Дейтрос-3. Новые небеса
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
"Я увидел новое небо и новую землю". Новое небо над головой, новые вызовы, которые бросает тебе судьба, новые люди, ошеломляющие исторические события. Новое понимание мира. Кто-то, разочарованный, останется позади - а кто-то шагнет вслед за героями в мир, открытый всем бурям; в пространство свободы и ветра. И чтобы не погибнуть на этом страшном ветру, чтобы не разорвало в клочья - приходится свой маяк и свой якорь хранить в себе - вопреки любым обстоятельствам. Есть то, что нельзя предавать: твоя любовь. Твой Огонь.
|
Дейтрос.
Книга третья.
--
Новые небеса.
Повествование о смелых людях в пяти частях.
Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!
Лк 12; 49.
Prima
В северной полосе наступило безвременье. За окном палаты висела мутная, серо-бурая пелена, временами сочащаяся на стекло дождем. Неизбежный исход золотой осени, когда листья уже намокли, свалялись в бурые комья слякоти, а снег так еще и не выпал. Снежный десант накапливался наверху за прикрытием туч в ожидании приказа, и небо набухало влажной, грязно-серой тьмой.
А может быть, просто -- скука, постоянная боль, не сильная, но муторная, выматывающая нервы. Тоска. Одиночество. Не хотелось сочинять ничего. Хотелось вообще только одного -- поскорее выйти отсюда. Боже мой, а ведь как мечталось недавно о свободном времени, о том, чтобы просто полежать и ничего, ничего не делать...
Вот и домечталась.
Тебе повезло, сказала себе Ивик, с трудом поворачиваясь на левый бок. На левом боку лежать немного больно, но если аккуратно -- то можно. Тебе повезло просто сказочно, невероятно. Тебе всегда везет, ты с детства умела хорошо устраиваться. Вот и в этот раз -- тебя могло разорвать на куски. Шина, говорят, и разорвало. Ивик этого уже не видела, ей потом рассказали. Могла лишиться руки, ноги, или не дай Бог, глаз. Как например, случилось с Рицей, сестрой по сену.
В общем, могло быть все, что угодно, а получилось -- всего лишь несколько осколков в тушку, одна полостная операция, одна перебитая ключица, еще немного полежать, и ты здоровый человек. Можешь опять встать в строй.
Позитив, как говорят на Триме. Надо быть оптимистом.
Лейта, соседка по палате, со своим мужем ушла куда-то. Лейта уже вставала и ходила. Ее часто навещали.
Марк тоже иногда приходил к Ивик. Но у него мало времени. Он занят. Обычно являлся по выходным, с ребятами.
Восемнадцатилетняя Миари приезжала отдельно. Она в прошлом году закончила профессиональную школу, теперь работала генетиком и проходила специализацию в Шари-Пале. Ивик тоже когда-то собиралась стать биологом, и мама этого так хотела. Миари исполнила мечту бабушки.
Из Шари-Пала -- только авиацией, каждую неделю не налетаешься. Дочь прилетала всего два раза, и первый раз Ивик ее практически не видела, первые дни сознание почти не приходило.
Близнецам шестнадцать лет, и они учатся неподалеку. Шета направили обучаться в академию по специальности инженер-строитель, а Фаль попал в касту гэйн-вэлар. Он стал танкистом, маленький, шустрый, гиперактивный Фален. Броня крепка, и танки наши быстры. Ребята приходили к Ивик вместе с Марком. Сидели, разговаривали, как с подружкой. Ивик не могла понять, как дети ее воспринимают. Для нее самой мама очень долго была всемогущей волшебницей. Возвышалась как гора. Одним словом могла вознести или втоптать в ничтожество. Мама всегда была сильной, здоровой, преуспевающей, а Ивик в сравнении с ней -- слабой и никчемной.
А как воспринимают ее собственные дети? Она -- никакая. Лежит тут и даже рукой пошевелить не может. Ее даже поить надо через трубочку, придерживая голову. Раньше она редко появлялась дома, и когда появлялась -- не занималась никаким воспитанием, а только баловалась с ними, играла, ласкала их, задаривала игрушками и вкусностями с Тримы. Она позорно мало знала об их школьных делах, о проблемах -- только то, что они сами расскажут. Пустила на самотек. Какая из нее мать? Никакая.
Но кто знает, как оно лучше? Ведь у них все наоборот: Ивик, мать -- слабая и никчемная, зато дети -- сильные и здоровые, самостоятельные и активные. Их любят в коллективах. Они в итоге, даже хулиган Фаль, выросли нормальными людьми, неплохо устроены (хотя -- кто в Дейтросе устроен, собственно, плохо? Такого не бывает).
И все же Ивик мучила совесть. Или что-то другое, маскирующееся под совесть.
Марк сидел рядом, рассказывал ей домашние и рабочие новости. Хорошо бы летом поставить навес, как у иль Рена. С брезентом обещали помочь на работе. Кошка, кажется, опять беременна. Объект не успеваем сдать к сроку, не знаю, что и делать. Бригадир иль Верой -- сволочь, опять перехватил завезенные плинтуса...
Все было как раньше. Только раньше он каждым словом сообщал "я люблю тебя", а сейчас просто так говорил.
С этим можно жить. Ну и что? Большинство так и живет, и это нормально. Мы родные друг другу люди, успокаивала себя Ивик. Смотрела на мягкий профиль мужа, приплюснутый нос, пухлые губы. Родной, близкий... неужели лучше было бы, если бы его не было совсем? Ужас!
Она любит Марка. Она привязана к нему. Вот только жаль, что он приходит так редко.
--
Может, в среду заскочишь? - спрашивала она с деланным равнодушием.
Главное -- не давить. Не требовать. Марк тяжело вздыхал.
--
В среду у нас... и вообще знаешь, сейчас с этим объектом так сложно. А до тебя ехать полтора часа...
--
Пройди через Медиану, может, ближе получится...
--
Да вряд ли! Где врата будут -- неизвестно. И дорогу искать сложно. И возиться еще, пароль получать... какой смысл?
Ивик соглашалась. Да, Медиана -- это риск. Гэйны иногда предпочитают Медиану обычному транспорту. Но ведь Марк не гэйн. Он вообще не сможет себя защитить, если что. Любому дейтрину с детства внушили, что Медиана -- опасна, поэтому в нее не суются просто так. Кроме того, надо получить пароль-пропуск, это тоже требует времени. И главное - сложности ориентирования в Медиане. Гэйнов-то этому учат.
Марк уходил. Ивик понимала, что дело не в дальней дороге, и не в объекте. Что раньше Марк приходил бы к ней каждый день. Взял бы отпуск. Поселился бы в больнице. А теперь вот -- уже и не надо.
А ведь ей тяжело (внутри нарастала обида). Медсестер не хватает. Соседке и самой плохо, не будешь ее дергать. Пить хочется, лежишь часами, пока кого-нибудь дождешься. Ворочаться худо-бедно, через боль, стиснув зубы, сама научилась. Лежать неудобно, надо поправить подушку -- опять ждешь. А уж когда хочется в туалет... это вообще отдельная песня.
Не говоря уже, что скучно, тяжело, думаешь только о болячках, о том, что вот Шин погиб, Мерка погибла, что вся сеть полностью завалена. И что будет с ее работой на Триме? Все плохо. Подумать бы о чем-то другом, отвлечься, поговорить -- но не с кем.
Но лучше не думать об этом. Он же не обязан, правда? И не может все время сидеть с ней. У него работа. И... (скрипя зубами думала Ивик) у него своя жизнь. И тут же осознавала свою несправедливость -- у нее-то всегда была своя жизнь, творчество, размышления разные, друзья, а ему что же -- нельзя? Но ведь у нее это не так. А как -- не так?
В общем, ладно. Пусть у него будет своя жизнь.
