В начале двадцатого века сначала русско-японская война в 1904 году, затем Первая мировая в 1914-м и гражданская в 1918-1921 годах не обошли стороной жителей одного из казачьих сел Урлакской волости, раскинувшегося на берегах полноводной реки Чикой.
В Забайкальском казачьем войске, впрочем, как и в других, - Оренбургском, Сибирском, Амурском, Уссурийском было установлено правило проходить действительную воинскую службу по жребию с 19-летнего возраста. Вытянувший жребий зачислялся на 22 года в казаки служилого разряда и в течение 15 лет проходил полевую службу, а оставшиеся семь лет числился во внутренней службе, занимался охраной собственных поселений, конвоем и другими вспомогательными делами. После 22 лет службы казак увольнялся в отставку. Другие казаки значились на службе, оставаясь в запасе до сорокалетнего возраста. В военное время призывались все казаки служилого разряда.
В большой семье Якова Захаровича жребий тянуть лямку за всех достался Дмитрию. Угодил под самую русско-японскую войну.
ДОМОЙ!
Разрыва снаряда Дмитрий не слышал. Увидел внезапно яркую вспышку света перед глазами, и сразу все вокруг погрузилось во тьму...
Очнулся в телеге, укрытый шинелью, в надвинутой по самые глаза мохнатой папахе. Нестерпимо болела голова, словно сжатая обручем. Тошнота волнами накатывалась при каждом толчке на выбоинах. Солдат пешего батальона Первого Верхнеудинского казачьего полка Дмитрий Шурихин после тяжелой контузии, полученной на полях Манчжурии возвращался домой.
- Никак в себя пришел, Митяй? - услышал Дмитрий голос, звоном отдававшийся в голове, и увидел перед глазами склонившееся к нему знакомое лицо. Платон Алимасов был казаком их же станицы и приходился далеким родственником. На военную службу уходили вместе, служили в одном батальоне.
- Думал, не довезу живым до дома. Тебя поначалу погибшим посчитали, хоронить собрались, а ты тут ногой дрыгнул. Поняли, рано закапывать, оконтузило только. А мне тем же снарядом руку посекло, кровью было истек. Списали нас теперяча обоих со службы.
О многом рассказывал Платон пришедшему в сознание станичнику - как снарядили их в дорогу казаки, уложили на телегу с лошадью и в пристяжку отдали лошадь погибшего Якова Перебоева, чтобы вернул родным по принадлежности... Известное дело, казаки на службу приходили в полном своем снаряжении, и не только с конем, но и с оружием. Службу проходили под началом своих же станичников, а после гибели казака возвращали по возможности в семьи всю амуницию и снаряжение.
Долго длился рассказ Платона. Дмитрий слушал, временами впадая в забытье. Приходил в себя, прислушивался к словам, пытаясь понять, о чем идет речь. Сознание снова уносилось куда-то ввысь, разрывалось на мелкие искорки, и все вокруг опять погружалось в темноту.
Платон меж тем рассказывал о том, как подсобили им даурские казаки, когда хунхузы или какие другие степняки, пыталось угнать лошадей на манчжурской границе, сопровождали конным конвоем на безопасное расстояние.
Остановился тогда Платон к ночи на привал. Развел небольшой костерок у ручейка, воду в котелке вскипятил, заварил густого чая. Хорошим китайским чаем снабдили его в батальоне! Путы лошадям наладил и пустил в сторонке пастись.
Митяй, как всегда, лежал на телеге в беспамятстве, а Платон под телегой примостился, оружие под рукой держал на всякий случай. Среди ночи проснулся вдруг в тревоге. Начали всхрапывать пасущиеся невдалеке кони. Прислушался... Где-то поодаль фыркнула в темноте чужая лошадь. Свои паслись рядом. Откатился быстро с винтовкой от костра и выстрелил в воздух, не раздумывая. Вовремя, однако, проснулся. Человек до трех, подобравшись к лошадям, уже и путы приготовились с них снимать.
