыдился и легонько прижал Селию к груди.
  - Я вернулся, чтобы остаться, - шепнул он. - Теперь я всегда буду с вами...
  - Да, да, - пролепетала Селия, - ты нам всем нужен... Ты должен знать, что мы все здесь ждали твоего возвращения!
  Жоаль выпустил ее, помолчал несколько секунд и спросил:
  - Вам сказали, что залоговых расписок на поместье больше нет?
  - Какая разница! - откликнулся Филипп. - Земля живет не залогами! Да, мы знаем, что расписки сожжены! Мы все это знаем! Но это совершенно ничего не меняет! Первое время нам придется трудно, но в конце концов мы, надеюсь, выпутаемся!
  Он выстреливал этими преувеличенно бодрыми словами, но Жоаля не покидало ощущение, что его терзает ужас. Словно подтверждая это, Филипп вскочил на ноги, распластался спиной по камину и обхватил его дрожащими пальцами. Селию снова задушили слезы - не закрывая лицо, не сводя с брата мокрых глаз, она все рыдала и всхлипывала тоненьким нервным голоском. Оба супруга пристально глядели на Жоаля пустыми расширенными от страха зрачками.
  - Хорошо, хорошо, успокойтесь! - произнес он, подчиняясь неведомой властной силе. - Конечно же, в конце концов мы выпутаемся!
  Сейчас для него "выпутаться" означало любить друг друга. Он сглотнул набежавшую слюну и с немым отчаянием спросил себя, было ли это так и для них - или же, скорее всего, они все опять обманывали себя и его. На секунду его посетила отвратительная уверенность, что так оно и есть, и он обвел длинным беспокойным взглядом безмолвную тишину гостиной.
  Здесь были не все - ему еще предстояло столкнуться с Режисом.
  Как только он вспомнил об этом, силы почти покинули его: он вспомнил то болезненное чувство, что охватило его на складах, когда он согласился дать брату денег. Он будто снова увидел, как Режис спокойно подписывает их соглашение, и видение отдалось болью во всем его существе. Внезапно в голове искоркой вспыхнула другая мысль: "Почему и Режис тоже не умер?" Младший Деспан немощен, болен, погряз в пороках... Может быть, ему хватило бы, чтобы Жоаль не пришел сегодня и позволил встретить Плутона первым - тогда, быть может, он умер бы просто от страха. Тогда с грязными семейными историями было бы покончено раз навсегда, и те, кто остался, смогли бы очень быстро восстановить здесь былую жизнь, выкрутиться из тягот...
  От этой мысли дрожь пронизала Жоаля с головы до пят, и ему пришлось не на шутку бороться с ней, чтобы изгнать прочь.
  - Где Режис? - спросил он почти сурово.
  Вопрос заставил Филиппа и Селию подскочить.
  - Он вчера вечером уехал в Трините, - ответил Филипп.
  - Меня нисколько не удивляет такая беспечность с его стороны! - откликнулся Жоаль, силясь подавить беспокойство и свести зарождающуюся ссору к семейной. - С минуты на минуту нам придется защищать наши земли, а он - не нашел ничего лучшего, чем отправиться кутить!
  - Нет, на этот раз нет! - воскликнул Филипп.
  Впервые с момента их встречи Жоаль пристально разглядел его лицо. Щеки Скантона ввалились, в глазах стоял нескрываемый ужас. Он много дней не брился, и дорожки черной щетины подчеркивали ранние морщины, делали его почти стариком.
  - На этот раз нет? - медленно переспросил Жоаль. - Тогда какого черта он уехал?
  - Точно не знаю, - поспешно ответил Филипп.
  Он покосился на жену, внимательно слушавшую их, и на лице его отразилась сильная неловкость. И когда дверь вдруг приоткрылась и в узкой щели показалось любопытное личико его сына, он снова подскочил и крикнул:
  - Селия, прошу тебя, уведи отсюда ребенка!
  Потом снова впился глазами в Жоаля:
  - Положение очень серьезно! Вчера пополудни мы заметили, как в лощину проскользнули какие-то тени! Не сомневаюсь, что это были беглые! И я сам сегодня утром, кажется, слышал шум. А когда заглянул в негритянский квартал, то не нашел там ни одной живой души!
  - Вы просто устали, - недоверчиво произнес Жоаль. - Вы все здесь, должно быть, чересчур перенервничали!
  Но внезапно в сердце ему толкнулась горячая волна тревоги, и он быстро спросил Филиппа:
  - Надеюсь, это Вы поручили Режису купить что-нибудь в городе... Надеюсь, он поехал не за солдатами!
  - Не знаю, - промямлил Филипп. - Все, что мне известно - это, что он взял лошадь и ускакал!
  - Если в окрестностях и есть банда, ее главарь мне знаком, - мрачно изрек Жоаль. - Без вмешательства военных у нас, быть может, есть шанс поспорить с ним.
  - Но, Жоаль, это же беглые! - выкрикнул Филипп. - Теперь мы все в этом уверены!
  - Нам нужно сбить их с толку, - нарочито спокойно произнес Жоаль. - Жить, как ни в чем не бывало, как будто мы ничего не замечаем. Я уверен: их главарь видел, что я приехал. Если он почувствует, что ему ничто не угрожает, он дерзнет показаться на глаза.
  - Показаться?.. - хрипло переспросил Филипп. - Они скоро... покажутся??
