Язева Марианна Арктуровна : другие произведения.

Зебра: вдоль и поперек (отрывок 2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Держать стакан на весу было тяжело, и Матвей вернул его на стол. Конечно же, он неловко шмякнул донышком о твердую поверхность, и кофе пролился на клеенку. С чувством помянув Лихо Трясинное (чертыхаться-то он с недавних пор крепко зарекся), Матвей отправился к раковине за тряпкой.
  Как всегда после упражнений, слегка рябило в глазах и пересохло во рту. Первое должно было самостоятельно пройти через несколько минут, второе Матвей исправил с помощью оставшегося в злополучном стакане остывшего кофе. Присовокупив стакан к прочей скопившейся в мойке грязной посуде, он покинул кухню и отправился в комнату.
  В кресле, куда он собирался было сесть, уютно пристроилась пара Ультратонких Прохладок. Одна из них широко раскинула свои изящные крылышки, накрыв одним из них свою подружку.
  - Так-так, - задумчиво протянул Матвей. - Я, значит, обливайся потом, тяжести поднимай... а они здесь расслабляются! Что-то я в рекламе об этом ничего не слышал!
  Прохладки суматошно вспорхнули, спросонья бестолково кружась и сталкиваясь в воздухе. Матвей, усмехаясь, опустился в освобожденное кресло, предоставив провинившимся обмахивать его разгоряченный лоб. Глаза пришлось прикрыть: и так еще рябь до конца не исчезла, а тут еще эдакое трепетание перед самым носом.
  В углу что-то брякнуло.
  Не открывая глаз, Матвей лениво спросил:
  - Кегль, ты, что ли?
  Бряканье повторилось, теперь уже с явно утвердительным оттенком.
  - Принес? - поинтересовался Матвей, массируя большими пальцами веки.
  В ответ раздалось энергичное шуршание.
  - Угу, - удовлетворенно отреагировал Матвей и открыл глаза. Прохладки немедленно переместились в район ушей. По вискам заструился легкий освежающий холодок.
  Кегль уже расположил на письменном столе рядом с компьютером стопки разноцветной бумаги и в ожидании замер рядом. Его выпученные глаза так преданно таращились на хозяина, что внешний вид стал совсем уж потешным.
  - Спасибо, Кеглец, молодчина. И что бы я без тебя делал?
  Матвей похлопал ладонью по подлокотнику, и Кегль моментально оказался возле кресла. По всегдашней своей привычке он принялся нетерпеливо поскрипывать по полу правым шарниром, покачиваясь всем корпусом.
  - Сколько сегодня? Три? Или четыре?
  Кегль тихонько лязгнул и, немного помедлив, издал еще какое-то неопределенное булькание.
  - Ну, это ты зря, - недовольно покачав головой, заметил Матвей.
  Кегль взволнованно катнул скрипучий шарнир, покачнулся и испуганно замер. Весь его вид демонстрировал крайнее смятение.
  - Да ладно, ладно, чего ты, право...
  Матвей успокаивающе похлопал Кегля по блестящему теплому... плечу? боку? спине?
  - Четыре так четыре. Все нормально. Я, собственно, так и ожидал...
  Невесть откуда объявился Кошкин и принялся энергично тереться о матвеевы ноги, ревниво поглядывая на Кегля. Тот скосил один глаз на кота, вторым продолжая при этом преданно таращиться на человека. Матвей почесал ревнивого кота за ухом и легонько шлепнул по спине. Тот удовлетворенно спружинил задними лапами, вертикально вздернул хвост и отправился прочь по каким-то своим делам. Видимо, решил, что свои права на драгоценного хозяина он заявил в достаточной мере. Кегль с не менее удовлетворенным видом проводил кота все тем же глазом и вернул зрению бинокулярность.
  - Итак, - подытожил Матвей, откидываясь на спинку кресла, - значит, говоришь, четыре?
  Кегль виновато брякнул.
  - Вот и ладненько. Так тому и быть. Вот сейчас посидим еще немножко... для разгону... и начнем. Ты как себе понимаешь, друг Кеглец, могу я немного посидеть - для разгону?
  Хорошо, что у Кегля не было шеи: он непременно так закивал бы головой, что рисковал потерять ее вовсе. Эмоции захлестывали его хронически. Впрочем, отсутствие шеи не помешало ему проявить свое согласие с Матвеем самым что ни на есть убедительным поскрипыванием, сопровождаемым чем-то вроде тихого присвистывания.
  - Ну и ладно, Кегль. Иди давай... в смысле, укатывайся.
  Кегль без особого желания, но послушно исчез из поля зрения.
  Матвей снова прикрыл глаза. Противная рябь уже прекратилась, но все еще отчаянно не хотелось ничего делать. Старательные Прохладки без устали трепетали своими прозрачными крылышками, приятно освежая лицо и шею. Впрочем, нужды в их услугах уже никакой не было. Послушные команде, Прохладки упорхнули прочь и спрятались где-то в складках тюля.
  Посидев еще немного (для разгона!..), Матвей решительно поднялся и подошел к столу. Итак, сегодня предстояло поработать над продолжением четырех сюжетов. Не так уж это было срочно, но... совесть надо иметь, товарищи, он уже два дня откровенно филонил, работая только над одним, наиболее ему на этот момент симпатичным. И Натан Натаныч может сказать свое "м-м-да". И даже наверняка скажет. А "м-м-да" в его исполнении - это отнюдь даже не самое приятное междометие, следует заметить.
  Как раз вспомнив это самое "м-м-да", Матвей и выдернул себя из кресла и притащил к столу, на котором миляга Кегль разложил сюжетные заготовки.
  На желтой бумаге была та, которая продвинулась весьма прилично за последние дни, так что на ее счет можно было не волноваться. Пока, во всяком случае. А вот на розовой, зеленой и голубой был полный застой. Матвей честно пытался сегодня днем поработать над той, что была на зеленой, даже брал с собой на работу, но так и не вытащил ее из ящика стола: мадам Коробова нынче оказалась сильно не в духе, загрузила всех работой на полную катушку, и внимательно за этой катушкой следила весь день. Даже высказала недовольство недостаточным экспериментальным рвением Варвары-Красы. Были повышенные тона, случились и слезы.
  Так и унес Матвей домой стопочку зеленой бумаги с недвижимо замершим диалогом. Кстати, пожалуй, излишне затянутым.
  Матвей положил перед собой последний лист из зеленой пачки и с карандашом наперевес углубился в чтение. Затем запустил компьютер, открыл нужный файл и забарабанил по клавиатуре.
  Из-под письменного стола донеслось едва слышное, но полное глубочайшего удовлетворения побрякивание.
  
   * * *
  "... и давайте уже на этом закончим. Что-то наш разговор слишком затянулся, вы не находите?
  Эльдар поднялся и подошел к распахнутому окну. Просто пора было что-то сделать, как-то изменить статичную картинку, а что еще придумаешь, если в кабинете, кроме письменного стола и пары полупустых книжных шкафов, нет никакой начинки?
  Эльдар навалился животом на подоконник, провожая взглядом прогремевший по улице фургон. Здоровенный такой фургон, весь размалеванный в стиле "граффити". Что именно было намалевано, рассмотреть не удалось.
  За спиной послышался звук отодвигаемого стула, и Эльдар повернулся. Николай Модестович, стоя к нему вполоборота, с преувеличенной тщательностью застегивал пуговицы своего куцего пиджачка. Выражение лица его было откровенно обиженным, казалось даже, что вот-вот он оттопырит нижнюю губу и шмыгнет носом.
  - Ну что ж, - пробормотал Николай Модестович, справившись с последней пуговицей и действительно подшмыгнув носом. Эльдар едва удержался от улыбки. - Я так понимаю, что мне вас не заинтересовать. И вариантов не предвидится.
  Он совершенно правильно все понимал, но следовало бы соблюсти некие условные приличия.
  - Ну почему же, варианты всегда возможны... стоит ли так категорично? Оставьте свой телефон, в случае чего - я вас найду.
  Эльдар вернулся к столу, перекинул страницу раскрытого еженедельника, выдернул из карандашницы красный фломастер. Приготовился записывать номер.
  Сочетание продиктованных цифр показалось смутно знакомым, но четко ни с чем не ассоциировалось.
  - Вот видите, пишу красным, чтобы сразу найти... Всего доброго!
  За посетителем захлопнулась дверь.
  Эльдар поднял трубку телефона, трижды ткнул пальцем в кнопочку с единицей.
  - Кирилл, выпусти деда, мы с ним закончили. Да, и отправь кого-нибудь из своих героев на вторую точку, пусть проверят там смотрителя. Мне передали, что он в двенадцать не вышел на селекторную. Если дрыхнет или еще что в этом роде - пусть тащат мерзавца сюда, а там кто-нибудь останется пока для подстраховки. Понял? Ну давай, действуй. И не забудь раскладку на сентябрь, как договаривались. Учти, после пяти меня сегодня уже не будет, успевай.
  Он аккуратно положил трубку и вернулся к окну."
  
   Вернув главного героя к окну, Матвей тоже покинул письменный стол. Продолжение никак не вытанцовывалось, история на зеленой бумаге бессовестно увяла. С гораздо большей охотой он сейчас продолжил бы обработку сегодняшних экспериментов, даже и под неусыпным взором Леокадии Львовны.
  - Не пишется мне сегодня, Кегль, - горестно объявил он в пространство. Пространство тут же заполнилось металлическими звуками, происходящими из-под стола. Звуки эти имели характер сочувствующий, но с отчетливым укоризненным оттенком.
  - Ладно, ладно, не брюзжи, - прервал их Матвей.
   Кегль сокрушенно брякнул и затих.
  И тут очень кстати издали затрезвонил телефон. В тысячный раз поклявшись себе поставить в комнате второй аппарат, Матвей поспешил в кухню. Звонок был ожиданный и приятный. Алина сообщала, что стоит уже одетая в вестибюле своей конторы, и вот-вот выйдет один товарищ, пообещавший ее подвезти прямо-таки до его, матвеева, дома.
  Сообщение об "одном товарище" понравилось Матвею не очень, но все остальное звучало замечательно. С момента последнего визита Алины прошло нестерпимо долгих три дня, а ежевечернего телефонного общения не хватало ему категорически.
  Решая, рвануть ли ему спешно в магазин или обойтись имеющимися запасами, Матвей произвел ревизию холодильника. Было там негусто, но и бедственным положение назвать было нельзя. Наличествовал вполне приличный кусок сыра и непочатая банка с овощным салатом. Яйца куриные имелись, в количестве девяти штук. И банка сайры. А еще на подоконнике лежал свежекупленный батон и целый пакет вафель, да не простых каких-нибудь, а именно в шоколаде. Побаловать себя сегодня решил гражданин Полосухин, и очень кстати.
  Матвей наполнил чайник, включил его и отправился в комнату, - наводить марафет. Впрочем, поводов для особого беспокойства не было: антураж показался ему на вполне достойном уровне. Творческий беспорядок на столе не стоило уничтожать, ибо был он, с точки зрения домовладельца, благороден.
  Убрав в шкаф несколько предметов одежды, не предназначенных для взглядов гостьи, и цыкнув на Прохладок, которые порхнули было к нему (сочтя, видимо, излишне разгоряченным), Матвей вернулся в кухню и принялся ждать.
  Уже давно выключился вскипевший чайник, и на блюдечке ровным рядочком скучал нарезанный сыр, а под струей холодной воды остыли сваренные вкрутую для потенциального рыбного салатика яйца, а Алина все не появлялась. Настроение Матвея стремительно падало, и фигура упомянутого "товарища" с машиной виделась все более роковой, если не сказать зловещей.
  Но протренькал долгожданный звонок, и Матвей кинулся к двери, - отпирать, впускать, освобождать от плаща и сумки.
  - Слушай, это что ж за тяжести у тебя здесь? - Матвей с усилием покачал на весу выхваченную из руки гостьи парусиновую сумку на молнии.
  - Да, так, кое-какую работу взяла на дом, - махнула рукой Алина. - Там папки с бумагами и пара справочников... ничего интересного. И вкусного, между прочим, тоже! - добавила она, устремляясь прямиком на кухню. - А голодная я нынче - ужас! Найдется у тебя какая-нибудь съедобная органика?
  Из-под ног невежливо стреканул в коридор Кошкин. По-видимому, испугался, что он может быть классифицирован как эта самая съедобная органика.
  - Что это он?.. - удивилась было Алина, но тут же забыла о коте, ухватив с тарелочки ломтик сыра. Моментально войдя в курс дела, она поручила хозяину вскрывать консервы и резать лук, а сама принялась скорлупить яйца. Остатков майонеза вполне хватило на заправку, и сооруженное блюдо можно было намазывать на батон, запивая крепким чаем.
  Матвей с удовольствием наблюдал за гостьей, с аппетитом уплетающей импровизированный ужин.
  - Слушай, да я же у тебя тут почти все приела! - с комическим ужасом обнаружила она, оглядывая стол. - А ты-то?!
  - Да я тоже успевал, не хуже тебя... ты что, не заметила? - успокоил ее Матвей. - А вот мы еще вафельки!..
  После чая, вернее, после первой кружки, особенно хороши неспешные разговоры. Каждый со вкусом рассказал о своей работе, пожаловался на начальницу (обоими командовали корпулентные дамы с решительными характерами), поехидничал над сослуживцами. Матвей похвастал успехами племянника: Антошка занял третье место на окружной олимпиаде по географии. У Алины тоже имелся племянник - сын младшей сестры Валентины, - но в силу грудного возраста успехов особых он еще не достиг, разве что на днях пребольно отеряшил сам себя погремушкой, добившись таким образом первого в своей жизни синяка на лбу. Самое примечательное, что звали этого самопобиваемого младенца тоже Матвеем, что в последнее время стало поводом для многочисленных параллелей и аналогий, обычно не в пользу старшего из тезок.
  Похвалив твердолобость юного создания, Матвей пожаловался на свою. То есть на отсутствие творческих, как он выразился, позывов.
  - Не пишется ни в какую! - пожаловался он, так же как еще недавно - Кеглю.
  Алина, - опять же, как и Кегль, - отсутствию творческих успехов посочувствовала, но не слишком. Посоветовала взять себя за шкирку и усадить за работу. Не миндальничая. Не дожидаясь, как говорится, музы.
  - Да я, пожалуй, все же дождался, - с удовольствием заметил Матвей. Алина улыбнулась, но промолчала.
  - А почитать можно? - после некоторой паузы спросила она.
  - Ты же знаешь, то, что можно - я даю.
  - Ну, дай что можно.
   Можно было ту самую "фэнтези", оказавшуюся боевиком, про Соггеса и иже с ним, которую Матвей начал когда-то с подачи Алины. Натана Натановича эта писанина почему-то заинтересовала, и он попросил автора продолжить историю. Продвигалась она одно время быстро и хорошо, но потом у Матвея как-то угас к ней интерес; главный герой то ли надоел, то ли перестал вызывать положенную по штату симпатию, и дальнейшие страницы приходилось вымучивать. Однако, в последней главе как-то почти самопроизвольно завелся еще один персонаж, который несколько оживил ситуацию.
  Матвей пригласил гостью в комнату, усадил в кресло и вручил пачку листов розовой бумаги.
  
  
   * * *
  
  " - ... отдельная боевая единица. Чем плохо? Крумм вполне справится с командованием. Ты сомневаешься? Мотивируй!
  Соггес пожал плечами.
  - Ты не отмалчивайся, Сог, вопрос серьезный. Пока нас спрашивают - надо решать. Могли ведь и просто приказать!
  Соггес и не собирался отмалчиваться. Он просто обдумывал услышанное и не хотел торопиться. С появлением новых бойцов возникла возможность разделить бригаду Геодука, вернее - создать новую. В последние два месяца неожиданно возросла активность нереид, проклятые бестии держали в постоянном напряжении охрану побережья. Кенчер жаловался, что не может дать своим ребятам положенного отдыха, растет недовольство. А недовольный боец - это уже не Боец, ясно каждому. Надо усиливать Береговой Блок, добавлять людей. А раз ореады несколько притихли после битвы в Расколотом Ущелье, решено было усилить береговиков именно за счет Горного Блока. И перебросить туда сработанную, проверенную в деле команду. Часть бригады старины Геодука.
  С одной стороны, Горный Блок - это элита, отборный отряд, краса и гордость армии. Покидать его - значит как бы опуститься в негласной табели о рангах. С другой стороны, новая боевая единица - это, как ни крути, реальная возможность карьерного роста. Но если командовать будет, как это пока предполагается, Крумм...
  Соггес все взвесил и наконец заговорил. Уверенно, даже увесисто.
  - Под Круммом я ходить не хочу. Рядом - да, под ним - нет.
  Туаль-сабс смотрел на друга, нахмурив брови. Внимал.
  - Подчиняться Крумму я не хочу. И берег топтать - тоже. Я Горный Боец.
  - Мы все - горные... - начал было Туаль-сабс, но Соггес прервал его.
  - У нас есть новички. Да, уже обкатанные, проверенные, но - новички. Пусть перебрасывают их. И если Крумм согласен - пусть берет их под свое начало. Я останусь под Геодуком.
  - Ты же слышал, решено забрать опытных... Одними новичками не откупишься.
  - Короче, ты решил погулять по берегу? Или Крумм тебе что-то посулил?
  Туаль-сабс презрительно фыркнул. Даже отвернулся от Соггеса, демонстрируя свое отношение к такому предположению.
  Возникла пауза.
  - Ладно, не обижайся, - снова заговорил Соггес. - В конце концов, дело не в этом... Я решил: останусь. Кстати, помяни мое слово, - скоро придется усиливать Горный Блок, зря они торопятся. Я уверен. А что говорят Табель и Лиг?
  - Насчет Табеля не знаю, а Цыдик упирается, как таркер. Моен-росс, похоже, согласен на переход, а Лигу выбирать не приходится: ты же сам понимаешь, после ранения... Ну, Газзабо за Круммом хоть куда, это ясно. Я, в общем-то, тоже не прочь был... достал меня Геодук, если честно. В общем, ты решил окончательно?
  Соггес кивнул головой. Медленно, убедительно.
  Туаль-сабс махнул рукой и исчез за дверью.
  А буквально через пару минут в комнату вкатился, даже не постучавшись, Шэк. С размаху рухнул на стул, шлепнул на стол грязные драные перчатки. Волосы взъерошены, на щеке мазутная клякса, но в ухе бронзовая клипса - знак отличия после Расколотого Ущелья.
  - Ну что, - начал он безо всяких предисловий, - остаемся, Сог? Чего мы не видали на их дурацком побережье?
  Соггес молча вздернул брови, демонстративно, даже прищурившись, присмотрелся к грязнющим ботинкам визитера, оставившим на полу отчетливые следы.
  - Да уж, погодка еще та, - как ни в чем ни бывало отреагировал Шэк. - А возле седьмого бункера вообще сплошная хлябь! Я сдуру попер целую канистру - еле проволок! Техногоны сейчас налаживают мостки, а то скоро вовсе будет не пройти! Я уж Вертуну говорю: ты, говорю, Вертун, за своим хозяйством не смотришь ни черта, тоже мне, работничек, а еще бывший Боец!
  - Не дорос ты еще Вертуна критиковать, - прервал его Соггес. - Тебя еще и проектировать не собирались, когда он свой таркер по горам гонял! И не стрекочи, как флэко, в ушах звенит. Натащил мне грязи... тоже мостки прикажешь после тебя сооружать?
  Шэк довольно хохотнул, откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Под столом размазались две черные лужицы.
  - Да ладно тебе, Сог, - он выразительно подмигнул, и клякса на его щеке на мгновение затейливо изменила очертания, - не сам же ты наводишь тут марафет, а? Кое-кому будет даже приятно вычистить твое стойло, если ты позволишь!
  Намек на новенькую работницу из команды мамаши Ло был прозрачным, как халатик этой самой малютки Таши. Славная девчоночка... тощая, правда, как пацан, зато губки пухленькие, яркие... и попочкой вертит - глаз не отвести, право слово!.. и эти ее подколенные ямочки... Соггес невольно ухмыльнулся, вспомнив Ташу, и чуть ли не откровенно сглотнул слюну. Девочка явно положила на него глаз, это заметно всем. Не хотелось бы, конечно, чтобы это дошло до Селии...
  - А это уж и вовсе не твое дело, - кто тут у меня убирается. Стойло тут тебе... выбирай выражения, малыш, если не хочешь протереть этот самый загаженный пол своей курткой!
  Нисколько не обидевшись, "малыш", в котором было добрых полтора соггесовых веса, снова осклабился:
  - Боюсь, что моей курткой можно только добавить грязи... хочешь проверить?
  И он, не вставая с жалобно заскрипевшего стула, нагнувшись вперед, принялся стаскивать с себя пятнистую спиногрейку. Похоже было, что прямо в ней парень недавно прокатился под дождем со склона... и, пожалуй, не раз.
  - Вот и брось ее туда - к порогу, - слегка закипая, предложил Соггес. - И оббей об нее подошвы своих дерьмодавов.
  - Да брось ты свое чистоплюйство, - миролюбиво отозвался Шэк. - было бы о чем... А! Так, может, ты как раз и собрался поближе к воде перебазироваться? Хотя, говорят, в морской стирать неловко, соль остается... или нечего?
  - Я только что сказал Туаль-сабсу... ты разве не встретил его?.. что остаюсь с Геодуком. А вы - как хотите.
   Соггес закинул руки за голову, уставился в потолок. Что-то сегодня его раздражала эта жизнерадостная физиономия.
  - И, кстати, я отдохнуть собирался, мне еще два с половиной часа до выхода. Тебе, кстати, тоже.
  - Это из цикла "а не пошел бы ты", - понимающе отреагировал Шэк. - Ладно уж, дави койку. Значит, с Геодуком... Ну и правильно. Я тоже.
  Он поднялся, с хрустом потянулся, перекинул через плечо замызганную спиногрейку и сгреб со стола перчатки. Широко и тяжело шагая, пропечатал по полу еще одну дорожку грязных следов рифлеными подошвами и скрылся за дверью. Плотно прикрыть ее он, конечно, не потрудился. Пришлось подниматься и идти закрывать.
  У самой двери Соггес поскользнулся на шматке грязи, выругался и со злостью хлопнул ни в чем не повинной дверью..."
  