Послышался конский топот и стих вдали. Бросился он ловить лошадей, затоптал костер, чтобы не привлекал внимания. Пока светать не начало, сидел наготове, напряженно вслушиваясь в темноту.
Зарекся с этого дня ночевать в степи. Все же граница рядом, чужие люди. Останавливался только в редко разбросанных по степи селах. Дорогу по совету местных людей выбирал такую, чтобы иметь на ночь крышу над головой. Останавливался только на ночлег да лошадей подкормить и попоить у встретившихся ручейков. Сам обходился сухомяткой.
Вокруг на многие километры простиралась безлесная равнина. Ни деревца, ни кустика, только редкие бугорки, как кочки на болоте, с выцветшей на солнце травой, а вдалеке у самого горизонта упираются в небо синеющие горы. Любопытные тарбаганы повылезли из своих нор и, присев столбиком на задние лапки, провожают взглядом невесть откуда появившихся людей. Они их совершенно не боятся.
С разными людьми пришлось повстречаться в дальней дороге. Слава Богу, все обошлось! Теперь до дома рукой подать. Думал поначалу, что везет Дмитрия домой для отпевания, оказалось, жизнь его еще не кончается. Однако, радости мало было при встрече, больше бабьего крика да причитаний.
Долго приходил в себя казак Шурихин. Даже когда, казалось, от контузии не осталось и следа, накатывалась вдруг волной слабость, темнело в глазах и меркло сознание. Припадки не раз случались и в доме, и принародно. Падал вдруг замертво, с трудом отхаживали.
Почти два года мучился недугом Дмитрий. Однажды нашелся добрый человек, посоветовал во время падучей прикопать человека в землю. Есть вроде бы примета такая, - болезнь из тела в землю уходит. Так ли на самом деле, можно только гадать. Но случилось чудо, Дмитрий пошел на поправку.
Каждый день приходила соседская девчонка Татьяна Перебоева. Молча сидела рядом с кроватью, иной раз воды попить подносила, обтирала лицо мокрой тряпицей и кормила с ложки. Когда казак уходил на войну, совсем молоденькой была. Возле избы со своими сестренками играла. Даже внимания к себе не привлекала. Тихая была и незаметная, не в пример отцу своему Митрофану Митрофановичу, ернику и гуляке.
Пил Митрофан горькую без меры. Уже и били его батогами не единожды по решению атаманского совета и в холодную запирали, а все без толку. Бывало, напьется и бегает босиком по снегу. Иной раз намеренно так делал. Забежит потом к кому из соседей, зубами стучит от холода и просит:
- Поднесите для сугрева, совсем околел...
Другой раз утопят бабы по нерасторопности бадью в проруби, немедля бегут к Митрофану: "Выручи, Христа ради..." А тот даже рад помочь. Знал, что без четвертины водки эта помощь не обойдется. Обвязывали его за пояс веревкой, а потом тянули со дна вместе с бадьей, которую он, если нащупал, уже из рук не выпустит.
От пьянства его страдала вся семья и прежде всего дети - Анна, Христина, Татьяна, Клавдия. Тихие все были, не в отца. Даже вроде бы немного пришибленные, запуганные тятей-гулякой.
Когда Дмитрий помаленьку в себя пришел, отец Яков Захарович сосватал его за Татьяну. Уж больно нравилась она ему. Видел, что лучшей невесты для Дмитрия не сыскать. И Татьяна прикипела к нему всем сердцем.
В октябре 1906 года сочетали их браком в Жинде в Трех-Святительской церкви. Любящей и благодарной ему оказалась Татьяна. За все годы, что знала его, ни разу не слышала от него не только бранного, но даже грубого слова. Митюша ее, не в пример тятеньке Митрофану, был человеком спокойного нрава, рассудительный. Горькой никогда не увлекался, к куреву тоже оказался не охочий. В родителя своего, благообразного Якова Захаровича, видать, пошел.
Спустя два года стали появился в семье дети, через каждые два года, как по заказу. А тут опять война, названная в последствие Первой империалистической.