  Он тряхнул головой, раздавленный диким ужасом. Его ли вина в том, что он так боится подстерегающей их смерти?! И вдруг, будто все поры его тела разом открылись, он залился крупным потом и залепетал:
  - Боже мой! Боже мой!.. Если они видели, как Вы приехали, они, быть может, подумали, что за Вами следуют солдаты. И если бы теперь они напали на нас...
  Он осекся и молча затрясся. Жоалю стало душно в молчаливой прохладе гостиной, он помимо воли подошел к окну и выглянул на лужайку. Тень дерева на ней уже начала вытягиваться. И Жоаль напрягся всем телом, вспомнив, как рядом с ним в этой тени безмолвно стоял Язон. "Мой брат!" -
  со злостью напомнил он себе и отвернулся от окна.
  - У вас есть оружие? - спросил он Филиппа.
  - Несколько ружей, - еле слышно ответил тот.
  - Сколько здесь людей?
  - Ну... Вы и я. Не думаю, что стоит считать Селию, не правда ли?
  Жоаль пожал плечами. Лицо его сухо подрезалось, ноздри трепетали. Он вновь повернулся к окну и еще раз оглядел улицу. Со стороны лощины обзор закрывала высокая трава. Склон холма, спускавшийся к Старому Лорелею, был завален стволами срубленных деревьев и кусками корней. Солнце выглянуло из рваных облаков и с силой ударило в них. Яростные лучи заплясали на груде древесного мусора и листьях растений. С этой стороны было тише всего.
  - Сколько у вас осталось слуг? - спросил Жоаль.
  - Трое, - ответил Филипп. - Считая Лукрецию и Юнону!
  - То есть... один-единственный мужчина?
  - Да, Цезарь!
  - Ну что ж, позовите его. Да снимите эти сволочные цепи, которыми вы ему опутали ноги!
  - Вы хотите?.. - помолчав, начал Филипп и смолк.
  Он не мог шевельнуться в своем углу, напряженный, как перетянутая струна, готовый немедленно кинуться прочь в ответ на любой необычный шум, даже шелест шагов в доме.
  - Цезарь? - наконец, переспросил он. - Но Вы ведь не думаете вооружить негра?
  Жоаль обернулся к нему с таким лицом, что дрожь пробежала у Скантона по позвоночнику.
  - В конце концов, Вы, может быть, и правы, - признал он. - Другого выбора у нас нет.
  За пыльным стеклом облака поглотили солнце, и дуновение ветра скользнуло по вершинам трав. Филипп снова содрогнулся и с усилием скрестил руки на груди. Он вспомнил, что ему рассказывали беженцы из разоренных поместий: "Когда беглых становится видно, в большинстве случаев уже слишком поздно!"
  Навязчивый страх терзал его изнутри. Он нервно повернулся, взглянул на дверь и слабым голосом спросил:
  - Не следует ли нам закрыть окна и двери?
  И тут же вздрогнул так сильно, что подскочил:
  - Боже мой! - в ужасе произнес он. - Что нам делать с этой несчастной Мартой? Представьте, если нас окружат здесь на два или три дня...
  - Молчите! - с внезапной яростью оборвал его Жоаль. - Ступайте-ка лучше за ружьями!
  
  Глава 15
  Около пяти часов пополудни Жоаль заметил, как от дерева к дереву у выхода из лощины бесшумно заскользили человеческие тени. Почти сразу же их увидел и Филипп. Он хотел вскрикнуть, но из его судорожно разинутого рта не вылетело ни звука. Он молча указал Жоалю на тени дрожащим пальцем и уронил руку.
  - И не только там, - ответил Жоаль. - На самом деле вот уже почти час, как мы полностью окружены.
  Он указал в сторону эвкалиптов на одну темную точку, чуть поодаль - на другую, третью... Сам он нисколько не боялся. Ему было странно, непривычно и все же приятно стоять в проеме окна, возвышаясь над всем Канааном, и подставлять лицо нежному теплу заходящего солнца. Он глубоко втянул воздух и объявил Филиппу:
  - Сейчас я попытаюсь вступить с ними в переговоры. И если вдруг они откроют огонь, Вы должны немедленно забаррикадировать дверь.
  - Хорошо, - машинально кивнул Скантон.
  Он вытер рот и пристально посмотрел Жоалю в лицо:
  - Но тогда... Вы уже не сможете войти!
  - Пусть Вас это не тревожит!
  Филипп снова кивнул. В глубине комнаты Цезарь, безмолвный и неподвижный, ждал решения господ и явно не понимал, что делать с ружьем, которое ему насильно вложили в руки. Жоаль обернулся к рабу, ободряюще кивнул, но сердце его напряженно сжалось при виде безвольной фигуры негра, и когда он снова обратился к Скантону, голос его сел до хриплого шепота:
  - Я рассчитываю на Вас, Филипп - проследите, чтобы все сохраняли спокойствие и хладнокровие, пока меня нет в доме. Чтоб, не дай Бог, никто не вздумал кричать или стрелять, даже по самой веской причине. Именно так, что бы ни случилось! Я думаю, я... в конце концов, надеюсь, что мне удастся добиться от них, чтобы они оставили нас в покое - но мне не нужно лишний раз Вас предупреждать: смотрите в оба, если Вам дорога жизнь.
  Он с озабоченным видом похлопал по себе руками, словно проверяя, ничего ли не забыл, и напомнил уже обоим собеседникам:
  - Оставляю под вашу защиту ребенка и трех женщин!
