Обожаю берег Финского залива! Впервые мы с матерью приехали в Терийоки весной 1946 года. Было мне тогда 12 лет. Мы долго ехали на пыхтящем паровичке в набитых и прокуренных вагонах, переделанных из товарных. Вагоны не сообщались друг с другом, как сейчас. Перейти из вагона в вагон можно было только на остановках. Но многочисленные инвалиды на костылях, без рук, с обожженными лицами, с медалями на застиранных гимнастерках менялись на станциях. Они пели, речитативом рассказывали веселые, озорные, иногда непристойные побасенки, играли на трофейных губных гармошках. Женщины подавали им, когда деньги, когда кусок хлеба (еще давали его по карточкам). Их развлекательные программы были точно рассчитаны на перегон. При остановках их сменяли другие. Народ смеялся, аплодировал, обменивался с ними шутками. Порой поезд надолго замирал на станции, пропуская длинные товарняки или встречные, по единственной колее. Станция была разрушена. Из вагона опускали лесенки и все сходили на землю. Длинный путь по тропе вдоль развалин и мрачных домиков с пустыми окнами. И вот оно море! Волны, набегающие на берег, желтоватый песок. Кое-где песчаные холмы, поросшие травой и деревцами. А, чуть отступив от края, стоят огромные сосны. Их корни выползают из песка и повисают в пространстве. Деревья будто многоножки на высоких лапах, завязших в песке. И сами сосны скручены, ветки как руки, поднятые для защиты от нападения стихии. Волны выбрасывают на берег всякую всячину. Там много чего, привлекательного для мальчишки. Карманы заполняются ракушками, обтертыми и превратившимися в драгоценные камни осколками бутылок. А вот и почти целая бутылка, но невиданной формы - плоская с рельефной надписью не по русски. Мать не позволяет ее забрать, и я долго оглядываюсь на оставленную ценность.
В нашем распоряжении всего три часа до обратного поезда. Но для меня они превратились в вечность. Много дней потом я вспоминал новые и новые детали и подробности, захлебываясь пересказывал дворовым приятелям. Ракушки, пестрые камешки, невиданные цветные стеклышки стали валютой и обменивались на красивые почтовые марки, настоящий осколок от немецкой бомбы, деревянную ручку от пехотной гранаты. Зеленое стеклышко почти круглое, делающее мир таким радостным, я никому не отдал. Стасик давал за него конверт с надписями и печатями на немецком и маркой, на которой был изображен орел, держащий свастику. Это был Трофей! Стаськин отец привез с фронта! Но стеклышко было для меня дороже. Спустя несколько лет я нашел его в коробке из под ботинок, замечательной красивой синей блестящей картонной коробке. Ее я тоже выменял когда-то. Это тоже был Трофей! У Сережи папа был комендантом какого-то немецкого городка. Он слал семье посылки, и таких коробок у Сережи было штуки три! В 17 лет я выудил эту забытую коробку из под шкафа, где когда-то прятал ее от бабушки, вечно выкидывавшей самые дорогие мальчишеские ценности. Я перебрал содержимое, похихикал и все снес на задний двор, где бросил в деревянный ящик, из которого дворники лопатами выгребали периодически мусор и грузили на телегу, запряженную худой рыжей лошадью. На этой же телеге во двор летом привозили лед обсыпанный опилками. Его кололи во дворе и женщины забирали ведрами. В нашей коммунальной квартире в прихожей стояла обитая изнутри жестью тумбочка. Это был общий холодильник. Туда загружался лед и там все соседи хранили скоропортящиеся припасы. Иногда разгорались скандалы, когда очередная дежурная по холодильнику семья не вовремя вынесла воду от таявшего льда или не сходила за свежей порцией в день привоза. Зимой этот лед заготавливали на Неве. Около моста Лейтенанта Шмидта стояли айсберги покрытые опилками. Я видел, как его добывали и мог бы рассказать об этом отдельно.
Впрочем, я отвлекся. Второй раз я попал на Финский залив совсем при других обстоятельствах.
Когда мы заканчивали 9 класс (1950 год), в школе появилось объявление, что можно записываться в туристский кружок. Из Дома пионеров стал приходить инструктор. Парень чуть старше нас - студент физкультурного техникума таким образом отрабатывал педагогическую практику. Относился он к делу добросовестно. Учил разжигать костер, ставить палатку, правильно заполнять рюкзак. Мы в воскресенья ездили с ним на трамвае на одну из городских окраин, каждый раз новую. Окраины эти были тогда куда ближе, чем сейчас. Теперь они скрыты под кварталами Московского района, Купчина, Гражданки, Комендантского аэродрома. Но тогда это были пустыри, перелески, болотца. Там мы практиковались, осваивали новые навыки, учились ориентироваться по компасу, по солнцу, по приметам.
Учебный год подошел к концу. Нам объявили, что все, кто сдал зачет по туризму, смогут поехать в туристский лагерь. Дали список вещей, какие надо взять с собой. В том числе "мешок для матраца". Дома почти решили, что я не поеду. Но бабуля спасла положение. Из двух своих платьев она сострочила на машинке роскошный мешок. Еще один мешок поменьше она превратила в рюкзак, пришив к нему лямки. Я ликовал! В пионерлагерях прежде бывал - мать работала на стройке, вернее они разбирали послевоенные завалы. Работа была почетной, и им город давал путевки. Но турлагерь - совсем другое дело! Считай, что взрослая жизнь!
