Jeddy N. : другие произведения.

Сказка для апостола

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Настоящая любовь не знает законов, она выше всех условностей, войн и даже самого времени...

  Свет. Ему снова снился холодный печальный свет, льющийся из стрельчатых окон собора, свет бледного сумеречного утра, крадущегося в мир. Два гроба в алтаре - большой и маленький, окруженные горящими свечами, словно плывут на облаках из цветов под тихое пение реквиема, и голоса певчих уносятся ввысь, под чистые древние своды, а епископ монотонно читает заупокойную службу, и каждое слово пронзает сердце ледяным осколком: "Вечный покой даруй им Господь, и свет непреходящий да воссияет над ними..."
   Люди у алтаря - скорбные лица, отмеченные усталостью и страхом. Родня побогаче держится чуть надменнее, прочие теснятся вместе, тут же - слуги и домочадцы; впереди остальных - красивая темноволосая женщина в белом траурном платье, похожая на безмолвную статую, - только слезинки катятся из-под опущенных ресниц по бледным щекам. Рядом с ней двое юношей, одетых в простые камзолы и темные рейтузы. Свет скользит по их низко склоненным головам, и внезапно один из них поднимает голову. Взгляд его блестящих синих глаз выразителен и печален, эти глаза, кажется, видят то, что недоступно простым смертным... Поразительно красивое строгое лицо - лицо юного апостола, словно излучающее собственный божественный свет, в котором меркнут бледные лучи земного рассвета...
   - Фабио!
   Он поморщился, пытаясь удержать сновидение, но настойчивый голос жены снова позвал его:
   - Фабио, проснись. Пришел поверенный от банкира Спаноччи.
   - Господи. - Открыв глаза, он сел на постели, растирая затекшую шею. - Ну почему надо приходить с утра пораньше, когда нормальные люди еще спят? День не должен начинаться с таких бесед.
   - Каких именно? - Она бросила ему поношенную рубашку и суконные штаны в пятнах краски. - Опять с тебя требуют старые долги?
   - Я остался должен совсем немного... - начал он.
   - Не уточнишь, сколько именно?
   - Шестьдесят дукатов. Правда ведь, это не та сумма, ради которой порядочного человека...
   - Порядочного человека - может быть, но у тебя сроду не водилось таких денег! Как ты умудрился наделать долгов, с которыми никогда не сумеешь расплатиться?
   - Тереза, послушай...
   - Нет, это ты послушай. - Она уперла сжатые кулаки в крутые бедра. - Когда я согласилась стать твоей женой, я и предположить не могла, что ты при всем своем таланте не сможешь обеспечить нам достойную жизнь. Почему ты не предложишь свои услуги герцогу Сфорца? Он неплохо платит художникам, как я слышала.
   - Мои золотые дни уже в прошлом. - Фабио, кряхтя, поднялся и направился к двери. - Ты сама знаешь, что сейчас знатные вельможи приглашают молодых живописцев, а мне, как-никак, уже пятьдесят. Ну, да что говорить. Ладно, сейчас разберемся с банкиром, а уж с голоду помереть я тебе не дам.
   Тереза недоверчиво хмыкнула, и он, проходя мимо, притянул ее к себе и поцеловал в губы.
   - Я тебя люблю, моя мадонна.
   - Льстец. - Она передернула плечами и засмеялась. - Пожалуй, надо бы подать вам завтрак, глядишь, получится отсрочить платеж.
   - Хорошая мысль. - Уже спускаясь по лестнице, Фабио пригладил еще густые, чуть седоватые волосы на макушке, поправил пояс и постарался изобразить приветливую улыбку.
   Человек, ждавший внизу, при его появлении поднялся из-за стола и сдержанно кивнул. Он был одет как обычный городской чиновник, однако добротность и аккуратность его костюма говорили о принадлежности к наиболее состоятельной части этой братии.
   - Мэтр Фабио Сальвиати, если не ошибаюсь?
   - Не ошибаетесь, сударь. Моя жена сообщила мне, что вы представляете банкира Спаноччи?
   - Точно так. У меня поручение, касающееся вашего долга, мэтр Сальвиати.
   - Да, да. Видите ли, мне крайне неловко, что ради такой малой суммы вы утруждаетесь в столь ранний час явиться ко мне домой. Не угодно ли будет откушать, синьор...
   - Барбаццо. Впрочем, мое имя вряд ли имеет отношение к делу, по которому я явился. Однако спасибо за приглашение, мэтр Сальвиати.
   Вошла Тереза с подносом, уставленным едой; по обыкновению, к завтраку были горячие ячменные лепешки с медом, сыр и домашняя колбаса. Фабио внутренне усмехнулся: при виде угощения глаза Барбаццо радостно заблестели.
   Собственно говоря, поверенный ему скорее понравился; за завтраком синьор Барбаццо не стал говорить о долге, а живо поинтересовался, давно ли мэтр художник обосновался в Сиене, упомянул, что видел его росписи в капелле городского собора, потом посетовал на дороговизну и всеобщее падение нравов, и под конец заявил, что если б не крайняя необходимость, он не стал бы работать на банкира, а подался в Болонью, где его брат был доктором канонического права.
   - А что, небось, хозяин неплохо вам платит, синьор Барбаццо? - спросил Фабио с интересом.
   - Не жалуюсь. - Барбаццо отодвинул тарелку и удовлетворенно вздохнул. - Благодарю вас, мэтр. Завтрак был прекрасным, мои комплименты вашей супруге.
   Фабио натянуто улыбнулся, понимая, что разговор должен перейти к неприятному вопросу.
   - Итак, - проговорил Барбаццо, посерьезнев, - позвольте все же вернуться к нашему делу. Ваш долг на сегодня составляет шестьдесят дукатов в золоте, и десять из них по соглашению должны были быть уплачены вчера. Я понимаю, что вы могли забыть об этом, и готов забрать деньги под расписку.
   - Синьор Барбаццо, все не так просто, - со вздохом ответил Фабио, метнув быстрый взгляд на стоящую у дверей позади гостя Терезу. - Видите ли, именно сейчас я не готов уплатить часть долга, потому что мой последний заказчик еще не расплатился за портрет, но я непременно отдам деньги, как только получу свою плату.
   - Мой хозяин не отличается терпением. Посудите сами, разве мог бы он содержать свое предприятие, если бы не проявлял определенную жесткость в отношении должников?
   - Но вы же можете предоставить мне небольшую отсрочку? Скажем, до конца следующей недели?
   - Только потому, что прежде вы всегда платили аккуратно, мэтр Сальвиати, а также из уважения к вам, мой хозяин уполномочил меня дать вам срок не позднее среды.
   - Боюсь, этого слишком мало, но я постараюсь достать деньги.
   - Отлично, мэтр. Только учтите, что вам придется уплатить также неустойку в пять флоринов за просроченный платеж.
   - Хорошо. Вас устроит расписка?
   - Да, пожалуй. Хотел бы предупредить вас, что в случае неуплаты мой хозяин пришлет других людей. Скорее всего, это будут солдаты гонфалоньера или приставы.
   Фабио побледнел, охваченный страхом и яростью.
   - Вы угрожаете мне, синьор Барбаццо?
   - Нисколько. Поверьте, это обычный способ действий моего хозяина. У вас не должно быть причин для сильного недовольства, потому что, во-первых, я предупредил вас, а во-вторых, банкиры Спаноччи никогда не прибегают к тайным доносам на своих клиентов, что стало бы причиной преследования вас властями.
   Фабио вспомнил, как в самом начале зимы его сосед, переписчик герцогской канцелярии, стал жертвой доноса. Солдаты вломились к нему в дом, схватили, избили и уволокли на глазах у всей улицы самого переписчика и его старшего сына, а потом вышвырнули вон его жену и младших детей, разграбили дом, забрав все ценное, что могли найти, и повесили на дверях табличку, что каждый волен вынести из дома все, что пожелает. Грабителей среди соседей не нашлось, несчастным помогали кто чем мог, но переписчик и его сын сгинули без следа.
   - Я ценю вашу деликатность, - хмуро сказал Фабио, стараясь не смотреть на поверенного. - Вот расписка. К среде я постараюсь уплатить долг.
   - Договорились. - Барбаццо поднялся и, запахнув плащ, направился к двери. - Всего доброго, мэтр Сальвиати.
   Едва дверь за ним закрылась, Фабио ударил кулаком по столешнице так, что хрустнули кости. Боль немного притупила бушующую в его душе злость.
   - Успокойся, дорогой. - Тереза подошла сзади и положила ладони ему на плечи. - Ты же говорил, что граф Томазо должен тебе пятьдесят дукатов за портрет жены. Почему бы тебе не напомнить ему об этом прямо сегодня?
   - Портрет еще не окончен, Тереза. Граф очень придирчив и не станет платить, пока полностью не будет доволен работой. Что касается росписи южной стены баптистерия, за это я вообще много не жду. Наверняка все деньги достанутся этому выскочке Черути и его ученикам.
   - Ты сам выгоняешь всех своих учеников, - упрекнула Тереза.
   - Среди них нет ни одного по-настоящему одаренного, так что не о чем особенно сожалеть.
   - Ох, Фабио...
   Покачав головой, Тереза принялась убирать со стола, а Фабио в скверном расположении духа направился к себе в мастерскую. Холсты с набросками, раскиданные по столу и даже по полу, как обычно, выглядели молчаливым упреком: он никак не мог начать ни одной хорошей картины, а все наброски были неудачными и потому не оконченными. Портрет графини Орети был, пожалуй, единственной созданной им вещью за последние несколько месяцев, и все же Фабио ни за что не хотел сознаться даже себе самому в переживаемом им творческом кризисе. Пару лет назад им восхищались, его приглашали для росписи своих дворцов правители и богачи, и именно тогда он ощутил вкус к хорошей жизни. Хорошая одежда, вкусная еда, слуги и собственные лошади - все это стало не предметами роскоши, а привычной обстановкой. Он не испытывал трудностей с деньгами, а если их иногда не хватало - брался за срочные заказы или попросту занимал у ростовщиков, расплачиваясь по мере оплаты своих работ. Потом из Венеции хлынул поток молодых художников, талантливых и честолюбивых, и вскоре в конкурентах уже не было недостатка. Заказов стало меньше, а затем нашелся умник из Рима, посмеявшийся над его картинами и заявивший, что "будь на них изображено побольше голых женщин, они имели бы определенный успех, несмотря на явно бездарную манеру исполнения".
   Фабио был буквально уничтожен подобной критикой. Ему редко приходилось сносить насмешки, но беда была в том, что шутник принадлежал к окружению Папы и пользовался репутацией могущественного человека и тонкого ценителя искусств. Вскоре, плененные новыми веяниями, прежние заказчики перестали обращаться к Фабио Сальвиати. Ему пришлось продать свой большой дом и переселиться вместе с молодой женой в ремесленный квартал, а также продать собственный выезд, отпустить слуг и расстаться со всеми лошадьми, содержать которых становилось накладно. К тому же обнаружилось, что остались неуплаченные долги, и вот уже банковские поверенные приходят к нему домой с самого утра и грозятся прислать солдат...
   Разумеется, оставались еще старые связи: тот же граф Томазо Орети, добродушный и щедрый человек, бывший для Фабио больше другом, чем просто заказчиком, или приказчик герцогской канцелярии синьор Альбескотти, да еще некоторые, кто не забывал художника и время от времени снабжал его деньгами, предоставляя заказы на картины. Несмотря на их расположение, Фабио чувствовал, что еще немного такой жизни - и ему придется узнать, что такое нищета. Ему давно хотелось создать что-то впечатляющее, что можно было бы предложить для украшения палаццо самого герцога, но мысль о написании десятков обнаженных женщин не казалась ему удачной, что бы там ни говорили столичные острословы.
   Взяв кусочек угля, он принялся рассеянно набрасывать на листе пергамента лицо юноши, виденное им во сне. Он плохо помнил его черты, хотя видел сон не один раз, только глаза - темные, блестящие, полные страсти и пронзительного ума. Черные волосы завитками обрамляли гордый высокий лоб, в разлете бровей притаилась скорбь. Лицо постепенно обретало объем, уверенные штрихи добавляли ему выразительности: сжатые губы, твердая линия подбородка, еще по-детски округлые щеки... Фабио вгляделся в рисунок, рука его дрогнула и замерла. Если продолжать, а потом доработать набросок, может действительно получиться стоящая картина. Апостол Иоанн, любимый ученик Христа. Жаль только, что такая красота может существовать лишь во сне, придется рисовать по памяти, а для фигуры пригласить натурщика.
   Он улыбнулся. Наконец-то его посетила удачная идея, следовало только довести дело до конца!
   - Ты сегодня пойдешь к графу Томазо? - спросила Тереза, просунув голову в дверь.
   - Да, милая. Я постараюсь закончить портрет и...
   - Боже мой, Фабио, я же знаю, что ты никогда в жизни не просил денег! Но похоже, на этот раз у нас нет выбора. Граф добрый человек, он не откажется дать тебе денег даже за не оконченную работу.
   Фабио притянул жену к себе, и она обвила руками его начавшую уже раздаваться, но еще довольно заметную талию.
   - Если он не откажется, я тут же пойду к Спаноччи и отдам долг, а вечером устроим с тобой небольшой праздник. Что скажешь?
   Тереза потянулась к нему, он наклонился и поцеловал ее долгим и нежным поцелуем.
   - Я хочу праздника, - улыбнулась она. - Надеюсь, он не закончится прежде, чем я получу от него полное удовольствие?
   - Черт побери, соблазнительница, еще немного, и я буду готов начать прямо сейчас.
   Она засмеялась и, погладив его по щетинистой щеке, вывернулась из его объятий, а затем быстро спустилась по лестнице в столовую.
   Простившись с женой, Фабио направился в палаццо графа Орети. Дом у графа был не слишком большой, всего на пять комнат, там не было дорогой утвари и роскошных гобеленов, а ковры на полу даже на вид не казались слишком ценными, но хозяин увлекался искусством и не упускал возможности украсить стены спальни, кабинета и гостиной картинами. Фабио не без гордости узнавал свои произведения, написанные в более ранние годы. Граф лично приветствовал художника, выйдя ему навстречу. Этот жизнерадостный, похожий на медведя коренастый человек послужил бы неплохой моделью для написания Геркулеса. В одежде он предпочитал яркие тона и серебряное шитье.
   - Мэтр Сальвиати, - прогудел он, пожимая руку Фабио своей могучей ладонью. - Рад видеть вас снова. Портрет Катерины почти закончен, не так ли?
   - Да, ваше сиятельство, и сегодня я намерен закончить его полностью.
   - Вы быстро работаете, мой друг, и при этом у вас есть талант. Надеюсь, вы не откажетесь, если я попрошу вас написать портрет моей младшей дочери?
   Фабио улыбнулся. Разумеется, он не откажется, но сперва надо закончить портрет графини. Если графу будет угодно, он мог бы начать портрет девочки хоть завтра. Граф выразил надежду, что художник и впредь не станет обходить его своим вниманием, и провел его в гостиную, где уже ждала графиня Катерина.
   Графиня была не слишком красива, но ее живое, умное лицо располагало к себе. Рисовать ее было трудно, поскольку лишь настоящий мастер мог бы передать этот глубокий взгляд синих влажных глаз и скользящую по тонким губам полуулыбку, наполняющую ее черты мягким очарованием.
   Портрет был действительно почти готов. Фабио критически осмотрел его, попросил графиню сесть у окна, добиваясь нужного освещения, и несколькими уверенными мазками кисти подчеркнул золотистые пряди волос, падающие на плечи поверх парчового синего платья. Ему никак не удавалось лишь обозначить легкую тень у краешка рта, и он отчего-то не решался браться за эту часть картины, сознавая, что без этой маленькой детали не удастся добиться желанного сходства с оригиналом. Он добавлял штрихи то здесь, то там, отмечая нити золотого узора на кайме рукава или подчеркивая кремовые тени у тонких ключиц, но портрет по-прежнему был несовершенен.
   Полдень давно миновал, и граф пригласил живописца отобедать, а затем работа продолжилась.
   - Мэтр, вы слишком строги к себе, - сказал чуть позже граф Орети, разглядывая портрет жены. - Что еще можно добавить, ума не приложу.
   Фабио замер перед полотном, готовясь завершить самое сложное место картины. Он снова посмотрел на графиню, она слегка улыбнулась, чуть вздернув подбородок, и он решительно нанес последний штрих. Получилось не так, как он надеялся, но все же сходство обозначилось яснее. Еще чуть подправив, Фабио с тихим вздохом отступил на шаг назад.
   - Вот теперь портрет, пожалуй, готов, ваше сиятельство.
   - Прекрасно, - одобрил граф. - Да, за такое искусство не жаль отдать деньги. Катерина, взгляни-ка.
   Графиня с любопытством подошла и посмотрела на портрет.
   - Да вы просто волшебник, мэтр Фабио! - воскликнула она с удивлением. - Сдается мне, вы сильно приукрасили мой образ.
   - Портрет хорош, слов нет, - подтвердил граф. - А видела бы ты его фрески в соборе! Послушайте, мэтр Сальвиати, я не так богат, чтобы позволить себе личного живописца, но знаю кое-кого, кто мог бы оказать вам покровительство.
   - Если это Папа, неаполитанский король или герцог Сфорца, не стоит даже пытаться. Для них мои картины - лишь недостойная мазня.
   - Не спешите, дорогой друг. Есть правители, знающие толк в настоящем искусстве, а не идущие на поводу у моды на художников. Не далее как вчера я был на приеме у герцога и встретил там посла от правителя Урбино.
   - Урбино?
   - Да, небольшое, но богатое герцогство в Папской области... Так вот. Герцог Джироламо де Монтефельтро, прежний правитель, не так давно стал жертвой алчности и интриг папских племянников.
   - Что, герцог Валенсийский вымогал у него деньги?
   - Вы неплохо осведомлены для человека, далекого от политики, - невесело усмехнулся граф Орети. - Методы герцога Валенсийского порой бывают варварскими и отвратительными, и немало знатных семей лишилось своих владений при его участии. Иногда я благодарю бога, что не родился правителем герцогства или высокопоставленным кондотьером... Но я отвлекся. Итак, прежний герцог Монтефельтро погиб в результате нападения на его замок отрядов папского племянника. Ему было поставлено условие о выплате десяти тысяч дукатов в папскую казну в обмен на обещание, что герцог Чезаре отзовет свои войска от стен его замка. На следующее утро, по договору, деньги были доставлены герцогу Чезаре, и после этого тот отдал приказ стрелять по замку из бомбард.
   - Ох, проклятье! - вырвалось у Фабио. - Так он нарушил договор?!
   - Что вас удивляет? Гарнизон замка не был готов к такому вероломству, и захватчики почти без сопротивления ворвались в ворота. Они перебили почти всю стражу и местных ополченцев, а потом, уже во дворце, отыскали герцога Джироламо и, поскольку он пытался защищаться, прикончили его. Эти чудовища убивали всех, кто становился у них на дороге. Говорят, сам герцог Чезаре проткнул мечом маленького сына хозяина замка, потому что тот плакал и кричал, пытаясь спастись от озверевших мародеров.
   - Это не человек, а дьявол, - побледнев, прошептала графиня, осеняя себя крестным знамением.
   - Да, Катерина. Не понимаю, чем ему помешал семилетний ребенок... Захватчики не нашли в замке золота и драгоценностей, но не пропустили ничего, что показалось им хоть немного стоящим. К вечеру следующего дня замок был полностью разорен, и герцог Чезаре отбыл в Рим. Спастись удалось двоим старшим сыновьям герцога Джироламо, лишь потому, что в те дни они сопровождали свою мать в поездке на воды в Нери.
   - Ужасно, - сказала графиня. - Наверное, теперь их дядя Франческо даст им приют.
   - Ему самому сейчас приходится не сладко, - возразил граф Томазо. - Папа пока рубит боковые ветви родового дерева Монтефельтро, но скоро примется и за ствол, лишь только соберет побольше сил, и тогда даже положение викария Церкви не спасет Франческо. Урбино мешает Папе, контролируя дорогу в Рим с севера, и он не успокоится, пока не истребит этот род. Так что юному герцогу Лодовико приходится рассчитывать только на свои силы.
   - Помилуйте, ваше сиятельство, до художников ли теперь несчастному молодому человеку? - спросил потрясенный рассказом Фабио. - Он остался сиротой в разоренном замке, и у него, вероятно, не хватит денег даже на то, чтобы восстановить родовое гнездо.
   - Лодовико, насколько мне известно, очень просвещенный и энергичный юноша, а его отец был образцом делового человека и знал, как сохранить состояние от посягательств таких грязных вымогателей, как Чезаре Валенсийский. Он поддерживал торговлю, имея пару собственных кораблей. Уверен, у него осталось немало золота в банках Флоренции и Генуи. Вот вам доказательство моих предположений: посланник, встреченный мною вчера на приеме, просил помочь ему разыскать художника, выполнившего фрески в кафедральном соборе Сиены. Я рассказал ему о вас, и он пришел в восторг.
   Фабио нахмурился.
   - Не понимаю, почему именно я заинтересовал его.
   - Разумеется, интерес проявил, прежде всего, не посланник, а его хозяин. Почему именно вы - этого мне не объяснили. Ну так что, вы готовы встретиться с этим человеком, чтобы выяснить все самостоятельно?
   У Фабио замерло сердце. Только утром он с безысходностью обреченного думал о скорой нищете, о безжалостных кредиторах, которые не остановятся ни перед чем, чтобы взыскать старые долги, ставшие вдруг такими огромными... А теперь у него появилась перспектива стать придворным живописцем.
   - Я был бы рад встретиться с этим посланником, - сказал он, стараясь, чтобы его голос не дрожал от возбуждения. - Скажем, завтра... у меня, или где ему будет угодно.
   - Отлично. Ну, друг мой, в таком случае, вы могли бы задержаться у меня подольше, потому что сегодня вечером он как раз обещал зайти, чтобы спросить ваш адрес.
   Фабио согласился, подумав, как будет счастлива Тереза, если ему удастся получить постоянную работу. Если все сложится, они наконец смогут завести ребенка, о котором так мечтают...
   Граф Орети между тем отсчитал Фабио пятьдесят дукатов за портрет, а затем принялся рассказывать художнику о жизни в Милане, откуда он не так давно вернулся. Миланские правители в открытую не ссорились с Римом, а их баснословное богатство и большая организованная армия делали их недосягаемыми для алчных вымогателей вроде герцога Чезаре.
  - О такой жизни в нынешние неспокойные времена можно лишь мечтать, - сказал граф. - Каждый день только и новостей, что очередные убийства и грабежи... Говорят, сам Папа подает пример своей пастве в распутстве и гнусностях. Ему требуется все больше денег, чтобы содержать своих многочисленных родственников, чиновников и куртизанок, и он выкачивает золото из несчастной Италии, которая пока молчит. Но я надеюсь, что очень скоро он получит по заслугам.
  - Для этого понадобилось бы объединить силы всех городов и герцогств, - заметила Катерина.
  - Умница. Иногда мне кажется, что ты разбираешься в политике лучше меня самого. Досадно только, что правители заняты только собственными проблемами и не видят дальше стен своих городов и замков...
  Слуги графа уже зажигали свечи, когда явился камердинер и доложил, что прибыл посланник от герцога Лодовико де Монтефельтро.
  - А, вот и он! - Граф Томазо с улыбкой поднялся навстречу новому гостю. Вошедший оказался худощавым человеком лет сорока пяти, с блестящей лысиной и обветренным смуглым лицом, обрамленным седоватой бородкой. Он коротко поклонился графу и с интересом посмотрел на Фабио своими серыми острыми глазами.
  - Ваше сиятельство, если не ошибаюсь, это и есть художник, расписывавший городской собор Сиены?
  - Да, перед вами мэтр Фабио Сальвиати, о котором я говорил.
  Посланник почтительно склонил голову.
  - Я видел ваши фрески, мэтр Фабио, - сказал он. - Мое имя Пьетро Риньяно, я секретарь наследника Урбино, герцога Лодовико де Монтефельтро.
  - На самом деле, в соборе работал не только я, - смущенно начал Фабио. - Да, собственно говоря, я расписывал только северную стену, возле алтаря.
  - Страсти святого Марка?
  Фабио кивнул, и Риньяно улыбнулся.
  - Выходит, вы именно тот человек, который мне нужен. Видите ли, мой господин побывал в Сиене около года тому назад вместе с отцом, покойным герцогом Джироламо, и посетил собор во время службы. Ему показалась необычной роспись у алтаря, я сказал бы, что он был немало воодушевлен. Он расспрашивал о художнике, и ему среди прочих назвали ваше имя, однако точно указать мастера, нарисовавшего впечатлившую его фреску, не смогли. У синьора Лодовико хороший вкус и верный взгляд, он может сразу отличить манеру одного художника от другого. К несчастью, его родитель мало интересовался живописью, но на юного синьора ваша работа произвела сильнейшее впечатление. Сейчас, оправившись после гибели отца и брата, герцог Лодовико занялся восстановлением замка. Ему хотелось бы пригласить хорошего живописца для участия в работах, и он вспомнил о мастере из Сиены. Благодаря любезности графа Орети, мне удалось довольно быстро найти вас, мэтр Сальвиати, а теперь я спрашиваю: согласны ли вы отправиться со мной в Урбино?
  Фабио нервно переплел испачканные в красках пальцы.
  - Я должен посоветоваться с женой, и...
  - Пусть вас не беспокоят вопросы оплаты и содержания. Герцог Лодовико располагает средствами, чтобы платить достойно работающим у него людям. У вас будет собственный дом неподалеку от замка и все необходимое для работы. Если у вас есть ученики, можете взять их с собой, если нет - найдете помощников на месте. Я понимаю, что сразу решиться на такой шаг сложно, поэтому готов ждать вашего решения до завтрашнего вечера. Вы можете найти меня в гостинице "Дуб и корона" на улице Розы.
  Он простился с хозяевами и Фабио и вышел, сопровождаемый камердинером.
  - Для вас это неплохое предложение, судя по всему, - сказал граф Орети, обращаясь к художнику. - Я всегда считал, что настоящий талант пробьет себе дорогу.
  Фабио тепло поблагодарил графа и его супругу и, обещав известить их о своем решении, направился домой. В городе уже зажгли факелы; художник торопливо шагал, прижимая к груди под рубашкой кошель с деньгами, полученными за портрет, и стараясь держаться освещенных мест. Несмотря на свою физическую крепость, он боялся грабителей: едва ли не каждые три дня из реки вылавливали раздетые трупы, и мирные горожане после наступления темноты спешили домой, даже не имея за душой ни гроша.
  Войдя в дом и заперев за собой дверь, Фабио облегченно рассмеялся. Из спальни послышался встревоженный голос Терезы:
  - Фабио, это ты? Что случилось, что ты смеешься? Уж не сошел ли ты, часом, с ума?
   - Все просто отлично, малышка. - Он вбежал в спальню, бросил на колени сидящей в кресле жены увесистый мешок с дукатами и горячо сжал ее в объятиях. - Тереза, дорогая, мы богаты!
   - Да, этого нам хватит на несколько месяцев. - Она недоверчиво посмотрела на него снизу вверх. - А если ты найдешь еще заказы...
   - Я уже нашел их! У меня будет много работы, я...
   - Фабио, прекрати. Вот уж не думала, что какие-то пятьдесят дукатов могут так погубить твой рассудок.
   Он засмеялся.
   - Знаешь, налей-ка мне воды, чтобы я мог умыться и оттереть краску, а потом мы пойдем в постель и я все тебе расскажу.
   Уже позже, погасив свечу у изголовья, Фабио положил ладонь на упругую грудь Терезы и стал рассказывать, медленно поглаживая ее и чувствуя, как под его пальцами твердеет ее сосок. Время от времени он прерывал свое повествование, чтобы поцеловать жену, но она была слишком захвачена новостями, чтобы думать о любовной игре.
   - Ну, вот, собственно, и все, - заключил Фабио. - Что ты об этом думаешь, милая?
   - Даже не знаю, - задумчиво проговорила она, проводя пальцами по его груди. - Конечно, звучит заманчиво, но не окажется ли этот герцог Лодовико тираном вроде Сфорца? Говорят, что Сфорца развлекается тем, что лично рубит головы своим пленникам. Все знатные вельможи сейчас пытаются перещеголять друг друга в разврате и жестокости, уподобляясь папским сыновьям, которых на людях принято называть племянниками!
   - Тереза, дорогая, у меня в любом случае нет и не будет никакой серьезной работы в Сиене.
   - Что ж. Возможно, тебе следует попытаться.
   - Завтра я скажу герцогскому посланнику, что готов ехать. За нашим домом может пока присмотреть твой брат, а если все сложится хорошо, мы совсем продадим этот дом и останемся в Урбино. Что скажешь?
   Она вздохнула и медленно улыбнулась. Наступило молчание. Фабио склонился и стал осторожно целовать ее лицо, шею, плечи. Его пальцы уже гладили ее живот, спускаясь все ниже.
   - Люби меня, - прошептала она, раскрывая бедра навстречу его руке. - Люби меня, Фабио.
   Он бережно опустился на нее, лаская ее грудь, и ощутил своей твердой плотью ее влажный нетерпеливый жар. Она сама направила его и оплела ногами его поясницу, заставляя проникнуть глубже. Он застонал, и ее ответный стон был полон боли и наслаждения. Поддерживая себя руками, Фабио задвигался, стараясь попасть в ритм движений бедер Терезы, ее запах и вкус ее нежной кожи сводили его с ума. Его губы и язык играли с ее сосками, и она вскрикивала и стонала все громче и чаще. Огонь ее гибкого тела заставлял Фабио терять над собой контроль. Еще немного - и она замерла в его руках, напряженно выгибаясь всем телом, и забилась в сладостной судороге, непроизвольно насаживаясь на его пульсирующий член. Наконец, он коротко вскрикнул, не в силах больше сдерживать приближение конца, и излился, заполняя ее горячее лоно живительной влагой.
   Потом они долго лежали, обнявшись, сохраняя уютное тепло друг друга, пока Фабио незаметно для самого себя не провалился в сон.
   Наутро он первым делом отправился в лавку банкира Спаноччи и уплатил просроченный долг, а сверх того - еще десять дукатов, подлежащие уплате в следующем месяце. Поверенный Барбаццо был, похоже, не слишком удивлен, получив деньги, и пожелал мастеру хороших заказов в будущем.
   После этого Фабио пошел в гостиницу "Дуб и корона" и спросил, у себя ли синьор Пьетро Риньяно. Получив утвердительный ответ, он поднялся в комнату герцогского секретаря. Известие о решении Фабио ехать в Урбино обрадовало Риньяно, он велел мэтру Сальвиати забрать с собой все его картины, поинтересовался, не нужно ли ему помочь с отправкой багажа, и сказал, что немедленно распорядится насчет подводы.
   Уже после полудня весь немудрящий скарб семейства Сальвиати и десяток нераспроданных картин Фабио были уложены на подводу, и художник с женой, попрощавшись с соседями, тронулись в путь, провожаемые братом Терезы, верхом сопровождавшим их до городских ворот. Там же, у ворот, к ним присоединился Пьетро Риньяно, и путешествие началось.
  