   * * *
  
  Алина аккуратно сложила пачку розовых листков, протянула Матвею. Он вернул их на стол, ожидающе взглянул на нее. Алина немного помолчала, потом как-то неохотно произнесла:
  - Вот битва, в прошлый раз, была здорово описана. Впечатлила. И этот твой Шэк - он мне понравился. Там, в горах... особенно перед дракой. А здесь какая-то бытовуха... что-то, знаешь, не очень.
  - Да мне и самому не очень, - честно признался Матвей. - Выпорет меня Натаныч, как думаешь? Хотя он сам требовал не пренебрегать мелкими подробностями...
  С сожалением глянув на остальные лежащие на столе рукописи, Алина заторопилась домой. Машина ее была в ремонте, почему и не отвергла она услуги предложившего подвезти ее сослуживца. Сейчас же Матвей с готовностью отправился провожать гостью на троллейбусную остановку.
  Возвращаясь, он со двора посмотрел на свои окна. Там только что мигнул свет. Выключился, снова зажегся. Заметно колыхнулась занавеска.
  - Ага, - понимающе заметил вслух Матвей. - Веселимся. Шугануть некому. Славненько.
  Смутная тень метнулась по подоконнику, и силуэт привычной вазы исчез.
  
   * * *
  
  Вид у Клипуса был самый смущенный. Еще бы: набедокурить в доме, за который отвечаешь! И ведь только-только получил под свое начало сразу три этажа...
  - Я поправлю... склею... я принесу новую!
  Крохотное личико сморщилось, глазенки смотрят с надеждой: не сдаст?.. не пожалуется?.. или...
  Матвей суров и являет собой гнев праведный.
  - Склею? Поправлю? С каких это пор штатные ******** занялись ремонтом керамики? Вам расширили спектр обязанностей?
  - Ну, причем тут спектр, Матвей Николаевич. Я же понимаю - подарок коллег... память, так сказать, реликвия...
  Матвей взглянул еще раз на рассыпавшуюся по полу вперемешку с осколками разнообразную ерунду. М-да уж, реликвия, куда деваться. Память.
  - Веник! - потребовал он, не глядя на несчастную мордочку Клипуса. Тот дробью сыпанул за требуемым прибором. Солидарный Кегль захватил совок.
  - Всё в ведро! - скомандовал Матвей.
  Провинившийся Клипус усердствовал так, что едва ли сам не оказался в мусорном контейнере. Вернее, именно и оказался, так что пришлось вытаскивать его и отряхивать от всяческого дурацкого мусора. Эта процедура привела беднягу в состояние полной прострации и даже вызвала что-то типа икоты. Пришлось налить ему чашку холодной воды и заставить выпить залпом.
  Клипус воду послушно выхлебал, но икать не перестал. Так и отправился восвояси, - а свояси были у него где-то в вентиляционных ходах, - издавая непотребные утробные звуки, но зато успокоенный: Матвей пообещал о его проступке забыть.
  Вообще-то, Клипус был неплохой *********** , но очень уж какой-то непутевый. С повышенной игривостью. То с домашними животными резвится, то на пылесосе катается (они же все подряд непременно с колесами), то еще какую-нибудь бытовую технику не по назначению использует. Поэтому карьера у него никак не складывалась, и три этажа одного подъезда - двенадцать квартир - были пока максимальной доверенной ему территорией. Да и третий свой этаж получил он не без участия Матвея, хотя сам этого и не знает. И слава Богу, что не знает, а то бы его вовсе сегодня кондрашка хватила из-за этой несчастной вазы.
  Матвей заметил отлетевший в сторону и избежавший таким образом веника черепок и решил попробовать свои силы. Сконцентрировался, напрягся... и поднял ведь! и понес! но то ли моргнул не вовремя, то ли концентрация была недостаточной, - уронил осколок возле самого ведра. Не донес. А жаль.
  
   * * *
  
  Новость была сногсшибательной.
  Просто-таки невероятной была новость, сообщенная Матвею его коллегами прямо на пороге лаборатории: Радион Палыч Хмуров сделал предложение руки и сердца... нет, не юной стажерке Люсе Черепицыной, как это можно было бы предположить по некоторым поверхностным признакам, а - кто бы мог подумать! - Варваре-Красе! Безнадежно засидевшейся в девицах, бесцветной, вечно простуженной Варе Краснухиной, всю свою жизнь прожившей в облезлой комнатке малосемейки... нет, это было трудно, почти невозможно себе представить.
  Но было это так.
  На пальце Вариной руки появилось колечко, - "простенькое, но со вкусом", как немедленно оценила Каролина Борисовна. Она вообще тяготела к традиционным формулировкам. Нинель же высказалась в том роде, что господин Хмуров выбрал замысловатый путь для самореализации. Генка Аргунин в обсуждении события участвовал только посредством вращения головы с видом самым озадаченным, а Люся Черепицына изо всех женских сил делала вид, что ей абсолютно все равно, зато Светланка так искренне и шумно радовалась, что смотреть на нее было одно удовольствие.
  Поэтому, наверное, Матвей и смотрел в основном именно на Светланку. Комментарии прочих коллег ему показались не совсем тактичными, хотя и произносились исключительно в отсутствие виновников, так сказать, потенциального торжества.
  Собственно говоря, для него-то новость была не такой уж новостью. Он даже имел некоторое к ней некоторое отношение и нисколько в этом не раскаивался...
  
  ... - Например, Натан Натанович, есть у нас в отделе одна дама... не слишком молодая и не слишком же и привлекательная. При этом безусловно порядочная, славная, добрая, - но очень уж... скажем так, незаметная как женщина. Ни одеться, ни накраситься... и походка какая-то тяжеловатая, и прическа никакая, - так, что-то зачесанное на пробор, не всегда ровный к тому же. Носом шмыгает постоянно в какие-то мятые платки. Духами от нее отродясь не пахло. В общем, тот самый типаж, о котором мы говорим.
  - А внешность, фигура?
  - Фигура... ну, какая, - обычная фигура. Вроде бы вполне нормальная, только одевается мешковато, ну, и плюс я же сказал - походка... А лицо даже симпатичное, носик такой аккуратненький, губки... Опять же, грамотным макияжем, наверное, можно что угодно сделать. Нормальная внешность, не урод однозначно.
  - Ну что ж, попробуй... только осторожно. Нужна подходящая ситуация, нестандартная обстановка, не стереотип. В обычной у тебя пока вряд ли получится. Плавненько так, аккуратненько раскачай... только очень постепенно, очень! Пусть немножко выплеснется, и ты вокруг - облачком, дымкой такой, насколько хватит, распредели...
  
  ...Было это около месяца тому назад. Люся пригласила к себе на день рождения весь отдел. Пришли все, кроме мадам Коробовой, отсутствовавшей бесповоротно по причине командировки.
  Дома у Черепицыных было все: четыре просторные комнаты с высоченными потолками и обширной кухней, пианино в большой зале с элегантными пейзажами на стенах, "домашний кинотеатр", жалюзи на огромных окнах, экзотическое дерево невыясненной гостями породы в деревянной кадке, компьютер с принтером на ловком угловом столике и весьма приличная библиотека, занявшая упирающийся в потолок застекленный стеллаж. Был еще профессорского вида папа, работающий в местном издательстве, и бабушка, практически не показывающаяся из кухни. Присутствовала еще меланхолическая собака ньюфаундлендского происхождения, все время укладывающаяся дремать поперек дверных проемов и слабо реагирующая на тычки и вовсе никак - на перешагивания через свой организм. В общем, все было очень респектабельно.
  Стол получился обильный и богатый.
  Отдали ему должное, потом традиционно началась музыка с танцами для желающих.
  Кроме своих, отдельских, приглашен был еще двоюродный брат именинницы, бородатый студент пьющей наружности, но вегетарианских принципов, и беспричинно хихикающая долговязая подружка в зеленом.
  Когда начались танцы, Матвей пристроился в кресле под загадочным деревом и начал подготовку к раскачке. Варя сидела за столом, слегка раскрасневшаяся от выпитого вина, чаще обычного сморкалась в непременный платочек, засунутый по причине отсутствия карманов на выходном платье прямо под манжету левого рукава, и благодушно улыбалась в пространство.
  Матвей плавно, как учили, переключил восприятие в нужную плоскость и некоторое время любовался уведенным. Сосуд оказался простой формы, объемистый, крепкий, украшенный четкими геометрическими орнаментами. Разумеется, горлышко было очень узким, и даже затянутым сверху полупрозрачной перепонкой.
  Несколько раз промахнувшись, Матвей установил уже было контакт, но был совершенно некстати приглашен на танец подружкой именинницы. Не сумев моментально перестроиться, он успел воспринять ее в виде немудрящей посудины, широкогорлой и приплюснутой по вертикали.
  Протанцевав без особого удовольствия чрезвычайно затянутую музыкальную композицию, Матвей вернулся на свое не занятое, к счастью, никем место и продолжил свои манипуляции. Варвара за это время переместилась на другой край стола, где завела какой-то вялотекущий разговор с Каролиной Борисовной. Матвей снова не с первой попытки добился контакта и аккуратно, постепенно, как наказывал Натан Натанович, приступил к раскачке.
  Задача оказалась не из легких. Он даже слегка вспотел и мимоходом вспомянул оставшихся дома Прохладок. Все же ему удалось раскачать объект до такой степени, что содержимое сосуда слегка переплеснулось через край сквозь перепонку. Не медля ни секунды, Матвей принялся, прекратив раскачку, равномерно распределять пролившееся вокруг сосуда. Наконец, он закончил свой труд и обессиленно откинулся на спинку кресла.
  - Быстро ты что-то захорошел! - заметил подошедший к нему Хмуров и уселся на подлокотник.
  Матвей пожал плечами.
  - А я-то хотел предложить тебе еще по маленькой за здоровье именинницы!
  Родион Палыч приветственно помахал проплывающей мимо в направлении кухни виновнице торжества. Та, обольстительно улыбнувшись, помахала в ответ.
  - А я разве против? - удивился Матвей. - К столу!
  Они переместились за стол, при этом Хмуров оказался прямо напротив Варвары. Наполнили рюмки, а заодно фужеры дам. Выпили.
  Поглядывая на Варвару-Красу, еще более разрумянившуюся после очередного возлияния, Матвей почувствовал ее чудесным образом усилившуюся привлекательность. Вернее, возникшую, так как раньше она не ощущалась им вовсе. Он заметил обаяние ее мягкой улыбки, живой слегка лукавый взгляд, естественную женственность движения, которым она поправила волосы. "Как славно", подумал он, "кажется, получилось!"
  Заиграла очередная "дрыгалка", и они все дружно, не исключая даже и развеселившуюся Каролину Борисовну, отправились отплясывать. Матвей удовлетворенно поймал удивленные взгляды, которыми сослуживцы отмечали поведение Варвары, непривычно смело присоединившейся к танцующим и даже изобразившей что-то вроде сольного номера в центре общего круга. Танцевала она безо всяких современных выкрутасов, которыми щеголяли Генка и Люся, но с безупречным чувством ритма и неожиданно чувственным покачиванием бедрами.
  Родион Палыч, встретившись взглядом с Матвеем, выразительно приподнял брови, слегка кивнув в варварину сторону. Тот понимающе многозначительно покивал головой и подмигнул, чувствуя при этом чрезвычайное довольство собой.
  Потом были еще тосты, и еще танцы, и что-то еще, помнящееся уже с трудом: то ли фанты, то ли другие какие-то игрища... Матвей четко помнил, что Варвару приглашали на танец и Генка, и Хмуров, и двоюродный родственник, да и он сам не отказал себе в удовольствии полюбоваться делом рук своих... то есть, не рук, конечно.., протанцевав с ней один из томных "медляков". Впервые оказавшись в таком близком контакте с давным давно знакомой старой девой, он определенно убедился, что с фигурой у нее действительно все в порядке, и даже более чем в порядке, а прикосновение рук партнерши его, пожалуй, даже волнует.
  Вечер закончился массовым разъездом на такси. Варварино же общежитие располагалось совсем неподалеку, и проводить ее вызвался, кажется, как раз Радион Палыч, причем - оспорив это право у травоядного студента.
  В последующие дни Варвара-Краса вернулась в свое привычное состояние... хотя, как показалось Матвею, сосуд все же начал самостоятельно слегка раскачиваться и - совсем чуть-чуть! - выплескивать свое содержимое. Возникших же между ней и Родионом Палычем отношений он, грешным делом, вовсе не заметил. Впрочем, судя по всему, они оказались неожиданностью и для всех окружающих. Видимо, оба обладали недюжинной способностью к конспирации.
  Итак, новоиспеченная пара подала уже заявление в загс, в честь какового события и было подарено Родионом Палычем упомянутое колечко своей нареченной.
  
   * * *
  
  - ... понравилось? Но учти, вся суть в том, что удалось вызвать ответные колебания. Незатухающие, понимаешь? Обычно в таких запущенных случаях это трудно достижимо. Очень трудно. А здесь, видимо, возник резонанс с этим вашим... как его? Угрюмов?
  - Хмуров.
  - Ну, я и говорю.
  Натан Натанович плотнее запахнулся в свою бесформенную кофту. Сегодня он почему-то упорно игнорировал существование пуговиц.
  - А нет ли в этом... некоторого насилия? Ну, то есть - вмешательства в ход событий? В эту самую судьбу?
  - Батюшки, - радостно поразился старец, - да ты, оказывается, фаталист!
  - Ну, так уж сразу и фаталист, - заспорил Матвей. - Но все же... Ведь вмешательство же? Извне же?
  - Извнеже - это выпуклое слово, - задумчиво оценил Натан Натанович. - Кстати, вся наша жизнь - бесконечное воздействие друг на друга. Извне, как правило. А ты смог немного помочь как раз-таки изнутри. И человек продемонстрировал то, что в нем уже было. В нем самом, так? Никакого насилия, ничего неестественного. Так что успокойся... извнеже, видите ли, а?
  Он сделал предостерегающий жест: помолчи, мол не мешай, - и углубился в чтение принесенных Матвеем рукописей.
  
   * * *
  
  "... Скорость все возрастала. В какой-то момент он подумал было, что не справится, но работающий в экстремальном режиме мозг успевал дать нужные команды рукам, в бешеном ритме порхающим над пультом управления. "Главное - отключить эмоции," - краем сознания скомандовал он себе. "Никакой паники, никакого страха. Я справлюсь. Я должен справиться."
   Капсулу сильно тряхнуло. Левая рука сорвалась с головки переключателя резервного скайчера и, сдирая кожу на предплечье, проехалась по краю панели. Не замечая боли, он тут же снова вцепился в переключатель, но ... было уже поздно.
   Его еще несколько раз ощутимо тряхнуло. В правое ухо назойливо зазвенел сигнал зуммера, в верхней части центрального пульта одна за другой вспыхнули и ехидно замигали четыре красные лампочки. Яркое объемное изображение на основном экране медленно погасло, и по его полю слева направо поползли желтые буквы : "Вы потеряли контроль над управлением. Вы потеряли контроль над управлением. Вы потеряли..."
   Соль откинулся в кресле, обессиленно свесив руки. Почувствовал саднящую боль и, повернув голову влево, увидел, как на блестящую поверхность дапролекса, покрывающего дно капсулы, одна за другой скатываются крупные капли крови. Вторая, третья, четвертая... Он машинально считал их, не шевелясь, ни о чем не думая. Потом закрыл глаза.
   В тот же самый момент за его спиной мягко открылся люк, и голос Аркашки пропищал: "Эй, герой, ты тут, часом, не заснул?"
  Соль чуть не застонал от досады. Ну надо же было такому случиться, чтобы именно этот болтун оказался следующим!
  Правой рукой неловко отсоединив замки удерживавших его в кресле ремней, Соль медленно поднялся. Его переполняли усталость и опустошение. Если, конечно, опустошение может что-то заполнять. Все было скверно. Так скверно, что другой курсант на его месте должен был бы выглядеть совершенно подавленным. Другой, но только не он. Мысленно влепив себе пару звонких пощечин (голова слегка дернулась туда-сюда) и так же мысленно поднеся - для пущей бодрости! - к собственному носу огромный, раза в три больше натурального, кулак, Соль резко повернулся, ожидая увидеть ехидную щекастую физиономию Аркашки. Но того уже и след простыл.
  Зато сейчас в люк осторожно вдвигалась массивная фигура шефа-наставника Диомида Константиновича Коркуна.
  Моментально выпрямившись и привычно огладив в боках вечно топорщащийся комбинезон, Соль замер. Глаза его быстро ощупывали непроницаемое лицо шефа. Ожидать можно было всего. Коркун не стеснялся в выражениях, отчитывая провинившихся воспитанников, и сейчас представлялся вполне подходящий случай для очередной проработки. Соль едва заметно вздохнул и крепко сжал губы.
  Перетащив наконец по эту сторону люка всю глыбу своего организма, Коркун, выразительно прищурившись и выдвинув вперед нижнюю челюсть (выражение, не предвещавшее ничего хорошего), с подчеркнуто преувеличенным вниманием уставился на экран, по которому все еще ползла ядовитая змея проклятой надписи.
  - Похоже, курсант, вы тут что-то потеряли? - выдержав бесконечно долгую паузу, с участием поинтересовался Коркун. Соль мысленно застонал и крепче сжал губы. Он сжал и кулаки, но это усилие отозвалось в пораненной руке неожиданной болью, перекосившей и без того напряженное лицо юноши.
  - Ну что же вы, молодой человек, - объяснил по-своему эту гримасу Коркун. - Можно ли так переживать из-за такой ерундовой потери? Ну что это, право, за безделица?..
   Он сделал вид, что с трудом разбирает двигающиеся буквы.
  - У - прав -...как-как?.. - ле - ни - е... И всего лишь? Да разве это потеря? Не переживайте так, не стоит, вашу потерю быстро найдут. Да вот, хотя бы, ваш товарищ... Решетняк, кажется?.. вот ваш товарищ Решетняк и найдет! Найдет и постарается не потерять... по вашему примеру!
  В проеме открытого люка моментально появилась круглая аркашкина мордочка. Появилась и больше уже не исчезала, с огромным удовольствием наблюдая за всем происходящим в капсуле.
  "Ну все, началось, - тоскливо подумал Соль. - Уж лучше бы ругал, орал бы лучше! Будет теперь измываться... А чертов Аркашка потом в общаге устроит спектакль..."
  Однако Коркун недолго упражнялся в своем тяжеловесном остроумии. Взгляд его случайно упал на темную лужицу возле кресла и тут же переметнулся к вытянувшемуся около него курсанту. Темно-красные капли потихоньку просачивались между полусогнутыми пальцами и, срываясь, скользили по левой брючине комбинезона.
   - Покажите руку, курсант! - резко приказал Коркун.
  Соль поднял и протянул вперед пострадавшую руку, продолжая глядеть прямо в лицо наставника.
  - Та-ак, - протянул тот. - Так. Ранен, значит. На боевом посту. Платок есть?
  Соль, не разжимая плотно сжатых губ, отрицательно покачал головой.
  Коркун поискал в карманах и вытащил на свет божий огромный платок в яркую сине-красную клетку. Встряхнул им, расправляя, и протянул Солю.
  - Держите, курсант. Зажмите свою... царапину и шагом марш в медчасть!
  Соль молча кивнул, обернул платок вокруг ободранной руки (его ширины как раз хватило бы от локтя до кисти) и, с трудом разлепив губы, отчеканил:
  - Разрешите приступить?
  - К чему приступить, курсант? - с интересом полюбопытствовал Коркун, вынимавший в этот момент из бортового компьютера кассету с записью тренировки. В районе люка радостно хрюкнул развесивший уши Аркашка.
  Проклиная свою вечную косноязычность, Соль поправился:
  - Разрешите пойти... отбыть...проследовать в медчасть!
  - Ну что ж, следуйте, курсант... как вас, кстати?.. Разуваев, кажется?
  Да, где уж шефу-наставнику запомнить одного из двухсот шестидесяти четырех курсантов Второго Корпуса!
  - Сольво Вагиллор, господин шеф-наставник.
  - Прошу прощения, курсант Вагиллор. Вы можете идти. Да... платок возвращать не обязательно.
  - Благодарю вас, господин шеф-наставник.
  Стараясь не задеть громоздкую фигуру начальника, Соль выбрался из капсулы.
  Первым делом необходимо было, проходя мимо, толстой рубчатой подошвой тяжелого форменного ботинка изо всей силы наступить на ногу торчащему снаружи возле люка Решетняку. Тот коротко взвыл. Словно ненароком, Соль мазнул обмотанной окровавленным платком рукой по светло-серой рубашке Аркашки (пижон! на тренировку в капсуле все обычно надевают рабочие комбинезоны, а этот вырядился, как на праздник). Громко произнеся "прошу прощения, оступился", Соль быстро вышел из просторного тамбура в коридор и, уже заметно сбавив темп, направился в медчасть.
  Рука разбаливалась все сильнее, появился даже легкий звон в ушах. Организм Соля всегда так реагировал на боль, причем боль именно травматического характера, возникающую внезапно. Он пару раз даже терял сознание, - ненадолго, на две - три секунды, - после сильного неожиданного болевого приема во время занятий по борьбе. Оба раза никто этого не заметил, так как находился при этом Соль "в партере", лежа; окружающие отмечали только мгновенно разливающуюся по лицу бледность и выступающий на лбу крупный холодный пот.
   Сейчас, чувствуя подступающий приступ слабости, юноша прислонился к стене и низко наклонился, буквально упираясь лбом в колени. Постояв так с полминуты (хорошо, что по коридору в это время никто не проходил!), Соль почувствовал, что эвон в ушах стихает. Он выпрямился и, оглянувшись по сторонам, быстро растер подошвой несколько предательски капнувших на пол капель крови. Платок уже пропитался насквозь.
  "Ничего себе, - озадаченно подумал Соль. - Кровит и кровит. Не сворачивается, что ли? Впрочем, это должно быть, просто сильно содрана кожа. Ничего страшного..."
  Старательно держа руку на отлете и не обращая уже внимания на тянущуюся за ним цепочку темных капель, он быстро зашагал по коридору..."
  
