Йора Ксения : другие произведения.

Песни Земли Холмов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:


    Он - последний потомок древнего рода Серебряных ронов, выросший в далёкой и почти сказочной Кеории, Стране Ветров. Она - маленькая, некрасивая и диковатая северная каннка, с ветром и лесным зверьём умеющая договариваться лучше, чем с людьми. А вокруг них уже поднимается, клубится горький, льдисто-звёздный туман зарождающейся сказки. (Повесть закончена. Здесь выложены все главы, кроме последней.))


   Алиан-а-Нэриаэаренна. Песни земли холмов.
  
   1. Эро - Серебро Атр'анны.
   Астранаэнн. Ойор Аэс.
   Яшмет. Эметдор.
   654 год.
   Начало весны.
  
   ... он был - серебро; звёздное серебро волшебного леса, сумрачного и таинственного, пронизанного безмолвием и окутанного лёгкой, полупрозрачной дымкой тумана...
   Он был голос ледяного ручья, стремительно бегущего меж замшелых валунов и узловатых древесных корней - стоило лишь закрыть глаза и раствориться шорохом, шелестом, дыханием, биением жизни под тёплой корой тысячелетнего аэса, исчезнуть, слиться с миром, превратиться из человеческого несмышлёныша в его часть, неотъемлемую и необходимую - стать собой
   - ветром над этой землёй...
  
   Ветер пришёл в гости. Ветер, пронзительный и холодный, верно, прорвавшийся в сердце Ястринэнн с самого Штормового Залива. Можно даже было назвать его недружелюбным и насмешливым, когда он не только разбросал бумаги на столе, но и, шутя, опрокинул на пол чернильницу - по счастью, закрытую и небьющуюся.
   - Ну, здравствуй, - сказал ему Ярмэйн Ярренвейн рон Эанэ. - Прости, что не обращаюсь к тебе как положено: я просто не знаю, как нужно тебя называть. Понимаешь, в тех краях, откуда я родом, все ветра имеют имена, и люди никогда не путают один с другим. А здесь, на Севере, почему-то это забыто давно. Жаль...
   Ветер промчался по комнате, взъерошил Ярренвейну волосы. Гхоро, мохнатый пёс, дремавший у камина, возмущённо заворчал и подвинулся ещё ближе к огню. Он, как и двуногие обитатели замка, не понимал, зачем хозяину взбрела в голову блажь с первым днём весны вынимать из окна рамы, да ещё и внутренние ставни держать открытыми с утра до поздней ночи. Ярмэйн и сам вряд ли сумел бы внятно это объяснить кому-либо: просто так казалось правильным, так делали в Кеории, где он вырос и в Дэлькерре, где провёл большую часть юности. Правда, в Дэлькерре в это время цветут гранатовые рощи, а здесь, в Ястринэнн, разве что упрямый элгиль пробился из-под снега.
   Ярренвейн собрал разлетевшиеся бумаги, перечёл, размашисто подписался в самом низу и вложил оконченное письмо в подготовленный младшим Ферхтагой конверт, изукрашенный во всем углам изображениями того самого звёздного элгиля, что вроде как считался символом Ястринэннских ронов. Письмо было плодом долгих бессонных ночей и пыток риторикой, политикой, дипломатией, экономикой - всем тем, чем положено сдабривать письма в столицу. Когда Ярмэйн был маленьким, он всерьёз полагал, что умный человек просто не в состоянии забивать себе голову всей этой чепухой, и старательно увиливал от занятий и учителей всеми доступными способами. Получалось далеко не всегда: Алри Астариэнн, опекун и наставник юного рона отличался железной волей и не менее железной хваткой. Кто же знал, что ненавистные науки окажутся такими необходимыми спустя всего-то несколько лет? Уж точно не вознамерившийся стать странствующим рыцарем мальчишка...
   Дверь заскрипела - чуть слышно, но лентяй Гхоро поднял ухо на мгновение, чтобы тут же вернуться к спокойной дрёме
   - Доброго утра благородному рону и величайшему правителю всех времён и народов, - громогласно возвестил посетитель. Потом подумал и добавил, смешно наморщив нос: - Ну, то есть самому великому после Чёрной Каньи, само собой разумеется.
   Ярренвейн не ответил. Он собирал бумаги с пола, а ветер с удвоенным рвением ему мешал. Впрочем, Татеук Лассан, сын замкового библиотекаря и закадычный приятель молодого рона, в собеседнике не особо нуждался. Он говорил исключительно для того, чтобы слушать свой голос. Первым делом гость почесал за ухом Гхоро, вторым - закрыл поплотнее ставни, неодобрительно покачав головой, потом взгромоздился с ногами на стоявший у окна окованный медью огромный сундук.
   - Сочинительствовал? - хмуро поинтересовался он. - Делил с бумагой сокровенное, надуманное долгими бессонными ночами? Это похвально. Когда-нибудь потомки откопают твой труд, отряхнут от пыли веков и оценят по достоинству. Это непременно, я тебе обещаю. Только вот давно хочу спросить: и как твои умные мысли не смерзаются по такой холодрыге?
   Ярренвейн пожал плечами.
   - Не смерзаются. Я же как никак великий, пусть и после Чёрной Каньи, - сказал он. - Рад тебя видеть.
   Он и вправду был рад. С Лассаном Ярмэйн мог себе позволить забыть о том, что он - рон, надежда и будущее Ястринэнн; мог дурачиться, пропасть на целую неделю в лесу, отправившись на поиски древнего клада из какой-нибудь полузабытой истории, а то и вовсе уйти "в загулянье" вместе с компанией "лесных братьев", которых в Империи почему-то считали разбойниками и назначили за голову каждого вполне весомую награду...
   - Я вот тут подумал, - изрёк приятель, - ты письмо-то дописал? Которое Императору? Это хорошо... Нам нужно скорее куда-нибудь смыться в самое ближайшее время.
   Ярренвейн вопросительно поднял бровь.
   - Канн Эстэвэн требует нас в Яшмет. То есть требует он, конечно, тебя, но смываться с глаз долой ты всё равно будешь вместе со мной, так что я позволил себе сказать, что нас.
   Ярмэйн покачал головой.
   - Канн Эстэвэн - мой друг. Он много сделал для Ястринэнн, так что мы - именно мы все, а не только я один - у него в долгу. Придётся отправляться... Откуда такие сведения?
   Лассан молча протянул запечатанный свиток. Ярренвейн подозрительно изучил его и никаких следов вскрытия не обнаружив, пристально взглянул на приятеля. Тот невинно (слишком уж невинно) улыбался.
   -Смотрел уже, да? - проворчал рон Эанэ. - И как ты это делаешь только?
   Взломав печать, он быстро пробежал глазами написанное - ровные, каллиграфически правильные строки, свидетельствующие о том, что послание это - не дружеское, а официальное, от одного правителя к другому. У самого канна почерк был куда скромнее, а, значит, писал каннский книжник, под диктовку. Эстэвэн Эммет а-Нэриаэаренна приглашал рона Ярренвейна Йостриннэй-йа-Эанэ-Тэрнэй на Северный Совет. Кроме них ждали ещё рона Книценска и йэлнэ-эр-касса Йэлнээ-йээриссэ, младшего брата Спарсианского Владыки.
   Ярмэйн присвистнул.
   - Нет, брат, смываться нельзя, тут дела серьёзные.
   - Не нравится мне всё это, - тихо сказал Лассан. - Спарсы опять мутят воду, пытаясь поймать в ней неведому рыбку. Почему-то, когда после смерти твоего деда, "капюшонники" чуть не прибрали к рукам Ястринэнн, они не пошевелили пальцем, чтобы нам помочь. Теперь же, когда что-то понадобилось им...
   Ярренвейн вздохнул. Приятель был, скорее всего, прав. Под вечно-ухмыляющейся физиономией балагура и зубоскала скрывался отнюдь не такой недотёпа, как могло показаться при первой (второй, третьей, а то и десятой) с ним встрече. Спарсы всегда отличались ловкостью, хитростью и умением загребать жар чужими руками. Разумеется, считать весь народ сборищем воров и обманщиков было бы глупо, но некая слава за жителями северного полуострова ходила. Ястринэннцы и яшметцы, как ближайшие соседи, имели к "спарским лисам" список обид и долгов немалый, но - Ярмэйн мог бы поспорить на что угодно - вполне взаимный. Кроме того, именно спарсианскому Владыке пришло в голову создать Северный Совет, обладавший достаточной силой, чтобы влиять на события в покорённом Империей Митл-анд'ийи мире. Последний раз Совет созывали пару лет назад - когда Ярмэйн и канн Эстэвэн отогнали от своих границ служителей Времени - айлатов. Тогда слово Северного Совета был решающим доводом, после которого Император велел Детям Отца и Учителя оставить Ястринэнн в безверии, невежестве и покое...
   - О чём замечтался, великий рон? - вырывая приятеля из раздумий, спросил Лассан.
   Ярренвейн улыбнулся:
   - О том, до чего хорошо, наверное, быть невеликим... Чтобы делать, что и когда хочешь, самому решать, самому выполнять, самому нести ответственность.
   - Так не бывает.
   - Почему? Вот ты, например...
   - Я? - Лассан так старательно изобразил удивление, что Ярмэйн не смог сдержать улыбки. - Если я буду сам решать, что делать, меня выпорет отец, если выполнять - выгонишь из замка ты, а если нести ответственность, то я сам на аэсовом суку удавлюсь!
   Ярренвейн пристально посмотрел на него.
   - Но ты ведь сам это выбрал? - спросил чуть насмешливо. - Сам позволил другим людям иметь возможность влиять на твою жизнь. Ни я, ни твой отец не могли бы этого, не будь на то твоей собственной доброй воли. Захотел бы что-то изменить, мог бы уйти, например, ведь сам себе хозяин. В отличие от меня.
   - Ты поэтому не остался жить в Кеории, да? Захотел изменить?
   - Нет. Не поэтому, - отрезал Ярренвейн и тут же поправился, - Не только, - и, меняя тему, спросил, - Так ты едешь со мной в Яшмет?
   Лассан пожал плечами.
   - А ты разве не будешь собирать дружину, тащить с собой всякие регалии там, знамёна и парадные одежды?
   - Сейчас - нет. Всё это привезёт Ферхтага ближе к Совету. А мы с тобой отправимся прямо сейчас, не торопясь, погуляем по лесу, искупаемся в моём любимом озере на полпути к Нэриаэаренне, да и в самом Яшмете успеем просто погостить без головной боли от всякого такого, - Ярмэйн подхватил со стола и потряс внушительно пухлым письмом к Наместнику. - Я два года уже как местный житель и не был у ближайшего соседа, каждый раз встречаемся в селище на окраине, а предыдущий Совет вообще собрали в приморском спарсианском городишке...
   Лассан кивнул.
   - Да, непорядок. Говорят, при старом роне по-другому было: и праздники сообща праздновали, и заезжали друг к другу каждый месяц. У вас же с Эстэвэном куча предков клятвой побратимов обменялась, а кто-то даже детей переженить хотел, да не срослось что-то...
   - Ну вот, заодно и посмотрим на ком там жениться, - заметил Ярренвейн. - Яшметки хоть красивые?
   - Да такие же, как наши, - рассмеялся Татеук. - Говорят разве чуть-чуть иначе, но и то больше названия всякие, имена или сказки. Только я больше сам всё равно болтаю, а не слушаю.
   - Это ты правильно, - согласился Ярренвейн. - А теперь - изыдь с сундука, собираться буду! Кстати и тебе бы не помешало...
   Лассан проворно спрыгнул с уже поднимаемой роном крышки и развёл руками.
   - Нечего мне собирать. Всё своё ношу с собой.
   Ярмэйн придирчиво окинул приятеля взглядом, но тот небрежно отмахнулся: для дороги он и впрямь был вполне готов - видно, в самом деле, рассчитывал выманить рона-приятеля на более, чем однодневную прогулку. Что ж, Ярренвейн и сам предпочитал путешествовать налегке, а парадные одежды пусть везут следом - рон он, в конце концов, или нет?
   Ветер за окном чуть насмешливо постучал в ставни...
  
   Арамано Айра Акэ Аэнна его звали, или Ярмэйн Ярен Ийкэ Яээн, как произносили здесь, в Ястринэнн. Ему самому было всё равно: Алри Астариэнн, незабвенный друг и наставник, позаботился о том, чтобы последний из Ярренвейнов знал не только все существующие языки, но и четыре варианта Древней Речи, в Империи вроде бы запретной, но так и не забытой. Ему даже нравилась эта игра: принимать новое имя с каждым началом новой жизни, а таких жизней-игр у него уже было множество. Ему казалось, что его пути не будет конца, он и не мог представить себе, что случится... то, что случилось. Впрочем, он об этом ни с кем не говорил, как и о своём прошлом (весёлые воспоминания о попойках и девицах, разумеется, не в счёт). Раньше было раньше, а теперь...Теперь Ярмэйн Ярренвейн был роном Йостриннэй-йа-Эанэ-Тэрнэй и не желал лучшей судьбы.
   Он был плоть от плоти, кровь от крови - Ястринэнн. Он безумно любил эту землю и понятия не имел, как он мог жить, не зная её раньше.
   Ястринэнн был прекрасен, даже сейчас, всё ещё укрытый снегом и скованный льдом, заставившим замолчать бесчисленные речки-ручейки-речушки и птиц, в превеликом множестве водившихся здесь с ранней весны до поздней осени. Зимний Ястринэнн становился средоточием тишины и тайны, снов, грёз, непроизнесенных слов и старого волшебства. Каждый шаг казался погружением в прошлое, в то время, когда лик Уумара был совершенно другим, ныне утраченным везде, кроме некоторых островков памяти, подобных этому. Ястринэнн существовал с самого начала мира. В самых древних легендах, сохранившихся в библиотеках Ингилора, Ярренвейн встречал упоминания об Атр'анне, Звёздами Осиянной - далёкой северной земле, покрытой лесом колдовских деревьев-аэсэй.
   Ястринэнн напоминал хрупкое украшение из серебра и дымчатых халцедонов - Венец Иралли, тоже хранимый в Кеории - а ещё морозный узор на стекле. Светлое, почти белое небо, пепельно-серые силуэты деревьев, серебристо искрящийся снег, чёрные, будто кляксы, фигурки ворон, нахохлившихся на ветках...
   Аэсэй - величественные, немного похожие на плакучие ивы - не облетали на зиму, а меняли одежды постепенно, в течение всего года, а потому роскошные кроны нисколько не редели, и под ногами так же как в тёплое время, шуршал ворох опавших листьев, присыпанный до сих пор не сошедшим снегом. Впрочем, когда зима была ещё не на исходе, снега наметало столько, что не то, что листья, а человека с головой укрыть можно было запросто... В Ястринэнн не было больших дорог - только паутина известных местным жителям тропок да проходящий по самому краю нынешних земель ронов Эанэ торговый путь в Спарсию. Там, на окраине аэсэй были просто очень высокими, в глубине леса - огромными, такими, что верхушки крон едва ли можно было разглядеть, а под иными задравшимися корнями пройти, не нагибаясь.
   Ярренвейн замешкался возле одного такого корня-арки, придержав коня и отстав от спутника.
   - Эй, великий рон! - крикнул Лассан, - Что там у тебя?
   - Следы, - слегка удивлённо сообщил Ярмэйн. - Здесь кто-то был сегодня.
   - Ну и что? - хмыкнул Татеук, весьма неохотно заставляя свою лошадь повернуть назад - Мало ли кто...
   - Вот именно, - досадливо отмахнулся Ярренвейн и полез в образованную сплетающимися корнями пещерку. Лассан за ним не пошёл, хоть и спешился.
   Приятель, скорее всего, был совершенно прав - ничего необычного рон Эанэ не нашёл: "лесной дом", и только. Лежак из палой аэсовой листвы, припрятанная в укромном углу кухонная утварь, запас хвороста на растопку, связка сушёных венчиков калины - вот и всё. Ярренвейн вздохнул и плотно затворил дверь.
   - Вот обязательно было тратить на это время? Это у тебя кеорийская осторожность взыграла? - продолжал напускаться вошедший в очередную роль Лассан.
   - Нет. Это просто моя, - буркнул Ярренвейн, возвращаясь в седло.
   Татеук последовал его примеру.
   - Твоя осторожность? Погоди-погоди, - нахмурился он. - А почему я её ранее у тебя как-то не замечал? Ты где её прятал? Давай выворачивай карманы - вдруг у тебя там ещё какая гадость завалялась!
   - Татек. Это просто - моя хатка, как выражаются мои любезные подданные. И здесь кто-то сегодня был, даже ночевал, возможно.
   - Ну и что? - недоуменно развёл руками Татеук. - Тебе что жалко, что ли? Или зависть берёт - какой-то простолюдин спал тут на твоих перинах, а мы тащимся к канну Эстэвену на межгосударственные разборки?
   Ярренвейн только досадливо отмахнулся и пустил Ниммиррина вскачь, благо как раз здесь дорога это позволяла. Объяснять что-то приятелю не хотелось совершенно, тем более что тот уже изготовился долго и обстоятельно спорить, при чём в запале мог отстаивать десяток самых различных точек зрения одновременно, даже порой противоречащих друг другу. Произошедшее на самом деле не значило ничего - действительно, мало ли кто мог пережидать непогоду в лесу? Ястриннцы так жили зимой и летом, лес их кормил, одевал, лечил, учил и развлекал, был для них превыше любых правителей и законов. Неудивительно, что митлы так и не смогли подчинить себе этот народ, даже уже подмяв под себя всю остальную Аэнну. К тому же, думал Ярренвейн, кто бы ни был гостем под его кровом, обращался он с чужим имуществом бережно, так что не в чем было его упрекнуть, даже попадись он на пути. Вполне можно было бы и не придавать подобному случаю вовсе никакого значения, если бы...
   Ярренвейн придержал коня. Свежая цепочка лошадиных следов петляла прямо перед ним и вела не по более нахоженной тропе - в сторону ближайшего хутора, а - к тому самому озеру. Ярмэйн присвистнул и вновь подогнал Ниммиррина. Нет, ну что можно делать у озера в такую пору? Вода ледяная, знаменитые янвэнд - золотые цветы Ястриннэн - спят глубоко под снегом...
   - Топиться он там что ли надумал? - высказал вслух промелькнувшую мысль Лассан. - Так не сезон вроде...
   Оставшиеся полсотни шагов ехали молча, каждый перебирая в уме возможные причины, побудившие незнакомца отправиться на берега Аэскэринас после вроде бы совершенно мирного и спокойного ночлега в Ярренвейновой "хатке". Приближаясь, сначала заметили стоявшую у дерева кобылу - белую, как Ниммиррин, но с дымчато-серой заплетённой в косы гривой и тёмными, почти чёрными "носочками" на ногах. Вещи хозяина вольготно раскинулись на подступавшем к самой воде замшелом утёсе.
   Ярренвейн спрыгнул в снег и, увязая в сугробах, побежал прямо туда.
   - Эй! - завопил что есть мочи чуть отставший Лассан. - Есть тут ещё живые или все потопли?
   Ярмэйн, успев рассмотреть найденное, в намеренное утопление больше не верил: разве будет человек, собравшийся лишить себя жизни заботиться о сохранности снятой одежды? Он и одежду-то снимать станет навряд ли. А здесь - на непромокаемом плаще из аэсты лежала тёплая куртка из шерсти чёрных яшметских коз, такое же шерстяное платье, да пара тонких, льняных рубах, чулки, сапоги, сорочка... Ярренвейн, не веря сам себе, протёр глаза: платья? Женская сорочка? Выкрикнув вслух дэлькерское проклятие, он принялся торопливо раздеваться. Добровольным ли, нет было это купание во льдах, незнакомку следовало спасать - если ещё не поздно.
   - Ты что делаешь? - взобрался наконец на утёс Татеук.
   - Потом! - коротко ответил Ярмэйн и изготовился прыгать в воду.
   - Подожди ты! - Лассан крепко сжал локоть приятеля, впрочем, попытавшегося вырваться. - Да стой, кому говорят! Смотри!
   Ярренвейн недовольно проследил взглядом за рукой Татеука. Девушка была там - в озере, прямо посредине, достаточно далеко от любого из берегов, но совершенно незаметно было, чтобы её это хоть сколько-нибудь огорчало. Она плескалась и ныряла, как какой-нибудь дельфин Жемчужного Залива, не обращая внимания ни на холод, ни на откровенно разглядывавших её незнакомцев. Хотя последних она, возможно, просто ещё не заметила.
   - Видал, - ухмыльнулся Лассан. - Занята твоя купальня, великий рон. Можешь одеваться.
   Ярренвейн покачал головой и в самом деле последовал высказанному совету.
   - Ничего себе, - пробормотал он. - Это кто же такая? Тебя дубиной не загонишь в воду, пока солнце не начнёт жарить так, что в ней впору свариться! А тут - девица!
   - Девчонка, я бы сказал, - отметил, пристальней присматриваясь к одежде, Лассан. - Ребёнок вовсе. Вон, видишь, какое всё маленькое, да и вышивки-обереги - детские. Так что пошли-ка мы с тобой отсюда, пока из соседних кустов не выскочил какой ревнивый папка с топором наперевес.
   - Не выскочит, - уверено сказал Ярренвейн. - Нет здесь вокруг никого. Она одна. И лучше бы нам далеко не отходить - мало ли что с ней здесь может случиться.
   Лассан пожал плечами.
   Ждать пришлось довольно долго. Оба приятеля успели и слегка замёрзнуть, и погреться, гоняясь меж деревьев друг за другом со снежками, и вернуться. Незнакомка в озере не выказывала никаких признаков усталости, но, похоже, обратила внимание на устроенный спасителями шум. Резкими, совсем не девичьими движениями она подгребла к берегу и, поочерёдно смерив обоих юношей изучающими взглядами, стала подниматься по скользкому камню наверх. Протянутую руку Ярренвейна она обогнула по такой дуге, словно в ней он держал ядовитую змею.
   - Ты кто? - улыбаясь, спросил Ярренвейн. - Откуда здесь взялась такая?
   Она не ответила, только взглянула исподлобья недобро и принялась растираться вынутой из сумки грубой тканью.
   Ярренвейн покачал головой. Девчонка - даже подростком её язык не поворачивался назвать - оказалась маленькой и отчаянно худой. Двигалась она ловко, уверено и независимо - такое поведение Ярренвейн часто встречал у даратских сирот, привыкших самим решать всё в своей жизни. Чуть сутулая, чуть угловатая, она, тем не менее, привлекала взгляд - но ей хотелось не любоваться, а дивиться. Даже Ярренвейну, за свой не столь уж долгий век побывавшему почти во всех землях Уумара, было понятно, насколько странной, чуждой и непонятной должна была казаться подобная внешность здесь, на Севере, в краю высоких, статных, светлоликих и светловолосых сурсов. Незнакомка была рыжей, смуглой, как черуска, и отчаянно некрасивой. Худое тело, непропорционально длинные руки и ноги покрывало множество синяков, ссадин и царапин, не очень чистые волосы были скручены в тяжелый узел на затылке, часть прядей выбилась и свисала мокрыми сосульками. У неё было длинное лицо с острым, дерзко вздёрнутым подбородком, длинный нос, тонкие тёмные губы, густые брови почти сходились на переносице, подчёркивая недобрый взгляд огромных чуть раскосых глаз. Левую скулу пересекала свежая ссадина, что отнюдь не добавляло прелести...
   Одевшись, нисколько не смущённая пристальным разглядыванием, девчонка подозвала свою кобылку и прямо с утёса спрыгнула в седло, чтобы, так и не сказав ни слова, убраться прочь.
   - Эй, стой! Куда ты? - крикнул ей вдогонку Ярренвен. - Может, проводить тебя домой? Или тебе нужна другая помощь?
   - Нет! - не оборачиваясь, откликнулась она и исчезла за деревьями.
   - Это ещё что за видение?- спросил Ярренвейн у приятеля. - Альдская колдунья из вышних сфер?
   - Не знаю, - сокрушённо вздохнул Лассан. - Не знаю, мой рон, но обязательно выясню. Есть у меня одно подозрение.
   - Выкладывай. Должен же я знать, что это тут в моём лесу проросло за чудо-юдо?
   Лассан хитро усмехнулся.
   - О, великий рон! Ежели твой недостойный слуга в моём лице прав, то это не у тебя проросло, а у твоего доброго соседа канна Эмметского.
   - Объяснись, - Ярэмэйн шутливо ткнул кулаком в бок Татеука. - А не то заставлю сейчас с собой вместе купаться. И то подумать: такая мелкая нечисть может запросто, а ты перепугался.
   - Объясняю, - кивнул Лассан. - Я на том не поручусь, ибо сам грешен, в Яшмете не часто бывал доселе, да и те разы, что бывал, не в каннских хоромах пировал, а... ну, мои похождения к делу не относятся. Но сказывают, что есть у канна Эстэвена четыре дочки. Две - маленькие ещё совсем, только-только годков восемь на двоих им сравнялось, а две - постарше. Старшая, мол, красы несказанной девка, такая, что ни глаза отвести, ни слово в её присутствии молвить - так дух перешибает. А вторая - так, обычная вроде с виду, только рыжая, будто пламя или морковка, к примеру. Ну, и ещё, говорят, что малёхо не в себе она, не в уме то есть. Мол, каньа, когда ею в тягости было, уж больно собой рисковала и дорисковалась - родила в дороге, чуть ли не в седле... Но это слухи всё, конечно, а как на самом деле - я не знаю.
   - Рыжая, да? - кивнул Ярренвейн. - Думаешь, это она?
   - А кому ещё быть? - пожал плечами Лассан. - У нас тут чужаков мало, разве со стороны Спарсии кто переселится, да приживётся. Так что все либо русые, либо совсем белые, либо, как спарсы - бледно-золотые. Редко-редко, кто тёмный, вот как ты народится - но такое только в тех семьях, что с вашей родственные, бывает. Но чтоб - красные...
   Ярренвейн, удовлетворив первое любопытство, к беседе немного остыл и стал раздеваться, чтобы поплавать.
   - А в Аэнне сейчас чуть ли не все дамы в рыжий перекрасились, - сообщил он между делом.
   - Зачем это? - удивился Лассан.
   - А, по доверчивости, - махнул рукой Ярмэйн. - Какой-то уросский менестрель сочинил балладу о прекрасной огневолосой альдской колдунье с глазами зелёными, будто море, вот и началось сумасшествие. Глаза-то поменять никак нельзя, а вот волосы - сколько угодно. Красят, парики надевают - всем хочется быть прекрасными колдуньями, дерзкими, непокорными, злыми на язык. Иногда оглядываешься по сторонам и понимаешь, что одна красавица от другой отличается только, если стоишь не дальше, чем в двух шагах.
   - Ну, ничего себе, - почесал затылок Лассан. - А я думал, что "колдуньей" назвать - это оскорбить, обидеть...
   Ярмэйн пожал плечами и, разбежавшись, прыгнул в воду, окунувшись в омут с головой. Лассан подумал пару мгновений и, подойдя к самому краю, дождался, пока голова Ярренвейна вновь покажется над водой и прокричал:
   - Слышишь, великий рон! А глаза-то у неё и вправду - зелёные! Я заметил!
   Ярренвейн только фыркнул...
  
   Дальше ехали без случайных встреч и происшествий. Часть дороги проходила через аэсовый лес, часть лежала во владениях канна Эстэвена - то есть, по сути, петляла меж безлюдных, заснеженных холмов. К городской стене рон Эанэ с приятелем добрались к закату третьего дня, не особо торопясь и проведя первую ночь в лесной "хатке", вторую - загостившись в одиноко стоящей заимке старика-бортника, обрадовавшегося нежданным гостям, будто давно не виденным внукам.
   Нэриаэаренна встретила их тишиной и заметно усилившимся ветром. Ярренвейн порадовался, что здесь им ночевать не придётся: очень уж разительным был переход из снежной сказки Ястриннэн в эту суровую реальность. Если в Серебряном Лесу, Благословенной Атр'анне, острее ощущались недолговечность и трагически-хрупкая красота мира, то здесь - в Земле Холмов таилось совсем иное чувство. Казалось, каждая складка земной поверхности, каждый изгиб её дышит древней силой, сдержанной, сокрытой до поры, но способной, раз прорвавшись на свободу, всё смести на своём пути. Здесь не было место тоске и грёзам о былом - здесь хотелось битвы, воинских подвигов, возможности найти в своём сердце мужество и отвагу для настоящих свершений. Ярмэйн пожалел, что до сих пор не видел Нэриаэаренну - летом или весной - в пору пробуждения или расцвета, а не скованную зимним сном. Ему казалось, что, знай он, какова эта земля, раньше, ему многое проще было бы понять: и о канне Эстэвене, и о своих подданных-ястриннцах, и о самом себе. Ведь Ястринэнн, по сути, тоже рос на этих холмах и когда-то считался неотделимой частью этого края.
   Здесь не было не только других городов - вообще никаких других поселений кроме Яшмета, древней вотчины каннов Эммет. Говорили, что Эмметы жили здесь с незапамятных времён, ещё в века владычества альдов, или, как называли их здесь, яледов. Сначала была просто одинокая башня в холмах, потом башня разрослась до крепости, а с годами - и до города. Обитатели Нэриаэаренны занимались в основном разведением коз и лошадей, которых пасли на раскинувшемся вокруг разнотравье, переходя с места на место, а потому не строили постоянных домов, летом обходясь шалашами и шатрами, а зимой укрываясь за золотистыми стенами Яшмета. Конечно, так поступали не все, но многие. Тех, кто предпочитал проводить летние ночи под крышей, было меньшинство: ремесленники, садовники, ухаживавшие за знаменитыми яблоневыми садами да женщины с малыми детьми - вот и все, кого можно было встретить в городе летом. Ещё оставались воины - кроме тех, кто охранял границы, старик-знахарь с учениками и княжеская семья. Как правило.
   Яшмет был удивительным. Ярмэйн Ярренвейн видел множество городов, большинство из которых казались ему так или иначе красивыми или хотя бы любопытными, но даже он застыл на гребне очередного холма, завороженный вдруг открывшимся ему зрелищем: в бело-сером царстве зимы, снега и тянущихся с севера туч - золотой-золотой город, словно светящийся сам по себе и даже на вид - согревающий будто пламя. (Потом Ярренвейн узнал, что эстэфф, камень из которого было построено всё в Яшмете, и в самом деле становился зимой тёплым на ощупь, а по ночам едва заметно светился). Как все древние строения - по крайней мере, из тех, которым не приписывалось происхождение от рук альдских кудесников - он казался чуть грубоватым, но надёжным и крепким. Стены крепости были сложены из огромных плотно пригнанных друг к другу глыб, прямоугольные башни и ведущие от одной к другой переходы были украшены зубчатыми коронами из камня помельче, а видневшийся вдалеке причудливый силуэт замка казался вовсе отлитым целиком в единой форме, вместе с крышами и пронзавшими небеса шпилями, на которых развевались знамёна: стебель ковыля на золотом фоне и чёрный когтистый след на серебряном. Крепость окружал немалый ров с водой, сейчас слегка подмёрзшей и затянутой тонким слоем льда, а площадка, на которой гостям полагалось ожидать, пока опустят переходной мост, была выложена всё тем же эстэффом.
   - Начиная с весны мост всегда опущен, - сообщил всезнайка Лассан. - Здесь всё равно никого никогда не бывает. Даже до нас хоть "капюшонники" домогаются, а Яшмет, как будто не существует вовсе, растёт тут сам по себе, как ковыль в холмах, про него в Империи и забыли уже небось...
   - Не знаю, как в Империи, но в Кеорэне точно забыли, хотя про Ястринэнн рассказывают, да и в Дэлькерре я о Серебряном Лесе не раз слышал, а о Земле Холмов - нигде кроме Гонровы.
   - Ну, Гонрова-то в двух шагах, - пожал плечами Татеук. - Как им про ближайшего соседа не знать. С кем торговать тогда будут? Кому "дымные" вина сбывать? Спарсам? Те на них не шибко падки, а в самой Империи скорее в пользу казны отберут, чем заплатят честной монетой.
   Ярренвейн кивнул и тронул поводья Ниммиррина. Слушать сетования Лассана на митляндцев он не собирался - так вполне можно до утра простоять у порога. В лучших традициях сказочных рыцарей и всяких там герольдов рон Эанэ поднял коня на дыбы и затрубил в рог. Вопить о своём прибытии и его цели он, конечно, не стал, так как это был бы уже перебор, но на гарцующем коне слегка покрасовался, не то чтобы сильно, но всё-таки надеясь, что за ним наблюдает хотя бы одна пара прекрасных женских глаз.
   Мост скоренько опустили - яшметская стража явно не спала на дежурстве, а несла службу исправно, по крайней мере на дорогу поглядывала. Друзья въехали в городок. Лассан витиевато и многословно поприветствовал "доблестных воинов, удостоившихся великой чести встречать благородного, отважного и долгожданного гостя". Стражники пофыркали в бороды, но подношение в виде бутыли крепкой ястриннской малгарры приняли с обещанием выпить за здоровье рона Эанэ сразу же, как их сменят на посту.
   Улицы, мощённые всё тем же эстэффом, не были даже запорошены снегом - тёплый камень растапливал его тут же, и подковы коней звонко цокали в вечерней тиши. Ранней весной солнце ещё не вошло в полную силу, не отвоевало небо у Яры-луны, а потому темнело довольно рано, особенно здесь, на севере. Во многих домах уже зажгли свечи и масляные светцы - слюдяные окошки замерцали в сумерках, напоминая о домашнем тепле и сытном ужине. Людей на улицах было немного, только дети носились ватагами, играя в какие-то свои игры: не то в разбойников, не то в табун лошадей. На немощённом, а оттого заснеженном пустыре доживала свой век скособоченная снего-баба с жестяным ведром на голове и кривым сучком вместо носа. Двоё мальчишек, впряжённые в скрипящую на все лады тележку мчали с горы замотанную в шаль девочку, звонко хохочущую на ухабах и особо крутых поворотах. В двух шагах от Ниммиррина один из двуногих "коней" резко затормозил, засмотревшись на черногривого красавца и тележка перевернулась.
   - О-па, - сказал, ухмыляясь, Лассан.
   Девочка в рваной шали отвесила нерасторопной "лошадке" тумака и, отбросив с лица спутанную чёлку, посмотрела на Ярренвейна. Пристально - будто оценивая. Потом фыркнула и с диким воплем пустилась догонять сбежавших приятелей. Ярренвейн же смотрел ей вслед несоизмеримо дольше. Девочка была та же. И глаза у неё и вправду были зелёные, словно припорошенные серебром.
   - Неужели и вправду каннка? - пробормотал Ярмэйн.
   Лассан пожал плечами. Догони и спроси, раз так интересно - молчал он. Вслух говорить такое было опасно - вдруг взбалмошный приятель предпочтёт ответ на глупый вопрос ожидавшему их в замке Канна Эстэвэна ужину? Что тогда?
   На крыльцо ближайшего дома вышла высокая статная женщина и долго звала какого-то Карьку домой вечерять.
  
   Эстэвэн Эммет-а-Нэриаренна встретил их на пороге - на широкой лестнице, предварявшей вход за ажурную, но прочную решётку внешней замковой ограды. Как прослышал об их появлении - непонятно, но радушия Яшметского хозяина хватило бы на десятерых, причём он искренне и от всей души не делал разницы между приглашённым им самим роном-соседом и незваным сыном ястриннского книжника. Впрочем, сын книжника тоже и не думал чиниться.
   Эстэвэн был большой, шумный, занимавший много места хоть в маленьком помещении, хоть на просторе холмов Нэриаэаренны. Больше всего он напоминал Ярренвейну уренруни - солнечного медведя, иногда ещё встречавшегося в лесах Тир Кеорэна. Во владетеле Яшмета чувствовалась та же жаркая мощь и то же добродушие, свойственное самому сильному зверю в лесу. Таким не нужно было суетиться, что-то кому-то доказывать, пытаться прыгнуть выше головы - они и так сознавали и свою силу и её пределы. Такие не обидят слабого - скорее уйдут с дороги, чтобы не зашибить ненароком. Канн Эмметский наверняка давно мог бы подчинить и долго пустовавший без хозяина Ястринэнн и управляемую неверной рукой последнего рона Книценска Гонрову. Мог - но не делал этого, помогая соседям совершенно бескорыстно. Он был правителем Земли Холмов и совершенно не нуждался в чём бы то ни было ещё.
   Ярренвейн полюбил шумного великана с первой встречи и теперь с радостью принял дружеские (хоть и несколько чересчур сильные) объятия. Лассан, испытавший железную хватку пудовых лап Эстэвэна впервые, потом ещё неделю пытался жаловаться на сломанные рёбра и сплюснутые внутренности. Впрочем, оба этих увечья совершенно не мешали ему есть за двоих, а болтать и увиваться вокруг девиц - за целую дюжину.
   Оставив лошадей на попечение мальчика-конюшего, друзья вошли в древнее гнездовье эмметских владетелей.
   За внешней оградой красовался сад, нынче голый и пустой, но украшенный чуть подтаявшими ледяными фигурами.
   - Видали, - кивнул, посмеиваясь Эстэвэн. - Это дочь моя балуется, Ронья. Старшая.
   Статуи, даром что подтаявшие, были хороши - эмметская каннка обладала явными задатками большого мастера. Правда, сюжеты она выбирала на придирчивый взгляд путешественника-Ярренвейна больно уж скучные: цветы, жующая их коза, плетущая из них венок дева, косящий их мужик в безрукавке...
   - Каннка Ронья большая искусница, - присвистнул Лассан. - Только я больше наслышан о других её достоинствах...
   Канн Эстэвэн пожал плечами.
   - О долгой косе и прекрасных очах? - спросил насмешливо. - Так глаза и у коз бывают до того хороши, хоть на холсте их изображай. Только зачем тебе в жёнах коза?
   Лассан старательно побледнел и сделал отвращающий зло знак.
   - Упаси, Яал! Не надо мне ни козы, ни жены!
   ... За второй стеной был мощённый брусчаткой пополам с каменными плитами двор, хозяйственные постройки и дома тех из челядинцев, кто пожелал жить обособленно. Здесь тоже бегали дети, сопровождаемые звонко лающими лохматыми псинами неопределённой породы, пахло сеном и живым огнём домашнего очага. Лассан, правда, потом уверял, что навозом тоже слега приванивало, но тут же божился, что это только придавало уюта приглянувшемуся величайшему рону аромату. Уличить приятеля во лжи было нельзя - хозяйственные постройки включали в себя и хлева с конюшнями тоже.
   Сам замок был обнесён ещё и третьей стеной. Кованые ворота в ней никто уже не запирал, как в предыдущих, да и помимо них в кладке полно было дверей да калиточек. Канн Эстэвэн объяснил, что когда-то это была единственная стена Эмметдора - родовой башни его предков. Сама башня до сих пор сохранилась - в самом сердце замка, обросшая дополнительной каменной плотью так, что увидеть её снаружи уже не представлялось возможным - только изнутри. Последний внутренний двор был совсем мал - оттого что застраивался на протяжении десятилетий - зато здесь ничего уже не мешало рассмотреть сам замок, действительно словно отлитый из целого куска эстэффа, узкие, больше похожие на бойницы окна нижних этажей (более старых) и огромные, в виду зимы накрепко закрытые ставнями, - верхних. Ярренвейн задержался, углядев гордо реющие над высоченными башнями стяги - ковыль-эммет он уже видел не раз, знал все связанные с ним истории и приметы, а вот чёрный когтистый след прежде ему не встречался, хоть и пробуждал в памяти что-то смутное, еле-еле знакомое...
   В замке их встретили душевно и неожиданно попросту: накрыли стол не в торжественно-парадном пиршественном зале, а в уютной и сравнительно небольшой комнате с камином и длинным, древним столом с побелевшей от времени, тысячи раз скоблённой столешницей и простыми, хоть и накрытыми для удобства шерстяными покровами, лавками. Перед ужином гостей проводили в отведённые им покои - тоже не сильно роскошные, что Ярренвейну показалось признаком не неуважения, а доверия: это перед чужаком нужно казаться лучше, другу же можно просто искренне улыбнуться. Статная чернобровая девица в скромном платьице и богато расшитой шали, накрест повязанной на высокой груди, принесла Ярмэйну сухую одежду, кувшин с горячей водой и вызвалась проводить до трапезной. Медный таз и ведро холодной отыскались в комнате. Наскоро умывшись и приведя себя в порядок, рон Эанэ поспешил за девушкой, улыбавшейся так открыто и призывно, будто они были знакомы уже лет десять, и он наконец соизволил идти к её отцу за благословением. Девица была откровенно хороша, хоть и мало соответствовала принятым ныне в Империи канонам красоты. Таких как она называли "истинно сурскими красавицами": высокая, белокожая, светловолосая, с пышными формами и гибким станом, явно не знавшая хитроумных приспособлений, при помощи которых столичные модницы доводили свои телеса до придуманных идеалов. Ярренвейн усмехнулся: что-то у него мысли нынче совсем не об напророченных Лассаном государственных делах.
   Самого Татеука за столом с угощениями неожиданно не оказалось: а ведь вроде бы так рвался отведать яшметских кушаний. Зато канн Эстэвэн уже восседал во главе стола. По правую руку хозяина сидел высокий седой мужчина в длинной куртке из легко узнаваемого, полосатого гонровского полотна; сразу за ним - два, похожих, как две капли воды юнца с буйными льняными вихрами и едва начавшими пробиваться усами; все прочие были мужами постарше, явно сурсами и, должно быть, не чуждыми воинского дела. Впрочем, рассмотреть присутствующих подробнее Ярренвейну не дал Эстэвэн, широким жестом указывая на свободное место слева от себя.
   - Арамано Айра Акэ Аэнна, - громко возвестил эмметский канн. - Рон Йостриннэй-йа-Эанэ-Тэрней, последний Ярренвейн из Ойор Аэс, правитель Ястринэнн, Иррэанн и чего-то там ещё... Да, тот самый, - многозначительно подмигнув гонровцу, Эстэвэн протянул Ярренвейну большую глиняную кружку. - Не робей, сосед, сегодня у нас просто. Это к приезду спарса будем рядиться в золото и делать каменные лица, притворяясь державными людьми. Нынче вы просто мои гости.
   Ярмэйн улыбнулся, усаживаясь на скамью. Немного зная канна Нэриаэаренны, чего-то подобного он ожидал.
   -Я рад, - просто сказал он.
   Гонровец поднял свою кружку.
   - Я тоже рад знакомству. Когда-то я имел честь принимать тебя под своим кровом, хоть и понятия не имел, что даю приют последнему Серебряному рону. Надеюсь, моё неведение искупит недостаточно радушный былой приём. Пью за твоё здоровье, Акэ Аэнна!
   Здравицу радостно поддержали, сурсы всегда были многословны, а уж за столом - особенно. Ярренвейн с радостью глотнул горячего, пахнувшего пряностями вина и с аппетитом принялся за еду. Сотрапезники обсуждали близящуюся весну, связанные с ней планы, вспоминали прошлогоднее празднование в честь Ялы-Талой и, разумеется, потешались над митлами, весенних гульбищ не признававшими. Никто из них никогда не был южнее Гонровы и Энкаибрэна, но о порядках в Империи каждый судил уверенно и бесцеремонно. Что ж, рону Эанэ было не привыкать к подобному. Митляндские обычаи и верования служили основной темой смешных баек Ингилора и Осгана, "капюшонных братьев", запретивших все религиозные культы, кроме собственного, терпеть не могли в Дарате и Алайне, а на дэлькеррских остовах дерзко и кощунственно сжигали Завещанный Символ Отца и Учителя во время празднований Ночи Морской Жатвы. Только и кеорийцы, и алайены, и сыны вольной Дэлькерры знали о тех, кого высмеивали если не всё, то многое, жили с верными слугами Империи бок о бок, иногда мирно, иногда воюя. Здесь же, на Севере, окруженном непроходимыми лесами и болотами, отрезанном, оторванном от всего остального мира, Великая Митл-анд'ийа была чем-то вроде сказочного драконового края, где всё наоборот, всё не по-людски, супротив как земных законов, так и небесных. Для жителей Нэриаэаренны митлы были не реальным врагом, а тем чудищем, которым стращают маленьких детей, чтобы вели себя послушней. Даже в Ястринэнн, за последние десятилетия уже несколько раз сталкивавшемся с железной хваткой носителей цветных капюшонов и Длани Учителя, о порядках в Империи ходили довольно нелепые представления; для запертых в кольце аэсовых лесов и болот Гонровы яшметцев открывался вовсе ничем не ограниченный простор воображению. Император превращался в себялюбивого напыщенного болвана в безумных нарядах, Сын Отца Времени - в средоточие зла, Тёмного Властелина, в чьих костлявых руках зажаты бесчисленные ниточки, управляющие марионетками-айлатами и просто ударившимися в религию митлами, Наместник становился изнеженным, манерным мужеложцем, зато их противники почитались сказочными, волшебными витязями, способными плевком перешибить хребет дракону. Оставалось непонятным только одно: отчего эти невероятные герои до сих пор ни ррауга не сумели сделать с недалёкими и трусливыми злодеями? Непонятно.
   Ярренвейн грустно улыбнулся и, скользнув взглядом по горячащимся, шумным собеседникам, наткнулся на неожиданно серьёзное и сочувственное выражение лица: один из одинаковых недоусых юношей еле заметно кивнул ему; второй отдавал должное яшметским напиткам и яствам и, кажется, вовсе не обращал внимания на окружающих. Ярмэйн кивнул незнакомцу в ответ и, выбравшись из-за стола (благо у сурсов не было и намёка на суровый имперский этикет, что-то там предписывающий во всех случаях жизни), отошёл к окну. Как он и рассчитывал, юноша тотчас же к нему присоединился.
   За окном бушевал ветер-вэрро - предвесенний, как они называли его в Ингилоре - трепал длинные змеиные языки знамён, собирал тучи в фигуры крылатых ящеров и земных чудищ былых веков.
   - Нас не представили, - церемонно сказал юноша. - Вернее, канн Эстэвэн представил тебя всем, но позабыл, что ты здесь тоже никого не знаешь. Приходится навёрстывать его упущение. Я - Йосх Эсар-Лхэн, тинкрон Вехни-Алайенни, а за столом сидит мой брат-близнец и соправитель Эйнсил. Мы родились в один день и так привыкли повсюду быть вместе, что так и не смогли решить, кому из нас оставаться в Алайне, а кому - принять любезное приглашение канна Эмметского. Поэтому - мы здесь оба, а временную ответственность за роннэри пришлось взять на себя ронэл Раели.
   Говорил Йосх много, медленно и, кажется, действительно ожидал, что собеседник сразу вникнет во все тонкости взаимоотношений не только алайнских ронов, но и всех собравшихся нынче под гостеприимным кровом Яшмета. После себя и своего брата он подробно представил каждого из гостей канна Эстэвэна, не забыв перечислить титулы, владения и ближайших наследников - будто с листа читал. Ярренвейну даже померещилось, что собеседник пытается ему намекнуть на что-то важное, что почему-то укрылось от его внимания, но то ли это нечто было слишком тонкой материей для Ярмэйна рон Эанэ, то ли ничего подобного алайенец не делал вовсе, и это были просто происки непонятно с чего обострившейся мнительности. Честно говоря, его самого куда больше интересовало, зачем Эстэвэну вообще понадобилось звать на совет Северного Союза ронов из далёкой и, безусловно, южной Алайны, через которую Ярренвейну некогда доводилось путешествовать - быстро и не оглядываясь.
   - Твоё появление в Ястринэнн спутало много карт, - тихо сказал Йосх в завершение своей пространной речи. - Ты правильно сделал, что вернулся.
   - Вернулся? - недоумевающее перепросил Ярмэйн. - Но я же никогда не был здесь прежде!
   - А это неважно. Ты не был, твой отец был, твой дед, твой прадед - в землях Нэриаэаренны всегда были Ярренвейны, даже прежде Эмметов. Значит, так должно быть. Это большая честь, большая власть и ещё большее бремя - быть сердцем своей земли. От таких вещей не отказываются второпях, как когда-то сделал твой отец. Он плохо поступил тогда.
   Ярренвейн недоумённо воззрился на алайенца.
   - Ты знаешь и это? Откуда?
   Йосх улыбнулся.
   - Песни о посрамлённых Акэ Аэнной "капюшонниках" сейчас поют даже дети малые на обоих берегах Антиннэ. Для всех то, что произошло тогда здесь, с тобой - символ возрождения, наглядное подтверждение того, что с митляндской заразой можно и нужно бороться, а айлатское колдовство отнюдь не всесильно. Если раньше люди видели только два пути: либо жить по имперским законам и беззакониям, либо бежать на Восток, то ты показал им третью дорогу - возможность оставаться собой на своей земле, не становясь ни изгнанником, ни имперским рабом.
   Ярренвейн пренебрежительно хмыкнул.
   - Можно подумать, это кому-то нужно здесь: вера, надежда, подтверждения, пути... Крестьянам всё равно на кого пахать - что на Ярренвейна, что на тебя с братцем, что на Наместника, лишь бы не трогали лишний раз.
   - И поэтому, стоило тебе объявиться в здешних лесах, как айлатам тут же всыпали от души, да? - алайенец посмотрел Ярмэйну прямо в глаза.
   - У нас было несколько другое дело, - ответил тот. - Капюшонники пришли не за данью, а насовсем. Какой-то имперский прихвостень отдал им Ястринэнн в вечное пользование, а родовой замок ронов Эанэ должен был стать новой обителью Отца Времени. Разумеется, айлаты радостно ринулись обживать дарёные угодья: рубить аэсэй, вытаптывать элгиль и всюду малевать и собирать из подручных материалов и палок свой Завещанный Символ. Ястриннцы до сих пор верят в Старых Богов, а потому терпеть такие выходки долго не стали и вышвырнули обнаглевших гостей вон. По-моему, всё вполне разумно и ожидаемо, а то, что я неожиданно оказался в нужном месте в нужное время - видимо, либо очередное проявление моего нечеловеческого везения, либо - действительно высшая воля.
   Йосх Эсар-Лхэн пожал плечами. В высшую волю он, кажется, верил слабо, но высказывать свои мысли по поводу не спешил - оно и правильно: открываться перед человеком, которого видишь всего пять минут - не самое разумное решение.
   Гости за столом тем временем успели перейти от славословий к злопыханиям и обратно не по одному разу, и им это очевидно прискучило. Канн Эстэвэн распорядился убрать угощения, что было сделано быстро и вместе с тем с чрезвычайной тщательностью. Место блюд и напитков неожиданно заняла карта Уумара - большая, чуть ли не на весь стол, чётко (хоть и, на взгляд Ярренвейна, не совсем достоверно в плане соответствия расстояний) прорисованная, охватывающая весь континент: от западных границ Митл-анд'ийи до самого Фэс Гараха на востоке Кеории. С севера и с юга Уумар окаймляли моря, Ярренвейн в своё время успел неплохо познакомиться с южным, а вот до северного не добрался и по сей день.
   Канн Эстэвэн широким жестом пригласил всех вернуться на свои места. Ярмэйн сел рядом с новым знакомцем, рассудив, что раз уж тот проявил себя таким знатоком родословных всех присутствовавших, то, возможно, знает ещё что-нибудь не менее увлекательное, но более существенное.
   - Некоторые из вас знают, зачем мы собрались, - тихо и неожиданно серьёзно произнёс весёлый эмметский князь. - Некоторым из вас - это будет довольно неожиданно. Как бы то ни было, мне бы хотелось обсудить наше дело до прибытия спарсов, без которых, конечно, не обойтись, но и посвящать их прямо уж во всё, я скажу вам, совершенно необязательно. Всем, находящимся здесь, нужно одно, а вот что может понадобиться нашим лисам-соседям, один Яар ведает. Так что начнём разговор, пожалуй, без них, а уж с тем, где без них не обойдётся, повременим до Совета.
   Ярренвейн недоверчиво хмыкнул: может, канну и виднее, но исходя из того, что ему самому поведал нынче юный алайнский тинкрон, по крайней мере половина из гостей - подданные Империи, хоть и правители, но - вполне подчинённых митляндцам территорий; стоит ли доверять таким людям больше, чем свободным и независимым спарсам? Ярмэйн был в этом очень и очень неуверен.
   - Вот здесь на карте, - продолжал тем временем Эстэвэн, - отмечены земли Аэнны, каковой она была при последней Владычице. Видите? Это Нэриаэаренна и Гонрова, Мрийа и Алайна, Осганн и Кеория, Тир Кеорэн, Иррэнн, Дарат, Егча и даже Горрэнайна. Всё это была одна страна, одно государство, с одной верой и одними законами. Митлы, а именно капюшонники, сумели разделить нас, заразив сомнениями и обидами, ложью и предательствами отравив незыблемую доселе дружбу. Единой Аэнны не стало, а её осколки и обрывки сынам Империи ничего не стоило подобрать. Да, Восток по-прежнему свободен - но какова цена этой свободы? Война, не прекращающаяся десятилетиями! То затихающая, то разгорающаяся вновь война идёт на границах Кеорэна. Спросите у Арамано Акэ Аэнны, во что превратились некогда плодородные земли к югу от вэнтаронновых лесов? Спросите, он прожил на Востоке всё детство, он точно знает, чем засевают там поля по весне. Спросите у ронов Алайени - их земли граничат с Осганом: каково жить с таким соседством? Сколько раз уже проходили войска по вроде бы вольным дорогам Алайны?
   Гости зашумели: у каждого было, что сказать канну Эстэвэну, братьям-алайенцам, да и Серебряному Ярренвейну тоже. Ярмэйн знал все их возражения наперечёт: Восток далеко, там живут одни лишь дикие горцы и примкнувшие к ним отщепенцы всех мастей из всех частей света, были бы там приличные люди - глядишь, оставили бы их имперцы в покое, не тратили бы столько усилий на вразумление. В чём-то эти слова были даже справедливы - но не во всём.
   - Если бы Кеория сложила оружие,- громко возгласил седоусый старец в цветах Лекленда, кажется, младший брат предыдущего эр-касса, - сколько меньше горя было бы на земле!
   Ярренвейн фыркнул и хотел было сказать всё, что он по этому поводу думает, но эмметский канн успел раньше - видимо, ожидая как раз этих слов.
   - Если бы Кеория сложила оружие, - проворчал он, - митлы решили бы, что на них вовсе нет управы. Как думаешь, рон Эанэ, сколько жителей Ингилора - не воинов, мирных учёных, знахарей, летописцев и бардов - болтались бы на его воротах в тот же день? Просто потому что их знания не соответствуют истине Отца и Учителя? Молчишь? А я отвечу: да все! У капюшонников то ли проблемы с устным счётом, то ли они просто ни в чём не знают меры...
   - Лекленд принял власть Империи, - не сдался старик. - Вот уже не один десяток лет мы живём по законам Митл-анд'ийи. Да, они нравятся не всем, они лишают нас веры предков, традиций, истории, обрядов и даже песен... Но никто не висит за них на воротах! Ты перегибаешь палку, князь, нагнетаешь ужасов, тогда как митлы - такие же люди, как мы с тобой. С ними можно жить в мире. Да, Наместнику нужно платить дань - вон твой сосед Ярренвейн тоже её платит, и ничего. Да, айлатию Времени, что построили на нашей земле, нам приходится содержать - но разве обители прежних богов не требовали от нас точно того же?
   - Вот кстати да, - порывисто обернулся к Ярмэйну длиннолицый койер Лунн из Энкаибрэна. - Если наш юный Акэ Аэнна так же, как и все мы, платит дань "ненавистным угнетателям", то в чём же был смысл той шумихи вокруг него? Какую такую свободу даровал он своим подданным, что они готовы были чуть ли не с голыми руками воевать с вооружённой латтой? К чему вообще было всё это безобразие два года назад?
   - На этот вопрос я вам отвечу, - Ярмэйн ослепительно улыбнулся, в очередной раз радуясь тому, что Асхэви успел обучить его говорить так, что галдящие сотрапезники замолкали и слушали. - Благодаря моему своевременному появлению, Ястринэнн всё ещё остаётся роннэри. Знаете, что это обозначает? Мы живём по нашим собственным законам, к нам не приходят братья-айлаты, и вообще лишний раз не суют свои носы имперцы. Что до дани ненавистным угнетателям... Мы её платим. К сожалению, Ястринэнн - не Кеория, для столь успешной вековой обороны у нас нет ни людей, ни подходящих условий. Да, мне действительно очень жаль, что так вышло, но... мы являемся подданными Великой Митл-анд'ийи и ежегодно отправляем обоз в столицу Империи. И я пока не вижу ничего, что можно было бы с этим поделать.
   - Благодарю, рон Эанэ, - Эстэвэн умудрился ободряюще кивнуть Ярренвейну и укоризненно посмотреть на Лунна одновременно. - Кроме того, что ты нам поведал, я думаю, нашим гостям следует знать, что после гибели всех Ярренвейнов (а о существовании последнего из них в Кеории митлы не догадывались) Наместник подарил Ястринэнн Айлатии Времени. Именно так. Ойор Аэс - древний замок Серебряных ронов - должен был стать жильём для капюшонников! Ненависть же детей Отца Времени ко всему, что связано с нашим прошлым, всем известна. Что бы осталось от знаменитой библиотеки Эанэ? От одного из последних хранилищ трудов древних мыслителей? А аэсы? Неужели вы думаете, что смертельно боящиеся "плесневелых ив" митляндцы не пустили бы тысячелетние древа под топор? Ну же, рон Тивэ, расскажите нам, куда подевались воспетые в песнях бирюзовые озёра Лекленда? Какая участь постигла собрание сочинений Сэввы Элэди, что некогда хранилось в замке ваших эр-кассов?
   - Озёр нет, - буркнул упрямый старик. - Их спустили в канал, чтобы использовать для дела. А сочинений никаких я не знаю. Кто тебе сказал, что такие вообще когда-то существовали?
   - Существовали, - подал голос Йосх. - О них упоминается во многих воспоминаниях аэнийцев - тех, что бежали вместе с Ангой на Восток, а потом нашли пристанище в наших краях. Таких воспоминаний великое множество - мне кажется, беженцы стремились записать всё, что знали, как можно подробнее и как можно больше - как будто знали, что за их сочинениями айлаты развернут настоящую охоту. Алайна долгое время хранила свои тайны.
   Эстэвэн снова одобрительно кивнул.
   - Именно так. Охота на книги, на статуи, на картины... Капюшонники уничтожали и будут уничтожать всё, до чего только смогут дотянуться. Мы уже не помним половины того, что знали наши предки. Наши же дети забудут даже то, что что-то утратили, айлатам останется только заполнить образовавшуюся пустоту по собственному разумению - своей правдой, своей верой... Я этого не хочу. Если вы тоже - нам нужно торопиться.
   Вот так. Ярмэйн опустил взгляд и подавил желание заскрежетать зубами. Тебе всё ясно, Айра Акэ Аэнна? Ты не хотел играть в эти игры? Мнил себя героем-одиночкой, вольным как ветер, мчащимся навстречу неведомым приключениям? Не хотел быть символом вековечной борьбы и неминуемой победы? Бежал из Ингилора в Дарат, из Дарата в Дэлькерру, оттуда - на Север... Зачем? Чтобы вляпаться в то же самое, тем же местом?
   Канн Эстэвэн продолжал говорить, речи его были правильны и разумны, хоть и пропитаны слегка излишним пафосом. Впрочем, могло статься, пафос здесь тоже был уместен. Леклендский старик всё ещё пытался спорить, но неумелые и зачастую неумные возражения его только больше убеждали всех остальных в правоте эмметского князя: митляндцы не просто захватывают земли, они подчиняют разум тех, кто им поддаётся. Ярмэйн зевнул: всё это он слышал и видел уже не один раз - там, на Востоке. Эстэвэн, похоже, собрался устроить ещё одну Кеорию - что ж, если он заручится поддержкой Спарсии и таки переубедит Лекленд, у него даже может всё получиться. Если же северные лисы откажут... Ярренвейн искренне понадеялся, что у канна хватит здравого смысла от этой затеи отказаться: Нэриаэаренна слишком мала, чтобы кусаться с Империей в одиночку, даже если учитывать что Великой Митл-анд'ийи придётся отбиваться на две стороны...
   Навалившуюся скуку неожиданно разрушили высказанные Эстэвэном сроки. Ярмэйн резко выпрямился, оглянулся по сторонам, хотел даже уши прочистить, чтобы убедиться, что не ослышался, но потом решил, что это будет выглядеть смешно и нелепо.
   - Наши надежды должны опираться не на нас - наше время прошло, мы - современники Кеорийского Бунта, вряд ли удача повернётся к нам должной стороной ещё раз. Наши дети - вот кто должен стать знаменем грядущих перемен, новыми лицами истории Уумара. Вот оно - новое поколение: оно уже здесь, постепенно занимает свои места - в Ястринэнн, Алайне, Дэлькерре... Да, вы не ослышались, друзья, далёкая южная Дэлькерра тоже с нами.
   Князь говорил коряво, то ли пересказывая чужие слова, то ли просто подзабыв бумажку со старательно сочинённой вдохновенной речью, но видно было, что сам он себе верил. Кажется, гости верили ему тоже - даже леклендский старый рон заметно призадумался.
   - У меня четыре дочери, - канн Эстэвэн для наглядности потряс своей лапищей с предусмотрительно загнутым большим пальцем. - Четыре. Да, они все ещё малы, и невеститься срок им будет не так скоро. Но прямо сейчас я предлагаю присутствующим здесь ронам Алайны скрепить наш договор кровными узами. Что скажешь, Йосх-хитрец? Достойная партия тебе эмметская каннка? А, друг Эйнсил? Угодил ли тебе дядька Эстэв?
   Братья-алайенцы переглянулись. Йосх явно задумался, подбирая приличествующие случаю слова, но додумать не успел - брат и соправитель резво вскочил на ноги, тряхнул буйными льняными кудрями, сверкнул глазищами.
   - Ты погоди спрашивать, дядько! - голос у Эйнсила не отличался от братского, да вот интонации были совершенно другими. - Сначала покажи, чем манишь, а я уж потом решу, стоит ли за той приманкой бежать! Дочерей твоих мы не видели пока, больше того - даже супруги твоей не встречали... А захотят ли они стать залогом твоих сделок? А, может, они кривые да горбатые, а я уже соглашусь? Что же мне тогда - слово нарушать?
   Эстэвэн усмехнулся в золотистый ус.
   - А вот будет пир по прибытию высоких гостей из Спарсии - там и посмотришь, кто кривой, кто горбатый, кто несогласный. Сам и выберешь: любая из трёх - твоя.
   Эйнсил насмешливо сощурился:
   - Это почему же из трёх? Ты же сказал, что дочерей у тебя - четыре.
   Эмметский канн покаянно развёл руками.
   - Дочерей-то четыре, а вот сыновей не дала мне Яла. Так что старшая - наследница моя, не отпущу я её в далёкую Алайну не через десять лет, не через пятьдесят, у меня на неё другие соображения.
   Ярмэйн вдруг ощутил, как все взгляды обращаются к нему, и похолодел.
   Именно теперь он понял, что не просто вляпался - увяз по уши.
  