  Филипп, а за ним и Цезарь тряхнули головами в знак согласия. Тогда Жоаль расправил плечи, взял ружье и покинул гостиную. Размеренным неторопливым шагом он пересек вестибюль, вышел на крыльцо, спустился по ступенькам и направился через лужайку к лощине. Машинально он перехватил оружие обеими руками. Ему вдруг показалось, будто он странным образом вытянулся и воспарил над землей, так, что кисти его собственных рук, сжимавшие холодную сталь, и ступни ног, с шелестом попиравшие траву, оказались страшно далеко и почти перестали подчиняться. Он смутно чувствовал, что старается двигаться уверенно и невозмутимо, как когда-то его отец, но ладони его были влажны от нервного пота.
  Под его ногами трава лужайки на несколько шагов сменилась хрустящим гравием аллеи, потом он снова ступил на траву - ту, что росла по краю лощины. Впереди лоснящиеся на солнце стволы деревьев раскачивались от вечернего бриза.
  И вдруг, когда до непролазной чащи и древесных завалов осталось метров пятьдесят, ему почудилось меж ветвей какое-то движение. Он остановился, вгляделся повнимательнее, не увидел ничего особенного и хотел было идти дальше...
  - Ты, белый, замри и не двигайся!
  Окрик хлестнул по ушам, как выстрел, и разнесся эхом среди деревьев. Жоаль растерялся и целую минуту не мог сосредоточиться. Он все еще был во власти возбужденного нетерпения, что вытолкнуло его из дома и привело сюда защищать свою землю - и ему едва верилось, что решающий миг уже настал. Он сдерживался с трудом, и ствол его ружья, нацеленный на враждебные заросли, описывал круги, будто примериваясь, куда лучше послать смертоносный заряд. Вновь, как когда-то, когда его звали "кэп Жоаль", ему предстояло сосредоточить все свое существо на выполнении жизненно важной задачи, остудить эмоции и прояснить голову - и отдавать приказы, и поторапливать нерадивых! Он уже напрочь забыл, что же задумывал сказать мятежникам, что собирался доказывать им. И, не помня себя от волнения, самого сильного и мучительного, какое когда-либо испытывал, он выкрикнул:
  - Ну ладно! А теперь выходите!
  И чернокожие многоголовой толпой зашевелились в лощине, медленно заполонили ее и хлынули через край, точно воды Старого Лорелея в ненастную ночь. Они шли не спеша, то и дело останавливались и ждали, пока подтянутся крайние, замыкая кольцо вокруг Жоаля. А когда враг был полностью окружен, они замерли, пристально разглядывая его. Их было человек пятьдесят, все они были одеты в лохмотья, но у всех было оружие. Некоторые, едва взглянув на белого, валились на землю, отдуваясь, будто утомленные тяжелым трудом.
  Так продолжалось минуты две, затем из толпы появился Плутон и захромал навстречу Жоалю. За то короткое время, что прошло после его побега из Бриара, он не мог сильно измениться, и все же Жоаль с большим трудом признал в нем бывшего дворецкого. Глаза главаря беглых пылали, от носа к углам рта пролегли глубокие морщины. Он шел, не прячась от нацеленного на него ружья, и остановился только тогда, когда ствол уперся ему в грудь.
  - Ну что, белый, соизволил наконец выползти из своей дыры? - насмешливо спросил он.
  - Я так и знал, что найду тебя здесь! - сказал Жоаль.
  - Я тоже.
  - Как ты думаешь, получится у нас поговорить спокойно? Или хочешь сразу перейти к выстрелам?
  - Черные не так скоры на руку, как белые!
  И Жоаль не нашелся, что ему ответить. Медленно перебирая по ружью руками, он опустил ствол к земле. Быть может, ему стоило бы совсем бросить оружие - но оно было дорого ему тем, что придавало сил. Он заколебался на мгновение, но все же не выпустил приклад, не смог заставить себя остаться перед повстанцами совсем уж безоружным - это было бы чересчур рискованно. Тем более, что Плутон тоже был вооружен, хотя ствол его ружья с самого начала смотрел в землю.
  - Не сомневаюсь, у нас почти нет шансов договориться, - произнес Жоаль. - Но мы все-таки можем попытаться, да?
  Чернокожий согласно кивнул. Пока Жоаль говорил, он вздрагивал в такт его словам, будто они были звуками тамтама. Братья взглянули друг другу в лицо, и каждый прочел в глазах другого свою тревогу. Жоаль не выдержал молчаливого противостояния первым.
  - Почему бы тебе не приказать своим людям оставить это поместье в покое? - спросил он.
  Плутон затрепетал. Что правда, то правда - лишь ему одному могла подчиниться толпа негров, выжидательно разглядывавших обоих соперников. Несколько секунд он упивался сознанием того, что белый это понял. Но затем - быть может, потому, что трава под их ногами была та самая, по которой он и его враг не раз бегали в детстве - мысль эта показалась ему настолько чуждой и неприятной, что он со страхом отогнал ее. Как и в тот день, когда он заколебался, прежде чем первый раз выстрелить в белого - белого, который охотился за ним - он мгновенно осознал, что его соперник всего лишь обычный человек, а не божество и не господин, каким бы невероятным это ни казалось. И если бы здесь и сейчас он так просто подчинился Жоалю, тот и сам почувствовал бы, как это смешно.