  Этот текст у Матвея был совсем новый.
  В позапрошлый раз Натан Натанович дал установку, очень приблизительную, - и процесс пошел. Абсолютно не вдаваясь в детали, что это за учебное заведение и кого оно готовит, Матвей начал писать про сразу ставшего ему симпатичным паренька.
  - Да ты, однако, молодец...
  Это была реакция заказчика. И все. Дескать, продолжай, мальчик. Все нормально. Но похвала дорогого стоила. Была она нечастой, отчего и ценной.
  Но вот дальше, как назло, не шло. Не виделось ничего дальше про мальчишку с раненной рукой. Зато откуда-то вылезла другая история, в которой тоже присутствовала некая капсула, управлять которой, напротив же, не надо было вовсе. Матвей запечатлел возникшую зарисовку и решился показать ее Натану.
  
   "... Прошедший день был очень тяжелым.
  Обнаружив утром на своем Оракуле каменистый пейзаж, освещаемый багровыми лучами безжалостного светила, - огромные валуны, разбросанные по тянущейся до самого горизонта ровной, как стол, потрескавшейся земле; полурассыпавшийся скелет неизвестного животного на переднем плане; похожая на неопрятную щетину поросль какого-то проволочного лишайника на ближайшей устрашающих размеров каменюге, - Тойлер не стал даже открывать защитные жалюзи на окнах. Весь день он слонялся по капсуле, изнывая от безделья и скуки, проклиная свой неудачный жребий. Ко всему прочему добавились еще и муки голода: за последние четыре дня ему лишь пару раз удалось мало-мальски перекусить, а запасов сделать не удалось и вовсе. Чтобы чем-то заполнить мучительно ноющий желудок, Тойлер несколько раз до одури напивался безвкусной тепловатой водой из крана, после чего каждый раз с трудом удерживал позывы рвоты. Еще пара таких дней - и он совсем ослабнет.
  Забывшись тяжелым сном перед самым рассветом, Тойлер неожиданно для себя очнулся только около одиннадцати. Некоторое время он тупо смотрел на висящие на стене круглые электронные часы, потом, словно опомнившись, рывком поднялся и повернулся к Оракулу. От резкого движения потемнело в глазах, он не удержался на ногах и рухнул обратно на постель, больно ударившись левым боком о край кушетки. Выругавшись, Тойлер снова поднялся, на этот раз медленно, потирая ушибленное место, - и замер. Несколько секунд он вглядывался в Оракул, потом подошел поближе и снова застыл, пристально вглядываясь в картинку.
  Это была прекрасная залитая мягким солнечным светом долина, вся покрытая сочной зеленой растительностью. На ветвях непривычного вида деревьев виднелись яркие аппетитные плоды. Кажется, там был даже ручеек, едва заметный среди роскошной изумрудной травы.
  Восхищенно присвистнув, Тойлер бросился к устройству, поднимающему жалюзи. Через полминуты он с восторгом наблюдал ту же картину, но уже в живом исполнении: в кронах деревьев гулял легкий ветерок, и в их густой зелени мелькали то ли птички, то ли какие-то мелкие зверьки, а с ветки ближайшего дерева в траву смачно шлепнулся ярко-желтый плод размеров с изрядную грушу.
  Еще через полминуты, буквально вышибив дверь наружу, Тойлер сам стал деталью пейзажа.
  Несколько минут он просто стоял, подняв к небу лицо и закрыв глаза, ощущая кожей ласковые солнечные лучи и нежное прикосновение ветерка. Потом он подобрал с травы упавший плод и, не раздумывая, впился в него зубами. Вытирая с подбородка ароматный сок, он засмеялся и сорвал еще один, потом следующий...
  Через некоторое время он лежал в траве, раскинув руки и ноги, и на лице его блестели капли родниковой воды, и ладонь левой руки обмывал ручеек, а правая перебирала шелковистые травинки, словно ласкала пряди волос любимой женщины.
  Так прошел - час? два? три? Опомнившись, Тойлер принялся собирать плоды. Для этого ему пришлось вернуться в капсулу за объемистой сумкой, и вытаскивая ее из стенной ниши, он бросил взгляд на часы. Было уже около пяти, и изображение на Оракуле подернулось легкой дымкой. Надо было торопиться. Стремительно наполнив сумку, он отнес ее в капсулу, высыпал ароматное содержимое прямо на постель и снова отправился в долину. Он пошел вдоль ручейка, надеясь найти что-нибудь повкуснее. Ему повезло: скоро он обнаружил заросли невысокого кустарника, густо усыпанного мелкими жесткими плодами, по вкусу напоминающими... что именно напоминающими, Тойлер затруднился для себя сформулировать, но вкус этот ассоциировался с чем-то мясным, даже копченым, поэтому он набил ими полную сумку.
  Возвращаясь, он чуть не прошел мимо капсулы. Она была почти не видна в окружающей зелени. "Вот это да," - подумал он, - "похоже, что здесь все растет с невероятной скоростью!" Действительно, молодая поросль деревьев показалась ему выше, а возле самого окна капсулы покачивался тонкий изящный стебелек, которого еще несколько часов назад здесь не было.
  Тойлер высыпал на кушетку очередную порцию запасов и снова взглянул на часы. Ого, уже восемь! Набрав во все имеющиеся посудины хрустальной родниковой воды (вода в капсуле имелась всегда в неограниченном количестве, но была совершенно безвкусной), он присел на пороге капсулы.
  Еще какие-то полчаса - и все исчезнет. Скорее всего, он больше никогда не увидит эту долину, похожую на уголок рая. Как его... кажется, Эдем? Вот-вот, Эдем. Да и что там - эту долину. Может быть, ему никогда больше не предоставит судьба... то есть, в данном случае, Оракул... ничего, даже близко похожего на такую благодать!
  Сколько из уже было - опаленных немыслимым зноем, покрытых ледяным панцирем, продуваемых безжалостными ветрами... Безжизненных и наполненных опасными тварями... Бесконечная вереница миров выстроилась в воспоминаниях Тойлера. Много ли было среди них таких, подобных этому, где начисто исчезало чувство подстерегающей опасности, где природа была ласковой и щедрой, где таким нежелательным казался Момент Ухода...
  О, Господи!
  За спиной раздался пронзительный сигнал зуммера. Тойлер одним толчком вбросил свое тело внутрь капсулы, несколькими движениями заблокировал дверь и окна. За быстро опускающимися защитными жалюзи в последний раз мелькнул островок прекрасного мира. Эдем... Да, так и запишет Тойлер в бортовом журнале..."
  
  Старец положил лист бумаги на стол, придавил его ладонью, о чем-то сосредоточенно задумался. Даже нахмурился. Матвей терпеливо ждал.
  - Это продолжать не надо... пока. Я должен подумать, - объявил, наконец Натан Натанович. - Я оставлю у себя. У тебя ведь есть копия? Впрочем, что я спрашиваю, - компьютер же... Ты пока об этом не пиши, но так... думай. Не забывай тему. На всякий случай.
  Матвей кивнул. Аналогичная ситуация была с историей про старого жокея, жившего в пустом деннике. Сначала Натан так же просил пока не писать, но думать, а потом сказал, что нет, не надо, не пойдет. А жаль: славный такой жокей нарисовался, даром, что хромой и пьющий.
  
   * * *
  
  
  От Фильдеперса удалось отделаться с большим трудом.
  Он, по обыкновению, буйно врал, хвастался, выпивал невероятное количество соленой воды и стучал ложкой. От него ощутимо наносило мокрой шерстью и воглой тряпкой, а лапти почему-то оставляли на линолеуме темные отпечатки рифленого протектора. Матвей специально смотрел, - подошва у лаптей была самая обычная, то есть, какая там подошва - плетеное лыко, да и все тут.
  Перед уходом Фильдеперс настойчиво рекомендовал Матвею есть серый зельц.
  - Зельц, именно зельц! - пафосно восклицал он, потрясая зажатой в суставчатых пальцах чайной ложечкой. - И только серый! Истинный ценитель меня неизменно поймет! Коньюнктурная современность классической рецептуры! Безусловность третичных псевдоассоциаций!
  Фильдеперс тяготел к сильным выражениям.
  Матвей согласно кивал головой и выразительно посматривал на часы, но Фильдеперс игнорировал эти интеллигентские намеки. Плеснув в поллитровую стеклянную банку (кружки и стаканы он отвергал категорически) очередную порцию тепловатой воды из чайника, он бухнул в нее изрядную порцию соли и принялся тщательно баламутить раствор, немилосердно звякая ложкой по стеклу.
  Матвей морщился, но терпел.
  Фильдеперс высосал приготовленную жидкость, облизнулся, причмокнул и снова завел про серый зельц. Пришлось помянуть срочное поручение Натана. Это возымело действие: пришелец заторопился, засунул ложку в нагрудный карман комбинезона, завозил, вылезая из-за стола, лаптями по полу.
  Заперев за ушедшим дверь, Матвей распахнул на кухне окно - проветрить. Тут же, предварительно выглянув из-за косяка, заявился Кошкин. Пару раз чихнул, тряся головой и чуть ли не отмахиваясь лапой, запрыгнул на подоконник. Матвей щедро сыпанул ему корма, из сочувствия к нагрузке на тонкое обоняние животного. Животное благодарно мявкнуло и принялось за еду.
  Вслед за Кошкиным нарисовался Кегль. Пару раз ненавязчиво лязгнул у порога, - Матвей ободряюще кивнул ему, - и вкатился в кухню.
  Матвею вдруг пришло в голову сварить себе суп. Вот суп - и все тут. Немедленно. Возможно, это была подсознательная потребность вытравить из головы пугающий образ серого зельца.
  - Для бульона необходим костлявый мясной кусок! - вслух блеснул кулинарными знаниями Матвей. - Имеем ли мы таковой в наличии?
  Кошкин на подоконнике опасливо оглянулся.
  - Кошатину я в виду не имею, - успокоил его хозяин, распахивая холодильник. Впрочем, это было чисто символическое действие, - он прекрасно помнил, что ничего мясного там нет.
  - Зато у нас есть два бульонных кубика, - объявил он торжествующе, заглянув в настенный шкафчик. Кегль приветствовал это заявление радостным скрежетом, от которого Кошкин сначала съежился, а потом с пружинной упругостью вылетел из кухни. Возникло впечатление, что он даже ни разу не коснулся пола. Кегль сконфуженно притих, заскрипел по полу правым шарниром.
  Матвей очистил, порезал и бросил в закипевшую воду картошку, морковь и лук, сыпанул горсть вермишели. Туда же полетели кубики.
  - Видишь, как все просто! - гордый собой, подытожил повар. Кегль восхищенно присвистнул, совсем по-человечески.
  - Это что, а вот если бы ты еще мог попробовать! - ничем не рискуя, пожалел Матвей.
  Свежесваренный суп был тут же частично употреблен в дело и напрочь смыл серый призрак сомнительного лакомства от Фильдеперса.
  Время было уже позднее, но по пятницам следовало смотреть сто девятый канал. До начала оставалось что-то около пяти минут.
  Матвей нажал нужные кнопки и принялся ждать. По экрану энергично мчались желтые и зеленые полосы, динамик выдавал сиплый бессмысленный шум. Наконец, в положенное время полосы побледнели и растворились вовсе, шум стих, а на посветлевшем экране гордо прорисовались три ожидаемые цифры. Сегодня они были в нежно-голубом цвете. Потом цифры шустро переместились в правый верхний угол, и там обосновались.
  Зазвучала знакомая музыка, и в кадре возникла дежурно веселая физиономия Теодора Порцианова. Начался блок новостей.
  Ничего особенно любопытного для себя Матвей не услышал, кроме разве что известия о предстоящем слете квазивампиров. Слетаться предстояло им на следующей неделе в Дом культуры "Красный забойщик". Предупреждалось, что вход будет строго по мандатам. Аншлаг мероприятию призвана была обеспечить запланированная организаторами реализация по льготным ценам спортивных костюмов фирмы "Вириги". По одному мандату предполагалась покупка двух костюмов, для чего на этом документе с двух сторон предусматривались соответствующие отрывные талоны.
  Мимоходом пожалев о недоступности удешевленных костюмов, Матвей стал свидетелем репортажа об экстренной эвакуации троих незадачливых нервьюеров с крыши строящейся многоэтажки. При этом о причине, по которой полупрозрачные создания оказались в столь неподобающем месте, да еще и в ветреную погоду, не сообщалось. Зато живописался героизм команды Плотных Призраков, усиленной даже для верности парой дюжих Больнобойщиков.
  Нервьюеры вид имели не так испуганный, как обескураженный; один из спасенных даже старательно прикрывал глаза и отворачивал свое треугольное личико от излишне назойливой телекамеры. Бурные же эмоции по поводу счастливого возвращения троицы на твердую землю демонстрировала, в основном, репортерша Заза Борская, известная своей склонностью к освещению разного рода экстремальных ситуаций. Неутомимая Заза всплескивала руками и энергически двигала мимическими мышцами, умело нагнетая впечатление повышенной динамики происходящего. При этом она не забывала поворачиваться к камере левым профилем, сегодня более выигрышным по причине завлекательного локона, игриво свешенного вдоль уха. Левого, соответственно.
  После выпуска новостей началась передача о клубе поклонников суеверий имени Гете. Камера показала просторную комнату в полуподвальном помещении, освещенную огромным количеством настенных светильников. Прямо на стене краской было выведено изречение великого немца: "Суеверия - это поэзия жизни". Для начала юный Гервасий Барнаб, малоопытный, но весьма перспективный своей резвостью репортер, брал интервью у президентора клуба, щуплого человечка с ярко-рыжей шевелюрой и удручающе бледным лицом. Человечек, однако, имел уверенный голос и манеры лихого рубаки, а также не менее лихое имя Карфаген.
  Отвечать на вопросы любопытствующего Гервасия суеверный президентор начал только после того, как обильно поплевал в левую сторону, нисколько при этом голову влево не поворачивая, а лишь самым замысловатым образом своротив губы набок и произведя языком буквально-таки гимнастические фигуры.
  Что именно поведал зрителям рыжеволосый Карфаген, развеселившийся было Матвей так и не узнал, потому что в этот самый момент, предварительно дважды издевательски подмигнув, погас свет. Кинувшись к окну, Матвей убедился, что во тьму погрузились и соседние дома, стало быть, авария случилась на подстанции.
  Кегль, само собой, тут же засиял не хуже любого торшера, избавив хозяина от необходимости искать свечи, но оживить телевизор он был не в силах. Таким образом, вечер был безнадежно потерян. Писательством без компьютера Матвей практически не занимался, поэтому оставалось только завалиться в постель и читать книгу, усадив в изголовье торжественно сияющего Кегля.
  
   * * *
  
  Известие о предстоящем бракосочетании активно распространилось по институту.
  Хмуров был в достаточной степени известен, Варвара-Краса же за пределами лаборатории практически не узнавалась, и наиболее осведомленные показывали на нее пальцами со спины.
  Лариса Светоборова, узнав о грядущей свадьбе, горько и конкретно задумалась о своей судьбе. Ивана Деомидовича надлежало каким-нибудь образом привести к венцу! До сих пор намеков на эту тему Тарасхватов не понимал категорически, вернее - категорически не желал понимать.
  Истомленная неопределенностью своей личной жизни на фоне радужных перспектив будущего ничем не примечательных, с ее точки зрения, сослуживцев, она в один из вечеров приступила к стратегическому разговору. После неизменного просмотра очередных теленовостей и дежурного соития, Лариса Борисовна, приобняв расслабленное влажное тело партнера, робко поинтересовалась, считает ли он ее своей супругой.
  Удивленно и с некоторым раздражением взглянув на подругу, Иван Деомидович слегка пожал плечами, что, впрочем, вполне могло оказаться и попыткой освободиться от неодобряемых им объятий, и буркнул что-то о своем непонимании причины такого странного вопроса. Лариса Борисовна осмелилась возразить, что странным свой вопрос она признать отнюдь не может, так как характер их отношений делает его очень даже закономерным. Иван Деомидович после некоторой паузы ответил как-то неопределенно, мол, в какой-то степени она, конечно, может считаться таковой, хотя, опять же и не в соответствии с законодательством, что, однако же, в настоящее время более и не считается обязательным с точки зрения обыденной морали. На этом он замолчал и даже прикрыл глаза, демонстрируя свою утомленность и явное нежелание продолжать разговор.
  Однако уязвленная Лариса не удовлетворилась таким ответом и даже приподнялась на постели, опершись на локоть и глядя в неискреннее тарасхватовское лицо с зажмуренными глазами. Обнимавшая его торс рука убралась со своего места, отказавшись от своей ласкающей миссии, и даже нервно стиснулась в кулак.
  - Отчего же вам не хочется со мной поговорить? - в голосе ее послышалась дрожь, которую в литературе принято называть "предательской". - Я, по-моему, вовсе никогда не надоедала вам с разговорами... скорее наоборот... Разве я не имею права? Даже если и не в соответствии с законодательством...
  Тарасхватов неохотно открыл глаза и тут же встретился взглядом со взволнованной Ларисой. Стало ясно, что избежать разговора не удастся, а отказ опасен возможной истерической реакцией. Иван Деомидович шумно вздохнул и сурово вопросил, что именно желает услышать от него неизвестно чем взбудораженная подруга.
  Подруга не дрогнула и отчаянно поинтересовалась, когда он собирается официально оформить их отношения. В установленном. так сказать, законом порядке. Он еще более сурово предложил не форсировать события. Она (неловко изобразив непонимание) попросила объяснить, что он имеет в виду. Он (удачно изобразив недоумение) попросил уточнить, что именно ей непонятно. Она довольно внятно заявила, что не понимает, как долго он предлагает "не форсировать события" и что мешает им вступить в законный брак, если уж он считает возможным называть ее своей супругой.
  В ответ Иван Деомидович молча покинул ложе и отправился в ванную, где долго шумел душем, плескал водой и даже по-моржовьи фыркал, при этом, судя по всему, ожесточенно мотая головой. Каждый резкий звук заставлял Ларису вздрагивать, но решимость ее за время водных процедур Тарасхватова только укрепилась, и вышедшего из ванной она встретила взглядом испытующим, и даже слегка исподлобья, что выглядело уже почти как бунт.
  Иван Деомидович тщательно закрепил на бедрах мокрое полотенце и гвардейским шагом отправился в кухню, где некоторое время гремел какой-то случайной посудой. Вернувшись в комнату, он встретил все тот же напряженный взгляд; и даже позу, по виду весьма неудобную, Лариса Борисовна не переменила.
  Тарасхватов тяжело вздохнул, подошел к дивану и сел на край.
  - Ну что за дурацкие переживания? Чем ты недовольна?
  Лариса была недовольна неопределенностью своего статуса и не считала нужным далее это скрывать. Статус любовницы казался ей не слишком почтенным, и к тому же ей хотелось бы завести детей, и сделать это, находясь в законном браке.
  Упоминание о потенциальном потомстве заставило Тарасхватова соскочить с дивана, на котором осталось обширное мокрое пятно, и отправиться к стулу, на котором традиционно была развешена его одежда. Медленно, словно давая хозяйке квартиры время опомниться и аннулировать свои крамольные слова, он оделся и глядя строго перед собой, отправился в коридор.
  Лариса Борисовна пребывала в оцепенении.
  Через некоторое время, достаточное для одевания ботинок, легкой куртки и шляпы, хлопнула входная дверь.
  Только этот звук и вывел Ларису из случившегося ступора. Она упала на подушку, повернулась на спину и закрыла лицо ладонями. Плакала она или нет - неизвестно, но подушка осталась сухой. Мокрым был лишь край простыни и дивана, да брошенное на пол полотенце...
  