   На смотровой площадке восточной башни было холодно - достаточно, чтобы чувствовать себя обиженным, преданным и обведенным вокруг пальца в большей степени, чем это имело место быть на самом деле. Ярмэйн Ярренвейн, Арамано Айра Акэ Аэнна, последний рон Йостриннэй-йа-Эанэ-Тэрнэй, чертил прямо на снегу схему воздушного шара, которую они с незабвенным Инрэ-Росио так и не успели опробовать. Конечно, не успели - потому что он сбежал. Испугался, что его опять узнали, раскусили, и теперь придётся мириться с шёпотками за спиной, а то и вовсе льстивыми предложениями вернуться на своё законное, самой судьбой определённое место. Он же терпеть не мог, когда что-то в его судьбе решали за него.
   - Мёрзнешь? - спросил только что поднявшийся на башню Лассан.
   - Злюсь, - коротко ответил Ярренвейн.
   - Давай злиться вместе? - предложил приятель.
   - Давай.
   - Только тогда тебе надобно рассказать мне, что с тобой там эти изверги делали, чтобы я мог знать на кого и за что злюсь, - серьёзно сказал Лассан.
   - А ты не мог бы злиться безадресно? - буркнул Ярренвейн. - И беспредметно?
   Татеук пожал плечами.
   - Да могу, конечно. Просто мне так неинтересно.
   Ярренвейн отложил прутик, служивший ему изобразительным инструментом.
   - А всё неинтересно и так, - сказал уныло. - Канн Эстэвэн готовит почву для самого грандиозного восстания, который когда-либо видела Империя. Действо планируется лет эдак через десять... В предвкушении этого эпического события мы - нынешние юнцы безусые, а будущие предводители армий - должны срочно заключать союзы, скреплённые узами брака. Преимущественно с Яшметом, конечно. Но и с другими по чуть-чуть.
   Татеук пожал плечами.
   - Ну, та часть, что не про бунт вполне ожидаема - у канна всё-таки четыре дочери. А про бунт, конечно, слегка внезапно, но если через десять лет - почему и нет-то? Тебе должно быть близко и интересно, ты ж кеориец!
   - Да не хочу я! - искренне возмутился Ярренвейн. - То есть выкинуть митлов из Аэнны обратно за перевал - хочу, а вот быть венценосным символом праведной борьбы - нет! Простым воином - сколько угодно!
   Лассан покачал головой.
   - Но ты не можешь быть простым воином. Ты - рон. Ты - последний из рода Эанэ.
   - Я знаю. Последний из рода Эанэ, последний из ветви Кехха, единственный, неповторимый, особенный и всячески во все места избранный. Знаешь, как мне это все остодраконело? Куда бы я не спрятался, в какую бы щель не забился - и там найдут, объявят и водрузят мой светлый лик на знамя, чтобы воодушевлял. Надоело.
   Лассан опустился на корточки, присмотрелся к чертежу.
   - Решил опять сбежать, да?
   - Нет, - обреченно ответил Ярренвейн. - Каждый раз это становится всё труднее. В Кеории я был особенный, но, если поискать хорошо, кроме меня там можно было найти ещё кого-то - чтобы тоже и нортиец, и аэниец, и к горцам вхож... Можно. Да и, во всяком случае - там оставался Астариэнн, там никто не пропадёт. В Антйоррэ я был лучшим, но не единственным. В Бешеном Море нас было пятеро, потом трое... а теперь Рэйдо остался один, но он всё таки есть, да и Инрэ, хоть и вернулся к отцу, существует на этой земле. Здесь, у вас, в Ястринэнн нет никого, кто бы смог меня заменить. Совсем. Поэтому я остаюсь.
   Лассан широко улыбнулся.
   - Надеюсь, ты не ждёшь, что я буду по этому поводу грустить, да? И вообще, раз уж так в твоей жизни случается - отнесись к этому философски. Всё равно тебе никуда от этого не деться.
   Яренвейн мрачно посмотрел на приятеля, очень жалея, что не умеет испепелять взглядом. Тот, то ли не догадываясь о кровожадных помыслах собеседника, то ли не придавая им никакого значения, продолжал весело болтать.
   - А женитьба... да плюнь ты на эту женитьбу! Эмметские каннки ещё маленькие девочки, пока они дорастут до требуемых лет, ещё что угодно может случиться. Тем более, я тебе говорил: старшая обещает быть удивительнейшей красоты.
   Ярренвейн усмехнулся.
   - Мне обещана другая.
   -Да ты что? - удивился Лассан. - То есть Ронья и Яшмет достанутся не тебе, ближайшему соседу? Ну, канн удивил...
   - Нет, отчего же, - хмуро возразил Ярмэйн. - Яшмет, по крайней мере, большая его часть перейдут под мою руку в тот же день, в который Ронья Эммет из невесты превратится в жену. Мы даже документ соответствующий уже подписали. Только сама Ронья предназначена спарсианскому сэлебру.
   - Ничего себе... - изумлённо выдохнул Татек. - Ты хочешь сказать, что тебе сватают это рыжее чудо, что плавает во льдах?
   Лассан самым бессовестным образом расхохотался.
   - Рано ржёшь, - вздохнул Ярренвейн. - Всё ещё хуже. Замыслы нашего друга Эстэвэна ещё запутаннее и непостижимей. Моя будущая супруга - касьа Келень Леклендская, родственников которой никто, правда, ещё не поставил в известность о таких планах, но это же не беда, верно? Когда наше заговорщицкое братство станет иметь хоть какой-то вес, родители милой касьи сами отдадут мне её руку и пол-касьеры впридачу. Тогда я объединю всю Нэриаэренну с Леклендом, возьму под свою руку Гонрову, а там, глядишь, под шумок прихвачу ещё чего - да хоть Энкаибрэн, к примеру...
   - Да, - протянул Лассан, - размах впечатляет. Интересно, он сам до этого додумался или подсказал кто?
   - Впечатляет, - кивнул Ярренвейн. - А получающийся расклад, красиво заштрихованный на карте, впечатляет ещё больше. Алайенцам он тоже отдаёт дочек, если что... Значит, я вместе с родственником-селебром забираю весь Север, сорранэ Салвиаро, уже и без нас подмявший Канданьу, подгребает Мрийу, а, может, и Хольгайу, братцы Алайенни, воспользовавшись неразберихой, отпочковываются и уходят под руку Алри Астариэнну. Что остаётся имперцам? Огрызок в самой серёдке? Подкопив сил, мы вполне можем выкинуть их обратно за Перевал.
   - Звучит заманчиво.
   - Да! Драконски заманчиво, Татек! - Ярренвейн зло воткнул ножик, который до того вертел в руках, в центр своего "воздушного шара". - Все хлопают в ладоши и присоединяются!
   - Ну да, - кивнул приятель. - А чего тебе то не нравится?
   - Всё. Скажи, Татек, как долго митлы хозяйничают на нашей земле?
   - Ну, примерно ... лет пятьсот?
   - Именно. Неужели за это время не нашлось никого умнее нас?
   - Ну... Ну было же восстание Волчьего Осса, а потом Кеорийский бунт...
   - Да. Чем они закончились?
   - Волчий Осс освободил Осган и Алайну...
   - Которую митлы присвоили обратно во время подавления Кеорийского Бунта.
   - Ну да. Но неудача Кеорийского была случайной... Если бы не пропала Атали Сэлдэнска, если бы люди не разуверились...
   - Если бы, если бы, - передразнил Ярренвейн. - Бунт был неудачей, а, значит, ошибкой.
   - Они дошли почти до Антйоррэ! - возмутился Лассан.
   - И чем им это помогло? Дольше было драпать обратно!
   Лассан покачал головой.
   - Ярмэйн, я не понимаю. Ты ведь оттуда, ты - кеориец. Твой отец сражался вместе с Атали и Астариэнном, ты - ученик и воспитанник Хранителя. И ты - вот такой вот ты - не желаешь верить в победу над митляндцами? Считаешь, что все наши жертвы и подвиги были - зря?
   - Не совсем, Татек, - вздохнул рон Эанэ. - Я тоже очень хочу, чтобы Аэнна была свободной. Но просто мне кажется, что для этого нужно чуть больше, чем мечты, громкие речи и всесвязующие свадьбы.
   Лассан кивнул.
   - Ты - просто зануда. В твоём возрасте это бывает.
   - Может быть, - улыбнулся Ярренвейн. - Может быть. Шестнадцать лет - самое время для занудства и старческого брюзжания. Пойдём-ка внутрь, погреем старые кости...
   И приятели наперегонки бросились к лестнице.
  
   Ронья Эммет-а-Нэриаэаренна была прекрасна. Это было бесспорно даже теперь, а ведь если девочка и была старше рыжего чуда, самозабвенно купавшегося в ледяных водах Аэскэринас, то не больше, чем на пару зим. Что ожидало Уумар, когда старшая яшметская каннка достигнет невестиных лет, было страшно даже представить. Хотя - Ярренвейн чуть печально улыбнулся - судьба красавицы была решена заранее, без её ведома и согласия, так что зрелищных боёв за сердце и руку этой дамы не предвиделось вовсе. Может быть, это было и к лучшему, а канн Эстэвэн знал, что делал, но что-то в душе Серебряного рона упрямо восставало против такого положения дел: наверное, потому что он слишком хорошо знал, каково это, когда всё в твоей жизни уже предписано, и твоя задача лишь исполнять задуманное. Впрочем, яшметская каннка никакого недовольства судьбой не выказывала, и Ярмэйн мысленно велел внутреннему голосу заткнуться и получать удовольствие.
   Юная Ронья была высокой для своих лет и ей явно нравилось считать себя взрослее, чем было на самом деле - с нарочитым достоинством принимала она дары гостей и романтические баллады, которые приехавший со спарсианским посольством бард все до единого посвящал её прекрасным очам. Нет, она не важничала и не жеманничала, как многие её сверстницы, но держалась столь подчёркнуто спокойно и уверенно, что это казалось неестественным. Позже, познакомившись с семейством канна Эстэвэна поближе, Ярренвейн понял, что первое впечатление было ошибочным: спокойствие Роньи происходило из удивительного душевного равновесия, которое почти никогда не встречается у детей и подростков, потому что в его основании лежит абсолютное приятие себя и мира. Рони Эмметская была добра и весела почти всегда, просто потому что всё вокруг казалось ей добрым и весёлым. Её характер не испортили даже неизбежные зависть и восхищение окружающих; она прекрасно осознавала, что красива, но воспринимала это как данность: мир красив, она - часть этого мира, с чего бы ей быть иной? Прямая осанка, гибкий стан, горделивый изгиб шеи, особая, плавно-танцующая манера двигаться и водопад льняных локонов делали её похожей на ожившую статую времён Ариэнна Благословенного. У неё были серые глаза, опушённые такими густыми и длинными ресницами, что казались тёмными, нежное лицо, в котором самый придирчивый критик не нашёл бы ни одной негармоничной черты, и ещё детский, но уже мягкий и приятный голос. Она вышла к гостям легко и радостно, хотя наверняка понимала, что становится чем-то вроде главного блюда, которым канн Эстэвэн их нынче собирался потчевать. Гости угощение оценили: юная каннка радовала глаз, прекрасно пела и танцевала, кружась в паре то с отцом, то с йэлнээ-йээриссэ, а когда пришло время для того, для чего, собственно, спарсианские гости прибыли, приняла новость с всё той же светлой улыбкой. Да, пожалуй, спарсианскому тилбару повезло с невестой, правда, лет пять её придётся поджидать, но когда это мужчину смущало, что его жена слишком молода? Вот если бы она оказалась старовата... хотя ради союза с Яшметом и предсказанной Лассаном ловли неведомой рыбки в мутной водице, можно было взять и перестарку.
   Неожиданная заминка вышла во время самого обряда сговора- по обычаю привезённый дар от жениха должна была принять мать невесты, но Чёрная Каньа к пирующим гостям так и не вышла, а канн Эстэвэн с присущим ему добродушием заявил, что ничего страшного не произойдёт, если заветный саэ наденет на дочь не каньа, а он сам. Йэлнээ-йээриссэ ничего против не имел, Ронья - тоже, но неожиданно возмутились гости - в основном, южане, среди которых был и новый приятель Ярренвейна, Йосх Вехни-Алайени.
   - Почему каньу прячут? - прямо спросил он. - Она безумна или уродлива? Если это так, то об этом должны знать те, кто заключает с вами соглашение. Мужчина может жениться на дурнушке, если у неё есть иные, достойные качества, но правитель не может позволить дурной крови, с пороками наследственности влиться в жилы его потомков. Это недальновидно.
   Рон из Гонровы засмеялся, но его не поддержали - хоть об этом не говорилось ни на дружеском совете до приезда спарсов, ни на торжественном собрании Северного и Южного союзов - у канна Эстэвэна оставалась ещё одна дочь, и кому-то из здесь присутствующих она вполне могла достаться не в жёны, так в невестки. Троих младших каннок за пиршественный стол не усадили, обещая представить позже. Да, при виде Роньи, мысль о её возможной дурной наследственности была последним, что приходило в голову, но посмотреть на женщину, произведшую её на свет всё же хотелось.
   К тому же о таинственной супруге весёлого Эстэвэна слухи ходили и очень разнообразные. Её называли то ведьмой, то бывшей пираткой из Тэллеандэ; приписывали ей самые немыслимые достоинства и столь же невероятные для всего одной женщины грехи; полагали то удивительной красавицей, то слепой и безобразной горбуньей. Сам Эстэвэн и его подданные на все предположения не отвечали ни так, ни эдак, только усмехаясь. Одно было ясно бесспорно: свою Чёрную Каньу они обожали и полагали истинной правительницей, без одобрения которой и солнце не садится.
   Канн Эстэвэн покладисто кивнул.
   - Каннок я приглашу тотчас же, - заверил он. - А вот, что до княгини... Не любит она шумных сборищ, являться перед такой кучищей народу.
   Гости неодобрительно зашумели, юная Ронья встревожено обвела всех собравшихся взглядом - не верилось ей, что кто-то может попробовать испортить такой прекрасный, волшебный праздник. Канн Эстэвэн, не обращая ни на кого внимания, что-то шепнул прибиравшей со стола служанке и велел музыкантам играть сэллэа.
   - Ну что, сосед, - махнул он Ярренвейну широкой лапищей. - Сделай, друг, милость, спляши с моей дочкой.
   Ярмэйн кивнул - играть отвлекающую роль ему приходилось тоже далеко не впервые. Ронья улыбнулась ему светло и радостно, танцевать с ней оказалось легко и приятно, несмотря на то, что даже сильно напрягая воображение, в ней пока никак не получалось увидеть женщину; тем не менее фигуры и движения непростого танца она исполняла в совершенстве и это Ярренвейну, за время скитаний и отшельничества в Ойор Аэс отвыкшему от общества, приходилось прикладывать усилия, чтобы за ней поспевать. За сэллэа последовала айарда, потом аантарра... После последней рон Эанэ собирался честно вернуть свою партнёршу отцу, так как необходимость кого либо от чего либо отвлекать уже исчезла, но - видимо, была не судьба... Потому что на середине аантарры музыка внезапно смолкла и в зале появились новые действующие лица.
   Первой шла высокая пышнотелая женщина в тёмных, но богато расшитых платье и платке, держа за руки двух совершенно одинаковых детей. Ярренвейну, как наверняка и всем окружающим, как-то сразу стало несомненно, что это и были младшие каннки, хотя девчушки находились в том нежном возрасте, когда их и от мальчишек-то не сразу отличишь с первого взгляда... Ярмэйн усмехнулся, перехватив многозначительные гримасы, которыми обменялись алайенцы - похоже в их случае о "кровью скрепленном союзе" с Яшметом заговорят ещё не скоро. Впрочем, малышки были милы, кудрявы и пухлощёки и можно было, по крайней мере, надеяться, что из них вырастет что-нибудь хоть немного сходное со старшей сестрой.
   За женщиной с детьми следовала уже почти знакомая Ярренвейну лесная купальщица - на этот раз отмытая и причёсанная, даже цепочка с капелькой-подвеской блестела на худенькой, излишне открытой шее. Ступала рыжая неуклюже, сутулилась даже больше, чем при первой встрече, и было хорошо видно, насколько неловко и неудобно ей направленное на неё всеобщее внимание. Ярренвейн поймал её взгляд и ободряюще улыбнулся, но, кажется, не сильно помог - девчонка покраснела до корней и так пламенеющих волос и, закусив губу, уставилась в пол.
   - Позвольте представить, - гулко раздался в наступившей тишине голос канна Эстэвэна, - моих младших дочерей: Ясс, Эриму, Айтинн Эмметских и их кормилицу - рэлли Карнариэ...
   Владетель Нэиаэаренны хотел сказать что-то ещё, противный леклендец явно собирался что-то спросить как можно громче, ибо приставил руки воронкой к лицу, Йосх наклонился к Ярренвейну, но - никто не успел исполнить своих намерений. Потому что в зал просто вошла она.
   Наверное, так и сходят с ума - успел подумать Ярренвейн. Так просто: безумие не подкрадывается издалека крохотными шажками, оно накрывает с головой в одно мгновение и полностью - и ты начинаешь жить в иллюзорном мире, в котором возможно всё - даже то, чего не может быть никогда, нигде, никаким образом... Наверное, все остальные присутствовавшие успели подумать что-то очень похожее - потому что окутавшее всё вокруг безмолвие было абсолютным, не шедшим ни в какое сравнение с тем, что раньше казалось тишиной и молчанием.
   Она - тоже молчала.
   Спокойно стояла рядом с дочерьми, рядом с выкормившей их женщиной, чуть склонив набок голову, теребя в руках кручённый кончик посеребренного пояска, и смотрела вроде бы ни на кого-то конкретно, но Ярмэйну (а как позже выяснилось - и Татеку, и Йосху, и Эйнсилу) казалось, что - именно на него, единственного из всех, - и от неё тоже было невозможно отвести взгляд. Смешным и нелепым казалось ему восхищение красотой Роньи, её милый облик виделся теперь простым и безыскусным, топорной работой пещерного жителя рядом с работой йэльского скульптора-чародея. Да что там Ронья! - даже воспоминания об огнеглазых крастоках Дэлькерры и Дарата , так будоражившие воображение Ярренвейна последние годы, померкли и чуть ли не стёрлись напрочь. Нет, представлять в подобных мечтаниях её он и помыслить не мог, но сколь наивными и смешными показались ему сами эти мечтания!
   А ещё смешнее было то, что он давно её знал. С детства.
   Чёрная Каньа... Когда Лассан убеждал приятеля, что главной в Нэриаэаэренне стоит считать вовсе не полюбившегося тому громогласного улыбчивого канна, а его затворницу-жену, Ярренвейн не поверил. Подумал: соседям нравится считать себя особенными, чтобы быть - наравне с обросшим легендами Ястринэнн, оттого и придумывают про свой край и правителей всякую ничем не подтвержденную небыль. Он был не прав. Совершенно.
   Она стояла перед ними - картинкой недавнего, но уже подзабытого прошлого, славного и горького одновременно: невысокая, стройная женщина без возраста, тёмное платье туго обтягивало фигуру, на которой рождение четверых детей словно бы и не сказалось. У неё были всё те же непомерно длинные косы, пушистые кончики которых волочились по полу, и яркие изумрудно-зелёные глаза с резко приподнятыми к вискам внешними уголками. Она всё так же носила только чёрные одежды и узкий спарсианский "коготь" в притороченных к поясу ножнах. Она не изменилась совершенно - та, что однажды чуть не переиграла историю Уумара, та, чье имя повторяли во всех его уголках - с проклятиями и благословениями поочерёдно - Атали Сэлдэнска, возникшая ниоткуда, чтобы взбудоражить всю бывшую Аэнну, а затем пропавшая в никуда в самый разгар веселья. Подруга Астариэнна, сестра Бреса Андоррца, душа и сердце Кеорийского бунта...
   Чёрная Каньа.
  
   Серебристо-искрящийся снег был повсюду - на резных подлокотниках скамьи, на сложенных не из эстэффа - из бархатисто серого мээро - ступенях, на ледяном венке и крыльях дево-статуи, вокруг которой последний из Ярренвейнов уже успел протоптать вполне себе достойную тропинку. На его плаще тоже был снег, и на волосах. И в непредусмотрительно откинутом на спину капюшоне уже собрался маленький, но внушительный сугроб. Наверное, это было красиво - чёрные волосы, в которых запутались снежинки. По крайней мере, другой причины для столь пристального внимания к своей макушке Ярмэйн придумать не смог.
   Рыжая каннка сидела на выступе стены, подтянув укутанные шерстяным подолом платья коленки к подбородку. Сидела, смотрела, молчала. Неизвестно сколько времени. Он и сам-то не знал, сколько уже здесь пробыл.
   - А ты ведь не сердитый, - задумчиво сказала она, когда он подошёл к ней поближе. - Ты стараешься рассердиться. Почему?
   Он посмотрел на неё внимательней, чем все предыдущие встречи. Ведь теперь он мог учитывать такое немаловажное обстоятельство, как то, что эта вот нелепая растрёпанная девчонка - не просто одна из дочерей северного канна, а её - плоть от плоти, кровь от крови. Ребёнок Атали Сэлдэнска - подумать только! И, если задуматься и подсчитать годы, рождённый как раз тогда, когда она исчезла с арены истории и из сердца ею же учинённой заварушки... Хотя - нет, тогда она, вероятно, родила Ронью, Яску - немного позже.
   Может быть, митлы не так уж не правы, считая женщин негодными ни для чего кроме домашних дел и деторождения? Променять свободу всей Аэнны на тихое семейное счастье! И это сделала та, чьё имя в Кеории произносят не иначе, как со священным трепетом! Что это - если не предательство? Глупое и подлое...
   Ярмэйн поднял глаза к рыжей каннке.
   - Не сиди на холодном камне, - сказал сердито. - Простудишь что-нибудь важное, и кого твой отец будет замуж выдавать?
   Рыжая заносчиво вздёрнула подбородок.
   - Сам туда выдавайся. А эстэфф - тёплый. Протяни руку и потрогай.
   Ярренвейн недоверчиво коснулся стены ладонью - да, тёплый. Подумал чуть-чуть и прижался щекой.
   Ну да - конечно. Не захотевшая стать великим символом свободы Атали - позор и предательница, как могла, как посмела! Бегущий от любой ответственности, как от чумы, Эро Ярренвейн - гордый и непонятый герой, не желающий быть ничьей марионеткой.
   - Почему ты здесь? - спросил вслух. - А не в зале с гостями?
   - За тобой пошла, - она пожала плечами.
   - Зачем?
   - Интересно.
   - Что во мне может быть более интересным, чем в остальных? Там у вас даже спарсианский наследник крутится, там - танцы, музыка, еда опять же... Или тебе тоже не дают спокойно спать легенды о Последнем из Серебряных ронов и распустившемся элгиле? Охотно верю. Детям положено любить сказки. Вот только верить им необязательно.
   Она спрыгнула с выступа и оказалась совсем близко. Заглянула в глаза и улыбнулась - так, что её длинное лицо стало почти хорошеньким.
   - Я не верю. Я знаю. Я была в Ястринэнн в тот день. Я стояла на заснеженной поляне, а она вдруг заискрилась, будто в звёздном свете, и прямо из под сугробов показались цветы. Маленькие, хрупкие - точно такие, как в песне. Я наклонилась и коснулась их кончиками пальцев, а потом из-за деревьев выехал ты... Тоже - как в песне: в серебристых одеждах и на белом коне. Ты меня не заметил, я была в плаще из аэсты, а ты - слишком околдован Ястринэнн, чтобы видеть что-то ещё...
   Она отчаянно покраснела и отвернулась, безуспешно пытаясь спрятать лицо за медными прядями волос. Ярмэйн покачал головой. Интересно, в восемь - или сколько ей там на самом деле? - лет уже можно влюбиться? В прекрасного рона на белом коне?
   Наверное. Если он - как из сказки. Ведь тогда все эти смешные чувства - они не к человеку, а к воплощённому чуду.
   Он усмехнулся: а ведь Келень Леклендской, его так называемой отныне невесте, сейчас - примерно столько же. Хотя она вряд ли бегает в одиночку по колдовским лесам и купается в ледяных озёрах.
   Она - избалованная касьа, изнеженное и всеми любимое дитя.
   - Споёшь мне эту песню? - попросил он старательно молчавшую и даже затаившую дыхание каннку.
   - Нет, - тряхнула она рыжими вихрами. - Рони попроси. Она хорошо умеет. Она всё, что хочешь, может спеть.
   Ярренвейн представил красавицу Ронью усердно распевающую Ромовый Гимн южных рамэйров и расхохотался. Жаль, что такой прекрасной мечте не суждено воплотиться в реальности.
   Девочка покосилась на него осуждающе.
   - Ну и чего ты смеёшься? Рони правда может всё это: петь, вышивать, танцевать, фигуры эти ледяные - это тоже она. Её учили.
   - А тебя, выходит, нет? - удивился Ярренвейн. - Ты же тоже каннка?
   - Меня - нет, - хмуро сказала она. - Карниэ сказала, что у меня руки не туда и не той стороной пришиты. И голос... такой вот.
   Ярренвейн сочувственно кивнул. Ему это было трудно понять - у него самого обычно получалось всё, за что бы он ни брался. Но голос у девчонки и вправду был - не очень, это ясно было даже без пения. Хорошо, что она родилась каннкой - так или иначе её судьба будет устроена... Канном Эстэвэном и Чёрной Каньей...
   Смешно, но ведь из всех четырёх дочерей на Атали больше всего походила именно Яска. Да: неуклюжая и некрасивая, худющая, длинноносая, вся словно бы состоявшая из острых углов - она казалась кривым отражением ослепительной княгини. Отражением в разбитом зеркале.
   И Ронья, и маленькие близнецы были похожи на отца, но не на мать.
   - Знаешь, - сказал он вслух. - Я ведь тоже не поющий. Меня, правда, даже не пробовали учить (потому, что рамэйры не в счёт!), слишком много было всякого другого, что обязан уметь ярн и наследник.
   - Ярн? - переспросила она.
   - Да. Так в Кеории называют правителей.
   - В Кеории?- и без того большие глаза рыжей каннки стали совершенно огромными. - Но ты же... ты же прибыл с юга, по гонровской дороге... ты же из Дэлькерры!
   Ярмэйн улыбнулся и кивнул.
   - Ну да... Там я плавал на корабле в очень сомнительной компании. Но родом я с Востока. Моё детство прошло в Кеории. Я - ученик Алри Астариэнна, правда... Правда, недоучившийся.
   - Почему? - явно сбитая с толку Яска хмурилась, пытаясь уложить в голове услышанное.
   - Потому что я от него сбежал.
   - Почему?
   - А я от всех сбегаю. Таков мой удел.
   Рыжая каннка недоверчиво покачала головой. А потом - видимо, чтобы не взялся тут же доказывать - крепко ухватила его за руку.
   - Ты мне расскажешь? - спросила с отчаянной надеждой, не оправдать которую было бы просто жестоко.
   - Думаю - да. Только холодно здесь для долгих разговоров, тебе не кажется? Да и хватятся нас скоро, если уже не хватились.
   Она кивнула.
   Они так и пошли обратно в замок, держась за руки, и позже, уже засыпая в своей комнате, Ярмэйн никак не мог отделаться от ощущения узкой, маленькой и очень горячей ладошки в своей руке.
  
   На какое-то время он совершенно позабыл о ней. Ну, в самом деле, разве есть дело рону и правителю до нескладной малолетки? У него дел по горло, а когда дела заканчиваются - почему бы и не позволить себе отдых? Да-да, то самое удалое "загулянье", которое так осуждал суровый отец Татеука Лассана. После хорошего отдыха обычно снова наваливаются позаброшенные дела, потом случается какая-нибудь абсолютно внезапная неурядица, улаживая которую ловишь себя на мысли, что быть наследником Астариэнна было куда как проще... и так до бесконечности.
   Как-то незаметно наступила весна, а с нею вместе - празднества в честь Ялы-Талой, здесь на севере отмечавшиеся особенно бурно. Во внутреннем дворе Ойор Аэс развели костёр до небес, музыканты, сменяясь, играли с полудня, и даже наступавшие всё ещё довольно рано сумерки никак не отразились на всеобщем веселье. Лихие пляски, шумные игры, состязания - вся эта цветная круговерть захватила последнего из Ярренвейнов полностью. Хотелось успеть одновременно переплясать со всеми девицами, побороть в рукопашной самого Ферхтагу-младшего (а он вон какой вымахал!), перепробовать все напитки и - да что там! Проще было сказать: хотелось всего. Сразу и чтобы ничего плохого за это не было.
   В какой-то момент, совершенно ошалев от охватившего всегда таких спокойных ястриннцев веселья, Ярмэйн вывалился из толпы в более тихий и тёмный угол двора и устало рухнул на застеленную войлоком широкую скамью, совершенно случайно оказавшуюся свободной от миловавшихся парочек. Лёг на спину, заложив руки за голову, с наслаждением потянулся, глядя в звёздные глаза наклонившемуся над ним северному небу... и рывком сел, ощутив чьё-то слишком близкое присутствие.
   - Яска? - удивлённо уставившись на сидящую прямо перед ним рыжую каннку, спросил он.
   Девчонка радостно закивала. Всё такая же растрёпанная, в шерстяном сереньком платьице и сером же аэстовом плаще, она воистину очень странно смотрелась на царившем вокруг празднике жизни.
   - А разве ты не должна сейчас прыгать через костры в Яшмете? Вместе с Роньей, отцом и ... матерью? - подозрительно поинтересовался он.
   Она улыбнулась.
   - Чёрная Каньа не празднует Ялэнла. Она сидит, закрывшись в своей башне.
   - И что же она там делает?
   - Не знаю. Горожане говорят, что колдует. Карниэ говорит не лезть не в своё дело, а Дед вздыхает и целует меня в макушку.
   - А канн Эстэвэн? - спросил Ярэмнэ.
   - Папа смеётся.
   Рон Эанэ озадаченно потряс головой. Семейная жизнь правителей Яшмета была чем-то слишком уж своеобразным.
   - И всё-таки, - не дал сбить с себя с мысли Ярренвейн. - Что ты тут делаешь? Как ты вообще оказалась в Ойор Аэс?
   Она беспечно пожала плечами.
   - Вспомнила, что ты обещал мне рассказать про Кеорию, и приехала.
   - Верхом? Одна?
   - Ну, конечно. Больше никому ты не обещал. Пойдём.
   Она решительно ухватила его за руку.
   - Куда?
   - Здесь очень шумно. Здесь нужно не рассказывать, а петь, а ты сам сказал, что не умеешь.
   Он обречённо вздохнул. Прогулка по ночному лесу и сказки для любопытных детишек - это было не совсем то, чем он собирался завершить сегодняшний вечер. С другой стороны, второй день всенародных гуляний подходил к концу и с пылом им предаваться не особо хотелось...
   - Сейчас. Плащ возьму, - ободряюще улыбнулся он напряжённо смотрящей на него Яске. Почему-то подумалось, что, несмотря на высокий титул и детство в спокойной и мирной стране, она знала не так уж мало радостей в своей жизни. И все эти радости не были связаны с другими людьми.
   Он ухватил плащ (кажется, не свой, а Татека, но приятель не обидится), взял со стола льняное полотенце, завернул в него пару лепешёк, наполнил лёгким яблочным вином флягу... Хотя детям, наверное, не положено вино. Взял ещё одну - с обычной колодезной водой. С величайшим трудом отыскал собственную сумку...
   - Идём?
   Она кивнула и нырнула в толпу. Шагала вроде и не быстро, но Ярренвейн еле успевал за ней. Неудивительно - учитывая, что его всё время пытались удержать: втянуть в круг танцующих, угостить малгаррой, да просто - по плечу хлопнуть... Когда они выбрались из замковых врат, была уже совершеннейшая ночь.
   Ярмэйн догнал Яску.
   - Я хочу на берег Мэлхэйэ. Там тихо сейчас.
   Он пожал плечами. В самом деле, почему бы и нет. Узкая ледяная речушка, что вилась вокруг подножия замковой скалы, нравилась ему тоже. Было там несколько вполне подходящих для ночных посиделок местечек. И, кажется, Яска тоже их знала - очень уж уверенно продолжала она идти, не обращая ровным счётом никакого внимания на темноту вокруг.
   - Ты здесь часто бываешь? - спросил Ярренвейн, когда они свернули с дороги на узкую, малозаметную тропку.
   - Иногда, - уклончиво ответила она. - Я любой путь запоминаю с первого раза и никогда не плутаю.
   Он, конечно, не поверил. Зажёг фонарик зелёного стекла - тот, что привёз ещё из Дэлькерры - в его свете лес вокруг казался особо таинственным, а лохматая Яска - существом из мира фей. Сейчас она заведёт его в самую чащу и скормит каким-нибудь особо пушистым монстрам - в конце концов, надо же зверушкам что-то есть?
   Яска резко обернулась на его смешок. Посмотрела - и ничего не сказала.
   Какое-то время они шли в тишине. Только шелестели-шептались аэсы и перекликались в их ветвях редкие ночные птицы. Потом Яска начала тихонько напевать. Мелодия показалась Ярмэйну незнакомой, а вот сюжет был стар как Мир: вывелась в птичьем гнезде маленькая крылатая ящерка. Глупые птицы не приняли её - перьев нет, клюва нет,... Ящерка много страдала, пыталась самоубиться с высокой скалы, да упала в овраг, где повстречала других ящерок. Обрадовалось чешуйчатое сердце: вот же вы, родные, я так вас искала! Да только сородичи были самые обыкновенные - бескрылые. И они поставили ей условие - стать такой же как они. Мол, рождённый ползать не должен летать в небесах - и точка. Будешь послушной - вот тебе наша дружба, наш овраг, и вот этот вот милый юноша с зелёным гребнем - в мужья; не сумеешь измениться - твоя воля... Заканчивалось всё, как и следовало ожидать, печально. Ящерке переломали крылья, но так и не смогли излечить от тоски по небу, потому что никакая любовь не заменит полёта...
   Резко оборвав песню, Яска свернула с тропы в узкую расщелину между двумя валунами. Ярмэйн последовал за ней. Одолев с десяток каменных ступеней, они выбрались на узкую полосу песка у самой воды. Яска бросила плащ на большой плоский камень. Ярмэйн положил рядом свои вещи.
   Собрали хворост, развели костёр - в таком же странно-настороженном молчании. Сели друг напротив друга.
   - А в Кеории поют чуть-чуть иначе, - улыбнулся он. - Будто крылатое-зубастое-чешуйчатое нечто родилось как раз у ящериц. Они сочли его несусветным уродом, но как-то терпели... А оно выросло, научилось летать и попыталось прибиться к птицам. Мол, смотрите: я такая же как вы, я хочу с вами. Те, разумеется, подняли на смех... Бедному чудовищу ничего не осталось как полететь к солнцу и сгореть дотла в его лучах.
   Яска молчала, не сводя с него огромных тревожных глаз. Ну да, он же обещал - сказку. Или не сказку - но какая разница? Какое дело родившейся в благословенной Нэриаэаренне девчонке до того, как там оно устроено на самом деле - на далёком Востоке, в Стране Ветров?
   Ярренвейн вздохнул. Большое, огромное дело, если эта девчонка - дочь Атали Сэлдэнска.
   - Что ты хочешь узнать сначала? - спросил, глядя в пламя.
   Она улыбнулась. И отчего-то он совершенно не удивился ответу.
   Разумеется, она желала знать - всё.
  
   Его прошлое было картинами: не одной, а целой галереей удивительных и обыденных сцен, связанных, на первый взгляд, одной лишь чертой - яркостью, перенасыщенностью красок, не пестротой их, а глубиной цвета, создававшей ощущение приукрашенной правды, а точнее - сказки или сна. Эта особенность была, есть, будет с ним до конца - в нём самом и в тех, кому доводилось когда-либо находиться с ним рядом, всего было, есть, будет слишком, чрезмерно.
   Каждая встреча - яркий осколок стекла, ослепительно сверкающий под солнечными лучами; драгоценный камень, диковинный цветок с неповторимым ароматом; а ему только и оставалось - собирать их в сокровищницу души.
   Его прошлое было ядом, горьким и сладким напитком памяти, терпким вином, выпить которое до капли не дано никому, потому что в каждом глотке - бездна; было - мёдом и хмелем, рассветной росой на горьких стеблях целебных трав, родниковой водой в каменной чаше под ледяным водопадом, молоком лунных коз, пасущихся на лугах Познания .
   Он был не виноват. Он никого не просил об этом.
   Так получилось.
  
   Глоток первый. Солёный.
   ... хрупкая женщина с волосами цвета талого льда и лицом бледным, полупрозрачным кутается в тяжёлый, громоздкий плащ; она мёрзнет, она почти всегда мёрзнет на кеорийском ветру, непредназначенная выжить в этом суровом мире, в котором родилась. Её лицо похоже на старинные фрески в Доме Хранителя, особенно сейчас, когда свет из окна обрамляет склонённую голову будто бы ореолом. Её руки терзают полосатый шарф, один конец которого змеёй свернулся у ног, а второй порывисто прижимает к груди собеседник.
   Собеседник высок ростом и порывист в движениях; его одежды - покрытые пылью, грязью, а местами чем-то бурым - носят цвета пламени, и сам он больше всего похож на костёр в честь Яриний на исходе весны. Он говорит тихо и спокойно, но чувствуется, каких усилий стоит ему эта сдержанность.
   - Ярнэа, вам нужно подумать о себе, - повторяет он. - Ваш сын ещё мал, но он - рон Эанэ и будущий экан Йэта Кехха, глава одного из древнейших нортийских родов.
   - Древнейшего, Хранитель. Правители Мирхэата последние, кто ещё остался, - печально отвечает она. - Мой отец при случае может предоставить тому любые доказательства.
   - Пусть так, - кивает он. - Даже больше: если так, то ответственность за этого мальчика слишком велика, чтобы взваливать её на ваши плечи.
   Она отнимает у него шарф и отворачивается к распахнутому окну.
   - Я и не думаю справиться сама. Я просто не умею. К тому же, - на мгновение голос её прерывается, - у меня будут ещё заботы. У черусков, Хранитель, есть обычай: перед смертью обязательно подарить прощальный подарок тому, кто окажется рядом, - самое дорогое, что у тебя найдётся. Редко кому удаётся следовать такому обычаю, конечно, - смерть мало кого предупреждает о своём приходе. Моему мужу это удалось. У меня будет ребёнок. Ещё один наследник. Поэтому я вернусь в Крыло Дней. К отцу.
   - Ярнэа! - всё-таки не выдерживает он. - Амарэанни, послушайте! Я глубоко уважаю ярна Морэллинна, он мудрый и прозорливый человек. Но в наставники юному Эро он не подходит... Ему попросту слишком много лет, он - древний старик, не поспевающий за меняющимся миром.. Мальчику нужны учителя и примеры перед глазами. Другие примеры.
   Она качает головой. Ветер, прорываясь в комнату, играет выбившейся из причёски прядкой.
   - Мои дети будут расти в Мирхэате, Хранитель. Они будут нортийцами. Нас и так смехотворно мало осталось в твоей разрастающейся державе. Мой сын подрастёт, сделает лодку из серебряного дерева тилори и маленькую арфу со струнами из лучей Илирэнхи, чтобы играть для волн и звёзд, плавая по Жемчужному Заливу. Моя дочь будет вплетать в косы цветы жасмина и вышивать картины разноцветным жемчугом. Кто я такая, чтобы лишать их вот этой жизни? Кто вы такой?
   Она говорит нараспев, слушая сама себя, любуясь собой, произносящей каждое слово. Хранитель долго смотрит на неё, молча, не двигаясь, потом встряхивает головой, неожиданно сделавшись похожим на большого лохматого пса, разворачивается на каблуках и быстро выходит из комнаты. Только на пороге он задерживается на мгновение, чтобы тихо произнести - еле различимым шёпотом:
   - Кто Я? Я - Кеорэн, разумеется...
   Она его не слышит.
  
   Любимой забавой детей Приграничья, тех, что живут в селищах на границе Осгана и Алайны, испокон веку было сплавляться по извилистым горным речушкам, мелким, но быстрым. Ребята постарше мастерили легонькие плоты, вытаскивали их на середину, туда, где вода достигала хотя бы пояса, и с хохотом катились вниз до первого поворота. Малышня барахталась у берега, скользила по гладким камнях на собственных попах и животах...
   Чернявый мальчишка стоит на плоском замшелом камне, торчащем из воды будто остров. Ему - четыре года. Его зовут Ярмэйн Хэсэллаир Яренвейн рон Эанэ. Собственно для него это сочетание звуков ничего пока не значит - он понятия не имеет, что вместе с именем уже успел унаследовать все противоречия жизни в Кеории, что его отец, бродяга-аэниец, лихим ветром занесённый в страну Астариэнна, последний потомок древнего северного рода ронов и правителей и просто отчаянный рубака Дир Хэсэлла Ярренвейн, и мать, тонкая хрупкая дочь Мирхэатской долины, - представители двух столкнувшихся в Кеорэне не миров, но мировосприятий; что, став женой Хэсэллы, Ярамэан Ясный Свет рассорилась с отцом, суровым предводителем одного из двух, населяющих Страну Ветров народов, нортийским эканом и ярном Нэррэйэхом Моррэлином и теперь не так-то просто ей пойти к нему на поклон... Он многого не знает пока, сероглазый мальчишка, называющий себя "Эро", с раскатистым, звучным "р-р" в середине, звучащим особенно радостно от того, что не так уж давно у него это впервые получилось. Впрочем, незнание не освобождает. Ни от чего.
   - Эгоу-у-у! - вопит долговязый Тиввэ, проносясь мимо на старом деревянном корыте. Худые ноги его смешно торчат над треснутым и кое-как залепленным бортом.
   Эро, не раздумывая, прыгает вслед. Корыто уходит под воду от двойной тяжести и вертится волчком, Тиввэ ругается, пытаясь вытолкнуть из своего "корабля" нахального захватчика, но быстро соображает, что драки на борту его плавсредство точно не выдержит. Быстрое течение тащит их по невысоким порожкам, то ударяя о камни, то подбрасывая, то норовя перевернуть.. Эро заливисто хохочет, он столько раз с завистью смотрел, как это делают другие. Ему сейчас даже веселее, чем когда приехавший с утра к маме гость катал его на лошади. Лошадь шагала медленно, рядом шла мама, испуганно ахая каждый раз, когда Эро хотелось привстать или наоборот наклониться, или повернуться, или потрогать лошадиные уши - в общем, и в половину не удалось получить положенного в таких случаях удовольствия, зато здесь...
   - Э-э-э-гоу-у-у-у-у-у-у-у! - крик наследника Мирхэата, Атр'анны и прочая, прочая, прочая далеко разносится над изгибами безымянной речушки.
   Он здесь счастлив.
   ... А когда он вернётся домой, вымокший, грязный и оборванный, мама против обыкновения не будет его ругать, а прижмёт к себе крепко-крепко и скажет... скажет, что папы больше нет. Папу убили митляндские "псы" на границе и теперь они с мамой не будут жить в Ингилоре Белостенном, а поедут к дедушке. Оказывается, у него, Эро, есть дедушка, правитель прекрасной долины у моря, он очень его любит и ждёт. А ещё Эро не должен плакать, потому что он - будущий воин Кеории, мамин защитник и дедушкин наследник. Он и не плачет, раз нельзя. Он просто вырастет и всем отомстит. Пойдёт и убьёт всех митляндцев: и "псов", и айлатов Времени, и Императора. За папу.
  
