Аннотация: Первое из творчества Матвея. Неожиданная пародия на реально существовавшего начальника...
...Сразу после обеда Нинель по просьбе утомленного автора с выражением зачитывала коллегам следующий шедевр
* * *
Мутное утро сонно вползло на улицы, нисколько не способствуя пробуждению граждан. Подгоняемый единственно чувством долга, Андрей Леонидович плелся знакомой дорогой к месту службы, тщетно пытаясь привести мозги в рабочее, или хотя бы приближенное к нему, состояние.
Был понедельник, и был это День Большой Планерки, вызывающей еженедельное содрогание у всех начальников отделов, к славной когорте коих с недавнего времени относился и Андрей Леонидович Никодимов. Без особого труда справляясь с положенными ему на соответственном посту обязанностями, и даже пользуясь определенным расположением руководимых им сотрудников (преимущественно женского пола), он категорически не в силах оказался сосуществовать с замом по науке, Кондратием Альфредовичем Свеклоедовым.
Зам был относительно свеж в своей роли (будучи назначенным незадолго до Андрея Леонидовича) и весьма не свеж внешне: его невысокая сутуловатая фигура в районе плеч была изобильно удобрена перхотью, манжеты рубашки сокрушительно обтрепаны, а узел галстука до обидного неотчетлив. В целом весь облик зама, - нестарого и отнюдь не отталкивающей внешности человека, - производил впечатление какой-то унылой обтерханности. Основной же чертой характера Кондратия Альфредовича оказалась полнейшая некоммуникабельность, проявившаяся в неумении слушать по любому вопросу кого бы то ни было, кроме себя.
На фоне не очень четкого (как это поняли озадаченные начальники отделов в первые же дни деятельности нового зама) представления о содержании и направлениях проводимой в Институте работы, а также почти полной неспособности к логическим построениям, это создало непреодолимую преграду на пути к хотя бы мало-мальски продуктивному сотрудничеству. При этом новый зам очевидно и даже демонстративно пользовался мощной поддержкой "сверху" и оказался опасен. А кроме всего прочего был он горласт, бестактен и вспыльчив: этакая гремучая смесь, срабатывающая по малейшему поводу.
Народ содрогнулся и смирился.
Постепенно начали вырабатываться правила и принципы обращения со Свеклоедовым как с биологически и социально вредоносным существом, но постигнуть эту непростую науку удавалось далеко не всем. Никодимов, на беду свою, оказался в числе тех, кому общение с замом давалось особенно тяжело. Анализируя впоследствии очередную сцену своего бурного с ним общения, Андрей Леонидович отчетливо понимал, что зам в который уже раз откровенно спровоцировал у него приступ справедливого негодования, а затем, пользуясь нервным раздрызгом оппонента, по-хамски напористо, а попросту говоря - банальным криком, добивал его, бессовестно передергивая факты и в совершенстве владея искусством словоблудия. Возвращаясь в кабинет, бледный от бешенства опальный начальник отдела долго метался по проходу между столами, судорожно сжимая и разжимая кулаки и со свистом вдыхая воздух сквозь стиснутые зубы.
"Опять Андрея Кондрашка хватил", - сочувственно комментировали сотрудники. А экстрасенсорно начитанная Виктория Львовна развивала любимую теорию о энергетических вампирах, согласно которой Свеклоедов безусловно и безоговорочно являлся ярчайшим представителем этого малосимпатичного ненасытного племени.
Проводимая Кондратием Альфредовичем по понедельникам Большая Планерка была регулярным кошмаром Никодимова. Зам по науке традиционно измывался над результатами работы его отдела; работы, заметим, кропотливой, рутинной и неэффектной по определению, но абсолютно незаменимой для всего Института. Он сладострастно изыскивал поводы для мелочных придирок, цеплялся к словам, риторически изрекал и изощренно витийствовал. Он метал взоры, брызгал слюной и плясал на костях. Никодимов шел красными пятнами, дрожал руками и даже иногда тикал щекой.
Коллеги, выходя в коридор после Планерки сочувственно хлопали Андрея Леонидовича по плечу, предлагали сигарету, давали невыполнимые советы. Свеклоедова честили в хвост и гриву, проклинали, высмеивали, предавали анафеме и сулили родовое проклятье. За глаза, естественно. И естественно же, не менялось ничего.
От Кондратия Альфредовича шарахались, как от чумы. При его появлении пустела курилка. Завидев его фигуру в коридоре, застигнутые врасплох сотрудники ныряли в первую попавшуюся дверь; был известен случай, когда Валентин из двести одиннадцатой сдуру влетел в женский туалет, и даже не был оттуда с позором одномоментно изгнан, когда объяснил вскинувшимся дамам причину своего антиобщественного поступка. Ему было позволено еще долгие три минуты украшать своей долговязой фигурой (отвернувшись от рабочего пространства) угол возле рукомойника, а затем он был выпущен на волю после предварительного осторожного просмотра коридорных далей.
Вот таков был зам по науке, в обширный кабинет которого на очередное избиение предстояло сегодня идти злосчастному Андрею Леонидовичу в числе прочих удрученных этой перспективой начальников отделов.
Роковой момент приближался. Унылые фигуры упомянутых начальников стягивались в холл, возле которого находилась свеклоедовская дверь. Как и всегда, никто не хотел входит первым; традиционно ожидали Антонину Мелентьевну из Неструктурированных Систем, и она традиционно же опаздывала. Когда сразу несколько ручных хронометров закурлыкали, обозначая наступление девяти часов, Геннадий Аркадьевич, и.о. начальника из Селективного Контроля, героически шагнул к проклятой двери, решительным жестом распахнул ее и ... замер на пороге. Последовавшие было за ним коллеги невольно втолкнули его внутрь и, в свою очередь, застыли в ступоре. Картина, открывшаяся их взору, была настолько невероятна, что адекватной реакции на нее быть просто не могло.