СНОВА НА ВОЙНУ
Кончились времена, когда считали, что "для казака война - что мать родна". Для многих тысяч казаков обернулась эта война и все последующие за ней, продолжавшиеся многие годы, злой мачехой.
Тринадцать тысяч казаков Забайкалья отправились на Западный фронт. Опустели иные станицы, остались одни старики, да малолетки. Некому стало землю пахать да и не на чем. Хоть самим впрягайся.
Из казаков сформировали девять конных полков, три конных и две отдельные конно-артиллерийские батареи. Многие казачьи семьи, снаряжая за свой счет для службы коня, обмундировку и вооружение, совсем разорились.
Из пяти братьев Шурихиных ушли воевать четверо. Дмитрий остался дома по причине полученной ранее контузии и семейным обстоятельствам. В семье росло трое малолетних детей, которых казацкая община брать на свое содержание не стала, станичная касса была пуста.
Многих казаков прославила эта война. Забайкалец Григорий Семенов, успевший к тому времени окончить Оренбургское казачье училище, за три года войны получил за храбрость четырнадцать боевых наград, дослужился до чина подъесаула.
Иной раз станичники шуткой говорили ему: "Быть тебе скоро, Григорь Михалыч, полковником, не иначе!" Земляком своим гордились. А когда приехала на позиции повидаться с отцом Зинаида Дмитриевна, дочь командира корпуса генерала Манштейна, и стала женой Семенова, не у кого уже и сомнений не вызывало - большая дорога перед казаком открывается.
В марте 1917 года дошли до Забайкалья вести об отречении царя Николая Второго. Смута охватила все казачьи станицы. Казаки испокон веков служили царю и отечеству, были надежной опорой престола. Каждый должен был решать: Как дальше жить? Кому теперь служить?
Летом того же года подъесаул Семенов, получив мандат от Временного правительства на формирование в Забайкалье воинских частей в помощь разваливающемуся фронту, прибыл в Верхнеудинск. Поселился на центральной улице в гостинице "Сибирь" и вместе с сослуживцем по фронту бароном Рудольфом фон Унгерн Штернбергом занялся сколачиванием конно-бурятского полка и активной вербовкой других своих сторонников. Ездили по селам, сулили добра всякого. Добровольцы находились, но не так много, как хотелось. Однако для Западного фронта эти силы не пригодились.
В апреле 1917 года в Чите прошел Первый областной казачий съезд. Его участники приняли решение ликвидировать казачье сословие. Дмитрий был в числе тех, кто поддержал решение съезда. Держал при этом, как и многие другие, тайную думку - после уравнения в правах с крестьянами получить свой надел при разделе "кабинетных земель", ранее принадлежавших императорской фамилии.
В семье росло трое детей, старшей из которых шел десятый годик, а младшему не исполнилось и пяти. Своей земли в семье не было. Пользовали ту, что находилась во владении всего многочисленного рода Шурихиных, который год от года разрастался, а надел как был, так и оставался в тех же границах.
Но надежды Дмитрия не оправдались. 18 августа 1917 года в Чите открылся Второй областной казачий съезд. Большинство в нем оказалось на стороне казаков, возвратившихся с фронта. Они посчитали, что из-за возникших в государстве трудностей, вызванных войной и демократической революцией, не следует отказываться от привилегий и ломать особый уклад казаков. Наоборот, необходимо начать решительную борьбу за восстановление монархии в России. Решение Первого съезда было отменено.
После революции в Петрограде в октябре 1917 года под напором сил большевиков, имевших громадное влияние среди населения Верхнеудинска, 11 декабря сформированный Г.М.Семеновым полк был вынужден перебазироваться на станцию Даурия, где атаман взялся за создание "Особого манчжурского отряда". Основой отряда стал сформированный полк и забайкальские казаки, которых теперь уже порой силой начали набирать в отряд. За уклонение карали.