   * * *
  
  "... Прибираться страшно не хотелось, но избежать этого дурацкого занятия было невозможно.
  А занятие было действительно дурацким: почему-то курсантам не полагалось пользоваться автоуборщиками, и они должны были по старинке, вручную, щетками и тряпками наводить порядок в своих отсеках. При этом у преподавателей все было, как положено, - тотальные пылеуловители, "грязееды", автомойщики стекол и прочая обычная техническая дребедень. А вот у курсантов - ничего подобного. Каменный век. Традиция, видите ли, такая. Кто-то когда-то решил, что это невероятно способствует воспитательному процессу... или становлению личности?.. в общем, только в таких условиях возможно полноценное взращивание юных навигаторов.
  Итак, Соль тяжело вздохнул и окунул в ведро салфетку из полилеппера. Интересно, кто-нибудь в мире еще пользуется таким древним методом?!
  Добиться абсолютной прозрачности при полном отсутствии на стекле полос и разводов - это суперзадача. И как это делают автомойщики? Ползет себе этакая фитюлька по стеклу, даже не трепыхается, - и все идеально. А тут трешь-трешь...
  - Что, шлифуешь грани?.. - Это, конечно, Горий. Пришел полюбоваться на мучения друга.
  - Шлифую, как видишь. А куда деваться? Папа-Кнапа поставил на контроль, а у меня и так уже два намека.
  "Намеками" Вальтер Кнаппе, мастер-наставник второго курса, называл устные замечания, традиционно фиксируемые в печально известном среди обучающейся молодежи синем блокноте. Появление третьего намека было чревато какими-либо штрафными работами, причем гораздо более неприятными, чем мытье окон в собственной комнате.
  Соль вздохнул и в двадцатый раз принялся прополаскивать тряпку, бессовестно оставляющую дурацкие полосы на стекле.
  Горий сочувственно помолчал, потом поинтересовался, какая вода налита в ведре.
  - Какая-какая... Обычная вода, не минеральная же! Теплая, из-под крана.
  - Вот! - Горий назидательно продемонстрировал Солю свой указательный палец. - А надо - холодную. Тогда меньше будет разводов. Я пробовал, мне Норген подсказал.
  - И все-то он знает, этот Норген, - пробормотал Соль, выжимая тряпку. - И где ты раньше был с этими его советами? Я тут уже руки стер чуть не до локтя...
  Подхватив ведро, он отправился менять воду. Горий, решив, что сделал доброе дело, дающее ему моральное право занять комфортный пост стороннего наблюдателя, нахально завалился на аккуратно заправленную койку, подмяв поудобнее себе под голову подушку в свежей наволочке. Вернувшийся Соль едва удержался от желания выплеснуть на бесцеремонного гостя порцию холодной воды.
  - Нет, ну ты совесть-то поимей! В любой момент Папа-Кнапа заявится, а ты разлегся тут средь бела дня... и мне же третий намек впаяет! Сядь на стул, если уж решил полюбоваться... и койку заправь, как положено, слышишь?
  Горий неохотно поднялся, поправил смятое покрывало, взбил подушку.
  - Ну ладно, пойду я. Чего тут, действительно, смотреть... Продолжайте, курсант Вагиллор, продолжайте!
  Последнюю фразу Горий выдал в легко узнаваемой манере Кнаппе, - с неожиданными интонациями, которые никак не объяснялись обычной логикой речи. Выдал, хохотнул довольно и исчез за дверью. И только Соль взялся за тряпку, снова открыл дверь и все тем же голосом добавил:
  - И совсем не обязательно лить воду на пол, когда моешь окно!
  Соль среагировал моментально и именно так, как следовало: не оглядываясь, просто на голос, метнул в обормота грязной тряпкой. И, судя по звуку, попал. Соль торжествующе обернулся, готовясь злорадно комментировать увиденное... и остолбенел.
  В дверях стоял собственной персоной Папа-Кнапа, он же Вальтер Кнаппе, суровый мастер-наставник второго курса. На его белоснежной куртке, примерно в районе солнечного сплетения, ясно виднелось возмутительное грязное мокрое пятно. Источник этого безобразия - тряпка из полилеппера - валялась на полу, у самых ног мастера-наставника, частично накрыв собой его идеально начищенный ботинок.
  Немая сцена длилась недолго.
  - У вас... э-э-э... завидная реакция, курсант Вагиллор...
  Вальтер Кнаппе стряхнул тряпку с ботинка, с внимательным интересом принялся изучать пятно на кителе. Только в этот момент к Солю вернулся дар речи, и он начал сбивчиво и многословно извиняться. Мастер-наставник в последний раз брезгливо прикоснулся кончиком безымянного пальца к изгаженной ткани и, прервав заикающегося юношу, уточнил, с кем же это именно перепутал его снайпер-курсант.
  Снайпер осекся.
  "Может быть, у вас проблемы со слухом, курсант Вагиллор?.. ах, нет?.. то есть, вы хорошо расслышали произнесенные мной слова?.. и это вызвало у вас такую неадекватную реакцию?.. "
  
  Матвей сохранил набранный текст и вырубил компьютер. Действительно, что бы он ни писал в последнее время, - шла, как выразилась Алина, "какая-то бытовуха". Там - грязные ботинки, испачканный пол, здесь - мытье окон... Что это, подсознательная озабоченность домашним хозяйством?
  Он осмотрелся. Квартира, по его мнению, была во вполне пристойном состоянии. Окна действительно пора было бы вымыть, но окружающая среда через них просматривалась еще достаточно ясно. В ванной тоже было все в порядке: без ржавых потеков, скомканного грязного белья и запаха сырости. Подмигнула с зеркала привычная рожица, немудряще окрещенная им Дуськой, игриво надула щеки и сморщила кнопку носа, а в ответ на матвееву гримасу вывалила длиннющий, до самой полочки с зубной щеткой, язык. Еще и спиралью его закрутила для пущего эффекта.
  Матвей оценил, показал большой палец.
  Хороший оказался у Матвея псевдосенсор. Только благодаря ему из дома не пропал пылесос, - не очень новый, но весьма добросовестный и надежный. Дело было днем, в субботу. В дверь позвонили, и на пороге дома обнаружился симпатичный молодой человек в совершенно домашнем виде: стареньком тренировочном костюме и шлепанцах на босу ногу. На голове у пришельца туго, по самые глаза, была повязана "бандана", ярко-красная в черных стилизованных черепушках. И прямоугольничек пластыря на подбородке, - видать, пользовался опасной бритвой.
  Широко и располагающе улыбаясь, извиняясь через каждое слово, парень представился новым соседом, только вчера вселившимся и не обзаведшимся в связи с переездом бытовой техникой в достаточном объеме. Симпатичный сосед просил - буквально на полчасика, не больше! - одолжить пылесос. Если, конечно, хозяин не планировал сию минуту сам заниматься приборкой.
  Хозяин не планировал, и с радостью готов был выручить новосела. Пылесос у Матвея проживает в ванной, туда он и отправился, чтобы вынести необходимый прибор и комплект насадок. Тут и увидел Матвей совершенно перекошенную в непритворном отвращении рожицу с выпученными глазами и оскаленными зубами. Еще и волосы торчали дыбом!
  Озадаченный такой реакцией хозяин решил между делом поинтересоваться, в какую именно квартиру въехал новый жилец, заметив (безусловно при этом солгав), что знает всех в своем подъезде. Молодой человек, не моргнув глазом, сослался на подъезд соседний. Матвей присвистнул: зачем бы это новосел, сверкая босыми пятками (а на улице было очень даже свежо), шаркал своими тапочками за пылесосом в другой подъезд, и даже отнюдь не на первый этаж, - и это при неработающем-то уже четвертый день лифте! И пока он простодушно высказывал свои недоумения, лже-сосед резко толкнул его обеими руками в грудь и рванул на выход.
  Матвей снес, падая, вешалку для полотенец и полку со всякой шампунью, да еще пребольно грянулся правым плечом о ванну. Охал и кряхтел, растирая зашибленное место, слишком долго, чтобы актуальным был вызов доблестных представителей министерства внутренних дел. Правда, пообщаться с ними все же пришлось: вскоре выяснилось, что в ту злосчастную субботу у добросердечных жильцов дома было похищено семь утюгов, четыре пылесоса и, кажется, еще какое-то количество электрочайников и кофеварок. Говорили даже что-то о цифровой видеокамере.
  Восхищенный бдительностью своего псевдосенсора (он так и не понял, почему, собственно, "псевдо"), Матвей нарисовал "Колгейтом" на зеркале пышный цветок, весь сплошь в лепестках и листьях. Дуська сияла и кокетничала, отчаянно стреляя глазками. На макушке у нее изобразилась затейливая причесочка, уронившая на лоб лихой локон. Локон игриво извивался. Прелесть была Дуська, что и говорить!
  Цветок некоторое время пробыл еще на зеркале, потом потихоньку осыпался, - зубная паста засохла.
  
   * * *
  
  В субботу Матвей встречал у себя целый десант родственников: Веру с чадами и домочадцами. Домочадцы были более всех возбуждены визитом: суетились, совались повсюду любопытствующими носами, поскуливали и притявкивали. Чада вели себя на порядок пристойнее.
  Не удивительно, что Кошкин целиком и полностью испарился из обозримого пространства, к величайшему разочарованию Галюшки.
  Тибул и Гаспар были взяты с собой по причине тотального изничтожения тараканьего племени, задуманного всеми жильцами этажа, на котором проживали Рябинкины. Чтобы избежать переселения травимых насекомых в соседские квартиры, решено было действовать одновременно. Вызвали соответствующую службу. Вера доверила ключи соседской бабушке, изъявившей готовность проконтролировать процесс в ее квартире, и вся компания отправилась навестить дядю Матвея.
  Матвей подготовился основательно: купил две копченые курицы, наварил картошки, заполнил яблоками объемистую вазу и загрузил в морозильник хороший запас мороженого. Само собой, был заварен свежий чай и приобретено печенье аж трех разных сортов. Самое вкусное, как отрекомендовала симпатичная продавщица.
  Шумная компания вымыла руки, и Матвей не удержался, чтобы не зайти посмотреть на Дуську. Дуська традиционно улыбалась, а при виде хозяина невообразимо раздула щеки и вытаращила глаза. Матвей погрозил ей пальцем и вышел.
  Вскоре собаки аппетитно хрупали куриными косточками, а все остальные перешли к чаю. Затем ребятня отправилась смотреть какой-то "здорово прикольный" фильм по телевизору, а взрослые получили возможность спокойно поговорить. Матвей рассказал про Варвару-Красу и Родиона Палыча, естественно, не упоминая о своем участии в событии. Вера не раз общалась с коллегами брата на его днях рождения, знала всех в лицо, поэтому слушала с любопытством и на известие о предстоящей свадьбе реагировала, как любая нормальная женщина, - с нескрываемым интересом.
  Искренне порадовавшись вариному счастью, сестрица не преминула поинтересоваться, когда же наконец ее престарелый и закоснелый в своем холостячестве брат обзаведется более или менее законной, как она выразилась, супругой. Престарелый и закоснелый отвечал, как всегда, уклончиво, но что-то в его поведении заставило Веру возликовать и захлопать в ладоши. Легкий румянец на его щеках и вовсе утвердил сестру в ее предположениях.
  - Эге, Матюха! Да тут, похоже, что-то наклевывается! - подытожила она. И даже забарабанила на столешнице нечто бравурное. Возможно даже, подразумевался Мендельсон.
  Спорить Матвей не стал. Да и желания такого не было. Даже ощутил что-то вроде гордости... или удовольствия? Сделал неопределенно-загадочное лицо, пожал плечами, перевел разговор на что-то другое. Сохранил интригу.
  Из комнаты донесся смех и радостные вопли. К шуму подключились оба пса, и стало совсем весело. Матвей прикрыл дверь в кухню и посочувствовал:
  - И как ты это выдерживаешь? Дома-то? Каждодневно-то?
  Вера махнула рукой, мол, привыкаешь ко всему. Однако сходила в комнату и приглушила разрезвившуюся компанию. Вернулась обратно она уже в сопровождении пристыженных собак. Вернее, пристыженным выглядел Тибул, а миттель вид имел по обыкновению нахальный и лукаво поблескивал маслинками глаз из-под щетинистых бровей.
  - Эти-то еще ладно, - вздохнула Вера, усаживаясь на табуретку. - Эти - которые хвостатые - вменяемые. И слышат, и слушаются. А те - человеки - полные обормоты. Которые твои племянники. То жить друг без друга не могут, то - как скорпионы в баночке. Просто туши свет и сливай воду.
  - Может лучше гранату? - посоветовал добросердечный дядюшка.
  - Ты советуешь так радикально? - задумалась мама.
  - Обычно когда тушат свет - кидают гранату, - объяснил Матвей. - Как правило. Хотя, наверное, можно и воду. Как паллиатив.
  - О, какие термины в ход пошли! Мы, между прочим, люди серые, нам бы попроще, батенька...
  - Не юродствуй, матушка, не идет это тебе.
  Вера только собралась ответить брату что-то в этом же стиле, как затрезвонил телефон. Матвей схватил трубку, мимолетно заметив на верином лице понимающую улыбку.
  Однако звонила это вовсе не Алина, а Нинель собственной персоной. И причина, по которой она решилась побеспокоить своего коллегу в субботний вечер, была столь же неожиданной, сколько страшной.
  Лариса Борисовна Светоборова была обнаружена в своей квартире после попытки самоубийства. К счастью, не вполне успешной.
  
   * * *
  
  Интоксикация была очень сильной, и врачи всерьез опасались за жизнь пациентки. Лариса периодически приходила в себя, но никого не узнавала, внятно ничего не говорила и вид имела почти потусторонний.
  Институт гудел.
  Наиболее приближенные к пострадавшей, то есть девочки из бухгалтерии, вывод сделали сразу, и вывод этот был безапелляционным: во всем виноват Тарасхватов! Как ни скрытничала в последнее время Лариса, женский глаз, особенно, если он глядит с расстояния, не превышающего размеры служебного кабинета, видит все насквозь. Понятно, что мнение девочек в считанные минуты стало мнением абсолютного большинства рядовых сотрудников. Что думало руководство, широко известно не было, но в народе единодушие было полным. Подробности отношений Ларисы с Иваном Деомидовичем, - как реальные, так и додуманные, - моментально стали достоянием всех интересующихся, а интересовались абсолютно все.
  Сказать, что виновный был осужден - значило бы не сказать ничего. Осуждали все... но Тарасхватов оставался незыблем, как скала. Да и кто бы мог ему что-нибудь высказать? В конце концов, Лариса, слава Богу, была жива и в надежных руках современной медицины, никаких обвинительных записок перед тем, как наглотаться таблеток, она не писала, а домыслы... кто бы решился озвучить их перед тем, кого привыкли бояться?
  Слухи ползали по коридорам, кабинетам и лабораториям, густо концентрировались в курилках и буфете, вклинивались во все разговоры и телефонные звонки.
  Матвей, весьма условно знакомый с Ларисой Борисовной (на уровне приветствия при встрече и дежурных шуточек у кассовой амбразуры), неожиданно для самого себя принял случившееся близко к сердцу. Видимо, успешное участие в судьбе одной старой девы родило в нем неравнодушие к другой. Впрочем, немаловажным было и отношение к Тарасхватову, которого с некоторого времени в бывшей "клетке" принято было именовать Свеклоедовым.
  В ближайший же визит к Натану Натановичу Матвей поинтересовался, может ли он как-то повлиять на физическое состояние несчастной Ларисы. Старец выслушал внимательно и неопределенно покрутил головой:
  - Тебе это действительно надо? Не показушничаешь, не сиюминутничаешь?
  Матвей честно покопался в своих мозгах, разгоняя в стороны эмоции. Это было совсем не легко, - порскнув было в стороны, они тут же снова облепляли всякую мысль. Однако, по прошествии некоторого времени Матвей уверенно заявил, что в своем желании помочь он вполне искренен.
  - Тогда - попробуй.
  Натан Натанович определенно решил побить рекорд немногословности, обсуждая эту тему. Ни слова по поводу - что делать и каким образом. Но Матвей знал: это не просто так. Значит, так и надо. Значит, все надо решать самому. И он решил.
  Для начала следовало каким-то образом побывать у Ларисы Борисовны. Учитывая отсутствие между ними каких бы то ни было дружеских отношений, такой визит организовать было совсем не легко. Он выяснил, что девочки из бухгалтерии посещают подругу ежедневно, по очереди, и главбух сквозь пальцы глядит на то, что "дежурная по Ларисе" пораньше исчезает с работы: ехать приходится практически через весь город.
  Как-то раз Матвей "случайно" оказался в районе больницы, как раз в тот момент, когда туда подъехала Людмилка с очередной партией соков и фруктов. Объяснив свое местонахождение каким-то неопределенным визитом к несуществующему родственнику, он предложил сопроводить слегка знакомую сотрудницу, и она не без удовольствия согласилась.
  Сначала в палату зашла Людмилка и лишь затем, убедившись, что ничего криминального для мужского взгляда там нет, позволила войти своему спутнику.
  В палате было проветрено, но неустранимо пахло лекарствами, дезинфекцией и нездоровьем. Стараясь ступать как можно тише, чувствуя на лице своем неловкую гримасу, Матвей подошел к Ларисиной кровати и сел на подставленный ему табурет. По сравнению с нормальной мебелью кровать была непривычно высокой, а табурет низким, и посетитель оказывался в весьма неловком положении чуть ли не на уровне больного.
  К тому времени Лариса уже более-менее пришла в себя, с подругами немногословно, но общалась, а сегодня даже пару раз бесцветно улыбнулась людмилкиным шуточкам. Визит полузнакомого коллеги ее удивил и вряд ли порадовал. Она едва заметно кивнула головой в ответ на его преувеличенно-бодрое приветствие и снова перенесла внимание на Людмилку, которая сидела, по-девчоночьи болтая ногами, на краю постели и со вкусом вываливала и комментировала очередной ворох институтских и прочих разных новостей.
  Не особенно вслушиваясь в Людмилкин монолог, Матвей сосредоточился и принялся переключать восприятие. Удалось это на удивление быстро. Увиденное было очень нерадостным: сосуд - исходно напоминавший обычную колбу - оказался весь покрыт сетью мелких трещин, и в одном месте, на самой выпуклости, осколок вообще вывалился, и получившееся отверстие прикрывала лишь тоненькая полупрозрачная пленочка, тихо сочащаяся сизо-голубыми каплями. Горлышко сосуда было все исщерблено и местами отколото. И стоял сосуд как-то неустойчиво, - не то, чтобы покачивался, но слегка подрагивал, заметно перекашиваясь при этом на сторону пробоины.
  Воспользовавшись полным невниманием к своей персоне, Матвей сконцентрировался на зоне отверстия и, максимально приблизившись, начал потихоньку наращивать стенки прямо поверх пленки. Сначала получалось не очень-то, но затем дело пошло легче, и Матвею удалось закрыть примерно четверть дефекта.
  - Лар, ты что? Тебе плохо? Позвать врача?..
  Громкий голос Людмилки вывел Матвея из нужного состояния, и он потерял видение сосуда.
  Глаза Ларисы были закрыты, бескровное лицо абсолютно неподвижно, и чуть приоткрылся рот.
  - Ей плохо! Я сейчас за врачом!
  Людмилка соскочила с кровати, качнув пружинную сетку, и Лариса открыла глаза.
  - Не надо... я просто устала. Это капельница... я после нее всегда сплю. Ты не уходи пока, расскажи еще что-нибудь. Мне даже легче, честное слово. И отломи мне, пожалуйста, кусочек банана... нет-нет, только кусочек... спасибо.
  Обрадованная Людмилка продолжила повествование о чьей-то дочке, участвовавшей в каком-то труднообъяснимом кастинге, а Матвей начал все сначала. На этот раз он никак не мог достаточно сконцентрироваться, и сумел лишь чуть-чуть уменьшить отверстие, когда в палату вошла медсестра и попросила посетителей удалиться. На Матвея она смотрела с нескрываемой антипатией, словно видя в нем бесспорную причину страданий подопечной больной.
  В коридоре Людмилка взглянула на спутника и по-мальчишечьи присвистнула:
  - Да ты, голубчик, позеленел! Поплохело? Вон и пот на лбу!
  Матвей вытер ладонью влажный лоб и признался, что действительно неважно себя чувствует.
  - Эти больницы... в них такая атмосфера, - оправдывался он.
  - Знаешь, если у тебя такая реакция - не стоит навещать больных, - авторитетно заявила Людмилка. - К ним надо приходить таким... заряженным энергией. Возвращать им вкус к жизни. Я специально так настраиваюсь перед посещением... Видишь, Ларке даже полегчало! Аппетит появился! А ты что-то совсем не того... Совсем скукожился. Давай-ка скорей на воздух!
  Выйдя из больницы, Матвей тут же распрощался с Людмилкой и отправился к ближайшей скамейке. Действительно был он что-то совсем не того... Минут двадцать потребовалось, чтобы восстановиться.
  Итак, попытку следовало признать практически удачной, но незавершенной. Под каким предлогом появиться в палате у Ларисы еще раз, Матвей не знал. Ясно был, что словоохотливая Людмилка всенепременно растрезвонит по институту о его импровизированном визите в больницу и бледном впоследствии виде. Подозрений это, конечно, никаких не вызовет, но повторное появление вызовет по меньшей мере недоумение. Ладно, решил Матвей, пока подождем. Состояние уже явно не критическое... подождем.
  А вечером, сев за компьютер, он вдруг неожиданно для себя начал печатать текст о каких-то людях, идущих по краю гигантского обрыва.
  
