Иногда только ожидание чего-то очень важного может сгладить унылое течение угасающего времени. А если ты ещё и вдали от родной земли безвылазно находишься в четырёх стенах, считай, что грусть и тоска уже твои друзья.
Неделю Муса не выходил из квартиры своего дальнего кавказского родственника. Иногда он остро чувствовал, как сильно стесняет его своим присутствием, но отгонял это чувство, а сила обычаев и подавно заглушала его. Он твердо знал - родственные узы превыше всего, всё остальное мелочи.
Муса был осторожен, но обстоятельства заставили его выйти на люди из своего убежища. Тем более в метро - это был большой риск, почти смертельный, и этот риск заставлял его быть осторожным. Сегодня ему хотелось раствориться в толпе, стать её частицей, что было не просто. Это не было его сутью, наоборот, он верил, что не такой как все люди. И однажды придёт день, когда все узнают и поймут это. Ради этого он впервые, наступая на горло своей гордости, сбрил усы, и это тоже было не просто. Ради этого ему сегодня нужно слиться с этой чуждой, разномастной московской толпой.
Кругленькую сумму он уже "заработал", остаётся рискнуть в последний раз, переждать и выскочить из этого враждебного ему города.
Спускаясь по эскалатору, он вдруг явственно вспомнил свои детские ощущения, когда отец впервые привёз его в Москву... Бегущая чудо-лестница с бегущими, необхватными для детских рук резиновыми поручнями. Будоражащая новизна, лёгкость и мощь, и ещё что-то странное и запретное...
- Почему у женщин такие короткие юбки? - спросил он тогда отца.
- Рано тебе смотреть на женщин, - недовольно сказал отец и после небольшой паузы добавил, - они неверные, придёт время, и их платья удлинятся.
И сегодня, как ни старался Муса не смотреть на женщин, его глаза сами искали их лица и тела. А мимо, как назло, дразня взгляд, лился нескончаемый поток элегантных модниц, заставляя поворачивать голову по своему течению.
- Наверное, отец был прав. Они должны удлинить платья и принять Ислам.... И я кое-что делаю для этого...
В вагоне Муса держался за поручень над сидящими и, когда поезд трогался, с удовольствием напрягал крепкие мышцы, почти удерживая своё тело против инерции поезда.
Стоявших в поезде было немного: Муса, какой-то угрюмый парень да молодая женщина с красочным журналом в руках. Перед Мусой сидела молоденькая девушка. Особо не примечательная, бледная и какая-то кроткая, с покорно замершим взглядом, так похожим на взгляд кавказских женщин. Неподвижные, с длинными тонкими пальцами руки бережно накрывали положенную на бёдра дамскую сумочку. Её открытые плечо и предплечье были для конца лета нетипично беленькими и, как это нечасто бывает у женщин, удивительно гладкими. Не имея на себе даже персикового пушка, они казались очень нежными.
Рядом с девушкой, как антипод, сидел крепкий, средних лет, коротко подстриженный, с пролысиной мужик в интеллигентских очках. Бросалась в глаза его особая телесная волосатость. Даже над воротником, на шее, кожа едва просматривалась. Могучие и тоже заросшие руки деликатно держали небольшую книжку. Под книгой, на коленях, лежал видавший виды дипломат.
Поезд притормозил, и нежное плечо девушки, поддавшись расслабленному телу, чуть сдвинулось и на мгновение соприкоснулось с волосатой рукой соседа. Муса раздраженно отвёл взгляд в сторону, но через какое-то время вновь опустил его перед собой. Неожиданное соседство очень женственного и очень мужского притягивало и завораживало.
Внезапно мужик оторвался от книги, и Муса увидел направленные на него большие, горящие огнём и увеличенные очками глаза. Казалось, они просвечивали его своими зрачками насквозь. Что-то Мусе не нравилось в нём: "Нормальные мужики в метро не ездят, а этот извращенец делает вид, словно что-то там читает"...
На самом деле мужчина был поглощён сугубо внутренней жизнью. Его глаза расширились от странного совпадения: они увидели в вагоне секундами ранее прочитанное в книге. Даже зрительное восприятие совпадало со страничными образами. Он смотрел в вагон, мысленно оставаясь в книге:
"...Осторожно, двери закрываются, следующая станция... Поезд вздрогнул и плавно нырнул в тоннель. Пассажиры возбужденно оглядывали друг друга, некоторые перемигивались. Нездоровое оживление одних контрастировало с угрюмой обречённостью других.
Очкарик с большой головой глотал страницы толстого журнала. А поезд все разгонялся и разгонялся...
Мерный перестук железной дороги уже превратился в однородный рёв, которому вот-вот пора было одолеть звуковой перевал и спланировать на более низком тембре в вестибюль следующей станции. Но скорость возрастала до предельной. И ощущение лихой езды сменилось ощущением стремительного падения с ледяной горы.
Наверное, машинист по ошибке въехал в резервный тоннель и не может остановиться..., и вообще, будет ли остановка?..
