Зеркало отразило обессиленно сидящего на стуле человека с отрешенным лицом. Кристофер даже не сразу узнал себя в этом отражении. Он тряхнул головой, энергично потер виски, скорчил себе зверскую рожу и вышел. За дверью его уже ждал Меркль.
- Я думаю, вы будете ждать свою супругу? Я провожу вас в удобное для ожидания место. Кстати, как ваше самочувствие?
Кристофер пожал плечами:
- Вполне приличное... Знаете, а я ведь не помню, что чувствовал в этом вашем... зазеркалье! Просто есть ощущение, что прошло какое-то время... и все.
- Бывает и так, - Натан, слегка прищурившись, внимательно смотрел в лицо гостя. - Бывает. Вы обязательно вспомните... несколько позже. Скажите, а вам хочется - вспомнить?
- Ну, собственно, раз уж согласился на эти... как их назвать... эксперименты?.. конечно, небезынтересно. И, как я понимаю, вы еще поинтересуетесь у нас, что мы испытываем, не так ли?
- Безусловно, поинтересуюсь, вы абсолютно правы. Но - всему свое время...
Натан сделал приглашающий жест, и они прошли в соседнюю комнату, где Кристофер с журналом в руках остался в ожидании появления супруги, которая на правах победительницы вошла в царство зеркал последней.
... Это было первое поселение, встреченное им в пустыне, - кучка жалких лачуг в крохотном оазисе. Зато колодец, давший жизнь паре десятков чахлых пальм, выглядел весьма основательно: массивная кладка плотно пригнанных камней, солидно обустроенный ворот для подъема воды. Здесь же длинное корыто - поилка для добберов. Земля вокруг поилки утоптана до плотности бетона и абсолютно чиста, - высушенный помет добберов местные жители используют в качестве топлива и еще для некоторых строительных целей.
Вода во втором кожаном мехе еще не закончилась, и Он мог позволить себе не выходить к селению сразу. Заняв удобную позицию, Он принялся наблюдать. Возле хижин мелькали человеческие фигуры, судя по одежде - женские. В тени пальм резвилась ребятня, звонкие детские голоса раздавались далеко, и Он даже смог расслышать несколько слов, - шла активная игра в камешки.
Там же, под пальмами, обреталась пара добберов. Животные были тощие и унылые. Тот, что покрупнее, все время поджимал заднюю правую лапу, второй же и вовсе улегся и вид имел самый безразличный. Совсем не похожи были эти одры на тех ухоженных могучих зверей в роскошной упряжи, которых Он видел на скачках в Бартане...
Селение выглядело совсем мирным, и Он решил выходить. Вскинув мешок на плечи, направился прямиком к лачугам. Его заметили, и фигур стало значительно больше. Навстречу, вопреки предостерегающим крикам матерей, высыпали ребятишки.
Приблизившись достаточно близко, Он поднял руки ладонями вперед, демонстрируя свою безоружность. Навстречу ему, шуганув по дороге ребятню, вышел приземистый коренастый мужчина в традиционном для этих мест одеянии: длинном халате - сек-чете - и намотанном на голову платке - ловво. Одежда была изрядно потрепанной и настолько же грязной. Зато за поясом у него торчал очень даже приличного вида тесак, - начищенный, наточенный и, кажется, даже с резной рукоятью.
Абориген остановился шагах в пяти перед пришельцем и скрестил руки на груди. Видимо, для пущей уверенности он широко расставил ноги и выпятил нижнюю челюсть.
- Чистой воды вам, - поздоровался Он, также останавливаясь.
Мужчина слегка помедлил, демонстративно оглядывая незнакомца с головы до пят, но на приветствие ответил. Голос у него был низкий, хриплый, и говорил он, заметно растягивая слова.
- Могу я отдохнуть у вас? - спросил Он, поправляя заплечную лямку мешка. - У меня кончается вода и совсем нет пищи.
Мужчина со смаком поскреб у себя за ухом и снова скрестил руки на груди, - видимо, эта поза символизировала в его понимании власть.
- Откуда ты идешь?
- Я вышел из Бартана, прошел через Ражьи Семена и Гиборею, потом - через Третий Локоть - и сюда.
Абориген широко осклабился, обнажив редкие порченые зубы:
- Через Третий Локоть? А где же твой доббер? Пал?
- У меня нет доббера. Нет и никогда не было. Я шел пешком.
- От Третьего Локтя - пешком? - Мужчина перестал улыбаться и покрутил головой, выражая свое отношение к услышанному. - Ты зря обманываешь меня, чужак. Этот путь не проходят ногами... к тому же два дня назад была большая буря. Или, может, ты ее не заметил?
Он снова осклабился, и даже обернулся к столпившимся за его спиной жителям, приглашая их посмеяться над его шуткой.