  Он взглянул через плечо на своих людей. Они пристально следили за ним, и многие уже лениво поигрывали оружием. Он крикнул им опустить стволы, и окрик прозвучал странно, почти как стон. Едва смолкло его эхо, Плутон сразу же опять поднял глаза на Жоаля. В голове его теснились воспоминания. Вот он, испуганный усталый мальчонка, бредет в пыли за лошадью работорговца... и все по вине этого белого! Вот он бежит через болота, а позади все ближе раздаются голоса запыхавшихся солдат и лай собак, пущенных в погоню за ним, как за дичью... опять по вине этого белого! Вдруг страшная боль обжигает ногу, ноздреватая земля прыгает к самому лицу и глухой тяжелый удар с хрустом обрушивается на голову... снова по вине этого белого! Наконец, ему вспомнилась другая, унизительная боль - от кнута, что, впиваясь в его человеческую плоть, навсегда исполосовал ее позорными следами... и это вновь по вине все того же белого, который тоже называет себя человеком!
  Внезапно на Плутона накатил такой страх, что у него перехватило дыхание. Потом со дна души поднялась ненависть. Он принялся пристально разглядывать черты лица Жоаля, его вьющиеся крупными кудрями волосы, его светлую кожу. Этот человек продал его, исхлестал до полусмерти, заковал в цепи - нет ему пощады!.. Но кто же такие, в конце-то концов, чернокожие?! Раса, точно такая же, как белые! Вернее, народ - точно такой же, как белые! А прежде всего они - дети Справедливого Господа, точно так же, как и белые! Но разве не сказано в Писании: кто нападает на детей - нападает и на Бога?
  Поймав себя на этой мысли, он пожал плечами. Сам он верил, что негр стал негром только потому, что когда-то один-единственный раз безропотно принял страдания, причиненные белым, и признал нормальным порядком вещей право белого причинять их. С того рокового дня ни один негр на Земле ни на миг не переставал страдать!..
  Так почему же он, Плутон, больше страдать не хочет? Он сам еще до конца не разобрался. Но твердо знал одно: если он сейчас ответит белому отказом, то станет лучше, чище белого, а главное - этот отказ сделает его человеком.
  - Ты хотел со мной поговорить? Ну что ж, говори! - разрешил он Жоалю.
  - Что это на тебя нашло, зачем тебе нападать на Канаан, почему ты хочешь его разрушить? - спросил тот. - Что это за манера заставлять землю отвечать за ошибки, которые совершили люди?..
  Он тряхнул головой, будто вспомнив что-то, и продолжил уже не так твердо:
  - Ты хочешь разорить ее потому, что сегодня узнал, что никогда не будешь ее хозяином?
  - Нет, - ответил Плутон.
  - Тогда почему? Ты что же, думаешь, что станешь свободнее, если не оставишь тут камня на камне?
  - Чем больше мы разрушаем поместий, тем меньше остается наших угнетателей и мучителей. Отныне наша свобода - всего лишь вопрос времени, и мы должны, мы сможем продержаться, пока она не настанет!
  - Продержаться, громя и уничтожая все на своем пути?
  - Так мы с каждым днем будем становиться все сильнее, а наши враги - слабее. Мы так страдали...
  - ...что теперь хотите и всех других заставить страдать?
  - Нет!.. Что мы больше не хотим, больше не можем терпеть!!
  Этот отчаянный вопль задел Жоаля за живое и окончательно заставил забыть все, что он собирался сказать в защиту Канаана. Боль чернокожего отозвалась мукой и в его душе, и он надолго замолчал, унесясь мыслями далеко в прошлое, к своим собственным невзгодам.
  - Ты действительно так ненавидишь всех белых? - тихо произнес он наконец. - Даже тех, кто здесь, в доме?
  - Да! Да! - взвыл Язон.
  - За что?
  - За все, что они со мной сделали, а еще сильнее - за то, как они со мной обращались! Я ненавижу вас не только за то, что вы не хотели видеть во мне человека, но больше всего за то, что вы ни разу даже не попытались этого увидеть! Вам ни на секунду и в голову не пришло допустить даже мысль, что я тоже человек!
  - А твою голову эта мысль, видать, вскружила до безумия? Мы и ведать не ведали, что творилось с тобой после того, как ты был продан...
  - Я обвиняю вас именно в этом неведении! Вы всегда и везде только и делали, что позволяли, позволяли и позволяли!
  Жоаль понял, что он хотел сказать. Пока Язон говорил только о тех, кто остался в доме, но в любую минуту он мог продолжить свою обвинительную речь и произнести уже его имя, и заставить признать, что во всем случившемся с ними обоими так или иначе есть доля его, Жоаля, вины. Внезапно его осенило, что так и есть, что, даже если бы он не хотел воспитывать Язона колотушками, помыкать им, продавать его - та же самая роковая цепочка событий, что столкнула их сегодня лицом к лицу в непримиримой вражде, все равно бы сложилась, не тем, так другим образом... Короче говоря, чернокожий был прав! Он был прав, что ненавидел его всеми силами души!