Первое время атаману со своим отрядом под натиском красных не раз приходилось уходить на территорию Монголии. Подмога пришла со стороны бывших военнопленных австро-венгерской армии и чехословацкого военного корпуса, вставших на сторону Г.М.Семенова.
Вместе с атаманом развернул активную деятельность барон фон Унгерн. В середине 1918 года он встал во главе Азиатской конной дивизии, отправляясь рейдами по Забайкалью и после отпора скрываясь на территории Монголии. Со временем Монголия стала его постоянным пристанищем. Он даже провозгласил себя "Верховным правителем Монголии".
Унгерна называли "Кровавым бароном". Ходили упорные слухи о том, что Азиатская конная дивизия под его командованием без всякого на то повода сожгла село Кулинга со всеми жителями, включая женщин и детей. В другом селе Унгерн захватил около полусотни заложников, угрожая им расправой в случае какого-либо противодействия его войскам со стороны жителей.
Во "Временных правилах о мерах по охране государственного порядка и общественного спокойствия", принятых атаманом Семеновым, давался перечень проступков, за которые граждане Забайкалья подлежали суровому наказанию. Таковыми являлись - уклонение от службы в армии или дезертирство, участие в запрещенных организациях, агитация против существующего строя, неподчинение и тому подобное.
Когда стало известно о том, что население в массовом порядке уклоняются от мобилизации, Унгерн казнил всех заложников.
Купец из станицы Усть-Урлак Епифан Блинов, оставшись вдовым к сорока годам, перебрался вместе с дочерью Анной, девицей семнадцати годов, в монгольский город Ургу, где открыл небольшую лавку. Товар самый нехитрый - мука, соль, сахар, редкий в этих краях продукт - картофель и кое-что из мануфактуры. Жили, не бедствуя. Анна девица была расторопная, с домашним хозяйством обходилась справно. Только вот беда - женихами Урга была небогата. Вокруг одни монголы да братские люди, как называли оседлых бурят, и еще много иудеев, почти полтысячи человек, из которых в качестве женихов ни отец, ни сама Анна никого не рассматривали. Женой неграмотного казака Тимоши Шурихина, с которым дружна была сызмальства, тоже себя не видела.
Обрадовались отец с дочерью, когда нагрянули в город войска барона. У некоторых золотились на плечах погоны. Несколько раз заглядывал в дом ротмистр Вилюжанин попить чаю, отчего сердце Анны исходилось радостью. Ей вместе с отцом приятно было видеть своих, можно сказать, родных людей. Недолго, однако, радовались.
На третий день по приказу Унгерна начали собирать на площади всех евреев. Сгоняли нагайками и других жителей, в чьих домах не видели на стенах икон. Собирали в течение нескольких часов, а когда набралась большая толпа, погнали всех в степь и начали стрелять в них из пулеметов. Убитыми потом насчитали почти 400 человек...
Блиновы из дома наблюдали собственными глазами эту бойню. Такого ужаса от увиденного ни отец, ни дочь не испытывали потом всю жизнь. Их не тронули. Но из лавки выгребли все до последней крошки. Той же ночью по совету ротмистра, благоволившего к Анне, убежали отец с дочерью в юрту к знакомому монголу, а поутру, когда войско барона ускакало в степи, собрались быстро в дорогу, бросив нажитое, и через день уже оказались у своих родственников в казацкой станице.
Унгерн был маньяком и садистом по призванию. Везде оставлял он за собой горы трупов и пепелища сожженных деревень.
Не меньшими злодействами отмечена в этих краях деятельность атамана Г.М.Семенова. В течение нескольких дней декабря 1919 - января 1920 года в Красных казармах города Троицкосавска (г.Кяхта) его казаки зарубили, закололи штыками и расстреляли более тысячи шестисот пленных красногвардейцев.
Зверствовала, однако, не только одна сторона. В сложившейся мясорубке не всякий мог разобраться, где правые, а где виноватые. Каждая сторона заставляла порой идти брат на брата, сына на отца. Одна власть уходила, другая приходила, каждая собирала по округе лиц призывного возраста и гнали их на смерть против своих. Зверел человек, кровь людская ценилась дешевле воды.