   Дороги между Сиеной и Римом не слишком изобиловали разбойниками, однако путники обычно старались следовать за купеческими караванами или группами паломников, чтобы в случае нападения иметь шансы для защиты. Фабио имел при себе короткий клинок, но управлялся с ним значительно хуже, чем с кистью. Риньяно тоже не был похож на силача, так что рассчитывать можно было скорее на удачу и на помощь других путешественников. Несмотря на опасения Терезы, разбойников они не повстречали, и через три дня добрались до Виа Фламиния, тракта, ведущего из Венеции в Вечный город. Их путь, впрочем, лежал чуть дальше на восток, в лесистые предгорья, где находились владения герцога Монтефельтро.
   В дороге Риньяно много рассказывал о герцоге Джироламо, которого любил и почитал как справедливого и щедрого хозяина, о его жене Джованне и сыновьях - Лодовико, Стефано и маленьком Паоло. Он все еще не мог прийти в себя после нападения на замок людей герцога Чезаре Борджиа. Все произошедшее казалось ему чудовищным кошмаром; прежде он много слышал о великодушии герцога Чезаре, который помиловал сдавшееся ему население Романьи и запретил солдатам мародерствовать в покоренных им городах, и никак не мог поверить, что милосердие папского сына было лишь политической игрой, рассчитанной на получение поддержки простого народа. Герцог Монтефельтро, владелец небольшого замка, был фигурой иного масштаба. Он просто был богат и неугоден властителям Рима, что же касается стоящих за ним сил - в сравнении с армией герцога Валенсийского они были смехотворно малы. Чезаре мог не обуздывать свои звериные наклонности, захватив его замок, и закрепившаяся за ним слава убийцы подтвердилась в полной мере. Фабио, уже слышавший немного о нападении на замок герцога Монтефельтро, был подавлен новыми подробностями, а Тереза попросту была в ужасе. По словам Риньяно, двор замка представлял собой кровавое озеро, на лестницах и в коридорах лежали трупы, женщин насиловали и тут же закалывали, как свиней. Камердинер, посланный с известием в Нери, явился к герцогине Джованне, чтобы сообщить печальные новости, и Лодовико, услышав о смерти отца и брата, упал в обморок к ногам матери. Вернувшись домой, Джованна и старшие сыновья герцога уже не застали ужасающих картин насилия и смерти, но последствия нападения говорили сами за себя. Лодовико принял на себя заботы о похоронах погибших. Риньяно сказал, что юный наследник Урбино пользуется любовью простых людей, однако придворные и родственники отзываются о нем довольно сдержанно. Фабио поинтересовался причиной, но Риньяно лишь неопределенно пожал плечами.
   Еще пара дней пути по предгорьям и узким долинам - и на склоне горы показался серый силуэт замка.
   - Монте Кастелло, - сказал Риньяно, указывая на каменные башни с узкими бойницами окон. - Это и есть замок нашего герцога.
   - Выглядит неприступной крепостью, - заметил Фабио. Мощные контрфорсы вгрызались в скалу, словно вырастая из нее, высокий донжон защищали толстые стены. Постройка была, несомненно, древней и ни в коей мере не походила на изящные постройки современных городских палаццо с их легкими колоннадами и летящими над землей лоджиями.
   - Для вас уже подготовлен дом, - сказал Риньяно, когда они достигли небольшого города у подножия горы. - Здесь не слишком оживленно, не то что в Сиене, но это даже к лучшему.
   На улицах действительно было совсем немного народа, в основном старики и дети, проявлявшие к новоприбывшим довольно сдержанное любопытство. Риньяно остановил подводу у двухэтажного каменного дома неподалеку от центральной площади и пригласил Фабио и Терезу осмотреть их новое жилье.
   Дом оказался просторным и одновременно уютным, с большими окнами и новыми полами, источавшими чудесный запах свежеструганного дерева. Он понравился Фабио даже больше, чем покинутый им дом в Сиене, и он заметно повеселел.
   - Боже, как здесь хорошо! - воскликнула Тереза в восторге. - Фабио, ты просто обязан приложить все силы, чтобы твоя работа понравилась герцогу!
   Риньяно вышел, чтобы распорядиться о выгрузке из подводы вещей, а затем вернулся в дом.
   - Синьор герцог настаивал, чтобы у вас были слуги, и сегодня я пришлю повариху и горничную. Что касается продуктов, то в деревне всегда есть свежие овощи, мясо и молоко, а воду можете брать из колодца во дворе.
   - Вы наш добрый дух, Пьетро, - улыбнулась Тереза. - Все, что происходит, слишком похоже на сказку...
   - Вы обязаны этим таланту вашего супруга, сударыня. Кстати, Фабио, герцог Лодовико поручил мне сразу по прибытии в Монте Кастелло привести вас к нему. Если у вас нет возражений...
   - Скоро вечер, и я мог бы явиться к его сиятельству утром, если он рано ложится спать.
   Риньяно рассмеялся.
   - О нет, он поздно ложится и поздно встает. Ночь для него - время настоящей жизни. Так что вы ни в коей мере не побеспокоите его, явившись прямо сейчас.
   - Хорошо, позвольте мне лишь немного приготовиться. - Выйдя во двор, Фабио вытащил из дорожного кофра свежую рубашку и выходной костюм, в котором обычно ходил в церковь по праздникам. Стоптанные башмаки давно следовало бы починить, но Фабио не привык обращать внимания на такие мелочи, как разошедшийся шов на пятке, пока в холодные дождливые дни не начинали промокать ноги. Теперь же он внезапно почувствовал неловкость от своего вида, надеясь только, что герцог не окажется слишком строг к одежде приглашенного художника.
   Пройдясь гребнем по непокорным волосам, он предстал перед Риньяно, готовый следовать за ним в замок.
   - Скажите, вы не входили в городской совет Сиены? - улыбнулся Риньяно, окинув его взглядом. - Вы похожи на богатого купца.
   - Ну, я знавал лучшие времена, - сказал Фабио.
   Дорога к замку петляла по склону, то теряясь в густом коридоре леса, то выводя на открытые обрывистые площадки, окаймленные зарослями чертополоха и бузины. Фабио и его провожатый шли не торопясь, по временам останавливаясь, чтобы осмотреть открывающийся сверху вид на долину и город, на освещенные послеполуденным солнцем лесистые склоны и путаницу дорог, казавшихся отсюда сетью, брошенной на зеленое сукно бескрайних цветущих лугов. Неподвижный звонкий воздух, напоенный ароматами цветов и трав, был по-весеннему свеж, по лесу разносилась птичья разноголосица.
   - Здесь великолепно, - заметил Фабио, любуясь просвеченной солнцем юной листвой. - Трудно поверить, что такое волшебное место знавало войну.
   - Люди, подобные Чезаре Борджиа, не останавливаются ни перед чем, - пожал плечами Риньяно. - Для них не существует ни красоты, ни святости... Герцог Лодовико намерен укрепить Монте Кастелло, углубив ров и усовершенствовав подъемный механизм моста.
   Фабио посмотрел вверх, на серую громаду замка, проглядывающую между верхушками деревьев. Каков он, этот герцог Лодовико? Риньяно как-то упоминал, что он склонен к уединению и не слишком любит общество. Фабио опасался, что герцог окажется надменным юнцом, воображающим себя всезнайкой с претензией на хороший вкус. Рассказы герцогского секретаря не могли дать ему представления о личности Лодовико, и чем ближе становились ворота замка, тем большее беспокойство он чувствовал. Почему из всех художников он выбрал именно его, Фабио Сальвиати? Почему его так интересует живопись и гораздо меньше - политика и светские развлечения? В Сиене Фабио перевидал немало знатных вельмож: Сфорца, Медичи, Борджиа, Конти, Орсини, Канале, испанские гранды и французские принцы, кардиналы и короли... Их роскошные приемы и празднества становились предметом пересудов, а сами они никогда не сходили с уст молвы. Что же касается герцога Монтефельтро - Фабио доводилось слышать о Джироламо, но не слишком много - тот редко появлялся на больших празднествах, и его поведение было гораздо менее вызывающим, чем у большинства правителей. Ну, а сын его вообще представлялся загадкой. Может быть, он избегает общества из-за своих физических недостатков?
   Ворота замка были открыты, обгоревшие остатки подъемного моста, наспех обшитые досками, служили дорогой через ров. На башнях Фабио заметил дозорных, вооруженных самострелами и копьями.
   - Не удивляйтесь, - сказал Риньяно, проследив за его взглядом. - Здесь почти как на войне. Герцог приказал стеречь подходы к замку, хотя с севера и с востока он неприступен благодаря этим скалам.
   Внутри замок Монте Кастелло также напоминал крепость: фортификационные стены с бойницами, расположенные в несколько ярусов, вход в донжон по каменной лестнице, поднимающейся над постройками для гарнизона и слуг. Фабио немного оробел и против воли задержался у дверей из темного дуба, окованных медью, но Риньяно потянул его за собой, и он вошел.
   Великолепие внутреннего убранства замка обрушилось на него так внезапно и ярко, что он ошеломленно раскрыл рот. Невозможно было предположить, что внутри мрачной каменной крепости скрывается вся эта ослепительная роскошь позолоченной резьбы, бархатных портьер и изысканной мебели. Правда, присмотревшись внимательнее, нельзя было не заметить светлые квадраты на полу и стенах на месте исчезнувших ковров и гобеленов, пустые полки, предназначенные, вероятнее всего, для дорогих безделушек, а также следы клинков на мебели, похожие на белые уродливые шрамы. Холл замка казался огромным. Фабио мог представить себе проходившие здесь приемы и пиры, множество гостей, свободно расхаживающих по этому залу в свете сотен свечей в золотых канделябрах... Но теперь здесь было немноголюдно, Фабио заметил лишь несколько человек, по виду слуг. Один из них подошел к вновь прибывшим, немного поговорил с Риньяно и удалился.
   Вскоре он возвратился и велел Риньяно и его спутнику следовать за ним. Они прошли в следующий небольшой зал, соединявшийся с холлом коротким коридором. Фабио остановился на пороге, заметив хорошо одетую женщину средних лет, державшуюся прямо и с достоинством, сидевшую в кресле у окна. Ее лицо было смутно знакомым, но он никак не мог вспомнить, когда и где именно с ней встречался.
   - Ее сиятельство герцогиня Джованна, - вполголоса сказал Риньяно, кланяясь, и Фабио тоже низко склонил голову. Герцогиня была замечательно красива: ее черные волосы обрамляли гладкое лицо с голубыми, словно прозрачными, глазами, в едва приметных суровых складочках у безупречно прекрасных губ притаилась затаенная печаль.
   - Ваше сиятельство, я привез художника из Сиены, о котором спрашивал монсеньор Лодовико. Мэтр Сальвиати, подойдите, прошу вас.
   Фабио, опустившись на колено, поцеловал руку прекрасной герцогине.
   - Я счастлив видеть вас, ваше сиятельство.
   - Полагаю, мой сын тоже будет очень счастлив вас видеть, - отозвалась она. Ее голос звучал глуховато и, как показалось художнику, почти равнодушно. Он решил, что потеря мужа и младшего сына была для нее слишком тяжелым ударом. - Надеюсь, вы понимаете, что сейчас вам придется много работать, чтобы оправдать его веру в ваши способности?
   - Я готов, ваше сиятельство.
   - Хорошо. - Джованна отвернулась, и ее рассеянный взгляд устремился в окно. Фабио стало неуютно рядом с ней, и он посмотрел на других людей, присутствовавших в зале. У камина, опираясь на мраморный цоколь, стоял юноша лет шестнадцати, одетый в расшитую золотом рубашку, камзол из темно-синего бархата и модные узкие штаны. Взгляд его карих блестящих глаз с интересом изучал художника, и когда Фабио посмотрел на него, он улыбнулся.
   "Может быть, это и есть герцог Лодовико?" - подумал Фабио, неловко переминаясь с ноги на ногу, но молодой человек почти тут же рассеял его сомнения.
   - Как дела в Сиене, мэтр Сальвиати? - спросил он. - Надеюсь, вы успеете рассказать мне что-нибудь интересное, пока не явился Лодовико. Кстати, меня зовут Стефано.
   - Что именно вы хотели бы услышать, ваша светлость?
   - Да все равно. Говорят, герцог Сфорца грозился взять город под свою юрисдикцию, да совет не позволил. Верно ли, что Сфорца прислал своего наместника, и с ним едва не расправились?
   - Формально Сиена уже подчиняется миланским правителям, - пожал плечами Фабио. - Впрочем, это не сильно влияет на жизнь горожан. Празднества проходят точно так же, как и прежде, а если на них приезжают гости из Рима, то с двойной пышностью. - Он начал рассказывать о недавней свадьбе герцогской племянницы, когда торжества длились несколько дней и было роздано просто невероятное количество подарков и призов победителям различных состязаний. Гонки колесниц и соревнования борцов, танцы и игры, потешные сражения и представления лицедеев - иным из этих забав Фабио сам был свидетелем, а об остальных только слышал от соседей и друзей.
   Стефано слушал внимательно, его глаза сияли живым интересом. Фабио постепенно увлекся рассказом, заметив, как занимают мальчика подробности. Время от времени Стефано спрашивал, как были одеты римские вельможи или хороша ли племянница герцога. Казалось, ему было любопытно все, что касалось светской жизни. Если бы он был хозяином Монте Кастелло, подумал Фабио, его двор, вероятно, стал бы одним из самых блестящих и известных в Италии, насколько бы на это хватило золота герцогов Монтефельтро.
   Герцогиня, все еще сидевшая в кресле у окна, тоже повернулась к художнику и теперь рассеянно слушала его рассказ, держась по-прежнему отстраненно.
  День клонился к вечеру, косые лучи солнца падали в окна, наполняя комнату золотистым предзакатным светом. Фабио начало казаться, что герцогу Лодовико забыли доложить о его прибытии, либо что он просто забыл о приглашенном художнике, когда в коридоре послышались торопливые шаги.
  Фабио, как раз рассказывавший Стефано об экстравагантной ночной прогулке одного из членов кардинальской семьи, повернулся к двери и умолк, потрясенный: на пороге появился высокий молодой человек, лицо которого Фабио узнал, хотя никогда не видел его наяву. Это лицо снилось ему в последнее время так часто, он пытался рисовать его, но никак не мог в точности вспомнить, - бледное, изысканно красивое лицо юного апостола Иоанна, обрамленное густыми черными кудрями. Гибкий, статный, широкоплечий, этот юноша был настоящим красавцем. Глубокий черный бархат расшитого серебром камзола лишь оттенял необычайную белизну его кожи, казалось, никогда не знавшей солнечного света. Фабио направился было ему навстречу, но молодой человек сам подошел к нему, улыбаясь.
  - Ах, вот и вы, дорогой мэтр Сальвиати! - воскликнул он, горячо пожав руку художника неожиданно сильной ладонью. - Признаться, я не надеялся, что вы примете мое приглашение. Надеюсь, ваше путешествие было не слишком утомительным?
  - Нет, ваше сиятельство, - смущенно проговорил Фабио, все еще не в силах оправиться от наваждения. - Ваш секретарь синьор Риньяно был так предупредителен и любезен, что мне удалось уладить свои дела в Сиене очень быстро, а путешествие прошло почти незаметно.
  - Все же вы, вероятно, устали и проголодались, ведь Риньяно привел вас в замок, едва вы прибыли, не правда ли? Он всегда в точности выполняет приказания хозяев, хотя мог бы немного считаться и с вашими желаниями. Стефано, почему ты не догадался распорядиться об ужине для мэтра Сальвиати?
  - Я полагаю, его покормят на кухне, - сказала герцогиня Джованна. Фабио с запозданием заметил, что Лодовико чрезвычайно похож на мать: те же утонченные черты бледного лица, те же чуть припухлые губы, тот же вздернутый подбородок с маленькой ямочкой. Только глаза молодого герцога - выразительные, темно-синие, блестящие - не походили на потухшие светло-голубые глаза Джованны, в них светились ум и энергия.
  - Ни в коем случае, мама, - возмущенно заявил Лодовико. - Я настаиваю, чтобы мэтр Сальвиати ужинал с нами за одним столом. Он не маляр и не мастеровой из слободы, и прежде всего он мой гость. Пойдемте, синьор Фабио.
   Художник поклонился.
   - Вы так любезны, ваше сиятельство. Думаю все же, я не заслуживаю такого почета.
   - О чем вы говорите, синьор Сальвиати! - рассмеялся Лодовико. - Я буду рад оказать вам гостеприимство.
   Фабио удивлялся все больше, его первоначальная растерянность и потрясение сменялось восхищением. Юный герцог Монтефельтро был поистине великолепен. Безупречные манеры сочетались в нем с простотой и искренним радушием, а предупредительность по отношению к художнику не носила оттенка пренебрежения. Казалось, он более приветлив с Фабио, чем с матерью и братом, и это было еще одной загадкой.
   Во время скромного ужина Лодовико расспрашивал Фабио о жизни за пределами Урбино, но интересовало его совсем не то, что его младшего брата: ему хотелось знать больше о политике, о восстаниях в Пизе, о новостях из Рима, о вторжении французов. Фабио слишком мало был осведомлен обо всем этом, и постепенно разговор перешел на другие темы. Юный герцог оказался весьма образованным, как и говорил Риньяно: он признался, что три года изучал в Болонье правоведение и древние языки, но теперь вряд ли сможет туда вернуться. Его страстью были чтение и искусство.
   - У отца было много редких книг, - сказал он. - К сожалению, теперь они почти все уничтожены, осталось лишь несколько, на которые не позарились грабители Борджиа...
   - Лодовико тратит на чтение кучу времени, - насмешливо заметил Стефано. - Если бы ты поменьше читал, братец, то давно женился бы и наплодил детей. Тебе милее выдумки писак, чем реальная жизнь. Не понимаю, как можно жить в такой глуши и не тяготиться этим!
   - Помолчи, Стефано, - беззлобно посоветовал герцог. - Если тебе нравятся празднества, я не возражаю, чтобы ты посещал их, сколько тебе заблагорассудится. Только будь осторожен и не настраивай против себя людей, которые сильнее тебя.
   - Ты, похоже, чересчур осторожен, - хмыкнул Стефано. - Между прочим, Джулия Манци уже давно по тебе сохнет, да и не одна она, если верить тому, что говорят.
   - Придержи язык, брат.
   - Мальчики, довольно. - Герцогиня Джованна нахмурилась и поднялась из-за стола. - Лодовико, тебе действительно пора обращать больше внимания на девушек. Помнится, кузен Гвидо обещал устроить твой брак с племянницей кардинала Конти, она довольно мила и...
   - Это о ней говорят, что она делит ложе со своим престарелым дядюшкой, который, кстати, является и ее отцом? - небрежно обронил Лодовико, не поднимая глаз от тарелки. - Право, матушка, она не слишком хорошая партия для меня. Боюсь, я не сумею обеспечить привычных ей развлечений.
   Стефано прыснул, Фабио сдержал невольную усмешку, Джованна резко вздернула подбородок и, прямая, как стрела, стремительно направилась к выходу.
   - На твоем месте я бы рассмотрел возможность такого брака, - протянул Стефано, улыбаясь, едва шаги матери затихли в коридоре. - Не зря говорится, что старый конь борозды не испортит, а кардинал скоро покинет этот грешный мир. Представляешь, какой опыт может быть у его племянницы, так что тут, наверное, и мне перепало бы кое-что...
   - Напрасно надеешься, у монсеньора кардинала Конти уже есть наследники - его племянники Адриано и Лоренцо, так что милой Леоноре не придется долго тосковать.
   Стефано захохотал и бросил в брата кусочком хлеба. Не обратив на его выходку внимания, Лодовико встал и вопросительно посмотрел на Фабио.
   - Мой брат неучтив и ведет себя как мужик. Иногда это бывает довольно утомительно, особенно когда они с матушкой начинают сватать мне окрестных девушек. Вы не хотели бы пройти со мной в кабинет, синьор Сальвиати? Доброй ночи, Стефано, надеюсь, сон пойдет на пользу твоему распаленному воображению.
   Сопровождаемый Фабио, герцог вышел из столовой и направился вверх по лестнице на второй этаж. Художник любовался его легкой походкой и гордой осанкой прирожденного правителя; ему отчаянно хотелось написать портрет этого чудесного юноши, ставшего реальным воплощением его снов. Кроме того, Лодовико отличался рассудительностью и острым умом, что ставило его на голову выше всех молодых людей его возраста, когда-либо встречавшихся Фабио. Несомненно, у Монте Кастелло был достойный хозяин, и Джироламо де Монтефельтро мог бы гордиться своим старшим сыном.
   Кабинет герцога оказался небольшой квадратной комнатой, выходившей двумя узкими окнами на запад. Лодовико быстро зажег свечи, и Фабио смог рассмотреть простую, но уютную обстановку: у темного камина - резные кресла, обтянутые бархатом; низкая кушетка с парой подушек, большой стол с астролябией, картами и письменным прибором, полки с книгами и связками пергамента, массивный сундук в углу, на полу неяркий ковер, пара картин на стенах.
   - Это была комната вашего отца? - чуть поколебавшись, спросил Фабио.
   - Нет, это всегда была моя комната, - просто ответил Лодовико. - Прошу вас, садитесь.
   - Я не очень стесняю вас, ваше сиятельство? Уже вечер, и я, вероятно, должен уйти...
   - Ни в коем случае, синьор Фабио. Я никак не мог дождаться вашего приезда. Верите ли, я даже не знал, удастся ли Риньяно разыскать вас. Но вот вы здесь, и это почти чудо! Наверное, вы задавали себе вопрос, почему я искал именно вас?
   - Признаться, да.
   - Два года назад мы с отцом были в Сиене. Город не особенно мне понравился, хотя он не такой шумный, как Флоренция, и не так грязен, как Имола. Но собор там оказался великолепнейшим! Фреска у алтаря показалась мне необыкновенной, я никогда не видел, чтобы фигуры на росписях в церкви так походили на обычных живых людей, а не на застывших в ритуальных позах плоских долговязых уродцев. Я до сих пор не могу забыть лицо святого Марка, его полный боли и прощения взгляд. Мне хотелось плакать, когда я смотрел на него... Именно тогда я понял, что рано или поздно должен встретиться с художником, нарисовавшим эту фреску. Я искал вас, но в тот раз отцу было не до художников, как, впрочем, и всегда. Пока он улаживал дела с наместником, я расспрашивал епископа и священников о людях, расписывавших собор. Увы, мне назвали несколько имен, а у меня не было времени разузнать о каждом подробнее. Я уехал, так ничего и не узнав. Если бы я был так же упрям, как Стефано, мне ничего не стоило бы бросить учебу в Болонье ради искусства, разыскать вас и брать у вас уроки, но... Мне жаль, что я не смог пригласить вас раньше, синьор Сальвиати.
   Фабио поднялся, вынул из камина уголек и, подойдя к столу, взял чистый листок пергамента.
   - Сколько вам лет, ваше сиятельство? - спросил он, усаживаясь в кресло напротив герцога.
   - Восемнадцать. Не считаете ли вы меня ребенком?
   - Ничуть. - Пальцы привычно сжали кусочек угля, и на пергаменте появились первые беглые штрихи. - Вы умны, образованны, у вас неплохой вкус и хорошие манеры.
   - Мне кажется, мои манеры не вполне соответствуют придворным обычаям знатных вельмож Италии, - усмехнулся Лодовико. - Моя мать говорит, что я мало бываю в обществе и оттого не умею вести себя на людях.
   - Действительно, ваше сиятельство, - кивнул Фабио. - Я не заметил в вас ни самодовольства, ни зависти, ни показного бахвальства - ничего из того, что так свойственно богачам.
   - Я не признаю грубой лести, синьор Сальвиати.
   - А я не умею льстить, монсеньор Лодовико. - Фабио всмотрелся в лицо молодого герцога и вновь опустил глаза. - Я действительно очарован всем, что видел сегодня в Монте Кастелло, и в особенности вами. Синьор Риньяно говорил, что местные жители любят вас, и теперь я понимаю, за что.
   - Наверное, потому что они плохо меня знают, - улыбнулся Лодовико. - Я просто стараюсь не беспокоить их без нужды, к тому же у меня нет на это времени. А если и меня не беспокоят, я просто счастлив.
   Он немного помолчал, внимательно следя за рукой художника, делающей набросок, потом заговорил снова, негромко, словно сам с собой:
   - Меня мало занимают развлечения, которые так любит мой брат Стефано. Иногда мне хочется жить в другом мире, где нет сплетен, интриг и войны, где людям не приходится лгать, чтобы выжить... Вы, может быть, не задумывались об этом, хотя вряд ли - ведь вы художник и понимаете, что я имею в виду. Ваши картины могли бы помочь мне создать для себя кусочек этого мира.
   Фабио покачал головой.
   - Я понимаю вас, ваше сиятельство, но моих способностей не хватит на воплощение грез.
   - Вы так думаете? - Лодовико поднялся и прошел к темному окну, постоял немного, глядя в непроглядную ночь, и опять повернулся к Фабио. - Одна из грез уже сбылась - потому что вы здесь.
   Его взгляд упал на набросок, лежащий на коленях художника: юное лицо с мечтательными сияющими глазами, черные завитки непокорных волос, чувственная линия рта, твердый подбородок с ямочкой, горделивая посадка головы на сильной шее.
   - Вы рисуете так быстро, - прошептал Лодовико, и его зрачки расширились, - и так похоже, что я боюсь вас. Вы повторяете бога, синьор Сальвиати. Я дам вам все, что потребуется, все, что будет в моих силах, чтобы вы творили еще и еще.
   Фабио отложил рисунок и потер испачканные пальцы. Похвала герцога казалась ему незаслуженной и смущала его; он считал, что Черути и Боттичелли рисовали гораздо лучше, а сам он лишь посредственно копировал натуру. Нельзя было, однако, не признать, что портрет Лодовико ему удался: неожиданно для себя самого он ухватил то сходство, которого безуспешно добивался, рисуя по памяти юношу, виденного им во сне.
   - Что вы хотите, чтобы я нарисовал?
   - Прежде всего, я попрошу вас расписать эту комнату. Она должна быть похожа на сад, а не на могилу. Здесь не хватает неба и солнца, птиц и цветов.
   - Пожалуй, я знаю, что вам нужно, - проговорил Фабио, оглядывая кабинет, - и могу завтра же приступить к работе.
   - Замечательно. - Герцог взял со стола нарисованный художником портрет и восхищенно посмотрел на него. - Знаете, мне очень не хочется отпускать вас от себя, синьор Сальвиати, но уже поздно и вы, наверное, устали; у вас сегодня был долгий день. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили комнату для ночлега. - Лодовико позвонил, и явился молчаливый слуга, которому и были отданы соответствующие распоряжения.
   - Благодарю вас, ваше сиятельство, - сказал Фабио, тронутый предупредительностью герцога.
   - Надеюсь, ваша жена не будет сильно беспокоиться?
   - Мне часто доводилось работать по ночам в Сиене, так что мое отсутствие ее не встревожит. А утром я непременно сообщу ей, что пробуду в замке какое-то время.
   - Ей придется обходиться без вас довольно долго, - улыбнулся Лодовико. - Пойдемте, я сам провожу вас.
   Пока они шли по замку, герцог время от времени останавливался и объяснял художнику, что именно хотел бы улучшить и переделать. Если снаружи Монте Кастелло напоминал крепость, то изнутри он должен был стать настоящим дворцом. Фабио подумал, что на осуществление этих планов Лодовико понадобится целая армия художников, архитекторов и скульпторов.
   - Назовите имена людей, которых вы считаете по-настоящему талантливыми, и они будут помогать вам, - словно отвечая на его невысказанную мысль, сказал герцог. - Пусть папа и его родственники считают, что разорили меня, это заблуждение мне на руку. Но во Флоренции и в Милане вряд ли найдется мастер, которого я не смог бы купить.
   - Меня вы тоже купили, ваше сиятельство? - поинтересовался Фабио.
   - Возможно, вам так кажется, но я надеюсь, что в мире не все зависит от денег. Я был честен с вами, сказав, что покорен вашим искусством, и для меня ваш приезд значит больше, чем просто договор найма. - Он повернулся к Фабио, сверля его почти гневным взглядом сверкающих глаз. - Гораздо больше, синьор Сальвиати.
   Художник устыдился; низко склонив голову, он проговорил:
   - Простите меня, ваше сиятельство. Моя жизнь в Сиене во многом зависела от материального благополучия, я слишком привык измерять отношение людей друг к другу титулами и количеством денег. В большом городе человек не может иначе, потому что все вокруг продается и покупается. Я оскорбил вас, сам того не желая.
   Он взял руку герцога и почтительно поцеловал ее. Юноша напряженно замер, и Фабио продолжал:
   - Вы так великодушны, что поистине в это не верится. Я еще раз прошу простить меня.
   - Вы мой друг, - сказал Лодовико, - а не оплаченный живописец. Давайте забудем обо всем этом, синьор Фабио. Идемте, я хотел по пути показать вам верхнюю галерею.
   Комната, отведенная художнику для ночлега, оказалась на третьем этаже возле лестницы. Дойдя до приоткрытой двери, Лодовико остановился.
   - Хотелось бы, чтобы вам тут понравилось. Если будет прохладно, я прикажу растопить камин.
   - Доброй ночи, ваше сиятельство, - сказал Фабио, ступив в комнату. Лодовико кивнул и приготовился уходить, затем внезапно окликнул художника:
   - Вы... очень ее любите?
   - Что? - не понял Фабио. - Кого?
   - Вашу жену. - На бледном лице герцога читались смущение и любопытство.
   - Ну... конечно. А...
   - Нет, все хорошо, - легко проговорил Лодовико, и Фабио показалось, что его щеки вспыхнули. - Спокойной ночи, синьор Сальвиати.
   Он торопливо сбежал вниз по лестнице, так что огонек свечи в его руке едва не погас, и Фабио остался в одиночестве.
   В этот вечер он долго не мог заснуть, раскинувшись на большой мягкой кровати с пологом и размышляя о событиях прошедшего дня. Прежняя жизнь казалась теперь такой далекой, словно ее никогда не было. Монте Кастелло, древний замок в горах, и его юный хозяин - все это было похоже на сказку, в которую Фабио попал по ошибке или по волшебству. Герцог Лодовико потряс его до глубины души: бесхитростный, мечтательный и пылкий, он был так беззащитен перед жестокостью мира, сам не сознавая этого. Однажды в Сиене Фабио видел Чезаре Борджиа, приезжавшего на праздник Палио; в то время Чезаре был едва ли старше Лодовико, но его надменность, грубость и распущенность бросались в глаза любому. Окруженный толпой льстецов, фаворитов и куртизанок, он проезжал по улицам, насмехаясь над горожанами и приказывая охранникам опрокидывать прилавки купцов, мешавшие, как он считал, продвижению его кортежа. Большинство молодых вельмож старались подражать Чезаре, проводя жизнь в увеселениях и соперничая друг с другом в распутстве. Народ боялся их едва ли не больше, чем грабителей и разбойников. Лодовико де Монтефельтро был совершенно иным; Фабио видел в нем сказочного рыцаря, ангела, случайно спустившегося с небес на землю. Такая чистая и возвышенная душа могла существовать лишь в уединении этих гор и лесов, ей не было места в шумном мире, в показном блеске знатных дворов.
   Фабио вспомнил странный последний вопрос Лодовико о его жене. Что он имел в виду и что хотел услышать? Возможно, герцога тревожила мысль о том, что Терезе придется долго обходиться без мужа. Но у нее будет все необходимое, и время от времени Фабио все же будет навещать ее... Он вздохнул, вспомнив о Терезе, о ее смехе, ее шелковистых темных волосах, ее ласковых руках и мягких губах. Постель казалась ему такой неуютной и пустой без ее тела под боком... но усталость понемногу взяла свое, и Фабио соскользнул в сон, как в невесомый теплый пух.
   Утренний свет, бивший в открытые окна, разбудил его. Солнце, стоявшее уже высоко, припекло его руку, лежавшую поверх покрывала. Комната купалась в ярком свете, расцвечивающем блеклые каменные стены и выгоревшие гобелены в бело-золотистые тона; горный воздух, пахнущий сыростью, землей и цветами, был свеж и прохладен. День обещал быть чудесным, и Фабио прежде всего решил навестить Терезу. Спустившись вниз, он прошел теми же коридорами, которыми накануне ночью вел его герцог, но теперь они выглядели совсем по-другому: мрачные темные своды превратились в просторные аркады, серые потолки и стены оказались недавно выбеленными, черные портьеры в столовой теперь стали темно-синими, напомнив художнику цветом глаза самого Лодовико Монтефельтро.
   В столовой он застал герцогиню Джованну, в одиночестве завтракавшую за большим столом. Она кивнула Фабио, ответив на его приветствие, но не пригласила сесть.
   - Лодовико еще не вставал, - сказала она. - Так что у вас есть еще время, чтобы позавтракать и осмотреться, мэтр Сальвиати. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Риньяно или к канцлеру моего сына, Доменико Гвардиччани, вы найдете его внизу, во дворе.
   Вовсе не расстроенный из-за невозможности пообщаться с герцогиней подольше, Фабио вышел во двор замка, где действительно довольно быстро отыскал тучного бородатого человека, на которого ему указали, как на канцлера герцога Лодовико.
   - А, вы тот самый живописец из Сиены, - сказал бородач, пожимая руку Фабио. - Наслышан. Риньяно неплохо о вас отзывался. Я получил письменное распоряжение от герцога выдать вам лошадь и сто дукатов. Вот деньги, а лошадь ждет в конюшне.
   - Спасибо, синьор Гвардиччани, я как раз собираюсь поехать в город.
   - Что ж, надеюсь, дорогу вы найдете.
   Сев в седло и выехав за ворота, Фабио подумал, что канцлер явно не в восторге от расточительности своего хозяина; Гвардиччани был деловым человеком, по всей вероятности, умевшим считать деньги, в отличие от юного герцога, и сотня дукатов для художника, еще не принявшегося за работу, казалась ему непомерной платой.
   До города верхом оказалось совсем недалеко, Фабио даже удивился, как долго они поднимались накануне к замку вместе с Риньяно. Терезу он застал во дворе дома вместе с пожилой дамой в простом платье и чепце; женщины, смеясь, доставали воду из колодца. Заметив Фабио, Тереза радостно подбежала к нему и чмокнула в небритую щеку.
   - Ох, Фабио! Я так волновалась! Когда вечером пришли Дзанетта и Орсо, они сказали, что ты остался в замке, что тебя принял герцог... Ты, наверное, голоден?
   - Ну, я не отказался бы перекусить. Надеюсь, мое отсутствие не сказалось на твоем кулинарном мастерстве? - Фабио прижал к себе жену, и она хихикнула. - Что у нас на завтрак?
   На завтрак оказались пшеничная каша, горячие пироги, сыр и холодное молоко. Фабио ел с аппетитом, рассказывая о приеме, оказанном ему герцогом Монтефельтро, и о замке Монте Кастелло.
   - Герцог не женат, - поинтересовалась Тереза, - но у него есть невеста?
   - Не знаю. - Фабио пожал плечами. - Он довольно скрытен во всем, что касается его личной жизни. Если бы ты увидела его, ты не стала бы спрашивать о таких вещах.
  - Почему? Ты сказал, что он очень красивый юноша. Неужели он красивее Чезаре Борджиа?
  Фабио усмехнулся.
  - Ну, Чезаре крепко запал тебе в душу! Разумеется, Чезаре Борджиа красавец, недаром столько женщин сходит по нему с ума, да только добра это никому не приносит. Разве ты не помнишь, что он вор, убийца, насильник и безжалостный тиран? Про него говорят, что еще в ранней юности он делил с отцом и братьями любовь собственной сестры. Чезаре - настоящее животное. Что же касается герцога Лодовико, то он поистине удивительный человек! Да, он поразительно красив, но внешняя красота сочетается в нем с величием духа, образованностью, утонченностью и тактом. Может быть, тебе он показался бы немного странным, потому что темы, которые его интересуют, имеют мало общего с нашей повседневной жизнью. Но благодаря ему мы теперь можем жить достойно. Вот, посмотри, я привез деньги, на которые ты сможешь купить все, что нужно для хозяйства. Кстати, я собираюсь отослать в Сиену письмо и оставшиеся сорок дукатов для Спаноччи.
  - Письмо для Спаноччи?
  - Нет, для графа Орети, любезность которого позволила мне встретиться с синьором Риньяно. Я обещал послать ему весточку. Ты уже разобралась с вещами?
  - Твои инструменты и все картины наверху, в отдельной комнате. Там же твоя рабочая одежда, я думаю, она тебе понадобится.
  - Будь я проклят, если не буду носить ее теперь постоянно! - засмеялся Фабио. - Мне предстоит большая работа. Ну, покажи мне, как ты устроилась, потому что у меня не часто будет возможность навещать тебя.
  Тереза отвела его в комнаты второго этажа, одна из которых была спальней, а вторая предназначалась под рабочий кабинет, но там пока были сложены вещи художника - краски, холсты, кисти и шпатели, отдельной стопкой лежали старые наброски, в углу, накрытые полотном, были составлены готовые картины. Фабио бросил взгляд на наброски и увидел лежащий сверху кусок пергамента с рисунком головы апостола Иоанна, сделанный им в последний день в Сиене. Сходство с герцогом Лодовико определенно было, и художник вновь удивился судьбе и пророческим снам. Он заколебался, не сказать ли об этом Терезе, но передумал. Собрав нужные ему вещи, он связал их в узел и хотел унести вниз, но Тереза, подкравшись к нему сзади, шаловливо обхватила руками его талию.
  - Неужели ты собираешься уехать прямо сейчас? - вкрадчиво спросила она.
  - Вообще-то герцог платит мне за работу, а не за прогулки по окрестностям. Что он скажет, если не найдет меня в замке после полудня?
  - Ну, еще есть немного времени. - Ее пальцы забрались под рубашку Фабио и стали поглаживать его грудь. - Тебе не помешало бы отдохнуть и привести себя в порядок. Что скажешь?
  Засмеявшись, Фабио повернулся и крепко поцеловал жену.
  - Наверное, было бы неплохо.
  - О, боже, какой ты колючий! - пожаловалась Тереза, распахнув ворот его рубашки. Он потянул с ее плеч платье, обнажая грудь.
  - Ничего страшного. - Взяв ее на руки, он отнес ее в спальню и уложил на кровать, а затем принялся покрывать ее тело поцелуями. Она стонала, обнимая его за шею, и помогала ему раздеться, пока он ласкал ее. Фабио хотел, чтобы все было как всегда - неторопливо, нежно и страстно, чтобы обладанию предшествовала долгая игра, а потом Тереза впустила бы его, сдаваясь на милость своего победителя и прижимая его к себе в порыве сладостного нетерпения, а он пронзал бы ее медленно и глубоко... Но получилось как-то слишком торопливо; он никак не мог сосредоточиться, в голове отчего-то вертелся вопрос Лодовико: "Вы очень ее любите?", и он чувствовал непонятное беспокойство. Он ласкал груди Терезы, целовал ее губы и ощущал ее пальчики на своем члене, но прежней страсти не ощущал. Овладев ею, он задвигался, понемногу распаляясь, и, когда она стиснула ногами его поясницу, неистово прижимаясь к нему в судорогах наслаждения, закрыл глаза и постарался выбросить из головы смущавшие его мысли. Тереза билась и стонала, стискивая его в своем лоне мягкой пульсацией мышц, и он, закричав от не сдерживаемого более удовольствия, излился, прижимая к себе ее гибкое тело.
  - Мне так этого не хватало, - выдохнул он, и она счастливо улыбнулась.
   Вымывшись, побрившись и переодевшись, Фабио нагрузил на лошадь картины и вещи, которые могли понадобиться ему в замке, и, простившись с женой, направился вверх по дороге, ведущей к Монте Кастелло. Солнце уже миновало зенит, когда он пересек подъемный мост. Во дворе замка его ждал Пьетро Риньяно, который сказал, что герцог принимает посланцев из Флоренции и поэтому велел проводить художника в галерею второго этажа, откуда он планировал начать роспись.
   Фабио вспомнил, что накануне герцог Лодовико говорил, что в галерее не требуется много фресок, разве что немного цветочных мотивов, а потолок должен быть расписан в виде небесного свода. Вызвав плотника, Фабио объяснил ему, как нужно соорудить леса, и для начала попросил принести ему приставную лестницу. Он начал быстро набрасывать на стене контуры рисунков, и вскоре настолько увлекся, что перестал замечать проходящих мимо слуг, которые, останавливаясь, с интересом смотрели за его работой.
   - Наверное, вам не помешал бы мальчишка, чтобы переносить лестницу, - глубокомысленно заметил старый плотник, стоявший все это время у каменной балюстрады. - Мои внуки целыми днями бездельничают, а тут могли бы пособить. Что вы думаете, мэтр?
   - Думаю, их помощь действительно пригодилась бы. Если они окажутся работящими и толковыми, я мог бы поучить их и рисовать.
   - Не думаю, что из них выйдет толк. - Плотник покачал головой. - В любом случае, они займутся делом, это порадует их отца.
   Он удалился, и Фабио продолжал работать в одиночестве. Разметив рисунок на торцевой стене и в начале галереи, он решил, что дальше будет повторять цветочный орнамент вокруг проемов, а стену напротив каждого из них украсит гербовая виньетка. Мысленно он уже видел законченную роспись, и теперь словно воссоздавал ее по памяти. Время летело незаметно, и только остановившись, чтобы оценить композицию, Фабио понял, как он устал. Руки затекли, спину ломило, мышцы ног болели от напряжения. Опершись о парапет, художник вдохнул пахнущий сыростью воздух и стал смотреть во двор, где слуги заводили в конюшню лошадей, чистили сбрую и таскали в поилки воду из большого каменного колодца.
   - Я просто потрясен, синьор Сальвиати, - услышал он знакомый голос и, повернувшись, увидел перед собой герцога Лодовико. - Картины, которые вы привезли, просто великолепны, я уже выбрал кое-что для своего кабинета и для столовой, остальные непременно должны быть в зале... А вы, оказывается, уже принялись за дело! Вот уж не думал, что вы так быстро работаете!
   - Это лишь наброски, ваше сиятельство, - проговорил Фабио смущенно. - Я стараюсь оправдать ваше доверие и теперь прошу вас оценить исполнение ваших планов.
   Он объяснил герцогу свой замысел, и тот заявил, что вполне им доволен.
   - Я хотел бы присутствовать, когда вы начнете расписывать стены, - сказал он. - Если я могу еще хоть чем-то помочь, только скажите. В Остии я мог бы заказать отличные квасцы, а во Флоренции - любые краски...
   Его синие глаза сияли неподдельным воодушевлением; Фабио не мог отделаться от чувства восхищения, глядя на юного герцога, но при этом ему отчего-то было не по себе.
   - Мне так не хватало вас сегодня, - признался Лодовико. - Моя жизнь была ужасно скучна, пока не появились вы. Стефано не знает иных забот, кроме своего гардероба да поиска развлечений, а матушка... немного не в себе с тех пор, как умерли отец и Паоло. Они не понимают меня, а я не желаю жить их жизнью.
   - Ваш брат мог бы составить вам компанию, ваше сиятельство. У него, как я заметил, легкий характер.
   - Наверное, слишком легкий, поэтому мы не уживаемся. Его хватает лишь на то, чтобы меня дразнить. Очень скоро он намерен отправиться в Пезаро, чтобы вести жизнь сибарита и быть ближе к самым роскошным дворам Италии. Ну, это его дело, только добра от этого, думаю, не будет. - Он помолчал. - Скажите, вы были сегодня в городе?
   - Да, ваше сиятельство. Моя жена устроилась как нельзя лучше, и ей помогают двое слуг.
   - А, хорошо. - Он посмотрел на Фабио, словно не решаясь о чем-то спросить, потом проговорил. - Ей придется уступить вас мне на довольно долгое время.
   Фабио не нашелся с ответом, и герцог улыбнулся.
   - Я сохранил ваш рисунок, - сказал он вполголоса. - Это настоящее чудо.
   "Это вы чудо, Лодовико, - подумал Фабио. - Я мог бы рисовать вас без конца. Ваши глаза, вашу улыбку, ваше лицо..."
   - Если у вас будет время, напишите мой портрет, - попросил герцог.
   - Для меня это честь и удовольствие, - отозвался Фабио. - К тому же я сам хотел просить вас послужить моделью.
   - Прекрасно, мой друг. А теперь пойдемте, сегодня вы заслужили отдых.
   В последующие дни Фабио увлеченно работал в галерее, и герцог приходил к нему посмотреть и побеседовать. Лодовико вставал поздно, и часть работы Фабио успевал завершить в его отсутствие. Внуки плотника, двенадцатилетние шустрые близнецы, оказались хорошими помощниками, к тому же работа мастера Сальвиати их сильно впечатлила, и помимо обязанности, для них это было просто интересным занятием. Они растирали краски, наносили покрытие на штукатурку, с легкостью делали всю подсобную работу, которую поручал им Фабио. Галерея была закончена в течение недели, и прибывшие из Флоренции скульпторы и архитекторы взялись за оформление лепнины. Герцог Лодовико, казалось, намеревался полностью переделать замок; большой холл был украшен фризами античных колонн, потолок заменили сводом, подготовленным под роспись. Из Каррары по заказу молодого скульптора Джанфранко привезли глыбы белого мрамора, и Фабио вместе с архитектором делал наброски интерьеров. Для художника и его помощников были сооружены леса, на которых Фабио проводил почти целые дни. Его руки покрылись разноцветными пятнами и позолотой, одежда напоминала пестрый бесформенный балахон, первоначального цвета которого не мог бы вспомнить и он сам. Лодовико проводил с художником все свободное время, обсуждая темы фресок и давая довольно толковые советы по композиции. У юного герцога, несомненно, был великолепный вкус и чувство цвета, и Фабио находил его присутствие не только полезным, но и вдохновляющим. Никогда в жизни ему не работалось так легко, как в Монте Кастелло. Он почти не вспоминал о жене, лишь иногда посылал ей весточку и просил сообщить, не нужно ли ей чего-нибудь. Работа захватила его целиком, он находил радость в возможности реализовать свои способности и был в восторге оттого, что герцог хвалил его. Лодовико всячески подчеркивал свое особое отношение к художнику, став Фабио настоящим другом. Они часто разговаривали на разные темы, в том числе и не связанные с искусством. Герцог много читал и был непревзойденным рассказчиком. После наступления темноты они шли в комнату Лодовико и там неторопливо беседовали; иногда герцог читал вслух, пока Фабио набрасывал эскизы росписей. Больше всего Лодовико любил старые хроники и рыцарские романы, его занимали английские легенды о короле Артуре и романы о Роланде.
   - Благородство и честь никогда не стареют, - говорил он мечтательно. - В наше время их так мало, что тем удивительнее порой встречать их.
   Время от времени герцог звал Фабио на прогулку; он отлично знал все окрестные тропинки и ловко взбирался на скалистые уступы, напоминая художнику своими движениями неосознанную грацию кошки. Не любивший яркого солнца, Лодовико обожал закаты и ночь; стоя у края обрыва, он наблюдал, как медленно мир погружается в тени, и последние лучи уходящего дня золотили его статную фигуру, словно отлитую из сверкающей бронзы: задумчивый ангел, застывший на пороге горящих небес. Домой они возвращались уже в темноте, разгоняемой светом факела в руке сопровождавшего их слуги, Фабио или самого герцога.
   При всех своих достоинствах, Лодовико был скрытен и легко раним, а общество тяготило его. Фабио приходилось видеть, как он мучился, развлекая гостей, бывавших в Монте Кастелло. На лице его в такие моменты бывала натянутая улыбка, но глаза оставались холодными, и художник, улавливавший все оттенки выражения его лица, замечал в них скуку и презрение. Лодовико не нравилось, когда кто-либо громко говорил, и испытывал плохо скрываемое отвращение всякий раз, когда люди случайно или намеренно прикасались к нему. Пожалуй, единственное исключение он делал для матери и брата, да еще, пожалуй, для Фабио, хотя художник прекрасно запомнил, как напрягся молодой герцог, когда он поцеловал ему руку, и поклялся себе не повторять этого жеста в будущем. Однажды в замок приехал кардинал Конти с юной племянницей, очаровательной шестнадцатилетней девушкой, которая откровенно кокетничала с Лодовико, но тот подчеркнуто не обращал на нее внимания, и она обратила свои взоры на Стефано. Когда герцогиня Джованна упрекнула Лодовико в дурных манерах, герцог с каменным выражением лица предложил гостье развлечь ее игрой на лютне. Когда же девушка, плененная его красотой и музыкальностью, подошла и шутливо положила ладонь ему на плечо, Лодовико встал, отложил лютню и очень твердо заявил, что не желает больше видеть ее в Монте Кастелло. Потрясенный кардинал отбыл в тот же день с рыдающей племянницей, а Лодовико выслушал от матери суровое нравоучение и, в самом дурном расположении духа провел весь вечер на западной башне в обществе Фабио, пытаясь успокоиться. Поведение герцога не казалось художнику отвратительным; по его мнению, у любого человека, в конце концов, могли быть принципы, которые нельзя было нарушать, и во всей этой истории ему было немного жаль самого Лодовико.
   Мало-помалу Фабио привык к жизни в Монте Кастелло и перестал обращать внимание на холодность герцогини Джованны и язвительные насмешки юного Стефано, прежде так больно ранившие его и заставлявшие чувствовать себя неловко. Мир для него сомкнулся на работе и герцоге Лодовико.
   Как-то раз вечером, после окончания работы в большом зале, Лодовико, как обычно, позвал Фабио поужинать с ним в его комнате. За ужином разговор зашел о росписях кабинета и спальни герцога, и Фабио предположил, что, вероятно, в кабинете следует изобразить сцены из романов о Граале, а в спальне - танцующих нимф или пастушек, отдыхающих на лоне природы. Лодовико с улыбкой заметил, что очаровательные женщины будут неплохо смотреться в спальне Стефано, а сам он предпочитает что-нибудь менее легкомысленное.
   - Скажите, синьор Сальвиати, что вы сами нарисовали бы для меня, не следуя моде и привычкам знатных господ из Сиены или Милана?
   - Возможно, ангелов, которые хранили бы ваш покой, ваше сиятельство.
   Лодовико медленно кивнул.
   - Что ж, пожалуй, это было бы неплохо. - Он уселся на кушетку, подперев рукой подбородок, и внимательно посмотрел на Фабио. - Мне так не хватает покоя в последнее время.
   - Мне так жаль, что печальные события, случившиеся здесь... - начал Фабио, но Лодовико отмахнулся.
   - Такое случается в наши дни довольно часто, синьор Фабио, вы это знаете. Я никогда не смогу забыть того, что произошло с моим отцом и младшим братом, но надо продолжать жить, думая о живых, а не оплакивая мертвых. Я говорил не об этом. С тех пор, как вы приехали, все изменилось для меня. Мне стало так важно видеть вас, беседовать с вами. Я сделал бы для вас все, что угодно... - Он осекся и опустил глаза. - Простите, я не должен был этого говорить. - Улыбнувшись, он встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате, затем остановился перед Фабио. - Знаете, я хотел пригласить вас на прогулку. Есть одно место, которое я вам еще не показывал, но очень его люблю. Если вы не устали...
   - Буду рад сопровождать вас, ваше сиятельство, - отозвался Фабио. Слова герцога взволновали его и привели в смятение. Привязанность Лодовико иногда пугала его, и он не решался представить себе всю глубину чувств юного герцога, способного на такую дружбу. Кроме того, он побаивался и собственной привязанности к нему; Лодовико не только был ему верным другом, но заменил ему брата и сына. Фабио никогда не посмел бы сознаться в этом герцогу, помня о разделявшей их стене светских условностей и положения.
  Выйдя из замка, они свернули на лесную тропинку, петляющую по склону горы, и пошли через лес в сгущающихся сумерках. Июньская ночь была светлой, ясные звезды вспыхивали в глубокой синеве крохотными искрами. В неподвижном воздухе еще разносились птичьи трели, но с наступлением темноты они понемногу затихали.
  - Мой дед построил мост над Ястребиным ущельем, - сказал Лодовико. - Отец говорил, что по нему можно убежать из замка, если на Монте Кастелло нападут враги. Только вот сам он не смог убежать...
  - А вы сами убежали бы, ваше сиятельство? - спросил Фабио, уже зная ответ.
  - Герцоги Монтефельтро не бегут, - спокойно проговорил Лодовико, вскинув голову. - Уверен, что и у моего отца не было такого намерения. Идемте, мой друг, и вы поймете, что этот мост на самом деле построен не для бегства.
  Они взбирались все выше по тропе, скрытой под пологом леса, пока наконец не вышли на открытую площадку, от которой дорожка уходила дальше вверх по склону и терялась в подлеске. Прямо под их ногами скалы обрывались в пропасть поросшего лесом ущелья. Внизу в теснине бесновался горный поток. Фабио остановился, потрясенный, когда свежий влажный ветер остудил его разгоряченное быстрым подъемом лицо: через ущелье к соседней скале был переброшен деревянный мост, казавшийся нереально хрупким между этими могучими скалами.
  - Вот это место, - негромко сказал Лодовико. - Моя матушка боится даже смотреть на этот мост, а Стефано говорит, что рано или поздно я поплачусь жизнью за безумное пристрастие к виду, который отсюда открывается. Вам не страшно?
  Фабио вздрогнул, когда Лодовико легко прикоснулся к его локтю, приглашая ступить на мост следом за собой. Дерево, казалось, звенело и вибрировало под ногами, и художник действительно испугался. Что это было - ветер или дрожь древних гор? Сделав несколько шагов, он остановился на расстоянии вытянутой руки от герцога, вцепившись в гладкие круглые перила и пытаясь унять собственный страх.
  - Посмотрите, отсюда как на ладони видно все окрестные дороги и города. Я представляю себя ястребом, летящим в горной выси, свободным и одиноким. Вон там, далеко на востоке, Пезаро, а еще дальше - море... Я мечтаю путешествовать, но не так, как Стефано; его интересуют только вечеринки и празднества, а мне хотелось бы посмотреть то, что создано просвещенными и искусными людьми. Блеск светской роскоши проходит, когда кончаются деньги, но что-то остается... Не правда ли, мой дорогой друг?
  Фабио молчал, зачарованный действительно прекрасным видом, открывающимся с моста. Должно быть, именно так видят землю птицы, подумал он, задыхаясь от переполняющих его чувств. Ему хотелось раствориться в этом пейзаже, стать ветром, ястребом, водной пылью на дне ущелья, корнями сосен, пронизавшими камень скал...
  Луна поднялась над дальними снежными пиками, заливая бледным таинственным светом окрестные леса и сверкая холодным серебром на глади дальнего озера. Мир застыл в безмолвном сне, лишь неумолчно рокотал далеко внизу поток срывающегося в пропасть водопада.
   - Здесь так спокойно, правда? - нарушив молчание, шепотом спросил Лодовико. Его тонкие пальцы небрежно легли на перила, и он вопросительно взглянул на Фабио. - Иногда я прихожу сюда слушать ночь.
   Он снова умолк, но продолжал разглядывать художника. Стоя рядом с ним, Фабио вдруг остро почувствовал исходившие от него спокойную уверенность, силу и доброту. Он был так юн, так прекрасен и мечтателен, что порой можно было забыть, что он герцог - этот высокий синеглазый юноша с гордо поднятой головой.
   - Я привел вас сюда, - негромко проговорил Лодовико, - чтобы сказать здесь то, что не решался сказать раньше, потому что это место для меня свято. Надеюсь, вы не назовете меня глупым ребенком, друг мой. Вы... с тех пор, как вы приехали, моя жизнь переменилась. Вы даже не представляете, что я чувствую, когда вижу ваши рисунки. Мне не нужно большего счастья, мои мечты и сны сбываются. И вы сами... Я хотел бы построить для вас замок, чтобы вы расписали его по своему вкусу и жили там до конца своих дней.
   - Ваше сиятельство...
   - О нет, - горячо воскликнул герцог, - пожалуйста, я давно хотел попросить вас: зовите меня просто Лодовико.
  - Лодовико, я поистине очарован и не могу найти слов. Я ехал в Урбино расписывать дворец знатного вельможи, а нашел великодушного человека и прекрасного друга. Вы вырвали меня из нужды и забвения, подарили мне надежду и вернули вкус к жизни. Имею ли я право...
  - Нет, молчите.
   Он порывисто взял руку Фабио в свои и бережно поднес к губам. В этом жесте было столько восхищения и любви, что художник затрепетал.
   - Ваши руки, - прошептал герцог завороженно. - Дайте мне возможность просто прикасаться к вашим волшебным рукам! Я могу бесконечно смотреть, как вы рисуете, Фабио, как из-под ваших пальцев рождаются чудесные, сказочные картины...
   - Лодовико, - начал Фабио, и вдруг юноша опустился перед ним на колени, не выпуская его руки. Его ясные глаза взглянули на художника снизу вверх, и в них отразилось бездонное ночное небо.
   - Останьтесь со мной, Фабио. Прошу вас, не покидайте меня. Мне так тяжело жить в окружении людей, не понимающих меня. А я не могу понять их, снизойти до их уровня. - Он помолчал, глубоко вздохнул и продолжал. - Когда я вижу, как быстро продвигается работа в замке, мне становится страшно, что вы уедете, когда закончите последнюю фреску, и тот день наступит скорее, чем я ожидал. Фабио... То, что я хочу вам сказать, я никогда еще никому не говорил... Отнеситесь к этому не как к детскому капризу. Вы для меня ближе всех на земле. Вы подарили мне сказку и сделали ее явью. Я часто вижу во сне вас, ваше лицо, ваши руки, вот уже больше года... Только тогда я не знал, что это вы. А теперь, когда вы приехали - вы снитесь мне почти постоянно. Я полюбил вас еще прежде, чем узнал. Как я жил без вас всю свою жизнь? Фабио, мой Фабио...
   Потянув художника к себе, Лодовико слегка откинул назад голову. Фабио наклонился к нему, все еще не веря; герцог подался навстречу, и их губы встретились. У Фабио закружилась голова, шаткий мостик, казалось, готов был вот-вот уйти из-под ног. Бездна разверзлась под ними, они словно вот-вот должны были упасть в эту пропасть, на мокрые валуны под водопадом среди высоких елей на дне ущелья, в безвременную и непостижимую темноту ночного леса под молчаливыми звездами.
  "Мой Лодовико, мой герцог, мой светлый апостол"...
  Его губы были прохладными и мягкими, как у юной девушки. Мгновенное болезненное желание охватило Фабио, но он слишком хорошо понимал, что не может претендовать на большее. Удивительно, никогда прежде он не мечтал о любви мужчины. В его жизни были красивые женщины, кроме того, он был женат и считал свой брак счастливым, но теперь все словно перевернулось с ног на голову. Эта ночь, эта огромная луна над горными вершинами, сказочный дикий край, живущий собственной тайной жизнью, и этот красивый царственный юноша, признающийся в любви престарелому живописцу, вытащенному им из отчаяния и нищеты, - все это буквально сводило с ума.
   - Я люблю вас, - прошептал Лодовико, обнимая его за шею. - Когда-нибудь мы все уйдем в вечность, но до того момента я буду всегда вас любить, что бы ни случилось. Там, далеко на севере, есть затерянный в горах замок Монсальват, где хранится Грааль, сокровище мира. Я верю, что однажды найду туда дорогу... Вы пойдете со мной?
   - О да, мой прекрасный рыцарь, - улыбнулся Фабио, и его пальцы переплелись с пальцами герцога. - Я буду с вами до конца и сделаю для вас все, что в моих силах. Вы непременно найдете дорогу, потому что лишь чистые сердцем могут отыскать ее, а ваше сердце - самое благородное из всех, что я знаю...
   Лодовико снова поцеловал его.
   - Да, так хорошо, - проговорил он задумчиво. - Я хотел бы быть с вами постоянно. Когда вы так близко, странное чувство... Никогда не думал, что простое прикосновение может доставлять столько радости...
   Герцог умолк, нежно поглаживая ладонь Фабио, потом встал и посмотрел на него сияющими темными глазами.
   - Пишите еще, дарите мне себя, свой талант, свое искусство. Быть с вами... О, как это чудесно.
   Да, это было чудесно и слишком похоже на сказку: потрясающая сила чувств, разделенное одиночество, восторг и робость первой любви... Дрожа, Фабио сомкнул пальцы вокруг теплой ладони герцога. Они молча стояли на мосту под высокими звездами, а их руки почти бессознательно ласкали друг друга. Казалось, время исчезло, остались лишь ночь и бесконечность застывших гор.
   - Вы не сердитесь на меня? - спросил наконец герцог.
   - За что, Лодовико?
   - Может быть... то, что я делаю, непонятно или даже неприятно вам. Прошу вас, не избегайте меня. - Его глаза влажно блеснули. - Пусть эта ночь никогда больше не повторится, но я сказал вам правду. Обещайте, что не уедете, Фабио.
   - Я не уеду. Вы смутили меня... и я чувствую себя счастливым. Но вы так молоды и прекрасны, что все это кажется сном. Я не имею права на вашу любовь, Лодовико.
   Герцог отпустил его руку и закрыл глаза.
   - Вы не верите мне. - По щеке Лодовико скатилась одинокая слеза. - Боже, что же я должен сделать, чтобы вы мне поверили?
   - Дайте мне время, мой герцог. Вы заменили мне сына, которого у меня никогда не было, я полюбил вас, но никогда не думал, что между нами может быть что-то большее...
   - Хорошо. Я ничего от вас не требую. Что бы вы ни решили, я навсегда останусь вашим преданным другом.
   Он зябко обхватил руками плечи и улыбнулся сквозь слезы.
   - Наверное, я выпил бы сейчас немного теплого вина с пряностями. А вы?
   Фабио кивнул, и они направились обратно в замок. Лес погрузился во тьму, и художник зажег прихваченный с собой факел. По дороге Лодовико говорил о своем кузене Гвидо, который унаследовал богатство и титулы старшей ветви рода и был вынужденным союзником папского Рима, о восстании в Ареццо, о своих опасениях за участь Монте Кастелло в случае, если влияния Гвидо не хватит, чтобы защитить владения родственников от притязаний Чезаре Борджиа и папы. Он вел себя так, словно ничего не произошло, но его голос звучал взволнованно. Время от времени Фабио пытался разглядеть выражение его лица, но мерцающий свет факела не позволял этого сделать.
   В замке Лодовико приказал слуге принести подогретого вина в свою комнату, куда и отправился вместе с художником по опустевшим безмолвным коридорам. Потом они какое-то время беседовали, с наслаждением потягивая вино, пока Фабио не почувствовал легкую сонливость.
   - Я вот-вот усну, - пробормотал он, поднимаясь. - Лодовико, вам придется простить меня, потому что я намерен вас оставить.
   Герцог улыбнулся. От тепла и выпитого вина его щеки порозовели, в темно-синих глазах вспыхивали и гасли искорки.
   - Где мои манеры! Вы, должно быть, так устали сегодня. - Он подошел к Фабио вплотную и замер, глядя на невысокого художника сверху вниз. Его голос понизился до шепота. - Я не хочу отпускать вас, но я обещал. Можно ли мне еще раз поцеловать вас на прощание?
   Он склонился, и его сомкнутые губы прижались к губам художника. Повинуясь внезапному порыву, Фабио подался вперед и слегка коснулся своими бедрами бедер юноши. Лодовико прерывисто вздохнул и отстранился, покачав головой.
   - Идите, дорогой друг, пусть ваши сны будут спокойными.
   Учащенно дыша, Фабио поклонился и отправился к себе. В голове его немного шумело от вина, но могучее желание, проснувшееся в нем, было поистине пугающим. Невинные поцелуи, которые Лодовико дарил художнику, несомненно, были единственным проявлением любви, которое этот удивительный юноша мог себе позволить по отношению к нему. Между ними никогда не могло произойти ничего большего... или все же могло?
   Плеснув в лицо холодной водой из таза, Фабио немного пришел в себя. В конце концов, неважно, что именно он чувствовал по отношению к Лодовико - любовь или просто привязанность, какая разница? Он вспомнил, как герцог впервые поцеловал его на мосту, и снова ощутил то же мучительное чувство бесконечной нежности и изумления. Бросившись в постель, он закрыл глаза, но сон не шел. Какого черта! Завтра он встанет пораньше и поедет в город к Терезе. Он женатый мужчина, ему просто не хватает женской ласки, потому-то все это и происходит... Он представил себе обнаженное тело жены, изгибы ее бедер, мягкие большие груди, стройные ноги, ее горячее влажное лоно, ждущее его вторжения. Его рука нашла окрепший орган и стала поглаживать его, вдохновляемая полетом фантазии. Постепенно он возбуждался все сильнее, движения его пальцев становились быстрее и ритмичнее, и внезапно перед его мысленным взором предстало юное лицо герцога, его страстные глаза, его губы... Беспомощно застонав, Фабио почувствовал, как его затопляет невероятное наслаждение; сотрясаемый сладостной судорогой, он излился, шепча сквозь стиснутые зубы: "О, мой ангел...", и распростерся на постели, не в силах сдержать катящихся по щекам слез. Этому никогда не бывать, это невозможно, невероятно... Тоска и отчаяние переполняли его сердце от сознания, что все это может быть только в мечтах. Он не знал, как вернется к Терезе, как посмотрит ей в глаза, как будет говорить с ней - после всего, что случилось, это было бы ложью, предательством по отношению к ней...
   Ночью ему снова снился Лодовико.
   Еще два дня он работал над росписью плафона в холле, целиком поглощенный своими мыслями. Герцог приходил сразу после завтрака и наблюдал за работой; сидя на широком подоконнике, он подолгу смотрел на Фабио, и художник спиной ощущал на себе его полный обожания взгляд. Они не разговаривали, но Фабио чувствовал мощную связь, возникшую между ними. Он не мог долго обходиться без Лодовико и с нетерпением и тревогой ждал его появления каждое утро. Когда герцог приходил, сердце Фабио начинало биться быстрее, сладко замирая от его приветливой улыбки. Один раз, обсуждая деталь росписи, он случайно коснулся руки Лодовико, и его пронзила мучительная дрожь. Его пальцы чуть задержались на запястье юного герцога, и тот едва слышно вздохнул.
   - Сегодня я прошу вас закончить работу немного пораньше, - тихо проговорил Лодовико. - Вы уже давно обещали написать мой портрет. Обещание еще в силе?
   - Да, ваше сиятельство, и я готов выполнить его.
   - Великолепно. Я буду ждать вас в пять часов пополудни в своем кабинете.
   Он слегка улыбнулся художнику и отошел, заметив вошедшую в залу герцогиню Джованну. В темно-вишневом платье из бархата с золотым шитьем и убранными в сетку волосами она была чудесно хороша, но ее лицо оставалось надменным, когда она поздоровалась с Фабио и скульптором, трудившимся над статуей Дианы.
   - Отличная работа, матушка, не правда ли? - спросил Лодовико, указывая на незаконченную роспись обрамленного лепниной плафона. - Я попросил синьора Сальвиати изобразить наверху ангелов и небесный свод, а стены расписать орнаментом. Синий и золотой - хорошее сочетание, как тебе кажется?
   - Мне кажется, ты тратишь слишком много денег на украшение замка, - холодно проговорила Джованна. - Сегодня Гвардиччани пожаловался, что один только мрамор для скульптур и лестницы обошелся в тысячу дукатов. Я не говорю уже о синьоре Сальвиати. Похоже, он так высоко ценит свой талант, что думает, будто ты должен содержать его как принца!
   Лицо Лодовико побелело от сдерживаемого гнева.
   - Мама, я прошу тебя немедленно уйти.
   - В чем дело? Я говорю неприятные для тебя вещи? Ты должен научиться соизмерять расходы с доходами, Лодовико. Тебе действительно нужен дворец, соперничающий роскошью с палаццо Сфорца и Орсини? Ты платишь одному только живописцу сто дукатов в неделю. Разумно ли это? Куда разумнее было бы заняться этим, женившись на богатой девушке из хорошей семьи и получив за ней приданое. Тебе не хватило терпения и ума, чтобы просто выполнить то, что от тебя требовалось, когда Гвидо уговорил кардинала Конти посетить Монте Кастелло со своей племянницей! Эта девушка могла бы стать тебе прекрасной женой, а ее приданого хватило бы на два дворца...
   - Не говори со мной в таком тоне. - Ледяная ярость исказила лицо юного герцога. - Я сам решаю, что делать со своей жизнью, мама. Оставь меня в покое и займись воспитанием Стефано. Уверен, он не разочарует тебя и женится на девушке, которая придется тебе по нраву.
   Джованна, сверкнув на сына глазами, резко развернулась и направилась к выходу. Подол ее платья подметал белую мраморную пыль, но она даже не подумала приподнять его. Лодовико покачал головой, глядя ей вслед, и уселся на подоконник, подобрав ноги. Фабио видел, что слова матери рассердили и ранили его, но он не намерен был ей подчиняться.
   Закончив работу, Фабио направился в кабинет герцога. Лодовико, который ушел чуть раньше, уже ждал художника: он успел переодеться в тонкую белую сорочку и расшитый серебром черный камзол. Этот простой и изысканный наряд невероятно шел ему, подчеркивая благородные черты красивого лица. Лодовико встретил живописца, сидя на кушетке с книгой.
   - А, вот и вы, мой друг! - воскликнул он с улыбкой. - Я уже собирался послать за вами.
   - Но еще даже нет пяти часов.
   - Да, верно. - Он встал и пригласил Фабио за стол, накрытый к обеду, и пошутил, заметив его удивленный взгляд. - Знаете, когда я вижу матушку и Стефано, у меня пропадает аппетит, так что сегодня я предпочел обедать здесь, а не в столовой.
   - Я слышал, что ее светлость герцогиня Джованна была недовольна...
   - Она не может быть всегда всем довольна, людям это не свойственно. Просто ей трудно понять то, что я делаю. Фактически, она никогда меня не понимала. Больше всех нас она любила Паоло, он действительно был хорошим мальчиком. - В его голосе послышалась печаль, он умолк ненадолго, потом посмотрел на Фабио. - Надеюсь, вы не воспримете слишком серьезно эту сцену в зале.
   - Вы могли бы платить мне намного меньше, - смущенно проговорил художник. - Если все, что говорила ваша матушка, правда...
   - Выбросьте это из головы. - Он подошел к усевшемуся за стол Фабио, положил ему руки на плечи и слегка сжал пальцы. - Сегодня вам предстоит еще работать, я не хочу видеть вас расстроенным.
   - Лодовико...
   Герцог усмехнулся, отошел и разлил по бокалам вино, затем уселся напротив художника.
   - За вас, мой друг. - Поднеся бокал к губам, он пристально посмотрел на Фабио своими изумительными сияющими глазами.
   Он сознает свою красоту, подумал Фабио, и знает, что я чувствую. По его телу пробежала ощутимая дрожь.
   Лодовико ел мало, только пил вино и наблюдал за художником, пока тот тщетно пытался взять себя в руки и сделать вид, что утоляет голод. Реальный голод, терзавший душу Фабио, не имел ничего общего с едой, и утолить его было невозможно.
  После обеда герцог уселся в кресло у окна и, откинув голову, вопросительно посмотрел на Фабио, закреплявшего чистый холст на мольберте.
   - Я готов. Если вам кажется, что я не слишком естественно выгляжу, скажите, как будет лучше.
   - Все хорошо, Лодовико. Я могу начинать. Если вы устанете, мы продолжим завтра.
   Какое-то время герцог сидел неподвижно; Фабио неторопливо делал набросок. Он наметил контуры лица и приступил к более тщательной прорисовке. Мало-помалу Лодовико расслабился. Свет, падающий из окна, ложился теперь иначе, чем хотелось бы художнику, лицо юноши постепенно закрывала тень.
   - Повернитесь немного влево, - сказал Фабио, - держите голову прямо, но так, чтобы вам было удобно.
   Лодовико попытался выполнить его указания, неловко поерзал в кресле, потом обезоруживающе улыбнулся.
   - Вы не могли бы помочь мне сесть так, как нужно?
   Фабио подошел к нему, нерешительно взял за плечи и чуть развернул, потом коснулся пальцами его щеки и попытался придать голове нужное положение, и внезапно Лодовико удержал его руку.
   - Фабио, - проговорил он тихо. Его губы коснулись раскрытой ладони живописца. - Позвольте мне...
   Глубокие синие озера его глаз обратились на Фабио, и тот почувствовал, что беспомощно тонет в них. Зрачки Лодовико расширились, он обнял Фабио за шею и медленно притянул к себе.
   - Я никогда еще никого не любил так сильно. - Его дыхание обожгло щеку художника. - Простите меня, я не могу справиться с собой... Можно, я вас снова поцелую?
   - Вы вправе не задавать мне этот вопрос.
   - Вам не будет... неприятно?
   - Лодовико, ваша близость пробуждает во мне чувства, которые я не должен испытывать по отношению к вам. Ваше положение делает невозможной саму мысль о том, чтобы...
   Герцог не дал ему закончить: подавшись вперед, он прижался губами к полуоткрытым губам Фабио. Художник обнял его за плечи, и тут язык юноши несмело проник к нему в рот. Застонав от мгновенно охватившего его мучительного желания, Фабио стал отвечать на поцелуи Лодовико, почти забыв, кто он и где находится. Наконец он отстранился, учащенно дыша; герцог продолжал обнимать его за шею, глядя в глаза с любовью и нежностью.
   - Это так чудесно, - прошептал Лодовико, зарываясь пальцами в его волосы. - Вы подарили мне потрясающие ощущения, мой друг.
   - Лодовико... Боже, как вы прекрасны. Рядом с вами я забываю, что вы мужчина...
   - Я могу вам об этом напомнить. - Легко поднявшись, герцог вдруг с неожиданной силой подхватил Фабио на руки и засмеялся. - Видите? Сомневаюсь, чтобы ваша жена смогла повторить это.
   Художник растерянно нахмурился.
   - Это просто ребячество...
   - Ничуть. Я только хочу устроить вас поудобнее. - Герцог перенес художника на кушетку, а сам уселся возле него на полу так, что их лица оказались друг против друга. - Я люблю вас, Фабио. - Он чуть помедлил. - А теперь я спрошу еще кое-что про вашу жену.
   - Что именно?
   - Я был бы огорчен, если бы узнал, что вы отвечаете на мои чувства против своей воли. Вы ведь любите Терезу?
   - Почему это так волнует вас?
   - Мне никогда не узнать вас так близко, как ей. Моя ревность бесполезна и глупа, я понимаю, что не смогу заменить вам жену. То, что происходит между мужчиной и женщиной, не может происходить между двумя мужчинами, не правда ли? Я целую вас - и в моем теле рождаются прежде неведомые странные желания. Я хочу ласкать вас и чувствовать ваше тепло, ваши ответные ласки...
   Фабио погладил его руку и улыбнулся.
   - Я люблю вас, Лодовико. Не как сына, не как брата, хотя вы заменили их мне. Я не понимаю, что со мной происходит. Всю свою жизнь я искал внимания женщин, у меня было две жены, и я считал себя вполне счастливым до того, как приехал в Монте Кастелло. Но здесь я нашел вас - юного, прекрасного, немного наивного и вместе с тем величественного... Мое сердце не из камня, Лодовико. Вас невозможно не полюбить. Но я уже стар, а вы так молоды. Может быть, вы принимаете любовь к картинам за любовь к написавшему их художнику?
   - Не говорите так. - Герцог наклонился и снова поцеловал его - страстно и уверенно. - Я пока еще способен разобраться в собственных чувствах.
   - Но как далеко вы готовы зайти в них? - спросил Фабио.
   - Не знаю. - Лицо юноши омрачилось. - Пока я просто хотел бы, чтобы вы писали мой портрет и оставались со мной как можно дольше. И... мне нужно иногда чувствовать вас... - Его дыхание прервалось, он провел пальцами по щеке Фабио. - Скажите, а что я сам могу для вас сделать?
   Художник помолчал, задумчиво глядя на него, потом заговорил.
   - Вы и так делаете для меня больше, чем я мог бы пожелать. Завтра я собираюсь навестить Терезу, но обязательно вернусь. Мои помощники будут пока работать без меня, они знают, что делать, и отлично справляются. Мне останется только прорисовывать детали. Ну, а вечером мы можем продолжить работу над вашим портретом.
   - Хорошо. Но вы так и не ответили на мой вопрос - насколько сильно вы любите вашу жену?
   - Теперь я и сам не знаю на него ответа, - проговорил Фабио очень тихо.
   На следующий день он отправился в город. Унылый дождь, зарядивший еще с ночи, бормотал в листве, тяжелые капли срывались в подлесок, наполняя лес однообразным шумом. В долинах таял белесый туман, а вершины гор скрылись за рваными серыми тучами; мир казался подвешенным в нереальном молочно-белом пространстве без низа и верха, все звуки тонули в бесконечном шорохе падающей воды.
   Тереза встретила его в нижней горнице. За пеленой дождя она не заметила, как он въехал во двор, и когда он вошел в дом, с радостным удивлением бросилась ему навстречу. Сняв мокрую куртку, Фабио обнял жену и стал расспрашивать, как идут дела.
   - Я должна сказать тебе кое-что важное, - улыбнулась Тереза. Глаза ее лукаво сверкнули.
   "Какое совпадение, - растерянно подумал Фабио. - Я тоже должен сказать тебе нечто очень важное, вот только не знаю, как это сделать и какие найти слова..."
   Она повернулась к нему и потерлась грудью о его грудь, уютно устроившись в объятиях обхвативших ее талию крепких рук мужа.
   - Итак?.. - протянул Фабио, озадаченно глядя на ее сияющее лицо.
   - Скоро тебе будет не так-то легко обнимать меня, дорогой, - промурлыкала она. - Потому что в ближайшие несколько месяцев я сильно поправлюсь.
   - Что... - голос Фабио прервался.
   - Неужели ты так недогадлив?
   - У тебя будет ребенок?!
   - Ну, если я не ошибаюсь, то у нас с тобой действительно будет ребенок.
   Фабио прижал ее к себе, покрывая ее лицо поцелуями. Они так мечтали об этом в Сиене! Он опасался, что слишком стар для Терезы, что она разочаруется в нем, если не сможет родить ребенка, да и самому ему хотелось стать, наконец, отцом. Каждый раз, занимаясь любовью с женой, он испытывал смесь надежды, сомнений и отчаяния, к которому все чаще примешивалось чувство вины. Но теперь все изменилось. У него появился Лодовико, и прежняя жизнь отступила на второй план... И все же он был счастлив.
   - Тереза! Это лучшая новость, которую я мог услышать! Если бы не работа, я не покидал бы тебя так надолго. - Это была ложь, и, произнеся ее, Фабио почувствовал себя предателем.
   - Милый, я так соскучилась! Что ты делал в замке? Как продвигается работа?
   - Ты же понимаешь, что это непростое дело - расписать все комнаты в таком замке, как Монте Кастелло. Герцог Лодовико разбирается в искусстве, он терпелив и великодушно прощает неизбежные ошибки и промахи. Лучшего заказчика невозможно и пожелать.
   - Я столько слышу о нем хорошего - и от тебя, и от людей в городе. Ты мог бы нарисовать его для меня?
   - Если хочешь. - Фабио вытащил из кармана кусок пергамента с наброском узора и на обратной стороне начал кусочком угля рисовать по памяти лицо Лодовико.
   - Просто ангел! - восхитилась Тереза, когда образ герцога возник на пергаменте и Фабио быстрой штриховкой нанес тени. - Ты ему, несомненно, льстишь.
   - Может быть, меня немного подводит память, ну и потом, это всего лишь рисунок.
   Она обняла его за плечи и поцеловала в щеку.
   - Твой герцог так красив, что я начинаю ревновать тебя к нему. Какая глупость!
   Фабио вздрогнул. Чтобы скрыть свое смятение, он схватил Терезу в объятия и принялся целовать. Ее губы податливо приоткрылись, а пальцы стали возиться с завязками его рубашки.
   - Не хочешь пойти в спальню? - тяжело дыша, спросил Фабио, когда ее рука нетерпеливо скользнула ему в штаны.
   Поднявшись наверх, они устроились на широкой кровати в спальне, и Тереза быстро сбросила платье. Лаская ее тело, Фабио подумал, что совсем скоро оно утратит привычную стройность и гибкость, и тогда ему придется быть осторожнее, занимаясь с ней любовью. Он приник губами к ее соску, с наслаждением чувствуя, как он твердеет от движений его языка. Тереза застонала, выгибаясь под ним; ее ответные ласки были торопливыми и страстными, она прекрасно знала, что ему нравится больше всего. Сегодня, однако, он не мог полностью отдаться чувствам; образ Лодовико стоял перед его мысленным взором, мешая сосредоточиться: лицо апостола, озаренное призрачным светом луны, бездонная синева глаз, мягкие прохладные губы... Он закрыл глаза, представив себе, что снова целует герцога, - и мощная волна желания захлестнула его с пугающей неотвратимостью. Опустившись на Терезу сверху, он с легким стоном медленно проник в нее... Но все это было не так хорошо, как прежде. Он знал, что с Лодовико все должно быть по-другому - яростнее, острее, неизмеримо чувственнее... Двигая бедрами, он заставлял Терезу нетерпеливо извиваться, вскрикивать и прижиматься к нему, и его удовольствие становилось сильнее, когда он думал о герцоге. Ему понадобилось совсем немного усилий, чтобы кончить, - сдавленный возглас слетел с его губ, он излился, сжимая Терезу в сладострастных объятиях... и мысленно шепча имя Лодовико. Чувствуя себя изменником, Фабио в последний раз поцеловал жену и устроился рядом с ней, рассеянно поглаживая ее грудь.
   - Знаешь, я совсем не замечаю перемен, - улыбнулась Тереза, - хотя Дзанетта говорит, что по всем признакам во мне уже растет дитя. Быть с тобой так же чудесно, как и раньше. Когда я выходила за тебя замуж, мой отец сказал: "Наконец-то старой деве повезло". Мне было тридцать лет, и я думала, что проживу без мужа всю жизнь... Теперь у меня есть ты, а скоро нас будет трое. Приезжай почаще, если сможешь.
   - Непременно. - Ложь давалась ему тяжело, и он просил прощения у Бога, потому что эта ложь была необходима. - Разве я могу оставить тебя надолго одну?
   Некоторое время они лежали, обнявшись, и разговаривали, а дождь шуршал по крыше над их головами.
   Фабио уехал сразу после полудня, не поддавшись на уговоры Терезы остаться и переждать непогоду. Дождь утих, перейдя в стылую морось, оседавшую на волосах, лице и одежде. Лошадь недовольно фыркала, поднимаясь в гору, подковы чавкали по раскисшей земле. Едва въехав в ворота замка, Фабио заметил герцога, стоящего у балюстрады галереи. Увидев художника, Лодовико приветливо помахал ему рукой и крикнул, чтобы он отдал лошадь слуге и поскорее шел под крышу.
   Они встретились в коридоре нижнего этажа.
   - Для чего вы уехали в такую мерзкую погоду? - Герцог напустился на Фабио, как на ребенка. - Дайте руку... о, вы совсем продрогли! Вам нужно немедленно переодеться и хорошенько поесть.
   - Не беспокойтесь обо мне, ваша светлость. Осторожнее, вы тоже промокнете, если будете так хватать меня за руки...
   - К черту осторожность! - воскликнул юноша. - Пойдемте, я провожу вас в вашу комнату.
   Они поднялись на третий этаж, провожаемые заинтересованными взглядами слуг и охранников: вымокший до нитки художник, сапоги которого оставляли на полу влажные следы, и герцог, сопровождающий его, словно личный телохранитель.
   - Не уходите, я скоро вернусь, - пообещал Лодовико у дверей комнаты Фабио и бегом бросился вниз по лестнице.
   Едва Фабио успел снять промокшую одежду, насухо вытереться полотенцем и вытащить из сундука чистую смену белья, как в дверь постучали. Торопливо натянув штаны, Фабио открыл и увидел на пороге улыбающегося Лодовико с бутылкой вина и завернутым в холстину пирогом.
   - Боже, благослови повариху. - Герцог вошел и, закрыв за собой дверь, весело посмотрел на художника. - Она сразу поняла, что требуется человеку, полдня проведшему под дождем.
   - Простите, ваше сиятельство, я не должен появляться перед вами в таком виде... - смущенно начал Фабио, но герцог нетерпеливо покачал головой.
   - Вам незачем извиняться. Кроме того, я... - он запнулся и покраснел, опустив глаза. - Мне кажется, в этом нет ничего постыдного.
   Фабио надел рубашку, подошел к нему, и руки юноши мягко и нерешительно обняли его талию.
   - От вас пахнет дождем, - пробормотал Лодовико, прижимаясь щекой к его волосам. - Сегодня весь мир пахнет дождем... Этот запах впитался в мою кожу, пока я ждал вас. Ведь я ждал целый день, Фабио. Неужели я не заслужил награды? Поцелуйте меня...
   Его губы скользнули по щеке художника и несмело прикоснулись к его губам. Фабио обнял его и, притянув к себе, начал целовать - страстно, глубоко, с томительной нежностью, переполняющей его сердце. Лодовико тихо застонал, прильнув к нему всем телом.
   - Вы мучаете меня, - с упреком прошептал наконец герцог, учащенно дыша, и из-под его длинных ресниц скатилась слеза. - Рано утром вы отправляетесь к жене, чтобы предаваться с ней плотской любви, а потом возвращаетесь и играете со мной, а у меня нет сил сопротивляться.
   - Это не игра, Лодовико. Я почти не могу себя контролировать, когда нахожусь рядом с вами. Вы ревнуете меня к Терезе, но сегодня я понял, что слишком люблю вас, чтобы в моей душе осталось место для такого же большого чувства к кому-то еще. Все зашло так далеко, мой дорогой мальчик...
   Герцог гладил его лицо, неотрывно глядя на него блестящими от слез глазами.
   - Я люблю вас, люблю... - повторял он.
   Фабио снова поцеловал его, потом сел на кровать и потянул юношу за собой. Они улеглись рядом, неторопливо лаская друг друга, и Фабио трепетал, чувствуя прикосновение сильных рук герцога к своим плечам, рукам и груди. В мягком полумраке комнаты лицо Лодовико было скрыто маской серых теней, лишь огненный взгляд полных страсти глаз проникал, казалось, в самую душу Фабио. Герцог тихо вздохнул, когда художник распахнул ворот его рубашки и стал целовать его шею и грудь, и замер, отдаваясь во власть ласкающих его пальцев и губ. От его кожи исходил легкий чистый запах дождя и дыма.
   - Что теперь? - прошептал Лодовико, положив ладонь на склоненную голову Фабио. - Я... так мало знаю обо всем этом, и...
   - Доверьтесь мне. - Рука Фабио скользнула ниже, погладила живот юноши и накрыла его пах. Лодовико сдавленно вскрикнул и тут же застонал.
   - О, Фабио...
   Едва сдерживая себя, художник стал медленно водить пальцами по твердой выпуклости между его ногами, ощущая через ткань штанов невероятное возбуждение Лодовико. Герцог откинулся на спину, и Фабио, чуть помедлив, лег на него сверху, с наслаждением прижимаясь всем телом к его груди, животу и бедрам. Коленом раздвинув ноги юноши, Фабио потерся низом живота о его пах. Лодовико застонал, его ответные движения были порывистыми и нетерпеливыми, и тогда Фабио стал целовать его, задавая ритм своими бедрами. Дыхание герцога стало неровным и глубоким, его язык сплетался с языком Фабио, а руки гладили его спину и плечи. Чувствуя подступающее наслаждение, художник старался не торопиться, чтобы дать Лодовико то, чего он так хотел. Вдруг юноша замер, закрыв глаза, с его губ слетел мучительный и сладостный стон, и его тело содрогнулось, мгновенно заставив Фабио разделить с ним это последнее, высшее торжество их страсти...
   Потом они долго лежали молча, обнявшись, и каждый думал о том, что случилось. Наконец Фабио нарушил молчание:
   - Простите меня, мой дорогой господин. Я должен был держать себя в руках... Вы не сердитесь на меня?
   - Я счастлив, - тихонько проговорил Лодовико, целуя Фабио в висок. Его улыбка была светлой и спокойной. - У меня было чувство, что я умираю от наслаждения в объятиях бога. Вы - мой бог и мой господин, теперь и навеки.
   - Не говорите так. Когда-нибудь вы женитесь и будете с содроганием вспоминать этот день.
   - О, я не женюсь, - быстро сказал Лодовико. - Признаться, я немного побаиваюсь женщин и не люблю, когда они пытаются завлечь меня в свои сети.
   - Но вы должны будете обзавестись наследником.
   - Возможно. - Лодовико в упор посмотрел на художника своими синими глазами. - Не думаю, впрочем, что эта перспектива всерьез стоит передо мной. Стефано готов обеспечить Монте Кастелло наследниками, а матушку внуками уже сейчас, он только и думает о девушках...
   Фабио усмехнулся.
   - По-моему, это не предосудительно в его возрасте.
   - Оглянитесь вокруг, мой дорогой Фабио. О каких наследниках мы говорим? Монте Кастелло - всего лишь один из замков, принадлежащих герцогам Монтефельтро, и мы - младшая ветвь рода. Со смертью моего отца номинальная власть перешла ко мне, но реально я подчиняюсь кузену Гвидо. Я не думаю о нем плохо, но... Если Чезаре Борджиа покусился на Монте Кастелло, то новое нападение на Урбино не заставит себя ждать, несмотря на заключенное перемирие. Гвидо заблуждается, уверовав в свою силу и неприкосновенность. Чезаре нужен только повод... Вот и подумайте: либо я должен буду встать на сторону Гвидо, защищая Урбино, чтобы в случае победы всегда жить в ожидании мести Борджиа, либо умереть, пытаясь в одиночку отстоять собственный замок.
   - Неужели нет иного пути?
   - Сдаться на милость Чезаре и принять его условия? Склонить голову перед человеком, убившим моего отца и брата? Нет, я никогда не пойду на это. Я знаю Гвидо, знаю, что он слаб и может встать на сторону Чезаре, если ему будет грозить прямая опасность... Что ж, я ему не судья, но у меня свой путь.
   - Вы погибнете. - Фабио похолодел от ужаса. - Лодовико, подумайте...
   - Я давно все обдумал. Если Монте Кастелло будет грозить опасность, я отправлю маму и Стефано во Флоренцию, там о них позаботятся. Что же до меня - я предпочту смерть бесчестию. - Он помолчал, потом его лицо просветлело. - Не надо говорить об этом сейчас. Давайте наслаждаться тем, что имеем, а будущее настанет в свой черед. - Он встал и смущенно улыбнулся. - Кажется, мне нужно переодеться.
   Фабио невольно рассмеялся. Лодовико был прекрасен, как ангел, с ангельски чистой душой и искренним сердцем ребенка, его действительно невозможно было не полюбить.
   Поздно вечером, когда Фабио снова рисовал портрет Лодовико в его комнате, герцог сидел не шевелясь, думая о чем-то своем, и художник успел продвинуться в работе довольно далеко, закончив детальный эскиз лица и набросок фигуры сидящего в кресле у окна юноши. Наконец, Фабио объявил, что на сегодня хватит, и Лодовико, словно очнувшись, легко вскочил с места и, подойдя к художнику, с интересом стал рассматривать его работу.
   - Вы просто волшебник! - воскликнул он. - Я как будто смотрю на себя в зеркало! Знаете, я несколько раз пытался рисовать, но у меня ничего не выходит. Моя рука изображает совсем не то, что видят глаза.
   - А мне приходится иной раз рисовать по памяти, - сказал Фабио, - и даже фантазировать, изображая то, чего я никогда не видел.
   - Ну... - Герцог замялся. - Я же видел фреску со святым Марком. Трудно представить себе такое.
   - Вы правы, такое представить невозможно. Я приглашал натурщиков и платил им за то, чтобы они позировали для фрески.
   Лодовико опустил глаза, чуть улыбнулся и нерешительно снял камзол, потом стал возиться с воротом рубашки.
   - Как вы думаете, я мог бы стать для вас натурщиком? - спросил он, стянув рубашку через голову.
   Фабио замер. Тело юноши было поистине совершенным - широкие плечи, сильная шея, мускулистый торс, стройная талия.
   - Во Флоренции вы были бы самым лучшим из тех, кто зарабатывает себе на жизнь этой работой, - восхищенно проговорил Фабио, любуясь гармонией плавных линий и завораживающей уверенной грацией полуобнаженной фигуры Лодовико. В нем опять всколыхнулось желание, но он совладал с собой. - Могу поклясться, у меня никогда не было такого красивого натурщика. Вы позволите мне написать с вас Ахиллеса?
   - В любое время, дорогой мой. - Герцог наклонился к нему и легко поцеловал в губы. - Разве могу я отказать вам хоть в чем-то?
   В смятении Фабио отступил назад, натолкнулся на край стола и тут же был подхвачен сильными руками Лодовико.
   - Вы избегаете меня? - спросил герцог с тревогой. Его близость лишала Фабио способности рассуждать.
   - Нет, нет. Я лишь боюсь, что могу сделать что-то такое, что будет вам неприятно...
   Герцог озадаченно посмотрел на него и опустил руки.
   - Хорошо. - Он отвернулся от Фабио, прошелся по комнате и, взяв рубашку, надел ее. - Простите меня. Наверное, вам лучше знать, чем именно вы можете вызвать мое недовольство.
   Фабио стало неловко; Лодовико, судя по всему, был огорчен и даже рассержен.
   - Пожалуй, теперь вам лучше отправиться спать, - сказал герцог, не глядя на художника. - Уже поздно, вы устали. - Фабио показалось, что его голос дрогнул. - Уходите.
   - Лодовико...
   - Уходите! - крикнул юноша, повернувшись к нему спиной.
   Фабио направился к выходу, все еще надеясь, что Лодовико передумает, но герцог не окликнул его, даже когда он закрывал за собой дверь. Устало прислонившись к стене, художник почувствовал бессильный гнев на самого себя. Герцог был слишком юн и неопытен, чтобы знать, насколько мужчина может потерять голову от желания, а разница в возрасте и положении не могла позволить Фабио переступить определенные границы. Униженный и отчаявшийся, он побрел к себе, не в силах представить, что будет делать, если Лодовико отвернется от него. Прежняя жизнь исчезла; ему не нужны были деньги, слава, достаток и уют семейного очага. Мир перевернулся, все в нем потеряло смысл и ценность. Безумная любовь к Лодовико де Монтефельтро поглотила все его мысли.
   Он знал, что многие художники неравнодушны к красоте мальчиков. Когда-то в юности он сам испытал на себе ухаживания взрослого мужчины, поступив в подмастерья к одному флорентийскому живописцу: его учитель порой заставлял его позировать обнаженным, а однажды попросил лечь с ним в постель, чтобы согреться холодной ночью. Фабио наотрез отказался, за что и был изгнан из мастерской на следующий день. Второй мастер, к которому он пошел учиться, оказался менее любвеобильным; его потребности в ласке вполне удовлетворяла жена и проститутки, к которым он время от времени ходил. О том, как мужчины могут доставлять друг другу удовольствие, Фабио знал очень поверхностно и презирал содомитов, считая их чем-то вроде животных.
   А теперь, на старости лет, он сам был влюблен в мужчину, как шестнадцатилетняя девчонка! Внезапно ему открылся целый мир чувств - неведомых, пугающих и головокружительных. В его душе царил хаос. Еще цепляясь за привязанность к Терезе, он тщетно убеждал себя, что не испытывает к Лодовико ничего, кроме искреннего восхищения и преклонения перед его умом и красотой. Связь между ними крепла с каждым днем, с каждой минутой, с каждым ударом сердца. Он не мог представить себе, что рано или поздно им придется расстаться.
   В своей комнате он снял башмаки и, не раздеваясь, бросился на постель, еще хранившую запах Лодовико, смешавшийся с его собственным. Прижавшись пылающей щекой к прохладному покрывалу, он в отчаянии и тоске до хруста стиснул кулаки, надеясь болью тела заглушить боль души. Что он делал не так? Неосознанно он пытался избегать физического контакта с герцогом, опасаясь, что, утратив над собой контроль, может зайти слишком далеко, а Лодовико из-за своей неопытности не мог этого понять и играл с художником, как кот с мышью. Если бы Фабио дал волю своим желаниям, герцог, возможно, с негодованием прогнал бы его от себя, а то и вообще из Монте Кастелло. Фабио считал себя не вправе заниматься с Лодовико плотской любовью и корил себя за то, что случилось между ними днем в этой самой комнате.
   Постепенно он задремал, утомленный своими переживаниями. Мягкая тишина, окружившая его, вдруг нарушилась едва слышным скрипом открываемой двери и легким шорохом.
   - Фабио.
   Выплыв на поверхность смутных снов, он приоткрыл глаза и увидел прямо возле себя силуэт человека в плаще с надвинутым капюшоном - черная фигура в потоке льющегося в окно бледного лунного света.
   - Фабио, это я.
   - Лодовико?
   Плащ с шелестом упал на пол. Юноша гибкой тенью скользнул под покрывало и всем телом прижался к потрясенному художнику. Он был полностью обнажен, и Фабио ощутил его явственное возбуждение.
   - Я хочу, чтобы вы сделали то, о чем говорили, - прошептал Лодовико, целуя его в губы. - Я не мог уснуть, не узнав всего этого. Фабио, любовь моя...
   - Нет, Лодовико, вы не понимаете, чего просите.
   Герцог наклонился над ним.
   - Я не прошу. Я приказываю.
   - Нет...
   Рука Лодовико забралась ему под рубашку и стала нетерпеливо гладить его грудь.
   - Мне показалось, что я обидел вас, - с сомнением сказал герцог. - Вы ушли, и я вдруг подумал, что вы не вернетесь, а я не могу больше обходиться без вас... Как вы могли подумать, что вы можете сделать что-то неприятное для меня? Вы открыли мне целый мир сегодня днем. Если для вас это имеет хоть какое-то значение...
   Его голос прервался. Уступая его настойчивым ласкам, Фабио снял рубашку. Ощущение прикосновения теплой гладкой кожи Лодовико было восхитительным. Обнявшись, они принялись целоваться, не решаясь зайти дальше. Наконец, Лодовико, приподнявшись, погладил грудь Фабио и несмело потянул за пояс его штанов. Художник чуть напрягся, но герцог, склонившись, уже возился с завязками, не обращая внимания на его слабые протесты.
   - Я хочу видеть вас, - прошептал он, и его пальцы сомкнулись на отвердевшей плоти Фабио. Художник застонал, откинув голову, его рука накрыла руку Лодовико, оба замерли, не в силах продолжать, потом пальцы герцога легко заскользили вверх и вниз, заставляя Фабио вздрагивать от сладостной муки.
   - Лодовико, мой ангел... О, как хорошо...
   - Тебе нравится? - Он так спокойно и уверенно перешел на "ты", что Фабио невольно улыбнулся.
   - Невероятно. Продолжай, прошу тебя...
   Тихо рассмеявшись, юноша поцеловал его, продолжая настойчиво двигать рукой, потом остановился и потерся низом живота о бедро Фабио. Его длинный член жестко стоял, и когда Фабио погладил его, Лодовико застонал от удовольствия. Теперь они ласкали друг друга, все быстрее, все неистовее, захваченные сладострастным желанием; лицо Лодовико горело, его язык искал язык Фабио, он вскрикивал и извивался, почти не владея собственным телом, и наконец содрогнулся в агонии наслаждения, извергаясь. Фабио скользнул губами по его груди и стал слизывать теплую солоноватую влагу с его мускулистого живота, а затем поцеловал юношу в губы, разделяя с ним терпкий вкус его первой любви.
   - Боже, Фабио... - выдохнул Лодовико. - Как я люблю тебя...
   Глядя на его запрокинутое лицо, Фабио взял его руку и прижал к губам. Теперь он сам мог довести себя до конца, позволив юноше лишь наблюдать; шепча его имя, он излился, и когда его голова склонилась на плечо герцога, тот с нежностью обнял его и прижал к своей груди, к отчаянно колотящемуся сердцу.
  