Н видеть хорошее. Позитив. У нее есть муж. Свой, родной, любимый. Она-то его все равно любит. Да и он все-таки... наверное как-то любит. В общем, свой. Это -- позитивно. У нее семья. Не надо требовать сверхъестественного. Неземной любви, какого-то особого внимания. Как у всех -- так и у нее. В чем-то она виновата, в чем-то он виноват. Проехали. Живем дальше.
Ивик мало навещали. Относительно мало, не каждый день. Лейту, как и остальных раненых, в день по два, по три раза.
Это объяснялось просто. Ивик ведь не обычная патрульная гэйна. Что такое патрульная часть? Это маленький военный городок. Подразделение -- спаянная дружная шеха, почти семья, полсотни родных душ рядом. Не говоря о собственной семье. Воюют там же, где живут. Кто-то ранен -- вся шеха идет навещать. Ивик же на Триме работала в одиночку. С другими агентами знакомство шапочное. Да и нет у них времени навещать ее -- они же на Триме остались, далеко.
И в Дейтросе никого почти нет. Просто не было времени завести друзей. Мама? Приезжала как-то раз. Привезла много вкусного, но Ивик не могла есть. Мама расстроилась. Поухаживала за ней. Спросила подозрительно про ожог на плече и шрамы, Ивик честно сказала, что это было очень давно. И правда -- это ранение она получила еще в 17 лет. С тех пор такого тяжелого не было, по мелочи только. А ведь мама с тех пор впервые увидела ее раздетой.
В общем, все обошлось, но Ивик стало при маме хуже, она напряглась внутренне, ее стало тошнить, и даже сознание уплывало. Кроме того, маме нужно было ехать -- она посвятила себя воспитанию внуков, детей Ричи, относясь к этому делу со всей серьезностью.
Ричи не приехал. Вообще не интересовался сестрой. Не говоря уже об Ане, с которой Ивик не виделась с детства.
Напряженка была у Ивик с родней. Можно было бы списать на то, что в Дейтросе воспитание общественное, что родителей и брата видишь редко, не говоря об остальной родне. Только вот ведь Марк живет со своими душа в душу. К Лейте -- а ей уж сорок лет -- не только мама и папа, братья и сестры (Ивик со счету сбилась, сколько их), но и племянники шли, и тетки... Никому это общественное воспитание не мешает, кроме Ивик.
И с друзьями оказалась напряженка. Никогда Ивик об этом не задумывалась. Но оказалось, что подруг и было-то у нее по-настоящему всего три. Ашен больше нет. Женя далеко. А Дана... Дана ни разу к ней не приехала. Некогда. Да и вообще давно не виделись, вроде и незачем.
И только два раза Ивик по-настоящему радовалась, и даже будто рассеивалась серая мрачная туча, окутавшая сердце. С Тримы к ней приезжала Кейта.
Выбрала время -- а ей, знаменитому фантом-оператору, это не так-то просто. Провела у Ивик почти целый день. И потом еще раз, когда Ивик уже начала вставать. Учила ее ходить. Кормила вкусненьким, домашним. Болтали, смеялись. Сердце Ивик таяло от благодарности. С Кейтой было легко, как-то ясно, что она -- своя, не бросит, не оставит. Даже если не может приехать -- это значит, действительно не может, а не то, что ей просто плевать на Ивик. Подруга.
Отношения с Кейтой сложились странные. Начались они тогда, после гибели Ашен. Кейта показалась Ивик в тот момент старухой. Да и была ведь намного старше, годилась в матери... Но она не стала Ивик матерью -- они подружились. Если отношения с человеком на 26 лет тебя старше, выше по званию, знаменитым - можно назвать дружбой.
Кейта всегда держала себя на равных с ними, с девчонками, подругами дочери. Никак не подумаешь, что -- стаффа, что -- великая, известная на всем Дейтросе художница, что -- лучший фантом-оператор Тримы. Ивик и старалась об этом не думать, а то становилось как-то не по себе. Кейта и раньше говорила с ней по душам. Знала об Ивик такие вещи, которых никто больше не знал -- только она и Ашен. Таскала ее когда-то в монастырь к своему другу хойта, чтобы тот дал полезный совет...
После гибели Ашен Кейта будто вцепилась в Ивик.
Стала появляться часто. Звонить. На Триме и в Дейтросе. Приглашать к себе. Подружилась даже с Марком...
А Ивик в тот момент Кейта была и не очень нужна... казалась не очень интересной. Своих проблем хватало. Своя жизнь была наполненной и яркой. Дружила тогда с Женей, с Женечкой... где-то она теперь? Далеко, очень далеко. С Марком все было хорошо, любовь, счастье. С детьми хлопоты, заботы -- и тоже счастье. Переживаний разных много... На что тогда Ивик сдалась немолодая, почерневшая от горя, чужая мать?
Но Ивик всегда была доброй. Не умела отказывать. Жалела Кейту, привечала ее, чувствуя, что той нужно просто чье-то плечо. У Кейты был муж Эльгеро, отец Ашен, общее горе, им бы вцепиться друг в друга и так жить, но Эльгеро -- главнокомандующий шематы Тримы, со всеми вытекающими последствиями. Они даже виделись редко.
Ивик любила Ашен, и Кейта привязалась к Ивик. Тогда привязанность эта докучала. Но Ивик чувствовала, что нужна Кейте -- и перестраивалась внутренне. Готова была говорить с ней часами. Ходить в гости, прихватывая с собой ребятишек, если надо.
А потом стало уже и непонятно -- кто из них кому нужен. Они стали родными -- как некогда с Ашен. Может быть, Ивик заменила Кейте убитую дочь. Может быть, Кейта заменила Ивик мать (Ивик никогда так не думала. Мать никто заменить не мог, сам образ "матери" для Ивик был слишком фундаментально-величественным и начисто отбивал всякое желание дружить и общаться). А скорее, они просто встретились -- потому что схожесть душ и душевная близость не зависят от возраста, почета и званий.
Кейта же поддержала Ивик в те страшные годы, когда все вокруг стало рушиться. Иногда -- да и сейчас тоже -- Ивик думала, что кроме Кейты, никого в этом мире у нее нет.
Кельм когда-то рассказывал, что Кейта буквально вытащила его из смерти -- в жизнь. Теперь Ивик понимала, как это. Наверное, Кейта это умела, наверное, это было ее предназначение -- вытаскивать и спасать погибающих.
Они сидели с Кейтой в "уголке отдыха", нише, отделенной от госпитального коридора двумя кадками с пальмами. Якобы здесь можно уединиться. Ничего подобного, конечно -- госпиталь слишком переполнен, недавно был большой дарайский прорыв. Рядом с Кейтой и Ивик устроилась развеселая компания, молоденький гэйн на костылях, и толпа друзей, они пили лимонад из граненых больничных стаканов и кажется, что-то туда подливали. По коридору то и дело ковыляли раненые, окруженные толпой друзей и родных, бегали медсестры, гремели каталки и столики на колесах...
--
Ну я скажу Дане пару ласковых, - пообещала Кейта.
--
Ох уж, не надо. Это мне ты Кейта, а ей ты -- свекровь, - заметила Ивик.
--
Ха-ха, я очень злая свекровь!
--
В самом деле, не надо. Это такая штука. Или от души - или вообще не надо.
--
Ну что же это, подруги же вы, сестры по сену. Как же так!
--
Мы давно не общались. И вообще... - Ивик грустно замолкла.
--
А Марк что? - негромко спросила Кейта.
--
Ходит иногда. По выходным.
--
Ясно. Интересно, а ему вообще тебя жалко?