- Я заметил бурю. Но, видимо она не заметила меня... потому что позволила выжить. Так вы разрешите мне отдохнуть у вас?
- Колодец не отказывает в пустыне никому, чужак.
Так как мужчина не сдвинулся с места, Он просто обогнул его и направился прямиком к колодцу. Местные жители расступались перед ним, и в лицах их не было агрессии, только любопытство.
Он напился, и умылся, и напился снова. Потом уселся в тени ближайшей пальмы, прислонившись спиной к ворсистому стволу, и закрыл глаза. Мешок он положил на колени, прижав для верности рукой. Чувства опасности не возникало, и усталость сморила его почти моментально.
* * *
Они шли домой, взявшись за руки, как дети. Кит чувствовал, что Айвис глубоко погружена в себя, и не тревожил ее расспросами. Он и сам еще хранил в себе то внезапно возникшее ощущение, которое буквально оглушило его, пока он ждал жену. В какую-то долю секунды он вспомнил все, - пустыню, оазис, селение, недоверчивого аборигена со скрещенными на груди руками. Он только никак не мог вспомнить название этих странных животных... впрочем, там, в его воспоминаниях, они совершенно не казались ему странными...
Дома он аккуратно усадил Айвис на диванчик в прихожей и пошел проведать детей. Как всегда, в детскую просочились чау-чау и блаженствовали там среди разбросанных на полу игрушек.
Изгнанная с позором Гималайя мимоходом лизнула хозяйку в руку, и это привело ее в чувство.
- О, Господи, Кит, мы уже дома! Представляешь - я не помню, как мы возвращались! С ума сойти!
- Познакомьтесь, господа и дамы, это моя жена - зомби! - Кит шутовски раскланялся во все стороны. - Настоятельно рекомендую перевести всех супружниц в аналогичное состояние: молчит, есть-пить не просит, модами не интересуется, по телефону не трещит, послушна и полностью управляема!
- Да что вы, - поразились господа и дамы, - неужели управляема?
- Стопроцентно, - авторитетно подтвердил супруг. - Правда, есть одна проблемка...
- Ах, значит, все-таки есть! - возликовали господа и дамы.
- О, да... Вы знаете, в постели она теперь никуда не годится... так что, видимо, придется в ближайшее время поискать ей замену. Не желает ли кто приобрести этот неликвидный товар?..
Судя по всему, претендентов на отставленную зомбированную супругу не нашлось, так что в спальню она удалилась вместе со своим коварным мужем, схлопотавшим целую серию звонких шлепков - от джентльменов и дам, надо полагать.
Уже глубокой ночью Кристофер спросил у Айвис:
- Скажи, а ты помнишь себя... там?
Она помнила.
... - Нужно уходить, и уходить как можно быстрее!
Вожак продолжал сидеть, уперев руки локтями в стол и крепко - аж побелели костяшки! - сплетя пальцы. Свет падал на его лицо сверху, и хорошо видно было, как играют желваки.
Гриммо совсем в угол забился, когда увидел эти двигающиеся тени на щеках Вожака, а Боггу, наверное, их не увидел, потому что продолжал говорить, и говорил он торопливо и все ерошил свои кучерявые волосы, а Вожак все больше каменел лицом, и играл желваками, и до хруста переплетал пальцы.
А потом Боггу наконец замолчал и только остался стоять, тяжело дыша, посреди комнаты. И тогда заговорил Вожак.
Он говорил медленно, так медленно, что казалось - он с трудом вспоминает нужные слова, но Гриммо знал, что это совсем не так, - он ведь за словом никогда в карман не лез, Вожак, а значит - говорил он так, потому что сдерживался, и сдерживался изо всех сил.
Гриммо помнит, как однажды Вожак был очень, очень сильно зол, и он кричал на тех загонщиков, Спеха и Огавку, и Гриммо чуть не потерял сознание от ужаса, и даже не помнил, чем кончилось дело. Когда он мало-мальски пришел в себя, Спеха в комнате уже не было, а Огавка стоял, прижавшись спиной к стене, и лицо его было бледным и совершенно мокрым от пота, и даже на подбородке - Гриммо это отчетливо помнит! - висела готовая сорваться капля. И Вожак уже не кричал, он что-то быстро и совсем негромко говорил, и Огавка кивнул головой, и капля наконец сорвалась и упала на воротник рубахи, и сразу после этого Огавка тоже исчез из комнаты, а Вожак еще некоторое время ходил из угла в угол, а потом остановился и сказал, мол, запомни, Гриммо, можно многое простить, но трусость - никогда. А потом добавил - предательство тоже нельзя прощать, но трусость - это то же предательство. И Гриммо запомнил.
И вот сейчас Вожак уже произнес свои медленные слова и опять сидел неподвижно, но Гриммо чувствовал, что в нем все напряжено, как огромная пружина, и боялся, что сейчас это напряжение вырвется наружу, но еще больше боялся, что Вожак так и будет сидеть и молчать, потому что просто никаких сил уже не было выдерживать это накапливающееся в воздухе напряжение.