   Фабио проснулся в одиночестве. Утро заливало комнату чистым светом, возвещая о хорошем дне, за окном щебетали птицы, а в коридоре за дверью слышались голоса слуг, - выходит, было уже довольно поздно. Одевшись и приведя себя в порядок, Фабио направился на кухню, чтобы позавтракать.
   - Поздновато вы сегодня, синьор Сальвиати, - сказал старший повар, седоватый крепыш с густыми усами, поставив перед художником тарелку с жареным цыпленком и куском свежеиспеченного хлеба. - Все ваши уже давно работают. - Под "вашими" он, разумеется, имел в виду других мастеров, работавших в замке. - Знаете, это не мое дело, но вы делаете больше остальных, по крайней мере, вашу работу видно. Джанфранко уже неделю обтесывает кусок мрамора, а результата все нет. Сегодня я спросил его, что получится из этого куска, и он ответил, что мог бы вскорости закончить скульптуру Дианы, если бы я позволил ему потискать мою дочь!
   Фабио от души расхохотался.
   - Вам смешно? - возмутился повар, насупившись.
   - Неужели именно так он и сказал?
   - Так или не совсем, какая разница! Я не позволю похотливому мальчишке распускать руки, пусть снимет себе шлюху в городе! Синьор Фабио, я прошу вас поговорить с ним.
   - Ему просто нужна натурщица, чтобы он мог взять ее тело за образец для скульптуры, - пояснил Фабио как можно серьезнее. - Обычно натурщикам платят деньги, так что она могла бы на этом заработать. Я знаю Джанфранко, он не способен обидеть девушку, но если вы сомневаетесь, можете сами присутствовать при работе.
   Повар недоверчиво хмыкнул.
   - Да, теперь я припоминаю, что он говорил что-то вроде этого. Я уловил только, что он собирается полапать Летицию, и разозлился. Ну и работа у вас, синьор Фабио... - Покачав головой, он стал возиться в печи, выгребая золу, потом выпрямился и опять обратился к художнику. - Кстати, мне нравятся ваши фрески. Тот ангел, которого вы изобразили у входа в зал, ужасно похож на нашего молодого хозяина. У вас настоящий талант. Синьор Риньяно говорил мне, но я как-то не верил, а теперь сам убедился.
   Некоторое время он пытался выведать у Фабио, сколько герцог платит ему за работу, но художник оказался немногословен, и разговор понемногу увял. Поблагодарив повара, Фабио поспешил в залу, где его подмастерья, взобравшись на леса, вовсю орудовали кистями, старательно раскрашивая фигуры по линиям рисунка. Роспись потолка не была перегружена фигурами и приближалась к концу: бело-золотой свет среди лазурного неба, кудрявые облака с сидящими на них ангелами, легкий узор из цветов. Снизу казалось, что свет льется прямо из отверстия в потолке, зала словно стала выше и наряднее, и даже герцогиня Джованна не могла удержаться от похвалы, войдя и окликнув художника, уже поднявшегося на леса.
   - Вы отлично справляетесь, синьор Сальвиати, - сказала она. - Вижу, мой сын был не так уж неправ, решив украсить замок и пригласив для этой цели вас.
   - Благодарю вас, ваше сиятельство, - поклонился Фабио. - Но я только исполнитель, а замысел принадлежит монсеньору Лодовико.
   - Он любит искусство, - кивнула Джованна. - И отчего-то питает особую слабость к вашему таланту. Мне кажется, он проводит слишком много времени, наблюдая за вашей работой.
   - Я не в силах запретить ему, - улыбнулся художник, пожав плечами. - Это его замок, я понимаю, что ему интересно.
   - Не в ущерб другим делам, синьор Сальвиати. Сегодня он уезжает в Урбино и пробудет там несколько дней, так что вы будете заканчивать эту фреску самостоятельно.
   Фабио вздрогнул. Лодовико ничего не говорил ему о поездке в Урбино. Прожить без него несколько дней казалось теперь невозможным; Фабио так же необходимо было видеть его, как есть, пить или дышать. Неловко поклонившись герцогине, он вернулся к работе, стараясь, чтобы рука с кистью не дрожала. Он с нетерпением ждал появления Лодовико, и узнал его легкие шаги, когда тот еще не вошел в залу.
   Они обменялись быстрыми взглядами, и волна радости омыла сердце Фабио, заставив его биться сильнее. Одетый в темно-синий бархат, с золотой цепью на шее и мечом у пояса, герцог выглядел потрясающе изящно и в то же время с достоинством. В его глазах, устремленных на художника, читались бесконечное восхищение и любовь.
   - Фреска почти готова, не правда ли, синьор Сальвиати? - поинтересовался он. - Не могли бы вы спуститься ко мне? Я хотел поговорить с вами.
   Фабио выполнил его просьбу. Они неторопливо пошли к выходу из залы.
   - Когда вы закончите работу в зале? - спросил Лодовико и почти незаметным жестом коснулся руки художника, заставив его затрепетать.
   - Мне понадобится еще два-три дня, ваше сиятельство.
   - Что ж, хорошо. Потом я хотел бы, чтобы вы начали расписывать мой кабинет. - Он хотел добавить еще что-то, но передумал. В пустом полутемном коридоре он повернулся к Фабио. - Я... должен сегодня уехать в Урбино. Это не мое желание - так хочет моя мать.
   Художник вздохнул.
   - Я слышал, как она говорила об этом.
   Лодовико схватил его в объятия и проговорил, обжигая страстным взглядом:
   - Мне тяжело уезжать, это означает, что мы не увидимся несколько дней, а для меня это вечность ...
   Его бедра прижались к бедрам художника, губы жадно коснулись губ Фабио.
   - Зачем же вы едете, Лодовико?
   - Кузен Гвидо устраивает праздник по случаю рождения дочери, я приглашен. Впрочем, думаю, что дело не только в празднике. Интересы Рима все теснее смыкаются вокруг Романьи и Урбино, а Гвидо не сознает опасности, играя в политику и собирая у себя тех, кто устал от произвола папы и его сыновей. В основном это кондотьеры и правители окрестных городов. Орсини, Вителли, Бальоне, Варано... Каждый из них был по-своему обижен папой. Недовольных много, но для организованного сопротивления не хватает взаимного доверия и общего руководства. Думаю, Петруччи, правитель Сиены, разумнее остальных и мог бы встать во главе сопротивления, да только пока ему выгоднее сохранять нейтралитет.
   - Он осторожный человек, - подтвердил Фабио. - Те люди, о которых вы упоминаете, были союзниками Борджиа против Флоренции, разве не так? Разве не Вителли напал на Ареццо в начале весны, чтобы сдать город герцогу Чезаре? Чего ждать от них Петруччи?
   Лодовико пожал плечами.
   - Не уверен, что это серьезно. Либо их перебьет поодиночке Чезаре, либо они перегрызутся, отравленные взаимными подозрениями. Каждый думает только о том, как защитить себя самого, и скоро Борджиа разделят и проглотят Италию, как кусок пирога.
   - Проклятье, Лодовико! Что вы делаете среди этих людей?
   - Я часто задаю себе этот же вопрос. - Герцог невесело усмехнулся. - К несчастью, я должен время от времени появляться в их обществе. Пока Гвидо в открытую не выступает против Чезаре, у меня есть защита.
   - Он не защитил вашего отца, - заметил Фабио.
   - Потому что не хотел верить в истинные намерения Чезаре до тех пор, пока не стало слишком поздно. У герцога Валенсийского сильная армия, наемники-французы и мощная артиллерия. Гвидо не рискует вставать у него на пути и свято верит в свою неприкосновенность, хотя смертельно зол на Чезаре из-за нападения на Монте Кастелло. - Он помолчал, потом легко улыбнулся и ободряюще взглянул на Фабио. - Надеюсь, все закончится как обычно: несколько дней сплетен, бахвальства и пустых разговоров, а потом все мирно разъедутся по своим владениям, чтобы снова тихо дрожать от страха при имени Борджиа. А я... я буду очень скучать по вам, мой дорогой друг.
   - Ради Бога, Лодовико... - прошептал Фабио, и герцог пылко поцеловал его в губы.
   - Не думайте ничего плохого, и ничего плохого не случится. Когда я вернусь, мы будем заниматься живописью и любовью, гулять при луне и купаться в озере, охотиться и мечтать - все, что угодно, лишь бы быть рядом с вами, мой Фабио.
   Он подался назад, заслышав чьи-то шаги в зале, и прошедший мимо слуга нипочем не догадался бы, какие отношения в действительности связывают герцога Монтефельтро с художником из Сиены.
   - Нарисуйте эскизы фресок для моего кабинета, - попросил Лодовико, вернувшись в залу. - Мы обсудим их, когда я вернусь.
   - Хорошо, ваше сиятельство.
   - До свидания, синьор Сальвиати.
   Он ушел, и Фабио стало тягостно на душе. Лодовико играл в опасную игру, но не мог поступать иначе. Господи, только бы с ним ничего не случилось, подумал художник, только бы он жил! Такое великое сердце, такая неземная красота, такой проницательный ум, такая ранимость и потрясающая чувственность... Он словно спустился с небес, явился по ошибке из другого времени и пространства; в мире вражды и порока ему не было места. Если бы Фабио мог, он защитил бы этого удивительного юношу от всех угроз, забрал его с собой туда, где его не найдут интриганы и завистники. Увы, такого места он не знал, но готов был принести в жертву самого себя, лишь бы Лодовико был в безопасности.
  