   Глоток второй. Сладкий.
   ...Мирхэат, о котором ему так много говорила мать, похож на сад. Цветов здесь не просто много - кажется, что здесь цветёт всё: кусты, деревья, лужайки, изгороди и даже стены домов. Кажется, будто всё вокруг - огромное пушистое облако, белое, розовое и нежно-сиреневое, пахнущее сладко, как молоко с мёдом, и такое же тёплое. От этого слегка кружится голова и всё видится в лёгкой дымке, дурманящей и прекрасной.
   Мирхэат - самая южная долина Кеории. Здесь почти нет знаменитых ветров и от этого гораздо теплее. Здесь почти не видно чёрной и мрачной громадины Фэсс Гараха, скрытой бело-серыми силуэтами других, куда более приятных гор. Здесь - море.
   Первый раз Эро Ярренвейн видит море ясно-голубой полосой у горизонта. Видит и загорается таким нетерпением, что начинает высматривать его за каждым поворотом, крутиться и вертеться, рискуя вывалиться из седла, куда его посадил сопровождающий ярнэу Ярамэан воин.
   Второй раз он видит его с обрыва, когда их небольшой отряд гуськом движется по узкой, примыкающей к отвесной скале тропке. Теперь он может рассмотреть и волны, их золотящиеся на солнце гребни, пенные султаны, как на старинных шлемах, следить за полётом кружащих над ними чаек, услышать особенный морской плеск-шум, а главное - учуять его дыхание, дыхание Моря...
   Потом они спустятся к самому берегу, и Эро бросится босиком по камням к этому, сине-серо-зелёному, огромному, завораживающему, чтобы у самой кромки, у самого языка белой пены замереть, затаив дыхание, не в силах даже самому себе объяснить охватившие его в этот миг чувства.
   Древность.
   Вечность.
   Мощь.
   Ласка и опасность, холод и тепло, шум и молчание - всё едино. Просто он раньше этого не знал.
   Мирхэат - единственная долина в Кеории, выходящая к побережью, единственная, где море знают и любят, где им - живут.
  
   Глоток третий. Холодный.
   ... Комната с заколоченными ставнями. Заколоченными надолго, быть может, на годы - так повелел ярн Моррэллин. В неверном свете единственной свечи можно разглядеть накрытую грубым светлым покрывалом кровать, часть висящего на стене гобелена и неизбежный букет в каменной вазе на полу. Больше не видно ничего. Букеты хозяин Крыла Дней тоже велел менять каждые несколько дней.
   Эта темнота и тишина - всё, что осталось от Ярамэан Ясный Свет. От матери. Тишина, полутьма и смерть.
   Наверное, в их предыдущем доме, в котором они жили вместе с отцом, ещё до того, как он погиб в приграничной стычке, остались какие-то напоминающие о Ярамэан вещи. Быть может, платья, быть может любимые книги и безделушки. В дорогу она не взяла ничего, а обзавестись новым не успела болезнь унесла её через год после рождения дочери, такой же красивой и хрупкой, какой всегда была она сама.
   Дочь она назвала - Кэнлеа.
   Ещё остался портрет, но его Эро увидит несколько позже, после смерти деда и долго не сможет привыкнуть к тому, что эта смеющаяся девчонка в веночке - его мать
  
   Глоток четвёртый. Ледяной.
   ... Большой зал Крыла Дней. Огромный, с высоким - раза в два выше, чем в остальных комнатах - потолком. В середине - длинный, покрытый алой скатертью стол, вокруг - стулья с высокими резными спинками, большая часть из которых пусты, а прочие занимают участники Совета. Ярны погибшей Нортайи. Эро Ярренвейн стоит рядом, не решаясь ни занять дедово место - во главе стола, место экана, ни сесть на любое другое, так как это было бы понято как отказ от верховной власти. Эро в растерянности. Ему всего девять лет и он - последний из правителей Мирхэата, самого древнего рода нортийцев. В Аэнне и в перенявшей её образ мыслей Кеории наследственность власти никогда не была обязательной, нортийцы и горские кланы кеоров следовали древним традициям неукоснительно. И согласно этим традициям...
   Додумать Ярренвейн не успевает - в зал врывается Астариэнн, Хранитель Кеории, человек, которому подчинились в своё время и гордецы-нортийцы, и упрямые горцы, и скорые на расправу жители холмов Осгана; человек, которого никогда не волновали ничьи традиции и планы, кроме собственных. Хранитель мало изменился за прошедшие годы - те же резкие, порывистые движения, одежды цвета пламени, голос, в котором чудится сдерживаемое рычание... Астариэнна приветствуют со всем положенным почтением и предлагают занять одно из многочисленных пустующих кресел ( нортийцев мало, очень мало и становится всё меньше год от года), Хранитель досадливо отмахивается, заявив, что ему нужен Арамано Хэсэллаир причём немедленно и со всеми потрохами. Опешившие ярны пытаются возмутиться, сам Эро что-то лепечет весьма невразумительное, а Алри Астариэнн спокойно объясняет собравшимся, что под потрохами он имеет в виду драгоценную цепь нортийского экана, обруч-венец ярна Морэллина, Владетеля Жемчужной Долины и все памятные вещицы, некогда принадлежавшие Диру Хэсэлле и жене его, ярнэа Амарэанни.
   Ярн Тсэя, друг деда и большой любитель рассуждать об особой роли нортийцев в истории Мира, порывисто и несколько нарочито неуклюже вскакивает:
   - Постой, Элир! Тебе не кажется, что ты забываешься? Здесь Совет Ярнов Нортайи, а не кеорский р'ханк, где каждый может выкрикивать своё, без очередности и приличий! - глядя прямо в лицо Хранителю, громко говорит он. - Тебе позволили здесь находиться, хоть ты и не нортиец, да и явился незваным, а ты осмеливаешься чего-то требовать...
   - Осмеливаюсь, - тихо, но отчётливо произносит Астариэнн. - Именно потому, что я - не нортиец. Я, знаешь ли, - Элир, то есть Хранитель этой земли, имя которой Кеория, а уж никак не Нортайа. Где она эта загадочная страна, детьми которой вы продолжаете себя называть, хоть давно позабыли, что это означает? Нет её? А, может, не было никогда и не будет, если не-нортиец Асхэви не надерёт задницы сидящим на вашей исконной земле митлам?
   Тсэя качает седой головой.
   - Не надерёшь. Никогда. Ты не кангорн, Элир, и таковым уже не станешь, раз не стал во время четырехлетнего бунта. Твоя слава осталась в прошлом - даже не слава, а возможность её завоевать, но ты растерял все свои возможности - остался пепел и необходимость строить дом на пепелище. Дом ты, бесспорно, построишь, а вот переломить судьбу уже не в твоей власти.
   Астариэнн, до того хмурый, как туча, неожиданно улыбается - странной выглядит эта улыбка на усталом лице.
   - Может быть так, а может - и нет, - туманно отвечает он, чтобы тут же добавить, - но мальчик всё равно должен идти со мной.
   Тсэя ответить не успевает, со своего места поднимается ярн Еллга, самый старый среди участников Совета. Его уважают даже горцы, которые к нортийцами вообще относятся крайне холодно.
   Астариэнн низко кланяется старику.
   - Элир, - скрипучим голосом возвещает седобородый ярн. - Этот мальчик - наша надежда. Надежда не только для нашего народа, но для всей Кеории, порукой тому его кровь - кому как не тебе знать это? Но для того, чтобы звезда Ярен Ийкэ Яээн когда-либо взошла в небесах, юный шалопай Эро должен выжить, вырасти и повзрослеть. Можешь ты обещать, что, забрав его с собой, ты сможешь его уберечь? Не можешь. Ты сам - дитя ветров, а они в Ан Пил'аэ дуют всякий миг в другую сторону и хорошо, если меньше полудюжины сразу... Подожди хотя бы до совершеннолетия Эро - не нужно ему ввязываться во все твои авантюры, восстания, освободительные войны, магические опыты до срока. Ни к чему это.
   Старик тяжело опускается в кресло, Алри Астариэнн явно собирается длинно и пространно ему возражать, но слушать всё это экану нортийскому и ярну Жемчужной Долины Эро Ярренвейну не досуг. Он, стараясь производить как можно больше шума, шествует к середине длинного, покрытого алой скатертью стола, бросает перед ярнами драгоценную цепь с изумрудами, обводит зал внимательным взглядом.
   - Венец снимать не буду, я всё-таки последний в роду, а это забирайте, - говорит, стараясь казаться спокойным как Астариэнн, но звонкий детский голос звучит не очень убедительно. - Мне бы хотелось, чтобы эканом стал Еллга килн Яхх-лит-Лирро, но я понимаю, что у меня не спрашивают. Я еду в Ингилор.
   Он едва ли осознает, что решается его судьба, тем более - что он сам только что её выбрал. Всё его существо поет в предвкушении грядущего приключения, мысли заняты мечтами о бессмертных подвигах, а ноги готовы пуститься в пляс. Позже он не раз задумывался о том, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он остался в доме деда - наследником, преемником, ярном. Но - было то, что было, и он не жалел - никогда. Просто с того дня на протяжении многих лет больше не называл себя - Эро, а только полным именем, причём не на нортийский, а на ингилорский манер - не Ярмэйн, а Арамано.
   Совет на удивление легко и просто его решение принимает: Тсэя становится эканом, Еллга выбран наместником Мирхэата, а смотрителем Крыла Дней призывают Алэну килн Мейт, подругу матери Ярмэйна, в битве под Антэйорро потерявшую мужа. Сборы получаются недолгими - Эро так вовсе готов выехать в тот же день, но спутнику его требуется отдых и время на долгие и горькие разговоры о провалившемся восстании. Уезжают они через два дня, на закате - Алри Астариэнн мало того, что сам видит во тьме как кошка, так ещё и требует от мальчишки, чтобы тот учился этому как можно быстрее.
   Они скачут в ночь и где-то в глубине души Ярренвейну холодно, и сладостно, и жутко...
  
   Глоток пятый. Долгий.
   ... Ингилор Белостенный, город - сердце Кеории, построенный Ингилом Вихрем, сыном Последней Владычицы Аэнийской. Белая пыль немощённых ни разу извилистых улочек, переброшенные через многочисленные реки-речушки-ручьи висячие мосты, уединённые беседки над ущельями, высокие стены, круглые, покрытые разноцветным металлом крыши, распахнутые с ранней весны до первого снега окна, верба и укрывающая по весне всё жёлтым облаком мимоза... Город, в котором бок о бок живут строгие заносчивые нортийцы, честолюбивые и добродушные беглецы из завоеванной митляндцами Аэнны, гости из Алайны в золото-алых вышитых одеждах, неразговорчивые кеоры в узорчатых плащах через одно плечо, уросские бродяги в лохмотьях с дудками и бубнами, спрятанными в пропыленные чехлы - много кого можно встретить в столице Страны Ветров. Ярренвейн, жадный до всего нового, часами бродит меж людей, наблюдая, изучая, а то и заводя неожиданные знакомства. Впрочем, как правило, любая прогулка завершается тем, что его вылавливает Астариэнн и возвращает к суровой реальности: то есть занятиям, книжным и не очень. С Алри Астариэном - в доме деда его называли Элир Асхэви - спорить трудно, признать, что - попросту невозможно Ярренвейну мешает одно лишь родовое упрямство.
   Ярренвейн, не привыкший подчиняться кому бы то ни было, не сразу понял в какую упряжь впрыгнул добровольно. Впрочем, Асхэви быстро ему всё разъяснил.
   Ярн Тсэя не врал и не заблуждался - после поражений и потерь имя Хранителя Кеории уже не вызывало такой беззаветной любви как ранее. То есть заслуги его признавали, таланты ценили и изгонять в болота Ан-рад-Шиерры вовсе не собирались, но - прежней веры не было. Огонь погас. Из символа свободы и чести Кеория превратилась в обычную раздираемую внутренними противоречиями страну. Да, Элир Асхэви ещё был способен вернуть всё к прежнему, добунтовому состоянию, но вот мечтать об Аэнне более не приходилось. Ярмэйн же волею судеб оказался потомком древнего нортийского рода и вместе с тем сыном бродяги-аэнийца Хэсэллы, неведомым ветром занесённого в Восточные Горы и ставшего кровным побратимом Хэммира мирд Эйрта идх Сеоннэ, одного из самых непримиримых кеорских вождей. Это означало, что предназначение его было определено ещё до его рождения - будь у четы Ярренвейнов ещё сыновья, можно было бы отвертеться, но последний дар Дира Хэсэллы беззаветно любящей его супруге оказался девочкой - Кэнлеей, воспитывать которую взялась всё та же аора Алэна. Эро же должен был ни много, ни мало наследовать Астариэнну, а так как Хранителя Кеории выбирали - он был обязан заслужить эту честь, быть её достойным. Пока жив был Дир Хэсэлла, можно было надеяться, что он сумеет воспитать сына, ярн Морэллин вызывал сомнения, но был не безнадёжен, теперь же дела вовсе пошли на самотёк и Элир Асхэви этого так оставить, разумеется, не мог. Так что Ярренвейн, думая, что сбегает от бдительных очей нортийских ярнов, угодил в ещё более жёсткую переделку - в железные лапы Астариэнна. Жизнь в Ингилоре оказалась совсем не лёгкой, но и скуки, порой сводящей его с ума в Крыле Дней, ждать пришлось довольно долго. Асхэви взялся учить его всему - тому, что знал и умел сам и даже чего не знал и не умел - приглашая наставников издалека.
   ...Ярренвейн - занят. Он стремится одновременно ускользнуть от бдительной опеки и оправдать возложенное на него доверие. Наставники любят его за острый ум и терпеть не могут за злой язык и полную, совершенную безответственность, которую Астариэнн, посмеиваясь, называет непредсказуемостью и исподтишка поощряет. Ярренвейн - безусловный вожак стайки самых отъявленных ингилорских сорвиголов, его одинаково легко принимают и нортийцы, и аэнийцы, и кеоры, как и надеялся Хранитель, Арамано - свой для всех. При этом сам он не ощущает своей принадлежности к какому-либо народу, а потому может (на взгляд Астариэнна) быть выше их многолетних дрязг и разборок.
   От отца Арамано остался конь - белый, чёрногривый Нэймари, которого сам он называет Ниммиррин. Мало у кого из его сверстников есть такой: древней, редкой породы, о которой даже упоминается в сказаниях времён Нортайи. Арамано носится верхом по каменистым тропкам Ан Тир, пропадая по нескольку дней, ночует под открытым небом, добирается до берегов Антиннэ, Великой Реки.
  
   Глоток шестой. Пряный.
   ... её зовут Риэла. Риэла-ведунья. Ей неведомо сколько лет: узкое лицо с огромными глазами и худощавая фигура могут принадлежать как девочке, так и зрелой женщине; впрочем, незнакомцы и за мальчишку её принимают порой - издалека даже часто. От неё пахнет травами и костром, её дом - хижина на утёсе, неподалёку от пастбища, куда ингилорцы выпускают лошадей. У неё нет ни родителей, ни мужа, но дом её всегда полон детворы. К ней приносят малышей матери - кто лучше Риэлы разберётся с ночными страхами и больными животиками? К ней приходят те, кто постарше - послушать сказки, рассказывать которые она мастерица, поиграть и побегать, а то и научиться чему-нибудь новому: мальчишки - строить лодки и хибарки-шалаши, лёгкие и удобные, чтобы можно было переносить на другое место; девчонки - ткать да вышивать "не по-нашему", диковинные узоры, странные картины; особо приглянувшихся ей чем-то она ещё учит лечить...
   - Зачем мне? - пробует поначалу удивляться Ярренвейн, наследник и преемник.
   Она улыбается загадочно.
   - Вот когда узнаешь, тогда и поблагодаришь.
   - А если не узнаю? - упрямится он.
   Она пожимает плечами:
   - Тогда благодарить, конечно, будет не за что.
   С ней трудно спорить - куда труднее, чем с мечущим громы и молнии Астариэнном. Риэла-полукровка просто не замечает - так, что получается, что спора вроде бы и нет.
   Арамано смешивает в ступке нужные травы, бормочет заговоры, варит отвары и читает старые записи Риэлиных предшественников - на малопонятных языках, похожих на те, которым учит его Астариэнн и других совершенно. Риэла им довольна: если бы мальчишка не был Ярренвейном и воспитанником Хранителя, она сделала бы из него настоящего целителя, она часто говорит об этом, и её признания приятнее похвалы других учителей.
  
   Глоток седьмой. Отравленный.
   ...Льят - давняя традиция горцев, которую постепенно переняли все кеорийцы. Так называют поединок, в котором сходятся два бойца, вооружённые шадами - длинными кеорскими ножами. Противники кружат по специально огороженной площадке, пытаясь достать друг друга - "оставить след", не нанося серьёзных увечий. Как правило, наносятся рассекающие кожу царапины, некоторые умельцы прядь за прядью срезают волосы. Вызвать на Льят можно только равного тебе или более опытного бойца - уже не раз доказавшего своё превосходство в боях с другими, поэтому мальчишки к этой забаве допускаются: умелый воин легко заставит дерзкого юнца не только признать своё поражение, но и выразить желание чему-то поучиться. За поединками же "равных" - наблюдать просто захватывающе: птицами парящие фигуры то убыстряющие движения так, что нельзя различить невооружённому глазу, то замедлящиеся словно в странном ритуальном танце.
   Ярренвейн мог бы поступить так, как поступало большинство его сверстников - вызвать на "ученический" бой кого-нибудь из подростков, уже имевших право носить оружие, но не считавшихся воинами. Это не противоречило правилам: рядом с ним, едва разменявшим десятую весну, почти любой мог считаться "сильнейшим" - хоть рыжий Горрик мирд Тогэрран, готовящийся вскоре пройти принятое у горцев Посвящение, хоть тринадцатилетний Тодох, оруженосец Осгорна из Осгана. Можно было бы наставить друг другу шишек с помощью ученического деревянного оружия, получить десяток-другой полезных советов и разойтись. Арамано Ярренвейн выбрал другое: с недвусмысленно острым шадом и соблюдая все положенные церемонии, он бросил вызов Даэрваллу, молодому воину из дружины Астариэнна. Даэрвалл Палмалий не был, конечно, одним из лучших бойцов - ни на поле боя, ни на Льяте, но за ним числилось некоторое количество выигранных(хоть и не зрелищных) поединков и участие в приграничных стычках с "псами" Митл-анд'ийи. Отказывать вызывающему на Льят было нельзя, какие бы причины на то ни побуждали. Даэрвалл и Ярренвейн встали друг против друга на залитой солнцем площадке...
   Наверное, со стороны это выглядело нелепо - Арамано вспоминались потом насмешливые взгляды зрителей и откровенный восторг Астариэнна, которому выходки подопечного, как правило, доставляли удовольствие. Действительно: статный юноша в белоснежной рубахе, красиво расправив плечи, явно скучал, вынужденный участвовать в детской забаве - он даже шад держал небрежно, словно, раздумывая - пригодится ли он вообще сейчас; его противник же - высокий для мальчишки, но всё равно слишком маленький ещё, с острыми лопатками, торчащими под некрашеным льном сшитой Риэлой туники, был не просто собран - натянут словно струна, словно тетива лука. Но, когда, Асхэви ударил в гонг, возвещая начало боя, всем резко стало не до смеха - лук выстрелил...
   Напряжение и пронзительное счастье того дня: когда все краски Мира стали ярче, все контуры отчетливее, а время не замедлилось, но стало бежать ощутимо - так, что им возможно было управлять, вернее управлять собой в его потоке... Всё это осталось с Ярренвейном на всю жизнь и помогло выйти живым из многих последующих передряг. Его победа, ему самому казавшаяся неминуемой, была невообразимым чудом для всех остальных. Впрочем, чтобы он не сильно зазнавался, Алри Астариэнн тут же взялся объяснять обоим поединщикам допущенные промахи, изрядно поваляв их в пыли... Под его насмешливым взглядом как-то быстро оказалось, что это не Ярренвейн выиграл бой, а Даэрвалл его проиграл наиглупейшим образом.
   Впрочем, это мало что меняло для Ярмэйна - он перестал считаться с мнением окружающих абсолютно, даже сил Астариэнна едва хватало, чтобы призывать его к порядку. Он по-прежнему упорно занимался, но теперь уже не по велению Наставника, а потому что сам того желал. Впрочем, распорядок уроков он себе составил на редкость вольный, да и его-то придерживался не всегда. Вокруг него довольно быстро собралась компания самых отчаянных сорвиголов из Ингилорской ребятни: как аэнийцы, так и горские мальчишки - признавшая в молчаливом, но отчаянном Ярренвейне вожака. Вместе они излазили весь Ан Пил'аэ вдоль и поперёк, подбирались к хребту Ан Милонэн и начинали посматривать на Ан Тир, лежащий за рекой Антинэ, необъятно широкой и полноводной. Именно тогда - когда уже решили бросать жребий, Алри Астариэнн рассказал воспитаннику о Тинувир Оре. Сделал он это с умыслом или просто к слову пришлось, Арамано так и не узнал, но случилось это как нельзя вовремя. Это было как раз то самое, что им требовалось. Потому как скалы-ущелья-долины-высокогорные луга наскучили неимоверно, а Ан Тир скорее всего в этом смысле ничем от Ан Пил'аэ не отличался. Решение было принято мгновенно: наскоро собравшись ватага искателей приключений выступила к Ан Милонэн. Сердца радостно бились, души трепетали, мысли скакали, путались и вертелись волчком...
   Тинувир Ор был любимой легендой Страны Ветров - для всех её жителей, хоть и рассказывали они по-разному...
  
   ... Высоко в горах - выше, чем забирались самые смелые безумцы народа кеоров - лежит Зачарованный Край. Там никогда не бывает зимы, из земли бьют источники с живой водой, на вечнозелёных лугах цветут невиданные во всём Уумаре цветы и пасутся белоснежные единороги. Величественный замок Владыки Гэррана парит над утопающей в кустах горных роз долиной, вознесенный на нависшую над ней скалу - если даже какому-то страннику и удалось бы попасть в Тинувир Ор, то к замку он всё равно не сумел бы подобраться - к его воротам не ведут доступные человеку тропы, он близок и так же далёк, как если бы был всего лишь ускользающим из рук отражением луны в озере... В Тинувир Оре живут альды - бессмертные колдуны из древних преданий, последние, что остались в Мире, когда прочие ушли за Стену Ночи.
   Тинувир Ор трудно найти - только чистый душой и храбрый сердцем может ступить на его земли, да и то - лишь если того пожелают Владыка и его прекрасная дочь сэлу Маурэл. Когда то древний пророк предсказал, что Дева Тинувир Ора найдёт своё счастье со смертным. Будет это в Век Великой Угрозы, когда сами основы Мира пошатнутся. Потому и остались отец и дочь в Уумаре, когда прочие соплеменники их ушли - ждать смертного воина, достойного быть возлюбленным альдской сэлу и способного удержать в руках падающие небеса.
   Много веков ждут Владыка Тинувир Ора и Дева Маурэл, иногда привечая путников, но чаще лишь взирая на них в волшебное зеркало. Иногда - раз в столетие, не чаще - прекрасная сэлу покидает убежище и купается в ледяных озёра Ан Милонэн. Те, кто увидит её, в скором времени встретят свою судьбу: смерть или величайшую любовь в своей жизни.
   Так поют и рассказывают горцы Горрэнайны, всё ещё верящие в то, что альды были не красивой сказкой, а настоящим народом, жившим бок о бок с ними.
  
   Аэнийцы - те, кто пришёл в Страну Ветров после гибели своей страны, во времена воительницы Анги и позже - говорили иначе. Аэнна - не Кеория, в бессмертных альдов там давно не верили, разве что старые бабки внукам сказки сказывали, да менестрели песни слагали, не надеясь, что их творения сочтут правдивыми - так, для ради красоты слова и образа. Аэннийские легенды повествовали в основном о благородных рыцарях, великих каннах и седобородых мудрецах. Волшебство в этих преданиях тоже присутствовало, только не как врождённый талант, а как удивительное искусство, постичь которое может всякий, если только он будет достаточно упорным. В прежние времена - по уверению аэнийских летописей - существовали даже Школы Магии, где можно было научиться колдовать. Тинувир Ор был такой школой...
  
   Стены Тинувир Ора сложены из темно-зелёного камня айлманэ, который добывают только в горах Диг Нэла нынче сокрытых за Фэсса Кайракэ, Стеной Ночи. Даже маленький кусочек такого камня, что с лёгкостью можно спрятать в ладони, даёт необычайную мощь заклинаниям своего владельца. Силы же целого замка превратили канна Гэррана в самого могущественного мага во всём Уумаре. Он познал всё, научился всему, что только можно уметь в мире, а когда ему это наскучило, решил помочь другим. Он собрал самых талантливых волшебников и самых мудрых учёных Аэнны - чтобы они воспитывали юношей и девушек в его школе, а сам использовал все свои умения и чары айлманэ, чтобы оградить свои земли от зла, войн, болезней и голода - что бы ничего не мешало занятиям. Многие годы его ученики выходили в Мир, не только обладая знаниями и силой, но и преисполнившись любовью к его обитателям, ко всему, что их окружало. Они заботились о людях, животных и растениях, земле и воде, исцеляли и направляли. Они умели говорить со всем живым в Уумаре и даже камни порой удавалось им понять. То было удивительное время - время расцвета Аэнны, время мудрости и спокойной мирной жизни: Паланэ-а-Таринан, Час Магов. Тогда были побеждены многие болезни, отступили неурожаи и бедствия, не было войн и непонимания - Золотые Века, Благословенная Эпоха.
   Так было до тех пор, пока воинственный народ Митл- анд'ийи, страны, лежавшей далеко на западе, не собрал огромные армии - несметные полчища, вооружённые не столько сталью, сколько ненавистью - и объявил Аэннийской Властительнице Ланэл Ламаирэн войну. Эта война длилась более десяти лет и позже получила имя, известное всем потомкам как победителей так и побеждённых: Итверна, Чёрное Вторжение. Аэнийцы сражались доблестно, их предводительницей была Анга Агорэна, сделавшая всё возможное и невозможное, чтобы защитить свободу своего народа. Но у митлов-чужаков были не только воины - им помогали жрецы странного культа: айлаты, поклонявшиеся Отцу Времени. То была первая встреча людей Аэнны с "капюшонниками", вызвавшая любопытство и удивление - разве мог кто-то предположить, что они пришли навсегда? Айлаты владели магией, и хоть они были гораздо слабее, чем ученики канна Гэррана, но зато обладали такими умениями, противопоставить которым Тинувир Орские целители и травознатцы почти ничего не могли. Дети Времени владели дарами убеждения, искусством слова и обманных чар - медленно, но верно подчиняли они сердца людей, убеждали их в своей правоте, выворачивая наизнанку людские души и людское прошлое, заставляя желать изменить свою суть. Аэнна не сдалась Империи - она превратилась в её отражение, в её тень на воде. Когда канн Гэрран понял, что нельзя бороться с людьми против них самих, что глупость человеческую не победить, он ушёл вместе со своими учениками за Стену Ночи - некогда возведённую древними магами, ушёл в неизвестность, ушёл навсегда. Напоследок же Властитель Тинувир Ора наложил на свой замок заклятье - чтобы никто не сумел воспользоваться колдовским камнем в низких и подлых целях. Ученики Гэррана - те, кто не последовал за ним сразу же - какое-то время ещё пытались спасти рушившийся на глазах мир, но не преуспели и один за другим тоже покинули Уумар. Вместе с ними за Фэсса Кайракэ навеки ушла магия...
  
   Мысль, высказанная вслух, вызвала восторженное одобрение - что бы ни скрывала в себе заповедная долина, приключение обещало быть увлекательным. Ватага юных удальцов радостно отправилась на поиски незнамо чего, умудрившись даже не разругаться, выясняя, что же всё-таки они собираются искать. Путешествие по Ан Пил'аэ показалось им приятной прогулкой - в который раз идти-шагать по каменистым тропкам меж изученных до камешков гор, травить байки у вечерних костров, считать звёзды ночами, а по утрам с разбега нырять в ледяную воду природной купальни, образовавшейся в каменной нише на пути у очередного стремительного ручейка. Жилые места они обходили стороной - чего они там не видели? - и поэтому никаких вопросов и возражений по поводу своего похода не слышали. Не от кого было - лишь поросшие горными розами и жасмином склоны гор, птицы да лесное зверьё встречались им на пути. Первый раз объясняться Ярренвейну сотоварищи пришлось у Поднебесных Врат - перевала, за которым начиналась настоящая Горрэнайна, край кеоров. Впрочем, относящиеся к древним преданием с почтением горцы сочли поиски Тинувир Ора достойным делом для потомка вождей, а потому не только пропустили мальчишек (из которых кеорами по рождению была едва ли половина) на запретную чужакам землю, но ещё и снабдили их припасами, напутствиями и предостережениями. Пейзажи сокровенной Горрэнайны мало отличались от привычных им, разве что казались более суровыми и неприветливыми - на горизонте всё отчётливей проступал непроглядно чёрный силуэт Фэс Гараха, заставляя чувствовать себя неуютно всех, кроме горских ребят и самого Арамано. Сыну Дира Хэсэллы Стена Ночи вовсе не виделась мрачной, чужой, враждебной, как всем остальным - даже жившим не одно столетие в её тени кеорам, привыкшим к такому соседству, но не полюбившим его. Ярренвейну Фэс Гарах показался красивым, чуточку опасным и необыкновенно занимательным, он бы даже с удовольствием отложил цель их похода, а вместо этого попытался взобраться на "Стену Безнадежья". Тем не менее, этого он никому предлагать даже не пытался - он неплохо знал своих спутников, да и вообще - человека, решившегося на подобную проделку днём с огнём не сыщешь, Фэс Гарах почитался дурным местом, проклятым, ничего хорошего от него не ожидали - в отличие от замка канна Гэррана.
   Совсем миновать встречи им не удалось - единственная дорога к переправе лежала у подножия роковой Стены, так близко, что можно было ощутить как затихали здесь все ветра Кеории, уступая места ледяному дыханию Фэс Гараха; но - достаточно далеко, чтобы понять из чего же всё таки сделано это всеобщее чудище: камень, туман, чёрный огонь - не представлялось возможным.
  
   ... От обжитых мест Горрэнайны к северу вела тропка вдоль Фэс Гараха, и волей-неволей приходилось держаться её. Чёрная Стена на горизонте одним своим присутствием сводила на нет весёлую болтовню и заставляла ускорить шаг. Потом многие признавались, что во время этого пути в голову лезли исключительно леденящие душу легенды и жуткие предания. Ярренвейну это казалось смешным и даже глупым, нарочно он своих чувств не выказывал, но и сильно не скрывал, отчего невольное уважение к нему со стороны приятелей только возросло. В мечтах он уже видел себя во главе победоносной армии, и потихоньку распределял будущие места в ней среди нынешних спутников. Тем не менее, поход их стал несколько мрачноват и уже не представлялся столь безобидной и забавной проделкой, как в начале.
   Всё изменилось лишь, когда тропа вышла на побережье Эантинэ, пару раз обогнула замшелые исполины утёсы и окончилась высеченными в камне ступеньками, спускающимися на обширную полукруглую площадку у самой воды. Здесь было удивительно красиво: закатное солнце разукрасило светлый камень, бросило волнистую ленту дорожки наискосок через русло реки, а рассыпавшийся на тысячу мелких струй родник, шумно вырывавшийся из расщелины в скале где-то на высоте человеческого роста, вовсе казался золотым дождём из сказок про Эрьятана-Счастливчика. Здесь тяжёлые, тёмные мысли быстро оставили даже самых уставших и малодушных, а Ярренвейн и Горрик вовсе пришли в детский восторг. Побросав заплечные сумки, они помчались к краю площадки, смеясь и обгоняя друг друга. Остальные следовали за ними, но - не торопясь, громко переговариваясь (впервые за несколько дней), останавливаясь попить у родника.
   От края площадки шли деревянные мостки - перед тем как ступить на них рыжий Горрик(в последний миг обогнавший приятеля) обернулся.
   - Андино, - произнёс он с сильным горским акцентом. - Говорят, он здесь самый великий, больше только в Диг Нэл...
   Ярренвейн кивнул - Эантинэ действительно был странной рекой, непохожей на все остальные. Мало того, что его ширина в иных местах была настолько необъятной, что требовался не один день плавания, чтобы добраться до противоположного берега, так ещё и совершенно невозможно было объяснить и предугадать, где он будет узким, а где широким, где глубже, а где его можно было пересечь вброд. Некоторые участки Великой Реки, конечно, были уже изучены вдоль и поперёк, кое-где налажена паромная переправа, в иных местах за умеренную плату можно было нанять лодку и проводника. Асхэви рассказывал, что во времена расцвета Аэнны водный путь с юго-востока на северо-запад по течению Антинэ был основным способом добраться , например, от Кеорэна до Лекленда. Плавать против течения не стоило и пытаться - с Великой Рекой не поспоришь. Ярренвейн улыбнулся.
   - Даже Фэсс Гарах здесь кажется красивым, - пожал плечами Горрик. - Правда? Сразу вспоминаешь, что он был создан альдами - кто ещё смог бы строить что-либо поперёк этой реки.
   На востоке и впрямь возвышалась непроглядно-чёрная завеса, воды Антинэ выходили то ли сквозь, то ли из-под неё. Яренвейн знал, что на севере она вплотную смыкается с Ан Милонэн, высочайшим горным хребтом Уумара - достигнуть пронзавших небеса снежными остриями не удавалось никому: ни ко всему привычным горцам-кеорам, ни искателям приключений из аэнийцев, ни даже вездесущим и всепроникающим уросским бродягам. Арамано усмехнулся: искать Тинувир Ор по всему стоило только там - скрывайся он в отрогах Ан Пил'аэ, его бы уже тысячу раз обнаружили. Впрочем, в одной из рукописей, прочитанных им в преддверии похода, имелась и такая смешная версия.
   Некоторое время пришлось потратить на блуждания по берегу (кое-кто попытался увильнуть с вполне понятным желанием выкупаться в тёплой воде Антинэ). Им удалось обнаружить укрытое в каменной нише необъятное плавсредство, больше всего напоминавшее плот с высокими бортами-перилами и воротом вроде мельничного посредине. Когда-то в не столь уж отдалённом прошлом это был регулярно возивший пассажиров паром, но во время бунта его забросили и так и не наладили. Может быть, это и казалось глупым: строить паром в широчайшем месте реки, но Антиннэ в землях Кеории и в самом узком участке не пересечёшь в два дня плавания, а здесь, по крайней мере, можно было не опасаться ни митляндских стрел, ни лихих удальцов-разбойничков. У близости Фэс Гараха были свои особенности. К тому же всё тот же Асхэви говорил Арамано, что в середине реки есть остров, на котором прежде держали что-то вроде постоялого двора: там можно было сойти на твёрдую землю, отдохнуть, запастись провизией и родниковой водой, а потом с новыми силами продолжать путь. Разумеется, теперь не было ни постоялого двора, ни переправщиков, а в предназначенном для ночлега строении, нашедшемся шагах в двадцати, царили пыль, запустение и ежиный выводок. Впрочем, переночевать здесь всем показалось куда заманчивее, чем опять под открытым небом.
   Полазив по заросшему саду, Хандо, Горрик и Орро-Остроглазый исхитрились насобирать овощей и фруктов на дорогу - тоже порядком одичалых, с кислинкой, но всё же много лучше тех, что попадались им в пути. Сухари, лепёшки и крупа ещё оставались у всех, поэтому варили кашу - когда ещё придётся поесть горяченького - без малого шесть дней плавания впереди. Конечно, оставалась надежда добраться таки до острова, но Ярренвейн предпочитал не сильно на это рассчитывать: дороги они не знали, да и что могли обнаружить они там? Хорошо, если всего лишь развалины и мелкое лесное зверьё...
   Отправлялись на рассвете - и так слишком много будет пути в потёмках. Течение у Эантинэ несильное, но все отдавали себе отчёт в том, что неуклюжее их плавсредство будет сносить к востоку, чтобы не сказать прямо - к Фэсс Гараху. Хорошего в этом было только одно: дальше Стены Безнадежья не унесёт. Ярренвейн усмехнулся и встал к рулю.
  
   Была и третья легенда, ведомая лишь избранным - та, которую остатки некогда многочисленного народа Нортайи передавали из уст в уста, даже не пытаясь записать на бумаге или сложить в песню. Она нравилась Ярренвейну больше всего.. Легенда не столь красивая, но оттого и казавшаяся более достоверной... Но об этом Ярренвейн упорно молчал - осознание причастности к тайне, к чему-то сокровенному был слишком важным для него и тогда, и потом - когда его жизнь изменилась.
  
   ... Разумеется, они не нашли замок Гэррана. Хорошо уже, что на другой берег добрались целыми. Потом были долгие блуждания по горным тропам, голод, холод, ссоры... Много чего было. Ан Тир и холмы Эръята, туманные долы, крутые подъёмы, тёмные пещеры, стремительные водопады, бездонные пропасти, безлюдные плоскогорья и редкие деревеньки, где на них, мальчишек-чужаков, смотрели как на безумцев, но на ночлег пускали всегда.
   И самым трудным был не путь, самым трудным было решение вернуться, сдаться, отступить, признать поражение.
   Ярренвейн не только это смог, но и - сумел убедить остальных: кого уговорить, а кого и заставить. Это было сильнее любой победы, как сказал потом Астариэнн. Это был первый шаг по предназначенному пути - вождя и предводителя.
   Как следует отоспавшись и отъевшись после всего, Ярренвейн сбежал снова. На этот раз один, в другую сторону и - насовсем.
  
   ... его прошлое было - глубоким омутом сказок и снов, затягивающим незаметно, но неотвратимо; потому что так - не живут, так пишут о героях былых времён, о волшебных краях детям на ночь рассказывают...
   А Яска Эмметская и была - ребёнком; замкнутым, диковатым, выглядывающим из великоватого панциря доспеха души сначала - настороженно, потом - с любопытством, с увлечёнием и наконец - с восторгом. Ярренвейн и сам не заметил, как за разговорами они просидели до рассвета. Хотя - за какими разговорами! Рыжая каннка молчала и только хлопала невероятными глазищами... Дочь Атали.
   Он усмехнулся: наверное, ему давно надо было излить перед кем-нибудь душу - вот он и наплёл с три короба скучающей глупенькой девчонке, которая, кажется, готова была его слушать без перерыва на сон и еду ближайшее тысячелетие.
   Он поднялся на ноги и протянул ей руку.
   - На сегодня хватит, пожалуй.
   - На сегодня? - недоверчиво переспросила она.
   Он кивнул. Было в ней что-то такое... беспомощное и нелепое, но её не хотелось жалеть. Её хотелось растормошить и вытянуть на свет из добровольно избранного ею тёмного угла - рассмотреть, что за зверушка такая странная.
   - Если захочешь, можешь приходить - в любое время. Иногда я бываю занят, я, знаешь ли, рон и правитель этих мест, но... Я буду тебе рад.
   Она вцепилась в его пальцы обеими руками.
   - И ты ещё расскажешь мне? - выдохнула отчаянно. - Про Кеорию?
   - Ну, конечно, - он легко поставил её рядом с собой. - А теперь мы пойдём спать.
   - Куда?
   Он рассмеялся.
   - Ну, уж не в Кеорию точно... Я думаю, что как рон и хозяин, я что-нибудь придумаю. У меня здесь даже замок есть.
   Она нерешительно улыбнулась. Улыбка ей очень шла.
   - А я обычно у Тиимины ночую. Она - гончарская дочка.
   - Вот как? - удивился Ярмэйн. -
   - Но в самом замке, - она тряхнула спутанной рыжей гривой и прошептала доверчиво, - я ещё никогда не спала.
   - Это мы как раз легко исправим, - заверил её Ярренвейн.
  
   Она и в самом деле приходила ещё и ещё. Ненадолго, но - часто. Иногда они встречались на берегу Аэскэринас, где он впервые её увидел зимой, или - у бывшего ближе к Яшмету Ока Лэхэнни, маленького озерца, которое ему показала она. Она хорошо знала Ястринэнн - почти как местная. Когда выяснилось, что она умеет не только слушать, но и рассказывать, стало неожиданно интересно. Ярренвейн привык к ней как-то неожиданно быстро и остро - он говорил себе, что, наверное, она напоминала ему покинутую в Мирхэате сестрёнку, но - Кэнлею он почти не помнил. Яска же - со всеми её глупостями - стала родной и близкой. Когда она пропадала дольше обычного, он начинал откровенно скучать. Несколько раз не выдерживал и сам отправлялся в Яшмет. Лассан над приятелем откровенно подшучивал, да и прочие обитатели Ойор Аэс посмеивались добродушно, но - когда это Ярмэйна заботили такие мелочи? К тому же его здесь слишком любили, а потому с лёгкостью перенесли свои чувства и на встрёпанную эмметскую каннку, а она в этом тепле нуждалась отчаянно. Не в любопытных взглядах, а в безоговорочном, пусть и слегка снисходительном принятии. А ещё, конечно, в том, чтобы её хоть кто-нибудь взялся-таки воспитывать, но тут последний из Ярренвейнов был уже бессилен... Упрямая, вздорная, она готова была прислушиваться только к самому Ярмэйну, чьё кеорийское детство возносило его над прочими смертными.
   Так они прожили весну, лето и осень. Их повсюду видели вдвоём и довольно скоро перестали этому удивляться. Канн Эмметский веселился дольше всех, но и ему к зиме надоело. Когда выпал снег, видеться приходилось редко, отчего встречи эти стали ещё теплее. Трудно дорожить тем, что всегда под боком, расстояния же непреодолимые - пусть и на время - резко повышают в наших глазах ценность самых обычных вещей. Чувства и мысли обостряются в разлуке, и там, где была чуть отстранённая приязнь, рождается нечто другое, куда более глубокое и сильное. Просто это не всегда замечаешь.
  
   Отберите у меня что-нибудь. Отберите навсегда, потому что я давно ненавижу это слово. Отберите без права возвращения - и я начну это отнятое безумно любить, страстно, самозабвенно. На пару месяцев глубокого чувства хватит точно, а, если хотите, чтобы на дольше - напоминайте мне. Напоминайте ненавязчиво о том, что когда-то у меня было вот это - туманными намёками, яркими бликами, музыкой, словами, на первый взгляд безобидными, ни с чем таким вовсе не сопряжёнными, но мы-то с вами знаем... Напоминайте не чаще пары раз в год - остальное я сделаю самостоятельно, поверьте. И когда-нибудь через пару-тройку столетий и знать-то не буду, в чём причина такой неадекватной преданности давно отжившим идеям и снам...
Инкъо.
  
   2. Льээл - Ясная.
   Яшмет. Нэриаэаренна.
   657г.
  
   Шаг.
   Ещё шаг - неверный, зыбкий, балансируя, словно канатоходец над пропастью. Слепой канатоходец...Хорошо, что она просто не умела бояться.
   Меднокрылая...
  
   Урос пришёл с Востока - обычный зеленоглазый бродяга без крова над головой и гроша за душой - мало ли их шляется дорогами Уумара? - длинный, нескладный, покрытый пылью с головы до пят, с тощей сумкой за плечами, спутанные космы непонятного цвета вызолотило солнце... Шагал по серебристым, ковылём покрытым склонам, запрокинув к небу обветренное лицо, дышал пряным запахом трав, слушал, осматривался. Нечаянно свернув в сторону от больших дорог, он оказался в небывалой, в сказочной стране, имя которой - неведомо, что означавшая смесь наречий - было - Яшмет.
   Земля Холмов - по-другому. Нэриаэаренна.
   Он раньше слышал о ней - невозможной, свободной, несуществующей - от встречников у случайных костров своего бесконечного пути. Говорили - где-то есть такая; говорили - никто не мог её найти; говорили - Страна под рукой Княгини. Он не верил - он был урос, сам знал таких баек - ночами напролёт слушай... Ещё говорили: благословенная.
   ... Огромное море седого ковыля, волны-холмы, резкий прохладный ветер, колдовская вязь высоких стеблей под его прикосновениями, говор ледяных ручьёв, белые созвездия-венчики цветов, жемчужная лазурь высокого северного неба...
   Он шёл - куда глядели глаза - от одного пастушьего костра к другому; их было много здесь, и ни одного селения, ни деревушки, ни хутора. Пастухи: высокие, ясноглазые и светловолосые сурсы - бродягу встречали с немалым удивлением - путники здесь были в диковину - но вполне дружелюбно, без тени настороженности, свойственной жителям срединной Аэнны. Открытые, улыбчивые, но при этом немногословные - от здешних людей словно веяло уверенностью, надёжностью и радостной силой. Урос говорил, расспрашивал и - не понимал.
   Здесь - на Севере...
   Была страна, где по-прежнему верили, что завтрашний день будет не хуже вчерашнего, небо - останется высоким и чистым, а дети вырастут красивыми и здоровыми; страна - где хранили горячечную преданность заветам предков, слагали и пели песни о великих героях прошлого: длинные, изобилующие подробностями, захватывающие мельчайшие детали. Такой здесь была жизнь... Эти люди действительно думали, чувствовали, поступали так и представить себе не могли, что где-нибудь ещё может быть совершенно иначе.
   Он шёл...
   Видел - табуны долгогривых коней, стада чёрных лохматых коз; видел - серебристо-зелёное море трав под быстро плывущими в небе белоснежными облаками; чувствовал - здесь иначе, и не мог объяснить - почему...
   А над ковыльными волнами, будто рифом вздымался единственный город, золотой-золотой, словно из какой-то сказки: неприступные стены, сложенные из редкого северного камня, эстэффа, который ночью светился сам по себе, а тепло, по словам местных жителей, излучал даже зимой, в самые жестокие морозы; сверкающие шпили, пронзающие небо; серо-стальные стяги, плещущиеся на ветру; точёные зубцы высоких башен; и - чёрные ворота, на которых - символом этой ставшей явью грёзы - светлый, ломкий, удивительно тонкий стебелёк ковыля - эммет...
  
   Его - чужака, оборванца - пропустили, почти ничего не спросив. Он усмехнулся: странный народ. С недоумением вступил на жёлтый камень мостовой - всё тот же эстэфф. Здесь пряное дыхание холмов смешивалось с другим, сладким, хмельным, медовым - потом урос узнал, что это благоухали яблочные сады, равных которым не было нигде в Уумаре... Узкие извилистые улочки сплетались в искусное кружево, бесчисленными ручейками сбегая к сердцу города - древнему замку; на стенах расцветали колдовские цветы - написанные яркими красками; с резных ставен таращили глаза смешные деревянные зверёныши; на покрытых черепицей крышах расправляли птичьи крылья флюгера, а над каждым крыльцом был охранный знак - подкова, колокольчик, букет сухих трав. Шумела вода, звенел детский смех, где-то стучал кузнечный молот...
   И - удивительное небо Севера смотрело в лицо.
   Нагулявшись - улочками, лестницами, мостами-переходами - урос вышел на площадь: маленькую, местами заросшую густым бархатом мха и тёмно-зелёными плетьми плюща. Опустившись на широкую каменную ступень перед пустовавшим помостом (позвольте, а куда делся Завещанный Символ Победившего Вечность? Ему разве не положено здесь быть?), бродяга достал из сумки замызганный узелок, развернул серую лепёшку - последнюю из Энкаибрэнского запаса, такие: с орехами и пряностями - пекли только там; призадумался, где бы раздобыть воды...
   Фляга неожиданно возникла перед самым его носом.
   - Пей.
   Он поднял глаза. Рядом стояла девочка - лет девять-десять, не больше, невысокая, худенькая, в вылинявшем, истрёпанном платье, по плечам разметались тяжёлые пряди медно-красных волос, длинных, закручивавшихся ниже колен жёсткими кольцами. Стояла, перебирая длинными пальцами тесёмку на широком рукаве, улыбалась светло и радостно, как все в этом сказочном краю. Обычный ребёнок. Вот только...
   Урос открутил крышку фляги, отхлебнул - внутри был яблочный сок, густой, холодный и очень сладкий.
   - Кто ты? - спросил, сощурив много повидавшие глаза.
   - Я? - она обошла бродягу кругом, села напротив, заглянула в глаза. - Яска, конечно. Я - дочь эмметского канна. Вторая.
   Урос недоверчиво хмыкнул, успев рассмотреть и исцарапанные босые ноги и заплатки на стареньком льняном платьице. Неожиданно подумалось, что она и на северянку-то вообще непохожа: смуглая, рыжекосая.... Некрасивая: слишком узкое, длинное лицо с острым подбородком, густые, почти сходящиеся на переносице брови, тонкие губы, длинные и худые руки, но - удивительно нежные, огромные глаза, чуть раскосые, с резко взлетающими к вискам внешними уголками. Бродяга-урос был сказочник и поэт, как полагается, поэтому потом он будет рассказывать встречникам, что увидел в этих глазах: яшметский ковыль-эммет, серебристый, ломкий, и солнечные лучи, отразившиеся в тёмно зелени старого пруда, и ветер в лицо... ветер...
   - Ты была в Кеории? - спросил полушёпотом. За такие вопросы в Андоре могли и в острог бросить с капюшонной братии станется. Но очень уж отчётливым было ощущение - слишком знакомым...
   Она же пожала плечами, словно и не слышала, смотрела - прямо в глаза, будто искала чего-то.
   - Ты сегодня пришёл? - нахмурилась, голосок прозвучал серьёзно и почти сурово. - Мне Тальни-Страж сказал, не отвечай, я знаю... Ты кто такой?
   - Я - бродяга, - проскрипел в ответ, тщетно пытаясь улыбнуться, но - лишь искривились губы и нелепо дёрнулись шрамы на правой щеке.
   - Это я и так вижу, - заявила невозмутимо. - А как тебя зовут?
   Вопрос застал уроса врасплох: давно уже его никто и никак не звал - встречникам не нужны имена, зачем? Он покачал в руке флягу, сделал ещё глоток.
   - Никак, - ответил. - Но если тебе это так уж необходимо, можешь звать меня Гэлл. Когда-то я носил это имя.
   Она кивнула, не спросив больше ничего, словно обычаи уросов были ей знакомы и понятны, - чертила что-то острым неровным ногтем в пыли. Молчала. Густые пряди жёстких, непослушных волос упали на лицо - скрыли, что думала, а на тонком запястье сверкнул браслет с большим молочно-белым камнем - амулет Яры - серебряный, каннский... Урос не стал ничего спрашивать - сейчас; что-то было в этой девочке, чего не объяснишь словами, что-то вызывающее страх и жалость одновременно. Он пока ещё не понимал, что именно.
   - Ты спросил про Кеорию? Ты расскажешь мне? - склонила по-птичьи голову, взгляд - россыпь солнечных зайчиков в лужах на мостовой. - Ну и не только про это...Ты ведь много где был...
   Он скрипуче рассмеялся, вытащил из потёртой сумки бубен - слушай, коли хочется, я - урос, мне не впервой. Она присела рядом, совсем близко, свернувшись, словно котёнок, уютным клубком. Покрытые шрамами, искалеченные пальцы уроса легонько касались бубна, отбивая ритм - старой-старой сказки о Белом Тигре...
  