--
А почему меня должно быть жалко, Кей? Я гэйна. Риск - это недостаток нашей профессии. Есть и бонусы. Гэйной быть неплохо, почет, уважение... агентом -- тем более хорошо, видишь другой мир, и материальные блага к тому же. За все надо платить. Мы вот платим своей шкурой... Ранения - часть жизни гэйна. Нормально. Почему он должен переживать по этому поводу, рвать сердце, тратить время...
--
Да потому что он, видишь ли, обещал это делать. Он знал, что женится на гэйне...
Ивик вспомнила Марка раннего, резануло по сердцу. "Но ведь если я не женюсь на тебе, я все равно всегда буду о тебе беспокоиться".
--
Молодой был, - сказала она, - глупый. Не знал жизни.
Три года Ивик жила как в аду.
Да собственно, можно сказать прямо -- она жила в аду. Только то, что куратору, коим она тогда работала, редко приходится воевать в Медиане -- только это ее и спасло. В Медиане она даже не смогла бы себя защитить. Она тогда почти ничего не писала. Она не знала, как жить, зачем жить...
А потом притерпелась. Оказалось, что и в аду жить можно. И даже можно творить, и восстановился Огонь, и все пошло по-старому -- хотя и на другом уровне.
То, что Марк изменяет ей, узнала далеко не сразу. Сначала было вот это - "своя жизнь". Если Огонь был в их отношениях, то ушел безвозвратно. Марк охладел -- не кидался к ней издалека, не повторял, как любит ее, супружеский секс стал именно просто супружеским сексом. Все это уходило постепенно, не сразу, и непонятно было, отчего так плохо. У Марка друзья, он хочет посидеть подольше в пивной? Да и прекрасно! Он же не собачка, ждать ее, а потом лежать у ног. Марку нужно помочь кому-то из родни? Пожалуйста. Все хорошо. Непонятно только, отчего так муторно, тревожно, страшно на душе...
Однажды Ивик сорвалась от этого напряжения, накричала на Марка -- ни за что. Раньше он бы сидел и моргал, как побитая собака, и ее бы это сразу обезоружило, и по первому ласковому ее слову он снова кидался к ней и обнимал, все прощая и прося прощения.
А теперь -- молча встал и вышел. И не возвращался до поздней ночи. Ивик чуть с ума не сошла. А Марк вернулся и сказал спокойно "У меня своя жизнь. Я для тебя не мужчина, а собачка, а мне эти твои выходки надоели. Или прекрати на меня орать, или можешь вообще не приходить". Ивик растерзанная, униженная, уползла в угол. Терзали ее при этом -- угрызения совести. Он ведь прав! Она в самом деле всю жизнь относилась к Марку не так, как должно. Недостаточно уважала. Недостаточно любила. Он вел себя как святой, обожал ее, но ведь он мужчина в конце-то концов. И он тоже хочет нормального к себе отношения. Да, ей больно сейчас, но ведь это она виновата. Ивик подошла к Марку и начала мириться. Он согласился -- но как-то суховато. Так и быть, дескать, посмотрим на твое дальнейшее поведение.
И все-таки Ивик долго не могла понять, в чем дело. А ведь даже знала Ту. Работала Та маляром-штукатуром в бригаде Марка. Двадцать пять лет. Детей нет -- неизлечимое бесплодие, и муж бросил поэтому. Трагедия. Но -- двадцать пять лет, юное свежее личико, округлые плечи, не изуродованные шрамами, звонкий голос, улыбка, жизнерадостность... Приходила к ним домой, приносила ведро ягод зеленики (бригадой ходили в лес недавно), брала журналы почитать, общалась с детьми, как хорошая знакомая. А Марк рядом с ней менялся, расправлялись плечи, возникал блеск в глазах (вот такой же блеск был тогда, раньше - "ты моя самая любимая", "Ивик, выходи за меня замуж"). Он даже брал Ту за плечи, даже чмокал в щечки -- при Ивик. А что -- в одной бригаде работаем, почти родственники... Это правдоподобно. Это нормально для Дейтроса. Ивик ничего не подозревала, и только мучилась чем-то неясным.
И только месяца через три -- поняла. Просто увидела своими глазами, случайно вернувшись раньше положенного на пару дней. "Возвращается муж из командировки"...
Та даже как-то особо не смутилась, застегнулась и спокойно вышла мимо Ивик. Марк избегал смотреть в глаза. А Ивик подошла к шкафчику, стала рыться дрожащими руками, нашла сердечную настойку, нацедила. Выпила. Выпила еще раз. Ее жизнь рухнула. Все, что было в этой жизни светлого, хорошего, настоящего -- ушло навсегда. Незачем закатывать сцены, говорить что-то, упрекать. Просто незачем. Все кончено.
Дальше начался ад. Было все, что только можно себе вообразить и представить в этой связи.
Ивик предлагала сепарацию. Жить отдельно. Брак нерасторжим, но отдельно-то жить можно. Пусть Марк живет с этой своей -- так, без венчания, но постоянно вдвоем. Та будет довольна, и всем будет хорошо. Но Марк удивился -- зачем? Это создаст всем столько проблем... И где жить? У той, одинокой -- комната в общаге, туда ему уходить, что ли? Отдельный блок им не дадут -- не семья. Ивик тоже идти некуда, а главное -- куда детей тогда девать? Они же приходят на каникулы, на выходные -- и куда? Детям нужен дом. Детям нужны мама и папа. Наша личная жизнь их не касается. Наконец, пойдет дурная слава обо всех нас, кому это нужно? В церкви неприятности... еще причастия лишат, и будешь как белая ворона. Зачем? Все грешат и живут потихоньку, зачем какие-то эскапады, демонстративные разъезды?
Марку так было удобно. Детям тоже. Неудобно Ивик -- и Той. Но дети важнее, поэтому семья была сохранена.
Ивик пыталась долгими беседами склонить Марка на путь истинный. Восстановить то, что было разбито навсегда. Возродить из пепла то, что по-видимому, безвозвратно умерло в его сердце.
Ивик давно работала с людьми. Уговорами и ласками, всем своим поведением умела убеждать. Марк согласился с ней и одно время не встречался с Той. А потом совсем перестал встречаться. Потом Та переехала в Ланс к родне, Ивик вздохнула было свободно.
Но Марк, расставшись с Той, не стал прежним. Ссоры между ними становились все чаще, Ивик стала возвращаться домой с Тримы -- как на эшафот, знала, что Марк будет капризным, злым, и что скандал в итоге неизбежен. Однажды Марк попытался даже ударить ее -- Ивик выкрутила ему руку и за три секунды уложила на пол лицом вниз. Рука у Марка потом болела, Ивик мучила совесть. Лучше бы позволила ударить себя, боль терпимая, а душа не страдала бы так... Но в тот момент действовала автоматически, не задумываясь, самозащита ведь тоже боевой рефлекс, воспитанный еще в квенсене.
Словом, ничего хорошего из этого не вышло, а со временем в жизни Марка появилась третья женщина. А может, четвертая или пятая -- Ивик не знала. Эта была еще моложе, двадцать два, по возрасту ближе к их детям, чуть ли не в дочери Марку годилась. И тоже -- свежая, хорошенькая, простая, не то, что Ивик, и без всяких там шрамов и ожогов на юной чистой коже. Девочка была -- медар, преподавательница в профшколе, побывала замужем за гэйном, бросила, жила в официальной сепарации, теперь вот нашла Марка. Детей ей, кажется, и не хотелось. Или она тоже не могла? В общем, детей у них так и не завелось -- ни с тем мужем, ни с Марком. Это была какая-то совсем не дейтрийская девочка, таких вот на Триме -- полно, а здесь...