БРАТ НА БРАТА
Революция разделила братьев Шурихиных на две непримиримые стороны. Не могли взять в толк братья Иннокентий и Семен, как можно идти против власти, от которой казаки получили сполна и волю, и землю. Другие братья - Дмитрий, Андрей и младший Тимоша считали, что в обществе все должны быть равны, все под одним богом ходим.
Словно кошка пробежала между родными братьями.
Дмитрия не призывали. После тяжелой контузии станичное правление исключило его из служилого разряда с отставкой от воинской службы.
Два брата Дмитрия - Иннокентий и Семен записались добровольно. Однако, другие братья - Тимофей и Андрей от мобилизации уклонились. Исчезли, неизвестно куда. Тайга кругом, куда хочешь, прячься. Только вот места всем хорошо знакомы. Все вокруг знали не только, где можно прятаться, но и где нужно искать.
Спрятался в тайге Платон Алимасов, поймали. Привели в станицу, привязанного за стремена между двух коней. Собрали людей перед станичным правлением. Старший урядник Матвей Лукоянов, казак с Усть-Урлака, поднял над головой ногайку и, растянув рот в кривой улыбке, закричал:
- Станичники! Устроим изменщику баню из шомполов. Пущай другой наперед думает, когда соберется идти поперек власти. Мы, казаки, власти присягали и верными ей останемся. А кто нарушает присягу, пущай знает о расплате.
Наказание Платону придумали самое злодейское. Сначала секли по спине шомполами. Мучителям придавало ярости то, что не хотел ни в какую виниться за свой проступок казачина. Когда кожа начала сползать с тела, уволокли к опушке леса, привязали голым к кедрине и оставили на съедение мошкаре.
Почти сутки исходил криком привязанный к дереву Платон. Замолкал, когда терял сознание, и тогда люди напряженно вслушивались в тишину: "Кончился или живой еще?" Проходило какое-то время и все начиналось сызнова.
Крики несчастного, съедаемого гнусом, слышны были далеко вокруг. Снимать не давали. Затих только к следующей ночи.
Великую муку принял человек за попытку отстоять право распоряжаться собственной жизнью. Эта казнь настолько потрясла население, что передавалась затем из уст в уста на протяжении нескольких десятков лет.
Тимофею спрятаться тоже не удалось. Был пойман и при попытке побега застрелян. Он был младшим из братьев, было только восемнадцать. Пороху не нюхал, да и не стремился, как многие его сверстники, облачиться в военную форму.
Попался Тимофей совершенно случайно. Незадолго до появления в селе семеновского отряда ушел в тайгу. Добывал там орехи себе на пропитание и для семьи впрок.
Урожай кедровых в тот год выдался славный. Поселился в зимовьюшке, построенной когда-то дедом Захаром. Изготовил колот - деревянную колотушку на длинной в человеческий рост рукояти, рубель - обрубок тонкой жердины с поперечными на ней насечками - и на сваленной на землю лесине сделал такие же поперечные насечки. Получился станок для шелушения кедровой шишки. Он все делал основательно и добротно. Хорошим семьянином мог стать. Но, видать, не судьба.
Работа по заготовке ореха шла успешно. С утра до полудня Тимофей сбивал колотом шишку, а затем допоздна занимался ее шелушением. Однажды, когда начало смеркаться, Тимофей варил на костре чай у входа в зимовье. Подъехали верхами несколько казаков.
- Кто таков?.. Пошто не на службе?..
Объяснений не слушали. Врезали несколько раз нагайками по спине и повели по распадку в сторону селения. Спускались по косогору. Всю поверхность земли устилали большие, похожие на лопухи, листья бадана, за которыми даже не видно было, куда ступала нога. Лошадей тоже шли осторожно, останавливались и отфыркивались, будто раздумывали, куда двигаться дальше. Корни бадана расползлись по земле и, зацепившись за них, можно было поломать себе шею.