   Он остался. Не навсегда, даже не надолго - Дорога ревнива и непредсказуема; но - столько уже пройдено - почему бы не позволить себе эту блажь - золото Яшмета в серебре Земли Холмов? Яска обрадовалась такому его решению несказанно - прыгала вокруг, хлопала в ладоши. Она от него почти не отходила, следовала как - он сказал бы: " как тень", но разве бывают такие шумные и неудержимые рыжие тени? - как ветер. Она рассказывала ему всю подноготную этих мест, водила по городу, пару раз они вместе с яшметскими подростками собирали янтарно-медовые яблоки в большие корзины, а однажды ездили верхом за окружные стены... Урос сам не замечал, как всё больше привязывается к ней - Яске, Ясняне, Ясеньке - а ведь не позволял себе пускать в сердце кого-либо уже много лет: в его жизни было место встречникам, но не спутникам.
   Они проводили вместе дни напролёт, и, если она не появлялась на пороге с первым солнечным лучом, урос нервничал, сам злясь на себя за это. Жил он у травника-кеора, неведомо как оказавшегося так далеко от родных гор. Яска звала ворчливого старикашку мэором - дедом - и всегда была в его доме желанной гостьей - единственной, кто приходил просто так, без причины. Травник баловал девчонку сластями да байками о родной стороне, она давно их знала наизусть, Кеория владела чуть ли не всеми её помыслами и стремлениями души, так что неудивительно, что она так вцепилась в упомянувшего Страну Ветров бродягу...
   ...Она говорила - о Яшмете, об отце и сестре Рони, о любимых сказках и лошадях, о травах, что растут в холмах и волшебном аэсовом лесу Ястринэнн. Она была отчаянно похожа на уросских детей, но те взрослели очень быстро в бесконечных странствиях, а эта была даже большим ребёнком, чем надо бы в её годы: пылкая, открытая, беззащитная - детёныш лесного зверька, ещё не отрастившего положенных зубов и когтей.
   - Разве каннские дети такие? - спросил урос как-то. - Здесь, на Севере?
   Ей нужно бы было рассмеяться, наверное, но она резким движением отбросила назад волосы и ответила почти хмуро:
   - Нет. Я - Яска. Ясняна. Ясс меня зовут...
   Он, конечно же, не понимал. Ясс - не самое обычное имя, на грани запретного. В Империи помнящих Старую Речь не жаловали. Но Нэриаэаренна частью Великой Митл-анд'ийи никогда не была, здесь позволяли себе куда более серьёзные прегрешения.... На языке иэллэ " эс-саа" означало "кошка", "йассаэ" - идти, "иэсэл" - "дождь".
   - Что ж такого? - удивлённо переспросил он.
   - Я не знаю, - пожала она худыми плечами. - И никто не знает, почему Атали поступает так или иначе, а имя мне давала она.
   Гэлл поперхнулся.
   На мгновение ему показалось, что он ослышался.
   На мгновение ему показалось, что Мир покачнулся под сапогами.
   ...тряхнул головой: зыбкость реальности никогда не вызывала у него ни сомнений, ни неприязни - не привыкать к тому, как - небо на землю...
   И всё же этого просто не могло быть.
   - Атали? Ты сказала: Атали?
   Имя прошелестело змеиным шёпотом, дрожью, мурашками пробежав не по коже - по давно ороговевшей бродяжьей душе.
   Яска кивнула, чуть улыбнувшись: солнечные зайчики пробежали по узкому личику.
   - Да, - ответила просто. - Я именно это и сказала. Атали Сэлдэнска - Каньа Яшмета. Ты прости, я не подумала, что ты можешь не знать, мы здесь привыкли давно...
   - Каньа? - голос не слушался сказочника-трепача, слова застревали в горле. - То есть - Княгиня? Княгиня Яшмета и твоя...
   - Моя мать, - она покачала головой. - Моя мать.
   Урос закашлялся. Нужно было что-то сказать, что-то делать, но - смысл всех на свете слов и поступков сейчас ускользал от него, ведь - столько лет: пылью изъеденных, быльём насквозь проросших лет - прошло, пока он искал следы в безграничье Уумара, искал, не находил, бросал эту затею, осознав, что никто не знает почему...
   Так или иначе.
   Он замер, даже затаив дыхание. Солнце в высоком небе светило так же ярко, и ветер, почти такой же резкий, безудержный, как там - на Востоке... Мысли сбивались и путались: Кеория, Яшмет, Атали... Маленькая девочка присела взъерошенной птичкой на жёлтый камень, тени и свет играли на её лице, то превращая его в каменную маску, то растворяя призрачной дымкой - так, что не угадаешь черт.
   Её дочь. Атали - той, что исчезла из Страны Ветров неведомо куда: как оказалось лишь для того, чтобы стать женой северного канна. Атали - которую равно боготворили и проклинали во всем Уумаре. Её дочь.
   - Я был в Кеории.... Под её знамёнами. Давно.
   Сказал - словно в омут шагнул. А она - её! её дочь! - снова всего лишь кивнула в ответ на преступные слова, и люди на улице спешили по своим делам, даже не прислушиваясь. Гэлл-урос потряс головой.
   Потом он узнает, что законы и воззрения Империи в вольных землях Севера не то, чтобы не имели силы - скорее просто поднимались на смех. У ночных уросских костров говорили: Страна под рукой Княгини; говорили - он не верил. Думать не мог, что всё - именно так, и что это - Атали. Хотя - запоздало понимал теперь, что мог бы догадаться, мог - как только увидел отпечаток чёрной когтистой лапы на серебристых стягах - в небе над Городом. Увидел. Не обратил внимания. Забыл. Непростительно для уроса - такого, как он: со шрамами на слишком рано постаревшем лице. Райдо, айалвэ Атали Итар'эи, вот я и встретил тебя, когда вовсе перестал искать - вспомнишь ли? Думал, что - навряд ли, убеждал себя, что - возможно, усмехался в седые усы: а вдруг? Знал наверняка - нет. Ингэлэ. Никогда. Атали...
   А рядом - маленькая девочка с - как он не сообразил раньше - её лицом; другим - и точно таким же, словно копия, сделанная руками дотошного ученика: нет ошибки в штрихах и изгибах, та же прекрасная неправильность, те же нездешние, колдовские глаза, упрямая линия тёмных губ, высокие скулы, но только это - лишь тень, оттиск с работы мастера, слабый и невнятный. Размытые, нетвёрдые, неоформившиеся черты менялись стремительно: от яростной вспышки гнева до безудержной радости или же тихой, светлой печали... Гэлл протянул руку, дотронулся - до шелковистой пряди волос - а показалось: огня коснулся, живого пламени; она - дочь бури, памяти, самой битвы - смотрела в лицо, в упор - как та, другая. Тысяча бешеных кошек! Такой взгляд - не вытравишь из души веками бесцельного пути, а у него был лишь смешной десяток лет - пыль, пепел на ветру...
   - Я знал её, - повторил медленно и глухо, как приговор.
   Яска встрепенулась, вспыхнула - до корней медных волос, уронила голову на руки, спрятав лицо в ладонях. Гэлл не стал продолжать - о ней, не зная, что тут можно сказать, почти ничего не чувствуя, завёл речь о какой-то пустяковой, всем известной истории, о которой когда-то очень долго говорили на Востоке, пока окончательно не надоело - он таких глупостей знал немало - за всю жизнь не переслушаешь. Яска ожила, глаза стали удивлённо- восторженными, закусила тонкую губу - запоминала ведь каждое слово! - зачарованное лицо озарила мечтательная полуулыбка - насмешка! издевательство! до чего похожа! - теребила тонкими пальцами вышивку на платье. Гэлл увлёкся рассказом, сам почти поверив, что - интересно.
   - О, Яра... Перейти Фэсса Кайракэ? - она хлопнула в ладоши. - Человеку? Это же невозможно!
   Он подумал, что она многовато знает о том, что возможно, а что нет в Восточных Землях. Вслух этого говорить не стал. Усмехнулся печально.
   - Он только попытался. Конечно, ничего не вышло.
   - Я знаю, - серебристо-зелёные глаза стали отстранённо-безжизненными. - Но попробовать! Если бы я, если можно бы было хотя бы это, я б непременно... А сижу здесь за двойными стенами, и прочнее вовсе не те, что из камня.
   Гэлл вздохнул. Тряхнул лохматой головой.
   - Попробовать можно, - пожал плечами. - Что толку! Нужен поводырь.
   Она не ответила, вполне возможно - просто не слушала уже. Он постепенно начинал привыкать к её странностям, к тому же, кажется, уже начинал понимать их природу. Прищурившись, он взглянул ей в лицо и - опять не сумел различить черт, вдруг будто смазавшихся, видел - только прозрачную зелень взгляда. Урос достал из сумки бубен, запел старую балладу о Серой Госпоже Дорог. Ясс медленно поднималась на ноги - тонкие руки взлетели над головой - нет, всё-таки не она: та - холодный лёд, звонкий металл, что прочнее камня; эта - пламя, лёгкое, трепетное, острое, с языками-крыльями, готовыми вмиг унести к небесам - она не двигалась - перетекала, металась - живым костром, медно-зелёным вихрем...
   ... кружилась, словно не касаясь земли ногами...
  
   Она была частью этого: кровь от крови, плоть от плоти - Яшмет; словно порыв ветра, лёгкое дыхание земли, вольный яростный дух холмов...
   Ветер в лицо.
   Ветер...
   Тихий голос Гэлла - хриплый, изъеденный временем и Дорогой - тёк разлившейся в половодье рекой, затопляя всё вокруг, вплетаясь в замысловатый танец света и тени, едва слышимый звон браслетов - падали солнечные лучи, разбиваясь о медную плоть взметнувшейся вихрем точёной фигурки.
  
   Урос беседовал с Дедом: об Антйоррэ, Кеории, айлатах Времени и заброшенных трактах - обо всём понемногу. Яшметский знахарь был когда-то истинным горским воином: прямой, словно натянутая струна, широкоплечий, с ястребиным профилем и вышитым ремегом вокруг высокого лба, он и теперь произносил слова с явным кеорским выговором. Гэллу оставалось лишь дивиться тому, что его гостеприимный хозяин вообще оказался здесь, так далеко от родной земли, неистовая, неистребимая любовь к которой была главной чертой всякого уроженца восточных гор.
   Гэлл прихлёбывал горячий бульон, радуясь, что есть столько неважных и неинтересных тем, за которыми можно спрятаться и - не задавать вопросов. Старик поглядывал в его сторону недоверчиво, словно бы изучая - кажется, ему тоже было о чём подумать.
   В доме знахаря пахло травами и сухими грибами, яблоками и мёдом, веяло теплом от огромного очага. Некрашеные стены, глинобитный пол, паутина по углам мало заботили Мэора, зато оружие и старинные доспехи, неожиданно обнаружившиеся во второй комнате, сверкали ослепительно.
   Прибежала Яска. Присела у ног кеора на мгновение, потом метнулась за кружкой с душистым чаем, проглотила залпом. Урос поднялся и, кивнув хозяину, тоже протянул руку за предназначавшейся ему посудой...
   - Йта катта! - черепки разлетелись со смачным хрустом, Гэлл отскочил с руганью, ошалело обернулся: старик откровенно смеялся, Яска - с недоумением смотрела в глаза. Пол потемнел, намокнув...
   - Яла Ариэннэ! Она же... горячая! - запинаясь, воскликнул. - И чай, и... - он виновато указал на черепки.
   - Уберу, - отозвался старик. - Это же надо! Думаешь, я бы тебе чая не дал - когда остынет?
   Гэлл, уже пришедший в себя, даже слегка разозлился. Яска по-прежнему молчала, присев у очага и обхватив худые колени руками. Старик хлопнул гостя по плечу и принялся выметать осколки.
   - Но как же, - Гэлл всё ещё силился понять. - Ведь она же пила!
   - Смешно, - пожал плечами старый травник. - Ты же урос. Урос, а удивляешься, как сурский мальчишка. Это же Яска. Ясняна.
   - И что?
   Ответа не было.
   Гэлл опустился на шуршащий тюфяк, рука привычно потянулась к сумке за трубкой - нет, здесь, наверное, нельзя... За окнами уже была ночь - невероятно быстро темнело в Яшмете. Старик зажёг на своём столе свечу. Яска придвинулась к очагу. Дочь канна... Дочь Атали - каково было ей жить с осознанием этого?.. Мэор присел с ней рядом, зашептал что-то, очевидно, уже не предназначавшееся для уросских ушей. А ведь она вполне могла бы быть дочерью дороги - зеленоглазая, непредсказуемая - вот только...
   Она вдруг вскочила, оглянулась напоследок - Гэлл поёжился - и растворилась во тьме за порогом. Старик принялся набивать трубку. Значит - можно. Но Гэлл уже не стал.
   - Как тебя зовут, хозяин? - спросил вместо этого.
   - Дедом, - неохотно отозвался кеор. - Мэором. Не говори мне, что это не имя - другого ты всё равно не узнаешь.
   Гэлл привычно кивнул: такое ему говорили далеко не впервые. Травник пускал колечки дыма в потолок - белые, пухлые.
   - А она? Кто она - Яска?
   - Кто - она? Ясс. Ясняна. Дочь Канна. Безумица, бродящая в холмах. И моя самая большая в жизни радость.
   Урос фыркнул в седой ус: проклятые кеоры. Любят они понятно отвечать на прямо заданные вопросы. Он вот, например, всё понял. Хоть и урос. И на Востоке не раз бывал, народ этот знает давно.
   Теперь он не мог уйти - просто так. Он был урос, а здесь была - тайна, необъяснимая, манящая: ощущение присутствия Атали, дыхание ковыльного моря и - одна чуть-чуть странная маленькая девочка, вдруг оказавшаяся её дочерью.
   И всё же...
  
   ...Светлая зелень холмов изрядно бита сединой; шорох, шёпот, шелест, ветер - словно на флейте играет, звон Яскиных ножных браслетов, переливы серебряного смеха, льдисто-звёздный говор ручьёв - паутина звуков, пленившая сердце, словно зазевавшуюся бабочку...
   Бабочку? Да ну? А тебе не кажется, что в паутину обычно попадают - мухи?
   Усмехнулся. Урос всегда останется уросом - что бы ни было - насмешливым бродягой. Даже здесь. В сказке.
   Ветер клонил к земле высокие травы, трепал бурые космы Гэлла, сбивая с мысли, не давая почувствовать, понять, ухватить - тоненькую ниточку хвост - тайны.
   Мы неправильно встретились, Ясс-Айахэл, Ясс Аттэлиру, я не знаю - почему.
   Медноволосая пела ему - а голос - резкий, немелодичный, царапающий слух и душу - завораживал; лицо - игра света и теней; глаза - серебро ковыля; и сама - сгусток тумана... Её манера двигаться завораживала не меньше - она не смотрела перед собой, иногда вовсе идя спиной вперёд, чем очень смешила уроса поначалу - зыбкая, ломкая - отражение на воде - только была здесь, держась за его локоть, и вдруг - исчезала, будто в воздухе растворяясь.
   Слов не было - у него, у бродяги-болтуна-уроса не было нужных слов, только неуловимое, как дыхание, ощущение. Хотелось - взять её с собой, рыжую безумицу, ей не место было здесь, она была создана для Дороги, ей суждено было родиться уросской девчонкой и коротать вечера у костров случайных встречников, а не в роскошно-холодных княжеских покоях... Говорила - пугающе откровенно, даже и не думая скрывать что-либо; кружилась - в ласковых лучах бледного солнца...
   Ветер в лицо.
   Ветер.
   ... который мял ковыль, заставлял клониться и трепетать - так похоже на морские волны; но не мог взметнуть - медным вихрем - Яскины кудри, лишь чуть подрагивавшие в такт движениям тоненькой, хрупкой, как стебелёк ковыля фигурки...
   Они шагали - по колено в высоких травах, вокруг рдели алые венчики саэхэнн, а пыль, осевшая на подошвах башмаков, была золотой - пыль эстэффа, пыль Яшмета, благословенной Земли Холмов...
   Гэлл расстелил на нагретом склоне плащ - здешний, подаренный Яской: итаэрраэ из непроглядно-чёрной шерсти, словно сотканный из самой тьмы. Они сели лицом к Востоку, к Кеории, бывшей непременным предметом всякой их беседы. Гэлл запыхтел трубкой, Яска свернулась клубком, как котёнок, замерла. Молчали. Смотрели в высокий и чистый купол небес.
   Яска вдруг вздрогнула, словно от невидимого неприятного прикосновения. Урос легонько дотронулся её плеча - успел уже привыкнуть к её повадкам - иногда ему (страннику, поэту!) казалось, что просто тело её не удерживает огня, рвущегося из души. Это было не только красивой метафорой, скорее - ощущением: ещё немного и хрупкая скорлупка треснет, выпуская на волю - что? Ответ на этот вопрос занимал мысли каждый миг, проведенный в Яшмете.
   Спутницу его волновало другое.
   - О чём ты думаешь, Гэллирэ? - спросила так тихо, что урос не сразу распознал слова - шёпот ветра в седых прядях ковыля запутался - и всё.
   Когда понял - усмехнулся.
   - О тебе. О Яшмете. О чудесах Дороги, которая занесла меня сюда. О чём же ещё?
   - Врёшь, - она покачала встрёпанной головой, в голосе прорезалась саднящая хрипотца. - Вы все врёте. И все думаете о ней. Даже Дед любит во мне её, лепит меня такой, какой запомнил её когда-то, какой знал её ты - и только. Вы все думаете, что она - какая-то волшебная, чудесная, что одно то, что вы когда-то были с ней рядом, говорили - уже чудо какое-то. Вы все дурачьё, ходите кругами, уверенные, что уж вас-то она запомнит, узнает, не прогонит. А она - йирэдэ, звонкий лёд... Не пытайся с ней встретиться - ты же для этого остался, да? - она до себя никого не допускает.
   Яска усмехнулась - неожиданно не по детски, не с затаённой обидой на равнодушную, не любящую мать, а с застарелой, привычной злостью.
   - Я хочу, чтобы ты взял меня с собой, Гэлл-урос, - сказала, не дав додумать, поймать за скользкий хвост мелькнувшую было догадку.
   - Куда, Ясенька? - спросил, не сильно интересуясь ответом: разве в жизни, которую представлял себе этот ребёнок, могло быть что-либо прекраснее снежных пиков Ан Милонэн и чащоб Кеорэна?
   Она закусила губу на миг, явно собираясь с духом, а то и припоминая старательно сочинённую речь, а потом заговорила быстро-быстро, совсем уж картинно заломив длинные руки.
   - Я всё решила. Я этого хочу больше всего на свете. Чтобы - голос Восточного Моря, ты же понимаешь, да? Я знаю: он как птица бьётся в запертые ставни души - больно, страшно... Я хочу - прочь отсюда. Там, - Яска махнула рукой в сторону, противоположную быстро садившемуся светилу, - где древняя тьма вековых лесов, где острый клык Фэсса Кайракэ пропорол холодное небо, где белые города, которых я никогда не видела... Я жить хочу, Гэллирэ. Там же столько жизней, любая могла бы стать моей, стоит лишь сделать шаг - ты же сам все знаешь, ты же урос. Как вы там поёте в своих песнях: сквозь бездну душ, по чужим дорогам, искрами-звёздами смеха, через марево дождя - навстречу упрямой вере, полетишь? Я - да! - она вскочила, размахивая худыми руками, словно и вправду пытаясь взлететь в стремительно темнеющее небо. На какой-то миг Гэллу показалось, что правы городские сплетницы, заклеймившие рыжую каннку безумицей.
   Ковыль шелестел, словно волны. Урос мучительно подбирал слова подходящего ответа, а на ум вместо этого шла старая сказка, не из тех, которыми он сам потчевал встречников, а случайно услышанная от кого-то другого...
   - Я прошу, - повторяла Яска, - возьми меня с собой. На Восток. Он ведь был там, понимаешь? Он по тем дорогам ходил, тем воздухом дышал. А я - что? Венки в холмах плела? Всё было без меня.
   Гэлл открыл было рот, чтобы спросить, кто такой этот загадочный "он", но не успел. Потому, что понял, кем была она. Внезапная догадка была столь очевидной и в то же время немыслимой, что у баечника пересохло горло. Яла Сиэллэ! - быть не может...
   Не может?
  
   ...но есть: медное, звонкое тело-скорлупа, узилище, вместилище всепожирающей внутренней сути, растущей, крепчающей с каждым днём - ещё немного и тонкие стены плоти не выдержат давления, треснут, расколются, выпуская на волю - что? Кого?
   ... словно нестерпимым жаром дохнуло в лицо, опаляя и иссушая, зноем, пустыней, раскалённым ветром; глаза слепило - сонмом кроваво-багряных бликов от лучей заходящего солнца, отразившегося в покрывавших распластанные крылья чешуйках брони; сейчас минутная слабость, временное помрачение схлынут, сойдут на нет, и древний кошмар, под чьими ступнями плавится земля...
  
   Не веря, не желая верить - признайся, урос: ведь тебе - страшно? - поднялся и сделал шаг к тоненькой фигурке, ошеломлённый, потрясённый собственной столь долгой слепотой, испуганный своей же прозорливостью. Расхохотался: ему вдруг представился весь тот безграничный ужас, который обрушится на обычных яшметцев, когда они узнают, что тревожное ощущение, всякий раз накатывавшее на них в присутствии рыжей Яски, имеет под собой такие основания. А ведь они не могли не почувствовать совсем уж ничего до сих пор! Им просто не хватило необходимых знаний - имперские айлаты так упорно искореняли все пережитки прошлого, что даже в вольных землях вроде Нэриаэаренны не сохранилось ничего кроме сказок, песен и обрывков легенд. А зря. Потому что ему самому, Гэллу-бродяге, виделось теперь нечто иное, знать бы теперь, что делать с такой удачей... Потому что в самом причудливом сне он не ожидал встретиться с чем-то подобным, а уж наяву - только на страницах древних книг, читанных в том же Ингилоре Кеорийском, последнем оплоте тайных знаний, что их дракон сожрал! Но здесь - в спокойном, сказочно мирном Яшмете... Может, дело было как раз в том, что - сказочном?
   Яска подбежала к нему - потребовалось всё уросское мужество, чтобы не отшатнуться - взяла за руки - её прикосновение обжигало... Хотя, может быть, это от того, что теперь он знал?..С неба сорвались первые капли. Рыжая каннка смотрела требовательно и в то же время беспомощно: она заранее знала, что он ей ответит. Что он мог сделать? Он - урос, сказочник, бродяга? Убеждать, говорить, или - развернуться, уйти, сбежать?
   Он достал флейту и медленно-медленно поднёс к губам. Яска отступила на шаг. Он закрыл глаза и заиграл - для этой медноволосой девочки, этого ребёнка - ребёнка, несмотря ни на что! - для серебряных холмов Нэриаэаренны, для себя самого, для Вечности, которая здесь, на Севере, так и осталась непобеждённой - почему бы и нет?
   Когда музыки больше не осталось, и он всё-таки взглянул на неё, Яска плакала. Она не вытирала слёз, и они смешивались на её щеках со всё усиливавшимся дождём. Наверное, это было хорошо, что она - такая, какой была - ещё умела плакать. Пока ещё умела, но в одиннадцать лет в этом не было ничего необыкновенного.
   - Это потому что я - каннка? - спросила. - Если бы я родилась дочерью пастуха, всё было бы проще, да?
   Он не сразу понял, о чём она. Ну да, конечно: Страна Ветров - её мысли как прежде, как всегда, вертелись только вокруг одного, и проклятые озарения её не посещали.
   - Тебя? В Кеорию? - повторил полушёпотом, чувствуя, как голос предаёт его.
   Она кивнула, закусив губу.
   - Там война, - попробовал сказать, как можно мягче.
   - Там раньше была война, я знаю, но сейчас - нет, - уверенно возразила она.
   - Там всегда война, - вздохнул он. - То вроде затихает, то разгорается снова: столько лет, столько жизней брошены к её ногам.
   Она замотала головой и ответила с неожиданной горячностью:
   - Но Ингилор всё равно выстоит! Стены его высоки и неприступны, а Астариэнн - самый храбрый и благородный канн в Уумаре!
   - Да, конечно, - уросу не оставалось ничего, кроме как улыбнуться: вера Яски, в неведомо кем рассказанные истории была непоколебима. - Но это далеко. Невыносимо далеко отсюда, Ясенька. А ты... Что ж ты - действительно каннка...
   - Я даже не наследница! - возмущённо выкрикнула девочка, мгновенно вся подобравшись и даже отступив на шаг. - Рони - старшая, а кроме меня есть ещё Эрима и Айтин, даже если Рони выдадут замуж, Яшмет всё равно не будет моим, я здесь не нужна! Тебе значит тоже?
   - Ясс, даже если бы вас было восемнадцать, а не четверо, это ничего бы не изменило. Ты - каннка Нэриаэаренны, тебя будут искать и найдут прежде, чем мы успеем даже выйти за пределы этого вашего заповедного края.
   - Не будут, - Яска яростно сверкнула глазами. - Я не бываю дома целыми днями, иногда и ночью не прихожу. Никто меня не ищет.
   - Ясс, ты выросла здесь, в Яшмете. Ты наслушалась сказок, ты даже не понимаешь, что на самом деле ждёт тебя за порогом. Для тебя всё, что я рассказываю - игра, диво дивное, чудеса чужеземные, странные, страшные, бурная река непонятных образов, несущаяся по камням-граням живого чувства...
   Она перебила его очень быстро.
   - Не надо. Ты - урос, ты умеешь говорить.
   - Болтать даже, - улыбнулся Гэлл. - Чего ты хочешь, Яска? В страну своих грёз, в Кеорию? Мой путь сейчас лежит совсем в другую сторону. Я и так слишком часто бываю на Востоке, чтобы потом свободно бродить по дорогам Империи, так что возвращаться туда из-за глупых мечтаний сбежавшей из замка каннки я точно не буду.
   - Я слышу, Гэлл. Только ты меня слышать не хочешь. Возьми меня не в Кеорию, возьми просто с собой. Я смогу, хоть и каннка из древнего замка. Я ведь это не сейчас решила. Я сильная, ты не смотри, что маленькая - я вырасту. Но чего хочу - я знаю точно. Хочу видеть древние леса Кеорэна, зелёные долины Мрийи, снежные пики гор, ночевать у костра, плыть в волнах Эантинэ... Подожди меня здесь, ладно? Я домой сбегаю. Я быстро, только узелок возьму - я давно собрала, знаешь - и пойдём!
   Гэлл с усилием сжал пальцами виски, словно стараясь удержать готовые сорваться с языка слова - их ей слышать было нельзя ни в коем разе. По крайней мере, пока он не решит, что ему с ней теперь делать.
   - Яска, сестрёнка... Это ведь - Дорога! Она ревнива до боли, к ней не идут с мирским скарбом, с заботами и проблемами, сомнениями и страхами. Те, кто решил отдать ей сердце, отдаёт всего себя без остатка, ничего не сохранив не только себе самому, но и все прочим на этом свете. Не проси, Яска. Подрасти немного, подумай ещё; ты будешь меняться, всё вокруг будет меняться вместе с тобой - со смехом вспомнишь детские мечты, каннка Нэиаэаренны. А я уйду, не буду дразнить тебя неосуществимым... Быть может, мы ещё встретимся. Быть может - никогда. Я тебя об одном попрошу: сходи к ней, к Каньэ, расскажи обо мне, сможешь?
   Яска побледнела.
   - Нет. Ты не понял, Гэллирэ! Ты считаешь меня глупым ребёнком, но я докажу, я сумею... Ты ошибся. Я не цацки каннские брать собралась, не детские погремушки, не тряпки какие... У меня богатства мало: деревянный дракон, дудка да пояс из куска корабельного каната - мне он привёз...
   Гэлл покачал головой. Если бы он мог выбирать дорогу, как бы кощунственна не была эта мысль, он бы дорого отдал, чтобы путь его прошёл далеко-далеко от благословенного Яшмета, места, где он, давно считавший себя только камешком на обочине жизни, снова должен был решать - и не свою только судьбу, не только долю глупенькой северной каннки...
   - Я очень давно хожу один, Ясенька. Мои тропы - по болотам, пустошам, там такие твари водятся - лучше тебе и не знать, и не слышать, там даже мне туго приходится порой, а защищать и оберегать я не умею - просто не доводилось никогда. Я - бродяга, не нянька. Откроешь на заре свой заветный узелок с деревянным драконом - солнце Нэриаэаренны вспомнишь, золото садов Яшмета, серебро ковыля... Ступай домой, Ясенька.
   Девочка вздрогнула. Гэлл, поддавшись необъяснимому порыву, подхватил, прижал на мгновенье к груди; она запрокинула голову, расхохоталась, потом - вырвалась, закружилась в пелене дождя, быстро, весело, спускаясь по склону всё дальше от замершего уроса, кричала что-то... Гэллу больше совершенно не было страшно: она сияла, светилась изнутри, и от каждого её движения веяла тем же жаром, что от пламени костра. И вопросы - те, что вертелись у него на языке все эти дни - будто испарились, истаяли в миг; потому что теперь он знал даже чуть больше ответов, чем ему на самом деле требовалось; потому что даже явное сходство с Атали больше не сбивало его с толку. Это узкое, огненно-нечёткое лицо, этот смотрящий насквозь взгляд не распознать было невозможно... Но она-то, она! - ей никто не удосужился ничего объяснить, она жила столько лет, не догадываясь почему с ней - именно так. Гэлл снова и снова перебирал в уме всё то, что она успела ему наговорить: тяжкие, пугающие сны, страстные мечты, одиночество - я хочу быть травой, дождём, порывом ветра - я была бы счастливее...
   Дождь всё шёл. Хлёсткие его струи ударяли в лицо почти болезненно. Гэлл протянул к небу шершавую ладонь. Яска, прекратив свою нелепую пляску, медленно возвращалась к нему, с вызовом расправив острые плечи - и чем туманнее и призрачнее становились её лицо и тело, тем ярче разгорались спутанные, разметавшиеся косы, медно-красным пламенем охватывая тоненькую фигурку с головы до пят...
  
   В комнату травника Гэлл не вошёл, а ворвался: хлопнул тяжёлой дверью, швырнул на тюфяк свой узел. Старик грел руки у очага, словно не замечая своего загостившегося ночлежника. Поленья трещали, пахло свежезаваренным травяным чаем, в окно стучали капли дождя, зарядившего, очевидно, на всю ночь. Гэлл размашистым шагом прошёлся из угла в угол; сел на тюфяк; потом встал, подошёл к окну, упёрся лбом в холодную слюдяную пластину.
   - Вот что, старик, - сказал хмуро. - За приют я тебе благодарен, но... Пришло время всё прояснить. Или ты мне говоришь всё сейчас, или...
   - Я дерусь лучше, - невозмутимо отозвался травник, - а поэтому, даже если терпелка лопнула окончательно, решать, что с этим теперь делать, буду я. Я был одним из первых сынов Горрэнайны, присягнувших Осгорну из Осгана и бился с ним рука об руку ещё, когда ты...
   Урос обернулся, криво усмехаясь.
   - Старик, это время прошло! Сказки про Волчьего Осса не интересны даже безусым юнцам, а я давно вышел из их лет! Твоё время заканчивается, утекает песком из трухлявого, как пенёк тела... А эта рыжая живёт и будет жить, когда и твои и мои бренные кости поглотит земля, и я не хочу, чтобы она жила - так!
   - Э, - травник сверкнул поистине кеорийскими глазами: чёрными и пронзительными, - ты, парень, похоже слишком долго пробыл с моей Яской. Она и не такого, как ты, заморочить может - только волю дай. Ты всему не верь.
   - Хозяин! - урос покачал головой. - За дурачка меня держишь? Ты, конечно, на свете пожил поболе моего, но не говори, что больше и узнал, ни к чему это нынче.
   - Вот как? - презрительно фыркнул Мэор. - И что ж ты такого вызнал?
   - Её узнал, - твёрдо сказал Гэлл. - Пусть и не сразу.
   Дед подошёл ближе. Пустил белое и пухлое колечко дыма гостю прямо в лицо.
   - Ты хорошо понимаешь, что сейчас сказал?
   - Да.
   Некоторое время молчали оба. Потом Мэор отложил трубку на стол.
   - Ей не сказал?
   - Нет, - отчего-то полушёпотом пробормотал урос. - Она ещё не готова это слышать.
   - Слава Гаэру... - старик воздел глаза к потолку. - Хоть какое-то соображение ещё осталось у этих бродяг!
   - Старик! - нахмурился Гэлл. - Я, конечно, не буду с тобой драться, но - ты забываешься.
   - Нет. Я просто вас слишком хорошо знаю, зеленоглазые пройдохи: дорога - мать, дорога - сестра, жена и любовница, так?
   - Да. И жизнь.
   - Не смотри волком, меня этим всё равно не проймёшь. Всё это ваши дела, верьте, во что хотите, живите, как пожелается. Но Яску мою не тронь, её время пока не пришло, - старик предостерегающе положил руку на плечо Гэлла. - Понял?
   - Я угадал про неё?
   - Да.
   - Она не твоя собственность. Ты и сам не знаешь, с чем связываешься, - тихо проворил урос. - Она не твоя. Отдай её, отпусти. Мы уйдём далеко отсюда, я обещаю.
   Травник откровенно расхохотался.
   - Урос, ты что - решил спасти мир?
   - Она опасна. Здесь, в том месте, где родилась - особенно.
   - Я знаю.
   - И что же? Что ты сделал? Как она росла? Чему её обучали? Ничему? Почему её никто ничего не сказал - до сих пор? Да, ты скажешь, что она ещё ребёнок, но разве ты не видишь, что то, что в ней скрыто, взрослеет быстрее её самой?
   - Вот как заговорил, - старик зло сощурился. - А ведь видел её - без году неделя!
   - Увидел достаточно. Отдай Яску, кеор. Отпусти - она же сама этого хочет!
   - Нет, - гордо вскинул голову выходец кеорийских гор. - Она - моя. Пока. Она - дочь Яшмета, и этим всё сказано. Её место в Земле Холмов - к добру ли, к худу ли. Но я думаю, что она не причинит никому зла, она добрая девочка. Её и в самом деле следовало бы лучше учить, потому что она - буря, огненный ураган... Ты не подходишь. Я подожду кого-то другого. Ты и в самом деле полагаешь, что сумеешь её удержать? Ты даже понять её не сумеешь никогда! Она живёт в каком-то своём мире, где иные законы! Ты не сможешь, я не смогу, и даже Княгиня - играть по её правилам. Но она никому не сделала и не сделает зла. Здесь, в Яшмете.
   - Очень хорошо, - Гэлл сел, уронил лохматую голову на руки: чего уж хорошо-то? Просто замечательно! - Вы здесь, в Яшмете, тишком растите дракона, способного испепелить весь Уумар в мгновение ока, и никто об это не знает? И никто не может удержать, предотвратить... Очень хорошо.
   - Почти никто, - кивнул старый травник. - Ведь есть ещё он.
   Гэлл почувствовал пробежавшую по позвоночнику дрожь. Что-то это означало - что-то нехорошее, страшное, словно небо обрушится вскорости...
   - Какой ещё он? Яска что-то такое говорила. Он - кто?
   - Он - её друг. Возможно, единственный. А это немало.
   Гэлл покачал головой. Отвечать ему было нечего. Но теперь - он понял. Почти всё.
  
   Её он увидел на рассвете, и радости, в глубине души всё ещё ожидаемой им, - не принесла эта мимолётная встреча. Быть может, оттого, что сердце и мысли его нынче были заняты другим, другой. Быть может, потому что - он помнил её иначе. Атали Сэлдэнска - было её имя в те далёкие времена. Атали - буря, морской шторм, ледяная волна мощи, стихия, с которой невозможно бороться; она звала идти в огонь - за ней шли, не думая, умирали за неё с улыбкой на устах; всегда - впереди, всегда первая, в самой страшной битве, в самом тяжёлом походе - гордая, яростная, неистовая - и вместе с тем холодная, как горный лёд вершин Ан Милонэн, к которым - не подступиться. Он носил её образ в сердце - годами: всадница в тёмных, нарочито грубо сделанных доспехах, с пылающим факелом в воздетой в темнеющее небо руке; искажённое боевым гневом и игрой света и тени лицо; плещущие на ветру чёрные, как вороново крыло волосы... Атали - надежда и символ Кеорийского бунта.
   ... Перед ним высилась статуя - из мрамора высеченные белое лицо, шея и плечи, из монолитной глыбы обсидиана - тонкая фигура с властной осанкой, тяжёлые складки плаща с широким капюшоном, скрывшим знаменитые косы, изящные руки в плотных перчатках, зарывшиеся в такую же чёрную гриву исполинских размеров коня, вплотную к которому жался крупный, злобно скалящийся волчище. Она - смотрела, не видя, говорила - не ему-бродяге, а собравшимся вокруг яшметцам - какие-то, очевидно, важные слова - бесцветным, безразличным голосом, и он - Гэлл-урос, так долго искавший, жаждавший встречи с ней, с недоумением ловил в толпе собравшихся восхищённо-внимающие взгляды. Пожалуй, это было непонятнее и неприятнее всего: осознание, что жители Страны Холмов принимали и любили свою Каньу именно такой, им и невдомёк было - насколько это была не она, насколько всё было неправильно, нелепо и жалко. Он не выдержал, конечно, - бежал от неуместной, чем-то даже стыдной сцены, сам себя желая убедить, что её - не было.
   ... Дорога петляла меж холмов - серо-золотая, уводящая в неведомые дали, тонкая нить паутины в осеннем небе или прядь лунная в русле реки; тайна, загадка, то, что началось за пределами мысли и там же суждено ему окончится - быть может... Безумное желание идти и идти, внимая её зову, от одних ворот к другим, день за днём, будучи её другом и суженным, - всё это вернулось к Гэллу вновь, позвало, поманило - страстно, до боли. Он не стал противиться - крадучись, как вор (никогда раньше и ниоткуда он не уходил так), выскользнул за ворота, спеша скорее пройти Земли Княгини, оставит серебристые холмы за спиной. Он, как всякий урос, не выносил прощаний. Терпеть не мог, да и не доводилось давно уже. Но рыжая каннка всё равно догнала его, налетела жарким ветром, повисла на шее, обхватив длинными руками - не сказав ни слова. Он поцеловал горячий лоб, погладил спутанные жёсткие кудри, снял на память браслет со смуглого запястья, а потом отстранил и бежал прочь, прижав ладонь к щеке, обожжённой её дыханием.
   Она долго смотрела ему вслед, маленькая, хрупкая, и медно-красное пламя волос яростно развевалось в порывах ветра.
   "Мы ведь встретимся?" - так и не спросила она, и он не ответил: "Да".
  
   Дорога уводила в горизонт, и, как любая другая настоящая дорога, не имела ни начала, ни конца; Дорога вообще всегда одна для всех, от неё нельзя уйти, скрыться, если она позвала, выбрала - тебя, уже не отвертишься, ей нельзя прекословить; Дорога - птица, полёт которой и песня - едины. Стань лицом к ветру, шепни в него желание - сбудется...
   Дорога рассыпалась серой, седой пылью - пеплом, прахом, шёпотом меж ковыльных склонов - упругой витой прядью, чуть позолоченной тоненькой паутинкой, цепкими пальцами, долгой басней заманивая, затягивая, завлекая в ветряные сети, в тенета придорожных костров и случайных встреч, зачастую тобой же придуманных, увиденных в сумасшедшем сне. Дорога - птица, маленькая, невзрачная, незаметная, забываешь о ней, не думаешь о её упрямой колдовской силе, топчешь грубыми сапогами - она стерпит. Она и не такое может стерпеть - от тех, кто безудержно далёк ей. Зато уж если полюбит - не убежишь от неё, не укроют ни каменные стены, ни маска безразличия, ни попытки бегства в суету мирной жизни. Дорога жестока, себялюбива, ей неважно - хочешь ли ты, есть ли у тебя на то время и силы; постучится нищей изгнанницей в твою дверь - попробуй, откажи! Попробуй - забудь: тонкие руки, стоптанные башмаки, сумрачный плащ и тихий настойчивый голос - обнимет за плечи, напоёт о дальних краях, и стены родного дома померещатся темницей, а забота родных - сторожбой, назойливой и неуместной... Чего же ты ждёшь? Ведь она позвала именно тебя - с собой, туда, в горизонт, и ничего не важно, ничто иное не имеет значения, разве можно отказаться? Так говорят уросы.
   А впереди - неведомые дали, тёмные чащобы, высокие горы, невиданные города, что могут стать - хотя бы на какое-то время - твоими. Иди, иди и не думай, что остановиться невозможно. Тебе и не нужно останавливаться. Жизнь - дорога. Дорога - жизнь. "Ей одинаково чужды любовь и ненависть" - скажут домоседы-сурсы. И да, и нет - любовь-мгновение, ненависть - один лишь взгляд, дружба - сквозь бесчисленность разлучающих лиг - дорога. Страсть: кипучая, жадная, жаркая - к каждому шагу, к каждому глотку ветра, к каждой капле дождя - и умении тратить без жалости: себя. Дорога... Дорога...
   А твои ноги касаются её - не впервые. Вы ведь созданы друг для друга, я - знаю, Яска, Ясняна, Ясенька, солнышко, свет, утренняя роса...
   Ты будешь помнить.
  
   Она шла: растрёпанная, босая - отпустив Гнедка пастись, стараясь держаться подальше от её пут, от мучительного зова.
   Ей хотелось уйти, хотелось, правда. Но как представить себе, что твой дом - уже не твой? Не дышать пряным ароматом трав, не ступать по золоту земли и серебру ковыля - как? Оставить Яшмет ради - неведомо чего? Хотелось. Но как быть, если он - твоё сердце?
   Она пела. Пела, кружилась, звенела браслетами, падала в пушистые волны и говорила с цветами - то шёпотом, то в полный голос. Маленькие птички с острыми чёрными крылышками и цепкими коготками садились ей в раскрытые ладони , смотрели в широко распахнутые глаза. Иногда ей казалось, что она слышит их мысли. Она собирала цветы и вплетала в длинную гриву коня, в красную медь собственных волос; пила ветер большими глотками и, раскидывая тонкие руки, опрокидывалась в траву, взглядом растворяясь в небе...
   Пропадала в холмах днями и ночами, не страшась дождя, очень холодного в Нэриаэаренне, спала на земле, завернувшись в плащ из аэсты...
   И когда - в тёмном покрывале ночи вспыхивали яркие звёзды и отражением их на склонах зажигались пастушьи костры, она закрывала глаза, чувствуя себя - частью этого мира: плоть от плоти, кровь от крови...
   Яшмет...
  
   Старый знахарь ждал. Всю ночь палил чадные свечи, пил обжигающий отвар и терпеливо вслушивался в каждый шорох. Потом отставив чашку, попытался заняться делом: чертил на полу загадочные знаки, скрипел пером по бумаге - и снова ронял бессильно голову на руки и бранился вслух, проклиная Гэлла и всех зеленоглазых отщепенцев, даром топчущих землю. Трещали поленья в очаге, мечущиеся тени рисовали на потолке и стенах затейливые узоры, а в слюдяное окошко бился ветер, хлопая не запертыми ставнями. Она всё не шла. Старик злился. Кусал седой ус, мерил широкими шагами комнату, подходил к окну, чтобы на миг прижаться щекой к запотевшей пластине, а затем обернуться резко, порывисто и впиться взглядом в оранжевые языки пламени, бившиеся в витую решётку очага - многое чудилось ему в их яростном танце. Он усмехался - едко и горько - расправляя широкие плечи - старый, усталый и злой, когда-то бившийся в Кеории под знамёнами Ингила, сына Ингила, теперь - ждал маленькую девочку с вздорным характером, пропадавшую где-то в холмах...
  
   Дверь жалобно скрипнула. Старик вздрогнул, но обернулся медленно, чувствуя, зная, что это вошла - ночь, тихая, ласковая, с мягкими нежными пальцами - легонько касалась лица, опутывая древними чарами, шептала... Тёмная ночь: бисер звёзд по бархату одеяния, россыпь жемчуга в шёлке волос, и глаза - тоже - звёзды... Дверь открывалась - еле заметно - и лёгкий ветерок врывался в комнату - дыханием: ночь пришла...
   Колдовская ночь: когда возможно всё, что грезилось столько лет. Она входила - величаво, завораживающе - дрожали сложенные за спиной крылья - чёрные, потому что - ночь; шуршали одежды, летели - разбиваясь о тишину - краденые слова; бред невысказанности тяжёлым покровом ложился, падал, заставлял сердце биться всё глуше...
   Кеор поднял голову и, встретившись взглядом с ночью, отпрянул. Она - пьянящий запах кожи, небывалый, придуманный, такой долгожданный голос - оказалась вдруг близко, слишком близко - шаг и коснёшься, если осмелишься; выпала из высокой причёски прядь, змеясь, скользнула по тёмной шерсти платья в грубую ладонь травника. Ночь протянула руку, и он зажмурился, сердцем узнав сверкание камней на бледных пальцах; её узнать - не хватало дерзости. Она это поняла.
   - Ты прав, кеор... Меня... таких нельзя любить. Ты прав.
   - Ты - и здесь, - на одном дыхании вымолвил.
   ... и неведомо откуда - ведь не было только что - лютня в её руках, и она - ночь - смотрела в глаза так, что больше не было и мысли о том, чтобы отвернуться, забыться: всё вдруг ушло, отпало, отмерло, оставив лишь тихую мелодию, голос-шёпот- вздох ветра и... как тогда - только... Сколько же прошло лет! Она чуть покачала головой, бледная, грозная, прекрасная - легко отступали не года - века, развеялись пеплом, оставляя лишь губы опалившее имя... Как тогда.
   - Анга...
   - Молчи, безумец... Ради Ялы, молчи!
   - Я молчу. Я всегда буду молчать.
   ...Давно: зарево пожарищ, стекленеющие глаза, людские волны, обагрённая кровью сталь, крики - всё разбилось на мелкие осколки о её молчание, и он знал, ощущал всем существом - она идёт впереди всех и видит иное, больше, дальше...
   - Я сделаю всё, как ты велишь, - прошептал в темноту.
   Она кивнула.
   Но тогда время у них ещё было.
  
   ...Стрела, летящая к цели, никогда не может повернуть назад. Даже если ты - отпустивший струну тетивы - вдруг одумаешься, перерешишь, стрела всё равно продолжит свой путь, как правило, несущий смерть. Вот так. Забавно, правда?
   Голос Мэора убаюкивал, погружал в муторную полудрёму, сбивал с мысли, а потому рыжая канка старалась вовсе от них избавиться, выкинуть всё из головы напрочь, чтобы - никого, чтобы - ты и лук - едины, ты и цель - связаны стремительным полётом... Лёгкая изящная дуга ложится в ладонь, словно диковинная птица...
   Счастье. Странное слово. Странные чувства. Кто и когда видел его? Молчание - в ответ. Возможно, счастье - это миг обретения бытия. Возможно - первый полёт. Возможно - покой и свобода. Ещё говорят, что его вовсе не бывает на земле, нет и не было никогда, выдумка, обман, сказка... Её счастье было тайным, запретным, о таком не скажешь даже Рони: миг торжества, когда стрела, сорвавшись с тетивы её, Яскиного лука, летит точно в мишень.
   Тонкие пальцы скользнули по чуть шероховатой дуге, поглаживая... Лишь мгновение - ощущать себя единым целым с диким, непостижимым существом, суть которого - война; мучительное наслаждение - когда слепая ярость, жестокая сила разливается по жилам, заставляя глаза сужаться в недобром прищуре. Никто не должен был видеть её - Яску, Ясняну, Ясеньку - такой. Она натягивала тетиву и, затаив дыхание, выпускала стрелу... В небо. Так далеко, как только могла. Ей казалось, что это она сама взмывает в прозрачную синь, вспарывая ветер - а потом падает пронзённая стремительной болью - потери всего этого.
   - Ясс! - суровые брови кеора сходятся на переносице.
   Рыжая оборачивается. На тонком, полупрозрачном лице - смесь восторга и растерянности.
   - О чём ты только думаешь, - недовольно бурчит кеор. - Всё, хватит, наигрались. Беги к своим куклам, прялкам, тряпкам и прочим девичьим забавам - венки вон плести! Ты для чего сюда пришла?
   - Научиться, - вздёрнув острый подбородок, смотрит в глаза.
   - Тогда стреляй не в мифических драконов с боборотнями, а вон в то яблоко! - старик хмурится ещё больше и указывает в едва различимое золотое пятнышко в зелени листвы.
   Яска покорно кивает, вынимает новую стрелу из колчана... И - снова...
   Это было невозможное, безудержное, бесстыжее чувство - бить в намеченную цель - без промаха - когда рядом - безжалостно-строгий наставник, улыбка на лице которого - редкая удача... Тело лука - распахнувшая крылья птица и жизнь бьётся под чуткими пальцами - лёгкий звон тетивы, свист летящей стрелы...
   Старый знахарь качает головой.
   - Ясс! Ну сколько можно!
   Девчонка улыбается чуть виновато, медно-красные кудри рассыпались по острым плечам, по складкам старенького льняного платья...
   - Ты не понимаешь, - пронзительно звонко, будто родник по камням, звучит голос. - Я - стрела, я в небо лечу. Как можно хотеть остановить?
   И глаза - серебристая, прозрачная зелень - морем плещется...
   - Я же к Солнцу лечу... - светло и просто.
  
   ...Широкое окно - во всю стену - распахнуто настежь, ветер вольно гуляет по комнате - смычком по золото-оранжевым языкам пламени в каменном очаге, гладит тяжёлую расшитую ткань покрывала, небрежно брошенного на кровать с резной спинкой, отражается в старинном зеркале, трепетной рукой перебирает гроздья медных колокольчиков развешанных повсюду... Тот же ветер - с Востока - что в кронах кеорийских вэнтароннов, сказочных, золотистых деревьев, которым тысячи лет; тот же ветер, что завывает меж отрогов Тирианских гор, меж пиков Ан Милонэн путается, и - далеко-далеко - кружит чаек над ласковыми волнами Великого Моря... Мечта, выдумка, бред.
   Яска свернулась спарсианской головоломкой на подоконнике, обхватив согнутые коленки длинными руками; солнечные лучи - золотым налётом, медовым воском облили хрупкую фигурку, яростной медью заставив вспыхнуть летящие пряди волос. Тихий-тихий голос, надтреснутый, ломкий, со странной хрипотцой, и слова - искрами слетают с воспалённых губ...
  
   Горечь улыбки - ветром о стены клетки,
   сможешь ли слышать голос, осевший пылью
   Вечной Дороги на невозможность крыльев? -
   солнце рассветное ляжет на сердце ответом:
   пламя дороги - силы,
   пламя души - полёт,
   пламя - твои крылья,
   пламя твоё...
   Небо - на твои плечи,
   звёзды - под шаг случайный,
   пламя - твои чары:
   гори - будет легче...
  
   Это было так просто: руки тонкие раскинуть - и шагнуть, не задумываясь; она часто поднималась на верхнюю площадку Восточной Башни, окружённую жёлтыми каменными зубцами, смотрела, слушала...
   пламя - твоя воля,
   пламя - судьбой, болью,
   пламя - душой-птицей,
   пламенем обратиться -
   гореть...
  
   ...бежала рядом с Гэллом по серой пыли, всей сутью вбирая запах ветра и табака, свет звёзд в угольно-чёрном небе - в кровь впитывая; урос учил её курить трубку и играть на флейте, и ночевали они у костра, бок о бок со случайными людьми - случайными, но не чужими, потому что среди детей дороги - чужих нет...
  
   - Ясс! Да Яска же!
   Медноволосая медленно обернулась.
   На пороге застыла высокая девочка с тяжёлой светлой косой, перекинутой через плечо на вышитый лиф платья.
   - О чём ты только думаешь, Яска? - спросила, улыбнувшись.
   Яска спрыгнула с подоконника, взяла сестру за руку.
   - А ты смотри... Смотри, Рони, какое небо: облако будто летящий дракон в жемчужной синеве, а внизу - море!
   Рони рассмеялась.
   - Вот уж и правда, что в твоей голове делается! Не зря Карни ворчит! Ты вообще можешь думать о чём-то кроме этих сказок?
   Яска не ответила. Небо и вправду было хрустально-прозрачным, и облако - серебристая дымка, несущаяся вслед стремительному ветру - прямо на них. Рони поневоле поёжилась.
   - Выдумки, - пробормотала она. - Всё это вечные бредни мимохожих оборванцев, что ты привечаешь. Яска, они задурили тебе голову, ты сама не замечаешь, как становишься всё более чужой, у тебя даже лицо меняется!.. Яска, ты меня не слушаешь?
   Рыжая каннка опять сидела на окне, свесив ноги наружу.
   - Сумасшедшая... Свалишься когда-нибудь.
   Яска помотала головой.
   - Я никогда отсюда не свалюсь. А если свалюсь - раскину руки - вот так! - и они станут крыльями. Я не упаду, Рони, я - полечу.
   Старшая каннка пожала плечами и забралась с ногами на постель. Снова улыбнулась.
   - Куда лететь-то собралась? Птица...
   - А ты как думаешь? Ат-ласса ри-иаэ ан-эвэннэ айа ан-гил...
   - Что? - Рони возмущённо фыркнула. - Что за чушь ты опять насочиняла?
   Яска обернулась, встретившись с сестрой взглядом: серебристый ковыль вспыхнул светом звёзд, солнечные лучи отразились в водах далёкого озера...
   - Яска, ты опять далеко. Выслушай меня, прошу тебя.
   - Я слышу, Рони, ты вот только - нет. Я говорила о Кеории.
   - О Кеории? - Рони поджала губы. - Ты ещё не выкинула эту чушь из головы?
   - Нет. Гэлл говорил, там по сей день война. Понимаешь, Рони? Там по-прежнему всё, как и десять лет назад.
   Рони отмахнулась досадливо.
   - Ты мне ещё про Тонгора и Таильни расскажи, и про Тварей Ночи.
   - Зачем ты так? - Яска вздохнула. - Зачем? Хранитель Востока сейчас Алри Астариэнн. Он и Хозяин Тинувир Ора вместе...
   Рони рассмеялась - как всегда, когда речь заходила о чём-то подобном. Говорили они с сестрой часто: мечтательно-сумасшедшая Яска и спокойно-рассудительная Рони; Яска строила планы, старшая, привыкшая опекать младшую и заботиться о ней, объясняла, чем те негодны для настоящей жизни. По крайней мере, Рон можно было доверять, она умела хранить секреты, хоть и посмеивалась над чудачествами сестры сама.
   Яска скользнула на кровать, обняла Рони за плечи, взяла за руку, привычно сравнивая её нежную, белую, унизанную перстнями кисть и свою узкую, исцарапанную ладошку, длинные худые пальцы.
   - Рони, - спросила задумчиво, - а на кого бы ты хотела быть похожей?
   - Похожей? - старшая сестра усмехнулась. - Яска, у тебя мысли скачут скорее твоего Гнедого... Или, - она вновь нахмурилась, - что-то тебе напели твои грязные зеленоглазые вруны?
   - Как ты их всё-таки не любишь, Рони, а ведь не слышала ни разу, какие удивительные они умеют рассказывать истории, какие песни поют... Но, нет, я сейчас не из-за них спросила. И совсем не из-за кого-то, мне просто хотелось бы знать.
   - Не помню, не думала, - Рони пожала плечами. - А ты?
   Яска встала, прошлась из угла в угол комнаты, остановилась перед зеркалом, всматриваясь в своё отражение; вздёрнула острый подбородок и - резко перехватила лоб узенькой, причудливо переплетённой тесьмой - кеорийским ремегом.
   - Анга -
   ... уронила жёстко.
  