Ивик решила просто смириться. Марк научился жить незаметно. Устроился. Доброжелательные соседки передавали Ивик, что в ее отсутствие и в отсутствие детей девочка-медар практически живет у Марка. Когда Ивик возвращалась -- та уходила. Марк вел себя пристойно. Сохранялась видимость семьи. Ивик надо возвращаться, чтобы встречаться с детьми... Теперь Фаль и Шет на последнем курсе профшколы, потом встречи будут еще реже. Что тогда? Ивик довольно хорошо предвидела будущее -- ничего хорошего в нем не ожидалось. Уйти навсегда на Триму, не возвращаться домой? Но Ивик не триманка, она любила Дейтрос. Просто дышать его воздухом, видеть родные лица, слушать родную речь. Она любила Дейтрос, защищала его, отдавала за него кровь -- Дейтрос был для нее всем. На Триме она работала, существовала, перетерпливала до следующего раза -- в Дейтросе жила, в полную силу, по-настоящему. Но в Дейтросе ей теперь было не к кому и некуда возвращаться.
Ад существовал лишь в ее собственном сознании. В ее мозгу. Одна из граней ужаса заключалась в том, что никто даже и не видел, и не понимал, что с ней происходит. Разве что Кейта -- слабое утешение.
Там было много разных нюансов, в этой клоаке, которая на много лет завладела сознанием.
Самое страшное -- чувство собственной вины.
Это она все разрушила. Это она виновата.
Она виновата в том, что вообще вышла замуж за аслен, за бригадира отделочников. Зачем? Не понимала, что у них не сложится? Она гэйна и писатель, а он -- маляр-штукатур. Что у них общего?
Потом, соответственно -- виновата в том, что недостаточно любила и не ценила его любовь. Неправильно относилась. Вроде бы старалась, как могла -- но видимо, все-таки неправильно.
Она несомненно виновата в том, что завербовалась на Триму. Работая в патруле, возвращалась домой почти ежедневно. А с Тримы -- раз в 2, 3 недели, а то и реже. А если бы жила с ним, ходила бы в патруль -- и не было бы никаких измен.
Она должна была жить одной жизнью с мужем. Дышать одним дыханием. Максимально сблизить образ жизни -- а она только отдалялась... Даже дома выкраивала время и писала. Вот и дописалась, дождалась...
Неиссякаемый источник вины -- воспоминания о Кельме.
Любовь к нему прошла полностью. Это было как отречение тогда. Раз -- и все -- никаких чувств. Никаких воспоминаний. Вернее, они остались, но приятные, спокойные. Еще его было жаль -- Ивик знала, что нужна ему, что ему одиноко и плохо. Но что же делать, раз она не свободна?
Кельм поруководил тогда Северо-Западным сектором, а через некоторое время бесследно исчез. Его куда-то перевели, но куда? Этого не знала даже Кейта. Или не имела права говорить. Учитывая, что Кельм -- один из самых блестящих оперативников вообще, наверное, на всем Дейтросе, можно было думать о какой-то специальной миссии. Сверхсекретной, конечно.
Ивик даже не расстроилась особо. Кельм был прошлым. Ушло -- и ушло.
Но теперь вся эта история предстала в новом свете.
Да, она отказалась от любви ради Марка. Но ведь эта любовь -- была. И был даже момент, когда она стала вполне физической и осязаемой, то есть произошло то, что происходить не должно было. Один только момент -- но он был.
Она покаялась потом, исповедалась. Бог, вероятно, ее простил. Но такое ощущение, что есть еще какая-то сила. Карма, как говорят на Триме? Бумеранг. Возвращается и бьет в ту же точку. Карма -- конечно, недопустимое для христианина суеверие, но ведь можно подумать, Бог все же решил наказать. Простил, но решил наказать. Чтобы прочувствовала. Поняла, каково это. Наказал в двести раз сильнее, сломал ей жизнь -- но видимо, такой вот она грех совершила. И надо нести последствия в этой жизни, чтобы не попасть в ад.
Когда она дрожащими пальцами капала себе сердечное в стаканчик, эта мысль только и крутилась в голове: поделом... поделом. Сама виновата. Возмездие за то, что нашла себе любовь вне семьи.
Правда, Марк ничего тогда не понял и даже не обеспокоился ничуть. После разрыва с Кельмом тоже ничего не заметил. Потом еще жили несколько лет спокойно. И лишь потом началось. Это не прямое следствие, это просто мистика.
Один из священников, с коими Ивик тогда советовалась, вдруг обвинил -- надо было все рассказать мужу. Ивик опешила. Но она бы все испортила уже тогда! Тогда Марк почувствовал бы себя преданным, тогда он цедил бы в стаканчик капли дрожащей рукой, как она сейчас... Она же только для того и порвала с Кельмом, чтобы не предавать. Чтобы не причинять такой боли. Не разрушить его веру в любовь, верность, в нее, Ивик. Не обмануть эту веру.
--
Надо было все рассказать. И принять последствия. Пусть бы он вас ударил, высказал все, что думает -- но все было бы честно.
Но он тогда не мог ударить. Это потом у него возникли такие идеи. А тогда -- он любил. Для него Ивик была -- святое. Все равно, что ударить святыню. И если бы узнал об измене -- конечно, простил бы. Даже боль постарался бы скрыть -- но Ивик-то не могла бы не ощутить его боли.
Кстати говоря, именно священник, которому Ивик исповедовалась в первый раз, и велел, даже без ее вопроса велел -- ничего не рассказывать. Из чувства любви к ближнему, заповеданного Спасителем. Чтобы не причинять боли.
Но этот батюшка, молодой, самоуверенный, напирал на свое.
- Почему вас так смущают мои слова -- я всего лишь предложил вам быть честной с мужем.
- Но ведь я не вру ему.
- Умалчиваете. Это одно и то же.
Ивик умалчивала о многом. Всегда. Марк и половины не знал об ее жизни. Не из-за военных тайн -- просто он слишком переживал за Ивик, и не хотелось его мучить. Рассказывать ему, как очередной раз на волосок прошла от опасности, от смерти, от плена? Рассказывать подробности о гибели товарищей, детали стычек, детали агентурных операций? Все это подвергалось тщательной редактуре и подавалось как легкое, неопасное и забавное. Честность -- а в начале совместной жизни она пыталась "быть честной" - приводила к тому, что Марк смертельно бледнел, что он не мог спать, плакал, когда она уходила. К чему такая честность? Долбить безжалостно, рассказывая все, подвергая его таким волнениям? Это просто жестоко.
На этом фоне и умалчивание о Кельме было нормальным. Вот если бы она сохранила с ним отношения -- было бы вранье и нечестно. А так... Маленький эпизод. Прошло -- и забылось.
К тому же, разные священники и говорили -- разное. То, что лично им в голову взбрело.
А Кейта говорила так:
- Для тебя любовь -- решение. А для него -- чувства. Ты дала присягу и живешь по ней. А чувства -- прошли, увяли помидоры, и можно поискать новые.
- Но ведь у него это тоже было серьезно! Он же правда меня любил.
- Правда, - соглашалась Кейта, - чувства были серьезные. Но они были ничем больше не подкреплены, никаким решением, ни внутренней преданностью. Разве что общей дейтрийской моралью -- у нас пока все еще считается, что изменять нехорошо. Чувства прошли, он перестал видеть смысл -- и разлюбил.
Как многие женщины в тяжелой жизненной ситуации, Ивик обратилась к религии. Покаялась. С детства она была христианкой, не знала ничего, кроме христианства, и потом, став взрослой, уже вполне сознательно совершила внутренний выбор в пользу Христа. Но какой она была христианкой? Как все. Церковь посещала хорошо если 2 раза в год, молилась -- и то редко. Может быть, осенило Ивик, Господь послал эти испытания для того, чтобы я наконец-то обратилась к Нему по-настоящему!