  
   * * *
  
  Алина заявилась без предварительного звонка и обнаружила Матвея в весьма непрезентабельном виде. Вернее, вид был для самого хозяина квартиры вполне обычный, - драные тренировочные штаны да растерзанная рубаха. Немудрящая одежка удачно дополнялась взъерошенными волосами и осунувшимся лицом с покрасневшими глазами.
  - Ого, - оценила вошедшая. - Тяжелое вчера?
  - И завтра - тоже, -пробормотал смущенный Матвей, пытаясь застегнуть на рубахе несуществующие пуговицы.
  - А где тяжелый запах перегара? - полюбопытствовала Алина, расшнуровывая кроссовки.
  - Уж извините, - Матвей без труда изобразил смущенное раскаяние, - отсутствует. Надо было предупредить: обзавелся бы заблаговременно. По спецзаказу.
  В комнате особого беспорядка не было. Так, брошенные на кресло отдельные элементы одежды да незастеленная постель... ничего криминального, краснеть практически не за что.
  Включенный компьютер играл пестрой заставкой.
  - Ах, вот в чем дело... Писал?.. - не сомневаясь в ответе, спросила Алина.
  Матвей утвердительно угукнул, торопливо сворачивая мятое постельное белье.
  - И как там дружище Соггес? Занимается домашним хозяйством?
  Пришлось признаться, что до старины Соггеса руки не доходили, а вылезли откуда ни возьмись новые герои, упорно странствующие неизвестно откуда неизвестно куда. Алина поинтересовалась, с какой целью, и ответ оказался тоже совершенно неопределенным.
  Прочитав свежесостряпанный текст, она задумалась.
  - Вспоминается что-то стругацкое, - наконец заявила она. - Улитка, что ли? Нет-нет, там Лес... Град, вот что. Обрыв... стена... что-то такое.
  - Стругацкое ей, - уязвленно проворчал автор. - Мало ли где может быть Обрыв... нечего упираться в антураж... я понятия не имею, что там внизу. Может, тоже лес. Или океан какой-нибудь... Солярис вспомнишь?
  - Да ладно тебе... ну уж, заобижался сразу! Я. между прочим, тебя с лучшими образцами сравниваю, гордился бы... не в плагиате же обвиняю. Если честно - мне понравилось. Пиши это дальше... даже если Натаныч не благословит, ладно? Рийк твой этот... я его прямо вижу! Растрепанный такой... тощий...и в этих ботинках... Пиши, ага?
  Матвей не удержался, расцвел самодовольной улыбкой и пообещал.
  Потом пришлось отправить гостью в кухню снаряжать чаек, чтобы быстренько переодеться в приличное и освежить физиономию. В ванной Дуська изобразила томную гримасу и сложила губки пухлым сердечком. Сердечко весьма натурально пульсировало. Дуська закатывала глаза. Матвей шепотом помянул мокрую тряпку. Сердечко судорожно дернулось и затихло, после чего модифицировалось в ехидную ухмылку. Глаза Дуська свела к переносице и нарастила себе идиотские вислые уши. Матвей покрутил головой, плюнул в раковину и отправился на кухню.
  За чаем Алина много говорила, смеялась и явно была в наилучшем расположении духа. Невыспавшийся Матвей с трудом поспевал за темпом беседы и даже пропустил особо тонкую шутку, на что ему тут же было ехидно указано.
  - Издевайся, издевайся, - обреченно развел он руками. - Танцуй на костях, выколачивай бубну, клейми косяк. Делай что хочешь. Хоть вальцуй молибден.
  Алина поперхнулась чаем. Предложение вальцевать молибден привела ее в бурный восторг, и создателю этой, в чем Матвей не признался, домашней заготовки, прощен был тусклый вид и некоторая досадная медлительность мозговых процессов, как охарактеризовала Алина нынешнее матвеево состояние.
  Чаепитие завершилось.
  Практически всегда до этого с уходом из-за стола Алина ссылалась на какие-то дела и уходила, не всегда соглашаясь на предложение проводить, тем более, что довольно часто она приезжала на своей "девятке". Сегодня она снова была на машине, но, похоже, никуда не торопилась. Они ушли в комнату и еще некоторое время поболтали на свободные темы, причем снова помянут был Натан Натаныч, но в совершенно неожиданном - гастрономическом - контексте, и смеху случилась изрядная порция.
  Смеясь, Алина словно в изнеможении повалилась на Матвея, а тот, так же смеясь, совершенно естественно приобнял ее и почувствовал мгновенно напрягшееся, отстранившееся тело. Он мягко удержал ее в объятиях и, неожиданно для самого себя, прижался губами к оказавшемуся так близко от его лица виску девушки, вдохнул тонкий запах духов и замер. Алина резко вдохнула, словно собираясь что-то сказать, но промолчала. И не отшатнулась.
   Осторожно, боясь спугнуть зародившуюся близость, Матвей провел губами по тонкой коже, ткнулся носом в прядку волос и даже зажмурился, - настолько острое чувство нежности нахлынуло на него в этот момент. Алина - ощутила, что ли, она его изменившееся состояние? - медленно-медленно повернула, слегка отстраняясь, голову и, так же медленно подняв руку, прикоснулась к его щеке. Не погладила, а именно коснулась кончиками пальцев. От этого прикосновения Матвей вздрогнул и открыл глаза. Лицо Алины было очень близко, и было оно необычайно серьезным, словно и не смеялась она только что чуть ли не до слез.
  Он накрыл ее пальцы своей ладонью и стал целовать - тихо, едва шевеля губами - каждый палец, потом ладонь и тонкое запястье, туда, откуда только что плавно скользнул вниз по руке серебряный браслет. И снова встретились взгляды: его - взволнованный, неуверенный, ожидающий, и ее - спокойно-внимательный, даже оценивающий. Этот взгляд отрезвил его, и он так и не решился прижать ее к себе, застыл в нерешительности. И тогда она сама скользнула рукой по его шее, взъерошила волосы на затылке, привлекла к себе и прижалась к губам долгим поцелуем.
  
  
   * * *
  
  Известие о том, что Ларису Светоборову выписывают из больницы, совпало с официальным объявлением о дате свадьбы Родиона Палыча и Варвары.
  Бывшая "клетка", а ныне "коробка", получила двухнедельный срок на приготовления к торжественному событию, а бухгалтерия, несколько подуставшая от ежедневных визитов к ложу больной, облегченно вздохнула. Говорили, что состояние Ларисы улучшилось как-то резко, скачком, словно произошел некий кризис, хотя врачи были уверены в необратимости органических нарушений, вызванных роковым приемом окололетальной дозы таблеток.
  Матвей, поставивший себе целью максимально возможное излечение Ларисы, никак не мог придумать повод для визита к ней домой. Наконец, он решился. Купив в аптеке какой-то безобидный травяной сбор от кашля, он сделал крепкий отвар, добавив в него из чайника обычной заварки "Принцесса Нури", слегка разбавил пахучий напиток минералкой, налил это чудодейственное средство в поллитровую банку и отправился к пострадавшей, адрес которой узнать в кадрах было проще простого.
  Звонить пришлось дважды.
  Наконец, слабый голос из-за двери поинтересовался, кто пришел. Матвей обстоятельно представился, назвал для убедительности лабораторию. Лязгнул замок, побренчала цепочка, и посетитель был впущен в квартиру.
  Матвей так же обстоятельно извинился за неожиданный визит и рассказал заметно удивленной хозяйке, что недавно побывал в деревне у своей двоюродной бабушки, и эта мифическая старушка, узнав от двоюродного внука (внучатого племянника, поправила Лариса) в числе прочих городских институтских новостей о ее, Ларисином, нездоровье, тут же прониклась к ней глубочайшим сочувствием и соорудила некое знахарское средство, которое и потребовала всенепременно страждущей передать. Ослушаться свою престарелую родственницу Матвей не посмел, почему и осмелился побеспокоить означенную страждущую.
  Лариса поверила, но благодарила без особого энтузиазма, а на банку с травяным напитком посмотрела с некоторым сомнением. Однако пригласила гостя на кухню и поставила чайник, чтобы заварить свеженькую все ту же одноименную "Принцессу".
  Матвей наказал поставить отвар в холодильник и принимать трижды в день по столовой ложке перед едой. Лариса пообещала, и тут же при нем отважно хлебнула первую порцию снадобья, почти не поморщившись.
  За чаем возник неспешный разговор, конечно же, о разных институтских делах, в том числе и о предстоящей свадьбе. Где-то в беседе Матвей мимоходом помянул, забывшись, Тарасхватова, и даже испугался, - такая судорога передернула лицо Ларисы. Через пару минут, извинившись, она вышла под каким-то предлогом из кухни, и Матвей торопливо принялся настраиваться. Скоро он увидел уже знакомый похожий на колбу сосуд с потрескавшимся горлышком и сочащимся отверстием на боку. Отверстие это стало заметно меньше, даже по сравнению с тем, что успел восстановить Матвей во время визита в больничную палату.
  Он снова сосредоточился на отверстии.
  Усилия оказались не напрасными: ему удалось полностью зарастить его края, и вот уже по выпуклому боку сосуда соскользнула последняя просочившаяся через голубоватую пленочку капля. Лариса все не возвращалась, и Матвей, утерев подвернувшейся под руку кухонной прихваткой вспотевший лоб, взялся за восстановление горлышка. Здесь дело шло как-то совсем медленно: змеящиеся трещины и выбоинки были столь многочисленны, что расслаивали внимание и мешали сосредоточиться. Он совсем выбился из сил, пока улучшил положение едва ли наполовину.
  Матвей расслабился, посидел еще немного с закрытыми глазами, потом хлебнул остывшего чаю. Спохватившись, посмотрел на часы: получалось, что он сидит на кухне в одиночестве уже не менее получаса. Испугавшись, он потихоньку двинулся в комнату, где и обнаружил Ларису... мирно спящей в кресле. В руке у нее был зажат носовой платок, а поза наводила на мысль, что сон сморил ее совершенно неожиданно, когда она лишь присела на минуточку.
  Матвей пару минут постоял возле, не решаясь разбудить хозяйку, а затем тихо удалился, осторожно захлопнув за собой дверь.
  Банка с "бабушкиным лекарством" осталась стоять на кухонном столе.
  
  
   * * *
  
  ... - Вымотался, говоришь? Очень тяжело? И правильно. Потом что не твое это. В принципе, ты можешь - это да, до только иногда, очень редко. Иначе худо дело - сам не восстановишься. Потому что - не твое. Понял? И запомни это. Не рвись на подвиги.
  Матвей молча кивнул головой.
  - Ну, давай, что принес.
  Натан Натанович положил на стол стопку разноцветных листков и тут же выхватил из нее сцепление скрепкой белые.
  - А это что? Новое?
  - Да, Натан Натаныч. В последнее время как-то разогналось... Практически только этим и занимался, если честно. Алине понравилось...
  - Что? - пробурчал старец, уже начавший читать. - Кому? А, Алине... ну, это абсолютно ни о чем...
  И он погрузился в чтение.
  Матвей вздохнул и принялся ждать.
  
  
   ... У Рийка закружилась голова, и он отшатнулся от края Обрыва. У самых его ног, прямо перед рантом массивных походных ботинок, начиналась пустота, бесконечная, голубоватая, слабо флюоресцирующая, заполненная мутной дымкой.
   Резко развернувшись, он сразу встретил жесткий, в упор, взгляд Торвина. Опустив глаза, словно тщательно выбирая место для следующего шага, Рийк медленно прошел мимо него к брошенным на землю рюкзакам, присел на корточки и завозился с застежкой одного из наружных карманов, стараясь выиграть время для преодоления резкого приступа тошноты. "Вот это да", - крутилось у него в голове. "Неужели я все же не смогу? Черт, как неудачно все складывается. Слабак, я всего лишь самый заурядный слабак..."
  Он вытащил совершенно ненужную ему сейчас упаковку карготекса, пошуршал оберткой и снова старательно застегнул клапан кармана. Торвин за спиной молчал. Тянуть дальше паузу было невозможно, и Рийк медленно выпрямился. Демонстративно, с хрустом потянувшись, он повернулся к своему спутнику и с натянутой улыбкой, болезненно чувствуя ее явную натянутость, сказал:
  - Ну что, прибыли, наконец. Впечатляет, однако! Я, пожалуй, даже не ожидал... Очень впечатляет. И что дальше? Скоро будет темнеть...
   Торвин все тем же своим немигающим взглядом цепко ощупывал лицо Рийка. Молчал. Рийк сделал над собой усилие и, стараясь держаться как можно более непринужденно, снова подошел к Обрыву. Ему показалось, что заполняющая пространство внизу дымка стала плотнее, явно заметной стала ее неоднородность, причем более и менее концентрированные участки ее постоянно перетекали друг в друга. Движение это завораживало. Рийк с удовольствием отметил, что приступа головокружения и тошноты он на этот раз избежал. Не поворачиваясь к Торвину, он громко повторил:
   - Так что будем делать? Очень быстро темнеет здесь. И вообще... Я бы, между прочим, не отказался перекусить. Ты как насчет перекусить?
   Словно не слыша обращенного к нему вопроса, Торвин тоже подошел к краю Обрыва (к краю света, подумал Рийк), присел на корточки и сосредоточенно уставился куда-то вниз. По обыкновению он стал покусывать нижнюю губу, и Рийк понял, что начинается период глубокого раздумья, когда Торвина лучше не беспокоить. Возможны неадекватные реакции.
   Рийк очень не любил неадекватные реакции, поэтому повторять свой вопрос не стал. Он снова направился к рюкзаку и неторопливо стал извлекать из него немудреный провиант: хлеб, вареную прямо в кожуре стицу, пару ядреных луковиц кин-чеса, несколько банок с яркими наклейками. Помедлив немного, он оставил одну их них, забросив остальные обратно в недра рюкзака. Посмотрев в безнадежно неподвижную спину Торвина, он вздохнул и начал резать хлеб, постелив чистое полотенце прямо на колючую, до блеклой желтизны выгоревшую на солнце траву...
  
  ... Ночь была удивительно тихой и теплой. Пожалуй, она была даже душной, эта длинная ночь с лениво пробегающими по окраинам неба голубоватыми зарницами, влажными всхлипами горячих гейзеров, подвывающими перекличками гриччей в далеких каменистых сопках.
  Проклятая трава чувствительно кололась сквозь грубое полотно куртки даже после того, как Рийк целый час ворочался на ней, безуспешно пытаясь хоть ненадолго забыться сном. После долгого перехода ныли натруженные в неловкой обуви ступни, ощутимо ломило и плечи. "Все-таки надо было взять рюкзак Закройщика", подумал он в который уже раз. "Какая ему теперь разница? Да и какая им всем теперь уже разница? Постеснялся, идиот. Дурацкая никчемная щепетильность"
  Торвин лежал, как всегда, на спине, и лицо его смутно белело в темноте. Кажется, он даже ни разу не пошевельнулся после того, как улегся. Рийк подтянул колени к груди. Как ни вертись, чертовски неудобно. Острым краем впился в бедро мелкий камушек, а по голени, царапаясь, поползло что-то жестко-колючее. Чертыхнувшись, Рийк резко сел и захлопал рукой по штанине. Колючее замерло, но, как только он принялся спешно распускать завязку над ботинком, резво припустило вверх по ноге. Пришлось вскакивать, расстегивать ремень и скидывать штаны. Виновник беспокойства за это время куда-то бесследно исчез; впрочем, искать его никто и не собирался.
  - Тебе что, приспичило?
  Голос Торвина звучал спокойно, без насмешки, но Рийк все равно, как всегда, смутился, торопливо поддернул штаны, теряя пальцами пуговицы и петли.
  - Да залезла дрянь какая-то... ладно, хоть не кусачая...
  "Да что я будто оправдываюсь", подумал он, "и вечно-то я оправдываюсь, сколько можно?"
  - Я, наверное, разбудил тебя, - извини, не хотел, - Рийк, наконец, застегнулся и затянул ремень. - Бегает тут, понимаешь, по ноге...
  Торвин медленно заложил руки под голову, длинно зевнул.
  - Утром, если проснешься раньше меня - разбуди... - равнодушно произнес он. И, видимо, снова закрыл глаза.
  Рийк смотрел сверху вниз на неподвижную фигуру, едва сдерживая вспыхнувшую в нем волну раздражения. "Какого черта", задыхаясь, подумал он, "разговаривает со мной, как... я не знаю с кем... кто я ему, наконец?.."
  Но кто он ему, он и действительно не знал. Правдой было и то, что Рийк Торвину был нужен, - куда бы он пошел один, этот железный Торвин, даже и со всеми своими выдающимися качествами и способностями; и правдой было то, что совсем не такой нужен был спутник Торвину, но просто так уж сложились обстоятельства, что идти ему просто-напросто больше было не с кем.
  Рийк постоял еще некоторое время, кусая губы и молча глядя на темнеющую на земле лежащую навзничь фигуру, затем снова улегся на расстеленную куртку. Удобнее лежать не стало, однако на этот раз сон сморил его почти моментально...
  