  Жоаль содрогнулся от этой беспощадной правды, ему стало горько и стыдно, словно бы кто-то грубо раздел его догола. Лишь на короткий миг им овладели бессилие и нерешительность, но он тут же взял себя в руки и твердо сказал себе: бесполезно сознавать свою вину в чем бы то ни было, если не знаешь, что надо сделать, чтобы искупить ее. Но того, что творилось много лет, не поправить за несколько минут!.. Жоаль почувствовал, что теряет почву под ногами. Белые ненавидели его за кровь чернокожей в его жилах - и вот, пожалуйста, теперь черные ненавидят его за то, что в нем течет и кровь белого!
  "А! Да пошли бы они все со своим вопросом крови!.." - в отчаянии подумал он.
  Еще мгновение он стоял неподвижно, сотрясаясь от бешеных ударов собственного сердца, потом принялся нервно теребить ружье.
  О, да! Господи, Боже мой, да! Пошло бы оно куда подальше, это дурацкое человечество, которое и пяти минут прожить не может без того, чтобы не вспомнить о чьем-нибудь цвете кожи, как будто бы за него можно помиловать или осудить!.. Чтоб им провалиться, всем этим манерным, насквозь лживым, искусственным и пустым существам, готовым болтать всякий вздор, лишь бы только блистать в обществе себе подобных, нравиться, да просто-напросто верить в собственные выдумки без всякого ума и смысла - и неспособным отвечать ни за что, кроме собственного ничтожества и жалкой пародии на жизнь!..
  Жоаль торопливо дышал, будто боясь, что воздух вот-вот закончится. За цвет кожи оскорбляют или сносят оскорбления... За это презирают или подвергаются презрению... За это убивают или умирают - за одно лишь только это! В его затуманенном рассудке рождалось и рассеивалось, как пар, множество образов: гостиные, где кланы знатных болванов дуются, увы, не лопаясь, от гордости чистотой своей расы - разумееется, не потому, что они такие чудовищные расисты, но потому, что так приятно рассуждать с умным видом... монастыри и храмы, где не смолкают обличительные проповеди - разумеется, не потому, что церковники сами так уж праведны, но потому, что им всегда нравится созерцать страдание большее, нежели их собственное! Страшные звуки чудились ему: размеренный свист кнута под одобрительный гул толпы алчных зрителей... глухой удар пули, пронзающей человеческую плоть у подножия национального флага... крик человека, истязаемого другими людьми...
  Он вскинул голову. Да пошло оно все к черту! Он, Жоаль, вышел защищать свою землю. Только ему одному это под силу, и если он отстоит ее - всем мучительным страхам и сомнениям, сковывающим его душу, настанет конец. Он отвернулся от Плутона, прищурил глаза и взглянул на закат - горизонт переливался множеством оттенков красного, розового, оранжевого и пронзительно-желтого, играл немыслимым богатством красок. Солнце уже село, но еще ярко пылала огненная линия, где небо смыкается с землей. На ее узкой ленте воображению рисовались странные призрачные города, порты неведомых морей, омытые сверкающим кроваво-золотым прибоем. Цепочка облаков вытянулась над ними, будто ожерелье царских рубинов. И Жоалю показалось на миг, будто он видит сказочную страну, такую близкую и почти реальную, что только руку протяни... Дрожал нагретый рдяными отблесками воздух, огромные золоченые бухты вставали над безмятежными водами, и деревья Канаана бросали на них чудесную кружевную тень цвета дикой лаванды.
  Как непохож был этот мираж на все, что когда-либо видели и знали несчастные люди! Напоенная дивными ароматами, ласкающая все чувства библейская страна, потерянный рай, заставляла преклониться перед великолепием жизни и одновременно рождала ужасное, невыносимо горькое сожаление о том, что никому не дано стать вновь такими высокими, призрачно легкими и незапятнанно чистыми, какими были люди при сотворении мира. И сколько ни беги, как ни тянись, с этим миром грешному человечеству никогда уже не слиться.
  Жоаль смотрел, не в силах отвести глаз, и чувствовал, что Плутон смотрит туда же. Волшебная страна парила перед ними, как благодатная гавань, задуманная Всемогущим Господом для утешения верных своих, и оба брата стремились к ней с неизбывной тоской. Все чудеса красоты, к которым они оба всегда мечтали прикоснуться, вся волнующая нежность, которую мечтали испытать - всё было в этом видении. Казалось, еще немного, и оно ворвется в медленное течение их жизней, рассеет мрак страдания, заставит забыть месяцы, прожитые без надежды и веры в себя, искупит проступки и слабости. И если бы не было вокруг ни одной живой души - и тот, и другой наверняка протянули бы руки навстречу этому чуду.
  Но сладкое наваждение не могло длиться вечно. Пленительный край начал медленно и неотвратимо растворяться в сонме ночных теней. Поднялся бриз, и братья застыли в немом ужасе: еще мгновение, и обитель счастья исчезнет навсегда!..
  - Сейчас ты прикажешь своей банде убраться отсюда! - буркнул Жоаль.
  Плутон медленно, но решительно покачал головой.
  - Отзови своих людей! - настаивал Жоаль. - Предупреждаю: я убью тебя, не колеблясь...
  В строю чернокожих у края лощины поднялся ропот.
  - Не двигаться! - приказал им Плутон.
  Жоаль обвел повстанцев взглядом и неторопливым нарочитым движением погладил курок ружья.
  - Оставь Канаан в покое, - сказал он Плутону. - Даже не пытайся тронуть в нем ни травинки, а не то...
  - Ты будешь стрелять в меня? Ты, белый?
  - Делай, что я говорю!