   ... Жёлтые улицы Яшмета - золотые, тёплые - она бежала босиком, приятно было чувствовать под шагами каждый камешек мостовой. Она могла даже зажмуриться - слишком хорошо зная этот путь, чтобы ошибиться или оступиться, путь к пыльно-золотой дороге, петляющей между холмов Нэриаэаренны. Она летела навстречу ветру и вздрагивали разметавшиеся по спине тяжёлые пряди медных волос, замирала - лишь на миг, сразу за воротами города - глубоко вдыхая запах нагретой солнцем земли, резкий, пряный; жмурилась на солнце, как кошка, и - не открывая глаз - бросалась вперёд: босиком по острой грани реальности, вдогонку за собственными сумбурными мечтами; и Мир преломлялся в дымке детских фантазий. Здесь был её дом - в странной стране, которую не нанесёшь на карту, которой имя - счастье, свобода, жизнь - детство; и сердце билось в такт дыханию земли, глухому пульсу, отдававшемуся гулом во всём теле. Она пила жадными глотками бьющий в лицо ветер, чутко ловила звуки и запахи, слыша весь мир словно музыку, легко узнавая голос каждого цветка, каждого камушка, каждой травинки - казалось, что ещё чуть-чуть, и она ухватит наконец ту таинственную нить истинной сути, что скрывалась за лёгким шорохом серебристого ковыля, разгадает еле видимые знаки в полёте небесных птиц, в утренней росе, выпавшей не в срок, в узоре прожилок ивового листа или следов в дорожной пыли, взметнувшейся под ногами.
   Для неё - всё имело особый смысл, она чувствовала это постоянно: как говорят с ней травы и цветы, как поют звёзды, как шепчет ветер... Яшмет был её сердцем, чтобы ни говорила она вслух. Ветер с Востока - крыльями души, мечтой - тем самым то ледяным, то обжигающим дыханием в спину, подталкивающим на немыслимые поступки, что уросы звали ветром безумств и дальних странствий...
   Она блуждала за городскими стенами почти всё детство, вовсе не чувствуя, не зная, что такое - одиночество.
  
   Ясс её звали.
   Яска, Ясняна, Ясенька. "Бродящая", "Идущая"...
   ... осторожно ступала в шелковистое серебро ковыльных склонов, и каждый шаг был словом, сказанным так громко, что слышала вся Нэриэаренна, а эхо шло волной по худому, стремительному телу рыжей босой девчонки...
   Веди меня, ветер! Тело моё - пышущая жаром земля; глаза мои - бескрайнее серебристо-зелёное море; руки - серые путы бесконечных дорог; мой голос - в шелесте трав, в шуме Моря, там, за гранью неведомого. Я - солнечные лучи, паутина чужих, ещё несовершённых судеб, падаю на лица, обжигая, ослепляя, оставляя свой след - маску, которую не снять. Я - твоя, торгх тебя побери! Я - иду - к тебе - к Солнцу - к Морю - к серой ленте слившихся в Одну дорог- с каждым шагом- обретая душу - растворяясь в ветре - в тебе... Я - ковыль-эммет, проросший сквозь пепел, сквозь золу, сквозь неверие.
   Я - ковыль-эммет.
   Воля моя - твёрже камня, жёлтого, гладкого, тёплого, как те стены, за которые можно спрятаться, чтобы никто никогда не нашёл, чтобы не быть, забывая, а потом вынырнуть, пламенем взвиваясь - в небо. Крылья мои - медным куполом над землями Нэриаэаренны, сохрани их Яла, даже когда...
   Когда меня не будет.
  
   Празднества Айанэ Эрэа всегда были долгим и сказочным действом на Севере Аэнны. Город тонул в волшебном вихре танцев и музыки, расцветая яркими огнями величественных костров и ритуальных факелов; отблески пламени плясали на жёлтых стенах, отражались в знакомых лицах, преображая всё вокруг.
   Яска смеялась, летела навстречу чарующему голосу Рони и громкому пению отца; вокруг то возникали, то вдруг снова пропадали странные (хоть смутно и знакомые) фигуры в ярких нарядах и с сияющими взглядами; она видела даже Деда, с улыбкой наблюдавшего за всеобщим весельем сквозь дым неизменной своей трубки; встретила раскрасневшуюся Карни и Ийнэ с венком из полевых цветов в светлых кудряшках. Она кружилась рука об руку с Кареком, а потом её вдруг подхватывали могучие руки отца и они неслись в быстром танце, канн Эстэвэн спотыкался и хохотал, стараясь успеть за Яскиным быстрым полётом, и, отпуская её руку исчезал в суматохе. И - Яска твёрдо знала это с самого раннего детства - только один-единственный человек никогда не появлялся в городе в такие дни, никому не позволяя нарушать её уединения...
   Перед Яской вдруг возникла Таили.
   - Ты ведь будешь играть сегодня?
   Яска счастливо рассмеялась: в такие дни даже рыжая безумица могла чувствовать себя просто одной из всех, такой же, как другие.
   - Играть? Ну, конечно. Теперь же!
   И вот уже всё стихло, и в руках - старинная арфа, по легенде когда-то подаренная Атали самим Хозяином Тинувир Ора; длинные пальцы привычно коснулись струн - будто тетивы; Яска не играла - плела паутину звуков: приглушённо-золотой звон мелодии, льдисто-чистый голос Рони, тонкая вязь детства знакомых слов песни - давно запрещённой имперскими айлатами по всей Аэнне и нашедшей последнее убежище в Стране Чёрной Каньи, здесь, в хранимом Яшмете...
  
   Голос Восточного Моря - птицей в моих ладонях,
   ветра Восточного горечь - вспомни!
   Бьётся моё сердце в прутья грудной клетки,
   крылья моей веры - ветер...
   Жду - позабыв годы - голоса горечь.
   Лети...
  
   ... у Рони был удивительный голос: звонко-серебристый, сильный - сердце замирало, а душа рвалась отчаянно - бабочкой к заветной свече...
  
   пламя - в моём сердце,
   пламя моей веры,
   пламя - мои крылья,
   пламя - в моих жилах,
   держи,
   если сможешь...
  
   ... ломкий, хрипловатый, совсем недетский голос рыжей каннки вспарывает наваждение - как стрела небесную синь, как - стремительный полёт - горящий, яростный, пугающий огонь - сминает песнь, делая - иной, не похожей - отчаянной...
  
   пламя - мои руки,
   пламя - моё небо,
   кровь огня горячей...
   горячей...
  
   ... медная фигурка - напротив серебристо-белой; огонь - против луча тонкого света; и - пение струн.
  
   ...Она была маленькой девочкой, худенькой, растрёпанной, а за окнами лил самый настоящий весенний ливень. Она перелезла через подоконник и ступила босыми ногами на мокрую черепицу. Это было гнетуще-тревожное и вместе с тем радостное чувства нарушения запрета - не чьего-то там, а внутреннего, своего собственного. Она шла как во сне, в жемчужно-серой пелене дождя, струи его оглушали, сбивали с ног, холодные, сильные, страшные. Она раскидывала руки, чтобы удержать равновесие, и чувствовала, как рассыпается по острым лопаткам мокрая коса. Она закрывала глаза, и ей казалось, что она идёт по тёмному перламутру, сковавшему небо...
   Она была дождём и ветром...
  
   ... Она была взъерошенным оборванцем в мальчишеских штанах и рубахе; снова и снова рубила заросли крапивы деревянным мечом.
   - Не так, - сказал ей незнакомый голос, и она разозлилась.
   Но незнакомец вложил в её худые пальцы рукоять настоящего ножа и предложил метнуть во флюгер ближайшего дома... Она была солнцем, сверкающим на стали и - ветром в лицо...
  
   ... Она была кровью Яшмета, юной кровью древней Земли Холмов - ветром в жилах...
  
   Старый травник не сводил с неё внимательного взгляда и хорошо видел, как менялась: то расплываясь в неверном свете факелов, то сверкая яростным огнём - её хрупкая фигурка, как взлетали языками пламени, медными крыльями тонкие руки.
   Она росла. Урос был прав. Она переставала быть собой стремительно, и в этом крылась слишком большая угроза: кто знает от чего и во имя чего она проснется? И было понятно страстное желание Гэлла-бродяги увести её отсюда - всё равно куда, лишь бы подальше от питающей её древней мощи Нэриаэаренны. Мэору и самому нестерпимо хотелось теперь прервать её пение, забрать - в замок, в холмы, к Разноглазому в зубы - спрятать от посторонних, несведущих взглядов, потому что здесь было слишком много людей и огня. Старый кеор так и поступил бы, если бы мог, но стоял, молчал, смотрел, курил трубку, набитую не табаком, а собственным бессилием - потому что понимал, что если что-нибудь всё-таки случится, остановить её силой не сможет никто из присутствующих, разве что здесь был бы он... Мэор злился - он не любил быть щепкой в волнах, предпочитая управлять любым плаванием собственноручно. Если тому, чего они с Каньей ждали и опасались, всё же суждено случиться, кто помешает - сегодня.
   Но Яска вдруг оставила арфу, поблекла, потускнела и скрылась в толпе. Кеор, не раздумывая, бросился за ней, страшась любой случайности, и догнал её почти у самого своего дома. Она порывисто обернулась, обхватила руками его шею, уткнулась горячим лицом в плечо. Она плакала.
   - Ну что у тебя опять стряслось? - проворчал старик.
   - Я не знаю, - голос её был хриплым, словно надтреснутым. - Только я больше не могу так. Мне нужен Арамано, сегодня, сейчас!
   Кеор гладил её по спутанным волосам. Разве он мог что-то ей ответить? Девочке с огненной кровью...
  
   ... радость и боль, счастье и страх, жизнь и смерть - неразделимы: бежать, больно сбивая босые пятки о неровные камни мостовой, раскинув тонкие беспомощные руки, точно крылья впервые взлетевшего птенца, когда сердце рвалось из груди, а дыхания не хватало даже, чтобы вымолвить заветное имя. Падало небо, давило на плечи бесформенной глыбой, разбиваясь о слабые крылья на бесчисленное множество пёстрых осколков, оставляя незыблемым лишь яростное пламя, сжигавшее её изнутри - там, за этим бешеным бегом, отчаянным, безумным светом сияло её Солнце, и она рвалась к нему, твёрдо зная, что так - не бывает, это наваждение, бред, тяжкий зимний сон, после которого обязательно просыпаешься в слезах и с каменной глыбой на сердце. Она бежала сквозь опротивевшую мглу будней и боялась - не успеть, боялась, что если она задержится всего лишь на мгновение, то - его уже там больше не будет. Никогда.
   Она так и не сумела объяснить себе, что же это произошло тогда, когда её маленькая, детская, исцарапанная ладошка - впервые - коснулась его тонких пальцев; только вся её жизнь с того мига превратилась в неистовый бег ему навстречу. Бег, бег, полёт - в тёмные лабиринты земной памяти, в страшные сказки, в туманные дали... Она была падающей звездой, стремительно вонзившейся в дорожную пыль. Она говорила - с ним, говорила много, как никогда прежде, даже с Рони, и путанные её рассказы - детские страхи и самые сокровенные мечты - вплетались в затейливый узор того понимания бытия, того видения мира, который вдруг раскрылся перед ней, как некая таинственная дверь, при первых звуках его голоса. Это давало такую радость полёта, такой восторг: ты тоже? ты знаешь? ты понимаешь? слов не нужно? - что земная твердь уходила из-под ног и привычка чувствовать себя везде чужой пряталась во всхлипах ветра, и не нужно было больше бояться, балансируя, как канатоходец на узенькой проволоке, которая другим казалась широкой дорогой, потому что стоило покачнуться, оступиться - подхватывала та самая рука, уже однажды протянутая над бездной неверия. Яска совсем разучилась ступать мелкими шажками над неведомой пропастью - она бежала, летела, рвалась, твёрдо зная, что даже если упадёт, то непременно поднимется, должна будет подняться на ноги и - улыбнуться, потому что - он же ждёт её.
   Он ждёт, ждал и будет ждать её всегда, чтобы она пришла сквозь века, сквозь рушащиеся миры, потому что если так - ещё не было, то непременно должно быть, потому что в имени её - свет раннего утра, жар восходящего солнца, а во взгляде его - древняя сила неоскверненной ещё земли, юной и торжественной, как всё, рождённое в начале времён...
   И она - бежала, летела птицей по узким улочкам Яшмета, не смея ни разу споткнуться, смертельно боясь, что хрупкая, ею же самой сочинённая сказка может не выдержать и распадётся на части, развеется в пыль; бежала, бежала, летела, как перегороженный поток, разбив плотину, устремляется к морю, как ветер мчится, сминая ковыль в холмах, бежала, никого не видя и не слыша, чувствуя, как сердце готово выскочить из горла; а мира вокруг больше не было, он обернулся глупой выдумкой, и единственное, что осталось - бег, ветер, бьющий в лицо, запах трав и последнее усилие, после которого она всё же спотыкалась и падала - в протянутые к ней руки, слышала всё тот же голос - глубокий, звучный, мелодичный, тот, за которым готова была следовать без разговоров, куда угодно, хоть - на край вселенной...
  
   Осень пришла ранняя и холодная, дожди шли почти каждый день, Дед сердился, заставляя Яску выходить в самый жестокий ливень, стрелять против ветра, а потом часами искать стрелы в мокрой траве, ползая в грязи или карабкаться за ними на крышу, чтобы вырвать из скрипучего флюгера. Яска смотрела исподлобья колючим яростным взглядом, злилась, уходила в холмы до глубокой ночи. Старик сыпал проклятиями, грозился, что не пустит её больше на порог, но, стоило лишь мелькнуть за окошком рыжим кудрям, тотчас же мчался к двери.
   Она приходила хмурая, садилась молча, пила обжигающий отвар, ежеминутно оглядываясь с нескрываемой надеждой.
   - Яска, может быть, ты скажешь наконец, что с тобой происходит? - кеор присел на корточки рядом со съёжившейся фигуркой, коснулся судорожно стиснутого кулачка.
   - Я не знаю, - сверкнула глазищами, - не знаю, не знаю, не знаю!
   Она вскочила, уронив полупустую кружку.
   - Я не знаю! - топнула ногой для большей убедительности, заметалась по комнате, размахивая длинными руками - резко стремительно - пальцы мелькали в воздухе диковинными когтями, браслеты привычно звенели, а она всё ускоряла шаги, так что скоро стало просто невозможно уследить, и ничего не видела перед собой, обводя безумным взглядом стены, поднимая вихрь медных искр, каждый раз встряхивая лохматой гривой...
   Меор покачал головой. Может, тот урос был прав? Может, всё происходит чуть быстрее, чем они, умники-предсказатели, рассчитывали? Может, дракон уже вырос и вот-вот проклюнется сквозь хрупкую скорлупку человеческого тела? Скоро, очень скоро? И никто не сумеет удержать его? Никто?
   Она вдруг остановилась, хищно потянула ноздрями воздух.
   Дверь скрипнула.
   - Арамано! - словно разлетаясь на тысячи осколков.
   Он вошёл, улыбаясь, светлый радостью встречи, кивнул хозяину, подхватил в объятия девочку, привычно зарываясь лицом в густую копну волос.
   - Райдо, кеор, - сказал, отпуская невозможно счастливую Яску на пол. - Что нового в этой части мироздания?
   - Райдо, рон Эанэ, - старик озадаченно покачал головой: не то разочарованно, не то облегчённо.
   Можете быть спокойной, моя Каньа. Ни Яшмету, ни Миру ничего не угрожает. До поры.
  
   3.
   Чужие сказки. Синнорэндэ.
   Астраннаэнн.
   Яшмет.
   658г.
   Весна.
  
   Это небольшое озеро звалось Око Лэхэнни. Оно пряталось меж древних аэсовых корней и двух замшелых валунов столь удачно, что даже в летнюю жару, когда ледяные струи бьющих со дна ключей никого уже не могли отпугнуть, здесь редко кого можно было встретить. Здесь можно было побыть одному. Последний из Ярренвейнов умел это ценить: тишину, молчание, тайну. Иногда.
   Он отпустил Нимиррина пастись на лужайке неподалёку, прошёл сквозь похожие на серебристый занавес длинные аэсовые ветви, быстро сбросил одежду и с головой окунулся в кристально чистую воду. Озеро было глубоким от самого берега и совершенно прозрачным - точно таким, в каких купалась Дева Маурэл из горских сказок. И весь Ястринэнн был точно таким, какими были волшебные леса альдов, которыми Ярмэйн грезил когда-то в детстве.
   Проплыв под водой почти до другого берега , он вынырнул среди начавших расцветать янвэнд - золотых кувшинок Ястринэнн - неведомо как умудрявшихся вырастать именно в таких вот неподходящих для цветов местах. Они тоже всеми силами просились в сказку. Ярренвейн перевернулся на спину, подставил лицо ласковым, пробивавшимся сквозь густые кроны лучам. Может быть, он и в самом деле напишет об этом - почему бы и нет? О дурачке, прошедшем пол-мира, чтобы избежать участи быть чьим-то государем, о колдовском озере в альдском лесу и, конечно, прекрасной чаровнице-альдке с длинными косами и ледяным сердцем, которая выполнит три желания дурачка, а взамен возьмёт...
   - Арамано! - звонкий голос быстро вырвал размечтавшегося рона из мира грёз. - Мне надоело ждать!
   Яска удобно устроилась в развилке веток огромного аэса, свесив спутанные волосы почти до земли - видимо, сушила после купания.
   Ярренвейн усмехнулся: у Судьбы своеобразное чувство смешного, раз уж вместо прекрасноокой альдки, она подсуетила ему нескладную малолетку. Зато с этой рыжей не было скучно. А с альдкой - как знать? Он шепнул слово ближайшему янвэнд, чтобы золотисто-медовый цветок упал ему в руку, и в два движения выбрался на сушу рядом с яшметской каннкой.
   - Лови!
   Он не сомневался, что она поймает. В ловкости Яски было что-то нечеловеческое - другой бы ребёнок все кости себе переломал, попробовав повторить то, что она зачастую вытворяла. Для неё же это не требовало даже усилий - это была её обычная манера двигаться. Вот и сейчас, только что такая сонная и разнеженная на солнышке, она в один миг свесилась с дерева вниз головой, зацепившись ногами, ухватила янвэнд одной рукой, перекувыркнулась - и уже стояла на земле. В Бешеном Море они с Инрэ как-то видели у одной знатной дамы ифкифрскую зверушку - обезьянку - вот на что это было похоже. Конечно, обезьянка всё незнакомое сначала тянула в рот, а рыжая каннка вплела цветок в волосы, но в этом было и всё различие.
   Ярмэйн не спеша оделся.
   - Ты давно здесь? - спросил.
   - С самого утра, - пожала плечами девочка. - Ты же сказал, что будешь меня ждать, когда зацветут янвэнд.
   Ярмэйн покачал головой. То, что он каким-то невероятный образом всегда заранее знал, что когда зацветёт в Ястринэнн, и какая будет погода ближайшие дни, его уже даже перестало удивлять. Канн Эстэвэн объяснял, что это оттого, что Ярренвейны связаны с этой землёй кровью и душой на протяжении многих поколений и, приняв дедов венец, он просто возродил прервавшуюся было связь. Но Яска не была ни его родичкой, ни даже ястриннкой, она родилась в Яшмете, тем не менее, владела этим странным даром в полной мере. Иногда это делало общение с ней несколько утомительным - как вот теперь. Он действительно говорил, что будет у Ока Лэхэнни "когда зацветут янвэнд" - имея в виду весну вообще. Первый цветок распустился сегодня на рассвете,
   А он так хотел несколько дней побыть совсем один. Он был привязан к Яске, очень. Пожалуй, даже любил. Он надеялся, что она приедет и пробудет с ним какое-то время, но, может быть, завтра или лучше пару дней спустя. На что он наивно рассчитывал?
   Она словно почувствовала его мысли - стояла, смотрела исподлобья, золотой цветок ярко горел в волосах. Когда она улыбалась - она могла быть почти мила, когда злилась, становилась совершенной дурнушкой, похожей на деревенскую дурочку, а не на дочь самой невозможной красавицы Уумара. Худая, маленькая, со слишком длинными руками, острым подбородком, длинным носом и вечно спутанной копной невероятно длинных волос; рваная юбка, звенящие уросские браслеты, дикий и настороженный взгляд из под почти сходящихся на переносице бровей - вот что все видели в Яске из Яшмета. Её жалели, но не любили. Он был первый, кто отнёсся к ней иначе, оттого и смог увидеть её совсем другой. Старший друг, почти брат, который знает всё-всё на свете и всегда поможет и защитит, товарищ по детским приключениям - вот кто он был для неё. А теперь ему было необходимо уехать. Надолго.
   - Ты скучала? - улыбнулся он уже без тени раздражения. - Я тоже.
   Она неловко качнулась навстречу, обняла.
   Он, придерживая её рукой, опустился на аэсовый корень, усадил её рядом.
   - Плакать будешь?
   Она подняла на него счастливые глаза.
   Нет, не будет. Но и говорить добровольно тоже. По крайней мере, до завтра. Будет смущаться, отмалчиваться и вздыхать. Потом привыкнет к тому, что он в её жизни опять есть (а не виделись то всего дюжину дней! Не больше!), станет весёлой, смешной, непредсказуемой и совершенно несносной - такой, какая она ему нравилась больше всего. Но теперь - его время. Он будет заботиться о ней, рассказывать сказки, катать на лодке по ручью - хорошо не в куклы играть. Впрочем, он не слышал, чтобы она когда-либо вообще играла в куклы.
   - Нам нужно поговорить, - вздохнул он.
   Она не ответила, только дрогнула вцепившаяся в его локоть рука. Ярмэйн задумался, подбирая слова; хотелось и не расстроить доверчиво прижавшуюся к нему Яску (ну, расстроить поменьше, не до слёз хотя бы) и в то же время побыстрее покончить со всеми этими глупостями. Ну что это, в самом деле? Он, последний из Ярренвейнов, Серебряный рон, наследник Жемчужной Долины и воспитанник Алри Астариэнна, угодил в няньки к самой неудачной из дочерей весёлого северного канна. Смех, да и только. Но, всегда предельно честный с самим собой, Ярмэйн не мог не признать, что наивное обожание и детский восторг рыжей лохматой каннки ему приятны. А кто бы отказался быть единственным солнцем в небесах чужого мира? То-то.
   - Я должен уехать, Ясс, - сказал он, с размаху окунаясь в этот омут. - Меня не будет всё лето. Знаю, это твоё любимое время, мы так редко виделись зимой, а теперь могли бы делать это чаще, но... Есть дела, которые кроме меня не может сделать никто. Я всё таки ещё рон Йостриннэй-йа-Эанэ.
   Она вскочила. Краска волнения мгновенно разлилась по её лицу и шее, в глазах вспыхнул знакомый уже нездоровый азарт.
   - Война, да? Ты едешь в Кеорию? Что-то случилось с Астариэнном? Или на берегах Бешеного? Тебе написал Инрэ Орасино? - вопросов у рыжей каннки было множество, а ответ на все один: - Я с тобой!
   Ярренвейн покачал головой.
   - Яска, сядь... Нет, нет и нет. Ты не угадала ни в одном, и ты никуда не едешь. Это нелёгкая дорога даже для меня, и уж точно она совершенно не годится для маленькой девочки... Не перебивай меня, пожалуйста! Я еду в Мрийу. Знаешь, где это?
   Мигом притихшая, рыжая каннка замотала головой. Конечно, она не знала. Всё, что не касалось истории Кеорийских Бунтов или хотя бы морских подвигов бравых дэлькеррских рамэйров, юная любительница приключений радостно пропускала мимо ушей. В сущности, она жила в каком-то своём мире, полном чудес, подвигов, благородства, но напрочь лишённом связи с реальностью. Ярренвейн пытался как-то бороться с невежеством подруги, но... пока невежество одерживало безоговорочную победу над потомком благородных ронов.
   - Мрийа - удивительная земля на самом западе Уумара. Да-да, именно она граничит с Серым Перешейком, являясь по сути вратами в сердце Империи. Там давно нет собственных правителей - имперцы проглотили их поодиночке и уже успели переварить. Тем не менее, это очень свободолюбивый край, со своими обычаями и чудачествами. Не скрою - тебе бы могло там понравиться, но сейчас речь не об этом...
   - О чём же? - хмуро спросила девочка. Живописание того, что ей только что запретили увидеть самостоятельно, её явно не радовало.
   Ярмэйн улыбнулся.
   - На самом севере Мрийи, на берегу северного моря - то есть уже почти в Спарсии, понимаешь? - есть достаточно большая и сильная роннэри, Лекленд. Впрочем, там они называют такие земли "эр-касьа", а правителя - "эр'касс"... Но сути это не меняет. Последний эр'касс Лекленда поддерживал Кеорийский Бунт - деньгами и воинами, даже позволил присоединиться к повстанцам собственному сыну. Чем эта авантюра закончилась и почему, ты знаешь лучше меня, так что не будем об этом... Наследник Лекленда погиб. Отец пережил его ненадолго, говорят, был отравлен имперским капюшонниками, но доказать никто ничего так и не смог... Венец и землю эр'касс завещал не жене, как можно было ожидать, а дочери, единственному оставшемуся в живых ребёнку. Девочке сейчас примерно столько же лет, сколько и тебе, может, чуточку меньше. Понятное дело, что править она всё это время не могла, за неё это делал младший брат отца, так как мать с головой ушла в своё горе и не нам с тобой её судить, верно?
   Яска пожала плечами. В её картине мира горе было лишь эпизодом древних баллад, герои которых после смерти любимого, вождя или побратима, обычно бросались на собственные мечи.
   - Прошлой осенью, как ты помнишь, Канн Эстэвэн, твой отец созвал Северный Совет. Впервые на нём присутствовал и койер Тивэ, тот самый брат умершего эр'касса. Он готов к нам присоединиться. Вдова его брата давно отрешилась от мира и с совершеннолетием дочери собирается уйти в йирминат, так что по сути Тивэ - действительный правитель Лекленда. У твоего отца, Ясс, очень сложные далеко идущие планы, почву для осуществления которых нужно подготавливать вот прямо сейчас. Именно для этого я и еду. И мне нужно торопиться, потому что Улина Леклендская всерьёз подумывает о том, чтобы отдать "плакальщицам" и дочку, и земли... Этого не должно случится, понимаешь?
   Девочка яростно закивала. Ни Дев Скорби, ни их собратьев Сынов Времени Яска не переносила совершенно, хотя вживую встречала единственный раз. Ясс была истинным детищем Нэриаэаренны - исполненная горячечной преданности к собственным диким верованиям, она совершенно не переносила чужих. Имперцы были для неё чудовищами уже потому, что отрицали существование альдов, Белого Тигра и поклонялись Великому Отцу и Учителю.
   - Ты заберёшь её сюда? - живо спросила она, улыбаясь и, видимо, предвкушая возможную дружбу с леклендской касьей, в спасении которой она уже готова была принять самое горячее участие.
   Ярренвейн задумался. Если всё пойдёт так, как намечтал неугомонный яскин папенька, то - такой исход дела был более чем вероятен. Но вряд ли стоило сообщать об этом Яске, тем паче, что до подобного развития событий ещё должно было произойти немало важных перемен. Да и леклендской наследнице необходимо было существенно подрасти - в конце концов, Ярмэйн рон Эанэ не нанимался в воспитатели взбалмошным малолеткам!
   - Ясс, - сурово и как можно более проникновенно сказал он вслух. - Я полагаю, что излишне напоминать тебе, что все наши с тобой беседы наедине должны оставаться тайной. Я знаю, что ты никогда не предашь моего к тебе доверия, но... В этот раз я прошу тебя быть особо осторожной, хорошо? Ни словом, ни намёком, ни случайной оговоркой ты не должна выдать того, что я тебе рассказал. От этого зависят жизни людей и судьба Северного Союза.
   Ясс поспешно закивала. На остром личике застыло давно уже знакомое торжественное выражение - Ярмэйн называл его тенью причастности. Это было очень важным для рыжей каннки, бредящей и грезящей заговорами, интригами и освободительной войной во имя Великой Аэнны. В некотором роде Ярренвейн сам был повинен в том, что питал неуёмные фантазии девочки рассказами о собственной бурной юности. Но - ведь он не врал ей ни одного мига, верно? А в том, что он родился последним Серебряным роном, вырос в горах Кеории и был учеником Алри Астариэнна, уж точно не было никакого злого умысла.
   Несколько дней они провели вместе. Бродили тропками Ястринэнн, слушали пробуждающийся лес, пили чистейшую воду ледяных ключей. Ясс рассказывала о том, как в Яшмете пережили зиму - в мелких, малозначащих подробностях - не потому что ей было интересно об этом говорить, а скорее, чтобы спрятать смущение. Ярмэйн прекрасно знал её повадки и втихаря посмеивался, но прилежно слушал о хворостях Деда, о том, сколько родилось по весне козлят, об удивительной вышивке, которую справила сестра Рони в самые суровые снегопады.... По вечерам чаще рассказывал Ярренвейн и ему, конечно, было проще: память его хранила много сказок и древних преданий Кеории, не меньше хроник былого, которые так усердно заставляли его учить в Ингилоре Белостенном, а также рамэйрских песен, дорожных баек и сюжетов прочитанных книг.
   В какой-то из таких вечеров, когда они сидели на взгорке, грея руки у крохотного костерка, Ярмэйна осенило.
   - Яска, - тихо окликнул он прикорнувшую у его плеча девочку. - Я, кажется, знаю, чем нам тебя занять. Пока меня будет.
   Рыжая каннка пробормотала в ответ что-то совсем невразумительное и, кажется, вообще начала задрёмывать.
   - Ну нет, - потряс её Ярмэйн. -Яска, не смей спать. Я всё придумал.
   Яска подняла голову и уставилась на друга недоумённо и недовольно.
   - Ты должна научиться читать.
   Рыжая каннка хмыкнула:
   - Но я умею!
   - Эээ, - покачал головой Ярренвейн. - Ты не так умеешь. Ты умеешь складывать буквы в слова, это да. Ты знаешь пару древних рун, чтобы рисовать их на оберегах. Наверное, если я напишу тебе записку и оставлю... ну скажем, в своей лесной хатке, а ты придёшь и найдёшь её, то сумеешь даже разобрать что я тебе хотел сказать... Но я сейчас не об этом. Я хочу, чтобы ты научилась читать по-настоящему. Ведь ты же любишь слушать, когда я тебе рассказываю. Да?
   Ясс неуверенно кивнула. Ярмэйн широко улыбнулся.
   - Книги могут быть рассказчиками не хуже, даже лучше, Ясс! Я - кто? Бродяга из всем забытого древнего рода, неотёсанный, необразованный искатель приключений. А книги пишут те, кто наделён даром слова, кто умеет не только рассказать об увиденном, но сделать это так, что тебе покажется, будто бы ты тоже видела своими глазами. Книги пишут мудрецы, наделённые особым знанием и талантом - они спешат облечь свою мудрость в буквы и слова, чтобы поделиться ею с другими людьми. Понимаешь, Яска?
   Ярренвейн увлёкся, живописуя подруге таинственных старцев в высоких башнях, склонившихся над бумагами, согбенных тяжким трудом во имя человечества; вдохновенных менестрелей с горящими очами и вещими душами; его рассказ так захватил его самого, что он не сразу обратил внимание на выражение лица рыжей каннки. В конце концов, девчонка не выдержала и просто дёрнула его за рукав.
   - А разве для того, чтобы написать книгу, ну надо обязательно быть всем вот этим? - спросила она. - Ну что-то там такое знать или уметь?
   Ярмэйн, всё ещё захваченный полётом собственного воображения, ответил не сразу. Вернее, он попросту не успел ничего ответить, потому что она продолжала, глядя на него в упор, серьёзно и внимательно:
   - Разве нельзя взять лист бумаги и просто написать? Всё, что думаю, например, я? Или ты? Или няня Карниэ? Какая в том будет мудрость? Это будут просто наши мысли, такие же, как если бы мы просто рассказали о них друг другу.
   Ярренвейн помотал головой.
   - Ну, наверное, да. Наверное, и ты, и я, и Ронья, и рэлли Карнариэ - все мы можем написать книгу. Только зачем нам это делать? Ведь у нас нет тех знаний, которыми вот просто необходимо поделиться, да? Или таланта, чтобы слова оживали...
   Яска закусила губу, задумалась. Ненадолго.
   - Ну... например, вот от скуки. Почему ты смеёшься, Арамано? Вот ты уедешь, и мне станет скучно. Возьму я лист бумаги и начну писать всё то, что хочу тебе сказать...
   Ярренвейн протянул руку и растрепал рыжие кудри.
   - Это будет не книга, а письмо.
   - А в чём разница? - нахмурилась Яска.
   - Не знаю, - честно признался рон Эанэ. - Может быть, в том, что книга - это знание для всех, а письмо - твои личные переживания, интересные разве что тебе и тому, кому интересна вся ты. Мне, например.
   Рыжая каннка пожала плечами.
   - А откуда я знаю, зачем портят бумагу твои старцы? Может, им тоже просто скучно и не с кем поговорить. Может, всё, что кажется тебе их тайными знаниями, на самом деле, ничего не стоит? Откуда ты знаешь? Разве ты знаком со всеми, кто пишет книги?
   - Разумеется, нет! - Ярренвейн почувствовал, что начинает сердиться. - Нет, Яска, ты решительно невозможна! Ты способна перевернуть всё с ног на голову, лишь бы только убедить себя в том, что твоя правда правдивее других правд! Конечно же, я не могу знать всех менестрелей, хронистов, летописцев и просто учёных... Некоторые из них, чтоб ты знала, уже давно умерли! Их мудрость дошла до нас через века, благодаря тому, что ни записали её, не поленились!
   - Тем более, - фыркнула Яска, - какое мне дело до мыслей тех, от кого уже и костяков не осталось!
   Ярренвейн закатил глаза. Иногда ему очень хотелось посадить это лохматое недоразумение на коня, привезти в Ингилор и бросить к ногам Асхэви-Астариэнна - дескать, мучайся, любимый наставник, потому что, если ты с этим ничего не сумеешь поделать, я и подавно... Заодно можно будет покаяться в собственных детских прегрешениях и общем нерадении, ибо одумался и осознал.
   - А сказки меж тем слушать любишь, - поддев пальцем острый подбородок, усмехнулся он вслух. - Про Тайльэал, про Эльэрвис, про Иралли, про Ингила-Вихря, про Совиного Канна - всех перечислить? Они тоже давно умерли, между прочим. И многое из того, что я рассказываю тебе, я узнал из книг. Если бы никто никогда не записал о том, что они были - откуда бы мы их помнили?
   - Нам бы рассказали йалетты, - неуверенно предположила Яска.
   - Да? - насмешливо сощурился Ярмэйн. - А ты видела хоть одного яледа в этой жизни? Или о них мы тоже знаем только из преданий, кем-то когда-то записанных? Так, может, всё вовсе не так уж бессмысленно, как ты думаешь?
   - Когда мне рассказываешь ты, - упрямо сказала девочка, - я слышу твой живой голос, я могу спросить, если чего-то не поняла. Ты выбираешь те слова, которые мне точно будут близки и понятны. Я говорю с тобой, которого знаю и люблю. А не с непонятно кем.
   - То есть кто-то другой должен читать и понимать древних авторов, чтобы потом пересказывать тебе? - Ярренвейн рассмеялся. Всё-таки логика в Яскиных рассуждениях была. Но какая!
   - Да, - кивнула она. - Кто-то должен знать правду и рассказать другому, а то ещё кому-то, и так далее, пока эта история не дойдёт до нас с тобой.
   - Тогда тебе надо к уросам. Бродячий народ, люди которого не строят домов, не пашут и не сеют, а только бродят по Уумару - самое то для такой лентяйки! Вот у них нет книг, я даже не уверен, что они учат своих детей читать. Всё, что знают, могут рассказать любому, с кем довелось делить ночной костёр - просто потому, что дорога свела.
   - Мне нравится, - Яска улыбнулась. - Я хотела бы их ещё повидать. Только кроме Гэлла - всего трое были в Земле Холмов. Они сюда почти не заходят.
   - Верно, - согласился рон Эанэ. - Сюда вообще мало кто заходит из чужаков. Иногда мне кажется, что здесь заколдованное место. Как в сказке.
   Ясс счастливо вздохнула и снова положила голову ему на плечо.
   - Так и есть, Арамано. Так и есть.
  
   Четыре дочери у канна эмметского было.
   Старшая - белоснежный северный цветок, ослепительная Ронья. Чего не умеет красавица каннка? Первая в пляске, первая в работе. Поёт - душу на части рвёт и сама же исцеляет. Руки - старым мастерам-искусникам впору, о которых в народе легенды ходят. Золотые руки: тончайшее как паутинка кружево с узором, подобным морозному; вышитая на полотне бабочка, что вот-вот взлетит; лёгкая корзинка из лозы, такую, как ни нагрузишь, а будто невесомая - всё хорошо выходит у Роньи. Лёгкий нрав, доброе сердце. Самое дорогое сокровище Яшмета.
   Вторая - медноволосая Ясс. Маленький дикий зверёк. Ох, и намучились с ней няньки да учителя. Ни к чему не годна оказалась: иглы теряет, платья рвёт. Вместо чтения и письма - на листах тетради диковинные цветы рисует. Какое дело не поручишь - задумается, забудет, придёшь через час - сидит, в окно уставившись, или вовсе пропала неведомо куда. Её жалели. За неё боялись - что её, такую, ждёт? А канн Эстэвэн только усмехался в усы. Он видел, как эта неумёха, нескладная и неуклюжая, била из плохонького детского лука мишени, по которым его лучшие воины попадали через раз. Вряд ли такие таланты пригодятся ей в жизни, но раз они есть - кто сказал, что помешают?
   Третья - Эррима. Тёплый лучик. Солнечный зайчик. Прикорнёт рядышком - и на сердце теплеет.
   Четвёртая - Инрэтт Айтинн. Непоседа и хохотушка. Кто знает, что из неё вырастет. Но скучно с ней не будет никому.
   Четыре дочери было у канна.
   Канн Эстэвэн, правитель Нэриаэаренны, достойный сын своего отца и наследник неисчислимой прорвы предков, век от веку владевших этой землёй, бывших плоть от плоти, кровь от крови - Яшмет, был собой недоволен. Он знал, что поступает правильно, что по имперским законам ему, не имевшему сына, должно заблаговременно позаботиться о будущем. В Великой Митл-анд'ийе место женщины определено раз и навсегда: быть доброй супругой, беречь уют в доме и рожать как можно больше мальчишек. Да, Нэриаэаренна - не входит в состав Империи, не всё, не всё ещё успела пожрать эта ненасытная утроба, но... Надолго ли? Вон - к Ястринэнн уже вплотную подползли, тянут загребущие лапищи к колыбели серебряных ронов. А ведь ещё при прадеде Эстэвэна - нипочём не посмели бы! Шутка ли: светлый лес! Аэсова чащоба от Энкаибрэна до самого Северного Моря! Да у митлов поджилки тряслись при одном упоминании такой страсти! Раньше тряслись.
   Яшметский правитель покачал головой. Нет, что и говорить в прошлый раз они с молодым Ярренвейном хорошо шуганули капюшонников: теперь нескоро полезут. Вовремя объявился этот мальчик - как-то уж слишком вовремя, в самый раз для сказки, но подозрительно для настоящей жизни. Хотя элгиль действительно расцвел в день его возвращения, а это означало только одно: рон был взаправдашний. Истинный Ярренвейн рон Йостриннэй-йа-Эанэ-Тэрнэй. Да и Атали сказала, что всё правильно. А Атали никогда не ошибается в таких вещах.
   Эстэвэн и про будущее, про все свои сомнения и терзания ей поведал. И про то, что он придумал с этим делать. Она положила ему руку на плечо и усмехнулась. "Делай что хочешь, канн, - сказала она. - Ты достаточно умён, чтобы не наворотить совсем уж лишнего, если не ошибёшься в соратниках, может быть, и сумеешь что-то изменить к лучшему. Но даже если нет, помни одно: Яшмету и Земле Холмов ничего не угрожает. Ни сейчас, ни после - пока я жива." Развернулась - и нет её, исчезла как дуновение ветерка, лёгкая, прекрасная, не сдавшаяся ни времени, ни выпавшим на её долю испытаниям. Чудо, отчего-то решившее остаться рядом с эмметским князем, разделить его земные, в-общем-то, немудрёные заботы. И ему даже не пришло в голову спросить, что будет, когда не станет и её. Чёрная Каньа казалась существом вполне бессмертным.
   Но как заманчива была идея скинуть таки опостылевших имперцев обратно в их проклятые земли! Да, рискованно, слишком многое должно верно сложиться, чтобы всё получилось. Но попробовать необходимо. Потому что там - где прежде была Аэнна Лесная- уже не помнят ни дат, ни имен, ни каких-либо подробностей Итверны, "Чёрного Вторжения". Там отныне думают, что митлы - такие же уроженцы Уумара, как все прочие, а, значит, имеют полное право хозяйничать на этой земле так, как им заблагорассудится. Могут вырубать леса, осушать озёра, жечь книги и вырывать с корнем самую память. У них неплохо ведь получается всё это - быстро, уверенно и успешно. И что правитель всеми давно позабытой Нэриаэренны может с этим сделать? Он может радоваться, что его пока не нашли. А потому оставили в относительном покое.
   Эстэвэн грустно посмотрел на свои руки, бессильно лежащие на карте северных земель. Мощные, грубые руки великана и силача, для которого сдвинуть с дороги упавшее дерево было делом простым и приятным, а вот обходить препятствие, продираясь по кустам - нет уж, увольте. Но теперь надо будет именно так - в обход и по кустам, цепляясь за колючие ветви всем чем можно и нельзя. И подмоги ему в этом деле ждать не откуда. Он сам всё придумал, если у него всё будет получаться - Северный Союз его поддержит. Если же всё пойдёт кувырком - все снова попрячутся по углам, затаятся, обождут, пока имперские стервятники выпотрошат неудачника... Старичьё уж точно так поступит. Молодые же... а кто их знает этих молодых? Хорошие мальчики, и Ярренвейн, и алайнцы, оба. И Инрэ Орасино, южный сумасброд, говорят, чудо как хорош! Сам Эстэвэн его пока не видел, но про него много рассказывали последние годы, да и Ярмэйн-сосед был с ним дружен.
   Что ж, молодые его, пожалуй, не бросят. Особенно, если он найдёт, чем их покрепче к себе привязать...
   Четыре дочери было у канна эмметского.
   Четыре.
   И ни одного сына.
  
   Они прощались на границе Яшмета и Ястринэнн. Стояли, взявшись за руки, и Яске, едва достававшей своему спутнику макушкой до плеча, приходилось запрокидывать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Рон Эанэ улыбался. Она - тоже. Конечно же, она просилась с ним, просилась хотя бы проводить его в дальнюю дорогу, но он отговорил её. Зачем ей это? Прощание в суматохе? Разве не лучше - вот так, вдвоём, когда за его спиной - вставала серебряная стена аэсового леса, а за самой Яской - до самого горизонта плескалось разнотравье яшметских холмов? Разве не лучше - глаза в глаза, рука в руке?
   Они прощались,
   - Поедешь домой? - спросил Ярренвейн.
   Она помотала головой.
   - Нет, мне нужно собрать ещё кое-каких цветочков для Деда. Я обещала. Ты не волнуйся, Арамано, пожалуйста, я не грущу. Правда-правда. Я буду ждать.
   Он кивнул и свистнул Нимиррину. Черногривый откликнулся с готовностью и спустя уже несколько мгновений уносил своего всадника по знакомой дороге. Яска какое-то время стояла и смотрела вслед, крутила в пальцах кончик рыжей косы...Что-то было не так, что-то они не успели друг другу сказать, что-то по-настоящему важное. Она до последнего надеялась, что Ярмэйн тоже это почувствовал и вот-вот вернётся. И очень хотелось тоже вскочить на лошадь и его догнать - ведь это же так просто!
   Не вернулся. И она догонять не стала.
   Развернулась спиной к Ястринэнн, побрела вверх по склону... Гейдэ, которую она взяла с собой вместо Гнедка сегодня, даже не повернула головы - человеческие тревоги её волновали мало. От этого Яска почувствовала себя совсем одинокой и сама разозлилась на себя за такую глупость. Ещё не хватало на лошадь обидеться! Достала из поясной сумки ножик, стала срезать душистые фиолетовые стебельки лхаа, маленькие серые венчики ман-травы, а вот для тёмно-красных йахтэ - придётся дождаться заката, им сейчас не время... Йахтэ - цветок опасный, с его помощью можно управлять снами. Яска это почти умела. По крайней мере, знала, как отогнать кошмары, а как приманить их. Последнему дед её не учил, конечно - она сообразила сама. Ей нравилось мечтать о том, как она соберёт колдовской венок с самыми ужасными кошмарами и подложит его под подущку какому-нибудь особо гнусному айлату. Или даже самому императору! Тот будет мучиться бессонницей, звать знахарей и мудрецов, но никто не сумеет ему помочь. Тогда она придёт во дворец и скажет: "Я верну тебе покой, если ты вернёшь свободу нашей земле." Разумеется, император согласится и митлы уберутся вон, а саму Яску как-нибудь подло отравят или ещё лучше заберут в свою проклятую Столицу и будут жечь на костре. Как ведьму. Привяжут к столбу, а она будет гореть и петь... ну, например, про Ариэнна Благословенного. А вокруг будет толпа - грозится и улюлюкать, но прискачет Арамано и спасёт её. Ну или не до конца спасёт и она умрет у него на руках, а он будет её помнить всю жизнь и хранить на груди золотой янвэнд, что снимет с её волос... И надо, чтобы янвэнд был ещё чуть-чуть в крови и чуть-чуть обгорелый, но всё равно золотой и красивый. А ещё Арамано женится - ну на ком-то, это ведь неважно на ком, раз её самой уже не будет в живых. Главное, что у него будут жена и дети - и дочь он назовёт Ясс, а сына Янвэнд... Дальше мечтать уже было не так интересно, и Яска представляла одни и те же сцены по-разному, меняла и переигрывала, оставляя неизменным только одно - Аэнна должна быть свободной. Иначе ведь всё бессмысленно - даже счастье и героическая смерть.
   Она шла среди холмов с мечтательной улыбкой - грезила наяву. Ветер трепал рыжие косы и она сама - была сном раскинувшейся вокруг древней могучей земли...
  
   Город вздымался золотым рифом над седыми волнами ковыльного моря - единственный на весь холмистый край. Городом Звезды назовут его спустя годы, они же звали его Яшмет - причудливое сочетание языков, неведомо что означавшее. Ярко сверкали в солнечном свете неприступные стены и высокие башни с резными зубцами, сложенные из редкого северного камня, эстэффа; ночью они становились призрачно-жёлтыми, а тепло излучали даже зимой в самые лютые морозы. Здесь строили маленькие домики с узкими слюдяными окошками, ни один из которых не был похож на другие, расписывали стены и фигурные ставни, над дверью подвешивали разнообразные амулеты: подковы, колокольчики, деревянные фигурки людей и животных. Извилистые улочки, мощённые всё тем же эстэффом, переплетались причудливым лабиринтом, сердцем которого был замок Правителей, гордый и величавый - монолитный, цельный, острыми шпилями стремящийся в небо - и никому из людей не дано было его разрушить.
   Это был город благоговейной, горячечной верности старым традициям, заветам отцов и дедов, и город - детства. К детям отношение было особенным: дети безгрешны, дети невинны, детям можно всё... Они действительно чувствовали, думали так и так поступали, твёрдо знающие, что быть иначе просто не должно. Они рисовали на жёлтых стенах диковинные цветы, разводили долгогривых скакунов и чёрных пуховых коз. Слагали песни о великих героях прошлого: длинные, подробные, замечавшие мельчайшие детали - таким было всё искусство Яшмета. Такой здесь была и сама жизнь: степенной, неторопливой, тщательно продуманной. Это создавало ощущение надёжности, и мало кто помнил и понимал, что где-то может быть иначе. Они жили в особом мире, не желая делиться им ни с кем: в яркой, ослепительной, небывалой грёзе, избавиться от которой не представлялось возможным на протяжении многих лет.
   Символом этого сладостного наваждения был всё тот же светлый, ломкий, удивительно тонкий стебелёк ковыля - эммет. Поросшие ковылем склоны вспоминались потом, когда уже не было сил лететь, раскинув тонкие руки во всеобъемлющем объятии, и тяжесть невозвращения ложилась на согбенные плечи, застилая глаза солёной дымкой виденных пожарищ. Всё распалось, рассыпалось на трухлявые обломки, когда сказка вдруг превратилась в быль. Они приходили сюда снова и снова, но больше не находили того, что искали долго и мучительно - себя самое. Иногда, на краткое мгновение сверкал где-то осколок былого, чего-то очень похожего - но тут же исчезал в тумане. Они опускали бессильно руки и шли дальше - окольной дорогой, как можно дальше от Яшмета.
   Они уходили, а он оставался - Яшмет, Эммет - светом, отблеск которого ложился на все грани бытия, замешиваясь в пыль всех дальнейших дорог, становясь безумным талисманом в бесконечном и бесцельном пути.
   Яшмет, Эммет... Ковыль и жёлтые стены...
  
   Ярренвейна не было всё лето. Яска скучала - бродила унылой тенью по замковым коридорам, вяло отвечая на расспросы и желая одного, чтобы её просто оставили в покое. Иногда всё так же бывала у Деда, иногда пропадала в холмах, пару раз выбралась в Ястринэнн. Всё было не то и не так. Внутри свернулась змейкой тугая пружина ожидания и все чувства, все мысли словно прикипели к ней намертво. Вот как так бывает? Жила же она столько лет без него - и ничего, весело было и спокойно. Карнариэ ругалась, говорила: а чего ты хочешь? чтобы молодой рон тебя всё время за руку водил? У него небось своих дел полно.
   У него - да. А у неё? Почему она какая-то бесталанная? За что не возьмётся - все из рук валится. Когда она одна. А рядом с ним - нет. Словно он заражал её своей уверенностью, своими силами и она сама верила в себя.
   - Потому что - бестолочь, - с грустной усмешкой говорил Мэор и ерошил жёсткие волосы. - Не о том думаешь.
   Она угрюмо взглянула на него исподлобья.
   - А о чём надо?
   - О том, что делаешь в данный момент. А у тебя в этой вот головёнке всего понамешано - ужас! И Кеория там тебе, и Великая Аэнна, и йалэды с драконами, и позапрошлогодняя ярмарка в Энкаибрэне - и один Гаэр знает что ещё! Не дело это, Ясс.
   Она пожимала плечами. Может и так, только вот по-другому рыжая каннка вовсе не умела.
   Все эти разговоры привели только к тому, что она совершенно замкнулась в себе, всё больше и больше времени проводя на смотровой площадке Восточной Башни. Забиралась на золотой каменный зубец и замирала, часами глядя на дорогу.
  
   небо сшито с судьбою
корявыми грубыми швами...
я иду за тобою,
не помня имён и названий
мне упавших под ноги 
колючих и жгучих созвездий;
я иду, - мы идём по дороге,
простёртой над бездной.

Мы с тобой отраженье луны
в онемевшем заливе;
мы незримы, шаги неслышны,
только - длинные гривы
среброглавых коней чуть блестят
в дуновениях ветра;
мы спешим, наши кони летят,
чтоб успеть незаметно
пересечь это небо, 
ворваться в закатное пламя;
наши кони и правду, и небыль сминают крылами...

и одно только бьётся
как сердце в бесплотной груди:
это выбор,
не гибель.,
не долг и не жертва,
а значит - дождись.
  
   Шаг.
   Тихо-тихо подталкивает ветер в спину, ласково гладит плечи под узорчатой шалью. О чём думаешь, ар'вэ-льээл? О чём думаешь ты, когда стоишь вот так, замерев диковиной статуей на самом краю?
   ...медные стрелки древних как мир часов сдвинулись ещё на одно деление позеленевшего циферблата...
  