  ... - Поднимайся. Уже давно пора.
  Голос Торвина буквально распорол сон Рийк, сладкий предутренний сон с неопределенно-плавным сюжетом, из числа тех, что не запоминаются, но какое-то время еще тревожат душу ощущением чего-то несбыточно-чудесного. Но тут уже было не до чудес.
  Не открывая глаз, Рийк глубоко вздохнул и с силой потер ладонями виски. Ладони были неприятно сухими и холодными. После теплой душной ночи утро выдалось неожиданно свежим и прозрачным. Однако темно-красный диск уже повис над сопками, обещая очередной знойный день.
  Поднявшись, Рийк обнаружил, что Торвин уже почти приготовил завтрак: в походной печурке голубоватым огоньком догорала таблетка горючего, а на земле стояли две дымящиеся кружки с разведенным в них питательным бульоном. Внутренне поморщившись, - он терпеть не мог эту пахучую маслянистую жидкость, - Рийк вынул из кармана нож и принялся открывать лежащую здесь же, рядом с кружками, консервную банку. Хлеб Торвин порезал сам, - отделил от начатой буханки четыре тонких, чуть ли не просвечивающих кусочка, остальное сразу же убрал в рюкзак. В свой рюкзак, отметил Рийк. А ведь до этого весь провиант нес он. Почему-то стало неприятно, но он промолчал и принялся прихлебывать бульон, откусывая крохотные кусочки хлеба и подцепляя из банки ножом плоские ломтики копченого грейчеса.
  Торвин ел медленно, тщательно пережевывая пищу, иногда и вовсе замирал, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, затем снова принимался жевать. Завтрак проходил в полном молчании.
   Рийк не выдержал:
  - Как ты думаешь, нас уже ищут?
  Торвин неторопливо прожевал последний кусочек грейчеса, запил глотком бульона.
  - Конечно.
  Считая, видимо, тему исчерпанной, он открутил пробку от фляжки, сделал пару глотков и протянул Рийку. Тот тоже приложился, после чего фляга исчезла в недрах рюкзака. Конечно же, торвиновского. "Ну и ладно", подумал Рийк, "неси сам, какая мне разница". Само собой, печурку и кружки ему пришлось уложить к себе. Пришлось повозиться, пристроив железяку таким образом, чтобы она не слишком впивалась под ребра.
  Наконец, все было готово.
  Дальше идти предстояло вдоль Обрыва.
  Они шли все в том же порядке: Торвин впереди, Рийк за ним. Спина моментально взмокла. Ноги в этих проклятых ботинках прямо-таки корчились. Это даже представить себе было невозможно, - шагать в них час за часом в железном ритме Торвина. Но так же невозможно было представить себе другое, - отстать, например, или пожаловаться на усталость и боль в ногах. И Рийк зашагал за Торвином, как заведенный, переставляя ноги, и боль как-то притупилась, стала привычной, а потому терпимой.
  Под подошвами шуршала, скорее, даже хрустела, невысокая проволочно-жесткая трава. Несколько раз приходилось удаляться от Обрыва, огибая неизвестно откуда взявшиеся нагромождения здоровенных камней. Нагромождения эти явно были давнишние: поросшие разноцветным лишайником, с редкими кустиками травы, торчащими из трещин, куда ветрами занесло достаточное количество частичек почвы.
  Обойдя очередную такую каменную кучу, они упорно возвращались к Обрыву и шли вдоль его края.
  Внезапно налетел ветер. Сначала он подталкивал идущих в спину, и они невольно прибавили шаг, лишь слегка втянув головы в плечи, но потом ветер вдруг резко изменил направление и принялся кидать им в лицо песок и мелкий неопределенный мусор. Рийк прикрыл ладонью глаза и смотрел уже только себе под ноги, поэтому с размаху врезался лбом в рюкзак остановившегося Торвина. Тот молча указал ему на виднеющуюся впереди на некотором удалении от края Обрыва очередную каменную гору: мол, идем туда. Рийк молча кивнул.
  Резко наклоняясь вперед, с трудом преодолевая сопротивление все усиливающегося ветра, они торопливо направились под защиту горы. Ветер успел набрать такую силу, что сыпанул по ногам дробью мелких камешков. Это становилось уже не только неприятным, но и опасным. Последние десятки метров Торвин с Рийком передвигались спиной вперед. К счастью, здесь каменный завал уже заметно защищал их от разгулявшейся стихии.
  Сбросив рюкзаки, они привалились спинами к камням и перевели дух. Рийк уткнулся лицом в согнутые колени, - он так устал, что не хотелось даже разговаривать. Вот только пить хотелось отчаянно: на зубах скрипел песок, и не хватало слюны, чтобы его сплюнуть. Рийк закашлялся и ему показалось, что горло выстлано внутри наждаком, даже слезы выступили на глазах.
  - ... Фляжку... - еле прохрипел он, повернувшись к Торвину. Тот как раз распускал шнур на своем рюкзаке. Получив вожделенный сосуд, Рийк кое-как справился с туго закрученной крышкой и не успел прильнуть к горлышку, как услышал голос Торвина:
  - По три глотка. Воды мало.
  Три глотка едва-едва смочили глотку. Даже песок на зубах продолжал скрипеть. Приняв из рук Рийка фляжку, Торвин поднес ее к губам, однако в последний момент передумал и даже не отхлебнул, а принялся завинчивать крышечку. Аккуратно положив флягу в рюкзак, он коротко бросил:
  - Жди здесь!
  И, пригибаясь, быстро пошел вдоль завала.
  "Давай, шагай, железный человек", - устало подумал Рийк. "Даже воды тебе не надо. Зачем тебе вода, железному. Ржавчины боишься, наверное."
  Торвин появился минут через двадцать, когда Рийк уже слегка забеспокоился. Не присев, он поднял с земли рюкзак, молча приладил его к себе на плечи, и лишь после этого скомандовал:
  - Пошли.
  Отчаянно про себя чертыхаясь, Рийк подхватил свой рюкзак и поплелся за напарником. Тот уверенно шел впереди, ни разу не оглянувшись. Наконец он остановился, аккуратно расправил лямки рюкзака и, махнув рукой отставшему Рийку, принялся карабкаться на камни. Лез он ловко, попадая носками ботинок точно в трещины и легко подтягиваясь на руках.
  "Какого дьявола!.. куда еще тебя несет?" - Рийк поднял голову и понял, куда. Метрах в трех от поверхности земли среди камней виднелось небольшое углубление, что-то вроде пещерки. С огромным трудом, все время скользя подошвами по камням, больно ударившись коленом об острый выступ и в кровь прикусив губу, Рийк добрался до места, где Торвин уже невозмутимо расшнуровывал ботинки.
   Втиснувшись в пещерку рядом с ним, Рийк, сидя, неловко принялся стаскивать с себя рюкзак. Посмотрев, как он мучается, Торвин помог ему освободиться от лямок и, взглянув на часы, заметил:
  - Часа два у нас есть. Отдыхай.
  - Почему именно два?
  - Ветер кончится, и мы пойдем дальше. Не собираешься же ты здесь жить?
  Жить в этих камнях Рийк, само собой, не собирался, но уверенность Торвина в том, что через два часа они смогут продолжить путь, не разделял. Вон как ураган разгулялся!
  В пещерке было довольно уютно, и Рийк пристроил поудобнее рюкзак под голову (печурку пришлось, конечно, вытащить) и вытянул ноющие ноги. Хотел было по примеру Торвина снять ботинки, но не стал, - показалось, что потом не удастся засунуть обратно распухшие ступни...
  
  ... Издали жилища выглядели как огромные неопрятные мусорные кучи. Впрочем, мусорные кучи и не могут выглядеть опрятными.
  Возле некоторых домов участки с чахлой порослью кустарника были обнесены низкой изгородью, - из воткнутых в землю сухих веток, оплетенных сухой же травой, - а местами не были огорожены вовсе. Граница поселения была отмечена уже вполне настоящими мусорными кучами, на одной из которых копошились два мелких аборигена. Они остолбенело замерли, завидев приближающиеся фигуры.
  - Эй, пацаны, староста есть в поселке?
  Торвину пришлось основательно прокашляться, прежде чем произнести первое слово, и Рийк втайне порадовался, - не такой уж он железный, этот Торвин, тоже наглотался песочку по самые потроха!
  При первых звуках голоса младший из аборигенов опрометью метнулся к ближайшему жилищу. Зато второй, оказавшийся при ближайшем рассмотрении отнюдь не пацаном, а на редкость замурзанной пацанкой лет семи-восьми, - остался на месте. Вернее, осталась. Распахнув до предела глаза и то и дело проводя тыльной стороной ладони по расцарапанному подбородку, она с каким-то восторженным любопытством таращилась на пришельцев, ни малейшего внимания не обращая на заданный вопрос.
  Торвин повысил голос и еще раз спросил про старосту.
  Пацанка облизнула губы, с чувством ковырнула в носу и невнятно произнесла что-то вроде "так вон же", при этом за щекой у нее явственно обозначилось нечто круглое. Юная аборигенка ловко перегнала этот шар за другую щеку и, повернувшись в сторону селения, махнула рукой в сторону скопления домов.
  - Проводи, - скомандовал Торвин и, не глядя на замарашку, зашагал в указанном направлении.
  Та моментально сорвалась с места и припустила вперед, то и дело оглядываясь на идущих за ней незнакомцев...
  
  ... Староста был тощ и угрюм, но вид имел относительно ухоженный и даже щеголеватый: почти не заплатанные штаны держались на ярко-красных широких подтяжках, на ногах красовались вполне приличные башмаки, а голову прикрывала шляпа с высокой тульей и широкими обвисающими книзу полями. В помещении шляпа выглядела совершенно неуместной.
  И еще какая-то медная бляшка виднелась на нагрудном кармане выцветшей добела рубахи.
  Дом старосты относился, видимо, к числу зажиточных: пол в комнате, куда вошли путешественники, был не земляной, а выложенный плохо пригнанными друг к другу деревянными плахами, и аж четыре наливные лампы выстроились в ряд на устроенной возле двери полки, а вдоль стен стояли разного калибра коробки и ящики, некоторые из которых играли роль сидений и лежанок. Кроме того, в углу комнаты находился еще и монументальный стол, устеленный неопределимого цвета запятнанной тряпицей, на которой стояла кое-какая посуда, по-видимому, только что опустошенная. Во всяком случае, рот у старосты еще лоснился.
  Не дожидаясь приглашения, Торвин сбросил на пол свой рюкзак и сел на ближайший ящик. Помедлив, Рийк сделал то же самое. Староста продолжал стоять столбом посреди комнаты, перескакивая взглядом с одного пришельца на другого. Из-под шляпы выбилась и побежала по щеке струйка пота, и он машинально мазнул по лицу ладонью.
  Молчание затягивалось. Рийк взглянул на Торвина. Тот невозмутимо осматривал комнату, менее всего обращая внимание на застывшего перед ним хозяина, поводил натруженными плечами, со вкусом почесывал шею, а потом и вовсе принялся расшнуровывать ботинки.
  Неожиданно для самого себя Рийк широко зевнул, и у него так запершило в горле, что он надсадно, до выступивших на глазах едких слез, закашлялся. Видимо, резкий звук вывел наконец старосту из столбняка, и он неожиданно резким и пронзительным голосом крикнул куда-то себе за спину:
  - Гайя!
  Моментально, словно материализовавшись из душного тяжелого воздуха, за плечом старосты обнаружился маленький очень смуглый - или загоревший до черноты - человечек в длинной, по самые колени, грязной голубой рубахе, из-под которой торчали обтрепанные до состояния бахромы штаны. Ноги были, конечно же, босы, хотя и относительно - видимо, из уважения к старостиным хоромам - чисты. Возраст человечка с первого взгляда не определялся: при том, что лицо его было все изрезано глубокими морщинами, ни единой сединки не виднелось в густых черных волосах, а глаза, с интересом взглянувшие на нежданных гостей, выглядели совсем молодыми, - широко распахнутые, ярко-голубые, они вполне могли принадлежать если не мальчишке, то уж подростку-то точно.
  - Гайя, - повторил староста, и человечек выдвинулся вперед.
  Староста положил ему на плечо свою клешневатую ладонь и явно почувствовал себя увереннее. Он сдвинул шляпу на затылок, открыв дорогу еще нескольким струйкам пота, пошире расставил ноги и решительно произнес:
  - Хотелось бы знать, кто вы есть!
  Человечек одобрительно кивнул.
  К этому моменту Торвин освободился от ботинок и с наслаждением шевелил в носках затекшими пальцами ног (сидящий рядом Рийк предпочел бы, чтобы эту процедуру его товарищ производил на открытом воздухе). Он поднял глаза на старосту, затем перевел взгляд на стол и вполголоса, неизвестно к кому адресуясь, заметил:
  - Пожрать бы!..
  Староста судорожно сглотнул, и его острый кадык отчетливо передернулся под нечистой кожей шеи.
  - И воды, - невозмутимо добавил Торвин. - Песочка наглотались - по самое не хочу...
  Так как староста и удерживаемый им за плечо Гайя все еще не двигались с места, Торвин слегка наклонился вперед, пристально глянул хозяину в глаза - прищурился даже от особой внимательности! - и с каким-то ласковым изумлением поинтересовался:
  - Проблемы?..
  И все как-то сразу образовалось...
  
  ... Похрустывая долькой кин-чеса, Рийк поднес к губам кружку, на дне которой плескалось немного солоноватой воды из местной скважины.
  - И, в-третьих, этого никогда вам не позволят. И я так полагаю, что мы оба прекрасно понимаем, кто и почему...
   Торвин небрежным движением отодвинул наполовину опустошенную миску и, пожалуй, должен был бы теперь откинуться на спинку стула, да вот не было, к сожалению, спинки у придвинутого к столу ящика. Пришлось ему просто облокотиться на стол левым локтем и упереть подбородок в сжатый кулак. Получилось тоже достаточно высокомерно на фоне совсем не по-хозяйски пристроившегося наискосок от Торвина старосты и Гайи, который и вовсе к столу приглашен не был, а отирался за тощей старостиной спиной.
  В конце каждой фразы Торвина староста угрюмо кивал головой, а Гайя только молча перебегал глазами с Торвина на Рийка и обратно, иногда задерживаясь тоскливым взглядом на исчезающей из мисок еде. Голоса его гости так до сих пор и не услышали. Зато староста разразился целой речью, приблизительный смысл которой заключался в том, как трудно ему, умному и достойному во всех отношениях, управлять толпой местного сброда. При этом он трагически помавал руками и нервным движением выпячивал вперед костлявый подбородок.
  Торвин слушал внимательно, но особенно не кивал, а только периодически со скептическим прищуром вскидывал глаза на говорящего, и тот сразу сбивался и утухал. В конце концов Торвин сам неожиданно принялся разглагольствовать, причем смысла в его речи Рийк уловить не смог абсолютно никакого, при том, что слова все были серьезные, веские и вполне согласовались друг с другом в падежах и прочих необходимых позициях. Было совершенно очевидно, что староста также не в состоянии извлечь хоть какой-нибудь смысл из сказанного гостем, однако уважение к нему явно возрастало с каждой минутой.
  К моменту, когда Торвин закончил есть и - одновременно - говорить, староста был уже совершенно готов. Он бормотнул что-то на ухо почтительно склонившемуся перед ним Гайе, и тот моментально исчез, а через несколько минут появился с аккуратным мешочком из некрашенного полотна. Рийк понял, что в нем собрана какая-то провизия. Тот же Гайя наполнил водой фляжки путников, и сверх того принесена была еще маленькая наполненная до краев баклажка из выдолбленного плода челембета.
  - Это настойка, - вздернув для пущей выразительности брови и в очередной раз выпятив до предела подбородок, объявил староста. Гайя часто закивал головой, - да. мол, именно так, и не иначе.
  - Это настойка кор-коя!
  Сделав паузу и, видимо, не дождавшись ожидаемой реакции, он повторил:
  - Из кор-коя, полтора года выдержки! Есть у нас тут умелец один... дед, между прочим, этого...
  И он кивнул в сторону снова часто-часто закивавшего Гайи.
  Торвин взял баклажку в руку и начал было вытаскивать туго забитую пробку, но Гайя тут же кинулся к нему с явным намерением выхватить посудину. Под удивленным взглядом Торвина он резко затормозил, но выглядел весьма возбужденным. Тут впервые прозвучал его голос, полная противоположность старостиному - низкий и глуховатый, чуть надтреснутый.
  - Не надо открывать! Просто так - не надо! Сила уходит... В воздух уходит!
  Он даже показал, как: произвел несколько энергичных круговых движений руками, поднимая их все выше с каждым витком.
  - Да-да, - тут же перебил его староста. - Это уж если очень надо, - болезнь, рана... ну, плохо совсем, - тогда глоток, два. Сейчас открывать не надо. Его дед (опять кивок в сторону Гайи) такой кор-кой делает... никто так не может! Очень старый дед, очень! А секрет никому не говорит! Может, ему передаст, как помирать решит... Я так думаю, должен передать, обязательно должен! Он один внук у него, один-единственный!
  И Гайя - в который уже раз! - опять изо всех сил закивал, подтверждая свою уникальную родственную связь.
  Торвин уважительно покачал, словно взвешивая, баклажку на ладони (Гайя глядел на эти манипуляции страдающим взором, готовый в любой момент подхватить драгоценную посудинку) и отправил ее в недра своего рюкзака. Туда же отправился и мешок с едой, который Торвин развязывать не стал.
  - Так скажи-ка нам еще раз, - лениво позевывая, попросил старосту Торвин, - как пройти до Жестяных Колосьев...
  Рийк готов был поклясться, что ни о какой дороге ни к каким Жестяным Колосьям не было до этого сказано ни единого слова. Однако староста с готовностью начал объяснять что-то про тропу в горах, ущелья, распадки и каменные завалы. Даже слушать про это было утомительно. Торвин прервал старосту на полуслове.
  - Дай проводника, пожалуй. Чего нам разбираться... Дай кого пошустрее. И понадежнее, да чтоб не болтал потом где не надо!
  Рийк взглянул на Гайю. Тот даже попятился на несколько шагов и умоляюще взглянул на хозяина. Но тот, видимо, и сам не собирался рисковать столь ценным потенциальным владельцем секрета изготовления волшебного зелья. Сняв наконец-то со своей оказавшейся абсолютно лишенной растительности головы свою дурацкую шляпу, староста обтер засаленным рукавом рубахи облитое потом лицо и лысину, поднялся со своего ящика и молча вышел из комнаты. На пороге он обернулся и кивнул Гайе, который тут же торопливо последовал вслед за ним.
  Там, в соседней комнате, невнятно забубнили голоса.
  Торвин похрустел пальцами и снова зевнул.
  - Выспаться бы здесь, под крышей, - неуверенно предложил Рийк. - Настрой у этого... волосатика... вроде бы гостеприимный. Ишь как угощает... Утром бы и ушли.
  - Нет, - как бы лениво, но совершенно не предполагающим обсуждения тоном ответил Торвин.- Ночевать здесь мы ни в коем случае не будем. И даже постараемся уйти как можно дальше. И спать этой ночью мы вряд ли будем, я так думаю.
  - Но какой смысл идти всю ночь, если дорогу они нам сами...
  Но он не успел договорить, потому что в этот момент в комнату вернулись староста и Гайя.
  - Я дам вам проводника, - торжественно объявил староста.
  Гайя традиционно закивал, подтверждая его слова.
  - Он... она хорошо знает дорогу, - продолжил староста. - очень хорошо. Она вообще прекрасно знает горы...
  Торвин, выжидательно смотревший на говорившего, прервал его нетерпеливым движением руки.
  - Женщина... ты собираешься дать нам женщину? Нет, староста, нам не нужна женщина! Нам нужен мужчина, сильный и выносливый, настоящий проводник! Ты ведь не можешь не понимать...
  Но тут настала очередь хозяина прерывать гостя.
  - Она не задержит вас, и не помешает. Она не женщина... вернее, не совсем женщина... пока еще, как я полагаю...
  Староста скабрезно хохотнул, и Гайя с готовностью осклабился вслед за ним. Рийк с Торвином переглянулись, и Рийк впервые увидел на лице своего спутника что-то, напоминающее растерянность.
  -Я что-то не очень хорошо понял тебя, староста, - поднявшись со своего сидения, тоном, не предвещающим ничего хорошего, протянул Торвин. Он шагнул в сторону вошедших, и староста машинально попятился, а улыбочка моментально исчезла с его хрящеватой физиономии.
  - В твоем селении нет мужчин? Ты хочешь отправить со мной - девку?!
  "Со мной, а не с нами", тут же отметил Рийк.
  - Не надо сердиться, - торопливо забормотал староста. - Я не предложу плохого! Мужчины, конечно, есть, почему же... Но эта девчонка, - она скачет по горам, как гриччи! Она целыми днями пропадает в горах, эта Шэхх! Она проведет вас туда, куда вам надо, и вам ее даже почти не придется кормить!
  Он снова положил руку на плечо оказавшегося после его отступления рядом Гайи, и тот, словно включенный, забубнил:
  - Да это ж самый лучший проводник в селении! Староста говорит истинную правду, - девчонка в горах как дома! Она сирота, и выросла дикаркой... кормили ее тут понемногу... она с малолетства убегала из селения, по нескольку дней пропадала... все уже привыкли... Ее и гриччи не трогают! Мой дед говорит, она Знак знает... И все говорят... Когда Альняй и Кривой Чин сорвались в скалах, Шэхх их нашла и позвала людей... Альняй-то убился, а Кривой Чин с тех пор кормит эту девчонку... ну, не каждый день, конечно...
  - Позови ее, - остановил Гайю староста, и тот послушно исчез.
  - Ну, не знаю, - усаживаясь на свое место, пробормотал Торвин. - Какая-то дикарка... И где она сейчас?
  - Я нынче утром видал ее. Здесь она, в селении. У нее тут младший брат, сухорукий... Живет вот, хоть и урод... Да она сама его кормит, - словно оправдываясь, сообщил староста. - Кривой Чин пускает их в свой сарайчик, - у него там раньше боровок жил, в сарайчике, а как съели боровка, он их и пустил туда, Шэхх с Жаком, это после того, как она его, то есть Чина-то, в горах нашла... Доброе у него сердце, у Чина, это есть, что да - то да...
  - Доброе, говоришь? Куда уж добрее, - сарайчик из-под борова... Спасительнице-то своей, - не удержался Рийк.
  У него пропало всякое желание смотреть на резко опротивевшую ему физиономию старосты; он встал и подошел к окну.
  За окном была выжженная зноем улица, по которой пылил во все лопатки Гайя. Длинная рубаха мешала ему, и он поддернул ее до пояса и ухватил одной рукой, а другой размахивал изо всех сил, помогая отчаянно молотящим ногам. Через несколько секунд он скрылся из глаз. "Все-таки молодой", - сделал вывод Рийк. "Хоть и в морщинах. Ишь как чешет!"
  Ждать пришлось недолго: Рийк все еще стоял у окна, когда по той же улице в обратном направлении пропылил, уже сбавив скорость и отпустив рубаху, Гайя. Метрах в трех позади него такой же трусцой передвигалась невысокая коренастая и, кажется, даже кривоногая фигурка. А еще дальше за ними показалась еще одна фигурка, совсем маленькая и щуплая, немножко как бы перекошенная набок.
  Стукнула входная дверь, и на пороге появился запыхавшийся Гайя. Размазывая по своим морщинам пот вперемежку с пылью, он громко доложил:
  - Привел, здесь она!
  И шагнул в сторону, пропуская в комнату свою спутницу...
  