  - Я не один. Думаешь, сможешь убить нас всех?
  Жоаль шагнул в сторону и снова оглядел неподвижную толпу. Стоит ему хоть раз выстрелить, и она лавиной хлынет на Канаан.
  - Ты знаешь, кто находится в доме? - спросил он.
  Плутон кивнул.
  - И у тебя хватило бы духу позволить их вырезать?
  Главарь мятежников сделал неопределенный жест и сжал кулаки, неимоверными усилиями сдерживая колотившую его дрожь.
  - Иди к ним, - выкрикнул он вдруг, - и пускай все бросят оружие и выходят!
  Теперь настал черед Жоаля отрицательно покачать головой. Поток невыразимых желаний бился у него в горле, не в силах облечься в слова, и крепло в глубине его души то звенящее напряжение всех чувств, что пробудил в нем Канаан с тех пор, как он впервые почувствовал, что вернулся в него свободным. Но пусть будет спокойна родная земля: он не отступит, не ослабеет. Если бы он был один, если бы на него не смотрели с надеждой слабые люди, запертые в доме, он, может, и дрогнул бы. Но их безмолвные молитвы, их ужас, который он угадывал даже на расстоянии, вселяли в него решимость противостоять врагу до конца.
  - Мы оба с тобой родились на этой земле, - сказал он Плутону.
  - Но ты родился хозяином, а я - рабом!
  - И нас обоих... родила одна мать.
  - Это мало что меняет.
  - Ну, и?.. Чего же ты хочешь?
  - Чтобы вы все безоружными покинули этот дом!
  Жоаль почувствовал, что придется подчиниться. Но он не мог себе этого позволить! Ему почудилось, будто от страшного напряжения ток его крови замедлился, едва не останавливаясь, с трудом раздвигая стенки сжатых спазмами сосудов... будто все его нервы обнажились и болезненно натянулись.
  Плутон, без сомнения, ощущал то же: он, как и Жоаль, понурил голову и изо всех сил сжал ружье. Братья исподлобья наблюдали друг за другом в ожидании, кто первым не выдержит молчаливого противостояния и сорвется на роковой жест. Их тени долговязыми великанами вытянулись на траве в бледном отсвете уходящего дня. Он почти угас, жара спала, и влажная вечерняя прохлада пробрала обоих до костей. Они медленно растворялись в ночи. Аромат ночных цветов и листвы деревьев насквозь пропитал им кожу, затхлый запах мокрой земли и гниющего тростника забил ноздри. Они позабыли обо всем, кроме одного: не сдаваться до последнего! Они готовы были напролом идти каждый к своей цели, забыв усталость, голод, сон - и если время еще не перестало существовать для них, то лишь потому, что каждая истекающая секунда отдавалась в сердцах дрожью отчаяния.
  
  И вдруг оба одновременно вскинули головы: со стороны въезда в поместье послышался топот мчащихся галопом лошадей. "Солдаты!?" - мысленно ужаснулся Жоаль, и одного взгляда на Плутона ему хватило, чтобы понять: он тоже так подумал. Какая-то слабовольная часть его существа хотела было обрадоваться, но радость быстро угасла, когда он увидел, как мгновенно бесшумно растворились в зарослях чернокожие воины. Он едва не застонал от безысходности: теперь никто не уйдет живым, все они попали в рабство к неумолимому чудовищу войны!
  - Спрячь ружье, ни в коем случае нельзя, чтобы они видели, что ты вооружен, - быстро шепнул он Плутону. - Давай спокойно подождем, пока они...
  И осекся: на выезде из аллеи показалась одна-единственная карета, простой экипаж, запряженный парой лошадей. За ней не было никакого эскорта или охраны. Внутри смутно виднелись силуэты трех человек. Четвертым был кучер: встряхивая вожжи, он громким криком понукал упряжку.
  Карета вихрем пронеслась вокруг лужайки и остановилась у крыльца дома. Первым из нее выпрыгнул мужчина и бросился вверх по ступенькам. Следом за ним показалась женщина, тут же разглядела Жоаля и Плутона и пронзительно вскрикнула, указывая на них пальцем. Мужчина остановился и повернулся посмотреть, что она увидела. В неверном сумеречном свете, еще скользившем по фасаду, Жоаль различил, что это Мурсук. А в женщине, что указывала на них, он узнал Жюдиту. Он увидел, как Мурсук наклонился что-то сказать ей, но не смог разобрать слов. И тут из кареты вышла еще одна женщина. Она тоже сразу же увидела братьев - и направилась к ним неторопливым ровным шагом, подчеркнуто спокойным и решительным.
  Все, что им теперь оставалось делать - это стоять и ждать, пока она дойдет. Оба впились в нее глазами, и весь остальной мир перестал для них существовать. Они стояли бок о бок неестественно прямо, будто хребет их превратился в стальной стержень, и совершенно забыли о том, что сжимают в руках ружья. Обоих снедало одно мучительное чувство - смятения, нетерпеливого трепета, смутной вины.
  С каждой секундой Медея была все ближе. Наконец, она подошла достаточно близко, чтобы дотянуться до обоих сыновей рукой, но не коснулась их, а молча остановилась. Она просто стояла и смотрела на них, и темные глаза ее меж набрякших складок старческих век глядели ясно и безмятежно. И в лучах ее теплого взгляда оба брата оттаяли, лица их тоже прояснились. Мало-помалу все трое ощутили тот тесный душевный союз, что присущ людям, пережившим вместе долгие годы лишений.