Многочисленные стулья, обычно расположенные в безукоризненном порядке вдоль длинного "заседательского" стола, создавали картину полного и безусловного хаоса. Частично они были свалены в виде ощетинившейся ножками бесформенной кучи в районе окна, некоторые просто валялись, как солдаты, застигнутые неожиданной пулей. Два стула утвердились прямо на столе, а один в состоянии крайне неустойчивого равновесия зацепился спинкой за открытую дверцу книжного шкафа.
И не только этим привлекал к себе внимание упомянутый шкаф. Как минимум с двух его полок были безжалостно сброшены на пол и пребывали в растерзанном виде разнокалиберные тома технических справочников, а освободившееся пространство занимали аккуратнейшим образом поставленные на расстеленную газетку пара грязноватых мужских ботинок изрядного размера со стоптанными наружу каблуками и почему-то без шнурков. Здесь же лежало, кокетливо свесив рукавчик, нечто, более всего напоминавшее женскую блузку и, скорее всего, ею и являвшееся.
Подоконник был для чего-то небрежно застелен оборванной шторой.
Внушительных размеров произведение неизвестного художника, изображающее категорически неприступные скалы, изобильно населенные трудноопределяемыми копытными животными винторогой внешности, стояло на полу возле вешалки, причем вызывала безусловное уважение сила, с которой был выдернут из стены валяющийся здесь же кронштейн, еще недавно удерживавший замечательное зоологическое полотно в подвешенном состоянии.
Картину разгрома удачно дополняли валяющиеся там и тут бумаги, зачастую украшенные солидного вида печатями и подписями.
Но основным элементом композиции было, безусловно, массивное вращающееся кресло зава, выдвинутое на середину свободного пространства кабинета. В кресле находился, как это, собственно, и полагалось ему по должности, сам Кондратий Альфредович Свеклоедов... но, уважаемые граждане, в каком виде он там находился!
Обнаженное мучнисто-белое поросшее буроватой неопрятной растительностью тело злосчастного начальника, прикрытое в районе чресел фривольно цветастыми трусами того изящного фасона, который в народе принято называть "семейники", было самым бессовестным образом распято в упомянутом кресле. Руки и ноги были зафиксированы на подлокотниках и ножках широкими черными путами, в которых нетрудно было, приглядевшись, узнать не что иное, как женские чулки. На глазах Кондратия Альфредовича находилась телесного цвета повязка, в которой при ближайшем рассмотрении так же нетрудно было опознать женские же колготки, причем явно не первой свежести.
Широко раскрытый рот зама оказался плотно забит чем-то шелковым и белым...кажется, даже с бретельками.
Тело Свеклоедова непрерывно подрагивало и подергивалось, явственно слышалось натужное, со свистом, дыхание.
Немая сцена длилась несколько минут. Кто-то тихо присвистнул, кто-то неуверенно хохотнул, но тут же испуганно замолк. Наконец, все тот же находившийся в авангарде Геннадий Аркадьевич с треском взъерошил свои жесткие коротко постриженные волосы, громко хрустнул суставами пальцев и решительно вошел в кабинет. Подойдя к креслу с несчастным Кондратием, он взялся за спинку и лихо подкатил его во главу стола, где данный предмет мебели и должен был находиться. После этого он, даже не глядя в сторону остолбеневших в дверях коллег, подошел к тому месту, которое он обычно занимал во время планерок и прочих заседаний, снял со столешницы один из нахально стоящих на ней стульев, аккуратно установил его и плотно уселся с самым невозмутимым видом.
Немая сцена продолжалась.
Следующим действующим лицом оказалась Катерина Олеговна Каляшина, заведующая Анализом Вторичных Проб. Звонко процокав каблучками по паркету, старательно переступая через щедро рассыпанные под ногами документы, она подняла один из валяющихся стульев и уселась с другой стороны стола.
Совершенно одуревший Никодимов безмолвно наблюдал, как начальники отделов один за другим подходили к куче стульев, вытаскивали наименее пострадавшие из них и усаживались на свои места за "заседательским" столом. Макар Модестович из Контактных Поверхностей даже аккуратно расположил перед собой раскрытый блокнотик и ручку, а Анатолий Палыч из Учета Плановых Аномалий поднял с пола пачку соединенных скрепкой листков с отчетливо отпечатавшемся на верхнем из них следом грязной босой ноги и сосредоточенно углубился в их изучение. Кажется, он даже начал делать заметки на полях.
В конце концов Никодимов остался в одиночестве. Оглядев еще раз эту абсолютно невозможную картину, - компанию серьезных людей, среди непотребного разгрома чинно сидящих вдоль длинного стола, во главе которого распялена в кресле обвитая колготками голая фигура с недожеванным лифчиком во рту, - он вдруг истерически взвизгнул (все лица резко повернулись в его сторону), крепко затворил за собой дверь, какими-то кошачьими стелющимся прыжками приблизился к Свеклоедову и одним движением сорвал с его глаз заскорузлые колготки.
Глаза Кондратия Альфредовича, выпученные настолько, что казались качающимися на стебельках, судорожно заметались по кабинету. По-видимому, зрелище чинно восседающих по сторонам стола сотрудников показалось ему не менее диким, чем его внешний вид - им...
* * *
Реакция народа была бурной и даже восторженной.
Текст тут же принялись вырывать друг у друга из рук с повторным зачитыванием вслух особо выразительных описаний. Все дружно требовали продолжения, во всяком случае - окончания. Матвей решительно отнекивался...