  ... Ночь, как это бывает в горах, наступила резко. Скрылось солнце за соседней вершиной - и раз! уже темно, и мрачно, и невидимая опасность подступает со всех сторон.
  Шэхх ожидающе оглянулась на шагающих за ней мужчин. Рийк сделал еще несколько шагов и остановился, тут же уперевшись ладонями в колени и с трудом переводя дух. Торвин, на этот раз шедший замыкающим, обогнул его и подошел вплотную к девчонке.
  - В чем дело?
  - Этот (она показала грязным пальцем на Рийка) здорово устал. Я слышу, как он дышит... Нужен отдых. Ты командуешь - решай.
  Она стояла перед двумя взрослыми мужчинами, измотанными трудным горным переходом, - маленькая, кривоногая, с непропорционально длинными руками и костлявым, чем-то напоминающим старосту, личиком, одетая в какое-то несусветное рванье явно с чужого плеча (не иначе, и тут проявил щедрость Кривой Чин), - и была она бодрой и даже не запыхавшейся, словно всего минут пять, как выбралась из своего сарайчика после хорошего отдыха... и даже соломинки от оставленной боровком подстилки еще торчали в ее спутанных волосах.
  - Ему нужен отдых, - повторила Шэхх, потому что Торвин ничего не сказал. - Я знаю, я вижу. Ты сильнее, - словно Торвин мог не понять, о ком речь, она ткнула пальцем теперь уже ему в грудь. - Ты можешь еще идти... долго можешь. Он - нет.
  Рийк, не разгибаясь, молча смотрел на носки своих покрытых пылью ботинок со свежеисцарапанными носками. Он столько раз спотыкался о камни, что теперь удивлялся, как выдержала кожа. "Хорошие ботинки", думал он, "какие хорошие крепкие ботинки". Он старательно думал только о ботинках, потому что нужно было не слушать слова этой чертовой замурзанной пацанки, обидные и абсолютно справедливые слова. Сил у него оставалось совсем мало: сбросить с плеч рюкзак и повалиться на землю, вот на что у него еще остались сил. Ну, и может быть, еще скинуть с ног эти ставшие невыносимо тяжелыми ботинки.
  "Хорошие ботинки... только очень уж тяжелые... но все равно хорошие", тупо повторял он про себя, потому что девчонка опять заговорила:
  - Сейчас будет очень круто вверх, - и она рукой показала, как круто. - Это если надо быстро. Можно вокруг склона, - она снова махнула рукой, - это не круто, но долго. Все наши ходят там, а я здесь. Гриччи тоже ходят здесь, - добавила она, и Рийк вздрогнул, вспомнив внешний вид этих милых животных. - Но сейчас их здесь нет. Стая ушла далеко, я знаю.
  "Все-то ты знаешь", тоскливо подумал Рийк. "И какой-то Знак ты знаешь. И про меня знаешь, и про Торвина, гричч его задери, ты тоже знаешь, и кто может идти, а кто нет. Дитя гор. Или старосты?.. Уж больно ты смахиваешь на него обличьем, принцесса из сарая... Сирота, говоришь?.."
  Но девчонка уже ничего не говорила, потому что заговорил Торвин. А говорить железный Торвин мог только одно: надо идти, и идти коротким путем. То есть, понял Рийк, карабкаться на четвереньках в кромешной тьме, оскальзываясь на свежем гриччевом помете. Или что там сказала эта соплячка?.. ушли гриччи?.. значит - распинывая старый засохший гриччевый помет. Существенная разница.
   Он попытался распрямиться, чтобы не стоять в поклоне перед этими двумя суперчеловеками, и чуть не вскрикнул от внезапно пронзившей его измученное тело боли. Ему показалось, что позвоночник оглушительно хрустнул... или это были связки?.. мышцы?.. Но никто не заметил его героического усилия. Девчонка смотрела на Торвина, а Торвин смотрел на девчонку.
  И кривоногая пигалица, нимало не тушуясь под тяжелым торвиновским немигающим взглядом, упрямо заявила:
  - Он не дойдет. Он упадет от усталости и не сможет подняться. А утром будет кричать от боли и тоже не сможет подняться. Ты готов, а он не готов. Зачем ты взял его, если он не готов? Или иди медленно, или иди без него. Но в горах человека бросать нельзя, это закон. Если я повела вас двоих, тебя и его, я буду вести вас двоих. Ты слышал, что сказал староста, и я слышала тоже.
  - Так, - сказал Торвин и повернулся к Рийку. Лицо его осунулось и было в причудливых разводах от смеси пота и грязи. "Представляю, каким красавчиком выгляжу я", подумал Рийк, вспомнив, что не раз смахивал рукой натекавший на глаза пот после того, как в очередной раз споткнулся и буквально прошелся по земле на четвереньках.
  - Ты слышишь, что говорит девчонка?
  Рийк кивнул головой, слышу, мол.
  - И что скажешь?
  Рийк пожал плечами.
  - Убедительно.
  Сарказм Торвина показался Рийку оскорбительным, да тут еще эта пигалица уставилась на него с явным пренебрежением! Он скрипнул зубами и, старательно выговаривая слова, ответил:
  - Идти - так идти. Какого черта тут болтать? Отдохнуть, конечно, не мешало бы... я, похоже, ногу здорово стер. Да и ты не выглядишь бодрячком...
  - Обо мне речи нет, - оборвал его Торвин. - Проблема в тебе. Девчонка права.
  Он еще раз окинул взглядом измученную фигуру спутника и решительно подытожил:
  - Придется отдыхать. Хотя, конечно... Так, ладно.
  Приняв окончательное решение, он повернулся к Шэхх:
  - Покажи удобное место. Сделаем привал часа на два... или три.
  Девчонка молча крутанулась на одной ноге и так же, ни слова не говоря, направилась вперед по круто поднимающейся в гору тропе. Торвин пропустил мимо себя тяжело двинувшегося вслед за Шэхх Рийка, внимательно оглядел угрюмый окружающий пейзаж и зашагал следом...
  
  ... Торвин казался довольным.
  - Два с половиной дня... это лучше, чем я ожидал. Девчонка оказалась классным проводником. И я ведь не доверял этому пройдохе старосте. А гляди ж ты - и девчонка, и зелье оказались что надо.
  Он смахнул со лба очередную привлеченную запахом пота мошку и длинно, со вкусом зевнул.
  - Сегодня ночью нам нужно поспать как следует.
  Рийк отвлекся от массажа зашибленного колена и спросил, кивнув в сторону скрючившейся неподалеку фигурки:
  - А что с ней?
  - А что с ней такого? - удивился Торвин. - Отправим обратно. К братцу и этому, как его... Кривому. Жестяные Колосья - вот они, рукой подать. Дальше проводник нам не нужен... к тому же она, как я понял, животное горное. Здесь не ее стихия... Эй, Шэхх!
  Девочка поднялась и медленно приблизилась к нему, в упор глядя золотисто-желтыми глазами. Рийк в который уже раз поежился, глядя на ее изодранную одежонку: дневной зной - куда ни шло, но ночи в горах - это ночи в горах. Его, Рийка, пробирало даже у костра.
  - Ну что же... Ты молодец, Шэхх. Можешь сказать старосте, что ты действительно хороший проводник. Перекуси с нами... и беги домой.
  Торвин протянул девочке банку недоеденного грейчеса. Так как она не пошевелилась, он поставил банку на землю, положил на нее сверху небольшой ломоть хлеба.
  - Ешь. Я тебе дам еще на обратный путь... если хочешь. Мы сейчас пойдем дальше, а ты возвращайся. Назад, в селение. Скажешь там, что все сделала, как надо... и пусть тебя как-нибудь наградят, что ли. Этот ваш староста - он, похоже, не очень-то щедрый, а?
  Девчонка снова промолчала и стояла, не шелохнувшись.
  - Ну, и чего ты молчишь?
  Она наклонилась, аккуратно взяла хлеб и банку, круто повернулась и отошла на свое прежнее место. Там она уселась на землю спиной к Торвину с Рийком, и принялась есть. Между по-детски торчащими лопатками сквозь драные лохмотья виднелись остро выпирающие позвонки. Правая рука чуть ниже локтя была ободрана, и свежая ссадина еще сочилась кровью. Словно почувствовав взгляд Рийка, Шэхх, не поднимаясь с места, протянула руку, сорвала какой-то листок, плюнула на него и, не глядя, прилепила на содранную кожу.
  Потеряв всякий интерес к девочке, Торвин стал собирать рюкзак. Уже завязав его, встряхнул, нахмурил брови, снова распустил завязки и принялся что-то внутри перекладывать. Рийк продолжал, морщась, растирать колено, поглядывая то на Торвина, то на старательно вычищающую указательным пальцем остатки грейчеса Шэхх.
  Наконец Торвин удовлетворился укладкой рюкзака и, посмотрев на Рийка, недовольно поинтересовался, собирается ли он идти дальше.
  Рийк неторопливо завязал свой рюкзак, затем, словно взяв пример с напарника, снова открыл. Выдернув оттуда запасную рубаху, желтую в черную клетку, он подошел к Шэхх. Заслышав его шаги, она резко повернулась, прижав к груди свое новообретенное сокровище - консервную банку. Рийк протянул ей рубаху. Девочка непонимающе глядела на него снизу вверх, и вся ее напряженная фигурка демонстрировала готовность в одно мгновение вскочить, отпрыгнуть, убежать...
  - Возьми. Это тебе.
  Глаза Шэхх расширились в непомерном удивлении; она приоткрыла было рот, чтобы что-то сказать, но только шумно сглотнула слюну.
  - Ходишь почти голая... а ты девушка все-таки. Ну, бери же. Она длинная, будет тебе вроде платья.
  Он подошел к девочке и набросил рубашку ей на плечи. Грубая ткань соскользнула с худеньких плеч, но Шэхх неуловимым ловким движением изогнулась и подхватила ее свободной рукой.
  - Ну вот, теперь другое дело. Смотри, не отдавай никому! Специально приду проверю, носишь или нет! - без тени улыбки предупредил Рийк, наклоняясь за рюкзаком. Девочка неуверенно кивнула.
  - Тут тебе еда, - Торвин показал пальцем на плоский камень, только что служивший им столом. На нем осталось немного хлеба и мешочек с жалкими остатками той провизии, что презентовал им в дорогу староста. - Беги домой... счастливого пути.
  Он закинул рюкзак на плечи и, не глядя ни на потрясенную царским подарком Шэхх, ни на замешкавшегося Рийка, широко зашагал по сбегающей вниз тропе. Рийк вскинул на плечи свою поклажу, улыбнулся смотрящей на него во все глаза девочке, подмигнул ей и, дождавшись на губах ее робкой неуверенной ответной улыбки, прощально взмахнул рукой и торопливо захромал вслед за товарищем.
  - Дурак, - не поворачиваясь, сказал Торвин, когда Рийк догнал его и привычно пристроился сзади - след в след. - Где ж ты теперь... Сентиментальный дурак.
  Рийк промолчал. Он знал, что поступил неразумно, и при том был уверен, что поступил правильно...
  
   * * *
  
  - Я же говорила! Ведь говорила же, а?
  Алина подошла к сидящему за компьютером Матвею, положила ему руки на плечи, и он запрокинул голову назад, потерся затылком о пуговицу на ее блузке.
  - И что, теперь - только это?
  - Нет, не только. Твоего любимца Соггеса приказано не оставлять вниманием. А остальное пока - в долгий ящик. В долгий-долгий...
  Дальше говорить было совершенно невозможно, потому что Алина склонилась и потерлась носом о его нос... все-таки эскимосы кое-что соображали, успел подумать Матвей, прежде чем вскочить и обнять девушку так, как следовало, по его мнению...
  - Ну все, Матвей, все... у меня губы распухнут!..
  - А мне нравятся женщины с припухшими губами...
  - Дело вкуса, конечно... но я предпочитаю свой обычный размер... в смысле, объем... ну, хватит же, наконец!..
  После еще нескольких минут такого же рода сопротивления, призванного, что очевидно, отнюдь не прекратить занятие, о котором шла речь, Алина все же вырвалась из объятий своего друга. Поправив прическу и некоторые другие элементы своего внешнего вида, она принялась собирать разлетевшиеся по полу листки рукописи. Матвей бросился ей помогать. Потом некоторое время ушло на сортировку страничек.
  - И что, они еще встретятся с этой... дикой девочкой? - поинтересовалась между делом Алина.
  - Да откуда я знаю... ни малейшего понятия не имею, - как всегда, ответил автор. - Но вообще - вряд ли. Обратно наверх... вряд ли.
  - Куда наверх? - не поняла Алина. - В горы?
  - Да нет, на Обрыв. То есть, из-под Обрыва, или как там будет правильнее.
  - Так они спустились?
  Матвей неохотно кивнул.
  - И не даешь мне почитать? Зажилил продолжение?
  Автор получил необидный подзатыльник, а с ним и моральное право на ответное нападение, что и было им исполнено со вкусом и явным удовольствием для обеих сторон.
  - Так все же зажилил? Скрыл?
  - Да не скрыл, просто не распечатал еще. Остальное пока еще там, - он махнул рукой, - в ящике.
  - Так давай, печатай! Зачем принтер покупал? Давай-давай, я хочу дальше!
  - Да я еще не совсем уверен...
  Но кого бы интересовала его неуверенность? Пришлось выводить на принтер свеженаписанное продолжение.
  
  
  ... - Похоже, у нас возникли серьезные проблемы.
  Торвин чуть приподнялся со ствола поваленного дерева, на котором они с Рийком присели пообедать, и снова опустился на него. Рийк с трудом подавил инстинктивное желание - вскочить и бежать! - и тоже остался сидеть, но неловким движением сбил на землю кружку, Драгоценная вода моментально впиталась в пересохшую землю, но оба не обратили на это никакого внимания. Глаза их напряженно следили за приближающими фигурами двух всадников.
  Добберы были хороши: откормленные, ухоженные, с рельефными мышцами, так и перекатывающимися под блестящей кожей. И упряжь была добротная, - безо всяких дурацких украшений, которыми так увлекается молодежь из числа знати, но крепкая, ладная, и с первого взгляда было видно, как любовно и со знанием дела ее подогнали.
  А вот седоки выглядели похуже: усталые, пропыленные, с темными пятнами пота на задубелых форменных рубахах, перехваченных не по уставу распущенными ремнями. Первый был постарше, заметно шире в плечах, с темным от загара лицом и контрастно белой в вырезе распахнутой рубахи шеей. Правой рукой он небрежно придерживал узду своего доббера, а левую демонстративно положил на расстегнутую кобуру.
  Второй был еще молод и выглядел совсем непредставительно: щуплый, невысокий, да еще и сидящий в седле как-то неловко, - ссутулившись и слегка перекосившись на бок. Но выглядел он несколько бодрее, может, из-за того, что глядел на Торвина с Рийком с неприкрытым юношеским любопытством. Подъезжая, он даже шею вытянул вперед, вглядываясь в незнакомцев, но сидел все так же по-дурацки мешковато.
  Тот, что постарше, направил своего доббера вплотную к сидящим. Только когда зверь оказался совсем рядом, и горячее дыхание из его ноздрей Рийк явственно ощутил на своей щеке, Торвин медленно поднялся. Рийк тоже выпрямился, морщась от боли в ноге.
  Доббер переступил мосластыми лапами и слегка попятился. Всадник сильно стиснул его бока ногами, - зверь натужно всхрапнул и больше с места не сдвинулся. Угадав в Торвине главного, альмерк уставился на него своими слегка выкаченными глазами, производя нижней челюстью какие-то неопределенные жующие движения. Не дождавшись ни приветствия, ни каких-либо других слов, он хрипло откашлялся и прокаркал что-то вроде "кто такие?".
  Рийк ожидал, что Торвин поведет себя таким же образом, как у старосты: небрежно и уверенно. Но тот заговорил вдруг голосом торопливым и заискивающим:
  - Да кто мы... Идем вот с Сухих Болотин... В горах проплутали немного, это было, как же... А и как не заплутать? Туда тропа, сюда... По равнинке-то идешь да идешь себе за удовольствие, тут что и переживать, вон - впереди все видать, и думать нечего! А там, в горах этих проклятых...
  Пожилой откашлялся еще раз, да так внушительно, что доббер слегка присел на задние лапы и помотал головой.
  - Что ты мне тут про горы, гриччев хвост! Я спрашиваю, кто и куда!
  Торвин пожал плечами и продолжил в том же стиле:
  - Так кто? - это ясно кто... У нас все в порядке. А то куда же? Вот, глядите, все как положено, никаких тут тайн нету, прописано по всем статьям, само собой...
  И вытянул из какого-то потайного кармана две синие пластинки.
  Рийк внутренне сжался. Карточки СП-7 изготовил Закройщик по единственному имевшемуся в его распоряжении образцу. Он, конечно, редкий умелец, этот Закройщик, но ведь у него даже не было уверенности, что заветные "семерки" как-нибудь не изменили в последнее время.
  Пожилой повертел в руке карточки, невнимательно взглянул на них и протянул через плечо молодому:
  - Это по твоей части, Дьюк!
  Сам же продолжал цепко оглядывать стоящих перед ним путешественников.
  Рийк изо всех сил старался выглядеть непринужденно, но у него даже кулаки судорожно сжимались от нервного напряжения. Он не мог глаз оторвать от того, которого назвали Дьюком: тот вертел синие "семерки" так и эдак, только что на зуб еще не пробовал.
  Торвин стоял, глуповато ухмыляясь и переминаясь с ноги на ногу, и даже поглядывал на разложенные на стволе дерева припасы, словно не терпелось ему вернуться к немудрящей трапезе. Он даже сделал неуверенно-приглашающий жест альмеркам: мол, не хотите ли присоединиться? Младший, поглощенный своей экспертизой, ничего не заметил, а старший презрительно мотнул головой.
  Торвин пожал плечами, шмыгнул носом и с хрустом почесал себе лопатку. Изогнулся весь, перекривился, но достал свербящее место и с наслаждением поскреб. И всякому ясно должно было стать, что ничто его сейчас больше в жизни не беспокоит, кроме зудящейся спины, а что там высматривает этот недоросль Дьюк - не волнует его ни в малейшей степени.
  Старший альмерк, наскучив ожиданием, рыкнул молодому:
  - Ну, что там у них?
  Тот поднял на него глаза и с силой потер потный лоб правой рукой, в которой были зажата узда. Доббер под ним глухо всхрапнул и принялся разворачиваться на месте. Очевидно, ему надоело стоять и он обрадовался, что наездник решил тронуться дальше. Дьюк неловко принялся натягивать узду, разворачивать доббера в первоначальную позицию, и при этом выронил на землю "семерки". Гарцующий доббер тут же впечатал их в грунт своей тяжелой лапой.
  Рийк дернулся было - поднять, но побоялся соседства возбужденного зверя, с которым никак не мог справиться молодой альмерк.
  Наконец, тот сумел усмирить взбунтовавшегося доббера.
  - Ну?.. - повторил старший, неодобрительно наблюдавший за действиями своего напарника.
  - Что ну, - раздраженно ответил Дьюк, и голос у него оказался совсем по-мальчишески звонким. - Что - ну? Нормально все. Я бы сразу сказал, если что... Чертова скотина, совсем уже от рук отбился! Будь я проклят, если хоть раз еще позволю этому идиоту Нахагесу подойти к моему Свипсу ближе, чем на пятьсот шагов!
  Старший скривил скептическую мину, но понять, относится ли она к намерению молодого удержать на таком почтительном расстоянии от своего доббера некоего дурно влияющего на его дисциплину Нахагеса, или к его оценке достоверности валяющихся на земле СП-7, было невозможно.
  - А что? - продолжал видимо наболевшую тему Дьюк, задетый молчаливым сомнением старшего альмерка. - Если надо, я поговорю с Ямгой, он мне кое-что должен... А Ямга, между прочим, из клана Ар-Хеев! Ему Нахагес - тьфу, мелочь! Он таких, как Нахагес, в свой дом уборщиком нижних пределов не возьмет...
  - Насчет уборщика - не знаю, - веско начал старший, трогая с места своего доббера, - а вот что я точно знаю, так это то, что Нахагес близко знается с Нарией, а та, между прочим, из Пой-Жембов... И еще неизвестно, кто в итоге будет обходить стойло Свипса за пятьсот шагов...
  И они, словно напрочь забыв о двух замерших столбами путешественниках, неторопливо поехали прочь, продолжая обсуждать запутанные родственные и дружеские связи высокопоставленных, судя по двойным названиям кланов, персон.
  Когда альмерки удалились на приличное расстояние, Торвин с шумом выдохнул воздух и опустился на ствол дерева. Рийк бросился поднимать синие карточки. К счастью, они оказались неповрежденными. Он бережно протер их полой рубахи и протянул Торвину. Тот тоже внимательно оглядел их, покачал головой и спрятал за пазухой.
  - Ай да Закройщик! - протянул он задумчиво. - Ну, мастер!
  И Рийк полностью с ним согласился...
  