   Прошло пять долгих дней, в течение которых Фабио, снедаемый тоской и беспокойством, с головой погрузился в работу. Он почти не спускался с лесов и ни с кем подолгу не разговаривал, разве что со Стефано, который пару раз приходил, чтобы посмотреть на работы в зале. В отличие от старшего брата, Стефано не интересовался искусством, предпочитая верховые прогулки, купание в озере и гимнастические упражнения. Летнее солнце покрыло его бронзовым загаром, ладони успели загрубеть от рукояти меча. В залу он приходил от нечего делать; он болтал с весельчаком Джанфранко, который все-таки добился у повара позволения использовать его дочь в качестве натурщицы, но Стефано больше занимала сама модель, чем работа скульптора. Фабио видел, какими глазами мальчишка пожирал полуобнаженное тело юной Летиции, и втихомолку усмехался. Следовало бы предупредить Джанфранко, чтобы он был осмотрительнее, иначе очень может статься, что красотка внезапно располнеет, а ему придется брать вину за проделки его светлости Стефано на себя. Между тем ответные взгляды Летиции были красноречивее любых слов: девушка упивалась вниманием хозяина. С ее плеч то и дело как бы случайно соскальзывала легкая накидка, обнажая нежное полушарие налившейся груди с темным кружком соска, и тогда взгляд Стефано загорался, словно у голодного тигра, выслеживающего добычу.
   Как-то вечером, идя из кухни к себе в комнату, Фабио раздумывал над сюжетом росписи кабинета и не сразу понял, что слышит возню в коридоре, выходящем на лестницу второго этажа. Он был уже достаточно близко, чтобы расслышать смех и голоса, и остановился, не решаясь двигаться дальше, когда узнал голос Стефано.
   - Никто нас не увидит, - с досадой и нетерпением говорил юноша. - Ну же, Летиция! Один поцелуй...
   - Прекратите, ваша светлость...
   - Чем больше ты сопротивляешься, тем больше внимания привлекаешь. Ты хочешь, чтобы кто-нибудь увидел нас и рассказал все твоему отцу?
   - Вы выбрали хорошее время, ваша светлость. Мой отец занят на кухне и пробудет там еще очень долго.
   Фабио услышал шорох платья, звуки борьбы и возглас девушки:
   - Нет!... Не надо...
   - Проклятье, ты так неуступчива! Я же ничего такого не делаю... Между прочим, у тебя великолепная грудь. Я достаточно насмотрелся на нее, и теперь знаю, что на ощупь она еще лучше, чем представлялась издалека. Дай-ка мне приласкать ее... Какая сочная и крепкая, как яблочко... Тебе нравится, правда?
   - Синьор Стефано!
   - Вот, посмотри, что со мной творится... А, как хорошо... Дотронься еще раз... о, да! Впрочем, нет. Встань на колени... Ну, не упрямься, ты сама довела меня до такого состояния. Возьми его в рот...
   - Нет... Какой он большой! О боже, нет...
   - Чего ты боишься? Все слуги внизу, охранников тут не бывает, а матушка беседует с Гвиччардини и освободится не скоро. Если ты...
   Фабио нарочно громко покашлял и зашаркал по лестнице ногами. Он успел уловить сдавленное тихое проклятье, торопливый шорох поправляемой одежды и удаляющийся топот бегущих ног, прежде чем натолкнулся на Стефано наверху лестницы. Парнишка ухмылялся, но глаза его выдавали досаду.
   - Добрый вечер, синьор Сальвиати. У вас появилось больше свободного времени, не правда ли? Лодовико уехал, так что теперь вы можете посмотреть на что-то, кроме своих картин. - Юный наглец иронически поклонился. - Кстати, когда вы доберетесь до моей спальни, я желаю, чтобы вы нарисовали там побольше обнаженных девушек. В отличие от Лодовико, я не стремлюсь стать святым.
   - Вы уверены, что сможете спать спокойно?
   - Ну, очень надеюсь, что мне не часто придется засыпать в одиночестве. Я слышал, что Франческо Орсини перед сном заставляет хорошеньких девушек танцевать перед ним, а я прошу всего лишь расписать мою спальню. Впрочем, если на то пошло, я тоже потребую, чтобы для меня танцевали.
   - Не думаю, что это понравится вашей матушке, - покачал головой Фабио.
   - С некоторых пор ей почти все безразлично. Лодовико тратит деньги на искусство, а я собираюсь узнать жизнь в лучших ее проявлениях. Мой брат глупец, вы не находите?
   - Почему? Он показался мне вполне разумным человеком, озабоченным интересами своей семьи.
   - Ничуть он ими не озабочен. - Стефано передернул плечами. - Отец всю жизнь добивался от нас послушания, наказывая и заставляя терпеть лишения. Он собственноручно колотил нас за малейшую провинность, говоря, что благородный человек должен стойко переносить боль и не проявлять недовольства. Еще он считал, что излишества в еде и удовольствиях тела неизбежно развращают. Вы знаете, что такое голод, синьор Сальвиати? - Он усмехнулся. - Однажды меня наказали, и я два дня должен был обходиться без пищи. Лодовико пытался уговорить отца смягчить наказание, но только еще больше рассердил его. Он... украл на кухне хлеб и мясо и принес мне. А потом отец высек его, когда все раскрылось. Мы редко ели мясо, потому что отец заботился о наших душах, и у нас был почти непрерывный пост.
   - Ваш отец был суровым человеком, - сказал Фабио.
   - О да. Он был одержим мыслью, что рано или поздно нам суждено стать главной ветвью рода Монтефельтро. Мне повезло, что родился Паоло...
   - Почему?
   - Ну, я думал, вы знаете. Старший сын наследует титул и замок, младшему достается духовное звание. Меня прочили в кардиналы, синьор Сальвиати. Дядя Франческо обещал поговорить о моей церковной карьере с папой, но потом родился Паоло, и это избавило меня от необходимости зубрить латынь. Участь военного меня вполне бы устроила.
   - Напрасно вы так сокрушаетесь, ваша светлость. В наше время епископы и кардиналы ведут веселую жизнь, хорошо кушают и имеют любовниц.
   - О да. Говорят, у старого папы Сикста были не только любовницы, но и любовники, и жил он на широкую ногу, осыпая титулами и золотом своих сыновей, а те в благодарность не вылезали из его постели...
   Фабио покраснел.
   - Вы ведете себя неподобающе, ваша светлость. Говорить о таких вещах постыдно. Ваш брат никогда бы...
   - Который из них? Святоша Лодовико или бедный Паоло? Вы правы, ни один из них не решился бы повторить то, что я говорю. Паоло мертв, а Лодовико слишком туп, чтобы понять, что отца больше нет и мы можем жить так, как живут другие правители и вельможи! Мы имеем на это право по рождению. Вареные овощи, разбавленное вино, умеренность во всем - разве это не смешно? Лодовико сорит деньгами, чтобы укрепить и украсить свой замок, а сам продолжает жить как монах. Да он платит вам больше, чем тратит на себя самого!
   - Уверяю вас, я не требую высокой платы, как и те люди, которые работают в Монте Кастелло вместе со мной. Нам нравится то, что мы делаем, и деньги, которые дает нам ваш брат, являются лишь его оценкой нашего труда. Синьор Лодовико замечательный человек, вам следовало бы поучиться у него.
   - Ну разумеется. Латынь, риторика, римское и каноническое право, языки, геометрия, история... Как все это вместилось в его голову? Должно быть, она была в достаточной степени пуста, так что он с радостью заполнил ее этой дребеденью. Так вот, я не желаю учиться всему этому. С меня вполне хватает того, что в меня вколотили воспитатели под мудрым руководством моего благочестивого отца.
   - Чем же вы намерены заняться?
   - Поеду в Пезаро, там блистательный двор, где можно поучиться манерам и фехтованию, а заодно пофлиртовать с красавицами из высшего света. Может быть, мне удастся влиться в общество и жениться на знатной особе, взяв в приданое пару замков и несколько тысяч дукатов. Принадлежность к роду Монтефельтро дает большие возможности... чего до сих пор не удается понять тупице Лодовико.
   - Не мне вас разубеждать, ваша светлость, - сказал Фабио. - И все же позвольте мне заметить, что жизнь в Монте Кастелло нравится мне гораздо больше, чем при дворе какого-нибудь столичного вельможи. Ваш отец был не так уж неправ, считая, что благородному человеку к лицу умеренность и выдержка. Со временем вы сами это поймете, синьор Стефано.
   - Вижу, Лодовико уже повлиял на ваш рассудок, - хмыкнул Стефано. - Или, может быть, вы просто забыли, что значит быть молодым и честолюбивым. - Он слегка поклонился, сбежал вниз на несколько ступенек и небрежно бросил через плечо. - Спокойной ночи, синьор Сальвиати.
   Он считает меня глупым стариком, подумал Фабио с оттенком горечи. Он жаждет удовольствий, принимая их за непременный атрибут власти и успеха. Как же он не похож в этом на своего старшего брата...
   Раздраженный беседой со Стефано, он вышел во двор и, взяв на конюшне свою лошадь, отправился в город. Терезу удивил его поздний визит, но она, конечно же, была рада. Они проговорили до самой ночи, а потом отправились в постель. Занимаясь с женой любовью, Фабио чувствовал себя растерянным, не в силах полностью отдаваться желанию плоти. Ласки Терезы, несомненно, возбуждали его, но теперь ему было мало одних только ощущений. Он расслабился, закрыл глаза и, притянув к себе жену, стал страстно целовать ее, представляя себе Лодовико. Ее тело трепетало, охваченное страстным нетерпением, и Фабио почувствовал огонь возбуждения, когда ее пальцы, взяв его член, стали водить им по влажным лепесткам, прикрывающим ее горячее лоно.
   - Фабио, - молила она, извиваясь, - прошу тебя, скорее...
   Он поставил ее перед собой на четвереньки и овладел ею сзади, одной рукой держа ее грудь, а другой поглаживая округлые бедра. Застонав, Тереза мягко подалась ему навстречу, насаживаясь на его упругий ствол, и он пронзил ее так глубоко, что она вскрикнула. Смутившись, он отступил и стал двигаться размеренно и осторожно, захваченный ритмом производимых ими сосущих звуков, а потом, повинуясь внезапному порыву, оставил ее лоно и замер. Его член скользнул по ягодицам жены и провел между ними мокрую дорожку.
   - Фабио, почему ты остановился? - простонала Тереза, ловя рукой его плоть, но он отстранил ее и толкнул, прижимаясь к ней низом живота. Как это может быть, подумал он, как же... Он нашел вход в маленькое отверстие и нерешительно погладил его пальцем, затем уперся в него головкой члена.
   - Нет, не так... - испуганно прошептала Тереза, и он, дрожа от новизны ощущения, нажал, подавая бедра вперед, с силой вдавливаясь в тесную жаркую щелочку. Тереза мучительно закричала, и Фабио ласково обнял ее за талию.
   - Прости, - пробормотал он, отступая, - я не хотел причинять тебе боль...
   - Не делай так больше.
   - Не буду. - Он вытащил пульсирующий член и снова проник им в привычное место. Ему быстро удалось довести Терезу до экстаза: ее тело задергалось в его руках, исходя сладостной агонией, но он долго еще не оставлял ее, пытаясь получить такое же удовольствие сам. Наконец, сдавшись, он выскользнул и стремительными движениями руки сам доставил себе наслаждение, вспоминая сильные торопливые пальцы Лодовико, дарившие ему такие же ласки.
   Обессиленный, он лежал возле жены, задумчиво глядя в потолок, а она нежно поглаживала его грудь.
   - Ты изменился, Фабио, - сказала Тереза. - Может быть, ты боишься обладать мной как раньше? Напрасно, наш малыш еще совсем крошечный, ты не можешь повредить ему.
   - Я не хочу рисковать, - ответил Фабио, втайне радуясь, что в темноте спальни она не может видеть его лица.
   - Какой же ты милый! - Она поцеловала его в губы и, счастливо вздохнув, вытянулась на постели. - Мне так не хватает тебя здесь. Иногда я слышу, как Дзанетта и Орсо занимаются любовью в комнате внизу, когда они думают, что я ничего про это не знаю. Они так возятся, что могут и мертвеца поднять. - Она засмеялась. - Меня это ужасно заводит, и тогда мне приходится самой ласкать себя, чтобы успокоиться.
   Фабио усмехнулся и погладил ее грудь.
   - И часто тебе приходится это делать?
   - Ну, время от времени. Не больше трех раз на день.
   Он засмеялся уже громко и поцеловал ее в щеку.
   - Такая похоть не делает тебе чести. Я уже староват, чтобы заниматься этим по три раза в день, но ужасно ревнив, имей в виду.
   - Мне не приходило в голову охотиться на мужчин в твое отсутствие, - шутливо сказала Тереза. - Просто приезжай почаще, хорошо? Герцог Лодовико уехал в Урбино, я видела, как он проезжал через город вместе с сопровождающей его свитой. Ты мог бы отдохнуть. Скажем, начинать работу можно попозже, а заканчивать пораньше... Что ты об этом думаешь?
   - Думаю, что герцог, вернувшись, захочет проверить, способен ли я работать самостоятельно, или за мной нужно постоянно следить, чтобы я не бездельничал целыми днями. Работа художника видна сразу, моя дорогая.
   Она разочарованно вздохнула и потерлась грудью о его согнутую руку.
   - Прости меня, я немного устал, - сказал он, закрывая глаза. Он был счастлив, что Тереза не стала продолжать беседу, поддерживать которую ему было слишком непросто. Впервые между ними вырастала стена недомолвок, которая, как чувствовал Фабио, со временем неизбежно должна была стать стеной лжи. Но разве мог бы он рассказать ей всю правду?
  