   ... - А ты хотел бы, чтобы так было всегда? - рыжая каннка смотрела сквозь пламя, и золотистый отблеск на лице делал его схожим с даратской карнавальной маской. - Арамано, я тебя спрашиваю? Ты бы - хотел?
   - Чего именно, Ясенька?
   - Чтобы этот костёр, это небо и эти звёзды... и мы - были всегда?
   Ярмэйн пожал плечами.
   Может быть, и - да. Эта ночь, холодная, звенящая пустотой и безмолвием. Аэсы, словно прислушивающиеся к неспешной человеческой беседе. Треск хвороста в костре. Мягкий мох под босыми ногами. Шерстяной, колючий нэриаэареннский плащ. Плеск воды в песчаный берег. Звёзды, отражённые в Оке Лэхэнни.
   - Нет, Яска. Не хотел бы. Я не хотел бы быть всегда...
  
   Шаг...
   О чём ты думаешь, птица без крыльев?
  
   ... - как дракон.
   - Дракон? - Яска непостижимым образом уже оказалась рядом. - А какой дракон?
   - Большой, зубастый и огнедышащий, конечно! - усмехнулся рон Эанэ, брызгая на девчонку ледяной озёрной водицей.
   Та взвизгнула и отскочила.
   - Так какой дракон, Арамано? Гэрто? Бегерр? Или Аретх?- для неё легендарные чудища были стародавними и любимыми знакомцами, каждую отличительную черту выучила уже наизусть.
   - Ррок, - нехотя откликнулся Ярмэйн. - Ррок Йамарт.
   - Дракон Судьбы? - округлила глаза рыжая. - И не страшно?
   Ярмэйн ей подмигнул.
   - Судьбы нет. Как и драконов.
  
   ...Иногда так бывает - ищещь себя, находишь кого-то другого, кого нет уже много лет, ни в этом мире ни в ином - нигде... Ты говоришь, что - было же - раньше....А из зеркала смотрят совсем другие глаза, и хочется возвратиться, стать чище, лучше, наивнее что ли - но пути назад нет...
...Это очередная успокоительная сказка, да?...
  
   ... Он вернулся в один из тех тёплых осенних вечеров, когда солнце медленно и долго уходит за горизонт, и всё вокруг кажется окутанным мягким, уютным светом. Он мчал по улицам Яшмета, и ему казалось, что все смотрят только на него, говорят только о нём. Нет, ему было не привыкать к этому, но если раньше он отвечал лишь за себя самого, то теперь всё изменилось. Раз и навсегда. Он спешил так, как никогда в жизни - потому что не так-то просто обогнать слухи, а ему это было совершенно необходимо. Потому что, кажется, впервые в его жизни - ему таки удалось сбежать.
   Он столько раз прежде представлял себе, как это будет - разом отказать всем, заявившим права на его жизнь и душу: что он подумает, что почувствует, что скажет тем, кто захочет его выслушать, ежели таковые вдруг найдутся - в далёком и туманном прошлом, сейчас более походившем на сон.
   Всё вышло не так.
   Просто в какой-то удивительный миг сердце сбилось с такта и вся дальнейшая музыка мира стала совсем другой. Оглушительной. Пронзительно прекрасной.
   Просто - вокруг клубился туман, а он сам - стоял в ослепительном столпе света. И ничего больше - не было.
   Всё случилось не так с самого начала, но у него даже не было времени осознать, одуматься, притормозить рванувшую вскачь судьбу.
   Наверное, если бы это время было, он мог бы... он хотя бы попытался... он бы...
   Да нет, конечно. Он бы всё равно ничего не стал менять.
   Потому что есть то, что важнее всех мыслимых законов и правил.
   Синнорэндэ.
  
   ... Канн Эстэвэн встретил его в саду. Молчал, возился с поздними яблоками. В его сторону не смотрел вовсе. Смотрел на свои могучие руки, на яблоню, на корзины, куда ссыпал рубиново-красные плоды, на вышитое трилистниками полотенце.
   Ярренвейн тоже молчал. Просто не знал, с чего начать, и ещё больше - чем закончить.
   - Я всё-таки не успел, да? - спросил обречённо.
   - Не успел, - отозвался эмметский канн, не оборачиваясь.
   Ярренвейн положил ладонь на шероховатый ствол яблони, закрыл на мгновенье глаза.
   В это самое время они, наверное, подъезжали к границе Ястринэнн. Как бы он хотел сейчас быть - рядом, чтобы первый шаг по аэсовому лесу - вместе; чтобы то, что дорого ему, стало не чужим и для неё тоже, поймать в ладони серебристый аэсовый лист, вплести в пепельные кудри, и чтобы она - улыбнулась нерешительно, всё ещё не готовая поверить в то чудо, что вдруг настигло их обоих...
   - Я даже не спрашиваю: правда ли, - Эстэвэн всё же поднял глаза. - Мне достаточно на тебя посмотреть, чтобы всё было ясно.
   Ярмэйн покаянно развёл руками.
   - Келень Леклендской придётся подыскать другого супруга. Но время же ещё есть? Она же - не старше Яски...
   Эстэвэн нахмурился.
   - Про касьу Келень разговор ещё будет, это потом, и правда, время терпит... - сказал спокойно. - Я его и так, и эдак уже обдумывал, ещё до того, как ты тут... дел наворотил сгоряча. А вот Яска...
   Ярренвейн отвёл взгляд. Вот уж чего он не ожидал, это что канн Эмметский, солнечный медведь-уренруни, может так смотреть - тяжело и красноречиво, выворачивая душу собеседника наизнанку.
   - А что - Яска? - спросил как можно беспечнее. - Мне кажется, они подружатся...
   Эстэвэн не ответил.
   Впрочем, это и не требовалось.
   В воздухе веяло предчувствием дождя.
  
   ... когда наступит зима и Око Лэхэнни затянет тёмно-зелёным льдом, всё будет чуточку иначе, наверное; отболит, покроется коркой то, что сейчас кажется сгустком боли - не докоснёшься, не приблизишься даже .
   Верь мне, пожалуйста, верь мне: это ничего, что сейчас вокруг темно и страшно, как никогда прежде. Свет не умер. Ты просто ещё не сумела его найти.
   Ты просто рвалась на чужой огонь с упорством мотылька, из последних сил, стоящих лучшего применения. Яаааас! Слушай меня! Слушай! Это не конец - это только начало.
   Ясс!..
  
   Она стояла в своём вылинявшем платьице на самом краю огромного башенного зубца - слегка раскинув руки и запрокинув голову навстречу закатным лучам, тонкую шею обвивал длинный кисейный шарф, медные косы шевелил ветер.
  
   Ясс!
  
   Она почувствовала его присутствие и обернулась порывисто, окинув его внимательным взглядом серо-зелёных глаз. Не бросилась, как обычно, навстречу. Ярмэйн вздохнул и тяжело опустил голову.
   - Яска, - тихо сказал он.
  
   ... когда наступит зима и пушистым снежным ковром скроет все ваши любимые тропинки, когда дороги заметёт так, что только сумасшедший рискнёт пробиваться из Яшмета к чёрному замку на скале Эанэ, ничего не останется от вот этого безумного чувства - нет, не утраты даже - удара под дых; удара подлого и беспечного - от того, кто вовсе не думал ни о чём плохом, кто сейчас перевернёт тебя, как прочитанную страницу жизни, и уйдёт - навсегда...
   Оставив тебя глотать злые слёзы непонимания: кто ему сказал, что с тобой - можно вот так? Кованым сапогом по цветам заповедного луга, куда никому кроме него и дороги известно не было?
  
   - Яска, сестрёнка, - повторил он, протягивая ей руку.
   Она спрыгнула к нему и теперь стояла рядом, смотрела снизу вверх. Маленькая, взъерошенная. Птичка-ксета. Губы искусала до крови.
   Ярренвейн погладил её по жёстким волосам. Ещё и плакала ведь - глаза её выдавали.
   - Я просто пытаюсь быть счастливым, - глухо проговорил он.
   Она кивнула.
   - Я вас познакомлю. Она тебе понравится.
   Она не может не понравится: волшебница-Алгэ, золотое сердце, серебряный смех. Не может.
   Яска кивнула.
   - Ты не придёшь, да? - сжав обеими руками горячую ладошку, спросил. - Мы были бы рады...
   Опять равнодушный кивок. Спряталась, убежала в медный кокон - не достать.
  
   ...травы, лунные горькие травы перед глазами - седое поле тоски - не обойти, не согреться чужим теплом случайного костра, потому что - никого нет; думала - дорога, долгий неспешный путь Вечного Странствия, рука об руку - к виднокраю, в холщовой сумке за плечом - мечта и вера; думала - всё просто...
   И было - Солнце - в далёком недостижимом конце пути, да и не нужно было ничего достигать, главное, что вот оно - есть, существует, а я к нему иду, и буду идти всегда, потому, что вот она - цель, суть, судьба, имя которой - полёт навстречу, сквозь время и пространство, и рушащиеся миры...
  
   - Я думала: мы - вместе, - сказала-всхлипнула, стала оседать на пол, скрючившись, сгорбившись, обхватив колени длинными руками.
   И слова, которые только что казались правильными и обычными, обожгли горло. Получились - другие.
   - Не простишь, да?
   Заметался по кругу. Протянул было руку - тронуть за плечо, поднять. Она встала сама.
   - Простить? Да за что мне тебя прощать? - улыбнулась нежно. Маленькая, жалкая. - Ты никогда не делал мне ничего плохого.
   За то, что пошёл за мечтой, мог бы ответить он - напрямик через её голову. И даже не заметил.
   - За то, что дурак, - глухо сказал он.
   Она непонимающе нахмурилась.
   - Ты была права: не надо было мне никуда ездить. Надо было взять тебя и рвануть к побережью... Показал бы тебе море...
   - Нет, - тихо сказала она.
   В глазах её не было упрёка - только боль. И понимание.
   - Знаешь, - сказала она, - говорят: люди идут по жизни вместе только тогда, когда порознь идти не могут. Мы... ты... Ты - можешь.
   "А ты?" - хотел спросить он, но - не спросил. Потому что знал, что она ответит - если ответит. И знал, что это будет - неправда.
   Потому что Яске было всего тринадцать лет. Просто - поэтому.
   Ветер поднимался. Серые тучи затягивали небо. От тёплого вечера не осталось и следа. Рыжая каннка развернулась и быстрым шагом пошла прочь. Ярмэйн попытался её удержать, ухватил за кончик белого шарфа - шарф ему и остался, длинный, тонкий, нелепый, с серебряной бахромой на концах, кое-где заплетённой в косички, украшенные бубенчиками...
   Полил дождь. Ярренвейн подставил ему разгорячённое лицо, скомкал яскин шарф и сунул за пазуху...
  
   ... когда Око Лэхэнни затянет тёмно-зелёной толщей льда, не зови меня, Арамано Айра Акэ Аэнна, никогда не зови меня больше - не приду...
   ... потому что был - ветер - холодный, резкий, чистый - сквозь душу, сквозь сердце; была - сила: любить весь этот мир, таким, как есть; были свет, радость, смех, мягкое тепло дорогих встреч и лёгкая печаль расставаний... Казалось - так будет вечно, потому что это - судьба, предназначение, суть и сущность. Возможно, так оно и было бы, если бы...
   Возможно.
  
   Конечно, об этом говорили.
   Говорили - все.
   Алгэ Сэлхнинн - так её звали. Красавица из Гонровы. Сирота - лишний рот на попечении у дальних родственников. Приживалка, которую попрекали куском и углом. Теперь же - сиятельная госпожа, ронэл Эанэ, правительница Ястринэнн.
   Говорили - юный рон полюбил с первого взгляда, как в песне: увидел - и пропал.
   Говорили - она пыталась отказаться от такой чести, сбежать, спрятаться - чуть ли не в йирминат - к этим - уйти.
   Но Ярмэйн рон Эанэ уже не раз доказывал всем, что умеет быть настойчивым.
   Он уехал в Мрийу - выполнил поручение Северного Совета, а вернувшись к заветному окошку, уже ничего не пожелал слушать.
   И была - переполненная чувством свободы и расцвета - для обоих - дорога; небо, ветер, кружащие в небе птицы - только предвестники счастья...
   В солнечный осенний день они стали мужем и женой.
   Она был красива - той ускользающей красотой, которую так любят имперские живописцы: тонкая, стремительная, вся - порыв, движение, полёт; вся - распахнутые настежь чувства; опасная - и беззащитная одновременно.
   Сказать, что рон Эанэ был пьян от любви - это ничего не сказать.
   Ему казалось - он падает со снежной вершины Ан Милонэн - сверкающим водопадом, алмазными брызгами - и вроде бы давно уже должен упасть и разбиться, но - ...
   Да, он догадывался, что так - не бывает.
   И - впервые - хотелось владеть всем миром - просто потому, что было кому его подарить...
  
   ... но - словно невидимая рука распахнула слепые раньше глаза, и - нет вовсе прямого пути, выбор порождает выбор, за каждым перепутьем неизбежно появляется следующее, и - тучи заволокли небо: где оно было, твоё Солнце? Где - мечта, надежда, вера? Где?! Кто сказал тебе, что всё это - было? .. Только мучительная боль в висках, тупая боль непринятых решений, недодуманных мыслей, не сделанных шагов... И крылья - ведь были же крылья? - ну и что что - не пыталась взлететь, думала: не сейчас, чуточку позже, а теперь...
   А теперь.
  
   - Ясс! Да Яска же!
   Ронья присела на край кровати.
   - У неё на платье были вышиты янвэнд - золотой нитью, так тоненько- тоненько, я так не умею, но обязательно научусь! И волосы - забраны высоко, а в них - серебряный венец Эанэ - будто звёзды в тумане.
   Яска хмыкнула пренебрежительно. Сидела, копалась в корзинке с каким-то невнятными плетёнками...
   - О, Яска, какая она красивая! Как йэлльская колдунья - не забудешь вовек!
   Ронья, разрумянившаяся от волнения, сама была сказочно хороша, но никогда бы не поверила, скажи ей кто-то об этом. Видение молодой ястриннской ронэл завладело ею полностью.
   - Как это чудесно! Он встретил её и сразу полюбил. Никого не побоялся - ни её родни, ни своей - выкрал прямо из йирмината, представляешь? Сёстры только зубами клацнули от бессилия - посадил на коня и увёз в Ястринэнн - поминай, как звали!
   Распахнув руки, Ронья рухнула на постель.
   - Ясс, я так хочу, чтобы меня так же полюбили. Чтобы - несмотря ни на что... Как ты думаешь: это - будет?
   ... А вот этот браслет: серебро и полынная зелень - подарок Арамано; он всё так делал - раз! - и защёлкнулся на запястье мудрёный замочек - носи, Яска! Сестрёнка. Тирсэ.
   - И я хочу такое же платье - как у неё - дымчато-серое, как туман над озером... Как ты думаешь: мне - подойдёт? А ты, какое бы хотела - себе?
  
   Лохмотья плаща за плечами - пылью, пеплом, инеем. И сердце - высохший шар перекати-поля, и только ветер - холодный и безжалостный по-прежнему - треплет остатки, обрывки, клочья души, подталкивая в спину, заставляя идти - дальше...
  
   - Кстати, Ясс, - Рони перекатилась на живот, придвинулась ближе, заглянула в глаза, - а тебя там почему не было? Он тебя ждал, у отца спрашивал, да... Вы же дружили всегда?
   Яска уронила браслет на пол и разрыдалась - нет, ничего не чувствовала, кроме всё той же, уже привычной глухой боли под рёбрами - просто не смогла остановить безудержно хлынувших слёз...
   Ронья отшатнулась испуганно.
   - Яска... я... я же не знала! Я - поняла, поняла теперь..
   "Что ты поняла?" - хотелось спросить, но горло сдавило спазмом - слов не получилось...
   - Ясс, прости...
  
   На очередном перепутье свернула не туда. А куда тебе, девочка, надо-то было? - уже совершенно неважно, не нужно, потому что...
  
   Пожалуй, это трудно объяснить; ещё труднее понять.
   Вот эту боль, которую ощущала - телом, не душой. От которой скручивало в узел, а она - заставляла себе распрямлять острые лопатки, потому что кроме всего остального - было стыдно. Ведь хотела - в воины, герои, путешествениики, и сломалась - из-за такого пустяка.
   Её оставили в покое - но по углам шептались, конечно.
   Эта суровая и очень снежная зима стала для неё - подарком. Потому что - не нужно было отвечать на глупые вопросы, объяснять, почему она забросила свои далёкие прогулки, над которыми раньше не подтрунивал только ленивый; почему бродит, как привидение, по самым тёмным углам замка, вместо того, чтобы с гиканьем носиться на улице с яшметской ребятнёй.
   Смешно - ещё недавно, вот ещё вчера - метели и морозы заставляли бы её выть от досады, а теперь она им - радовалась.
  
   ... ни Солнца, ни мечты, ни силы - даже ветер стих внезапно, и, если осталась ещё под ногами хоть узенькая тропка - её же не разглядеть, потому что - тьма кромешная вокруг.
  
   Дед не говорил и не спрашивал - ничего. Всё и так было ясно.
   - Научи меня курить трубку, - попросила она.
   Он только отмахнулся раздражённо: да иди ты! Ещё чего удумаешь!
   Она разбирала сушёные цветы, перетирала в ступке нужные старику травы на снадобья - в такую зиму болезни не редкость. Молчала. И он - молчал.
   Потому что медная скорлупка тела уже не трещала от слишком стремительного роста души, но отчего-то он совсем не был этому рад.
   ... что будет, если дикого, напуганного зверька приручить есть с одной-единственной руки, позволить почувствовать ласку и научить доверять - кому-то одному в целом свете? А когда зверёк подрастёт и перестанет быть интересным, взять его за шкирку и выкинуть обратно в лес?
  
   Холодно. Холодно и страшно. Я иду - просто оттого, что останавливаться не умею, не научили в детстве - такая вот бесталанная... иду, скукожившись, сгорбатившись, руки в рукава втянув, ведь больше нет - даже плаща, потеряла в безумии бездорожья, и всё равно - ведь это кончится когда-то, непременно кончится: сухой безвкусный воздух, колючий кустарник и страх, но постепенно - через века протаскивая тлеющие угли былого тепла - там, глубоко-глубоко под коркой льда, сковавшего душу - понимая, что - так - теперь будет - всегда..
  
   Ронья залезла на широкий подоконник, где Яска, свернувшись, завязавшись узлом, мрачно сверлила взглядом замёрзшее стекло.
   Обхватила сестру за плечи - сильной, тёплой рукой.
   - Как ты думаешь, Ясс, ведь это - предательство? - спросила.
   Рыжая каннка уставилась на неё непонимающе.
   - Нет.
  
   ... когда Око Лэхэнни затянет льдом, тёмно-зелёным как бутылочное стекло; когда ночи станут долгими, а дни - белыми-белыми от вечного снега; время будет тянуться - серой нитью в прялке, разговорами, пересудами, тихими шагами в полумраке, шёпотом, холодом, инеем на ресницах, пониманием - весны не будет, не для тебя, не теперь; когда небо нависнет свинцовым куполом над древней мощью Нэриаэаренны, кто же поверит, что там, под толщей снегов - в заповедном серебряном Ястринэнн, в Атр'анне, Звёздами Осиянной, спят вошебным сном светлые зёрнышки-жизни, что - ещё совсем немного им нужно, чтобы потянуться к свету - пробить упрямой жаждой бытия сонное безмолвие и - распахнув душу немилосердным ветрам - принести возрождение и весну...
   Не смотри в гладь ледяного пруда - ты ведь знаешь, что ты увидишь - с той стороны.
   Когда...
  
   Слишком быстро.
   Дальше всё было - слишком - быстро.
   Не успеешь - не то, что выбрать, куда шагнуть, чтоб не оступиться - оглядеться и то - не успеешь.
   Только - стиснуть пальцами виски - там, где под тонкой кожей бьётся лихорадочный пульс.
   Медленно-медленно падает на резные плиты медный кубок...
   Серые глаза, рассеянная улыбка, тёплая ладонь, плеск речной воды в стылый песок...
   ... И надо, чтобы янвэнд был ещё чуть-чуть в крови и чуть-чуть обгорелый, но всё равно золотой и красивый. А ещё Арамано женится - ну на ком-то, это ведь неважно на ком, раз её самой уже не будет в живых. Главное, что у него будут жена и дети - и дочь он назовёт Ясс, а сына Янвэнд...
   Она не сразу и поняла, что - уже не сидит со всеми за столом, а стоит, беспомощно озираясь, задыхаясь, падая в тёмный омут - памяти? предвидения? безумия? - и все смотрят на неё - люди, лица, растревоженные глаза, шевелящиеся губы - ей говорят что-то, но в её тишине - нет больше слов, нет больше снов, нет больше - ничего...
   Синнорэндэ.
   - Яаас! - Рони вцепилась в её руки и, кажется, кричала.
   ... радость и боль, счастье и страх, жизнь и смерть - неразделимы: бежать, больно сбивая босые пятки о неровные камни мостовой, раскинув тонкие беспомощные руки, точно крылья впервые взлетевшего птенца, когда сердце рвалось из груди, а дыхания не хватало даже, чтобы вымолвить заветное имя. Падало небо, давило на плечи бесформенной глыбой, разбиваясь о слабые крылья на бесчисленное множество пёстрых осколков, оставляя незыблемым лишь яростное пламя, сжигавшее её изнутри - там, за этим бешеным бегом, отчаянным, безумным светом сияло её Солнце, и она рвалась к нему, твёрдо зная, что так - не бывает, это наваждение, бред, тяжкий зимний сон, после которого обязательно просыпаешься в слезах и с каменной глыбой на сердце. Она бежала сквозь опротивевшую мглу будней и боялась - не успеть, боялась, что если она задержится всего лишь на мгновение, то - его уже там больше не будет. Никогда.
   - Ясс!
   Канн Эстэвэн просто сгрёб непутёвую дочь подмышку и выволок из зала к себе в кабинет. Ни к чему - лишние взгляды, про неё и так много чего болтают. Усадил в кресло у камина, укутал плащом. Присел рядом на корточки.
   - Ну? - спросил. - Что у тебя теперь?
   Яска распахнула зелёные глазища ещё шире - у неё? Что у неё - ещё? У неё просто - единственное, что осталось - бег, ветер, бьющий в лицо, запах трав и последнее усилие, после которого она всё же спотыкалась и падала - в протянутые к ней руки, слышала всё тот же голос - глубокий, звучный, мелодичный, тот, за которым готова была следовать без разговоров, куда угодно, хоть - на край вселенной...
   - Ну что ты молчишь? - Эстэвэн нахмурился. - Так у вас, девиц, теперь заведено: обязательно страдать и напускать на себя важную таинственность?
   У неё - всё - просто.
   Как всегда.
   Она - не успела.
   Скозь рушащиеся миры и пространства, века, столетия, обломки неба, падающего на землю, обрывки судеб, обгорелые клочья чувств, имена, слова - звенящую тишину - прийти навстречу, взять за руку - не успела.
   А ведь хотела - чуть-чуть подрасти, уйти, сбежать, обойти весь мир, всем помочь, всех спасти, во снах видела высокие горы, подпирающие небеса, и - Восточное Море, огромное, необъятное - хотела так много: стать ему равной. Не маленькой взьерошенной птичкой-ксетой, а...
   Она пока не знала - кем. Да это уже было и не важным.
   Когда Око Лэхэнни затянет зеркалом льда - в нём отразятся звёзды.
   Эстэвэн покачал головой и ободряюще накрыл узкую кисть дочери своей огромной ладонью.
   - Ничего, Ясенька, все перемелется... Вот придёт весна - возьму тебя в Энкаибрэн, хочешь? Тебя и Рони? Койер Лунн обещал какие-то новые карусели...
   Весна? Яска недоумённо замотала головой - какая весна?
   ...там, под толщей снегов - в заповедном серебряном Ястринэнн, в Атр'анне, Звёздами Осиянной, спят вошебным сном светлые зёрнышки-жизни- радости, ещё совсем немного нужно им, чтобы потянуться к свету - пробить упрямой жаждой бытия сонное безмолвие и...
   - не проснуться.
   - Папа, элгиль не зацветёт больше...
   ..и она умрет у него на руках, а он будет её помнить всю жизнь и хранить на груди золотой янвэнд, что снимет с её волос...
  
   ... когда Око Лэхэнни затянет льдом...
  
   Она стояла босыми ногами на холодном полу. Серебряная лодка Лунной Девы плыла над Уумаром, обгоняя чёрные валы лохматых туч и звёздные стаи небесных сэлйаса. На Западе ярче прочих - огромный Лот; на Востоке - то ярко, то едва заметно мигал Тана Морэл; маленькой птичкой перелетала с места на место - Кеннарвэ, дарующая видения, подсказывающая странные сны...
  
   Есть такая сказка: про Лунную Королевну, искавшую своих братьев.
   Давным-давно, в землях бессмертных йалэттов, от которой не осталось и имени, жили они: пятеро братьев, одна сестра - юны, беспечны, беззаботны - в краю вечной молодости и золотого лета; их отец правил той страной, и не было во всём мире властителя мудрее и справедливей. Годы - как песок бежали сквозь пальцы; драгоценный золотой песок с берегов волшебных озёр - янтарное небытие, тёплое, солнечное - невозможное...
   Как так получилось, что хрупкое их счастье рассеялось дымом пожарищ? Известно было лишь одно - именно тогда в Уумар пришло Зло-из-за-Моря. То были страшные времена - тёмные, кровавые - мало кто пережил их без потерь.
   Король и королева прекрасной страны вступили в безнадёжную битву, и дети их встали в сражении рядом с ними.
   Как потеряли они друг друга под обломками рушашегося мира?
   Сказка об этом умалчивает.
   ... Только, спасая тех, кого любили, совершили королевские сыновья нечто настолько ужасное, что были прокляты во веки веков; и даже гибель их не искупила содеянного - бесплотными тенями суждено им скитаться по земле, неузнанными, незримыми, неслышимыми даже друг для друга, лишёнными всего кроме жгучей памяти и стыда...
  
   Йалэты не умирают насовсем - души их бессмертны и возрождаются спустя время - в новом теле. Братьям Лунной Королевны было и в этом отказано.
   Не сразу сумела она узнать их судьбу - бродила по дорогам и бездорожью, по крупицам собирала тайные знания, по осколкам, по тени следа - искала ответ. А когда нашла - связала себя нерушимым обетом: отмолить, спасти, вывести обратно к свету и жизни...
   Её - услышали.
   И создала она Венец и Чашу, должные вернуть плоть и кровь проклятым - чтобы они могли доказать, заслужить - прощение...
   Одно только осталось ей - повстречать тех, за кого просила - услышать, почувствовать - сквозь тонкую преграду зримого и незримого миров...
   Не так уж невозможно - для йэльтэ-чаровницы.
   Но - тысячелетия уже прошли, а её пути - всё нет конца...
  
   Вестник из Ястринэнн прибыл, как только ушли морозы. Достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять: случилось непоправимое. Но он привёз ещё и письмо.
   Канн Эстэвэн глухо взвыл и, ударив кулаком в оконную раму, у которой стоял, разбил её в щепу.
   Чёрная Каньа неслышной тенью скользнула за его плечо, подхватила упавший на пол серебристый лист бумаги...
   Писал Ферхтага-младший. Гонцом был - Татеук Лассан.
   - Ты должен туда поехать, Тэвьо, - сказала буднично. - Сказать, что после смерти последнего рона Эанэ берешь эти земли под свою защиту по праву.
   - По какому ещё праву? - проревел Эстэвэн.
   - Его последняя воля. Ястринэнн я удержу. Но для имперцев - нужна законность притязаний. Ты должен спешить.
   - Да к шакалам их законы!
   Она положила ему на плечи прохладные ладони.
   - К шакалам - потом, Тэвьо. Сейчас - Ястринэнн.
  
   Аэсовые ветви - куполом над головами.
   Серое небо, белый снег, зеркальный камень надгробия.
   Глухие голоса. Запах гари.
   В Ойор Аэс был пожар - ползамка выгорело. Началось с комнат ронэл, потом - перекинулось дальше; всё - глухой ночью; и он - до последнего пытался кого-то спасать. Многих успел. Её - нет. За ней и бросился в пламя в последний раз, чтобы уже - не выйти.
   - А разве не её... он спасал первую? - шмыгнула носом Рони.
   Старшая каннка рыдала, не переставая, всю дорогу, и сейчас слёзы катились по нежным щекам, замерзали на ресницах...
   - Нет, - Татеук мотнул головой. - Он не сразу сумел её найти. Она отчего-то была не у себя, а в покоях старого рона, в башне...
   Яска стояла в стороне.
   Вот и всё. Синнорэндэ.
   Кому теперь - хрупкая красота Ястринэнн - в искрящемся снежном уборе? Нет на земле больше Серебряных ронов. Нет и не будет никогда.
   И смысла нет восстанавливать высокий замок на горе - некому в нём жить.
   Те, кто служил ястриннским ронам, уйдут...
   - Это ж Яска, да?.
   Здесь шёпот в спину преследовал её всё время. Здесь её знали - смешную рыжую подружку обожаемого рона. Здесь её тоже любили - просто так, ни за что.
   - А ведь, если бы он не взял эту гонровскую ведьму, а дождался бы, пока подрастёт...
   Не слышать, не слушать - пальцы к вискам прижать, спрятаться, скрыться...
   - ... взял бы её, глядишь, не погиб бы, не было бы ничего...
  
   Говорят, если назвать оборотня по имени - он уйдёт... А как быть, если твоего потаёного, сокровенного, взлелеянного оборотня невзначай назвал по имени другой, почти чужой тебе человек, не подозревая, что подсказал тебе имя твоего мучителя, сокрытого в самых глубинах твоей тщательно защищённой от постороннего глаза души? Ведь ты смотришь ему в глаза - уже неописуемо долго, изо дня в день, начинаешь привыкать к его неизбежному присутствию, и только когда случайный встречник ткнул тебя носом, соображаешь наконец, как именно его зовут. Ну, так что же ты? Теперь ведь знаешь, с чем бороться...
   Только - поздно.
  
   Хруст снега и битого стекла под сапожком - яркие осколки - всё, что осталось от солнечных витражей Ойор Аэс, давней гордости искусных местных мастеров; витражей, хранивших всю историю рода Эанэ - со времён сгинувшей Нортайи, наверно...
   Она ушла ото всех, не желая слушать ни рассказов, ни сочувствия. Ушла одна, поднялась по крутой тропке к замку - к тому, что от него осталось, села среди развалин, подставила горящее лицо острым мелким снежинкам.
   Тёмные головешки, стылый белесый пепел...
   Не цвести элгилю в колдовском лесу...
   А ведь если бы - повернуть колесо времени вспять - удержать, не пустить, поперёк порога лечь, чтобы не было - красавицы Алгэ - тонкой вышивки на платье - такой прекрасной-прекрасной любви, ради которой не жаль - против всего мира пойти - не было бы - развалин вот этих, где она теперь воет от боли, от запоздалого понимания, что можно было сделать, чтобы этого ничего не было - ничего...
  
   Есть такая песня о той, что могла отмолить любимого у жестокой смерти, да промедлила, зазевалась - не успела добраться вовремя.
   .
   Больше нет ничего.
Только время всё бьётся в пустое окно...
Больше нет ничего...
Обрушаются в реки мосты за спиной!
Больше нет ничего:
каждый шаг -- по золе, горький ветер и дым...
Больше нет ничего,
ни небес, ни меня -- только пламя и ты.
Я сгораю свечой,
глупым воском в израненных пальцах твоих;
память, тьма и в насмешку дарованный миг -
тосковать-то о чём?
Больше нет ничего!
Отпусти меня! Дай мне уйти по волнам!
Больше нет ничего.
Корабли мчат сквозь морок вины и вина...
Больше нет ничего:
чёрной птицей кружу над твоею землёй -
будь навеки он проклят, зловещий полёт...
Больше нет -- ничего.
  
   Это было давно
   Старая, йэльтская ещё песня - говорят, та, что её сложила, была - морской девой, с горько-солёной кровью и ветреной душой; ради одного в целом свете бросила она всё, что имела и стала жить, как все - на земле.
   Но земная жизнь - не всегда похожа на сказку, дней неприметных в ней больше, чем дней счастливых; не вынесла, затосковала, построила быструю лодку, похожую на птицу, ушла бродить под звёздами, искать новые земли, обещала - вернуться...
   Не успела.
   Война оказалась быстрее, а он - тот, кого она любила - был воином.
   Синнорэндэ - баллада отчаяния.
  
   Больше нет ничего:
ключ в руке, но навеки потеряна дверь.
Больше нет ничего -
я рисую следами по жухлой траве.
Больше нет ничего -
всё сгорело в мгновенье сплетения рук.
Больше нет ничего.
Только голос дрожит на жестоком ветру...
И разбито окно,
расплескалось стекло колдовских витражей;
судьба требует новых отчаянных жертв,
и в сумятице снов
больше нет ничего.
Нет ни ночи, ни дня -
твою душу пожравший безумный огонь
ненасытным драконом идёт сквозь меня -
больше нет ничего.
  
   Больше нет  ничего:
я обласкана нынче самой пустотой.
Больше нет ничего.
Обречённость садится за праздничный стол
городить чепуху
про бестактность надежды и призрачность крыл,
и покатится камнем с железной горы
сердца горестный стук.
Больше нет ничего -
мы с тобой разминулись на этой земле,
разделила нас пропасть пространства и лет -
больше нет ничего, ничего, ничего
больше нет, больше нет...
  
   Это действительно было давно...
  
   Назад Яску уже несли.
   Нашёл её Лассан, попробовал растормошить - не добился ничего кроме слёз, безмолвных, беззвучных.
   Ни горячее вино, ни тёпло очага - не вернули её к жизни. Когда иссякли и слёзы, канн Эстэвэн, до того пытавшийся утешать, говорить, велел укутать её потеплее и так и везти в Яшмет.
   "Дома - разберёмся" - сказал.
   Яска видела, понимала - что кто говорит, что делает. Только это больше не имело значения.
   Происходящее с её телом - её больше не касалось. Это был так - оболочка, пустая и безжизненная, которую требовалось скинуть, чтобы суметь - лететь.
   Дома - у её постели перебывали Ронья, Дед, Карниэ, Карек, мальчишки-приятели - никого не желала ни слышать, ни видеть, ни даже прогонять - какая теперь-то разница?
   Вокруг была тьма, и эта тьма поглотила и Яшмет, и замок, и всех живых и - не живых - всё скрылось в её ненасытной утробе.
  
   снова снег
   в ладони мне
   лёг с листа и
   не растаял...
  
   Дни сменялись ночами, весна вступала в свои права.
   Те слёзы - были последними.
   Яска не выходила из комнаты, редко-редко поднималась с кровати.
   Ухаживать за ней приходила Карниэ, иногда забегала Рони или Мэор. Яска не замечала никого. Медная оболочка, прячущая пламя души, на поверку оказалась шелухой, за которой - пусто; растереть в пальцах и забыть...
  
   ... всё - впустую: грёзы о несбыточном, морок надежд, морока исканий - вот чем были эти годы - рядом; вот чем могли быть - годы - врозь, если бы только знать, что ты ещё есть где-то на этой земле, чтобы можно было прокричать в распахнутое окно весеннему ветру: как ты там? - без меня? - пусть и не получив вовсе никакого ответа;
   пальцами сжать виски - до боли, до озноба, саму эту мысль задавить в зачатке, в труху - ядовитое зерно осознания, не дать укорениться, выжить, прорасти; судоржно глотая ртом воздух - тоже отчего-то вдруг ставший отравой, захлёбываться им, будто он вдруг стал ледяной озёрной водой, совершенно не пригодной для человеческого дыхания - от бессилия...
   сколько угодно можно обещать закрыть собой от любого удара судьбы - ходящего по краю - удержать, отрастить себе сильные крылья, чтобы ловить - если вдруг сорвётся...
   только ведь всё - тщетно, бессмысленно, пепел на ветру;
   и все слова - ложь...
   Даже несказанные.
  
   ... лёгкое тело птицы ложилось в худые пальцы - опытному воину такой лук, что былинка: слишком мал, слишком невесом, слишком хрупок - в пылу сражения не заметишь, как переломится, а для неё, девчонки в штопаном платьице - словно специально создан. Она натягивала тетиву, а потом исчезала куда-то, не чувствуя ни рук, ни ног, лишь стремительный полёт к избранной цели, рассекая воздух, ощущая ветер в лицо и крылья за спиной - уверенность полёта, чтобы вонзиться со всей силой в золотой бок спелого яблока и вместе с ним рухнуть, задевая в падении густую листву, на тёплую под лучами солнца землю, а потом - снова стать собой, босоногой Ясс, отчаянно вглядывающейся в высокую траву.
   Быть стрелой, слетевшей с тетивы: ей ли не знать, что одно движение - и остановиться уже невозможно, передумать, повернуть - никогда, что лишь раз в жизни - позволишь себе сорваться, вырваться в небо, стать подобной ветру, или даже обогнать его, потому что ему-то спешить некуда, а у тебя мало времени и нужно непременно всё успеть всё, что хотела, сверкая в золотых лучах...
   - Яска!
   Быть ветром, подхватившим тонкое оперённое тело, чтобы обязательно донести...
   - Яска...
   Она обернулась, медленно опуская лук, рассыпая стрелы...
   Он улыбался, привычно поймав и накрутив на палец жёсткую медную прядь, и вдруг отпустил и обвил худое яскино запястье сверкающей нитью браслета; тонкое переплетение серебряных стеблей ковыля, застёжка из дымчато-зеленоватого камня оказалось рядом с амулетом Яры - и будто бы всегда там и было... Яска счастливо рассмеялась.
   ... звенели бубенцы на ножных браслетах, медноволосая шла по траве, подняла с земли рубиново-красное яблоко, пронзённое стрелой, потянула высокому юноше в золотисто-коричневых одеждах. Он сломал древко, возвращая ей оперённый обломок, забрав себе наконечник. Затем вынул длинный уроский нож и одним движением разделил яблоко на две половинки, упавшие Яске в ладони.
   Она смотрела ему в глаза; тонкие брови сошлись на переносице. Он смеялся, запрокидывая голову...
  
   ...что ей осталось - теперь? - когда кажый миг, каждое воспоминание - даже те, что прежде омывали душу тёплой ласковой волной - особенно они - разбиваются на тысячи осколков об одно...
   И всё, что когда-либо было с ней - насквозь проросло другим присутствием - не вырвешь, не выкорчуешь, потому что тогда - не останется ничего вовсе...
   ...слишком многое изменяется - слишком быстро...
   Многое - но ты же помнишь? - не всё.
   ... потому что ведь могла - не пустить, поехать вдогонку, явиться в Ойор Аэс и вонзить смазанную ядом стрелу в нежную грудь прекрасной гонровки - всё, что угодно - только не оставить его - вот так: один на один с огнём и этой драконовой любовью; ведь называла себя - его другом, да? И разменяла дружбу на мелочные обиды: мало ли, не позвал, променял, предал, сделал больно трепетной нежной душе - мало ли...
   ... потому что думала - с гордыней - что сама - пламя, ветер, полуночный зверь из уросских сказок, опасная и таинственная, всех спасу, всех уберегу...
   ... но когда пришёл настоящий огонь - он один стоял перед ним, а где была ты? - во снах о затянувшихся льдом водах Ока Лэхэнни? Лунные травы застили взор?
   Пей теперь до дна это яд. Заслужила.
   Синнорэндэ - это когда не осталось - даже памяти, только тьма и её
   - я принимаю.
  
   - Ясс!
   - Оставь её, Рони, она тебя не слышит.
   - Яска!
   - Не слышит и не понимает, Рони, её нет с нами... Ну не плачь, не плачь, детка, вот Мэор пришёл, сейчас заварит тебе чай с травами ... Не плачь - может, отболит её душа - и она вернётся.
   - Женщина, ты сама-то веришь в то, что сказала? Вот и не дури девчонке голову - не на что тут надеяться. И смотреть - не на что. Уведи её.
   - Яаас!
  
   ... пей до дна этот яд - полынью он пахнет и мёдом - и ни о чём не жалей, медные стрелки не ходят вспять - веретено судьбы не проворачивается обратно -
   Шаг.
   ... полынью, мёдом и терпкой мятой - запахом безумств и дальних странствий...
  
   - Ты уверена в том, что делаешь, моя Каньа?
   Голос хриплый, надтреснутый - похожий на карканье.
   - Хотя зачем я спрашиваю - когда это ты была не уверена... Только - маленькая она ещё, слабая; а как - не выживет? Что тогда? Или - этого ты и хочешь? Они говорят: повредилась умом от горя. Они верят, что можно так - любить. "Так случается" - повторяют они - и только. Жалеют бедняжку. Вспоминают, что и раньше она была - не совсем в себе. Да, именно эти слова - не в себе.
   Надрывный, захлёбывающийся кашель прерывает говорящего.
   Кашляет - Яска.
  
   ... а ещё была - Женщина-из-Снов:
   - Кто ты и что ищешь здесь? - тихо спросила она.
   ... серебристый плащ, невысокая фигурка, широкий капюшон скрыл лицо, только седые пряди длинных волос выбивались из-под него...
   - Не бойся меня, - сказала она. - Я просто расскажу тебе одну сказку.
  
   Ронья решительно взлетела по лестнице. Там - за высокими стенами - бушевала весна; там - манили жемчужно-розовой грёзой яблоневые сады; захлёбывались песней птицы; там кружилась голова от свежего неистового ветра, чистого - как родниковая вода; как предчувствие - расцвета...
   ...Тирсэ, сестрёнка, я - открою запертые двери, заколоченные наглухо окна - твоей души; если будут замки - что ж, я разобью и замки - по праву молодости и жизни...
   Яска, согнувшись, сидела на постели. Карниэ деловито взбивала ей подушки, укутывала худые плечи в пуховый платок - от открытого во всю ширь окна тянуло холодом.
   Ронья замерла на пороге.
   Это не могло быть правдой; эта - не могла быть Ясс. Тряпичная кукла и та скорее была бы похожа.
   - Ну, дыши же, - хлопотала нянюшка. - Дыши глубже, свежий воздух - он всем полезен. Даже тебе.
   Ронья медленно, стараясь не издать не единого звука, проскользнула внутрь. Карнариэ, конечно же, заметила её, недовольно покачала головой.
   - И чего пришла? Сама знаешь - не до тебя тут... Беги, играй.
   Ронья упрямо вздёрнула подбородок и села рядом с сестрой. Взяла за худую, полупрозрачную руку, заглянула в осунувшееся лицо, в тусклые, пустые глаз, окружённые зеленоватыми тенями., провела кончиками пальцев по тщательно причёсанным - как никогда не бывало прежде - волосам.
   Карниэ вздохнула:
   - Ох и возни с этими её косами... Надо бы обстричь, конечно, да рука не поднимается - что от неё тогда останется-то?
   - Карниэ, что с ней? - шёпотом спросила Рони. - Она будто... будто спит?
   Няня досадливо отмахнулась.
   - Что-что...Умом тронулась, вот что. И раньше не большого рассудка была, в спокойной жизни, а как первая беда - так и вовсе сломалась.
   - Как сломалась? Как это? Она - умрёт?
   - Не знаю, - честно ответила женщина. - Может быть. Хорошо бы если так...
   Ронья Эмметская нахмурилась.
   - Не нужно обрезать косы. Я сама буду их расчёсывать - каждое утро и каждый вечер.
  
   Синнорэндэ.
   ... только - родное-родное, знакомое до мельчайшей чёрточки лицо, мертвенно-бледное теперь с застывшей на устах - такой любимой - улыбкой - такой светлой; ал'ана аст кеннэ ньа кирэи - вот и всё, что осталось: чужая песня на чужом наречии; как заклинание: ат-ласса ри-иаэ ан-эвэннэ айа ан-гил...
   ...луна тарэ-нэммэ дьиэринэн
   эйт-кирэи ньа тэвэльо рьиа...
  
   - Что она делает, Тааль? - горячечный встревоженный шёпот.
   Шуршание шелков, прохладное переливчатое неизменное - как течение величественной реки - Эантинэ - мерное, ровное - неодолимое...
   - Она? - изысканно заломленная бровь. - Она убивает себя. И у неё - неплохо получается.
   - Откуда? Тааль, каньа моя, откуда в ней - такое?
   - Смешанная кровь, Тэвьо - ответила совсем уж непонятно. - Смешанная кровь.
  
   Я - просто ветер,
   и за это -
   ты не в ответе.
  
   ... Иногда она выныривала на поверхность из полусна-полубреда - слышала голоса, даже разбирала отдельные слова, но очнуться полностью себе не позволяла. Незачем было. Там - в мутном омуте грёз - было правильнее. Время лечит - так говорят; её же время замкнулось в кольцо, которое собственными усилиями она сжимала всё крепче, всё плотнее - чтоб не вздохнуть.
  
   Чёрное и ало-золотое: огонь и обсидиан - песнь ярости и гордости, Йэрдэиа - на самом востоке Диг Нэл. Древняя нерастраченная мощь, пламенная кровь земли - народ йэрдннэ, особый, сторонний среди йалэттов. Другой язык, диковинные нравы. Там, где прочие предпочли бы тихое раздумье и созерцание, здесь выбирали - стремительное действие, страсть и порыв. Оттого и сложено о них - горевших ярко, да сгоравших быстро - больше песен, чем о любых других героях былых времён. Именно йэрдннэ первыми сумели противостоять клыкам и когтям оскиннэйн, стали живым заслоном, не пустили серых дальше черты, позже прозванной Границей Пламени.
   Долгой была та война. Йалэттам пришлось учиться у чужаков жесткости, ненависти и мести - тому, чего не было ни в Уумаре, ни в Диг Нэл прежде. Эти дары оскиннэйн принесли с собой, и понадобилось много времени, прежде чем их сумели оценить по достоинству.
   Для йалэтта убить живое существо было - наивысшим преступлением, возможным только для спасения жизни, да и то - не своей. Лишить бытия разумного, равного себе - вовсе было неслыханно.
   Оскиннэйн, оборачивавшиеся в подобных огромным волкам тварей каждое полнолуние, убивали легко: и разумных, и неразумных. Зверь, таившийся в душе каждого из них, требовал чужой боли и крови, и они слепо следовали его желаниям.
   Властителя йэрдннэ, правившего в те тёмные дни, звали Аутэй Тэрэнт лит Йардэ. Аутэй Гордец называли его те, кто знал его ещё в Предначалье.
   Йэннэйэ - младший брат Властителя - был излишне горяч и неосторожен. Так вышло, что он попал в плен к оборотням, и - никто уже не чаял когда-либо увидеть его живым. О нём горевали все. Плакала красавица Мйэннэ, наречённая невеста Йэннэйэ, призывала светлых ириев, приносила клятвы и зароки...
   И когда - много лет спустя - вдруг пришёл он к сородичам, те решили было, что Яал услышал её исступлённые мольбы и сжалился над её горем.
   А потом была Итйэррэ - самая страшная битва той войны, когда и йэрдннэ, и оскиннэйн в живых осталось много меньше, чем полегло в сражении. И Аутэй Нголья пал одной из последних жертв - нелепой и бессмысленной.
   Правителем - сэллйэррэа - стал Йэннэйэ, так как Эллэнйэ, сын Аутэя, был ещё слишком юн. Это казалось мудрым решением: Йэннэйэ знали и любили все. Но под покровом ночи, таясь от возлюбленного, Мйэннэ пришла к сыну Аутэя. "Беги прочь, - сказала она. - Спасайся, ибо Йэннэйэ изменился." Эллэнйэ послушался её. С помощью огненных змеев, дружбу с которыми он водил, он сбежал из Йэрдэиа, и нашёл приют у Морского Владыки...
  
   Сине- зелёное и белое: небо смыкается с морем, кружево пены ласкает прибрежные камни; соль и горечь, янтарь и жемчуг - музыка свободы и спокойной мощи, Ир'Элнуурэ - на берегу Рассветного Залива, там, где Антиннэ завершает свой великий путь через все земли Уумара. Медленна и размерена жизнь берегового народа, твёрдо знающего, что реальность - меняется и в конце всё проходит, и ничего не остаётся кроме шума волны, слизнувшей с песка времени твои следы. Все истории морских - песни и сны, свет на гребнях волн и бездна смыслов, сокрытых в тёмных глубинах.
   Нелегко пришлось сыну Аутэя в этом краю, но юности свойственна изменчивость. Арл Ниимлаас, владыка Детей Моря стал вторым отцом для Эллэнйэ и горькая морская вода проникла в жилы того, что был рождён огнём; и стал он - небо и ветер, волны и звёзды, рокот и плеск - Эл'наари Лэнайа, чей непокорный дух сродни шторму - покуда не подхватит, не поверишь в его истинную опасность.
   Много лет прошло, многое забылось, утратилось, отболело... В этом тоже была мудрость Ир'Элнуурэ - в умении прощать, забывать и жить дальше.
   Но - настал день и у Солнечных Врат появилась она. Дэнлэйан Йэннэйэвэ.
   Радостно принял её Владыка Ниимлаас, так как давно не приходило вестей из Йэрдэиа, отгородились пламенные от всех и всего на свете, замкнулись, исчезли, словно и не было их.
   Долго говорила дочь Йэннэйэ перед Морским Престолом и все слушали её, не задавая ни единого вопроса, потому что ни у кого не хватило смелости прервать страшную её повесть.
   Не все оскиннэйн погибли в Итйэррэ, и не все из выживших бежали на Запад. Затаились, забились в щели и тёмные логова, стали ждать своего часа - и он пришёл. Сам сэллйэррэа разверз для них Границу Пламени и пустил на свои земли. "Они своё искупили в том побоище, - сказал он. - Время войны окончено, настало время мира". Йэннэйэ хорошо умел говорить и убеждать - многие сердца тогда склонились на его сторону, а из тех, кто устоял - многие засомневались: ведь и правда в мести побеждённому уже врагу много ли доблести и чести?
   Так оборотни стали свободно селиться в Пределах Йэрдэиа, множиться и захватывать всё больше земель и свобод. То, что никому прежде было нельзя, им - стало можно.
   "Они ведь другие, - говорил Йэннэйэ. - они не хуже нас и не лучше, просто Зверь в их душах столь силён, что не могут они противостоять ему. Мы должны сожалеть о них, и сострадать им, а не осуждать. Мы - должны помочь им и направить."
   Всё больше было слов о добре и милосерднее, но всё больше крови и жестокости. Оборотни почувствовали за собой силу, и их уже было не остановить. А Йэннэйэ и не собирался. Напротив - брат Аутея поощрял его убийц. Оскиннэйн с клыками в крови стояли по обе стороны его трона, волки берегли его сон, серыми тенями скользя в ночи, спали у его порога и перегрызали глотки любому, кто был с ним не согласен. Когда Дэнлэйан была уже достаточно взрослой, мать её Мйэннэ пришла к своему супругу с вопросами, на которые у того не было достойных ответов. И Йэннэйэ не стал ей отвечать, а отдал на забаву оскиннэйн.
   Дэнлэйан открыла проход через Границы и ушла.
   Много дней и много ночей странствовала она, выросшая во власти безумного отца, в стране, где с наступлением темноты не выходят на улицу, а двери домов держат запертыми на восемь замков. Разные видела земли, леса, горы, долины, болота, пустыни, города, селения, путь её был труден, а зачастую и опасен - но нигде не встречала она того страха, в котором жила прежде. И наконец достигла она Сердца Мира.
   Отчаяние и боль за свой народ охватили её душу, объяли неистовым пламенем, будто факел, пылающий в кромешной тьме, стала она, Дэнлэйан Йэннэйэвэ; звонким голосом в ледяном безмолвии, песнью удали и решимости в царстве смерти. Тонкой звучала она струной и - была услышана.
   Разные были имена у той сущности, что пришла из глубин столь древних, что никто из живущих не сумеет объяснить их.
   Тьма. Время. Ветхость. Аргха.
   ... оно раскрыло пасть и поглотило йэрдннэл, пожрало, как многих до неё, от кого не осталось и искры памяти...
   Это было как - безжалостный ветер срывающий покровы души, сминающий в грубых немилосердных пальцах; и ты - стоишь в беззащитном одиночестве, обнажённая, чуть ли не вывернутая наружу всеми чувствами и мыслями, а вокруг пылью и прахом осыпается стремительно стареющий мир; потому что - вскидываешь руку, но - нечего держать тебе, кроме просачивающейся сквозь пальцы тьмы...
   Тогда Дэнлэйан взяла меч.
   Острый меч слишком мало познавшего радости сердца, которому просто нечего было терять.
   ... и вспорола тьме жирное брюхо.
   Она была - свет и жизнь; сам Яал пришёл ей на помощь и вынес в Мир.
   ... в чертогах сэллйэррэа стояла она перед Йэннэйэ; злобные твари его бежали пред нею, страшась даже отблеска её славы.
   "Отец, - сказала она. - Ты свободен. Я победила её."
   Но Йэннэйэ лишь рассмеялся и так ответил:
   "Ты победила Аргху! Что ж я действительно свободен теперь! Но теперь - уходи Дэнлэйан. Мои слуги боятся тебя. Уходи. Моё проклятье с тобой."
   Как озарение было - как вспышка.
   " Ты не Йэннэйэ. Ты переродился в той тьме, что некогд пожрала тебя. Я нарекаю тебя Гнирвном, Скользким Предателем."
   Сказала так и ушла.
  