  ... - Здесь должно уже быть близко.
  Торвин проглотил последний ломтик грейчеса и вытер рот рукавом. Внимательно взглянул на Рийка. Тот осторожно мял распухшее колено, морщась и поскрипывая зубами от боли.
  - Карготекс кончился?
  - Вчера последнюю таблетку слопал, - мрачно подтвердил Рийк, не отрываясь от своего мучительного занятия.
  Несколько поколебавшись, Торвин вытащил из рюкзака баклажку из челембета и протянул напарнику.
  - Хлебни чуть-чуть... как тогда.
  У Рийка чуть не свело судорогой горло, - вспомнился отвратительный вкус зелья, которым снабдил их староста. Однако он без малейшего колебания взял у Торвина посудину и влил себе в рот несколько капель. Проглатывать было нечего, - вся жидкость размазалась по языку. Рийк даже глаза зажмурил и прижал к губам сжатый кулак: показалось, что так легче будет справиться с моментально возникшим рвотным рефлексом.
  В первый раз, когда Рийк глотнул настойку кор-коя, в горах, он чуть тут же не извергнул ее на землю. Сейчас же он был морально готов, да и глоток сделал значительно меньше.
  Действие волшебного зелья не заставило долго ждать. Волной от головы к ногам по телу толчками прокатилась горячая волна. Ощущение было такое, словно исчезла сила тяжести, и если хорошенько оттолкнуться ногой - оторвешься от земли. Мучительной боли как не бывало. Рийк даже нарочно даванул пальцами красную отекшую коленку - никаких неприятных ощущений, так, легкое покалывание.
  Он упруго поднялся, даже слегка сдерживая себя в движении, - как бы и в самом деле не взлететь! - подхватил невесомый рюкзак.
  Торвин усмехнулся.
  - Видел бы ты сейчас свою физиономию!
  Как там изменилась сейчас его внешность, Рийка нисколько не интересовало. Его распирала жажда деятельности. Если бы Торвин промедлил еще немного, он готов был подхватить его на плечо и понести вместе с поклажей.
  - Идем, что ли? - нетерпеливо спросил он, едва ли не гарцуя на месте, как вчерашний доббер под молодым альмерком.
  - Идем, идем, - все еще усмехаясь, подтвердил Торвин, поднимаясь на ноги и устраивая на плечах рюкзак. - Дуй вперед, я за тобой. Да не ускоряйся слишком! Я-то без допинга...
  Они шли безо всякой тропы, по каким-то известным одному Торвину ориентирам. Вокруг, как и в начале их пути, расстилалась равнина, и солнце палило нещадно, и жестко хрустела под подошвами выгоревшая до проволочного состояния трава.
  И действительно, оказалось уже близко.
  Рийк буквально нутром почуял, что они снова выходят к Обрыву. Словно каким-то органом чувств ощутил впереди огромную пустоту пространства.
  И вот уже снова эта пустота начинается от самых ботинок Рийка, и в ее глубине переливается, лениво ворочаясь, мутный живой туман. Рийк осторожно присел на корточки, не отрывая глаз от этой бесформенной, бесструктурной массы. Спиной почувствовал, как тихо, почти бесшумно, подошел сзади слегка отставший Торвин и остановился. Даже дыхания не было слышно.
  Некоторое время, минуты две, они так и молчали, глядя в разверзшуюся перед ними бездну. Потом Торвин негромко сказал:
  - Теперь пойдем вдоль края. Ты как еще... ничего?
  Рийк был очень даже ничего. Особой легкости, правда, уже не ощущалось, - сказался нелегкий отрезок пути, - но усталость еще не подступила, и нога пока не болела. Хотя некоторое неудобство возникло, словно сгибаться колену мешал ватный валик. Рийк понимал, что скоро действие кор-коя закончится, и он практически обезножит... но пока думать об этом не хотелось. Раз надо было идти - это следовало делать как можно быстрее, пока была возможность.
  - Надо поторапливаться.
  Рийк обернулся. Торвин - этот железный Торвин! - выглядел очень усталым. У него запали глаза и резко обозначились скулы. Мокрые от пота пряди волос прилипли ко лбу. Тяжело достался ему этот переход, вдогонку за буквально мчащимся Рийком!
  Торвин пятерней убрал волосы со лба. Поймав на себе сочувствующий взгляд товарища, подтянулся, подбросил на плечах рюкзак, остро глянул на Рийка.
  - Двинулись.
  Дальше шли вдоль Обрыва, метрах в двадцати от края.
  Минут через сорок Рийк почувствовал тупую боль в ноге. Она давала пока далекие пробные сигналы, не мешая шагать, но скоро ситуация будет ухудшаться со скоростью обвала. Рийк прибавил шаг. Пока можно терпеть, надо успеть пройти как можно больше.
  Торвин снова отстал, но шел недалеко, и Рийк слышал, как хрустит у него под ботинками трава.
  Боль все усиливалась, и Рийк начал слегка прихрамывать, стараясь при этом удерживать взятый темп. Скоро это стало уже невозможным. К тому же стремительно начала накатывать усталость, сковывая по рукам и ногам, валясь на плечи неподъемным грузом. Вот уже Торвин, не говоря ни слова, обогнал Рийка и пошел впереди. Рийк некоторое время держался за ним след в след, но скоро отстал и шел уже на одном самолюбии, с усилием переставляя не желающую сгибаться ногу и тяжело припадая на нее.
  Скоро процесс передвижения требовал уже таких усилий, что Рийк глядел только себе под ноги, часто смахивая натекающий на глаза пот, и даже не думал о удаляющемся Торвине. "Мог бы и притормозить", подумал он мимолетно, "или хоть взять рюкзак... А, впрочем, когда я пер, как заводной, на кор-кое, я ведь тоже не очень-то притормаживал, и помощь ему не предлагал, а мог бы... Хороша, в общем, парочка!"
  Когда боль стала уже невыносимой, Рийк остановился и только тогда поднял глаза. Оказалось, Торвин стоит метрах в сорока впереди у самого края Обрыва, так же, как в тот момент, когда они впервые вышли к нему. Кое-как Рийк доковылял до своего напарника и буквально рухнул на землю, не удержавшись от болезненного стона.
  Торвин, не оборачиваясь, раздумчиво произнес:
  - Что, совсем худо...
  Интонация его при этом была не вопросительная, а, скорее, утвердительная. Рийк ничего не ответил. Прижав ладони к больному колену, он чувствовал сквозь ткань штанов сильный отек, расползшийся уже с колена вверх и вниз по ноге. Болью отдавалось любое движение. Когда Рийк закашлялся, в колено стрельнуло так, что выступили слезы на глазах.
  Рийк сквозь зубы чертыхнулся и лег навзничь, прикрыв рукой лицо.
  - Значит, совсем... - с той же интонацией протянул Торвин.
  Рийк почувствовал, что он повернулся, но снова промолчал и руку от лица убирать не стал.
  - В общем, так, - сказал Торвин, и голос его был снова уверенный и не допускающий возражений. - Ты пока отдыхай здесь, а я пройдусь немного. Похоже, мы уже совсем близко. Я схожу налегке.
  Рийк услышал глухой звук брошенного на землю рюкзака.
  - Подкрепись пока, если хочешь. Или подожди меня.
  Захрупала трава под удаляющимися шагами, и скоро все стихло.
  Рийк приподнялся на локтях и увидел удаляющуюся вдаль фигуру. Фигура шла у самого края Обрыва, иногда останавливаясь на несколько секунд, и видно было, как Торвин наклоняется, выглядывая что-то в клубящемся тумане.
  Рийк снова откинулся на спину. Лежать было неудобно, но никаких сил не было переустраиваться. Он ограничился тем, что пристроил под голову свой рюкзак. Есть хотелось, но это даже представить было страшно: подняться, доковылять до торвиновского рюкзака, что-то оттуда доставать, открывать, резать... Вот пить хотелось не на шутку.
  "Сейчас полежу немного", пообещал сам себе Рийк, "потом достану фляжку". И уже через минуту провалился в тяжелое мутное забытье...
  
  ... Ступени были узкие и неудобные, спускаться приходилось, плотно прижимаясь боком к стене Обрыва. Земля - влажная, холодящая левое плечо и бедро - бесшумно осыпалась тонким слоем, собираясь на ступенях.
  В вязком тумане гасли все звуки, голос становился глухим и далеким, казалось, что даже самого себя слышишь откуда-то со стороны. Холодно не было, но ощущение промозглости не оставляло ни на секунду.
  Иногда бесконечный ряд ступеней прерывался, и возникала площадка, углубляющаяся в земляную стену, - своеобразная пещерка размером примерно с ту, что приютила Торвина с Рийком во время урагана. Два человека могли без особого труда, хотя и без комфорта, устроиться в ней для отдыха.
  Рийк выцеживал на ладонь несколько капель из заветной баклажки и осторожно, едва касаясь воспаленной кожи, наносил жидкость на больную ногу. Это позволяло почти не чувствовать боль, но и саму ногу Рийк чувствовал как-то весьма условно, - словно ладно приделанный протез. Из-за этого протеза двигался он довольно медленно, приноравливаясь к неловким движениям, которые приходилось производить, спускаясь со ступени на ступень.
  Очень хотелось есть. Припасы почти закончились, и Торвин выдавал пищу крохотными пайками, не столько утолявшими голод, сколько обострявшими его. Хорошо, что воды было достаточно: ручеек, еще до начала спуска, был обнаружен Торвином как нельзя более кстати. Впрочем, он явно знал о существовании этого источника воды и даже ориентировался по нему, определяя местонахождение лестницы. Откуда была у него эта информация, Рийк не знал, но ничего об этом не спрашивал.
  Уже через пару часов бесконечного движения вниз отчаянно заболели мышцы ног и спины. Даже железный Торвин едва удерживался от стона, устраиваясь на очередной отдых и - особенно - делая первые шаги после этого отдыха.
  Вообще, ощущение было странное: на бесконечной неизвестно кем созданной, вырубленной в бесконечной отвесной стене лестнице, среди бесконечного густого тумана... Рийку то казалось, что они напоминают двух крошечных букашек, упрямо ползущих неизвестно куда и зачем по огромной стене, то, наоборот, невесть откуда возникало ощущение собственной нелепой громоздкости. Чувство времени же пропадало вовсе, и Рийк никогда не мог с достоверностью сказать, давно ли был последний передых, да и вообще - утро сейчас, к примеру, или вечер. Он двигался, как автомат, полностью полагаясь на команды Торвина: отдыхать или идти.
  Однажды, когда Рийк спускался первым, он обнаружил разрушившиеся, полуобвалившиеся ступени. Идти по ним ему показалось опасным, и он в нерешительности остановился, тяжело привалившись к стене Обрыва. Впервые он подумал: а что, если дальше пройти будет невозможно? Подняться обратно он явно не сможет, - не хватит сил. Без пищи, да еще с этой полуживой ногой. Просто-напросто кинусь туда... в туман, с усталым безразличием подумал он.
  Со всеми возможными предосторожностями Торвин обогнул Рийка и принялся, опустившись на колени, ножом выправлять ступени. Постепенно он спускался все ниже, и скоро стал почти не виден в тумане. Оттуда, из переливающейся мути, глухо прозвучал его голос:
   - Здесь уже все нормально, можно идти!
  Буквально ползком, на "пятой точке", Рийк преодолел опасный участок, и снова продолжился бесконечный спуск.
  В этот день они съели последние крохи еды.
  Рийк свою порцию тут же с жадностью проглотил, и заметил, что Торвин, поколебавшись, отделил кусочек хлеба и положил в нагрудный карман рубахи. А ты молодец, подумал он, ты все тот же железный Торвин.
  Воды было еще достаточно. Рийк хлебнул изрядную дозу и тут же пожалел, почувствовав, как исчезает во рту слабый привкус пищи. Надо было сначала напиться, а потом уже жевать... долго-долго тщательно жевать, укорил он себя...
  
  ... Очередная пещерка была побольше обычного, и они устроились для сна с некоторым даже комфортом. Слабость была такая, что сил у Рийка хватило лишь на то, чтобы поудобнее устроить больную ногу, и он тут же провалился в тяжелое забытье.
  Очнулся он от мучительно стянувшей все тело судороги в желудке. Во рту было сухо до такой степени, что казалось - язык скрежещет о небо. Тело покрылось холодной липкой испариной. Рийк повернулся на бок, осторожно подтянул колени к животу и лишь после этого открыл глаза.
  В пещерке он был один. Рюкзак Торвина с запасом воды стоял рядом, самого же его не было. Рийк полежал еще немного, и когда революция в животе немного утихла, сел. Выглянул из пещерки. В обозримом пространстве лестница была пуста. Рийк хотел крикнуть, но язык его не слушался, а горло издало какой-то неопределенный хрипящий звук. Пришлось достать флягу и сделать несколько хороших глотков.
  Он трижды крикнул: "Торвин!.."; туман безразлично проглотил его призывы. Рийк снова откинулся на спину. Вот и все, подумал он. Неважно, что с Торвином: ушел ли он в одиночку, сорвался ли он с лестницы, или бросился в бездну сам; это совершенно все равно. Без воды он один бы не пошел, это ясно. Значит - все. Рийк остался один. Без еды, с почти не работающей и отчаянно болящей ногой. Впрочем, нет, отчаянно болящей ее сейчас назвать было нельзя: боль стала тупой и словно бы далекой. Ткань штанов туго обтягивало колено, и страшно было даже обнажать его.
  Рийк закрыл глаза. Никуда не пойду, подумал он. Хорошо бы заснуть... и уже не просыпаться. Легко и безболезненно.
  Он еще какое-то время лежал, ни о чем не думая, и чувствуя только облегчение от того, что не надо вставать и снова ползти вниз и вниз по проклятым ступенькам. Постепенно он снова погрузился в темное беспамятство безвременного сна...
  
  ... Сочные плоды имели слегка вяжущий вкус, но голод утоляли прекрасно. Нужно было только стараться не касаться зубами косточки: горечь во рту потом долго не проходила.
  Рийк осторожно обкусал еще одну ярко-желтую фруктину и запулил косточкой в ствол ближайшего дерева. Снаряд скользом задел шершавую кору и упал в траву.
  - Снайпер, - без выражения констатировал Торвин, даже не подняв головы. Он внимательно исследовал состояние только что снятых штанов, и результатами этого исследования был явно недоволен. Перехватывая изодранную ткань то так, то эдак, он принялся покусывать нижнюю губу.
  Рийк забросил руки за голову и повалился в мягкую траву. Тут же на качающемся возле его лица стебельке возник какой-то мелкий лупоглазый насекомец, который засучил суставчатыми лапками, явно примеряясь к расстоянию до заинтересовавшего его человеческого носа. Пришлось с силой дунуть на любопытного. Насекомец исчез.
  Повалявшись немного, Рийк сел. Торвин все еще размышлял над дырявыми штанами. Его голые ноги были все в синяках и ссадинах, а на левом бедре красовался гигантский сиренево-черный кровоподтек.
  Рийк вздохнул и тоже принялся раздеваться. С больной ноги штанина снялась еле-еле, обнажив безобразно раздувшееся колено. Туго натянутая кожа лоснилась и приобрела неестественный синюшный оттенок. Ниже опухоли, на икре, резко обозначились, буквально выперли, вены.
  Только сейчас Рийку пришло в голову: как странно, что он вполне прилично чувствует себя, несмотря на такую серьезную травму. Ни температуры, ни каких- либо других негативных реакций организма.
  - Да, странно, - произнес он вслух.
  - Что? - отозвался Торвин. Он уже вышел из состояния сосредоточенного раздумья и копался в своем рюкзаке.
  - Да вот... с ногой-то, похоже, совсем хреново... а сам я вполне ничего. По идее, жар уже должен быть и все такое...
  - А-а, вот ты о чем. Думаю, ничего странного тут нет. Дедушке скажи спасибо.
  - Дедушке? Какому еще дедушке? - озадачился Рийк.
  - Этому... как его... ну, старостиного-то прислужника. Настоечка была первый сорт, без обмана. Ее и благодари, вместе с изготовителем.
  Торвин извлек на свет толстую иглу, воткнутую в крошечный моток ниток, и принялся за починку особо зияющих прорех.
   - Только вот не знаю, как дальше будет, - добавил он через некоторое время, откусывая нитку. - Давно ты выдоил последние капли?
   Последние три капли из челембетовой баклажки Рийк проглотил вчера, когда во время приступа слабости чуть не полетел со ступенек. Это было буквально за пару минут до того, как снизу из тумана появилась фигура Торвина...
  - Ну все, - объявил Торвин. - Нитка кончилась. Чего не скажешь о дырках.
  Похоже, он пытался шутить, этот железный Торвин...
  
  ... Рийк мечтал только об одном: потерять сознание.
  Боль была так сильна, что в глазах метались кроваво-черные тени, и он слышал свой собственный крик - словно со стороны. Привязывать его к столу было, похоже, излишней мерой, так как он оказался буквально парализованным болью, так что если бы ему крайне понадобилось сейчас, к примеру, махнуть рукой, он просто физически не смог бы этого сделать.
  Наконец, организм смилостивился и отключил сознание...
  
  ... Сознание вернулось не сразу. Это был какой-то дробный процесс: с появлением и исчезновением визуальных объектов, звуков, запахов, ощущений в разных частях тела.
  Так, вид низко нависшего над головой потолка из каких-то затейливо переплетенных веток тесно связался в памяти с резким неприятным запахом неизвестного варева, - тяжелым, сальным, вязким. Чувствовал ли он тогда боль, Рийк абсолютно не помнил.
  Потом был звук: далекий, не прекращающийся ни на минуту ровный гул, то накатывающийся, то уползающий в глубокие норы, откуда он как будто бы происходил. И тянущая мучительная боль в пояснице. Рийк, помнится, подумал: почему болит спина, ведь повреждена была нога? Но мысли путались, ускользали и пропадали вовсе.
  Еще Рийк запомнил голос. Это был голос женщины, явно не молодой, но и не старой; голос высокий, сильный и уверенный. Что произносил этот голос, Рийк не запомнил, осталось только ощущение: с ним будет все в порядке, она знает, что делает.
  Первые вполне осознанные впечатления связаны были с Торвином.
  Рийк, не открывая глаз, сглатывал какую-то густую теплую кисловатую жидкость. И вдруг подавился, закашлялся и изверг обратно все проглоченное ранее. С усилием открыв глаза, он увидел Торвина, с брезгливым видом очищающего, кажется, пучком сухой травы, запачканный рукав. Увидев, что Рийк смотрит на него, Торвин сказал что-то вроде "да ладно, чего там" и отвернувшись от постели, громко позвал:
  - Отэнн!
  Ему отозвался все тот же женский голос, и появилась его обладательница - светловолосая, с тонким строгим лицом, плотно сжатыми бледными губами. И сразу возникла влажная салфетка, вытирающая Рийку подбородок и грудь, и ко рту снова поплыла ложка с кисловатым содержимым. Рийк попытался было сказать "не надо" и даже помотать головой, но женщина опередила его, твердо сказав "надо", и он послушно принялся глотать, и съел все, что ему дали, и обессиленно вздохнул, окончив трапезу.
  И в этот момент он вдруг осознал, что совсем не чувствует боли в ноге. Он резко приподнялся, опираясь на локти, но увидел ниже пояса лишь гладкую поверхность темно-коричневого одеяла. От совершенного движения у него закружилась голова, но он не лег, а лишь прижмурил глаза, пытаясь остановить начавшееся вращение окружающего мира вокруг себя.
  Сильные, не терпящие сопротивления руки уложили его обратно на подушку.
  Голос Торвина произнес:
  - Что ты так прыгаешь? Рано тебе еще. Отдыхай пока.
  С трудом ворочая языком, заново вспоминая, как именно нужно произносить слова, Рийк медленно спросил:
  - Торвин, что у меня с ногой?
  - С ногой, говоришь? - зачем-то переспросил Торвин. - Это у тебя теперь никак, с ногой. Тебе придется как-нибудь без нее обходиться.
  - Что?!
  Рийк снова дернулся, - подняться, но Торвин жестко удержал его за плечи.
   - Лежи, лежи. Отэнн говорит, тебе еще нельзя подниматься. Эти средства, которые они тут используют... В общем, мозги они набок на некоторое время сворачивают, и это время у тебя еще не закончилось. Вот завтра уже можно будет сесть... так, Отэнн?
  В поле зрения Рийка снова появилась та же женщина. Властным жестом отстранив Торвина (и он безмолвно подчинился, этот железный непререкаемый Торвин!), она наклонилась над больным и внимательным долгим взглядом впилась в его глаза. Рийк хотел, но не мог отвести взгляд и покорно смотрел прямо в ее длинные кошачьи зрачки.
  Выпрямившись, женщина повернулась к Торвину и громко (неуместно громко, показалось Рийку) объявила:
  - Он будет лежать еще два дня. Два.
  Торвин молча кивнул, и они вместе отошли от постели Рийка куда-то вглубь помещения, за его изголовье, и там вполголоса стали о чем-то переговариваться.
  Рийк лежал, буквально распластанный словами Торвина. Нога... что это значит, - обходиться без нее?! Нет ноги?! У него отрезали ногу?!
  Стараясь не привлечь снова внимания Торвина и этой, как ее... Отэнн ?.. Рийк осторожно приподнял голову с подушки. Попробовал пошевелить левой ногой. Нога послушалась и вполне успешно согнулась и разогнулась в колене. Одеяло сдвинулось, и стало видно, что справа... что справа оно практически ничего не прикрывает.
  Рийк вытянул руку и медленно провел ладонью по бедру и ниже. Кончики пальцев вытянутой руки скользнули вниз. Было бедро, вернее, половина бедра, безобразно толстое, чем-то плотно обмотанное и абсолютно ничего не чувствующее.
  А дальше не было ничего. Одеяло там было. Из гладкой тонкой ткани темно-коричневого цвета. И все.
  Рийк уронил голову на подушку и убрал руку с того, что еще недавно было его правой ногой. Безобразно распухшей, нестерпимо болящей, плохо повинующейся, но все же ногой. Нижней конечностью. Элементом аппарата движения.
  - Конец аппарату, - подытожил он вслух.
  - Что ты сказал? - отозвался Торвин.
  Рийк ничего не ответил. Он закрыл глаза...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"