   Лодовико вернулся на исходе седьмого дня. Фабио, рисовавший в своей комнате эскизы росписи для спальни герцога, услышал, как во дворе раздались стук подкованных копыт, многочисленные голоса и лязг оружия, и понял, что вскоре увидит своего юного хозяина. Его сердце заколотилось так, что готово было выскочить из груди. Выйдя из комнаты, он посмотрел вниз, где конюшие уже вели в стойла лошадей, а Лодовико в сопровождении Риньяно и еще четверых придворных направлялся к входу в донжон. За ними следовали слуги, тащившие личные вещи и оружие герцога. Фабио заметил выбежавшего им навстречу Стефано, который тут же стал расспрашивать Лодовико, но герцог отвечал односложно и с нетерпением оглядывался вокруг. Подняв глаза, он заметил Фабио в галерее третьего этажа, и с улыбкой помахал ему. Художник поклонился, тоже улыбаясь. С его души словно упал камень: Лодовико вернулся, живой и невредимый, и, по-видимому, не собирался больше уезжать. Фабио почти не удивился, когда вскоре пришедший слуга пригласил его в столовую ужинать вместе с герцогом и его семьей.
   Он тщательно вымылся, побрился, надел лучший из своих костюмов, который подарил ему Лодовико, потом расчесал непокорные седоватые волосы и отправился вниз, стараясь не выдать своего нетерпения перед свиданием со своим дорогим господином.
   Лодовико осматривал приемную залу. Неоконченная скульптура Дианы белела в углу, среди мраморного крошева, рабочие выкладывали ступени лестницы плитами из того же белого камня; убранные леса были сложены у дальней стены. Плафон потолка с завершенной росписью украшала свежая лепнина, которую двое товарищей молодого Джанфранко успели закончить только сегодня. Заслышав шаги Фабио, герцог быстро обернулся. Сопровождавшие его Риньяно и канцлер, до этого оживленно обсуждавшие работу мастеров, замолчали как по команде. В глазах Лодовико вспыхнула мгновенная радость, омывшая душу Фабио подобно теплому летнему дождю. Любовь, обещание, нетерпение, восторг - все было в этих прекрасных синих глазах, говоривших красноречивее любых слов. Фабио почтительно поклонился.
   - Синьор Сальвиати, я восхищен, - проговорил юноша, улыбаясь. - Росписи великолепны, куда лучше, чем я мог себе представить. Вы сотворили настоящее чудо. Доменико, выдайте синьору Сальвиати еще двести дукатов.
   - Не будет ли... - начал было Гвардиччани, но герцог повернулся к нему, и его взгляд стал тяжелым.
   - Может быть, вы сами могли бы нарисовать не хуже? В таком случае, я готов заплатить вам триста дукатов, если мне понравится ваша работа. Впрочем, все же не думаю, что мне стоит просить вас расписывать мой замок. Просто выполняйте то, что я прошу.
   Риньяно улыбнулся в усы и поприветствовал Фабио.
   - Я в вас не ошибся, синьор Сальвиати, - сказал он, пожимая художнику руку. - Готов поклясться, что замок его сиятельства Гвидобальдо де Монтефельтро расписан гораздо хуже, несмотря на то, что у него работают именитые живописцы.
   - Как прошла ваша поездка? - поинтересовался Фабио.
   - Скучно, - отозвался герцог, незаметно для Риньяно положив ладонь на запястье художника, отчего тот затрепетал. Тонкие сильные пальцы Лодовико ласково погладили его обнаженную кожу, чуть сдвинув вверх рукав камзола. - Я не мог дождаться, когда покину это общество напыщенных пустозвонов.
   Он немного рассказал о празднике в Урбино, о прибывших туда вельможах, об охоте, устроенной герцогом Гвидо для гостей, и о его замке. В его словах сквозила насмешка, порой язвительная, порой веселая. Риньяно слушал его ироничный рассказ с улыбкой, время от времени добавляя собственные подробности, и Фабио, подхватив игру, задавал вопросы, на которые Лодовико не мог отвечать без смеха.
   За ужином герцог был сдержан и казался уставшим; он повторил свой рассказ для матери и брата, но без сарказма, сохраняя убийственную серьезность. Вопросы Джованны в основном касались праздника и приглашенных на него девушек; она поинтересовалась, был ли Лодовико подобающе галантен и не присмотрел ли он себе невесту среди дочерей знатных вельмож.
   - Мама, ты же знаешь, моя мечта - блистательная Лукреция Борджиа, дочь святейшего отца нашего папы. К несчастью, ее не пригласили на праздник, она все еще скорбит по своему несчастному второму супругу... или третьему? Честное слово, она, вероятно, и сама уже сбилась со счета...
   Он закатил глаза к потолку, горестно воздев брови, и Фабио едва удержался от смеха.
   - Прекрати паясничать, Лодовико, - нахмурилась Джованна. - Ты должен уже думать о том, что оставишь после себя. Я хочу, чтобы ты поскорее женился и завел детей.
   - Мама, прости. - Лодовико посерьезнел. - Наверное, я слишком устал, чтобы продолжать этот разговор. Я обещаю подумать над продолжением рода после того, как наш замок обретет приличный вид.
   - Ты можешь тянуть сколько угодно, - холодно сказала Джованна. - Будь ты посообразительнее, то понял бы, что твои шансы на высокое положение могли бы значительно возрасти с женитьбой. После Гвидо Урбино унаследует Франческо делла Ровере, разве не так? А что останется тебе?
   - Мне не тягаться с делла Ровере, мама. Мне останется честь, доброе имя и спокойная жизнь. Если я не стану ссориться с Франческо, то сохраню и свои владения. А теперь прошу тебя сменить тему, иначе я буду вынужден уйти.
   Стефано фыркнул с набитым ртом, и Лодовико сердито посмотрел на него, но ничего не сказал. Герцогиня Джованна со вздохом попросила сына рассказать о новорожденной дочери Гвидо, и тот с явным облегчением выполнил ее просьбу. Его взгляд то и дело обращался на Фабио, и художник чувствовал переполняющее его возбуждение.
   После ужина Лодовико объявил, что хотел бы обсудить с Фабио детали росписей кабинета и спальни, и пригласил живописца к себе. Поднимаясь по лестнице, герцог говорил о ничего не значащих вещах, нервно перескакивая с одного предмета на другой, и едва за ними закрылась дверь кабинета, бросился на шею Фабио.
   - Ох, как же я скучал! - воскликнул он, горячо обнимая художника. - Раньше я и подумать не мог, что кто-нибудь будет столько для меня значить! Фабио...
   Его дыхание обожгло щеку Фабио, мягкие губы нетерпеливо прижались к губам. Скользнув ему в рот, художник стал ласкать его языком, упиваясь ответной лаской юноши. Они целовались страстно и глубоко, а руки герцога уже срывали с Фабио камзол. Упав на кушетку, Фабио потянул Лодовико за собой, продолжая гладить его лицо и плечи. Пальцы его скользнули ниже, как бы ненароком задев твердую выпуклость на штанах герцога, и тот застонал, опускаясь на художника сверху.
   - Вы подарили мне так много всего, - прошептал Лодовико, покрывая лицо художника поцелуями. - Моя жизнь - ради вас, мой Фабио, моя единственная любовь...
   Он сбросил камзол и рубашку и помог раздеться Фабио. Художник с наслаждением отдавался во власть его рук, повторяя его имя, как заклинание. Вытащив свою напряженную мужскую плоть, герцог стал поглаживать ее, затем сбросил остатки одежды и оказался перед художником обнаженным. Его тело было совершенным, как у юного божества, с гладкой кожей и развитыми мышцами, и Фабио ощутил неловкость из-за собственной раздавшейся талии и волосатой груди, однако Лодовико это, похоже, нисколько не смущало. Опустившись на колени возле кушетки, он с любовью смотрел на художника, словно находясь перед алтарем в молитвенном экстазе. Фабио поднялся и попросил его лечь, а затем сам встал на колени и приник губами к стоящему члену юноши. Лодовико застонал, не в силах противостоять наслаждению.
   - Что... что ты делаешь? - немного испуганно прошептал он, зарываясь пальцами в волосы Фабио. - Разве это не...
   - Доверься мне, мой ангел. Я никогда раньше не делал этого, но постараюсь, чтобы тебе было хорошо...
   Он закрыл глаза, касаясь языком теплой шелковистой кожи, чувствуя нетерпение вздрагивающей юной плоти, доверчиво подчиняющейся его осторожным ласкам. Обнаженная головка члена оказалась у него во рту, он нежно сосал ее, втягивая губами и обводя языком, и Лодовико беспомощно стонал, откинув голову, охваченный сладостной истомой. Ощущения были новыми и пугающими для Фабио; он не знал, откуда у него родилось желание ласкать юношу подобным образом, но и самому ему это доставляло непередаваемое удовольствие. Взяв рукой собственный член, он стал ритмично двигать пальцами, еще больше возбуждаясь.
   Лодовико вскрикивал, порывисто дергая бедрами и проникая глубоко в рот Фабио, его руки гладили спину и плечи художника, и вдруг он замер с долгим сдавленным стоном, судорожно извергая терпкие солоноватые струи семени; его пальцы до боли вцепились в плечи Фабио, тело сотрясла агония страсти. Без сил откинувшись назад, он тяжело дышал, с восторгом шепча имя художника, а тот, поднявшись, с беспредельной нежностью стал целовать его в губы.
   Рука Лодовико нашла его плоть; покорный настойчивой ласке, Фабио придвинулся ближе, и когда подступающее наслаждение заставило его застонать, юноша приподнялся, ловя ртом брызнувшую влагу. Притянув Фабио к себе, герцог счастливо улыбнулся. Их губы снова встретились, и художник ощутил вкус собственного семени, смешавшегося со вкусом Лодовико.
   - Я никогда не испытывал ничего подобного, - признался Фабио, проводя пальцами по щеке юноши. - И не думал, что это так хорошо...
   - Но ты же делаешь это со своей женой. - Лодовико удивленно вскинул брови. - Или нет?
   - С ней все по-другому. Такие ласки... она никогда не смогла бы сделать этого.
   - Почему?
   Фабио вздохнул. Вопрос был задан быстро, но ответить на него было не так-то легко. Разумеется, Тереза могла бы ласкать его точно так же; стоило ему попросить, и она с готовностью выполнила бы любое его желание... Но дело было не только в удовольствии плоти.
   - Лодовико, ты мог бы делать с кем-то еще то, что делал только что со мной?
   - Нет, - чуть подумав, ответил герцог. - С тобой мне хочется быть постоянно, твоя близость заставляет меня просто терять голову. Я не чувствую ничего такого рядом с другими людьми. Мне... неприятно, когда они ко мне прикасаются. Иногда мне неприятно даже видеть их. А ты... ты как будто стал частью меня самого. Когда тебя нет рядом, я ощущаю пустоту в своей душе, которую ничто не в силах заполнить.
   "Он действительно любит меня, - с ужасом и восторгом подумал Фабио. - Любит со всей беспредельной страстью юного сердца. Если нам суждено будет расстаться..." При этой мысли он похолодел. Он не мог представить себе жизни без Лодовико, без его чистой улыбки, без его неземных синих глаз, без его искренности и верности.
   - Мне кажется, что я только теперь начал жить по-настоящему, - сказал герцог задумчиво. - Это лето стало лучшим для меня... - Он помолчал и заговорил снова. - Фабио, я собираюсь поехать во Флоренцию в начале сентября и взять вас с собой. Мы будем покупать картины и вещи для украшения замка, а по пути заглянем в Сиену. Что вы думаете об этом?
   Переход на "вы" заставил художника улыбнуться: Лодовико снова был самим собой - безупречно сдержанным в проявлении даже самых сильных своих чувств.
   - Вы могли бы не спрашивать, Лодовико. Я буду рад последовать за вами куда угодно.
   - Мой кузен Гвидо сказал, что можно покупать скульптуры, а не нанимать скульпторов, хотя это и выходит дороже. Я вижу, что Джанфранко старается, у него получается неплохо, но слишком медленно; пока он закончит свою Диану, пройдет год.
   - С мрамором работать сложно, - кивнул Фабио. - В мастерских во Флоренции можно купить множество глиняных статуэток, а то и больших скульптур из мягкого известняка. Разумеется, они подвержены разрушению, зато недороги и хорошо смотрятся. Я помогу вам выбрать то, что подойдет для замка.
   - Для меня все это так ново. Знаете, в моем кругу не принято интересоваться искусством, к художникам относятся скорее как к мебельщикам или плотникам, занимающимся обустройством дома. Когда я сказал Гвидо, что хотел бы украсить свой замок, он тут же порекомендовал мне хорошего ювелира. Он решил, что я собираюсь заказать украшения для матери. - Герцог рассмеялся. - Потом я объяснил, что именно имел в виду, и Гвидо заявил, что, по всей видимости, я живу в соборе. Тут же он поинтересовался, не нужен ли мне заодно епископ для богослужений.
   - Когда мы закончим работу в зале, пригласите его в гости, - улыбнулся Фабио. - Должно быть, он не знает, что художники рисуют не только сцены из Писания на стенах соборов.
   - Ну... Ему известно, что я не так богат, как Медичи или Колонна, поэтому самое большее, что он в силах себе вообразить в моем замке - цветочные орнаменты на стенах, нарисованные подмастерьями не слишком именитых флорентийцев.
   - Мы постараемся переубедить его, - сказал Фабио. - По крайней мере, я приложу к этому все усилия.
   - Что до меня, то я делаю свой замок лучше вовсе не для того, чтобы кого-то удивить, а только чтобы иметь возможность получать удовольствие от жизни. - Он рассеянно теребил в руках рубашку, потом спросил: - Мы будем сегодня рисовать?
   - Мы?
   - Я готов продолжить позировать для портрета.
   - Ну, в таком случае, садитесь на свое место. - Фабио оделся, подошел к стоящему в углу мольберту и начал разводить краски, краем глаза наблюдая за герцогом. Тот натянул штаны и рубашку, вытащил из сундука черный с серебром камзол, в котором Фабио рисовал его, и сел в кресло у окна. Его обычно бледное лицо порозовело, что делало его трогательно похожим на ребенка. Фабио показалось, что его рисунок никуда не годится: юноша был так прекрасен, что рука мастера не могла повторить его черты, не нарушив их живого очарования. Он принялся за работу, а Лодовико, чтобы развлечь его, в подробностях рассказывал о том, что происходило в Урбино. Жизнь знати казалась художнику не лишенной привлекательности, однако Лодовико имел иное мнение. Празднества, роскошные пиры и охота, танцы и игры - все это, как ряска на пруду, прикрывало собой темные глубины интриг, зависти, взаимного недоверия и обид. Гвидобальдо де Монтефельтро был связан почти со всеми знатными домами дружбой или родственными узами, так что в Урбино съехались многие высокородные вельможи Италии. Его уважали и побаивались, потому что даже Борджиа не смели покушаться на его владения.
   - У меня было ощущение, что кругом плетутся заговоры, - сказал Лодовико. - Заговоры внутри заговоров, и каждый желает другому гибели. Эти люди никогда не смогут объединиться, хотя бы им всем грозило полное истребление. Они способны только потихоньку роптать и шептаться по углам о своем бедственном положении, но если завтра Чезаре позовет их под свои знамена, они с готовностью приползут лизать ему ноги, как собаки, предавая бывших товарищей... Боже, Фабио, как я их всех презираю! Если б я мог, то никогда не появлялся бы среди них. Это все равно что дразнить спящего тигра.
   - Искать союзников свойственно людям, ждущим беды.
   - О, разумеется, но такие союзники не способны на верность. Что вы хотите от Варано, который убил собственного брата, чтобы завладеть его владениями? Или, может быть, от предателей Сфорца, закапывающих в землю своих бывших друзей? Или от Бальони, который прощает испанцам все нанесенные ему оскорбления только потому, что Чезаре Борджиа ему платит? Мне страшно, Фабио. Скоро вся Италия ляжет под каблук Борджиа, и останутся в живых лишь подлые шакалы, готовые унижаться перед ним.
   - Хуже, что ему это, похоже, известно, - сказал художник. - Это же очевидно, его задача - поссорить их между собой и напасть, чтобы перебить всех поодиночке. Впрочем, я чересчур мрачно смотрю на вещи. Не думайте об этом. Вы можете положиться на верность жителей города и гарнизона Монте Кастелло. Я знаю, что они не позволят причинить вам вред.
   - Вероятно. - Герцог надолго замолчал. Фабио не решался тревожить его. Кисть водила по холсту, портрет постепенно обретал сходство с оригиналом; черты наполнялись оттенками и объемом. Прошло довольно много времени, и Фабио зажег новые свечи. Лодовико рассеянно наблюдал за ним, не двигаясь и не произнося ни слова.
   - Идите сюда, - вдруг попросил он, и когда художник подошел, обнял его и прижался лицом к его груди. - Фабио... Вы мой отец, мой возлюбленный. Я могу сказать вам то, в чем никогда не сознался бы никому на свете. - Его голос упал до шепота. - Я боюсь.
   Фабио нерешительно обнял его за плечи и стал гладить по голове, как ребенка.
   - Вы не умрете, Лодовико. Чезаре не видит в вас угрозы. Если Гвидо, ваш кузен...
   - Меня не страшит смерть. Я уже видел ее... видел растерзанного Паоло. - Герцог заговорил быстро и отрывисто. - Ему... было уже все равно, хотя я сам едва не сошел с ума от ужаса и горя. Он лежал у подножия лестницы, похожий на бесформенный ворох окровавленных тряпок... Его голова была расколота мечом, и я не мог смотреть на то, что было внутри... Когда он разбивал коленку, он плакал, Фабио, хотя это была лишь царапина... а тут - у него не было половины головы, а он молча лежал и смотрел вверх такими застывшими сухими глазами... Поистине нет ничего страшнее. На отпевании в соборе я не видел их тел, только лица... Они навечно останутся у меня в памяти. Они были так спокойны, как будто просто спали... Фабио, может быть, я говорю несвязно, но вы должны понять: смерть сама по себе ничего не значит. Я боюсь, что все повторится, но теперь на месте отца и Паоло может оказаться кто-то еще: мама, Стефано... вы... Мне надо будет жить с этим, и я боюсь, что не выдержу. Не покидайте меня, прошу вас, никогда не покидайте!
   Юноша поднял глаза, и художник увидел, что он плачет.
   - Никогда. - Фабио почувствовал, что связан этим словом, как высшей клятвой. Он с радостью отдал бы все на свете, лишь бы его тревоги оказались напрасными. - Я уже обещал вам это, Лодовико, и повторю снова. Для меня нет большего счастья, чем оставаться с вами.
   - Я хотел попросить вас, чтобы вы переночевали у меня, - сказал герцог. - Я не смогу заснуть в одиночестве.
   Фабио улыбнулся.
   Лежа в постели под тяжелым бархатным пологом, они тихо разговаривали о превратностях судеб, о Франции и Испании, о далеких северных странах, где зимой с неба падает белый холодный пух, превращающийся на ладони в капли воды, а люди одеваются в медвежьи шкуры, чтобы не замерзнуть. Наконец Лодовико, засмеявшись, спросил, не замерз ли сам Фабио, и предложил согреть его. Художник стал целовать его, проникая языком глубоко в рот, а юноша гладил его плечи и грудь, постепенно опускаясь все ниже. Они любили друг друга медленно, с осознанной страстью, не торопя приближение конца, и Фабио с восторженной нежностью дарил герцогу самые смелые ласки. Лодовико стонал в его объятиях, неизбежно соскальзывая в сладостный туман наслаждения, и его руки и губы блуждали по телу Фабио. Потом он изогнулся, запрокинув голову и прикрыв глаза, мучительно содрогаясь в пароксизме наивысшего удовольствия, и его семя мягкими толчками выплеснулось в принимающий его рот мужчины. Рука Фабио задвигалась быстрее, сжимая и неистово теребя собственный член, и он догнал Лодовико в самом конце, потрясенный ослепительной, лишающей рассудка агонией страсти. Их дыхания слились, руки сплелись в объятии, губы - в поцелуе.
   - Я люблю тебя, - счастливо выдохнул Лодовико, и Фабио поцеловал его в лоб, отведя в сторону прядь взмокших от пота волос.
  