Ивик начала истово молиться. Полчаса утром, час вечером. Четки, Псалтирь. Чтение Евангелия. Чтение Святых Отцов. Иногда от молитв воротило, ничего не хотелось, но хоть четверть часа Ивик заставляла себя -- два раза в день. Раз в неделю исповедь. Трижды -- Причастие (на Триме была тайная миссия хойта -- именно для окормления работающих там агентов и боевиков).
Марк одобрял эти изменения. Ходил с ней в церковь. Преклонял колени, подходил к Причастию. Знал, что грешил, знал, что живет в смертном грехе, и тут же шел... Просто потому что не причаститься -- было бы дико, что бы подумали окружающие? У Ивик кружилась голова, она молилась, чтобы внутренне не осуждать Марка. Это не ее дело. У каждого человека есть грехи, и у нее тоже. Она не смеет осуждать мужа... Ивик чувствовала унижение. Будто церковь -- это не путь к Богу, а путь некоего мазохистского послушания мужу, каким бы тот ни был и как бы себя ни вел. Но это чувство унижения было, вероятно, неправильным, оно было -- от гордыни, от недостаточного смирения. Ивик молилась о смирении. Молитвами удавалось настроить себя на жертвенный, смиренный лад. Пусть делает, что хочет... ему виднее. Это его отношения с людьми и Богом. Ивик будет выполнять свой долг верной, любящей жены... да хотя бы ради Христа! Ведь она же христианка.
И она давала брачный обет. То же самое, что присяга гэйна -- как можно нарушить? Но с присягой гэйна было как-то проще: работай, подчиняйся командованию, выполняй свой долг. Всегда понятно, в чем он заключается.
Ивик пыталась найти себе постоянного духовника и подчиниться ему. В Майсе был батюшка, которому она исповедовалась после всего, и к которому постоянно ходила. Но он как-то не стремился в духовники. Выслушает, даст какой-нибудь совет -- без особых претензий. А потом его перевели далеко...
В миссии же на Триме хойта часто менялись, невозможно два раза поговорить с одним и тем же. Говорили они разное. После некоторых разговоров оставалась тошнотворная пустота. Другие вызывали у Ивик приступы покаяния. Покаяние заключалось в том, что ей очередной раз открывали глаза на собственную вину, и тем давали надежду исправиться. Ивик не сомневалась в том, что виновата -- но ей важно было понять, в чем именно. Чтобы исправить, наконец-то дать Марку то, чего ему не хватает и залатать разрывы, залечить раны, нанесенные их семье. Некоторые священники могли талантливо объяснить, в чем она виновата, и как именно нужно каяться и исправлять. Со временем, правда, надежда на исправление все таяла. Да и логично -- церковь ведь вовсе не учит тому, как улучшить жизнь, как добиться любви. Церковь восстанавливает отношения с Богом, а для этих отношений важно осознание собственной греховности.
Ивик совершенно запуталась.
Она обнаружила, что может вполне сознательно управлять советами священника. Раньше она делала это случайно. Если приходила на исповедь с новыми мыслями о своей особой вине, о своей гордыне и плохом отношении к Марку, излагала все это -- то и получала в ответ проповедь о том, как важно справиться с гордыней и как нужно любить ближнего.
Если ничего такого не говорила, а просто излагала факты, священник говорил что-то другое. Например, предлагал ей простить мужа. Это была новая постановка вопроса -- ее не обвиняли, а предлагали простить. Признавали ее моральную высоту. Но ей не нужно было прощать -- она и не обвиняла Марка, она во всем винила себя. От этого не было легче и лучше.
Ивик научилась заранее предвидеть, что скажет тот или иной священник. Все они говорили что-то умное, мудрое, глубокое -- и все эти советы ни на йоту в итоге не приближали ее ни к разрешению проблем, ни хотя бы к умиротворению и внутреннему покою.
Советовали молиться, обещали молиться за нее -- но молитвы тоже ничего не меняли.
Может быть, думала Ивик, проблемы дейтрийских священников -- в целибате? Как и в наиболее многочисленной конфессии Тримы, в Дейтрийской церкви издавна был принят целибат. Даже после Катастрофы, когда рождаемость стала принципиальным вопросом, целибат не отменили. Следование традициям тогда было еще более принципиально.
Может быть, священник понятия не имеет о семейной жизни, оттого и не может дать совета? Ивик пошла в церковь православную в Питере, где работала. На некоторое время даже практически перешла в Православие, сказавшись бывшей католичкой (увы, но никак нельзя, даже Господа ради, открыть триманцу правду о Дейтросе). Посещала службы, исповедовалась, причащалась. Но вскоре бросила это дело, потому что православные священники оказались ничем не лучше. Если не хуже. Дейтрийские давали оторванные от жизни советы, а православные женатые -- советы, построенные на собственном, далеко не идеальном опыте семейной жизни. И зачем? Тогда лучше уж соседку спросить, Туану, вырастившую двенадцать детей и жившую с мужем душа в душу почти тридцать лет...
У православных священников еще больше получалось, что она виновата во всем. Ведь она женщина! Женщина должна слушаться мужа, подчиняться. А как она относилась к Марку? В общем, явно не так, как надо.
У Даны все было просто.
--
Ха, а чего ты хочешь? Мужик будет по две-три недели жить всухую? Это мы, женщины, еще более-менее можем терпеть, а они... У вас же семьи толком нет из-за твоих отлучек. У нас с Дэймом, конечно, не лучше... Но чего ты хочешь? Смирись. Он и так много для тебя делает.
Дана была права. Марк знал, конечно, что женится на гэйне, и что все возможно. А если бы ее искалечило, например -- до конца дней ухаживать... Но ведь на Триму она завербовалась сама, по доброй воле. Служила бы в патрульной части -- виделись бы постоянно, жила бы дома.
Но с другой стороны -- многие так работают. И живут. Кому-то надо работать и на Триме. Почему не ей?
Ивик долго мучилась. Работу свою она любила, очень любила. Родина, долг к тому же. Это для нее не пустые слова. Но с другой стороны -- семья. Тоже долг. С третьей стороны, уже поздно что-то менять, надо было раньше думать. С четвертой -- может быть, если она хоть сейчас пожертвует собой -- можно будет что-то спасти, да хотя бы просто принести это как жертву в искупление... Ивик подала рапорт о переводе на Дейтрос.
Начальство рапорт отклонило. Она нужна на Триме. Ивик где-то внутренне вздохнула с облегчением (с ее опытом, образованием -- и снова в обычный, скучный патруль?!) Где-то слегка озлилась на государство -- никакой свободы личности...
Кто-то посоветовал Ивик самой читать побольше духовной литературы -- но и в литературе ничего полезного не нашлось. Ивик как-то вцепилась в книжку про святую Монику, мать Августина, из триманских отцов. Там, показалось ей, есть ответ. Про отношение к мужу. К мужу надо относиться так, как будто он -- господин, а ты -- рабыня. Служить, угождать во всем...
(Молиться -- само собой. Все советовали молиться. Книги тоже. Ивик и молилась, притом очень много. Она даже паломничество совершила довольно тяжелое, пешком по Медиане, в Килн, на место гибели святого хойта Чейна. Но и молитвы так и не помогали -- ничего не менялось)
Ивик пыталась относиться к Марку "как рабыня". Но ничего не изменилось. Она и так всегда старалась жить для него -- когда была рядом. Как и он -- раньше -- для нее. Она и раньше готовила то, что он любит, делала сюрпризы и старалась угадывать все желания. Она и раньше не спорила с ним и не настаивала на чем-то -- на чем настаивать было? Что изменилось? Сознание того, что "он господин"? Всего лишь неприятный оттенок мазохизма. Марк никаких ее потуг не заметил. Он никогда не собирался быть "господином".
Ивик все больше казалось, что ее затягивают в невидимый омут. Склок, неприязни, мелочных обид, непонятной собственной вины, непонятных ошибок и полной невозможности исправить положение, исправиться самой...