  - Оставь свое ружье, Язон, брось его, сынок, прошу тебя! - шепнула Медея.
  Язон заколебался. Несколько мгновений он пытался сопротивляться умиротворяющей силе ее тихого голоса - но в конце концов сдался, и ружье упало в траву к его ногам.
  - Г'сподин Жоаль, - обратилась Медея к старшему сыну, - Вы ведь не собирались и вправду убить мне моего Язона?
  Теперь ее лучистый взор был обращен Жоалю прямо в душу, и он почувствовал, что немного боится его пронизывающей силы. Ему было неловко признаться ей, что он чуть было не убил брата.
  - Нет, не думаю, - ответил он. - Все, чего я от него хотел, это чтобы он не трогал Канаан. Чтобы он ушел вместе со своей бандой...
  Стоило ему произнести это, неистовая ярость захлестнула его, и он уже перестал понимать, хотел ли на самом деле убить Язона... Одна часть его души пылала гневом, другая силилась убедить его, что он говорит матери правду...
  - Я никому не позволю коснуться этой земли! - вырвалось у него.
  Но в то же мгновение он вспомнил, как чувствовал себя, когда они с Язоном целились друг в друга, и ему стало так стыдно, что праведный гнев защитника родины мигом угас.
  - Не знаю, - потупился Жоаль. - Не думаю, что убил бы его!
  И тоже, после секундного замешательства, уронил свое ружье в траву рядом с оружием брата.
  - Спасибо, г'сподин, большое спасибо, - прошептала Медея. - А теперь, если хотите, я была бы рада, если бы вы оба проводили меня до эвкалиптов.
  - Зачем это? - спросил Язон.
  - Я хотела бы, - тихонько сказала Медея, - я бы просто хотела, чтобы вы пошли туда со мной.
  
  Глава 16
  Покойницу одели, и все собрались в гостиной. Селия баюкала на руках спящего сына, Жюдита устроилась в кресле и не сводила глаз с двери, Филипп нервно расхаживал по комнате. Они были так измотаны, что на них лица не было, но держались одной отрадной мыслью: что теперь наконец-то им больше не нужно принимать решения и заботиться о спасении своих жизней. Ночь стояла абсолютно тихая и неподвижная, как черная вода, и в ее безмолвии чудилась скрытая угроза. Филипп несколько раз подходил к окну и пытался хоть что-то разглядеть, но не мог - и надолго застывал в чуткой настороженности, вздрагивая от малейшего шороха. Жоаля не было уже почти час, раньше его хотя бы видно было, а теперь он куда-то исчез вместе с Плутоном и этой негритянкой...
  Мурсук уже дважды возвращался в дом и уверял, что все будет хорошо, и все же Филипп не мог унять дрожь, не в силах прогнать мрачные мысли о внезапной смерти от ножей мятежников. Какой ужасный конец!.. Минуты истекали в томительном ожидании, и он чувствовал, что помимо воли начинает поддаваться панике.
  Наконец в вестибюле раздался шум приближающихся шагов, в гостиной вновь появился Мурсук и объявил:
  - Он идет! Он возвращается - один! Ах... право же, это невероятно! Плутон и Медея ушли. И вся банда, кажется, собирается последовать их примеру!
  - Вы думаете, нам теперь ничто не угрожает? - спросил Филипп, не осмеливаясь верить собственным словам.
  - Мне так кажется, - ответил Мурсук.
  Болезнь иссушила его, он передвигался с трудом и тяжело переводил дух. Усевшись на краешек кресла рядом с Жюдитой, он потер подбородок и заговорил, глядя в пустоту перед собой:
  - Это и впрямь невероятно... Наша троица долго стояла молча вокруг могилы г-на Давида. Наконец, Медея заговорила - парни отвечали ей, как ни в чем не бывало. Вдруг г-н Жоаль подошел к ней, взял ее за руку и что-то шепнул, а потом... наклонился и поцеловал ее в лоб! Я было подумал, что она сейчас упадет без чувств и умрет прямо на могиле своего старого хозяина... Но она быстро взяла себя в руки. Слегка отстранилась, с каким-то испугом глянула на г-на Жоаля и сделала движение стереть его поцелуй! Тогда г-н Жоаль заговорил, так горячо и страстно, обращаясь то к ней, то к бандиту - и даже, быть может, к своему покойному отцу... Он, похоже, и думать забыл, что перед ним всего-навсего два негро. Я был метрах в пятидесяти от них, ближе подойти не решился... Мне было не разобрать ни слова, но, должен признаться, даже не слыша, я был несколько смущен тем, что видел... Подумать только! Г-н Жоаль целует негритянку - а она почти гнушается им!
  Он вытащил свой знаменитый клетчатый платок, вытер лицо и воскликнул:
  - А все-таки нам пришла в голову чертовски замечательная мысль привезти сюда эту Медею!
  Никто не ответил ему. Жюдита внезапно подалась вперед - она первой услышала шаги в вестибюле - и стала медленно подниматься из кресла, готовая кинуться навстречу вошедшему. Но когда Жоаль появился в дверях, у нее так задрожали колени, что ей пришлось снова сесть. Филипп подбежал к Жоалю и схватил его за руку:
  - Ну, как? Все действительно позади?
  Страх еще сквозил в его тихом голосе и красных от усталости глазах.