   Следующие два месяца пролетели незаметно, будто несколько дней. Монте Кастелло постепенно преображался, покорный замыслу своего хозяина и рукам мастеров; парадная лестница, ведущая из большой залы на второй этаж, оделась в белый мрамор, стены покрыл замысловатый цветочный орнамент, галереи украсились гербовыми виньетками и лепниной. В кабинете Лодовико Фабио работал над росписями на сюжеты из легенд о Граале и Песни о Роланде, посвящая все свое время без остатка фрескам и самому герцогу. До обеда он работал в одиночестве, пока герцог занимался во дворе замка фехтованием или обсуждал с канцлером текущие дела. Джованна относилась к нему по-прежнему неприязненно, более того, она подозревала, что художник оказывает на ее сына дурное влияние, отговаривая от женитьбы, и нарочно работает медленно, чтобы вытянуть из Лодовико побольше денег. Не раз она пыталась вразумить старшего сына, открыв ему глаза на "истинную сущность" безвестного богомаза из Сиены, но он не желал слушать никаких доводов. Портрет, нарисованный Фабио, занял почетное место в столовой, и даже Джованна не могла не признать, что художник добился поразительного сходства. За портрет Фабио получил пятьсот дукатов, и четыреста из них он немедленно отослал в город Терезе, сознавая, что эти деньги - его прощальный подарок жене. Какое-то время он терзался муками совести, но не мог решиться поехать к Терезе и объясниться с ней лично. Он понимал, что предает ее, оставляя одну с их нерожденным ребенком в чреве, что она безоговорочно доверила ему свою жизнь и имеет право на честность с его стороны, однако при мысли, что ему придется рассказать жене о своей безумной любви к герцогу де Монтефельтро, его рассудительное благородство таяло. Он слишком хорошо представлял себе выражение лица Терезы, ужас и отвращение в ее глазах, безудержный поток слез, отчаяние и напрасные мольбы. "Потом, - думал он. - У меня непременно будет время сказать ей обо всем этом позже". Для себя он решил, что непременно отправит Терезу в Сиену, к отцу и брату, а потом, когда ребенок родится, напишет ей письмо, в котором все объяснит. Кроме того, он будет высылать ей деньги, даже если она снова выйдет замуж, так что она и ее ребенок не узнают нужды... Риньяно, передавший Терезе пакет с деньгами, вернувшись в замок, позвал Фабио и сказал, что его жена очень беспокоится и просит его приехать при первой же возможности. Художник признался, что у него теперь особенно много работы, но он постарается непременно навестить свою супругу.
   - Как она? - спросил он, чувствуя, как замирает сердце. Риньяно лукаво улыбнулся и подмигнул.
   - Вы, я смотрю, не теряли времени даром, синьор Сальвиати. У вас чудесная молодая жена, а скоро будет и малыш, а? Ее стан уже не так строен, каким я его помню...
   - Вы правы, - краснея, проговорил Фабио, избегая смотреть на секретаря. - Малыш должен родиться зимой.
   - Вы мне нравитесь, Фабио. - Риньяно дружески хлопнул художника по плечу. - Вы не только талантливы и немногословны, у вас легкий характер, и при всем этом вы довольно бескорыстны, что бы там ни говорил по этому поводу Гвардиччани.
   - А он что-то говорил? - поинтересовался Фабио.
   - Он постоянно твердит, что герцог тратит на ваше содержание баснословные деньги, что вы обходитесь Монте Кастелло дороже целого штата придворных художников и ювелиров. Эту песню он изо дня в день поет герцогине Джованне, и она прислушивается к нему.
   - Может быть, это действительно так? - встревожился Фабио. Он не представлял себе, сколько годового дохода приносит Монте Кастелло своему хозяину, но деньги, которые щедро платил ему Лодовико, казались не привыкшему к роскоши художнику поистине сумасшедшими.
   - Гвардиччани - завистник и плут. Он хорошо разбирается в цифрах, и потому имеет возможность безнаказанно воровать, а вы получаете честную плату за свою работу. Не принимайте его наветы близко к сердцу, тем более что наш молодой хозяин все понимает правильно...
   Фабио разговор опечалил. Герцог действительно боготворил его, сходя с ума от любви, и порой поступал так, что помимо воли вызывал недоумение и зависть недоброжелателей вроде Доменико Гвардиччани. Не раз художник просил его быть благоразумным, но Лодовико лишь смеялся, называя его опасения вздорными. После обеда они уже не разлучались: порой отправлялись вместе на прогулку, или прохаживались по галерее, а чаще беседовали в кабинете герцога, пока Фабио работал над фресками. Лодовико нравилось играть с художником; обыкновенно он начинал с того, что, взяв у Фабио кисть, делал несколько быстрых мазков, и тот, видя его неумелые попытки рисовать, укоризненно говорил, что фреска почти загублена.
   - Тогда научите меня, - просил юноша с улыбкой, и Фабио обхватывал рукой его пальцы. Какое-то время они рисовали вдвоем, и Лодовико послушно следовал за движением направлявших его пальцев художника, а потом поворачивался с расширенными от желания зрачками, и принимался целовать Фабио, настойчиво водя руками по его телу. После этого живопись заканчивалась, и начинались другие уроки, безумно нравившиеся им обоим.
   Иногда они просто отправлялись в спальню, смежную с кабинетом, разговаривали и неспешно предавались любви, а затем засыпали, утомленные и счастливые, и снова просыпались, чтобы подарить друг другу наслаждение.
   С наступлением осени Фабио напомнил герцогу о задуманной ими поездке во Флоренцию. Сентябрь почти прошел, когда Лодовико, наконец, решился ехать. Ему не хотелось злоупотреблять гостеприимством родни, поэтому он заявил матери, что возьмет с собой только четверых охранников, двух личных слуг, секретаря и Фабио. Кроме того, он собирался захватить и еще кое-кого, но об этом Джованне знать было не обязательно. Фабио давно рассказал Лодовико о беременности Терезы, и герцог поддержал его в желании отправить ее на время в родной город. Юноша все еще ревновал, хотя у него не было для этого уже никаких поводов.
   Утром накануне дня отъезда Фабио отправился в город в сопровождении троих замковых гвардейцев. Ему следовало подготовить Терезу к путешествию в Сиену.
   Она действительно сильно располнела. Ее тонкая некогда талия превратилась в большой выпирающий живот, походка стала грузной и осторожной, но улыбка была все той же - радостной и доверчивой, и Фабио почувствовал отвращение к самому себе.
   - Ах, как я волновалась! - воскликнула Тереза, чмокнув мужа в щеку. Он неловко прижал сомкнутые губы к ее бархатистой щечке и отстранился, стараясь не обидеть ее пренебрежением. - Почему ты так долго не приезжал? И для чего явился с этими здоровяками?
   - Понимаешь, мы с герцогом завтра отправляемся во Флоренцию, - торопливо заговорил Фабио, - а по дороге заглянем в Сиену... Ну, я подумал, что будет лучше для тебя вернуться в наш старый дом. Герцог Лодовико распорядился, чтобы Орсо и Дзанетта поехали с тобой и там продолжали помогать тебе. Семья твоего брата будет тебе надежной опорой, потому что я какое-то время... - Он нервно сглотнул, сознавая, что говорит запутанно и невольно пугает Терезу.
   - Фабио! - Ее брови изумленно поползли вверх. - Неужели ты правда хочешь меня бросить?
   - Дорогая... - Фабио содрогнулся, произнеся это слово, давшееся ему с трудом. - Как ты могла подумать? Я очень занят работой в замке, поэтому уделяю тебе так мало внимания в последнее время... Поверь, так будет лучше для нас. Я не знаю, сколько времени мы с хозяином пробудем во Флоренции, а тебе скоро придется рожать. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь, в глуши, когда настанет срок.
   - Ты избегаешь меня. - Из ее глаз покатились слезы. - В чем дело, Фабио?
   - Успокойся, я... - Он не мог заставить себя лгать дальше, и осекся. - Просто позволь этим людям помочь тебе собраться в дорогу, хорошо?
   Она разрыдалась, и ему нечем было ее утешить. Он больше не любил ее; то, что он делал, было лишь долгом благодарности и былой привязанности. Ему было жаль ребенка, но он готов был отпустить их обоих. Лодовико ждал его в замке - и он не мог заставить его ждать слишком долго. Разобрав вещи, он оставил то, что могло еще пригодиться ему по возвращении, а остальное распорядился упаковать и сложить в повозку, и, коротко простившись с Терезой до завтра, уехал. По отношению к ней он чувствовал себя подлецом, но не мог поступить иначе. Он был бы рад, если бы удалось избежать долгих объяснений и новых слез, если бы она поняла все сама и отпустила его.
   Вечером герцог привел в порядок дела, дал наставления Стефано на время своего отсутствия, велел Риньяно собрать все необходимое, сам проследил, готовы ли лошади, и отправился спать раньше обычного, заявив, что хочет выехать сразу на рассвете. Фабио, по обыкновению, ночевал с ним в его спальне. Они занимались любовью, молча и неистово, а потом, утомленно лежа в объятиях Фабио, Лодовико расспрашивал художника о Терезе, о том, как она восприняла намерение мужа отправить ее в Сиену. Сперва Фабио отвечал односложно, но постепенно убедился, что герцог готов все выслушать и понять, и рассказал о своих сомнениях и отчаянии жены.
   - Ей будет нелегко пережить это, - задумчиво проговорил юноша. - Должно быть, она все еще вас любит и не может понять причин происходящего.
   - Я не могу выложить ей всю правду, - сказал Фабио. - Назовите меня малодушным предателем, но когда я вижу ее, то начинаю лгать, чтобы пощадить ее чувства. Правда ей не нужна, потому что эта правда может стоить жизни ребенку или ей самой.
   - Вы все еще ее любите, - с легким упреком заметил Лодовико. - Если бы я только мог подарить вам ребенка...
   - Не говорите глупостей, Лодовико, вы сам сущий ребенок. Вы значите для меня гораздо больше, чем думаете. Тереза... она не пробуждает во мне прежних чувств. Я не хочу ее тела, а ее душа для меня похожа на пустые пчелиные соты, хранящие лишь запах меда. Между нами все кончено, мой ангел, и я лишь немного сожалею об этом, потому что теперь вы безраздельно завладели моим сердцем.
   - Фабио... - Герцог с улыбкой поцеловал его в висок. - Мы отвезем Терезу в Сиену, она получит столько денег, чтобы безбедно прожить еще несколько лет, и Орсо с Дзанеттой будут служить ей, сколько потребуется. Я постараюсь возместить ей потерю, которую невольно причинил.
   Прильнув к его груди, Фабио закрыл глаза и сам не заметил, как уснул, убаюканный теплом обнимающих его сильных рук.
  
   Путь в Сиену оказался намного короче, чем помнил Фабио, должно быть, оттого, что сейчас они ехали быстрее, не обремененные многочисленными пожитками, и герцог невольно торопился. Вечером первого дня они остановились на ночлег в Ареццо, причем Лодовико наотрез отказался воспользоваться гостеприимством герцога Вителли и предпочел устроиться в гостинице. Чтобы не вызывать у Терезы подозрений, Фабио решил спать с ней в одной комнате, и за ужином он чувствовал на себе темный, полный отчаянной ревности взгляд Лодовико. Тереза, напротив, казалась счастливой и весело щебетала, кокетливо посматривая на герцога. Разговор поддерживал один лишь Риньяно, и за это Фабио был бесконечно ему благодарен. После ужина Тереза поднялась в отведенную им комнату, где слуги уже растопили камин. Фабио чуть задержался, видя, как Лодовико почти бездумно крошит в тонких пальцах хлеб и пьет вино, едва ли ощущая вкус. Наконец он поднялся из-за стола, пожелав Риньяно и герцогу доброй ночи, и сказал, что хочет немного подышать воздухом перед сном. Выйдя на улицу, он остановился в тени навеса, где стояли стреноженные лошади постояльцев, и почти тут же сильные руки схватили его за плечи и развернули, так что он едва не потерял равновесие.
   - Фабио, проклятье! - Стиснув его в объятиях, Лодовико жадно припал губами к его рту, одновременно прижимаясь к его бедрам своими.
   - Тише, прекратите, - прошипел художник, отступая в глубокую тень и увлекая юношу за собой. - Нас могут увидеть...
   - Да, вы правы. - Герцог отстранился, тяжело дыша. - Я думаю о вас непрестанно... Мне трудно представить, что вы будете снова спать в одной постели с Терезой, я схожу с ума от отчаяния...
   - Я делаю это лишь затем, чтобы она ничего не заподозрила. Мы действительно будем просто спать, ничего больше, я могу с уверенностью обещать вам это.
   - Поцелуйте меня, - потребовал Лодовико, и Фабио выполнил его просьбу. В его теле всколыхнулось желание, но он с усилием заставил себя погасить его и вернулся в полутемный зал гостиницы, где служанки уже убирали со столов, а хозяин протирал залитую вином стойку. Поднявшись в свою комнату, он быстро разделся и скользнул под одеяло. Тереза не спала, и ему пришлось притвориться пьяным.
   - Хочешь, я тебя приласкаю? - спросила она, потянувшись к нему, но он заворчал, отодвигаясь.
   - Нет, я слишком устал и хочу спать. Прости.
   Она взяла его руку и положила на свой обнаженный тугой живот.
   - Видишь? Он такой большой... Я знаю, ты не хочешь меня из-за него, или просто боишься повредить ему. Я тоже боюсь, он иногда напоминает о себе, если ему что-нибудь не нравится. Но мы могли бы все равно заняться любовью. Если хочешь, я лягу на бок, ты мог бы взять меня сзади, это будет удобно...
   - Нет, милая... Должно быть, вино сыграло со мной нехорошую шутку. Я не могу. Спокойной ночи.
   Отвернувшись от нее, Фабио до боли впился ногтями в ладони, проклиная себя. Тереза разочарованно вздохнула, и через какое-то время по ее ровному дыханию художник догадался, что она спит. Он подумал о Лодовико. Еще пара ночей, и они смогут снова быть вместе...
  