   Сине- зелёное и белое: небо смыкается с морем, кружево пены ласкает прибрежные камни; соль и горечь, янтарь и жемчуг - музыка свободы и спокойной мощи, Ир'Элнуурэ - на берегу Рассветного Залива, там, где Антиннэ завершает свой великий путь через все земли Уумара.
   Долго молчал Владыка Ниимлаас, а потом сказал так:
   - Горе великое принесёт твой отец всем народам. Но об этом мы поговорим потом. Ты устала, Анэлаэнэ, даже твоему яростному духу требуется отдых. В этом тебе здесь могут помочь."
   Много дней и ночей проспала Дэнлэйан в светлой комнате под шум волн и крики чаек, но наконец силы вернулись к ней и она пробудилась.
   Сбежав по лестнице к самой воде, она увидела множество кораблей из серебристого дерева с яркими разноцветными парусами. Она шла от одного к другому, не уставая дивиться - они казались ей живыми и почти разумными. На борту одного из них она увидела того, кого никак не ожидала встретить, кого знала лишь по рассказам матери, по запретным песням, что ещё пели среди её истерзанного народа... Очень высокий для морского, меднокожий и красноволосый, он казался языком пламени, готовым вот-вот охватить всё вокруг.
   - Эллэнйэ!Эа! - воскликнула она.
   Он обернулся и свершилась их судьба.
   Чёрное платье, золотисто-рыжие волосы Дэнлэйан трепетали на ветру.
   Он протянул ей руку, и она взошла по сходням его корабля.
   Она сказала:
   - Пора возвращаться, истинный Владыка Йэрдэиа.
   - Мне некуда возвращаться, - ответил он. - Пойдёшь ли ты со мной?
   Тогда Дэнлэйан запела об огненных реках, чёрных скалах и золотых шатрах Йэрдэиа; о полчищах оскиннэйн, разоряющих эти чудесные земли.
   Скорбь обрушилась на сына Аутэя такой тяжестью, будто бы сам небосвод приходилось ему держать отныне.
   - Я на перепутье, - сказал он.
   - Какой бы путь ты не выбрал, знай, я разделю его с тобой, - ответила ему Дэнлэйан.
   Эл'наари Лэнайа, Эллэнйэ Аутэйиррэ думал три дня и три ночи, а после - предстал перед Морским Престолом, как прежде Дэнлэйан.
   - Ты был мне отцом все эти годы, Арл Ниимлаас, ты был мне другом. Ты научил меня мечтать и созидать мечту. Благослови меня теперь, потому что я иду туда, куда зовёт меня не мечта, но долг. В Йэрдэиа лежит мой путь."
   Морской Владыка благословил его и Дэнлэйан, а после улыбнулся и сказал.
   - Но не думаешь же ты, сын мой и друг, что я отпущу тебя одного? В Ир'Элнуурэ не любят войны и вмешиваться без нужды в чужие дела тоже не любят. Но те, кто слышал слова твои и слова Анэлаэнэ Победившей Тьму, готовы идти с вами до конца.
   Недолгими были их сборы, но долгим путь. Лишь треть его могли они проделать по морю, большая часть его лежала через колдовские чащи Лесной Преграды. В одну из ночей - безлунную и холодную, когда лишь звёзды освещали спящий лагерь, вышел к ним Хозяин Леса, Туумхубх.
   - Я знаю о деяниях Данлиэнь Отважной. Я хочу помочь ей, - сказал он, и народ лесной присоединился к их войску.
   Когда перед ними встала Стена Огня, одного лишь слова Эллэнйэ хватило, чтобы усмирить её. Земли Йэрдэиа его, а не Гнирвна признали истинным сэллйэррэа. И народ йэрдннэ поддержал сына Аутэя, и только оборотни бились против него, тщетно пытаясь отстоять своё право и дальше поганить этот мир.
   Жестокой и кровавой была та битва, но оскиннэйн пали и один остался Гнирвн перед Эллэнйэ. Страх обуял его, смертный ужас того, кто знает, что заслужил всё самое дурное, что только может с ним случиться. И, не ведая, что творит, он воззвал, и помощь пришла к нему. Хкииэн было имя нового этого врага: тьма, огонь и страх - суть.
   Но Эллэнйэ, сын Аутэя, даже не дрогнул. Взял он меч и шагнул к Тьме.
   И Тьма обратилась в деву, чёрную, как ночь, тоненькую и невысокую.
   - Ты будешь драться со мной? - улыбнулась она.
   Эллэнйэ отпрянул.
   Но из-за спины его вышла Мйэннэ, котрую Дэнлэйан нашла в глубоких подвалах, скованную, но не сломленную.
   Мйэннэ взяла из рук Эллэнйэ меч и скзала:
   - Я буду. Твоя мать, Аргха, была страх, ты же - обман, и тебя я ненавижу даже больше!
   И в руке Хкииэн возникло пламя - тёмно-багровое, страшное. Но Мйэннэ занесла сверкающий меч и отрубила Чёрной Деве руку. Тогда Хкииэн произнесло Слово, и под ними выросла скала из тьмы, и на самой её вершине стояли они. Но Мйэннэ вновь взмахнула мечом и Чёрная Дева упала бездыханная, лишённая тела и сил, но дух её клубился тьмой, и коридором из тьмы стало то, что только что было скалой, и в лабиринт этот бросился Гнирвн, спасая свою шкуру, меняя свободу на вечное рабство. Эллэнйэ, сын Аутэя, оставил Мйэннэ и Дэнлэйан и помчался следом. Ярко сиял меч в его руках и долгой была та погоня. Наконец Гнирвн устал отступать и повернулся лицом к своему преследователю.
   Бились они долго, но - стены тьмы давили на волю Эллэнйэ и он первым оступился и упал, выронив меч. Гнирвн воспрял духом и стал насмехаться и над самим сыном Аутэя, и над его отцом. Последнего Эллэнйэ не мог снести и чудом дотянушись до своего клинка, первым успел ударить врага.
   Путь назад его был страшен тьма пила его силы и кровь и насмехалась волчьими голосами. Наконец он вышел на свет и сказал:
   - Нет больше Тёмного Владыки.
   - Есть, - ответила Мйэннэ. - Я чувствую его. Он не умер, он больше не такой, как мы. Он вернётся в другом обличье, и оно будет - зло и смерть.
   Но не было у них ни сил, ни желания гадать о грядущем: слишком многое нужно было сделать здесь и сейчас. Вместе с Арлом Ниимласом и Нумхубхом они лечили тяжкую болезнь Йэрдэиэ, и - годы спустя вновь заалели реки огня в горах, а дети пламени ставили шатры на их берегах, больше не страшась и не прячась за каменные стены.
   Так начался путь одного из славнейших йэлльских правителей в Диг Нэл.
  
   Ей снились сны, в которых она - не она, а кто-то другой. В которых не было ни памяти, ни боли, ни стыда, ни чувства вины. Тех, что были наяву - не было. Зато приходили другие, странные, непонятные, почти пугающие. Будто в чужую голову пустили - подсматривать, в чужую душу - подслушивать. Но возвращаться в свои было слишком невыносимым, лучше уж - так...
  
   ... Солнце вставало над виднокраем: там, где вода смыкалась с небом - огненно-красный усталый шар в жемчужно-серой мгле, золотой росчерк лучей и золотисто-багряный отсвет на волнах; бесшумный ветер, мерный плеск о белые камни, тихий шелест песка - удивительный покой после... после всего, что было.
   Она выпрыгнула из лодки, втащила её на камни, усмехнулась - коротко и зло - и зашагала по песку, приятно холодному и мягкому для босых ступней, давно уже не касавшихся ничего кроме дощатого дна - тонкой грани между ней и бездной. Плащ её намок, стал тяжёлым; она сняла его и перекинула через руку, подставляя ветру плечи, прикрытые только тонкой, задубевшей от воды и соли рубахой. Она прошла ещё немного, потом опустилась на камень, села лицом к морю, обхватила колени руками и запела, медленно, протяжно, подражая ветру в бурю.
   Ответа не пришлось ждать долго: мелодию без слов подхватил другой голос, более сильный и глубокий, а потом на вершине ближайшей дюны показалась тёмная фигура в развевающемся плаще. Она даже не повернула головы - пока пришедший сбегал по склону, раскинув в стороны руки, чтобы удержать равновесие. Чёрные одежды, лютня за спиной, длинные тёмные волосы, бледное красивое лицо - что ж, она узнала его сразу.
   Он сел рядом на песок, запрокинул голову, и в напев ветра стали вплетаться слова...
   Она закрыла глаза, чувствуя, что тонет: в этом голосе, в кружеве вызываемых им образов, призываемых им призраков, в сумятице потревоженной памяти...
   ... Скажи мне, брат мой...
   Казалось и Море, и Небо смотрели на них, внимая запоздавшим на века словам...
   - Райдо, Йэррин... - он обернулся.
   Она сидела безмолвная теперь, нахмуренные брови почти сошлись на переносице, из-под длинных ресниц вырвалась слеза, медленно поползла по щеке, оставляя мокрую дорожку.
   - Йэррин... - шёпотом окликнул он ещё раз.
   Она уронила голову на руки, плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Он побледнел ещё больше, тоже прикрыл глаза и на миг прижал тонкие пальцы к вискам, силясь унять боль, потом порывисто притянул её к себе, гладил коротко остриженные жёсткие волосы, целовал холодные руки, а она рыдала так, как не смела никогда прежде, словно песня облекла давно живущую в сердце муку в живую плоть, позволяя рвать душу на части. Она задыхалась, кусала губы, и тоненькая струйка крови сбегала по острому подбородку - а потом затихла, положив голову ему на плечо, спрятавшись под край его плаща, как под крыло. Он ещё раз провёл рукой по её волосам; она слабо улыбнулась. Он вытер с её лица кровь... Если бы можно было им ни о чём не помнить, загнать проклятое прошлое в самые тёмные и пыльные уголки сознания, вычеркнуть из жизни то, о чём думать не доставало сил - и представить хотя бы на мгновение, что всё по-прежнему, так, как было раньше: не лучше и не хуже.
   - Спой ещё, Рримэ, - попросила она наконец.
   Он не ответил, но - выполнил. В этот раз песня была старая: из тех, что любой, хоть раз зимовавший в Эйэллинйинг знал наизусть, потом ещё и ещё - все знакомые до боли, все чужие, ни одной сложенной им самим. Она ничего не говорила, подхватывая знакомые до острой боли мелодии, заставившие губы против воли складываться в улыбку - но они же стряхивали пыль с осколков судьбы, возвращая к действительности.
   - Уходи, Рримэ, - сказала она, выбираясь из-под его плаща. - Я ждала здесь не тебя, и раз он не пришёл, должна буду найти его.
   - Но, - он смотрел ей прямо в глаза, и она не отводила взгляда: жемчужная серость небес и чёрная зелень предгрозового моря, - я о многом хотел спросить тебя, Урсэйлэн.
   Она горько усмехнулась. Урсэйлэн: пыль, звук рога и впервые взошедшее солнце... "Йэррин и Йанэр снова вместе? - Надолго ли..." Кровь на спутанных волосах... Вместе пришли и уйдём тоже вместе...
   - Мы ещё встретимся? - тихо спросил он.
   - Да, - она кивнула. - Приходи. Я буду ждать тебя здесь. На этом самом месте.
   Она подхватила с песка мокрый плащ и бегом бросилась прочь.
  
   ... Языки пламени лизали ночное небо: алые, оранжевые, золотые. Сквозь прорехи лохматых туч выглядывала луна, и по гребням волн бежала бело-серебряная дорожка. Было холодно. Она грела руки у костра, сидела, скрестив ноги, на расстеленном сером плаще.
   - А где твоя лодка, Скйэррэйн? - спросил он, выходя из темноты.
   Она обернулась; неужели он собирается называть её...напоминать ей - задохнулась на минуту - обо всём? Тогда...
   - Её больше нет, Ррийкэмээрэ. Я отправила её создателю, и... - она рассмеялась: словно ветер прошелестел по сухой траве. - Это всё в прошлом. Всё в прошлом. Я пришла прощаться с Морем, с Ведущим песнь. Йэррин Урсэйлэн больше не будет носиться наперегонки с ветром под серым парусом, потому что... Он заберёт меня. Я боюсь. Он заставит меня быть счастливой и спасённой, а этого я допустить не могу... Я много говорю, Рримэ, да? Прости меня. Просто мне так не хочется вопросов и я говорю сама всё сразу, на том и покончим...
   Она отвернулась.
   - Так не получается, Йэррин, - ломкий, исполненный горечи голос. - Это наша последняя встреча, и я хочу знать всё.
   Она неожиданно разозлилась; обхватила себя за плечи, покачиваясь, в бессильной ярости сцепив зубы; ну за что, небо, за что это мне, Эйирэй Пресветлые, чем я таким провинилась, что должна буду рассказывать ему то, что и на мои плечи легло неподъёмным грузом? Ну зачем мне это...
   - Рримэ, - спросила быстро, и сама удивилась насколько отрывисто и раздражённо это прозвучало, - а ты споёшь мне? Где твоя лютня?
   - Лютня здесь, - глухо отозвался он. - Сколько раз порывался бросить, точно как ты лодку, но не сумел. Правда, я на ней больше не играю.
   Он протянул к ней обе руки, и она поняла, почему до этого он старательно прятал их от её взгляда в широкие длинные рукава: тонкие, чуткие пальцы были изуродованы, скрючены, черны от ожогов - так, что и узнать эти руки можно было с трудом. Она вскрикнула: видела уже такое, знала - где и отчего...
   - Рримэ... Я забыла, - прошептала она в отчаянии: ведь слышала, догадывалась, знала, но надеялась, что ложь и сплетни. - Но он мне не сказал. Не сказал, что ты тоже там был. Я верила, что ты ушёл раньше. Прости меня...
   Осторожно, едва касаясь, он взял её за плечи.
   - Скйэррэйн, посмотри на меня...
   Она медленно подняла глаза: лицо его было спокойным - чуть бледнее, чем обычно, чуть печальнее, но он даже улыбался почти как раньше - краешком губ.
   - Скйэррэйн, я спою тебе. Всё, что ты только захочешь, но сначала, - голос его сделался строгим, почти жестоким, что раньше она замечала только перед битвой. - Сначала ты мне расскажешь о том, как и отчего погиб мой брат. Да, я знаю, что он именно погиб, вот поэтому, - он коснулся её неровно остриженных волос, - и я знаю, что ты видела его.
   Он взял её левую руку, провёл кончиками пальцев по узкой полоске шрама, тонкого и извилистого...
   Она кивнула. Прикрыла на мгновение глаза и - поняла, что нужно только лишь решиться, а потом... он не прерывал её, ничего не спрашивал, так что она могла бы забыть о его существовании. Если бы хотела. Но ей легче было говорить, прямо глядя в бледное лицо, в серые глаза. Она действительно рассказала ему обо всём: о том, что было, чего не было и даже то, что она думала и чувствовала - то, в чём она и себе-то прежде не признавалась.
   - Я не могла не уйти, Рримэ. Это не попытка оправдаться. Ответить ему: нет!!! - я не могла... Никогда не умела этого. А теперь пой, кажется, твоё условие я выполнила.
   Он кивнул.
   - Что ты хочешь услышать? - спросил, откидывая с лица волосы.
   - Только твои, Ррийкэмээрэ, раз уж это - последняя встреча. А сначала о подвиге Дэлькейрэ Отважного.
   Он затаил дыхание.
   - Скйэррэйн, я не могу... Ты будешь плакать, а я не вынесу твоих слёз снова.
   - Я не буду. Мы не будем плакать, мы будем вспоминать всё, что было хорошего у нас, и будем радоваться, что оно всё-таки было. Пой, Ррийкэмээрэ, пой, сжалься надо мной хоть немного.
   Он - пел. Она не плакала.
   ... вспоминали связанные с каждой песней истории, перебирали сверкающие, яркие, словно камешки в горсти, мгновения, забытые подробности, теперь вдруг вспыхивавшие искрами в ночном небе. "Помнишь, то кольцо-змейку, что Тэйэнсэ сделал для тебя? "А помнишь, как при этих словах изменилось лицо Нэррэ?Я уже думал, он нас всех прикончит разом, а он взял и рассмеялся..." " А тот вечер в горах? Как снег падал на островерхие капюшоны?" " А небо, лазорево-золотое, ворвавшееся в залу, когда Сивэрэ раскрыл окно после долгой зимы"... они пересказывали друг другу, спорили о мелочах, потом заливались отчаянным смехом, нисколько не испытывая чувства вины, потом он снова пел - здесь, на последнем берегу изменившегося мира, где алое пламя рвалось в небо со стылых песков; они говрили опять - ближе к рассвету - и тогда разговор их вдруг неожиданно снова стал серьёзен, но о том - не надо вслух... Они уснули под утро на её плащу, укрывшись его, и она прятла голову от налетевшего ветра у него на груди...
   Когда она открыла глаза - Рримэ нигде не было. Она лежала, завёрнутая, как в кокон, в собственный плащ, рядом темнело кострище, а над головой её - была лютня в чехле цвета загустевшей крови или старого вина, а с шеи пропала подвеска: алый камень на разноцветных, хитро переплетённых шнурках - дар Илрээнэ, словно знак какой-то... Она взяла лютню в руки, звякнули на чехле три тёмных колокольца из тяжёлого металла, напоминая звучный, глубокий голос того, кто сейчас ушёл из её жизни навсегда, и не было никакого смысла искать или звать, вовсе никакого смысла...
  
   Так просто.
   Пришла, грохнула дверью, даже на засов зачем-то закрыла.
   Стремительный чёрный ветер, хищная птица, кружащая над обречённой уже добычей - вроде и не спеша, но неотвратимо приближаясь.
   - Ну, всё. Вэннэро. Довольно с меня.
   Сказала - и как задули свечу. Словно не было ничего. Хлопнула в ладоши - и разверзшиеся пропасти сомкнулись вновь.
   Резко севшая на кровати, Ясс распахнула глаза.
   - Что? Что это было?
   Так просто - и нет ни глухой боли, ни муторной полудрёмы.
   - Что ты сделала? - отвыкшее от речи горло повиновалось с трудом, но разум внезапно стал пугающе ясным.
   Чёрная Каньа повела мраморными плечами.
   - Мне надоело.
   Мир - всё это время таявший в туманных лабиринтах памяти и грёз - вдруг обрушился на плечи всей своей неприглядной реальностью: предательской слабостью в загнанном болезнью души теле, темнотой, таящейся в углах комнаты, не освещенной ничем кроме лунного света, падающего из окна, ночным холодом, заставившим зябко поёжиться, стоило выбраться из постели и сделать неуверенный шаг к погасшему камину...
   - За холод Карнариэ не упрекай - это я сегодня её сюда не пустила. Сказала, что подменю.
   ... и совершенно отчётливым осознанием, что бессмысленно умереть от горя и стыда - не получилось...
   Яска криво улыбнулась:
   - И она поверила? Ты у меня за всю мою жизнь была полтора раза...
   - Мне не нужно верить - мне нужно повиноваться, - надменно произнесла Атали Сэлдэнска.
   Чёрная Каньа подошла к столу, зажгла свечи. Яска потрясла головой...
   - А ведь была же - зима?
   - Была.
   ... твою душу пожравший безумный огонь...
   - То есть ты могла так с самого начала, да? - спросила зло. - Щёлкнуть пальцами - и нет никакого горя?
   - Могла.
   ... ненасытным драконом...
   - Отчего не сделала?
   Холодные зелёные глаза; насмешливо поднятая бровь; скрещённые на груди руки.
   - Не захотела.
   ... идёт сквозь меня...
   - Если я сейчас скажу, что - ненавижу тебя, - слова горчили и ранили, хотелось выплюнуть их в безжалостно-прекрасное лицо просто, чтобы избавиться. - Если...
   - Ты соврёшь.
   ... больше нет ничего, ничего, ничего...
   - Ну? - белая рука протянута над полыхающей бездной. - Будем говорить или упиваться жалостью к себе?
   И как-то сразу - ослепительно ясно стало - всё вокруг; словно не свечи - её саму зажгли сейчас, и она теперь - пламя, слабенькое ещё, готовое клониться от тихого вздоха и вовсе исчезнуть от неосторожного дуновения; как-то легко и просто -
   Так просто.
   Подняла голову и встретилась лицом к лицу - со своим отражением - каким оно могло бы быть - если смотреть не в зеркало, а в непрогладную гладь льда - над Оком Лэхэнни.
   - Будем, - согласилась сразу на всё.
  
   ... и была - узкая рука из тьмы, сверкание серебряного перстня с манящим запретной тайной, загадочной глубиной тёмно-лиловым камнем...
   Сказку - сказку она - нет, не запомнила.
   ... а вот упавший в протянутую ладонь дар - приняла, вместе с мрачными словами напутствия...
   Когда тебе станет совсем невмоготу, ар'вэ-льээл, когда в жизни не останется ничего, даже обломков, даже обгорелых клочьев былого, когда - незачем будет дальше жить, некуда идти - даже ступая по углям обнажённой душой - используй его; но только тогда.
  
   4.
   Дочь Чёрной Каньи. Цветок Яшмета.
   Нэриаэаренна.
   659г.
  
   Рони и в самом деле приходила каждый день, упрямая, решительная. Усаживала сестру греться на солнышке, расчёсывала и заплетала медные косы, помогала Карнариэ купать и переодевать больную. Приносила цветы и ленты, развешивала на стенах собственные немудрёные картины - словно всё это могло хоть как-то помочь. Ей - не мешали. Её заботы о сестре - только больше привлекали к ней сердца.
   В Яшмете всё чаще поговаривали о том, что красавице-каннке не так долго осталось жить в отчем доме, её ждала другая, более величественная судьба, и - об этом не без гордости - она казалась достойной её, как никто другой. Если уж небеса одаривают - то не скупятся. Всё было в Ронье Эмметской: совершенство лица и тела, озарённое красотой души, ровным внутренним светом - без бурь, метаний и надрыва. Её - любили. А она - любила весь мир.
   Да, такой, каким он был - несовершенный, иногда несправедливый, исполненный горестей и обид -он всё же оставался полным чудес и надежды на счастье. Светлой душе, золотому сердцу - даже небо улыбается ласково.
   Прост и понятен был лежащий впереди путь - любви, радостного труда для всеобщего блага, утешения - страждущих, награждения достойнейших, оправдания доверия; и она шла вперёд - не зная ни тревог, ни сомнений, ни чарующего зова ложных маяков в тумане.
   Путь - Тиилпэри Спарсэнинн, Владычицы Спарсианской.
   Прекрасной даме - благородного рыцаря.
   Всякой фигуре - своё место на доске.
   Нет, она не знала своего будущего мужа. Она даже почти ничего не слышала о нём - зачем? Он - Правитель самой северной страны Уумара, дальше которой - только проклятые земли Тэллеандэ, гнездовища пиратов и пороков. Он - справедливый и мудрый король, его страна - на полустрове, там - белые скалы, туман в поросших древними елями долах, обласканные бледным солнцем черничные поляны, седой песок побережья, на котором ей - ещё никогда не видевшей моря, но уже готовой полюбить его всей душой - предстоит оставить свои следы. Его герб - ало-золотой лис, бегущий наперегонки с осенней листвой, подгоняемой ветром.
   ... отец будет гордиться ею, мать - примет как должное, как принимает всё, что Ронья делает - не сомневаясь в ней ни мгновения, сестрёнки смогут приезжать к ней в гости, а Карниэ... няню Карниэ и Яску она заберёт с собой насовсем.
   Как же иначе.
  
   ... а у тебя - этого - не будет...
   Запомнила? Ой, только ради Ялы, не нужно всех этих гордых поз, закушенных губ...
   Все хотят быть счастливыми. Все. И ты - тоже.
   Но там, куда я веду тебя - этого не будет.
   Выкинь из головы лишний хлам.
   Синнорэндэ. И это не я сказала - ты сама.
  
   Шаг.
  
   А ведь хотела: ветер Восточного Моря, далёкие земли, выскоие горы, города и дороги - бери! Теперь-то можно...
  
   - Можно? - самой себе не веря.
   Чёрная Каньа - нет, Атали Сэлдэнска - смеётся:
   - А сумеешь?
   - И, - задыхаясь от безумной надежды, - в Кеорию?
   - Как пожелаешь. Хоть к подножию Фэсса Кайракэ.
   - И увидеть Антйоррэ, и Ингилор, и самого Астариэнна?
   - Передашь ему - вот это...
   Кто сказал: мрамор, обсидиан, звонкий лёд? Кто сказал: йирэдэ?
   Это он никогда её не видел - настоящую - как улыбается лукаво и печально одновременно, как притягивает ошеломлённую рыжую каннку за выбившуюся из косы прядь, целует в кончик носа...
   - Передашь?
   Будто пелена упала с глаз и вокруг - всё не такое, как казалось; а, может, она прежде просто была - слепа...
   И остаётся только глупо спросить:
   - А раньше - до того как... ты понимаешь, о чём я... раньше - почему было нельзя?
   - Было можно. А ты сама-то хотела?
   Хотела ли она - когда сердце билось о рёбра, как птица в клетке, когда Дорога звала, манила, пьянила, когда ночами снились дальние страны, кровь по жилам - огнём текла, ядом, песнью небывшего, когда рвалась из медных оков плоти - бежать, бежать, лететь - хотела ли?
   - А чего? - как это она раньше не замечала, что у Атали - совсем змеиные глаза? - Чего хотела? Чтобы кто-то большой и сильный взял за ручку и повёл - прямой тропкой к чудесам? Ястринэннский Ярренвейн, например?
   ... медом и полынью - чаша полна...
   - Я тебя ненавижу, - обречённо.
  
   Шаг.
  
   Сердце Роньи - и без того не склонное долго унывать - лучилось счастьем: сестра очнулась. Вчера ещё лежала ко всему безучастная, смотрела в потолок; а сегодня уже упрямо ковыляла по двору, шатаясь от ветра. Ронья и Карниэ, конечно, не отходили от неё, не давая споткнуться и, не дай Яра, упасть! Яска шипела и ругалась - откуда только слова такие подцепила? Не иначе как от милых её душе оборванцев - ужас! Бледная - до синевы, всю весну проболела, глаза одни остались и нос - и без того длинный - совсем заострился.
   - Ох, Яска, - Ронья вытирала слёзы радости кончиком кружевного шарфа. - А мне не верили, никто не верил, представляешь? Что в один день ты проснёшься...
   - Я не спала, - угрюмо бормотала Яска.
   Восторги сестры её сейчас волновали мало - непослушное тело было основной заботой, дрожащие коленки, подкашивающиеся ноги - куда вот на таких идти?
   Ведь мечтала - другие земли, горы, море, чёрную громаду Фэсс Гараха далеко на Востоке, ветер свистит в ушах, в руках - лук, бьющий без промаха, думала: свершения героические, Путь, Предназначение - всё вот это, а тут - до скамейки дойди, не взмокнув, попробуй.
   - Да, не спала, я помню... - Рони умолкала благоговейно: об Арамано они не то, что не говорили, даже вскользь старались не упоминать, словно нет и не было никогда ни его, ни Ястринэнн вовсе.
   Наверное, за это - как и за всю заботу - следовало быть благодарной.
   - Ясс, ты видела: я тебе новую шаль вышила - красиво? Нравится?
   Шаль - да, была. Бледно-лиловые цветы на серебряном шёлке. Красиво. Не нравится - куда её в Дорогу?
   Ронья решила опекать сестру - целиком и полностью, так, как раньше - до всего произошедшего - просто не осмеливалась. Наряжала в собственноручно вышитые платья, вплетала в медные косы яркие ленты, жемчужные нити, неброские летние цветы, водила за руку, катала на качелях - как маленькую.
   Яска не сопротивлялась, но и радости - не выказывала. Дружба Роньи была - как щит - от слишком пристальных взглядов, слишком шумной радости её выздоровлению или же - тихому недоверию: как же так? Ведь вроде помирала совсем - а теперь вот снова судьбу дразнит, за лук взялась да за меч теперь ещё - додумалась! Пересуды да кривотолки досаждали, могли бы жалить и посильнее, но Рони Эмметская становилась рядом с неизменной светлой улыбкой, сжимала в нежной руке длинные Яскины пальцы, поправляла венок на рыжих волосах - и самые злоязыкие пристыжено умолкали.
   Да только самой Ясс казалось - время песком утекает сквозь пальцы; её время. Вот только вчера ещё - сошёл последний снег, а сегодня - нагретая земля дышит жаром, лето - перевалило за середину, в Серебряном Лесу вызрела первая земляника.... И она снова - не успевает.
   - А, говорят, - сестра улыбалась, - тебя Каньа исцелила. Йэлтьским заклятием и проклятым снадобьем.
   - Не врут.
  
   - Ты потерялась, Ясс, заблудилась. Знаешь, вот шла, шла, шла, и вдруг знакомый путь оборвался; и ты теперь мечешься, в ужасе заламывая руки: ах, что же делать? Кто поможет, кто спасёт? Кто уберёт с дороги злые камни, глупые упавшие деревья, построит мост через такой неудобный для тебя овраг... И при этом почему-то даже в голову не приходит пойти поискать другую тропинку - может, куда как более подходящую для такой неумёхи...
   Кто ты - Ясс Эмметская? Чего ты хочешь, кому ты нужна? Зачем ты живёшь? Пошли дам тебе лопату - выроешь себе уютную могилку и ляжешь, скрестив лапки, тогда тебя точно никто не потревожит.
   В тебе нет смысла.
   Мечтать, глядя в небо, очень приятно, если в небе не слишком много туч.
   Времена меняются, погода портится.
   - Не-на-ви-жу...- устало и безнадёжно.
   - Мала ещё - меня ненавидеть. Вот вырасти, отрасти когти, зубы, крылья; вернёшься - поговорим. Если вернёшься.
   А, чтобы вернуться - нужно уйти, ведь так?
  
   Самый лучший гребень из можжевельника вырезал Эньин по просьбе Роньи: птицы и пенные гривы волн; она сама расписала его серебряной и синей красками, украсила мелким речным жемчугом. Это подарок для Ясс. Ко Дню Проводов Лета она сшила два платья из тончайшего льна: себе - белоснежное, сестре - нежно-зелёное, как утренняя дымка над лугом; рука об руку поведут они танец вокруг костра, будут благодарить добрую Яру, Дарительницу Жизни, Яростного Солнечного Всадника, Ялу-Стремительную и Светлого Яала за богатый урожай, тёпло и радость; будут петь до утра и обмениваться венками, вплетать в древесные ветви ленты и колокольцы...
   Ронья спустилась сначала в сад, набрала корзинку золотых яблок, сорвала вечерних тёмно-розовых леэ - они так пойдут к шёлку глубокого фиолетового оттенка и к рыжим яскиным волосам, которые если их распустить - уже достают почти до пола. Ронья расчешет их и нужно будет ещё уговорить сестру надеть сегодня серебряный пояс с аметистами, что подарил койер Лунн; с утра в Яшмет прибыли гости издалека, говорят, из самой Канданьи. Ронья их приезд проспала, но Танна видела, что они все одеты как разбойники из сказок: лохмотья и золото, дорогая парча и грубая шерсть - настоящие раммэры! Целый день гости отдыхали, а уж к ужину непременно покажутся на глаза.
   Легко и радостно девушка взлетела по витой лестнице - в Яскину башню, улыбаясь своим мыслям, отворила дверь и - замерла на пороге как вкопанная.
   Ясс стояла у окна - напротив большого зеркала в массивной деревянной раме - и сосредоточенно, нахмурив брови, прядь за прядью обрезала густые косы, роняя себе под ноги; работы ей оставалось ещё никак не меньше половины, но и так казалось, что она стоит по щиколотку в пламени.
   - Яаас?
   Метнулась отчаянно, всплеснув белыми руками - узорчатыми рукавами-крыльями платья - попыталась вырвать, выбить, выкинуть прочь проклятые ножницы; рассыпая яблоки и цветы, опрокинула на пол молоко в глиняном тёмном кувшине...
   - Да что ж ты делаешь-то?
   Яска легко увернулась, выскользнула - да и поздно было уже что-то менять.
   - Ясс! - старшая топнула ножкой, брызнули из глаз злые слёзы.
   - Чего шумишь, лучше помоги, - тихо сказала младшая. - Я одна так и до утра не управлюсь.
   Ронья опустилась на колени, пряча покрасневшее лицо, собрала осколки, вытерла молочную лужу.
   Яска продожала сосредоточенно уродовать себя.
   - Там на столе есть ещё одни ножницы.... Бери и приступай. Пожалуйста.
   ... медный локон-змейка обвил палец...
   - Ясс, зачем? - грустно спросила. - Что опять на тебя нашло?
   Рыжая каннка покрутила головой туда-сюда, оценивая. Обернулась к сестре, вздохнула. Надо бы быть порешительней, конечно.
   - Я ухожу, Рони.
   Губы старшей задрожали.
   - Ну что за глупости? Что ты напридумывала опять? Я понимаю - плохо тебе в Яшмете.... Подожди, потерпи чуть-чуть - мы уедем, обещаю, мы уедем вдвоём, далеко-далеко, Ясс, всё будет по-другому, я понимаю, что тебе здесь - невыносимо...
   Яска резко отвернулась.
   - Не невыносимо, - спокойно и холодно выговорила.
   Ронья встала, обняла. Прижала упрямую голову младшей к груди. Поцеловала в макушку, покачала - как маленькую.
   - Я плохо стараюсь, да?
   Рыжая скривилась в подобии улыбки.
   - Ты? Ты - хорошо, это я плохо, тирсэ. Всё, за что ни возьмусь, - плохо. Может, просто берусь не за то?
   - Ну, куда, куда ты пойдёшь? Будешь, как твои эти... черуски?
   - Уросы. Они себя называют - так.
   - Ну и что? Бродяжкой будешь? Под кустом спать, еду просить?
   - Может и так...
   Сухими губами ткнулась Ронье в подбородок, пригнулась, вышла из кольца сестриных рук...
  
   пламя дороги - силы,
   пламя души - полёт,
   пламя - твои крылья,
   пламя твоё...
  
   - А, может, пойду - в Антйоррэ, Атали говорит: у неё там - брат, - как можно беспечнее сказала. - Ей брат, мне - дядя. Она написала ему письмо, чтобы сразу от порога бродяжку не погнал.
   - Атали? Чёрная Каньа? - недоумённо переспросила Рони. - Погоди, так она что - знает?
   Яска кивнула.
   - И она, и отец, а больше - никто. Вот Деду ещё скажу, а остальным - пусть княгиня врёт, что хочет. Ты вот тоже - молчи.
   Ронья присела на кровать, недоумённо уставилась на свои колени...
   - Не понимаю. Если это Каньа тебя отсылает - почему так? Почему одну, ночью, тайно? И волосы тут - причём?
   Ясс усмехнулась.
   - Кто ж тебе ответит? Это - Атали. Но я думаю, она просто хочет посмотреть: доберусь ли я, куда доберусь, как быстро и с каким числом сохранившихся рук и ног. А волосы... считай, что это - связь с прошлым, как-то так. Да и просто - мешают же.
   Какое-то время обе молчали. Темнело - стремительно.
   - Вот что... - Ронья решительно поднялась. - До утра времени и, правда, немного, дел у нас - с небольшого дракона. Надо закончить с твоей гривой. Потом я пойду к себе, принесу плащ и куртку - не спорь! - ты выросла за зиму, твои тебе плохо подходят теперь; посмотрю, что ещё сгодится. А когда все уснут, мы проберёмся в кладовую, соберём припасов на дорогу и - надо будет хоть немного поспать, но при этом успеть уйти до рассвета.
   Она встала за яскиной спиной и, перехватив-таки ножницы, недрогнувшей рукой принялась состригать остатки огненных локонов. В отличие от Яски, у неё это выходило споро и - ровно.
  
   От стены до стены,
   по завету весны
   путь безумицы - ветром шальным.
  
   ... Тряхнула кудрями - медные кольца щекотали затылок - Ясс хотела остричь ещё короче, но тут уж Рони была неумолима. Наскоро ушитая сестрой шерстяная куртка сидела как влитая - руки у старшей каннки были и вправду золотыми; вместо платьица рыжая надела мальчишечьи штаны - было удобно, хоть и непривычно; старые, но крепкие белые сапоги нашлись в сундуке, хотя лёгкие туфельки Ронья в дорожную сумку тоже впихнула. Осталось набросить плащ, застегнуть серебряную пряжку в виде чайки - подарок от спарсианского тилбара - и можно уходить.
   - Ещё час до рассвета - не меньше, - Ронья покачала головой. - Ты успеешь отдохнуть.
   Отдыхать - не хотелось вовсе. Где-то внутри рождалось странное ощущение - от него было так же щекотно, как от обрезанных волос - восторга, смешанного с отчаянным страхом, с недоверием: это всё на самом деле происходит со мной, и я не проснусь через миг со слезами досады и разочарования?
   - Нет, тирсэ, - упрямо поджала губы. - Я лучше к Деду зайду...
   Ронья нахмурилась, потом побледнела.
   - Ну да, конечно, вам же нужно - попрощаться...
   Дождалась, пока Яска закончит одеваться, помогла донести сумки до ворот, оседлать и вывести Гнедка.
   - Мне ещё лук мой нужно забрать, - сообщила Ясс. - И... поцелуй за меня Канна, с ним прощаться не пойду...
   - Почему? - лицо Роньи стало совсем несчастным.
   - Боюсь, прикуёт за ногу.
   - Но ты же сказала - он разрешил?
   - Не совсем. Каньа скажет ему правду - но потом. Когда меня уже будет не догнать.
   - Как же это всё глупо, и песня эта твоя - глупая. Надеюсь, хоть в менестрели у тебя хватит ума не подаваться, - Ронья порывисто обхватила сестру за шею. - Я очень тебя люблю, Ясенька, я - очень...
  
   ... а в глазах - лишь гроза,
   распоров небеса,
   гонит в ночь, и иначе - нельзя...
  
   Шаг - как шелест травы,
   серебристый ковыль,
   не по грешной земле, а лишь ввысь.
  
   Бархатная тьма ещё не выпустила сонный городок из удушливых обьятий. Ясс всегда любила эти предутренние часы: молчание, начинающий подниматься туман, в котором обычные яшметские дома казались - сгустками мглы, готовой исчезнуть от лёгкого прикосновения.
   Бледно-жёлтая луна повисла над замком - будто наблюдала.
   Ясс ехала медленно - ничего, за стенами наверстает - здесь ей просто не хотелось нарушать тишину.
   Возле знакомого крыльца она спешилась, привязала лошадь, три раз стукнула в медную табличку.
   Из дома послышалась ругань, быстрые шаги и дверь отворилась
   - Гаэрррр! - воскликнул Дед, опознав гостью. - Чего тебе не спится в такой час?
   - Попрощаться.
   - Тааак, - мозолистая старческая рука крепко ухватила яскино запястье. - А ну-ка входи...
   Рыжая каннка по опыту знала, что сопротивляться - бессмысленно, и покорно позволила протащить себя по тёмному коридору и почти швырнуть в жёсткое деревянное кресло.
   - Ну и что стрялось опять? - хмуро спросил кеор.
   - Ухожу вот, - выпятила упрямый подбородок Ясс Эмметская.
   Дед раздражённо махнул рукой.
   - Решилась-таки? Кто сманил?
   Яска недоумённо уставилась на старика.
   - Да знаю я давно все эти твои выверты, - вздохнул он. - Не первый год. С каждым уросским приблудой же увязаться пыталась.... Теперь с кем?
   - Одна, - с вызовом ответила рыжая каннка.
   - А вот это - зря.
   Яска нахмурилась.
   - Ты знаешь, что Гэлл-урос хотел тебя забрать? - спросил старый травник.
   - Это я хотела. Он - отказался.
   - Нет, Ясс. Это я - ему запретил.
   - Ты?
   - Я, я; он - хотел тебя забрать. Сделать из тебя - уроску.
   Вот так. Думаешь - уж здесь-то: за тебя, не обманут, не предадут, не решат - обойти на крутом подъёме в гору, а наоборот - протянут руку, поддержат, подтолкнут.
   А надо просто знать - могут и поддержать; если захотят, конечно, а могут - не захотеть. Потому что у каждого - своё каменное небо на плечах, нечего тут. Мы ещё встретимся, Гэллирэ - сквозь бездну душ, по чужим дорогам, искрами-звёздами смеха, через марево дождя?
   - Будешь его искать? - проницательно спросил старик. - Пустое - он может быть, где угодно.
   - Я знаю. У меня - вот, - она протянула Деду узкий конверт с отпечатком когтистой лапы на воске.
   Кеор взглянул на адрес лишь мельком.
   - Брес, значит? Брес Сэлдэнска? Умно.
   ... и отчего-то в этих словах - больше недомолвок, чем в истории с Гэллом...
   Почему ты поступил со мной так, друг, учитель и второй отец? Чем я это - заслужила?
   ... тем, что верила тебе всегда - почти как себе самой? рассказывала сны? делилась мечтами и страхами? - и ты знал меня порой лучше, чем я сама - этим была неправа? Ничего, я - исправлюсь и больше - не буду.
   Что бы ни было - самый страшный грех - это предательство, потому что даже убить можно человека, не имеющего к твоей жизни никакого отношения, а предать - только того, кто тебе верит...
   Впрочем, это - не про тебя сейчас. Это про другое, больное. И про него тоже - в последний раз.
   Медные стрелки сделали ещё один ход...
   - Это ведь она, да? - кеор даже подался вперёд, всматриваясь в яскино лицо. - Её выбор, не твой?
  
   Яростным днём,
   запретным огнём
   сквозь века
   снова ляжет строка.
  
   От весны до войны,
   от любви до вины
   песнь безумицы ветром рвёт сны.
  
   ...Она уже давно уехала - унеслась на верном Гнедке догонять свою судьбу, а он всё не мог заснуть; ходил по комнате, курил трубку, бессмысленно перекладывал мешочки, коробочки, свёрточки, баночки - весь нехитрый свой лекарский арсенал. Вот и всё.
   Ты держал её столько лет, старый травник, заговаривал зубы зверю, теперь - твоё время вышло, дальше она тебе уже не принадлежит - отпусти.
   А если ты - ошиблась? Если зверь - не уснул, а напротив - затаился, чтобы прыгнуть, как только мы ослабим цепь - что тогда?
   А кто - кто? - сказал тебе, что мы - усыпляли зверя? мы - убивали, кеор, мы - вырывали с корнем, топтали ногами, в щепу растирали, в труху...
   И ты - ты уверена, что у нас - получилось?
   Нет.
   Что же ты делаешь - теперь? Ты говорила: древняя мощь Нэриэаренны питает её, а не менее древняя сила Ястриннэн - держит; ты говорила - растёт, когтями царапает медную клетку, вот отрастит крылья - не будет ни управы, ни цепей; ты обещала: сказать - как - мне поступить тогда, и обещала - щадить её; что ты - делаешь сейчас? Ответь, Анга!
   А кто тебе сказал, что мы убивали - зверя?
   Вот и всё.
  
   Голос горький, как дым
   о преданьях седых
   странные навевает мечты;
  
   и душа горяча -
   стальным телом меча
   серых будней легко разрубает печать.
  
   Солнечным светом
   неистовым ветром
   сквозь обман
   зазвенит вдруг струна.
  
   От стены до стены
   позапрошлой весны
   эти дни мне, безумной, тесны.
  
   Темно - и очень тихо. Никого вокруг, лишь плывёт по бледному предрассветному небу Ярина Лодка
   Надо спешить, но - хочется задержаться ещё хоть на пару биений сердца, потому что всё, что будет потом - это уже будет другая история. Лишь тёмная решётка и не самый длинный мост отделяют её - от смерти, а кого-то совсем другого - от рождения. И мучительно сладко медлить, оттягивая их минутную встречу перед вечным расставанием.
   Ясс её звали.
   Яска, Ясняна, Ясенька. Рыжия безумица, танцующая в холмах. "Бродящая", "Идущая"...
   Веди меня, ветер! Тело моё - пышущая жаром земля; глаза мои - бескрайнее серебристо-зелёное море; руки - серые путы бесконечных дорог; мой голос - в шелесте трав, в шуме Моря, там, за гранью неведомого. Я - солнечные лучи, паутина чужих, ещё несовершённых судеб, падаю на лица, обжигая, ослепляя, оставляя свой след - маску, которую не снять. Я - твоя, торгх тебя побери! Я - иду - к тебе - к Солнцу - к Морю - к серой ленте слившихся в Одну дорог- с каждым шагом- обретая душу - растворяясь в ветре - в тебе... Я - ковыль-эммет, проросший сквозь пепел, сквозь золу, сквозь неверие.
   Я - ковыль-эммет.
   Воля моя - твёрже камня, жёлтого, гладкого, тёплого, как те стены, за которые можно спрятаться, чтобы никто никогда не нашёл, чтобы не быть, забывая, а потом вынырнуть, пламенем взвиваясь - в небо. Крылья мои - медным куполом над землями Нэриаэаренны, сохрани их Яла, даже когда...
   Когда меня не будет.
   ... и всё, что осталось - сбросить сапоги в приседельную сумку, сделать - своими ногами эти пять шагов по брёвнам моста, и ещё пять - по посеребренной лунным светом дорожной пыли - раскинуть руки, вдыхая всем существом пряный воздух Яшмета - в последний раз - отчаянно, до боли, до предела, и - больше уже не останавливаться...
   ... В зелёно-серебристом травяном море - золотой-золотой город...
   Город-сказка. Город-сон. Благословенный.
  
   Шаг - лишь шелест травы,
   серебристый ковыль -
   да за них не сносить головы...
  
   Шаг.
  
   И был скачка по пустынным холмам - наперегонки с биением собственного сердца.
   Тёплые руки ветра обнимали - на прощание, но - не удерживали. Нэриаэаренна отпускала её - благословляя.
   ... вот вырастёшь - возвращайся, поговорим. Если вырастешь. Если - вернёшься...
   Стрела души вырвалась в высокое небо - не остановишь, не повернёшь. Мало ли о чём можно думать, о чём мечтать - и не оборачиваться. Она - мечтала. Об Алри Астариэнне и Риэле-колдунье. О Тинувир Оре, который она обязательно сумеет найти. О Лиловом Городе-Антйоррэ и загадочном Бресе Сэлдэнска. О жасминовых берегах Дарата и чёрных кораблях дэлькерских раммэйров. Все дороги лежали перед ней - выбирай любую, не ошибёшься. Небо, воздух и земля Уумара - казались такими необозримыми и, грезилось, что кто-то незнакомый, далёкий-далёкий и пока ещё чужой и непонятный, ждёт её, зовёт её... А почему бы нет?
   ... Хуже стало потом, когда на горизонте стали отчётливо различимы аэсы Ястринэнн.
   Сначала она просто придержала коня - ведь нужно же и отдыхать, верно? И совершенно ничего такого нет в том, что она просто поедет чуть-чуть помедленнее; совсем недолго, совсем немного.
   Потом - она спешилась.
   ... тёплая пыль дороги под босыми ступнями чудилась - пеплом...
   Дойдя до первого аэса, она остановилась совсем, замерла, опустив голову и положив дрожащую ладонь на древнюю, грубую и шершавую кору, закрыла глаза.
   Прости меня?
   ... весна взломала зеленоватый лёд, и золотые цветы Лэхэнни ковром укрыли водную гладь; некому их больше потревожить, купаясь лесном озерце; заросли вьюнком любимые тропинки - через пару лет никто и не вспомнит, что по ним когда-то ходили рыжая девчонка и последний из серебряных ронов.
   Три дня. Самая короткая дорога через Ястринэнн занимала три дня. Меньше - не получалось.
  
   Ну же?Струсила?
  
   Шаг.
  
   Дорогу через Яшмет она почти не запомнила в исступлённом восторге новых чувств.
   Дорогу через Ястринэнн не смогла забыть до конца жизни.
   Нет, вовсе не потому, что ринулась с головой в омут памяти, вновь позволяя чувствам взять вверх даже над чаровством Чёрной Каньи. Скорее - оттого, что, быть может, впервые сумела взять бешеного коня душевной бури под уздцы; от неимоверной сосредоточенности не на собственной богатой внутренней жизни, а на том, что происходило вокруг. Каждый поворот дороги, каждое дерево, травинка, былинка, птица в ветвях, пробившийся сквозь седой купол крон солнечный луч, букашка, осмелившаяся сесть на обтянутое перчаткой яскино запястье, всё время пути было пугающе реальным, выпуклым - в сравнении с густым туманом, которым она привыкла укутывать свою жизнь.
   Она останавливалась только, чтобы дать отдохнуть лошади; она - спешила. Но всё же, три дня и четыре ночи пришлось провести под сенью аэсова леса. Слышать шёпот-шелест-ласковые переговоры древних деревьев, чувствовать случайные касания длинных узких листьев, ночевать на ложе из мягкого белого мха, плотно укутавшись в роньин плащ - и не позволять себе думать. Ни о чём, кроме предстоящего пути. Даже прощаться - последний взгляд, последний раз - вот это всё - не позволять.
   Самой тяжкой оказалсь предпоследняя ночь, когда она долго лежала без сна, устроившись в ямке-западинке меж двух могучих аэсовых корней. Ночевать в одиночестве она не боялась никогда, даже любила, но именно в тот раз отчего-то не спалось.
   Сначала - любовалась слабым зеленоватым мерцанием светлячков; потом - слишком громко над головой ухнула сова; шустро протопотало ежиное семейство; в ветвях шмыгнула белка, уронила на коленки рыжей каннки скорлупку рэи. Несколько раз перевернувшись и отчаявшись найти удобное положение, Ясс села и потрясла головой.
   Она был уже не так далеко от Энкаибрена и достаточно в стороне от основных обжитых мест Серебряной роннэри, но именно сейчас почувствовала себя увязшей в прошлом, как в паутине. Оно опутывало по рукам и ногам и жарко дышало в затылок. Где-то совсем близко хрустнула сухая ветка...
   Ясс вскочила. Замерла на минуту, вслушиваясь в ночь, и быстрым бесшумным шагом скользнула меж деревьев..
   По сути, в том, что она был здесь не одна, не скрывалось ничего угрожающего - ястриннцы проводили в лесу больше времени, чем в собственных домах - он был для них ровно тем же, чем холмы Нэриаэаренны для яшметцев. Ничего особенного. Не особо хотелось с кем-нибудь встречаться, её многие знали, задавали бы лишние вопросы, но - человеческое присутствие могло бы отвлечь. Хотя бы ненадолго. Развели бы небольшой уютный костерок, заварили дедовых ароматных трав, поговорили бы - о чём-нибудь. Как уросы - надо же и начинать, привыкать к такой жизни, верно? Дорога редко бывает совсем уединённой, она ревнива, но - ветрена сама.
   Только сначала всё же стоило посмотреть - кого Серая Госпожа послала на встречу...
   В этом не было ничего сложного: когда хотела, Ясс умела быть незаметнее тени. Вот и сейчас - притаилась, приникла к аэсовому стволу - наблюдала. И чем больше она смотрела, тем меньше ей нравилось видимое.
   - Хэи, - неприветливо сказала, нарочито медленно выходя в луч лунного света. - И что ты - делаешь - здесь?
   - Яааас! - чуть не сбивая с ног. - Это всё-таки ты!
   Ронья Эмметская повисла на шее у сестры и - разрыдалась.
  