И Гриммо буквально корчился в своем углу, - и боясь глядеть на Вожака, и не находя сил оторвать от него взгляд.
В этот момент Боггу с шумом отодвинул стул и сел. Как-то очень свободно сел, даже расслабленно, отвалившись на спинку и свесив левую руку чуть не до полу, а правой рукой Боггу расстегнул верхние пуговицы на рубахе и спокойно так, по-домашнему, принялся почесывать грудь. И так, почесываясь, он тихо, лениво даже, сказал Вожаку:
- Ну что ж, нет - так нет. Значит, не будем и огород городить...
И дальше сидит почесывается.
А Вожак, - это Гриммо сразу почувствовал, - тоже расслабился и спокойно так говорит:
- Конечно не будем, это, ты, Боггу, правильно говоришь. Это буквально первые твои разумные слова сегодня, Боггу.
И улыбнулся.
И Гриммо в своем углу тоже улыбнулся, - неуверенно, даже испуганно, еще не веря, что все так обошлось.
- Эй, Гриммо, а не припрятано ли у тебя где-нибудь пары глоточков секетуры?
Это он так шутит, Боггу, какие у Гриммо могут быть припасы? Он только подносит то, что у Вожака в стеклянном шкафчике стоит, открыто стоит, у всех на виду, ни от кого не спрятано, проси, если хочешь, никому не возбраняется. Только вот не просит никто никогда, не принято это, Вожак сам угостит, если посчитает нужным.
Гриммо вопросительно взглянул на Вожака, и Вожак, даже не глядя на Гриммо, кивнул головой; он знал, Вожак, что Гриммо на него будет смотреть в этот момент! Гриммо в то же мгновение оказался у шкафчика, и вот он уже осторожно - все же стекло! - открывает дверцу и достает тонкий фиолетовый сосуд с завинчивающейся пробкой. Пробку отвинчивать Гриммо не будет, его дело поставить сосуд на стол перед Вожаком, а рядом поместить две металлические рюмочки. Гриммо очень старается поставить эти игрушечные посудинки аккуратно, но они такие крохотные и неустойчивые, что одна все-таки опрокидывается, и Гриммо весь сжимается в комок. Он видит, что Вожак недоволен, он хмурит брови, и Гриммо готов провалиться сквозь пол, но он только уползает к себе в угол и едва дыша смотрит оттуда, как Вожак откручивает пробку и капает в каждую рюмочку по чуть-чуть драгоценной секетуры..
Потом Вожак и Боггу сжимают свои рюмочки в ладонях, - так надо, всем известно, что секетуру обязательно нужно согреть своим теплом, - и потом торжественно, медленно подносят к губам и втягивают, словно вдыхают, даже почти и не наклоняя рюмочки, темную пахучую жидкость.
Гриммо никогда в жизни не пробовал секетуру, и вообще ничего из стеклянного шкафчика не пробовал, он даже и помыслить об этом не может - попробовать что-нибудь из стоящих там напитков, но от одного зрелища того, как пьют - или все-таки вдыхают? - секетуру Вожак с Боггу, у него рот наполняется вязкой слюной, и даже какой-то вкус появляется на губах, и Гриммо осторожно, словно боясь спугнуть это ощущение, облизывает губы.
А Боггу замечает это движение, - такой уж он глазастый, этот Боггу, даром что жмурился от удовольствия, пока втягивал в себя секетуру, - и хохочет, прямо заливается, откинувшись на спинку стула и широко разевая рот, будто невесть какую шутку отмочил Гриммо. А Вожак сначала не понимает, что это случилось с Боггу, но тот, давясь смехом, объясняет Вожаку, даже показывает, состроив идиотскую гримасу, как Гриммо облизывается, глядя на них, и Вожак тоже начинает хохотать, но при этом опять даже не смотрит на Гриммо, и это обиднее всего.
Гриммо утыкает лицо в колени, и готов сидеть так до тех пор, пока не стихнет этот бесконечный, бьющий в уши, в лицо, в грудь, смех.
И вдруг он чувствует прикосновение к своему затылку, легкое, доброжелательное, и поднимает голову, и моментально пугается, потому что видит - прямо перед собой! - лицо Вожака. И оказывается, что он сидит на корточках, Вожак, прямо перед Гриммо, и держит в руке свою малюсенькую рюмочку, и протягивает эту рюмочку Гриммо, и говорит, - выпей, Гриммо, это тебе!