Тимофей все же надеялся, что сбежит по дороге. На повороте тропы кинулся в заросли, но конвоиры оказались наготове. Сразу же раздались выстрелы. К утру тело бездыханного Тимофея привезли в село, отпели, как полагается, и закопали на погосте у церкви.
Недолго пробыли на войне Иннокентий и Семен. Под Троицкосавском конная полусотня, в которой воевал Семен, отступая под натиском красных, была окружена и вырублена под корень. Вместе со всеми погиб и Семен. Справный казак был Семен - Бога почитал и порядки казацкие блюдил и уважал. Так и погиб с верой...
А Иннокентий еще раньше каким-то хитрым ходом перешел в конвойную службу, некоторое время служил в охране при Троицкосавской тюрьме, а когда в Красных Казармах началась резня пленных, сбежал со службы и возвратился домой.
ХОТЬ НА КРАЙ СВЕТА!
В просторном родительском доме собрались оставшиеся в живых братья Иннокентий, Дмитрий, Андрей и сестра Пелагея. Родителя их Якова Захаровича к тому времени уже лет пять как не было в живых, жена его Наталья Михайловна умерла годом раньше. Не пришлось им, слава Богу, пройти через самое страшное испытание - оплакивать смерть своих детей.
Позвали Блиновых, еще раз послушали историю о событиях в Урге.
- Будя, навоевались! - сурово сказал старший, Иннокентий. - Эта война надолго. Спокойствия тут не будет. От Урги до нас сутки конного перехода, от Кяхты и того меньше. Пока зима, могут и не насмелиться в поход двинуть, а чуть растеплет - жди гостей. Надо бежать отсюда.
Иннокентий знал, что говорил. Обманувшись раз, он не собирался больше воевать ни за белых, ни за красных. В конце сказал:
- В дороге меньше болтайте, что мы казачьего рода-племени. Казаки здеся нонче оставили по себе не самую добрую память.. Обмаралися, пока меж собой воевали.
Запричитали жены, насупились мужики. Люди хорошо представляли трудности, с которыми предстоит столкнуться в ближайшее время.
Катерина, жена Андрея, побойчей других была, сказала:
- Сниматься с места сейчас, пока морозы стоят, нельзя. Детей поморозим. Февраль закончится, чуть растеплет, тогда и отправимся. Задерживаться тоже нельзя. Впереди много рек, надо их перейти пока лед держит.
Казачьи жены, молчаливые и покорные, умели сказать свое веское слово, когда дело касалось благополучия родных.
Большой семейный совет решил покинуть родные места. Люди устали от войны, от жестокости и крови и стремились бежать от этого ужаса как можно дальше, хоть на край света.
...Ранней весной 1920 года по подтаявшему до черных пятен снегу из села двинулся на восток большой обоз из десятков телег, нагруженных нехитрым домашним скарбом. Многочисленная группа сельчан, объединенных узами кровного родства, со своими чадами и домочадцами, бросив свои обжитые дома и нажитое хозяйство, отправились искать покоя и лучшей доли в дальних краях.
...Обоз медленно двигался вдоль Чикоя, затем резко повернул на север. Осенью вышли к Уде. Здесь, на долгой стоянке, в шумных сборах решали, куда двигать дальше. Единства не достигли... Несколько семей решили остаться в небольшом городке Верхнеудинске, другие ушли вниз по Селенге в сторону Байкала, а большая часть продолжила движение на восток, до Читы и далее, завершив путь в Приамурье, на границе с Китаем, у деревни Марьяновка. Многим из близких больше встретиться так и не довелось.
Десятилетия спустя, когда состарившихся Дмитрия и Татьяны уже не было в живых, в Амурской области отыскалась младшая сестра, Пелагея. В Чите объявился Андрей Яковлевич, младший брат, со своими многочисленными домочадцами. О других родных никаких известий не поступало.