На Триме она жила иначе -- надо было выполнять свои обязанности, охранять и направлять подопечных, выполнять поручения командования. Временами она "отрывалась" - начинала что-то писать. Творчество тогда доставляло болезненное оглушающее наслаждение -- она переливала на бумагу свою боль. Но результаты не радовали. Книга о Рейте и Кларене иль Шанти - "Господь живых" - уже вышла, и уже даже стала известной, но Ивик чувствовала, что больше ей не подняться на такую высоту. Какая высота? Петли боли захлестывали ее, не давали пошевелиться, не давали поднять голову, и все, что она могла написать -- о боли, о чувстве вины. Кому это нужно?
Более того, она чувствовала себя виноватой, что пишет, что тратит время на писание, в то время как должна непрестанно молиться...
И все же на Триме она вынуждена была прекращать вечное покаяние и молитвы, становиться собой -- опытным офицером, куратором-психологом, гэйной. А потом возвращалась домой, она по-прежнему возвращалась, почти каждую неделю теперь, и тот же самый паровой каток снова проходился по ней, и она была раздавлена, растерзана, и в мозгу шизофренически циркулировали одни и те же мысли: все плохо -она во всем виновата -- надо больше молиться -- она молится -- но все равно все плохо -- значит, она молится неправильно и все равно во всем виновата...
Тогда Ивик совершила новое путешествие в Лайс, в монастырь к хойта, когда-то мудрыми словами изменившему ее жизнь. Аллин был необычным хойта. Не похож на других. Яркий, талантливый, красивый. Не такой мужской красотой, как Кельм, например, или Дэйм. Аллин был -- как мальчик, как вечный юноша, с огромными сияющими глазами, сквозь которые, мнилось, глядела Вечность. Забавный, легкий, с птичьим голосом и повадками птицы. Он был, думалось ей, Божий человек. Его хотелось увидеть снова. И может быть, как тогда он сказал нечто мудрое, изменившее ее взгляды на жизнь, так и теперь поможет?
Тогда он "разрешил" ей любить Кельма. Ивик не знала, как к этому относиться. Может быть, лучше было не позволять себе никаких таких мыслей -- и ничего бы не случилось, даже при совместном проживании. Лучше было победить любовь, запретить себе, затолкать ее подальше. Главное -- не признаваться.
Но ведь с другой стороны, с той ситуацией она справилась. А нынешняя если и связана с ней, то разве что мистически. Марк не из-за этого начал ее предавать.
Ивик побывала у Аллина дважды. Один раз -- сама, второй -- с Кейтой, не так давно, но поговорить с монахом удалось лишь в первый раз, и то коротко.
К нему теперь стало трудно пробиться. Аллин был занят. Он много путешествовал, и чисто случайно Ивик застала его в монастыре. Он не работал, собственно, исповедником. Какой-то высокий кряжистый монах долго выспрашивал у Ивик, зачем и почему ей надо именно вот к Аллину, а не к священнику в принципе. Насколько и как они знакомы. Ивик смущалась -- они не были с Аллином знакомы, только через Кейту.
Она его почти и не видела в этот раз -- встретились через решетку. В монастыре была еще комната для свиданий с решеткой, оставшаяся от времен строгого затворничества. Голос Аллина показался ей усталым, едва ли не безжизненным. Он забыл ее ситуацию и ее саму. Ивик рассказала все с самого начала.
--
У вас был с этим человеком половой акт? - строго спросил Аллин.
--
Да. Один раз. Я уже исповедалась...
Ивик хотела спросить, а в чем разница -- но постеснялась. Она действительно не видела разницы. Вот до этого места, по мнению Аллина -- все не грех, а после некоего трения, некоего вкладывания ключа в замок -- вся их жизнь становится грехом? Непонятно.
Ей было больно от самого присутствия Той. От того, что муж расписывал даже ей, какая Та несчастная -- брошенная, детей нет, одиночество. Вообще оттого, что муж любил Ту -- просто вообще любил, и Ивик это знала. Что по сравнению с этим какие-то телодвижения? Что они меняют? Неужели Бог это воспринимает иначе?
Если настроиться так, что это все равно, что ревность -- нехорошее чувство, то тогда почему бы не позволить ему и интимную жизнь с другой? Если другую можно любить так же, как ее, Ивик?
--
Я ведь оставила его сразу, отец Аллин. Сразу же ушла. Понимаете, я не хотела причинять боль мужу.
--
Если бы вы не хотели причинять боль Господу... - пробормотал Аллин. Ивик подумала, что дальнейший разговор уже понятен и не имеет смысла. Она -- как всегда в разговорах с хорошими священниками -- уже ощутила свою вину и неправильность.
Она смотрит на все это с неверной, чисто человеческой точки зрения. Ее боль, боль Марка, боль Кельма. Переживания, чувства. Дети. Семья.
А нужно смотреть -- с точки зрения Господа. Есть ли нарушение заповедей. Не оскорбила ли она Господа. Не пошла ли против церкви и ее заветов.
А их, людишек, боль -- не имеет особого значения. Мало ли отчего им может быть больно и обидно -- скорее всего, от собственных грехов.
Она не помнила толком дальнейшего разговора. Да и не было больше сказано ничего существенного. Кроме все того же -- молиться, молиться за себя, за Марка, за семью, за Кельма... Но она уже много молилась. Больше, она чувствовала, просто и не в силах. Молитвы должны помогать. Раз не помогают, значит, что-то неправильно. А что -- непонятно.
Ивик передала разговор Кейте. Не выдержала напряжения, заплакала. Ивик ненавидела это -- плакать при посторонних. Сдерживалась, вытирала слезы. Кейта выслушала и обняла ее.
--
Я же действительно совсем не думала о Боге, - пробормотала Ивик.
--
Слушай, милая... я тебя прошу -- перестань. Ты ни в чем не виновата.
Ивик теперь уже разрыдалась, ткнувшись носом в плечо Кейты.
--
Это безумие какое-то, - сказала Кейта, - ты сама не чувствуешь? Освободись наконец от этого! Перестань мучить себя. Мало того, что тебя другие мучают?
--
Но как же Аллин...
--
Аллин -- просто человек. Такой же, как все.
--
Но ведь он не просто. Он монах. Он всю жизнь посвящает... Он должен знать. Лучше, чем мы.
--
Ничего он не знает. Я тоже раньше думала, что знает. Что все они что-то такое знают. Так вот -- это не так. Дело даже не в том, что он ничего не знает о жизни и о людях. Дело в том, что он и о Боге-то ничего не знает.
Кейта, не выпуская Ивик из объятий, вывернулась и вытащила из кармана носовой платок. Вытерла Ивик нос, как маленькой.
--
Успокойся, девочка. Все просто. Марк действительно тебя любил. И для него это было -- лучшее в мире. Святое, светлое чувство. Да, быть с тобой -- трудно. Ты гэйна. Можешь погибнуть, стать инвалидом. Ты не принадлежишь себе -- ты живешь для Дейтроса. Марк это знал. И он был готов, он тянул... а потом -- сломался. Так это и бывает. При чем здесь твоя вина? Ты делала все, что могла, ты была прекрасной женой, и ради Марка ты отказалась от другой любви. Но ты живешь для Дейтроса. Мы все, гэйны, живем для него, и это главное в нашей жизни. Ты не для себя завербовалась на Триму, не для себя рискуешь -- между прочим, больше, чем в патруле. Марк знал, что это есть в твоей жизни, и он был на это согласен. А потом ему -- надоело. Заметь, он тебя ведь и сейчас не попрекал тем, что ты живешь на Триме. Это ты сама себя поедом ешь... Хотелось бы знать, кто тебе вообще такую мысль подал -- что ты виновата. Милая, если бы все мы не жертвовали, если бы наши близкие не жертвовали общением с нами -- где был бы сейчас Дейтрос? Ты же сама написала про Рейту и Кларена... А ведь помимо службы, помимо долга -- ты сделала все возможное для Марка. Разве не так? Так что это его предательство. И если кто-то здесь виноват -- то не ты.