   Весь следующий день они ехали по дороге вместе с прочими путешественниками, направляющимися в Сиену, Флоренцию или в Феррару. Стоял чудесный тихий солнечный день, и одетые в золото окрестные холмы словно купались в сияющей лазури небес. Люди и лошади наслаждались разлитым в прозрачном воздухе мягким теплом, и Фабио, ехавший рядом с герцогом, снял куртку, в которую кутался утром, когда они покидали Ареццо в рассветном стылом тумане.
   Лодовико ни на шаг не отпускал художника от себя; они говорили о разных пустяках, иногда просто молчали, и тогда взгляды были красноречивее любых слов. Пьетро Риньяно, чуть отстав, сопровождал повозку, в которой ехали Тереза и Дзанетта, и порой до Фабио доносился их смех и обрывки разговора.
   - Вчера вечером я думал о вас, - вполголоса сказал Лодовико, чуть улыбаясь художнику. - Я не мог уснуть и... ласкал сам себя, пока не получил облегчения... - Он слегка покраснел и отвел взгляд. - Мне стыдно говорить об этом, но я ничего не мог с собой поделать.
   - Вы так молоды, - ответил Фабио. - В этом нет ничего ужасного, поверьте.
   - Это неправильно... это приносит только облегчение, но не наслаждение, которое я испытываю с вами. Мне так не хватает вас, мой дорогой Фабио.
   Он подъехал к художнику почти вплотную и, положив ладонь на его колено, погладил его едва заметным жестом.
   - Это путешествие становится для меня жестокой пыткой, - пошутил он, и Фабио рассмеялся, накрыв его руку своей.
   В Сиену они прибыли поздно ночью. Фабио предложил разместиться в их старом доме; удивленные и немного испуганные соседи приоткрывали ставни, чтобы взглянуть на повозку и сопровождающих ее всадников. Кроватей в доме для всех не хватило, охранникам и слугам пришлось спать в нижних комнатах прямо на полу. Герцогу отвели хозяйскую спальню, а Фабио с Терезой отправились в смежный с ней кабинет художника, где Дзанетта постелила несколько меховых покрывал и большое одеяло из шерсти. Фабио заснул почти сразу же, утомленный долгой дорогой и волнениями прошедшего дня.
   Прощание с Терезой далось ему нелегко. Проснувшись задолго до рассвета, Фабио лежал в темноте, отчаянно пытаясь придумать слова, подходящие для расставания, но так и не смог найти ничего такого, что не заставляло бы его чувствовать себя последним подонком и законченным идиотом. Все утро, пока Дзанетта и Тереза готовили завтрак, перебрасываясь шутками с охранниками, а герцог с Риньяно с любопытством осматривали дом, Фабио с тревогой ждал момента расставания. Ему стало казаться, что в воздухе растет напряжение, которое неминуемо должно было закончиться ужасающим разрядом. Вытирая вспотевшие ладони, он рассеянно наблюдал за такой чужой женщиной с выпирающим животом - его женой, к которой он теперь не испытывал никаких чувств, кроме легкого сожаления о прошедшей любви, и думал, что скажет ей, когда она захочет обнять и поцеловать его на прощание.
   После завтрака герцог объявил, что они должны ехать, и велел Фабио поторапливаться. Риньяно и прочие уже сели в седла, Лодовико, взяв лошадь под уздцы, неотрывно смотрел на художника. Его синие глаза лихорадочно блестели, рука сжимала поводья так, что побелели костяшки пальцев. "Скорее, - умоляли его глаза, - прошу вас, скорее...".
   Орсо и Дзанетта улыбались, стоя у порога. Тереза подошла к мужу, ее губы дрожали.
   - Я не знаю, почему ты делаешь это, - прошептала она, проводя пальцами по его щеке. - Мне не хватало тебя в Монте Кастелло, но я была спокойна, потому что знала, что ты рядом. А здесь я остаюсь одна, без тебя. Ты изменился, Фабио. Мне кажется, я по-прежнему люблю тебя, но совершенно не понимаю. Ты ведь вернешься, правда?
   Фабио вздрогнул, охваченный смятением и ужасом. Волоски на его теле поднялись дыбом от ощущения напряженного взгляда Лодовико, буравившего его спину. Он должен был солгать - в последний раз.
   - Как только смогу, - выдавил он, опустив глаза. - Ты же не будешь одна, с тобой остаются Дзанетта и Орсо, и семья твоего брата поддержит тебя, пока я... не вернусь...
   - Да, конечно. - В темных глазах Терезы промелькнул страх, потом они потеплели, их взгляд стал прежним - доверчивым и кротким. - Я буду ждать тебя, Фабио.
   Она обняла его, притянула к себе и поцеловала в губы - в последний раз. Фабио затрепетал, осторожно положив руки на ее талию и погладив округлый живот, и отступил, чувствуя подкативший к горлу ком.
   - Прощай, дорогая, - прошептал он, повернулся и быстро вскочил в седло, бросив взгляд на Лодовико. Глаза герцога казались огромными на бледном как полотно лице, в них тлела едва скрываемая ярость.
   - Едем! - крикнул Лодовико, прыгнув в седло и пришпорив лошадь так, что та взвилась на дыбы. Тереза едва успела отпрянуть, пыль, поднятая копытами всадников, взвилась вихрем, оседая на ее платье.
   Они ехали по улице, заставляя прохожих торопливо жаться к стенам домов и вспугивая стайки играющих ребятишек. Фабио не решался оглянуться. Когда они покинули ремесленный квартал, Лодовико подъехал ближе и коснулся его руки.
   - Вы плачете?
   Только тут художник понял, что из его глаз действительно катятся безудержные слезы. Раскаяние, сожаление, напрасная злость бушевали в его душе, заставляя сердце отчаянно колотиться. Он взглянул на герцога, не в силах произнести ни слова.
   - Фабио... - В голосе юноши было столько любви, тревоги и мучительной жалости, что он затрепетал. - Я чувствую себя виноватым в том, что случилось. Но поверьте, так будет лучше для всех. Мое сердце разрывается, когда я вижу вас с кем-то еще... Я никогда не смогу заменить вам Терезу, и... - он прерывисто вздохнул, потом покачал головой и замолчал, потом, обернувшись, окрепшим голосом обратился к Риньяно:
   - Нам нужно заглянуть к банкиру Спаноччи, прежде чем мы отправимся дальше.
   В конторе сиенского ростовщика Фабио не появлялся уже, казалось, целую вечность, и был удивлен, что отец Лодовико, Джироламо де Монтефельтро, также вел дела со Спаноччи и являлся, как выяснилось, одним из самых крупных его клиентов. С самим стариком Спаноччи Фабио беседовал лишь дважды, хотя посещал его лавку едва ли не каждый месяц; в одном из поверенных, проверявших счета, он узнал Барбаццо, человека, приходившего к нему напомнить об очередном платеже накануне его отъезда в Монте Кастелло. Пока герцог получал от банкира верительные письма и векселя для предъявления к оплате во флорентийском отделении банка, Фабио разговорился с Барбаццо, который тоже признал его и приветливо пригласил сесть.
   - Так ваш новый наниматель - герцог де Монтефельтро? - удивился поверенный вполголоса. - Вот уж не подумал бы, что его интересует живопись. Его отец был воякой до мозга костей, и говорят, муштровал своих сыновей не хуже полкового сержанта. Посмотрите на выправку этого молодого человека, он держится прямо, как солдат.
   - Он действительно хорошо умеет обращаться с мечом и арбалетом, но не испытывает к ним сильного пристрастия. Я расписываю его замок уже несколько месяцев, и вместе со мной работают скульпторы и резчики по дереву, а герцог отдает каждую свободную минуту обдумыванию интерьеров и росписей.
   - Удивительно, не правда ли? В особенности после того, как его семью постигло такое несчастье...
   - Вы думаете, Лодовико де Монтефельтро сошел с ума? - спросил Фабио. - Могу вас заверить, что с головой у него все в порядке. Он увлечен искусством, только и всего.
   - Знаете, синьор Сальвиати, вы теперь вполне состоятельный человек, так что могу порекомендовать вам вложить деньги в банк под хорошие проценты... Кто знает, они могли бы пригодиться вам позже. Ваша жена была бы довольна, узнав, что вы приумножаете ваше состояние.
   Фабио вздрогнул, когда Барбаццо упомянул его жену, но взял себя в руки.
   - Пожалуй, вы правы. У меня с собой двести дукатов, это не много, но я готов открыть у вас депозит.
   Барбаццо выдал ему расписку и забрал деньги, быстро пересчитав их. По-видимому, его не слишком волновал вид золота, и работа с деньгами была ему привычна.
   - Я могу попросить вас об услуге? - спросил Фабио, взяв чистый лист пергамента.
   - Разумеется, синьор Сальвиати.
   - Я хочу завещать свой депозит моей жене Терезе. - Он написал расписку и протянул ее Барбаццо. - Если со мной что-нибудь случится, пусть она заберет эти деньги. Я хочу попросить вас, если я не вернусь через год, отнести ей их вместе с причитающимися процентами по этому адресу. Вы честный человек, синьор Барбаццо, и я верю вашему слову больше, чем бумагам.
   - Надеюсь, с вами ничего не случится, - улыбнулся поверенный. - Однако могу обещать, что исполню ваше желание.
   Они покинули контору Спаноччи уже после полудня, но Лодовико настоял на том, чтобы не задерживаться дольше в Сиене. Фабио понимал, что герцог щадит его чувства, не оставаясь в городе, с которым у него было связано столько воспоминаний. Ночевать им пришлось в небольшой придорожной гостинице. После скромного ужина Лодовико приказал приготовить комнаты для ночлега, и, несмотря на протесты Риньяно, велел сопровождавшим его охранникам ложиться спать.
   - Меня не зарежут во сне, - сказал он. - У меня всегда наготове меч и кинжалы, а сплю я чутко, так что можете не волноваться о моей безопасности.
   Он метнул быстрый взгляд на Фабио, и художник понял, что он еле сдерживает себя. Удалившись в отведенную ему комнату, Фабио умылся, переоделся в ночную рубашку и дождался, пока все его спутники разойдутся на ночлег, а затем выскользнул в коридор и бесшумно пробрался к двери комнаты герцога.
   Лодовико уже ждал его. Едва художник появился на пороге, юноша бросился к нему и обнял, с наслаждением прижимаясь всем телом и покрывая поцелуями его лицо.
   - Какое мучение видеть вас, говорить с вами и не иметь возможности прикоснуться к вам несколько дней! - воскликнул он. - Вы даже не представляете, как много это теперь для меня значит!
   - Лодовико, мой дорогой мальчик...
   - У меня не хватает воображения, чтобы придумать причину, по которой я должен остаться с вами наедине, - засмеялся юноша. - Все они никуда не годятся и покажутся смешными даже ребенку, а между тем я просто схожу с ума... О, Фабио...
   Он застонал, когда художник настойчиво поцеловал его в губы. Ощущение мягких губ Лодовико, его нетерпеливого языка, всего его трепещущего гибкого тела заставило Фабио задохнуться от мгновенного болезненного желания. Раздевшись донага, герцог упал на постель, увлекая Фабио за собой, и тот осторожно коснулся его восставшей плоти. Лодовико быстро сорвал с него ночную рубашку и стал гладить и целовать его плечи, грудь, живот, опускаясь все ниже. Его порывистые ласки вызывали у художника невероятное удовольствие. Фабио стонал, пропуская сквозь пальцы густые кудри юного герцога, и вдруг губы Лодовико сомкнулись на головке его члена. Фабио вскрикнул, покоряясь движениям жаркого влажного языка, губ и пальцев, ласкающих его с неистовым возбуждением. Его руки легли на плечи юноши, слегка направляя его, и вскоре он почувствовал подступающую волну наслаждения; оно вспухало в нем, пока не взорвалось несравненной, яростной, почти непереносимой вспышкой мучительного восторга. Он выгнулся всем телом, брызнув пульсирующими струями семени, и Лодовико стиснул его бедра, принимая в себя все до последней капли.
   Содрогаясь, Фабио склонился к юноше и принялся целовать его, шепча слова безмерной любви и благодарности. Он бережно уложил его на постель и стал ласкать, чувствуя безумный огонь страсти, охватывающий Лодовико. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы довести герцога до самого конца. Фабио поймал его ртом, лишь несколько жемчужно-белых капель пролилось на блестящий от легкого пота мускулистый живот юноши.
   - Ты ангел, - выдохнул Фабио, целуя его разгоряченное лицо. - Могу ли я поверить, что все это не сон?
   Лодовико молча улыбнулся, его пальцы скользили по телу художника в сдержанной признательной ласке.
   Дождавшись, пока герцог заснул, Фабио ушел в свою комнату. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь случайно обнаружил их поутру вместе, хотя никогда еще он так остро не нуждался в обществе Лодовико, как теперь.
   Разбуженный голосами в коридоре, Фабио понял, что проспал до позднего утра. Слуга постучал в его дверь, крикнув, что пора просыпаться, если господин художник не желает продолжать путь во Флоренцию в одиночестве. Спустившись к завтраку в общую залу, Фабио застал там всех своих спутников и сел возле Риньяно, усердно расправлявшегося с копченым окороком и пирогами. Герцог Лодовико, сидевший прямо напротив, обменялся с художником быстрым взглядом и улыбнулся, коснувшись под столом его колена своим. Юноша выглядел свежим и отдохнувшим, волосы цвета полночи были аккуратно расчесаны; простая дорожная куртка, кожаные штаны и высокие сапоги делали его похожим на обыкновенного путешественника.
   - До Флоренции отсюда совсем недалеко, - сказал Риньяно. - Думаю, мы можем добраться к полудню. Ваше сиятельство, я вышлю вперед слугу, чтобы предупредить о вашем приезде.
   - Да, хорошо. - Лодовико кивнул. - Я напишу письмо.
   После завтрака он действительно набросал несколько строчек на листе пергамента, запечатав его воском, и отдал Риньяно. Пока они выезжали со двора, герцог обратился к Фабио:
   - Надеюсь, нам удастся неплохо устроиться.
   - Республика не слишком жалует вельмож из Романьи, - заметил художник.
   - Ей все равно. У Пьеро Медичи было несколько дворцов, большое семейство и куча родни, половина из которой до сих пор постоянно наезжает во Флоренцию погостить, так что на нас не будут обращать слишком много внимания. Пока гости платят и не покушаются на власть, республика молчит... Надеюсь, пожелания, которые я высказал в письме, будут выполнены.
   - Какие пожелания?
   Лодовико весело улыбнулся и слегка пришпорил лошадь.
   Дорога тянулась вдоль берега реки Арно, по которой сновали рыбацкие лодки и небольшие торговые суда. Все чаще путникам попадались груженые товарами повозки мелких торговцев и крестьян, везущих продавать в город фрукты, а то и купеческие обозы с охранниками. Всадники легко обгоняли ползущие по дороге телеги, и уже через несколько часов завидели раскинувшийся впереди большой город с возвышающимися над ним соборами, башнями и колокольнями. Черепичные крыши казались издали выщербленным огромным щитом, накрывающим город сверху. Дорога стала шире, поток путешественников и повозок - гуще, и совсем скоро герцог де Монтефельтро и его спутники въехали в городские ворота и направились по запруженным народом улицам к центру.
   Фабио снова любовался древней Флоренцией, столицей Тосканы, столицей искусств и политики. Медичи не смогли удержать над ней власть и превратились в изгнанников, сметенные яростной волной восстания свободолюбивого народа. Теперь здесь правил Совет, вершивший суд, собиравший налоги и принимавший все решения, и горожане чувствовали себя независимыми.
   Впрочем, заезжих вельмож тут действительно встречали хорошо. Спустя час после въезда в город Фабио уже было известно, что во Флоренции сейчас живут Орсини и Колонна, а не так давно уехал в Милан Джованни Сфорца. Этот город принимал всех, кто просил убежища и был обижен правящими тиранами.
   Лодовико де Монтефельтро разместился в большом доме недалеко от Цветочной площади, принадлежавшем некогда Медичи, а сейчас служившем пристанищем для знатных гостей. Именно здесь обычно проживал его кузен Гвидобальдо, посещая Флоренцию. Оказалось, что управляющий знал и самого Лодовико, которого помнил еще мальчиком, когда герцог Джироламо вместе со старшим сыном приезжал во Флоренцию по делам.
  С приездом гостей в доме началась суета; слуги носили вещи, управляющий отправился на кухню распорядиться насчет обеда, коридорные готовили комнаты и растапливали камины. Лодовико позволил Риньяно взять на себя руководство размещением, а сам отправился осмотреться, захватив с собой Фабио. Дом был трехэтажным, сложенным из серого камня, без лишних архитектурных украшений, и снаружи выглядел довольно мрачно. Из двенадцати комнат четыре были отведены для охранников и прислуги, еще три - приемная, столовая и гостиная, остальные пять - для размещения гостей. Управляющий сказал, что комнаты на верхнем этаже приготовлены для герцога и синьора Сальвиати, свободная спальня на втором этаже возле гостиной - для синьора Риньяно, а слуги и охрана вполне хорошо устроятся внизу. Фабио понял, что именно об этом распорядился герцог - он не хотел, чтобы им мешали.
  - Вам нравится здесь? - спросил Лодовико, заглянув в комнату, где в камине уже уютно потрескивали дрова, наполняя ее теплом. - Моя комната рядом с вашей. Я попросил, чтобы охранники не расхаживали ночью по третьему этажу, потому что их топот мешает мне спать.
  Он засмеялся и обнял Фабио.
  - Признаться, это все, о чем я мечтал, - сказал художник, улыбаясь. - Я тоже очень чувствителен к солдатскому топоту по ночам и благодарю вас за заботу.
  Его руки легли на талию Лодовико, и их губы встретились.
  - Только вы и я... - прошептал юноша, прижимаясь к нему. - Наконец-то! Боже, как я счастлив...
  В тот же день они отправились в город, чтобы осмотреться и посетить лавки живописцев. Фабио, знавший лучших флорентийских художников, показывал герцогу то, что, по его мнению, могло бы заинтересовать его. К вечеру они уже купили картину в мастерской Вазари, причем Фабио торговался до последнего, а Лодовико старательно делал вид, что ему скучно и что картину он покупает от нечего делать. Возвращаясь домой, герцог со смехом сказал Фабио, что ему поистине удалось купить шедевр за цену лубочной картинки. Фабио был с ним не согласен: известность имени мастера давала ему право заламывать за любое свое творение баснословную цену, так что даже с хорошей скидкой деньги были потрачены немалые.
  Возвращаясь под вечер домой, они старались держаться освещенных центральных улиц, избегая темных переулков и бедных кварталов, и Фабио удивлялся многочисленности богатых экипажей и хорошо одетых всадников в сопровождении слуг. Лодовико нервничал; когда его окликнула от дверей трактира молодая и довольно привлекательная женщина, он только раздраженно посмотрел в ее сторону и, отвернувшись, поспешил вперед. Девушка вернулась к стоявшим рядом подружкам, и вслед путникам раздался заливистый смех.
  - Проклятье, Фабио, - выругался герцог, - у местных женщин принято приставать к мужчинам?
  - Это всего лишь способ немного заработать, - пожал плечами художник. - Флоренция - свободный город, и каждый здесь выживает так, как может.
  - Они продают то, что не должно продаваться. Это грязно и отвратительно. Может быть, именно поэтому я так быстро устаю от людей?
  Домой они вернулись за полночь, и Риньяно, обеспокоенный их долгим отсутствием, сказал, что отныне не отпустит их в город без охраны. Увидев купленную картину, секретарь одобрил выбор герцога, однако выразил сомнение, что она действительно стоит заплаченных за нее денег.
  - Привыкайте, синьор Риньяно, - улыбнулся Фабио. - Флорентийцы настоящие мастера и знают себе цену порой лучше, чем их заказчики.
   После ужина герцог и Фабио поднялись в свои комнаты, простившись с Риньяно и управляющим до утра. Ночь принадлежала им без остатка. Очень скоро Лодовико, пробравшись в комнату художника, скользнул к нему в постель, и его руки и губы доказали Фабио, что усталость прошедшего дня совсем не сказалась на силе его чувств. Уже засыпая в объятиях юноши, Фабио услышал:
   - Вы не будете больше принадлежать никому, кроме меня. Я разыщу и выкуплю все ваши картины... Фабио, я ревную вас даже к тем, кого не знаю.
   - Это смешно, - пробормотал художник, не открывая глаз.
   - Да, наверное. - Лодовико вздохнул и замолчал, потом заговорил снова, и его слова долетали до Фабио сквозь пелену сна. - Я хочу, чтобы вы рисовали только то, что хочет ваше сердце, чтобы вы не тратили себя на удовлетворение прихотей богатых клиентов. У всех нас лишь одна жизнь, любовь моя, и художник должен быть подобен птице, поющей только по зову своей души, иначе его жизнь и талант будут истрачены напрасно... Фабио...
   Несомненно, он был прав. Он понял это, будучи совсем юным, а Фабио, прожив почти целую жизнь, только в последнее время с напрасным сожалением начал задумываться о том, как мало ему удалось нарисовать не ради денег или какой-нибудь выгоды. Лодовико хотел вернуть ему потерянное, но было уже слишком поздно.
  
   Жизнь во Флоренции, показавшаяся Фабио поначалу праздной и немного суматошной, оказалась на деле гораздо более напряженной, чем в Монте Кастелло. Ему приходилось договариваться о встречах с художниками и скульпторами, сопровождать Лодовико в поездках, участвовать в переговорах, торговаться, перевозить покупки. Однажды он почти целый день провел в мастерской мэтра Буонаротти, в результате на следующий день герцогу доставили статую мальчика-флейтиста, приобретенную им за треть первоначальной цены.
   Известие о прибытии во Флоренцию Лодовико де Монтефельтро быстро разнеслось по городу, и уже на следующий день герцог получил приглашения от Колонна и правителя Гравины, а затем и от других аристократов, так что, несмотря на свое презрение к высшим кругам общества, Лодовико был вынужден наносить визиты почти ежедневно. Иногда его сопровождали Фабио или Риньяно, чаще же только охрана и слуги, и если герцогу случалось задерживаться допоздна, Фабио не находил себе места. В такие дни художник поднимался на холм за рекой и рисовал панораму города - три моста через Арно, башни, шпили и купола, ряды черепичных крыш и путаницу улиц. Когда темнело, он возвращался домой и, запершись у себя в комнате, делал наброски, выводя на пергаменте быстрыми штрихами одно и то же лицо - то задумчивое, то печальное, то озаренное светлой улыбкой... А потом возвращался Лодовико, и неизменно оба были рады встрече; их ночи были полны любви и нежности, и Фабио снова казалось, что все это только счастливый сон. Ему не хотелось просыпаться.
   Однажды поздно вечером герцог вернулся из палаццо, принадлежавшего Орсини. Отпустив слуг, он успокоил Риньяно, заверив, что вечер прошел прекрасно, и поспешно поднялся к себе, коротко взглянув на Фабио. Художник не на шутку встревожился, сразу заметив его нахмуренные брови и мрачное лицо, и поспешил следом за ним, гадая, что случилось.
   Оказавшись в своей комнате, Лодовико впустил Фабио и закрыл дверь, затем уселся в кресло, не говоря ни слова. Озадаченный, Фабио тоже сел и, видя, что герцог не расположен начинать разговор, осторожно спросил:
   - В чем дело, Лодовико?
   Юноша ответил не сразу, а когда заговорил, то начал с вопроса:
   - Вы знаете Паоло Орсини?
   - Того, который тщетно добивался руки папской дочери Лукреции? Вроде бы я о нем слышал, но...
   - Нет, вы путаете его с Франческо, его кузеном. Паоло - второй племянник кардинала Орсини.
   - Я слишком плохо знаю их всех.
   - Паоло показался мне неплохим человеком. - Лодовико помолчал. - Он хорош собой, умеет держать себя в обществе и разбирается в живописи... Я успел сдружиться с ним, и он обещал показать мне работы своих мастеров.
   Фабио ощутил укол ревности.
   - Я... не должен говорить об этом, - вдруг сказал герцог и опустил глаза. - Фабио...
   - Не скрывайте ничего, мой друг. Что произошло?
   - Паоло Орсини очень популярен в городе. Про него говорили, что он поклонник мужской красоты, и меня это немного интриговало, но его постоянно окружают и мужчины, и женщины, стремящиеся добиться его внимания, так что я не очень доверял тому, что болтают. Я считал его просто хорошим человеком, и разговаривать с ним было интереснее, чем с солдафонами вроде Вителли. Но сегодня...
   Он умолк и покачал головой, словно собираясь с мыслями. Фабио встал, подошел и обнял его, как ребенка. Лодовико взял его руку и поцеловал, потом заговорил снова:
   - Мы собрались у Колонна. Сначала говорили о политике; кто-то сказал, что Чезаре собирает в Риме войско, чтобы двинуться на Камерино, и стали обсуждать, потребуется ли ему помощь. Паоло заявил, что выступит, если его попросят об этом, но вовсе не жаждет оказаться на войне. Потом он позвал меня в галерею, чтобы выпить вина и поговорить о чем-нибудь более приятном, чем бойня в угоду святой Церкви. Я пошел за ним, и когда мы остались вдвоем в полутемном коридоре, он прижал меня к стене и стал пытаться поцеловать, одновременно забираясь руками мне под рубашку. Фабио, это было омерзительно... Я пытался вырваться, и он сказал, что сделает для меня все что угодно. Он говорил, что давно мечтает принадлежать мне как женщина... Потом я услышал еще много всякого, и его слова были для меня жутким откровением. Я... Фабио, я хотел его, и одновременно испытывал чувство гадливости. Он звал меня в спальню и прикасался ко мне... везде. - Лодовико вздрогнул, стиснув пальцы художника. - Он предлагал мне себя, и я не знал, как поступить. Наверное, я был больше испуган, чем возбужден, потому что не представлял себе, о чем он говорит... Потом я оттолкнул его и ушел, а он бежал за мной следом до самого крыльца. Я не оглядывался, но знал, что он смотрит мне вслед...
   Фабио молчал. Он знал, что рано или поздно наступит момент, когда Лодовико обнаружит, что на свете есть множество мужчин и женщин, не придающих большого значения словам "верность" и "любовь", и однажды кто-нибудь из них заменит юноше старого художника, страсть к которому выглядела так нелепо... Фабио почувствовал, как его сердце сжимает холодное отчаяние.
   Лодовико встал, снял одежду и вопросительно посмотрел на художника.
   - Фабио, вы так нужны мне. - Он лег на постель, опираясь на локоть, и указал на место рядом с собой. - Идите сюда.
   Фабио нерешительно подошел и присел на край кровати, и Лодовико принялся нетерпеливо раздевать его, одновременно ласками понемногу возбуждая в его теле желание.
   - Вы никогда не говорили мне всего, правда? - прошептал герцог, заключая его в объятия. - Почему?
   - Я не думал, что это было бы правильно, Лодовико. Вы так молоды...
   Юноша склонился над ним и поцеловал - с томительной, глубокой нежностью.
   - Мне нравится все, что вы делаете. Эти ощущения сводят меня с ума... Фабио, я люблю вас. Никто, кроме вас, не может прикасаться ко мне так... Паоло красив, но когда он касался меня, я чувствовал только отвращение. Я думал о вас... Но теперь я понимаю, что мне действительно нужно знать больше.
   - Лодовико... - Фабио затрепетал. Уложив герцога на спину, он стал целовать его грудь и живот, опускаясь губами все ниже, туда, где под его рукой уже восстала твердая мужская плоть. Некоторое время он ласкал ее ртом, а потом Лодовико настойчиво потянул его вверх, на себя. Их лица оказались друг против друга, и герцог снова принялся целовать Фабио, поглаживая его плечи и грудь.
   - Я хочу знать, - проговорил Лодовико, обнимая его бедра, и Фабио, приподнявшись на нем, отыскал рукой его член. Желание и страх боролись в его душе. Он так боялся переступить ту грань, что до сих пор разделяла их, ступень высшего откровения, за которой, он знал, не оставалось больше ничего, кроме всепоглощающей радости безраздельного обладания и окончательного ужаса неизбежной потери. Он замер, с любовью и трепетом глядя в лицо Лодовико, и почувствовал, как к глазам подступают слезы.
   - Фабио... - с мольбой прошептал юноша, коснувшись пальцами его щеки, и тогда он решился.
   Боль. Она заполнила, казалось, весь мир, сжигая его вихрем слепящих искр, безумием яростного вторжения. Он закричал, и его мучительный крик смешался с криком Лодовико; оба застыли, глядя друг на друга широко распахнутыми глазами.
   - Боже, - выдохнул герцог, - Боже... Я... Прости меня...
   - Все хорошо, - проговорил Фабио, не пытаясь больше сдерживать слезы. - Так и должно быть.
   Он опустился ниже, и огненное копье вонзилось еще глубже, заставляя его почти до хруста стиснуть зубы. Лодовико застонал, судорожно вцепившись в его бедра, и Фабио осторожно задвигался, привыкая к боли и слушая ощущения собственного тела. Лодовико стал ласкать его, не сводя изумленных и восторженных глаз с его лица. Тонкие пальцы юноши скользили по телу Фабио именно так, как нравилось художнику, доставляя ему настоящее блаженство, и вскоре боль почти ушла, уступив место удовольствию. Отдаваясь плавному ритмичному движению бедер Лодовико, Фабио стонал, чувствуя, как внутри его тела нарастает жаркая волна, порождаемая новыми, ни с чем не сравнимыми ощущениями. Он задрожал, охваченный сладостным предвкушением, и Лодовико откликнулся, двигаясь все быстрее. Склонившись к юноше, Фабио поцеловал его, чувствуя подступающую судорогу, и, послушный ласкающей его руке, излился, сдавленно вскрикнув от почти непереносимого восторга. В тот же миг Лодовико, выгнувшись, замер с долгим стоном, и Фабио почувствовал в себе его семя. Он снова испытал боль, когда юноша выскользнул из него, но эта боль для него теперь ничего не значила. Почти лишенный сил, художник лег рядом с Лодовико; его сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди, глаза заливал пот.
   Герцог дышал глубоко, глаза его были закрыты, по щекам пролегли влажные дорожки.
   - Ты плачешь? - спросил Фабио, целуя его в полуоткрытые губы.
   - Я... со мной такое произошло впервые. - Он открыл глаза и почти с упреком посмотрел на Фабио. - Я не знал...
   - Я тоже. - Художник помолчал. - Я просто не мог себе представить, что когда-нибудь сделаю это. Тебе понравилось?
   - О да. Я видел, что делаю тебе больно, но не мог остановиться...
   - Это действительно больно, Лодовико. Наверное, именно это испытывает женщина, когда мужчина берет ее в первый раз, так что ты, можно сказать, лишил меня невинности.
   - Прости... Теперь я понимаю, почему ты не хотел раньше сделать это со мной.
   - Нет, дело не только в боли, мой ангел. Ты обязательно поймешь это позже, но я не стану говорить об этом сейчас. Между нами давно нет тайн, просто иногда слова не нужны. Ведь и ты в определенной мере лишился сегодня невинности, а это значит, что мы оба приобрели кое-какой опыт... Я никогда не предполагал, что смогу отдаться другому мужчине, но мне хотелось, чтобы ты почувствовал радость обладания.
   - Я оценил силу твоей любви. - Лодовико поцеловал его в висок, ласково отведя в сторону прядь потемневших от пота волос. - Это потрясло меня больше, чем откровение близости. Фабио... Можно ли мечтать о большем счастье?
   Он говорил так искренне и был так по-настоящему счастлив, что Фабио ощутил прилив острой нежности. Ему никогда не приходилось особенно задумываться, что чувствует женщина, когда мужчина проникает в нее, разве что в последние месяцы с Терезой, после того, как она призналась ему, что носит ребенка... И уж разумеется, он не предполагал, что захочет сам испытать эти чувства. Наслаждение в результате оказалось столь ослепительно ярким и мощным, что это немного испугало его. Он всегда считал себя нормальным мужчиной, презирая изнеженных манерных гедонистов, свободно предлагающих себя каждому желающему. Что же он мог сказать теперь? Он смотрел в не умеющие лгать синие глаза Лодовико - и видел в них только преданность, любовь и восхищение. Неужели он был достоин всего этого? Он тихо вздохнул, не находя слов для переполняющих его душу чувств, и обнял юношу, прижавшись лицом к его плечу.
  
   Прошло еще несколько дней. Октябрь принес прохладу и тревожные вести из Рима. Вначале были спешно вызваны в Романью Джулио и Паоло Орсини, затем уехал балагур и кутила герцог Оливеротто, а раньше их всех незаметно покинул город римский кондотьер Вителли. Флоренция полнилась слухами о предстоящем походе герцога Чезаре Борджиа на Пезаро, и Лодовико день ото дня становился все мрачнее. Наконец он сказал Фабио, что обстоятельства требуют немедленного возвращения домой. Художник был огорчен, но сознавал правоту герцога; ему самому было неспокойно от всех разговоров, носившихся по городу. К тому времени Лодовико и Фабио успели уже приобрести несколько картин и статуй, а также вазы, литые канделябры, гобелены и большое зеркало в позолоченной раме, не считая дюжины изящных безделушек. В подарок матери Лодовико купил ожерелье с сапфирами и такие же серьги, а Стефано - боевую шпагу в украшенных золотом ножнах. Загрузив две повозки, они тронулись в путь в самом конце октября, сопровождаемые охранниками и слугами.
   Доехав до развилки дорог, герцог остановился, вопросительно посмотрев на Фабио. Дорога прямо на юг вела в Сиену, а налево - в Урбино, через Ареццо. Лодовико молча ждал, напряженно глядя на Фабио. Художник, подъехав ближе, чуть помедлил, а потом решительно повернул коня налево, и услышал за спиной легкий вздох облегчения. Обернувшись, он увидел, что герцог улыбается, и улыбнулся в ответ.
   До Ареццо они добрались к вечеру того же дня; оставив у повозки охрану, они, тем не менее, спали беспокойно. Город возбужденно обсуждал последние новости: герцог Чезаре с почти десятитысячной армией вступил в Пезаро, изгнав отлученного от Церкви Джованни Сфорца, но кое-кто утверждал также, что Пезаро - только предлог, а настоящей целью папского сына являются владения Гвидобальдо де Монтефельтро. Лодовико нашел эти предположения смехотворными, но ночью метался во сне, вскрикивал и прижимался к Фабио, как испуганный ребенок к матери, и сердце художника сжималось от нехороших предчувствий. Утром герцог проснулся задолго до рассвета и сразу велел слугам седлать лошадей. Ему не терпелось выехать пораньше; почти не поев, он распорядился захватить с собой корзину с едой и вином и вышел во двор, сопровождаемый Фабио.
   - Мы должны поторопиться, - сказал он, вскочив в седло. - Если то, что говорят здесь, правда... - Он умолк и сокрушенно покачал головой. - Никто никогда не может предсказать действий этого страшного человека. Я не хочу верить, но поневоле готовлюсь к худшему.
   - Будем надеяться, что это только пустые слухи, - пробормотал Фабио, чувствуя, как по его телу поползли мурашки. - Чезаре не рискнет напасть на Урбино.
   - Он хочет стать правителем всей Италии. Ему мешают такие люди, как Гвидо, делла Ровере, Малатеста или Сфорца, он долго помнит обиды и никогда никого не прощает. Однажды Гвидо отказал ему в помощи против Флоренции... и я думаю, он этого не забыл.
   - Урбино ему пока не по зубам.
   - Дай то Бог. - Он протянул художнику руку, и Фабио крепко пожал ее.
   - Что бы ни случилось, Лодовико, я буду с вами до конца.
   Герцог спокойно кивнул, читая в его глазах правду.
   Приближаясь к Урбино, они не замечали никаких особенных перемен в повседневной жизни: деревеньки по сторонам дороги выглядели вполне мирно, не считая настороженных взглядов, бросаемых встречными крестьянами на богатый кортеж. Один раз им попались двое вооруженных всадников, направлявшихся в сторону Ареццо, и Фабио окликнул их.
   - В чем дело, почтенные? - поинтересовался один из всадников, подъезжая.
   - Не опасна ли дорога на Урбино? - спросил Лодовико. - Мы слышали, что к северу идут военные действия.
   - Дорога вполне безопасна, если вы не друзья мятежника Сфорца. Что касается побережья, то там теперь и вправду жарко, черт побери. Если у вас есть возможность, юноша, оставайтесь в Урбино, пока герцог Валенсийский не закончит свои дела в Пезаро и не уведет армию дальше к северу.
   Герцог поблагодарил их за совет, и Фабио увидел, что его бледные щеки слегка порозовели.
   - Похоже, Гвидо все же хватает силы держать льва на расстоянии, - сказал Лодовико. - Сфорца же сам спровоцировал нападение, так что теперь Пезаро отойдет под власть Борджиа. Едем, друзья мои, я хочу скорее попасть домой.
   Они свернули в горы, оставляя справа дорогу на Урбино, и поехали шагом, взбираясь выше по петляющей по лесистому склону широкой тропе. Еще пара часов - и башни Монте Кастелло показались над вершинами деревьев, накрытые низкими клочьями облаков.
   Из ворот по подъемному мосту навстречу им выбежал Стефано, приплясывая от нетерпения. Мальчишка выглядел обрадованным, но лицо его осунулось, и, подъехав ближе, Фабио заметил темные тени вокруг его глаз.
   - Лодовико! - воскликнул он, поймав лошадь брата под уздцы. - Вот уж не надеялся, что вы вернетесь так скоро! Тебя утомила столичная жизнь или тупая болтовня Риньяно? Кстати, Риньяно, у вас помятый вид. Как вам флорентийские девушки? Говорят, распутнее их только римлянки, это правда? Мэтр Фабио! Эта груда барахла в повозке и есть то, что купил Лодовико под вашим руководством? Мне просто не терпится распаковать эти тюки. А лично для меня что-нибудь есть?
   - Проклятье, Стефано, - рассмеялся Лодовико, спешившись. - Ты задаешь так много вопросов, что видимо, ответы тебе попросту не нужны. Учись быть сдержаннее, братишка, иначе когда-нибудь твой язык не доведет тебя до добра.
   - Ах, прошу прощения. Я и забыл, что приехал хозяин Монте Кастелло, занудный и всезнающий монсеньор герцог Лодовико де Монтефельтро, перед несравненной мудростью которого должны пасть ниц презренные людишки вроде меня.
   - Прекрати. Что нового произошло, пока меня не было?
   - Что тут может произойти. - Стефано передернул плечами. - Матушка все время спрашивает о тебе. Мне кажется, ей становится все хуже, особенно после того, как пришли вести, что Борджиа ведет войско на Пезаро. Я послал в Пезаро гонца, вчера он возвратился и сказал, что Джованни Сфорца сбежал, а Чезаре занял город. Представляю, что сейчас вытворяют там его солдаты! Знаешь, я бы тоже присоединился к армии, но не за Борджиа, а против него, только вот нет пока такой армии.
   - Ну, а что ты сделал бы, если б Чезаре снова подошел к Монте Кастелло? - спросил Лодовико.
   - Нужна ему эта развалина, - презрительно хмыкнул Стефано. - Недостроенный замок, слабая безумная дама и двое мальчишек... Ну, положим, город ему еще был бы интересен. Как думаешь, горожане будут защищаться или сразу сдадутся?
   - Стефано, ты наивен. Если сдастся Гвидо, то все его замки капитулируют, потому что некому будет защищать их.
   - А ты?
   Лодовико не ответил. Оглядев двор, он заметил вышедшего из замка Гвиччардини и велел ему заняться распаковкой багажа, а сам направился во внутренние покои. Фабио остался во дворе, чтобы руководить разгрузкой привезенных ценностей, и снедаемый любопытством Стефано присоединился к нему, отпуская критические замечания в адрес каждой извлекаемой из повозки вещи.
   Когда художник вошел, наконец, в главную залу замка, его сердце радостно замерло: каменщики уже закончили свою работу, лестница на второй этаж белела гладкими мраморными ступенями, пол был чисто выметен и помыт, лишь в углу, где работал Джанфранко, неоконченную фигуру Дианы окружали пыль и мелкие осколки. Белые стены словно летели ввысь, к плафону, где в нарисованных облаках парили ангелы. Глаз художника безошибочно определил, как именно расположить статуи и картины, чтобы придать залу завершенность. Ему доводилось лишь однажды видеть столь прекрасные залы - в папском дворце в Риме, но там работали лучшие художники и скульпторы, создавая для Церкви шедевры, стоившие ей огромных денег... Видеть же такое чудо в маленьком, затерянном в горах замке, хозяин которого имел едва ли тридцать тысяч годового дохода, было поистине удивительно.
   К вечеру Фабио уже знал, что Гвидобальдо де Монтефельтро обещал Чезаре Борджиа поддержку в военной кампании и выслал отряды в Пезаро, что, возможно, и спасло его от нападения на его собственные земли. Римини сдался Чезаре без сопротивления, и дальнейшей целью завоевателя, судя по всему, была Фаэнца. Таким образом, Урбино лишь чудом удавалось сохранять независимость, тогда как прочие окрестные города один за другим принимали власть нового правителя.
   Лодовико рассказывал родным о жизни во Флоренции и последних новостях, а затем они с Фабио до поздней ночи занимались размещением в зале привезенных ими картин и статуй. Позже, поднявшись в спальню герцога, они занимались любовью, упиваясь счастьем близости и сознанием, что их прежние тревоги были напрасными.
  