Падение не замедлялось. Стало не по себе. В калейдоскопе абсурда встретился обречённый взгляд проплаканных глаз матери "афганца" и испытующий взгляд какого-то азиата напротив. Внутри замутило... Где-же стоп-кран? Стоп-крана нет! "Эй, машинист! В какое дерьмо ты ведёшь мой поезд?..."
Глядя в увеличенные очками, широко раскрытые глаза, Муса не сразу понял, что мужик смотрит вовсе не на него, а через него, куда-то дальше.
Поезд резко притормозил, и опять женская рука на секунду провалилась в волосяную подушку мужского тела. Расставшись после соприкосновения, руки стали зримо ближе друг к другу, словно включился скрытый от внешнего мира магнетизм.
Мусе казалось, что особо длинные волосы уже не отрывались от нежной противоположной плоти. Злясь на самого себя и нервничая, он пытался отвлечься и остановить бурно нарастающее возбуждение. Он поднял глаза: над их головами, за стеклом, в темноте, чуть освещаемой огнями поезда, мелькали стыки бетонных ячеек тоннеля...
Мощь и размах этого гигантского города-муравейника всегда удивляли его. Труд многих поколений, вложенный в капитальные сооружения, и громадные деньги чувствовались во всём, и в мелькающих ячейках тоннеля тоже...
- Но это лишь одна сторона монеты, - внутренне усмехнулся Муса, возвращаясь в поле привычных мыслей. - Никто здесь и не догадывается, что все это беззащитно и рыхло, как стена без цемента. Стоит только постараться, и от всех этих тоннелей, мостов, зданий и коммуникаций останутся лишь развалины.
При воспоминании о главном в своей жизни, о её опорной сути, к Мусе вернулось благодатное спокойствие и уверенность в своих силах. Он неспешно присел на противоположное сидение, чувствуя обретение
утерянной цельности... Но менее чем через минуту его блуждающий взгляд вновь, сам по себе упёрся в, казалось, не замечаемое более никем, соитие рук и порока.
Взгляд немного впалых глаз девушки стал ещё более томным и невидящим, ушедшим в какие-то внутренние дали. Казалось, она таяла в сладком плену порочного пламени.
Вдруг девушка встрепенулась и вполне осмысленно посмотрела в глаза Мусе. Чувствуя пронзительность его взгляда и стесняясь заинтересованности к себе она, словно маскируясь, поправила локон в причёске и, как бы невзначай, вернула руку точно на прежнее место. Её девичье, почти с детской припухлостью, плечо вновь прильнуло к здоровенной мужицкой ручище. А этот странный тип с видом и всеми - от одежды до позы - повадками заумного червяка будто не замечал этого.
Муса отвернулся: его предельно раздражала эта поездка, ему казалось, что он является невольным свидетелем кощунственной сексуальной игры. Ненависть и тоска загонного волка снова всколыхнулись в нём. Он направился к двери, слава Всевышнему - следующая станция его. Стоя лицом к двери он почти успокоился... Но в зеркальном отражении вагонного стекла, как наваждение, он опять увидел её.
- Ей тоже выходить на этой станции? А может быть, похоть подсказывает ей, что идти надо за мной?.. - размышлял Муса, рассматривая её в полный рост.
Она стояла чистенькая и пряная, с неким налётом западности в одежде, но с долей повседневной парадности, как и водится у москвичек. Продуманный костюм... Жакет с коротенькими рукавами, перехваченный стильным поясом, подчеркивал её высокую талию, а юбка элегантно зауживалась на бёдрах, подчеркивая стройность фигуры, тем более, туфли на каблуке удлиняли, вовсе не требующие этого, ножки...
У Мусы перехватило дыхание, он чувствовал, что плоть этой красивой и бессовестной девки переполнена первобытной похотью. Он не мог оторвать себя от её отражения в тёмном стекле двери, пока за него это не сделал поезд, вынесшийся на залитую светом станцию. Муса вышел из вагона, сделал пару шагов и повернулся к ней.
- Девушка, который час не подскажите? - спросил он с плохо скрываемым акцентом.
Она вежливо подсказала, спокойно и очаровательно, словно давнишнему знакомому.
- Спасибо, дорогая! - улыбнулся ободрённый Муса.
Она повернулась и энергично пошла по платформе к выходу. Он несколькими шагами догнал её и, схватив за руку, остановил.
- В чём дело? - вздрогнула она.
- Извини, Богиня, хочу тебе приятное сделать...
Девушка недовольно и резко попыталась высвободить руку...
- Извини. Видишь настоящая мужская рука, - он провёл ладонью по волосатому предплечью другой руки, - эта рука даст хорошие деньги...
- Придурок! - отчётливо сказала она, вспыхнув.
Последние полчаса её донимала нудная и не отпускающая зубная боль. Может быть и поэтому её природная сдержанность исчезла. Но в большей степени она исчезла от страха, уж очень она испугалась этого чумного и дикого мужика.
Муса резко подался к ней, напрягшись, как хищник над жертвой, и, после едва заметного замешательства, грубо подтолкнул её, и без того рвущуюся прочь. Он скрежетал зубами. Двигаясь к противоположному выходу, он презирал себя за минутную слабость, мечтая лишь об одном - скорее приступить к долгожданному заданию.