Ивик в итоге успокоилась. Наверное, надо все-таки жить, как получается, и не морочить себе голову.
Наконец-то решила обратиться к военному психологу. Давно пора -- ей редко приходилось непосредственно отбиваться от врага в Медиане, но тенденции были настораживающими, она теряла Огонь. Дейтрийские психологи умели Огонь восстанавливать. Ивик так долго тянула лишь потому, что и сама изучала психологию, при подготовке к кураторству. Надеялась восстановиться сама.
Психолог помог -- научил парочке полезных методик. Ничего не объяснял, не доказывал. Ивик пробовала посоветоваться с ним о ситуации в целом, и он спросил задумчиво.
--
А скажите, Ивенна, вот это для вас очень важно -- что кто-то другой, более знающий и опытный, должен указать вам, как жить и как поступать?
Эта фраза запала ей в душу. И в самом деле -- почему все, буквально все вокруг умнее, чем она, Ивик? Дана умнее. Аллин. Все эти священники. Кейта.
Конечно, не прислушиваться к другим -- это отвратительно. Можно дойти Бог весть до чего. Но это у нее, скажем честно, все-таки перебор. Так тоже нельзя.
Со временем Ивик совершенно успокоилась и привыкла к новому образу жизни.
Дана права -- надо проще ко всему относиться. Изменяет? Его проблемы. Не надо из-за этого ни проклинать его, ни менять свою жизнь. Он не герой и не обязан быть героем -- ну и пусть. Можно было бы уйти, ради некоей "честности" и "принципиальности" - но зачем? Лучше с таким Марком, чем вообще одной. Секс -- дело хорошее, без него тоже тяжело. Возвращаться лучше в родной дом, где ждет близкий (пусть и не идеальный, и не любящий) человек, а не в пустую берлогу. Детям даже выросшим все равно нужны мама и папа.
Ивик смирилась.
Многие священники с ней бы согласились.
А некоторые сказали бы, что так нельзя, что своим смирением она поддерживает грех, что надо решительно воспротивиться, уйти, требовать...
А третьи еще что-нибудь сказали бы.
Она перестала спрашивать священников о чем-либо. И молиться перестала. И в церкви была в последний раз, кажется, на Пятидесятницу. Не хотелось больше в церковь, потому что стоило войти туда - и все накрученное за годы снова начинало болеть
Религиозность как нахлынула на нее волной -- так и прошла.
Приходилось защищать Дейтрос и христианство, на котором он построен -- просто так, без всяких претензий на личную святость и особую близость к Господу.
Один осколок попал в диафрагму и чуть-чуть выпирал в средостение. Его вырезали -- операция была сложная. Чуть-чуть выше и левее -- и в сердце бы попал.
Еще один перебил ключицу. Один поцарапал подвздошную и застрял в кишках, в брыжейке. Его тоже удалили. Один содрал кожу на голове. Чуть ниже и правее -- мозг. Опять повезло.
Еще семь осколков застряли в мякоти, в мышцах и подкожном жире. Все это пустяки.
Раны заживали. Ивик начала вставать. Мышцы разрабатывать нельзя -- надо ждать заживления. Она ходила по коридору, взад-вперед. В такую погоду в больничный сад не выйдешь. Она взяла в библиотеке "Культурологию" иль Крона; Кейта притащила ей с Тримы Дмитрия Быкова и на немецком языке, который Ивик тоже знала -- книгу теолога Гольвитцера. Еще лежали три нечитанных последних альманаха "Снег", в одном из них были стихи Женечки, еще старые. Еще отчего-то вдруг захотелось освежить знания дарайского -- почитать потом кое-что, Ивик взяла учебник и занималась ежедневно. Тумбочка у кровати завалена книгами. Потом Марк принес ее маленький эйтрон, пальцы уже работали, хотя неуклюже и с трудом, через боль -- и она снова стала писать.
Читать и писать -- чего еще человеку в жизни н? Только теперь Ивик стала вспоминать кошмар последних дней на Триме. Все сломано, все кончено. Дарайцы выследили целую сеть - вероятнее, получили информацию от кого-то попавшего в плен. Целая сеть кураторов, и она, Ивик, была среди них. Троих ее подопечных тоже выследили. Один в итоге погиб. Двоих удалось спасти. Дарайцы захватили квартиру, где жила Ивик, возвращаться было некуда. Убита Мерка иль Нор, стаффа, командир Русского отдела Контрстратегии. Защищая штаб, полегло много ребят из боевого отдела, погибли некоторые кураторы. Ивик вот повезло -- Шин, ее связной, оказался между ней и гранатой. Ивик достались лишь осколки. А ведь Шин был ее другом. Поклонник ее книг, бета-тестер, иллюстратор, сам интересный художник. Говорят, там буквально куски остались.
Повезло? Очередная нелепость. Как и с Ашен -- Ивик давно пора сдохнуть, а она все живет, а умирают все те, кому жить бы и жить... Те, к кому она привязалась, в ком чувствовала родственную душу.
В том, что произошло, не было вины Ивик. Наоборот -- она вела себя достойно, сражалась до последнего, удачно спасла двоих подопечных (у других дело обстояло хуже). Но ведь все кончено, Ивик совершенно не представляла, как теперь можно восстановить сеть, весь Отдел Контрстратегии, кураторство... Вероятно, все их квартиры, все склады, даже, возможно, законсервированные точки -- все известно доршам. Все начинать с нуля. Катастрофа в уменьшенном масштабе.
Однажды Ивик вызвали в кабинет главврача. Она пошла недоумевая -- процесс выздоровления шел гладко, какие могут быть проблемы? Главврача на месте не было, вместо него -- незнакомый стаффин. Ивик доложила о себе и молча застыла, скособочившись, стоять было тяжело. Стаффин указал ей на стул.
- Садитесь, шехина. Извините, что вызвал вас сюда. Беседа у нас конфиденциальная, поэтому так.
Ивик тяжело плюхнулась на стул, придерживая подвешенную на повязке руку.
- Меня зовут Кир иль Шанат. Внешняя разведка, шемата Дарайи.
Дарайи? Ивик с недоумением взглянула на него.
- Видите ли, шехина, после известных вам событий -- я уже могу вам это сообщить -- было принято решение реформировать отделы Контрстратегии на Триме. Дело не в том, что конкретно ваш отдел разгромлен, это всего лишь небольшой дополнительный аргумент. Дело в том, что анализ показал -- кураторство вообще малоэффективно. Будут приниматься другие меры. Для вас это означает -- вы потеряли специальность.
Ивик растерянно взглянула на стаффина. Он кивнул.
- Вам в любом случае придется проходить переквалификацию.
Замолчал, словно ожидая ответа.
- Но у меня все же есть общие агентурные навыки. Я кондиционирована на Триме, даже в двух странах. Наверное, мне найдется применение. Мы ведь не в Дарайе и не на Триме живем, - Ивик даже чуть улыбнулась, - не хотите же вы сказать, что мне угрожает безработица?
- Вам найдут применение, и на Триме люди нужны. Пусть не кураторы. Но я здесь, как вы понимаете, не просто так. У вас ведь и семейные обстоятельства... я имею в виду, нет маленьких детей. Ну и конечно ваш послужной список, квалификация... Одним словом, шехина, не хотите ли вы использовать эту ситуацию и полностью сменить профиль -- перейти работать к нам, в шемату Дарайи?
Ивик ошеломленно молчала. В голове вызревал залихватский ответ "да конечно -- а почему бы и нет?"