   Костёр они действительно развели, Гейдэ и Гнедка расседлали и пустили пастись на поляне в сторонке, и даже травяной чай Ясс заварила, как собиралась.
   Ронья дрожала, стучала зубами о край кружки, рассказывая о тех ужасах, что натерпелась за дни пути.
   Ясс хмуро жевала травинку.
   - Что ты вообще здесь делаешь?
   Глаза сестры были бездонны и - невинны.
   - А зачем ты? - переспросила удивлённо.
   - Я... - Яска глубоко вздохнула, просто не зная, что сказать.
   Ронья, почувствовав её замешательство, приободрилась, отставила в сторону чай...
   - Да, ты. Ты и сама не знаешь, зачем и куда тебя несёт. Мало ли, что тебе там наболтала Чёрная Каньа!
   Ясс нехорошо прищурилась.
   - То есть ты всё-таки решила меня вернуть? Сначала проводила слезами и напутствиями, а потом взяла и передумала?
   - Да... то есть нет, Яска! - Ронья порывисто ухватила сестру за руку. - Я передумала, но я не буду тебя возвращать. Я просто пойду с тобой!
   - Вот уж не было печали! - совершенно опешила рыжая каннка.
   Ронья то краснела, то бледнела, но явно собиралась настаивать на своём до последнего. Чего-чего, а упрямства было не занимать всем детям Эстэвэна Эмметского.
   - Ясенька, я точно решила! И не смей меня отговоривать. Это глупо - идти невесть куда совсем одной. Ты пропадёшь. Ты заблудишься. С тобой случится что-то плохое и... тебя вообще могут поймать митляндцы! И сдать в йирминат! Тебе нужен кто-то, кто будет за тобой присматривать, раз уж княгиня об этом не подумала сама, то это обязана сделать я. Ты же не умеешь ничего совсем, а там, - она раздражённо махнула в сторону, - ещё неизвестно, что творится! Там же Аэнна, там митлы хозяйничают.
   Ясс грустно улыбнулась.
   - И ты собираешься меня защищать?
   - Ну да, - сердито сказала Ронья. - Кто-то же должен.
   Что ответить придумалось как-то очень не сразу. В этом была вся Рони: если кто-то должен, то почему бы и не она? Найти, догнать, подобрать и обогреть.
   - Тебя будут искать, - наконец сказала Ясс.
   - А тебя?
   Ясс прикрыла глаза, прислонилась спиной к дереву...
   - Меня - нет. Атали обещала помочь. Она дала мне карту и отметила короткую и удобную дорогу в Антйоррэ. Она написала для меня письмо к своему брату, который там живёт. А Дед рассказал, как лучше избежать тех опасностей, что могут грозить в пути.
   Говорить сестре, что от этих объяснений ей стало страшнее, чем до них, она, разумеется, не стала.
   - Ты считаешь, что этого достаточно? Это глупо, Яска. Это очень глупо.
   - Пусть так. В карете с гербами точно не поеду...
   Ронья сердито отвернулась.
   - Рони, ступай домой. Сейчас переночуем, а завтра утром...
   - Ясс, ты не поняла? - всё ещё глядя в сторону, отозвалась сестра. - Я иду с тобой. В Антйоррэ. В Кеорию твою. В пасть к дракону. Иду и всё тут. Ты не можешь мне запретить.
   Ясс вздохнула.
   - Отец тебя вернёт.
   - Посмотрим.
   Ясс поднялась, старательно загасила костерок, устроила себе уютную постель в ворохе аэсовой листвы, натянула капюшон почти до подбородка и - уснула. Никакие ночные шорохи и дурные предчувствия её больше не мучили.
   Рони честно дождалась, пока дыхание сестры станет сонно-ровным, и легла рядом, крепко обняв рыжую каннку за плечи. Непривыкшая к лесу, все предыдущие дни она отдыхала мало, а спала и вовсе урывками, но теперь - всё вдруг стало правильным. Таким, каким следовало. Не страшным, а уютным и родным. Аэсовая листва пахла дымом и горьким мёдом - почти как осенние костры в садах Яшмета; зелёные огоньки из тьмы подмигивали весело и дружелюбно, а смешная зверушка, выскочившая было на поляну, сама испугалась незваных гостей. Улыбнувшись в её лице - мордочке? - всему миру, Ронья закрыла глаза...
   Утром Ясс первым делом сбегала умыться к ручью, а лишь потом принялась тормошить сестру, с которой просто необходимо было что-то решать. Ронья просыпалась легко, радуясь новому дню одинаково - хоть на мягкой перине, хоть ворохе листьев. Потянулась с наслаждением, тряхнула головой.
   - Райдо, Ясенька! - сообщила радостно. - Как тебе спалось?
   Рыжая каннка вздохнула. Слова, казавшиеся такими убедительными и правильными в разговоре с самой собой, сейчас отчего-то даже в голову не приходили, не вспоминались.
   Ронья расплела косу и принялась расчёсывать её с таким обыденным и вместе с тем уютным видом, будто у себя в горнице перед зеркалом.
   Ясс попыталась собраться с духом и - опять ничего не сказала. В присутствии сестры все возвышенно-романтические настроения враз покинули её, высокое вдохновение отступило, а свобода и одиночество показались не такими уж манящими. Может быть, оно и к лучшему, что они будут - вдвоём?
   - Там ниже по тропке - удобный спуск к воде, - проговорила она наконец. - Умоешься и поедем. Нечего время терять.
   Ронья кивнула.
   - Скоро Энкаибрэн, да?
   - Да, к нему мы выйдем не там, где обычно с отцом, а - ближней дорогой.
   - Почему? - удивилась старшая каннка. - Через Ястринэнн разве не безопасней?
   - И да, и нет, - хмуро сказал Ясс. - Если нас ищут, здесь будут искать тщательнее, да и... Неважно.
   Говорить о том, что скорее распроститься с Серебряным Лесом хотелось ей самой, Ясс не решилась. Нет, он не вызывал у неё никаких дурных чувств, она любила его по-прежнему. Но - в том-то и было дело. Как прежде было просто нельзя.
  
   ... по выжженной просеке в собственной душе; по чёрной копоти, стылому пеплу -
   Шаг.
  
   Умытая и причёсанная Рони была бодра и весела - кто бы признал в ней дрожащее, испуганное создание, что вчера чуть не утопило Яску в слезах?
   Стояла возле Гейдэ, трепала длинную гриву, угощала сушёным яблочком.
   - Ну, ты готова к дальней дороге? - улыбнулась светло и радостно.
   Ясс прикрыла глаза на миг.
   Вот и всё.
   Прощай, Ястринэнн. Вряд ли мы ещё свидимся. Даже если рыжей глупенькой каннке суждено выжить и не затеряться в большом и незнакомом пока мире, она не вернётся. Атали сказала, что её давно пора закопать под могильной плитой в Ойор Аэс и не вспоминать больше. Никогда. А ещё сказала, что - любое путешествие это - прежде всего поиски себя. И - раз уж Ясс решилась - кто знает, кого суждено ей найти?
   - Яаас? - Ронья уже была в седле. - Хватит обниматься с деревьями! Догоняй! Хэи!
   Гейдэ птицей сорвалась с места.
   Как у неё все было просто - у прекрасной эмметской наследницы. Ни сомнений, ни колебаний, ни памяти - ничего.
   - Стоит поучиться, да? - шёпотом спросила Ясс. - Да, Атали?
   Коснулась кончиками пальцев длинного серебряного листа - на прощание. И - почудилось, что услышала слабый отклик. Не благословение, как в холмах, а - предупреждение? Намёк? Подсказку? Некогда было думать и разгадывать. Да и незачем.
   - Что ж, Гнедок! Неужто мы не догоним эти изнеженных дев? Мы их перегоним!
   ... Они мчались так быстро, как только можно было по лесной дороге. Ронья визжала от восторга, вцепившись в гриву Гейдэ; Ясс только хмурилась, но - скачка захватила и её. Помогала снова сосредоточиться - на одном моменте жизни, а не пытаться жить вчерашним и завтрашним днями попеременно.
   - Хэи!..
  
   Первый разъезд Приграничья они встретили ближе к полудню. Шестеро воинов, вооружённых и одоспешенных, как положено (ну, как допускало относительно мирное время скорее) преградили им путь на мосту через речку Ржавку. Оттуда до Энкаибрэна оставалось рукой подать. Рони, разгорячённая и взволнованная, залилась краской и смотрела на сестру отчаянно. Ясс молча достала из-за пазухи пропуск.
   - Чёрная Каньа? - уважительно присвистнул приграничник. - Ну, её руку я ни с чьей не спутаю...
   - Вы нас пропустите? - не желая тратить время на болтовню, спросила Ясс.
   - Даже проводим немного, - кивнул воин. - Здесь ещё ничего, а вот у самой границы не особо спокойно нынче. В самом Энкаибрэне вас кто-то встречает?
   "Нет" - хотела честно ответить Ясс, но неожиданно воспрявшая духом Ронья её перебила.
   - Разумеется! - громко заявила она. - Наш дядя. Он нас на ярмарку и пригласил. Он нас каждый год зовёт, но мы не всегда выбираемся.
   - Дядя? - не то, чтобы не доверяя пригожей девчушке, а скорее желая продлить удовольствие беседы с ней, переспросил мужчина.
   "Брес Сэлдэнска. И не в Энкаибрэне, а в Антйорро" - чуть не ляпнула Ясс, но вовремя прикусила себе язык, сообразив, что их здесь - не узнавали. Это было странно и ново. Нет, разумеется, Яску Эмметскую не были обязаны помнить в лицо все жители Ястринэнн, но вместе с Арамано видели часто и многие. Это Рони всю жизнь путешествовала со свитой и охраной, так что в мило краснеющей всаднице сложно было угадать гордую и недоступную, как солнце и луна, каннку. Но Ясс ведь - рыжекосую дикарку! - ни с кем невозможно было перепутать!
   Отчего-то стало обидно. И стыдно за такое мелочное, грубое чувство, совсем недостойное будущей героини баллад и саг.
   - А мальчишка - кто? - продолжал расспрашивать приграничник. - Брат?
   Они ехали теперь шагом. Ронья болтала, хлопала длинными ресницами и рассказывала небылицы, похлеще любого уроса - где только научилась? Ясс даже и не пыталась прислушиваться к безумному разговору, но вот это вот - резануло по ушам. Даже подумалось: не ослышалась ли она.
   Нет, не ослышалась.
   - Ну да! - весело подтвердила Ронья.
   - Что-то вы непохожи совсем... - недоверчиво пригляделся к Ясс мужчина.
   - Сводный, - как ни в чём ни бывало, пожала плечами краса и гордость Яшмета.
   Ясс мрачно надвинула капюшон на лицо. Она даже представить себе не могла, что Рони может столь безмятежно и уверенно врать. Она сама никогда не сумела бы так. Хотя - она и разговаривать бы ни с кем не стала. В конце концов, нужно было потерпеть не так уж много - скоро обжитые и знакомые места закончатся, и таки наступит та новая полная приключений жизнь, ради которой всё и затевалось. С другой стороны, во всём этом был смысл: и Гэлл, и уросы говорили Яске, что на землях Митл-анд'ийи к одиноко путешествующей женщине относятся куда хуже, чем к мужчине. Так что брат и сестра - лучше, чем две девчонки. Наверное.
   Ближе к границе аэсэй становилось всё меньше, да и были они моложе и ниже - уже не закрывали раскидистыми кронами небосвод. Всё чаще между ними попадались другие деревья - они были и в сердце Ястринэнн, но как-то незаметнее. Впрочем, птицы пели так же, и ручьи серебристо журчали по камням... Солнце, правда, пекло уже настолько сильно, что пришлось снять не только плащи, но и куртки. Яска честно призадумалась и о сапогах тоже, но всё не решалась заговорить, чтобы попросить провожатых остановиться.
   Пожалуй, это тоже было благом - то, что все мысли занимала внезапная и назойливая опека, а не что-либо другое. Но особой признательности Яска к попутчикам не испытывала. В конце концов, для того, чтобы отвлечься, хватило бы ей одной Рони. Да и передвигались они вдвоём куда быстрее.
   Из лесу на открытую дорогу они выехали в самую жару. Ясс досадливо поморщилась - в Нэриаэаренне этит часы она предпочитала пережидать, укрывшись от солнечных лучей в пастушьем шалаше - их в Стране под рукой Княгини было бессчётно. Дышащая жаром земля и пряный горячий воздух не располагали ни к разговорам, ни к путешествиям - вялая полудремота им подходили больше. Но сейчас выбирать не приходилось.
   - Вы нас будете провожать аж до дядиного дома? - лукаво улыбаясь, спросила Ронья.
   - Увы, нет, - покачал головой ястриннец. - Хотя я этого хотел бы, не скрою. Но мы не можем удаляться от роннэри надолго... До ближайшего посёлка - до Гэлэи - я с вами доеду. Один. Не возражаете?
   Ронья помотала головой. Ясс никто спросить и не подумал. Они распрощались с приграничниками, каждый из которых счёл необходимым поцеловать юной красавице руку.
   - Это не сильно вас затруднит, Эас? - нежнейшим голоском пропела Ронья. - Мы и сами прекрасно доберёмся, поверьте!
   - Что вы! - улыбнулся последний оставшийся им спутник. - Я буду только рад. В Гэлэе мой старый знакомый держит трактир, я передам вас ему в заботливые руки.
   Ясс искренне понадеялась, что её чересчур громкий вздох никто не услышал.
  
   Путь до Гэлэи - медленным почти-шагом, с остановками для собирания букетов, умывания в особо живописных ручьях и лужах, плетения венков, завтраков и прочих глупостей - занял почти весь день. Когда они постучали в высокие ворота, уже смеркалось. Никаких особенных опасностей приграничья им так и не встретилось, и Ясс искренне недоумевала, зачем Эасу вдруг понадобилось так их разыгрывать. Неужели настолько не было чем заняться?
   Гэлэя Яске понравилась. В отличие от большого торгового Залесного - да, того самого, где проводилась ежегодная Ярмарка - здесь было тихо, малолюдно и очень опрятно. Бревенчатые домики утопали в цветах, будто хозяева пытались перещеголять один другого их числом и разнообразием. По улицам носилась местная ребятня, от большого колодца шла высокая женщина с коромыслом, чуть ли не с каждого забора вслед незнакомцам равнодушно-снисходительно смотрели мордатые откормленные коты, а больше - никого им и не встретилось.
   Обещанный Эасом трактир был самым высоким в Гэлэе - два этажа, да ещё и маленькие башенки по бокам! Просто невиданные роскошества!
   Ястриннец уверенно въехал в широкий двор, спешился сам, помог Ронье и резко свистнул.
   Выглянувший из широкого окна щербатый малый улыбался до ушей.
   - Кого я вижу! Эасче! И как всегда - прям к малгарре!
   - К малгарре, к малгарре, - рассмеялся Эас. - Я её за версту чую, Арьен. Только прежде чем наливать, попутчиков моих на ночлег устрой, да отцу скажи, чтобы их поил-кормил за мой счёт.
   Щербатый Арьен радостно закивал и скрылся. Эас повернулся к Яске.
   - Конюшня в этом славном дворе - направо и вниз по дорожке. Пойди устрой лошадей и проходи в общий зал. Сестра твоя устала, ей нужно лечь скорее.
   - Устала? - удивлённо переспросила рыжая каннка, но ястриннец и влекомая им Ронья уже поднимались на крыльцо и не слушали. - А с чего ей было уставать, если мы то и дело отдыхали?
   Пожав плечами, пошла искать конюшню. Та была не в пример меньше и беднее, чем в Яшмете или - или в Ойор Аэс, но чистенькая и добротная. Дремавший на лавке конюх Яске обрадовался - подробно расспросил о каждой лошадке, о том, сколько и откуда ехали, чем кормить, когда им отправляться дальше, ещё и советов сам надавал. Самое интересное - девку в Ясс он не угадал, как и ястриннцы. Это забавляло всё больше.
   Распрощавшись с ним, Ясс долго не могла заставить себя войти в дом. Забралась с ногами на лавку под очередным цветущим кустом, села, обхватив коленки руками, запрокинула лицо в темнеющее небо - наклёвывающиеся по одной звёзды считать. Получалось не очень - сбивалась.
   Пахло в саду просто одуряюще. Когда-то, ковыряясь без спросу в каком-то сундуке Ярренвейна, она случайно разбила маленький стеклянный пузырёк - вот на него было очень похоже. Голова кружилась, но - было приятно. Арамано тогда сказал, что это специально так сделано, чтобы аромат был сильным и стойким - тогда можно использовать маленькую каплю и надольше хватит. По полфлакона на себя никто не выливает. "А зря" - подумалось тогда Яске. Плотность и почти осязаемость запаха ошеломили её, она раньше не знала, что так бывает, но - ей скорее понравилось, чем нет.
   Сейчас было примерно так же. В сладко-терпком дыхании сада можно было тонуть или - плыть, качаясь по волнам ветра: вверх, вниз, и снова - вверх на самый гребень... Можно было представить, что - всё в этой драконовой жизни сложилось иначе. Гэлл-урос пришёл в Яшмет раньше, чем Ярренвейн - в Ястринэнн. Она не стала водить его к деду. А сразу - попросилась с ним, и он - не стал с ней спорить. Они начали путь на рассвете и всё делили на двоих: радости, печали и Дорогу. Они ночевали под открытым небом и курили трубки, а однажды - вышли прямо к Бешеному морю на юге. Она играла на берегу песню - для волн и ветра, а он - её услышал. Он взял её за руку и привёл на свой корабль, чтобы никогда больше не разлучаться, не знать ни про какой Ястринэнн, ни про какую Гонрову с дурацкими красивыми сиротами, а только плыть, плыть, плыть...
   - Яаас! - сердитый голос Роньи выдернул её из наваждения. - Ты что решила спать прямо тут?
   Она честно попыталась отмахнуться, закрыть голову хотя бы руками.
   Старшая была непреклонна - она же пообщела её защищать. О да.
   - Ясс, здесь холодно и скоро будет дождь, - обхватив обеими руками, она поставила рыжую каннку на ноги рядом с собой. - Я знаю, что ты устала, я - тоже. Но спать лучше в кровати. Пойдём. Наши вещи уже в комнате, Эас помог.
   Ясс потрясла головой, прогоняя остатки сна.
   - Я не устала, - пробормотала она. - И не решила. Я же этот... как его? Сводный брат.
   Ронья улыбнулась.
   - Но ведь хорошо я придумала?
   Ясс пожала плечами.
   - Не знаю. Там видно будет.
   - Идём же!
   Комната им досталась одна на двоих - маленькая, с невысоким потолком, столом, двумя стульями, кроватью, покрытой лоскутным вязанным одеялом, и широкой лавкой, на которой тоже было постелено - для "брата". Ронья усмехнулась, закрыла дверь на засов и решительно поставила перед Ясс таз с водой.
   - Раздевайся и приводи себя в порядок. У тебя сейчас вид хуже, чем у этих твоих уросов.
   - Ты для этого со мной поехала? - почувствовав себя совсем несчастной, спросила младшая. - Чтобы следить за моим видом?
   - Кто-то же должен, - Ронья пожала плечами и рассмеялась. - Давай, давай... А то вода совсем остынет.
   Сама она уже и вымылась и переоделась и вместо одной косы заплела две, отчего неожиданно стала казаться старше, хотя обычно бывает наоборот.
   Пока младшая умывалась, Рони зажгла свечи, стала что-то перебирать в своей сумке. Молчала.
   Потом выдала сестре полотенце, сходила вынести использованную воду и взяла на кухне сковордку грибов и миску серых пряных лепёшек на ужин. Поели тоже в тишине. И только когда легли и Ясс долго вертелась, стягивая с сестры одеяло, Ронья спросила тихо:
   - Ты точно не хочешь вернуться?
   - Нет, - ответила Яска, не глядя в её сторону. - Но тебя не держу.
   Больше они об этом не говорили. Никогда.
  
   Сквозь плотные занавески почти не проникал свет, но тонкий золотистый луч таки сумел пробиться в почти незаметную щель, прошёлся по лицам спящих, пощекотал кончики длинных яскиных ресниц, ласково погладил нежную щеку Роньи. Она открыла глаза мгновенно. Осторожно, стараясь не разбудить, передвинула стриженую голову сестры со своего плеча на подушку, в очередной раз вздохнула об утраченных косах, и выползла из-под одеяла.
   Наверное, её уже вовсю искали - там, в Яшмете.
   Наверное, это было... нечестно и неправильно - всё, что она натворила уже и собиралась продолжать.
   Но - признайтесь - был ли у неё другой выход?
   С грустной улыбкой она посмотрела на худое, бледное до прозрачности лицо Яски, на длинные пальцы, судоржно вцепившиеся в край покрывала. Другого выхода не было - это очевидно же!
   Разве достойна быть владычицей многих та, что не сумела уберечь всего одну?
   Тилбар поймёт, иначе зачем вообще он нужен. И Каньа поймёт, и отец. А остальным - необязательно. Им она объяснит, когда вернётся. Мысли о том, что она может не вернуться, эмметской наследнице и в голову не приходили. Раз Ясс может рваться в неведомые дали, почуяв зов далёкой судьбы, то как может ошибиться она, Ронья, твёрдо знающая, что жизнь её, доля и долг - здесь, в Нэриэаренне? Они её дождутся. Непременно.
   Одевшись, Ронья спустилась в общий зал.
   - Райдо, красавица! - окликнул её трактирщик. - Хорошо ли спалось?
   Ронья улыбнулась в ответ.
   - Как нельзя лучше. Вашим перинам позавидуют в каннских покоях. Откройте секрет - как вы этого добились?
   Миловидная молоденькая постоялица очаровала доброго сурса ещё вчера, так, что сегодня он с удовольствием угостил её чаем со свежими пышками и последними новостями. Дела у него шли хорошо, клиентов хватало - отчего не побаловать девчушку? Тем паче у той вряд ли много лишних денег.
   Ронья, с детства привыкшая ко всеобщему вниманию, и эту заботу приняла как должное. В конце концов, пышки были никак не хуже перин.
   - Вот и Эасче так говорит, - усмехнулся трактирщик. - Ты его давно знаешь?
   - Эаса? - пожала плечами Ронья. - Со вчерашнего дня. На границе встретила.
   - Видать, приглянулась ты ему, - сурс многозначительно подмигнул, но эмметскя каннка никогда не замечала таких намёков. - Просил разузнать у тебя, когда вы с братцем домой от дяди поедете.
   - Зачем это? - ясные серые глаза смотрели непонимающе-удивлённо.
   - Наверное, встретить хочет, - весело покачал головой сурс.
   - Ни к чему совсем. Мы с братом всегда вдвоём ездим, с нами ничего такого не случается. Нам не нужна охрана.
   Ронья поджала губы и решительно встала.
   - Спасибо за угощение. Мне у вас понравилось, честно. Но я не могу обещать, что в следующий раз снова поеду этой же дорогой. Хотя постараюсь.
  
   Ясс ждала сестру уже полностью одетая и готовая не то, что к продолжению пути - к бою.
   - Ты где была? - хмуро спросила она с порога.
   - Завтракала, - лучезарно улыбнулась Рони.- Пышками и сплетнями.
   Ясс фыркнула.
   - Вкусно было?
   - А то!
   Ронья села на лавку, внимательно посмотрела на свои колени, потом - сестре в глаза.
   - Ясс, что мы будем делать дальше? Это всё хорошо, весело даже: дорога, свобода, новая взрослая жизнь... Это всё так здорово звучит, пока у нас есть деньги и мы едем по знакомым местам. Но, Ясс, долго так продолжаться не может! Нам нужен план.
   Рыжая каннка пожала плечами: план? Ни к чему.
   Главное - они сделали: вырвались из пут Нэриэаренны, ласковой сети любви и заботы родной земли, отдали себя Госпоже Дорог, ей и решать, как с ними будет.
   - Ясс, я хочу посмотреть то письмо. То, что дала Княгиня.
   Письмо Яска сестре отдала. Почему нет? Тем более оно запечатано.
   Ронья повертела тоненький конверт из стороны в сторону, поднесла к свету - разумеется, кроме личной печати и имени получателя не нашла ничего. Даже адреса. Атали был верна себе всегда и во всем: никаких поблажек, сплошные осложнения на выбранном пути.
   - Да уж, - вздохнула эмметская наследница. - И мы будем искать его в Антйоррэ?
   - Думаю, да, - кивнула Ясс.
   - А если его там не окажется? Ясс, если его там нет? Что тогда? Каньа не видела его уже много лет, откуда она знает, что он нас примет и... - Ронья закусила губу. - И что будет потом?
   Рыжая нахмурилась.
   - Я не знаю, Рони, - честно сказала она. - Слишком много вопросов. Гэлл говорил, что Дорога этого не любит, а я хочу её понравиться...
   - Романтический бред, - старшая сестра встала, взяла плащ и куртку. - Но раз другого плана не предвидится... Где он хоть находится этот Антйоррэ? Куда ехать? Налево, навправо?
   Ясс лучезарно улыбнулась:
   - Ну почему не предвидится? Ещё мы можем послать каньины напутствия в драконову пасть и отправиться прямо в Кеорию. Она - на Востоке, это точно.
   Ронья шутливо дёрнула сестру за рыжую чёлку и вышла из комнаты.
   Ясс последовала за ней. Ей самой было и в самом деле весело - впервые за довольно долгий срок. Азарт, предвкушения, упоение ощущением начала - вот что это было. Ей нравилось всё: и путешествие, и ночлег, и ждущая впереди неизвестность. Последняя, пожалуй, больше всего. И она - если бы была в одиночестве - действительно бы выбросила послание Атали в придорожные кусты и повернула в сторону восходящего солнца. Туда, где на мир ложится грозная тень Фэсс Гараха и ветер за ветром свободно гуляют по улицам белостенного Ингилора...
   Хотя - для начала - Антйоррэ тоже очень и очень неплохо. Город былой славы и Последней Владычицы. Город, из которого Анга Агорэна вынесла Венец Иррали, ставший сердцем Кеории. Да, этот город стоит того, чтобы его увидеть. Да.
   Лошадки их трусили по Юго-Восточному тракту, на взгляд Ясс слишком нахоженному, но - ничего другого им, не знающим мира вовсе, не оставалось, тут Рони была полностью права. Жара отбивала охоту к долгим беседам, так что большую часть времени они проводили в молчании. Ясс это скорее радовало: ничто не мешало предаваться фантазиям и, чего уж таиться, мечтам о грядущем. Расплывчатым и неясным - но таким пленительным. Ей виделся Брес Сэлдэнска - такой же мрачный чёрный кодун, как его знаменитая сестрица - который возьмёт её, Яску, в ученицы и научит по-настоящему страшным и таинственным заклятьям, а не той ерунде, что умел Дед. Ей грезилась она сама - в блеске величия и славы, спасительница и избавительница всей Аэнны, умеющая понимать язык зверей и рыб, а то и превращаться в них на время, повелевающая ветрами и грозами, сияющая, опасная, как - дракон из старых сказок, затмившая и Чёрную Каньу, и самого Астариэнна... "Девочка-буря" - скажут о ней. Огонь и жестокий ветер. Ею будут восхищаться, её будут бояться. Как саму Ангу...
   Картины эти проносились перед её мысленным взором одна за другой: вот она спасает от неминуемой смерти Алри Астариэнна, вот вонзает сияющий клинок в грудь Императора, вот бросается в огонь, чтобы спасти...
   - Стой! - Ясс резко осадила Гнедка.
   Нет, не из-за непрошенных воспоминаний, хотя они тоже были. Просто реальность вмешалась в них - внезапно и вовремя. Потому что на мягкой травке у обочины сидел, кутаясь в невнятную хламиду, давно потерявшую цвет...
   - Гэллиррэ!
   Рыжая каннка спрыгнула на землю и бежала навстречу, распахнув объятия: невозможная, невозможная, сказочная встреча! Если чего и могла бы она пожелать - не из несбыточного, а вот такого, простого, человеческого, вот чтобы - здесь и сейчас, то - что могло бы быть лучше и нужнее?
   ... сидел, грыз яблоко, так спокойно, словно не видел и не слышал никого вокруг...
   А когда соизволил поднять наконец голову, и широкие полы мятой шляпы перестали скрывать его лицо, Ясс споткнулась.
   Он был похож, очень похож: длинная нескладная фигура, одежда, манера двигаться - весь образ был тот самый. А вот человек был другой. Старше и намного. Почти как Мэор.
   - Ну здравствуй, - сказал он, поднимаясь ей навстречу. - А я вас уже давно жду... Что-то вы не торопитесь.
   Ронья за яскиной спиной только ахнула.
  
   Он был точно таким, каким в представлении рыжей каннки должен был выглядеть мудрец-волшебник былых времён: высок, сед как лунь, с пронзительным взглядом черных, будто угли глаз. Картинка, а не человек.
   Именно этим Ронье он и не понравился, о чём она не преминула сообщить сестре не один раз. Ясс же было любопытно, поэтому она только отмахивалась от всех предостережений. В конце концов, незнакомец походил одновременно и на Деда, и на Гэлла, а это уже - вполне повод для симпатии.
   К тому же... образ настоящей уроской девчонки всегда ей казался невероятно притягательным.
   Она протянула руку первому встречнику на своём пути.
   - Райдо, друг, - сказала, стараясь держаться с простотой и достоинством, свойственным зеленоглазым бродягам. - Ты - ждал нас?
   - Ну да, - он крепко сжал её узкую ладошку. - Ждал кого-нибудь. Вы как раз подойдёте. Даже лучше, чем я смел надеяться. Я - Милранир.
   - Можешь звать меня Ясс, - кивнула рыжая. - А мою сестру...
   Ронья вцепилась в её руку, вонзила в ладонь острые ноготки. Ясс продолжала улыбаться.
   От зоркого взгляда Милранира эта сцена, разумеется, не ускользнула, но он предпочёл ничего не замечать.
   - Мою сестру можешь называть Рэйнэл.
   - "Лучистая". Ей подходит.
  
   Это получилось как-то легко и быстро: как в сказке. Две глупые девицы сбежали из дома, одна даже из под венца - и отправились искать лучшей доли, славы, приключений. На своём пути они встретили мудрого странника и он научил их всему. После этого им осталось только голыми руками сломать хребет миру и построить новый, самый лучший и справедливый.
   Потому что всё это - игра. Любимая игра Атали: когда по серебристому полю, расчерченному странными ломанными линиями, двигают ониксовые фигурки.
   И в этой игре у каждой фигуры - своё место на доске.
   Шаг.
  
   ***
  
   ... костёр лизал дно чугунка, в который Милранир с Яской, не сговариваясь, щедро отсыпали листьев мяты и теперь весело обсуждали, кто и как получившееся зелье будет пить. Рони сидела поотдаль и делала вид, что её здесь вовсе нет.
   По совету Милранира - о, как Ронья яростно спорила, не желая ему последовать! - они свернули с большой дороги и теперь шли вдоль небольшой, светлой речушки. Равнинный Энкаибрэн вокруг раскинулся безлесой плешью между Ястринэнн и Иррэаном, а по берегам чистой, неглубокой Тинкэйхэл в изобилии росли невысокие деревца, раскидистые кустарники. Ясс легко опознала осину, калину и черёмуху, низко к самой воде склонённые ветлы; залезла в заросли смородины, насобирала первых кислых ещё ягод, принесла сестре полную горсть, но ту даже это не обрадовало.
   Путь втроём был приятен - уж точно более, чем в шумном обществе ястриннских приграничников. Странник умело поддерживал беседу на любую тему, отвечал на яскины вопросы, пытался развлечь Ронью рассказами о столичных нравах и новостях. Старшая каннка возмущённо сверкала очами, но слушала внимательно и никак не умела этого скрыть. Впрочем, большая часть бесед была о том, что эмметскую наследницу мало интересовало и даже пугало. В отличие от Ясс.
   - Мне кажется, не совсем верно вам идти в Антйоррэ, - говорил старик. - Не тот выбор.
   Не тот город. Не та жизнь.
   - Отчего же?
   - Антйоррэ это уже давно не совсем Аэнна. Это та самая её часть, что поддалась митляндским влияниям сильнее прочих. Это осколок Империи в самом сердце Уумара, гниль, разъедающая крепкий некогда организм изнутри.
   - Почему? - Ясс хмурилась, не понимала.
   - Вы на Севере живёте обособленно, храните запретное, помните позабытое. Уже в Энкаибрэне - не так. В Антйоррэ же многое из того, что для вас - всем известное существование вещей, будет поднято на смех. Поэтому мой вам совет: больше слушайте, меньше говорите сами и никогда ни с кем не спорьте.
   - Даже так? - Ясс рассмеялась.
   - Это не так весело и вовсе не легко. Ты увидишь много такого, что возмутит тебя и оскорбит, но не должна будешь подать виду. Только это показное равнодушие тебя не спасёт: ты слишком северянка. Ты по-другому говоришь, по-другому мыслишь. Это так сразу не объяснишь, но ты и даже твоя неразговорчивая сестра будете привлекать внимание даже в многолюдной толпе. И это не будет приятно, отнюдь. Особенно потому, что с этим нельзя будет бороться.
   Рыжая каннка пожала плечами. Её жизнь никогда не была перполнена всеобщей любовью, ей удалось погреться в её лучах лишь слегка, да и те были отсветом всеобщего обожания Арамано, а не чем-то относящимся лично к ней. Она была безумицей, бродящей в холмах, - чем могли её удивить неведомые пока антйоррцы?
   - Осгинан, - коротко сказал Милранир, пристально глядя ей в лицо.
   - Серые убийцы? Оборотни? - удивилась она. - А при чём тут они?
   О том, что в Империи не верили ни в яледов, ни в их зубастых врагов, равно считая и тех, и других детскими сказками и выдумками скорбных на голову аэнийцев, Ясс знала: и Ярренвейн, и уросские знакомцы ей о том говорили не раз. Кроме того Арамано объяснил, что так было не всегда. Каких-то пятьсот лет назад за любое упоминание о волшебном народе "капюшонники" могли бросить в темницу, а то и казнить. Последний из Серебряных ронов грустно улыбался, рассказывая об этом, и утверждал, что именно такое отношение захватчиков доказывало, что на самом деле яледы - были. Иначе зачем жечь и топить всех, кто хоть что-то знал о них?
   - Скажи, Ясс, что ты знаешь о войне с оскиннэйн? - пристально глядя на рыжую каннку, спросил странник.
   - При чём здесь это?
   - Сначала ответь. А потом я разъясню.
   - Оскиннэйн - давние враги народов йалэди, - задумчиво сказала Ясс. - Они принесли в Уумар жестокость, ложь и смерть. Йалэди, дотоле не враждовавшие ни с кем, не сразу сумели распознать их хитрость и коварство, приняли их за такой же народ, каким были сами. Позже им пришлось заплатить страшную цену за свою ошибку. Первыми кто распознал в новопришедших врага были йэрдннэ-пламенные. Они же и пострадали более других в многовековой войне, и менее всего осталось их даже в пределах Диг Нэл. Это все знают.
   - Верно, - кивнул странник. - Даже те, кто почитает истории о Диг Нэл бабьими сказками, знают. Только скажи мне теперь такую вещь: чем таким бессмертные оскиннэйн отличались от бессмертных же йалэди, что те оказались не способны жить вместе с ними на одной земле?
   - Злобой, хитростью, коварством? - удивлённо переспросила Ясс: это ведь тоже все знали с детских лет! Это же оборотни - ужас и страх!- И тем, что они обращались в волков...
   - Вот второе - очень близко к истине, Ясс, - согласился Милранир. - Зверь и Дух обитали в теле каждого из чужаков, равные имея права, и зачастую Зверь подчинял себе Дух. То, что я сейчас расскажу, для любого из потомков Нортайи Погибшей будет звучать ужасно, но для йалэди оказалось вовсе неприемлемым. Их война с оборотнями-оскиннэйн, это не войны за власть и земли, как то часто бывает среди людей, о нет. Это более глубокое и непримиримое.
   - Что же это?
   - Смерть и жизнь. Оскиннэйн убивали не по необходимости, а ради забавы и ради пищи. Да, Ясс. Ты не ослышалась. Будучи разумными, они питались как звери - плотью и кровью убитых ими созданий.
   Ронья испуганно ахнула и отшатнулась.
   - Да, прекрасные каннки, - грустно улыбнулся странник. - Йалэди, для которых жизнь - священна и неприкосновенна, долго не могли поверить, что такое возможно. Для них душа - властвует над телом безраздельно, многие из страстей, застящие взор нам, смертным, чужды им. Оттого митлы и не верят, что могли когда-либо существовать в этом несовершенном мире подобные существа, что те были - слишком идеальны, лишены пороков, которые сейчас мы называем признаками человечности. Йалэди были неправдоподобны, а потому объявлены вымыслом, к тому же докучным.
   - Это как? - недоумённо фыркнула Ясс.
   - Совершенство - скучно, так они полагают. Но я не об этом хотел сказать.
   - О чём же?
   - О том, чем дурны митляндцы. Ну, кроме того, что они уничтожили наше прошлое.
   - Говори. Я слушаю очень внимательно, Милранир. Ты рассказываешь мне то, о чём не решился никто прежде.
   - Для нас оборотни - страшные твари ночи из детских сказок и старых преданий. Для митлов - герои, привлекательные больше, чем йалэди.
   - То есть? - Ясс снова нахмурилась. Как чудовища могли быть привлекательны, она - не понимала совершенно.
   - Митлы не считают их чудовищами. Такими же вымышленными созданиями, как йалэди, драконы и многие-многие другие... Но не ужасными. Не отвратительными.
   - Но почему?
   Милранир пожал плечами.
   - Я могу лишь предполагать. Митлы - чужаки в Уумаре. Более того, за Перевалом они тоже пришлые. Откуда они явились, никто не знает, но до них на Западной Земле жили остатки недобитых оскиннэйн. Отчего бы им не встретить митлов первыми? Не стать для них тем же, чем народы йалэди стали для нортийцев? Я много думал об этом, Ясс, много. Отчего на гербе Империи - волк? Отчего столь яростно обрушились они на любые упоминания о прошлом, завоевав Уумар? Отчего их обычаи так чужды нам, будто они не такие же люди как мы? Не вступили ли мы в ту же ловушку, что и йалэди, приняв за подобных себе, существ совсем другого покроя?
   - Но ведь они - люди, Милранир, - вздохнула Ясс. - Не оборотни.
   - Нет. Зверя в них не больше, чем в нас, но... Убивают они так же, как если бы он в них был.
   Ронья побледнела.
   - Что ты имеешь в виду? - Ясс сузила глаза.
   - То, что тебе не говорил никто. Берегли тебя. Митлы убивают ради забавы - это у них называется охота. Митлы ценят жизнь так же, как если бы их духом правила волчья часть души. Не отворачивай лицо, Ясс! Это правда. И хоть здесь, в Уумаре, они позволяют меньше, чем у себя на Западе, тебе всё равно придётся жить среди их понятий о нормальном ходе вещей. Сумеешь?
   Ясс прижала ладонь к горящей щеке.
   - Не знаю.
   - Нет, - замотала головой Ронья. - Мы не сможем.
   - Тогда не лучше ли будет вернуться? - мягко спросил странник.
   - Не лучше, - яскино лицо пылало, но голос был твёрд.
   - Но стоит ли идти в Антйоррэ? - Милранир на рыжую каннку не смотрел, изучал горизонт. - Кеория - последний оплот верных и верящих - не манила ли тебя все эти годы?
   - Ты-то откуда знаешь это?
   - Вот уж, право, тайна! С тобой достаточно поговорить полчаса, как уже всё ясно, а мы уже полдня в пути!
   Ясс вздохнула.
   - Кеория... Кеория - мечта, грёза. Я не могу так сразу.
   Странник от души расхохотался.
   - Тебе нравится усложнять?
   - Нет. Мне нравится разбираться во всём постепенно. Теперь же, после всего, что ты рассказал, - в особенности. Я хочу увидеть - своими глазами! - и попытаться понять.
   - Ну не знаю, - задумчиво протянул Милранир. - С одной стороны, это не лишёно смысла. С другой - не в твоих устах.
   - Это почему ещё? - возмутилась Ясс. - Я не так уж глупа, как про меня говорят!
   - Я, как ты знаешь, не имел возможности слышать, что о тебе говорят. Но я - вижу тебя. Ты не из тех, кто склонен к раздумьям и медленному осмыслению, ты - человек чувства, эмоции. Оттого иногда кажется, будто тобой легко управлять, но это - мнимая лёгкость. Твои реакции, их причины и следствия - непредсказуемы.
   - То ли обругал, то ли похвалил, - хмыкнула рыжая каннка.
   - Ни то, ни другое. Просто обозначил - на будущее.
   Кони их мирно трусили по заброшенной, отчасти заросшей дороге. Милранир настоял, что через Энкаибрэн ехать пусть и скорее, но, во-первых, опаснее встречами, во-вторых, скучнее. Казалось, вторая причина была для странника весомее.
   Яркие солнечные дни порой оканчивались дождливыми вечерами, но Милранир был бесценным спутником: он умел выбирать подходящие для ночлега места, умел разводить костёр даже в самую сырость.
   Дороги он тоже выбирать умел. Вместо полей и рощ Энкаибрэна он вёл их сквозь лес пусть и не такой древний и чародейский, как Ястринэнн, но не менее живописный. Ясс заворожено рассматривала незнакомые ей прежде деревья и растения, расспрашивала Милранира об их свойствах. Угадывала птиц по голосам и - подражала им, как учил её когда-то Арамано. Это было как прозрение: быть живой - приятно, что бы там не творилось вокруг и в душе. Просто жить, ничего не загадывая. Ни на завтрашний день. Ни вообще. Мир принадлежит тебе - потому что, на самом деле, не принадлежит вообще никому. Ты просто пьёшь его дыхание, зачёрпывая горстями из потока времени, и постепенно сама становишься им же, частью его...
   Как ты говорил, Гэлл-урос, дорога всего одна? Может быть, ты всё же ошибся? Потому что мои дороги столь причудливо сплелись в клубок, и даже такая как я не могу не видеть, сколь они различны, и как больно от этой попытки слить воедино несовместимое.
  
   ***
   Он вёл их чудными дорогами, тайными тропами, какие и в звёздносветном Ястриннэн не часто встречаются. Порою казалось, что они заблудились, что ломятся, не разбирая дороги в густую чащу, но - через несколько шагов всегда становилось ясным, что путь - верный. Кони упрямились, не хотели идти, но старик всегда умел их уговорить парой звучных фраз на Древнем Наречии. Ясс смеялась и повторяла. Она вообще как-то очень быстро стала старательно подражать новому знакомцу. Её захватило радостное возбуждение - уже не предвкушение, как в первые дни, а весёлый азарт и упоение происходящим. Даже хмурый вид Рони не мог бросить тень на открывшееся её сияющее юной бирюзой небо, в котором - она чувствовала - вот-вот раскинется радуга от края горизонта до края...
   - Ясс! - Ронья, кажется, давно уже дёргала её за рукав. - Да послушай же меня!
   Они стояли на каменистой площадке у небольшого, бившего из-под камня родника с ледяной водой. Милранир уже ушёл вперёд, а девушки задержались, чтобы наполнить флягу.
   - Что ты... что мы делаем?
   - Идём в Антйорро, как и собирались.
   - Ты уверена? Мы уже заплутали так, что даже обратно домой дороги не найдём.
   - Милранир выведет, - Яска беспечно пожала плечами. - Ты что не видишь: он в этом лесу как дома.
   - Он? Он-то да! А мы? - Ронья шептала, но так яростно, что это мало отличалось от крика.
   - Я верю Милраниру.
   - Я вижу. Ты ему не просто вершишь, ты как помешалась, ты... как околдована им!
   - Рони, не говори ерунды. Пойдём лучше скорей - а то не догоним.
   Лошадей они вели за собой: Гейдэ забрал урос-бродяга, Гнедок остался с Яской. Рони, путаясь в длинной юбке, едва успевала за сестрой, она не привыкла к такой жизни. Ясс вдруг осознала, что ей это неожиданно приятно. Вот это вот непонимание, неумение и неловкость, которое прекрасная и во всём успешная Рони чувствовала сейчас. Всю свою жизнь она привыкла быть в тени сестры, все они в Яшмете всегда отставали от Роньи хотя бы на шаг, на полшага. Это было - казалось - естественным ходом вещей и в голову рыжей каннки и мысли не закрадывалось, что может повернуться как-то по-другому. Ронья - наследница, краса и гордость. Она, Ясс - безумица, бродящая в холмах, ненужная и бесполезная всем кроме... Арамано Ярренвейна, думать о котором было впервые не больно. Нет, она не забыла - ничего не забыла, в памяти и в душе осталась чёрная яма, глубокий затягивающий омут - просто она как-то научилась его обходить. Выбирая непривычные прежде пути. А, может, с ней сделалось что-то - во время того продолжительного полузабытья или после Чёрная Каньа сотворила что-то, когда её из этой болезни выдернула.
   А теперь, теперь пришло её время. Теперь не Рони, а она лучше чувствует и понимает происходящее. Теперь она - всё время обгоняет сестру на полшага, на шаг, на несколько шагов, и та, спотыкаясь, не разбирая дороги, пытается следовать за ней...
   Ясс не понравились эти мысли. Они были - будто чужого с плеча.
   Ей нравилась её новая жизнь. Каждый день шагать по извилистым тропинкам, ночевать всё время в новом месте, засыпать после долгой беседы с Милраниром о самых странных вещах. Она привыкала быстро и училась быстро всему, чем старый урос щедро делился с нею. Она с лету запоминала новые слова, пыталась разбираться в травах, о которых новый знакомец знал даже больше Мэора-Деда. Она радовалась всему: каждой истории, каждому разговору.
   - Мне снятся сны, - говорила она. - Сейчас уже не так часто, но в то время, когда... Ты понимаешь, о чём я, верно? Мне снилось, что я - не я, а совсем другой человек. Но при этом я чувствовала и понимала всё так остро, так искренне. Я любила, ненавидела, печалилась - всё, как в жизни.
   Милранир пожимал плечами.
   - Что же тебе не нравится? Живые сны это дар, им с тобой щедро поделилась сама наша земля. Это значит, что Уумар любит тебя.
   Ясс смеялась.
   - Просто мне порой кажется, что всё, что мне снится, это не пустые видения - нет. Это было на самом деле. Возможно, давно, очень давно - как в твоих рассказах, как в старых песнях... Но только мои сны, они не о подвигах и свершениях, они о тихих разговорах, встречах, расставаниях. В них больше чужой боли или радости, чем смысла.
   - Пусть так. Что же тебя тревожит?
   - Мне кажется, что я начинаю путаться. Что, если бы мне когда-нибудь пришлось встретить кого-то из этих людей - я бы чувствовала тоже, так же... Я бы бросилась на шею к незнакомцу, заливаясь слезами, будто и в самом деле знаю давно и люблю его.
   Старый урос задумался надолго. Шагал, молчал, а прежде, чем заговорить снова, всмотрелся пристально в Яскино лицо.
   - Скажи, а сны... они всегда одинаковые? - спросил тихо.
   - Нет, - мотнула головой рыжая каннка. - Не одинаковые, но об одном и том же. Порой они повторяются, редко, но бывает...
   - Что значит "об одном"?
   - Не знаю, как сказать. Вроде и места разные, и, наверное, времена тоже, хотя я не знаю... Но точно уверена: это одна жизнь, та самая.
   Милранир рассеянно кивнул.
   Ясс улыбнулась: кажется, её сумбурный рассказ встревожил его.
   Её саму сейчас они волновали - как тихое море, что колышет лодку, бьётся о просмоленные борта, но пока не пытается опрокинуть лёгкое судёнышко, перевернуть, утопить не желая, как тёплое море - не более. Собственная яскина жизнь скользила по пенным гребням, будто была легче пёрышка, легче цветочного лепестка. А внизу была бездна, никем не изведанные глубины, тёмные тайны, древняя мощь, противопоставить которой - было ничего совершенно.
   - Ты приняла правильное решение, - сказал урос неожиданно. - Поезжай в Антйорро. К Бресу. Тебе учиться нужно, а он сможет тебе помочь. Ты права, Кеория не для тебя. По крайней мере, не теперь.
   Ронья за яскиной спиной вздохнула. Ясс знала - сестра до всё время боялась, что "этот оборванец" сманит, собьёт её с пути и вместо пусть нелёгкого, но недолгого пути в город, к нормальным людям выберет такую бездомную жизнь навсегда.
  
   ***
   Они шли, и шли, останавливаясь на ночлег в местах удивительно красивых - старый бродяга, казалось, знал каждую пядь этой земли. Заповедные поляны в густых перелесках становились им временным домом, таинственные гроты, мхом поросший берег очередной речушки. Ронья разводила костры и готовила пищу, устраивала им с Яской постель - настолько удобную, насколько это было возможным. Она чистила лошадей и расчёсывала им гривы. Она делала всё, что от неё требовалось, не жаловалась, больше молчала с той поры, когда поняла, что её уговоры и опасения сестру только смешат. Она старалась не вмешиваться и даже не выдавать своё присутствие при долгих непонятных разговорах и всё надеялась на то, что всё это закончится вскоре.
   Она понимала, что сделала свой выбор сама и что может в любое время его отменить. Да, вот так - бросить сестру с любезным её сердцу уросом и уехать домой. В золотой Яшмет, где отец и Карниэ, и сами стены оберегают от зла. Где её любят, ловят каждое её слово...
   И где её ждёт очередной подарок от спарсианского тилбара. Возможно ещё более дорогой и прекрасный, чем все, что были прежде.
   А сейчас она стёрла ноги, изорвала платье и ужасно устала, хоть и ехала большую часть дороги в седле Гейдэ, в то время, как её спутники продолжали идти пешком. Но это была не усталость тела, нет.
   В один из бесконечных вечеров полил совершенно сумасшедший ливень. То подобие дороги, которым они следовали последние несколько дней, окончательно развезло. Милранир привёл их в место, ещё более необычное, чем все прежние.
   Сначала они долго пробирались сквозь зелёный коридор высоких, близко друг к другу растущих кустарников. Кроны их были столь густыми и сходились столь плотно, что дождь под них почти не пробивался. Яска, засмеявшись, спросила даже: не здесь ли они будут его пережидать.
   - Нет, - покачал головой урос. - Здесь можно было бы с другими. Но я больше люблю дойти до его конца, и тебе там тоже понравится.
   Ронью о её желаниях никто не спрашивал, да она и не ожидала этого больше. Она просто шла вслед за сестрой по мягким травам, радуясь хотя бы того, что удалось не вымокнуть. Ясс стремительно скользила впереди. Сестра всегда любила лес, с самого раннего детства. Наверное, даже Карниэ сейчас уже не вспомнила бы, когда это началось. Когда Яска стала не только уходить в холмы днём, но и не возвращаться ночами. Отец искал её. Возвращал, говорил много правильных, убедительных слов. Но Яска убегала снова. Она ничему не хотела учиться, ничего не желала знать. Со временем она стала брать коня и уезжать всё дальше. И Ястриннэнский лес стал для смешной рыжей каннки домом больше, чем каннский замок. А потом - потом в Ястриннэн появился хозяин, молодой рон, и с тех пор вовсе ничего не получилось бы изменить... Да и привыкли все.
   Теперь же рыжей и вовсе никто не мог запретить заводить странные знакомства и радостно бродить по совсем неподходящим местам. Ну не Ронья же могла ей что-либо запретить!
   Они пробирались зелёным туннелем ещё довольно долго, казалось, этому их пути не будет конца. Поэтому, когда и коридор, и тропка - всё сразу оборвалось, уткнувшись в зияющий темнотой провал, Ронья даже протёрла глаза от удивления.
   - Что это? - смеясь, воскликнула Ясс. - Куда ты нас привёл, Милранир?
   Старый урос покачал головой.
   - Не кричи, не кричи здесь... Не то место.
   - Что, значит, не то? - Ронья оттолкнула сестру. - Куда ты нас притащил? Зачем?
   Перед ними были развалины. Древние настолько, что с трудом угадывались под путаницей плюща, под бархатным покровом мха. Ясс присела на корточки и задумчиво вгляделась в черноту.
   - Там лестница, да?
   - Да. На нижний ярус, - кивнул бродяга. - Верхние разрушены почти полностью, а туда ещё возможно проникнуть.
   - А свет? - деловито спросила Яска. - Я хочу обязательно посмотреть! Обязательно!
   - Если не будешь шуметь, - усмехнулся урос. - Здесь место такое... Особенное.
   Он вытащил из своей, иногда кажущейся просто бездонной, заплечной сумки небольшой фонарь. Яска тут же полезла смотреть его устройство - таких в Яшмете не было - зелёное стекло, позеленевшая медная оковка, а вместо фитиля либо свечи мерцали-метались серебристые светлячки.
   - Они живые?
   - Ну что ты, Ясс, - старик улыбнулся. - Кто же живое существо будет держать в банке? Это особое искусство морских черуссков, есть такой забавный народец. Они не любят чужаков, редко делятся своими секретами. Мне этот светильник достался в благодарность за одно давнее и неинтересное дело.
   Рыжая каннка ухватила фонарь обеими руками.
   - А у тебя только один да? А нас-то ведь трое...
   - Не волнуйся, света нам хватит.
   - А лошади?
   - Лошадей оставим. Дождь сюда не попадёт, зверей опасных нет, а люди сюда не ходят.
   - Почему?
   - Толком не знают ничего, ведь просто так не наткнёшься, гуляя по лесу. Да и про лесок этот поговаривают, что место - нехорошее. Проклятое.
   Этого Ронья уже перенести не могла.
   - Ясс! - взвилась она с места. - Ясс, да ты с ума сошла!
   - Что такое?
   - Он же сам, сам говорит о том, что привёл нас на погибель! Он даже не пытается этого скрыть!
   Яска смотрела на сестру широко распахнутыми недоуменными глазами.
   - Неизвестно с кем, с бродягой, с уросом полоумным по лесам шляться, а потом в гиблое место лезть! Здесь ни людей, ни даже зверей - никого! Он сам так говорит! А зачем, ты думаешь, в такие места невинных девиц заводят? Фонарики волшебные показывать?
   Старый бродяга стоял, опершись о свой мерзкий посох, посмеивался в усы.
   Ясс же рассердилась. Встала, хмуро глядя на сестру.
   - Какая чушь у тебя в голове! Как легко ею оправдывать собственную трусость!
   Она фыркнула презрительно и скользнула в тёмный провал.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"