Гриммо вжимается спиной в стену, он испуган, и не верит, и думает, что сейчас над ним снова будут смеяться, и ладно еще, если только смеяться, а то ведь может произойти и что-то совершенно неожиданное, раз сам Вожак - с ума можно сойти! - сидит перед ним, Гриммо, на корточках. Но ничего страшного не происходит, только Вожак повторяет, - давай же, Гриммо, попробуй, не бойся. И звучит это как приказ, поэтому Гриммо нерешительно тянется за рюмочкой, но тут Вожак говорит, - нет, ты, пожалуй, снова ее опрокинешь, так что открой-ка рот, - и выливает несколько капель секетуры в послушно раскрытый рот Гриммо.
Секетура обжигает, нет, она буквально опаляет язык Гриммо, и он вскакивает, выпучив глаза и взмахнув руками, чуть не сбив с ног поднимающегося с корточек Вожака. И они снова смеются, Вожак и Боггу, а Боггу опять передразнивает Гриммо, и они смеются еще громче.
И тут Гриммо понимает, что это действительно очень смешно, и он кривляется, и машет руками, и прыгает по комнате, и всё кружится, и прыгает, и смеется у него перед глазами...
* * *
Сердце у тетушки Винни заболело под утро, когда долгая наполненная бессонницей ночь подошла к концу, и в окно проскользнули первые лучи раннего солнца. Хрупкий, утомленный долгой работой орган оказался вдруг в немилосердных тисках, которые заодно пережали горло, не позволяя ни вздохнуть, ни крикнуть. Тетушка Винни успела лишь судорожно взмахнуть рукой, спугнув спящую рядом кошку, и осталась лежать, судорожно хватая ртом воздух и комкая на груди тонкое одеяло.
Отпустило так же внезапно, как и схватило: тиски разжались, в горло свободно влился воздух, а только что жалко трепетавшее сердце застучало во вполне допустимом режиме. Тетушка Винни еще некоторое время продолжала лежать, боясь пошевелиться и вернуть к жизни страшные тиски, но боль не возвращалась, и она решилась встать.
Преодолев легкое головокружение, она направилась в кухню и согрела чайник, положила корма настороженно следящей за ней Калахари. Кошка есть не стала, устроилась на подоконнике.
- Что-то я сегодня сплоховала, - объяснила хозяйка своей питомице. - Сама себя испугала, да и тебя заодно. Вот ведь какая незадача. Что-то крепко меня прижало... но не бойся, не пришло еще мое времечко, не пришло. Мы еще с тобой белый свет потопчем... Уж и не знаю, стоит ли доктора побеспокоить, или нет. Таблетки глотать я не любительница... лучше уж ты сама подлечи меня. Лика ж говорит, что ты у меня готовая процедура! Поешь-ка, голубушка, подкрепись для начала, - что ж ты сегодня без аппетита с утра?
Калахари выслушала все внимательно, но к мисочке так и не пошла, спрыгнула на пол и принялась тереться о хозяйкины ноги.
- Ну ладно, ладно, иди, - тетушка Винни отворила дверь и выпустила кошку во двор. Та тут же скрылась за углом дома.
- Нет, доктору Войверу я звонить не буду, - определилась окончательно старушка, возвращаясь на кухню. - Эка невидаль - хворь старческая. Нечего и суетиться. Сама справилась - и слава Богу.
Слегка подкрепившись, она отправилась во двор, - подышать воздухом и поглядеть, не возвращается ли уже справившая свои неотложные дела ее любимица. Совершенно неожиданно на соседнем участке она обнаружила Гуго, который прежде никогда не поднимался в такую рань. Пожелав соседу доброго утра, старушка полюбопытствовала, чего это молодому отцу не спится.
- Вот именно, что отцу, - объяснил Гуго. - Малец распищался под утро, - караул! Ну, пока утихомирил его, уложил... Захотелось вот воздуха глотнуть. Душно у Саны в комнате. Сквозняков она боится.
- Вот оно что! - оценила тетушка Винни. - Помогаешь, значит, Сане, - ай да молодец! Это ведь не каждый мужчина... молодец, одно слово!
- Так ведь - куда же деваться... плачет ведь, - пробормотал Гуго и отправился в дом, - досыпать.
Калахари появилась сразу же, как только услышала голос хозяйки. Покрутилась на крылечке и шмыгнула в дом, увидев, что и старушка собирается возвращаться. И тут же с наслаждением принялась уничтожать щедрую утреннюю порцию корма. Одно удовольствие было смотреть на такой здоровый аппетит, и тетушка Винни получила это удовольствие сполна.
Когда кошка отошла от опустевшей кормушки и принялась тщательно вылизывать шерстку на груди, хозяйка почувствовала снова давящую тяжесть в груди и медленно, вдоль стенки, придерживаясь за нее рукой, отправилась к креслу. Осторожно, словно боясь расплескать скопившуюся в сердце боль, опустилась на мягкое сидение и некоторое время сидела не расслабляясь, даже не откинувшись на спинку. Потом громко, облегченно вздохнула и закрыла глаза.