Но вот так сразу соглашаться -- глупо.
- Нам нужны просто связные, вспомогательный персонал. Видите ли, в Дарайе нет Стратегии и Контрстратегии, это просто невозможно, мы только ведем разведку, иногда небольшие диверсионные операции... Но и это очень трудно, и нам всегда не хватает людей. Вы понимаете, что работать у нас опасно, очень опасно. И я не смогу предложить вам квалифицированную работу -- нам нужен вспомогательный персонал, повторяю, но вы понимаете, какая квалификация нужна и для этого. И скажем прямо, необходимо мужество. Я не требую ответа прямо сейчас. Это просто материал к размышлению. И это ваш выбор, у нас вообще работают только добровольцы. Негласная традиция. Приказа не будет, пока вы не согласитесь сами. Подумайте пока на досуге. Выздоравливайте спокойно, восстанавливайтесь. С вами свяжутся позже.
Ивик думала, лежа на койке. Потом все повязки сняли, она из госпиталя переехала на Лимское море в санаторий "Теплый дом", и там снова думала.
В санатории было хорошо. Четыре тысячи километров на юг. Ближе к Шим-Варту, родным местам Ивик. Субтропики, теплынь. Налетающие ливни, когда море вздувалось, заливая пляжи, а с неба неслись водопады -- а затем синее небо, парящие лужи, яркая вымытая хвоя. Санаторий, специализирующийся на боевых травмах и ранениях, оправдывал свое название -- здесь было по-домашнему уютно, вкусно кормили, персонал заботился о выздоравливающих, как о родных. Ивик все реже снился недавний ужас. Само воспоминание о том, как осколки входят в тело (как будто хватают железные клещи, впиваются в плоть, и потом темнота) -- тускло, и она уже не вздрагивала во сне. Зато теперь мучили мысли о Шине, о других погибших.
Ивик интенсивно занялась дарайским языком. В шемате Дарайи действительно людей не хватает. Вполне объяснимо, что ей предлагают перекондиционирование -- оно тоже потребует времени и ресурсов, но если там так не хватает персонала... И ведь ее надо учить не с нуля. Она уже опытная разведчица.
В Дарайю люди шли неохотно. Это с Тримы можно возвращаться домой на выходные, хотя бы 1-2 раза в месяц. Из Дарайи -- немыслимо. Далеко, опасно, патрули, тотальная слежка. В Дарайю уходили -- навсегда, прощались с родными. Матери маленьких детей никогда не вербовались в шемату Дарайи.
В Дарайе очень опасно. Провал на Триме означает возможную смерть или плен -- но так же, как и для любого гэйна, не более. Провал в Дарайе -- почти неизбежное попадание в атрайд, "центр психологической реабилитации", а хуже этого нет ничего.
Но ей-то чего терять? В Дейтросе -- нечего. Ивик любила Дейтрос, но -- как кошка. Кошки привязываются к дому, собаки -- к людям. Да, жаль, что с Кейтой не увидишься уже. И неизвестно, удастся ли хотя бы переписываться. А кроме Кейты, в общем-то, и некого терять. Марк только обрадуется скорее всего... Шевельнулось еще знакомое беспокойство -- а может, все-таки она должна "спасать семью"? И сменилось безразличием -- это уже не спасти.
Кстати, в Дарайе где-то Женька...
После квенсена Женя недолго повоевала в патруле, а потом, как и ожидалось, пошла в разведку. Семьи не получилось -- вышла замуж, но не забеременела, а вскоре муж ее погиб, как это бывает у гэйнов. В разведку, однако, Женька отправилась не на Триму, а -- в Дарайю.
Что ж, на Триме она хоть и была хорошо кондиционирована, но была так же хорошо известна дарайской контрразведке. Ее там поджидали. А в Дарайе людей не хватает. Женька же по внешности -- чистая дарайка, полукровка, точнее -- четвертькровка. Так почему бы и нет? Ивик не знала, где она там работает, в каком хотя бы полушарии, в каком отделе и какие функции выполняет. Ничего не знала. С Дарайской разведкой все так -- человек просто исчезает. С тех пор, вот уже почти шесть лет, Ивик ни разу Женьку не видела, та пару раз была в Дейтросе, но тогда была занята сама Ивик...
Конечно, Дарайя большая, но как знать -- вдруг доведется встретиться?
Ивик много гуляла в хорошую погоду, воздух здесь можно было пить большими глотками, как вино; видами любоваться до бесконечности. Гуляла одна или с кем-то из новых знакомых. Комнату с ней делила девочка лет двадцати, маленькая, тоненькая. Патрульная гэйна. Девушка по ночам иногда шумно вздрагивала на кровати и тонко протяжно кричала. Будила Ивик. По утрам не помнила, извинялась. Ивик молча обнимала ее за плечи. Девочка была ранена в одном из дарайских прорывов. Ивик она напоминала Миари. Хотелось обнять ее, поцеловать, прижать к себе.
По вечерам, когда за стеклом бушевали ливни, отдыхающие собирались в гостиной у камина, присоединялись дежурные медсестры, врачи. Кто умел и мог -- играли на клори, на флейтах. Пели. Ивик тоже заново попробовала струны. Рассказывали о пережитом -- без надрыва, запросто, обычные рабочие ситуации, чего там. Ивик смотрела на людей, она была одновременно с ними -- и вовне, одной из них -- и сторонним наблюдателем. Любимцем санатория был маленький Геш, семнадцати лет, вчерашний квиссан. Он выглядел совершенным пацаном, с веснушчатым носом, оттопыренными ушами. Геш попал в Медиане в "котел" со своим отделением, десять человек там и полегли, а Геш -- выжил. Остальные были постарше -- женщины, мужчины. Кто-то попал сюда после кошмара -- как Геш, Ивик, ее соседка по комнате. А кого-то задела случайная пуля, пожилой веселый дядька Мирим вообще свалился со строительных лесов -- его часть помогала строителям возводить городок. Кому-то не давали покоя старые раны. Опыта здесь всем было -- не занимать. Ивик слушала рассказы и думала, что все они, наверное -- чудовища. С таким ведь не живут. Такое нормальным людям и не рассказывают. Нормальные люди не знают, как на это реагировать. А это -- их жизнь. Норма. Свои переживания, погибший Шин -- все это казалось уже не таким острым. У всех ведь так! Групповая психотерапия, думала Ивик. С психологом она тоже работала, но тот не считал ее состояние тяжелым, да оно таковым и не было.
Травили анекдоты, пели песни. Линс иль Тар читал собственные, весьма неплохие стихи. Он был красавец-гэйн, лет двадцати пяти, залюбуешься -- ровная трапеция плечи-талия, огромный, ладно скроенный, выразительные серые глаза на правильном лице -- только свежие шрамы его портили. Линсу они мешали, он то и дело касался лица рукой, часто говорил, что шрамы должны зажить бесследно, неглубокие, врачи обещали. Ивик не сводила с него глаз, да и все женщины тоже, соседка Ивик по комнате, кажется, совершенно влюбилась.
Линс служил в Килне, в охране миссии. Был ранен и в бессознательном состоянии захвачен в плен. Несколько дней дорши мучили его, надеясь получить тактическую информацию. Избитый, искалеченный, гэйн сумел добраться до своего облачного тела, уйти в Медиану и там уже -- отбиться, и вернуться к своим.
Он чем-то напоминал Ивик Кельма. Хотя Кельм далеко не такой красавец. И не такой атлет, хоть в триманском бодибилдинге выступать. Может быть, из-за отдаленного сходства историй.
И Геш тоже напоминал Кельма. Ивик думала, что Кельм ведь после того, как с ним все случилось, тоже был в санатории, даже может быть, прямо в этом (точно она не знала), вот так же, как Геш. И почти в этом возрасте.