   До наступления зимы Фабио работал, как и прежде. Закончив фрески в кабинете герцога, художник перебрался работать в его спальню, и вскоре на стенах там появились фигуры синеглазых ангелов, склоняющихся над лесным ручьем. По вечерам, когда помощники Фабио уходили, он доставал пергамент и делал бесчисленные зарисовки, пока Лодовико служил ему натурщиком. Порой это были рисунки напряженных плеч или торса, порой - выражения лица, глаз, изгиба губ, руки, держащей кубок или меч... Их были десятки, если не сотни, и Фабио рисовал до тех пор, пока Лодовико, в конце концов, не выдержав, не тащил его в постель.
   Они старались соблюдать осторожность, но Фабио недоумевал, неужели об их истинных отношениях совсем никто не догадывается. Иногда герцог, забывшись, брал его за руку или просто смотрел на него так, что у внимательного наблюдателя не осталось бы никаких сомнений. У Фабио постепенно сложилось впечатление, что герцогиня Джованна, несмотря на свою отрешенность от мира, что-то подозревает на сей счет, но она никогда не высказывалась прямо, а ее участившиеся упреки касались только необходимости скорейшей женитьбы Лодовико. Каждый раз, когда Джованна заговаривала с сыном о девушках, ее взгляд обращался на художника, и Фабио подирал мороз по коже. Однажды она прямо заявила, что Фабио отговаривает ее сына от женитьбы. Лодовико напряженно засмеялся, откинув голову, а художник почувствовал внезапный острый укол в сердце. Джованна часто беседовала с Гвиччардини, и после таких бесед бывала особенно высокомерна с Фабио. Кроме того, она не слишком интересовалась, как продвигается работа в комнатах Лодовико, и считала, что художник мало работает и много получает. Гвиччардини не упускал случая представить ей цифры, свидетельствовавшие о выплате Фабио вознаграждения по приказанию герцога Монтефельтро, и ее недовольство росло. Она терпела Фабио лишь потому, что его присутствие в Монте Кастелло радовало ее сына и было необходимо, чтобы закончить начатое переустройство замка, но художник видел, что ее терпение стремительно таяло.
   Стефано, похоже, добился-таки благосклонности красавицы Летиции и был всецело поглощен изучением ее прелестей. Он стал вести себя как заправский сердцеед, чем смешил Фабио и раздражал Лодовико, и напыщенно заявлял, что поставил себе целью познать всех девственниц в замке, пока его благочестивый братец занимается живописью и архитектурой. Знал бы он, чем еще занимается его братец, думал Фабио, слушая бахвальство Стефано и улыбаясь. Их любовь оставалась тайной, и, разумеется, наивный мальчик не мог себе такого вообразить. Находя несколько чрезмерной привязанность Лодовико к художнику из Сиены, он, тем не менее, был абсолютно убежден, что их странная дружба - следствие нелюдимого характера его брата, и что таким образом Лодовико лишь удовлетворяет свою потребность в общении.
   С севера продолжали приходить тревожные вести. Армия герцога Борджиа держала осаду Фаэнцы; горожане готовы были сдаться, но правитель, Асторре Манфреди, защищаемый гарнизоном, мужественно сопротивлялся. Войско Чезаре разместилось на зимние квартиры, а сам он, раздраженный упорством непокорного Манфреди, отступил в Цезену. Он поклялся, что рано или поздно захватит Фаэнцу, а Манфреди повесит как изменника. Впрочем, пока Чезаре был занят преодолением непредвиденного препятствия, остальные города могли на какое-то время почувствовать себя в относительной безопасности.
   В Монте Кастелло время от времени наведывались гости. В канун Рождества из Урбино приехал герцог Гвидобальдо, сопровождаемый молодым Франческо делла Ровере с матерью, и замок наполнился оживлением. Гости были потрясены преобразившимися залами, галереей и кабинетом Лодовико, и выразили восхищение талантом синьора Сальвиати. Гвидо заметил, что папа Александр пытается прослыть покровителем искусств, но его придворные живописцы не отличаются особыми достоинствами, разве что непревзойденным умением вымогать деньги. Фабио был польщен, когда Гвидо похвалил быстроту и мастерство, с которым он работал в Монте Кастелло, и пожалел, что герцогиня Джованна не слышала этого лестного для него высказывания.
   К концу зимы по приказанию Лодовико замок укрепили, углубив ров и вырубив деревья, закрывавшие вид на дорогу с дозорных башен, а также достроили западную стену и усилили ее контрфорсами. Инженер, прибывший из Урбино, заменил подъемный механизм моста, установил на стенах артиллерийские орудия, доставленные по заказу герцога чуть ранее, и обучил командиров гарнизона пользоваться ими. Фабио видел, что замок приобретает снаружи вид неприступной крепости, но сомневался, что эти стены смогут остановить десятитысячное войско, собранное Чезаре Борджиа.
   Как-то под вечер, когда Фабио уже заканчивал работу в спальне герцога и готовился отпустить своих подмастерьев, явился Лодовико, явно чем-то расстроенный. Упав на кровать, герцог грубо приказал мальчикам выметаться, и едва за ними закрылась дверь, вскочил и посмотрел на Фабио горящими глазами.
   - Проклятье! - прошипел он сквозь зубы. Отложив кисть, художник вытер испачканные краской руки и подошел к нему. Лодовико рванул его к себе, прижимаясь лицом к его груди, и судорожно вздохнул.
   - Что случилось? - в испуге спросил Фабио.
   - Случилось то, что моя мать окончательно выжила из ума.
   - Не говорите так, Лодовико. Она желает вам добра, и...
   - О, разумеется. Она, видите ли, устала ждать, когда я выберу себе невесту, и причина тому - моя дружба с вами. Целыми днями я только и слышу ее упреки, что вы отвращаете меня от нормальной жизни, что я привязан к вам настолько, что это выглядит странным... Она напугана и возмущена. Гвиччардини говорил с ней и с Риньяно, и он утверждает, что в городе о нас ходят разные слухи.
   Фабио вздрогнул. Он ждал этого, еще с тех пор, когда принял решение увезти Терезу в Сиену, не сомневаясь в проницательности людей и зная, что отъезд его жены вызовет толки. Он не почувствовал угрызений совести или страха, лишь боль в сердце и щемящее ощущение потери.
   - Мне было бы все равно, - сказал Лодовико. - Она говорит, что горожане могут отказаться поддерживать меня, зная, что большая часть их налогов идет на содержание фаворита.
   - Черт побери, - вырвалось у Фабио.
   - Это чудовищная выдумка, но Гвиччардини убеждает мою мать именно в этом. Расходы на переустройство замка он преподносит ей, как расходы на содержание одного-единственного живописца. Фабио, я так устал...
   - Вы... намерены отослать меня? - спросил художник дрогнувшим голосом.
   - Нет, нет. Как вы могли подумать! - Лодовико сжал руками голову и отвернулся, чтобы Фабио не мог видеть его слез. - Это было бы предательством, которое я не смогу простить себе до конца дней. Они не в состоянии понять, что я чувствую по отношению к вам...
   - Они любят вас и встревожены.
   - Фабио... - Юноша посмотрел на него блестящими от слез синими глазами. - Вы же знаете, что я не смогу жить без вас. Я не позволю им добиться своего. Они не любят меня, а просто не могут перенести того, что я счастлив благодаря вашей любви... Фабио, мой единственный друг ...
   Он обнял художника, прижимаясь к нему всем телом, и страстно поцеловал в губы.
   - Я хочу вас, - прошептал он, задыхаясь. - Здесь, сейчас, немедленно...
   Его руки уже шарили по телу Фабио, срывая одежду. Художник помогал ему, отвечая на его быстрые поцелуи и ласки, и Лодовико нетерпеливо толкнул его на постель и лег сверху, давая почувствовать свое возбуждение.
   - Мне не нужны девушки, - проговорил он, сжигая Фабио страстным взглядом. - Когда ты рядом, мне не нужен никто на свете...
   Осторожно приподнявшись, он медленно провел рукой по бедрам художника, и Фабио раскрылся ему навстречу, полный томительного предвкушения.
   - Возьми меня, - прошептал он, и юноша со стоном овладел им, причиняя уже ставшую привычной и сладостной легкую боль.
   Они двигались в едином ритме, порожденном любовью, и каждый их них отлично знал, как доставить другому наибольшее удовольствие. Теперь у них словно было одно общее тело на двоих, охваченное неистовым сладостным трепетом, стонущее, яростно мечущееся в подступающем предчувствии высшего наслаждения.
   Первым не выдержал Лодовико; он выгнулся, запрокинув голову и закрыв глаза, его побелевшие от напряжения пальцы судорожно вцепились в плечи художника, и Фабио ощутил в себе упругую горячую струю. Сделав еще несколько движений бедрами, юноша склонился и стал покрывать лицо Фабио поцелуями. Художник проник языком к нему в рот, лаская собственную плоть, но Лодовико перехватил его руку и всего несколькими быстрыми движениями пальцев довел Фабио до самого конца. Наслаждение было столь сильным, что Фабио на несколько мгновений словно потерял сознание, утонув в невероятном слепящем свете, накатывающем на него волшебными волнами, а очнувшись, понял, что герцог ласкает его уже слабеющий член языком и губами, собирая последние капли любовного сока.
   - Боже, как это чудесно, - прошептал он, зарываясь пальцами в черные кудри Лодовико. Улыбнувшись, юноша лег рядом с ним и принялся с нежностью целовать в губы.
   - Вы ведь любите меня? - спросил он.
   - О да, всем сердцем. - Фабио помолчал, глядя в требовательные страстные глаза герцога. - Скажите, верите ли вы в вещие сны?
   - Я видел вас во сне, - сказал Лодовико, его зрачки расширились. - Это случилось, когда я еще не знал вас. Мне снился человек, похожий на вас, стоящий в соборе у алтаря, и святые сходили с фресок, чтобы приветствовать его. Я еще не знал тогда, что вы существуете на самом деле. Во сне я брал вас за руку, и в этом было столько успокоения и счастья, что я готов был заплакать... А потом сон сбылся, и вы приехали в Монте Кастелло, чтобы создать для меня сказку...
   - Вы тоже снились мне, мой мальчик. Около года назад, в Сиене, я начал видеть один и тот же сон, и с тех самых пор ваше лицо преследовало меня как призрак неземной красоты и печали... Как часто я пытался рисовать это лицо, но каждый раз видел несовершенство рисунка. Я уже тогда любил вас, сам не отдавая себе в этом отчета.
   - Я узнаю себя в ваших фресках. - Лодовико вздохнул. - В кабинете вы нарисовали Роланда в ущелье Ронсеваля, и я словно смотрю на себя в зеркало. Стефано шутит, что по всему замку теперь мои портреты - я ангел и святой Себастьян, Роланд и Ланселот, рыцарь Розы и апостол... Вы рождаете бесчисленные образы, и у всех у них одно лицо. Разве это не чудо?
   - Лодовико, всей моей жизни не хватит, чтобы воплотить задуманное. Что вы сделали со мной? Я люблю вас и знаю, что буду любить до самой смерти. - Он помолчал, потом произнес очень тихо. - Я не уверен, что вообще жил раньше, до того, как узнал вас.
   Герцог обнял его, и Фабио с внезапной ясностью осознал горькую истину: он не жил до того, как встретился с Лодовико, и не будет жить после того, как они расстанутся. Существовало только здесь и сейчас - ускользающее безвременье невозможной, обреченной любви... Сердце мучительно сжалось, в который уже раз напоминая о себе болезненным уколом, но он решительно отмел эту боль, приказывая себе жить - что бы ни случилось.
  
   В конце апреля Чезаре Борджиа захватил Фаэнцу и взял в плен молодого герцога Манфреди, а затем двинулся на Болонью. Каждый день приходили новые вести: дороги заполнили дезертиры и попросту бандиты, обиравшие паломников и торговцев и насиловавшие женщин; Болонья после переговоров приняла навязанные ей условия мира, откупившись замками и золотом, и все ждали возвращения армии в Рим. Вскоре, однако, выяснилось, что следующей целью похода была Флоренция. Ходили слухи, что Орсини убедили Чезаре в необходимости продемонстрировать флорентийцам свою военную силу, но Борджиа не стал атаковать город, взяв с перепуганных горожан обязательство выплачивать ему ежегодную подать. В мае армия возвратилась в Рим, заставив правителей, не лишившихся своих владений, содрогаться от страха за свою судьбу. Чезаре Борджиа получил титул герцога Романьи, который должны были унаследовать его дети, и на время отказался от дальнейших захватнических планов.
   К лету Монте Кастелло был почти отстроен заново. Работа Фабио неуклонно приближалась к концу, но Лодовико придумывал для него все новые задания. По приказанию герцога была разобрана небольшая замковая капелла, которую планировалось перестроить и расписать сюжетами из Евангелия. Фабио работал в галерее и комнатах верхнего этажа, но герцогиня Джованна ежедневно твердила, что не потерпит больше ненужных трат, и что мэтр Сальвиати может продолжать работать бесплатно, если ему угодно. Наступил день, когда Гвиччардини наотрез отказался выдавать Фабио деньги, стойко выдержав бурю негодования Лодовико. Ярости герцога не было предела; он кричал, что вышвырнет Гвиччардини из замка, как собаку, что его приказания должны выполняться беспрекословно. Канцлер очень спокойно заявил, что расходы герцога давно превысили доходы, и если его светлость не откажется от мысли превратить Монте Кастелло в сказочный дворец, то в скором времени его ждет нищета. В тот же вечер Лодовико оседлал лошадь и уехал в Урбино, никому ничего не сказав. Вернулся он на следующий день, и при виде его лица Фабио ощутил страх. Это было лицо человека, стоящего на краю пропасти и сознающего, что любой шаг может стать последним. Лодовико привез с собой тяжелый кошель с деньгами и немедленно выдал двести дукатов Фабио, еще двести - скульптору и каменщикам, а остальное запер в своем кабинете. На все расспросы матери и брата он угрюмо отмалчивался, а вечером признался Фабио, что получил деньги от Гвидобальдо де Монтефельтро в обмен на обещание полной поддержки всех политических ходов, которые будут предприняты урбинским герцогом, и предоставление ему гарнизона Монте Кастелло для возможных военных действий.
   - Этих денег не хватит надолго, - сказал Фабио. - Будьте благоразумны, Лодовико, сделайте то, чего так настойчиво требует от вас ваша мать.
   - Если у меня не останется другого выхода... Обещайте мне, что между нами все будет как прежде.
   - Можете в этом не сомневаться. Для меня ничего не изменится, я буду всегда предан вам.
   Лодовико обещал подумать. Через несколько дней он заявил матери, что намерен закончить работы в замке и на время отпустить синьора Сальвиати и остальных мастеров, оставив только каменщиков для строительства новой капеллы. Его слова были встречены герцогиней с явным одобрением; по ее мнению, теперь настало время всерьез заняться поиском невесты для Лодовико. Она потребовала, чтобы ее старший сын начал чаще появляться в свете и вел себя там как подобает вельможе, а не деревенскому увальню.
   Фабио не хотелось покидать Монте Кастелло; вначале он рассматривал возможность остаться жить возле замка, в новом городском доме, но это означало бы вызвать толки: художник в таком маленьком городке не мог рассчитывать на заказы, так что неизбежно возникала мысль, что его продолжает содержать герцог. О возвращении в Сиену не могло быть и речи: с прежней жизнью он порвал окончательно. Он упросил Лодовико отпустить его в Урбино, и тот, подумав, согласился. Они могли бы видеться довольно часто, учитывая, что от Монте Кастелло до Урбино было не больше полутора часов пути верхом. Герцог предложил Фабио поселиться при дворе Гвидобальдо и написал кузену рекомендательное письмо для художника, однако Фабио предполагал, что как у придворного живописца работы у него будет не слишком много. При блестящем дворе Гвидобальдо де Монтефельтро жило много художников и скульпторов, у некоторых были собственные школы. Лодовико повторил свое обещание выкупать все картины, которые будут написаны художником в Урбино; что касается частных портретов, то он хотел бы лично знать каждого, кто удостоится чести быть нарисованным Фабио. Художник смеялся его ревности, но на душе у него было тяжело.
   В последнюю ночь в Монте Кастелло они пошли к Ястребиному ущелью, на тот хрупкий мост над пропастью, где когда-то давно Лодовико впервые признался Фабио в своей любви, навеки перевернув его жизнь. Как и тогда, над горами всходила луна, озаряя призрачным светом оплетенные корнями сосен скалы, и все так же шумел водопад, обрушиваясь на дно ущелья. Над миром царила ночь, безмолвная, безбрежная, полная тайн, и она принадлежала двоим, стоявшим на узком мостике, сжимая друг друга в объятиях с той последней, отчаянной нежностью, что всегда предшествует долгой разлуке.
   - Я всегда буду любить вас, - прошептал Лодовико, покрывая поцелуями лицо Фабио. - Что бы ни случилось, я сохраню любовь к вам до самой смерти.
   - Не говорите так, мой ангел. Вы молоды и свободны, а я - почти старик, и...
   - Нет, Фабио. Моя душа принадлежит вам. Моя мать хочет, чтобы я чаще появлялся при дворе? Что ж, я буду ездить в Урбино так часто, как только смогу, но ее надежды на мой скорый брачный союз не оправдаются... Потому что я не могу жить, не видя вас.
   Фабио молча поцеловал его в губы - глубоко и страстно, вложив в этот поцелуй благодарность, восхищение, печаль перед расставанием, обещание верности и неизменной любви.
   Они вернулись в замок в темноте, встреченные недоуменными и встревоженными взглядами охранников, и поднялись в спальню Лодовико, чтобы провести там вместе последнюю ночь. Они любили друг друга, не в силах насытиться, до крика, до дрожи, до полного изнеможения. Задыхаясь от мучительной страсти в объятиях юноши, Фабио снова и снова убеждал себя, что все останется как прежде, и не мог заставить себя поверить. Он прощался с Лодовико, уже зная, что их счастье навеки остается в настоящем, которое становится прошлым - прямо сейчас.
  
   Когда осенью Чезаре Борджиа снова собрал войско, чтобы двинуться на север, никто не ожидал, что его выступление будет таким стремительным. В течение нескольких дней многотысячная армия в желто-красных мундирах маршировала по дороге на Ареццо, а затем повернула на Урбино. Говорили, что герцог Чезаре идет прямиком на Камерино, однако на требование пропустить войско Гвидобальдо де Монтефельтро ответил отказом, подписав себе смертный приговор. Разъяренный Чезаре дал приказ атаковать Урбино. Солдаты ворвались в не готовый к сопротивлению город, прокладывая путь к дворцу герцога Гвидобальдо. Гарнизон был смят в одночасье, и Чезаре Борджиа въехал в ворота Урбино как триумфатор, приказав немедленно разыскать и привести изменника Гвидобальдо, однако было слишком поздно: бывший правитель города скрылся, прихватив с собой жену и детей и оставив город на произвол победителей. Борджиа немедленно направил гонцов в крепости, принадлежавшие Монтефельтро, с предложением капитуляции и перехода под непосредственное управление герцога Романьи.
   Солдаты, получившие приказ взять все ценное из дворца, уже обыскивали комнаты. Чезаре, интересовавшийся литературой, знал, что у Гвидобальдо де Монтефельтро была превосходная библиотека, и велел забрать все найденные книги в Рим.
   В нескольких комнатах дворца, похоже, располагались мастерские художников; сами живописцы были тут же - иные хмуро молчали, наблюдая за тем, как солдаты деловито перебирали картины, другие сами предлагали свои услуги герцогу Чезаре и требовали отвести их к нему.
   - Неплохая картина, - одобрительно заметил один из солдат, взяв стоящий в углу холст на подрамнике и рассматривая его. На ней был изображен красивый полуобнаженный юноша, спящий на земле в гроте, а возле него - две коленопреклоненные девушки в белых одеждах, одна из которых протягивала ему меч, а другая - книгу. - Думаю, нашему герцогу понравится.
   Седоватый невысокий мужчина, поднявшись с места, шагнул к нему и попытался взять у него картину.
   - Прошу вас, оставьте это.
   - Еще чего! Это добыча победителя, так что отойдите, пока я не заставил вас пожалеть о вашей наглости!
   - Эта картина уже продана.
   - Неужели? В любом случае, герцог Чезаре заплатит больше.
   Мужчина побледнел, не выпуская картину из рук, и солдат раздраженно попытался оттолкнуть его в сторону.
   - Проклятье! В сторону, старик, у меня есть право брать все, что я считаю ценным. - Он повернулся к двери и крикнул. - Эй, Антонио, сюда, мне нужна помощь!
   В руке мужчины блеснуло лезвие ножа, и солдат невольно попятился, но тут в дверях возник его товарищ с арбалетом.
   - В чем дело, Альфонсо?
   - Стреляй, черт побери! Не видишь, этот проклятый мазила собирается пырнуть меня ножом!
   Антонио усмехнулся и, прицелившись, нажал на спусковой крючок. Короткая стрела с глухим стуком пробила картину и ударила пожилого мужчину в плечо; он отшатнулся, изумленно вскрикнув и выронив нож.
   - Так тебе, собака, - сказал солдат, забирая картину. Он постоял немного, глядя на распростертого на полу человека, потом с хмурым видом повернулся к своему товарищу. - Знаешь, Антонио, похоже, ты перестарался.
   Тот подошел ближе, опустив арбалет, и присел на корточки возле лежащего мужчины.
   - Я... боже, кажется, я его сильно ранил. Я целился ему в руку, но боялся испортить картину...
   - Ты болван, Антонио. Ты все равно ее испортил. - Он вздохнул и обратился к старику. - Вы пострадали из-за собственной глупости. Сейчас мы отнесем вас к лекарю. Ваша рана не так опасна, чтобы от нее умереть.
   Лежащий у их ног человек посмотрел на них угасающим взглядом.
   - Оставьте меня, - прошептал он. - Я знаю, что такие раны не бывают смертельными. Хуже, что есть другая рана, которая не позволит мне жить дальше. Мое сердце давно предупреждало меня, а теперь вот решило подвести окончательно... Лучше бы вы сразу прострелили его, мне не пришлось бы так мучиться.
   - О чем вы говорите?
   - Я умираю, - просто сказал он, закрывая глаза.
   - Скажите ваше имя, - поколебавшись, попросил Антонио, беря его за руку. - Может быть, вы хотели бы передать что-нибудь своим родным?
   Губы умирающего изогнулись в усмешке.
   - Мое имя Фабио Сальвиати. У меня нет родных. Я хотел бы только передать одному человеку, что по-прежнему люблю его, и проститься с ним... Но вы вряд ли сумеете помочь мне сделать это.
   - Фабио, я не жестокий человек, но война есть война... - Альфонсо с сожалением посмотрел на испорченную картину. - Вы ведь художник?
   - Да, но вы не найдете здесь других моих картин. Они хорошо продавались... - Он улыбнулся, потом его лицо исказилось. - О, как больно...
   Его холодеющие пальцы сжали руку Антонио.
   - Не вините себя слишком сильно. Мое сердце подвело меня раньше, чем вы появились... На будущее хочу дать вам один совет - никогда не убивайте художников ради того, чтобы забрать их картины...
   По его телу пробежала судорога, он коротко вздохнул и затих, бессильно откинув голову. Антонио выпустил его безжизненную руку и подергал торчащее из плеча древко стрелы.
   - Пойдем, Альфонсо. У меня пропала всякая охота искать сокровища Монтефельтро. Я... собираюсь отправиться домой. Ты со мной?
   Его товарищ молча кивнул, и они покинули комнату, оставив на полу мертвое тело художника.
  
   Из дневника, найденного после смерти поэта Брандолини:
   "... Только лет через десять после смерти Александра VI и рассеяния тех, кто был предан ему и его семье, я получил возможность вернуться в Италию. По пути в Рим в самом начале весны мне довелось посетить Урбино, где у меня были кое-какие дела. Не скажу, что город сильно переменился после моего последнего визита, разве что герцог Гвидобальдо вернулся и снова взял отнятую у него власть. Он по-прежнему содержит блестящий двор и покровительствует искусствам, и я имел в Урбино определенный успех. Танцы, драматические представления, декламации и музыкальные вечеринки необычайно там популярны. Герцог был весьма любезен со мной и сказал, что его кузен попросил меня посетить и его замок. "Не обращайте внимания на его экстравагантные привычки, - посоветовал герцог Гвидобальдо. - Лодовико редко бывает в обществе и не любит привлекать к себе внимание, а с некоторых пор стал абсолютным отшельником". Озадаченный, я поехал в небольшой замок Монте Кастелло, что находится в отдалении от главных дорог и одиноко возвышается на лесистых скалах, спрятанный от нескромных взглядов. Ближайший город скорее напоминает большую деревню, но жители его кажутся вполне довольными жизнью и любят своего правителя. Я был заинтригован и предвкушал небольшое приключение, о котором потом мог бы потом порассказать друзьям в Риме. Замок превзошел все мои ожидания, я был потрясен и не в силах скрыть восторга, охватившего меня при виде необычайной, поистине сказочной красоты залов, галерей и комнат. Меня довольно любезно встретила красивая женщина, чей возраст я не рискнул бы определить: ее тихий голос и следы времени и забот на лице ясно указывали на череду потерь, которую ей пришлось перенести. В Урбино я слышал, что герцогиню Джованну де Монтефельтро считают умалишенной, но я нашел ее всего лишь ушедшей в собственные мысли и очень одинокой. Ее почти прозрачные голубые глаза ни на чем не останавливаются подолгу, их взгляд пугает отрешенностью. Мне пришлось до вечера развлекать ее музицированием и декламацией, выбирая подобающие ее положению стихи; когда я спрашивал ее о хозяине Монте Кастелло, она делала вид, что не слышит меня, или молча качала головой. Очень спокойно она рассказала мне, что в замке не слишком часто бывают гости, он оживает лишь изредка, когда из Милана приезжает ее второй сын, молодой архиепископ Стефано, и посетовала, что Стефано, несмотря на свой духовный сан, весьма любит светские развлечения и женщин. Я успокоил ее, напомнив, что многие из высокопоставленных духовных особ в наше время не чужды мирских радостей, а иные из них открыто содержат любовниц и заботятся о своем многочисленном потомстве. Герцогиня Джованна кивнула, сказав, что охотнее позволила бы вести подобный образ жизни своему старшему сыну. По ее словам, она была неудачливой матерью, поскольку ее дети не оправдали ее надежд. Потом я попросил позволения осмотреть прекрасные фрески, украшавшие залу и столовую. Должен сказать, никогда в жизни я не видел подобного чуда. Необычайная выразительность и жизненность образов, плавные контуры, законченность гармоничных, почти музыкальных движений фигур, пленительная грация свободных жестов - все это приводит в трепет любого, кто смотрит на эти картины. Портрет юноши, висящий в столовой, поразителен; живая утонченность, мягкость и вместе с тем четкость линий, скрытая сила образа поражают. От него исходит ощущение внутренней собранности и потрясающего чувства свободы, духовной гармонии человека, сознающего собственную властность и красоту. Кажется, что взгляд пронзительно синих глаз вот-вот сверкнет спокойной теплой улыбкой, а на шее, если присмотреться, словно видно биение живого пульса. Я завороженно смотрел на него, восхищаясь мастерством гения, создавшего портрет, когда вошедший слуга доложил, что герцог Лодовико хочет видеть меня и просит пройти к нему в кабинет.
   Я пошел, чувствуя трепет и неясную тревогу. Меня привели в комнату, освещенную единственной стоящей на столе свечой.
   "Присядьте, мэтр Брандолини", - услышал я голос, шедший из темноты, - глубокий, сильный, вкрадчивый, невыразимо притягательный и в то же время бесконечно далекий. Я словно слышал этот голос раньше, но не мог вспомнить. Пламя свечи качнулось, порождая тени, и я увидел черный силуэт человека, завернутого в плащ. Он был воплощением тайны, и я не в силах был оторвать взгляд от четкой линии подбородка, выхваченного из тьмы золотистым контуром света. Он словно околдовал меня. Сев у стола, я почувствовал себя беспомощным ребенком, и он наблюдал за мной, не проявляя ни нетерпения, ни чрезмерного любопытства.
   "Мой кузен рекомендовал вас, как талантливого поэта и музыканта, - проговорил он, не двигаясь с места. - Я не думаю, что он сильно преувеличивает. Ваши стихи заинтересовали меня, я хочу послушать их в вашем собственном исполнении".
   Я начал декламировать, стараясь, чтобы голос мой не дрожал в присутствии этого странного человека; он слушал молча, отдаваясь своим мыслям, и я мало-помалу осмелел. Шло время, я прочел две поэмы и несколько сонетов, и внезапно герцог остановил меня.
   "Довольно, синьор Брандолини. Вы затронули в моей душе струны, которые я давно считал оборванными... Благодарю вас". Он подался вперед, и я жадно всмотрелся в его лицо, но был разочарован: низко надвинутый капюшон скрывал его верхнюю часть до самых глаз. Я успел разглядеть лишь безупречные линии удлиненного лица и мягкий изгиб губ, позволившие мне тотчас определить сходство с портретом юноши на стене в столовой. Герцог Лодовико был, без сомнения, еще очень молод, не старше тридцати лет, но окружавшие его тайны и одиночество делали его для меня загадочным сфинксом. Он невероятно притягивал меня, мне хотелось дотронуться до его руки, чтобы убедиться, что этот человек существует на самом деле.
  "Почему вы избегаете людей? - спросил я недоуменно. - Вы могли бы выгодно жениться и блистать в обществе... Вы по собственной воле похоронили себя в этой глуши. О вас говорят, что вы просвещенный и учтивый человек, и сегодня я убедился в этом сам. Любая дама, я уверен, была бы счастлива, если бы вы почтили ее своим вниманием".
  "Я не слишком люблю общество, - сказал он. - Мой круг общения ограничивается теми, к кому я привык, а моя жизнь осталась в воспоминаниях о прошлом. Пожалуйста, синьор Брандолини, оставьте меня".
  Я встал, борясь с искушением, потом несмело протянул к нему руку. Герцог отпрянул, словно от пламени.
   "Уходите, - отрывисто прошептал он, прячась в тени. - Уходите немедленно. Поговорите с моей матерью, она распорядится, чтобы вам заплатили". Я не сказал бы, чего было больше в его голосе - страха или брезгливости.
   Я покинул Монте Кастелло на следующий день, оставляя волшебный замок и его загадочного хозяина со странным чувством щемящей тоски и непреходящего сожаления. По прибытии в Рим меня захватили собственные проблемы, так что вскоре я совершенно забыл об этом небольшом приключении, случившемся со мной в Урбино, и вспомнил о нем лишь в конце мая, когда на одном из светских приемов услышал печальную новость, заставившую мое сердце сжаться от ужаса: молодой герцог Лодовико де Монтефельтро покончил с собой, бросившись в пропасть с моста над горным ущельем. Его разбитое тело утром нашли охотники на камнях у водопада. Говорили, что его мать окончательно сошла с ума, и затерянный в горах замок стал мрачным приютом призраков, полным немеркнущих образов его навеки юного прекрасного хозяина. Я думаю, что в его жизни было гораздо больше тайн, чем я мог себе вообразить..."
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"