  Жоаль пожал плечами. Вопрос показался ему бессмысленным.
  - Да, позади, - заверил он. - Нам больше нечего бояться, по крайней мере первое время.
  Он встретился глазами с напряженным взглядом сестры и с улыбкой повторил:
  - Бояться больше нечего!
  То страшное волнение, что мгновением раньше заставило его склониться перед Медеей и поцеловать ее, немного улеглось, пока он возвращался в дом, и сменилось всепоглощающим и жарким чувством любви ко всему, что его окружало. В голове у него прояснилось, мысли были четки и быстры, но в душе бурлил водоворот чувств, и он с замиранием сердца прислушивался к себе. С того самого мига, как он душой и телом воссоединился с расой своей матери, его не покидало ощущение, что он на глазах меняется. Он был счастлив этим, и лишь временами печаль и сострадание тяжелым комом подкатывали к горлу.
  - Как Вам удалось отыскать Медею? - спросил он.
  Мурсук вздохнул и несмело ответил:
  - Надеюсь, Вы не рассердитесь на меня, господин Жоаль... но я ослушался Вашего приказа и сохранил кое-какие связи с... этими людьми. Я подумал, что, раз времена меняются... На самом деле, мне не составило никакого труда привезти Вам Медею! Я знал, где ее искать, не правда ли? И стоило мне только сказать ей, что она нужна Вам и Канаану, она без колебаний согласилась поехать со мной!
  - И нам еще крупно повезло, что тем временем не вернулся Режис с солдатами, - заметил Филипп.
  - Режис? С солдатами? - в живейшем удивлении переспросил Мурсук. - Но когда он заходил ко мне домой, об этом даже и речи не было!
  - Режис явился к Вам? - спросил Жоаль.
  - Да, патрон! Как раз незадолго до прихода барышни Жюдиты. И у меня ни на секунду не создалось впечатление, что он намеревался отправиться за солдатами!
  - Но я думал... - прошептал Жоаль и посмотрел на Филиппа.
  Тот развел руками и слегка покачал головой - мол, знать не знаю, ведать не ведаю - и Жоаль снова обратился к Мурсуку:
  - Ну, так и что? Что он Вам сказал?
  - Да, по правде говоря, ничего существенного! Сначала он, как обычно, потребовал свое денежное пособие. Потом сообщил, что отправляется повеселиться в город.
  - И... это все?
  - Право слово, более ничего, патрон!.. О! На самом деле, он упомянул и о Вас, но только вскользь: известил меня, что Вы вернетесь в Канаан, как он и сам Вас просил.
  - А еще?
  - Еще он заявил, что, по большому счету, этому поместью только и нужен такой "забавный тип", как Вы. Прошу меня извинить, патрон, но он так и сказал - "забавный тип"...
  Жоаль не ответил. На него вдруг навалилась смертельная усталость. Четыре пары глаз выжидательно и благодарно были устремлены в его сторону, он чувствовал, что должен подойти к каждому из сидевших в гостиной - но внезапно неизъяснимое смятение охватило его, и он, пряча лицо, поспешно отступил в вестибюль и выбежал на крыльцо. То, что произошло в Канаане этой ночью, все еще казалось ему слишком невероятным, чтобы быть правдой, и все же в глубине души он не переставал повторять, что эти часы - самые важные во всей его жизни, и с удивлением и даже испугом думал, что в случившемся нет никакой его заслуги. Он просто плыл по течению - и оно само вынесло его из бурлящего губительного водоворота на простор широкого потока, к безмятежному морю вдалеке. Тысячи ароматов ночи ласкали его ноздри. Воспоминания о недавно пережитом - спокойное и мудрое лицо Медеи, могила отца под эвкалиптами - наполняли его сердце безбрежной нежностью, но дар речи оставил его, потому что чувство, распиравшее ему грудь, было слишком велико и непостижимо, чтобы его можно было выразить словами.
  Когда за спиной раздался шелест легких шагов по каменным плитам крыльца, он понял, что это Жюдита, но не решился повернуться к ней.
  Она немедленно встревожилась. Постояла секунду в озадаченности и испуганно окликнула:
  - Жоаль?
  Он по-прежнему не двигался, и она, стряхнув оцепенение, кинулась к нему, протянула округло сложенные в мольбе ладони к его лицу и заставила взглянуть на себя. И потрясенно отступила, увидев, что глаза Жоаля полны слез.
  - Жоаль!.. - пролепетала она. - Жоаль!..
  И осеклась. Внезапно с ужасающей ясностью прочитала она на любимом лице откровение своей души. Себя - и много большего: самой жизни.
  
  "...вышел сеятель сеять свое семя, и когда он сеял, иное упало при дороге и было потоптано, и птицы небесные поклевали его; а иное упало на камень и, взойдя, засохло, потому что не имело влаги; а иное упало между тернием, и выросло терние и заглушило его; а иное упало на добрую землю и, взойдя, принесло плод сторичный. (...) Вот что значит эта притча: семя есть слово Божье; а упавшее при пути, это - слушающие, к которым потом приходит дьявол и уносит слово из их сердца, чтобы они не уверовали и не спаслись; а упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают; а упавшее в терние, это те, которые слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и житейскими наслаждениями подавляются и не приносят плода; а упавшее на добрую землю, это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении".
От Луки Святое Благовествование, глава 8 ст. 5-8, 11-15
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"