На Финляндском вокзале нас еще раз пересчитали и повели в поезд. Нашему лагерю городом был выделен целый вагон. Ехали ребята из нескольких школ. Оказалось, что с нами едут и девочки! (Школа была тогда мужская и мы дичились по первости.) Набилось нас много, на лавках места не хватило и многие устроились на полу. Задвинули тяжелую дверь и заложили засовом. Поезд тронулся. Поезд до Зеленогорска (так стали называться Терийоки) шел долго. Это теперь электричка пролетает минут за 40 - 50. Оказалось, что некоторых матери снабдили едой. Жевал, конечно, весь вагон. Потом пили воду из жестяного бачка в углу вагона. К бачку цепью была привязана кружка, изготовленная из консервной банки. Пользовались все по очереди. Через пару часов езды возникли туалетные проблемы. Но оставалось только терпеть. Наконец прибыли. Спустились. Приладили вещмешки, построились. Отошли от стации. Начался лесок. Инструктор скомандовал "Мальчики налево, девочки направо!" Разбежались. Когда собрались, нас снова построили, пересчитали и мы двинулись. Путь наш лежал на Пухтолову гору. Про лагерь я может быть расскажу потом. Множество мальчишеских впечатлений оказалось теперь через 60 лет свидетельствами века, совершенно неизвестными следующим поколениям.
Но сейчас о другом. В лагере нас разбили на отряды по возрасту. Мы поставили палатки, набили сеном тюфяки и уложили их в ряд, разобравшись по десятку в каждой палатке. Откуда палатки, откуда сено, что за площадка была отведена под лагерь, это все можно рассказывать и рассказывать, а пока перейду из затянувшегося предисловия к цели своего рассказа
Туристский лагерь на то и туристский, чтоб совершать турпоходы. Поход к заливу пришелся на замечательный солнечный день. Конечно, искупались. Мальчики и девочки разбежались по разные стороны большой дюны, чтоб отжать трусы. У девочек, кажется, было что-то запасное. Пора было обедать. Над морем на холме стояла поврежденная обстрелами церковь. Мы решили подняться к ней и там поесть. К церкви примыкало кладбище. На его краю нашлось удобное место для костра. В котле сварили кашу. Нашли могилу, имевшую плоское надгробие прямоугольной формы довольно высокое. Накрыли его газетами и на них нарезали хлеб. Каждый со своим судком подходил к кашеварам, потом с того импровизированного стола брали хлеб, садились на памятники, где кому удобнее, и черпали алюминиевыми ложками. Бегали за добавкой. В самый разгар обеда на кладбище появилась ужасно забавная пара стариков. У него был зонт - трость. Мы таких и не видывали. На ней была шляпка с пером и стеклярусом. Они шли, Вы не поверите(!), под руку, и он бережно ее поддерживал. У нее в руках был букет цветов. Они долго бродили меж могил, что-то искали. Наконец "барынька" (так мы ее уже успели прозвать меж собой) приблизилась к нам и сказала: "Дети! Здесь где-то была могила Леонида Андреева. Вы не видели?" Мы понятия не имели, кто такой Леонид Андреев. В СССР не печатали эмигрантов. Мы с набитыми ртами закрутили головами. Но одна девочка сказала "может эта?" и подняла газеты с остатками хлеба с нашего "стола". Да, там были выбиты буквы его имени. Кое-где не стерлась позолота. "Барынька" выронила букет. Старик подхватил ее под локоть. Она закрыла лицо руками и сказала "Боже мой! Господи, помилуй их, ибо не ведают, что творят!" Про кого и в связи с чем она это сказала, мы так и не поняли. Они быстро зашагали прочь. Среди нас был Шурик, всех всегда смешивший. Потом он стал артистом довольно известным. Его уже нет среди нас. Он быстро соорудил шляпку из газеты, напялил на голову, подхватил уроненный букет и, размахивая им, стал кривляться "Господи, Господи..." Все мы так и покатились от смеха.
Прошли годы. Прах Леонида Андреева торжественно перенесли на литераторские мостки. Но там на камнях было множество других имен, теперь известных всем культурным русским людям. Я запомнил по необычности имена "Теффи", "Гиппиус".
Увидеть эту церковь мне довелось много лет спустя. Зеленогорск подошел к ней вплотную. Ее восстановили, и она стала частью города. Теперь там идут службы. Это церковь "Во имя иконы Казанской Божьей Матери". Вокруг обширная зеленая лужайка. Никаких памятников нет. Но я знаю, что под этой лужайкой скрыты кости людей, чьи труды легли в копилку русской культуры. Писателей, поэтов, художников и менее знаменитых тружеников, но тоже заслуживших уважения к своему праху. Я повторю слова "Барыньки": "Господи, помилуй их, ибо не ведают, что творят".
Господи! Помилуй нас, ибо мы не ведали, что творили!
Господи, прости и помилуй нас, ибо мы по прежнему не ведаем, что творим!
Так было у Шемякина
Так сделали "коммерсанты"
Реставрация Музея городской скульптуры.
Финский залив
Дюны
Сосны на дюнах
Церковь "Во имя Иконы Казанской Божьей матери", Зеленогорск
![Та выглядел первозданный памятник [М.Шемякин]](/img/j/judkewich_j/ter/1sh.jpg)
![[]](/img/j/judkewich_j/ter/i-10.jpg)
![[]](/img/j/judkewich_j/ter/i44.jpg)
![[]](/img/j/judkewich_j/ter/korni.jpg)
![[]](/img/j/judkewich_j/ter/i27.jpg)