Есть в одном отдаленном районе село Георгиевка, основанное в начале тридцатых годов. В газетах когда-то писали, что раньше здесь стояли лишь бурятские юрты. Именно в этом месте разошлись когда-то пути-дороги ближайших родных. Несколько семей решили не искушать судьбу на широких людских дорогах. Свернув на север, небольшая группа беглецов ушла через хоринские хребты в баунтовскую тайгу, распадаясь по дороге у приглянувшихся мест. Другие продолжили путь на восток в сторону Читы и далее...
К концу сентября резко похолодало. Устраиваясь на ночь, разводили большой костер и укрывались всем, что попадало под руки. Иногда по утрам в морозном воздухе начинали кружиться редкие снежинки, оседали на яркую траву, покрывая ее алмазным бисером.
- Тятенька, - не раз обращались дети к отцу, - куда это мы все едем, да едем?
Дмитрий только отмалчивался. Но однажды не выдержал, ответил резко:
- Куда едем, одному богу известно. Откуда едем, сами, поди, знаете. От войны едем!.. - И опять замкнулся, погрузившись в тяжелые думы.
Татьяна, никогда раньше не перечившая мужу, как-то сказала:
- Митюша, нам бы к какому месту определиться. Детей поморозим.
Ближе к зиме, когда таежные речки начали покрываться ледяной коркой, и лошади все чаще стали ранить об острые края льда свои ноги, дед решил:
- Все, хватит! Тут и зимовать будем. Дальше не пойдем.
Сначала выкопали небольшую землянку. Почва под слоем дерна оказалась твердой, лопата всего одна. Ковыряли подмерзшую землю, чем могли. В ход пошла даже шашка родительская. Расчистили вокруг небольшую площадку от деревьев, обнесли ее изгородью из жердин-сухостоя, а рядом принялись городить сруб под будущее жилище.
А тут и снег выпал.
Дед охотился с младшим сыном, а бабушка с дочерями собирала кедровую шишку-паданку. Едва успели заготовить кое-какой корм для лошади.
Зимой с 1920 на 1921 год после осеннего неурожая дикоросов медведи на зимовку не улеглись, шатунов по тайге бродило много.
С трудом добывали себе пропитание. Патронов к оружию при самой строгой экономии хватило только до середины зимы. А потом начался голод.
Вся семья внезапно заболела тифом. Лучше других чувствовала себя двенадцатилетняя Елена.
Дед сказал:
- Тебе придется идти к людям. Тут до Хасурты недалеко. Всего верст двенадцать. Нам нужна помощь. Если не дойдешь, все тут помрем.
Спустя много лет Елена рассказывала своим детям о том, как шла по каменным россыпям. С обеих сторон к валунам примыкали глухие заросли. То тут, то там раздавался волчий вой. Валуны были покрыты снегом, и хищники не могли прыгать с камня на камень. Лапы скользили, можно было попасть в расщелину.
А она прошла, сдерживая рыдания, прыгая с валуна на валун, все двенадцать километров, осталась жива сама и спасла всю семью. Их вывезли в село и поставили на ноги. Здесь у них родились еще двое детей.
Дмитрия не тянуло к хлебопашеству. Через год семья вновь перебралась в тайгу. Поселились в местности Мэлдэгэн, где промышляли охотой, а потом неожиданно Дмитрий обнаружил на берегу горной речушки россыпное золото. Залежи замактинского золота добывали здесь до конца сороковых годов, пока залежи не иссякли. Но к этому времени Дмитрий и Татьяна уже покинули эти места. Выросли и разъехались их дети. Жить одним старикам в тайге было не по силам, и они с началом Отечественной войны, когда старшего сына призвали в армию, приехали в город к одной из дочерей. Тут и жили до самой смерти.
-----------------------
Люди заговорили о своих казачьих корнях лишь в последние годы. Войны и революции, перестройки и реформы, модернизации и национализации выветрили из человеческой натуры то, за счет чего раньше люди твердо стояли на земле. Оказались подрубленными корни, питавшие на протяжении веков семейные устои и традиции.